А ШЕЙН?..
А ШЕЙН?..
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
А Шейн?.., Розанов Василий Васильевич, Год: 1908
Время на прочтение: 6 минут(ы)
В. В. Розанов. Полное собрание сочинений. В 35 томах. Серия ‘Литература и художество’. В 7 томах
Том четвертый. О писательстве и писателях
Статьи 1908-1911 гг.
Санкт-Петербург, 2016
Мысль, блистательно изложенная, очаровывает и подкупает… Но чтобы ей окончательно победить — надо ей встретить резкое возражение и, разбив его, стать окончательно истиною. Пишу эту заметку с истинным желанием ‘победы’ хитрому г. Чуковскому, который, будучи только сионистом, одурачил русскую читательскую публику и даже ввел в заблуждение некоторых неопытных писателей, как, напр., г. М. Бугровского. ‘Россия — для русских’, ‘Германия — для немцев’, ‘Сибирь — для сибиряков’, ‘Якутская область — для якутов’: к этой полустарой, полуновой программе евреи приставили свое ‘еврейский труд, еврейский ум, еврейская предприимчивость — только для нашего гетто’, ‘для черты оседлости, где мы страдаем’, ‘для евреев’. ‘Прочь Россия и все русское’, ‘дальше от себя откинем все русские интересы, всю русскую культуру и, во главе всего, русскую литературу. Перестанем ею заниматься’.
Если бы в то же время г. Чуковский сказал: ‘перестанем в России отдавать деньги в рост, заниматься маклерством’ и проч., и проч.? Но он этого не говорит. Он не предлагает евреям отрицаться русских доходов, а предлагает им только отрицаться русской литературы. ‘Души не надо, кошелек — пожалуйте’. Просто и выразительно.
Никто не разобрал этой стратегии Чуковского, и все закричали: ‘Браво! браво!’ в ответ на заявление, что Пушкиных никогда евреи не дали и не дадут. Конечно, это так. Может быть, и Россия не даст второго Пушкина. Пушкины — не апельсины, которых обираешь десятками с одного дерева. Вообще, для чего говорить о гениях? Гений всегда есть чудо, и в появлении его участвует какая-то тайна. Об этом дивную страницу написал сам Пушкин, излагая мысль свою на примере из истории Франции. Пушкина едва ли дадут нашей литературе и немцы, которых у нас целых три провинции. Но мы посмотрели бы крайне неприязненно, если бы какой-нибудь рижанин и ревелец стал подучивать своих соотчичей: ‘перестанем заниматься и любить русскую литературу‘. Дело именно в этом ядовитом предложении г. Чуковского ‘бросить, забыть, не читать русскую литературу’…
Оно прокрадывается, льстит русским. ‘Ворона, матушка, как ты хороша: каркни во все воронье горло’… ‘Еврей мало того, что неспособен стать русским писателем, он не способен и понять русскую литературу, оценить русский гений’… ‘Гений национален: ведь и русский человек, сколько бы он ни старался сочувствовать евреям, но объевреиться не может, не может и еврей стать русским человеком’. Читая эти ласковые, крадущиеся слова, припомнишь из Некрасова:
Хорошо поет, собака,
Убедительно поет…
Ну, конечно, этой невежливости я не скажу ни г. Чуковскому, ни г. Бугровскому, и припоминаю стих только кстати. Во всяком случае, и Чуковскому и Бугровскому я укажу на факты, которые они или пропустили, или обошли молчанием:
Это — Шейн.
Это — русские субботники.
Два удивительных явления, над которыми не устанет размышлять и удивляться им всякий культурный ум.
Что Шейн был евреем, об этом я узнал только из его некролога. Видел его только один раз, на две минуты незначащего разговора: грузный, неуклюжий, прихрамывающий, смуглый. ‘Человек как человек, не интересно’… Только впоследствии, увидев два тома ‘Русских народных песен, бытовых, свадебных, весенних, зимних’ и проч., с их вариантами (особенно важно!) я изумился труду и поклонился низко, низко человеку, поклонился от имени всего русского народа! Мне кажется, я это вправе сделать: я — русский. Шейн уже умер, когда я впервые увидал его труд, и мой поклон собственно его могиле не мог дать ему лично ничего. Песни обставлены примечаниями, предисловиями, послесловиями, — сообщениями о певцах и о губерниях, уездах и селах, где Шейн их собрал. Указаны мотивы их, напевы, собраны мельчайшие бытовые черточки, окружающие песню. Послушайте, ведь это целая жизнь, положенная на одно дело, ничего не обещавшее человеку в смысле выгодности или почестей. Можно ли же было сделать это дело, не полюбив глубоко, беззаветно, до экстаза, тихого и длившегося всю жизнь, конечно, самой песни — это во-первых, но и, конечно, — самого певца, т. е. народа. Не хочу этому верить, не могу этому верить. Верю во всемірность вообще человеческой души, в то, что ‘Бог создал Адама’ и в нем — ‘нас всех’.
