Аксель. Повсть Исаіи Тегнёра, въ русскомъ перевод Д. Ознобишина. Спб. 1861.
Аксель. Повсть Исаіи Тегнёра, въ русскомъ перевод Д. Ознобишина. Спб. 1861.
‘Современникъ’, No 8, 1861
Аксель. Повесть Исаии Тегнёра, в русском переводе Д. Ознобишина, Михайлов Михаил Ларионович, Год: 1861
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Тегнёръ считается первымъ между шведскими поэтами. Это Гёте и Пушкинъ Швеціи. Но если судить о достоинствахъ его поэзіи по переводу г. Ознобишина, то будешь имть о ней весьма не высокое мнніе. Г. Ознобишинъ считался когда-то стихотворцемъ не безъ дарованія, стихами его украшались между прочимъ ‘Отечественныя Записки’ временъ Блинскаго, и Блинскій отзывался о нкоторыхъ изъ нихъ, если не съ особенною похвалой, то все-таки благосклонно. Основываясь на этой благосклонности, г. Галаховъ помстилъ одну изъ пьесъ г. Ознобишина въ своей пресловутой ‘Христоматіи’, и тмъ утвердилъ такъ-сказать имя г. Ознобишина въ памяти подростающихъ поколній. Мы сами учили наизусть стихи о Кювье и о томъ, какъ —
‘Таинственный, безмолвный и великій
Былъ край, куда онъ, смлый, нисходилъ…’
Стихи казались намъ очень поэтическими, и мы не смущались тмъ, что г. Ознобишинъ не силенъ въ палеонтологіи, и перемшалъ въ поэтическомъ безпорядк геологическіе періоды. Отчего въ самомъ дл въ мір фантазіи человку и не ‘парить главой’ надъ разными птеродактилями и игуанодонами? Люди фантазируютъ и въ наук, такъ какъ же не пофантазировать въ поэзіи?
Выучивши наизустъ ‘Кювье’ г. Ознобишина, мы такъ и ршили, что онъ поэтъ хоть куда, то есть пишетъ стихи гладкіе, звучные и съ достаточнымъ присутствіемъ смысла. Насчетъ смысла мы впослдствіи нсколько разочаровались, когда, посл нсколькихъ лтъ молчанія, г. Ознобишинъ изъ того міра, ‘гд мамонтъ жилъ, драконъ и кракенъ злой’, перенесъ свои поэтическія симпатіи на современную исторію, и въ приснопамятные дни крымской войны вздумалъ быть однимъ изъ воинственныхъ Тиртеевъ, предводимыхъ во храмъ безсмертія г. Аполлономъ Майковымъ. Многія имена вынырнули тогда на свтъ Божій изъ рки забвенія, чтобы вновь погрузиться въ нее съ большею тяжестью. Подолинскій, Туманскій, которыхъ вс поминали какъ покойниковъ, вдругъ оказались не только живыми, но и пламенющими военнымъ жаромъ. Пегасы ихъ, привыкшіе къ мирной рыси, нашли слишкомъ обременительнымъ для своей спины носить своихъ господъ въ рыцарскихъ доспхахъ, и съ поэтами этими повторилась исторія о Паладин и его слуг, столь чувствительно разсказанная Жуковскимъ:
‘Онъ (то есть рыцарь) шпоры вонзаетъ въ крутые бока.
Конь бшеный сбросилъ въ рку сдока.
Онъ выплыть изъ всхъ напрягается силъ,
Но панцырь тяжелый его утопилъ.’
Шлемъ г. Майкова до сихъ поръ носятъ волны, прибивая его то къ тому, то къ другому берегу.
Г. Майковъ — не чета г. Ознобишину, ему или хоть его шлему еще можно было вынырнуть. Но г. Ознобишина. посл послднихъ его гражданскихъ, или, лучше сказать, военныхъ опытовъ, мы вписали въ поэтическій синодикъ нашъ, начинающійся стихами:
‘Какъ жаль, что нтъ теперь поэтовъ,
Какіе были въ оны дни,
Нтъ Тимофеевыхъ. Бернетовъ,
Ахъ! отчего молчатъ они?’ и проч.
