Академическая свобода и развитие философии в Германии, Тихомиров Павел Васильевич, Год: 1904

Время на прочтение: 28 минут(ы)
Тихомиров П. В. Академическая свобода и развитие философии в Германии: [Лекция студентам Московской Духовной Академии] // Богословский вестник 1905. Т. 2. No 5. С. 65-94 (4-я пагин.).

Академическая свобода и развитіе философіи въ Германіи.
(Лекція, прочитанная студентамъ Московской духовной академіи 17сентября 1904 года).

Почему философія боле всего процвтаетъ въ Германіи?— Отъ философскаго склада ума нмцевъ или отъ условій ихъ философской работы?— Традиціи нмецкихъ университетовъ.— ‘Академическая свобода’.— Свобода преподаванія, какъ гордость нм. университетовъ.— Конфликты академической свободы съ интересами жизни.— Исходъ и значеніе этихъ конфликтовъ.— Несмняемость профессоровъ и Отсутствіе административнаго контроля надъ ихъ преподавательской дятельностью.— Студенческая свобода ученія.— Организація учебныхъ занятій студентовъ.— Условіе возможности такой организаціи (университетъ не даетъ правъ гражданской службы).— Студенческая свобода поведенія.— Вліяніе академической свободы.— Вліяніе на выработку философскихъ воззрній.— Почва для процвтанія философіи.— Атмосфера, благопріятствующая этому процвтанію.— Exempla in contrarium: средніе вка,— эпоха возрожденія:— философія въ Россіи.— Благопріятныя почва и атмосфера для философіи въ Германіи.— Легкость философскаго творчества.— Относительное безсиліе антифилософскихъ тенденцій и предрасположеній: практическаго интереса и вліянія чувства,— вліянія наивнаго міровоззрнія здраваго смысла,— догматическаго вліянія предш. философскихъ системъ. — Академическая свобода воспитываетъ стремленіе къ оригинальности.— Студенческая свобода создаетъ боле естественный подборъ умственныхъ силъ къ спеціальностямъ.— Вліяніе академической свободы на распространеніе и усвоеніе философскихъ ученій.— Значеніе приватъ-доцентуры.— Философскія общества и студенческіе научные ферейны.— Заключеніе.

Мм. Гг.!

Возобновляя свою преподавательскую дятельность въ академіи, посл годичной заграничной командировки, я чувствую и потребность и обязанность подлиться съ Вами нкоторыми вынесенными мною изъ-за границы впечатлніями, имющими отношеніе къ предмету моего преподаванія. Я не буду сегодня говорить Вамъ о современномъ состояніи западной философіи, ея направленіяхъ, представителяхъ, преобладающихъ тенденціяхъ и т. п.,— все это войдетъ въ составъ моего курса, будетъ предметомъ моихъ послдующихъ чтеній. Не стану также много останавливаться на частностяхъ въ организаціи философскаго преподаванія въ Германскихъ университетахъ, что было предметомъ моего спеціальнаго изученія въ проведенный за границею годъ,— это можетъ имть практическое значеніе для тхъ изъ Васъ, кому въ будущемъ самимъ прядется быть преподавателями философскихъ предметовъ,— и я надюсь впослдствіи найти время побесдовать съ Вами объ этомъ. Теперь же я хочу лишь воспользоваться своими наблюденіями надъ жизнью нмецкихъ университетовъ и въ условіяхъ этой жизни поискать отвта на вопросъ, который меня, какъ историка философіи, долженъ былъ заинтересовать прежде всего: что длаетъ Германію, по меньшей мр, уже боле столтія классической страной философіи? почему послдняя нигд такъ не процвтаетъ и не разработывается, какъ именно у нмцевъ?
Обычная ссылка на специфически философскій складъ нмецкаго ума,— въ тхъ случаяхъ, когда она не является пустой отговоркой,— можетъ объяснить въ интересующемъ насъ вопрос лишь немногое: особый характеръ и, такъ сказать, національный колоритъ нмецкой философіи, наиболе излюбленный ею кругъ проблемъ и т. п., но почему философіи здсь больше, чмъ гд-либо?— почему интересъ къ ней здсь никогда не оскудваетъ до полнаго почти исчезновенія, какъ это иногда случается въ другихъ странахъ?— почему боле всего оригинальныхъ и крупныхъ системъ появляется именно здсь?— на вс эти вопросы простая ссылка на складъ нмецкаго ума отвтить не можетъ. Къ усвоенію любыхъ философскихъ доктринъ другія національности способны не мене нмцевъ. Къ философскому творчеству — тоже. Но въ напряженности и широт (интенсивности и экстенсивности) философской работы нмцы не знаютъ себ соперниковъ. Ясно, что разгадка лежитъ не въ свойствахъ самаго ума нмецкаго, какъ такового, а въ особенно благопріятныхъ условіяхъ его развитія и въ обстановк его дятельности. Вотъ объ этихъ-то условіяхъ и обстановк я и хочу поговорить съ Вами сегодня.
Почти вс нмецкіе философы — люди съ университетскимъ образованіемъ (или, какъ нмцы говорятъ, ‘akademisch gebildete Leute’), и изъ нихъ безусловное большинство — университетскіе преподаватели (профессора и приватъ-доценты,). Нмецкой философіи по преимуществу приличествуетъ названіе ,,школьной философіи’, чего нельзя сказать ни объ англійской, ни о французской философіи. Этому не препятствуеть даже то обстоятельство, что нкоторые крупнйшіе изъ нмецкихъ философовъ, напр., Кантъ, Шопенгауэръ, Ницше, были ршительными врагами и хулителями именно ‘школьной’ философіи. Къ нимъ самимъ вполн примнимо то, что я сказалъ вообще о нмецкихъ философахъ (они были людьми университетскаго образованія и университетскими преподавателями,— двое послднихъ, впрочемъ, очень недолго), и самая ихъ философія сравнительно очень скоро сдлалась предметомъ школьнаго изученія и разработки. Традиціи и жизненный укладъ нмецкой школы университета), по моему мннію, и образуютъ ту благопріятную и плодоносную почву, на которой пышнымъ цвтомъ расцвтаетъ философія.
Чмъ же характеризуются университетское преподаваніе и студенческія занятія въ Германіи?— Мн кажется, что такую центральную характерную черту можно обозначить однимъ словомъ: свобода! Университетская наука въ Германіи — свободна, свободно ея преподаваніе и свободно ея изученіе. Эта, какъ ее нмцы называютъ, ‘академическая свобода’ (‘akademische Freiheit’), по существу дла, иметъ дв стороны: 1) свобода профессоровъ преподавать что угодно и какъ угодно, и 2) свобода студентовъ изучать что угодно, гд угодно и какъ угодно. Первая есть свобода преподаванія — ‘Lehffreiheit’, вторая есть свобода ученія — ‘bernfreiheit’ (‘lehren’ и ‘lernen’). Это понятіе ‘Lehr-und Lernfreiheit’ не есть простое притязаніе или даже отвлеченіе отъ существующаго положенія дла, а молчаливо признаваемый самымъ нмецкимъ законодательствомъ принципъ, нормирующій университетскую жизнь,— дятельность профессоровъ и занятія студентовъ.
Прежде чмъ говорить о значеніи этого принципа для процвтанія философіи, я познакомлю Васъ вкратц съ сущностью, проявленіями и границами этой ‘академической свободы’.
1. Начну съ свободы преподаванія. Сами нмцы охотно подчеркиваютъ эту особенность своей университетской организаціи и справедливо гордятся ею. ‘Свобода преподаванія,— говоритъ извстный современный Берлинскій философъ и знатокъ Германской университетской жизни, проф. Фр. Паульсенъ,— есть гордость нмецкаго университета. Она тснйшимъ образомъ связана съ тою духовной свободой вообще, которая образуетъ столь характерную черту нашей народной жизни. Если другія народности хвалятся своею силою, своими владніями, своими свободными учрежденіями, то нмецкій народъ можетъ похвалиться (сколько бы ни имлъ еще онъ въ другихъ отношеніяхъ поводовъ для недовольства) своею духовной свободой, гд ему отказано въ свободной и сильной дятельности, тамъ онъ находитъ замну и утшеніе въ свободномъ мышленіи. А это свободное мышленіе свило себ гнздо прежде всего въ университет. Въ то время, какъ въ университетахъ другихъ странъ, гордящихся своей политической свободой, мышленіе и изслдованіе стснены церковной и государственной опекой или косностью корпоративнаго устройства и давленіемъ бездушно-неделикатнаго общественнаго мннія, нмецкій университетъ сдлался твердыней и оплотомъ свободнаго мышленія, не связаннаго никакими догмами, никакими нормами, кром тхъ, какія устанавливаются самимъ разумомъ. Отсюда гордость нмца своимъ университетомъ. Отсюда — чувствительность широкихъ круговъ общества ко всякому давленію въ этомъ пункт, нмецъ перенесетъ многія ограниченія личной свободы съ большимъ и для иностранца часто удивительнымъ терпніемъ, но въ этомъ пункт,— къ чести его надо сказать,— онъ очень чувствителенъ: свобода мышленія, изслдованія и преподаванія есть ревниво охраняемый палладіумъ неписанной конституцію нмецкаго народа’ {F. Paulsen, Die deutschen Universititten und das Universittsstudium. Berlin. 1902. SS. 286—287. Изъ этой книги я дале черпаю свои фактическія указанія по всмъ пунктамъ, которыхъ не могъ проврить личнымъ наблюденіемъ.}. Подобныя же характеристики даютъ и иностранцы, изучавшіе состояніе нмецкихъ университетовъ,— напр., выдающійся американскій философъ и педагогъ Stanley Hall. И можно думать, что нмецкимъ университетамъ никогда не придется краснть за утрату права на такую характеристику.
