Александр Беляев, Ляпунов Борис, Год: 1967

Критика
Время на прочтение: 99 минут(ы)
Скачать в PDF

Борис Ляпунов

Александр Беляев

Критико-биографический очерк

Часть первая

Александром Беляевым создан необычный, волшебный мир.
Того, кто попадет туда, ждут удивительные приключения. Он может совершить подводное путешествие, опуститься в глубины океана, чтобы искать там затонувшие суда или остатки исчезнувшей в пучине легендарной Атлантиды. Он может подняться за пределы земной атмосферы, облететь Землю, увидеть ее из мирового пространства, пожить в межпланетных просторах, побывать на Луне, на Венере, на астероидах или на планете другого звездного мира. Он может попасть в заповедный уголок, с животными и растениями прошлых геологических эпох и даже первобытными людьми. Вместе с новыми робинзонами он откроет неведомое в сокровенных тайниках девственной природы.
К услугам путешественника будут всевозможные аппараты: плавающие, летающие, несущиеся по суше — вездеходы, для которых нет преград, корабли, которым не страшны никакие расстояния — ни на Земле, ни вне ее пределов.
Ему доведется преодолевать трудности, переносить опасности, выходить победителем из многочисленных схваток.
В его распоряжении будут такие достижения науки, которых нет у современных ученых. Он будет вести мысленный разговор на расстоянии, не прибегая к радио, видеть объемную, цветную, полную живых звуков и жизни картину того, что происходит за тысячи, сотни тысяч и миллионы километров, проникать в неизведанные глубины вселенной и раскрывать неразгаданные загадки атома.
Он побывает на преображенной Земле, где исчезли бесплодные пустыни, появились новые моря, изменился вид городов и география стран, где техника и промышленность шагнули далеко вперед…
Наконец, будет с напряженным вниманием следить за судьбой человека-амфибии, летающего человека, человека, читающего мысли других людей…
Трудно перечислить все, с чем можно познакомиться в этом необыкновенном мире.
Невольно вспоминаются романы Жюля Верна, его знаменитая серия ‘Необыкновенные путешествия’, которая была спутником детства едва ли не каждого из нас. Необычайные фантастические маршруты пролегли на страницах ‘Двадцати тысяч лье под водой’ и ‘Путешествия к центру Земли’, ‘Из пушки на Луну’ и ‘Робура-завоевателя’, многих и многих известных произведений великого фантаста.
И недаром об Александре Беляеве говорят как о ‘советском Жюле Верне’.
Страницы беляевских книг увлекают смелостью фантазии. Естественно, писатель не прошел мимо того нового, что открывала современная ему наука. И потому он идет дальше Жюля Верна, мечтая не только о полете к Луне, но и о путешествии на Венеру, о многих будущих успехах техники, биологии, медицины.
Беляев, первый советский писатель, целиком посвятивший свое творчество научно-фантастической литературе, дал нашему юношеству целую библиотеку увлекательных книг. Они захватывали читателя своей романтикой, заставляли его с напряженным вниманием следить за всеми перипетиями динамичного сюжета. В них легко и увлекательно раскрывались горизонты науки, пути ее дальних поисков. В то же время Беляев нередко изображал заведомо фантастическое, и невозможное представало у него возможным.
Произведения Беляева имели точный адрес и потому как нельзя лучше выполняли свою задачу. Они показывали молодому читателю огромный воображаемый мир, но мир не абстрактный, не лишенный живой связи с современностью. Лучшие советские фантастические романы, и прежде всего ‘Аэлита’ и ‘Гиперболоид инженера Гарина’ А. Толстого, овеяны ее дыханием. То же можно сказать и о лучших фантастических вещах Беляева — ‘научных’ и ‘ненаучных’.
Все это и обеспечило прочный, непреходящий успех многим произведениям Александра Беляева.
Бесспорно, творчество Беляева резко выделялось на общем фоне фантастики его времени. И можно сказать, что своими успехами журналы ‘Всемирный следопыт’ и ‘Вокруг света’, где он особенно активно сотрудничал, обязаны были ему. Его книги завоевали исключительную популярность.
Когда в 1934 году журнал ‘Борьба за технику’ опросил известных писателей, что они думают о состоянии нашей научно-фантастической литературы, то, например, Федор Гладков, отметив бедность этой литературы, подчеркнул: ‘Все имеющееся в этой области можно буквально по пальцам перечесть: ‘Гиперболоид инженера Гарина’, ‘Аэлита’ А. Толстого, ‘Амфибия’ Беляева — и это, кажется, почти все’. Поставив в один ряд Толстого и Беляева, он тем самым высоко оценил творчество нашего выдающегося фантаста.
У Беляева до сих пор широчайшая и благодарная читательская аудитория. За последние годы его романы, повести, рассказы были переизданы общим тиражом свыше пяти миллионов экземпляров! Многие из них переведены на языки народов СССР, изданы за рубежом во многих странах мира, от Англии и Италии до Чехословакии и Кореи.
Его творчество вызывает живой интерес у читателей разных поколений.
Имя Беляева хорошо известно тем, кто в 20-е и 30-е годы с нетерпением ждал очередного номера ‘Вокруг света’ или ‘Всемирного следопыта’ с продолжением нового романа либо рассказом писателя. Его знают и те, кто лишь недавно стал читать фантастику. Лучшие вещи Беляева выдержали самое беспристрастное испытание — испытание временем.
Кто же этот человек, создавший целую библиотеку научно-фантастических книг, человек, чье имя навсегда вошло в историю нашей фантастики?
Профессор Рынин, собирая материалы для своей многотомной энциклопедии ‘Межпланетные сообщения’, обращался к ученым и писателям с просьбой прислать ему свои автобиографии. В этой энциклопедии он уделял большое место и фантастике. При подготовке второго издания Рынин попросил и Беляева рассказать о себе. Война помешала выпустить книгу Рынина, но рукопись сохранилась.
Знакомясь с этой рукописью, в которой более тысячи страниц, я нашел вклеенный в нее машинописный текст — биографическая справка, очевидно присланная самим Беляевым для новой работы Рынина. Документ столь интересен, что хочется привести его целиком.
‘Беляев Александр Романович, род. в 1884 году. В детстве увлекался Жюль Верном. Совершал ‘кругосветные путешествия’, не выходя из своей комнаты. Мечтал о полетах. Бросался с крыши на большом раскрытом зонтике, на парашюте, сделанном из простыни, расплачиваясь изрядными ушибами. Позднее мастерил планер, летал на аэроплане одной из первых конструкций инж. Гаккеля, за границей — на гидроплане.
Любил изобретать. В 16-18 лет изобрел стереоскопический проекционный фонарь. Через 20 лет такой же был изобретен в Америке. Получил высшее юридическое образование, музыкальное — по классу скрипки. Изучал историю искусств, ездил в Италию изучать Ренессанс. Был в Швейцарии, Германии, Австрии, на юге Франции.
В студенческие годы зарабатывал одно время игрой в оркестре цирка Труцци. В 1905 году студентом строил баррикады на площадях Москвы. Ведя дневник, записывая события вооруженного восстания. Уже во время адвокатуры выступал по политическим делам, подвергался обыскам. Дневник едва не сжег.
Не менее 15 лет отдал театру. Режиссировал и играл в провинции и несколько сезонов в Москве (в Сергиевском нардоме). Был присяжным поверенным, но адвокатура — формалистика и казуистика царского суда — не удовлетворяла.
Начал работать в провинциальных газетах примерно с 1911-1912 годов, был музыкальным и театральным критиком. Сотрудничал в детском журнале ‘Проталинка’ в Москве.
С 1916 по 1922 год тяжело болел костным туберкулезом позвонков. С 1923 года в Москве служил в НКПС и НИС и одновременно начал писать рассказы в научно-фантастическом плане.
Сотрудничал в журналах ‘Всемирный следопыт’, ‘Борьба миров’, ‘Знание — сила’, ‘Природа и люди’ и др.
Отдельными изданиями вышли ‘Человек-амфибия’, ‘Голова профессора Доуэля’, ‘Борьба в эфире’, ‘Остров Погибших Кораблей’, ‘Властелин мира’, ‘Прыжок в ничто’. Написано в общей сложности более 200 печатных листов’.
Рукопись второго издания энциклопедии ‘Межпланетные сообщения’ называлась ‘Завоевание неба’. Биография Беляева приведена в ней на стр. 675-676 (фонды б-ки имени Салтыкова-Щедрина в Ленинграде). Эта автобиография могла быть написана в 1934 или 1935 годах, потому что последнее из упомянутых в ней Беляевым произведений — ‘Прыжок в ничто’ — вышло впервые в 1933 году. Рынин здесь же добавляет, что Беляев работал над романом ‘Воздушный корабль’ для журнала ‘Вокруг света’, который начал печататься в конце 1934 года.
Для восьмитомного собрания сочинений биография Беляева была написана А. Орловым. Она дает представление об основных фактах биографии писателя, излагая их более подробно.
Беляев родился в Смоленске, в семье священника. Учился в Смоленской духовной семинарии, которую окончил в 1901 году. Но священником не стал, а поступил в юридический лицей, после окончания которого работал помощником присяжного поверенного, а затем и присяжным поверенным.
Еще семинаристом Беляев увлекся театром и задумывался о театральной карьере. Впоследствии он сыграл много разных ролей и даже смог таким образом заработать деньги для занятий в лицее.
Другим увлечением Беляева стала журналистика.
В 1913 году Беляев отправился в путешествие за границу. Вернувшись, он перед самой войной прекратил юридическую практику и вновь увлекся театром и литературой. Встречался в Москве со Станиславским, и тот считал, что он мог бы выступать на сцене. Тогда же Беляев пишет первое свое большое произведение — детскую пьесу-сказку, работает в газете ‘Смоленский вестник’.
Но в конце 1915 года тяжелая болезнь — туберкулез позвоночника — выводит его из строя на долгие годы. Несколько лет Беляев живет в Ялте. Четыре года, с 1917 по 1921, проводит он в постели, в гипсе.
В последующие годы Беляев переменил несколько профессий, далеких друг от друга: работал в уголовном розыске, детском доме, Наркомпочтеле и даже плавал на рыболовном траулере. С конца 20-х годов он посвятил себя целиком литературной деятельности.
Уже став профессиональным писателем, он переезжал из города в город, жил в Москве, Ленинграде, Киеве, Детском Селе, снова в Ленинграде, пока в 1938 году окончательно не поселился в городе Пушкине (бывшем Царском, затем Детском Селе). Там, в Пушкине, застала его война, там же в январе 1942 года он и скончался.
Пестрая вначале и небогатая внешними событиями в последние годы жизнь писателя была настоящим подвигом. Здесь вполне уместно это слово, потому что тяжело больной человек никогда не оставлял работу и смог в невероятно трудных условиях создать целую библиотеку произведений, пользующихся завидным читательским успехом до сих пор.
Будучи прикованным к постели, Беляев продолжает работать — изучает языки, читает. Круг его чтения был разнообразен. И, возможно, именно тогда он заинтересовался фантастикой. Ведь он увлекался ею с детства.
‘Сила этого двойного воздействия (текста и рисунков к роману Жюля Верна. — Б. Л.), — писал Александр Романович, вспоминая свои детские годы, — была такова, что мы с братом решили отправиться путешествовать к центру Земли. Сдвинули столы, стулья, кровати, накрыли их одеялами, простынями, запаслись маленьким масляным фонарем и углубились в таинственные недра Земли. И тотчас прозаические столы и стулья пропали. Мы видели только пещеры и пропасти, скалы и подземные водопады такими, какими их изображали чудесные картинки: жуткими и в то же время какими-то уютными. И сердце сжималось от этой сладкой жути. Позднее пришел Уэллс с кошмарами ‘Борьбы миров’. В этом мире уже не было так уютно…’
До войны книги Беляева выпускались ничтожными тиражами. Ряд интересных произведений не дошел до массового читателя, потому что публиковались они в местных периодических изданиях. Так, роман ‘Небесный гость’ был напечатан лишь в ленинградской пионерской газете ‘Ленинские искры’, роман ‘Чудесное око’ издан только на украинском языке. Получившие ныне широкую известность романы ‘Подводные земледельцы’ и ‘Продавец воздуха’ не выходили отдельными книгами, ‘Остров Погибших Кораблей’, ‘Последний человек из Атлантиды’, ‘Человек, нашедший свое лицо’, ‘Звезда КЭЦ’, ‘Голова профессора Доуэля’, ‘Прыжок в ничто’ долго не переиздавались.
При жизни о Беляеве писали очень мало. Чаще всего критики осуждали его произведения, реже — вынужденно признавали несомненный успех, талант писателя. И, наконец, совсем уж редко мы видели выступления в защиту писателя.
Из воспоминаний людей, близко знавших Александра Романовича и общавшихся с ним по совместной работе, вырисовывается образ человека, любившего жизнь и мужественно переносившего тяжелую болезнь. В то же время Беляев остро переживал вынужденное одиночество и пристрастное отношение критики.
Поэт Всеволод Борисович Азаров рассказывает, что, работая с 1933 года на ленинградском молодежном радио, он не раз встречался с Беляевым, бывал у него в Ленинграде, а затем и в Детском Селе.
Хотя Александр Романович и не все время лежал в постели, но должен был постоянно носить корсет. Эта всегдашняя скованность накладывала отпечаток на его характер: лишенный возможности широкого общения с людьми, полной свободы передвижения, он невольно сосредоточивался на деле, ставшем единственным в его жизни. И, конечно, в этом надо видеть еще одну из причин его тяги к мечте о совершенной человеческой природе.
‘Беляев был со мной, юнцом, откровенен, — пишет Азаров. — Он чувствовал себя забытым писателем, забытым коллегами, непонятым критикой. Но при этом считал себя отнюдь не великим, он говорил, что образы часто не удаются, язык не всегда богат. Сюжет — вот над чем он ощущал свою власть’.
В июле 1941 года Беляев прислал Азарову, который был уже на фронте, открытку. В ней он сожалел, что не связан с военной печатью, и просил помочь ему: он хотел служить словом делу победы. И Беляев выступал в прессе с антифашистскими материалами.
‘Труд — создает, война — разрушает… Нам навязали войну-разрушительницу. Что же? Будем ‘разрушать разрушителей’. Наша доблестная Красная Армия докажет вероломному врагу, что рабочие и крестьяне, из которых она состоит, умеют не только строить заводы и фабрики, но и разрушать ‘фабрики войны’. Какие бы тяжкие испытания ни пришлось нам пережить, армия великого народа не сложит оружия, пока враг не будет отброшен и уничтожен’, — писал он в первые дни войны.
Когда я разыскивал в Пушкине архив писателя, старожилы подтвердили, что Александр Романович тяжело болел и умер зимой, в начале 1942 года. Ни дома его, ни архива его не сохранилось. Мне удалось лишь разыскать в ленинградском отделении Детгиза написанный им самим список его сочинений.
Григорий Иосифович Мишкевич, работавший с 1931 по 1936 год в Ленинградском отделении издательства ‘Молодая гвардия’ — сначала редактором, а потом и директором, вспоминает о своих встречах с Беляевым. Он был редактором первого издания романа ‘Прыжок в ничто’, ездил с рукописью в Калугу к Циолковскому, чтобы получить отзыв и краткое предисловие к роману.
‘Александр Романович тогда чувствовал себя неважно. Он все время ходил с палкой, жаловался на боль в спине, но всегда являл собой образец дисциплины и предельной корректности. Ему долго не удавались, помнится, описания поведения астронавтов в космическом пространстве (питание, устройство оранжереи и прочее), он очень сетовал на то, что ‘неуправляемые и непокорные воле человека болевые ощущения и незримые процессы старения столь всемогущи, что заглушают даже самое горячее желание трудиться’.
И далее Александр Романович сетовал на то, что болезни и старость несправедливы: они отнимают у человека волю даже тогда, когда он чувствует внутренний прилив сил и жаждет работать’. Вообще эта тем очень волновала Александра Романовича.
Он очень хорошо знал полиграфическую технику и подмечал такие тонкости набора, вроде ‘вгонки’ строк, что мы все диву давались. При этом Беляев любил говорить: ‘Первый то читатель наш — это наборщик и метранпаж. Стало быть, надо дать им рукопись чистую, ясную’. И он это всегда делал.
Печатал свои произведения Беляев всегда сам на старинной пишущей машинке, на желтоватой бумаге, говоря, что только такой цвет успокаивает глаза.
Замечал я, что после сдачи каждого романа в печать Беляев охладевал к нему, его мысли занимала новая идея. Так, когда работа над ‘Прыжком в ничто’ близилась к концу, Беляев уже раздумывал над другим романом, и он вскоре принес мне несколько глав ‘Тайги’ — романа о покорении с помощью автоматов-роботов таежной глухомани, поисках таящихся там богатств. Роман не был окончен: видимо, сказалась болезнь.
Очень не любил Александр Романович ‘советов со стороны’ о темах новых произведений. Так, помню, один из научных фантастов (это был В. Д. Никольский, инженер-энергетик) с увлечением агитировал Беляева написать роман… о гигантских изоляторах, которые начинала тогда осваивать наша электропромышленность. Беляев откровенно высмеивал такие ‘социальные заказы’, добавляя, что ‘ежели научная фантастика займется подобными с позволения сказать темами, то ей грош цена! Цель научной фантастики служить гуманизму в большом, всеобъемлющем смысле этого слова’.
‘Часто бывал я у него дома, — продолжает Мишкевич. — Жил Александр Романович в неудобной квартире на нынешней улице Калинина, на Петроградской стороне. Любил сиживать на подоконнике — широком и большом, ближе к свету и солнцу.
В те годы при Ленинградском доме инженера и техника существовала секция научно-художественной литературы, руководителем которой был историк техники профессор В. Р. Мрочек. Там встречались А. Р. Беляев, Н. А. Рынин, Я. И. Перельман, А. Е. Ферсман, Д. И. Мушкетов, Б. П. Вейнберг, В. О. Прянишников, Л. В. Успенский. Многие из них основали впоследствии знаменитый в Ленинграде Дом занимательной науки — детище Я. И. Перельмана. На секции читались статьи, очерки, главы книг. Читал там куски из своей ‘Тайги’ и Александр Романович’.
В 1937 году руководитель секции и ряд ее участников подверглись необоснованным репрессиям, как и инженер-фантаст В. Д. Никольский, тоже встречавшийся с Беляевым. Так сужался круг людей, с которыми общался писатель.
Те, кто встречался с ним, вспоминают высокого худого человека с усталым лицом. Застенчивые глаза за стеклами пенсне, длинные пальцы тонких рук… В те дни, когда болезнь приковывала его к постели, казалось невозможным предположить, что этот неподвижно лежащий человек может думать еще о чем-нибудь, кроме мучавшей его боли. Но он снова поднимался и продолжал работать.
В книгах он перевоплощался, становился таким, каким хотел быть. В них он поверял людям свои сокровенные мысли, мечты и желания. Его книги изумляют силой человеческого духа, сумевшего отрешиться от своих страданий.
Мечта живет в каждом из нас. Но иногда, чуточку повзрослев, мы прячем ее в отдаленные уголки памяти, стараемся забыть о ней. И какая это огромная радость — встретить на своем пути человека, который вернет нам забытое в сутолоке будней, который с предельной искренностью и побеждающей убежденностью расскажет о своей мечте. Как открываются ему навстречу сердца, какие распахиваются безграничные дали, какая появляется радость!
Таким другом — и юных, и взрослых — был и остается Беляев.
Талант и работоспособность Беляева удивляет каждого, кто знакомится с его творчеством. Сколько создал бы он интересных произведений, если бы преждевременная смерть не оборвала жизненный путь этого удивительного человека и писателя!
Когда думаешь о всех событиях его жизни — жизни мучительной и трудной, то становится ясным, что он сумел прожить ее — как совершают подвиг — мужественно, вдохновенно, прекрасно.

Часть вторая

В 1925 году в журнале ‘Всемирный следопыт’ появился научно-фантастический рассказ ‘Голова профессора Доуэля’, подписанный никому не известным тогда именем ‘А. Беляев’.
Рассказ привлек к себе внимание любителей фантастики и сразу же принес известность автору. Фантастика оказалась подлинным литературным призванием Беляева, а ‘Голова профессора Доуэля’ была первой — и удачной — пробой пера на избранном им поприще.
Непривычный фантастический замысел, напряженный, полный неожиданностей сюжет, глубоко драматичный образ профессора Доуэля, страстная ненависть автора к злу и убежденность в торжестве правды — все это потрясало и захватывало воображение читателя.
Профессор Керн работает в своей лаборатории над проблемой оживления органов, отделенных от человеческого тела. Керн — крупный ученый, но он не останавливается ни перед чем во имя достижения своих личных, эгоистических целей. Он идет даже на преступление. Оживив голову своего учителя — профессора Доуэля, он силой заставляет находящегося в ужасном положении ученого помогать ему, служить ‘генератором идей’.
Молодая лаборантка открывает эту тайну Керна, разоблачает его с помощью сына Доуэля. Справедливое возмездие настигает преступника, вынужденного покончить жизнь самоубийством.
Вся эта коллизия была вписана Беляевым в будничную и реалистическую обстановку. Поэтому достигался эффект максимального правдоподобия — и самих событий, которые могли произойти, и поступков людей, которые были участниками этих событий.
В рассказе есть такой эпизод: когда отделенная от тела и оживленная голова профессора остается одна, в раскрытое окно влетает жук, кружит вокруг головы, садится и ползет по ней. Лишенный возможности что-нибудь сделать, Доуэль переживает невероятный страх перед этим маленьким чудовищем.
Эпизод очень реалистичен. Кажется, будто автор сам пережил то, что описывает.
И действительно, писал Беляев, ‘Голова профессора Доуэля’ — произведение, в значительной степени автобиографическое. Болезнь уложила меня однажды на три с половиной года в гипсовую кровать. Этот период болезни сопровождался параличом нижней половины тела. И хотя руками я владел, все же моя жизнь сводилась в эти годы к жизни ‘головы без тела’, которого я совершенно не чувствовал… Вот когда я передумал и перечувствовал все, что может испытать ‘голова без тела’.
Хотя Беляев и не давал точного решения проблем, которыми занимались его герои, он все же глубоко заинтересовывал самой возможностью производить удивительные хирургические операции. Оживить такой сложный орган, как человеческий мозг, возвратить человеку сознание, мышление после смерти — что может быть заманчивее и одновременно фантастичнее? Беляев не оставлял эту тему впоследствии, он не раз возвращался к ней, углубляя и дополняя ее, находя вее новые и новые аспекты, уже не только биологические и социальные, а и морально-этические и психологические.
В те времена, когда писалась ‘Голова профессора Доуэля’, мысль о возможности оживления мозга и вообще органов, отделенных от тела, казалась невероятной. Правда, первые опыты по оживлению пытались проводить еще в XIX веке. Тем не менее о них забыли, а работы советских врачей, в частности С. С. Брюхоненко, в этой области еще не начинались. Вероятно, поэтому критики так яростно нападали на произведение Беляева, которое казалось им мистикой, пустым фантазированием без всякой научной основы.
По-иному встретили рассказ специалисты. ‘Голова’ обсуждалась студентами и преподавателями Ленинградского медицинского института. Проблемой, поставленной Беляевым, заинтересовался профессор В. А. Неговский, известный своими успешными работами по оживлению людей после клинической смерти.
Беляев силой воображения сумел придать своей фантазии поразительную убедительность, вполне ощутимую конкретность. Она заражала верой в невозможное. Именно потому уже первая научно-фантастическая вещь писателя вызвала огромный интерес.
Неудивительно, что одна молодая читательница из Курска прислала такое, хотя и наивное, но очень искреннее письмо: ‘Прочитав такой роман, я сама решила учиться на врача, чтобы делать открытия, которых не знают профессора мира…’.
Предвидение Беляева в наши дни начало воплощаться в жизнь. Ход развития биологической науки привел — и будет дальше приводить — к тому, что научная проблематика беляевской фантастики звучит все более и более современно.
Уже сегодня мы знаем о многочисленных аппаратах, заменяющих на время отдельные органы, — об искусственных легких, почке, сердце. Пусть пока это еще громоздкие и сложные установки, но, раз появившись, они будут совершенствоваться, чтобы сделать возможным постоянную замену больных или изношенных органов человеческого тела.
Медицина начинает упорно штурмовать барьер тканевой несовместимости. Уже сейчас можно уверенно говорить, что Беляев был прав в своих предвидениях, хотя мы еще не знаем конкретных путей, ведущих от операций на животных к операции на человеке, как не знал их фантаст. Зато вместе с ним мы можем мечтать сегодня о тех удивительных возможностях, которые откроются перед людьми, когда это будет сделано.
Успех ‘Головы профессора Доуэля’ особенно разителен на фоне фантастики тех лет.
Книжный рынок наводнен был по преимуществу переводными произведениями, которые выпускались многими издательствами. Их же печатали и начинавшие тогда выходить журналы.
Например, ‘Всемирный следопыт’, в котором печатался рассказ Беляева, в 1925 году поместил полумистический, написанный еще до революции рассказ французского писателя Мориса Ренара, в котором описывались приключения ‘по ту сторону зеркала’.
Разумеется, это не имело ничего общего с чудесной сказкой Кэррола. А несколько ранее в русском переводе появился рассказ того же автора ‘Новый зверь’ (‘Доктор Лерн’) — о пересадке мозга человека животным. ‘Человеческая душа’ в теле быка — эта ситуация понадобилась автору, чтобы нагромоздить обилие невероятных приключений с изрядной примесью эротики. Герои Ренара занимались, по сути дела, бесцельными экспериментами, и вся ‘фантазия’ служила целям пустого развлекательства.
Можно было бы привести и другие примеры той псевдонаучной фантастики, которая характерна для начала 20-х годов.
Подражая не лучшим западным образцам, эта фантастика чаще всего пользовалась шаблонными авантюрными сюжетами, всячески обыгрывая невероятные приключения и потакая низкопробным вкусам.
Характерный пример — ‘космические’ фантастические романы В. Гончарова. Спекулируя на романтике революционных приключений и интересе к науке, автор преподносил читателям всевозможные вздорные измышления вроде межпланетных кораблей, приводимых в движение психической энергией человека, слоноподобных селенитов, двойников Земли и т. д. Ему же принадлежит роман, в котором изобретение гипотетического смертоносного вещества служит поводом для создания неправдоподобного ‘боевика’, перенасыщенного множеством нелепых приключений.
Правда, тогда уже появились ‘Вне Земли’ Циолковского и ‘Плутония’ Обручева. В журнале ‘Красная новь’ печатались ‘Аэлита’ и ‘Гиперболоид инженера Гарина’ А. Толстого. С интересными рассказами начали выступать молодые авторы — такие, как В. Никольский, В. Левашов, А. Ульянский, Н. Шпанов, свои повести и романы выпустили Г. Арельский, С. Григорьев, В. Язвицкий и другие.
Уже с начала 20-х годов в советской фантастике начинают появляться произведения широкого плана, посвященные будущему — социальные утопии.
Первую попытку сделал В. Итин в фантастической повести ‘Страна Гонгури’. В повести показана страна победившего коммунизма и предвосхищаются научно-технические достижения как близкого, так и более отдаленного будущего — например, космовидение, автоматика, полеты на планеты, разгадка тайн тяготения и времени.
Вся наша планета превратилась в цветущий сад. И даже улицы городов стали тоже частью этого сада. Больших городов немного. В них — библиотеки, музеи, академии. Люди ведь жили среди садов, в домах из разноцветных материалов, построенных художниками, а потому не похожих друг на друга и гармонирующих с окружающей природой. В небе проносились невесомые воздушные корабли. Открытие антигравитации дало возможность переделывать лик планеты, уничтожать и переносить горы, менять очертания материков. Началось освоение планет нашей и других звездных систем. Человечество навсегда избавилось от угрозы голода благодаря изобретению химической пищи.
Такова картина, которая нарисована в ‘Стране Гонгури’.
Детский писатель С. Григорьев выступил в 1925 году с фантастической повестью ‘Московские факиры’, вышедшей в 1926 году отдельным изданием под названием ‘Гибель Британии’. В повести показана жизнь Новой Страны во второй половине XX века. За Новой Страной легко угадывается Советская Россия. Название это символично — в ней новые люди, новые отношения, новая техника и наука. Человек переделывает природу и даже вмешивается в геологические процессы.
Оканчивается повесть победой Новой Страны в войне с Британией — последним оплотом капитализма.
Повесть получила одобрительный отзыв Горького, который написал ее автору из Неаполя: ‘Гибель Британии’ весьма понравилась и удивила меня густотой ее насыщенности, ее русской фантастикой и остроумием’.
С. Григорьев не давал все же полного представления о Новой Стране, ограничиваясь описаниями научно-технических достижений, преимущественно — успехами сельского хозяйства.
Широкую картину грядущих достижений науки и юхники нарисовал советский фантаст Я. Окунев в романе ‘Завтрашний день’ (1924, переиздан под названием ‘Грядущий мир’ в 1926 году). Интересно, что в романе описан транспорт, работающий на атомной энергии, и показано развитие автоматики, что в то время казалось лишь далекой перспективой.
Автор набрасывает и контуры Земли XXII века, изображая, в частности, ‘мировой город’ — единую столицу человечества, объединенного в ‘Великую Мировую Коммуну’. Он пытается также изобразить социальные отношения далекой эпохи, хотя и в самых общих чертах, декларативно и притом не без вульгаризации и примитивизма. Сюжетный прием романа — передача впечатлений людей сегодняшнего дня, которые, будучи погружены в анабиоз, оживают через два века.
Чрезвычайно интересную картину будущего дал А. Толстой в рассказе ‘Голубые города’ (1925).
Герой рассказа был омоложен с помощью замораживания, действия магнитного поля и пересадки желез внутренней секреции.
Произведения социальной фантастики 20-х годов были, по существу, беллетризованными очерками, в которых рассказывалось о научно-технических достижениях. Они показывали реализованным то, что в те времена казалось лишь далекой перспективой. Нередко в них рисовалась борьба прогрессивного общественного строя с остатками капитализма.

