Аэроплан-призрак, Д-Ивуа Поль, Год: 1910 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 197 минут(ы)

Поль д’Ивуа
Аэроплан-призрак
L’Aeroplaine Fantome, 1910

Часть первая
ПОХИТИТЕЛЬ ИДЕИ

I. Разговор по телефону

Вильгельмштрассе принадлежит к самой аристократической части Берлина. Дом номер 73 расположен позади Министерства иностранных дел, главный фасад которого и большая часть прилегающих к нему служб выходят на параллельную улицу под номером 76-м.

В салоне-бюро нижнего этажа 73-го дома состоялся следующий разговор:

— Разве свобода, которую вернул тебе закон, тяготит тебя, Марга?

— Свобода?.. Нет, папа, меня тяготит вовсе не свобода… Мне тягостно одиночество!

— Но ведь я, твой отец, с тобой?!

— Вы меня не поняли… Часть моего сердца полна дочерних чувств. Но часть, в которой должна помещаться супружеская любовь, — пустует.

— Можешь не продолжать… Мне ясно, в чем дело…

Откинувшись на спинку кресла, отец громко расхохотался.

На первый взгляд он производил почти комическое впечатление, этот почтенный Леопольд фон Краш — маленький, толстенький, кругленький, с большой лысиной и пышной бородой. Но, присмотревшись к нему поближе и обратив внимание на выражение глаз, всегда прикрытых очками, — приходилось менять свое мнение насчет его безобидности. Взгляд подстерегал и высматривал — острый, любопытный, пронизывающий.

Его дочь Маргарита — или Марга, как называл ее отец, — тоже обладала серыми глазами с отблеском стали, но этим и ограничивалось ее сходство с отцом. Ее волосы, несомненно выкрашенные, оттенка светлого красного дерева, обрамляли личико такой ослепительной белизны и с таким живым румянцем, что глаза казались почти черными.

— Да, вы смеетесь, папа! — сказала она раздосадовано. — Естественно, я не собираюсь оставаться вдовой. Мой первый брак был, так сказать, не более как… примеркой… Услуги, оказанные вами государству, тогда еще не принесли вам ни денег, ни могущества. Пришлось довольствоваться заурядным провинциальным профессором… в ожидании лучшего. И я поспешила отделаться от него, как только ваше положение изменилось… Сейчас мне двадцать семь лет, я красива… Вы сами считаете меня неглупой… Так почему же наконец мне не выбрать себе мужа, который станет моим покорным слугой?

Леопольд скрестил руки на животе и посмотрел на дочь с искренним восхищением. Дребезжание звонка прервало его растроганное созерцание.

— Телефон, — сказал он, торопливо вскакивая. — Это из министерства…

Подбежал к аппарату, снял трубку и загудел в нее:

— Алло, алло… Кто у телефона?..

— Откройте зрительную пластинку, — ответили ему. — Имена здесь излишни…

— Верно! Верно!.. Извините…

Рядом с телефоном находилась медная пуговка. Толстяк лишь прикоснулся к ней, и на стенке появилась металлическая пластинка, чувствительная пластинка телефона-автомата, введенного в эксплуатацию в некоторых важных немецких учреждениях и передающего изображение, как телефон передает звуки.

На пластинке стал вырисовываться силуэт. Но едва он обозначился, как фон Краш закрыл его обеими руками, крича:

— Нет, этого никто не должен видеть… Марга, уйди, прошу тебя… Я должен остаться один…

Молодая женщина засмеялась.

— Хорошо, ухожу… Только я знаю, кто с вами говорит… Очень легко догадаться.

Захлопнувшаяся дверь помешала уловить оттенок иронии в ее словах.

Приняв вид самого раболепного почтения, фон Краш обратился к собеседнику, бормоча:

— Я слушаю… Слушаю…

— Я знаю вашу преданность… Но к делу. С вами говорили уже по поводу одного молодого француза?

— Франсуа д’Этуаля? Этого подкидыша, подобранного общественным призрением?

— Общественное призрение подобрало орленка. Необходимо этого человека сделать нашим. Действуйте, как хотите… В случае успеха можете быть как угодно требовательны.

— Слушаю!..

Лицо фон Краша расплылось в довольной улыбке. Прозвенел звонок, и изображение исчезло с телефонной пластинки. Однако толстый немец все еще продолжал стоять сияющий у безмолвного аппарата.

II. Опять телефон

В восхитительном лондонском предместье, раскинувшемся между Ричмондом и Уимблдоном, расположена прелестная вилла в современном стиле. Именье это называется Фэртайм-Кастль — по имени его владельца, лорда Фэртайма, одного из богатейших промышленников Соединенного Королевства. Есть названия, в точности соответствующие предметам, которые они обозначают. Фэртайм — ‘хорошее время’ — из их числа, так как семья Фэртаймов переживала поистине хорошие времена.

Начиная с лорда Гедеона Фэртайма, высокого, худощавого, изящного и гибкого, несмотря на свои пятьдесят лет, с добрым, гладко выбритым лицом, продолжая Эдит, очаровательной восемнадцатилетней блондинкой, и заканчивая Питером-Полем двадцати пяти и Джимом двадцати трех лет, братьями-спортсменами, — у каждого члена семьи всегда радостная и приветливая улыбка на лице. И сейчас с теннисной площадки доносятся взрывы веселого смеха — там идет оживленная игра. Вдруг к лорду приблизился лакей и почтительно произнес:

— Милорда лично просят к телефону.

— Кто? — спросил тот, раздосадованный, что его отвлекают от игры.

— Неизвестно. Мне сказали, что с вашей милостью будут советоваться по поводу двух важных вещей…

— По поводу двух важных вещей! — повторил лорд с внезапным волнением.

Овладев собой, он встал не спеша, стараясь не привлекать внимания окружающих, и отправился вслед за слугой. Но как только лорд скрылся за кустарником, окаймляющим площадку, походка его изменилась, он почти бегом бросился к дому.

Не замедляя бега, Фэртайм поднялся по ступеням лестницы, ведущей на террасу, куда открывались окна-двери нижнего этажа. Миновав салон, коридор, он направился в просторный кабинет, где трещал телефонный сигнализатор.

Лорд тщательно закрыл за собой дверь на ключ и только тогда подбежал к аппарату, бормоча:

— Алло! Алло! Ваш покорнейший слуга.

— Звонок ли у нас голос?

— Звонок, как у молодого петуха.

Было ясно, что эти фразы — условленный пароль.

— Дело касается Франсуа д’Этуаля…

— А!..

Собеседник лорда Фэртайма продолжал:

— …Не открывая его применения, я велел построить новоизобретенный винт, чертежи которого вам доверил этот молодой человек.

— Он уже испытан?

— С успехом. И развивает силу, превосходящую все винты вместе взятые. Я очень рассчитываю на вас. Нужно склонить его на нашу сторону какой бы то ни было ценой. Англия достаточно богата, чтобы наградить каждого, кто на нее работает. Вы меня поняли? Вам бы следовало взять его себе в компаньоны…

— Да… Но я заранее отказываюсь от всяких наград со стороны государства…

— Почему?

— Потому что уже одно участие его в моем деле принесет огромную прибыль. Мои сыновья — Питер-Поль и Джим, которых вы знаете, — полностью меня поддерживают.

— Значит, решено.

— Почти, нужно лишь заручиться согласием того, о ком идет речь.

— Ого! Разве он может не согласиться?

— Он держится с царственным достоинством. Никто лучше вас этого не оценит, так как вы здесь наиболее компетентны.

— Тс-с! Тс-с!.. Могут услышать!.. — прозвучало в раковине, приложенной к уху лорда. — Ни слова больше. Сообщение прервано.

Гедеон Фэртайм, повесив трубку, постоял еще некоторое время у аппарата в глубокой задумчивости.

В дверь постучали. Вздрогнув, он пошел открывать. На пороге стояла мисс Эдит — вся розовая, запыхавшаяся, с ракеткой в руках.

— Папа, — быстро пролепетала она, — простите вашу маленькую Эдит… Старый Джек сказал мне, что вы бежали, как безумный. Я испугалась и пришла…

Он нежно улыбнулся ей.

— Меня вызывали к телефону. Я срочно должен ехать в Париж!

— Со мной?

— Если хотите. Никто не знает, что с тех пор, как умерла ваша мать, все мы составляем неразделимый квартет душ, у которого нет секретов друг от друга, но который умеет беречь свои секреты от других.

— А разве есть секрет?

— Да. Франсуа д’Этуаль…

Щеки девушки вспыхнули, но отец этого, по-видимому, не заметил.

— Хотят, — он сделал ударение на этом слове, — хотят, чтобы я взял этого юношу себе в компаньоны, так как считают, что для Англии чрезвычайно важно сохранить его исключительно за собой. Что вы на это скажете?

Эдит порывисто бросилась отцу на шею.

— О папа!.. Это было бы так прекрасно… если бы вы захотели!

— Что вы этим хотите сказать?

Она спрятала лицо на груди отца и, совсем исчезнув в его объятиях, пролепетала голосом, в котором прорывалось волнение внезапно осознанного чувства:

— Мне кажется… Мне кажется, что я люблю его, папа… если вы позволите.

III. Франсуа д’Этуаль

— Ну, Франсуа, что вы так задумались?.. Неужели поглощены мечтами о приближении Всемирного чемпионата авиатики?

— Вовсе нет, господин Тираль.

Собеседники завтракали в гостинице — одной из лучших на главной улице пригорода Мурмелон-ле-Гран.

Улица была заполнена народом. Велосипеды, автомобили, кареты сновали взад и вперед. Дребезжали звонки, ревели трубы, щелкали кнуты, раздавались крики, перебранка, смех.

Завтракавшие время от времени поглядывали на улицу. Один из них был высок и худощав. Простой охотничий костюм хорошо обрисовывал его изящную фигуру. Особое внимание привлекали правильные черты лица, ясно отражавшие прямую мужественную натуру и упорную волю, сказавшуюся в затаенном блеске голубых глаз, устремленных прямо на собеседника — старика с седеющей головой и покорным видом человека, побежденного жизнью.

А вся улица только о них и судачила. Точнее, все говорили о судьбе Франсуа, воспитанника общественного призрения, бакалавра в шестнадцать лет, слушателя политехникума, окончившего его на ‘отлично’ и удостоенного отзыва: ‘способностей исключительных’. Потом он поступил инженером к братьям Луазен, строителям аэропланов в Билланкуре. Гений молодого инженера сразу проявился и в постройке, и в управлении аэропланами.

— Всемирный чемпионат, — говорил между тем Тираль этому герою дня, — будет вашим триумфом, дорогой Франсуа! Да, да, не отрицайте. К чему скромничать передо мной! Не вы ли сами дали мне понять, что вам уже известно, чем станет воздухоплавание через двадцать лет?

— Я могу ошибиться, мой добрый друг!

— Это исключено! Разумеется, мое мнение, мнение старика-бухгалтера, ничего не значит. Но вспомните о Луазене, о Фэртайме — выдающемся английском промышленнике, владельце пятнадцати заводов! Когда такие люди преклоняются перед молодым ученым без всякого состояния — это доказывает их поистине восторженное отношение к вам!

— Ну, это уж слишком громко сказано! — запротестовал Франсуа, на щеках которого выступила легкая краска при упоминании имени Фэртайма.

— Громко? Питер-Поль Фэртайм и Эдит приезжали в Билланкур испытать для себя аэроплан. Пилотом были назначены именно вы. А когда выбор был сделан, мистер Питер-Поль, с одобрения мисс Эдит, выложил вам, что он — архимиллионер, что он убежден в вашей гениальности, предполагает, что у вас непременно должны быть в запасе какие-нибудь изумительные изобретения, и что, если он не ошибается в своих предположениях, то для осуществления их готов оказать вам любую материальную поддержку.

— Ах, тот англичанин! Я хорошо помню тот день! Я был без ума от радости.

— Я полюбил его всем сердцем, этого славного молодого человека, согласившегося на все ваши условия. Детали ваших машин будут создаваться на разных заводах, а сборка их производиться на уединенной фабрике, разместившейся где-то в Шотландии, но, самое главное, секрет оборудования остается за вами. У меня просто мурашки бегают по коже от удовольствия при мысли, что через несколько недель вы уже будете заниматься своим любимым делом.

Нетерпеливая толпа все более и более увеличивалась на Шалонском поле, вокруг обширных зданий Генерального штаба. На трибунах, разукрашенных знаменами, теснилось избранное общество. Некуда было иголке упасть.

Лорд Фэртайм и его семья, накануне прибывшие из Англии, едва сумели протиснуться в первый ряд. Не обошлось и без пререканий с какими-то двумя неизвестными личностями, которым пришлось устроиться подальше, но на той же скамье. В них без труда можно было узнать фон Краша и его дочь Маргу.

В то время как все собравшиеся на трибунах мирились с возникшими неудобствами, фон Краш желал полного комфорта. Но резкая фраза Питера-Поля, подкрепленная внушительным видом, привела фон Краша в чувство, и он вынужден был замолчать.

Марга нервничала. Она осматривала просторный овал площади (два километра в длину и один в ширину), над которой должны были маневрировать аэропланы. Нетерпеливый взгляд ее блуждал между белым барьером, окружающим поле, и мачтами, указывающими пункты поворота. Между первой из этих мачт и трибуной — белая полоса на земле обозначала место вылета и возвращения.

Внезапно шум стих.

Двери одного из ангаров распахнулись, и оттуда выкатили аэроплан на его отправном колесике. Толпа зажужжала, словно улей.

— Начнут монопланы… Потом будут бипланы…

— А закончится полипланом Луазена и д’Этуаля!

Аппарат, вызвавший огромный интерес публики, достиг стартовой точки. С распростертыми крыльями, около пятнадцати метров в поперечнике, он казался гигантским бумажным змеем, упавшим на землю.

Пилот забрался в кабину, снабженную всем необходимым, раздался сухой звук выстрела — был дан сигнал. Чемпионат мира начался.

Рассказывать об этих полетах особо нечего. Всем и без того известны мужество и знания покорителей неба. Обошлось без катастрофы. Публика была довольна. Даже высокопоставленные гости, собравшиеся на трибунах, приятно улыбались. Во время всей этой суматохи Эдит не отрывала взгляда от сарая, расположенного в некотором отдалении от трибун. Ей сказали, что там ожидает своей очереди Франсуа д’Этуаль. Вдруг она вздрогнула.

— Папа!.. Двери сарая раскрываются!

Лорд Фэртайм кивнул головой. Он тоже это увидел.

— Полиплан! Полиплан!

В самом деле, несколько рабочих уже вытащили аппарат. Тираль и сам Луазен суетились необычайно. Из конца в конец пронесся шепот:

— Моноплан Луазена, пилот Франсуа д’Этуаль…

Франсуа д’Этуаль — магическое имя, значение которого спортивная публика могла вполне оценить за последние два года.

Выйдя из сарая, молодой человек торопливо последовал за аэропланом и догнал его как раз в тот момент, когда аппарат достиг белой черты.

— Ах! — раздался неожиданно женский голос. — Как он хорош!

Эдит посмотрела в сторону, откуда послышалось восклицание, и заметила Маргариту фон Краш, вскочившую на ноги и устремившую на молодого авиатора горящие глаза. Какой-то внутренний голос подсказал Эдит, что эта женщина станет ее врагом.

Фон Краш тихонько уговорил свою дочь сесть, осторожно заметив:

— Успокойся, Марга… Эти проклятые англичане поглядывают на нас с любопытством.

Машинально она взглянула в ту сторону, где сидели лорд Фэртайм и его дети. Взгляд ее скрестился со взглядом огромного Питера-Поля, смотревшего на нее с улыбкой добродушного восторга. Восхищение этого красивого здоровенного малого доставило ей удовольствие.

Прозвучал сигнальный выстрел, заставивший вздрогнуть присутствующих. Раздалось слабое жужжанье, аэроплан сдвинулся с места, заскользил на колесиках и плавно поднялся в воздух, сопровождаемый бурей восторженных криков. Взгляды всех были устремлены в небо.

И до этих пор публика знала воздухоплавателей очень смелых и ловких, но в них она слишком чувствовала ‘усилие’, непрерывную заботу о соблюдении равновесия аппарата. В данный же момент никто больше не испытывал этого неопределенного напряжения, обыкновенно волновавшего людей при всевозможных воздухоплавательных состязаниях. Это уже не был более аэроплан, создание рук человеческих, белый силуэт которого двигался в воздухе, — а особый вид птицы, созданной самой природой.

И в самом деле, он двигался с невообразимой легкостью, уверенностью. И какая скорость! Все демонстрированные сегодня машины были по сравнению с этой — то же, что черепахи в сравнении с курьерским поездом.

Снова неистовые крики восторга ураганом разразились над толпой. Публика повскакивала на ноги, вопя и жестикулируя.

Но едва Франсуа, стоявший теперь уже у неподвижного мотора, протянул руку в знак того, что он хочет говорить, как наступила тишина.

— Благодарю всех за поддержку, оказанную мне и моим товарищам! — начал он. — Вы почтили тех, кто посвятил всю свою жизнь покорению воздуха. Но вы знаете так же, как и мы, что только тогда наше дело будет закончено и практически полезно, когда воздушная машина сможет удовлетворять трем условиям: во-первых, держаться в воздухе неподвижно, в определенной точке, вместо того, чтобы поддерживать равновесие и устойчивость только посредством быстрого перемещения, как это и было сегодня, во-вторых, двигаться вперед и назад, не делая поворотов, и в-третьих — уменьшить размеры аэроплана, чтобы он мог поместиться в обыкновенном автомобильном гараже, то есть сделать машину менее громоздкой, что увеличит возможность ее использования. Поэтому ваше одобрение означает для нас — ищите, пробуйте, продвигайтесь вперед, и все мы — строители, инженеры, пилоты — будем искать и пробовать.

Авиатор замолчал.

Никто не шелохнулся. Все переглядывались между собой, пораженные скромностью этого победителя воздуха.

Маргарита, переговорив о чем-то со своим отцом, поднялась с места и громко спросила:

— Аэропланы могут брать пассажира?

— Да, да! Это входит в программу опытов, — ответила ей сотня голосов.

— Так вот, я вношу пятьдесят тысяч марок в Комитет исследований по усовершенствованию летательных машин, если господин Франсуа д’Этуаль согласится взять меня пассажиркой и доставить в Мурмелон.

Гром аплодисментов приветствовал это предложение.

Эдит побледнела. Сердце ее почти перестало биться. Молодая девушка поняла, что незнакомка выбросила такую огромную сумму исключительно для того, чтобы дать Франсуа доказательство своего интереса к нему и нежного доверия. Сама того не сознавая, она устремила на молодого инженера растерянный, умоляющий взгляд. Он весь вспыхнул под этим взглядом, провел рукой полбу и, быстро овладев собой, проговорил, указав на Эдит:

— Я уже обещал это раньше.

На щеках молодой англичанки вновь заиграл румянец. Она схватила отца за руку и умоляюще зашептала:

— О! Папа! Вы ведь позволите?!

Франсуа продолжал:

— Но я не имею права отвергнуть столь щедрый дар нашему Комитету исследований… Я возьму на борт двух пассажирок, если они согласны. Я отвечаю за их безопасность!

— Согласна! — одновременно воскликнули Эдит и Маргарита.

Снова раздались аплодисменты. Непредвиденное развлечение доставило публике большое удовольствие.

Эдит быстро спустилась с трибун. За ней последовала и немка, успевшая шепнуть отцу на ухо:

— Поезжайте на автомобиле. Мы остановимся в том же отеле, что и он, и, как только возвратимся, вы с ним переговорите.

— Хорошо. А ты, Марга, испугалась этой маленькой мисс?

— Вы думаете, что напрасно?

— Нет, черт побери, пожалуй — не напрасно. Эта пигалица может, чего доброго, наделать нам осложнений, которых я желал бы избежать…

Луазен и Тираль, восхищенные и победой чемпиона Билланкурских фабрик, и этим неожиданным эпизодом, который, попав на страницы газет, сделает фирме ‘Луазен и К®’ великолепную рекламу, подошли к аэроплану и помогли разместиться обеим пассажиркам — позади молодого пилота, чтобы не нарушить равновесие.

— Внимание! — скомандовал Франсуа.

Инженер и бухгалтер расступились, уступая дорогу аэроплану.

— Вы готовы? — спросил пилот у своих спутниц.

— Да! — нежно прошептала Эдит.

— Да! — сказала Маргарита, бросив на него пылкий взгляд.

— В путь!

Мотор зажужжал, аэроплан оторвался от земли, описал длинную кривую, взлетел на высоту примерно тридцати метров, пронесся над трибунами, с которых раздавались веселые крики, и взял курс на Мурмелон.

Пассажирки забыли на время о своем инстинктивно понятом соперничестве. Их захватила и опьянила высота. Им казалось, что они ничего не весят, что у них выросли крылья. Поля, белесоватые дороги, деревья, над вершинами которых неслось их воздушное суденышко, сменялись, как картинки кинематографа.

Маргарите стало не по себе. В глубине ее не очень чистой совести как бы затеплился огонек. Словно какой-то голос шепнул ей: ‘Твой муж, которого ты отбросила, словно тряпку, когда он перестал интересовать тебя, будет отомщен по закону высшей справедливости. Достойна ли ты того, с кем желала бы начать новую жизнь и из кого собираешься сделать жертву своих личных интересов?’

Напрасно пыталась она отделаться от этой мысли. Что-то новое как бы зарождалось в ней. Высота, даже пространственная, делает чудеса. Дух возвышается по мере того, как тело поднимается от земного праха.

Путешественницы, ощутив легкий, почти неощутимый толчок, осмотрелись вокруг. Аэроплан опустился на землю метрах в ста от мурмедонской церкви.

— Прошу меня извинить, — обратился к ним Франсуа, — невозможно сесть в самом Мурмелоне именно по одной из тех причин, о которых я говорил раньше — машина слишком велика. Позвольте мне помочь вам.

Он поспешил к Эдит и помог ей спуститься на землю. Девушка с благодарностью взглянула на него. Затем он помог Маргарите.

Заняв место в кабине и бросив прощальный взгляд на Эдит, Франсуа сказал:

— Я должен возвратиться и поставить машину в ангар.

Слова эти не имели особого значения, но глаза, устремленные на девушку, говорили о многом.

Аэроплан взмыл в небо. Обе путешественницы неподвижно застыли, следя за ‘белой птицей’, вскоре скрывшейся из виду за рядом высоких тополей.

Холодно раскланявшись, они направились в Мурмелон по разным сторонам улицы.

У самого отеля, где Франсуа завтракал утром, их догнал автомобиль.

За рулем сидел фон Краш. Остановив машину, он вышел и перебросился несколькими фразами с дочерью, затем вошел в подъезд гостиницы.

IV. Дальнейший успех Франсуа

Довольные зрители покидали чемпионат, направляясь по своим домам. Те, чей путь лежал в Мурмелон, еще раз могли наблюдать аэроплан Луазена, стрелой летящий по небу в направлении Шалонского поля. Они приветствовали его восклицаниями, довольные, что еще раз взглянули на него. Но пилот вряд ли мог слышать эти приветствия. Он маневрирует почти машинально, слишком опытный в управлении аэропланом, чтобы напутать. Все его мысли далеко, рядом с той, которую он оставил недалеко от Мурмелона.

Вскоре показался ангар Луазена, а рядом с ним — группа людей. Франсуа увидел инженера, нескольких его служащих и бухгалтера Тираля. Чуть в отдалении стоял лорд Фэртайм с сыновьями Питером-Полем и Джимом.

Аэроплан приземлился. Все бросились к пилоту, чтобы выразить свою признательность, восхищение, чтобы пожать ему руку.

Служащие фирмы ‘Луазен и К®’ не могли скрыть своей радости по поводу того, что их аэроплан одержал победу в столь серьезном соревновании.

Лорд Фэртайм и его сыновья разделяли эту всеобщую радость. Но будучи людьми практичными, они ни на минуту не забывали о главном. Воспользовавшись всеобщей суматохой, они увлекли победителя к автомобилю, стоявшему в стороне, почти насильно по-дружески втолкнули его внутрь и на полной скорости помчались прочь. Питер-Поль своим оглушительным голосом успел крикнуть остальным, немного ошарашенным столь внезапным похищением:

— Сегодня вечером все мы пьем шампанское в отеле ‘Орел’. Повеселимся от души…

Франсуа, не ожидавший такого поворота событий, не знал, что ему предпринять.

Вдруг отец Эдит легонько хлопнул его по руке.

— Дорогой друг, я должен вам заявить теперь, когда нет посторонних, что вы скомпрометировали мою дочь, Эдит, перед многочисленной аудиторией зрителей…

Молодой человек вздрогнул. Он хотел было извиниться, но собеседник остановил его жестом руки. Странным голосом, с оттенком суровости, но со смеющимися глазами, лорд заявил:

— Ваши планы будут осуществляться у нас. Через месяц вы приедете в Англию, через два — наладите производство своих аэропланов. Вас прославит ваш труд на полях наших родных стран… И за все это вы отплачиваете невероятным легкомыслием! На глазах толпы похищаете мою дочь…

— Я только исполнил ее желание… доставил ей удовольствие.

— Конечно, конечно! Но факт остается фактом.

Капельки пота выступили на лбу Франсуа.

— Однако, — продолжал лорд, — я считаю вас человеком прямым и честным. Дело обстоит так, что вы обязаны закончить его наиболее удовлетворительным образом.

— Я вас не понимаю, — пробормотал Франсуа, совершенно сбитый с толку.

— Поскольку моя дочь не является вашей родственницей и не считается вашей невестой — такие ‘полеты в облака’ совершенно неприличны. Вы, конечно, меня понимаете. Однако она может стать вашей невестой…

Сказав это, Фэртайм разразился смехом. Питер-Поль и Джим последовали его примеру.

Франсуа в изнеможении откинулся на спинку сиденья. Казалось, ему нанесли удар в сердце.

В глазах у него потемнело, все вокруг закружилось. Он едва смог прошептать:

— Вы забываете, кто я…

Но Фэртайм дружелюбно похлопал его по плечу.

— Прежде всего вы превосходный малый! В отличие от других. Вы не алчны, вас не прельщает богатство. Наоборот, оно отпугивает вас. И все-таки Эдит считает, что вы к ней неравнодушны… Разве она не права?

Молодой человек должен был собрать все свои силы, чтобы ответить:

— Права…

— В добрый час! Вы — одаренный инженер. И докажете это в недалеком будущем…

— С вашей помощью.

— Пожалуй. Мне приятно, если вы так считаете. Надеюсь, вы не будете возражать, если я вас стану называть своим сыном.

Это было уже слишком. Две крупные слезы скатились по щекам Франсуа, и он сжал руки, не в силах произнести ни слова.

— Согласны? — спросил англичанин.

— Как мне отблагодарить…

— Не надо лишних слов… Я полагаю, мы обо всем договорились. Да или нет?

— Да, да! Вся моя жизнь принадлежит вам!

И Питера-Поля, и Джима также устраивало такое решение вопроса. Оба единодушно высказали свою радость будущему брату-французу.

А так как к счастью легче привыкаешь, чем к горю, то, подъезжая к отелю, Франсуа д’Этуаль начинал рассматривать свою любовь, которой он жил до сих пор, как нечто реальное.

У отеля он вышел. Ему надо было переодеться, прежде чем отправиться на обед к англичанам.

Но как ни хотелось ему поскорее увидеть Эдит, он стоял на тротуаре, глядя вслед автомобилю до тех пор, пока тот не скрылся за углом, направляясь к отелю ‘Орел’, расположенному в сотне шагов от него.

V. Еще одно предложение

— Мое почтение, герр инженер! — услышал Франсуа, проходя через вестибюль гостиницы.

Машинально он поклонился в ответ и хотел пройти мимо.

Но не тут-то было! Перед самым носом инженера возникла тяжеловесная, коренастая фигура, заслонившая собой путь на лестницу.

Инженер сделал нетерпеливое движение, но быстро передумал, так как позади фон Краша — именно этот немец и задержал его — он увидал женскую фигуру. В ней узнал свою вторую пассажирку, которую доставил в Мурмелон.

— Отец мадемуазель… — проговорил он вежливо.

— Не мадемуазель, а мадам Маргариты, — поправил немец. — Маргарита — разведенная супруга профессора, который сделал ее несчастной, каналья!

И когда молодой человек жестом выразил недоумение по поводу такой откровенности, фон Краш замолчал.

— Прежде всего я должен поблагодарить вас за то, что вы отнеслись так мило к легкомысленной выходке Марги…

— О! Мадам сделала весомый вклад в дело развития авиации…

— Но вы-то им не воспользуетесь, герр инженер. За вами останется ореол бескорыстной любезности… И я этому рад, так как могу, не имея с вами никаких денежных счетов, высказать вам все мое преклонение.

Вдруг он прервал себя:

— Мне кажется, однако, вы спешите…

— Да… я приглашен на обед… Должен переодеться…

— Не беда. Я отниму у вас не более пяти минут. И, надеюсь, вы не пожалеете, что выслушали меня!

Голос толстяка звучал так решительно, что Франсуа не рискнул его остановить. Он толкнул дверь в читальню и курительную комнату, предоставленную в пользование обитателей гостиницы:

— Здесь мы можем переговорить, нам никто не помешает. — Инженер пропустил вперед отца и дочь.

Фон Краш следил за каждым его движением с видом полного удовлетворения.

— Так как у вас мало времени, герр инженер, я сразу перейду к делу… И вы, и я обладаем математическим складом ума. Будет лучше, если мы поговорим на языке цифр.

Удивленный таким началом, Франсуа молчал.

— Сначала посмотрим, что мы собой представляем, — продолжал фон Краш. — Вы — изобретатель, обладающий трезвым умом. Несколько слов, сказанных вами там, на беговом поле, поразили меня. Вы знаете, чего еще не хватает аэропланам, вы это видите отчетливо и создадите аппарат, у которого будут те качества, о которых вы упомянули.

По губам Франсуа скользнула еле заметная усмешка. И фон Краш, и Маргарита сделали вид, что ничего не заметили.

— Чего же вам теперь, собственно, не хватает? Денег, много денег, чтобы можно было работать, не стесняя себя в средствах. Я богат — и предоставляю вам мое состояние, пользуйтесь им, в какой бы мере это ни понадобилось…

Несколько минут Франсуа сидел молча.

Невероятно! Удача не только сама шла ему в руки, она буквально начинала преследовать его!

Фон Краш по-своему истолковал его молчание.

— Вы удивлены? — спросил он. — Вы не можете понять, как я решился сделать вам такое неожиданное предложение… мной руководили два побуждения… Как богатый человек, я пожелал, чтобы мои деньги послужили чему-нибудь с пользой… Но больше всего — я думал о благополучии моей Марги…

— Не продолжайте, прошу вас!

— Почему? — одновременно спросили отец и дочь.

Франсуа, запинаясь, пробормотал:

— Я… Я принял другое предложение…

Но Марга не удовлетворилась подобным ответом. Она вся преобразилась. Лицо ее совершенно изменило выражение. Черты на миг отразили то, что было скрыто в тайниках души. Теперь можно было ясно увидеть, что Марга не из тех, с кем можно не считаться.

Вопрос, который она задала Франсуа, прозвучал почти угрожающе:

— Предложение финансовое или… брачное?

— И то и другое.

— А! — гневно вырвалось у Маргариты.

Но фон Краш схватил молодого человека за руки и отеческим тоном заговорил:

— Я не подозревал… весьма сожалею… весьма, поверьте! Но, если вы раздумаете, помните, у вас есть я, вы всегда можете располагать мной, как вам будет угодно…

Инженер любезно поблагодарил фон Краша. Он, по-видимому, хотел расстаться со своими собеседниками без лишних неприятностей.

Франсуа встал, вежливо поклонился, давая понять, что разговор окончен. Но тут уже Марга не выдержала.

— Пойдемте, папа, пойдемте! Разве вы не видите, что он спешит к своей маленькой англичанке.

Инженер задрожал, но сразу же овладел собой. Не сказав больше ни слова, он подошел к двери, открыл ее и вышел, оставив немцев одних.

Физиономия фон Краша изменилась, словно по волшебству. В глазах его загорелись красные точки, и он проворчал сквозь стиснутые зубы:

— Мы попробовали взять лаской, Марга. Теперь будем действовать иначе…

— Не надо насилия, — сказала она с внезапной грустью, — насилием не заставишь человека полюбить себя.

— Обещаю тебе, что, сверх всего прочего, ты получишь и его любовь… Раньше чем через полгода он будет у твоих ног!

Вдруг немец быстро прервал себя:

— Однако я еще должен написать… Предупреди, пожалуйста, нашего механика. Я составлю две депеши… Мы их отправим из Шалона, так как нам не следует привлекать к себе лишнее внимание.

Он уселся за стол. Перо его забегало по бумаге, оставляя следующие загадочные строки: ‘Гейндрику, 79. Вильгельмштрассе, Берлин, Германия. Деловая комбинация номер первый не удалась. Перехожу к комбинации номер второй. Почтение. Фон Краш’.

Затем на другом листке появилось следующее. ‘Лизель Мюллер. Семейный пансион Вильнев, улица Отейль, Париж. Дядя Леопольд прибудет в час ночи. Будет рад вас видеть на вокзале. Час ночи, Лионский вокзал. Привет’.

Краш подписал эту депешу вымышленным именем Виктора Кароля. Прижав к влажной бумаге бювар, он заботливо сложил ее и спрятал в карман.

Вошел шофер:

— Мадам уже в автомобиле, сударь. Ждет вас.

— В дорогу, в дорогу сейчас же! Сначала в Шалон, отправить депеши. Потом пообедаем. В час ночи мы должны быть в Париже, на Лионском вокзале. В дорогу, с Богом. Не будем терять времени!

Пятью минутами позже автомобиль немца выехал из городка.

VI. Лизель Мюллер

На левантинской башне Лионского вокзала пробило час ночи.

Покрытый пылью автомобиль подъехал к двери с надписью ‘Выход’ и остановился подле тротуара, идущего вдоль зала, где продавались билеты для пропуска на перрон.

Вокзальный двор был ярко освещен фонарями, разливающими далеко вокруг ослепительное море света.

К автомобилю подошла женщина. Одета она была очень просто и обладала замечательной гибкостью. Но что особенно привлекало внимание — это ее лицо. Было что-то странное, притягивающее, беспокойное в этих чертах, в этой золотистой коже, в таинственных бархатных глазах. Черные волосы с синеватым отливом пышными волнами выбивались из-под прикрывающей их шляпки. Ее нельзя было назвать ‘белой’ женщиной, хотя признаки белой расы преобладали в ней. Черты лица, строение тела имели характерные признаки народа, некогда могущественного, теперь же вырождающегося, населявшего побережье и острова Антильского моря.

Было ей лет двадцать. Глядя на нее, невольно приходило в голову, что это горячая, пылкая натура, способная на любые крайности.

— Вот и я, — сказала она тихим приятным голосом.

— Не сомневался, что так и будет, — ответил отечески грубый бас. — Нам необходимо поговорить. Садись, милая. Мы заедем к тебе.

— Ко мне? — переспросила молодая женщина. — В этот несчастный семейный пансион, где я играю роль переводчицы?

— Ну, ну! Не злись! Час освобождения близок.

— Близок?

Она процедила это слово сквозь зубы. В нем отразились и надежда, и тревога, и торжествующая радость, и какая-то боязнь.

— Да, но садись же. Я объясню тебе, в чем дело, дорогая, и ты увидишь, что фон Краш всегда выполняет свои обещания.

Девушка повиновалась.

Дверца тотчас захлопнулась, и автомобиль мгновенно тронулся с места. Забившись в угол, она молчаливо ждала, когда ее спутники сочтут нужным приступить к объяснениям.

Вдруг фон Краш шумно расхохотался.

— Ну, Лизель, не могу сказать, что ты любопытна. Я тебе заявляю, что долгожданный момент наступил, а ты меня ни о чем не спрашиваешь.

— Вот уже четыре года я знаю, что момент должен наступить, — спокойно ответила девушка. — Если можно было прождать четыре года, можно подождать еще несколько минут.

Маргарита, молчавшая до сих пор, нетерпеливо произнесла:

— Не томите же ее дольше, папа, говорите. Я сама хочу поскорее узнать, в чем дело.

— Я так и сделаю. Извини, Лизель, но мне придется начать немного издалека. Вы знаете, что уже с начала девятнадцатого века Германия, предвидя ту роль, которую ей предстоит играть на мировой арене, начала к ней готовиться. Каждый, кто хотел выдвинуться, должен следить за врагами, за соседями. Поэтому была учреждена ‘Справочная служба’, покрывшая своей сетью весь мир. Таким образом, Гертруда Мюллер, бабушка хорошенькой Лизель, вошла в сношения с Центральным справочным бюро, некогда находившимся во Фруенсдорфе, теперь же переведенным в Берлин.

Он помолчал, откашлялся, а затем заговорил снова:

— Гертруда Мюллер была служанкой. Краснеть из-за этого нечего. Всякое занятие почтенно, если его добросовестно исполняешь. Она жила в прислугах у одного чиновника Французской Гвианы и, в соответствии с инструкциями, полученными из бюро, стала проявлять особенное сочувствие к каторжникам, которые тогда уже высылались из Франции именно в эту колонию.

Ее жалость была легко объяснима. Большую часть ссыльных в те времена составляли политические заключенные. Так вот, между этими-то недовольными правительством легче всего было набрать пригодных для немецкой службы.

Фон Краш снова сделал паузу. Ни одна из его слушательниц не шелохнулась.

— К несчастью, Гертруда была женщиной, — продолжал фон Краш, — к немецкой жалостливости она присоединила еще чисто женскую — по отношению к одному ссыльному, некоему Цезарю, индейцу-караибу, приговоренному пожизненно. Родившись в бедной семье, он захотел исправить несправедливость судьбы и зарезал нескольких богатых колонистов на Антильских островах, имевших неосторожность отказать ему в деньгах.

Гертруда, устроив Цезарю побег, сбежала вместе с ним. При этом ей собственноручно пришлось отправить на тот свет охранника, попытавшегося помешать им.

Беглецы были настигнуты. Их окружили. Они защищались храбро. Цезарь погиб, а раненую Гертруду схватили. Она вынуждена была расстаться со службой у чиновника. Ее оставили при каторжной кухне с запрещением выходить. Там-то и родилась Изольда Мюллер, дочь Гертруды и индейца Цезаря…

— Моя мать! — прошептала Лизель с выражением злобы и ненависти.

— Да, твоя мать, — подтвердил фон Краш, — твоя мать, оставшаяся в двенадцать лет сиротой и находившаяся на попечении ‘Немецкой службы’.

Изольда росла. В шестнадцать лет она была красива и обаятельна, как сама Лизель. Смешанная европейская и индейская кровь дала ей то могущественное очарование, которое встречается только у метисок. Один француз, с поручением от своего правительства, прибыл в Кайенну. Он увидел Изольду и влюбился. Изольда приняла его предложение по совету ‘Службы’, но она так и не могла полюбить этого тридцатипятилетнего человека, измотанного жизнью и утомленного трудом. По ее мнению, он загубил ее молодость.

В глазах Лизель загорелись огоньки. Что они могли означать? Неужели хорошенькая метиска могла ненавидеть того, кто некогда стал мужем ее матери?

Бракосочетание состоялось в Кайеннском соборе, затем молодые уехали. Изольда последовала за мужем, который вынужден был отправиться в Центральную Америку, а затем на юг Мексики… Несколько месяцев спустя молодая женщина, готовившаяся стать матерью, вынуждена была отказаться от постоянных разъездов. Муж оставил ее в Гайане, а сам продолжил свое путешествие.

Не переставая говорить, фон Краш как бы машинально положил свою руку на руку Маргариты.

Молодая женщина, внимательно слушавшая рассказ отца, не обратила на это внимания.

Вдруг она почувствовала, что пальцы его многозначительно сжимают ее руку. Она поняла, что он приближается к главному месту рассказа, и удвоила внимание.

— Лизель родилась в отсутствие путешественника. Ей уже было четыре месяца, когда он возвратился. Но — увы! Мужчина, появившийся в Гайане, не был больше влюбленным супругом прекрасной Изольды. Это был мрачный, подавленный человек, получивший какой-то страшный удар.

— Он помешался? — спросила Марга.

— Боже милостивый! Сумасшедшего запирают в лечебницу, и дело с концом, — резко ответил фон Краш. — Нет, нет, если он и помешался, то остался вполне разумным помешанным. Подозревают, что он догадывался о взаимоотношениях Изольды со ‘Справочной германской службой’, но я не знаю этого наверняка, так как проклятый француз никогда не пожелал объясниться на этот счет открыто.

— Что же он сделал наконец?

— Нечто возмутительное, иначе не назовешь. Этот конченный человек, которому улыбнулась неслыханная удача стать полновластным господином очаровательнейшей женщины, вместо того, чтобы быть ей благодарным за ее юность и красоту, не подумал ни о чем другом, кроме как заставить ее искупить какую-то подозреваемую вину… Я говорю — подозреваемую, потому что на этот счет мне неизвестно ничего определенного. Этот тип в один прекрасный день исчез, забрав с собой ребенка!

— Несчастный! — прошипела Лизель.

— Вы сейчас поймете, в чем дело. Изольда, как вы догадались, не могла смириться с исчезновением ребенка. С помощью ‘Службы’ она пустилась в преследование похитителя. Немногим больше чем через год она в свою очередь похитила ребенка и увезла его в Германию. А мы уж постарались, чтобы все поиски Тираля не привели его к успеху.

— Тираля! — воскликнула Марга. — Не друг ли это того…

Пальцы фон Краша впились в ее руку с такой силой, что она сдержалась и не произнесла фамилии инженера. А фон Краш между тем продолжал:

— Когда Изольда забрала своего ребенка, оказалось, что этот странный человек татуировал девочку!

— Татуировал?!

— Ну, не с ног же до головы, успокойся, Марга. Татуировка заняла всего около трех сантиметров в длину и двух в ширину.

— Все равно, это безумие!..

— Или мудрость… Представь себе, дорогая, человека, убежденного, что за каждым его шагом следят. Если он обладает какой-нибудь тайной, то не доверит ее бумаге. Бумагу так легко уничтожить, потерять, тогда как татуировка…

— Может быть замечена, так как Изольда заметила же ее.

— Долгое время думали, моя милая Маргарита, что это только нелепая фантазия…

Лизель вздрогнула:

— А разве теперь вы так не думаете?

В голосе метиски прозвучал неподдельный интерес. Фон Краш на минуту задумался.

— Я ничего не утверждаю, но иногда мне кажется, что за этими таинственными знаками скрывается какая-то тайна.

— Значит, Лизель представляет собой живой пергамент?

— Да, вычисления, которые могут привести к решению какой-нибудь сложной проблемы, или шифр, или, скажем, пропорциональное соотношение чего-либо, то есть все то, что так легко забыть, — при таком способе не подвергается опасности быть утраченным. Если бы дочь осталась жить с отцом — на что он, по-видимому, и рассчитывал, — никто бы и не подозревал о существовании этой ‘заметки’. И он мог иметь ее под рукой всегда, когда бы она ему ни понадобилась.

— Вам уже что-нибудь известно? — гневно спросила, почти выкрикнула креолка.

Но фон Краш принадлежал к числу тех господ, которые дают объяснения только тогда, когда это угодно им самим.

— Пока нет. Эти иероглифы, сфотографированные по моей просьбе, я долго изучал. Смысл их остается для меня загадкой. Но я все больше и больше убеждаюсь в правильности этого предположения.

Он нажал пуговку электрической лампочки, которая, когда было нужно, освещала салон автомобиля.

— Вот, рассмотрите-ка это хорошенько и скажите мне: разве похоже, чтобы я ошибался?..

Он протянул своим собеседницам бумагу. На ней виднелся отпечаток — это была сеть перекрещивающихся геометрических линий, смешанных с загадочными буквами и цифрами.

Женщины схватили ее и наклонились, чтобы хорошенько рассмотреть. Но эти перекрещивающиеся линии, эти цифры не говорили им ни о чем.

Удивленные и растерянные, они почти одновременно посмотрели на фон Краша.

— Я в этом разбираюсь не больше вашего, — сказал он и беспомощно развел руками. — Если я и вызвал тебя сегодня вечером, Лизель, то лишь для того, чтобы сказать, что ровно через месяц человек, заставивший так страдать твою мать, человек, сделавший тебя сиротой, одним словом, твой отец, будет в твоей власти. Слышишь!?

— Тогда я сумею вырвать у него тайну! Это я вам обещаю.

Лицо ее изменилось. Оно уже не было красивым лицом метиски, оно было похоже на гневную физиономию дикарки.

Марга, взглянув на Лизель, вздрогнула и невольно придвинулась ближе к отцу. Но фон Краш, по-видимому, совершенно иначе относился ко всему этому. Он все время потирал руки как человек, довольный собой и другими. Голос его прозвучал очень ласково:

— Это хорошо, милочка. Я вижу, что ты не забываешь…

— О покойной матери… Я никогда ничего не забываю. Она завещала мне месть, умирая в двадцать восемь лет… В двадцать восемь лет! — повторила она с неописуемым выражением.

— Помнить об этом нужно… Но не следует показывать, что помнишь…

— Не беспокойтесь… Я давно уже усвоила, что искренность не приводит к добру.

Креолка произнесла это очень спокойно. Тряхнув темноволосой гривой, она вытащила из своего мешочка сверток бумаг.

— Вы мне сообщили много приятного, герр фон Краш, — сказала она нежным голосом, — и я этого заслужила, так как тоже кое-что приготовила для вас…

Она протянула ему сверток.

— Это, кажется, фотографические снимки?

— Да… планов и чертежей инженера…

— Франсуа д’Этуаля, — прошептала Маргарита, по телу которой пробежала дрожь.

Лизель подтвердила догадку кивком головы.

— Как вам это удалось?

— Очень просто. Каждый день он бывает на Билланкурской фабрике. Для меня не составило особого труда проникнуть в его комнату в пансионе, так как я там служу переводчицей…

Немец развернул бумаги и внимательно их рассмотрел. Но уже через минуту он недовольно проворчал:

— Всегда одно и то же! Отдельные части аппарата и никаких указаний, как их собрать в одно целое.

Увидев, что обе молодые женщины вопросительно смотрят на него, он продолжил:

— С тех пор как ты, Лизель, поселилась в этом семейном пансионе, я неоднократно пересылал в Берлин фотографии, сделанные тобой. В настоящее время в Эссене, в мастерских военного воздухоплавания, собраны отдельные части аппарата. Наши инженеры просто поражены оригинальностью замысла этого дьявольского Франсуа, но они безрезультатно пытаются собрать их все воедино.

— Не может быть! — вскрикнули слушательницы, изумленные этим странным заявлением.

— К сожалению, это так! Инженер сумел уберечь главный узел своей тайны. Умница этот парень! Ему, вероятно, приходило в голову, что в его ящиках могут порыться. Он предоставляет возможность нескромному, любопытному глазу увидеть тело его изобретения, если можно так выразиться, но душу его оставляет за собой.

— Выходит, мои старания ни к чему не привели?

— Нет, нет, моя девочка… Ты сделала все, что могла, и будешь вознаграждена за усердие… Через месяц я представлю тебе твоего папеньку.

— Благодарю вас, — сухо сказала Лизель.

— Я тебе пришлю мои инструкции, а ты согласуешь их со своими действиями. И каждый из нас получит то, что ему нужно. Ты отомстишь за мать, а я добуду для Германии оружие, которое инженер замышляет выковать для Франции.

— И вы уверены, что мы добьемся успеха? — с нетерпением спросила креолка.

— Да, да… Этот славный Франсуа вынужден будет возненавидеть весь мир кроме Германии, которая окружит его материнской заботой и лаской!

— Как это?

— Об этом ты узнаешь позже. А пока что, Лизель, до свидания. Отсюда рукой подать до твоего пансиона Вильнев.

Креолка грациозно простилась с Маргаритой и легко выскользнула из автомобиля.

Немецкий шпион с Вильгельмштрассе с видом удовлетворения откинулся на спинку сиденья и произнес:

— Через месяц Франсуа д’Этуаль будет всеми презираем и отвергнут обществом. Одна Германия отнесется к нему с состраданием. Он почувствует к ней признательность.

Затем с внезапной нежностью в голосе прибавил:

— И полюбит тебя, Марга!

— Вы в это верите? — спросила она со странно сжавшимся от волнения сердцем.

— Что тут верить, глупая, я уверен в этом!

VII. Наваждение

Прошел месяц. В воздухоплавательной мастерской в Билланкуре царил непривычный беспорядок. Везде стояли недостроенные аэропланы. Рабочие, специализирующиеся каждый в сборке только какой-либо одной части, оставили свои рабочие места. Везде ведутся оживленные разговоры.

Что же произошло?

Франсуа д’Этуаль покидал фабрику. Но куда же он уходит?

Никто из рабочих этого не знает. Луазену, вероятно, все известно, но он не удерживает инженера.

Они расстаются друзьями. Через несколько минут патрон должен прибыть лично и проводить Франсуа на Монпарнасский вокзал.

Личный шофер Луазена, предупрежденный заранее, рассказал об этом товарищам.

Франсуа взял билет на поезд, отправляющийся в Сен-Мало. В Сен-Сернене и в Динаре он встретится кое с кем из клиентов фирмы ‘Луазен и К®’.

Но куда он потом направится, этого никто не знал.

Франсуа не счел нужным объяснить, что накануне он получил телеграмму следующего содержания:

‘Уимблдон. Все детали готовы, не хватает только волшебника, который из частей создает целое. Нетерпеливо ждем. Привет. Питер-Поль’.

Молодому человеку было достаточно сорока восьми часов, чтобы привести в порядок свои дела. Вечером он должен был сесть в поезд на Сен-Мало, а затем пересесть на великолепный пакетбот.

Пробило шесть. Заревели гудки, возвещая закрытие мастерских. На набережной притормозил автомобиль. Франсуа вышел из конторы, где он находился вместе с Луазеном и Тиралем. Они должны были пообедать вместе с ним, а затем проводить его на вокзал.

Толпа рабочих окружила инженера, все пожимали ему руку, желали успеха и счастливого пути. Если б они знали, какие сомнения мучали молодого человека в эту минуту. Его напряжение еще больше усиливалось при мысли об Эдит, белокурой волшебнице, завладевшей его сердцем. Но он женится на любимой девушке только тогда, когда окончательно убедится в искренности своих чувств. Поступить иначе — значило бы поступить подло.

Для Франсуа, погруженного в свои мысли, вечер пролетел незаметно.

И его друзья, и автомобиль, который мчал их по Парижу, и ресторан, в котором они обедали, — все было как в тумане. Франсуа двигался, спрашивал и отвечал автоматически, мысленно он был уже далеко в Уимблдоне, рядом с Эдит, а может быть, и в Кинберте, на крайнем Шотландском севере, в дикой долине, где высятся фабричные постройки, в цехах которых были созданы части таинственной воздухоплавательной машины. Там решится вопрос его счастья, а может быть, и жизни…

Луазен и Тираль, видя состояние молодого инженера, все хлопоты взяли на себя. Они положили ему в карман багажные квитанции, проводили на платформу, посадили в купе. Сделав последние нужные замечания, высказав последние пожелания, они ушли, оставив его одного.

Франсуа, все время смотревший в окно вагона, удивленно поднял брови. По перрону прошла женщина, закутанная в дорожный плащ, с густой вуалью, скрывающей черты лица, и скрылась в одном из соседних вагонов. Молодой человек подумал: ‘Однако же можно предположить, что это переводчица из пансиона Вильнев, Лизель Мюллер, такая странная и по внешности и по манерам’.

Но какое ему было дело до этой девушки, с которой он не обменялся и десятью словами, хотя постоянно встречался в пансионе, где жил сам?

— В вагоны, господа, в вагоны!

Двери захлопнулись, поезд тронулся в путь…

Инженер остался наедине со своими мыслями. Погруженный в полусон, близкий к состоянию, когда человек способен грезить наяву, Франсуа совершенно потерял счет времени.

