А. С. Грибоедов и декабристы, Щеголев Павел Елисеевич, Год: 1904 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 57 минут(ы)

П. Е. Щеголев

А. С. Грибоедов и декабристы

(По архивным материалам)

Щеголев П. Е. Первенцы русской свободы / Вступит. статья и коммент. Ю. Н. Емельянова.— М.: Современник, 1987.— (Б-ка ‘Любителям российской словесности. Из литературного наследия’).

Это исследование появилось впервые в ‘Литературном вестнике’ в 1904 году и в отдельных отсюда оттисках. В 1905 году оно вышло в исправленном и дополненном виде. К этому изданию было приложено точное факсимиле подлинного дела о Грибоедове, хранящегося в Государственном архиве. Воспроизводя текст исследования, указываю на факсимиле, по которому читатель может воочию ознакомиться с порядком делопроизводства в знаменитой комиссии по расследованию декабрьского заговора и почувствовать тот колорит эпохи, который лежит на страницах подлинного дела и которого, конечно, не может передать печатная копия дела.

До последнего времени об эпизоде привлечения А. С. Грибоедова к следствию по делу о заговоре декабристов мы знали лишь со слов современников. Официальные данные заключаются в делах в_ы_с_о_ч_а_й_ш_е учрежденного 17 декабря 1825 года комитета по изысканию о злоумышленных обществах, делах, хранящихся ныне в Государственном Архиве. Здесь находится и целое ‘дело о Грибоедове’ (I В. No 174)¹, состоящее из 24 пронумерованных листов.

Во главу расследования об отношении А. С. Грибоедова к декабристам, к следственной комиссии должно быть положено изучение этого дела. Воспроизводя с буквальной точностью текст дела, считаем необходимым сказать, что бумаги его не всегда расположены в хронологической последовательности, для сохранения стройности впечатления следовало бы читать дело в следующем порядке: бумаги No 1, 13, 3—6, 2, 7—12, 14 и дальше, как напечатано {Подчеркнутое в тексте набрано курсивом. Оглавления документов взяты из описи дела. Хотя набраны документы по новой орфографии, но оставлено по оригиналу все, что касается пунктуации, написания отдельных слов, употребления прописных, описки и пр.}.

No 1.

л. 1.

Извлечение из показаний о Грибоедове.

Полковник Артамон Муравьев

Он с Грибоедовым приехал к Бестужеву-Рюмину с намерением познакомить его, Грибоедова, с Сергеем Муравьевым, как с человеком умным, зная, что Грибоедов предполагал остаться в Киеве. Сергей Муравьев приехал к ним в полдень и уехал на другое утро рано. При нем разговор был общий, не касающийся до Общества².

Оболенский (в письме государю).

Что Грибоедов был принят в члены Общества к месяца два или три пред 14-м декабря, а вскоре потом уехал, почему действий его в Обществе совершенно не было.

Трубецкой (во 2-м показании).

Слышал от Рылеева, что он принял Грибоедова в члены Тайного общества³.

No 2.

л. 2.

<Письмо Грибоедова к государю императору.>

Всемилостивейший государь!

По неосновательному подозрению, силою величайшей несправедливости, я был вырван от друзей, от начальника мною любимого, из крепости Грозной на Сундже, чрез три тысячи верст в самую суровую стужу притащен сюда на перекладных, здесь посажен под крепкий караул, потом был позван к генералу Левашову. Он обошелся со мною вежливо, я с ним совершенно откровенно, от него отправлен с обещанием скорого освобождения. Между тем дни проходят, а я заперт. Государь! Я не знаю за собой никакой вины. В приезд мой из Кавказа сюда <л. 3.> я тщательно скрывал мое имя, чтобы слух о печальной моей участи не достиг до моей матери⁴, которая могла бы от того ума лишиться. Но ежели продлится мое заточение, то, конечно, и от нее не укроется. Ваше императорское величество сами питаете благоговейнейшее чувство к Вашей августейшей родительнице⁵.

Благоволите даровать мне свободу, которой лишиться я моим поведением никогда не заслуживал, или послать меня пред Тайный комитет лицом к лицу с моими обвинителями, чтобы я мог обличить их во лжи и клевете.

Всемилостивейший государь!

Вашего императорского величества

верноподданный

Александр Грибоедов.

15-го февраля

1826.

Помета на письме рукою А. Ивановского, на 1-й стр. вверху слева: ‘No 662′ и справа: ’19 февраля 1826’.

Рукою Дибича написано карандашом:

‘Объявить, что этим тоном не пишут государю и что он будет допрошен’⁶.

No 3.

л. 4.

<Вопросные пункты Комитета с ответами 14-го февраля корнету князю Одоевскому.>

1826 года 14-го февраля, Высочайше учрежденный Комитет требует от г. корнета конной гвардии князя Одоевского показания:

Коллежский асессор Грибоедов когда и кем был принят в Тайное общество? с кем из членов состоял в особенных сношениях? что известно ему было о намерениях и действиях Общества и какого рода вы имели рассуждения о том?

Так как я коротко знаю г-на Грибоедова, то об нем честь имею донести совершенно положительно, что он ни к какому не принадлежит обществу.

Корнет князь Одоевский⁷.

No 4.

л. 5.

<Вопросные пункты Комитета с ответами 14-го февраля подпоручику Рылееву.>

1826 года 14-го февраля Высочайше учрежденный Комитет требует от г. подпоручика Рылеева показания:

Когда и где был принят вами в члены Тайного общества коллежский асессор Грибоедова что именно было открыто ему о намерениях, видах и средствах Общества? Не было ли сделано ему поручения о свидании с кем-либо из членов Южного общества, а также о распространении членов оного в корпусе генерала Ермолова⁸, и не имели ли вы от него уведомлений о успехах его действий?

С Грибоедовым я имел несколько общих разговоров о положении России и делал ему намеки о существовании Общества, имеющего целью переменить образ правления в России и ввести конституционную монархию, но как он полагал Россию к тому еще неготовою и к тому ж неохотно входил в суждения о сем предмете, то я и оставил его. Поручений ему никаких не было делано, ибо хотя он из намеков моих мог знать о существовании Общества, но, не будучи принят мною, совершенно не имел права на доверенность Думы. Слышал я от Трубецкого, что во время бытности Грибоедова в прошлом году в Киеве некоторые члены Южного общества также старались о принятии его в оное, но не успели в том по тем же причинам, по каким и я принужден был оставить его.

Подпоручик Кондратий Рылеев⁹.

No 5.

л. 6.

<Вопросные пункты Комитета с ответами 14-го февраля полковнику князю Трубецкому.>

1826 года 14-го февраля, Высочайше учрежденный Комитет требует от г. полковника князя Трубецкого показания:

В начальных ответах ваших между прочим сказано о слышанном вами от Рылеева, что он принял в Тайное общество Грибоедова. Рылеев, с своей стороны, говорит, что он намекал ему о существовании Общества, но видя, что он неохотно входил в суждения о перемене образа правления в России, то не открывал ему намерений своих и не принимал его в члены. К сему Рылеев присовокупляет, что слышал от вас, что вовремя бытности Грибоедова в прошлом году в Киеве некоторые члены Южного общества также старались о принятии его в оное, но не успели в том.— Объясните: точно ли Рылеев говорил вам, что он принял Грибоедова, и точно ли сообщили вы Рылееву вышесказанное и от кого именно сие известно вам было?

Разговаривая с Рылеевым о предположении не существует ли какое общество в Грузии, я также сообщил ему предположение, не принадлежит ли к оному Грибоедов! Рылеев отвечал мне на это, что нет, что он с Грибоедовым говорил, и сколько помню то прибавил сии слова ‘он наш’, из коих я и заключил, что Грибоедов был принят Рылеевым. И тогда рассказал ему, что Грибоедов был в Киеве и что его там пробовали члены Южного общества, но он не подался, это слышал я от Полтавского пехотного полка поручика Бестужева, который кажется с Артамоном Муравьевым, имели намерение открыть Грибоедову существование их общества и принять его, но отложили оное, потому что не нашли в нем того образа мыслей, какого желали. На это мне Рылеев ничего не отвечал, и я остался при мнении моем, что он принял Грибоедова.

Полковник князь Трубецкой.

No 6.

л. 7.

<Вопросные пункты Комитета с ответами 14-го февраля штабс-капитану Бестужеву.>¹⁰

1826 года 14-го февраля, Высочайше учрежденный Комитет требует от г. штабс-капитана лб.-гв. Драгунского полка Бестужева показания:

Когда и кем был принят в члены Тайного общества кол. асессор Грибоедов? что известно ему было о намерениях, видах и средствах Общества? не было ли сделано ему поручения о свидании с членами Южного общества и о распространении оных в корпусе генерала Ермолова?

С Грибоедовым, как с человеком свободомыслящим, я нередко мечтал о желании преобразования России. Говорил даже, что есть люди, которые стремятся к этому — но прямо об Обществе и его средствах никак не припомню, чтобы упоминал. Да и он, как поэт, желал этого для свободы книгопечатания и русского платья. В члены же его не принимал я, во-первых, потому, что он меня и старее, и умнее, а во-вторых, потому, что жалел подвергнуть опасности такой талант, в чем и Рылеев был согласен. Притом же прошедшего 1825 года зимою, в которое время я был знаком с ним, ничего положительного и у нас не было. Уехал он в мою бытность в Москве, в начале мая, и Рылеев говоря о нем, ни о каких поручениях же упоминал. Что же касается до распространения членов в корпусе Ермолова, я весьма в том сомневаюсь, ибо оный, находясь вне круга действия, ни к чему бы нам служить не мог.

Штабс-капитан Алекс. Бестужев.

No 7.

л. 8.

<Вопросные пункты Комитета с ответами 19-го февраля подпоручику Бестужеву-Рюмину.>

1826 года 19-го февраля, Высочайше учрежденный Комитет требует от г. подпоручика Бестужева-Рюмина сведения:

Точно ли вами или кем другим был принят в члены Общества кол. асессор Грибоедов и когда именно? При том объясните, по какому поводу он был у вас и виделся с Сергеем Муравьевым? что тогда сообщено ему было о намерениях Общества, какого он был о сем мнения и какое дал обещание насчет содействия видам Общества и распространения членов оного в Грузинском корпусе?

Грибоедов в Общество принят не был по двум причинам, мною тогда Матвею Муравьеву изложенным. 1) Что, служа при Ермолове, он нашему обществу полезен быть не мог. 2) Не зная ни истиного образа мыслей, ни характера Грибоедова, опасно было его принять в наше Общество, дабы в оном не сделал он партии для Ермолова, в коем Общество наше доверенности не имело. На мое мнение согласились и предложения Грибоедову не делали. Был же он не у меня, а проезжал чрез Киев вместе с Артамоном Муравьевым. И видел я его только два раза у Трубецкого. С<ергея> Муравьева тогда я просил приехать в Киев, дабы ему вышесказанное мнение сообщить. Он его опробовал.

Подпоручик Бестужев-Рюмин.

No 8.

л. 9.

<Вопросные пункты Комитета с ответами 19-го февраля подполковнику Муравьеву-Апостолу.>

1826 года 19-го февраля, высочайше учрежденный Комитет требует от г. подполковника Сергея Муравьева-Апостола показания:

Точно ли вами принят в члены Общества кол. асессор Грибоедов и когда именно? Объясните при том, что было предметом свидания вашего с ним у Бестужева-Рюмина и что вы тогда сообщили ему, Грибоедову, о намерениях Общества? Какого он был мнения и какое дал обещание насчет содействия видам Общества и распространения членов оного в Грузинском корпусе?

Я уже показал и теперь вторично подтверждаю мое показание что я с кол. асессором Грибоедовым не имел никаких сношений по Обществу, что не принимал его никогда в члены оного, что никогда не имел с ним свидания у Бестужева, у коего он, Грибоедов, кажется, и не был ногой. Что видел его в Киеве, когда приезжал я к Ар<тамону> Муравьеву, ибо он, Грибоедов, стоял с Муравьевым в одном трактире и заходил к нему при мне, и наконец, что Грибоедов не был принят в члены Общества нашего.

Подполковник Муравьев-Апостол.

No 9.

л. 10.

<Вопросные пункты Комитета с ответами 19-го февраля генерал-майору кн. Волконскому.>

1826 года 19-го февраля, Высочайше учрежденный Комитет требует от г. генерал-майора князя Волконского сведения: Не известно ли вам, когда и кем был принят в члены Тайного общества коллежский асессор Грибоедов и не было ли ему сделано поручение насчет распространения членов в Грузинском корпусе?

Честь имею почтеннейше донесть что не могу дать никакого сведения по вышеозначенному по неизвестности мне сих обстоятельств. С господином Грибоедовым я лично весьма мало знаком, и лишь по одним встречам в светских собраниях в Москве — при временных моих проездах, чрез сей город. 19 февраля.

Генерал-майор князь Волконский 4.

No 10.

л. 11.

<Вопросные пункты Комитета с ответами 19-го февраля штаб-ротмистру кн. Барятинскому.>

1826 года 19-го февраля, Высочайше учрежденный Комитет требует от г. штаб-ротмистра князя Барятинского сведения:

Неизвестно ли Вам, когда и кем был принят в члены Тайного общества коллежский асессор Грибоедов и не было ли ему сделано поручение насчет распространения членов в Грузинском корпусе?

Ежели это Грибоедов сочинитель, то я его лично не знаю, а слыхал о нем как об авторе. Неизвестно также мне — член ли он Тайного общества и был ли он в Грузии. О другом Грибоедове никогда не слыхал.

Лб.-гв. Гусарского полка штаб-ротмистр князь Барятинский.

No 11.

л. 12.

<Вопросные пункты Комитета с ответами 19-го февраля полковнику Давыдову.>

1826 года 19-го февраля, Высочайше учрежденный Комитет требует от г. полковника Давыдова показания:

Не известно ли Вам, когда и кем был принят в члены Тайного общества коллежский асессор Грибоедов и не было ли ему сделано поручение насчет распространения членов в Грузинском корпусе?

Честь имею донести Высочайше учрежденному Комитету, что и никогда не слыхал, чтобы господин Грибоедов принадлежал к Обществу, или даже чтобы предлагали ему войти в оное. Я раз с ним виделся в Москве на большом обеде, где, кроме литературы, ни о чем не говорили.

Отставной полковник Давыдов.

No 12.

л. 13.

<Вопросные пункты Комитета с ответами 19-го февраля полковнику Пестелю.>

1826 года 19-го февраля Высочайше учрежденный Комитет требует от г. полковника Пестеля сведения:

Не известно ли Вам, когда и кем был принят в члены Тайного общества коллежский асессор Грибоедов? и не было ли ему сделано поручение насчет распространения членов в Грузинском корпусе?

О принадлежности коллежского асессора Грибоедова к Тайному обществу не слыхал я никогда ни от кого и сам вовсе его не знаю.

Полковник Пестель.

No 13.

л. 14

<Допрос, отобранный от Грибоедова генерал-адъют<антом> Левашовым.>

No 224. Коллежский асессор Грибоедов.

