А. Ф. Писемский: об авторе.
А. Ф. Писемский: об авторе.
А. Горнфельд.
А. Ф. Писемский, Горнфельд Аркадий Георгиевич, Год: 1911
Время на прочтение: 11 минут(ы)
Оригинал здесь: Русский биографический словарь.
Писемский (Алексей Феофилактович) — известный писатель. Родился 10 марта 1820 г. в усадьбе Раменье Чухломского уезда Костромской губернии. Род его — старинный, дворянский, но ближайшие предки Писемского принадлежали к захудалой ветви, дед его был безграмотен, ходил в лаптях и сам пахал землю. Отец писателя определился солдатом в войска, шедшие завоевать Крым, дослужился на Кавказе до чина майора и, возвратясь на родину, женился на Евдокии Алексеевне Шиповой. Он был, по словам сына, ‘в полном смысле военный служака того времени, строгий исполнитель долга, умеренный в своих привычках до пуризма, человек неподкупной честности в смысле денежном и вместе с тем сурово-строгий к подчиненным, крепостные люди его трепетали, но только дураки и лентяи, а умных и дельных он даже баловал иногда’. Мать Писемского ‘была совершено иных свойств: нервная, мечтательная, тонко-умная и, при всей недостаточности воспитания, прекрасно говорившая и весьма любившая общительность’, в ней было ‘много душевной красоты, которая с годами все больше и больше выступает’. Двоюродными братьями ее были: известный масон Ю.Н. Бартенев (полковник Мареин в ‘Масонах’) и В.Н. Бартенев, образованный флотский офицер, оказавший важное влияние на Писемского и изображенный в ‘Людях сороковых годов’ в лице симпатичного Эспера Ивановича. Детство Писемского прошло в Ветлуге, где отец его был городничим. Ребенок, унаследовавший от матери ее нервозность, рос свободно и независимо. ‘Учиться меня особенно не нудили, да и сам я не очень любил учиться, но зато читать, особенно романы, я любил до страсти: до четырнадцатилетнего возраста я уже прочел — в переводе, разумеется,— большую часть романов Вальтера Скотта, ‘Дон-Кихота’, ‘Фоблаза’, ‘Жильбаза’, ‘Хромого беса’, ‘Серапионовых братьев’ Гофмана, персидский роман ‘Хаджи-Баба’, детских же книг я всегда терпеть не мог и, сколько припоминаю теперь, всегда их находил очень глупыми’. Об образовании его заботились мало: ‘наставники у меня были очень плохи, и все русские’. Языкам — кроме латинского — его не учили, языки ему вообще не давались, и он не раз впоследствии страдал от этого ‘подлейшего неведения языков’, объясняя свою неспособность к их изучению перевесом способностей к наукам философским, абстрактным. Четырнадцати лет он поступил в костромскую гимназию, где начал писать и пристрастился к театру, а в 1840 г. перешел в Московский университет, ‘будучи большим фразером, благодарю Бога, что избрал математический факультет, который сразу же отрезвил меня и стал приучать говорить только то, что сам ясно понимаешь. Но этим, кажется, только и кончилось благодетельное влияние университета’. С этим пессимистическим замечанием согласны не все биографы Писемского. Как ни скудны были собственно научные сведения, приобретенные им на факультете, образование все-таки несколько расширило его духовный кругозор, еще важнее могло быть знакомство с Шекспиром, Шиллером (‘поэтом человечности, цивилизации и всех юношеских порывов’), Гёте, Корнелем, Расином, Руссо, Вольтером, Гюго и Жорж Санд, особенно с последней. Увлекался Писемский, впрочем, только ее проповедью свободы чувств и женской эмансипации, а не общественными идеалами, провозглашенными в ее произведениях. Хотя, по словам Писемского, он успел за время бытности в университете ‘сознательно оценить русскую литературу’, однако идейное движение 40-х годов вообще мало отразилось на развитии Писемского и главный деятель эпохи — Белинский, оказал влияние разве на его эстетические теории, но никак не на социальные воззрения. Славянофильство также оставалось ему чуждо. Его духовные интересы связаны были почти исключительно с театром. В 1844 г. он ‘снова стяжал славу актера’: знатоки ставили его в роли Подколесина, даже выше Щепкина. Слава первоклассного чтеца всегда оставалась за Писемским, но ‘репутация великого актера, которая была ему