Алксей Васильевичъ Кольцовъ.
Алксей Васильевичъ Кольцовъ.
Біографическій очеркъ.
——
Е. Колтоновская.
‘Юный Читатель’, No 16, 1900
Алексей Васильевич Кольцов, Колтоновская Елена Александровна, Год: 1900
Время на прочтение: 9 минут(ы)
Соловьемъ залетнымъ
Юность пролетла,
Волной въ непогоду
Радость прошумла.
Пора золотая
Была, да сокрылась,
Сила молодая
Съ тломъ износилась,
Отъ кручины — думы
Въ сердц кровь застыла,
Что любилъ, какъ душу —
И то измнило.
Какъ былинку, втеръ
Молодца шатаетъ,
Зима лицо знобитъ,
Солнце — сожигаетъ.
До поры, до время
Всмъ я весь изжился,
И кафтанъ мой синій
Съ плечъ долой свалился!
Безъ любви, безъ счастья
По міру скитаюсь:
Разойдусь съ бдою —
Съ горемъ повстрчаюсь!
Эта грустная, глубоко захватывающая душу псня написана А. В. Кольцовымъ незадолго до его смерти и служитъ, какъ нельзя лучше, выраженіемъ его собственныхъ пережитыхъ имъ чувствъ. Молодость его — да и вообще вся недолгая жизнь (прожилъ онъ всего тридцать три года) — въ самомъ дл, принесла ему гораздо больше горестей и страданій, чмъ счастья.
Чтобъ лучше понять причины этой горькой неудовлетворенности поэта, провожавшей его до могилы, нужно хоть въ краткихъ чертахъ ознакомиться съ его жизнью.
Кольцовъ родился 2-го октября 1809 года въ город Воронеж, въ мщанской семь. Родители его были люди состоятельные, но совсмъ темные, не только необразованные, но и не понимавшіе блага образованія, не цнившіе стремленія къ нему въ своихъ дтяхъ. При томъ же старикъ Кольцовъ былъ человкъ крутого нрава, не терпвшій ни малйшаго противорчія со стороны своихъ близкихъ, и это сильно отражалось на семь. Жена его, очень кроткая женщина, нжно любившая дтей, не пользовалась никакимъ вліяніемъ въ своемъ дом. Дти, какъ деревья въ лсу, росли безъ всякаго воспитанія и даже безъ призора. Благодаря этому будущій поэтъ, напримръ, едва въ дтств не лишился зрнія, бродя босикомъ по мокрой трав. Въ другой разъ, еще совсмъ маленькимъ мальчуганомъ, онъ упалъ съ лошади, отчего на всю жизнь остался сутуловатымъ. Впрочемъ, свобода эта имла и свою хорошую сторону для Кольцова: онъ съ раннихъ лтъ сблизился съ природой и полюбилъ ея красоты.
Отецъ Кольцова Василій Петровичъ былъ купцомъ-прасоломъ, т. е. занимался тмъ, что скупалъ у крестьянъ скотъ и другіе товары и перепродавалъ ихъ боле крупнымъ торговцамъ. Вотъ почему нашего поэта, помогавшаго отцу въ торговл, впослдствіи называли поэтомъ-прасоломъ.
Когда молодому Кольцову исполнилось 9 лтъ, къ нему взяли учителя семинариста, начавшаго учить его грамот. Будущій поэтъ не былъ бойкимъ, веселымъ мальчикомъ, а скоре, вялымъ, спокойнымъ, сосредоточеннымъ въ себ. Но въ ученіи онъ сразу обнаружилъ большія способности, быстро научился грамот и поступилъ въ уздное приходское училище. Къ сожалнію, онъ пробылъ тамъ очень недолго. Какъ только онъ выучился читать и кое-какъ писать, отецъ взялъ его домой (изъ второго класса), находя, что полученныхъ сыномъ знаній вполн достаточно для будущаго прасола. Молодой Кольцовъ долженъ былъ, по выраженію его отца, ‘приняться за дло’, т. е. помогать ему въ торговл.
