Альфонс Додэ, Леметр Жюль, Год: 1888 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 16 минут(ы)

Литературныя характеристики Жюля Леметра.

Альфонсъ Додэ.

(Jules Lematre: ‘Les Contemporains’, deuxime srie*).

*) Les Amoureuses.— Lettres de mon moulin.— Contes du lundi.— Tartarin de Tarascon.— Les Femmes d’artistes.— Robert Reimont.— Le Petit Chose.

‘Ахъ, голубчикъ Даніэль, какъ ты мило разсказываешь! Я уврена, что ты могъ бы писать въ журналахъ, еслибъ захотлъ’ {Le Petit Chose.}. ‘Маленькій человчекъ’ (Le Petit Chose) писалъ въ журналахъ, онъ даже сочинялъ книги. И публика раздлила мнніе матушки Жакъ. О вы, обитатель мельницы Гаспара Митифіо, вы, авторъ понедльничныхъ сказокъ, другъ маленькаго Джэка и маленькой Дезирё, вроломный землякъ Тартарена, Нумы и Бомпара, исторіографъ Набаба и королевы Фредерики, о вы, чародй, обладающій такимъ безошибочнымъ чувствомъ мры и такимъ рдкимъ секретомъ соединять истину, фантазію и нжность,— ахъ, какъ мило вы разсказываете!

Литературная карьера Альфонса Додз одна изъ самыхъ блестящихъ, какія когда-либо приходилось наблюдать. Онъ плняетъ весь міръ. Тхъ, кто хочетъ слезъ и кто хочетъ остроумія, любителей необычайнаго и искателей современности, людей простодушныхъ и людей утонченныхъ, женщинъ, поэтовъ, натуралистовъ и стилистовъ,— Додэ всхъ увлекаетъ за собой, ибо онъ владетъ очарованіемъ столь хе неизъяснимымъ въ произведеніи искусства, какъ и въ женскомъ лиц,— очарованіемъ, которое, однако хе, не пустое слово, такъ какъ иные, очень великіе писатели лишены его. Очарованіе — это, быть можетъ, извстная счастливая непринужденность, натуральный цвтокъ, вплетенный хотя бы и въ рдкія и изысканныя произведенія, во всякомъ случа, это нчто несовмстимое съ качествами, которыя пріобртаются слишкомъ большими стараніями и слишкомъ сильнымъ напряженіемъ воли: такимъ образомъ, очарованіе почти не встрчается у вождей школы. Можно также замтить, что очарованіе свойственно лишь сердцу, которое легко приходитъ въ волненіе и не боится казаться таковымъ (homo sam и т. д.). Поэтому не слдуетъ его требовать отъ тхъ, кто намренно изображаетъ ору плоскую или грубую дйствительность или хе длаетъ видъ, что интересуется лишь вншнимъ міромъ и пластикою предметовъ.

Это очарованіе, каково бы оно ни было, одно изъ могущественнйшихъ средствъ Альфонса Додэ. Прибавьте къ этому, что его талантъ, въ дйствительности, достаточно богатъ по своимъ свойствамъ для того, чтобъ весьма различные умы могли находить его по своему вкусу. Его оригинальность состоитъ въ томъ, что онъ тсно связываетъ наблюденіе съ фантазіей, выдляетъ изъ правды все, что въ ней заключается неправдоподобнаго и поразительнаго, разомъ удовлетворяетъ читателей Шербюлье и читателей Золя, пишетъ романы, въ одно и то же время, и реалистическіе, и романическіе,— романы, которые потому лишь кажутся романическими, что они очень искренно и очень глубоко реалистичны.

I.

Для того, чтобъ видть въ мір дйствительномъ то, что въ немъ заслуживаетъ вниманія, не безполезно, какъ кажется, не подступать къ нему слишкомъ близко съ самаго начала, быть поэтомъ, мечтателемъ, не боле того, существомъ съ тонкими ощущеніями, приходящимъ въ содроганіе изъ-за пустяковъ, существомъ, которое довольствуется тмъ, что безмрно страдаетъ отъ жизни или безмрно ею наслаждается, не думая длать съ нея фотографическихъ снимковъ. Я питаю нкоторое недовріе къ тмъ юношамъ, которые встрчаются въ наше время и которые въ томъ возраст, когда люди боле даровитые, чмъ они, наивно воспвали розы, прямо принимаются сочинять ультра-натуралистическіе романы съ описаніемъ сточныхъ трубъ и сорныхъ корзинъ, невозмутимо останавливаясь на грязныхъ сторонахъ физической жизни. Если они съ этого начали, то чмъ же они кончатъ? Самое меньшее, чмъ они рискуютъ, это вчно повторять одну и ту же книгу, такъ какъ поле ихъ наблюденій, если допустить, что у нихъ есть потребность въ наблюденіи, будетъ скоро пройдено, число ихъ эффектовъ чрезвычайно ограничено. Наоборотъ, если въ весеннюю пору вашей жизни вы предавались красивымъ воздушнымъ фантазіямъ, то это послужитъ для васъ побужденіемъ, когда вы обратитесь, наконецъ, къ изученію міра дйствительнаго, проходить мимо того, что въ немъ есть пошлаго и незначительнаго, не стоющаго вниманія, и увлекаться тмъ, что онъ содержитъ въ себ особеннаго и неожиданнаго, ибо, если вы обращаетесь къ нему, вы, слдовательно, разсчитываете, что онъ доставитъ какъ документы еще боле интересные, нежели ваши прежнія мечты.

