Публицистика К. Л. Хетагурова
I
II
III
IV
* * *
А. Малинкин.
А. Малинкин. Публицистика К. Л. Хетагурова, Хетагуров Коста Леванович, Год: 1941
Время на прочтение: 27 минут(ы)
Коста. Публицистика. Избранные статьи
Редакция, вступительная статья и комментарии А. С. Малинкина
Государственное издательство Северо-Осетинской АССР Орджоникидзе. 1941
Имя Коста Хетагурова прочно вошло в сокровищницу классической литературы народов Советского Союза. Поэзия его стала популярной и любимой среди значительных кругов советских читателей. Достаточно указать, что лучшие стихотворения и поэмы Коста переведены на многие языки советских народов, в том числе на русский, азербайджанский, армянский, бурято-монгольский, грузинский, белорусский, украинский и другие. Сборники стихотворений Коста вышли большими тиражами.
Живопись Коста также привлекла внимание крупных художников и искусствоведов и изучается ими.
Наименее известной и совершенно неизученной остается до сих пор только его публицистика.
Правда, попытки осветить и эту сторону деятельности Хетагурова, определить ее общественно-политический характер, ее мотивы и круг затрагиваемых вопросов делались неоднократно. Почти каждый критик, писавший о Хетагурове, начиная еще с Гиго Дзасохова, считал своим долгом говорить и об его публицистике. Но в большинстве случаев это были лишь краткие, брошенные мимоходом, замечания, не претендовавшие на обстоятельное раскрытие содержания публицистики Коста, и тем более ее анализ, а лишь, в лучшем случае, определявшие ее значение — и то в самой общей форме. Эти критические высказывания, в лучшем случае, являются лишь первоначальными материалами для большой работы о Хетагурове-публицисте. Недостаточное знакомство авторов этих высказываний с публицистическим наследством Коста, затерянным по малодоступным теперь изданиям, сводят их значение почти на-нет {Более подробным и обстоятельным был доклад М. С. Шагинян на юбилейном заседании президиума Союза писателей СССР в гор. Орджоникидзе. Доклад печатается в сборнике ‘О Коста’, выпускаемом Гослитиздатом, Москва.}.
Между тем, публицистическое наследство Коста необыкновенно ярко рисует его, как подлинно великого выразителя народных стремлений и чаяний, человека большой эрудиции, тонкого политического такта и глубокой мысли.
Думается, что мы не ошибемся, если скажем, что изучение истории Осетии второй половины XIX и начала XX вв. в значительной степени будет искаженным и неполноценным, если не будут приняты во внимание публицистические статьи Хетагурова. Не будет преувеличением, на наш взгляд, и утверждение, что публицистика Коста является, своего рода, ключом к пониманию эпохи переходного состояния на Северном Кавказе, когда ‘господин Купон, по образному выражению В. И. Ленина, безжалостно’ переряживал гордого горца из его поэтического национального костюма в костюм европейского лакея’ {В. И. Ленин.— Сочинения т. III, изд. 3, стр. 464.}.
Тщательное изучение публицистики Хетагурова на фоне всей его эпохи и всех поднятых его временем проблем — неотложная задача современных историков Осетии. Будем надеяться, что решение этой задачи — дело ближайшего будущего. Мы же с своей стороны попытаемся указать на основные этапы развития публицистики Коста и на основные ее черты.
Великий народный деятель, воспитанный на идеях революционно-демократической интеллигенции, Хетагуров ставил своей задачей пробуждение чувства национального достоинства и революционной мысли в родном народе, внедрение просвещения и культуры в народные массы, облегчение участи народа, попавшего в тиски чиновничества и дворянства.
Перед ним, первым представителем родной культуры, раскрывалась жизнь осетинского народа. Огромное неподнятое поле работы! Он знал прошлое Осетии — длительную историю, многие страницы которой были заполнены героическими подвигами свободного народа, сложными взаимоотношениями с кабардинскими князьями, грузинскими царями, русскими монархами. Он видел настоящее Осетии — народ в переходном состоянии от феодализма, патриархальщины к капитализму, народ, погибавший в нищете и бессилии перед лицом промышленника и купца.
Непоколебимый противник монархического строя, человек, глубоко спаявший свои мечты с народными чаяниями. Коста не мог ограничиться только поэзией, хотя его поэзия и была насыщена передовыми гражданскими мотивами.
Публицистика для него была такой же органической формой творческой деятельности, как и поэзия.
Коста монолитен, как общественный деятель. О нем трудно говорить только как о поэте, только как о художнике, только как о публицисте. Все стороны его деятельности слиты в едином облике борца.
Во всех родах его творчества читатель встречается с одной социальной целеустремленностью, с единой идеей. Поэзия его в значительной степени публицистична в лучшем смысле этого слова, публицистика его нередко переходит в яркую художественную прозу.
Коста пользовался почти всеми публицистическими жанрами — от фельетона (‘Владикавказ’, ‘Тартарен’, ‘Чичиков’), беглой газетной заметки и статьи до писем и этнографически-мемуарных очерков (‘Владикавказские письма’, ‘Особа’). Страстный полемический тон, острый анализ фактов, уменье хорошо ориентироваться в обстановке и отличать народные интересы от громких либеральных фраз о ‘меньшем брате’ — вот своеобразие Хетагурова-публициста. Обычной трибуной его была газета, преимущественно ставропольский ‘Северный Кавказ’, где он работал несколько лет. Сотрудничал Коста также во владикавказской газете ‘Казбек’, в ‘С.-Петербургских ведомостях’, в ‘Сыне отечества’, в тифлисском журнале ‘Кавказский вестник’ и некоторых других периодических изданиях.
Первые серьезные публицистические статьи Коста появляются в 1893 году, вскоре же после первой, карачаевской, ссылки. Небезызвестно, что в этот период Коста пережил идеологический кризис, сущность которого сводится к разрыву с алдарской оппозицией и окончательному сближению с идеями революционной демократии. Подъем общественного движения во всероссийском масштабе и усиление рабочего движения сыграли решающую роль в развитии взглядов Коста. Именно в это время Коста, пораженный грандиозностью раскрывшихся перед ним перспектив соцальной борьбы, провозглашает отречение от личного счастья. ‘Воодушевление мое, казалось, не имело границ’,— говорит он в письме к Анне Цаликовой. Коста пишет программное стихотворение ‘Я не пророк’ — квинт-эссенцию его эстетических и общественных взглядов. Противопоставляя активное вмешательство в жизнь бегству от трудностей, ‘клеветы и зла’, Коста ставит перед собой осуществление идеи социального переустройства мира на началах широкого интернационализма.
‘Весь мир мой храм,
Любовь — моя святыня,
Вселенная — отечество мое.’
говорит он. Начало публицистической деятельности Коста непосредственно связано с этим ‘воодушевлением’.
Измученный вынужденным молчанием за время пребывания в Карачае, Коста в Ставрополе с жадностью отдается общественной деятельности и с громадным увлечением работает в газете. За три года сотрудничества в ‘Северном Кавказе’, он, занятый иконописным трудом (надо же чем-то жить!), написал десятки больших публицистических статей, не считая того, что в каждой заметке газеты оставались следы его творческого ума. Об этой работе он писал А. А. Шпаликовой: ‘Кажется, каждую строку газеты я переживал всеми фибрами души’.