Часть третья

В том же 1925 году в журнале ‘Всемирный следопыт’ была опубликована научно-фантастическая повесть Беляева ‘Последний человек из Атлантиды’.
Это фантазия на историческую тему. Главное место в повести занимают картины жизни легендарного материка. Беляев воспользовался гипотезой о том, что культура атлантов была близка культуре бронзового века. Он предположил, что часть жителей спаслась во время катастрофы, уничтожившей Атлантиду, и переселилась в Европу. Атланты познакомили со своей культурой живших там людей каменного века.
Все это, безусловно, является вымыслом, но вымыслом, позволившим писателю показать культуру, быт, социальные отношения далекой эпохи бронзы.
Рассказ писателя поэтичен и взволнован. Красочны описания жизни главного города атлантов и праздника Солнца, трогательна история любви художника-раба и царевны. Запоминается сцена восстания рабов и катастрофы, повергшей за одну ночь в пучины океана могущественное государство.
Беляев впоследствии переработал повесть в роман. Но лишь та часть его, которая составляет фантазию об Атлантиде, а не надуманная история поисков исчезнувшего материка, представляет интерес.
‘Наркомпочтелевский’ период жизни Беляева отразили два произведения реалистической прозы. Одно из них, очевидно, основано на подлинных фактах. Это рассказ ‘В киргизских степях’, написанный еще в 1924 году. Он имеет даже подзаголовок: ‘Рассказ начальника Округа’ о загадочном самоубийстве в Н-ском почтово-телеграфном отделении, причины которого так и остались неизвестными.
‘Три портрета’ (1925) — рассказ, напечатанный в журнале ‘Жизнь и техника связи’ под псевдонимом ‘А. Ром’. Материал для этой зарисовки о старой, дореволюционной почте и почте первых лет советской власти дала ему работа в Наркомпочтеле. Позднее рассказ был переделан в скетч и напечатан в том же журнале.
В 1926 году в издательстве ‘Земля и фабрика’ вышла первая книга Беляева — сборник под названием ‘Голова профессора Доуэля’. В нем помимо одноименного рассказа помещены были ‘Человек, который не спит’ и ‘Гость из книжного шкафа’. В них впервые появился профессор Вагнер — герой многих рассказов, составивших цикл ‘Изобретения профессора Вагнера’. Большинство этих рассказов в последние годы переизданы и получили широкую известность.
Вагнер, по существу, не литературный герой. Он только автор многочисленных, весьма оригинальных и смелых изобретений и открытий. Содержание всех рассказов этого цикла и составляют связанные с его работами удивительные события. Вагнер скупо обрисован и оставляет впечатление человека незаурядных способностей, гения, не без странностей, присущих иногда великим людям.
Пестрый перечень дел Вагнера производит впечатление какого-то калейдоскопа, а сам изобретатель — сверхученого. Но это фигура во многом комическая, что Беляев и подчеркивает.
Рассказ ‘Человек, который не спит’, открывающий цикл, знакомит нас с совершенно необычайным человеком, который победил усталость и не спит, работает ‘за двоих’ — пишет одновременно правой и левой рукой, управляет каждым глазом отдельно, может писать и в то же время говорить.
В рассказе ‘Гость из книжного шкафа’ описаны удивительные приключения Вагнера, который добился возможности свободно проходить сквозь любые предметы. Беляев широко использует этот сюжет и строит целый ряд занимательных эпизодов, напоминающих отчасти некоторые эпизоды в ‘Человеке-невидимке’.
В рассказах ‘Человек, который не спит’ и ‘Гость из книжного шкафа’ применен интересный прием, которым в дальнейшем Беляев пользовался не раз: показ ‘от обратного’, по принципу ‘что было бы, если бы’. Что было бы, например, если бы человек научился преодолевать усталость и потребность в сне?
В том же 1926 году в журнале ‘Всемирный следопыт’ начал публиковаться фантастический кинорассказ ‘Остров Погибших Кораблей’. Это — литературное переложение американского кинофильма, ‘вольный перевод’, как указано в предисловии. Рассказ написан со всеми присущими авантюрной форме аксессуарами.
Однако, сохранив основную сюжетную канву голливудского боевика, Беляев перенес центр тяжести повествования с раскрытия тайны убийства, с романтической мелодрамы, на события, происходящие на Острове Погибших Кораблей, возникшем из обломков судов в Саргассовом море.
Внимание читателя привлекает фигура профессора Фландерса, историка кораблестроения. На Острове он чувствует себя безмерно счастливым: ведь тут можно изучать в натуре корабли всех времен и народов, от римских галер до современных океанских лайнеров. Увлечение профессора, рассказывающего о своем любимом предмете, передается читателю.
Приключенческое произведение, таким образом, обретает новый смысл, становится научно-фантастическим. Беляев уже на самом раннем этапе своего творчества чрезвычайно умело вводит познавательный материал в общую ткань рассказа. Это ценнейшее для фантаста качество.
Импровизированные ‘лекции’ профессора Фландерса читаются с неменьшим интересом, чем сами приключения. Заметим, что высокое мастерство популяризатора редко изменяло Беляеву на всем протяжении его творческого пути. Журнал ‘Всемирный следопыт’ стал для Беляева постоянной трибуной, он регулярно выступал в этом журнале в течение пяти лет, пока жил в Москве. В 1926 году помимо рассказа ‘Остров Погибших Кораблей’ здесь были помещены: ‘Ни жизнь, ни смерть’, ‘Белый дикарь’ и ‘Идеофон’.
В рассказе ‘Ни жизнь, ни смерть’ время — благодаря анабиозу — словно останавливается. В основе рассказа лежат работы русского ученого П. И. Бахметьева об анабиозе, том состоянии живого организма, которое как нельзя более точно передано заголовком рассказа.
Медленным нагреванием можно постепенно оживить организм. Но если Бахметьев производил опыты над насекомыми и мелкими животными, то Беляев погружает в анабиоз людей.
Используя анабиоз, писатель переносит своих героев в будущее. Памфлетный характер рассказа очевиден. Не случайно именно событиям современности, хотя и вымышленным, отведено главное место, не случайно так много внимания уделено прожектёру Карлсону и его ‘мороженой человечине’: безработные, погруженные в анабиоз, — оригинальный выход из кризиса! А гибель обманутых ради наживы им и углепромышленником Гильбертом людей? Все это носит явно обличительный, памфлетный характер.
Возможности, открываемые анабиозом, чрезвычайно занимают сейчас космобиологов. Если бы удалось на время приостановить жизненные функции человеческого организма, отпали бы многие трудности, связанные с длительными путешествиями к иным планетам и даже к другим звездам.
Советские и зарубежные ученые проводят успешные опыты по анабиозу с различными животными. Применяется частичное охлаждение и во время тяжелых операций. Есть все основания полагать, что в будущем анабиоз будет широко применяться в медицине и космонавтике. Интересно, что в США уже заморозили безнадежно больного раком человека, чтобы впоследствии, когда научатся излечивать эту болезнь, оживить его. Правда, нет еще никакой уверенности, что опыт закончится успехом.
Еще два рассказа были опубликованы Беляевым в 1926 году — ‘Белый дикарь’ и ‘Идеофон’.
‘Белый дикарь’ — первобытный человек, ‘дитя природы’ — попадает в ‘цивилизованное’ буржуазное общество. Он не может перенести жизни в городе, ему непонятны и чужды царящие там порядки и нравы, и он в конце концов погибает.
Беляев использует подлинное событие для того, чтобы показать оборотные стороны буржуазной цивилизации, порождающей инстинкты куда худшие, чем у наших далеких предков. Чем лучше ‘белого дикаря’ Адама богатые бездельники, прожигающие жизнь в монмартрских кабаках?
‘Идеофон’ — прообраз пресловутого ‘детектора лжи’, так полюбившегося современной американской политической инквизиции. Правда, действие рассказа Беляева происходит в Италии и обстановка несколько иная, чем в Америке наших дней. Следователь должен был уличить преступника, покушавшегося на премьер-министра, но следствие не продвигалось ни на шаг. И следователь решил применить аппарат, будто бы позволявший читать чужие мысли. Мозг, говорит изобретатель синьор Беричи, является генератором электромагнитных волн. Их надо поймать, усилить и перевести в слова, в ‘звучащие мысли’.
Беляев создает чрезвычайно интересную психологическую коллизию. Подозреваемый и верит и не верит в то, что его сокровенные мысли будут услышаны. В наступившем жутком молчании он пытается сосредоточиться и отвлечься от опасных воспоминаний. Но против своей воли он все время возвращается к роковой площади в Сиене, к выстрелу, к деталям убийства. Он мысленно поет, однако слова песенки перемежаются опасными признаниями, вереницы мыслей текут одновременно, и человек уже не может сдерживаться, он готов на все, что угодно, лишь бы прекратить эту пытку. Он подписывает себе приговор.
На самом деле изобретение оказывается блефом… Совсем не тот, на чью голову был надет шлем идеофона, совершил убийство. ‘Но разве суд может существовать без судебных ошибок?.. Главное было сделано: виновник найден, и Минетти (следователь. — Б. Л.) ждало повышение. А каким путем это было достигнуто, не все ли равно?.. Только бы этот путь привел его в Рим!..’
Так кончается рассказ. В нем впервые Беляев затронул проблему биологической радиосвязи, передачи мыслей на расстоянии, хотя сделал это пока скорее в сатирическом, чем в научно-фантастическом плане. Он вернется к этой теме позднее, уже серьезно в романе ‘Властелин мира’.
В 1926 году Беляев пишет рассказ ‘Страх’. Почтовый работник, испугавшийся бандитов, нечаянно убивает милиционера. В этом рассказе Беляев рисует грозовую обстановку первых послереволюционных лет.
Выходят его книги — ‘Современная почта за границей’ (1926) и ‘Спутник письмоносца’ (1927), одна — популярная, другая — инструктивного характера. Это тоже след в литературе Беляева-почтовика.

Часть четвертая

В 1927 году заканчивается публикация ‘Острова Погибших Кораблей’ в журнале ‘Всемирный следопыт’. Читатель расстался в предыдущем году с героями, уверенный в счастливом конце и благополучном завершении приключений, связанных с разгадкой тайны убийства. Ведь вся цепь событий завязалась в результате погони сыщика за подозреваемым в убийстве человеком, который оказался невиновным.
Подлинный убийца найден, а главный герой приговорен к ‘пожизненному лишению свободы’ с девушкой, с которой он вместе побывал на Острове Погибших Кораблей.
Беляев дописал вторую часть рассказа. Герои вновь отправляются на Остров Погибших Кораблей, и вновь там разворачиваются драматические события. На этот раз Беляев показывает жизнь возникшего на острове крохотного ‘государства’. Происходит борьба за власть. Профессор Фландерс становится хранителем своеобразного музея истории кораблестроения, а сыщик Симпкинс раскрывает другую тайну и другое преступление. Возникший пожар уничтожает остров.
Рассказу была придана кинематографическая форма. Главы назывались картинами. Перерабатывая его, Беляев отошел от сценарного построения. И в отдельном издании, вышедшем в 1927-м, а затем и в 1929 годах, ‘Остров Погибших Кораблей’, также как и ‘Последний человек из Атлантиды’, уже роман.
Оба они составили сборник, в предисловии к которому издательство (‘Земля и фабрика’) подчеркивало, что ‘автор обладает даром увлекательного развертывания событий и стремится фантастические приключения своих героев использовать для приобщения читателя к малоисследованным областям географии и истории’.
В 1927 году Беляев продолжает вагнеровский цикл. Он пишет рассказ ‘Над бездной’, с которого и начинается его сотрудничество в московском журнале ‘Вокруг света’, продолжавшееся четыре года.
Что было бы, если бы исчезло притяжение Земли? Вагнеру удалось найти способ регулировать силу тяготения по своему желанию. Все предметы, попадавшие в ‘заколдованный круг’, в котором не действовала земная тяжесть, улетали в межпланетное пространство. Воздух улетучивался, ходить приходилось, держась за специально устроенные скобы, чтобы не улететь в бездну. Хорошо, что все это происходило во сне…
Начинает Беляев писать и приключенческие рассказы. В том же 1927 году ‘Всемирный следопыт’ поместил ‘Среди одичавших коней’ — рассказ о приключениях подпольщика. ‘Вокруг света’ опубликовал маленькую юмореску ‘Охота на Большую Медведицу’.
В 1930 году, в юбилейную дату — пятилетие ‘Всемирного следопыта’, редакция поместила статью о работе журнала. В ней сообщалось, что на вопрос: ‘Какие произведения вам понравились больше других?’ — был получен единогласный ответ: ‘Человек-амфибия’.
Роман печатался в 1928 году в московском журнале ‘Вокруг света’ — приложении ко ‘Всемирному следопыту’. Номера ‘Вокруг света’ покупали нарасхват. Их ждали с нетерпением. Ихтиандр, человек совершенно необычайной судьбы, стал интересен миллионам. В том же году роман вышел дважды отдельными изданиями в издательстве ‘Земля и фабрика’, а в 1929 году — третьим изданием. ‘Человек-амфибия’ встретил восторженный прием, особенно у детей и юношества, и стал одной из любимых книг молодого читателя. Он утолял жажду романтики, мечты, приключений — и на этот раз необычных.
Хирург Сальватор пересадил жабры акулы индейскому мальчику, и ребенок получил возможность жить под водой. Создавая Ихтиандра, ‘человека-рыбу’, ученый мечтал о новой породе людей, способных освоить необъятные водные просторы с неистощимыми запасами пищи и сырья.
Но Ихтиандр все чаще выходит на сушу. Полюбив дочь торговца жемчугом Гуттиэре, он становится участником многих драматических событий. За ним охотятся, и он попадает в плен к Зурите, который заставляет его добывать для себя жемчуг. Сальватор отнимает свое детище у Зуриты, но предстает перед судом, обвиняемый в кощунстве, посягательстве на человека — ‘творение божие’. Друзья помогают Ихтиандру бежать, и он навсегда уходит в море, которое теперь становится его родной стихией…
Центральная фигура романа, которая бесспорно лучше других удалась Беляеву, — человек-амфибия, Ихтиандр.
Симпатии и сочувствие вызывает и Бальтазар, ставший слепым орудием в руках Зуриты и предавший, быть может, собственного сына, и Гуттиэре, горячо полюбившая Ихтиандра и невольно погубившая его — из-за нее он вынужден был в конце концов уйти навсегда в морскую пучину.
Оговоримся, что отрицательные герои шаблонны — и злодей Зурита, и его усатая мамаша Долорес, и судья, и епископ. К сожалению, Сальватор играет второстепенную — скорее символическую — роль, в памяти остается лишь его яркая речь на суде, а не другие поступки гениального, по замыслу автора, хирурга. И все же роман читается с неослабевающим интересом — от первой до последней страницы.
Секрет обаяния ‘Человека-амфибии’ Беляева надо искать, конечно, не только и не столько в том, что он мастерски построил сюжет, удачно избежав сентиментальной мелодрамы (чего, между прочим, не избежали постановщики фильма, чрезмерно увлекшиеся нагромождением приключений). Секрет — в идее, ради которой писатель заставляет своих героев жить, чувствовать и действовать.
Глазами Ихтиандра автор видит — и показывает — близкий, но незнакомый мир, куда обычному смертному вход запрещен. Этот мир враждебен человеку, ему не прожить там и немногие минуты, смельчака ждет там гибель. В лучшем случае он успеет кинуть взгляд на чарующие красоты подводного царства. А Ихтиандр там хозяин. Для него море — не чуждая, а родная стихия, где можно без конца любоваться картинами иной, интереснейшей жизни.
Но не для того только, чтобы любоваться красотами подводного мира, создавал Сальватор человека-рыбу. Он мечтал о покорении Голубого континента, об использовании неисчислимых его богатств.
‘Первая рыба среди людей и первый человек среди рыб, Ихтиандр не мог не чувствовать одиночества. Но если бы следом за ним и другие люди проникли в океан, жизнь стала бы совершенно иной. Тогда люди легко победили бы могучую стихию — воду.
Эта пустыня с ее неистощимыми запасами пищи и промышленного сырья могла бы вместить миллионы, миллиарды человек’.
Так рисует будущее океана творец человека-амфибии, ученый, чьими устами Беляев, по его выражению, ‘бросает в мир новую плодотворную идею’. Ту идею, которую критики романа умудрились не заметить и которая — это подтвердила жизнь — поистине грандиозна. Недаром грядущий век космоса теперь называют еще и веком покоренного океана.
Беляев мечтал об этом времени. За трогательной историей человека, породнившегося с морем, кроется страстное желание открыть и поставить на службу людям еще один — сказочно прекрасный и сказочно богатый мир. Восхищение им, увлеченность Ихтиандром, первым жителем моря, Беляев передает читателю, и читатель не остается равнодушным.
Автор поэтически описывает морские глубины: море — колыбель человечества и будущий дом, где со временем смогут поселиться миллионы людей… И вспомним, с каким удивительным проникновением Беляев сумел изобразить очарование подводного мира, передать ощущения Ихтиандра, первого жителя чуждой человеку водной стихии. Заметим, что до изобретения акваланга оставалось еще четверть века.
В послесловии к журнальной публикации 1928 года Беляев говорит: ‘При всей фантастичности в описании обитателей сада (профессора Сальватора. — Б. Л.) все же здесь больше ‘фантастики природы и искусства человека’, чем оторванного от жизни фантазерства… Фантастика проявилась скорее в количестве, чем в качестве изображаемых ‘монстров’.
И далее: ‘Элемент чистой фантастики, — считая фантастикой то, чего еще нет в настоящий момент, — введен автором лишь в отношении центральной фигуры романа — ‘человека-амфибии’ Ихтиандра. Но и здесь фантастика не лишена известной научной основы или, по крайней мере, переплетена с этой основой. Ведь ‘человек-амфибия’ — только соединение в одном существе двух отдаленных стадий эволюции. Недаром выведенный в романе эксперт, профессор Шейн, говорит на суде о родстве человека с рыбой’.
Не утверждая осуществимости идеи амфибии, Беляев считал, что в основе ее лежат все же реальные факты. Их комбинация фантастична, но ведь похожее делал и классик фантастики Уэллс.
Ныне ведутся поиски обходных путей, приближающих нас к той же цели. Воодушевленные той же мечтой, такие же страстные мечтатели прокладывают теперь дорогу к овладению морскими глубинами.
От первых аквалангов к подводным домам, от первых рекордных погружений на десятки метров к свободному плаванию там, куда могли попадать только рыбы… Приближается время, когда человек получит в свое распоряжение весь Голубой континент. Его покорители считают себя потомками Ихтиандра. Подводный дом, сооруженный в Черном море, назван ‘Ихтиандр-66’. И сооружен он членами клуба ‘Ихтиандр’…
Сейчас человек пробует без акваланга опускаться на большие глубины, дышать под водой, как дышат киты. И не появятся ли когда-нибудь созданные с участием химии, техники и медицины настоящие Ихтиандры? Море покорится этим людям, для которых воздух и вода станут одинаково привычными стихиями…
‘Рано или поздно человечество поселится на дне моря… В океане появятся города, больницы, театры… Я вижу новую расу ‘Гомо Акватикус’ — грядущее поколение, рожденное в подводных деревнях и окончательно приспособившееся к окружающей новой среде…’, — пишет известный французский покоритель глубин Жак-Ив Кусто.
Другое, что волновало Беляева, автора ‘Человека-амфибии’, и будет волновать на протяжении всей его творческой жизни, — это судьба ученого и его открытия в современном мире. Именно современном: действие романа (как и многих других его произведений) разворачивается не в мифической вымышленной державе и не в далеком будущем. Дело происходит в наши дни, в одной из стран Южноамериканского континента.
И Беляев, воспользовавшись средствами фантастики, поднимал вопрос, который уже тогда, для начинавшейся эры научно-технического прогресса, становился все более важным. Назревали величайшие открытия в науке. На ученого и изобретателя, творца открытия, возлагалась особая ответственность и особая роль. Во что употребит он грядущую власть над природой, в чьих руках, к чему она приведет? Вопрос, на который отвечал А. Толстой гиперболоидом инженера Гарина и который не мог не затронуть Беляев.
Изобразить необычное на фоне повседневности, наполнить вымысел дыханием подлинной жизни — большое искусство. Им несомненно владел Беляев, говоривший об умении ‘связывать фантастическое с реальным, как мастерски делает это Уэллс’. Это умение отчетливо видно во всех лучших произведениях писателя, в том числе ‘Человеке-амфибии’.
И дело не в том, как Ихтиандр получает возможность жить под водой: благодаря хирургической операции либо иным способом, делающим его подлинным обитателем глубин. Это прием, а не ‘пропаганда ничем не оправдываемых операций над людьми’, как утверждал один из критиков, допуск, позволяющий блистательно комбинировать элементы фантазии и реальности и позволивший достигнуть предельной выразительности, высокого эмоционального воздействия на читателя.
Роман ‘Человек-амфибия’ вошел в золотой фонд советской научно-фантастической литературы.