И такъ, ‘маленькій человчекъ’ начинаетъ съ фантазій и грезъ. Въ Нимъ, въ саду monsieur Eyssette, это плодовитый на выдумки мальчуганъ, съ беззавтнымъ увлеченіемъ играющій въ Робинзона на остров и привязывающійся къ предметамъ съ страстною чувствительностью. Какъ разрывается его сердечко, когда приходится покинуть Нимъ, фабрику и садъ!

‘Я говорилъ платанамъ: ‘Прощайте, милые друзья’ и прудамъ: ‘Кончено, мы больше не увидимся’. Въ саду было гранатовое дерево, чудные красные цвтки котораго распускались на солнц. Я сказалъ ему, рыдая: ‘Дай мн одинъ изъ твоихъ цвтковъ’. И я получилъ отъ него цвтокъ и спряталъ его на груди на память о немъ’ {Le Petit Chose.}.

Въ Ліон, гд онъ часто пропускаетъ классы и проводитъ дни въ лсахъ или на берегу рки, въ Сарландскомъ коллеж, гд онъ придумываетъ исторійки для ‘маленькихъ’, въ самомъ Париж, гд, только что пріхавъ, онъ присматривается своими близорукими главами, еще преисполненными грезъ, къ этому новому міру, который онъ такъ хорошо изобразитъ, ‘маленькій человчекъ’, изящный и миловидный, какъ двушка, застнчивый, гордый, впечатлительный, разсянный, дерзко продолжаетъ мечтать, пишетъ стихи о вишняхъ, ботинкахъ и сливахъ, воспваетъ реполова и всякую небылицу, изливаетъ въ своихъ вздохахъ Miserere любви и посвящаетъ Клеретт и Селимен бойкіе стансы, напоминающіе Мюссе, только Мюссе жеманнаго,— стансы, въ которыхъ иронія, какъ и слдуетъ, смягчается слезинкой. Я не знаю ни одной книги начинающаго поэта боле юной въ истинномъ смысл слова, чмъ этотъ томикъ Amoureuses.

Затмъ ‘маленькій человчекъ’ становится Альфонсомъ Додэ, уже извстнымъ писателемъ, пишущимъ хроники и vari&#233,ts въ Фигаро. Но, въ сущности, держитъ перо все тотъ же ‘маленькій человчекъ’. Кто другой, какъ не этотъ неисправимый поэтъ, былъ бы способенъ написать столь химерическіе, столь далекіе отъ дйствительности разсказы, какъ Приключенія бабочки и Божьей коровки, Романъ Красной Шапочки, Кладбищенскіе соловьи и Души въ раю, мистерія въ двухъ картинахъ?

Oднa женщина умерла, исповдавшись передъ священникомъ и отрекшись отъ преступной любви. Любовникъ въ отчаяніи лишилъ себя жизни. Онъ въ аду, а его возлюбленная въ раю. Каждый годъ, въ праздникъ Тла Господня, сводъ ада разверзается, и осужденные видятъ, какъ надъ ихъ головами проходитъ процессія избранныхъ. ‘Но,— какъ объясняетъ одинъ осужденный,— воздухъ рая гибеленъ для памяти, у каждаго изъ насъ есть тамъ родственникъ, другъ, братъ, сестра, мать, жена, отъ этихъ дорогихъ существъ мы никогда не могли добиться ни одного взгляда’. Вновь прибывшій оказывается столь же несчастнымъ, какъ и другіе. Тщетно умоляетъ онъ и плачетъ, заклинаетъ минувшими днями: его возлюбленная ничего не помнитъ,— она не узнаетъ его,— и это такъ горестно, что сакъ апостолъ Петръ не можетъ воздержаться отъ умиленія.

Вотъ ‘мистерія’, которая немножко отзывается ересью, такъ какъ церковь учитъ, что не только избранные забудутъ осужденныхъ, но что осужденные возненавидитъ избранныхъ (я не выдаю этотъ догматъ за ученіе, способное привлечь сердца). Но эта фантазія, еретическая и предосудительная для апостола Петра, представляетъ восхитительную смсь наивности, граціи и страсти. Къ маленькой трогательной драм примшаны прелестныя детали, изображающія въ раю маленькаго клирошанина изъ пвческой школы Сенъ-Низье: ‘И я узналъ его и взоромъ, и сердцемъ, этого херувимчика въ бломъ кисейномъ платьиц съ голубымъ поясокъ, который размахиваетъ въ воздух знаменемъ, величиной съ него, украшеннымъ золотыми цвтами, и едва удерживаетъ его въ своихъ маленькихъ, пухленькихъ и розовыхъ ручкахъ, это моя сестра, моя маленькая сестра Анна, которую я такъ горько оплакивалъ’.