Я Тайному обществу не принадлежал, и не подозревал о его существовании. По возвращении моему из Персии¹¹ в Петербург в 1825 году я познакомился посредством литературы с Бестужевым, Рылеевым и Абаленским {См. Оболенский Е. П. — Ред. }. Жил вместе с Адуевским {См. Одоевский А. И. — Ред.}, и по Грузии был связан с Кюхельбекером. От всех сих лиц ничего не слыхал, могущего мне дать малейшую мысль о Тайном обществе. В разговорах их видел часто смелые суждения насчет правительства, в коих сам я брал участие: осуждал, что казалось вредным, и желал лучшего. Более никаких действий моих не было, могущим на меня навлечь подозрение, и почему оное на меня пало истолковать не могу. <Подпись>: коллежский асессор Александр Грибоедов.

Генерал-адъютант Левашов.

Текст написан рукою ген.-ад. Левашова.

Пометки карандашом:

Опросить у Адуевского

Трубец.<кой> (21 ст.<раница>) знает от

Рылеева, что он принял

Грибоедова?

24-го февр.<аля>¹²

No 14.

л. 15.

<Вопросные пункты Грибоедову 24-го февраля>

Пометка: Читано 25-го февр¹³.

1826 года 24-го февраля в присутствии Высочайше учрежденного Комитета коллежский асессор Грибоедов опрашиван и показал:

Как ваше имя, отчество и фамилия, какого вы исповедания, сколько вам от роду лет, ежегодно ли бываете на исповеди и у святого причастия, где служите, не были ль под судом, в штрафах и подозрениях и за что именно?

Где воспитывались, каким наукам учились и кто преподавал вам оные?

В начале первого показания своего вы, отрицаясь от принадлежности к числу членов злоумышленного Тайного общества, изъяснились далее так, что, будучи знакомы с Бестужевым, Рылеевым, Оболенским, Одоевским и Кюхельбекером, часто слышали смелые суждения их насчет правительства, в коих сами вы брали участие, осуждали, что казалось вредным, и желали лучшего.

В том же смысле, но с большою важностию и решительностию комитету известны мнения ваши, изъявленные означенным лицам.

Не только они, но князь Трубецкой и другие, по словам первых, равно считали вас разделявшим их образ мыслей и намерений, а следственно (по их правилам приема в члены) принадлежащим к их Обществу, и действующим в их духе.

Убеждение сие основано было на собственных словах ваших особенно после того:

л. 16.

а) что Рылеев и Александр Бестужев прямо открыли вам, что есть Общество людей, стремящихся к преобразованию России и введению нового порядка вещей, говорили вам о многочисленности сих людей, о именах некоторых из них, о целях, видах и средствах Общества, и

б) что ответом вашим на все то было изъявление одобрения, желаний и пр.

В такой степени прикосновенности вашей к злоумышленному Обществу, Комитет требует показаний ваших в том:

а) в чем именно состояли те смелые насчет правительства означенных вами лиц, суждения, в коих сами вы брали участие?

б) что именно находили вы при том достойным осуждения и вредным в правительстве и в чем заключались желания ваши лучшего?

в) когда и что именно узнали вы особенно от Рылеева, Бестужева и Одоевского о существовании Общества людей, стремящегося к преобразованию России?

г) с тем вместе, что узнали вы о многочисленности сих людей, и кто из них был вам назван?

д) сказано ли вам было, где находились центры и отделения членов Тайного общества?

е) что именно сказано вам о цели, видах и средствах действий оного?

ж) объясните, в чем именно состояли ваши во всем том мнения и одобрения?

з) в каком смысле и с какой целью вы между прочим,

л. 17.

в беседах с Бестужевым, неравнодушно желали русского платья и свободы книгопечатания?

и) по показанию князя Оболенского вы, наконец, дня за три до отъезда вашего из Петербурга решительно были приняты в члены Тайного общества. Объясните, какого рода дали вы обещание неутомимо действовать в духе сего Общества, и какое вам дано поручение насчет приготовления умов к революционным правилам, в кругу вашего пребывания, и распространения членов Общества?

i) По какому случаю вы, проезжая Киев, имели свидание с Бестужевым-Рюминым и Муравьевыми, Артамоном и Сергеем, из коих за последним нарочито было посылаемо? Что было предметом вашего совещания и что открыто вам было о приготовлениях Южного общества к началу открытых возмутительных действий?

В заключение вы по совести должны показать все то, что известно вам о составе тайных обществ, их цели и образа действий.

Вы ли писали письмо, которое перед собою видите, Кюхельбекеру?

Надворный советник А. Ивановский.

No 15.

л. 18.

<Ответ Грибоедова.>

На данные мне вопросные пункты от Высочайше учрежденного Комитета имею честь ответствовать.

Имя мое: Грибоедов Александр Сергеев.

Греко-кафолического исповедания,

родился в 1790 году¹⁴.

Обязанности мои, как сын церкви, исполняю ревностно. Если бывали годы, что я не исповедовался, и не приобщался святых тайн, то оно случалось непроизвольно.

Служу секретарем по дипломатической части при Главноуправляющем в Грузии.

Под судом, в штрафах и подозрении не бывал¹⁵.

Воспитывался частию дома, частию в Московском университете, под надзором профессора Буле, учился правам, наукам математическим и языкам¹⁶.

3 и 4.

И теперь имею честь подтвердить первое мое показание.

Кн. Трубецкой и другие его единомышленники напрасно полагали меня разделявшим их образ мыслей. Если соглашался я с ними в суждениях о нравах, новостях, литературе, это еще не доказательство, что и в политических моих мнениях я с ними был согласен. Смело могу сказать, что по ныне открывшимся важным обстоятельствам заговора, мои правила с правилами кн. Трубецкого ничего не имеют общего. Притом же я его почти не знал.

а.

Рылеев и Бестужев никогда мне о тайных политических замыслах ничего не открывали.

в.

И потому ответом моим на сокровенность их предприятий, вовсе мне неизвестных, не могло быть ни одобрение, ни порицание.

а} б}

Суждения мои касались до частных случаев, до злоупотреблений некоторых местных начальств, до вещей, всем известных, о которых всегда в России говорится довольно гласно. Я же не только неспособен быть оратором возмущения, много если предаюсь избытку искренности в тесном кругу людей кротких, и благомыслящих, терпеливо ожидая времени, когда моя служба или имя писателя обратят на меня внимание вышнего правительства, пред которым я был бы еще откровеннее.

в} г} д} е} ж}

Ничего мне подобного не открывали. Я повторяю, что ничего не зная о тайных обществах, я никакого собственного мнения об них не мог иметь¹⁷.

з}

Русского платья желал я, потому что оно красивее и покойнее фраков и мундиров, а вместе с этим полагал, что оно бы

л. 19.

снова сблизило нас с простотою отечественных нравов, сердцу моему чрезвычайно любезных.

Я говорил не о безусловной свободе книгопечатания, желал только чтобы она не стеснялась своенравием иных цензоров.

и}

Показание кн. Оболенского совершенно несправедливо. Не могу постигнуть на каких ложных слухах он это основывал, не на том ли, что меня именно за три дни до моего отъезда приняли в Общество Любителей Русской Словесности, общество, которое под высочайшим покровительством издает всем известный журнал: Соревнователь, и от вступления в которое я долго отговаривался, ибо поэзию почитал истинным услаждением моей жизни, а не ремеслом¹⁸.

Пребывание мое в Киеве было самое непродолжительное проездом в Крым и на Кубань: чрез эти места я возвращался к моей должности в Грузию. Где Муравьевых и Бестужева-Рюмина видел мельком, разговоров не только вредных правительству, но в которых требуется хотя несколько доверенности я с ними не имел, потому что не успев еще порядочно познакомиться, я не простясь уехал. Обстоятельство, что за одним из них был послан нарочный, для меня вовсе неизвестно, из сделанного мне теперь вопроса, узнаю об этом в первый раз.

Письмо, которое мне здесь показано, моей руки, писано к Кюхельбекеру.

Коллежский асессор Александр Грибоедов.

No 16.

л. 20.

<Вопросный пункт князю Оболенскому с ответом 25-го февраля.>

1826 года 25 февраля, Высочайше учрежденный Комитет требует от г. поручика лб.-гв. Финляндского полка князя Оболенского показания:

Противу показания вашего о том, что кол. асессор Грибоедов был принят в члены Тайного общества месяца за два или за три до 14-го декабря, он точно был принят в Общество, но только в высочайше учрежденное, издающее журнал Соревнователь, а не в тайное. Объясните: ежели действительно он был принят в члены Тайного общества, то когда и кем именно и не было ли при том свидетелей?

О принятии Грибоедова в члены Общества я слышал от принявшего его Рылеева и более совершенно никаких подробностей принятия его не слыхал и не могу сказать кто был свидетелем при приеме его, о времени же принятия его я поистине показать не могу с точностию, но сколько помню, сие было за месяц или за два до отъезда его отсюда, вот все что могу сказать о принятии Грибоедова в подтверждение прежнего показания моего, никакие, впротчем, подробности принятия его мне неизвестны, сам же лично, после принятия Грибоедова, сколько сие помню, с ним не встречался.

Князь Евгений Оболенский.

No 17.

л. 21.

<Вопросные пункты Грибоедову с ответами 15-го марта.>

1) Вопросы.

Помета: — Читано 16 марта.

1826 года 15-го марта в присутствии Высочайше учрежденного Комитета коллежский асессор Грибоедов спрашиван и показал:

В дополнение сделанных вами ответов поясните откровенно следующее:

1) при отъезде вашем из Петербурга, не предлагал ли вам Рылеев или кто другой писем, для доставления к Муравьеву-Апостолу и Бестужеву-Рюмину и не сказано ли вам было о содержании оных?

2) равным образом, не поручал ли вам Рылеев или Александр Бестужев каких-либо стихов и прозаической статьи под названием ‘Катехизис’, для доставления на Юг?

3) по какому именно случаю вы имели свидание в Киеве с Артамоном и Сергеем Муравьевыми и Бестужевым-Рюминым? где и когда вы познакомились с ними? не имели ли вы с ними переписки из Грузии?

4) что говорили они вам о Пестеле и кто из них предлагал вам познакомиться с ним?

5) в бытность вашу в Киеве виделись ли вы с штабс-капитаном Корниловичем и что рассказывал он вам или писал о сделанном им на Юге открытии?

7) {Так б документе, пропущен п. 6. — Ред.} при возвращении вашем в Грузию где вы виделись с Сухачевым (служившим в Грузии)?

л. 22.

а) давно ли вы с ним знакомы и у кого бывали вместе?

б) что вам известно от него, или по слухам, о предложении, какое он делал некоторым из своих знакомых об основании Тайного общества в Отдельном Грузинском корпусе, и какие представлял он доказательства о возможности распространить там членов сего Общества?

в) что известно вам о намерении Сухачева поселиться в Ростове и о предприятии его ехать в Таганрог? от кого и когда вы слышали или узнали о сем?

<2) Ответы.>

На заданные мне вопросы Высочайше учрежденным Комитетом честь имею ответствовать:

1) 2)

При отъезде моем из Петербурга, сколько мне помнится, Бестужева вовсе не было в городе, по крайней мере то верно, что я с ним тогда не виделся, ни он, ни Рылеев и никто не делал мне никаких поручений в Киев, ни писем, ни книг никто мне не давал, ни на имя Муравьева, о котором я даже не знал, что он там пребывает, ни на чье-либо другое.

Во время самого короткого моего пребывания в Киеве один Муравьев туда приехал на встречу к жене, с которою дни два, три или менее пробыл в одном трактире со мною, потом они уехали. Другого я видел у Трубецкого, все это было в присутствии дам, и мы, можно сказать, расстались, едва знакомыми. Переписки я с ним никогда не имел.

О Пестеле ничего говорено не было.

С штабс-капитаном Корниловичем я в Киеве не виделся.

Я не знаком с Сухачевым, и никогда не слыхал о его существовании.

Коллежский асессор Грибоедов¹⁹.

No 18.

Записка о Грибоедове.

Копия²⁰.

О коллежском асессоре Грибоедове.

На докладной записке собственною его императорского величества рукою написано: Выпустить с очистительным аттестатом

Рукою барона Дибича присовокуплено:

‘Высочайше повелено произвесть в следующий чин и выдать не в зачет годовое жалованье’.

Коллежский асессор Грибоедов

л. 24.

не принадлежал к Обществу и о существовании оного не знал. Показание о нем сделано князем Евгением Оболенским 1-м со слов Рылеева, Рылеев же ответил, что имел намерение принять Грибоедова, но, не видя его наклонным ко вступлению в Общество, оставил свое намерение. Все прочие его членом не почитают²¹.

Верно. Надворный советник А. Ивановский.

1 ря {Так в оригинале. [Примечание П. Е. Щеголева. — Ред.]} 1825 года император Николай Павлович подписал оставшийся неопубликованным указ на имя военного министра²². Этим указом учреждался комитет для следственных изысканий о злоумышленных обществах, под председательством военного министра графа Татищева. Членами комитета или, как обыкновенно говорили, следственной комиссии были назначены: великий князь Михаил Павлович, князь Голицын и генерал-адъютанты: Голенищев-Кутузов, Бенкендорф и Левашов. Впоследствии к ним были присоединены дежурный генерал Потапов, начальник главного штаба барон Дибич и Чернышев. Комиссия деятельно принялась за розыски. Журналы комиссии представлялись государю и все исходящие бумаги подписывались военным министром. На первых же порах комиссии пришлось сделать очень много постановлений об аресте и привлечении к делу. Заподозренные свозились в Петербург со всех концов России.

Фамилия Грибоедова в первый раз в комитете была произнесена 23 декабря. Князю Трубецкому был предложен следующий вопрос: ‘не существуют ли подобные (т. е. тайные) общества в отдельных корпусах и в военных поселениях и неизвестны ли вам их члены?’ Трубецкой дал следующий ответ: ‘Мне неизвестно, чтоб подобные общества существовали в отдельных корпусах или в военных поселениях. Я знаю только, что в 1-м корпусе есть полковник Вольский, с которым я не знаком. В других же корпусах я наименовал кого знал. Г<енерал>-м<айор> князь Волконский говорил мне, что есть или должно быть, по его предположению, какое-то общество в Грузинском корпусе, что он об этом узнал на Кавказе, но он неудовлетворительно о том говорил и, кажется, располагал на одних догадках. Я знаю только из слов Рылеева, что он принял в члены Грибоедова, который состоит при генерале Ермолове, он был летом в Киеве, но там не являл себя за члена, это я узнал в нынешний мой приезд сюда’ {Государственный архив, I В, No 333, л. 11 и 21 [ЦГАОР СССР, ф. 48, оп. 1, ед. хр. 333, лл. 11, 21. — Ред.]²⁴}.

