Литература:
М. Покровский.
Александр III, Покровский Михаил Николаевич, Год: 1926
Время на прочтение: 7 минут(ы)
(род. в 1845, вступил на престол в 1881, умер в 1894) — сын Александра II. Сделается наследником престола случайно, благодаря смерти своего старшего брата, Николая (ум. 1865), на котором сосредоточивались все надежды царской семьи. Воспитанием будущего А. III занимались мало — его не выучили даже как следует грамоте, он писал по-русски без всякой орфографии и плохо знал иностранные языки, по традиции, установившейся в потомстве Павла, его, как второго сына, готовили исключительно к военной службе. Отчасти это объяснялось и тугими способностями будущего императора. Колосс в физическом отношении, толстый, вялый, апатичный, известный в семье под прозвищем ‘мопса’ и ‘бычка’, А. представлял собою на редкость неблагодарного слушателя для своих профессоров, из которых он привязался к одному Победоносцеву (тогда профессору права), сохранившему влияние на А. на всю жизнь. Этому способствовало и то, что из основных романовских качеств в А. особенно было развито ханжество (в его переписке постоянно мелькают иконы, лампады, мощи, архиереи и игуменьи), а Победоносцев был или находил нужным казаться ‘истинно православным человеком’. На почве ‘православия’ у А., когда он стал взрослым, развился интерес к делу ‘единоверных’ балканских славян (славянами не ‘единоверными’, каковы чехи или поляки, А. совершенно не интересовался). Аничков дворец, где А. жил со своей женой Марией Федоровной (см.), по рождению датской принцессой, бывшею невестой его умершего брата, от которого она досталась А. почти буквально ‘по наследству’, вместе с титулом ‘цесаревича’, — стал главным очагом ‘славянского дела’ в России и штаб-квартирой подготовлявшейся с 1873 войны с Турцией. В виду ‘славянофильских’ наклонностей наследника, его не посвящали в секреты внешней политики и, напр., о знаменитой Рейхштадтской сделке с Австро-Венгрией (лето 1876), отдавшей последней православных сербов Боснии и Герцеговины, А. III ничего не знал. Зато во всех совещаниях по поводу надвигавшейся турецкой войны он был непременным участником и в своих письмах к Победоносцеву в очень наивной форме разоблачал ее подготовку. Так, в окт. 1876 А. писал своему учителю из Ливадии, центра всех военных совещаний: ‘Государь сам полагает, что без войны мы ничего не добьемся, и решился на войну, и желал бы как можно скорее развязки, но как ее добиться, вот в чем вопрос, потому что дипломатия так все запутала, что без положительного повода войны нельзя объявить Турции. Думали заставить ее отказать нам в 2-дневном сроке, чтобы заключить перемирие, и окончить совершенно военные действия, она немедленно согласилась, что вы могли видеть из телеграмм в ‘Правит. Вест.’, и так опять предлог объявить войну не удался, а теперь не знаем, за что взяться’. На самом деле войну задерживали опять-таки переговоры с Австрией, и только когда в марте 1877 сделка была окончательно оформлена, Александр II издал манифест о войне. Наследнику, как покровителю ‘славянского дела’, казалось, предназначено было в войне ‘за освобождение славян’ играть блестящую роль. Он сам не прочь был стать главнокомандующим, если нe всех русских вооруженных сил, то хотя бы той армией, которая должна была двинуться непосредственно на Константинополь. Но Александр II имел, по-видимому, ясное представление о способностях сына, знал отношение к нему семьи и посадил А. на спокойный пост начальника второстепенного ‘рущукского отряда’, которому никакие серьезные операции не угрожали. В результате верховным руководителем войны оказался дядя наследника Николай Николаевич (т. н. ‘старший’ — в отличие от ‘младшего’, его сына и теперешнего претендента, см. Николай Николаевич), которого А. потом жестоко ненавидел, а карьеру на этой войне сделал себе Скобелев (см.), антипатию к которому А., уже став царем, выражал с такой грубостью, что Победоносцеву приходилось одергивать своего ученика. В общем, столь желанная война оставила у А. горький осадок, — что, в связи с очень резко проявлявшейся у него трусостью (это романовское качество было у А. сильнее развито, чем у его отца и деда), имело то