В 1896 году Коста вступает пайщиком в издание газеты, но вскоре же, через полтора года, расходится с Д. И. Евсеевым и уходит из ‘Северного Кавказа’. В 1898—1899 годах его публицистическая деятельность в количественном отношении резко падает: до ссылки в Херсон им напечатано только две статьи. Правда, этими статьями он выходит на страницы столичной печати. Его ‘Горские штрафные суммы’ в ‘Сыне отечества’ и в особенности ‘Неурядицы Северного Кавказа’ в ‘С.-Петербургских ведомостях’ Э. Э. Ухтомского производят большое впечатление на русское общество и, в частности, на административные сферы правительства.
За пребывание в херсонской ссылке (с июня 1899 по март 1900 год) Хетагуров, естественно, должен был сократить свою публицистическую деятельность. Им опубликовано одно открытое письмо в газете ‘Юг’ и две небольших статьи в ‘Казбеке’, причем только в последней статье Коста ставит глубоко принципиальный вопрос о путях развития общественной мысли осетинской интеллигенции, касаясь в остальных незначительных частных событий.
По возвращении из ссылки, Хетагуров сперва попытался наладить связь с владикавказским ‘Казбеком’ и ‘Сезонным листком Кавказских минеральных вод’ (Пятигорск), но это почему-то не удалось и он опять переехал в Ставрополь для работы в ‘Северном Кавказе’. Здесь Коста работал, примерно, полгода и за эти полгода снова ярко заблистала его острая мысль публициста. Снова появляются статьи по животрепещущим вопросам кавказской жизни, обличающие колонизаторскую политику царизма, бичующие эксплоататорскую сущность капиталистических предпринимателей, едкие и остроумные фельетоны, высмеивающие гримасы российского провинциального быта (‘Чичиков’) и фальсификацию буржуазными учеными этнографии кавказских народов (‘Таргарен’).
Осенью 1901 года Хетагуров вернулся во Владикавказ, вел переговоры с издателем ‘Казбека’ о редакторстве газеты, что одно время было близко к осуществлению, но кроме нескольких открытых писем, напечатанных в ‘Терских ведомостях’, ничего не опубликовал. Последние статьи Коста падают на трагический 1902 год, когда неизлечимая болезнь уже вступила в свои права.
Из этого беглого обзора видно, что Хетагуров в сущности не имел возможности раскрыть полностью свои публицистические способности и изложить обстоятельно свои общественно-политические взгляды.
Но не только внешние обстоятельства мешали Коста работать, были и более серьезные причины, обусловленные общим положением его, как публициста-демократа, вынужденного печататься преимущественно в провинциальной прессе.
Оли определяются теми же обстоятельствами, какими определялась и работа столичного публициста, только значительно утяжелявшимися по мере удаления от культурных центров Российской империи.
Если даже такие люди, как M. E. Салтыков-Щедрин, не всегда могли иметь собственный периодический орган и вынуждены были считаться со вкусами и взглядами своих случайных издателей, то эта зависимость публициста от издателя на периферии увеличивалась во много раз. Через все десятилетие публицистической деятельности Хетагурова (1893—1902 гг.) проходит красной чертой мечта, о собственной газете: то он заключает договор с издателем Д. И. Евсеевым о беспрепятственном и полновластном распоряжении содержанием газеты ‘Северный Кавказ’, то обращается к передовой осетинской интеллигенции с предложением создать специальную горскую общественно-политическую и литературную газету, то с радостью сообщает Андукапару Хетагурову о переходе ‘Казбека’ И. Казарова в руки друзей поэта и намечающейся возможности встать во главе этого издания. Но в силу ряда различных обстоятельств ни одно из предполагаемых мероприятий Хетагурова не осуществляется полностью. Хетагуров-публицист все время писал в чужих органах, где, даже в самых лучших условиях, как было в ‘Северном Кавказе’, все же не переставал действовать бдительный глаз хозяина издания, всегда опасавшегося за свои доходы. Это, конечно, не могло не ограничивать возможности его высказываний.
Если тот же Салтыков-Щедрин с горечью писал, что ему приходится говорить рабьим эзоповским языком, если этим языком приходилось пользоваться литераторам и много лет спустя после смерти великого сатирика, то что нужно сказать о провинции, да еще о Северном Кавказе — крае, только что насильственно покоренном и находившемся на особом положении? Здесь даже этот эзоповский язык не помогал, приходилось просто-напросто пользоваться официальной терминологией и каким-то окружным путем ставить наболевшие вопросы. Кроме того, нужно иметь в виду, что на Кавказе предварительная цензура существовала долгое время спустя после ее отмены для Петербурга и Москвы. Все статьи Хетагурова, появившиеся в провинциальных изданиях, проходила предварительную цензуру. Эта цензура, помимо обычных строгостей, имела еще специфический характер, предназначенный исключительно для Кавказа, как для края, не вполне освоенного. Нужно ли говорить, что эти особенности шли не по линии смягчения цензуры?
И, несмотря на такие условия, Хетагуров сумел высказать свои мысли и думы о судьбах осетинского и всего горского населения, сумел противопоставить политике самодержавия требования народных масс.
Ввиду того, что Коста был прочно связан с газетой ‘Северный Кавказ’, мы считаем необходимым коротко рассказать об этой газете и ее общественно-политическом направлении, тем более, что лучшие страницы истории этой газеты вписаны рукою Коста.
Периодическая печать на Кавказе возникла почти одновременно с русской провинциальной прессой. Первая частная газета на Кавказе, ‘Тифлисские ведомости’, начала выходить с 1828 года. В 1836 году был организован официальный орган кавказской администрации ‘Закавказский вестник’, а с 5 января 1846 года начала выходить большая, солидно поставленная газета ‘Кавказ’, энергичную деятельность которой восторженно приветствовал Виссарион Белинский. Но все это было в Закавказье. На Северном же Кавказе, где в основном протекала деятельность Коста, периодическая пресса появилась значительно позже — сперва официальные издания (Терские, Ставропольские и Кубанские областные ведомости), а затем уже частные.
Первым частным изданием на Северном Кавказе была газета ‘Владикавказский листок объявлений’, не оставивший следа в летописях провинциальной жизни. Второй газетой была ‘Терек’.
Организатором и вдохновителем ‘Терека’ был талантливый и умный осетин Индрис Шанаев, рано умерший. Газета начала выходить в 1883 году, имела резко обличительное направление, пришлась не по душе терской администрации и была скоро изжита. (В 1884 году вышло всего два номера) {Эту газету не нужно смешивать с ‘Тереком’ И. Казарона, издававшуюся с 1907 года, в которой работал С. М. Киров (1909—1917 гг.).}. Третьей газетой была екатеринодарская ‘Кубань’, также появившаяся в 1883 году и просуществовавшая приблизив тельно полтора года.
Наиболее устойчивым оказался ‘Северный Кавказ’, издававшийся с небольшими перерывами с 1884 по 1906 год.
Газета ‘Северный Кавказ’ была организована по инициативе довольно известного общественного деятеля гор. Ставрополя адвоката Г. Прозрителева и издавалась присяжным поверенным Д. И. Евсеевым. Это была первая частная газета в огромной Ставропольской губернии и единственной, после закрытия ‘Терека’ и ‘Кубани’, на всем Северном Кавказе — и уже одно это делало ее весьма нужной и ценной. В официальных губернских ведомостях, издававшихся в Ставрополе, Екатеринодаре и Владикавказе, Давление администрации областей почти полностью исключало возможность оппозиционных элементов. Тем более это приходится сказать о Ставропольских и Кубанских епархиальных ведомостях, занимавшихся исключительно церковными делами. Между тем потребность более свободного обсуждения общественных вопросов назрела. Не случайно, что инициатива Прозрителева в организации частной газеты на Северном Кавказе была встречена всей интеллигенцией, в особенности малообеспеченной, в высшей степени сочувственно. Сельские учителя, адвокаты, межевые работники, врачи деятельно поддерживали газету своими корреспонденциями.