Очевидно, это показание и дало повод привлечь к делу Грибоедова. В журналах комиссии этот повод указан не совсем точно. В протоколе IX заседания 26-го декабря сказано, что комиссия, выслушав письменные ответы Рылеева и допрос кап.-лейт. Бестужева и штабс-капит. Бестужева, положила взять под арест целый ряд лиц, оказывающихся, по их показаниям, соучастниками в обществе мятежников, и в том числе Грибоедова²⁵. На самом деле, только в ответах Рылеева мы находим некоторые основания для постановления комиссии об аресте Грибоедова. 24-го декабря комиссия предложила Рылееву, между прочим, следующий вопрос: ‘когда и где вы приняли в члены Грибоедова?’ Рылеев в своем показании дал следующий ответ: ‘Грибоедова я не принимал в Общество: я испытывал его, но, нашед, что он не верит в возможности преобразовать правительство, оставил его в покое. Если же он принадлежит Обществу, то мог его принять князь Одоевский, с которым он жил, или кто-либо на Юге, когда он там был’ {Г. А., I В, No 334, л. 15 об. [ЦГАОР СССР, ф. 48, оп. 1, ед. хр. 334, л. 15 об. — Ред.]²⁵}. Как видно из письменных ответов Александра Бестужева, данных, правда, значительно позже, он был далек от оговора Грибоедова. Очень трудно допустить оговор со стороны Николая Бестужева как по содержанию его позднейших показаний в комиссии, так и по его личному характеру. Несомненно, комиссия, делая постановление об аресте Грибоедова, руководствовалась только показаниями Трубецкого и Рылеева.

Уже 27-го декабря последовало высочайшее разрешение на приведение в исполнение постановления комиссии {Пользуемся случаем, чтобы указать на ложные сообщения Д. И. Завалишина в его ‘Воспоминаниях о Грибоедове’ (Древняя и Новая Россия, 1879, т. I, кн. 4, с. 311—321. Некоторые дополнения см. в ‘Записках декабриста Д. И. Завалишина’. Mnchen, 1904, т. II, с. 34—36). Он причисляет А. Б. (конечно, Александра Бестужева) к тем членам, которые не славились ни скромностию, ни твердостью характера. ‘При первом же спросе ген. Левашовым, — пишет Д. И. Завалишин, — А. Б. …написал целый список имен, включив в число членов тайного общества даже и таких лиц, которых считал членами только по догадке, хотя они и не были ими. По такому валовому списку были именно арестованы и я, как сказал мне сам ген. Левашов (при первом арестовании меня), и Грибоедов: но относительно его А. Б. …не мог ничего представить, кроме догадок’. Во-первых, ряд названных Бестужевым лиц вовсе невелик: всего несколько человек, которые и без того были бы взяты. В этом списке нет Грибоедова. Во-вторых, показания Бестужева о Грибоедове (No 6) исключают всякую возможность предположения Д. И. Завалишина. Сам же Завалишин был взят вторично по доносу собственного родного брата. В дальнейших ссылках на статью Д. И. Завалишина не делаем указаний на страницы.}. Пока шла бумага об аресте Грибоедова на Кавказ к Ермолову, пока его вез фельдъегерь, следственная комиссия добыла следующий материал для обвинения Грибоедова.

21-го января 1826 года князь Евгений Петрович Оболенский обратился к государю с всеподданнейшим письмом. Замечательно цельный и искренний человек, он не вынес формальностей следствия и совершенно не был в состоянии остаться на обычной точке зрения подследственных, не был в состоянии говорить лишь немногое, умалчивать о многом, и поэтому решил сказать все, что он знал. Он писал:

Ваше императорское величество

всемилостивейший государь!

Удостоившись получить ныне прощение царя небесного, и предстать ему с успокоенною совестию, я первым долгом поставляю пасть к ногам твоим, государь всемилостивейший, и просить тебя не земного, но душевного христианского прощения.— Как вышний мой судия земной, накажи меня за поступки мои: с терпением и любовью снесу я бремя тобою на меня наложенное, но, как отец твоих подданных, воззри на мое сердце, на мои намерения, и если ты не найдешь злобы, в последних своекорыстия, то изреки прощение в душе заблудшему сыну твоему: я может быть никогда не удостоюсь услышать сие слово от тебя: но верь, о государь, что я ныне, по чувствам моим, достоин оного.

Ныне, одна вина осталась у меня пред тобою: — Доселе я представил Комитету, тобою учрежденному, только имена тех членов нашего общества, коих скрыть мне было невозможно, по поступкам их, или личным сношениям: — прочие остались скрыты в сердце моем: — Мое молчание ты счел может быть, о государь, преступным упорством. Осмеливаюсь самого себя поставить судьею поступка моего. Члены общества приняв меня в сотоварищи свои, честному слову моему, и клятвенному обещанию, вверили честь, благоденствие и спокойствие как каждого из них, так и семейств, к коим они принадлежат. Мог ли я тою самою рукою, которая была им залогом верности, предать их суду тобою назначенному, для сохранения жизни своей или уменьшения несколькими золотниками того бремени, которое промыслом Всевышнего на меня наложено. Государь, я не в силах был исполнить сей жестокой обязанности: — Но вера, примирив меня с совестию моею, вместе с тем представила высшие отношения мои, милосердие же твое, о Государь, меня победило. В то время когда я лишился всех надежд, когда темница сделалась мой мир, а голые стены оной — товарищами моей жизни, манием благотворной руки твоей, письмо отца моего, как ангел-утешитель, принесло спокойствие и отраду душе моей. Благодаяние твое, монарх милосердый, воззрение твое на мольбу семидесятилетнего старца²⁶, останется незабвенным в душе моей. И потому, видя в тебе не строгаго судью, но отца милосердаго, я, с твердым упованием на благость твою, повергаю тебе жребий чад твоих, которые не поступками, но желаниями сердца могли заслужить твой гнев.

Прости, о государь, если я на несколько минут обратил внимание твое на несчастного страдальца, но глас совести моей был для меня выше всех земных приличий, и потому воззри милосердым оком,

всемилостивейший государь

на верноподданного твоего

князя Евгения Оболенского,

21-го января 1826 года.

К этому письму был приложен длинный описок всех бывших членами тайного общества, в их числе был записан и Грибоедов. О нем князь Оболенский сообщал, что ‘он был принят месяца два или три пред 14-м декабрем, и вскоре потом уехал: — Посему действия его в обществе совершенно не было’ {Г. А., I В, No 335, л. 19 и 22 об. [ЦГАОР СССР, ф. 48, оп. 1, ед. хр. 335, л. 19 и 22 об.— Ред.]²⁷}.

Наконец, 30-го января некоторые сведения о Грибоедове дал Артамон Захарович Муравьев, командир Ахтырского полка. Ему был предложен следующий вопрос: ‘кто именно был тот Грибоедов, с которым вы, приехав к Бестужеву (т. е. к Бестужеву-Рюмину, в Киеве.— П. Щ.), нетерпеливо желали видеться с Сергеем Муравьевым, за которым Бестужев посылал нарочного, и в чем заключались как предмет требуемого свидания с ним, так и взаимные ваши разговоры?’ А. З. Муравьев отвечал: ‘Грибоедов, которого желал познакомить с Муравьевым тот самый, который при генерале от артиллерии Ермолове находится. Желание мое видеть Сергея Муравьева тогда истинно было родственное и дружеское, касательно Грибоедова, то говоря о моем брате, как о особенно умном человеке, и зная, что Грибоедов предполагал остаться в Киеве, то хотел доставить ему этим удовольствие. С Муравьевым Сергеем я виделся тогда коротко, ибо он приехал в полдень, а уехал на другое утро рано. Во время же его бытности сих нескольких часов, приехала моя жена²⁸, с которою я 6 месяцев не видался. При мне разговор их, в котором я участвовал урывками, был общий, и не касающийся до общества’ {Г. А., I В, No 403, л. 18 об.—19 [ЦГАОР СССР, ф. 48, оп. 1, ед. хр. 403, л. 18 об. — 19. — Ред.]²⁹}.

Три момента должны были привлечь внимание следственной комиссии: принадлежность к обществу, цель пребывания в Киеве и отношения его к предполагаемому тайному обществу в корпусе генерала Ермолова.

III

27-го декабря 1825 года последовало соизволение на арест Грибоедова. Только 2-го января 1826 года было послано отношение, подписанное военным министром, на имя Ермолова за No 52 следующего содержания:

‘По воле Государя Императора покорнейше прошу Ваше Высокопревосходительство приказать немедленно взять под арест служащего при вас чиновника Грибоедова со всеми принадлежащими ему бумагами, употребив осторожность, чтобы он не имел времени к истреблению их, и прислать как оные, так и его самого под благонадежным присмотром в Петербург прямо к Его Императорскому Величеству’ {Отпуск отношения — в деле Г. А., I В, No 31, л. 3 [ЦГАОР СССР, ф. 48, оп. 1, ед. хр. 31, л. 3. — Ред.]}.

Ермолов в январе 1826 года предпринял движение на Чечню. 21-го января отряд из Червленой станицы выступил в крепость Грозную. Сюда прибыл Ермолов 22-го вечером. В этот же вечер в Грозную прискакал фельдъегерь Уклонский с бумагой военного министра. Грибоедов был в это время вместе с Ермоловым. Д. А. Смирнов, хорошо осведомленный биограф Грибоедова, со слов его друга С. Н. Бегичева, рассказывает: ‘Курьер, прискакавший за Грибоедовым в Екатериноградскую станицу, застал Ермолова за ужином с обычным его обществом. Получив депешу, Ермолов вышел в другую комнату прочитать ее и сейчас позвал туда Грибоедова. ‘Ступай домой и сожги все, что может тебя компрометировать,— сказал он.— За тобой прислали, и я могу дать тебе только час времени’. Грибоедов ушел, и, после назначенного срока, Ермолов пришел арестовать его со всей толпой — с начальником штаба и адъютантами. Часть бумаг Грибоедова была в крепости Грозной,— Ермолов дал предписание коменданту взять их и вручить курьеру’ {Беседы в Обществе любителей российской словесности. М., 1868, вып. 2, отд. 2, с. 22. В рассказе Смирнова некоторая путаница: Грибоедов был взят в Грозной, а часть его бумаг находилась во Владикавказе. В дальнейшем изложении ссылок на страницы не делаем.}. Д. В. Давыдов в своих записках со слов достоверных свидетелей утверждает, что ‘Ермолов, желая спасти Грибоедова, дал ему время и возможность уничтожить многое, что могло более или менее подвергнуть его беде’ {Записки Д. В. Давыдова. Mmoires indits de Denis Davydow. Лондон, 1863, с. 44 [Давыдов Д. Записки, в России цензурой не пропущенные. Лондон — Брюссель, 1863, с. 44.— Ред.]³¹}. Очевидец ареста, Шимановский, также утверждает, что Грибоедову удалось уничтожить компрометирующие бумаги: ‘если бы бумаги Грибоедова уцелели’, то он не возвратился бы из Петербурга {Русский архив, 1875, No 7, с. 343³².}. Рассказ Шимановского об обстоятельствах ареста исполнен крупных неточностей: он, например, относит его к 28-му декабря 1825 года. Но вообще можно считать установленным, что Грибоедов был предупрежден об аресте.

Но действительно ли уничтоженные бумаги были так опасны для Грибоедова? Е. Вейденбаум в своей статье об аресте Грибоедова, написанной по архивным данным, сомневается в этом {Вейденбаум Е. Г. Кавказские этюды. Исследования и заметки. Тифлис, 1901, с. 261—267.}, указывая, между прочим, и на то, что известие о событиях 14-го декабря было поручено Ермоловым 24-го декабря и, следовательно, Грибоедов имел возможность уничтожить их и раньше. Какого же содержания могли быть бумаги? Компрометировать Грибоедова могла только переписка, и ее-то он и уничтожил³⁰. Она, действительно, могла бы осложнить его дело.

Как бы там ни было, 22-го же вечером был произведен арест Грибоедова и осмотр его бумаг. Все бумаги были опечатаны и сданы под расписку фельдъегерю, вещи и книги Грибоедов получил обратно. Сохранился список найденных у него книг: в нем нет ни одной книги, которая намекала бы на то, что ее владелец интересуется злободневными социальными вопросами. В его чемодане нашли: словарь российской академии, сочинения Державина, географическое и статистическое описание Грузии и Кавказа, описание Киево-Печерской лавры, краткое описание Киева, народные сербские песни, сербский словарь, старинные малороссийские песни, киевские святцы, путешествие по Тавриде и одну греческую книгу. Во Владикавказе, где курьер получил еще часть бумаг Грибоедова, тоже нашли книги, именно: родословная история о татарах Абульгази³³, история Бургундии, правила славянского языка Добровского³⁴ и Зендавеста в немецком переводе³⁵. Тут же оказалась топографическая карта Крыма³⁶. Очевидно, все эти книги ехали с Грибоедовым из Петербурга.

23 января Ермолов секретно сообщил барону Дибичу: ‘Господин военный министр сообщил мне высочайшую государя императора волю взять под арест служащего при мне коллежского асессора Грибоедова и под присмотром прислать в Петербург прямо к его императорскому величеству. Исполнив сие, я имею честь препроводить г-на Грибоедова к вашему превосходительству.— Он взят таким образом, что не мог истребить находившихся у него бумаг, но таковых при нем не найдено, кроме весьма немногих, кои при сем препровождаются. Если же бы впоследствии могли быть отысканы оные, я все таковые доставлю. В заключение имею честь сообщить вашему превосходительству, что г. Грибоедов во время служения его в миссии нашей при персидском дворе и потом при мне как в нравственности своей, так и в правилах не был замечен развратным и имеет многие хорошие весьма качества’ {Г. А., I В, No 31, л. 4. [ЦГАОР СССР, ф. 48, оп. 1, ед. хр. 31, л. 4. — Ред.]}.

23 января фельдъегерь Уклонский вместе с Грибоедовым выехал из Грозной в Екатеринодар, здесь им пришлось ожидать, пока прибудут чемоданы Грибоедова, находившиеся во Владикавказе. Только 30 января фельдъегерь и Грибоедов выехали из Екатеринодара. Фельдъегерь оказался покладистым человеком, и ехать с ним было не особенно тяжело. В Москву прибыли в первых числах февраля³⁷. Вот как С. Н. Бегичев рассказывал Д. А. Смирнову об этом пребывании Грибоедова в Москве:

‘Грибоедов… чтобы не испугать меня, проехал прямо в дом брата моего Дмитрия Никитича, в Старой Конюшенной, в приходе Пятницы-Божедомской. В этот самый день у меня был обед: родные съехались провожать брата жены моей А. И. Барышникова, возвращавшегося из отпуска на службу. Дм<итрий> Никит<ич> должен был обедать у меня же. Ждали мы его, ждали и наконец сели за стол. Вдруг мне подают от брата записку такого содержания: ‘Если хочешь видеть Грибоедова, приезжай: он у меня’. Я, ничего не подозревая, на радостях, сказал эту весть во всеуслышание. Родные, зная мои отношения к Грибоедову, сами стали посылать меня на это так неожиданно приспевшее свидание. Я отправился.

Вхожу в кабинет к брату — накрыт стол, сидят и обедают. Грибоедов, брат и еще какая-то безволосая фигурка в курьерском сюртуке.

Увидал я эту фигурку, и меня обдало холодным потом. Грибоедов смекнул дело и сейчас же нашелся. ‘Что ты смотришь на него? — сказал он мне.— Или думаешь, что это… так… просто курьер? Нет, братец, ты не смотри, что он курьер — он происхождения знатного: это испанский гранд дон Лыско Плешивос ди Париченца!’