составлена в Москве и которой он очень гордился, не выдержала окончательной пробы в Петербурге’ (Анненков). В 1844 г. Писемский окончил курс университета, отца его в это время уже не было в живых, мать была разбита параличем, средства к жизни были весьма ограничены. В 1846 г., прослужив два года в палате государственных имуществ в Костроме и Москве, Писемский вышел в отставку и женился на Екатерине Павловне Свиньиной, дочери основателя ‘Отечественных Записок’. Выбор оказался чрезвычайно удачным: семейная жизнь внесла много светлого в судьбу Писемского. В 1848 г. он снова поступил на службу, чиновником особых поручений, к костромскому губернатору, затем был асессором губернского правления (1849—1853), чиновником главного управления уделов в Петербурге (1854—1859), советником московского губернского правления (1866—1872). Служебная деятельность, окунув Писемского в глубь мелочей повседневной провинциальной жизни, оказала значительное влияние на материал и метод его творчества. ‘Трезвость’, вынесенная Писемским из университета, окрепла вдали от волнений напряженно-культурной жизни. На литературное поприще он выступил в первый раз с маленьким рассказом ‘Нина’ (в журнале ‘Сын Отечества’, июль, 1848), но первым произведением его должно считать ‘Боярщину’, написанную в 1847 г. и, по воле цензуры, появившуюся в печати лишь в 1857 г. Роман этот уже проникнут всеми характерными особенностями таланта Писемского: чрезвычайной выпуклостью, даже грубостью изображения, жизненностью и яркостью красок, богатством комических мотивов, преобладанием отрицательных образов, пессимистическим отношением к устойчивости ‘возвышенных’ чувствований и, наконец, превосходным, крепким и типичным языком. В 1850 г., войдя в сношения с молодой редакцией ‘Москвитянина’, Писемский послал туда повесть ‘Тюфяк’, которая имела громкий успех и, вместе с ‘Браком по страсти’, выдвинула его в первые ряды тогдашних писателей. В 1850—1854 гг. появились его ‘Комик’, ‘Ипохондрик’, ‘Богатый жених’, ‘Питерщик’, ‘Батманов’, ‘Раздел’, ‘Леший’, ‘Фанфарон’ — ряд произведений, до сих пор не потерявших неподражаемой жизненности, правдивости и колоритности. Разнообразные моменты русской действительности, еще никем не затронутые, явились здесь впервые предметом художественного воспроизведения. Напомним, для примера, что первый эскиз рудинского типа дан в Шамилове за четыре года до появления ‘Рудина’, ординарность Шамилова, сравнительно с блеском Рудина, хорошо оттеняет пониженный тон произведений Писемского. Переселясь в 1853 г. в Петербург, Писемский произвел здесь значительное впечатление своей оригинальностью и, так сказать, первобытностью. Осторожность, с какой он уклонялся от теоретических и философских разговоров, ‘показывала, что отвлеченные идеи не имели в нем ни ученика, ни поклонника’, идеи общепринятые и, казалось, бесспорные, находили в нем противника, но совершенно неподготовленного к их усвоению. В материальном отношении Писемский в Петербурге был стеснен, жизнь его ‘подходила к жизни литературного пролетария’. Служба ему не удавалась, писал он мало. За 1854 г. напечатаны в ‘Современнике’ — ‘Фанфарон’ и в ‘Отечественных Записках’ — ‘Ветеран и новобранец’, в 1855 г.— критическая статья о Гоголе, лучший рассказ Писемского из народного быта: ‘Плотничья артель’ и повесть ‘Виновата ли она’, оба последние произведения имели большой успех, и Чернышевский в обзоре литературы за 1855 год назвал повесть Писемского лучшим произведением всего года. Когда в 1856 г. морское министерство организовало ряд этнографических командировок на окраины России, Писемский принял на себя Астрахань и Каспийское побережье, результатом путешествия был ряд статей в ‘Морском Сборнике’ и ‘Библиотеке для Чтения’. Весь 1857 г. Писемский работал над большим романом и, кроме путевых очерков, напечатал только небольшой рассказ: ‘Старая барыня’. В 1858 г. Писемский принял на себя редакцию ‘Библиотеки для Чтения’, его ‘Боярщина’ явилась, наконец, на свет, а в ‘Отечественных Записках’ был напечатан его chef d’oeuvre — роман ‘Тысяча душ’. Не прибавляя почти