Признаю национализм, признаю пафос националистический, если хотите, признаю (психологически) союз русского народа, даже с мордобойством и без всякой насмешки. Что же, так люди чувствуют. Дошли до белого каления, и конечно, наш русский космополитизм, довольно гниловатый, особенно в журналистике, способен был за полвека унижения русских чувств довести многих до белого каления. Но это — одно. Рядом с этим признаю или, точнее, вижу нечто совсем отличное от пассивного, бездеятельного, холодного, глубоко эгоистического космополитизма, и лишь безумцами смешиваемое с ним: способность к безграничному увлечению другою народностью, к очарованию чужим духом, чужим бытом, чужою психикою, до пафоса, до положения жизни за душу его…
Это есть, есть!
Без этого нет всемірной истории…
Без этого нет нравственного содержания в ней.
‘Все мы адамы’, люди, человеки… Я ему, а может быть, внук его, правнук — моему внуку, правнуку отплатит… Вот Шейн собирал русские песни, а может быть, я этою статьею доставляю удовольствие его сыну или племяннику. И отлично! Без этого просто нельзя жить. Я бы задохся…
Таковы русские субботники, едва ли (по малочисленности) опасные для русской церкви и вообще ничего исторически значащего собою не представляющие. Но какая черта безграничного идеализма, и хочется сказать: что еще к подобному едва ли способен какой другой народ, кроме русского! Ибо это удивительнейшая черта русской всемірности, русского универсализма. Ну-те-ка, найдите такого профессору римской элоквенции, который для милых Горация и Овидия сделал бы то же, что эти русские мужички сделали для прочитанной ими и увлекшей их Библии… Сам Моммзен сюда не поднялся. А русские несколькими деревнями обрезываются, погружаются в микву, не едят трефного мяса, надевают талесы и по субботам зажигают шабашевые свечки в память матерей ихних — Сарры, Ревекки, Лии, Рахили… Нужно заметить, евреи до того исключительны в своей вере и так не симпатизируют тем, кто к ним переходит в веру, что двум или трем поколениям перешедших не дозволяют произносить в молитве: ‘Бог наш’, а заставляют произносить ‘Бог ихний’ (т. е. евреев). Только третье или четвертое поколение принявшего еврейскую веру может сказать: ‘Бог наш’, ‘Бот мой’.
Вот два факта! И их прошлого значения не опрокинуть бурной публицистике Чуковского — Бугровского.
А Шейн?..
Евреев всего семь миллионов, и уж никак их не выдвинешь из России, что бы не говорил сионизм. Что же делать? Я думаю, евреям нужно сказать: ‘Пожалуй, не пишите в журналах и газетах, ибо, по правде, вы пишете бесцветно, не оригинально, с одной стороны, без ‘Соловья и розы’ Фета, а с другой стороны, и без запаха фаршированной щуки. Ничего у вас не выходит — пока. Но вы с нами так ли, этак ли связаны. Мы решительно не выносим той денежной эксплуатации, какой ваше простонародье подвергает наше простонародье, и не выносим и находим опасным для себя тот захват торговли и обхват промышленности, к какому вы стремитесь. Если у еврейства есть вожди, ‘сионисты’ или патриоты, они должны все усилия положить на то, чтобы вывести эти ядовитые черты из своего простонародья начисто. Иначе мы грозим физическим отпором, грубым, жестоким — уж как угодно. Это будет невольно и фатально. Но затем, так как национальное возрождение для евреев невозможно, ибо они потеряли национальный свой язык, и говорят не по-еврейски, а на жаргоне, и это в самой толще народа: то очевидно чем-нибудь духовно еврейство может сделаться только через ассимиляцию окружающей среде, но не рабскую, копирующую, а свободно, нравственно и художественно восторженную! Без ассимиляции всегда евреи останутся мелким, низшим классом чужих народностей, презираемым и гонимым. Это невольно и ‘само собой’. Расцвести евреи могут не в себе (нет языка), а лишь глубоко внутренно сроднясь с другими народами, допустив в себе прививку из других народов, как бывает в ботанике и садоводстве. Сделать это рабски — унизительно, но сделать это свободно, восторженно — ничуть не унизительно. Русский народ не унизится, что читает еврейскую псалтырь по своим покойникам. Так и вы читайте и, главное — зачитывайтесь Тургеневым, Толстым, Пушкиным… Они облагораживают. Они притупляют ‘око за око’, вашу древнюю жестокую заповедь. В Вашем народе есть так же много суеверий и темного, как в нашем. Оставляйте это, как мы боремся против своего национально темного. Выходите на путь универсализма, куда русский народ выведен был великими своими писателями и куда эти писатели смогут вывести и вас’.