Минуты, часы летели незаметно. Станции сменяли друг друга. Вокзалы оставляли впечатление огненной черты, перегоны казались темными туннелями, а сигнальные фонари мелькали, как звездочки — то красные, то зеленые, то белые.

Поезд прибыл в Сен-Мало.

Скрипя, бряцая и визжа, он остановился под стеклянной крышей вокзала. Франсуа вышел. В руке он держал маленький ручной чемоданчик. Все его вещи были отправлены прямо в Уимблдон, в имение Фэртайм-Кастль. Пройдя перрон, молодой человек приблизился к выходу. Случайно он оглянулся назад и вздрогнул.

Женщина, которую он видел накануне, стояла здесь, на перроне, и как будто кого-то ждала…

Но какое ему в конце концов дело до нее?

Вскочив в карету, стоявшую во дворе вокзала. Франсуа приказал:

— Отель ‘Шатобриан’. Мы только завезем туда чемодан, а потом еще покатаемся.

Около шести часов вечера инженер, закончив все дела, которые поручил ему сделать Луазен, поехал в гостиницу. Пообедав, сразу отправился на пристань, где швартуются суда английской службы. Там он сядет на пакетбот, который в девять часов вечера унесет его к британским берегам…

Пройдя через площадь и подойдя к отелю, Франсуа вдруг заметил все ту же путешественницу, которую упорный случай непрерывно сталкивал с ним. Быстро, как молния, она вошла в отель и исчезла. Можно было подумать, что женщина избегает его. Эта встреча неприятно поразила молодого человека.

Франсуа устроился на террасе одного из кафе. В ожидании обеда он велел подать себе портвейну. Настроение было испорчено. Но самое неприятное заключалось в том, что он не мог толком объяснить себе причину такой резкой перемены, произошедшей в нем.

Лакей доложил, что обед подан.

Франсуа выбрал столик у окна. Выбор оказался неудачным: вся улица была, как на ладони. Вдруг внимание молодого человека привлекли трое прохожих. В них он без труда узнал свою попутчицу и двух недавних собеседников: фон Краша и его дочь, Маргариту, которые столь неожиданно сделали ему предложение.

Все трое шли быстро и, казалось, очень спешили. Наконец они исчезли за аркой Сен-Венсеннских ворот.

Молодой человек закончил обед и в сопровождении грума, несшего чемодан, отправился на набережную.

Взойдя на борт корабля, Франсуа попросил проводить его в каюту и, закрывшись на ключ, решил завалиться спать.

VIII. Трагическое недоразумение

— Почему у вас такой задумчивый вид?

— Я думаю о работе, которую должен выполнить, об ответственности, которая лежит на мне по отношению к лорду Фэртайму и к вам.

— Да, конечно… Но есть и еще кое-что…

— Что же это?

— Это будет то, о чем вы мне скажете… Отчего это так, Франсуа, я сама не знаю. Но я доверяю вам во всем, верю вам безгранично. Скажите только, что вы не жалеете о том, что стали моим женихом!

Этот разговор вели между собой молодые люди, прогуливающиеся по Фэртаймскому парку.

Французский инженер приехал в замок утром, и после завтрака лорд Фэртайм и его сыновья оставили его наедине с Эдит.

Разговор между тем продолжался.

— Никаких сомнений не должно быть в вашей душе, Эдит. Я люблю вас всем сердцем.

— Мне больше ничего не надо! — воскликнула она с лучезарной улыбкой.

— Позвольте закончить. Да, я озабочен, вы это видите…

Она с минуту смотрела на него. В ее глазах загорелись огоньки.

— Вероятно, случилось то, чего никто здесь не предполагал — ваши опыты неудачны?

Он склонил голову, и его побледневшее лицо выразило ужасную муку.

— Ах! — воскликнула она. — Но знайте: что бы ни случилось, что бы ни произошло — я буду вашей женой, Франсуа. И если вы меня оттолкнете, я никогда не выйду замуж. Теперь — отказывайтесь от моей руки, если вам угодно!

Юноша порывисто прижал ее руку к губам. Они стояли друг против друга, держась за руки, наслаждаясь минутами счастья, которые знакомы только тем, кто любил.

Вдруг влюбленные вздрогнули.

К ним бежала горничная.

— Милорд просит вас, мисс Эдит, пожаловать в гостиную.

— Мы идем.

И, взяв Франсуа за руку, она прошептала:

— Пойдемте, пойдемте…

На пороге комнаты они остановились крайне удивленные. Лорд Фэртайм был не один. Напротив него сидел высокий мужчина — белокурый, с очень живыми серыми глазами, одетый в форму полицейского инспектора. Увидев дочь и Франсуа, Фэртайм быстро встал и гневно произнес:

— Пожалуйте-ка сюда, молодой человек! Вы, наверное, и не догадываетесь о том, что рассказал мне о вас мистер Атлей Вуд, которого я имею честь представить вам…

Полицейский жестом руки попытался остановить лорда, но тот не обратил на это внимания.

— Он объявил мне, что приехал арестовать вас!

— Меня? — с улыбкой переспросил молодой человек.

— Вот именно! Но вы никогда не догадаетесь — за что!..

— За что же? — все еще продолжая улыбаться, спросил Франсуа.

— За убийство!

— Этого не может быть! — воскликнула Эдит.

— И я такого же мнения, — подтвердил лорд. — Это просто смешно! Но вам известно, конечно, что мы, англичане, уважаем наши законы. Я попрошу вас, дорогой Франсуа, совершенно спокойно ответить на все вопросы господина инспектора. Он несомненно заблуждается и будет рад принести вам свои извинения.

Д’Этуаль отнесся ко всему этому очень спокойно.

— Вы безусловно правы. У нас, во Франции, есть старая галло-римская пословица: ‘Ошибаться — свойственно человеку, но настаивать на ошибке — свойственно дьяволу’… Я готов выслушать вас, господин инспектор.

Атлей Вуд поклонился.

— Вот и отлично! — сказал Фэртайм. — Садитесь, Франсуа. Вы, Эдит, останьтесь с нами. Надеюсь, скоро мы от всей души посмеемся над этим.

Инспектор устремил свои серые глаза на инженера.

— Вы — Франсуа д’Этуаль, инженер-авиатор, проживающий в Париже, по Отейльской улице, в семейном пансионе Вильнев?

— Да, я подтверждаю это.

— Сегодня утром вы прибыли в Сен-Мало…

— И позавтракал в этом доме! — шутливо прибавил молодой человек.

— С нами вместе, — вставила Эдит, желая принять участие в разговоре. Но улыбка застыла на ее губах, когда Атлей Вуд окинул ее печальным взглядом.

— Почему вы так на меня смотрите? — взволнованно спросила она у полицейского.

Инспектор печально наклонил голову.

— Потому что я должен попросить вас удалиться, сударыня… Тот… разговор, который я должен продолжать, не может происходить в присутствии молодой девушки.

— Уступите, Эдит, — тихо вымолвил инженер, — уступите, чтобы не затягивать этой истории.

Она сдержанно встала, сделала несколько шагов к двери, но вдруг вернулась, обвила обеими руками шею молодого инженера и проговорила:

— Все ваши поступки могут быть только добрыми и благородными, Франсуа… Я ваша невеста и хочу, чтобы все об этом знали. Что бы ни случилось — я вас люблю и никогда не полюблю другого!

Она убежала, а лорд Фэртайм досадливо заерзал в своем кресле, полагая, что дочь его напрасно компрометирует себя перед агентом полиции.

Последний, казалось, был тронут таким заявлением. Он откашлялся, как бы желая прочистить голос, и пробормотал:

— Очень сожалею. Удручен тяжелой обязанностью. Если бы знал, я бы передал ее кому-нибудь другому.

— Ну! — воскликнул лорд с нетерпением. — Объяснитесь наконец, и прекратим эту возмутительную сцену… В моем доме нет убийцы! Объясняйтесь же!

— Сейчас, сейчас…

И, повернувшись к Франсуа, инспектор продолжил допрос:

— В пансионе Вильнев вы несомненно знали некую Лизель Мюллер.

— Лизель Мюллер?

Молодой человек повторил это имя с растерянным видом. Что это? Вчера целый день он то и дело сталкивался с ней. А сегодня о ней заговорила английская полиция.

— Были ли вы с ней знакомы? — настойчиво спросил инспектор.

— Конечно: она работала переводчицей в пансионе. Я не обращался к ее услугам, но не мог не знать ее, живя в одном доме.

— Да, да… Вы жили вместе в одном доме…

— Вместе?.. Вот так новость!

Но инспектора, по-видимому, нисколько не убедило такое решительное заявление Франсуа. Поведение Вуда приобрело угрожающий характер, а следующие слова он произнес уже тем властным тоном, который употребляют представители закона, говоря с обвиняемыми:

— Будет лучше, если вы во всем признаетесь! У нас есть доказательства вашей связи с мисс Лизель Мюллер… и, следовательно, преступление относится к ‘совершаемым в порыве страсти’…

IX. Доказательства, которые нельзя объяснить

Лорд Фэртайм и Франсуа ошарашенно уставились на инспектора.

Атлей Вуд протянул к ним руку, между пальцами которой был зажат маленький стилет с синеватым лезвием длиной не более пяти сантиметров и ручкой, оригинально украшенной золотом и слоновой костью.

— Откуда у вас мой кинжал?! — удивленно воскликнул инженер.

Полицейский напыжился и с торжествующим видом произнес:

— Вы утверждаете, что этот странный кинжал принадлежит вам?

— Конечно. Я искал его в течение двух последних недель, меня очень беспокоила пропажа, так как клинок его отравлен.

— Соком одного деревца, растущего на полуострове Малакка. Что же касается самого яда, используемого туземцами, то, введенный в организм уколом, он вызывает спазм сосудов головного мозга.

— Верно. Несчастный, которому сделают подобный укол, превращается в идиота.

— Все проясняется… Некто вас стесняет. Выделаете маленький укол и таким образом избавляетесь от нежелательного партнера. А он, в свою очередь, не может обвинить своего ‘убийцу’… Возле жертвы находят орудие преступления — и я, Атлей Вуд, имею полное право прикоснуться к вашему плечу и сказать: ‘Именем закона вы арестованы’.

Рука полицейского тяжело легла на плечо Франсуа. Затем он обратился к лорду Фэртайму — возмущенному, дрожащему, не смеющему произнести ни слова:

— Если мистер Франсуа д’Этуаль согласится добровольно последовать за мной, мы сможем избегнуть скандала. В ста метрах отсюда находится мой автомобиль. Мы пройдем к нему, не вызвав ничьего подозрения — чего я искренне желаю из уважения к почтенному лорду.

— Инспектор, вы в самом деле арестуете его?

— Извините, милорд, но пусть сначала мистер Франсуа д’Этуаль ответит на мой вопрос.

— Поверьте! — с болью проговорил инженер. — Я искренне хочу, чтобы это недоразумение не бросило тень на дом, в котором мы находимся.

Выслушав Франсуа, полицейский похоронным тоном заявил:

— А теперь я хочу оправдать свои действия. Извольте выслушать, на основании каких доказательств я обязан так поступить.

Жестом он пригласил всех занять свои места.

— Я не судья, — продолжал полицейский. — Все, что говорится при мне, — не имеет никакого значения. Тем не менее я попрошу мистера Франсуа д’Этуаля помолчать. Я предоставляю объяснения лорду Фэртайму, в дом которого меня привел мой профессиональный долг. Мистер д’ Этуаль жил в Париже, в пансионе Вильнев. Лизель Мюллер работала там переводчицей. По происхождению она креолка и обладает такой исключительной привлекательностью, что можно было бы удивиться, если бы на нее не обратили внимания.

Полицейский старательно округлял фразы, польщенный трепетным вниманием, с которым его слушали.

— Мистер д’Этуаль тоже не мог не заметить ее. Она, в свою очередь, ответила на ухаживания инженера, молодого, красивого мужчины с блестящим будущим.

Франсуа наконец овладел собой. Он пожал плечами и пробормотал вполголоса:

— Сочинен целый роман!

— Роман из действительности, — проронил полицейский, — потрудитесь не прерывать меня. Пришла любовь. Никто об этом в пансионе Вильнев даже не подозревал. Но, тогда как мисс Лизель Мюллер почувствовала к инженеру истинную страсть, для мистера д’Этуаля она была лишь мимолетным увлечением. Тогда-то и произошла катастрофа, к которой — увы! — имеете отношение и вы, милорд.

— Я?! — закричал Фэртайм, подскочив на месте.

Но молодой инженер жестом попросил его успокоиться. Все, что плел Вуд, было так неправдоподобно глупо и вздорно, что Франсуа теперь слушал уже без всякой тревоги, а только лишь с любопытством. Еще немного, и он бы рассмеялся.

— Да, вы… Но, конечно, косвенно. Вы познакомились с мистером д’Этуалем, прониклись симпатией к нему. Вам захотелось помочь молодому человеку, подающему большие надежды. Это делает вам честь. Но, к несчастью, у вас есть дочь — прошу прощения, что вмешиваю имя мисс Фэртайм в это дело…

Рассказчик остановился, чтобы поэффектнее завершить свой рассказ.

— Я утверждаю, милорд, что из-за мисс Фэртайм разыгралась эта драма. Да, молодая леди не могла и думать, что, давая слово мистеру д’Этуалю, она толкает его на преступный путь.

— Но как?! — восклицал лорд хриплым голосом.

— Вызвав ревность мисс Лизель Мюллер.

— Ох-ох-ох! Так она, значит, и ревнива, — пошутил Франсуа, — какая честь для меня быть объектом ее ревности!

Вуд бросил на него сердитый взгляд, но сделал вид, что обращается к одному лорду.

— Лизель пришла в бешенство, узнав, что тот, кого она любит, собирается жениться на другой. Идиллия превратилась в ад. И несчастная девушка заявила, что станет защищать свое счастье, что в случае необходимости она явится к вам и заставит признать ее права. Мы подходим к трагическому пункту, милорд. Вчера вечером мистер д’Этуаль сел на судно в Сен-Мало. Несчастная Лизель его опередила. Она заняла одну из кают, которая оказалась случайно недалеко от каюты инженера. Что произошло потом? Мистер д’Этуаль знает, что на судне находится также и мисс Лизель. Он знает, что она решила защищать свою любовь. Он приходит в ужас, что ее вмешательство изменит ваши намерения и сделает невозможным его брак с особой, обладающей и красотой, и богатством. Он решается на последнее объяснение с той, которая занимала в его жизни незначительное место скромного цветка, который выбрасывают, как только насладятся его ароматом. И вот мистер Франсуа незаметно проскальзывает в каюту мисс Лизель. Об остальном нетрудно догадаться. Он умоляет, угрожает. Молодая девушка остается непоколебимой в своем решении… Тогда он теряет над собой контроль… Под рукой у него оказывается его индокитайский кинжал. Этот яд не убивает: он только делает мозг бессильным. Молчание мисс Лизель будет поэтому обеспечено. Он колет жертву в затылок, около шейных позвонков. Затем удаляется, уверенный, что его никто не заподозрит. Однако это не профессиональный преступник. Он забывает оружие около своей жертвы.

И, торжественно подняв указательный палец к потолку, инспектор полиции с важностью заявил:

— Как все преступники, он забыл о предостережении, данном Святой Библией: ‘Око Всевышнего не закрывается никогда’.

— Но на каких доказательствах строите вы все эти предположения? — спросил инженер.

Физиономия полицейского расплылась в улыбке.

— В добрый час. Вы хотите узнать о доказательствах? Очень буду рад вам услужить!

И при полнейшем изумлении слушателей он приступил к изложению обстоятельств дела, говоря подробно и, видимо, с возрастающим удовольствием:

— Мисс Лизель родилась в Южной Америке. Она немецкая подданная. Очень естественно, что, отправляясь в Англию, она попросила принять участие в ее судьбе мистера Трейдинга, немецкого вице-консула в Нью-хейвене. Этот господин и явился на пристань, чтобы встретить мисс Лизель. Не увидев в числе пассажиров своей соотечественницы, он очень удивился. Навел справки: в списке она значилась. Стали искать, и нашли несчастную женщину в ее каюте — с бессмысленным взглядом, однообразно повторяющую: ‘Франсуа, Франсуа… Я тебя люблю… Нет, нет… Ты не женишься на другой!’

— Она это говорит? — воскликнул молодой инженер, совершенно ошеломленный.

— Да, и повторяет это без умолку… При ней нашли ее визитные карточки с парижским адресом. По делам службы я находился на пристани. Началось расследование, я телеграфировал немедленно в парижскую полицию. Французские сыщики оказали содействие, произвели обыск в пансионе и наткнулись на одно письмо, написанное обвиняемым.

— Мое письмо? — воскликнул Франсуа. — Да как можете говорить такое!

— Во-первых, это письмо подписано вами, помечено последним месяцем, и на нем печать почтовой конторы в Мурмелоне…

— Но я же никогда не писал этой особе…

— Однако, — иронически произнес полицейский, — мои парижские коллеги утверждают, что это именно ваш почерк.

С этими словами он вынул из портфеля фотографический снимок, воспроизводящий письмо.

— Что это?

Вопрос вырвался у молодого инженера и у лорда Фэртайма одновременно.

— Это?.. Это телеграфный оттиск… Вы ведь знаете, конечно, что Скотленд-Ярд и парижская префектура соединены телеграфной связью. Там сфотографировали письменную улику и передали это факсимиле в Лондон часом позже… Впрочем, в настоящий момент один из агентов уже в дороге, чтобы доставить нам оригинал.

X. Повеяло безумием

Франсуа молчал.

Атлей Вуд протянул ему письмо.

— Будете ли вы отрицать, что написали это письмо?

Молодой человек окончательно был сбит с толку. Это был его почерк, его подпись… А между тем он никогда в жизни не писал Лизель Мюллер!

Инспектор, делая ударение на каждом слове и поглядывая то в письмо, то на окружающих, прочел: ‘Моя обожаемая Лизель’…

— Ложь! Ложь!.. Я никогда не писал ничего подобного! — неистово воскликнул инженер.

Но полицейский невозмутимо продолжал: ‘Я люблю тебя одну. Но подумай только, в этих Фэртаймах — все мое будущее, мое состояние, моя репутация. Ты говоришь, что любишь меня. Пусть же твоя любовь не чинит мне препятствий. Мне непременно нужно жениться на этой маленькой Эдит. Разве ее миллионы будут принадлежать только мне? Не только мое состояние, но и моя слава будут твоими, моя дорогая Лизель. Пройдет совсем немного времени — и мы снова будем вместе. Это все, о чем я прошу.

Тот, кто никогда никого не полюбит, кроме тебя… Я люблю тебя. Ф.’.

Инженер подошел к Вуду и стал смотреть через его плечо в письмо.

Взгляд его блуждал. Несколько раз он прикладывал руку ко лбу, как бы для того, чтобы успокоить невыносимую боль, затем проговорил каким-то глухим, неестественным голосом:

— Да, это мой почерк… И все же, клянусь моей честью, я не писал этого.

Полицейский холодно заметил:

— Старый прием. Отрицание таких неоспоримых доказательств не поможет вам.

Но Франсуа оборвал полицейского таким повелительным и энергичным жестом, что насмешка замерла на губах англичанина.

— Это письмо — фальсификация, фальсификация, слышите?! Все ложь! — закричал юноша.

Он подошел к лорду Фэртайму.

— Поверьте мне, я прошу вас! Мне нет дела до других!..

Лорд казался смущенным. По выражению его лица, по легкому движению головы Франсуа догадался о том, что происходит у него в душе:

— Вы не верите мне…

— Надеюсь, что вы сумеете опровергнуть выдвинутые против вас обвинения.

Мучительно вскрикнув, инженер упал в кресло.

— Вы надеетесь?.. Значит, вам кажется возможным, чтобы я написал это гнусное письмо…

— Вы преувеличиваете, мой бедный друг… Любовь…

— Не надо примешивать к этому любовь, — гневно перебил его Франсуа, — вы были так добры ко мне, оказали столько доверия… Мисс Эдит так чиста… И вы считаете, что я мог бы солгать вам, воспользовавшись вашим расположением…

Инспектор подумал, что было бы неплохо прекратить этот затянувшийся разговор.

— Будет лучше, если вы прибережете свои аргументы для суда, — решительно заявил он.

Франсуа закрыл глаза, стиснул руки, как бы подавляя приступ невыносимой боли, и голосом, в котором слышались рыдания, пробормотал:

— Вы правы!..

Поклонившись лорду с кротостью, которая выражала больше отчаяния, чем слова, он вымолвил:

— Прощайте, лорд… Прощайте…

И, не дожидаясь ответа, обратился к полицейскому:

— Я готов следовать за вами.

Вдруг все трое невольно вскрикнули. Дверь распахнулась, и на пороге появилась Эдит, вся в слезах, но со сверкающими глазами.

— Эдит! — сурово окликнул ее Фэртайм.

Но бедная девушка, всегда тихая и кроткая, так посмотрела отцу в глаза, что тот почувствовал себя смущенным. Он понял, что горе изменило его дочь.

— Простите, что я не слушаю вас, отец, — медленно произнесла она голосом, зазвеневшим жалобно, как разбиваемый хрусталь, — но в нем вся моя жизнь, и я хочу, чтобы он знал, что я его люблю, несмотря на все обвинения… и вместе с ним буду бороться с ложью!

Франсуа смотрел на нее, как потерянный. Он не мог произнести ни слова. Тогда девушка подошла к нему, заставила его пригнуться и обняла в последний раз. Затем стала в сторону и, высоко подняв голову, не вытирая слез, гордо сказала:

— Ступайте, Франсуа.

Франсуа, а за ним Атлей Вуд покинули комнату.

XI. Виновники позора

— Ох, Марга! Ты становишься сентиментальной. Сначала ты одобрила мой план, а теперь у тебя такой вид, точно ты черт знает кого похоронила. Объясни мне, пожалуйста, чем вызвана эта резкая перемена?

Молодая женщина пожала плечами.

— Как я вам могу объяснить то, чего сама не понимаю?

Фон Краш яростно топнул ногой по ковру и гневно-насмешливым тоном закричал:

— Черт бы побрал всех женщин! В каждой из них живет дух противоречия!

Немец и его дочь сидели в роскошной комнате. Из открытого настежь окна была видна набережная Виктории, мост и станция подземной железной дороги Блэк-фрайерс, а по другую сторону Темзы, лениво несущей свои мутные воды, виднелись Гуде, Соутварк и Ватерлоо. Барки, пароходы, катера и лодки беспрерывно сновали по реке, оттуда доносились то удары колокола, то пронзительные свистки, то заунывный вой сирены.

— Попытаюсь-ка я немного разогнать туман в твоем маленьком умишке! Когда этот французишка…

— Оставьте, пожалуйста!

Фон Краш громко расхохотался.

— Понимаю!.. Будущего зятя нельзя называть французишкой… Превосходно, пусть будет по-твоему! Когда французский инженер отказался от твоей руки…

— Зачем вспоминать об этом?

— Чтобы найти булавку, которая тебя колет. Так вот, после той неудачи, сознайся — ты почувствовала себя очень уязвленной. Я же сказал тебе: дочь моя, не мучай себя, я доведу этого мальчика до того, что он будет смотреть на твою любовь, как на желанный дар небес. Тогда я изложил тебе мой план, который ты вполне одобрила.

— Нет, нет! — резко перебила она отца.

— То есть как это нет! Ты…

— Я только покорилась вам, папа… Если бы можно было придумать что-нибудь другое, будьте уверены…

— Ты бы, конечно, предпочла это!.. Да и я тоже, может быть! Но к чему рассуждать о том, чего нет! В конце концов ведь ты уже согласилась.

— Ну, допустим.

— План мой в общих чертах состоял в том, что я должен был действовать, во-первых, как глава сыскной службы в Германии, во-вторых, как отец — следовательно, мне нужно было приобрести для отечества знания и ум этого человека, а для дочери — мужа.

Маргарита с грустью опустила голову.

— Чтобы достигнуть этой двойной цели, я и подумал: нужно, чтобы Франсуа д’Этуаль был обесчещен. Если его приговорят к чему-нибудь вроде ссылки, он несомненно возненавидит нацию, осудившую его. С другой стороны — старый англичанин Фэртайм не слишком будет настаивать на том, чтобы его дочь вышла замуж за каторжанина. И в заключение — Франсуа будет вырван и у Англии, и у своей невесты.

— Ценой каких мук! — глухо пробормотала молодая женщина.

— Ба, милочка, чтобы сделать яичницу, нужно разбить яйца! После шестинедельного заключения, допросов, очных ставок и т. д. молодой человек послезавтра предстанет, наконец, перед судом. Напрасно обвиняемый протестовал, уверяя в своей невиновности, заявлял, что он стал жертвой гнусной клеветы — улики, которые я сфабриковал, были неопровержимы.

Фон Краш довольно потер руки.

— Но чем я горжусь больше всего, так это тем, что нанес ощутимый удар по чувствам бухгалтера Тираля! Его показания были в пользу обвиняемого. Он долго жил с ним под одной крышей, они работали на одну фирму… И он тоже высказался за возможность таинственной мести, вызвав тем самым сомнения у следователя. Ха-ха, но я был там, Лизель находилась у меня под рукой!

Он расхохотался так громко, довольный собой, что даже не заметил, как Маргарита болезненно вздрогнула.

— Благодаря нескромности газет, нескромности, к которой я был причастен, Тираль узнал, что молодая… скажем, жертва инженера имеет на ноге странную татуировку. Парижские журналы напечатали этот рисунок. Вообрази изумление Тираля! Он узнает этот знак, сделанный им самим на коже дочери, которую оплакивал в течение двадцати лет. Ты представляешь себе эффект! Он летит в Лондон, бросается в лечебницу, где его дочь находится под наблюдением… С ума сходит от горя, видя ее в таком состоянии… Приступ родительской любви окончательно мутит его рассудок, и он без труда уже верит, что это Франсуа погубил ее… Тираль становится его врагом и в своих показаниях обрушивается на него. Через три дня суд приговорит француза к ссылке на вечное поселение в одной из каторжных тюрем Новой Зеландии или Тасмании.

В этот момент немец заметил, что глаза Маргариты влажны… Черты молодой женщины выражали стыд и печаль.

— Однако! — воскликнул он с удивлением. — Ты плачешь! В то время, когда ты была супругой польского профессора, я никак бы не заподозрил, что у тебя такое жалостливое сердечко.

Она вспыхнула:

— Прошу вас, не напоминайте мне об этом человеке!

— Ах! Почему?! Никогда не нужно стыдиться ни того, что было, ни того, что есть.

— Его несчастье состояло в том, что он встретил меня… А мое — в том, что я встретила его. Я была слишком молода… Теперь все это меня угнетает…

— Брось думать об этом, дурочка! Перейдем к делу. Наш инженер будет изгнан из общества и возненавидит тех, кто приговорил его, невинного… Франция для него закрыта, Англия тоже. Брак, затеянный с Эдит, будет немыслим. Он останется один — презираемый, отвергнутый всеми. И тогда на его пути встретимся мы. Мы, которых он так равнодушно отверг… Мы сохраним к нему расположение, мы верим в его невиновность, хотим помочь ему разделаться с теми, кто его погубил… Он должен был проводить опыты у Фэртаймов. И прекрасно! Мы тоже богаты, я тоже могу быть меценатом. Я помогу ему бежать. Поселю в моем имении Эйненген возле Данцига. Он будет работать свободно, втайне от всех.

Он расхохотался так, что все задребезжало вокруг.

— Понятное дело — среди рабочих у нас будет находиться инженер. Все, что Франсуа откроет, осведомительное бюро будет знать, Германия будет довольна. Теперь — ты. Если ты захочешь его полюбить… О! В этом случае все для него сложится великолепно. Ты ведь прелестна, и у парня глаза небось не в кармане. Наше государство не страдает щепетильностью слабых наций. Каторжник, оказывающий серьезные услуги великой Германии, может рассчитывать на всяческие почести. Твой муж, глупая ты женщина, сделается герцогом, принцем… Так сообрази хорошенько — чего тебе еще надо? И разве для того, чтобы достигнуть этой второй фазы, так уж страшно пройти через первую?

Огромные часы на колокольне собора Святого Павла пробили три удара.

— Три часа… Мы еще продолжим разговор. Теперь же необходимо повидать нашу Лизель и подбодрить ее, чтобы она не очень скучала в лечебнице. Оттуда мы отправимся к Ньюгейтской тюрьме, чтобы посмотреть, когда оттуда выйдет белобрысая Эдит, которая каждый день является к своему избраннику убаюкивать себя мечтами.

Он позвонил. Вошел слуга.

— Машину! — приказал фон Краш.

XII. Вифлеемский госпиталь

Несмотря на великолепный купол, здание Вифлеемского госпиталя, бесконечно длинное и имеющее два боковых крыла, — производило крайне тягостное впечатление…

— Выходи, Марга. Приехали, — сказал фон Краш, когда машина остановилась у центрального входа.

Молодая женщина соскочила на тротуар.

— Постарайся не быть такой мрачной, — посоветовал толстяк. — Не раскисай… Пусть мне свернут шею, если я понимаю, что творится в твоей прелестной головке!

Марга ничего не ответила, но в глазах ее застыла тревога.

Они вошли в знаменитый лондонский дом для умалишенных.

Вокруг построек бродили мужчины и женщины в белых больничных балахонах. Сторожа, которых можно было узнать по форменной одежде, держались деловито и важно.

Немец остановил одного из них.

— Куда я должен обратиться, чтобы увидеть больную?

— Кого вы хотите видеть?

— Мисс Лизель Мюллер.

— Седьмое отделение, комната номер двадцать два. Будьте любезны пройти через главный вход. Там вы найдете дежурную.

Дежурная была женщиной лет сорока пяти, бледная и худая, с седеющими волосами и приятным грустным лицом. Мисс Лидия внимательно рассмотрела разрешение, предъявленное фон Крашем, и кротко сказала:

— Мисс Лизель не одна.

— Как!

— С ней ее отец.

— Ее отец? Не мистер ли Тираль, о котором писали газеты?

— Да, он. Бог смилостивился над бедной девушкой. Когда преступление лишило ее разума, Бог вернул ее отцу. Любящий человек облегчит страдания несчастной.

— Не будет ли мистер Тираль недоволен нашим посещением?

— О нет! Бедный господин постоянно находится рядом с дочерью… Он все смотрит на нее, обнимает. У него, кажется, было много несчастий в жизни, и это ослабило его разум.

Маргарита и ее отец удивленно переглянулись. Немец спросил:

— Почему вы так думаете?

Как многие старые девы, мисс Лидия очень любила посплетничать и поболтать. Она с восторгом ухватилась за вопрос, предложенный собеседником.

— Почему? Бедняжка Лизель имеет небольшую татуировку. Газеты писали о ней.

— При чем же здесь татуировка?

— При чем? — воскликнула мисс Лидия, довольная тем, что ее так внимательно слушают. — Да этот бедный мистер Тираль помешался на ней. Он показывал мне ее рисунок в газетах. Он заставил меня сличить рисунок с оригиналом. А когда услышал положительный ответ, казалось, радости его не будет предела. Теперь мистер Тираль проводит целые дни, воспроизводя эту татуировку на клочках бумаги. Постоянно ласкает и целует больную, бормоча какие-то непонятные слова.

Фон Краш опустил глаза, чтобы скрыть их торжествующий блеск.

— Как это трогательно в самом деле! Быть может, я смогу немного утешить его?

Мисс Лидия быстро вскочила.

— Пожалуйте за мной.

Посетители прошли длинный коридор со множеством дверей по обе стороны. На каждой двери была табличка с фамилией обитателя комнаты и иероглифами, вкратце излагающими на специальном языке врачебную диагностику болезни данного лица и способ лечения.

Мисс Лидия дважды постучала в одну из дверей. В комнате раздался какой-то лепет. Она приняла его за разрешение войти, повернула ручку замка и тихо сказала:

— Посетители к мисс Лизель.

Затем, поклонившись немцам, дежурная медленно удалилась.

Маргарита неподвижно застыла на пороге, но ее отец бесцеремонно направился в глубину комната.

Лизель сидела в кресле у большого окна, из которого виднелась Ламбет-Роуд. Ее туманный взгляд блуждал по сторонам. Казалось, реальная обстановка для нее не существует.

Лизель была не одна. Недалеко от нее, за маленьким столиком, заваленным бумагами, сидел Тираль. Бухгалтер заметно постарел. Его поредевшие волосы и борода стали почти седыми. С того дня, как он нашел свою дочь безумной, словно долгие годы пронеслись над его головой.

В руках он держал синий карандаш. Покрытая чертежами и вычислениями страница указывала на то, что он погружен в какие-то математические расчеты. Приподнявшись в кресле, Тираль уставился на посетителей, которые, очевидно, не были ему знакомы.

Фон Краш самоуверенно подошел к нему и дружески похлопал несчастного по плечу.

— Мое почтение, господин Тираль… Рад с вами познакомиться. Вы не пожалеете о нашей встрече, когда узнаете…

Он остановился, придвинул к себе кресло и сел.

— Сначала позвольте представиться: фон Краш, бывший купец, в данный момент богатый человек, которому доставляет удовольствие тратить свое состояние на добрые дела.

— А! — произнес Тираль с нескрываемым удивлением.

— Я вас вижу насквозь, герр Тираль. Вы спрашиваете себя, что может сделать для вас моя филантропия? Не отрицайте, я прочел это в ваших глазах! Прекрасно, что вы задаете себе этот вопрос, так как я здесь нахожусь только для того, чтобы ответить на него.

— Серьезно? — спросил рассеянно бухгалтер, бросив беспокойный взгляд на дочь.

— Через несколько дней, дорогой герр Тираль, тот, кто так жестоко обошелся с вашей дочерью, будет приговорен справедливым английским судом.

Бухгалтер наклонил голову, чтобы скрыть свою ярость. Как он ненавидел теперь этого Франсуа д’Этуаля, которого раньше так искренне любил!

— Простите, что напоминаю вам об этом преступнике. Но мне пришлось это сделать поневоле. Теперь займемся жертвой, этим прелестным ребенком, которого нужно вылечить, вернуть ему разум.

Тираль наконец понял. Ведь это его единственная возможность!

— О!.. Мне позволят увезти ее во Францию… Не правда ли? И в институте Пастера я добьюсь того, что там начнут проводить опыты и отыщут противоядие!..

— Нужно много денег для подобной работы, — холодно заметил отец Маргариты.

— У меня будет много денег.

Говоря это, Тираль положил руку на бумагу, в которой только что делал свои вычисления. Собеседник заметил это движение. Беглая улыбка скользнула по его лицу.

— Конечно! Конечно! Вы найдете необходимые средства. Но понадобится время. Никто ведь не знает, сколько времени пройдет, прежде чем исследования приведут к желаемому результату. А до тех пор ваша дочь останется безумной. И молодость ее пройдет в таком прозябании.

Тираль опустил голову, подавленный очевидностью этих горьких истин, а фон Краш снова дружески похлопал несчастного старика по плечу.

— Ладно. Не отчаивайтесь… Я пришел сюда не для того, чтобы вас огорчать… Наоборот… Я хочу, чтобы ваша малютка выздоровела как можно скорее.

— Ах! Если бы все зависело только от моего желания! — простонал бухгалтер.

— Для меня этого достаточно. Я могу помочь вам!

Тираль вскочил на ноги и с мольбой протянул руки к посетителю.

— Вы можете вылечить мою Лизель? — пролепетал он.

Фон Краш серьезно кивнул головой.

— Но как? Как?

— Присядьте, пожалуйста. А теперь выслушайте меня. Я немец и, естественно, мой долг и моя совесть призывают меня помогать моим соотечественникам.

— Однако она не немка…

— Конечно, так как она ваша дочь, а вы — француз. Но она была воспитана в Германии, и мать ее была немецкая подданная… Ребенок считается нашим, немецким, он не знал отца…

— Вы правы… Потеряв рассудок, она даже не знает, что родной отец рядом с ней!

— Не волнуйтесь! Вопрос теперь сводится к тому, чтобы она узнала о своем отце как можно скорее. Что прошло, то прошло… Прошлое нужно забыть. Узнав, что моя соотечественница находится в таком печальном положении, я приехал из Лондона в сопровождении своей дочери Маргариты, которая помогает мне в благотворительных делах.

Молодая женщина отрицательно покачала головой, но этого никто не заметил.

— Вот что я предлагаю. Как только закончится суд, я отвезу вас в Германию и положу больную в клинику доктора Волинца, моего друга, специалиста по ядам, для которого в этой области нет тайн. За месяц, самое большее недель за шесть, он вернет рассудок вашему ребенку. Когда фрейлейн Лизель будет здорова, я предоставлю в ваше распоряжение определенную сумму, ведь важно не только вылечить бедняжку, но и сберечь.

Бухгалтер молитвенно сложил руки:

— Вы — сама доброта!

Его собеседник отрицательно покачал головой с преувеличенной скромностью.

— Да нет же, нет… Я просто эгоист! За несколько тысяч марок можно доставить себе радость спасти двух человек и, быть может, приобрести в их лице друзей…

— О! Не сомневайтесь в этом… И в доказательство…

Секунду старый Тираль колебался. Но его признательность взяла верх над сдержанностью, и он быстро заговорил, как бы желая сразу положить конец боровшимся в его душе чувствам.

— Да, вы приобретете друга… И этот друг не будет скрывать от вас ничего… Несколько тысяч франков!.. Можно будет отправиться туда, где залегают алмазные россыпи неисчислимого богатства… Давно, в те времена, когда я еще разъезжал по диким странам, я начертил на коже малютки, с которой пришлось надолго расстаться, план, понятный только мне одному… Это та странная татуировка, обратившая на себя внимание врачей, о которой писали газеты.

— Вот как! — воскликнул фон Краш.

— Именно! Вы понимаете, в таких местах нет под рукой бумаги или куска пергамента. А так как я мечтал разбогатеть только для Лизель, то ей же и вверил тайну ее будущего богатства.

Немец подошел к Лизель, погруженной в свои безумные грезы, и отечески погладил ее по голове:

— Милая фрейлейн Лизель, мы вернем улыбку на ваши уста и веселый блеск вашим прелестным глазкам. Ваш отец засыплет вас бриллиантами!

Странно! Можно было предположить, что губы креолки дрогнули от насмешливой улыбки. Но, конечно, это могло только показаться. Улыбка исчезла так же быстро, как исчезает молния, озарившая на миг тучи. Фон Краш пожал руку бухгалтеру и в сопровождении бедняги, совершенно обезумевшего от радости, удалился, увлекая за собой Маргариту, которая была бледна, дрожала и, по-видимому, находилась под сильным впечатлением от увиденного.

Немец не разрешил Тиралю провожать себя, отделавшись от него, он нервно стиснул руку Маргариты и потащил молодую женщину вниз по лестнице, приговаривая при этом:

— Ты несносна! Я тебе добываю любовь инженера… Если мы проиграем в политике, у нас остаются в запасе алмазные россыпи. А ты строишь мины, словно тебя пытают!

— Простите, пожалуйста… Но я испытываю ужас, с которым ничего не могу поделать, — пробормотала она едва слышно.

Он пожал плечами.

— Ничего страшного! Со временем ты все равно будешь меня благодарить… А сейчас поторопимся. Пока что мой единственный барометр — Эдит. Я хочу посмотреть на эту мартышку, вздумавшую отнять у нас Франсуа.

Последние слова немец закончил таким громким смехом, что заставил отшатнуться в сторону пожилую леди, проходившую мимо, подсадив дочь в автомобиль, он сел рядом с ней, предварительно сказав вполголоса шоферу:

— К Голборн-Виадук, что напротив Ньюгейтской тюрьмы!

Занятый разговором с Маргаритой, фон Краш не заметил, что, как только тронулась с места его машина, другой автомобиль, стоявший неподалеку, отъехал от стоянки и покатил вслед за ними, выдерживая определенную дистанцию.

Но даже если бы он и обратил на него внимание — одного взгляда, брошенного им на пассажиров, было бы достаточно, чтобы спокойно от них отвернуться.

Чем бы могли заинтересовать его эти подростки, почти дети? Юноша лет шестнадцати, а девушка еще моложе, он — небольшого роста, красиво сложенный, она — маленькая, темноволосая, тоненькая, с неправильными чертами очаровательного личика с огромными темно-синими глазами, ясными и лучистыми.

По-видимому, это были иностранцы. Глядя на их дорожные костюмы, можно было предположить, что они американцы. На юноше была вязаная куртка с золотыми пуговицами, панталоны из сероватой фланели и морская фуражка. Его изящная, миниатюрная спутница носила белую жакетку с синими пуговками и очень короткую юбочку. На роскошных вьющихся волосах тоже красовалась морская фуражка — белая с синим.

Эти милые существа совершенно не походили на врагов, которых следовало опасаться! Однако они интересовались именно фон Крашем.

— Король был прав, Сюзанна, — сказал юноша. — Немец следит за делом с особенным интересом.

Девушка произнесла тоненьким голоском:

— Знаешь, Триль, я в этом и не сомневалась… Ведь Король никогда не ошибается…

— Я не спорю, конечно… Но все-таки, живя там, в Америке, и зная о деле только по газетам, он нисколько бы не опозорился, если бы на этот раз и попал пальцем в небо…

Его подруга погрозила ему пальцем.

— Триль, Триль, без намеков… Король хочет, чтобы, вернувшись из кругосветного плавания, я вышла замуж не за сорванца, а за джентльмена.

Он ласково улыбнулся.

— Он хочет сделать из меня джентльмена для тебя, Сюзанн… Но этот фон Краш…

Он не договорил.

— Однако! Мы, кажется, возвращаемся в гостиницу… вот и Блекфрайерский мост.

Но нет… Машина немцев промчалась мимо и устремилась по Людчет-стрит и остановилась наконец у одной из угловых башен, внутри которой находилась винтовая лестница, ведущая к воздушной дороге Голборн-Виадук.

XIII. У ворот Ньюгейта

Коплинг Бильбард, один из наемников, участвовавших в южно-африканской войне, вместо правой руки, оторванной осколком гранаты, получил от признательной родины пост, завидный с некоторой точки зрения: привратника Ньюгейтской тюрьмы.

Один из охранников, находящихся в его подчинении, так переусердствовал в проявлении своих верноподданнических чувств, что даже умер, так как выпил слишком много джина за здоровье Его Величества короля. Этот лояльный верноподданный оставил после себя мальчика лет тринадцати-четырнадцати. Бильбард подобрал сироту, сшил ему кое-какую одежонку из старого платья, и мальчик стал щеголять в куртке, едва доходившей ему до пояса, и в брюках, штанины которых были длиннее, чем ноги. Зато Коплинг Бильбард постепенно переложил всю свою работу на плечи малолетнего Джо Фаленда. Мальчик хранил у себя связки ключей, делал обходы, наблюдал за сторожами, оказывал услуги богатым арестантам (таковыми считались те, кто мог заплатить сторожу наличными). И в результате того, что Джо справлялся со своей задачей образцово, он проникся к собственной деятельности таким уважением, что почти стал смотреть на своего покровителя сверху вниз.

Как раз в это время они сидели на скамье перед главным входом в тюрьму, где Коплинг Бильбард имел привычку отдыхать, когда за него трудился Джо, и мальчишка, с важным видом придвинувшись к своему благодетелю, вел с ним оживленную беседу.

— Говорю тебе, что уже без четверти четыре, — с нетерпением повторял старик.

— Я вас слишком уважаю, мистер Бильбард, чтобы поверить вам, не посмотрев на часы во дворе, — заявил плутишка самым почтительным тоном.

Глаза старого вояки начали яростно вращаться в орбитах, но фраза Джо была построена так вежливо, что он совершенно не мог сообразить, к чему в ней следует придраться.

— Не сомневаюсь в твоем уважении и в том, который сейчас час, мальчик. Я бы только хотел, чтобы оно простиралось и дальше… И если я тебе говорю…

— …Что молодая дама и ее брат, сэр Питер-Поль, находятся у заключенного француза, то я отвечаю, что их посещение разрешено до четырех часов и я не могу его сократить.

— Ну, если бы им и пришлось убраться немного раньше…

— Они бы остались этим очень недовольны. Таких богатых людей, как Фэртаймы, опасно злить. Рука в шитой золотом перчатке может толкнуть сильнее, чем рука в простой…

Вдруг Джо вскочил с веселым огоньком в глазах:

— Вот и Китти!

Действительно, со стороны Людчет-Хиля показалась фигурка девочки. Это была типичная маленькая лондонская цветочница, бледненькая, худенькая, с выцветшими белокурыми волосами и печальными, утомленными глазами. Девочка улыбалась и почти бежала. В этом огромном Лондоне, по улицам которого она блуждала изо дня в день, ворота Ньюгейтской тюрьмы казались ей вратами рая: за ними живет ее единственный друг, Джо.

Мальчик направился к своей приятельнице, на ходу доставая из кармана два пенса. Он положил их девочке в руку, сопровождая этот поступок словами, произнесенными с солидной важностью щедрого покупателя:

— Позвольте мне мой ежедневный букет фиалок!

Он сам вынул его из корзиночки и, пристроив в петличку, взял маленькую продавщицу за руку.

— Как поживаешь, Китти?

Малютка печально повела худенькими плечиками.

— Как всегда. Каждый последующий день всегда немножко хуже, чем прошедший…

— А хозяйка?

— Выгонит меня на улицу, если я завтра не уплачу семь шиллингов за свою комнатку…

И, как бы оправдываясь, она прибавила:

— Цветы так дороги, я почти ничего не зарабатываю. Когда еще была жива Джен, вдвоем мы кое-как сводили концы с концами. Но сестра умерла, а мне самой очень трудно.

Он ласково взял ее за руку.

— До завтра, Китти. Будем надеяться, что завтра будет лучше, чем сегодня. Я попрошу у молодой леди Фэртайм немного денег. Она сама знает теперь, что такое горе… Ее жених… Она так богата, а тебе нужно так мало… Забеги сюда завтра!

Она посмотрела на него с горячей признательностью. Грубый голос нарушил это приятное молчание.

— Джо… Я пошел за ключами… Иди сюда, я тебе их передам!

— Бегу! — крикнул мальчик старику, которому, по-видимому, надоело сидеть на скамье, и он решил заняться делом. Мальчик быстро повернулся к девочке и произнес:

— Так до завтра, Китти, не забудь!

Они вместе дошли до ворот Ньюгейта и там расстались. Китти побрела по улице, носящей название знаменитой тюрьмы.

Джо, стоя у ворот, еще долго смотрел ей вслед. Когда она исчезла за углом улицы, он сочувственно пробормотал:

— Бедняжка!.. Ах, если бы я мог заработать хоть немного денег!

Хоть и редко, но в жизни бывают случаи почти волшебного стечения обстоятельств.

— Мальчик, хочешь заработать соверен?

Джо с быстротой молнии обернулся на оклик — и очутился лицом к лицу с двумя молодыми пассажирами автомобиля, который только что приехал вслед за машиной фон Краша.

— Доброму соверену всегда найдется место в кармане любого англичанина.

Триль ответил на его слова улыбкой.

— Благодаря ему бедняжку Китти завтра не прогонят с квартиры.

— Китти?

Джо, спохватившись, вздрогнул. Молодой американец поспешил объяснить, что ему надо.

— Мы — американцы. В Лондон приехали всего на двадцать четыре часа, завтра уезжаем. Нам очень хотелось бы взглянуть на знаменитого преступника, французского инженера, о котором кричат все газеты.

— Не преступника, а пока только обвиняемого, — уточнил Джо. — Но он, пожалуй, действительно будет приговорен, против него все улики… Но я убежден, что он невиновен. У меня собственное мнение на этот счет.

Тут появился Коплинг с огромной связкой ключей, которую он держал в своей единственной руке.

— Джо, хотел бы я знать, когда ты уже закончишь свои митинги на улице?

Еще мгновение — и тяжелые ворота Ньюгейта захлопнутся за Джо и разлучат его с желанным совереном, который он вручил бы Китти. Беда изощрила изобретательность мальчика. Он схватил связку ключей и с отчаянной храбростью сказал Коплингу:

— Эти молодые люди прогуливаются в этом районе. Их кучера зовут Томсон. Он не захотел подъезжать к самым воротам, чтобы не доставлять вам лишние неприятности. Но он ждет вас недалеко у Стиля и хочет выпить с вами по стаканчику.

— Ох, этот славный Томсон, — воскликнул начальник стражи, не зная, как выразить свою благодарность господам, передавшим ему приглашение друга.

Затем с быстротой человека, понимающего, что упущенного не вернешь, он сказал Джо:

— Ты выпустишь посетителей. Я рассчитываю на тебя, и надеюсь, что они уйдут вовремя. А я иду к Томсону!

— Мы можем идти, — сказал Джо, подозвав Триля. Все трое вошли в ворота тюрьмы. Джо поспешно открыл вторую железную дверь, отделявшую тюрьму от улицы. Дворы и мрачные переходы следовали один за другим. Наконец провожатый указал на одну из дверей.

— Вот номер девятый… Я сейчас выпущу оттуда посетителей, и вы, если подойдете, сможете увидеть этого несчастного француза.

Триль схватил его за руку. Звякнули монеты.

— Сэр! Вы обещали только один фунт, — воскликнул Джо.

— Возьмите, пожалуйста, два, только позвольте мне поприветствовать заключенного! Подумайте, как будет приятно записать это в наш путевой дневник.

— За такие деньги можно разрешить вам поприветствовать его сотню раз.

И он направился к двери камеры. Но Триль его удержал.

— Я должен еще кое-что сказать. Речь пойдет о вашей маленькой приятельнице Китти. Назовите, пожалуйста, номер дома и фамилию бедняжки.

Видя глубочайшее изумление, появившееся на лице мальчика, американец прибавил:

— Вы можете доверять нам и рассчитывать на нас. Возможно, мне и мисс Сюзанн удастся как-то помочь вашей подруге.

— Ах, я был бы так счастлив, если бы ей повезло в жизни, — воскликнул Джо. — Запоминайте: 41, Чиплей-стрит, Китти Морн.

— Какая печальная фамилия [‘Морн’ — по-английски значит ‘плакать, отчаиваться’], — прошептала Сюзанн.

— До сих пор она очень подходило к ее жизни!

— Имя может остаться, лишь бы жизнь изменилась! А теперь покажите нам вашего француза.

Как раз в эту минуту в камере, где содержался Франсуа д’Этуаль, посетители собирались уходить. Эдит сильно изменилась за эти несколько недель. Ее кроткое личико побледнело, вокруг глаз легла голубоватая тень. Она приходила в тюрьму каждый день и проводила с Франсуа долгие часы. Каждый день ожидала чуда, которое докажет полную невиновность ее жениха. И каждый день уходила из тюрьмы все более и более печальная, подавленная: к сожалению, чудес не бывает.

Дверь медленно повернулась на петлях.

— Четыре часа! — умоляюще произнес Джо.

Но в эту минуту неожиданно раздался, звонкий, радостный голос:

— Здравствуйте, джентльмен обвиняемый! Здравствуйте, уважаемые посетители! Я рад приветствовать вас и пожелать вам всех благ!

Все взглянули на дверь.

В них появился невозмутимый Триль, держа за руку Сюзанн. Раскланявшись, юноша обратился к Эдит.

— Мисс Фэртайм, если не ошибаюсь? Разрешите передать вам и вашему отцу рекомендательное письмо от полномочного посла Соединенных Штатов в Лондоне.

Он протянул молодой девушке конверт. Она смотрела на юношу в полной растерянности, не решаясь взять письмо.

— Позвольте мне, я брат мисс Эдит Фэртайм… — сказал Питер-Поль и протянул руку.

Триль отдал ему конверт, и Питер-Поль, вскрыв его, прочитал следующее:

‘Я, нижеподписавшийся, прошу доверять предъявителям этого письма, мистеру Трилю и мисс Сюзанн так же, как вы бы доверяли мне лично’.

Внизу стояла подпись, скрепленная печатью посольства.

