‘Русское Богатство’, No 7, 1902
Академик А. Н. Веселовский. В. А. Жуковский. Спб. 1902 г, Веселовский Александр Николаевич, Год: 1902
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Академикъ А. Н. Веселовскій. В. А. Жуковскій. Спб. 1902 г.
Въ литератур, вызванной полувковой годовщиною смерти Жуковскаго, конечно, не найдется труда въ меньшемъ объем охватывающаго боле богатое содержаніе. Вотъ гд поистин тсно словамъ и мыслямъ просторно. Въ сплетеніи разнообразныхъ опредляющихъ вліяній общественно-исторической и личной жизни, какъ живой встаетъ предъ нами задумчивый и чувствительный пвецъ Свтланы во всей привлекательности своего существа. На немногихъ страницахъ — полная характеристика его личности, его развитія, его творчества и, наконецъ — совершенно новый взглядъ на его историческое положеніе въ судьбахъ нашей литературы.
Мы привыкли называть его романтикомъ, но это результатъ поверхностнаго впечатлнія, произведеннаго на насъ его сюжетами, въ которыхъ онъ, дйствительно, охотно отражалъ знакомство съ романтической литературой. Но это знакомство не затрагивало его глубоко, падая на почву готоваго міровоззрнія, обусловленнаго временемъ. Это міровоззрніе мене всего сходно съ критическимъ настроеніемъ романтизма, его должно назвать сентиментальнымъ — и Жуковскій есть, дйствительно, поэтъ того литературнаго момента, который связанъ съ именемъ Карамзина. Превосходна характеристика историческаго момента, общая и въ то же время индивидуальная:
‘Въ исторіи человческаго сознанія есть эпохи, когда, при упадк общественности, личная жизнь получаетъ особую цнность, и требованія разсудка уступаютъ вожделніямъ сердца. Сентиментальныя эпохи — эпохи общественнаго затишья, ожиданія или реакціи, широкія цди дятельности заказаны или еще не раскрылись, прогрессъ ограниченъ предлами личности. Идеаломъ каждаго становится развитіе въ себ ‘человка’, присущихъ ему нравственныхъ началъ, для этого не надо общества: подальше отъ людей — въ себя, изъ городовъ въ деревню, гд царитъ мирный трудъ, въ природу’.
Ограничиваемся наиболе существенными моментами изъ этой характеристики, гд, однако, все существенно. Этому общественному настроенію шла навстрчу натура Жуковскаго, его печальная судьба, давшая ему чудную надежду на личное счастіе и отказавшая въ ея осуществленіи. Раздумье о прошломъ и — вопреки очевидности — все же надежды на будущее находили выраженіе въ мглистыхъ образахъ, призрачныхъ по виду, реальныхъ по своему лирическому содержанію.
‘Это настроеніе и вызывало балладные мотивы, виднія кладбища при неврномъ свт луны, тхъ чертей и вдьмъ, нмецкихъ и англійскихъ, которыхъ у насъ, вмст съ мечтательностью и меланхоліей, считали признакомъ романтизма, считалъ и Жуковскій. Но это не романтизмъ, а автобіографическія признанія сердца, шедшаго навстрчу сентиментальнымъ теченіямъ литературы и созвучнаго оссіановскаго настроенія’.
На этой интимной лирик онъ успокаивается, другъ-критикъ тщетно призываетъ его изъ его узкаго мірка къ гражданскимъ темамъ, въ счетъ, конечно, не идутъ его оффиціально-патріотическіе отклики. Позже, когда порыванія успокаиваются окончательно, поэтъ находитъ выраженіе спокойно-созерцательному трепету своей нжной души въ эпос — чужомъ и своемъ. У насъ не было лучшаго переводчика, потому что никто, переводя, не оставался въ такой степени самимъ собой, это звучитъ парадоксомъ, но это несомннно такъ. Судьба поэзіи Жуковскаго представляется критику ясной:
‘устаретъ ея содержаніе, въ боле широкихъ перспективахъ потонетъ его крохотный личный кругозоръ, останется правдивость настроенія и прелесть овладвшаго имъ стиха. Можетъ быть, его поэзія и не переживетъ завистливую даль вковъ, но въ перебо поколній и вкусовъ къ ней будутъ возвращаться, когда жизнь мечты и довлющаго себ самому чувства будетъ брать перевсъ надъ массовыми тревогами дня и Соросами, поглощающими вопросъ о личномъ счасть’
Мы охотно назвали бы лежащее предъ нами ‘чтеніе’ о Жуковскомъ образцомъ научной критики, если бы послдній эпитетъ имлъ въ обиход боле опредленное содержаніе. Ограничимся указаніемъ на одну-дв черты, которыя представляются намъ первостепенными достоинствами. Это прежде всего историчность изображенія и, въ связи съ нею, его сложность, затмъ его лиризмъ. Вы все время съ авторомъ въ поток событій, и обстановка и личность Жуковскаго представляются въ смн новообразованій, въ сплетеніи многоразличныхъ вліяній, безъ сведенія къ насильственно упрощающей и всеохватывающей исходной иде, безъ закрпленія въ одномъ момент того, что было раздлено временемъ. И авторъ чувствуется въ каждомъ его слов. Это можно было бы назвать субъективностью изображенія, если бы это названіе не сливали съ импрессіонистскимъ ‘произволомъ въ критик. На всемъ ослъ легкій лирическій налетъ, безконечно далекій отъ сочувственныхъ переживаній, гд критикъ неотдлимо сплавляется съ характеризуемымъ писателемъ, давая не столько его объясненіе, сколько автобіографическія признанія. Здсь, наоборотъ, читатель никогда не посметъ сказать: вотъ критикъ говорятъ о себ, онъ такъ понялъ поэта, ‘потому что самъ пережилъ то-то и то-то. Нтъ, рчь идетъ о Жуковскомъ, и только о Жуковскомъ, но каждая черта изображенія окрашена личнымъ чувствомъ и каждое слово открываетъ просвты и манитъ въ широкій просторъ этой особенной мысли.