До появления Хетагурова, газета имела умеренно-прогрессивный характер, робко затрагивая наболевшие вопросы местной жизни. В ней преобладал информационный и судебно-бытовой материал, следует отметить полное отсутствие статей по национальному вопросу, несмотря на всю национальную пестроту Ставропольской губернии. Сильный отпечаток право-народнического либерализма оставил на газете Я. В. Абрамов, известный публицист 80—900-х годов: в 1891 году он был секретарем редакции ‘Северного Кавказа’.
С приходом Хетагурова общественное направление газеты в значительной степени изменилось в сторону большего радикализма. Газета стала уделять серьезное внимание местным и специально горским и национальным вопросам, чего она раньше совершенно не делала, острыми статьями отзывалась на события в России и Европе и вела энергичную полемику с либеральной теорией культурничества и малых дел. Нередко газете приходилось появляться с обильным количеством цензурных купюр — признак для прогрессивной прессы царской России весьма показательный.
Во второй половине 90-х и в 900-е годы частная пресса на Кавказе значительно выросла. Появились такие газеты, как ‘Новое обозрение’, ‘Тифлисский листок’ — в Тифлисе, ‘Казбек’ — во Владикавказе. Вместе с официальными изданиями кавказская пресса являлась значительным отрядом русской журналистики. ‘Северный Кавказ’ не только не потерял своего лица среди новых органов, но, благодаря последовательному влиянию Хетагурова, занимал одно из наиболее левых мест.
Тематика публицистических произведений Коста Хетагурова весьма разнообразна. Он захватывал значительный круг явлений — от крупных, имевших большой общественный интерес, до мелких повседневных, внимание к которым продиктовано специфическими условиями газетной работы.
В статьях К. Хетагурова поднимаются вопросы истории Осетии, национальной политики царского правительства, проблемы изучения этнографических особенностей горцев и преодоления феодально-патриархальных предрассудков, острый вопрос об алдарстве — наряду с обличением мелких непорядков в работе Ставропольского городского самоуправления, антисанитарного состояния улиц и т. д.
Основные мотивы всей публицистической деятельности Коста Хетагурова сводятся к борьбе с национально-колонизаторской политикой самодержавия в отношении кавказских народов, к изобличению всех темных сторон самодержавного строя в целом, к раскрытию антинародной сущности притязаний эддар и бадейят — с одной стороны, и к упорной работе по сплочению горских народов и преодолению национальной розни, к защите интересов и прав горской бедноты, к глубокому внедрению просвещения в народные массы — с другой. Как публицист, Хетагуров выступил защитником народных интересов от посягательства русского чиновничества и осетинского дворянства.
В более широком плане публицистика Коста Хетагурова была конкретным проявлением борьбы демократической интеллигенции с шовинистической, человеконенавистнической идеологией самодержавия.
Сущность этой идеологии и ее политическое и государственное проявление в кратком курсе ‘Истории ВКП(б)’ охарактеризовано следующим образом:
‘Царская Россия была тюрьмой народов. Многочисленные нерусские народности царской России были совершенно бесправны, беспрестанно подвергались всяческим унижениям и оскорблениям. Царское правительство приучало русское население смотреть на коренные народности национальных областей как на низшую расу, называло их официально ‘инородцами’, воспитывало презрение и ненависть к ним. Царское правительство сознательно разжигало национальную рознь, натравливало один народ на другой, организовывало еврейские погромы, татаро-армянскую резню в Закавказьи.
В национальных областях все или почти все государственные должности занимали русские чиновники. Все дела в учреждениях, в судах велись на русском языке. Было запрещено издавать газеты и книги на национальных языках, в школах запрещалось обучаться на родном языке. Царское правительство стремилось задушить всякое проявление национальной культуры, проводило политику насильственного ‘обрусения’ нерусских национальностей. Царизм выступал в качестве палача и мучителя нерусских народов’ (стр. 6).
Громадная махина государственного аппарата всей тяжестью обрушилась и на плечи кавказских народов. Благороднейшие качества горцев — смелость, отвага, любовь к свободе, рыцарское отношение к данному слову — были восприняты конкретными исполнителями политики самодержавия на Кавказе, как властные проявления натуры ‘дикарей’, ‘гололобых’. С первых шагов русского самодержавия на Кавказе, от времен Екатерины II и до последних дней Николая II, величественные горные кряжи щедро поливались кровью отважных сынов вольности. Вплоть до 1859 года с горцами велась систематическая война. 80—900-е годы — время деятельности Хетагурова!— Кавказ считался усмиренным и превратился в одну из камер громадной тюрьмы Российской империи.
Борясь с политикой русского самодержавия, Хетагуров тщательно учитывал всю сложность обстановки на Кавказе, обнаружив при этом качества незаурядного тактика. Его выступления носят отпечаток глубокого учета реальных условий, его требования тесно связаны с эпохой, определены временем. Не имея возможности, по цензурным условиям, выступить с прямой критикой самодержавной политики на Кавказе и с изложением своих собственных взглядов на перспективы этой политики, Хетагуров пользовался обычно случаем полемических выступлений с официозными или откровенно-реакционными газетами. Но и в этих полемических выступлениях, взятых в целом, его взгляды вырисовываются довольно полно.
В своих статьях Хетагуров требовал такого подхода к разрешению всех сложных вопросов управления Северным Кавказом, который базировался бы на трезвом учете национальных своеобразий края. Он выступал против национальной травли, против унижения горцев и игнорирования их национальных обычаев и народных адатов.
Он требовал, чтобы правительство считалось с традициями горцев и исходило в решении вопросов развития края из интересов горцев.
Сохранить горские народы от вымирания, спасти край от разорения и запустения можно, по мнению Хетагурова, не теми мерами, какие принимало царское правительство, а широким и свободным допущением во все области административной и хозяйственной жизни местного населения.
С этих позиций он и вел борьбу с политикой самодержавия на Кавказе.
Херсонская ссылка 1899 года разделяет резким рубежом публицистику Хетагурова до два периода. Это деление, однако, является не только внешним. Оно имеет и свои внутренние основания. Оставаясь цельной в своей направленности, принципиальности и общественном содержании, публицистика Коста до ссылки и после по своим мотивам имеет существенные различия. Не трудно заметить, что первые шесть лет газетной деятельности (1893—1899) Коста преимущественно сосредоточил свое внимание на борьбе о полицейским произволом администрации Терской области, на вопросах неурядиц Северного Кавказа, на проблемах административно-государственного и правового положения горских народов. Последние же три года работы (1900—1902) центр своего внимания Коста переместил на вопросы экономического положения горцев, связанные преимущественно с развитием капитализма.
Эволюция публицистической мысли Коста теснейшим образом связана с развитием социально-политической жизни на Кавказе и ростом рабочего революционного движения в стране.