Джо попытался было что-то сказать, но в эту же минуту в его руку скользнула золотая монета. Между тем молодой американец продолжал:

— От имени моего доверителя прошу считать нас вашими искренними друзьями, а еще я попрошу вас, мисс Эдит, уделить несколько минут моей невесте Сюзанн, которая расскажет вам кое-что интересное и убедит в том, что, когда черные тучи сыплют на землю самый убийственный град — это значит, что они уже истощили себя и скоро откроют путь солнечным лучам.

Эти слова были произнесены таким загадочным тоном, что просто ошеломили всех присутствующих.

Они еще не успели справиться со своим волнением, как Сюзанн подошла к мисс Эдит, взяла ее за руку и, отведя в сторону, проговорила кротко и твердо:

— Я немного моложе вас… Но я пережила много, много горя…

Эдит внимательно слушала. Голос молоденькой девушки лился бальзамом на ее исстрадавшееся сердце. Разговор длился недолго. Почти неосознанно Сюзанн привстала на цыпочки, а Эдит склонила к ней свой гибкий стан, и обе девушки обменялись сестринским поцелуем.

Триль воспользовался этой минутой, чтобы прошмыгнуть поближе к Франсуа, пораженному всем происходящим. Он схватил руку инженера, сунул ему какой-то предмет, похожий на ладанку и шепнул:

— Прочтите, когда останетесь один… Следуйте этим указаниям.

И раньше, чем заключенный смог что-либо понять, Триль отошел в сторону.

Свидание закончилось. Франсуа вновь остался один…

Пройдя по мрачным коридорам, посетители вновь оказались в тюремном дворе.

Наклонившись к молодому американцу, Джо еле слышно проговорил:

— Прошу вас, не забудьте о Китти… Китти, Чиплей-стрит, 41.

— Не забуду! Вы очень к ней привязаны?

— Да. Она мой единственный друг. Кроме нее, у меня больше никого нет. Ведь я сирота…

— Если мне удастся подыскать работу для вас обоих, вы будете этому рады? — спросил Триль.

— Поверьте, я буду признателен вам всю жизнь, — с благодарностью ответил Джо.

— Вот и прекрасно! Тогда я могу сказать вам, где вы должны подождать Китти, чтобы уже не расставаться с ней…

— Где же? Где?

— В Дувре… На борту увеселительной яхты ‘Любимица’. Возьмите записку к капитану. Он поможет вам устроиться.

— А как же Китти?

— Она отправится туда сегодня ночью и будет там раньше вас.

Сердитое ворчанье прервало беседу. Появился Коплинг, весь багровый и задыхающийся от гнева.

— Кто вам позволил войти сюда без моего разрешения? — прорычал он. — Вашего чертова Томсона и след простыл!

— Томсон — малый с причудами, — небрежно бросил Триль, — он способен на всякие глупости, но так как он мой механик, то я некоторым образом несу ответственность за его опрометчивость. Получите, пожалуйста, пятифунтовую бумажку в качестве компенсации за его промах.

Коплинг, схватив деньги, вытянулся, как на параде. Джо незаметно выскользнул на улицу. Дернув Триля за рукав, он прошептал:

— Сэр, а что если бы я сейчас отправился за Китти, мы бы могли поехать вместе с ней…

Вместо ответа молодой человек протянул ему бумажку, такую как та, на которую смотрел сейчас Бильбард с нежной любовью.

— Бегите… возьмите билеты на одиннадцатичасовой поезд.

Джо помчался со всех ног. А невозмутимый Триль помог Эдит и Сюзанн сесть в свой роскошный автомобиль.

Автомобиль скрылся вдали, и молодой американский путешественник сделал вид, что совершенно не слышит неистовых воплей Бильбарда, который, потрясая кулаком вслед убегающему Джо, кричал во все горло:

— Это еще что?.. Ты куда?.. Шляться вместо того, чтобы запереть ворота!

Непринужденным шагом, точно прогуливаясь, юный американец пошел вверх по улице, по-видимому, направляясь к Голборн-Виадук.

XIV. Вечер Триля

Приблизившись к этому великолепному созданию техники, юноша заметил два неподвижных силуэта внутри башенки. Он язвительно улыбнулся:

— Немцы на наблюдательном посту!

И прошел мимо них с таким безразличием, как будто присутствие здесь фон Краша и Маргариты интересовало его не больше, чем встреча со случайным прохожим.

На фон Краша и его спутницу эта встреча произвела противоположное впечатление.

— Что это за тип и что за девчонку увезла с собой Эдит? — нервно и сердито проворчал немец.

— Они еще дети! — равнодушно заметила Маргарита.

— Не думаешь ли ты, что я принимаю их за ихтиозавров? Они мне кажутся настолько подозрительными, что я намерен подождать здесь, пока не вернется тот маленький негодяй, который куда-то побежал со всех ног. Я дам ему несколько марок и узнаю, что за новые друзья у Эдит. И потом мы посмотрим!

Последние слова были произнесены с явной угрозой. Однако Краш взял себя в руки:

— Если ты устала, возвращайся в отель, я один подежурю.

Молодая женщина решила остаться. Но напрасно они ждали. Джо так и не вернулся. Порядком устав, немцы решили наконец прекратить наблюдение.

Тем временем Триль, обогнув тюрьму и собор Святого Павла, вошел в отель.

— Мне нужна комната на одну ночь, — заявил он дежурному администратору.

Сняв номер, юноша прошел в столовую. Официант предложил ему небольшой столик у окна с видом на набережную, объяснив, что соседи не стеснят молодого джентльмена, так как с одной стороны всегда обедают две пожилые девицы из провинции, а с другой — какой-то немец с дочерью.

Приказав оставить место за собой, Триль ушел и заперся у себя в комнате. Около семи часов он спустился в столовую и на несколько мгновений задержался у стола, оставленного за немцами, где стояла уже двойная кружка пенистого эля. Незаметным движением юноша вылил в нее содержимое маленького флакончика, который сейчас же сунул обратно в карман, и отправился на свое место, откуда удобно было наблюдать за тем, что происходило на набережной Темзы.

— Невероятно! Ты только посмотри!

Эти восклицания, сделанные вполголоса, казалось, не привлекли внимания молодого американца, внимательно разглядывающего что-то из окна. Он, видимо, не замечал ни фон Краша, ни Маргариты, в недоумении застывших на пороге столовой.

— Прекрасно! — весело заявил немец. — Этот мальчик выложит нам все, что мы желаем узнать!

Случай завести разговор почти сразу же представился. Едва начался обед, Триль заметил, что на его столе отсутствует соус, которым англичане обильно сдабривают все свои блюда. Официанта поблизости не оказалось, и молодой американец решил обратиться к своему соседу, стол которого был сервирован более тщательно, чем его собственный.

— Вы позволите взять у вас немного соуса?

— Разумеется! — воскликнул фон Краш, довольный, что все складывается как нельзя лучше. — Если бы я был англичанином, то не удостоил бы вас ответом, потому что мы не знакомы. Но мы, иностранцы, более вежливы. Я говорю ‘мы’, потому что ваш акцент выдает в вас гражданина Соединенных Штатов…

Триль поспешил ответить, что его родиной действительно является Америка. Разговор оживился.

Немец отрекомендовался торговцем из Данцига, специализирующимся по соленьям, копченостям и т. д. Триль — племянником владельца огромной фирмы в Чарльстоне ‘Дорпт и К®’, торгующей скобяными изделиями. Сто семьдесят два миллиона ежегодного дохода! Весь мир наводнен их товарами. Он ездит по Европе с целью завязать новые торговые связи, посещает огромные фабрики, изучает новые технологии. Его молоденькая сестра сейчас гостит у богача Фэртайма.

И с наивной небрежностью молодой американец прибавил:

— Мы с сестрой только что были в Ньюгейте… Я видел заключенного француза, о котором столько пишут во всех газетах, признаться, не понимаю, почему им так интересуются. Мне кажется, что всякое существо, всякий предмет, не имеющий ничего общего с жестью, не стоит того, чтобы обращать на него внимание.

Фон Краш, не сказавший о себе ни единого слова правды, был далек от мысли, что его собеседник поступил точно таким же образом.

Совершенно невероятное заявление молодого американца рассмешило фон Краша. ‘Славный мальчик… Само небо послало его сюда, чтобы снять с моей души чертовскую тяжесть!’ — подумал он про себя.

И, придя к заключению, что было бы очень выгодно на будущее закрепить отношения с ‘племянником владельца огромной фирмы в Чарльстоне’, фон Краш любезно предложил американцу зайти к нему в гости.

Триль не заставил себя долго упрашивать. Он прошел вместе с немцами в их апартаменты, расположенные на первом этаже гостиницы. По пути фон Краш приказал слуге принести виски, лимоны, сахар и соловую для грога…

— Удивительно, как я устала за этот вечер! — сказала Маргарита, опускаясь в кресло. — Это, наверное, потому, что я долго была на воздухе… Такой холод! Я, кажется, немножко простудилась…

— Грог будет тебе полезен, моя милая, — заметил немец, который, по-видимому, тоже чувствовал себя утомленным. Гостю ничего не оставалось, как заняться приготовлением национального англосаксонского напитка.

Триль добросовестно взялся за дело. Когда все было готово, он повернулся к хозяевам и предложил:

— Попробуйте, пожалуйста… это Чарльстонская смесь! Сомневаюсь, чтобы где-нибудь сумели приготовить что-либо подобное…

Но его слова остались без ответа…

Фон Краш и Маргарита спали, откинув головы на спинки своих кресел.

Триля это не удивило. На цыпочках он подкрался к немцу и обшарил его карманы, бормоча:

— Этот субъект — причина всех несчастий сэра Франсуа д’Этуаля… Король рассудил правильно.

XV. Записная книжка

Ни часы, ни кошелек фон Краша не привлекли внимания Триля. Юношу интересовали только бумаги, найденные в карманах немца, — три ничего не значащих письма, несколько квитанций и записная книжка в переплете из красной кожи.

Молодой американец с довольным видом взял ее в руки, но, перелистав, разочаровался.

— Чистые листы! — проворчал он. — Ни одной заметки!.. Тем не менее книжка совсем потрепана… Очевидно, немец всегда носит ее при себе…

Поразмыслив, юноша улыбнулся.

— Король всегда прав! Он говорит: ‘Кто хочет сделать запись, которая должна остаться тайной для других, тот должен прибегнуть либо к шифру, либо к симпатическим чернилам’. Симпатические ли это чернила — мы сейчас увидим. Но огонь здесь не годится. Знаки останутся видимыми, и немец может заподозрить, что в его маленькие секреты кто-то проник! Сейчас испытаем, правду ли говорят о высоких качествах ‘чувствительной бумаги’…

Из кармана куртки он вынул конверт, в котором хранилась пачка квадратных бумажек, похожих на обыкновенную фотографическую бумагу. Затем медленно и аккуратно вложил их одну за другой между листами записной книжки, взял со стола две книга, зажал между ними записную книжку, положил все это на стул и сам сел сверху.

Что за эксперимент проделывал Триль?

Эти глянцевые квадратики были не чем иным, как ‘бумажками-обличителями’, обработанными при помощи гелия. Гелий радиоактивен, как и радий, но облучает гораздо менее интенсивно, хотя и со значительной силой. Химику Перелли пришла в голову мысль, что эта радиация может оказывать на химические чернила действие, подобное действию огня. Он пришел к идее создания таких пластинок, свойство которых превзошло ожидания изобретателя. Чернила фотографировались, но сами не выступали, оставаясь невидимыми.

Во всей этой процедуре было лишь одно маленькое неудобство: радиация гелия поверхностно разрушала волокна бумаги, подвергаемой испытанию, так что листки записной книжки должны были после этого немного слипнуться. Но тот, чьи заметки ‘сняты’, всегда может подумать, что сырость или какая-нибудь другая причина виновата в этом. Ему и в голову не придет, что его тайны уже стали достоянием другого.

Наконец молодой человек пошевелился.

Он встал на ноги, взял записную книжку и подошел к электрической лампе, освещающей стол. Открыл книжку — и радостно вскрикнул. Рядом со страницами, оставшимися совершенно чистыми, были листки с гелием, испещренные строчками красного цвета.

Но радость юноши вскоре омрачилась.

— Вот так неудача! Применен неизвестный мне шифр! Этот каналья немец принял обе предосторожности — и симпатические чернила, и шифр!

Но вскоре он успокоился.

— Ладно! Король прочтет!

И без всякого стеснения, словно у себя дома, вынул из коробки на письменном столе конверт, лист почтовой бумаги и, придвинув к себе чернильницу, написал:

‘Это гелиографические опыты. Немедленно передать их один за другим по нашему беспроволочному в Вашингтон. Прошу прислать на судно перевод и инструкции. Т.’

Он сунул письмо вместе с оттисками в конверт, запечатал его и адресовал:

‘Капитану Мартинсу, яхта ‘Любимица’. Дуврский порт’.

Направляясь к двери, Триль пробормотал:

— Теперь в Чаринг-Кросс… Джо и Китти возьмут это с собой!.. Мартинс получит в час ночи…

Юноша поспешно сунул записную книжку фон Крашу в карман, вылил грог в умывальное ведро, предварительно оставив по несколько капель его на дне стаканов, потушил свет и запер за собой дверь.

Десять минут спустя он на Нью-Бридж-стрит окликнул извозчика:

— На Чаринг-Кросский вокзал!

XVI. Таинственный порошок

Франсуа д’Этуаль был погружен в глубокое раздумье. Перед ним на откидной доске лежал мешочек из черного шелка, сунутый ему Трилем, и листок жесткой бумаги, на нем — несколько строк, набросанных чересчур резким почерком, по которому графолог угадал бы с первого взгляда характер написавшего — искренний и решительный. А рядом с листком лежал маленький пакетик с разноцветным порошком.

Франсуа поочередно смотрел то на письмо, то на порошкообразное вещество. Затем взял бумагу и еще раз перечитал ее:

‘Сэру Франсуа д’Этуалю, инженеру.

Кто я, пишущий вам? Моё имя — Джуд Аллен — ни о чем вам не скажет. Мой титул ‘Король босяков’ — тоже ничего не объяснит. Чтобы вы составили обо мне некоторое представление, я вынужден вкратце рассказать вам о себе. Я рос, предоставленный случаю, познавая на собственной шкуре те ужасные условия, в которых находится ребенок, лишенный дома и семьи. Позор, преступление и нищета подстерегают этих людей на каждом шагу. У меня появилось желание вырвать кого возможно из этого отчаянного положения. Счастливое стечение обстоятельств помогло мне осуществить эту мечту. И теперь уличные мальчишки и бесприютные девчонки составляют могущественный синдикат Соединенных Штатов — ‘Синдикат бродяжек’, как его здесь называют. Благодаря взаимной поддержке и энергичности они устраиваются в места, где с ними обращаются прилично и содержат их вполне удовлетворительно. Мои протеже избрали меня своим главой и наградили титулом, который очень дорог моему сердцу, — они провозгласили меня королем босяков. Мои денежные средства очень велики. Обладая такими деньгами, я решил употребить их на служение справедливости. Угнетенный, кто бы он ни был, имеет право на мою поддержку. Вот почему я послал к вам двух моих маленьких ‘подданных’.

Приступаю к главному.

Изучив все газетные материалы, излагающие суть вашего дела, я пришел к выводу, что вы — невиновны. Невиновны, потому что обилие доказательств вашей вины слишком подозрительно.

Вас, несомненно, приговорят. Но об этом не может быть и речи. Если не ошибаюсь — вы предпочтете каторге все что угодно, даже смерть…

Прислав этот порошок, я предлагаю вам, может, смерть, а может быть, и возможность получить свободу и узнать наконец своих врагов, остающихся неведомыми.

Вам, конечно, известно, что индусские факиры умеют погружать себя в сон на несколько месяцев. Долго думали, что они достигают этого самовнушением… Один из моих ‘бродяжек’, индус, рассказал мне, что ‘священные временно умершие’ достигают состояния видимости настоящей смерти при помощи порошка, секрет которого ревниво охраняют.

Я смог узнать не подлинный рецепт упомянутого порошка, а лишь названия его отдельных составляющих. Но считаю, что приблизительно восстановил средство факиров. Надеюсь, эликсир, приготовленный мной, возвратит к жизни того, кто прибегнет к порошку. Но не хочу вас обманывать — я не абсолютно уверен в результатах.

Нужно бросить этот порошок в стакан воды и подождать минут десять, пока он совсем не растворится, придав воде слегка радужную окраску. Смело пейте и ложитесь на кровать… Вы уснете без малейших страданий — за это могу поручиться.

Ваш покорный слуга Джуд Аллен.

P. S. В руках мисс Эдит Фэртайм в данное время находится продукт, который, быть может, возвратит вам жизнь. Ваша невеста потребует выдать тело жениха, признанного умершим. Сожгите письмо и мешочек’.

Франсуа закончил чтение и задумчиво пробормотал:

— Он прав!.. Сделаться каторжником! Нет, лучше смерть!..

Он встал. Его легкие, уверенные движения говорили о решимости и полной уверенности в своей правоте.

Наполнив водой стакан, Франсуа всыпал туда порошок факиров. Послышалось шипение, вода словно закипела, стала молочной.

‘Остается подождать десять минут, — подумал Франсуа, — а пока мне надо закончить свои последние земные дела. Прежде всего — уничтожу, как мне велено, все следы моего знакомства с ‘королем босяков».

Он поднес к ламповому стеклу письмо и конвертик из-под сонного порошка. Эти предметы были, наверное, пропитаны каким-нибудь легковоспламеняющимся составом, потому что вспыхнули мгновенно, оставив такое незначительное количество пепла, что одного дуновения было достаточно, чтобы он рассеялся без следа.

— Вот и все, — громко сказал Франсуа.

Лицо его озарилось нежностью, когда он уселся за свой тюремный стол.

Заключенные в Ньюгейте имеют в своем распоряжении освещение, бумагу, перья, книги. И только уже после приговора, когда их переводят в тюрьму Тауэр, у них забирают все то, что помогало им скрашивать время.

Франсуа начал писать.

‘Мисс Эдит Фэртайм!

Встречаются ли любящие существа после смерти? Кто может на это ответить кроме Всевышнего?

Душа моя будет непрерывно витать возле вас, Эдит, а в моем сердце — ведь перед смертью не лгут — всегда будет жить любовь к вам, только к вам одной.

Забудьте жениха, который ‘уходит’ потому, что только таким образом он надеется освободить вас от данного обещания. Вспоминайте невиновного, который благодаря вам познал в жизни надежду на счастье.

Отцу и братьям вашим передайте мой прощальный привет.

Франсуа д’Этуаль’.

Оставив письмо на видном месте, инженер взял стакан и произнес, обращаясь к невидимому товарищу:

— Ваше здоровье, Король бродяжек!

Одним духом Франсуа осушил стакан.

— Фу!.. Это отвратительно!.. — воскликнул он и прибавил, пожав плечами: — Одним отвратительным впечатлением больше… не важно!

Неторопливо дошел до своей кровати, лег спокойно, вытянулся и закрыл глаза.

— Эдит, прости!..

Он стал неподвижен. Мало-помалу бледность покрыла его щеки, губы и разлилась восковой белизной по рукам, вытянутым вдоль одеяла.

Окоченевшее и холодное тело молодого человека покоилось на тюремной постели.

Был ли он мертв? Или только спал, как индусские факиры, чей опасный опыт он рискнул повторить?

XVII. ‘Ньюгейтская идиллия’

Громкий звонок вызвал слугу на первый этаж, где остановились фон Краш и Маргарита.

Отец и дочь только что пришли в себя от долгого сна, в который погрузились накануне, благодаря ухищрению молодого Триля.

— Я еще никогда не засыпал подобным образом, — сказал дочери немец.

— Не хочешь ли ты сказать, что этот молодой американец…

Беспокойная мысль заставила фон Краша мгновенно вскочить на ноги. Он был так недоверчив, что подозрение зарождалось в нем очень легко. Немец быстро начал осматривать свои карманы, ворча при этом:

— Неужели же этот чертов американец…

— Вы его подозреваете? — спросила Маргарита.

Отец ничего не ответил. Один за другим вынимал он из своих бесчисленных карманов предметы, которые побывали в руках Триля.

Все на месте. Ключи, часы, деньги и красная записная книжка. Немец открыл ее, перелистал.

— Ну и бумагу делают у нас, — сердито пробормотал он про себя. — Все листки слиплись! Я лежал на ней, наверное, это от тепла тела… Ну, это пустяки… Кстати, который час? Мои часы остановились…

— И мои тоже.

Немец нетерпеливо нажал кнопку электрического звонка, заставившего слугу броситься со всех ног в их комнаты.

— Ах, сударь, — сказал тот немцу, — я беспокоился, не видя вас сегодня утром… Еще чуть-чуть и позвал бы хозяина узнать в чем дело.

— Который час?

— Без четверти два. По части сна ваша милость могла бы побить рекорд!

Затем, хлопнув себя по лбу, он быстро проговорил:

— Чуть было не забыл! Молодой американец, который оставался в вашем обществе почти до десяти часов вечера, велел передать вам записку… Я сейчас ее принесу!

Он поспешно вышел. Отец и дочь переглянулись.

— Как мы могли проспать столько! Более полусуток!

— Вероятно, наше долгое дежурство у Голборн-Виадук.

Однако было ясно, что эта странная сонливость совсем не казалась фон Крашу естественной. Появление лакея вывело его из состояния мрачной задумчивости. Малый был нагружен подносом, уставленным холодной говядиной, птицей. Он расставил все это на столе. Затем вынул письмо.

— Вот оно… Молодой джентльмен из Соединенных Штатов дал мне его перед отъездом.

— Разве он уже уехал?

— Сегодня ночью. В час. Так по крайней мере он сказал в конторе.

— Ладно. Можете идти.

Когда слуга вышел, Краш быстро разорвал конверт.

Там было всего несколько строк:

‘Вынужден продолжать свое путешествие, сожалею, что не могу проститься с сэром фон Крашем и миледи. Но сохраню самые лучшие воспоминания о вечере, проведенном в вашем обществе, и буду счастлив принять вас в Чарльстоне, если вам когда-нибудь придется там побывать’.

Все было очень корректно и мило в этой лаконичной записке.

Немец мысленно упрекнул себя в нелепом подозрении насчет этого безобидного юнца — по силам ли ему было бы тягаться с таким докой, как он, поднаторевшим на сыскной службе в Берлине! И успокоив себя этим соображением, Краш сказал:

— Наверстаем же потерянное время!.. За стол, за стол, милая Марга!

Но едва они, окончательно успокоившись, приступили к обильной трапезе, красовавшейся на их столе, как до них донеслись выкрики лондонских мальчишек-газетчиков, снующих по улицам.

— Читайте ‘Ньюгейтскую идиллию’! Французский инженер не предстанет перед судом! Обвиняемый избежал суда!

— А?! — воскликнул немец. — Ты слышала?..

— Да, конечно!.. Но это, наверное, ‘утка’!

Он подошел к окну и выглянул наружу.

— Эй, малый!..

Мальчишка, вручив немцу газету и получив монету, исчез.

С лихорадочной поспешностью фон Краш пробежал первую страницу и пробормотал:

— Инженер действительно умер!

— Умер!!!

Маргарита повторила это слово, сама не сознавая, что говорит. Она встала со стула и стояла, выпрямившись, смертельно бледная.

— Умер!.. Вот и путь к счастью, намеченный вами. Могила… могила.

Она заламывала себе руки и шептала:

— Простит ли он меня!..

Фон Краш недовольно воскликнул:

— Ты рехнулась, милая!.. Разве покойник может прощать или не прощать?..

— Но я думала о сэре Питере-Поле.

— Это еще что за новости?

— Я люблю его…

— Его?!

Толстяк схватился за голову обеими руками жестом человека, который пришел в отчаяние перед неразрешимой загадкой, и несколько раз повторил:

— Питер-Поль!.. Теперь Питер-Поль!.. О, если б чума забрала всех молодых женщин!

А Маргарита убежденно заявила:

— Эта неожиданная новость помогла мне понять себя. Мне было тяжело слышать это, как тяжело узнать о несчастье с другом, но не более. Мои мысли только о Питере-Поле, который, слава Богу, жив и здоров! Я сначала запуталась в ваших политических играх, но этот удар вывел меня из нерешительности.

Вдруг ее охватила тоска.

— Отец, отец, зачем вы втянули меня в это грязное дело?

— Однако же это не я убил твоего чертова француза, — угрюмо пробурчал он, — его убила болезнь.

— Болезнь?!

— Конечно, болезнь! Доктора определили — эмболия… Да ты послушай…

И он прочел:

‘Процесс над французским инженером Франсуа д’Этуалем не приведет к тому концу, который ожидался. Сама природа взялась разрешить эту трагическую задачу.

Сегодня утром надзиратель, обходивший камеры, нашел француза лежащим на своей кровати. Тело было уже холодное и находилось в той стадии окоченения, которая показывала, что смерть произошла несколько часов назад.

Немедленно был вызван Джеймс Линдлей, тюремный врач. После исследования ученый-практик установил, что заключенный погиб от сердечной эмболии.

Событие это само по себе не представляет ничего такого, что могло бы нас огорчить. Природа благородно покончила с громким делом, которое в последнее время завладело умами общества.

Но рядом с образом виновного находятся два нежных женских создания, две девушки — обе его жертвы, обе пораженные в сердце. Одна — утратившая разум мисс Лизель Мюллер — была заключена в психиатрическую лечебницу. Ее отец, объявившийся так неожиданно, постоянно находился при несчастной дочери. Узнав о кончине инженера, отец, мистер Тираль, немедленно потребовал разрешения увезти свою дочь из Англии. Он хочет положить ее в клинику к одному знаменитому врачу на континенте, который, может быть, сумеет вылечить несчастную девушку.

Вторая жертва — мисс Эдит Фэртайм, дочь лорда и могущественного промышленника. Будучи невестой обвиняемого, мисс Эдит каждый день посещала тюрьму, с трогательным упорством отказывалась верить в виновность любимого человека. Получив телеграмму о смерти обвиняемого, она потребовала его тело, вырванное смертью у правосудия. Эдит Фэртайм изъявила желание похоронить его в фамильном склепе-часовне, воздвигнутом под сенью парка Фэртайм-Кастля, вблизи Уимблдона. Она надела траур, как вдова, и высказала твердую решимость никогда не выходить замуж.

Бесспорно, подобный поступок чистой, юной, любящей души заслуживает почтения, даже преклонения. Но нам кажется, что прямым долгом семьи лучше было бы противодействовать таким преувеличенным проявлениям горя, проявлениям, скажем открыто, бесполезно компрометирующим.

Впрочем, не будем настаивать. Перед нами прошла смерть — преклоним головы’.

— Вот так, Марга, видишь? Это — болезнь! — закончил немец, складывая газетный лист.

Она не успела ответить. Раздался стук в дверь, которая затем быстро распахнулась, и за лакеем в комнату вошел Тираль, ведя за руку Лизель, двигающуюся словно автомат, с обращенным внутрь себя взглядом больших черных глаз.

— Я получил разрешение забрать из больницы дочь и сейчас же поехал к другу и благодетелю, каким вы себя проявили по отношению к нам, чтобы спросить — когда мы уезжаем? Когда мы увидим доктора, который, быть может, вернет рассудок моей девочке?

— И превосходно сделали, что пришли! — воскликнул фон Краш, усилием воли настроив себя на хороший тон со своим гостем. — Мне еще понадобится денька два, чтобы закончить кое-какие дела. Значит, через два дня можно и уехать!

— О!.. Благодарю вас!.. Благодарю!

Тираль восторженно пожал немцу обе руки, затем подбежал к Лизель, бесчувственной, как всегда, сжал дочь в объятиях и покрыл ее личико поцелуями.

— Мы тебя вылечим, дорогая… И ты узнаешь, что у тебя есть отец, который любит тебя больше жизни!

Фон Краш воспользовался этой минутой, чтобы шепнуть Маргарите на ухо:

— Ты его займи чем-нибудь эти два дня. Надо дать ей отдохнуть от его общества…

И, снова обратившись к Тиралю, сказал:

— Вы поселитесь, конечно, в этой же гостинице… И я попрошу вас сопровождать мою дочь во время ее поездок по городу. Мне хочется поскорее освободиться от дел — я вынужден буду оставлять ее одну.

Затем, усевшись, закончил:

— А теперь прошу позволения окончить завтрак. Мы сегодня опоздали.

Вдруг он схватил через стол руку Маргариты, которая сидела напротив. Та вопросительно взглянула на него.

— У меня есть идея, Марга, — тихонько шепнул ей немец, пользуясь тем, что Тираль весь углубился в нежный монолог, которым выражал своей бессмысленно глядевшей в пространство дочери свою радость и свою надежду вскоре увидеть ее здоровой. — Мы будем присутствовать на похоронах инженера в фамильном склепе.

— Зачем?

— Во-первых, это будет выражением сочувствия Фэртаймам, во-вторых — встреча с Питером-Полем. Понимаешь?..

Маргарита благодарно взглянула на отца.

XVIII. У фамильного склепа

В глубине парка, окружающего Фэртайм-Кастль, есть уединенный уголок, посвященный воспоминаниям о милых сердцу людях, покинувших этот мир. Там есть небольшой пруд, в котором отражается часовня, выполненная в византийском стиле.

А вокруг — большие деревья, окруженные живой вечнозеленой изгородью, отделяющей это место от остального мира.

В этой византийской часовне обрели вечный покой члены семьи Фэртаймов.

Двадцать четыре часа спустя после решения, принятого фон Крашем, немец и его дочь были уже там, у фамильного склепа, среди семьи Фэртаймов, провожающих Франсуа д’Этуаля к месту его последнего успокоения.

Влияние лорда без труда преодолело все административные препятствия. Тело заключенного было выдано официально: его разрешено было похоронить в частном склепе и перевезти по улицам в экипаже без всяких специальных отличительных знаков.

Эдит в глубоком трауре пожелала проводить бренные останки своего жениха от Ньюгейта до Фэртайм-Кастля.

Каждый день в замок приходили целые горы визитных карточек, писем и телеграмм с выражением сочувствия. Лорды, члены палаты, лорд-мэр, промышленный мир — решительно все отнеслись к событию как к горю, постигшему почтенную и уважаемую семью.

Лорду Фэртайму пришлось убедиться, что общество, в котором он жил, состоящее из людей, всегда в своих поступках задающих себе вопрос: ‘Что скажет свет?’, — в некоторые минуты жизни возвышается до искреннего преклонения перед чужим мужеством и прямотой.

Эдит Фэртайм стала героиней дня. Ее поступок не только не унизил ее в общественном мнении, а, наоборот, привлек к ней всеобщие симпатии.

Сейчас все собрались у порога часовни.

Двойная дубовая дверь, украшенная резьбой, была отперта. Через нее можно было увидеть большую круглую комнату, вымощенную мозаичными плитами. Стены, расписанные блеклыми угасшими рисунками, были разделены колоннообразными выступами на отдельные части, состоящие из мраморных досок — дверей, ведущих в глубокие ниши, служащие последним пристанищем земным странникам.

Мраморные доски были все на своих местах кроме одной. На некоторых были надписи. И на соседней с той, которая сейчас отсутствовала, выделялись золотые буквы: ‘Мэри-Эдит Фэртайм’.

Там покоилась леди Фэртайм, мать Эдит. Отделение, около которого была прислонена вынутая из своей рамы мраморная доска, предназначалось для Франсуа д’Этуаля.

Печальный кортеж тихо двигался в начинающихся сумерках через парк. Зловещий ящик, которым заканчивалось мирское существование человека, приближался. Его несли на плечах люди, одетые в черное, к петлице каждого был прикреплен серебряный цветок и бант из крепа — символ постоянства. За ними шла Эдит, под черной траурной вуалью, поддерживаемая отцом и Питером-Полем. Позади шагал Джим, рядом с ним — фон Краш и Маргарита, стараясь принять сочувствующий вид.

Немцы неплохо устроились с точки зрения своих корыстных замыслов. Они появились в Фэртайм-Кастле неожиданно. И чтобы предупредить возможность объяснения, поспешили первыми изложить причину своего появления здесь.

— Одно время я вынашивал ту же мысль, что и вы, милорд, — заявил фон Краш, — я тоже хотел вложить свои средства в осуществление идей молодого человека, который нас покинул. И как отец, я хотел бы видеть его супругом своей любимой дочери, первый брак которой оказался неудачным. Когда я узнал, что ваша дочь любит Франсуа, а он — ее, я отступил. Думаю, наше общество не будет вам неприятно. Позвольте нам присоединиться к вашим друзьям.

Имея дело с таким тонко выраженным сочувствием (а лжецы, когда хотят обмануть кого-нибудь, умеют выражать его очень убедительно), невозможно было отказать этой паре в участии в похоронах. От имени Эдит Питер-Поль передал им горячую благодарность, и это принесло Маргарите огромное удовольствие.

Им предоставили почетное место в кортеже, рядом с семьей.

Съехались все знакомые и друзья, поэтому людей было огромное количество. Прислуга замка и служащие имения замыкали печальное шествие.

Гроб опустили в открытую нишу. Собравшиеся медленно прошли перед Эдит, неподвижной, как статуя скорби, а затем, разбившись на маленькие группы, стали расходиться по домам.

Фон Краш уходил последним.

Он пожал руки старому лорду, его сыновьям и дочери, состроил удрученную мину человека, еле сдерживающего слезы.

Питеру-Полю он шепнул:

— С вами прощается друг, истинный друг, который надеется снова увидеться с вами при менее тяжелых обстоятельствах. Если будете в Германии, считайте мой дом вашим домом.

Маргарита подтвердила слова отца долгим, выразительным взглядом.

Немцы вернулись в Лондон.

— Теперь можно и железо ковать, моя милая капризница, — заявил фон Краш, довольно потирая руки. — Я знаю, что по делам отца Питеру-Полю частенько приходится бывать в Берлине. Теперь уже тебе предстоит поймать его в сети Гименея, как только он там появится.

Марга, слегка наклонив свою очаровательную головку, ответила:

— Да, я постараюсь поймать его в сети Гименея, потому что он вполне соответствует тому идеалу, о котором я всегда мечтала.

А в это время Эдит заявила, что хочет провести ночь в часовне, молясь об умершем, которого она так страстно любила, а сейчас горько оплакивает.

И, как всегда, лорд вынужден был согласиться, несмотря на явное неодобрение со стороны Джима. Эдит горячо обняла своего милого и доброго отца и растроганно сказала ему:

— Как я вам благодарна, папа! Только вы понимаете, что в будущем я уже никогда не смогу быть прежней Эдит, веселой и улыбающейся. Я как-то случайно услышала разговор двух садовников. Они дали мне характерное прозвище, которое я хочу за собой сохранить.

— Какое же!

— Я желаю навсегда остаться ‘мисс вдовой’. И, чтобы прекратить дальнейшие разговоры, она быстро вошла в часовню, тяжелые двери которой захлопнулись за ней.

…Около полуночи Питер-Поль, сидевший, как и обещал, на пороге часовни, вздрогнул, заметив две тени, приближающиеся к нему из темноты.

— От Короля босяков Джуда Аллена, — проговорила одна из них еле слышно.

— Проходите! — кивнул им молодой человек.

Тени скользнули в часовню. Питер-Поль по-прежнему остался сидеть на пороге.

Ничем не нарушаемое молчание ночи царило вокруг.

Часть вторая
МИСС ВДОВА

I. Загадочное послание

Было шесть часов утра. Только что на маршрут выехал первый омнибус, направляющийся от площади Сен-Мишель до вокзала Сен-Лазар. Его грузные очертания тускло вырисовывались на мосту в голубоватом тумане, идущем от Сены.

Навстречу омнибусу со стороны Шатле двигался автомобиль. Он остановился перед воротами полицейской префектуры, обратив на себя внимание скучающего дежурного.

Полицейский быстро принял соответствующий вид, как только узнал вышедшего из машины.

В городе его знал каждый. Это был месье Лепин, префект Парижа. Лет под пятьдесят, среднего роста, с седеющими, коротко постриженными волосами и лицом, выражающим настойчивость и доброту, — он олицетворял собой типичного парижанина.

Едва Лепин поставил ногу на тротуар, как один из дворников, до сих пор собиравший в кучу разный хлам и мусор с дороги, быстро подошел к нему и с почтительной фамильярностью произнес:

— Что слышно, господин префект?

Тот нисколько не удивился и невозмутимо ответил:

— Вчера вечером, после того, как мы с вами расстались, господин Эрман, я отправил в деревню целый отрад для охраны иностранцев. Сегодня утром надеюсь получить оттуда известия.

Дворник снова принялся за прерванную работу. Лепин направился к двери, еще запертой в столь ранний час, и позвонил. Минуту спустя он уже был под сводом ворот, ведущих в первый двор.

Войдя в комнату привратника, он подошел к почтовому ящику, вделанному в стенку, где находились бумаги, письма, газеты. Префект вынул их, затем нащупал рукой дно почтового ящика и нашел там маленький ключик — от замысловатого замка, запирающего двери частного кабинета префекта. На ходу он развернул газету, с живостью человека, для которого каждая из тысячи четырехсот сорока минут дня не должна пройти напрасно.

Вдруг чиновник остановился посреди двора как вкопанный.

Сенсационный заголовок статьи, помещенной на первой странице, был напечатан огромными буквами:

‘Признак времени! Один против целой нации!

Вчера мы уже сообщали об ужасной катастрофе, происшедшей в Эссене (Германия). Несмотря на усиленную охрану, фабрика военных воздухоплавательных машин дотла уничтожена за несколько минут пожаром, который очевидцами описывается, как огненный ураган.

Вначале мы предположили, что это акция группы анархистов. Но один факт непреложно указывает на то, что такое предположение абсолютно ошибочно. Вот что нам стало известно.

В Берлине вечером, во время театрального спектакля, среди публики были распространены листовки следующего содержания:

‘Я показала, на что способна, в Эссене. И не остановлюсь на этом, если мне не помогут реабилитировать память мученика. Берегитесь моего знака!!!’

Этот знак представляет собой оттиск каучуковой печати, механически передающий подпись, оригинал которой был сделан гневным размашистым почерком и заканчивался резким росчерком.

Подпись состояла из двух таинственных слов: ‘Мисс Вдова».

— Очень забавно, — пробормотал еще раз начальник полиции. — Этот полицейский инспектор Эрман или Герман, присланный сюда берлинской полицией, вряд ли что-либо здесь узнает. Из письма ведь ясно, что виновник эссенской катастрофы не покидал немецкой столицы.

Затем, немного поразмыслив, он спросил себя:

— ‘Мисс Вдова’! Кто же скрывается за этим странным псевдонимом?.. А впрочем, пусть этим занимаются за Рейном! Мне и Париж доставляет много хлопот.

Префект торопливо направился к той части здания, которая была отведена под его кабинет, и остановился у двери в комнату. Ключ, только что вынутый им из почтового ящика, повернулся в скважине с едва слышным звуком, Лепин еще нажал тайную пружину, и только тогда дверь открылась.

Он вошел, заперся и сел к письменному столу. Вдруг у него вырвался крик:

— Что такое?!

На столе лежал пакет, завернутый в полосатую бумагу, с надписью:

‘Посылка Мисс Вдовы.

Господину Лепину, префекту полиции.

Простите, что пришлось проникнуть в тайну вашего кабинета. Но мне хотелось таким образом выразить вам мое доверие и уважение и поставить вас первого в известность о мотивах, побуждающих меня действовать’.

Схватив пакет, префект сорвал с него разноцветную обертку. В руках у него оказалась тетрадь из плотной бумаги. На первой странице было написано:

‘Прочтите внимательно! Я считаю вас здравомыслящим человеком. Прошу сообщить содержание этой тетради французской прессе, которая наверняка найдет возможность опубликовать то, чего иностранная печать не осмелится преподнести своим читателям. Беспощадная борьба объявлена. О ее результатах пусть судит все общество. Рассчитываю на вас’.

Удивлению префекта не было предела. Эссенский поджигатель просил его о пособничестве!

Лицо Лепина приняло очень серьезное выражение, и он проговорил вслух, словно кто-то невидимый мог его услышать:

— Прекрасно, Мисс Вдова, раз вы этого хотите, я прочту… Сейчас шесть пятнадцать… До восьми мне никто не помешает.

После надписи, приглашающей внимательно прочесть письмо, следовал текст, обращенный лично к нему. Лепин прочитал его с жадностью.

‘Господин префект, мое имя вы узнаете в тот день, когда я завершу взятую на себя задачу. По причинам, о которых прошу разрешения пока умолчать, мной выбран псевдоним ‘Мисс Вдова’.

Не делайте никаких предположений насчет моего пола. Может быть, вы имеете дело с мужчиной, для удобства прикрывшимся женской маской, но возможно, что я и женщина.

Вы, конечно, уже узнали из газет, что Эссенский авиационный завод уничтожен пожаром. Для чего? Заявляю сразу же, что моя цель — вернуть доброе имя человеку, который был незаслуженно обесчещен и сейчас находится в могиле. Его идея была украдена немецким шпионом, и Эссенский завод пытался претворить ее в жизнь для производства страшного оружия.

Сегодня, ровно в восемь часов, тайную фабрику, находящуюся в Париже, постигнет та же участь. Мастерские, которым преследуемый мной шпион продал украденные чертежи, перестанут существовать.

Почему я действую именно так? Потому что я хочу взволновать весь мир, чтобы под давлением общественного мнения стало известно имя подлеца, который обесчестил того, кого я хочу оправдать.

Только полное признание негодяя может исправить то, что им самим же сделано, он исчез, оставив по себе лишь фальшивое имя, которое все считали настоящим.

Мисс Вдова’.

Лепин поднял голову. Лицо его выражало полное недоумение. Никогда еще префект парижской полиции не сталкивался с подобным! Шпионаж, анархисты, взрыв в Эссене, а теперь и другой взрыв, готовящийся в самом Париже!

Он бросил взгляд на часы. Стрелка показывала половину седьмого.

— Фабрика будет разрушена в восемь. Но где она находится? — пробормотал полицейский. — Нечего и думать выяснить это за такой короткий срок! Что ж, остается последовать указанию и читать дальше…

Нахмурившись, он облокотился на стол и открыл тетрадь. Первая же строчка поразила его.

‘Клятва, данная у гроба. Расследование, обещанное могиле’.

Он вздрогнул и, уже не отрываясь, дочитал до последней строки, так как рукопись Мисс Вдовы включала в себя все подробности трагического происшествия, жертвой которого пал Франсуа д’Этуаль. Эти подробности уже известны читателю, и мы считаем излишним пересказывать их вторично.

Записки незнакомца заканчивались следующим:

‘Фон Краш, его дочь Маргарита, Лизель Мюллер и Тираль — исчезли. Только они могут подтвердить невиновность человека, покоящегося в фамильном склепе Фэртаймов. Я хочу, чтобы мне помогли найти их, хочу восстановить честь Франсуа д’Этуаля.

Надеюсь, что вы, господин префект, не откажетесь сделать все это достоянием печати. Пусть все судят меня и пусть воздадут должное Мисс Вдове, защищающей доброе имя человека, лежащего в могиле’.

II. Два взрыва

Едва он закончил чтение, как послышался глухой гул, который можно было принять за удар грома отдаленной грозы.

— Вот и обещанный взрыв, — пробормотал чиновник, невольно вздрогнув.

Нервно вскочив с места, он подбежал к телефону, связывающему его со всеми полицейскими отделениями столицы, и принялся поочередно звонить в каждое из них:

— Что известно о месте и причинах несчастья? Прошу сообщить.

Лепин принялся шагать взад и вперед по кабинету, соображая про себя: ‘Я готов поклясться, что Мисс Вдова говорит правду! Тем не менее ее действия — террористические. В Эссене не было ни одной человеческой жертвы. Но здесь, в Париже, немыслимо взорвать целую фабрику, не повредив соседних построек’.

Задребезжал телефонный звонок.

— Кто говорит?.. А! Хорошо!.. Значит, это в четырнадцатом округе… Что такое? Фабрика окружена садом.

Соседние дома не пострадали… Совершенно с вами согласен, непонятно… Продолжайте расследование… Выезжаю немедленно…

Лепин повесил трубку и взял было со стула свое пальто и шляпу, но положил их обратно.

— Да, это будет выигрыш во времени, — пробормотал он про себя, — пока здесь буду проводить следствие я — в Лондоне и в Вашингтоне поработают другие.

Префект вынул из папки бланк ‘Кабинета полицейского префекта’ и принялся быстро писать:

‘Срочный запрос. Сутки на ответ.

1. Скотленд-Ярд. Генеральная инспекция лондонской полиции (Англия).

Узнать, не скрылись ли в последние дни лорд Фэртайм, его сыновья Питер-Поль и Джим, а также дочь Эдит.

Узнать, действительно ли покоится в гробу, опущенном шесть месяцев тому назад в фамильный склеп Фэртаймов, тело Франсуа д’Этуаля, скоропостижно скончавшегося в Ньюгейтской тюрьме.

2. В Вашингтонскую центральную полицию (Соединенные Штаты).

Дать каблограмму, ответ уплачен. Кто такой и где теперь Джуд Аллен, Король босяков’.

Подписав обе бумаги, он удовлетворенно вздохнул. В дверь осторожно постучали.

— Войдите.

Это был начальник службы, осуществляющей связи с заграницей. Лепин передал ему приготовленные бумаги.

— Прошу вас отправить это немедленно. Сегодня же необходим ответ. Это касается взрывов в Эссене и в Париже. Можете идти…

Не успела закрыться дверь за начальником службы, как в кабинет ворвался второй посетитель. Он тяжело дышал.

Это был начальник экспедиционного бюро — человек средних лет, с открытым лицом и ленточкой в петличке. Префект запер за ним дверь и увлек его в глубь кабинета.

— Мельяр, вы честный и порядочный француз…

— Надеюсь, господин префект, — ответил тот просто и ясно.

— Значит, вы не откажетесь во имя правосудия выполнить кое-какую дополнительную работу?

— Не откажусь.

— Я это знал… Так вот в чем дело…

Он взял со стола тетрадь, присланную ему Мисс Вдовой, и подал ее Мельяру.

— Мне необходимо десять копий с этой вещи. Сегодня же вечером они должны быть разосланы в десять видных газет, чтобы завтра утром это уже было напечатано. Поняли?

— Думаю, что да…

Лепин энергично потряс руку своего подчиненного.

— Благодарю, Мельяр! Идите, каждая минута дорога. Когда тот ушел, префект наконец надел пальто, шляпу и вышел, не забыв тщательно запереть за собой дверь. Такая предосторожность заставила его самого улыбнуться.

— Нельзя сказать, чтобы это меня предохраняло от таких визитеров, как Мисс Вдова.

В то время как он стремительно проходил через приемную, к нему подбежал один из полицейских.

— Господин префект, только что вам доставили письмо.

— Давайте сюда! Он прочел:

‘От М. В. — господину префекту полиции’.

Разорвав конверт и развернув находившийся там лист бумаги, он сразу узнал тот же шрифт пишущей машинки, что и в тетради.

Но содержание письма показалось ему еще поразительнее:

‘От взрыва на улице Пар де Монсури погибли пять человек. Они превращены в такие мелкие клочья, что абсолютно невозможно произвести их опознания. Считаю нужным назвать их имена:

Шавароль — анархист, беглый каторжник.

Перес Аяиа — член организации ‘Черная рука’, трижды заочно приговоренный к смерти — в Париже, в Барселоне и Малаге.

Рих и Штейн — убившие в России 27 человек. Преступники низшего пошиба.

Биттер — фальшивомонетчик, бежавший из Шеттинской тюрьмы.

Никогда не поднял бы я руку на невиновного. Но мне кажется, я имею право уничтожать вредных тварей, угрожающих общественной безопасности.

С уважением Мисс Вдова’.

С минуту префект, ошеломленный, стоял посреди приемной. Наконец он опомнился, подошел к полицейскому и, пристально взглянув на него, спросил:

— Кто это принес?

Тот пожал плечами:

— Не знаю. Письмо лежало на столе.

Лепин больше не настаивал.

Вскочив в ожидавший его автомобиль, он торопливо бросил:

— Улица Пар де Монсури.

Миновав бульвар Сен-Мишель, Орлеанское предместье, автомобиль выехал на маленькую узкую улочку. Множество полицейских не без труда сдерживали лихорадочное любопытство толпы.

— Где это? — спросил Лепин у одного из них.

Тот, узнав начальника, отдал ему честь:

— Как раз напротив нас. Решетчатая ограда.

Пройдя шагов пятьдесят, префект вошел в усадьбу, приведенную в невообразимое состояние необъяснимой катастрофой.

Полусгоревшие стволы деревьев были испещрены широкими угольно-черными полосами, над кустарником — порыжелым, переломанным, казалось, пронесся сокрушительный огненный циклон. Среди этой удручающей обстановки бродили какие-то люди. Один из них быстро направился к префекту, который узнал в нем комиссара этого квартала.

— Я начал следствие, — заявил он, — но, к сожалению, ничего не могу понять.

— То есть?

— Взгляните на остатки построек. Можно подумать, что на них обрушились все громы и молнии вместе взятые!

Пройдя за деревья, скрывавшие то, что оставалось от здания, префект убедился в правильности сказанного комиссаром.

Почерневшие стены с пустыми оконными проемами казались обожженными огнем неслыханной силы. Железные балки были изломаны, скрючены и местами превратились в груды металла. По рассказам очевидцев, весь этот разгром был произведен менее чем за одну минуту, причем сопровождался взрывами, похожими на удары грома.

После тщательного расследования Лепин должен был признать, что имеет дело с фактом, совершенно необъяснимым. Считая свое дальнейшее пребывание здесь излишним, префект уехал.

Надо полагать, ответы из Лондона и Вашингтона внесут ясность в это запутанное дело… Все должно проясниться в ближайшее время.

Но этой надежде не суждено было осуществиться.

Около трех часов в префектуре получили из Вашингтона следующую каблограмму:

‘Мистер Джуд Аллен — председатель синдиката босяков, основанного им самим. Он проживает в Вашингтоне со своей молодой женой Лилиан, недавно родившей ему сына. По случаю этого торжества он устроил блестящий прием, на который пригласил всю денежную и правительственную аристократию Штатов. Вот уже восемь дней, как они, его семья, развлекают пять тысяч приглашенных’.

— Прекрасно! — пробормотал префект. — Джуда Аллена придется оставить в покое. Значит, Мисс Вдова скрывается в Англии…

На следующий день утром был получен ответ из Лондона.

‘Лорд Гедеон Фэртайм заседает сейчас в палате и вот уже в течение двух месяцев не пропустил ни одного дня. Джим Фэртайм руководит строительством фабрики в Барроу, недалеко от Уимблдона. Он бывает там каждый день, а вечера проводит с семьей в Уимблдоне. Мисс Эдит уже две недели простужена и не выходит из своей комнаты. За ней ухаживает ее брат Питер-Поль. Некоторые формальности затянули процедуру вскрытия гроба с останками Франсуа д’Этуаля, и это могло быть сделано только ночью. Тело, находящееся в гробу уже несколько месяцев, теперь не может быть опознано, но золотое обручальное кольцо, подаренное инженеру мисс Эдит, найдено в гробу и не оставляет сомнений в тождестве трупа’.

Прочитав сообщение, месье Лепин обеими руками схватился за голову:

— Никто из них не имеет отношения ни к Эссену, ни к Парижу!.. Франсуа д’Этуаль мертв. Но тогда, черт меня побери — кто же такая эта Мисс Вдова?

Напрасно в продолжение последующих дней он пытался докопаться до истины — везде и всегда его преследовал один и тот же вопрос: кто такая Мисс Вдова?

На шестой день из Лондона сообщили следующую ужасную новость.

‘Неимоверной силы взрыв разрушил этой ночью до основания замок Фэртайм. Сам лорд, его сыновья, дочь и все находящиеся в замке погибли’.

Наутро во всех наиболее популярных газетах Европы появились краткие заметки, в которых говорилось о получении следующей трагической депеши, краткой и зловещей:

‘Фэртайм взорван робуритом, взрывчатым веществом, производимым в Германии. Все, кто были мне дороги, погибли. Я буду беспощадна к убийцам’.

Внизу стояла все та же подпись — Мисс Вдова.

