А. Западов
А. Западов
Творчество Хераскова
Творчество Хераскова
1
1
2
2
У нас пороков нет, ищи в других, прости!
3
3
4
4
А. Западов. Творчество Хераскова, Херасков Михаил Матвеевич, Год: 1961
Время на прочтение: 51 минут(ы)
Воспроизводится по изданию: М.М. Херасков. Избранные произведения. М., Л., 1961. (Библиотека поэта, Большая серия).
No Электронная публикация — РВБ, 2004.
Свыше полувека продолжалась литературная деятельность Хераскова. Современники почитали его чрезвычайно. И.И. Дмитриев писал:
Пускай от зависти сердца зоилов ноют,
Хераскову они вреда не нанесут:
Владимир, Иоанн щитом его покроют
И в храм бессмертья приведут.
Поэмы Хераскова ‘Россиада’, где главным действующим лицом был Иван Грозный, и ‘Владимир’ при жизни автора несколько раз переиздавались, кроме них Херасков написал множество других поэм, пьес, романов, стихотворений — однако двери ‘храма бессмертья’ для него так и не отворились. Труженик-поэт оказался скоро и прочно забытым, сочинения его не печатались, за исключением ‘Россиады’, которую еще переиздавали, но уже в порядке учебно-хрестоматийном. Херасков устарел с поразительной быстротой, и главной причиной этого было бурное развитие русской литературы в последней трети XVIII — начале XIX столетия. Державин, Карамзин, Жуковский, Батюшков, Пушкин — в свете этих имен сразу поблекла литературная слава Хераскова.
Между тем творчество Хераскова представляет собой выдающееся явление русской дворянской культуры. В нем сосредоточились и, взаимно перекрещиваясь, соединились основные течения современной автору эстетической мысли. Оставаясь до конца своих дней в теоретических взглядах классицистом, Херасков далеко не был чужд идеям сентиментализма, нашедшим отклик уже в ранних его сочинениях.
Для Белинского поэмы Хераскова были явлением литературы буквально вчерашнего дня, еще совсем свежим и не переставшим подавать признаки жизни. Можно напомнить, что эпические поэмы, продолжавшие традиции ‘Россиады’ и ‘Владимира’, выходили в двадцатые и тридцатые годы XIX столетия: ‘Освобожденная Москва’ А. Волкова (1820), ‘Суворов’ А. Степанова (1821), ‘Дмитрий Донской, или Начало российского величия’ А. Орлова (1827), ‘Александроида’ П. Свечина (1827—1828), ‘Александр I, или Поражение двадесяти язык’ А. Орлова (1828). Уже после того как были напечатаны ‘Литературные мечтания’, в 1836 году Д. Кошкин выпустил первый том своей поэмы ‘Александриада’, описывающей спасение России от войск Наполеона I.
Падение литературной славы Хераскова и других поэтов XVIII века Белинский считает фактом бесспорным, но относит его к самому последнему времени. В статье о сочинениях Батюшкова он восклицает: ‘Сколько пало самых громких авторитетов с 1825 года по 1835?.. Некоторые из них слыли гениями первой величины, как-то: Сумароков, Херасков, Петров и Богданович’. {В.Г. Белинский. Полное собрание сочинений, т. 1. М., 1953, стр. 164.} Поэмы Хераскова Белинский называет ‘длинными и скучными’, а самого автора аттестует следующим образом: ‘Херасков был человек добрый, умный, благонамеренный и, по своему времени, отличный версификатор, но решительно не поэт’. {Там же, стр. 52.}
С течением времени Белинский, не изменив своему непризнанию таланта Хераскова, стал видеть историческое значение его литературной деятельности, на что затем неоднократно указывал: ‘Так как литература не есть явление случайное, но вышедшее из необходимых внутренних причин, то она и должна развиться исторически, как нечто живое и органическое, непонятное в своих частностях, но понятное только в хронологической полноте и целости своих процессов, с этой точки зрения не только важны в истории нашей поэзии имена таких, более или менее блестящих и сильных талантов, каковы Ломоносов, Фонвизин, Хемницер… и другие, но даже и ошибавшихся в своем призвании тружеников, каковы: Сумароков, Херасков, Петров, Княжнин, Богданович и пр.’ {Там же, т. 4. М., 1954, стр. 26.} Белинский считал, что эти имена ‘навсегда останутся в истории русской литературы и будут достойны уважения и изучения. Каждый из них — лицо типическое, выражающее общую идею, под которую подходит целый ряд родовых явлений’. {Там же, стр. 28.}
С большой проницательностью Белинский выбирает из числа писателей XVIII века именно тех, кто совершил наиболее ценные и оригинальные вклады в русскую литературу, явился важным звеном литературного процесса и положил начало сериям ‘родовых явлений’ — в области эпоса (Херасков), драматургии (Сумароков, Княжнин) и т.д.
Положительно оценивает Белинский и самый факт литературной деятельности Сумарокова, Хераскова, Княжнина как средства расширения читательских кругов и в общем плане — развития просвещения в России. ‘Эти трудолюбивые люди, — пишет он,— своею деятельностию, хотя и ошибочною, размножали на Руси книги, а через книги — читателей, распространяли в обществе охоту и страсть к благородным умственным наслаждениям литературою и театром — и таким образом, мало-помалу, приготовили для Карамзина возможность образовать в обществе публику для русской литературы’. {В.Г. Белинский. Полное собрание сочинений, т. 5. М., 1954, стр. 652.}
Карамзин действительно представляет следующий этап развития нашей словесности, в подготовке которого ближайшее участие приняли авторы XVIII века, и едва ли не более всех — именно Херасков. Белинский как-то заметил, что ‘Бедная Лиза’ ‘убила’ роман ‘Кадм и Гармония’. {Там же, т. 4, стр. 416—417.} Он не сказал только, что ‘Кадм и Гармония’ сначала породили ‘Бедную Лизу’ и что проза Карамзина имеет свои истоки в прозе Хераскова.
Михаил Матвеевич Херасков родился 25 октября 1733 года в г. Переяславле Полтавской губернии, где его отец Матвей Андреевич служил в должности коменданта, имея чин майора. Род свой Херасковы вели от валашских бояр Хереско. Дед поэта вместе с семьей переселился из Валахии в Россию при Петре I, подобно тому как в то же время, после Прутского похода царя, в Россию перешла и семья Кантемиров.
Мать Хераскова, Анна Даниловна, в девичестве была княжной Друцкой-Соколинской. Когда умер Матвей Андреевич — а это случилось в 1734 году, — она вышла замуж за князя Никиту Юрьевича Трубецкого, знатного и родовитого вельможу, человека светского и образованного, да вдобавок к тому ж и поэта.