Политика русского самодержавия во второй половине XIX века, начиная с последнего поражения горцев при Гунибе, характеризуется стремлением укрепить в крае свое господство путем усиления административно-правового влияния. На Северном Кавказе старательно насаждаются почти все административные учреждения, существовавшие в империи, без малейшего учета их приемлемости и жизненности в местных условиях. Создаются прослойки русских поселений среди горских народов, как первый этап колонизации края, вводится полиция и суд, руководствующийся общими законами государства и, наконец, появляются культурно-просветительные учреждения, в задачи которых входит ‘духовное приобщение’ горцев к ‘русскому народу’. При этом все, что так или иначе приходит в столкновение с административно-правовыми порядками, привнесенными из империи в среду народов Кавказа, признается противозаконным, антиправительственным и подвергается репрессивным преследованиям. А так как жизнь горских народов целые столетия протекала по своим собственным законам, ничего общего не имеющим с политическими законами империи, то, естественно, вводимые самодержавием порядки оказались глубоко враждебными горцам. ‘Не подлежит ни малейшему сомнению, — говорит Коста, — что режим, установившийся на Северном Кавказе после его покорения, с первых же шагов пошел совершенно вразрез с духовно-социальным строем туземцев, во всех его разнообразных проявлениях, — до самых пустых мелочей включительно. Новые властители Северного Кавказа, к сожалению, не вполне поняли правовые и бытовые особенности завоеванных племен и решили сразу применить к ним такие государственные нормы, к восприятию которых они решительно не были подготовлены предшествовавшей своей историей’.
Система государственного управления самодержавия пришла в столкновение с системой народных понятий, нравов и адатов горского населения.
Встретив упорное сопротивление горцев, правительство решило сломить его всей своей силой. На мирное население Северного Кавказа, пытавшееся в новых условиях сохранить особенности своей старой жизни, посыпались, как из рога изобилия, суровые полицейские мероприятия царской администрации: аресты, ссылки, экзекуции, военно-полевые суды и т. д. Применение этих мероприятий объяснялось необходимостью борьбы с якобы от природы хищнически настроенным горцем, в самой крови которого — по мнению правительственных шовинистов — заложено стремление к разбойничеству и убийству. Нашлись, конечно, и своего рода теоретики полицейщины, попытавшиеся оправдать и обосновать закономерность этих мероприятий и их эффективность, стараясь замести их сущность: полицейский террор против горцев. Такой характер имели, например, ‘Петербургские письма’ Слобожанина в ‘Терских ведомостях’, такова была позиция небезызвестного поэта-черносотенца В. Величко, редактировавшего ‘Кавказ’, петербургских газет — ‘Новое Время’, ‘Гражданин’ и других.
‘Терские ведомости’ в ‘Петербургских письмах’ Слобожанина пытались доказать, что полицейские меры борьбы с преступностью, практикуемые в Терской области, существенно важны в установлении порядка на Кавказе. Ссылаясь на эдаты горцев, на ореол романтики и героизма, которым окружают в народе абреков, ‘Терские ведомости’ заявляли, что ‘злоупотребления администрации, подобно экономическим факторам, всегда играли менее важную роль, чем дикие нравы и обычаи’ в росте разбоев и грабежей на Кавказе.
Ответственность за неспокойствие в крае, таким образом, снималась с завоевателей и перекладывалась на местное на селение. Раз у него такие нравы и обычаи, значит надо скорее искоренить их, применить для этого полицейские репрессии и тем самым устранить причины неурядиц.
Основой своих публицистических выступлений в первый период Коста и сделал разоблачение этих взглядов на источники неурядиц на Северном Кавказе и изобличение полицейского произвола терской администрации.
В ряде больших и серьезных статей он, прежде всего, стремится показать, чем был Кавказ до завоевания его русскими, чтобы тем самым обнажить недальнозоркость политиков, применяющих полицейские меры. Его этнографический очерк ‘Особа’ за внешним бесстрастием скрывает глубоко-острую и актуальную политическую направленность. ‘Особа’ — широкая картина свободной, самостоятельной жизни осетин, не знающих ничьего владычества. Эта картина раскрывает перед читателем и те морально-бытовые и правовые особенности, в которых формировался осетин и традиции которых были живы, в конце XIX столетия. Уже в самом очерке Коста неоднократно подчеркивает глубокое значение этих черт духовно-нравственного облика осетина для правильного понимания его действий. В сжатой форме выводы из ‘Особа’ или, точнее, сжатая характеристика горских народов эпохи до русского владычества дается и во вступительной части к ‘Неурядицам Северного Кавказа’, что подчеркивает и политическую остроту ‘Особа’.
В чем эти особенности?
В том, что кавказские народы вплоть до присоединения к единодержавной России не знали единоличной власти. ‘Выработанные веками народные традиции — ‘адат’ и обычное право — вот единственные факторы, которые господствовали и управляли свободными племенами Северного Кавказа, представлявшими собою не правовое государство, с властями во главе, а общинное товарищество, управлявшееся лишь обычным правом и выборными лучшими лицами их товарищества’ — пишет Хетагуров. И вот на людей, воспитанных в традициях свободолюбия, пропитавших все поры своей общественной жизни прочно устоявшимися законами, самодержавие обрушивается с ярмом рабства и административных узаконений, абсолютно чуждых горцам.
В то время, когда правительство и полу официозные публицисты искали причин неурядиц в хищнических склонностях горцев, Коста указывал, что они являются порождением экономических причин и несоответствия законов империи с бытом населения.
Исключительно интересна его критика экстраординарных полицейских мер правительства.
Правительство издает указ об охране имущества русских и ответственности аулов за покражу, если в этот аул привели ‘следы’ воровства — Коста показывает какими жестокими злоупотреблениями чревато это постановление и как наивно оно с юридической точки зрения.
Правительство вводит ссылки и экзекуции в целях лучшего обнаружения преступников — Коста показывает, какими страшными разорительными последствиями отражаются эти меры в жизни горцев и как, в конечном счете, не давая эффекта, они возбуждают ненависть к правительству среди горцев.
Правительство передает особоважные дела полевому суду, в целях устрашения преступников — Коста показывает, как жертвы этих судов, благодаря плохой постановки следственного дела на Кавказе, становятся героями в глазах народа и рождают подражательство.
И так решительно во всем.
Шаг за шагом Коста прослеживает и изобличает не только бесполезность, но прямую вредность мероприятий правительства, подчеркивая, что такой плачевный итог получается в силу игнорирования самодержавием народных обычаев и нравов.
Кроме этих экстраординарных полицейских мер борьбы с преступлениями в Терской области, ‘Терские ведомости’ выдвигали и ‘коренные’ меры улучшения кавказской жизни, Они сводились к следующему: ‘1) смягчение нравов населения при посредстве образования и прилива в край новых, более культурных элементов, 2) устранение, при посредстве последних, территориальной и административной обособленности туземцев, и, наконец, 3) увеличение землевладения горцев и лучшее устройство администрации’.
Хетагуров выступил с резкой критикой и этой своеобразной теории полицейского произвола. Он выступил с разоблачением иллюзорных надежд на плодотворность ‘коренных мер’, ибо видел нереальность политических мероприятий русского правительства, противоречивость их направления и осуществления. В полемике с официальной прессой Хетагуров. имел возможность раскрыть подлинную неприглядную сущность политики самодержавия.
Протестуя против применения полицейских мер к горцам, Хетагуров протестовал, прежде всего, против огульного определения кавказцев как разбойников, против великодержавного шовинизма царской администрации.
‘На языке ‘Терских ведомостей’,— писал он,— ингуши иначе не называются, как кандидатами на виселицу и хищниками. Прозвище это применяется поголовно ко всему племени, и преступник-ингуш не единолично является юридическим и нравственным ответчиком за свое преступление, а в совокупности со всеми, кто имеет несчастье быть членом не только одной с ним семьи и одного общества, но даже и одной нации. Ты ингуш, значит — хищник, вор и убийца. Вообще, по мнению газеты, туземцы Кавказа, если не все, то большей частью ‘кандидаты на виселицу’ и потому, конечно, церемониться с ними нечего’. Не отвергая наличия ‘злой воли’ у отдельных представителей народа, Хетагуров утверждал, что ‘современное абречество, насколько нам известно, имеет ближайшей причиной не столько удаль и молодечество, сколько бегство от кровника и каторги’ и что частые случаи разбоев и воровства не реже встречаются и в русских деревнях.
Официальная пресса возлагала большие надежны на коренные меры, расписывая пышно и красиво их практическое воплощение в жизнь. Хетагуров рядом неопровержимых фактов показал, что ни одна из ‘коренных мер’ в жизнь не проводится или проводится не так, как ее надо проводить. Он указал, что новые школы почти не открываются, что возвращение десятков десятин лесных полян, ранее отобранных у горцев, не может улучшить положение многих тысяч людей, что забота правительства о территориальном устройстве горцев выливается в их разорение.
Нечего говорить о том, что урегулирование земельного вопроса — самого острого врпроса в горских условиях — также шло не в интересах народных масс Осетии и Кавказа в целом.
О земельной тесноте горцев писали многие публицисты эпохи Хетагурова (Г. М. Цаголов, Евг. Баранов, Н. Тульчинский, Г. Туманов и др.). Это был очень острый, всех волновавший вопрос, может быть один из самых острых в истории колонизации Кавказа.
Дело в том, что царское правительство, завоевав Кавказ, роздало кавказские земли частью авдарам, баделятам и тауби, частью русским генералам и заводчикам, частью под казачьи станицы. Исконные жители гор остались буквально без земли. За безземельем и разорением горских кустарных промыслов в результате конкуренции русской промышленности, следовали нужда, нищета, голод.
Ссылаясь на официальные данные ‘Терского статистического сборника’, Коста с конкретными цифрами в руках рисует острое малоземелье горцев.
Эти материалы давали основание Хетагурову заявить о нереальности мер правительства по борьбе с неурядицами на Кавказе, ибо причины, неурядиц правительство видело не в том, в чем они лежали в действительности.
Сам Хетагуров объяснял происхождение неурядиц на Северном Кавказе исторически совершенно правильными причинами: острым малоземельем, царской политикой стравливания национальностей, произволом администрации, хищничеством буржуазии и отсутствием просвещения.
Разоблачая национальную политику самодержавия, Хетагуров особенно большое внимание посвящает борьбе с произволом администрации, засильем чиновничества, грабежом горского населения в канцеляриях правительственных учреждений.
Нужно иметь в виду своеобразие чиновного мира на Кавказе. Это не просто были русские чиновники, взяточники, дельцы-проходимцы, бюрократы, сухие, бездушные люди — бесчисленные прототипы многих ярких сатирических образов русской классической литературы. Кавказское чиновничество, за очень небольшим исключением, было составлено из подонков русского чиновничества, искателей легкой наживы в условиях нового края. То обстоятельство, что все туземные дела велись так же, как и нетуземные на русском языке, раскрывало широкие возможности для всевозможных ухищрений и несправедливостей. Хетагуров с особенной ожесточенной настойчивостью преследовал этот мир лжи и обмана.
Обобщая все свои материалы о работе среди кавказских народов представителей царского правительства, Хетагуров спрашивал:
‘Много ли сделала администрация Терской области в смысле просвещения туземного населения, в смысле приведения его к началам гуманности, приобщения к общечеловеческой культуре и улучшения его экономического состояния?’
Нас не удивит обращение Хетагурова с своими обвинениями по адресу администрации Терской области. Цитируемая статья ‘Неурядицы Северного Кавказа’ печаталась в ‘С.-Петербургских ведомостях’, органе, не отличавшемся левизной своих позиций. Но заключительные строки статьи Хетагурова ясно говорят, что он критиковал не отдельных чиновных лиц, не действия местных властей, а лишь по необходимости маскировал критику правительственной политики.
‘Мы отказываемся заглядывать в будущее,— писал он,— но не можем не выразить своего искреннего глубокого убеждения, что, если государство преследует всестороннее приобщение туземцев Северного Кавказа, к общегосударственному организму и его культуре, то практикуемые до сих пор для этого меры ведут к совершенно противоположным результатам’.
Энергично и упорно борясь с колонизаторской политикой самодержавия, Коста ставил проблему национальной политики на Кавказе, широко пропагандируя смутно угадываемую идею дружбы народов, чуждаясь узкой национальной точки зрения. Местничество, буржуазный национализм казались Хетагурову враждебными подлинному прогрессу и возрождению осетинского народа. Не случайно в своих статьях он очень часто говорит не только об осетинах, но и о кавказских народах в целом: о грузинах, армянах, чеченцах, ингушах, карачаевцах, балкарцах и т. д.
На протяжении всей жизни Каста особенно остро занимал вопрос об отношении к алдарам и баделятам, к осетинской родовой верхушке, знати. Решению этого вопроса Коста посвятил не мало своих душевных сил, обдумывая его, затрагивая в письмах и в публицистических статьях. И вот основной вывод, к которому приходит Коста в процессе своей общественной деятельности, поднимает его на целую голову над многими национальными деятелями, даже такими крупными как грузинский поэт И. Г. Чавчавадзе, окончательно определяя мировоззрение Хетагурова как демократическое, чуждое национально-буржуазных иллюзий.
Вопрос об отношении к алдарам исторически не так прост, как может казаться в наше время. Чтобы понять, как трудно было решить этот вопрос Хетагурову и решить так, как решил он, надо представить себе 90—900-е годы, когда еще не было классических работ по национальному вопросу Ленина и Сталина, когда можно было лишь угадывать направление общественного развития, а не предусматривать, как делаем мы, вооруженные марксистско-ленинской теорией.
Потеря Осетией своей самостоятельности и переход ее под покровительство России совпали в общественно-экономическом отношении с разложением патриархально-родового строя и возникновением, вернее, проникновением капитализма. Рушились старые родовые связи, распадались громадные патриархальные семьи. Патриархальный строй Осетии держался на сложном иерархическом подчинении одних групп населения другим. Эту иерархическую лестницу наиболее полно обрисовал сам Хетагуров в статье ‘Особа’. Он берет, правда, только Нарскую котловину, но нарисованная им картина приблизительно верна и по отношению других районов Осетии.
Но вековые традиции не разрушаются сразу. Алдар располагал богатством, широким знакомством, наконец, большей культурой, чем рядовой горец.
После покорения Кяввша царское правительство, чтобы закрепить свои позиции в крае, искусственно создавало привилегированные сословия. Оно мыслило опереться на эти сословия и через них влиять на все остальное население. Так, базируясь на отголосках иерархической лестницы феодализма в Осетии, русские чиновники укрепляли положение алдар и баделят. Однако, расчеты правительственных чиновников оказались не очень точными. Алдары, получив богатые земли, не сумели завоевать авторитета у народных масс. К тому же многие из них, получив университетское образование, под влиянием передовых идей общества, встали в оппозицию к самодержавию. Тогда царское правительство отказалось от этой политики и период кахановщины в Терской области ознаменовался наступлением на алдарство, усилившим в свою очередь оппозицию алдар.
Коста Хетагуров в своей борьбе с администрацией края пытался использовать и оппозицию алдар. Таким, например, было его выступление по поводу осетинской школы в 1891 году.
Такое же отношение к алдарской молодежи проскальзывает в некоторых письмах Коста. Однако, Коста скоро понял, что он переоценил устойчивость оппозиционных настроений алдар и недооценил прочность их узко-сословных интересов. Уже после невольного пребывания в Карачае Коста понимает, что алдары — не его союзники. Переехав в 1893 году в Ставрополь, он становится непримиримым врагом алдар.
В 90-е годы алдары особенно энергично хлопотали о восстановлении своих былых притязаний, посылали ходатайства в высшие правительственные органы, пытались влиять на терскую администрацию и общественное мнение. В связи с этой широкой кампанией алдар, в печати возникла большая и энергичная полемика. Выходили отдельные брошюры, печатались статьи в ‘Терских ведомостях’, ‘Казбеке’, ‘Северном Кавказе’, ‘Новом обозрении’ и т. д. Голоса резко разделились на сторонников и противников алдарских притязаний.
Позиция Хетагурова, неоднократно выступавшего против алдар и баделят, против всей осетинской знати, наиболее отчетливо выражена в стихотворении ‘Друзьям-приятелям и всем, кто надоедает мне слезоточивыми советами’ и в статье ‘Внутренние враги’.
Обращаясь к своим ‘друзьям’, Хетагуров заявляет о своем бесповоротном разрыве с ними и дает яркую характеристику их притязаний:
Вы создали право владенья,
Где так обездолен народ,
Где с песней о вечном терпеньи
Он хлеб добывает с болот.
Вам нужны обширные виллы
С фонтанами в пышном саду,—
И стройте! Земли для могилы,
Когда поизносятся силы,
Я сажень повсюду найду…
В статье ‘Внутренние враги’ эти же мысли о глубокой враждебности алдар осетинскому народу выражены уже языком публициста. Коста писал:
‘Население Кавказа как и все человечество, чуть ли не с сотворения мира, руководилось единственным правилом: ‘у сильного всегда бессильный виноват’. История грузинского племени с его многочисленными разветвлениями ярко доказывает необузданность по отношению народа ‘разных тауади’, ‘азнаури’ и т. д. Таким аристократизмом заразился теперь и Северный Кавказ. Осетинские так называемые ‘алдары’, ‘тауби’ и ‘бадилата’ нисколько не отстают в своих претензиях от грузинских ‘тауади’ и ‘азнаури’. Наиболее характерными типами осетинской ‘аристократии’ являются ‘бадилата’. Захватив во время выселения горцев на плоскость громадную полосу лучшей земли, они завели близкое дружеское куначество с кабардинскими ‘князьями’, переняв от них же несколько раньше магометанство, и отдались полному безделию’.
Излагая историю захвата баделятами земли у селения Дур-дур и доказывая документально принадлежность земли этому селению, Коста дает общую характеристику претензий алдар и баделят:
‘Претензии осетинских ‘аристократов’ после освобождения крестьян, которых в Осетии в настоящем смысле этого слова не было, слишком смелы и недостойны истинного патриота своей родины. Добиваться каких-то титулов и владельческих княжеских поместий, чтобы их закладывать и перезакладывать, бездельничая всю жизнь, возбуждая население, угнетая и лишая всяких средств к существованию и так обездоленный народ, бессмысленно, нечестно и недостойно людей, претендующих на благородство. Когда в стране ничтожная кучка самообольщенных начинает агитировать против трудолюбивого и обремененного до крайности населения, то такую кучку людей не только нельзя считать своими единоплеменниками, но прямо самыми злейшими врагами экономического и нравственного благополучия одноплеменного населения. Это враги внутренние!’.
Трудно выразиться более энергично!
Наряду с неустанной борьбой против сил, угнетавших горский народ, Хетагуров выступает и против феодальных отношений внутри Осетии, против попыток задержать проникновение новых форм общественной жизни в среду осетин. Это была громадного значения работа, вполне достойная могучих интеллектуальных сил Хетагурова. Коста и в этом плане выступал проггив царизма, ибо царизм, по словам товарища Сталина, ‘намеренно культивировал на окраинах патриархально-феодальный гнет, чтобы держать массы в рабстве и невежестве’ {И. Сталин. — Марксизм и национально-колониальный вопрос. М. 1934 г., стр. 61.}.
В середине 90-х годов среди некоторой части интеллигентных осетин развернулось широкое движение за изжитие некоторых старинных обычаев и обрядов, тяжело отражавшихся на материальном состоянии народа. Таковы, например, сватовство и уплата калыма, приводившая нередко к полному разорению, пышные похороны, когда родственники покойного созывали на могилу целые аулы и угощали их, поминки и т. д. Глубоко культурное и прогрессивное значение этого движения совершенно неоспоримо. Однако, хороший замысел только тогда становится хорошим делом, когда его умело выполняют. Между тем, многие из осетин, боровшихся с пережитками старины, были плохо знакомы с народной жизнью и прочностью существования старинных обычаев в народе. Увлекаясь внешностью и шумихой, многие, как, например, Гаппо Баев, подходили, к важнейшим сторонам народной жизни поверхностно и даже легкомысленно. Вместо углубленной длительной культурно-просветительной работы, многие осетины начали организовывать по селам и аулам общественные приговоры, запрещавшие исполнение обрядов. Они пошли по дороге, проложенной еще Мусса Кундуховым, начальником Владикавказского военно-осетинского округа, который в 1866 году добился официальной отмены калыма. Приговоры повторялись и позднее. Вполне естественно, что при некотором давлении, составление этих приговоров было делом не трудным, но не менее легко и нарушали их. Чтобы поддержать силу приговора, начали прибегать к системе штрафов и другим административным мерам, т. е. сами же осетины по своей собственной инициативе дали новый повод для полицейских репрессий и чиновничьего произвола.
Хетагуров решительно выступил против подобной постановки вопроса об изжитии пережитков старины, против ‘трезвых’ взглядов ‘передовых’ осетин. Одно из ‘Владикавказских писем’ специально посвящено этому вопросу.
Постановка вопроса Хетагуровым отличается глубиной, трезвым учетом всех обстоятельств исторического и бытового характера и подлинной любовью к народу. Отличавшийся глубоким чувством такта, уменьем определить своевременность постановки того или иного вопроса, Коста и в данном случае оказался на высоте положения.
Указывая, что калым (ираед) и другие обычаи имеют вековую традицию, уходящую своими корнями в Нартовский эпос, Коста говорит, что нельзя ‘одним росчерком пера уничтожить того, что создавалось и поддерживалось веками’.
Борьбу с религиозными обрядами и суеверными старинными обычаями Коста связывал с просвещением народных масс, с уничтожением сословной розни и установлением равноправия мужчины и женщины. Хетагуров энергично выступает против всяких административных вмешательств в дела огромного бытового и политического значения.
‘До тех пор, пока в понятии ирона будет иметь место алдар (господин) и кавдасард (сын рабыни), до тех пор он не может представить себе другого мерила дли сравнительной оценки качеств своих и своего соседа, как калым дочери и возмездие за кровь сына. А пока осетин глубоко верит, чго каждый покойник на том свете нуждается в пище и питье, и что священная обязанность родственников покойного — доставлять им эти предметы потребления, до тех пор невозможно сознательное уничтожение в народе ‘суеверных’ и ‘разорительных’ поминок. Добиваться же этого посредством штрафов и бессмысленно, и жестоко, потому, во-первых, что это озлобляет фанатиков и заставляет их прибегать к тайному совершению обрядов, а, во-вторых, изобличенных в нарушении приговора разоряет вдвойне. Это бесчеловечно тем более, что осетины больше, чем другие горцы, испытывают на себе тягость переходного состояния’.
Он резко клеймит позицию осетин, вставших в сотрудничество с администрацией, в частности, позицию Гаппо Баева, уличая его в противоречивости взглядов.
Выступая против сохранения и стабилизации феодально-патриархальных нравов, обычаев и суеверий осетин, Хетагуров призывал к тщательному изучению прошлого горских народов, к сохранению материалов старины. Причем и в этой постановке вопроса Хетагуров руководствовался не архивным интересом нумизматика, для которого важно лишь сохранить, а живым интересом борца. Прошлое должно служить настоящему и ради этого нужно изучать прошлое. ‘Правильное и всестороннее изучение кавказских туземцев в связи с их прошлым,— писал он в ‘Особа’,— является весьма существенным фактором в деле наиболее успешного развития края. Интеллигентные туземцы,— их теперь не мало,— могли бы в этом случае оказать и правительству и своей родине, несомненно, крупную услугу’.
С глубокой болью встречал Хетагуров всякое извращение в изучении жизни горцев, легкомысленное отношение к материалам. Как остро реагировал он в таких случаях, показывает фельетон ‘Тартарен’.
После херсонской ссылки в публицистике Хетагурова начинают сильнее звучать уже несколько иные ноты. Обстановка на Кавказе в значительной степени изменилась, в связи с чем изменились и задачи публицистики. Произвол администрации несколько смягчен, административно-правовые вопросы, не потеряв своего значения, все же потеряли прежнюю остроту. Зато появились новые социально-экономические явления, определяющие собою новое лицо Кавказа — и Коста на этих явлениях сосредоточивает свое внимание. Этим новым было — внедрение капитализма в кавказскую жизнь, то переряживание горца в костюм европейского лакея, о котором говорил В. И. Ленин.
Хетагуров уделяет в своей публицистике большое внимание тем социально-экономическим изменениям, которые принес капитализм в горскую жизнь.
Отмечая значительное развитие промышленности на Кавказе в 90—900-е годы, он с болью писал, что капитализм ознаменовал свой путь страшным разорением местного населения.
Вопреки сотрудникам ‘Терских ведомостей’, утверждавших, что с приходом капитализма на Кавказе, ‘для горцев Алагирского и Дигорского ущелий настали блаженные времена’ (‘Терские ведомости’, 1900 год, No 89), Хетагуров показывал реальные картины горского ‘благополучия’.
‘Мания во мгновение ока сделаться миллионером обуяла всех, начиная от лапотника и кончая всеми рангами общественного положения,— писал Хетагуров.— Тысячи ‘кладоискателей’ бродят, как легендарный осетинский герой Бесо, по горным трущобам и роются в диких скалах. Открытые месторождения ископаемых материалов отмечаются столбиками или надписями и затем делается заявка в управление государственных имуществ… Далеко этим еще кладоискателям до ночи Ивана Купала, но все-таки то, что они успели натворить с такой энергией, достойно лучшей участи. Все Алагирское ущелье до Мамисонского перевала уже расхищено. Общество ‘Алагир’, ‘Французское’ и всевозможные анонимы захватили целые десятки верст. Когда-то вековые сосновые леса — краса Алагирского ущелья, вырублены дотла. Остались только одинокие сироты, спасшиеся от дикости людской на недоступных карнизах ‘утеса великана’, тысячи брусьев, сброшенных с огромной крутизны в ущелье, не выдерживая такого падения, своими искалеченными ‘трупами’ загромоздили дно ущелья русла реки Ардона. Больно до слез, какое множество леса гниет здесь без всякой пользы’.
В последней фразе зазвучал голос. Коста-поэта, влюбленного в красоту своей родины, с болью в сердце наблюдавшего беззастенчивое вторжение в ее жизнь промышленников-предпринимателей. Но не только ради этой красоты протестует Коста Хетагуров против горячки кладоискателей. На первом плане его внимания стоит жизнь горского народа. Как отразилось это лихорадочное рождение разнообразных горнопромышленных компаний на жизнь осетинского населения — вот что стоит в центре его внимания.
‘У населения отобраны все леса, которыми оно пользовалось как своей собственностью с незапамятных времен…
Усердие не по разуму грубой и совершенно непонимающее своих обязанностей лесной стражи дошло до таких колоссальных размеров, что положительно не верится, каким тяжелым бременем навалилось оно на население. Этому много содействует отвод участков, где тому или другому населению предоставляется пользоваться лесом для своих надобностей. Если селение стоит на северо-востоке Владикавказского округа, то ему отводится лес на юго-западном углу того же округа, а ближайшие леса охраняются, как зеница ока. Если селение находится у опушки леса, то ему отводится лес на таких недоступных скалах, что туда не только на арбе, но и ползком нельзя добраться, а если и вскарабкается какой-либо смельчак, то он, во всяком случае, не принесет домой и охапки сухих веток. Результаты такой усердной охраны ‘казенных’ лесов поразительны. Есть не мало туземных селений, за которыми числится от 20 до 40 тысяч руб. штрафов ‘за самовольную порубку казенного леса’. А сколько перебывало этой голытьбы в тюрьмах за сопротивление власти (объездчик). Все протоколы составляются не на месте порубки, а по дорогам и в селах, там, где объездчик наткнется на полено, еще пестревшее в очаге убогой сакли. Население, которое, за небольшим исключением, не имея печей и всю долгую и суровую зиму проводит с полунагими детьми у очага сакли, поставлено в такое безвыходное положение, что хуже некуда’.
Обрисовав положение в Алагирском ущелье, Коста Хетагуров освещает аналогичные события и в Урухском ущелье, подробно останавливаясь на деятельности ‘Терской акционерной компании’ и компании ‘Вьэльмонталь’. ‘Эти общества,— говорит он,— пользуются в народе очень плохой репутацией. Они всевозможными махинациями захватили самые лучшие уголки ущелья’. Мы не будем останавливаться на конкретной характеристике деятельности этих обществ, на их подкупах старшин, обманах неграмотного населения и т. д., что у Хетагурова обрисовано очень ярко и на большом фактическом материале. Отметим только один момент, характерный для идеологического развития Хетагурова — это его глубокий интерес к положению рабочих. ‘В обеих компаниях рабочие без всякого присмотра,— пишет он.— Нет ни сколько-нибудь сносных казарм, нет общей столовой, пища отвратительная, продают рабочим что попало, включительно до дохлятины, нет никакой, медицинской помощи, нет никакого санитарного надзора’.
Особенно возмущала Хетагурова та наглость, с какой представители, промышленных компаний пытались обосноваться на земле горцев. В корреспонденции из Ардона (‘Северный Кавказ’, No 66, от 18 августа 1895 года) он с возмущением рассказывает о ‘способе переговора с обществом’ владельца Садонского рудника Фильковича, действовавшего при поддержке полковника Хоранова. ‘Витиеватые речи ‘цивилизаторов’,— иронически пишет он,— перешли в явную публичную брань и даже в угрозы упрятать ‘вожаков’ в тюрьму или на остров Чечень’.
Протест Коста продиктован не народническим страхом перед капитализмом — он великолепно понимал прогрессивное значение новых форм общественного производства, — а той наглой бесцеремонностью капиталистов, с какой эти кладоискатели расправлялись с народным богатством коренных жителей гор — осетин, ингушей, чеченцев и т. д.
Значение позиции Хетагурова лучше всего можно оценить из замечаний тех же ‘Терских ведомостей’, которые, при всем старании красочно показать ‘благодетельность’ капитализма для горцев, были тем не менее вынуждены отметить недоброжелательное отношение самих горцев к ‘благодетелям’. ‘Жаль, — писала газета, — что темная масса горцев не в состоянии оценить благ, на нее изливающихся, и при всяком случае старается противуставлять препятствия плодотворной деятельности компании’.
Публицистика Коста отражает путь его идейного развития. Если в своем первом фельетоне ‘Владикавказ’ (1889 г.) он выступает еще только как остроумный, наблюдательный критик, без углубленного обобщения своего недовольства, если в ряде газетных статей мы чувствуем в нем лишь просветителя народа Осетии, то в дальнейшем Коста вырастает в революционера-демократа, поднимающего национальный вопрос на громадную идейную высоту революционной борьбы с самодержавием. Три последние года его литературной деятельности (1900—1902) представляют в этом отношении особенно большой интерес.
Развитие политических взглядов Коста в эти годы очень значительно. Мы имеем косвенные данные, которые с весьма солидным основанием дают нам право утверждать о сближении Коста с политикой русской социал-демократии, с зарождавшимся большевизмом.
Газета ‘Северный Кавказ’, в которой в 1901 году, возвратившись из херсонской ссылки, снова работал Хетагуров, уделяет особенно большое внимание серьезным текущим политико-философским вопросам. В ней появляется ряд статей, посвященных критической оценке современных общественно-политических течений — народничества, бернштенианства, легального марксизма и других. (Отзывы о книгах ‘Русская фабрика’ Тугай-Барановского, ‘Социальный вопрос с философской точки зрения’ Людвига Штейна, ‘Философские и социальные основы марксизма’ Массарика, ‘Рабочий труд в Западной Европе’ Геккера, ‘Русская община’ Кочаровского, ‘Состояние сельского хозяйства в России’ Лахтина и т. д.). Оценка этих книг и трактовка поднимаемых ими вопросов в газете ‘Северный Кавказ’ близка к позиции русской социал-демократии. Так, газета указывает на явное распадение общины, на рост рабочего класса, его социального значения и рост революционного рабочего движения, критикует Массарика за извращение взглядов Маркса. Наконец, в том же году ‘Северный Кавказ’ напечатал две больших статьи о работах В. И. Ленина (о книгах ‘Экономические этюды и статьи’ и ‘Развитие капитализма в России’), и статью о книге Ф. Энгельса ‘Происхождение семьи, частной собственности и государства’. Газета целиком присоединилась к экономическим и политическим взглядам В. И. Ленина и Фридриха Энгельса.
Автор этих статей нам неизвестен {Все они подписаны псевдонимом ‘Яков Подневольный’, раскрыть который нам не удалось.} и мы не имеем права отождествлять их положений с взглядами Коста. Но если учесть, что К. Хетагуров, работая в газете, всегда стремился придать ей, от первой до последней строчки, единый монолитный характер, что он, работая в газете, каждую ее строку ‘переживал всеми фибрами души’ и что, наконец, не от издателя, либерального присяжного поверенного Д. И. Евсеева, можно было ожидать инициативы публикации этих статей, если, повторяю, учесть все это, то основания для нашего утверждения будут достаточно солидными.
О глубоком интересе к рабочему движению и положению рабочего класса кроме того, что отмечено выше, говорят еще и его письма из Херсона, в которых он рисует участь рабочих иконописной мастерской и наборщиков газеты ‘Юг’, а также его интересная заметка ‘Между прочим’ (‘Северный Кавказ’, No 79, от 5 июля 1901 года) о положении рабочих на маслобойном заводе Криволапова в Ставрополе. ‘Рабочая сила,— писал Коста в этой заметке, — благодаря отсутствию фабрично-заводской инспекции, эксплуатируется самым варварским способом’. Обрисовав заводское грязное и тесное помещение, ужасающие условия работы за мизерную плату, нарисовав образ рабочего, который ‘под грохот машинных колес, в духоте и невыносимом пекле, и день и ночь подряд, мучимый жаждой и голодом, напряженно работал сутки за сутками’, Хетагуров заявляет:
‘Бедняков, готовых поступить в пекло Криволапова на Руси сколько угодно. Пора давно установить какой-нибудь надзор над этими притонами мрака и кулачества’.
Но не только этими, сравнительно скромными требованиями, ограничивался Хетагуров. Он тщательно следил и за пробуждением рабочих, и за их открытыми политическими выступлениями. Он даже пытался протащить через цензуру такие сообщения, о которых во весь голос могла говорить только подпольная большевистская печать. Так, в ‘Северном Кавказе’, хотя и в очень скромной форме, но все же нашла отражение знаменитая первомайская демонстрация в Тбилиси 1901 года, руководимая И. В. Сталиным. Как ‘известно, об этой демонстрации В. И. Ленин говорил как об ‘исторически знаменательном для всего Кавказа’ событии, с которого началось ‘открытое революционное движение’.
Правительственная и околоправительственная пресса старалась замолчать это событие, цензура не разрешала о нем писать, тем более, выражать свое сочувствие.
‘Северный Кавказ’ все же нашел форму осведомить об этом событии читателей своей газеты.
Как далеко пошло бы развитие Коста Хетагурова в этом направлении — мы не можем сказать. Тяжкая болезнь преждевременно оборвала его путь. Но в высшей степени знаменательно, что великий народный поэт и публицист всем своим творчеством подготовлявший счастливые дни сегодняшней Осетии и в теоретических взглядах сближался с партией рабочего класса.
Таков круг тем и вопросов, интересовавших Хетагурова-публициста. Он охватывает, как видим, все основные стороны осетинской жизни и отражает все наиболее острые политические моменты в истории Осетии эпохи Коста.
В чем же наиболее общее значение публицистики Хетагурова?
В том, что он первым заговорил о реальных нуждах своего края, о необходимости коренного изменения политики правительства в отношении населения Кавказа, о колоссальной чудовищности стравливания кавказских народов. В то время, когда об осетинах, ингушах, балкарцах, чеченцах и других народах Северного Кавказа писали, в лучшем случае, бесстрастные статистические и этнографические очерки и статьи, в которых описывались обычаи и обряды народов, их свадьбы, похороны, верования и т. д., Хетагуров выступил с пламенной речью о социальном и правовом положении этих народов, об их исторической судьбе и дальнейшем существовании.
Публицистика Хетагурова, была политически острой, насыщенной живым содержанием современной ему жизни, целеустремленной и воинствующей.
В предлагаемый вниманию читателя сборник избранных публицистических произведений Коста вошли все наиболее крупные и значительные его статьи. Расположены они в хронологическом порядке, исключая этнографического очерка ‘Особа’, который по своему значению является своего рода вступлением ко всему последующему материалу.