В. Л. Сосновский
В. Л. Сосновский
А. ЗОРИЧ
А. ЗОРИЧ
(Василий Тимофеевич Локоть)
(Василий Тимофеевич Локоть)
(Глава из ‘Записок’)
(Глава из ‘Записок’)
А. Зорич (Василий Тимофеевич Локоть), Зорич А., Год: 2003
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Источник: Сосновский В. Л. Записки. — Бийск : Науч.-издат. центр БПГУ им. В.М. Шукшина, 2002. — 203 с. : портр., ил.
Школьники собирали макулатуру. Как во всем при советской власти, между классами было объявлено соцсоревнование — кто натащит больше бумаги — не важно, какой. А с детским энтузиазмом — что сравнишь? Что только не несли! От каких-то ветхих книг и журналов, ведомостей до… Полной медицинской энциклопедии — клянусь! Были там и классики русской и зарубежной литературы, и справочники, и чего только не было! И страшно жалко было, что ни дети, ни их воспитатели, выполняя чьи-то указания, — не понимали ценности того, что обрекали на уничтожение. И ведь не в одной, во всех школах города! Что там — по всему Союзу! Многое из тех куч — у каждого класса куча своя, — нашло бы место в библиотеках или архивах. Но выбрать что-нибудь себе — ‘не этично’… Впрочем, маленький бельгийско-русский и русско-бельгийский словарик дореволюционного издания я подобрал — для городского музея.
А вот подмоченные, растрепанные, пожелтевшие страницы журналов. И надо же — распахнуты именно на той странице, где я увидел такое знакомое имя: А. Зорич. Я порылся в куче, нашел еще три его фельетона. Это были страницы ‘Огонька’ за 1926 год. Я спросил учительницу литературы, надзирающую за ‘субботником’ — знает ли она такого автора? Конечно, нет. Ибо после 1937 года А. Зорич был включен в списки, по которым из библиотек и читальных залов изымались сотни книг ‘антисоветских’ и ‘враждебных’ авторов… А. Зорич — псевдоним Василия Тимофеевича Локтя, популярнейшего журналиста и публициста 20-х и 30-х годов.
— 65 —
А. Зорич (Локоть) родился в Евпатории в 1899 г., русский, Из служащих, б/п, образование среднее, литературный сотрудник газеты ‘Известия’, жил в Москве… Арестован 22 августа 1937 г. Приговорен к расстрелу 15 декабря 1937 г. Военной коллегией Верховного Суда СССР по обвинению в участии в контрреволюционной террористической организации. (‘Расстрельные списки. Москва. 1937-1941 г.г. ‘Коммунарка’, Бутово).
А. Зорич был талантливым журналистом и публицистом, как и многие, погибший в той страшной мясорубке. Расстрелян в тот же день вынесения приговора. Уже в черниговской гимназии, которую он кончил в 1918 г., Василий был связан революционной молодежью. И первую свою статью, которая была опубликована в одной киевской газете — написал еще в гимназии. С самого детства у него был костный туберкулез ноги — всю жизнь он был обречен ходить с костылями, что, конечно, сильно омрачало его жизнь. Может, еще и это подтолкнуло его к литературным занятиям. Совсем молоденьким двадцатилетним юношей Василий приезжает в Москву и вскоре его статьи, фельетоны, очерки появляются в ‘Правде’, в журналах ‘Огонек’, ‘Прожектор’ и других изданиях. Позже выходили и отдельные его книги.
Некоторое время он работает в бюро расследований реакции ‘Правды’, которым руководила Мария Ильинична Ульянова, — ответственный секретарь редакции. Большую помощь оказывал ему один из популярнейших журналистов rex лет, сотрудник ‘Правды’ с 1912 года и одно время соредактор ‘Правды’ — Л.С. Сосновский, признательность к которому Зорич сохранил на всю жизнь.
‘В своих рассказах и фельетонах А. Зорич всегда выступал, как боевой агитатор. О людях революции он говорил с подъемом, с пафосом и восторгом. О честных незаметных труженниках, зачастую отсталых, но всей душой тянущихся к новой
— 66 —
жизни — с сердечным сочувствием, лиризмом и порою с добрым юмором. О врагах же, бюрократах, самодурах, захребетниках, стяжателях, тунеядцах он говорил с гневом и ненавистью, не жалея на них сатирического бича’, — пишет биограф Зорина Н. Атаров, — ‘очень много бичует он всяческое мещанство, обывательщину, всяческие отрицательные явления и поступки людей’.