Свобода преподаванія сдлалась существенной и неотъемлемой принадлежностью нмецкаго университета еще съ 18 столтія. Уже съ тхъ поръ на университетскаго преподавателя не возлагается боле обязанность сообщать лишь установленныя и авторизованныя истины, онъ долженъ самостоятельными изысканіями вырабатывать научныя познанія и вводить въ кругъ ихъ своихъ слушателей. Преподаваемая имъ наука не дана въ качеств готовой системы, а лишь предстоитъ ему какъ совокупность задачъ, разршенію которыхъ онъ долженъ посвятить свои умственныя силы, длясь при этомъ достигнутыми результатами съ своими слушателями и вводя ихъ самихъ въ технику научной работы. Для академическаго преподавателя, а также и для его слушателей не существуетъ никакихъ обязательныхъ или запретныхъ мыслей. Для преподаванія существуетъ одна только норма: оправдать истину своего ученія предъ разумомъ и фактами.
Нельзя, правда, сказать, чтобы эта свобода нигд не вступала въ конфликтъ съ тми или иными интересами жизни, и чтобы ей не пытались съ той или иной стороны ставить границы: но въ общемъ она все-таки является, какъ я сказалъ, признаннымъ и безспорнымъ правомъ нмецкихъ университетовъ. Многія науки уже давно и окончательно пользуются никмъ безусловно не оспариваемой и безграничной свободой. Въ естественныхъ наукахъ, въ медицин, въ наукахъ математическихъ и филологическихъ никто и не подумаетъ давать изслдованію какія-либо, положительныя или отрицательныя, предписанія относительно его содержанія, только разв изрдка,— да и то не принципіально, а лишь фактически,— то тамъ, то сямъ пытаются ему ставить нкоторыя границы,— это случается тамъ, гд научное изслдованіе по предмету своему приходитъ въ соприкосновеніе съ соціальными силами, съ государствомъ или церковью, т.-е. въ вопросахъ религіозныхъ, политическихъ и соціальныхъ. Богословіе, философія, политическія и соціальныя науки, понятно, чаще наталкиваются на такое противодйствіе и потому вынуждены еще бываютъ иногда защищать свою свободу {Vgl. Paulsen, а. а. O. SS. 288—292.}. Теченіе и исходъ этихъ конфликтовъ не только весьма поучительны для сторонняго наблюдателя нмецкой жизни и культуры, но и воспитательнымъ образомъ дйствуютъ на самый нмецкій народъ въ самыхъ разнообразныхъ и широкихъ его слояхъ. Послднее обстоятельство, въ свою очередь, улучшаетъ и расширяетъ почву для философскихъ посвовъ и всходовъ. Борьба за свободу часто приноситъ такіе же, если только не лучшіе плоды, чмъ и обладаніе свободой. Философія, такимъ образомъ, всегда остается въ чистомъ выигрыш. Весьма удачно характеризуетъ сущность или природу этихъ конфликтовъ упоминавшійся уже мною философъ Паульсенъ. ‘Конфликтъ, говоритъ онъ, везд одной и той же природы: это — конфликтъ между теоретикомъ и практикомъ, философомъ и политикомъ, можно даже сказать еще обще — конфликтъ между двумя существенными сторонами человческой природы, разумомъ и волей’ {S. 292.}. Всякая практическая дятельность только тогда можетъ достигать какихъ-либо цлей и даже ставить самыя цли, когда арена и условія дятельности даны въ неоспоримо правильномъ представленіи: программа, разсчитанная на одну картину дйствительности и на одно соотношеніе реальныхъ силъ, можетъ оказаться совершенно неисполнимой въ рамкахъ другой картины и при другомъ соотношеніи. Научное же и философское мышленіе никогда не могутъ остановиться на какомъ-либо одномъ, окончательно достигнутомъ представленіи: они постоянно заняты пересмотромъ фактовъ, новой провркой отношеній, ‘переоцнкой цнностей’. Ясно, что практическій дятель часто долженъ имть поводы быть недовольнымъ результатами и направленіемъ научно-философскихъ изслдованій, такъ какъ ему постоянно приходится быть готовымъ къ передлк, а то такъ и къ упраздненію многосложныхъ предпріятій и организацій, начатыхъ въ виду другихъ теоретическихъ концепцій, но уже связанныхъ тысячью нитей съ многоразличными и существенными жизненными интересами людей. Здсь легко возникаетъ подозрніе, что наука идетъ неправильнымъ путемъ, вдохновляется не объективнымъ интересомъ къ истин, а руководится революціонными мотивами, подкапывается подъ существующій строй и устои государственной и церковной жизни. Отъ такихъ подозрній, въ сущности, недалеко и до стсненій и до попытокъ преслдованія науки или ученыхъ… И надо правду сказать, попытки въ этомъ род въ отношеніи къ богословамъ, философамъ, соціологамъ и др. подобнымъ изслдователямъ бываютъ иногда и въ Германіи даже досел. Но, къ чести нмецкаго народа и образованнаго общества, он почти всегда оканчиваются неудачей! Причина этого — въ томъ, что нмецкіе реакціонеры и консерваторы никогда не доходятъ до такого цинизма, какъ охранители въ другихъ странахъ, чтобы просто запрещать т или иныя идеи безъ всякихъ разсужденій. Они никогда не ршаются принципіально отвергать свободу изслдованія и вслдствіе этого вынуждены вступать въ споръ съ своими противниками. На этой же почв, само собою понятно, ихъ кампанія заране обречена на проигрышъ. Если же какой нибудь министръ культовъ (такъ называется въ Германіи министръ, вдающій, между прочимъ, и народное просвщеніе) вздумалъ бы просто безъ всякихъ разсужденій предписывать научному изслдованію т или иныя идеи, то это вызвало бы такой взрывъ всеобщаго негодованія какъ въ либеральныхъ, такъ и въ самыхъ консервативныхъ кругахъ, что такая затя не просуществовала бы и одного дня. Въ виду всего сказаннаго, можно думать, что въ сравнительно непродолжительномъ времени и самыя попытки стснять свободу изслдованія, за недостаткомъ принципіальной почвы, окончательно заглохнутъ въ Германіи.
Теперь же, какъ я сказалъ, эти попытки самымъ теченіемъ создаваемыхъ ими конфликтовъ воспитываютъ нмецкій народъ въ чувств непоколебимаго уваженія къ свобод мысли и въ критическомъ отношеніи ко всякимъ догмамъ и традиціоннымъ взглядамъ. Нмецъ, на глазахъ котораго вооруженная силой власть, выступающая на защиту якобы самыхъ священныхъ традицій и идей, должна уступать скромнымъ работникамъ научно-философской мысли, привыкаетъ думать,
‘Что сила не можетъ сравниться съ умомъ,
‘Что высшая сила — могущество знанья’…
Такое настроеніе есть одно изъ самыхъ существенныхъ условій для правильнаго воспріятія всякаго независимаго и новаго философскаго воззрнія и для самостоятельнаго философскаго творчества. Вотъ въ этомъ смысл можно, если угодно, говорить о спеціально-философскомъ склад нмецкаго ума, но нужно помнить, что складъ этотъ не данъ отъ природы, а воспитанъ условіями нмецкой умственной жизни.