Пасынок жил, окруженный заботой не только о его здоровье и забавах: с раннего детства ему прививались умственные интересы.
Когда мальчик подрос, на одиннадцатом году его отдали в Сухопутный шляхетный — то есть дворянский — кадетский корпус в Петербурге. Кадетов готовили не только к военной, но и к статской службе, и хоть науками не изнуряли, все же корпус давал молодым людям известную сумму знаний — разумеется, тем, которые хотели их получить.
Херасков пробыл в корпусе восемь лет, и в 1751 году был выпущен подпоручиком в Ингерманландский пехотный полк. Офицерская служба совсем не привлекала его, она мешала отдаться литературным занятиям, о которых мечтал Херасков, начавший писать еще в корпусных стенах.
Когда в 1755 году в Москве открылся университет, основанный по инициативе Ломоносова, Херасков поспешил подать прошение об отставке и вскоре занял должность в новом учебном заведении, получив статский ранг коллежского асессора. В его ведении находились учебная часть, студенческие дела, библиотека, типография.
Херасков много и с удовольствием трудился на пользу Московскому университету. Немало сил было вложено им в перевод всего преподавания на русский язык вместо латинского, на чем горячо настаивал еще Н.Н. Поповский, ближайший ученик Ломоносова, при самом начале университетских лекций. Понадобилось несколько лет, чтобы добиться этого. Объединив вокруг себя молодых литераторов, преимущественно поэтов, Херасков стал организатором и руководителем нескольких печатных изданий, выходивших в типографии университета, — журналов ‘Полезное увеселение’ (1760—1762), ‘Свободные часы’ (1763), ‘Невинное упражнение’ (1763), ‘Доброе намерение’ (1764). Он был признанным учителем этой группы образованной дворянской молодежи. В 1760 году Херасков женился на Елизавете Васильевне Нероновой, также писавшей стихи, и дом их стал центром литературной Москвы.
После вступления на престол Екатерины II Херасков в 1763 году участвовал в организации и литературном оформлении грандиозного маскарада ‘Торжествующая Минерва’, проведенном в Москве под руководством замечательного русского актера и организатора театрального дела в России Ф.Г. Волкова по случаю коронации новой императрицы. Вслед за этим Херасков был назначен директором Московского университета.
Во время путешествия Екатерины II по Волге в 1767 году Херасков принимал участие в переводах из ‘Энциклопедии’, предпринятых кружком придворных императрицы, сопровождавших ее в поездке. Он переводил статьи, касающиеся поэзии, словесных наук и магии. Книга ‘Переводы из Энциклопедии’ вышла в свет тремя частями в 1767 году.
В 1770 году Херасков был назначен вице-президентом Бергколлегии — учреждения, ведавшего горной промышленностью в России, — и переехал на жительство в Петербург. При тогдашних порядках не могло казаться удивительным, что поэт начальствует над специалистами горного дела, — ведь был же певчий Алексей Разумовский фельдмаршалом русской армии, хотя по этой своей должности он и не занимался ничем, но тут главное заключалось не в том, чтобы назначить Хераскова на новое место, а в том, чтобы удалить его со старого. Херасков был масоном, видным членом религиозной международной организации, не чуждавшейся отнюдь политических интриг, — и масоны всегда были подозрительны Екатерине II. Силой захватив русский престол, она боялась, что ее сын Павел Петрович захочет сделать то же и что масоны будут первыми его пособниками. Следует думать, что императрица опасалась влияния Хераскова на университетскую молодежь и пожелала держать его поближе к себе, чтобы чаще приглядывать.
Херасков и в Петербурге не изменил своим склонностям. В доме его вновь составилось литературное общество, участниками которого, кроме хозяев, были И.Ф. Богданович, В.И. Майков, А.А. Ржевский, А.В. Храповицкий, М.В. Храповицкая-Сушкова и другие поэты и любители словесности. В 1772—1773 годах они издавали журнал ‘Вечера’, печатая в нем свои сочинения и переводы. Карты и придворные праздники составляли главные развлечения светского Петербурга. Хераскову и его друзьям они были чужды. В предисловии к ‘Вечерам’ издатели писали о том, что они ‘вознамерились испытать, может ли благородный человек один вечер в неделе не играть ни в вист, ни в ломбер и сряду пять часов в словесных науках упражняться’. Это было еще в диковинку. Масонские связи Хераскова в Петербурге заметно укрепились, он был деятельным членом организации и вовлек в нее Н.И. Новикова, с которым связала его тесная дружба.
Кончилось это тем, что императрица окончательно разгневалась на Хераскова и в 1775 году распорядилась уволить его в отставку, причем без сохранения жалованья — мера, применявшаяся весьма редко и служившая признаком крайней немилости. Херасков поместий не имел и больно ощутил свое наказание.
В эти годы, начиная примерно с 1771-го, Херасков усиленно работал над своим главным произведением — героической поэмой ‘Россиада’, величественной эпопеей, прославлявшей могущество России и победу ее над царством казанских татар. В 1779 году поэма была издана, и появление ее несколько примирило Екатерину II с автором. Царица отменила опалу и вернула Хераскова в его любимый Московский университет на должность куратора, то есть поставив его над директором университета.
Свои новые права Херасков постарался сейчас же осуществить. Он заключил с Н.И. Новиковым договор о передаче ему в аренду университетской типографии сроком на десять лет. С 1 мая 1779 года Новиков переселился в Москву и развернул изумительную по своему размаху и темпам издательскую деятельность. В его руках типография превратилась в мощный центр русского просвещения, откуда вышли сотни хороших и нужных книг. Херасков создал университетский Благородный пансион, об открытии которого было объявлено уже в декабре 1778 года. Как известно, позже в этом пансионе получили образование В.А. Жуковский, В.Ф. Одоевский, Ф.И. Тютчев, М.Ю. Лермонтов и многие другие выдающиеся представители русской общественной мысли и литературы.
Вся дальнейшая жизнь Хераскова была отдана постоянным литературным трудам и попечениям об университете — он прослужил в нем, не считая вынужденного перерыва, свыше сорока лет. Он не искал никогда ни почестей, ни богатства, его высокие моральные свойства были отлично известны современникам. Херасков охотно помогал людям, был отзывчив и щедр. Умер он 27 сентября 1807 года в Москве и похоронен на кладбище Донского монастыря, где и по сей день стоит его надгробный памятник.