Эти столь человчныя грезы отличаются въ особенности глубокою нжностью, драгоцннымъ даромъ вызывать на глаза горячія слезинки,— даромъ, который Альфонсъ Додэ сохранитъ даже тогда, когда будетъ только наблюдать и почти покончитъ съ мечтами. Поэтому-то я нсколько остановился на этомъ юношескомъ произведеніи. Для того, чтобъ изображать міръ, какъ онъ есть, нтъ вообще ничего лучше, какъ обладать сильнымъ воображеніемъ и сильною чувствительностью. Душа этого милаго ‘маленькаго человчка’, дтство котораго не было счастливо и которому снились такія красивыя и нжныя грезы, продолжаетъ легко парить надъ правдивыми романами Альфонса Додэ, мстами проникаетъ въ нихъ, примшиваетъ душевное волненіе въ точности изображеній и предъявляетъ наблюденію столь рдкій и тонкій выборъ деталей, что, безъ всякихъ другихъ ухищреній, ежеминутно извлекаетъ струю фантазіи изъ самой дйствительности.

II.

Авторъ Amoureuses, очутившись, по прізд въ Парижъ, въ сред богемы и быстро поддавшись возбужденію парижской жизни, замчаетъ въ одинъ прекрасный день, что то, что мы видимъ (если мы умемъ смотрть), почти всегда интересне, неожиданне и даже забавне и безумне того, что мы воображаемъ. Съ этихъ поръ онъ уже больше не мечтаетъ. Онъ будетъ еще намъ подчасъ разсказывать хорошенькія сказочки врод Le Cur de Cucugnan, La Mule du Pape, L’Elixir du p&egrave,re Gaucher или чудесной исторіи Удстауна, американскаго города, отвоеваннаго у двственнаго лса и заполоненнаго этимъ послднимъ. Но, говоря вообще, можно сказать о немъ, и съ большею справедливостью, чмъ о какомъ бы то ни было другомъ романист, даже изъ покой школы, что теперь онъ разсказываетъ и описываетъ только то, что онъ видлъ. И это до такой степени врно, что вс его разсказы и картины, начиная съ его Lettres de mon moulin и кончая его первымъ большимъ романомъ, можно было бы раздлить на пять или шесть группъ, озаглавивъ ихъ названіями тхъ странъ и тхъ мстностей, съ которыми онъ былъ всего ближе знакомъ и гд оставался всего доле: Нимъ и Провансъ, Алжиръ и Корсика, наконецъ, Парижъ, Парижъ богемы, Парижъ простаго народа, Парижъ большаго свта, Парижъ контрабанды, Парижъ во время осады. И подъ эти различные заголовки подошли бы и отдльныя части, изъ которыхъ составлены его большіе романы, еслибъ мы взялись расчленить ихъ. Провансъ наполняетъ почти вс Lettres de mon moulin, Парижъ, съ его различныхъ сторонъ, представляетъ сюжетъ почти всхъ Contes du lundi и большинства этюдовъ, слдующихъ за Robert Helmont. Въ эти дв книги мстами вкрадываются Корсика и Алжиръ. Алжиръ и Провансъ подлили между собою Тартарема. По мр того, какъ Альфонсъ Додэ подвигается впередъ въ своихъ произведеніяхъ, Парижъ, то-есть современность, боле и боле привлекаетъ его: сначала Парижъ въ эпоху осады, трагическій, трогательный или комическій, затмъ Парижъ обыденный, во всхъ своихъ слояхъ, сверху до низу (см. Парижскіе нравы и Жены художниковъ). Это постепенно приводитъ его къ его большимъ парижскимъ романамъ. На пяти или шести страницахъ онъ уже разсказываетъ намъ Набоба и тутъ же рядомъ смерть герцога Морни. Будущій палачъ маленькаго Джэка уже показываетъ намъ въ Credo de l’amour свои густые усы, свои голубые жестокіе глаза и свое лицо больнаго мушкетера.

Было бы трудно подвергнуть анализу эти маленькія вещицы. Но, быть можетъ, недостаточно сказать, что это чистые алмазы, и этимъ ограничиться. Какъ же быть? Слдовало бы взять слово ‘очаровательный’, очистить его отъ банальности и какъ бы заново отчеканить его, затмъ, поставить его, въ этомъ обновленномъ вид, вмсто всякаго комментарія, въ конц этихъ разсказовъ. Попытаемся, однако, набросать нсколько замтокъ.

III.