Говоря о профессорской свобод преподаванія въ Германіи, я намренно остановился на свобод ихъ проводить т или иныя идеи въ области преподаваемой науки. Это — самая основная и важная, такъ сказать, принципіальная черта ‘академической свободы’. Въ связи съ нею стоитъ никакимъ закономъ, собственно говоря, не утвержденное, но молчаливо признаваемое право профессора оставаться на занимаемой имъ каедр, сколько ему будетъ угодно: удаленіе со службы или перемщеніе профессора въ интересахъ службы въ нмецкихъ университетахъ обыкновенно не иметъ мста. У начальства, такимъ образомъ, не оказывается одного изъ сильнйшихъ средствъ давленія на научную совсть профессора. Удаленіе отъ службы или переходъ въ другой университетъ (къ слову сказать, довольно часто практикуемый нмецкими профессорами) происходятъ только по собственной вол профессора. Другія принадлежности этой свободы касаются боле разныхъ техническихъ сторонъ въ организаціи преподаванія и собственно служебныхъ деталей профессорской дятельности. Профессоръ, при своемъ опредленіи на службу, получаетъ вообще право преподаванія извстнаго круга наукъ, но какъ онъ воспользуется этимъ правомъ, это — почти исключительно его личное дло: онъ вполн самостоятельно опредляетъ т курсы, какіе онъ собирается читать, т упражненія, какія думаетъ вести съ своими слушателями, число часовъ въ недлю и т. п. Обыкновенно считается обязательнымъ, чтобы профессоръ читалъ въ семестръ два курса,— одинъ публичный и другой приватный, но и эта обязательность далеко не безусловная, а скоре — только обычай. 0 какомъ-либо контрол надъ дятельностью профессора, ревизіи ея, отчетности съ его стороны и т. п., конечно, тоже нтъ рчи.
2. Описанной профессорской ‘свобод преподаванія’ вполн соотвтствуетъ студенческая ‘свобода ученія’ — ‘Lernfreiheit’,— право учиться гд угодно, чему угодно и у кого угодно. Обыкновенно принятый въ университетъ (имматрикулировавшійся) студентъ обязывается избрать факультетъ и записаться на одинъ приватный (платный) курсъ, публичныхъ (безплатныхъ) курсовъ онъ можетъ записать себ сколько угодно, по своему усмотрнію,— можетъ ограничиться тоже только однимъ. Этимъ вс его обязательства и исчерпываются. Дальше онъ можетъ никогда боле до конца семестра не заглядывать въ университетъ (лишь въ конц семестра онъ обязанъ подать своимъ профессорамъ, къ которымъ записался, свою имматрикуляціонную книжку для отмтки о прослушаніи курса),— и однакоже онъ пользуется всми правами и преимуществами студента на все время, пока остается имматрикулированнымъ (а права и преимущества эти довольно значительны и многочисленны: напр., право безплатнаго лченія въ клиникахъ и у университетскихъ профессоровъ медицины, льготное или безплатное полученіе лкарствъ изъ аптекъ, право быть судимымъ университетскимъ судомъ по большинству проступковъ не уголовнаго и не искового характера, свобода отъ полицейскаго задержанія или ареста и т. п.). Въ начал слдующаго семестра онъ обязанъ повторить запись минимумъ на два курса {приватный и публичный) и — только. Время пребыванія студента въ университет (число семестровъ) — неограниченно: желающіе могутъ хоть всю жизнь оставаться имматрикулированными (и, замчу кстати, такіе экземпляры встрчаются едва ли не въ каждомъ нмецкомъ университет,— въ прошломъ году, напримръ, сообщалось въ газетахъ о смерти одного такого ‘вчнаго студента’ въ возраст, кажется, 60 лтъ). Ученіе въ одномъ и томъ же университет — необязательно, студентъ можетъ хоть каждый семестръ переходить въ новый университетъ, при чемъ его имматрикуляція везд сохраняетъ силу, и права, пріобртенныя прослушаніемъ тхъ или иныхъ курсовъ въ разныхъ университетахъ, не теряются (и надо сказать, что нмецкіе студенты вообще очень широко пользуются этимъ правомъ переходить изъ университета въ университетъ, это считается даже, — между студентами,— какъ будто и необходимымъ, теоретически это оправдывается желаніемъ послушать лучшихъ профессоровъ въ разныхъ университетахъ, на практик же часто длается просто для разнообразія и для собственнаго удовольствія) {Только докторскій экзаменъ студентъ можетъ сдавать лишь въ томъ университет, гд онъ пробылъ два послднихъ семестра.}. Говоря о минимальномъ количеств учебныхъ обязанностей нмецкаго студента, я отнюдь не хотлъ сказать, что вс или даже большинство студентовъ этимъ именно минимумомъ и ограничиваются. Я желалъ только выяснить Вамъ крайній предлъ (terminus ad quem) ‘академической свободы’ нмецкаго бурша. На самомъ же дл, конечно, не можетъ найтись особенно много охотниковъ оставаться въ университет ради прелестей ничегонедланья и сладкой возможности сознавать себя ‘свободнымъ’ буршемъ (хотя не могу не прибавить, что вообще-то такое сознаніе играетъ въ жизни нмецкаго студенчества весьма большую роль, и Вы весьма часто въ различныхъ студенческихъ псняхъ услышите одинъ и тотъ же ихъ любимый припвъ: ‘frei ist der Bursch! frei ist der Bursch!’). Большинство всегда иметъ въ виду какія-либо опредленныя цли — либо практическія, либо научныя. Въ томъ и другомъ случа, они избираютъ себ извстный, довольно значительный, кругъ наукъ (гораздо меньшій, однакоже, чмъ обязательно изучаемый нашими студентами — въ университетахъ и, напр., въ нашей академіи) и занимаются ими, сообразно съ преслдуемой цлью, довольно усердно: посщаютъ лекціи, участвуютъ въ семинаріяхъ (практическія занятія), пишутъ рефераты, готовятся къ преніямъ, работаютъ въ лабораторіяхъ и т. п. Подборъ такого или иного круга наукъ всецло предоставляется вкусамъ и интересу самихъ учащихся. Университетъ, съ своей стороны, только даетъ всякому желающему полную возможность удовлетворить вс его учебныя и научныя нужды. Ищущій сравнительно элементарныхъ познаній найдетъ ихъ въ курсахъ, назначаемыхъ спеціально ‘для начинающихъ’, желающій серьезныхъ научныхъ занятій можетъ обратиться къ спеціальнымъ курсамъ ‘для преуспвшихъ’ (‘fr fortgeschrittene’), къ семинаріямъ, лабораторіямъ и къ разнаго-рода ‘privatissima’. Короче говоря, университетъ предлагаетъ своимъ питомцамъ минимумъ обязательныхъ занятій и максимумъ возможности пріобрсти любой запасъ знаній желательнаго объема, глубины и основательности: кто хочетъ, можетъ получить очень много,— можно сказать, все желаемое,— кто не хочетъ, можетъ хоть абсолютно ничего не длать. И то и другое принципіально разсматриваются, какъ явленія вполн нормальныя.
Такая свобода ученія едва ли была бы возможна и едва ли допускалась бы, если бы нмецкій университетъ, подобно нашему, давалъ права гражданской службы. Но онъ совершенно не даетъ таковыхъ. Послднія пріобртаются въ государственныхъ экзаменаціонныхъ коммиссіяхъ, независимыхъ отъ университета. Университетъ даетъ только знанія, а государство — права. Единственное званіе, какого можетъ удостоивать университетъ, есть докторская степень. Пріобртеніе ея не обязательно, но желающіе (и такихъ оказывается едва ли не большинство) могутъ получать ее по спеціальному экзамену и по защит диссертаціи.
Понятіе ‘академической свободы’ студента не покрывается описанной свободой ученія. Нмецкое студенчество свободно и во всемъ своемъ внучебномъ поведеніи. Никакихъ прямо воспитательныхъ цлей относительно его университетъ не преслдуетъ. Никакой инспекціи въ нашемъ смысл слова нмецкій студентъ не знаетъ. Онъ живетъ такъ, какъ считаетъ нужнымъ, и ршительно ни предъ кмъ за свое поведеніе не отвтственъ,— разумется, если только онъ не совершаетъ преступленія противъ общихъ гражданскихъ или уголовныхъ законовъ. й нельзя сказать, чтобы такое отсутствіе воспитательныхъ воздйствій дурно отзывалось на нравственномъ уровн учащагося юношества и губило его будущность. Большинство изъ нихъ, правда, очень сильно пьютъ, многіе скандалятъ, иные развратничаютъ, но въ общемъ, въ конц концовъ, изъ нихъ все-таки выходятъ почтенные и хорошіе практическіе дятели, ученые, мыслители и т. п. Нужно, впрочемъ, прибавить, что очень много есть и безусловно корректныхъ въ моральномъ отношеніи юношей. Въ сущности, на мой взглядъ, съ педагогической точки зрнія результаты свободы оказываются совершенно такими же, какъ и результаты нашей школьной педагогіи со всми ея инспекторами, субъ-инспекторами, надзирателями и т. п.

——

Показавши Вамъ въ боле или мене конкретныхъ чертахъ, въ чемъ состоитъ та ‘свобода’, которая характеризуетъ университетскую жизнь въ Германіи, я могу вернуться къ поставленному мною въ начал лекціи вопросу,— какое вліяніе это обстоятельство оказываетъ на развитіе нмецкой философской мысли.