Херасков начал писать еще в стенах Сухопутного шляхетного кадетского корпуса, в первом выпуске которого окончил курс А.П. Сумароков. Нужно думать, что его пример, как и характерная для корпуса атмосфера литературно-театральных интересов, толкали Хераскова на дорогу самостоятельного творчества. В.С. Сопиков в ‘Опыте российской библиографии’ указывает изданную уже в 1751 году ‘Оду на воспоминание победы Петра Великого над шведами’ Хераскова, пометив, что это — ‘издание редкое’. Вторая его ‘Ода императрице Елисавете Петровне на день восшествия ее на престол’ вышла в 1753 году. Обе они более не перепечатывались.
Когда в 1755 году Академия наук начала издание своего журнала ‘Ежемесячные сочинения’, Херасков сразу же принял в нем участие и напечатал там несколько своих басен, сонетов и эпиграмм, носящих следы подражания Сумарокову. Один из мадригалов Хераскова редактор журнала Г. Миллер, как установил П.Н. Берков, отклонил, и он сохранился только в типографской рукописи, так как тематика его показалась, по-видимому, слишком ‘соблазнительной’: автор выражает желание стать цветком, для того чтобы украсить грудь прекрасной Фелисы и увять на ней. {П.Н. Берков. Неизданное стихотворение Хераскова. — ‘Русская литература’, 1960, N 3, стр. 194—195.} Настроение Хераскова вполне оптимистично, нет и речи о предпочтении загробной жизни житейским хлопотам, о чем он будет писать в дальнейшем.
В августовской книжке журнала за 1755 год Херасков печатает ‘Оду Анакреонтову’, причем вовсе не моралистическую, какие под этим названием он станет сочинять несколькими годами позднее, а полную подлинно анакреонтическим настроением:
Чтоб грозной смерти не страшиться,
Чтоб дух кончиной не крушить,
Я вечно буду веселиться
И вечно буду я любить. {*}
{* ‘Ежемесячные сочинения’, 1755, август, стр. 166.}
Вскоре Херасков попробовал свое перо в драматическом жанре, и первый его опыт — трагедия ‘Венецианская монахиня’ (1758) — был весьма замечательным в своем роде и принципиально важным. В трагедиях классицизма обычно изображались размышления и поступки высокопоставленных особ — королей, князей, вельмож или полководцев. Херасков же написал пьесу из жизни частных людей, находящихся под гнетом религиозных и полицейских установлений, изобразил их переживания.
В предисловии к ‘Венецианской монахине’ Херасков сообщил, что в основу сюжета он положил подлинный факт, изменив лишь имена действующих лиц, а если ‘что и от себя прибавил, то в драме позволено быть может’. Ссылаясь на необходимость держаться ближе к подлинности, он объясняет и количество действий в трагедии — три, вместо считавшихся обязательными пяти.
На сцену театра Херасков вывел людей неизвестных и ничем, кроме яркости своих чувств, не замечательных. Отец Коранса — сенатор, начальник городской стражи в Венеции, то есть человек служащий, о родителях же Занеты не сказано ничего, кроме того, что они умерли. Сами герои также не успели совершить значительных поступков, и интерес к ним вызван не их общественным положением, а тем, что они чувствуют и как рассуждают о своих чувствах. Это рядовые люди, чью судьбу Херасков показывает зрителю, такому же, как они, рядовому человеку.
Особенности сюжета потребовали и точных авторских ремарок. Вместо неопределенной пометы места действия в классицистических трагедиях — ‘в чертогах князя’, ‘во дворце’ — Херасков называет город Венецию и указывает, что ‘театр представляет часть монастыря святыя Иустины и часть дома послов европейских’. На этой территории и развертываются дальнейшие события.
А заключаются они в следующем. Занета, похоронив родителей и брата, по их завещанию поступает в монастырь, отрекается от брака, чтобы молиться о дорогих покойниках. Таково было их предсмертное желание, которое Занета поклялась исполнить. Жестокость подобного требования родителей очевидна, но Занета согласилась с ним, будучи уверена, что ее возлюбленный Коранс погиб на войне. Между тем Коранс, пробыв в отлучке три года, возвращается и с ужасом узнает, что та, которую он считал своей невестой, заточена в монастырь. Коранс пробирается на свидание с ней, ведет долгую и безуспешную беседу, пытаясь уговорить нарушить данный обет, и на обратном пути подвергается аресту. Его обвиняют в недозволенном пребывании на территории иностранного посольства, за что, по закону, полагается смертная казнь. Коранс мог бы объяснить, что шел из монастыря, но это значило бы скомпрометировать Занету. Острота ситуации усиливается тем обстоятельством, что судьей Коранса выступает его отец, сенатор, по долгу звания своего выносящий сыну смертный приговор.
‘Венецианская монахиня’ всем своим содержанием направлена в защиту простого человеческого чувства, не стесненного требованиями религиозных обрядов и условностями общественного характера. Вместе с тем в своей первой пьесе Херасков — в дальнейшем он не станет высказываться на эту тему столь определенно — скорбит о том, что религиозные догмы сковывают сознание Занеты и мешают ей обрести свое счастье с любимым, делают ее жертвой ненужного обета.
Коранс весь во власти своего чувства, сильного и свободного. Ради него он готов идти на казнь, нанести позор родному отцу, семье, себе самому, страсть его преодолевает все преграды, кроме сопротивления Занеты. Религиозная фанатичка выкалывает себе глаза, буквально следуя библейскому тексту, ибо они грешили, взирая на Коранса. Коранс же любит ее, несмотря на отказ соединить с ним свою судьбу, и умирает со словами:
Нет жалостней моей и нет счастливей части.
Вот действие любви! вот плод безмерной страсти!
Ромео и Джульетта гибнут как жертвы феодальной семейной распри. В смерти Занеты и Коранса виноваты монастырские порядки, ложные представления о греховности любовного чувства, утвердившиеся в зараженных религиозными предрассудками умах. И об этой трагедии рассказал Херасков в своей ‘Венецианской монахине’.
Литературный дебют Хераскова был смелым и значительным, но в дальнейшем поэт пошел по другому пути, что стало заметно двумя годами позднее, на страницах журнала ‘Полезное увеселение’. Этот журнал издавался при Московском университете с января 1760 по июнь 1762 года, первые два года еженедельно, последнее полугодие — помесячно.
Основными сотрудниками, кроме самого Хераскова, были И. Богданович, С. Домашнев, В. Золотницкий, А. Карин, А. Нартов, Алексей и Семен Нарышкины, В. Приклонский, А. Ржевский, В. Санковский, Денис и Павел Фонвизины и другие. Журнал был исключительно литературным органом, статьи на естественно-научные темы в нем не печатались. Наиболее широко был поставлен отдел поэзии.