III. Детская игра

— Говорю тебе, что она на линии…

— А я говорю, что не касается ее.

— Врешь!

Спорщики, двое взлохмаченных, оборванных подростков, бросились друг на друга с кулаками. Причина у них для этого имелась самая основательная.

На Вильгельмштрассе — одной из наиболее аристократических улиц Берлина — на тротуаре мелом нарисована решетка. Всем известна эта распространенная детская игра, заключающаяся в том, что играющий, стоя на одной ноге, должен толкать биту из клеточки в клеточку, причем бита не должна останавливаться на линиях, разделяющих клетки. Это — момент критический, часто влекущий за собой кулачную расправу.

Возле мальчишек, привлеченные галдежом, остановились две девочки. Одна — маленькая, темноволосая, другая — более взрослая — бледная и тоненькая. У каждой в руках по деревянному ведерку, в котором плавают сосиски.

— Не станете же вы драться из-за биты!

— Когда играют, не ссорятся!

Вмешательство оказало воздействие. Подростки остановились.

— Он все время жульничает.

— Врет! Разве моя бита касается линии?

Спорщики, затаив дыхание, в тревоге ждали решения. Вдруг оглушительный взрыв хохота привлек внимание всей группы.

Дети оглянулись и увидели на скамейке у ворот, недалеко от того места, где происходила игра, огромного, толстого, бородатого привратника, корчившегося в приступе безудержного смеха. Его ливрея указывала на то, что малый имеет право на кое-что получше, чем звание простого дворника. И в самом деле он — ‘охранник входа’ во дворец министра юстиции и смотрит на себя несомненно тоже как на главу немецкой магистратуры.

— Нет! Нет!.. — бормотал он, задыхаясь от смеха. — Это до того смешно! Никогда бы я не подумал, что эти голопузые заставят меня так веселиться!

Затем, немного успокоившись, привратник заявил:

— А теперь проваливайте и как можно скорее. Не позволяется всяким грязным маленьким негодяям пачкать тротуар его превосходительства министра юстиции…

— Что он говорит? — шепотом спросили девочки.

— Он не стоит того, чтобы на него обращали внимание… Это хам, который думает, что он пан, — развязно закричали в ответ мальчишки.

— Хам?!

Швейцар с изумлением повторил это слово. Хам!.. Какие-то босяки осмелились так назвать его — его, самого важного и великолепного швейцара на самой важной улице Берлина, главнейшего из городов мира… Его, живущего у самого порога дворца одного из министров и напротив дома императорского канцлера! Ведь напротив дворца Фемиды как раз находился 74-й номер, этот знаменитый ’74-й’, который заставляет трепетать всех чиновников, всех военных, всех штатских!.. ’74-й’, который на народном жаргоне стал синонимом самого канцлера — этого всемогущего существа, правящего всей политикой Германии.

Толстяк сделал шаг по направлению к своим оскорбителям. Этого одного будет достаточно, чтобы обратить их в позорное бегство. Как бы не так! Позабыв о ссоре перед лицом общей опасности, они торопливо собрали камешки и приготовились бомбардировать швейцара.

— Целься в нос!

— Ладно, по пфеннигу за каждое попадание!

Швейцар счел более соответственным своему достоинству убраться восвояси, добрался до своей комнатки, где и повалился в кресло, бормоча:

— Наглость народа не имеет границ! Социал-демократия прорвет все плотины, если император не решится встать на сторону своих вернейших слуг.

Но каково бы было негодование представительного цербера, если бы он мог теперь видеть тех, которым уступил поле битвы!

Компания хором хохотала.

— Эй, Джо, — сказал вполголоса один из игравших, — джентльмен убрался-таки наконец. Он нас порядочно стеснял.

— А не думаете ли вы, мистер Триль, что он может еще вернуться? — так же тихо спросил другой.

— Нет, нет… Он опасается за свой красный нос…

Это рассмешило девочек. Но брюнетка погрозила пальчиком тому, кто откликался на имя Триля.

— Ох, Триль, так не говорят джентльмены!

— Простите, мисс Сюзанн! Я говорю на языке, соответствующем моему званию. Ведь я бродяжка, ‘уличный воробей’, который следит за дворцом канцлера.

— И вы, как всегда, — очень добрый и веселый воробушек, — пробормотала маленькая подруга Сюзанн.

— Китти права! — подтвердил Джо, довольный, что может заступиться за того, кто завербовал его в Лондоне.

Может быть, Сюзанн и возразила бы что-нибудь на это, но Триль опередил ее:

— Во всяком случае, мы должны исполнять данное нам поручение. Вы, девушки, должны расположиться по другую сторону дворца…

Он не договорил.

С противоположной стороны улицы показался автомобиль и быстро помчался по Вильгельмштрассе. В машине не оказалось никого, кроме шофера в нахлобученной на нос меховой папахе и в огромных очках, скрывающих глаза.

Вдруг автомобиль сделал неожиданный поворот и, не снижая скорости, исчез под сводами ворот ’74-го’.

Жителями Берлина, знающими, какое почтение, не без примеси страха, внушает канцлер, поступок незнакомца мог бы быть воспринят как дерзость, граничащая с безумством.

— Однако, — сказал Джо, — он смельчак!

Триль кивнул и тихонько свистнул.

— Все очень просто: его здесь ждали!

Автомобиль остановился в глубине сада, окружавшего дворец. Незнакомец вышел из машины. Один из служащих, бросившихся к нему навстречу, провел его в дом.

Через раскрытые ворота четверо подростков могли видеть лишь незначительную часть двора, все остальное заслоняли постройки. Поэтому, когда тот, за кем они следили, внезапно скрылся с глаз, Триль сердито воскликнул:

— Я хочу знать, кто этот человек! Его ждут, принимают, как важную особу…

— Не попробовать ли мне пробраться туда? — спросил Джо.

— Но тебя, мой милый, сразу же схватят и упрячут в тюрьму. Ты никуда не пойдешь! Как только этот человек выйдет — ты подашь сигнал, свистнув два или три раза, в зависимости от того, в какую сторону он пойдет.

— А вы, мистер Триль?

Триль указал пальцем на вход в Министерство юстиции и, сделав знак обеим подружкам, быстро направился к площади.

IV. Триль напал на след

Трое подростков пересекли площадь, бросив мимолетный взгляд на французское и английское посольства, расположенные друг против друга. Они прошли в ворота и быстро повернули влево, направляясь вдоль аллеи.

Триль отдал следующие распоряжения:

— Китти, оставайся здесь. Наблюдай за Бранденбургскими воротами и Шарлоттенбургской дорогой через Тиргартен. В случае тревоги дашь знать.

Девочка заняла указанное место. Триль и Сюзанн пошли дальше.

— Ты, Сюзанн, возьми эту газету и устройся на скамейке напротив маленькой калитки, ведущей в парк Канцлерства, — обратился он к ней. — Сделаешь вид, что читаешь. О своем приходе я извещу криком ласточки. Если все будет в порядке, ответишь так же. Если что-то будет не так — молчи. Я пойму, что нужно подождать.

Молодые люди с нежностью взглянули друг на друга, затем Триль решительно направился к низенькой калитке, темно-зеленый четырехугольник которой виднелся в стене.

Раздалось металлическое щелканье: у юноши был ключ. Дверь повернулась на петлях. Триль проскользнул в щель и прикрыл за собой дверь, но не запер ее.

Осторожно ступая, он пошел по узкой дорожке, усыпанной гравием. По обе стороны ее рос густой кустарник, над которым подымали вверх свои зеленые кроны высокие деревья. Местами на фоне зелени белели силуэты ваз и статуй. Из скалистого бассейна высоко била струя воды, журча и нежно убаюкивая.

Но вот деревья стали редеть, и юноше пришлось замедлить шаги. Сделав еще несколько шагов, Триль спрятался за стволом огромного столетнего вяза, росшего на краю сада.

Невдалеке от него виднелась невысокая балюстрада, отделявшая сад от двора. Во дворе все еще стоял автомобиль, на котором приехал таинственный шофер. Вероятно, он все еще находился во дворце.

Трилю очень хотелось узнать, кто приехал на автомобиле. Король по беспроволочному телеграфу приказал ему разыскать фон Краша, бесследно исчезнувшего после трагических событий, разыгравшихся в Ньюгейтской тюрьме. Может быть, шофер автомобиля имеет какое-то отношение к немецкому шпиону?

Триль внимательно осмотрел фасад построек, с трех сторон замыкавших двор. Все окна были закрыты кроме одного, в нижнем этаже. Юноша задержал свой взгляд на нем.

Раз, два, три, четыре… пять. Пятое! Да это окно кабинета канцлера!

Надо осторожно подобраться к нему и заглянуть внутрь. Пригнувшись, он начал высматривать местечко, более удобное для наблюдений.

Наконец, увидел дерево, взобравшись на которое, можно было бы рассмотреть все, что творится в комнате.

Обхватив узловатый ствол руками, Триль полез вверх, достиг ветвей и исчез в листве.

Вдруг он побледнел и с силой вцепился в ветку руками.

— Он! Это он!.. Фон Краш!.. Шофер!

Напротив канцлера, раскинувшись в кресле, сидел водитель в кожаной куртке. Шапка и очки лежали рядом на столе.

О чем они говорят? Триль не мог этого слышать, потому что находился далеко.

Он тихонько слез с дерева. Что же предпринять? Решение пришло мгновенно: необходимо как можно быстрее бежать на Парижскую площадь, брать первый попавшийся автомобиль, а затем, когда появится фон Краш, устроить за ним наблюдение. Но не успел Триль добраться до калитки, как навстречу ему выскочила огромная силезская овчарка. Юноше понадобилась вся ловкость опытного бродяжки, чтобы ускользнуть от нее.

V. Шпион высокого класса

А в это время в кабинете канцлера состоялся следующий разговор:

— Я должен был вас вызвать, господин фон Краш, — заявил канцлер.

— И я счел своим долгом немедленно явиться.

Канцлер с удивлением взглянул на собеседника. Тон его ответа показался ему насмешливым. Но так как широкая физиономия фон Краша всегда одинаково сияла довольной улыбкой, то высокий сановник продолжал не без заметного колебания:

— Вы, по-видимому, не подозреваете, почему я вас вызвал.

— Простите, ваше сиятельство. Но если моя обычная проницательность не изменила мне, дело касается Мисс Вдовы?

— Вот именно. Гласность, которой преданы в последнее время все поступки этой загадочной особы, компрометирует правительство… Эта таинственная личность словно обладает способностью проникать сквозь стены. Сегодня утром я нашел на своем подоконнике письмо угрожающего содержания.

Канцлер протянул фон Крашу голубоватый конверт. Но так как фон Краш отказался взять письмо, тот громко и с ударением прочитал:

‘Мисс Вдова напоминает его сиятельству князю канцлеру: если в течение трех дней ее не поставят в известность относительно настоящего имени и местопребывания именующего себя фон Крашем, она вынуждена будет проявить свое неудовольствие неприятным для его сиятельства образом’.

Высокий сановник сделал паузу и продолжил:

— Вы знаете, что сейчас ведутся переговоры между Германией и Австрией. В настоящий момент необходимо во что бы то ни стало избежать возможной акции со стороны Мисс Вдовы.

После некоторой паузы канцлер заговорил снова:

— Поверьте, мне очень тяжело жертвовать таким агентом, каким являетесь вы. Но у меня нет другого выхода.

Канцлер остановился, удрученный молчанием собеседника.

— Вы все еще не поняли меня? — спросил он.

— Советовал бы вам немного поразмыслить, ваше сиятельство! — спокойно ответил фон Краш.

Канцлер подскочил.

— Что вы хотите этим сказать, герр фон Краш?

Тот улыбнулся.

— Только то, что сказал. Подумайте, что во избежание некоторых несчастий было бы весьма непредусмотрительно дать разразиться бедствиям, более ужасным!.. Хе-хе! Я вовремя принял все меры предосторожности!

— Меры предосторожности! — словно эхо, повторил его собеседник.

— Да!.. Чтобы имперское правительство не могло меня вышвырнуть, когда ему захочется…

По лицу князя пробежала судорога.

— Вы будете упрямиться? — спросил он угрожающим тоном.

Краш спокойно покачал головой.

— Нет надобности прибегать к этому, ваше сиятельство, так как вы сочтете своим долгом согласовать свои действия с моими желаниями…

И раньше, чем его сиятельство канцлер пришел в себя, он продолжил:

— Десять лет работы агентом секретной службы не прошли для меня даром. Мне удалось создать такое оружие, которое в настоящее время оградит меня от подобного рода неприятностей.

— Что же это за оружие? — проворчал канцлер, стараясь побороть впечатление, производимое на него собеседником.

— Этот вопрос удивляет меня. Неужели вы думаете, что за десять лет я не собрал о вас все сведения, опубликование которых вызвало бы настоящий скандал?

— Негодяй! — прорычал князь, не в силах больше сдерживаться.

— К чему этот бессильный гнев, ваше сиятельство? Вы, конечно, понимаете, что все эти документы находятся в надежном месте. Если со мной что-нибудь случится, мои люди постараются как можно быстрее предать их широкой огласке.

Совершенно подавленный, князь прошептал:

— Мы у него в руках!

Фон Краш рассмеялся.

— Вот слова со смыслом! Они спасают вам жизнь, ваше сиятельство. Я был бы в отчаянии, если бы Германия лишилась такого человека, как вы. Если мне не удалось убедить вас в том, что здесь только я один могу диктовать условия, — пришлось бы вынуть из кармана эту коробочку…

Он протянул канцлеру правую руку, в которой держал предмет, похожий на медный цилиндрик. Верхняя часть его состояла из стальной трубочки, напоминающей револьверное дуло.

Канцлер инстинктивно отшатнулся назад.

— Там внутри таится смерть! Это маленькое оружие было изобретено одним ученым, которого я однажды арестовал и заключил в крепость. Он бы мог сколотить неплохое состояние, если бы не увлекся политикой. Эта вещица — бесценна. Нажимая на едва заметную выпуклость на медной поверхности, я спускаю пружину, которая через стальное дуло выталкивает изнутри маленькую бомбу. И если эта бомба встретит на своем пути препятствие, она превращается в пыль и освобождает жидкий воздух, заполняющий ее полость. Жидкий воздух мгновенно переходит в газообразное состояние и понижает температуру больше чем на сто градусов! А тот, кто послужил целью, — превращается в глыбу льда. Через пять минут тело оттаивает, но призванный на помощь врач констатирует смерть от инсульта. Благословляю небеса, что ваша высокая способность понимать вещи избавила меня от необходимости прибегнуть к моему инструменту!

Канцлер понуро наклонил голову. Почти бессознательно он проговорил:

— Что же вы предлагаете? Невозможно допустить, чтобы проклятая Мисс Вдова держала в страхе всю Германию!

— Не волнуйтесь, ваше сиятельство! Вы откроете мое местопребывание, как и предполагалось… Только сделаете это через месяц.

— Через месяц! — воскликнул канцлер, поднимаясь с места. — А вы подумали, что может произойти в течение этого месяца?!

— А это уже ваше дело, господин канцлер… Мое молчание за ваше молчание… Месяц — это максимум, чего я требую…

— Чем же эта отсрочка станет для вас? Разве вы надеетесь ускользнуть от нашего неуловимого врага?

— Позвольте мне не отвечать на этот вопрос. Да и что вам до того, в конце концов! Империя будет избавлена от кошмара! Это главное… Не говорю вам ‘прощайте’, так как надеюсь еще встретиться с вами.

И фон Краш надел очки, нахлобучил шапку как можно ниже и вышел из кабинета, оставив собеседника наедине со своими невеселыми мыслями, подавленного и угнетенного.

Фон Краш неторопливо спустился по лестнице, вышел на крыльцо, ведущее во двор, прошел через него и уселся в свой автомобиль.

Минуту спустя машина выехала из ворот.

Фон Краш был доволен исходом разговора.

— Этот бедный канцлер думает, что так легко открыть мое местопребывание! Удивительно — до чего наивны эти великие государственные деятели!

VI. Убежище агента

Фон Краш выжимал из своей машины все, на что она была способна. Можно было подумать, что он спасается от погони.

Его автомобиль мчался вдоль стен и решеток, из-за которых виднелись вершины роскошных деревьев. Слева раскинулся на горных уступах лес. Это парк Бабельсберг, частная собственность императора.

Автомобиль резко затормозил около монументальной ограды, которой обнесена императорская резиденция. Фон Краш поднес к губам свисток и подал сигнал, который в германской армии означает: ‘Прекратить огонь’.

Из маленького павильона вышел солдат. Отдав честь мнимому шоферу, он открыл ворота.

Теперь автомобиль продолжал свой путь по Потсдамской дороге.

Проехав некоторое расстояние по лесу, агент остановил машину у железной решетки, отгораживающей часть окружающего леса. Немец вышел из машины и отстегнул большой решетчатый четырехугольник в ограде, весь увитый зеленью, так что это место изгороди ничем не отличалось от остального.

Проехав через это отверстие, он старательно запер за собой проход и снова сел за руль.

Теперь ему приходилось ехать по едва заметной тропинке. Спуск был довольно крутым. Сквозь густую листву деревьев раза два мелькнули крыши зданий и снова исчезли.

Автомобиль, наконец, выехал на поляну, окруженную столетними буками.

В центре поляны находилось квадратное низенькое здание с плоской итальянской крышей, напоминающей террасу. Оно было окружено глубокой канавой, чем-то напоминающей крепостной ров, канава была заполнена прозрачной зеленоватой водой.

Узенький мостик, перекинутый через этот ров, и вымощенная камнем дорожка обрывались у двери странного жилища.

Фон Краш окинул все это инквизиторским взором. Затем невольно улыбнулся, глядя на ров и на дом с крепкими железными ставнями на окнах.

Он затрубил. От звука странный дом словно ожил. Двери распахнулись. Появилось сразу несколько человек, которые, перейдя через ров по мостику, выложенному плитами из камня, подошли к фон Крашу и обменялись с ним несколькими фразами.

Фон Краш предоставил им возможность заниматься автомобилем, а сам направился к дому и исчез за массивной дверью. Переступив порог, он очутился в прихожей с голыми стенами. В каждой из них была дверь, укрепленная, подобно входной, железом. Все это напоминало тюремные камеры, предназначенные для содержания преступников.

И в самом деле, здание это было построено в 1787 году и предназначалось для ужасного Отто Вурмгаузена, дворянина-разбойника, который после десяти лет преступной жизни был обезглавлен.

Агент с невозмутимым видом подошел к одной из дверей. Открыв ее, он очутился в комнате, стены которой были отделаны темным дубом.

Радостно вскрикнув, Маргарита бросилась в объятия отца. В комнате находились еще два человека. В них легко было узнать Лизель Мюллер и бухгалтера Тираля.

Звонко расцеловав розовые щеки Маргариты и пожав руки остальным, фон Краш произнес с улыбкой:

— Ну что же, господин Тираль, вы довольны по-прежнему?

Тираль с любовью и нежностью взглянул на Лизель.

— Как же мне не быть довольным… Благодаря вам, благодаря вашему доктору моя Лизель снова здорова, она узнала меня, своего отца!..

Бедный Тираль смотрел на обманщика так, как смотрят на величайшего благодетеля. Но тот прервал его:

— Ах, милый Тираль, вернуть разум — это еще не все. Надо подумать о будущем этой прелестной девушки.

— О ее будущем? Но разве я вам не доверил…

— Вы говорите о местонахождении драгоценных камней, открытом вами в Америке? Настало время заняться этим… Красивой девушке богатство очень кстати… Я обещаю, что займусь вами. Сегодня ночью мы покинем этот дом.

— Этой ночью?

— Именно! По Хафелю и Эльбе одно суденышко доставит нас в Гамбург. А оттуда мы отправимся прямо в Соединенные Штаты, в Нью-Йорк, и вы предпримете путешествие в те края, где покоится в земле ваше богатство. Как уже было условлено, в вашем распоряжении будет пятьсот тысяч марок, которые я вам дам.

— Ах, — пробормотал растроганный бухгалтер, — в счастливый день встретился я с вами!

— Ну что об этом говорить! Ведь вы же мне все вернете в тот день, когда заграбастаете свое сокровище.

— Мы его разделим по-братски! — страстно воскликнул Тираль.

— Довольно об этом. Мы уезжаем сегодня ночью, и я предлагаю вам заняться укладкой вещей. Нам едва хватит времени.

Он ласково подтолкнул Тираля к двери. Тот сжал обе его руки и голосом, дрожащим от глубокого волнения, произнес:

— Моя жизнь принадлежит вам!

Сказав это, порывисто вышел.

Лизель хотела последовать за ним, но фон Краш удержал ее.

— Ну, малютка Лизель, — сказал он цинично, — я тебе обещал найти средство отомстить за твою мать. Я передал в твои руки того, кто был к ней безжалостен. Поступи с ним, как сама захочешь.

— А как же сокровища? — робко спросила креолка.

— Сокровища? Они — твои. Забери их себе. Ты же мне и возвратишь мои пятьсот тысяч марок!

— Как? Вы не хотите взять часть богатства?

Агент топнул ногой с превосходно разыгранным нетерпением.

— Сколько раз нужно это повторять? Ты служила мне терпеливо и верно, Лизель. Теперь — моя очередь послужить тебе. Ты все-таки считаешь, что кое-чем мне обязана. Прекрасно, моя славная, я желаю получить свою долю немедленно — позволь мне поцеловать твою руку.

И, поднеся к губам руку креолки, он заглянул ей в глаза.

— Ты плачешь, Лизель?

— О нет! Но ваша доброта меня ошеломила… Чем я могу когда-либо отблагодарить вас!

— Ах! В сущности, единственное сокровище в мире — это красота!.. — сказал фон Краш.

И резко прервал себя, как будто внезапно понял, какого рода признание вырвалось у него в минуту забытья, и уже вполне сдержанно закончил:

— Ну, ступай за своим отцом… Ступай, красавица, и забудь старого друга, с которым скоро расстанешься навсегда.

Он повел ее к дверям, с ласковой настойчивостью заставив уйти.

Несколько мгновений фон Краш стоял на пороге, затем повернулся, запер дверь, бросился в одно из кресел и залился беззвучным смехом.

Он совсем было забыл о присутствии Маргариты. И даже вздрогнул от неожиданности, когда она подошла к нему со сверкающими глазами и насмешливо произнесла:

— Вот как! Вы решили увлечься этой девчонкой?!.

Фон Краш быстро взял себя в руки и холодно взглянул на дочь:

— Моя дорогая девочка, я всегда был для тебя превосходным отцом, но у меня нет никакого желания быть твоим рабом.

— Да кто же об этом говорит, — несколько растерялась молодая женщина, сбитая с толку тоном отца.

— Так как ты сама вызвала меня на объяснение — я тебе даю его, предупредив, что не хочу больше возвращаться к этой теме.

Он устроился в кресле поудобнее:

— Милая моя, поскольку твое изменчивое сердечко обратило свою нежность на Питера-Поля Фэртайма…

— Я не позволяю вас говорить об этом чувстве в таком тоне! Пока я не увидела его, я не знала, что такое настоящее чувство. Я полюбила впервые и, что бы ни случилось, буду любить только его.

— И я этому очень сочувствую, — беззаботно ответил фон Краш, — то есть, собственно говоря, мне это совсем безразлично. Однажды ты обвенчаешься с Питером-Полем и покинешь меня… Я требую от тебя совсем немного: не заводи разговора о том, что касается меня лично. Если ты увидишь, что я хочу как-нибудь скрасить свое одиночество, — закрой на это глаза.

И чтобы не дать прозвучать вопросу, который уже готов был сорваться с губ дочери, он сказал:

— Мы переговорили уже обо всем существенном, моя дорогая. Укладывай свои вещи. Ступай же, приготовься к отъезду. Мы проводим до Гамбурга нашего… друга Тираля.

Улыбка снова промелькнула в циничных глазах этого человека. Марга легкой походкой вышла из комнаты.

Фон Краш остался один.

Он вытянул ноги, блаженно запрокинул голову на спинку кресла и вполголоса выразил наконец свои настоящие мысли.

— Все налаживается!.. Самое главное теперь узнать действительную ценность сокровища, открытого болваном Тиралем! Надеюсь, за этим дело не станет.

И, подняв вверх кулаки с видом яростной угрозы в адрес невидимого врага, он прибавил:

— Теперь остается только обезвредить Мисс Вдову, кто бы ни скрывался под этим псевдонимом. И это будет сделано! Раньше чем через неделю я захвачу нужных мне заложников!

VII. Повар Брок

Замок Фэртайм высоко поднимал свою кровлю, многочисленные выступы которой блестели в ночном освещении. На террасе, выходящей в парк, лорд Джон и его сыновья Джим и Питер-Поль пили кофе в обществе молчаливой Эдит, золотые волосы и бледное лицо которой, казалось, светились каким-то особенным светом, на фоне траурной вуали, обвивающей ее головку.

Со времени драмы в Ньюгейтской тюрьме молодая девушка надела траурное платье, и соседи, говоря о ней, трогательно называли ее ‘бедное мертвое сердце’.

Может быть, многие даже считали, что рассудок ее немного помутился от горя.

Многое давало повод так думать. Она всегда была сдержанна и серьезна, похожая на черный призрак с бледным лицом. Но в самом ее спокойствии чувствовалось нечто настолько противоречащее такой видимости, что это невольно смущало умы.

Каждый день более или менее продолжительное время проводила она в погребальной часовне Фэртаймов, где были похоронены бренные останки Франсуа д’Этуаля.

Однажды горничная застала ее уснувшей за маленьким письменным столиком. На нем лежала раскрытая тетрадь — возле чернильницы, в которую еще было опущено перо. Любопытная, как все горничные, девушка прочла несколько строк и поняла, что ее молодая хозяйка ведет что-то вроде дневника, куда записывает свои поступки и постоянно вспоминает Франсуа, к которому все время обращается.

Она писала мертвецу. Сомнений не оставалось, хозяйка окончательно лишилась рассудка.

Вероятно, поэтому на террасе, выходящей в парк, лорд Фэртайм и его сыновья разговаривали вполголоса, а Эдит сидела, погруженная в свои мысли.

Вдруг она вздрогнула и пролепетала:

— Какие новости?

Было непонятно, к кому обращен вопрос. Ответил Питер-Поль:

— Новости у нас будут только завтра, сестричка. В это время в Берлине начинаются празднества в честь австрийского императора.

И трое мужчин с нежностью посмотрели на дорогое им существо, снова погрузившееся в свои мысли…

Обстановка начинала тяготить всех присутствующих. Казалось, Фэртаймам поскорее хотелось покончить с тем, ради чего они собрались. Лорд Гедеон, с трудом подавив зевок, совсем уже сонным голосом пробормотал:

— Эти первые теплые весенние вечера очень утомляют. Я чувствую себя совсем разбитым. Если бы не стыдно было залечь в постель с девяти часов…

Сыновья не дали ему договорить.

— Право, папа, мы согласны разделить с вами ваше желание.

— Как? И вы тоже, молодые люди, чувствуете себя утомленными?

— По правде сказать, последние несколько минут я с трудом преодолеваю желание завалиться спать, — подтвердил Питер-Поль.

Эдит поддержала брата.

— Мне кажется, что сегодня и я усну быстро… Спать, спать, ни о чем больше не думать, ни о чем не тревожиться… Какое это счастье!

— В таком случае, — воскликнул лорд, — постараемся хорошенько выспаться. Спокойной ночи, моя дорогая Эдит и мальчики!

Обменявшись поцелуями и энергичными рукопожатиями, все разошлись по своим спальням.

В самом деле, как заявил лорд Фэртайм, начинающаяся весна, должно быть, была увенчана снотворными маками. Не только господа находились под влиянием непреодолимой сонливости, но и лакеи, которые убирали на террасе, и горничная, помогающая Эдит раздеться, и прислуга лорда и его сыновей — все исполняли свои обязанности с таким сонным видом, с такой неловкостью, что можно было не сомневаться в их искреннейшем желании добраться как можно скорее до своих постелей.

В людской только один из всех держался бойко и весело. Он подшучивал над всей сонной компанией. Это был главный повар, мистер Брок, немец, поступивший на службу к лорду около трех месяцев назад. Превосходный повар, прямо артист: искусство его вне всяких сомнений. Кроме того, он и превосходный товарищ.

— Ну-ка, милые мои друзья, капелька кофе поможет вам немного прочухаться. Я только что сварил совсем свеженького для всех.

Но прошло немного времени, и сонливость одолела и его. Склонив голову на стол, он, казалось, заснул спокойным, глубоким сном.

Через несколько минут Брок шевельнулся, приподнял голову и осмотрелся. Вокруг все спали, в глазах его мелькнула какая-то свирепая радость. Бесшумно встав, он обошел вокруг стола и крепко встряхнул каждого из спящих.

Никто не отозвался. Повар злобно рассмеялся, и его голос странно прозвучал в этой комнате, заполненной спящими людьми.

— Да здравствует Германия!.. Ха-ха-ха! Опиум! Все эти милые парни и девицы хватили лишку…

Вдруг, став серьезным, он проговорил:

— А теперь займемся хозяевами.

Поднявшись по лестнице, ведущей в первый этаж, где были расположены жилые комнаты семьи Фэртайм, он поочередно подошел к двери каждого, открыл ее и заглянул вовнутрь.

Все спали глубоким сном.

Брок бесшумно покинул замок и направился к группе деревьев и кустарников, видневшихся в тридцати метрах от замка. Оглядевшись, он остановился и несколько раз щелкнул языком, как это делает кучер, подзывающий к себе лошадей.

В кустарнике послышался шорох. Листва в одном месте раздвинулась, и показалась человеческая фигура.

— Как дела? — тихо спросил незнакомец.

— Все готово, герр фон Краш.

Собеседник Брока сделал нетерпеливое движение.

— Болван!.. Прикуси язык! Ты говоришь, все готово?

— Да.

— А ящики?

— Расставлены по погребам и подвалам.

— Хорошо. А рогожи?

— Сделано.

— Не будем терять времени. Нам понадобится часа два, чтобы добраться до берега. До наступления рассвета мы должны быть в открытом море.

Повернувшись к кустарнику, где он только что прятался, немец громко крикнул:

— За работу!

Три дюжих матроса выскочили на дорожку и встали по стойке смирно, как солдаты перед начальством.

— Вперед! — скомандовал фон Краш.

Группа, возглавляемая Броком, направилась к террасе замка.

С помощью повара они проникли в небольшую комнату, расположенную рядом с людской, где спали крепчайшим сном. Повар с нескрываемым презрением взглянул на спящих.

Дверь чулана была немедленно открыта. В нем, тщательно свернутые в трубки, хранились соломенные рогожи, которыми садовники окутывают на зиму слишком нежные растения, чтобы предохранить их от непогоды. Наклонившись, Брок поднял одну из рогож. Матросы последовали его примеру.

Поднявшись по лестнице на первый этаж, все остановились у двери, на которую указывал повар.

— Это комната лорда Фэртайма. Рядом комнаты его сыновей. Займитесь ими, ребята. Патрон и я позаботимся об Эдит.

Не говоря ни слова, моряки вошли в указанные им комнаты, а Краш и Брок исчезли в спальне Эдит.

Повар разостлал на паркете принесенную им соломенную рогожу и остановился у постели, на которой лежала девушка, погруженная в глубокий сон.

Краш тоже подошел к кровати. Осторожно подняв спящую, они положили ее на рогожу и завернули, словно хрупкое растение.

Нельзя было и заподозрить, что в соломенном свертке находится человек.

Брок взвалил странный груз на плечи, и оба немца вышли в коридор. Матросы уже ждали их. У каждого на плечах был такой же завернутый в солому груз.

Фон Краш, увидя их, одобрительно кивнул головой и громко скомандовал:

— В путь!

Дойдя до того места, где они ждали Брока, спрятавшись в кустах, похитители положили свои ноши на землю. Фон Краш тихо отдал приказ:

— Фриц, Лорик — вы постережете наших пленников. А ты, Сименс, иди за нами.

Тот, кого немец назвал Сименсом, подошел к фон Крашу, раскачиваясь всем своим геркулесовым корпусом. Брок рассмеялся:

— Для того чтобы поджечь фитили, нам не нужна эта дубина!

Краш сурово заметил:

— Нельзя предугадать, на кого наткнешься по пути… Скорей же, Сименс!.. Нужно поторапливаться…

Трое мужчин быстрыми шагами направились к дому.

VIII. Фон Краш заметает следы

Замок Фэртаймов был построен на месте старинного аббатства, разрушенного еще во времена английской революции. Подвалы замка были огромны. Массивные столбы, на которых покоился сводчатый потолок, разделяли подземелье на отдельные помещения.

Шаги Краша и его спутников гулко раздавались в тишине. Брок на ходу объяснял Крашу:

— Смотрите, сударь… Два ящика робурита находятся здесь. Они взорвут левый флигель. Вот эти шесть — взорвутся в центре здания. Последние ящики заложены под правым флигелем. Бикфордов шнур соединяет все ящики. Его следует зажечь у самого входа в подземелье — я рассчитал длину шнура, — и через полчаса Фэртайм-Кастль взлетит на воздух со всем, что в нем находится.

— Никто не подозревает, что ты разместил в подвалах взрывчатое вещество?

— Это исключено! На всех ящиках наклейки старинной фирмы, поставляющей товары. Я перевез это сюда вместе с разными припасами для кухни.

— Надо признать, ты хорошо все продумал.

— Так вы довольны мной, сударь?

— Да, и докажу тебе это, верный Брок!

Повар потер руки от удовольствия. Вдруг он услышал такое, чего никак не ожидал услышать из уст того, чьей похвалы он только что удостоился.

— Сименс, возьми его! — приказал фон Краш. Матрос набросился на повара, повалил его на пол и крепко связал веревкой, вынутой из кармана.

Все это произошло так быстро, так неожиданно, что Брок почувствовал себя связанным прежде, чем успел что-либо осознать. Наконец совершенно ошеломленный и оглушенный, он еле смог вымолвить:

— Что это вы делаете? Что за шутки?

Но вынужден был замолчать, встретив взгляд фон Краша. В нем ясно читалось презрение и непоколебимая решимость. Лицо несчастного мертвенно побледнело от ужаса, когда, наклонившись к нему, фон Краш грозно произнес:

— Я наказываю изменника! Ты писал в Канцлерство, в Берлин. Ты предлагал продать наш секрет в Англии. Я перехватил твое письмо, милейший. Оно меня очень огорчило, поверь мне, так как я готовил тебе лучшее будущее…

— Сжальтесь!..

— Сжалиться? Ты с ума сошел!

— Тогда убейте меня сразу!

— Я не люблю проливать кровь без крайней надобности. Взрыв избавит меня от необходимости самому прикончить человека, который был моим слугой…

Слезы потекли по щекам Брока. Огонь безумия загорелся в его глазах, расширившихся от ужаса.

— Убейте меня, убейте меня, — пролепетал он еле внятным голосом, — только не эта ужасная смерть, не эта, не эта…

— Ладно, я отплатил тебе за тревогу, которую мне причинило открытие твоей измены. Мы квиты. Сименс прикончит тебя.

Громила как будто только и ждал этих слов. Огромный кулак с невероятной силой обрушился на голову приговоренного. Череп треснул, как яичная скорлупа.

Фон Краш невозмутимо поблагодарил палача:

— Ловко, Сименс. Остается зажечь шнур и убираться побыстрее. Пойдем.

Возле каменной лестницы, ведущей из подвала наверх, они нашли конец веревки, зажатой между двумя кусками дерева. Немец хладнокровно чиркнул спичкой, поджег конец шнура и, стремительно поднимаясь по ступенькам, крикнул:

— Поторопись, Сименс!

Гигант ответил громким идиотским смехом, что не помешало ему огромными скачками догнать своего начальника.

Вскоре они присоединились к остальным. Каждый поднял свою ношу, даже Краш взвалил на себя один из свертков. Пройдя через парк, похитители достигли пролома в каменной ограде, за которой их ожидали два автомобиля.

— Вперед! И как можно быстрее! — скомандовал Краш.

Машины рванули с места. Фон Краш считал придорожные столбы, мысленно переводя английские мили в километры.

— Десять, пятнадцать, ого, двадцать километров, — считал он. — Двадцать километров, — повторил немец.

И в то же мгновение огненный столб взметнулся высоко в небо. Все было кончено. Замок был стерт с лица земли.

Фон Краш дружелюбно потрепал по плечу Сименса, сидевшего рядом с ним.

— Хе, хе!.. Милейший Сименс. Фэртайм-Кастль уничтожен. Все его обитатели погибли. Все до единого, не так ли? Никому ведь и в голову не придет, что я прихватил с собой заложников!

IX. Любовь готовит западню

День, залитый солнцем, бросал снопы лучей через люк в каюту, легкое покачивание которой указывало на то, что судно разрезает морскую зыбь.

Фон Краш приподнялся на своем рамочном ложе, потянулся, зевнул и, наконец, соскочил на пол. Около часа ночи вернулся он на яхту ‘Изе’. Проводив Тираля и Лизель до Гамбурга, он совершил морской переход и стал крейсировать у берегов Англии.

Немец повернул на шарнире круглое стеклышко, прикрывающее отверстие люка.

— Земли не видно, — заметил он удовлетворенно, — должно быть, мы находимся посредине Северного моря? Ловите черта за хвост! Эх, эх, Мисс Вдова, извольте-ка поискать мои следы в этих водах.

В дверь постучали.

— Кто там?

— Это я, Марга!

На пороге показалась русоволосая немка.

— Тебе пришла великолепная мысль явиться сюда, моя красавица…

— Мне нужно с тобой поговорить… — сухо заявила Маргарита.

— Ну, начинай! Хотя, чего торопиться, я заранее убежден, что ты станешь меня благодарить…

Марга резко оборвала его:

— Да как ты смеешь говорить это? Меня превращают в узницу, запрещают покидать каюту, выставляют часового перед моей дверью! Только сейчас мне вернули свободу. Объясни, что происходит?

— Достаточно будет одного слова, чтобы тебя успокоить!

— Я очень хотела бы его услышать…

— Спешу исполнить твое желание, голубка: сэр Питер-Поль и вся его семья, захваченные мной в плен сегодня ночью, находятся на борту ‘Изе’.

Слова его подействовали на дочь, словно удар молнии: Маргарита приложила обе руки к сердцу и прислонилась к перегородке, готовая упасть в обморок.

И тогда в нескольких словах торжествующий фон Краш рассказал ей о ночной вылазке, о причинах, вызвавших ее, и принятых мерах предосторожности…

— Теперь мы смело можем вернуться в Бабельсберг. Заложники в моих руках… А ты будешь видеть его каждый день — своего Питера-Поля…

— Он меня возненавидит! Ты старался обеспечить себе безопасность, но разбил мою надежду: способен ли этот джентльмен полюбить дочь человека, который…

Краш, прервав начатую ею фразу, процедил сквозь зубы:

— Ты собираешься сказать глупость, Марга… — голос старого агента смягчился при последних словах, перейдя в иронический тон. — Заключенные ненавидят своего тюремщика, согласен, я готов смириться с его враждой… Но он будет боготворить дочь ненавистного ему стража, в особенности, если та скрасит его плен множеством маленьких забот…

— Ах! — прошептала Марга, охваченная волнением.

— Этот милый узник заметит твою красоту, и, надеюсь, твои чары сгладят уродство моих действий…

Ничего не ответив, Марга машинально дошла до двери, открыла ее и вышла, едва сдерживая слезы.

Оставшись один, фон Краш задумался. ‘Малютка меня тревожит: надо за ней присматривать!’ — решил он.

X. Замаскированная посланница

Тогда как в предместье Лондона разыгралась страшная трагедия, в Берлине готовились к празднованию по случаю встречи двух императоров. Дипломатический договор между двумя могущественными державами Европы был заключен. Его Величество император австрийский давал в этот вечер в императорском дворце Берлина большой бал-маскарад. До полуночи приглашенные имели право скрывать свои лица под масками, оставаясь неузнанными.

Перед самым дворцом стояла толпа зевак, глядя на экипажи, непрерывно подвозившие гостей.

Немного в стороне от группы любопытных тихо беседовали два юноши и две девушки. Им, к сожалению, так и не удалось выследить фон Краша.

Но если Джо, Сюзанн и Китти выглядели убого в своих старых одеждах, то Триль смотрелся элегантно в модном пальто, скрывавшем под собой безупречную вечернюю пару. Они все заметно волновались.

— Неужели ничто не может удержать тебя от посещения этого празднества, Триль? — прошептала Сюзанн, еле сдерживая слезы.

— Ты и сама, милая Сюзанн, не посоветовала бы ослушаться приказа.

— Ты прав, но мне страшно…

— Сюзи, подумай: ведь я беспрепятственно пройду в свите посла Соединенных Штатов…

— Да, я это отлично знаю, но после, после…

— Ну, ведь я буду ждать момента, назначенного Мисс Вдовой.

— А если ее не окажется на месте свидания?

— Дорогая моя, Король определил нас на службу к Мисс Вдове, которой мы и должны подчиняться, как ему самому.

И, не дождавшись ответа, Триль направился к Дворцовому мосту, перешел его и углубился в Липовую Аллею с ее четырьмя рядами деревьев, блестящими магазинами и роскошными отелями.

Когда через несколько минут юноша свернул на центральную аллею, он увидел стоявший у тротуара автомобиль внушительного вида. Триль поспешно приблизился к нему. Стекло в дверце быстро опустилось, и женский голос произнес по-английски:

— Садитесь скорее! — Одним прыжком юноша очутился в машине. Автомобиль сорвался с места и направился в ту сторону, откуда только что пришел юноша.

Американец, склонившись к таинственного вида фигуре в глубине автомобиля, почтительно произнес:

— Благодарю вас, ваше превосходительство!

— Ах, что вы!.. Я всегда рада помочь Джуду Аллену. Но перейдем к делу. Вы войдете за мной под руку с Джелли Шарп, первым советником посольства, которого я рада вам представить. Мой муж дома стонет от подагры, поэтому он ничего не будет знать.

Немного помолчав, американка тихо прибавила:

— Но имейте в виду: оказавшись во дворце, я и знать не хочу о том, что вы предпримете.

Молчание царило в автомобиле, который, переехав через Дворцовый мост, должен был занять место в цепи экипажей, направлявшихся к императорскому дворцу. Через несколько минут он въехал в центральные ворота.

Американка вышла из автомобиля, спутники последовали ее примеру. Дама подошла к одному из церемониймейстеров, чтобы объяснить, кто они, так как попасть в монаршую резиденцию было не так-то просто. Придворный, выслушав доклад, почтительно поклонился.

Достигнув Зала Швейцарцев, Триль оставил своих спутников, проследовавших дальше, направляясь к Рыцарскому Залу, где император Австро-Венгрии, заняв на этот день место своего союзника, принимал поклоны собиравшихся. Его величество был в превосходном настроении.

Ему доставляло удовольствие обнаруживать свою проницательность, узнавая под масками кого-то из гостей. Редко кому удавалось остаться неузнанным.

Неожиданно император спросил:

— Где же эрцгерцогиня Луиза-Мария?

Никто не смог ответить на этот вопрос.

Принцесса Луиза-Мария, любимая племянница императора, славилась при венском дворе своей приветливостью, веселым остроумием и жизнерадостностью, поэтому император пожелал иметь именно ее в качестве спутницы на время пребывания у германских союзников.

Наконец один из сановников доложил, что видел, как принцесса направлялась в Комнату Красного Орла. С тех пор она не появлялась…

— Кто это?.. — выдохнул вдруг весь зал.

Этот вопрос относился к женщине, появившейся в дверях. Подобно остальным, она скрывала свое лицо пол маской, но, кроме того, голова ее была окутана густым шелковым шарфом, скрывающим волосы, а фигуру нельзя было различить под складками широкой мантии.

Даже проницательный монарх растерялся от неожиданности. Ни одной подробности туалета нельзя было разглядеть из-за накидки. В императорской свите лица всех приняли бесстрастное выражение, было бы некорректно улыбнуться первой неудаче императора, но глаза у всех искрились еле сдерживаемой веселостью. А он сжал брови, стараясь проникнуть в инкогнито так ловко замаскировавшейся особы.

Незнакомка подошла и склонилась перед ним в почтительном поклоне. Стоявшим рядом с его величеством показалось, что она незаметно уронила что-то к ногам императора.

Они не ошиблись: перед серебряным троном на полу лежал широкий конверт, на котором можно было прочитать следующую надпись:

‘Его Императорскому и Королевскому Величеству монарху Австро-Венгрии’.

Естественно, всем захотелось еще раз взглянуть на таинственную корреспондентку — но она уже исчезла, воспользовавшись мгновением всеобщего замешательства.

Воцарилась напряженная тишина, которую, однако, не замедлил нарушить император:

— Посмотрим, посмотрим, что мне пишут…

Дежурный офицер поднял письмо и вручил его монарху, даже не попытавшемуся скрыть свое нетерпение.

Торопливо вынув из конверта лист бумаги, он пробежал его глазами. Лицо императора исказилось от гнева. Поднявшись во весь рост, он приказал:

— Закрыть все двери, никого не выпускать из дворца!

Дежурные офицеры бросились к выходам, чтобы передать страже приказ.

— Опять эта ужасная Мисс Вдова, о которой мне столько рассказывали, — глухим голосом заговорил император, обращаясь к окружающим, застывшим в напряженном ожидании.

— Всем вам известно, что через три дня назначен отъезд нашего славного союзника в Вену. В этой связи мы подготовили пышный праздник в честь германской науки. Я должен через Дрезден вернуться в свое государство и устроить достойную встречу вашему императору на авиационном поле возле Билины, в Богемии. Инженеры должны будут продемонстрировать чудо военной техники — аэроплан, который превзойдет все существовавшие доныне. А знаете ли, чего требуют от меня в этом неслыханном по своей дерзости письме?..

Он развернул послание и голосом, в котором звучали тоска и обида, прочитал:

‘Ваше Величество!

Почти все чертежи аэроплана, испытание которого должно состояться в Билине, были похищены у французского изобретателя Франсуа д’Этуаля, погибшего в результате гнусной клеветы, возведенной на него шпионами…

К счастью, злодеям не удалось завладеть главным чертежом, дающим ключ к разгадке тайны создания чуда военной техники. Сконструированный аэроплан, едва способный развивать скорость до ста километров в час, является всего лишь карикатурой на замысел д’Этуаля.

Тем не менее, зная Вас как человека порядочного, я смею предположить, что Вы не откажетесь помешать этому всенародному прославлению заведомого мошенничества. Считаю себя вынужденной почтительнейше Вас предупредить, что в случае, если бы Вы не признали возможным выполнить настоящую справедливую просьбу, сам аэроплан и его команда будут обречены на гибель’.

— Не изволит ли Его Величество телеграфировать в Вену? — робко спросил один из придворных императора.

— А может, следовало бы уступить требованиям Мисс Вдовы? — прибавил другой.

Император, обыкновенно спокойный и кроткий, от волнения даже вскочил и гневно крикнул:

— Ни за что! Я намерен телеграфировать в Вену, чтобы мои храбрые австрийские полки были немедленно направлены в Билину.

Все молчали.

Многие из свиты императора, вероятно, думали иначе, но ни у кого из них не хватило бы мужества перечить воле августейшего повелителя.

Внезапно одна из половинок дверей распахнулась.

— Кто там осмелился войти? — рассердился император. Но голос его сразу смягчился, а лицо выразило изумление:

— Луиза-Мария?

Эрцгерцогиня показалась на пороге — изящная, очаровательная, но с испуганным выражением лица.

— Откуда вы? — ласково обратился к ней дядя.

Эрцгерцогиня подбежала к нему.

— Спешу бросить к ногам Вашего Величества заинтриговавшие государя накидку и вуаль!

— Как? Значит, это вы передали мне поручение Мисс Вдовы?

Девушка, прежде чем ответить, опустилась на колени.

— Позвольте мне рассказать все. Поощренная выше меры отеческой добротой, которую вы ко мне проявляете и здесь, и в Вене, я решила разыграть вас. Я собиралась уже войти в Зал Швейцарцев, когда какой-то юноша приблизился ко мне и сказал:

— Все твердят, что ее высочество принцесса Луиза-Мария настолько же добра, сколько и прекрасна! Перед вами проситель, ваше высочество.

— Проситель? — переспросила я.

— Да, этот конверт, если он будет вручен императору австрийскому, спасет немало человеческих жизней. Не согласитесь ли вы передать его, — что для меня, скромного дворянина, невозможно? Вы можете сделать меня своим заложником. Пусть ваше высочество прикажут запереть меня в одном из залов третьего этажа, поручив часовым следить, чтоб я не смог оттуда уйти.

— Ах, дерзкий мальчишка! — вырвалось у императора. — Ведь он отлично знал, что вы не примете его предложение…

— Вовсе нет, государь, наоборот, я его приняла! Юноша этот и сейчас еще находится в Зеленом зале, под охраной двух офицеров.

XI. Дым двух сигар

Император поднял стоявшую на коленях Луизу-Марию и поцеловал ее в лоб.

— Веди же меня к своему узнику, — сказал монарх и направился с эрцгерцогиней к двери. Свита поспешила за ними, охваченная сильнейшим любопытством.

Приблизившись к часовому, император с той сердечностью, которая всегда помогала ему завоевывать сердца, спросил:

— Ну, молодец, вполне ли благополучно проходило твое дежурство?

— Вполне, Ваше Величество!

Офицер снова застыл в предписанной уставом позе, а император подошел к двери и тихо постучал. Никто не отозвался.

Монарх постучал сильнее, но ответом было то же молчание.

— Что делают эти офицеры? — сердито спросил он племянницу.

Эрцгерцогиня молча протянула ключ августейшему дяде.

Торопливо схватив ключ, тот сунул его в замочную скважину и толкнул дверь. Все присутствующие были поражены открывшейся им картиной…

Запрокинув головы на спинку стульев, два офицера крепко спали. Пленник исчез, не оставив ни малейших следов.

Все стояли в недоумении.

Император подошел к спящим и начал с силой трясти их.

Проснувшись и узнав австрийского монарха, офицеры быстро вскочили, вытянув руки по швам.

— Что же вы сделали с пленником?

— С пленником? — вырвалось у обоих.

Очевидно, вопрос произвел на офицеров потрясающее впечатление, едва им удалось сообразить, в чем дело.

Но монарх продолжал настаивать.

— Как могло случиться, что гвардейские офицеры уснули на карауле?

— Эта мысль меня самого повергает в ужас и недоумение, государь! — сказал один из них.

Неожиданно поручик, молчавший до сих пор, воскликнул:

— А сигары…

И на вопросительные взгляды присутствующих офицер ответил:

— Пленник… Ее высочество изволили нам его доверить не в качестве преступника, а в качестве гостя…

— Совершенно верно, — поддержала его принцесса, — я еще не имела тогда причины сомневаться в утверждениях неизвестного.

— Так вот, — продолжал офицер, — мы и старались полюбезнее поддерживать компанию. Он оказался веселым малым, закурил сигару и предложил нам… Мы согласились… Но в них, вероятно, заключался наркотический яд, потому что с этого мгновения я больше ничего не помню…

— Хорошо. Но в таком случае, куда мог подеваться ваш собеседник. Не улетучился же он?

— А не выбрался ли он через окно? — рискнул заметить кто-то.

Император подошел к раскрытому окну и выглянул в него: воспользоваться этим путем было немыслимо без крыльев.

Потерявший всякое терпение, монарх приказал офицерам допросить часовых, выставленных у двери. Оказалось, что никто ничего не видел и не слышал.

Рассерженный, недовольный и встревоженный император задолго до окончания приема удалился в отведенные ему покои.

Через некоторое время прибежал лакей с докладом, что эрцгерцогиня Луиза-Мария умоляет государя немедленно принять ее.

— Пусть войдет!

Молодая женщина появилась, запыхавшаяся, взволнованная, держа в руке открытую шкатулку для драгоценностей, которую и протянула дяде.

— Это я нашла в своей комнате.

— Как, неужели вы хотите сказать, что шкатулка попала туда без вашего ведома?