Вліяніе это мн представляется двоякимъ: оно простирается — 1) на выработку философскихъ воззрній или на созданіе философскихъ системъ и 2) на распространеніе и усвоеніе послднихъ {Само собою понятно, что вліяніе это не принадлежатъ къ числу осязательно указуемыхъ и количественно измримыхъ фактовъ. Оно становится понятнымъ и очевиднымъ, если вникнуть въ психологическія условія философскаго творчества и настроенія, если сравнить эти условія съ условіями другихъ странъ и т. п. Выясненіе это, по необходимости, должно пользоваться разнаго рода аналогіями и сопоставленіями, не всегда принудительно очевидными. Оно обладаетъ полной субъективной убдительностью для того, кто суметъ себя мысленно поставить въ положеніе нмецкаго университетскаго преподавателя и студента и при этомъ живо почувствовать то настроеніе, которое они переживаютъ. Что-же касается объективной достоврности, то она можетъ быть достигнута лишь въ нкоторыхъ частностяхъ. Но этимъ смущаться не слдуетъ. Такого рода вопросы, какъ объ условіяхъ плодотворности духовной дятельности любого рода,— въ особенности, когда ршеніе должно даваться для настоящаго или будущаго времени,— не допускаютъ иного отвта, какъ въ форм примрнаго и приблизительнаго разсчета на возможное настроеніе, въ извстныхъ условіяхъ, лицъ, занимающихся ршеніемъ вопроса: разсуждающій и его слушатели или читатели должны вообразить себя въ данныхъ условіяхъ и уже на основаніи этого ршать. Конечно, не вс люди одинаковы,— иной могъ бы философствовать и въ рудникахъ на каторг, но не на такихъ людей и разсчитаны схемы ‘благопріятнйшихъ’ условій. Едва-ли надо прибавлять, что въ отношеніи къ историческому прошлому возможно и вполн объективное и надлежащимъ образомъ аргументированное сужденіе.}.
1. Философія есть растеніе весьма деликатное, которое для своего процвтанія и нормальнаго развитія нуждается въ извстной благопріятной атмосфер и почв. Къ философствованію способны вс люди, но не у всхъ это философствованіе бываетъ одинаково плодотворно. Можно указать цлыя эпохи, когда философовъ были массы, но созданныя ими доктрины едва заслуживаютъ имени философіи. Къ такимъ эпохамъ можно, напримръ, отнести эпоху возрожденія в средніе вка. Такую эпоху досел еще переживаетъ и наша русская философія.
Почву для процвтанія философіи образуютъ результаты положительныхъ наукъ, такъ или иначе приходящіе въ конфликтъ съ традиціонными врованіями и господствующими въ обществ догматическими воззрніями. Философія, какъ самостоятельное исканіе истины, возникаетъ обыкновенно тогда, когда обнаруживается противорчіе между традиціоннымъ, обычнымъ въ данномъ обществ міровоззрніемъ (естественное міровоззрніе обыденнаго, наивнаго или т. н. здраваго смысла, унаслдованное отъ предковъ и поддерживаемое консерватизмомъ среды религіозно-нравственное міровоззрніе, сросшіяся съ ними устарлыя научныя идеи и т. п.) и накопившимися новыми научными знаніями. Что наука ведетъ насъ къ истин,— отрицать это едва ли хватитъ смлости даже у самаго убжденнаго приверженца здраваго смысла и традиціонныхъ врованій. А что простая замна поколебленныхъ традиціонныхъ врованій и представленій научно дознанными истинами не даетъ субъективнаго удовлетворенія,— ибо не отвчаетъ на т интимнйшіе запросы духа, которые обслуживались старыми воззрніями,— и производитъ въ міровоззрніи большее опустошеніе, нежели можно было ожидать, судя по содержанію новой научной истины,— ибо изъ стройной и гармоничной системы нельзя вынуть одно звено, не поколебавъ цлаго,— въ этомъ очень скоро убждается всякій, кто только попытается подобнымъ образомъ накладывать новыя заплаты на старую одежду. Необходимость ревизіи всего міровоззрнія и новаго его обоснованія въ согласіи съ успхами науки быстро сознается всякимъ, кто только не выработалъ въ себ равнодушія къ общимъ вопросамъ или своеобразнаго умнья сидть между двухъ стульевъ, заразъ отвчать на одинъ и тотъ же вопросъ и да и нтъ. Ревизія эта должна быть предпринята на свой собственный страхъ и рискъ, потому что безъ достаточнаго размышленія нормальный человкъ можетъ принимать лишь въ извстномъ смысл quod semper, quod ubique, quod ab omnibus или проповдь безспорныхъ (для него) умственныхъ авторитетовъ, въ послднемъ случа обязанность самостоятельной ревизіи лежитъ на нихъ. Этотъ то самостоятельный пересмотръ міровоззрнія и обработка въ цляхъ его послднихъ результатовъ научнаго изслдованія и есть философствованіе, а плоды послдняго составляютъ философію. Философія не можетъ явиться тамъ, гд нтъ противорчія между новыми знаніями и старыми идеями.
Атмосферу, благопріятствующую развитію философіи, образуетъ вра въ силу знанія и уравновшенно спокойное, теоретически-интересующееся отношеніе къ противорчіямъ мысли и жизни. Тамъ, гд отсутствуетъ хотя бы одно изъ этихъ условій, философія процвтать не можетъ. Гд, нтъ вры въ силу знанія,— въ то, что для человческой мысли не существуетъ принципіально неразршимыхъ проблемъ {Говоря это, я не забываю результатовъ Кантовокаго критицизма, объявляющаго метафизическія проблемы для человческой мысли неразршимыми. Кантовскій критицизмъ, какъ одно изъ направленій философской мысли, обусловленное извстными историческими причинами и отношеніями, а также и нкоторыми спеціальными методологическими предположеніями, ни въ какомъ случа не можетъ имть безусловное значеніе. Это — отнюдь не вчный, окончательный и непререкаемый запретъ для философской мысли. Тоже надо сказать и о другихъ агностическихъ направленіяхъ. Принципіально для философіи неоспоримо-законнымъ притязаніемъ остается всевдніе. Припомнимъ Гегелевскій девизъ: ‘Человкъ долженъ уважать себя и считать себя достойнымъ самыхъ высокихъ истинъ’.}, гд результаты науки еще считается возможнымъ уравновсить авторитетомъ традиціи, гд еще спрашиваютъ, — въ состояніи ли научное изысканіе перершать т высшія проблемы, которыя всмъ человчествомъ (или, по крайней мр, извстной соціальной средой, легко принимаемой индивидуальнымъ сознаніемъ за равнозначную по авторитету со всмъ человчествомъ) признаются окончательно ршенными въ извстномъ смысл: тамъ для философіи нтъ благопріятной атмосферы. Но и наличность одного этого условія (вры въ силу знанія) еще не образуетъ всей такой атмосферы. Эта вра можетъ быть, но отношеніе къ проблемамъ можетъ быть недостаточно спокойнымъ или, какъ очень характерно иногда говорятъ, именно не достаточно ‘философскимъ’. Извстная страстность, полемическій задоръ, своего рода фанатизмъ въ попыткахъ обоснованія и распространенія міровоззрнія, являясь обыкновенно сами продуктомъ или ненормальныхъ соціальныхъ и политическихъ отношеній, или вообще какого-либо личнаго практическаго интереса, длаютъ философскую работу именно въ философскомъ-то смысл безплодной. Здсь философія становится служанкой стороннихъ истин, нефилософскихъ стремленій. Чтобы быть безпристрастнымъ, мышленіе должно прежде всего стать безстрастнымъ, двигаться и вдохновляться только теоретическимъ интересомъ, безъ всякой примси практическихъ тенденцій. Для кого философскіе вопросы не суть только вопросы объ истин, но вмст съ тмъ или даже въ еще большей степени вопросы боевой жизненной программы, тому трудно создать въ философіи что-либо крупное, самостоятельное и цнное. И адепты его воззрній будутъ объединяться не столько вокругъ извстныхъ теоретическихъ принциповъ, сколько подъ знаменемъ нкоторыхъ практическихъ (политическихъ, соціальныхъ и т. п.) задачъ.
Въ поясненіе сказаннаго не излишне будетъ привести дв-три историческихъ справки.
