Время на прочтение: 58 минут(ы)
<,А. И. Тургенев и В. Скотт>,
Литературное наследство. Том 91.
Русско-английские литературные связи (XVIII — первая половина XIX века)
М., ‘Наука’, 1982
OCR Бычков М. Н.
5. А. И. Тургенев и В. Скотт.— Первое знакомство А. И. Тургенева с В. Скоттом в Лондоне.— А. И. Тургенев в Абботсфорде в 1828 году.— Заметки об этом посещении в дневнике А. И. Тургенева, его письмах и рассказах.— Неизданные письма из архива А. И. Тургенева за время его пребывания в Шотландии.— Рассказ А. И. Тургенева о В. Скотте, пересланный Пушкину.— Стихотворное послание В. Скотту И. И. Козлова
Все описанные русские встречи и знакомства В. Скотта приходятся главным образом на 20-е годы, последнее десятилетие его жизни. Широкого распространения рассказы этих русских путешественников об Абботсфорде и его радушном хозяине в России не получили, так как исходили от лиц, в общем далеких от интересов русской литературы. Лишь один Денис Давыдов показывал Пушкину полученное им от В. Скотта письмо и много лет спустя опубликовал свой ответ на него, лишь в малой степени соответствовавший действительно посланному. Гораздо более важной в этом смысле явилась встреча с В. Скоттом Александра Ивановича Тургенева, так как она получила широкую известность не только в России, в кругу Пушкина и Вяземского, но и за границей, например в Веймаре, у Гете, которого русский путешественник заинтересовал своими рассказами об Абботсфорде и его хозяине.
В Англии А. И. Тургенев был четыре раза: в 1826, 1828, 1835 и 1836 гг. В первый раз он отправился туда вместе с братом Николаем Ивановичем. Здесь выяснилось, что последний замешан в политическом процессе, начатом по поводу декабрьского восстания. Возвратиться в Россию Николаю Ивановичу больше не пришлось, до 1831 г. он жил главным образом в Англии, откуда переселился затем в Париж. Приезд Александра Ивановича в Англию в 1828 г. и был вызван в основном его желанием повидать брата. На этом настаивал и Жуковский: ‘Где ты?— писал он Александру Ивановичу в середине января 1828 г. из Петербурга.— Надеюсь, что последовал моему совету и уехал в Лондон. Если нет, то опять говорю: поезжай. Мне необходимо знать тебя там. Мне кажется, что ты много успокоишься насчет брата, повидавшись с ним не одним воображением’. И когда А. И. Тургенев уже уехал из Парижа в Лондон, Жуковский вновь писал ему по поводу полученных от него писем: ‘Какая бездна предметов, и интересных предметов, проходит перед глазами твоими! Читая эти письма, не могу, однако, как ни жаль мне, не подумать, что время несчастия есть время и посева и жатвы для души человеческой! Как много развернулось в твоей в последнее время! А что иное жизнь, как не беспрестанное развитие?’161
Действительно, как ни тревожны были обстоятельства, вызвавшие этот приезд А. И. Тургенева в Англию (ради брата и устройства его судьбы), он, как никто, во всех случаях своей жизни умел с жадностью впитывать в себя новые впечатления и доставлять себе радости новых встреч, сближений, искать предметов для удовлетворения своего любопытства. Личные дела не ослабили его интереса к английской жизни, литературе и искусству, которые он наблюдал со всей тщательностью, на какую был способен.
Во многих отношениях путешествие А. И. Тургенева в Англию в 1828 г. по своим результатам оказалось гораздо интереснее для него, чем пребывание в этой стране за два года перед тем. Поездка 1826 г. была прежде всего очень кратковременной. Отправившись в Лондон вместе с Николаем Ивановичем в конце января, он покинул Англию через месяц (3 марта), решив отправиться в Россию для выяснения своих служебных дел и положения братьев. Знакомства, которые тогда завязал Александр Иванович, почти не выходили из круга людей, так или иначе причастных к русскому посольству. В 1828 г. положение значительно изменилось. Получивший большую известность в парижских салонах как блестящий собеседник, очень расширивший во Франции круг своих личных знакомств, из которых иные прямо вели в Англию, А. И. Тургенев получил возможность гораздо более широкого общения с людьми, да и поездка на этот раз была значительно более продолжительной: он пробыл в Англии без малого год и успел за это время сделать действительно множество интереснейших наблюдений.
Для нас существенно еще одно обстоятельство, оказавшееся во многих случаях решающим в истории английских встреч А. И. Тургенева в 1828 г. Николай Иванович, как мы уже упоминали, все это время находился в Англии, оказавшись в положении государственного преступника и эмигранта162. В 1826—1827 гг. он был настолько близок ко многим виднейшим деятелям английской либеральной оппозиции, что об этом получены были сведения и в Петербурге. Еще в начале апреля 1826 г. английский посол доносил своему правительству о беседе с Николаем I, в которой царь коснулся, между прочим, Н. И. Тургенева, ‘серьезно замешанного в недавнем заговоре, ему удалось скрыться в Англию, где он теперь и находится’. ‘Император заявил мне,— пишет посол,— что это лицо в настоящее время является гостем и излюбленным соучастником в делах лорда Голланда, г. Брофэма <,т. е. Брума, Brougham Henry, Lord Brougham and Vaux, 1778—1868>, и (я полагаю) сэра Джона Макинтоша и что он пользуется симпатией и защитой этих господ в качестве страдающего русского патриота’. Император шел дальше, упоминая об этом факте английскому посланнику, Николай I, несомненно, хотел внушить мысль о небезопасности дальнейшего пребывания Н. И. Тургенева в Англии, намекал ‘на возможность для Тургенева принести значительный вред, воспользовавшись современным критическим положением с целью распространения революционных идей в тех частях Англии, где ощущается нужда и (как полагает император), может быть, и недовольство’163.
Эти бесцеремонные предупреждения были направлены к тому, чтобы склонить английское правительство к выдаче ‘государственного преступника’ Н. И. Тургенева русскому правительству, по этому поводу возникло в Англии целое дело, не увенчавшееся, впрочем, результатами, на которые надеялся Николай I. Сведения о Николае Ивановиче, дошедшие в Петербург до самого императора, были верны: Н. И. Тургенев действительно близок был к тем представителям оппозииции, которые названы Николаем I. Знакомства Н. И. Тургенева в Англии в 1826—1827 гг. были обширны и очень интересны. Кроме Брума, лорда Голланда, Макинтоша, он навещал Бентама, а живя в Эдинбурге, встречался с Томсоном, Дальтоном. ‘Дневник’ Н. И. Тургенева времени его жизни в Англии, до сих пор, к сожалению, не изданный, дает очень неполные указания по этому поводу, тем более что он обрывается записью от 5 июня 1827 г., но у нас есть другие данные, подтверждающие прочность знакомств Николая Ивановича именно среди представителей английской оппозиции164.
Приезд Александра Ивановича Тургенева в Англию в 1828 г. открыл для него прежде всего двери гостиных знакомых и друзей его брата. В одном из своих более поздних заграничных писем (1835) по случайному поводу А. И. Тургенев, между прочим, вспоминал о своем знакомстве с сэром Джемсом Макинтошем (Sir James Mackintosh, 1765—1832), тогда уже покойным, тем самым, на близость к которому Николая Ивановича указывал английскому посланнику русский император.
Макинтош в 20-х годах пользовался в Англии большой известностью, он знаменит был своим ответом на ‘Размышления о французской революции’ Бёрка, незаконченной ‘History of the Revolution in England in 1688’ и книгой ‘Discourse on the Law of Nature and Nations…’. А. И. Тургенев вспоминает, что Макинтош, ‘бывши сперва медиком и имев намерение ехать в Россию искать счастья’, впоследствии ‘с жаром занялся отцами церкви, и при первом моем посещении его, в первый день святой недели в 1828 г., целые 4 1/2 часа он и говорил только что об их заслугах в ученом и богословском отношениях. Я слышал потом речи его в защиту негров и о парламентской реформе. Мы были вместе у Галлама, где он спорил с Брумом о заслугах Бэкона и сравнивал книгу Гершеля-сына с ‘Органоном’165. Галлам (Henry Hallam, 1777—1859), историк, незадолго перед тем (1827) закончил свою известную ‘Конституционную историю Англии’ (Constitutional History of England, 1485—1760′).
К числу своих ‘лондонских приятелей’ А. И. Тургенев причислял также Захарию Маколея (Zachary Macaulay, 1768—1838), филантропа и ‘полувекового друга и сотрудника Вильберфорса, друга негров’, отца историка, Георгия Мурра, ‘которому я обязан и знакомством сЖеффри (Jeffrey), и лучшими днями в Эдинбурге’166.
В другой раз, уже незадолго до своей смерти, А. И. Тургенев вспоминал ‘о канонике Сиднее Смите, коего … знавал и любил в Лондоне и встречал во многих замках Шотландии и Аглии. Он был одним из первых и главных учредителей ‘Edinburgh Review’, кроме Горнера (коего брата знаю)’. Тургенев прибавляет: ‘Я знавал их всех: Jeffrey, Муррая, Гамильтона, Брума и др. Желал бы прочесть сочинения С. Смита: он почитался остроумнейшим писателем и даже проповедником-юмористом. Чаще всего я встречал его у Галлама (историка средних веков и английской конституции), у Макинтоша (историка Англии), у Брума и Лансдоуна и, помнится, в Шотландии у Жеффрея и Муррая, соиздателей ‘Edinburgh Review’, ныне шотландских лордов-судей. Какое блистательное поприще совершили все сии журналисты! И не подлыми средствами. Жаль одного: они поссорились с Вальтером Скоттом, который после размолвки с ними до самой кончины не брал в руки ‘Эдинбургское Review’, хотя сначала сам ободрял и набирал издателей, первое я слышал или от биографа и зятя его Локарда, или от одной из дочерей В. Скотта’16.
Эти признания А. И. Тургенева подтверждают, что первоначальный круг его английских друзей предопределен был дружескими связями в Англии его брата, Николая Ивановича, и в значительной степени с ними совпадал. Сотрудники либеральных органов печати, деятели в пользу парламентской реформы, оппозиционеры всех оттенков — вот к кому влекло прежде всего А. И. Тургенева, с ними он был всего более близок, их в первую очередь вспоминал и впоследствии. Уже этим он резко отличался от всех русских путешественников, с которыми пришлось встретиться В. Скотту. Владелец Абботсфорда едва ли знал, что он принимает у себя друга своих политических противников.
В. П. Давидов, с которым, кстати говоря, А. И. Тургенев также общался в Англии в этот свой приезд168, был в Абботсфорде молодым представителем совершенно иного круга. Мы знаем, как превратно он истолковывал В. Скотту декабрьское восстание 1825 г., как сам восхищался торийскими взглядами знаменитого писателя и как старался поддержать в нем симпатию к России Николая I. В 1828 г. к В. Скотту приехал если не представитель тех самых ‘русских якобинцев’, которых он осудил вместе со своим молодым ‘русским другом’, то ближайший родственник одного из них, идейно тяготевший к либерально-оппозиционным настроениям русского дворянства и горячий сторонник отмены крепостного права.
Зачем к нему отправился А. И. Тургенев? Чего искал он в общении с ‘шотландским бардом’? Ответом могут послужить интереснейшие записи А. И. Тургенева об этом визите. Ясно лишь одно: В. Скотт был крупнейший писатель: естественно, что Тургенев не избежал искушения повидать его лично, когда к этому представилась возможность. Познакомившийся с Вордсвортом, Саути, с десятком других тогдашних деятелей на поприще поэзии, журналистики, литературы в широком смысле этого слова, А. И. Тургенев считал для себя обязательной беседу с писателем, увлекшим всю Европу.