Этот фарс рассмешил меня и показал, в каких отношениях находился Грибоедов к своему телохранителю. Мне стало несколько легче. Отобедали, говорили. Грибоедов был весел и совершенно покоен. ‘А что, братец,— сказал он телохранителю,— ведь у тебя здесь родные, ты бы съездил повидаться с ними’. Телохранитель был очень рад, что Грибоедов его отпускает, и сейчас уехал.

Первым моим вопросом было выражение удивления, какими судьбами и по какому праву распоряжается он и временем, которое уже не принадлежало ему, и особою своего телохранителя. ‘Да что!— отвечал он мне: — я сказал этому господину, что если он хочет довезти меня живого, так пусть делает то, что мне угодно. Не радость же мне в тюрьму ехать!’

‘Грибоедов приехал в Москву около 4 часов пополудни и выехал в 2 часа ночи.

‘На третий день я отправился к Настасье Федор<овне> (матери Гриб<оедова>), и та с обыкновенной своей заносчивостью с первых же слов начала ругать сына на чем свет стоит: и карбонарий-то он, и вольнодумец и проч. и проч.

Проездом через Тверь, как я узнал от него после, он опять остановился: у телохранителя оказалась там сестра, к которой они и въехали. Грибоедов, войдя в комнату, увидал фортепьяно и,— глубокий музыкант в душе,— не вытерпел и сел к нему… Девять битых часов его не могли оторвать от инструмента!

‘По приезде в Петербург, курьер привез его в главный штаб и сдал и его и пакет дежурному офицеру. Пакет лежал на столе… Грибоедов подошел, взял его… Пакет исчез…

‘Имя Грибоедова было так громко, что по городу сейчас же пошли слухи: ‘Грибоедова взяли! Грибоедова взяли!’ {[Смирнов Д. А. Биографические известия о Грибоедове.— Беседы в Обществе любителей российской словесности. М., 1868, вып. 2, с. 23—24.— Ред.]⁴¹}…

Грибоедов прибыл в Петербург 11 февраля 1826 г. Генерал-адъютант Потапов 11 февраля доносил секретно военному министру: ‘Имею честь донести вашему высокопревосходительству, что сего числа привезен из крепости Грозной коллежский асессор Грибоедов, который и отправлен к генерал-адъютанту Башуцкому для содержания под арестом в главной гоубт-вахте’ {Г. А. I В, No 31, л. 5 [ЦГАОР СССР, ф. 48, оп. 1, ед. хр. 31, л. 5.— Ред.]}.

В главной гауптвахте, в здании главного штаба Грибоедов содержался все время своего заключения. Сюда свозили арестованных, после того как крепость была переполнена, и оставляли здесь всех тех, кто, по ходу следствия, оказывался мало или совсем непричастным к делу. Условия заключения в главном штабе были довольно сносны, заключенные могли входить в сношения друг с другом и даже с находящимися на воле, могли тайно переписываться и т. д. Надзор за сидевшими в штабе был поручен армейскому офицеру Жуковскому, который был легко доступен подкупу³⁸.

Когда Грибоедов был доставлен в штаб, он нашел здесь, по показанию Д. И. Завалишина, целую группу лиц: генерала Кальма, графа Мошинского, гвардейского полковника Сенявина, братьев А. и H. H. Раевских, князя Баратаева, полковника Любимова, кн. Шаховского, Д. И. Завалишина и др³⁹.

По рассказу Д. И. Завалишина, вообще не отличающемуся точностью подробностей, полковник Любимов за десять тысяч рублей предложил Жуковскому выкрасть из его дела компрометирующие его бумаги. Жуковский это сделал и, понятно, оказался в большой зависимости от заключенных, чем они от него⁴⁰. Достоверно во всяком случае то, что Жуковский не прочь был делать снисхождения и даже нарушения тюремных правил. Ф. В. Булгарин сохранил записочки, которые тайно пересылал к нему Грибоедов из своего заключения. В одной он убеждал его познакомиться с капитаном Жуковским: ‘nous sommes camarades, commes cochons {Мы с ним закадычные приятели (франц.).— Ред.},— писал Грибоедов,— может быть, удастся тебе и ко мне проникнуть’. Из другой записочки видно, что Жуковский не брезговал и малым: Грибоедов просил Булгарина раздобыть ему для Жуковского народное издание Крылова, которое Жуковский собирался подарить в именины какой-то знакомой ему дамочке {Грибоедов А. С. Полное собрание сочинений, под ред. И. А. Шляпкина. Т. I. Прозаические статьи и переписка. СПб., 1889, с. 214.⁴³}. Снисходительность офицера доходила до того, что он водил Грибоедова и Завалишина в кондитерскую Лоредо на углу Невского и Адмиралтейской площади. Здесь Грибоедов услаждал его слух игрой на фортепьяно.

Прежде чем предстать перед следственной комиссией, всякий арестованный должен был дать первые показания немедленно же по арестовании или по прибытии в Петербург члену комиссии. Обыкновенно первый допрос снимал генерал-адъютант Левашов, по большей части, он собственноручно, или же писарь, записывали первые показания, а допрашиваемый только подписывался. Затем Левашов передавал бумагу в комитет, который ее ‘заслушивал’. Следующие допросы велись в заседаниях комитета или комиссии. Комиссия расспрашивала привлеченного и изредка заставляла его тут же записывать свои слова, но в большинстве случаев допрошенный отпускался в место своего заключения и вечером получал в запечатанном пакете вопросные листы. Ответы привлеченный тоже запечатывал и отправлял в комитет, в присутствии которого они читались. Эти приблизительные сведения о порядке производства следствия необходимы для выяснения ложности некоторых представлений.

Мы уже видели, что далеко не все бумаги Грибоедова были взяты⁴², но кое-что, как это видно из донесения Ермолова, было отправлено вместе с Грибоедовым в Петербург. Д. А. Смирнов рассказывает, что Грибоедов умело ‘изъял из обращения’ пакет с последними бумагами, какие оставались до сих пор не уничтоженными⁴⁴. Мы просмотрели все производство комиссии и нигде следа не нашли каких-либо бумаг Грибоедова: ни во входящих журналах, ни в делах по возвращению отобранных вещей и бумаг.

Грибоедов 11 февраля был доставлен в главный штаб и 11-го — надо думать — был снят генералом Левашовым первый допрос, потому что 15-го февраля Грибоедов в всеподданнейшем письме мог сказать: ‘я был притащен на перекладных, здесь посажен под караул, потом позван к генералу Левашову… от него отправлен с обещанием скорого освобождения. Между тем дни проходят, а я заперт’. О первом допросе сосохранилась легенда. Д. И. Смирнов, со слов Бегичева, сообщает: ‘Допрашивать его водили в крепость. На первом же допросе Грибоедов начал, письменно отвечая на данные ему вопросные пункты, распространяться о заговоре и заговорщиках: ‘я их знал всех и проч.’ В эту минуту к его столу подошло очень влиятельное лицо и взглянуло на бумагу. ‘Александр Сергеевич! Что вы такое пишете!— сказал подошедший: — Пишите ‘знать не знаю и ведать не ведаю’. Грибоедов так и сделал, да еще написал ответ довольно резкий: ‘За что меня взяли? У меня старуха-мать, которую это убьет’ и проч⁴⁵. Д. И. Завалишин отвергает правдивость этого рассказа и, соглашаясь, что первым побуждением Грибоедова было признать свои отношения к декабристам, утверждает, что не начальствующее лицо, а арестованный полковник Любимов подал мысль об изменении показания в совершенно противоположном смысле. ‘Когда Грибоедову принесли вопросные пункты, а он стал писать черновой на них ответ,— говорит Завалишин,— то Любимов, подойдя к нему, сказал: ‘…я знаю из всех наших здешних разговоров, что действия относительно комитета предполагаются различные, смотря по разным у всякого соображениям, и личным, и политическим. Не знаю, какой системы намерены держаться вы, но ум хорошо, а два лучше. Не по любопытству, а для вашей же пользы я желал бы знать, на какой системе вы остановились? Помните, что первые показания особенно важны…’ В ответ на это Грибоедов прочитал ему то, что успел уже написать. Прослушав написанное, Любимов с живостию сказал ему: ‘Что вы это! Вы так запутаете и себя и других. По-нашему, по-военному, не следует сдаваться при первой же атаке, которая, пожалуй, окажется еще и фальшивою, да если и поведут настоящую атаку, то все-таки надо уступать только то, чего удержать уже никак нельзя. Поэтому и тут гораздо вернее обычный русский ответ: ‘Знать не знаю и ведать не ведаю!’ и т. д.⁴⁶ Д. И. Завалишин влагает в уста Любимову такую речь, которая уже своею пространностью внушает сомнения в ее подлинности. При проверке оба рассказа — и Д. А. Смирнова, и Д. И. Завалишина — оказываются одинаково не соответствующими истине. На первом же допросе 11-го февраля Грибоедов отозвался полнейшим неведением о существовании общества и признал чисто литературные знакомства с Бестужевым, Рылеевым и Оболенским. Эти первые показания, которые даже не были написаны им собственноручно, а только подписаны, были даны в обстановке, не допускавшей посредничества не только Любимова, но и важного лица. Генерал Левашов спрашивал Грибоедова, он отвечал, а писарь записывал. Если Завалишин говорит о вопросных пунктах, присланных Грибоедову от комитета 24-го февраля вечером, то нет никаких оснований предположить, что Грибоедов решил изменить свои показания, признать свою осведомленность и свои отношения. А только при таком предположении и допустимо вмешательство комитета. Это же соображение сохраняет свое значение и при оценке правдивости рассказа Д. И. Смирнова. Но в общем, этот рассказ отразил действительность правдивее, чем сообщения Завалишина, и сохранил память о действительном факте, если не сочувственного, то во всяком случае совершенно не враждебного Грибоедову отношения членов комитета⁴⁷. Быть может, тут сыграл некоторую роль и родственник Грибоедова Паскевич⁴⁸.

План защиты, в составлении которого совершенно излишне допускать постороннюю инициативу, чрезвычайно характерен для Грибоедова. Грибоедов — умнейший человек — взвешивал каждое свое слово и проектировал то впечатление, которое оно должно было произвести на слушателей. Наивно было бы думать, что он сколько-нибудь искренен. Но он держал себя хладнокровно и нисколько не растерялся: недаром он выразился в секретной записочке Булгарину: ‘бояться людей значит баловать их’⁴⁹. Он очень умело пошел по среднему пути между утверждением и отрицанием: не отрицая своего вольнодумства, он настаивал на своем неведении о существовании и целях общества. 15-го февраля Грибоедов написал письмо к государю. Многие из декабристов обращались к Николаю Павловичу с письмами: некоторые из них были порывами искреннего раскаяния, как, напр<имер>, вышеприведенное письмо Оболенского, другие — воплем наболевшего сердца о той общественной неправде, которая была неизвестна государю. Письмо Грибоедова — ни то, ни другое. Оно в некотором роде результат художественного творчества. Писано оно с расчетом произвести определенное впечатление на государя, центральное место письма — воззвание к сыновней любви государя. Грибоедов, действительно, очень любил свою мать и был послушным сыном, который не огорчал своей матери, но когда он писал о том, что мать не знает об его аресте, он говорил неправду. Его близкий друг Бегичев, с которым он виделся в Москве на пути в Петербург, на третий же день после его отъезда отправился к матери Грибоедова: ‘та с обыкновенной своей заносчивостью с первых же слов начала ругать сына на чем свет стоит: и карбонарий-то он, и вольнодумец и пр. и пр.’ Уж Бегичеву-то Грибоедов должен был посоветовать скрывать от матери его арест. Кроме рассчитанной неискренности, в этом письме необходимо отметить ярко выраженное сознание собственного достоинства, это сознание — неотделимая черта личности Грибоедова — не покидало его в течение всей его жизни, ни в 1826 году, ни в Персии, в момент его трагической кончины.

Мы не знаем, какое впечатление произвело на Николая Павловича письмо Грибоедова, но во всяком случае оно его не растрогало. В комиссию оно было передано 19-го февраля и внесено во входящий журнал под No 662. Помета об исполнении: ‘передано к допросам’ {Г. А., I В, No 27. [ЦГАОР СССР, ф. 48, оп. 1, ед. хр. 27. — Ред.]}.

Грибоедов ждал результата своего письма, чувство нетерпения росло с каждым днем. 17 февраля он писал Булгарину: ‘Меня здесь заперли, и я погибаю от скуки и невинности… Я писал государю… ничего не отвечает’. В следующей записке Грибоедов сообщает, что он сидит и проклинает своих гонителей. Но никакого утешения по своему делу Грибоедов не видел: его как будто забыли, и он начинал-таки сомневаться в исходе дела. У него вырвались в записке к Булгарину следующие слова: ‘кажется, что мне воли еще долго не видать, и, вероятно, буду отправлен с фельдъегерем’⁵⁰.

Но комитет не бездействовал: 14-го и 19-го февраля он отбирал показания о Грибоедове от тех лиц, знакомство с которыми он признал на допросе у генерала Левашова. Кн. Одоевский, А. Бестужев, Рылеев решительно отвергали принадлежность Грибоедова к тайному обществу. Они не отрицали того, что Грибоедов человек свободомыслящий, который не прочь рассуждать о перемене правления в России. Бестужев пояснял, что Грибоедов желал этого для свободы книгопечатания в России и для русского платья. Допрошенные 19-го февраля декабристы, которые могли бы дать сведения о прикосновенности Грибоедова к Южному обществу, тоже решительно отрицали его участие.

Соответствовали ли действительности эти утверждения? Весьма правдоподобны слова Завалишина: ‘в старании товарищей не компрометировать Грибоедова не было также ничего особенного, исключительного. Это было лишь следствием наперед условленного, общепринятого правила стараться не запутывать никого, кто не был еще запутан⁵¹. А Д. А. Смирнов сохранил в памяти следующее объяснение: ‘главные из заговорщиков,— факт в высшей степени замечательный,— уже сидевшие по разным углам, стало быть, не имевшие никакой возможности сговариваться, сказали одинаково, что Грибоедов в заговоре не участвовал, и что они не старались и привлекать его к заговору, который всего скорей мог иметь очень дурной исход, потому что берегли человека, который своим талантом мог прославить Россию’⁵².

Обстоятельства складывались весьма благоприятно для Грибоедова, и, наконец, 24-го февраля он был вызван в комитет и давал пред ним устные показания {Г. А., I В, No 26, л. 224 и 226. [ЦГАОР СССР, ф. 48, оп. 1, д. 26, л. 224, 226.— Ред.]}. Вечером ему были присланы вопросные пункты, и вечером же Грибоедов написал свои ответы, опять очень обдуманные и тонко рассчитанные. На них следует остановиться, потому что в них есть черточка его личности. Он давал справедливую, согласную с нашими сведениями, оценку своей личности, когда говорил, что, при всем своем свободомыслии, он далек от образа действий 14-го декабря, что он не оратор возмущения. Тонкой иронией, от которой Грибоедов не мог избавиться даже и в официальных сношениях, звучат строки его ответа: ‘я ж не только не способен быть оратором возмущения, много если предаюсь избытку искренности в тесном кругу людей кротких и благомыслящих, терпеливо ожидая времени, когда моя служба или имя писателя обратят на меня внимание вышнего правительства!’