Даже страшно становится при мысли, что двнадцатилтній мальчикъ долженъ былъ сразу съ головой окунуться въ грязный торгашескій міръ, въ которомъ все измрялось деньгами и управлялось заповдью: ‘не обманешь — не продашь!’ Къ счастью, у Кольцова была сильная, благородная натура, такъ что эта темная обстановка его дтства не могла оставить на немъ глубокихъ слдовъ. Онъ гораздо больше увлекался привольемъ степей, по которымъ ему приходилось разъзжать, чмъ торговыми длами отца.
Эти степи онъ полюбилъ глубокою, восторженною любовью и не разъ, сдлавшись поэтомъ, вспоминалъ о нихъ въ стихахъ.
Степь раздольная —
Далеко вокругъ,
Широко лежитъ,
Ковылемъ-травой
Разстилается!
Ахъ, ты степь моя,
Степь привольная,
Широко ты, степь,
Пораскинулась,
Къ морю Черному
Понадвинулась!
Хотя Кольцовъ не долго пробылъ въ школ, но усплъ сблизиться тамъ съ однимъ изъ товарищей, Варигинымъ. Дружба эта продолжалась и по выход изъ школы. Мальчиковъ сближала страстная любовь къ чтенію, а у отца Варигина была большая библіотека, которою можно было пользоваться.
Если Кольцову нравилась какая-нибудь книга, онъ всегда старался выдумать что-нибудь въ подражаніе ей, была ли то сказка или романъ. Отецъ безпощадно преслдовалъ всякія ‘книжныя’ занятія сына, твердя ему, что не затмъ взялъ его домой, чтобъ онъ ‘билъ баклуши’. Но влеченіе Кольцова къ книжкамъ было неодолимо. Лишившись со смертью товарища Варигина возможности пользоваться его библіотекой, онъ сталъ покупать себ старыя книги на вс деньги, получаемыя отъ отца на лакомства.
Разъ случайно попалась ему книжка стихотвореній Дмитріева. Это было цлымъ событіемъ въ его жизни: никогда раньше онъ не видлъ стиховъ. Онъ сразу подмтилъ въ нихъ сходство съ пснями, которыхъ такъ много приходилось ему слышать среди простого народа, въ восторг побжалъ въ садъ и началъ ихъ пть.
Стихи ему такъ понравились, что съ тхъ поръ онъ сталъ покупать себ только книги, написанныя стихами, и мало-по-малу пріобрлъ себ сочиненія всхъ извстныхъ тогда поэтовъ. Но его занимала еще другая мысль. Ему давно хотлось попытаться самому написать что-нибудь стихами. Сдлать это было трудно, потому что онъ совсмъ не зналъ правилъ стихосложенія. Однако, онъ попробовалъ и, просидвъ надъ работой всю ночь, повидимому, поборолъ вс трудности. Къ утру его произведеніе, носившее названіе ‘Три виднія’, было готово. Гордый и счастливый побжалъ Кольцовъ со своими стихами къ одному извстному въ Воронеж книготорговцу Кашкину. Кашкинъ былъ человкъ образованный и хорошій. Пьесы онъ не одобрилъ, — написана она была плохо, но самъ Кольцовъ ему очень понравился, и онъ его приласкалъ. Кашкина тронула страстная любовь Кольцова къ поэзіи, и онъ посовтовалъ ему непремнно продолжать писать.
Благодаря Кашкину Кольцовъ какъ бы вышелъ на свтъ изъ своего темнаго царства. Онъ бралъ у него книги для чтенія, приносилъ ему на судъ свои стихи, выслушивалъ его мннія и совты, пріобрталъ благодаря ему новыхъ, боле подходящихъ для себя знакомыхъ.