Г. Ознобишинъ былъ внесенъ въ это поминанье слдующимъ образомъ:
‘И, христоматіей возвышенъ,
Въ одной съ Державинымъ семь,
Не воспоетъ ужь Ознобишинъ
Ни русской славы, ни Кювье.’
Теперь мы ясно видимъ, какъ жестоко ошибались. Г. Ознобишинъ здравствуетъ, читаетъ шведскаго поэта Тегнёра, увлекается его поэмою ‘Аксель’, переводитъ ее на русскій языкъ, пишетъ къ ней ученыя примчанія и издаетъ ее красивою книжечкой. Примчанія г. Ознобишина — дйствительно ученыя примчанія, какъ поэтъ онъ не можетъ обходиться съ наукою такъ неуважительно, какъ г. Баженовъ въ своихъ примчаніяхъ къ Анакреону, не можетъ позволить себ писать смхотворныя пародіи не только на такихъ филологовъ. какъ г. Буслаевъ, но и на такихъ, какъ г. Гротъ, тоже переводчикъ Тегнёра со шведскаго. Вдь отъ неуваженія къ наук недалеко и до неуваженія къ поэзіи. Примчанія г. Ознобишина понравились намъ въ особенности точностью указаній его на источники. Читателю, напримръ, попадается въ поэм слово ‘Петербургъ’. Что такое Петербургъ? когда онъ основанъ? Гд же это всякому знать? Г. Ознобишинъ спшитъ на помощь бдному читателю и пишетъ въ примчаніи: ‘Петръ Великій, на одномъ изъ острововъ Невы, заложилъ С.-Петербургъ, 1703 года мая 27 дня’. Но читатели стали нынче требовательны. Да такъ ли это? Кто это сказалъ? Можетъ и не Петръ основалъ Петербургъ, можетъ и не 1703 года, и не мая 27 дня? Г. Ознобишинъ не смутится такими вопросами и немедленно укажетъ настоящій источникъ, откуда почерпнулъ свои свднія, и укажетъ не на такіе вульгарные источники, какъ какой нибудь Голиковъ или исторія г. Устрялова, или даже календарь, а напишетъ въ выноск къ своему примчанію: ‘См. Dr. E. Т. Meyerhoff, Esaias Tegner’s poetische Werke, Berlin 1835’. Но что значитъ докторъ Мейергофъ въ сравненіи съ остальною ученостью г. Ознобишина? Попадается въ поэм слово ‘млечный путь’,— сейчасъ же цитируется ‘Янъ, Начальныя основанія астрономіи, Москва 1860’, и исчисляются разные цефеи, лебеди, скорпіоны, центавры, близнецы и проч., сказано въ поэм: ‘брачный пиръ свтилъ’, — сейчасъ развертывается ‘Митчель, Небесныя свтила, или планетные и звздные міры, Москва 1859’, и доказывается ученымъ образомъ, что никакой безсмыслицы нтъ въ выраженіи ‘брачный пиръ свтилъ’, употребленномъ въ поэм.
Но что же это за поэма такая? Это одно изъ первыхъ произведеній Тегнёра, прославившихъ его, значеніе ея въ шведской литератур таково же, какъ у насъ значеніе первыхъ поэмъ Пушкина. Тегнёръ наносилъ первыми произведеніями своими окончательный ударъ подражанію Французамъ, которое было тогда сильно въ Швеціи. Онъ приблизилъ ими родную поэзію къ народной жизни, вывелъ ее изъ холоднаго и искуственнаго академизма. Романтическое содержаніе ‘Акселя’ потеряло теперь въ значительной степени свой интересъ, какъ потеряли его ‘Кавказскій Плнникъ’ и ‘Бахчисарайскій фонтанъ’, — и за нимъ остается преимущественно историческое значеніе, да прекрасные стихи и два-три истинно поэтическихъ описанія, которыхъ не узнаешь въ перевод г. Ознобишина. Переводъ этотъ отличается всми характеристическими чертами нашихъ посредственныхъ поэмъ двадцатыхъ и тридцатыхъ годовъ, поэмъ, какія писались въ подражаніе Пушкину и даже Козлову и Баратынскому. Т же избитыя фразы и пошлыя общія мста, т же четырехстопные, не всегда гладкіе и звучные ямбы, та же наконецъ изысканность постройки. То, что придаетъ значеніе поэм въ подлинник, совершенно исчезло изъ перевода. Въ первыхъ же двухъ стихахъ не поймешь, что за синтаксисъ въ голов г. Ознобишина.