Группа молодых литераторов, выступившая на страницах журнала ‘Полезное увеселение’, по своим творческим задачам во многом расходилась с Сумароковым. Патриотический дух творчества этого крупного поэта, сатирическая направленность, элемент национальной самобытности притч и песен Сумарокова не находят отклика в кружке Хераскова. Им чужда также общественная активность Сумарокова, его живая, нервная реакция на те или иные вызывавшие его возмущение факты российской действительности. Они предпочитают стоять в стороне, не вмешиваться ни во что и наслаждаться плодами дворянской культуры, отнюдь не стремясь расширить ее пределы.
Общественно-политические позиции журнала ‘Полезное увеселение’ консервативны. Представители группы ничего не желают менять в российских порядках, положение крепостных крестьян оставляет их равнодушными, даже сетований на жестокосердных помещиков не встречается в журнале. Авторами владеют пессимистические настроения. Для стихов, печатавшихся в ‘Полезном увеселении’, был общим мотив бренности земного, выраженный в стихотворении Хераскова ‘Прошедшее’:
Все тщета в подлунном мире,
Исключенья смертным нет,
В лаврах, рубище, порфире,
Всем должно оставить свет.
…Что такое есть — родиться?
Что есть наше житие?
Шаг ступить и возвратиться
В прежнее небытие.
Обращает на себя также внимание принципиальный отказ от сатиры, объявленный ‘Полезным увеселением’. Упоминание о сатире впервые появляется в восьмом номере журнала, в послании Хераскова ‘К сатирической музе’. Заявляя, что он не хочет быть сатириком, поэт перечисляет объекты возможного обличения, снабжая краткими характеристиками неправедных судей, богачей, картежников, пьяниц, и заключает:
Не лучше ли велишь молчанье мне блюсти?
У нас пороков нет, ищи в других, прости! Сатирические выпады Хераскова носят весьма общий характер и лишены каких бы то ни было намеков ‘на лицо’. А следом за его стихами помещен выполненный Нартовым перевод стихотворения ‘О добродетели’, прославляющего на разные лады ее достоинства. Херасков считает, что сатира способна озлобить людей и не содействует их исправлению. Эту точку зрения он высказал в своем журнале совершенно отчетливо и во всей дальнейшей деятельности твердо ее придерживался.
При чтении журнала ‘Полезное увеселение’ становится несомненной общность подхода различных авторов к темам, одинаковая манера мышления и аргументации. В стихах поэтов группы Хераскова сказывались уже настроения сентиментализма в том его религиозном и пессимистическом варианте, который был представлен в творчестве английского поэта Юнга. Поэма ‘Жалобы, или Ночные думы о жизни, смерти и бессмертии’, созданная Юнгом в 1742—1745 годах, явилась источником вдохновения для многих авторов ‘Полезного увеселения’, усиленно развивавших ‘кладбищенскую’ тему в русской литературе.
Но дело не только в этом. Мотивы личного совершенствования, бренности земного, пропаганда образцов добродетели, идей дружеского братства членов ограниченного кружка людей, думы о загробной жизни, к которой надо готовиться человеку в его земном существовании, — все это типично для масонского умонастроения и заставляет видеть в кружке Хераскова тайную масонскую группу. В той или иной мере все ее участники были связаны с масонством в более поздние годы, что известно по сохранившимся документам. Речь, стало быть, идет о том, что они примкнули к масонству еще в начале 1760-х годов, о чем нет сведений в имеющейся литературе.
Отсутствие данных о масонских ложах в Москве конца 1750 — начала 1760-х годов вовсе не значит, что их там не было. Масоны держались своих тайн, опасались преследований полиции и недоверия общества. Известно, что масонская ложа в 1765 году существовала в Петербурге. В состав ее входили Р.И. Воронцов, А.П. Сумароков, группа офицеров Сухопутного шляхетного кадетского корпуса — Мелиссино, Свистунов, Перфильев, Остервальд, кроме них кн. Щербатов, Болтин, кн. М. Дашков и другие — всего тридцать девять человек. Мудрено ли, что Херасков, близко знавший этих людей как воспитанник Шляхетного корпуса и как литератор, был также причастен к масонству, хотя в зарегистрированный состав ложи и не входил, в эти годы находясь уже в Москве? Не забудем также, что И.П. Елагин, по его словам, ‘с самых юных лет’ вступил в масонство — а родился он в 1725 году — и что в ту же пору в ложах состояли видные сановники и вельможи России. А в 1772 году Елагин был гроссмейстером в русских ложах, автором собственной масонской системы.
Можно, следовательно, полагать, что масонская ложа в начале 1760-х годов существовала и в Москве. Херасков был одним из ее руководителей, если не главным организатором, и в дальнейшем он продолжал играть видную роль в русском масонстве.
Именно в этом следует искать объяснение теме ‘клеветников’, столь характерной для журнала ‘Полезное увеселение’ (см. 1760, март, N 10, ноябрь, N 20, декабрь, N 21, 24, 26, 1761, январь, N 2, февраль, N 8, март, N 11, май, N 20, декабрь, N 24 и др.). Дело представляется таким образом, что группа людей ищет добродетельной жизни, а клеветники поносят ее, толкают на путь обмана и неправды, мешают ей.
О! неукротима злоба!
Не сыта твоя утроба,
И не хочешь ты престать
В отомщениях бесчинных
Свету на людей невинных
Повсечасно клеветать, —
восклицает Херасков (1760, декабрь, N 24).
О клеветниках ‘Полезное увеселение’ заговорило уже в начале своего третьего месяца. Трудно представить себе, почему десять тонких тетрадок журнала с весьма невинным содержанием сразу же могли вызвать к его авторам столь дружную ненависть ‘клеветников’, ‘гонителей добродетели и правды’.
Очевидно, основания для ‘клеветы’ были более широкими, и борьба шла не просто с литературным кружком, но с ячейкой какого-то крупного сообщества, казавшегося подозрительным, — с масонской организацией, которая, давая отпор своим противникам на страницах журнала, использовала все возможности для разъяснения своей программы — прославления добродетели, любви к ближнему и т.д.
Характерно также отсутствие в журнале интереса к вопросам общественной жизни. Построение прочного внутреннего мира, забота о собственном духовном благополучии — вот что занимает кружок ‘Полезного увеселения’ и что отделяет его от такого боевого идеолога дворянской общественности, каким был А.П. Сумароков.
В ‘Полезном увеселении’ преобладали поэтические жанры, но у авторов не было вкуса к торжественным одам в ломоносовском духе. Такие оды появлялись только в самых необходимых случаях: поэты откликались на смерть Елизаветы, на воцарение Петра III и делали это в довольно будничных тонах, деловито и спокойно.