Грибоедов был глубоко верен себе, когда давал объяснения о русском платье. Любопытно, что комиссия заинтересовалась свидетельством Бестужева о пристрастии Грибоедова к русскому платью и увидела в этом что-то подозрительное. А Грибоедов отвечал очень просто: ‘русского платья желал я потому, что оно красивее и покойнее фраков и мундиров, а вместе с этим полагал, что оно бы снова сблизило нас с простотою отечественных нравов, сердцу моему чрезвычайно любезных’. Это показание перед тайным комитетом невольно вызывает в памяти известный монолог Чацкого в гостиной Фамусова. Чацкий жалуется на пристрастие к иностранной одежде:

И чем наш Север лучше стал,

Что все заветное наследье променял?

И нравы, и язык, и старину святую,

И величавую одежду на другую —

По шутовскому образцу.

Хвост сзади, спереди какой-то чудный выем!

и т. д.

А через несколько стихов Чацкий восклицает:

Воскреснем ли когда от чужевластья мод?

Чтоб умный, бодрый наш народ

Хотя по языку нас не считал за немцев {*}.

{* Рукопись комедии А. С. Грибоедова ‘Горе от ума’. М., 1903, с. 92, 93. Рукопись очень удачно восстановляет вместо читавшегося до сих пор ‘добрый’ — бодрый.}

Эта фраза показания еще раз иллюстрирует архаическое своеобразие миросозерцания Грибоедова⁵³. Правда, отсюда еще далеко до обобщающего положения о Грибоедове — славянофил. Любовь к русскому платью, конечно, характерная, но не менее характерно и его желание государственных преобразований для свободы книгопечатания, о котором говорил на допросе Рылеев.

Как понимать ответ Грибоедова на вопрос: с какою целью он желал свободы книгопечатания в России? Вряд ли он был искренен, когда в своем ответе вносил поправку в показания Бестужева: ‘я говорил не о безусловной свободе книгопечатания, желал только, чтобы оно не стеснялось своенравием иных цензоров’. Мы склонны заподозрить искренность этого показания Грибоедова по весьма простой причине: именно он больше, чем кто-либо другой, мог видеть, что дело все-таки не в своенравии отдельных цензоров, а по соображениям общим, лежащим в основе цензурного института. А как остро чувствовал Грибоедов поражения, наносимые ему цензурой, можно видеть хотя бы из следующей записки, найденной проф. И. А. Шляпкиным в Берлине: ‘Напрасно, брат, все напрасно. Я что приехал от Фока, то с помощью негодования своего и Одоевского, изорвал в клочки не только эту статью, но даже всякий писанный листок моей руки, который под рукою случился… Коли цензура ваша не пропустит ничего порядочного из моей комедии, нельзя ли вовсе не печатать? — Или пусть укажет на сомнительные места, я бы как-нибудь подделался к общепринятой глупости, урезал бы…’ {Вестник всемирной истории, 1900, No 6, с. 88.⁵⁵}

До сих пор мы останавливались на теоретической стороне показания Грибоедова, перейдем к разбору его фактического материала.

Итак, все показания участников заговора о принадлежности Грибоедова к их союзу были очень благоприятны для него, за исключением кн. Оболенского. Если бы комитет оценил безграничную искренность показания кн. Оболенского, он придал бы более веры его свидетельству о принадлежности Грибоедова к обществу. Кн. Оболенский в письме к государю утверждал, что Грибоедов был принят в члены общества месяца за два или три до 14-го декабря и вскоре потом уехал. Грибоедов же совершенно отрицал это свидетельство и высказывал предположение, не основано ли оно на том, что за три дня до своего отъезда, он был выбран членом Общества любителей российской словесности⁵⁴, как будто кн. Оболенский мог смешать тайное общество с литературным. Комитет переспросил кн. Оболенского, на этот раз он объяснил, что о принятии Грибоедова он слышал от Рылеева, но времени в точности не помнит: за месяц или за два до отъезда Грибоедова отсюда.

Мы навели справку в бумагах Общества любителей российской словесности, хранящихся в Академии наук, и нашли следующие данные об избрании Грибоедова в члены этого общества. Он был предложен в члены этого общества Д. М. Княжевичем 8-го декабря 1824 года и подвергся баллотировке в заседании 15-го декабря. В этом заседании присутствовали председатель общества Ф. Н. Глинка, секретарь А. А. Никитин, секретарь цензурного комитета П. А. Плетнев, библиотекарь И. К. Аничков, казначей И. Д. Горяинов, члены цензурного комитета — Н. А. Бестужев, Н. Г. Чеславский и действительные члены А. М. и В. М. Княжевичи и С. С. Шаплет. Вместе с Грибоедовым баллотировались, между прочим, Мих. А. Дмитриев, Н. М. Языков, И. И. Козлов, Д. М. Перевощиков, H. M. Княжевич, К. П. Торсон и др. Грибоедов был избран единогласно в действительные члены. Об избрании было оповещено в XXIX книге ‘Трудов высочайше утвержденного Вольного общества любителей российской словесности’, в отчете о годичном собрании этого общества 29 декабря 1824 года {Ч. XXIX. 1825, с. 211. Книга эта дозволена цензурой 1-го января 1825 года. Грибоедов назван ошибочно надворным советником, тогда как в это время он был лишь коллежский асессор (с 17-го янв<аря> 1822 года), в надворные же советники был произведен указом от 8-го июня 1826 г. См.: Русское обозрение, 1895, No 3, с. 392, 393.}. Время отъезда Грибоедова из С.-Петербурга определяется датами двух его писем к С. Н. Бегичеву, одно — из С.-Петербурга от 18-го мая 1825 года, другое — из Киева от 4-го июня 1825 же года. Следовательно, Грибоедов выехал из Петербурга во второй половине мая.

Сопоставим эти данные с показаниями кн. Оболенского. Он ошибался в первом своем ответе, утверждая, что Грибоедов был принят месяца за два или за три до 14-го декабря, во втором он мог быть прав, говоря, что Грибоедов был принят за месяц или за два до его отъезда. Со стороны Оболенского эти неточности объясняются, конечно, невольным запамятованием, но Грибоедов, очевидно, полагаясь на то, что его слов проверять не станут, сказал совершенную неправду о том, что он был принят в члены литературного общества дня за два или за три до своего отъезда: мы уже видели что он был принят в члены Общества любителей российской словесности 15-го декабря 1824 года, и уехал во второй половине мая 1825 года. Забывчивостью Грибоедова никак нельзя объяснить этого разноречия. Нам кажется, можно объяснить противоречия показаний кн. Оболенского и Грибоедова, только предположив, что Грибоедов был действительно принят в члены тайного общества за несколько дней до своего отъезда из Петербурга. Его участие в обществе, вероятнее всего, было чисто номинальным. Быть может, при отъезде ему дали некоторые поручения в Киев, к членам Южного общества.

В ответах Грибоедова на вопросы о цели его пребывания в Киеве тоже видно стремление свести значение поездки в Киев до минимума. На самом деле, пребывание Грибоедова вовсе не было ‘самым непродолжительным’. Приехал он сюда в самом конце мая⁵⁶ и 10-го июня был еще в Киеве, от этого числа он писал Одоевскому: ‘меня приглашают неотступно в Бердичев на ярмарку… В Любаре семейство Муравьевых устроивает мне самый приятный прием, боюсь сдаться на их веру, не скоро вернешься’⁵⁷. Можно думать, что знакомство с Муравьевыми вовсе не было столь незначительным и мимолетным эпизодом, каким хотел выставить его Грибоедов⁵⁸.

Как бы там ни было, члены комитета, прочитавшие 25-го февраля ответы Грибоедова на вопросные пункты, остались совершенно удовлетворенными. У них не было никакого сомнения в непринадлежности Грибоедова к заговору {Комиссия не обратила внимание и на следующее показание фон дер Бриггена: ‘В прошлом 1825 году, в конце июня месяца, перед моим отъездом все общество состояло из Никиты Муравьева, Рылеева, Бестужева, князя Одоевского, князя Оболенского, Сомова и, кажется, Грибоедова’. Это показание, не упомянутое мной в первых изданиях моей работы, приведено в статье Н. К. Пиксанова об А. С. Грибоедове в ‘Истории русской литературы XIX века’ под ред. Д. Н. Овсянико-Куликовского. М., 1908, т. 1, гл. VI, с. 201.}. Даже скользкое показание об избрании его в члены Вольного общества любителей российской словесности осталось непроверенным, хотя это и не трудно было бы сделать, так как производителем дел в комиссии был некто Ивановский, позднее сподручный Бенкендорфа, который сам был членом этого общества. В журнале LXX заседания комиссии читаем: ‘Слушали:… 4) коллежского асессора Грибоедова, не принадлежал к обществу и существования оного не знал.— Показание о нем сделано кн. Евгением Оболенским I со слов Рылеева. Рылеев же отвечал, что имел намерение принять Грибоедова, но, не видя его наклонным ко вступлению в общество, оставил свое намерение, все прочие его членом не почитают. Положили: об освобождении Грибоедова с аттестатом представить его императорскому величеству’ {Г. А., I В, No 26, л. 228 об. [ЦГАОР СССР, ф. 48, оп. 1, ед. хр. 26, л. 228 об. — Ред.]}.

Журнал заседания был представлен Николаю Павловичу, но он не согласился с представлением комитета. На этом журнале рукою начальника штаба написано карандашом: ‘высочайше повелено Грибоедова содержать пока у дежурного генерала’ {Г. А., I В, No 25, л. 180 [ЦГАОР СССР, ф. 48, оп. 1, ед. хр. 25, л. 180 об. — Ред.]}. Чем объяснить такое отношение императора Николая? Не лишнее отметить, что Николаю Грибоедов был лично известен. Грибоедов встретился с ним у Паскевича. Об этой встрече он писал Бегичеву 10 июня 1824 года {Грибоедов А. С. Полн. собр. соч., т. 1, с. 185.}. Весьма вероятно, что в глазах Николая Павловича больше всего компрометировала Грибоедова его близость к Ермолову, к которому государь относился в высшей степени подозрительно. Эта неожиданная резолюция была выслушана комитетом в заседании 7-го марта {Г. А., I В, No 26, л. 239 [ЦГАОР СССР, ф. 48, оп. 1, ед. хр. 26, л. 239. — Ред.]}. Можно себе представить, как она смутила членов комитета и заставила их думать, что государю известны скрытые от них вины Грибоедова. Резолюция несколько отразилась на положении Грибоедова. Очевидно, к этому времени относится его записка к Булгарину: ‘Любезный друг. С нами чудные происшествия. Караул приставлен строжайший, причина неизвестная. Между тем, я комитетом оправдан начисто, как стекло. Ивановский, благороднейший человек, в крепости говорил мне самому и всякому гласно, что я немедленно буду освобожден. Притом обхождение со мною как его, так и прочих, было совсем не то, которое имеют с подсудимыми. Казалось, все кончено. Съезди к Ивановскому, он тебя очень любит и уважает, он член Вольного общества любителей российской словесности и много во мне принимал участия. Расскажи ему мое положение и наведайся, чего мне ожидать. У меня желчь так скопляется, что боюсь слечь или с курка спрыгнуть. Да не будь трус, напиши мне, я записку твою сожгу, или передай сведения Ж., а тот перескажет А., а А. найдет способ мне сообщить. Vale’ {Будь здоров (лат.). — Ред. Грибоедов А. С. Полн. собр. соч., т. 1, с. 216—217. Весьма вероятно, что ‘Ж’ означает Жандра, а ‘А’ — кн. Одоевского.}.

Итак, император Николай оставил Грибоедова в подозрении. И наше предположение о том, что Николаю Павловичу Грибоедов казался подозрительным в силу своей близости к Ермолову, подкрепляется характером вопросов, предложенных Грибоедову 15-го марта.

Известно, что Ермолов очень не нравился Николаю Павловичу и даже внушал в нем серьезные опасения. Донесения агентов тайной полиции могли только усилить подозрение императора. В январе 1826 года один из агентов доносил: ‘все питаются надеждой, что Ермолов с корпусом не примет присяги’. Другой сообщал: ‘слух носился, что корпус под начальством Ермолова не присягал, как равно и вся Грузия — более,— что будто сам Ермолов объявил себя независимым: сии рассказы основываются на том, что якобы курьеры и фельдъегеря, посланные навстречу к нему, все им задержаны, и что якобы ни один оттуда назад не возвратился {Военно-ученый архив, отд. I, No 595-а. ГЦГВИА СССР, ф. В. У. 4. No 595, а.— Ред.]}.

Уже 12-го декабря 1825 года, в самый день своего воцарения, Николай Павлович писал Дибичу, что он не будет спокоен, пока не получит известий о присяге Ермолова и его корпуса. ‘Я виноват,— писал государь,— ему менее всех верю’ {История отношений Николая I к Ермолову изложена, между прочим, в книге Н. К. Шильдера ‘Император Николай Первый. Его жизнь и царствование’. СПб., 1903, т. II, с. 20—30 и далее.}. Понятно, лишь только началось расследование заговора 14-го декабря, тревожной заботой Николая Павловича и следователей явилось желание выяснить размеры тайного движения в корпусе Ермолова и его прикосновенность к этому движению. Материал для расследования дали показания кн. Волконского, со слов А. И. Якубовича, он утверждал, что в Грузии в корпусе Ермолова существует тайное общество, что Ермолов во главе его {Г. А., I В, No 6 [ЦГАОР СССР, ф. 48, оп. 1, д. 6.— Ред.].}. В своих записках Волконский рассказывает, как он сошелся с Якубовичем.

На Кавказе, пишет он,— ‘я встретился с Александром Ивановичем Якубовичем… При первом знакомстве с ним я убедился, что опала, над ним разразившаяся, явные, нескрываемые прогрессивные убеждения его и при этом заслуженное общее мнение сослуживцев его о нем, как об отличном боевом лице, угнетенном опалой,— все это могло быть мне ручательством, что я встречу в нем сочувствие к общему затеянному делу того общества, в котором я был членом, и я решился узнать от него, точно ли есть тайное общество на Кавказе и какая его цель?

Постепенно ведя с ним переговоры интимные, судя по его словам, я получил, если не убеждение, то довольно ясное предположение, что существует на Кавказе тайное общество, имеющее целью произвести переворот политический в России, и даже некоторые предположительные данные, что во главе оного сам Алексей Петрович Ермолов, и что участвуют в оном большею частию лица, приближенные к его штабу. Это меня ободрило к большей откровенности, и я уже без околичностей открыл Якубовичу о существовании нашего тайного общества и предложил ему, чтобы кавказское общество соединилось с Южным всем его составом. На это Якубович мне отвечал: ‘Действуйте, и мы тоже будем действовать, но каждое общество порознь, а когда придет пора приступить к явному взрыву, мы тогда соединимся. В случае неудачи вашей, мы будем в стороне, и тем будет еще зерно, могущее возродить новую попытку. У нас на Кавказе и более сил, и во главе человек даровитый, известный всей России, а при неудаче общей, здесь край и по местности отдельный, способный к самостоятельности. Около вас сила, вам, вероятно, не сручная, а здесь все наше по преданности общей к Ермолову’ {Записки Сергея Григорьевича Волконского (декабриста). СПб., 1901, с. 415—416.}.