Часть пятая

В 1928 году в серии ‘Современная библиотека путешествий, краеведения, приключений и научной фантастики’ выходит сборник А. Беляева ‘Борьба в эфире’. Эта серия выпускалась издательством ‘Молодая гвардия’ под редакцией С. П. Полтавского.
Сборник состоял из романа ‘Борьба в эфире’, повести ‘Вечный хлеб’ и рассказов ‘Ни жизнь, ни смерть’ и ‘Над бездной’.
В повести ‘Вечный хлеб’ Беляев сделал попытку изобразить судьбу гениального изобретения, которое могло бы принести огромную пользу человечеству, но принесло в конечном счете одни только бедствия. Он показал трагедию ученого, который стремится в условиях буржуазного общества в одиночку облагодетельствовать всех людей и терпит неудачу. Из благодетеля ученый невольно превращается в виновника всемирной катастрофы.
Непрерывно растущее ‘тесто’ из съедобных микроорганизмов, перерабатывающих элементы воздуха, — таков был ‘вечный хлеб’, изобретенный героем рассказа. Осуществление мечты затрагивало всех без исключения людей. Ведь ‘вечный хлеб’ избавил бы их от повседневной заботы о пище, от тяжелого труда, связанного с ее добыванием.
Но в действительности ‘вечный хлеб’ не принес счастья. Он попал в руки дельцов, стал предметом борьбы и орудием тончайшей эксплуатации и в конце концов обратился в свою противоположность, угрожая жизни на планете.
‘Тесто’ вышло из-под контроля своего создателя. Оно росло быстрее, чем его могли бы уничтожить. С большим трудом удалось предотвратить ‘бунт микробов’, грозивших заполонить всю Землю.
Замыслу ‘Вечного хлеба’ дали толчок опыты по созданию сложных органических веществ, близких к живому белку. И здесь Беляев сумел предугадать главное направление биологии наших дней.
Рано или поздно потребности общества должны были поставить перед наукой задачу создания искусственной пищи. И сейчас уже сделаны первые шаги по синтезу пищевых продуктов с помощью бактерий. С помощью бактерий начинают получать питательные жиры из соломы и древесины, из нефти готовят корм для животных.
В рассказе помимо идеалиста ученого Бройера выведены рыбаки деревушки, где он случайно обнародовал свое изобретение. Среди них старый рыбак Ганс, первый испытатель ‘вечного хлеба’. Ганс для Беляева символ мещанского благополучия. Правда, богатство его не результат скопидомства. Тем не менее Беляев превосходно обличает отвратительное существо мещанина.
В рассказе выражено понимание Беляевым роли науки в современном обществе. Она сама по себе не враждебна людям, как это стараются представить некоторые из американских фантастов. И в человеке не заложено от природы злое начало. Все зависит от социальных сил. Расстановка этих сил отчетливо проявляется в фантастической истории с ‘вечным хлебом’ и в той борьбе, которая вокруг него развернулась.
Повесть отражала размышления писателя о судьбах науки в капиталистическом мире. Иная судьба у науки в социалистическом обществе. И это было отображено в романе ‘Борьба в эфире’, где Беляев стремился нарисовать картину раскрепощения человека от тяжелого физического труда благодаря необычайному развитию науки и техники.
В московском журнале ‘Вокруг света’ в 1928 году печаталась повесть ‘Мертвая голова’ — современная робинзонада, построенная на имевшем место в действительности факте.
Беляев рассказывает историю энтомолога, который в погоне за редкостной бабочкой ‘мертвая голова’ заблудился в тропических дебрях, превратился в получеловека-полуживотное и даже забыл свое имя. И когда его наконец привезли в город, он продолжал искать мелькнувшее когда-то перед ним видение — ‘мертвую голову’…
Внутренний мир ученого, столкнувшегося волей обстоятельств с ‘океаном открытий’, величайшая его увлеченность — вот что интересовало писателя.
Ученый по-своему в какой-то мере был счастлив в лесу. Ему удалось сделать открытия, которым позавидовали бы крупнейшие естествоиспытатели и которые можно было бы использовать на практике. И все же счастье это призрачно: поставив себя вне общества, нельзя принести пользу людям. Труд, даже самый выдающийся, пропадает даром, жизнь лишается смысла. К такому выводу подводит Беляев читателя ‘Мертвой головы’.
В том же году появился еще один рассказ — ‘Сезам, откройся!!!’, подписанный одним из псевдонимов Беляева — А. Ром. Это юмореска о наказанной скупости. Богач, не доверяющий даже банку, держит все свои капиталы дома. А его старому слуге уже пора на покой. Кто же заменит старика? Механические слуги-роботы! Но в металлических футлярах прячутся не автоматы, а ловкие мошенники. И ночью из сейфов богача исчезают все ценности…
С этим рассказом Беляева произошел курьезный случай. Он был напечатан в ленинградском журнале ‘Вокруг света’ под названием ‘Электрический слуга’ как перевод из американской газеты, издававшейся на древнееврейском языке. Рассказ, таким образом, совершил ‘путешествие’ за границу и вернулся обратно уже в качестве зарубежной новинки…

Часть шестая

Ранние произведения советских фантастов о будущем, в литературном отношении во многом несовершенные, тем не менее были проникнуты оптимизмом и верой в светлое Завтра человечества. Взгляды авторов на общество грядущего, на его жизнь во многом наивны. И это вполне объяснимо.
Время, в которое они создавались, — время становления первого в мире Советского государства, только что покончившего с гражданской войной и разрухой и лишь приступающего в социалистическому строительству.
К концу 20-х годов наука и техника в нашей стране уже добились значительных успехов. Развивалась авиация, шли поиски новых видов энергии. Циолковский и другие ученые продолжали работать над проблемой межпланетных путешествий. Намечались, хотя и робко, многие направления научного и технического прогресса, которые в дальнейшем получили широкое развитие. Это не могло не найти отражения в научной фантастике, и особенно в произведениях о будущем.
Характерный пример — научно-фантастический роман В. Никольского ‘Через тысячу лет’, выпущенный издательством П. П. Сойкина в 1928 году. Автор воспользовался тем же приемом, что и Уэллс: его герои переносятся в будущее на машине времени — хрономобиле. Но если Путешественник Уэллса видит мрачную картину заката человеческого рода, то перед героями Никольского предстает ‘радостное, свободное, творящее человечество’…
Земля стала планетой коммунизма. Последняя схватка двух лагерей закончилась полным поражением капитализма, люди получили неограниченную возможность созидания и навсегда избавились от ужасев войны. Наука и техника достигли невиданного расцвета. Удалось проникнуть в тайны жизни и управлять биологическими процессами, получить искусственный белок и синтетическую пищу, победить болезни и старость, удалось овладеть запасами солнечной энергии и внутреннего тепла земного шара, силой океанских волн и ветров, внутриатомной энергией.
Сверхлегкие аккумуляторы решили проблему быстрого передвижения, а реактивные двигатели позволили покорить стратосферу и межпланетное пространство. Создана большая обитаемая внеземная станция — спутник Земли.
Развернулись грандиозные работы по переделке природы нашей планеты: пустыни превращены в цветущие луга, холодные тундры — в теплые страны. Прорыта шахта глубиной в двести километров — ресурсы глубочайших земных недр поставлены на службу человеку. Роман представляет собой как бы обзор, ‘выставку’ грядущих достижений, являясь скорее инженерной и научной фантазией, что характерно и для других произведений о будущем, выходивших в 20-е годы.
Но фантазия автора была все же довольно робкой — ведь действие романа происходит в XXX веке! Многое из того, о чем он писал, осуществилось гораздо ранее намеченных сроков, а многое осуществится в самом ближайшем будущем. Люди грядущего выступают в романе как экскурсоводы, знакомящие с достопримечательностями своего мира пришельцев из прошлого. Они обрисованы лишь в самых общих чертах, так же как и вообще их жизнь.
Романы ‘Дважды рожденный’ Ф. Богданова (1928) и ‘Пять бессмертных’ В. Валюсинского (1928) также показывали осуществленными целый ряд проблем — новые источники энергии, летательные аппараты, межпланетные сообщения, освоение морских глубин, борьба со сном, регенерация органов, продление жизни, бессмертие, синтетическая пища и другие.
Наша социальная фантастика 20-х и даже 30-х годов не смогла увидеть тогда ни самих людей будущего, ни тех противоречий, которые могут в этом будущем появиться. Они уделяли основное внимание чисто внешним описаниям — обстановке, быту, отдельным, характерным, как им казалось, чертам жизни, но цельного полотна у них не получалось. К тому же им не удалось гармонично сочетать развитие сюжета и описания, — иными словами, роман с очерком. Очерковые фрагменты оказывались инородным телом в общей повествовательной канве.
Утопии 20-х годов, как правило, были выдержаны только в оптимистических тонах. В них рисовалось будущее, появившееся словно само собой, без борьбы, без обращения к истории, которое бывает всегда поучительным. Если это и делалось, как, например, в романе В. Никольского, то лишь в виде краткого упоминания о войнах и революциях, без раскрытия острых конфликтов, связанных с переделкой человеческого сознания. Тенденции настоящего не продолжались в будущее, между ними как будто стояла непроходимая стена.
Таков был общий уровень ранней советской социальной фантастики, не претендовавшей ни на большие обобщения, ни на более углубленное раскрытие мира будущего. Критикам импонировало то, что фантасты занимаются прежде всего своего рода экстраполяцией науки и техники в более близкое или далекое время. Их больше устраивало, если фантастика не слишком забегала вперед и, как им казалось, тем самым тесно увязывалась с насущными задачами сегодняшнего дня.
Роман Никольского хвалили, например, за техническую насыщенность. И, ратуя на словах за смелые социальные устремления, за показ нового человека и новых отношений, критика на деле направляла литературу мечты в русло узкого практицизма.
Небезынтересно, что уже позднее, в 1934 году, выступая на Ленинградской писательской конференции и подводя итоги развития литературы о будущем, К. Федин говорил: ‘В области фантастики, т. е. воображаемого будущего, литература проявляла на протяжении всего развития нашего искусства полную пассивность’. Он добавлял далее: ‘Великие дела настоящего привлекают к себе писателя настолько, что он не хочет мечтать, фантазировать о будущем’.
Однако если суммировать все написанное фантастами, то к началу 30-х годов уже появилась возможность говорить, во всяком случае, о многих попытках предвидения грядущего, о развитии утопии.
Не случайно Федин продолжил свою мысль, сказав: ‘Но ведь нельзя забывать, что великие дела в настоящем сменятся величайшими делами в будущем. И писатель тем менее может отказаться от мечты, чем больше мы закладываем для нее оснований в действительности’.
Писатели и не отказывались писать. К сожалению, их попытки не удостаивались серьезного критического разбора. Сказывалась и общая тенденция рассматривать фантастику не как вид художественной литературы, а как разновидность литературы научно-популярной. Тем не менее утопическое направление в нашей фантастике появилось именно тогда, в 20—30-е годы.
О глубоком интересе А. Беляева к проблемам будущего с первых же лет творческого пути говорит и тот факт, что в его переводе и с его примечаниями был снова опубликован рассказ Жюля Верна ‘В 2889 году’ (1927). В кратком вступлении к рассказу переводчик излагает свой взгляд на это любопытное произведение великого фантаста.
Он считает рассказ ‘В 2889 году’ ‘прекрасным образцом этой ‘пророческой’ стороны творчества Жюля Верна… Вымыслы гениального романиста всегда облекались в форму осуществимых идей, логически естественных и научно обоснованных’. В то же время ‘в сфере фантастики на социальные темы его (Жюля Верна. — Б. Л.) кругозор невелик и перо беспомощно’.
‘Весь ход истории неопровержимо доказывает нам, что в 2889 году жизнь человечества развернется ‘несколько иначе’, нежели то рисует схема романиста: для того, чтобы сдать в архив истории изношенную машину капитализма и воздвигнуть стройное здание коммунизма, потребуется, конечно, много меньше, чем… 962 года. И, значит, достижения научной мысли ближайшего тысячелетия будут использованы совсем не для того, чтобы короли американской печати (которые сами отойдут в область прошлого!) умывались, причесывались и застегивались на все пуговицы без посторонней помощи’.
Беляев сделал первую попытку заглянуть в будущее в рассказе ‘Ни жизнь, ни смерть’. Герои его, попав в грядущее, чувствуют себя одинокими и несчастными. Они, пришельцы из прошлого, готовы таким же способом отправиться путешествовать на десятилетия, а быть может и на века вперед.
В конце рассказа звучат несвойственные вообще Беляеву пессимистические нотки. Психологически писатель бесспорно прав, показав ‘разлад’ между человеком настоящего и людьми грядущего. Само же будущее обрисовано в рассказе крайне бегло.
Внешне все изменилось не так уж сильно, как можно было предполагать. Правда, Лондон разросся на многие мили и поднялся вверх тысячами небоскребов. Воздушное сообщение сделалось самым распространенным способом передвижения.
Движущиеся экипажи были заменены подвижными дорогами. В городах стало тише и чище. Перестали дымить трубы фабрик и заводов. Техника создала новые способы получения энергии.
В общественной жизни и в быту произошло много перемен. На ступенях общественной лестницы не стало рабочих как низшей группы, группы, отличной от вышестоящих и по костюму, и по образованию, и по привычкам. Машины почти освободили их от тяжелого труда. Здоровые, просто, но хорошо одетые, веселые, независимые рабочие стали единственным классом, держащим в руках все нити общественной жизни.
Все свободное время они проводили на воздухе, летая на своих авиэтках. У них были совершенно иные интересы, запросы, развлечения.
И все… Но Беляев вскоре вернулся к теме о будущем — уже в ином плане.
В 1928 году выходит роман Беляева ‘Борьба в эфире’. Герой его попадает в будущее способом, который не отличается оригинальностью, — все происходящее оказывается сном. Впрочем, введение, поясняющее это обстоятельство, занимает очень мало места — всего около страницы, и читатель быстро забывает о нем.
Действие сразу же и до конца развертывается в мире грядущего.
‘Борьба в эфире’ — экскурсия в будущее: герой ведь и представлен в качестве невольного экскурсанта, попавшего необъяснимым способом в ‘Паневропейский, паназиатский союз советских социалистических республик’. К сожалению, Беляев лишь очень беглыми штрихами очерчивает контуры нового мира, и он не представлен во всей многогранности и полноте.
Беляева глубоко интересовала блестящая будущность радиотехники. В романе ‘Борьба в эфире’ он отводит радио едва ли не главнейшую роль среди всех остальных отраслей техники. По существу, весь описанный им союз социалистических стран превратился в огромный радиогород — ‘Радиополис’, и радио нашло самое многообразное применение в жизни его граждан — от передачи энергии на расстояние до весьма совершенного телевидения, от обострения мозгового восприятия и усиления памяти до ‘радиопедагогики’.
Как бы фантастичны ни были нарисованные писателем картины, они в основе своей реалистичны. Уже теперь мы стали свидетелями таких достижений, как телевидение и управление машинами и механизмами на расстоянии, а передача энергии без проводов — одна из перспективных проблем техники. ‘Радиополис’ — отнюдь не беспочвенная фантазия.
Беляев, говоря о будущем, считает его характернейшей чертой чрезвычайно развитую энергетику. ‘Высоту культуры мы теперь измеряем по количеству потребляемых киловатт, — говорит один из героев романа. — Все безграничное количество энергии, получаемое нами, мы перегоняем в центральные аккумуляторы и оттуда распространяем по радио во все уголки наших стран: по поверхности земли, в небо, где летают наши корабли, в глубину океана для наших подводных судов и даже под землю’. Энергия приводит в действие машины, выполняющие всю физическую работу.
Человечество второй половины XX века стремится ко все большему энергетическому могуществу. Изобилие энергии позволит не только осуществить всевозможные грандиозные проекты, но и изменит в значительной мере человеческий быт, облегчит труд, ускорит технический прогресс.
Уделив очень много внимания технике будущего, Беляев гораздо менее подробно говорит о структуре общества. Он лишь вскользь упоминает о возможностях гармонического развития личности, общественно полезном труде как необходимости и распределении материальных благ по потребностям. На практике, в действии новая система почти не показана, хотя с плодами ее — в обыденной жизни — читатель и знакомится в ряде мест романа.
Духовный мир людей далекого будущего не раскрыт, и образы всех этих Эль, Эа, Ли, Вади, Ин и других — не более чем сугубо условные схемы, алгебраические символы. Беляев переоценивает значение машин и недооценивает роль человека, для которого труд будет и впредь составлять основу жизни.
В сюжете романа ‘Борьба в эфире’ значительное место занимает война с капиталистической Америкой — последняя борьба двух систем, которая заканчивается полной победой социализма.
Стремясь оживить сюжет, внести в него приключенческий элемент, автор вводит эпизоды, связанные с пребыванием у дикарей. ‘Дикари’, правда, не совсем обычные — они продукт все того же уродства социального строя, который привел к появлению ‘человекомашин’, физическому вырождению правящего класса и одичанию армии безработных. Достаточно сказать хотя бы об уроде, который не может ходить, — это, по существу, только мозг, или о рабочих, ставших придатками машин, чьи гипертрофированные руки и ноги служили двигателями. Первый вызывает отвращение, вторые — жалость. Писатель хотел таким гротесковым приемом показать, к чему мог бы привести капитализм.
‘Борьба в эфире’ не показывает мир завтрашнего дня таким, каким бы мы хотели его видеть, — миром радости и счастья.
Критика того времени, отмечая насыщенность романа интересными техническими идеями, говорила вместе с тем о том, что он давал ‘искаженную картину будущего’.
Эти упреки касаются прежде всего социальной или скорее социально-антропологической стороны романа. Трактовка возможных путей развития физического типа человека, влияние на него среды и социальных факторов, перспективы прогресса цивилизации, приводящего к узкому техницизму, — все это нельзя воспринимать как серьезный прогноз. Беляев кое-что намеренно утрировал, а с другой стороны, воспользовался существовавшими в то время теориями, предрекавшими кардинальные изменения в человеке благодаря специализации органов.
Некоторые зарубежные ученые, как, например, профессор Дж. Б. Холдэн, считают, что у человека со временем будет огромная голова и крохотное лицо, беззубый рот и дряблые мускулы.
‘Суммируя наши пророчества о будущем человеке, — говорит другой ученый — профессор Г. Л. Шапиро, — мы можем картинно описать его как более высокого, чем мы, с головой большего объема и более круглой. Его лоб будет более вертикальным, надглазничные дуги гладкими. Некоторые представители грядущей расы будут ходить на четырехпалых ногах, и многие будут рано лысеть. На руке останутся только три двухфаланговых пальца. Кости рук и ног окажутся слабее, тоньше и изящнее, чем наши. Через несколько миллионов лет у человека останется один шейный позвонок, один грудной, один поясничный и два-три крестцовых’.
Если такие суждения встречаются и сейчас, в 60-е годы, то что же говорить о времени, когда Беляев создавал свой роман!
Не случайно в предисловии и в послесловии к сборнику отмечалось, что ‘автор в некоторых случаях допустил ряд условностей, сдвигов и перемещений планов, которые не во всем идут по линии естественного продолжения настоящего в будущее…
Роман А. Беляева заключает в себе целый ряд спорных и даже просто неверных положений (они оговорены в заключительном очерке). Но ценность его — в том, что он заостряет мысль читателя на проблемах будущего, не отрывая этого будущего от настоящего’. Редакция подчеркивала, что роман был первым пробным этюдом, к которому следовало отнестись критически, и шагом к подлинно социальной утопии.
Роман ‘Борьба в эфире’ можно рассматривать как своеобразный ответ на социальную утопию Джека Лондона. Беляев, написавший в 1929 году предисловие к роману ‘Железная Пята’, отмечал близорукость и пессимизм пророчеств Лондона, недооценившего силы рабочего класса — и русского, в частности, — и переоценившего силы капиталистов.
‘Джек Лондон, в силу особых условий рабочего движения в Америке, мало верил в успех борьбы рабочего класса. Вернее, он верил в окончательную победу рабочих, но наступление этого выносил в отдаленное будущее. В романе ‘Железная Пята’ автором намечены и сроки этого будущего: по его мнению, должно пройти не менее трехсот лет, пока наступит ‘Эра Братства’. Но до наступления Эры Братства рабочие должны еще пройти через ужасный период неслыханной эксплуатации, через эпоху ‘Железной Пяты’ капитализма… Близоруким и пессимистическим ‘пророком’ и политиком оказался Джек Лондон в своем фантастическом романе’.
В предисловии к ‘Лунной долине’ Беляев, характеризуя роман, в котором проявился уход от ‘проклятых вопросов’ социального неравенства, резко осуждает Лондона. ‘С точки зрения классовой борьбы, такой уход в ‘Лунную долину’ не может быть квалифицирован иначе, как классовое дезертирство’, — пишет он.
Схватка между революционной Евразией и Америкой — оплотом реакции, изображенная Беляевым, заканчивается победой над капитализмом. Он подчеркивает трудности борьбы, в которой применяется совершеннейшая военная техника — в конце романа упоминается даже о возможности атомного взрыва, способного уничтожить всю планету!
Описав ужасы войны, рассказав о временном поражении, набросав затем контуры нового мира, где восторжествовала свобода, Беляев говорит об окончательном крушении капитализма. Ради победы и ради спасения Земли герой готов пожертвовать собой. В романе главенствует мысль о роли науки в грядущем мире, где она должна служить гуманистическим целям. Ведь именно необычайно развитая радиотехника и энергетика, по мысли Беляева, помогли связать в единый союз освобожденные народы земного шара. Но писатель заблуждался, переоценивал роль техники. В романе техника подавляет людей настолько, что они сами не кажутся ее творцами и властелинами. Общие декларации о счастливой жизни не убеждают, они не подкреплены никакими конкретными эпизодами и даже сколько-нибудь подробными описаниями.
Неверными были представления Беляева о процессе физической и социальной эволюции человека. Желая показать, к чему приводит уродство капиталистического строя, он гипертрофирует возможные результаты. Получается своего рода гротеск, памфлет в духе Уэллса с его селенитами.
Беляев утрировал и образы людей, освободившихся от власти капитала, нарисовав нечто похожее на элоев того же Уэллса. Декларируя гармоничность развития личности при коммунизме, он противоречил самому себе, изображая наших потомков уродами, физически немощными, противопоставляя интеллект телу.
Было бы, однако, неверным утверждать, что неудача писателя объясняется одними субъективными причинами. Ведь сумел же он позднее, хотя и фрагментарно, дать эскиз мира будущего. И люди того мира, пусть изображенные схематично, все же никак не напоминают уродов. Он отказался от ошибочной идеи специализации органов человека в процессе эволюции. Но в 20-е годы у него было мало материала для того, чтобы создать широкое — и социальное — полотно.