Я уже указалъ на средніе вка, какъ на эпоху, когда философствовали довольно много,въ совокупности явленій умственнаго труда философствованіе занимало тогда количественно или, если угодно, процентно боле видное мсто, чмъ теперь и вообще въ ближайшія къ намъ столтія, но толку изъ этого выходило мало, философія оставалась совершенно безплодной {Основной, дйствительно цнный и въ собственномъ смысл философскій вопросъ, занимавшій умы въ теченіе всего средневковья,— вопросъ объ универсаліяхъ,— былъ, въ сущности, единственной проблемой для періода времени по минимальному счету въ 400 лтъ, а на самомъ дл значительно большаго. Самый вопросъ былъ не новъ, а внушенъ былъ изученіемъ Платоновской и Аристотелевской философіи. Точно также и ршеніе частію было опять старымъ (въ обихъ реалистическихъ формулахъ ‘universalia sunt realia ante rem’ и ‘univevsalia sunt realia in re’), частію же вызывалось лишь оппозиціей къ послднему и къ связанной съ нимъ церковной тиранніи (въ номималистической формул: ‘universalia sunt пошіпа post rem’).} и выродилась въ такое жонглерство понятіями и терминами, которое справедливо навлекло на себя презрніе, а въ силу нкоторыхъ вншнихъ условій даже и ненависть мыслителей новаго времени,— вспомнимъ досел еще живо чувствуемую одіозность самаго имени ‘схоластики’. Причина такого, на первый взглядъ нсколько страннаго, явленія заключается именно въ томъ, что въ средніе вка для философіи почти совсмъ не было ни подходящей почвы, ни благопріятной атмосферы. Положительныя научныя знанія были крайне бдны, результаты ихъ въ примненіи къ общему міровоззрнію — ничтожны, конфликты этихъ результатовъ съ традиціоннымъ міровоззрніемъ (религіозными врованіями) случались сравнительно рдко, еще рже носили радикальный и непримиримый характеръ, а въ тхъ случаяхъ, когда что-либо подобное бывало, зарождающійся ростокъ философіи погибалъ или чахъ въ неблагопріятной и даже прямо вредной моральной, соціальной и церковно-политической атмосфер. Вра въ силу знанія тогда, несомннно, была, но самый идеалъ истиннаго философскаго знанія былъ подмненъ идоломъ раціонализированія и обоснованія уже готовыхъ истинъ (догматовъ церкви). Отношеніе къ противорчіямъ мысли и жизни не могло быть спокойнымъ, а почти неизбжно принимало боевой, полемическій и пропагандистскій характеръ, потому что status quo міровоззрнія ревниво охранялся церковью, всегда имвшей къ своимъ услугамъ средства политической и уголовной репрессіи. Независимый мыслитель долженъ былъ вмст съ тмъ быть и энтузіастомъ, готовымъ на мученичество за идею. Но, не говоря уже о томъ, что на это способны лишь исключительно сильныя духомъ натуры, все равно ихъ настроеніе и настроеніе ихъ послдователей не могло быть чисто философскимъ. Распространеніе и исповданіе новыхъ идей носили на себ вс признаки религіознаго сектаторства и религіозной пропаганды.
Много философствовали и въ такъ называемую Эпоху Возрожденія, но и въ этомъ философствованіи толку было немного, потому что, хотя атмосфера для развитія и процвтанія философіи тогда и была благопріятной, но почва только что начинала образовываться. Вра въ знаніе, любовь къ нему, спокойное наслажденіе чистымъ мышленіемъ, не смущающееся церковнымъ авторитетомъ (родъ интеллектуальнаго эпикурейства) — все это вмст образовало въ высшей степени благопріятныя условія для философіи, но успхи положительныхъ наукъ были еще сравнительно невелики, для молодой философіи они не могли еще дать богатой пищи. Нарождались міровоззрнія стройныя, изящныя, симпатичныя, жизнерадостныя, но имъ сильно недоставало того элемента серьезности и, такъ сказать, научной солидности, который обезпечиваетъ прочный и длительный успхъ философскимъ системамъ.
Совершенно наоборотъ обстоитъ дло у насъ въ Россіи. Ученыхъ силъ у насъ много, научная работоспособность наша выше всякаго сомннія, по научной продуктивности т изъ нашихъ ученыхъ, которые не поставлены въ особенно неблагопріятныя условія, не уступаютъ европейскимъ, послдніе результаты научныхъ изслдованій широко распространены въ образованныхъ классахъ общества. Конфликтъ научнаго міровоззрнія съ традиціоннымъ у насъ налицо и, притомъ, онъ иметъ боле острую и радикальную форму, чмъ гд-либо еще. Казалось бы, боле благопріятной почвы для процвтанія философіи и желать не надо. А между тмъ — что же мы дали цннаго и самостоятельнаго въ философіи?немногимъ боле, чмъ ничего. И это не потому, чтобы мы мало философствовали или не были расположены къ философіи. Напротивъ, философію мы очень любимъ и занимаемся ею много, объ этомъ свидтельствуютъ и ростъ спеціально-философской литературы, и обиліе популярныхъ изданій научно-философскаго характера, и нердкая, а въ послднее время даже обильная примсь философскаго элемента къ спеціально-научнымъ работамъ, и, наконецъ, сравнительное многолюдство философскихъ аудиторій въ высшихъ учебныхъ заведеніяхъ. Тмъ не мене дальше чисто-историческихъ, критическихъ, компилятивныхъ, подражательныхъ и продолжительныхъ работъ по философіи мы почти не пошли. Вполн оригинальныхъ системъ, такъ сказать, перваго ранга у насъ нтъ. Кого мы могли бы, хотя приблизительно, поставить въ рядъ съ Декартомъ, Локкомъ, Юмомъ, Кантомъ, Гегелемъ или даже съ Гербартомъ, Фехнеромъ и т. п.? Почти вс наши философы безъ труда распредляются по рубрикамъ западноевропейскихъ направленій,— къ кому-либо ‘примыкаютъ’, кого-либо ‘переработываютъ’, ‘продолжаютъ’ и т. д. Гд причина этого печальнаго явленія? Можно не колеблясь утверждать, что виною здсь — та тяжелая атмосфера, въ какой приходится жить и работать нашимъ философамъ. Главные питомники философской мысли,— университеты и академіи,— лишены у насъ той ‘академической свободы’, какою безмятежно наслаждаются нмецкіе университеты. Да и въ своей внакадемической, литературной дятельности наши философы до крайности стснены разными обязательными и добровольными цензурами. Кром того, и весь вообще строй нашей жизни, почти замирающей въ тискахъ господствующаго режима и всякаго рода опеки, запрещеній и т. п., перемщаетъ у всхъ умственно развитыхъ людей центръ вниманія съ чисто-теоретическихъ вопросовъ на задачи борьбы съ давящимъ насъ гнетомъ. Сама философія поневол пріобртаетъ до нкоторой степени боевой (слдовательно, уже не философскій) характеръ. Противорчія съ традиціонными и, такъ сказать, оффиціозными идеями у насъ стараются тщательно избгать. Въ этихъ видахъ, многихъ вопросовъ стараются прямо не касаться. Зато тамъ, гд бываетъ наоборотъ, тамъ философствованіе пріобртаетъ рзко полемическую, въ извстномъ смысл революціонную окраску. Чтобы сказанное не казалось голословнымъ, напомню Вамъ нкоторые довольно характерныя конкретныя явленія и случаи изъ исторіи нашей философской мысли. Въ свое время Гегелевская философія сдлалась прибжищемъ для не имвшей исхода политической мысли русскаго общества. Въ 60хъ годахъ матеріализмъ сдлался знаменемъ, подъ которымъ собирались прогрессивные элементы общества. Тогда же и поздне роль подобнаго знамени игралъ дарвинизмъ. Затмъ марксизмъ, новокантіанство, прилаженное къ ршенію соціологическихъ проблемъ, теперь идеализмъ и реализмъ, за борьбой которыхъ такъ и чуется борьба реакціи съ освободительнымъ движеніемъ,— все это наглядные примры того, во что можетъ превращаться философія въ нашей русской атмосфер. Вспомните Грота, подвергшагося чуть не инквизиціонному преслдованію архіепископа Никанора, вспомните травлю Влад. Соловьева за его невинный рефератъ объ упадк средневковаго міровоззрнія. Переводъ ‘Введенія въ философію’ Паульсена могъ появиться, только пройдя чрезъ комитетъ министровъ и лишь благодаря встрченному тамъ авторитетному заступничеству. А сколько сильныхъ и несомннно философскихъ умовъ должны были покинуть отечество? А что отняло возможность самостоятельнаго творчества у такой свтлой философской головы, какъ покойный Кудрявцевъ? Нужно ли, наконецъ, говорить о томъ, что у всхъ предъ глазами,— какъ пишутся иногда изображенія западной философіи, говорящія однако не то, что есть на самомъ дл, а то, что желательно начальству? и съ другой стороны,— подобные же quasi историческіе очерки съ совершенно противоположными тенденціями?
Вернемся теперь къ нмцамъ.
Если не покидать начатаго сравненія, то можно сказать. что въ Германіи ‘академическая свобода’ создаетъ для философіи и плодоносную почву, и благопріятную атмосферу.