Большинство этихъ небольшихъ повстей отличаются чрезвычайною простотой, но въ числ ихъ нтъ ни одной пошлой, а многія своеобразны и необыкновенны. Между ними, думается мн, нтъ ни одной, о которой можно было бы сказать: ‘Это мило, но похоже на всякій другой разсказъ’, или же: ‘А, вдь, я это уже читалъ’. Никогда Альфонсъ Додэ не впадаетъ въ ту пошлость вымысла, описанія или чувства, которой не всегда удается избгнуть писателямъ, вдохновляемымъ фантазіей, и даже величайшимъ изъ нихъ. Это опять-таки происходитъ отъ того, что все, что онъ разсказываетъ или описываетъ, онъ видлъ и отмтилъ, или прямо вывелъ изъ того, что ему пришлось увидать. Правда, что его способъ наблюденія есть уже творчество, и что взоръ его до такой степени уметъ открывать, что получается впечатлніе, будто онъ изобртаетъ. ‘Чмъ умне человкъ,— говоритъ Лабрюйеръ,— тмъ больше- онъ находить оригиналовъ’ Прибавимъ къ этому: ‘и тмъ больше онъ открываетъ вокругъ себя оригинальныхъ положеній’. А такъ какъ Альфонсъ Додэ отель уменъ и постоянно находится насторож, то его останавливаютъ и интересуютъ такія детали, которыя ускользнули бы отъ нашего вниманія ни были бы нами едва замчены, благодаря тому способу, которымъ онъ въ представляетъ намъ, онъ заставляетъ насъ находить любопытными совсмъ обыкновенныя вещи, которыя, безъ сомннія, поразили бы насъ лишь слегка, онъ обладаетъ, если можно такъ выразиться, изумительнымъ чутьемъ относительно мелкихъ, безвстныхъ драмъ, которыми кишитъ дйствительность.

Я не стану приводить самыхъ извстныхъ, самыхъ блестящихъ, самыхъ популярныхъ разсказовъ, но назову нкоторые изъ наимене сложныхъ и наиболе правдивыхъ въ своей простот. Помните ли вы deux auberges (Два трактира) {Lettres de mon moulin.}: одинъ трактиръ новый, шумный, всегда полный кліентовъ, другой — пустой и заброшенный, и хозяйку этого жалкаго домишки, которая плачетъ въ своемъ одиночеств и теряетъ голову, если невзначай къ ней заходитъ кліентъ, между тмъ какъ мужъ ея пьетъ и распваетъ псни въ трактир насупротивъ, у красивой арлезіанки.

‘— Вы слышите?— сказала она мн шепотомъ,— это мой мужъ… Не правда ли, онъ хорошо поетъ?… Что длать, сударь? Мужчины такъ ужъ созданы, они не терпятъ слезъ, а я… я постоянно плачу съ тхъ поръ, какъ скончались мои малютки…’

Какую простую исторію представляетъ Pre Achille {Etudes et paysages (Приложеніе къ Robert Helmont).}! У стараго рабочаго до женитьбы былъ сынъ отъ любовницы. Этотъ сынъ, сдлавшись взрослымъ парнемъ, приходитъ къ отцу ‘только затмъ, чтобы увидть его, узнать его. Это правда, меня всегда немножко злило, что я не знаю своего отца’.— ‘Конечно, конечно, ты очень хорошо сдлалъ, мой мальчикъ’,— говоритъ старикъ Ашилъ. Они идутъ къ виноторговцу распить литръ вина.

‘— Ты чмъ занимаешься?— спрашиваетъ отецъ.— Я плотничаю’.

Сынъ отвчаетъ:

‘— А я столярничаю’.

‘— Что-жь, у твоего хозяина хорошо идутъ дла?

‘— Нтъ, не шибко’.

И разговоръ продолжается въ томъ же тон. Ни малйшаго волненія не вызываетъ свиданіе, никакого желанія сказать что-нибудь другъ другу, ничего… Когда литръ допитъ, сынъ поднимается съ мста.

‘— Ну, батюшка, я не хочу васъ дольше задерживать, я видлъ васъ,— я ухожу довольный. До свиданія!

‘— желаю теб успха, мой мальчикъ.

‘Они холодно пожимаютъ другъ другу руку, сынъ идетъ своею дорогой, отецъ возвращается къ себ, они никогда боле не видались’.

Знаете ли вы что-нибудь боле правдивое,— что-нибудь, что производило бы боле своеобразное впечатлніе? И не чувствуете ли вы, что вы находитесь за сто миль отъ условности мелодрамы и даже романа, въ собственномъ смысл слова?

Хотите вы еще изображеній видннаго? Мы въ корридор камеры судебнаго слдователя. Молоденькая двушка, выходя изъ Saint—Lazare, видитъ своего любовника, который сидитъ на другомъ конц корридора, съ кандалами на рукахъ, и начинаетъ съ нимъ переговариваться чрезъ посредство добраго сторожа изъ парижской гвардіи: ‘Такъ скажите же ему, что я любила только его, скажите, что никогда, ни въ жизнь не полюблю больше никого’. И, когда сторожъ исполнилъ порученіе: ‘Что онъ сказалъ?— Онъ сказалъ, что онъ очень несчастенъ.— ‘Не скучай, голубчикъ, красные деньки вернутся.— Поди ты! красные деньга… Меня осудили на пять лтъ!’ {Etudes et paysages}. Взгляните еще въ Femmes d’artistes (жены художниковъ) на семейную жизнь этого бднаго поэта, женатаго на итальянк изъ простонародья, когда-то красивой, теперь же расплывшейся и вульгарной, которая обращается съ мужемъ, какъ съ мальчикомъ, и вдругъ, среди интереснаго разговора, кричитъ ему глупымъ голосомъ, напоминающимъ своею рзкостью выстрлъ изъ штуцера: ‘Эй, художникъ!… La lampo qui filo!‘ А Un mnage de chanteurs, гд мужъ-пвецъ начинаетъ завидовать жен-пвиц (на которой онъ женился по любви) и, наконецъ, пускаетъ въ ходъ всякія средства для того, чтобы ее освистали. А La Bohme en famille, эта причудливая домашняя обстановка скульптора Симезъ: мать въ гамак, четыре взрослыхъ дочери, наполняющихъ мастерскую своею возней, своими нарядами… этотъ вчный праздникъ… ‘Чмъ больше у нихъ суеты, тмъ больше он веселятся. Прошлою зимой он три раза перезжали съ квартиры, одинъ разъ ихъ имущество было продано съ молотка, и, несмотря на это, он дали два большихъ маскированныхъ бала’.