Часть седьмая

В 1929 году читатели ленинградского ‘Вокруг света’ познакомились с новым научно-фантастическим романом Беляева ‘Человек, потерявший лицо’. Появившись после первого варианта ‘Головы’ и ‘Человека-амфибии’, он в определенной мере тематически продолжал ‘медицинскую’ линию в творчестве писателя — речь шла о воздействии на железы внутренней секреции. Что, если бы удалось таким образом изменить, сделать неузнаваемой внешность человека — его лицо, тело, рост, и притом не прибегая к хирургическому вмешательству? Беляев воспользовался этой интересной темой для построения динамичного сюжета.
По существу, ‘Человек, потерявший лицо’ — остросюжетный детектив. История знаменитого киноактера Тонио Престо, ‘потерявшего лицо’ в буквальном и переносном смысле, ставшего другим, но по-прежнему несчастным человеком, носит пародийный характер. Она напоминает литературное переложение ‘гангстерского’ фильма. Престо, и в новом облике не добившийся цели, Престо — озлобленный мститель, неуловимый предводитель бандитской шайки, — таким рисует своего героя Беляев.
Но, ограничившись этим, писатель обеднил бы роман, возможности, открываемые фантастикой, оказались бы нереализованными до конца. И Беляев придал вещи социальную остроту, поднявшись местами до настоящего памфлета.
Вспомним хотя бы эпизод с взаимным разоблачением деятелей республиканской и демократической партий: выкраденные Престо документы, посланные по соответствующим адресам, вызывают словно извержение грязевого вулкана. А губернатор, которого Престо заставил принять чудесное лекарство доктора Сорокина и превратиться в негра? На собственном опыте этот расист почувствовал, что значит в Америке иметь черную кожу…
Престо отомстил своим врагам и едет в Европу. На палубе океанского парохода он встречается с доктором, вылечившим пострадавших от мести Тонио и получившим вместо благодарности сорок восемь часов на сборы и выезд.
‘Мне вполне достаточно двенадцати, чтобы покинуть вашу гостеприимную страну…’— отвечает губернатору Сорокин. И вот перед ним бывший пациент, тоже покидающий ‘страну свободы’. ‘Воздух Америки мне вреден, — говорит он, — а их всех я, кажется, недурно проучил! — И Тонио засмеялся так заразительно-весело, как никогда не смеялся уродец Престо’.
Да, над всей этой буффонадой можно посмеяться. Однако за смехом скрыт ядовитый сарказм. Страницы, обличающие американские нравы, кажутся написанными в наши дни — дни Америки Алабамы и Селмы.
Уже в ранней советской фантастике ставился вопрос, который выдвигала сама жизнь. Наука может дать человечеству невиданное могущество, она открывает перед ним поистине необозримые горизонты. Но достижения можно использовать во вред — все дело в том, в чьих руках наука находится.
Сейчас, после взрывов атомных бомб, после испытаний всевозможного сверхоружия, вопрос этот представляется тривиальным. Однако совершенно не тривиальным он был тогда, когда грядущие завоевания техники и науки еще скрывались завесой времени. Действительность не давала и не могла дать конкретного материала, чтобы помочь представить, к каким последствиям это могло привести. Фантастика — хотя и в особой, только ей присущей, форме — рисовала, что произошло бы, если бы по воле злого волшебника джинна выпустили из бутылки.
Подобная тема волновала многих фантастов. ‘Гиперболоид инженера Гарина’ Алексея Толстого — самый яркий тому пример. Можно привести и другие. По силе художественного воздействия они, разумеется, уступают блестящему образцу, созданному Толстым. Тем не менее не случайно ‘фантастика предостережения’ появилась уже в те годы, и не случайно выходили романы — правда, в большинстве своем очень слабые — о лучах смерти, всяческих новых средствах разрушения, вплоть до атомного оружия. И это в середине и конце 20-х годов, когда никто, кроме, быть может, самих ученых, не подозревал, какая опасность скрыта в тиши лабораторий.
В стороне не мог оставаться и Беляев. Ведь он, безусловно, внимательно следил за тем, что происходило в научном мире. Он находил перспективные идеи в различных отраслях науки. Еще Жюль Верн предостерегал против использования научных достижений во вред человечеству — вспомним ‘Пятьсот миллионов Бегумы’, ‘Флаг Родины’, ‘Необыкновенные приключения экспедиции Барсака’. Конечно, Беляев, живший в эпоху начинавшегося бурного развития научно-технической мысли, не мог не выразить своего отношения к этим проблемам.
Работая над романом ‘Борьба в эфире’, он, видимо, открыл для себя тему, сулившую поразительные перспективы. Радио входило в жизнь, для радиотехники готовились самые неожиданные области применения. Беляев, по обыкновению смотревший далеко вперед, предугадал одну такую фантастическую возможность. Определенную роль здесь сыграло его знакомство с Бернардом Кажинским и Владимиром Дуровым, которые проводили опыты по передаче мыслей на расстоянии. И Беляев пишет роман ‘Властелин мира’. Среди действующих лиц ученые Качинский и Дугов.
Шаг за шагом мы прослеживаем весь путь изобретения мыслеизлучающего аппарата — от зарождения первоначальной идеи до применения ее на практике. Штирнер получает возможность навязывать людям свою волю. Тут целая цепь поисков, наблюдений, открытий — больших и малых, заблуждений, проверок, первых успехов. Избрав форму дневниковых записей, Беляев вводит читателя в лабораторию ученого.
Записи Штирнера живы, разнообразны. Однако, превосходно изобразив, как воспользовался мыслеизлучателем ‘властелин мира’, писатель не смог столь же впечатляюще и интересно показать тот же аппарат на мирной службе. Об этом рассказывает всего один эпизод в третьей части романа, в котором дикие звери покоряются мысленному приказу охотников-дрессировщиков.
Основная сюжетная линия романа — путь Штирнера к обогащению и в конечном счете — к личной власти. Перед нами властолюбец, маньяк, на совести которого бессчетные жертвы. Он не знает жалости, и им владеет только одна страсть. Лишь по временам появляется словно другой человек, обессиленный борьбой, непрестанным нервным напряжением, одиночеством.
Когда Беляев рисует апофеоз авантюры Штирнера, ставшего диктатором, он прибегает к памфлету, перемежая комические эпизоды с трагическими, чисто психологические сцены — с бытовыми.
Посетители кафе вдруг начинают мысленно напевать мотив какой-то песенки, ее играет оркестр и поют артисты… Внезапно прохожих на улице охватывает приступ неизъяснимого блаженства, и вот уже кто-то обнимает фонарный столб, а полицейский преподносит арестованному вору цветочек. Прокурор целует обвиняемого… Сыщик, проникший в дом к Штирнеру, вместо того чтобы убить диктатора, бреет его и получает монетку на чай, а затем сам сажает себя в тюрьму… Но вскоре вместо блаженства людей охватывает столь же неизъяснимый ужас: солдаты, бросив оружие, бегут, и даже пушки бессильны против ‘властелина мира’…
В конце концов Штирнер побежден, и Беляев великолепно рисует эпизоды этой схватки — в частности, переживания Штирнера, испытавшего на себе все то, что он заставлял испытывать других.
Первоначально, в газетном варианте, концовка романа была иной. Во время охоты на львов Качинский получает ‘мыслеграмму’ о начавшейся войне против Советского Союза. Он, вместе с Дуговым (в газетном варианте — Дулов) и Штерном-Штирнером, после ряда приключений вылетает в Москву. И мыслеизлучающий аппарат в его руках помогает предотвратить агрессию, установить всеобщий мир и начать подготовку к организации Всемирного Союза Советских Социалистических Республик.
Качинский говорит Штерну, что когда-то существовал такой человек — Штирнер, который хотел стать ‘властелином мира’. Но он был раздавлен тяжестью поставленной им задачи. Однако властелин мира все же есть — это Труд!
Роман показывает читателю некоторые реальные стороны капиталистической действительности 20-х годов. Несмотря на вымышленную ситуацию, описанная в романе борьба банков за власть — характерное явление для буржуазного строя.
Необычайно современно звучит сегодня проблема беляевского ‘Властелина мира’. О телепатии или биологической радиосвязи в последние годы все чаще пишут авторы и научно-популярных статей, и серьезных книг. Она перестает быть объектом насмешек, становится предметом научного изучения. В книге Б. Б. Кажинского ‘Биологическая радиосвязь’, 1962 (того самого Кажинского, которого знал еще Беляев) и в некоторых других работах перечисляются десятки экспериментов, поставленных в лабораториях разных стран, где исследовалась деятельность высшей нервной системы.
Удалось, например, записав биотоки мозга на магнитную пленку, воспроизвести их, усилить и передать подопытному животному. В ответ получены были точно такие же реакции, как и те, которые вызывались записанными колебаниями. В другом опыте обнаружился ‘центр удовольствия’ у крыс: раздражение этого участка коры головного мозга вызывало у животного радостные, приятные ощущения. Что же касается биотоков, то они уже теперь применяются для мысленного управления протезами рук. В недалеком будущем мысленным приказом, передаваемым на расстояние, станут повиноваться машины-автоматы, работающие или путешествующие там, куда человек не может попасть. Биоразведчики-роботы пригодились бы для изучения и океанского дна и других небесных миров.
Линию ‘Властелина мира’ продолжает роман ‘Продавец воздуха’, печатавшийся в московском ‘Вокруг света’ в 1929 году. Мистер Бэйли — герой его — тоже претендент на мировое господство, которого он хочет достигнуть довольно оригинальным путем: завладев земной атмосферой.
Бэйли — фанатик, не брезгующий ничем на пути к достижению поставленной цели. Он стремится не просто к личному обогащению (что едва ли не главное у Штирнера), а к диктатуре. Бэйли поддерживают капиталистические магнаты, желающие с его помощью установить, говоря современными терминами, фашизм на Земле. Невольно снова вспоминается Гарин из романа Алексея Толстого: он и Бэйли хотят добиться одного и того же, хотя и разными путями.
Роман ‘Продавец воздуха’ — скорее памфлет, и ‘плакатность’ в изображении главного героя, наделенного немногими, но предельно гиперболизированными чертами характера, — прием, к которому не раз прибегал Беляев. Черты гротеска носит и сама ситуация, создавшаяся благодаря проискам Бэйли.
Мы не чувствуем в Бэйли человека, ибо его беспредельный фанатизм заслоняет все остальное. Единственная черта, как-то низводящая этого маньяка до обычных смертных, — неравнодушие к Элеоноре Энгельбрехт, да и ею он готов пожертвовать ради своих целей.
Бэйли оживляется только тогда, когда говорит о будущем своем могуществе ‘продавца воздуха’, — ведь по его утверждению он торгует воздухом даже с марсианами. Бэйли жесток: в его ‘паноптикуме’ стоят фигуры замороженных жидким воздухом людей, пытавшихся бежать из подземного городка. Он радуется страданиям, на которые обрек человечество.
Метеоролог Клименко, от чьего имени ведется рассказ, смел, наблюдателен, — благодаря ему мы узнаем все о Бэйли. Пренебрегая смертельной опасностью, Клименко многое решает в судьбе обреченного подземного городка.
На службе у Бэйли находится крупный ученый Энгельбрехт. Ученый и его дочь Элеонора, по существу, пленники Бэйли. Энгельбрехт стоит вне политики, он занимается, как ему кажется, ‘чистой’ наукой, не интересуется, что делает с его открытиями Бэйли. Ученые вне политики — могут ли быть такие?
Энгельбрехты — отец и дочь — вступают на единственно верный путь после мучительных раздумий. Сомнения стоили Элеоноре жизни. Ее трагическая смерть открывает глаза отцу, ставшему активным борцом, союзником Клименко.
И если Энгельбрехт придерживается вначале нейтралитета, то в конце — он олицетворение активного действия. Вот почему ученый вызывает наши симпатии.
Беляев намеренно подводит нас к такому драматическому финалу — быть может, иной, счастливый конец вызвал бы большее удовлетворение, однако прозвучал бы фальшиво. Ледяная статуя Элеоноры, рассыпавшаяся в прах, — суровый и вместе с тем оправданный финал трагической истории, разыгравшейся в горах далекой Якутии.
Много интересного и познавательного мы узнаем из ‘лекции’ Элеоноры. Написана она с таким чувством меры, с таким юмором и теплотой, что никак не оставляет впечатления ‘принудительного ассортимента’ к сюжету. Интересно, со всеми подробностями описан подземный городок, вплоть до плана расположения его этажей.
Впервые среди действующих лиц выступили два советских человека: Клименко и Никола.
‘Показ от обратного’, примененный в ранних рассказах вагнеровского цикла, использован в рассказе ‘Светопреставление’ (1929). Неожиданно намного уменьшилась скорость света, и люди стали видеть не то, что происходит, а то, что происходило несколько минут назад. Подобная фантастическая ситуация дала возможность создать произведение с острым сюжетом, разворачивающимся в необычайной обстановке.
В ‘Светопреставлении’ показаны нравы буржуазной прессы. Литературные достоинства рассказа — не только в остроумной фабуле. Читатель легко представляет себе и запоминает каждого из героев — и трех журналистов, которые всячески стараются перехитрить друг друга, и довольно легкомысленную Вильгельмину, и чванливого, надутого спесью лейтенанта барона Блиттерсдорфа, и рыхлую хозяйку пансиона Нейкирх. Фантастическая обстановка ‘светопреставления’ позволила писателю особенно ярко, порой опять-таки прибегая к гротеску, обрисовать главных действующих лиц.
Трагикомическая история с изменившейся скоростью света словно срывает с них маску благопристойности.
В 1929 году, продолжая серию о профессоре Вагнере, Беляев пишет ‘Творимые легенды и апокрифы’ — серию небольших новелл юмористического характера. Рассказ ведется в нарочито безыскусной форме. Хотите верьте, хотите нет, как бы говорит рассказчик, ‘за что купил, за то и продаю’.
Беляев представляет нам записи о необычайных делах Вага, как для экономии времени (45 минут в год!) именует себя этот оригинал-ученый (‘Материалы к биографии Вагнера, собранные А. Беляевым’). Таковы забавные истории о человеке-блохе, который мог прыгать выше многоэтажного дома, человеке-термо, которому не нужна одежда даже в Арктике, и другие.
Само существо ‘открытий’ в них, которые приводят к комическим происшествиям, черты, которыми наделяет Беляев Вагнера, сама манера письма и даже ‘материалы к биографии’ дают основание отнести часть рассказов к юмористической фантастике.
Вагнеру удалось изготовить препарат, заставляющий изолированные от тела мышцы безостановочно работать в течение долгого времени. Он построил удивительный ‘автомобиль-самоход’, приводимый в движение… ожившими человеческими ногами. Для рук Вагнер также нашел употребление: он приспособил их работать на мельнице. Окружающие назвали новый двигатель Вагнера ‘чертовой мельницей’.
Сейчас созданы первые опытные образцы синтетической мышцы. Такая мышца из искусственного полимера прежде всего заменяет природные — изношенные, плохо работающие или совсем почему-либо вышедшие из строя. В сочетании с искусственным нервом она поможет обрести зрение многим слепым, вернет способность двигаться и работать парализованным. Крупицы предвидений можно найти даже и в этой, юмористического характера, фантастике Беляева.
Совершенно по-иному написан рассказ ‘Амба’. В нем автор уже не посмеивается добродушно над Вагнером, не иронизирует, а наоборот, излагает события так, чтобы мы не сомневались в достоверности его необыкновенных экспериментов.
Вагнер поддерживает жизнь мозга погибшего человека и снабжает его глазами коровы. Мозг обретает зрение. Очевидно, что подобный эксперимент неосуществим. Но такая операция и ее последствия описаны Беляевым в манере ‘документальной хроники’, с правдоподобными и убедительными деталями. В конце обычно даются комментарии от имени Вагнера, ‘подтверждающие’ фактическую основу содержания. Они также выдержаны в документальной манере и закономерно завершают произведение.
Замысел ‘Амбы’ был, видимо, навеян работой над ‘Головой профессора Доуэля’. Но мозг Доуэля и мозг Ринга получили разные возможности. Доуэль помогает, хотя и вынужденно, Керну, он даже увлечен, в конце концов, этой работой и, главное, живет. А мозг Ринга служит просто проводником, который своей зрительной памятью помог найти дорогу к пострадавшему участнику экспедиции. Существование Ринга еще ужаснее существования Доуэля. Правда, узнав истину о положении, в котором он очутился, Ринг говорит Вагнеру: ‘Лучше так, чем никак…’
В 1929 году в московском и ленинградском журналах ‘Вокруг света’, журналах ‘Борьба миров’ и ‘Знание — сила’ появляется много научно-фантастических и приключенческих рассказов Беляева. Среди фантастических рассказов выделяются ‘Инстинкт предков’ и ‘Держи на Запад!’.
В рассказе ‘Инстинкт предков’ человек необъяснимым путем приобретает инстинкты далеких предков, давно угасшие у современных людей. У него обостряются чувства — обоняние, зрение, слух, появляются необыкновенная ловкость и огромная физическая сила. Герой рассказа на время как бы превращается в первобытного человека и переживает ряд приключений.
Дело, разумеется, не в самих перипетиях сюжета. Беляеву удалось передать ощущение жителя каменного века, который попал в совершенно иные условия и по-иному воспринимает мир.
‘Держи на Запад!’ — фантастический рассказ. В нем писатель обыгрывает парадокс времени. Чтобы вернуть молодость и силы ‘Великому уму’, его отправляют на ракете с околосветовой скоростью. И время для экипажа начинает течь в обратном направлении. Люди молодеют. В конце концов опыт заходит слишком далеко, и в ракете летят… младенцы.
Возможно ли путешествие во времени, которое совершили герои Беляева? Теоретически можно утвердительно ответить на этот вопрос. При очень больших скоростях полета, сравнимых со скоростью света, время на звездолете будет течь иначе, чем на Земле. Этот ‘парадокс времени’ предсказан теорией относительности. Физики уже убедились, что он справедлив для мира элементарных частиц. Но биология здесь еще не сказала своего слова, и проверка не в микро-, а в макромире, к тому же на живых существах, еще не проведена.
С развитием космонавтики, с ростом скорости полета космических кораблей парадокс времени будет приобретать все больший и притом практический интерес. Принципиально не исключена возможность, что погруженные в анабиоз межзвездные путешественники, вернувшись на Землю, встретятся со своими потомками.
В биологическом рассказе ‘Легко ли быть раком?’ (1929) Беляев описывает переживания рака, который меняет свой панцирь. Это описание выдержано в трагикомическом тоне. ‘Если ко всему этому прибавить, что рак в первый год от рождения линяет по шесть — восемь раз, во второй год — шесть раз и только с шестого года начинает линять по одному разу в год, то есть только по одному разу в год испытывает все эти муки, о которых я дал вам лишь слабое представление, то скажите сами, легко ли быть раком?’
Среди приключенческих рассказов интересен рассказ ‘В трубе’, в котором описывается необычайное приключение человека, случайно ставшего жертвой аэродинамического эксперимента. Глубиной психологической разработки отличается рассказ ‘Мертвая зона’. Это история убийства, написанная не в шаблонном духе распространенного тогда зарубежного детектива.
Научная основа повести ‘Золотая гора’, помещенной в журнале ‘Борьба миров’, — искусственное превращение элементов, получение золота лабораторным путем. История открытия и борьба, которая разгорается вокруг него, — такова сюжетная основа этой повести.
В 1930 году появился роман ‘Подводные земледельцы’ — первое произведение Беляева, открывшее новую линию в его творчестве. Роман печатался в московском ‘Вокруг света’.
Основу романа составляют не только приключения и драматические конфликты, а трудовые будни, прежде всего жизнь подводного городка с ее повседневными заботами, радостями и печалями.
Внешне эффектными являются лишь завязка, когда прибывают новые обитатели подводного поселка Гидрополиса, и цепь эпизодов, рассказывающих о диверсии и подготовке к ней.
Герои романа — сильные, мужественные советские люди — показаны в труде, они преодолевают многочисленные опасности и трудности. Их роднят смелость и любовь к трудному, но увлекательному делу покорения морской стихии. Беляев и здесь следует своему творческому принципу — характер человека должен проявиться прежде всего в действии.
Роман ‘Подводные земледельцы’ был в известной мере экспериментальным. Беляев впервые попытался отойти от приключенческой формы (хотя и не целиком). Он искал новые возможности для выражения давно занимавшей его идеи о покорении океана.
У побережий скоро возникнут подводные плантации водорослей. И если химия даст хорошие вкусовые приправы, то океан обеспечит нас в изобилии и растительной пищей. Можно будет говорить тогда уже о настоящем морском земледелии. ‘Водоросли важнее, чем атомная энергия’ — так справедливо замечают сегодня японские ученые.
Вагнеровский цикл был продолжен в 1930 году рассказом ‘Хойти-Тойти’ — историей слона из берлинского цирка Буша. Слона, наделенного человеческими способностями, читающего газеты… Вагнер поместил мозг Ринга (рассказ ‘Амба’) в черепную коробку живого слона. Так появился на свет Хойти-Тойти. Такую операцию нельзя осуществить, она плод чистейшей фантазии. И все же за переживаниями человека в облике слона автор заставляет нас следить с живейшим интересом. На свободе слона подстерегают неожиданные опасности. Недаром после ряда приключений он возвращается в цирк, откуда бежал в поисках иной жизни.
Выразительнее других в ‘Хойти-Тойти’ та часть, где описываются ощущения человека, получившего органы чувств животного. Для него как бы открывается новый мир. В этом мире он не чувствует себя обреченным, как голова Доуэля. Хойти-Тойти продолжает работать в цирке Буша, честно зарабатывая свой ежедневный трехсотпятидесятикилограммовый паек…
Покорение человеком природы давно волновало Беляева. Ведь он в своих мечтах уже пришел к тому, что увидел людей будущими властелинами океана и воздуха. И если раньше он искал в отдаленных перспективах науки убежденность в осуществимости своих фантазий, то теперь уверенность и силу убедительности давала сама жизнь, создававшаяся его читателями.
Беляев пишет в 1930 году рассказ об управлении климатом с помощью искусственного дождевания — ‘ВЦБИД’, что расшифровывается как Всесоюзное Центральное Бюро Искусственного Дождевания.
В том же году появились очерки-этюды ‘Город победителя’ и ‘Зеленая симфония’.
В них Беляев показал архитектуру и жизнь в городах будущего. Особенно интересен очерк ‘Зеленая симфония’. В нем по существу изображен город-спутник — то, что создается сейчас на наших глазах. В этюде ‘Город победителя’ показаны общие контуры нового города и нового быта. Мы видим их глазами приезжего, экскурсанта, которого поражает ‘внутренняя целесообразность’ всего уклада жизни в социалистическом городе — от архитектуры до убранства гостиниц.
Некоторый ‘бытовизм’, обыденность обоих очерков придают им особую убедительность. Это завтрашние будни, это блага, доступные всем, а не что-то временное или исключительное, утверждает Беляев. Вместе с тем в этих зарисовках (особенно в ‘Городе победителя’) перед нами контуры жизненного уклада новой эпохи, жизни людей здоровых, гармонически развитых, счастливых. Писатель заражает удивительно радостным ощущением Грядущего, хотя и не рисует его во всей полноте.
К 1930 году относится также очерк о Циолковском — ‘Гражданин Эфирного Острова’.
Беляев по-прежнему не оставляет ‘фантастику парадокса’. На этот раз его увлекает биологическая тема, и он печатает в 1930 году в журнале ‘Знание — сила’ фантастический рассказ ‘Нетленный мир’. Что было бы, если бы вдруг исчезли микробы, прекратилось бы гниение, скисание, брожение — все, что совершается благодаря работе микроорганизмов?
В 1930 году Беляев опубликовал ‘рассказ из колониальной жизни’, названный ‘Рами’. Действие его происходит в Индии. Рами — маленькая девочка, принадлежащая к касте неприкасаемых. Невольно вспоминаются те страницы романа ‘Ариэль’, где рассказывается о странствиях героя, его встречах с беднотой…

Часть восьмая

Поворот к новой тематике и новым литературным формам, наметившийся в ‘Подводных земледельцах’ и очерках, нашел продолжение в повести ‘Земля горит’, напечатанной в 1931 году в журнале ‘Вокруг света’.
Беляев стремился показать, как советские люди, преодолевая сопротивление классового врага, в борьбе со стихией переделывают лицо земли. Они создают плотины на Волге и искусственные моря в засушливом Заволжье, отвоевывают у моря нефть.
Беляев писал о сегодняшних людях и их завтрашних делах, и повесть звучала как призыв, как агитация мечтой. В ней в качестве героев появились инженеры, колхозники, рабочие, на ее страницы властно вторглись живые приметы времени: картины недавней засухи в Заволжье, вредительство кулаков, безработные из капиталистических стран, приехавшие в СССР и нашедшие здесь вторую родину.
В эпизодах стройки, переселения крестьян, соревнования на полях совхоза Беляев воссоздал кипучий ритм эпохи, набросал широкую панораму действительности тех дней. В поисках максимальной достоверности своей фантастики он использовал элементы очерка и киносценария, детектива и дневника.
Стремясь показать жизнь во всем ее многообразии, он вводил многочисленные эпизоды, переходил от одной научно-технической идеи к другой — от плотины к агрогородам, от электрификации сельского хозяйства к рыбоводству, а от него к подводным нефтепромыслам на Каспии. Повесть в этих фрагментарных картинах создавала эскизный набросок будущего, причем не далекого и связанного преимущественно с развитием земледелия.
Кроме того, в 1931 году он создал несколько произведений, в которых фантастика хотя и присутствует, но не служит целиком сюжетной основой. Таковы рассказы ‘Воздушный змей’, ‘Шторм’, ‘Заочный инженер’, ‘Солнечные лошади’, ‘Сильнее бога’. В них обычно лишь в конце коротко говорится о каком-нибудь осуществленном изобретении, например в ‘Воздушном змее’ и ‘Шторме’ — об использовании энергии ветра, в ‘Солнечных лошадях’ — о добывании воды в пустыне и солнечных двигателях по идеям Циолковского. Энергетика особенно интересовала Беляева. К этой теме он возвращается и позднее, в романе ‘Под небом Арктики’, где описывает летающую атмосферную электростанцию.
В 1931 году вышел еще один рассказ — ‘Чертово болото’, реалистического плана. В нем описан эпизод, взятый из жизни и характерный для тех лет, — создание торфоразработок.
В 1932 году не вышло ни одного произведения Беляева. По-видимому, в это время он работал над романом ‘Прыжок в ничто’, первое издание которого появилось в следующем, 1933 году.
В космическое пространство бежит, спасаясь от надвигающейся революции, группа капиталистов. На их ракетном корабле, как на библейском Ноевом ковчеге, собрались все остатки старого мира. Но происходит непредвиденное. Корабль вместо того, чтобы путешествовать в мировых просторах, вынужден в конце концов совершить посадку на Венере.
По существу своему роман ‘Прыжок в ничто’ — снова памфлет. Небезынтересно, что в подзаголовке к отрывку из романа, помещенному в журнале ‘Юный пролетарий’, роман был охарактеризован редакцией как ‘социальный’.
Беляев намеренно утрирует отдельные детали и положения. В последней части герои попадают в суровые условия борьбы за существование и в самом буквальном смысле слова становятся пещерными людьми. Верхушка аристократии, никогда не знавшая физического труда, превращается в дикарей.
Необычность обстановки, в которую попали представители ‘власть имущих’, вносит комические черточки в их положение, и автор не жалеет красок, чтобы показать, насколько жалки обломки старого мира. Растерянные, опустившиеся, они быстро теряют человеческий облик. Пожалуй, только находка алмазов на Венере возвращает им былое качество — увы, далеко не лучшее, — жадность. Они по-прежнему цепляются за богатство, потерявшее в космосе всякую ценность, они еще мыслят прежними категориями. И вполне оправданным с логической и художественной точек зрения является финал романа — возвращение ракеты на Землю без всех этих ‘бывших’, сметенных неумолимым ходом истории.
Нас захватывает увлекательный сюжет романа. Это относится не только к приключениям, происходящим на Венере, но и к перипетиям самого полета, ‘прыжку в ничто’ — в мировое пространство.
Первая встреча с таинственным космосом передана прежде всего в ощущениях не подготовленного к ней человека. Так отчетливее проступает грандиозность Большого Мира, представшего перед людьми, которые покинули Землю. И то, что отношение к свершившемуся показано глазами разных людей, дает возможность взглянуть по-разному на ‘открытый космос’, создавая цельную и впечатляющую картину. Эпизоды, происходящие в условиях невесомости, сцены, рисующие быт пассажиров ‘Ноева ковчега’, выход за борт корабля — все это читается с большим интересом.
И как далека романтика Беляева от дешевых, порой занимательных внешне поделок, которых немало появлялось в те годы! О Циолковском Беляев как-то заметил, что тот чувствовал себя в космосе ‘как дома’. С полным основанием эти слова можно отнести и к самому писателю.
В романе ‘Прыжок в ничто’ Беляев кроме космоса показал преображенную Землю будущего.
Над Землей носится маленькая искусственная Луна, где ведутся научные работы. Океан бороздят гигантские суда, искусственные аэропорты-острова разбросаны по Атлантическому и Тихому океанам… Появились плавучие фабрики и заводы, различные производства, исходное сырье для которых дает море.
Пробивая ледяные горы, быстро идут караваны ‘ледоплавов’ вдоль северного побережья Евразии…
Прямые поезда несутся из Европы в Америку через Берингову плотину…
Миллионные армии рабочих, вооруженные сложными машинами, наступают на льды Гренландии, на тропические джунгли Африки, улучшая климат, завоевывая новые площади для населения…
Взрывая и ломая льды, люди добывают из-под земли несметные сокровища Антарктиды…
Гигантские виадуки на трехсотметровых фермах тянутся на тысячи километров…
В Атласских горах, на Памире, в Кордильерах высятся трубы искусственных циклонов для использования даровой энергии ветра. Многие горы — в Хибинах, на Урале — словно стаяли наполовину, иные исчезли совсем, на равнинах выросли искусственные заграждения для защиты полей и садов от ветров. Реки с исправленными руслами и новые каналы покрыли Землю серебристой сетью.
Обновленная Земля, и на ней иное человечество — бодрое, жизнерадостное, свободное.
Этот набросок отличается глобальностью взгляда и, несмотря на свою краткость, дает широкую, масштабную картину.
Помимо ‘Светопреставления’, ‘Над бездной’, ‘Нетленного мира’ Беляев написал и несколько рассказов, в которых используется подобный же показ необычного в обычном, рассказав о том, ‘что было бы, если бы’.
Это серия маленьких фантастических новелл-загадок, печатавшихся в 1933 году в ленинградском детском журнале ‘Еж’. Они назывались ‘Необычайные происшествия’, и в них в занимательной форме рассказывалось, например, о последствиях потери силы тяжести или замедления скорости света.
Как отклик на выдающийся полет советского стратостата, Беляев напечатал в журнале рассказ ‘Рекордный полет’ — о том, как происходят такие полеты за рубежом, где на первом месте не человек, а честолюбие и нажива.
В 1933 году появилась и глава из романа об электрификации СССР. Она называлась ‘Пики’.
Роман задумывался как фантастический — действие в нем происходит в то время, когда уже создана Единая Высоковольтная Сеть страны. Герой, о котором идет речь в отрывке, — главный диспетчер этой сети. Он командует нагрузкой и как бы видит у себя на пульте управления, что происходит с потоками энергии, куда и как она идет. Потребление энергии зависит от условий, в которых живет и трудится человек. Пики на графиках нагрузки — это своеобразная летопись жизни.
Беляев словами своего героя рассказывает о том, какими были эти пики раньше, рассказывает образно, рисуя быт, экономику небольшого провинциального городка, который постепенно преображается. Показывает писатель разные эпохи — вплоть до того времени, когда пики, моменты наивысшей нагрузки электростанций сгладились, когда стало возможным вести энергетическое хозяйство по единому продуманному плану. Этого нельзя достигнуть при капитализме — заключает автор, сравнивая энергетику капитализма и социализма.
В 1934 году Беляев встретился с приехавшим в Ленинград Гербертом Уэллсом. На этой встрече присутствовали также профессор Н. А. Рынин, Я. И. Перельман, профессор Б. П. Вейнберг.
Беляев был в курсе текущих событий и умел мыслить как писатель, болеющий за судьбу человечества. По поводу своего романа ‘Прыжок в ничто’ он говорил: ‘Я понимаю, что слишком прямолинеен в своем повествовании. Но приближаются такие времена, что прямолинейность — лучшее оружие романиста’. И редактору ‘Прыжка в ничто’ он не раз повторял: ‘Берлин может стать гнездом, из которого выпорхнут виновные за судьбу нашей планеты’. Эта острота восприятия окружающей действительности ярко проявилась в интервью-беседе с Уэллсом.
Г. Мишкевич, присутствовавший, как журналист, при этой встрече, рассказывает:
‘Александр Романович пришел в ‘Асторию’, где происходила встреча, весьма активно настроенным, и настроенным против Уэллса. Потому что Уэллс не понимал существа ни нашего строя, ни гитлеризма, потому что во всем у него било ключом уэллсовское фабианство, столь неприемлемое духу советского мышления. В этом смысле он и Вейнберг держались на встрече весьма непримиримо, более непримиримо, чем деликатнейший Я. И. Перелыман и Н. А. Рынин’.
Между Беляевым и Уэллсом произошел любопытный диалог.
‘…Беляев. Читают ли у вас, в Англии, произведения советских писателей?
Уэллс. Я по нездоровью не могу следить за всем, что печатается в мире. Но я с удовольствием, господин Беляев, прочитал Ваши чудесные романы ‘Голова профессора Доуэля’ и ‘Человек-амфибия’. О! Они весьма выгодно отличаются от западных книг. Я даже немного завидую их успеху.
Профессор Вейнберг. Чем же именно отличаются эти романы Беляева от фантастики Запада?
Он попросил хотя бы кратко охарактеризовать общее состояние западной научно-фантастической литературы — одной из самых массовых.
Уэллс. Мой ответ на Ваш вопрос, господин профессор, будет весьма краток. В современной научно-фантастической литературе на Западе невероятно много фантастики и столь же невероятно мало науки… Я продолжаю работать над книгой, в которой мне хочется отобразить некоторые черты нынешней смутной поры, чреватой военными потрясениями.
Беляев. Нас радует, что вы не останетесь в стороне от общей борьбы против военной угрозы. Правильно ли я вас понял?
Уэллс. Более или менее правильно…’
Надо заметить, что у Беляева был уже случай вести диалог с Уэллсом — правда, заочно. В 1933 году он опубликовал в журнале ‘Вокруг света’ очерк ‘Огни социализма, или господин Уэллс во мгле’. Этот очерк представляет собой превосходный образец политической публицистики.
Как известно, после своего первого визита, в 1921 году, Уэллс выпустил книгу под многозначительным названием ‘Россия во мгле’. С этой книгой полемизировал Беляев.
‘Он, представитель английской цивилизации, — пишет Беляев, — великий романист и фантаст, умеет ценить силу воображения и отдает должное кремлевскому прожектеру. Великолепные планы, широчайшие горизонты…’
На страницах очерка появляется Ленин, твердо верящий в будущее, сконцентрированное в генеральном плане электрификации России.
Затем Беляев переносит читателя уже в 1933 год, показывает глазами приехавшего в СССР французского политического деятеля и писателя ‘днепровскую симфонию’, жемчужину первой пятилетки — Днепрогэс.
‘Когда смотришь на все это, то кажется, что находишься в фантастическом уэллсовском городе Будущего!..’ — замечает француз. И Беляев обращается к Уэллсу:
‘Вы слышите, знаменитый писатель, непревзойденный фантаст, пророк и провидец будущего, специалист по социальным утопиям? Фантастический город построен!.. Сравните его с Вашими городами во мгле! Но напрасно знаменитый французский путешественник приписывает Вам честь. Это не Ваш — уэллсовский город! Ваши утопические города останутся на страницах Ваших увлекательных романов… Это город — ‘кремлевского мечтателя’…
Вы проиграли игру!’