Конечно, болезнь, хромота, необходимость не расставаться с громоздкими костылями — сильно затрудняло работу журналиста, требующую ходить, ездить, бывать в разных уголка ч страны — и тем не менее в книге ‘В горах Дагестана’ и других его работах были плоды его длительных путешествий. Побывал он и в Карелии, на Волховской гидростанции, участвовал а автопробеге Москва — Севастополь, добирался и до российской глухомани, дальних деревень. В конце 20 — х или в самом начале 30-х Василий Тимофеевич находит выход — покупает ‘Шевроле’ (что было тогда редкостью), овладевает шоферской профессией, это избавляет его от многих затруднений. Жена его, Фанни Марковна Маковская, тоже была газетным работником и его верным спутником и помощником — их дружба началась еще в Чернигове, в ранней молодости, где были они товарищами в революционных кружках.
С первых лет журналистской работы Василий Тимофеевич был связан узами дружбы с семьей своего старшего и по возрасту, и по опыту, и авторитету товарища — моего отца, одно время соредактора ‘Правды’ и главного редактора ‘Бедноты’ — была такая очень популярная газета, ее тираж был больше, чем у ‘Правды’, и еще газеты ‘Коммунист’. (В середине 20 -х годов статьи и фельетоны Сосновского были изданы четырехтомником ‘Дела и люди’, правда, два последних тома вышли небольшими. За журналистской работой
— 67 —
Л.Сосновского внимательно следил В.И. Ленин, порою давал ему поручения, ссылался на него).
Прямой, бескомпромиссный, А. Зорич иногда обрушивал свой сатирический бич на какого-нибудь высокопоставленного туза, за что не раз жестоко платился: его переставали печатать, надолго отстраняли — по указанию ‘сверху’ — от газетной работы, он глубоко переживал эти несправедливости, но приспосабливаться не умел.
Насилий Тимофеевич — ‘дядя Вася’ и Фанни Марковна были самыми близкими друзьями нашей семьи. Обрушившиеся на нас репрессии их не оттолкнули. Когда наш отец, после алтайской ссылки, был осужден на тюремное заключение, где находился пять лет в одиночке политизолятора, а мама с тремя детьми (младшему три года) вернулась в Москву, где мы долго не могли добиться ни квартиры, ни средств, ЗОРИЧИ, как мы называли их, помогали маме.
Здесь вспоминаю забавный эпизод. Я шел в школу, может быть, в 4 или в 5 класс, и у меня оторвалась от штанов какая-то ответственная пуговица. Пришлось вернуться с полдороги, сделать прогул. Василий Тимофеевич, посмеявшись, использовал этот сюжет, только в его фельетоне такую аварию терпит директор швейной фабрики по дороге на работу.
Однажды находящийся в тюрьме папа попросил надзирателей купить ему в тюремном магазинчике селедку. Ему принесли ее, завернутую в страницу из какого-то журнала (в то время на обертку шла любая периодика). По привычке папа читает этот без начала и конца текст, а там история директора швейной фабрики! Конечно, папа узнал по стилю руку Василия Тимофеевича, а так как мы писали ему о моем приключений с пуговицей, он понял, кто подал фабулу фельетона… Когда в феврале 1934 г. отец освободился, первыми пришли и его и нас поздравить, конечно, Зоричи.
— 68 —
Вскоре Бухарину, бывшему в это время главным редактором ‘Известий’, ‘сверху’ разрешили принять папу на работу в редакцию. Казалось, наша жизнь начала налаживаться. Но тут грянуло ПЕРВОЕ ДЕКАБРЯ — был убит С.М. Киров. Папа от редакции вылетел в Ленинград и вернулся на завтра чернее тучи. Я думал, что он так переживает только из-за Сергея Мироновича, которого хорошо знал. Но папа-то уже понял, что это убийство — провокация и начало большого террора. Тем более, что в тот же день (!) вышло постановление о мерах самой беспощадной борьбы с террором. В убийстве Кирова были обвинены Зиновьев и Каменев. Отец-то понимал, что они не причастны. С нами, конечно, об этом on не говорил. А народ верил, проклинал убийц и предателей, на предприятиях проходили митинги, все требовали расстрела… Пошли аресты, аресты, аресты. И громкие — на весь мир — процессы. 23 октября 1936 г. дошла очередь и до нашего папы. Через восемь месяцев следствия его расстреляли, мы этого не знали… Нам многого не говорили.