Положительныя науки находятся въ Германіи въ блестящемъ состояніи. Тщательность и методичность работы, чрезвычайная спеціализація, превосходная организація эксперимента и разныхъ вспомогательныхъ научныхъ учрежденій и проч. под. длаютъ Германію истинной мастерской научныхъ открытій и новыхъ выводовъ. Лтописи послднихъ чуть не каждый годъ даютъ богатйшій матеріалъ для самыхъ разнообразныхъ и радикальныхъ ревизій міровоззрнія. Но мы знаемъ, что вдь здсь дло не въ одномъ матеріал. Для философіи гораздо важне хо положеніе, въ какое ставится этотъ матеріалъ относительно общихъ вопросовъ и господствующихъ идей традиціоннаго міровоззрнія. И въ этомъ случа у нмцевъ дло обстоитъ такъ хорошо, что почти ничего боле и желать не остается. Прежде всего, уже каждый почти ученый самъ не упуститъ случая отмтить философскія слдствія полученныхъ имъ результатовъ или гносеологическія предположенія примненныхъ имъ методовъ. А затмъ, и философы въ собственномъ смысл слова слдятъ за этимъ очень внимательно. Никакой робости предъ возможностью разойтись съ принятыми или господствующими воззрніями ни ученый, ни философъ не испытываютъ, напротивъ, такая разница всякій разъ тщательно отмчается, какъ предметъ достойный нарочитаго обсужденія. Послднее однако отнюдь не является притязаніемъ что-то разрушить ими сохранить, не становится какимъ-то кричащимъ предпріятіемъ, а напротивъ, считается самой обыденной, вполн естественной и ни въ какой агитаціи не нуждающейся вещью,— въ род какъ бы подведенія дневного или недльнаго баланса въ приходо-расходныхъ книгахъ науки и философіи. Такое положеніе дла есть несомннное слдствіе господствующей въ нмецкихъ университетахъ ‘академической свободы’. Нмецкій профессоръ привыкъ въ своей аудиторій, а потомъ и въ своихъ книгахъ возвщать только то, что онъ по своему искреннему убжденію считаетъ истиной, и эту истину онъ совершенно спокойно соотноситъ и съ другими истинами, и съ общими принципами. Онъ не видитъ въ этомъ съ своей стороны какой-либо смлости или особой заслуги. Это просто его обязанность, нчто такое, что и не можетъ быть какъ либо иначе.
Академическая свобода создаетъ ту атмосферу уравновшенности и спокойствія въ отношеніи ко всякаго рода проблемамъ, то чисто теоретическое разсмотрніе ихъ, какія такъ существенно важны для появленія самостоятельнаго и плодотворнаго философствованія. Тамъ, гд у насъ очень легко могла бы явиться полемика, апологетика, пропаганда или какой-либо иной изъ видовъ предзанятаго, тенденціознаго отношенія къ истин, стремленіе утилизировать ее для нкоторыхъ а priori поставленныхъ или какимъ-либо вншнимъ интересомъ намченныхъ цлей, тамъ нмецкій профессоръ считаетъ своимъ долгомъ безпристрастно разсудить, не преувеличивая значенія обсуждаемыхъ данныхъ. Онъ вовсе не наголодался такъ отъ лишенія свободы, какъ его русскій коллега. Онъ просто только ни на что не закрываетъ глазъ, все приводитъ въ ясность и откровенно сопоставляетъ противорчія, выводитъ слдствія и т. ц., отнюдь не думая, будто этимъ онъ хоть въ какомъ-либо отношеніи совершаетъ подвигъ.
При такихъ-то условіяхъ вполн легко и свободно развертывается индивидуальное философское творчество. Ни одно изъ препятствій, обыкновенно тормозящихъ такое творчество, въ Германіи не иметъ такой силы, какъ, наприм., у насъ. Главный тормозъ,— неувренность въ своемъ прав на свободное выраженіе своихъ убжденій и чувство постояннаго риска подвергнуться за научныя или философскія мннія дисциплинарной отвтственности,— у нмцевъ совершенно отсутствуетъ, тогда какъ у насъ онъ создаетъ по временамъ невыносимо тяжелое настроеніе, парализующее умственную изобртательность. А благодаря отсутствію такого вншняго стсненія, въ философствованіи нмецкихъ профессоровъ мене даютъ себя знать и т субъективныя антифилософскія предрасположенія, которыя въ большей или меньшей степени неизбжно присущи всякому мыслителю и понижаютъ объективную цнность его философскихъ идей.
Въ числ такихъ предрасположеній, какъ извстно, прежде всего стоитъ невольное подчиненіе разнаго рода практическимъ интересамъ и вліянію чувства. Вспомните изреченіе: ‘quae volumus, ea libenter credimus’, вспомните полныя яда наблюденія Шоненгауэра надъ этой человческой слабостью (изложенныя въ его ‘Эристик’). Конечно, какъ люди, и нмецкіе профессора не свободны отъ этого недостатка, но имъ легче его избгать. На страж практическихъ интересовъ и интересовъ чувства въ Германіи стоятъ обыкновенно консерваторы: припомните, что я сказалъ нсколько ране о конфликтахъ академической свободы съ охранительными стремленіями и объ исход этихъ конфликтовъ (стр. 72). Практика открытой и нердко повторяющейся борьбы создала у нмецкихъ философовъ особенное чутье научной и объективно-философской правды, а вмст съ тмъ и чутье практической заинтересованности, которую они почти всегда умютъ отличать отъ теоретической убжденности. Они отлично знаютъ, что ихъ всегда могутъ упрекнуть въ практической заинтересованности, а это упрекъ — не изъ пріятныхъ. Еще того боле, они знаютъ, что консерваторы и реакціонеры, а также и люди другихъ лагерей, заинтересованные въ пропаганд извстнаго рода идей, не преминутъ ихъ скомпрометировать выраженіями своего одобренія и сочувствія. Наконецъ, и вообще долгая школа критической мысли сдлала уловки некритичнаго мышленія легко замчаемыми и потому устранимыми. Все это невольно заставляетъ университетскаго философа въ Германіи быть всегда насторож противъ разсматриваемой антифилософской тенденціи.
Другимъ антифилософскимъ вліяніемъ является вліяніе наивнаго міровоззрнія здраваго смысла. Ему нмецкій философъ можетъ поддаться сравнительно легче, но все же и противъ него онъ до извстной степени застрахованъ тми условіями работы, какія созданы практикой академической свободы. Доктринерство и родъ плохо скрытой антипатіи къ т. н. здравому смыслу многіе склонны считать принадлежностью національнаго характера нмцевъ (не мало вдь есть и анекдотовъ на тему о томъ, какъ нмецъ какую-нибудь выдумку, кунштюкъ, предпочитаетъ внушеніямъ естественной сметки). Врне же будетъ признать, что это — плодъ долголтнимъ опытомъ воспитанной привычки доврять наук и вообще теоретическому изслдованію. Апріорнаго недоврія къ научной или философской теоріи отъ нмца вообще и отъ нмецкаго студента въ частности ожидать трудно, напротивъ, отъ профессора и отъ философа они всегда ожидаютъ чего-либо новаго, своеобразнаго, чего они сами раньше не знали. Такъ привыкаетъ смотрть на себя и самъ профессоръ. Сознательнаго піэтета къ ‘gesunder Menschenverstand’ нмецкій ученый, а тмъ боле философъ отнюдь не питаетъ и если можетъ его внушеніямъ иногда подчиняться, то только безсознательно или инстинктивно.
Третье антифилософское вліяніе есть догматическое вліяніе предшествующихъ философскихъ системъ. Это вліяніе, вообще говоря, не слдуетъ слишкомъ дурно оцнивать. До извстной степени оно желательно и полезно. Попытка продолжить систему, разработать ее дале, примнить ея принципы къ различнымъ областямъ знанія и жизни, полемически соотнести или примирить съ принципами другихъ системъ,— все это, будучи результатомъ оказываемаго системой вліянія, вмст съ тмъ является и пробой ея прочности и плодотворности: лишь система, которая такимъ образомъ разносторонне исчерпана въ ея притязаніяхъ, можетъ быть вполн и объективно оцнена, недостатки ея вскроются со всею очевидностью, и выступающая на ея смну философія можетъ сознательно занять дйствительно выгодную и цнную для себя позицію. Въ этомъ отношеніи нмецкіе философы не могутъ быть упрекнуты въ невниманіи къ своимъ предшественникамъ. Существованіе философскихъ школъ является постояннымъ доказательствомъ того, какъ высоко въ Германіи умютъ цнить идеи корфеевъ философской мысли. Здсь — въ нкоторомъ род ручательство за то, что здравая я плодотворная идея у нмцевъ никогда не пропадетъ незамченной и неоцненной. Но это наслдіе прошлаго можетъ зачастую быть и весьма тяжелымъ, вредно отражаясь на самостоятельности и непредзанятости философской работы {Подробне объ этомъ см. въ моей брошюр ‘Исторія философіи, какъ процессъ постепенной выработки научно обоснованнаго и истиннаго міровоззрнія’. 1899 г. Стр. 33.}. Въ этомъ смысл я и заговорилъ о вліяніи прежнихъ системъ, какъ именно объ антифилософскомъ вліяніи. Противъ такого крайняго, слпого преклоненія предъ авторитетами нмецкій философъ тоже въ значительной степени защищенъ традиціями своей школы (университета). А въ выработк этихъ традиціи самую существенную роль играла опять академическая свобода.