Кн. Волконский поверил словам Якубовича и в отчете своем верховной думе рассказал о кавказском обществе. То же он рассказал и перед комитетом. Комитет произвел специальное расследование об обществе при Кавказском корпусе {Дело о существовании тайного общества в отдельном Кавказском корпусе — Г. А., I В, No 6 [ЦГАОР СССР, ф. 48, оп. 1, ед. хр. 6. — Ред.]}. Это расследование обнаружило, что тайное общество существовало только в голове пылкого А. И. Якубовича. Конечно, прежде всего комитет запросил его. Он отвечал 6 января следующее: ‘Князь Сергей Волхонский в бытность свою на водах познакомился со мной, предлагал быть в обществе, и хотел знать, есть ли в Грузии таковое же? Ибо видел общее уважение ко мне войск и доверенность начальства, я желал знать подробности, и с кем буду иметь дело, и в чем будут состоять намерения, для сего, чтобы выведать, лгал князю, но я не принадлежу к обществу, и не знаю, есть ли оно в Грузии. Рад, что в_ы_с_о_к_и_й т_а_й_н_ы_й к_о_м_и_т_е_т знает о существовании такового в Грузии, ибо открыв членов увидят мою невинность.— Но я смеялся над князем Сергеем Волхонским, с которым даже по его предложению и в сношение по предмету общества не хотел входить, ибо не доверял, чтобы он мог принадлежать к благонамеренным замышляющим улучшить судьбу отечества.— Но не отрекусь, я бредил вздор, который давно истребился из моей памяти, и одни запросы только что возобновили оные. Клятвенно и честно обязуюсь, подвергая себя возможнейшим истязаниям, что я не знаю о существовании какого-либо общества в Грузии…’ {Г. А., I В, No 6, л. 2 об. [ЦГАОР СССР, ф. 48, оп. 1, ед. 6, л. 2 об. — Ред.]}.

Дальше были допрошены Пущин, кн. Оболенский, капитан Муравьев, Рылеев, кн. Трубецкой. Все они отозвались полным неведением о существовании общества на Кавказе. Кн. Трубецкой, между прочим, показывал: ‘я спрашивал Рылеева, принадлежит ли Якубович к какому обществу, и есть ли какое общество в корпусе генерала Ермолова? Рылеев отвечал мне, что Якубович сего не открывает. Прибавил только, что у них было намерение уйти куда-то и сделать сечу (подобно бывшим Запорожским), но у кого у них, и кто они? и сколько их? Рылеев отозвался совершенным незнанием…’ {Г. А., I В, No 6, л. 12 [ЦГАОР СССР, ф. 48, оп. 1, ед. хр. 6, л. 12. — Ред.]}

Казалось, эти данные, полученные в первой половине января 1826 года, должны были бы убедить комитет, что никакого общества нет, но 15 марта Грибоедов призывался в комитет, и вопросы, предложенные ему здесь, позволяют сделать заключение, что члены комитета все еще тревожились за Грузию. Правда, новый повод к тревогам подало дело Сухачева, о котором Грибоедову предложили целый ряд вопросов. Дело Сухачева совершенно неизвестно в нашей литературе, а так как оно представляет интерес, и бытовой и общественный, то мы позволим себе остановиться на нем несколько подробнее {‘Дело о Сухачеве’ — Г. А., I В, No 155 [ЦГАОР СССР, ф. 7, оп. 1, ед. хр. 155. — Ред.]⁵⁹.}.

Во время путешествия Николая Павловича по югу России в Ростове появился некий Василий Сухачев, служивший в Грузии по гражданской части. Образ его жизни в Ростове показался тамошнему городничему весьма подозрительным: Сухачев вел жизнь самую уединенную, никого к себе не принимал, занимался письмом и чтением и имел библиотеку из 600 томов. Этих данных оказалось достаточно для того, чтобы арестовать Сухачева и отправить его к таганрогскому градоначальнику Дунаеву. Дунаев разыскал в вещах и бумагах Сухачева кинжал, пару пистолетов, ружье, саблю, злодейское клятвенное обещание, алфавит для тайной переписки, полученный из Одессы, и несколько писем, писанных шифром. Таганрогский градоначальник учинил Сухачеву допрос. Приводим список подлинного акта допроса.

‘1826 года марта 1-го дня уволенный из Бендерского малороссийского общества Василий Сухачев, доставленный к его превосходительству господину таганрогскому градоначальнику от ростовского городничего, о жизни и бумагах сомнению подвергающихся, по роду своему заключающих приверженность к тайному обществу — таганрогскою градскою полициею при бытности члена гражданского допрашиван и показал:

‘От роду мне 28 лет, исповедания греко-российского, родился я в Екатеринославской губернии, в городе Новомосковске от отца, тогда бывшего тамошним купцом, Ивана, и матери Ирины Сухачевых, коими в 1809 или прежде того за год,— настояще не припомню — вывезен с другим моим меньшим братом Матвеем, в Кишиневе, должно быть, ныне находящимся, в Бессарабию, где в сословии бендерского малороссийского общества мы все состояли, из коего в конце 1823 года я и брат мой уволены обществом для поступления в статскую службу и получили увольнительное свидетельство. По документу сему, в копии у меня имеющемуся и в Ростове отобранному, засвидетельствованному в верховном грузинском правительстве по исполнительной экспедиции, куда прибыл я в октябре месяце 1824 года и из которого подлинный таковой отослан в Правительствующий Сенат с испрошением определения меня на службу, каковою я там приватно по определению экспедиции и занимался, когда, наконец, в последствии времени, я видел из письма приятеля моего чиновника Котова, прежде служившего в Одесской таможне, а ныне в С.-Петербурге в департаменте внешней торговли, что надежда моя по предмету сему есть тщетная, то в 4 день сентября 1825 года от занятия того увольнен, и с документом, от правительства полученным, отправился тогда же в Россию с тем, чтобы доехать до Одессы, где до отъезда в Грузию проживал семь лет, и там употребить себя по-прежнему в дела коммерческие, в сем намерении достиг в Новочеркасск 5 ноября и тут проживал в доме казака Колесникова вместе с знакомым мне издавна одесским купеческим сыном Александром Протасовым, в должности приказчика по торговле у тамошнего казака Алексея Мандрыкина находящимся, а 4 декабря прибыл в Ростов собственно для того, чтобы распродать библиотеку, которая заключается в шести стах с небольшим книгах, разных лучших сочинителей, и выруча за оную деньги, следовать за оные до Одессы, но как при прожитии в Ростове продать книг я не мог и издержался до крайности, то позаимствовал у вышесказанного Протасова сто рублей, для чего, пред взятием ныне меня ростовским городничим, ездил оттоль в Новочеркасск и за возвратом в Ростов взят под присмотр и отправлен в Таганрог, при взятии каковом отобраны у меня документы и бумаги. Сии последние заключаются: 1-е: в клятве, которая извлечена мною по точным словам из книги театра сочинителя Августа фон-Коцебу, для одного любопытства, да ремарка о добродетели извлечена оттоль без всякого злого умысла. 2-е: ремарка на двух листах о страдании человечества написана из бумаг, но каких, не помню, она извлечена для соображений, на случай встретиться могущих при переписке с приятелями. 3-е: ремарки особых изложений, состоящие на листах под No 16 и 17, заключают в себе описание предков, от коих я происхожу, они написаны от праздности и остались в черновых бумагах. 4-е: письмо, писанное мною к коллежскому секретарю Григорию Степановичу Радулову, служащему верховного грузинского правительства по исполнительной экспедиции в должности секретаря, который есть мне искренний друг и с которым дружество тесное веду я до отъезда его из Одессы в Грузию, то есть с 1822 года, составлено из литер греческих, еврейских, арабских, турецких, китайских, латинских, русских и других, выдуманных мною, сказанным другом моим Радуловым и третьим нашим другом же Михаилом Константиновичем Арестовым, уволенным из одесского купеческого общества и прибывшим из Одессы в Грузию вместе со мною: в нем заключающиеся слова как то, что началась уже общая наша независимая переписка, относились к признательности моей к нему за скорый успех в познании сего нового, нами составленного иероглифа, а советовал я ему, чтобы не жалел водки, вина и угольев подогревать самовар для насыщения лакомой утробы подьячих, по резону тому, что он жаловался мне письмом, которое должно быть в других моих или его бумагах, на притеснения, ему делаемые в каком-то присутственном месте проволочкою совершением по доверию крепостного акта на дом одесского купца Катле. 5-е: в письме другом, писанном к тому же Радулову 24 мая 1822 года тогда, когда он находился еще в Херсоне, я выразил по вновь составленному иероглифу, что о свидетельстве надобно, чтобы оно было взято не от одного заседателя, а от всего суда, обстоятельство сие изобретенным нами литерами написано собственно с одной глупости и шалости, о документе же названном свидетельством, о котором писал я ему, он должен был по личным нашим советам вопросить членов тираспольского земского суда, в который я имел намерение поступить на службу, располагая о таковой, если бы тогда удалось быть определену получить сей документ. 6-е: некоторые извлечения из опытов нравственности Шатобриана и других писателей вчерне на 6 листах имелись у меня для одного любопытства. 7-е: письмо, писанное мною на пяти листах к служащему в канцелярии его сиятельства господина новороссийского генерал-губернатора графа Воронцова, неизвестного мне чина, Михайле Николаевичу Леонтьеву, коего я письмом сим уговаривал о невпадении в заблуждение православной религии, с чиновником сим знаком я с 1823 года, то есть со времени отъезда моего из Одессы в Тифлис, другой же переписки никакой с ним ведено не было. 8-е: бумаги под заглавием, ‘Несправедливое истребление воинства’, на 8 листах писана вышереченном другом моим Радуловым, с бумагами коего я при отъезде и сию захватил, но отколь она собственною его рукою выписана и на какой конец, мне неизвестно, и я у него не спрашивал. 9-е: рескрипт в списке покойного государя императора к княгине Кутузовой, писанный рукою Радулова, взят мною вместе с бумагою, под заглавием ‘несправедливое истребление воинства’, и для чего сия последняя присоединена к первой Радуловым — не знаю. 10-е: письмо, писанное мною на двух листах от 29 мая 1825 года к одесскому кулцу Вонифатию Ивановичу Картамишеву, я уговаривал его удалять себя от печали по случаю потери им значительного по торговле капитала. 11-е: при письме на 2-х листах, писанном ко мне от служащего в одесском карантине чиновника Прядина, прислано описание Харьковского бульвара. 12-е: два письма, писанные, одно на немецком, а другое на польском диалекте служащим верховного грузинского правительства в исполнительной экспедиции чиновником Кульским к одесским жителям Бояти и Депау, но что они в себе заключают — перевесть я не могу, получены же они мною для доставления по случаю отъезда в Одессу. 13-е: письмо, полученное мною от секретаря Радулова на 10 листах, коим он еще приглашал меня в Грузию на службу и по коему туда было я и поехал. 14-е: другое письмо его же, Радулова, тоже пригласительное о скорейшем туда отъезде и при нем грузинская азбука, писанная его рукою, все сие на 16 листах. 15-е: черновое письмо, писанное мною в Одессу к знакомому мне купцу Викулу Артемьевичу Пашкову, которым я его уведомлял о своих обстоятельствах, на 8 листах. 16-е: азбука гиероглифически писана рукою вышесказанного друга моего ныне уволенного из одесского купеческого общества, в Грузии находящегося, но в каком месте, о том знать должен Радулов, Михаилом Арестовым, в азбуке сей выражение ‘храм общества независимых’ означает союз трех нас друзей и таковых же еще собственною моею рукою писанных пять, да одна пустая записка, Арестовым писанная литерами гиероглифическими. 17-е: обнародование прав человека и гражданина, писанное рукою исправлявшего в одесском Ришельевском лицее должность профессора, г. Егором Шкляревичем, которым бумага сия и переведена из французского экземпляра, находящегося должно быть и ныне у Арестова и которое имею для одного любопытства, а ничуть не для руководства какого-либо на 2 листах. 18-е: каталог книг российских, французских, итальянских, латинских, арабских и, частию, немецких, которые принадлежат собственно мне и находятся в Ростове, я сделал для поверки. Сколько бумаги, у меня найденные по случившимся в прошлом годе в столице от вольнодумства мятежам, подвергают меня сомнению, столько я, не чувствуя сего пагубного за собою последствия, надеюсь оправдаться и правительство уверить, что все, то происходило от глупости и извлекалось для любопытства из книг разных сочинителей, коими все мы начитаны. Что касается до отобранных у меня в Ростове двух кинжалов, двух пистолетов, из коих один в серебряной оправе, одной черкесской шашки и ружья, то все сие оружие вывезено мною из Грузии вместо редкостей, а более для предосторожности в горах и Кабардинских степях, чрез которые я проезжал. Судим по суду не был, к тайным обществам и масонским ложам не принадлежу и никогда не принадлежал, с людьми, общества сии основавшими или к оным принадлежащими, сношения неимел, и кто они такие, да и есть ли где, совершенно не ведаю. В действительной справедливости всего мною изъясненного, подписался. Добавляю притом, что чиновника Леонтьева отвращать от заблуждения побуждался потому, что я, быв с ним в Одессе знаком, слышал не однажды от него, что он, придерживаясь философии женевского сочинителя Жан-Жака Руссо, не соглашался во всем с христианскою религиею и говаривал, согласно моему сочинению, что она хороша, но иногда может быть и вредна, принял же я, Радулов и Арестов на себя независимость и употребляли произношение сие в письмах не с умыслом каким-либо злым, а собственно потому, что мы считали себя независимыми в сотовариществе и дружестве по одной только переписке, что удостоверяется и тем, что ни один из знакомцев моих, исключая сказанных друзей, не употреблял в письмах у меня найденных гиероглифических слов, употребление коих тремя нами не во зло открылось поверкою, ибо во всех словах, под литерами сими найденных, ни одного вредного произношения не отыскано, исключая независимости и других глупостей.— Подлинное подписал уволенный из бендерского малороссийского общества Василий Иванов сын Сухачев своеручно. Присутствовали: полицмейстер Апсеитов, пристав Лохвицкий, заседатель Малаксианов’.

О деле Сухачева сообщил в Петербург ген.-ад. П. М. Волконский. Следственная комиссия собрала сведения, по которым оказалось, что никто из членов общества Сухачева не знал. Дальнейшее расследование этого дела было по высочайшему повелению поручено графу Воронцову. Граф Воронцов отвечал, что следствие по делу Сухачева уже кончено и что он, прочитав все дело, не нашел ничего, доказывающего злой умысел Сухачева. Дальнейшая сего ‘тайного человека’ судьба неизвестна.