Фанни Марковна была в страшном волнении. Из отрывков их разговоров с мамой я понял, что Василий Тимофеевич в ужасном состоянии, на грани психического помешательства и покушался на самоубийство. Фанни Марковна выкрала у него пистолет и принесла нашей маме. Конечно, ничего нелепей и опасней придумать было нельзя: отец сидит на Лубянке, в любой день, ночь могут постучать с обыском — и постучали. В июле 1937 г. арестовали и маму. А тогда мама не хотела принять пистолета, и они впервые поссорились. Мама понимала, чем это ей грозит. По другой версии — нам, детям, ведь ничего не говорили — мама отнесла пистолет в милицию. Конечно, еще нельзя было предположить, что позже и маме предъявят обвинение в террористическом заговоре и расстреляют… Но я не знаю, как было на самом деле. Фанни Марковна восприняла отказ мамы как преда-
— 69 —
тельство. Так прервалась столь долголетняя дружба. Я лишь понимал, что между двумя домами пробежала черная кошка.
Мне было шестнадцать лет. и мною владело сильнейшее увлечение волейболом, в те времена самой народной игрой. Это была страсть. Как ни кажется невероятным, все удары судьбы не смогли ее погасить. А может, волейбол помогал мне на какое-то время забыться, обезболить душу.
Однажды шел я из Марьиной рощи по Октябрьской улице и услышал удары мяча. Играли во дворе дома N 4, где, я помнил, жили Зоричи. И я забыл, куда и зачем шел, свернул в ворота на звук мяча. На обшарпанном, пыльном, без единого деревца дворе между двух столбов была натянута сетка. Наверное, был выходной день: кроме двух игравших команд вокруг толпились еще несколько человек. Играли, по тогдашнему обычаю, ‘на вылет’ — проигравшая команда выбывает, ее заменяют следующие игроки. Недолго было снять ботинки — и вот я уже в команде.
И тем не менее я не забывал, что я во дворе дома наших недавних самых дорогих друзей, всю мою жизнь близких мне, как родня. И в паузах игры краем глаза я вижу, что Фанни Марковна вышла на балкон и смотрит на игру. Их корпус был на порядочном расстоянии от площадки, в дальнем конце двора, но, по-видимому, она меня разглядела. Когда я снова в паузу игры посмотрел в ее сторону, на балконе был и Василий Тимофеевич, он смотрел в бинокль, потом передал его жене. Я стал волноваться, делать ошибки в игре. Обулся и ушел. Больше я Зоричей никогда не видал.
Как знаю я теперь из Книги памяти, Василия Тимофеевича арестовали через месяц после мамы — в августе 1937. Прах его, как я узнал теперь, лежит в безымянной могиле на полигоне ‘Коммунарка’, там же, где и моя мама. О судьбе Фанни Марковны до сих пор ничего не знаю.
— 70 —
В 1975 г. младший брат подарил мне вышедшую во время недолгой хрущевской ‘оттепели’ книжечку А. Зорича ‘Самое главное’. Дорогой подарок! И в ней самая лучшая фотография автора, с добрыми, умными глазами, когда-то у нас в дома стояла такая в рамке.
‘Основную роль моих разоблачительных статей, — пишет Зорич, — я в том именно понимаю, чтобы… у тысяч и десятков тысяч людей, которые эти фельетоны прочтут, они вызывали бы боль за те уродства, которые сохранились еще в нашей жизни и стремление эти уродства пресечь и уничтожить’!
‘Мало привести отрицательный факт, нужно рассказать о нем так, чтобы рассказ этот взял читателя за живое’. Дела это Василий Тимофеевич талантливо. Читатель, развертывая ‘Известия’, искал глазами, есть ли там фамилия А. Зорича. Увы, сегодня даже профессиональные журналисты в большинстве не знают этого имени…
Каждый невинно осужденный, каждая замученная жертва в любом уголке земного шара достойна того, чтобы о ней кто-то вспомнил, чтобы имя ее бередило чью-то совесть.