Некритичная приверженность къ извстнымъ вліятельнымъ философемамъ есть болзнь давно и хорошо знакомая нмцамъ, а потому противъ нея много раздается предостереженій и въ школ, и каждый стремится также самъ себя уберечь отъ нея или, во всякомъ случа, считаетъ себя обязаннымъ къ этому. Даже въ тхъ случаяхъ, когда нмецкій мыслитель и просто перепваетъ чужіе мотивы, онъ будетъ и себя самого и другихъ уврять, что онъ не слпо слдуетъ за другими, а съ критической провркой, самостоятельно проходя тотъ путь, какой ими пройденъ. Въ принцип каждый нмецкій философъ сознаетъ, можно сказать, обязанность быть оригинальнымъ. Интенсивность этого сознанія умряется въ немъ лишь не мене ясно сознаваемой обязанностью не забывать и не игнорировать того цннаго, что сдлано другими. Конечно, идеально правильное соотношеніе такихъ двухъ стремленій не всегда бываетъ налицо: чаще преобладаетъ одно какое либо изъ нихъ. Оставляя теперь въ сторон ту группу, у которой преобладающимъ интересомъ является разработка и усовершенствованіе сдланнаго другими,— это, повторяю, тоже очень цнная и почтенная работа,— я долженъ указать Вамъ на другую группу, проникнутую интенсивнымъ стремленіемъ къ оригинальности, какъ на носительницу истинной философской продуктивности, оплотъ неизсякающаго умственнаго творчества. О любомъ изъ представителей этой послдней группы въ большей или меньшей степени можно сказать, что онъ всегда хочетъ быть непремнно оригинальнымъ. Такое стремленіе иметъ, правда, и свои дурныя стороны, можетъ быть даже иногда опаснымъ,— способнымъ скомпрометировать философію, но оно, во всякомъ случа, гарантируетъ отъ безплоднаго комментаторства и повторенія стараго. Дурныя же его стороны (оригинальничанье безъ достаточныхъ рессурсовъ) уравновшиваются дятельностью другой изъ названныхъ группъ,— скажемъ, консервативной.
Стремленіе къ оригинальности, несомннно, воспитано академической свободой. Профессоръ обязанъ въ аудиторіи возвщать только научную истину, не связанный никакимъ заране санкціонированнымъ содержаніемъ, признаваемымъ за истину. Профессоръ-философъ обязанъ возвщать непремнно свое собственное философское убжденіе, не заботясь о томъ, нравится кому либо (особенно изъ власть имущихъ) это убжденіе или нтъ. Аудиторія иметъ право слышать отъ профессора именно ‘свое’ слово, а профессоръ въ такой же мр обязанъ сказать это слово. Но нигд такой usus не можетъ столь сильно содйствовать развитію оригинальности и творческой предпріимчивости, какъ въ философіи. А съ другой стороны, и отсутствіе академической свободы ни на чемъ не сказывается такими губительными послдствіями, какъ на философскомъ творчеств. Результаты положительныхъ наукъ обыкновенно бываютъ безспорны и непререкаемо очевидны, и надо обладать большимъ мднолобіемъ, чтобы ршиться открыто бороться съ ними путемъ административныхъ воздйствій, а когда такіе случаи бываютъ (при отсутствіи академической свободы они неизбжны), позиція борцовъ противъ науки обыкновенно быстро оказывается фальшивой, и они рано или поздно должны бываютъ уступить. Потеря оказывается по большей части только во времени, да и то лишь для одной страны. потому что запрещаемое, скажемъ, у насъ всегда можетъ быть обнародовано за границей. Философскіе выводы всегда боле или мене проблематичны, и борьба съ ними не можетъ получить такого вопіюще-скандальнаго характера, какъ борьба противъ науки,— тмъ боле, что борьба съ философскими идеями обыкновенно прикрывается знаменемъ высокихъ моральныхъ, религіозныхъ и общественныхъ интересовъ. А между тмъ самое существованіе категоріи, такъ сказать, запретныхъ идей убиваетъ охоту браться за такой рискованный или сопряженный съ унизительными литературными уловками трудъ. Философскіе таланты начинаютъ расходоваться на критику, полемику, историческія изслдованія…
Въ заключеніе своей рчи о вліяніи академической свободы на выработку философскихъ воззрній, я долженъ указать и на значеніе въ этомъ отношеніи студенческой свободы.
Принятый въ Германскихъ университетахъ порядокъ изученія наукъ, — отсутствіе какихъ либо обязательныхъ программъ, курсовъ, экзаменовъ и пр.,— даетъ возможность боле естественнаго подбора умственныхъ силъ къ спеціальностямъ. Каждый студентъ изучаетъ то, чмъ интересуется, или то, что ему нужно, и это — не въ форм права выбрать только факультетъ, а дальше уже не смть своего сужденія имть и изучать все, что да этомъ факультет полагается. Онъ иметъ право комбинировать изучаемые предметы въ любомъ количеств и при самомъ выбор предметовъ не стсняться факультетскими перегородками. Существуетъ даже (по крайней мр, въ Берлинскомъ университет) для имматрикулированныхъ студентовъ право пробнаго посщенія лекцій извстнаго профессора въ теченіе, если не ошибаюсь, полутора мсяца съ цлью опредлитъ, интересенъ ли данный курсъ, и стоитъ ли слушать даннаго профессора. Самая ошибка въ выборъ здсь легко поправима, и потеря времени можетъ ограничиться всего однимъ только семестромъ, а то даже и мене. Все это даетъ возможность талантливому нмецкому студенту вполн по вкусу и по способностямъ подобрать для себя группу изучаемыхъ наукъ и, само собою понятно, достигнуть при этомъ условіи наиболе плодотворныхъ результатовъ. Уже само по себ это обстоятельство представляется весьма выгоднымъ для философіи, потому что охотно, съ любовью изученныя и соотвтствующія умственнымъ способностямъ человка науки скоре натолкнутъ его на общіе (философскіе) вопросы, въ которые упирается та или иная наука, нежели занятія по свыше предписаннымъ программамъ и съ обязательнымъ отчетомъ въ пройденномъ. А еще боле это важно въ томъ отношеніи, что и прямо къ занятіямъ въ собственномъ смысл философіей привлекаются люди дйствительно къ тому способные и часто особенно талантливые. Сколько такихъ силъ могло бы теряться для философіи и дйствительно теряется въ странахъ съ иной университетской системой! Подумайте только, что было бы, если бы Кантъ сдлался и остался филологомъ, какъ онъ мечталъ въ средней школ… А нашъ покойный математикъ H. B. Бугаевъ, мн кажется, всмъ складомъ своего ума предназначался боле быть философомъ, и изъ него наврное вышелъ бы первоклассный мыслитель:— не надо ли пожалть, что онъ не родился въ Германіи?
2. Какъ я сказалъ, академическая свобода въ Германіи вліяетъ не только на выработку философскихъ воззрній, но также и на ихъ распространеніе и усвоеніе (стр. 76).
Строй университетской жизни обусловливаетъ самое разностороннее взаимодйствіе между лицами, такъ или иначе принадлежащими къ университету. Если аудиторія своими молчаливыми или открытыми требованіями можетъ оказывать вліяніе на профессора, то, само собою понятно, съ еще большимъ правомъ можно утверждать обратное вліяніе — профессора на свою аудиторію. Послднее принадлежитъ не только къ числу самыхъ естественныхъ вещей, но и составляетъ прямую и главную, если только не единственную задачу университетскаго преподаванія. Понятно, что благопріятная для философской продуктивности атмосфера не только преподавателямъ облегчаетъ творчество, но и въ ученикахъ создаетъ особенную чуткость и воспріимчивость къ свжимъ философскимъ идеямъ. Къ общимъ дйствующимъ здсь причинамъ присоединяется еще одна очень могучая,— это вра въ профессора, довріе (часто почти прямо слпое) къ надежности его руководства и къ цнности его указаній. При ея содйствіи, настроеніе студентовъ быстро становится не только вполн однороднымъ съ настроеніемъ передовыхъ профессоровъ, но даже опережаетъ его по горячности и прямолинейности (таково ужъ свойство юношеской воспріимчивости). Въ особенности быстро и врно это достигается на такъ называемыхъ практическихъ занятіяхъ и въ семинарахъ, гд живое, непосредственное и, притомъ, нердко индивидуализированное вліяніе профессора западаетъ въ души, проникнутыя особеннымъ интересомъ и любовью къ предмету. Этимъ парализуется дйствіе условій, тормозящихъ распространеніе философскихъ идей, поскольку названныя условія общи съ препятствіями для самаго творчества философскаго. Относительно наивнаго міровоззрнія естественнаго смысла надо сказать, что никто такъ легко и охотно не поступаетъ въ ряды его противниковъ, какъ именно студенческая молодежь, благодаря своей ничмъ еще не омраченной и не поколебленной вр во всемогущество науки л въ авторитетъ профессора. Студентъ въ университет прежде всего хочетъ узнать нчто такое, что ставило бы его выше міровоззрнія обыкновенныхъ смертныхъ, онъ особенно дорожитъ тмъ, что открываетъ ему какъ бы секреты жизни и бытія, недоступные профанамъ,— настроеніе, на рдкость благопріятное для всякихъ философскихъ посвовъ. Что же касается традицій философскихъ школъ, то отъ слпой приверженности къ нимъ студента нечего и освобождать, онъ вообще отъ нихъ свободенъ — просто-напросто потому, что не знаетъ ихъ. Уже отъ профессора зависитъ внушить юнош такое или иное отношеніе къ нимъ. Правда, собственныя идеи профессора становятся нердко для его учениковъ священными традиціями, но въ этомъ случа мы имемъ дло съ той полезной стороной подражательности и продолжательности, о какой я Вамъ говорилъ немного ране. Для распространенія новыхъ философскихъ идей это — факторъ, во всякомъ случа, благопріятный. Впослдствіи, когда силы молодого философа вполн окрпнутъ, онъ суметъ и самъ стать на собственныя ноги и отршиться отъ догматической приверженности къ идеямъ учителя. А кто этого не сможетъ,— опять бда не велика: значитъ, онъ самой природой предназначенъ быть апостоломъ чужой философіи,— миссія, повторяю, тоже не безполезная и даже прямо цнная въ общемъ ход развитія нмецкой философіи.