Луиза-Мария утвердительно кивнула.

— Это от нее.

— От кого?

— Мисс Вдовы! Извольте прочесть вот это.

И она протянула ему листок.

Схватив его, император прочитал:

‘Примите, принцесса, в знак благодарности от Мисс Вдовы. Сегодня вы оказали многим неоценимую услугу, клянусь вам! Его Величество подтвердит мои слова. Я знаю, милостивый монарх слишком благороден, чтобы отказать в этом’.

Франц-Иосиф, склонив голову, разглядывал ковер.

Мария робко обратилась к нему:

— Возможно ли, что Мисс Вдова написала правду?

Император, пожав плечами, развел руки в сторону и, словно подавленный всем происходящим, бессильно уронил их.

— Ах, откуда мне знать? Все допустимо! Я разрешаю тебе принять подарок от Мисс Вдовы. Она не посмеялась над твоей отзывчивостью! Издеваются только над несчастным старым императором, который только кажется властителем своих народов!..

XII. Вокруг военного аэроплана

Железнодорожные составы, автомобили, экипажи всех родов доставили любопытствующих со всех концов Германии и Австрии в Билину, в Богемию.

Среди них были не только рьяные приверженцы воздухоплавания, но еще все любители острых ощущений. Последних привлекало обнародование письма, переданного три дня назад во время большого приема австро-венгерскому монарху.

Мисс Вдова, о которой никто не мог сказать ничего определенного, эта противница, невидимая, подобно легендарным ведьмам, обязалась разрушить аэроплан, если он будет выставлен на всеобщее обозрение толпы! Что же намерена предпринять эта загадочная личность?

Чрезвычайные предосторожности, принятые чешскими властями, казалось бы, обрекали всякую попытку такого рода на неудачу. Были привлечены армия, жандармерия. Над аэродромом маневрировали дирижабли с военными воздухоплавателями Богемского армейского корпуса.

Новый аэроплан только что выкатили из сарая. По своим размерам он был похож на воздушный корабль, способный поднять в воздух около пятнадцати человек.

Появление гигантского аэроплана было встречено ликующими возгласами собравшихся, даже не пытавшихся скрыть своей национальной гордости.

Лица всех светились радостью.

Вдруг из уст многотысячной толпы вырвался глухой крик.

— Что там такое? Дирижабли падают!

Три воздушных корабля падали с головокружительной быстротой. Напрасно команды пытались выбросить балласт, чтобы несколько задержать падение.

Было видно, что они работают с лихорадочной поспешностью, стараясь облегчить гондолы.

В пятидесяти метрах от земли все три дирижабля рухнули на землю со зловещим грохотом.

Толпа застыла в ужасном молчании. Казалось, все кончено.

Неожиданно показались команды двух дирижаблей, привязанные к веревкам у маленьких запасных шаров. Им удалось отцепить гондолы, и только этот маневр спас воздухоплавателей.

В публике возникла бешеная давка. Мужчины и женщины, опрокидывая перегородки и часовых, бросились к тому месту, где лежали остатки дирижаблей.

С трибуны для почетных гостей к месту катастрофы были посланы адъютанты. Один из них сумел пробраться к дирижаблю.

Он приблизился к графу Ределю, деятельному и энергичному инженеру, пожелавшему лично руководить шаром, который он сам изобрел.

Офицер, поклонившись, прошептал:

— Господин граф, Его Величество государь прислал меня выразить вам участье по случаю беды, жертвой которой вы явились. Ему угодно узнать, как именно это произошло?

Тот, сразу придя в себя, выразил, однако, жестом полное недоумение.

Тяжелое молчание повисло в воздухе.

Вдруг граф прошептал, не сознавая, что формулирует свою мысль, всего два слова, от которых все вздрогнули:

— Мисс Вдова.

Где же эта Мисс Вдова? Чтобы предпринимать какие-то действия среди белого дня, необходимо показаться, а она остается невидимой.

Вдруг другое событие привлекло всеобщее внимание.

В воздухе показалась черная точка, приближающаяся с необычайной быстротой. Никто в точности не мог определить, что собой представляет этот летящий предмет. Всех сковал ужас, наступила томительная тишина вроде той, которая в природе предшествует циклонам. Предмет приближался, рос и постепенно принимал форму какого-то корабля, над которым расположены ряды планок, напоминающие ставни или оконные жалюзи. Какая же это машина? Она нисколько не напоминает аэроплан, хотя и плывет по воздуху с головокружительной быстротой.

Таинственный предмет развил скорость до сотни километров в час, как потом утверждали специалисты.

Вдруг он начал стремительно снижаться. Когда до земли оставалось несколько сот метров, из таинственного предмета на беззащитно стоявший на земле аэроплан обрушились сотни молний. Мгновение — и металлические крепления начинают распадаться. Раздался оглушительный взрыв, и на месте только что стоявшего чуда военной техники осталась груда развалин.

Когда публика, на мгновенье приникшая к земле, попыталась было снова отыскать в воздухе виновника беды, он мелькнул в атмосфере крохотной точкой и почти сразу же спрятался за рощей.

Вопль отчаянья и бессильной ярости пронесся по равнине.

XIII. Таинственный автомобиль

Через час после катастрофы отряд конных гусар ехал шагом по узкой просеке через чащу.

Солдаты внимательно осматривали лес. Их выдержка свидетельствовала о том, что это — конные разведчики. Во главе отряда гарцевали поручик и корнет.

Внезапно корнет резким движением осадил своего коня.

— Слышишь? Кажется, шум мотора? — обратился он к поручику.

— В самом деле…

— Не аэроплан ли это?

— Едва ли. Похоже на самую обыкновенную машину.

Он оказался прав, потому что почти сразу же из-за поворота просеки показался автомобиль и направился в сторону кавалеристов. Он имел незаурядный вид, напоминал один из тех огромных фургонов, в которых путешествуют труппы бродячих артистов.

Впереди — шофер, в накидке из мягкой кожи, картузе и чудовищного размера автомобильных очках, он напоминал допотопное животное.

— Все-таки можно спросить проезжих, — заметил поручик.

— Конечно, — согласился товарищ.

Оба остановились посреди просеки, вынудив таким образом шофера остановиться.

— Чем могу служить? — спросил тот, немного удивившись.

— По долгу службы мы должны задать вам несколько вопросов. Откуда вы?

— Из Дрездена. В автомобиле находится господин доктор с семейством. Он заказал этот автомобиль для перевозки лекарств…

— Значит, это магазин на колесах? Крайне остроумно! А куда вы направляетесь?

— В Билину… Господин доктор и его дети хотели бы увидеть удивительный аэроплан.

— В таком случае можете поворачивать обратно. Аэроплана больше не существует!

— Он разрушен?

— Вдребезги!

— Несчастье?

— Нет, преступление!

Резким движением механик повернулся и постучал в маленькое окошко, вделанное в стенку. Оно распахнулось, и шофер почтительно пробормотал:

— Господин доктор! Совершенно непредвиденное обстоятельство.

Офицеры с интересом всматривались в мелькнувшее в окошке лицо. Это было красивое мужское лицо, но поразительно бледное под гривой черных волос. Молодые люди невольно вздрогнули, поймав на себе пристальный взгляд лихорадочно сверкающих глаз.

— Что тебе нужно, Клауссе?

— Вот господа офицеры говорят, что военный аэроплан в Билине разрушен. Стоит ли продолжать путь?

Доктор безразлично ответил:

— Благодарю вас, господа. Поезжай, Клауссе. Мы задумали посетить Билину — так едем же туда!

Начальники патруля машинально отдали честь доктору.

Окошко захлопнулось, мотор захрипел, автомобиль тронулся с места, миновал отряд, выстроившийся вдоль просеки, и помчался вперед. Кавалеристы продолжали свой путь…

Изнутри автомобиль представлял собой просторный четырехугольник, разделенный перегородкой на две неравные части. В нем разместились пять человек. Доктор, стоя у стены, в глубине, старался прикрепить к ней металлические проволочки.

Четверо совсем молодых людей с явным интересом следили за его движениями. В них легко было узнать Триля и его неразлучных спутников: Джо, Сюзанн и Китти.

Сюзанн, указывая на проволочки, спросила:

— Долго еще это продлится?

— Нет, Сюзи! За десять минут все будет исправлено.

— И мы опять полетим?

— Непременно.

— Ах, я буду в восторге! Знаете, я будто не живу с тех пор, как разрыв электрического проводника вынудил нас коснуться земли…

— Что, впрочем, совершилось при благоприятнейших условиях.

— Да, да, конечно! Просека попалась нам как раз вовремя. Я отлично понимаю, что на открытой местности нас бы заметили сразу, и мы уже не успели бы превратить аэроплан в автомобиль, застигни нас солдаты. Ах, — закончила девочка раздраженно, — эти австрийские солдаты, как саранча, — они повсюду! Если бы мы только могли вам помочь!

— Научитесь, научитесь, дорогие друзья! Замените меня впоследствии.

— Вас заменить невозможно. Да если бы и так, мы не хотим. Вы наш руководитель, и останетесь им.

Он пожал плечами. Сюзанн настаивала:

— Нет, нет я не говорю, чтобы мы вас убедили, мы… Но наш Король, Джуд Аллен, который все знает, ему удастся вас убедить, и вы поймете, что обязаны жить!

— А затем, — прибавил Триль, — когда вы восстановите честь Франсуа д’Этуаля…

— О мой бедный Триль, честь Франсуа интересовала меня в недалеком прошлом, потому что была надежда на ее будущее, была любовь… Теперь же, если бы оставался только он, ничто бы не помешало мне расстаться с этим существованием, где душа мучается в вечной агонии. Но я хочу жить и мстить за тех, кто погиб под развалинами замка Фэртаймов.

Доктор вернулся к прерванной работе, а его юные спутники занялись своими делами.

Вдруг автомобиль выскочил на открытое пространство. Шофер вынужден был затормозить.

Со всех сторон машину окружили жандармы. Два эскадрона расположились лагерем, перекрывая дорогу лошадьми. Во главе эскадронов можно было видеть капитана, недоверчиво поглядывающего в сторону автомобиля.

— Стой! — сухо скомандовал он.

Закрепив колеса, механик постучал в окошечко, которое позволяло ему поддерживать связь с теми, кто находился внутри фургона. Окошко приоткрылось, и шофер увидел тревожный взгляд доктора, обращенный на него.

С легкой дрожью, пробежавшей по губам, он прошептал:

— Клауссе, мне не хватает еще четырех минут.

Шофер понял, что нужно выиграть время во что бы то ни стало. Слегка расслабившись, но не убирая руки руля, как можно спокойнее обратился к капитану, который постоянно держал его под своим инквизиторским взглядом.

— Добрый день, господин капитан! Вы так внимательно вглядываетесь в меня, что я возьму на себя смелость предположить, мое лицо показалось вам знакомым… Я же вас совсем не знаю… Но мы, механики, встречаем столько народа, что все-таки позволю себе приветствовать вас.

Жандарм слушал его, злобно улыбаясь.

— Мне нужны не приветствия, а ваши объяснения.

— Как? Разве простой шофер способен объяснить что-либо армейскому офицеру?

Капитан резко прервал говорившего.

— Молчать! Что вы здесь делаете?

Клауссе поднял руки к небу, точно приглашая его в свидетели, что всего минуту назад понял, по какой причине был вынужден затормозить.

— Вы правы, на этот счет я могу дать объяснения.

И он понес такую околесицу, что окончательно выведенный из терпения офицер, топнув ногой о землю, прорычал:

— Довольно, черт возьми! Замолчите!

Клауссе так и застыл с разинутым ртом.

Взяв себя в руки, жандармский офицер продолжал уже более спокойным тоном:

— Отвечайте по существу, кратко и точно.

Во всей внешности шофера отразилось такое неподдельное удивление, что оставалось, взглянув на него, безнадежно махнуть рукой:

— Что поделаешь с этим олухом?

На что шофер возразил, бормоча:

— Когда я говорю, вы кричите: ‘Молчать!’ Но стоит мне замолчать, вы сразу же требуете ответа! Прямо ума не приложу, что делать?

— Что за животное! — прошипел жандарм, пожимая плечами.

И точно успокоенный этим грубо брошенным оскорблением, продолжил:

— Отвечайте, но без лишних разговоров, по одному слову на каждый вопрос! Куда направляетесь?

— В Билину.

— Откуда едете?

— Ну, разумеется, из Дрездена, я там работаю!

— Значит, у вас имеются бумаги?

Клауссе запротестовал:

— Бумаги? Вот выдумка! В Дрездене меня хорошо знают: весь город подтвердит, что этот автомобиль принадлежит знаменитому доктору Листшею!

— Но это все-таки не помешает мне осведомиться, имеете ли вы разрешение вообще состоять в шоферах?

Клауссе почесал голову с видом человека, которому до крайности досаждают. С серьезным видом он ощупал карманы.

— Черт! Я их забыл! Понимаете ли, в Дрездене никто никогда у меня их не требовал!

— Тогда я вынужден задержать вас! Где ваш хозяин?

— Ну, конечно, в этом фургоне!

— Попросите его выйти и поговорить со мной.

Клауссе сразу сообразил, что надо повиноваться. Он повернулся к окошку и хотел было постучать в него, но в эту минуту оно распахнулось, и в нем показалось бледное лицо доктора.

— Вы желаете, чтобы я вышел, капитан? — спокойно опросил он. — Но, я думаю, будет лучше, если вы любезно отойдете в сторону и позволите нам проехать.

Терпению капитана пришел конец.

— Десять человек к оружию! — прорычал он, повернувшись к отряду.

Группа солдат бросилась выполнять приказ.

На бледном лице доктора промелькнула улыбка.

— Полноте, капитан. Освободите шоссе.

Капитан раскрыл было рот, чтобы отдать приказ открыть огонь, но в это мгновение произошло нечто непонятное. Между металлическими пуговицами его мундира, галунами, эполетами, частями сабли и шпорами стали зажигаться и гаснуть с непрерывным потрескиванием синеватые искры… Капитан закрутился на месте, затем присел и в следующее мгновение отскочил в сторону.

Все стояли пораженные, не в силах что-либо предпринять.

Вдруг капитан диким голосом закричал:

— Стреляйте же! Стреляйте по этому дьявольскому экипажу!

Но и жандармов постигла та же участь, они все закружились в бешеной пляске.

Ржание лошадей, людские возгласы и крики — все слилось в один сплошной гул.

И в то время как все, тщетно втягивая воздух, испытывали ощущение приближающегося обморока, послышался резкий вой, оглушительный, как мощнейшая корабельная сирена. Чудовищный порыв ветра швырнул на землю лошадей, офицеров, солдат, жандармов.

А когда контуженные воины поднялись, автомобиля на дороге больше не было: он исчез…

XIV. В плену у шпиона

‘Переодеться, стать неузнаваемым, зная, что на ночь есть надежное пристанище… Но действительно ли оно надежное? Попридержит ли канцлер свой язык? В этом далеко нельзя быть уверенным… Да и эта проклятая Мисс Вдова…’

Так рассуждал фон Краш, быстро шагая по Кайзерштрассе.

Стиснув кулаки, он продолжал размышлять.

‘Однако опасность увеличивается. Я больше ничего не могу понять в этом. Все планы Франсуа д’Этуаля были ведь расстроены прелестной Лизель. Но наши инженеры сумели построить нечто уродливое и нескладное, по сравнению с тем чудом техники, которое мы видели в Билине. Мисс Вдова, очевидно, использует изобретение Франсуа… Тогда?.. Разве, — пробормотал он задумчивым тоном, — ей удалось усовершенствовать его творение?

Если бы я мог последовать за старым Тиралем! Клад, далекая страна, огромное состояние… Только нужно подождать сообщений от моих агентов там, в Америке’.

Он угрожающе махнул в воздухе рукой:

— Ох, не терплю, когда мостовая горит под ногами! В настоящий момент, честное слово, можно сказать, что все против меня, все, включая мою дочь Маргариту… Она, видите ли, осуждает мою экспедицию в Фэртайм, вертясь вокруг этих смехотворных британцев.

Между тем Краш подошел к калитке императорского парка и углубился в чащу деревьев. Вскоре он остановился перед квадратным домом.

Подойдя к двери, фон Краш сунул ключ в замок, повернул его, и дверь бесшумно отворилась.

На скамейках, тянувшихся вдоль стен передней, куда только что проник шпион, сидело несколько слуг, среди которых легко было узнать матросов, орудовавших ночью в Фэртайм-Кастле.

Они вскочили, заметив начальника, но тот нетерпеливым жестом заставил их занять прежние места.

Когда все опять расселись в ленивых позах, он прошел мимо них к коридору, открывавшему доступ к правому флигелю в конце вестибюля.

Лампа на подставке распространяла тусклый свет. Проход примыкал к широко раскрытым дверям, позволявшим видеть первые ступени узкой каменной лестницы, углублявшейся в подвальное помещение.

Внизу, у края одного из подвальных отделений, шпион различил полосу света, проникающую через трещину. Фон Краш направился к запертой двери. Справа и слева от него открывались узкие галереи, настоящие переулки, устроенные в толщине стен. Эти ходы обрамляли тюрьму Фэртаймов. Немец ринулся в правый. Через три шага чья-то рука уперлась ему в грудь, заставив остановиться.

— Это ты, Петунич?

— Так точно!

— Тебе не кажется, что заключенные собираются бежать?

В ответ последовало глухое кудахтанье.

— Если бы они даже и собирались, — возразил наконец стражник, — мне об этом совсем ничего не известно… Но могу поклясться в том, что им не удалось бы удрать!.. Восемь человек наверху, Штольц — у входа в подвал, Каспер да я — в окружном коридоре, а госпожа Маргарита — в их компании! Надо быть очень хитрым, чтобы обмануть такую охрану.

— Госпожа Марга давно с ними?

— О, — отвечал Петунич с восторгом, — с самого вашего ухода!

— Превосходно, Петунич, но дай мне пройти. Я хочу лично убедиться, как живется моим жильцам на этой квартире.

Узкий проход отмечает повороты. Фон Краш уже обогнул два из них, сам считая что-то вполголоса.

— Тридцать шагов, — сказал он. — Это здесь.

Немец зажег восковую спичку и стал водить ее пламенем по стене. Там обнаружилась медная дощечка, прикрепленная к камню: прямоугольная поверхность ее была продырявлена посредине специально для наблюдения за происходящим в соседнем подземелье с невысоким сводом.

Оно было обставлено скромной мебелью. Асфальтовый пол прикрывал плотный переносной ковер.

…В старом кресле, полузакрыв веки и с отрешенным видом, сидел лорд Гедеон Фэртайм, очевидно, о чем-то напряженно размышляя.

У стены на кушетке лежал Джим Фэртайм. Так же, как и отец, он не принимал участия в оживленном разговоре, который вели между собой мисс Эдит, Питер-Поль и Маргарита фон Краш.

— Я верю в ваши добрые намерения, мисс, — говорила Эдит, — верю! Все, что вы сказали, должно быть, соответствует истине. Нас похитили и заключили сюда, чтобы таким образом заполучить Мисс Вдову.

— Увы!

— Заполучить, — замычал фон Краш в коридоре, — нет! Но для того, чтобы предотвратить ее удары.

— Не думайте, однако, — продолжала мисс Фэртайм, — будто несчастье испугало и подавило меня. Преследуя нас, враги только обнаруживают, какое глубокое впечатление произвела Мисс Вдова и до чего она внушает им ужас.

— О, можете не сомневаться.

— И это меня ободряет. Мисс Вдова победит! Она вернет нам свободу, свободу, которая, впрочем, имела бы для меня смысл только после ее торжества. Имени Франсуа д’Этуаля должна быть возвращена утраченная честь…

— Ах, — вырвалось у Маргариты сквозь слезы, — я ничего не могу, ничего, но охотно пожертвовала бы чем угодно, лишь бы всех освободить!

— Вы? О, это было бы слишком много… после всего, что вы сообщили нам! Дочь нашего тюремщика…

— Верьте мне, умоляю!

— Увы, — вздохнула Эдит, — я убеждена, что вы не злая и жалеете нас. Но пойти вразрез с намерениями отца — признайтесь, что здесь чувствуется преувеличение, способное внушить недоверие!

— Мне отвратителен отец.

— Вам?

— Ах, не состоянием, но самой жизнью я бы пожертвовала, чтобы убедить вас в своей искренности.

Шпион заскрежетал зубами.

— Мисс, — начал Питер-Поль, обращаясь к Маргарите, — я хотел бы задать вам один вопрос…

— Отвечу от всего сердца! — решительно заявила она.

— Я вам верю и в доказательство спрашиваю, не встречались ли мы с вами раньше во Франции?

У Марги вырвался крик:

— В Мурмелоне! Вы вспомнили?

— Именно потому, что я вспоминаю…

— Трибуну? — перебила она. — Да, вы правы! В этот день я уже могла упрекнуть своего отца за легкомысленный спор, который он затеял…

— О, — любезно возразил Питер-Поль, — тогдашний спор не имел никакого значения.

— Для вас, — нежно возразила молодая женщина, — это я допускаю. Но на мне легкое недоразумение болезненно отразилось, так как с этого мгновения я почувствовала, как влечет меня к вам и вашим близким! Не зная вас, вопреки собственной воле, я стала вашим другом.

— Итак, мисс, вы доверите нам имя этого друга?

Дрожащим голосом она выдавила из себя горькую правду:

— Я — Маргарита фон Краш.

Ее слова прозвучали как удар грома! Питер-Поль с сестрой невольно отступили, инстинктивно ощущая необходимость отстраниться от той, которая носит это ненавистное имя.

Молодая женщина опустилась передними на колени.

— О, простите мне мое родство с фон Крашем. Не карайте за грехи, в которых я неповинна. Только узнав вас, я поняла весь ужас своего происхождения… Делайте со мной, что хотите, только не гоните!

Проникшись неодолимой жалостью, молодой человек поднял Маргу и прошептал,

— Мисс, я верю вам. Ведь имя только пустой звук: не все ли равно поэтому, как бы ни назывался друг? Ты согласна, Эдит?

— Конечно! — поддержала его сестра с увлажнившимися очами.

— Друг! О, это правда! — воскликнула Марга, одушевление которой еще возросло. — Но я хотела бы доказать, доказать, насколько…

Она схватила за руки Питера-Поля и его сестру, соединила их в собственных и сурово произнесла:

— Я хочу, чтобы вы узнали тайну, известную до сих пор лишь отцу да мне, тогда как сам рейхсканцлер не имеет об этом понятия. ‘Фон Краш’ — это псевдоним! Под ним скрывается совсем другой человек — граф Кремерн, который, будучи разорен, на грани бесчестия исчез под предлогом командировки в Тибет. Для света он — мертвец, но для нас, теперь для вас, граф Кремерн воскрес в лице фон Краша! Пощадите ли вы Маргариту фон Кремерн?

Вместо ответа Эдит искренне обняла несчастную и на груди одной из жертв своего отца Марга тихо зарыдала.

Немец, тайно присутствовавший при этой сцене, прошептал:

— Она ничего от них не утаила… Значит, необходимо, чтобы слышавшие это никогда и никому не смогли повторить сказанного…

XV. В Польше

На берегу одного из озер, разбросанных между многочисленными холмами, в Познани лежал участок поля, огороженный жердями.

В самом углу этого загона стояла убогая повозка. Бока ее соединялись досками, в просветы между которыми набиты обрывки и клочья разных материй. Брезент, задубевший от обильного смазывания дегтем, служил своеобразной крышей. Это был один из передвижных домов, которыми пользуются многие поляки, уклоняясь от варварского налога на недвижимость, установленного прусским правительством. Унылый, обшарпанный вид этого жилища, многочисленные неудобства — все свидетельствовало о крайней нищете. Даже двери обитателям повозки заменяла пара отодвигаемых досок.

Ею и воспользовались двое мужчин в одежде польских крестьян. Соскользнув на землю, они медленно направились к маленькому озеру.

На стоячей воде плавала источенная червями лодка, прикрепленная к береговому колу заржавевшей цепью.

Один из подошедших сел в нее и вставил весла в деревянные уключины. Другой, согнувшись, присел на откосе, опершись руками о борт суденышка.

— Значит, ты твердо решил, Ваницкий? — с печальной серьезностью произнес севший в лодку человек.

— Да, я оставлю все! — ответил другой и, точно смеясь сквозь слезы, прибавил:

— Положим, этого ‘всего’ очень немного: прусская казна успела нас обстричь под гребенку…

Он указал на огороженный участок:

— Вот все, что у меня осталось… Я не в силах больше бороться… Единственное мое желание, чтобы обе дочки хорошо знали тот язык, на котором мать сказала им вечное ‘прости’!

— Не беспокойся! Комитет Справедливости позаботится о них.

— Тогда, Слава, возвращайся к братьям в Комитет Справедливости. Передай им, что Ваницкий достаточно намаялся и теперь хочет отомстить!..

Слава ухватился за весла, но собеседник задержал его:

— Погоди… Я хочу тебе что-то напомнить. Настаивай, чтобы предупредили профессора Берского.

— Его предупредят, если окажется возможным. Приготовься к завтрашней ночи… Опоздаешь — арестуют.

— Я буду точен, не сомневайся, Слава.

Поднявшись во весь рост и оттолкнув лодку от берега, Ваницкий мрачно прошептал:

— Отправляйся, и Христос с тобой!

Лодка отплыла. Ее очертания становились все менее отчетливыми. Вот она превратилась в тень и, наконец, совсем растаяла в сгустившемся тумане…

Тогда Ваницкий порывисто поднял руку к уже успевшему потемнеть небу. Это был жест отчаяния.

— Я был агнцем отчизны, а теперь стану ее волком!..

Подобно многим своим землякам, Ваницкий был мелким собственником. Жизнь складывалась тяжело: почва, лишенная плодородия, суровые зимы. И все же хлебопашец, имея собственную лачугу, кое-как сводил концы с концами. Но настало время, когда возросшие подати вконец задавили его. Ваницкий долго сопротивлялся. Он, в свою очередь, отказался от избы, переселившись в повозку. А потом пришла другая беда: любимая жена заболела воспалением легких и умерла, оставив ему двух дочерей.

И вот теперь он должен покинуть и этот последний приют!

Вернувшись к повозке, Ваницкий подтянулся и исчез в черной дыре входа…

Навстречу ему с протянутыми ручонками бросились две девчушки.

Старшей было лет десять, младшей всего лишь восемь. Они выглядели очень слабенькими, хрупкими. Но очаровательными даже в своих лохмотьях.

Отец обнял обеих и прижал к груди, изливая в одном поцелуе всю силу безграничной привязанности.

— Мика, моя ласковая Мика! Илька, моя кроткая голубка!

И не в силах больше сдерживать рыдания, он проговорил прерывающимся голосом:

— Завтра, завтра к ночи нам нужно разлучиться. Мама, глядя на нас с неба, желает этого, чтобы плоть от плоти ее не лишилась польского духа… Прощайте, детки, не забывайте…

Вдруг снаружи донесся чуть слышный свист. Отец и дети переглянулись.

Что это может быть?.. Он нарастал с каждой минутой и вскоре перешел в оглушительное жужжание. На полу валялась дубинка. Ваницкий схватил ее и отодвинул доски, закрывающие вход в жалкое жилище. Тем временем шум внезапно прекратился. Не выпуская дубинки, крестьянин отодвинул доски.

Вокруг царила кромешная тьма. Догорающий огарок свечи не мог пробить толщу спустившегося мрака.

Вдруг, глухо вскрикнув, Ваницкий отскочил назад. Что же бросилось ему в глаза? Он не сумел бы этого определить, хотя заметил таинственный предмет, который не должен бы находиться в его усадьбе, — огромную темную массу, похожую на длинный вагон курьерского поезда.

Отец и дети приблизились к отверстию, стараясь разглядеть, что это.

Вдруг на поверхности неизвестного предмета вспыхнул яркий свет. Ослепительный луч, пронзив ночь, окутал любопытных сияющим покровом.

Из темной глубины раздался голос:

— Я не ошибся в своих расчетах. Мы приземлились как раз там, где надо.

Ваницкий не мог сдержать изумления.

— Кто же ты? — спросил он.

— Преследуемый!..

Это слово сразу всколыхнуло истерзанную душу поляка: страхи, подозрения отлетели прочь. Он поднял руку в приветствии. Собеседник, заметив это, поспешил добавить:

— Я — преследуемый, но в то же время и мститель!

— Ах, — вырвалось у Ваницкого. — Завтра и я, вероятно, стану им.

Он соскочил с повозки и подбежал к так таинственно приземлившемуся на его поле вагону. Мика и Илька последовали за ним.

— Преследуемый! Дом Ваницкого — твой дом!

— Спасибо тебе, Ваницкий! Подойди. Я хочу поблагодарить тебя за гостеприимство! — взволнованно сказал незнакомец.

Поляк повиновался. У вагона он заметил складную лестницу, ведущую к двери с задней стороны странного экипажа.

— Это твои дети? — спросил незнакомец, заметив двух сестер, прижимающихся к отцу.

— Да, мои дочки — Мика и Илька.

— Будьте же моими гостями.

Крестьянин колебался, тогда загадочный прибавил мягче:

— Не опасайся ничего, польский друг. Мое имя докажет, что ты можешь смело доверять мне. Я — тот, кого называют Мисс Вдовой!

Сдавленный крик сорвался с уст отца и дочерей. Этим трем существам, затерянным в познанской глуши, было известно о борьбе, начатой Мисс Вдовой во имя поруганной справедливости. Ваницкий отвесил глубокий поклон.

Семейство, не противясь больше, стало подниматься по складной лестнице.

Незнакомец посторонился, чтобы дать им пройти.

При этом движении луч света упал ему на лицо — бледное лицо с печатью отчаяния.

XVI. Аэроплан-призрак

Жандармы, так внезапно опрокинутые на билинской дороге, не могли понять, куда девался вагон-автомобиль, остановленный их капитаном. В глазах этих бравых солдат, привыкших к чисто земному существованию, необъяснимое явление приобрело совсем фантастический характер.

Однако же такое сказочное обстоятельство объясняется одним из чудес, которые привычны современной науке. Достаточно было доктору передвинуть рукоятку, чтобы вагон превратился в аэроплан. Да, в воздухоплавательную машину, ничем не напоминающую те, которыми пользовались до сих пор, в машину, работающую по принципу аэроплана и аэронефа! [Аэронеф — воздушный корабль]

Под действием толчка стенки земного мотора перешли из вертикального в горизонтальное положение. Колеса, носители экипажа, крепились в круглых ячейках, припасенных на этот случай в нижней части аэронефа. В машине доктора не было хрупких винтов, громоздких и опасных. Она приводилась в движение пневматическими турбинами.

Но напрасно стали бы искать хоть что-нибудь, напоминающее механический двигатель…

Какой же мотор оживлял эту чудесную машину, летающую на головокружительной высоте?

В сиянии солнца, склоняющегося к западному горизонту, она, разумеется, невидима для людей, находящихся внизу, на земле.

— Куда мы держим путь? — спросил Триль.

Молодой американец, вообще такой самоуверенный, по-видимому, лишился своего апломба, обращаясь к доктору.

Но тот с обычным добродушием ответил:

— Далеко от Билины, дитя мое!

— Так к ночи мы приземлимся?

— Да, непременно, только в таком месте, где нас не будут искать.

— Ах, я бы опустился где попало. Когда вспоминаю приключение с жандармами, говорю себе, что встречи с ними опасны только тем господам… Значит…

— Ты забываешь, что я хочу временно исчезнуть… А для этого нужно избегать подобных встреч…

— Господин доктор, — начал Триль с колебанием в голосе, — не позволите ли вы задать вам несколько вопросов?

— Пожалуйста.

— Речь идет о маневре вашего экипажа. Когда мы взлетели над авиационным полем в Билине, то находились по крайней мере на тысячу метров выше немецких воздушных кораблей…

— Точнее, на две с половиной тысячи метров, эта высота была необходима, чтоб противник не смог нас заметить, — уточнил доктор.

— Тогда я не понимаю, — продолжал Триль, — как могли вы вызвать разрывы дирижаблей?

— Секрет заключается в особой способности герцевских и электрических волн производить огромные искры, настоящие молнии, проскакивающие между металлическими поверхностями.

И, показывая на цилиндр с коричневой окраской, вынутый из шкатулки, доктор прибавил:

— Вот, дети, разрушитель, который я имею честь вам представить!

— Это? — сорвался со всех уст вопрос. Но он выражал не сомнение, а восторг.

— Как, этой маленькой трубки было достаточно? — изумлялась Сюзанн.

— Будто патроны от охотничьего ружья!

— Крошечный картонный цилиндр!

— Действительно, известный сорт картона, представляющий собой единственный надежный изолятор, непроницаемый для герцевских лучеиспусканий. Но это — карманная молния! На цилиндре вы видите две кнопки. Назначение одной — удалять изолирующий колпачок, прикрывающий конец трубки, второй — вызывать электрическое соприкосновение, порождающее герцевские волны. Встретив железные части военного аэроплана, они вызвали катастрофу, свидетелями которой все были!

Сюзанн, почесав себе лоб, вопросительно взглянула на скорбное лицо доктора.

— Чего тебе, детка, хочется? — спросил тот.

— Ну, хорошо, — согласилась она, — помогите мне разобраться еще в одной вещи. Подлец, именуемый фон Крашем, действительно похитил все планы сера Франсуа д’Этуаля — не так ли?

— Да, все.

— В таком случае, почему же инженеру удалось построить аэроплан, который не более похож на этот, чем день на ночь!

— Почему? Потому что планы, начертанные человеком, имя которого ты сейчас назвала, изображали лишь частности. Техники располагали всеми подробностями, но не сумели их соединить воедино. Для этого нужен был рисунок совокупности, а он находился только в голове изобретателя… Вот тебе доказательство их заблуждения! Оно сказалось в устройстве их двигателей. Они прямо-таки перегрузились двигателями да баками с бензином!

— Правда! А мы без этого обходимся.

— Турбины нашей нижней площадки, вращая электромагнитные кольца, производят тем самым электрическую энергию, необходимую для того, чтобы заставлять вращаться другие турбины горизонтального движения, освещать снаряд и так далее. Части, помогающие нам двигаться, сами служат моторами, это избавляет аэроплан от значительной перегрузки и дает нам возможность длительное время находиться в воздухе…

*** * ***

Приближалась ночь.

Над головами путешественников сверкали мириады звезд. А внизу земля утопала во мгле.

— Где же мы приземлимся? — еле слышно спросила Сюзанн.

Доктор коснулся металлической пружины. Свиток холста, прикрепленный спереди, развернулся, прикрыв потолок аэроплана. Этот прямоугольник из гладкой материи осветился, а на образовавшемся экране возникло изображение лесного массива, испещренного невысокими холмами, между которыми маленькие озера тускло отражали звездное небо.

— Вот местность, над которой мы пролетаем, Сюзанн, — произнес доктор. — Это уголок немецкой Познани. Поляки — вот кто нам нужен. Мы отдохнем у них. Для беглецов, для преследуемых польская земля — всегда верное пристанище!

Мгновение спустя, после остановки турбин горизонтальной тяги, аэроплан спустился к земле.

XVII. Профессор Берский

— Да, доктор, нельзя сказать, что у меня не хватало терпения! Но последняя несправедливость переполнила чашу горечи!

Так говорил в вагоне-автомобиле Ваницкий.

Очарованный прелестью маленьких Мики и Ильки, Триль от имени юных спутников доктора потребовал, чтобы они все разделили с ними ужин.

Ваницкому оставалось лишь согласиться.

Польские гости всласть отведали жареной птицы, пирога с подрумяненной корочкой, — словом, неизвестных вкусных блюд, которые раньше им и не снились.

Всем стало хорошо, и обе русоволосые девочки мирно уснули рядом, закутанные в одно одеяло, а отец, у которого развязался язык от непривычного угощения, принялся красноречиво описывать нужды и бедствия жителей Познанского воеводства.

— Подумайте только, доктор, узаконено правило, что только немецкий язык будет применяться в суде. Защита, показания свидетелей признаны только на нем. Мы же, поляки, верные своему народу, почти не говорим по-немецки!

Доктор, склоняя свое бледное и печальное лицо, произнес:

— Именно это и способствовало возникновению Комитета Справедливости.

Ваницкий продолжал:

— Да. Это тайный суд… Какие люди в него входят? Никто не знает… Но едва совершится дневной грабеж в ущерб нашему земляку, они встречаются в тайном убежище, чтобы вынести один-единственный приговор обидчикам: смертную казнь! Братья, доведенные до отчаяния, подобно мне самому, жертвуют всем, чтобы исполнить его. Комитет Справедливости позаботится о моих малютках, а я взамен отдам ему свою жизнь.

— И оставишь двух сирот, — кротко заключил доктор, обнаруживая при этом свое глубокое волнение.

— Не говорите этого, нет, не говорите! Вы только смущаете несчастного, у которого нет другого пути!

— Простак! Говорил бы я так с тобой, если бы не мог предоставить тебе выбор?

— Выбор!.. Вы предлагаете мне выбирать?

— Да, предлагаю. Послушай-ка! Датчане также лишились части своей родины. Пруссаки забрали у них Шлезвиг и Гольштейн, но жители их остались верны отечественным заветам и языку. Они отнесутся к тебе с уважением, как к брату по несчастью. Я отвезу тебя к датской границе.

— Но чем мы будем жить? — застенчиво спросил Ваницкий.

— Я позабочусь об этом, не бойся. Дочурки останутся с тобой и вырастут честными людьми. Ну как, это тебе подходит?

Вместо ответа крестьянин бросился на колени и благоговейно поцеловал руку таинственного незнакомца.

Вдруг издали донеслась птичья трель с необычными переливами.

Поляк быстро вскочил, тревога отразилась на его лице.

— Профессор Берский! — прошептал он сдавленным голосом.

Собеседник с удивлением посмотрел на него.

— Кто этот профессор Берский — враг?

— Нет! Он достойнейший человек! Преподаватель гимназии Фридриха-Вильгельма в Познани.

— А далее?

— Он — настоящий польский патриот! Дважды в неделю, когда только сможет вырваться, Берский пробегает десять километров от города до нашего угла, и это для того, чтобы давать уроки моим дочуркам. Вы сами хорошо понимаете, что мне нечем отплатить за такую доброту… Я глубоко благодарен ему и люблю профессора, как Бога. Боюсь, что я, который готов пожертвовать ради него жизнью, пожалуй, стану невольным виновником его гибели!

Доктор вопросительно посмотрел на Ваницкого.

— Вы не понимаете… Ведь я под подозрением. Полицейские шпионы наверняка шмыгают вокруг меня. Если профессора захватят в моей компании, это будет разорением и нищетой для него.

— Но проследят ли за ним?

— Его уход из Познани замечен, поверьте! Когда он вернется, его арестуют и станут допрашивать…

Крестьянин замолчал. Доктор улыбнулся.

— Что же нужно для того, чтобы профессор избежал неприятностей? Чтобы Берский вернулся, не попав никому на глаза, чтобы он очутился дома в тот момент, когда полиция явится устанавливать его присутствие? Ответь ему на сигнал. Приведи Берского к нам, если в твоей лачуге остались еще кое-какие вещи, которыми ты дорожишь, воспользуйся случаем перенести их сюда.

— Зачем?

— Действуй — время дорого!

Поляк покорно вышел. Странная трель раздалась снова. Минут через пять Ваницкий вернулся с незнакомцем и бросил на пол небольшой сверток, объясняя:

— Весь мой скарб!

Потом, словно устыдившись того, что сразу заговорил о себе, отстранился и почтительно доложил:

— Профессор Берский.

Профессору было лет сорок, но выглядел он гораздо старше. Его волосы и борода были покрыты сединой. Глаза лихорадочно сверкали, и каждая складка худощавого лица свидетельствовала о скорби.

Доктор участливо поглядел на неподвижно стоявшего учителя и дружелюбно протянул руку.

— Приветствую вас, профессор. Через несколько минут вы очутитесь у себя дома в полной безопасности. Вижу, что Ваницкий рассказал вам о нашем своеобразном прибытии…

Едва уловимая улыбка скользнула по губам Берского:

— Да, о вагоне, упавшем с неба!

— И который вместе с вами поднимется вновь, если вы согласитесь.

— Неужели это возможно?

— И даже очень просто… Я заранее верю слову, которое вы мне дадите — не выдавать никому тайну вашего покорного слуги.

— Конечно, даю слово! И начинаю догадываться о…

— Аэроплане, с помощью которого Мисс Вдова держит в трепете всю Центральную Европу… — закончил за него доктор.

Берский сложил руки на груди.

— Да сопутствует благословение Господнее Мисс Вдове. Ваницкий, повинуйся им! — прибавил он затем с глубоким убеждением. — Несомненно такова воля Создателя: ему угодно было послать нам подобную машину, чтобы спасти меня нынешним вечером.

— Разве вам грозит опасность?

— Та самая, которую предполагал бедняга Ваницкий: по дороге сюда я заметил тени, скользившие между деревьями, и слыхал сдавленный лай собак…

— Собак?

— Да, полицейских псов.

Точно в подтверждение этих слов, заунывный собачий вой пронесся в ночном воздухе.

— Они совсем близко, — с ужасом вырвалось у крестьянина, — и захватят нас здесь врасплох!

Доктор отрицательно покачал головой. Его тонкая белая рука нажала на рукоятку. Послышалось как будто мурлыканье и скрип пружин. Полякам показалось, что пол снизу плотнее прижался к их ногам, а доктор спокойным голосом прошептал:

— В путь!

Он приложил палец к прибору, показывающему высоту подъема, на котором Берский прочел цифру:

— Четыреста двадцать пять метров!

— Этого достаточно, чтобы оставаться невидимыми. Посмотрим-ка, как выглядят теперь наши господа сыщики?

Прежде чем остальные уловили его мысль, на специальном экране показалась местность, расположенная под аэропланом. Можно было различить озеро и жалкий огороженный приют, который Ваницкий с детьми покинул без надежды вернуться.

Вдруг у крестьянина вырвался крик:

— Там, там… посмотрите: они вошли.

Действительно, несколько темных силуэтов суетилось за досками на участке. Два огромных силезских дога отчаянно выли, задрав морду вверх, к звездам.

— Э-э! — засмеялся доктор. — Чутье этих животных потоньше человеческого. Они-то знают, каким путем нам удалось от них ускользнуть.

Затем, пустив в ход коммутатор, прибавил:

— Поторопимся! Необходимо попасть к вам, господин профессор, как можно быстрее, пока полицейские не нагрянули на вашу квартиру. Где вы живете?

— В Штесском переулке, номер семнадцать, возле гимназии Фридриха-Вильгельма.

Теперь на экране последовательно мелькали железнодорожный вокзал, Берлинские Ворота при въезде в город, улица за улицей… И, наконец, профессор узнал свой Штесский переулок. Миновав постройки гимназии, корабль завис над домом, который указал Берский.

Подвижная панорама застыла. Все с любопытством смотрели на скромный узкий домик в два окна по фасаду, наглядно свидетельствующий об ограниченных средствах квартиросъемщика.

Клауссе поднял трап, скрытый в полу, и профессор с изумлением убедился, что аэроплан обладает двойным дном, между ними было пустое пространство, где на поперечной оси виднелся подвижной барабан, который сжатыми спиралями охватывала проволока. Свободным концом она прикреплялась к подобию нитяного мешка, совсем как рыболовная сеть.

Клауссе разостлал ее, доктор и профессор приблизились к сети. Шофер потянул кабель, и путешественники оказались заключенными в нитяной мешок.

— Нас сейчас спустят на крышу дома, — тихо сказал доктор. — Мы проникнем внутрь через слуховое окно, и никто даже не заподозрит об этом.

Прежде чем Берский успел ответить, двойное дно подалось под их ногами, и сеть закачалась в воздухе, связанная с аэропланом стальной проволокой, медленно разворачивающейся по мере спуска.

XVIII. Страница прошлого

— Пойду переоденусь и расспрошу служанку, не наведывался ли в мое отсутствие какой-нибудь сыщик.

Берский произнес это, когда вместе со своим спутником, освободившись от сетки, которую подняли обратно на аэроплан, оказался в рабочем кабинете.

Нащупав кнопку выключателя, профессор зажег свет и, еще раз извинившись, вышел.

Доктор остался один. Оглядевшись вокруг, он увидел, что находится в просторной, занимающей весь этаж комнате. Мебель в ней не отличалась особой изысканностью, но нельзя было не удивляться ее безупречной опрятности.

Вдруг глаза доктора оживились… Он быстро подошел к камину, где только что заметил на маленькой бронзовой подставке фотографию, и сразу узнал портрет: это была Маргарита фон Краш.

На мгновение доктор замер, пораженный. Затем, схватив подставку, начал вертеть ее во все стороны. На обороте портрета карандашом было написано: ‘Двадцать третье ноября’.

Затрепетав, доктор сжал подставку руками.

В это время дверь открылась, и вошел профессор, одетый по-домашнему в атласный халат и мягкие туфли.

— Люди сторожат на улице, но еще никто из них не пытался проникнуть в дом. Благодаря вам я счастливо отделался. Полиция застанет меня тут за работой… Но что с вами?

Не в силах вымолвить ни слова, доктор указал на портрет Маргариты.

Профессор Берский побледнел:

— Вы ее знаете?

— Это дочь человека, которому я поклялся отомстить! — ответил доктор.

— Маргарита фон Краш — моя бывшая законная супруга, развелась со мной, а я, безумец, все еще продолжаю любить ее! — сказал Берский. — Значит, вы преследуете ее отца, фон Краша? — Тяжелый вздох вырвался из груди профессора: — Только не спрашивайте меня ни о чем, умоляю!

— Нет, я хочу и должен все узнать!

— Я обязан вам спасением и знаю, что ваше дело правое… А значит, не смею отказывать в разъяснениях. Только ради всего святого, обещайте пощадить ее! Мисс Вдова, Мисс Вдова! — шептал Берский, давая своему собеседнику столь прославленное в Европе прозвище. — Пощадите Маргу!

Доктор взял дрожащие руки профессора в свои и тихо произнес, стараясь говорить как можно убедительнее:

— Ради вас я сделаю это!

Крик радости сорвался с уст растроганного Берского:

— Тогда слушайте же, я расскажу все! Она жила со своим отцом в этом же переулке как раз напротив моего дома. В то время они еще были бедны. Краш, вероятно, и тогда не гнушался связями с полицией, потому что дочь почти всегда оставалась в квартире одна. Что толковать! Наши окна были одно напротив другого. Я полюбил Маргу всей душой и, получив вскоре ее руку, считал себя счастливейшим из смертных!.. Да, я был счастлив! Мне не на что жаловаться, я должен бы на коленях благодарить ту, которая подарила мне два года райского блаженства!..

Берский судорожно сжал руки.

— Все рухнуло по моей вине… — продолжил профессор, — из-за рокового любопытства. Краш не гнушался добрых французских вин, и, когда он изредка обедал с нами, я находил удовольствие удовлетворять вкус этого человека, который подарил жизнь моей Марге. Однажды за ужином мы заспорили о возможности для человека исчезнуть и, прослыв мертвым, жить под другим именем. Я доказывал, что это невозможно, что всегда остаются следы прошлого, а в таком случае секрет не обеспечен.

Под влиянием хмеля и моих возражений Краш ошеломил меня заявлением: ‘Я убежден в том, что говорю. Мне известен по крайней мере один человек, находящийся в таких обстоятельствах’.

‘О, — заметил я, — вам трудно было бы назвать имя этого человека’. — ‘Наоборот, извольте: взять хотя бы графа Кремерна’.

‘Граф Кремерн, — принялся я подшучивать, — этот разорившийся барин, которого захватили в клубе с поличным на картежном плутовстве. Чтобы помочь исчезнуть, ему организовали поездку в Азию, где он и его дочь погибли’.

‘Ха-ха-ха! — захлебнулся от смеха Краш. — Кремерн определенно жив!’ — ‘А документы о его смерти!’ — ‘Они были добыты с помощью подделок, так же, как и новое удостоверение личности, которым он теперь прикрывается…’ — ‘Это немыслимо!’ — ‘Ну, и упрямый же вы, милый зятек! А я продолжаю утверждать, что мне известен тот, кто был раньше графом Кремерном…’ — ‘Вот видите! — заметил я, торжествуя. — Это лишь подтверждает мою теорию. Значит, уже двое владеют тайной’. — ‘Вовсе нет!’

Мы замолчали оба. Молнией сверкнула во мне мысль, что Краш и Кремерн — одно и то же лицо!

Он сидел напротив меня, ошеломленный своим невольным признанием, покачивая головой, мгновенно протрезвевший. Наконец решительно протянул мне руку через стол: ‘Отныне это больше не секрет для нас обоих! Я уверен, что не подвергаюсь ни малейшей опасности. Вы любите Маргу и, следовательно, будете молчать’. Затем цинично прибавил: ‘В сущности, для вас должно быть лестно иметь жену, у которой в жилах течет благородная кровь Кремернов’.

Возвратившись в комнату, Марга услышала последние слова отца, сорвавшийся с ее уст крик я никогда не забуду. В тот же вечер она мне заявила: ‘Все кончено между нами, вы потребуете развода!’ И прибавила, когда я взглянул на нее с ужасом:

‘Мой брак с вами под ложным именем Краш лишен всякого смысла! Что же я представляю теперь в вашем доме? Незваную гостью! Вы больше не можете меня уважать, так как я сознательно приняла это ложное положение’.

‘Но ведь я люблю вас, Марга! К чему же такая перемена?’ — ‘Ради моего нравственного спокойствия’.

‘А если я откажусь и захочу непременно сохранить дорогое мне существо?’ — ‘Тогда, — произнесла она медленно, — не в силах уважать себя, я поищу избавления в смерти’.

Доктор грустно смотрел на собеседника, по щекам которого текли слезы.

— И вы уступили?

— Ах, что мои страдания, если она благодаря такой уступке согласилась жить? Вскоре Краш был возведен в дворянское достоинство, и посыпались на него денежные щедроты…

Вдруг Берский удивленно посмотрел на доктора.

— Не знаю, но мне кажется, что я угадываю вашу затаенную мысль. Вы, быть может, думаете, что вся эта сцена была предусмотрена, заранее рассчитана, чтобы вновь сделать знатной разбогатевшую Маргу?..

Авиатор хранил молчание. Но его серьезное лицо подтверждало данную мысль.

Профессор разрыдался. Прерывающимся голосом он прошептал:

— Неужели она разыграла со мной комедию? Ну, тем хуже… А я все-таки люблю ее по-прежнему. Она стала жертвой этого человека… Пощадите же ее!

— Я уже пообещал вам.

— А если вы победите, друг мой, и если встретите Маргу, скажите ей: ‘Ваш отец разоблачен и предан общественному порицанию, вы оказались совершенно одинокой. Свет вас оттолкнет… Ну а там, в Познани, обожающий вас бедный человек всегда ждет вашего возвращения!’

Во власти нежности и благородного самоотвержения Берский с поседевшими до срока от скорби волосами внезапно преобразился.

Доктор, растроганный, обнял своего собеседника, ощущая, что их исстрадавшиеся сердца бьются в унисон.

Близился рассвет. Новые друзья расстались. Аэроплан растворился в небесной мгле.

Только через час полицейские ворвались в жилище профессора Берского. Легко представить себе досаду этих субъектов, когда их встретил сам хозяин, отсутствие которого они рассчитывали установить.

XIX. В Праге

Что же произошло после ошеломляющего приключения на Билинском аэродроме, необъяснимого даже с точки зрения профессионалов?

Потрясенные зрители разъезжались по домам.

Одни возвращались обратно в Берлин и германские города, другие держали путь к Вене и разным местам Австро-Венгрии.

Его Императорское Величество не вернулся в Бург, свой старый венский замок, а отправился в Прагу, старинный чешский город, который раскинулся своими дворцами, богатыми зданиями, высокими башнями, колокольнями и лачугами по берегам Влтавы. Там одним из первых он вызвал к себе генерал-инспектора армейской сыскной службы.

— Приказываю вам, генерал, срочно отправить в Берлин план преобразования всей сыскной службы нашей армии.