Литературная позиция Хераскова и поэтов ‘Полезного увеселения’ определяется классицистическими канонами на новом этапе развития этого стиля в России. Поэтика Ломоносова им чужда и не раз становится предметом критики и насмешек. Они приближаются к Сумарокову в пренебрежении к ‘надутости’ слога, но лишены сумароковской активности и сознания общественной важности литературы. Для творчества поэтов журнала характерен интерес к философической оде, жанру дружеского послания, к элегиям, стансам. Они сознают себя группой, обмениваются стихотворными обращениями. А. и С. Нарышкины пишут Ржевскому, он в свою очередь им отвечает, А. Карин и Нартов, соревнуясь, в стихах разрабатывают одну и ту же тему, эти стихи печатаются рядом, чтобы читатель мог сравнить и отметить лучший вариант (1760, август, N 1 и 6).
Группа в целом ориентировалась на творчество своего главы — Хераскова, в произведениях которого нередко звучали новые для поэзии классицизма мотивы. Так, стихотворение Хераскова ‘Смерть Клариссы. Подраженная французскому сочинению’ (1760, июнь, N 24) представляет собой, в сущности, сентиментальную поэму. ‘Враг’ рассказчика нанес грубое оскорбление Клариссе, она умирает, рассказчик стремится отомстить оскорбителю, но не успевает в намерении. Герои часто проливают обильные слезы, природа как бы сочувствует им. Эти черты заметно отличают стихотворение Хераскова от обычных материалов ‘Полезного увеселения’ и показывают накопление элементов сентиментализма в творчестве поэта.
Следует сказать, что в это время Херасков еще пытается произносить обличительное слово против порочных людей и не только прославляет добродетель. Такой теме посвящена его комедия ‘Безбожник’ (1761). Фидеон и Руфин, дети дворянина Леона, противоположны друг другу по своим моральным качествам. Первый благонравен и послушен отцу, второй же — отъявленный злодей. В пьесе, конечно, никак не объясняется, почему у Руфина мог сложиться такой характер, и зритель только знакомится с его отвратительными поступками. Руфин оклеветал брата, добился его ареста, ссорит окружающих, волочится за чужой женой и т.д. Хуже всего, что Руфин не уважает отца и однажды бросается на него со шпагой. Это забвение правил послушания старшим в связи с названием комедии ‘Безбожник’ позволяет предположить, что свой удар Херасков целил по новым теориям воспитания, как он их понимал, по французским материалистам и их русским последователям. Упреки такого рода развивались и в других современных произведениях, например в ‘Бригадире’ Фонвизина, и не нужно доказывать, насколько они были несостоятельны.
При быстрой смене правителей на российском престоле в 1761—1762 годах, группа ‘Полезного увеселения’ попала в довольно трудное положение. Едва поэты успели проводить Елизавету Петровну и стали слагать хвалы Петру III, приветствуя ‘кровь Петрову’, как на престол, переступив через труп мужа, взошла Екатерина II. Журнал в такой обстановке издавать стало затруднительно, и ‘Полезное увеселение’ на июньском номере 1762 года прекратилось.
Через несколько месяцев, освоившись с новой обстановкой, Херасков определил свои позиции, вошел в милость к новой царице и с января 1763 года стал выпускать при Московском университете журнал ‘Свободные часы’. В нем участвовала, кроме Хераскова, группа бывших сотрудников ‘Полезного увеселения’ — А. Ржевский, А. Карин, В. Санковский и другие, а также — А. Сумароков и В. Майков.
Первый номер ‘Свободных часов’ открывался стихотворением Хераскова с благодарностью Екатерине II:
Что я дела монарши славил
И к правде лести не прибавил,
Но только то вещал, что вся Россия зрит,
За то я принял милость многу…
А ведь поводов для милостей пока что почти не было: Херасков успел напечатать в 1762 году отдельными изданиями только оду и эпистолу к Екатерине II, да маленькую книжку ‘Новых од’. Но императрица, еще непрочно сидевшая на престоле, была, видимо, очень рада поддержке главы московской дворянской интеллигенции и поспешила с выдвижением Хераскова.
‘Новые оды’ были таковыми не только по времени написания и по своей неизвестности читателю. Новым было расширение границ жанра. Херасков назвал одами группу стихотворений на моральные темы. Насколько они отличались от принятого в то время понятия оды как торжественного похвального стихотворения, показывает тот факт, что Херасков поместил их в собрании своих сочинений под именем ‘Анакреонтических од’.
На русский язык Анакреона переводили Кантемир, Тредиаковский, Ломоносов, Сумароков. Продолжая вслед за ними питать интерес к его поэзии, Херасков, однако, вовсе не переводит Анакреона, а пишет свои собственные стихи, совсем не похожие на греческие оригиналы, и развивает в них близкие для себя моралистические суждения. Он адресуется к ‘разумной россиянке’, и даже названия его стихотворений могут показать, насколько далеки они от анакреонтических мотивов. В книжке были оды ‘О силе разума’, ‘О вреде, происшедшем от разума’, ‘О воспитании’, ‘О суетных желаниях’, ‘О силе добродетели’ и т.д. К общей тематике анакреонтической поэзии примыкает, пожалуй, лишь ода ‘Сила любви’. В ней говорится об Эроте, сыне цитерской богини, о стрелах, которыми он поражает сердце, после чего
Тотчас сердце распалится,
Важность мысли удалится.
(VII, 270) {*}
{* Сочинения Хераскова цитируются по изданию: Творения Михаила Хераскова, чч. 1—12. М., 1796—1802. Римской цифрой указываются тома, арабской — страницы.}
Это очень характерное для Хераскова выражение. Любовь изгоняет ‘важные мысли’, вносит иррациональное начало в разумную человеческую жизнь, и, вероятно, благом ее считать нельзя.
Только в сердце, богу верном,
Только в мыслях просвещенных
Он не смеет воцариться,
И, владея всех сердцами,
Сих сердец Эрот боится.
(VII, 271)
На принадлежность таких стихов к ‘легкой поэзии’, очевидно, должны были указывать их метры — трехстопный ямб и четырехстопный хорей — и отсутствие рифмы. В свое время это выглядело свежо, однако именно анакреонтики и не хватало в разумных и ясных стихах Хераскова. Поэта подкупала ‘простота и сладость’ греческих строф, но, начав перелагать их, он как бы начисто забыл об оригинале и принялся излагать все те же тощие прописи о пользе добродетели, которыми были полны страницы ‘Полезного увеселения’.