Но возвращаемся к Грибоедову. Понятно, что комитет не мог найти за ним никакой вины по делу о тайном обществе при корпусе генерала Ермолова. На поставленные ему 15-го марта вопросы Грибоедов отвечал полнейшим отрицанием какого-либо его посредничества в сношениях между обществами, Южным и Кавказским. 16-го марта ответы Грибоедова были прочитаны и приняты к сведению {Г. А., I В, No 26, л. 263, 267 [ЦГАОР СССР, ф. 48, оп. 1, ед. хр. 26, л. 263, 267. — Ред.]}. На этом и было покончено расследование о Грибоедове, но обескураженный резолюцией царя Грибоедов продолжал сидеть под арестом в главном штабе. Только заканчивая свои занятия, комитет в CXIV заседания 31 мая решил возобновить представление об освобождении Грибоедова и представить государю о нем записку {Г. А., I В, No 26, л. 538 [ЦГАОР СССР, ф. 48, оп. 1, ед. хр. 26, л. 538. — Ред.⁶²}. Эта записка была подписана флигель-адъютантом полковником Адлербергом 1 {Г. А., I В, No 37, л. 9 [ЦГАОР СССР, ф. 48, оп. 1, ед. хр. 37, л. 16. — Ред.⁶³}. На этот раз представление комитета увенчалось успехом.

2-го июня 1826 года за No 765 военный министр известил дежурного генерала Главного штаба об освобождении Грибоедова {Г. А., I В, No 37, л. 16 [ЦГАОР СССР, ф. 48, оп. 1, ед. хр. 37, л. 16. — Ред.⁶⁴}, и 2-го же июня за No 768 дежурный генерал получил предписание ‘представить к начальнику главного штаба освобожденного из-под ареста коллежского асессора Грибоедова при офицере’⁶⁰.

3-го июня⁶¹ 1826 года за No 762 военный министр отправил командующему Кавказским отдельным корпусом следующую бумагу:

‘Вытребованный сюда на основании известной вашему высокопревосходительству высочайшей воли коллежский асессор Грибоедов, на коего упадало подозрение в принадлежности к тайному злоумышленному Обществу, по учиненном исследовании оказался совершенно неприкосновенным к сему.

Вследствие чего по повелению его императорского величества освобожден из-под ареста с выдачею аттестата, свидетельствующего о его невинности, и на обратное следование к своему месту снабжен прогонными и на путевые издержки деньгами.

О чем долгом считаю ваше высокопревосходительство уведомить’ {Г. А. I В, No 37, л. 23 [ЦГАОР СССР, ф. 48, оп. 1, ед. хр. 37, л. 19. — Ред.]}.

4-го июня {Г. А., I В, No 32, л. 130 [ЦГАОР СССР, ф. 48, оп. 1, ед. хр. 130.— Ред.]⁶⁶} Грибоедов был освобожден и через несколько дней получил следующий аттестат {Г. А., I В, No 27 [ЦГАОР СССР, ф. 48, оп. 1, ед. хр. 27.— Ред.}:

‘АТТЕСТАТ

По высочайшему его императорского величества повелению комиссия для изыскания о злоумышленном Обществе сим свидетельствует, что коллежский асессор Александр Сергеев сын Грибоедов, как по исследованию найдено, членом того Общества не был и в злонамеренной цели оного участия не принимал.

С.-Петербург Июня 9 дня 1826 года’⁶⁵.

Хотя военный министр и уведомил 3-го июня Ермолова, что Грибоедову выданы прогонные деньги, однако Грибоедов получил их еще не так скоро. По крайней мере во входящий журнал следственной комиссии под 11-го июня за No 1200 внесен рапорт Грибоедова о ‘выдаче ему подорожной и прогонных денег’. В журнале и находим и отметку об исполнении: ‘писано 8 класса Карасевскому 11-го июня No 855’ {Г. А., I В, No 37, л. 23 [ЦГАОР СССР, ф. 48, оп. 1, ед. хр. 37, л. 23. — Ред.]⁶⁷}.

Указ Сената о производстве Грибоедова в надворные советники был дан 8-го июля за No 32476.

——

Приведенными сведениями исчерпываются официальные данные об участии Грибоедова в заговоре 1825 года. К материалам, извлекаемым из следственных дел, нужно относиться с большой осторожностью, каждое слово в них требует критической проверки. Даже после тех немногочисленных комментариев, которые мы дали, напрашивается вывод, как раз прямо противоположный сделанному комитетом. Надо думать, что Грибоедов не только идейно был близок к декабристам, но и был избран ими в члены тайного общества. За краткостью времени он не мог проявить деятельного участия, но соображая склад его миросозерцания, свойства его характера, можно допускать, что участие его в обществе было бы незаурядным: наверное, он был бы не рядовым членом, а вождем. Но вопрос о том, был ли принят Грибоедов в члены тайного общества, исполнил ли он некоторые тайные поручения или нет, мог интересовать следователей-современников, а в настоящее время представляет интерес для биографов Грибоедова, но для исследователей-историков русской общественной и литературной жизни — он не имеет большого значения. Нам важно отметить идейное влияние декабристов на жизнь и творчество Грибоедова. Пусть будет достовернейшим образом доказано, что Грибоедов не был членом тайного общества, но мы все-таки не изменим нашего представления о том, что Грибоедова должно считать представителем общественного движения 20-х годов и близким сторонником декабристов, разделявшим во многом их теоретические убеждения.

КОММЕНТАРИИ

Сборник избранных работ П. Е. Щеголева характеризует его исторические и литературные взгляды, общественную позицию. В подобном составе работы исследователя публикуются впервые. Составитель стремился представить особенность творческого метода Щеголева, как синтез литературного и исторического поисков, становление в его творчестве исследовательской проблемы — ‘Русская литература и освободительное движение’. Весь материал представлен по двум разделам: в первом разделе помещены статьи, посвященные ‘первому революционеру’ А. Н. Радищеву, ‘первому декабристу’ В. Ф. Раевскому, А. С. Грибоедову и его роли в движении декабристов, А. А. Дельвигу, и воспоминания о Л. Н. Толстом. Во втором разделе — статьи, посвященные А. С. Пушкину и его роли в освободительном движении. Следует сразу же оговориться, что этот состав статей отнюдь не исчерпывает всего творческого наследия П. Е. Щеголева по данным вопросам. В этот сборник не вошли работы исследователя, посвященные Н. В. Гоголю, В. Г. Белинскому, И. С. Тургеневу и т. д. При включении в книгу статьи ‘Возвращение декабриста’ удалось воспользоваться лишь публикацией из нее ‘Воспоминаний В. Ф. Раевского’, бывших в распоряжении П. Е. Щеголева, и местонахождение которых сейчас не установлено.

Все статьи печатаются по тексту последних прижизненных публикаций исследователя (за исключением статей ‘Зеленая лампа’ и ‘К истории пушкинской масонской ложи’) и основными источниками являются сочинения П. Е. Щеголева (‘Исторические этюды’. Спб., 1913, ‘Декабристы’. М.—Л., 1926, ‘Из жизни и творчества Пушкина’. 3-е изд., испр. и доп. М.—Л., 1931). С целью приближения библиографического описания к современным издательским требованиям и в то же время стараясь сохранить авторскую манеру подачи материала, решено было, в ряде случаев, вводить редакторские и авторские уточнения, заключая их при этом в квадратные скобки. Во всех остальных случаях современное библиографическое описание дано в тексте комментариев. При публикации без оговорок исправлены явные описки, опечатки. Слова и заголовки, дополняющие текст, заключены в угловые скобки.

Орфография и пунктуация приведены в соответствие с современными нормами, исключение составляют тексты публикуемых документов. Купюры, сделанные в свое время П. Е. Щеголевым, чаще всего по цензурным и редакторским соображениям, восстановлены в угловых скобках.

Все цитаты из сочинений и писем Пушкина приводятся по изданию: А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений (Академия наук СССР). Т. I—XVI, 1937—1949, и т. XVII (справочный), 1959, т. II, III, VIII, IX — каждый в двух книгах — 1, 2, при отсылках в тексте даются том (римская цифра) и страница (арабская).

Впервые сделан перевод иноязычных текстов, при переводе пушкинских текстов было использовано академическое издание сочинений поэта.

А. С. ГРИБОЕДОВ И ДЕКАБРИСТЫ

(По архивным материалам)

Впервые: Щеголев П. Е. А. С. Грибоедов в 1826 году: Из истории литературных и общественных отношений двадцатых годов XIX века.— Литературный вестник, 1904, т. VII, кн. 2, с. 1—40, перепеч.: он же. А. С. Грибоедов и декабристы: Из истории общественных и литературных отношений двадцатых годов XIX века. Спб., 1904, он же. А. С. Грибоедов и декабристы: (По архивным материалам). С приложением факсимиле дела о Грибоедове, хранящегося в Государственном архиве. Спб., 1905, перепеч.: он же. Исторические этюды. Спб., 1913, с. 253—316, он же. Декабристы. М.—Л., 1926, с. 85—125.

¹ В настоящее время дело хранится в ЦГАОР СССР, ф. 48, оп. 1, ед. хр. 174. На его обложке значится: ‘Грибоедов. Коллежский асессор, служащий по дипломатической части при Главноуправляющем в Грузии. На 24 листах’. Перепеч.: А. С. Грибоедов в воспоминаниях современников. М., 1980, с. 272—287, комм.: 409—411. (Далее — А. С. Грибоедов…) О публикации П. Е. Щеголевым ‘Дела’ Грибоедова, особенностях, неточностях (см. подробнее: Нечкина М. В. Следственное дело А. С. Грибоедова. М., Мысль, 1982, с. 4—10).

² После этого в ‘Деле’ следуют три строчки текста, тщательно зачеркнутые, завершенные знаком вопроса и заключенные в скобки (см.: А. С. Грибоедов…, с. 409).

³ См.: Восстание декабристов. Материалы. М.—Л., 1925, т. I, с. 21. По сути дела, показания С. П. Трубецкого и дали Следственному комитету основание вынести 26 декабря 1825 года решение о взятии под арест А. С. Грибоедова. На следующий же день это решение было утверждено Николаем I и второго января 1826 года был подписан приказ об аресте.

⁴ Грибоедова Настасья Федоровна, мать А. С. Грибоедова.

⁵ Мария Федоровна, жена Павла I, мать Николая I.

⁶ Фельдъегерь Уклонский, прибывший в крепость Грозную 22 января 1826 года, доставил арестованного Грибоедова в столицу 11 февраля (см.: Нечкина М. В. Грибоедов и декабристы. Изд. 3-е, М., 1977, с. 553—555, 567—568). Решение Грибоедова написать на следующий же день по прибытии письмо лично Николаю I было продиктовано тем обстоятельством, что обычно арестованных по делу декабристов в первый же день допрашивал сам царь, о чем Грибоедов несомненно и был осведомлен.

⁷ Как показал дальнейший ход следствия, комитет интересовал: больше всего именно этот вопрос. Бесспорно, благоприятные ответы допрашиваемых декабристов сыграли определяющую роль в благоприятном для Грибоедова окончании его дела.

⁸ Вопросы следователей, связанные с положением дел в корпусе генерала Ермолова, говорили о том, что лично Николай I не верил в непричастность Ермолова к событиям 1825 года.

⁹ В данном случае показание К. Ф. Рылеева намеренно дезориентировало следствие в том, что о принадлежности Грибоедова к тайному обществу говорят свидетельства и Трубецкого, и Оболенского, а им об этом мог сообщить только один Рылеев. Дело все в том, что Рылеев, являясь членом Корённой управы Северного общества, имел право самостоятельно принимать в него лиц, но был обязан сообщать об этом другим членам Думы, каковыми были и Оболенский, и Трубецкой.

¹⁰ Имеется в виду Бестужев Александр Александрович.

¹¹ Грибоедов провел на Востоке время с 21 октября 1818 года по начало марта 1823 года, то есть четыре года и четыре месяца. Указанный период представляет собою чередование пребываний в Грузии и Персии.

¹² Допрос А. С. Грибоедова был произведен 11 февраля 1826 года, его показания были записаны лично В. В. Левашовым. Им же были сделаны и карандашные пометки. Дата ’24 февраля’ — день допроса Грибоедова в Следственном комитете.

¹³ В документе No 8, над вопросными пунктами, помета: ‘Читано 20 февраля’, в данном документе — ‘Читано 25 февраля’.

¹⁴ Последняя цифра может быть прочитана и как ‘6’, то есть ‘1796’. В послужных списках Грибоедова годом его рождения, наряду с 1795-м, назывался и 1794-й, и 1790-й. Об этом см.: Ревякин А. И. Новое об А. С. Грибоедове.— Уч. зап. Моск. пед. ин-та им. В. П. Потемкина, т. 43, вып. 4, 1954, с. 113, Кожинов В. В. Легенды и факты.— Русская литература, 1975, No 2, с. 145—148, Краснов П. С. Еще раз о дате рождения А. С. Грибоедова. — Русская литература, 1975, No 4, с. 152—154.

¹⁵ В данном случае Грибоедов намеренно не упоминает о своем участии в дуэли 1817 года между В. В. Шереметевым и графом А. П. Завадовским, со стороны последнего он выступал секундантом. Грибоедов не сознавался на следствии в этом и не был выдан товарищами. Об этой дуэли, к которой была причастна известная танцовщица А. И. Истомина, воспетая А. С. Пушкиным, см.: А. С. Грибоедов…, с. 212—214, Нечкина М. В. Указ. соч., с. 182—183, 655, 663.

¹⁶ Грибоедов, совершенно не занимавшийся математикой, тем не менее совершенно не упоминает о занятиях в университете ‘словесными науками’. Сохранилось лишь одно свидетельство в воспоминаниях декабриста Д. И. Завалишина, относящееся к периоду их совместного заключения в Главном штабе: ‘Что касается до курса математики ‘Франкера’, о присылке которого просил Грибоедов во время заключения его в штабе, то это потому, что, сознавшись мне, что он не очень силен в математике, и зная, что я был преподавателем высшей математики и астрономии в Морском корпусе, Грибоедов просил меня, чтоб я ‘от скуки’ занялся с ним математикою’ (см.: А. С. Грибоедов…, с. 143). Это свидетельство подтверждается и письмом Грибоедова к Булгарину от 19 марта 1826 г., в котором он просил купить ему ‘Calcul diffrentiel de Francoeur’ по-французски или по-русски (Грибоедов А. С. Полн. собр. соч. Пг., 1917, т. 3, с. 192). Эта книга была переведена и на русский язык: ‘Дифференциальное исчисление, соч. Франкера с переменами и прибавлениями’, изд. в переводе Д. Перевощикова. М., 1824. Эти занятия вскоре были прерваны, так как уже 4 апреля 1826 года Грибоедов был переведен из Главного штаба в Петропавловскую крепость.

¹⁷ Объединив ответы на пять поставленных выше вопросов, Грибоедов тем самым преднамеренно избегает изложения нежелательных ‘подробностей’.

¹⁸ А. С. Грибоедов был избран действительным членом Вольного общества любителей российской словесности 15 декабря 1824 года, то есть за пять месяцев до отъезда из Петербурга. ‘Соревнователь просвещения и благотворения’. Труды утвержденного Вольного общества любителей российской словесности — журнал выходил в С.-Петербурге в 1818—1825 гг. ежемесячно, всего 32 части.