Помимо этихъ общихъ причинъ, распространенію философскихъ идей очень много содйствуетъ прекрасная организація приватъ-доценты въ нмецкихъ университетахъ.
Благодаря легкости полученія приватъ-доцентуры, въ Германіи всякій, кто иметъ чмъ подлиться съ людьми, интересующимися наукой и философіей, можетъ найти для себя аудиторію. Всякая свжая мысль, ищущая распространенія, иметъ возможность громко прозвучать именно предъ тми слушателями, которые жаждутъ истины и знанія. Монополія пропаганды въ Германіи совершенно исключена {Значеніе приватъ-доцентуры въ нмецкихъ университетахъ прекрасно выясняетъ не разъ уже цитированный мною проф. Паульсенъ. ‘Приватъ-доцентура, говоритъ онъ, представляетъ своеобразное учрежденіе въ нмецкихъ университетахъ: его иностранцы нердко выставляютъ источникомъ ихъ силы. Попытаюсь двумя-тремя штрихами отмтить его значеніе… Благодаря приватъ-доцентамъ академическая карьера въ большей степени, чмъ всякій другой родъ службы, запечатлна характеромъ свободной профессіи. Вступленіе въ число приватъ-доцентовъ происходитъ не по приглашенію, не по назначенію, не по избранію и не по конкурсу, а по свободному собственному ршенію человка. Кто чувствуетъ призваніе къ работ и преподавательской дятельности, можетъ, доказавъ предъ факультетомъ свою способность, слдовать своему внутреннему голосу и совершенно свободно сдлать пробу своихъ силъ. Онъ не беретъ на себя никакой опредленной работы, никакихъ обязанностей, съ своей стороны, и университетъ, государство, не беретъ на себя никакихъ обязательствъ по отношенію къ нему. Приватъ-доцентъ занимаетъ самое свободное, самое независимое положеніе, какое только существуетъ на свт. Онъ остается частнымъ ученымъ, но если желаетъ, то иметъ возможность заниматься преподаваніемъ университетской молодежи. Нтъ сомннія, что на этомъ именно покоится большая притягательная сила такого положенія для наиболе независимыхъ и сильныхъ умовъ, нтъ тоже сомннія, что этимъ привлекаются въ университетъ люди, ищущіе прежде всего не почета и прочнаго служебнаго положенія, а свободы въ научной работ и независимости’ (Paulsen. а. а. O., SS. 224 fl.).}. И напрасно въ свое время Шопенгауэръ жаловался на какой-то заговоръ замалчиванья, практиковавшійся будто бы профессорами философіи относительно его системы. Такого заговора, по существу дла, не могло быть и не было. Если онъ желалъ распространенія своихъ идей среди университетской молодежи, то ему слдовало бы лучше воспользоваться правомъ приватъ-доцентуры, нежели это онъ сдлалъ. Отчаянная конкурренція съ Гегелемъ, заставлявшая его назначать для своихъ лекцій т же самые дни и часы. когда читалъ Гегель, лишила его и той доли успха, какой онъ могъ бы имть (хотя надо правду сказать, по настроенію тогдашняго студенчества успхъ этотъ не могъ быть великъ). Приватъ-доцентура, это прямое порожденіе академической свободы, безгранично расширяетъ и облегчаетъ возможность распространенія философскихъ идей всми тми выгодами преподавательскаго университетскаго положенія, какія имются къ услугамъ штатныхъ профессоровъ. Благодаря приватъ-доцентур этими выгодами можетъ воспользоваться всякій, кому есть что повдать интересующемуся философіей міру. Такая возможность въ особенности важна для новыхъ философскихъ идей, потому что приватъ-доценты уже по самому своему возрасту являются, по преимуществу, проповдниками новаго. Проф. Паульсенъ въ этомъ именно и видитъ ихъ особенную цнность для университета: ‘въ этихъ двухъ группахъ университетскихъ преподавателей (профессоровъ и приватъ-доцентовъ), говоритъ онъ, представлены дв тенденціи, на которыхъ зиждется какъ вся историческая жизнь, такъ и жизнь науки,— тенденція охранительная и прогрессивная. Выразителями новаторской тенденціи служатъ молодые талантливые ученые: въ нихъ жива потребность служить длу внесеніемъ новыхъ идей и открытій и стремленіе составить себ имя: plus ultra — пароль молодости. Вторая тенденція представлена людьми признаннаго уже значенія: ихъ пароль — parta tueri. Это не мене необходимая тенденція. Если бы не было потребности въ сохраненіи и укрпленіи признанной истины, то новыя идеи безпрерывно обгоняли бы одна другую, и нельзя было бы достигнуть сколько-нибудь надежнаго состоянія, которое необходимо и для самыхъ новыхъ идей: он развиваются и крпнутъ только посредствомъ борьбы съ старыми, общепризнанными. Впрочемъ, я отнюдь не держусь мннія, что профессора не могутъ дать ничего новаго, или что вс приватъ-доценты могутъ или должны открывать новыя идеи и системы. Но въ жизни каждаго приходитъ день, когда прошлое одерживаетъ верхъ надъ будущимъ. Въ общемъ у приватъ-доцентовъ этотъ день лежитъ впереди, а у профессоровъ онъ уже назади’ {Paulsen а. а. O., SS. 228—229.}.
Наконецъ, тоже не малую роль въ распространеніи и укрпленіи новыхъ философскихъ идей играютъ существующія при университетахъ философскія общества и студенческіе научные ферейны. Останавливаться на ихъ значеніи я не буду, потому что по организаціи своей и по характеру они очень близко напоминаютъ знакомыя Вамъ явленія,— напр., существующій при нашей Академіи студенческій философскій кружокъ или отдленіе студенческаго филологическаго общества при Московскомъ Университет. Они даже, какъ Вамъ извстно, послужили прототипомъ для нашихъ студенческихъ учрежденій (напомню Вамъ, что уставъ нашего кружка выработанъ проф. П. П. Соколовымъ по образцу уставовъ нмецкихъ студенческихъ научныхъ ферейновъ). Скажу только, что здсь привычка къ самостоятельному философствованію и философской критик, а также и къ пониманію истинной цнности вновь нарождающихся философскихъ идей еще врне вырабатывается и упрочивается, нежели въ такъ называемыхъ семинарахъ.
Во всемъ предшествующемъ изложеніи, Мм. Гг., я старался показать Вамъ, въ какомъ вид представляется мн вліяніе университетской свободы на развитіе нмецкой философіи.
Мысль эта явилась у меня уже сравнительно давно, когда я еще былъ въ Германіи. Сначала она не прельщала меня своей особенной правдоподобностью: мн казалось, что такая ‘импондерабилія’, какъ академическая свобода, едва ли можетъ быть факторомъ, объясняющимъ въ интересующемъ меня вопрос все. Мн даже самая эта свобода казалась нсколько подозрительной, какъ родъ анархіи въ учебномъ дли. Но чмъ боле я вдумывался въ детали моего вопроса, тмъ все боле разсевались мои сомннія, и крпло убжденіе въ правот моей мысли.
Минувшимъ лтомъ я не мало бесдовалъ объ этомъ съ нмецкими профессорами (въ Галле). Ихъ полное согласіе съ моими выводами окончательно укрпило меня въ сознаніи моей правоты.
Теперь это — мое непоколебимое убжденіе. Основанія его я изложилъ Вамъ. Не знаю, удалось ли мн Васъ вполн или хотя бы только въ значительной степени убдить.

П. Тихомировъ.

Москва.
1904 г. 17 сент.

Прочитали? Поделиться с друзьями:
Электронная библиотека