Часть девятая

В журнале ‘Вокруг света’ в 1934 году начал печататься научно-фантастический роман ‘Воздушный корабль’.
Основой романа послужила идея Циолковского о цельнометаллическом дирижабле. Полет на таком дирижабле от южных широт до Северного полюса составляет главное содержание романа. Кроме того, в нем рассказывалось и о будущем планеризма.
По итогам анкеты журнала ‘Вокруг света’ за 1935 год роман получил ‘почти единодушное признание’.
Роман обратил на себя внимание К. Э. Циолковского. Между писателем и ученым завязалась переписка. Циолковский помог Беляеву переработать роман ‘Прыжок в ничто’, который вышел в следующем году новым изданием.
Беляев стал страстным пропагандистом величественных планов Циолковского, мечтавшего о покорении космоса.
Идеи Циолковского привлекли Беляева своей грандиозностью, смелостью мысли, размахом воображения. Привлекала его и сама личность ученого.
‘Я перебираю его книги и брошюры, изданные им на собственный счет в провинциальной калужской типографии, его письма, черновики его рукописей, в которые он упаковывал посылаемые книги, его портреты — и раздумываю над этим человеком, который прожил тяжелую и в то же время интересную жизнь. Он знал Солнечную систему лучше, чем мы — свой город, мысленно жил в межпланетных просторах, чувствовал себя ‘Гражданином Вселенной’… — писал Беляев в статье ‘Памяти великого ученого-изобретателя’. Он считал Циолковского ‘первоклассным научным фантастом в лучшем смысле этого слова’.
Впоследствии Александр Романович отмечал, что для Циолковского характерно не отрешение от всего земного, а фанатическая ненависть к тому, что приковывает нас к Земле — к земной тяжести. Впечатления о Циолковском сложились у писателя и из переписки.
Горький, восхищавшийся размахом мысли Циолковского, его трудами, ‘поражающими воображение’, писал: ‘…пора, давно пора! — написать об этом изумительном человеке книгу’. И Беляев откликнулся на призыв Горького, решив создать литературный портрет знаменитого деятеля науки.
‘Мною самим была написана биография К. Э. для издательства ‘Молодая гвардия’, — писал Беляев 25 апреля 1941 года Б. Н. Воробьеву. — По ряду причин биография не была напечатана (едва ли не главная заключалась в том, что некоторые эпизоды редактору показались неприемлемыми). Этот материал едва ли уже используют. Для Вас, быть может, он и представит некоторый интерес. Если хотите, я пришлю рукопись’. Рукопись биографии Циолковского, которую Беляев обещал прислать Воробьеву, так и не дошла до адресата…
Познакомившись с книгой Б. Н. Воробьева о Циолковском, Беляев писал автору 3 мая 1941 года: ‘На меня книга произвела очень хорошее впечатление и углубила мое понимание К. Э., хотя я о нем знаю много, пожалуй, побольше других биографов. Я сам замышлял биографию К. Э., именно в таком плане, но у меня не хватало того материала, который великолепно знаете Вы. И потому мне иногда приходилось прибегать к догадкам и интуиции, а это не всегда надежный материал’.
‘Константин Эдуардович Циолковский, — пишет он в письме Воробьеву от 17 июня 1941 года, — обжился в небе, как едва ли кто’. Можно предполагать поэтому, что созданная им и, к большому огорчению, утерянная биография показывала Циолковского как замечательного мечтателя и гуманиста, раскрывала его идеи о покорении вселенной, устремленные в даль веков.
Небезынтересно, что Беляев задумывался и о популяризации идей Циолковского в кино. ‘Очень хорошо бы создать фильм о жизни и деятельности Константина Эдуардовича, — писал он Б. Н. Воробьеву. — Как Вы смотрите на то, чтобы такой фильм написать совместно с Вами?’
Беляев первым из наших писателей правильно понял величие, размах и значение необычайно смелых идей Циолковского. Более отдаленное, ‘космическое’ будущее человечества изображено писателем в очерке ‘Гражданин Эфирного Острова’, посвященном Циолковскому. В нем Беляев рисует целые поселения в мировом пространстве, ‘обжитой’ космос, и показывает воплощенными мечты Циолковского об освоении космических просторов.
Вокруг Земли возникают поселения — ‘небесные города’, где слабая тяжесть и обилие даровой энергии позволяют наладить всевозможные производства. Малые планеты — астероиды — используются в качестве строительного материала и промышленного сырья. В жилищах климатические и иные условия устраиваются по любому вкусу. Сфера обитания человечества распространяется на все пространство солнечной системы…
В очерке передано главное: Циолковский, мечтая о покорении космоса, был там как в родном доме. И путешествия в космос Беляев описал в своих произведениях так, как никто до него, благодаря превосходному знанию предмета и литературному мастерству.
Будучи хорошо знаком с техническим творчеством Циолковского, Беляев не мог пройти мимо его замечательной идеи. Константину Эдуардовичу понравился роман, и он написал об этом в редакцию, попросив переслать письмо автору. В том же письме он заинтересовался первым вариантом романа ‘Прыжок в ничто’, вышедшим в Ленинграде в 1933 году. Переписка продолжалась вплоть до смерти Циолковского в 1935 году.
Писатель поддерживал тесный контакт с Константином Эдуардовичем. Посылая Циолковскому экземпляр первого издания ‘Прыжка в ничто’, Беляев писал, что основывался главным образом на его работах и хотел даже посвятить ему роман, но опасался того, что он ‘не будет стоить этого’. В конце письма Беляев добавляет: ‘…если роман не найдете слишком плохим, разрешите ли мне посвятить его Вам — ведь Ваше имя проходит через весь роман?’
Циолковский ответил: ‘Ваш рассказ (роман ‘Прыжок в ничто’. — Б. Л.) содержательнее, научнее и литературнее всех известных мне работ на тему ‘межпланетных путешествий’… Он более будет распространять знание и интерес к великой задаче 20 века, чем другие популярные рассказы, не исключая даже иностранных… Что же касается до посвящения его мне, то я считаю это Вашей любезностью и честью для себя’.
В ответном письме Беляева характерны следующие строки: ‘Ваш теплый отзыв о моем романе придает мне новые силы в нелегкой борьбе за создание научно-фантастических произведений’. Понятно, почему здесь употреблено слово борьба. Ведь и ‘Прыжок в ничто’ не избежал несправедливых критических нападок.
Характер замечаний Циолковского показывает, насколько действительно ученый был ‘небожителем’. Каким покажется небо в стратосфере, при полете на ракетоплане? Что встретится на Марсе, на Венере? Каковы условия жизни в космосе? Как предохранить человека от вредного действия перегрузки при взлете ракетного корабля?
Беляев писал об этом в статье памяти Константина Эдуардовича.
Некролог — и такие чисто деловые ‘технологические’ моменты. Статья памяти ученого — и такие, казалось бы, детали, связанные с работой над романом писателя, только начинавшего осваивать космическую тему. Однако они тоже прекрасно проиллюстрировали мысли Беляева о личности Циолковского, ‘первоклассного фантаста в лучшем смысле этого слова’.
На первой странице второго издания романа появилась надпись: ‘Константину Эдуардовичу Циолковскому в знак глубокого уважения. Автор’.
В предисловии ко второму изданию Циолковский писал: ‘…Я сердечно и искренне приветствую появление второго издания, которое, несомненно, будет способствовать распространению в массах интереса к заатмосферным полетам. Вероятно, их ожидает великое будущее. К. Циолковский. Калуга, март, 1935 г.’.
В последнем письме Циолковскому (20 июля 1935 года) Беляев, находившийся на лечении в Евпатории, сообщал, что обдумывает новый роман — ‘Вторая Луна’. Он появился под названием ‘Звезда КЭЦ’ (Константин Эдуардович Циолковский) в 1936 году, второе название подчеркивает отношение автора к Циолковскому, которому принадлежит идея искусственного спутника Земли, обитаемых внеземных станций.
Беляев писал о том, что ему хотелось бы популяризировать мысли Циолковского о ‘переделке Земли’, выраженные в ряде сочинений Константина Эдуардовича, с которыми ‘широкая публика менее знакома’. Это намерение было выполнено: в романах ‘Прыжок в ничто’ и ‘Звезда КЭЦ’ есть страницы, изображающие нашу планету, переделанную в духе грандиозных замыслов Циолковского, считавшего, что превратить пустыни в цветущие поля и сады, сделать тропические леса удобными для жизни, изменить климат — посильная задача для человечества.
Беляеву помогал также научными консультациями профессор Н. А. Рынин, написавший послесловие к роману. Рынин, живший в Ленинграде, был активным пропагандистом идей Константина Эдуардовича и состоял с ним в длительной переписке. Общение Беляева с Рыниным, безусловно, способствовало успеху работы писателя над космической темой.
‘Судя по письмам писателя, он по частям читал этот роман (‘Прыжок в ничто’. — Б. Л.) профессору, обсуждал с ним научные проблемы, пользовался его советами’, — пишет М. Сонкин, изучавший архив Н. А. Рынина. Беляев, сообщая Рынину о своей переписке с Циолковским относительно ‘Прыжка в ничто’, привел, в частности, слова из письма Константина Эдуардовича от 5 января 1935 года: ‘Одни изобретают и вычисляют, другие более доступно излагают эти труды, а третьи посвящают им роман. Все необходимы, все драгоценны!’
Из слов Константина Эдуардовича видно, какое важное значение он придавал популяризации идей межпланетных сообщений средствами научной фантастики.
В одном из писем Беляева к Рынину упоминается о совместном обсуждении первой части романа ‘Прыжок в ничто’. Беляев интересовался тогда вопросом о двигателях, работающих на внутриатомной энергии. Об этом он написал затем в романе — межпланетный корабль был превращен в атомный и мог двигаться с огромной скоростью.
В других своих письмах писатель информирует Рынина о своей переписке с Циолковским по поводу романов ‘Воздушный корабль’ и ‘Прыжок в ничто’. Им приводятся, в частности, детальные постраничные замечания Циолковского к первому изданию ‘Прыжка в ничто’.
Занимаясь историей космонавтики, Рынин собрал богатейшие материалы и библиотеку. Один из выпусков его энциклопедии ‘Межпланетные сообщения’ был специально посвящен Циолковскому. Ученому же были посвящены книги и многочисленные статьи Я. И. Перельмана. Общение с Рыниным и Перельманом, несомненно, способствовало возникновению интереса у писателя к работам ‘патриарха звездоплавания’.
Не случайно одного из героев романа ‘Прыжок в ничто’ зовут Лео Цандером. В определенной мере прототипом этого героя являлся выдающийся советский ракетостроитель и энтузиаст космонавтики Фридрих Артурович Цандер. О Цандере писал Рынин, поместивший в ‘Энциклопедии’ его автобиографию. В те годы идея космической ракеты все сильнее и сильнее овладевала умами, появлялись сообщения о практических работах в области ракетной техники у нас и за рубежом. В романе есть еще один герой, носящий невымышленную фамилию — Винклер. Так звали известного в 30-х годах немецкого инженера, проводившего опыты с ракетами и также упоминавшегося в ‘Энциклопедии’ Рынина. И не случайно Винклер в романе говорит о Циолковском и его последователях, прокладывавших дорогу в будущее.
Так знакомство с жизнью и деятельностью ‘людей космоса’ — тех, кто закладывал фундамент сегодняшних успехов космонавтики, помогало Беляеву создавать его космические романы.
В новом, переработанном издании романа ‘Прыжок в ничто’, которое вышло в 1935 году, писатель убрал записи из дневника Ганса Фигнера, так как они нарушали композицию произведения. Этот отрывок сугубо научно-популярного характера занимал слишком много места. Будучи написан по-своему живо и интересно, он все же резко выделялся по стилю, тормозил развертывание сюжета, снижал художественную ценность романа.
Теперь пассажиры ‘Ноева ковчега’ узнают все, интересующее их, из объяснений Цандера, которые очень логично и естественно ложатся в соответствующие эпизоды. При обсуждении вопроса — куда лететь? — Беляев сообщает читателю астрономические сведения, а затем рассказывает об устройстве ракетного корабля по идеям Циолковского. Пассажиры ‘Ноева ковчега’ — неискушенные в космонавтике и астрономии люди — испытывают на себе невесомость, знакомятся с космосом за бортом корабля, когда им приходится собирать оранжерею.
Существенно изменилась заключительная часть — ‘Новая Земля’, рассказывающая о пребывании путешественников на Венере, благодаря чему сюжет получился более острым и насыщенным событиями. Кроме того, характеристики героев приобрели большую завершенность. По замечаниям Циолковского был сделан ряд поправок, относящихся к научной стороне романа.
В Киеве, на украинском языке, в 1935 году вышел роман ‘Чудесное око’. В нем Беляев описывает, как с помощью подводного телевизора был найден затонувший корабль, который скрывал тайну выдающегося открытия, сделанного изобретателем Жуаном Хургесом, — секрета овладения внутриатомной энергией. Изобретатель хотел передать свое изобретение Советскому Союзу, но не успел спастись с затонувшего корабля.
Сюжетная линия романа распадается на две части.
Одна из них связана с открытием Хургеса и его гибелью, другая — с поисками затонувшего корабля, а впоследствии находкой остатков неизвестного города на морском дне.
Беляев сумел очень занимательно и живо описать картины подводного мира, поиски затонувшего корабля. Удачей является и литературный прием, с помощью которого он знакомит с принципами устройства фотоэлементов — основой телевидения. Читатель совершает путешествие внутрь атомов вместе с двумя учеными, уменьшившимися до сверхмикроскопических масштабов.
Еще в 20-х годах за рубежом выдвигались проекты создания искусственных островов в океанах — баз для трансконтинентальных воздушных сообщений. Беляев воспользовался подобным проектом в рассказе ‘Пропавший остров’ (журнал ‘Юный пролетарий’, 1935), где такую базу делают изо льда. Созданный одной группой капиталистов ледяной остров мешает другой группе, конкурентам. В результате диверсии остров гибнет. Этот рассказ Беляева посвящен судьбе крупных изобретений, попавших в руки капиталистов: погоня за прибылью, а не счастье человека заботят их.
Строитель острова, летящий в самолете над океаном, не находит своего создания там, где оно должно быть. Этому интригующему эпизоду предшествует многозначительная беседа двух джентльменов, понимающих друг друга с полуслова. И далее — ее результат: трагическая гибель великолепного инженерного сооружения, воплощенного в жизнь трудом тысяч людей.
Интересно, что основным героем рассказа оказывается герой коллективный — масса рабочих-строителей. Главный инженер тающего теперь ледяного острова в панике, рабочие же организованно берут в свои руки дело спасения стройки. Выясняется и виновник катастрофы — подкупленный конкурентами водолаз. Концовка снова возвращает нас к двум джентльменам, вполне удовлетворенным короткой беседой: остров выведен из строя, компании по-прежнему никто не будет мешать…
К еще одной идее Циолковского обратился Беляев, написав рассказ ‘Слепой полет’. Напечатанный в 1935 году в журнале ‘Уральский следопыт’, этот рассказ прозвучал весьма актуально и в наши дни: тот же журнал перепечатал его в первом номере 1958 года, вскоре после запуска первых советских искусственных спутников Земли.
Полет вокруг Земли на самолете, который мог развивать скорость, близкую к скорости спутника, — таково содержание рассказа. ‘Прыжок в ничто’ — не единственный ‘космический’ роман Беляева. В ‘Звезде КЭЦ’ нашла отражение главная идея, занимавшая Циолковского всю жизнь, — идея освоения просторов солнечной системы, использования ее богатств, таких, как энергия Солнца, малые планеты-астероиды. ‘Реактивные приборы завоюют людям беспредельные пространства и дадут солнечную энергию, в два миллиарда раз большую, чем та, которую человечество имеет на Земле, — писал ученый. — …Планета есть колыбель разума, но нельзя вечно жить в колыбели’.
Первые шаги на пути из ‘колыбели’, начало космической эры человеческой истории и показал Беляев в научно-фантастическом романе ‘Звезда КЭЦ’.
Роман написан в форме путевых записей главного героя — геолога Артемьева, который совершает путешествие на ‘звезду КЭЦ’, внеземную станцию. Но сначала путь его лежит на Памир, куда он добирается на самых быстроходных видах транспорта будущего. Это реактивный вагон без колес на воздушной подушке и реактивный стратоплан — тоже детища Циолковского. Затем — короткий рейс на ракете, связывающий станцию с Землей.
Беляев рассказывает о том, как живут и работают люди на небесном острове, какие возможности открылись перед учеными разных специальностей.
Со станции отправляется ракета в лунный рейс. Очень своеобразно представил Беляев картины лунного мира, увиденного путешественниками. Луна не мертва — на ней найдены примитивные растения, вроде наших лишайников или мхов. Это не отвергается даже современной наукой. Луна не однотонная, не черно-белая. На ней разными цветами сияют минералы, светящиеся под действием солнечных лучей.
В заключительных главах романа Беляев рисует широкую картину освоения солнечной системы, когда обитатели ‘звезды КЭЦ’ встречаются на своем празднике друг с другом и обмениваются впечатлениями. Из их рассказов вырисовываются контуры преображенного человеком космоса. Артемьев тоже становится одним из ‘небожителей’.
Беляева занимали и грандиозные проекты преобразования природы Земли. В романе рассказывается об отепленной Арктике. С помощью отражающих зеркал на Землю направлены солнечные лучи. Они растопили вековые льды, прогрели почву, и в суровых полярных краях возник теплый оазис. Там, где когда-то было царство снега и льда, появились растения юга, исчезла вечная мерзлота. И разве не перекликается эта смелая идея фантастического романа Беляева с проектами современных инженеров, которые предлагают зажечь искусственное термоядерное солнце на круговой орбите около Земли, чтобы улучшить климатические условия на нашей планете?
В 1936 году Беляев еще раз вернулся к вагнеровскому циклу и написал рассказ ‘Ковер-самолет’ — об очередном изобретении профессора Вагнера. Он построил своего рода воздушный плот из сверхлегкого, почти невесомого материала, плавающего в воздухе. Однако, взлетев, этот плот никак не хотел приземляться. Пришлось отламывать от него куски, чтобы уменьшить подъемную силу…
‘Ковер-самолет’ — последний рассказ из цикла ‘Изобретения профессора Вагнера’. Полностью цикл был напечатан лишь в послевоенном собрании сочинений Беляева.
В 1935 и 1936 годах Беляев написал ряд очерков. Часть их шла под рубрикой ‘Из жизни людей труда и науки’, и печатались они в журнале ‘Юный пролетарий’. Это очерки о Павлове, Менделееве, Ломоносове, Ползунове. Особое место занимают очерки, посвященные Циолковскому.
Общее, что характерно для всех этих произведений, — глубокое проникновение Беляева в существо научного творчества ученого и многогранное изображение его личности.
Рассказывая о Павлове, например, он прежде всего говорит о пути, которым шел великий физиолог. И здесь в полной мере проявляется талант Беляева-популяризатора.
Писатель показывает, как развивалось учение о высшей нервной деятельности и какие опыты позволили ученому доказать свою правоту в борьбе с идеалистами. Мозг, создавший естествознание, сам становится объектом естествознания. Таков главный тезис этого очерка об ученом и деле его жизни, о ‘блестящем, непревзойденном ученом’, как называет Павлова Беляев.
В очерке ‘Джемс Уатт и Иван Ползунов’ Беляев сопоставляет две творческие биографии. Он ставит вопрос: что сделал один и что сделал другой? Уатт усовершенствовал то, что было сделано до него. Но его знают все. А кто знает солдатского сына Ивана Ползунова, этого величайшего изобретателя?
В истории техники незаслуженно забытый Ползунов значит несравненно больше всемирно признанного Джеймса Уатта.
Менделеев предстает перед нами как человек разносторонних дарований. Менделеев-ученый, Менделеев-мыслитель. И все же очерк был бы неполным, если бы Беляев не показал, что именно сделал Менделеев в химии.
Читая очерк, мы ясно представляем себе и поиск Менделеева и величайшее значение его открытия. Беляев приводит слова Менделеева, что периодическая система справедлива для всего мироздания. Мысль ученого о всеобщности законов, управляющих вселенной, особенно привлекала Беляева, который как раз в эти годы интересовался космосом и писал о нем.
В очерке ‘Михаило Ломоносов’ Беляев приводит множество интересных фактов — и чисто биографических, и относящихся к творчеству Ломоносова, как бы иллюстрируя слова Пушкина, что это был ‘первый наш университет’. Но вся вещь подчинена одной идее — показать, как в наши и лишь в наши дни гениальный Ломоносов был по достоинству оценен.
Взяв наиболее существенное из жизни ученого и из сокровищницы его идей, Беляев рисует цельный образ. Беляевский стиль отличает этот очерк, как и другие его произведения о людях науки, — стиль легкий, динамичный и экономный. К тому же он всегда умеет предельно просто, но без упрощенчества, предельно ясно, но без вульгаризации рассказать о существе дела жизни ученого, достаточно сложном самом по себе.
В своих очерках он дал превосходные для того времени образцы популяризации. И в этом нетрудно убедиться, читая работы других авторов, современников Александра Романовича. Беляевские очерки выгодно отличаются от газетных статей, посвященных людям науки.