Военный замялся.

— Но, государь, что подумает германский рейхсканцлер… Мы покажем…

— Что твердо решили указать этому высокому сановнику на желание нашего государства иметь и на будущее необходимые сведения, не прибегая к помощи грабителей… Вы это имели в виду, не правда ли?..

— Именно, Ваше Величество!

Император остался в рабочем кабинете один.

Он медленно подошел к письменному столу, украшенному фигурками из бронзы, и, опустившись в кресло, принялся за текущие дела.

Восьмидесятилетний правитель работал обычно по ночам: синий карандаш быстро подчеркивал, выбрасывал и добавлял слова в тексте докладов.

Вдруг он поднял голову и оглянулся с изумленным видом.

— Что такое?

Ему почудился необычайный шум: точно сухой удар по стеклу в ближайшей оконной раме от того места, где он сидел. Император слегка пожал плечами, улыбнувшись своей разыгравшейся фантазии.

Мыслимо ли, чтобы могли стучаться таким образом в одно из окон верхнего этажа. Разве летучая мышь, ночная охотница, увлеченная беспорядочным разгоном, натолкнулась на темный стеклянный квадрат?

Его Величество снова прислушался…

На этот раз сомнений не было — в окно стучали!

За портьерой послышался не один, а два удара.

Император подошел и отодвинул портьеру. И тут же, глухо вскрикнув, невольно отшатнулся.

Сомнений не было: за окном находился человек.

Но как непрошеный гость попал туда?

Несмотря на преклонный возраст, император быстро подскочил к столу, выхватил из ящика револьвер и, снова подбежав к окну, воскликнул:

— Это еще что за акробат!

Он поднял револьвер и направил его на незнакомца.

Тот не обнаружил ни малейшего страха. Поклонившись с видом величайшего почтения, он знаком попросил изумленного хозяина открыть окно.

Его полнейшее спокойствие, изящная непринужденность движений были таковы, что удивленный император отодвинул узорную задвижку, уступая этой немой просьбе, и, не отводя револьвера, отступил на несколько шагов в глубь комнаты.

Незнакомец не обратил на оружие ни малейшего внимания. Он сделал странное движение, как будто отстегивая какой-то крючок, державший его за пояс, затем легко спрыгнул на паркет, склонился перед монархом почти благоговейно и заговорил тоном, смелость которого умерялась слишком очевидными и искренними знаками почтения.

— Ваше Величество, соблаговолите забыть на некоторое время, что вы повелитель Австро-Венгрии. Помните только, что вы истинно добрый человек: перед вами стоит другой человек, которого многие, пожалуй, сочли бы наивным, так как он, веря в возвышенность вашего ума и доверяясь вашему рыцарскому характеру, счел, что может безопасно явиться к вам умолять о помощи и просить у вас правосудия.

Такое начало взволновало царственного старика, и он нерешительно проговорил:

— Да кто вы, что осмеливаетесь отважно взывать ко мне?

Человек вновь поклонился, очевидно, желая подчеркнуть свое почтение.

Потом он выпрямился и, устремив на императора открытый взгляд, представился:

— Ваше Величество, я — Мисс Вдова.

После этого заявления последовало долгое и выразительное молчание.

Легкая дрожь пробежала по телу государя. Отложив в сторону револьвер, он занял свое прежнее место в кресле у письменного стола и указал на другое кресло своему посетителю.

— Садитесь, сударь. Говорите откровенно и прямо: чего вы хотите от меня?

Незнакомец преклонил колено перед могущественным старцем, умеющим свою гордость и властность подчинить голосу чести и справедливости. Затем он сел.

— Ваше Величество, взяв на себя обязанность реабилитировать память Франсуа д’Этуаля, я уже пробовал однажды обратиться к вам… Я надеялся, что ваше вмешательство поможет мне избегнуть того, что случилось в Билине…

— Оставим это, — резко прервал его император, которому такое вступление было неприятно.

Но Мисс Вдова, иначе — доктор Листшей, печально покачал головой:

— Я не имел другого средства, как воззвать к мнению всех. Мои враги располагали огромной армией, могущественным флотом. Я был одинок. Но я не сомневался в конечном результате. Сила правды беспредельна. Провозгласить ее, прокричать ее на весь свет — значит собрать всех под ее знамена. И я прокричал ее на весь свет!

— Ужасающе прокричал, — подчеркнул император с неопределенной улыбкой.

Голос называющего себя Мисс Вдовой сделался вдруг умоляющим.

— Простите, но чем больше несоразмерны сталкивающиеся силы, тем более сильные удары должна наносить слабейшая сторона.

Потом добавил еще тише и мягче:

— Три дня назад, в Билине, еще весь охваченный лихорадкой борьбы, я замышлял совершить что-нибудь отчаянное, способное поразить весь мир. Но с отчаянья я мог сделать и других жертвами преступления, относительно которого взываю о правосудии. Размышления успокоили мой дух и благодаря одному случаю, посланному провидением, я совершенно точно узнал, кто та личность, которую я пытаюсь разыскать.

— Ага! Вы знаете, значит, кто такой фон Краш! — воскликнул государь с просиявшим лицом.

— Да, Ваше Величество. И вы это тоже узнаете после того, как я изложу вам, что не хочу больше причинять новых несчастий.

Помолчав немного, посетитель продолжал:

— Мне подумалось, что если бы я представился Вашему Величеству, явившись не как воплощенная угроза, а как воплощение мольбы… Тогда я сказал бы: ‘Ваше Величество, я знаю о фон Краше то, чего никто не знает, и я открою это вам’. У вас же прошу одного — указать мне место, где скрывается субъект, являющийся позором для всего человечества. Я узнал, наконец, кто он такой: фон Краш когда-то звался графом фон Кремерном, о котором разнесся слух, что он и его дочь погибли, путешествуя по Азии.

— Кремерн! — повторил император…

Его память, необычайная память государя, который столько видел в своей жизни и ничего не забыл, подсказала ему историю, связанную с именем Кремерна, и лицо его выразило отвращение…

Он топнул ногой.

— И от такого-то негодяя приходится зависеть!..

Император быстро обошел вокруг стола, приблизился к собеседнику и, коснувшись его руки, сказал:

— Вы хорошо сделали, что явились сюда. Прочь все условности! Фон Краш сумел найти себе надежное убежище. Кто его ему предоставил? Не знаю. Мне известно лишь, что он прячется в императорском парке в Бабельсберге, близ Потсдама…

— О! Благодарю вас, Ваше Величество!

— Вы вовсе не обязаны этого делать. Напротив, я чувствую себя обязанным вам, так как вы вывели меня из нерешительности, развеяли мои сомнения.

Затем он добавил другим тоном, в котором чувствовались теплота и симпатия:

— А потом… потом… не бойтесь доставить мне удовольствие увидеть снова честного человека.

— Ах! — воскликнул доктор, и голос его задрожал от волнения. — Ваше Величество, я вернусь!

Вскочив на подоконник, он взял двойной железный крючок, который снял и положил туда, появившись в кабинете, и зацепил его за два кольца на поясе. Государь заметил, что крючки были прикреплены к веревкам, уходящим куда-то вверх и натянутым так, как если бы их держала рука человека, находящегося на крыше.

Посетитель дернул за эти веревки и исчез за окном — как будто взлетел вверх.

Император выглянул наружу, но не увидел решительно ничего. Неизвестный исчез.

XX. Неожиданный визит

Доктор был быстро втянут через люк вовнутрь воздушного судна, которое в продолжение его свидания с императором зависло над крышей императорского дворца.

Триль и его друзья, в том числе и флегматичный Клауссе, посмотрели на доктора с безмолвным вопросом.

Он ответил им лишь односложным ‘да’. Но это коротенькое слово сказало им о самом главном.

Словечко ‘да’ означало — ‘Теперь я знаю место, где прячется гнусный шпион, так долго остававшийся в безопасности и так умело скрывавшийся от нас’.

Подробно описывая великодушный прием, оказанный ему императором, доктор завел аэроплан, и вскоре тысячи огоньков Праги потонули во мраке, оставшись далеко позади.

— Куда мы теперь направляемся? — робко спросила Сюзанн.

— В Бабельсберг.

— Как!.. Вы хотите сегодня же ночью?..

— Встретиться лицом к лицу с фон Крашем, с этим экс-графом Кремерном, который обесчестил Франсуа д’Этуаля и подло убил лорда Фэртайма и его несчастных детей…

Горечь и боль звучали в его словах. Лицо доктора конвульсивно передернулось, выразив такую нечеловеческую тоску, какую средневековые художники придавали лицам осужденных навечно.

Все молчали, охваченные мыслью, что час мщения наконец близок.

*** * ***

А в это же время менее трогательная сцена разыгралась в одном из салонов нижнего этажа блокгауза в Бабельсберге, где до сих пор скрывался шпион.

Марга была наедине с отцом — испуганная, растерянная, а тот с обычной жестокой насмешливостью разыгрывал комедию, которую подготовил еще с того вечера, когда услышал, как молодая женщина выдала пленникам имя Кремерн.

— Представь себе, моя милая Марга, эти Фэртаймы имели глупость обратиться ко мне, назвав меня моим прежним именем. А так как этого имени никто не знал, кроме меня и тебя, то остается предположить, что мое дитя меня предало. Подумай только, что ты наделала, нелепое, влюбленное создание, — ты рискуешь погубить все наше будущее! Все касающееся Кремерна никому не известно за пределами Германии. В других странах мы могли бы превосходно устроиться.

— Ох, отец!.. Будьте же добры ко мне! Губы мои произнесли роковое слово раньше, чем я поняла, что делаю… Я не хотела предать вас… Я хотела только заставить себя полюбить.

— Ну, конечно!.. А папеньку, как коврик, бросить под ноги всякому проходимцу!

— Простите меня!

Шпион притворился растроганным, что далеко не соответствовало истине.

— Допустим, милая моя, что я тебя и прощу… Но не могу же я превратиться в покорнейшего слугу каких-то ничтожных англичан.

— Неужели вы не можете предотвратить опасности?

— Ну, я-то всегда сумею найти средство.

Марга с надеждой посмотрела на отца.

— Значит, все будет в порядке?

Краш отрицательно покачал головой.

— Не надейся на это… Средство мое, к сожалению, из тех, что называются героическими. Сердце обливается кровью перед лицом этой неизбежной необходимости.

Он произнес последнюю фразу таким драматическим тоном, что молодая женщина вздрогнула. Она хорошо знала своего отца и по его глазам, по жестокому, неподвижному лицу отгадала принятое им ужасное решение.

Голос ее прервался, когда она, задыхаясь, пролепетала:

— Что же вы хотите сделать?

— Что я хочу сделать?.. Заставить их замолчать навсегда.

Маргарита ничего не ответила. Ноги у нее подкосились. Казалось, она вот-вот упадет, но этого не случилось. Грудь молодой женщины распирали еле сдерживаемые рыдания. Вдруг в дверь тихо постучали. Отец и дочь вздрогнули.

— Встань, Марга! — резко скомандовал отец.

И когда молодая женщина машинально исполнила его приказание, позвал:

— Входите.

В дверях показался слуга, неся на серебряном подносе визитную карточку.

— Что там такое?

— Какой-то господин желает, чтобы вы его приняли.

— Как? Сейчас? В полночь?

— Он очень извиняется, что прибыл так поздно, но уверяет, что торопился как только мог, после того как покинул его светлость императорского канцлера.

— Посмотрим визитную карточку этого субъекта.

Краш взял ее с подноса и прочитал: ‘Доктор Листшей’.

— Просите. Посланец канцлера не должен дожидаться, — сказал он.

XXI. Змея, на которую наступили

Вошел доктор и остановился недалеко от дверей. Фон Краш посмотрел на него с любопытством. По-видимому, этот человек с бледным, болезненным лицом и черными волосами никогда раньше ему не встречался.

Он указал место гостю, стараясь казаться чрезвычайно вежливым.

— Говорите, господин доктор, я весь превратился в слух.

Посетитель поклонился, уселся, затем, вынув из кармана маленький цилиндрический сверток в оболочке как будто из желтого картона, сказал:

— Рекомендую вашему вниманию, герр фон Краш, эту маленькую вещичку, представляющую собой грозное оружие. Это — радиатор волн Герца, вызывающий появление истребительных искр. Помните же, что вы вполне в моей власти, граф фон Кремерн!

Двойной крик был ответом на это имя. Маргарита закрыла лицо руками. Шпион взглянул на нее и пролепетал:

— Кто мог нас выдать?!

— Человек, который оплакивает свое одиночество, — серьезно ответил доктор Листшей, — человек, некогда покинутый женщиной, которую он безумно любил и которой все простил. Он поручил мне, принявшему на себя обязанность отомстить за него, всегда щадить ее. Это профессор Берский.

Стон вырвался из уст белокурой немки.

Берский… Имя мужа упало на ее сердце, словно капля расплавленного свинца. Простил!.. Щадит ее, разбившую его жизнь!.. Жалеть ту, которая когда-то сыграла такую гнусную роль, чтобы вырвать у него развод!

Пока доктор Листшей смотрел на Маргариту, фон Краш воспользовался моментом и вытащил из кармана коробочку, которой он раньше угрожал канцлеру.

— Чтобы вы лучше поняли все значение моих слов, — сказал доктор Листшей, переводя наконец свой взгляд на него, — мне следует после того, как я установил вашу личность, — открыть вам свое имя.

— Ваше? Разве и фамилия Листшей — не настоящая?

— Да, граф Кремерн… Меня зовут также Мисс Вдовой…

Фон Краш не моргнул.

Он положил свое ужасное оружие на маленький столик, стоявший между ним и посетителем, и сказал как можно спокойнее:

— Возьмите это, герр Мисс Вдова. Это также маленький и довольно опасный метатель, который мог бы помочь мне защититься от врага, если бы я захотел. Он заряжен сорока пульками, из которых каждой было бы достаточно, чтобы превратить вашу почтенную особу в кусок льда… Я вверяю его вам, как доказательство моего живейшего желания, чтобы наш разговор сохранил мирный характер.

Называющий себя ‘Мисс Вдовой’ принялся рассматривать переданный ему предмет. Устройство его он, по-видимому, одобрил и, положив предмет в карман, поднял глаза на своего собеседника.

Немец следил за каждым движением доктора с такой невозмутимой флегмой, что это окончательно сбило Маргариту с толку. Возобновляя разговор, немец спросил:

— Теперь не соблаговолите ли сообщить мне цель вашего посещения?

— Бесполезная трата слов. Моя воля вам известна. Я выразил ее во всех европейских газетах.

— Ну, знаете ли, я не придаю никакого значения газетной трескотне.

— В таком случае, извольте: я требую, чтобы вы отправились со мной. Вы заявите о невиновности Франсуа д’Этуаля и подтвердите, что все рассказанное мной через газеты — правда. Заверения моих друзей всегда оставят место для недоверия, слова же из враждебного мне источника раз и навсегда уничтожат всякое сомнение.

— То есть попросту, — перебил его фон Краш, не теряя хладнокровия, — вы хотите, чтобы я сам отдал себя в руки правосудия? Так что вы, собственно говоря, предлагаете мне нечто вроде каторги…

— Франсуа д’Этуаль избегнул подобного приговора только при помощи самоубийства.

— Прошу извинить меня: оказывается я заблуждался — вы предлагаете мне даже не каторгу, а самоубийство… Очень признателен вам за это милостивое разрешение моей участи.

Агент снова взял себя в руки.

— Я вежливо выслушал вас, герр Мисс Вдова, — сказал он веско. — Теперь прошу вас оказать мне подобное же внимание.

И, не дожидаясь ответа, продолжил:

— Вы чрезвычайно опасный враг, я это признаю. Но, в расчете на победу, вы на минуту упустили из виду одно обстоятельство: мои личные соображения. И я желаю восполнить этот пробел.

Лицо доктора выразило легкое беспокойство. Шпион, заметив это, сказал насмешливым тоном:

— Вижу, что в вас пробудилось разумное отношение к делу. Итак, я ставлю следующие условия для нашего соглашения…

— Условия? — перебил собеседник. — Вам ли ставить какие бы то ни было условия!

— Почему бы и нет? Да вот мы это сейчас и выясним. Условие мое сводится к следующему. Сейчас вы уйдете один, а через неделю вернетесь. И тогда, в этой самой комнате, я буду готов исполнить все ваши желания.

И на движение своего посетителя он поторопился объяснить:

— Мне нужно принять свои меры, чтобы быть в состоянии выполнить ваше желание с наименьшим ущербом для себя. Вы вправе устроить за мной слежку. Можете выставить оцепление вокруг моего дома. Я убежден, что в случае надобности канцлер по моей же просьбе даст вам для этого целый эскадрон солдат, но считаю совершенно лишним обращаться к нему за помощью — ведь вы же наверняка действуете не один.

— Пожалуй, вы правы, — ответил посетитель иронией на иронию. — Кое-кто мне помогает…

— И эти ‘кое-кто’ так вам преданы, что не в силах находиться слишком далеко от вас…

— Совершенно верно.

— Поэтому они и сейчас где-нибудь поблизости…

— Я даже могу вам сообщить, что они ждут меня возле колонны бельведера, что на вершине Бабельсберга, с которой виден весь парк и все постройки имперской резиденции.

Хотя на лицах обоих собеседников играла улыбка, глаза их что называется метали молнии. Было ясно, что скоро эти люди нанесут друг другу решительные удары.

— Итак, вы полагаете, что я отправлюсь с вами? — с издевкой в голосе спросил Краш у незваного гостя.

— Да, по милости моего радиатора, который я направляю на вас, господин фон Краш.

— Вы бредите, милейший: тут, видите ли, есть некоторые осложнения.

— Какого рода?

— Видите ли, если я умру, со мной умрут еще четверо, считающихся уже мертвыми, но которые только были до сих пор в плену у вашего покорного слуги.

У доктора вырвался глухой стон. Бледность его усилилась.

— Кто же это?

— Владельцы замка Фэртайм.

— Эдит!.. Мисс Эдит!

— И она, и братья ее, и отец!

Доктор Листшей беспомощно взмахнул руками. Затем, закрыв ими лицо, он проговорил задыхающимся, прерывистым голосом:

— Они живы! Они живы?

Фон Краш беззвучно рассмеялся и бросил на Маргариту, совершенно ошеломленную этим театральным эффектом, насмешливый взгляд.

Медленно, монотонным голосом принялся он рассказывать во всех подробностях историю уничтожения замка и то, как он спас от гибели его обитателей.

Бледность все сильнее и сильнее проступала на лице доктора. Когда фон Краш закончил, он еле слышно проговорил:

— Вы правы, герр фон Краш, я подчиняюсь вашей воле, если вы докажете мне, что те, о ком вы говорили, действительно живы.

— Вот и прекрасно! Вы становитесь вполне рассудительны!

— Значит, остается только предоставить мне доказательства.

— Кто же собирается отказывать в них? Моя белокурая Марга вам посветит.

И он устремил на нее свой тяжелый взгляд. Затем со скрытым намеком прибавил:

— Ты знаешь дорогу, неправда ли? Я пойду вперед, а вы извольте следовать за моей дочерью Маргаритой.

Все трое прошли по коридору и добрались до узкой каменной лестницы, ведущей в подвалы. У тяжелой двери, за которой находились пленники, Марга, по приказанию отца, пошарила в одном из его карманов, вынула оттуда большой ключ и вставила его в отверстие замка. Послышался двойной щелкающий звук, и дверь повернулась на петлях.

Называющий себя ‘Мисс Вдовой’ шагнул вперед и, очутившись на пороге, остановился как вкопанный с глухим криком, вырвавшимся из глубины души.

XXII. Казнь электричеством

Глазам доктора представилась ужасающая картина. Лорд Фэртайм, мисс Эдит, Питер-Поль и Джим сидели, привязанные к креслам, расставленным вдоль стены как раз напротив входа.

Под их ногами было расстелено что-то наподобие каучукового ковра, а вокруг них, словно змеи, обвивались железные спирали, заканчивающиеся плоскими расширениями, прикрепленные к голове и груди каждого из пленников.

Возле каждого из них стояло по дюжему молодчику, готовому в любую минуту исполнить какое угодно приказание. В них можно было узнать тех, кто принимал участие в фэртаймском преступлении.

По телу доктора пробежала дрожь, он не мог произнести ни единого слова.

Кресла, металлические спирали, пленники со стальными пластинами на лбу и у сердца — он хорошо понимал, что все это значит. Это был электрический аппарат, с помощью которого правосудие Соединенных Штатов казнило приговоренных к смерти.

Вошедший сразу привлек внимание пленников. Лорд и его сыновья смотрели на доктора с полнейшим безразличием. Чего нельзя было сказать о мисс Эдит. Чем внимательнее она всматривалась в незнакомца, тем радостнее становилось ее лицо. Ее губы беззвучно прошептали одно-единственное имя.

Таинственный капитан аэроплана угадал его.

— О, дорогая, дорогая Эдит!.. Как долго мы страдали!..

— К счастью, мрачный сон окончен.

— Я освобожу вас и…

Молодой человек сделал шаг по направлению к невесте. Фон Краш быстро остановил его.

— Берегитесь! Еще движение — и мой слуга нажмет рукоятку, которая пускает ток.

И он взглядом указал на массивную фигуру Сименса.

— Ах! — прошептал про себя Франсуа. — Не для того ли я нашел ее, чтобы потерять снова!

Краш подхватил:

— Это будет зависеть исключительно от вас. Вспомните об условиях, которые я вам поставил там, наверху.

Подметив в чертах собеседника признаки некоторого колебания, немец продолжил:

— Дайте мне слово, что вы уйдете отсюда один и в течение недели ничего не предпримете против меня, ограничившись лишь наблюдением, чтобы я не мог никуда отсюда выбраться. Если же поймаете меня на такой попытке — будете вправе воспрепятствовать этому всеми имеющимися у вас средствами. Вашего слова мне вполне достаточно. А сейчас я на полчаса оставлю вас одних.

— Во имя черта, дайте ему это слово, — воскликнул лорд Фэртайм, — потому что иначе нам придется остаться у него в лапах!

— Что вы скажете на это, Эдит?

Эдит окинула его взглядом своих голубых глаз и голосом нежным, как тихий шелест ветра в листве деревьев, прошептала:

— Я не хочу умирать, Франсуа. Мне хотелось бы жить для вас…

И, повернувшись к фон Крашу, молодой инженер твердо и решительно произнес:

— Господин Краш, я даю вам слово. Но имейте в виду — неделя срока, в продолжение которого мои глаза непрерывно будут сторожить вас.

— Вполне согласен с этим, милейший д’Этуаль. Но для начала я исполню данное мною обещание… На полчаса я оставляю вас с вашими друзьями без свидетелей.

С пленников были сняты аппараты для электрической казни, фон Краш и все его приспешники покинули комнату, оставив Фэртаймов наедине с инженером.

Выйдя в коридор, немец схватил за руку Маргариту, едва державшуюся на ногах от пережитых ею волнений, и увлек ее дальше по коридору к тому месту, где находилось небольшое отверстие в стене, через которое несколько дней назад он подслушал разговор дочери с пленными англичанами.

XXIII. Шпион ускользает

Полчаса спустя французский инженер перешел через ров, окружавший блокгауз, затем пересек поляну и исчез в тени парка, покрывающего склоны холма Бабель, направляясь к колонне бельведера, у которой, как он сказал, ожидал его аэроплан, несколько изменивший свой внешний вид.

Едва Франсуа сделал несколько шагов под сенью деревьев, как перед ним из мрака вынырнули четыре тени.

— Это мы, патрон! — произнес приглушенный голос.

— Триль?

— Да. И Сюзанн, и Джо, и Китти.

В нескольких словах доктор рассказал им о том, что он вновь обрел дорогих его сердцу людей, которых считал навеки потерянными.

Эти новости вызвали взрыв восторга. Триль овладел собой первый.

— Что же нам теперь делать, патрон?

— Мы вернемся в машину и установим надзор за убежищем фон Краша. Неделя, которая нам предстоит, будет трудной неделей!

— Да, нельзя смыкать глаз. И так как всякое дело тем легче, чем больше в нем упражняешься заранее, я намерен начать наблюдение немедленно, — объявил Триль.

— Пока это ни к чему.

— Нет, нет, патрон, прошу вас, не отговаривайте меня. Я не успокоюсь, пока этот гнусный немец на свободе и в любую минуту может удрать.

Соображение молодого американца было не лишено оснований. Франсуа должен был это признать и предоставил юноше поступать, как он считает нужным.

Остановившись на этом решении, Франсуа пустился в дальнейший путь с остальными тремя ‘союзниками в борьбе’, а Триль с проворством ящерицы скользнул в чащу леса…

*** * ***

Как только инженер удалился, немец поспешил в ту комнату, где происходила драматическая сцена между ним и его дочерью, прерванная появлением посетителя. Он приказал Маргарите следовать за ним и повелительным жестом указал ей на кресло.

— Садись. Не смей мешать мне, пока я буду заниматься тем, что сможет обеспечить мое спасение.

Сказав это, он снял трубку телефона, установленного у стены, близ камина.

— Алло!.. Алло!.. Потсдамское жандармское управление?.. Вы слушаете?.. Человек, который известен под именем ‘Мисс Вдовы’, тот самый, что в Эссене и в Билине разрушил мастерские военных аэропланов, находится сейчас в Бабельсбергском парке. Он собирается провести там ночь. Садитесь на лошадей и скачите во весь опор, не теряя ни секунды. Вам понадобится на это полчаса… Хорошо, хорошо… До свидания. Очень рад, что смог услужить вам этим сообщением…

Он также сообщил о местонахождении Франсуа другим жандармским отделениям — в Глинике, Нейенфорде, Телловере, Форштадте и других местностях, расположенных вокруг Бабельсберга.

Покончив с этим, фон Краш подошел к Маргарите и сказал ей с добродушием, так прекрасно разыгранным, что молодая женщина, на этот раз поверив ему, снова стала бессознательным орудием его коварных замыслов:

— Накинь мантилью, милочка.

— Зачем? Разве мы пойдем куда-нибудь?

— Я хочу, чтобы ты прошлась по парку до того места…

— Где находится господин Франсуа?

— Именно. Я хочу, чтобы ты с ним встретилась и от моего имени сообщила о грозящей ему опасности. Скажи, что его местонахождение каким-то образом стало известно и жандармские бригады из окрестных отделений в полном составе собираются нагрянуть в Бабельсберг.

Молодая женщина изумленно посмотрела на отца.

— Я теряюсь в путанице ваших соображений…

— Никакой путаницы нет. Это у тебя оттого, что ты влюблена, а любовь делает людей слепыми. Так вот, подумай же, что должно произойти? Сбегутся жандармы, Франсуа улетит, чтобы стать вне их досягаемости. Мы же воспользовавшись отсутствием слежки, преспокойно удалимся отсюда. Пойми, мне нужно спасать свою голову, свою жизнь… Главное, чтобы Франсуа не заподозрил меня в предательстве… Ты постараешься убедить инженера в том, что полиция сама вышла на его след, мне обо всем стало известно, и я поспешил предупредить Мисс Вдову.

Сказав это, немец довольно потер руки.

— Однако не теряй времени.

Фон Краш принялся помогать дочери надевать плащ с капюшоном. Затем проводил ее до порога дома. Он смотрел вслед, пока она не скрылась за деревьями, и только тогда вернулся обратно в дом.

Под его пальцами задребезжали электрические звонки, и вскоре все служители шпиона собрались вокруг него: Сименс, Фриц, Лорике, Штольц и Петунич в числе первых.

Фон Краш обвел их всех повелительным взглядом.

— Наша работа и борьба в этой стране закончена, ребята. Вы, мои помощники по доброй воле, свободны теперь вернуться на вольный свет и снова начать однообразную и трудную жизнь тех, кто борется каждодневно за хлеб насущный.

Все посмотрели на него с недоумением. Он продолжал:

— Но вы можете остаться при мне. Я отправляюсь на поиски бесценного сокровища. Оно так велико, что его хватит на всех моих друзей, которые разделят со мной хлопоты предприятия. Быть может, кто-нибудь из вас предпочтет это превратностям политики?

— Хо-хо! — зарычал Сименс громовым голосом. — Состояние!.. Его всегда всему предпочтешь!

— Сименс говорит правду! — загалдели остальные.

Шпион кивнул им с таким видом, как будто он сколько-нибудь сомневался в жадности окружавших его людей.

— Так вы хотите сопровождать меня?

— Да, да, да!

— Тогда за работу! Наши минуты здесь сочтены, так как мы должны успеть сбить со следа Мисс Вдову, чтобы уже никто не мог найти нас. Мы одни лишь должны знать место, где теперь укроемся.

Он сделал величественный жест театрального короля, увлекающего за собой войско на приступ и, в сопровождении своей наемной шайки, направился в подвал, где английские пленники еще не могли опомниться от радости, что увиделись с Франсуа д’Этуалем.

XXIV. Превратности судьбы

Маргарита храбро вошла в лес. Но не успела она сделать и двадцати шагов, как услыхала отчетливый, хотя и произнесенный сдержанным голосом, оклик.

— Стой! Или я буду стрелять!

Ноги молодой женщины как бы приросли к почве, и она, вся дрожа, остановилась.

Невидимый собеседник не дал ей времени на размышления и спросил:

— Кто вы?

— Маргарита фон Краш, — ответила та, не колеблясь.

— Куда идете?

— Мне нужно встретиться с господином Франсуа д’Этуалем, чтобы предупредить его о грозящей опасности.

Почти тотчас ветви с треском раздвинулись и из-за них показался силуэт Триля.

— Пойдемте скорее, — сказал юноша, — я провожу вас.

Она не проронила ни слова, и оба торопливо зашагали рядом по направлению к бельведеру. Спутники шли молча, словно две тени. Если бы кто-нибудь мог их так увидеть, ему припомнилась бы сказка о том, как злой гном увлекает в подземное царство неосторожную молодую принцессу, случайно забредшую слишком далеко в лес.

Два резких свистка заставили немку содрогнуться. Но она успокоилась, поняв, что этим способом ее провожатый дает знать о своем прибытии.

И действительно, к ним сейчас же подошел человек.

— Что нового? — спросил подошедший механик Клауссе.

— Эта дама желает видеть патрона. Она говорит, что хочет предупредить его об опасности.

— Кто она?

— Дочь человека, к которому ходил наш патрон.

— Пусть идет за мной.

Две минуты спустя Маргарита входила в странную повозку, она никогда не заподозрила бы в ней ‘превращающийся аэроплан’, о котором так часто рассказывал ей отец.

Но некогда было предаваться праздному любопытству. Белокурая дочь графа фон Краша должна была помнить, что речь идет о спасении ее отца. Виновная в том, что выдала его тайну, она считала своим священным долгом исправить причиненное зло ему ею.

Поэтому, увидев Франсуа, она принялась за выполнение своей задачи с таким жаром, что инженер поверил ей во всем. И все-таки он не пожелал уступить сразу.

— Сударыня, я прошу вас побыть со мной до тех пор, пока мы не убедимся в том, что все, о чем вы говорили, соответствует действительности.

Стоя у вагона рядом с Франсуа и его друзьями, Маргарита беспокойно напрягала слух, внимая ночным отзвукам жизни, доносившимся сюда из долины.

Вдруг все вздрогнули.

— Слушайте! — прошептала она.

Далеко-далеко, но очень явственно, по дороге слышался топот.

Ошибиться было невозможно. Близилась группа всадников, и топот становился отчетливее с каждой минутой. Затем такие же звуки, но с другой стороны, тоже указали на приближение нового отряда. Несколько минут спустя раздался топот с третьей стороны.

Франсуа подошел к немке:

— Сударыня, вы сказали правду. Несколько жандармских отрядов оцепили Бабельсберг… Вы свободны.

Жестом он подозвал своих товарищей.

— Весь экипаж на борт!

Пассажиры вагона исчезли. Они, по-видимому, вошли внутрь вагона.

Вдруг Маргарита замерла, пораженная, ошеломленная. Ей показалось, что таинственная повозка изменила свою форму. Порыв ветра пролетел по поляне, нагибая деревья, подымая облака пыли и сухих листьев. Когда шквал пролетел, пыль и сухие листья осели обратно на землю — вагона на месте больше не оказалось. Бельведерская колонна одиноко стояла на вершине холма.

Марга поспешно направилась к дому. Но ей не пришлось далеко идти. Фон Краш, одетый по-дорожному, перерезал ей путь.

— Он уехал? — услышала она шепот.

— Да, отец.

— Ну, так в путь!

Не давая ей времени опомниться, он потащил ее туда, где холм спускался к самому краю реки Хафель.

Женщина не имела сил сопротивляться, чувствуя страшный нервный упадок, вполне естественный после всех волнений, пережитых ею этим вечером. Она двигалась как во сне, и все вокруг воспринимала словно в тумане.

Вдруг ее мысли пронизало будто молнией.

— А как же пленники? — спросила она.

Шпион ответил самым естественным тоном:

— Они у себя, в своем помещении, милая моя Маргарита!

— Взаперти?..

— Хе-хе! Нет… я оставил дверь открытой. Но пленники всегда опасаются открытых дверей. Пройдет еще некоторое время, прежде чем они рискнут воспользоваться свободой. А пока соберутся, мы будем уже в безопасности.

Она тихо прошептала:

— Спасены!.. Спасены!.. Благодарю, отец. — И прибавила с грустью: — Увы! Я никогда их не увижу!

Фон Краш с дочерью достигли берега реки Хафель. Около небольшой деревянной пристани их ждала маленькая паровая шаланда, та самая, которая раз уже отвозила немцев в Гамбург. Она была готова к отплытию. Черный дым так и валил из трубы.

Фон Краш пропустил дочь вперед и прошел за ней по мосткам. По пути он успел обменяться следующими словами с Сименсом, который с сонным видом торчал у входа в каюты.

— Англичане?

— Помещены, сударь.

— Хорошо.

В эту самую минуту винт заработал, и шаланда, отделяясь от берега, поплыла по ленивому течению реки.

Однако если бы кто-нибудь свесился через борт и посмотрел вниз, то был бы небезосновательно изумлен. Пароход тащил за собой на канате одного пассажира, который держался за него руками.

Присмотревшись, можно было бы узнать Триля. Дежуря на своем посту, он успел заметить помощников фон Краша, тащивших пленников вниз к реке.

‘Нужно следовать за ними, — сказал он себе, — так как лишь я один смогу потом объяснить моему патрону, куда они направились’.

Со свойственной ему отвагой мужественный подросток бросился в воду, не привлекая к себе внимания экипажа. И теперь, держась за конец веревки, влекомый вперед с возрастающей быстротой по волнам, каждое мгновение перекатывающимся через его голову, он бормотал сквозь стиснутые зубы:

— Положение незавидное. Я не продержусь долго…

Вдруг у него вырвалось радостное восклицание. Позади парохода, подвешенная на крючьях, висела лодка, прикрытая брезентом.

Триль размышлял не более минуты. Его пальцы окостенели от соприкосновения с мокрой веревкой. Помедли он еще немного, они разжались бы сами собой, и шпион ускользнул бы от юноши. Он медленно вскарабкался вверх и, как только поднялся вровень с бортом, рискнул заглянуть на палубу. Она была пуста. Только вдали рулевой у своего колеса следил за курсом судна. Минута была благоприятная, и Триль больше не колебался. Он успел добраться до лодки, не обратив на себя внимания рулевого, и скользнул под брезент. Восхищенный этим первым успехом, он растянулся во всю длину на ее дне, твердо решив уснуть.

XXV. Сенсационные слухи

Через два дня газеты сообщили сенсационную новость, показавшуюся читателям просто фантастической. Вот что там было:

‘С тех пор, как на страницы истории должны быть занесены действия Мисс Вдовы, нам кажется, что мы живем в постоянном кошмаре. Непонятные, необъяснимые приключения следуют одно за другим, лишая спокойствия и самообладания самые уравновешенные умы.

Третьего дня вечером потсдамская конная жандармерия, а также отряды из окрестных поселков были предупреждены, что Мисс Вдова расположилась на ночь лагерем в императорском парке в Бабельсберге. Солдаты были направлены к указанному пункту. Там не нашли никого: Мисс Вдова осталась, как и была, невидимкой. Но около трех часов утра с необычайной яростью вспыхнул пожар: сгорел Квадратный домик, расположенный в середине холма. Мебель и полы были облиты горючим веществом’.

Сообщение заканчивалось следующими строками:

‘Победить огонь оказалось невозможным. И теперь этот охотничий павильон представляет собой беспорядочную груду развалин, окруженных мрачной канавой, наполненной стоячей водой.

Нет сомнения, что таким образом Мисс Вдова желала отомстить за то, что ее потревожили.

Затем вчера вечером, когда весь Берлин только и говорил об этой новости, над городом вдруг распространился невероятный грохот, пронесшийся из конца в конец с гулом порохового взрыва’.

Наконец, третья новость была совершенно ошеломляющей: будто какой-то летающий человек проник во дворец австрийского императора и был ранен или убит часовым, заметившим его в тот момент, когда он парил над внутренним двором…

Пока толпа искала ключ к разгадке тайны, раздразнившей ее любопытство, аэроплан Франсуа д’Этуаля на головокружительной высоте мчался на север.

На лицах пассажиров читалось безумное отчаяние, мучительная тревога.

В глубине воздушного судна, весь окровавленный, лежал французский инженер, бледный и неподвижный.

Он проник еще раз в кабинет императора и сказал ему:

— Ваше Величество, я уже больше не враг. Граф фон Кремерн провел меня. Он ускользнул. Но вы были мне истинным доброжелателем. Позвольте же принести вам свою глубокую благодарность.

К несчастью, в то время, как прикрепленный к аэроплану канат поднимал его на борт, часовой заметил парящий в воздухе силуэт и выстрелил. Франсуа был поднят на свое воздушное судно окровавленный, почти без чувств.

Его товарищи после общего совета, решили опуститься где-нибудь на дружественной территории, где можно было бы позвать врача, способного ответить — останется жить Франсуа д’Этуаль или умрет.

И подростки, уже приведенные в отчаяние отсутствием Триля, оплакивали теперь своего начальника, которого, казалось, уже ничто не спасет.

А таинственный аэроплан безостановочно мчался вперед с быстротой урагана, неся на себе убитых горем пассажиров.

Часть третья
АЛМАЗНАЯ РОССЫПЬ

I. Триль действует самостоятельно

Целую ночь пароход, увозивший Триля, летел на всех парах вниз по реке. Утром он застопорил возле небольшой пристани. Вдоль набережной стояло уже много разнообразных судов — шаланд и пароходов. Инженеры называют такую пристань ‘сухим портом’.

Юноша, еще не обсохший от ночного купания, пришел к мысли, что доски лодочного дна отнюдь не представляют мягкое и уютное ложе. Бока молодого американца ныли и протестовали против жесткости дерева. Но вскоре и другие неприятные ощущения присоединились к предыдущим. Теперь возмутился желудок. Быть голодным и не иметь никакой возможности утолить свой голод — обстоятельство, действующее на человека весьма плачевным образом.

И плюс ко всему ощущение это обладает неприятным свойством усиливаться с каждой минутой. Наконец, вкупе с жаждой оно обостряется до предела.

И все-таки, несмотря на муки голода и жажды, Триль заметил, что ни фон Краш, ни Маргарита за весь день ни разу не показались на палубе.

Матросы же, наоборот, шмыгали взад и вперед, составив как бы непрерывную стражу по всему пути между суденышком и трактиром, устроенным здесь предприимчивым человеком, рассудившим, что таким образом легче всего обирать карманы моряков. Сименс, Петунич, Штольц, Лорике и Фриц умудрились по нескольку раз сбегать туда и обратно.

Солнце, поднявшись к зениту, стало склоняться к закату, его диск уже начал скрываться за горизонтом. Осталось только крошечное золотистое пятнышко, когда звуки сирены стали созывать всех на борт.

Услышав сигнал, все заседавшие в трактире моментально выскочили на улицу и побежали к пароходу. Потревоженные как раз во время ужина, они тащили с собой бутылки и миски с едой.

Неописуемый беспорядок творился на набережной.

— Черт побери! — ругался Сименс, руки которого были заняты всевозможными закусками. — Если был когда-нибудь повстречал Мисс Вдову, я бы с наслаждением свернул ей шею.

Петунич, который и превратил своего товарища во вьючное животное, шествовал рядом, заложив руки в карманы.

— Пройдем сюда, мой толстяк, — сказал он и провел товарища на кормовую часть палубы. — Устроившись здесь, мы сможем подкрепляться целую ночь, и никто нам не помешает.

— Ну уж и выдумщик этот Петунич, уж и хитрый малый, — проворчал Сименс.

От избытка умиленья он уже готов был развести руками, причем весь провиант, которым он был нагружен, легко мог пострадать от этой восторженной жестикуляции.

Его товарищ предотвратил катастрофу, успев вовремя заорать:

— Не растопыривай руки, олух!

И послушный гигант благополучно дошел до укромного местечка в двух шагах от лодки Триля, где бедняжка мучился уже около двадцати четырех часов.

Юноша принял твердое решение не терять присутствия духа, несмотря на всю отчаянность своего положения. Он покрепче стянул пояс — мера, которая, по мнению сведущих людей, облегчает тяжелое самочувствие голодающего. Но когда двое приятелей устроились со своим провиантом, так сказать, под самым его носом, когда до этого носа долетел запах жаркого, похлебки и картофеля, на Триля напало бешеное отчаяние. В припадке бессильной ярости молодой американец должен был смотреть, как два дружка с чувством, толком и расстановкой готовились к обильной трапезе.

Сименс расставил посуду в образцовом порядке, приятно разнообразив общий вид длинногорлыми бутылками с отличным рейнским вином. Петунич скривил гримасу:

— Сесть прямо на голую палубу!.. Послушай, Сименс, сбегай за пледами. На них можно будет удобно устроиться.

Верзила быстро побежал исполнять поручение.

Пароход тем временем отчалил и медленно пошел прочь от остальных судов, стоявших вдоль набережной на якоре. Петунич облокотился на борт, бросая последний взгляд на берег и ожидая возвращения приятеля. Он повернулся спиной к тому месту, на котором были расставлены яства.

Триль быстро понял выгоду этого обстоятельства. Искушение было сильнее всякой осторожности. Ловкая рука юноши проскользнула между бортом и брезентом, прикрывавшим лодку, и захватила ни много ни мало — миску картофеля, две бутылки вина, хлеб и целую кучу нарезанной ветчины.

Едва успел он снова скрыться в своем убежище, как вдали показалась мощная фигура Сименса. Гигант приволок два пледа, не забыв прихватить и матрас, который бросил под ноги, проговорив с видом полного удовлетворения:

— С матрасом будет еще мягче!

Верзила было уже напыжился от удовольствия, как вдруг взгляд его упал на аккуратно расставленную посуду с провиантом. Он мгновенно побагровел, затем посинел, как будто пораженный апоплексическим ударом, и промычал жалобным голосом:

— Где же ветчина? Картофель? Вино? Куда ты их девал?

Петунич обернулся на крик своего компаньона. Он удивился на этот раз не меньше самого Сименса. Оглянулся вокруг, посмотрел вверх, вниз, направо, налево и, не найдя соответствующего объяснения, проворчал:

— Сам дьявол это проделал! Я все время был здесь. Ни одна душа не могла бы проскользнуть сюда, оставшись незамеченной. Может быть, какое-нибудь животное, собака, кошка… Так ведь их на борту нет. Да и они бы утащили ветчину, а не картофель.

— И не бутылки, — многозначительно прибавил гигант, присоединив и свои соображения к соображениям товарища.

В полном молчании друзья прикончили остатки ужина, не попавшие в лапы таинственного злоумышленника. Закончив трапезу и вышвырнув за борт пустые бутылки, Сименс и Петунич даже не подозревали, что за ними следят два проницательных глаза, горящие явным нетерпением.

Юноша ждал, пока они уберутся, чтобы самому приступить к подкреплению своих сил, так как он воздерживался от этого до сих пор из страха, что если начнет есть и пить, какой-нибудь случайный звук выдаст его присутствие.

Наконец матросы ушли, присоединившись к остальной команде, и юный страдалец смог наконец утолить свои муки.

Не зная, как долго ему придется пробыть в пути, он предусмотрительно приберег на будущее несколько картофелин, изрядное количество ветчины и бутылку вина.

Теперь голые доски показались куда мягче, он сладко растянулся во весь рост и заснул блаженным сном.

На рассвете была сделана новая остановка у пристани небольшого городка. Как он назывался? Триль не имел об этом ни малейшего представления.

Прошел еще один день, но юноше уже легче было переносить свое добровольное заключение. Внушительных размеров картофелина, кусочек ветчины, глоток прекрасного рейнского вина обеспечили ему более философское отношение к жизни.

Однажды внимание юноши привлек разговор, состоявшийся между рулевым и, видимо, офицером.

— Куда мы, собственно, направляемся? — спросил рулевой.

Офицер пожал плечами:

— По правде сказать, я и сам не знаю… Можно только предположить, если мы войдем в устье Эльбы, вот этой самой реки, по которой сейчас спускаемся…

— Значит, попадем в Гамбург?

— Нет, нет. Мы зайдем туда только на обратном пути…

— Как, разве мы еще возвратимся? А я думал, что мы улепетываем как можно дальше от этой треклятой Мисс Вдовы!..

— Мы-то возвратимся, но только уже одни. Английские пленники, мой милый, будут переведены на великолепную яхту водоизмещением в две тысячи тонн, которая пойдет в Северное море. Она ждет нас и, кроме того, сообщения по беспроволочному телеграфу от некоего Брумзена.

— Но ты наверняка знаешь, что мы вернемся в Гамбург?

— Можешь не сомневаться в этом.

С величайшим интересом прислушивался Триль к этому разговору, шепча про себя:

‘Милый мой Триль, во что бы то ни стало нужно доплыть до парохода, который ожидает всех этих мерзавцев… Только таким образом я узнаю его название, так как всякое судно как-нибудь называется. А пароход в две тысячи тонн, если известно его название, не такая вещь, чтобы его нельзя было разыскать’.

Успокоенный этим соображением, мужественный юноша стал ждать наступления ночи.

Около десяти часов вечера на правом берегу показалась цепь огоньков Гамбургского порта.

Вдруг юноша, любующийся из своего укрытия завораживающей картиной ночи, заметил на палубе два силуэта, облокотившиеся на портовый выступ в двух шагах от него.

Нетрудно было догадаться, что это фон Краш и Маргарита. К беседующим подошел Петунич.

— Сударь, — почтительно обратился он к фон Крашу, — читали ли вы сегодня какие-нибудь газеты?

И он протянул своему начальнику номер газеты, поместившей рассказ о пожаре блокгауза в Бабельсберге и о кровавом пятне на стенке императорского дворца в Градчине, оставленном ‘летающим человеком’.

Немец подошел к ближайшему фонарю, развернул листок и стал читать. Маргарита смотрела через его плечо.

— Ах! — воскликнула она. — Этот раненый, лежащий без чувств человек, то есть не раненый даже, а быть может, и убитый выстрелом часового у императорского дворца…

— Несомненно, Мисс Вдова, — закончил фон Краш. Вдруг им показалось, что в ночной тишине раздался сдавленный крик.

Они не ошиблись, так как в своей лодке бедный Триль все слышал.

Узнав, что тот, которому он был так предан, умер или по крайней мере тяжело ранен — он не смог удержаться от болезненного восклицания. К счастью, само место, где он находился, было залогом его безопасности. Каким образом шпион мог бы заподозрить, что вот уже двое суток на борту находится посторонний?

Прислушавшись несколько минут, не повторится ли странный звук, фон Краш возобновил разговор.

— ‘Летающий человек’ был несомненно Мисс Вдовой. Разве можешь ты представить себе кого-нибудь другого?

— Разумеется, нет.

— Положительно, для этого достойного инженера пробил час неудачи, — с какой-то фальшивой веселостью сказал старый мошенник. — Он по мне промахнулся, в него же попали!

— Поверьте, отец, я очень рада.

— Я верю тебе, Марга.

— Мне было бы так мучительно покинуть вас и вернуться в Гамбург, зная, что этот человек жив и угрожает вам. Теперь я буду спокойна. Даже если он только ранен, и то вы уже в безопасности.

— И ты сможешь совершенно свободно любоваться твоими английскими друзьями, сможешь угождать им на все лады, сможешь стать их служанкой…

Тон фон Краша сделался вдруг резким и даже угрожающим.

Маргарита взглянула на него с тревожным удивлением.

— Что вы говорите, отец!

— Ну! — воскликнул он, давая наконец волю ярости, до сих пор сдерживаемой. — Я говорю так, как и следует говорить с такой сентиментальной дурой, как ты!

Его голос стал громок и беспощадно груб.

— Ты выдала меня, негодная дочь! Эти проклятые англичане, чтобы их черт побрал, могут болтать теперь направо и налево, что я, фон Краш, был графом фон Кремерном, и ты еще воображала, что я дам им свободу, что позволю тебе присоединиться к ним, чтобы заодно с ними делать все возможное, чтобы предать меня всеобщему позору! Нет, честное слово, ты чересчур глупа!

— Что вы говорите! — вновь воскликнула его собеседница дрожащим голосом.

— Только то, что хочу сказать!.. То, что я не имею привычки пренебрегать какой бы то ни было предосторожностью, не открываю настежь двери для пленников, которых должен остерегаться. Я хочу еще сказать, что твои дорогие друзья-англичане заперты в трюме этого парохода и будут переведены на яхту, ожидающую нас в открытом море. И ты также, дочь моя. Вы останетесь моими пленниками до тех пор, пока я не доведу дело Тираля до конца и затем навсегда исчезну, затеряюсь среди людской толпы, не оставив никаких следов…

Он закончил эту тираду свирепым жестом и снова заговорил с презрением.

— Ха-ха-ха!.. Ты, конечно, хочешь присоединиться к ним. В последний раз я уступаю тебе. Отныне у меня нет дочери.

— О! — воскликнула Маргарита. — Почему же и мне не сказать, что у меня нет больше отца!..

Это восклицание довело фон Краша до бешенства. Голосом, охрипшим от неистовства, он зарычал:

— Сименс, Петунич!

Петунич и Сименс быстро прибежали на зов.

— Бросить эту женщину в трюм!

Оба наемника отлично знали по опыту, что выказывать малейшее колебание при исполнении его приказаний — очень опасно.

Они мгновенно набросились на Маргариту. Сименс крепко сжал ее руку в своей широкой ладони. Марга слабо застонала от боли. Матрос сжимал ее, как в тисках, и женщине казалось, что он раздробит ей пальцы.

Фон Краш ответил на ее стон дьявольским смехом. Но этот смех замер на его губах.

Внезапно вспышка пламени, звук выстрела и страшное рычанье верзилы ошеломили его, точно удар обухом по голове. Сименс выпустил свою жертву, его руку пробила пуля.

II. Бесплодные поиски

Пуля была выпущена из револьвера юного американца. Он понял, что Маргарита — также жертва фон Краша, и, едва услышав ее крик в грубых лапах Сименса, выступил на ее защиту, не задумываясь о последствиях своего поступка…

Услышав выстрел, все матросы бросились на корму.

В течение нескольких минут крики, вопросы и ответы смешивались в один сплошной гул, в котором ничего нельзя было разобрать. Однако порядок вскоре был восстановлен.

Ни у кого не оставалось сомнений: стрелять мог только враг, скрывающийся на борту. Его необходимо найти и обезвредить. Придя к такому заключению, все смолкли. Так как на судне обычно царила строжайшая дисциплина, которой в аналогичных случаях охотно подчиняются даже самые закоренелые преступники, то вся команда мгновенно разделилась на отряды и приступила к тщательному обыску. Фон Краш, Петунич и Маргарита остались, как и раньше, на корме. Так как все были слишком поглощены ссорой, то никто из них не в состоянии был сказать, откуда произведен выстрел.

Задняя часть судна не имела никакого закоулка, где можно было бы укрыться. Разве что невидимка мог ускользнуть от первого же брошенного взгляда. Для успокоения совести двое матросов даже перегнулись через борт и исследовали обшивку. Они осмотрели все, что было возможно, заканчивая рулевым колесом, управляющим цепью, передающей направление.