Примечательным в этом сборнике является его общий тон — очень домашний, интимный, дружеский, далекий от какой бы то ни было официальности. Стихи написаны для друзей, понимающих своего поэта, и легкие образы их присутствуют в книжке. Херасков с пренебрежением отзывается о ‘мирской пышности’ и ‘великолепной жизни’ богачей, он строит лиру для своей любезной, которой также нравятся простые уборы и скромный сельский обиход. Обращаясь к другу, покинувшему шумный город для деревенского уединения, Херасков одобряет его выбор, замечая, что сам он должен жить ‘между сует и скуки’ и поддерживать свой дух любовью к наукам и добродетели:
Живи уединенно,
Когда тебе приятно,
Живи, мой друг любезный!
Ключи, с горы биющи,
И чистые потоки,
Леса, поля широки
Твой дух утешат боле,
Чем здешние забавы.
(VII, 251)
Когда Хлестаков в доме городничего говорил дамам, что ‘деревня тоже имеет свои пригорки, ручейки’, он повторял ставшие избитыми фразы эпигонов сентиментализма, дававших знать о себе читателю и в тридцатые годы XIX века. В стихах Хераскова, сочиненных шестью десятками лет ранее, мы встречаемся с истоками этой темы, что должно быть особо отмечено. Тут начала усадебной поэзии дворянской литературы, и ее, как и многое, начинает Херасков. Жанр дружеского послания, столь характерный для, творчества поэтов-романтиков, уже намечается Херасковым в стихотворении ‘Искренние желания в дружбе’, где найден непринужденный тон сентиментальной беседы с другом, включившей в себя обязательные для Хераскова элементы морализма.
Этот морализм с годами все более и более заполняет произведения Хераскова. В 1764 году выходят его ‘Нравоучительные басни’ в двух книгах — пятьдесят написанных разностопным ямбом назидательных стихотворений о том, что нужно избегать дурных поступков и обходиться с людьми по-хорошему. В 1769 году Херасков напечатал ‘Нравоучительные оды’ — сборник стихотворений, посвященных этическим проблемам, людским отношениям, вопросам элементарной морали общежития. Ровные, спокойные стихи, лишенные ораторской интонации, были построены в форме задушевной беседы с читателем.
В этой книжке Херасков собрал тридцать две ‘нравоучительные оды’, и, если посмотреть на заглавия их, смысл титульного листа получит полное объяснение: ‘Благополучие’, ‘Суета’, ‘Тишина’, ‘Богатство’, ‘Злато’, ‘Честь’, ‘Терпение’, ‘Гордость’, ‘Родство’, ‘Умеренность’, ‘Наказание’, ‘Беспечность’ и т.д. Херасков учит тому, что все земные блага ничтожны по сравнению с небесными и что только добродетельные люди живут в душевном покое, мирно готовясь к переходу в лучший мир:
Так знать, что счастье наше
В сем свете только сон.
Есть мир земного краше,
Какой? — на небе он.
(VII, 346)
Человек жалок и ничтожен перед лицом вселенной, его бессилие что-либо исправить в земной жизни — очевидно. Да и нужно ли думать об этом, если известно, что смерть все равно неизбежно наступит?
Хоть зришься счастья в полном цвете,
Хоть славишься во свете сем,
Пылинка ты едина в свете,
Невидимая точка в нем.
Ты прежде был и будешь прахом,
Ничто тебя не подкрепит,
Хоть кажешься вселенной страхом,
Тебя со всеми смерть сравнит.
(VII, 311)
В связи с ростом капиталистических отношений в русской литературе шестидесятых годов XVIII века заметное место начинает занимать тема денег. Власть их все отчетливее сознается, но отношение к ней у писателей различных социальных слоев неодинаковое. Бедняк-разночинец Михаил Чулков чувствует себя вполне удовлетворительно в мире рыночных отношений, купли-продажи. В журнале ‘И то и се’ (1769) он пишет о том, что ‘всякая вещь свою имеет цену’, что ‘прибыток имеет силу и все перевершит’. Перед ‘неопрятным’ крестьянином, имеющим деньги, тщеславный гражданин примет на себя образ крестьянина, а сам крестьянин становится равным боярам — ‘будет боярином перед боярином’. Панегирик деньгам поместил Василий Рубан в журнале ‘Ни то ни се’ (1769, лист 9):
Можно ли нищество
Деньгам предпочесть?
Деньги лучше средство
В свете все обресть…
Херасков в своей лирике также не раз касается темы денег, не заметить ее он не может, однако говорит он о ‘злате’ всегда с отвращением. Проповедник счастливой умеренности и философского спокойствия, Херасков должен заявить, что
Злато влияло
В смертных вражду,
Пользою стало
Всем на беду.
В идеальный мир, создаваемый поэтом, врывается практическая жизнь, не считаться с ней невозможно, и потому рассуждения о тщете богатства Херасков заключает меланхолической строфой:
Однако может ли на свете
Прожить без денег человек?
Не может, изреку в ответе,
И тем-то наш и скучен век.
Ничто его как будто не веселит, он не может оторваться от мыслей о смерти, уничтожающей все живое. В числе ‘нравоучительных од’ нет ни одной с заглавием типа ‘Радость’, ‘Веселье’, ‘Дружба’, ‘Любовь’, а ода ‘Красота’ начинается с унылого утверждения:
Пригожство лиц минется,
Проходит красота,
И только остается
Приятностей мечта.
(VII, 368)
Цветущие годы пролетают, прелесть вянет, молодая девушка превращается в старуху:
На что же величаться
Своею красотой?
Ей скоро миноваться,
Пригожство дар пустой.
(VII, 370)
Херасков пишет свои оды ‘средним штилем’, тщательно оберегая свой словарь от славянизмов, ведет чинную и благоразумную беседу с читателем, что будет характерно для его лирических стихов и более позднего времени.
В годы, предшествовавшие крестьянской войне, когда в русском обществе вопросы дальнейшего социально-экономического развития России стали предметом обсуждения и начала заседать Комиссия о сочинении Нового уложения, Херасков также подал свой голос. В 1768 году он опубликовал повесть ‘Нума Помпилий. или Процветающий Рим’, в которой напомнил о легендарном римском властителе. ‘Нума’ принадлежит к числу ‘государственных романов’, примерами которых в русской литературе уже были переведенные Тредиаковским ‘Аргенида’ и ‘Тилемахида’, содержавшие изображение различных политических систем и многочисленные советы правителям. Херасков, пользуясь описанием Нуминых дел, также преподает ряд советов русской самодержавной монархине.