Часть десятая

В галерее образов людей науки, созданных Беляевым, особое место занимает Циолковский. Помимо очерка ‘Гражданин Эфирного Острова’ и некролога ‘Памяти великого ученого и изобретателя’ перу Беляева принадлежит еще несколько статей — ‘Константин Эдуардович Циолковский’, ‘Великий транспортник’, ‘Он жил среди звезд’, которые были помещены в пушкинской районной газете ‘Большевистское слово’ в 1938-1940 годах.
Один из его очерков редакция журнала ‘Вокруг света’ поместила в десятом номере 1935 года, вскоре после смерти ученого, как редакционную статью.
В очерке легко угадывается стиль Беляева, его понимание личности и трудов Циолковского. Вот наиболее интересные мысли, которые высказал Беляев о Константине Эдуардовиче.
‘Он не был художником пера, но был художником мысли. И поэтому его произведения о небе производят такое неотразимое эстетическое впечатление’.
Беляев набрасывает биографическую канву, пишет кратко о трудной и творчески необычайно интересной жизни Циолковского. ‘Он многообразен, — пишет Беляев, — как выдающиеся люди эпохи Возрождения’. Уже один перечень его работ говорит сам за себя. Но в этом многообразии есть главное, и Беляев первым это подметил.
Беляев говорит о Циолковском, как о человеке, живущем интересами всего человечества, чувствующем себя гражданином вселенной: ‘Это тип и прообраз человека будущего с его расширенным до космических масштабов сознанием’. Циолковский, пишет Беляев, болезненно ощущал то, что приковывает нас к Земле, — земную тяжесть. И отсюда — мечты, изобретения, проекты. Отсюда устремленность мысли в космос, в далекое и даже сверхдалекое будущее.
Но и к Земле ученый подходил с космическими мерками. Отсюда — планетарные планы переделки природы, поражающие своим размахом и масштабностью. Его представления о пространстве и времени несравненно шире, чем у современников. И потому он заглядывает свободно и в отдаленное прошлое, и в отдаленное будущее. И поэтому он дает изумительные ‘научно-фантастические’, как подчеркивает Беляев, проекты.
Здесь и работы по овладению тропиками, и заселение пустынь, и доселе неприступных гор, и даже океана. Здесь и идеи о превращении земного шара в своеобразную оранжерею, в которой с помощью новых видов растений будет наиболее полно использоваться солнечная энергия. Здесь и фантазии о переселении на планеты и астероиды, о создании ‘ракетных колоний’ и приспособлении человека к жизни в открытом космосе.
Беляев говорит о Циолковском как о мыслителе, которого волнуют судьбы и смысл всего мироздания. Он спрашивает: в чем секрет успеха ученого-самоучки? И отвечает: в целеустремленности, самобытности ума, сочетании теории с практикой.
‘Замыслы, которых хватило бы на нескольких Жюль Вернов…’, ‘Дерзость мысли, фантазия, сочетающаяся с глубокой научностью. Поистине он был научным фантастом в лучшем смысле этого слова’.
В 1937 году Беляев снова возвращается к космической теме — в интересном по замыслу романе ‘Небесный гость’.
К Земле приближается двойная звезда с планетами-спутниками. Под действием ее притяжения устремляется в космос вода океанов, а с нею — гидростат, аппарат для глубоководных спусков, превратившийся в межпланетный корабль. Таким необычайным способом людям удается попасть в мир соседнего Солнца и вернуться потом обратно.
Необычайная катастрофа — приближение к Земле звезды из глубины вселенной — для Беляева только повод изобразить событие, равного которому не было в истории человечества: посещение людьми мира иного солнца, иной звезды.
Конечно, в действительности другая звезда не приблизится к Земле, и путешествие на ее спутник будет совершено на ракете-звездолете. Для возвращения героям приходится воспользоваться уже космическим кораблем.
Герои романа встречают на планете — спутнике другой звезды — мир, во многом подобный земному.
По манере письма ‘Небесный гость’ напоминает ранние вещи Беляева. В стремительном, почти кинематографическом темпе развивается действие. Напряжение все время нарастает. Оно особенно велико в эпизодах исследования чужой планеты. Но герои романа, как и в ‘Звезде КЭЦ’, советские люди.
В 1937 году Беляев после долгого перерыва создает еще один из своих лучших рассказов — фантастический рассказ ‘Мистер смех’.
Одна лишь, хотя и оригинальная, идея — овладение тайной смеха — не определила бы успеха рассказа. Дело прежде всего в обрисовке личности главного героя — Спольдинга. Спольдинг предстает перед нами человеком незаурядным: способный молодой инженер, полный кипучей энергии, с неукротимой волей и жаждой жизни, точнее — жизненных благ.
Да, Спольдинг мечтает о богатстве и твердо решает добиваться своего места под солнцем. Но как?
Спольдинг в отчаянии, но вот случайно прочитанная заметка о знаменитом артисте Тонио Престо и поиски соседки-музыкантши, которая ищет тайну воздействия музыки на людей, наталкивают его на верный путь. Искать тайну смешного! — вот что заполняет теперь жизнь Спольдинга. Первые успехи говорят: путь верен, оружием смеха можно добиться богатства, если действовать умело. Не сразу приходит настоящий успех: ведь не победы в пансионе миссис Адаме и на подмостках мюзик-холла, не служба у торговца смехом могут удовлетворить аппетиты Спольдинга. Но Беляев подробно останавливается и на этом этапе — тем более резким становится контраст с тем, что происходит в дальнейшем.
И наконец Спольдинг показан как крупный хищник. Даже его хозяин, владелец концерна смеха, Бэкфорд удивлен. Потребовать у него под угрозой ставшего смертельным смеха — уже парадокс! — не миллион, не два, а целых десять миллионов долларов — это уж слишком… Однако ‘королю смеха’ мало богатства. Он жаждет новых побед, ставит новую цель — женитьбу на красавице миллионерше.
В заключительном эпизоде рассказа с большой психологической глубиной раскрывается просчет Спольдинга, переоценка им своих сил. Он готовится взять крепость с боя, но… та сдается сама. Мрачные сомнения обуревают ‘короля’ — почему? Нет ли здесь подвоха?
Смех Спольдинга, разучившегося смеяться, смешившего только других, убившего для себя смешное, звучит страшно. Это признание поражения — поражения на вершине потрясающего успеха! Именно здесь Беляев достигает выразительности в раскрытии образа. Нельзя, конечно, провести полную аналогию между Спольдингом и Штирнером из романа ‘Властелин мира’. Тем не менее у них, бесспорно, есть общее: жажда богатства, тернистый путь к успеху, торжество и падение. И тот и другой пытаются получить власть над людьми, хотя и разными способами. И тот и другой добиваются цели, но тем более горьким становится для них поражение. Спольдинг, правда, причиняет вред лишь одному человеку — Бэкфорду, тогда как Штирнер — миллионам людей. Но разве от этого становится лучше его натура хищника, разве честнее его способ обогащения?
В это же время рассказ ‘Голова профессора Доуэля’ переработан был Беляевым в роман.
Сюжетная линия намечена в рассказе лишь в общих чертах и герои обрисованы довольно схематично. Мисс Адамс (мадемуазель Лоран в позднем варианте), попавшая в лабораторию профессора Керна и разгадавшая его тайну, сразу же делает попытку разоблачить ученого-преступника. Ее спасает сын Доуэля — Артур (этот эпизод очень примитивен и почти не мотивирован), и они вдвоем легко доводят дело до логического конца — Керн терпит полное поражение.
Керн тотчас предстает перед нами как законченный преступник, мисс Адамс — как орудие справедливого возмездия. Артур Доуэль, по сути дела, выступает лишь в роли помощника мисс Адамс. Все события следуют в прямолинейной последовательности: разгадка преступления — попытка разоблачения — неудача — новая успешная попытка. Уже сравнительно быстро можно предугадать дальнейший ход действия. Столь же ясными становятся расстановка сил и характеры героев.
Исключение составляет только образ Доуэля-старшего. Переживания отделенной от тела головы и в рассказе были уже достаточно выразительны и ярки. Таков, например, эпизод, когда Доуэль рассказывает о своих снах, об обманах чувств — его ощущениях ‘присутствия’ тела.
Присутствует в раннем варианте и сцена с жуком, напугавшим Доуэля.
Роман от рассказа отделяет десять с лишним лет. За эти годы появился целый ряд новых произведений Беляева. Начинающий писатель превратился в зрелого и опытного литератора. Стадия ‘ученичества’ у западноевропейских мастеров давно закончилась. И теперь, обратившись вновь к рассказу, писатель расширил его, развил и углубил ранее намеченные образы и сюжетные положения. Сохранились лишь научная посылка и, в самых общих чертах, фабула.
Таким образом, теперь можно говорить, по существу, о совершенно новом произведении, для которого когда-то писателем было написано своего рода либретто.
Как усложнились образы, изменились их характеры и взаимоотношения, как обогатился сюжет?
Разоблачение Керна происходит теперь не сразу и не столь безболезненно и просто. Беляев перенес его в конец, введя эпизод с выступлением мадемуазель Лоран.
Часть действия, связанного с происшествиями в больнице доктора Равино, разработана подробно, со множеством деталей.
Приключения певички Брике присутствуют в романе не просто ради ‘оживления’ действия и придания ему большей сюжетной остроты. Они необходимы для того, чтобы углубить основную линию — линию Керна.
Характеры героев романа ‘Голова профессора Доуэля’ раскрываются в действии.
Доуэль засыпает и чувствует себя во сне нормальным человеком, видит, что может двигаться, ходить, а не только думать. Потом голова просыпается, в той же комнате у Керна, и снова осознает свое ужасное положение… Но, неподвижная, обреченная на страшное существование, голова профессора Доуэля борется: мыслит, работает и только потому живет. По-своему проявляют волю, стремление жить Тома и Брике.
Беляев ‘активизировал’ и усложнил борьбу против Керна. В ней принимают участие друзья Артура Доуэля, ставшие преданными друзьями Лоран. Это сделало сюжет более напряженным, а события более жизненными. Действия Керна встречают самый ожесточенный отпор со стороны положительных героев — Лоран и ее друзей.
Керн выступает не просто как плагиатор и мошенник, как герой неудавшейся аферы. Нет, он все-таки ученый, хотя не идет ни в какое сравнение с Доуэлем. Ведь Керн предпринимает, по сути дела, на свой страх и риск операцию ‘пришивания’ тела голове Брике. Правда, он не вполне самостоятелен и вынужден пользоваться помощью Доуэля. Все же не одно лишь честолюбие (достаточно было бы демонстрации оживленной головы, чтобы его удовлетворить), а и дух исследований, свойственный ученому, движет им.
Керн хладнокровен, расчетлив, обладает завидной выдержкой, — это подчеркивают почти все вновь введенные эпизоды, в которых он участвует.
В газетном варианте была иная заключительная глава. Лоран и ее муж Артур Доуэль переезжают в Москву. Доуэль работает в области анабиоза вместе с советскими учеными. А Керн, оставшись без ‘головы профессора Доуэля’, не может продолжать работу и кончает самоубийством.
В предисловии к роману (который печатался еще и в ленинградской газете ‘Смена’ в 1937 году) Беляев писал:
‘Тринадцать лет тому назад я написал рассказ ‘Голова профессора Доуэля’ на тему об оживлении человеческой головы, отсеченной от тела…
Для того времени рассказ в том виде, в каком он был напечатан, являлся достаточно смелым, и автора могли упрекнуть в ненаучном подходе к теме.
С тех пор положение изменилось. В области хирургии достигнуты огромные успехи. И я решил переработать свой рассказ в роман, сделав его, не отрываясь от научной основы, еще более фантастичным’.
В ‘Голове профессора Доуэля’ выявилось особенно ярко личное отношение автора к теме и герою. Мечта о преодолении пределов, поставленных природой, выражена здесь чрезвычайно отчетливо. Доуэль мужественно противостоит смерти. ‘Я мыслю, следовательно, я существую…’ Он — борец. Беляев, сам борец с жестоким недугом, выразил свое утверждение жизни вопреки — всему тому, что с ним (и его героем — они как бы слиты воедино здесь) происходит.
Все повороты напряженного приключенческого сюжета лишь подчеркивают мысль о противоборстве жизни и смерти, кончающемся, несмотря на гибель Доуэля, его победой. Даже в таких невероятных, фантастических обстоятельствах человек оставался человеком…
Безработный, который из-за крайней нужды продает свое зрение, — об этом можно и сейчас прочесть в буржуазных газетах. В научно-фантастическом рассказе ‘Невидимый свет’ (‘Вокруг света’, 1938 год) герой рассказа — слепой Доббель — становится объектом экспериментов предприимчивого доктора, сделавшего из человека живой электромагнитный прибор. Много интересных вещей, недоступных обыкновенным людям, узнает Доббель, получивший ‘шестое чувство’. Но все же ему хочется видеть простой солнечный свет, любоваться всем, что нас окружает. К нему потом возвращается нормальное зрение, однако работу он теряет. И Доббель снова просит ослепить его, чтобы опять получить ее. Но он уже не нужен — появились новые приборы, человек-уникум никого больше не интересует…
В том же 1938 году публикуется несколько новых произведений Беляева, посвященных будущему нашей страны и проблемам, над которыми работала советская наука. Это романы ‘Лаборатория Дубльвэ’ и ‘Под небом Арктики’ и рассказ ‘Рогатый мамонт’.
В романе ‘Лаборатория Дубльвэ’, который печатался в журнале ‘Вокруг света’, Беляев вернулся к особенно близкой ему биологической теме. Действие происходит то в Ленинграде будущего, то в подводной лаборатории, то на Памире. В романе противопоставлены две научные школы, которые разными путями шли к решению проблемы долголетия. В предисловии подчеркивалось, что действие происходит примерно в последней четверти нашего века, когда полностью развернулось чудесное преобразование жизни и быта (писатель хотел показать людей завтрашнего дня, ученых, одержимых величественной мечтой — победить человеческую старость).
Будущее обещает восстановление заболевших или утраченных органов, иными словами — победу над смертью. Запасные части для человека из искусственных биополимеров, а может быть, из искусственно созданной живой ткани — от таких перспектив действительно может закружиться голова…
Люди могли бы жить, как утверждает современная медицина, не менее чем до ста пятидесяти лет. Завтрашняя биохимия обещает эту границу не только достигнуть, но и превзойти. И — кто знает? — вероятно, человечество далекого Завтра могло бы практически обеспечить себе бессмертие.
На помощь биохимии придет кибернетика. Она ведь создает все более совершенные, и притом самоусовершенствующиеся, машины. Так почему бы не появиться в конце концов искусственному мозгу, который на первых порах заработает параллельно с естественным?
Пока он не истощился, кибернетический его двойник будет учиться, усваивать, накапливать знания, привычки, вкусы, характер. А затем… затем живой мозг, сделав свое дело, отключится. Человек будет жить с протезированными органами и с искусственным мозгом!
То, а чем мы здесь говорили, — отнюдь не вымысел, а предвидение ученого. Лауреат Ленинской премии, профессор Н. Амосов говорит: ‘В борьбе со старостью методы ‘чистой’ медицины изживают себя. Жизнь человека станет дольше только благодаря успехам физики, химии, кибернетики, которые внесут свой решающий вклад в новую медицину — медицину будущего’.
В романе ‘Лаборатория Дубльвэ’ показан преображенный Ленинград. Широкие проспекты, обилие света, воздуха, зелени… Не только на окраинах, но и в центре города жители дома чувствуют себя, как на даче. Уличный шум, пыль — все, что связано с большим городом, отошло в прошлое. И у себя в квартире, и в цехе у станка рабочий дышит чистым воздухом, словно в горах или на морском побережье.
Автомашины-электромобили несутся по городским дорогам, больше напоминающим дорожки загородного парка. По каналам плывут необычных форм скоростные корабли. Крыши зданий превращены в аэровокзалы: на них садятся, с них взлетают вертолеты.
Но гаснет день, и на смену естественному приходит искусственное солнце: лампы, ничуть не уступающие дневному свету, освещают площади, улицы. Все удобства, весь бытовой комфорт, красящий жизнь человека, — у каждого жителя города. Даже климат в комнате каждый может выбрать по вкусу. Облик города стал иным: не скопление каменных громад, а город-парк, город-сад…
В 1937 году Беляев начал публиковать отрывки из нового романа — ‘Под небом Арктики’. Главный герой его — американский рабочий, негр, приехавший в Советский Союз. Вместе со своим спутником, советским инженером, американец совершает путешествие, и глазами американца читатель как бы прослеживает величественную панораму грандиозной строительной площадки, в которую превратилась вся страна.
Если в ‘Звезде КЭЦ’ и ‘Прыжке в ничто’ планам переделки природы уделено все же немного места, то роман ‘Под небом Арктики’ целиком посвящен теме освоения далекого Севера. Герои этого романа попадают в ‘ледяной’ город Челюскин, с башнями, дворцами, статуями изо льда. На берегу моря строится электростанция, использующая разницу температур подледной воды и арктического воздуха. В Арктике идет строительство грандиозной дороги, соединяющей Европу с Америкой.
Дар природы — пещера глубоко под землей, за Полярным кругом, — превращена в цветущий уголок вечной весны. Здесь — искусственное голубое небо, и по нему движется ослепительное, горячее солнце, здесь и утренняя заря, и жаркий полдень, и солнечный закат, здесь южное море и воздух, напоенный ароматом цветов… Здесь люди по своему желанию делают погоду, управляют климатом. И не только здесь: неузнаваемо изменились и ‘наземные’ арктические города. Иной стала жизнь под небом Арктики.
Действие фантастического рассказа ‘Рогатый мамонт’, появившегося в журнале ‘Вокруг света’, происходит в 1988 году. Герой его, ученый-геолог, узнал о необычайной находке в Арктике — черепе рогатого мамонта. Правда, находка оказывается, как выяснилось впоследствии, не столь уж сенсационной — череп принадлежал обыкновенной корове… И главное в рассказе — описание путешествия на электроплане. Он пользовался электроэнергией, передаваемой по воздуху без проводов.
В журнале ‘Молодой колхозник’ в 1939 году печаталась повесть Беляева ‘Замок ведьм’. Сюжет ее несложен: ученый-отшельник делает открытие, которое касается энергии космических лучей. Он проводит опыты в заброшенном замке. Этот ‘современный Прометей’, пытавшийся похитить огонь с неба, гибнет.
Помимо ‘Головы профессора Доуэля’, Беляев подверг переработке другое свое раннее произведение — ‘Человек, потерявший лицо’. Новый вариант, названный ‘Человек, нашедший свое лицо’, вышел в 1940 году отдельной книгой.
Новый заголовок точно отразил существо произведенных Беляевым переделок. Фактически перед нами совершенно иная вещь, и даже написана она иным стилем. Это не детектив, не памфлет, не остросюжетный приключенческий роман.
Сохранены основные действующие лица, сюжетная линия осталась частично и только в самых общих чертах. Действие развертывается не столь стремительно, как раньше. Образ центрального героя кардинально изменился. Собственно, осталось только имя. Изменилось и основное направление вещи, ставшей более психологической, но не потерявшей, впрочем, социальной остроты, которая достигается, однако, иными средствами.
Отказавшись от чисто детективной линии, Беляев сосредоточил внимание на душевной драме Престо. Его судьба, необычная благодаря фантастической ситуации тем не менее типична, ибо на ней отразились уродливые нравы буржуазного общества. В новом варианте романа очень подробно развиты потытки Престо бороться за право быть человеком и честным художником.
У комика Престо — недюжинный талант трагика. Автор всячески подчеркивает это противоречие. Тонио, оказывается, еще и превосходный режиссер и, как впоследствии выясняется, сценарист.
Интересно проследить, как меняется Престо на протяжении романа. Сначала — привыкший ко всеобщему вниманию, избалованный им, популярнейший киноартист, одно имя которого вызывает улыбку и восхищение. Однако это внешняя сторона. Он страдает и, по существу, глубоко несчастен в личной жизни. Спасение, казалось бы, приходит благодаря препаратам доктора Цорна (Сорокин — в прежнем варианте).
Став нормальным человеком, Престо сначала сохраняет прежнюю психологию миллионера, еще не сознавая происшедших с ним перемен. Лишь впоследствии он наконец понимает, что значит в буржуазном обществе ‘потерять лицо’ и как трудно завоевать себе положение, имя, место в искусстве.
Ему приходится начинать все сначала, бороться против Голливуда, добывать деньги на постановку своей картины. Престо остается, по существу, один. И все же он не сдается, упорно добивается победы. Наконец она приходит — триумфальное шествие фильма по экранам мира возвращает Тонио славу.
Логически здесь должен был бы закончиться роман. Но писатель не отступает от правды жизни. История Голливуда говорит о том, что даже самый талантливый режиссер не может пойти против воли хозяев американской кинопромышленности. Как известно, из Голливуда вынужден был уйти даже величайший режиссер и актер современности Чаплин.
Враги сломили Престо клеветой, и он снова выброшен из жизни. Неизвестно, как сложится его дальнейшая судьба. Поднимется ли он еще раз или, как было в первом варианте, бросит искусство? На этот вопрос нет ясного ответа. Так, нарочито неопределенно, строит теперь писатель финал романа.
Роман в известной степени ‘технологичен’, он рассказывает о рождении фильма, о специфике киноискусства. Это относится и к первой и, в особенности, ко второй его части. Престо — актер, сценарист и режиссер, а не просто человек, потерявший и все же, вопреки заголовку, не ‘нашедший свое лицо’.
Беляев рассказывает о поисках Престо, задумавшего создать фильм, жизненная правда которого потрясла бы простого зрителя. Поиски увенчиваются успехом, и им Престо обязан в значительной мере Эллен, затмившей Гедду Люкс. Линия Тонио — Эллен в романе удалась Беляеву лучше, чем Тонио — Люкс, хотя драматургически первая часть, где история любви к Гедде служит основой сюжета, построена внешне интереснее и острее.
Беляев постоянно искал, и ‘Человек, нашедший свое лицо’ отражает его попытки по-разному использовать открываемые фантастической посылкой возможности.
Надо отметить, что в романе фактически нет героя-ученого: ни Цорн, ни тем более Сорокин не играют той роли, какую играли Доуэль или Керн и даже Сальватор. Подлинный герой — человек не науки, а искусства.
По существу, здесь оказались соединенными воедино фантастика (без нее не было бы первой части, человека, потерявшего лицо) и глубоко реалистический психологизм героя, ‘ищущего свое лицо’, борющегося снова за место под солнцем. Казалось бы, две самостоятельные вещи, объединенные лишь одним общим героем. Но это не так: образ Престо, прошедшего через ‘горнило’ фантастических превращений, столкнувшегося поэтому с самыми темными, неведомыми ему ранее сторонами жизни, не был бы вполне законченным. Именно незавершенностью и страдал первый вариант романа. Беляев довел характеристику до конца, удачно соединил фантастическую и реалистическую линию в едином повествовании.
Гораздо глубже и интереснее разработал Беляев во втором варианте романа научную идею.
В те годы, когда создавался беляевский Престо, наука еще не могла многого из того, что сегодня стало возможным. Но с тех пор как итальянский профессор Петруччи проследил жизнь человеческого зародыша, а молекулярная биология обнаружила материального носителя наследственности и разгадывает наследственный код, даже самые осторожные ученые говорят о возможности в будущем переделывать человеческий организм, ликвидировать его несовершенство. Высказывания ученых звучат как самая смелая фантастика, которая не снилась писателю полвека тому назад.
Последний рассказ Беляева, ‘Анатомический жених’ (1940), — фантастический. Сюжет его не сложен, а ситуация, в которую попадает главный герой, поистине трагикомична.
Скромный клерк Сиддонс послужил объектом необычного опыта — при помощи радиоактивных элементов он приобрел поразительную работоспособность, не знал усталости и не ощущал необходимости в сне. Но в результате экспериментов он стал прозрачным и, подойдя к зеркалу, увидел… свои внутренности.
Удастся ли науке на самом деле преодолеть с помощью радиохимии усталость и сон? Вот что пишет биохимик — профессор В. Никитин: ‘Сейчас уже можно говорить о том, что введение крайне малых доз радиоактивных веществ, особенно избирательно концентрирующихся в отдельных органах и тканях, может стимулировать некоторые процессы в организме’. Он, ученый-геронтолог (геронтология — наука о борьбе со старостью), имеет в виду прежде всего пути продления жизни. Но усталость тоже результат химических превращений. А потому фантазия Беляева не так уж беспочвенна, как может показаться на первый взгляд.
Сначала у нас вызывает улыбку сцена, когда Сиддонс пытается принять всяческие меры, чтобы вернуть себе нормальный вид. Потом он соглашается — ради денег — выступать на подмостках. И улыбка у читателя невольно исчезает — ведь только доведенный до отчаяния человек может пойти на такую сомнительную артистическую карьеру. Да и последний разговор с отказавшейся от него невестой вызывает горький осадок: так печально закончились мечты Сиддонса о счастье.
Эту же тему развивает Беляев в своем единственном киносценарии ‘Когда погаснет свет’. Он показал себя как одаренный сценарист, отлично понимающий специфику киноискусства вообще и особенности научно-фантастического жанра в кинематографе, в частности.
Главного героя сценария Паркера трудно было бы отнести к людям действия, каких мы привыкли видеть во многих произведениях Беляева. У него нет неукротимой энергии Спольдинга. К тому же он ставит иные цели — не собирается стать ни миллионером, ни властелином мира, круг желаний Паркера обывательски узок. Но назвать Паркера мещанином все же нельзя — настойчивость, с которой этот измученный служащий ищет выхода, выделяет его из толпы искателей примитивного ‘канареечного’ счастья.
Отношение к Мэг то же характерно: сильная, страстная любовь отнюдь не для мещанина.
Паркер честен, он с величайшим трудом идет на мелкое жульничество, предложенное Майклом, и, естественно, терпит неудачу. Каких, однако, мучительных душевных переживаний стоит Паркеру подобный шаг!
В отличие от рассказа, в сценарии любимая девушка возвращается к Паркеру, ставшему обыкновенным человеком.
Будущее Паркера покрыто мраком, и все же с ним друзья, все же он на пути к своему маленькому счастью. Прочным ли будет благополучие этого маленького человека? Да и удастся ли Паркеру, переставшему быть феноменом, стать счастливым? Мэг с ним, но бедность, работа и бесконечная усталость — вот его будущее. Хотя автор не показывает такого финала, мы невольно, читая внешне благополучный конец сценария, вспоминаем грустное, безысходное его начало. В Паркере есть что-то от героев Чаплина.
В сценарии выведен еще один интересный персонаж — доктор Никольс, у которого собственная трагедия, связанная с его выдающимся открытием. Он вынужден заниматься ремесленничеством, чтобы жить и по-настоящему творить. Когда же работа закончена и увенчалась успехом, доктор становится жертвой гнусного обмана и шантажа. Судьбы простого человека и честного ученого переплетаются в сценарии воедино.
Последнее произведение Беляева — фантастический роман ‘Ариэль’ — вышло в 1941 году.
Ариэль — это человек, который обретает невесомость на Земле и летает свободно, даже лучше, чем птица, — без крыльев. И несущественно, что Беляев не искал для этого, как в других своих романах, научного обоснования. Посылка здесь действительно фантастическая, и Беляев этого не скрывает: роману впервые дан подзаголовок — фантастический.
Напрашивается параллель между Ариэлем и Ихтиандром. Оба они получили доступ в чуждую человеку стихию. У обоих поэтому — особая судьба.
Но Ариэль, в противоположность Ихтиандру, не столь доверчив и наивен: суровые уроки жизни не проходят даром для него. Он закаляется в борьбе. Ему удается благополучно избежать смертельных опасностей. С другой стороны, его многому научило общение с бедной индийской семьей. Немалую роль в становлении характера Ариэля сыграла и вспыхнувшая любовь. Путешествия к приключения обогатили душевный мир юноши. Все это подготовило его к закономерному шагу в конце романа — отказу от принадлежащего ему, потомственному аристократу, положения и богатства, и возвращению туда, куда звало его сердце. Беляев раскрывает читателю сложный процесс становления характера Ариэля, который вырвался из плена и дышит воздухом свободы.
В романе много живо написанных эпизодов. После мрачных сцен дандартской школы — тюрьмы — пьянящее ощущение полета, охватывающее Ариэля, после трудного бегства вместе с маленьким другом — жизнь в тропическом лесу. По мере того как развиваются события (большей частью трагические), возрастают и наши симпатии к герою.
С чувством облегчения, но вместе с тем и грусти мы провожали Ихтиандра из тюремной камеры в море. С иным чувством провожаем мы Ариэля в далекий путь — к свободе. Человек-рыба обречен кончить свой жизненный путь отшельником. Для него нет возврата к людям. Что ждет человека-птицу?.. Чем кончится его путь? Писатель не дает ответа. Порвав с обществом, в которое он должен был бы вернуться, Ариэль обрел верных друзей, и это вселяет надежды на то, что он все же будет счастлив, какие бы испытания его ни ждали.
Как ни заманчива мечта о летающем человеке, но об ее осуществимости говорить сейчас очень трудно. Полет без всяких приспособлений остается достоянием птиц. Может быть, удается снабдить человека столь совершенными крыльями, что он с их помощью овладеет искусством свободного полета. Пока что человеку, если он не хочет быть просто пассажиром воздушного корабля, смотрящим в иллюминатор, приходится довольствоваться миниатюрными летательными аппаратами.
Но разве от этого проигрывает беляевская мечта? Мы идем к разгадке тайн гравитации, и пусть не биологическим, а техническим путем человек получит то, что имел Ариэль: победу над тяжестью. Ариэли будущего станут властелинами воздушной стихии, как становятся властелинами океанов современные Ихтиандры.