IV.

Такъ вотъ нсколько простыхъ повстей Альфонса Додэ. У него есть повсти боле сложныя, есть такія, гд доля вымысла кажется боле значительною, потому что она состоитъ уже не исключительно въ открытіи и выбор ‘документовъ!, но и въ ихъ сочетаніи. Изъ Прованса, изъ Корсики, изъ Алжира и различныхъ міровъ, составляющихъ Парижъ, Альфонсъ Додэ создаетъ очень остроумныя смшенія. Онъ подготовляетъ безподобныя столкновенія различныхъ цивилизацій. Прочтите исторію маленькаго тюркоса Кадура, который, заблудившись по выход изъ госпиталя, воображаетъ, что все еще сражается съ нмцами, и, совершенно сбитый съ толку, падаетъ подъ пулями версальцевъ {Contes lundi.}. Вспомните, какъ бдный ага Си-Слиманъ, по ошибк удостоенный ордена 15 августа, прізжаетъ въ Парижъ за его полученіемъ и, отсылаемый изъ канцелярія въ канцелярію, пачкаетъ свой бурнусъ на деревянныхъ ларяхъ прихожихъ, въ тревожномъ ожиданіи аудіенціи, которой онъ никогда не добьется {Ibid.}. А въ Tartarin de Tarascon, этотъ хорошенькій эскизъ — и какой врный эскизъ, какъ то подтвердятъ люди, тамъ бывавшіе!— французскаго Алжира, этого комическаго и фантастическаго смшенія Востока съ Западомъ… ‘нчто похожее на страницу изъ Ветхаго Завта, разсказанную сержантомъ Ла-Раме или бригадиромъ Питу’. Впрочемъ, повствователю нтъ надобности смшивать два материка для полученія забавныхъ или печальныхъ антитезъ. Ему стоитъ только помстить въ контору Морга маленькаго невозмутимаго чиновника, который самымъ красивымъ своимъ почеркомъ вписываетъ въ большую книгу, между тмъ какъ яблоки его потихоньку варятся въ печк: ‘Фелиси Рамо, полировщица, семнадцати лтъ’ {Ibid.}. Или же онъ представитъ, какъ послдніе коммунары пьютъ вино и распваютъ псни съ женщинами въ покойницкихъ часовняхъ кладбища Pere Lachaise {Ibid.}. Онъ разскажетъ, какъ г. Бонникаръ, въ день вступленія версальцевъ, былъ взятъ въ плнъ армейскимъ полкомъ и встртилъ въ Версал своего поваренка съ воскресными пирожками {Ibid.}. Онъ опишетъ бракъ Шарля д’Атисъ, литератора, съ Ирмой Салле,— этотъ бракъ, благодаря которому старикъ Салле и вдовствующая г-жа д’Атисъ очутились другъ противъ друга, возл колыбели.

‘Бабушка д’Атисъ и ддушка Салле встрчались каждый вечеръ у постельки своего внучка. Старый браконьеръ, не выпускавшій изо рта своей черной трубки, и бывшая лектриса въ замк, со своими напудренный волосами и важною осанкой, вмст смотрли на прекраснаго младенца, катавшагося передъ ними по ковру, и оба одинаково имъ любовались’ {Femmes d’artistes.}.

Въ странное положеніе былъ безспорно поставленъ и оригинальнымъ образомъ долженъ былъ присутствовать при осад Парижа живописецъ Роберъ Гельмонъ, оставшись совершенно одинъ, съ неизлеченною ногой, въ бдномъ домишк въ Сенарсконъ лсу. Это отчасти напоминаетъ намъ, какъ Фабрицій, въ La Chartreuse de Parme, является очевидцемъ сраженія при Ватерлоо.

Я опять-таки останавливаюсь, далеко не перечисливъ всего. Пробгая эти маленькія повсти, видишь съ восхищеніемъ, до какой степени жизнь преисполнена безподобнаго и невроятнаго комизма. Ренанъ, не любящій романовъ, говоритъ почти везд, но въ особенности въ своемъ Второмъ письм къ Штраусу, что вселенная есть зрлище, которое устраиваетъ для себя

Богъ и которымъ Онъ безконечно наслаждается. Безъ сомннія, ‘великій хороначальникъ’ — единственное существо, которое видитъ во всей полнот, въ цломъ и въ частностяхъ, все, что это зрлище представляетъ забавнаго и парадоксальнаго. По человкъ можетъ, по крайней мр, имть ‘вою скромную долю въ этомъ божественномъ удовольствіи, а Альфонсъ Додэ — одинъ изъ тхъ наблюдателей, которые всего чаще доставляютъ намъ возможность вкусить отъ этого удовольствія. Никто лучше его не схватываетъ и не выдляетъ изъ великой комедіи людей и предметовъ этихъ ироническихъ чертъ, этихъ странностей, такъ сказать, шутокъ. И почти на каждой страниц его большихъ романовъ вы снова встртитесь съ этою способностью извлекать изъ дйствительности смшныя или раздирательныя антитезы, изъ которыхъ бьютъ ключомъ изумленіе, смхъ и часто состраданіе.