Ничего не было обнаружено.

Маргарита смотрела на всю эту бесплодную охоту за человеком, не думая о жестокой сцене, которая этому предшествовала. Она тоже была охвачена страстным желанием узнать, в чем дело. Но это желание смешивалось с другим. Маргарита горячо желала, чтобы неизвестное существо, выступившее в ее защиту, ни в коем случае не было обнаружено — она ведь хорошо знала, что ему пришлось бы поплатиться жизнью за свой рыцарский поступок.

Между тем отец ее отдавал распоряжения.

— Не мог же этот мерзавец сойти с судна! Река здесь больше двенадцати километров шириной. Мели делают любое плавание чрезвычайно опасным. Да и, наконец, попробуй он соскочить в воду, мы бы непременно увидели его. Следовательно, надо искать! Не пропускайте ни одной мышиной норы! — кипятился озадаченный немец.

Помолчав, он заявил:

— Начинайте с кормы… Там висит лодка… Поднимите брезент, которым она прикрыта.

Лорике принялся отвязывать веревку, прикрепляющую брезент к борту лодки. Покончив с этой работой, он небрежно приподнял его край:

— Ну что?

— Пусто, разумеется…

— Завяжи веревки снова. Ступайте все за мной, будем продолжать поиски…

Все направились прочь с кормы, не подозревая, что были возле убежища их неприятеля. Но почему же они его не обнаружили? Да просто потому, что юный американец проскользнул между полотном и бортом суденышка, повис на мгновение на одной руке, другой кое-как завязал веревки брезента, чтобы не оставить после себя никаких слишком бросающихся в глаза следов, затем посмотрел вниз на клокочущую пену, взбиваемую работающим винтом, — и разжал руку.

Минуту спустя Триль уже сидел на раме винта. Он вытянулся вдоль перекладины и постепенно сполз до самого руля, наружная часть которого была погружена в воду. Уцепившись за выступ рулевого весла, он достиг бурлящей поверхности воды.

К счастью для него, извилистость русла заставила лоцмана замедлить ход судна. Не случись этого, юноша не устоял бы против бешеного напора огромной водяной массы, низвергаемой лопастями винта. Это обстоятельство спасло его.

И уже сквозь клокотанье воды он услыхал слова шпиона, приказывающего обыскать лодку. Триль наблюдал за этим предприятием и теперь был уверен, что отныне эта маленькая лодка — самое надежное убежище для него на всем пароходе. Он решил снова пробраться туда, как только представится такая возможность.

Но взобраться по ребру рулевого весла оказалось гораздо труднее, чем спуститься, тем более что эта подвижная часть непрерывно поворачивалась то в одну, то в другую сторону. Несколько раз юноша чуть не сорвался в реку. Наконец, измученный, с туманом перед глазами, с шумом в ушах, он очутился верхом на перекладине от рамы. Несколькими мгновениями позже Триль юркнул в свою лодку.

Когда спустя некоторое время фон Краш и его команда, безрезультатно обшарившая весь пароход, снова появилась на палубе, обезумев от гнева и тревоги и выкрикивая угрозы и ругательства по адресу таинственного и неуловимого врага, — юноша всего этого уже не слышал: он спал глубоким сном…

Равномерное покачивание лодки на крючьях вывело его из оцепенения. Он открыл глаза. Сквозь ткань брезента проникало тепло и солнечный свет. Наступило утро. Солнце сияло, и судно продолжало свой путь.

Громкий гудок объяснил мальчику причину этого покачивания. ‘Уже вышли из Эльбы, — понял он. — Мы плывем по волнам Северного моря. Идем навстречу той яхте, которая должна поджидать нас в этих водах. Надо мне присмотреться к ней получше. Итак — будем терпеливы и бдительны!’

Не обращая внимания на то, что одежда его еще не совсем высохла, он стал на колени и начал глядеть в щелочку между бортом лодки и брезентом. Меньше чем в миле виднелась изящная паровая яхта. Корпус, очевидно, вышедший из тех английских мастерских, которые умеют придавать судну наибольшую устойчивость и скорость, был весь белый, скользя по волнующейся водной равнине, он казался чайкой, реющей над гребнем волны.

— Хо-хо! — пробормотал юноша. — Вот так игрушечка! Как же она называется?

Но пока что все внимание молодого американца сосредоточилось на неприятеле, находившемся здесь, под боком.

Фон Краш и его достойные сподвижники находились на палубе, туда же были приведены связанные лорд Фэртайм и его дети.

Сильное волнение овладело юношей, когда он увидел мисс Эдит, такую неподвижную и печальную в своем молчаливом горе. Взгляд ее был прикован к голубизне небес, где словно дым таяли легкие прозрачные облака. Понятно, что искала там молодая девушка. Она ждала, что ее возлюбленный низринется оттуда, как молния, и вырвет их всех из рук гнусных негодяев. А тем временем пароход быстро приближался к яхте. Вскоре он застопорил бок о бок с нею, и началась пересадка.

Первыми переправили Фэртаймов, за ними последовали фон Краш, Маргарита, двигавшаяся до того машинально и автоматически, словно несчастная проделывала все это в бессознательном состоянии, Сименс, Петунич и все остальные негодяи, находившиеся на жалованье у германского шпиона.

Перед тем как оба парохода разошлись, фон Краш перегнулся через борт, и молодой американец расслышал следующие его слова, обращенные к капитану парохода, пленником которого он оставался:

— Возвращайтесь в Гамбург. Оставайтесь у набережной пристани Биннен. Вам выдано жалованье за целый год вперед, следовательно, вы можете вполне спокойно жить в свое удовольствие до получения моих приказаний. Они будут адресованы вам, капитан Бальтер, на борт вашей ‘Луизы’.

— Пароход ‘Луиза’, — прошептал юноша в своем убежище. — Хорошо! Запомним!

‘Луиза’ вся дрожала от работы винта, снова приведенного в движение. Она медленно скользила вдоль борта яхты, значительно превосходившей ее по величине.

Вдруг глаза американца заметили на обшивке какие-то буквы. Их было восемь, и они составляли слово ‘Матильда’.

— ‘Матильда’! Так вот какое название носит белая яхта… Гип-гип, ура! Отныне я могу поведать это миру.

‘Луиза’ помчалась на всех парах к низкому, окутанному туманом берегу, прилегающему к устью Эльбы. В тот же вечер легкая шаланда бросила якорь у набережной Бинненского бассейна, недалеко от Шаантского моста, переброшенного через канал Малый Альстер.

III. В Гамбурге

Встав на якорь и потушив огни, капитан Вальтер, рулевой Эльманс и один из машинистов-кочегаров сразу же покинули судно, оставив на борту второго кочегара, толстого наивного молодого человека, уроженца Вестфалии, наделенного за свою бессловесность весьма курьезным прозвищем.

Первого кочегара, его начальника, звали Клоббе, толстяка же прозвали Никлоббе.

Триль не без удовольствия отметил, что сможет убраться с парохода, не обратив на себя внимания этого сторожа. Он тихонько поднял брезент и внимательно осмотрелся вокруг.

На набережной горели фонари, обозначая пунктирными линиями неправильный четырехугольник Бинненского бассейна, от которого расходились, словно лучи, широкие улицы Родингсмарк, Тарштейн и др. А за молами и висячими мостиками юноша различал другие молы, другие набережные, отмеченные во тьме рядами огней: получалось впечатление гигантского города, уходящего в необозримую даль, длинного, как сама река, по течению которой раздавались сигналы судов, стоящих на рейде.

Юноша выглянул из-за рулевого колеса. Нигде никого не было видно.

Вот и палубная каюта, где помещался шпион, иллюминатор которой напоминал большой восьмигранный фонарь. Напротив каюты устроено отверстие в обшивке.

Триль двинулся было вперед, но вынужден был остановиться.

— Вот как! В кабине кто-то храпит?

Неслышными шагами он подошел к двери, из-за которой доносился храп. Она оказалась полуоткрытой. Юноша заглянул внутрь.

Господин Никлоббе спал, развалившись на мягком диване, спал со спокойствием и беззаботностью.

— Ладно, он получит хороший урок!

Американец тихонько потянул дверь к себе, закрыл ее, запер на два оборота ключа и, посвистывая, удалился.

Спрыгнув на набережную и перейдя через вымощенную плитами дорогу, Триль решил как можно быстрее отыскать здание под вывеской ‘Почта’. Расспросив прохожих, через несколько минут оказался у нужного ему окошечка. Необходимо было отправить две телеграммы. Первая, адресованная фермеру Данерику в Венеборг, гласила: ‘Передайте Ваницкому для патрона. Яхта ‘Матильда’, белого цвета, крейсирует по Северному морю возле устья Эльбы, имея на борту ф. К. и англичан. Задержался в Гамбурге, не мог быть там. Вскоре яхта уйдет в неизвестном мне направлении. Поспешите. Триль’.

Вторая была адресована капитану Мартину и содержала следующее: ‘Яхта ‘Елизавета’. Капитану Мартину. Плимутский порт, Англия. Найти белый пароход ‘Матильда’, в данное время крейсирующий у устья Эльбы, в Северном море. На борту друзья и другие. Сообщить в Вашингтон. Ответить в два места — Данерику — Ваницкому, Венеборг, Дания, и Трилю, центральная почта в Гамбурге. Сердечный привет’.

Когда юноша вышел из здания почты, на соседней колокольне пробили часы.

— Уже одиннадцать! Честное слово, сейчас я хорошенько поужинаю и завалюсь спать!

И он сибаритски-сладостно вздохнул при мысли об ожидающем его удовольствии.

— Растянуться на мягком тюфяке! Не чувствовать под боками голых досок!.. Да это просто великолепно!

Юноша легко нашел приличную гостиницу. Он объяснил отсутствие багажа той благовидной причиной, что пришлось оставить свои вещи на борту судна, ставшего в карантин. Триль записал на предложенном ему листке вымышленное имя и поднялся в отведенную ему комнату. Кельнер принес ему в номер холодной говядины, хлеба и кружку пенистого пива.

Что он сделал с большим удовольствием — поужинал или выспался, это для юного американца навсегда осталось тайной. Во всяком случае, проснулся Триль достаточно поздно, свежий, здоровый, в хорошем настроении. Он совершенно забыл о том, что произошло с ним за последние дни.

Первым делом юноша сбегал в главную почтовую контору. Ответ на его телеграммы еще не был получен. Он, впрочем, другого не ожидал, рассудив, что невозможно было так скоро получить ответ. Но назавтра его визит на почту оставался безрезультатным, как и накануне. Триль не мог подавить овладевшую им тревогу.

Третий день ожидания опять не принес ему никакого ответа, и Триль возобновил свою прогулку по порту, неотразимо привлекаемый ослепительной картиной, какую представляет собой Гамбург с наступлением ночи. Он лениво брел, засунув руки в карманы, насвистывая шуточную американскую песенку.

Вдруг Триль почувствовал, что кто-то схватил его за плечо, и услышал голос, увы, слишком хорошо ему знакомый.

— Вот ты и попался, милейший! Сейчас ты мне расскажешь, кто дал тебе право запирать человека в каюте на пароходе, где тебе совершенно нечего было делать!

Юноша обернулся. Перед ним стояли капитан Вальтер, Клоббе и Никлоббе.

Встряхнув плечом, Триль быстро высвободился. Капитан Вальтер не счел нужным вцепиться слишком сильно в такого чахлого неприятеля. Освободившись, юноша прыгнул вперед в надежде спастись при помощи своих быстрых ног от опасности, на которую он столь неожиданно наткнулся.

Но немцы не собирались оставлять его в покое. Они бросились вдогонку за беглецом, громыхая по мостовой своими тяжелыми сапожищами.

Американец почувствовал, что дело принимает скверный оборот. Он имел довольно смутное знакомство с расположением дорог и мостов, ведущих к порту. Его несчастная звезда погнала его на мост, переброшенный через небольшой пролив.

В конце моста его вдруг решил остановить таможенник, болтавший с портовым грузчиком. Он по простоте души подумал, что преследуемый субъект не может быть не кем иным, как отъявленным вором…

Свалив встретившуюся на его пути преграду, юноша помчался дальше и очутился на дороге, ведущей к буттерскому молу, оканчивающемуся стеной, отвесно спускающейся к Эльбе.

Отступать назад было слишком поздно: его враги, получив подкрепление в лице таможенника, грузчиков и моряков, привлеченных шумом, отрезали ему все пути.

Юноше оставалось одно из двух — или броситься в черные воды Эльбы, откуда его вскоре выловила бы какая-нибудь лодка (несколько таких лодок приближалось уже, чтобы перерезать ему дорогу со стороны реки), или — сдаться. Больно ушибленный в плечо, под влиянием жестокой боли, подросток громко выругался. Один из матросов, без сомнения пьяный, ответил на это револьверной пулей, которая прожужжала над ухом молодого американца. Тогда и Триль поддался вспышке гнева. В свою очередь, он схватился за револьвер. Раздался выстрел, и один из преследователей покатился на землю под громкие крики негодования и ярости.

— Убийца! Смерть, смерть убийце!

Для все растущей толпы Триль, только что защищавшийся, был теперь убийцей. Юноша осознал угрожающую ему опасность. Если он попадется в руки рассвирепевшей толпы, она разорвет его на части. Значит, спастись было невозможно. С одной стороны река, с другой — преследователи, так что все пути отрезаны. Не более двадцати шагов отделяло его от неприятеля. Меньше чем через минуту он будет настигнут, ничто не сможет их остановить.

Тогда Триль собрал все свое англо-саксонское хладнокровие, унаследованное от предков, прислонился спиной к столбу фонаря на самом конце мола. Повернувшись лицом к врагам, он направил на них свой револьвер и крикнул с величайшим презрением в голосе:

— У меня еще осталось пять пуль. Кто хочет их попробовать?

Ему ответил грозный рев толпы, раздраженной, что ее удерживает от решительного шага какой-то мальчишка.

Мужественный образ действия Триля привлек бы на его сторону более утонченного противника. Эти же грубые существа сочли его поведение просто преступным. С яростными криками, которые испускает толпа, готовая в слепом бешенстве пролить кровь, — все ринулись на верного товарища Мисс Вдовы…

IV. Тело без души

Перед нами большая комната. Стены ее выбелены известкой. На окне выцветшая розовая занавеска, подобранная красным шнурком. Сквозь прозрачные стекла, тщательно вымытые, виден двор фермы, окруженный постройками, из которых время от времени доносятся мычание, блеяние и ржание, так что уже по этим звукам можно понять, где помещаются овцы, где коровы, где лошади.

Но сейчас Данерик, венеборгский фермер, тот Данерик, чей веселый и трудолюбивый характер известен всей округе, не обходит своих владений, не заглядывает по обыкновению во все углы и закоулки, наблюдая за своими работниками.

Все его мысли сосредоточены на большой деревянной кровати, окруженной встревоженной и печальной группой людей. Там на белой подушке покоится Франсуа д’Этуаль, безмолвный, бледный и неподвижный. Можно было подумать, что жизнь покинула его, если бы из его полуоткрытых губ не вырывалось слабое дыхание. В ногах у постели собрались все пассажиры аэроплана: Джо, Китти, Ваницкий с прижавшимися к нему его милыми малютками Микой и Илькой, а также механик Клауссе. Позади всех Сюзанн, живое воплощение горя. С тех пор как она разлучена с ее дорогим товарищем Трилем, воображение ее непрерывно рисует самые мрачные и мучительные картины, а окружающая действительность не способствует укреплению ее пошатнувшегося мужества.

Напрасно пытается Джо развлечь ее и подбодрить.

— Триль молодец! У него есть при себе деньга. Он путешествует по железной дороге вместо того, чтобы лететь на аэроплане, вот и все!

Он на все лады развивает эту идею, но безуспешно.

В Венеборге, пока перепуганный Данерик запрягал повозку, чтобы ехать за доктором, живущим в нескольких верстах, Сюзанн отправилась на телеграф.

Сжатой, но обстоятельной депешей она послала каблограмму в Вашингтон Джуду Аллену, сообщив ему об ужасном несчастье, постигшем их общего друга.

Вернувшись, она села у постели больного, печальная и молчаливая.

Доктор приезжал уже в третий раз. Господин Малькгольм — один из тех скромных и самоотверженных врачей, которые предоставляют другим приобретать славу в больших городах, а сами довольствуются скромной должностью сельского лекаря, облегчают страдания тех, кто живет по деревням. Подойдя к постели раненого, он внимательно посмотрел на красивое, мужественное лицо Франсуа и пощупал его пульс.

Все ждали, затаив дыхание, что он скажет сегодня.

Наконец доктор поднял голову, окинул взглядом встревоженные лица присутствующих и медленно проговорил:

— Можете надеяться!

Трудно описать то, что испытал каждый, услышав это заключение. Точно камень свалился с сердца у каждого.

— Надейтесь, — повторил врач, — но будьте осторожны. Больного нельзя беспокоить! Малейшее нервное потрясение неизбежно приведет к роковому исходу.

— Но, — робко спросил Ваницкий, — разве он не выйдет скоро из этого… из этой…

— Из летаргии? Да, это действительно летаргия… Не могу сказать, что он выйдет из нее в ближайшее время. Полагаю, несколько дней понадобится, чтобы состояние раненого улучшилось.

Китти принялась готовить раненому еду, а, Сюзанн, сидя на стуле у окна в той комнате, где лежал Франсуа, сотый раз спрашивала себя: в каком конце света ее дорогой Триль думает о ней?

Вдруг девушка подняла задумчивое личико.

За окном послышались чьи-то шаги. Какой-то человек в блузе и с палкой в руках вошел во двор фермы.

— Телеграмма господину Данерику, для Ваницкого. И, подняв фуражку, он дружелюбно сказал:

— До свидания, барышня!

Сюзанн сидела неподвижно, не сводя глаз с запечатанной телеграммы. Буквы подписи прыгали у нее перед глазами.

Кто мог прислать ее?

‘Данерику для Ваницкого’.

Сердце упорно подсказывало ей: ‘Это Триль, это Триль’.

Но ни Данерика, ни Ваницкого нет сейчас на ферме. О! Скорей бы они возвращались… Время для Сюзанн, казалось, остановилось.

Наконец Данерик и Ваницкий вернулись. Увидев их, Сюзанн радостно вскрикнула. Бегом она бросилась к ним, протягивая послание и заикаясь от желания поскорее объяснить в чем дело:

— Данерику, для Ваницкого.

Фермер удивился. Телеграммы — редкость в датской деревне, как, впрочем, и во всякой другой. Он взял бумажку, прочитал адрес и передал ее поляку.

Сюзанн дрожала от нетерпения.

— Читайте, читайте же! — лепетала она.

И Ваницкий, исполняя ее просьбу, прочитал то, что накануне вечером написал Триль в центральном почтовом бюро Гамбурга.

Триль жив! Он продолжает борьбу!

Сюзанн не в силах была сдержать волнение, охватившее все ее существо. Мысленно она была уже с любимым. А ее друзья, уже несколько раз перечитавшие телеграмму, никак не могли вникнуть в суть главного. Что же значат слова Триля?

— Это значит, что фон Краш удирает, — заявила вдруг Сюзанн, — что он находится на борту белого судна под названием ‘Матильда’! Если мы не поторопимся, он от нас ускользнет!

— Клауссе, — обратилась девушка к подошедшему механику, — смогли бы вы управлять аэропланом?

— Думаю, что смог бы! Господин Франсуа вполне доверял мне.

— Тогда мы должны отправляться немедленно.

— Отправляться? На аэроплане?

— Да… Нужно побывать в Гамбурге, чтобы опознать судно, на котором этот бандит фон Краш мечтает от нас удрать.

Клауссе озабоченно почесал подбородок.

— Черт возьми! Черт возьми… Как же так! Без приказа патрона!..

Сюзанн решительно перебила его:

— Он сейчас не в состоянии отдавать какие-либо приказания! Мы сами должны принять решение, которое принял бы он, если бы был здоров.

— По-вашему, он отправился бы в Гамбург?

— Будьте уверены, конечно, отправился бы!

Клауссе больше не стал возражать. Он приступил к тщательному осмотру аэроплана.

Впервые ему предстояло взять на себя ответственность за управление аэропланом Франсуа д’Этуаля, и это заставляло механика волноваться сразу по двум причинам — от беспокойства и от гордости.

V. В пустоте

Мы расстались с Трилем, когда тот, прислонившись к фонарному столбу, готов был встретиться лицом к лицу с грозно надвигавшейся на него толпой. В распоряжении юноши было еще пять пуль. Он выпрямился с решимостью дорого отдать свою жизнь.

Со свирепым гулом толпа подалась вперед. Триль сделал два выстрела. Двое нападавших упали, но остальные даже не заметили этого.

По-видимому, это конец. Нужно во что бы то ни стало не терять присутствие духа.

Триль поднял дуло своего револьвера в третий раз.

Вдруг все замерли, услышав пронзительный свист, прорезавший воздух.

Что-то промчалось мимо толпы с быстротой молнии. Да, что-то промчалось. Но что?

Этого никто никогда так и не узнал, потому что порыв шквального ветра сшиб людей с ног и повалил их. А когда им все-таки удалось подняться, они испытали новое потрясение: на том месте, где стоял юноша, никого не оказалось. Лишь одиноко торчал покосившийся фонарь с разбитыми стеклами.

Триль исчез, не оставив никаких следов.

Воздух снова стал неподвижен и спокоен, оглушительный свист смолк.

Капитан Вальтер, Клоббе, Никлоббе и их союзники были совершенно сбиты с толку. Куда подевался их враг?

Юноша в это время бесшумно раскачивался на конце каната, механически сомкнувшегося вокруг его тела, и чувствовал, что его медленно поднимают вверх, туда, где канат прикреплялся к нижней части аппарата. Вскоре он оказался на борту аэроплана. Клауссе и Сюзанн не скрывали своей радости. Девушка смотрела на Триля влажными от счастливых слез глазами и совершенно растерялась от избытка радости.

Минуту спустя влюбленные бросились в объятия друг другу.

У них было достаточно времени, чтобы обменяться впечатлениями от всего пережитого за время разлуки. Триль рассказал о своем морском приключении, о прибытии в Гамбург, промашке, навлекшей на него гнев капитана Вальтера.

Сюзанн, в свою очередь, рассказала ему о той мучительной тревоге, которая не покидала ее в течение двух дней, последовавших за получением депеши из Гамбурга.

Клауссе, однако, счел, что и ему следует вмешаться в разговор.

— Куда же мы теперь направимся, мисс Сюзанн?

Она удивленно посмотрела на него.

— О! — весело заявил механик. — Я спрашиваю об этом у вас, потому что вы командовали всем с самого начала. Это вы организовали спасение мистера Триля…

— Спустимся по течению Эльбы и убедимся, что яхта ‘Матильда’ действительно крейсирует в открытом море, — ответила девушка…

Уже совсем рассвело, когда аэроплан добрался до низких и песчаных берегов Эльбы, несущей свои воды к морю.

Как ни напрягали друзья свое зрение, стараясь увидеть интересующий их корабль, они так ничего и не смогли отыскать на водной глади.

Напрасно аэроплан кружил над Северным морем. Белоснежная яхта исчезла, не оставив никаких следов.

После целого дня бесплодных поисков пришлось признаться, что фон Краш находится за пределами их досягаемости, и поневоле остановиться на единственном целесообразном решении: вернуться в Венеборг.

На второй день после прибытия из Гамбурга Триль и его друзья сидели в комнате Франсуа д’Этуаля.

Все взгляды с болью и состраданием были устремлены на неподвижную человеческую фигуру, покрытую одеялом.

Вдруг на пороге комнаты появилась Илька. Девочка держала в руках конверт, на котором было написано: ‘Данерику — Ваницкому, Дания. Венеборг’.

— Данерику — Ваницкому! — воскликнул Триль, вскакивая с места. — Этот адрес я посылал капитану Мартинсу!

Молодой американец вскрыл конверт и, бросив взгляд на текст, заявил:

— Письмо шифрованное… Ха-ха! Но шифр наш, нашего ‘синдиката босяков’. Вот о чем он пишет:

‘Дорогой мистер Триль!

Получив ваше сообщение из Гамбурга, я немедленно обратился за указаниями к сэру Джуду Аллену. Благодаря нашему беспроволочному телеграфу через три часа я получил следующий ответ.

‘Человек, которого вы разыскиваете, находится на своем собственном судне. У него имеется личный беспроволочный телеграф. Постарайтесь перехватить его сообщение с яхты’.

Нам действительно удалось перехватить и расшифровать несколько депеш. Одну из них такого содержания:

‘Фон Кремерн, на борт ‘Матильды’. Порт Эперсунн. Норвегия. Согласно приказу я не выпускаю из виду ни Тираля, ни его дочь Лизель. Высадившись в Нью-Йорке, мы направились в Нью-Орлеан. Там сели на судно, обслуживающее крупные города по побережью Мексиканского залива. Таким образом мы добрались до полуострова и мексиканской территории Юкатан’.

Порт Мериды называется Прогресо. Но суда в нем плохо защищены. Ваше судно должно будет встать на рейд в Компече, что юго-западнее Мериды. Здесь я назначаю вам встречу, мы получим возможность начать отсюда путешествие сушей.

В Мериде вы получите письмо до востребования на инициалы К. ф. К. В нем я сообщу о том, куда направляются интересующие вас путешественники.

Преданный вам Брумзен’.

В течение некоторого времени все молчали. Первой заговорила Сюзанн:

— Нужно немедленно туда ехать!

Но Клауссе покачал головой.

— Перелететь Атлантический океан на аэроплане невозможно… Я простой шофер, не имею права принимать такие ответственные решения. Для того чтобы это сделать, необходим приказ инженера.

Молодые люди переглянулись. Триль с досадой в голосе проговорил:

— Тогда он снова ускользнет от нас! И все, чего мы достигли до сих пор, окажется бесполезным.

Вдруг слабый, но внятный голос вмешался в беседу:

— Успокойся, милый Триль, все уладится и пойдет как нужно!

Все, вздрогнув, повернулись к постели. Франсуа смотрел на них, улыбаясь широко открытыми, ясными глазами…

— Жив!..

— Пришел в себя!

Веселые восклицания заполнили комнату радостным, хотя и сдержанным шумом. Все окружили постель больного, который, наконец, очнулся.

VI. Предложение фон Краша

Раздирающий крик раздался на палубе яхты ‘Матильда’, которая, выйдя двое суток назад из Эперсунна, обогнула северную часть Шотландии и повернула направо на юго-запад, чтобы пересечь Атлантический океан по диагонали, соединяющей Шотландию с Юкатаном.

Этот крик вырвался у Эдит, которая, дрожа всем телом, держалась за руку Маргариты и вздрагивала под насмешливо-жестоким взглядом фон Краша.

Негодяй, по-видимому, забавлялся.

Он решил доставить себе удовольствие, сообщив девушке о несчастье, постигшем Франсуа д’Этуаля, представив дело в таком виде, будто инженер не ранен, а убит.

Не получив никакого ответа, он повернулся на каблуках и заявил:

— Марга, ты хорошо сделаешь, если отведешь свою приятельницу, — он выговорил это слово с убийственной иронией, — в каюту, к родственникам. Я считал ее более сильной, но ошибся. Так пусть же о ней позаботятся близкие…

Поддерживая друг друга, обе медленными шагами удалились в каюту, отведенную для пленников. Бедняжка Эдит была почти без сознания от нового неожиданного удара.

Можно судить об ужасе и отчаянии лорда Фэртайма, о ярости Питера-Поля и его брата, когда они увидели возвратившуюся Эдит, почти бесчувственную, в объятиях Маргариты! Они узнали от нее все подробности жестокой выходки того, чьей дочерью она была, все детали роковой новости, неожиданно сообщенной бедняжке.

— Но ведь это же настоящий разбойник! — вырвалось у Питера-Поля.

Молодой человек замолчал, подавив дальнейшие слова своего негодования и презрения, готовые сорваться с его уст, Маргарита опустилась на колени возле кресла Эдит, вся измученная, разбитая, и своим платком нежно стала вытирать слезы с бледных щек девушки.

В дверь каюты постучали. Обе половинки двери распахнулись, и на пороге появился фон Краш.

Вид его вызвал у англичан жест изумления и досады. Немец сделал вид, что не заметил этого.

Он запер за собой дверь, придвинул к себе табуретку, уселся на нее и, прислонившись к стенке, начал спокойным и мирным тоном:

— Господа, я только что сообщил прелестной мисс Эдит о грустном конце, постигшем Франсуа д’Этуаля.

Из уст девушки вновь вырвался сдавленный стон.

Краш продолжал:

— Я сейчас задам вопрос, на который непременно хотел бы получить ответ. Сущность его убедит вас в том, что я пришел не напрасно. Вы — мои пленники. Вам известны кое-какие тайны моей жизни. Ваша жизнь в моих руках, и я не привык церемониться с подобными людьми. Но на сей раз мне бы все же хотелось соблюсти приличия. Даете ли вы мне ваше честное слово никогда не вспоминать о том, что вам известно? Только при таком условии я верну вам свободу.

— И это условие, конечно, окажется неприемлемым, — презрительно обронил Питер-Поль.

— Вот они, молодые предубеждения! — сказал немец. — Будь я в плену, а вы свободны, — вы были бы, пожалуй, правы. Но, к сожалению, для вас дело обстоит как раз наоборот, и это изменяет смысл сказанного вами слова в противоположную сторону. Через мгновение вы будете вынуждены произнести вместо ‘неприемлемо’ — ‘неизбежно’.

Хладнокровие фон Краша действительно обезоруживало. Он изъяснялся с той тяжеловесной обстоятельностью, с тем педантизмом, которые приобретаются немецкими студентами в своих университетах и от которых они не отделываются уже потом всю жизнь.

С минуту фон Краш пристально смотрел на своих пленников.

— Франсуа д’Этуаля больше нет. Чудный аппарат, изобретенный им, остался без хозяина.

Он замолчал, как бы давая возможность обдумать услышанное, затем с прежним спокойствием продолжил:

— Хозяина — это, пожалуй, не совсем точно. Изобретатель, чтобы осуществить свою мечту, нуждался в помощи — денежной и нравственной. Если не ошибаюсь, и то и другое было щедро предоставлено ему вами, сэр Гедеон Фэртайм. Можете мне не отвечать. Бесполезно как отрицать, так и соглашаться — я нахожу, что подобная поддержка со стороны тестя зятю естественна. По закону и по справедливости вы наследник погибшего, потому что у него нет ни семьи, ни родственников, которые могли бы предъявить законные требования на наследство. Достаточно ли ясно я излагаю свои мысли?

Лорд Гедеон утвердительно кивнул головой.

— Превосходно. Видите ли, милорд, вам не придется жалеть о том, что вы ему помогли. Аппарат по праву принадлежит вам. Вы, следовательно, можете располагать им, как вам заблагорассудится.

— И вы надеетесь получить от нас то, что вам удалось когда-то украсть только отчасти? — внезапно спросила Эдит дрожащим голосом.

Вся выпрямившись, почувствовав себя вновь энергичной, с горящими глазами и лицом, опять покрывшимся краской от учащенного сердцебиения, она снова заговорила:

— Вы продадите изобретение Франсуа вашей стране!.. Вы получите милость двора, снабдив армию таким могущественным оружием для борьбы. Вы рассчитывали, что мы изменим тому, кого больше нет…

Упав в кресло и задыхаясь от негодования, Эдит разразилась рыданиями, упорно и настойчиво повторяя:

— Никогда!.. Никогда!..

Лорд Фэртайм, его сыновья и с трудом державшаяся на ногах Маргарита бросились на помощь девушке.

Питер-Поль, угрожающе взглянув на фон Краша, указал ему на дверь:

— Вы должны понять, милостивый государь…

Немец со злостью оборвал его:

— Я еще не закончил, почтеннейший господин Питер-Поль. И заключение моей речи будет коротким.

Пораженный, как и все остальные, тоном негодяя, лорд обернулся к нему. Шпион продолжал:

— Я даю вам несколько дней на то, чтобы обдумать мое предложение. Через несколько дней, — он сделал ударение на этих словах, — мы прибудем в страну, где моя власть над вами будет абсолютной. Так что я могу поступить… Я поступлю соответствующим образом — и спокойствие, которое я сейчас проявляю, может служить вам лучшим доказательством, что я говорю не зря.

— Так говорите же поскорее и освободите нас от своего присутствия! — воскликнула Эдит, подняв голову и обратив к нему свое кроткое лицо, залитое слезами.

— Я убью вас, барышня, и всех ваших родственников, — отрезал Краш.

Резко поднявшись с места, он оттолкнул табурет, на котором сидел, повернулся на каблуках и вышел прочь.

Щелканье ключа в замке уведомило пленников, что они заперты.

VII. Мертвый говорит

Шестнадцать дней прошло со времени переговоров, в которые пытался вступить фон Краш со своими пленниками.

В этот день ‘Матильда’ благополучно пересекла Атлантический океан и сделала остановку в Гаване. Уголь был на исходе, требовалось пополнить его запасы, чтобы окончить путешествие.

Фон Краш, заботясь, подобно палачу, о том, чтобы от него не ускользнула жертва, мучения которой он хотел продолжить, разрешил Эдит прогуливаться по палубе, запретив ей, однако, доходить до мостков.

Совершенно оправившийся от своей раны Сименс и всегда зубоскалящий Петунич были приставлены сторожить молодую девушку. Они поспешили предупредить ее, что при малейшей попытке позвать на помощь она немедленно будет водворена в свою каюту. Но так как эта угроза, по мнению Петунича, не произвела на Эдит достаточного впечатления, то он небрежно прибавил:

— О! Хозяин принял свои меры! Гаванские власти знают, что у нас на борту две сумасшедшие женщины и что мы вынуждены строго следить за ними, чтобы они как-нибудь не вырвались и не сбежали…

Бдительный и хитрый шпион, как всегда, оказался на высоте. Раз ее объявили сумасшедшей — все ее крики не вызовут ничего, кроме сострадательного взгляда.

Однако Петунич сказал — две женщины.

Кто же другая?

Словно в ответ на ее вопрос на палубе появилась Маргарита и направилась к корме. Она подошла к Эдит и тихо сказала:

— Мне позволено побыть возле вас.

— Вы очень добры, Маргарита. Вы ухаживаете за мной, как за сестрой.

Эдит внезапно умолкла, так как ее собеседница при этих словах вдруг побледнела. Опустив глаза, с видом бесконечной вины Маргарита ответила:

— Это вы добры, что позволяете мне проявлять свою преданность!

Худенькая ручка Эдит протянулась к молодой немке. Та схватила ее и набожно прижала к дрожащим губам.

В это мгновение Маргарита почувствовала, что пальцы Эдит крепко сжали ее руку. Она подняла глаза на молодую англичанку и увидела, что та не сводит глаз с молоденькой квартеронки[потомок европейца и метиски] на набережной.

Что бы это значило?

Эдит так пристально смотрела на девушку, что Маргарита испугалась: не заподозрят ли охранники что-то неладное. Она инстинктивно поискала глазами Сименса и Петунича.

Те стояли, облокотясь на перила мостков. Верзила слушал с озадаченным видом, а Петунич что-то говорил ему, хохоча во все горло. По-видимому, сторожа, не находя в поведении обеих пассажирок ничего подозрительного, решили немного отдохнуть от своей скучной обязанности, и Петунич пользовался этим спокойным моментом, чтобы подурачить своего глупого товарища.

Маргарита все еще смотрела на них, когда вдруг она услышала рядом с собой слабое шуршанье бумаги. Она перевела взгляд на англичанку и увидела на ее коленях сложенный в несколько раз газетный листок, который мгновенно исчез в маленьком мешочке из зеленой кожи, который по городской привычке молодая девушка машинально захватила с собой, выходя на палубу.

Сильное лихорадочное волнение охватило Эдит. Ей захотелось как можно быстрее уйти к себе.

Спустя минуту девушка проскользнула в каюту, отведенную специально для нее.

Маргарита осталась в коридоре. Она не хотела проникать в тайны мисс Эдит. Вдруг немка услышала сдавленный крик. Не раздумывая, она отворила дверь в комнату Эдит и в изумлении остановилась на пороге.

Девушка почти упала в ее объятия, которые та едва успела раскрыть ей. Эдит успела прошептать только два слова:

— Он жив!

Уложить ее на кушетку и запереть дверь на задвижку было для Маргариты делом нескольких мгновений. Затем она снова подошла к мисс Фэртайм.

Та уже преодолела первую слабость, которая на минуту совсем было овладела ею. Она снова открыла глаза, и Маргарита наклонилась к ней, желая узнать причину ее обморока. Молодая англичанка радостно ответила ей:

— Я счастлива… безумно счастлива! Прочтите статью, обведенную синим карандашом.

Маргарита не возражала и, развернув газету, прочитала следующее:

‘Еще о ‘летающих’ людях. После Праги они почтили своим появлением Гамбург. Вчера вечером какой-то молодой иностранец, личность которого не была установлена, затеял ссору с экипажем одного небольшого парохода, бросившего якорь в Бинненском заливе. Чувствуя себя более слабым и, быть может, повинуясь внушениям совести, не совсем чистой, он бросился бежать, преследуемый своими противниками.

Положение его было безвыходным, его неизбежно схватили бы, как вдруг среди ужасного оглушительного грохота, сопровождаемого шквалом, который сбил с ног и бросил на землю всех присутствующих, промчалось мимо что-то непонятное — не то смерч, не то метеор.

И молодой иностранец был похищен, исчез в воздухе. Говоря откровенно, мы, не колеблясь, можем заявить, что преследователи беглеца присутствовали при действиях все той же загадочной личности, которую все знают под именем ‘Мисс Вдовы».

На этом статья заканчивалась. Маргарита посмотрела на Эдит, шепчущую:

— Да… Но это еще не все… Взгляните, вон там, внизу, две строчки, написанные карандашом.

Действительно, молодая женщина различила на полях газеты указанные ей строчки.

‘Я очень хорошо осведомлен насчет сказанного и могу удостоверить, что ‘Гамбургский ежедневник’ знает, что говорит’.

И это было подписано именем ‘Франсуа’.

— Следовательно, нас сопровождают и за нами наблюдают. Это он, он, Франсуа! Он не хотел, чтобы я дольше оставалась в неведении. Это он написал эти две строчки насмешливой похвалы гамбургской газете! — восторженно восклицала Эдит.

— Однако, — заметила Маргарита, — надо, чтобы ваши враги не знали, что ваш защитник напал на ваш след.

— Разумеется!

— Нужно быть необыкновенно осторожной. Я попрошу у вас громадной жертвы. Газетный листок, доставивший вам столько радости, необходимо уничтожить.

Эдит хотела протестовать, молодой девушке тяжело было расстаться с этим реальным доказательством существования дорогого ей человека. Но требования благоразумия взяли наконец верх. Она уступила настояниям Маргариты и дрожащей рукой протянула ей газету.

Чиркнула спичка — и смятая газета вспыхнула…

VIII. ‘До востребования’

На небольшой горке, имеющей форму усеченного конуса, сплошь покрытой зеленеющими деревцами, кустарниками и лианами, образующими сплошное цветущее покрывало, стоит на своих шасси вагон Франсуа. Преобразованный таким образом аэроплан как будто отдыхает от только что совершенного им путешествия: он перелетел через Ла-Манш.

Две недели длилось выздоровление Франсуа, ускоренное его желанием поскорее лететь, и этих двух недель оказалось достаточно, чтобы совершить задуманное предприятие.

Яхта ‘Матильда’ была встречена д’Этуалем и его друзьями в Гаване. Дождавшись, пока она взяла курс на Мериду, отважные путешественники направились к американскому континенту. Пролетев невидимкой на огромной высоте над городом Меридой, аэроплан приземлился в нескольких милях от городка Юкатан на один из тех конусообразных холмов правильной формы, которые покрывают поверхность этой страны.

Франсуа немедленно отправился в Мериду, на почту, чтобы получить письмо, о котором говорилось в депеше Брумзена…

Возле вагона Сюзанн болтала с Клауссеном, Джо и Китти, которые в данный момент составляли весь экипаж воздушного судна. Ваницкий и его девочки остались в Дании, на ферме у Данерика.

Триль, заявив, что хочет прогуляться по окрестностям, исчез. Он нанял лошадь у какого-то земледельца-индейца, встреченного им по дороге, и усиленным галопом помчался по высохшей, растрескавшейся пыльной равнине, лежащей между отдельными участками возделанной земли.

Ему удалось опередить Франсуа, и он раньше него успел добраться до Мериды. Юноша без труда отыскал почтово-телеграфную контору, которая в этой стране, куда испанцы занесли свою высокопарную речь, именуется Дворцом сообщений.

‘Капитану Мартинсу, яхта ‘Елизавета’. Мекс. Юкатан.

Книга II. Стих 5, 8, 17, 34, 35, 41, 42. 43. 47, 49, 50, 52, 62, 63, 66, 68, 73, 75, 77, 80, 81.

Книга VIII. Стих 1, 2, 3, 7, 9, 10, 12, 13, 16-19, 20 и от 60-го до 70-го.

Книга IV. Стих 15, 22, 24,27′.

Подписано: ‘Т.’

Такова была шифрованная телеграмма, которую Триль подал удивленному служащему через окошечко телеграфа.

— Вполне ли сеньор уверен, что поданная им сейчас для отправки телеграмма имеет какой-нибудь смысл? — рискнул он робко спросить.

— Вполне уверен, — ответил американец, забавляясь видимым любопытством служащего.

Сообщение, сделанное по заранее условленному способу — нужно было отметить слова в книге, второй экземпляр которой находился в каюте капитана Мартинса, — значило: ‘Получив телеграмму, вы должны немедленно отплыть в Кампече, где встретитесь с яхтой ‘Матильда’, так как Кампече — лучшая гавань для судов. Наблюдайте за ней день и ночь, но так, чтобы вас никто не заметил. Не теряйте судно из вида’.

Подпись ‘Т.’ значила — Триль.

Уплатив за телеграмму и дав служащему на чай, юноша с самым беззаботным видом направился в город.

Бродя по городу, он рассматривал памятники и другие достопримечательности. Проголодавшись, юноша сделал короткий привал в местной гостинице и съел там завтрак из нескольких отвратительных блюд, завезенных еще во времена испанского владычества в юкатанскую кухню. После этого он медленно побрел обратно.

Как раз в эту минуту во Дворец сообщений вошел Франсуа. Он остановил свой взгляд на окошечке, над которым красовалась надпись, сделанная на испанском языке: ‘Выдача корреспонденции до востребования’.

Темнокожий служащий с седеющей бородкой сидел за металлической решеткой. Хлопая глазами, что придавало ему необыкновенно хитрый вид, он выслушал посетителя, спросившего:

— У вас должно быть письмо для меня под литерами.

— Какие буквы?

— К. ф. К.

— Я поищу.

Человек вынул из ящика объемистый пакет с письмами, которые медленно пересмотрел. На всех континентах служащие правительственных учреждений одинаково любят помучить публику. Это, по-видимому, доставляет им истинное удовольствие.

Наконец, он отложил в сторону один конверт, затем взвесил его на ладони и громко, вслух прочел надпись:

— ‘К. ф. К., до востребования. Мерида. Юкатан’.

И лишь тогда решился протянуть его инженеру.

Тот быстро схватил письмо. Он и не подумал выразить служащему неудовольствие за медлительность. Это очень озадачило и даже огорчило чиновника. Когда делаешь все, чтобы привести человека в отчаянье, действительно можно взбеситься, если он, несмотря ни на что, ухитряется все-таки сохранить спокойную улыбку.

Поэтому чиновник сердитым взглядом проводил инженера, выходящего из комнаты.

В дверях Франсуа пришлось посторониться, уступая дорогу высокому сухопарому субъекту с бронзовым цветом лица. Тот устремился прямо к окошечку с надписью ‘До востребования’ и приветствовал служащего, как старый знакомый:

— Здравствуйте, сеньор. ‘К. ф. К.’ еще не появлялся?

— Он только что вышел отсюда.

— Как? Давно?

— Не более десяти секунд. Вы столкнулись с ним в дверях.

— Не хотите ли вы сказать, что отдали письмо человеку, с которым я столкнулся в дверях?

— Вот именно.

— Но это вовсе не ‘К. ф. К.’!

— Кто бы он ни был, он еще не успел далеко уйти. Вы сможете догнать его…

Длинноногий во всю прыть пустился вдогонку за инженером. Таким образом ему удалось вскоре не только догнать, но и перегнать инженера. Тогда он обернулся, загородил ему дорогу и сдержанным тоном, в котором, однако, слышалась угроза, сказал:

— Извините, сударь… Вы получили письмо ‘До востребования’ на буквы ‘К. ф. К.’. Скажите, пожалуйста, на каком основании?

Инженер пристально посмотрел на незнакомца.

— С удовольствием отвечу на вопрос, сударь, — спокойно ответил он. — Но прежде вы должны ответить мне, по какому праву спрашиваете меня об этом.

Хладнокровие молодого человека, видимо, озадачило незнакомца. На лице его отразилась нерешительность. Кто этот человек, стоящий перед ним?

Ведь только фон Краш мог получить депешу, отправленную в Норвегию. В таком случае ему будет легко убедиться, пользуется ли его собеседник доверием фон Краша.

— Простите мою настойчивость, — произнес он более мягко. — Но друг вы или враг, вы не станете отрицать серьезности положения вещей. Поэтому я прошу вас сказать, знаете ли вы, что обозначают эти три буквы на письме ‘К. ф. К’?

Инженер улыбнулся.

— Охотно скажу, что значат две последние — фон Краш. Что до первого ‘К’, то я полагаю, вы сами не имеете понятия, что оно означает. На свете лишь два человека посвящены в этот секрет — ‘патрон’… — он с умыслом сделал ударение на этом слове, — ‘патрон’ и я! А вы Брумзен, не так ли?

Незнакомец был побежден и склонил голову. Франсуа попал в точку.

— Значит, вы из наших?

— Полагаю, это и так ясно.

— Но я никогда раньше вас не видел.

— Не думаете ли вы, что фон Краш имеет обыкновение раскрывать все свои карты? За исключением меня, быть может, никто не знает всей его игры.

— А разве вы знаете?

Инженер иронично улыбнулся.

— Я нечто вроде его тени.

Двойственный смысл его слов остался непонятен Брумзену. Мог ли он предположить, что стоит лицом к лицу с врагом, неотступно преследующим шпиона? В конце концов ему некогда было продолжать расспросы.

Тем временем юноша — в нем Франсуа не без удовлетворение узнал Триля, который, как он думал, оставался возле аэроплана, — подошел к беседующим и непринужденно вмешался в разговор.

— Господин Брумзен, телеграмма от патрона ждет вас в гостинице. Не выйди вы так надолго, уже получили бы ее и не рисковали что-нибудь напутать…

— Это еще кто такой?! — пробормотал Брумзен.

Он был поражен. Обилие совершенно незнакомых ему коллег, словно свалившихся с небес, совершенно сбило его с толку.

— В гостинице?

— Я провожу вас.

— Вы пойдете со мной?

— Так приказано. Я должен передать, что вы ответите, когда ознакомитесь с содержанием телеграммы.

— Так идемте.

Предложение юноши окончательно рассеяло все подозрения приспешника фон Краша. И, болтая о нем, расточая своему начальнику всевозможные похвалы и одобрение, Брумзен побрел по улице вслед за юношей.

— Меня не удивляет теперь, что он сделал распоряжения, о которых я ничего не знал, — заявил Брумзен. — Это из-за письма, которое ему должны были передать, когда ‘Матильда’ войдет в порт Прогресо.

— Именно. Он получил письмо, — сказал Триль с невозмутимым хладнокровием.

— Я же его и отправил, это письмо. Из него он должен был узнать о месте нашей встречи.

— Да.

Молодой американец не пропускал ни слова. Болтовня врага может сослужить хорошую службу. А тот, охваченный неожиданным зудом откровенности, продолжал:

— Я не был уверен, что освобожусь.

— Понимаю, — спокойно заметил Триль, — вас, конечно, мог задержать господин Тираль…

При этих словах Брумзен подскочил:

— Черт! Я вижу, начальник и вправду вам доверяет!

— Да. Товарищ, которого вы только что видели, да я — знаем куда больше, чем другие.

Гостиница была уже недалеко. Юноша, собственно, должен был бы уже под каким-нибудь удобным предлогом расстаться со своим спутником. Но вдруг понял, что тот может выболтать ему массу вещей, представляющих большой интерес для Франсуа д’Этуаля. Нет, он не считает возможным уйти!

Как ни велик риск, нельзя покидать этого субъекта. Но это легче решить, чем сделать.

Окрыленный успешным началом своего вмешательства, Триль, достаточно объективно оценивающий свои поступки, не мог не признать, что впутался в опасную затею.

Из меланхолических размышлений его вывел голос авантюриста.

— А вот и депеша, я вижу ее! — воскликнул Брумзен.

Молодой американец закусил губу, чтобы не вскрикнуть от удивления, и, взглянув в указанном направлении, увидел через раскрытое настежь окно нижнего этажа висящий в зале трактира большой деревянный ящик с перегородками, где номер каждого отделения соответствовал номеру комнаты для постояльцев. В одной из ячеек, на которую был устремлен ‘указующий перст’ Брумзена, торчала сложенная бумажка, в которой Триль тотчас узнал бланк мексиканского телеграфа.

Это уже было слишком! Он сказал правду, сам того не подозревая.

На минуту Триль задумался: не броситься ли ему наутек, вдруг телеграмма не от фон Краша!

Но ему положительно везло. Брумзен весело воскликнул:

— Понимаю!.. Патрон послал кого-то в Мериду, так как сам не может прибыть. Он ждет меня сегодня в девять вечера на яхте… Да, да, он, по-видимому, получил мое письмо… Ночная тьма — вернейший из покровителей.

Затем он любезно обратился к юноше:

— А теперь, мой молодой друг, мне не к чему вас больше здесь задерживать… Не хотите ли вы посетить одно место? Телеграмма получена, теперь на лошадей — мы не потеряем времени. Ха-ха! Можно-таки сказать, что герр фон Краш — удачливый человек: все к его услугам, чтобы ускорять ход предприятия.

На этот раз молодой американец пустился в путь бок о бок с авантюристом, чувствуя себя гораздо лучше, чем несколько минут назад.

Вскоре они добрались до того места, о котором говорил Брумзен. Это была довольно подозрительного вида гостиница, занимавшая одну из сторон двора, окруженного сараями, играющими роль многочисленных ‘служб’.

Молодая служанка бросилась навстречу новоприбывшим.

Всегда любезный Триль проводил хорошенькую девушку до двери, по-видимому, нашептывая ей на ушко самые нежные комплименты. А на самом деле он говорил:

— Десять пиастров, если вы не впустите сюда никого, кто мог бы нам помешать.

Он вошел в трактир и уселся за стол рядом с Брумзеном. Тот уже разливал пахнущий апельсинами напиток в деревянные чашки, заменяющие здесь стеклянную посуду.

— Ваше здоровье, мой молодой приятель!.. Кстати, я не знаю вашего имени. Вы можете называть меня Брумзеном, но как мне обращаться к вам?

Юноша засунул руку в карман и вытащил небольшой темный предмет, похожий на плоский ящичек, обитый кожей. Он зажал его в ладони.

— Вы хотите знать мое имя?

— Конечно! Разве это не кажется вам вполне естественным?

— Как можно, напротив, я с удовольствием исполню ваше желание. Называйте меня Исповедником.

Брумзен озадаченно посмотрел на него.

— Исповедником. Вот так имечко!

— Заслуженное, милейший Брумзен. И вот каким образом.

Юноша поднял руку, в которой держал плоский темный предмет, вынутый перед этим из кармана.

— Видите это?

— Да. Но ничего не могу понять.

— Это инструмент, когда-то изобретенный самим господином фон Крашем. Он похож на безобидную коробочку. Но обратите внимание — на верхней части этой коробочки имеется небольшое стальное дуло. Стоит мне нажать пружинку, и оттуда вылетит премилая пулька, начиненная жидким воздухом. Она разрывается, попав в назначенный предмет, и понижает его температуру до двухсот градусов ниже нуля.