‘Люблю временъ минувшихъ дни,
Дни Карла вспоминаютъ дды!…
Какъ громки доблестью они,
Какъ полны славы и побды!’
Какая связь между первымъ и вторымъ стихомъ? Къ кому относится это они? Право, ужь лучше бы это объяснить г. Ознобишину, чмъ объяснять звздные міры по Митчелю и Яну. Впрочемъ, и то сказать — тогда примчанія пришлось бы писать такія же, какъ г. Баженовъ написалъ къ своему Анакреону: на одинъ стихъ приходилось бы десять строчекъ объясненій.
Сюжетъ поэмы очень затйливый, романисту въ род Вальтерскотта достало бы его на романъ въ трехъ частяхъ. Но Тегнёръ не удаляется ни на шагъ отъ главныхъ дйствующихъ лицъ, онъ не щедръ на подробности, не любитъ отступленій и длинныхъ разсужденій и описаній, и поэма его очень невелика: не больше, напримръ, ‘Кавказскаго Плнника’.
Герой ея — Аксель, одинъ изъ драбантовъ Карла XII, дйствіе происходитъ вскор посл полтавской битвы.
‘Въ Бендерахъ былъ король великой,
Сталъ край его пустыней дикой,
Герой, гремвшій славой длъ,
Стяжалъ позоръ себ въ удлъ,
Поникъ народъ его главою,
Какъ воинъ раненый средь бою,
Ставъ на колно за щитомъ,
Чуть отбивается мечомъ,
Когда ужь холодъ смертной ночи
Его оковываетъ очи.’
Однажды вечеромъ Карлъ призываетъ Акселя и посылаетъ его гонцомъ въ Швецію. ‘Лети’, говоритъ онъ у г. Ознобишина:
‘И день и ночь. Нигд въ пути
Не знай себ успокоенья.
Достигнувъ моего владнья,
Отдай Совту сей пакетъ.’
‘Младой Аксель, наздникъ смлый’, немедленно отправляется въ путь.
‘Онъ принятъ былъ въ среду драбантовъ,
Собратьевъ Карла боевыхъ,
Какъ малъ кружокъ завидный ихъ!
Какъ семь горящихъ брилліантовъ
Въ Большой медвдиц, числомъ
Ихъ было семь, — иль девять много,
Какъ девять музъ. Такъ длалъ строго
Ихъ выборъ самъ король.’
Эти брилліанты или музы подвергались предварительно разнымъ испытаніямъ въ храбрости и воинской хитрости, и притомъ давали еще обтъ, ‘суровый бол, тяжелй всхъ’, какъ поэтически выражается Тегнёръ по русски. Они ‘клялися въ томъ,
‘Чтобъ брачныхъ узъ не знать, докол
Самъ Карлъ не будетъ женихомъ.
Напрасно очи голубыя
Роняютъ нги страстный взглядъ,
Уста, какъ розы огневыя,
Къ лобзанью пылкому манятъ,
И персей трепетныхъ волненье,
Какъ пара блыхъ лебедей,
Всплывающихъ поверхъ зыбей, —
Бжать имъ должно обольщенья,
Любовь драбанту — преступленье!
Одна любовь ихъ — звукъ мечей!’