Такъ протекала молодость Кольцова среди этихъ новыхъ, увлекавшихъ его, городскихъ впечатлній и постоянныхъ разъздовъ по степямъ и селамъ съ порученіями отца. Узжать изъ дому иногда случалось на цлую недлю, а то и на дв. Ему не было еще и двадцати лтъ, когда произошло одно событіе, глубоко потрясшее его молодую душу. У Кольцовыхъ жила въ услуженіи молодая двушка, сиротка Дуня, ихъ крпостная. Кольцовъ полюбилъ ее всмъ сердцемъ, и она отвчала ему горячею взаимностью. Но отецъ Кольцова прочилъ для него не такую невсту, а родовитую и богатую. Ему давно хотлось породниться съ высшимъ воронежскимъ купечествомъ, и онъ задумалъ разлучить молодыхъ людей. Воспользовавшись отсутствіемъ сына, Василій Петровичъ продалъ Дуню одному степному помщику на Донъ. Не найдя, по возвращеніи, дома любимой двушки, молодой Кольцовъ былъ такъ потрясенъ, что опасно занемогъ и долго пролежалъ въ безпамятств, между жизнью и смертью. Едва оправившись, онъ поскакалъ на розыски своей невсты, но все было тщетно: старикъ позаботился о томъ, чтобъ замести ея слды…
Случай этотъ какъ нельзя лучше показываетъ, въ какой грубой, безпросвтно-темной обстановк пришлось расти и развиваться нашему поэту. Онъ вспоминалъ о немъ всегда съ болью и даже много лтъ спустя не могъ о немъ говорить безъ дрожи въ голос.
Эту нжную, такъ жестоко порванную любовь Кольцовъ впослдствіи излилъ въ многихъ своихъ чудесныхъ псняхъ.
Оправившись отъ перенесеннаго несчастія, Кольцовъ съ еще большимъ жаромъ отдался литературной работ. У него теперь образовалось какъ бы два міра: свтлый міръ поэзіи, въ которомъ онъ жилъ всми своими мыслями и чувствами, и мрачный міръ дйствительности, въ которомъ онъ существовалъ только по необходимости. Но зато судьба словно заботилась о немъ, посылая ему встрчи съ хорошими, интересными людьми. Такъ, онъ случайно познакомился съ однимъ образованнымъ семинаристомъ Серебрянскимъ, который оказался ему очень полезнымъ разными литературными совтами. Нсколько позже онъ, также случайно, встртился съ московскимъ студентомъ Станкевичемъ, хавшимъ черезъ Воронежъ къ отцу на каникулы. А у Станкевича было много знакомыхъ и друзей среди писателей, съ которыми онъ и познакомилъ Кольцова, когда тотъ въ 1831 году пріхалъ по дламъ отца въ Москву.
Поэтическое творчество Кольцова къ этому времени уже сдлало большіе успхи. Онъ уже меньше прежняго подражалъ въ своихъ стихахъ другимъ поэтамъ, хотя и не писалъ еще тхъ своихъ чудесныхъ псенъ на народный ладъ, которыя составили ему славу. Онъ все еще думалъ, по недостатку образованія, что народная поэзія — не настоящая поэзія, и что псни, подобныя народнымъ, не имютъ цны. А псни эти такъ и рвались у него изъ души, и матерьяла для нихъ у него было не мало. Не даромъ онъ столько лтъ разъзжалъ по степямъ и деревнямъ, встрчаясь съ самымъ разнообразнымъ народомъ. Эти встрчи оставляли глубокій слдъ въ его впечатлительной душ, и народную жизнь онъ зналъ, можно сказать, какъ свою собственную.
Въ 1836 году появилась въ свтъ первая книжечка стихотвореній Кольцова. Она была издана на средства Станкевича и его друзей, такъ какъ Василій Петровичъ ни въ какомъ случа не далъ бы денегъ на такое дло. Тогда мало по малу Кольцовъ сталъ извстенъ далеко за предлами Воронежа, по всей Россіи. Лучшіе изъ писателей заинтересовались имъ и пожелали съ нимъ познакомиться. Однимъ словомъ, для Кольцова начиналась та новая жизнь, о которой онъ такъ долго мечталъ.