Часть одиннадцая

Обычно имя Беляева связывается с несколькими наиболее популярными романами — такими, как ‘Человек-амфибия’ и ‘Голова профессора Доуэля’, ‘Властелин мира’ и ‘Продавец воздуха’, ‘Прыжок в ничто’ и ‘Звезда КЭЦ’, ‘Человек, нашедший свое лицо’ и ‘Ариэль’. Но список его произведений ими не исчерпывается. Восьмитомное собрание сочинений впервые показало широкому читателю, насколько богатым, разнообразным и интересным было его творчество.
Работая в области фантастики, создавая также приключенческие рассказы, Беляев пробовал свои силы и в других литературных жанрах.
Перед нами ‘Список произведений А. Р. Беляева’, составленный им в Пушкине для Ленинградского отделения Детгиза и датированный 24 ноября 1938 года. Из этого списка выяснилось, что Беляев писал пьесы, а также работал для театрального радиовещания и позднее — кинематографа.
В 1935 году, например, по ленинградскому радио передавалась научно-фантастическая пьеса Беляева ‘Дождевая туча’.
Беляев писал и специально для детей — самых маленьких читателей. Он сотрудничал в ленинградских детских журналах ‘Еж’ и ‘Чиж’, где помимо фантастики (цикл ‘Необычайные происшествия’) напечатал рассказы ‘Встреча Нового года’, ‘Рассказы о дедушке Дурове’ и ‘Игры животных’.
Малоизвестен и Беляев-очеркист. А между тем сохранились интересные путевые впечатления от зарубежной поездки писателя в 1913 году. В 1938-1941 годах он часто выступает с различными материалами в пушкинской газете ‘Большевистское слово’, в которой печатались и другие крупные писатели — А. Толстой, В. Шишков, Ю. Тынянов, Вс. Иванов.
В числе этих материалов: ‘Визит Пушкина. Новогодняя фантазия’ — о настоящем и будущем города Пушкин, ‘Парк чудес’ — о своего рода ‘Парке занимательной науки’, который Беляев предложил организовать в этом городе, статьи об атомной энергии, об успехах авиации, астрономии. В той же газете печатались роман ‘Лаборатория Дубльвэ’ и рассказ ‘Анатомический жених’.
Беляев не только перевел рассказ Жюля Верна ‘В 2889 году’. В издательстве ‘Земля и фабрика’, выпустившем собрание сочинений французского романиста, вышел под его редакцией перевод романа ‘Двадцать тысяч лье под водой’.
Занимаясь теоретическими проблемами научной фантастики, Беляев писал рецензии, поддерживая молодых литераторов-фантастов советами и критическими замечаниями. Он откликнулся на научно-фантастический роман Г. Адамова ‘Тайна двух океанов’, фантастический роман Г. Гребнева ‘Арктания’, роман В. Владко ‘Аргонавты Вселенной’.
Дружеские литературные связи установились у него и с Украиной. Там помимо ‘Чудесного ока’ при жизни Беляева вышел перевод ‘Звезды КЭЦ’. ‘Пишу повесть для киевской газеты ‘Юный пионер’, — указывал он в конце составленного им списка произведений. Повесть осталась незаконченной.
Беляев начал с произведений, ведущей темой которых являются судьба науки в социально неустроенном мире, последствия научных открытий, перспективы науки в смысле расширения человеческих возможностей и изменения жизни людей и судьба этих открытий в различных условиях. Беляев в тот период тяготеет к остросюжетной литературе, небольшому кругу героев с углубленной психологической обрисовкой каждого образа, стремится показать судьбу открытия через судьбу отдельного человека (Доуэль, Штирнер, Престо и другие).
В рассказах о Вагнере он, избирая другой прием, показывает нейтральную обстановку, которая позволила бы обойти вопрос о взаимодействии открытий Вагнера с окружающей действительностью, именно для этого Беляев в вагнеровском цикле часто избирает шутливую форму. Можно сказать, что тема у него — ‘наука и человек’, причем вторую он решает пока негативно, показывая такие ситуации, когда наука не может преобразовать общество, а общество заставляет науку служить своим целям.
Затем писатель обращается к теме ‘наука и общество’, считает ее главной, отходит от психологизма. Теперь он хочет показать влияние науки на жизнь многих людей, общества в целом, приближается к жанру утопии, но утопии реалистической и сюжетной (точнее, пытается сделать ее такой).
Первой, хотя, к сожалению, и не вполне удачной попыткой писателя создать произведение, посвященное грядущему, была ‘Борьба в эфире’. Этой задаче он уделяет в дальнейшем все больше внимания. Его высказывания не оставляют сомнения в том, какое огромное значение он придавал решению этой задачи. Вместе с тем Беляев отчетливо сознавал те трудности, которые неизбежно встретятся на пути ее осуществления.
В позднейших произведениях Беляев отошел от техницизма, которым было прониннуто изображение будущего в ‘Борьбе в эфире’. Он пытался нарисовать это будущее более светлым и оптимистичным.
Все зарисовки мира будущего, контуры будущих городов и преображенной Земли нарисованы им с учетом перспектив, которые открывает инженерная мысль современности. Однако все это относится к обстановке, фону, а показать людей завтрашнего дня, их жизнь, устремления, взаимоотношения ему, в сущности, так и не удалось.
Он пишет научно-фантастические очерки, специально посвященные теме Грядущего. Очерковый материал на ту же тему включает в романы ‘Под небом Арктики’, ‘Звезда КЭЦ’, ‘Лаборатория Дубльвэ’. Это была подготовка к работе над крупным произведением о коммунистическом обществе — работе, которую писатель выполнить не успел.
Страна широким фронтом приступила к социалистическому строительству. Все более усиленными темпами развивались наука и техника, все более и более значительное место занимали они в жизни общества. Раскрывались новые горизонты и перед научной фантастикой. Вполне естественным явилось стремление писателей показать будущее нашей страны, фундамент которого начинал тогда закладываться. Этому и соответствовала новая линия в творчестве Беляева.
Пересматривая литературно-критические журналы начиная с середины 30-х годов, можно составить ясное представление о том, с какой критикой сталкивался Беляев. Бесспорно, не все сделанное им равноценно и заслуживает положительной оценки. Однако отношение критики к писателю, много и плодотворно работавшему в труднейшем литературном жанре, было предвзятым. Критика отнюдь не стремилась помочь фантастам и указать им на действительные их недостатки. Не поняв существа творчества Беляева, многие критики не смогли его внимательно и, главное, объективно оценить.
В 30-е годы немало сделано было для того, чтобы ‘уничтожить’ Беляева, критики пытались подорвать к нему доверие и читателей, и издателей.
Смешав понятия ‘научная фантастика’ и просто ‘фантастика’, они обрушивались на Беляева, пытаясь совершенно зачеркнуть все его творчество. Лучшие романы подвергались ожесточенным и несправедливым нападкам. Трудности же создания советского научно-фантастического романа были очень велики. Это подчеркивал сам Беляев, об этом говорили и другие писатели-фантасты. Можно ли поэтому ставить в вину Беляеву, что он не смог (возможно, не успел) справиться с ними?
Александр Романович отмечал одно очень важное обстоятельство, о котором забывали слишком нетерпеливые критики и читатели. Произведения, напечатанные до первой пятилетки, естественно, не могли отвечать требованиям ‘показа перспектив развития техники в условиях планово-социалистического хозяйства’. В то время у фантастики были более скромные задачи. Лишь после окончания пятилетки настало время заглянуть в будущее — фантастика только тогда оказалась призванной на действительную службу нашему строительству. И времени было совершенно недостаточно, чтобы создать — Беляев особенно подчеркивал — ‘по существу новый вид литературы, с новыми героями, новой тематикой, новыми сюжетами, новым содержанием, новыми литературными формами’.
Сама историческая обстановка того времени обусловливала необходимость появления сначала произведений, разоблачающих старый мир, а затем — произведений познавательных и социально-утопических.
Критики, анализируя творчество Беляева, забывали о том, что фантастика — вид литературы многогранный и сложный, что в нем имеют право на существование произведения различных направлений. Они приводили высказывания писателя о научно-фантастической литературе и, беря ‘Человека-амфибию’, издевательски иронизировали над романом: нужно ‘бросать в мир новую идею’, а что делает сам автор? В его романе нет ‘ни грана науки, ни тени здравого смысла’. ‘В мире научной фантастики, оказывается, все возможно. И писатель может писать произведения, не имеющие ничего общего с его собственными установками’, — сокрушался А. Рагозин.
‘В социальном же отношении идея романа реакционна, так как она пропагандирует ничем не оправдываемые хирургические эксперименты над людьми’, — писал А. Палей о ‘Человеке-амфибии’.
Сурово отозвался о ‘Человеке-амфибии’ и В. Шкловский. ‘Странная амфибия, — писал он, — чисто фантастический роман, к которому пришиты жабры научного опровержения’.
Действительно, в отдельном издании 1938 года к роману дано послесловие профессора А. Немирова, где категорически отрицается возможность создать Ихтиандра путем хирургического вмешательства.
Это дало повод критикам упрекнуть Беляева в непоследовательности: написать научную фантастику и дать к ней уничтожающее послесловие! Роман ненаучен, а следовательно, вреден — делался и такой вывод теми, кто не понимал или не хотел понять специфики жанра.
Разобрав с точки зрения физики ‘Человека-невидимку’, известный популяризатор Я. И. Перельман доказал, что невидимка был бы слеп, следивательно, роман ненаучен. Что же остается сказать тогда о ‘Первых людях на Луне’ и других вещах Уэллса? Да и жюль-верновская колумбиада — плод неосуществимой фантазии. Между тем значение всех ‘ненаучных’ романов и Жюля Верна и Герберта Уэллса вряд ли кто-нибудь осмелится отрицать!
Был даже и такой отзыв о ‘Человеке-амфибии’.
‘Однако в фантастическом романе А. Беляев развивает реакционную идею отказа от борьбы угнетенных за свои права и предлагает им биологические приспособления, чтобы обосноваться для жизни в подводном мире’, — писала О. Хузе. Комментарии тут излишни…
‘Голова профессора Доуэля’ встретила двоякий прием: восторженный у читателей и враждебный у части критиков. Наиболее резкий отзыв принадлежал Я. Рыкачеву, который заявил, что ‘книгу Беляева прежде всего характеризует отрыв от социального времени и пространства… Этот род беллетристики достаточно равнодушен к социальной теме и преследует лишь единственную роль — развлекательство… Перед нами обыкновенная развлекательная фантастика… В книге его нет ни одного клочка живой социальной ткани… По своему типу ‘Голова профессора Доуэля’, если можно так выразиться, роман переводный: именно для западной развлекательной фантастики характерно привлечение псевдонаучного материала, с целью позабавить читателя гротескными образами, привнести элемент гиньоля, ужаса в привычный, опостылевший мир бытового развлекательного романа’.
Достаточно вспомнить оценку Уэллса, данную им в беседе с Беляевым, чтобы понять, насколько предвзят и неверен этот ‘отзыв’.
Упреки Беляеву в подражательности западным образцам делал не один Я. Рыкачев. Такая несправедливая оценка давалась лучшим произведениям фантаста — остросюжетным, романтичным, с ярким социальным звучанием.
Мимо внимания критиков прошли все достоинства обоих романов. Беляев не мог, выдвигая свои программные установки, тотчас претворять их в жизнь, ‘стадия ученичества’ была неизбежна. И то, что он привнес много нового в традиционный жанр приключений, большая его заслуга.
‘…Психологическое и социальное содержание этих произведений (‘Человек-амфибия’, ‘Голова профессора Доуэля’. — Б. Л.) значительно беднее, чем у Уэллса, если не вовсе отсутствует, — писал А. Ивич. — Занимательная фабула оказывается полой: в ней нет добротного заполнителя. Фантастические опыты героев Беляева — бесцельны, они не отражают действительных перспектив науки’.
Как можно было не замечать ‘психологическое и социальное содержание’, когда оно составляет основу романа!
Приведенные нами высказывания достаточно отчетливо показывают, что критики упорно не желали видеть, в чем состоят сильные стороны творчества Беляева, его ценность.
Нападкам подвергались не только ‘Человек-амфибия’ и ‘Голова профессора Доуэля’. Отрицая научность романа ‘Человек, нашедший свое лицо’, М. Мейерович признавался, что ‘он интересен, этот роман’, предъявлял автору обвинения в том, что он ‘нарушил ‘чистоту’ авантюрного жанра, использовав научно-фантастическую мотивировку для создания психологического романа’. Таким образом, научно-фантастический роман, следуя логическим рассуждениям критика, не может быть ни приключенческим, ни психологическим. То, что Беляев смог обогатить ‘авантюрный’ жанр, ставится ему в вину, а не в заслугу!
Невольно создается впечатление о своеобразном ‘соревновании’ критиков в стремлении извратить существо творчества писателя, приписать ему то, чего у него нет, и не увидеть истинной картины, всячески опорочить само право на вымысел, как основу для глубоко верных социальных обобщений.
Даже во втором издании Большой советской энциклопедии содержится рецидив прежнего отношения к творчеству Беляева: ‘Автор многих живо и увлекательно написанных научно-фантастических рассказов и романов… Однако некоторые произведения Б. не свободны от штампов буржуазных фантастических романов, что приводило иногда писателя к отступлению от реализма (роман ‘Человек-амфибия’)’.
Нападок не избежал также и один из лучших романов Беляева — ‘Прыжок в ничто’. ‘В романе собран большой познавательный материал, настолько обширный и разнообразный, что сюжет здесь играет подсобную роль… В романе не очень много авторской фантазии… Книгу трудно воспринять как полноценное художественное произведение…’ Ее герои ‘одинаково безразличны читателю…’ — писал А. Ивич.
С резко отрицательной рецензией выступил Я. И. Перельман, который поставил Беляеву в вину то, что он… ‘придерживается научной достоверности в рамках, установленных Циолковским’. Он, кроме того, будто бы утверждает ‘неосуществимость космических полетов без овладения внутриатомной энергией’.
Детали и отдельные мотивировки у Беляева могут быть произвольными, но он исходит при этом из современной науки. Многие его романы воспринимаются, как смелые гипотезы, — отмечал Д. Жуков.
Вместе с тем критик упрекал Беляева в условности и искусственности построений, которые не воспринимаются как вероятная действительность. Читатель чувствует, что он находится в воображаемом мире, хотя и научно обоснованном. Но о силе изображения этого мира, художественной выразительности автор критической статьи не пишет ровно ничего…
К сожалению, малоквалифицированная и, как правило, недоброжелательная критика принесла немало вреда не только самому Беляеву, но и советской научной фантастике в целом. Дело заключается не только в особой антипатии к творчеству Беляева, а и в недооценке, в недопонимании существа и задач научно-фантастической литературы вообще. Непонимание ее специфики приводило к критике с точки зрения ‘здравого смысла’ и науки сегодняшнего дня. Такой подход принципиально неверен. Сказалась в то время и обстановка в литературоведении, связанная с культом личности, когда зачастую конкретный литературный анализ подгонялся к определенным догматическим положениям.
На Беляева нападали больше, чем на других фантастов, потому что он и больше всех писал, и больше всех был популярен. Но и другие фантасты, работавшие одновременно с Беляевым в 20-е и 30-е годы, также подвергались ожесточенным нападкам, ибо оспаривалась необходимость фантазии, выходящей за пределы реальности ближайшего и бесспорного в научно-техническом отношении будущего.
С огромным трудом приходилось пробивать Беляеву дорогу к читателям. Но, несмотря на все старания критики, несмотря на прохладное отношение издательств, популярность Беляева была велика. И перед лицом фактов даже сами критики вынуждены были признавать очевидные истины.
‘А. Беляев пишет всегда легко, увлекательно и с большим искусством дает сюжетное обоснование для сообщения научных сведений. А это одно из основных достоинств всякого научно-фантастического романа’, — отмечал тот же А. Ивич.
‘Одно из первых мест (в советской научной фантастике. — Б. Л.) принадлежит Беляеву, обогатившему литературу множеством научных фантазий. Поразительно широк круг интересов этого писателя… Продолжая лучшие традиции Жюля Верна, Беляев в своей фантазии обгоняет действительное развитие науки, но не идет вразрез с этим развитием… Научную добросовестность Беляев счастливо сочетает с богатой выдумкой, умением создавать интересный сюжет. Неудивительно, что Беляев завоевал прочные симпатии юношества, ожидающего с нетерпением каждый новый его роман’, — подчеркивал Д. Жуков.
Книги Беляева учат фантазировать, развивают творческую мысль, — говорилось на одном из совещаний в ЦК ВЛКСМ в 1938 году, на котором обсуждались издательские планы.
Как бы подытоживая творческий путь Беляева к началу 40-х годов, Л. Борисов в 1941 году писал, что литературная деятельность писателя неизменно и успешно проходила под знаком разработки трудных и в то же время увлекательных тем научной фантастики. ‘Соперников’ в подобного рода беллетристике Беляев пока что не имеет… Читатель знает и любит книги Беляева… Критика наша продолжает упорно и несправедливо замалчивать этого бесспорно крупного, серьезного и одаренного мастера’.
‘Сделанное Беляевым, — продолжал Борисов, — дает ему бесспорное право на одно из первых мест в мировой фантастике’.

Часть двенадцатая

В довоенные годы в периодике помещалось много статей проблемного характера о научной фантастике. Среди них были и статьи Александра Романовича Беляева, который придавал большое значение разработке теоретических вопросов научно-фантастической литературы. Он высказал ряд интересных мыслей, образующих в совокупности целую систему взглядов. Говоря о творчестве Беляева, нельзя пройти мимо этого интересного материала.
Беляев утверждал прежде всего, что научная фантастика, имея свою специфику, является частью советской литературы и к произведениям этого жанра следует подходить без всякой скидки, как к любым другим произведениям художественной литературы. ‘Научно-фантастическое произведение должно удовлетворять всем требованиям, которые предъявляются к художественной литературе. Но сверх этого на авторе научно-фантастического произведения лежит дополнительная нагрузка: он должен овладеть научным материалом и умело подать его. Научная фантастика — труднейший жанр’. ‘Жанр этот очень трудоемкий и требует для каждой работы большой предварительной подготовки’.
Фантастика, адресованная юному читателю, должна увлекать его романтикой науки, научного поиска. Она поэтому не может обойтись без познавательного материала. И задача фантаста состоит в том, чтобы сделать его органической частью повествовательной ткани. При этом не надо забывать, что детский читатель тяготеет к приключениям, ему более всего импонирует динамичная форма, где преобладает действие. Такой читатель не любит нравоучений и отступлений, и мастерство писателя состоит в разумном сочетании всех этих элементов.
Отдавая должное динамике, стремительной смене эпизодов, обрисовке образов героев, главным образом, по внешним поступкам, Беляев вместе с тем протестовал против упрощенных схем. Герои должны быть наделены характерными, типическими чертами. Они придают герою, как это зачастую встречается у Жюля Верна, свое неповторимое лицо.
Остросюжетность, свойственная приключенческому жанру, сочеталась у Беляева с научно-фантастической основой, которая являлась стержнем всего произведения. В то же время Беляев придерживался принципа максимального правдоподобия, введения необычного в повседневную, современную нам обстановку. Примененный в таких произведениях, как ‘Головапрофессора Доуэля’, ‘Человек-амфибия’, ‘Властелин миpa’, и других, этот принцип оказался весьма плодотворным. Иногда творческий прием писателя несколько изменялся — он помещал обычное в необычную обстановку. Благодаря такому приему как нечто вполне реальное воспринимаются нарисованные им грандиозные картины космоса, пейзажи Луны и Венеры, сказочная обстановка подводного мира. Героями у Беляева стали люди науки, науки будущего. Необычность, например, открытия Доуэля — лишь в несоответствии его уровню науки той эпохи, когда написана была повесть.
‘Ведь всякая фантазия, даже сказочная, в конечном счете является результатом комбинирования, ‘перестановки’ образов реального мира’, — подчеркивал Беляев.
На страницах произведений Беляева мы найдем целый ряд идей, либо уже признанных техникой и наукой, либо определившихся, как осуществимая перспектива. Жизнь во многом подтвердила реальность беляевской мечты.
Уже появились первые лаборатории на дне моря, телекамеры заглядывают в морские глубины, обнаруживают затонувшие суда и находят остатки древних городов. Ракетопланы летают в стратосфере, проектируются цельнометаллические дирижабли. Вездеходы помогают обживать полярные районы, в Арктике скоро возникнут города под куполами с искусственным климатом. Радиотехника и энергетика развиваются бурными темпами, ядерная энергия начинает входить в жизнь.
Внеземная станция, полеты человека на Луну и планеты, освоение солнечной системы — все, о чем фантазировал Беляев в своих ‘космических’ романах, не вызывает сомнений теперь, когда началась эпоха покорения космоса.
Смелость писателя, показывавшего воплощенными идеи ‘дальнего прицела’, можно оценить по достоинству лишь сейчас. Анабиоз, приостанавливающий жизненные процессы, жизнь отделенных от тела органов, пища, приготовленная бактериями, использование богатств моря, искусственное дождевание — над этим работают сегодня ученые. Даже такой краткий перечень показывает, насколько насыщено было интереснейшим научно-техническим материалом творчество фантаста.
Беляев был не одинок в своих взглядах на научную фантастику. Академик В. А. Обручев, автор ‘Плутонии’ и ‘Земли Санникова’, писал о научно-фантастическом романе:
‘Он должен быть построен настолько увлекательно по фабуле и изложению, чтобы читатель не мог от него оторваться, стремясь поскорее узнать, как развернутся дальше события, что сделают герои. Роман, который можно без сожаления отложить, прервав чтение на любой странице, нельзя назвать хорошим, хотя бы он давал массу полезных сведений.
Роман должен быть правдоподобным. Читатель должен получить впечатление, что все изложенное в романе если и не происходило в действительности, то могло бы произойти’.
Композиция произведений Беляева подчинена решению одной задачи: создать необходимое драматургическое напряжение, позволяющее поставить героев в такие обстоятельства, которые лучше и нагляднее выявляют их характер. Авторский анализ событий, комментарии к ним сведены к минимуму.
‘Здесь все держится на быстром развитии действия, на динамике, на стремительной смене эпизодов, — писал Беляев, — здесь герои познаются главным образом не по их описательной характеристике, не по их переживаниям, а по внешним поступкам’. Так формулировал Беляев свой основной творческий принцип.
Стиль произведений Беляева отличается лаконизмом. Короткие фразы как нельзя лучше соответствуют стремительному развертыванию действия. Диалоги или монологи кратки, в них отчетливо, но сжато выражена каждая мысль. Описания очень образны, они создают наглядное зрительное впечатление.
Лаконизм не мешает красочности и наглядности пейзажей, которых немало у Беляева. Они умело ‘вписаны’ в общую повествовательную ткань и воспринимаются как необходимая составная ее часть. Для них всегда бывает найдено единственно возможное по композиционной схеме место.
Перу Беляева принадлежат десятки произведений. В них — десятки тем, десятки научных и технических проблем, относящихся к будущему и близкому, и далекому. Наука и техника в той или иной мере присутствуют в каждом научно-фантастическом произведении. Беляев подчеркивал поэтому важность умения ‘незаметно и естественно подавать нужный материал’.
Даже консультации специалистов не могут заменить необходимых знаний, когда пишется научно-фантастический роман. Это лишний раз свидетельствует об одаренности писателя, который не был ни врачом, ни радиотехником, ни инженером, но свободно владел материалом научной или технической темы и умел использовать его без ущерба для литературной стороны своих романов.
Какой контраст с некоторыми произведениями других авторов, порою в целом неплохими! Они вводили совершенно невежественных персонажей исключительно для того, чтобы с их помощью преподнести читателю массу всевозможных сведений. Пионер, студентка, журналист были наиболее распространенными объектами для такой псевдохудожественной популяризации.
Рассказывая о существе открытия или изобретения, Беляев стремится сделать это как можно менее скучным. Вводя научный материал, он обходится без шаблонных приемов — тяжеловесных и скучных диалогизированных лекций, дежурных ‘зайцев’, нудных пояснений, но в то же самое время научная сторона его произведений не приносится в жертву сюжету, как это бывало нередко в произведениях других фантастов, его современников.
Небольшие ‘вкрапления’ научно-популярного характера, написанные отличным литературным языком, беседы, но не сухие и не утомительные, а вызывающие интерес, учебные записи (но далекие от учебного стиля!), отрывки из дневника, блестящие остроумные выступления и речи — таковы приемы, которыми пользовался Беляев.
В живых, непринужденных беседах раскрывается история судостроения (‘Остров Погибших Кораблей’), сущность анабиоза (‘Ни жизнь, ни смерть’). А страстная взволнованная речь профессора Сальватора на суде (‘Человек-амфибия’), призывающего овладеть богатствами океана, — разве мог произнести что-либо подобное какой-нибудь ‘экскурсовод’, придуманный автором для научно-популярных объяснений? В выступлении ученого по радио (ведь его слушают и понимают миллионы людей!) очень просто и понятно разъясняются понятия оптики (‘Светопреставление’). Столь же наглядно изложены понятия микробиологии (‘Вечный хлеб’, ‘Нетленный мир’), теории относительности (‘Держи на Запад!’).
Правда, были у Беляева и срывы: тяжеловесные, занимающие много места рассуждения об элементах и их превращениях в повести ‘Золотая гора’, слишком затянутые, хотя и поверхностные, научные споры в ‘Лаборатории Дубльвэ’. Таких примеров, впрочем, весьма немного.
Научные сведения необходимы, но их включение должно мотивироваться самим сюжетом, судьбами и поступками героев. Особые трудности проистекают оттого, что внимание писателя раздваивается между научным материалом и людьми. Следует добиваться, чтобы то и другое объединялось в одно целое, в единый художественный сплав. В одной из своих статей, опубликованной в ‘Литературной газете’ (под красноречивым заголовком — ‘Золушка’), Александр Романович говорит о стремлении некоторых фантастов превратить научную фантастику в сухую ‘занимательную’ технологию или электротехнику, где герои ‘романа’ только и делают, что задают вопросы и отвечают на них. Он выступает против тенденции снижения тематики до узкотехнических проблем. Научную фантастику не следует низводить к занимательной науке, машины не должны заслонять людей.
‘Научную фантастику нельзя превращать в скучную научно-популярную книжку, в научно-литературный недоносок’. Беляев справедливо восставал против существовавшей тенденции излишнего утилитаризма, пренебрежения художественной стороной, превращения фантастики, низведенной на степень занимательной науки, в ‘весьма незанимательные научные трактаты в форме диалогов’. Он здесь опять-таки ссылается на опыт Жюля Верна (хотя и отмечает, что иногда Жюль Верн обилием описаний подвергает испытанию читательское терпение) и Герберта Уэллса (в рассказах которого лишь очень немного описаний, а все остальное — художественное изображение событий).
Роль научной идеи в романах Беляева отнюдь не всегда сводится к одному лишь ‘двигателю’ сюжета. Она, будучи показанной в своем практическом воплощении, раскрывает перспективы научных исканий, ведущихся сегодня. Опыты Доуэля и Керна, препараты доктора Цорна, изобретения Штирнера и Бройера — это будущее науки. Какими бы фантастичными ни казались сейчас все подобные смелые эксперименты, в них присутствует зерно истины. Быть может, не в таком именно виде войдут они в жизнь — иными способами будут воздействовать на железы внутренней секреции, иначе передавать на расстояние мысль, иную создадут синтетическую пищу. Это не умаляет заслуги Беляева, верно угадавшего направление научного прогресса.
Возникал далее вопрос: если фантастика научна, то в какой степени допустим в ней вымысел? Вокруг этого вопроса разворачивалась борьба. Поборники ‘научности’ делали ее критерием оценки, отрицая тем самым право писателя на фантазию, заставляли ограничиться рамками ближайшего будущего и вообще придерживаться полной достоверности. Тогда, в ранний период развития фантастики, необходимость широкого взгляда на роль фантастического вымысла не являлась очевидной.
Потому упрекали Беляева в отрыве от науки и даже в противоречии ей. Беляев же, следовавший традициям и Уэллса и Жюля Верна, понимал, что научная фантастика по своей природе требует смелости воображения. Говоря об этом, Беляев утверждал, что фантаст может предвосхитить такие последствия и возможности, которые подчас неясны еще и самому ученому. ‘Не слишком ли это смело?’ — спрашивал он и отвечал: ‘Жизнь показывает, что не слишком’. Если бы научно-фантастические идеи были научны на все сто процентов, то тем самым они перестали бы быть фантастическими. Без научных ‘погрешностей’, ‘допущений’ вообще невозможно обойтись.
‘Но тогда чем же отличается подлинная научная фантастика от беспочвенного фантазирования, оторванного от научных знаний? Тем, что в голом фантазировании ничего и нет, кроме пустой игры воображения, в научной же фантастике ‘допущения’ и научные ‘ошибки’ лишь порог, который необходимо переступить, чтобы войти в область вполне доброкачественного познавательного материала, основанного на строгих научных данных’. Здесь Беляев имеет в виду сделанные Жюлем Верном допущения, благодаря которым его герои летят в пушечном снаряде к Луне, благополучно путешествуют в недрах Земли и пучинах океана. Он отстаивал право на фантастический допуск, приводя в качестве примера и уэллсовского человека-невидимку.
Беляев решил для себя вопрос, который сегодня снова и с необычайной остротой возник перед советской фантастикой. Это вопрос о праве на далекую мечту, о том, насколько может фантаст не признавать ‘запреты’ современной науки.
Писатель никогда не порывал связи с научной основой, не придумывал ради чистого вымысла. Но вместе с тем он не был и рабом научных догм. Секрет обаяния беляевской фантастики, ее жизненность заключается в той смелости, с которой он отбрасывал ‘абсолютные’ истины и отстаивал право фантаста и человека на дерзкую мечту. И, может быть, именно поэтому он с такой силой увидел то, что не увидели многие более ученые его современники, не говоря уже о критике?
Право на мечту далекого прицела, доказанное творческими победами Беляева, — самое большое завоевание и самый важный принцип сегодняшней советской фантастики. Смелость мечты — вот что роднит его романы с лучшими книгами современной фантастической литературы.
Высказывания Беляева о фантастике и примеры из его творческой практики ценны потому, что в довоенной научной фантастике нередко встречались отмечавшиеся им недостатки.
На страницах научно-фантастических романов, повестей и рассказов мелькали безликие академики и другие ученые-статисты, поименованные, но не наделенные никакими живыми человеческими чертами. Скудость фантазии, часто повторяющиеся шаблонные ситуации, отсутствие правдоподобия в описании обстановки — все это, к сожалению, снижало уровень произведений фантастов того времени.
Владея мастерством увлекательного сюжета и подачи познавательного материала, Беляев наглядно показал, как можно научно-фантастический роман сделать приключенческим, а приключенческое произведение обогатить научным материалом. Правильные идеологические позиции помогли ему создать вещи острой социальной направленности, звучание которых актуально до сих пор. Читая его книги, мы видим, как в царстве капитала даже самые ценные научные открытия обращаются во вред людям. Столкновения, описанные романистом, завершаются обычно победой разума, гуманизма. Тех, кто пытается идти наперекор прогрессу, ждет неминуемая гибель.
Типичное в его произведениях — судьба крупного открытия в мире наживы и господства низких страстей. Их обличает Беляев-художник. И все это, вместе взятое, придает шаблонной форме романа приключений совершенно иное качество: он становится научно-фантастическим и социальным.
В произведениях Беляева мы встретим целую галерею героев-ученых. Среди них и те, кто служит ‘золотому тельцу’ и ради личных эгоистических целей идет на преступление, и ученые-идеалисты, пытающиеся стоять вне политики и потому терпящие крах, ученые фашистского толка, стремящиеся превратить науку в орудие господства над миром.
Говоря о советской научной фантастике, Беляев подчеркивал, что она ‘неизбежно сливается с фантастикой социальной’. ‘Следует еще сказать, — продолжал он, — что цели, стоящие перед советской научной фантастикой, делают из нее как бы совершенно новый жанр, при создании которого литературное наследство классиков лишь в очень малой степени помогает автору’.
‘Интересует меня и человек будущего, жизнь, быт коммунистического общества. Первая попытка дать более или менее развернутую картину жизни нашего будущего — роман ‘Лаборатория Дубльвэ’… В этом романе я еще не решаюсь дать характеристики людей будущего, — для этого у меня недостаточно материала. Главное внимание обращено на описание городов будущего, коммунальных учреждений, квартир, транспорта и т. п. При обилии описаний сюжет не может быть острым, захватывающим, иначе читатель начнет пропускать описания. Именно поэтому роман получился не очень занимательным по сюжету’.
Мы — в лаборатории, но не проникаем достаточно глубоко в ход мысли ученых, в их поиски, споры, не можем проследить путь идеи, как было, например, во ‘Властелине мира’. Поэтому, с интересом читая отдельные страницы, скажем, о грядущем Ленинграде, мы остаемся равнодушными ко всему остальному.
Нет того, что вдохнуло бы жизнь в схематически намеченный сюжет, нет людей, хотя они и названы по именам.
В повести ‘Земля горит’ собственно фантастика занимает сравнительно небольшую часть произведения, где рассказывается о применении химии и электричества в сельском хозяйстве, борьбе за высокие урожаи на землях Поволжья. Это лишь беглые зарисовки, а в них лишь один намек на конфликт — несостоявшуюся диверсию.
С художественной стороны произведения о будущем гораздо слабее других его романов, повестей и рассказов. По существу перед нами — своего рода беллетризированные очерки. Однако у очерка — свои задачи и свои художественные средства, то, что хорошо в очерках, не годится для романа. Для ‘оживления’ Беляев вводит драматические эпизоды, придумывает отдельные конфликты, старается разнообразить форму изложения.
В романе ‘Под небом Арктики’ главные герои — Бугаев и негр Джим Джолли — совершают путешествие за Полярный круг. Им приходится испытать и приключения, как, например, пожар в тайге или катастрофу на ледяной дороге. Тем не менее все это лишь путевые впечатления. Люди не запоминаются, они здесь только наблюдатели, а не активные участники событий, как было хотя бы в ‘Подводных земледельцах’.
Беляев настойчиво искал новые формы для научно-фантастического произведения о коммунизме. Чисто приключенческий сюжет, основанный на внешних конфликтах, уже не мог его удовлетворить.
При изображении сравнительно близкого советского будущего ‘…может и должна быть использована для сюжета борьба с осколками классов эксплуататоров, с вредителями, шпионами, диверсантами. Но роман, описывающий более отдаленное будущее, скажем, бесклассовое общество эпохи коммунизма, должен уже иметь какие-то совершенно новые сюжетные основы…’.
‘Самое легкое — создать занимательный, острофабульный научно-фантастический роман на тему классовой борьбы. Тут и контрасты характеров, и напряженность борьбы, и всяческие тайны и неожиданности… И самое трудное для писателя — создать занимательный сюжет в произведении, описывающем будущее бесклассовое коммунистическое общество, предугадать конфликты положительных героев между собой, угадать хотя бы две-три черточки в характере человека будущего… А ведь показ этого будущего общества, научных, технических, культурных, бытовых, хозяйственных перспектив не менее важен, чем показ классовой борьбы’. Беляев подчеркивал: ‘Удачно показать образ этого человека нашего будущего во весь рост, заставить его говорить ‘во весь голос’ — задача почетнейшая, но и необычайно трудная, требующая для своего разрешения времени’.
Советский научно-фантастический роман является не просто показом ‘техники будущего’. В самых ‘технических’ романах нельзя обойтись без общего хозяйственного развития городов, семьи, быта будущего. На авторе лежит огромнейшая ответственность, которой не знали фантасты и утописты минувших эпох. Ведь он должен показать идеологически верно то самое будущее, ради которого мы сейчас совершаем героические подвиги, ведем напряженное строительство.
На чем же строить сюжет в произведениях о будущем? С этим вопросом Беляев обращался, как он вспоминал, к десяткам авторитетов, вплоть до А. В. Луначарского. И в лучшем случае он получал ответ в виде стандартной формулы: на борьбе старого с новым. Конкретизируя, приходилось экстраполировать законы диалектического развития и предугадывать сюжетно-конфликтные формы проявления этой борьбы.
К тому же читателя необходимо было увлечь рассказом о будущем, что само по себе было достаточно трудно. Вот почему Беляев подчеркивал, что все эти трудности создания подлинно советской научной фантастики решаются ‘приближениями, опытом, экспериментом. Как результат — огромные ‘отходы производства’.
Так обосновывал Беляев творческие принципы и задачи, стоящие перед советской научной фантастикой, так представлял он себе трудности на пути к роману о будущем.
Призыв Беляева к всестороннему освещению будущего — как главного героя фантастики — прозвучал еще в 30-е годы. Но никто из фантастов, в том числе и сам Беляев, не смог тогда нарисовать сколько-нибудь впечатляющие образы людей даже близкой эпохи. К решению этой задачи советская фантастика приступила много позднее.