V.

Состраданіемъ, нжностью, умиленіемъ, доходящимъ до слезъ, переполнены эти маленькія повсти, и нельзя на это пожаловаться. Я хорошо знаю, что въ наше время критики, возростающей угрюмости и, вмст съ тмъ, эгоистическаго диллетантизма литература трогательная, повсти, исторгающія слезы, уже не пользуются благоволеніемъ нкоторыхъ очень утонченныхъ умовъ. Дло въ томъ, что слезы и умиленіе, въ сущности, оптимистичны, они предполагаютъ иллюзіи и всегда нкоторую надежду. Притомъ же, слезы устарли, да ими столько злоупотребляли! Долой ‘мелодраму, въ которой плакала Марго’! И дйствительно, многіе романы новой школы — жесткія и холодныя произведенія, они возбуждаютъ только пессимистическія чувства, то-есть такія чувства, которыя, презирая страданія отдльныхъ личностей, устремляются къ великой міровой скорби. Эти романы смущаютъ насъ, потрясаютъ, угнетаютъ сознаніемъ жестокихъ злополучій.— они рдко насъ трогаютъ. Дло въ томъ, что ‘патетическій элементъ’ повсти не всегда соотвтствуетъ степени выставленныхъ бдствій или страданій. Повидимому, въ роман произошло пониженіе ‘патетическаго элемента’ въ собственномъ смысл слова, благодаря захватамъ физіологіи. Мсто его заступила какая-то угрюмая, сухая, подавляющая печаль, то странное впечатлніе, которое получается отъ романовъ Золя. Ибо состраданіе превращается въ рзкое и тягостное чувство, когда вс страдальцы, бдствія которыхъ развертываются передъ нами, оказываются, въ одно и то же время, и негодяями, и людьми, не подлежащими отвтственности.

Нтъ ничего подобнаго въ разсказахъ Альфонса Додэ. Печаль, съ которой мы въ нихъ встрчаемся, вовсе не предполагаетъ теоретическаго отвращенія къ міру, какъ онъ есть, умышленной свирпости, проклятія, обращеннаго къ нашей рас. Что возбуждаетъ состраданіе, какъ объ этомъ давно писалъ Аристотель, это — незаслуженное несчастіе человка, подобнаго намъ, человка, въ которомъ мы могли бы узнать себя, не испытывая къ себ отвращенія, а состраданіе усиливается, когда это несчастіе изображено, кром того, человкомъ, тоже похожимъ на насъ, только одареннымъ боле тонкою чувствительностью и обаятельнымъ даромъ живописать словами. Сколько мягкости и сколько ‘человчности’ въ маленькихъ разсказахъ нашего повствователя! Сердце противъ воли волнуется, какъ въ самыхъ ‘трогательныхъ’ романахъ прежняго времени, и, вмст съ тмъ, наблюденіе столь же точно и форма столь же выработана, какъ въ любомъ новйшемъ роман, это такъ же хорошо ‘выполнено’, какъ еслибъ это не было умилительно, можно допустить себя растрогаться, не стыдясь того. Впрочемъ, не бойтесь даться въ обманъ: Альфонсъ Додэ обладаетъ столь рдкимъ даромъ помщать какъ можно ближе къ слезамъ, порою припихивать къ нимъ улыбку, легкую иронію, и онъ длаетъ это безъ рзкаго контраста и безъ толчка, даже тогда, когда умиленіе достигаетъ крайнихъ предловъ, всю его цну придаетъ ему проницательность, которая и усиливаетъ наслажденіе, имъ доставляемое.

Какой драгоцнный источникъ слезъ въ разсказахъ Послдній классъ, Осада Берлина, Знаменщикъ, Матери {Contes du lundi.}! Мн думается, что никто не говорилъ такъ хорошо о ‘грозномъ год’, какъ Альфонсъ Додэ и Сюлли Прюдоммъ: первый — въ своихъ картинкахъ историка-живописца, второй — въ своихъ размышленіяхъ поэта-философа. Но Альфонсу Додэ нтъ надобности касаться столь великихъ скорбей для того, чтобы привести насъ въ умиленіе. Маленькій разсказъ Les Etoiles {Ibid.} — бездлка, а, между тмъ, эта бездлка восхитительна и такъ трогательна! Что же тутъ волнуетъ сердце и почему глаза женщинъ увлажняются? Вдь, здсь нтъ, однако, ни страсти, ни катастрофы, ни даже страданія. Но, несмотря на это, эта идиллія, столь простая, скромная и цломудренная, эта идилія, которая врядъ ли даже иметъ право на это названіе, всми своими подробностями, столь граціозными и правдивыми, при ясной тишин этой чудной лтней ночи, переполняетъ сердце и вселяетъ въ него смутное томленіе, потребность проливать слезы, какъ говоритъ старый Гомеръ, или желаніе позабавиться слезами, какъ говорить маленькая Викторина Седэна.