Въ 1836 году онъ опять похалъ по дламъ отца въ Москву и въ этотъ свой пріздъ сблизился съ самымъ замчательнымъ человкомъ своего времени, писателемъ Блинскимъ. Блинскій обладалъ выдающимся умомъ и литературнымъ талантомъ, а кром того, очень правдивымъ и горячимъ сердцемъ. Онъ страстно любилъ русскую литературу и дорожилъ ея интересами боле своихъ собственныхъ. Угадавъ сразу въ Кольцов большой поэтическій талантъ и благородную натуру, онъ привязался къ нему, какъ къ родному, и они оставались друзьями во всю жизнь. Дружба эта оказалась настоящимъ кладомъ для Кольцова. Такой человкъ, какъ Блинскій, могъ указать ему, что было хорошаго и плохого — не только въ его стихахъ, но и въ немъ самомъ и въ его жизни. Въ первый разъ Кольцовъ теперь представилъ себ вс темныя стороны торгашеской жизни, которую они вели съ отцомъ, какъ часто приходилось кривить душой, обманывать и притснять слабыхъ. Правда, участвовалъ онъ въ этомъ полубезсознательно, потому что отецъ сдлалъ его своимъ помощникомъ, когда онъ былъ совсмъ небольшимъ, неразумнымъ мальчикомъ.
Блинскій все это понялъ и не только не осудилъ своего друга, но сталъ еще больше цнить т чувства его, которыя выливались у него въ стихахъ.
— Значитъ, золотая душа у этого человка,— думалось ему, если онъ, выросши среди такихъ грубыхъ, испорченныхъ людей, способенъ на благородныя чувства и мысли.
Подъ вліяніемъ Блинскаго Кольцовъ сталъ писать исключительно псни народнаго склада, которыя ему больше всего удавались. Лучшія изъ нихъ написаны имъ между 1836—1839 гг. Он замчательны какъ по своимъ художественнымъ достоинствамъ, такъ и по врности изображенія народной жизни. До Кольцова были попытки созданія такихъ псенъ, но он выходили всегда очень искусственныя: то слишкомъ грубыя, то слащавыя, потому что поэты знали крестьянскій бытъ только по наслышк. Кольцовъ же зналъ его въ настоящемъ, неприкрашенномъ вид, такъ какъ самъ жилъ среди народа, вс горести и радости котораго были ему родными.
Многія изъ этихъ псенъ: ‘Псня пахаря’, ‘Урожай’, ‘Крестьянская пирушка’, ‘Что ты спишь мужичекъ’, ‘Косарь’ и др. наврное извстны всмъ читателямъ съ дтства.
Посл жизни въ столиц среди образованныхъ, горячо относившихся къ нему людей, Кольцову всегда было необыкновенно тяжело возвращаться въ свой медвжій уголъ, и онъ очень томился въ Воронеж. Не даромъ онъ писалъ оттуда Блинскому: ‘Въ Воронеж жить мн противу прежняго вдвое хуже, скучно, грустно, бездомно въ немъ… Благодарю васъ, благодарю вмст и вашихъ друзей… Вы и они много для меня сдлали, о слишкомъ много, много! Эти послдніе мсяцы стоили для меня пяти лтъ воронежской жизни’.
Долго-ль буду я
Сиднемъ дома жить,
Мою молодость
Ни за что губить?
Долголь-ль буду я
Подъ окномъ сидть?
По дорог вдаль,
День и ночь глядть?
Иль у сокола
Крылья связаны,
Иль пути ему
Вс заказаны?
Иль боится онъ
Въ чужихъ людяхъ быть,
Съ судьбой мачихой
Самъ собою жить?
Для чего-жъ на свтъ
Глядть хочется,
Облетть его
Душа просится?
Такъ рвался душою Кольцовъ изъ Воронежа. Онъ писалъ звавшему его въ столицу Блинскому: ‘Пророчески угадали вы мое положеніе. У меня самого давно уже лежитъ на душ грустное это сознаніе, что въ Воронеж долго мн не сдобровать. Давно живу въ немъ и гляжу вонъ, какъ зврь… Тсенъ мой кругъ, грязенъ мой міръ, горько мн жить въ немъ, и я не знаю, какъ я еще не потерялся въ немъ давно’… Но исполнить это завтное желаніе — порвать окончательно съ прежнею жизнью было не легко. Для независимой жизни въ столиц у Кольцова не было никакихъ средствъ… отецъ не давалъ ему ни гроша, несмотря на то, что онъ проработалъ съ нимъ всю жизнь. Для того чтобы найти въ столиц достаточный для жизни заработокъ, Кольцовъ былъ слиткомъ мало подготовленъ. Жить-же доходами отъ стиховъ было невозможно: литературный трудъ въ то время оплачивался очень плохо. Кольцовъ зналъ, что самъ Блинскій, писавшій много, всегда терплъ нужду, жилъ почти впроголодь. Для того чтобы все-таки двинуться въ путь при такихъ условіяхъ, нужны громадная воля и ршимость, которыми человкъ обладаетъ далеко не всегда.