У вас ваша Библия — спасибо вам.
Пусть у вас, у каждого еврейского юноши — гимназиста, у каждой еврейской девушки — подростка, будет лежать под подушкою в дорогом переплете заветная книжка: ‘Записки охотника’ Тургенева, ‘Детство и отрочество’ Толстого: скажите за это спасибо нам.
И понесите этих русских писателей в еврейскую народную массу и сделайте, чтобы через них она выучилась уважать русский народ, как его через этих писателей уважает вся Европа, уважать русское крестьянство, русских ремесленников, уважать и, главное — непосредственно, натурою любить, жалеть, даже в недостатках, даже в лени и пьянстве. И никогда его слабостями не пользоваться! Любовь и понимание рождает чудеса, и как есть русские ‘субботники’, когда-нибудь будут еврейские ‘толстовцы’ или еще что-нибудь почудеснее… Пусть при этом, проникнувшись психикой и идеями наших писателей, они хранят свою ‘щуку’, и ‘шабашевые свечки’ и вообще остаются самими собою, свободно художественными в быте. Это одно другому не мешает. Как и русские субботники, вероятно, ходят в лаптях, не забывают баню и не отстают от рюриковой своей сохи и бороны.
Оригинальность своей физиономии — у каждого.
Погашение вражды и неприязни между физиономиями.
Мне кажется, это обещает больше, чем сионизм, проповедуемый на жаргоне, по-немецки, по-русски, но не по-еврейски: по забвению самими сионистами, в смокингах и фраках, своего ‘священного языка’.
Сохранились гранки — РГАЛИ. Ф. 419. Оп. 1. Ед. хр. 110. Л. 16. Над заглавием надпись чернилами: ‘Не напечатано’.
Печатается впервые по гранкам.
Шейн Павел Васильевич (1826—1900) — русский и белорусский фольклорист, составитель сборника ‘Великорусс в своих песнях, обрядах, обычаях, верованиях, сказках, легендах и т. п.’ (СПб., 1898-1900. Т. 1—2). Розанов уже начал тему, связанную с Шейном, в ‘Пестрых темах’ (PC. 1908.13 мая, наст. том. С. 68).
С 172—173. …Чуковскому, который ~ ввел в заблуждение ~ М. Бугровского. — 14 января 1908 г. в газете ‘Свободные Мысли’ К. И. Чуковский напечатал статью ‘Евреи в русской литературе’, на которую М. Бугровский откликнулся рецензией в ‘Новом Времени’ (1908. 17 янв.). Вместе с тем далее используются мысли Чуковского из второй его статьи ‘Евреи в русской литературе. 2. Чужой кошелек и Семен Юшкевич’ (Утро. 1908. 29 сент.), после которой и была написана статья Розанова, оставшаяся ненапечатанной.
С. 173. ‘Ворона, матушка, как ты хороша: каркни во все воронье горло’.. — аллюзия на басню И. А. Крылова ‘Ворона и Лисица’ (1808).
Хорошо поет, собака… — Н. А. Некрасов. Осторожность (1865, из цикла ‘Песни о свободном слове’).
С. 174. Талес — в иудаизме белая мужская накидка для молитвы.
С. 175. ‘Соловей и роза’ — стихотворение А. А. Фета (1847).
‘око за око’ — Лев 24,20, Мф 5,38.