¹⁹ Сухачев Василий Иванович был арестован по подозрению в принадлежности к тайному обществу, его показания см.: Щеголев П. Е. Декабристы. М.—Л., 1926, с. 119—123.

²⁰ Данный текст заключения по делу Грибоедова был подготовлен Следственным комитетом 25 февраля 1826 года, то есть после первого же допроса. Тогда же Николай I повелел Грибоедова ‘оставить пока у дежурного генерала’ (Нечкина М. В. Указ. соч., с. 571), что объяснялось не только намерением выяснить возможные связи Грибоедова с Южным обществом, но и ожиданием известия от князя А. С. Меньшикова, посланного на Кавказ для выяснения настроения в Кавказском корпусе генерала А. П. Ермолова. Донесение Меньшикова было благоприятным для Ермолова, о Грибоедове вообще не было ни слова.

²¹ Вопреки этому утверждению, Грибоедова ‘членом тайного общества почитали’, кроме упомянутых Трубецкого и Оболенского, Н. Н. Оржицкий и А. Ф. Бригген (см.: Нечкина М. В. Указ. соч., с. 471—473).

²² Военным министром в 1824—1827 годах был А. И. Татищев.

²³ По справедливому замечанию академика М. В. Нечкиной, ‘начало формулировки породило легенду о привлечении Грибоедова к следствию по оговору Бестужевых’ (Нечкина М. В. Указ. соч., с. 553). На самом деле список лиц, представленных к аресту, включал в себя имена С. Г. Краснокутского, Г. С. Батенькова, М. М. Нарышкина, А. В. Капниста, А. В. Ентальцева, И. Н. Хотяинцева (или Хотяинцова), Ф. Г. Кальма, ‘Грибоедова, служащего у генерала Ермолова’ и Д. И. Завалишина. Этот список был сводным, составленным из показаний четырех лиц: Рылеева, Н. и А. Бестужевых и Трубецкого. Анализ ответов, данных следствию 26 декабря 1825 года, свидетельствует, что эти лица называли не одни и те же имена: Рылеев назвал Батенькова, Нарышкина, Грибоедова (отрицательно) и Завалишина, А. Бестужев — только Краснокутского и Завалишина, Н. Бестужев — Краснокутского, а Трубецкой — Капниста, Ентальцева, Хотяинцева, Кальма и Грибоедова. Таким образом, имя Грибоедова ни одним из Бестужевых не называлось, он был арестован не только по показанию Трубецкого, но и по недоверию Комитета к показаниям Рылеева.

²⁴ См.: Восстание декабристов. Материалы, т. I, с. 21.

²⁵ Там же, с. 163.

²⁶ См.: Оболенский Петр Николаевич.

²⁷ См.: Восстание декабристов. Материалы, т. I, с. 241.

²⁸ См.: Муравьева Вера Алексеевна.

²⁹ Восстание декабристов. Материалы. М., 1954, т. XI, с. 104, 111.

³⁰ Академик М. В. Нечкина, исходя из сохранившихся за этот период писем самого Грибоедова, произведя необходимую реконструкцию, полагает, что были уничтожены письма А. И. и В. Ф. Одоевских, А. Бестужева, С. Бегичева, А. Жандра (Нечкина М. В. Указ. соч., с. 560 — 563).

³¹ См. также: А. С. Грибоедов…, с. 152.

³² Там же, с. 119—120.

³³ Абулгази Баядур, хорезмский хан, историк (См.: Abulchasi Bahadur Chani. Historia Moiiholoram et Tartarorum d. de Roumanzof. Casan, 1825).

³⁴ Добровский (или Дубровский) Йосеф, чешский филолог, славист, автор труда: Dobrovsky J. Institutiones linguae slavicae dialecti veteris. Wien, 1822.

³⁵ Зендавеста — священная книга древних иранцев, сохранился небольшой отрывок, уцелевший от объемного собрания канонических книг. В 1776—1778 годах в Риге вышел первый немецкий (с французского) перевод текста, который и находился в библиотеке Грибоедова.

³⁶ См.: ‘Таврида — или мой летний день в Таврическом Херсонесе’ Боброва, 1798 и 1804 годов (Херсонида) — описание Крыма в стихах. Грибоедов, находясь под следствием в Главном штабе, просил Ф. В. Булгарина прислать ему сочинения Абулгази и Боброва (см.: Грибоедов А., С. Полн. собр. соч. Спб., 1889, т. 1, с. 219, 221).

³⁷ А. С. Грибоедов прибыл в Москву 7 или 8 февраля 1826 года.

³⁸ Об этом см. воспоминания декабриста Д. И. Завалишина в кн.: А. С. Грибоедов…, с. 134—136. М. П. Жуковский был адъютантом генерала А. Н. Потапова.

³⁹ В сохранившемся ‘Списке лиц, содержащихся под арестом в доме Главного штаба на 14 марта 1826 года’ значатся также еще: граф Ходкевич, полковник Граббе, майор Юмин, поручик Тучков, рядовой Теленков и дворовый человек Кудинов (см.: ЛН, т. 60, кн. 1, с. 479).

⁴⁰ Об этом см.: А. С. Грибоедов…, с. 134—135. Академик М. В. Нечкина полагает, что к свидетельствам Д. И. Завалишина следует относиться с осторожностью, ибо ‘чрезвычайно ценные и достоверные сведения у него нередко смешиваются со спорными и неточными данными’ (см.: Нечкина М. В. Указ. соч., с. 573).

⁴¹ Н. К. Пиксанов, по несохранившейся копии (ИРЛИ), выправил предыдущий текст публикации (см.: А. С. Грибоедов…, с. 208—209).

⁴² Опись бумагам, отобранным у Грибоедова при аресте, не была составлена, был обнаружен лишь список книг, находившихся у него в Грозной и во Владикавказе (см.: Вейденбаум Е. Г. Кавказские этюды. Тифлис, 1901, с. 264—265).

⁴³ См.: Записка А. С. Грибоедова Ф. В. Булгарину от 17 февраля 1826 года. О взаимоотношениях поэта с Булгариным см.: А. С. Грибоедов…, с. 394—398.

⁴⁴ Об этом см.: А. С. Грибоедов…, с. 221.

⁴⁵ Там же, с. 222. Речь идет об А. А. Ивановском, чиновнике Следственного комитета по делу декабристов, роль которого в деле Грибоедова сильно преувеличена Д. А. Смирновым. Об этом см.: Heчкина М. В. Указ. соч., с. 572, 585—586.

⁴⁶ См.: А. С. Грибоедов…, с. 138.

⁴⁷ Об отношении к свидетельствам Д. И. Завалишина и Д. А. Смирнова см.: Нечкина М. В. Указ. соч., с. 573, она же. Следственное дело А. С. Грибоедова, с. 13—14.

⁴⁸ Генерал-фельдмаршал И. Ф. Паскевич был женат на двоюродной сестре А. С. Грибоедова, Елизавете Алексеевне Грибоедовой. О возможной роли Паскевича в благополучном исходе следствия для Грибоедова (см.: Нечкина М. В. Грибоедов и декабристы, с. 587—588, она же. Следственное дело А. С. Грибоедова, с. 89—90).

⁴⁹ Грибоедов А. С. Полн. собр. соч., т. 3, с. 190.

⁵⁰ Там же, т. 1, с. 215, 216.

⁵¹ См.: А. С. Грибоедов…, с. 141.

⁵² См.: Беседы в Обществе любителей российской словесности. М., 1868, выл. 2, с. 24.

⁵³ Бесспорно, данный тезис у Грибоедова служил одной идее — сближения с народом, формирования национальной общности людей. С этим согласуется и признание Рылеева о необходимости выйти на Сенатскую площадь в русском кафтане, ‘чтобы сроднить солдата с поселянином в первом действии их взаимной свободы’ (см.: Бестужев Н. Воспоминание о Рылееве. — В кн. : Воспоминания Бестужевых. М.—Л., 1951, с. 36). Таким образом, утверждение некоторых исследователей о том, что данный тезис говорит о славянофильстве Грибоедова, является явно несостоятельным. Не точен и Щеголев в данном случае, говоривший об ‘архаическом своеобразии миросозерцания’ Грибоедова. Данное положение поэта отражает позицию, свойственную декабристскому мировоззрению.

⁵⁴ Грибоедов был избран в члены Общества любителей российской словесности 15 декабря 1824 года, то есть ровно за пять месяцев до своего отъезда в Грузию. Его ответ был явно рассчитан на дезориентацию членов Следственного комитета.

⁵⁵ Записка А. С. Грибоедова Н. И. Гречу от 20 октября 1824 года. — Вестник всемирной истории, 1900, No 6, с. 88.

⁵⁶ А. С. Грибоедов прибыл в Киев 1—2 июня 1825 года. Первое, дошедшее до нас его письмо из Киева датировано 4 июня, из которого мы узнаем, что он уже успел осмотреть город и отправить письма с первыми впечатлениями (см.: Грибоедов А. С. Полн. собр. соч., т. 3, с. 172, 175, Нечкина М. В. Грибоедов и декабристы, с. 158).

⁵⁷ Письмо А. С. Грибоедова А. И. Одоевскому из Киева в С.-Петербург от 10 июня 1825 года (см.: Грибоедов А. С. Полн. собр. соч., т. 1, с. 203).

⁵⁸ Вывод П. Е. Щеголева подкрепляется тем, что около Грибоедова в это время собирается довольно внушительный актив Васильковской управы Южного общества (М. П. Бестужев-Рюмин, С. и М. Муравьевы-Апостолы, А. З. Муравьев, С. П. Трубецкой) и его встречи с ними не были случайными перед возвращением в Кавказский корпус генерала Ермолова (см.: Нечкина М. В. Следственное дело А. С. Грибоедова, с. 75—76).

⁵⁹ См. также: Щеголев П. Е. Декабристы. М.—Л., 1926, с. 119—123.

⁶⁰ Сам текст записки говорит о том, что Грибоедов уже был освобожден. Об этом говорит и свидетельство П. А. Вяземского, который в письме к жене от 3 июня сообщал, что ‘сейчас видел выпущенного из тюрьмы Грибоедова’ (Оетафьевский архив князей Вяземских, т. 5, с. 15). Письмо датировано днем открытия заседаний Верховного уголовного суда над декабристами.

⁶¹ Ошибка. Грибоедов получил очистительный аттестат 9 июня, и в тот же день было составлено отношение ‘господину командиру Казанского отдельного корпуса’, то есть А. П. Ермолову, подписанное военным министром Татищевым (ЦГАОР СССР, ф. 48, оп. 1, ед. хр. 37, л. 19).

⁶² Академик М. В. Нечкина полагает, что ускорение с конца мая движения дела было связано по времени с подготовкой правительственного указа о готовящемся персональном составе Верховного уголовного суда, членом которого предполагался и И. Ф. Паскевич. Складывалась довольно-таки щекотливая ситуация, когда у будущего члена суда близкий родственник имел все основания из подследственных перейти в разряд подсудимых. Об этом предположении говорит и сопоставление данных об утверждении Паскевича членом суда (см.: Нечкина М. В. Грибоедов и декабристы, с. 589). В итоге, 1 июня 1826 года, Николай I подписал указ Правительствующему Сенату о персональном составе Верховного уголовного суда, в составе которого был и Паскевич, а 2 июня последовал приказ об освобождении Грибоедова из-под ареста.

⁶³ Текст записки, подписанной В. Ф. Адлербергом, в то время флигель-адъютантом царя, гласил: ‘Коллежский асессор Грибоедов не принадлежал к обществу и о существовании оного не знал. Показание о нем сделано князем Евгением Оболенским 1-м со слов Рылеева, Рылеев же ответил, что имел намерение принять Грибоедова, но, не видя его наклонным ко вступлению в общество, оставил свое намерение. Все прочие его членом не почитают’. Как видим, это тот же текст, который был подан Николаю I 25 февраля. Но если в феврале царь наложил резолюцию ‘содержать пока у дежурного генерала’, то на этот раз: ‘Выпустить с очистительным аттестатом’ (ЦГАОР СССР, ф. 48, оп. 1, ед. хр. 37, л. 9).

⁶⁴ Шильдер Н. К. Император Николай I, с. 670. Точной датой предписания является 2 июня 1826 г. (ЦГАОР СССР, д. 48, оп. 1, ед. хр. 37, л. 16).

⁶⁵ Очистительный аттестат Грибоедов получил 9 июня (ЦГАОР СССР, ф. 48, оп. 1, ед. хр. 289, л. 156), а накануне, 8 июня, был произведен в надворные советники (см: Hечкина М. В. Указ. соч., с. 593). Как видим, формулировка очистительного аттестата о невиновности более скромная, нежели в записке Адлерберга. Первоначальная формулировка: ‘Не принадлежал к обществу и о существовании оного не знал’ — заменена другой — ‘членом того общества не был’.

⁶⁶ Ошибка, обнаруженная академиком М. В. Нечкиной (см.: Нечкина М. В. Указ. соч., с. 591—592). Дело в том, что 3 июня дежурный генерал Главного штаба подал военному министру рапорт: ‘Вследствие приказания г-на начальника Главного штаба его величества прошу покорнейше ваше превосходительство доставить ко мне список всем освобожденным на сих днях из-под ареста чиновникам по делу о злоумышленном обществе. Список сей нужен для представления их в будущее воскресенье государю императору’ (ЦГАОР СССР, ф. 48, оп. 1, ед. хр. 32, л. 129). Ближайшее ‘будущее воскресенье’ после 3 июня приходилось на 6 июня. В этот день, 6 июня, в воскресенье, Грибоедов и представлялся царю в составе группы только что освобожденных по тому же делу. Чиновник Карасевский, посылавший военному министру требуемый список лиц, составил черновой ответ в тот же день, то есть 3 июня (эта дата и проставлена на черновике), но ‘он начал свой черновик с упоминания завтрашнего числа, очевидно рассчитывая перебелить и отослать список завтра’ (Heчкина М. В. Указ. соч., с. 592). Этот документ и ввел в заблуждение Щеголева, который ‘узаконил’ 4 июня как дату освобождения Грибоедова. В действительности, Грибоедов был освобожден 2 июня (в среду), а 6 июня (в воскресенье) был принят царем (ЦГАОР СССР, ф. 48, оп. 1, ед. хр. 32, л. 129, 130).

⁶⁷ На следующий день, 10 июня, после получения очистительного аттестата и отношения военного министра Татищева, Грибоедов подал прошение в канцелярию военного министра о выдаче подорожной в Грузию и прогонных денег (ЦГАОР СССР, ф. 48, оп. 1, ед. хр. 289, л. 156). 11 июня во входящий журнал Следственной комиссии за No 1200 внесен рапорт Грибоедова о выдаче ему подорожной и прогонных денег из расчета: ‘прогонные деньги до города Тифлиса на три лошади за 2662 версты пятьсот двадцать шесть рублей сорок семь копеек, да на путевые издержки, полагая по сту рублей на 1000 верст, двести шестьдесят шесть рублей двадцать копеек, записав оные в расход по данной вам книге с распискою его, Грибоедова…’ (Нечкина М. В. Указ. соч., с. 594—595).

Читайте также: