А. Н. Апухтин. Краткая справка
А. Н. Апухтин. Краткая справка
С. Венгеров.
А. Н. Апухтин, Венгеров Семен Афанасьевич, Год: 1903
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Оригинал здесь — Русский биографический словарь
Апухтин, Алексей Николаевич, известный поэт. Родился 15 ноября 1840 или 1841 года (дата 1840 указана в авторитетной биографии Модеста Чайковского, приложенной к ‘Собранию сочинений А’. Эту дату подтверждает пометка ’15 ноября 1857′, стоящая под стихотворением: ‘Сегодня мне минуло 17 лет’. Но в собственноручной автобиографической заметке, присланной для ‘Литературного архива’ автора настоящей статьи, А. сообщает, что он родился 15 ноября 1841 года), в Болхове, Орловской губернии, в старинной дворянской семье. По достатку и связям отец его, отставной майор, принадлежал к дворянству среднему. Мать очень баловала поразительно рано проявившего свои способности мальчика. Всеобщим баловнем А. остался и в училище правоведения, куда его отдали в 1852 году: на него смотрели здесь как на будущую знаменитость. Покровитель училища, принц П.Г. Ольденбургский, коверкая фамилию А., говаривал: ‘Если в лицее был Пушкин, то у нас есть Апущин’. По хлопотам директора училища, Языкова, в ‘Русском Инвалиде’ 1854 года было напечатано патриотическое стихотворение 14-летнего А. ‘Эпаминонд’, посвященное памяти Корнилова. Через год там же было напечатано ‘Подражание Арабскому’. Ода на рождение великой княжны Веры Константиновны была представлена государю. В 1859 году А. блистательно кончил курс с золотой медалью и поступил на службу в департамент министерства юстиции. В том же 1859 году, омраченном для него смертью матери, А. настоящим образом вступил на литературное поприще, поместив ряд стихотворений в ‘Современнике’. Службой А. совершенно не занимался. Он весь отдался прожиганию жизни в среде аристократической ‘золотой’ молодежи. Известный ‘цыганский’ романс А. ‘Ночи безумные, ночи бессонные’, написанный позднее (1876), является весьма точным автобиографическим отзвуком шумно проведенной молодости. И воспоминания об этих ‘безумных ночах’ навсегда остались дороги для поэта-эпикурейца: ‘Пусть даже время рукой беспощадною мне указало, что было в вас ложного, все же лечу я к вам памятью жадною, в прошлом ответа ищу невозможного’. В самом начале 1860-х годов А. уезжает в деревню, недолго служить чиновником особых поручений при орловском губернаторе, и в 1864 году окончательно поселяется в Петербурге. Номинально причислившись к министерству внутренних дел, А. опять отдается праздной, светской жизни, тщательно оберегая себя от каких бы то ни было обязанностей и серьезных волнений. Даже к литературному творчеству своему, которое до средины 1880-х годов, когда он стал писать повести и большие поэмы, не требовало усидчивости и труда, он относился как к легкой забаве и всегда сам себя рекомендовал как ‘дилетанта’. Прекрасный чтец и тонко-художественный декламатор, остряк, шутки и интимные эпиграммы которого пользовались широкой популярностью в великосветских сферах, А. был желанный гость самых блестящих салонов. На почве литературных интересов он сблизился в 1880-х годах с великим князем Константином Константиновичем, несколько раз читал он в присутствии императора Александра III. Значительную часть вечеров А. отдавал карточной игре, большей частью в английском клубе. Беспечальный образ жизни независимого холостяка, который вел А., был, однако, совершенно испорчен все более и более надвигавшейся тяжелой болезнью. Уже в 1870-х годах у него началось болезненное ожирение, которое в последние десять лет его жизни приняло колоссальные размеры и ‘довело его до настоящего убожества’, хотя особенных страданий не причиняло. Под конец жизни он проводил целые дни на диване, с трудом двигаясь даже несколько шагов. Угнетали поэта-сибарита и денежные затруднения, приходилось прибегать к займам. Какая-то злая ‘сплетня’ и ‘клевета’ тоже очень тяжело действовали на его настроение. Умер А. от водянки 17 августа 1893 года. — Литературная деятельность А. сложилась очень своеобразно. Несмотря на то, что помещенные в ‘Современнике’ 1859 года десять стихотворений А. обратили на себя лестное внимание Тургенева и Некрасова, он уже в самом начале 1860-х годов понял, что его чуждая всякой общественности поэзия была в то время не ко двору, и исчез со страниц журналов на целых 20 лет. Только в 1880-х годах, когда в общественной психологии произошел поворот, А. почувствовал настоящий прилив творчества. В 1885 году А., почти неизвестный большой публике, выступает с поэмой ‘Год в монастыре’, которая настолько заставила говорить о нем, что обеспечила успех собранию его стихотворений, появившемуся через год (СПб., 1886). Успех был прочный и продолжается до сих пор: в 1907 году (СПб.) вышло 7-е издание. А. — поэт исключительно одних только интимных переживаний, он органически чужд всему, что переходит за пределы чисто личной жизни. Он считал себя приверженцем ‘чистого искусства’, но если он буквально весь век свой пел ‘ласку милой’, то не потому, что намеренно избегал других мотивов, а потому что всем остальным решительно не интересовался. В той же мере, в какой он был чужд общественности, он был чужд и интереса ко всякого рода ‘проклятым вопросам’. Даже в сфере религиозности он сам так определял свою ‘разбитую жизнью душу’: ‘… и нет в тебе теплого места для веры, и нет для безверия силы в тебе’. И в том, что он равнодушен к злобе дня и высшим вопросам бытия, А. не видит ни заслуги, ни проступка, а просто факт, которым не бравирует, но которого и не стыдится. А. выгодно отличается от других поэтов, выступавших в 1880-х годах под флагом ‘чистого искусства’, тем, что в нем нет ничего воинствующего. Он вообще совсем не думает о том, к какому ‘лагерю’ примыкает, и просто дает исход тому, что накопилось у него на душе. И оттого, как ни крошечны размеры поэтических владений А., он сумел и в них дать образчики истинной поэзии. Если вообще к кому-нибудь из dii minores русского Парнаса применимы слова Мюссэ: ‘Mon verre n’est pas grand, mais je bois dans mon verre’, то именно к А. Значительнейшая часть его творчества посвящена изображению любовных чувств светского человека, слегка разочарованного, слегка меланхоличного и уже несколько состарившегося. В этом упорном служении ‘любви’ нет бурной стремительности южанина: в жилах автора ‘Года в монастыре’ течет северная кровь, располагающая к меланхолии и самопожертвованию. Тот поэт, изображение чувств которого проходит через все стихи А., не нуждается даже в разделенном чувстве: ‘Мне не жаль, что тобою я не был любим: я любви не достоин твоей… Но мне жаль, что когда-то я жил без любви, но мне жаль, что я мало любил!’ — В общем, А. можно назвать певцом не удавшейся любви. Трагедий особенных при этом не происходит: ведь место действия — лимфатическая среда ‘большого света’. Но сердце все-таки разбивается и у светских людей — и вот, психологию такого разбитого светского сердца и избрал своей главной специальностью А. Это не могло не наложить отпечатка тихой грусти на весь сборник его стихов. В грусти А. нет ничего, напоминающего заправский пессимизм: он грустит не столько оттого, что мир плохо устроен, сколько оттого, что не всякому удается вкушать сладости бытия. Весьма часто меланхолия А. есть не что иное, как осеннее чувство, сознание того, что жить осталось недолго, молодость прошла и впереди только скучная старость. — Крупнейшее произведение А. — поэма ‘Год в монастыре’. Это чисто светская трагедия, психологически, однако, отразившая настроения всего вообще ‘чеховского’ периода 1880-х годов, с его безвольностью и безличностью. Герой — ‘израненный боец’, бежавший из ‘вражеского стана’ большого света в монастырь залечивать душевные раны. Он поступает послушником к строгому старцу-аскету. Под влиянием монастырской тишины в душе ‘беглеца’ начинает устанавливаться известное равновесие. Но вот к нему стали доходить вести из внешнего мира. Ему все равно, что свет над ним ‘смеется до упаду’, ‘но мнение одно хотелось бы узнать… Что говорит она?’ Раз прорвавшись, воспоминания о ней становятся главным содержанием дневника-поэмы. С ужасом чувствует беглец, что ни постом, ни молитвой не отогнать ему тоски и дум о днях кратковременного счастья. ‘Я все забыл, простил, одна любовь во мне горит неугасимо! Дай подышать с тобой мне воздухом одним!’ Назначен день пострижения, за несколько часов до торжественного обряда герой получает ‘пять строк всего’ от нее: ‘Она меня зовет’ — и этого достаточно, чтобы все пошло насмарку. ‘О да, безумец я! Что ждет меня? — Позор! Не в силах я обдумывать решенья: ей жизнь моя нужна, к чему же размышленья’. И он снова ‘бежит’, но уже по-иному: ‘… мне дороги мгновенья: скорее в путь! Она меня зовет!’ — Симпатичная в своей простоте и безыскусственности, эта поэма дает представление о лучших сторонах таланта А. Стих, плавный и изящный, отмечен истинной красотой — красотой северной, несколько анемичной, которая, однако, северным людям более сродни, чем яркая и пестрая красота юга. Дает поэма выгодное представление и о поэтических приемах А.: он не свободен от изысканности, но изысканности, так сказать, естественной, не принужденной. Несмотря на всю необычайность сюжета, у автора ни разу не вырвалось ни одного напыщенного сравнения или высокопарного образа. И именно потому ему удалось не только так своеобразно закончить поэму, но и дать этим концом очень важный материал для общей характеристики дряблой психологии 1880-х годов. Придумать такой конец невозможно: его может подсказать только живая действительность. Нужно было совершенно отрешиться от погони за мишурными блестками, чтобы разрешить душевное настроение человека с несомненно идеальным складом натуры ‘подвигом’ столь странного рода. Но правдивость подсказала А., что исключительно на такой ‘подвиг’ и способен такой человек, каким является автор дневника-поэмы. — Характеристика А., как певца любви вообще и неудачной в частности, не определяет, однако, всего содержания его поэзии, хотя именно таковы крупнейшие его вещи. Так, образцовая по своей сжатости поэма ‘С курьерским поездом’ заключает в себе меланхолический рассказ о том, как двое влюбленных, которым обстоятельства помешали соединить свою судьбу, когда они были молоды, получают эту возможность через двадцать лет и при свидании чувствуют, что опоэтизированное ими по воспоминаниям чувство, в сущности, испарилось, и что лучше бы им было не свидеться вовсе. ‘Письмо’ составляет pendant к ‘Году в монастыре’ и тоже имеет предметом рабскую преданность любимому существу, без всякой надежды на взаимность. ‘Старая цыганка’ опять-таки трактует о чарах любви. Наконец, небольшие пьесы сборника А. почти все принадлежат к разряду стихотворений, особенно излюбленных композиторами романсов. Но в редкие минуты светского автора ‘Года в монастыре’ занимают и интересы другого порядка. Тогда он пишет пьесы вроде ‘Недостроенного памятника’ (1871), в котором прославляется Екатерина за то, что, свободно отдаваясь порывам сердца, она никогда не забывала из-за них интересов государства. Это стихотворение одно время пользовалось большой популярностью среди актеров-чтецов и нравилось публике: по тому времени в нем была некоторая пикантность прикосновения к темам запретным. Не в таких торжественных вещах сила