И тутъ же рядомъ, какая сокровищница смха, какая милая веселость и какая живая насмшка! Остроумныхъ ‘словечекъ’ тутъ немного, но какой комизмъ увлекательности, воображенія, гиперболъ и, еще чаще, комизмъ положеній и характеровъ! Перечтите, пожалуйста, разсказы: Часики изъ Буживаля {Etudes et paysages.}, Защита Тараскона {Ibid.}, Ослица папы {Lettres de mon moulin.}, Credo любви {Femmes d’artistes.}, Вдова великаго человка {Ibid.} и, для сокращенія перечня, Приключенія Тартарена!

Значительная доля прелести, которою отмчены вс эти разсказы, заключается въ удивительномъ выбор деталей, чертъ, типическихъ словъ, выраженій, резюмирующихъ характеръ, рельефно выдляющихъ положеніе, запечатлвающихъ въ памяти ситуацію. Хотите нсколько примровъ въ разбивку? Таковъ дуэтъ изъ Роберта-Дьявола, который поетъ Тартаренъ съ maman Безюке, и пресловутое ‘Nan! Nan! Nan!’, ‘ройные мускулы’ (‘les doubles muscles’) того же Тартарена и почти вс его словечки: ‘Qu’ils у Tiennent!’ (‘Пусть только они явятся!’), ‘a, c’est une chasse!'(‘Вотъ это называется охотой!’), ‘Des coups d’pe, messieurs, mais pas de coups d’pingle!’ (‘Ударовъ шпагой, господа, а не булавочныхъ уколовъ!’), ‘C’est mon chameau! Une noble bte! Il m’а yu tuer tous mes lions!’ (‘Это мой верблюдъ! Благородное животное! Я на его глазахъ убилъ всхъ львовъ!’). Разв эта фраза: ‘Замолчи, булочникъ, сдлай милость’,— не воскрешаетъ передъ вами всю сцену изъ Diligence de Beaucaire {Lettres de mon moulin.}, точильщика, сидящаго неподвижно, съ нахлобученною фуражкой, между тмъ какъ этотъ шутникъ булочникъ разсказываетъ приключенія хорошенькой точильщицы? Кто могъ прочесть Le Phare des Sanguinaires {Ibid.} и позабыть толстаго Плутарха съ краснымъ обрзомъ, составляющаго всю библіотеку маяка, и, посреди рокота морскихъ волнъ, треска пламени и шума, производимаго капающихъ масломъ и развертывающеюся цпы’, голосъ сторожа, заунывно читающаго жизнеописаніе Дмитрія Фаіерскаго? Помните ли вы, что находятъ въ бумажник Биксіу {Ibid.}, стараго слпаго каррикатуриста, угрюмаго и свирпаго хвастуна? ‘Волосы Селины, отрзанные 13 мая’. Представляется ли вамъ въ Dernire classe {Contes du lundi.} старикъ Гаузеръ съ его старою истрепанною азбукой, въ которой онъ, при помощи своихъ Толстыхъ очковъ, разбираетъ по складамъ: ba, be, bi, bo. bu? Я останавливаюсь: пришлось бы разсмотрть вс разсказы, такъ какъ нтъ ни одного, въ которомъ мы не встртили бы этихъ незабвенныхъ чертъ. Я только скажу нсколько словъ о Старичкахъ {Lettres de mon moulin.}, этомъ тонкомъ шедевр. Вы помните? ‘Письмо, дядя Азанъ?’ — Да, сударь, письмо изъ Парима’. Добрый дядя Азанъ, онъ необычайно гордился тмъ, что письмо было изъ Парижа’. Затмъ, площадь Эгьера въ два часа пополудни, домикъ старичковъ, корридоръ… ‘Тогда св. Ириней воскликнулъ: ‘Я пшеница Господа Бога. Меня должны сокрушить зубы этихъ зврей’. Не правда ли, что эта фраза снова представляетъ вашему взору всю сцену: двухъ старичковъ, двухъ малютокъ въ синихъ платьицахъ, клтку съ канарейками, мухъ на потолк, басистые часы,— все это, наперерывъ предающееся дремот? Она удивительна, она чудесна, эта фраза изъ Житій Святыхъ, прочитанная по складамъ въ эту минуту и въ этой обстановк,— это зловщее воскрешеніе великой исторіи первобытнаго христіанства между Маметтой и ея канарейками… И я увренъ, что эта фраза придумана не ‘маленькимъ человчкомъ’, Альфонсъ Додэ, безъ сомннія, подхватилъ ее, эту ли, другую ли фразу, на устахъ ребенка, посаженнаго за книжку. Разв вамъ никогда не приходилось слышать въ какой-нибудь школ мальчугана, разбирающаго по складамъ грозное Евангеліе отъ Матея о кончин міра? Затмъ, разспросы и нжная болтовня старичковъ: ‘Какого цвта обои въ его комнат?’ — Голубые, сударыня, съ гирляндами.— Въ самомъ дл? Ахъ, это такой славный ребенокъ!’ и ‘скромный вкусный завтракъ’ (‘le bon petit djeuner’), и соленье изъ вишенъ, и непремнное желаніе, старичка проводить друга Мориса. Все это Альфонсъ Додэ, конечно, видлъ и слышалъ’ но надъ тонкимъ наблюденіемъ пробгаетъ, подобно легкому пламени, фантазія ‘маленькаго человчка’. Это онъ воображаетъ ночныя бесды между двумя кроватками — чуть ли не двумя колыбельками — Маметгы и ея муха, это онъ, всматриваясь внимательно въ старичковъ, находитъ, что они похожи другъ на друга, и въ ихъ поблекшихъ улыбкахъ видитъ далекій к подернутый флеромъ образъ Мориса, это онъ, наконецъ, пишетъ опрометчиво: ‘Едва успли разбить три тарелки, какъ завтракъ былъ уже поданъ’. Какъ? разбиты три тарелки? И Маметта ничего не говоритъ? И это несчастіе проходитъ незалченнымъ? Этого положительно не могло случиться, я г: Золя побранилъ бы за это Даніэля Эйссеттъ.