Часть тринадцатая

После ‘Борьбы в эфире’ вышло несколько произведений о будущем. Среди них — научно-фантастический и политический роман Э. Зеликовича ‘Следующий мир’ (1930).
Как и в других подобных произведениях того времени, автор прежде всего подробно рассказывает о науке, технике и культуре коммунистического общества, но он стремится также показать и различные стороны жизни людей, затрагивает, в частности, вопросы семьи, брака, воспитания и обучения детей, труда и отдыха, общественного питания.
Автору удалось показать будущее реалистически и правильно подметить тенденции современного прогресса. Свое отношение к теме автор отчетливо выразил в следующих словах, приведенных в романе: ‘Никто не может знать, каким будет человеческое общество через сотни и даже десятки лет. Но мы отлично представляем себе, каким оно должно быть’.
В публицистической, как указано в подзаголовке, повести Яна Ларри ‘Страна счастливых’ (1931), действие которой относится примерно к концу нашего века, можно найти все аксессуары произведения о будущем. Там и радостная свободная атмосфера грядущего бытия, и ‘голубые города’ (правда, они носят конкретное название, вроде Магнитогорска), и общественное питание, и ‘коммунальные телевоксы’ (робот-прислуга).
Разумеется, герои носят ‘созвучные эпохе’ имена: Нефелин, Яхонт, Бриз, Молибден, Африк, Шторм… Но картины относительно далекого будущего представляются — особенно сейчас — безусловно наивными. Труд очень легок, жизнь беззаботна и изображена в виде чудесной сказки. Литературные недостатки повести совершенно очевидны: в ней нет ни живых людей, ни даже техники. Это лишь схема, лишь конспект.
Позднее вышел еще роман ‘Арктания’ Г. Гребнева (1938) и повесть ‘Концентрат сна’ Л. Платова (‘Вокруг света’, 1939).
Сюжет ‘Арктании’ составляет борьба с последствиями фашизма, уцелевшими после войны. Коммунизм уже установлен на всей планете. Не давая всеобъемлющей картины грядущего, автор показывает грандиозные преобразования, совершенные на Земле. Он описывает новую Арктику, где возник город Североград, преображенную Сахару, транспорт будущего — гигантские подводные лодки, стратопланы и дирижабли, усовершенствованные способы связи. Роман имеет заголовок ‘Арктания’ — по названию летающей станции, которая постоянно находится над Северным полюсом.
‘Концентрат сна’ Л. Платова содержит наброски картины мира, каким он будет спустя столетие, когда удастся победить сон и полностью раскрыть огромные возможности, какими располагает человек.
Ни в одном из произведений 30-х годов, как и более ранних, нет полнокровных образов людей, нет показа человеческих взаимоотношений, нет конфликтов, нет изображения душевного мира героев.
Все же эти социальные утопии, несмотря на свое несовершенство, оставляли у читателя ощущение неизбежности победы коммунизма и наступления лучшего будущего. Их можно считать предшественниками послевоенной социальной фантастики.
И лишь много позднее, с конца 50-х годов, после того как по-новому начали обсуждаться проблемы, связанные с формированием личности, взаимоотношениями между техникой и человеком, появилась возможность и представить себе ряд аспектов характера человека завтрашнего дня, появилась возможность говорить о морально-этических, психологических, социологических сторонах того будущего, которое ранее рисовалось лишь с внешней и прежде всего научно-технической стороны.
Кроме того, бурный темп прогресса, особенно в последние два десятилетия, открыл новые горизонты для фантазии. Необычайно расширился фон, на котором могут действовать герои. Наиболее яркий пример — космос: сейчас ‘космический антураж’ воспринимается уже как нечто само собой разумеющееся, и он присутствует в большинстве произведений. Если раньше читателю нужно было многое объяснять, вводя научно-популярный элемент, то теперь этот элемент сведен к минимуму, а нередко просто отсутствует.
Теперь писатель получил полную свободу изображать человека в любых ситуациях. И возникли уже иные проблемы, которые не волновали фантастов прежде. Такова, например, проблема человека и машины, которая сейчас дискутируется в фантастике и нашей и зарубежной не меньше, чем космическая.
Нас теперь перестали удивлять такие достижения науки и техники, как космонавтика, автоматика, кибернетика и другие. Мы читаем о будущих успехах и спокойно воспринимаем эту, пользуясь словами Горького, безумную фантазию. Так будет!
Но в 20-е и 30-е годы положение было иным. Контуры Грядущего оставались неясными, в науке и технике еще не произошли те сдвиги, которые свершились недавно на наших глазах. Они не могли дать материала для далеких прогнозов, хотя бы и в форме сугубо фантастической. И не случайно произведения об очень далеком будущем, в которых присутствует подлинно смелая фантазия, появились лишь в 1958-1960 годах, — это ‘Туманность Андромеды’ И. Ефремова и ‘Магелланово облако’ Станислава Лема.
Именно теперь стало возможным писать уверенно о таких головокружительных перспективах, как радиосвязь с галактиками, полеты к звездам, ультрасовершенные кибернетические машины. А главное, именно теперь страна вступила в эпоху развернутого строительства коммунистического общества и необычайно возрос интерес к вопросу о том, каким же оно будет. Поэтому, в частности, и фантастика ‘дальнего прицела’ приобрела особую актуальность, пользуется вниманием читателей, чего нельзя сказать о довоенном времени.
Книга, правильно отображающая далекие тенденции развития науки и техники и социальные устремления, в те годы вряд ли могла быть написана. Требовались прежде всего иные произведения — о ближайшем будущем, и Беляев старался своим творчеством удовлетворить это требование: если собрать воедино все, что он написал в разных вещах 1930-1940 годов, то возникнет довольно стройная картина наших грядущих достижений.
Это была подготовка к работе над крупным произведением о коммунистическом обществе — работа, которую писатель выполнить не успел.
Беляев всегда был в поиске. С самого начала своего творческого пути он искал все новые и новые формы научной фантастики: приключенческие произведения лишь с элементами фантастики (‘Остров Погибших Кораблей’), остросюжетный рассказ, в котором фантастическая посылка становится основополагающей (‘Голова профессора Доуэля’), фантастический памфлет с острым социальным звучанием (‘Ни жизнь, ни смерть’), юмористическая фантастика (‘Идеофон’, отчасти рассказы из цикла ‘Изобретения профессора Вагнера’), роман-предостережение (‘Властелин мира’, ‘Продавец воздуха’), фантастика познавательная (‘Воздушный корабль’, ‘Чудесное око’, ‘Звезда КЭЦ’ и другие), использование фантастического допущения как литературного приема (‘Ариэль’). Таковы были направления, которыми он шел и которые получили затем свое дальнейшее развитие.
В годы, когда работал Беляев, фантастика пользовалась большой популярностью. Тяга к знаниям была очень велика, и литература, рассказывающая о перспективах развития науки и техники, литература мечты находила широкий круг читателей, особенно среди детей и молодежи. В стране разворачивалось грандиозное строительство, и стремление заглянуть в будущее, увидеть свершенными еще более смелые замыслы, отвечало читательским запросам.
Научная фантастика выпускалась многими издательствами — в том числе ‘Земля и фабрика’, ‘Молодая гвардия’, Детиздат, Госиздат, ‘Пучина’, ‘Прибой’ и другие. Возобновилось издание журналов ‘Вокруг света’ и ‘Мир приключений’, выходит новый журнал ‘Всемирный следопыт’. Во всех этих журналах, а также детских — ‘Юный пролетарий’, ‘Еж’, ‘Знание — сила’, ‘Пионер’, в журнале ‘В мастерской природы’, организатором и вдохновителем которого был Я. И. Перельман, — печатались научно-фантастические романы, повести, рассказы и очерки советских и зарубежных авторов.
Фантастике уделяли внимание даже специальные журналы. Так, журнал ‘В бой за технику’ поместил роман А. Беляева ‘Под небом Арктики’ и ввел отдел ‘Транспорт в научной фантастике’, в котором печатались и разбирались отрывки из научно-фантастических произведений.
Один из номеров журнала ‘Борьба за технику’ был посвящен обсуждению проблем научно-фантастической литературы, глубоко интересовавших многих писателей. В нем приняли участие такие крупные писатели, как А. Толстой, Ф. Гладков, В. Катаев, Н. Асеев, Я. Купала, М. Ильин. Журнал привел в этом номере высказывание М. Горького, которое относилось и к фантастике: ‘Искусство во всех его видах должно служить могучим орудием технической пропаганды’.
Тематика советской фантастики 20—30-х годов была очень разнообразной.
Фантасты уделяли много внимания астрономии, проблеме жизни на других мирах и связи с ними. Воображаемая цивилизация на Марсе, судьбы этой загадочной планеты и попытки гипотетических марсиан спасти древний умирающий Марс от гибели, гипотеза о переселении жителей легендарной Атлантиды на Марс, следы посещения Луны представителями инопланетной цивилизации, посещение Земли марсианами и обитателями других звездных систем, возможные космические катастрофы — таковы примеры некоторых фантастических сюжетов.
Занимала фантастов и проблема освобождения атомной энергии. В романе В. Орловского ‘Бунт атомов’ (1928) впервые была изображена возможная опасность, которую таит высвобождение скрытой в атоме силы. После Г. Уэллса (роман ‘Освобожденный мир’, 1918) это первое произведение фантастики на подобную тему. Орловский рассказывал также о поисках ученого, прослеживал путь открытия. Романом-предупреждением явилась и его ‘Машина ужаса’ (1927). Орловский выступил здесь как предшественник А. Беляева. Он описал неудавшуюся попытку установить господство над миром с помощью машины, вызывающей эпидемию страха. Как и у Беляева, претендент в диктаторы, создавший свое невиданное оружие, терпит поражение благодаря вмешательству русского ученого.
Подобная тема затрагивалась и С. Беляевым в романе ‘Радиомозг’ (1928), Ю. Долгушиным в романе ‘Генератор чудес’ (1939-1940). Романом-предупреждением был и ‘Пылающий остров’ А. Казанцева (1941).
Проблемам переделки природы, и в частности, отеплению и освоению Арктики, преобразованию пустынь, уделяли внимание, помимо А. Беляева, А. Казанцев, Г. Гребнев, Г. Адамов.
Г. Адамов впервые выступил с научно-фантастическими рассказами в середине 30-х годов. В них затрагивались проблемы энергетики, которая поможет осваивать Арктику и пустыни. Однако известность Адамову принесли романы ‘Победители недр’ (1937) и ‘Тайна двух океанов’ (1939). В 1938-1942 годах он написал роман ‘Изгнание владыки’, который вышел в свет лишь после смерти автора — в 1946 году. Он явился попыткой показать широкую картину переделки природы Арктики.
В 1941 году началось печатание отрывков из романа А. Казанцева ‘Арктический мост’ — о строительстве трансарктического подводного туннеля между Советским Союзом и США.
Украинский писатель Н. Трублаини в романе ‘Глубинный путь’ писал о гигантском транспортном туннеле между Москвой и Владивостоком.
В фантастическом романе Г. Гребнева ‘Арктания’ (1938) показаны были освоенная Арктика и пустыня Сахара, а также многие достижения науки и техники будущего.
Тема необыкновенных путешествий, географических и этнографических открытий затрагивалась в советской фантастике еще давно, и не одним только B. Обручевым. Так, Н. Шпанов в романе ‘Земля Недоступности’ (1930) рассказал об экспедиции к Северному полюсу на подводной лодке для поисков залежей подземных ископаемых.
В периодике печатались фантастические произведения на историко-археологическом, этнографическом и географическом материале. Фантасты изображали поиски неведомых науке, исчезнувших цивилизаций, необычайные находки памятников материальной культуры, встречи с представителями будто бы уцелевших племен, даже далекими предками человека. Таковы рассказы Л. Гумилевского ‘Страна гипербореев’ (1927), C. Семенова ‘Подземные часы’ (1927) и ‘Кровь Земли’ (1928).
Начала появляться и сказочная фантастика. В отличие от обычной сказки, в ней присутствует либо элемент популяризации науки, либо используется прием, позволяющий показать недоступное нашим органам чувств, представить обычные явления под необычным углом зрения. Примером такого приема служит уменьшение человека до размеров, позволяющих ему побывать в мире малых величин. В ‘Необыкновенных приключениях Карика и Вали’ (1937) Я. Ларри описывались фантастические приключения двух ребят, которые стали ‘сверхкарликами’ и потому смогли познакомиться с жизнью насекомых в их естественной обстановке.
Одной из основных в советской фантастике с самых первых лет ее развития была тема космических путешествий. Начатая Циолковским, она была продолжена затем в творчестве многих писателей. Как приемом воспользовался ею А. Толстой в романе ‘Аэлита’. Другие фантасты задолго до начала космической эры рассказывали о полетах на Луну и планеты.
В повести ‘Путешествие на Луну’ (1926) С. Граве описал лунный перелет на ракете ‘системы Циолковского’. С. Григорьев написал фантастический рассказ ‘За метеором’ (1932) — о полете ракет в пояс астероидов.
В 1926 году вышел роман А. Ярославского ‘Аргонавты Вселенной’ — о полете на Луну в атомном ракетном корабле. ‘Путешествие на Луну и на Марс’ — так назывался фантастический рассказ В. Язвицкого (вошедший в его сборник ‘Как бы это было’, 1938). Навеянный также идеями Циолковского, он описывал впечатления неискушенного пассажира ракеты, побывавшего на Луне и на Марсе.
В романе А. Палея ‘Планета КИМ’ (1930) ракета, отправленная на Луну, по ошибке попадает на астероид Цереру, где возникает небесный поселок. Добыв горючее, жители Цереры, переименованной ими в планету КИМ, возвращаются на Землю. В 1939 году В. Владко выпустил роман ‘Аргонавты Вселенной’ о полете на Венеру.
Межпланетные путешествия и внеземные станции описывались и в романах о будущем, социальных утопиях. У Беляева в романе ‘Борьба в эфире’ мы находим упоминание о космическом летающем городе.
К фантастике в довоенное время обращались писатели, работавшие в реалистической прозе. Среди них, помимо Алексея Толстого, — Б. Ясенский (‘Я жгу Париж’), Б. Лавренев (‘Крушение республики Итль’), B. Катаев (‘Повелитель железа’ и ‘Остров Эрендорф’), Вс. Иванов и В. Шкловский (‘Иприт’), М. Шагинян (‘Месс-Менд’ и ‘Лори Лен, металлист’), П. Павленко (‘На Востоке’), И. Эренбург (‘Трест ДЕ’). Современность и фантастика сосуществуют в романе Л. Леонова ‘Дорога на Океан’.
В 1925-1930 годах — пятилетии, когда Беляев работал в Москве, печатался во ‘Всемирном следопыте’ и московском ‘Вокруг света’, выпустил ряд романов и много рассказов — советская фантастика переживала известный подъем. Правда, по-прежнему в периодике и на книжном рынке преобладали произведения зарубежных авторов. Еще по-прежнему общий литературный уровень нашей фантастики был невысок. Но уже появлялись и интересные вещи, и новые имена.
Кроме А. Беляева и Г. Адамова и других перечисленных авторов выступали А. Палей, Г. Арельский, C. Горбатов, Н. Железников, М. Зуев-Ордынец, С. Колдунов, С. Красновский, В. Левашов, Н. Мюр (псевдоним В. Рюмина), Н. Пан (псевдоним А. Нечаева), В. Никольский, Л. Платов, Н. Томан и другие.
Однако после тридцатого года наступил определенный спад. Сказывалась и общая обстановка. Поэтому приключенческий сюжет стал строиться чаще всего как шпионско-детективный, а в ряде произкедений описывались эпизоды будущей войны. Авторы детской фантастики, стремясь заинтересовать своего читателя, вводили в качестве героев пионеров.
Увлечение ‘зайцами’, пробиравшимися на межпланетные корабли и подземоходы, приняло такие размеры, что на это обратил особое внимание Беляев. Он выступал с рецензиями, в которых предостерегал от увлечения подобными приемами. Он предостерегал и против построения сюжета на ничем не оправданной случайности, которой вполне можно избежать. Наконец, он считал серьезным недостатком неумение многих фантастов легко, незаметно и органично подать научный материал. Этим страдали даже такие известные произведения, как романы Г. Адамова.
Заслуга Беляева состоит в том, что он своим личным примером показал, каким путем нужно пойти, чтобы выйти на широкую дорогу большой литературы.
Эта дорога открылась только в наши дни.
Говоря о творчестве Беляева, нельзя подходить к нему с современными мерками. Он жил и творил в иное время, когда наука и техника еще не приоткрыли для воображения столь удивительные перспективы, как сейчас. С другой стороны, и фантастика не ставила тогда (и не могла ставить) тех задач, какие встали перед ней и начинают решаться сегодня: показать человека и общество завтрашнего и даже послезавтрашнего дня.
Прошли десятилетия, но и сейчас не снята острота тех социальных проблем, которые ставил и решал средствами фантастики писатель. Пусть они приняли иную форму, пусть многое изменилось в мире — судьбы беляевских героев продолжают волновать и читателя наших дней. Забыты книги-однодневки, появилась новая, качественно иная фантастика, но Беляев по-прежнему остается любимым для тех, кто впервые приобщается к литературе мечты. Новое поколение молодых читателей приняло его так же, как принимала в свое время читательская молодежь 30-х годов — первые ценители ‘Человека-амфибии’ и ‘Головы профессора Доуэля’. Ленинградский критик С. П. Полтавский, говоря об успехе послевоенных изданий беляевских книг, назвал его ‘вторым рождением фантаста’.
Творчество Александра Беляева было оценено по заслугам лишь в последнее десятилетие. Не только переиздавались многократно его произведения, но и критика объективно подошла к работам писателя.
В своих книгах Беляев провозгласил и воплотил гуманистические идеалы советской фантастики — одушевленность идеями человеческой и социальной справедливости, взволнованное обличение всех форм угнетения, веру в величие человека, его разума, в его неограниченные возможности, убежденность в праве людей на счастье.
Беляев дорог и нужен читателю. Его романтическая сказка-мечта волнует сердца, наполняет жизнь радостным и нетерпеливым ожиданием великих свершений. О чем бы он ни рассказывал, он рассказывает о самом главном в человеке — о необходимости непримиримо сражаться за мечту против равнодушия, за добро против зла. Он рассказывает и о том главном, что составляет дух нашего времени, — о большой, гуманной идее человеческой справедливости. Эта мысль незаметно ведет воображение из мира юношеских сказок в большой мир больших идей, где речь идет уже о судьбах человечества, о трудной борьбе и историческом оптимизме.
Творчество Беляева навсегда останется в истории советской научно-фантастической литературы.

———————————————————

Источник текста: Ляпунов Б. А. Беляев. Критико-биографический очерк. — М.: Советский писатель, 1967. — 159 с.
Ляпунов Борис
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Тирсо де Молина и его время, Кельин Ф. В., Год: 1935
  2. Михаил Иванович Венюков, Степанов А. А., Год: 1970
  3. Современный рыцарь, В.Т., Год: 1890
  4. Шедевр французской прозы XVIII века, Виппер Ю., Год: 1985
  5. Михаил Булгаков и Юрий Слезкин, Никоненко Станислав Степанович, Год: 2000
  6. Мечта о счастье, Ермилов Владимир Владимирович, Год: 1965
  7. Воспоминания ‘корчевской кузины’ Герцена, Дубовиков А., Год: 1963
  8. Любовь моя безгрешна, Литвинова Н., Год: 2002
Электронная библиотека