Легендарный царь древнего Рима Нума Помпилий (конец VIII — начало VII века до н.э.), согласно преданиям, правил после смерти не менее легендарного Ромула. Нуме приписывается обучение римского народа земледелию, реформа календаря, после которой год стал делиться на двенадцать месяцев вместо десяти, введение жреческих коллегий и т.д. Херасков строит свои представления о Нуме по сочинениям английских и французских историков, и ссылки на них приводятся в тексте. Однако в предисловии к книге он замечает, что ‘сия повесть не есть точная историческая истина, она украшена многими вымыслами, которые, не уменьшая важности Нуминых дел, цветы на них рассыпают’.
Но именно эти ‘вымыслы’ и составляют главное содержание книги, ибо к их числу относятся прежде всего беседы Нумы с его покровительницей нимфой Эгерой, в которых развертывается программа управления страной и определяется поведение монарха.
Идея повести ‘Нума Помпилий, или Процветающий Рим’ выражена автором в начальных строках первой главы:
‘Истинная слава не всегда оружием приобретается, лавры победителей часто кровью верных сынов отечества орошенны бывают… но сладкий мир и любезная тишина цветущее состояние городам и селам даруют, законам придают силу и спокойных жителей радостию и веселием напояют’ (XII, 1).
Доказательством этой мысли и служит повесть о деревенском философе Нуме, за свои добродетели избранном римским императором, его пример рекомендуется для подражания монархам. Утопическая мечта Хераскова о государе-философе была высказана им во все более накалявшейся обстановке борьбы крепостного крестьянства с дворянской империей и свидетельствовала о тщетном желании автора помочь притушению вражды между ними.
В сущности, весь роман представляет собой собрание советов царям, преподанных на образцах административной и законодательной практики Нумы Помпилия.
Особым достоинством Нумы в глазах Хераскова является его обыкновение советоваться по важным вопросам со своими вельможами и с римским народом. Мечты о дворянской конституции, свойственные представителям дворянской оппозиции предпугачевских лет, в эти годы разделялись и Херасковым.
‘Нума Помпилий’ в творчестве Хераскова представляет собой опыт прямого изложения советов и поучений гражданским правителям. Более таких попыток Херасков не предпринимал, значительно усложнив свои аллегории и перенеся центр творческого внимания на вопросы духовной жизни человека, на исправление нравов своих современников с помощью разбора полезных примеров. Но от прозы он не отказался и с большой охотой писал романы, составив в этом смысле редкое исключение среди авторов классицистов, как известно к прозе относившихся неодобрительно и считавших, что только поэзия способна передавать высокие мысли и внедрять в умы начала разума.
Цель своей литературной деятельности Херасков полагал в том, чтобы учить людей, прививать им вкус к добрым делам на пользу окружающих, в чем он видел залог спокойной и полной нравственного удовлетворения жизни. Наставлять нужно приятно, ненавязчиво, в увлекательной, интересной форме, скрывающей серьезное моральное содержание. Пожалуй, никто из русских писателей XVIII века не придерживался соединения ‘полезного с приятным’ так неуклонно и последовательно, как Херасков. В той или иной мере ‘полезное’ соединяли с ‘приятным’ многие авторы, включая Державина, но Херасков сделал эту ходовую формулу основой своей литературной работы, начиная со второй половины семидесятых годов. Крестьянская война, поднятая Пугачевым, явилась вехой, наметившей поворот в творчестве этого писателя, ибо показала ему необходимость более активной и доходчивой пропаганды моральных истин.
Моралистом показал себя Херасков с первых шагов своей литературной деятельности. Но если в ‘Полезном увеселении’ и сборниках стихов ‘Новые оды’, ‘Философические оды’, ‘Нравоучительные басни’ он рассуждает, уговаривает, объясняет читателю прелесть добродетельной жизни, прямо к нему обращаясь, то позже Херасков пользуется обходным маневром. От непосредственных лирико-дидактических обращений к читателю он перешел в область иносказаний, аллегорий, сюжетных новелл, вставляемых в рамы эпических произведений, и поучительный материал стал заключать в легкую романическую форму. Этого потребовали интересы дела ибо прямые назидания, как показал опыт, игнорировались читателями, преподанные же в занимательном повествовании добрые советы могли дойти до адресатов. А нужда в этом, по убеждению Хераскова, после крестьянской войны стала очень заметна.
Приняв такое решение, Херасков оставляет лирику и пишет поэмы, романы, драмы, трагедии, сочетая занимательную интригу с полезным нравоучением и заставляя зрителя и читателя незаметно это нравоучение проглатывать. В этом состоит особенность творчества Хераскова восьмидесятых — девяностых годов XVIII — начала XIX века, одинаково присущая и его поэмам и романам. В таком же плане трактует Херасков исторические темы в ‘Россиаде’, в трагедиях ‘Пламена’, ‘Идолопоклонники’, в поэмах ‘Владимир’, ‘Царь, или Освобожденный Новгород’ и других своих произведениях. Он пропагандирует положительные примеры, указывает образцы для подражания и свои ‘полезные’ советы излагает в ‘приятном’ литературном оформлении, равно пользуясь при этом и стихами и прозою, не проводя принципиального различия между этими видами художественного слова.
Двухтомный роман ‘Кадм и Гармония’ (1786) имеет в основе своей идею необходимости подчинения людей высшим силам. Человек сотворен свободным, и боги не хотят обуздывать его воли, предостерегать и следить за каждым шагом. Он сам должен быть благоразумен. Роман Хераскова рассказывает на примере Кадма, одного из персонажей древнегреческой мифологии, о том, к каким опасным последствиям может привести человека свободная воля и как важно быть всегда добродетельным и законопослушным. Например, Кадм, попав в Вавилон, развращается и с большим трудом отходит от своих увлечений. Существенно отметить, что Кадм не совершает каких-либо незаконных деяний, он только имеет дурные мысли и ведет неподобающие разговоры, соблазняя молодежь. Таким образом, наиболее опасно духовное развращение, подчеркивает Херасков, за него полагается и неизмеримо большая ответственность.
Общий вывод романа таков: ‘Обладающий своими чувствованиями смертный, обуздывающий волнение страстей своих, управляющий по правилам благоразумия душевными свойствами, есть сильный царь на земли. Многие венценосцы титла сего не заслужили’ (IX, 125).
Другой крупный роман Хераскова называется ‘Полидор, сын Кадма и Гармонии’ (1794) и составляет продолжение первого.