В. П. Давыдов, М. А. Ермолов и другие русские гости Абботсфорда, посещая ‘шотландского барда’, ‘волшебника’ и ‘мага’, ограничивались знаками восторженного почитания и увозили оттуда впечатления безотчетного или некритического преклонения, не имевшего широкого общественного интереса. На этот раз в гостях у В. Скотта был один из образованнейших русских людей, который за короткое свое пребывание у него успел сделать столько наблюдений, что его последующие рассказы об этом заинтересовали Гете и вызвали настоящий восторг Вяземского и Пушкина. Обратимся к этим рассказам.
Вяземский, записывая в свою памятную книжку некоторые подробности о пребывании А. И. Тургенева в Англии, замечает, что будто бы последний до посещения В. Скотта не читал ни одного из его романов: ‘В Англии познакомился он с В. Скоттом, который пригласил его к себе в Абботсфорд. ‘Дорогою к нему,— говорил он,— вспомнили, что не читал ни одной строки В. Скотта’. В следующем городе купил он первый попавшийся ему на глаза роман его. Поспешно и вскользь пробежал он его, ‘чтобы иметь возможность (продолжал он), при удобном случае намекнуть хозяину о романе или ввернуть в разговоре какую-нибудь цитату из него. Вообще он был мастер и удачлив на цитаты’169.
Краски в этом анекдоте, представляющем собою несомненный дружеский шарж, безусловно, сгущены. К визиту в Абботсфорд Тургенев был подготовлен превосходно, утверждение, что А. И. Тургенев не читал до того времени ‘ни строки’ В. Скотта, явно не соответствует действительности. Романы В. Скотта с его именем или анонимно во множестве появлялись в русских переводах и широко распространялись в России во французских изданиях. Тот же Вяземский, находившийся в постоянном общении с А. И. Тургеневым, оставил много свидетельство хорошем знакомстве с произведениями В. Скотта близких к нему русских писателей, в частности Н. М. Карамзина (умершего в мае 1826 г.). ‘Может быть, Вальтер Скотт — превосходнейший писатель всех народов и всех веков’,— заметил Вяземский в своей записной книжке 1825 г. и добавил: ‘Карамзин говаривал, что если заживет когда-нибудь домом, то поставит в саде своем благодарный памятник Вальтеру Скотту за удовольствие, вкушенное им в чтении его романов’170. Знал их, конечно, и А. И. Тургенев, отметивший в записи своего лондонского дневника под 28(16) января 1826 г. по поводу осмотра лондонского Темпля: ‘Кто читал Скотта, тот смотрит на сии древности иными глазами’171.
Мы знаем также, что А. И. Тургенева уже давно интересовала тайна предполагаемого авторства романов В. Скотта и что он сообщал друзьям ходившие по этому поводу в Западной Европе различные слухи: речь шла об этом в первом ‘Письме из Дрездена’, напечатанном в ‘Московском телеграфе’ в 1827 г. По поводу слухов о готовящейся многотомной ‘Истории Наполеона’ В. Скотта А. И. Тургенев писал в этом письме, открывшем все последующие публикации его европейских корреспонденции в русской периодической печати: ‘Постараюсь сообщить тебе или оригинальное, или копию
с оригинального письма В. Скотта, к одному англичанину писанного, которое распространяет исторический свет на его авторство. Тут есть ошибки против языка, коих нет в его сочинениях и не может быть в таком классическом авторе, каков он, следовательно, он не один автор своих сочинений: есть исправительный редактор. Прежде он был больше поэт в своих романах, теперь, сказывают, он истощается в воображении и принялся за историю, для коей оно, однако ж, также нужно. Но он, а следовательно, и его воображение теперь зрелее, если и не блистательнее’172.
Когда же месяц спустя в том же Дрездене А. И. Тургеневу попался свежий номер лондонской газеты ‘Morning Chronicle’ от 27 февраля 1827 г., ‘в котором заключается разгадка долгой тайны’, он тотчас же написал Вяземскому: ‘наконец Валтер Скотт объявил себя автором своих сочинений’, извлечение из этого письма, как и первое письмо, Вяземский напечатал в следующей части ‘Московского телеграфа’. Вот выдержки из этого письма:.
‘Сию минуту прочел я в ‘Morning Chronicle’ от 27 февраля статью, которую желал бы целиком перевесть, но не успею: выписываю существенное. Наконец Валтер Скотт объявил себя автором своих сочинений, единственным (total and undivided author). В статье ‘Утренней хроники’ ‘Interesting theatrical dinner’ (‘Любопытный театральный обед’) под особым заглавием ‘Public avowal by Sir Walter Scott of being author of the Waverley novels’ (‘Публичное признание Валтера Скотта, что он автор романов ‘Веверлея’) заключается разгадка долгой тайны. Известие сие взято сокращенным образом из ‘Эдинбургской газеты’, но и в сокращении оно занимает полторы колонки длинной английской газеты. Все это происходило за первым годичным обедом Эдинбургского театрального фонда (т. е., вероятно, суммы, на которую содержится Эдинбургский театр). Вальтер Скотт председательствовал за обедом… Когда присутствовавший за сим же обедом лорд Мидаубанк (Meadowbank), желая отплатить В. Скотту за тост в честь театральной компании, провозгласил здоровье of the Great Unknown (великого неизвестного, как обыкновенно В. Скотта называют), он сказал в речи своей, между прочим, что он предлагает тост ‘за могущественного волшебника, Минстреля нашей отчизны (в сию минуту восклицания и английское: ура! огласили всю залу), который вызвал из гроба не привидения протекших столетий, но существенности <,…>,, того, который ныне предстоит обличенный перед глазами и любовью его отчизны’ <,…>,. Отвечая ему, В. Скотт сказал, что ‘он не полагает нужным входить в изъяснение причин своего долгого молчания. Может быть, поступал он таким образом из одного своего своенравия <,…>,. Он слишком далеко зашел в признании своем и знает, что оно будет доведено до сведения публики. Открывая себя за автора, он хочет тем сказать, что он автор цельный и нераздельный. За исключением цитатов нет в его творениях ни одного слова, которое не принадлежало бы ему собственно или не было ему надоумлено чтением’. Этот подробный отчет А. И. Тургенев кончал выдержкой из ответной речи лорда Медоубенка, который сказал, исчисляя заслуги В. Скотта, ‘что ему предоставлено было творениями своими дать имя бессмертное отечеству. Он более сделал для него, проливая свет на его летописи, прославляя деяния его воинов и государственных мужей, чем кто бы ни было из живших некогда или рожденных на отечественной земле. Он раскрыл особенные красоты своего отечества перед глазами иностранцев…’173.
Цитированное письмо А. И. Тургенева (от 10 марта 1827 г.) написано в тот период его жизни, когда вместе с Жуковским и братом своим Сергеем Ивановичем он жил в Дрездене, целиком отдаваясь поглощению европейских политических и литературных новостей, заимствуемых из газет, а также из общения с местными литераторами, в кружках которых он был желанным гостем174. Известие о чествовании В. Скотта на театральном обеде в Эдинбурге, почерпнутое им из английской газеты, весьма заинтересовало также Сергея Ивановича, который, подобно своему брату, собирался составить об этом особую статью и препроводить ее Вяземскому для одного из русских журналов. ‘Имей на столе своем лист бумаги для меня,— писал Вяземский А. И. Тургеневу из Москвы в Дрезден 21 марта 1827 г., вскоре после получения от него краткого изложения статьи о В. Скотте из ‘Morning Chronicle’, — и записывай на нем все, что пройдет по голове твоей и Европе, а там в почтовый день и отсылай ко мне. Не худо также иметь и un ecrivain public {Писца (франц.).}, который за несколько добрых грошей списывал бы статьи, встречаемые в газетах или где инде, например, вроде статьи о Вальтер Скотте, прелюбопытной, но, к сожалению, слишком сокращенной. Благодари Сергея Ивановича за намерение написать мне о В. Скотте и попроси его вперед бросить что-нибудь в мою журнальную котомку, а более всего проси его хорошенько выздороветь под благословенным небом и запастись силами, чтобы возвратиться под наше угрюмое небо…’178
Упоминание здесь С. И. Тургенева и его литературного проекта позволяет довольно точно датировать несколько черновых листков, с набросками о В. Скотте, сохранившихся среди бумаг братьев Тургеневых. Все они написаны Сергеем Ивановичем не позже середины марта 1827 г. и основаны на тех же газетных сообщениях, которые излагал в письме к Вяземскому А. И. Тургенев, с тем лишь различием, что он собирался дать самостоятельную оценку ‘веверлеевских романов’ В. Скотта и представить их значение для европейских литератур. Один из дошедших до нас трех черновых вариантов задуманной статьи о В. Скотте С. И. Тургенева (все они остались неизданными) начинается так: ‘В ‘Edinburgh Evening Courant’ of Saturday помещено описание обеда, который давало общество покровителей театров в Англии. Исполнив обряды, обыкновенно наблюдаемые в таких случаях, и после длинных рассуждений о пользе и удовольствии, доставляемых драматическими авторами и театрами, изложенных председателем обеда, Вальтер Скотт говорил со свойственным ему умом, ученостью и красноречием, обнявшим главнейшие эпохи драматической литературы, древней и новой, начиная с греков и оканчивая Шекспиром, любимым и достойнейшим любви, своих соотечественников трагиком и комиком, то есть классиком, но в разных, даже противоположных родах — дошел, наконец, до той минуты, когда, к общей радости, открылась доселе непроницаемая тайна: Вальтер Скотт — единственный творец всех его сочинений’. После этого вступления С. И. Тургенев обращался к характеристике романов В. Скотта, которые, несомненно, были ему хорошо знакомы:
‘Какая громада волюмов, романам посвященных, где он славит королей и множество знаменитых мужей, описывает важнейшие происшествия истории английской, шотландской и французской, выставляет на сцене характеры самые оригинальные, и все это среди природы, столь же верно, как и прелестно, описанной! Такие романы делают честь и ему и его отечеству, изображая события нескольких веков, в течение коих особенно Шотландия, как земля, коей посвятил он большую часть своего времени и таланта, представляется достигшею до той степени просвещения и благоденствия, на которой мы теперь ее видим’. ‘Здесь не место разбирать его произведения,— продолжает С. И. Тургенев.— Кто его не знает? Но необходимо было бы счесть, сколько волюмов написал он в стихах и в прозе от первого своего романа до истории Бонапарта. Торопясь послать эту статью, я не имел времени вспомнить все, что он написал…’ Следует характеристика романов В. Скотта, их достоинств и недостатков с точки зрения читателей:
‘Иные укоряют его сухостью в начале романа и даже не читают по крайней мере первого тома, но можно ли познакомиться с характерами, не заставляя их самих действовать? Вспомните описание природы шотландской, гор, берегов, на которых возвышались замки, где боролись граждане против граждан, отцы против сыновей, братья против братьев. Какая подробность и точность в представлении любопытнейших произведений, как ясно видит их читатель! Как легко вспоминает их!’ В качестве примера С. И. Тургенев называет лишь один роман В. Скотта — ‘Айвенго’ (‘Ивангое’, по его транскрипции), который представляется ему одним из лучших романов шотландского писателя, и дает подробную характеристику этого произведения, в то время уже имевшегося на русском языке, в переводе, сделанном, по-видимому, с французского176.
Статья С. И. Тургенева не отделана и отрывочна, но даже ее зачеркнутые фрагменты представляют известный интерес. Таковы, например, замечание о Ф. Купере как последователе В. Скотта или возражения французским критикам шотландского романиста. Мысль о Купере как о подражателе В. Скотта, вероятно, сильно занимала С. И. Тургенева, так как она имеется в различных редакциях начатой статьи, частично зачеркнутых. Здесь, между прочим, говорится: ‘Изобретатель нового вида романов, исторических, Вальтер Скотт, сколько мне известно, имел только одного последователя, не равного ему, но подающего надежду достичь его если не в таланте, едва ли достижимом, то по крайней мере в подражании. Положив начало, Купер найдет и себе последователей. Тогда и Новый Свет может породить Вальтера Скотта. Il n’y a que le premier pas qui coute {Важен первый шаг (франц.).}’. На полях против данного места в другом черновике указаны те романы Ф. Купера, какие С. И. Тургенев имел в виду: ‘Шпион’ и ‘Пилот’, т. е. ‘Лоцман’. Что касается упреков, адресованных В. Скотту французскими журналистами, уже давно вычитанных им ‘в одном французском журнале’, то они, по предположению Сергея Ивановича, ‘кажется, доказывают, что тогда французы еще не имели времени короче познакомиться с Вальтером Скоттом. Журналист укоряет его в точном описании местоположения и даже происшествий, что совсем несправедливо. Романы Скотта отличаются верным изображением характеров исторических, и в этой верности состоит главное его достоинство. Недоставало одного, чтобы заслужить совершенную благодарность публики: объявления себя единственным творцом всех его сочинений!’ 177
Мы не напрасно привели выписки из черновиков статьи С. И. Тургенева, предложенной им Вяземскому, и ее план, и ее задачи, несомненно, обсуждались обоими братьями, может быть, Александру Ивановичу даже принадлежала идея написания этой статьи. В Дрезден он привез брата для того, чтобы показать местным врачам, и пестовал его, как больного ребенка, Александр Иванович всячески старался отвлечь брата от мрачных мыслей, которые все сгущались: известно, что поражение восстания 14 декабря, следствие и суд над декабристами, угроза смертной казни или каторги, нависшая над Николаем Тургеневым, может быть, опасения, что и он сам может быть привлечен к следствию, привели С. И. Тургенева к тяжелому психическому недугу и, несмотря на все заботы брата, к безвременной смерти: он умер через несколько месяцев после того, 1 июня 1827 г.
Как видим, А. И. Тургенев не только хорошо знал произведения В. Скотта, но и посвящен был во многие обстоятельства его жизни. Очутившись в Англии в следующем году, он решил повидаться с ним лично. Несомненно, что он явился в Абботсфорд во всеоружии своей начитанности и осведомленности.
О том, как состоялось это знакомство, мы знаем из целого ряда источников. Подготовка к нему началась уже весною 1828 г., в бытность А. И. Тургенева в Лондоне. Среди бумаг Тургенева, хранящихся в его архиве, есть недатированная записка Элизы Бозанкет, проливающая свет на обстоятельства первой встречи его с В. Скоттом, запись дневника А. И. Тургенева от 11 апреля 1828 г. позволяет точно датировать записку Элизы Бозанкет именно этим числом, написана она в Лондоне, где находился в это время Тургенев, приехавший в Англию для нового свидания с братом Николаем Ивановичем. Приводим текст записки:
‘Je vais passer la soiree aujourd’hui dans un petit cercle de famille, ou on attend le celebre sir Walter Scott.
Puisque la dame qui recoit est de ma connaissance particuliere, je serais charme de vous conduire chez elle, si vous avez envie de considerer ce grand homme tout a votre aise.
Si vous n’avez pas d’engagement pour le diner et vous n’avez pas peur de vous ennuyer en dinant tete-a-tete avec mon mari et moi, peut-etre vous nous ferez le plaisir de venir chez nous a sept heures — mais si vous etes engagez deja, et que vous avez pourtant envie de prof iter de la proposition que je vous ai faite pour la soiree, je vous prie de vous rendre chez nous a neuf heures du soir. Adieu jusqu’au revoir.
<,Перевод: >,
Сегодняшний вечер я проведу в маленьком семейном кругу, где ожидают знаменитого сэра Вальтера Скотта.
Так как дама, принимающая его у себя, принадлежит к моим близким знакомым, я была бы очень рада привести вас к ней, если у вас есть желание с полным удобством посмотреть на этого великого человека.
Если вы никуда не приглашены и не боитесь поскучать, обедая с глазу на глаз со мной и моим мужем, то, может быть, вы сделаете нам удовольствие и придете к нам к семи часам, но если вы уже приглашены и тем не менее хотели бы воспользоваться предложением, которое я вам сделала относительно вечера, прошу быть у нас к девяти часам вечера. До свидания.
Устоять против такого приглашения Александр Иванович, естественно, не мог. Из записи его дневника, сделанной ночью после того же дня, видно, что он обедал у Бозанкетов, а затем с ними отправился в дом к миссис Александер, где ждали В. Скотта. Это была приятельница шотландского романиста (Mrs Alexander of Ballochmyle), известная также и из биографии Роберта Бернса. Обещанная встреча А. И. Тургенева с В. Скоттом состоялась: всем событиям и знакомствам этого интересного вечера А. И. Тургенев отвел место в своем неизданном дневнике, относящиеся к этому страницы дневника следует воспроизвести полностью.
’11 апреля 1828 г. Лондон. Полночь. Начинаю книгу новым знакомством — Вальтера Скотта. Отобедав у Бозанкета, я отправился с ним в парк регента к Mrs Alexander, где Вальтер Скотт должен был проводить вечер. Я не знал хозяйку дома, но принят был и ею и дочерью старшею ласково и дружелюбно. Дочь мила и почти красавица: кардинал Гонсальва был пленен ею. К счастью, она говорит и по-французски. После обыкновенных приветствий она показала мне картину Рубенса (Богоматерь с божественным младенцем), которую один из приятелей отца ее оставил ей в наследство. Вальтера Скотта еще не было. Она сказала мне: ‘Вы желали видеть В<,альтера>, Скотта? Я надеюсь, что он сдержит слово и приедет к нам на вечер, но он обедает у герцога Сент-Альбанса, а здешние обеды так продолжительны’. Скоро the great unknown назван слугою, и в комнате все утихло, и все глаза обратились к двери. Я увидел беловласого, хромого старика, коего видал в сходных гравюрах. Мне понравилось это молчание, с которым приняли первый талант Англии. Одна нога его короче и придерживается тростию. Скоро началась музыка: тут был и первый почти музыкант в Европе, не его, но о нем слыхал я прежде: Мушель и жена его, гамбургская немка, как мне сказали. Хозяйка желала представить меня В. Скотту и вытвердила мое татарское имя. Меня подвели к нему, к сожалению не было места для двух, и он принужден был разговаривать со мною стоя, сказывал, что давно не был в Лондоне, что приехал сюда недели на две, и звал к себе в Эдинбург. Хвалил русского Давыдова, обучающегося там, и спрашивал, знавал ли я княгиню Чернышеву, которая за англичанином — автором. Я не мог отгадать, кого он разумел под сим именем, и Бозанкет уже объяснил мне, что, конечно, это кн<,ягиня>, Щербатова, которую он может знать по Miss Jane Porter. Подвели знакомить с ним другого, и я уехал. Говорил и о Гизо, но он не знает и его имени. Тут были и две его дочери: одна замужем за издателем Блаквудова магазина.
Жалею, что не подошел к нему. Я читаю иногда журнал его, и знакомство ученого журналиста иногда полезнее ученого автора романов. Доволен, что видел того, которого читал еще так мало!! — The Northern magician, the Great Unknown — clerk, т. е. писец в суде эдинбургском, и целые дни там просиживает за несколько сот фунтов в год, это занятие pendant к сочинению им Истории Наполеона. Теперь, по газетам, пишет он проповеди. Почитатели В. Скотта в извинение ему говорят, что и в канцелярии суда сочиняет он романы, но вряд ли это не новое обвинение. Скорее можно извинить его любовью к независимости, к детям. Слух о женитьбе его — не состоялся’.
Путешествие А. И. Тургенева в Шотландию осуществилось только в августе, однако готовился он к нему, как видно из его бумаг, еще в июле: имевшие отношение к задуманной поездке письма, полученные им летом, были заботливо сохранены и впоследствии переплетены вместе с его собственными письмами к брату Николаю того же года. Часть этой переписки заслуживает нашего внимания из-за упоминаний В. Скотта. Таково, например, приводимое ниже в переводе письмо м-с Скиннер.
Гастингс, 11 июля <,1828 г.>,
Дорогой г. Тургенев.
Я только что получила Ваше любезное письмо. Так как меня чрезвычайно занимает все касающееся Вас, я хотела бы сделать Ваше путешествие в Шотландию менее унылым. В Эдинбург отправляется мой свояк, м-р Суинтон, он решил ехать 15-го. Зайдите к нему — No 5, Глостер плейс, Постмен сквер — и договоритесь о совместной поездке. Я пришлю Вам письмо к кому-нибудь из семейства Суинтонов — они укажут Вам, что наиболее заслуживает осмотра. Еще я пришлю Вам письмо и к сэру Вальтеру Скотту. Если Вы поедете и на север Шотландии, в Банф, обратитесь к м-ру Эйнсли, который рад будет встретиться с Вами — его адрес: у капитана Гранта Даффа, Идеи, Банф, С<,еверная>, Б<,ритания>,.
Я очень буду рада получить от Вас весточку. Мы с мужем очень интересуемся Вами. Вы встретились с нами в дни наших испытаний и отнеслись к нам сочувственно, Вы были несчастливы и мы сочувствовали Вам. Дружба не всегда зависит от давности знакомства, хотя время и привычка все более укрепляют наши связи с друзьями. Сочувствие действует подобно времени: оно сблизило нас с Вами и теперь, как бы далеко Вы ни оказались, как бы долго мы ни были в разлуке с Вами, мы Вас не забудем.
Если Вы надумаете побывать в Ирландии, я могу прислать Вам письма к леди Морган и к мисс Эджуорт, сообщите только, как адресовать их — наверно, через какого-нибудь банкира в Дублине или Белфасте?
Если же Вы решите вернуться к брату, я посоветовала бы вам обоим посетить наши края, где мы легко нашли бы для вас небольшой домик. У нас тут чудесный вид на океан, развалины замка,— здесь был один из Cinque ports, укрепленный Гарольдом Смелым против Вильгельма Завоевателя, который все-таки сделал здесь высадку и дал знаменитое Гастингское сражение. В его свите находился и предок м-ра Скиннера, пожалованный потом землями в Херефордшире. На старинной колокольне (до сих пор) каждый вечер в 8 часов отзванивают ‘поминки по уходящему дню’. Здесь много достопримечательностей, много красивых закоулков и зеленых лугов, а с горы бывает виден вдалеке берег Франции, к которому г-жа де Сталь обратила чудные строки: ‘О, France, ma patrie, lesien etc.’ {О Франция, родина моя, его… и т. д. (франц.).}, когда она вспоминает эти прекрасные слова Марии Стюарт, ‘молящей морские ветры отнести ее вздохи к берегам Франции’.
Мы пробудем здесь до октября и постараемся от души сделать все, что можно, для вашего удобства и развлечения.
Примите наши лучшие пожелания и поклоны.
На первой странице сделана приписка: ‘М-р Скиннер полагает, что Вы уже знакомы с сэром Вальтером Скоттом и письма к нему не нужно. Если Вы все же пожелаете иметь такое письмо, я пришлю его Вам в Эдинбург’179. Упоминание в письме Маргарет Скиннер знаменитой битвы при Гастингсе должно было вызвать особый интерес А. И. Тургенева. Он, несомненно, знал уже к этому времени живописные страницы, посвященные этой битве в незадолго перед тем вышедшем труде Огюстена Тьерри ‘История завоевания Англии норманнами’ (1825), а может быть, и воспользовался приглашением английских друзей, чтобы взглянуть на эти овеянные легендами места. Гастингс (Хастингс) — небольшой городок и порт в графстве Сассекс, в 90 км на юго-восток от Лондона, расположенный прямо против французской Булони (в письме упомянуто, что он был одним из ‘Пяти портов’: это название в течение четырех веков, вплоть до царствования Генриха VII, носила система пяти прибрежных городов, на которые была возложена защита Англии от вторжений с материка, Гастингс был самым мощным из этих ‘Пяти портов’). Здесь, в окруженной холмами долине, вечером 14 октября 1066 г. войска норманнского герцога Вильгельма, получившего впоследствии прозвище Завоевателя, разбили воинство последнего англо-саксонского короля Гарольда. Между холмами виднеется море, по которому в Англию прибыл огромный флот Вильгельма с армией, решившей участь страны и народа. В то время, когда А. И. Тургенев получил приведенное выше письмо из Гастингса, этот маленький городок и его окрестности, по словам многочисленных ездивших туда туристов, сохраняли свой ‘романтический’ колорит: груда камней, покрытых плющом и ползучим шиповником, означала то место, где пал Гарольд, большие деревья скрывали от остального мира этот кусок земли, на котором разыгралась кровавая трагедия. Вокруг царило безмолвие, только сквозь ветви деревьев виднелась церковь аббатства, прозванная ‘церковью битвы’, и лишь бой часов на ее башне нарушал тишину… Что касается ссылки автора письма на г-жу де Сталь, то она имела в виду слова героини из знаменитого романа в письмах ‘Дельфина’ (1802): ‘О, Франция! Моя и его родина, восхитительное место, которое я никогда не должна была покидать, Франция! Самое имя твое так глубоко волнует всех тех, кто с детских лет дышал твоим сладким воздухом и созерцал твое ясное небо! Я теряю тебя вместе с ним, ты уже сейчас дальше от меня, чем мой горизонт, подобно несчастной Марии Стюарт, мне остается только обращаться с мольбой ‘к облакам, которые ветер гонит по направлению к Франции, чтобы принести к тем, кого я люблю, мои жалобы и мои прощания’180.
О том, как состоялась встреча А. И. Тургенева с В. Скоттом, мы знаем из ряда источников, прежде всего из собственных писем А. И. Тургенева к брату Николаю Ивановичу. В одном из них Александр Иванович рассказывает, что на пути в Абботсфорд он прогостил два дня у лорда Минто, затем навестил в Кезике (Keswick) поэта Роберта Саути, от которого, несомненно, получил напутствие и ряд необходимых сведений181. По прибытии в Мельроз он надеялся получить от В. Скотта письменное приглашение в ответ на собственное письмо к нему. Однако ответа не было, думая, что владелец Абботсфорда не получал письма, Тургенев все же решился отправиться к нему пешком.
На самом деле, как мы знаем сейчас, письмо Тургенева было получено В. Скоттом, он не ответил на него скорее всего потому, что нередко поступал так, полагая, как он сам говорит в своем дневнике 1826 г., что переписка с иностранными литераторами чаще всего не ведет ‘ни к чему, кроме обмена кружевами комплиментов, столь же легковесных, как пробка и перья’.
Письмо Тургенева сохранилось в бумагах В. Скотта и было опубликовано В. Паркером182. Приводим полный его текст в русском переводе:
Я имел честь быть представленным Вам, милостивый государь, в Лондоне, у лэди Александер. Вы были столь любезны, что предложили мне посетить Вас в Эдинбурге: надежда быть принятым Вами, милостивый государь, была, признаюсь, одной из главнейших причин моего шотландского путешествия. Я не имею права притязать на вашу любезность, если не считать того, что делает это право всеобщим, а именно — восхищение, которое я разделяю со всем цивилизованным миром и с моими соотечественниками перед тем, кто дал им живейшее и чистейшее из наслаждений. Я — русский, милостивый государь. В прошлом я учился в России и в Германии и 25 лет служил Отечеству при императоре Александре. Я сохранил вкус, или, вернее, страсть — пожалуй, несчастную — к истории моей Родины и Севера вообще. Я бы желал познакомиться с великим художником прошлого и своей родины и лично засвидетельствовать ему мое уважение и восхищение.
С вашего разрешения я буду ожидать записки от Вас в Мельрозе (до востребования), куда я надеюсь прибыть через два-три дня, объехав некоторые из озер. Я читаю по-английски.
В. Паркер, публикуя письмо, предположил, что упоминаемая А. И. Тургеневым встреча его с В. Скоттом у лэди Александер состоялась в мае того же 1828 г., когда В. Скотт был у нее на обеде. Однако В. Паркер ничего не мог сообщить о последствиях этого письма и не знал, состоялось ли посещение В. Скотта русским путешественником. Между тем первый рассказ об этом визите самого А. И. Тургенева в письме к брату, первоначально не выходивший за пределы Англии, впоследствии (в 1872 г.) был опубликован Николаем Ивановичем за границей (хотя и на русском языке)183. А. И. Тургенев писал здесь:
Абботсфорд, 6 августа 1828 г.
Хочу начать тебе письмо пером В. Скотта и в его замке. Я приехал в городок Мельроз, за три мили отсюда, третьего дня часу во втором, осмотрел прелестные развалины аббатства, описанные В. Скоттом, и пустился к нему пешком, хотя и не получал ответа его на мое письмо, которого он не получил и по сие время. Я пришел к нему в 4 часа. Он только что возвратился с похорон. Долго бродил я в его первой зале, унизанной рыцарскими доспехами, убранной различными гербами фамилий здешнего края, населенного некогда бордерами, т. е. пограничными жителями, в вечной борьбе с шотландцами и с англичанами. Сии разбои воспел и описал В. Скотт, и ты, верно, знаешь давно то, что я отчасти успел прочесть у лорда Минто. Наконец встретил я официанта в пудре, и он доложил обо мне немедленно В. Скотту, который в ту же минуту принял меня в кабинете своем, где была и дочь его, незамужняя, другая замужем, и ее и двух сыновей здесь нет.
После некоторых объяснений он пригласил меня остаться у него, я сказал, что спешу в Эдинбург и не надеялся более ничего, как видеть его, но дочь в ту же минуту отвечала, что уже комната готова, и человек явился провести меня туда, а В. Скотт пригласил к обеду и после обеда на музыку дамскую. В 6 час. меня позвали к обеду, и я нашел более 10 человек гостей. Гамильтона с женою, к брату коего я имею письмо от Давыдова. С ним и гостья-девушка, ирландская красавица и с удивительно прелестной ingenuite {Непосредственностью (франц.).}. Другие приятели В. Скотта с тремя племянницами из Англии. Все говорили по-французски, и обед был вкусный и веселый, а после обеда В. Скотт перешел ко мне, и мы короче познакомились, он говорил много и с важною любезностью, и мы долго проболтали. В гостиной нашли уже мы кофе, чай и музыку. Девушки и одна старушка пели, играли на арфе и на гитаре, и В. Скотт беспрестанно подходил ко мне и объяснял национальные песни, оживлялся, повторяя их наизусть с начала до конца, и щелкал пальцами, как удальцы шотландские. В 11 часу подали опять ужин, и скоро разошлись, но В. Скотт сказал мне, что есть ли я останусь на другой день, то он повезет меня смотреть какую-то прелестную окрестность: я согласился с благодарностью.
В 7 часу утра осмотрел сад его, по знаменитой и быстрой речке Твиде идущий, обегал нагорные окрестности, взглянул издали на развалины Мельрозского аббатства и, одевшись к завтраку, явился в столовую, где уже нашел половину вчерашних гостей. После завтрака приятель его, умный англичанин, с двумя племянницами здесь гостящий, повел меня снова показывать сад его, и я нашел в нем начитанного и долго на континенте путешествовавшего английского старинного приятеля В. Скотта.
Дождь вогнал нас в замок, но во втором часу В. Скотт прислал звать меня с собою гулять, и мы пошли втроем. Он очень тихо ходит, опираясь на клюку, а иногда, как он сам мне сказывал, на его дворецкого, умного старика, которого мы встретили. Он повел меня на гору, которую также обделал сам, и к лебедю, которого сам кормит. Дорогой рассказывал, как за 15 лет нашел он это место совершенным пустырем, как устраивал его, и показывал все виды с горы на Мельроз, на дачу лорда Сомервиля и на реку Твид и другую речку, недалеко от его замка в Твиду впадающую, толковал о шотландских древностях, вспоминал часто старинные стихи и песни и с жаром повторял их. Он читает и немецкие книги и выспрашивал о Фемгерихте в Германии и хотел записать книги, кои я ему назвал о сем предмете184. Древность, или лучше, старина средних веков, его очень интересует и других народов, и я нашел в его библиотеке много любопытного по исторической и археологической части.
Мы гуляли до 5 часов, заходили на ферму, коей крестьянин — брат поэта, часто посещающего В. Скотта, помещика фермы брата его. В 6 часов позвали к обеду, к которому я оделся, как на бал. Разговор был общий, но оживленный. В столовой, так же как и во всех комнатах, множество картин, портретов и разных рисунков, относящихся к старине шотландской. После обеда дамы, а за ними и англичанин ушли, и В. Скотт снова подсел ко мне, и мы проговорили до 10 час. вечера. Он объяснял мне кланы, отношения их между собою и к начальникам их, и описывал прежнее их состояние, говоря, что в них не было ничего феодального, но более патриархальное, что начальник клана, конечно, пользовался большим влиянием, но что это влияние и дорого стоило ему, что теперь стараниями правительства и изменением нравов кланы почти не существуют. Называл того убившегося шотландца, у коего ты обедал, как своего приятеля и ревностного учителя обыкновений шотландских. Мы перешли к литературе, и он повел показывать мне свои книги и акты двух обществ шотландских древностей и достопримечательностей. Показывал и другие редкие книги на шведском языке, ибо занимался поэзиею исландскою, и выспрашивал меня о новых книгах по сей части. Я хотел уехать, но он не пустил меня и оставил опять ночевать, сказав, что приготовил для меня другую комнату, просторнее, хотя и прежняя была прекрасная и удобная.
Я провел опять вечер с ним, и он был необыкновенно любезен и собирался сидеть со мною и после дам, но я откланялся и ушел в свою комнату, распрощавшись с дамами, и дочь пожала мне дружески руку. Англичанин пригласил меня к себе в деревню, недалеко от Карляйля, в местечке, описанном В. Скоттом, и хозяин требовал, чтобы я остался и, на мой отказ, чтобы опять заехал к нему из Эдинбурга, я обещал, но вряд ли сдержу слово, хотя мне кажется, что посещение мое ему не в тягость, и вчера ввечеру, прощаясь со мною, он сказал мне даже не только что-то лестное, но даже почти нежное, в ответ на мое извинение, что я, не рекомендованный никем, решился приехать к нему.
Приятель его много рассказывал мне о нем особенностей и хвалил его благородный характер, о коем другие иначе отзывались. Он любит посещения чужестранцев, хотя лондонские денди и надоедают ему своими незнакомыми визитами, всегда и весь день почти в обществе, и никто не знает, когда он имеет время писать и что пишет. Часто в присутствии этого приятеля случалось ему сочинять несколько страниц романа, которые в ту же минуту он прочел ему и послал в печать. Любит балагурить с гостями, хотя и балагурство его все с какою-то любезною важностью, и лицо чрезвычайно умное и выразительное. Бюст его мраморный, на который он мне сам указал, выражает верно и глаза его и рот, на котором что-то характеристическое. Весь дом его в книгах и в древностях и достопримечательностях всякого рода: я нашел и русские православные складни, и шитые торжковые сапоги, целые одежды рыцарей с панцырями и шлемами и копьями на стенах. Много хороших картин и комнаты убраны со вкусом’185.
Трудно переоценить значение этого замечательного рассказа. Все, что А. И. Тургенев счел нужным сообщить об этом визите, поражает разнообразием и обширностью сделанных им наблюдений. Они записаны тут же, на месте действия, ‘пером В. Скотта и в его замке’, и достоверность рассказа во всех его мелочах не подлежит никакому сомнению. Страстный любитель тотчас же закреплять на бумаге полученные им впечатления, А. И. Тургенев, как известно, не только писал письма своим многочисленным друзьям, но и находил время почти изо дня в день вести обширный дневник. Записи дневника временами почти буквально совпадали с письмами, но последние представляли собой все же результат первой, хотя и торопливой, литературной обработки дневниковых записей. Торопясь, Тургенев, однако, либо не поспевал занести в свои письма все краткие, иногда условно лаконические, понятные ему одному записи дневника, либо сознательно опускал их, считая достойными лишь своей памяти и не собираясь их оглашать. Поэтому дневники Тургенева, в пяти переплетенных томах, представляют собою драгоценный источник для истории его жизни, и остается лишний раз пожалеть, что из них опубликованы лишь скудные и случайные отрывки186.
Дневник за 1828 г. для нас в данном случае особенно интересен. Обширная запись посвящена в нем пребыванию А. И. Тургенева в Абботсфорде. Он спешил, делая свои заметки на месте: не дописывал слова, ограничивался намеками, иногда не до конца раскрывал свою мысль и не вполне дорисовывал картины, которые хотелось закрепить в памяти и которые потом ему было легко восстановить из лаконичных фраз, сокращенных предложений и условных знаков. То, что не было занесено в тетрадь своевременно и что всплывало в памяти потом, в другой связи, вписывалось тут же, вперемежку с новым рядом впечатлений.
Таковы и записи об Абботсфорде по поводу встречи с В. Скоттом. Пользуясь ими, можно значительно пополнить рассказ Тургенева в приведенном письме его от 6 августа. Сличение двух источников раскрывает нам новые и чрезвычайно любопытные подробности. Записи о В. Скотте идут в основной массе на листах 119 об.— 121 об. дневника, но попадаются и позже — на листах 122, 123, 124. Мы приводим эти записи ниже по подлинной рукописи, не пренебрегая никакой мелочью, в ожидании полной публикации всего дневника, дающего столь обильный и драгоценный материал для истории европейской культуры. Впечатления от городка Мельроза в дневнике изложены полнее, чем в письме.
‘Наглядевшись на развалины, я зашел на почту, но ответа от В. Скотта не было. Я решился идти к нему и без вторичного приглашения. Абботсфорд от Мельроза в трех милях, я зашел в новую церковь Мельрозскую, она была наполнена слушателями проповедника пресвитерианского, хотя это было и в понедельник. Я шел с пригорка на пригорок и почти у самого сада увидел готический, но цветущий замок В. Скотта — of the Great Unknown, Великого Неизвестного. Вошел в отворенную калитку — и очутился в саду его. Женщина указала мне тропинку к замку. Я увидел прекрасную железную решетку, отделяющую сад от замка, совершенно в древнем гот<,ическом>, вкусе построенного. По углам башенки, одна отделена от главного строения, с флагом. Над главным входом герб В. Скотта с древним девизом бордеров (шотландцев из местностей, пограничных с Англией).
Одна из дверей старинных подарена хозяину Эдинбургским городовым начальством и принадлежала к древностям описанного им Эдинб<,ургского>, замка. Замок окружен садом, при входе в замок большая передняя комната вся увешана старинными рыцарскими доспехами, над коими латы и гербы, принадлежавшие разным фамилиям бордеров здешнего края: между ними и В. Скотта. Все напоминает рыцарство, Шотландию и средние века, здесь недавно только прекратившиеся, во всем видно жилище В. Скотта, в другой комнате портреты поэтов — я узнал Байрона — и рыцарей знаменитых шотландских, в третьей комнате редкости всякого рода и всех веков и народов: я нашел и красивые сапоги из Торжка, и православные медные складни, и индейские древности, но всего боле старины шотландской и английской. В. Скотт был на погребении и только лишь возвратился. Долго никто не приходил в комнаты, отпертые, и я имел время получить понятие о вкусе хозяина и строителя дома, хотя бы и не читал его романов и песен. Наконец увидел меня лакей, доложил обо мне и немедленно ввел меня в кабинет поэта-историка. С ним была и дочь его. Я узнал, что он не получал письма моего и <,я>, должен был написать ему свое имя, ибо едва запомнил он его с вечера Александры’ (лл. 119 об.— 120).
‘Давыдов — мое путешествие — Россия — скоро оживили разговор. Он знает и Дениса Давыдова, который присылает ему какие-то редкости для Шотландца. Я не хотел оставаться ни обедать, ни на вечер, но хозяйка уже велела приготовить комнату и извинялась только, что она не просторная, а В. Скотт предложил мне приготовиться к обеду и отдохнуть в комнате — я остался. Меня провели в мою комнату, где уже было все приготовлено для усталого путешественника.— Освежившись в 6 час. меня пришли звать к обеду, и я нашел многочисленное общество, нарядное и fashionable. Гамильтон с женою, к брату коего имею письмо от Дав<,ыдова, В. П.), милая, прелестная ирландка, которой красоте и ingenuite и дамы не переставали по отъезде ее восхищаться, Mr Morry, англ<,ичанин>, с женою и дочерью, бело-русою, почти красавицею, какая-то старушка, которая приняла мою застенчивость под свое покровительство и познакомила с первыми (зачеркнуто: шагами) приемами в гостиной Абботсфорда, и несколько других приезжих.
Обед с шампанским был достоин вкуса хозяина ко всему изящному и любезности его дочери. Он выпил за здоровье короля, вероятно, только для того, чтобы выпить за здоровье рус<,ского>, имп<,ератора>,, и я отблагодарил в качестве русского и — пока — чиновника. После обеда долго сидели мужчины одни, и литература, политика нас сблизила с хозяином. Он пересел ко мне и пленил меня веселостью, но и какой-то важною веселостью — воспламенялся, говоря об истории и поэзии, беспрестанно приводил стихи и с жаром цитировал их, особливо старинные английские, объяснял картины и портреты залы: король Шведский Карл XII, коего потомка знает лично, сына экс-короля.
Возвратившись из столовой в гостиную, нашли музыку: девицы и старушка пели шотландские, и английские, и вальские <,уэльские>, народные песни. В. Скотт часто подходил и с каким-то восхищением повторял любимые слова песен, и объяснял мне народный смысл оных, и щелкал, и, казалось, хотел всеми знаками возбудить и в других чувство шотландского патриотизма, коим сам был проникнут’ (л. 120—120 об.).
‘Я смотрел на него почти с таким же восхищением и радовался его сильным ощущениям. Он убедил меня остаться и тут же послал за моим багажем в Мельроз, и я нашел его рано поутру уже в своей комнате. В 7 часов утра я вышел в сад, обошел весь парк, сидел в беседке над шумною и кипящею Твидою и в 10-м часу возвратился к завтраку. Он пригласил меня в час гулять с собою — и повел меня туда, где я еще не был, показывая все места, кои он прочистил и из пустыря создал рощи, дорожки и фермы с обработанными полями и пажитями для стад своих. Казалось, он гордился сим творчеством более, нежели ‘Ивангое’. Мы взобрались, разговаривая о фемгерихтах, о шотландской старине, о сельском земледелии шотландском и о различии оного с английским, до верхней части горы, он указал мне границы своего владения и прелестные развалины аббатства, видные отсюда вместе с другими местечками, в низких, уютных домиках лежащими. Он тешился и моим восхищением, рассказывал о мельрозской старине, показал пастуха своего, у коего брат поэт и часто навещает его.
В 6-м часу возвратились домой, и следовательно) гуляли часа три, и разговор ни на минуту не прерывался. После обеда он предложил мне ехать не из Мельроза, а в его карете до другой станции и оттуда в Эдинбург, но с тем, чтобы сегодня ночевать у него. Я с благодарностью принял предложение, и он, проводя дам и другого гостя в гостиную, остался со мною до 10 часа наедине. Мы много говорили о кланах, о влиянии начальников оных в Шотландии, особливо в Highland, о Гете, приславшем ему медаль его и письмо, о Mad<,ame>, Stahl, об обществах шотландских древностей.— Это заставило его пойти в библиотеку, где дамы давно с кофе ожидали нас, началась опять музыка, но В. Скотт отворил мне свои шкапы, показывая свои редкие книги, и, прощаясь, сказал мне необыкновенно любезное и лестное приветствие, уговаривая еще на день остаться, взял мою карточку, а Морри дал и свой адрес и мой взял себе. Дочь пожала мне дружески руку на прощанье, другие красавицы улыбнулись, и — я ушел в свою комнату, жалея, что всего, что слышал, видел и чувствовал в сии два дня, не могу немедленно передать брату и Жуковскому, и Козлову, о коем рассказывал В. Скотту и дамам’ (л. 120 об.— 121).
На этом кончается основная запись о визите к В. Скотту, несомненно сделанная в дневнике еще в Абботсфорде, вечером 5 августа или 6-го утром, в день отъезда Тургенева в Эдинбург, когда написано было и его письмо к брату. В шотландскую столицу он приехал 6-го, ‘во втором часу пополуночи’, а с утра следующего дня уже отправился делать визиты и ‘разносить письма’, завертевшись в водовороте новых впечатлений. Записи дневника становятся торопливыми и неразборчивыми, мелькает множество имен и адресов: ‘The Eajl of Rosebery, Thomas Thompson, Esq., Professor Pillans, Муррай, Charlotte Square — Thomas Thompson (42) от Ландсдовна и Минто187. Застал, записал адресы и пошел с ним к Александру Юнгу с письмом от герцога Гамильтона. А. Юнг, Queen Street, 47, завтра пить чай в 9 1/2. Встретил профессора Напира North Castle Street, 39. Звал обедать в субботу в 6 часов. С Томсоном же к Пилленсу, Abercromby place, 22, с письмом Минто, звал завтра на вечер и будет к Юнгу пить чай со мною’ и т. д. В воскресенье 10 августа, очевидно, выдалась свободная минута, и А. И. Тургенев заносит в дневник: ‘Я не успел записать еще беглых впечатлений в пути от Абботс-форда к Эдинбургу. Простился с В. Скоттом в его кабинете, записав ему на столе книгу об истории тайных судилищ в средние века в Германии Vehmgericht. В кабинете его бюсты двух поэтов, его приятелей: Макензи и Worthsworth <,Wordsworth>,, последнего назвал он the poet of the lacks <,следует: lakes — ‘поэт озер’).
В. Скотт, нежно распрощавшись со мною и пригласив меня к себе на возвратном пути, спросил, не желаю ли я иметь письмо к старому Макензи в Эд<,инбург>,? Я отвечал, что от него всякая строка для меня драгоценна, и он сел и написал записку, которую сохраняю между письменными своими сокровищами. Макензи, прочитав, позволил мне ее оставить. В. Скотт проводил меня до двора, усадил в свою коляску, и я отправился к заставе Мельрозской, за милю от В. Скотта и от Мельроза. В 9 часов ровно подъехала мель<,пост>,, и я взобрался на карету и через несколько минут увидел по речке Твиде жилище В. Скотта с другой стороны его: замок укрывался в роще, но иногда весь и виден над рекою, и башенки его и вся наружность здания переносит в те века, кои описаны кистию поэта-историка’ (л. 123—124).
Некоторые подробности этой дневниковой записи нуждаются в пояснениях, и прежде всего надо сказать, кто такой Генри Макензи, которому А. И. Тургенев вручил записку В. Скотта.
Генри Макензи (Henry Mackenzie, 1745—1831), шотландский писатель, автор прославленного некогда сентиментального романа ‘Чувствительный человек’ (‘The Man of Feeling’, 1771), был другом В. Скотта до самой своей смерти. ‘My excellent old friend (мой замечательный старый друг)’,— отзывался о нем В. Скотт в письме к леди Аберкорн в 1816 г.188 В 1828 г., глубокий старик, Макензи жил неподалеку от Эдинбурга и представлял собою одну из местных достопримечательностей. На предшествующих страницах своего дневника А. И. Тургенев сделал ряд записей о нем, очевидно, перспектива свидания с ним по рекомендации В. Скотта его сильно заинтересовала. ‘Старый Макензи живет за 4 мили, но сын — судья, и потому лорд Макензи здесь’,— записывает Тургенев в первый же день приезда в Эдинбург (л. 121 об.). Через несколько строк — новая запись: ‘К Макензи, сочинителю ‘The Man of Feeling’ и двух периодических сочинений, приятелю Жонсона (Sam. Johnson), отдал карточку, без письма В. Скотта, живет Harried Road’ (л. 121 об.)189. На следующей странице: ‘Ко мне заезжал старик Макензи — the man of feeling — с сыном лордом-судьей, но не в силах был выйти из кареты и пригласил меня в карету. Показал, но не отдал письма В. Скотта обо мне’ (л. 122). Упомянутая выше в дневнике Тургенева записка В. Скотта к Г. Макензи сохранилась среди бумаг А. И. Тургенева. Приводим ее в подлиннике, расставив лишь знаки препинания, полностью отсутствующие в оригинале:
My dear and much respected Sir!
Monsieur Tourgueneff, a learned Russian, is desirous of paying his respects to you for a few minutes and if you can without inconvenience receive him, you will find him an highly well informed and agreable person.
Always with great respects your Walter Scott.
<,На обороте:>,
<,Перевод:>,
Дорогой и многоуважаемый сэр!
Г-н Тургенев, образованный русский джентльмен, желает посетить вас на несколько минут и высказать вам свое уважение. Если для вас не будет затруднительным принять его, вы найдете в нем весьма осведомленного и приятного человека.
Всегда глубоко вас уважающий ваш Вальтер Скотт190.
В Эдинбурге Тургенев встречался со следами настоящего культа В. Скотта. ‘Везде видел бюсты, почти в каждом доме, В. Скотта’. Макензи рассказал ему, ‘что когда спросил Mrs Edgeworth, сочинительницу о воспитании, которая находит смешные стороны в людях, что она нашла в В. Скотте, то она ответила, что простота и натуральность его обхождения таковы, что никакой смешной стороны схватить невозможно. Бюстов его так много делают, что итальянец-художник, встретив В. Скотта, остановил его, сказав: ‘Я множество делал таких голов’, и после подарил ему бюст своей отделки’ (л. 121).
Записи о В. Скотте кончаются сделанной утром 10 августа: ‘В. Скотт проводил меня до двора, усадил в свою коляску, и я отправился к заставе Мельрозской, за милю от В. Скотта и от Мельроза’. Отъехав, Тургенев ‘взобрался на карету и через несколько минут увидел по речке Твиде жилище В. Скотта с другой стороны его: замок укрывается в роще, но иногда весь виден над рекою, и башенки его и вся наружность здания переносит в те века, кои описаны кистию поэта-историка’ (л. 124).
Сопоставление всех извлеченных нами из дневника Тургенева записей о посещении В. Скотта с известным в печати письмом его к брату небесполезно, по скромности он утаил от брата несколько особо лестных для себя деталей, другие же попросту не успел пересказать, готовясь к отъезду. Но много данных в этих двух рассказах совпадает и дополняет друг друга. Характеристика ‘умного англичанина с двумя племянницами’, в котором Тургенев нашел ‘начитанного и долго на континенте путешествовавшего старинного приятеля В. Скотта’, в письме оказалась подробнее, чем в дневнике, но в письме отсутствует его имя, дважды занесенное в дневник по-английски и по-русски: Morry, Морри.
В нем нетрудно узнать Джона Моррита (John Bacon Sawrey Morritt, 1772—1843), называвшегося в Абботсфорде Morritt of Rokeby, действительно давнего и неизменного друга В. Скотта и страстного путешественника. Именно о нем говорит А. И. Тургенев в письме, рассказывая, что ‘англичанин пригласил’ его ‘к себе в деревню, недалеко от Карляйля, в местечке, описанном В. Скоттом’, т. е. Rokeby. В августе 1828 г. он как раз гостил в Абботсфорде вместе со своими двумя племянницами, из которых одна была недурной певицей191. В письме и дневнике упомянуто, что Тургенев с В. Скоттом ‘заходили на ферму, коей крестьянин — брат поэта, часто посещающего В. Скотта’, речь, конечно, идет о Джемсе Хогге (1770—1835), более известном под именем ‘Пастуха из Эттрика’ (Ettrick Shepherd), самоучке-поэте, помогавшем В. Скотту в собирании ‘пограничных’ баллад и с его помощью и помощью герцога Buccleuch напечатавшем несколько поэм, а в конце жизни издавшем свои воспоминания о жизни в Абботсфорде, брат поэта в 1828 г. действительно служил пастухом у В. Скотта192.
В письме есть, однако, отсутствующее в дневнике упоминание ‘того убившегося шотландца’, у коего обедал Н. И. Тургенев как у ‘своего приятеля и ревностного учителя обыкновений шотландских’. Это упоминание лица, которое Н. И. Тургенев хорошо знал, было естественно в письме к брату. Здесь, несомненно, имеется в виду полковник Гленгерри (Ronaldson Macdonald of Glengarry) — человек, ‘известный по своей непомерной гордости’, как его характеризует в цитируемых выше воспоминаниях В. П. Давыдов. В. Скотт его хорошо знал, и Гленгерри представлялся ему шотландским Дон-Кихотом, который должен был бы родиться по крайней мере на дса столетия раньше, это был один из последних ‘шотландских вождей’, который в неприкосновенности сохранил все стародавние традиции, обряды, костюмы, обыкновения своего клана. Предполагают, что именно с него списан В. Скоттом портрет Фергюса Мак-Айвора в ‘Веверлее’193. 14 января 1828 г. он трагически погиб при попытке спастись с тонущего корабля у самых берегов Шотландии, В. Скотта очень опечалила его смерть, и о Гленгерри постоянно говорили в Абботсфорде в течение этого года194.
В письме А. И. Тургенев не упоминает о портретах Байрона, которые он видел в Абботсфорде. Кратко говорится о них в дневнике, а десятилетие спустя в одной из статей в пушкинском ‘Современнике’ Тургенев случайно вспомнил этот эпизод с большими и забавными подробностями: ‘Однажды добродушный и гостеприимный хозяин Абботсфорда показывал мне мраморный бюст, подаренный ему Байроном, стоявший в его библиотеке на деревянном пьедестале, внутри коего хранилась прежде его переписка со знаменитыми современниками.
Дочь В. Скотта подошла ко мне и просила не спрашивать у отца ее о бумагах, в пьедестале хранящихся. ‘Воспоминание о них,— сказала она,— огорчит батюшку, ибо один из посетителей, коему также показывал он свои сокровища, украл из пьедестала письма Байрона’195.
В неизданном письме А. И. Тургенева к Карамзиным (Лондон, 15 февраля 1829 г.) имеются строки: ‘Если удастся еще раз гостить в Абботсфорде, то напишу оттуда прямо и перескажу помещику В. Скотту слова ваши: он уже слыхал от меня о ц<,арско>,сельских вечерах ваших, которые проводили вы в чтении его романов в глубокую осень. Скоро начнет он печатать новое издание всех своих сочинений, в предисловии ко всему изданию и в каждой повести особенно будут исторические и биографические пояснения, им самим написанные, к тем романам, кои основаны на историч<,еских>, преданиях или легендах, присовокупит легенды, фамильные акты и историческую быль, на коей основаны его повести, с изъяснением старинных слов, обычаев и предрассудков народных. Предисловие будет вместе и с аутобиографиею автора. Особенно примечания к Waverley и к Антикварию будут любопытны. И новый роман выйдет в свет. Издание будет красивое и с картинками лучших граверов и у вас прежде всех в России. Недавно познакомился я здесь с его дочерью M-me Lockhart, умною, любезною и поющею. Муж также знаменитый автор романов и журналист, но — тори’186.
Приведенные рассказы А. И. Тургенева дополняет еще один источник — дневник пребывания в Абботсфорде старой приятельницы В. Скотта, м-с Мэри Энн Хьюз (Hughes of Uffington, 1828)197. М-с Хьюз гостила здесь между 26 июля и 5 августа. Накануне отъезда (4 августа) она записала в своем дневнике, что к обеду явились капитан Гамильтон с женой, мисс Отли с братом и что ‘примерно за час до обеда’ в Абботсфорд прибыл ‘знатный русский’ (a Russian of rank), имя которого ей ‘не удалось уловить’, ‘он приехал раньше, чем были получены рекомендательные письма, но сэр Вальтер, видя в нем настоящего джентльмена, хорошо известного некоторым его друзьям, пригласил его остаться, он оказался замечательно приятным человеком и хорошо говорящим по-английски, он сообщил нам, что все сочинения сэра В. Скотта переведены на русский язык и что существуют соперничающие издания, напечатанные в Москве и Петербурге’198. Несомненно, речь здесь идет о А. И. Тургеневе, приехавшем в Абботсфорд именно 4 августа 1828 г., и что именно о м-с Хьюз, не зная ее имени, упоминает он сам в дневнике, говоря, что ‘какая-то старушка приняла его застенчивость под свое покровительство и познакомила с первыми приемами в гостиной Абботсфорда’. В этом не может быть никаких сомнений и потому, что в дальнейших строках своего дневника м-с Хьюз, продолжая рассказывать об этом русском путешественнике, приводит ряд фактов из биографии А. И. Тургенева. Она пишет, между прочим, что ‘он был помощником государственного секретаря в течение многих лет при жизни имп. Александра и имеет поместья около ‘Заимки’ (‘Saimka’) на Волге’.
А. И. Тургенев недаром произвел такое хорошее впечатление на м-с Хьюз, опытный и тонкий собеседник, прошедший школу в парижских салонах эпохи реставрации, он прекрасно знал, как и с кем нужно вести беседу. С В. Скоттом, по его собственным словам, его быстро сблизили литература и политика: он умел поддержать интересную беседу с хозяином и о Vehmgerieht’e в средневековой Германии, и о различиях аграрного строя в Шотландии и в Англии, и о современной английской поэзии. С м-с Хьюз беседа пошла о другом: о том, что некогда крайне занимало и В. Скотта,— об императоре Александре I, о наполеоновских походах и т. д.
Свое путешествие по Шотландии Тургенев продолжал с путеводителем или с книгами В. Скотта в руках, все еще полный впечатлений от их автора, он отметил в своих письмах к брату и виденную им капеллу св. Антония, славную по ‘Эдинбургской тюрьме’, ‘лемерские горы’, прославленные другим романом — ‘Ламмермурской невестой’, Black fort hill, досягающий до моря и описанный в ‘Мармионе’, ‘откуда В. Скотт, смотря на Эдинбург, называл его my own romantic town (мой собственный романтический город)’, Butler walk — место, прославленное романом В. Скотта, внизу деревенька, им же увековеченная199.
В деревеньке Даддингстон (Duddingston) он навестил ‘только вчера от В. Скотта возвратившегося пастора Томсона’ (John Thomson, 1778—1840), заслужившего известность как художник своими шотландскими пейзажами и большого приятеля В. Скотта200.
‘Пастор Томсон,— пишет А. И. Тургенев брату,— принял нас в саду своем, близ озера, и указал спелый крыжовник, но мы желали видеть его картины, ибо он славный живописец и списал все поэтические сцены шотландской природы, особенно же прославленные романами друга его В. Скотта. …Некоторые картины особенно замечательны верностью и искусством. Я желал видеть рисунок его, снятый с Абботсфорда, и обрадовался, как старому знакомому. Он списал его очень верно и живописно. В. Скотт сам любовался им, хотя при сем случае я узнал, что он никакого вкуса к картинам и вообще к живописи не имеет, смотрит на них равнодушно, и сам в этом признавался Томсону. Тут же узнал я, что банкротством здешнего книгопродавца Констабля, в коем и В. Скотт участвовал, он задолжал за два года пред сим 50 тысяч ф.с.— 20 тысяч уже уплатил и теперь остается уплатить еще 30 тысяч ф.с. Он надеется все заплатить продажею новых сочинений: это объясняет и тайну Истории Наполеона. От своей официальной должности получает он 1200 ф.с. ежегодно’201.
Британию А. И. Тургенев покинул в конце 1828 г., увозя с собою огромное количество впечатлений, воспоминания о встречах и беседах со многими выдающимися или чем-нибудь примечательными людьми. Впечатления о В. Скотте были среди них не на последнем месте.
Весною 1829 г. А. И. Тургенев был, между прочим, в Веймаре и навестил Гете. В ‘Дневнике’ Гете под 4 мая 1829 г. сделана следующая запись: ‘Русокий статский советник Тургенев, возвращающийся из Англии и Шотландии с рассказами о многих, с кем он познакомился’202. Из других свидетельств, и прежде всего самого Тургенева, мы знаем, что из всех его рассказов в Веймаре наибольший интерес представили для Гете его повествования о посещении В. Скотта в Абботсфорде, и понятно почему.
В личные сношения с В. Скоттом Гете вступил незадолго перед тем, в 1827 г., при содействии посетившего Веймар приятеля Скотта, Джона Хопса (John Hops)203. Гете написал ему тогда письмо, получением которого В. Скотт очень гордился, отметив его в своем дневнике и записав здесь же свою восторженную характеристику немецкого поэта. Ответ Гете В. Скоттом был послан в июле 1827 г., он благодарил Гете за внимание к своим сочинениям, сожалел об ошибках своих немецких переводов, рассказывал о себе, вместе с письмом В. Скотт послал Гете экземпляр только что вышедшего своего труда ‘The Life of Napoleon Bonaparte’. На это Гете ответил через Томаса Карлейля, который по его поручению доставил В. Скотту портрет Гете и несколько медалей. Мы видели уже, что об этой переписке с Гете и о присланных медалях шла речь у В. Скотта с А. И. Тургеневым. Естественно, что последний мог заинтересовать Гете новыми подробностями об Абботсфорде и его хозяине и что его рассказы о беседах с В. Скоттом пользовались большим вниманием в Веймаре. Тургенев тщательно отметил все эти веймарские расспросы о В. Скотте в своем дневнике. ‘Смешно читать,— замечает по этому поводу С. Н. Дурылин, впервые опубликовавший все эти записи,— как ex professio {По обязанности (лат.).} каждая принцесса и придворный пристают к Тургеневу с расспросами о В. Скотте, так ‘принято’, так ‘в традиции’ говорить о литературе, что даже, наконец, и тупой Карл Фридрих, встретясь 7 мая с Тургеневым на прогулке, ‘спросил о Вальтер Скотте’204.
В России также по достоинству оценили рассказы Тургенева. Еще в том же 1829 г. Вяземский писал ему: ‘С какою тоскою завидовал я тебе в гостях у В. Скотта. Сделай милость, пришли мне образцы рукописания его <,…>,. Ради бога, пришли нам несколько страниц из путевых твоих записок шотландских, пребывание у В. Скотта…’205. Речь здесь идет о задуманном тогда Пушкиным с друзьями новом петербургском журнале. Это намерение не осуществилось, но в пушкинском ‘Современнике’ напечатан был рассказ Тургенева о посещении им Гете в Веймаре, в который вплелись и его воспоминания о В. Скотте206. Об этом хлопотали и сам Пушкин, и Вяземский207.
В дневнике А. И. Тургенева под 24 декабря 1836 г. значатся длительные разговоры с Пушкиным и другими и сделана характерная пометка по этому поводу: ‘заговорил их о В. Скотте’, а под ‘9 генваря’ 1837 г. находим запись: ‘Дал Пушкину… выписки из моего журнала о Шотландии и Веймаре’208. Речь, таким образом, идет здесь, в частности, о тех записях дневника, которые приведены нами выше.
Немало радовался этим рассказам Тургенева также И. И. Козлов. Среди его стихотворений есть большое послание ‘К Валтеру Скотту’, в котором слепой поэт благодарит ‘шотландского барда’ за наслаждение, испытанное от чтения его произведений, и, наконец, воображает себя в Абботсфорде за чайным столом, посреди детей и внуков хозяина:
Шотландский бард, певец любимый
Прекрасной дикой стороны,
Чей нам звучит напев родимый
Святее милой старины!
Прости, что дерзостной рукою
Я, очарованный тобою,
Несу в венок блестящий твой
Фиалки, ландыш полевой!
Мечта поэта несется в Абботсфорд, вероятно знакомый ему по описаниям бывших там лиц, и прежде всего, конечно, А. И. Тургенева:
Как часто я в мечтах веселых
От мыслей мрачных и тяжелых
В тенистый Абботсфорд лечу,—
С тобой, мой бард, пожить хочу.
. . . . . . . . . . . . . . . . .
И что ж? В мечтании моем
Уж я давно в саду твоем
С тобой хожу и отдыхаю,
Твоим рассказам я внимаю.
Со всех сторон передо мной
Места, воспетые тобой:
Вон там Мельрозская обитель,
Где часто бродит по ночам
Убитый рыцарь Кольдингам,
Вот мост Бодвеля — он хранитель
Преданий страшных, все кругом,—
И крест холма, и дуб косматый,
И пруд под башнею зубчатой —
Оживлено твоим пером.
Еще охотнее поэт представляет себя в кругу семьи В. Скотта, в числе иностранных гостей знаменитого хозяина:
Иль вдруг, вечернею порою,
В приветном замке мы с тобою,
Там дети, внуки, вся семья —
Отрада милая твоя —
Бегут, шумят, тебя встречая,
И места нет почти друзьям,
А дочь — хозяйка молодая —
Янтарный чай готовит нам,
Все негой, радостью светлеет.
Кто здесь с весельем не знаком?
И ты, певец, пред камельком,
Где уголь дымный жарко тлеет,
В красе серебряных кудрей
Сидишь с детьми твоих детей,
То учишь их, то забавляешь,
Им сказки, были поминаешь.
То речь ведешь о мертвецах,
О ведьмах, о ворожеях,
Иль в знак бесценной им награды
Поешь родимые баллады,
Иль вдруг, уже не тратя слов,
Резвиться с ними ты готов.
Когда же ‘младенцы начали дремать’,
Тогда беседуешь с друзьями,
С приезжими, твой ум живой
Дивит небрежной остротой,
Пленяет сладкими речами.
О, как благословен твой век,
Великий… добрый человек!
Критика считала, что в этом стихотворении русского поэта ‘целый вечер из жизни автора ‘Айвенго’ описан так, как разве мог бы описать его старинный друг его семейства’, и даже поясняла, что в качестве ‘хозяйки молодой’ изображена здесь ‘замужняя дочь В. Скотта — София Локгарт’209.
Хотя к началу 30-х годов, когда написано было это послание, в русском обществе уже довольно хорошо знали интимную обстановку жизни в Абботсфорде, однако многие подробности стихотворения заставляют предположить, что некоторые детали Козлов мог заимствовать из устных рассказов русских путешественников, бывавших в гостях у В. Скотта, скорее всего именно от А. И. Тургенева, всегда навещавшего Козлова во время приездов своих в Россию. Козлов заканчивает свое послание пожеланием, чтобы оно достигло В. Скотта (что можно было осуществить через тех его друзей, которые сделали его имя известным и Шатобриану, и Алессандро Манцони)210:
Привет, быть может дерзновенный,
Прости мне, старец вдохновенный!
В живом восторге я хотел,
Чтобы к тебе он долетел…
Едва ли это желание Козлова исполнилось. Послание было закончено и читалось Козловым друзьям в январе 1832 г., в год смерти В. Скотта. Однако у нас есть неясное указание на то, что В. Скотт будто бы проявил интерес к стихотворениям Козлова. В ‘Дневнике’ Козлова под 29 января 1832 г. находим следующую запись: ‘Я прочел мое послание к Вальтер Скотту Вьельгорскому. Графиня Лебцельтерн по какому-то необыкновенному совпадению сообщила мне, что Вальтер Скотт желает иметь мою поэзию’211.
Не тот же ли А. И. Тургенев был этому причиною? Ведь, как мы видели из его дневника, гостя в Абботсфорде, он рассказывал там о Козлове и самому хозяину, и ‘дамам’, всех должен был тогда заинтересовать русский поэт-слепец, с восторгом относившийся к ‘шотландскому барду’, стихотворения которого он переводил и которому написал приведенное выше послание.
7. В. Скотт в римской мастерской К. П. Брюллова.— Русские отклики на смерть В. Скотта
В последний год жизни, находясь в Италии, где он надеялся поправить свое здоровье, В. Скотт также встретился с рядом русских и с некоторыми жившими там русскими художниками, в том числе и с Карлом Брюлловым, братом Александра. По рассказу современника, ‘известное свидание Брюллова <,Карла Павловича>, с Вальтер Скоттом состоялось так. Больной Вальтер Скотт приехал в Рим, когда мастерская Брюллова была уже закрыта для публики. Поэтому к Брюллову явилась депутация, состоящая из английских художников, просить, чтобы он на другой день позволил Вальтер Скотту взглянуть на Помпею. Вальтер Скотт пробыл в мастерской Брюллова более часа’270. Картина Брюллова произвела на него сильное впечатление. ‘Последний день Помпеи’ ‘есть такое произведение … о коем великий Вальтер Скотт, в бытность свою в Риме, заметил, что это истинная поэма’,— писали в ‘Северной пчеле’, ‘Некогда старец Вальтер Скотт, рассматривая ‘Последний день Помпеи’, сказал с восторгом: ‘Это не картина, это целая поэма’,— утверждала позднее ‘Художественная газета’271.
В разделе ‘Воспоминаний’ своей известной книги ‘Материалы по истории художеств в России’, в статье о К. П. Брюллове, скульптор Н. А. Рамазанов, лично знавший этого художника, также замечает: ‘Известно, что Вальтер Скотт, увидев эту картину <,’Последний день Помпеи’>,, назвал ее эпопеей, по этому поводу сам Брюллов говаривал не раз: ‘Вот у меня так был посетитель — это Вальтер Скотт, просидел целое утро перед картиной, весь смысл, всю подноготную проник’272.
Смерть В. Скотта наполнила печалью его русских знакомцев и почитателей. В ‘Сыне Отечества’ напечатан был пространный некролог писателя, впрочем заимствованный из французского журнала 273, в ‘Телескопе’ появилась большая критическая статья о нем, озаглавленная: ‘Влияние Вальтера Скотта на богатство, нравственность и счастие современного общества’274, на этот раз переведенная с английского, вскоре отдельным изданием в переводе с английского же вышла панегирическая биография Б. Скотта А. Каннингема275, за которой последовало и оригинальное русское исследование ‘харьковского Грановского’, проф. М. Лунина: ‘О влиянии В. Скотта на новейшие изыскания по части средней истории’276.
К первой годовщине смерти шотландского писателя близкий друг Гоголя Н. Я. Прокопович приурочил публикацию в ‘Литературных прибавлениях’ к ‘Русскому инвалиду’ большого стихотворения о В. Скотте, в котором (написанном еще при жизни поэта) пытался дать его обобщенную характеристику277, это весьма заурядное по своим поэтическим качествам стихотворение тем не менее может служить для нас свидетельством читательской любви и широкой популярности, которой В. Скотт пользовался у нас еще в начале 30-х годов:
К портрету Вальтер Скотта
Твой мир естествен и прекрасен,
Как радуга, и пестр, и жив,
Как майский день, беззнойно ясен
И сердцу он красноречив.
Когда ведешь рассказ ты длинный
Про стародавние года,
Про быт далеких дней старинный,
Невольно мы летим туда,
Где гений твой, глубокий, важный
Тебя так дивно воспитал
И песнею своей протяжной
Очарованье навевал,
Где Твидь (!) серебряная льется,
Где над горой орел несется,
И вслед пернатого, царя
Стрела шотландская взовьется,
Послушным луком прозвеня,
И ты, в раздумье погруженный,
Картину новую чертишь,
И в мир, тобою удивленный,
Самодовольнее глядишь.
1831
Оплакан был В. Скотт и на итальянской вилле Зинаиды Волконской в Риме. Мы знаем об этом из современного свидетельства А. И. Тургенева. На той стороне знаменитой виллы, где расположен парк, З. А. Волконская, как известно, отвела большую аллею воспоминаниям о тех, чьи имена она хотела сохранить от забвения, эта часть парка стала известной под названием ‘Аллеи воспоминаний’.
‘На выходе из господского дома узкая дорожка с крутым поворотом налево ведет в нижнюю часть парка,— рассказывает видевший ее впоследствии путешественник.— В конце ее, против входа в большую аллею, находится грот, стены которого выложены фрагментами античной скульптуры, найденной при раскопках в самой усадьбе. Здесь любил сидеть и читать Гоголь. По обеим сторонам длинной аллеи, сворачивающей в самом конце под прямым углом направо, стоят римские мраморные плиты, колонны и урны. Каждый из этих предметов носит посвятительную надпись’278.
В письме к П. А. Вяземскому от 24(12) декабря 1832 г. А. И. Тургенев, повидавший эту виллу ‘русской Коринны’ (как он любил называть Волконскую по ассоциации с прославленной героиней романа де Сталь), писал: ‘Зенеида оживила пустынность своей виллы воспоминаниями о живых и мертвых: я обещал ей описать тебе ее дачу и все памятники по родным и по милым ближним, коими населила она Римские развалины <,…>, Я просил М. А. Власову <,сестру Волконской>, списать для тебя все надписи и описать древности их виллы и сбирался сделать из этого статью для журнала Пушкина’279. Намерение это, к сожалению, не осуществилось, но впечатление от ‘Аллеи воспоминаний’ осталось у Тургенева надолго. Любопытно, что в письме из Рима от 2 января (н. с.) 1832 г. Тургенев сообщил о новом памятнике, поставленном на этой аллее Волконской: ‘Коринна Александровна Волконская прибавила к воспоминаниям своей виллы древнюю урну в честь В. Скотта, с надписью ‘la douce lampe de nos veillees s’est eteinte’ {Тихий светильник наших вечеров угас (франц.).}280. Ф. И. Буслаев, описавший в своей статье ‘Римская вилла кн. З. А. Волконской’ ‘Аллею воспоминаний’, также называет памятник с надписью ‘A Walter Scott’ и с сентенцией о потухшем светильнике и замечает по этому поводу: ‘Тонкий эстетический вкус кн. Волконской оценил здесь высокое значение исторического романа, созданного и художественно разработанного этим английским писателем’281. Заметим, со своей стороны, что в сочинениях З. А. Волконской, вместе с ее опытами исторического романа из жизни древних славян (‘Tableau slave’), написанного еще до знакомства ее с произведениями В. Скотта, напечатано было также ‘Извлечение из письма о Вальтере Скотте’ — восторженный панегирик писателю, написанный после его смерти282.
Что касается А. И. Тургенева, то ему в 30-е годы неоднократно случалось встречаться с разнообразными людьми, беседы с которыми оживляли в нем воспоминания о знакомстве с В. Скоттом. Так, например, в 1833 г. в Женеве Тургенев свел знакомство с английским путешественником Базилем Холлом (Basile Hall, 1788—1844), ‘Базилем Галем’, как его имя пишет Александр Иванович, ‘умным писателем и упрямым тори’283. Тургенев обедал у него, бывал на вечерних приемах и находил множество предметов для оживленных бесед.
У Холла было кое-что общее с А. И. Тургеневым, русским странствователем, ‘энциклопедическим паровиком’, и прежде всего страсть к перемене мест, сделавшая Холла поистине неутомимым путешественником по всему миру. Базиль Холл, конечно, уступал Тургеневу в образовании и широте умственных интересов, по он все же видел многое и обо многом мог рассказать. По собственным словам Холла, сказанным в присутствии П. А. Вяземского, он ‘побывал чуть ли не во всех частях света’, все высмотрел, все узнал. К моменту встречи с Тургеневым он только что закончил публикацию своих путевых впечатлений в девяти томах (‘Fragments of voyages and travels’. London, 1831—1833). Любимой темой их бесед стал В. Скотт, незадолго перед тем умерший, которого они оба знали лично. Холл встретил В. Скотта осенью 1831 г., видел сборы больного писателя в путешествие и переезд до Портсмута, откуда военный корабль, предоставленный английским правительством, должен был перевезти его на остров Мальту. В. Скотт с неохотой покидал родину, словно предчувствуя свою близкую кончину…
Все это подробно описано в третьем томе ‘Fragments’ Базиля Холла, в последней главе (она озаглавлена ‘Sir Walter Scott’s embarkation at Portsmouth in the autumn of 1831’ — ‘Посадка сэра Вальтера Скотта на корабль в Портсмуте осенью 1831 г.’).
А. И. Тургенев нарочно взял у автора том его путешествия, чтобы прочесть эту главу, и не мог удержаться, чтобы тотчас же не изложить ее в письме к Вяземскому с пространными выдержками и собственными комментариями284. По-видимому, однако, книгой дело не ограничилось, Холл дополнил ее устными рассказами, которые и сообщены в письмах к Вяземскому. ‘Он <,Холл>,,— пишет Тургенев,— показывал нам рукопись В. Скотта ‘The Antiquarian’, которую с аукциона купил за 40 ф. с. Встретясь с В. Скоттом в Портсмуте перед отъездом его в Италию, он показал ему его рукопись. Автор пожелал написать ему несколько строк на рукописи и, засвидетельствовав l’authencite {Подлинность (франц.).} оной, сказать и свое авторское мнение о сем романе: он почитает его лучшим своим романом и писал его с наслаждением, ибо в нем описаны сцены его молодости, об этом написал он в рукописи своею рукою более двух страниц. Basile Hall напечатал это свидетельство в 3-й части отрывков своего путешествия’.
Речь шла также о семье покойного писателя: ‘Галь знавал и жену В. Скотта: она была побочная дочь, полуфранцуженка, не умела хорошо говорить ни по-французски, ни по-английски, и глупа. Он женился на ней с досады на другую, которая не пошла за него. В. Скотт взял в замужество первую, кто попалась, неглижировал воспитанием детей, сыновья не очень удались, но Локардша мила и умна. Другая провела жизнь в грусти и в сетовании и скоро соединилась с отцом в лучшем мире’. О том же идет речь и в другом письме А. И. Тургенева к Вяземскому, к сведениям, полученным от Холла, Тургенев примешивает и свои личные воспоминания, окрасившиеся в очень лирические тона: ‘И вторая дочь В. Скотта умерла — с грусти: она жила для отца и тосковала по нем до последней минуты. Я видел ее в Абботсфорде цветущею, как роза, и слышал, как она играла шотландские арии на арфе, а отец ей вторил, подхрамывая больною своею ногою. Другая дочь, жена тори и журналиста Локарда, живет в Лондоне с детьми, коих так любил дедушка!..’285 ‘Локард, зять В. Скотта, объявил, что скоро издаст биографию тестя,— писал Тургенев Вяземскому в сентябре 1833 г. из Женевы,— но Галь уверял меня, что он и не начинал писать ее, но что он видел 20 томов собственноручного журнала Скотта. Не все можно или хотели печатать, ибо много личностей’ 286.
Несколько позже А. И. Тургенев завязал приятельские отношения с американцем Дж. Тикнором (1791—1871), будущим знаменитым историком испанской литературы, с которым он познакомился в Париже. ‘Тикнор,— пишет Тургенев,— рассказал нам случай из жизни Кампбеля и В. Скотта, который сохранил английской литературе лучшую пьесу Кампбеля на победу при Гогенлиндене. Однажды В. Скотт и Кампбель на пути из Лондона куда-то на дачу читали друг другу стихи свои. Когда очередь опять пришла Кампбелю, то он сказал В. Скотту, что давно уже написал стихи на Гогенлинденскую битву, но что они кажутся ему недостойными печати, и он никому еще их не показывал В. Скотт, выслушав их, сказал Кампбелю: ‘Это лучшие стихи твои, это твой chef-d’oeuvre!’ и с тех пор Гогенлинден — перл английской поэзии — занял первое место в собрании стихотворений Кампбеля. Публика подтвердила приговор В. Скотта’287
В женевских письмах к П. А. Вяземскому того же 1832 г. А. И. Тургенев возвращался к В. Скотту еще несколько раз по случайным поводам. ‘В Англии вышли недавно и ‘Письма В. Скотта к Польвелю (Polwhele)’,— пишет он, например, 15(3) июля 1833 г.— Сперва В. Скотт не желал, чтобы он их выдавал в свет, а после, по прочтении, писал к нему: ‘I have no objection’ {Не имею возражений (англ.).} и проч. Прочту и познакомлю вас с ними в следующем письме’288 Намерение это осталось, вероятно, невыполненным, но книга, о которой идет речь, была действительно довольно примечательной, она открыла собой серию последующих посмертных публикаций писем В. Скотта к разным лицам и вызвала длительное внимание к себе периодической печати289.
Через неделю в письме к Вяземскому от 21(9) июля 1833 г. Тургенев писал уже о новой книжке, попавшей к нему в руки, барона д’Оссе (d’Haussez), французского министра Карла X, бежавшего в Англию после июльской революции: ‘Великобритания в 1833 году’290. В этой книге оказалась целая глава, посвященная В. Скотту, которого д’Оссе некогда посетил в Абботсфорде. Тургенев предполагал, что он найдет здесь ‘много особенно любопытного’, но быстро разочаровался: ‘В. Скотт не понравился барону d’Haussez, даже и на милую, недавно умершую дочь его он был сначала в претензии за то, что она им мало занималась и не помогала отцу рассказывать посетителю о его сочинениях (а В. Скотт не любил и упоминать о них и был неисчерпаем в других предметах разговора). Он, кажется, ожидал найти в нем какого-то болтуна, несмотря на то что, показывая ему свою библиотеку, W. Scott lui donna toutes les explications qu’ildesirait {В. Скотт дал ему все объяснения, которых он желал (франц.).}, француз прибавляет: Се fut dans cette conversation que je pus juger du genre de son esprit (прежде не догадался) et m’assurer que, pour briller, son imagination avoit besoin de l’aide de sa plume, avare des reflexions, il ne les exprimait que d’une maniere succincte et peu relevee: les apercus de quelque etendue semblaient lui manquer absolument’ {Во время этой беседы я мог судить о характере его ума и убедиться, что для того, чтобы блистать, его воображение нуждалось в помощи его пера, скупой на размышления, он выразил лишь сжато и мало возвышенно: суждения сколько-нибудь пространнее. казалось, у него вовсе отсутствовали (франц.).}. Это место возмутило Тургенева, и он прибавил уже от себя об авторе по-французски с явной насмешкой: ‘Il est difficile, lе brave homme!’ {На этого молодца не угодить (франц.).} — и далее по-русски: ‘В статье ‘Philosophie de l’exil’ (‘Философия изгнания’) является автор отвратительным эгоистом и смешным Чванкиным: беспрестанно напоминает о своем бывшем величии и о падении свысока’
В 1834 г. приехавший в Петербург французский актер-мимист Александр Ваттемар, весьма заинтересовавший русских литераторов, показывал многим свой автобиографический альбом, в который некогда В. Скотт собственноручно вписал экспромт, среди тех, кому Ваттемар декламировал его, был И. И. Козлов, напечатан он был также в ‘Северной пчеле’292.
К середине 30-х годов произведения В. Скотта пользовались у нас широкой и устойчивой популярностью. Белинский писал в то время: ‘Кому неизвестно великое имя Вальтера Скотта, оглашавшее своим громом более четверти века, а теперь сияющее для потомства кротким и благотворным светом? Кто не знает созданий этого громадного и скромного гения, который был литературным Колумбом и открыл для жаждущего вкуса новый, неисчерпаемый источник изящных наслаждений, который дал искусству новые средства, облек его в новое могущество, разгадал потребность века и соединил действительность с вымыслом, примирил жизнь с мечтою, сочетал историю с поэзиею? Кто не читал и не перечитывал этих разнообразных созданий…’293.
В сиянии этой славы все личные и литературные связи В. Скотта с русскими людьми и писателями представлялись в особенности знаменательными.