ни одной новой черты к облику писателя, уже выразившемуся в его первых произведениях, роман, как наиболее глубоко задуманное и тщательное обработанное его произведение, характернее всех остальных для художественной физиономии автора, ‘и прежде всего, для его всепоглощающего глубоко-жизненного реализма, не знающего никаких сентиментальных компромиссов’. В широкую картину расшатанного общественного строя провинции вставлены удивительные по психологической отделке портреты отдельных лиц. Все внимание публики и критики было поглощено героем, особенно историей его служебной деятельности. В фигуре Калиновича все—в прямом несогласии с сущностью романа и намерениями автора, отрицавшего художественный дидактизм,—видели отражение модной идеи конца 50-х годов: идеи ‘благородного чиновника’, изображенного здесь, однако, в довольно сомнительном свете. Добролюбов, находя, что ‘вся общественная сторона романа насильно пригнана к заранее сочиненной идее’, отказался писать о нем. Настенька, по общему признанию—наиболее удачный положительный образ Писемского. Быть может, благоприятные внешние обстоятельства, ознаменовавшие эту эпоху в жизни Писемского, дали ему уже почти не повторявшуюся в его деятельности способность стать и трогательным, и мягким, и чистым в изображении рискованных моментов. По этой мягкости близка к ‘Тысяче душ’ небольшая, но сильная и глубоко-трогательная повесть ‘Старческий грех’ (1860). Еще ранее этой повести — одновременно с романом — напечатана была в ‘Библиотеке для Чтения’ знаменитая драма Писемского: ‘Горькая судьбина’. Основа пьесы взята из жизни: автор участвовал в разборе подобного дела в Костроме. Конец пьесы — явка Анания с повинной — столь законный и типичный для русской бытовой трагедии, в замысле автора был иной и в настоящем своем виде создан по внушению артиста Мартынова. Вместе с первыми рассказами Писемского из народной жизни, ‘Горькая судьбина’ считается наиболее сильным выражением его реализма. В изображении великорусского мужика, в передаче народной речи Писемский никем ни раньше, ни позже превзойден не был, после него возврат к пейзанам Григоровича стал немыслимым. Спускаясь в недра народной жизни, Писемский оставлял свой обычный скептицизм и создавал живые типы хороших людей, столь редкие и не всегда удачные в его произведениях из быта культурных классов. Общий дух морали, развитый в мужицком мире ‘Горькой судьбины’, неизменно выше удручающей атмосферы ‘Боярщины’ или ‘Богатого жениха’. Поставленная в 1863 г. на Александринской сцене драма Писемского имела чрезвычайный успех и до ‘Власти тьмы’, была единственной в своем роде мужицкой драмой, привлекающей внимание обширной публики. Конец пятидесятых и начало шестидесятых годов были апогеем славы Писемского. К известности талантливого писателя присоединилась репутация замечательного чтеца, блестящий и авторитетный критик, Писарев, посвящал ему хвалебные этюды, он был редактором большого журнала. Коренное противоречие между духом этой эпохи и мировоззрением Писемского должно было, однако, привести к печальному исходу. Писемский не принадлежал ни к какой определенной группе и, не пытаясь примирить их воззрения каким-либо эклектическим построением, склонен был видеть одни слабые их стороны. Чуждый новому литературному направлению, Писемский вздумал бороться с ним легким и модным оружием — насмешкой, сатирой, памфлетом. Этим оружием успешно владели его противники, сильные другими сторонами своей деятельности и, прежде всего — своей широкой популярностью, но совершенно иным было положение Писемского. Когда в журнале Писемского, имевшим очень слабый успех, начался, в конце 1861 г., ряд фельетонов за подписью ‘Старая фельетонная кляча Никита Безрылов’, уже невинной и благодушной насмешки первого фельетона над литературными вечерами и воскресными школами было достаточно, чтобы печать, с ‘Искрой’ во главе, разразилась против Писемского бурей негодования. Дальнейшая полемика привела к тому, что редакторы ‘Искры’ вызвали Писемского на дуэль, а авторитетная редакция ‘Современника’ объявила себя солидарной с яростной статьей ‘Искры’ о Безрылове. Глубоко потрясенный всем этим, Писемский порвал связи с Петербургом и в начале 1862 г. переселился в Москву. Здесь на страницах ‘Русского Вестника’ появился в 1863 г. его новый роман, задуманный за границей (где Писемский, во время лондонской выставки, познакомился с русскими эмигрантами), начатый в Петербурге еще до разрыва с прогрессистами и законченный в Москве под свежим впечатлением этого разрыва. Общепринятое мнение о ‘Взбаламученном море’, как о произведении грубо тенденциозном, полемическом, даже пасквильном, требует некоторых оговорок. Современная роману критика видела в нем ‘брань молодого поколения’ (Зайцев в ‘Русском Слове’, 1863, No 10), ‘личную желчь, желание оскорбленного автора отомстить противникам, не признававшим его таланта’ (Антонович в ‘Современнике’, 1864, No 4), но все это применимо, до известной степени, только к последней части романа, по признанию самого автора, ‘если здесь не отразилась вся Россия, то зато тщательно собрана вся ее ложь’. Противники Писемского не отказывали ему, однако, в таланте: Писарев уже после инцидента с ‘Искрой’ ставил Писемского выше Тургенева и находил, что старое поколение изображено в ‘Взбаламученном море’ в гораздо более непривлекательном виде, чем представители нового. Евпраксия—положительное лицо романа, списанное с жены автора — противополагает молодых идеалистов герой, который, во всех своих идеалистических и эстетических метаниях, остается грубым материалистом. Вообще роман написан слабо, но не лишен интересных образов (например, Иона-циник). Из Москвы Писемский прислал в ‘Отечественные Записки’ новое произведение, напечатанное в 1864 г. Это ‘Русские лгуны’ — ‘чисто Рубенсовская коллекция живых и ярких типов русского захолустного житья’. Писемский стал было заведывать беллетристическим отделом ‘Русского Вестника’, но в 1866 г. опять поступил на государственную службу. С переездом в Москву совпадает поворот в направлении творчества и явное ослабление художественных сил Писемского. С этого времени им овладевает ‘памфлетическое отношение к сюжетам’, проникая собой не только боевые изображения современности, но и картины отжившего быта. К последним относятся драмы, появившиеся в 1866—1868 годах в журнале ‘Всемирный Труд’: ‘Поручик Гладков’, ‘Самоуправцы’ и ‘Белые соколы’. В 1869 г. появился в славянофильской ‘Заре’ роман Писемского: ‘Люди сороковых годов’. Художественное значение романа незначительно, яркими и интересными являются в нем только лица второстепенные, даже в техническом отношении, в связи и расположении частей, он значительно ниже прежних произведений автора. Общественные идеи сороковых годов и представители обоих противоположных направлений, западничества и славянофильства, не находят в авторе сочувствия, социальная проповедь Жорж Санд и Белинского кажется его любимцу — эстетику, мистику и идеалисту Неведомову — ‘писанием с чужого голоса’, а по адресу славянофилов, устами здравомыслящего Зимина направляется упрек в незнании народа — упрек, который Писемский повторял и впоследствии, видя в славянофильстве одно ‘религиозно-лингвистическое сантиментальничанье’. Весьма важны автобиографические элементы романа, на который Писемский не раз указывал, как на дополнение к своей биографии. Здесь и его отец, в лице полковника Вихрова, и его воспитание, гимназия и увлечение театром, университет, студенческая жизнь, интерес к известной стороне ‘жорж-сандизма’ и многое другое, игравшее роль в жизни автора. Критика отнеслась, в общем, неодобрительно к роману, не имевшему успеха и в публике. Появившийся около того же времени немецкий перевод ‘Тысячи душ’ вызвал в Германии целый ряд сочувственных критических отзывов (Юлиана Шмидта, Френцеля и др.). Через два года (‘Беседа’, 1871) появился новый роман Писемского: ‘В водовороте’, где автор пытался ‘представить нигилизм, осуществляемый в общественной среде’. По своему литературному значению этот роман еще ниже предыдущего. Затем Писемский обратился к новому предмету обличения: ряд драм-памфлетов рисует, в грубых и мало реальных красках, финансовых дельцов. ‘Подковы’ (комедия, в ‘Гражданине’, 1873) — памфлет настолько резкий, что цензура вырезала его из журнала — посвящены высшей администрации, ‘Ваал’, ‘Просвещенное время’ (‘Русский Вестник’, 1873 и 1875) и ‘Финансовый Гений’ изобличают концессионеров, биржевиков, капиталистов во всевозможных преступлениях. Пьесы эти сценичны и имели успех, но ‘Финансовый Гений’ показался редакции ‘Русского Вестника’ настолько слабым в литературном отношении, что его пришлось печатать в маленькой ‘Газете Гатцука’. В столь же незначительных органах появились и два последние романа Писемского: ‘Мещане’ (‘Пчела’, 1877) и ‘Масоны’ (‘Огонек’, 1880). Первый посвящен изобличению все того же пошлого и наглого ‘Ваала’, противополагаемого стародворянскому культу условного благородства, красоты и тонкого вкуса, автор мало знаком с подлинным ‘мещанством’, и потому отрицательные образы романа совершенно лишены тех детальных, интимных черточек, которые только и могут сообщить поэтической абстракции жизненность. В ‘Масонах’ автор блеснул богатыми историческими сведениями (ему в этом отношении очень много помог Вл.С. Соловьев), но роман мало занимателен: интересных фигур в нем, кроме упомянутого выше полковника Мареина, почти нет. Успеха он не имел никакого. ‘Я устал писать, а еще более того жить,— писал Писемский Тургеневу весной 1878 г.,— тем более что хотя, конечно, старость — не радость для всех, но у меня она особенно уж не хороша и исполнена таких мрачных страданий, каких не желал бы я и злейшему врагу своему’. Это тягостное настроение владело Писемским еще с начала семидесятых годов, когда внезапно покончил с собой его любимый сын, молодой математик, подававший надежды. Тщетно боролась любящая семья с приступами возрастающей ипохондрии, к которой присоединились еще физические недуги. Светлыми моментами последних лет жизни Писемского были празднование 19 января 1875 г. (на полтора года позже, чем следует), в обществе любителей российской словесности, двадцатипятилетнего юбилея его литературной деятельности и Пушкинские дни 1880 г. Хотя речь о Пушкине, как историческом романисте, произнесенная Писемским на празднестве, прошла незамеченной, общее настроение его, приподнятое чествованием памяти любимого поэта, было недурно. Новое несчастие — безнадежная болезнь другого сына, доцента Московского университета — надломило исстрадавшийся организм Писемского. Обычный припадок острой тоски и мнительности не завершился тихой грустью и физическим изнеможением, как бывало прежде, но перешел в предсмертную агонию. 21 января 1881 года Писемский скончался. Его смерть не показалась ни критике, ни публике значительной утратой для литературы, погребение его представило разительный контраст с похоронами умершего почти в то же время Достоевского. В воспоминаниях людей, знавших Писемского, резко запечатлелся его характерный и сильный образ, в котором слабые стороны значительно перевешиваются достоинствами. Он был человек добродушный, с глубокой жаждой справедливости, чуждый зависти и, при всем сознании своих заслуг и дарований, удивительно скромный. Всеми особенностями своего духовного склада, от неумения усвоить себе иностранную культурность до непосредственности, юмора и меткости суждений простого здорового смысла, он выдавал свою близость к народу, напоминая умного великорусского мужика. Основная черта его характера стала первостепенным достоинством его дарования, это—правдивость, искренность, полное отсутствие, отмеченных им в статье о Гоголе, недостатков догоголевской литературы: ‘напряженности, стремления сказать больше своего понимания, создать что-то выше своих творческих сил’. В связи с этим он, один из величайших русских реалистов после Гоголя, защищая в теории ‘искусство для искусства’ и ставил своему учителю в упрек желание ‘поучать посредством лирических отступлений’ и ‘явить образец женщины в лице бессмысленной Улиньки’. Впоследствии Писемский пожертвовал этими взглядами в угоду дидактическим намерениям. Не это, однако, было причиной упадка его таланта. Многосложные процессы общественной жизни, которые Писемский взял предметом своих позднейших романов, требовали, для правдивого, хотя бы даже и не исчерпывающего изображения не одного дарования, но и определенной и достаточно возвышенной точки зрения. Между тем еще Ап. Григорьев, которого никак нельзя заподозрить в дурном отношении к Писемскому, замечал о его ранних произведениях, что они ‘говорят всегда за талант автора и довольно редко — за его миросозерцание’. Но этого таланта было вполне достаточно, чтобы дать поразительно верную и рельефную картину элементарно простого строя дореформенной России. Объективность настолько глубоко проникает лучшие создания Писемского, что Писарев называл Гончарова — это воплощение эпического творчества — ‘лириком в сравнении с Писемским’. Септическое отношение к представителям красивого празднословия, не переходящего в дело, наравне с широкими и мрачными картинами отживающего быта, сослужило незаменимую службу тому движению, которому суждено было порвать связь между первоклассным писателем и русской читающей публикой. ‘Полное собрание сочинений Писемского’ издано товариществом Вольф в 24 томах (Санкт-Петербург, 1895). В 1 томе этого (2-го изд.) напечатаны: ‘Биография Писемского. Список книг, брошюр и статей, касающихся жизни и литературной деятельности Писемского’, критико-биографический очерк В. Зеленинского, статья Писемскому Анненкова ‘Писемский как художник и простой человек’ (из ‘Вестника Европы’, 1882, IV), четыре автобиографических наброска и письма Писемского к Тургеневу, Гончарову, Краевскому, Буслаеву (о задачах романа), Анненкову и французскому переводчику Писемского, Дерели. Материалы для биографии Писемского, кроме вышеуказанных — в статьях Алмазова (‘Русский Архив’, 1875, IV), Боборыкина (‘Русские Ведомости’, 1881, No 34), Горбунова (‘Новое Время’, 1881, No 1778), Русакова ‘Литературный заработок Писемского’ (‘Новь’, 1890, No 5), Полевого (‘Исторический Вестник’, 1889, ноябрь). Письма к Писемскому, с примечаниями В. Русакова, напечатаны в ‘Нови’ (1886, No 22, 1888, No 20, 1890, No 7, 1891, No 13—14). Обзоры жизни и деятельности Писемского с литературными характеристиками см. у Венгерова ‘Писемский’ (Санкт-Петербург, 1884, указана литература до 1884 г.), Скабичевского ‘Писемский’ (‘Биографическая библиотека’ Павленкова, Санкт-Петербург, 1894), Кирпичникова ‘Писемский и Достоевский’ (Одесса, 1894, и в ‘Очерках истории русской литературы’, Санкт-Петербург, 1896), Иванова ‘Писемский’ (Санкт-Петербург, 1898). Более значительные общие оценки у А. Григорьева ‘Реализм и идеализм в нашей литературе’ (‘Светоч’, 1861, IV), Писарева (‘Русское Слово’, 1861 и ‘Сочинения’ Писарева, т. I), Ор. Миллера ‘Публичные лекции’ (Санкт-Петербург, 1890, т. II), Н. Тихомирова ‘Значение Писемского в истории русской литературы’ (‘Новь’, 1891, No 20). О ‘Тысяче душ’ см. Анненкова ‘О деловом романе в нашей литературе’ (‘Атеней’, 1859, т. I, VII, II), Дружинина (‘Библиотека для Чтения’ 1859, II), Дудышкина (‘Отечественные Записки’, 1859, I), Эдельсона (‘Русское Слово’, 1859, I), о ‘Горькой судьбине’—Михайлова и графа Кушелева-Безбородко (‘Русское Слово’, 1860, No 65. 67, 69), Некрасова (‘Московский Вестник’, 1860, I, 1863, XI—XII), ‘Отчет о 4-м присуждении премии Уварова’ (рецензии Хомякова и Ахшарумова ), о ‘Взбаламученном море’ — Эдельсона (‘Библиотека для Чтения’, 1863, XI—XII), Скабичевского ‘Русское недомыслие’ (‘Отечественные Записки’, 1868, IX), Зайцева ‘Взбаламученный романист’ (‘Русское Слово’, 1863, X), Антоновича (‘Современник’, 1864, IV). По поводу юбилея в 1875 г. и смерти Писемского в 1881 г. во всех почти периодических изданиях помещены обзоры его жизни и деятельности, более значительные некрологи — в ‘Вестнике Европы’ и ‘Русской Мысли’ (март, 1881). Иностранные отзывы о Писемском у Courriere ‘Histoire de la litterature contemporaine en Russie’ (1874), Derely ‘Le realisme dans le theatre russe’, Julian Schmidt ‘Zeitgenossische Bilder’ (т. IV). На немецкий язык переведены, кроме ‘Тысячи душ’, ‘Старческий грех’ и ‘Взбаламученное море’, на франц.— ‘Тысяча душ’ и ‘Мещане’.