В ‘Полидоре’ сочетаются элементы и государственного, и авантюрного романа. Приключения Полидора, вступившего на путь ложных умствований и поверявшего колдовством указания богов, составляют сюжет романа, изобилующего различного рода вставными эпизодами и историями, которые рассказывают о себе вновь появляющиеся действующие лица. Царства, наблюдаемые Полидором во время его скитаний, имеют каждое свои особенности, и сравнение их достоинств проводится в тексте романа. Несмотря на ошибки и прегрешения, Полидор попадает наконец в царство Мудрости, олицетворенное нимфой Теандрой. Любопытно, что эта нимфа, предсказав появление на Севере дивной монархини, главной ее заслугой считает ‘Наказ Комиссии о сочинении Нового уложения’ и говорит Полидору: ‘По моему внушению напишет она божественную книгу — мудрый Наказ! Сия долженствует быть врезана во всех чувствующих сердцах человеческих и благо общее любящих! Тогда в Севере златые дни сияти будут’ (XI, 324). Не забудем, что Наказ довольно скоро после его опубликования стал секретной книгой, ибо некоторые либеральные мысли, вошедшие в него, показались Екатерине II опасными. Херасков же не обинуясь поднимает этот Наказ как знамя в своем романе, не желая знать о его запрещении, причем делает это уже после казни Людовика XVI, заставившей русскую императрицу еще более подозрительно и беспощадно относиться к малейшим признакам либерализма.
Впрочем, в отношении к событиям французской буржуазной революции 1789—1793 годов Херасков не расходился с официальными русскими кругами. В ‘Полидоре’ он представил революционную Францию в виде плавающего острова Терзита, население которого охвачено хаосом безначалия. Жители его превратились в стадо без пастыря, каждый ‘учинился царем’, и толпа терзитян ‘в наглом буйстве вопиет: вольность, вольность!’ (X, 92). Причиной возмущения граждан послужили ‘дерзновенные вольнодумцы’, их ‘вкрадчивые писания’ смутили умы и вызвали неповиновение. Остров гибнет от внутренних смут, и спасает его только возвращение сильной и благоразумной монархической власти.
Слог Хераскова изобилует различного рода украшениями, наполнен метафорами, в которых автор, вероятно, видел один из главных признаков художественной выразительности речи. В нем нет ‘простых’ слов и выражений, периоды важны, величавы, длинны. Херасков пишет: ‘Заря уж простерла румяную ризу по лазурным небесным сводам, свет утренний, нисходя с вершины гор и лесов дремучих, рассыпался по лицу земному: Кадм наслаждается приятным сном в объятиях своей супруги Гармонии’ (IX, 186).
Такие же описания встречаются и в стихах Хераскова. Например, в ‘Россиаде’ читаем:
Отверз небесну дверь денницы перст златой,
Румяная заря встречалась с темнотой,
Где кисть густую тень от света отличает,
Там зрение черты меж ими не встречает,
Смешенье сходное при утренних часах
В слиянном с нощью дни казалось в небесах,
Мрак тонкий исчезал, сияние рождалось,
И каждо существо со светом пробуждалось.
(I, 215)
Карамзин воспитывался на этих образцах русской литературной речи, и в общей тональности слога он затем не разошелся с Херасковым. Не забудем, что в заметке ‘О прозе’ (1822) Пушкин, сказав о том, что проза Карамзина — лучшая в нашей литературе, прибавляет: ‘Это еще похвала не большая’. {А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений в десяти томах, т. 7. М., 1958, стр. 15.} Заметка же посвящена осуждению тех писателей, которые ‘думают оживить детскую прозу дополнениями и вялыми метафорами’. Пушкин порицает именно то, что делал Херасков: ‘Должно бы сказать: рано поутру, — а они пишут: ‘едва первые лучи восходящего солнца озарили восточные края лазурного неба’ — ах, как это все ново и свежо, разве оно лучше потому только, что длиннее?’
Тридцать пять — сорок лет, отделяющие время написания ‘Кадма и Гармонии’ от заметки Пушкина, — срок для русской литературы поистине огромный. За эти годы перед читателем прошли Державин, Радищев, Крылов, Карамзин, Батюшков, Жуковский и начал писать Пушкин. Для своего времени Херасков писал ‘свежо и ново’, и не его вина, что неумолимая история отвела ему так немного лет для власти над умами и вкусами читателей. Процесс развития русской литературы по пути к реализму шел необычайно быстро, и риторическая манера Хераскова устарела на его глазах.
Подлинную славу Хераскову создали его поэмы. Белинский, напоминая о том, что ‘современники смотрели на него с каким-то робким благоговением, какого не возбуждали в них ни Ломоносов, ни Державин’, замечает: ‘Причиною этого было то, что Херасков подарил Россию двумя эпическими или героическими поэмами — ‘Россиадою’ и ‘Владимиром’. Эпическая поэма считалась тогда высшим родом поэзии, и не иметь хоть одной поэмы народу значило тогда не иметь поэзии’. {В.Г. Белинский. Полное собрание сочинений, т. 7. М., 1955, стр. 112.}
Херасков подошел к ‘Россиаде’ после почти двадцатилетних литературных трудов в различных жанрах, в том числе — и в эпическом. Его первая поэма ‘Плоды наук’ вышла в свет в сентябре 1761 года, то есть еще при Елизавете Петровне, и посвящена наследнику престола Павлу Петровичу. Херасков объясняет молодому великому князю пользу наук и рекомендует ему в будущем так же поощрять просвещение, как делал это Петр I. Подзаголовок ‘Плодов наук’ — ‘дидактическая поэма’ — определяет ее информационно-наставительное содержание. Поэт шестистопными ямбами, без особых украшений, но внятно и логично изъясняет пользу, происходящую от наук в практическом и в моральном смысле, и тем самым как бы полемизирует с Руссо, в своей диссертации 1749 года высказавшимся в том смысле, что науки улучшению нравов не способствуют.
Эта поэма показывает едва ли не самую заметную черту личности Хераскова. Он желает учить и наставлять людей и будет выступать в такой роли до конца своих долгих дней. Но она также дает заметить, что Херасков и сам любит учиться, перенимать, совершенствоваться. Так, в данном случае он с успехом воспользовался опытом Ломоносова, взяв за образец его ‘Письмо о пользе стекла’ (1752), это блестящее поэтическое произведение, наполненное научной мыслью. Херасков в своей поэме доказывает пользу наук, называя многие из них и характеризуя главное направление каждой. Он не ставит задач наукам, как делает это Ломоносов в оде 1750 года, и ограничивается только описанием:
Что жнем, что мы в градах стенами окруженны,
Механике мы тем в сей жизни одолженны,
Да жизнь бы наша течь беспечнее могла,
Механика на то орудия дала…
…Алгебра всех вещей о дробном свойстве мыслит,
Она земных телес, планет движенье числит
и т.д.
(III, 15, 19)
У нас пороков нет, ищи в других, прости!