Изъ этого уже ясно, что для того, чтобы поэма могла выйдти настоящею поэмой, Акселю слдуетъ по дорог на родину влюбиться. Тогда начнется борьба между чувствомъ и долгомъ, вчная тема всякихъ драмъ, поэмъ, романовъ, начиная съ санскритской исторіи о Нал и Дамаянти и кончая повстями Евгеніи Туръ.
Ошибиться въ такомъ предположеніи нельзя. Такъ и выходитъ въ самомъ дл, что на Акселя напали на границ Украйны, и онъ, сколько ни бился съ кучей враговъ, долженъ былъ уступить сил и ‘палъ безъ чувствъ’. Тутъ является нкая амазонка, скакавшая, подобно Діан звроловиц, на охоту, она видитъ израненнаго шведа и ‘поднять велитъ героя —
‘И тихо несть въ жилище къ ней.’
Мы и забыли сказать, что Аксель — красивый юноша, амазонка, которую зовутъ Маріей, разумется, тоже красавица: иначе, поэма была бы невозможна. Описанія ея красоты мы не приводимъ изъ перевода г. Ознобишина — ради крайней его пошлости. Этимъ вообще отличается г. Ознобишинъ: лучшія мысли, лучшіе образы подлинника, до которыхъ онъ дотрогивается, превращаются въ пошлыя сентенціи или аляповатыя фигуры лубочныхъ картинъ. Такъ, напримръ, обезобразилъ г. Ознобишинъ прекрасные стихи о любви въ конц третьей главы, извстные наизустъ каждому образованному шведу, такъ опошлилъ сцену объясненія и прощанія Акселя и Маріи. А такія-то только мста поэмы Тегнера и выкупаютъ для современнаго читателя ея слабость и неестественность въ цломъ.
Когда раны Акселя позволили ему опять ссть на коня, онъ простился съ Маріей, сказавши ей, что данный имъ обтъ не позволяетъ ему до поры до времени промнять бранный шумъ на домашній миръ. Бумага Карла сбереглась въ его пояс, и онъ пробирается-таки въ Швецію.
Марію мучатъ сомннія и догадки, что это за обтъ связываетъ Акселя, нтъ ли у него другой возлюбленной, — и она ршается идти искать его на поляхъ сраженій. Съ дтства привыкшая управлять конемъ, стрлять изъ ружья (это ужь Тегнеръ взялъ должно быть изъ сказаній о скискихъ амазонкахъ), Марія переодвается воиномъ и детъ въ Петербургъ.
‘Въ краю, гд кровь лилась ркою,
Въ пустынной свера стран,
Средь тундръ, недавно взятыхъ съ бою,
Петра могучею рукою
Былъ городъ выстроенъ. Вполн (?)
Теперь столица онъ державы —
Златой внецъ народной славы!
Тогда жь, чуть видный, надъ Невой,
Былъ какъ зменокъ онъ, кровавый
Во всемъ инстинктъ являя свой:
Въ песк, отъ солнца раскаленномъ,
Рядъ длинныхъ копій вьетъ клубкомъ,
Подъ зубомъ ядъ, и раздвоеннымъ
Шипитъ и свищетъ языкомъ.’
Здсь Марію принимаютъ въ службу и она отправляется въ походъ. Прекрасное мсто о возстаніи шведовъ переведено г. Ознобишинымъ тоже очень вяло, но все-таки лучше, чмъ все остальное въ поэм.
‘Вотъ пышутъ села, всюду стоны,
Плачъ дтскій, вопли матерей,
Бгутъ испуганныя жены
Отъ русскихъ ружей и мечей,
И день и ночь не уставая,
Гудитъ набатъ колоколовъ,
Бойцовъ на битву призывая.
Напрасенъ зовъ! Къ защит края
Онъ не пробудитъ мертвецовъ!
Давно далекіе походы
Всю обезлюдили страну.
О горе! Собралъ часъ невзгоды
Съ дтьми лишь старцевъ на войну.
Вооружаются мечами
Густавъ-Адольфовыхъ временъ,
Когда Германіи полями
Шелъ отъ побдъ къ побдамъ онъ.
Схватили бердыши стальные —
Оружье славы прежнихъ лтъ:
Съ нимъ Бельта волны ледяныя
Перебжалъ безстрашный шведъ.
Кто взялъ топоръ, немногимъ ржавый
Мушкетъ достался съ фитилемъ,
Бгутъ, спшатъ на пиръ кровавый,
Сразиться родины съ врагомъ.
Напрасенъ храбрыхъ натискъ дружный,
Послдній Швеціи отпоръ!
Строй русскихъ съ горстью безоружной
Вступить не хочетъ въ близкій споръ.
Числомъ бойцовъ своихъ могучій,
Одвшись громоносной тучей,
Съ недосягаемыхъ высотъ
Гремитъ изъ пушекъ въ долъ далече,
И безнаказанно картечей
Ряды рдющіе рветъ.’
Аксель, возвратясь на родину, торопится къ мсту битвы, возбуждаетъ падающій духъ своихъ земляковъ, собираетъ ихъ въ строй, кидается къ высотамъ, занятымъ русскими, и заставляетъ ихъ отступить.
‘Внезапнымъ ужасомъ объяты
Бгутъ ужь русскіе съ холмовъ,
Отскли якорей канаты —
И вдаль плывутъ отъ береговъ.’
На пол битвы Аксель находитъ въ числ раненыхъ свою возлюбленную. Простившись съ нимъ, она умираетъ, онъ же, какъ всегда бываетъ въ романтическихъ поэмахъ, сходитъ съ ума. Послдняя сцена у г. Ознобишина опять превратилась изъ полной чувства и изящной въ грубую и пошло-сентиментальную.
Поэма кончается въ род того, какъ кончается шиллеровская баллада о рыцар Тогенбург:
‘Зарею ль утро загоралось,
Сходила ль ночь — не прерывалось
Его (Акселя) стенаніе средь скалъ.
Однажды утромъ смолкли звуки,
Сидлъ задумчивъ, хладенъ онъ,
На грудь свою скрестивши руки,
Какъ бы въ молитву погружонъ.
Въ очахъ замтны слёзы были, —
Ихъ капли, падая съ лица,
Въ мороз утреннемъ застыли
На блдномъ лик мертвеца.
Потухшій взоръ утратилъ силу,
Но и недвижный, и въ слезахъ,
Онъ устремленъ былъ на могилу,
Гд былъ сокрытъ Маріи прахъ.’
Имя Тегнера не было бы такъ знаменито въ Швеціи, еслибъ онъ писалъ все такія поэмы, какъ ‘Аксель’, слава его основывается главнымъ образомъ на поэм, воскрешающей съ замчательной поэтической силой старинныя скандинавскія сказанія, именно на ‘Фритіофъ-Саг’. Эту поэму перевелъ нкогда г. академикъ Гротъ. Переводъ его вренъ и даетъ довольно ясное понятіе о подлинник, хотя поэзіи въ немъ и мало. Ту долю поэзіи, какая досталась отъ природы на долю г. Грота, онъ нын изливаетъ въ статейки противъ злонамренныхъ людей, думающихъ, что они продолжаютъ дло Блинскаго, и въ стованіяхъ о томъ, что академики мало получаютъ жалованья и что труды ихъ скудно вознаграждаются полистною платой въ повременныхъ изданіяхъ академіи. Право, лучше бы г. Гроту, чмъ писать такія статеечки, переводить Тегнера, или Никандера, или Рунеберга. Его переводы напечаталъ бы тотъ же самый ‘Русскій Встникъ’, который печатаетъ его іереміады. И вознагражденіе врно было бы не столь скудно, какъ въ ‘Извстіяхъ’ академіи, и отъ нападокъ злонамренныхъ людей охранили бы его Тегнеръ, Рунебергъ и проч., такъ же заботливо, какъ заботливо охраняетъ онъ неприкосновенную честь своего ученаго сословія.