Триль потряс предательским оружием, некогда увезенным Франсуа из Бабельсберга. Брумзен покачал головой.

— Я не совсем улавливаю связь между этим предметом и прозвищем Исповедник.

На юношу напал приступ веселости.

— Неужели вы не можете догадаться! Предположите, что есть человек, знающий кое-что, чего не знаю я. Я направляю на него эту игрушку и заявляю очень спокойно…

Триль сделал паузу и голосом, который вдруг стал угрожающим, проговорил:

— Поверьте, мои слова — не пустая болтовня. Ничто так не располагает к доверию, как уверенность, что и вас не обманывают. Посмотрите, пожалуйста, на графин с водой, который стоит вон там, на этажерке у стены. Я прицеливаюсь в него, спускаю пружину — и…

Послышалось легкое щелканье… Вокруг графина появилось облачко сверкающей пыли, и в одно мгновение жидкость замерзла, а вся влага, висевшая в воздухе, превратилась в радиусе пятидесяти сантиметров в мириады легких снежинок, образуя миниатюрную снежную бурю.

Физиономия Брумзена выражала полнейшую растерянность.

— Итак, — сказал Триль, — перед вами, сударь, две вещи на выбор: или благополучная жизнь после одного признания, которое несомненно должно тяготить вас. Или — прямой путь на небо, где почтенным людям вашего сорта должно быть отведено укромное местечко. Теперь вы увидели во мне ‘исповедника’?

Стиснув челюсти, с лицом, перекошенным от стыда и злобы, агент фон Краша молчал.

Но так как Триль довольно решительно направил на него свое смертоносное оружие, он уступил.

— Если вы когда-нибудь попадетесь мне в руки, живым я вас не выпущу. А теперь — спрашивайте, я отвечу!

— Вот это значит рассуждать благоразумно, и так как мне вовсе не нравится затягивать такого рода допрос, то я продолжаю.

И, заложив ногу на ногу с непринужденностью джентльмена, болтающего в клубе о светских событиях, он начал:

— Почему фон Краш приказал вам следовать за Тиралем?

— Потому что он подозревает, что Тираль нашел сокровища. И хочет узнать, где именно.

— Разумеется, чтобы его обворовать?

— Он не ошибся. Тиралю известны залежи драгоценных камней.

Триль остановил его жестом.

— Нет, нет, не так. Вы слишком торопитесь. Мне нужны некоторые подробности, дорогой Брумзен.

— Какие еще подробности?

— Как вы ехали и каким образом втерлись в доверие к бедняге Тиралю…

— Это было очень легко сделать. Вот уж тип, мало похожий на искателя драгоценных залежей! Уж очень он сентиментальный. Отправившись на том же, что и он, пакетботе в Соединенные Штаты, мне достаточно было представиться ему несчастным, потерявшим жену и детей, и этот дуралей сразу же разоткровенничался. Тогда же я увидел его дочь Лизель. И стал уверять, что она напоминает мне мою покойную дочь, тогда он уже совершенно не мог расстаться со мной. В Нью-Йорке предложил мне ехать вместе с ними в Нью-Орлеан. И там рассказал мне о цели своего путешествия. Старик пожелал, чтобы и я стал его компаньоном. Он так долго считал свою Лизель мертвой, что ему хотелось бы утешить хоть одного несчастливого отца. Словом, вдался в идиотские рассуждения на эту тему.

— Ах, милейший, — комически вздохнул американец, — мне нужны факты, а не ваша личная их оценка. Первым делом я хотел бы узнать местонахождение этого сокровища.

— Об этом я почти ничего не знаю, — заявил Брумзен.

Триль нахмурился.

— Берегитесь! Вы должны встретиться с фон Крашем, чтобы проводить его туда.

— Это действительно так.

— Значит, вам известно, куда вы направитесь.

— Да, я знаю, как добраться до сокровища. Но не знаю, в каком месте страны они находятся.

Триль погрозил противнику своим оружием. Брумзен невольно отпрянул назад и с искренностью, в которой нельзя было усомниться, сказал:

— Клянусь вам, я говорю правду! Кроме того, вы убедитесь в этом, если выслушаете меня до конца.

— Ну, хорошо!

— Тогда я должен прежде всего рассказать, что господин Тираль открыл это сокровище (я даже не знаю, что оно собой представляет) уже давно. Скрыто оно где-то в окрестностях деревни под названием Эрринак, так как именно в этой местности Тираль, в бытность свою чиновником, оказал услугу одному из индейских вождей, и тот проводил его на место.

— Почему же он не забрал его с собой еще тогда?

— Сейчас поймете. Индейцы чувствуют глубокую любовь к родной земле. Они подозрительно смотрят на каждого чужеземца, и если заподозрят кого-либо в желании овладеть их сокровищами, то безжалостно убивают его. Поэтому вождь племени показал Тиралю подземную дорогу, проходящую по высохшему руслу реки. Никто, кроме Тираля, не знает, как добраться туда, и никто не сможет по нему пройти, если не знает точно линий ее направления, воды в этой удивительной стране составляют под землею целый лабиринт.

— И вы знаете этот путь, дражайший, так как именно вам-то и поручено проводить фон Краша!

Агент прикусил губу. Он горько пожалел о своем невольном признании. Но оружие молодого американца имело такой грозный вид, что всякие шутки с ним были плохи.

— Да! — угрюмо проворчал Брумзен.

— Превосходно! Я вижу, мы сговоримся. И где же вход в этот подземный канал?

— Немного восточнее порта Прогресо.

— Ах вот почему ‘Матильда’ ждет вас на рейде!

— Совершенно верно. На побережье есть небольшая лагуна. С одной стороны ее находится песчаное возвышение, с другой — обрывистый берег. На этой песчаной возвышенности есть щели, они-то и составляют проходы, по которым можно в лодке добраться до вод лагуны и до тоннеля, так как он проходит сквозь гористую часть берега, тоннель этот и служит проводником к подводной реке, ведущей к сокровищу.

Юноша удовлетворенно кивнул головой.

— Значит, вы вместе с Тиралем и мисс Лизель уже ходили туда в лодке. Переход был продолжительным?

— Двое суток… Течение там очень быстрое… Так что, вы понимаете, против течения двигаться трудно…

— Ого! Два дня! Это предполагает довольно большой конец!

— Ну, каких-нибудь пятьдесят — шестьдесят километров!

— Я вижу, что вам приходилось продвигаться очень медленно, при помощи факелов, шестов, фонарей…

— Верно.

Триль сделал паузу. Он пристально посмотрел на своего врага и, отчеканивая слова, проговорил:

— Кроме того, много времени уходит на то, чтобы отыскивать знаки, которыми изредка отмечен путь.

Агент молчал.

— Молчание — знак согласия, — невозмутимо заявил юноша. — Итак, чтобы быть идеальным Исповедником, мне остается узнать только, что представляют собой эти знаки. Милейший господин Брумзен, нет слов, насколько возбуждено мое любопытство!

Вдруг юноша быстро вскочил на ноги, держа в одной руке табурет в виде щита, а другой направляя на бандита вороненое дуло смертоносного оружия.

— Не двигаться! Или вы будете разбиты, как простой графин!

Это неожиданное приказание было следствием попытки со стороны гнусного авантюриста ускользнуть от Триля.

На физиономии Брумзена отразилось колебание, но темная штучка в руке Триля положила этому конец. В конце концов живешь ведь только раз. И никакие сокровища не возместят потерянной жизни. Поразмыслив таким образом, Брумзен порылся во внутреннем кармане своей охотничьей блузы, вытащил оттуда бумажник из желтой кожи и бросил его на стол перед своим противником.

— Там вы найдете план подводной дороги. Знаки поставлены у каждого разветвления. Довольно с вас?

Он уже привстал было, но жест Триля заставил его опять сесть.

Юноша раскрыл бумажник, говоря:

— Дайте же мне время проверить ваши слова, дорогой господин Брумзен. Вы, по-видимому, так сильно торопитесь удалиться, что легко могли сделать какую-нибудь ошибку… Это случается даже с весьма аккуратными людьми.

В бумажнике он нашел небольшой листок твердой бумаги. На нем был сделан топографический набросок — съемка, изображающая извилистую линию с расходящимися от нее ветвями, несомненно это и была карта подземного пути с идущими от него ответвлениями. В одном из уголков этого листа красовалось изображение копья с надписью: ‘Всегда к цели’.

Триль не мог скрыть своей радости. Он добыл для Франсуа д’Этуаля то, что составляло главную тайну его врага!..

Вдруг раздался сухой щелчок: пуля сорвала шляпу с головы юноши. Молодой американец, упоенный удачей, на минуту забыл всякую осторожность. Брумзен воспользовался этим.

С необыкновенной быстротой Триль приготовился к самозащите. Послышалось щелканье пружинки. Вокруг лица бандита появилась та же сверкающая пыль, что и часом раньше возле графина. Брумзен застыл в той же позе, в какой напал на противника: с судорожно перекошенным лицом и гневно вытаращенными глазами, затем со стуком рухнул на землю, как тяжелый куль.

— Тем хуже для него, — пробормотал юноша, — и, пожалуй, тем лучше для меня, так как я, по всей вероятности, сделал бы большую глупость, если бы оставил ему жизнь.

Сунув в карман бумажник убитого, он вышел из трактира и пошел по залитой солнцем деревне, направляясь к месту стоянки аэроплана со странной, щемящей тоской в душе.

— Теперь следует рассказать обо всем господину Франсуа и узнать, что нам делать. Не напрасно же я убил этого беднягу…

С такими словами, обращенными к самому себе, юноша ускорил шаг.

IX. Фон Краш отправляется в путь

Ставшая на якорь прошлой ночью яхта ‘Матильда’ тихо покачивалась на рейде Прогресо. Как раз напротив него находилась пристань с ее судами, вытянувшимися в линию берега, с доками, складами, а позади пристани виднелись крыши городских построек, колокольни и башни молодого приморского городка.

Когда наступил день, фон Краш в лодке съехал на берег. Отправив Брумзену телеграмму, он вернулся на борт, нагруженный газетами и брошюрами.

Первый же газетный выпуск преподнес ему сообщение о Мисс Вдове. Немца привлекли в нем две вещи: во-первых, известность Мисс Вдовы уже перешагнула через океан, во-вторых, Мисс Вдова отнюдь не погибла от полученной ею раны.

Но если она жива и здорова, то можно опасаться вновь увидеть на своем пути Франсуа д’Этуаля!

Инженер, орудующий герцевскими волнами, сумеет добраться до такого суденышка, как ‘Матильда’. Надо признаться, вывод был не из приятных…

Уже давно стемнело, когда сторожевой матрос дал сигнал, что с берега приближается лодка.

Окликнутые по всем правилам гребцы ответили:

— Мы направляемся к вам и везем человека, которого здесь ожидают.

— Как его зовут?

— Брумзен.

Фон Краш в это время находился на палубе. Услышав это имя, он радостно закричал:

— Причаливайте, причаливайте! Брумзен! Я жду вас с нетерпением!

Минуту спустя лодка стала возле яхты. На ней поднялась смутная человеческая фигура, взлетела по лесенке, с ловкостью клоуна вскочила на палубу и, встав перед немцем, спросила:

— Имею честь видеть господина фон Краша?

Последний не мог удержаться от изумленного восклицания.

Брумзен был высокого роста, сухощавый, крепко сложенный человек лет сорока.

Пришельцу же едва исполнилось шестнадцать. А тут молодой метис с насмешливой физиономией, одетый в мексиканские панталоны с разрезами по бокам, украшенными золочеными пуговицами, опоясанный широким шелковым кушаком.

— Но ведь вы вовсе не Брумзен! — смог наконец выговорить шпион.

Тот поклонился и на странном наречии центрально-американского побережья, составленном из испанских, французских, английских и даже голландских слов, сказал:

— Молчи. Веди меня в свою каюту. Другим не нужно знать, зачем здесь я, не Брумзен.

Удивленный фон Краш, однако, спросил:

— По крайней мере как же тебя зовут?

— Мануэлито… Но это ничего не значит… Ты поймешь, только когда выслушаешь меня.

Добравшись до каюты, шпион открыл дверь и пригласил:

— Входи!

Немец и его посетитель были одни. Не дожидаясь вопросов, Мануэлито поспешно заговорил сам.

— Прежде всего я объясню тебе, почему Брумзен мне доверил, как доверяют родному младшему брату. Это необходимо.

И на знак согласия, сделанный его собеседником, он продолжил:

— Бог, которого почитают в моей стороне, в Эрринаке, имел на голове корону из этого металла. Однажды ночью я пробрался в храм и взял ее. Однако меня заметил священник и поднял тревогу. Вся деревня пустилась за мной по пятам… Так как я бросился бежать, понимаешь ли…

— Да. Продолжай.

— Я несколько опередил их, но они несомненно настигли бы меня, окружив длинной живой цепью, загородив путь со всех сторон. Загнанный в густой кустарник, я уже попробовал пальцем острие моей навахи, решившись спровадить на тот свет несколько человек, прежде чем паду сам, — как вдруг кто-то тронул меня за локоть. Я невольно вскрикнул и хотел было уже броситься с ножом, но меня остановил голос. Он говорил:

‘Дай мне золотую корону. Когда твои преследователи поравняются с тобой, ты просто присоединишься к ним. Никто и не заподозрит, что ты вор. Я продам золото в Мериде и через пять дней, когда сумерки сойдут на землю, жди меня на опушке леса. Я передам тебе деньги’.

— Этим человеком… — начал Краш.

— …был Брумзен. Он сдержал слово. Вчера я опять столкнулся с ним. Образованный человек, этот Брумзен, — проникновенным тоном заметил малый. — Неудивительно, как его слушаются в Па-Тунь… И следи не следи, а никогда не поймешь, где он обыкновенно находится. У него, значит, есть способ быть невидимым для человеческого глаза, так как все жители Эрринака всегда настороже. Я и пробормотал: ‘Ах, если это верно, можно бы, не боясь попасться, ограбить всю страну!’

Он засмеялся. ‘Конечно! Но у меня есть кое-что получше того, что может дать самый выгодный грабеж. Боги четырех цветов открыли мне, где находится богатейший клад, и я должен встретиться с друзьями, которых известил об этом’. — ‘Ну! Целая толпа не пройдет незамеченной!’ — ‘Пройдет, так как боги указали мне подземный путь, о котором никто и не подозревает’.

Затем господин хлопнул меня по плечу и сказал: ‘Если ты доверяешь тому, кто спас тебе жизнь, присоединись к нам. Тебе тоже достанется часть сокровищ’.

…Кто бы мог подумать тогда, что сегодня утром… он уже будет мертв!

— Мертв?..

Из груди фон Краша вырвалось настоящее рычание. Известие о смерти соучастника поразило его в самое сердце.

— Да, мертв. Но перед этим он успел еще передать мне вот это.

Юноша вынул из кармана бумажник, до странности похожий на тот, который Триль забрал у Брумзена.

— Здесь план подземного пути, открытого господину богами четырех цветов, — набожно произнес метис. — Там изображены знаки, которые не дадут ошибиться и потерять дорогу. Но прежде, чем испустить дух, мой покровитель успел выговорить фразу, которую я должен вам повторить: ‘Остерегайтесь одного человека. Мне кажется, что моя смерть — дело высшей справедливости…’

Фон Краш побледнел, как полотно, и машинально провел рукой по лбу, на котором выступили капли холодного пота.

— Он это сказал? — заикаясь, спросил шпион.

— Да, сказал.

Немец стремительно поднялся, очевидно, приняв какое-то решение.

— Пойдем, Мануэлито, мне нужно послать несколько человек на берег. А ты прогуливайся по судну или спи, как хочешь. Сегодня ночью мы отправимся к подземной реке. Брумзен не солгал. С сегодняшнего дня ты начнешь зарабатывать на жизнь в свое удовольствие.

Он вышел на палубу. Метис видел, как он подозвал к себе нескольких матросов и что-то говорил им. Через несколько минут они все подошли к шлюпке. Каждый держал в руках внушительных размеров тюк. Шлюпку спустили на воду. Матросы разместились, и она отчалила, направляясь прямо в порт, огоньки которого виднелись напротив.

Фон Краш смотрел им вслед, пока шлюпка не исчезла в темноте, затем жестом созвал свою банду, привезенную из Бабельсберга.

— Предупредите пленников, чтобы были готовы сегодня ночью покинуть судно!

— Хорошо… Молодая девица сейчас на палубе с фрау Маргаритой.

— Этими займусь я сам. Предупредите остальных…

Прислужники шпиона бросились на лестницу, ведущую к каютам, а немец пошел на корму.

Там, недалеко от рулевого колеса, Эдит и Маргарита молча смотрели вдаль. В глубокой ночной тишине, прерываемой лишь мерным всплеском волн о борта яхты, похожим на дыхание гигантской груди, они ощущали отрадное успокоение. В продолжение целого дня несчастные раздумывали и мечтали о Франсуа, который жив и жаждет присоединиться к ним, спасти их.

Обе мечтательницы вздрогнули, услышав шаги фон Краша.

Тот поклонился им с деланой почтительностью.

— Не беспокойтесь, пожалуйста. Мне нужно сказать вам только одно слово. Этой ночью мы покинем судно… Будьте готовы.

И, не ожидая ответа, удалился. Марга шепотом пробормотала:

— Мы покинем яхту!

Эдит кивнула головкой.

— И ночью!.. Он не сможет нас увидеть! Но как бы то ни было, я уверена, он обязательно спасет нас…

Вдруг чей-то голос шепнул ей прямо в ухо:

— Совершенно верно!

Девушка, вздрогнув, обернулась и увидела Мануэлито, который как раз проходил мимо. Его указательный палец был прижат к губам.

— Никаких вопросов, — тихо проговорил он снова. — Это опасно… Передаю просьбу Франсуа. Как только окажетесь в шлюпке, постарайтесь расположиться ближе к корме.

И Мануэлито быстро отошел. Послонявшись по палубе, он нашел укромное местечко на корме и, удобно устроившись, сделал вид, что заснул.

Он просидел таким образом почти час. Вдруг юноша быстро поднял голову. До него донесся отдаленный плеск весел. Он вскочил на ноги и зажег восковую спичку.

Немного подержав ее зажженной, он бросил ее в воду. При падении она описала огненную дугу. Это же проделал и во второй, и в третий раз, причем последней спичкой он зажег сигаретку.

Шлюпка с помощниками фон Краша причалила, и Мануэлито подошел к ним.

Фон Краш был уже около них. Отдав приказания капитану яхты, он обернулся к юноше и хлопнул его по плечу.

— Мануэлито, поедешь с нами. Сейчас ты нам понадобишься. Заработаешь хорошо, будь спокоен.

Маргарита и Эдит спустились в шлюпку и сели на корме.

Последним сошел сам фон Краш. Он почему-то медлил с отплытием, внимательно всматриваясь в темные очертания противоположного берега. Вдруг над крышей одного из домов вспыхнул красноватый язычок пламени. Затем такой же появился в другом, третьем и еще нескольких местах.

— Отчаливай! — скомандовал немец, поздравив себя в душе с блестящей мыслью, ведь если город подожжен сразу в нескольких местах — кто станет обращать внимание на какую-то лодчонку, приближающуюся к берегу?

Очертания ‘Матильды’ стали уже сливаться с ночной тьмой.

Пленники, не знавшие причины пожара, с интересом смотрели на огонь, распространявшийся среди деревянных построек с невообразимой быстротою.

Вдруг Маргарита тихонько шепнула на ухо своей подруге.

— Встаньте, как будто вы хотите лучше рассмотреть пожар.

Эдит вздрогнула, словно пробужденная от сна. Встав на скамейку, она оперлась на плечо подруга и устремила взгляд на берег.

Шлюпка вошла в заливчик, образующий подобие пещеры в высокой береговой стене. Рука Эдит задрожала на плече молодой немки. Та поняла, какая мысль волновала ее подругу: через несколько минут шлюпка пристанет к берегу, и причина таинственного совета так и останется невыясненной.

И вдруг обе женщины застыли в изумлении.

Черное ночное небо прорезал ослепительно яркий луч света и лег на шлюпку сияющим пятном. Гребцы бросили весла. Фон Краш в ужасе вскочил. Но ни у кого не было времени изумляться. Над головами раздался невероятный грохот, словно внезапно разразилась страшная буря. Какая-то чудовищная тень нависла над шлюпкой. Все невольно вскрикнули, боясь, что сейчас произойдет что-то страшное.

Постепенно все стихло. Ни с кем ничего не случилось. Только Эдит, стоявшая на корме, бесследно исчезла.

X. Подземная река

Под высокими темными сводами катит свои черные воды подземная река. Поверхность ее черна, как чернила, потому что в подземелье почти не проникает свет. И только привыкший к темноте глаз различил бы странной формы существа, плавающие на поверхности речной глади.

У самой стены тоннеля, по которому протекает река, поднимается квадратная, плоская платформа. Это явно дело рук человеческих. И если хорошо присмотреться, можно заметить, что человек уже пользовался ею. От платформы поднимается тропинка, ведущая в расщелину, образовавшуюся в стене тоннеля.

Вдруг в глубине его, заглушая шум вод, раздались голоса, удары весел, и показался неясный дрожащий свет. Он исходил от фонаря, укрепленного на носу лодки.

— Вот мы и приехали! Видите знак на скале? — закричал веселый молодой голос.

— Причаливай! — сердито скомандовал фон Краш. Он был вне себя от ярости после похищения Эдит.

Как ни торопился немец, он понимал, что люди его нуждаются в отдыхе. Они раскинут на несколько часов лагерь на небольшой площадке возле самой воды. Нужно только выставить стражу, потому что река кишит аллигаторами.

Восемь часов сна подкрепили всех. С новыми силами люди отправились в путь и к концу вторых суток подошли к маленькому озеру А-Тун.

Восклицание Мануэлито: ‘Мы приехали!’ — было встречено восторженными криками ‘ура!’. Над головами бандитов опять было небо и светила луна. Это приводило в безудержный восторг. Даже пленники вздохнули свободнее.

Когда все выбрались на каменистый берег, фон Краш отдал приказание:

— Пленники останутся сторожить вещи и не двинутся с места до новых распоряжений.

И, обратившись к своим наемникам, прибавил:

— А вы взберетесь дальше по тропинке, ведущей на вершину скалы. Если англичане вздумают протестовать — убейте их.

— Слушаем! — за всех ответил Петунич.

Фон Краш милостиво взглянул на него.

— А, это ты, Петунич! В мое отсутствие поручаю тебе начальствовать… Слушайтесь, ребята, Петунича, как меня самого.

Затем схватил Мануэлито за руку:

— А ты, мой мальчик, отправишься со мной. Послав тебя вместо себя, Брумзен сделал мне хороший подарок.

Мануэлито весело шел рядом с немцем, тяжело сопевшим на подъеме. Им надо было добраться до кратерообразной вершины стен, сходящихся над озером тесным кольцом. С трудом добрались они туда.

Густая стена растительности скрывала подземное озеро от постороннего взгляда. Озаренные луной ветви деревьев, перевитые лианами, казались причудливыми существами.

Но фон Краш оставался равнодушным к красотам природы.

— Хо-хо! Какой черт сумеет отыскать здесь Тираля с его дочкой!

Юноша пожал плечами.

— Понятия не имею, как это сделать. Я никогда не переступал границы заповедного леса. А господин Брумзен мне ничего не рассказал.

— Ну что же, поищем!

Они обшарили все кругом. Никаких следов Тираля.

— Куда он девался? — ворчал раздосадованный немец. — Не вырыл ли он себе нору, как крот?

Вдруг послышался шум приближающихся шагов.

— Спрячемся! — посоветовал метис.

С противоположной стороны показались две человеческие фигуры — мужская и женская. Они несли ящик на грубо сделанных из ветвей носилках. Когда неизвестные вышли на поляну, освещенную луной, фон Краш обрадованно воскликнул:

— Они! — и выскочил из своего убежища в сопровождении Мануэлито.

От неожиданности несшие носилки уронили свою ношу на землю, и тут же с глухим щелканьем взвели курки револьверов, приготовившись к защите.

Но шпион не испугался.

— Эй, мосье Тираль, — приветливо воскликнул он. — С каких это пор вы не узнаете старых друзей?!

— Герр фон Краш! — воскликнул бухгалтер. Они бросились друг другу в объятия.

— Лизель, милая моя девочка, приветствуй же и ты того, кто дал мне возможность любить тебя и подарил тебе все то, чего ты была так долго лишена!

Девушка приблизилась и протянула фон Крашу руку, но на лице ее появилось странное выражение: в нем чувствовалась какая-то неловкость, которую она напрасно пыталась скрыть.

— Не стоит так уж радоваться моему появлению, — сказал шпион, делая вид, что ничего не замечает. — Но я, собственно, пришел оказать вам помощь, защитить… У вас есть враг!

— У меня?.. Что-то не припомню, — заявил старик простодушно.

— Вы забыли о некоем Франсуа д’Этуале, который причинил столько страданий вам и вашей дочери…

— Бог с ним! Он мертв, и теперь не нам судить его.

— Да он и не думал умирать!

Тираль вытаращил глаза. У Лизель вырвался долгий, странный вздох.

— Как не думал умирать? Ведь вы сами присутствовали на его похоронах! — изумленно пролепетал старик.

— Да, я был на похоронах, а он все-таки жив! Как бы там ни было, но он уже достиг Юкатанского полуострова и с минуты на минуту может обнаружить ваше убежище: надо бежать и немедленно!

— Да мы готовы хоть сейчас, — заявил Тираль и нерешительно прибавил, — но разве вы забыли о… о… кладе!..

— А, о кладе!.. Да, я действительно забыл! Я думал только о вашем спасении… Но разве так много времени нужно, чтобы его забрать?

— Мы с Лизель только часть его вытащили на поверхность…

— И этой части вам недостаточно?

— Нет. Я помню и о вас. Нужно захватить все. Для этого нам понадобится еще около суток.

Фон Краш протестующе воскликнул:

— Я ведь вам уже сказал, что никогда не приму…

Тираль энергично перебил его:

— Господин фон Краш! Бесполезно протестовать! Я решил, что поделюсь с вами. Ведь я обязан вам более чем жизнью моей дочери!

Шпион безнадежно махнул рукой.

— Ну, спорить с вами мы будем потом. А сейчас — дайте мне что-нибудь поесть и немного отдохнуть, хотя сомневаюсь, чтобы у вас самих было здесь особенно уютное пристанище.

— И очень ошибаетесь! — шутливо сказал Тираль. — У меня здесь есть настоящий каменный дом. Это древний храм майя, возведенный очень давно в честь божества Па-Тунь.

XI. В древнем храме майя

Все четверо углубились в чащу леса, который по мере приближения к месту становился все гуще, как бы желая уничтожить всякий след пребывания здесь человека. Камни, обтесанные человеческой рукой, указывали путь.

Вдруг бухгалтер остановился и отодвинул завесу из лиан, которая скрывала каменную дверь, по форме напоминающую двери египетских древних построек.

— Фонарь, Лизель!

Вспыхнул слабый дрожащий свет.

— Нужно идти медленно. Пол здесь усеян обвалившимися со свода камнями.

Пройдя по узкому коридору, путники очутились в просторном зале, посреди которого возвышался прямоугольный камень.

— Вот и мой стол! — заявил старик с улыбкой. — В свое время это, вероятно, был алтарь. Ты, дорогая, приготовь нам что-нибудь поесть, а я пойду покажу нашему другу то, что мы с тобою успели сделать.

Трое мужчин через зияющее отверстие в стене прошли в соседний зал — гораздо меньший, чем тот, который они покинули, со сводом, испещренным изгибами проросших корней, похожих на огромных змей.

Но никто не стал заниматься осмотром помещения: взгляды вошедших устремились на ряд ящиков, таких же, как и тот, что несли на носилках Тираль и его дочь.

— Клад! — коротко проговорил бывший бухгалтер и открыл крышку одного из них.

У фон Краша и Мануэлито вырвался невольный крик. Груда алмазов переливалась всеми цветами радуги, отбрасывая на стену сноп трепетного сияния.

Пока Тираль запирал ящик, фон Краш, а вслед за ним и метис вернулись в первый зал.

Стол-алтарь был накрыт для ужина. Но шпион не обратил на это внимания, а пристально смотрел на Лизель, которая была так погружена в свои мысли, что не заметила возвращения гостя. Он подошел к ней и взял за руку.

Девушка вздрогнула и подняла на него глаза, в которых читалось смущение и недоверие.

— Твоя мать не отомщена, Лизель! — прошептал он ей. Эта фраза означала: милая моя, почему ты не разделалась со своим отцом?

Она сделала невольное движение.

— Почему ты колеблешься?

Лизель тихо проговорила:

— Я уверена, что он ни в чем не виноват перед моей матерью…

— Ах вот что!

Лицо шпиона при этом, однако, осталось бесстрастным. Он сумел даже улыбнуться.

— Вот и прекрасно, я очень рад… Значит, мы вернемся в цивилизованный мир втроем.

Вошел Тираль. Все сели за стол.

Между фон Крашем и стариком завязалась оживленная беседа. Тот, подзадоренный похвалами в свой адрес, вдруг заявил, что совсем близко от берега реки у него есть тайник, где спрятан еще один клад, не менее роскошный, чем первый. Немец выразил сомнение, заявив, что такого не может быть. Тираль разгорячился:

— Пойдемте, я вам покажу!

Фон Краш стал отнекиваться, но в конце концов согласился — только потому, что пожелал ‘сделать приятное своему другу Тиралю’. Лизель, ничего не подозревавшая, сказала, что устала и не пойдет с ними.

— А я? — наивно спросил юноша.

— Ты? — повторил немец, устремив на мальчика выразительный взгляд, рекомендующий исполнять в точности то, что он услышит, — ты ступай в наш лагерь и скажи Петуничу, чтобы он явился с докладом ко мне сюда не завтра, как условлено, а не позднее чем через час.

Метис кивнул в знак повиновения. Но, когда они ушли, он, прячась за выступами скалы, некоторое время еще наблюдал за ними, а затем отправился в обратный путь.

Увидев огни лагеря, юноша ускорил шаг.

— Кто там?

— Мануэлито. С приказаниями от господина…

— Спустись пониже, Петунич сторожит англичан, — ответили ему.

Отыскав Петунича, юноша сказал ему все что следовало. Заинтересованный и озадаченный, Петунич спросил у юноши:

— Ты не знаешь, зачем я понадобился?

— Мне об этом не докладывали, — ответил тот, — но, думаю, это связано с теми двумя, что там, в пещере…

Уйдя из лагеря, Мануэлито стал быстро подниматься вверх. Ночь была очень темная, но это, по-видимому, ничуть не огорчало путника, взобравшегося наконец на самую вершину горы, кратерообразно возвышавшуюся над озером.

Мануэлито осмотрелся, прикинул, далеко ли он сейчас от подземного храма, выбрал самое высокое дерево и, как белка, вскарабкался на самую его вершину. С большой предосторожностью он наклонил к себе одну из тонких веточек, поднимавшихся прямо вверх, и привязал к ней небольшой предмет.

Мгновенно вспыхнула ярко-красная искорка, так как он попросту зажег маленький электрический фонарик. Придерживая ветку с фонариком, юноша достал записную книжку, вырвал оттуда листок, написал на нем несколько строк, прикрепил его к фонарику и выпустил ветку. Та плавно закачалась и вернулась в обычное положение.

Спустившись на землю, юноша быстрыми шагами направился к подземелью, у входа в которое он встретился с Лизель. Она подвела его к одной из ниш в стене древнего храма, приподняла завесу, прикрывавшую вход, и указала на ложе из сухих листьев и покрывало из козьей шкуры. Юноша с удовольствием растянулся на предложенном ему ложе, закутавшись в теплое одеяло.

Вокруг царила глубокая тишина. Он, может быть, и уснул бы, но вскоре послышались приближающиеся шаги: в подземелье вошли Тираль и фон Краш.

— Наши спят, — сказал тихим голосом бухгалтер, указав на занятые ниши.

— Их примеру можете последовать и вы, — ответил фон Краш, — а я должен подождать своего служащего и кое-что записать.

— Как вам будет угодно, — добродушно согласился успевший утомиться старик и, уйдя в одну из ниш, тут же уснул крепким сном.

Фон Краш уселся за импровизированный стол и принялся что-то писать. Едва он успел закончить, как шумно вошел его помощник Петунич.

— Тс-с! — сделал ему знак шпион. — Все спят… Вот тебе мои инструкции. Постарайся, чтобы все было выполнено с величайшей точностью.

И они оба покинули подземелье.

Когда немец вернулся, все, казалось, спали непробудным сном. Тогда и он тоже выбрал себе нишу, устроился там и с удовлетворением отметил, что день этот был использован плодотворно.

А в эту самую минуту преданный ему Петунич, лежа на брюхе перед маленьким карманным фонариком, перечитывал данные ему инструкции:

‘Завтра утром отправляйся обратно в Эрринак. Сообщи на ‘Матильду’, пусть она немедленно следует в Прогресо.

Вечером, не ранее девяти часов, побывай у эрринакского кадика и скажи ему, что в священном лесу ты заметил людей. Затем садись на лошадь и скачи к нам в Прогресо’.

На другой день Мануэлито (в котором читатель, вероятно, уже узнал нашего знакомого Триля) и фон Краш вместе с Тиралем и Лизель занялись переноской ящиков с алмазами из тайника на поверхность.

— Ничего нового там, наверху? — спросил немец у Мануэлито.

— Ничего.

— Отлично. Теперь, мосье Тираль, осталось сделать последний ящик.

— Я сделаю его побольше…

И старик, несколько с бессознательным видом принялся сбивать из принесенных заранее досок ящик, а фон Краш с нетерпением посматривал на часы.

Лизель беспокойно поглядывала то на одного, то на другого. Она боялась за отца, которого успела полюбить всей душой за его беззаветную привязанность к ней, и инстинктивно опасалась немца.

— Однако уже около одиннадцати, господа… А нам к двенадцати необходимо быть на судне. Ставьте ваш ящик в эту лодку, мосье Тираль, переправьте его на берег и возвращайтесь к нам, чтобы и мы успели переехать поочередно, так как лодка с грузом не выдержит более двух человек. Вы хорошо придумали это приспособление с канатом на вороте, чтобы переправлять лодку через этот водоворот…

— Я готов, я готов… — торопливо откликнулся Тираль, — ящик к лодке… Я тоже…

— И я, — крикнула Лизель, прыгнув вслед за отцом.

— А, и ты тоже… Ну так отправляйтесь же к черту оба!

Шпион быстрым движением сбросил крючки, которым канат был прикреплен к выступу скалы, и лодка, подхваченная водоворотом, исчезла в подземной галерее…

Фон Краш оглушительно расхохотался.

— Ха-ха-ха! Ведь ты, молодчик, не предвидел такого конца! — обращаясь к Мануэлито, воскликнул шпион, когда крики несчастных, поглощенных пучиной, смолкли.

— Не бойся, и на твою долю перепадет из того, что я заработал. А теперь поспешим к товарищам. Надо припрятать в верное местечко то, что у нас в руках…

Шатаясь и спотыкаясь, словно во сне, брел метис за шпионом, взбираясь по извилистой дорожке на поверхность земли…

Фон Краш поднес свисток к губам и засвистел.

— Что такое? Что делают эти мерзавцы и где они?

Резкая трель свистка вторично прорезала тьму. Прежнее молчание.

— Ну, чтоб там ни было, я зажигаю фонарь… Тьфу, черт, что это под ногами…

Вспыхнул свет фонаря, и у фон Краша вырвался из груди дикий рев:

— Фриц!.. Мертв!..

Триль весь задрожал от ужаса, не зная, какова участь тех, ради которых он очутился в этом подземном аду, среди этих страшных людей.

Да, Фриц был мертв, и на его трупе не было никаких следов насилия.

— А вот и еще один, — воскликнул юноша.

Это был Ларике… И тоже на трупе никаких следов.

— А вон еще один! Неужели Сименс?!

Да, это был Сименс, отныне безвредный. На его лбу у переносицы виднелось черное пятнышко, словно от ожога.

— Вы видите? — указал мальчик на пятнышко шпиону.

— Ожог… Герцевские волны… — только и смог пролепетать шпион. — Радиатор Мисс Вдовы…

Так вот отчего они умерли… А остальные? А пленники? А Маргарита?

Немец посмотрел вокруг. Все… все мертвы. Однако пленников нигде не было видно… Ясно, чья это работа!

Близилась полночь, и надо было подумать о своем собственником спасения.

— Скорее, Мануэлито, скорее… К шлюпке!..

Задыхаясь от бессильного бешенства, потрясая стиснутыми кулаками, шпион бежал к шлюпке. Там его ждет много миллионов. А кто так богат, как он теперь, тот все еще не должен считать себя побежденным… Он еще поборется, он еще покажет!..

XII. Роковое пробуждение

Встретив в Прогресо Петунича, фон Краш прибыл на судно вместе с ним и, торжествуя победу, пожелал отпраздновать ее роскошным обедом.

Для соответствующих распоряжений он велел позвать к себе повара.

К его удивлению, вместо того, которого он знал, к нему явился какой-то мальчик.

— Кто это? — спросил он у старшего офицера.

— Заместитель главного повара… Очень искусный малый. Главный запил, надо было его сменить…

Фон Краш был в превосходном настроении. Все складывалось как нельзя лучше. Он цел и невредим, да еще и с миллионным состоянием. А пленники — так с ними он еще встретится, миллионы дадут ему возможность помериться силами даже с невидимой Мисс Вдовой. Он начнет с ней настоящую воздушную войну.

Ужин прошел превосходно. Не по себе было лишь одному капитану. Странно только, что к концу ужина командой овладело непреодолимое сонное состояние, приписанное всеми усталости и волнениям, и все разошлись по своим каютам, еле волоча ноги.

Чуть свет фон Краш был разбужен гудением винта и характерным дрожанием корпуса яхты. Судно в открытом море…

Он сладко зевнул и потянулся.

— Однако где я?

Он не узнавал каюты.

— Что такое?.. Ведь я же знаю каждый уголок на своей ‘Матильде’.

Он вскочил с койки, оделся и, быстро выйдя из каюты, взбежал на палубу.

Он ничего не узнавал вокруг.

Ища глазами кого-нибудь, чтобы расспросить в чем дело, он увидел какого-то маленького матроса, который на его немецкий вопрос ответил по-английски:

— Не понимаю…

Фон Крашу начало казаться, что он сошел с ума, на немецком судне отвечают по-английски, вместо матросов он видел каких-то молокососов в матросских платьях. Вдруг взгляд его остановился на молодом человеке с командирскими галунами на фуражке.

— Простите… Что это за судно?

— Это яхта ‘Елизавета’, а я ее капитан.

‘Еще молоко на губах не обсохло, а уже капитан… Это положительно какой-то кошмар!’ — подумал фон Краш. Вслух заметил:

— Кто же тот безумный человек, который доверил вам, почти мальчику, командование судном дальнего плавания?

— Этот ‘безумный’ — лучший из людей, он делает из бездомных и бесприютных бродяжек честных граждан. Это — Джуд Аллен, наш Король, ‘Король молодых босяков’.

Он помолчал и прибавил:

— Однако прошу вас вернуться в вашу каюту. Таков приказ. С вами желают говорить…

— Кто?

— Я не обязан отвечать…

— Что же с моим судном? С ‘Матильдой’?

— С немецкой яхтой? Ее сегодня ночью пустили ко дну.

XIII. Лицом к лицу

В каюте его ждал Франсуа д’Этуаль.

Ошеломленный всеми последними неожиданностями, фон Краш почти упал на свою койку. Все поплыло у него перед глазами. Колесо фортуны резко повернуло в другую сторону. Мысли его путались в голове.

— Господин фон Краш, желаете ли вы меня выслушать?

Голос инженера звучал с глубокой грустью. И почему-то вид инженера пробудил смутную надежду в сердце закоренелого преступника.

— Я слушаю, — сказал он тихо.

— Сначала я объясню, каким образом вы оказались здесь. Этому во многом способствовал мой воздушный корабль, управляемый верными и преданными мне людьми. Экипаж вашего судна был уничтожен, а вместо него на борт взошли мои люди и приняли на себя его обслуживание. Когда вы после банкета, в еду которого был подмешан опий, уснули — вас на моем воздушном судне доставили на эту яхту, а ‘Матильду’ пустили ко дну, забрав с нее груз. Я хотел бы вас помиловать, ради вашей дочери…

— Меня помиловать?

— Да, ради несчастной молодой женщины, которую вы собирались погубить, как и нас всех, только потому, что она не хотела преступлений…

— Однако что вы называете помилованием?

— Я высажу вас в каком-нибудь глухом порту, где вы обязуетесь жить, и дам вам средства к существованию.

— Да, да… Но вы, конечно, чего-нибудь потребуете от меня в обмен на мою свободу?

— Только одного. Вы дадите мне письменное признание за подписью Кремерна фон Краша, что возведенное вами на меня обвинение, обесчестившее меня, — ложно.

Лицо шпиона приняло мрачное выражение. В нем говорила гордость при мысли, что он укрощен, как дикое, взбесившееся животное.

— Так!.. Значит, вам нужна реабилитация… И вы станете счастливым, знаменитым, всеми почитаемым человеком…

Франсуа д’Этуаль молча слушал.

— Мне же придется весь остаток жизни прожить в безвестности, быть может, даже гонимым и преследуемым, так как мое открытое признание развяжет против меня руки полицейским — полиция всегда безжалостна к побежденным в борьбе.

В тоне его усилилась горечь.

— Моя жизнь превратится в сплошной кошмар… Меня могут таскать по судам… И в перспективе может ожидать каторга…

В глазах его вспыхнул огонь злобной насмешки.

— И вы думаете, что я приму ваше условие?

Лицо инженера выразило изумление. Он, по-видимому, не ожидал такого оборота дела.

— Но что же тогда вам надо? — воскликнул он.

Шпион расхохотался бешеным смехом.

— Что мне надо? Не знаю сам… Мое положение безвыходно… Но все же у меня есть одно, последнее, удовлетворение. Я, разумеется, упаду в пропасть, но потащу за собой и вас. Вы ничего не выиграете. Вы останетесь по-прежнему опозоренным, вынужденным разыгрывать роль умершего под угрозой снова попасть на скамью подсудимых… Ха-ха-ха, вы победили, но ваша победа стоит моего поражения! Поверженный окончательно, я имею удовольствие сознавать, что вы сейчас несчастнее и удрученнее, чем когда бы то ни было!

Фон Краш, казалось, совершенно опьянел от мстительной радости.

— Как отрадно мщение, когда уже не на что надеяться! Я не смел и ожидать такого удовлетворения! Это почти примиряет меня с моей участью!.. Да, Лизель сама похитила у вас кинжал, которым вы ее будто бы поразили… Да, мой наемник подделал ваш почерк в письме… Да, милое созданье, выдрессированное мной, симулировало помешательство… Знайте это, знайте, Франсуа д’Этуаль… Но это вам не поможет… Вам никто не поверит… Ну, что, хорошо я мщу за себя?

В каюте снова раздался довольный смех шпиона. Но на этот раз он быстро утих. Фон Краш, улегшись на свою койку, повернулся спиной к собеседнику.

— Теперь я ваш пленник, — сказал он. — Делайте со мной что хотите, но вы ничего от меня не получите.

Франсуа, ничего не ответив, вышел из каюты.

XIV. Неожиданный свидетель

Яхта ‘Елизавета’ после благополучного перехода прибыла в Триест. Аэроплан, находившийся до сих пор на борту, отправился с механиком Клауссе в Шотландию, туда, где он был построен.

На борту яхты царило непривычное оживление.

— В котором часу посещение? — слышится разговор Китти и Джо.

— В одиннадцать.

— О, у нас еще есть время!

— Ну нет, надо все закончить гораздо раньше, когда ждут такого посетителя!

— Не понимаю, какая польза от того, что он явится…

— Я тоже не понимаю. Но мисс Эдит не плачет, а мосье Франсуа сказал ведь нам, что сегодня все закончится!

— Увидим!

Юноша и девушка стояли у борта яхты и смотрели на величественные и грозные суда, стоявшие на рейде у Военного Моста… Это были австрийские крейсера.

— Он находится там, — указал по направлению к крейсерам Джо.

Через некоторое время от одного из судов отделилась шлюпка с двумя пассажирами на борту и взяла курс по направлению к яхте ‘Елизавета’. Все находившиеся на судне высыпали на палубу.

— Плывет, плывет, — раздалось со всех сторон.

— Без четверти одиннадцать… Он аккуратен… — сказала Сюзанн, взглянув на часики с браслетом.

От крейсера отделилась большая 24-весельная шлюпка с австрийским императорским вымпелом на яхте.

Экипаж ‘Елизаветы’ в полной парадной форме выстроился на палубе. Раздался барабанный бой.

Через несколько минут все увидели внушительную фигуру австрийского императора.

Он с легкой улыбкой кивнул молодым американцам, приветствовавшим его в национальной военной форме и, увидев Франсуа д’Этуаля, поднес руку к козырьку.

— Ваше Величество, — обратился к нему инженер. — Когда-то вы сказали мне: ‘В нужный момент вспомните, что я — друг Франсуа д’Этуаля’. Помня эти слова, я позволил себе обратиться к вам теперь, и вы решили ответить на это обращение личным посещением.

Император ласково улыбнулся из-под нависших белых усов и сердечно протянул инженеру руку. Тот отступил.

— Не сейчас, Ваше Величество… Сначала соблаговолите последовать за мной.

— Как хотите.

В сопровождении инженера и всего экипажа Его Величество направился вниз, к каютам.

Из кормовых помещений были удалены перегородки, так что образовался один большой зал.

Фон Краш, увидев всех Фэртаймов, Маргариту и Франсуа, удивленно произнес:

— Это что еще за процессия?

Когда же взгляд его упал на императора, лицо его вдруг исказилось, губы побелели, однако он упорно прошептал про себя:

— Сам император! Но и он не заставит меня сказать то, чего я не хочу сказать!

Император уселся в кресло. Сзади него расположились Фэртаймы.

— Гм! Это похоже на суд, — пробормотал шпион. Франсуа заговорил:

— Ваше Величество, в присутствии человека, который упорствует в намерении погубить меня, я хочу повторить то, о чем уже ранее просил вас письменно.

— Чтобы я даровал жизнь и свободу этому человеку?

— Именно. Его преступления искуплены усилиями и страданиями его дочери, несчастного существа, носящего его имя.

— Она получит от меня другое, — сказал император. — Что же касается вашей просьбы насчет ее отца — считайте ее исполненной.

— Благодарю вас, Ваше Величество, — с чувством произнес Франсуа.

И, обратившись к фон Крашу, инженер спросил:

— Вы и теперь отказываетесь сказать правду?

— Какой правды вы хотите? — нагло спросил шпион. — Что вы называете правдой?

— Сознайтесь в том, что все обвинения, выдвинутые вами против меня, были ложными!

— Вы полагали, что в обмен на мою свободу я приму ваши условия?.. Нет, извините! Я не желаю лгать императору, которого вы завлекли сюда… Пусть даже он покарает меня, если ему будет угодно, но я не стану обманывать его!

Государь казался удивленным. Он вопросительно посмотрел на Франсуа.

— Во время нашего последнего свидания вы говорили другое, граф Кремерн.

— В самом деле? У вас есть свидетели?

— Вы хорошо знаете, что мы были одни.

— Значит, вы можете мне приписать все что вам угодно.

Он смерил инженера ненавистным взглядом. Вся его внешность выражала непоколебимое упорство, твердую волю молчать до конца.

Вдруг Франсуа решительно заявил:

— Свидетель, однако, существует!

И прежде чем шпион успел вымолвить хоть слово, в комнате раздался голос:

‘Как отрадно мщение, когда уже не на что надеяться! Я не смел и ожидать такого удовлетворения. Это почти примиряет меня с моей участью. Да, Лизель сама похитила у вас кинжал, которым вы ее будто бы поразили. Да, мой наемник подделал ваш почерк в письме… Да, милое создание, выдрессированное мной, симулировало помешательство… Знайте это, знайте, Франсуа д’Этуаль… Но это ведь не поможет, вам никто не поверит… Ну что, хорошо я мщу за себя?’

— Ложь! Это ложь! — закричал фон Краш, грозя кулаками невидимому свидетелю. Он выл и топал ногами, стараясь понять, кому принадлежит этот таинственный голос.

— Это фонограф, Ваше Величество, — заявил инженер, обратившись к императору, — он воспроизвел отрывок нашего разговора с графом Кремерном.

Дикий рев заглушил последние слова инженера. Ярость столь неожиданно уличенного злодея дошла до настоящего безумия. Значит, его все-таки провели! Их разговор запечатлен механическим прибором… Где он, этот прибор? Найти его, уничтожить!

Налитыми кровью глазами он обвел окружающих. Вдруг внезапным прыжком он очутился возле одного из матросов свиты, вырвал у него из-за пояса револьвер, направил его на Эдит и крикнул инженеру:

— По крайней мере ты поплачешь о своей невесте!

Раздалось два выстрела, один за другим, и два крика агонии. Маргарита, бросившаяся заслонить собой Эдит, и сам шпион упали на пол в последних судорогах…

Маргарита прошептала посиневшими губами склонившемуся над ней Питеру-Полю:

— Я счастлива… Я умираю за нее… за вас всех…

Император встал, весь бледный. Грустный финал преступления потряс его.

Подойдя к инженеру, сжавшему в объятиях свою многострадальную невесту, он сказал ему серьезным и торжественным голосом:

— Франсуа д’Этуаль! Я снимаю с вас всякие обвинения. Отныне вы с гордостью можете носить свое имя!

Поль д’ИвуаАэроплан-призракL’Aeroplaine Fantome, 1910

Часть перваяПОХИТИТЕЛЬ ИДЕИ

I. Разговор по телефону

II. Опять телефон

III. Франсуа д’Этуаль

IV. Дальнейший успех Франсуа

V. Еще одно предложение

VI. Лизель Мюллер

VII. Наваждение

VIII. Трагическое недоразумение

IX. Доказательства, которые нельзя объяснить

X. Повеяло безумием

XI. Виновники позора

XII. Вифлеемский госпиталь

XIII. У ворот Ньюгейта

XIV. Вечер Триля

XV. Записная книжка

XVI. Таинственный порошок

XVII. ‘Ньюгейтская идиллия’

XVIII. У фамильного склепа

Часть втораяМИСС ВДОВА

I. Загадочное послание

II. Два взрыва

III. Детская игра

IV. Триль напал на след

V. Шпион высокого класса

VI. Убежище агента

VII. Повар Брок

VIII. Фон Краш заметает следы

IX. Любовь готовит западню

X. Замаскированная посланница

XI. Дым двух сигар

XII. Вокруг военного аэроплана

XIII. Таинственный автомобиль

XIV. В плену у шпиона

XV. В Польше

XVI. Аэроплан-призрак

* * *

XVII. Профессор Берский

XVIII. Страница прошлого

XIX. В Праге

XX. Неожиданный визит

* * *

XXI. Змея, на которую наступили

XXII. Казнь электричеством

XXIII. Шпион ускользает

* * *

XXIV. Превратности судьбы

XXV. Сенсационные слухи

Часть третьяАЛМАЗНАЯ РОССЫПЬ

I. Триль действует самостоятельно

II. Бесплодные поиски

III. В Гамбурге

IV. Тело без души

V. В пустоте

VI. Предложение фон Краша

VII. Мертвый говорит

VIII. ‘До востребования’

IX. Фон Краш отправляется в путь

X. Подземная река

XI. В древнем храме майя

XII. Роковое пробуждение

XIII. Лицом к лицу

XIV. Неожиданный свидетель

Читайте также:

Поль д’Ивуа
Аэроплан-призрак
L’Aeroplaine Fantome, 1910

Часть первая
ПОХИТИТЕЛЬ ИДЕИ

Часть вторая
МИСС ВДОВА

*** * ***

*** * ***

*** * ***

Часть третья
АЛМАЗНАЯ РОССЫПЬ