интимного по преимуществу А., и уже совсем плохи немногие ‘патриотические’ стихи его и некоторые pieces d’occasion, вроде ‘5 октября 1885 года’. Есть у А. хорошие вещи и неинтимные. Так, по теме красивое стихотворение ‘В убогом рубище, недвижна и мертва’ как будто напоминает Некрасова, но стихотворение спасла ничего общего не имеющая с основным ‘гражданским’ мотивом пьесы параллель между найденною в поле мертвою женщиной и обстановкой, среди которой ее настигла смерть: ‘Был чудный вешний день. По кочкам зеленели побеги свежие рождавшейся травы, и дети бегали, и жаворонки пели’… Из стихотворений по преимуществу элегического характера отметим прекрасные октавы ‘Венеции’. В них определенно сказалось, что меланхолия автора выросла не на философской почве, не на подкладке общественных и иных духовных разочарований, а исключительно на почве личной и на физиологии стареющегося организма. Красиво написана, но не оставляет определенного впечатления большая пьеса: ‘Из бумаг прокурора’ — исповедь великосветского самоубийцы. Пьеса ‘Перед операцией’ написана с обычной простотой А., так сильно напоминающей манеру Коппе. Из юмористических пьесок А. забавна: ‘Кумушкам’. Проза А. очень неровного достоинства. Вяло и скучно огромное начало не оконченной повести без названия, занимающее целую треть тома, в котором уместилось небольшое литературное наследство А. Чувство недоумения вызывает ‘фантастический рассказ’ — ‘Между смертью и жизнью’, более относящийся к области наивного спиритизма, чем к фантастике или мистике. Но с интересом читаются ‘Дневник Павлика Дольского’ и ‘Архив графини Д***. Повесть в письмах’. В некоторых воспоминаниях об А. говорится, что в ‘Дневнике Павлика Дольского’ много автобиографического. Что именно — не указывается, но с точки зрения литературно-автобиографической, т. е. поскольку ‘Дневник’, вместе с ‘Архивом’, является выражением основного настроения А. и центральных типов его, обе повести, несомненно, автобиографичны. Пред нами общеапухтинская психология: неопределенно томящийся пожилой человек, не сдающийся пред надвигающеюся старостью, любящий бесстрастною любовью, без притязаний на взаимность, безвольный, рабски покорный владычице сердца, исполняющий все, что ему прикажут. Много в ‘Дневнике’ и особенно в ‘Архиве’ и чисто описательного, местами зло и метко изображены разные грешки великосветские, амурные по преимуществу. Но это именно только грешки, а не грехи: А. не был способен к серьезному обличению родной ему среды. В общем он представляет собою редкий в истории русской литературы пример талантливого писателя, насквозь проникнутого великосветскостью. Все наши крупные писатели так или иначе прикосновенны к большому свету. Не всеми, конечно, владело лермонтовское желание бросить ‘пустому сборищу железный стих, облитый горечью и злостью’, но почти все выше суеты и пустоты этого ‘сборища’. Про А. этого никак нельзя сказать. Он не только по своим вкусам, но по всему своему душевному складу нимало не возвышался над уровнем обычной светской психологии. — Ср. Арсеньев, ‘Критические этюды’, т. II, Бороздин, ‘А.’ (‘Исторический Вестник’, 1895, No 5), Венгеров, ‘Критико-биографический словарь’, т. I, и ‘Источники словаря русских писателей’, т. I, Говоров, ‘Современные поэты’ (СПб., 1889), Жиркевич, ‘Исторический Вестник’, 1906, No 11, Кони, ‘Вестник Европы’, 1908, No 5, Коробка, ‘Очерки литературных настроений’ (СПб., 1903), кн. В. Мещерский, в ‘Гражданине’ 1893 г, 20 августа, Перцов, ‘Философское течение русской поэзии’ (СПб., 1896), Протопопов, в ‘Русском Богатстве’ 1896 год, No 2, А. Р., ‘Исторический Вестник’, 1907, No 2, Скабичевский в ‘Русской Мысли’, 1895 год, No 5. Переводы стихотворений А. на немецкий язык Ф. Фидлера в ‘St. Petersburger Herold’ (1910).