Абу-Джафаръ-Алманзоръ, или Способъ познавать людей,
Восточная повсть.
Adrian de S … N
‘Встникъ Европы’, NoNo 13—14, 1816
Абу-Джафар-Алманзор, или Способ познавать людей, Сарразен Адриан, Год: 1816
Время на прочтение: 15 минут(ы)
Фана-Козру, иначе называемый Адгадъ-Еддулатомъ, былъ одинъ изъ величайшихъ людей на восток. Сей славный воинъ, великодушный побдитель, искусный политикъ соединялъ въ себ почти вс таланты, вс доблести, сопровождающія имена государей до отдаленнйшаго потомства. Завоевавши Персію непобдимымъ своимъ оружіемъ, покоривши Багдадъ, столицу Калифовъ, возсвши на престол сихъ Монарховъ, служителей Бога и намстниковъ пророка, нкогда бесдовалъ онъ дружелюбно съ первйшими двора своего чиновниками. Онъ совтовался съ ними о средствахъ содлать счастливыми людей, попечительности его ввренныхъ Провидніемъ, и разсуждалъ о правилахъ, необходимо нужныхъ Государю, желающему предостеречь себя отъ обмановъ, и проникать въ души людей, которые его окружаютъ.
Придворные чиновники предлагали мннія свои одинъ за другимъ по порядку. Адгадъ слушалъ ихъ и улыбался, ибо видлъ ясно, что ему говорили о тхъ именно средствахъ, которыя могли ввести его въ заблужденіе. Въ бесд находился одинъ, мудрый Докторъ, уважаемый всми жителями Багдада за обширныя свднія, за строгую честность его и благородное чистосердечіе. Докторъ сей назывался Морадомъ. Онъ хранилъ глубокое молчаніе, оставляя слово охотнымъ подавателямъ совтовъ свободное поле разглагольствія. Адгадъ-Еддулатъ обращаетъ на него взоръ свой и говоритъ: ‘А ты, Морадъ, для чего не объявляешь своего мннія? Не уже ли нехочешь преподать важнаго, необходимаго для Царей совта о средствахъ предостерегать себя отъ обмановъ? Скажи, мудрый Морадъ, какимъ образомъ Государь можетъ находить людей, истинно достойныхъ?’ — Государь! — отвчаетъ Морадъ:— когда придворные твои предлагали теб высокія мннія и совты, въ то время мысль моя занята была славнымъ Калифомъ Абу-Джафаръ-Алманзороиъ {Абу-Джафаръ, или Абу-Жіафаръ, былъ одинъ изъ славнйшихъ Монарховъ на Восток, почитатель и распространитель наукъ, умершій въ 774 году хрістіянскаго лтосчисленія.}, основателемъ Багдада, славою всего Востока. Великій мужъ весьма хорошо зналъ науку отличать людей, науку, можетъ быть нестоль трудную, какъ вы ее себ воображаете. Ежели твоему Величеству будетъ угодно меня выслушать, то я разскажу, какимъ образомъ познавалъ онъ людей, которыхъ желалъ допустить къ участію въ управленіи обширнымъ своимъ государствомъ. — ‘Увидимъ!» говоритъ Адгадъ-Еддулатъ: ‘я буду слушать со всею внимательностію, нетерпливо желаю знать твою исторію, чтобъ извлечь изъ нее пользу.’ — Она очень проста. — ‘Тмъ лучше, къ томужъ еще она не вымышленная.’ — Немного долговата. — ‘Будетъ коротка, ежели полезна.’
И Морадъ началъ разсказывать такимъ образомъ,
Однажды Калифъ Абу Джафаръ Алманзоръ имлъ надобность смнить Государственнаго Казначея, ибо по разсмотрнію длъ Министра, исправлявшаго ету должность, оказалось, что онъ расточилъ казну, a себ накопилъ безчисленныя богатства, ограбивши многія области. Надлежало отдалить неврнаго чиновника, и на его мсто опредлить такого, которой не сталъ бы употреблять во зло довренности Калифа и порученной себ власти. Но гд взять человка, способнаго исполнять столь важную обязанность? Какая честность устоитъ противъ соблазна при вид толикихъ сокровищь, когда есть возможность безопасно присвоить себ нкоторую часть оныхъ? Твое Величество легко себ вообразить можетъ, что первые вельможи двора наперерывъ добивались етаго мста. Вс представляютъ о правахъ своихъ, вс сыплютъ золото и не щадятъ происковъ, дабы достигнуть желаемой цли, вс твердятъ о ревности своей ко благу службы: но Калифъ не ршается, и должность остается праздною.
Между тмъ въ публик говорятъ объ Аджиб, котораго безчисленныя богатства и рдкіе таланты всмъ извстны. Уже вслухъ называютъ его будущимъ Государственнымъ Казначеемъ. Даже и самъ онъ тшитъ себя сладкою надеждою быть вскор хранителемъ государственныхъ сокровищь. Калифъ слышалъ о Аджиб, но незналъ его лично, равнымъ образамъ Аджибъ почти никогда невидывалъ Калифа. Монархъ призываетъ къ себ одного придворнаго чиновника и говоритъ ему: ‘Давно уже ты просишь меня о Аджиб, наконецъ я соглашаюсь вврить ему должность Государственнаго Казначея: но прежде хочу узнать его лично. Сего дня ввечеру, войду къ нему переодвшись и подъ чужимъ именемъ, ты меня представишь ему въ качеств своего прнятеля. Хвали меня какъ можно боле, превозноси мои достоинства, свднія, мудрость, a особливо честность. Но къ етому долженъ ты прибавить, что, къ великому сожалнію, я обиженъ судьбою, что я бденъ и несчастливъ. Боле всего остерегайся обнаружитъ тайну: отъ того зависитъ жизнь твоя.’ Придворный преклоняетъ голову свою до земли и клятвенно общается исполнишь высочайшее повелніе,
Ввечеру Абу Джафаръ, одвшись въ простое платье, идетъ съ придворнымъ къ Аджибу. ‘Позволь, дорогой приятель’ говоритъ придворный хозяину: ‘представить теб человка, оказавшаго мн важныя услуги. Онъ иметъ превосходныя качества ума и сердца, обширныя и глубокія во всхъ наукахъ свднія, a всего важне то, что онъ есть образецъ честности и добродтели, жаль только, очень жаль, что фортуна его обидла: онъ бденъ и никмъ незнаемъ.’ Аджибъ усердно привтствуетъ своего покровителя, говоритъ къ нему съ великимъ уваженіемъ, сыплетъ самыя лестныя похвалы, a къ незнакомому гостю кивнулъ слегка головою. Въ то самое время входятъ пріятели Аджиба, онъ бжитъ къ нимъ навстрчу, во всмъ ихъ предупреждаетъ, истощается въ изъявленіяхъ имъ своей приязни, a на бднаго, просто одтаго пришельца никто даже и несмотритъ. Но вдь ему уже было сдлано привтствіе!
Подаютъ мороженое и сорбетъ: вс гости садятся вокругъ стола, великолпно украшеннаго и освщеннаго со всею восточною пышностію. Первое мсто досталось придворному, прочія другимъ собесдникамъ по чину и богатству каждаго. Чтожъ касается до неизвстнаго постителя, то онъ долженъ былъ бы простоять, еслибъ недогадался, безъ всякаго приглашенія, скромно уссться на послднемъ мст. Зажигаютъ драгоцнные ароматы, являются молодые музыкантки и прелестныя танцовщицы, призванныя показать очаровательное свое искусство передъ блестящимъ собраніемъ. Гости безпрестанно прославляютъ, знаменитость Аджиба, превозносятъ до небесъ великій умъ его и изящность вкуса. Рчь зашла о должности Государственнаго Казначея.
‘Ты ее получишь! Кого же другаго можетъ выбрать Калифъ? Гд найдетъ онъ человка, боле способнаго?’ Такъ говорили гости, и каждой усильно старался съискать себ милость будущаго распорядителя казны государственной, ибо каждой имлъ у себя друзей и родственниковъ, которымъ нужны были чины и должности. Аджибъ внутренно восхищается уже знаменитымъ поприщемъ, на которое выводитъ его народный голосъ, радость и гордыня сверкаютъ въ его взорахъ. Онъ каждому общаетъ исполнить его прозьбу, a особливо увряетъ придворнаго, что получитъ все, чего ни пожелаетъ. Бдный поститель, бывшій долго безмолвнымъ, наконецъ съ притворною робостію воззвалъ къ будущему великому казнохранителю: ‘Милостивый господинъ! умоляю твое могущество и меня незабыть, когда получишь оное высокое достоинство! Буду служить теб съ неутомимою ревностію. Великія неудачи и непредвидимыя несчастія лишили меня всего моего имнія, но оставили при мн честь и добродтель, — единыя сокровища, которыхъ судьба ни у кого отнять не можетъ.’ Аджибъ отвчаетъ ему улыбкою покровителя и ничего необщаетъ. Собесдники расходятся, удаляется и незнакомый вмст съ придворнымъ, своимъ путеводителемъ.
По прошествіи недли, Калифъ снова зоветъ къ себ, придворнаго и говоритъ ему: ‘Сегодня ввечеру опять веди меня къ Аджибу, я приду къ нему въ богатой одежд, сопровождаемый множествомъ невольниковъ, a ты скажешь, что въ длахъ моихъ произошла великая перемна, что я представленъ былъ Калифу, принятъ имъ съ особеннымъ благоволеніемъ, осыпанъ милостями, и что, какъ говорятъ, въ скоромъ времени я буду сильнымъ вельможею въ Багдад. Но опять приказываю теб строжайшимъ образомъ хранить тайну, въ противномъ случа поступлю съ тобою, какъ съ предателемъ.’
По принятому намренію Калифъ въ великолпной одежд, на богато убранномъ кон, сопровождаемый множествомъ слугъ, отправляется съ придворнымъ въ домъ Аджиба. Богачь, увидвши взъхавшую на дворъ къ нему такую блистательную свиту, выбгаетъ изъ чертоговъ и спшитъ предварить своимъ привтствіемъ господина столь многихъ невольниковъ, Чиновникъ приближается къ нему и говоритъ: ‘Ето самой тотъ приятель, котораго я уже представлялъ теб, обстоятельства его перемнились, онъ нашелъ случай бытъ у Калифа, которой такъ былъ восхищенъ его достоинствомъ и дарованіями, что въ то же время осыпалъ его своими благодяніями. Теперь онъ богатъ и силенъ, благоволеніе Калифа къ нему безпредльно. Невидано еще примра столь внезапному благополучію! Ничего нтъ удивительнаго, что онъ будетъ, и можетъ быть очень скоро — Великимъ Визиремъ. По прозьб моей онъ прихалъ постить тебя.’
Кто въ состояніи изобразить изумленіе Аджиба! Онъ не можетъ скрыть стыда своего и замшательства — онъ почти лижетъ землю, привтствуя человка, котораго за недлю прежде принялъ весьма холодно. Языкъ его мшается при изъявленіи учтивостей. Онъ почитаетъ себя безконечно счастливымъ, что можно продолжать знакомство съ такою достойною особою. ‘Вотъ наконецъ’ прибавляетъ Аджибъ: ‘справедливая фортуна улыбается къ талантамъ и добродтели!’ Сопровождаетъ гостя въ пышную залу, говоритъ только съ нимъ и о немъ. Вдругъ собирается общество у Аджиба, но онъ ни о комъ не думаетъ, и единственно заботится объ угощеніи знаменитаго мужа, которой удостоилъ его своимъ посщеніемъ, проситъ всхъ приятелей помочь ему въ исполненіи святыхъ обязанностей гостепріимства. Подаютъ сорбетъ, но уже въ сосудахъ гораздо боле драгоцнныхъ нежели прежде, ставятъ на столъ отборнйшія яствы, освщеніе было самое блистательное, ароматы самые рдкіе, изящнйшіе. Первое мсто дано высокому постителю, которому самъ Аджибъ прислуживаетъ съ поспшною готовностію. Опять начинается разговоръ о должности Государственнаго Казначея. ‘Я прежде’ говоритъ Аджибъ гостю: ‘помнится, общалъ кое-что сдлать въ пользу твою, велемощный господинъ! Надюсь, ты незабылъ о томъ. Но теперь Небо, всегда справедливое, упредило мои желанія. И такъ, великомощный господинъ, теперь уже я прошу твоихъ милостей, и осмливаюсь ожидать, что ты неоткажешься ходатайствовать объ опредленіи меня къ должности, къ которой я имю очевидныя способности.’ — Неполучишь ее, ибо хочешь имть ее для того только, чтобъ меня обманывать — отвчаетъ Калифъ поспшно,— не хочу вврять должности Государственнаго Казначея такому человку, которой честность и дарованія ни во что ставитъ, а уважаетъ лишь только — деньги. Такъ, я самъ Калифъ Абу-Джафаръ-Алманзоръ, котораго прежде ты принялъ столь унизительно, судя о мн по вншнему виду! Прости! обладай своимъ богатствомъ, котораго однакожъ ты неприумножить ни моею казною, ни имуществомъ моихъ подданныхъ. Не быть теб великимъ моимъ казнохранителемъ!
При словахъ Калифъ Абу-Джафаръ-Алманзоръ вс собесдники, какъ бы громомъ пораженные, упали ницъ на землю, и по отбытіи Калифа еще долго оставались въ семъ положеніи, потомъ медленно поднявшись, тотчасъ ушли изъ дому несчастнаго Аджиба, которой подпалъ немилости верховнаго распорядителя судебъ человческихъ.
Калифъ, возвращаясь во дворецъ, отпустилъ впередъ свиту, а самъ отправился пшкомъ вмст съ придворнымъ, которой провожалъ его къ Аджибу. Дорогою разсуждалъ онъ о бывшемъ приключеніи и внутренно смялся надъ страхомъ и замшательствомъ Аджиба. Несмотря на то, онъ переставалъ заботиться объ отысканіи достойнаго человка для должности Государственнаго Казначея, мысленно останавливался на всхъ искавшихъ сего важнаго мста, и вс казались ему неспособными. Будучи занятъ сими размышленіями, онъ приближился къ одному нищему, сидвшему на камн у мечети. ‘Добрый господинъ!’ восклицаетъ нищій, протягивая руку: ‘сжалься надъ несчастнымъ, умирающимъ отъ голода!’ — Отвяжись отъ насъ! — отвчаетъ Калифъ: прочъ съ досаднымъ своимъ визгомъ! у меня нтъ ничего для тебя! — Бднякъ вздыхаетъ, и опять садится на камн, на которомъ и ночь провести ему надлежало. Между тмъ Калифъ умышленно роняетъ подл нищаго мшокъ съ двумя тысячами цехиновъ и удаляется отъ мечети. Не усплъ онъ сдлать сотни шаговъ, какъ вдругъ слышитъ за собою крикъ: господинъ! господинъ! остановись! — Калифъ оборачивается, узнаетъ нищаго. ‘Чего ты отъ меня хочешь? Разв не сказалъ я, что ничего для тебя не имю!’ — Не въ томъ дло — отвчаетъ бднякъ: ты потерялъ мшокъ съ деньгами, вотъ онъ! возьми его! — ‘Какъ! и ты не захотлъ спрятать его для себя? Знаешь ли, что въ немъ дв тысячи цехиновъ? Для такого какъ ты бднякa ето несмтное богатство!’ — Ахъ, мой господинъ! присвоивши себ мшокъ, я нестолько приобрлъ бы, сколько бы утратилъ. Получивши богатство, я въ то же время потерялъ бы свою честность. — ‘Скажи мн, кто ты?’ — Милостивый государь! я сынъ честнаго купца, имя мое Адула. Отецъ мой трудами своими содержалъ большое семейство, но непредвиднныя несчастія разрушили его надежды и самаго въ конецъ разорили. — ‘Какія несчастія?‘ — Великій Казнохранитель Калифовъ потребовалъ отъ насъ множество товаровъ, мы должны были войти въ большой долгъ, онъ отказался заплатить намъ деньги, и мы всего лишились. Отецъ мой, принужденный для удовлетворенія кредиторовъ продать домъ и все имущество, умеръ въ печали, a я теперь долженъ питаться милостыней, пока кто нибудь непредложитъ мн работы. — ‘Работы! слдственно ты хочешь трудиться? Дло хорошее! Ступай же за мною, я о теб постараюсь, и съ завтрешняго дня ты будешь имть много работы!’
Бднякъ идетъ за незнакомымъ, самъ невдая куда и питая себя оченъ скромными надеждами.
Вступивши во дворецъ, Калифъ говоритъ къ окружающимъ: ‘Етому человку дать богатую одежду, нарядныя комнаты и двнадцать невольниковъ для прислуги.’ Приказъ исполненъ во всей точности, и бдный Адула увидлъ себя переодтымъ еще прежде нежели усплъ выйти изъ своего изумленія. ‘Завтра, Адула,’ говоритъ Калифъ: ‘ты явишься въ диван. Теперь иди въ свои комнаты и насладись приятностями отдыха, a я къ завтрашнему дню пріищу для тебя работу.’ Адула падаетъ къ ногамъ Калифа, хочетъ говорить, и не находитъ словъ для выраженія радости своей и благодарности. Все съ нимъ происходящее почитаетъ онъ сновидніемъ, и страшится одной мысли о пробужденіи. Его препровождаютъ въ великолпные покои, гд двнадцать невольниковъ уже были готовы исполнять его желанія.
Рано поутру Адула получаетъ приказаніе явиться въ диван, но неиначе какъ одвшись въ то самое платье, въ которомъ, сидя накамн близь мечети, взывалъ къ состраданію мимоходящихъ. ‘Увы! недолго продолжалось мое счастіе!’ восклицалъ онъ, надвая на себя рубище. Его вводятъ въ диванъ. Тамъ сидлъ уже на трон Калифъ, окруженныя вельможами. Адула падаетъ ницъ на землю, и долго остается неподвижнымъ, подобнымъ поверженному истукану. ‘Встань!’ говоритъ Калифъ: ‘я общалъ теб работу, и дамъ ее.’ Потомъ, обращаясь ко всмъ окружающимъ, продолжалъ: ‘Съ давняго времени ищу я человка для отправленія должности великаго казнохранителя. Я желалъ видть на семъ важномъ мст именно такого, которой предпочиталъ бы честность богатству: таковъ избранный мною. Повелваю всмъ отдавать ему почести, сану его принадлежащія. Изъ праха возношу сего честнаго человка, и въ прахъ низвергну перваго, кто дерзнулъ бы отказывать ему въ должномъ почтеніи. Ступай, Адула! облекись въ одежды, приличныя твоему достоинству, возвратись посл того ко мн: я преподамъ теб наставленіе о твоихъ обязанностяхъ. Разв я не общался найти для тебя работу?’
Такимъ образомъ убогій Адула неожиданно сдлался Государственнымъ Казначеемъ, и Калифъ Абу-Джафаръ никогда нераскаевался въ своемъ выбор. Народъ Багдадскій, жители провинцій, на конецъ все государство благословляло кроткіе и справедливые поступки честнаго Адулы.
Между тмъ подлое ласкательство приближенныхъ вельможъ и придворныхъ чиновниковъ становилось несноснымъ Абу-Джафаръ-Алманзору, которой отчасу боле чувствовалъ надобность въ друг искреннемъ и смломъ, нетерпливо желалъ онъ внимать голосу истины, никогда недоходившему до его слуха. Но гд найти способнаго къ тому человка? Какъ удостовриться о немъ? какъ отличить ложь отъ истины, a особливо при множеств побудительныхъ причинъ къ притворству? Долго размышляя о средствахъ достигнуть желаемаго открытія, наконецъ онъ придумалъ и успокоился.
Въ Багдад жилъ человкъ, составившій книгу подъ титуломъ: Обязанности царей и владтелей. Етотъ человкъ назывался Елаимомъ. Книга его возбудила любопытство въ публик, которая обыкновенно любитъ издали судить о правящихъ народами и весьма благосклонно принимаетъ сочиняемыя для нихъ наставленія. Ета книга тмъ большее производила впечатлніе, что въ ней замчали нкоторыя слишкомъ смлыя мннія, которыя по видимому прямо относились къ первымъ годамъ царствованія Абу-Джафаръ-Алманзора, Безпрестанно совтовали Калифу, чтобы приказалъ книгу сжечь, a сoчинителя, дерзнувшаго разсуждать о поступкахъ своего государя, посадить на колъ, Абу-Джафаръ ни на что не ршался и держалъ всхъ, въ недоумніи касательно жребія, приготовляемаго Елаиму, который сверхъ того былъ неизвстенъ при двор и никогда тамъ неявлялся.
Въ одинъ вечеръ Абу-Джафаръ приказываетъ призвать къ себ Елаима и въ тоже время пригласить девять придворныхъ чиновниковъ, которыхъ почиталъ наиболе къ себ приверженными. Онъ сперва показалъ имъ на всхъ пальцахъ своихъ перстни съ алмазами величины необыкновенной, потомъ говорилъ: ‘Я собралъ васъ десятерыхъ въ надежд услышать отъ васъ истину, великой цны алмазы будутъ наградою за ныншнюю вашу бесду со мною, на такомъ однакожъ условіи, что вы должны объявить мн сущую правду. Скажите, что думаете вы о моемъ могуществ и моей слав?’ Придворные, плнившисъ красотою большихъ алмазовъ, внутренно тшатся надеждою получить по одному перстню. И вотъ начинаютъ восхвалять величіе Алманзора, превозносятъ его выше всхъ героевъ бывшихъ и будущихъ, истощаются въ надутыхъ описаніяхъ его великодушія, его склонности къ художествамъ, будто бы отъ него восприявшимъ свое начало, съ восторгомъ говорятъ о пышныхъ, вновь созидаемыхъ чертогахъ, и наконецъ возноситъ его до такой высоты, что посл того уже конечно не нашли бы словъ, когда бы надлежало имъ говорить о величіи и могуществ Бога.
Калифъ снимаетъ девять перстней съ пальцовъ и раздаетъ по одному всмъ придворнымъ, которые такъ прекрасно разсуждади. Потомъ, обратившись къ Елаиму: ‘а ты для чего молчишь?’ сказалъ онъ: ‘не уже ли не имешь охоты получить оставшійся перстень за объявленіе правды?’ — Государь! — отвчаетъ Елаимъ: — можно платить за ложь и ласкательство, но правда непокупается деньгами: ее можно услышать даромъ. — ‘Очень хорошо, прошу объявить ее. Что ты думаешь о моемъ могуществ и моей слав?’ — Я думаю,— отвчаетъ Елаимъ — что ты человкъ, слабое орудіе сотворенное Богомъ для счастія другихъ людей, и что Богъ, изъ ничего тебя создавшій, единымъ мановеніемъ можетъ превратить тебя въ прежнее ничтожество. —
При сихъ словахъ придворные въ неописанномъ изумленіи, посматриваютъ одинъ на другаго, несмютъ взглянуть на несчастнаго, дерзнувшаго выговорить столь безразсудныя слава, и ждутъ, что изречетъ Калифское Величество. Абу-Джафаръ беретъ Елаима за руку и говоритъ: ‘Не дамъ теб десятаго алмаза, ты самъ сказалъ, что правда не покупается за деньги, но когда правда дается даромъ, то довренность и дружество равнымъ образомъ должны быть удляемы. Награждаю тебя сими двумя безцнными сокровищами. Останься при мн навсегда. Я нашелъ друга, котораго давно уже искало мое сердце!’ Придворные остолбенли. Калифъ отпускаетъ ихъ и остается съ Елаимомъ, которому назначаетъ жилищ въ своихъ чертогахъ,
На другой день т же придворные, по обычаю, приходятъ съ почтеніемъ къ Калифу. Вс они принесли съ собою на пальцахъ перстни, полученные на канун. ‘что скажете, дорогіе приятели,’ говоритъ Абу-Джафаръ, ‘довольны ли вы вчерашними подарками?’ — Великій Государь! твои алмазы дороже намъ самой жизни, ибо они суть знаки твоей щедрости. Но позволь, Государь, объявить теб объ одномъ весьма важномъ дл. Купецъ, продавшія алмазы, обманулъ тебя.— ‘Какъ ето?’ — Они поддльные.— ‘Бда не велика,’ отвчаетъ Калифъ улыбаясь, ‘не уже ли вы думали, что я о томъ невдалъ? Вы даете мн ложныя похвалы, a я даю вамъ за то поддльные алмазы, я плачу вамъ тою же монетою. Не на что жаловаться!’
Спустя нсколько времени, Калифъ Абу-Джафаръ, продолжая войну. противъ Персидскаго Государя, имлъ необходимую надобность, для нкоторой важной и тайной експедиціи, въ человк испытаннаго мужества и чести непоколебимой, на котораго совершенно могъ бы во всемъ положиться. Успхъ войны завислъ отъ предполагаемой експедиціи, въ которой малйшая измна могла все дло испортить. Семь уже дней Калифъ затруднялся выборомъ способнаго человка, и все еще не зналъ, кому бы можно было сдлать столь важную довренность. Въ самое то время приведены были въ Багдадъ пятьсотъ человкъ военноплнныхъ, ети люди при вспыхнувшемъ въ Корассанской области бунтъ противъ Калифа присоединились къ мятежникамъ. Вышло повелніе всхъ сихъ несчастныхъ предать казни. Двсти человкъ изъ нихъ убжали съ поля битвы, но были перехвачены и въ узахъ приведены въ столицу. Прочіе, незахотвши искать спасенія въ бгств, ршились упорно защищаться, и также были переловлены. Калифъ, безпрестанно занятый мыслью объ отысканіи нужнаго ему человка, случайно приходитъ къ тому мсту, на которомъ надлежало исполнить жестокій приговоръ надъ пятью стами военноплнныхъ. Онъ останавливается. чувствуетъ жалость къ несчастнымъ, и располагается, даровать имъ прощеніе, такъ однако же, чтобы милость сія не могла впредь послужить вреднымъ примромъ. ‘Прощаю всхъ тхъ,’ говоритъ Калифъ ‘которые недерзнули сразиться съ моимъ войскомъ. И такъ, подлые рабы, каждый изъ васъ, убжавшій. съ поля сраженія, пускай переходитъ на правую сторону!’ И въ тужъ минуту, вс плнники двинулись толпою, только одинъ изъ нихъ остался на прежнемъ мст. Абу-Джафаръ смотритъ на него съ изумленіемъ и говоритъ: ‘А ты для чего неидешь вмст съ товарищами своего несчастія?’ — Я неслдую примру подлыхъ — отвчаетъ воинъ.— ‘Говорю теб, что я всмъ, убгавшимъ. дарую прощеніе.’ — Но я никогда не бгалъ съ поля сраженія. — ‘Безразсудный! для чего непользуешься случаемъ сохранить жизнь свою?’ — Для того что нехочу потерять чести. — ‘Благодареніе Пророку!’ восклицаетъ Калифъ: ‘нашелъ человка, для меня нужнаго! Прощаю теб вину, и неоставлю безъ награды твоего великодушія.’ Онъ приказываетъ воину идти за собою и поручаетъ ему експедицію, для которой искалъ начальника смлаго и ставящаго свою честь выше всего на свт. Воинъ совершенно оправдалъ довріе Абу-Джафара: експедиція имла желаемый успхъ и война окончилась въ пользу Калифа, который скоро потомъ сему храброіу человку пожаловалъ санъ верховнаго военачальника.—
Я могъ бы, великій повелитель правоврныхъ — продолжалъ Морадъ,— привести еще множество случаевъ, которые показываютъ, до какой степени. Абу-Джафаръ-Алманоръ умлъ отличать въ людяхъ истинное достоинство, но чтобы теб не наскучить, разскажу еще объ одномъ только происшествіи.
Съ высокихъ башень при мечетяхъ Багдадекихъ раздаются проницательные крики: Алла, Алла! Великій Иманъ умеръ! Мечети покрыты чернымъ флеромъ. Моллы, бгая по всмъ улицамъ, вопіютъ жалобнымъ голосомъ: Алла, Алла, Великій Иманъ, умеръ! Внезапно по всему городу распространилось необычайное движеніе. Каждый самъ себя спрашиваетъ: кого возведетъ Калифъ на столь высокую степень достоинства? отъ всхъ мечетей Иманы сбгаются ко Двору, ибо по чти каждый изъ нихъ иметъ приятелей, готовыхъ при Двор ходатайствоватъ. Калифъ выслушиваетъ прозьбы, замчаетъ вокругъ себя вс тонкія соплетенія хитростей, и терпливо ждетъ, не представитъ ли ему время или случай такого человка, которой былъ бы достоинъ заступить мсто перваго служителя вры, — человка вмщающаго въ себ вс т качества, коихъ требуетъ высокій санъ первосвященника. Онъ допускаетъ къ себ нетерпливыхъ искателей, предлагаетъ имъ вопросы, и отправляетъ обратно, ничего врнаго необщавая.
Между тмъ онъ часто выходитъ переодвшись — не только днемъ, но даже и ночью. Посщаетъ гостинницы, бродитъ по площадямъ, вступаетъ со всякимъ въ разговоръ, всячески желая довдаться, кого народный голосъ назначаетъ на праздное мсто, и иметъ ли назначаемый потребныя качества.
Прошло дв недли, a Калифъ еще не узналъ ничего важнаго. Наконецъ, однажды ввечеру прохаживаясь одтый въ такое платье, въ которомъ никакъ не могъ быть узнанъ, слышитъ трехъ бдныхъ дервишей, со всею откровенностію бесдующихъ между собою. Они сочиняли удивительные планы, и каждой изъ нихъ объявлялъ предпочтительное свое желаніе на случай, когда бы имлъ право избирать для себя все, что ни есть лучшаго на свт. ‘Признаковъ,’ говоритъ одинъ: ‘я бы хотлъ быть великимъ Визиремъ, какое прекрасное мсто!’ — A я, — отвчаетъ другой: когда бы мн дали: волю выбирать любое, безъ дальнихъ околичностей сдлался бы Калифомъ Абу-Джафаръ-Алманзоромъ. — Третій дервишь молчалъ. Но когда товарищи стали неотступно требовать и его мннія, то онъ сказалъ: ‘Ваше честолюбіе пресмыкается, друзья мои! Мое такъ далеко отъ вашего какъ небо отъ земли. Когда бы даны мн были вс сокровища свта, когда бы мн вручили скипетръ вселенныя,— и тогда имлъ бы я въ виду еще нчто, всего етаго драгоцннйшее.’ Слова сія возбудили любопытство въ двухъ другихъ дервишахъ. — Какая же бы ето драгоцнность, которую можно предпочесть всмъ сокровищамъ и всему величію въ мір? — ‘Посл славы и ненарушимости святой нашей вры, я боле всего желаю имть хотя половину добродтелеи, премудрости и благочестія святаго пустынника, достопочтеннато Гусскйна.’ — Мы въ первой разъ слышимъ объ етомъ пустынник.— ‘Я и неудивляюсь, моя братія, потому что вы нездшніе, Гуссейнъ на тридцатомъ году жизни своей оставилъ свтъ и отрекся отъ всхъ суетныхъ его удовольствій, всего себя предалъ Богу и погрузился въ ученіе святой нашей вры: великое множество людей всякаго возраста ежедневно притекаетъ къ его пещер, вырытой собственными его руками на отлогой сторон холма въ трехъ миляхъ отъ Багдада. Тамъ каждой день проповдуетъ онъ слово Божіе, которымъ столь глубоко проникнутъ его разумъ, что оно, можно сказать, содлалось его собственнымъ еловомъ. Уже молва о творимыхъ имъ чудесахъ распространяется далеко, ибо доблести его не могутъ долго оставаться неизвстными.’ — Мы очень любопытны узнать святаго мужа, горимъ желаніемъ видть лице и слышать вщанія устъ его. — ‘Ето въ вашей вол, завтра же, если угодно, пойдемъ къ его святости. Въ пятомъ часу утра приходите къ большой мечети: тамъ передъ дверьми буду ожидать васъ, и вс вмст отправимся къ Гуссейну.’
Дервиши въ тужъ минуту разстались, пожелавъ другъ другу спокойной ночи. Калифъ же, возвратившись въ свой дворецъ, призываетъ въ Себ Великаго Визиря и говоритъ ему: ‘завтра въ четыре часа по утру теб надобно идти къ большой мечети, тамъ передъ дверьми найдешь одного добраго дервиша: приведи его ко мн, нетеряя времени.
Приказаніе было исполнено въ точности. Поутру Великій Визирь приводитъ къ Калифу добраго дервиша, которой по данному слову дожидался двухъ своихъ спутниковъ. ‘Дервишь!’ сказалъ Абу-Джафаръ: ‘слуха моего коснулась громкая молва о святомъ пустынник Гуссейн. Донын я не зналъ, кого бы возвысить на степень Великаго Имана: теперь я увренъ, что онъ одинъ достоинъ носить сіе высокое титло. Иди, объяви ему, что молва объ учености его и добродтеляхъ достигла до моего престола, и что въ награду за его благочестіе даю ему санъ Великаго Имана.’ И въ то же время, призвавъ Великаго Визиря, приказываетъ ему сопутствовать дервишу съ достаточнымъ отрядомъ войска.
Добрый дервишь самъ себя не помнитъ отъ радости, слыша столь восхитительную новость, и тмъ еще боле, что ему же поручаютъ довестя ее до почтеннаго пустынножителя, за котораго добрый дервишь готовъ былъ положить свою душу, преисполненную мыслями о святомъ муж. Онъ радъ бы на крыльяхъ летть къ пещер. На конецъ достигаетъ вожделннаго святилища, въ которомъ обитаютъ премудрость и благочестіе, достигаетъ сего храма, изъ котораго пророкъ ліетъ обильныя струи милостей и благословенія небеснаго. Дервишь видитъ отшельника посреди многихъ слушателей, обучающихся высочайшимъ истинамъ, онъ бжитъ къ Гуссейну, представляетъ ему Великаго Визиря со всею свитою и объявляетъ волю Калифа. Святый мужъ возноситъ очеса и руц свои гор и восклицаетъ: ‘Алла, Алла! да будетъ имя твое нами святимо, да будетъ воля твоя надъ нами. Пойдемъ, пойдемъ, сынъ мой! горю желаніемъ упасть къ стопамъ верховнаго Правителя врныхъ, который съ высоты славы своея благоизволилъ воззрть на меня нищаго и убогаго.’
Въ одну минуту новость сія распространилась въ толп, окружающей Гуссейна! Воздухъ оглашается радостными восклицаніями, повсюду слышны взыванія: ‘Благословенъ Алла! Святый нашъ пустынникъ приемлетъ санъ перваго Имана въ Багдад!’ — Вс разбгаются и разносятъ по окрестнымъ селамъ всть, исполняющую неизреченной радостію сердца правоврныхъ.
Между тмъ пустынникъ, сопровождаемый. Великимъ Визиремъ и добрымъ дервишемъ, достигаетъ въ Багдадъ и прямо шествуетъ во дворецъ Калифа, который ожидалъ его съ нетерпніемъ. Калифъ милостиво привтствуетъ почтеннаго Гуссейна и говоритъ: ‘Я слышалъ о твоихъ доблестяхъ и о великомъ твоемъ благочестіи, яко намстникъ Пророка, имю обязанность воздать теб достойную награду. И такъ повдай мн, о Гуссейнъ! къ чему стремятся твоижеланія? Скажи — и получишь.’
Гуссейнъ падаетъ къ стопамъ Калифа, потомъ крестоообразно положивъ на грудь свои руки, отвчаетъ: ‘Могущественнйшій Государь! ясное солнце свта и мудрости, дарованное людямъ для ихъ просвщенія! Понеже вольно мн явить предъ тобою единую вину всхъ моихъ хотній, то и признаюсь, что ничего такъ горячо я нежелалъ, какъ мста перваго Имана въ Багдад.’ — Какъ! только етаго и желаешь?— сказалъ Калифъ улыбаясь. — ‘Только, повелитель врныхъ! Какъ скоро получу это прекрасное мсто, въ то время и вс мои желанія исполнятся.’ — Ну, такъ встань же! — говоритъ Калифъ съ обыкновенною кротостію: Санъ перваго Имана не по теб, онъ достанется тому человку, который боле всего желаетъ славы и ненарушимости святой нашей вры,— именно тому дервишу, которой отдалъ бы вс сокровища, все величіе свта за пріобртеніе хотя части добродтелей, которыми, какъ омъ думалъ, ты обладаешь. —
Посрамленный отшельникъ обратно отправился къ своей пещер, a добраго дервиша провозгласилъ первымъ Иманомъ Багдада, и сію высокую должность отправлялъ онъ вовсю жизнь свою съ такимъ благочестіемъ, что посл его смерти ни одинъ изъ Имановъ не отважился желатъ его мста.
Изъ всего пересказаннаго мною благоволишь, Великій Государь, усмотрть,— такъ говорилъ наконецъ мудрый Морадъ,— что Калифъ Абу-Джафаръ-Алманзоръ совершенно умлъ познаватъ человческое сердце. ‘Причиною нашихъ рчей’, повторялъ онъ часто ‘бываетъ опасеніе или политика, безразсудство или корыстолюбіе. Мы не всегда можемъ управлять своими поступками. Не разъ, противъ воли своей, бываемъ движимы минутною страстію, мощными обстоятельствами, наконецъ тою неизвстною силою, которая по видимому всмъ управляетъ въ сей юдоли, и которую невдніе наше имянуетъ слпымъ случаемъ.’ Вотъ отъ чего и нельзя судить о людяхъ съ надлежащею точностію ни по ихъ словамъ, ни по ихъ поступкамъ, a надобно познавать ихъ по тмъ вещамъ, которыя имъ очень нравятся. Сіе правило можно принять за общее и съ помощію его удобне можно предостеречь себя отъ заблужденія.