хорошее последствие, что привило А. антипатию к войнам вообще, стяжавшую ему, под пером льстивых сочинителей некрологов, имя ‘миротворца’. Участие А. во внутренней политике в царствование его отца было, по указанным выше причинам, весьма ограниченным. Наследник поэтому иногда впадал в оппозиционное настроение (‘теперь такое время, что никто не может быть уверен, что завтра его не прогонят с должности’, можно прочесть в одном его письме к Победоносцеву). Ожесточенная борьба с террором Народной Воли на короткое время выдвинула на сцену и А. — старый царь мобилизовал все, что можно было, но семейные обстоятельства, женитьба Александра II на княжне Долгорукой (княгине Юрьевской, см. Александр II), вновь отбросили наследника в ‘оппозицию’ и уже окончательно. О политических новостях он узнавал только от Лорис-Меликова, с которым сохранил хорошие отношения. Этим, гл. обр., объясняется влияние Лориса в первые недели после 1 марта 1881, которое сделало А. царем неожиданно для всех и для него самого. В это время вся высшая бюрократия, за исключением отдельных карьеристов, вроде Макова (см.), была за, хотя бы очень умеренную, конституцию, в которой перепуганные сановники видели единственное средство привлечь на сторону власти ‘общество’, т. е. буржуазию и помещиков, по разным причинам весьма раздраженное и готовое, со злости на правительство, сочувствовать даже террористам. Сам А., по своей умственной ограниченности, не способен был представить себе иного строя, кроме самодержавного, и, кроме того, инстинктивно ненавидел все западноевропейское ненавистью невежды к тому, чего он не знает. Года через два, окончательно освободившись от влияния Лориса и его кружка, он писал Победоносцеву: ‘… я слишком глубоко убежден в безобразии представительного выборного начала, чтобы когда-либо допустить его в России в том виде, как оно существует во всей Европе’. Но в первое время он трусил высказаться открыто и на первых совещаниях держал себя уклончиво, отдельными репликами, однако же, выдавая свою антипатию к ‘конституционалистам’. С открытым забралом против последних выступил Победоносцев, прекрасно понявший, что дело идет о том, кто станет нянькой этого огромного младенца, и прекрасно знавший действительные настроения своего питомца. Борьба длилась почти два месяца, и только после 21 апреля (стар. ст.) Победоносцев мог считать себя победителем. Был издан манифест, в котором А. возвещал о своей вере ‘в силу истины самодержавной власти, которую мы (А.) призваны утверждать и охранять для блага народного от всяких на нее поползновений’. Манифест этот, сочиненный втайне Победоносцевым и выпущенный, когда все ‘общество’ ждало с минуты на минуту провозглашения конституции, произвел впечатление громового удара, почти все министры Александра II демонстративно подали в отставку. Победоносцев в эти дни был фактическим правителем России. Но его питомцу полное политическое одиночество, в котором он очутился, доставалось не легко. Еще в декабре 1881 он писал своему учителю: ‘…. Так отчаянно тяжело бывает по временам, что если бы я не верил в бога и в его неограниченную милость, конечно, не оставалось бы ничего другого, как пустить себе пулю в лоб’. К этому присоединялся панический страх перед покушениями, перед заговорами и т. п., от которого А. не мог уже отделаться до конца жизни. В придворных кругах рассказывали о трагических историях, происходивших на этой почве: напр., об убийстве А-ом своего адъютанта, хотевшего спрятать от царя закуренную папироску, — а тому показалось, что адъютант держит за спиной бомбу и т. д. В эту же связь ходившие тогда слухи ставили и неожиданную смерть Скобелева — будто бы отравленного по приказанию А. III. Время от времени, отдельные реальные факты оживляли это кошмарное настроение и оправдывали его [покушение 1 марта 1887 А. И. Ульянова (см.) и др., крушение царского поезда в Борках в окт. 1888 и т. п.]. Чтобы подбодрить себя, А. все больше и больше пил (выпивать он начал еще будучи наследником, как видно из его дневника). Под конец он обратился в запойного пьяницу, каждый вечер кончался тем, что А., распив со своим главным телохранителем, ген. Черевиным, по бутылке коньяку (который они от императрицы Марии Федоровны прятали в сапоги), валялся на полу среди дворцовой гостиной, визжал, барахтался и хватал за ноги проходивших. Заботы о самосохранении и алкоголизм оставляли А. мало времени для занятия политикой, и контрреформы, связанные с его именем, были делом не его лично, а сложившегося постепенно вокруг него кружка министров, явившихся на смену ‘либеральным’ министрам А. II, из самых реакционных слоев русского дворянства. Первое место в этом кружке занял не Победоносцев, как можно было бы ожидать, а Д. Толстой (см.), именем которого по справедливости и должна быть окрещена эпоха 1880-х гг., подобно тому, как эпоха после 1907 получила имя ‘столыпинщины’. Что касается Победоносцева, то этот великий мастер по части интриги и православия в области практической политики оказался очень слаб (см. Победоносцев). Но если А. был очень мало полезен своим реакционным министрам в их работе, то сочувствие их реакционной политике он проявлял полнейшее. В начале царствования, пока был террор, он усердно вешал и замуровывал в Шлиссельбурге, на письме Победоносцева, выражавшего опасение, что А. помилует кого-нибудь из участников 1 марта 1881, царь написал: ‘Будьте спокойны, с подобными предложениями ко мне не посмеет придти никто, и, что все шестеро будут повешены, за это я ручаюсь’. Борьба его министра ‘просвещения’ Делянова со всеобщим обучением (знаменитый циркуляр о ‘детях прачек, мелких лавочников’ и т. д.) также находила с его стороны полную поддержку. На показании одной из участниц покушения 1 марта 1887, по паспорту крестьянки, где она говорила, что ‘заботилась о том, чтобы приготовить сына в гимназию’, А. написал: ‘это-то и ужасно: мужик, а тоже лезет в гимназию’. Но особенным сочувствием А. пользовались еврейские погромы: ‘а я, знаете, признаться и сам рад, когда евреев бьют’, сказано было одному генералу, жаловавшемуся, что войска радуются, когда бьют евреев.
Все это было отражением не столько индивидуальности А., сколько нравов и чувствований той социальной среды, политику которой он проводил. Индивидуальной чертой А., отличавшей его как от его отца, так и от его сына, была его крайняя личная грубость. После смерти Павла самодержцы, обыкновенно внешне бывали люди воспитанные: А. держал себя так, что слухи о затрещине, которую он будто бы дал тому или другому министру, казались правдоподобными. Некоторые ‘высочайшие резолюции’, вышедшие из-под его пера, стяжали себе широчайшую популярность (‘немедленно убрать эту свинью’, по поводу директора деп. полиции Дурново’· и т. п.). Но справедливость требует сказать, что А. бывал ‘откровенен’ не только по отношению к низшим, а и по отношению к равным. ‘Если бы Николай Николаевич не был бы просто глуп, я бы прямо назвал бы его подлецом’, читаем мы по поводу ‘августейшего дяди’ в одном письме А., еще наследника, к Лорис-Меликову. ‘Какой подлец и скот Милан’, говорится в другом письме (к Победоносцеву) по поводу сербского короля, и т. д.
А. умер в окт. 1894 от хронического воспаления почек и водянки, явившихся последствием, гл. обр., его алкоголизма, в сравнительно молодых годах, не дожив и до 50 лет. Несомненно, что атмосфера панического ужаса, в которой он жил, сильно способствовала разрушению его здоровья — как она же была и первопричиной его запоя. Таким образом, А. не представляет исключения в ряду трех последних самодержцев: подобно своему отцу и своему сыну, он тоже был казнен революцией, только не сразу, а медленной и тем более мучительной смертью.
Фиpсов, H. H., Александр III (‘Былое’, кн. 1, 1925),
Василевский, И. М. (не-Буква), Романовы, т. II, гл. А, III,
Диллон, Александр III (‘Голос Минувшего’, No 5—6, 1917, блестящая характеристика очень осведомленного современника), Переписка А. III с Лорис-Меликовым и ‘К истории Лорис-Меликовской конституции’ (‘Красный Архив’, т. VIII),
Черевин и А. III (‘Голос Минувшего’, 5—6, 1917).
Огромный материал для характеристики как личности А. III, так и всей его эпохи дает издание Румянцевского музея: Победоносцев, К. П., Письма и записки, ГИЗ, 2 тт., 1923.
Источник текста: Большая Советская энциклопедия, изд. 1-е., — М: АО ‘Сов. энциклопедия’, 1926, стб. 161-165.