Долго и напрасно мучился Кольцовъ надъ ршеніемъ этого вопроса и излилъ свои муки въ стихотвореніи ‘Путь’, едва ли не самомъ лучшемъ изъ всхъ имъ написанныхъ:
Путь широкій давно
Предо мною лежитъ
Да нельзя мн по немъ
Ни летать, ни ходить…
Кто же держитъ меня,
И что кинуть мн жаль?
И зачмъ до сихъ поръ
Не стремлюся я вдаль?
Или доля моя
Сиротой родилась?
Иль со счастьемъ слпымъ
Безъ ума разошлась?
По лтамъ и кудрямъ
Не старикъ еще я:
Много думъ въ голов
Много въ сердц огня!
Много слугъ и казны
Подъ замками лежитъ,
И лихой вороной
Ужъ осдланъ стоитъ.
Да на путь — по душ
Крпкой воли мн нтъ,
Чтобъ въ чужой сторон
На людей поглядть,
Чтобъ порой предъ бдой
За себя постоять,
Подъ грозой роковой
Назадъ шагу не дать,
И чтобъ съ горемъ въ пиру
Быть съ веселымъ лицомъ,
На погибель идти —
Псни пть соловьемъ!
Въ столицу Кольцовъ не похалъ, несмотря на вс настоянія Блинскаго, звавшаго его къ себ жить, поэтъ былъ слишкомъ гордъ и самолюбивъ, чтобъ согласиться на это предложеніе, и предпочелъ остаться въ Воронеж. Скоро онъ прекратилъ и переписку съ пріятелемъ: она была для него тяжела, напоминая ему о другой, желанной жизни, которую онъ считалъ для себя невозможной.
Жизнь! Зачмъ ты собой
Обольщаешь меня?
Если бъ силу Богъ далъ,
Я разбилъ бы тебя!
Такимъ восклицаніемъ начинается одно изъ стихотвореній, написанное имъ въ это время и посвященное Блинскому.
Въ эти послдніе годы Кольцову особенно тяжело жилось въ Воронеж. Онъ потерялъ своего лучшаго друга Серебрянскаго, умершаго отъ чахотки. Кром того начались нескончаемые нелады съ родными, отравившіе ему существованіе.
Вскор ко всмъ этимъ нравственнымъ мукамъ прибавилась тяжкая, неизлчимая болзнь, уже неизбжно приковавшая его къ Воронежу.
Медленно угасалъ поэтъ отъ этого недуга, забытый друзьями, одинъ среди своихъ домашнихъ, изъ которыхъ только мать да старуха-нянька относились къ нему съ участіемъ, а отецъ даже жаллъ денегъ ему на лченіе.
19 октября 1842 г. Кольцова не стало. Такъ погибъ этотъ поэтъ во цвт молодости, унеся съ собой въ могилу много ‘сердечнаго огня’, много несптыхъ псенъ…
Старикъ Кольцовъ любилъ говорить посл смерти сына:
— Разумная голова былъ мой Алексй, да Богъ не далъ пожить на свт: книжки его сгубили и свели въ могилу!
Онъ не понималъ, что сына его сгубили не книжки, а глухая тьма и невжество нашей жизни, съ которыми книжки неустанно ведутъ борьбу.
Говоря о произведеніяхъ Кольцова, мы не упомянули о его ‘думахъ’. Он интересны въ томъ отношеніи, что въ нихъ обнаружился въ высшей степени пытливый умъ Кольцова, старавшійся дать себ отчетъ во всемъ окружающемъ. Но по выполненію он гораздо слабе псенъ. Славою своею, онъ, какъ мы сказали, обязанъ своимъ несравненнымъ пснямъ. Вс он такъ звучны и гармоничны, что невольно хочется ихъ пть. Большинство ихъ и положены на музыку и поются уже народомъ ‘на всемъ пространств безпредльной Руси’, какъ нкогда предсказывалъ его другъ Блинскій.