VI.

Правда, фантазія, остроуміе, нжность, веселость, меланхолія,— вотъ какое обиліе элементовъ вхортъ въ самый небольшой разсказъ Альфонса Додэ! Поэтому-то мн кажется, что его таланту труре дать врную характеристику, нежели таланту братьевъ Гонкуръ или Эмиля Золя. У нихъ есть ора главная способность, которую мы различаемъ безъ большаго труда, и въ исполненіи у нихъ постоянно замтна преднамренность. Изъ нервозности братьевъ Гонкуръ и страсти ихъ къ современному можно вывести почти вс ихъ произведенія. Точно также не оказалось бы невозможнымъ кратко опредлить Золя: можно было бы изобразить его поэтомъ въ своемъ род, поэтомъ пессимистомъ и фаталистомъ, можно было бы упомянуть объ его жестокой угрюмости и могучей медлительности. Въ случа надобности, можно было бы охарактеризовать братьевъ Гонкуръ и Золя ихъ маніями, ихъ излишествами, очень интересными, но не мелкими, а бьющими въ глаза. Пусть мн представятъ великихъ, вдающихся въ крайности художниковъ (outranciers), которымъ положительно недостаетъ вкуса въ какомъ-нибудь одномъ отношеніи, но у которыхъ въ ихъ смысл замчается безумное изобиліе! Пусть мн представятъ чудовищъ и феноменовъ! По крайней мр, мы тотчасъ же видимъ, что они такое, и они составляютъ утху критики — и враждебной, и восторженной. Но кто дастъ мн врную характеристику Додэ, этого гармоническаго и уравновшеннаго латинца, котораго можно было бы, пожалуй, принять за классика? Въ немъ есть нервы, современность, ‘стилизмъ’, истинная правда, пессимизмъ, свирпость, но, въ то же время, и въ равной степени, находимъ мы у него веселость, комизмъ, нжность, склонность къ слезамъ. Слдовательно, отличительная черта его таланта заключается не въ непомрномъ преобладаніи какого-нибудь одного свойства, какого-нибудь одного чувства, одной точки зрнія или привычки, а скоре въ сочетаніи различныхъ или противуположныхъ свойствъ и, если мн позволено будетъ такъ выразиться, въ строгой соразмрности, тайною которой онъ одинъ владетъ и для которой не легко найти точную формулу. ‘Если мы разсмотримъ различныхъ писателей, — говоритъ Монтескьё {Essai sur le got.}, — то, быть можетъ, увидимъ, что лучшіе изъ нихъ и т, которые больше всхъ нравились, это — писатели, возбуждавшіе въ душ въ одно и то же время наибольшее количество ощущеній’. Это замчаніе, конечно, можетъ быть примнено къ Альфонсу Додэ, но слдуетъ прибавить, что другой, боле своеобразный признакъ его таланта несомннно заключается въ той непринужденности, съ которой онъ переходитъ и заставляетъ насъ переходить отъ одного впечатлнія къ другому и разомъ приводитъ въ колебаніе вс струны внутренней лиры. И мн думается, что отъ этого отсутствія усилій, отъ этой быстроты чувствованій, этой воздушной легкости и происходить грація или очарованіе. Такимъ образомъ, сдлавъ длинный обходъ, мы возвращаемся, ничуть не преднамренно, къ тому слову, которое невольно употребили при начал разбора его разсказовъ. Однакожъ, это слово не выражаетъ всего. Это врожденное, неотразимое, неизбжное очарованіе соединяется у нашего писателя съ самымъ добросовстнымъ воспроизведеніемъ дйствительности. Быть можетъ, при боле внимательномъ анализ окажется, что въ этомъ сліяніи состоитъ его оригинальность. Какимъ путемъ совершается это сліяніе? Будемъ надяться, что изученіе его романовъ откроетъ намъ это и разъяснитъ.

‘Русская Мысль’, кн.IV, 1888

Литературныя характеристики Жюля Леметра.

Альфонсъ Додэ.

I.

II.

III.

IV.

V.

VI.

Читайте также: