16 лет в Сибири, Дейч Лев Григорьевич, Год: 1905 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 411 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Л. Г. Дейчъ.

16 ЛТЪ ВЪ СИБИРИ

2-ОЕ ИСПРАВЛЕННОЕ И ДОПОЛНЕННОЕ ИЗДАНІЕ.

ИЗДАНІЕ Н. ГЛАГОЛЕВА.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.

ОГЛАВЛЕНІЕ.

Предисловіе

Часть первая: По германскимъ и русскимъ тюрьмамъ.

Глава I. Неожиданное приключеніе

‘ II. Первые дни

‘ III. Обстоятельства выясняются

‘ IV. Нмецкіе порядки

‘ V. Мои сборы на свободу

‘ VI. Карты раскрываются

‘ VII. Въ Петропавловской крпости

‘ VIII. Въ Дом Предварительнаго Заключенія

‘ IX. Въ Одесскихъ тюрьмахъ

‘ X. Въ новомъ званіи

‘ XI. На старомъ пепелищ

‘ XII. На зимовк

‘ XIII. Въ мстахъ не столь отдаленныхъ

‘ XIV. Этапнымъ порядкомъ

‘ XV. Среди преступныхъ типовъ

‘ XVI. Въ Восточную Сибирь

‘ XVII. Иркутскія узницы

‘ XVIII. Отъ Байкала до Кары

Часть вторая: На Кар.

‘ XIX. Старые товарищи

‘ XX. ‘Дворянка’

‘ XXI. Изъ исторіи Карійской тюрьмы

‘ XXII. Рабочіе на Кар

‘ XXIII. Первые годы

‘ XXIV. Участники крупныхъ процессовъ

‘ XXV. Женская политическая тюрьма

‘ XXVI. Переселенія въ колонію

‘ XXVII. Продолженіе протестовъ

Глава XXVIII. Развязка

‘ XXIX. Финалъ Карійской тюрьмы

‘ XXX. Въ вольной команд

‘ XXXI. Новое царствованіе

‘ XXXII. Отъздъ

‘ XXXIII. Завершеніе кругосвтнаго путешествія

Приложенія.

I. Политическіе каторжане, бывшіе на Кар

II. Добровольно послдовавшіе родственники каторжанъ

Предисловіе.

Въ первыхъ шести главахъ настоящихъ записокъ я излагаю обстоятельства, сопровождавшія мой арестъ въ Германіи и выдачу меня Россіи. Если раньше существовали какія-либо сомннія относительно мотивовъ, которыми руководилась въ этомъ случа Германія, то теперь они боле не могутъ уже имть мста, такъ какъ ихъ обстоятельно разъяснилъ въ рейхстаг самъ имперскій канцлеръ (въ начал марта 1904 г.). Въ своемъ отвт на сдланную соціалдемократическимъ депутатомъ Гаасомъ интерпелляцію по поводу арестованныхъ въ Кенигсберг германскихъ гражданъ, обвиненныхъ въ контрабандной перевозк въ Россію русскихъ революціонныхъ изданій, кн. Бюловъ сообщилъ, между прочимъ, слдующее:

‘Дейчъ, котораго русское правительство считало нигилистомъ, по требованію Россіи былъ выданъ баденскимъ правительствомъ, а затмъ одесскимъ военнымъ судомъ приговоренъ къ каторжнымъ работамъ.

‘Для характеристики взглядовъ перваго канцлера служатъ слдующія мста изъ актовъ иностраннаго министерства, касающіяся дла Дейча. Въ сообщеніи, написанномъ, по порученію князя Бисмарка, прусскому послу въ Дармштадт, статсъ-секретарь гр. Гацфельдъ говоритъ:

‘Позволяю себ замтить, что для нашихъ политическихъ отношеній съ Россіей было бы полезно, еслибы въ этомъ случа мы удовлетворили справедливое желаніе русскаго правительства относительно выдачи ему опаснаго и закоренлаго революціонера, бжавшаго изъ русскихъ тюремъ’.

‘Въ своемъ отношеніи къ баденскому министерству тотъ же статсъ-секретарь сообщаетъ:

‘Такъ какъ Дейчъ обвиняется въ Россіи въ уголовномъ преступленіи и такъ какъ, по политическимъ соображеніямъ, слдуетъ въ этомъ случа удовлетворить желаніе русскаго правительства, то я надюсь, что министерство великаго герцогства Баденскаго согласится оказать свое содйствіе, чтобы арестованный попалъ въ руки русскихъ властей’.

‘Въ доклад, изготовленномъ для Его Величества по поводу этого дла, кн. Бисмаркъ говоритъ:

‘Въ томъ случа, если требующіеся для выдачи акты не смогутъ быть во время доставлены, русское правительство желаетъ, чтобы изгнаніе названнаго лица было такъ обставлено, чтобы русскія власти могли схватить его на русской территоріи. Его Величество, русскій императоръ, проявляетъ лично большой интересъ, чтобы исполнено было желаніе его правительства. Въ интересахъ укрпленія нашихъ отношеній къ Россіи, я позволю себ почтительнйше указать, что въ высшей степени важно, чтобы съ нашей стороны было все сдлано для осуществленія указаннаго желанія’.

‘Наконецъ, въ собственноручно подписанномъ кн. Бисмаркомъ обращеніи къ баденскому министерству говорится:

‘Его Величество, русскій императоръ, придаетъ большое значеніе тому, чтобы этотъ опасный и замшанный въ разныхъ преступленіяхъ нигилистъ могъ быть привлеченъ въ Россіи къ отвтственности. Исполненіе или, наоборотъ, отклоненіе указаннаго желанія не останется, поэтому, безъ вліянія на чувства, которыя императоръ Александръ питаетъ къ нмецкой политик и которыя мы нашей вншней политикой неустанно и съ успхомъ поддерживали, въ интересахъ мира. По русскому государственному праву личныя убжденія и чувства императора являются ршающими въ политик великой сосдней намъ страны. Въ виду этихъ обстоятельствъ, политическія соображенія требуютъ, чтобы исполнено было желаніе русскаго правительства. Если же, несмотря на все это, въ выдач будетъ отказано, то иностранное министерство и дипломатія принуждены будутъ отклонить отъ себя отвтственность за послдствія, которыя вызоветъ этотъ отказъ въ отношеніяхъ Германской имперіи и Россіи’.

Изъ этихъ государственныхъ актовъ, приведенныхъ столь компетентнымъ лицомъ, какъ теперешній германскій канцлеръ, ясно, что я явился жертвой угодничества кн. Бисмарка предъ нашимъ правительствомъ. Но печальне всего то, что столь унизительная для Германіи политика не прекращается и до настоящаго момента. По собственному признанію, сдланному кн. Бюловымъ въ томъ же засданіи рейхстага, ‘въ теченіе послднихъ пяти лтъ только три (!). русскихъ нигилиста были изгнаны на русскую границу’. Но читающій міръ знаетъ значительно больше случаевъ всякаго рода возмутительнаго издвательства германскихъ властей, изъ лакейскихъ соображеній, надъ русскими, такъ или иначе попадающимися имъ подъ руку.

Истекшія, со времени выдачи меня, 20 слишкомъ лтъ въ этомъ отношеніи не произвели ршительно никакого измненія въ политик германскаго правительства. Но теперь уже близокъ часъ, когда положенъ будетъ конецъ столь недостойному поведенію этого правительства: происходящее въ настоящее время у насъ революціонное движеніе несомннно закончится полнымъ паденіемъ самодержавія. Тогда русское правительство перестанетъ играть роль ‘европейскаго жандарма’ — это обстоятельство отразится на общемъ положеніи всхъ крупныхъ западно-европейскихъ странъ, въ особенности же на внутренней и вншней политик Германіи.

Въ настоящемъ изданіи мои записки значительно боле подробны, чмъ вышедшія изданія ихъ на иностранныхъ языкахъ {Он появились на голландскомъ, польскомъ, англійскомъ, нмецкомъ, французскомъ итальянскомъ и болгарскомъ языкахъ.}. Въ конц книги я счелъ полезнымъ помстить списокъ всхъ каторжанъ, бывшихъ на Кар, а также добровольно за нкоторыми изъ нихъ послдовавшихъ туда родственниковъ.

Левъ Дейчъ.

С.-Петербургъ,

Августъ 1906 г.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
По германскимъ и русскимъ тюрьмамъ.

ГЛАВА I.
Неожиданное приключеніе.

Въ начал марта 1884 г. я изъ Цюриха похалъ во Фрейбургъ, великаго герцогства Баденскаго. Оттуда мн необходимо было контрабанднымъ путемъ переправить въ Россію нсколько пудовъ первыхъ произведеній незадолго передъ тмъ возникшей группы ‘Освобожденіе Труда’. Въ Германіи тогда дйствовалъ исключительный законъ противъ нмецкой рабочей партіи, и центральный органъ послдней, печатавшійся въ Цюрих, перевозился туда также контрабанднымъ путемъ. Надзоръ на швейцарско-германской границ былъ чрезвычайно усиленъ, поэтому лица, желавшія отправить подобныя же произведенія въ Россію, должны были сами перевозить ихъ черезъ названную границу въ своемъ багаж до какого-нибудь нмецкаго города. То же намренъ былъ сдлать и я тогда.

Я везъ съ собою въ багаж два большихъ ящика, до половины они были заняты книгами, сверху которыхъ, для устраненія подозрнія со стороны пограничнаго таможеннаго надзора, въ одномъ лежало мужское, а въ другомъ женское блье и платье, какъ бы принадлежавшее моей жен. Для этого, при осмотр вещей въ базельской таможн, присутствовала жена моего друга, Надежда Аксельродъ, пріхавшая вмст со мной изъ Цюриха. Кром нея, меня на вокзалъ провожалъ одинъ знакомый, базельскій рабочій. Онъ объяснилъ мн, какъ мн нужно будетъ поступить дальше съ перевозимыми мною изданіями, такъ какъ, всего за нсколько дней до моей поздки, онъ, вмст съ однимъ товарищемъ-полякомъ Яблонскимъ, самъ исполнилъ подобную же комиссію.

Погода въ этотъ день стояла пасмурная, небо было покрыто тучами, шелъ мелкій дождь. На душ у меня было невесело, тревожно: я какъ бы предчувствовалъ несчастіе.

Поздъ тронулся и, погруженный въ невеселыя думы, я не замтилъ, какъ пріхалъ во Фрейбургъ. Было часовъ 7—8 вечера. На платформ я обратился къ первому попавшемуся лакею изъ гостинницы и отдалъ ему свой ручной багажъ, а также и квитанцію на полученіе имъ двухъ моихъ ящиковъ, отправленныхъ багажемъ. Посмотрвъ на обозначенный въ ней всъ, онъ выразилъ удивленіе по поводу его размра. Чтобы отклонить отъ себя подозрніе, я спокойно сказалъ, что это у меня много учебныхъ книгъ, такъ какъ я студентъ и пріхалъ во Фрейбургъ къ весеннему семестру.

Гостинница ‘Фрейбургское подворье’ находилась недалеко отъ вокзала. Занявъ въ ней номеръ, я спустился въ ресторанъ ужинать. Тамъ я замтилъ, что привезшій меня съ вокзала служитель о чемъ-то пошептался съ хозяиномъ. Келнерша, принесши ду, вмст съ тмъ подала мн книгу для записи прізжающихъ. У меня былъ съ собою заграничный паспортъ на имя ‘дворянина Александра Булыгина изъ Москвы’, что я и записалъ въ эту книгу.

Посл ужина я отправился въ снятый мною номеръ, попросивъ подать мн туда письменныя принадлежности. Но лишь только, очутившись тамъ, я затворилъ за собою дверь, какъ немедленно же раздался въ нее стукъ. На мое: ‘войдите!’ — вмсто прислуги съ заказанными принадлежностями для письма, какъ я предполагалъ, къ большому моему удивленію, на порог комнаты показался полицейскій въ сопровожденіи неизвстнаго мн господина въ штатскомъ.

— Я агентъ уголовной полиціи,— отрекомендовался послдній.— Позвольте осмотрть ваши вещи.

Такъ какъ Фрейбургъ находится вблизи швейцарской границы, то полиція, узнавъ отъ лакея о прізд молодого человка съ тяжелыми ящиками, могла заподозрить, что въ нихъ имются какіе-нибудь контрабандные товары или номера запрещеннаго тогда въ Германіи центральнаго органа рабочей партіи ‘Соціалдемократъ’. Сдлавъ мысленно такое предположеніе, я началъ открывать сундуки, при этомъ какъ бы вскользь замтилъ, что въ одномъ изъ нихъ лежатъ вещи моей жены, которая также должна скоро сюда пріхать. Но лишь только я открылъ одинъ изъ нихъ, какъ тотчасъ же оказалось, что мое предположеніе о причин прихода ко мн этихъ постителей было ошибочно: отбрасывая лежавшія сверху вещи, сыщикъ разсматривалъ, искалъ только книги. Увидвъ затмъ одну брошюрку въ красной обложк, онъ радостно воскликнулъ: ‘вотъ это намъ и нужно!’ То былъ незадолго передъ тмъ вышедшій въ Женев ‘Календарь Народной Воли’, свободно продававшійся въ книжныхъ магазинахъ Германіи.

— Теперь я долженъ васъ лично обыскать,— заявилъ мн агентъ грубымъ тономъ.

Кром записной книжки, одного письма и бумажника съ нсколькими стами марокъ, у меня въ карманахъ былъ еще съ десятокъ номеровъ цюрихскаго ‘Соціалдемократа’, которые я захватилъ передъ отъздомъ, чтобы передать ихъ одному знакомому, жившему въ Германіи.

— А вотъ это мы и читать можемъ!— воскликнулъ агентъ, увидвъ названіе нмецкой газеты.— Теперь мы васъ арестуемъ,— закончилъ онъ.

— Почему? За что?— спросилъ я, пораженный.

— Тамъ узнаете! Слдуйте за нами!— грубо отвтилъ онъ.

Обыскъ у меня и мой арестъ крайне удивили меня, не были соблюдены даже самыя элементарныя правила неприкосновенности личности: мн не предъявлено было ршительно никакой бумаги отъ какого бы то ни было учрежденія или лица, не присутствовали при этомъ никакіе свидтели и даже не составлено было никакого акта о томъ, что у меня было найдено. Увидвъ, что агентъ забралъ мой бумажникъ, даже не заглянувъ въ него, я предложилъ ему, по крайней мр, при мн сосчитать находившіяся въ немъ деньги, хотя я, конечно, понималъ, что разъ это будетъ сдлано въ отсутствіи свидтелей, это будетъ недостаточной гарантіей цлости принадлежавшихъ мн денегъ.

— О, не безпокойтесь: мы вашихъ денегъ не тронемъ!— воскликнулъ онъ.— Это вамъ не Россія!

Мало довряя, однако, честности нмецкихъ полицейскихъ, я все же настоялъ на томъ, чтобы находившіяся въ бумажник деньги были при мн сосчитаны.

Оставивъ вещи въ занятомъ мною номер, агентъ тайной полиціи заперъ на ключъ дверь и въ сопровожденіи полицейскаго повелъ меня изъ гостинницы. Когда мы втроемъ спускались съ лстницы, по ней въ это время поднималась вверхъ какая-то молодая нмка, съ красивыми чертами лица и прилично одтая, державшая небольшой ручной чемоданъ въ рук. Обратившись ко мн, агентъ быстро бросилъ: ‘это ваша жена?’ И, хотя я отвтилъ отрицательно, тмъ не мене, онъ сдлалъ попытку задержать ее. Заподозривъ въ немъ, вроятно, ловеласа, молодая нмка съ крикомъ бросилась бжать внизъ по лстниц. Агентъ устремился за ней, стараясь поймать ее. Ей, однако, удалось выбжать на улицу. Приказавъ на ходу полицейскому вести меня дальше, агентъ помчался за быстро скрывшейся незнакомкой.

Полицейскій взялъ было меня за руку, желая, такимъ образомъ вести меня по улицамъ. Но я рзко воспротивился этому, заявивъ, что я не совершилъ въ Германіи никакого преступленія, и онъ не въ прав такъ меня третировать.

Зданіе, въ которое мы вскор затмъ пришли, оказалось подслдственной тюрьмой. Тамъ служитель меня вновь обыскалъ и, впервые съ момента ареста, спросилъ о моемъ имени и фамиліи. Въ это время дверь съ шумомъ открылась, и агентъ втащилъ барахтавшуюся и навзрыдъ плакавшую молодую нмку.

— За что, за что оскорбляете меня? за что мучаете?— кричала она, обливаясь слезами.

Въ связи со всмъ, мной самимъ пережитымъ въ первый же часъ моего прізда въ Германію, сцена эта произвела на меня потрясающее впечатлніе.

— Какъ смете вы мучить эту женщину? Повторяю, она не жена моя: я въ первый разъ ее вижу!— закричалъ я.

— Ну, это мы тамъ разберемъ! Не ваше дло! Ступайте!— грубо возразилъ мн агентъ.

‘Однако, совсмъ родные порядки’, мысленно произнесъ я, поднимаясь затмъ во второй этажъ, вслдъ за шедшимъ впереди меня съ зажженнымъ фонаремъ въ рукахъ тюремнымъ надзирателемъ.

Затмъ раздалось громыханье отпиравшагося замка, и я очутился въ камер. Когда надзиратель ушелъ, заперевъ за собою дверь, въ камер настала полнйшая темнота, такъ какъ ни она, ни коридоръ вовсе не освщались. Я остался посреди комнаты въ полномъ недоумніи относительно того, что со мной приключилось за столь короткое время моего отъзда изъ Швейцаріи. Описанныя мною обстоятельства произошли до того быстро и неожиданно, что я ршительно не усплъ собраться съ мыслями и отдать себ въ нихъ отчетъ. Въ голов у меня былъ полнйшій хаосъ, мысли путались, я ничего не могъ понять. Шатаясь, словно пьяный, съ тяжелой понуренной головой, я ощупью вдоль стнъ добрался до кровати и въ изнеможеніи бросился на нее, не раздваясь. Я чувствовалъ себя пришибленнымъ, придавленнымъ всмъ случившимся со мною.

Всю ночь душилъ меня тяжелый кошмаръ. Я поминутно просыпался и, вскакивая въ испуг съ постели, спрашивалъ себя: ‘гд я? Что со мною случилось?’ Когда, же, наконецъ, я вспоминалъ происшедшее и отдавалъ себ отчетъ въ немъ, меня охватывалъ ужасъ: хотя въ Германіи я не совершилъ никакого преступленія и между нею и Россіей тогда не существовало еще договора о выдач политическихъ преступниковъ {Такой договоръ заключена былъ между этими государствами лишь осенью 1885 г.}, но я имлъ полное основаніе опасаться, что германское правительство не откажется отправить меня на родину. Чтобы мои опасенія и тревоги стали понятны я долженъ хотя бы въ самыхъ общихъ чертахъ, передать нкоторыя обстоятельства изъ моего прошлаго и изъ нашего революціоннаго движенія.

——

Ровно десять лтъ передъ описываемымъ мною временемъ,— въ 1874 г.,— я, имя восемнадцать съ чмъ-то лтъ отъ роду, сталъ соціалистомъ и примкнулъ къ, такъ называемому, ‘пропагандистскому’ движенію, которое охватило тогда значительную часть учащейся молодежи въ разныхъ концахъ Россіи. Какъ и у большинства юныхъ пропагандистовъ, во мн говорило, главнымъ образомъ, чувство безграничнаго состраданія къ бдственному положенію трудящагося населенія, какъ и другіе, я считалъ своимъ долгомъ, обязательнымъ для каждаго честнаго и послдовательнаго человка, который любитъ свою родину, по мр силъ содйствовать освобожденію народа отъ экономическаго гнета, отъ униженія, невжества и забитости, въ которыхъ онъ находится. Всегда отзывчивая къ страданіямъ другихъ, тогдашняя молодежь не могла оставаться равнодушной къ угнетенному положенію, въ которомъ находились незадолго передъ тмъ освобожденные отъ крпостной зависимости крестьяне. Но, чтобы освободить трудящіеся классы отъ матеріальныхъ и всякихъ другихъ лишеній и бдствій, пропагандисты находили необходимымъ измнить соціальныя условія Россіи, подобно западно-европейскимъ соціалистамъ, они считали нужнымъ уничтожить частную собственность на землю и орудія труда, сдлавъ ихъ коллективными. Пропагандисты глубоко врили, что народъ легко пойметъ ихъ идеи и стремленія и охотно къ нимъ присоединится. Эта вра до чрезвычайности подняла ихъ духъ, возбудила въ нихъ небывалый энтузіазмъ и способность къ безграничному самопожертвованію. Юноши и молодыя двушки безъ малйшихъ колебаній отказывались отъ привилегированнаго своего положенія и предстоявшей каждому изъ нихъ карьеры, они бросали учебныя заведенія, рвали семейныя связи, разставались съ самыми близкими людьми,— все это для того, чтобы отдать себя цликомъ, посвятить вс свои силы и средства общему длу. Для этого ршительно никакія жертвы не казались молодежи сколько-нибудь значительными. Общность взглядовъ, единство цли и настроеній связывали всхъ пропагандистовъ въ одну тсно сплоченную семью. Между ними установились самыя нжныя братскія отношенія, въ ихъ сред господствовалъ полнйшій альтруизмъ, и они готовы были жертвовать всмъ другъ за друга. Только въ великія историческія эпохи,— во времена подвижничества первыхъ христіанъ и преслдуемыхъ сектъ, господствовали между прозелитами подобныя отношенія и настроенія.

Но, какъ и везд это случалось, не у всхъ пропагандистовъ указанное настроеніе надолго осталось непоколебимо прочнымъ. Въ ихъ среду также попали нкоторые малодушные, а то и прямо низкіе люди, ставшіе впослдствіи ренегатами. Такихъ людей было, правда, немного. Но давно извстно, что сотни самыхъ искуссныхъ тайныхъ и явныхъ правительственныхъ агентовъ не въ состояніи принести сторонникамъ преслдуемаго направленія такого громаднаго вреда, какъ одинъ измнникъ изъ ихъ собственной среды. То же, благодаря ренегатамъ, случилось и съ русскими пропагандистами.

Лишь только молодые люди, одвшись въ крестьянское платье, чтобы стать ближе къ народу, отправились весной 1874 г. въ разныхъ концахъ Россіи по селамъ и деревнямъ для пропаганды идей соціализма, какъ уже появилось два-три измнника, которые предали общее дло и выдали правительству массу лицъ. Тогда начались многочисленные обыски и аресты, жандармы хватали праваго и виноватаго, тюрьмы и разныя мста заключенія были переполнены, около 1000 человкъ было арестовано въ указанномъ году, многіе изъ нихъ, просидвъ по нсколько лтъ въ тюрьм, при самыхъ неблагопріятныхъ условіяхъ, кончили жизнь самоубійствомъ, большое число было сошедшихъ съ ума, процентъ заболваній и смертности оказался громаднымъ.

Вполн естественно, поэтому, что предатели вызывали къ себ со стороны соціалистовъ чувства глубокой ненависти и злобы. Причиненный ими вредъ невольно наталкивалъ многихъ пропагандистовъ на мысль о мести, о необходимости расправы съ ними, чтобы, дйствуя устрашающимъ образомъ, удерживать другихъ отъ предательства. Но въ теченіе первыхъ лтъ подобные взгляды не выходили изъ области теоріи, такъ какъ пропагандисты были крайне мирными людьми. Только лтомъ 1876 г. впервые произведена была попытка подобной расправы при слдующихъ обстоятельствахъ.

Въ Елисаветград собрался на время извстный тогда на юг довольно большой кружокъ ‘кіевскихъ бунтарей’, въ число членовъ котораго и я входилъ. Между многими ‘нелегальными’, составлявшими этотъ кружокъ, было нсколько человкъ, которыхъ полиція энергично разыскивала, вслдствіе оговоровъ, между прочимъ, и Н. Гориновича. Послдній, будучи арестованъ въ 1874 году и, по тому времени, сильно скомпрометированъ, сталъ вскор выдавать все, что зналъ и, повредивъ, такимъ образомъ, нкоторымъ лицамъ, добился освобожденія изъ тюрьмы. Какъ и другихъ ренегатовъ, его наврно также никто не сталъ бы трогать, если бы онъ совершенно оставилъ революціонную среду. Онъ же, по прошествіи двухъ лтъ посл освобожденія, вновь сталъ пробираться въ нее. Познакомившись, какимъ-то путемъ съ неопытными юношами и, конечно, не сообщивъ имъ о своемъ ренегатств, Гориновичъ узналъ отъ нихъ, что въ Елисаветград находится извстный кіевскій кружокъ. Тогда онъ, подъ вымышленнымъ именемъ, явился въ этотъ городъ и сталъ разыскивать именно тхъ нелегальныхъ, которыхъ онъ же оговорилъ. Но Гориновичъ былъ узнанъ, и у нкоторыхъ изъ насъ естественно явилось подозрніе, что онъ пріхалъ въ Елисаветградъ съ намреніемъ указать полиціи имъ скомпрометированныхъ лицъ, тогда я съ однимъ товарищемъ ршили убить его. Не желая длать этого въ Елисаветград, гд полиція легко могла бы напасть на слдъ, мы предложили Гориновичу отправиться съ нами въ Одессу подъ предлогомъ, что тамъ находятся разыскиваемыя имъ лица. Онъ согласился.

Не буду распространяться объ этомъ несчастномъ дл {Интересующійся подробностями можетъ обратиться къ ‘Исторіи революціоннаго движенія въ Россіи’ А. Туна.}. Скажу лишь, что Гориновичъ, страшно изуродованный, остался живъ. Онъ разсказалъ затмъ полиціи о всхъ обстоятельствахъ, сопровождавшихъ покушеніе на его жизнь. Начались энергичные розыски и аресты. Осенью слдующаго года я, вмст съ другими лицами, былъ арестованъ по, такъ называемому, ‘Чигиринскому длу’. Но весной 1878 года мн, Стефановичу и Бохановскому удалось бжать изъ кіевской тюрьмы.

Между тмъ, судъ надъ обвиняемыми по длу о покушеніи на жизнь Гориновича состоялся лишь въ конц ноября 1879 г.,— въ періодъ разгара краснаго и благо террора. Посл цлаго ряда террористическихъ актовъ, направленныхъ противъ разныхъ должностныхъ лицъ, народовольцы въ то время сосредоточили все свое вниманіе на убійств императора Александра II-го. На террористическіе акты правительство отвчало изданіемъ исключительныхъ законовъ, военными судами и казнями лицъ, нердко совершенно непричастныхъ къ этого рода дятельности. За нсколько дней до начала суда надъ арестованными по длу о покушеніи на Гориновича, когда имъ уже былъ выданъ обвинительный актъ, подводившій ихъ подъ сравнительно незначительныя наказанія, террористами произведенъ былъ 19-го ноября подъ Москвой взрывъ позда, въ которомъ, какъ предполагалось, долженъ былъ хать царь. Свою злость за этотъ фактъ правительство выместило на пяти обвиняемыхъ по длу о покушеніи на Гориновича. Хотя изъ числа ихъ всего лишь одно лицо принимало участіе въ этомъ дл, и вс подсудимые были арестованы за 2-3 года до начала террористическаго движенія, а слдовательно, ни въ какомъ случа не могли являться за него отвтственными,— судъ отвтилъ на взрывъ позда подъ Москвой жестокимъ приговоромъ надъ совершенно непричастными лицами: Дробязгинъ, Малинка и Майданскій были повшены въ Одесс 3-го декабря, Костюринъ и Янковскій были приговорены къ каторжнымъ работамъ, а предатель еодоръ Курицынъ {Студентъ Харьк. ветерин. института . Курицынъ былъ арестованъ весной 1877 года въ Одесс. Въ тюрьм онъ сталъ предателемъ, о чемъ никто изъ товарищей не подозрвалъ. Онъ не только выдалъ все, что зналъ, но, бесдуя съ вновь прибывавшими, узнавалъ о томъ, что длается на вол, и немедленно передавалъ узнанное жандармамъ. Такимъ образомъ, вслдствіе его предательства, казнены были его сопроцессники, а также многіе другіе — Лизогубъ, Чубаровъ, Давиденко, Гобстъ, Виттенбергъ, еще большее число оговоренныхъ имъ лицъ было отправлено въ каторжныя работы. Впослдствіи этотъ господинъ, въ качеств ветеринарнаго врача, говорятъ, разыгрывалъ изъ себя либерала и при отъзд изъ Саратова ему были устроены даже торжественные проводы (см. ‘Искру’). Въ настоящее время онъ, какъ я слышалъ, состоитъ главнымъ начальникомъ ветеринарной части въ Туркестанскомъ кра.} оправданъ.

Въ случа ареста меня ждала тяжелая участь. Но въ начал 1880 года я эмигрировалъ за границу, гд оставался на свобод до вышеописаннаго происшествія во Фрейбург. Понятно теперь, почему меня такъ страшилъ этотъ арестъ.

ГЛАВА II.
Первые дни.

Съ нетерпніемъ ждалъ я наступленія разсвта. Когда стало возможнымъ различать предметы, я поднялся съ постели.

Камера моя оказалась высокой, очень чистой, съ большимъ окномъ на улицу. Кром кровати, на которой былъ удобный матрацъ, постельное блье, подушка и теплое шерстяное одяло, въ ней имлись также столикъ и стулъ. На одной изъ стнъ прибиты были печатныя правила о поведеніи заключенныхъ. Оказывалось, что пользоваться свтомъ ночью, а также своими средствами и табакомъ, можно было лишь съ разршенія прокурора. За нарушеніе тюремной дисциплины, говорилось дале въ этихъ правилахъ, полагаются разныя наказанія, но усмотрнію администраціи и тюремнаго комитета. Заключенному не дозволялось разговаривать съ кмъ-нибудь изъ сосдей, пть и свистать, ему запрещалось также смотрть въ окно и пр. Но ему дозволялось пользоваться, какъ своими книгами, такъ и библіотечными, а также письменными принадлежностями и перепиской не только съ родными, но и со знакомыми по своимъ дламъ.

Осмотрвшись кругомъ, я не увидлъ никакихъ принадлежностей для умыванія. Но часовъ въ семь раздался шумъ отпиравшейся двери, и на порог показался надзиратель. Широко раскрывъ дверь, онъ сказалъ офиціальнымъ тономъ: ‘идите умываться, а за тмъ уберите свою камеру’. Хотя я и не вполн понялъ это приказаніе, но догадался, что мн, очевидно, необходимо выйти въ коридоръ. Сдлавъ это, я увидлъ, что и вс другія камеры были также отперты настежь, и заключенные направляются изъ нихъ въ одинъ конецъ коридора. Я туда же послдовалъ. Тамъ, оказалось, были приспособленія для умыванія, а также щетки для чистки платья и подметанія камеры. Арестованные невдалек другъ отъ друга умывались, не произнося ни слова. По окончаніи этой операціи, каждый бралъ щетку для подметанія камеры и отправлялся въ послднюю. Когда и уборка была окончена, надзиратель вновь заперъ всхъ. Все вышеописанное совершалось безъ малйшаго шума и безъ словъ, словно это длали не живые люди, а автоматы.

Лица у большинства арестованныхъ были блдныя, худыя, со впалыми щеками. Судя по вншнему виду, можно было предполагать, что большинство изъ нихъ принадлежало къ низшимъ слоямъ населенія Германіи.

По прошествіи нкотораго времени раздался шумъ открывавшагося окошечка въ дверяхъ. Подошедши къ нему, я увидлъ, что чья-то рука просунула небольшой ломоть полублаго хлба,— то былъ полагавшійся заключенному завтракъ.

Но мн было не до ды. Я чувствовалъ страшную усталость и упадокъ силъ, словно наканун я совершилъ чрезвычайно тяжелое физическое напряженіе. Голова совершенно не работала, никакія мысли не приходили мн на умъ. Я ходилъ изъ угла въ уголъ, временами заглядывая въ окно, для чего приходилось подставлять табуретъ. Предъ моимъ окномъ разстилалась довольно большая площадь, по одну сторону которой были высокіе дома. Какъ потомъ оказалось, эта тюрьма когда-то была монастыремъ, и камеры служили кельями монахамъ. Она, поэтому, имла довольно мрачный видъ.

Часовъ въ 9—10 вновь появился надзиратель и вновь столь же сухимъ тономъ лаконично произнесъ: ‘на прогулку!’ Вс камеры такъ же оказались открытыми, какъ и во время умыванія и уборки, и заключенные молча, одинъ за другимъ, направлялись къ лстниц и выходу, ведшимъ къ мсту прогулки.

Она происходила въ одномъ углу обширнаго двора, окруженнаго высокой толстой каменной оградой. Арестованные, одинъ за другимъ, на разстояніи нсколькихъ шаговъ, ходили по воображаемому кругу, не произнося ни слова. Надзиратель, выведшій насъ, наблюдалъ за тишиной и порядкомъ, стоя на нкоторомъ разстояніи отъ прогуливавшихся. Невдалек находился также часовой съ ружьемъ. Въ другомъ конц двора, подъ наблюденіемъ этого-же надзирателя, молча производили разныя работы, какъ оказалось потомъ, приговоренные къ отбыванію небольшихъ сроковъ наказанія: иной кололъ дрова, другой строгалъ лучины, третій связывалъ настроганныя въ пучки и т. д. Меня поражала царившая при этомъ повсюду полнйшая тишина, несмотря на присутствіе во двор значительнаго количества людей,— до того сильна нмецкая дисциплина. Прогулка при этой обстановк произвела на меня самое удручающее впечатлніе. Не помню въ точности, сколько времени она длилась, полчаса или три четверти.

По возвращеніи въ камеру, я сталъ обдумывать свое положеніе: ‘вдь надо-же что-нибудь предпринять, надо какъ-нибудь дать знать товарищамъ о случившемся со мной’. Я ршилъ написать имъ письмо, которое, конечно, должно было пройти черезъ цензуру прокурора.

Явившійся вскор надзиратель позвалъ меня въ контору. Тамъ я увидлъ тхъ же лицъ,— полицейскаго и агента,— которыя наканун меня арестовали.

— Ваше имя, фамилія и званіе?— грубымъ тономъ обратился ко мн агентъ.

— Вы должны были спросить меня объ этомъ раньше, чмъ арестовали,— отвтилъ я.

— Не ваше дло указывать намъ, когда и что мы должны длать,— рзко воскликнулъ онъ.

Видъ и обращеніе этого агента были надменны и вызывающи. Брюнетъ средняго роста, крпко сложенный и широкоплечій, онъ имлъ хитрые, плутовскіе глаза. Какъ потомъ я узналъ, этотъ агентъ былъ унтеръ-офицеромъ и отличался при розыскахъ по уголовнымъ дламъ.

Потребовавъ у надзирателя письменныя принадлежности, я отправился въ камеру, гд написалъ своимъ друзьямъ по-нмецки письмо, въ которомъ сообщалъ о неожиданномъ своемъ арест и просилъ ихъ прислать мн адвоката, а также книги для чтенія, но, какъ потомъ оказалось, письмо это почему-то до нихъ не дошло.

Въ Германіи, какъ и во всхъ цивилизованныхъ странахъ, нельзя арестованнаго держать подъ стражей боле однхъ сутокъ безъ постановленія судьи. Но потому ли, что я былъ иностранцемъ, или по какимъ-либо другимъ, мн неизвстнымъ причинамъ, меня повели къ судь почти двое сутокъ спустя посл моего ареста. Задавъ мн обычные въ этихъ случаяхъ вопросы о моемъ имени, званіи и пр., судья объявилъ мн, что, какъ иностранецъ, личность котораго не можетъ быть немедленно удостоврена, я долженъ остаться подъ стражей. При этомъ онъ утшилъ меня поясненіемъ, что я имю право обжаловать его постановленіе, но тутъ же прибавилъ, что это ни къ чему не приведетъ. Поданная мною жалоба, дйствительно, была оставлена безъ послдствій. Сухимъ, формальнымъ тономъ своего отношенія ко мн этотъ судья произвелъ на меня непріятное впечатлніе.

Такимъ образомъ, и посл этого допроса я столь же мало зналъ о причин моего ареста, какъ и до него. Не меньше прежняго я терялся въ догадкахъ, какъ и раньше, у меня по этому поводу являлись всевозможныя предположенія. Неопредленность положенія вообще тяжела для всякаго человка, но она даетъ себя особенно сильно чувствовать лицамъ, очутиввшимся въ тюрьм. Для меня же неизвстность, въ виду вышеописанныхъ обстоятельствъ, становилась невыносимой.

Утро проходило еще сравнительно незамтно, но съ посл обда до сумерекъ, а особенно по вечерамъ, время тянулось безконечно долго.

‘Чмъ все это кончится, что ждетъ меня впереди?’ — задавалъ я себ вопросы и, конечно, не находилъ на нихъ отвта.

Своихъ книгъ въ первые дни у меня совсмъ не было, но, замтивъ, что надзиратель уноситъ изъ какой-то камеры книгу, я попросилъ дать ее мн. Оказалось, что то былъ нмецкій иллюстрированный журналъ. Но состояніе мое было до того тяжелое, тревожное, что я совершенно ничего не понималъ изъ прочитаннаго. Я поминутно бросалъ книгу и снова принимался за чтеніе. Но въ сумеркахъ для меня находилось пріятное развлеченіе: устроившись на подоконник, я любилъ наблюдать за тмъ, какъ на площади играли ребятишки, когда же совсмъ темнло и наступала длинная ночь, я сильно томился отъ бездйствія, оставаясь съ одними лишь мрачными своими мыслями. Несмотря на полную темноту въ камер, я безконечное число разъ, до головокруженія, измрялъ ее своими шагами, затмъ, нердко не раздваясь, опускался на кровать. Безпокойные сны безпрестанно мучили меня, заставляли часто просыпаться. Такъ, помню, однажды мн снилось, что я слышу, какъ дверь моей камеры тихо открывается и затмъ за ходитъ арестовавшій меня сыщикъ: онъ нагибается надо мной, намреваясь задушить меня. Я съ крикомъ просыпаюсь и къ невыразимому ужасу моему вижу, что камера моя освщена, и вблизи кровати стоитъ смуглый человкъ съ темными искрящимися глазами, чрезвычайно похожій на того сыщика.

— Что вамъ нужно?— вскрикиваю я.

— Это вамъ сожитель въ камеру,— говоритъ пришедшій съ нимъ надзиратель, держащій въ рук зажженную свчку.

— Не нужно мн его, уходите!— продолжаю я кричать, находясь еще подъ впечатлніемъ тяжелаго сна.

Мой голосъ и выраженіе лица, повидимому, отражали испытываемый мною ужасъ, такъ какъ пришедшій незнакомецъ сказалъ мн:

— Успокойтесь, господинъ! Ничего худого я не сдлаю, поселившись съ вами.

— Оставьте меня, мн никого не нужно!— продолжалъ я повторять.

Они удалились.

Взволнованный сномъ и этимъ ночнымъ посщеніемъ, я до утра не могъ уже заснуть и на слдующій день чувствовалъ себя совершенно разбитымъ.

——

Только по прошествіи трехъ сутокъ со дня ареста, меня повели въ камеру слдователя, находившуюся въ томъ же зданіи. Онъ вновь задалъ мн обычные въ этихъ случаяхъ вопросы о моемъ имени, профессіи, родителяхъ, и, такъ какъ по паспорту я значился женатымъ, то и о моей жен. Но опасаясь разойтись въ показаніяхъ съ жившей въ Цюрих m-me Булыгиной, еслибы стали проврять у нея мои показанія, я заявилъ, что ничего не буду показывать относительно нея.

Затмъ слдователь спросилъ меня, извстна ли мн причина моего ареста. На мой отрицательный отвтъ, онъ сообщилъ мн слдующее.

За нсколько дней до моего прізда, изъ Базеля же пріхали во Фрейбургъ двое иностранцевъ: одинъ швейцарецъ и полякъ Яблонскій, которые, такъ же какъ и я, остановились во ‘Фрейбургскомъ подворь’ и тоже привезли съ собой въ ящикахъ много книгъ. Послднія они отправили затмъ по почт въ Бреславль, на адресъ одного лица, которое какъ разъ въ т дни было арестовано. Полиція вскрыла пришедшую для него посылку, и въ ней оказались многія запрещенныя въ Германіи польскія брошюры, напечатанныя въ Швейцаріи. Такъ какъ на этой посылк отправители выставили свои имена и мстожительствомъ указали ‘Фрейбургское Подворье’, то брошюры были присланы обратно для возбужденія преслдованія противъ указанныхъ лицъ. Сообщено было въ названную гостинницу, чтобы, въ случа вторичнаго прізда этихъ лицъ, немедленно дано было знать въ полицію. Когда служитель, приведшій меня съ вокзала, узналъ, что у меня въ ящикахъ имется много книгъ, онъ, по совту съ хозяиномъ, далъ знать въ полицію о моемъ прізд, поэтому ко мн тотчасъ же и заявились агенты. Такъ какъ они нашли у меня такую же по вншности брошюру, какая находилась въ арестованной въ Бреславл посылк, да, кром того, въ моихъ карманахъ оказались номера запрещеннаго въ Германіи ‘Соціалдемократа’, они меня, какъ иностранца, и ршились арестовать. По заявленію слдователя, я подозрвался въ распространеніи, въ сообществ съ другими иностранцами, запрещенныхъ въ Германіи литературныхъ произведеній.

Мн не трудно было опровергнуть это подозрніе, такъ какъ въ числ отобранныхъ у меня брошюръ не было ни одной польской, да и вообще ни одной запрещенной тогда въ Германіи. Что же касается найденныхъ въ моихъ карманахъ номеровъ ‘Соціалдемократа’, то это обстоятельство не являлось преступленіемъ по германскимъ законамъ. Такимъ образомъ, все слдствіе по поводу меня сводилось къ установленію связи между мной и названными лицами, а также къ опредленію, не занимался ли я вообще распространеніемъ запрещенныхъ въ Германіи изданій. Причиной моего ареста, слдовательно, оказалась простая случайность.

— Если бы вы не захали во ‘Фрейбургское Подворье’, васъ не арестовали бы,— замтилъ слдователь.

Посл его разсказа, я почувствовалъ значительное облегченіе: ‘значитъ, не все еще пропало’,— подумалъ я:— ‘возможно, что я выйду отсюда неузнаннымъ’. У меня блеснула надежда на скорое освобожденіе: ‘только бы не провдали мою настоящую фамилію!’

За однимъ столомъ со слдователемъ, но нсколько поодаль и сбоку, сидлъ какой-то господинъ лтъ тридцати на видъ, бритый, съ блокурыми волосами. Въ теченіе допроса я уже нсколько разъ вскользь поглядывалъ на послдняго, и что-то знакомое, но вмст тревожное, показалось мн въ немъ.

— Вотъ переводчикъ по вашему длу — профессоръ нашего университета,— сказалъ слдователь, указывая на этого господина.

— Можетъ быть, вы согласитесь ему сообщить что-нибудь о вашей жен?— закончилъ слдователь, посл чего самъ удалился въ другую комнату, затворивъ за собою дверь.

— Вы не узнаете меня?— обратился ко мн по-русски переводчикъ.

— Профессоръ Тунъ?— воскликнулъ я,

— Конечно! Разв я такъ сильно измнился? Только снялъ бороду. Но почему вы измнились въ лиц?— замтилъ онъ.

Меня дйствительно испугала эта встрча и вотъ почему.

Я познакомился съ проф. Туномъ года за полтора до описаннаго случая въ г. Базел, гд я состоялъ вольнослушателемъ философскаго факультета и, между прочимъ, посщалъ лекціи политической экономіи и статистики, которыя онъ въ то время читалъ въ тамошнемъ университет. Чрезъ посредство одного базельскаго соціалиста — швейцарца Карла Мора,— я, вскор по прізд, познакомился съ проф. Туномъ, который въ теченіе многихъ мсяцевъ принималъ меня за легальнаго русскаго студента, такъ какъ я жилъ тамъ подъ вымышленной фамиліей Николая Криднера. Но при первомъ же моемъ посщеніи его на дому, онъ сообщилъ мн, что онъ чрезвычайно интересуется нашимъ революціоннымъ движеніемъ, много перечиталъ сочиненій о немъ и теперь надумалъ написать его исторію. Будучи уроженцемъ г. Аахена, проф. Тунъ, однако, зналъ довольно хорошо русскій языкъ, такъ какъ, по окончаніи Дерптскаго университета, прожилъ нкоторое время во внутреннихъ губерніяхъ Россіи. Когда же изъ частыхъ разговоровъ со мною онъ убдился, что мн небезызвстно прошлое нашего революціоннаго движенія, то предложилъ мн помочь ему въ задуманной имъ работ. Я охотно согласился на это, и мы съ нимъ стали сообща работать. Но во время этихъ занятій, я имлъ нсколько случаевъ убдиться, что онъ крайне отрицательно относится къ лицамъ, причастнымъ къ политическимъ убійствамъ. По его мннію, такихъ лицъ европейскія правительства должны были бы выдать Россіи, какъ обыкновенныхъ уголовныхъ преступниковъ. Поэтому, думалъ я, знай проф. Тунъ мою настоящую фамилію, онъ пожелалъ бы, чтобы меня арестовали.

— Знаете-ли, кто я въ дйствительности?— спросилъ я съ тревогой.

— Да я знаю вашу настоящую фамилію,— отвтилъ онъ и затмъ прибавилъ:— скажите, не могу-ли чмъ-нибудь быть вамъ полезнымъ?

— Но, какъ вы узнали мою фамилію?

— Мн сообщилъ ее, посл вашего отъзда изъ Базеля, вашъ же пріятель Карлъ Моръ.

— И зная, кто я, вы согласны мн помочь?— изумился я.

— Да!— отвтилъ онъ просто.

Я не врилъ своимъ ушамъ, но, взглянувъ на его доброе симпатичное лицо, я боле не сомнвался, что онъ говоритъ искренно и что я вполн могу на него положиться.

— Такъ слушайте же!— сказалъ я:— если мн не удастся выйти изъ этой тюрьмы законнымъ путемъ, я попытаюсь бжать изъ нея,— согласны ли вы помочь мн въ этомъ.

— Хорошо,— отвтилъ онъ.— Но чмъ смогу я?

— А мы это тамъ увидимъ!— сказалъ я.

Мое изумленіе все боле и боле росло: тотъ самый нмецкій профессоръ, который однажды при мн на громадномъ собраніи, между прочимъ, заявилъ, что ‘Дейчъ, къ сожалнію, до сихъ поръ на свобод’,— самъ теперь вызывался помочь мн въ побг изъ германской тюрьмы! Онъ не далъ мн времени объяснить себ это противорчіе, такъ какъ тутъ же доказалъ отчасти свою готовность совершать не только крайне компрометирующія его, но даже преступныя дйствія.

Какъ офиціальному переводчику, слдователь передалъ проф. Туну, вс взятыя у меня книги, бумаги, письма и пр. Несмотря на присутствіе письмоводителя въ камер, Тунъ, доставъ полученную имъ для перевода мою записную книжку, предложилъ мн просмотрть ее и уничтожить могущія мн повредить страницы. Я охотно этимъ воспользовался и сталъ торопливо вырывать нкоторыя изъ нихъ, такъ какъ, не говоря уже о присутствіи письмоводителя, самъ слдователь могъ каждую минуту застать насъ за этимъ преступнымъ занятіемъ. Совершая это, я испытывалъ чрезвычайную тревогу, не за себя, конечно, которому, въ сущности, нечего было терять, а за профессора Туна. Но онъ имлъ совершенно спокойный видъ и старался лишь своей спиной загородить меня отъ глазъ письмоводителя, очевидно, упуская изъ виду, что опасность угрожаетъ не мн, а ему, и не со стороны письмоводителя, а — слдователя. Хотя это занятіе продолжалось всего 2—3 минуты, но он показались мн безконечно долгими, и я съ облегченіемъ вздохнулъ, когда передалъ ему обратно свою записную книжку.

Убдившись, такимъ образомъ, въ его готовности ради меня подвергаться даже риску, я спросилъ его — можетъ ли онъ тотчасъ же похать въ Цюрихъ?

— Если нужно, конечно, поду.

— Но какъ же будетъ съ вашими лекціями?

— Пустяки, я пропущу ихъ.

— Такъ позжайте туда немедленно,— сказалъ я:— тамъ живетъ мой старый другъ Аксельродъ. Сообщите ему обо всемъ, случившемся со мной и передайте, чтобъ онъ переслалъ мн американскія пилки для ршетокъ, ножницы, германскія и русскія деньги въ бумажкахъ,— все это нужно мн на случай, если меня захотятъ выдать.

Онъ общалъ отправиться въ Цюрихъ въ тотъ же день.

Когда слдователь вернулся обратно, мы съ проф. Туномъ приняли видъ совсмъ незнакомыхъ людей.

— Допросъ по существу дла отложимъ до другого раза,— сказалъ слдователь и, обратившись къ письмоводителю, веллъ позвать надзирателя, который увелъ меня обратно въ камеру.

ГЛАВА III.
Обстоятельства выясняются.

По возвращеніи въ камеру, я почувствовалъ себя какъ бы вновь ожившимъ, мн выяснилась причина моего ареста, я увидлъ, что въ этомъ нтъ ршительно ничего серьезнаго, и Я радъ былъ встрч съ Туномъ, который неожиданно для меня оказывался готовымъ всячески помогать мн, очень ободрило меня также, повидимому, сочувственное отношеніе ко мн слдователя. Кажется, въ первый разъ съ момента ареста я въ тотъ день съ аппетитомъ принялся за ду. Затмъ, помню, я сталъ думать о предстоявшемъ допрос по существу. Мн казалось необходимымъ внушить слдователю полное къ себ довріе. Поэтому я ршилъ, насколько это было возможно, держаться ближе къ дйствительности.

Въ сумеркахъ одного изъ слдующихъ дней меня вновь повели къ слдователю. На этотъ разъ онъ былъ только со своимъ письмоводителемъ. Въ отвтъ на заданный имъ мн вопросъ, для чего я пріхалъ во Фрейбургъ, я заявилъ слдующее:

— Разскажу вамъ все по порядку. Пріхавъ за границу года два тому назадъ, я вскор женился на русской и поселился въ Цюрих, гд моя жена посщаетъ мстный университетъ. Затмъ я надумалъ перехать во Фрейбургъ, намреваясь посщать нкоторыя лекціи въ здшнемъ университет. Заграницу я пріхалъ, не имя твердыхъ политическихъ убжденій. Но живя въ западной Европ, я, подъ вліяніемъ мстныхъ условій, а въ особенности благодаря нмецкой соціалистической литератур, сталъ приверженцемъ ученія Маркса. Отправляясь во Фрейбургъ, я захватилъ съ собою произведенія, излагавшія воззрнія этого мыслителя, такъ какъ, устроившись здсь окончательно съ семьей, я намревался въ свободное отъ университетскихъ занятій время похать въ т германскіе города, въ которыхъ имется много русской учащейся молодежи, чтобы передать имъ эти брошюры, я предполагалъ также оставить ихъ на комиссію въ мстныхъ книжныхъ магазинахъ, потому что вс он дозволены въ Германіи. И вотъ,— закончилъ я — въ первый же часъ моего прізда въ нмецкій ‘Свободный городъ’ (Freiburg), меня, безъ всякой ршительно вины съ моей стороны, не соблюдая никакихъ условій неприкосновенности личности, обыскиваютъ, подвергаютъ униженіямъ и бросаютъ въ тюрьму! Мало того, при мн же хватаютъ совершенно случайно подвернувшуюся женщину и ее также тащатъ въ тюрьму.

— Да, вышло большое недоразумніе,— заявилъ слдователь,— но оно вскор выяснилось, и ее освободили.

Выслушавъ внимательно мой разсказъ, слдователь замтилъ: ‘вышло совсмъ какъ у Шекспира: ‘но платокъ, платокъ’!

Быстро расхаживая по комнат, онъ сталъ затмъ диктовать своему письмоводителю мои показанія, произнося иногда сочувственныя замчанія или мотая укоризненно головой.

Мой разсказъ, повидимому, произвелъ на него благопріятное впечатлніе. Это подтвердилъ мн потомъ и проф. Тунъ, которому слдователь сказалъ, что онъ вритъ въ искренность моего разсказа и что, по его мннію, ‘арестовали совершенно невиннаго человка’.

Надежда выйти скоро изъ тюрьмы законнымъ образомъ все боле, поэтому, росла у меня. Но я все же не поддавался ей цликомъ и обдумывалъ способы побга изъ тюрьмы, на случай, если бы открыли, кто я. Такое намреніе въ первое время не трудно было осуществить.

Въ эти же дни меня позвали однажды въ постительскую комнату, гд я нашелъ прилично одтаго незнакомаго мн господина среднихъ лтъ. Отрекомендовавшись присяжнымъ повреннымъ такимъ-то и членомъ германской соціалдемократической партіи, онъ сообщилъ, что товарищи пригласили его быть моимъ защитникомъ.

— Ваши товарищи мн все разсказали про васъ. Вы хотите бжать отсюда?— произнесъ онъ шепотомъ, хотя мы и были одни въ комнат.

Получивъ отъ меня утвердительный отвтъ, онъ продолжалъ съ жаромъ:

— Это будетъ крупной ошибкой съ вашей стороны! Я только что въ камер слдователя перелисталъ ваше дло: вы прекрасно его поставили и наврно скоро выйдете отсюда законнымъ путемъ. Зачмъ вамъ подвергать себя риску неудачной, быть можетъ, попыткой? Этимъ вы только ухудшите своей положеніе.

— Ну, а если одновременно наводятся обо мн справки и на моей родин?— спросилъ я.

— Ршительно нтъ никакихъ основаній предполагать это! Въ чемъ-нибудь проявились бы такія сношенія. У насъ не т порядки, какіе у васъ,— замтилъ онъ.— Слдствіе ведется открыто, и мн, заявившему, что я вашъ защитникъ, предоставлено для просмотра все длопроизводство. Въ бумагахъ былъ-бы какой-нибудь намекъ на предполагаемыя вами сношенія.

— Но, если не судебныя власти,— замтилъ я,— то, можетъ быть, администрація ведетъ теперь обо мн переписку?

— У насъ администрація не вмшивается въ судебное производство. Васъ арестовали, заподозривъ въ связи съ лицами, совершившими преступленіе въ Германіи. Но разъ вамъ удастся оправдаться въ этомъ, въ чемъ ни я, ни слдователь не сомнваемся, и изъ Швейцаріи придетъ подтвержденіе сдланныхъ вами ссылокъ, васъ немедленно освободятъ. Врьте мн, я нмецкій юристъ и знаю наши законы и нравы, а вы судите на основаніи вашихъ порядковъ, которые совсмъ къ намъ не подходятъ. Вотъ я еще разъ пойду въ камеру слдователя, вновь внимательно прочитаю все дло и поговорю съ прокуроромъ.

Мы разстались. Спустя нкоторое время меня снова ввели въ постительскую.

— Я все перечиталъ, переговорилъ съ прокуроромъ, и теперь я окончательно пришелъ къ убжденію, что васъ выпустятъ: вамъ ршительно не слдуетъ думать о побг.

Могъ-ли я, посл этого, настаивать на своихъ опасеніяхъ, когда мн дйствительно были совсмъ незнакомы германскіе порядки? Къ тому же, какъ на первыхъ порахъ ни казалось легкимъ устройство побга, но онъ все же былъ сопряженъ съ большимъ рискомъ. Въ виду этихъ соображеній, не отказавшись окончательно отъ мысли о побг, я ршилъ отложить время его осуществленія до тхъ поръ, пока не явятся несомннныя данныя, что между двумя правительствами ведутся обо мн переговоры. ‘Имя на своей сторон уважаемаго мстнаго профессора, который находился въ наилучшихъ отношеніяхъ съ разными баденскими властями,— думалъ я,— всегда возможно будетъ своевременно узнать вс ихъ ходы и переговоры, касавшіеся меня, и принять соотвтственныя обстоятельствамъ мры’.

Мн, однако, еще долго пришлось посидть во фрейбургской тюрьм, находясь между надеждой на скорое освобожденіе и опасеніемъ, что меня отправятъ на родину. Десятки разъ на день мнялись, поэтому, настроенія у меня. Эти постоянные переходы отъ надежды къ опасенію дйствовали на меня самымъ тяжелымъ образомъ. Время тянулось убійственно медленно. Дни, въ особенности же ночи, казались безконечными, хотя я и старался всячески заполнять ихъ. Книги у меня были,— ихъ доставляли мн товарищи и профессоръ Тунъ, письменныя принадлежности я также имлъ, и отъ чтенія я переходилъ къ занесенію на бумагу своихъ мыслей, впечатлній и даже настроеній.

Не въ меньшей степени, чмъ неопредленность положенія и тревога за будущее, вліяли на мои настроенія также опасенія за близкихъ мн лицъ и за судьбу нашей молодой группы ‘Освобожденіе Труда’. Лишь незадолго передъ тмъ основавшись, она была крайне бдна, какъ матеріальными средствами, такъ и связями. Отправляясь въ Германію съ первыми нашими изданіями, я имлъ въ виду не только организовать ихъ правильную доставку контрабанднымъ путемъ въ Россію, но также надялся завязать нкоторыя связи и пріобрсти кой-какія матеріальныя средства. Въ Швейцаріи, откуда я ухалъ всего на одну-дв недли, оставалась масса самыхъ разнообразныхъ длъ, требовавшихъ наивозможно скораго моего возвращенія. Много работы было и у всхъ остальныхъ моихъ товарищей. Для нихъ также время было чрезвычайно дорого, а между тмъ, не только я оказался надолго оторваннымъ отъ спшной работы, но, вслдствіе моего ареста, они вс, оставивъ другія дла, сосредоточили все свое вниманіе на ход моего процесса и на средствахъ освобожденія меня изъ тюрьмы, тмъ или инымъ способомъ. Сознаніе, что я явлюсь невольной причиной пріостановки длъ нашей группы, дйствовало на меня самымъ удручающимъ образомъ. Уже по одному этому меня разбирало сильнйшее нетерпніе поскоре вернуться на волю, поэтому, несмотря на совты моего защитника, я все же возвращался къ мысли о побг.

Такъ, однажды, будучи въ сумеркахъ въ камер слдователя, я увидлъ, что одно окно открыто настежь. Камера помщалась въ нижнемъ этаж, и было не трудно спуститься изъ нея на улицу. Признаюсь, мн нужно было сдлать надъ собою нкоторое усиліе, чтобы удержаться отъ соблазна. Но, съ одной стороны, убжденія защитника не предпринимать такой попытки, а съ другой — незнаніе расположенія улицъ заставили меня отказаться отъ такого намренія.

Въ другой разъ, когда меня позвали въ эту же камеру, въ ней вмсто слдователя оказался проф. Тунъ. Онъ сообщилъ мн о своей поздк въ Цюрихъ и о совт друзей не предпринимать никакихъ рискованныхъ попытокъ къ побгу. Кром насъ двоихъ, въ камер былъ только письмоводитель, сидвшій вдали за отдльнымъ столомъ, мы же съ Туномъ бесдовали, стоя у открытаго окна.

— Вотъ переставлю ногу и буду на свобод,— сказалъ я, глядя на него.

— Такъ, безъ всякой подготовки и не зная расположенія города?— замтилъ онъ.

— А вы скажите мн, куда ведетъ вотъ та улица, перескающая эту?— и я указалъ направленіе.

— Если завернете за уголъ налво, то вскор будетъ лсъ, который тянется почти сплошь до Швейцаріи,— отвтилъ онъ.— Но все-же безъ всякой подготовки извн, по моему, крайне рискованно предпринимать такую отчаянную попытку.

Хотя Тунъ также допускалъ возможность законнаго освобожденія меня изъ тюрьмы, но, въ отличіе отъ моего защитника и отъ друзей, не отговаривалъ меня категорически отъ побга, онъ считалъ лишь необходимымъ обставить его съ наибольшими шансами на успхъ.

Во все время моего пребыванія во фрейбургской тюрьм онъ оказывалъ мн безконечное число услугъ, подвергая, какъ мы это уже видли, значительному риску свое общественное положеніе. Онъ передавалъ мн отъ друзей письма и другія запрещенныя вещи, а также и обратно отъ меня имъ всякія порученія и свднія. Имя, въ качеств переводчика, постоянный доступъ ко мн, онъ вызывалъ меня иногда въ постительскую и безъ всякаго дла, а просто для бесды.

Чтобы слдить за ходомъ моего дла и помогать мн, когда это окажется нужнымъ въ случа побга, одинъ изъ моихъ русскихъ товарищей пріхалъ изъ Швейцаріи во Фрейбургъ и снялъ комнату въ дом, расположенномъ противъ фасада тюрьмы. Окно моей камеры приходилось какъ разъ противъ его комнаты. Путемъ условныхъ знаковъ, производимыхъ носовыми платками, мы могли подавать другъ другу необходимые сигналы и сообщать нужныя свднія. Съ этимъ лицомъ проф. Тунъ устраивалъ тайныя свиданія въ мстномъ собор и, соглашаясь помогать мн въ устройств побга, онъ, между прочимъ, предлагалъ воспользоваться его квартирой. Нердко онъ самъ иронизировалъ по поводу своей роли:

— Смотрите,— говорилъ онъ,— я, нмецкій профессоръ, превратился въ русскаго нигилиста-конспиратора, а мирный баденскій городокъ сталъ очагомъ заговора!

Изъ разговоровъ со слдователемъ онъ зналъ, въ какомъ положеніи мое дло и конечно, немедленно передавалъ узнанное мн и товарищу, поселившемуся во Фрейбург.

Я, такимъ образомъ, имлъ немало случаевъ убдиться въ искреннемъ расположеніи ко мн проф. Туна и, поэтому, вполн ему доврялъ. Но не такъ въ первый моментъ отнеслись къ нему мои друзья.

Предлагая ему отправиться въ Цюрихъ, но, боясь возвращенія слдователя въ камеру, я не имлъ возможности снабдить его письмомъ къ моимъ друзьямъ. Они же изъ моихъ прежнихъ разсказовъ знали, что проф. Тунъ враждебно относится къ лицамъ, совершившимъ насильственные акты. Совершенно неожиданное сообщеніе проф. Туна о моемъ арест, поэтому чрезвычайно ихъ поразило и у нихъ даже мелькнуло подозрніе, не было-ли въ этомъ происшествіи и его вины? Только изъ моего ближайшаго письма, пересланнаго черезъ него же, они узнали о томъ участіи, какое онъ принялъ во мн и, конечно, сильно пожалли тогда о явившихся у нихъ несправедливыхъ подозрніяхъ относительно него.

ГЛАВА IV.
Нмецкіе порядки.

Режимъ во фрейбургской тюрьм былъ не изъ мягкихъ и, во всякомъ случа, оставлялъ желать многаго. Особенно сильно онъ давалъ себя чувствовать въ первые дни, пока я еще не освоился съ нимъ. Уже то обстоятельство, что ночью камеры не освщались и заключеннымъ запрещалось курить, являлось большимъ лишеніемъ,— запрещенія эти мотивировались предосторожностью въ пожарномъ отношеніи, хотя тюрьма была каменная. Будучи впослдствіи въ Сибири, я не разъ вспоминалъ эти чрезмрныя предосторожности нмцевъ, когда я видлъ, какъ сотни лицъ, осужденныхъ на поселеніе и каторгу, слдовательно, такія, которымъ нечего было терять, помщались въ полусгнившихъ, легко воспламенявшихся деревянныхъ этапахъ. Тмъ не мене, эти зданія все же освщались и заключеннымъ не запрещали курить, при этомъ никто не опасался, что столь тяжкіе преступники умышленно или даже нечаянно произведутъ пожаръ.

Обращеніе всякаго рода тюремнаго начальства съ заключенными во фрейбургской тюрьм, какъ это мы уже отчасти видли, не отличалось особенной вжливостью. Со мной, напримръ, въ первые же дни былъ такой случай. Во время прогулки, напоминавшей гоньбу лошади на корд, я увидлъ зашедшую во дворъ смну военнаго караула. Заинтересовавшись еще незнакомымъ мн процессомъ сдачи поста старымъ часовымъ новому, я машинально остановился и незамтно очутился на шагъ или на два вн линіи, по которой гуляли заключенные. Вдругъ подбжалъ наблюдавшій за нами надзиратель и сталъ кричать на меня, что, если въ другой разъ я буду останавливаться, то меня лишатъ прогулокъ. Но я, въ свою очередь, началъ на него кричать, заявляя, что, если остановки во время прогулокъ не дозволяются, то онъ долженъ былъ просто сообщить мн объ этомъ, а не кричать, какъ на совершившаго тяжкій проступокъ. Мои доводы, повидимому, подйствовали на него, и онъ заговорилъ вжливымъ тономъ. Посл этого случая у насъ съ нимъ установились вполн мирныя отношенія.

Отпускавшаяся заключеннымъ пища была крайне ограниченныхъ размровъ, и взрослаго человка она ршительно не могла удовлетворить: кажется, давалось полтора фунта получернаго (ситнаго) хлба на сутки, а въ обдъ и ужинъ приносили какіе-то супы или каши, мясо арестованнымъ, въ первый мсяцъ ихъ заключенія, давалось только два раза въ недлю, затмъ по три раза, да и то въ крайне микроскопическихъ размрахъ. Даже надзиратели, не отличавшіеся, вроятно, особеннымъ сердоболіемъ, признавали, что на такой скудной пищ, при неимніи собственныхъ средствъ для ея улучшенія, подслдственный можетъ жить лишь впроголодь.

Только камеры, находившіяся въ верхнемъ этаж и выходившія окнами на улицу, были просторны и свтлы, остальныя были незначительныхъ размровъ и мене свтлы. Но за то въ нихъ вовсе не было нашей знаменитой ‘параши’,— ее замняло приспособленіе, сдланное въ стн въ вид шкафа съ дверью внутрь и съ отверстіемъ въ коридоръ, черезъ которое служитель выносилъ посудину. Благодаря этому приспособленію, а также хорошей вентиляціи, воздухъ въ камерахъ былъ всегда чистый. Въ одномъ углу помщалась топившаяся изъ коридора кирпичная печь, которая срерху до низу отгорожена была отъ камеры толстой желзной ршеткой, какъ мн объясняли надзиратели,— для предупрежденія побга.

По инструкціи заключенный обязанъ былъ повиноваться всмъ распоряженіямъ тюремной администраціи. Особенно рельефно бросилось мн это въ глаза по слдующему случаю.

Однажды меня повели въ нижній коридоръ, гд я увидлъ выстроенныхъ въ шеренги арестованныхъ, которые, повидимому, ждали чего-то. Мн также предложили стать въ рядъ, но я предварительно пожелалъ узнать, въ чемъ дло? Надзиратель сообщилъ мн, что пріхалъ католическій священникъ, который желалъ видть всхъ заключенныхъ,— ихъ, дйствительно, по одному впускали въ постительскую комнату гд сидлъ ксендзъ. Услышавъ это объясненіе, я заявилъ, что, не имю никакого желанія бесдовать съ нимъ, и просилъ повести меня обратно въ камеру. Но надзиратель съ улыбкой отвтилъ мн:

— Но онъ хочетъ васъ видть, и вы должны къ нему зайти.

— Вы не можете заставить меня видть того, кого я не желаю!— воскликнулъ я.

Находившіеся при этомъ три надзирателя разсмялись, выражая этимъ, вроятно, свое изумленіе по поводу страннаго упрямства чудака-иностранца.

Въ конц-концовъ, не желая изъ-за такого пустяка подымать исторію, я зашелъ въ постительскую, когда до меня дошла очередь. Разговоръ съ ксендзомъ у меня былъ самый короткій:

— Вы какой религіи?— спросилъ онъ.

— Я соціалдемократъ.

Ксендзъ посмотрлъ на меня съ грустью, покачалъ головой и сказалъ, что я могу уйти.

Своеобразное вниманіе, проявляемое надзирателями, особенно на первыхъ порахъ, къ арестованному, также заключало въ себ немало оскорбительнаго. Случалось, сидишь въ камер за чтеніемъ или за письмомъ и вдругъ предъ тобою выростаетъ приставникъ: подкравшись на цыпочкахъ и безъ шуму открывъ дверь, онъ являлся внезапно, чтобы застигнуть заключеннаго врасплохъ. Меня, такимъ образомъ, они неоднократно ловили на томъ, что я смотрлъ въ окно,— развлеченіе это, какъ мы уже знаемъ, строго возбранялось по инструкціи. Но въ конц-концовъ мн удалось убдить надзирателей въ безобидности этого развлеченія, и они стали смотрть на такое нарушеніе мною инструкціи сквозь пальцы.

Особенно характерной казалась тщательность обысковъ, производившихся у арестованныхъ. Мн, напримръ, прислали съ воли десятокъ апельсинъ. Но прежде чмъ передать ихъ мн, администрація разрзала каждый на четыре части. Такая подозрительность переходила всякія границы.

Вс эти мелочи и формальности вначал сильно раздражали меня. Но мало-по-малу я самъ началъ привыкать къ нмцамъ, да и они, повидимому, становились все мене придирчивыми. Въ этомъ отношеніи не малую роль играло то, что я былъ иностранцемъ, какового тюремные служащіе столь маленькаго городка, какъ Фрейбургъ, быть можетъ, видли впервые. Затмъ, хотя нмецкій чиновникъ вообще безкорыстенъ, но и въ немъ все же нкоторое расположеніе къ себ вызываетъ человкъ, матеріально обезпеченный, а тюремные служащіе видли, что я не нуждаюсь въ средствахъ: у меня было съ собою все, что только нужно и возможно имть при себ въ тюрьм,— проф. Тунъ и товарищи привозили и присылали мн даже въ излишнемъ количеств всякіе вещи и продукты, затмъ, они видли, что я не походилъ на другихъ сидвшихъ въ этой тюрьм преступниковъ, и что слдователь и проф. Тунъ относятся ко мн, какъ къ человку интеллигентному. Къ тому же въ разговорахъ съ надзирателями я, отчасти искренно, отчасти преднамренно, старался внушить имъ, что меня должны скоро выпустить, и на первыхъ порахъ они, кажется, врили этому. Но, кром того, допуская возможность, что мн необходимо будетъ устроить побгъ изъ этой тюрьмы, я умышленно задавался цлью привлечь надзирателей на свою сторону.

Всего было ихъ трое, изъ которыхъ одинъ считался старшимъ,— онъ одновременно отправлялъ обязанности смотрителя тюрьмы и надзирателя. Его-то, прежде всего, я постарался привлечь. Исполнительный и не злой человкъ, г. Ротъ,— какъ величали его заключенные,— вмст съ многочисленной своей семьей занималъ квартиру, находившуюся въ нижнемъ этаж, рядомъ съ конторой. Отчасти вслдствіе того, что тюремная пища была очень скудна но также въ видахъ побга, я ршилъ получать столъ у фрау Ротъ, что инструкціей разршалось.

Я договорился съ нею относительно пищи, каковая доставлялась мн въ камеру кмъ-нибудь изъ членовъ семьи старшаго надзирателя, что давало мн возможность ближе познакомиться съ нимъ. Кром того, госпожа Ротъ,— толстая, добродушная нмка среднихъ лтъ,— боясь не угодить мн своими блюдами, настаивала, чтобы я самъ ежедневно заказывалъ ей меню. Сложилось, поэтому, такъ, что, отправляясь по утрамъ на прогулку, я заходилъ на кухню, помщавшуюся невдалек отъ выхода во дворъ, и въ теченіе нсколькихъ минутъ обсуждалъ съ фрау Ротъ, что ей готовить къ обду или ужину. Хотя и кратковременныя отлучки эти могли мн пригодиться, въ случа устройства побга.

Заключеннымъ разршалось также пить пиво, кажется, не боле трехъ бутылокъ въ день. Пользуясь этимъ правомъ, я угощалъ надзирателей, стараясь, такимъ образомъ, смягчать ихъ суровый нравъ. Я также длился съ ними получаемыми мною отъ друзей продуктами и лакомствами. Жеманясь и отказываясь, они иногда принимали угощенія.

Я старался пользоваться всякими поводами, чтобы вступать съ ними въ бесды, я разговаривалъ съ ними о тюремныхъ и политическихъ порядкахъ въ Баденскомъ герцогств и, вообще, въ Германіи, узнавалъ отъ нихъ нкоторыя политическія новости. разспрашивалъ объ ихъ матеріальномъ положеніи и пр. Они, въ свою очередь, интересовались узнать отъ меня о Россіи. Вс три надзирателя были чрезвычайно довольны своимъ положеніемъ, службой и получаемымъ ими жалованьемъ, хотя каждый изъ нихъ работалъ съ ранняго утра до поздняго вечера, дежуря при этомъ еще черезъ дв ночи въ третью. Жалованье, получаемое ими, было, дйствительно, довольно значительно, и если память мн не измняетъ, оно достигало 2000 марокъ, а то и боле того, въ годъ (около 1000 рублей), повышаясь черезъ каждое пятилтіе, полную пенсію они получали по окончаніи пятнадцатилтней службы.

Прошедши военную службу и усвоивши, слдовательно, прусскую дисциплину, строго примняющуюся въ тюрьмахъ, надзиратели, подъ вншней офиціальностью и грубостью, скрывали нравы и качества обыкновенныхъ германскихъ гражданъ. Видя, напр., что у меня остается, какъ казенная, такъ и собственная пища, они охотно передавали ее кому-нибудь изъ моихъ сосдей, жившихъ впроголодь, что едва-ли разршалось инструкціей. Здоровые, крпкіе дтины, въ возраст отъ 25 до 40 лтъ, надзиратели эти, до поступленія въ тюремщики, были мастеровыми. Какъ и все рабочее населеніе Германіи, они прошли только начальную школу, программа ко торой значительно выше нашей и, по сравненію съ нашими служащими этого же рода, они являлись чуть ли не образованными людьми.

Изъ бесдъ съ ними я многое узналъ о нмецкихъ порядкахъ, въ особенности касавшихся тюремъ. По пословиц: ‘голодной кум — хлбъ на ум’, я больше всего старался сводить разговоры на тему о побгахъ. Оказалось, что таковой случился, однажды, и во фрейбургской тюрьм. Живо помню разсказъ одного изъ нихъ о важномъ уголовномъ преступник, который, сдлавъ отверстіе въ печи,— тогда она еще не отдлялась ршеткой отъ камеры,— взобрался по ней и по труб на чердакъ, оттуда черезъ слуховое окно — на крышу, а съ послдней на сосдній домъ, съ каковаго, никмъ незамченный, спустился по водосточной труб на улицу, но черезъ нсколько дней его поймали. По словамъ разсказывавшаго мн это надзирателя, бглеца подвергли за это жестокому наказанію: въ теченіе нисколькихъ дней его держали связаннымъ въ поз человка, сидящаго на корточкахъ, пригнувъ колни вплотную къ груди и обхвативъ ихъ руками, когда члены его совершенно затекали, его ненадолго развязывали, а затмъ вновь подвергали той же пытк.

Несмотря на такую же, быть можетъ, перспективу въ случа неудачной попытки, я, тмъ не мене, часто возвращался къ мысли о побг. Не говоря уже про указанные мною случаи, когда окно въ камер слдователя оставалось открытымъ, возможно было сдлать попытку и изъ квартиры надзирателя Рота, и чрезъ парадную дверь, когда меня вели на прогулку. Но вс эти планы могли удаться, лишь при самомъ строгомъ и точномъ разсчет и въ томъ только случа, когда возл тюрьмы была бы приготовлена лошадь, на которой можно было бы ускакать отъ погони.

Въ видахъ возможности совершить побгъ, я не только, такъ сказать, приручалъ къ себ надзирателей, чтобъ сдлать ихъ надзоръ за собою мене бдительнымъ, но я также изъ бесдъ съ ними, а отчасти самъ непосредственно, во время прогулокъ, подробно знакомился съ расположеніемъ тюрьмы и ея порядками. Такъ, отправляясь и возвращаясь съ прогулокъ, я всегда старался замедлять шаги, чтобы сопровождавшій насъ надзиратель терялъ меня на время изъ виду. Это мн тмъ легче удавалось, что лстница, ведшая изъ нашего коридора во дворъ, шла винтомъ. Иногда же я, наоборотъ, старался идти впереди всхъ возвращавшихся съ прогулки, такъ какъ надзиратель шелъ вслдъ за послднимъ. Ускоряя шаги и переступая черезъ нсколько ступеней, я на одну — дв минуты раньше другихъ оказывался въ своей камер, дверь которой тотчасъ же самъ за собой притворялъ. Такимъ образомъ, я пріучилъ надзирателя считать меня находящимся въ камер, когда онъ видлъ дверь ея затворенной.

Но, не ограничиваясь указанными планами, выполненіе которыхъ было крайне сложно и рисковано, я обдумывалъ также способъ побга изъ самой камеры. Я останавливался на мысли примнить планъ, который избралъ бжавшій уголовный, но для этого мн необходимо было перепилить находившуюся около печки ршетку,— англійскія пилки мн были доставлены съ воли. Возможно было также, конечно, перепиливъ оконную ршетку, прямо изъ окна спуститься на веревкахъ, сдланныхъ изъ простынь, каковыя я также получилъ,— наружнаго часового около этой тюрьмы, какъ я узналъ, ни днемъ, ни ночью не было. Но эти планы имли то неудобство, что сопряжены были съ шумомъ, дежурившій же ночью надзиратель расхаживалъ въ туфляхъ по коридору, прислушиваясь къ малйшему шороху….

——

Въ самомъ начал я упомянулъ, что при арест полицейскіе отняли находившіяся у меня въ бумажник деньги. По прошествіи нсколькихъ дней старшій надзиратель Ротъ предъявилъ мн довольно курьезный счетъ, уплоченный изъ моихъ денегъ арестовавшими меня лицами, безъ всякаго предварительнаго соглашенія со мной. Хотя въ номер я пробылъ всего лишь нсколько минутъ, пока полицейскіе осматривали мои вещи, тмъ не мене они заплатили хозяину гостинницы не только за сутки, но сверхъ того щедро выдали ему еще за ‘причиненное ему безпокойство’ — 3 или 5 марокъ не помню въ точности. Мало того, такъ какъ взятымъ у меня ключемъ они не сумли открыть одного изъ моихъ сундуковъ, то изъ моихъ же денегъ они уплатили слесарю за взломъ замка. Прочитавъ этотъ оригинальный счетъ, я не возбудилъ никакихъ пререканій по поводу него. Такимъ образомъ, нмецкая полиція меня же заставила уплатить за мой арестъ (‘безпокойство!’) и за взломъ моего же сундука! Это совершнно то же, какъ, если бъ осужденнаго на казнь заставили предварительно заплатить за веревку, или топоръ, и палачу за его трудъ.

Спустя нсколько дней, посл вышеописаннаго допроса, арестовавшій меня сыщикъ, въ сопровожденіи еще другого агента, повелъ меня по городу къ фотографу сниматься. Былъ ясный солнечный день: въ воздух пахло весной, въ скверахъ распускались цвты. Я въ первый разъ шелъ тогда днемъ по Фрейбургу,— онъ показался мн тихимъ и чистенькимъ городкомъ. Отъ тюрьмы до фотографа было относительно довольно далеко, и я старался оріентироваться, чтобы на всякій случай, знать расположеніе улицъ. Сдлать во время этой прогулки попытку къ побгу нечего было и думать: оба спутника не спускали съ меня глазъ и шли вплотную по об стороны, готовые каждую минуту схватить меня. Но на этотъ разъ арестовавшій меня агентъ былъ со мною чрезвычайно вжливъ,— вступалъ въ разговоръ, сообщалъ, кому принадлежатъ т или другія зданія указывалъ на мстныя достопримчательности и пр.

Хотя я и боялся, что мою карточку пошлютъ на родину, гд меня легко могли узнать, но, вмст съ тмъ, нельзя было воспротивиться фотографированію, чтобы не показать вида, что я опасаюсь этого процесса. Къ тому же, для признанія меня въ Швейцаріи за Булыгина, необходимо было отправить туда мою карточку.

ГЛАВА V.
Мои сборы на свободу.

Иной заключенный могъ бы, пожалуй, позавидовать моей жизни: я имлъ высокую, свтлую комнату, разнообразный и вкусный столъ, интересныя книги,— чего бы, кажется, еще желать? И дйствительно, во время бесдъ съ разными лицами, никто наврно не подозрвалъ, что я былъ чрезвычайно угнетенъ и испытывалъ тревогу, доходившую часто до щемящей, мучительной боли. Оставаясь одинъ, я, временами, ршительно не могъ найти себ покоя, несмотря на всевозможныя старанія развлекаться.

День былъ у меня распредленъ самымъ регулярнымъ образомъ, чуть-ли не на каждый часъ я имлъ опредленное занятіе: то я прогуливался, то лъ, пилъ, расхаживалъ по камер, читалъ ту или иную книгу, писалъ. Хотя одиночество, при этомъ состояніи, чрезвычайно тяготило меня и надзиратель Ротъ неоднократно предлагалъ мн принять къ себ въ камеру кого-нибудь изъ заключенныхъ, но, допуская возможность, что мн придется устроить побгъ, я долго отъ этого отказывался.

Наконецъ, я узналъ, что посланная фрейбургскими властями въ Швейцарію фотографическая моя карточка признана была за дйствительно изображающую Булыгина, что, понятно, было устроено моими товарищами.

Личность моя была, такимъ образомъ, констатирована, и эта часть слдствія закончилась вполн благополучно. Не мене удачно сошло оно и въ другихъ отношеніяхъ: изъ Женевы отъ поляка Яблонскаго и изъ Базеля отъ швейцарскаго рабочаго получились подтвержденія, что я къ длу отправки ими посылки въ Бреславль совершенно непричастенъ и что я не находился съ ними ни въ какихъ дловыхъ отношеніяхъ, затмъ высшія германскія инстанціи, по словамъ слдователя, признали, что вс привезенныя мною изданія были вполн дозволеннаго характера.

На полученіе всхъ этихъ сообщеній потребовалось, кажется, мсяца полтора-два. Посл этого, слдователь сообщилъ мн, что дло мое на-дняхъ будетъ имъ закончено и, съ его заключеніемъ объ отсутствіи данныхъ для привлеченія меня къ суду, оно перейдетъ къ прокурору. Если послдній согласится съ этимъ мнніемъ, я немедленно буду выпущенъ на волю, если же нтъ, дло мое пойдетъ на разсмотрніе, такъ называемаго, предварительнаго суда. По мннію слдователя, эта инстанція уже наврное согласится съ его заключеніемъ. Но, допустивъ даже предположеніе, что и она нашла бы какія-нибудь основанія для привлеченія меня къ суду,— для него было вн всякаго сомннія, что послдній или прямо оправдаетъ меня, или вмнитъ мн въ наказаніе предварительное заключеніе. Вопросъ о моемъ освобожденіи, такимъ образомъ, оттягивался всего на нсколько дней.

При этомъ сообщеніи присутствовала Надежда Аксельродъ, пріхавшая изъ Цюриха ко мн на свиданіе. Слдователь заикнулся было о томъ, чтобы мы съ ней говорили по-нмецки, какъ это требуется по закону, но онъ тотчасъ же уступилъ нашему желанію бесдовать на родномъ язык. Н. Аксельродъ сообщила мн разныя новости, передала, что друзья испытывали вслдствіе моего ареста, и выражала свою и ихъ твердую увренность въ томъ, что я скоро вернусь въ ихъ среду.

Когда, въ начал моего пребыванія во фрейбургской тюрьм, защитникъ уврялъ меня, что я законнымъ образомъ скоро выйду на волю, внутренній голосъ говорилъ мн иное. Но, слыша и отъ другихъ то же самое утвержденіе, я понемногу самъ сталъ поддаваться ему и все боле и боле склонялся къ мысли, что такъ оно и будетъ. Мн хотлось врить въ это, и я ловилъ малйшее обстоятельство, которое, казалось, подтверждало мою надежду. Даже то, напримръ, обстоятельство, что арестовавшій меня агентъ былъ со мной чрезмрно вжливъ, когда мы съ нимъ ходили къ фотографу, я уже склоненъ былъ истолковать въ томъ смысл, что, значитъ тайная полиція никакихъ шаговъ въ отношеніи меня не предпринимала и что ему, слдовательно, извстно о скоромъ моемъ освобожденіи. Вроятне же всего, вжливость его объяснялась замчаніемъ, полученнымъ имъ отъ его начальства за грубое его обращеніе со мной при моемъ арест, о чемъ я сообщилъ въ поданной мной слдователю Лейблейну жалоб.

Другой примръ моего стремленія ловить подтвержденіе того, что меня скоро выпустятъ, былъ еще курьезне. Желая на всякій случай пріобрсти возможность подольше оставаться въ квартир старшаго надзирателя, я, посл вышеприведеннаго сообщенія мн слдователя, предложилъ Роту и его жен согласиться, чтобы я обдалъ вмст съ ними въ ихъ квартир. Во время этой бесды я, между прочимъ, упомянулъ, что въ скоромъ времени меня должны освободить. Ротъ сказалъ, что по инструкціи онъ не можетъ допустить этого и прибавилъ: ‘вамъ вдь уже недолго остается быть въ тюрьм’.

— А кто вамъ это сказалъ?— спросилъ я, обрадовавшись подтвержденію моей надежды.

— Да вы вдь сами только что это сообщили,— отвтилъ онъ, улыбаясь.

Подъ конецъ я до того увровалъ въ скорое освобожденіе, что совсмъ пересталъ думать о побг. Поэтому, когда Ротъ вновь предложилъ мн компаньона въ камеру, я тотчасъ согласился на это и только спросилъ, кого онъ можетъ ко мн помстить? Онъ сталъ перебирать заключенныхъ, говоря:

— Вдь неудобно же дать вамъ въ компаньоны арестованнаго за карманное или мелкое воровство,— какого-нибудь жулика или бродягу? Къ вамъ нужно посадить господина приличнаго, образованнаго. У меня два такихъ имется: ксендзъ и купецъ. Кого изъ нихъ желаете?

— А за что эти ‘приличные господа’ попали въ тюрьму?— полюбопытствовалъ я.

— Ксендзъ обвиняется въ изнасилованіи малолтней, а купецъ — въ злостномъ банкротств.

Я выбралъ послдняго. Это былъ тотъ самый господинъ, съ которымъ Ротъ уже приходилъ ко мн однажды ночью, чмъ такъ меня напугалъ тогда.

Въ мою камеру внесена была еще одна кровать, и явился ‘обанкротившійся купецъ’, въ лиц котораго дйствительно, было нчто общее съ арестовавшимъ меня сыщикомъ. Одтъ онъ былъ ‘прилично’, но ‘образованіе’ имлъ крайне ограниченное. По его словамъ, въ тюрьму онъ попалъ безъ всякой вины съ его стороны. Хотя этотъ купецъ оказался очень малоинтереснымъ собесдникомъ, но, посл сравнительно долгаго одиночнаго заключенія и не собираясь уже боле бжать, я радъ былъ и его присутствію въ камер.

Вышеописанныя прогулки арестантовъ на двор онъ находилъ для себя до того непріятными, въ виду ихъ обстановки, что никогда не пользовался ими. Не гулялъ также и упомянутый ксендзъ. Надзиратели объясняли отказъ этихъ двухъ лицъ отъ прогулокъ тмъ, что имъ обоимъ стыдно было показываться на общемъ двор, гд ихъ увидли бы другіе заключенные, которые, очутившись затмъ на вол, могли бы обращаться къ нимъ на улицахъ и въ общественныхъ мстахъ, какъ къ знакомымъ, что ихъ шокировало бы. По ихъ же разсказамъ, въ Германіи преступники нердко пользуются для своихъ цлей случайно пріобртенными въ тюрьмахъ знакомствами или просто только знаніемъ физіономій другихъ арестованныхъ. Во избжаніе этого, во многихъ германскихъ тюрьмахъ заключенные отправлялись въ маскахъ на прогулку, въ церковь, школу, мастерскія,— словомъ, всюду, гд они могли встртиться съ другими арестованными.

Недолго этотъ купецъ посидлъ со мной: возвратившись дня черезъ два-три съ допроса, онъ сообщилъ мн, что слдователь согласился выпустить его подъ залогъ на поруки, и другого компаньона въ камеру Ротъ мн уже не предлагалъ.

Помню какъ разъ въ тотъ же день меня позвали въ комнату для свиданій. Здсь я увидлъ Н. Аксельродъ и какого-то сдого старика въ статскомъ, оказавшагося мстнымъ прокуроромъ фонъ-Бергомъ. Послдній сердитымъ, даже угрожающимъ тономъ заявилъ намъ обоимъ, что онъ дастъ намъ свиданіе подъ тмъ лишь условіемъ, чтобы мы говорили только по-нмецки, при первомъ же произнесенномъ нами по-русски слов, онъ насъ удалитъ. Тонъ и пріемы обращенія этого сердитаго старика вызывали во мн полнйшее недоумніе.

— Чего онъ такъ возстаетъ противъ разговора на русскомъ язык,— подумалъ я,— разъ во всякомъ случа на-дняхъ меня должны освободить?

Дло мое въ то время должно было уже находиться у него, и ему, конечно, извстно было заключеніе слдователя. Но на такіе тревожившіе меня вопросы сейчасъ же въ ум являлись и соотвтствующія успокоительныя объясненія: ‘прокуроръ сухой нмецкій формалистъ и педантъ, разъ по закону заключенный обязанъ говорить съ являющимися къ нему на свиданія лицами по-нмецки, онъ отъ насъ и требуетъ этого’. И въ подтвержденіе правильности такого моего соображенія, я вспомнилъ, что и слдователь хотлъ было заставить насъ говорить по-нмецки, но, какъ человкъ добрый, легко согласился уступить нашему желанію. Суровый тонъ сердитаго прокурора произвелъ такое тяжелое впечатлніе на меня и на Надежду Аксельродъ, что мы совершенно не знали о чемъ говорить по-нмецки въ его присутствіи, поэтому, обмнявшись двумя-тремя незначительными словами, мы тотчасъ же распрощались.

——

Вс эти дни мн особенно памятны. Чуть ли не на слдующій день, посл свиданія съ Н. Аксельродъ въ присутствіи прокурора, ко мн въ камеру зашелъ надзиратель Ротъ и самымъ любезнымъ тономъ сообщилъ, что верхній этажъ, въ которомъ находилась моя камера, будетъ ремонтироваться, а потому, заявилъ онъ, ‘вамъ придется перейти въ нижній’. Онъ какъ бы извинялся предо мной въ томъ, что ему приходится безпокоить меня, и что новая камера будетъ нсколько похуже.

Это переселеніе было для меня по многимъ причинамъ непріятно, но главнымъ образомъ, потому, что съ моей камерой связаны были у меня планы побга. Какъ я уже сообщалъ, съ поселившимся насупротивъ тюрьмы товарищемъ мы могли путемъ сигналовъ переговариваться, побгъ изъ камеры, выходившей на улицу, также было легче устроить, чмъ изъ находившейся въ первомъ этаж, съ окномъ во дворъ. Но кром этихъ, такъ сказать, дловыхъ соображеній, со старой камерой меня связывала уже и создавшаяся привычка: тамъ накопились у меня воспоминанія не только тяжелаго, но и пріятнаго характера. Въ смысл развлеченія, коротанія безконечно долгихъ въ тюрьм весеннихъ дней, камера съ окномъ выходившимъ на площадь, конечно, также была пріятне. Въ базарные дни можно было наблюдать за разными сценками, происходившими между городскими покупателями състныхъ припасовъ и ихъ продавцами — крестьянами окрестныхъ деревень. Въ другіе дни на ней производилось обученіе солдатъ, и мн, невидавшему раньше нмецкой муштровки, небезынтересно было наблюдать ее. Но, какъ я уже упоминалъ, особенное удовольствіе доставляло мн слдить за играми ребятишекъ, сопровождавшимися ихъ крикомъ и звонкимъ смхомъ, что вызывало во мн воспоминанія о собственномъ дтств, переносило на далекую родину, въ Кіевъ.

Со всмъ этимъ пришлось разстаться. Новая камера оказалась неизмримо меньше первой, полутемной, такъ какъ невдалек отъ окна была тюремная ограда, и объ устройств побга изъ нея, въ случа если бы это понадобилось, нечего было и думать. Но про запасъ у меня оставалось еще 2—3 другихъ плана, хотя ни одинъ изъ нихъ нельзя было считать вполн надежнымъ. Я, однако, утшалъ себя тмъ, что мн наврно не придется устраивать побга, такъ какъ меня законнымъ образомъ выпустятъ изъ тюрьмы, и я мысленно сосчитывалъ, сколько еще дней остается до наступленія этого счастливаго момента.

——

Однажды меня вновь позвали въ постительскую комнату. Лишь только я показался на порог, какъ съ радостнымъ восклицаніемъ и со слезами на глазахъ бросилась мн въ объятія г-жа Булыгина. Такъ какъ я былъ арестованъ подъ видомъ ея мужа, то она и пріхала ко мн въ качеств моей жены. Даже суровый до жестокости прокуроръ, присутствовавшій при этой трогательной сцен встрчи въ тюрьм нжно любящихъ другъ друга молодыхъ супруговъ, пришелъ, повидимому, въ умиленіе и не тотчасъ вмшался въ дло. Но, давъ намъ излить свои первыя чувства, онъ, насколько, очевидно, было для него доступно, мягкимъ тономъ, предложилъ мн говорить съ ‘женой’ по-нмецки. Здороваясь, Булыгина успла мн шепнуть, чтобы я настаивалъ на разршеніи говорить по-русски, такъ какъ она иметъ сообщить мн кое-что конспиративнаго свойства. Поэтому, въ отвтъ на предложеніе прокурора, я обратился къ нему съ просьбой дозволить намъ бесдовать на родномъ язык.

— Я не могу вамъ этого разршить, — отвтилъ онъ,— да это и излишне, такъ какъ вы оба достаточно хорошо говорите по-нмецки.

— Но согласитесь, — возразилъ я, — что, какъ бы хорошо мы ни говорили на чужомъ язык, намъ, какъ супругамъ, посл столькихъ недль разлуки, встртившись, наконецъ, въ тюрьм, пріятне поговорить о своихъ семейныхъ длахъ, о нашемъ ребенк на родномъ язык. Я не понимаю, — продолжалъ я, — почему лишать насъ этого удовольствія, когда законъ, представителемъ котораго вы являетесь, отъ этого нисколько не можетъ пострадать?

— По закону я не обязанъ этого длать, разъ вы оба говорите по-нмецки,— повторялъ упрямый старикъ.

— Не въ силу закона, а изъ гуманности, обязательной для всхъ образованныхъ людей, къ числу которыхъ и вы вдь, конечно, принадлежите, должны вы разршить намъ говорить на родномъ язык,— возразилъ я, подчеркнувъ слово ‘гуманность’.

Посл этого довода прокуроръ, видимо, началъ сдаваться: онъ согласился, чтобъ мы говорили по-русски въ присутствіи переводчика, какъ я предложилъ, но отказался посылать кого-нибудь за послднимъ, такъ какъ, молъ, по закону онъ не обязанъ этого длать. Не желая обнаруживать своего личнаго знакомства съ проф. Туномъ, который снабдилъ меня своимъ адресомъ, я попросилъ прокурора указать моей ‘жен’, гд живетъ переводчикъ.

— Этого я также не обязанъ длать, — замтилъ злой старикъ.— Она можетъ узнать адресъ въ моей канцеляріи.

Онъ удалился вмст съ Булыгиной, меня же отвели обратно въ камеру.

Г-жу Булыгину я зналъ съ юныхъ лтъ, мы познакомились, когда она 16 лтъ кончила житомирскую гимназію. Живая, красивая, съ длинными, блокурыми волосами, она вызывала къ себ симпатіи всхъ, знавшихъ ее. Семнадцати лтъ ее арестовали въ Петербург, на Казанской площади во время знаменитой въ исторіи нашего революціоннаго движенія демонстраціи въ декабр 1876 г., жестокій судъ приговорилъ ее на поселеніе, и ее отправили затмъ въ Березовъ, ужасное захолустье, въ которомъ она пробыла цлыхъ шесть лтъ. Тамъ же вышла она замужъ за товарища, также ссыльнаго, и вмст съ нимъ бжала въ 1882 г. Пріхавъ зачмъ въ Цюрихъ, они поселились тамъ подъ фамиліей Булыгиныхъ За восемь лтъ, въ теченіе которыхъ я съ ней не видлся она сильно измнилась.

Спустя нкоторое время меня вновь позвали въ постительскую. Тамъ, кром прокурора и моей ‘жены’, былъ также, проф. Тунъ. Узнавъ отъ товарища, жившаго противъ тюрьмы., что я въ теченіе нсколькихъ дней не показываюсь въ окн, друзья мои предположили, что меня уже увезли куда-нибудь, и чрезвычайно встревожились. Поэтому г-жа Булыгина дйствительно искренно обрадовалась, когда убдилась, что я еще во Фрейбург, а не разыграла сцены встрчи жены съ мужемъ.

Я передалъ ей о моемъ переход въ другую камеру, объяснивъ это такъ, какъ Ротъ мн сказалъ.

Затмъ г-жа Булыгина сообщила мн, что въ Швейцаріи агенты ходятъ по квартирамъ моихъ знакомыхъ и, показывая ихъ прислуг и сосдямъ мою фрейбургскую фотографическую карточку, называютъ мою настоящую фамилію и разспрашиваютъ, гд я. Друзья, поэтому, предполагали, что власти напали уже на слдъ, кто такой въ дйствительности Булыгинъ. По ихъ мннію, необходимо было сейчасъ же приступить къ обсужденію плана побга, на случай, если состоится соглашеніе о выдач меня.

Сообща съ проф. Туномъ, принимавшимъ живйшее участіе въ нашей бесд, мы стали обсуждать мое положеніе, но ни на какомъ опредленномъ план побга мы окончателмо не остановились, такъ какъ всмъ намъ продолжало казаться, что я вскор выйду законнымъ образомъ.

Вспоминая теперь, по прошествіи боле 20 лтъ, роль Туна, мн самому съ трудомъ врится, чтобы солидный нмецкій профессоръ, причислявшій себя къ умреннымъ либераламъ, принималъ такое живое участіе въ судьб русскаго ‘нигилиста’, до знанія настоящей фамиліи котораго онъ выражалъ желаніе, чтобы его арестовали.

Прокуроръ фонъ-Бергъ, присутствовавшій при нашей бесд, игралъ довольно смшную роль. Видя, напримръ, что мы вс смемся, онъ также улыбался, не подозрвая, что иногда нашъ смхъ относился именно на его счетъ. Мы уславливались съ проф. Туномъ, какъ онъ затмъ передастъ содержаніе нашей бесды прокурору, при этомъ мы представляли себ, какое любопытство должно было разбирать этого сухого и тощаго старика и какъ велика была бы его злость, если бы онъ какимъ-нибудь чудомъ могъ узнать, о чемъ мы въ его присутствіи бесдовали.

Переговоривъ обо всемъ подробно, Булыгина также нжно попрощалась со мною, какъ въ начал посщенія поздоровалась. Передъ своимъ уходомъ она, между прочимъ, спросила прокурора, когда, по его мннію, меня могутъ освободить изъ тюрьмы. Помню, онъ указалъ очень близкій день, въ каковой долженъ былъ состояться предварительный судъ. Но онъ тутъ же прибавилъ, что, будучи оправданъ, я перейду въ вдніе полиціи, которая можетъ меня, какъ иностранца, отправить въ любую изъ окружающихъ Германію странъ. Онъ, однако, думаетъ, что меня отведутъ на швейцарскую границу, какъ на ближайшую.

Я хотлъ врить, что такъ именно оно и будетъ и гналъ отъ себя всякія сомннія и подозрнія. Мн, конечно, пріятне было надяться на близкое освобожденіе законнымъ способомъ, чмъ допускать столь пугавшую меня мысль, что меня повезутъ на родину. Посл свиданія съ Булыгиной, меня стало разбирать еще большее, чмъ прежде, нетерпніе скоре выйти на волю. Я рисовалъ себ освобожденіе изъ тюрьмы, какъ величайшее счастье: мн живо представлялась радость друзей и наша совмстная энергичная дятельность на пользу молодой группы ‘Освобожденіе Труда’. Чуть не шагъ за шагомъ я уже опредлялъ себ, что буду длать на вол и какъ наверстаю напрасно потерянныя нсколько недль. Воображеніе уносило меня далеко впередъ: я вновь жилъ среди близкихъ, былъ занятъ всевозможными длами, настоящее казалось давно прошедшимъ, тяжелымъ сномъ, много разъ подробно разсказаннымъ въ кругу близкихъ и знакомыхъ. То же долженъ ощущать воинъ, уцлвшій посл испытанныхъ имъ въ походахъ опасностей и страданій и надющійся невредимымъ возвратиться на родину.

ГЛАВА VI.
Карты раскрываются.

‘Сегодня состоится постановленіе о моемъ освобожденіи’,— съ этой мыслью, помню, проснулся я въ чудный майскій день. Я сталъ одваться, затмъ, по обыкновенію, убралъ свою камеру и слъ за принесенный фрау Ротъ завтракъ. Лучи весенняго солнца, достигая сквозь высокую ограду въ мою камеру, вызывали пріятное ощущеніе. Вотъ загромыхалъ замокъ: ‘это на прогулку’,— съ удовольствіемъ подумалъ я, представляя себ пребываніе на свжемъ воздух.

— Къ прокурору!— заявилъ Ротъ, появившись на порог.

‘А, это наврно по поводу моего освобожденія!’ — съ радостью подумалъ я.— ‘Однако, какъ рано состоялось постановленіе!’.

Я пришелъ въ постительскую въ сопровожденіи надзирателя Рота.

Кром прокурора, за столомъ сидлъ его молодой письмоводитель. Передъ обоими лежали какія-то дловыя бумаги.

— Сегодня, какъ вамъ извстно,— обратился ко мн прокуроръ,— должно состояться ршеніе предварительнаго суда о вашемъ освобожденіи. Но раньше, чмъ оно будетъ вамъ объявлено, намъ необходимо знать, дйствительно ли ваша фамилія Булыгинъ и изъ Москвы ли вы родомъ, какъ вы показывали?

— Да, я Булыгинъ,— отвтилъ я.

— Прочтите отношеніе,— обратился прокуроръ къ своему письмоводителю.

Тотъ прочиталъ какую-то бумагу, повидимому, полученную изъ Москвы, не помню, изъ какого учрежденія, въ которой заявлялось, что такого Булыгина, какъ я показывалъ, нтъ въ названномъ город {Паспортъ Булыгина въ дйствительности былъ фальшивый и настоящая фамилія товарища, который жилъ съ этимъ паспортомъ, была иная.}.

— Что вы по этому поводу скажете?— сухо, съ нескрываемой злобой, спросилъ меня фонъ-Бергъ.

Я чувствовалъ, что сильно измнился въ лиц, но скоро собрался съ мыслями. Я понималъ, что наступилъ критическій моментъ, что почва уходитъ изъ-подъ моихъ ногъ, что мои опасенія на счетъ тайныхъ сношеній относительно меня между Германіей и Россіей оправдались. Отчасти заране допуская уже такой оборотъ, я нсколько былъ подготовленъ къ этому, и на такой случай у меня въ голов имлся планъ объясненія.

— Заявляю вамъ, что я Булыгинъ, но признаюсь, что я не изъ Москвы, и вс мною данныя показанія на счетъ моей родословной, вымышлены. Къ этому я вынужденъ былъ прибгнуть, благодаря всмъ тмъ пріемамъ, которые по отношенію ко мн примнялись здсь, во Фрейбург, съ момента моего прізда сюда. Имйте въ виду, что у насъ, въ Россіи практикуются такіе пріемы. У какого-нибудь молодого человка, положимъ, нашли нсколько запрещенныхъ нелегальныхъ книжекъ, его арестовываютъ, при этомъ забираютъ и всхъ его знакомыхъ, адреса которыхъ у него при обыск нашли, оставляютъ у него на квартир агентовъ, чтобы они арестовывали всхъ приходящихъ, безпокоятъ его семью и родныхъ допросами и вызовами въ разныя полицейскія учрежденія. Отправляясь изъ демократической Швейцаріи въ конституціонную Германію съ вполн дозволенной въ послдней цлью, я на первыхъ же тагахъ, по прізд сюда, убдился, что пріемы, практикующіеся здсь, у васъ, по крайней мр, по отношенію къ иностранцу, ничмъ почти не отличаются отъ примняющихся въ Россіи ко всмъ ея подданнымъ. Я на себ испыталъ, что безъ соблюденія какихъ-либо законовъ о гарантіи неприкосновенности личности, у васъ простые низшіе полицейскіе одни производятъ обыскъ у остановившагося въ номер гостиницы иностранца и, несмотря на то, что онъ не совершилъ ни малйшаго преступленія въ Германіи, его арестовываютъ и держатъ въ тюрьм двое сутокъ безъ всякаго допроса. Совершенно такъ же, какъ и въ самодержавной Россіи, у васъ задерживаютъ и тащатъ въ тюрьму молодую нмецкую женщину… Видя все это, я не могъ поврить заявленіямъ слдователя, будто мое дло ведется исключительно только судебными учрежденіями, безъ участія полиціи и тайныхъ сношеній съ Россіей. И мои предположенія, какъ теперь подтверждается прочитанной вами мн бумагой, были правильны. Если бы я указалъ слдователю свою дйствительную родословную, то, какъ теперь оказывается, она сообщена была бы русскимъ властямъ съ увдомленіемъ, конечно, о томъ, что я арестованъ здсь съ двумя ящиками напечатанныхъ въ Швейцаріи русскихъ соціалистическихъ изданій. Получивъ приказаніе проврить мои показанія, полиція того города, откуда я родомъ и гд живутъ мои родители, немедленно явилась бы къ нимъ съ обыскомъ и допросами: у моего брата и сестры, находящихся дома и раздляющихъ мои воззрнія, могли бы какъ разъ въ тотъ моментъ оказаться какія-нибудь запрещенныя изданія, у нихъ могли бы найти неуничтоженное еще письмо съ адресомъ или застать пришедшаго товарища, и вотъ открылась бы цлая сть безконечныхъ обысковъ, допросовъ и арестовъ.

— Итакъ, вы утверждаете, что вы Булыгинъ, но только не изъ Москвы,— замтилъ прокуроръ съ едва скрываемой злобной улыбкой,— и вы не желаете назвать настоящее мсто своего рожденія.

— Нтъ, не желаю, по вышеуказаннымъ причинамъ,— отвтилъ я.

— Прочтите слдующую бумагу, — обратился прокуроръ вновь къ своему письмоводителю.

‘Именующій себя Булыгинымъ и нын задержанный во Фрейбург великаго герцогства Баденскаго никто иной, какъ Левъ Дейчъ, который вмст съ Яковомъ Стефановичемъ, кром другихъ тяжкихъ преступленій, совершилъ въ ма 1876 года покушеніе на жизнь Николая Гориновича, а потому Императорское русское правительство черезъ своего посланника проситъ правительство великаго герцогства Баденскаго о выдач обоихъ названныхъ лицъ. При этомъ оно считаетъ нужнымъ обратить вниманіе германскихъ властей на то, что Левъ Дейчъ неоднократно уже убгалъ изъ мстъ заключенія, а потому проситъ, какъ при содержаніи его въ Германіи, такъ и при перевозк, усиливать за нимъ надзоръ’.

Я почти дословно привелъ эту бумагу, хотя съ тхъ поръ, какъ мн прочли ее, прошло боле 20 лтъ.

‘Все пропало’, мысленно произносилъ я, и въ голов у меня пробгали самыя печальныя картины…

— Что вы скажете по этому поводу?— спросилъ прокуроръ, не скрывая злой улыбки.

— Въ томъ, что мн прочли,— отвтилъ я,— для меня нтъ ничего неожиданнаго. Я ждалъ подобнаго требованія со стороны русскаго правительства: это обычный его пріемъ въ такихъ случахъ. Если случается, что въ какой-нибудь западноевропейской стран арестовываютъ мирнаго русскаго соціалиста, то наше правительство обращается съ просьбой о его выдач, но, чтобы добиться этого, оно объявляетъ, что задержанный не тотъ, за кого онъ себя выдаетъ, а Дейчъ, или кто-нибудь другой, совершившій какой-нибудь террористическій фактъ, хотя бы въ дйствительности арестованный не имлъ ничего общаго съ лицомъ названнымъ русскимъ правительствомъ. Благодаря такому пріему, былъ, напримръ, изъ Румыніи путемъ обмана увезенъ въ Россію одинъ русскій, по фамиліи Кацъ, котораго затмъ, безъ суда, административнымъ порядкомъ, отправили въ ссылку. То же въ настоящее время желаетъ сдлать наше правительство со мною. Нагляднымъ доказательствомъ справедливости моихъ словъ можетъ, мн кажется, служить тотъ фактъ, что въ прочитанной мн бумаг русское правительство обращается съ просьбой о выдач не только меня, въ качеств Дейча, но также и Стефановича, хотя послдній давно уже арестованъ въ самой Россіи и осужденъ на каторгу, причемъ объ его участіи въ покушеніи на жизнь Гориновича на суд совершенно не упоминалось. Вс мои ссылки можетъ подтвердить проф. Тунъ, который знакомъ съ нашими порядками и съ нашимъ революціоннымъ движеніемъ, какъ авторъ извстнаго сочиненія о немъ.

——

Когда, посл этого допроса, меня привели въ камеру, я чувствовалъ себя совершенно разбитымъ. Вс мои надежды на легальный выходъ изъ тюрьмы были разрушены. Тотчасъ же оказалось, что побгъ также былъ неосуществимъ, такъ какъ вслдствіе указанія русскаго правительства, что мною уже ‘неоднократно’ совершены были побги,— хотя на самомъ дл я убгалъ только два раза,— къ моей камер былъ приставленъ спеціальный надзиратель, который ни на минуту не отходилъ отъ моей двери и наблюдалъ за всякимъ моимъ движеніемъ. Другимъ надзирателямъ также, конечно, дана была инструкція строго слдить за мною и, чего раньше никогда не бывало, старшій надзиратель Ротъ присутствовалъ какъ при описанномъ, такъ и при слдующихъ допросахъ.

Лишь только прошло время обда, какъ меня вновь повели къ прокурору. Сообщивъ, что проф. Тунъ подтвердилъ вс мои ссылки, онъ заявилъ:

— Очень можетъ быть, что вы не виновны въ томъ преступленіи, о которомъ намъ пишетъ русское правительство, и я охотно готовъ помочь вамъ оправдаться. Имйте въ виду, что у насъ въ Германіи роль прокурора заключается не въ томъ, какъ у васъ въ Россіи, чтобы непремнно обвинить арестованнаго, а въ томъ, чтобы узнать истину и освободить невинно задержаннаго. Укажите т средства, которыя могли бы помочь вамъ въ оправданіи: насколько отъ меня будетъ это зависть, я постараюсь содйствовать вамъ.

Такая перемна въ его отношеніи ко мн была конечно, результатомъ его бесды съ проф. Туномъ. Я зналъ, что въ сущности вполн потеряна всякая надежда на легальное освобожденіе. Но, посл этого заявленія прокурора, мн казалось возможнымъ, выгадавъ время, отсрочить моментъ выдачи меня чтобы попытаться устроить побгъ. Поэтому, я попросилъ прокурора разршить мн свиданіе съ моимъ защитникомъ и переводчикомъ, чтобы переговорить съ ними, какъ съ лицами, лучше меня знающими германскіе законы и порядки. Въ доказательство же того, что я не Дейчъ, я сказалъ, что, насколько мн извстно, послдній живетъ въ Лондон и, если ему будетъ написано, то онъ подтвердитъ это: я разсчитывалъ, что черезъ защитника или переводчика можно будетъ устроить, чтобы кто-нибудь изъ моихъ товарищей взялъ на себя мою роль.

Исполненіе моихъ просьбъ, по словамъ прокурора, зависло теперь отъ баденскаго министра юстиціи, до свднія котораго онъ и общалъ ихъ довести. На этомъ закончился второй допросъ.

——

Но событія шли теперь ускореннымъ темпомъ. Прежде по цлымъ недлямъ меня, бывало, оставляли въ неизвстности относительно того, въ какомъ положеніи мое дло. Теперь допросъ шелъ за допросомъ: утромъ слдующаго дня меня вновь повели къ прокурору. На этотъ разъ, кром него съ письмоводителемъ и старшаго надзирателя Рота, неподвижно стоявшаго у дверей, въ камер былъ еще неизвстный мн господинъ, въ форм нашего министерства юстиціи, съ орденомъ въ петлиц.

— Здравствуйте, Дейчъ, не узнаете меня?— вкрадчивымъ и любезнымъ тономъ заговорилъ незнакомецъ по-русски.— Я товарищъ прокурора петербургской судебной палаты Богдановичъ. Помните, мы съ вами видлись, когда вы сидли въ кіевскомъ тюремномъ замк, а я былъ тогда товарищемъ прокурора кіевскаго окружнаго суда.

— Я никогда не имлъ удовольствія встрчаться съ вами,— отвтилъ я совершенно искренно, потому что дйствительно Богдановича до того не видлъ {Это убитый лтомъ 1903 г. за избіеніе рабочихъ въ Златоуст уфимскій губернаторъ.}.

— Да, это Дейчъ,— сказалъ Богдановичъ,— обращаясь къ фрейбургскому прокурору.

— Неправда!— воскликнулъ я.

— Мы, конечно, больше вримъ г-ну Богдановичу,— заявилъ фонъ-Бергъ,— и вы будете выданы Россіи.

— Этимъ вы доставите только лишній случай русскому правительству послать въ Сибирь невиннаго человка.

— Невинныхъ людей у насъ не посылаютъ въ Сибирь!— заявилъ Богдановичъ по-нмецки.

— Не только въ Сибирь, но и на вислицу отправляютъ у насъ вполн невинныхъ людей! Вотъ вы,— обратился я къ Богдановичу также по-нмецки — говорите, были товарищемъ прокурора въ Кіев, такъ вамъ не только должно быть изввстно, но, можетъ быть, вы принимали активное участіе въ осужденіи на казнь несовершеннолтняго юноши, студента Розовскаго, вся вина котораго, какъ констатировалъ даже исключительный военный судъ, состояла лишь въ томъ, что у него нашли прокламацію, и онъ отказался назвать лицо, передавшее ее ему {Казнь его состоялась въ начал 1880 г. въ Кіев.}.

— Розовскаго казнили не за то только, что у него нашли запрещенную прокламацію, а еще и за то, что онъ принадлежалъ къ соціалистической партіи,— объяснилъ Богдановичъ фрейбургскому прокурору.

— Видите,— обратился я къ послднему,— у васъ въ Германіи члены соціалистической партіи засдаютъ въ рейхстаг и слдовательно принимаютъ участіе въ общегосударственныхъ длахъ, а по мннію русскаго прокурора, какъ и всего нашего правительства, даже недоказанное обвиненіе только въ принадлежности къ соціалистической партіи уже достаточно для того, чтобы казнить несовершеннолтняго студента.

Присутствіе молодого товарища прокурора судебной палаты изъ самого Петербурга, повидимому, дйствовало на фонъ-Берга импонирующимъ образомъ: время отъ времени онъ умильно поглядывалъ на его мундиръ и орденъ и заискивающимъ голосомъ обращался къ нему, стараясь правильно произнести съ трудомъ дававшуюся ему фамилію ‘Богдановичъ’. Вроятно затмъ, чтобы поддлаться подъ вкусъ представителя русской судебной власти, на этотъ разъ фигурировавшей вовсе не въ почетной роли изобличителя арестованнаго, фонъ-Бергъ со злобой сказалъ мн:

— Я вижу, что вы не жалете мрачныхъ красокъ для изображенія русскаго правительства. Но, что бы вы ни говорили и ни взводили на него, вы будете выданы, и я увренъ, что съ вами въ Россіи поступлено будетъ по закону.

— О, конечно, конечно!— заторопился подтвердить Богдановичъ.

Меня увели въ камеру. Не буду изображать, что я испытывалъ въ эти дни: думаю, каждый самъ пойметъ это, поставивъ себя на моемъ мст. Я зналъ, что потеряна почти всякая надежда на освобожденіе какимъ бы то ни было способомъ, но я не могъ помириться съ этой мыслью и все еще въ воображеніи строилъ планъ побга, хотя въ то же время ясно видлъ всю его проблематичность. Переговоры о выдач меня, предполагалъ я, вроятно, все же затянутся на нкоторое время и, авось, еще удастся что-нибудь придумать. Я принялся, поэтому, писать большое конспиративное письмо друзьямъ, разсчитывая послать его черезъ проф. Туна. Но не усплъ я его окончить, какъ черезъ два дня посл встрчи съ Богдановичемъ, меня вновь повели къ прокурору, несмотря на то, что, какъ помню, это было въ воскресенье.

— Состоялось постановленіе нашего правительства о выдач васъ, — объявилъ онъ мн, — но съ тмъ условіемъ, что васъ должны судить обыкновеннымъ судомъ и только за одно участіе въ покушеніи на убійство Гориновича. Въ просьб о разршеніи свиданія съ защитникомъ и переводчикомъ вамъ отказано.

Прочитавъ приведенное постановленіе баденскаго правительства, фонъ-Бергъ сообщилъ, что меня повезутъ въ Россію въ тотъ же день. Передъ тмъ, какъ уйти, я замтилъ ему, что въ Россіи меня наврно будутъ судить исключительнымъ, военнымъ судомъ, а не обыкновеннымъ гражданскимъ.

— Нтъ, этого не будетъ, потому что это было бы тогда нарушеніемъ нашихъ правъ!— воскликнулъ онъ.

Вернувшись въ камеру, я сталъ готовиться къ отъзду. Это была не легкая задача. Несмотря на производившіеся тщательные осмотры предметовъ, которые друзья присылали мн съ воли, у меня, на случай устройства побга, были при себ въ камер англійскія пилки для распиливанія желзныхъ ршетокъ, ножницы для того, чтобы остричь бороду, а также въ бумажкахъ русскія и германскія деньги. Съ этими вещами нужно было какъ-нибудь устроиться. Не предполагая, чтобы въ предстоявшемъ пути мн возможно было воспользоваться пилками, я ихъ поломалъ и незамтно бросилъ въ ватерклозетъ. Остальныя вещи я ршилъ припрятать такъ, чтобы, въ случа стеченія благопріятныхъ обстоятельствъ, я могъ воспользоваться ими въ пути по Германіи или по Россіи. Надзиратель, приставленный къ моимъ дверямъ, не спускалъ съ меня глазъ, тмъ не мене мн удалось зашить въ своемъ плать указанныя вещи такъ, чтобы ихъ не нашли при предстоявшихъ обыскахъ и чтобы легко было мн достать ихъ въ случа надобности. Вс эти приготовленія были лишь надеждой утопающаго, который хватается за соломинку. Я отлично понималъ, что съ меня теперь не будутъ уже спускать глазъ и что всякая надежда на спасеніе въ близкомъ будущемъ пропала окончательно. Но въ такихъ положеніяхъ даже совершенію безполезныя занятія вносятъ нкоторое облегченіе въ состояніе заключеннаго. А настроеніе у меня было самое безотрадное. Я зналъ, что впереди меня ждетъ пребываніе въ тюрьм въ теченіе многихъ лтъ, при полной оторванности отъ жизни и, при всевозможныхъ лишеніяхъ, и эта именно перспектива медленной смерти всего боле пугала меня: смертная казнь казалась мн куда привлекательне…

——

Вечеромъ меня въ закрытой карет, въ сопровожденіи трехъ полицейскихъ, одтыхъ въ штатскомъ, повезли со всевозможными предосторожностями. Карета подъхала къ полотну желзной дороги, гд, въ сторон отъ вокзала, стоялъ отдльный вагонъ 4-го класса, въ которомъ, кром насъ четырехъ, не было другихъ пассажировъ. Когда этотъ вагонъ прицпили къ позду, я замтилъ какое-то волненіе на платформ. Изъ отрывочныхъ словъ шепотомъ разговаривавшихъ полицейскихъ я понялъ, что кого-то арестовали, и подумалъ, что должно быть это иметъ отношеніе ко мн. Только много лтъ спустя я узналъ, что, дйствительно, въ тотъ вечеръ на вокзал во Фрейбург, были арестованы два моихъ товарища, которыхъ продержали нсколько дней въ тюрьм и затмъ выслали въ Швейцарію.

На разсвт меня привезли во Франкфуртъ-на-Майн, гд почему-то вновь посадили въ какую-то тюрьму. Смотритель ея оказался очень любезнымъ, предупредительнымъ и юркимъ господиномъ. Когда я спросилъ его, могу-ли написать открытое письмо моимъ роднымъ въ Швейцарію, онъ уврилъ меня, что непремнно пошлетъ его, и тутъ же предоставилъ мн необходимыя письменныя принадлежности {Впослдствіи оказалось, что эту открытку онъ передалъ сопровождавшимъ меня полицейскимъ для врученія русскимъ властямъ, хотя въ этомъ письм я извщалъ лишь близкихъ о своемъ здоровь.}. Камеру онъ также отвелъ мн большую, свтлую, съ окномъ на улицу, оказавшуюся очень оживленной, но не знаю уже по чьимъ соображеніямъ, въ качеств собесдниковъ ко мн посадили двухъ полицейскихъ. Обдъ, заказанный мною этому смотрителю на свой счетъ, также былъ не дуренъ или онъ мн тогда такимъ показался, потому что въ предшествовавшіе дни я, вслдствіе огорченій, совсмъ потерялъ аппетитъ. Предвидя всевозможныя условія, въ которыхъ мн придется очутиться, я ршилъ запастись книгами и, когда я заявилъ объ этомъ смотрителю, онъ заявилъ, что самъ пойдетъ и дешево купитъ ихъ у букиниста. Помню, я назвалъ ему сочиненія нкоторыхъ нмецкихъ и французскихъ классиковъ въ подлинникахъ, и онъ, дйствительно, недорого ихъ пріобрлъ. Онъ же, наконецъ, предложилъ мн погулять съ нимъ наедин по тюремному двору. Разсказывая мн, во время этой прогулки, о своихъ личныхъ и семейныхъ условіяхъ, онъ въ то же время очень неискуссно старался выпытать у меня, не Дегаевъ-ли я? Мн, такимъ образомъ, стала вполн понятной причина его любезности. Не говоря уже про то, что ему, какъ мн потомъ разъяснили посаженные ко мн въ камеру полицейскіе, были небезвыгодны покупки книгъ и заказанный мною ему обдъ,— онъ по своей наивности, вроятно, предполагалъ, что получитъ какую-нибудь награду, если добьется отъ меня признанія, что я Дегаевъ. Дло въ томъ, что не задолго до описываемаго времени за поимку Дегаева нашимъ правительствомъ общана была крупная сумма — 10 тысячъ рублей, и имя Дегаева было тогда на язык у всхъ, читавшихъ газеты {Въ виду того, что не вс, вроятно, помнятъ теперь, въ чемъ состояло преступленіе Дегаева, я позволю себ въ нсколькихъ словахъ разсказать здсь о немъ. Отставной артиллерійскій капитанъ Сергй Дегаевъ, видный членъ ‘Народной Воли’, будучи въ начал 80-хъ годовъ арестованъ, сталъ вскор предателемъ и выдалъ многихъ изъ своихъ бывшихъ товарищей. Онъ, такимъ способомъ, не только получилъ свободу, но добился полнаго доврія со стороны извстнаго въ то время выдающагося сыщика, начальника петербургской охраны, подполковника Судейкина. Но, вслдствіе-ли угрызеній совсти или подъ вліяніемъ опасеній, что его предательство станетъ извстно революціонерамъ, онъ лтомъ 1883 года во всемъ признался имъ и, чтобы загладить свою вину, предложилъ свою помощь въ убійств Судейкина. Безъ содйствія Дегаева, въ виду чрезвычайной осторожности Судейкина, его трудно было убить, между тмъ никакой другой правительственный агентъ до того не принесъ столько вреда революціонерамъ, какъ онъ. На предложеніе Дегаева согласились. И вотъ зимой 1883 года, когда Судейкинъ пришелъ на условленное съ Дегаевымъ свиданіе, два спрятавшіеся у послдняго революціонера — Стародворскій и Коношевичъ, вышли изъ засады и убили начальника охраны. Впослдствіи эти лица были арестованы: они приговорены были къ безсрочнымъ каторжнымъ работамъ и заключены въ Шлиссельбургскую крпость, Дегаевъ же скрылся за-границей и совершенно исчезъ изъ виду.}.

Вечеромъ за мною пришли три мстныхъ полицейскихъ, которые также были одты въ штатскомъ. При передач меня одной стражей другой, меня вновь обыскивали, но ничего не находили. Прежде чмъ отвести меня на вокзалъ, франкфуртскіе полицейскіе нацпили на меня небольшой толщины и не очень тяжелую желзную цпь, проходившую подъ платьемъ такъ, что снаружи она не была замтна, но лишала меня возможности ходить быстро, а тмъ боле бжать. Я запротестовалъ, было, противъ такого издвательства, но полицейскіе заявили, что получили инструкцію отъ своего начальника и что мои протесты ни къ чему не приведутъ. Поневол пришлось покориться. Не ограничиваясь этой предосторожностью противъ побга, одинъ изъ наиболе здоровыхъ полицейскихъ бралъ меня подъ руку, когда мы шли по вокзалу и по платформ, двое другихъ окружали меня, такимъ образомъ, для непосвященныхъ мы вчетверомъ, какъ бы представляли группу ‘близкихъ’, ‘друзей’. Въ общемъ вагон съ другими пассажирами мы заняли дв отдльныя скамьи, и, наврно, никому изъ публики не приходило въ голову, глядя на нашу группу, что это полицейскіе везутъ скованнаго арестанта.

Долженъ, впрочемъ, сказать, что, какъ эти, такъ и вс другіе полицейскіе и тюремные служащіе обращались со мною, хотя и сухо, но не грубо, какъ это было во Фрейбург при арест, и аккуратно исполняли т небольшія просьбы, съ которыми я къ нимъ обращался. По спискамъ, которые имлись у лицъ, сопровождавшихъ меня, я назывался ‘der angebliche Buligin’ {Именующій себя Булыгинымъ.}, и я оставался подъ этой фамиліей до прізда въ Россію.

Сдлать въ пути какую-нибудь попытку къ побгу совершенно немыслимо: сопровождавшіе меня полицейскіе не спускали съ меня глазъ, не отпускали меня ни на шагъ и все время бодрствовали. Ни въ какія бесды мы не вступали, такъ какъ я былъ совсмъ не расположенъ къ этому. Я чувствовалъ себя подавленнымъ, угнетеннымъ и чрезвычайно утомленнымъ. Никакія мысли не шли въ голову, ничто встрчавшееся по пути не привлекало моего вниманія, равнодушіе ко всему нашло на меня. ‘Что будетъ, то будетъ!’ произносилъ я мысленно, когда задумывался о предстоящемъ. Сильное возбужденіе, бывшее у меня въ дни, предшествовавшіе выдач, теперь смнилось полнйшей апатіей.

Когда на слдующій день мы пріхали въ Берлинъ, то меня вновь помстили въ какой-то тюрьм, которая своимъ мрачнымъ видомъ произвела на меня крайне тяжелое впечатлніе. Темная камера, окно которой заслонено было отъ свта высокой стной и непривтливыя лица тюремщиковъ, смотрвшихъ на меня изъ подлобья, наводили на мысль, какъ скверно долженъ чувствовать себя въ этой тюрьм заключенный на продолжительный срокъ. Много разныхъ мстъ заключеній пришлось мн затмъ постить въ Европейской Россіи и въ Сибири, но нигд, на сколько припоминаю, меня не охватывало такое жуткое чувство, какъ въ этой берлинской тюрьм. Все говорило здсь, что ты — въ столиц Пруссіи, гд строгость и дисциплина, врне — грубость и черствость господствующія правила.

Франкфуртскіе полицейскіе не оставляли меня одного въ камер, и я былъ доволенъ этимъ: чье-бы то ни было присутствіе ослабляло удручающее впечатлніе, которое производила эта камера. Мн, впрочемъ, не долго пришлось просидть въ ней, и я обрадовался, когда предъ вечеромъ вновь съ тми же полицейскими похалъ дале до русской границы.

ГЛАВА VII.
Въ Петропавловской крпости.

Утромъ слдующаго дня мы высадились на станціи Александрово. Была середина мая, погода стояла прекрасная. Лишь только поздъ остановился, и я, въ сопровожденіи привезшихъ меня полицейскихъ, вышелъ на дебаркадеръ, какъ тотчасъ былъ окруженъ нсколькими нашими жандармами.

— Здравствуйте, г. Дейчъ! Наконецъ-то вы пріхали, а мы ждали васъ, ждали!— услышалъ я ихъ привтствіе и, взглянувъ на улыбающіяся добродушной улыбкой молодыя здоровыя лица этихъ русскихъ крестьянскихъ сыновей, одтыхъ въ несимпатичные намъ синіе мундиры, я самъ улыбался имъ, какъ будто меня встрчали старые, хорошіе знакомые.

— Откуда же вы меня знаете?— спросилъ я, отвтивъ на ихъ привтствіе и направляясь съ ними на станцію въ жандармское отдленіе.

— Помилуйте, мы давно о васъ слышали!— воскликнуло нсколько голосовъ,— Не желаете-ли чаю и закусить, или сперва умоетесь?— любезно предлагали они, и каждый изъ нихъ охотно исполнялъ мою просьбу. Въ ихъ обращеніи со мною чувствовалась простота, если хотите, даже своего рода пріязнь, расположеніе. Между тмъ, какъ для нмецкихъ тюремщиковъ я былъ какимъ-то страшнымъ преступникомъ, скрывающимся подъ вымышленнымъ именемъ, за благополучную доставку котораго по назначенію каждый изъ нихъ разсчитывалъ получить какую-нибудь награду,— они при мн говорили объ этомъ шепотомъ, когда думали, что я сплю,— для нашихъ жандармовъ я былъ просто политическимъ преступникомъ, съ именемъ котораго они до того свыклись, что считали меня своимъ старымъ знакомымъ.

Передъ тмъ я не былъ въ Россіи боле четырехъ лтъ, и первыя лица, которыя встртили меня и заговорили со мною на родномъ язык, были жандармы. Не удивительно, поэтому, что я и имъ обрадовался. Если бы кто-нибудь посторонній зашелъ въ то помщеніе, гд я сидлъ за столомъ, на которомъ находились чай и закуска, и бесдовалъ съ окружавшими меня жандармами, онъ наврно подумалъ-бы, прислушавшись къ нашему разговору, что это встртились, посл продолжительной разлуки, давно другъ друга знающіе люди.

— Ну, какъ заграницей? Поди, хуже чмъ у насъ?— спрашивали мои собесдники. И я разсказывалъ имъ о ‘заграниц’, доказывая, что тамъ куда лучше, чмъ у насъ. Съ этимъ они никакъ не соглашались, и у насъ завязался оживленный споръ, въ которомъ вс присутствовавшіе — человкъ 10—12 — принимали активное участіе. Когда эта тема была исчерпана, я, въ свою очередь, спрашивалъ, какъ у насъ, что у насъ новаго? И жандармы съ умиленіемъ разсказывали мн, какъ незадолго передъ тмъ вся Россія праздновала совершеннолтіе наслдника (ныншняго царя).

Нмецкіе полицейскіе, сдавъ подъ расписку отобранныя у меня вещи, деньги и меня самого, удалились. Когда наступило время отхода позда, жандармскій офицеръ распорядился, чтобы имющіе сопровождать меня дальше нижніе чины снарядились въ дорогу. Видя, что онъ сдаетъ старшему изъ нихъ мои деньги, переданныя ему нмецкими полицейскими, я незамтно досталъ спрятанныя у меня въ плать русскія деньги и попросилъ его присоединить и ихъ, такъ какъ опасался, что, при боле тщательномъ обыск, ихъ могутъ найти у меня.

— Какимъ образомъ у васъ при себ деньги?— спросилъ офицеръ съ изумленіемъ.— Разв въ Германіи васъ не обыскивали?

Я отвтилъ, что, хотя и обыскивали, но не нашли этихъ денегъ. Тогда онъ веллъ вновь меня обыскать. У меня оставались еще спрятанными нмецкія деньги и ножницы, но, на всякій случай, я ршилъ ихъ не предъявлять. Несмотря на тщательный обыскъ, все же ничего не нашли у меня.

Затмъ три жандарма повезли меня въ Петербургъ. Ночью прибыли мы въ Варшаву, на платформ встртилъ насъ жандармскій полковникъ, оказавшійся очень разговорчивымъ и любезнымъ.

— Вы, кажется, по Чигиринскому длу?— спросилъ онъ меня.

Я отвтилъ утвердительно.

Желая, вроятно, меня утшить, онъ замтилъ:

— Дло старое, — вдь это было во время польскаго возстанія,— къ вамъ примнятъ манифестъ. Вы отдлаетесь пустяками.

Во время польскаго возстанія мн не было еще восьми лтъ.

Несмотря на любезность, онъ далъ старшему жандарму самую строгую инструкцію, которую я случайно разслышалъ, сидя въ вагон.

— Смотрите за нимъ въ оба!— внушалъ онъ шепотомъ, стоя на платформ. Окна не открывайте, изъ вагона на станціяхъ не выпускайте его, ночью не спите!

Но жандармы относились ко мн попрежнему и не обнаруживали страха, что я убгу.

Когда мы пріхали въ Петербургъ, насъ встртилъ жандармскій ротмистръ и прямо со станціи, въ сопровожденіи этихъ же жандармовъ, въ извощичьей закрытой карет повезъ меня въ Петропавловскую крпость.

Странное чувство охватило меня, когда я убдился, что меня везутъ въ эту спеціальную для политическихъ преступниковъ тюрьму, давно пользующуюся печальной извстностью. Грустно и вмст интересно было мн очутиться въ ней. Я зналъ по наслышк, что режимъ въ Петропавловской крпости чрезвычайно суровый, но мн хотлось побывать тамъ, чтобы лично испытать его. Дйствительность оправдала слышанные разсказы.

Черезъ показавшіеся мн безконечно длинными коридоры меня ввели въ какую-то камеру, смотритель крпости, жандармскій полковникъ Лсникъ, немедленно веллъ мн до нага раздться. Присутствовавшіе при этомъ нижніе жандармскіе чины самымъ внимательнымъ образомъ меня осмотрли: мн дали вмсто своего платья, казенное нижнее блье, полосатый халатъ, какіе носятъ въ больницахъ, и туфли, вс же мои вещи унесли куда-то. Посл этого меня повели въ другую камеру, помщавшуюся въ нижнемъ этаж, гд меня и оставили подъ запоромъ. Вс движенія совершались тихо, безъ малйшаго шума, словно то было не мсто, гд жили многіе въ теченіе долгаго времени, а кладбище для мертвецовъ. Только бой крпостныхъ часовъ, сопровождавшійся игрой гимна: ‘Коль славенъ нашъ Господь въ Сіон!’, нарушалъ эту удручающую тишину.

Въ большой по размрамъ камер было мрачно, такъ какъ окно находилось подъ самымъ потолкомъ, и, несмотря на май мсяцъ, въ ней было очень холодно. Солнце никогда не заглядывало сюда, и стны были влажны отъ сырости. Мебель, кром желзной койки, на которой находились тюфякъ и подушка, а также тоненькое бумажное одяло, состояла еще изъ желзнаго же столика съ такимъ же табуретомъ, привинченныхъ къ стн, да изъ неизмнной, издававшей запахъ ‘параши’. Уже въ 5—6 часовъ пополудни, несмотря на май мсяцъ, когда въ Петербург почти совсмъ нтъ ночи, въ камер наступалъ полумракъ, такъ что читать было невозможно. Но боле всего угнеталъ меня холодъ, объяснявшійся, какъ положеніемъ камеры, такъ въ особенности легкимъ казеннымъ платьемъ. Чтобы согрться, я до утомленія ходилъ быстро изъ угла въ уголъ, но стоило только приссть на четверть часа, какъ я снова чувствовалъ холодъ. Не помогала въ этомъ отношеніи и постель, такъ какъ одяло было черезчуръ воздушное.

Пища, состоящая изъ чернаго хлба фунта въ два, и обда изъ двухъ относительно недурныхъ блюдъ, была крайне недостаточна, но, главное, кушанье всегда давалось уже остывшимъ, такъ какъ, повидимому, приносилось издалека. Улучшать же на свой счетъ ду, что въ крпости подслдственнымъ разршается, я долгое время не могъ, потому что привезшіе меня жандармы сдали мои деньги, цнныя вещи и очки встртившему насъ на вокзал ротмистру, который все это передалъ въ департаментъ государственной полиціи. Кром физическихъ лишеній, я, такимъ образомъ, обреченъ былъ и на нравственныя, на жестокую тоску, такъ какъ, не имя очковъ, не могъ развлекаться чтеніемъ книгъ. Дни — да и ночи — казались мн безконечно долгими, и я не зналъ, какъ ихъ коротать. Я заставлялъ себя мысленно ршать какія-либо задачи, такъ какъ письменныхъ принадлежностей тамъ не допускали, я разсказывалъ себ мною же придуманныя статьи и воспоминанія изъ прошлаго, наконецъ, я надумалъ ‘издавать’ для себя и, конечно, про себя газету.

Умывшись и съвъ утромъ кусокъ хлба, я начиналъ, расхаживая по камер, ‘читать газету’. Сперва шла, конечно, ‘передовая статья’ по какому-нибудь ‘животрепещущему’ вопросу, затмъ — ‘городская хроника’, ‘обозрнія’, ‘фельетонъ’, и т. д. Но, спустя нсколько дней, темы для наполненія ‘столбцовъ моей газеты’ истощились, къ тому же это ‘чтеніе’ все же не могло заполнить всего безконечнаго длиннаго дня, да и по ночамъ я часто изъ-за холода бодрствовалъ и, соскакивая съ постели, бгалъ изъ угла въ уголъ.

Прогулка по двору вносила также мало разнообразія въ жизнь, потому что она происходила черезъ день и длилась, вмст съ одваніемъ и раздваніемъ приносимаго для этого своего платья, всего по четверти часа, къ тому же она совершалась по огороженному со всхъ сторонъ высокими каменными стнами дворику, гд, кром жандармовъ и часовыхъ, конечно, никого больше не бывало въ то время. Не только обмняться нсколькими словами съ караулившими заключенныхъ жандармами, но даже добиться отъ нихъ лаконическаго отвта на самый обыденный вопросъ ршительно нельзя было. О чемъ бы вы ихъ ни спросили, они, глядя вамъ прямо въ глаза, упорно молчали.

Но, спустя нсколько дней, нашлось и для меня небольшое развлеченіе: я. услышалъ тихій и слабый стукъ, доносившійся откуда-то издалека по стн. Сидя нсколько лтъ передъ тмъ въ Кіевской тюрьм, я научился бесдовать путемъ перестукиванія, и теперь я быстро вспомнилъ условную азбуку. Трудно передать мою радость, когда я услыхалъ знакомые звуки и подумалъ, что они ко мн относятся. Но, увы! Отвтивъ на стукъ, я скоро убдился, что не ко мн онъ адресованъ, то бесдовали, повидимому, два старые пріятеля, которые, несмотря на мои попытки завязать съ ними ‘знакомство’, упорно отъ этого отказывались, въ виду того, что перестукиванье строго преслдовалось въ крпости, эти два пріятеля, вроятно боялись принять третьяго неизвстнаго имъ человка въ свою компанію, такъ какъ, такимъ образомъ, они скоро были бы накрыты и слдовательно лишены возможности другъ съ другомъ разговаривать, чмъ, повидимому, они очень дорожили. Мн оставалось только быть молчаливымъ свидтелемъ ихъ короткихъ бесдъ по утрамъ. Неизмнно раздавался одинъ и тотъ же разговоръ: ‘какъ ты спалъ’? ‘Что подлываешь?’ А въ отвтъ: ‘Здравствуй!’ ‘Хорошо’, ‘пью чай’. Но и этому однообразному разговору я завидовалъ. Я такъ и не узналъ: кто были перестукивавшіеся.

Прошло около десяти дней со времени моего пребыванія въ Петропавловской крпости, пока впервые меня позвали на допросъ. До этого никто, съ момента моего прізда въ Россію, не только не допрашивалъ меня, но не справлялся даже о моей фамиліи, какъ посылку, идущую издалека по почт, меня при бумагахъ передавали съ рукъ на руки, не справляясь съ моимъ именемъ. Въ Петропавловской крпости ко мн или никакъ не обращались, или — безъ всякаго имени, врне даже сказать, что тамъ совсмъ обходились безъ словъ, а одними жестами.

Однажды утромъ мн принесли мое платье. Я одлся, предполагая, что предстоитъ прогулка, но меня повели не во дворъ, а въ какое-то помщеніе, гд за столомъ, покрытымъ синимъ сукномъ, сидли три человка, одтые въ форму министерства юстиціи. Пригласивъ меня ссть на свободномъ стул, одинъ изъ нихъ заявилъ, что онъ судебный слдователь по особо важнымъ дламъ С.-Петербургскаго округа Ольшаниновъ, затмъ указывая на сидвшаго рядомъ съ нимъ, отрекомендовалъ его прокуроромъ С.-Петербургской Судебной Палаты Муравьевымъ {Впослдствіи министръ юстиціи.}, а третьяго онъ не назвалъ по фамиліи.

Начался допросъ. На предложенные слдователемъ вопросы о моемъ имени, званіи и проч., я впервые назвалъ себя, заране ршивъ, что, будучи въ Россіи, нтъ больше ни малйшаго смысла запираться. Затмъ я разсказалъ также, какъ въ дйствительности было совершено покушеніе на жизнь Гориновича, не называя, конечно, никакихъ постороннихъ лицъ и нисколько не стараясь выгораживать себя, я зналъ, что никому не могу ни помочь, ни тмъ боле повредить своими правдивыми показаніями, такъ какъ вс сколько-нибудь заподозрнныя по этому длу лица, какъ я выше сообщилъ, были уже осуждены за пять лтъ до того времени, себ же я ничмъ не могъ помочь, потому что размръ предстоявшаго мн наказанія заране опредлялся условіями выдачи меня изъ Бадена. Оставалось только, въ интересахъ истины, представить это дло въ настоящемъ его свт.

Во время допроса слдователя, неназванный имъ третій судейскій иногда также вмшивался въ разговоръ и обращался ко мн съ вопросами. Подобно тому, какъ во Фрейбург случилось у меня съ проф. Туномъ, что я его не сразу узналъ, такъ и здсь оказалось, что то былъ Котляревскій, давно мн извстный, съ 1877 г., по кіевской тюрьм. Тогда онъ состоялъ товарищемъ прокурора тамошняго окружнаго суда, въ описываемое же время онъ былъ товарищемъ прокурора петербургской судебной палаты и завдывалъ спеціально политическими длами. Хотя за Котляревскимъ въ революціонной сред упрочилась далеко не лестная репутація и, какъ извстно, на него сдлано было даже покушеніе Осинскимъ и другими лицами (въ феврал 1878 г.), тмъ не мене, встртивъ его въ Петропавловской крпости, при вышеописанномъ режим, я обрадовался ему, какъ земляку-кіевлянину. Онъ также очень привтливо отнесся ко мн, мы стали вспоминать прошлое, разспрашивать другъ друга о пережитомъ въ минувшіе годы. Чтобы не мшать слдователю, записывавшему мои показанія. и составлявшему впервые теперь протоколъ о заключеніи меня въ тюрьм, Котляревскій предложилъ мн ссть съ нимъ поодаль въ той же комнат. Какъ очень умный и хитрый человкъ, Котляревскій всегда отличался большой наблюдательностью и этими чертами умлъ пользоваться, ведя дознанія по политическимъ процессамъ.

— Помните,— замтилъ онъ, между прочимъ,— какимъ вы были вспыльчивымъ? Какъ однажды, вы на меня разсердились?

Я прекрасно помнилъ этотъ эпизодъ. Дло въ томъ, что во время заключенія въ кіевской тюрьм я былъ въ нервно-раздражительномъ состояніи. Отчасти поэтому, но также потому, что я принадлежалъ тогда къ ‘бунтарямъ’, въ программу которыхъ входило, между прочимъ, воинственное поведеніе со всякаго рода властями, у меня въ кіевской тюрьм вышелъ однажды рзкій разговоръ съ Котляревскимъ изъ-за требованія, чтобы я подписалъ какой-то протоколъ, чего я не желалъ сдлать. Вдругъ Котляревскій подозвалъ смотрителя и что-то шепнулъ ему на ухо. Когда тотъ быстро затмъ удалился, я подумалъ, что товарищъ прокурора веллъ ему привести конвой, чтобы потащить меня въ карцеръ. Но каково же было мое удивленіе, а также и радость, когда я увидлъ въ дверяхъ вмст со смотрителемъ моего друга, Я. Стефановича, который сидлъ въ той же тюрьм, но такъ, что мы не могли видаться. Это неожиданное свиданіе было для насъ обоихъ очень пріятнымъ сюрпризомъ.

— Успокойте вашего товарища,— обратился тогда Котляревскій къ Стефановичу,— у него нервы разстроены.

Я тогда уже оцнилъ эту находчивость Котляревскаго и теперь сказалъ ему, что онъ въ Кіев поступилъ со мною по джентльменски. Это ему, видимо, понравилось.

Въ дальнйшемъ разговор я указалъ ему на ту странность, что меня выдали изъ Германіи, какъ уголовнаго, а между тмъ содержатъ въ Петропавловской крпости, въ которой находятся одни лишь политическіе заключенные.

— Не понимаю также, сказалъ я, почему меня привезли въ Петербургъ, когда дло, по которому меня привлекаютъ, произошло въ Одесс, а по нашимъ законамъ процессъ долженъ тамъ состояться, гд имло мсто преступленіе?

Котляревскій ничего на это не отвтилъ, лишь по поводу высказаннаго мною недоумнія, почему мн не предоставляютъ возможности пользоваться моими же деньгами для улучшенія пиши, онъ общалъ переговорить съ директоромъ департамента государственной полиціи Плеве.

Вскор посл этого допроса полковникъ Лсникъ перевелъ меня въ значительно боле свтлую и теплую камеру, расположенную въ верхнемъ этаж. Да и вообще въ его обращеніи замтна стала нкоторая перемна къ лучшему. Дня черезъ два посл допроса онъ сообщилъ мн, что деньги и вещи мои переведены изъ департамента полиціи, и я теперь могу сдлать себ выписку състныхъ припасовъ и табаку.

Но меня боле всего обрадовала возможность пользоваться очками. Оказалось, однако, что разршеніе носить ихъ зависитъ отъ тюремнаго врача. Вскори онъ явился ко мн. Это былъ старикъ лтъ 60-ти, въ генеральскомъ чин, пользовавшійся среди политическихъ репутаціей крайне грубаго и невжественнаго человка. Онъ немедленно это и мн доказалъ. Приподнявъ по порядку оба верхнія вка и вскользь взглянувъ на меня, стоя на значительномъ разстояніи, онъ съ апломбомъ заявилъ, что у меня совершенно нормальное зрніе и въ очкахъ я не нуждаюсь. А между тмъ, по опредленію одного изъ лучшихъ нашихъ окулистовъ того времени, проф. Гиршмана (въ Харьков), у меня былъ довольно рдко встрчающійся случай аномаліи, и съ 18 лтъ я при чтеніи не могъ обходиться безъ очковъ. Отказъ крпостного врача повергъ меня чуть не въ отчаяніе. Я готовъ былъ кричать, молить и ругать его, я долженъ былъ сдлать надъ собою усиліе, чтобы не наговорить ему рзкостей.

— Помилуйте, вдь я совершенію не могу обходиться безъ очковъ при чтеніи! кричалъ я. Для меня пытка быть лишеннымъ единственнаго здсь развлеченія!

Но грубый эскулапъ остался непреклоннымъ и, повторяя все одну и ту же фразу: ‘нтъ, вамъ очки не нужны’, направился къ выходу. Я нервно сжималъ кулаки, слезы досады и сердитаго безсилія подступали къ горлу. Еще минута, и я, вроятно, не смогъ бы совладать со своими нервами.

Пришлось, однако, помириться съ этимъ отказомъ,— съ чмъ только человкъ не мирится! Злоба душила меня каждый разъ, какъ я вспоминалъ потомъ этого генерала-доктора. Поневол оставалось развлекаться куреніемъ. Папироса стала моимъ собесдникомъ и другомъ,— съ нею вообще заключенный чувствуетъ себя лучше, не столь одинокимъ, отверженнымъ.

Но вотъ однажды, слышу стукъ въ стну, слабый, тихій, совсмъ вблизи меня. ‘Не ко мн-ли это?’ думаю. Отвчаю принятымъ условнымъ знакомъ — нсколькими учащенными ударами. Да, это ко мн! Какая радость! Я узнаю, кто изъ товарищей сидитъ въ крпости, пріобрту собесдника. ‘Кто вы? По. какому длу?’ — разбираю я его стукъ. нервно хватаю гребень — единственную твердую вещь, которую въ крпости разршали имть при себ — и начинаю выстукивать свое имя и фамилію. Слышу, мой собесдникъ изумленъ: ‘какими судьбами?’ спрашиваетъ онъ. ‘А вы кто?’ стучу я. ‘Кобылянскій!’ слдуетъ отвтъ.

Меня не мене удивила эта, если можно такъ выразиться, ‘встрча’ съ нимъ здсь. Хотя на вол намъ не случалось встрчаться, но я зналъ, что за участіе въ разныхъ террористическихъ предпріятіяхъ онъ былъ (въ 1880) приговоренъ къ безсрочнымъ каторжнымъ работамъ и давно отправленъ въ Сибирь, на Кару. Какимъ же образомъ онъ могъ теперь очутиться въ Петербург, въ Петропавловской крпости? Меня разбирало нетерпніе поскоре узнать, что такое случилось? Но и его не мене интересовало узнать, какимъ образомъ меня арестовали? Мн пришлось уступить. Но едва усплъ я, исполняя его просьбу, передать въ самыхъ лаконическихъ выраженіяхъ, про арестъ и выдачу меня изъ Германіи, какъ услышалъ возгласъ

— Вы перестукиваетесь?

Я встрепенулся. Повернувъ голову по направленію къ двери и держа въ поднятой рук гребень, я увидлъ полковника Лсника, въ сопровожденіи нсколькихъ жандармовъ, подкравшихся на цыпочкахъ и неслышно открывшихъ дверь. Меня поймали ‘на мст преступленія’.

— Имйте въ виду,— заявилъ онъ,— если мы еще разъ захватимъ васъ за этимъ занятіемъ, то я вновь переведу васъ въ нижній этажъ, лишу прогулокъ и права пользоваться деньгами.— Сказавъ это, онъ удалился съ суровымъ видомъ.

Я чувствовалъ себя въ положеніи школьника, захваченнаго на дтской шалости, но перестукиваніе является такой же потребностью для заключеннаго, какой устная рчь — для всякаго вообще человка. Лишь впослдствіи я узналъ, почему Кобылянскаго привезли изъ Сибири въ Петропавловскую крпость, но объ этомъ я разскажу ниже.

Вскор посл вышеописаннаго, въ неурочное время мн принесли мое платье. Я предполагалъ, что меня поведутъ на допросъ. Но, нтъ,— очевидно, меня совсмъ хотятъ увозить отсюда: появился тотъ самый жандармскій ротмистръ, который привезъ меня съ вокзала, принесли изъ цейхгауза вс мои вещи.

— Куда меня, въ Одессу?— спрашиваю. По офицеръ и нижніе чины упорно молчатъ. ‘Должно быть, на вокзалъ?’ думаю я, сидя вновь въ компаніи жандармовъ, въ извощичьей карет.

Былъ одинъ изъ тхъ промежуточныхъ моментовъ, во время петербургскихъ ‘блыхъ’ ночей, когда нельзя разобрать, смеркается-ли или разсвтаетъ. Погода была прекрасная и, думая о предстоящей поздк въ Одессу, я почувствовалъ, что у меня стало куда легче на душ.

Но, нтъ, меня не на вокзалъ везутъ: съ Троицкаго моста карета повернула на другую сторону. Вскор она захала во дворъ огромнаго казеннаго зданія. То былъ Домъ Предварительнаго Заключенія.

ГЛАВА VIII.
Въ Дом Предварительнаго Заключенія.

Сдавая меня помощнику управляющаго домомъ, жандармскій ротмистръ указалъ ему пальцемъ на какое-то мсто въ переданной при этомъ бумаг. Поднявъ глаза, помощникъ посмотрлъ на меня пытливо, вроятно, въ указанномъ мст говорилось, чтобы имть за мною особенно строгій присмотръ, въ виду прежнихъ моихъ побговъ.

— Эти вещи можете взять съ собою,— сказалъ помощникъ, подавая мн карманные часы, золотое кольцо, цнный портъ-табакъ и очки.— А книги ваши пойдутъ сперва къ прокурору и, если он дозволеннаго содержанія, вамъ ихъ передадутъ, платье и блье получите также посл осмотра ихъ надзирателемъ.

Сразу видно было, что режимъ въ этой тюрьм иной. Когда по прошествіи нкотораго времени я получилъ отъ надзирателя вс свои вещи въ камеру, то первымъ дломъ удостоврился, цлы-ли спрятанныя мною деньги и ножницы. Несмотря на обыски въ Петропавловской крпости и въ Дом Предварительнаго Заключенія, все оказалось нетронутымъ. Спрятавъ, на всякій случай, вновь ножницы въ вещахъ, я ршилъ обмнять германскія марки на русскіе рубли, но такимъ образомъ, чтобы хоть часть денегъ осталась конспиративно при мн. Я началъ присматриваться къ надзирателямъ, которыхъ на томъ коридор, гд я сидлъ, было трое, и они смнялись каждыя сутки. Самымъ симпатичнымъ изъ нихъ, по прошествіи нсколькихъ дней, мн показался тотъ, который осматривалъ мои вещи, когда меня привезли сюда. Его то я и ршилъ привлечь на свою сторону. Доставъ изъ укромнаго мста нмецкія марки и положивъ ихъ въ карманъ, я пригласилъ этого надзирателя зайти ко мн въ камеру.

— Въ чемъ дло?— спросилъ онъ, затворивъ за собою дверь.

— Вы хорошо осматривали мои вещи, помните, въ первый вечеръ, когда меня привезли сюда?— спросилъ я.

— Да, хорошо! А что случилось?— спросилъ онъ съ тревогою.

— Ничего особеннаго,— успокоилъ я его.— Только скажу вамъ, что вы не умете искать: вотъ, смотрите, у меня были деньги въ вещахъ, а вы ихъ не нашли — сказалъ я, показывая ему пачку бумажекъ.

— Быть этого не можетъ!— воскликнулъ онъ,— я очень тщательно осматривалъ. Куда вы ихъ спрятали?

— Ну, это уже мой секретъ — замтилъ я, — А теперь вотъ въ чемъ дло: это нмецкія деньги: если ихъ размнять, будетъ около 50 рублей. Такъ вотъ, берите ихъ и когда смнитесь, отправьтесь въ какую-нибудь контору,— ихъ много на Невскомъ,— и размняйте: половина вамъ, а другая мн. Согласны?

— Хорошо, согласенъ!— сказалъ онъ и, спрятавъ взятыя у меня марки, удалился.

‘Клюетъ!’ подумалъ я съ радостью и сталъ строить всевозможные планы. Изъ прошлаго опыта я зналъ, что прежде всего необходимо завязать тайныя сношенія съ волей. Нердко намъ, политическимъ, это удавалось устроить черезъ надзирателей, которые за хорошее вознагражденіе соглашались переносить письма изъ тюрьмы на волю и обратно {На юг, въ Кіев, мы называли такого надзирателя, ‘голубемъ’.}. Увидвъ теперь, какъ легко надзиратель согласился на мое предложеніе, я началъ строить дальнйшій планъ дйствій. ‘Спустя нсколько дней’, думалъ я, ‘попробую дать ему какое-нибудь письмо, чтобы онъ отправилъ по почт, затмъ пошлю его съ письмомъ къ кому-нибудь изъ моихъ знакомыхъ, а тамъ, завязавши, такимъ образомъ, тайныя сношенія съ волей,— уносился я мысленно,— кто его знаетъ? можетъ быть, что-нибудь и выгоритъ’…

Мой разговоръ съ этимъ надзирателемъ произошелъ утромъ, и цлый день я былъ въ возбужденномъ состояніи. Заглядывая ко мн, время отъ времени, черезъ окошечко, продланное въ дверяхъ, этотъ надзиратель подмигивалъ и ухмылялся мн, на что я ему отвчалъ тмъ же. Но передъ вечеромъ онъ вновь зашелъ ко мн въ камеру и, отдавая германскія марки, сказалъ:

— Берите ихъ назадъ, боюсь, какъ бы не попасться. У насъ тутъ на дняхъ случай былъ: у надзирателя, при выход изъ этого дома, нашли двое часовъ. ‘Откуда это у тебя?’ — стали его допытывать. Ну, его и уволили. А жалованье, знаете, тутъ хорошее — 25 руб. въ мсяцъ. Не легко найти другую такую службу Нтъ, боюсь, берите ихъ назадъ, у меня семья.

Я не настаивалъ, зная, что изъ такихъ нершительныхъ приставниковъ не можетъ выйти ‘голубя’. Но, не предвидя возможности и въ будущемъ размнять германскія марки тайнымъ образомъ, я веллъ этому же надзирателю передать ихъ открыто помощнику управляющаго съ тмъ, чтобы, размнявъ, тотъ присоединилъ ихъ къ уже имвшимся въ контор моимъ деньгамъ.

— Скажите, что вы ихъ нашли при осмотр моихъ вещей, сказалъ я ему.

— Нтъ, такъ не годится: спроситъ, почему столько дней не отдавалъ ихъ? Лучше правду скажу, что вы сами мн только теперь ихъ передали.

Такимъ образомъ, мои планы, которыми я далеко заносился впередъ, рухнули въ тотъ же вечеръ. Германскія же деньги были обмнены и присоединены къ моимъ.

Собственныя мои книги вскор дйствительно были принесены мн въ камеру. Я также могъ пользоваться и имвшейся при Дом Предварительнаго Заключенія библіотекой. Поэтому, посл продолжительнаго лишенія, испытаннаго мною въ крпости, я съ наслажденіемъ набросился на чтеніе. Письменныя принадлежности также можно было имть у себя въ камер. Такимъ образомъ, во многихъ отношеніяхъ въ Дом Предварительнаго Заключенія было значительно лучше, чмъ въ Петропавловской крпости. Но здсь были также и отрицательныя стороны: маленькія камеры съ каменнымъ поломъ лтомъ сильно накалялись, въ нихъ было душно и пыльно: пища также уступала крпостной, какъ по качеству, такъ и по размрамъ, а мста для прогулокъ вполн напоминали клтки для зврей. Представьте себ огромный кругъ, подленный высокими заборами, идущими отъ центра, на много равныхъ частей-секторовъ. Гуляя по такому ‘скотскому загону’, какъ мы называли эти клтки, заключенный видлъ лишь кусокъ неба, да часть двора. Правда, на прогулку водили ежедневно, и она продолжалась 45 мин., но тсные размры ‘загона’ длали ее не особенно привлекательной.

Въ противоположность убійственной тишин, господствовавшей въ Петропавловской крпости, здсь кругомъ было, наоборотъ, большое оживленіе. Со всхъ сторонъ доносились крики, шумъ, гамъ. Временами заключенному могло казаться, что онъ находится на какомъ-нибудь завод или фабрик. Съ коридора, окна котораго выходили на улицу, доносились чрезъ дверь городская жизнь, зда экипажей и трамваевъ, крики разносчиковъ или игра шарманщика. Но подчасъ этотъ шумъ, напоминая заключенному про вольный свтъ, вызывалъ у него особенно грустное настроеніе.

Однажды, я замтилъ на коридор и во двор необычную суету, — везд тщательно чистили и убирали,— очевидно, готовились къ посщенію очень важной особы. Вскор я узналъ, что ждутъ тогдашняго министра юстиціи Набокова. Дйствительно, спустя нкоторое время, онъ зашелъ въ мою камеру, въ сопровожденіи большой свиты. Когда кто-то назвалъ мою фамилію, онъ, поздоровавшись, сказалъ мн:

— Я читалъ ваши показанія, они мн очень понравились своей правдивостью. Хотлось бы, чтобы вы и на суд также показывали.

Я повторилъ ему то, что уже выше сказалъ о своихъ показаніяхъ, то есть, что, давая ихъ, я руководствовался однимъ лишь интересомъ истины.

Раза два министръ выходилъ и снова возвращался въ мою камеру, обращаясь съ малозначущими вопросами, при этомъ онъ имлъ такой видъ, словно ему хотлось о чемъ то разспросить и поговорить. Наклоняясь немного впередъ къ собесднику и прикладывая правую руку къ уху, очевидно затмъ, чтобы лучше разслышать слова говорившаго, министръ въ обращеніи производилъ впечатлніе не важничающаго сановника.

Въ числ свиты былъ и Котляревскій. Задержавшись немного въ моей камер, онъ сказалъ, что, проводивши министра, вызоветъ меня къ себ. Спустя нкоторое время меня повели въ помщеніе, служившее школой при Дом Предварительнаго Заключенія.

— Я вызывалъ васъ сюда не на допросъ, а просто, чтобы побесдовать, вспомнить старину,— сказалъ Котляревскій, садясь рядомъ со мною на одну изъ партъ, и у насъ скоро завязалась оживленная бесда.

Придравшись къ какому-то моему вопросу, Котляревскій вспомнилъ о высказанномъ мною во время первой нашей бесды недоумніи, почему меня содержатъ въ Петропавловской крпости.

— На это, видите-ли, были важныя государственныя соображенія,— сказалъ онъ.— Дло въ томъ, что разъ васъ будутъ судить только за покушеніе на Гориновича, то вамъ могутъ отсчитать 8—10 лтъ каторжныхъ работъ. Вотъ это-то и не желательно было въ высшихъ сферахъ,— сказалъ онъ, подчеркивая послднія слова.

— Но какъ же могли бы поступить со мною иначе? удивился я, — вдь изъ Германіи меня выдали на извстныхъ условіяхъ?

— Ну, съ Германіей можно бы уладить: мы съ Бисмаркомъ теперь въ наилучшихъ отношеніяхъ, можно было бы дло представить такъ, что вы уже посл выдачи совершили политическое преступленіе. Кстати! нмцы передали вс отобранныя у васъ бумажки.

Я былъ пораженъ, какъ я уже выше сообщалъ, сидя во фрейбургской тюрьм, я, отъ нечего длать, набрасывалъ на бумаг разнаго рода замтки и планы, но я ршительно не могъ понять, какимъ образомъ эти наброски попали въ руки русскаго правительства, такъ какъ мн казалось, что, передъ отъздомъ изъ Фрейбурга, я уничтожилъ вс свои рукописи. Въ дйствительности же, очевидно, произошло такъ, что когда я тамъ выходилъ на прогулку, оставляя все у себя на стол, то въ моихъ рукописяхъ рылись и нкоторыя изъ нихъ передали русскимъ властямъ. Все же, на основаніи такихъ документовъ, мн казалось трудно было бы составить противъ меня новое обвиненіе и измнить договоръ съ Германіей. Когда я это высказалъ Котляревскому, онъ возразилъ:

— Не безпокойтесь, придумали бы! Тогда измнили бы договоръ, и васъ осудили бы за вс ваши дянія. Вдь мене васъ виновныхъ — Малинку, Дробязгина и Майданскаго давно казнили. А вы вотъ бжали изъ тюрьмы, посл покушенія на Гориновича еще цлыхъ восемь лтъ куралесили, устраивали со Стефановичемъ Чигиринскій заговоръ и прочее. И за все это осудить васъ на нсколько лтъ каторги правительству, понятно, не хочется. Ну вотъ, когда васъ привезли, ‘въ высшихъ сферахъ’ и было спеціальное засданіе. Меня, конечно, на такія совщанія не приглашаютъ: я слишкомъ незначительная величина. Но мн объ этомъ разсказывало лицо, участвовавшее въ немъ. Большинство склонялось къ тому, чтобы вновь вступить въ переговоры о васъ съ Германіей и добиться у нея согласія на измненіе суда надъ вами. Ну тогда васъ приговорили бы по заслугамъ. Но одно лицо возстало противъ этого намренія по такимъ соображеніямъ: хорошо, сказало это лицо, мы получимъ согласіе Германіи, но выгодна ли намъ такая перемна договора? Теперь попался Дейчъ, а завтра въ другой стран могутъ захватить поважне его птицу, но уже не согласятся выдать, ссылаясь на то, что Россія измняетъ условія договора, и будутъ указывать на случай съ Дейчемъ. Съ этими соображеніями согласились многіе, и только поэтому ршено судить васъ лишь за покушеніе на Гориновича. Вотъ почему мы такъ долго не прізжали допрашивать васъ и держали васъ въ Петропавловской крпости.

Открывая мн эту ‘государственную тайну’, Котляревскій, быть можетъ, желалъ и меня, расположить къ откровенности, не допускаю, что онъ длалъ это безъ всякой задней мысли. Въ теченіе продолжительной нашей бесды онъ касался очень многихъ темъ. Когда между прочимъ, рчь зашла о политическихъ преслдованіяхъ въ Россіи, я указалъ ему на то, что у насъ часто приговариваютъ къ жестокимъ наказаніямъ вполн невинныхъ людей.

— Что же,— возразилъ онъ,— гд лсъ рубятъ, тамъ щепки летятъ. Еще римляне говорили ‘Summa jus summa injuria’. Я лично, впрочемъ, противъ смертной казни. По моему, въ обширномъ государств неизбжны политическія преступленія, на многомилліонное населеніе всегда найдется нкоторый контингентъ недовольныхъ. Противъ нихъ, конечно, необходимо принимать мры, но сильное правительство, не прибгая къ смертной казни, можетъ сдлать безвредными этихъ недовольныхъ.

Коснувшись этой темы, онъ какъ бы вскользь вставилъ вопросъ, сколько, по моему мннію, осталось теперь террористовъ въ Россіи? Я отвтилъ, что не могу этого знать, такъ какъ самъ принадлежу не къ террористической, а къ соціалдемократической партіи.

— Все же, думаю, вамъ, какъ ‘дружественной держав’, приблизительно извстно положеніе террористовъ. Я полагаю, что ихъ совсмъ немного осталось,— заключилъ онъ.

Въ то время активныхъ террористовъ въ Россіи дйствительно осталось немного. Но, не желая, чтобы Котляревскій имлъ столь невыгодное представленіе о силахъ ‘дружественной державы’, я сказалъ, что террористовъ, по всей вроятности, осталось ‘только нсколько сотъ человкъ’.

— Что вы!— воскликнулъ онъ — быть этого но можетъ! Я полагаю, что нсколько только человкъ: вдь въ послдніе годы было много крупныхъ арестовъ и всхъ видныхъ дятелей забрали.

Я продолжалъ настаивать на своемъ. Съ тмъ мы и разстались.

Въ описываемое мною время, т. е. лтомъ 1884 г., въ Дом Предварительнаго Заключенія сидло много лицъ, привлеченныхъ по подозрнію въ разныхъ политическихъ ‘преступленіяхъ’. Главное изъ нихъ, по которому была арестована масса лицъ не только въ Петербург, но во многихъ городахъ Европейской Россіи и Сибири, Котляревскій называлъ ‘дломъ о старыхъ брюкахъ’. Въ отвтъ на мой вопросъ, въ чемъ состоитъ это странное дло, Котляревскій разсказалъ мн слдующее. У кого-то при обыск нашли списокъ лицъ, черезъ посредство которыхъ можно было пересылать платье, блье и прочее политическимъ заключеннымъ и ссыльнымъ. Изъ арестованныхъ лицъ хотли создать серьезный процессъ о тайномъ сообществ ‘Краснаго Креста Народной Воли’,— сказалъ Котляревскій, намекая, конечно, на жандармовъ, съ которыми прокуратура у насъ нердко въ антагонизм.— Ну, какой же тутъ заговоръ, когда передаютъ заключенному подержанное платье и блье! Вотъ это-то дло я и называю ‘дломъ о старыхъ брюкахъ’. Оно теперь у меня, и я стараюсь направить его административнымъ порядкомъ.

Кром лицъ, привлеченныхъ по этому длу, въ Дом Предварительнаго Заключенія въ то время содержались нкоторые изъ извстныхъ у насъ литераторовъ: Кривенко, Протопоповъ, Станюковичъ, Эртель. Протопоповъ сидлъ рядомъ со мною, и мы съ нимъ скоро стали перестукиваться. Но на первыхъ же порахъ у насъ вышло недоразумніе. Посл обмна названіями фамилій, онъ почему-то вдругъ пересталъ отвчать на мой стукъ. Я былъ въ полномъ недоумніи, не зная, чмъ это объяснить? Дни проходили за днями, я слышалъ, какъ онъ прохаживался по камер, разговаривалъ черезъ дверное окошечко съ ключниками, а со мной онъ упорно отказывался перестукиваться. Наконецъ, я объяснилъ себ его отказъ нежеланіемъ подвергаться замчаніямъ со стороны тюремной администраціи, хотя перестукиваніе не очень строго и энергично ею преслдовалось. Прошло, такимъ образомъ, много дней. Я уже потерялъ надежду завязать черезъ стну знакомство со своимъ упрямымъ сосдомъ, когда онъ вдругъ вновь застучалъ ко мн: ‘почему вы отъ меня скрываете свою фамилію?’ Я отвтилъ ему, что простучалъ ее въ первый же день нашего знакомства и теперь снова повторилъ ее. Тогда онъ простучалъ: ‘простите, я виноватъ передъ вами,— принялъ васъ за шпіона, такъ какъ не разобралъ вашей фамиліи, — выходила какая-то безсмыслица, и я подумалъ, что вы нарочно такъ путаете’.

Посл этого объясненія у насъ быстро пошло знакомство. Съ воли мы по наслышк знали другъ о друг и имли много общихъ знакомыхъ. Чтобы взаимно повидать наши физіономіи, мы прибгли къ такому пріему. Гуляющіе въ ‘загонахъ’ во двор были видны изъ оконъ нашихъ камеръ, которыя находились въ шестомъ этаж. Какъ помщавшіеся въ одномъ коридор, мы съ нимъ гуляли одновременно, поэтому мы условились, что поочередно пропустимъ по разу прогулку: оставшійся въ камер хорошо могъ разсмотрть тхъ, которые гуляли внизу, во двор, а признать другъ друга мы сговорились по условленнымъ между нами признакамъ и сигналамъ. Когда, такимъ образомъ, мы узнали другъ друга, для полнаго знакомства намъ осталось еще услышать взаимно наши голоса.

Еще съ воли каждый изъ насъ зналъ, что политическіе, находившіеся въ Дом Предварительнаго Заключенія, не только разговаривали, но ухитрялись передавать другъ другу небольшія вещи черезъ ватерклозетные каналы. Послдніе были тогда такъ устроены, что соединяли собой по дв смежныя камеры во всхъ шести этажахъ, слдовательно, одновременно могли сноситься 12 человкъ, каковые и составляли одинъ ‘клубъ’. Зная объ этомъ теоретически, мы съ Протопоповымъ сразу сообразили, какъ намъ вступить въ устную бесду. Подошедши къ ватерклозету, находившемуся въ камер у наружной стны, мы одновременно подняли крышки и спустили внизъ скопляющуюся для дезинфекціи воду, по образовавшемуся посл этого полому каналу звуки разносились, какъ по труб. Поэтому, стоя надъ отверстіемъ ватерклозета, можно было совершенію свободно разговаривать, нисколько не повышая голоса, а промытое спущенной водой отверстіе не издавало ни малйшаго запаха.

Пока я сидлъ въ Дом Предварительнаго Заключенія, въ общемъ, я, несомннно, чувствовалъ себя лучше, чмъ прежде. Будучи во фрейбургской тюрьм, я метался отъ нетерпнія поскоре выйти на волю, въ крпости я чувствовалъ себя въ угнетенномъ состояніи, а здсь я въ сущности сталъ относиться вполн равнодушно ко всему: ’10—15 лтъ каторги — не все-ли равно?’ думалъ я. Будущее мн представлялось уже окончательно для меня пропавшимъ. Трудно примириться съ такой мыслью, особенно, когда чувствуешь себя совершенно здоровымъ человкомъ. Временами, хотя, правда, очень рдко, вдругъ являлась какая-то неопредленная надежда на что-то хорошее въ будущемъ, и мысль забгала далеко впередъ. Но однажды обманутый уже надеждами, во время фрейбургскаго ареста, я часто со злостью гналъ прочь отъ себя радужныя мечты и давалъ имъ нелестные эпитеты, называя ихъ лживыми и предательскими. ‘Скоре, думалъ я, судьба вновь пошлетъ мн совершенно неожиданно непріятный сюрпризъ’, и я старался ко всему приготовиться.

Много недль прошло съ тхъ поръ, какъ меня перевели въ Домъ Предварительнаго Заключенія, но меня ни разу не вызывали боле на допросъ, и я совершенно не зналъ, въ какомъ положеніи находится, мое дло. Можетъ быть, въ ‘высшихъ сферахъ’ вновь перемнили взглядъ на мой счетъ и, какъ выразился Котляревскій, тамъ вновь ‘придумываютъ способъ’, чтобы привлечь меня къ суду, какъ, политическаго и ‘воздать’ за вс мои дянія. Такія мысли не позволяли чувствовать себя вполн спокойнымъ. ‘Не даромъ, думалось мн. на допросъ не вызываютъ и въ Одессу не везутъ: что нибудь затвается’.

— Собирайтесь, за вами пріхали!— сказалъ мн дежурный надзиратель въ одно чудное іюльское утро, лишь только я вернулся съ прогулки въ камеру, чувствуя себя на этотъ разъ въ особенно бодромъ настроеніи.

У подъзда стояла обычная извощичья карета, въ которую я слъ, конечно, вмст съ жандармами. Отъ нихъ, само собой разумется, нельзя было добиться отвта, куда меня везутъ? Такая неизвстность, хотя она и длилась недолго, непріятно дйствовала на нервы. Спустя нкоторое время, карета завернула во дворъ какого-то зданія и остановилась у подъзда. Меня ввели затмъ въ крохотную камеру, имвшую окно съ матовыми стеклами. Прохаживаясь по ней и посматривая на продланное въ дверяхъ окошечко, я замтилъ, что какой-то офицеръ заглядываетъ ко мн.

— Можно къ вамъ зайти?— спросилъ онъ нершительно, открывъ окошечко.

Разсмотрвъ его погоны, я увидлъ, что то былъ жандармскій полковникъ.

Я отвтилъ утвердительно.

Открывъ дверь, полковникъ вошелъ съ предупредительной улыбкой. Это былъ еще совсмъ молодой человкъ, лтъ подъ 30.

— Позвольте съ вами познакомиться: полковникъ Ивановъ,— заговорилъ онъ, растаркиваясь.

— Скажите, гд я нахожусь и зачмъ меня сюда привезли?— спросилъ я.

— Это губернское жандармское управленіе, — отвтилъ онъ,— васъ привезли на допросъ и скоро вызовутъ въ камеру къ прокурору, мн же просто хочется побесдовать съ вами, поговорить объ общихъ знакомыхъ.

— Откуда вы меня знаете?

— Помилуйте!— воскликнулъ онъ съ улыбкой,— едва ли въ Россіи есть интеллигентный человкъ, который не зналъ бы васъ по имени.

Очевидно, жандармы также причисляли себя къ интеллигенціи,— къ тому слою общества, въ защиту котораго какъ разъ въ описываемое время въ нашихъ передовыхъ журналахъ появлялись статьи, въ которыхъ подъ ‘интеллигенціей’, въ виду цензурныхъ условій, подразумвались революціонеры.

— У насъ съ вами много общихъ знакомыхъ,— продолжалъ жандармскій полковникъ.— Я зналъ всхъ вашихъ товарищей: Малинку, Дробязгина, Майданскаго. Я былъ раньше жандармскимъ адъютантомъ въ Одесс и тамъ со всми познакомился. Отъ нихъ я многое и о васъ слыхалъ. Прекрасные были люди.

Теперь я понялъ, почему онъ добился такого крупнаго чина и перевода въ столицу. Благодаря политическимъ процессамъ въ конц 70-хъ и въ 80-хъ годахъ нкоторые жандармскіе офицеры и прокуроры очень быстро занимали видные посты. На жизни и свобод политическихъ заключенныхъ такія лица ‘длали карьеру’, созидали свое благополучіе. Вроятно и полковникъ Ивановъ не послднюю роль игралъ въ осужденіи на казнь и каторжныя работы тхъ моихъ товарищей, о которыхъ теперь отзывался съ похвалой.

Разговоръ съ полковникомъ Ивановымъ не клеился. Вскор затмъ меня ввели въ большой и красивый меблированный кабинетъ, въ которомъ на мягкомъ кресл, за письменнымъ столомъ сидлъ Котляревскій.

— Вотъ тутъ имются бумаги, касающіяся васъ,— сказалъ онъ, указывая на лежавшее на стол дло, и затмъ, раскрывъ его, сталъ читать.

‘Въ начал августа 1878 г., вдова убитаго въ Кіев жандармскаго адъютанта барона Гейкинга, гуляя въ Петербург вблизи дома, въ которомъ жилъ тогдашній шефъ жандармовъ Мезенцовъ, замтила двухъ молодыхъ людей, выслживавшихъ этого генерала’. Въ одномъ изъ этихъ лицъ, показывала баронесса, она признала меня. Такое же выслживаніе мною генерала Мезенцова она замтила также и на слдующій день, когда гуляла на этотъ разъ со своимъ родственникомъ, барономъ фонъ-Бергомъ. Въ прочитанныхъ мн затмъ показаніяхъ послдняго онъ вполн подтверждалъ слова баронессы Гейкингъ.

Было время, въ 1878—1879 гг., когда нкоторые обыватели, по личной ли злоб ко мн или вслдствіе недоразумнія и легкомыслія, приписывали мн авторство и участіе во всевозможныхъ фактахъ и происшествіяхъ, случавшихся въ то время въ разныхъ концахъ Россіи. Выдумки такихъ лицъ попадали иногда на столбцы газетъ, и, читая ихъ, мн самому приходилось изумляться: я оказывался подобнымъ Рокамболю. Помню, напр., что 25 мая 1878 г., когда я еще сидлъ въ тюрьм, въ Кіев, кажется, съ цлью грабежа была убита какая-то богатая помщица. На слдующую ночь въ Кіев же былъ убитъ баронъ Гейкитъ, а въ ночь съ 27 на 28 мая я съ двумя товарищами бжалъ изъ тюрьмы. Очутившись на вол, я самъ читалъ въ газетахъ высказывавшіяся нкоторыми лицами предположенія, что какъ помщицу, такъ и барона Гейкинга, убилъ никто иной, какъ я! Для совершенія этихъ убійствъ, я, слдовательно, выходилъ изъ тюрьмы и вновь добровольно дважды возвращался въ нее, очевидно, затмъ, чтобы окончательно уйти изъ нея уже въ компаніи съ товарищами.

Столь же нелпы были и сообщенія о моемъ непосредственномъ участіи въ убійств генерала Мезенцова. По прочтеніи этихъ показаній, Котляревскій спросилъ, что я могу сказать по поводу ихъ?

— Правительство очевидно не хочетъ отказаться отъ мысли прицпить меня еще къ какимъ-нибудь дламъ,— заявилъ я.— Но ни по какимъ другимъ обвиненіямъ я не буду давать показаній.

— Что же, не хотите ничего показывать, ну и оставимъ это, — сказалъ Котляревскій.

Ему, повидимому, хотлось завести со мною подробный разговоръ объ этомъ дл, по убдившись, что его попытки тщетны, онъ перевелъ бесду на другія, совершенно безразличныя, темы.

Въ это время изъ внутреннихъ комнатъ вышелъ Богдановичъ, который здилъ во Фрейбургъ, уличать меня. Поздоровавшись со мною, онъ прислъ къ столу, за которымъ мы сидли съ Котляревскимъ. Теперь мы встртились съ нимъ безъ всякой злобы, какъ будто между нами не происходило раньше рзкаго разговора

— Скажите,— обратился я къ нему,— теперь это уже дло прошлое: когда вы меня видли въ Кіев? Я ршительно не помню этого.

Онъ замялся и затмъ заявилъ, что какъ-то видлъ меня, будучи въ тюрьм. Но говорилъ онъ это не достоврнымъ тономъ. Дло, очевидно, было такъ, что ему Котляревскій сообщилъ мои примты, по которымъ онъ и призналъ меня во Фрейбург. Мн интересно было также узнать отъ него, задолго ли до выдачи меня баденское правительство узнало, кто я въ дйствительности?

— Что вы не Булыгинъ, — сказалъ Богдановичъ,— оно узнало за нсколько недль до выдачи. Тогда снаружи фрейбургской тюрьмы былъ поставленъ караулъ, котораго раньше тамъ не было. А о томъ, что вы Дейчъ баденское правительство узнало за нсколько дней до моего прізда.

Посл этого сообщенія Богдановича мн стало ясно, почему, какъ я разсказалъ въ начал, меня во фрейбургской тюрьм перевели съ. верхняго этажа въ нижній, а также, почему прокуроръ фонъ-Бергъ не разршалъ мн говорить по-русски съ лицами, прізжавшими ко мн на свиданія.

Прощаясь съ Котляревскимъ, я спросилъ его, скоро-ли меня повезутъ на судъ? Онъ заявилъ, что самъ удивляется, почему меня такъ долго держатъ въ Петербург.

Посл описаннаго допроса, во мн еще боле укрпилось предположеніе, что наше правительство не желаетъ примириться съ тмъ, чтобы меня судили за одно лишь покушеніе на жизнь Гориновича. Просыпаясь, я ждалъ ежедневно, что меня куда-нибудь вызовутъ и объявятъ что-нибудь новое. Но дни уходили за днями, а меня никуда не вызывали. Такъ прошелъ іюль мсяцъ, наступилъ августъ. Только въ конц этого мсяца вновь заявились жандармы и мн велли собираться въ дорогу, — меня очевидно ршили, наконецъ, вести въ Одессу. Прозжая по дорог на вокзалъ по знакомымъ улицамъ столицы, я съ грустью прощался съ ними, такъ какъ былъ увренъ, что въ послдній разъ вижу любимый мною Петербургъ.

ГЛАВА IX.
Въ одесскихъ тюрьмахъ.

Путешествіе въ Одессу ничмъ особеннымъ не ознаменовалось. Перемна мста, движеніе поздовъ, встрчавшіеся пассажиры, ихъ разговоры, шумъ и толкотня,— все это, конечно, подйствовало на меня оживляющимъ образомъ. Но присутствіе трехъ жандармовъ заставляло ни на минуту не забывать, что я арестантъ, котораго везутъ на судъ. Поэтому, мысль о побг также не покидала меня. Однажды къ этому представился даже довольно благопріятный моментъ.

Это было ночью. Мы находились уже недалеко отъ Одессы. Я слегка вздремнулъ, но вотъ, просыпаясь, вижу, что вс три сопровождавшіе меня жандарма спятъ крпчайшимъ сномъ. Сердце учащенно забилось у меня. Первая мысль была достать ту вещь, въ которой я спряталъ ножницы, затмъ переступить черезъ спящихъ жандармовъ, выйти на площадку и броситься съ позда. Но лишь только я сталъ подробно обдумывать этотъ планъ, какъ увидлъ, что старшій жандармъ проснулся. Онъ растолкалъ остальныхъ и шепотомъ попрекнулъ ихъ, зачмъ они оба заснули. Я прикинулся спящимъ. Въ свое оправданіе они сказали: ‘онъ спитъ’.

Въ Одесс у вокзала меня ждала тюремная карета съ ршетками на окнахъ. Сперва меня помстили въ спеціальной тюрьм для политическихъ преступниковъ, въ такъ называемой Башн No 5, которую охраняли жандармы. При осмотр моихъ вещей вдругъ выпали на полъ спрятанныя мною ножницы. Увидвъ ихъ, смотритель — бывшій жандармъ — съ удивленіемъ воскликнулъ:

— Вотъ какіе порядки въ Петербург: позволяютъ заключенному имть при себ ножницы!

Онъ предположилъ, что я ихъ открыто сохранялъ среди своихъ вещей, а я, конечно, не счелъ нужнымъ разуврить его въ этомъ.

Тюрьма эта нсколько напоминала Петропавловскую крпость: такія же большія, но очень темныя камеры, такая же сносная пища, сухое, офиціальное обращеніе жандармовъ и полнйшая кругомъ тишина. Желая подчеркнуть условія выдачи меня изъ Германіи, я тотчасъ же при пріем выразилъ удивленіе, почему меня привезли въ спеціальную для политическихъ преступниковъ тюрьму. Вслдствіе ли этого протеста, а вроятне въ виду предписанія изъ Петербурга, меня дня черезъ два перевели въ тюремный замокъ.

Это было вечеромъ. Я вроятно никогда не забуду его. Меня ввели въ камеру, и когда за мной затворили дверь, я не могъ сперва ничего разсмотрть: камера не освщалась, и лишь слабый свтъ проходилъ отъ лампы, висвшей снаружи, черезъ маленькое окошечко, продланное въ дверяхъ. Привыкнувъ къ полутьм, я сталъ осматривать свое новое помщеніе: камера имла совершенно круглую форму, въ ней не было ни койки, ни стола и стула, на полу лежало немного соломы, стояла ‘параша’, деревянный бакъ съ водой, и только. Я былъ чрезвычайно удивленъ и подумалъ, что это какое-нибудь недоразумніе. Подошедши къ двери, я увидлъ сквозь окошечко, что около нея стоятъ двое часовыхъ съ ружьями, тутъ же на скамь сидли полицейскій и жандармъ. Я былъ уже въ нсколькихъ тюрьмахъ, но подобной обстановки нигд еще не видалъ.

— Послушайте, гд же койка, постель?— спросилъ я,— высунувъ голову въ окошечко.

— Не знаю!— отвтилъ сурово жандармъ.

— Такъ позовите смотрителя!

Онъ не двинулся съ мста. Спустя нкоторое время — пришелъ помощникъ смотрителя.

— Что это означаетъ?— спросилъ я его, указывая на обстановку камеры.

— Я ничего не знаю.— отвтилъ онъ, — такъ приказано, обратитесь къ товарищу прокурора, который завдуетъ тюрьмой. Онъ завтра здсь будетъ.

Посл его ухода, я почувствовалъ себя въ самомъ скверномъ состояніи. Даже прохаживаться по этой камер, имвшей нелпую форму, мн сперва казалось неудобнымъ. ‘Что длать? что предпринять, если не измнятъ этого режима?’ раздумывалъ я, сидя на полу съ понуренной головой. Усталость, однако, взяла свое: я легъ, не раздваясь, на солом. Но только сталъ я засыпать, какъ услышалъ, что около меня завозились мыши: он забирались въ солому и шуршали ею. Я вскакиваю съ пола и начинаю быстро ходить по камер. Запахъ въ ней отвратительный, прямо удушающій — кром параши, онъ производился еще моими четырьмя стражами, которые помщались въ крошечномъ коридорчик, примыкавшемъ къ моей камер. Я думалъ освжить воздухъ, но это оказалось совершенно невозможнымъ, такъ какъ окно приходилось подъ самымъ потолкомъ, и въ немъ не было ни форточки, ни вентилятора.

Съ нетерпніемъ сталъ я ожидать наступленія утра, разсчитывая погулять по двору. Томительно медленно шло время. Я снова ложился и снова изъ-за возни мышей вскакивалъ на ноги. Вотъ, наконецъ, забрежжило, наступило утро.

— Ведите на прогулку,— обращаюсь къ жандарму, спеціально у моей только камеры исполнявшему роль ключника.

— Не приказано’!— отвчаетъ онъ суровымъ тономъ.

Около полудня явился товарищъ прокурора. Я указалъ ему на вс неудобства моего режима, но онъ заявилъ, что не можетъ измнить его.

— Какой, скажите, вредъ произойдетъ отъ того, что мн дадутъ койку?— спросилъ я его.

— Вы подставите ее къ окну и вылзете въ него,— былъ его отвтъ.

— Но посудите, вдь меня стерегутъ четыре вооруженныхъ человка. Къ тому же, даже и при посредств койки нельзя добраться до окна съ ршетками, до того оно высоко. Но, допустивши такое невроятное предположеніе, что я взобрался бы на него, не будучи никмъ замченнымъ,— все же я очутился бы только на окн четвертаго этажа, подъ которымъ расхаживаетъ часовой. Затмъ мн нужно было бы выбраться изъ двора, окруженнаго высокой каменной стной, позади которой также имются часовые. Согласитесь, — убждалъ я его,— что невозможно убжать отсюда.

— Кто васъ знаетъ!— воскликнулъ онъ.— Вы уже неоднократно убгали.

— Всего два раза,— поправилъ я его.

— И этого довольно! Нтъ не могу удовлетворить вашу просьбу,— сказалъ онъ и вышелъ.

Я заране ршилъ ни въ какомъ случа не мириться со своей обстановкой и для измненія ея прибгнуть къ пассивному протесту. Жандармъ ставитъ на полъ принесенную имъ въ деревянной посуд скверную арестантскую пищу.

— Уберите, не буду сть!— говорю я. Тотъ молча ее уноситъ. Тоже повторяется каждый разъ, день за днемъ. Мои стражники ясно видятъ, что я не дотрогиваюсь до пищи. Дни тянутся безконечно долго: безъ прогулокъ, безъ чтенія книгъ, каковыхъ мн также не разршали, безъ правильнаго даже сна изъ-за мышей. Сильнаго голода я не чувствовалъ и о пищ ршительно не думалъ, но воду я пилъ все время. На душ у меня тогда было, конечно, скверно. Я нисколько не злился на людей,— мн было лишь досадно, обидно за здравый смыслъ. Мн представлялся безцльнымъ устроенный мн жестокій режимъ. ‘Успете,— думалъ я про администрацію,— когда буду осужденъ, отравить мн жизнь, а пока я вдь еще подслдственный’.

Прошло трое сутокъ, а ко мн ршительно никто не показывался. Только на четвертый день посл обда меня повели въ контору. Заспанный,— вс эти дни я не мылся также,— въ запыленномъ плать, въ которомъ торчали соломенки, предсталъ я предъ прокуроромъ одесскаго окружнаго суда и слдователемъ по особо важнымъ дламъ. На ихъ сообщеніе, что они, пріхали производить предварительное слдствіе по моему длу, я заявилъ, что не могу принимать въ немъ участія. Когда же затмъ я объяснилъ причину, побудившую меня прибгнуть къ голодовк, прокуроръ воскликнулъ:

— Что же, не хотите сами сть, будемъ насильно кормить! {Не задолго до описываемаго времени въ одесской тюрьм политическіе заключенныё устроили голодовку, когда они были уже окончательно истощены, тюремный врачъ Розенъ стать насильно кормить ихъ путемъ введенія питательныхъ клистировъ.}

Зная, на что онъ намекаетъ, я замтилъ:— буду только радъ этому, такъ какъ мн извстенъ способъ, какъ при искусственномъ кормленіи вызвать у себя рвоту и поносы, такимъ образомъ, мн не придется мучиться долго, и вы лишь ускорите конецъ.

Никакого такого способа я не зналъ, а желалъ лишь отклонить прокурора отъ исполненія его угрозы. Посл моего заявленія, онъ и слдователь посмотрли на меня какъ-то особенно внимательно. Взглядъ ихъ казалось мн, какъ бы говорилъ: ‘Кто тебя знаетъ? ты побывалъ въ разныхъ заграничныхъ странахъ,— можетъ теб и извстно такое средство’?

Затмъ я высказалъ свое удивленіе по поводу нелогичности дйствій въ обращеніи со мною.

— Ну, скажите сами, есть ли хоть малйшій смыслъ во всемъ, что предпринято относительно меня?— спрашивалъ я ихъ,— Правительство вступило въ переговоры съ Германіей о выдач меня, чтобы уличить меня, посылали въ Баденъ товарища прокурора петербургской судебной палаты, подняли шумъ на всю Европу и, въ конц концовъ, не быть въ состояніи даже доставить на судъ этого, съ такой длинной процедурой полученнаго подсудимаго, такъ какъ изъ-за какихъ-то пустяковъ — койки, прогулокъ и пр.— онъ доведенъ будетъ до необходимости такъ или иначе покончить съ собою.

— Вотъ я пойду посмотрть, какъ васъ устроили!— сказалъ прокуроръ и вышелъ.

Вернувшись вскор обратно, онъ заявилъ съ волненіемъ:

— Дйствительно, вамъ устроили ужасный режимъ! Но увряю васъ, что я здсь не причемъ. Противъ васъ соединились три вдомства: жандармскій полковникъ, градоначальникъ и комендантъ города. Они сообща выработали этотъ режимъ для васъ, и я не могу отмнить его. Но я отправлюсь къ нимъ и лично переговорю. Все, что могу пока сдлать, это неофиціально сказать смотрителю, чтобы ваши требованія были, по возможности, удовлетворены.

Затмъ онъ позвалъ смотрителя и сказалъ ему, что общалъ. Тогда между нами было заключено ‘перемиріе’. На ночь мн должны были давать имвшіяся у меня въ вещахъ подушку, одяло и простыню, для чтенія я могъ пользоваться своими книгами, мн приносили столикъ со стуломъ и письменныя принадлежности, но вс эти вещи нужно было немедленно выносить изъ камеры, если въ тюрьму являлось какое-либо важное чиновное лицо. Для моихъ прогулокъ смотритель долженъ былъ отвести особенное мсто на двор, гд я не могъ бы встрчаться съ другими лицами, сидвшими по политическимъ дламъ.

На этихъ условіяхъ я согласился прекратить голодовку и передъ вечеромъ четвертаго дня началъ сть. Только принявшись за пищу, я почувствовалъ, до чего сильно мн сть хотлось: казалось, быка я способенъ былъ състь.

Прекративъ голодовку, я въ первые два дня чувствовалъ такой упадокъ силъ, словно я всталъ посл болзни.

Напившись утромъ чаю, я, въ сопровожденіи всхъ четырехъ приставленныхъ ко мн стражниковъ, отправлялся гулять. Для этого смотритель отвелъ узкій закоулокъ, съ одной стороны, огражденный тюремнымъ зданіемъ, а съ двухъ другихъ — наружной стной. Конвойные помщались по концамъ того пространства, по которому я долженъ былъ прохаживаться, по этому же мсту прогуливались также полицейскій съ жандармомъ. Погода, за рдкими исключеніями, стояла чудесная,— была ясная южная осень.

Такъ какъ мои стражники, повидимому, также предпочитали дворъ душному и тсному коридорчику, то наши прогулки становились все боле продолжительными. Благодаря этому, у меня явилась возможность сблизиться съ суровымъ жандармомъ. Прогуливаясь рядомъ по одному и тому же пространству, я началъ заговаривать съ нимъ, — особенно, когда полицейскій куда-нибудь уходилъ, — сперва о самыхъ невинныхъ вещахъ. Сердце и у него оказалось некаменнымъ. Начальство выбрало его, какъ самого надежнаго, аккуратнаго и исполнительнаго. Но онъ, конечно, имлъ также свои слабости и потребности. У него была семья, которую ему, естественно, хотлось провдать, но обязанный находиться безотлучно при мн, онъ не могъ даже сбгать домой. Это его очень огорчало. Вскор онъ придумалъ выходъ. Съ разршенія смотрителя, онъ урывался иногда на часокъ съ тмъ, чтобы объ этихъ отлучкахъ не провдало начальство. Я терпливо выслушивалъ его жалобы на недостаточность получаемаго имъ оклада при большой его семь. Отъ разговоровъ о житейскихъ нуждахъ мы постепенно перешли къ его спеціальной служб, и онъ кое-что сталъ разсказывать мн о ней. Случалось ему выслживать нашего брата-соціалиста, и, однажды, онъ мн подробно разсказалъ, какъ втеченіе нсколькихъ дней, переодвшись въ штатское платье, слдилъ за Врой Фигнеръ, но ей удалось скрыться отъ него. Въ конц концовъ, этотъ суровый жандармъ, тонко выслживавшій ‘специлистку’, совершенно размякъ, особенно, когда я общалъ посл суда подарить ему кое-что изъ моихъ вещей. Онъ сообщилъ мн также подробности установленнаго надо мною надзора. По его словамъ, въ первые дни моего прибытія навдывались ко мн градоначальникъ, комендантъ и жандармскій полковникъ, но такъ, что я объ этомъ не зналъ. Изъ коридорчика чрезъ дверное окошечко они молча наблюдали за мною и приказывали моимъ стражникамъ мн не говорить объ этомъ.

Вечера, между тмъ, становились все больше, и я ршительно не зналъ, какъ ихъ коротать, при отсутствіи свта въ камер. Отъ полицейскихъ мы съ жандармомъ узнавали о всхъ городскихъ происшествіяхъ и новостяхъ, а иной изъ нихъ тайкомъ приносилъ даже газету, которая прочитывалась тутъ же въ нашемъ своеобразномъ ‘клуб’. Высунувъ часть лица сквозь дверное окошечко въ коридорчикъ и держа снаружи камеры газету, я вслухъ читаю ее, тутъ же, рядомъ, облокотившись на свои ружья, стоятъ часовые и слушаютъ со вниманіемъ, а жандармъ съ полицейскимъ сидятъ нсколько поодаль на длинной скамейк, служившей поочередно одному изъ нихъ кроватью. Иногда, за отсутствіемъ всякаго другого матеріала, дежурный полицейскій разсказывалъ сказку про вдьмъ, домовыхъ и т. п., и члены нашего ‘клуба’ слушали его съ неменьшимъ, если еще не съ большимъ интересомъ, чмъ чтеніе газетъ.

Такимъ образомъ, несмотря на принятыя тремя вдомствами мры, чтобы, какъ выразился смотритель тюрьмы и ‘муха не влетла’ ко мн въ камеру,— все же до меня доходили извстія о томъ, что длалось на вол. Кром газетъ, въ этомъ помогало мн одно должностное лицо довольно высокаго ранга, очень сочувственно относившееся къ революціонерамъ. Къ сожалнію, не могу назвать его и подробно разсказать о нашихъ отношеніяхъ. Скажу только, что черезъ него я узнавалъ о событіяхъ и новостяхъ, случавшихся въ революціонномъ мір. Это же лицо мн сообщило, что молодая двушка — Марія Калюжная, 20-ти лтъ, пришла на квартиру къ одесскому жандармскому полковнику Катанскому и выстрлила въ него, но не причинила ему никакого вреда. Ее судили недли за дв до меня военнымъ судомъ, и, въ виду несовершеннолтія, она была приговорена къ 20-ти годамъ каторжныхъ работъ.

Въ одинъ изъ первыхъ дней моего пребыванія въ одесской тюрьм со мной былъ такой случай. Расхаживая по камер, я услыхалъ какой-то разговоръ около двери. Я подошелъ къ ней и сталъ смотрть въ продланное окошечко, оказалось, что дежурный по караулу офицеръ экзаменовалъ приставленныхъ къ моимъ дверямъ часовыхъ на счетъ знанія ими своихъ обязанностей. Я собирался уже отойти отъ дверей, какъ услыхалъ крикъ: ‘пошелъ вонъ!’ и какую-то брань. Я не понялъ сперва, къ кому это относится, но затмъ разобралъ, что меня имлъ въ виду офицеръ, такъ какъ, заслонивъ свтъ, я будто-бы мшалъ ему проврять знанія часовыми караульной службы.

Недоумвая, чмъ объяснить такое грубое его обращеніе, я молча отошелъ отъ двери, про себя ршивъ такъ или иначе проучить его. Спустя нсколько часовъ, во время вечерней поврки, въ мою камеру вошелъ помощникъ смотрителя въ сопровожденіи этого же офицера.

Длая видъ, что совершенно не замчаю его, я обратился къ помощнику съ вопросомъ, дозволено ли заключенному смотрть въ дверное окошечко.

— Конечно,— отвтилъ тотъ, повидимому, недоумвая по поводу странности моего вопроса,— какъ же можно это запретить?

— Въ такомъ, случа,— продолжалъ я,— скажите, иметъ ли дежурный по караулу офицеръ право ругать заключеннаго за то, что тотъ стоитъ у окошечка?

— Конечно, нтъ!— заявилъ помощникъ,

Я разсказалъ ему тогда о случившемся и въ заключеніе просилъ прислать мн свднія: какой части войскъ дежурный по караулу офицеръ, его чинъ, фамилію и имя, а также, кому я долженъ направить жалобу на него.

Какъ передавалъ мн потомъ мой жандармъ, въ теченіе ночи и утромъ слдующаго днягдо смны караула этотъ офицеръ былъ въ большомъ волненіи и тревог: онъ нсколько разъ за это время прибгалъ въ коридорчикъ и шепотомъ внушалъ ему и полицейскому, что имъ показывать, когда начальство будетъ ихъ спрашивать о бывшемъ у него со мною инцидент. Было очевидно, что офицеръ изъ кожи лзъ, чтобы выкрутиться и для этого унижался предъ нижними чинами, наставляя ихъ, какъ имъ показывать. Мн стало жаль его: онъ, вроятно, принялъ меня за ужаснаго уголовнаго преступника, совершившаго массу убійствъ, не даромъ же. молъ, у двери такой небывалый караулъ! И вотъ храбрый молодой офицеръ, надо полагать, захотлъ порисоваться своею смлостью передъ нижними чинами, оскорбляя такого ‘страшнаго убійцу’, правда, когда послдній сидлъ въ запертой камер. Я счелъ его достаточно наказаннымъ за чрезмрную его храбрость и разорвалъ составленную на него жалобу. Описанный случай былъ единственнымъ въ этомъ род за все время моего пребыванія въ предварительномъ заключеніи.

ГЛАВА X.
Въ новомъ званіи.

Слдствіе, между тмъ, быстро подвигалось впередъ. Заканчивая его въ середин сентября, слдователь прочиталъ мн свое постановленіе, въ которомъ говорилось, что, на основаніи такихъ-то статей судебнаго устава, дло мое отъ него переходитъ къ военному прокурору. Я протестовалъ противъ этого постановленія, доказывая, что меня выдали изъ Германіи съ тмъ, чтобы меня судили не военнымъ, а общегражданскимъ судомъ. Тогда слдователь показалъ мн полученную имъ изъ министерства юстиціи бумагу, въ которой сказано было, что, по окончаніи слдствія, онъ долженъ поступить согласно такихъ-то статей, а въ послднихъ говорилось, что преступленія, совершенныя военно-служащими, разсматриваются военными судами.

— Такъ какъ во время вашего преступленія вы числились въ военномъ сословіи, то васъ и должны судить военнымъ судомъ, объяснилъ мн слдователь.

Чтобы понятна была моя связь съ военнымъ сословіемъ, я вновь долженъ сдлать нкоторое отступленіе къ своему прошлому.

——

Отдавая долгъ духу времени, я также, надвъ крестьянское платье, ходилъ ‘въ народъ’ и осенью 1875 г. возвратился домой, какъ и другіе, разочарованный въ пропагандистской своей дятельности. Какъ и у многихъ другихъ юношей, у меня были тогда неясные, неопредленные порывы и стремленія, я чувствовалъ въ себ много силъ и бодрости, но ршительно не зналъ, куда мн ихъ двать, что предпринять съ собою. Тогда въ Кіев, куда я вернулся обратно, не было почти никого изъ моихъ товарищей: однихъ арестовали, другіе ухали. Какъ разъ въ то время, вслдствіе вспыхнувшаго въ Босніи и Герцоговин возстанія, многіе молодые люди, не исключая и соціалистовъ, устремились, въ качеств волонтеровъ, на Балканскій полуостровъ. По возвращеніи домой, я всюду слышалъ толки и разговоры объ этомъ возстаніи, кругомъ чувствовалось воинственное настроеніе. Какъ 20-ти лтній юноша, я поддался общему потоку и также сталъ собираться въ волонтеры, чтобы сражаться за освобожденіе изъ-подъ турецкаго ига угнетенныхъ націй. Но, оказалось, было уже поздно,— волна отошла, и отъ ухавшихъ раньше на Балканскій полуостровъ товарищей-волонтеровъ стали получаться письма самаго мрачнаго характера. Изображая невыносимо тяжелыя мстныя условія, они ршительно не совтовали другимъ отправляться туда, такъ какъ своей неподготовленностью къ партизанской войн многіе русскіе волонтеры часто являлись лишь обузой для возставшихъ. Пришлось отказаться отъ своего намренія. Но, отчасти уже настроившись на военный ладъ, отчасти изъ поисковъ за какимъ-нибудь дломъ, я ршилъ тогда поступить вольноопредляющимся, хотя до времени, когда я долженъ былъ бы тянуть жребій, оставался еще годъ. ‘Въ смысл пропаганды — думалъ я,— будучи въ военной служб, можно также кое-что сдлать, къ тому же пріобртеніе знанія нкоторыхъ военныхъ пріемовъ и правилъ можетъ оказаться небезполезнымъ для меня, какъ революціонера’. Служить же мн, по тогдашнимъ правиламъ для вольноопредляющихся второго разряда, нужно было только полгода, и я въ конц октября 1875 года поступилъ въ пхотный Херсонскій полкъ, расположенный въ Кіев. Случилось, однако, такъ, что по прошествіи двухъ мсяцевъ, я долженъ былъ оставить военную службу.

Въ кіевскомъ тюремномъ замк содержался тогда мой товарищъ, студентъ мстнаго университета Семенъ Лурье, привлекавшійся по длу 193-хъ {Разбиралось въ Петербург особымъ присутствіемъ сената зимою 1877—78 гг.}. Благодаря безвозвратнымъ денежнымъ ‘займамъ’, которыми пользовался отъ его родителей всесильный тогда въ Кіев жандармскій адъютантъ баронъ Гейкингъ, Лурье не трудно было бжать изъ-подъ стражи. Въ устройств этого побга я принималъ нкоторое участіе, а потому у меня произведенъ былъ жандармами обыскъ, въ моемъ отсутствіи. Опасаясь быть арестованнымъ и, какъ военно-служащій, подвергнуться очень тяжелому наказанію, я ршилъ скрыться, пока не выяснятся намренія кіевскаго жандармскаго правленія. Но, спустя нсколько дней, стало ясно, что баронъ Гейкингъ, изъ собственныхъ разсчетовъ, старается затушить дло о побг Лурье, такъ какъ въ возможности его осуществленія онъ самъ былъ виноватъ своими поблажками и попустительствомъ. Тогда я явился на службу, предполагая, что за пятидневную отлучку меня подвергнутъ лишь дисциплинарному взысканію. Вышло, однако, иначе.

Начальникомъ дивизіи, въ которой я служилъ, былъ тогда Банковскій, впослдствіи военный министръ, а затмъ народнаго просвщенія. Къ вольноопредляющимся онъ, вообще, относился почему-то непріязненно, ко мн же, не обнаруживавшему никакой склонности къ субординаціи и дисциплин,— въ особенности. И вотъ какъ разъ въ т дни, когда я не являлся на службу, онъ потребовалъ къ себ на квартиру вольноопредляющихся нашего баталіона. Когда же, вернушись на службу, я былъ приведенъ къ нему, онъ веллъ отправить меня на гауптвахту, а затмъ отдалъ подъ судъ. Къ обвиненію меня за ‘побгъ’ со службы, вскор присоединилось еще другое — за оскорбленіе мною офицера при исполненіи имъ его служебныхъ обязанностей,— оскорбленіе, состоявшее въ томъ, что я не позволилъ дежурному но караулу офицеру грубо обращаться со мною и говорить ‘ты’. Будучи отданнымъ подъ судъ за совокупность этихъ двухъ ‘преступленій’, я ршилъ бжать, что мн (19 февраля 1876 г.) и удалось осуществить, при содйствіи товарищей, которые принесли мн въ баню штатское платье. Одвъ послднее, я прошелъ неузнаннымъ мимо стоявшихъ у дверей бани часовыхъ. Съ этого момента я оставался на вол въ качеств ‘нелегальнаго’, затмъ, какъ выше было мною упомянуто, осенью 1877 г. я вновь былъ арестованъ, а весной слдующаго года вторично бжалъ.

——

На постановленіе слдователя о преданіи меня военному суду я подалъ дв жалобы, одну — предсдателю одесскаго окружного суда, а другую — министру юстиціи Набокову. Ссылаясь на свидтельство Богдановича, я доказывалъ, что баденское правительство выдало меня подъ условіемъ, чтобы меня судили обыкновеннымъ гражданскимъ, а не военнымъ судомъ.

Какъ и можно было предвидть, жалобы мои не имли никакихъ послдствій, и вскор мн врученъ былъ обвинительный актъ, составленный военнымъ прокуроромъ, а, спустя нсколько дней, назначено было и разбирательство моего дла въ мстномъ военно-окружномъ суд.

По обвинительному акту можно было уже отчасти предвидть, каковъ будетъ судъ. Излагая лишь обстоятельства, сопровождавшія самый актъ покушенія на жизнь Гориновича и тщательно умалчивая о мотивахъ, вызвавшихъ это преступленіе, прокуроръ подводилъ его подъ самыя тяжкія статьи нашего уложенія о наказаніяхъ. Взявъ наивысшую мру — безсрочную каторгу, полагавшуюся только за убійство родителей и т. п. преступленія, прокуроръ требовалъ смягченія этого наказанія на одну степень, т. е. на 20 лтъ каторги, такъ какъ мое преступленіе закончилось не смертью, а лишь покушеніемъ и, наконецъ, на основаніи закона же необходимо было уменьшить послднее наказаніе еще на одну треть, въ виду того, что во время совершенія этого покушенія я былъ несовершеннолтнимъ: 13 лтъ и четыре мсяца каторжныхъ работъ были, такимъ образомъ, максимальнымъ наказаніемъ, къ которому можно было меня приговорить, согласно нашимъ законамъ и условіямъ, при которыхъ состоялась выдача меня изъ Баденскаго Герцогства.

Я нисколько не разсчитывалъ, чтобы военный судъ принялъ во вниманіе собственное мое сознаніе, что по закону въ значительной степени уменьшаетъ размръ наказанія, а также, чтобы онъ примнилъ ко мн данный въ 1883 г., во время коронованія императора Александра III манифестъ, смягчавшій наказанія, полагавшіяся за вс раньше совершенныя уголовныя преступленія. Поэтому, судебный процессъ мн представлялся лишь простой формальностью, отъ которой ршительно ничего нельзя было ожидать. Зная это, я отказался отъ назначеннаго мн судомъ защитника, кандидата на военно-судебную должность и сталъ готовиться къ предстоявшей мн крайне непріятной процедур.

——

Насталъ день суда. Въ тюремный дворъ въхала огромная крытая колымага съ желзными ршетками въ окошечкахъ, запряженная парой. Вмст со мною внутри ея слъ околодочный надзиратель, посл чего дверь колымаги заперли снаружи огромнымъ замкомъ. Рядомъ съ кучеромъ на козлахъ помстился бывшій при мн неотлучно жандармъ, колымагу оцпилъ взводъ вооруженныхъ солдатъ, которыхъ въ свою очередь окружали верховые казаки. Впереди этой процессіи халъ полиціймейстеръ города, а сзади нея — приставъ. Со стороны можно было подумать, что подъ такой охраной везутъ, по крайней мр, дюжину богатырей, которые въ состояніи помряться съ значительной военной силой. Завидвъ эту необыкновенную процессію, шагомъ двигавшуюся по многолюднымъ улицамъ Одессы, прохожіе съ любопытствомъ останавливались, и въ окнахъ домовъ повсюду высовывались головы. Между тмъ, мы съ околодочнымъ разговорились, а, всмотрвшись въ его лицо, я узналъ въ немъ стараго знакомаго, бывшаго 20 лтъ передъ тмъ квартальнымъ въ Кіев: онъ часто заходилъ въ нашъ домъ и зналъ мою семью.

— Кто бы могъ подумать,— сказалъ онъ,— что того самаго Дейча, котораго я зналъ маленькимъ мальчикомъ мн придется встртить при такихъ обстоятельствахъ!

——

Зала суда была наполнена избранной публикой: кром военныхъ съ женами, было много лицъ разныхъ гражданскихъ вдомствъ. Судебное слдствіе не представляло ни малйшаго интереса: немногіе свидтели, сохранившіеся въ живыхъ и бывшіе налицо, за истекшіе со времени покушенія восемь съ чмъ-то лтъ сбивчиво разсказывали объ извстныхъ имъ обстоятельствахъ, мотивируя это тмъ, что за отдаленностью времени забыли то, что знали по этому длу, Гориновича же не было почему-то на суд, но читались его показанія. Для своей защиты я не пригласилъ ни одного свидтеля и, вообще, принималъ незначительное участіе въ судебномъ слдствіи. Разсматривая публику, я искалъ, если не близкаго, то хотя бы знакомаго лица, но никого не нашелъ, кром того прокурора суда, который велъ предварительное слдствіе.

Посл небольшого перерыва, смнившаго краткое судебное слдствіе, военный прокуроръ произнесъ свою обвинительную рчь, являвшуюся точнымъ повтореніемъ имъ же составленнаго обвинительнаго акта: такъ какъ мотивомъ къ совершенію мною покушенія на жизнь Гориновича, по его словамъ, не могла быть ни ‘корыстная цль’, ни ‘личная вражда’, то ‘остается,— сказалъ онъ,— предположитъ месть’. При этомъ онъ даже не указалъ, какого рода была эта месть, чтобы избжать слова — ‘политическая’.

Свою рчь я началъ съ заявленія, что ршительно не имю въ виду смягчить свою участь, такъ какъ, въ послднемъ случа, я могъ бы вовсе не заявлять, что намревался убить Гориновича {За нанесеніе тяжкихъ увчій безъ намренія убить по старому Уложенію полагалась каторга отъ четырехъ до шести лтъ, а для несовершеннолтняго срокъ этотъ еще сокращался на одну треть.}. Заране мирясь съ приговоромъ, я желалъ только, какъ во время дознанія и предварительнаго слдствія, представить дло на суд въ истинномъ его свт. Поэтому, я разсчитывалъ подробно изложить обстоятельства, при которыхъ у меня съ товарищемъ возникла мысль объ убійств Гориновича. Но, посл первыхъ же фразъ, лишь только я произнесъ: ‘въ Елисаветград собрался кружокъ’, какъ предсдатель суда, генералъ Гродековъ, остановилъ меня замчаніемъ, что, въ виду условій суда надо мною, я не долженъ упоминать ни о чемъ, имющемъ какое-нибудь отношеніе къ политическимъ преступленіямъ. Такое требованіе лишало меня совершенно возможности не только правильно освтить это дло, но даже изложить сопровождавшія его обстоятельства. Я, напр., начинаю разсказывать: ‘Гориновичъ, сидя въ Кіевской тюрьм’…. какъ немедленно слдуетъ окрикъ предсдателя не касаться этого. Я былъ въ полнйшемъ затрудненіи, въ какой форм говорить? И, избгая даже названія мстъ, лицъ, политическихъ условій, я все же подвергался не только замчаніямъ, но и прямымъ угрозамъ со стороны предсдателя, что онъ лишитъ меня слова и велитъ вывести изъ залы суда. При такихъ странныхъ ограниченіяхъ, длавшихъ совершенно невозможной не только защиту, но даже голый разсказъ, я кое-какъ дотянулъ свою рчь до конца. Но прокуроръ почему-то и въ ней нашелъ чмъ возмутиться и, взявъ вторично слово, сталъ съ жаромъ уличать меня въ какихъ-то противорчіяхъ. Я затмъ также что-то возразилъ ему, а отъ послдняго слова отказался.

Судъ, удалившись на непродолжительное время, вынесъ мн то именно наказаніе, какое просилъ прокуроръ, т. е. 13 лтъ и четыре мсяца каторжныхъ работъ.

Возвращаясь затмъ обратно въ тюрьму съ той же процессіей, я чувствовалъ нкоторое облегченіе,— словно большая тяжесть спала съ моихъ плечъ.

——

Теперь оставалось только ждать, куда меня отправятъ на каторгу. Какъ осужденнаго въ качеств уголовнаго, меня могли послать въ Сибирь, на Кару, гд условія заключенія считались наиболе сносными изъ всхъ мстъ ссылки каторжанъ, меня могли также отправить на о-въ Сахалинъ, пользовавшійся совсмъ незавидной репутаціей въ Россіи, но правительство, желая возмстить незначительное по его мннію наказаніе, къ которому поневол меня пришлось приговорить, въ силу договора съ Баденскимъ Герцогствомъ, могло заключить меня въ Шлиссельбургской крпости, режимъ въ которой, по слухамъ, былъ прямо убійственный.

По прошествіи семи дней посл процесса, въ тюрьму явился предсдатель военнаго суда для объявленія мн приговора въ окончательномъ вид. Въ тюремной канцеляріи, куда меня ввели, позади длиннаго и широкаго стола стоялъ генералъ Гродековъ, но раньше, чмъ приступить къ чтенію, онъ распорядился, чтобы сопровождавшіе меня часовые стали между мною и столомъ, такъ какъ, повидимому, опасался, чтобы я не сдлалъ на него какого-либо нападенія. Такая чрезмрная со стороны военнаго предосторожность бросилась въ глаза даже находившимся тутъ помощнику смотрителя и жандарму.

— Ишь — какъ боится-то!— замтилъ кто-то изъ нихъ, когда мы возвращались обратно въ камеру. Такой ‘осторожности’, хотя бы и по отношенію къ уже осужденному на каторгу, мн больше не приходилось встрчать даже со стороны штатскихъ чиновъ.

——

Посл суда надо мною, меня снова начали водить въ контору на допросы, но уже въ качеств свидтеля. Сперва заявились жандармскій ротмистръ съ товарищемъ прокурора. Послдній обратился ко мн съ такимъ заявленіемъ:

— У васъ при арест во Фрейбург отняли письмо, въ которомъ имется адресъ такого-то въ гор. Вильно, по этому адресу вы должны были сообщить объ отправк какихъ-то книгъ, такъ не можете ли намъ сказать, о какихъ это книгахъ рчь въ письм и кто авторъ его?

Я заявилъ, что никакихъ показаній не желаю давать.

— Имйте въ виду,— сказалъ тогда товарищъ прокурора,— что изъ-за этого адреса арестовали нсколько человкъ въ Вильно. Если же вы намъ сообщите кто авторъ письма, арестованные будутъ освобождены.

Хорошо зная этотъ пріемъ нашихъ прокуроровъ, я заявилъ:

— По вашимъ убжденіямъ, очевидно, дозволено называть на допросахъ имена лицъ, съ которыми находишься въ переписк, а я на этотъ счетъ придерживаюсь иныхъ правилъ.

Молодой товарищъ прокурора сильно сконфузился. На этомъ и окончился допросъ. Уничтожая, вмст съ проф. Туномъ, адреса изъ записной книжки, мы какъ то забыли про это письмо, а нмцы воспользовались этимъ, чтобы показать свою услужливость русскому правительству.

Въ другой разъ на допросъ явился слдователь и прочиталъ мн бумагу изъ министерства юстиціи о томъ, чтобы допросить меня, въ качеств свидтеля по длу объ убійств генерала Мезенцова. Затмъ онъ предъявилъ мн слдующія показанія извстнаго ренегата Гольденберга.

‘Однажды осенью 1879 г.,— показывалъ послдній,— мы съ Дейчемъ гуляли на Конной площади въ Харьков, а у насъ зашла рчь объ убійств шефа жандармовъ, при этомъ Дейчъ разсказалъ мн, что убилъ Мезенцова С. Кравчинскій’.

Мн тогда пришло въ голову, что Кравчинскаго, въ то время находившагося за-границей, арестовали, но чтобы добиться согласія на выдачу его, недостаточны показанія Гольденберга, разсказывающаго со словъ другого, поэтому, желаютъ получить отъ меня подтвержденіе его показаніямъ. Я счелъ наиболе цлесообразнымъ, въ данномъ случа, не отказываться отъ показаній и не отрицать разговора съ Гольденбергомъ, но вмст съ тмъ совершенно уничтожить всякое юридическое значеніе его ссылки на меня. Я, поэтому, показалъ, что, разговаривая съ Гольденбергомъ, я разсказывалъ ему циркулировавшіе лишь слухи, по которымъ убійство генерала Мезенцова приписывалось разнымъ лицамъ, въ томъ числ и Кравчинскому, и мн, и другимъ.

Мои опасенія за Кравчинскаго, къ счастью, оказались напрасными: онъ жилъ тогда уже въ Лондон и былъ вн всякой опасности.

——

Вскор посл описанныхъ допросовъ въ одесской тюрьм поднялась генеральная чистка и уборка,— ждали министра юстиціи, который въ то время ревизовалъ судебныя учрежденія. Изъ моей камеры, конечно, все вынесли, за исключеніемъ соломы и параши. Министръ явился въ сопровожденіи огромной свиты, въ числ которой былъ и градоначальникъ. Здороваясь, Набоковъ самъ назвалъ мою фамилію. Это, повидимому, возбудило удивленіе градоначальника.

— Ваше высокопревосходительство изволите знать Дейча?— спросилъ онъ.

— Да, я видлся съ нимъ въ Петербург,— отвтилъ Набоковъ такимъ тономъ, точно первая наша встрча, происходила не въ тюрьм, а гд либо въ салон. Затмъ, обратившись ко мн, онъ сообщилъ, что докладывалъ о моей жалоб на-неправильность преданія меня военному суду государю, но царь веллъ оставить ее безъ послдствій, такъ какъ я бывшій военно-служащій. Моя обстановка, повидимому, ему также не понравилась, потому что, оглядывая кругомъ камеру, онъ раза два спрашивалъ, удобно ли мн здсь и не желаю-ли чего заявить?

Бесда министра со мною, повидимому, произвела большое впечатлніе на тюремную администрацію. Проводивъ его, ко мн тотчасъ явился смотритель и предложилъ перейти въ новую, лучшую камеру, гд имлись столъ, стулъ, койка и постель.

— Самому государю о васъ министръ докладывалъ!— наивно восклицалъ этотъ Вобчинскій и смотрлъ на меня такъ, словно я сразу выросъ на нсколько вершковъ.

Такимъ образомъ, будучи уже осужденнымъ на каторгу, я, благодаря этому обстоятельству, получилъ все то, чего, въ качеств подслдственнаго, не могъ никакъ добиться. Больше того: мн дозволено было подписаться въ частной библіотек. Конечно, вс эти льготы исходили не отъ смотрителя, а вроятно отъ представителей тхъ трехъ вдомствъ, которыя до прізда министра всячески старались прижать меня.

ГЛАВА XI.
На старомъ пепелищ.

Но не долго пользовался я новой обстановкой: недли дв спустя, мн съ утра объявили, что вечеромъ меня, съ партіей уголовныхъ арестантовъ, повезутъ въ Москву. Предстояла довольно сложная и непріятная процедура принятія каторжнаго вида.

Сперва меня повели въ спеціально для этого предназначенное помщеніе, въ которомъ находились вс необходимые для каторжанина атрибуты: на полу лежала груда цпей, на полкахъ расположены были арестантскія вещи, — платье, блье, обувь и проч. Выбравъ для меня все, что по закону полагается, меня затмъ повели въ другое помщеніе. Здсь цирюльникъ сбрилъ у меня сплошь всю правую сторону головы до пробора, а слва состригъ волосы до корней. Я уже и раньше видалъ въ нашихъ тюрьмахъ выбритыхъ, такимъ образомъ, арестантовъ, и видъ ихъ всегда производилъ на меня, да и на всхъ, съ кмъ мн приходилось объ этомъ говорить, тяжелое впечатлніе. Посмотрвъ теперь на самого себя въ зеркало, я почувствовалъ крайне непріятное ощущеніе.

Тамъ же, гд меня побрили, находился и кузнецъ-арестантъ съ кандалами, заклепками и проч. Меня посадили на низенькій табуретъ и поочередно ставили ноги на наковальню. Охвативъ ступни желзными кольцами, кузнецъ наглухо заклепалъ ихъ.

Кром ощущенія приниженности, ношеніе кандаловъ причиняло и большія неудобства, какъ во время ходьбы, такъ и сна. Къ тому же нуженъ былъ навыкъ, чтобы умть сквозь кольца одть и раздть брюки и нижнее блье, а также не натереть себ ногъ, противъ чего, при неопытности, не помогали и получаемые отъ казны кожаные подкандальники. Тяжесть кандаловъ, имвшихъ 10—12 ф. всу, также давала себя чувствовать. Но особенно непріятенъ былъ ихъ звонъ, который раздавался при малйшемъ движеніи.

Дополненіемъ къ бритью и кандаламъ являлся и спеціальный костюмъ, въ который наряжали осужденнаго: поверхъ блья изъ суроваго холста на него надвали сдланные изъ грубаго сраго, и такъ называемаго — арестантскаго, сукна брюки и халатъ, на спин послдняго у осужденнаго въ каторжныя работы были нашиты два квадратные туза изъ желтаго сукна, на ноги надвали портянки и ‘коты’ — родъ туфель изъ кожи, все это платье, блье и обувь, сдланныя по одному образцу и мрк, крайне неудобны, тяжелы и непропорціональны.

Я самъ съ трудомъ узналъ себя, когда въ полномъ каторжномъ облаченіи вновь посмотрлъ на себя въ зеркало,— до того этотъ нарядъ преображалъ.

‘И много-много лтъ,— думалъ я,— предстоитъ теб являться въ этомъ отталкивающемъ вид!’

Даже жандармъ, смотрвшій на меня съ грустью и сожалніемъ, громко выразилъ свое соболзнованіе:

— И чего только съ человкомъ не сдлаютъ!— произнесъ онъ, качая головой.

Вс свои вещи — платье, блье и проч.— я роздалъ тутъ же въ тюрьм,— оставивъ себ лишь книги, вмст со смной казеннаго блья я уложилъ ихъ въ полученный мною казенный мшокъ и, такимъ образомъ, былъ вполн готовъ къ предстоявшему далекому путешествію.

Наступилъ вечеръ. Въ тюремный замокъ явился конвойный офицеръ, въ сопровожденіи такихъ же нижнихъ чиновъ, и началась пріемка арестантовъ въ партію. Меня для этого повели въ контору первымъ. При каждомъ перевозимомъ по этапу арестант имется, такъ-называемый, ‘статейный списокъ’: въ немъ, кром имени, отчества и фамиліи пересыльнаго, обозначается еще родъ его наказанія, мсто ссылки и полученныя имъ казенныя вещи. Для политическаго арестанта существуетъ то лишь отличіе, что на внутренней сторон обложки статейнаго списка наклеивается еще его фотографическая карточка.

Когда всхъ назначенныхъ къ отправк арестантовъ офицеръ проврилъ и принялъ по спискамъ, насъ вывели за ворота тюрьмы и выстроили. Окруживъ партію со всхъ сторонъ живою цпью, конвойные солдаты и офицеры сняли шапки и перекрестились.

— Счастливаго пути! Благополучнаго исхода!— раздались затмъ пожеланія лицъ тюремной администраціи.

— Спасибо! До свиданія!— отвтилъ офицеръ и подалъ знакъ тронуться, и партія направилась на находившуюся вблизи тюрьмы желзно-дорожную станцію.

——

Соблюдая условія выдачи, меня до отправки въ путь, въ качеств каторжнаго, разсматривали отчасти, какъ политическаго, а отчасти, какъ уголовнаго. Съ момента же сдачи меня конвою, я сталъ только политическимъ. Поэтому, какъ и всхъ другихъ лицъ этой категоріи, отправляемыхъ по этапу, меня помстили не въ обще-арестантскомъ вагон, а въ томъ, въ которомъ находились офицеръ и конвойные. Здсь было очень просторно, между тмъ какъ уголовныхъ набиваютъ въ вагонъ, какъ сельдей въ бочку, но за то и интереса было мало находиться въ обществ лишь солдатъ, къ тому же боящихся, въ присутствіи офицера, вступать въ разговоръ съ перевозимымъ политическимъ.

Черезъ сутки, по вызд изъ Одессы, поздъ утромъ прибылъ въ Кіевъ, гд предстояла дневка. По выход изъ вагоновъ на дебаркадеръ, партія снова выстроилась, и, снова оцпивъ ее, конвойные повели по окраинамъ города, направляясь къ тюремному замку.

Передъ этимъ я не былъ въ Кіев боле шести лтъ: въ послдній разъ, въ ма 1878 г., я бжалъ изъ мстнаго тюремнаго замка, затмъ скитался по Россіи и Западной Европ, и теперь я вновь возвращался въ родной городъ, но бритый, въ кандалахъ, съ бубновыми тузами на спин.

— Иди, иди! Пошевеливай!— услышалъ я окрикъ, сопровождавшійся ударомъ приклада въ спину.

‘Начинается!’ подумалъ я, представляя себ мысленно вс т многочисленныя оскорбленія и униженія, которыя предстоятъ мн еще впереди, какъ ‘лишенному всхъ правъ состоянія.’

Оглянувшись назадъ, посл полученнаго удара, я увидлъ офицера, поспшившаго ко мн: поровнявшись съ моимъ конвойнымъ, онъ накричалъ на него, приказывая не обращаться грубо….

——

По счету впустили насъ въ калитку тюремнаго замка. Меня первымъ ввели въ контору. Кругомъ было все новыя лица. Не было смотрителя — толстаго старика капитана Ковальскаго и двухъ его помощниковъ. Все ново, все чуждо мн.

— Изъ этой самой тюрьмы вы бжали?— спросилъ меня высокій, атлетически сложенный человкъ, въ тюремной форм, оказавшійся новымъ смотрителемъ.

Я отвтилъ утвердительно. Какъ извстно, Стефановичъ, Бохановскій и я были уведены изъ кіевскаго замка нашимъ товарищемъ Фроленко, который съ фальшивымъ паспортомъ поступилъ на службу въ тюрьму и, сдлавшись ключникомъ, вывелъ насъ, подъ видомъ коридорныхъ часовыхъ, такъ какъ смной ихъ ночью завдывалъ дежурный по тюрьм ключникъ {Подробности см. у Степняка въ ‘Подпольной Россіи’,— ‘Два побга’, а также у Туна въ Ист. Рев. движенія, хотя въ обихъ этихъ книгахъ нашъпобгъ изложенъ не совсмъ точно.}.

Камера, въ которую меня привели, оказалась большихъ размровъ и почти вся сплошь, за исключеніемъ небольшого прохода, занята была нарами, замнявшими всякую другую мебель. Находилась она на, такъ называемомъ, ‘пересыльномъ коридор’ и предназначалась для многихъ десятковъ, если не для цлой сотни проходившихъ по этапу уголовныхъ. Меня же одного помстили въ ней, очевидно, за тмъ, чтобы не смшивать съ уголовными.

Сразу чувствовалось, что хорошо знакомый мн замокъ многое пережилъ за истекшіе годы. Тюрьма эта, какъ мсто заключенія политическихъ, имла свою длинную исторію, состоявшую въ многочисленныхъ и разнообразныхъ приключеніяхъ и событіяхъ, большею частью, конечно, грустнаго характера, и въ этомъ отношеніи немногія тюрьмы въ Россіи могли тогда сравниться съ нею. Прошлое ея знаменито побгами изъ нея политическихъ, такъ какъ кром насъ троихъ ‘чигиринцевъ’ въ томъ же году путемъ подкопа пытались бжать студентъ Избицкій и англійскій гражданинъ Беверлей. Но, находясь уже вн подкопа, они были замчены часовымъ, послдовалъ выстрлъ, и Беверлей упалъ за-мертво, Избицкій же, оставшись невредимымъ, былъ вновь водворенъ въ тюрьм. Однако эта неудача и предпринятыя начальствомъ мры предосторожности не прекратили побговъ изъ кіевской тюрьмы. Прошло четыре года, и въ 1882 году изъ нея же удачно ушелъ заключенный политическій студентъ Василій Ивановъ, которому помогъ въ этомъ находившійся въ караул офицеръ Тихановичъ. Затмъ, сравнительно незадолго до моего прибытія, изъ этой же тюрьмы также удачно бжалъ Влад. Бычковъ {Въ август 1902 года, какъ извстно, изъ нея же бжали 11 человкъ, а въ январ 1903 года бжала еще одна политическая заключенная — Инна Леманъ.}.

За сравнительно короткій промежутокъ времени, кіевскій тюремный замокъ видлъ также массу трагическихъ происшествій,— большой контингентъ юношей, увезенныхъ изъ нея прямо на казнь {Въ 1879 г.— Антонова, Брантнера, Бильчанскаго, Горскаго и Оссинскаго, а въ 1880 г’ Лозинскаго и Розовскаго.}, но еще значительно большее количество политическихъ ушло отсюда на каторгу, на поселеніе въ Сибирь и въ административную ссылку. Кром Петропавловской крпости, въ этомъ отношеніи съ нею могутъ сравниться только одесская тюрьма и варшавская цитадель. За то по количеству пережитыхъ ‘бунтовъ’, думаю, кіевская тюрьма занимаетъ первое мсто въ Россіи. Въ отношеніи того, какъ держать себя съ начальствомъ, среди политическихъ заключенныхъ крпко хранились традиціи прошлаго, преданія ‘старины глубокой’, т. е. особенно бурныхъ 1877—1879 годовъ. Новымъ поколніямъ заключенныхъ хорошо былъ извстенъ этотъ богатый многочисленными бунтами ‘героическій періодъ’, по устнымъ разсказамъ, какъ самой тюремной администраціи, такъ и старожиловъ изъ уголовныхъ. Поэтому, несмотря ни на какія ухищренія начальства, вольный духъ этой тюрьмы не могъ быть искорененъ изъ нея ко времени моего вторичнаго прибытія въ нее, въ чемъ я убдился, лишь только за мною заперли дверь камеры.

— Политическіе просятъ васъ написать, кто вы, по какому длу и гд судились?— услыхалъ я раздавшійся со стороны двери голосъ. Подошедши къ ней ближе, я увидлъ, что это говорилъ какой-то уголовный въ продланное окошечко. На мое заявленіе, что мн нечмъ писать, онъ тутъ же просунулъ мн бумагу и карандашъ.

Сообщивъ въ нсколькихъ словахъ о себ, я просилъ товарищей также и мн написать, сколько ихъ въ данное время находится здсь и по какимъ кто дламъ? Свой отвтъ я, конечно, передалъ этому же арестанту, а, спустя нкоторое время онъ просунулъ мн записку, въ которой были краткіе отвты на мои вопросы и въ заключеніе говорилось: ‘подробности узнаете устно отъ нашихъ дамъ’.

Дйствительно, я вскор услыхалъ женскіе голоса, которые приглашали меня влзть на окно. Послдовавъ ихъ предложенію, я увидлъ, что въ немъ небыло форточки. Не долго думая, я разбилъ по стеклу въ двойной рам. Такимъ образомъ, посл многихъ мсяцевъ, я вновь могъ вдоволь наговориться со своими и узнать всякія новости.

То были жены тутъ же сидвшихъ двухъ политическихъ: Прасковья Шебалина и Витольда Рехневская. Отправившись на прогулку, он подошли къ воротамъ, которыя соединяли ихъ дворъ съ мужскимъ, окно же моей камеры приходилось вблизи этихъ воротъ, и разговаривать намъ было удобно. Я узналъ о всхъ сидвшихъ въ то время въ кіевской тюрьм. Оказалось, что незадолго до моего прибытія, въ кіевскомъ военноокружномъ суд состоялся политическій процессъ, по которому привлекались 12 человкъ, изъ нихъ четверо, въ томъ числ мужъ Шебалиной, были осуждены на каторгу, а она на поселеніе.

Но на одномъ изъ интереснйшихъ моментовъ бесда наша была вдругъ прервана внезапно появившимся помощникомъ смотрителя. Увидвъ меня на окн, онъ воскликнулъ:

— Какъ? Вы уже разбили стекла!

— Зачмъ же у васъ нтъ въ окнахъ форточекъ?— возразилъ я.

— Вамъ же хуже: будете ночью мерзнуть при разбитыхъ окнахъ.— Обратившись затмъ къ разговаривавшимъ со мною дамамъ, онъ сталъ требовать, чтобы он отошли отъ воротъ, такъ какъ это имъ запрещается. Но об женщины энергично на него напустились, въ свою очередь требуя, чтобы онъ самъ убрался отсюда и не мшалъ нашей бесд. Особенно горячо нападала Шебалина, живая, сангвиничная и крайне нервная женщина, доведенная тюрьмой до такого состоянія, что она не могла хладнокровно выносить одного лишь вида администраціи, поэтому, у нея съ послдней нердко случались столкновенія.

Витольда Рехневская также находилась здсь вмст съ мужемъ. Оба они были арестованы весной 1884 г. и въ описываемое время содержались въ качеств подслдственныхъ по извстному длу польскаго соціалистическаго общества ‘Пролетаріатъ’, разбиравшемуся въ декабр 1885 г. въ Варшав.

Кром десяти осужденныхъ и ожидавшихъ отправки въ Сибирь, а также нкоторыхъ подслдственныхъ, въ кіевской тюрьм тогда находились еще многіе высылавшіеся административнымъ порядкомъ, такъ какъ незадолго предъ тмъ, (въ сентябр), въ мстномъ университет произошли студенческія волненія, посл которыхъ университетъ былъ закрытъ, и многихъ учащихся высылали на родину.

Съ массой новыхъ впечатлній легъ я въ эту ночь спать на голыхъ нарахъ. Сквозь разбитыя стекла дулъ холодный втеръ, и я долженъ былъ напялить на себя все полученное платье, чтобы не замерзнуть. Положенный подъ голову, вмсто подушки, мшокъ съ иностранными классиками, не вызывалъ особенной склонности ко сну. Я долго ворочался, но лишь только сталъ засыпать, какъ услышалъ ужасный крикъ, раздавшійся по всему коридору. Подбжавъ къ двери, я сталъ звать коридорнаго надзирателя. Когда онъ явился, я узналъ, что въ сосдней капер уголовные арестанты, желая отнять у одного пересыльнаго нсколько спрятанныхъ имъ рублей, стали душить его, но ему какъ-то удалось вырваться и закричать.

— Это завсегда такъ у нихъ, у ‘шпаны’,— замтилъ надзиратель равнодушнымъ тономъ и удалился дремать на свое мсто. Никакихъ другихъ послдствій кром его окрика: ‘Я васъ! вы у меня смотрите!’ — дло о покушеніи на ограбленіе не имло, и едва-ли даже этотъ надзиратель доложилъ о немъ утромъ тюремной администраціи.

На слдующій день торопливо вбжалъ смотритель и сообщилъ, что сейчасъ ко мн зайдетъ жандармскій полковникъ Новицкій, о которомъ, какъ о крайне недалекомъ человк, въ нашей сред издавна циркулировало много юмористическихъ анекдотовъ. Явившись ко мн въ камеру, въ сопровожденіи своего адъютанта и смотрителя тюрьмы, Новицкій сперва предложилъ обычный вопросъ: не имю ли какихъ-нибудь заявленій? Но, повидимому, ему хотлось просто поговорить съ человкомъ, котораго онъ зналъ по-наслышк. Особенно, помню, интересовало его, не встрчался-ли я заграницей съ Дебагорій-Мокріевичемъ, который, какъ извстно, былъ арестованъ и осужденъ въ каторожныя работы весною 1879 г. въ Кіев, но по дорог, въ Сибири ‘смнялся’ съ уголовнымъ и убжалъ. Когда я сказалъ, что видался съ нимъ въ Швейцаріи, Новицкій чуть не засыпалъ меня вопросами: ‘Ну какъ же поживаетъ Владиміръ Карповичъ, что онъ подлываетъ?’ говоря это такимъ тономъ, какъ будто Мокріевичъ былъ, по крайней мр, его хорошимъ знакомымъ Подобно тому, какъ полковникъ Ивановъ въ Петербург съ похвалой отзывался о моихъ казненныхъ и осужденныхъ на каторгу товарищахъ, Новицкій также расхваливалъ ‘Владиміра Карповича’, а между тмъ этотъ же жандармскій полковникъ содйствовалъ присужденію къ смертной казни и къ каторжнымъ работамъ, какъ самого Мокріевича, такъ и многихъ его товарищей.

——

Передъ отправкой въ дальнйшій путь, меня снова повели въ контору. По окончаніи необходимыхъ формальностей, смотритель сказалъ мн, указывая на дверь, которая вела въ другую комнату, что я могу туда зайти.

Со словъ бесдовавшихъ со мной Шебалиной и Рехневской я уже звалъ, что изъ Кіева я поду дальше вмст съ ссылавшимися административнымъ порядкомъ въ Сибирь Вл. Малеваннымъ и Анной Пчелкиной. Хотя лично мы не были знакомы, но я, конечно, радъ былъ совмстному путешествію съ ними.

Въ указанной смотрителемъ комнат я увидлъ двухъ молодыхъ, очень прилично одтыхъ двушекъ, одного военнаго и господина лтъ подъ сорокъ. У самаго входа меня встртила одна изъ этихъ двушекъ. Проговоривъ свою фамилію, я протянулъ ей руку. Но она, очевидно, не разслышавъ меня, не ршалась взять ее и посмотрла на меня большими удивленными глазами. Я вновь повторилъ свою фамилію. Тогда молодая двушка, оказавшаяся младшей Пчелкиной, пришедшей лишь проститься съ узжавшей въ Сибирь сестрой, дружески пожала мою руку и съ радостной улыбкой на лиц стала горячо оправдываться:

— Я приняла васъ за уголовнаго и даже испугалась,— говорила она, и здоровое, полное лицо ея покрылось густой краской.

Сестра ея, наоборотъ, имла крайне болзненный видъ. Теперь она шла административно на три года въ Западную Сибирь. Штатскій оказался Малеваннымъ, шедшимъ на пять лтъ въ Восточную Сибирь, а офицеръ былъ конвойный начальникъ, принимавшій насъ въ партію.

Мы быстро перезнакомились. Бритый, въ кандалахъ и въ арестантскомъ костюм, я далеко не гармонировалъ съ остальными, имвшими вполн цивилизованный видъ Во взглядахъ сестеръ Пчелкиныхъ я читалъ искреннее чувство соболзнованія и сожалнія. Доставъ кусокъ бумаги, младшая попросила меня написать ей на память нсколько словъ. Я написалъ заглавія нкоторыхъ книгъ, она общала мн прислать ихъ на каторгу, но впослдствіи, вроятно, забыла объ этомъ или потеряла мой ‘автографъ’, такъ какъ книгъ этихъ я не получилъ.

ГЛАВА XII.
На зимовк.

Бренча кандалами и съ непрывычки неловко переступая ногами по снгу, я снова, въ толп съ арестантами, проходилъ по улицамъ родного города, направляясь къ вокзалу, Малеванный и А. Пчелкина похали на казенной подвод. Насъ троихъ помстили въ общемъ вагон съ конвоемъ. Передъ этимъ я въ теченіе девяти мсяцевъ не видлъ почти никого, кром полицейскихъ, жандармовъ, прокуроровъ и т. п. Не удивительно, поэтому, что, во время пути отъ Кіева до Москвы, продолжавшагося двое сутокъ, изъ того угла вагона, гд мы сидли, шелъ неумолкаемый разговоръ и раздавался веселый смхъ.

На какой-то станціи къ намъ присоединили еще четырехъ административно-ссыльныхъ, — двухъ молодыхъ двушекъ и двухъ юношей, также шедшихъ въ Сибирь и, какъ и мы, принужденныхъ зимовать въ московской пересыльной тюрьм.

Былъ ранній утренній часъ, когда мы прибыли на станцію. Стоялъ здоровый, крпкій морозъ. Къ лязгу кандаловъ присоединился скрипъ санныхъ полозьевъ и хрустнье снга подъ ногами конвоя и арестантовъ, растянувшихся длинной линіей по улицамъ Москвы.

Хотя, въ общемъ, отзывы о Бутыркахъ были довольно благопріятнаго характера, но, когда насъ впустили подъ тяжелые своды этой тюрьмы, я все же испытывалъ непріятное ощущеніе: за сравнительно короткій промежутокъ, протекшій со времени моего ареста во Фрейбург, кром трехъ нмецкихъ тюремъ, я усплъ уже побывать въ шести русскихъ и убдился, что ршительно въ каждой изъ нихъ режимъ былъ иной. Какъ-бы человкъ ни былъ равнодушенъ къ житейскимъ удобствамъ, но его невольно охватываетъ непріятное, тревожное чувство, при приближеніи къ новому мсту заключенія, ‘Опять, быть можетъ, предстоятъ лишенія элементарнйшихъ удобствъ, вновь придется вести борьбу изъ-за койки, столика!’ естественно приходитъ въ голову, когда затворяются ворота новой тюрьмы…

——

Насъ, вновь прибывшихъ политическихъ, ввели въ довольно большую комнату, служившую конторой. Въ ней за столомъ сидлъ старикъ лтъ 55, съ длинной сдой бородой, въ очкахъ и въ старомъ вицъ-мундир съ офицерскими погонами,— то былъ отставной капитанъ Мальчинскій, помощникъ смотрителя, спеціально завдывавшій политическими преступниками. Посл обычнаго осмотра насъ и нашихъ вещей, онъ распорядился, чтобы надзиратели развели насъ по разнымъ башнямъ.

Когда вслдъ затмъ я очутился въ отведенной для меня камер, то съ перваго взгляда она показалась мн крайне невзрачной: узенькая, формы неправильнаго треугольника, камера эта была такъ мала, что по ней можно было сдлать лишь 2—3 шага, къ тому же сквозь небольшое окно съ ршетками проходило мало свта, но койка и другія необходимыя тюремныя принадлежности въ ней имлись. Не усплъ я сбросить съ себя верхнее платье, какъ услышалъ совсмъ вблизи голоса, которые звали меня подойти къ дверному окошечку. Оказалось, что рядомъ со мною помщались также привезенные въ Бутырки на зимовку двое осужденныхъ въ каторжныя работы по почти одновременно съ моимъ состоявшемуся въ Петербург процессу 14-ти, извстному у насъ больше по имени главнаго въ немъ лица — Вры Фигнеръ. Сосди по камерамъ были моими ровесниками — 28 и 30 лтъ. Старшій — Афанасій Спандони-Басманджи былъ приговоренъ къ 15 годамъ, а другой — Владиміръ Чуйковкъ 20 годамъ. Оба они довольно долгое время просидли въ Петропавловской крпости, что въ сильной степени повліяло на ихъ здоровье.

Обмну новостями и всевозможнымъ разсказамъ въ теченіе первыхъ дней не было у насъ конца. Мы свободно могли разговаривать не только во время совмстныхъ прогулокъ по небольшому дворику, примыкавшему къ нашей Пугачевской башн, но также, когда находились въ камерахъ. Мои опасенія относительно суровости предстоящаго режима, такимъ образомъ, оказались совершенно напрасными.

——

Въ одинъ изъ первыхъ вечеровъ меня позвали въ контору. Тамъ я нашелъ принимавшаго насъ въ день прихода стараго капитана. Пригласивши меня ссть на стоявшій возл стола свободный стулъ, капитанъ сказалъ, что желаетъ поговорить со мною вполн откровенно.

— Вы хотите бжать отсюда?— заявилъ онъ.— Но я считаю нужнымъ предупредить васъ, что это принесетъ большой вредъ вамъ и вашимъ товарищамъ. Мы здсь никого не стсняемъ. Если вамъ что нужно, напишите ‘черненькимъ по бленькому’ {Какъ потомъ оказалось, это было любимымъ выраженіемъ старика, замнявшимъ у него слово ‘прошеніе’.}, мы это пошлемъ губернатору, а онъ всегда удовлетворяетъ законныя желанія заключенныхъ.

Старый капитанъ, очевидно, понималъ людей нашей среды. Узнавъ, изъ моихъ-ли бумагъ или изъ другого источника о прежнихъ моихъ побгахъ, онъ пустилъ въ ходъ дипломатическую хитрость и прямо поставилъ вопросъ, стараясь напередъ задобрить меня общаніемъ разныхъ облегченій. Я заявилъ ему, что, конечно, всякій осужденный на каторгу не прочь бжать, но, насколько могу судить, изъ этой тюрьмы невозможно осуществить такое желаніе, сдлать же легкомысленную попытку,— на ‘авось’,— не въ моихъ интересахъ. Мы затмъ разстались съ нимъ въ хорошихъ отношеніяхъ.

Дв недли спустя, посл моего прихода въ Москву, изъ Кіева къ намъ, въ Бутырки, должны были привести еще восемь человкъ по уже упомянутому мною процессу Шебалина съ товарищами. Но въ день прихода арестантской партіи въ нашу башню привели только двухъ поселенцевъ — Макара Васильева и Петра Дашкевича, а въ женскую башню — Парасковью Шебалину и Варвару Шулепникову, осужденную на житье въ Сибирь. Всхъ же четырехъ мужчинъ каторжанъ {Шебалина, Панкратова, Караулова а Борисовича.} по этому процессу, какъ вскор оказалось, совершенно неожиданно отвезли въ Шлиссельбургскую крпость. Отъ вновь прибывшихъ поселенцевъ — Васильева и Дашкевича — мы узнали подробности печальной исторіи увоза ихъ товарищей — сопроцессниковъ въ Шлиссельбургъ.

Выше я уже сообщалъ, какое тяжелое впечатлніе производитъ бритье головы и заковываніе осужденныхъ. Когда предъ отправкой въ путь захотли подвергнуть этой варварской и совершенно ненужной процедур Шебалина и его товарищей, то они энергично воспротивились ей. Ихъ протестъ поддержали и вс другіе политическіе заключенные въ кіевскомъ замк, но это не помогло, и осужденныхъ на каторгу побрили и заковали насильно. Тогда вс заключенные устроили обычную въ Кіев манифестацію съ разбиваніемъ оконъ, коекъ и проч. Обо всемъ этомъ сообщено было въ департаментъ полиціи, а оттуда послдовало распоряженіе отправить четырехъ каторжанъ въ Шлиссельбургскую крпость, что было тогда равносильно осужденію на медленную смерть, сопровождавшуюся продолжительными и тяжелыми мученіями,— на погребеніе заживо.

Между тмъ число заключенныхъ въ Бутыркахъ все увеличивалось: изъ разныхъ мстъ свозили въ эту тюрьму на зимовку лицъ, которымъ весной предстояло административнымъ порядкомъ отправиться въ Сибирь. Вс эти лица, за немногими исключеніями, принадлежали къ интеллигентной молодежи, но среди ссылаемыхъ было также нсколько человкъ боле пожилыхъ лтъ и два-три рабочихъ. Главное прегршеніе административно-ссылаемыхъ, — какъ, увы! это еще происходитъ у насъ и теперь, 20 слишкомъ лтъ спустя!— состояло въ классическомъ обвиненіи въ ‘неблагонадежности’. Хотя я подробно разспрашивалъ каждаго, за что его высылаютъ въ Сибирь, но въ памяти у меня не запечатллось ни малйшаго намека на то, что въ цивилизованныхъ странахъ принято понимать подъ словомъ ‘преступленіе’: былъ ‘знакомъ’ съ такимъ-то, при обыск ‘нашли’ то-то, — и молодыхъ людей, посл продолжительнаго тюремнаго заключенія, заочно приговариваютъ къ ссылк въ холодную и пустынную Сибирь на нсколько лтъ…

Въ описываемую мною зиму 1884—85 г. въ разныхъ концахъ Россіи происходили многочисленные аресты по, такъ называемому, ‘длу Лопатина’. Этотъ выдающійся у насъ революціонеръ, задался, какъ извстно, цлью возродить къ тому времени почти уже разрушенную, вслдствіе погромовъ, организацію ‘Исполнительнаго Комитета’ партіи ‘Народной Воли’. Пріхавъ съ этой цлью изъ-заграницы, Германъ Лопатинъ сталъ заводить обширныя знакомства, но, не полагаясь на свою память, записывалъ фамиліи новыхъ лицъ съ лаконичными ихъ характеристиками, безъ всякаго шифра. Къ несчастію, его увренность, что онъ всегда успетъ уничтожить эту запись, не оправдалась: его неожиданно схватили сзади на улиц, не допустивъ проглотить бумажку съ неконспиративными записями.

Къ намъ, въ Бутырки, также привезли нкоторыхъ изъ арестованныхъ вслдствіе указазаной оплошности Г. Лопатина. То были преимущественно очень молодые люди, между которыми особенно выдлялся 19-ти лтній студентъ москов. унив. Рубиновъ. Это былъ очень способный и начитанный юноша, его отправили на 3 года въ Восточную Сибирь, тамъ впослдствіи онъ подвергся ужасному истязанію со стороны якутовъ, посл чего, говорили, онъ лишился разсудка.

——

Со времени вступленія на престолъ Императора Александра III прошло тогда уже боле трехъ лтъ и вполн опредлилась реакціонная политика новаго царя. Первые же годы его царствованія ознаменовались вислицами, поощреніями анти-еврейскихъ безпорядковъ, разразившихся во многихъ мстностяхъ юго-западной Россіи, назначеніемъ всми ненавистнаго бывшаго министра народнаго просвщенія при Александр II графа Дмитрія Толстого министромъ внутреннихъ длъ, введеніемъ новаго, крайне стснительнаго для студентовъ и профессоровъ университетскаго устава и т. п. мрами. Однако, многіе продолжали еще надяться, что такая полоса продлится недолго, и либеральная часть общества разсчитывала, что правительство вскор вступитъ на путь реформъ. Помню, какъ лица интеллигентныхъ профессій высказывали тогда надежду, что ‘maximum чрезъ пять лтъ у насъ будетъ конституція’.

Такія же надежды раздляла тогда и революціонная молодежь. Большинство ея было уврено, что ‘не сегодня-завтра террористы убьютъ Александра III, и тогда уже непремнно дана будетъ конституція’. По этому поводу заключались даже между нкоторыми пари. Такая увренность поддерживала во многихъ арестованныхъ бодрость и хорошее расположеніе духа. Но уже и въ то время все доказывало, что ‘Народная Воля’ доживала свои послдніе дни и террористы не были уже страшны правительству. Вс наиболе способные и опытные члены этой организаціи были арестованы, казнены или заключены въ Шлиссельбургской крпости, а нарождавшіеся новые адепты не отличались всми необходимыми для террористической дятельности качествами, къ тому же изощрившаяся въ борьб съ революціонерами полиція не давала молодымъ народовольцамъ возможности пріобрсти опытъ Неумнье вести конспиративную дятельность была одной изъ главныхъ причинъ многочисленныхъ проваловъ, раньше чмъ молодые террористы еще приступали къ подготовк какого-нибудь революціоннаго плана. Къ тому же, тогда не было уже того единства во взглядахъ, которое до 1881—82 гг. отличало членовъ партіи ‘Народная Воля’. Среди сторонниковъ этого направленія возникли уже разныя фракціи. Такъ, появились ‘молодые народовольцы’, отстаивавшіе необходимость примненія, кром политическаго, еще аграрнаго и фабрично-заводскаго террора, они желали, чтобы народовольцы занимались также убійствами помщиковъ, фабрикантовъ, кулаковъ и т. п. Рядомъ съ этой группой появились еще, такъ называемые, ‘бомбисты’, сводившіе всю дятельность къ метанію бомбъ. Были еще и ‘милитаристы’, мечтавшіе лишь о заговорахъ среди военныхъ. Тогда же, какъ извстно, впервые появились въ Россіи и соціалдемократы, начавшіе издавать въ Петербург газету для рабочихъ.

Между сторонниками всхъ этихъ направленій, имвшихъ своихъ представителей среди заключенныхъ въ Бутыркахъ, происходили, конечно, оживленные споры и дебаты, кончавшіеся въ большинств случаевъ довольно миролюбиво: общія условія заключенія и оторванность отъ практической дятельности заставляли даже самыхъ непримиримыхъ терпимо относиться къ лицамъ, придерживавшимся иныхъ, чмъ они, взглядовъ.

——

У насъ были постоянныя сношенія не только между всми заключенными въ разныхъ башняхъ, но также съ волей, откуда мы получали всякія литературныя новинки. Для этого мы пользовались разными способами, но однимъ изъ главныхъ служилъ подкупленный нами надзиратель, о которомъ скажу здсь нсколько словъ.

Смирновъ — пусть будетъ такъ его фамилія — былъ очень пронырливый и смлый молодой человкъ, готовый на всякое рискованное предпріятіе, не исключая и преступленія. Будучи самъ малограмотнымъ, онъ, однако, питалъ большое почтеніе къ людямъ образованнымъ и намъ, политическимъ, былъ преданъ не только вслдствіе щедро получаемаго отъ насъ вознагражденія, но и изъ непосредственнаго расположенія. На сознательный доносъ онъ ни въ какомъ случа не могъ пойти, въ чемъ я отчасти могъ убдиться по слдующему случаю.

Нкоторые товарищи надумали устроить побгъ изъ тюрьмы путемъ подкопа. Но, какъ тщательно они не скрывали отъ Смирнова свою затю, онъ, однако, вскор замтилъ ихъ приготовленія.

— Вы думаете, я не знаю, что ваши товарищи длаютъ подкопъ?— сказалъ онъ мн, зашедши въ камеру и затворивъ за собою дверь.— Только меня не подводите, а я не выдамъ.

Но, однажды, я самъ настоялъ, чтобы онъ донесъ на меня. Это было вскор по прибытіи въ московскую центральную тюрьму. Мы знали, что уголовные каторжане тайкомъ скидаютъ кандалы, на что тюремное начальство смотрло сквозь пальцы, и я ршилъ послдовать ихъ примру, но только сбросить кандалы, боле или мене открыто. Вышедши изъ камеры на площадку, на которой находился надзиратель Смирновъ, я на его глазахъ, при помощи гвоздя и молотка, разбилъ заклепки,— кандалы спали съ ногъ.

— Что же вы сдлали? Вдь теперь я буду въ отвт! — воскликнулъ Смирновъ.

— Нисколько,— возразилъ я.— Идите къ смотрителю и сообщите, что я разбилъ кандалы.

Поколебавшись немного, онъ послдовалъ моему совту, а, вернувшись изъ конторы, сообщилъ, что меня зоветъ къ себ смотритель. Вмсто выбитыхъ заклепокъ, я связалъ кольца кандаловъ веревочками и, вновь одвъ ихъ, отправился въ контору.

— Вы разбили кандалы?— чуть не съ ужасомъ воскликнулъ старикъ-капитанъ. Я отвтилъ утвердительно.

— Значитъ, вы собираетесь бжать отсюда?— умозаключилъ онъ.

— Ну, подумайте, капитанъ, если бы я дйствительно собирался бжать, неужели я сталъ-бы открыто разбивать кандалы? Конечно, нтъ. Будь у меня такое намреніе, я, наоборотъ, постарался бы отвлечь отъ себя малйшее подозрніе. Я желаю лишь не имть на ногахъ излишней тяжести, причиняющей непріятныя ощущенія.

— Но не могу же я вамъ разршить не носить кандаловъ?— недоумвалъ онъ.

— Этого вовсе и не требуется,— отвтилъ я.— Вы длайте только видъ, что ничего не знаете, что ‘все обстоитъ благополучно’.

— Ну, а если высшее начальство узнаетъ?— спросилъ онъ уже нсколько боле спокойнымъ тономъ.

— Какъ же оно узнаетъ, если вы сами ему не доложите? Не придетъ же, напр., губернаторъ щупать у меня заклепки, чтобы убдиться желзныя они или веревочныя?

— Значитъ, при посщеніи тюрьмы высшимъ начальствомъ вы будете въ кандалахъ?— спросилъ онъ, очевидно, начиная сдаваться.

— Разумется! Видите, я и сюда пришелъ въ полномъ парад,— отвтилъ я, показывая на завязанные кандалы.

На этомъ мы съ нимъ разстались, довольные заключенной сдлкой. Такимъ образомъ, я и Чуйковъ пріобрли неофиціальное право не носить кандаловъ,— Спандони же былъ освобожденъ отъ нихъ по болзни. Трудне нсколько было намъ добиться, чтобы насъ не брили. Мы, каторжане однажды ршили просто не позволить уродовать себя, и, когда явился въ нашу башню цирульникъ, мы наотрзъ отказались допустить его къ себ. Объ этомъ, конечно, доложено было старому капитану, который вскор явился усовщевать насъ.

— Не отъ меня исходитъ распоряженіе брить васъ,— говорилъ онъ.— Что-же я могу сдлать?

— А вы сообщите губернатору, что мы не хотимъ добровольно подчиниться этому варварскому требованію,— пускай насильно тащутъ брить!— отвчали мы.

Мн не извстно, довелъ ли онъ до свднія высшихъ властей о нашемъ протест, но насъ боле не брили до самаго увоза въ Сибирь.

Въ отношеніи режима существовала значительная разница между разными категоріями зимовавшихъ въ Бутыркахъ политическихъ ссыльныхъ. Такъ, условія, заключенія и нкоторыя права административныхъ были нсколько лучшія, чмъ т, какими пользовались поселенцы, а послдніе, въ свою очередь, имли кое-какія преимущества предъ каторжанами. Но мсяца два спустя почти вс различія въ режим понемногу сгладились, и преимущества административныхъ, а также и поселенцевъ предъ каторжанами свелись лишь къ тому, что лица этихъ двухъ категорій носили свое платье и имли возможность ходить на свиданія съ нашими женщинами, помщавшимися въ особенной башн. Разршенія на такія свиданія получались отъ губернатора, къ которому заинтересованныя лица должны были обращаться съ особыми прошеніями.

——

Мстомъ для свиданій служила контора. Въ часы, когда они происходили, она имла довольно своеобразный видъ: старый капитанъ сидитъ на своемъ обычномъ мст за большимъ письменнымъ столомъ и что-то записываетъ въ одну изъ лежащихъ около него конторскихъ книгъ, у дверей стоитъ надзиратель въ тюремной форм съ большимъ револьверомъ въ кобур и съ длинной шашкой на лвомъ боку, а вдоль стнъ на диван и стульяхъ размстились группами лица, пришедшія на свиданія. Скудный свтъ, проходящій сквозь огражденныя толстыми ршетками окна, придаетъ особенное выраженіе лицамъ бесдующихъ. Среди послднихъ можно встртить людей разныхъ возрастовъ и соціальныхъ слоевъ: вотъ адвокатъ или врачъ, пришедшій на свиданіе къ брату-студенту, тамъ старушка-крестьянка, пріхавшая издалека ‘по чугунк’ провдать своего сына, разсказываетъ про свое тяжелое житье. Рядомъ потомокъ стариннаго княжескаго рода вмст съ женой весело бесдуютъ со своимъ дядей, идущимъ въ Сибирь. Въ контор стоитъ шумъ, идетъ громкій говоръ, раздаются шутки, остроты, смхъ. И тутъ же какая-нибудь родственница, вздыхая и охая, утираетъ катящуюся по щек слезу: ей тяжело смотрть на блдныя исхудалыя лица заключенныхъ въ тюрьм юношей и молодыхъ двушекъ. Какъ и всюду на земл, здсь горе и радость, смхъ и слезы существуютъ рядомъ,— только въ тюрьм чувства и настроенія проявляются свободне, непринужденне, здсь скоре сглаживаются противоположности, вс проще, откровенне. Постители быстро знакомятся другъ съ другомъ, а также и съ заключенными, приходящими на свиданія. Въ тюрьм для политическихъ нтъ привилегированныхъ, она всхъ сравниваетъ и соединяетъ общимъ всмъ горемъ и страданіемъ.

Однажды, во время свиданія былъ такой случай: въ дверяхъ показался старикъ въ поддевк, подпоясанный кушакомъ.

— Вамъ кого надо?— спросилъ его капитанъ.

— Здсь сидитъ Егоръ Лазаревъ,— мн бы его повидать,— отвтилъ пришедшій.

— А разршеніе имете?

— Вотъ оно.

Поправивъ сдвинувшіеся на кончикъ носа очки и взявъ въ руки протянутую пришедшимъ бумагу, капитанъ сталъ читать, но вскор онъ вскочилъ со стула и сталъ извиняться:

— Простите, графъ, не узналъ! Вотъ стулъ, пожалуйста, садитесь!— Смирновъ!— обратился онъ къ дежурному надзирателю,— сбгай скоре за Лазаревымъ.

По тюрьм поднялось движеніе, хлопанье дверьми и крики:

— Лазаревъ! Гд Лазаревъ? Къ нему графъ Левъ Толстой пришелъ.

Сынъ крестьянина, но человкъ вполн интеллигентный, Лазаревъ былъ знакомъ съ Львомъ Николаевичемъ по Самарской губерніи. Онъ привлекался по длу 193-хъ и въ описываемое мною время его административнымъ порядкомъ отправляли въ Вост. Сибирь, ршительно безъ всякаго основанія.

——

Какъ нетрудно заране себ представить, отпускавшаяся отъ казны пища была чрезвычайно плоха: даже мало привередливый человкъ, при сильномъ голод, могъ проглотить лишь нсколько ложекъ той отвратительной похлебки, которая разносилась въ деревянныхъ бакахъ по камерамъ. Такія свойства этой пищи объяснялись, конечно, ничтожными размрами казенныхъ продуктовъ, которые къ тому же подвергались многочисленнымъ урзываніямъ въ разныхъ инстанціяхъ. Посл нсколькихъ пробъ этой пищи мы ршили устроить свой собственный столъ. Для этого нашъ староста, завдывавшій артельнымъ нашимъ хозяйствомъ, подрядилъ одного изъ арестантовъ, который долженъ былъ изъ нашихъ продуктовъ готовить для насъ отдльно отъ уголовныхъ. Но нельзя сказать, чтобы и собственная наша пища была особенно обильна и гастрономична,— причиной этого являлась крайняя ограниченность получаемыхъ нами въ общемъ средствъ. Въ цляхъ экономіи нкоторые изъ насъ предложили замнить обыкновенное скотское мясо кониной, хотя и первое въ то время стоило сравнительно очень дешево. Сдлана была проба. Оказалось, что, хотя конина жестка и не особенно вкусна, но сть ее можно было безъ отвращенія. Нашлось, однако, два-три человка, которые утверждали, что ихъ тошнитъ отъ конины. Считая это утвержденіе результатомъ вкоренившагося предубжденія, остальные члены нашей артели, сговорившись, заявили этимъ мнительнымъ лицамъ, что для нихъ будутъ готовить пищу изъ обыкновеннаго мяса. Въ дйствительности же имъ подавалась та же конина, только нсколько иначе приготовленная, напр., въ вид котлетъ, битковъ и т. п. Глядя на то, какъ мы открыто ли конину, иной изъ этихъ мнительныхъ людей говорилъ, что его тошнитъ отъ одного только вншняго вида нашей пищи, а мы, въ свою очередь, съ трудомъ удерживались отъ смха, наблюдая, съ какимъ аппетитомъ онъ самъ уплеталъ ту же конину. Когда же по прошествіи нкотораго времени этимъ мистифицируемымъ лицамъ кто-то сообщилъ, что они также питались кониной, то они заднимъ числомъ стали утверждать, что они всегда чувствовали нчто непріятное въ пищ и разстроили себ желудки.

Кром родственниковъ и вообще близкихъ людей, заботившихся объ улучшеніи нашего матеріальнаго положенія, немало также длали въ этомъ отношеніи нкоторыя лица, не связанныя съ заключенными въ тюрьм узами родства. Я имю въ виду членовъ революціоннаго Краснаго Креста. Только очутившись въ тюрьм или въ ссылк и не имя на вол близкихъ людей, многіе оцнили значеніе этихъ безкорыстныхъ и скромныхъ дятельницъ, посвятившихъ себя задач оказывать помощь лицамъ, преслдуемымъ правительствомъ за политическія преступленія. Мн случалось видть выраженія удовольствія и благодарности на лицахъ такихъ одинокихъ людей, когда они получали съ воли ту или иную необходимую имъ вещь, заботливо пріобртенную и доставленную имъ совсмъ незнакомой женщиной, членомъ Краснаго Креста.

Нашей партіи, кажется, особенно посчастливилось въ этомъ отношеніи. Задолго до наступленія времени отправки насъ въ Сибирь, мы получили съ воли предложеніе составить списокъ всего необходимаго для предстоящаго намъ далекаго путешествія. Нетрудно представить себ, какую массу мелкой хлопотливой заботы, а также труда, брали на себя великодушныя женщины — члены Краснаго Креста. Въ ихъ стараніяхъ помочь заключеннымъ и ссыльнымъ было много трогательнаго.

Хотя мы, какъ соціалисты, совершенно не придерживаемся никакой религіи, тмъ не мене, насколько мн извстно, во всхъ мстахъ заключенія, гд только представлялась къ тому возможность, лица самыхъ различныхъ по происхожденію національностей — евреи, поляки, нмцы,— не отказывались принимать участіе въ большихъ русскихъ праздникахъ — Рождеств Христовомъ и Свтломъ Воскресеньи. Участіе это, правда, выражалось лишь въ улучшеніи на эти дни пищи, такъ какъ родственники, знакомые и члены Краснаго Креста доставляли въ тюрьмы разные състные продукты и даже лакомства.

Особенно весело отпраздновали мы въ Бутыркахъ ночь подъ Свтлое Воскресенье. Губернаторъ разршилъ намъ провести ее сообща въ башн, гд помщались административно-ссылаемые. Тамъ, подъ наблюденіемъ помощника смотрителя и надзирателей, мы оставались вс вмст — мужчины и женщины — съ наступленія вечера почти до разсвта, и предавались небывалому въ тюрьм веселью: шутки и смхъ смшивались со звуками псни, затмъ появилась откуда-то гармоника и развеселившаяся молодежь пустилась танцовать. Но я увренъ, что и во время этого веселья едва ли кто забывалъ, что онъ въ тюрьм, за желзными ршетками…

——

У насъ, въ Россіи существуетъ сфера отношеній являющаяся привилегіей политическихъ заключенныхъ,— я имю въ виду признаніе всякаго рода начальствомъ, что политическаго нельзя третировать совершенно такъ, какъ уголовнаго. По крайней мр, такъ было въ описываемые мною годы. Немалую роль въ такомъ отношеніи къ намъ властей играло сознаніе политическими своей правоты и присущее имъ чувство собственнаго достоинства. Оскорбленіе этого чувства со стороны кого-либо изъ администраціи вызывало,— какъ и теперь это случается,— тюремныя исторіи. Какъ мы обучали начальство вжливости, можетъ показать слдующій случай:

Изъ Петербурга къ намъ пріхалъ начальникъ главнаго тюремнаго управленія Галкинъ-Врасскій. Онъ внушалъ всей зависвшей отъ него администраціи неимоврное благоговніе, смшанное со страхомъ. Въ сознаніи важности занимаемаго имъ поста, а также, вроятно, и чина, Галкинъ-Врасскій держалъ себя чрезвычайно высокомрно. При посщеніи имъ нашей тюрьмы, среди насъ распространился слухъ, что онъ, заходя въ камеры, не снимаетъ съ головы шляпы. Мы немедленно ршили проучить его, условившись, что первый изъ насъ, къ которому онъ зайдетъ, преподастъ ему урокъ вжливости. Въ сопровожденіи большой свиты вошелъ Галкинъ-Врасскій въ первую камеру нашей Пугачевской башни, въ которой помщался, какъ я уже упоминалъ выше, осужденный въ Кіев на поселеніе студентъ духовной академіи, Петръ Дашкевичъ. Лишь только, переступивъ порогъ, Галкинъ-Врасскій открылъ ротъ и задалъ обычный вопросъ: ‘Не имете ли чего заявить?’ — какъ Дашкевичъ спокойнымъ тономъ замтилъ ему:

— Могу заявить вамъ, что вы очень не вжливы: заходите въ камеру, не снявъ шляпы.

Галкинъ-Врасскій быстро повернулся и вышелъ, свита, въ присутствіи которой онъ, важный сановникъ, выслушалъ наставленіе отъ юноши-арестанта, смущенно послдовала за нимъ.

— По какому онъ длу?— спросилъ Галкинъ-Врасскій, имя въ виду Дашкевича, когда вс очутились на площадк передъ нашими камерами.

— По Кіевскому,— отвтилъ кто-то.

— А, изъ тхъ, которые тамъ бунтовали!— воскликнулъ онъ и направился въ другія камеры, но уже держа цилиндръ въ рук.

Галкинъ-Врасскій отплатилъ Дашкевичу за урокъ вжливости: хотя по суду послдній былъ приговоренъ на поселеніе въ Сибирь, ‘въ мста, не столь отдаленныя’, но начальникъ тюремъ постарался, чтобы его сослали въ отдаленнйшія, а именно — въ с. Тунку, Иркутской губ. {Оттуда Дашкевичу удалось вскор бжать заграницу.}.

ГЛАВА XIII.
Въ мстахъ, не столь отдаленныхъ.

Съ наступленіемъ весны мы стали готовиться къ предстоявшему намъ далекому путешествію. Самый важный для насъ вопросъ — количество багажа, какое мы, каторжане, сможемъ взять съ собою — разршился въ благопріятномъ смысл.

По инструкціи, лицамъ, лишеннымъ всхъ правъ состоянія, разршалось имть при себ не боле 25 фунт. на каждаго, между тмъ одни только казенныя вещи имли этотъ всъ, слдовательно, нельзя было бы везти съ собою книгъ, каковыхъ у насъ накопилось немало за время сиднія въ Бутыркахъ {Между прочимъ, гр. Л. Н. Толстой прислалъ намъ черезъ знакомаго, кром экземпляра собранія его сочиненій, еще исторію Россіи С. Соловьева, но денегъ онъ ‘по принципу’ отказался дать уходившей въ Сибирь партіи политическихъ ссыльныхъ, среди которыхъ были женщины и дти, лишенныя всякихъ средствъ.}.

Но передъ отправкой въ путь начальство сообщило намъ, что всъ багажа будетъ распредляться на всхъ отправляемыхъ въ партіи, а такъ какъ административнымъ дозволялось имть по пяти пудовъ на каждаго, у многихъ же изъ нихъ было очень мало вещей, то мы, каторжане, могли взять съ собою полученныя вещи и книги, которыя, раньше выдачи ихъ намъ, конечно, предварительно просматривались. Въ связи съ этимъ произошелъ такой курьезъ.

Студентъ Рубиновъ, о которомъ я упоминалъ выше, обратился къ вице-губернатору, кн. Голицыну, съ вопросомъ, можетъ ли онъ взять съ собою ‘Капиталъ’ Маркса?

— Какъ же вы возьмете чужой капиталъ?— съ недоумніемъ спросилъ кн. Голицынъ, какъ сообщали, окончившій университетъ, но, очевидно, никогда не слыхавшій о такой книг.

Предъ отъздомъ среди насъ возникъ вопросъ, не оставить ли старику-капитану какого-либо цннаго подарка на память. Но онъ какимъ-то образомъ узналъ объ этомъ намреніи и энергично возсталъ противъ него, говоря, что деньги намъ самимъ очень пригодятся въ будущемъ. Не помню, было ли что-нибудь куплено ему? Однако, нсколько дней спустя, посл признанныхъ нами заслугъ и прекрасныхъ качествъ капитана Мальчинскаго, онъ возбудилъ въ насъ крайнее негодованіе и возмущеніе. Случилось это предъ самымъ нашимъ уходомъ изъ Москвы въ Сибирь.

Власти очевидно мирились съ тмъ фактомъ, что мы въ тюрьм ходили раскованные и съ небритыми головами. Но передъ отправкой въ путь насъ вновь захотли побрить и заковать, такъ какъ, будто бы, конвойный офицеръ иначе не соглашался принять насъ въ партію. Мы, каторжане, наотрзъ отказались подчиниться этому требованію, и вс остальные товарищи выразили готовность поддержать нашъ протестъ, какія бы формы онъ ни принялъ. Утромъ, когда наступилъ часъ пріема насъ въ партію, мы ршили не идти по-одиночк въ то помщеніе, гд происходила пріемка и держались вс вмст. Начальство видло, что, употреби оно насиліе, выйдетъ крупный скандалъ, поэтому, оно пустило въ ходъ дипломатическую хитрость: оно сдлало видъ, что вовсе не настаиваетъ на томъ, чтобы насъ непремнно побрили, и пріемка насъ всхъ офицеромъ вскор закончилась. Когда-же вся партія была готова къ отправк, кто-то изъ тюремной администраціи сообщилъ намъ, каторжанамъ, что мы можемъ получить отъ доктора свидтельство на право пользоваться въ пути подводой, — по инструкціи каторжане должны слдовать пшкомъ. Ничего не подозрвая, мы трое — Спандони, Чуйковъ и я — пожелали запастись такими свидтельствами и пошли къ доктору. Но едва только мы вышли изъ помщенія, въ которомъ находились вмст со всми остальными членами нашей партіи, какъ со всхъ сторонъ были окружены приставниками, и капитанъ приказалъ насъ побрить и заковать. Мы ршили сопротивляться: уцпившись за что попало, мы не давали себя стаскивать съ мста, при этомъ немало влетло подзатыльниковъ надзирателямъ. Въ конц концовъ, они, конечно, одержали надъ нами верхъ: каждаго изъ насъ они на рукахъ приносили и насильно держали на стул, пока цирюльникъ брилъ полголовы, тоже длали они и во время заковки.

Участіе капитана въ этомъ обман и насиліи надъ нами было достаточной причиной, чтобы онъ потерялъ расположеніе, которымъ раньше пользовался. Наше затмъ прощаніе съ нимъ было очень холодное.

——

Была средина мая. Погода стояла прекрасная, солнце уже довольно сильно грло, въ воздух было тихо, спокойно. Но съ этой чудной погодой совсмъ не гармонировало наше настроеніе. Изъ тюрьмы на вокзалъ большинство изъ насъ предпочло отправиться пшкомъ. Мы представляли довольно значительныхъ размровъ толпу, имвшую очень оригинальный характеръ. Бритые арестанты съ кандалами на ногахъ и съ бубновыми тузами на срыхъ арестантскихъ халатахъ шли рядомъ съ мужчинами и женщинами, одтыми въ разнообразные европейскіе костюмы. Преобладающій элементъ этой пестрой кучки въ пятьдесятъ съ чмъ-то человкъ составляла, конечно, юная молодежь, было нсколько человкъ среднихъ лтъ, а также двнадцатъ женщинъ, изъ нихъ три добровольно слдовали за своими мужьями въ административную ссылку въ Сибирь.

Сцена насильственнаго бритья и заковыванія насъ, каторжанъ, повидимому, произвела на многихъ тяжелое впечатлніе. Молча двигались мы по направленію къ вокзалу. Когда затмъ мы размстились въ двухъ вагонахъ, на платформ появилось нсколько лицъ — родственники и знакомые, пришедшіе проводить насъ. Жандармы не допускали ихъ близко къ окнамъ вагоновъ. Поэтому мы громко выкрикивали другъ другу свои прощальныя привтствія и пожеланія,

— Будьте здоровы и счастливы! Не забывайте насъ!— раздавалось изъ вагоновъ.

— Не унывайте! Не теряйте бодрости! Возвращайтесь скоре изъ Сибири!— слышалось въ отвтъ со стороны провожавшихъ.

Но вотъ раздался звонокъ.

— Запойте на прощанье!— послышались крики съ платформы, и стройный хоръ за зиму спвшихся голосовъ изъ нашего вагона затянулъ: ‘Ой, тамъ за Дунаемъ’. При той обстановк грустные звуки этой малорусской псни производили особенно сильное впечатлніе. Провожавшіе не могли удержать подступившихъ слезъ, перешедшихъ у нкоторыхъ въ громкое рыданіе. Но шумъ колесъ отходившаго позда вскор заглушилъ и плачъ, и звуки псни.

На ближайшей станціи къ окну вагона, у котораго я сидлъ, подошла старуха-крестьянка и подала мн копейку, сказала: ‘на, бери, помолись!’ Я сперва отказался, посовтовавъ ей дать эту монету другому, но затмъ взялъ ее на память и долго потомъ хранилъ.

Чмъ больше мы удалялись отъ Москвы, тмъ тоскливе становилось на душ, — словно въ этомъ город я навсегда оставлялъ самыхъ близкихъ людей.

Утромъ слдующаго дня мы прибыли въ Нижній. Здсь намъ нужно было перессть на арестантскую баржу, буксируемую пароходомъ, чтобы по р. р. Волг и Кам плыть до г. Перьми. Насъ помстили въ двухъ каютахъ, мужчинъ отдльно отъ женщинъ, но въ общемъ нашемъ распоряженіи была палуба, покрытая желзной сткой. Пищу мы готовили сами изъ покупаемой по-пути провизіи. На вод намъ предстояло пробыть нсколько дней, и это обстоятельство, посл продолжительнаго тюремнаго заключенія, доставляло намъ большое наслажденіе. Особенно хорошо бывало при солнечныхъ закатахъ. Все наша публика собиралась тогда на палуб, и отличный хоръ нашъ затягивалъ любимыя псни. Сидишь гд-нибудь въ сторон, у борта, прислонившись головой къ стк и, слушая знакомые, преимущественно грустные мотивы, смотришь на гладкую поверхность широкой рки. Движеніе баржи не производило ни малйшаго шума — словно она неподвижно стояла на одномъ мст. ₍Появлявшіяся, съ наступленіемъ вечера, звзды, пріобртали какой-то особенно яркій цвтъ, отражаясь въ вод. Все кругомъ — рка, звздное небо и пніе невольно переносили меня на другую, также великую рку,— на широкій Днпръ, на берегахъ котораго я провелъ дтство и юность.

Въ Перьми мы вновь размстились въ двухъ вагонахъ, чтобы по желзной дорог прохать въ Екатеринбургъ.

Теперь, съ проведеніемъ сибирской желзной дороги, перевозка арестантовъ совершается очень просто, въ описываемое же мною время это былъ очень длинный и сложный процессъ. Переночевавъ въ Екатеринбургской тюрьм, мы утромъ должны были отправиться до перваго сибирскаго города — Тюменя на тройкахъ. На каждой телг полагалось помститься четыремъ политическимъ съ двумя конвойными солдатами, слдовательно, вмст съ ямщикомъ по семи человкъ. Нкоторые изъ нашей партіи нашли такое количество людей слишкомъ большимъ и стали требовать, чтобы увеличили число телгъ. Сопровождавшій насъ конвойный офицеръ заявилъ, что онъ не можетъ этого сдлать. Находя очень неудобнымъ и утомительнымъ трое сутокъ хать при такомъ числ сдоковъ, протестанты наотрзъ отказались добровольно садиться въ телги. Время, между тмъ, шло, а наша партія не трогалась съ мста. Большинству изъ насъ этотъ вопросъ не казался столь важнымъ, чтобы изъ-за него стоило вызывать, быть можетъ, крупное столкновеніе, если бы офицеръ отдалъ солдатамъ приказаніе усаживать насъ насильно.

— Не иметъ смысла изъ-за этого вызывать исторію!— стали раздаваться голоса, но невозможно было убдить въ этомъ боле пылкихъ. Тогда кому-то пришла мысль сдлать пробу, насколько стснительно размститься въ телгахъ по шести человкъ. Явилось нсколько охотниковъ, которые, усвшись въ телг, нашли, что вполн возможно хать въ требуемомъ офицеромъ количеств людей. Ихъ примру послдовали другіе, протестанты поневол подчинились большинству, хотя не безъ выраженія своего неудовольствія, и столкновеніе было, такимъ образомъ, устранено.

Еще когда мы хали по Волг и Кам, уже опредлились группы для зды на тройкахъ. При этомъ кто-то предложилъ предоставить нашимъ женщинамъ право выбора кавалеровъ. Многіе изъ мужчинъ охотно приняли это предложеніе, но нашлось и нсколько ‘противниковъ женскаго пола’, вовсе нежелавшихъ хать въ обществ дамъ. Эти ‘женоненавистники’ состояли преимущественно изъ наиболе юной молодежи.

За Ураломъ весна только начиналась тогда, деревья едва покрывались листвой, въ воздух чувствовалась особенная легкость. Въ давно описанной зд на тройкахъ для насъ быао много привлекательнаго. Вытянувшись гуськомъ на большомъ пространств, тройки наши быстро мчались впередъ. Съ гиканьемъ и свистомъ ямщики погоняли лошадей, заставляя ихъ нестись вскачь. Шутки, смхъ и псни раздавались съ нкоторыхъ телгъ, но далеко не у всхъ, приближавшихся къ Сибири, было весело на душ.

Въ одинъ изъ первыхъ дней зды на тройкахъ, не дозжая до мста перепряжки, хавшіе впереди вдругъ остановились у какого-то столба. Вс стали вылзать изъ телгъ. Оказалось, что то былъ знаменитый столбъ, на одной сторон котораго имется надпись ‘Европа’, а на другой ‘Азія’. Пятнадцать мсяцевъ прошло тогда, со времени моего ареста.— ‘Сколько же лтъ предстоитъ мн провести въ Сибири?’ — естественно являлся у меня вопросъ, когда я, вмст съ другими, стоялъ у этого пограничнаго знака.

——

Въ г. Тюмени производилось распредленіе ссыльныхъ: оттуда ихъ отправляли въ разныя направленія,— однихъ на югъ, другихъ — на сверъ и востокъ. Нашей партіи также предстояло раздлиться въ этомъ город. Но, за исключеніемъ насъ четырехъ каторжанъ, шедшихъ на Кару, многіе изъ ссыльныхъ остальныхъ категорій не знали не только губернію или область, въ какую ихъ пошлютъ, но имъ не было даже извстно, отправятъ-ли ихъ на сверъ или югъ. Между тмъ условія жизни въ столь противоположныхъ направленіяхъ, конечно, чрезвычайно различны. Естественно, поэтому, что большинство нашей партіи съ нетерпніемъ ожидало прихода въ Тюмень, гд должна была ршиться судьба многихъ. Кром того, въ Тюмени, какъ намъ было извстно, изъ году въ годъ происходили по разнымъ поводамъ столкновенія между ссыльными и администраціей. Поэтому, не дозжая еще до Тюмени, мы стали обсуждать, какъ намъ вести себя тамъ съ начальствомъ. На этапахъ состоялось у насъ нсколько собраній, которыя, какъ часто бываетъ у насъ въ аналогичныхъ случаяхъ, ни къ чему не приводили: собранія происходили безъ предсдателя, поэтому, вс говорили одновременно и, конечно, ни до чего не договаривались.

Уже у воротъ тюменской тюрьмы произошла у насъ размолвка съ администраціею: она пожелала отдлить нашихъ женщинъ, помстивъ ихъ въ особомъ зданіи, мы же воспротивились этому, такъ какъ такое раздленіе было неудобно для насъ въ хозяйственномъ отношеніи. Въ конц концовъ администрація уступила намъ. Не такъ просто окончилось другое столкновеніе.

Вскор, по прибытіи въ Тюмень, мы узнали, что значительную часть административныхъ нашей партіи, назначенныхъ на югъ, намрены отправить туда этапнымъ порядкомъ. Такой способъ отправки сопряженъ былъ со многими неудобствами, а между тмъ ихъ легко было избгнуть, если-бы ссылаемыхъ на югъ везли не сухимъ путемъ, а по ркамъ на пароход. Уже и раньше у каждой партіи происходили столкновенія съ администраціей изъ-за этапнаго способа отправки. Наши административные, назначенные на югъ, также отказались добровольно подчиниться этому требованію начальства. Вновь состоялись у насъ бурныя собранія, въ результат которыхъ ршено было послать телеграмму губернатору съ просьбой отправить лицъ, назначенныхъ на югъ, воднымъ путемъ.

Когда наступилъ день ухода этихъ административныхъ и ихъ по-одиночк стали вызывать въ партію, мы вс ршительно воспротивились этому, и начальство вновь уступило намъ, но, вскор оказалось, лишь на время.

Не знаю, случайно или нарочно, вмсто письменнаго отвта, губернаторъ самъ пріхалъ къ намъ изъ Тобольска и, на сколько могу теперь припомнить, въ бесд съ нами общалъ исполнить общую просьбу нашей партіи объ отправк южанъ воднымъ путемъ. Обнадеженные такимъ общаніемъ, мы успокоились и стали собираться въ дальнйшій путь, такъ какъ въ одинъ изъ ближайшихъ дней предстоялъ отъздъ тхъ изъ нашей партіи, которыхъ отправляли на сверъ Тобольской губ. и въ Восточную Сибирь. Таковыхъ было около двадцати человкъ, кром административныхъ, въ ихъ число входили мы, каторжане, и четверо поселенцевъ: Макаръ Васильевъ, П. Дашкевичъ, Л. Чемоданова и В. Шулепникова.

Между тмъ, посл нашего отъзда изъ Тюмени, какъ мы потомъ узнали, когда тамъ остались лишь административные, назначенные на югъ, власти объявили имъ, что ихъ просьба объ отправк воднымъ путемъ не будетъ исполнена: не желая, очевидно, вызвать крупнаго столкновенія, пока въ Тюмени находилась вся наша партія, начальство придумало отложить свой отказъ до ухода значительной части ея. Такой пріемъ крайне возмутилъ оставшихся, и они наотрзъ отказались подчиниться требованію итти по этапу. Тогда солдатамъ приказано было насильно тащить ихъ изъ камеръ и усаживать въ телги. При этомъ происходили столкновенія, къ счастью, не имвшія ни для кого тяжелыхъ послдствій.

Изъ Тюмени намъ, отправленнымъ на сверо-востокъ, предстояло въ описываемое время совершить продолжительное путешествіе воднымъ путемъ: по Тур, на которой стоитъ Тюмень, приходилось плыть до ея сліянія съ Тоболомъ, по послднему, до его впаденія въ Иртышъ, затмъ по Иртышу до Оби, повернувъ вверхъ по теченію которой, плыть до впаденія въ нее Томи, на каковой и находится г. Томскъ. Намъ, такимъ образомъ, нужно было сдлать боле 3000 верстъ и пробыть на вод около двухъ недль.

Какъ и во время путешествія по Волг и Кам, мы вновь размстились въ двухъ каютахъ арестантской баржи, буксируемой пароходомъ. Плаваніе по перечисленнымъ сибирскимъ ркамъ не представляло особеннаго интереса. Не смотря на іюнь мсяцъ, ничто кругомъ не напоминало наступленія весны, и мстами попадались еще плывшія внизъ льдины, а по вечерамъ бывало даже довольно холодно. Передъ нашими глазами разстилалась водная поверхность, нердко скрывавшая берега, что обусловливалось весеннимъ разливомъ. Кругомъ все было пустынно и мертво, на громадныхъ пространствахъ часто не видно было ни малйшихъ признаковъ человческаго существованія. Это отсутствіе жизни, въ связи съ все усиливавшимся холодомъ, по мр нашего приближенія къ сверу, временами дйствовало самымъ удручающимъ образомъ на настроеніе.

‘И здсь, гд-то въ тундрахъ и тайг живутъ люди!’ — помню, приходило мн въ голову, и я съ ужасомъ представлялъ себ, что лишь много, много лтъ спустя, по окончаніи каторги, я получу право поселиться въ подобномъ, а то и въ худшемъ мст, но я къ тому же не буду пользоваться и той жалкой свободой, какой обладаетъ несчастный аборигенъ этихъ глухихъ лсовъ — самодъ или остякъ.

Нсколько разъ пароходъ приставалъ къ берегу для нагрузки дровъ или къ двумъ-тремъ пристанямъ, бывшимъ на всемъ нашемъ обширномъ пути. Тогда на жалкихъ своихъ яликахъ подплывали къ нашей барж остяки и предлагали намъ за безцнокъ рыбу.

Кром Тобольска, намъ на этомъ огромномъ пути встртились еще два населенныхъ пункта, носившіе названія ‘городовъ’ — Сургутъ и Нарымъ. Въ этихъ мстахъ, да еще въ находящемся чуть не на самомъ свер материка — Березов — должны были остаться нкоторые изъ шедшихъ съ нами административно-ссыльныхъ. Нетрудно представить себ, каковы были въ то время — да и теперь еще — условія жизни ссыльныхъ въ этихъ ‘городахъ’, состоявшихъ изъ нсколькихъ десятковъ жалкихъ деревянныхъ избъ и населенныхъ полу-русскими полу-туземцами, которые сами еле перебивались, главнымъ образомъ, одной лишь рыбой. Между тмъ, въ такіе пункты ссылаютъ на продолжительные сроки даже несовершеннолтнихъ. Одну мою знакомую сослали въ Березовъ, когда ей было всего 17 лтъ, и она провела тамъ цлыхъ 12 лтъ!

Наконецъ, мы дотащились до Томска. Тамъ въ то время находилось нсколько политическихъ ссыльныхъ, и лишь только мы пристали къ берегу, какъ нкоторые изъ нихъ немедленно пришли къ намъ на баржу. Одна изъ явившихся оказалась моей старой знакомой, съ которой мы не видлись шесть лтъ. Бритаго, въ арестантскомъ наряд, она меня совсмъ не могла узнать, когда же я назвалъ себя, она, съ грустью, покачивая головой долго повторяла: ‘совсмъ, совсмъ не тотъ!’

На баржу вскор явились чины мстнаго тюремнаго вдомства и, сличая каждаго изъ насъ съ имвшимися при статейныхъ спискахъ фотографическими карточками, стали производить пріемку насъ отъ конвойнаго офицера. По окончаніи этой процедуры, насъ повели въ пересыльную тюрьму. По дорог туда, несмотря на цпь конвойныхъ, къ намъ совершенно неожиданно протискались дв незнакомыя намъ молодыя двушки, вскор оказавшіяся административно-ссыльными сестрами П. Замтивъ ихъ внезапное появленіе, солдаты потребовали, чтобы барышни удалились, по имъ нелегко было этого добиться. Быстро перебгая отъ одного къ другому и тутъ же наскоро рекомендуясь намъ, сестры П. были непреклонны въ своемъ ршеніи познакомиться со всми, и только наскоро перецловавшись съ нами, он, наконецъ, согласились выйти изъ круга, идя затмъ рядомъ съ нами вн цпи, эти двушки проводили насъ до самой тюрьмы, находившейся далеко отъ пристани.

Такъ называемая, ‘пересыльная’ состояла изъ нсколькихъ старыхъ деревянныхъ строеній и изъ наскоро сколоченныхъ изъ досокъ бараковъ, въ каковыхъ въ то время помщалось боле тысячи человкъ уголовныхъ разныхъ категорій, возрастовъ и сословій, они, такъ же, какъ и мы, политическіе, вполн свободно расхаживали по всмъ направленіямъ и закоулкамъ обширнаго двора, и мы, такимъ образомъ, имли возможность знакомиться другъ съ другомъ. До Томска мы, политическіе, хали совершенно изолировано отъ уголовныхъ, и лишь отъ этого города въ т времена начиналось наше совмстное съ ними этапное путешествіе на востокъ. Мое непосредственное и близкое знакомство съ ‘міромъ отверженныхъ’, въ сущности, началось съ этого пункта.

Однажды, когда я слонялся по обширному тюремному двору, ко мн подошелъ какой-то уголовный. Это былъ здоровый, съ ршительными чертами лица, рыжій мужчина, лтъ за тридцать на видъ. По арестантскимъ понятіямъ онъ былъ одтъ франтомъ: изъ-подъ казеннаго халата, слегка накинутаго на его плечи, видна была связанная у ворота красной тесемкой чистая блая рубаха, которую обхватывалъ шитый изъ яркой матеріи поясъ, къ послднему до того искуссно были подвшены кандалы, что при ходьб они почти не производили звона, изящно связанные ремнями подкандальники можно было принять за голенища сапогъ, нсколько на бокъ сдвинутая шапка безъ козырька также гармонировала со всми другими частями изысканнаго туалета, а закрученные усы не оставляли ни малйшаго сомннія въ томъ, что ихъ обладатель принадлежитъ къ арестантской аристократіи.

— На много лтъ идете?— спросилъ онъ меня, посл обмна привтствіями.

Когда я отвтилъ на этотъ вопросъ, онъ продолжалъ: — И вы думаете итти?

— По невол пойдешь!— сказалъ я.

— Можно не итти: мы устроимъ вамъ смнку {Уголовные арестанты въ тюрьмахъ и въ пути на каторгу устраиваютъ такъ: осужденный въ каторжныя работы сговаривается съ другимъ, идущимъ въ Сибирь на поселеніе, помняться фамиліями. За ничтожное вознагражденіе въ нсколько руб., подъ давленіемъ нужды и арестантской артели, проигравшійся поселенецъ беретъ на себя преступленіе каторжанина и при повркахъ отзывается на его фамилію, а каторжанинъ — на фамилію этого поселенца. Когда же партія приходитъ на мсто, откуда производится распредленіе пересылаемыхъ арестантовъ, то въ назначенномъ пункт остается не поселенецъ, а каторжанинъ. Съ этого пункта послдній немедленно пускается ‘бродяжить’ по Сибири, а то пробирается и на родину. Поселенецъ же, лишь по прошествіи нкотораго времени, пришедши уже на каторгу, объявляетъ начальству, что его фамилія иная, и что онъ обмнялся съ такимъ-то. За такую смнку поселенца приговариваютъ къ 4 годамъ каторжныхъ работъ и 100 плетямъ. Вожаки артели строго слдятъ за тмъ, чтобы лица, взявшія на себя такія обязательства, точно ихъ исполняли, въ противномъ случа ихъ тмъ или инымъ способомъ убиваютъ.}.

Я зналъ, что онъ имлъ въ виду: такимъ способомъ, т. е. смнявшись съ уголовными, бжали въ 1879 г. Дебагорій-Мокріевичъ, Павелъ Орловъ и Владиславъ Избицкій. Но, какъ только это открылось, начальство ввело нкоторые пріемы, сдлавшіе смнки для политическихъ каторжанъ совершенно невозможными: кром фотографическихъ карточекъ при статейныхъ спискахъ, насъ отъ города до города сопровождалъ спеціальный конвой, такимъ образомъ, каждаго изъ насъ знали въ лицо приставленные къ намъ солдаты.

Когда я указалъ своему собесднику на вс эти обстоятельства, какъ на непреодолимыя препятствія къ смнк, онъ убжденнымъ тономъ заявилъ:

— Пустяки: мы обойдемъ вс помхи!

— Какимъ образомъ?— поинтересовался я.

— А вотъ видите этотъ колодезь: въ немъ каждую весну находятъ утопленника. Поняли?

Я не могъ сообразить, что онъ имлъ въ виду. Мое недоумніе онъ разъяснилъ слдующимъ образомъ. Мн устроятъ ‘смнку’ съ уголовнымъ арестантомъ, имющимъ подходящія къ моимъ примты. Но, чтобы, при сличеніи уголовнаго съ моей фотографической карточкой не могла открыться наша сдлка, франтъ брался убить моего смнщика и, изуродовавъ его лицо бросить трупъ въ колодезь. Начальство, не найдя меня среди политическихъ, предположитъ, что я или бжалъ, или убитъ и брошенъ въ колодезь. Между тмъ, я выйду на поселеніе, откуда легко уже бжать. За выполненіе этого ужаснаго и вмст фантастическаго плана мой собесдникъ просилъ какую-то ничтожную сумму — въ 20 или 30 руб., конечно, для себя и ему подобныхъ воротилъ артели, ‘Ивановъ’, о которыхъ сообщу ниже. Онъ излагалъ мн свое предложеніе съ такимъ спокойствіемъ и равнодушіемъ, словно рчь его касалась самой простой, обыденной сдлки, а не ужаснйшаго замысла противъ одного изъ ни въ чемъ неповинныхъ его же товарищей. Конечно, я отклонилъ это предложеніе.

Въ Томск отъ насъ отдлилось еще трое, и всего политическихъ осталось четырнадцать человкъ. Но и этихъ начальство хотло раздлить на дв партіи, чтобы бывшія съ нами три молодыя двушки — Марія Калюжная, Варвара Шулепникова и Любовь Чемоданова — пошли дальше при, такъ называемой, ‘семейной партіи’, а мы, мужчины — при холостой. Опасаясь, что нашимъ женщинамъ придется перенести массу лишеній, а то и страданій, если он одн будутъ итти по этапамъ съ уголовной, хотя и ‘семейной’ партіей, мы возстали противъ этого требованія. Но, такъ какъ мстныя власти сами не могли его удовлетворить, намъ пришлось отправить телеграмму въ Петербургъ въ Главное Тюремное Управленіе, откуда пришелъ благопріятный отвтъ.

ГЛАВА XIV.
Этапнымъ порядкомъ.

Настоящія мытарства политическихъ ссыльныхъ начинались только съ выходомъ изъ Томска. До этого города, путь въ нсколько тысячъ верстъ отъ Москвы мы, какъ и уголовные, совершали, главнымъ образомъ, по усовершенствованнымъ средствамъ сообщенія — по желзнымъ дорогамъ и на баржахъ и лишь небольшое пространство отъ Екатеринбурга до Тюмени на перекладныхъ. Отъ Томска же начиналось тогда этапное, т. е. пшее хожденіе партій.

Въ невыносимую лтнюю жару, какъ и въ жестокіе сибирскіе морозы, въ дождь и бурю, несмотря на ужасное состояніе первобытныхъ дорогъ,— неизмнно въ опредленный день изъ Томска еженедльно выходили партіи въ нсколько сотъ человкъ каждая, чередуясь ‘семейныя’ съ ‘холостыми’. Партія длала по одному станку въ день, т. е. 25—30 верстъ, смотря по разстоянію отъ одного къ другому, съ дневками черезъ два дня въ третій. Это черепашье передвиженіе, во время котораго, въ среднемъ, приходилось мене 17 вер. въ день, длилось для многихъ нсколько мсяцевъ, при крайне тяжелыхъ условіяхъ.

Въ душной, пропитанной всевозможными міазмами камер, на нарахъ, построенныхъ въ два яруса, и подъ ними на полу, плечо къ плечу лежали пересыльные, предоставляя свои изможденныя тла миріадамъ паразитовъ, съ остервенніемъ набрасывавшимся на вновь пришедшихъ людей. Для насъ, политическихъ ссыльныхъ, отводились на этапахъ отдльныя отъ уголовныхъ камеры, но на общихъ съ ними коридорахъ. При помощи платковъ и простынь мы отгораживали часть помщенія для трехъ шедшихъ съ нами женщинъ, для которыхъ вчное пребываніе среди насъ мужчинъ, уголовныхъ арестантовъ и конвойныхъ солдатъ, было крайне стснительно и непріятно. Правда, насколько отъ насъ зависло, мы всячески старались облегчить ихъ положеніе, устраняя ихъ отъ тяжелыхъ работъ.

Съ первыми проблесками свта, за долго до восхода солнца, уголовные собирались на этапномъ двор и, поминутно вздрагивая отъ предразсвтнаго холода, ждали поврки: они торопились по-раньше отправиться въ путь, чтобы поспть на слдующій этапъ до наступленія полуденнаго зноя. Когда они выстраивались въ дв шеренги, фельдфебель производилъ имъ поврку и посл даннаго сигнала партія трогалась въ путь. Впереди быстрой походкой шли старые, опытные бродяги — ‘Иваны’, по много разъ уже ходившіе взадъ и впереди по этой же дорог и потому знавшіе на ней чуть не каждый ручей и кустъ. За ними, растянувшись на большомъ пространств, двигались остальные уголовные, въ хвост на телгахъ помщались больные и слабосильные, затмъ тянулись подводы съ арестантскими пожитками, а позади всхъ, сидя по-двое и по-трое на одноконныхъ телгахъ, медленнымъ шагомъ плелись и мы, политическіе, окруженные своимъ спеціальнымъ конвоемъ.

Вся эта странная процессія подымала за собою огромные столбы пыли, которая покрывала въ особенности насъ, шедшихъ въ заднихъ рядахъ. Чрезвычайно непріятныя ощущенія причиняла еще сибирская мошка. Несясь кругомъ густой тучей, она забиралась подъ платье и вызывала сильный зудъ во всемъ тл. Не спасала отъ этого надодливаго наскомаго и густая волосяная стка, которой мы своевременно запаслись.

Приблизительно на полъ-пути партія длала привалъ гд-нибудь у пригорка, ручья или на лужайк. Здсь впервые съ утра уголовные — да и то далеко не вс — закусывали кусками сухого хлба, такъ какъ выходили они въ путь натощакъ. Всмъ пересыльнымъ, и намъ въ томъ числ, выдавались на руки кормовыя деньги въ размр отъ 5 до 15 коп. въ день на каждаго, смотря по мстности, состоянію урожая и по сословію, къ которому принадлежалъ арестантъ. Этихъ средствъ въ лучшемъ случа едва хватало на хлбъ и овощи. Но многіе уголовные проигрывали въ карты большую часть, а нердко и все полученное отъ казны, почему часто въ буквальномъ смысл слова голодали. Спасало такихъ лицъ отъ смерти подаяніе. Въ попадавшихся по пути деревняхъ постоянно отдлялось отъ партіи нсколько наиболе оборванныхъ и тощихъ арестантовъ, которые, въ сопровожденіи конвойныхъ, подходили къ избамъ и затягивали свою жалостливую пснь, извстную подъ названіемъ ‘Милосердная’. Сердобольныя сибирячки просовывали черезъ форточки ломти хлба и шаньги, каковые просители опускали въ свои мшки. Случалось, что и прозжій подавалъ кому-нибудь изъ арестантовъ мдную или серебрянную монету, все полученное поровну длилось между членами арестантской артели.

Отдохнувъ на привал, партія въ томъ же порядк вновь пускалась въ дальнйшій путь. Вблизи этапа вс наиболе здоровые и сильные арестанты протискивались впередъ и, когда извнутри отворяли ворота, они стремглавъ пускались бжать, толкая и перегоняя другъ друга, чтобы скоре занять въ камерахъ наилучшія мста. Глядя на этотъ бшенный бгъ нсколькихъ сотъ человкъ по небольшому дворику, въ первое время многимъ изъ насъ становилось жутко, такъ какъ являлось естественное опасеніе, что нкоторыхъ могутъ смять и изуродовать. Вскор, однако, оказалось, что эта дикая гоньба за лучшимъ мстомъ всегда кончалась благополучно, но, конечно, она не обходилась безъ ссоръ и дракъ. Воротиламъ, здоровымъ бродягамъ — ‘Иванамъ’, всегда доставались наилучшія мста, а старикамъ, больнымъ и слабымъ оставались самыя худшія,— подъ нарами, въ темныхъ и сырыхъ углахъ, возл вонючихъ парашъ и на сквознякахъ у проходовъ.

Въ камерахъ было тсно и грязно, воздухъ отчаянный, крики, ругань и шумъ почти не прекращались. За рдкими исключеніями, этапы и полуэтапы представляли собою почернвшія отъ времени и непогоды одно-этажныя сколоченныя изъ бревенъ избы съ ршетчатыми окнами, подленныя на нсколько камеръ. На этапномъ же двор находились квартира конвойнаго офицера, казарма для солдатъ и разныя служебныя зданія. Вс эти строенія были окружены высокими, въ 5—6 сажень, глубоко вкопанными въ землю и сверху заостренными бревнами — палями. Черезъ каждыя сутки партія приходила на новый этапъ, гд смнялся конвой для уголовныхъ, наши же солдаты слдовали отъ города до города. Между двумя этапами находился одинъ полу-этапъ, въ каковомъ партіи только ночевали. По своимъ размрамъ, эти помщенія были значительно меньше этаповъ, и въ нихъ бывала еще большая тснота, чмъ въ послднихъ.

Размстившись, кому какъ пришлось, уголовные выходили изъ камеръ во дворъ. Тамъ къ этому времени мстныя крестьянки располагались съ разными състными продуктами и начинался настоящій базаръ, во время котораго арестанты ловко надували, а то и обкрадывали простоватыхъ бабъ. Замтивъ пропажу, послднія подымали крикъ и ругань, но во всхъ подобныхъ случаяхъ уголовные дружно стояли одинъ за другого, и потерпвшая никогда не могла добиться своего. Во двор же группы въ нсколько человкъ разводили костры, на которыхъ кипятили воду для чая и варили какую-нибудь жалкую пищу. Несмотря на то, что кругомъ было много деревянныхъ построекъ, какъ я упоминалъ выше, никому не приходило въ голову опасаться пожара.

Для нкоторыхъ илъ насъ, политическихъ ссыльныхъ, однимъ изъ наиболе тяжелыхъ условій продолжительнаго этапнаго путешествія было то, что приходилось очень рано вставать и отправляться въ партію Ворочаясь съ боку на бокъ, вслдствіе обилія наскомыхъ, иному только къ утру удавалось заснуть, а между тмъ, какъ я уже сказалъ, еще до восхода солнца уголовные собирались на двор для проврки. Изъ за времени отправки въ путь у насъ на первыхъ порахъ происходили съ ними довольно крупныя столкновенія: они настаивали, чтобы партія отправлялась до разсвта, мы же старались оттянуть выходъ на часъ-два позже. Вступая въ переговоры съ каждымъ новымъ конвойнымъ офицеромъ, а также и съ уголовнымъ старостой, о времени выхода, мы назначили его, по совмстному соглашенію, кажется, въ 6 ч. утра. Но вскор посл выхода изъ Томска у насъ произошелъ такой случай.

По приход на этапы и полу-этапы, мы вообще мало пользовались общимъ дворомъ, такъ какъ до наступленія сумерокъ.онъ былъ почти сплошь занятъ уголовными. Только посл поврки, когда ихъ запирали въ камерахъ, мы выходили погулять.

Однажды, въ чудный лтній вечеръ, на двор появился конвойный офицеръ и повелительнымъ тономъ воскликнулъ, обратившись къ намъ:

— Ступай въ камеру!

— Почему?— изумились мы.— Мы только недавно вышли подышать свжимъ воздухомъ.

— Ступайте, говорю вамъ, иначе вы отправитесь завтра въ 4 ч. утра.

— Но вы вдь условились съ нами, что мы выйдемъ въ 6 ч.?— сказали мы.

— А вотъ теперь я заявлю, что вы отправитесь въ 4 ч.!

— Нтъ, мы выйдемъ въ 6 ч.!— возразили мы.

— Посмотримъ!— воскликнулъ офицеръ, удаляясь.

Собравшись затмъ вмст, мы ршили добровольно не отправляться въ путь раньше условленнаго часа.

Съ первыми проблесками свта начали выстраивать уголовныхъ на поврку, и въ нашу камеру явились солдаты съ требованіемъ отъ имени офицера, чтобы мы собирались въ дорогу. Но мы не обратили на это никакого вниманія.

Проснувшись, вслдствіе поднявшейся кругомъ возни, нкоторые изъ насъ начали одваться, другіе же продолжали лежать на нарахъ Между тмъ уголовные давно уже были готовы къ отправк и начали громко выражать свое неудовольствіе, изъ ихъ среды раздались, по нашему адресу, угрозы и площадная брань. Затмъ, въ сопровожденіи нсколькихъ солдатъ, въ нашу камеру вбжалъ взбшенный офицеръ и повелительнымъ тономъ приказалъ намъ немедленно собираться въ дорогу: но, видя, что никто изъ насъ не трогается съ мста, онъ пришелъ въ ярость и, указавъ на лежавшихъ неподвижно на нарахъ, отдалъ команду: ‘подымай прикладами!’

Одно мгновеніе, и у насъ могла-бы разыграться исторія, которая, быть можетъ, имла-бы трагическій исходъ, такъ какъ на насиліе вс мы готовы были отвтить тмъ же.

По счастью солдаты поколебались пустить въ ходъ ружья.

— Что вы длаете! закричали въ это время нкоторые изъ насъ.— Мы стоимъ на законной почв: въ инструкціи не сказано, чтобы партіи выходили въ 4 ч. утра, а должны лишь приходить на ночлегъ не позже сумерекъ.

Вдругъ вбгаетъ фельдфебель и кричитъ взволнованнымъ голосомъ:

— Ваше благородіе! Партія бунтуется!

‘Пустите насъ: мы живо поднимемъ!’ — слышатся крики въ окна.

— Вотъ что вы надлали!— накидываемся мы на офицера.— Вы вызываете бунтъ въ партіи, за это подъ судъ пойдете, отвтите своими погонами!

Подъ вліяніемъ угрозъ и крика, офицеръ совершенію теряется, повелительный топъ у него пропадаетъ, и, хватаясь за голову, онъ съ мольбою восклицаетъ:

— Что же мн теперь длать?

— Отправьте уголовныхъ впередъ съ фельдфебелемъ, а сами въ 6 ч. подете съ нами!— отвчаемъ мы.

Посрамленный офицеръ быстро уходитъ изъ камеры и длаетъ такъ, какъ мы указали. Время отъ времени появляется затмъ его деньщикъ и спрашиваетъ, не согласны-ли мы уже отправляться? Но, посматривая на часы, мы отвчаемъ, что осталось еще столько-то минутъ, и лишь ровно въ 6 ч. садимся въ телги и догоняемъ уголовныхъ на привал.

Этотъ случай привлекъ на нашу сторону симпатіи и уваженіе уголовныхъ: какъ и всмъ вообще людямъ, имъ понравилась настойчивость и ршимость небольшой кучки въ 14 человкъ, которые не побоялись возстать противъ офицера, хотя въ его распоряженіи имлось до сотни солдатъ и ихъ собственная партія. Посл этого у насъ съ уголовными установились самыя мирныя отношенія и въ теченіе продолжительнаго дальнйшаго пути у насъ больше не выходили съ ними недоразумнія.

——

До постройки сибирской желзной дороги, Московскій трактъ являлся единственнымъ путемъ по обширнйшему краю, къ тому же онъ былъ самаго примитивнаго характера: нешоссированная дорога весной, вслдствіе разлива ркъ и лтомъ посл дождей, приходила въ такое состояніе, что тройка лошадей съ трудомъ вытаскивала изъ грязи телжку. Вдоль этого тракта, тянувшагося на тысячи верстъ, были расположены села и нсколько городовъ въ боле или мене отдаленномъ другъ отъ друга разстояніи. Но на многія сотни, а то и тысячи верстъ, по направленію къ сверу и югу отъ тракта, за исключеніемъ нсколькихъ населенныхъ пунктовъ тянулась, глухая тайга, въ которой лишь мстами бродили незначительныя и быстро вымиравшія охотничьи и пастушескія племена.

Въ хорошую погоду нкоторые изъ насъ сворачивали съ дороги и заходили въ тайгу нарвать цвтовъ или собрать ягодъ. Въ этомъ безконечномъ лсу, бывало испывымаешь чувство полной безпомощности: невольно являлось сознаніе, что, удалившись въ глубь на нсколько десятковъ сажень, рискуешь совсмъ потеряться въ чащ. Къ этимъ прогулкамъ, предпринимавшимся нами, конечно, въ сопровожденіи конвойныхъ солдатъ, офицеры относились, повидимому, совершенно равнодушно, хотя по инструкціи ‘выходъ изъ цпи’ строго воспрещался, но они, очевидно, не опасались, чтобы кто-либо изъ насъ попытался бжать съ дороги. Правда, соблазнъ для нкоторыхъ былъ очень великъ: стоило, казалось, скрыться въ густой чащ и тебя уже не поймаютъ, но за все время существованія этапнаго способа перевозки политическихъ ссыльныхъ была всего лишь одинъ разъ сдлана попытка бжать прямо съ пути въ тайгу Звонкевичемъ. Осужденный лтомъ 1883 г. на безсрочную каторгу, онъ, не доходя до Красноярска, на глазахъ конвоя бросился бжать по направленію къ чащ, но солдаты, пустивъ ему въ догонку пули, ранили его, затмъ, нагнавъ, принялись отчаянно бить чмъ попало — кулаками, ногами, прикладами. Не подоспй во-время офицеръ, озврвшіе конвойные добили-бы несчастнаго бглеца. Почти безъ всякихъ признаковъ жизни онъ былъ затмъ доставленъ въ тюремный лазаретъ. Только благодаря замчательному здоровью, Звонкевичъ поправился, но послдствія отъ полученныхъ имъ увчій остались у него на всю жизнь.

Не боле успшны были попытки нсколькихъ другихъ политическихъ ссыльныхъ, которымъ удалось во время пути удачно бжать изъ этапныхъ помщеній и сибирскихъ тюремъ. Въ т времена въ мало населенной Сибири каждый новый человкъ, очутившійся на единственной дорог, сразу бросался въ глаза мстнымъ жителямъ, властямъ поэтому почти всегда удавалось поймать даже успвшаго далеко уйти отъ мста побга политическаго ссыльнаго. Послдній иногда самъ принужденъ былъ отдаться въ руки начальства. При незнаніи таежныхъ тропинокъ, которыя хорошо извстны лишь уголовнымъ бродягамъ, политическій бглецъ, безцльно побродивъ нсколько дней по тайг и перенесши массу всевозможныхъ лишеній и страданій, нердко самъ бывалъ радъ, когда, пришедши уже въ отчаяніе выбраться изъ безпредльнаго лса, онъ, совсмъ обезсиленный, случайно попадалъ на трактъ. Въ такихъ случаяхъ мстные жители проявляли чрезвычайное усердіе: попавшагося на дорог бглеца они задерживали и передавали въ руки властей.

Поэтому до послдняго времени вполн оправдывалась характеристика Сибири, какъ огромной тюрьмы, имющей, благодаря естественнымъ своимъ условіямъ, боле надежную ограду, чмъ какую представляютъ всякія искусственныя стны и наемныя стражи. Но такой непреоборимой тюрьмой Сибирь въ описываемое мною время являлась только для насъ, политическихъ ссыльныхъ, не знавшихъ условій тайги, уголовные же арестанты легко въ ней оріентировались. Естественно, поэтому, что у нкоторыхъ изъ насъ возникалъ планъ бжать изъ Сибири вмст съ бродягами. Но такія попытки могли имть лишь самый трагическій исходъ: въ надежд поживиться отъ политическаго деньгами, а то и однимъ лишь его платьемъ, уголовные не остановятся передъ ршеніемъ убить его. Такимъ только образомъ, полагаютъ, погибъ въ Сибири въ 1880 г. Влад. Избицкій, онъ, какъ я уже упоминалъ, удачно ‘смнился’ въ пути съ уголовнымъ арестантомъ, но затмъ, по всей вроятности, былъ убитъ въ тайг его же сокомпаніонами — бродягами.

Но не только политическіе,— сами уголовные не довряютъ въ пути другъ другу. Въ этихъ случаяхъ они принимаютъ одинъ противъ другого всевозможныя предосторожности, такъ, каждый изъ нихъ предлагаетъ другому ніти впередъ по таежной троп изъ боязни быть убитымъ идущимъ сзади попутчикомъ.

Политическіе, ршавшіеся устроить побгъ въ пути, предпочитали поэтому самостоятельно пускаться въ тяжелое странствованіе и, такимъ образомъ, предоставляли свою судьбу всевозможнымъ случайностямъ.

‘Однажды, разсказывалъ мн Властопуло {Бывшій офицеръ, осужденный въ конц 70 г.г. на безсрочную каторгу. О немъ я ниже разскажу подробне.}, одинъ изъ такихъ бглецовъ,— когда мы вдвоемъ съ Козыревымъ {Недавно умеръ въ Иркутск.} блуждали по тайг, мы къ ужасу своему увидли, что прямо на насъ идетъ медвдь. Скрыться отъ него ршительно некуда было. Легко себ представить наше состояніе. Прислонившись къ дереву, мы ждали, что будетъ. Но ‘Мишка’ прошелъ мимо, никого изъ насъ не тронувъ,— надо полагать, онъ былъ сытъ въ тотъ моментъ’.

Зная по наслышк о всхъ подобныхъ опасностяхъ большинство изъ насъ не строило никакихъ плановъ на счетъ побга съ пути. Но два лица — Марія Калюжная, осужденная на 20 л. каторжныхъ работъ и студентъ Іорданъ, ссылавшійся административнымъ порядкомъ въ Восточную Сибирь на 5 л.,— собирались бжать, несмотря ни на какія препятствія. Молодые — каждому изъ нихъ было лишь по 20 л.— они страстно желали поскоре очутиться на свобод, но ни одна изъ многочисленныхъ, задуманныхъ ими попытокъ, не привела ни къ чему. Скажу уже здсь къ слову, что эти лица такъ и не дождались воли: оба они скончались въ Сибири. О трагической судьб Калюжной мн еще придется говорить ниже.

ГЛАВА XV.
Среди преступныхъ типовъ.

Отъ Томска до Кары, на огромномъ пространств почти въ 3000 верстъ, было около 40 человкъ конвойныхъ офицеровъ. Несмотря на то, что между ними, конечно, попадались люди съ самыми противоположными характерами, но вс они совершенно одинаково вели себя по отношенію къ уголовнымъ. Мн не приходилось въ пути наблюдать, чтобы офицеръ злоупотреблялъ своею властью надъ уголовными, не случалось также слышать, чтобы онъ не выдалъ арестантамъ чего-либо полагавшагося имъ по закону. Между тмъ, я знаю случаи, когда конвойные офицеры попадали даже подъ судъ за разнаго рода злоупотребленія по отношенію къ подчиненнымъ имъ солдатамъ. Принимая во вниманіе совершенную изолированность этаповъ, расположенныхъ въ огромномъ большинств случаевъ вдали отъ какихъ-либо административныхъ мстъ, а, слдовательно, и отъ всякаго контроля, не трудно себ представить, какъ нкоторые офицеры пользовались исключительнымъ своимъ положеніемъ. По преимуществу люди съ крайне ограниченнымъ образованіемъ, полученнымъ въ юнкерскихъ училищахъ, они, конечно, находили главное развлеченіе въ водк и картахъ. Неудивительно, поэтому, что нкоторые изъ нихъ совершали всевозможныя безобразія и беззаконія,— пропивали и проигрывали солдатскія деньги, застявляли нижнихъ чиновъ чрезмрно работать на себя, жестоко наказывали ихъ и т. п.

Отсутствіе какихъ-либо злоупотребленій со стороны конвойныхъ офицеровъ по отношенію къ уголовнымъ объяснялось существовавшей среди послднихъ крпкой организаціей: за малйшее нарушеніе полагавшагося имъ по закону и по установившемуся обычаю, арестантская артель отомстила-бы, причинивъ офицеру массу непріятностей, а то и бдъ. Поэтому, въ собственныхъ интересахъ офицеровъ, да и всего конвоя было жить въ мир и согласіи съ уголовными. Офицеры оставляли арестантовъ въ полномъ поко, ршительно никогда не вмшиваясь въ ихъ внутреннюю жизнь и предоставляя имъ длать все, что они хотятъ, за однимъ единственнымъ только исключеніемъ — побговъ. Офицеры смотрли сквозь пальцы на разныя нарушенія уголовными инструкціи. Такъ, отошедши нсколько станковъ отъ Томска, пересыльные не только шли безъ кандаловъ и не брились, но на этапахъ играли въ карты, пили водку и пр. За то можно было положительно удивляться, какъ огромная партія въ нсколько сотъ человкъ, среди которыхъ было немало и отчаянныхъ головъ, конвоировалась ничтожнымъ взводомъ солдатъ, которыхъ, казалось, арестантамъ ничего не стоило перебить. За весь огромный путь, длившійся много мсяцевъ, не было ни одного случая побга,— артель не допускала этого. Она-же слдила за внутреннимъ порядкомъ, чтобы не давать конвою повода вмшиваться въ ея жизнь. Хотя водка свободно распивалась, но я не знаю ни единаго случая, чтобы пьяный или даже только подвыпившій арестантъ попался на глаза офицеру. Мало того, не случалось также между уголовными ни дракъ, ни ссоръ, которыя пришлось-бы разбирать конвою. Такимъ образомъ, происходило взаимное молчаливое соглашеніе между конвоемъ и уголовными.

Такъ какъ, во время продолжительнаго пути по Сибири, мы приходили въ самое близкое прикосновеніе съ уголовной партіей, то намъ не трудно было въ достаточной степени ознакомиться, какъ съ ихъ внутренней организаціей, ихъ обычаями и нравами, такъ и со многими отдльными лицами, и я могу здсь сказать, что эта среда, въ общемъ, произвела на меня значительно боле благопріятное впечатлніе, чмъ я заране ожидалъ на основаніи литературныхъ произведеній и многочисленныхъ устныхъ разсказовъ. Конечно, многое въ этой сред было непріятнаго и даже отталкивающаго свойства, но это обусловливалось не испорченностью натуръ ‘преступныхъ типовъ’, по выраженію Ломброзо, а, главнымъ образомъ, крайне неблагопріятной средой, въ которой приходилось жить этимъ людямъ.

Какъ я уже выше замтилъ, руководящій тонъ въ партіяхъ задавали ‘бродяги’ — многочисленные ‘Иваны, непомнящіе родства’. Это обстоятельство нердко и вводило въ заблужденіе наблюдателей арестантской жизни: свойства и черты этого контингента лицъ, крайне ограниченнаго въ каждой партіи, переносились на всхъ или на большинство уголовныхъ.

Недостаточно пройти спеціальную школу, чтобы стать ‘Иваномъ’, могущимъ играть роль въ партіи,— для этого необходимо еще обладать особенно выдающимися качествами: умомъ, ршительностью, большой физической силой и пр., чмъ, конечно, далеко не всякій бродяга обладаетъ. Въ описываемое мною время, рдко какой изъ арестантовъ, изъ приговоренныхъ къ сколько-нибудь значительному наказанію, доходилъ до мста его назначенія,— огромное большинство осужденныхъ устраивало ‘смнку’ и пускалось ‘бродяжить’. Когда мы шли по этапу, намъ непрерывно попадались по пути бродяги, шедшіе въ обратномъ направленіи, въ одиночку или парами, а то и группами въ нсколько человкъ.

Въ арестантскихъ халатахъ, съ котомками на плечахъ и желзными котелками въ рукахъ, они всегда держались края дороги, поближе къ тайг. Среди арестантовъ нашей партіи они находили, повидимому, старыхъ знакомыхъ, съ которыми на ходу перекидывались немногими словами. Присутствіе конвоя ихъ нисколько не стсняло.

— Куда бредете?— спрашивалъ иной разъ офицеръ, отвтивъ на поклонъ такого бродяги.

— Да за казенными харчами, ваше в-діе, — неизмнно слышался отвтъ.

— Ну, идите съ Богомъ!— говорилъ добродушно офицеръ и затмъ сообщалъ намъ, что всего столько-то мсяцевъ, а то и недль тому назадъ этотъ-же бродяга шелъ въ его партіи на востокъ, а теперь вотъ уже возвращается обратно.

‘За казенными харчами’ означало, что вскор они вновь попадутъ въ тюрьму, что большей частью случается у бродягъ съ наступленіемъ зимы. Въ теченіе лта они перебиваются еще подаяніями. Отчасти изъ религіознаго чувства, а также изъ боязни мести со стороны бродягъ, въ случа отказа, въ милостын сибирское населеніе въ описываемое мною время никогда имъ не отказывало въ пищ и пристанищ. Тогда существовалъ еще обычай выставлять на ночь на наружной сторон подоконника ду,— молоко, хлбъ, шаньги, а также оставлялась открытой баня, имвшаяся на двор почти у каждаго сколько-нибудь зажиточнаго крестьянина, такъ какъ въ домъ на ночлегъ ихъ не безъ основанія боялись пускать. По этому поводу мн вспоминается слдующій случай.

Однажды, на какомъ-то этап ко мн подошелъ какой-то арестантъ, который, посл обмна привтствіями и обычными фразами, сообщилъ, что онъ лично зналъ Чернышевскаго Легко представить себ, какъ я ему обрадовался: я засыпалъ его вопросами, гд и когда встрчался онъ съ этимъ замчательнымъ писателемъ. Онъ разсказалъ, что одно время жилъ съ нимъ въ Вилюйск, куда и онъ былъ отправленъ на поселеніе. Немногое могъ онъ разсказать о жизни Чернышевскаго,— на сколько теперь припоминается, онъ сообщилъ, что Николай Гавриловичъ жилъ въ отдльномъ, спеціально для него выстроенномъ домик, что при немъ неотлучно находился жандармъ, съ которымъ онъ занимался какими-то предметами, получалъ много газетъ и журналовъ, а также, что часто бывалъ у мстнаго священника. Но уже тотъ фактъ, что этотъ арестантъ лично встрчалъ одного изъ благороднйшихъ и лучшихъ нашихъ людей, длалъ и его въ моихъ глазахъ незауряднымъ уголовнымъ. Поэтому, когда онъ изложилъ все, что зналъ о Чернышевскомъ, я спросилъ его, какимъ образомъ онъ вновь попался и куда теперь идетъ?

‘Надоло мн оставаться въ распроклятомъ Вилюйск,— сказалъ онъ,— и надумалъ я весною пойти бродяжить. По дорог попался мн попутчикъ, тоже бродяга. Идемъ это, а тутъ дождь льетъ цлый день, наступилъ вечеръ, а онъ все не унимается. Цльнаго мста на насъ не было, шли мы тропой по тайг, согрться нельзя: сучья сырыя, огонь тухнетъ. Дай, думаемъ, выйдемъ на трактъ. Тамъ намъ деревенька попалась. Поршили съ товарищемъ проситься въ избу на ночь. Стучимся въ одну, старикъ открываетъ:

‘Пусти, Христа ради, ддушка, переночевать, — просимъ мы,—нитки сухой нтъ на насъ, видишь, какая непогодь!’ — ‘А не обидите насъ со старухой?’ — спрашиваетъ онъ.

— ‘Что ты, ддушка, Господь съ тобой,— говоримъ,— вкъ молиться будемъ!’ Пустилъ. Бабушка накормила насъ, потомъ на печь спать пустили. Ну, а ночью мы прикончили обоихъ, забрали что изъ лапоти (платья) и пошли. Да не далеко ушли: поймали насъ чалдоны (сибиряки): а тамъ, сами знаете: острогъ, присудили на каторгу, по дорог смнился, а теперь иду на мсто ‘приписки’.

Все это было разсказано самымъ спокойнымъ тономъ.

Но и сибирское населеніе не оставалось въ долгу у бродягъ: не только изъ мести за совершенныя послдними преступленія, но также, чтобы поживиться ихъ жалкимъ платьемъ и обувью, мстные крестьяне устраивали на нихъ, какъ на пушнаго звря, охоту. Вполн достоврныя лица разсказывали мн, какъ несомннный фактъ, слдующее.

У какого нибудь крестьянина живетъ въ теченіе всей зимы бродяга, работая за двоихъ, изъ-за харчей и ничтожнаго вознагражденія, какового онъ не получаетъ до наступленія дня ухода. Но вотъ появился ‘генералъ Кукушкинъ’ (весна), и потянуло бродягу на просторъ и волю. Беретъ онъ у хозяина причитающіеся ему нсколько рублей, — сибиряки отчаянно эксплуатировали такихъ безпаспортныхъ работниковъ,— прощается съ нимъ и пускается въ путь. Но хозяину жалко и тхъ ничтожныхъ денегъ, которыя ему пришлось отдать работнику. Онъ, поэтому, зорко слдитъ, по какому направленію пошелъ тотъ и, спустя немного, взявъ ружье, отправляется ‘на охоту’,— сибиряки почти вс превосходные стрлки и въ тайг они также хорошо оріентируются, какъ имющіеся въ ней зври. Крестьянинъ скоро нагоняетъ своего бывшаго работника и пристрливаетъ его сзади, затмъ, обобравъ убитаго и оставивъ трупъ на съденіе зврямъ, онъ возвращается ‘съ охоты’, для видимости подстрливъ по пути зайца или блку.

Во время нашего передвиженія намъ постоянно приходилось слышать разсказы о найденныхъ то тамъ, то здсь трупахъ, повидимому, убитыхъ бродягъ, а также о многочисленныхъ убійствахъ и разныхъ преступленіяхъ, виновники которыхъ не были открыты. Въ описываемое время Сибирь представляла собою еще пустынную страну, безъ всякихъ признаковъ ‘культуры’, цликомъ находившуюся въ управленіи подкупной администраціи, сосредоточивавшей въ своихъ рукахъ также судебную и другія функціи. Не удивительно, поэтому, что тамъ оставались безнаказанными самыя вопіющія преступленія. Человческая жизнь, какъ извстно, въ Россіи, вообще, не высоко-цнится, въ Сибири-же,— въ чемъ неоднократно впослдствіи я самъ не разъ имлъ случай убдиться,— она ршительно ни во что не ставилась.

——

Преобладающій контингентъ нашей партіи составляла обыкновенно срая масса,— робкая, запуганная и покорившаяся своей судьб, каковой до послдняго времени являлась, вообще, трудящаяся масса нашего населенія. Значительную часть этого контингента нельзя было вовсе назвать преступниками, такъ какъ въ его составъ входили ссылавшіеся въ Сибирь по приговорамъ сельскихъ обществъ, а извстно, какъ составлялись у насъ такіе приговоры, два-три мстныхъ кулака, въ союз съ волостными старшиной и писаремъ, могли любого непріятнаго имъ односельчанина переселить ‘въ мста не столь отдаленныя’.

Мн не разъ приходилось разговаривать съ нкоторыми изъ этихъ ‘общественниковъ’ и слышать отъ нихъ о причинахъ ихъ выселенія, сколько вопіющихъ несправедливостей и ничмъ незаслуженныхъ страданій испытывали беззащитные, безпомощные и невжественные наши земледльцы! Но эти несчастные и въ пути подвергались отъ всхъ разнымъ униженіямъ и оскорбленіямъ, — вс помыкали ими, толкали, били, оставляли имъ самыя худшія мста въ тюрьмахъ и на этапахъ.

Близкимъ къ ‘общественникамъ’ слоемъ были въ партіи скопцы, ссылавшіеся въ отдаленнйшія мста Сибири, преимущественно въ Якутскую область. Ихъ также нельзя было причислить къ ‘преступникамъ’, такъ какъ въ нравственномъ отношеніи они ни въ чемъ не уступали нашему земледльческому населенію. Наоборотъ, каждый, имвшій случай близко познакомиться съ ихъ жизнью въ мстахъ ихъ новаго поселенія, признавалъ, что по энергіи, трудолюбію и развитію они являлись, тамъ наилучшимъ, наиболе культурнымъ слоемъ. Въ пути скопцы держались всегда вмст, боясь какихъ-либо столкновеній съ остальными и уступая поэтому всякому мсто, разныя обиды несправедливости со стороны другихъ они смиренно переносили, какъ наказаніе, ниспосланное имъ Всевышнимъ за ихъ грхи.

Столь-же пассивно и покорно велъ себя ссылавшійся на поселеніе, а то и на каторгу многочисленный слой случайныхъ преступниковъ, попавшихъ на скамью подсудимыхъ по несчастному стеченію обстоятельствъ или вслдствіе юридической ошибки. Среди этого слоя, по преимуществу, встрчались т слабохарактерныя лица, которыя, какъ я уже упоминалъ, проигрывали за много дней впередъ, полагавшіяся имъ кормовыя деньги и вчно голодали затмъ, изъ нихъ-же за ничтожное вознагражденіе вербовались охотники пойти на ‘смнку’. Въ партіи они пользовались всеобщимъ презрніемъ, ихъ называли очень подходившей къ нимъ кличкой ‘сухарники’, такъ какъ вчно голодные, тощіе и блдные они, дйствительно, напоминали сухари. Страсть къ картамъ, повидимому, убивала въ нихъ ршительно всякую волю, что было причиной всевозможныхъ лишеній и невроятныхъ страданій, которыя имъ приходилось испытывать въ пути. Въ партіи ‘сухарники’ буквально являлись паріями: они исполняли самыя тяжелыя и непріятныя функціи: чистили отхожія мста, убирали ‘параши’ и т. п. Вчно голодный ‘сухарникъ’ всегда не прочь былъ присвоить себ чужое, но если его ловили на мст преступленія или уличали въ содянномъ, то, конечно, подвергали самому суровому тлесному наказанію. Припоминаю, какъ однажды, молодой ‘сухарникъ’ былъ пойманъ на похищеніи ломтя хлба, артель постановила за это примрно посчь его, ‘чтобы впредь зналъ, какъ воровать у своего’.

Вскор посл прихода партіи на этапъ, на двор и въ камерахъ можно было видть группы арестантовъ, расположившихся на земл, на полу или на нарахъ для игры въ карты. Здсь проигрывались кормовые, одежда, блье и обувь: конечно впослдствіи, проигравшій казенныя вещи, расплачивался за это своей спиной, но это наказаніе не останавливало его тотчасъ-же поставить на карту все имъ вновь полученное. Въ лохмотьяхъ, полуголые и голодные ‘сухарники’ въ непогоду и съ наступленіемъ холодовъ, чтобы согрться, не шли, а буквально бгали, насколько хватало у нихъ силъ. Мн совершенно непонятно было, какъ эти несчастные выживали зимой? Мы не разъ пытались помочь имъ, но наши собственныя средства были крайне ограничены, къ тому-же при ближайшемъ случа они проигрывали и все то, что получали отъ насъ. Иной разъ счастливый игрокъ, которому везло, швырялъ какую-нибудь монету голодному ‘сухарнику’, отчасти, вроятно, въ ожиданіи такой подачки, вокругъ игравшихъ толпились всегда ‘сухарники’, слдившіе за ходомъ игры съ такимъ-же азартомъ, какъ и сами игроки. Существовалъ также обычай, что ‘майданщикъ’ (маркитантъ), при окончаніи срока найма имъ артельнаго ларя, долженъ былъ угостить голытьбу ‘сухарниковъ’. Поэтому, послдніе, задолго до наступленія такого торжества, говорили ‘вотъ уже майданщикъ насъ угоститъ, какъ смнится!’

Такое угощеніе стоило майданщику, конечно, пустяки, въ сравненіи съ тмъ, что онъ самъ понабралъ отъ этикъ несчастныхъ за время пользованія имъ правомъ торговли. За это право охотникъ взять майданъ платилъ артели относительно большую сумму, рублей 15—20. Кром чая, сахару, табаку, спичекъ и т. п., майданщикъ имлъ водку и карты, дававшія ему наибольшій доходъ. Но рдко какой разбогатвшій отъ майдана арестантъ долго удерживалъ у себя пріобртенный имъ отъ голодавшихъ и мерзнувшихъ ‘сухарниковъ’ капитанъ: большинство изъ нихъ въ первый день или въ одинъ изъ слдующихъ посл переуступки своей профессіи новому лицу, спускало въ карты и на водку все до тла. Но когда у бывшаго майданщика еще имлись деньги, онъ конечно, причислялся къ арестантской ‘аристократіи’.

Хотя юридически вс уголовные являлись полноправными членами артели, но, какъ я уже упоминалъ, de facto воротилами были нсколько человкъ изъ наиболе выдающихся, умныхъ и опытныхъ бродягъ — ‘Ивановъ’. Послдніе фактически являлись полными диктаторами, распоряжавшимися по своему усмотрнію и въ собственныхъ интересахъ Безъ санкціи артели частныя сдлки между отдльными лицами не имли никакой силы и могли нарушаться. Только съ ея, напр., согласія состоявшійся между двумя арестантами договоръ о ‘смнк’ уже не могъ быть расторгнутымъ. За эту санкцію извстная часть суммы договаривавшимися лицами вносилась въ пользу артели. Если-бы смнщикъ, получивъ, съ согласія артели условленную плату, отказался отъ заключеннаго имъ договора, онъ вступилъ-бы въ конфликтъ со всмъ ‘обществомъ’. Измна и предательство наказывались самымъ жестокимъ образомъ, и власти не были въ состояніи укрыть провинившагося въ этомъ. Ни изолированіе, его изъ партіи, ни заключеніе его въ какой-нибудь тюрьм въ одиночной камер не спасали предателя отъ мести артели: бродяги, ‘Иваны’ непремнно разузнавали о мст его пребыванія и, если сами не могли добраться до него, то поручали другимъ, съ нимъ соприкасавшимся заключеннымъ, убить его.

Изъ среды-же ‘Ивановъ’ выбирался всегда и артельный староста. Онъ являлся посредникомъ во всхъ сношеніяхъ уголовныхъ съ конвоемъ, офицерами и другими лицами изъ вншняго міра, ему же вручались кормовыя деньги для всей партіи и пр. По отношенію къ пассивной масс власть его была, конечно, значительна, но онъ, въ свою очередь, цликомъ завислъ отъ ‘Ивановъ’, съ согласія которыхъ и могъ лишь попасть на столь важный постъ. Само собою разумется это было не только почетное званіе, но и довольно доходное мсто, поэтому, не мало являлось на него всегда охотниковъ, и воротилы артели предоставляли его тому, который давалъ имъ соотвтственный кушъ за свое избраніе.

Къ намъ, политическимъ ссыльнымъ, уголовные вообще относились съ большимъ уваженіемъ. Исключеніе составлялъ одинъ ‘Иванъ, непомнившій родства’, который при всякомъ удобномъ и неудобномъ случа обнаруживалъ крайнюю къ намъ враждебность. То былъ старый бродяга, много разъ уже исколесившій Сибирь вдоль и поперекъ, неоднократно возвращавшійся въ Евр. Россію и снова оттуда отправлявшійся на поселеніе. Повидимому, онъ происходилъ изъ низшихъ сословій и, въ отличіе отъ всхъ остальныхъ своихъ товарищей, имлъ большую страсть къ чтенію. Но попадались ему въ руки самыя реакціонныя произведенія,— изъ лагеря ‘Московскихъ Вдомостей’, ‘Гражданина’ и т. п. Неудивительно, поэтому, что онъ раздлялъ взгляды Каткова и кн. Мещерскаго. Относительно насъ у него сложилось особенно оригинальное мнніе: онъ былъ глубоко убжденъ, что все наше поведеніе обусловливалось лишь недовольствомъ за освобожденіе крестьянъ! Въ присуствіи другихъ уголовныхъ, онъ прямо бросалъ намъ въ лицо обвиненіе, что мы или обиженные дворяне или лица, подкупленныя послдними. Обвиненіе это было до того комично, что ршительно никто изъ товарищей на него не обижался. Нкоторые изъ насъ пытались доказать ему всю нелпость его мннія. Доводы товарищей и боле близкое его знакомство съ нами, мало-по-малу, поколебали его. Онъ сталъ затмъ просить у насъ ‘книжекъ почитать’, и мы, конечно, охотно давали ихъ ему.

Меня этотъ ‘Иванъ, непомнящій родства’, интересовалъ боле другихъ ‘Ивановъ’, и я также иногда вступалъ въ бесду съ нимъ, но я больше разспрашивалъ его о жизни бродягъ, о томъ, что ему приходилось испытать, видть и т. д. Онъ обстоятельно и очень интересно разсказывалъ. Однажды, помню я спросилъ его какъ ему удавалось устраиваться въ Евр. Россіи, посл побговъ изъ Сибири.

‘Что-же тутъ труднаго?— удивился онъ:— главное — перебраться черезъ Уралъ, а тамъ по желзной дорог дешь, куда вздумается. Я выбираю большіе города: Саратовъ, Нижній, Одессу, Кіевъ, снимаешь меблированную комнату и живешь себ тихо-спокойно: одваюсь я всегда прилично, паспортъ у меня въ наилучшемъ порядк,— мы ихъ сами фабрикуемъ,— никто меня и я никого не трогаю. Прежде всего абонируюсь въ библіотек,— страсть люблю романы: всего Поль-де-Кока, Гобаріо, Александра Дюма перечиталъ. Обдаю въ кухмистерскихъ, вечеромъ иногда пойдешь въ театръ, такъ вотъ и живешь, пока полиція не словитъ’.

— Да, но откуда-же вы средства на жизнь берете?— спросилъ я, такъ какъ изъ его разсказа можно было-бы заключить, что онъ живетъ доходомъ отъ капитала.

— Средства? Берешь ихъ тамъ, гд возможно,— и въ отвтъ, на мою просьбу онъ разсказалъ мн, что ‘работаетъ’ въ одиночку, такъ какъ ‘самое опасное дло связываться съ другимъ, товарищемъ,— чуть что, ‘засыпетъ’ (выдастъ) тебя’. Главнымъ занятіемъ этого ‘Ивана’ было, понятно, воровство.

ГЛАВА XVI.
Въ Восточную Сибирь.

Во время продолжительнаго, черепашьяго передвиженія по Сибири, мы имли не мало случаенъ отчасти познакомиться также и съ мстнымъ населеніемъ, жившимъ вдоль Московскаго тракта. Съ вншней стороны деревни и села производили довольно благопріятное впечатлніе: всюду бросалась въ глаза значительная зажиточность, дома, построенные изъ толстыхъ бревенъ, нердко въ два этажа, съ разными украшеніями надъ большими окнами и на воротахъ, тянулись двумя правильными рядами, иногда въ нсколько верстъ, на окнахъ, снабженныхъ раскрашенными ставнями, можно было видть занавски и цвты въ горшкахъ, въ домахъ боле зажиточныхъ крестьянъ встрчалась недурная мебель, а иногда и гнутые ‘внскіе’ стулья. Скотъ, орудіе и выздъ также не могли итти ни въ какое сравненіе съ хозяйствомъ крестьянъ Европейской Россіи.

Относительное благосостояніе сибирскихъ крестьянъ объяснялось, конечно, большимъ, сравнительно, количествомъ имвшейся у нихъ земли, а также тмъ, что, какъ притрактовые жители, они получали немалый доходъ отъ извознаго промысла и торговли. Не говоря уже о безчисленныхъ обозахъ, постоянно двигавшихся въ Европейскую Россію и въ обратномъ направленіи, отъ которыхъ не мало перепадало населенію, такъ какъ обозчикамъ нужно было покупать пищу себ и лошадямъ,— крестьяне имли значительный доходъ и отъ прозжавшихъ, для которыхъ не хватало почтовыхъ паръ, и имъ приходилось нанимать вольныхъ лошадей, платя за нихъ иногда большія деньги. Жители при этомъ имли, конечно, еще и разные другіе доходы. Но кром этихъ, законныхъ источниковъ наживы, нкоторые изъ нихъ прибгали и къ далеко непохвальнымъ средствамъ. Въ описываемое мною время за иными селами установилась слава воровскихъ, а то и разбойничьихъ гнздъ, такъ какъ рдкій обозъ прозжалъ мимо нихъ благополучно: то отржутъ мсто съ чаемъ, то уведутъ лошадь и т. п.

По происхожденію притрактовое населеніе было чрезвычайно смшаннаго характера. Преобладали среди него великороссы, но не мало въ составъ его входило также малороссовъ, поляковъ, болгаръ, татаръ и др. Этому разнообразному составу соотвтствовалъ и вншній видъ тхъ или иныхъ населенныхъ пунктовъ. Встрчались намъ также деревни, сплошь населенныя сектантами самыхъ разнообразныхъ толковъ. Но особенно, помню, заинтересовали насъ т, въ которыхъ жили ‘субботники’ или ‘жидовствующіе’. Глядя на этихъ типичныхъ представителей великорусскаго народа, не врилось, чтобы они являлись строгими послдователями Моисеева закона. Въ высшей степени странно было слышать какъ эти великороссы расхваливали преимущества своей ‘еврейской’ вры. По образу жизни и занятіямъ ‘субботники’ ничмъ не отличались отъ другихъ крестьянъ, такъ какъ они были такими же, какъ и остальные, землевладльцами, но, по благоустройству, зажиточности и чистот, ихъ деревни нсколько уступали селамъ, населеннымъ христіанами.

Многіе уголовные, не разъ проходившіе уже раньше по этому тракту, прекрасно знали нравы, обычаи и характеръ сибиряковъ, и ихъ разсказы о послднихъ полны были огромнаго интереса. Въ большинств случаевъ сибиряки въ этихъ разсказахъ выступали далеко не въ привлекательномъ свт, бродяги ненавидли ихъ до глубины души, и не было того порока, котораго они не находили бы въ сибирякахъ. Въ нравственномъ отношеніи они считали тхъ значительно ниже себя стоявшими, хотя и о себ они далеко не были высокаго мннія: ‘ужъ на что мы отптый народъ, а ‘чалдоны’ почище насъ будутъ’,— говорили бродяги. Своимъ недругамъ, сибирякамъ они давали всевозможныя клички, значенія которыхъ нельзя было понять, но прозвища эти доводили до бшенства мстныхъ жителей, платившихъ имъ тмъ же. Эта взаимная ненависть объяснялась, конечно, тмъ зломъ, которое они причиняли другъ другу, но об стороны упускали изъ виду, что они оказывали одинъ другому также не мало добра.

——

Выше я сообщилъ, какъ конвойные офицеры относились къ уголовнымъ арестантамъ. Въ обращеніи съ нами большинство изъ нихъ было сухо-офиціальны, стараясь избжать какихъ-либо непріятностей и столкновеній. Но нкоторые офицеры не прочь были оказать намъ любезность и вниманіе,— предлагали газету, соглашались вызжать съ нами позже изъ этаповъ, съ тмъ, чтобы нагонять партію въ пути и т. п. Какъ отчасти видно изъ вышеописаннаго случая, попадались и самодуры, желавшіе показать свою власть надъ нами, что имъ, однако, никогда не удавалось. Между прочимъ, у меня съ однимъ изъ такихъ офицеровъ произошло слдующее столкновеніе.

Я только что вышелъ, однажды, передъ вечеромъ, погулять на этапный дворъ, въ это время уголовные выстроились для вечерней поврки. Замтивъ меня, офицеръ грубо приказалъ мн итти обратно въ камеру, такъ какъ, молъ, мое присутствіе мшаетъ ему сосчитать арестантовъ. Требованіе это было совершенно неосновательно, и я отказался его исполнить. Но офицеръ накинулся на меня съ крикомъ, причемъ я замтилъ, что отъ него сильно разитъ водкой. Я посовтовалъ ему тогда, проврить поскоре арестантовъ, отправиться на покой, но онъ не унимался и все стоялъ на своемъ. Не знаю, чмъ окончилась бы эта исторія, но находившаяся также на двор ссыльная Любовь Чемоданова {По процессу Вры Фигнеръ.}, которую почему-то офицеръ оставилъ въ поко, побжала звать на дворъ всхъ оставшихся въ камер товарищей. Замтивъ это, офицеръ приказалъ запереть ихъ. Они подняли сильншій стукъ въ дверь, въ камер начался шумъ и крикъ. Уголовные, продрогши отъ долгаго стоянія въ одномъ бль, также начали громко выражать свое неудовольствіе, что ихъ не отпускаютъ, но по нашему адресу они на этотъ разъ посылали уже похвалу и одобренія за то, что мы не подчиняемся неосновательному требованію. Въ конц концовъ офицеръ долженъ былъ уступить и произвести поврку во время моего пребыванія на двор.

Но случались у насъ съ офицерами совсмъ неожиданные встрчи и эпизоды. Такъ, бывшій съ нами ветеринарный врачъ Снгиревъ, ссылавшійся административнымъ порядкомъ въ Восточную Сибирь {Нын онъ занимаетъ очень важный постъ въ чиновной іерархіи.}, на одномъ этап узналъ въ конвойномъ офицера своего школьнаго товарища. Въ теченіе двухъ сутокъ, проведенныхъ нами затмъ съ этимъ офицеромъ, онъ былъ къ намъ очень внимателенъ и оказывалъ намъ разныя мелкія услуги.

На другомъ этап въ лиц конвойнаго офицера мы нашли, если не единомышленника, то вполн сочувствовавшаго соціалистамъ человка. По его признанію, онъ читалъ многія запрещенныя произведенія и раньше близко стоялъ къ дйствовавшимъ въ его город революціонерамъ. Съ нами онъ, нисколько не маскируясь, велъ самыя откровенныя бесды политическаго характера. Странной и вмст чрезвычайной пріятной неожиданностью была для насъ встрча на этап съ такимъ конвойнымъ офицеромъ.

При продолжительномъ путешествіи для всякаго человка пріобртаютъ большое значеніе разнаго рода мелочи, отсутствіе или, наоборотъ, наличность которыхъ доставляетъ ему удобства или же непріятности. Въ неимоврно большей еще степени имли значеніе разныя мелочи для насъ, политическихъ, которымъ въ теченіе многихъ мсяцевъ пришлось двигаться этапнымъ порядкомъ. Лица, сами не побывавшія въ аналогичныхъ условіяхъ, едва-ли могутъ реально представить себ, какія тяжелыя, даже трагическія послдствія могли для насъ имть т или другія ничтожныя, въ сущности, обстоятельства. Выше я уже описалъ подобное происшествіе, которое случилось у насъ съ офицеромъ изъ-за времени выхода изъ этапа и могло окончиться жестокой расправой, военнымъ судомъ и т. д. Неудивительно, поэтому, что, при приход на новый этапъ, у насъ постоянно появлялась нкоторая тревога относительно конвойнаго офицера: каковъ онъ? какъ онъ къ намъ отнесется? въ какомъ онъ настроеніи, состояніи? Однимъ изъ наиболе важныхъ обстоятельствъ, изъ-за котораго могло произойти у насъ столкновеніе съ офицеромъ, — какъ это ни покажется, быть можетъ, страннымъ,— былъ вопросъ о ‘параш’.

Отводившіяся для насъ на этапахъ и полу-этапахъ камеры на ночь запирались, причемъ въ нихъ полагалось ставить эту непріятную посудину. Не говоря уже объ издаваемомъ ею отвратительномъ запах, на ея присутствіе мы не могли соглашаться въ виду того, что вмст съ нами, какъ извстно, помщались три молодыя двушки. Поэтому, первымъ дломъ, по приход на новый этапъ, было уговорить офицера, чтобы на ночь въ нашу камеру не ставили ‘параши’, вмсто этого, мы просили, чтобы по зову дежурный выпускалъ насъ на корридоръ, который, конечно, запирался и охранялся часовымъ. Въ большинств случаевъ намъ удавалось мирными переговорами добиваться отъ офицеровъ согласія на наши требованія. Но, до чего простирался иногда ихъ произволъ, можетъ, кром вышеописаннаго, отчасти показать слдующее происшествіе.

На какомъ-то этап, вошедши въ отведенную намъ камеру, мы увидли просто одтаго человка лтъ 30, закованнаго въ ручныя кандалы. Оказалось, что то былъ возвращавшійся, вслдствіе примненія коронаціоннаго манифеста (1883 года), изъ г. Баргузина въ западную Сибирь политическій ссыльный, фабричный рабочій Степанъ Агаповъ {Онъ судился по извстному процессу 50 пропагандистовъ (въ 1877 г.) и былъ приговоренъ къ 3 г. 8 м. каторжныхъ работъ, а въ 1880 г. вышелъ на поселеніе.}. За нимъ добровольно слдовала его жена, сибирская крестьянка. Они сообщили намъ, что конвойный офицеръ потребовалъ, чтобы они перешли изъ этой камеры въ другую, такъ какъ, молъ, скоро должна придти партія политическихъ, состоящая изъ ‘князей и графовъ’, а такимъ важнымъ особамъ нельзя помщаться вмст съ простыми людьми. Не находя этого довода убдительнымъ, супруги Агаповы отказались исполнить требованіе офицера. Изъ-за этого у нихъ вышелъ рзкій разговоръ съ офицеромъ, въ результат котораго послдній приказалъ заковать Агапова въ ручные кандалы. Кром того, онъ ограничилъ имвшійся у Агаповыхъ багажъ указаннымъ въ инструкціи ничтожнымъ размромъ, вс же остальныя ихъ вещи офицеръ за безцнокъ продалъ съ торговъ мстнымъ кулакамъ. Такая мра никогда не примнялась въ т времена не только въ отношеніи лицъ, возвращавшихся съ поселенія на житье, а, слдовательно пользовавшихся разными льготами и облегченіями, но даже къ лицамъ, отправляемымъ на каторгу. Такимъ образомъ, супруги Агаповы, кром перенесенныхъ личныхъ оскорбленій, лишились еще многихъ своихъ вещей, которыя они пріобртали въ теченіи нсколькихъ лтъ жизни на поселеніи и которыя были крайне нужны имъ, какъ въ дальнйшемъ пути, такъ и при устройств на новомъ мст въ Зап. Сибири.

Всхъ насъ крайне возмутило поведеніе этого конвойнаго офицера, и мы потребовали, чтобы немедленно расковали Агапова, что тотчасъ же и было исполнено. Комическая сторона этого печальнаго инцидента состояла въ томъ, что ‘князьями и графами’, съ которыми офицеръ не желалъ посадить вмст простыхъ людей, оказывались мы, наша партія, хотя среди насъ не было ни единой титулованной особы! Такое заблужденіе со стороны офицера, вроятно, объяснялось тмъ, что нкоторые изъ нашей партіи отправляли съ предыдущихъ этаповъ чрезъ конвойныхъ офицеровъ письма своимъ родственникамъ или знакомымъ, адресуя ихъ иногда гр. Л. Толстому и кн. Волконскому. Отсюда, надо полагать, возникла предшествовавшая нашему приходу легенда, что въ ссылку дутъ ‘князья, да графы’.

Но для бдныхъ супруговъ Агаповыхъ злоключенія не закончились вышеописаннымъ: конвойный офицеръ еще донесъ, куда слдовало, что Агаповъ будто-бы его оскорбилъ. Результатомъ этой жалобы было то, что Агаповыхъ отправили на самый сверъ Тобольской губ., въ одинъ изъ тхъ ‘городовъ’, о которыхъ я выше упоминалъ, какъ объ ужасныхъ трущобахъ. Мн впослдствіи приходилось слышать, что условія жизни Агаповыхъ въ новомъ мст ихъ поселенія были худшія, чмъ въ Забайкаль. Такимъ образомъ, вслдствіе нелпаго слуха о прізд мнимыхъ князей и графовъ, вмсто ожидаемаго облегченія участи несчастной семьи, получилось для нея одно лишь ухудшеніе. Аналогичныя происшествія, изъ-за сущихъ пустяковъ и недоразумній, случались нердко въ т времена, да и теперь несомннно не прекращаются.

На переходъ отъ Томска до Красноярска, находящіеся одинъ отъ другаго всего на разстояніи 500 вер., мы употребили ровно мсяцъ, при чемъ двадцать дней были въ пути, а десять провели на дневкахъ. Въ Красноярск намъ предстояло пробыть недлю. Уголовныхъ помстили въ пересыльной тюрьм, а насъ отправили въ тюремный замокъ.

На коридор, куда насъ привели, былъ рядъ камеръ различныхъ размровъ, на одного, двухъ и большее число людей, на дверяхъ каждой камеры красовались надписи: ‘за убійство’, ‘за грабежъ’ и т. п. Смотритель тюрьмы предложилъ намъ размститься ‘по категоріямъ’, т. е. каторжане отдльно въ одиночкахъ, поселенцы — по-двое, а административные — въ одной общей камер, при этомъ онъ сообщилъ, что насъ запрутъ и на прогулку будутъ пускать лишь на опредленное время. Такія условія мы нашли крайне для себя стснительными, къ тому же и незаконными, такъ какъ въ качеств пересыльныхъ мы вовсе не обязаны были подчиняться инструкціи, примнявшейся къ лицамъ, которыя содержались въ тюремномъ замк, будучи подъ слдствіемъ или судомъ. У насъ у всхъ было одно общее хозяйство и багажъ, мы въ пути находились уже боле двухъ мсяцевъ, и насъ нигд не раздляли по категоріямъ. Не наша вина, что въ Красноярск насъ не захотли почему-то помстить въ пересыльной тюрьм. Мы поэтому настаивали, чтобы намъ предоставили право самимъ расположиться въ камерахъ такъ, какъ мы найдемъ для себя удобнымъ, а также чтобы ни камеры, ни коридоры днемъ не запирались, словомъ, чтобы мы содержались такъ, какъ принято на этапахъ и въ пересыльныхъ тюрьмахъ. Смотритель заявилъ, что онъ не можетъ исполнить нашего требованія, а мы отказались зайти въ указанныя намъ камеры и остались на коридор.

Вскор появился полиціймейстеръ, бурбонъ по вншности и невжественный верзило. Онъ также потребовалъ, чтобы мы размстились по камерамъ, а мы стояли на своемъ. Между прочимъ, въ разговор съ нимъ одна изъ нашихъ спутницъ употребила слово ‘гуманность’. Подобно гоголевскому почтмейстеру, незнавшему, насколько обидно выраженіе ‘mauvais ton’, нашъ полиціймейстеръ также не могъ ршить, оскорбительно или нтъ это слово. Наши успокоили его, переведши это слово на русскій языкъ. Онъ также заявилъ, что не отъ него зависитъ удовлетвореніе нашего желанія и общалъ доложить объ этомъ губернатору. Вслдъ за нимъ прибыли сперва прокуроръ, потомъ жандармскій полковникъ. Въ переговорахъ со всми этими лицами прошло много времени, а мы все оставались на коридор, гд не могли свободно расположиться и заняться приготовленіемъ пищи. Мы не ли съ самаго утра, и голодъ давалъ намъ себя сильно чувствовать. Отказавшись, безъ согласія губернатора, удовлетворить вс наши требованія, жандармскій полковникъ, однако, разршилъ намъ, впредь до полученія отвта, расположиться какъ мы желали, чмъ мы немедленно и воспользовались.

Когда на слдующій день вс мы сидли за обдомъ въ наибольшей камер, избранной нами столовой, появился полиціймейстеръ въ полной парадной форм и съ каской на голов.

— Я привезъ вамъ отвтъ отъ губернатора…— началъ онъ, но его прервалъ одинъ изъ товарищей, предложивши ему предварительно снять каску.

— Когда мы въ парадной форм, мы каски не снимаемъ,— возразилъ онъ.

— Для насъ безразлично, въ какой вы форм, настаивали наши.

— Нтъ, я не сниму каски!— заявилъ этотъ гоголевскій герой.

— Такъ мы не станемъ слушать губернаторскаго отвта.

Положеніе получилось затруднительное: помявшись немного, полиціймейстеръ таки снялъ свою каску, а затмъ сообщилъ, что губернаторъ удовлетворилъ вс наши требованія.

Въ Красноярск отъ насъ вновь отдлились трое: упомянутый уже выше ветеринарный врачъ Снгиревъ и другой административно-ссыльный, кіевскій студентъ Корніенко, а также по болзни остался тамъ на время отдохнуть каторжанинъ Спандони-Басманджи. Такимъ образомъ, въ дальнйшій путь до Иркутска насъ отправилось уже одиннадцать человкъ. На разстояніе до этого города въ 1000 вер., намъ нужно было употребить цлыхъ два мсяца!— Теперь съ трудомъ врится, чтобы возможно было вооружиться терпніемъ, требовавшимся на такое невроятное медленное передвиженіе. А, между тмъ, на сколько могу припомнить, едва-ли кто изъ насъ особенно сильно тяготился именно этимъ обстоятельствомъ: впереди ничто привлекательное не ждало большинство изъ насъ, между тмъ въ пути, особенно лтомъ, въ общемъ, все же было сносно. Нкоторые за дорогу даже поправились, и вс выглядли куда лучше, чмъ при вызд изъ Москвы. Къ тому же, чмъ дальше мы двигались на востокъ, тмъ замтно ослабвалъ режимъ, и начальство на многое начинало смотрть сквозь пальцы. Такъ, арестанты открыто сбрасывали съ ногъ кандалы и не брились. Мы съ Чуйковымъ также сперва тайкомъ стали снимать оковы, а приближаясь къ Иркутску, уже явно не надвали ихъ, и ни съ чьей стороны не вызывали за это ни малйшихъ замчаній. То же подъ конецъ пути произошло и съ бритьемъ головъ.

ГЛАВА XVII.
Иркутскія узницы.

Наступила уже осень, когда мы прибыли въ Иркутскъ. Въ мстномъ тюремномъ замк, куда насъ привели, было довольно свободно и удобно. Всхъ мужчинъ помстили въ одной большой, общей камер, дверь которой днемъ не запиралась, а нашимъ женщинамъ отвели отдльныя камеры, но мы могли съ ними видться и сноситься.

Въ то время въ Иркутской тюрьм сидли на каторжномъ положеніи четыре политическія женщины, о которыхъ сообщу здсь нсколько подробне, такъ какъ вс он сыграли нкоторую роль въ движеніи 70-хъ г.г.

Изъ нихъ я наиболе близко зналъ Марью Павловну Ковалевскую. Мы познакомились въ 1875 г. и состояли затмъ членами извстнаго, уже упомянутаго мною, кіевскаго бунтарскаго кружка, о которомъ Подробно разсказываетъ въ своихъ ‘Воспоминаніяхъ’ Дебагорій-Мокріевичъ. М. Ковалевская была тогда одной изъ наиболе выдающихся женщинъ въ нашемъ кружк.

Урожденная Воронцова, Марья Павловна воспитывалась въ-институт, по окончаніи котораго вскор вышла замужъ за учителя военной гимназіи H. В. Ковалевскаго. Недолго прожила она тихой, семейной жизнью. То было время всеобщаго увлеченія русской интеллигентной молодежи соціалистическими идеями. Марья Павловна была захвачена общимъ потокомъ: оставивъ мужа и малолтнюю дочь свою Галю, она цликомъ отдалась революціонной дятельности.

Маленькаго роста, худощавая, со смуглымъ, цыганскаго типа, лицомъ, Ковалевская обладала сангвиническимъ темпераментомъ и большой энергіей. Крупный умъ соединялся у нея съ сильной логикой и даромъ слова, что давало ей возможность быть искуссной спорщицей: ей нердко случалось не только опровергнуть, но и убдить боле ея образованнаго собесдника. Въ серьезные теоретическіе дебаты, какъ и въ незначительные практическіе вопросы, она вносила большую горячность, но при этомъ всегда была искренна, пряма и никогда не переходила ни на личную почву, ни въ оскорбительный тонъ. Несомннно, при другихъ условіяхъ Ковалевская сыграла бы очень крупную роль. Но обстоятельства сложились такъ, что до суда и отправки на каторгу, она была извстна лишь тсному кругу революціонеровъ, и то, главнымъ образомъ, на юг. Въ феврал 1879 г. Марья Павловна, вмст съ Вл. Дебагорій-Мокріевичемъ, И. Орловымъ, Ивичевичами и др., была взята въ Кіев, въ д. Косаговскаго на Жилянской ул., причемъ, какъ извстно, присутствовавшими оказано было жандармамъ вооруженное сопротивленіе. Состоявшійся весной указаннаго года военный судъ по этому длу приговорилъ двоихъ — Антонова и Брантнера — къ казни, а 10 человкъ — къ многолтней каторг. Въ числ другихъ, Ковалевская осуждена была на 14 л. 10 м. каторжныхъ работъ.

Съ этихъ поръ начинается ея непрерывный мартирологъ. Запертая въ теченіе многихъ лтъ въ стнахъ тюрьмы, гд ей неизбжно приходилось сталкиваться съ массой злоупотребленій со стороны разныхъ должностныхъ лицъ, оторванная отъ всякой практической дятельности, Ковалевская перенесла вс свои способности и силы на защиту чести и человческаго достоинства заключенныхъ. Такого рода борьбу она считала чрезвычайно важной частью обще-революціонной дятельности. При разнаго рода тюремныхъ исторіяхъ, какъ бы незначителенъ ни былъ поводъ и какимъ бы мелкимъ чиномъ онъ ни былъ поданъ, Ковалевская не считала возможнымъ отступить отъ разъ принятаго ршенія. Она настаивала на необходимости давать ршительный, энергичный отвтъ на малйшую обиду, нанесенную кому-либо изъ заключенныхъ, чмъ бы столкновеніе ни кончилось.

Въ способахъ выраженія протеста она всегда оставалась врной своимъ бунтарскимъ воззрніямъ. Она отстаивала наиболе крайніе и активные пріемы: открытыя нападенія на должностныхъ лицъ, разбиваніе мебели, дверей и т. п. Но, будучи прекраснымъ товарищемъ, Марья Павловна, хотя и скрпя сердце, присоединялась къ избраннымъ большинствомъ пассивнымъ пріемамъ протеста,— къ голодовкамъ, бойкотамъ и пр.

Съ момента ареста въ Кіев, во все время пути по Сибири и по прибытіи на Кару, у Ковалевской нердко происходили крупныя и мелкія столкновенія съ администраціею. За одну подобнаго рода тюремную исторію ее и еще трехъ ея подругъ — Елизавету Ковальскую, Софью Богомолецъ и Елену Россикову — перевели изъ Кары въ Иркутскій замокъ. Въ послднемъ незадолго до нашего прибытія вс он изъ-за столкновенія съ полиціймейстеромъ выдержали многодневную голодовку, доведшую ихъ до полнаго почти истощенія. Только посл объявленія врача, что едва ли голодающія женщины проживутъ наступившія сутки, генералъ-губернаторъ уступилъ просьбамъ представителей общества и приказалъ исполнить требованія женщинъ. Въ этой тюремной исторіи, какъ и въ другихъ, о которыхъ мн придется ниже сообщать, Марья Павловна играла одну изъ первыхъ ролей.

Иркутскій тюремный замокъ въ описываемое время такъ же, какъ и Кіевскій, былъ знаменитъ разными трагическими происшествіями и побгами политическихъ ссыльныхъ. Путемъ подкопа изъ него бжали въ феврал 1880 г. восемь каторжанъ, шедшихъ на Кару: Березнюкъ — безсрочный, Волошенко, осужденный на 10 л., Иванченко — 14 л. 10 м., Александръ Калюжный — 10 л., Ник. Позенъ на 14 л. 10 м., Попко — безсрочный, Фомичевъ — тоже и Николай Яцевичъ — на 10 л. Вс эти лица, вслдствіе плохой организаціи и ничтожной помощи, оказанной имъ находившимися на вол товарищами, были вскор пойманы, и за эту неудачную попытку безсрочныхъ приковали къ тачкамъ, всмъ же остальнымъ значительно увеличили сроки пребыванія на каторг. Кром этихъ лицъ, изъ Иркутскаго же замка бжали Софья Богомолецъ и Елиз. Ковальская, но и он также были вновь арестованы. Затмъ Е. Ковальской вторично удалось бжать оттуда же и, спустя мсяцъ или два, она снова была взята.

Видлъ иркутскій замокъ и дв казни: за нечаянное убійство въ запальчивости надзирателя въ 1881 году былъ казненъ шедшій чрезъ Иркутскъ административно-ссыльный Легкій, а черезъ два года казненъ былъ сидвшій подъ слдствіемъ учитель мстной гимназіи Неустроевъ за данную имъ пощечину генералъ-губернатору Анучину, при посщеніи послднимъ тюрьмы. Кром того, безсрочнаго каторжанина Щедрина, также за пощечину, нанесенную имъ тамъ же чиновнику Соловьеву, приговорили къ смертной казни, которую затмъ замнили прикованіемъ къ тачк. Съ послдней его впослдствіи повезли въ Шлиссельбургскую крпость, гд, какъ извстно, онъ сошелъ съ ума.

Приведенными происшествіями далеко не исчерпывается печальная исторія иркутской тюрьмы. Но, какъ и въ кіевской, несмотря на все прошлое, въ ней въ описываемое мною время было свободне, чмъ во многихъ другихъ тюрьмахъ. Такъ, лишь только мы очутились въ камер, какъ я немедленно же могъ вступить въ переговоры съ сидвшими въ этомъ замк перечисленными выше каторжанками. Для этого я влзъ на окно и позвалъ Ковалевскую, камера которой приходилась надъ нашей. Она тотчасъ откликнулась и съ этихъ поръ, въ теченіе недли, проведенной нами въ Иркутск, мы часто и подолгу бесдовали съ нею и ея подругами. Днемъ намъ удавалось также и лично видться со всми во время прогулокъ.

До этого мы не видлись съ Марьей Павловной Ковалевской восемь лтъ. Все пережитое ею въ эти годы вызвало глубокое къ ней соболзнованіе. Одинъ вншній видъ ея, вполн напоминавшій поговорку: ‘краше въ гробъ кладутъ’, внушалъ безконечную жалость. Крайне слабая и изнуренная многолтней тюрьмой, Ковалевская сумла, однако, сохранить ту же силу характера, т же нравственныя качества, какими она выдлялась на вол. Это была та же ршительная, непреклонная, ни передъ чмъ неостанавливавшаяся женщина, какую мы знали въ южномъ нашемъ кружк. Такая живучесть, постоянство и энергія, несмотря на все пережитое ею, внушали расположеніе и уваженіе къ ней даже должностнымъ лицамъ.

Перескакивая съ предмета на предметъ, какъ это всегда бываетъ при встрчахъ старыхъ знакомыхъ, прерывая воспоминанія теоретическими спорами и отъ грустныхъ темъ переходя къ добродушнымъ шуткамъ и остротамъ, мы оба какъ бы торопились вдоволь наговориться, зная, что впереди намъ предстоитъ разлука на многіе годы, а то и навсегда. Въ этихъ бесдахъ Марья Павловна проявлялась цликомъ, съ присущимъ ей кипучимъ темпераментомъ, серьезнымъ и развитымъ умомъ и удивительной отзывчивостью. Ее чрезвычайно интересовало все, происходившее на вол и касавшееся общественнаго движенія въ Россіи и на запад. При этомъ она умла распрашивать своего собесдника и извлекать изъ каждаго наиболе существенное и извстное ему. Меня она заставила подробно разсказать ей о европейскомъ рабочемъ движеніи и, вообще, изложить свои впечатлнія о западно-европейской жизни. При этомъ у насъ, конечно, завязывались продолжительные и горячіе споры, продолжавшіеся за полночь. Признавая, въ общемъ, преимущества европейскаго соціальнаго строя, она, однако, находила въ немъ многое несимпатичнымъ, по сравненію съ Россіей, а тамошніе, напр., тюремные порядки вызывали въ ней глубокое возмущеніе. По своимъ воззрніямъ Ковалевская оставалась все той же бунтаркой, какой была на вол. Да оно и вполн понятно: все ея прошлое протекло въ тотъ именно періодъ нашего революціоннаго движенія, когда это направленіе было господствующимъ, по крайней мр, на юг и не появлялось никакого намека на критику его. Кром того, ‘бунтарство’, задававшееся, какъ извстно, цлью возбуждать народъ, врне — крестьянство къ активнымъ протестамъ,— бунтамъ, на почв мстнаго недовольства,— боле всего соотвтствовало кипучему, неподчинявшемуся никакимъ рамкамъ и дисциплин характеру Ковалевской.

Очень много общаго съ Марьей Павловной имла сидвшая въ то время въ иркутскомъ замк Софья Николаевна Богомолецъ. Дочь богатаго помщика Полтавской губ., урожденная Присцкая, Софья Николаевна, по окончаніи кіевской гимназіи, поступила на медицинскіе курсы въ Петербург, затмъ она вышла замужъ за врача и такъ же, какъ Ковалевская, примкнула къ революціонному движенію на юг. Въ 1880 г. она была арестована и привлечена къ длу, такъ называемаго, южно-русскаго рабочаго союза. Въ числ другихъ обвиняемыхъ, военный судъ, состоявшійся въ Кіев, приговорилъ С. Богомолецъ къ 10 г. каторжныхъ работъ. Сверхъ того, за упомянутый выше побгъ ей было прибавлено еще 5 лтъ, затмъ за столкновеніе съ администраціею она получила еще одинъ годъ, съ переводомъ въ разрядъ испытуемыхъ на весь срокъ, что, какъ я ниже объясню, значительно увеличивало время ея пребыванія на каторг.

Какъ и Марья Павловна, С. Богомолецъ была ярой бунтаркой не только по убжденіямъ, но и по темпераменту: все время ея пребыванія на каторг — около 10 л.— прошло не только въ непримиримой, но въ отчаянной борьб со всякаго рода начальствомъ. Въ этомъ отношеніи С. Богомолецъ шла еще значительно дальше своей подруги: между тмъ какъ М. Ковалевская возставала лишь противъ всякаго рода насилій, Софья Николаевна въ каждомъ чиновник видла политическаго врага, простой разговоръ съ которымъ она считала уже непозволительнымъ опортунизомъ. Она видла отступленіе отъ революціонныхъ принциповъ въ такихъ, напр., актахъ, какъ допущеніе обыскивать себя безъ сопротивленія. Малйшій компромисъ, на каковой поневол принужденъ итти всякій заключенный, С. Богомолецъ считала малодушіемъ и преступленіемъ. Сама она ничему не подчинялась и ничего не боялась. Нисколько не заботясь не только о своемъ здоровь, но и о жизни, Софья Николаевна ршительными пріемами поведенія прямо держала въ страх разнаго рода должностныхъ лицъ, такъ какъ они вполн убдились, что ее нельзя обуздать никакими наказаніями. Самымъ близкимъ, врне даже — единственнымъ ея другомъ была Елена Россикова, несмотря на большую разницу въ ихъ возрастахъ: С. Богомолецъ было тогда около 30 лтъ, а Россиковой далеко перевалило за сорокъ. Послдняя въ конц 70-хъ гг. пріобрла у насъ довольно большую извстность.

Весной 1879 г. въ г. Херсон обнаружена была кража изъ мстнаго казначейства 1.500.000 руб., путемъ подкопа изъ сосдняго дома. Полиція вскор напала на слдъ, и по дорог въ одну изъ окрестныхъ деревень нагнала женщину, которая везла что-то въ мшкахъ, находившихся на крестьянской телг. Женщина эта оказалась женой управляющаго однимъ крупнымъ имніемъ на юг, Еленой Россиковой, а въ мшкахъ полиція нашла 1.000.000 руб. Спустя нкоторое время найдены были, за вычетомъ 10 тые. руб., и остальныя деньги. Главными организаторами этого небывалаго у насъ предпріятія оказались Федоръ Юрковскій и Ел. Россикова. Они затяли похищеніе денегъ для революціонныхъ цлей. Состоявшійся въ Одесс военный судъ приговорилъ Россикову къ безсрочной каторг, посл чего ее отправили на Кару. Но, какъ я уже упоминалъ за столкновеніе съ комендантомъ, ее, вмст съ тремя подругами, въ вид наказанія, перевели оттуда въ иркутскій замокъ. На каторг Россикова тоже все время вела безпощадную борьбу и, какъ Ковалевская и Богомолецъ, также ни предъ чмъ не останавливалась, никого и ничего не боялась.

Наконецъ, четвертой узницей въ иркутскомъ замк была Марія Кутитонская. По окончаніи одесскаго института, она также примкнула къ революціонному движенію на юг въ средин 70-хъ годовъ, а лтомъ 1879 г. была арестована и привлечена по длу Чубарова, Лизогуба и др. къ военному суду, который приговорилъ ее къ 4 г. каторжныхъ работъ. По окончаніи этого срока на Кар, Кутитонскую отправили на поселеніе въ городокъ Акту (Забайк. Обл.). Но недолго пользовалась она относительной свободой. На Кар въ 1882 г. нкоторыми заключенными сдлана была попытка бжать изъ тюрьмы, что вызвало чрезвычайныя репрессіи,— объ этомъ подробне сообщу ниже. Когда слухъ о всемъ перенесенномъ карійскими товарищами дошелъ до Кутитонской, она ршила отомстить главному виновнику расправы надъ заключенными,— забайкальскому губернатору Ильяшевичу. Безъ разршенія она ухала изъ Акты въ Читу и здсь, явившись къ губернатору на квартиру, выстрлила въ него, но не причинила ему никакого вреда. Тмъ не мене, военный судъ приговорилъ ее къ смертной казни, которая затмъ замнена была безсрочной каторгой.

Стройная, изящная блондинка, съ мягкими, добрыми чертами лица, Марія Кутитонская располагала къ себ съ перваго взгляда. Массу физическихъ лишеній и нравственныхъ страданій пришлось ей перенести, пока она находилась въ предварительномъ заключеніи по длу о покушеніи на губернатора: все время ее держали въ темномъ и сыромъ помщеніи на карцерномъ положеніи, т. е. на одномъ хлб и вод. Уголовные арестанты, бывшіе въ той же тюрьм, прониклись къ бдной узниц большой симпатіей, они, по ея разсказу, называли ее ‘Купидонской’, что дйствительно шло къ ней. Съ большимъ для себя рискомъ, уголовные пробирались въ то зданіе, гд ее содержали, и, урывая отъ своихъ скудныхъ средствъ, снабжали ее кое-чмъ състнымъ. Если бы не эта помощь, Кутитонская, вроятно, не дожила бы и до суда. Ужасный режимъ крайне гибельно отозвался на ея здоровь: Кутитонская получила болзнь легкихъ, отъ которой и скончалась въ иркутскомъ замк (въ 1887 г.).

Отъ этихъ узницъ мы отчасти узнали о карійской жизни. Но он знали, главнымъ образомъ, свою женскую тюрьму, къ тому же ихъ давно уже увезли съ Кары, а съ тхъ поръ тамъ многое измнилось. Боле обстоятельно ознакомилъ насъ съ предстоявшей жизнью встртившійся намъ тамъ же Фердинандъ Люстигъ. Когда-то онъ былъ артиллерійскимъ офицеромъ, но вышелъ въ отставку и поступилъ въ петербургскій технологическій институтъ, онъ былъ уже на IV курс, примкнувъ къ народовольческому направленію, былъ арестованъ и привлеченъ по процессу 20-ти {Проц. Михайлова, Александра Суханова и др, разбирался въ Петербург лтомъ 1882 г.}, его приговорили къ 4 г. каторжныхъ работъ. Когда мы съ нимъ встртились въ иркутской тюрьм, онъ, отбывъ свой срокъ, шелъ на поселеніе. Его сообщенія о матеріальйыхъ условіяхъ лицъ, находившихся на Кар, а также свднія о комендант, завдывавшемъ политическими каторжанами, жандармскомъ ротмистр Николин были очень не весеіаго характера.

Въ Иркутск отъ насъ отстали семь человкъ: Малеванный и Варвара Щулепникова, ушедшіе въ г. Киренскъ, Іорданъ и Рубинокъ, отправленные въ Якутскую область, Л. Чемоданова, Васильевъ и Дашкевичъ, поселенные въ деревн Тунк (Иркут. губ.). Такимъ образомъ, за Байкалъ насъ отправилось только четверо, я, Чуйковъ и М. Калюжная, шедшіе на каторгу и административно-ссылавшійся въ Забайкальскую область Е. Лазаревъ. Мы тронулись въ путь, вмст съ уголовной партіею въ конц сентября. До конечнаго пункта на Кар намъ, каторжанамъ, оставалось еще боле 1200 верстъ, и на этотъ переходъ нужно было употребить еще около двухъ съ половиной мсяцевъ. Между тмъ уже наступали холода и изъ Лиственичной чрезъ два дня уходилъ послдній пароходъ, перевозившій арестантовъ чрезъ озеро Байкалъ. Опоздай мы къ этому сроку, намъ пришлось бы зимовать въ иркутской тюрьм.

ГЛАВА XVIII.
Отъ Байкала до Кары.

Была сухая осень. Бурный Байкалъ отнесся къ намъ довольно благосклонно. На расположенной на противоположномъ берегу озера станціи Лысовой мы должны были переночевать. Когда камера наша была уже заперта на ночь, вдругъ раздался шумъ отпиравшагося замка, и затмъ вошла молодая женщина, въ которой я вскор узналъ Софью Иванову. Подобно Перовской, Фигнеръ и другимъ выдающимся женщинамъ 70 годовъ, Софья Иванова, посл распаденія общества ‘Земля и Воля’, примкнула осенью 1879 г. къ вновь образовавшейся организаціи ‘Народная Воля’. Съ этимъ интереснйшимъ моментомъ вашего революціоннаго движенія совпадаетъ и мое знакомство съ С. Ивановой, какъ и со многими другими сторонниками террористической фракціи. Въ январ 1880 г., какъ извстно, С. Иванова была арестована въ Петербург въ тайной типографіи, въ которой печаталась газета ‘Народная Воля’. Во время ареста она и четверо ея товарищей оказали жандармамъ вооруженное сопротивленіе. Привлеченная къ суду въ 1880 г. по процессу Александра Квятковскаго, Прснякова, Зунделевича и др., С. Иванова была приговорена къ четыремъ годамъ каторжныхъ работъ. Въ описываемое мною время она, отбывъ свой срокъ, шла на поселеніе въ г. Киренскъ Иркутс. губ. Мы очень обрадовались этой неожиданной встрч, но, къ сожалнію, наше свиданіе было непродолжительно, такъ какъ С. Ивановой нужно было отправиться черезъ Байкалъ съ тмъ же пароходомъ, который насъ привезъ, а это должно было случиться черезъ полчаса. Наскоро передавъ другъ другу нкоторыя наиболе интересныя свднія изъ собственной жизни и объ.общихъ нашихъ друзьяхъ, мы надолго простились съ ней,— посл этого мимолетнаго свиданія на берегу Байкальскаго озера мы больше уже не видлись.

Спустя нсколько дней, по выход изъ Иркутска, партія наша прибыла въ Верхнеудинскъ — первый городъ по ту сторону Байкала. Какъ и во всей Сибири, мстная тюрьма была тсна и вся переполнена уголовными арестантами. Зная это, сопровождавшій нашу партію фельдфебель {Везд за Байкаломъ партіи вели не офицеры, а фельдфебеля или унтеръ-офицеры.} провелъ насъ, четырехъ, въ полицейское правленіе. Время было уже посл присутствія, когда вс служащіе разошлись по домамъ. Тогда фельдфебель просто оставилъ насъ въ канцеляріи, а самъ отправился розыскивать кого-нибудь изъ начальства. Помщеніе, въ которомъ мы остались, никмъ не охранялось, къ тому же входная дверь была открыта, и въ окнахъ не было ршетокъ. Свободно расхаживая по улиц, мы сами удивлялись патріархальности такихъ нравовъ, не представляло ни малйшаго труда уйти изъ канцеляріи, не будучи никмъ замченнымъ. Но, какъ я уже выше сообщалъ, наибольшей трудностью въ описываемое время было скрыться отъ начинавшихся розысковъ посл побга политическаго ссыльнаго. Елиз. Ковальская дважды удачно убгала изъ иркутской тюрьмы, и каждый разъ ее вновь арестовали. То же, какъ я сообщалъ, случалось со всми другими бглецами въ описываемое время. Если такъ трудно было скрыться, имя нкоторыя связи и помощь извн, то совершенно нелпо было-бы бжать намъ, не имя ни средствъ, ни знакомыхъ въ Верхнеудинск, небольшомъ городк, вс жители котораго были на виду. Мн пріятно было видть отсутствіе конвойныхъ и всякихъ запоровъ, но вмст съ тмъ являлось какъ-бы недовольство, зачмъ намъ предоставлена такая свобода, для чего подвергаютъ насъ соблазну.

Въ Верхнеудинск мы нашли шедшаго съ Кары на поселеніе Стеблинъ-Каменскаго съ добровольно слдовавшей за нимъ женой. Какъ извстно, онъ судился въ Кіев въ 1879 г. вмст съ Маріей Ковалевской и другими лицами за оказанное при арест вооруженное сопротивленіе и былъ приговоренъ къ десяти годамъ каторжныхъ работъ. Здсь скажу уже, что, впослдствіи, проживъ много лтъ въ Якутской области, Каменскій получилъ право поселиться въ г. Иркутск, гд покончилъ самоубійствомъ. Когда мы встртили К. и его жену въ Верхнеудинск, онъ произвелъ на насъ впечатлніе вполн сохранившагося, нисколько не надломленнаго человка. Его разсказы о карійской жизни, о господствовавшихъ среди тамошнихъ нашихъ товарищей обычаяхъ и нравахъ были полны добродушнаго юмора. Отъ него, какъ и отъ другихъ встрчавшихся намъ затмъ лицъ, шедшихъ съ Кары на поселеніе, мы узнавали все боле и боле подробностей о характер коменданта Николина. По единодушному отзыву всхъ, это былъ злой и хитрый жандармъ, вчно употреблявшій новые пріемы, чтобы повредить политическимъ и ухудшить ихъ положеніе.

Всего на пути отъ Иркутска до Кары мы встртили десять человкъ, шедшихъ на поселеніе. Многіе годы, проведенные большинствомъ изъ нихъ въ стнахъ тюрьмы, много вынесшихъ, наложили на нихъ свой тяжелый отпечатокъ: въ голосахъ у нкоторыхъ слышались грустныя ноты, на лицахъ видны были складки морщинъ, а кое у кого имлась уже и значительныхъ размровъ лысина, хотя вс эти лица были лишь въ возраст отъ 25 до 35 лтъ. Но, за исключеніемъ одного-двухъ изъ шедшихъ на поселеніе и обнаружившихъ въ разговорахъ съ нами нкоторую надломленность, вс остальные, наоборотъ, производили впечатлніе людей, хотя и много вынесшихъ, но бодрыхъ, не потерявшихъ вры въ общее дло, не разочаровавшіеся ни въ немъ, ни въ людяхъ. Почти вс возвращавшіеся съ большой нжностью и грустью вспоминали о многихъ изъ оставшихся въ карійской тюрьм товарищахъ и выражали сожалніе, что имъ, быть можетъ, пришлось навсегда разстаться съ ними. Рдко кто изъ этихъ лицъ обманывалъ себя надеждой на счетъ будущаго. Предвидя долгіе годы пребыванія въ какихъ-нибудь глухихъ, безлюдныхъ захолустьяхъ Сибири, съ предстоящими тамъ лишеніями и матеріальной нуждой, иной съ грустью высказывалъ опасеніе, что въ будущемъ ему придется пожалть и о времени, приведенномъ въ тюрьм. Но сколь мало привлекательной ни рисовалось имъ жизнь на поселеніи, многіе изъ нихъ все же замтно рады были, что они идутъ ‘на волю’. Ограниченная для политическихъ ссыльныхъ разными стсненіями и запрещеніями, эта ‘воля’ представляла и нкоторыя преимущества предъ тюрьмой.

Наиболе бодрое впечатлніе произвелъ на меня Ив. Кашинцевъ, бывшій студентъ харьковскаго университета. Вмст съ С. Богомолецъ онъ судился въ Кіев по процессу южнорусскаго рабочаго союза и былъ приговоренъ къ десяти годамъ каторжныхъ работъ, но по манифесту 1883 г. срокъ этотъ былъ ему сокращенъ на одну треть, что не помшало, однако, сослать его на поселеніе въ Якутскую область. При встрч на какомъ-то этап, онъ передалъ мн, что непремнно убжитъ и, какъ впослдствіи оказалось, дйствительно осуществилъ свое намреніе. Съ тхъ поръ онъ жилъ заграницей.

Какъ ни томительно долго длилось тогда шествіе лицъ, отправляемыхъ въ Сибирь, но еще неимоврно медленне двигались возвращавшіеся съ Кары на поселеніе. На каждомъ этап имъ приходилось дожидаться по недл конвоя, поэтому, въ среднемъ, на пути отъ Кары до Иркутска едва-ли они длали тогда боле пяти-шести верстъ въ день!

Какъ я уже сообщалъ, чмъ дале мы двигались на востокъ, тмъ отношеніе всякаго рода начальства къ намъ, политическимъ и къ уголовнымъ, становилось все патріархальне, и за строгимъ выполненіемъ инструкцій никто не слдилъ. Нагляднымъ доказательствомъ такого отношенія можетъ служить такой случай: на одномъ этап въ Забайкаль у меня украли кандалы, которые лежали въ моемъ мшк вмст съ другими, отчасти казенными, отчасти своими вещами. Объ этой пропаж я счелъ нужнымъ заявить офицеру, предполагая, что онъ хоть чмъ-нибудь выразитъ свое отношеніе къ тому, что кандалы, вмсто того, чтобы находиться на моихъ ногахъ, перевозились мною въ мшк, но офицеръ, оказалось, отнесся къ этому факту, какъ къ вполн нормальному: онъ больше сожаллъ объ украденныхъ сапогахъ и другихъ моихъ собственныхъ вещахъ, чмъ о кандалахъ и, вообще, казенномъ имуществ.

— Какъ же мн теперь быть?— спросилъ я его: — вдь, когда я приду на Кару, у меня могутъ потребовать кандалы?

— Это врно,— воскликнулъ онъ,— погодите, кажется, у меня гд-то валяются кандалы,— вспомнилъ онъ затмъ и, позвавъ фельдфебеля, приказалъ ему розыскать ихъ.

— Теперь слдите же за ними внимательне,— сказалъ онъ, когда, получивъ новые кандалы, я на его глазахъ опять спряталъ ихъ среди своихъ вещей.

Наступила зима, а съ нею пошли жестокіе сибирскіе морозы. Мы перевалили черезъ Яблоновый хребетъ и приближались къ главному городу Забайкальской области — Чит. Вотъ мы на послднемъ полу-этап. Въ камер уголовныхъ всю ночь странное, необычайное движеніе: поминутно къ нимъ заходятъ фельдфебель и конвойные солдаты, они что-то вносятъ и выносятъ. На слдующій день разъяснилось, въ чемъ дло.

Несмотря на то, что оставшійся до Читы станокъ былъ громадный,— если память мн не измняетъ, боле 40 верстъ,— партія вышла съ полуэтапа позже обычнаго времени. На полдорог стояла, такъ-называемая, въ Сибири ‘заимка’, т. е. одинокая изба со службами. Изъ разсказовъ встрчавшихся намъ товарищей, шедшихъ съ Кары, мы знали, что ‘заимка’ эта принадлежала какому-то старику, который выдавалъ себя за декабриста. Тамъ партія расположилась на отдыхъ. Насъ четырехъ ввели въ отдльную, чистую комнату, куда вскор пришелъ высокій, плотный и еще очень бодрый старикъ представительной наружности. Онъ и намъ отрекомендовался декабристомъ Караваевымъ. По его словамъ, въ качеств корнета гвардейскаго кавалерійскаго полка, онъ привлекался по длу 14 декабря и былъ приговоренъ на поселеніе въ Сибирь, ему, слдовательно, должно было быть около 80 лтъ, но на видъ нельзя было дать ему и 70. За угощеніе онъ отказался взять съ насъ плату. Между тмъ въ сосднемъ помщеніи шелъ какой-то торгъ и кутежъ. Не знаю, дйствительно-ли Караваевъ имлъ какое-нибудь отношеніе къ декабристамъ. Сомнваюсь тмъ боле, что, насколько помню, такой фамиліи нтъ въ списк привлекавшихся по длу 14 декабря. Какъ бы тамъ ни было, но въ указанное мною время этотъ господинъ занимался совсмъ недостойнымъ дломъ.

Былъ уже вечеръ, когда наша партія столпилась у воротъ читинской тюрьмы. Медленно шелъ процессъ пріема арестантовъ и проврка выданныхъ имъ казенныхъ вещей. Морозъ, между тмъ, все крпчалъ. Везд по пути, на этапахъ и въ тюрьмахъ насъ, политическихъ, всегда принимали первыми, не провряя вещей, такъ какъ вс должностныя лица прекрасно знали, что мы не пропивали и не проигрывали казеннаго имущества. Но о смотрител мстной тюрьмы среди нашихъ шла молва, что онъ ненавидитъ политическихъ ссыльныхъ и считаетъ ихъ хуже всякихъ закоренлыхъ уголовныхъ преступниковъ. Скоро и мы въ этомъ убдились: онъ продолжалъ пріемку арестантовъ, длая видъ, что не замчаетъ насъ и заставляя насъ, такимъ образомъ, мерзнуть на улиц. Мы, наконецъ, обратились къ нему съ предложеніемъ, чтобы онъ насъ поскоре отпустилъ, такъ какъ насъ всего четверо и вещи у насъ въ порядк. Но онъ заявилъ, что приметъ сперва уголовныхъ, а это должно было закончиться очень не скоро. Мы ршительно запротестовали, и онъ принужденъ былъ уступить. Изъ ненависти къ политическимъ онъ старался также помщать ихъ въ самой скверной, какая только имлась въ этой тюрьм, камер. Отведенная намъ камера оказалась невозможной, давно нетопленной и неимоврно грязной. Мы отказались расположиться въ ней и вышли во дворъ, требуя, чтобы намъ дали лучшее помщеніе. Но смотритель не обратилъ на это никакого вниманія, хотя стоялъ жестокій морозъ. Только поздно ночью, убдившись, что мы не войдемъ въ камеру, онъ уступилъ нашему требованію и отвелъ намъ хорошую камеру.

Между тмъ, черезъ сутки, когда партія уголовныхъ вновь должна была отправиться въ дальнйшій путь, у большинства арестантовъ не оказалось казенныхъ вещей. Только тогда мы поняли, что означало замченное нами среди уголовныхъ и конвоя оживленіе, происходившее на послднемъ предъ Читою полу-этап и чмъ объяснялся кутежъ на заимк сомнительнаго ‘декабриста’. Состоя, повидимому, въ сговор съ конвоемъ, Караваевъ, конечно за безцнокъ, пріобрталъ отъ арестантовъ казенныя вещи, а полученныя послдними отъ него деньги тутъ же ими пропивались. Для предъявленія при проврк вещей въ Чит, фельдфебель, вроятно, при содйствіи Караваева, снабжалъ уголовныхъ разнымъ тряпьемъ, но, чтобы это не обнаружилось при пріем партіи, онъ и старался привести ее въ городъ вечеромъ, что казалось вполн естественнымъ въ виду большого разстоянія отъ послдняго полу-этапа. Вслдствіе холода и поздняго времени, тюремное начальство тщательно провряло вещи только у стоявшихъ первыми по списку, у остальныхъ же он осматривались поверхностно. Словомъ, Караваевъ, повидимому, не спроста поселился на тракту въ одинокой заимк. Въ Чит арестантовъ за отсутствіе у нихъ одежды подвергли тлесному наказанію и затмъ имъ была выдана новая.

Я, Чуйковъ и Калюжная ршили остаться въ этомъ город на дв недли, чтобы отдохнуть отъ продолжительнаго и тяжелаго путешествія: со времени выхода изъ Иркутска прошло уже около шести недль, морозы съ каждымъ днемъ все крпчали, и мы чувствовали большую усталость. Къ тому же, впереди насъ ждало заключеніе въ стнахъ тюрьмы въ теченіе многихъ лтъ, а въ Чит мы, какъ находившіеся въ пути, пользовались нкоторыми льготами. Тамъ въ то время жили, въ качеств поселенцевъ, наши товарищи, бывшіе карійцы, и отъ нихъ мы могли узнавать, что длается на бломъ свт. Чтобы остаться въ Чит до слдующей партіи, требовалось разршеніе врача, но намъ нетрудно было получить его, такъ какъ у каждаго оказался какой-нибудь недугъ.

Въ послднихъ числахъ ноября мы отправились въ дальнйшій путь, на этотъ разъ при семейной арестантской партіи. За городомъ насъ встртили три товарища, жившіе въ Чит и проводившіе насъ нсколько верстъ. Зима была безснжная, поэтому весь путь по Забайкалью намъ пришлось хать на неимоврно тряской двуколеск. Члены коченли отъ жестокаго холода, несмотря на то, что мы натягивали на себя всю имвшуюся у насъ теплую, полученную отъ казны, одежду, такъ что съ трудомъ могли въ ней двигаться. Чтобы не замерзнуть, приходилось, соскакивая съ двуколески, пробжать нкоторое пространство. Тяжело было смотрть на несчастныхъ арестантовъ и ихъ женъ, а особенно на ребятишекъ, находившихся при родителяхъ. Немногимъ лучше бывало на этапахъ и полуэтапахъ, такъ какъ и тамъ не скоро по приход удавалось согрться, потому что эти зданія мы, въ большинств случаевъ, находили давно нетопленными. Въ этихъ случаяхъ голодные и утомленные арестанты принимались за рубку и колку дровъ. Затопленные печи, случалось, дымили. Жутко, холодно и непріятно бывало на этапахъ зимой, еще хуже, чмъ лтомъ. Въ описываемое время не везд въ Забайкаль имлись достаточныхъ размровъ казенныя зданія для арестантовъ, а въ нкоторыхъ мстахъ вовсе не бывало таковыхъ. Въ этихъ случаяхъ насъ троихъ, а то и всю партію, размщали въ крестьянскихъ избахъ. Мы всегда бывали рады такимъ пристанищамъ,— даже самая простая хата казалась чуть не дворцомъ. Помню, мы вслухъ высказывали желаніе, чтобы и въ будущемъ мы могли пользоваться такимъ ‘комфортабельнымъ’ жилищемъ. Оставаясь на ночь, а то и на дв у крестьянъ, мы вступали въ бесды съ ними и приходившими къ нимъ сосдями, такимъ образомъ, мы знакомились съ мстными жителями и ихъ бытомъ.

Однажды, не дозжая Нерчинска — послдняго города, черезъ который намъ предстояло пройти, я увидлъ какъ молодой конвойный солдатъ жестоко бьетъ прикладомъ жалкаго на видъ старика-арестанта, примостившагося на двухколеск, на которой лежалъ багажъ. Остановивъ эту расправу, я изъ разспросовъ обоихъ узналъ, что солдатъ самъ хотлъ ссть на эту подводу. Я закричалъ на него и разсказалъ объ его расправ фельдфебелю, пригрозивъ послднему пожаловаться въ Нерчинск начальству на распущенность конвоя. Проходя на слдующій день по городу, по направленію къ тюрьм, я направился въ колбасную. Позади меня раздался окрикъ: ‘куда? зачмъ?’ Оглянувшись, я увидлъ того самаго солдата, который билъ арестанта. Онъ послдовалъ за мною въ колбасную. Фельдфебеля въ этотъ моментъ не было при партіи: я видлъ, какъ онъ ухалъ впередъ съ подрядчикомъ, доставлявшимъ подводы, и нагналъ онъ насъ уже у самыхъ воротъ тюрьмы,— надо полагать, что онъ въ это время угощался. Когда смотритель тюрьмы сталъ принимать насъ, онъ вдругъ обратился ко мн съ заявленіемъ, что на меня у него имется жалоба отъ ‘конвойнаго начальника’, то-есть отъ фельдфебеля за то, что я ‘въ пути самовольно выходилъ изъ цпи и оскорбилъ конвоира’. Я совсмъ, было, забылъ про свою угрозу пожаловаться на конвойнаго за избіеніе арестанта, фельдфебель же помнилъ это и самъ забжалъ впередъ съ своей жалобой на меня. Хотя въ пути совершались и не такія ничтожныя нарушенія инструкціи, какъ выходъ изъ цпи, но разъ до высшаго начальства дошла бы жалоба на меня старшаго конвоира, могла бы выйти крайне непріятная для меня исторія. Поэтому, я на словахъ объяснилъ смотрителю, какъ происходило дло и ршилъ письменно изложить все случившееся для отсылки губернатору.

Въ Нерчинск меня съ Чуйковымъ помстили въ мужской тюрьм, а для М. Калюжной смотритель отвелъ небольшую комнатку, находившуюся при кордегардіи. Въ описываемое мною время я прошелъ уже большую часть Сибири и усплъ познакомиться въ ней со всевозможными мстами заключенія, но тюрьмы, аналогичной нерчинской, мн нигд не приходилось видть. Слабо освщенный тускло горвшей лампой коридоръ сплошь былъ покрытъ людьми въ рубищахъ и совершенно голыми. Камеры, съ нарами въ два яруса, также были переполнены арестантами, лежавшими плечо къ плечу въ грязи и слякоти. Чтобы пройти въ предназначавшуюся намъ, сообща съ ‘привилегированными’ уголовными, камеру, находившуюся въ конц коридора, мы съ Чуйковымъ должны были буквально переступать черезъ покрывавшія полъ полуобнаженныя и совсмъ голыя тла. Тяжелый воздухъ, обусловливавшійся чрезмрнымъ скопленіемъ людей, усиливался еще вонью, исходившей изъ огромныхъ кадокъ-парашъ: он стояли совершенно открытыми и кругомъ нихъ были лужи, въ которыя арестанты ступали босыми ногами и затмъ разносили вонючую жидкость по коридору и по камерамъ. При такой обстановк въ разныхъ концахъ сидли на полу и на нарахъ кучки людей и, при тускломъ свт огарковъ, съ азартомъ играли въ карты. Кругомъ стоялъ неимоврный шумъ. Все вмст взятое производило впечатлніе ужаснаго вертепа.

Въ камер ‘привилегированныхъ’, куда мы добрались не безъ нкоторыхъ усилій, была нсколько меньшая тснота. Тамъ мы нашли расположившимися на полу двухъ товарищей, шедшихъ съ Кары на поселеніе — Чикоидзе и Л. Цукермана. Потснившись, они дали возможность и мн съ Чуйковымъ кое-какъ устроиться около нихъ. Встрч съ Цукерманомъ я былъ особенно радъ. Я зналъ его еще на вол, въ Швейцаріи, куда, насколько помню, онъ пришелъ изъ Берлина пшкомъ въ конц семидесятыхъ годовъ. Проработавъ въ Женев въ типографіи ‘Общины’, онъ лтомъ въ 1879 г. отправился нелегально въ Петербургъ. Это было въ періодъ происходившаго тогда раскола среди членовъ общества ‘Земля и Воля’. Примкнувъ къ лицамъ, основавшимъ вскор типографію ‘Народной Воли’, Цукерманъ сталъ работать въ послдней. Но это длилось очень короткое время: уже въ январ 1880 г. онъ, вмст съ Софіей Ивановой и другими лицами, былъ взятъ въ этой типографіи посл энергичнаго вооруженнаго сопротивленія, оказаннаго арестованными. По разсказамъ сопроцессниковъ, Цукерманъ, во время ареста, слдствія и суда велъ себя самымъ мужественнымъ образомъ. Чтобы выгородить товарищей, онъ бралъ на себя вину другихъ и утверждалъ, что онъ одинъ стрлялъ при арест, чего не было въ дйствительности. Приговоренный къ восьми годамъ каторжныхъ работъ, онъ былъ отправленъ на Кару, гд пріобрлъ общую симпатію товарищей своимъ мягкимъ характеромъ и всегда веселымъ настроеніемъ. Очень наблюдательный и надленный большимъ юморомъ, Цукерманъ своими шутками и остротами заставлялъ товарищей забывать о всемъ тяжеломъ, что имъ приходилось переживать. Безконечно добрый, простой и непритязательный, онъ все готовъ былъ сдлать для другого, совершенно забывая о себ. Во время нашей непродолжительной встрчи въ Нерчинской тюрьм, онъ также смшилъ насъ своими остротами и въ юмористическомъ вид изображалъ свою будущую жизнь въ улус Якутской области. Къ несчастью, онъ не предвидть, что ожидаетъ его въ ближайшемъ будущемъ. Привыкшій ко всякимъ лишеніямъ, всегда веселый Цукерманъ не вынесъ, однако, ужасныхъ условій жизни въ безлюдномъ улус: въ конц восьмидесятыхъ годовъ онъ отъ тоски покончилъ съ собою.

Чикоидзе, вмст съ нсколькими земляками, уроженцами Кавказа, въ начал семидесятыхъ годовъ примкнулъ къ, такъ называемому, московскому кружку пропагандистовъ. Въ 1875 г. онъ былъ арестованъ и по процессу пятидесяти приговоренъ былъ къ ссылк на поселеніе въ Сибирь. Оттуда въ начал восьмидесятыхъ годовъ онъ бжалъ и въ качеств нелегальнаго присоединился къ ‘Народной Вол’. По недолго удалось ему пробыть на свобод: весной 1882 г. онъ вновь былъ арестованъ и за побгъ изъ Сибири приговоренъ къ тремъ годамъ каторжныхъ работъ. На меня Чикоидзе, при встрч въ Нерчинск, произвелъ впечатлніе человка дльнаго, практичнаго, обладающаго неутомимой энергіей. Казалось, куда бы ни забросила его судьба, онъ везд найдетъ себ цлесообразное занятіе и никогда не падетъ духомъ. Житейскія невзгоды, дйствительно, не сломили его, но они подорвали его здоровье. Возвращенный, посл многихъ лтъ жизни въ Якутской области, въ Западную Сибирь, Чикоидзе скончался отъ болзни легкихъ въ г. Курган (въ 1897 г.).

Прочитавъ въ Нерчинск мою жалобу, онъ посовтовалъ мн прекратить это дло, такъ какъ, по его словамъ, и фельдфебелю, и мн можетъ нагорть. Съ моего согласія онъ взялся приличнымъ способомъ уладить его. Когда жалоба моя, въ его присутствіи, была въ контор прочитана фельдфебелю, онъ сталъ доказывать послднему, что его отдадутъ подъ судъ, если жалоба моя пойдетъ къ губернатору. Фельдфебель струсилъ и охотно согласился взять назадъ свою жалобу, если я сдлаю тоже самое. Когда меня затмъ позвали въ контору, фельдфебель, въ присутстіи Чикоидзе, смотрителя и другихъ тюремныхъ служащихъ, общалъ по возвращеніи обратно на.этапъ, наказать солдата, который билъ арестанта, посл этого я порвалъ полученную мною отъ смотрителя обратно мою жалобу и на этомъ окончился описанный инцидентъ.

Отъ Нерчинска до Кары — 200 съ чмъ-то верстъ. Чмъ ближе мы подходили къ мсту назначенія, тмъ тревожне становилось у меня на душ. Тревога эта усиливалась, благодаря сообщеніямъ разныхъ лицъ, встрчавшихся намъ на пути, о будущемъ нашемъ начальник, жандармскомъ ротмистр Николин.

Въ полдень 12 декабря 1885 г. мы прибыли, наконецъ, на Усть-Кару, небольшое селеніе, въ которомъ, кром уголовныхъ тюремъ, находилась тогда и женская политическая тюрьма. Тамъ мы разстались съ Маріей Калюжной, съ которой больше никогда уже не видлись. Мн же съ Чуйковымъ оставалось пройти еще 15 верстъ до, такъ называемой, Нижней Кары, гд и была мужская политическая тюрьма. Только на слдующій день, по окончаніи всхъ формальностей, намъ предоставлена была одна двуколеска, на которую мы уложили наши вещи и книги, а сами, въ сопровожденіи двухъ конвойныхъ, отправились пшкомъ, предварительно для порядка напяливъ на себя кандалы.

Стоялъ жестокій сибирскій морозъ. Дорога шла все въ гору. Несмотря на то, что на насъ была тяжелая одежда и кандалы, мы быстро шли впередъ, какъ бы торопясь поскоре попасть въ тюрьму. Мы знали, что то была наша послдняя прогулка, вн стнъ тюрьмы, хотя и подъ конвоемъ. Всю дорогу мы шли молча, а въ голов у меня, какъ вроятно и у моего спутника Чуйкова, копошились вопросы: ‘что-то ждетъ тебя впереди? Придется-ли когда еще итти по этой дорог?’

— Вотъ ваша тюрьма!— сказалъ одинъ изъ конвойныхъ, и мы увидли впереди себя рядъ высокихъ паль, изъ-за которыхъ выдлялась крыша деревяннаго зданія. Вблизи этого забора, на встрчу намъ шла группа, состоявшая изъ двухъ женщинъ, казака и мужчины въ штатскомъ.

— Викторъ! воскликнулъ я, подошедши ближе и узнавъ въ послднемъ моего стараго товарища Костюрина, съ которымъ мы не видлись около девяти лтъ. Онъ привлекался по процессу 193-хъ, а затмъ по длу о покушеніи на Гориновича и приговоренъ былъ къ 10 г. каторжныхъ работъ. Изъ разсказовъ встрчавшихся намъ товарищей, которые шли съ Кары, я уже зналъ, что Костюринъ въ эти дни также долженъ былъ уйти на поселеніе и потому я сразу узналъ его.

Мы поздоровались и стали знакомиться съ провожавшими его женщинами. Одна изъ нихъ оказалась Наталіей Армфельдъ, осужденной вмст съ Маріей Ковальской и другими на 14 лтъ 10 мсяцевъ, другая была Раиса Прибылева, судившаяся въ 1883 г. въ Петербург по процессу 16-ти и приговоренная къ 4 г. каторжныхъ работъ. Въ описываемое мною время об он находились въ, такъ называемой, ‘вольной команд’.

Каждому изъ насъ о многомъ хотлось разспросить другъ друга. Мы торопились наговориться, зная, что въ нашемъ распоряженіи всего нсколько минутъ, такъ какъ у нашихъ конвоировъ не могло быть большой охоты долго стоять въ легкихъ солдатскихъ шинеляхъ на жестокомъ мороз. Между прочимъ, помню, я сказалъ шутя:

— Не правда-ли, торжественная минута: два пріятеля посл девятилтней разлуки встрчаются у воротъ каторжной тюрьмы, изъ которой одинъ уходитъ изъ нея на волю, а другой входитъ въ нее на многіе годы.

— А въ самомъ дл, оригинальная встрча!— замтилъ кто-то.

— Увидимся-ли еще когда?— спросилъ я, прощаясь со всми.

— Увидимся! Непремнно увидимся, въ Петербург, посл торжества революціи!— воскликнули дамы.

Увы! Съ ними мы уже не можемъ свидться: Наталія Армфельдъ умерла на Кар (въ 1887 г.), а Прибылева, впослдствіи Тютчева, также недавно скончалась, съ Костюринымъ мы до сихъ поръ еще не встртились.

Меня съ Чуйковымъ сперва ввели въ кордегардію, помщавшуюся противъ воротъ тюрьмы. Вскор, въ сопровожденіи нсколькихъ жандармскихъ унтеръ-офицеровъ, появился смотритель тюрьмы и начался тщательный обыскъ. За исключеніемъ теплаго блья и постилокъ, все остальное наше имущество было отобрано.

— Кандаловъ можете не надвать: у насъ этого не требуется,— сказалъ вахмистръ Голубцовъ, когда мы стали одваться.

Уже совершенно стемнло, когда мы, въ сопровожденіи жандармовъ, направились къ воротамъ тюрьмы. Со дня моего ареста прошло тогда около двухъ лтъ, и за это время я побывалъ въ 100 разныхъ мстахъ заключенія.

— Дежурный!— раздалось у воротъ. Извнутри загремлъ засовъ, открылась калитка, и мы зашли во дворъ карійской тюрьмы, которая отнын должна была служить для насъ пристанищемъ на многіе годы.

ЧАСТЬ II.
На Кар.

ГЛАВА XIX.
Старые товарищи.

Длинный коридоръ слабо освщенъ двумя небольшими керосиновыми лампами. Вблизи входной двери, около огромнаго сундука, стоитъ молодой человкъ, лтъ 25—26 на видъ, въ срой арестантской куртк.

— Здравствуйте, Мартыновскій!— произношу я, подошедши къ нему. Хотя мы съ нимъ никогда не встрчались, но изъ разсказовъ возвращавшихся съ Кары товарищей я узналъ, что Мартыновскій состоитъ старостой и, въ качеств такового, съ утра до вечерней поврки, находится при лар, въ которомъ хранились разные състные припасы.

Мартыновскій посмотрлъ на меня съ нкоторымъ недоумніемъ, но, когда затмъ я назвалъ себя, на его серьезномъ лиц показалась привтливая улыбка. Мы не успли обмняться съ нимъ нсколькими словами, какъ старшій жандармъ Голубцовъ заявилъ намъ:

— Вы Дейчъ, назначены во второй номеръ, а вы Чуйковъ — въ четвертый.

Дверь въ указанную мн камеру находилась почти противъ входной въ коридоръ. Одинъ изъ жандармовъ съ шумомъ отперъ большой висячій замокъ, и я вошелъ въ камеру, слабо освщенную спускавшейся съ потолка лампой съ темнымъ абажуромъ.

Вдоль трехъ стнъ тянулись нары,— ихъ не было лишь у наружной, въ которой имлось три большихъ окна съ толстыми желзными ршетками. Вблизи одной изъ стнъ, оставляя узкое пространство въ полъ аршина, помщалась огромныхъ размровъ печь, топившаяся изъ коридора, по средин камеры, перпендикулярно къ наружной стн, стоялъ длинный и узкій столъ, по об стороны котораго были такой же длинны скамьи.

Несмотря на то, что было всего между 5 и 6 часами вечера, когда я вошелъ, нкоторые изъ обитателей этой камеры расположились уже спать на нарахъ, такъ какъ то были ‘сиріусы’ {Смыслъ этого термина я объясню ниже.}, другіе сидли на скамьяхъ, а два три товарища расхаживали по камер. Всего въ ней до моего прихода было 15 чел., изъ нихъ Зунделевичъ и Павелъ Орловъ оказались моими старыми знакомыми съ воли.

Ужинъ уже окончился, поэтому, хотя я изрядно проголодался, сдлавъ въ трескучій морозъ 15 верстъ пшкомъ, но долженъ былъ удовлетвориться однимъ чаемъ ‘въ прикуску’ съ чернымъ арестантскимъ хлбомъ. Прежде всего возникъ вопросъ, гд меня устроить на нарахъ? Это оказалось нелегкая задача: мн хотлось лежать рядомъ съ З—чемъ, а онъ помщался на короткихъ нарахъ, на которыхъ не было свободнаго мста. Необходимо было кому-нибудь переселиться съ этихъ наръ на другія. Но заключенные до того свыкались со своимъ мстомъ, что имъ нелегко было разставаться съ нимъ. Посл обсужденія разныхъ комбинацій, сосдъ З—ча — Старынкевичъ ршилъ перейти на противоположныя, длинныя нары, на которыхъ, потснившись, товарищи освободили для него мсто. Со стороны Старынкевича это было особенно крупной жертвой, такъ какъ онъ, такимъ образомъ, раставался со своимъ alter ego — Мартыновскимъ. Лежаніе же на нарахъ рядомъ, при совмстной жизни со многими, доставляло близкимъ людямъ, большое удовольствіе: они могли бесдовать шепотомъ, и имъ казалось, что они находятся какъ-бы наедин.

При приход въ тюрьму новыхъ лицъ обыкновенно начинаются оживленныя бесды, безконечные распросы и разсказы. Ничего подобнаго не было въ первый вечеръ моего появленія во второмъ номер. Вс чувствовали себя натянуто, неловко, смущенно. Улучивъ удобный моментъ, З—чъ отозвалъ меня въ сторону и шепотомъ сказалъ:

— Будьте осторожны, не разсказывайте ничего особеннаго, такъ какъ здсь въ камер сидитъ Цыпловъ.

Чтобы объяснить смыслъ этого предупрежденія, я долженъ сообщить кое-что объ этомъ лиц. Какъ извстно въ начал нашего движенія, если не вс, то очень многіе революціонеры, подъ вліяніемъ Бакунина, придавали большое значеніе пропаганд среди уголовныхъ преступниковъ. ‘Разбойникъ’ въ Россіи, по мннію Бакунина, являлся ‘настоящимъ и единственнымъ революціонеромъ’ {‘Разбойникъ это герой, защитникъ, мститель народный, непримиримый врагъ государства и всего общественнаго и гражданскаго строя, установленнаго государствомъ, боецъ на жизнь и на смерть противъ всей чиновно-дворянской и казенно-поповской цивилизаціи… Кто не сочувствуетъ разбою, тотъ не можетъ сочувствовать русской народной жизни, и нтъ въ немъ сердца для вковыхъ неизмнныхъ страданій народныхъ, тотъ принадлежитъ къ лагерю враговъ — государственниковъ’ (см. ‘Народная Расправа’, 1869—71 г.).}. Поэтому, встрчаясь въ тюрьмахъ съ уголовными, мы не упускали случая заниматься пропагандой среди нихъ. Но, насколько мн извстно, такая пропаганда дала въ конц концовъ скоре отрицательные, чмъ положительные результаты.

‘Распропагандированные’, напримръ, въ кіевской тюрьм наилучшіе и наиболе выдающіеся уголовные — Рашко и Овчинниковъ и приговоренные въ каторжныя работы — первый за убійство политическаго шпіона, а второй — за участіе въ освобожденіи изъ харьковской тюрьмы революціонера омина — Медвдева,— оба сдлались ренегатами и повыдавали всхъ своихъ товарищей.

Цыпловъ принадлежалъ къ числу такихъ же лицъ. Онъ судился, если не ошибаюсь, за убійство въ одной изъ волжскихъ губерній, и процессъ его въ свое время обратилъ на себя вниманіе читающей публики. Когда присяжные вынесли ему обвинительный вердиктъ и судьи приговорили его къ многолтней каторг, онъ воскликнулъ, обращаясь къ послднимъ: ‘Знайте, что и изъ Сибири можно бжать, я со всми вами разсчитаюсь {Объ этомъ можно прочитать въ книг Ядринцева: ‘Сибирь, какъ колонія’.}’.

Дйствительно, несмотря на предпринятыя посл этой угрозы предосторожности, Цыпловъ, настоящая фамилія котораго Гарный, ‘смнился’ по дорог на каторгу и, не помню уже какимъ образомъ, сошелся съ политическими ссыльными. Послдніе, повидимому, вполн врили происшедшему въ немъ подъ вліяніемъ ихъ пропаганды перерожденію и давали ему разныя конспиративнаго характера порученія. Во время исполненія одного изъ таковыхъ, онъ попался въ руки жандармамъ, затмъ подъ вымышленной фамиліей Цыплова былъ приговоренъ къ каторжнымъ работамъ, какъ политическій, и отправленъ на Кару въ государственную тюрьму. Здсь долгое время онъ велъ себя въ политическомъ отношеніи вполн безукоризненно, лишь изрдка вызывая улыбку у товарищей невпопадъ употребляемыми иностранными словами и разсказами изъ своего прошлаго. Такъ, можду прочимъ, помню слдующее.

‘Однажды’,— разсказывалъ Цыпловъ товарищамъ — ‘халъ я это ночью въ вагон съ купчиной, у котораго была полная мошна денегъ. Онъ заснулъ, и мн совсмъ не трудно было обобрать его. Эхъ, подумалъ я, попадись ты мн прежде!.. А теперь — ‘убжденія не позволяютъ’!

Послднія слова стали у насъ на Кар ходячимъ выраженіемъ. Не помню ужъ какимъ образомъ, начальство узнало, что онъ бывшій уголовный, бродяга и за побгъ его приговорили къ наказанію розгами. Посл тюремныхъ волненій 1882 года, о которыхъ я разскажу ниже. Цыплова, несмотря на то, что онъ сидлъ на Кар, въ качеств политическаго, вызвали въ кордегардію и подвергли тлесному наказанію. Его, повидимому, нисколько не возмутило это обстоятельство. Между тмъ, какъ товарищи страшно негодовали за совершенное надъ нимъ издвательство, онъ лишь приставалъ къ нимъ съ неумстной шуткой: ‘ну скажите, почему сто одинъ ударъ, а не ровно сто мн дали?’

Довольно долго крпился Цыпловъ. Но предъ моимъ приходомъ на Кару, онъ началъ вызываться къ коменданту Николину. Въ глазахъ товарищей это былъ очень дурной признакъ. Дйствительно, вскор оказалось, что Цыпловъ открылъ коменданту свою настоящую фамилію, раскаялся въ своемъ прошломъ и, чтобы добиться облегченія въ своей судьб, выдалъ что зналъ, перемшивая правду съ ложью. Товарищи настаивали, чтобы его убрали изъ нашей тюрьмы, но это, очевидно, не входило въ интересы коменданта: Цыпловъ еще въ теченіе нсколькихъ мсяцевъ, посл этого, оставался въ нашей тюрьм, хотя въ отдльной камер, куда его помстили, дня два-три спустя посл нашего прихода. Чтобы уже закончить о немъ, скажу, что за тмъ его перевели въ уголовную тюрьму на Кар же гд онъ щеголялъ своею образованностью, пріобртенной отъ политическихъ. Это, однако, не мшало начальству подвергать его время отъ времени тлесному наказанію. Однажды, при посщеніи тюрьмы инспектора Каморскаго, извстнаго въ Сибири негодяя, Цыпловъ выступилъ съ жалобой на разнаго рода притсненія и заявилъ: ‘У насъ, ваше благородіе, такой ‘прижимъ’… На что Каморскій отвтилъ: ‘я вотъ велю расписать теб ‘прижимъ’ на спин!

Впослдствіи его выпустили въ вольную команду и, какъ мн извстно, онъ былъ очень доволенъ своей судьбой, попавъ въ вполн соотвтствовавшую ему среду.

——

Посл путешествія, длившагося отъ Москвы боле семи мсяцевъ и подъ конецъ въ сильной степени мн надовшаго, я испытывалъ особенно пріятное ощущеніе, очутившись среди товарищей на Кар, несмотря на сознаніе, что мн предстоитъ провести здсь многіе годы.

Рядомъ со мной въ сосдней камер, въ первомъ номер, помщался мой старый другъ Яковъ Стефановичъ. Съ нимъ мы не видлись боле 4-хъ л., такъ какъ мы разстались въ Швейцаріи въ август 1881 г. Онъ вернулся тогда въ Россію, гд сошелся съ организаціей ‘Народная Воля’, но, по прошествіи нсколькихъ мсяцевъ (въ феврал 1882 г.), былъ арестованъ въ Москв и лтомъ слдующаго года, по процессу семнадцати въ Петербург, осужденъ на восемь лтъ каторжныхъ работъ, на Кару онъ прибылъ за два года до меня.

Въ первый вечеръ мн удалось перекинуться съ нимъ лишь нсколькими словами. Но на слдующее утро, какъ только прошла поврка, я высунулъ голову въ дверное окошечко и веллъ жандарму выпустить меня. Затмъ, подошедши къ камер No 1, вновь веллъ открыть дверь, что жандармъ также исполнилъ: днемъ переходъ изъ камеры въ камеру не былъ намъ запрещенъ,— права этого политическіе добились лишь путемъ долгой борьбы, между тмъ какъ находившихся въ Карійскихъ тюрьмахъ уголовныхъ преступниковъ отъ утренней до вечерней поврки вовсе не запирали. Въ камер, въ которой помщался Стефановичъ, такъ же какъ и въ трехъ остальныхъ, было, посл нашего съ Чуйковымъ прихода, шестнадцать человкъ. Всего въ это время въ нашей тюрьм находилось, слдовательно, 64 человка. Перезнакомившись и въ номер первомъ со всми новыми товарищами и побесдовавъ немного со своимъ другомъ, я отправился ‘длать визиты’ въ остальныя камеры.

Приходъ новичковъ былъ, конечно, выдающимся событіемъ для заключенныхъ въ тюрьм. По доходившимъ до нихъ тмъ или инымъ способомъ слухамъ, они заране уже знали о предстоящемъ прибытіи новичковъ. Поэтому вс съ большимъ нетерпніемъ ждали этого событія и на разные лады толковали о немъ. Пріздъ новичковъ вносилъ на нсколько дней развлеченіе въ скучную и монотонную тюремную жизнь, отъ нихъ узнавали все, что было имъ извстно, какъ о положеніи революціоннаго дла въ Россіи, такъ и о жизни общихъ знакомыхъ. Тоже повторилось и со мной.

Переходя изъ камеры въ камеру, я въ первые дни всюду долженъ былъ разсказывать объ одномъ и томъ же. Начавъ съ того же, съ чего начинаются и настоящія мои записки, т. е. съ моего ареста во Фрейбург, я затмъ передавалъ, что самъ зналъ и что по пути мн приходилось отъ другихъ слышать новаго и интереснаго изъ разнообразныхъ областей, преимущественно же изъ соціалистическаго міра. Въ одной камер, въ номер третьемъ, во время перваго моего посщенія, произошелъ, помню, слдующій небольшой курьезъ. Какъ и въ остальныхъ камерахъ, здсь также оказался у меня старый знакомый съ воли — В—ко. Онъ слылъ за очень умнаго человка, былъ большимъ оригиналомъ и спорщикомъ.

Когда, разсказывая о возникшихъ въ Россіи новыхъ революціонныхъ направленіяхъ, я упомянулъ о ‘Групп Освобожденіе Труда’ и сказалъ, что она раздляетъ взгляды нмецкихъ соціалдемократовъ, В—ко воскликнулъ, смясь:

— Въ Россіи — соціалдемократы! Да кто же они такіе?

— Одного изъ нихъ вы видите передъ собою,— заявилъ я.

На лицахъ В—ко и остальныхъ товарищей появилось выраженіе крайняго изумленія. Казалось, скажи я имъ, что я сталъ послдователемъ Магомета, они едва ли боле удивились бы этому. Въ описываемое мною время идеи Маркса были вообще очень мало извстны въ Россіи. Правда, многіе считали своимъ долгомъ ссылаться на вышедшій къ тому времени I томъ ‘Капитала’, послдній, какъ говорили, былъ настольной книгой у передовой интеллигенціи, но очень немногіе тогда понимали философскія и соціалистическія воззрнія Маркса. Въ Европейской Россіи принято было признавать заслуги Маркса въ политической экономіи. ‘Но’, говорили тогда и много лтъ спустя, а нкоторые повторяютъ еще и теперь,— ‘выводы, которые онъ длаетъ изъ наблюденій надъ западноевропейской жизнью, у насъ въ Россіи непримнимы’. На Кар же ‘авторитетныя и компетентныя лица’ отрицали заслуги Маркса даже въ политической экономіи, къ соціалистическимъ же и философскимъ его взглядамъ многіе относились прямо съ глубокой враждебностью, хотя лица, толковавшія о Маркс, очень мало, если не сказать совсмъ не были знакомы съ его произведеніями. Такое отношеніе къ основателю научнаго соціализма объяснялось господствомъ среди заключенныхъ народническихъ воззрній и безграничнымъ довріемъ съ ихъ стороны къ такимъ ‘авторитетамъ’, какъ Михайловскій и Дюрингъ. Къ числу такихъ отрицателей Маркса принадлежалъ и В—ко {Л. Шишко въ одной своей стать, помщенной, если не ошибаюсь, въ 1-й книжк ‘Встника Русской Революціи’, между прочимъ сообщаетъ, что въ бытность его на Кар В—ко былъ марксистомъ. Повидимому, здсь какое-то недоразумніе, и я увренъ, что В—ко не мене меня изумился, когда узналъ о такой характеристик его.}.

Мы съ Чуйковымъ не только устно подлились съ товарищами разными новостями, но, несмотря на самый тщательный обыскъ при нашемъ приход, намъ удалось также пронести въ тюрьму нсколько подпольныхъ произведеній, среди которыхъ были и первыя изданія ‘Группы Освобожденіе Труда’ — брошюра Плеханова: ‘Соціализмъ и политическая борьба’ и ‘Развитіе научнаго соціализма’ Энгельса. Давно уже заключенные не видли нелегальныхъ произведеній, поэтому привезенныя нами брошюры и листки были для нихъ большимъ сюрпризомъ. Мысли, высказанныя Плехановымъ въ названной брошюр, не встртили ни въ комъ изъ товарищей ни малйшаго сочувствія. Наоборотъ, т изъ нихъ, съ которыми мн приходилось говорить о ней, возмущались его критикой народовольчества и приписывали такое его отношеніе къ господствовавшему тогда направленію самымъ дурнымъ мотивамъ: ‘сидитъ заграницей, ничего не длая и бумагу изводитъ, благо она все терпитъ’. Вс его несогласія объяснялись исключительно продолжительною жизнью его въ эмиграціи. Превосходная же брошюра Энгельса прошла почти совсмъ незамченной. Кое-кто на мой вопросъ, какъ она понравилась, отвчалъ: ‘ничего новаго, это давно всмъ извстно’.

Обошедши чужія камеры и познакомившись со всми заключенными, я къ обденному времени вернулся обратно въ свою. По размрамъ он были вс совершенно одинаковы, но въ одной изъ нихъ вмсто наръ имлись кровати, такъ какъ она замняла для насъ больницу, и въ ней помщались наиболе слабые и требовавшіе особаго ухода, впрочемъ, съ теченіемъ времени это мало соблюдалось, и при мн въ ‘больничной’ камер помщались вполн здоровые люди.

Уже по дорог на Кару намъ приходилось слышать отъ обратно шедшихъ товарищей о крайне скудной пищ, которой пользовались сидвшіе на Кар. Такъ, въ обдъ подавался совершенно пустой супъ, на нашемъ язык называвшійся ‘баландой’, а вываренное и вынутое изъ супа мясо вмст съ какой-нибудь крупой давалось на ужинъ. Какъ ни былъ я подготовленъ разсказами къ этой пищ, но, помню, когда въ первый день я всталъ посл ды изъ-за стола, то чувствовалъ себя совершенно неудовлетвореннымъ, очень долго, если не сказать во все время моего пребыванія на Кар, я не могъ привыкнуть къ нашему ‘меню’.

Въ первые дни больше всего мн приходилось бесдовать съ З—чемъ. Встрч съ нимъ на Кар я былъ особенно радъ, такъ какъ еще на вол онъ слылъ за соціалдемократа, по крайней мр для Германіи. Мы познакомились лтомъ 1878 г. въ Петербуг, затмъ онъ сопровождалъ Стефановича, Бохановскаго и меня заграницу. Во время этого путешествія у насъ съ нимъ происходили горячіе споры относительно революціонной дятельности въ Россіи. Мн, какъ народнику и террористу, казалось тогда совершенно безполезной, если не вредной, тактика, которой держались нмецкіе соціалдемократы. А З—чъ хотя и состоялъ членомъ народнической организаціи ‘Земля и Воля’, считалъ совершенно нецлесообразной дятельность среди крестьянства. По его мннію необходимо было сперва завоевать политическую свободу, что-бы затмъ дйствовать такъ же, какъ и немцкіе соціалдемократы. Поэтому, когда посл покушенія Вры Засуличъ на Трепова, въ январ 1878 года, въ Россіи началъ революціонерами практиковаться терроръ, З—чъ былъ однимъ изъ первыхъ, которые доказывали, что только этимъ способомъ можно будетъ добиться измненія политическаго строя Россіи. Извстно, что онъ въ конц 70 годовъ принималъ самое активное участіе въ организаціи наиболе крупныхъ террористическихъ актовъ. Случайно арестованный осенью 1879 г. въ Петербургской публичной библіотек, онъ лтомъ слдующаго года судился по извстному процессу шестнадцати, по которому двое — Александръ Квятковскій и Прсняковъ были казнены, а ему, также приговоренному къ смертной казни, послдняя была затмъ замнена безсрочной каторгой.

Припоминая по дорог на Кару наши съ нимъ прошлые споры, я находилъ многіе изъ высказанныхъ имъ прежде взглядовъ вполн правильными и надялся поэтому найти въ немъ единомышленника, что для меня было далеко не безразлично. Какъ бы кто ни былъ терпимъ къ мнніямъ другихъ лицъ, но чмъ боле онъ убжденъ въ правот своихъ взглядовъ, тмъ тяжеле для него, особенно временами, вполн изолированное пребываніе въ теченіе многихъ лтъ среди людей, хотя и близкихъ ему по общимъ цлямъ, но расходящихся съ нимъ во взглядахъ на пути къ ихъ достиженію. Къ тому же З—чъ, какъ товарищъ, былъ всегда незамнимымъ человкомъ: въ высшей степени деликатный, самоотверженный и альтруистичный, онъ особенно выдлялся практическимъ складомъ ума. Въ нкоторыхъ отрасляхъ революціонной дятельности онъ не имлъ себ равнаго и стоялъ вн всякой конкуренціи. Вполн понятна, поэтому, была моя радость, когда я узналъ, что буду съ нимъ сидть въ одной тюрьм. И теперь, лежа рядомъ на нарахъ, мы долго бесдовали шепотомъ: мы вспоминали старое, разсказывали другъ другу объ общихъ товарищахъ и пріятеляхъ, — я объ оставшихся на вол, а онъ — о казненныхъ и заключенныхъ въ Шлиссельбургской крпости…

Вращаясь въ теченіе нкотораго времени около воспоминаній, мы совершенно не касались теорій. Не знаю, какъ онъ, но я какъ-бы инстинктивно боялся чего-то. Дйствительно, вскор оказалось, что мои надежды найти въ немъ единомышленника были тщетны: какъ и вс остальные заключенные на Кар, онъ, особенно въ первые годы моего пребыванія, являлся противникомъ взглядовъ Маркса, не исключая даже теоріи стоимости послдняго. Не трудно представить себ мое огорченіе. На почв теоретическихъ разногласій у насъ происходили горячія схватки. Странная вещь! Для Германіи онъ по прежнему оставался соціалдемократомъ, а для Россіи вс взгляды Маркса оказывались неврными.

Со С—чемъ первое время мн мало приходилось бесдовать, въ особенности о теоретическихъ вопросахъ, такъ какъ пребываніе въ разныхъ камерахъ не благопріятствовало этому. Все же вскор выяснилось различіе и въ нашихъ съ нимъ взглядахъ. Ему, какъ и другимъ моимъ старымъ знакомымъ и пріятелямъ, моя приверженность къ соціалдемократизму казалась совершенно непонятной и вызывала въ немъ крайнее недоумніе. Когда мы разстались четыре съ половиной года передъ тмъ, между нами не было почти никакихъ разногласій. Вс послдующіе годы онъ провелъ въ тюрьм, и въ его воззрніяхъ едва-ли произошла какая-либо перемна: онъ продолжалъ быть полу-народникомъ, полу-террористомъ, какими мы оба были при послднемъ свиданіи. Я же въ истекшіе съ того времени годы сдлался послдователемъ взглядовъ Маркса и, какъ уже извстно, вмст съ другими старыми членами бывшей организаціи ‘Черный Передлъ’, участвовалъ въ основаніи соціалдемократичеекой ‘Группы Освобожденіе Труда’. Объ этомъ С—вичъ впервые только теперь узналъ отъ меня. Но отличіе его отношенія отъ другихъ къ произошедшей у насъ, старыхъ его товарищей, радикальной перемн во взглядахъ, состояло въ томъ, что онъ, какъ умный, серьезный и вдумчивый человкъ, очень скоро уловилъ огромную важность вновь возникшаго направленія. Онъ понялъ, что идеи Маркса, впервые примненныя Плехановымъ къ русскимъ условіямъ, представляютъ собою стройное и цльное міровоззрніе. Сомнваясь, найдетъ ли это ученіе благопріятную у насъ почву, С—ичъ не относился къ нему иронически, а тмъ боле враждебно, какъ длали тогда, да и теперь еще повторяютъ нкоторые легкомысленные люди, называющіе себя, однако, соціалистами. С—ичъ, наоборотъ, старался понять новое теченіе, а также тотъ процессъ, благодаря которому мы, бывшіе народники, сдлали столь ршительный поворотъ отъ прежнихъ нашихъ взглядовъ къ теперешнимъ.

ГЛАВА XX.
‘Дворянка’.

Совмстной жизнью молодежи въ тюрьм въ теченіе многихъ лтъ выработался своеобразный жаргонъ, въ которомъ имлась масса удачныхъ словечекъ и выраженій. На этомъ тюремномъ нашемъ язык каждая камера носила особую кличку. Такъ первая называлась ‘Синедріономъ’, вторая — ‘Дворянкой’, третья — ‘Якуткой’, четвертая — ‘Харчевкой’, а пятая, въ которой сидлъ Цыпловъ — ‘Волостью’. Происхожденіе этихъ названій терялось въ сдой старин, и теперь я въ точности не могу его возстановить.

Составъ ‘Дворянки’, въ которую я попалъ, подобрался какъ то особенно удачный. За исключеніемъ двухъ пожилыхъ людей Березнюка, которому было 40 лтъ и Дзвонкевича — 43 года,— вс остальные представляли собою молодежь въ возраст отъ 24—30 лтъ. Большую часть населенія этой камеры составляли симпатичные, веселые и умные люди, и почти каждый являлся въ своемъ род оригинальнымъ и интереснымъ типомъ, а нкоторые изъ нихъ являлись безусловно талантливыми и крупными людьми. Первое мсто не только въ этой камер, но и вообще въ тюрьм, по общему признанію, занималъ Николай Я—чъ.

Сынъ священннна Полтавской губ., Я—чъ 17 лтъ, въ качеств студента Харьковскаго ветеринарнаго института, былъ арестованъ за прикосновеніе къ попытк освободить изъ мстной тюрьмы Алекся омина Медвдева и вскор затмъ приговоренъ къ 15 годамъ каторжныхъ работъ. По дорог на Кару онъ вмст съ другими названными мною выше лицами, бжалъ изъ Иркутской тюрьмы, былъ вскор пойманъ, вновь судимъ, и за эту попытку ему прибавили еще 14 лтъ. Прибывъ на Кару 19 лтъ, Я—чъ завоевалъ тамъ общую симпатію и глубокое уваженіе, благодаря замчательному характеру и выдающимся способностямъ. Скромный до застнчивости, молчаливый и сосредоточенный, онъ ршительно на всхъ безъ различія товарищей и постороннихъ лицъ имлъ самое благотворное вліяніе. Большею частью погруженный въ какія-нибудь занятія, онъ за время сиднія, въ тюрьмахъ пріобрлъ обширныя знанія въ разныхъ областяхъ,— въ точныхъ наукахъ, въ философіи и въ изящной литератур,— онъ свободно читалъ на пяти иностранныхъ языкахъ. Но на ряду съ умственными занятіями, Я—чъ чрезвычайно любилъ всякій физическій трудъ и упражненія, и въ этихъ областяхъ былъ также искусенъ и свдущъ, какъ и въ любой изъ интересовавшихъ его наукъ. Одинаково внимательный ко всмъ, въ высшей степени деликатный и всегда готовый помочь каждому, Я—чъ, несмотря на молодость,— ему не было еще 24 лтъ, когда мы съ нимъ познакомились,— по справедливости считался самымъ авторитетнымъ лицомъ въ тюрьм по любому вопросу, касался ли послдній абстрактной области или какой-нибудь тюремной исторіи. Мнніе, высказанное Я—чемъ, сразу привлекало на свою сторону большинство обитателей тюрьмы. По складу ума онъ былъ метафизикомъ, эклектикомъ и такимъ же являлся въ философіи и въ общественныхъ наукахъ. Онъ раздлялъ воззрнія Дюринга, неокантіанцевъ и даже такихъ буржуазныхъ писателей, какъ Кери, само собою разумется, что онъ былъ ршительнымъ противникомъ ученія Маркса.

Въ иномъ нсколько род представлялись закадычные друзья М—скій и С—ичъ, которыхъ называли общимъ именемъ ‘Ванички’, хотя имя Ивана носилъ только послдній. С—ичъ также пользовался всеобщей симпатіей въ тюрьм, онъ обладалъ иными, чмъ Я—чъ, чертами характера. Крайне сангвиничнаго темперамента, живой, веселый, бойкій ‘Ваничка’, какъ звали его вс товарищи, былъ чрезвычайно находчивъ и остро-уменъ, онъ вчно сыпалъ остротами, шутками, каламбурами, отъ которыхъ вс покатывались со смху, при чемъ громче всего раздавался его собственный звонкій хохотъ. Очень способный отъ природы С—ичъ, однако не отличался такой любознательностью и усидчивостью, какъ Я—чъ: онъ скоре хваталъ все на лету, наскокомъ, быстро переходилъ отъ одного предмета къ другому и разбрасывался на вс стороны, въ немъ не было ни выдержки, ни постоянства. Рядомъ съ чисто женской нжностью и склонностью къ личной привязанности, С—ичъ могъ проявлять большую рзкость и вспыльчивость. Москвичъ по происхожденію и воспитанію, онъ также несовершеннолтнимъ попалъ на 20 лтъ каторжныхъ работъ прямо съ университетской скамьи, лишь за то, что отказался сказать, кто далъ ему найденную у него прокламацію. Процессъ его, состоявшійся въ страшный 1881-й годъ, посл убійства Александра II, обратилъ на себя всеобщее вниманіе чудовищностью приговора. Когда я познакомился съ С—чемъ, онъ былъ ярымъ народовольцемъ и таковымъ остался.

Говорятъ, что друзьями являются лица, обладающія противоположными характерами. На нашихъ ‘Ваничкахъ’ этотъ взглядъ вполн подтверждался. Насколько С—ичъ былъ всегда веселъ, игривъ и беззаботенъ, настолько же Мар—скій являлся молчаливымъ, серьезнымъ и угрюмымъ. На его лиц рдко появлялась улыбка, и я ршительно не могу припомнить его смха. Сосредоточенный и вдумчивый, Мар—скій производилъ впечатлніе человка, обладающаго сильнымъ, настойчивымъ и энергичнымъ характеромъ. Казалось, что онъ неспособенъ поддаваться чужому вліянію, а, наоборотъ, другихъ уметъ подчинять себ. Говорилъ онъ мало, отрывисто, лаконично. Обладая довольно хорошими способностями и значительнымъ прилежаніемъ, Мар—скій скоре былъ реалистомъ, практикомъ, но его также въ сильной степени занимали и теоретическіе вопросы, въ особенности политико-экономическіе. Въ тюрьм онъ былъ чуть ли не однимъ изъ первыхъ, который серьезно принялся за изученіе сочиненій Маркса. Какъ и С—ичъ, москвичъ по рожденію и воспитанію, Мар—скій, будучи воспитанникомъ Межевого Института, также былъ арестованъ 20 лтнимъ юношей осенью 1879 г. въ Петербург и въ слдующемъ году — по процессу Квятковскаго, Зунделевича и др.— приговоренъ къ 15 г. каторжныхъ работъ. По пути на Кару онъ также сдлалъ попытку къ побгу, ему счастливо удалось уйти съ этапа подъ видомъ караульнаго солдата, но, по прошествіи нсколькихъ дней, онъ былъ пойманъ и приговоренъ еще къ шести годамъ каторжныхъ работъ. Въ тюрьм онъ пользовался всеобщимъ уваженіемъ, и какъ артельнымъ старостой имъ вс были чрезвычайно довольны.

Напомню теперь о слдующемъ обстоятельств. 25 марта 1879 г., по улицамъ Петербурга прозжалъ въ карет генералъ Дрентельнъ, незадолго передъ этимъ назначенный шефомъ жандармовъ и начальникомъ страшнаго въ т времена III отдленія, посл убійства генерала Мезенцева. Карету догонялъ всадникъ, быстро мчавшійся на прекрасномъ рысак. Поровнявшись съ каретой, элегантный молодой человкъ произвелъ нсколько выстрловъ. Но шефъ жандармовъ остался невредимымъ и приказалъ кучеру догонять быстро умчавшагося всадника. Видя бшенный скачъ по люднымъ улицамъ столицы изящно одтаго наздника и догоняющаго его въ карет генерала, прохожіе въ недоумніи останавливались, спрашивая другъ друга, въ чемъ дло. Временами казалось, что карета вотъ-вотъ догонитъ всадника и перержетъ ему дорогу. Но молодой наздникъ внезапно сворачивалъ въ боковую улицу и на время исчезалъ изъ виду. Однако, пара прекрасныхъ лошадей длала тоже и быстро догоняла рысака. Всадникъ во всю мочь гонитъ свою лошадь и вновь оставляетъ позади себя карету. Но вдругъ рысакъ спотыкается, и молодой человкъ къ ужасу своему замчаетъ, что лошадь его начала хромать. Одна минута, и онъ будетъ нагнанъ генераломъ. Но отважный юноша не теряется: увидвъ на углу улицы полицейскаго, онъ соскакиваетъ и спокойнымъ тономъ говоритъ ему:

— Послушай, любезный, подержи мою лошадь, она повредила себ ногу, сейчасъ пришлю за ней кучера.

— Слушаюсь,— отвчаетъ блюститель порядка, принимая отъ элегантнаго барина поводъ. Завернувъ за уголъ и прошедши какой-то дворъ со сквозными воротами, молодой человкъ слъ на извозчика и благополучно скрылся.

Вскор шефъ жандармовъ, подъхавъ къ полицейскому, узналъ, какимъ образомъ исчезъ преслдуемый имъ наздникъ. Затмъ начались розыски, и полиціи удалось открыть, что юноша, покушавшійся на генерала Дрентельна, былъ поднадзорный студентъ Леонъ Мирскій. Вс поиски за нимъ въ Петербург оказались тщетными, такъ какъ онъ ухалъ на югъ. Лтомъ того же года Мирскій скрывался въ Таганрог у артиллерійскаго офицера Тархова и, казалось, былъ вн всякой опасности. Но знакомый послдняго, какой-то юнкеръ, сообразилъ почему то, что прізжій должно быть разыскиваемый революціонеръ. Онъ донесъ, и полиція не замедлила явиться на квартиру Тархова. Домъ былъ оцпленъ, но Мирскій не желалъ отдаться добровольно: съ револьверомъ въ рук онъ пытался прорваться. Былъ моментъ, когда онъ могъ перепрыгнуть черезъ заборъ въ сосдній дворъ, но преслдовавшіе его полицейскіе успли во-время схватить его. Въ конц ноября того же года въ Петербург состоялся судъ надъ Мирскимъ и еще семью привлеченными вмст съ нимъ лицами, въ числ которыхъ былъ Тарховъ, поэтъ Ольхинъ и др. Зная т жестокія времена, когда казнили и совершенно не имвшихъ никакого отношенія къ террористическимъ актамъ лицъ (напр., Дробязгина, Майданскаго), никто изъ насъ революціонеровъ не сомнвался, что Мирскій будетъ повшенъ. Но онъ, кажется, былъ иного мннія. Помню, какъ незадолго передъ судомъ, намъ, находившимся на вол, была передана просьба Мирскаго, чтобы ему доставили черную пару, въ которой онъ желалъ предстать передъ судомъ. Насъ немало удивила эта просьба, такъ какъ до того никто изъ революціонеровъ не интересовался костюмомъ, въ которомъ ему приходилось фигурировать на суд. Газеты потомъ сообщали, что главный подсудимый выглядлъ вполн джентельменомъ. Произнесенную Мирскимъ на суд рчь, насколько помню, довольно — мирнаго, конституціоннаго характера,— нкоторыя европейскія газеты чрезвычайно расхваливали. Его, конечно, приговорили къ смертной казни, но по счастливому стеченію обстоятельствъ онъ остался въ живыхъ. Какъ разъ въ т дни, когда произнесенъ былъ надъ нимъ смертный приговороръ, на Александра II замышлялось покушеніе по желзной дорог. Если бы взрывъ на станціи Александровск дйствительно произошелъ, чему, какъ извстно, помшала случайность, или, если бы судъ надъ Мирскимъ окончился всего только на два дня позже, когда произведенъ былъ взрывъ царскаго позда подъ Москвою, приговоръ несомннно былъ бы исполненъ. Смертная казнь была замнена безсрочной каторгой, посл чего его заключили въ Алексевскомъ равелин, гд въ то время содержались самые важные политическіе преступники — Нечаевъ и Ширяевъ. Но по прошествіи четырехъ лтъ (въ 1883 г.) его отправили на Кару.

Вмсто изящнаго стройнаго юноши, какимъ судя по слухамъ, Мирскій былъ до суда, я увидлъ въ ‘Дворянк’, довольно плотнаго, хорошо сложеннаго и немного сутуловатаго молодого человка, лтъ 25—26 на видъ. Также измнился онъ, повидимому, и по характеру: то былъ уже не пылкій юноша, рвавшійся на удалое дло, а серьезный, многое испытавшій и передумавшій человкъ. Довольно умный отъ природы, Мирскій самъ дошелъ до многихъ, вполн правильныхъ взглядовъ: безъ всякой посторонней помощи онъ понялъ всю несостоятельность взглядовъ тогдашнихъ народниковъ и народовольцевъ и признавалъ необходимымъ добиваться прежде всего измненія политическаго строя Россіи, но, не вря въ террористическій способъ борьбы, онъ не представлялъ себ возможнымъ также разсчитывать и на рабочій классъ, который тогда почти ничмъ не проявлялъ еще своего существованія. Будучи на вол студентомъ медицинскаго факультета, Мирскій въ тюрьм чрезвычайно пристрастился къ юридическимъ наукамъ. Послднія онъ изучилъ довольно хорошо, и въ тюрьм слылъ по этой части въ большей степени спеціалистомъ, чмъ лица, окончившія юридическій факультетъ. Хотя и полякъ по происхожденію, Мирскій по взглядамъ и привычкамъ являлся обще-русскимъ соціалистомъ.

Выше я упомянулъ о Павл Орлов. Мы встрчались съ нимъ лтомъ 1878 г. въ Петербург, куда я прибылъ посл побга изъ кіевской тюрьмы, а онъ оправданный по процессу 193-хъ и сосланный административнымъ порядкомъ на сверъ, также вскор бжалъ. То былъ одинъ изъ лучшихъ моментовъ въ нашемъ прошломъ революціонномъ движеніи, его расцвтъ періодъ надеждъ на блестящее будущее. Отсидвши нсколько лтъ въ предварительномъ заключеніи и, какъ многіе другіе, привлеченные за ‘дло о пропаганд въ 33 губерніяхъ’ П. Орловъ внезапно очутившись на вол былъ полонъ жизни, бодрости и энергіи. Его также захватила террористическая волна, начавшаяся именно лтомъ указаннаго года. Но выше всего, какъ извстно, эта волна поднялась на юг Россіи, гд въ то время дйствовали пріобрвшіе вскор большую извстность Валерьянъ Осинскій, Попко, Фроленко, братья Ивичевичи и др. Павла Орлова потянуло на югъ.

Хотя не столь активно, какъ перечисленныя лица, онъ также принималъ кое-какое участіе въ нкоторыхъ предпріятіяхъ затвавшихся въ то время въ южныхъ университетскихъ городахъ и въ феврал слдующаго года онъ былъ арестованъ во время знаменитаго вооруженнаго сопротивленія, оказаннаго въ Кіев, въ одной изъ квартиръ на Жилянской улиц. Затмъ вмст съ Дебагорій-Мокріевичемъ, Маріей Ковалевской, и др., онъ приговоренъ былъ къ каторжнымъ работамъ и отправленъ на Кару. По пути, какъ извстно, онъ, Мокріевичъ и Избицкій смнились съ уголовными арестантами-поселенцами. Но, прибывъ въ деревню, куда онъ былъ назначенъ, онъ по оплошности замшкался въ ней дольше, чмъ слдовало. Поэтому, когда кто-то изъ уголовныхъ выдалъ начальству про состоявшіяся три смнки, дано было знать въ ту деревню, куда П. Орловъ отправился и его нашли еще тамъ.

Въ немъ я почти сразу же встртилъ наиболе рзкаго антогониста и противника марксистскихъ воззрній. Очень неглупый отъ природы и довольно развитый человкъ, Орловъ стоялъ на точк зрнія стараго народничества и все боле и боле склонялся къ ‘самобытности’. Для него русскія соціальныя условія были наиболе общающими успхъ для торжества соціалистическихъ идей, русскій революціонеръ являлся наилучшимъ типомъ общественнаго дятеля и т. п.

Онъ быстро прогрессировалъ въ этомъ направленіи и въ своихъ превозношеніяхъ всего русскаго въ спорахъ переходилъ нердко границы, допустимыя для передоваго человка.

Къ числу молодежи ‘Дворянки’ принадлежали еще: Моисей Диковскій, Филиппъ Давиденко, Иванъ Калюжный, Никита Левченко и Баламезъ. Но здсь я остановлюсь лишь на пожилыхъ обитателяхъ этой камеры.

Звонкевичъ или ‘Ддушка’, какъ его вс звали, попалъ на каторгу за участіе въ приготовленіи бомбъ въ Одесс во времена Стрльникова и тамъ же былъ приговоренъ въ 1883 году къ смертной казни, которая замнена была ему вчной каторгой. Какъ мы уже знаемъ, онъ по дорог на Кару, не доходя Красноярска, сдлалъ отчаянную попытку бжать, которая едва не стоила ему жизни. По возрасту, настроенію и характеру, ‘ддушка’ мало подходилъ къ той веселой молодежи, которая составляла преобладающій контигентъ ‘Дворянки’: онъ проявлялъ склонности, присущія пожилому возрасту — любилъ поворчать и въ разсказахъ изъ старины, далеко не всегда интересныхъ, черезчуръ вдавался въ детали. Веселая молодежь ‘Дворянки’ иногда отпускала шутки по поводу слабостей ‘ддушки’ теребила и тормошила его, къ чему онъ относился добродушно. Въ молодости ддушка былъ студентомъ юридическаго факультета, но во время моего съ нимъ знакомства онъ мало проявлялъ склонности къ теоретическимъ дебатамъ, и я поэтому не знаю какихъ политическихъ воззрній онъ придерживался. Какъ южанинъ, онъ питалъ большую симпатію ко всему малорусскому и со своими земляками предпочиталъ говорить на родномъ язык. Въ тюрьм долгое время онъ исполнялъ обязанность ‘хлборза’, т. е. разрзалъ большія ковриги на мелкіе ломтики, которые три раза въ день разносилъ по камерамъ. Любимцамъ своимъ онъ раздавалъ горбушки, что служило нердко поводомъ къ остротамъ и шуткамъ. Тяжело было ‘ддушк’ жить въ тюрьм. На вол были у него жена и взрослая дочь — курсистка, письма отъ которыхъ являлись едва ли не единственнымъ утшеніемъ въ его жизни.

Совсмъ въ иномъ род былъ Гаврило Березнюкъ, настоящая фамилія котораго — Тищенко. Матросъ Черноморскаго флота, человкъ малограмотный, Березнюкъ отличался выдающимися нравственными качествами. Добродушный, чрезвычайно снисходительный къ другимъ, ‘Гаврило’ мы какъ нкоторые въ шутку называли его ‘Гаужембло’, пользовался почти всеобщимъ расположеніемъ. Привлеченный по длу объ освобожденіи Медвдева лтомъ 1879 г. изъ Харьковской тюрьмы, куда онъ явился переодтымъ жандармомъ, онъ былъ приговоренъ къ смертной казни, которая замнена была ему безсрочной каторгой. Это было во время генералъ-губернаторства либеральнаго гр. Лорисъ-Меликова. Въ тюрьм Березнюкъ былъ однимъ изъ наиболе стойкихъ людей: онъ никогда не шелъ на компромиссы съ начальствомъ, всегда отличался веселымъ расположеніемъ духа. Одна только его слабость подчасъ раздражала нервныхъ сожителей его. Не обладая ни малйшимъ голосомъ, Березнюкъ любилъ, однако, распвать высокимъ дискантомъ одну и ту же мелодію въ теченіе многихъ часовъ. При совмстной жизни такая склонность не всегда удобна. ‘Гаврило, перемни валъ’, проситъ кто-нибудь изъ товарищей, но Гаврило, лишь посл долгихъ повтореній этого восклицанія, затягиваетъ другую, столь же однообразную мелодію вновь на многіе часы. Березнюкъ также былъ ‘должностнымъ лицомъ — ‘куроцапомъ’, такъ какъ онъ завдывалъ имвшимся у насъ въ тюрьм курятникомъ, но временами онъ конкурировалъ съ ‘ддушкой’ на почв боле искусснаго разрзанія ковригъ и замнялъ его въ этой почетной должности.

По русскому ‘Уложенію о наказаніяхъ’ лицамъ, осужденнымъ въ каторжныя работы безъ срока и ссылавшимся въ Нерчинскій районъ, двадцать лтъ пребыванія на Кар при безпорочномъ поведеніи давали право выйти на поселеніе. Но въ нашей тюрьм было одно лицо, которое даже при безпорочномъ поведеніи должно было пробыть на каторг вдвое больше, чмъ безпорочные. То былъ студентъ Кіевскаго университета Павелъ Ивановъ, онъ судился, вмст съ Щедринымъ, Кашинцевымъ и др. (въ 1881 г.), по длу Южно-Русскаго Рабочаго Союза и былъ приговоренъ къ двадцати годамъ каторжныхъ работъ. Ршительный, смлый и предпріимчивый человкъ, Ивановъ, по пути на Кару, сдлалъ нсколько отважныхъ попытокъ къ бгству, и за каждую изъ нихъ ему прибавляли по десяти лтъ каторжныхъ работъ, такъ что въ совокупности онъ былъ приговоренъ къ 55 годамъ! Ивановъ также былъ типичнымъ малороссомъ, и, какъ и ‘ддушка’, не отличался особенной склонностью теоріямъ, но за то онъ былъ очень искусенъ въ техническихъ и хозяйственныхъ работахъ.

Не трудно понять, что при такомъ разнообразномъ состав далеко не легко было предаваться серьезнымъ теоретическимъ занятіямъ. Днемъ это было почти совершенно невозможно, нсколько боле доступно было заниматься по вечерамъ, когда, посл поврки, производимой смотрителемъ тюрьмы въ сопровожденіи нсколькихъ жандармовъ, двери запирались вплоть до утренней поврки. Какъ я уже сказалъ, съ потолка на середину стола спускалась по блоку лампа съ темнымъ абажуромъ,— приспособленія эти сдланы были самими заключенными. Но такъ какъ столы были очень длинны, то лицамъ, сидвшимъ по ихъ краямъ, трудно было изъ — за слабаго освщенія чмъ либо заниматься, а зимнія ночи, и безъ того длинныя, становатся безконечными въ запертой камер. Къ тому же, какъ бы чинно не вели себя насильно собранные въ одномъ помщеніи 16 человкъ, все же не будетъ тишины и спокойствія, необходимыхъ для серьезныхъ занятій. Составъ же лицъ, помщавшихся во всхъ камерахъ, былъ далеко не такой, чтобы кто либо могъ требовать отъ остальныхъ сиднія молча въ теченіе многихъ часовъ. Наоборотъ, когда посл ужина заключенные усаживались за столомъ,— кто съ книгой или тетрадью, а кто съ какой-нибудь работой, — подымались общіе разговоры, раздавались шутки, остроты, смхъ. Не до серьезныхъ было занятій при такихъ условіяхъ. Между тмъ въ каждой камер имлось по нсколько человкъ, желавшихъ заниматься. Въ виду только этихъ неблагопріятныхъ обстоятельствъ совмстной жизни, они становились, какъ говорили на нашемъ діалект, ‘сиріусами’, т. е. ложились спать тотчасъ посл ужина, а въ полночь, когда остальные укладывались, они вставали и занимались до появленія на неб передъ разсвтомъ Сиріуса,— посл чего вновь ложились на часъ на два. Нужно было имть особенно страстное желаніе заниматься и очень большую настойчивость, чтобы долго пребывать ‘Сиріусомъ’: съ вечера, когда въ камер наступало оживленіе, такимъ лицамъ не скоро удавалось заснуть, затмъ сонъ ихъ, подъ говоръ, шумъ и смхъ далеко не могъ быть крпкимъ, когда же къ полуночи онъ становился таковымъ, ихъ будили товарищи, и имъ надо было вставать. Къ тому же не легкимъ дломъ было привыкнуть къ разбиванію сна на части. Иные мученики — ‘сиріусы’, посл нсколькихъ попытокъ, бросали эту затю. Немного лицъ было въ тюрьм которыя все или почти все время своего пребыванія на Кар оставались ‘сиріусами’.

Первые вечера моего пребыванія въ ‘дворянк’, посл того, какъ Цыплова перевели въ отдльную камеру, проходили въ разговорахъ, шуткахъ, спорахъ. Между прочимъ, однажды, помню, N. обратился ко мн съ такимъ вопросомъ:

— А какъ вы думаете, Дейчъ, скоро убьютъ царя?

— Думаю, его совсмъ не убьютъ: онъ умретъ естественной смертью,— отвтилъ я.

Поднялся оживленный споръ, во время котораго собесдники старались доказать мн, что Александръ III раздлитъ участь своего отца.

Въ описываемое мною время многіе врили еще въ несокрушимую силу ‘партіи Народной Воли’, ‘Исполнительнаго Комитета’ и ‘террора’, какъ единственно цлесообразнаго въ Россіи средства для борьбы съ правительствомъ. Мн же положеніе революціоннаго дла у насъ представлялось совсмъ въ иномъ свт. Я принималъ участіе въ революціонномъ движеніи до возникновенія террористическаго направленія, при мн начались первыя его попытки и развились въ господствующій исключительный способъ, мн лично были хорошо извстны вс крупные, средніе и маленькіе террористы, а потому для меня съ 1882 г. было вполн ясно, что ‘партія Народной Воли’ и терроръ отжили свое время.

Достигнувъ перваго марта 1881 г. своего апогея, это направленіе, посл убійства Александра II, быстрыми шагами шло на убыль. Какъ я уже выше упоминалъ, ршительно вс старые и опытные террористы были изъяты, — одни казнены, другіе заключены въ Шлиссельбургскую крпость и у насъ на Кар, новыя же лица, молодые послдователи ‘Народной Воли’, при возникшихъ въ конц 70-хъ и въ начал 80-хъ годовъ условіяхъ, не могли уже выработать въ себ той сноровки, ловкости и опытности, которыми отличались погибшіе террористы. Къ тому же революціонный подъемъ, господствовавшій въ Россіи во времена Желябова и Перовской, смнился упадкомъ, при этихъ условіяхъ ‘терроръ’ былъ невозможенъ. Мн, поэтому, казалось, что въ Россіи наступила реакція, которая можетъ тянуться многіе годы. Когда я высказалъ сокамерникамъ по ‘дворянк’ эти взгляды, N. воскликнулъ:

— А не желаете ли подкрпить свое мнніе!

— Какъ понимать это?— спросилъ я.

— А это значитъ подержать пари,— отвтилъ онъ: я утверждаю, что царя убьютъ, вы иного мннія, такъ вотъ подержимъ пари.

— Извольте, давайте на пять лтъ: до 15 декабря 1890 г.

— Идетъ. А какая ставка?

Надо замтить, что въ нашей тюрьм былъ чрезвычайно распространенъ обычай держать пари. Они заключались по самымъ разнообразнымъ поводамъ и случаямъ. Велся-ли серьезный разговоръ объ отвлеченншихъ вопросахъ или шелъ споръ о какомъ-нибудь пустяк, съ чьей-нибудь стороны вскор раздавались восклицанія, а не желаете ли подкрпить свое мнніе? или лаконично: ‘на су’, на плитку. И если спорившій отказывался отъ пари, то предложившій его или нкоторые изъ присутствовавшихъ при этомъ восклицали:— а, длаете смыкъ!— что означало: отступаете? боитесь? Отсюда уклонявшійся отъ пари тутъ же получалъ кличку — ‘Смычинскій’, каковая вовсе не считалась лестной, хотя она и произносилась добродушнымъ тономъ. Наиболе распространенными ставками были: кусокъ сахару на копейку (су) или заварка чаю на всю камеру. Послдняго рода ставка, стоившая копеекъ 5, считалась уже большой и была пріятна не только лицу, выигравшему ее, но и его сокамерникамъ. Проигравшій ‘плитку’ заваривалъ чай въ желзномъ ведерномъ чайник (кубышк), и каждый самъ уже изъ него наливалъ себ въ стаканъ: при такомъ общемъ чаепитіи велись оживленные разговоры, раздавались шутки и смхъ, а вн этихъ, хотя и частыхъ случаевъ, каждый пившій чай, для себя одного или еще для своего ближняго товарища заваривалъ чай въ особомъ небольшомъ чайник. Несмотря на шутливый характеръ нашихъ пари, они, въ нкоторомъ род являлись уздой, сдерживавшей любителей поспорить. Иной, бывало, несетъ невроятную околесину,— а это,— чего грха таить?— у насъ, какъ и везд на бломъ свт, случалось нердко и съ очень многими, когда же спорщика нсколько разъ заставляли проигрывать пари,— что никому не бывало пріятно,— онъ становился осторожне. Впрочемъ, на нкоторыхъ ни многократно проигранныя ‘су’ и ‘плитки’, ни награжденіе ихъ эпитетомъ ‘Смычинскій’ не дйствовали. Къ числу такихъ неисправимыхъ спорщиковъ принадлежалъ, между прочимъ, Я. И. Зубій.

Въ виду важности и серьезности вопроса, по поводу котораго состоялась у меня пари съ N, нужно было выбрать чрезвычайную ставку. Посл долгихъ обсужденій, ршено было, чтобъ проигравшій на свой счетъ угостилъ всхъ сидвшихъ въ Дворянк пирогами. Это было огромное пари,— оно могло стоить нсколько рублей, а принимая во вниманіе ничтожные размры нашихъ доходовъ, это значило, что проигравшій въ теченіе многихъ мсяцевъ долженъ будетъ отказывать себ въ такихъ продуктахъ, какъ чай, сахаръ, табакъ и проч. Какъ показали дальнйшія событія, N проигралъ, и въ конц 1890 г. хотлъ сдлать пироги, но я отговорилъ его отъ этого намренія, указавъ ему на то, что главное условіе нашего пари не можетъ быть выполнено, такъ какъ пирогами слдовало угостить тотъ именно составъ ‘Дворянки’, который былъ въ ней при заключеніи пари, за истекшіе же годы составъ ея значительно перемнился.

ГЛАВА XXI.
Изъ исторіи Карійской тюрьмы.

Съ кмъ, бывало, изъ старыхъ обитателей тюрьмы ни заговоришь,— лишь только вопросъ касался прошлыхъ временъ, неизмнно раздавалось: ‘это было до майскихъ дней’, или: ‘случилось это посл 11 мая’. И вс ршительно обитатели хорошо уже знали, какое событіе имлъ въ виду говорившій. ‘Майскіе дни’ въ жизни заключенныхъ на Кар являлись такой же эпохой, какъ, положимъ, ‘февральскіе’ и ‘іюльскіе дни въ исторіи Франціи или ‘мартовскіе’ — Германіи. Отъ ‘майскихъ дней’ карійцы вели, такъ сказать, свое лтосчисленіе, причемъ предшествовавшее время въ представленіи старожиловъ тюрьмы являлось какъ-бы золотымъ вкомъ, и, наоборотъ, посл ‘майскихъ дней’ наступили тяжелые, мрачные годы, полные всякихъ бдъ и страданій. Необходимо, поэтому, коснуться происшествій, случившихся въ эти знаменательные дни, такъ какъ они повліяли на всю дальнйшую жизнь заключенныхъ.

Политическая тюрьма на Нижней Кар построена была въ 1880 г. Раньше этого политическіе содержались въ четырехъ верстахъ отъ Нижняго, на, такъ называемой, Средней Кар, но не въ спеціально для нихъ построенной, а въ одной изъ сооруженныхъ для уголовныхъ тюремъ, каковыхъ не мало было въ этомъ каторжномъ район, въ которомъ на небольшихъ разстояніяхъ другъ отъ друга раскинуты вдоль рчки Кара золотые промысла ‘Кабинета Его Величества’. Какъ и уголовные, политическіе также ходили на работы и добывали золото, шедшее въ личную собственность царя. Но работы эти не были особенно тяжелы, и политическіе охотно ими занимались,— куда же пріятне и полезне для организма провести нсколько часовъ на открытомъ воздух, хотя и исполняя тяжелую работу, чмъ сидть въ четырехъ стнахъ за тюремной оградой. Къ тому же во время работы на золотыхъ пріискахъ политическіе пользовались тми же правами, какъ и уголовные, т. е. получали увеличенный ‘паекъ’, а, по истеченіи установленнаго по закону срока, ихъ также выпускали въ ‘вольную команду’ — на квартиру вн тюремной ограды, они также могли переписываться съ родными и пр. Такимъ уравненіемъ съ уголовными каторжанами политическіе были очень довольны. Но въ декабр 1880 г. новый министръ внутреннихъ длъ, объявившій ‘диктатуру сердца’, извстный графъ Лорисъ-Меликовъ, запретилъ выпускать политическихъ заключенныхъ на Кар въ ‘вольную команду’.

Слдствіемъ этого запрещенія тотчасъ же было самоубійство сосланнаго на каторгу помощника присяжнаго повреннаго Евгенія Семеновскаго, который въ оставленномъ имъ письм къ отцу заявлялъ, что перспектива вновь вернуться въ тюрьму до того тяжела для него, что онъ предпочитаетъ ей смерть. Въ то время въ Россіи, какъ извстно, господствовало чрезвычайное оживленіе, сопровождавшееся ожиданіями крупныхъ политическихъ реформъ. Хотя и съ большими запаздываніями, но слухи о всемъ происходившемъ на родин доносились и до Кары и еще въ боле сильной степени, чмъ обыкновенно, увеличивали у заключенныхъ желаніе поскоре очутиться на вол. Эти-то обстоятельства побудили нкоторыхъ изъ долгосрочныхъ сдлать попытку бжать изъ Карійской тюрьмы. Для этого они воспользовались находившимися вн тюремной ограды мастерскими, въ которыя ихъ водили на работу. Ршено было, что каждую ночь попытается бжать два человка. По общему ршенію, право воспользоваться первою очередью было предоставлено извстному участнику процесса 193-хъ Мышкину, который за вооруженное сопротивленіе, оказанное имъ при попытк освободить Чернышевскаго изъ г. Вилюйска, былъ приговоренъ къ 10 годамъ каторжныхъ работъ, да сверхъ того за рчь, произнесенную имъ надъ гробомъ умершаго товарища Дмоховскаго, въ Иркутской тюремной церкви, ему набавили еще 15 лтъ. Мышкину же товарищи по тюрьм предоставили право выбрать себ компаньона для совмстнаго побга, и выборъ его палъ на рабочаго Николая Хрущова, судившагося въ Кіевскомъ Военноокружномъ суд и приговореннаго къ 15 годамъ каторги. Побгъ этихъ двухъ лицъ, произошедшій въ начал мая 1882 года, сошелъ вполн удачно. Чтобы скрыть ихъ отсутствіе при повркахъ, товарищи искусстно длали чучела на занимаемыхъ ими въ камерахъ мстахъ. Въ это время пріхалъ на Кару для ревизіи начальникъ Главнаго Тюремнаго управленія Галкинъ-Врасскій съ губернаторомъ Забайкальской области Ильяшевичемъ. Отсутствіе Мышкина и Хрущева не было ими замчено. Переждавъ нсколько дней, тмъ же путемъ и такъ же удачно бжала слдующая пара, затмъ третья и, наконецъ, четвертая {Моисей Диковскій, осужденный на 15 лтъ каторжныхъ работъ, Левченко — тоже, Баламезъ — на 20 лтъ, Юрковскій, Крыжановскій и Минаковъ — безсрочные.}, но въ тотъ моментъ, когда выскочилъ послдній бглецъ, часовой замтилъ его и произвелъ выстрлъ, но неудачный. Немедленно поднялась тревога, и побгъ изъ политической тюрьмы восьми лицъ былъ открытъ. Это случилось 11 мая. Галкинъ-Врасскій и генералъ Ильяшевичъ находились въ это время еще въ Карійскомъ район. Начались самые энергичные розыски, и спустя нсколько дней вс шесть человкъ, бжавшіе посл Мышкина и Хрущева, были пойманы. Послдніе же двое въ это время пробирались на востокъ къ Великому Океану.

Заключенные въ тюрьм, ожидая репрессій, забаррикадировались и не сдавались въ теченіе нсколькихъ дней, когда же, наконецъ, начальству удалось на разсвт захватить спящихъ, то началась настоящая оргія: заключенныхъ стаскивали съ кроватей и били чмъ и куда попало, затмъ всхъ ихъ развели по разнымъ тюрьмамъ, причемъ по дорог многихъ вновь жестоко били. Посл этого Карійскую тюрьму перестроили такъ, что изъ каждой камеры сдлали по три маленькія и до того тсныя, что въ нихъ совершенно невозможно было двигаться, на двор за особой оградой построили новое зданіе со многими крошечными одиночными камерками, въ которыя посадили наиболе ‘опасныхъ’, по мннію начальства, лицъ, у всхъ заключенныхъ отняли ихъ собственныя вещи и книги, лишили ихъ права пользоваться собственными средствами для улучшенія пищи и проч. Доведенные всми этими мрами до крайности заключенные ршили уморить себя голодомъ. Голодовка продолжалась 11 дней. Только, когда голодавшіе уже окончательно обезсилли и были на краю могилы, начальство убдилось, что они не прекратятъ своего протеста и сдлало имъ нкоторыя уступки.

Между тмъ Мышкинъ и Хрущевъ, благополучно добравшись до Владивостока, собирались уже ссть на иностранное судно, какъ, вслдствіе какой-то случайности, ихъ арестовали и вновь препроводили на Кару.

Кром перечисленныхъ репрессалій, въ режим государственныхъ произошла еще одна радикальная перемна: вмсто бывшаго раньше общаго съ уголовными гражданскаго тюремнаго управленія, мужская и женская политическія тюрьмы на Кар подчинены были департаменту государственной полиціи. Изъ Петербурга назначенъ былъ спеціальный жандармскій штабъ-офицеръ, съ званіемъ коменданта, и въ его распоряженіе дано было достаточное количество жандармскихъ унтеръ-офицеровъ въ качеств надзирателей. Съ этимъ нововведеніемъ рзко измнилась жизнь политическихъ заключенныхъ на Кар, и, конечно, къ худшему: были уничтожены мастерскія и вообще какія-либо работы за тюремной оградой, запрещена была переписка съ родными и, какъ я уже выше упоминалъ, 13 человкъ увезены были въ Петропавловскую крпость, изъ нихъ 10 человкъ перевезли затмъ въ Шлиссельбургскую крпость, гд восемь умерли, вслдствіе господствовавшаго въ послдней ужаснаго режима {Въ настоящее время изъ нихъ въ живыхъ остались М. Р. Поповъ, выпущенный лишь осенью 1905 г. и Щедринъ, до сихъ поръ находящійся въ казанской лечебниц для душевно-больныхъ.}.

За три съ чмъ то года, истекшіе отъ ‘майскихъ дней’ до моего прихода на Кару, перемнилось четыре коменданта, изъ которыхъ одинъ, ротмистръ Мамаевъ, за совершенную имъ растрату боле тысячи рублей, принадлежавшихъ заключеннымъ, былъ по суду съ лишеніемъ всхъ правъ отправленъ на поселеніе въ Якутскую область. Съ частыми перемнами комендантовъ отчасти измнялся на Кар и режимъ,— послдній, какъ извстію, находится у насъ, кром ‘вяній’, еще въ большой зависимости отъ исполнителей. До моего прихода уничтожены были перегородки въ камерахъ, дозволено было пользоваться книгами и матеріальными средствами, получаемыми отъ родныхъ и, вслдствіе жалобы одного частнаго лица, состоялось ршеніе сената, отмнившее, какъ незаконное, распоряженіе графа Лорисъ-Меликова о прекращеніи выпуска политическихъ въ вольную команду. Ниже я сообщу, какъ это право административнымъ порядкомъ было сокращено.

Въ описываемое мною время, по старому ‘Уложенію о наказаніяхъ’, весь срокъ всякаго осужденнаго въ каторжныя работы длился на дв части: первый годъ-два или больше, смотря по размру наказанія, считался ‘испытуемымъ’ срокомъ, это время осужденный долженъ былъ провести въ тюрьм и носить кандалы, остальные годы назывались ‘исправляющимся’ срокомъ,— съ этого періода съ каждаго года сокращалось по два мсяца, иначе говоря, десять мсяцевъ пребыванія на каторг считались за годъ, такимъ образомъ, мн, напримръ, какъ осужденному на 13 лтъ и 4 мсяца, предстояло пробыть на каторг, вслдствіе этихъ сокращеній, одиннадцать лтъ и пять мсяцевъ. Кром того, по прошествіи двухъ-трехъ лтъ ‘исправляющагося срока’, смотря по всему сроку каторги, заключеннаго должны были выпускать въ ‘вольную команду’, иначе говоря, ему разршалось жить вн стнъ тюрьмы въ казенномъ или частномъ нанятомъ, или въ имъ самимъ выстроенномъ помщеніи, причемъ весь режимъ для ‘вольно-командца’ оставался почти тмъ же, что и для заключеннаго въ стнахъ тюрьмы. Громадное преимущество жизни въ ‘вольной команд’ состояло для каторжанина уже въ томъ, что онъ не долженъ былъ вчно находиться въ одномъ тсномъ помщеніи со многими другими, онъ не былъ подъ замкомъ, не находился постоянно на глазахъ у надзирателей, часовыхъ и проч.

Легко представить себ, поэтому, радость заключенныхъ на Кар, когда они узнали о полученномъ разъясненіи сената. Комендантъ Бурлей нашелъ среди бумагъ своего предшественника Манаева давно состоявшееся постановленіе сената о возстановленіи вольной команды, но, вслдствіе халатности Манаева, это постановленіе долго не приводилось въ исполненіе. По отзывамъ заключенныхъ, ротмистръ Бурлей былъ лучшимъ изъ карійскихъ комендантовъ: онъ немедленно сдлалъ губернатору представленіе о выпуск въ вольную команду всхъ тхъ лицъ, которыя получили на это право. Но въ это время вновь смнили коменданта на Кар, и не успло получиться разршеніе губернатора на выпускъ въ вольную команду, какъ на Кару пріхалъ ротмистръ Николинъ.

Хитрый и злой человкъ, вчно изобртавшій поводы для ухудшенія положенія заключенныхъ, новый комендантъ донесъ губернатору, что, по его мннію, нельзя выпускать въ вольную команду всхъ лицъ, получившихъ на то право. Онъ предлагалъ ограничить контингентъ выпускаемыхъ лишь 15 лицами, мотивируя свое ходатайство тмъ, что въ его распоряженіи нтъ достаточнаго числа жандармскихъ унтеръ-офицеровъ, чтобы слдить за вольной командой. Эта его ссылка была чистйшимъ вздоромъ, такъ какъ для надзора за 15 лицами требовалось не меньшее число жандармовъ, чмъ при выпуск всхъ получившихъ на то законное право, тмъ не мене просьба Николина была удовлетворена, такимъ образомъ, благодаря введенному ограниченію, выпускъ въ вольную команду сталъ для многихъ заключенныхъ совершенно невозможенъ. По много лтъ продолжали сидть въ тюрьм лица, давно имвшія право выйти въ вольную команду, такъ какъ имъ приходилось ожидать, пока кто нибудь изъ 15-ти, окончивъ срокъ каторги, уйдетъ на поселеніе. На одно освобождавшееся такимъ путемъ мсто являлось по нсколько кандидатовъ изъ мужской и женской тюремъ. Между ними Николинъ самымъ произвольнымъ образомъ длалъ свой выборъ и многихъ вовсе лишалъ возможности предъ уходомъ на поселеніе выйти въ вольную команду. Кром этой возмутительной мры самаго жестокаго характера, Николинъ изобрлъ цлую массу другихъ стснительныхъ пріемовъ,— онъ лишалъ права получать деньги не отъ близкихъ родственниковъ, не пропускалъ дозволенныя въ Россіи газеты, журналы и проч. Вполн естественно, что вс заключенные относились къ нему съ ненавистью и дали ему очень къ нему подходившую и ставшую ему лично извстной кличку — ‘котъ’.

Дня черезъ два посл прибытія на Кару, я увидлъ этого господина,— въ первое время онъ довольно часто приходилъ въ тюрьму, врне на коридоръ, такъ какъ въ камеры онъ не ршался заглядывать. Лтъ 55 на видъ, средняго роста, плотный, съ изряднымъ брюшкомъ, этотъ субъектъ своимъ толстымъ лицомъ, срыми хитрыми глазами и щетинистыми сдыми усами дйствительно напоминалъ стараго и злого кота. Испытующій взглядъ его глазъ производилъ впечатлніе, будто онъ выбираетъ моментъ, чтобы броситься на свою жертву и вонзить въ нее свои острые когти. Говорилъ этотъ откормленный ‘котъ’ тихо и безконечно много, при этомъ непріятно присюсюкивалъ, высовывая кончикъ языка. Въ фигур и манерахъ его было что то отталкивающее, гадливое. Онъ подходилъ къ нашему старост, занятому чмъ-нибудь возл ларя и заводилъ безконечные разговоры, нисколько не справляясь, интересны ли они и есть ли у его слушателя досугъ. При этомъ ‘котъ’ обнаруживалъ большое сходство съ Хлестаковымъ: если врить его разсказамъ, то онъ долженъ былъ бы состоять жандармскимъ генераломъ, а то и шефомъ жандармовъ, такъ какъ онъ служилъ въ Западномъ кра еще при извстномъ Муравьев-Вшател, въ начал 60-хъ гг. и вс, по его словамъ, чрезвычайно цнили его замчательныя способности и знанія, а между тмъ въ средин 80-хъ гг. онъ былъ всего ротмистромъ. Вроятно, везд на служебномъ его поприщ ему вредило чрезмрное его усердіе. По крайней мр на Кар онъ, напримръ, самъ съ большимъ недоумніемъ разсказывалъ, какъ Забайкальскій губернаторъ отвтилъ на одно его отношеніе. Въ послднемъ онъ спрашивалъ, какъ поступать въ томъ случа, когда происходитъ мойка пола въ какой-нибудь камер, такъ какъ въ это время она отперта, а между тмъ необходимо пускать на прогулки сидящихъ въ остальныхъ камерахъ. ‘Представьте себ’,— восклицалъ ‘котъ’ — ‘мн отвтили: руководствуйтесь 13-ымъ параграфомъ инструкціи,— когда всего-то въ ней 12 параграфовъ’. Онъ не догадывался, что своими постоянными доносами и вопросами о разныхъ пустякахъ вынудилъ губернатора на этотъ ироническій отвтъ. Но ‘котъ’ и посл того не унимался и продолжалъ отсылать разные доносы во всевозможныя инстанціи. Такъ какъ подвдомственныя ему политическія тюрьмы представляли недостаточную для этого пищу, то онъ началъ посылать ихъ на совсмъ ему неподчиненныя учрежденія, находившіяся въ Карійскомъ район: на управленіе кабинетскими пріисками, на завдывавшаго уголовными арестантами, на батальоннаго и конвойнаго командировъ и пр.

На счастье ‘кота’, какъ разъ въ ту зиму, когда меня привезли, случилось на Кар довольно странное происшествіе: сгорлъ амбаръ, въ которомъ должно было храниться нсколько тысячъ пудовъ казенной муки, предназначавшейся для арестантовъ этого обширнаго района. Какъ извстно, мука не горитъ, а покрывается отъ огня лишь коркой, но на сей разъ вмст съ амбаромъ исчезла и вся мука. Вс открыто говорили, что въ амбар ея вовсе и не было, такъ какъ завдывавшій райономъ, майоръ Потуловъ, вошелъ въ сдлку съ подрядчикомъ, который долженъ былъ доставить муку. Въ описываемое время недалеко отъ Кары открыты были хищниками на рк Желтуг богатйшіе пріиски, извстные подъ названіемъ ‘Калифорнія’. Туда повалила масса народа, сразу потребовалось огромное количество всевозможныхъ продуктовъ, и вотъ Потуловъ вмст съ подрядчикомъ разсчитали, что значительно выгодне доставить казенную муку на Желтугу, чмъ на Кару. Выдавъ подрядчику росписку въ полученіи муки для арестантовъ, Потуловъ, сообща съ другими подчиненными ему лицами, устроилъ пожаръ, чтобы, такимъ образомъ, скрыть несуществовавшій запасъ. Какъ и масса другихъ аналогичныхъ у насъ хищеній, дло это осталось бы нераскрытымъ, но ротмистръ Пиколинъ не могъ снести, что другіе поживились: онъ писалъ доносъ за доносомъ въ разныя инстанціи и, наконецъ, добился назначенія слдственной комиссіи, въ число членовъ которой и самъ попалъ. Тогда то онъ и развернулся во всю ширь и, дйствительно, обнаружилъ огромныя злоупотребленія и хищенія со стороны завдывавшаго уголовными каторжанами. Гостепріимный хозяинъ и джентльменъ, какимъ Жоржъ Кенанъ описываетъ Потулова и какимъ онъ въ дйствительности былъ, нисколько, какъ оказалось, не брезгалъ обкрадывать казну и несчастныхъ арестантовъ: сотни каторжанъ, ушедшіе на поселеніе, бывшіе въ бгахъ или давно умершіе значились по спискамъ находящимися на лицо, на нихъ выдавались ‘пайки’, одежда, обувь и пр., стоимость же всего этого завдующій уголовными длилъ съ подрядчиками. Несмотря на всевозможныя преступленія Потулова, открытыя комиссіей, онъ всего только былъ устраненъ отъ должности.

——

Когда я пришелъ на Кару, то засталъ среди товарищей вполн стройную и правильно функціонировавшую организацію, которая была выработана общими усиліями заключенныхъ при совмстной жизни въ теченіе многихъ лтъ. Главнымъ ея принципомъ было — равныя права и обязанности. Въ экономическомъ отношеніи вс заключенные составляли одну артель, при этомъ, насколько дозволяли тюремныя условія, удовлетворялись также и индивидуальные вкусы, желанія и потребности. Каждый заключенный могъ вступить въ артель или остаться вн ея, но въ томъ и другомъ случа онъ пользовался одинаковыми съ другими матеріальными условіями и лишь не принималъ участія въ длахъ артели, если не вступалъ въ нее.

Отъ казны на каждаго заключеннаго отпускалось: 3 фунта чернаго хлба, треть фунта мяса и нсколько золотниковъ крупы и соли. Кром того, отъ родныхъ и другихъ лицъ съ воли разршалось получать деньги на улучшеніе пищи, и нкоторыя лица, правда, очень немногія изъ всего числа заключенныхъ, получали ежемсячно или неперіодически небольшія суммы. Какъ казенные продукты, такъ и средства, получавшіяся съ воли, составляли общую собственность всхъ членовъ артели. Деньги распредлялись такимъ образомъ: одна часть ихъ шла на улучшеніе общей казенной пищи, главнымъ образомъ, на увеличеніе количества мяса и на покупку овощей или, какъ принято говорить въ тюрьм, ‘на котелъ’, потому что пища для всхъ здоровыхъ людей варилась въ огромномъ чугунномъ котл. Другая часть собственныхъ нашихъ денегъ употреблялась на, такъ называемые, общіе расходы: на помощь лицамъ, уходившимъ на поселеніе, на выписку дозволенныхъ намъ журналовъ и газетъ, на больничные расходы и проч., а третья часть распредлялась между всми членами артели поровну и потому называлась мсячнымъ ‘эквивалентомъ’. Послднимъ каждый заключенный могъ распорядиться по своему усмотрнію, ‘Эквивалентъ’ преимущественно употреблялся на покупку чаю, сахару, табаку, масла, словомъ, какъ у насъ говорили, для предметовъ ‘второй необходимости’, но нкоторые отказывали себ въ такихъ предметахъ и путемъ экономіи въ теченіе многихъ мсяцевъ, а то и года или боле того, выписывали себ интересовавшую ихъ книгу или другую какую-нибудь нужную имъ вещь. До чего, однако, ничтожны были получавшіяся съ воли суммы, тому можетъ отчасти доказательствомъ служить слдующее: за все время моего многолтняго пребыванія на Кар никогда не отпускалось на котелъ больше трехъ-четырехъ копеекъ на человка, а ‘эквивалентъ’, за рдкимъ исключеніемъ, не превышалъ одного рубля въ мсяцъ, но онъ часто бывалъ вдвое меньше этого, такъ, при прибытіи моемъ на Кару, онъ равнялся лишь 50 коп. Если принять во вниманіе, что въ то время, при отсутствіи путей сообщенія, вс привозные продукты были вдвое дороже, чмъ въ Европейской Россіи — фунтъ сахару, напр., стоилъ 35—40 коп., а временами и 60 к.,— то легко себ представить, какія матеріальныя лишенія вообще испытывали заключенные. Многіе, напр., пили лишь плиточный или кирпичный чай безъ сахару, нкоторые даже и такой считали роскошью и довольствовались кипяткомъ, позволявшіе себ такую роскошь, какъ сахаръ, обходились однимъ кусочкомъ въ теченіе трехъ чаепитій въ день, это было питье ‘въ приглядку’.

Конечно, денегъ на руки никто не получалъ, а вели только счетъ на деньги, въ тюрьму же он не пропускались. Вс приходившія для насъ съ воли деньги оставались у коменданта, намъ же онъ черезъ старосту объявлялъ, что такому то пришло столько то. Староста длалъ на опредленныя суммы общую выписку продуктовъ, каковые, по полученіи ихъ въ тюрьму, хранились въ находившемся въ его вдніи лар, о которомъ я упомянулъ выше, затмъ онъ расцнивалъ эти продукты сообразно ихъ стоимости. Отпуская заключеннымъ по ихъ требованіямъ т или другіе изъ нихъ, онъ записывалъ эти заборы на счетъ заказчика, а въ конц мсяца подводилъ итоги заборамъ, при этомъ, если кто-нибудь переходилъ на нкоторое количество копеекъ мсячный ‘эквивалентъ’, то этотъ перерасходъ обозначался минусомъ и, наоборотъ, если у члена артели получалась нкоторая экономія, то сумм ея предшествовалъ плюсъ. Лица, имвшія въ одномъ мсяц минусъ, обыкновенно старались погашать его изъ слдующаго ‘эквивалента’, но было не мало и такихъ, которые, несмотря на вс усилія и старанія, не могли соразмрить свои расходы съ ‘эквивалентами’ или, выражаясь нашимъ жаргономъ, ‘не вылзали изъ минуса’, поэтому ихъ величали ‘минусистами’, наоборотъ, имвшіе экономію, назывались ‘плюсистами’. Хотя не считалось преступленіемъ или позоромъ быть ‘минусистомъ’, но въ этомъ не видли и добродтели, поэтому каждый старался избгать перерасходовъ, ‘влзать въ минусъ’, а разъ уже случился такой грхъ, то онъ стремился покрыть его при полученіи сверхъобыкновеннаго ‘эквивалента’, таковой отпускался предъ большими праздниками — Рождествомъ Христовымъ, Свтлымъ Воскресеньемъ или по какимъ либо крупнымъ революціоннымъ событіямъ,— годовщинамъ и юбилеямъ. Случалось, однако, что нкоторые, — правда, немногіе, — все же никакъ не могли ‘вылзть изъ минуса’, тогда староста или кто-либо изъ членовъ артели, придравшись къ какому-нибудь торжественному случаю, радостному извстію, а то и безъ всякаго повода, вносили предложеніе ‘амнистировать минусистовъ’, т. е. похерить, вычеркнуть переборъ, долги. Такія предложенія всегда принимались большинствомъ, противъ нихъ высказывались лишь сами ‘минусисты’ или же они воздерживались отъ подачи своихъ голосовъ.

Ежедневно по утрамъ староста съ тетрадкой — дневникомъ въ рукахъ, переходя отъ камеры къ камер и просовывая въ дверное окошечко голову, спрашивалъ: ‘что кому надо?’ Иной заказывалъ сахару на ‘су’ (копейку), другой — плитку чаю и т. д. При этомъ иногда нкоторые въ шутку заказывали бутылку портвейна и т. п. Вс заказы староста записывалъ въ дневникъ, откуда въ свободное время переносилъ въ общую книгу на счетъ каждаго. Сдланные утромъ заказы староста самъ же затмъ и исполнялъ, т. е. бралъ заказанную вещь въ лар и черезъ дверное окошечко передавалъ въ камеру. Онъ же отпускалъ продукты дежурившимъ на кухн поварамъ, согласно установленному артелью бюджету, на ‘котелъ’ и больницу, онъ же получалъ отъ смотрителя причитавшіеся всмъ намъ продукты и вещи. Староста сносился по всмъ артельнымъ дламъ съ комендантомъ, смотрителемъ и другими должностными лицами, словомъ, онъ являлся представителемъ тюрьмы. Члены артели избирали изъ своей среды старосту закрытой баллотировкой срокомъ на полгода, но онъ могъ быть вновь переизбранъ, что нердко и случалось. Каждый имлъ право отказываться отъ этой, хотя и почетной, но крайне хлопотливой и непріятной должности.

Какъ староста, такъ и каждый изъ членовъ артели имлъ право внести на общее обсужденіе любое предложеніе, безразлично, касалось ли оно измненія или дополненія дйствовавшей у насъ ‘конституціи’, или совершенно посторонней этому области. Любое такое предложеніе, написанное на бумаг, переходило изъ камеры въ камеру, гд оно подробно обсуждалось заключенными, а затмъ желавшіе принимать участіе въ этомъ вотъ записывали свои голоса ‘за’, ‘противъ’ или писали ‘особыя мннія’. Когда данное предложеніе обходило вс камеры, внесшій его или староста сосчитывалъ количество поданныхъ голосовъ и, просовывая голову въ дверное окошечко, объявлялъ результаты вота. Очень часто такія предложенія сопровождались горячими дебатами, образованіями разныхъ ‘партій’,— словомъ у насъ происходило вполн, какъ въ любомъ парламент, нердко также инциденты улаживались выраженіемъ ‘доврія’ нашему ‘министерству’, такъ какъ, кром старосты, у насъ имлись еще и другія должностныя лица.

Вс работы внутри тюремной ограды мы производили сами, за исключеніемъ такихъ, которыя сопряжены были съ выходомъ за ворота тюрьмы — вывозка нечистотъ, привозка воды, дровъ и проч.,— это исполняли прикомандированныя къ нашей тюрьм уголовные арестанты въ количеств семи-восьми человкъ. Послднимъ мы отпускали ту же пищу, какую мы сами ли, хотя къ этому мы и не были обязаны. Наши работы длились на общія — дежурства по кухн, по камерамъ и бан, и частныя — мойка своего блья, шитье и проч. Отъ общихъ работъ, кром должностныхъ лицъ, освобождались люди слабаго здоровья. Дежурства по кухн происходили группами въ пять человкъ и продолжались въ теченіе недли, начиная съ воскреснаго утра. Всхъ группъ бывало отъ семи до девяти, и составлялись он по взаимному соглашенію безотносительно къ тому, въ какой камер кто сидлъ. Въ каждой групп были: главный поваръ, его помощникъ, больничный поваръ и два чернорабочихъ. У всхъ этихъ лицъ бывало довольно много работы, и дежурство на кухн считалось многими очень непріятнымъ занятіемъ: зимой оно начиналось въ шесть часовъ утра и продолжалось до пяти часовъ вечера, а лтомъ — съ пяти часовъ утра до семи-восьми вечера. Къ концу дня чувствовалась сильнйшая усталость, а съ середины недли бывало съ нетерпніемъ ждешь, когда окончится это дежурство. Но, съ другой стороны, оно являлось нкотораго рода развлеченіемъ въ нашей монотонной тюремной жизни. Къ тому же кухня нердко служила какъ бы сборнымъ мстомъ, своего рода ‘клубомъ’, куда заходили изъ камеръ или съ прогулки товарищи, въ свободные отъ спшныхъ работъ часы, а то и во время таковыхъ, здсь сообщались новости и подымались дебаты на самыя разнообразныя темы. Случались и разные курьезы: ради шутки, повара и старые карійцы нердко заставляли неопытныхъ новичковъ исполнять какія-нибудь безполезныя работы, вызывавшія затмъ всеобщій смхъ. Такъ, помню, одному предложили вылавливать вилкой изъ огромнаго котла сварившуюся въ немъ картошку, другого заставили стоять съ палкой около щели, имвшейся въ печи, съ тмъ, чтобы убить таракана, если онъ вылзетъ оттуда, мн предложили рубить пшено ножемъ и проч. Вообще, въ нашей жизни дло съ забавой, серьезное съ шуткой шли всегда рядомъ, и въ этомъ отношеніи наша тюрьма очень напоминала закрытыя учебныя заведенія, съ той, конечно, разницею, что шутки и забавы всегда носили у насъ лишь невинный и добродушный характеръ.

Задача старшихъ поваровъ нердко бывала не изъ легкихъ: имъ нужно было извернуться со скудными средствами, при полномъ временами отсутствіи какихъ-либо овощей. Въ ту, напр., зиму, когда я прибылъ, не было даже картошки. А между тмъ, нужно было разнообразить ‘меню’. Поэтому, какъ я уже упоминалъ мясо, варившееся въ котл, передъ обдомъ вылавливалось и, въ полдень давалась только ‘баланда’, а на ужинъ служило это мясо, срубленное и смшанное съ какой-нибудь крупой или же разрзанное на совершенно одинаковые ломтики. Такія порціи мяса, дававшіеся вмст съ какой нибудь кашей, назывались на нашемъ жаргон: ‘каждый иметъ’, и большинству публики очень нравились т ужины, когда подавалось это блюдо со столь оригинальнымъ названіемъ. Желая угодить публик, повара старались раза три въ теченіе недли давать ‘каждый иметъ’, гурманы, любившіе покушать, часто навдывались на кухню и, возвращаясь затмъ въ камеру, объявляли: ‘господа, сегодня на ужинъ каждый иметъ’. И на лицахъ у многихъ появлялась тогда веселая улыбка. Но боле всего повара старались угодить публик въ послдній день дежурства — въ субботу. Неизмнно въ теченіе многихъ лтъ въ субботу на ужинъ каждый получалъ большой пирогъ изъ пшеничной муки съ начинкой изъ риса и рубленнаго мяса, послднее поваръ копилъ въ теченіе недли, собирая обрзки отъ ‘каждый иметъ’. Эти пироги являлись единственнымъ блюдомъ на ужинъ, но они бывали такихъ внушительныхъ размровъ, что у нкоторыхъ лицъ небольшой кусокъ пирога оставался еще на утренній чай въ воскресенье. Вообще наша пища была недостаточна по количеству и въ большинств случаевъ неудовлетворительна по качеству, многіе часто испытывали голодъ, который они не могли утолить ржанымъ арестантскимъ хлбомъ, такъ такъ онъ вызывалъ у нихъ изжогу. Хлба можно было брать въ неограниченномъ количеств, и отъ него еще оставалась экономія. Но въ большіе годичные праздники, да въ высокоторжественные дни, когда, наряду съ ‘эквивалентомъ’ увеличивалась также и сумма, отпускавшаяся на ‘котелъ’, вс мы надались вдоволь. Въ эти дни повара старались поразить своимъ искусствомъ и изобртательностью, почему на столъ появлялись такія рдкостныя для насъ кушанья, какъ котлеты, бифштексы, а также небольшія пшеничныя булочки.

Надо отдать справедливость поварамъ: между ними попадались настоящіе виртуозы или, говоря на нашемъ діалект — ‘какъ въ лучшихъ домахъ’.

Бюджетъ для больницы не былъ строго опредленъ, и больничный поваръ самъ соображалъ, сколько и какіе продукты ему нужно взять у старосты, при этомъ, конечно, онъ старался не слишкомъ много издерживать. Особенно опасныхъ больныхъ при мн было человкъ 2—3, но улучшенной пищей большей частью пользовались люди слабаго сложенія, страдавшіе хроническими недугами, а то и мнительные. Назначалъ больничную пищу одинъ изъ товарищей — Прибылевъ, отправлявшій среди насъ обязанность врача и достигшій въ медицин большого совершенства, хотя по спеціальности онъ былъ ветеринаромъ. Слава о его врачебномъ искусств распространилась далеко за предлы тюремной ограды, такъ что къ концу нашего пребыванія на Кар къ Прибылеву обращались и многія постороннія лица, хотя въ этомъ район было три военныхъ врача.

Чернорабочими въ дежурившихъ на кухн группахъ являлись преимущественно лица, неумвшія стряпать или предпочитавшія физическій трудъ. По обимъ этимъ причинамъ я все время пребывалъ чернорабочимъ. На нашей обязанности лежало таскать ушатами воду на кухню, приносить дрова на носилкахъ, разносить по камерамъ обды, ужины, кипятокъ, горячіе угли для самоваровъ, мыть кухонную посуду, топить печи, убирать кухню, выносить помои и пр. Работы эти были не изъ пріятныхъ, въ особенности мытье посуды, зато дежурные по кухн питались въ эти недли нсколько лучше тхъ, которые находились въ камерахъ. Вмст съ ними на кухн обдали староста и хлборзъ.

За чистотой бани, въ которой мылись разъ въ дв недли, по субботамъ, а въ остальные дни каждый могъ мыть свое блье, наблюдали два человка, за это также освобождавшіеся отъ дежурствъ на кухн. Приготовленія же къ бан, отнимавшія дня по два, производились по очереди всми здоровыми, но нердко случалось, что для этой функціи находились добровольцы изъ любителей физическаго труда. Такъ, я и другой товарищъ — Нагорный въ теченіе очень долгаго времени состояли ‘банщиками’, за что мы получили названіе ‘уфельмановцы’,— кличка, произведенная отъ фамиліи автора ‘Дтской гигіены’.

Кром старосты, путемъ баллотировки и также на полгода избирался еще библіотекарь, вс же остальныя перечисленныя выше лица, были, такъ сказать, добровольцы, т. е. они сами себя предлагали на указанныя функціи. За долгіе годы существованія тюрьмы у насъ понемногу составилась довольно порядочная библіотека, какъ изъ привезенныхъ нкоторыми съ собой на Кару, такъ и изъ присланныхъ туда съ воли книгъ. Он имлись почти по всмъ отраслямъ знаній, въ особенности ихъ много было по исторіи, философіи, естественнымъ наукамъ и математик, имлись у насъ руководства и учебники на всхъ главнйшихъ европейскихъ языкахъ, а также и на древнихъ. Книги помщались въ двухъ большихъ шкафахъ, находившихся на коридор, а также ихъ было много въ камерахъ на рукахъ у заключенныхъ. Библіотекарь завдывалъ выдачей, онъ же занимался переплетеніемъ вновь поступающихъ книгъ, въ чемъ ему помогали и другіе. Въ тюрьм имлись сшивальные станки, тиски и обрзъ, но въ виду отсутствія картона, въ тюрьм переплетчики сами его приготовляли, склеивая вмст листы старой газетной бумаги. Пришедшій со мной на Кару Владиміръ Чуйковъ вскор былъ выбранъ библіотекаремъ и прекрасно исполнялъ эту функцію, поэтому до самаго ухода съ Кары его непрерывно вновь избирали. Онъ зналъ наизусть, у кого на рукахъ находится требовавшаяся книга, онъ легко умлъ отыскать, въ какомъ номер журнала помщена нужная статья и пр.

За исключеніемъ должностныхъ лицъ, всмъ остальнымъ приходилось еще дежурить по камерамъ, т. е. подметать ее два раза въ теченіе дня, зимой топить огромную печь, на что требовалось принести нсколько носилокъ дровъ, по утрамъ выносить изъ камеры ‘парашу’, а по вечерамъ заносить ее обратно и проч. Камеры содержались нами въ большой чистот, полы въ нихъ мыли тщательно горячей водой разъ въ дв недли, и въ этой работ, за исключеніемъ должностныхъ лицъ, также участвовали только здоровые люди. Въ эти дни вс выносили на дворъ свои постилки и вещи, которыя тщательно вытрушивались, обтирались и обмывались. Камеры провтривались и вентилировались. Вообще, на сколько позволяла жизнь въ стнахъ тюрьмы, заключенные сами слдили за гигіеническими условіями обстановки. За исключеніемъ лишь одного Л. З—скаго, о которомъ я скажу ниже, вс остальные разъ въ дв недли аккуратно ходили въ баню, причемъ нкоторые жестоко въ ней парились. Блье, какъ я уже сказалъ, каждый самъ мылъ, и это было однимъ изъ наимене пріятныхъ занятій.

Отъ казны каждому отпускалось въ годъ по дв пары блья изъ грубаго холста, по одной пар брюкъ, по куртк, халату и шапк изъ арестанскаго сукна и разъ въ два года по полушубку. Въ качеств обуви служили лтомъ ‘коты’, а зимою — валенки, кром того отпускались еще холщевыя и суконныя портянки. Такъ какъ вс эти вещи были далеко не одинакаго качества, то раньше чмъ раздать ихъ заключеннымъ, староста, получавшій ихъ сразу на всю тюрьму, наклеивалъ на каждую вещь номеръ и давалъ по камерамъ тянуть жребій, такимъ образомъ, никто не могъ быть въ претензіи на то, что ему досталась вещь худшаго качества.

Такова, въ общихъ чертахъ, была организація хозяйственной жизни нашей Карійской тюрьмы. Если принять во вниманіе, что большинство заключенныхъ въ ней принадлежало къ учащейся молодежи, взятой или со школьной скамьи или изъ революціонныхъ кружковъ, не имвшихъ ничего общаго со всякаго рода будничными заботами и интересами, а также, если представить себ тюремныя условія и ничтожныя матеріальныя средства, находившіяся въ распоряженіи у заключенныхъ, то положительно можно удивляться стройности, практичности и справедливости созданной ими организаціи. Конечно, она не сразу возникла и всегда подвергалась исправленіямъ и улучшеніямъ, требовавшимся по мр измненій тхъ или иныхъ условій. Но въ общемъ вышеуказанный мною принципъ остался непоколебимымъ до самаго прекращенія существованія карійской политической тюрьмы. Ни до моего прихода на Кару, ни посл ухода оттуда, ни среди русскихъ, ни — европейскихъ соціалистовъ я не встрчалъ аналогичной по цлесообразности и справедливости организаціи, и я увренъ, что каждый побывавшій въ нашей тюрьм, впослдствіи, съ удовольствіемъ вспоминалъ объ этой сторон карійской жизни,— о ея хозяйственной организаціи.

ГЛАВА XXII.
Рабочіе на Кар.

Какъ ни былъ симпатиченъ составъ лицъ, сидвшихъ въ ‘Дворянк’, но я все же предпочиталъ попасть въ ‘Синедріонъ’, въ которомъ, какъ я уже упоминалъ, помщался Стефановичъ. О такомъ желаніи я заявилъ смотрителю, вскор по приход въ тюрьму, но оказалось, что добиться осуществленія его не легко было: на переходъ въ другую камеру требовалось разршеніе ‘кота’, когда же я къ нему съ этимъ обратился, онъ заявилъ мн, что самъ не можетъ мн этого разршить, безъ согласія губернатора. Все это, конечно, были лишь пустыя отговорки, вроятне всего, что въ этомъ случа злобное воображеніе ‘кота’ въ моемъ желаніи быть въ одной камер съ Стефановичемъ увидло опасность въ смысл побга. Подобныя опасенія съ его стороны, проявлявшіяся по любому ничтожному поводу, были ни съ чмъ не сообразны, такъ какъ при завдываніи тюрьмой жандармами побгъ изъ нея сталъ ршительно невозможенъ. Но подъ предлогомъ дйствительнаго или напускнаго опасенія побга изъ тюрьмы, ‘котъ’ вообще выдумывалъ разныя для насъ стсненія и мнимыми побгами мотивировалъ передъ высшимъ начальствомъ новыя ограниченія и безъ того незначительныхъ нашихъ правъ, а также свои отказы по поводу тхъ или другихъ мелочей, о которыхъ заявляли ему заключенные. Не знаю, дйствительно-ли онъ сносился съ губернаторомъ по поводу такого пустяка, какъ мое желаніе перейти въ другую камеру, но, спустя нсколько недль, мн разршено было перейти въ ‘Синедріонъ’. Такъ какъ заключенные строго слдили за тмъ, чтобы по возможности въ каждой камер было по равному числу лицъ, то мн пришлось помняться съ однимъ товарищемъ, сидвшимъ въ ‘Синедріон’.

Въ новой камер я помстился рядомъ съ Стефановичемъ, на краю наръ у наружной стны. Мсто это было сравнительно довольно уютное: мы со Стефановичемъ протягивали на высот одного аршина надъ нарами сшитыя изъ казенныхъ рубахъ занавски, что товарищи называли ‘петрушкой’ и, лежа за ней были хотя отчасти скрыты отъ взоровъ большинства, сокамерниковъ. Уголъ этотъ имлъ и свои отрицательныя стороны: зимою стны насквозь промерзали и около изголовья у меня былъ довольно толстый слой льда. За то, лежа рядомъ на нарахъ за ‘петрушкой’, мы могли предаваться иллюзіи, что находимся почти совсмъ наедин. Хотя Стефановичъ не былъ скупъ на письма, пока оставался на вол въ Россіи, а я заграницей, и сообщенія его были очень обстоятельны, тмъ не мене устные его разсказы, при личной нашей встрч на Кар, были мн въ высшей степени интересны, и многіе изъ нихъ до сихъ поръ запечатллись въ моей памяти.

Составъ ‘Синедріона’ былъ совсмъ иной, чмъ въ ‘Дворянк’. Между тмъ, какъ въ послдней преобладали интеллигентныя лица, въ ‘Синедріон’ было много рабочихъ, да и изъ интеллигентныхъ нкоторые имли большую склонность къ ремесламъ, поэтому камера въ общемъ носила, такъ сказать, техническо-учебный характеръ. При комендант Николин какого бы то ни было рода инструменты въ тюрьм строго воспрещались. Тмъ не мене и при немъ кое-какіе самодльные инструменты имлись, и во время обысковъ, производившихся разъ въ недлю, ихъ у насъ не находили, такъ какъ, по выраженію жандармовъ, обыски эти длались ‘тщательные, но поверхностные’, т. е. не личные, а лишь въ вещахъ. Когда предъ утренней повркой замчали появленіе на коридор большаго, чмъ обыкновенно, количества жандармовъ, то немедленно все лишнее и запрещенное пряталось по карманамъ. Мастера среди рабочихъ у насъ попадались замчательные, но особеннымъ искусствомъ отличались уже упомянутый мною выше Николай Хрущевъ, сидвшій въ ‘Харчевн’, а также находившійся въ ‘Синедріон’ слесарь Бубновскій. Послдній сдлалъ изъ кусочковъ желза и гвоздей, собранныхъ на тюремномъ двор, замчательный токарный станочекъ, легко помщавшійся въ карман, затмъ, при помощи этого станка, онъ приготовилъ ршительно вс составныя части стнныхъ часовъ и, не будучи часовыхъ длъ мастеромъ, а лишь пользуясь руководствомъ, устроилъ очень хорошіе часы, которые впослдствіи попали въ одинъ изъ сибирскихъ музеевъ. Бубновскій отличался альтруистическими чертами характера и во всемъ его обращеніи было нчто сектантское. Говорилъ онъ тихимъ, вкрадчивымъ голосомъ, никогда не вступалъ ни въ какіе споры и всегда отзывался на самыя гуманныя чувства. Впослдствіи, будучи на поселеніи, онъ рзко измнился.

Вообще, почти не было ни одного ремесла, взявшись за которое кто-нибудь изъ заключенныхъ не добился бы въ немъ наилучшихъ результатовъ, лишь при помощи однихъ руководствъ. Въ этомъ отношеніи помогали настойчивость и терпніе, особенно въ сильной степени развивающіяся въ тюрьм, а также и нкоторая теоретическая подготовка, пріобртавшаяся совмстнымъ сидніемъ лицъ различныхъ степеней развитія. Многіе изъ заключенныхъ, въ томъ числ и рабочіе, сами пополняли свои ограниченныя познанія путемъ чтенія и изученія разныхъ предметовъ и языковъ. Въ этомъ отношеніи мене подготовленнымъ не отказывали въ помощи боле интеллигентные ихъ товарищи. Такъ, Яцевичъ и Златопольскій приходили въ ‘Синедріонъ’ преподавать нкоторымъ математическія науки, омичевъ обучалъ русскому языку и исторіи, Александръ Калюжный — астрономіи, поэтому нашу камеру называли также ‘академіей’. Одинъ рабочій — обрусвшій финляндецъ Карлъ Иванайнъ, былъ недурнымъ знатокомъ произведеній изящной литературы и страстнымъ поклонникомъ Льва Толстого, онъ не могъ равнодушно слышать малйшаго неодобрительнаго отзыва относительно любимаго имъ писателя, какъ разъ въ описываемое время выступившаго съ проповдью ‘непротивленія злу насиліемъ’. Иванайнъ былъ очень способный и находчивый человкъ, но меланхолическаго нрава. Будучи, вскор посл нашего знакомства, выпущенъ въ вольную команду, онъ не ожилъ, не воспрялъ духомъ, а, наоборотъ, захандрилъ и вскор кончилъ тамъ самоубійствомъ.

Наиболе интереснымъ изъ рабочихъ въ ‘Синедріон’ былъ Г. Б—въ, или какъ его называли въ тюрьм уменьшительнымъ его именемъ ‘Галась’. Малороссъ по происхожденію и столяръ по ремеслу, Галась былъ добрымъ товарищемъ, довольно уживчиваго, покладистаго характера. Онъ страшно томился безсодержательностью тюремной жизни, поэтому большую часть времени проводилъ въ разговорахъ и спорахъ. Знанія его были крайне ограничены — онъ принадлежалъ къ числу ‘студентовъ’ нашей ‘академіи’, что не мшало ему, однако, вступать въ дебаты на самыя отвлеченныя и философскія темы. Но наиболе любимымъ предметомъ споровъ для него было преимущество Россіи во всхъ отношеніяхъ передъ Западной Европой. ‘Що ваша заграныця, якъ перестанемъ доставлять ей хлібъ, она вся околіе съ голоду’,— доказывалъ онъ, чуть, бывало, зайдетъ о чемъ-нибудь подобномъ споръ. Восхищаясь предпріимчивостью, геройствомъ и воинственными способностями русскаго народа, онъ съ восторгомъ восклицалъ: ‘Смотрите, наши взяли Туркестанскій край! Тамъ, гд только верблюдъ шагалъ, теперь русскіе господствуютъ’.

Его сопроцессникъ, рзчикъ по дереву, Моисей Поповъ, былъ приговоренъ къ смертной казни, которая, вслдствіе поданнаго имъ прошенія, была замнена ему безсрочной каторгой. Товарищи его утверждали, что онъ до суда велъ себя не безупречно. У насъ онъ склонялся къ монархистамъ, но не ярымъ. Не особенно добрый отъ природы человкъ, нсколько озлобленный и вспыльчивый, Поповъ ршительно ни съ кмъ не былъ близокъ и симпатіей у насъ не пользовался. Отъ природы не глупый, но не одаренный особенными способностями, онъ въ тюрьм всегда довольно усердно занимался разнообразимни науками и любилъ вести бесды на философскія темы. Ниже мн придется еще упомянуть о немъ.

Заводскій рабочій Б—ко былъ крайне нервенъ, раздражителенъ и вспыльчивъ. Не глупый отъ природы, онъ также пріобрлъ въ тюрьм нкоторыя свднія, но не путемъ занятій, а благодаря бесдамъ. Почти все время онъ проводилъ въ разговорахъ и въ расхаживаніи по камерамъ, по двору и кухн, онъ всегда однимъ изъ первыхъ узнавалъ вс новости, какъ тюремныя, такъ и изъ вншняго міра. При этомъ онъ очень любилъ слдить за тмъ, что происходитъ за оградой, для чего часто подолгу простаивалъ около паль, сквозь щели которыхъ можно было видть, что длается извн. Непостоянный въ настроеніяхъ Б—ко быстро переходилъ отъ веселаго къ крайне мрачному, подозрительному, и въ послднемъ случа способенъ былъ на рзкую выходку.

Столяръ Мечиславъ Маньковскій былъ совсмъ въ иномъ род. Австріакъ по происхожденію, ‘Мечикъ’, какъ мы вс называли его, въ начал 80-хъ годовъ пріхалъ въ Варшаву, гд вскор былъ арестованъ и по процессу ‘Пролетаріата’ осужденъ на каторгу. У насъ Мечикъ быстро пріобрлъ всеобщую симпатію. Молодой, прекрасно сложенный, Мечикъ обладалъ наилучшими душевными качествами, онъ былъ въ высшей степени отзывчивъ, добръ, справедливъ. Отличаясь большой любознательностью и трудолюбіемъ, Мечикъ очень усердно занимался. По убжденіямъ онъ примыкалъ къ террористамъ.

Маленькій, круглый, со степенной походкой петербургскій рабочій Хохловъ, которому вполн подходила данная ему товарищами кличка ‘кубышка’, чувствовалъ себя, повидимому, въ тюрьм недурно, несмотря на большой срокъ, къ которому онъ былъ осужденъ — 20 лтъ каторги. День у него былъ распредленъ самымъ точнымъ образомъ, каждый часъ имлъ у него свое назначеніе. Просыпаясь очень рано, онъ аккуратно складывалъ свою постилку и выносилъ ее на дворъ провтривать. Затмъ онъ длалъ по двору прогулку въ теченіе опредленнаго времени и, возвратившись въ камеру, пилъ чай. Посл этого садился на краю стола и занимался математикой и французскимъ языкомъ. Для физическихъ упражненій онъ, какъ доброволецъ, зимою топилъ ежедневно печь, потомъ вновь занимался, прогуливался и т. д. Характера онъ былъ уживчиваго, — не помню, чтобы онъ съ кмъ-нибудь ссорился, — въ споры никогда не вступалъ и, повидимому, мало интересовался какими-либо теоріями. Это былъ смышленный хозяйственный мужичекъ и большой патріотъ, въ квасномъ дух, въ тюрьм онъ въ 1881 г. примкнулъ къ террористамъ и вскор попалъ на каторгу за участіе въ убійств шпіона Прейна.

Заговоривъ о рабочихъ, сообщу уже и о другихъ, не сидвшихъ со мною въ одной камер. Товарищемъ по процессу Хохлова былъ Евсевъ, приговоренный за убійство вышеупомянутаго же шпіона къ смертной казни, которая, вслдствіе поданнаго имъ прошенія о помилованіи, была замнена ему безсрочной каторгой. У него то-же быстро смнялись настроенія, онъ также отличался раздражительностью, вспыльчивостью и отсутствіемъ склонности къ занятіямъ, по убжденіямъ онъ принадлежалъ къ патріотамъ.

Выше я уже говорилъ, что Николай Хрущовъ былъ самымъ способнымъ къ техническимъ занятіямъ рабочимъ. Слесарь по ремеслу, онъ изъ пустяковъ могъ сдлать до того искусно ту или иную вещь, что она годилась, чуть не на выставку,— все за что онъ ни брался, у него выходило художественно. Но за то, когда Хрущовъ былъ чмъ-либо занятъ, къ нему нельзя было уже подходить, онъ въ это время рвалъ и металъ, швыряя во вс стороны разные предметы и раздражаясь на окружающихъ. Это была широкая русская симпатичная натура, но въ чрезвычайной степени исковерканная и надломленная тюремными условіями. Несмотря на крайнюю свою раздражительность, Хрущовъ пользовался почти всеобщимъ расположеніемъ, и друзьями его были вс наиболе выдающіяся, авторитетныя лица. Къ сожалнію, какъ мы увидимъ ниже, онъ не оправдалъ мннія о немъ товарищей.

Сопроцесспикъ Маньковскаго — мыловаръ Генрихъ Дулембо также пользовался у насъ симпатіей. Онъ однимъ изъ первыхъ принялъ самое дятельное участіе при зарожденіи соціалистическаго движенія въ Царств Польскомъ въ конц 70-хъ годовъ минувшаго столтія. Маленькаго роста, чрезвычайно живой и разговорчивый, Дулембо былъ у насъ въ числ наиболе пожилыхъ, такъ какъ ему было лтъ уже подъ сорокъ.

Благодаря своему прекрасному характеру, онъ ужасно быстро освоился у насъ и, повидимому, чувствовалъ себя недурно: онъ ршительно никогда не жаловался на свою судьбу, всегда былъ въ бодромъ, веселомъ настроеніи, вчно острилъ, вызывая общій смхъ, въ чемъ отчасти ему помогалъ ужасный его діалектъ, въ которомъ самымъ причудливымъ образомъ сочетался русскій съ польскимъ языкомъ. Къ теоретическимъ занятіямъ былъ довольно равнодушенъ, но за то чрезвычайно любилъ всякія хозяйственныя работы и ремесла, въ которыхъ, однако, особенно большихъ талантовъ не обнаружилъ. По убжденіямъ Дулембо склонялся къ западно-европейскому соціализму.

Къ молодымъ и симпатичнымъ рабочимъ принадлежалъ также наборщикъ Никита Левченко. Очень юнымъ познакомился онъ въ Кіев съ революціонерами и сталъ участвовать въ смлыхъ предпріятіяхъ. Такъ, между прочимъ, въ дл устройства побга изъ кіевской тюрьмы Стефановича, Бохановскаго и меня онъ игралъ однажды роль лакея, а также кучера при лошади, на которой мы втроемъ должны были ухать. Какъ и большинство южныхъ революціонеровъ конца 70-хъ годовъ, Левченко отличался непоколебимой отвагой и энергіей. Въ 1880 г. его приговорилъ судъ къ 15 годамъ каторжныхъ работъ, да за попытку бжать съ Кары ему прибавили еще 10 л. Несмотря на столь продолжительный срокъ каторги, Левченко всегда былъ въ наилучшемъ расположеніи духа. Его звонкій смхъ и распваемыя имъ прекраснымъ голосомъ мелодіи заразительно и ободряюще дйствовали на другихъ. Вчно подвижной, живой, какъ ртуть, Никита былъ мастеромъ на вс руки,— всякая работа у него спорилась. Онъ не чуждъ былъ также и умственныхъ интересовъ, придерживался крайнихъ воззрній и отъ слова способенъ былъ перейти къ длу.

Самой неугомонной камерой, изъ которой раздавался крикъ и шумъ, была ‘якутка’, составъ которой былъ наиболе разнообразенъ. Тамъ вчно шли споры, дебаты по самымъ разнообразнымъ вопросамъ. Главнымъ заводчикомъ споровъ являлся бывшій желзно-дорожный рабочій Янъ Ивановичъ Зубржицкій. За участіе въ ограбленіи почты и вооруженное сопротивленіе при арест, онъ, будучи 18-ти лтъ, приговоренъ былъ къ 20 годамъ каторжныхъ работъ. Благодаря настойчивости, обширной памяти и вообще недурнымъ способностямъ, онъ въ тюрьм пріобрлъ кое-какія свднія въ разныхъ областяхъ. Но боле всего почему-то Янъ Ивановичъ пристрастился къ химіи и артиллеріи и, изучивъ ихъ по руководствамъ, считалъ себя спеціалистомъ. Это былъ одинъ изъ наиболе оригинальныхъ людей, въ характер и поведеніи котораго была не малая доза комическаго элемента. Ярый революціонеръ по убжденіямъ, Зубржицкій возлагалъ, однако, вс свои надежды на военнаго диктатора — заговорщика и до небесъ превозносилъ Наполеона I, роль котораго въ Россіи считалъ себя способнымъ сыграть, манерами и даже походкой онъ старался походить на послдняго. Все его поведеніе и рчи вызывали, конечно, среди товарищей массу шутокъ и остротъ. Янъ Ивановичъ никогда не оставался въ долгу и, парируя ихъ насмшки, разражался упреками въ незнакомств съ исторіей и вообще въ невжеств. Онъ пускался въ доказательства и сыпалъ цитатами, но его всегда ловили на неврныхъ ссылкахъ, отсюда вытекали многочисленныя пари съ нимъ, каковыя онъ почти всегда проигрывалъ, почему ‘не вылзалъ изъ минуса’. Такъ какъ мн не придется боле говорить о немъ, то сообщу здсь, что впослдствіи Зубржицкій, вышедшій на волю, не осуществилъ своего общанія на счетъ заговора и военнаго диктатора, а сталъ лишь очень предпріимчивымъ подрядчикомъ, съ которымъ, какъ я слышалъ, товарищи прервали сношенія.

Когда весной 1879 г. въ дом Касаровскаго въ Кіев произошло вооруженное сопротивленіе при арест, то въ числ раненыхъ былъ одинъ, не открывшій своего имени ни во время слдствія и суда, ни посл этого, и подъ кличкой: ‘Неизвстный, раненый въ голову’, отправленъ былъ на многолтнюю каторгу на Кару. То былъ рабочій Иванченко, лишь впослдствіи назвавшій свою фамилію. Среди рабочихъ, находившихся въ нашей тюрьм, Иванченко былъ изъ числа наиболе серьезныхъ вдумчивыхъ и положительныхъ. Ровнаго характера, спокойный, терпливый Иванченко, казалось, вовсе не поддавался вліянію тюрьмы, какъ и Хохловъ, онъ также велъ довольно правильный образъ жизни и, повидимому, также берегъ свое здоровье для того, чтобы сохранить себя и дождаться воли. Боле, чмъ другіе рабочіе, Иванченко не по наслышк только, а путемъ собственныхъ усилій выработалъ себ нкоторыя убжденія, состоявшія въ рзкомъ антагонизм съ его крайне революціоннымъ прошлымъ: Иванченко не только былъ патріотомъ, но, когда я его зналъ, онъ являлся ярымъ защитникомъ самодержавія. Тмъ не мене среди товарищей онъ пользовался уваженіемъ, и вс относились къ нему, какъ къ честному, справедливому и искреннему человку.

Общая нкоторымъ изъ указанныхъ рабочихъ склонность къ патріотизму и даже къ защит самодержавія въ значительной степени, объяснялась той неудовлетворительной, поверхностной пропагандой соціализма, которая, за немногими исключеніями, велась въ конц 70-хъ и въ начал 80-хъ годовъ среди нихъ. Въ большинств случаевъ въ описываемый періодъ на рабочихъ вовсе не смотрли, какъ на классъ, имющій самостоятельное историческое значеніе. Пропаганда среди нихъ ограничивалась поверхностнымъ сообщеніемъ имъ нсколькихъ общихъ истинъ: о господствующей эксплуатаціи, объ угнетеніи, несправедливостяхъ и о необходимости создать вполн совершенный соціалистическій строй. Но никому изъ лицъ, дйствовавшихъ среди рабочихъ, не приходило въ голову, что необходимо развить у нихъ классовое сознаніе. Подйствовавъ на чувство рабочихъ и не давъ имъ почти никакой теоретической подготовки, ихъ скоро привлекали къ тому или другому террористическому акту. Поэтому вполн естественно, что, будучи арестованнымъ и осужденнымъ на продолжительный срокъ каторжныхъ работъ, рабочій только въ тюрьм начиналъ разбираться въ русскихъ соціальныхъ условіяхъ, но, слыша отъ интеллигентныхъ лицъ самые разнообразные, нердко вполн реакціонные взгляды, рабочій уже изъ одного чувства самосохраненія и изъ инстинктивной симпатіи къ своему, русскому, вполн естественно становился патріотомъ. Эта же недостаточная теоретическая подготовка и вытекавшая изъ нея шаткость убжденій были вмст съ тмъ причиной того обстоятельства, что, на сколько помню, почти вс, находившіеся въ Карійской тюрьм рабочіе, рзко измняли свое мнніе объ интеллигенціи. Не знаю, какъ каждый изъ нихъ въ отдльности, будучи на вол, относился къ революціонерамъ изъ образованнаго слоя,— надо думать, что они считали интеллигенцію чмъ-то выше себя стоящимъ. Она несомннно въ значительной степени идеализировалась рабочими. Но вся эта идеализація, весь авторитетъ и престижъ, которыми въ глазахъ рабочихъ раньше пользовались интеллигентныя лица, при совмстной жизни, быстро исчезали у нихъ. Видя несогласія, споры и раздоры, замчая разные личные недостатки у интеллигентовъ, у рабочихъ чувство уваженія и идеализаціи очень часто смнялись, наоборотъ, крайнимъ пренебреженіемъ. А такъ какъ предшествовавшею жизнью интеллигенты были совершенно неподготовлены къ тяжелымъ тюремнымъ условіямъ и нердко, въ особенности на первыхъ порахъ, обнаруживали крайнюю непрактичность, рабочіе же, наоборотъ, въ этихъ отношеніяхъ были значительно искусне, то вполн естественно, что у нихъ развивалось даже высокомрное отношеніе къ своимъ недавнимъ учителямъ и руководителямъ. Неудивительно, что иногда въ тюрьм приходилось слышать отъ рабочихъ подобныя характерныя замчанія: ‘и на какого черта вы годитесь, интеллигенты! Даже хлбъ спечь не можете, сапоги сшить, кубышку запаять: если нашъ братъ на васъ не будетъ работать или не научитъ васъ, то вы съ голоду помрете, босы и голы останетесь!’

Значительная доля правды была въ этихъ словахъ,— многіе интеллигенты, попавшіе въ тюрьму, какъ я уже сказалъ, со школьной скамьи или изъ революціонныхъ кружковъ, дйствительно не знали не только никакого ремесла, но не умли даже картошку сварить {Такъ, помню, одинъ вновь прибывшій, будучи дежурнымъ на кухн, насыпалъ въ котелокъ до верху картошку, чтобы сварить ее себ и въ недоумніи спрашивалъ потомъ, куда же налить воду? Съ этимъ лицомъ, къ слову, окончившимъ университетъ, человкомъ, неглупымъ отъ природы, но, въ общемъ тогда, по крайней мр, мало развитымъ и временами являвшимся чрезвычайно наивнымъ,— случалось не мало курьезовъ какъ въ тюрьм, такъ, повидимому, и на вол. Онъ же самъ разсказывалъ, какъ однажды, во время загородной прогулки съ компаніей взялся поставить самоваръ. Наливъ въ него воды, но, забывъ про угли, онъ, по прошествіи нкотораго времени, вспомнилъ объ этомъ и, обращаясь къ товарищамъ, воскликнулъ съ испугомъ: ‘что я надлалъ, угли забылъ всыпать: теперь самоваръ распаяется!’} или камеру подмести. Но это не мшало огромному числу изъ нихъ при малйшемъ желаніи пріобрсти вс знанія и умнье во всякомъ хозяйственномъ дл.

Нужно отмтить еще одну отличительную черту рабочихъ нашей тюрьмы: они въ значительно большей степени, чмъ интеллигентныя лица, томились безцльной тюремной жизнью, она дйствовала на нихъ еще боле угнетающимъ образомъ, и это вполн понятно. Между тмъ какъ наши интеллигентныя лица, какъ бы мало они ни были склонны къ теоретическимъ занятіямъ, все же находили для себя извстное удовлетвореніе и развлеченіе въ чтеніи или хоть въ теоретическихъ дебатахъ,— рабочему, за рдкимъ исключеніемъ, вслдствіе непривычки, такія занятія на долгое время были не въ моготу. Кром того, прямо на физическое ихъ состояніе продолжительное бездйствіе или ничтожныя усилія вліяли значительно боле вреднымъ образомъ, чмъ на интеллигентныхъ лицъ. Не говоря ужъ про то, что у большинства изъ нихъ въ очень сильной степени разстраивались нервы, ихъ организмы сильне поддавались вліянію неблагопріятныхъ тюремныхъ условій. Нкоторые изъ нихъ, отличавшіеся на вол, повидимому, довольно хорошимъ здоровьемъ (Батаговъ, Хрущевъ, Бубновскій), выглядли худыми, желтыми, истомленными.

Изъ интеллигентныхъ людей, находившихся въ ‘Синедріон’, особенное расположеніе ко всякаго рода техник питалъ бывшій мичманъ Черноморскаго флота, Александръ Калюжный. Въ этой области онъ отличался большими прирожденными способностями. Человкъ, но не безъ нкоторыхъ знаній въ математик и астрономіи, пріобртенныхъ имъ въ морскомъ корпус, Калюжный, или, какъ мы его называли, ‘мичманъ’ обладалъ большой склонностью къ повствованію. Но разсказы его, почерпнутые изъ небогатаго происшествіями прошлаго, не отличались особеннымъ интересомъ. Въ личныхъ отношеніяхъ онъ былъ покладистъ, не дурной товарищъ, и также принадлежалъ въ тюрьм къ ‘патріотамъ’.

Наиболе усердно занимавшимися лицами въ ‘Синедріон’ были —въ, оминъ и Р—скій. Послдній, будучи студентомъ второго курса ветеринарнаго института, питалъ большую страсть къ медицин и, прочитавъ нкоторое количество руководствъ, считалъ себя авторитетомъ въ этой области. Нельзя было вскользь сдлать то или другое замчаніе, имвшее какое-либо отношеніе къ медицин, чтобы Р—скій или, какъ мы его называли, Павелъ Ивановичъ (Чичиковъ), не увидлъ въ этомъ вторженіе въ принадлежащую ему спеціальность. На этой почв выходили курьезы. Съ особенной страстью онъ рвался въ вольную команду, гд надялся закончить свой курсъ обученія.

оминъ былъ моимъ старымъ знакомымъ съ воли: мы познакомились съ нимъ въ Швейцаріи. Будучи пхотнымъ офицеромъ, онъ въ 1879 году былъ арестованъ за пропаганду среди солдатъ и заключенъ въ Виленскую тюрьму. Товарищи съ воли устроили ему оттуда побгъ и дали ему возможность ухать заграницу. Тамъ онъ жилъ нкоторое время въ качеств наборщика въ подпольной русской типографіи, затмъ, вернувшись нелегально въ Россію, онъ вновь былъ арестованъ въ 1882 г. въ Петербург и приговоренъ къ 20 годамъ каторжныхъ работъ. На Кар оминъ усердно занимался естественными науками, въ частности геологіей и минералогіей, а также французскимъ и нмецкимъ языками. Довольно уживчиваго характера, хорошій товарищъ, оминъ пріятно выдлялся изъ среды другихъ не только въ ‘Синедріон’, но и вообще въ тюрьм, полнйшимъ отсутствіемъ патріотической закваски и очень здравыми взглядами относительно политическихъ задачъ въ Россіи. Въ этомъ отношеніи благотворнымъ образомъ подйствовало на него пребываніе заграницей. У насъ съ нимъ было много общихъ знакомыхъ съ воли, и мы иногда, въ особенности въ сумеркахъ, сидя въ сторон, любили предаваться воспоминаніямъ, а также рисовали себ разныя перспективы насчетъ будущности Россіи.

—евъ одно время былъ очень популяренъ на юг, благодаря особенностямъ его процесса. Сынъ бднаго дьячка., Хома, какъ мы звали его, будучи студентомъ Новороссійскаго университета, былъ арестованъ въ 1877 г. за пропаганду среди нижнихъ чиновъ. Но даже военный судъ не могъ найти достаточно данныхъ для его осужденія, и —чевъ былъ оправданъ къ великой радости собравшейся у зданіи Одесскаго суда многочисленной публики: ему и его искусному защитнику устроена была шумная демонстрація. Но въ слдующемъ (1879) году онъ вновь былъ арестованъ въ Одесс же по извстному длу Лизогуба, Чубарова и др. и на этотъ разъ приговоренъ былъ къ безсрочной каторг. По дорог на Кару, какъ я уже упомянулъ, онъ еще съ нсколькими товарищами, бжалъ изъ Иркутской тюрьмы, однако, вскор былъ пойманъ, и за этотъ побгъ его приковали на годъ къ тачк.

Наибольшій интересъ Хома питалъ къ исторіи вообще, и къ русской въ особенности. По этимъ отдламъ онъ перечиталъ такія многотомныя сочиненія, какъ Шлоссера,.Вебера, Момзена, Соловьева, Костомарова и др. Но отчасти, надо полагать, подъ вліяніемъ односторонняго чтенія, а также, конечно, вслдствіе общаго склада его ума, вншнихъ условій и тюремной обстановки, у него, раньше чмъ у кого бы то ни было другого изъ товарищей, сложились крайне патріотическія воззрнія. Добрый товарищъ и прекрасный работникъ, —чевъ отличался настойчивымъ и упорнымъ характеромъ. Разъ надумавъ что-либо, онъ добивался опредленныхъ результатовъ и со страстью передавалъ свои убжденія окружающимъ. Ригористъ и въ высшей степени нравственный человкъ, онъ въ идейномъ отношеніи являлся совершенной аномаліей: Хома былъ не только ярымъ патріотомъ и руссофиломъ, но,— что всего удивительне,—онъ былъ убжденнымъ монархистомъ и горячимъ сторонникомъ дома Романовыхъ! Сидть въ политической тюрьм, въ качеств безсрочнаго каторжанина и быть фанатикомъ русскаго самодержавія,— что можетъ быть изумительне и трагичне этого? —чеву, казалось бы, всего послдовательне было покаяться и подать царю прошеніе о помилованіи, послднее онъ несомннно получилъ бы, и никто изъ товарищей ни на минуту не заподозрилъ бы искренности такого его поступка. Но, нтъ! Хома находилъ, что онъ долженъ отбывать безсрочную каторгу, такъ какъ онъ осмлился возстать противъ царя, въ наилучшихъ стремленіяхъ котораго ко благу его подданныхъ онъ теперь глубоко былъ убжденъ. Едва ли среди своихъ приближенныхъ Александръ III имлъ такого искренняго, преданнаго, а тмъ боле — безкорыстнаго сторонника и яраго защитника, какимъ былъ сидвшій въ политической тюрьм на Кар безсрочный каторжанинъ —чевъ. Самыя возмутительныя и жестокія распоряженія нашего правительства, во глав котораго, какъ извстно, стоялъ тогда графъ Дмитрій Толстой, — чевъ находилъ вполн правильными и цлесообразными въ интересахъ народа, счастье котораго, несомннно, было для него выше всего на свт и, я увренъ, онъ, нисколько не задумываясь, охотно отдалъ бы за него свою жизнь. Малйшія нападки со стороны кого-либо изъ товарищей на царя и его министровъ вызывали въ омичев такую нетерпимость и озлобленіе, что онъ нердко прерывалъ всякія сношенія съ такимъ лицомъ.

Не мало повліяло въ этомъ направленіи на —чева, кром указанныхъ выше причинъ, начавшееся тогда разочарованіе въ террор и возникшее легальное народничество съ извстнымъ В. В. во глав, также возложившимъ вс свои упованія на самодержавное правительство. Хома находилъ подтвержденіе своихъ взглядовъ въ публицистическихъ произведеніяхъ тогдашняго періода,— въ статьяхъ, какъ упомянутаго В. Воронцова, такъ и у Южакова, Кривенко, Пругавина и др. Онъ съ восторгомъ указывалъ на то, что ‘самые выдающіеся’ русскіе писатели, такъ же, какъ и онъ, считаютъ бдствіемъ для Россіи развитіе капитализма и обращаются съ предложеніемъ къ Александру III всячески содйствовать ‘укрпленію общины’. Въ предпринятыхъ тогда правительствомъ мрахъ въ учрежденіи крестьянскаго банка, въ урегулированіи переселенческаго вопроса, въ устройств складовъ земледльческихъ орудій и пр.,— —чевъ видлъ пріемы, которые несомннно предохранятъ Россію отъ развитія въ ней капитализма. Въ этомъ отношеніи онъ былъ совершенно послдователенъ и считалъ возникновеніе конституціоннаго строя условіемъ благопріятнымъ для торжества буржуазіи и, наоборотъ, печальнымъ для трудящихся, земледльческихъ массъ. Онъ доказывалъ, поэтому, что такіе публицисты, какъ Михайловскій, являются крайне непослдовательными, связывая свое воззрніе на преимущество русскаго общиннаго строя предъ западно-европейскимъ, буржуазнымъ съ стремленіями къ конституціонному порядку. Конечно, —чевъ являлся ярымъ противникомъ русскихъ марксистовъ: онъ видлъ въ нихъ враговъ народа, воззрнія ихъ онъ считалъ не только возмутительными, но прямо преступными и ‘подлыми’. Такимъ образомъ, еще за много лтъ до выступленія русскихъ легальныхъ публицистовъ середины 90-хъ годовъ противъ нашихъ марксистовъ, —чевъ высказывалъ т же обвиненія. Онъ также считалъ неизбжнымъ для послдовательнаго русскаго соціалдемократа содйствовать развитію капитализма, ‘разрушать общину’, ‘заводить въ деревняхъ кабаки, лавочки и проч.’

Какъ я уже выше сообщалъ, въ большей или меньшей степени воззрнія —чева, въ особенности его взгляды на превосходство русскихъ соціальныхъ условій предъ западноевропейскими, раздляли и нкоторыя другія лица, сидвшія въ Карійской тюрьм. Дебаты о преимуществахъ Россіи, возникавшіе по любому поводу, велись при мн безконечно. По этому поводу заключали пари, происходили также размолвки, или какъ у насъ выражались, ‘возникали климатическія обстоятельства’. Мой приходъ на Кару внесъ, конечно, не мало новыхъ темъ. Во мн, не безъ основанія, товарищи видли западника и при малйшемъ повод тыкали мн т или другія неблаговидныя обстоятельства, явленія и случаи, о которыхъ узнавали изъ книгъ, журналовъ и газетъ. Не имя правильнаго міровоззрнія и исходя изъ русскаго самобытнаго народничества, нкоторые изъ моихъ оппонентовъ въ одну кучу валили самыя разнообразныя явленія. Мы часто говорили на разныхъ языкахъ и никогда, конечно, не могли придти къ соглашенію. Но, признаюсь, мн нердко невыносимо тяжело бывало слышать не только отъ —чева, но и отъ лицъ, считавшихъ себя по убжденіямъ революціонерами, такіе взгляды, которые ничего общаго не имли ни съ революціей, ни съ соціализмомъ.

Особенно этимъ отличался Н. П—нъ, котораго почти вс признавали однимъ изъ самыхъ умныхъ людей въ тюрьм. Студентъ Кіевскаго университета и бывшій сельскій учитель, П—нъ на вол не принималъ почти никакого участія въ революціонныхъ длахъ. Будучи случайно арестованнымъ во время вооруженнаго сопротивленія въ дом Косаровскаго, онъ приговоренъ былъ къ 14-ти годамъ и 10 мсяц. каторжныхъ работъ, изъ Иркутской тюрьмы онъ, вмст съ другими товарищами, также сдлалъ попытку бжать, и за это ему прибавили еще 14 лтъ и 2 мс. Очень остроумный человкъ, довольно развитый и не безъ дарованій, П—нъ не имлъ никакихъ политическихъ убжденій и, смотря по желанію и по собесднику, могъ защищать прямо противоположные взгляды. Выдляясь безграничной лнью, онъ цлые дни и ночи, за вычетомъ сна, проводилъ въ говореніи, для чего въ камер всегда находился собесдникъ или слушатель. Ему совершенно безразлично было о чемъ ни говорить, — о философскихъ ли вопросахъ или о сущемъ пустяк. Читалъ онъ очень мало и своими безконечными разглагольствованіями мшалъ другимъ заниматься. Утромъ просыпаясь, онъ немедленно ‘заводилъ волынку’, но наиболе любимой темой были у него разговоры о пищ.

— Давайте на пари, предлагалъ онъ кому-нибудь изъ сокамерниковъ: я утверждаю, что сегодня на ужинъ ‘каждый иметъ’.

— А я полагаю, что рубленное мясо съ кашей,— отвчаетъ другой.

— А не желаете ли подкрпить свое мнніе?

— Извольте: на что?

— На спичку.

Общій хохотъ, и П—нъ доволенъ. Крайне самолюбивый, съ маленькими страстями, завистливый, вздорный человкъ, онъ для удовлетворенія своихъ плотскихъ потребностей, готовъ былъ пойти на всякія сдлки, но до поры до времени его удерживало отъ этого хорошее отношеніе къ нему товарищей, пользовавшихся въ тюрьм уваженіемъ. При незначительной наблюдательности не трудно было раскусить его. Ниже я сообщу, какъ онъ воспользовался пустымъ случаемъ, чтобы доказать товарищамъ, что ихъ лестное о немъ мнніе было совершенно не заслужено имъ.

ГЛАВА XXIII.
Первые годы.

Неудовлетворительная пища вскор оказала на меня свое дйствіе, хотя я вообще не былъ особенно разбалованъ въ этомъ отношеніи и всегда отличался недурнымъ здоровьемъ. Но, уже по прошествіи 2—3 мсяцевъ, я почувствовалъ такую слабость въ ногахъ, что совсмъ не могъ ходить: на нихъ появились синіе кровоподтеки, изъ десенъ начала сочиться кровь, зубы стали шататься. Я обратился къ нашему лейбъ-медику Прибылеву.

— Э, да у васъ форменная цынга!— воскликнулъ онъ, осмотрвъ меня.— Скоро же васъ разобрало!

И Прибылевъ посадилъ меня на больничную порцію,— мн стали давать котлеты съ большой примсью чеснока.

Въ первую весну моего пребыванія на Кар многіе заключенные переболли цынгой и, что всего странне, она появилась у нкоторыхъ изъ наиболе здоровыхъ людей. Усиленное питаніе и предпринятое Прибылевымъ лченіе дали благопріятные результаты,— вс вскор поправились, но у меня послдствія отъ этой болзни остались на многіе годы.

Особенно хорошо помню эту весну: какую-то ноющую, щемящую тоску испытывалъ я тогда. Это безцльное, безсмысленное существованіе въ стнахъ тюрьмы, когда все въ природ оживаетъ, дйствовало самымъ гнетущимъ образомъ на настроеніе. Чтеніе тоже не развлекало, не давало забыться: строки мелькали передъ глазами, не задвая мысли, не оставляя слда въ памяти. Вообще, въ такой обстановк работаетъ только воображеніе, фантазія, и на умъ приходятъ одни лишь воспоминанія о невозвратномъ прошломъ. Умственныя занятія, мало производительныя въ тюрьм, но сравненію съ количествомъ затрачиваемыхъ на нихъ усилій и времени, — весной, когда все окружающее въ природ стремится къ жизни, становятся почти совершенно безрезультатными. Тюремная обстановка, а въ особенности настроенія заключенныхъ, мшаютъ имъ на чемъ-нибудь сосредоточиться. Память притупляется, мыслительныя способности ослабваютъ, и ясно чувствуешь, что, оставаясь тмъ же человкомъ, ты, однако, быстро поддаешься вліянію среды. Нердко испытываешь состояніе, аналогичное тому, когда во сн что-нибудь тяжелое душитъ тебя. Но при этомъ нтъ даже стремленія устранить причины этого состоянія. За рдкими исключеніями, чувствуешь себя, какъ бы въ полусн или въ просонкахъ: ты стараешься что-то припомнить, ловишь концы какихъ-то мыслей, но не можешь уцпиться за нихъ, задержать ихъ. Такъ бываетъ, когда, проснувшись, чувствуешь, что теб что-то снилось, и ты хочешь, но не можешь припомнить что именно. Нельзя также сказать, чтобы особенно сильно жить хотлось: сознаніе ли невозможности очутиться на вольномъ воздух, или общая подавленность тому причина, — только скоре чувствуешь равнодушіе къ жизни, даже боле того,— желаніе, чтобы безъ твоихъ усилій какъ нибудь скоре наступилъ конецъ, чтобы, напр., заснувши, ужъ боле не просыпался бы. Такъ чувствуешь себя, возвращаясь съ похоронъ близкаго человка. ‘Зачмъ, зачмъ жить?’ — не разъ задаешь себ въ тюрьм вопросъ.

Тюрьма наша расположена была въ небольшой и узкой котловин, окаймленной рядомъ невысокихъ сопокъ (холмовъ), которыя видны были со двора. Сопки эти покрыты жалкою растительностью, по весной он издали казались намъ столь прекрасными и такъ манили къ себ! Кругомъ лишь хорошо утоптанный дворъ, на которомъ ни кустика, ни малйшей травки, да почернвшія отъ времени и непогоды стны тюрьмы и высокія пали ограды. И смотритъ съ грустью вдаль заключенный и думаетъ съ тоской: ‘не быть мн тамъ на простор, въ тни деревьевъ, на трав!’

Мало нужно узнику, чтобы чувствовать себя хорошо, но и это немногое для него столь же неосуществимо, какъ желаніе пріобрсти крылья. Ужъ лучше бы быть больнымъ, разбитымъ физически, отягченнымъ многими годами жизни. Но нтъ, чувствуешь себя вполн здоровымъ, находящимся въ цвтущемъ возраст. И не годъ, не два, а многіе, многіе годы проведешь за оградой, вдали отъ жизни, въ бездйствіи, безъ интересующаго тебя, цлесообразнаго занятія.

Пробовали заключенные просить ‘Кота’, чтобы онъ разршилъ устроить во двор огородъ,— мста для этого было довольно, а такая работа была бы не только пріятна, но и полезна, такъ какъ доставила бы вамъ кое-какія овощи, полное отсутствіе которыхъ столь вредно отражалось на нашемъ здоровь. Злой ‘Котъ’ отказалъ въ этомъ, потому, молъ, что для такой работы нужно было бы пропустить въ тюрьму лопаты, а при ихъ помощи, видите-ли, можно сдлать подкопъ и убжать. И это при условіи, что на двор постоянно присутствовали часовые и жандармы, на глазахъ которыхъ работали бы! Когда же одинъ изъ товарищей, получивъ съ воли нсколько штукъ цвточныхъ смянъ, посялъ ихъ въ ящик, наполненномъ землей, жестокій ‘Котъ’ приказалъ жандарму унести и эту невиннйшую забаву, подъ тмъ предлогомъ, что въ ящик съ землей можно спрятать что-нибудь недозволенное. Подобнаго рода придирки и запрещенія выводили заключенныхъ изъ себя. Какъ ни были мы тогда миролюбиво настроены, но съ каждымъ мсяцемъ многимъ становилось все боле труднымъ сдерживать себя. Однажды, напр., ‘Котъ’, какъ я уже говорилъ, никогда не ршавшійся заходить въ камеры, подошелъ къ дверному окошечку ‘Дворянки’ и обратился въ сидвшему въ ней Моисею Диковскому съ какимъ-то вопросомъ. Послдній, отвтивъ ему лаконическимъ и рзкимъ тономъ, хлопнулъ передъ самымъ носомъ ‘Кота’ форточкой. Это произошло на глазахъ у жандармовъ. ‘Смотрите’,— обратился къ старост ‘Котъ’, еле сдерживая свое негодованіе: ‘я со всми вжливъ, а мн передъ носомъ хлопаютъ форточкой’.

Къ лту слдующаго года раздраженіе наше готово было вылиться въ какой-нибудь рзкой форм. Подозрительный ‘Котъ’ прекрасно чувствовалъ это, а потому совсмъ пересталъ показываться въ тюрьм. Да и, вообще, онъ началъ остерегаться, такъ какъ зналъ, что нажилъ себ кругомъ враговъ. Совершенно одинокій ‘Котъ’ сидлъ, запершись у себя, и, какъ передавали жандармы, ссорился съ своей кухаркой изъ-за излишнихъ расходовъ,— ‘Котъ’ былъ неимоврно скупъ и негостепріименъ. Онъ боялся выйти изъ дому, опасаясь нападенія съ чьей-либо стороны. Дйствительно, въ высшей степени странно, какъ его не убили,— такого рода актъ былъ бы вполн естественъ на Кар и вызвалъ бы всеобщее сочувствіе. Наконецъ, не въ моготу стала ‘Коту’ такая жизнь, и онъ началъ бомбардировать начальство рапортами и телеграммами о перевод его на службу въ другое мсто, подъ предлогомъ разстроеннаго здоровья. Весной 1887 г. просьба его была удовлетворена, и онъ ухалъ. Не мало людей на Кар, крестясь и не крестясь, напутствовали ненавистнаго ‘Кота’ своими проклятіями. Мы вздохнули съ облегченіемъ.

——

Однообразно и тоскливо тянулась наша жизнь, особенно временами. Мсяцъ за мсяцемъ, годъ за годомъ проходили, не оставляя въ памяти почти никакого слда. День, походившій на другой, какъ дв капли воды, тянулся безконечно долго. Но вотъ минулъ годъ и, оглянувшись назадъ, ршительно нечего бывало вспомнить: прошлое безсодержательно, безцвтно, лишено сколько-нибудь крупныхъ, яркихъ фактовъ и происшествій. Нужно сдлать неимоврныя усилія надъ своей памятью, чтобы выжать изъ нея воспоминанія о такихъ событіяхъ, о которыхъ стоило бы подлиться съ другими. Не только, просыпаясь утромъ, каждый заране зналъ, какъ у него самого и у его сокамерниковъ пройдетъ наступившій день, онъ отлично зналъ также, какъ пройдутъ вс слдующіе недли, мсяцы и годы. Лишь изрдка какое-нибудь незначительное, да и то въ большинств случаевъ предвиднное, обстоятельство разнообразило эту убійственно монотонную и тоскливую жизнь. Давно изучены манеры, привычки и вкусы сокамерниковъ, заране хорошо знаешь, что каждый изъ нихъ скажетъ или сдлаетъ по поводу того или другого обстоятельства или случая. Давно ты ему и онъ теб надолъ до чертиковъ и, кажется, не смотрлъ бы на него, убжалъ бы куда-нибудь, спрятался бы отъ всхъ. Но въ томъ-то и ужасъ совмстной жизни взаперти, что уйти-то никуда нельзя. Годы, многіе годы подрядъ ты долженъ торчать всегда на виду у другихъ, не можешь, хотя бы на минуту, ни днемъ, ни ночью остаться одинъ. Заключенный въ общей камер съ другими не только не иметъ своего уютнаго угла,— онъ не иметъ ршительно никакого. Присоедините къ этому тюремный режимъ, бритье половины головы, обязательно производившееся въ начал мсяца, вчный видъ жандармовъ, утреннія и вечернія поврки, еженедльные обыски, скудную, ограниченную пищу и проч.,— и вы поймете, какъ невыносимо съ годами становилось жить, какъ должны были разстраиваться нервы. Одинъ уже звукъ безпрестанно отпиравшагося и закрывавшагося тяжелаго замка и скрипъ дверей на ржавыхъ петляхъ доводили нкоторыхъ чуть ли не до изступленія. Раздражительность, вслдствіе нервнаго разстройства, доходила до невроятной степени, подчасъ совершенно непонятной и необъяснимой съ точки зрнія нормальныхъ, здоровыхъ людей. У нкоторыхъ, правда, немногихъ, являлась неимоврная обидчивость и вспыльчивость, доходившія до бшенства. Изъ-за сущаго пустяка нкоторые рвали отношенія другъ съ другомъ и подымали скандалъ. Такъ, однажды, напр., два пріятеля, оба среднихъ лтъ и вполн интеллигентные люди, поссорились въ буквальномъ смысл слова ‘изъ-за выденнаго яйца’, такъ какъ споръ у нихъ зашелъ о химическомъ состав яичной скорлупы.

Такая раздражительность станетъ понятной, если вспомнимъ, что даже нжно любящія другъ друга лица, оставаясь долго одни, съ теченіемъ времени надодаютъ одинъ другому. Что же должны были испытывать мы, не по личному желанію собравшіеся въ одно мсто, а насильно посаженные правительствомъ подъ замокъ, къ тому же, далеко не вс заслуживали симпатію и расположеніе.

Конечно, не все и далеко не всегда вызывало непріятности, огорченія и тяжелыя ощущенія, — бывали у насъ также хорошіе моменты, случались и радостныя происшествія. Наибольшее удовольствіе доставлялъ намъ приходъ почты, что зимою происходило разъ въ недлю, а лтомъ каждые десять дней. Не берусь описать, съ какимъ напряженнымъ нетерпніемъ нкоторые ожидали этого событія. Простаивая цлыми часами у ограды, такія лица высматривали сквозь щели отъздъ коменданта на почтовую станцію, находившуюся отъ насъ въ нсколькихъ верстахъ, затмъ они также терпливо дожидались его возвращенія и немедленно оповщали остальныхъ о всемъ замчаемомъ ими. ‘Комендантъ похалъ на почту’,— распространялось по тюрьм. Затмъ, черезъ нкоторое время слдующая ‘телеграмма’ сообщала о его возвращеніи и о томъ, что онъ привезъ много пакетовъ и посылокъ, или же, наоборотъ, мало того или другого. Съ почтой мы ждали полученія денегъ, писемъ, дозволенныхъ газетъ, журналовъ и книгъ. Но боле всего каждый въ душ лелялъ мысль, что, авось, на этотъ разъ почта принесетъ что-нибудь новое, неожиданное, радостное, что приблизитъ наступленіе дня нашего выхода изъ тюрьмы на волю. Вс такія ожиданія оказывались всегда тщетными, и надежды заключенныхъ разбивались, но мы тутъ же начинали возлагать ихъ на слдующія почты, — такъ смнялись ожиданія разочарованіями безъ конца. Иногда съ почтой приходили кому-нибудь подарки, гостинцы, лакомства, и, несмотря на разбитыя мечты, почта все же вносила большое разнообразіе въ монотонную тюремную жизнь. Ршительно всхъ, поэтому, интересовало содержаніе пришедшей почты. Отъ количества полученныхъ съ нею денегъ завислъ нашъ бюджетъ и ‘эквивалентъ’, а въ газетахъ и журналахъ попадались, хотя и скудныя, но все же небезъинтересныя извстія, касавшіяся русской и міровой жизни. По поводу всего узнаннаго между нкоторыми возникали споры и заключались пари. Но, какъ извстно, 80-ые годы были у насъ временемъ полнйшей реакціи, и извстія, вычитываемыя изъ газетъ, повергали многихъ заключенныхъ въ большое уныніе. Впрочемъ, далеко не всхъ, наши ‘патріоты’ нердко умилялись по поводу торжества политики царя-миротворца и возмущались, напр., ‘наглостью’ Александра Баттенбергскаго, Стамбулова и всхъ ‘неблагодарныхъ братушекъ’. Съ интересомъ слдили также за похожденіями во Франціи авантюриста Буланже, нашедшаго себ среди заключенныхъ поклонника въ лиц Санковскаго, о которомъ я сообщу ниже. Въ общемъ, почти каждый разъ, посл прочтенія вновь полученныхъ періодическихъ изданій, оставалась полная неудовлетворенность, тяжелый и непріятный осадокъ. Намъ, какъ я уже упоминалъ, разршены были лишь наимене интересные и наиболе консервативные органы печати, исключеніе почему-то составлялъ лишь либеральный ‘Встникъ Европы’. Нкоторые товарищи, прочитавъ отъ доски до доски вновь пришедшія газеты и книжки журналовъ, запоминали даже мелочи и пустяки, другихъ приходъ почты занималъ въ виду ожидаемыхъ ими извстій отъ родныхъ и близкихъ лицъ. Такимъ заключеннымъ много радости, но вмст и горя, причиняла ихъ переписка съ родными: они находились въ постоянной тревог и безпокойств за своихъ близкихъ, такъ какъ письма съ родины шли безконечно долго, — около полутора или двухъ мсяцевъ, а во время весенней и осенней распутицъ, продолжающихся въ Сибири по нсколько недль, еще того дольше. Письма отъ близкихъ лицъ, конечно, не только предварительно прочитывались комендантомъ, но, сверхъ того, еще смазывались имъ полуторахлористымъ желзомъ, чтобы убдиться, нтъ ли въ нихъ чего-нибудь написаннаго химическими чернилами. Размръ и число писемъ отъ родныхъ не были ограничены. Но, что особенно огорчало насъ, это невозможность самимъ отвчать на письма отъ своего имени: намъ разршалось только отъ имени коменданта на открыткахъ увдомлять отправителя о полученіи его письма, денегъ и пр., а также лишь о своемъ здоровь и о присылк дозволенной вещи или книги, въ такой приблизительно форм: ‘Сынъ Вашъ (или братъ, мужъ) здоровъ, присланные Вами столько-то рублей (или такія-то вещи, книги) получилъ и проситъ выслать ему то-то и то-то’, затмъ слдовала подпись коменданта. Такимъ образомъ, по тексту этихъ извщеній, написанныхъ самими заключенными, отправители могли убдиться, что ихъ посылки дошли до адресата.

Какъ ни была подчасъ тяжела такая переписка, но и ей нердко завидовали нкоторые изъ одинокихъ людей, вовсе никогда не получавшіе писемъ, а такихъ лицъ у насъ было не мало. Съ какимъ уныніемъ, бывало, иной изъ нихъ смотритъ на переданное его товарищу письмо. Случалось мн слышать иногда грустнымъ тономъ произнесенное восклицаніе: ‘хоть бы мн кто-нибудь написалъ когда!’ Дйствительно, сидть въ теченіе многихъ лтъ въ тюрьм, заброшенной на дальней окраин Восточной Сибири, за нсколько тысячъ верстъ отъ родины, сознавая, что нигд нтъ близкой души, могущей вспомнить о теб, невыносимо тяжело. А такихъ лицъ, повторяю, у насъ было не мало. Зато какая же являлась радость, когда случалось, что кто-нибудь изъ этихъ забытыхъ людей неожиданно получалъ откуда-нибудь письмо. Такой счастливецъ по этому поводу устраивалъ угощеніе на свою камеру, длалъ общій чай. И долго потомъ разсказывалъ онъ другимъ объ этомъ радостномъ событіи, вычитывая наиболе близкимъ своимъ товарищамъ сообщенныя ему новости.

Угощенія сокамерникамъ устраивали нердко также и лица, находившіяся въ постоянной переписк съ родными, по полученіи особенно радостныхъ для нихъ извстій: таковъ уже былъ обычай. Содержаніе подобнаго письма облетало вс камеры, иногда же получатель длалъ изъ него выписку вообще интересныхъ мстъ и пускалъ ее по тюрьм. Хотя коменданты, въ особенности же ‘Котъ’, самымъ тщательнымъ образомъ зачеркивали въ письмахъ все лишнее, но мы ухитрялись получать съ воли всякаго рода новости, — въ этомъ отношеніи наша изобртательность была почти безгранична. Мало того, намъ иногда удавалось, несмотря на самый тщательный просмотръ всякой поступавшей въ тюрьму вещи, получать съ воли запрещенныя въ Россіи изданія, проходившія чрезъ руки самихъ комендантовъ. Такъ, однажды я написалъ заграницу, чтобы книгоиздатель Дицъ изъ Штутгарта выслалъ мн за нсколько лтъ ‘Neue Zeit’, журналъ, конечно, запрещенный не только для каторжанъ, но и вообще русскимъ подданнымъ. Исключенія въ этомъ отношеніи длаются у насъ, какъ извстно, только для лицъ ‘превосходительныхъ’ и имющихъ на то особое разршеніе. Зная объ этомъ правил, я попросилъ адресовать названный журналъ такимъ образомъ: ‘Его превосходительству г-ну губернатору Забайкальской области для Льва Дейча’. Я разсчитывалъ, что иностранная цензура пропуститъ этотъ журналъ, какъ адресованный столь высокопоставленному лицу, которое уже само знаетъ, можно или нельзя передать его мн. Затмъ я предположилъ, что губернаторъ, получивъ этотъ журналъ, не станетъ его лично разсматривать и справляться, дозволенъ ли онъ или нтъ, а прямо отправитъ его коменданту съ предложеніемъ сдлать это. Мои предположенія оправдались: новый комендантъ, замнившій ‘Кота’, однажды сообщилъ мн, что на мое имя получился какой-то иностранный журналъ, но онъ не можетъ его мн выдать, такъ какъ не въ состояніи ршить, дозволеннаго ли онъ (журналъ) характера.

— Возьмите русско-нмецкій словарь,— посовтовалъ я, тамъ вы найдете, что ‘Neue’ значитъ ‘новое’, а ‘Zeit’ — ‘время’. Этотъ журналъ почти то же самое, что наше ‘Новое Время’. А вы, конечно, понимаете, что такого направленія журналъ намъ можетъ быть дозволенъ.

— Да? такъ это такой же журналъ, какъ и наше ‘Новое Время’? Тогда, конечно!

Не знаю, справлялся ли комендантъ съ нмецко-русскимъ словаремъ, но вскор мн доставлены были нумера ‘Neue Zeit’ за нсколько лтъ. Легко представить себ мою радость, да и нкоторыхъ другихъ товарищей, знавшихъ нмецкій языкъ и интересовавшихся соціалистическимъ вопросомъ. Впрочемъ, даже и среди лицъ, равнодушныхъ къ послднему, этотъ журналъ вызвалъ не мало толковъ. Нкоторые изъ наиболе интересныхъ статей читались livre ouvert или переводились на бумаг. Статьи эти дали не мало пищи вообще для толковъ и въ особенности для нападокъ на нмцевъ, на соціалдемократовъ и на ихъ вожаковъ. Пускались въ сравненія и параллели между русскими и нмецкими писателями. При этомъ, конечно, первые — Михайловскій, В. В. и т. п. оказывались неизмримо выше стоящими ‘какихъ-нибудь’ Каутскихъ, Либкнехтовъ и Меринговъ.

Мы получили также вс вышедшіе номера ‘Соціалдемократа’, издававшагося Плехановымъ и товарищами, но, само собой разумется, здсь мн неудобно передавать, какимъ способомъ. Помщенныя въ этомъ орган статьи Плеханова по поводу беллетристовъ-народниковъ, а также о Чернышевскомъ, вызвали среди большинства заключенныхъ громы негодованія, и по его адресу сыпалась брань. Подобно бднымъ провинціалкамъ, нкоторые заключенные ‘въ критик’ также видли только одно лишь ‘ругательство’ и, часто не понимая смысла статей Плеханова, но видя, что онъ не превозноситъ до небесъ любимыхъ ими писателей, что онъ осмливается т или другіе взгляды послднихъ не одобрить, находили такое его отношеніе ‘ужаснымъ, возмутительнымъ, преступнымъ’. Мн, какъ единомышленнику Плеханова, при сей оказіи также, конечно, не мало доставалось. Но ‘капля долбитъ камень’, говоритъ латинская пословица, и подъ вліяніемъ, какъ перечисленныхъ журналовъ, такъ и вызывавшихся ими споровъ, постепенно то тотъ, то другой начиналъ колебаться въ правильности народническихъ и террористическихъ взглядовъ.

Само собою разумется, что кром офиціальнаго пути для полученія корреспонденціи съ воли, у насъ почти всегда имлся также и конспиративный способъ, устраивавшійся посредствомъ подкупа и всякаго рода ухищреній. Такой нелегальной почтой, большей частью функціонировавшей довольно правильно, мы пользовались для сношеній съ женской тюрьмой и съ вольной командой. Благодаря этой почт, мы почти всегда довольно хорошо знали, какъ живутъ заключенныя женщины и вольно-командцы, а также получали свднія о жизни политическихъ ссыльныхъ въ разныхъ мстахъ Россіи.

Какъ я уже упоминалъ, по полученіи почты комендантъ сообщалъ старост, а послдній, подойдя къ двернымъ окошечкамъ, объявлялъ по всмъ камерамъ, кому сколько прислано было денегъ и общую сумму всей получки, такъ какъ размръ ея былъ для насъ очень важенъ. Въ свою очередь и библіотекарь также сообщалъ каждый разъ, что имъ получено съ почтой. Онъ велъ особыя очереди раздачамъ по камерамъ, какъ періодическихъ изданій, такъ и вновь пришедшихъ книгъ. Если кто-нибудь получалъ личный подарокъ,— блье, обувь и пр., то, смотря по желанію получателя, такія вещи оставлялись имъ у себя или онъ предоставлялъ ихъ въ распоряженіе старосты. Послдній въ этомъ случа объявлялъ по камерамъ о поступившихъ къ нему вещахъ, и желавшіе получить ихъ записывались, а затмъ бросали жребій. Но приходившими съ почтами на чье бы то ни было имя лакомствами или колоніальными продуктами распоряжался самъ староста. Онъ длилъ такіе продукты на число сидящихъ въ каждой камер и передавалъ въ послднюю причитавшуюся ей часть: затмъ лицо, которое мы иногда называли ‘общимъ длителемъ’, съ аптекарской точностью распредляло полученный гостинецъ между всми сокамерниками, проявляя при этомъ подчасъ изумительную находчивость и сообразительность, чтобы достигнуть полнаго равенства и справедливости. Этотъ же ‘общій длитель’, имвшійся въ каждой камер и бывшій въ большинств случаевъ, если не математикомъ по спеціальности, то во всякомъ случа лицомъ, практически знавшимъ хорошо четыре правила ариметики,— разливалъ всмъ ‘баланду’ и раскладывалъ ‘каждый иметъ’ и другія кушанья въ чашки.

Стремленіе къ равенству доходило у нкоторыхъ чуть не до маніи, иной чувствовалъ даже неловкость, что ему родные посылаютъ то ту, то другую вещь, когда другіе ничего не получаютъ. Но встрчались и мелко эгоистичные люди, которые, повидимому, неохотно длились съ другими своими получками. Такихъ лицъ было, правда, немного, и они далеко не пользовались расположеніемъ остальныхъ. Даже относительно новыхъ книгъ нкоторые изъ товарищей не считали себя вправ выписывать ихъ по личному вкусу,— они предлагали, чтобы вс заключенные принимали участіе въ составленіи списка по индивидуальному желанію каждаго. Чтобы и въ этомъ отношеніи достигнуть полнаго равенства, Феликсъ Конъ сообщилъ, что близкіе ему люди могутъ ежегодно жертвовать извстную сумму и предоставилъ эти деньги въ распоряженіе желавшихъ участвовать въ выписк новыхъ книгъ, сумма эта затмъ номинально длилась между всми заключенными и, такимъ образомъ, каждый располагалъ правомъ выписать себ какую-нибудь книгу на опредленное число рублей, при этомъ, если данное сочиненіе стоило больше причитавшейся на долю каждаго суммы, то нсколько человкъ вступали между собою по этому поводу въ соглашеніе. Этимъ путемъ достигалось удовлетвореніе самыхъ разнообразныхъ вкусовъ,— и любителей легкаго чтенія и ‘мухоморовъ’, какъ называли у насъ людей, читавшихъ такія серьезныя книги, отъ которыхъ распространялась убивавшая мухъ скука.

Кром почты, немалое удовольствіе, какъ я уже вскользъ упоминалъ, доставляла многимъ еще баня, въ особенности, если она приходилась въ т субботы, когда, бывало, кончаешь дежурство на кухн. Посл семидневнаго пребыванія въ грязи и всякаго рода непріятной возни, каждый дйствительно испытывалъ большое физическое наслажденіе отъ бани и отъ перемны до невозможности загрязненнаго на кухн блья. Затмъ, хорошо помывшись и одвши свжее блье, съ наслажденіемъ, бывало, возвращаешься въ камеру, зная, что на нсколько недль освободился отъ тяжелой и непріятной обязанности. Растягиваешься на нарахъ, расправляя до нельзя уставшіе члены, съ удовольствіемъ попиваешь горячій чай и предаешься полному блаженству,— ничего, что грубое, толстое блье, не богъ всть какъ чисто тобою же вымытое, немного деретъ тло, не бда, что срый арестантскій халатъ не отличается удобствомъ и изяществомъ,— ты все же чувствуешь себя превосходно въ этотъ вечеръ, а также и въ слдующее посл дежурства воскресенье, въ особенности, когда и пришедшая въ одинъ изъ этихъ дней почта, что иногда и случалось, принесла письмо, а то и какой-нибудь неожиданный гостинецъ.

— Что, сибаритничаете? Эхъ, вы, эпикуреецъ!— говоритъ, глядя на васъ, кто-нибудь изъ товарищей, по собственному опыту знающій, какъ пріятно въ такіе дни лежать, растянувшись на нарахъ, съ газетой или журналомъ въ рукахъ.

Иного рода удовольствіе доставляла многимъ очень распространенная у насъ въ тюрьм игра въ шахматы. Она не была у насъ запрещена и нкоторые (Яцевичъ и Зубржицкій) достигли въ ней довольно большого совершенства. По примру великихъ шахматистовъ, у насъ также устраивались состязанія на опредленное число матчей и, конечно, съ ‘крупными’ преміями: на чай, сахаръ и т. п. Въ этихъ случаяхъ, даже и лица, неумвшія играть, заинтересовались ходомъ состязаній нашихъ знаменитостей, и о результатахъ каждой партіи немедленно распространялись по тюрьм ‘телеграммы’.

Былъ у насъ также хорошо спвшійся хоръ, имвшій довольно большой и разнообразный репертуаръ, начиная отъ оперныхъ арій и грустныхъ малороссійскихъ и кончая разухабистыми великорусскими пснями, плись, конечно, также марсельеза и другіе революціонныя псни. Съ отъздомъ Николина въ тюрьм появились и самодльныя скрипки, на которыхъ два-три товарища, къ немалому огорченію сокамерниковъ, упражнялись. П—въ же и еще кто-то въ ‘Синедріон’ предпочитали драть уши своихъ товарищей игрой на гребняхъ, отъ бездйствія онъ любилъ также развлекаться отгадываніемъ устныхъ шарадъ, чмъ въ теченіе цлыхъ часовъ лишалъ другихъ возможности заниматься. При этомъ иной сочинялъ иногда такую чушь, что въ камер раздавался громкій хохотъ.

— Угадайте, что будетъ: ‘быкъ’ съ женскимъ окончаніемъ?— задаетъ какой-нибудь неискусный изобртатель шараду.

Но никто не можетъ отгадать ее. Оказывается, что сей странный ‘быкъ’ ничто иное, какъ шахматная фигура — тура.

Съ пріздомъ какихъ то новичковъ распространилась и игра въ винтъ, впервые тогда появившійся у насъ въ Россіи. Нкоторые до того увлекались этой игрой, что проводили за ней безъ перерыва по нсколько дней. Иной изъ такихъ игроковъ доходилъ до полнаго одурнія и, просовывая голову въ дверное окошечко, кричалъ жандармамъ: ‘дежурный, пасъ!’, вмсто — ‘откройте’. Но большинство крайне отрицательно относились къ этому развлеченію въ однообразной, монотонной нашей жизни.

Зимою не малое удовольствіе любителямъ доставляло также катанье на салазкахъ съ ледяной горки. Катокъ устраивался на нашемъ, имвшемъ небольшой наклонъ, ‘бульвар’, какъ мы называли то мсто на двор, гд обыкновенно гуляло большинство заключенныхъ. Съ этого мста сквозь щели между палями видны были прозжая дорога и помщенія коменданта, смотрителя и другихъ служащихъ.

Одинъ изъ преемниковъ Николина разршилъ намъ, наконецъ, завести во двор огороды, и съ наступленіемъ весны у насъ закипли работы. Нкоторые любители природы предавались этому занятію съ увлеченіемъ (Павло Ивановъ, Зунделевичъ, Звонкевичъ, Стефановичъ): они самымъ тщательнымъ образомъ воздлывали свои грядки, унаваживали ихъ, поливали, пололи и вообще ухаживали за каждымъ растеніемъ, какъ за любимымъ дтищемъ. Были между огородниками также и любители цвтовъ, мн же особенно правились подсолнухи, и я понатыкалъ ихъ смена вдоль нашего ‘бульвара’. Къ концу лта подсолнухи выростали большими и стояли на своихъ толстыхъ стебляхъ вытянувшись, какъ солдаты, на часахъ, по прямой линіи и какъ бы съ грустью покачивали иногда своими верхушками, когда мимо нихъ прогуливались заключенные.

Заканчивая перечень Карійскихъ развлеченій, я долженъ упомянуть и объ игр въ городки. За этой забавой, особенно полезной въ тюрьм, какъ физическое упражненіе, нкоторые любители проводили значительную часть лтняго дня, между ними также устраивались состязанія, результатами которыхъ интересовалось все населеніе нашей тюрьмы.

Вс такого рода развлеченія распространились при преемникахъ Николина. Первый изъ нихъ, ротмистръ Яковлевъ, назначенный къ намъ временно, въ значительной степени измнилъ къ лучшему существовавшій у насъ при ‘Кот’ режимъ. Это, повидимому, былъ не дурной отъ природы человкъ. Исполняя существовавшую инструкцію, онъ не старался причинять намъ излишнія непріятности и чрезмрными формальностями и придирками не ухудшалъ нашего положенія. Можетъ быть, такое его поведеніе объяснялось тмъ, что онъ присланъ былъ лишь на время до прізда назначеннаго изъ Петербурга коменданта, жандармскаго подполковника Масюкова, возможно также, что нежеланіе Яковлева ухудшать наше положеніе обусловливалось бывшею у него, и вообще распространенной у насъ нердко среди недурныхъ людей, слабостью къ алкоголю. Какъ бы то ни было, но при немъ мы вздохнули нсколько свободне и не безъ сожалнія и тревоги, думали объ его отъзд и о прізд подполковника Масюкова. ‘Каковъ то будетъ новый комендантъ?’ — говорили мы, строя различныя предположенія. Спустя полгода, зимой 1887 года, пріхалъ Масюковъ и тотчасъ же, въ сопровожденіи Яковлева, обошелъ наши камеры.

Это былъ небольшого роста, бритый, съ сдыми усами и, волосами юркій человкъ, лтъ 50 съ чмъ то на видъ, производившій впечатлніе тощей, общипанной курицы. Говорилъ онъ жалобнымъ, пискливымъ голосомъ и, какъ вскор оказалось, былъ совершенно безхарактернымъ, въ полномъ смысл слова, тряпичнымъ человкомъ, къ большому нашему несчастью. Не злой и недалекій отъ природы человкъ, Масюковъ совсмъ не походилъ на жандармскаго офицера. Да онъ и не годился вовсе на выбранную имъ службу, — въ жандармы онъ попалъ по несчастному для него стеченію обстоятельствъ.

Нкогда гвардейскій офицеръ и состоятельный помщикъ Полтавской губерніи, Масюковъ, бросилъ службу, поселился въ своемъ имніи, гд задавалъ пиры и широко игралъ въ карты. Будучи затмъ выбранъ въ уздные предводители дворянства, онъ еще усердне сталъ играть въ карты, спустилъ все до тла и влзъ въ долги. Тогда, для поправленія разстроенныхъ финансовъ и пріобртенія средствъ къ существованію, онъ поступилъ въ жандармскіе офицеры, служба которыхъ вообще оплачивается у насъ лучше другой подобной же, въ особенности на крайнемъ восток: комендантъ на Кар, не считая огромныхъ подъемныхъ и прогонныхъ, получалъ до 5000 руб. въ годъ, при готовой квартир съ отопленіемъ, освщеніемъ, прислугой, выздными лошадьми и пр. Какъ бывшаго гвардейскаго офицера и предводителя дворянства, Масюкова произвели въ подполковники, а такъ какъ у насъ на Кар сдлалась вакантной должность коменданта, то его и назначили къ намъ. Какъ впослдствіи онъ самъ сообщалъ кому-то изъ товарищей, отправляясь къ намъ, онъ имлъ намреніе, поскольку отъ него зависло, облегчить наше положеніе. Но добрыми намреніями, извстно, адъ вымощенъ, и то, что всмъ политическимъ каторжанамъ пришлось перенести при Масюков, не испытали они ни при комъ изъ его предшественниковъ.

При Масюков намъ дйствительно стало значительно свободне, чмъ было при ‘Кот’: наши камеры днемъ почти вовсе не запирались, мы могли свободно прогуливаться по коридору и по двору, могли переселяться въ любое время изъ одной камеры въ другую. Какъ я уже упоминалъ, у насъ имлась еще пустая камера, въ которой одно время помщался Цыпловъ, но съ переводомъ его въ уголовную тюрьму она оставалась совершенно пустой, подъ замкомъ, такъ какъ ‘Котъ’ по какимъ-то своимъ таинственнымъ соображеніямъ не позволялъ намъ въ ней помщаться. Масюковъ же разршилъ намъ занять и эту камеру, посл чего, понятно, во всхъ стало свободне и удобне. Мы получили отъ него также разршеніе пользоваться въ лтніе мсяцы и находившимися въ отдльномъ зданіи на нашемъ же двор одиночками и, что всего важне,— Масюковъ же дозволилъ намъ завести вышеупомянутые огороды. Благодаря предоставленному въ наше распоряженіе зданію одиночекъ, многіе получили возможность пользоваться уединеніемъ въ теченіе лтняго дня. Въ этомъ же зданіи происходили общія чтенія вслухъ, устраивавшіяся лицами, нежелавшими мшать другимъ, тамъ же, Прибылевъ читалъ лекціи по анатоміи и физіологіи для нсколькихъ охотниковъ. Но что было особенно важно, въ это же зданіе забирались со своими ужасными самодльными скрипками любители музыки, чтобы своей игрой не раздражать остальныхъ заключенныхъ.

Полученіе разнаго рода вещей съ воли было также въ значительной степени облегчено, и у насъ совершенно открыто, не таясь и не пряча инструментовъ, стали заниматься нкоторыми ремеслами. Въ тюрьму были пропущены верстакъ и разные инструменты, и тогда имвшіеся у насъ мастера еще въ большей степени, чмъ раньше, стали проявлять свои дарованія и искусство. Появился даже фотографъ-любитель: мстные наши мастера устроили для него камеръ-обскуру, лупа получена была имъ съ воли, пластинки приготовлялись въ тюрьм, и нашъ фотографъ началъ упражняться въ сниманіи сценокъ изъ тюремной жизни. Много другихъ еще льготъ пріобрли мы во время завдыванія тюрьмой Масюковымъ.

ГЛАВА XXIV.
Участники крупныхъ процессовъ.

Съ предоставленіемъ въ наше пользованіе пятой камеры, у насъ произошло ‘великое переселеніе народовъ’, Такъ какъ изъ разныхъ камеръ явились охотники переселяться въ новую, то и вообще произошла нкоторая перетасовка во всхъ остальныхъ. Тогда и я со Стефановичемъ ршили перейти въ номеръ четвертый, или ‘больницу’, въ которой вмсто наръ были койки и, кром общаго стола посредин, имлись еще маленькіе столики между каждыми двумя кроватями. Пребываніе въ теченіе двухъ съ половиной лтъ на одномъ и томъ же мст въ ‘Синедріон’ и необходимость слышать никогда непрекращавшуюся болтовню П—на, намъ со Стефановичемъ стало не въ моготу, и мы обрадовались возможности перемнить мсто жительства.

Въ теченіе первыхъ двухъ-трехъ лтъ моего пребыванія въ тюрьм контингентъ ея населенія очень мало измнился: въ вольную команду и на поселеніе вышло всего нсколько человкъ, и почти столько же прибыло новичковъ. Кром Спандони, оставшагося, какъ я уже сообщалъ, въ Красноярск и пришедшаго на Кару весной 1886 г., зимою того же года къ намъ пріхали: осужденные по процессу ‘Пролетаріата’ въ Варшав пять человкъ: Дулембо, рабочій пивоваръ, приговоренный къ 13 годамъ каторжныхъ работъ, Феликсъ Конъ, варшавскій студентъ — къ 8 годамъ, Николай Люри, военный инженеръ-капитанъ, которому смертная казнь была замнена 20-го годами каторги, Маньковскій, рабочій изъ Австріи — къ 16 годамъ и Рехневскій, окончившій юридическій факультетъ въ Петербург и осужденный на 14 лтъ каторжныхъ работъ. Зимою 1887—8 г. въ нашу тюрьму прибыли: осужденный по процессу 1-го марта 1887 г. за покушеніе на Александра III — Пашковскій — на 10 лтъ каторжныхъ работъ, а также, по самостоятельному длу, за оскорбленіе въ прошеніи царя — рабочій Оссовскій, приговоренный къ 6-ти годамъ каторги. Затмъ, лтомъ и осенью 1888 г. прибыли еще: кандидатъ Петербургскаго университета поэтъ Петръ Якубовичъ, осужденный по процессу Лопатина на 18 лтъ каторжныхъ работъ, и его сопроцессникъ, Василій Сухомлинъ, осужденный на 15 лтъ.

Разъ попавъ въ какую-нибудь камеру, многіе очень неохотно мняли ее на другую,— между заключенными развился своеобразный камерный патріотизмъ: каждый считалъ свою камеру наилучшей и, конечно, не давалъ ее въ обиду,— онъ всегда и во всемъ отстаивалъ сокамерниковъ, гордился ихъ успхами, выигранными ими пари и пр. Мене всего, кажется, заражены были этой чертой обитатели ‘больницы’, вроятно потому, что, за исключеніемъ двухъ-трехъ лицъ, вс остальные были народъ кочевой, переселившійся изъ другихъ камеръ. Общимъ духомъ своимъ больница отличалась отъ ‘Дворянки’ и ‘Синедріона’. Да и вообще каждая камера имла свой специфическій характеръ. Обитатели ‘больницы’ жили какъ-то изолированно, замкнуто, въ ней мало раздавалось шутокъ, смха, и, за небольшимъ исключеніемъ, каждый чмъ-нибудь былъ занятъ.

Наиболе оригинальнымъ человкомъ не только въ больниц, но и во всей тюрьм, являлся Л. З—скій. Бывшій студентъ Петербургскаго технологическаго института, Л. З—скій судился по процессу 20-ти въ 1882 г., вмст съ Александромъ Михайловымъ, Сухановымъ, Флоренко и др., и приговоренъ былъ къ 20 годамъ каторжныхъ работъ. Въ отличіе отъ своего брата, онъ никогда не былъ активнымъ революціонеромъ, но, обладая выдающимися математическими способностями, З—скій въ начал 80-хъ годовъ помогалъ террористамъ своими совтами по технической части. Въ тюрьму онъ попалъ уже въ пожиломъ возраст и, когда мы съ нимъ встртились на Кар, ему было лтъ подъ сорокъ. Еще на вол Л. З—скій былъ извстенъ многимъ, какъ прирожденный изобртатель-неудачникъ. Въ тюрьм же эта склонность дошла у него до маніи. И чего только не изобрталъ онъ у насъ! Прежде всего онъ занялся проектомъ ‘круглаго города’. Въ этомъ своего рода ‘фаланстер’, гд вс должны были, конечно, пользоваться одинаковыми правами и благами,— ршительно все, по проекту изобртателя, должно было производиться путемъ электричества. Даже растенія должны были произрастать при посредств послдняго, такъ какъ солнечный свтъ, а слдовательно, и теплота, какъ силы, не постоянно дйствующія, совершенно изгонялись нашимъ оригинальнымъ изобртателемъ изъ его коммунистическаго государства. Но, не осуществивъ по ‘независящимъ обстоятельствамъ’ этого плана, З—скій приступилъ къ другому. Услыхавъ о появленіи изобртателей волапюка, онъ ршилъ составить свой собственный. Но, какъ и во всемъ остальномъ, З—скій и въ этомъ изобртеніи былъ чрезвычайно оригиналенъ. Его волапюкъ былъ построенъ слдующимъ образомъ. Вс науки распредляются въ послдовательномъ порядк, начиная отъ боле и переходя къ мене точнымъ, — по систем, напр., Конта или Спенсера, затмъ, каждая изъ нихъ съ ихъ подотдлами и разновидностями обозначается какими-нибудь опредленными звуками. ‘Напримръ’, пояснялъ нашъ изобртатель: ‘теперь приходится запоминать безконечное число словъ, которыя сами по себ не даютъ никакихъ свдній, это безполезно отягощаетъ память. Ну, что значатъ ‘Тула’, ‘Чита’?!— Безсмысленные звуки! А между тмъ, по моей систем, названіе города или какого-нибудь другого мста будетъ обозначаться звуками, которые покажутъ, въ какой долгот и на какой широт находится данное поселеніе. Поэтому ‘Чита’, напр., будетъ обозначена звуками, показывающими сперва мсто географіи въ систем наукъ, а затмъ уже и ея положеніе на земномъ шар, и выйдетъ нчто въ такомъ род: ‘ту-ка-по-ре-са-ви-ну-та-ди’ и т. д.

Въ другой разъ нашъ изобртатель носился съ планомъ постройки такого летательнаго снаряда, при помощи котораго мы, вс заключенные, не только сразу поднялись бы въ высь, но неслись бы тамъ со скоростью, превосходящей быстроту движенія земного шара… Не было почти ни одной области человческой мысли или дятельности, которую З—скій не удостоилъ бы своимъ вниманіемъ и не попытался бы перевернуть своими изобртеніями или усовершенствованіями. Онъ создалъ свою теорію стоимости, медицину, гигіену, не игнорировалъ также прозаическихъ занятій: кулинарное искусство, мойку блья, чистку картофеля, шитье платья и обуви, постройку печей и проч. Даже развлеченія и игры онъ не оставлялъ въ томъ вид, въ какомъ они теперь производились,— словомъ, всюду Л. З—скій измышлялъ что-нибудь совершенно новое, переворачивавшее вверхъ дномъ вс наши понятія, привычки и вкусы. Какъ заране, конечно, можно догадаться, ршительно вс безъ исключенія изобртенія З—скаго страдали однимъ небольшимъ недостаткомъ,— полной непримнимостью, неосуществимостью. Онъ, конечно, этого нисколько не признавалъ и, оставаясь при убжденіи въ совершенств своего изобртенія, вскор самъ его оставлялъ и съ прежнимъ пыломъ принимался за новый. Вообще въ характер З. было много страннаго, ненормальнаго. Такъ, не будучи вовсе больнымъ и пользуясь значительной физической силой, онъ абсолютно отказывался принимать какое бы то ни было участіе въ общихъ работахъ. Превративъ день въ ночь и наоборотъ, онъ, за исключеніемъ тхъ моментовъ, когда подавалась пища и когда онъ спалъ, расхаживалъ по камер, крутя усъ и обдумывая свои изобртенія. Умственнымъ трудомъ онъ также не любилъ заниматься, и я едва ли ошибусь, если скажу, что З—скій за многіе годы пребыванія въ тюрьм, быть можетъ, не дочиталъ до конца ни одной книжки. Въ журналы и газеты онъ ршительно никогда не заглядывалъ. Кром изобртательной маніи, была у него другая, не мене, если не боле еще въ немъ сильная, это — собираніе всякаго годнаго и негоднаго хлама. Въ этомъ отношеніи онъ положительно могъ бы конкурировать съ Плюшкинымъ. Собирая все, что ни подворачивалась и складывая въ мшки (гвозди, кусочки кожи, сукна и пр.), онъ набрасывался даже на всякую недоденную другими пищу, сливалъ жидкое въ свои чашки, а твердые остатки складывалъ въ особый мшочекъ, все это у него квасилось по много дней, а то и по нсколько недль, издавая непріятный запахъ, но онъ доказывалъ, что для его желудка пища именно тогда хороша, когда она уже подверглась сильному броженію. Въ баню онъ ходилъ не боле двухъ-трехъ разъ въ году, да и то мылся въ ней, когда она уже остывала, и лишь теплой водой,— тоже вслдствіе теоріи, что организмъ его не выноситъ ничего горячаго. Блье онъ также крайне рдко мнялъ и носилъ самый фантастическій костюмъ. Получить отъ него какую-нибудь изъ накопленныхъ имъ вещей было чмъ-то экстраординарнымъ. Легко представить себ, что о Л. З—скомъ по тюрьм циркулировало всегда безконечное число анекдотовъ, одинъ другого юмористичне. Несомннно, однако, что онъ былъ очень умнымъ и способнымъ человкомъ, но у него чего-то не хватало,— у насъ его называли, по терминологіи Ломброзо,— ‘матоидомъ’, что было довольно врно.

У всей революціонной молодежи есть много общаго въ нравахъ, обычаяхъ, пріемахъ, но особенно такая общность развивается, конечно, посл совмстнаго пребыванія въ тюрьм. Въ этомъ отношеніи нсколько отличался отъ другихъ Л—и: онъ мало походилъ на русскаго революціонера, да въ сущности и не былъ имъ. Странно сложилась судьба его: честный, исполнительный и знающій свое дло инженеръ, онъ былъ строителемъ какого-то форта въ Царств Польскомъ, когда познакомился съ мировымъ судьей Бардовскимъ, служившимъ въ Варшав, и имвшимъ сношенія съ Куницкимъ, Варышжимъ и другими членами польской организаціи ‘Пролетаріатъ’. Объ этихъ сношеніяхъ узнала полиція, и Л—и былъ арестованъ, какъ военно-служащій, онъ былъ приговоренъ къ смертной казни, которая, вслдствіе поданнаго имъ прошенія, замнена была ему 20 лтней каторгой. Ршительно никто изъ лично знавшихъ ‘капитана’, какъ мы его называли, не могъ поставить ему въ вину этотъ поступокъ. Наоборотъ, скоре надо было удивляться, что ‘капитанъ’, нераздлявшій политическихъ взглядовъ революціонеровъ, мирился со своей участью и, будучи на Кар, ничего не предпринималъ для того, чтобы добиться полнаго помилованія. Умный отъ природы человкъ, довольно свдущій въ инженерной области, онъ и на Кар нисколько не стремился пріобрсти какія-либо политическія воззрнія. Его же собственныя симпатіи, привычки и традиціи склоняли его къ монархическимъ взглядамъ. Товарищемъ капитанъ оказался прекраснымъ, онъ всегда былъ готовъ исполнить любую работу и охотно брался за всякій физическій трудъ, но рзко возставалъ противъ какого-либо нарушенія принципа равенства, противъ всякихъ привелигій. Не имя ни малйшей склонности къ какимъ-либо соціальнымъ вопросамъ и считая ихъ ‘философіей’, что на его язык означало нелпость, безсмыслица и т. п., онъ интересовался, кром математики, только исторіей и беллетристикой. Не знаю, обладалъ ли капитанъ склонностью къ дебатамъ отъ природы или онъ заразился ею въ революціонной сред,— вроятно дйствовало то и другое, но Л—и вступалъ въ дебаты по поводу самыхъ отвлеченныхъ предметовъ и любыхъ житейскихъ вопросовъ. Спорилъ онъ горячо, со страстью, не безъ остроумія и находчивости, поражая собесдника парадоксами. Благодаря честному и прямому характеру, капитанъ пользовался въ тюрьм довольно большой симпатіей.

Его сопроцессникъ Феликсъ Конъ, также помщался съ нами одно время въ ‘Синедріон’. Это былъ совсмъ молодой юноша 21—22 лтъ, страстный патріотъ польскаго соціалистическаго движенія, экспансивный и легко поддававшійся вліяніямъ другихъ, въ особенности, если послдніе отстаивали самые крайніе революціонные проекты. Въ тюрьм онъ поддался вліянію Бобохова и Адріана Михайлова и желалъ перенести въ Царство Польское русское народничество, конечно, неимвшее тамъ ни малйшаго смысла.

Неизмннымъ жителемъ ‘больницы’ со времени прихода на Кару и до выхода изъ нея былъ упомянутый мною уже выше ‘лейбъ-медикъ’ Александръ Прибылевъ. Ветеринарный врачъ по профессіи, онъ, какъ извстно, лтомъ 1882 года былъ арестованъ, будучи выслженъ агентами Судейкина: въ квартир занимаемой имъ вмст съ женой, урожденной Раисой Гроссманъ, была динамитная мастерская. Еще на вол Александръ Васильевичъ пристрастился къ медицин и не оставлялъ занятія ею во все время пребыванія на Кар. Около его постели находился небольшой шкафчикъ, въ которомъ помщались наиболе нужные медикаменты. Къ своимъ паціентамъ онъ относился въ высшей степени внимательно и участливо. Благодаря этому, а еще въ большей степени его предшественнику, доктору Веймару, на Кар и въ ея окрестностяхъ создалась въ высшей степени лестная для политическихъ врачей репутація. Прибылевъ отличался довольно уживчивымъ характеромъ, но подчасъ въ сильной степени раздражался, въ особенности, когда касались его спеціальной области. Его, впрочемъ, нельзя было причислить къ узкимъ спеціалистамъ и, хотя онъ не читалъ ‘мухоморныхъ’ книгъ по соціальному вопросу, но не безъ интереса относился къ журнальнымъ статьямъ и устнымъ спорамъ. Закончу характеристики новыхъ моихъ сокамерниковъ разсказомъ о ‘доктор Панглос’, какъ мы называли Нагорнаго. Вольнослушатель Петербургскаго университета, полтавскій ‘казакъ’ Осипъ Нагорный судился вмст съ Хохловымъ и Евсеевымъ за убійство шпіона и приговоренъ былъ къ смертной казни, которая замнена была ему безсрочной каторгой. Маленькаго роста, съ медленной походкой, онъ вполн заслужилъ данную ему кличку: ко всякому самому обыденному и несложному вопросу нашъ ‘д-ръ Панглосъ’ подходилъ съ точки зрнія какой-нибудь философской теоріи. Въ общемъ же этотъ разсянный юноша, напоминавшій семинариста, глубокомысленно спрашивавшаго: ‘что есть веревка?’былъ недурной товарищъ, съ которымъ можно было легко ужиться, но нельзя было договориться до чего-либо, разъ дло касалось области, имвшей отдаленнйшее отношеніе къ философіи.

——

Въ карійскихъ тюрьмахъ — мужской и женской, за время ихъ существованія, перебывали участники почти всхъ политическихъ процессовъ, бывшихъ въ Россіи, начиная съ Нечаевскаго дла, которое, какъ извстно, разбиралось въ 1871 году, и кончая процессами Лопатина и Сигиды, состоявшимися лтомъ 1887 года. Такъ какъ каждый заключенный охотно разсказывалъ своимъ товарищамъ о своемъ дл и вообще обо всемъ, что ему было извстно изъ революціоннаго міра, то Кара являлась какъ бы живой исторіей русскаго революціоннаго движенія: въ теченіе многихъ лтъ это было единственное мсто, гд можно было изучить его въ лицахъ. Но никто изъ насъ не думалъ тогда, что ему когда-нибудь придется воспользоваться слышанными разсказами, поэтому едва-ли все узнанное тогда запечатллось у кого-нибудь въ памяти, и многія чрезвычайно интересныя подробности, къ сожалнію, навсегда исчезли. Ко времени моего прибытія на Кару уже не осталось никого изъ участниковъ движенія первой половины 70-хъ годовъ. При мн же тамъ находились, главнымъ образомъ, лица, осужденныя по происходившимъ въ Россіи политическимъ процессамъ конца 70-ыхъ и начала 80-хъ г.г. Почти вс они были террористическаго характера, состояли въ вооруженныхъ сопротивленіяхъ при арестахъ, въ освобожденіи заключенныхъ и въ убійствахъ разныхъ лицъ, начиная со шпіоновъ и кончая Александромъ II. Самыхъ главныхъ участниковъ этихъ процессовъ или казнили, или заключили въ Шлиссельбургскую крпость, но и на Кар побывали нкоторые видные участники.

Изъ наиболе крупныхъ представителей, такъ называемаго пропагандистическаго періода нашего движенія были мировые судьи Порфирій Войнаральскій и Сергй Коваликъ. Будучи арестованными въ 1874 году, они сдлали попытку бжать изъ Петербургскаго Дома Предварительнаго Заключенія, въ ма 1876 г.: имъ удалось выбраться изъ камеръ на коридоръ, а оттуда по веревк спуститься на улицу, они, такимъ образомъ, были уже близки къ спасенію, какъ вдругъ, на ихъ несчастье, случайно въ это время прозжавшій мимо господинъ замтилъ ихъ и поднялъ тревогу. Сбжавшіеся дворники и полицейскіе задержали бглецовъ и ихъ вновь водворили въ тюрьму. Какъ извстно, по процессу 193-хъ ихъ приговорили на каторгу и отправили въ центральныя тюрьмы, находившіяся въ Харьковск. губ. Когда два жандарма перевозили туда въ почтовой телжк Войнаральскаго, на нихъ сдлали нападеніе нсколько вооруженныхъ людей, изъ которыхъ двое были верхами, другіе находились въ подвод. Произведенными напавшими выстрлами одинъ изъ жандармовъ былъ убитъ, но лошади, везшія Войнаральскаго, испугавшись, понесли, такимъ образомъ и эта попытка оказалась неудачной. При Лорисъ-Меликов въ 1880 г. содержаніе политическихъ каторжанъ въ центральныхъ тюрьмахъ было уничтожено, и вс заключенные въ нихъ были отправлены на Кару. Коваликъ, Войнаральскій и др., отбывъ тамъ свои сроки, пошли на поселеніе въ Якутскую область, гд многіе нашли свою могилу, Коваликъ же и Войнаральскій дождались въ 1898—99 годы возвращенія на родину, но послдній вскор скончался.

Указанная попытка вооруженнаго освобожденія подъ Харьковомъ повлекла за собой цлый рядъ событій. Вечеромъ 1 іюля 1878 года, когда она такъ неудачно окончилась, на Харьковскомъ желзнодорожномъ вокзал арестовали одного изъ верховыхъ — Алекся Медвдева (онъ же оминъ). Во время предварительнаго заключенія въ Харьковской тюрьм ему удалось бжать изъ нея вмст съ нсколькими уголовными арестантами черезъ сдланный ими подкопъ. Но, вслдствіе отсутствія вншней помощи, Медвдеву пришлось скрываться въ ближайшемъ лсу, гд вскор онъ, вмст съ остальными бглецами, былъ взятъ и вновь посаженъ въ ту же тюрьму. Посл этого товарищи съ воли снова задумали его освободить. Березнюкъ и распропагандированный уголовный Рашко, о которыхъ я уже упоминалъ, переодвшись жандармскими унтеръ-офицерами, явились къ тюремному начальству съ поддльнымъ предписаніемъ, въ которомъ говорилось, чтобы Медвдева отпустили на допросъ въ мстное жандармское управленіе. Но, потому ли, что планъ этотъ былъ заране кмъ-то выданъ начальству или потому, что смотритель тюрьмы заподозрилъ подлинность этихъ жандармовъ,— ихъ тутъ же арестовали. Въ это же время вблизи тюрьмы задержали Яцевича, который поджидалъ выхода Медвдева съ жандармами, въ город начались аресты, взятъ былъ студентъ Ефремовъ и еще нсколько человкъ. Назначенный вскор затмъ въ Харьковъ генералъ-губернаторомъ графъ Лорисъ-Меликовъ захотлъ показать, что и онъ энергично искореняетъ ‘крамолу’, поэтому двое изъ привлеченныхъ лицъ военнымъ судомъ, состоявшимся лтомъ 1879 г., приговорены были къ смертной казни. Однимъ изъ нихъ былъ Ефремовъ, все преступленіе котораго состояло лишь въ томъ, что у него нашли кусокъ бумаги съ подписью Харьковскаго жандармскаго полковника Ковалинскаго. Онъ наврно былъ бы казненъ, но товарищи уговорили его подать прошеніе о помилованіи, посл чего смертная казнь была замнена ему безсрочной каторгой, и его отправили на Кару.

Василій Степановичъ Ефремовъ былъ однимъ изъ наиболе симпатичныхъ людей на Кар. Сынъ дьячка, онъ, по окончаніи семинаріи, поступилъ въ ветеринарный институтъ въ Харьков. Добрый, честный, очень неглупый отъ природы человкъ, онъ отличался большой любознательностью и неменьшей застнчивостью. Тяжелый приговоръ, въ особенности совершенный имъ актъ униженія — подача прошенія о помилованіи, дйствовали на него крайне угнетающимъ образомъ: онъ былъ чрезвычайно мраченъ и не могъ простить себ этого поступка. Но, повидимому, правительство вскор само сознало совершенную имъ надъ Ефремовымъ жестокость, поэтому, по манифесту Александра III въ 1883 г., безсрочная каторга замнена была ему 12-ти лтней. Это обстоятельство нсколько примирило его со своей участью: Ефремовъ сталъ чувствовать себя значительно бодре и началъ усиленно заниматься. Онъ интересовался, главнымъ образомъ, соціальными вопросами, прочиталъ много сочиненій по политической экономіи, для чего изучилъ въ тюрьм нмецкій и французскій языки. По воззрніямъ онъ былъ народникомъ и считалъ бдствіемъ для Россіи развитіе въ ней капитализма.

Главнаго виновника процесса Ефремова и товарищей — омина-Медвдева судили отдльно отъ другихъ, въ Харьков-же. Онъ также приговоренъ былъ къ смертной казни, которая тоже замнена была ему безсрочной каторгой. Но опасаясь, повидимому, чтобы товарищи вновь не устроили ему побга, его посл суда въ теченіе нсколькихъ лтъ держали совершенно изолировано въ разныхъ центральныхъ тюрьмахъ Западной Сибири, тщательно скрывая мсто его заключенія, затмъ его повезли въ Петербургъ и посадили въ Алексевскій равелинъ. Въ 1883 году къ нему примнили коронаціонный манифестъ, замнивъ безсрочную каторгу двадцатилтней, и отправили его на Кару.

На вол Медвдевъ слылъ за чрезвычайно смлаго, отважнаго человка, готоваго пойти на самое рискованное предпріятіе. Бывшій почтальонъ, Медвдевъ окончилъ лишь уздное училище, но отъ природы онъ обладалъ очень недурными способностями и, благодаря пребыванію среди интеллигентныхъ товарищей, кое что пріобрлъ изъ ихъ споровъ и бесдъ. Личныя его склонности лежали исключительно къ техническимъ занятіямъ,— къ нимъ онъ имлъ огромныя способности. Такъ, сидя въ Алексевскомъ равелин, Медвдевъ, тайкомъ отъ жандармовъ, изъ хлба до того искусно сдлалъ какую-то фигурку, что когда ее затмъ у него нашли, то комендантъ крпости и другія должностныя лица открыто выразили ему свое изумленіе. Этой-то фигурк онъ приписывалъ фактъ примненія къ нему манифеста.

На Кар его техническія способности нашли себ еще боле широкое примненіе. За что, бывало Медвдевъ ни возьмется, всюду онъ проявлялъ удивительную ловкость, изящество, искусство: онъ одновременно былъ прекраснымъ портнымъ, сапожникомъ, граверомъ, скульпторомъ и пр., и очутившись впослдствіи въ вольной команд, онъ сталъ отличнымъ золотыхъ и часовыхъ длъ мастеромъ. Съ освобожденіемъ изъ тюрьмы онъ женился на дочери мелкаго тюремнаго чиновника и могъ бы, казалось, зажить спокойной семейной жизнью, но у него, къ несчастью, открылась наслдственная болзнь, отъ которой ничто не могло его спасти.

——

Въ то самое почти время, когда подъ Харьковомъ произошло столь неудачное нападеніе на жандармовъ, лица, осужденныя по процессу 193-хъ и сидвшія въ ожиданіи отправки въ Сибирь и на Кару, въ Петропавловской крпости, въ отвтъ на разныя стсненія со стороны властей, объявили голодовку. Тогда этотъ способъ протеста былъ вполн новъ. Неудивительно, поэтому, что извстіе, полученное объ этомъ на вол, произвело чрезвычайно сильное впечатлніе на товарищей-революціонеровъ. Особенно близко къ сердцу принялъ это извстіе Сергй Кравчинскій (онъ же Степнякъ).

Бывшій артиллерійскій поручикъ Кравчинскій, какъ извстно, принадлежалъ къ самымъ крупнымъ революціонерамъ 70-хъ годовъ. Человкъ выдающихся способностей, настойчивый, ршительный, отважный, онъ отличался и большой физической силой. Одинъ изъ крупнйшихъ дятелей пропагандистическаго движенія, Кравчинскій, посл ареста большинства товарищей — ‘чайковцевъ’, отправился заграницу. Здсь онъ примкнулъ къ анархическому движенію въ Италіи и въ начал 1877 г. былъ за участіе въ Беневентскомъ возстаніи арестованъ, заключенъ въ тюрьму, и ему угрожала смертная казнь, но его спасла отъ нея амнистія, данная при восшествіи на итальянскій престолъ новаго короля Гумберта. Очутившись совершенно неожиданно на свобод въ начал 1878 г., Кравчинскій въ качеств нелегальнаго вернулся въ Петербургъ. Когда на вол получилось извстіе о голодовк, объявленной лицами и безъ того крайне изнуренными многолтнимъ пребываніемъ въ предварительномъ заключеніи въ тюрьмахъ, Кравчинскій тутъ же выразилъ намреніе убить шефа жандармовъ, генерала Мезенцева, какъ главнаго виновника всевозможныхъ преслдованій и издвательствъ надъ политическими преступниками. Онъ желалъ поступить такъ, какъ Вра Засуличъ, выстрлившая въ петербургскаго градоначальника Трепова, въ пріемной комнат послдняго. Но члены организаціи ‘Земли и Воли’, къ которой онъ принадлежалъ, возстали противъ его намренія, находя, что генералъ Мезенцевъ не стоитъ столь большой жертвы: Кравчинскаго вс чрезвычайно цнили и очень любили не только, какъ выдающагося революціонера, но и какъ замчательнаго товарища. Зная его ршительный и настойчивый характеръ, никто не сомнвался, что онъ приведетъ въ исполненіе задуманный имъ планъ. Поэтому, не считая возможнымъ совершенно отклонить его отъ его намренія, я внесъ предложеніе организовать это дло такъ, чтобы Кравчинскій имлъ шансы на спасеніе. Для этого нужно было выслдить вс вызды и выходы Мезенцева, затмъ, устроивъ нападеніе на него на улиц, имть по близости лошадь и на всякій случай также вооруженнаго товарища. Знаменитый рысакъ ‘Варваръ’, уже не разъ сослужившій службу революціонерамъ,— при освобожденіи Петра Крапоткина изъ Николаевскаго госпиталя (въ 1876 году) и Прснякова изъ московскаго участка, — теперь вновь былъ запряженъ въ кабріолетъ. Какъ извстно, 4-го августа 1878 г. генералъ Мезенцевъ былъ убитъ днемъ на одной изъ центральныхъ улицъ столицы, Кравчинскій же, вмст съ сопровождавшимъ его товарищемъ Баранниковымъ, спасся на ‘Варвар’. Впослдствіи, по поводу этого, въ свое время надлавшаго много шума, предпріятія, арестовано было нсколько лицъ, въ числ которыхъ былъ Адріанъ Михайловъ, исполнявшій обязанность кучера. Хотя роль его и не была доказана свидтельскими показаніями, онъ тмъ не мене былъ приговоренъ къ смертной казни, замненной затмъ двадцатью годами каторжныхъ работъ.

Адріанъ Михайловъ былъ однимъ изъ наиболе образованныхъ людей на Кар. Большая любознательность и трудолюбіе соединялись у него съ обширной памятью. Студентъ-медикъ, онъ обладалъ большими познаніями, какъ по естественнымъ наукамъ, такъ и по другимъ областямъ знаній, поэтому, его справедливо называли ‘ходячей энциклопедіей’. О чемъ бы ни зашла рчь, Адріанъ Михайловъ почти всегда могъ дать самый точный отвтъ: онъ зналъ вс мельчайшія обстоятельства., названія мстъ, лицъ и числа любого происшествія. Человкъ очень замкнутаго характера, Адріанъ Михайловъ умлъ подчинять себ другихъ и въ тюрьм онъ пользовался большимъ авторитетомъ и уваженіемъ.

Его сопроцессника, упомянутаго мною выше доктора Веймара — я уже не засталъ въ живыхъ,— онъ умеръ въ вольной команд за нсколько дней до моего прихода на Кару. Какъ извстно, онъ принималъ самое дятельное участіе въ освобожденіи Крапоткина и вообще оказывалъ революціонерамъ разнообразную помощь, нисколько не останавливаясь передъ угрожавшей ему опасностью. Человкъ совсмъ другой среды, большею частью вращавшійся въ высшемъ столичномъ обществ и лично извстный Маріи едоровн въ качеств выдающагося врача, участвовавшаго въ турецкой кампаніи 1878 г.,— Веймаръ сочувствовалъ революціонералъ и всегда готовъ былъ на самое смлое, отважное предпріятіе. Когда эта роль его была открыта, онъ былъ арестованъ и привлеченъ къ суду, который приговорилъ его къ десяти годамъ каторжныхъ работъ. По общему отзыву всхъ заключенныхъ на Кар, Веймаръ былъ замчательнымъ товарищемъ и выдающимся врачемъ, какъ я уже выше упоминалъ, слава о немъ распространилась далеко за предлы Карійскаго района. За оказываемую имъ окрестнымъ жителямъ медицинскую помощь онъ ршительно ни съ кого, не исключая и богатыхъ, не бралъ гонорара. Великосвтскіе его знакомые не забывали о немъ, и лично знавшій его тогдашній шефъ жандармовъ ген. Черевинъ старался о томъ, чтобы онъ могъ вернуться въ столицу: въ 1883 г. изъ Петербурга на Кару былъ командированъ полковникъ Нордъ, который предложилъ Веймару, чтобы онъ далъ только общаніе не принимать участія въ революціонныхъ длахъ, гарантируя ему полную амнистію и возвращеніе на родину. Но Веймаръ считалъ невозможнымъ пойти на такую сдлку и предпочелъ умереть на каторг.

На шефа жандармовъ Черевина также сдлано было покушеніе (въ 1881 г.). Авторомъ его былъ мелкій акцизный чиновникъ — Николай Санковскій, до Кары вовсе не знакомый съ революціонерами. Зная о террористическихъ предпріятіяхъ только по газетамъ, Санковскій увлекся этимъ движеніемъ и совершенно безъ всякихъ связей съ дйствовавшей тогда организаціей — ‘Народной Волей’,— но сообща съ нкіимъ Павломъ Мельниковымъ, лицомъ, тоже непричастнымъ къ революціонерамъ, ршилъ убить шефа жандармовъ. За совершенное имъ путемъ выстрла изъ револьвера покушеніе на генерала Черевина, С—ій приговоренъ былъ къ смертной казни, которая затмъ замнена ему была безсрочной каторгой.

На Кар онъ являлся самымъ непримиримымъ революціонеромъ: въ каждомъ должностномъ лиц онъ видлъ заклятаго врага, противъ котораго вс средства борьбы считалъ дозволенными. Держалъ онъ себя чрезвычайно независимо, ршительно и имлъ не мало стычекъ съ начальствомъ изъ-за разныхъ поводовъ, между прочимъ, изъ-за несниманія съ головы шапки при ихъ посщеніяхъ камеръ. Онъ также чрезвычайно тяготился тюремнымъ заключеніемъ. Любитель вести безконечные споры, при этомъ крайне раздражительный,— Санковскій принадлежалъ къ числу наиболе неуживчивыхъ лицъ въ тюрьм, вслдствіе чего ему часто приходилось мнять камеры.

О его сопроцессник Павл Мельников затрудняюсь сказать что-нибудь положительное, хотя я и сидлъ съ нимъ нкоторое время въ одной камер. Трудно понять, что побудило этого человка содйствовать террористическому акту. Впрочемъ, участіе его въ дл покушенія было крайне ничтожное.

Воспитанникъ коммерческаго училища, котораго онъ не кончилъ, Мельниковъ, будучи несовершеннолтнимъ, за какое то мелкое уголовное преступленіе былъ административнымъ порядкомъ высланъ въ одну изъ сверныхъ губерній, откуда онъ какимъ то путемъ очутился вновь въ Петербург, гд случайно и встртился съ Санковскимъ. Послднему, какъ я уже сказалъ, хотлось совершить какой-нибудь крупный революціонный фактъ, и кажется, Мельниковъ подалъ ему мысль объ убійств Черевина. Будучи затмъ арестованъ, онъ, насколько помню, во всемъ покаялся, но его все же приговорили къ 20-ти годамъ каторги. Мало развитый человкъ, безъ всякихъ убжденій, безконечно самолюбивый, съ мелкими житейскими страстями, озлобленный и мстительный, Мельниковъ своей прилизанной вншностью и въ тюрьм напоминалъ парикмахера или приказчика галантерейнаго магазина. Какъ и Цыпловъ, онъ такъ же совсмъ не походилъ на политическаго каторжанина и скоре походилъ на тотъ сортъ мужчинъ, которыхъ именуютъ ‘Альфонсами’,— такая кличка за нимъ у насъ и привилась. На Кар онъ чувствовалъ себя совершенно чуждымъ, ршительно ни съ кмъ не только не былъ близокъ, но даже просто въ товарищескихъ отношеніяхъ. Наконецъ, въ 1887 г. онъ вновь подалъ прошеніе о помилованіи, вслдствіе чего былъ вскор выпущенъ на волю, посл этого о немъ время отъ времени распространялись слухи, что онъ сталъ доносчикомъ.

Былъ у насъ также одинъ участникъ самаго крупнаго террористическаго акта, а именно убійства Александра II. Какъ извстно, царь умеръ вслдствіе ранъ, полученныхъ имъ отъ бомбы, брошенной Гриневицкимъ. Но, кром этого юноши, а также казненнаго Рысакова третьимъ метальщикомъ былъ Емельяновъ. Ему не пришлось бросить бывшей у него наготов бомбы, только потому, что царь оказался уже смертельно раненымъ, въ чемъ, говорятъ, Емельяновъ лично убдился, находясь въ толп. Будучи вскор посл этого арестованъ, вслдствіе оговоровъ Рысакова, Емельяновъ въ слдующемъ, 1882 г., по процессу 20-ти былъ приговоренъ къ смертной казни, которую замнили безсрочной каторгой. До отправки въ перестраивавшуюся для помщенія политическихъ преступниковъ, Шлиссельбургскую крпость, Емельянова, вмст съ другими важными террористами, содержали въ Петропавловской крпости на каторжномъ положеніи. Режимъ, которому ихъ подвергли, былъ, какъ извстно, до того ужасенъ, что очень многіе вскор опасно заболвали, а нкоторые умерли. Къ концу 1883 г., когда Емельяновъ получилъ цынгу такой острой формы, что уже самъ не могъ двигаться, тло его покрылось язвами и онъ быстро разлагался, — его ршили перевезти на Кару, куда онъ и прибылъ въ 1884 г.

Емельяновъ былъ сыномъ причетника, по окончаніи ремесленнаго училища цесаревича Николая въ Петербург, его на казенный счетъ отправили для усовершенствованія въ токарномъ мастерств въ Парижъ. Тамъ же одно время онъ состоялъ псаломщикомъ при посольской церкви. По возвращеніи въ Россію, будучи 20—21-лтнимъ юношей, онъ сошелся съ террористами и принялъ на себя роль метальщика въ дл 1-го марта. Отъ природы очень неглупый человкъ, но лишь въ тюрьм путемъ чтенія пріобрвшій нкоторое развитіе, Емельяновъ, когда я съ нимъ познакомился на Кар, уже представлялъ разочарованнаго скептика, иронически относящагося ко всему революціонному, онъ также принадлежалъ тогда къ ‘патріотамъ’, восхищавшимся всмъ русскимъ и превозносившимъ нашъ строй надъ западно-европейскимъ.

Со мной же вмст въ ‘больниц’ находился бывшій офицеръ Николай Властопуло, приговоренный въ Одесс по длу Геллиса въ 1880 году къ 15 годамъ каторжныхъ работъ, а за побгъ съ дороги переведенный въ безсрочные. Неглупый и довольно образованный человкъ, съ независимымъ характеромъ, но крайне самолюбивый, Властопуло производилъ на всхъ впечатлніе непоколебимо убжденнаго террориста: онъ всегда высказывался за самыя революціонныя мры и среди многихъ пользовался, поэтому, довольно большимъ престижемъ. Онъ былъ также исполнителенъ, аккуратенъ и практиченъ, почему дважды его избирали въ старосты. Но съ весны 1888 г. онъ почему-то сталъ уединяться, мало разговаривать съ другими, за исключеніемъ друга его — Емельянова. Никто не обращалъ особаго вниманія на настроеніе Властопуло, такъ какъ хандра случалась у многихъ и проходила безъ всякихъ послдствій. Не то вышло у Властопуло.

Какъ разъ въ это время къ намъ на Кару пріхалъ изъ департамента государственной полиціи штатскій ‘генералъ’ Русиновъ. Такіе прізды изъ столицы важныхъ чиновниковъ случались у насъ и раньше, и они сопровождались раскаяніями и просьбами о помилованіи со стороны нкоторыхъ, правда, очень немногихъ, малодушныхъ людей изъ числа заключенныхъ въ мужской тюрьм, и — надо это особенно подчеркнуть — за все время между нашими женщинами не было ни одного такого случая. Пріздъ Русинова мы объяснили такими же цлями, то оказалось, что онъ никого къ себ не приглашалъ для разговоровъ наедин, очень торопился и быстро ухалъ обратно.

Въ эти то именно дни Властопуло, всегда очень сдержанный и замкнутый въ себ, видимо былъ въ сильномъ возбужденіи. Однажды, предъ вечеромъ, онъ вышелъ изъ камеры, вмст съ производившими поврку жандармами и изъ коридора просунулъ въ дверное окошечко записку. Стали читать ее вслухъ: недоумніе и крайнее изумленіе охватило всхъ насъ, ‘больничниковъ’: Властопуло прощался съ нами, просилъ не осуждать его, сообщалъ, что онъ изврился въ революціонный способъ дятельности, а потому, молъ, допускалъ возможность, какъ онъ выражался, ‘припасть къ подножію трона’, иначе говоря, подать царю просьбу о помилованіи.

Слушая это посланіе, нкоторые не врили своимъ ушамъ: они предполагали, что здсь скрывается какая-то тайна или недоразумніе. Зная Властопуло и еще такъ недавно слыша высказываемые имъ крайніе революціонные взгляды, казалось вполн неправдоподобнымъ, чтобъ онъ могъ вдругъ искренно раскаяться. Уже и раньше, какъ я упоминалъ, случались аналогичные факты: кром Цыплова и Мельникова, при мн подалъ прошеніе о помилованіи еще Зубковскій, судившійся вмст съ Зунделевичемъ, и Александромъ Квятковскимъ и за участіе въ убійств Харьковскаго губернатора Крапоткина приговоренный къ 15-ти годамъ каторжныхъ работъ. Такіе же случаи были и до моего прихода на Кару. Но ни одно изъ прежнихъ раскаяній не производило на нашу тюрьму столь сильнаго, скажу больше — потрясающаго впечатлнія, какъ заявленіе Властопуло. Въ этомъ отношеніи, кром личности Властопуло, пользовавшагося значительнымъ уваженіемъ, дйствовало еще то соображеніе, что, при существовавшихъ у нкоторыхъ заключенныхъ въ нашей тюрьм взглядахъ и настроеніяхъ, можно было опасаться за появленіе немалаго числа подражателей.

Выше я уже не разъ упоминалъ, что въ Россіи въ описываемое время господствовала сильнйшая реакція и въ тюрьму почти не доносились слухи о сколько-нибудь серьезныхъ революціонныхъ попыткахъ. Вполн естественно, поэтому, что даже столь неудачное предпріятіе, какимъ была попытка 1-го марта 1887 г., все же вызвала нкоторый подъемъ среди многихъ изъ насъ. Но посл этой попытки наступило еще большее затишье и реакція все боле и боле торжествовала въ Россіи, а съ ней все сильне распространялись среди заключенныхъ сомннія въ прежнихъ способахъ дятельности, отсюда для нкоторыхъ уже недалеко было и до полнаго разочарованія, раскатнія и подачи просьбы о помилованіи. Ко всмъ этимъ обстоятельствамъ и на помощь лицамъ, начавшимъ сомнваться и колебаться, пришло въ нашу тюрьму извстіе о ренегатств самаго выдающагося вожака ‘партіи Народной Воли’ — Льва Тихомирова.

Участникъ всхъ террористическихъ предпріятій конца 70-хъ и начала 80-хъ годовъ, вдохновитель молодежи, среди которой его имя пользовалось необыкновеннымъ ореоломъ, лучшій теоретикъ партіи, другъ погибшихъ героевъ Желябова, Перовской. Александра Михайлова и др.,— Левъ Тихомировъ сталъ защитникомъ самодержавія! Это извстіе долгое время казалось многимъ совершенно невроятнымъ. Въ своей извстной брошюр: ‘Почему я пересталъ быть революціонеромъ’, онъ утверждаетъ, что въ сущности еще до 1-го марта изврился въ революціонный способъ дятельности и, если принималъ какое-нибудь участіе въ организаціи ‘Народной Воли’, то лишь по инерціи. На сколько я зналъ и понималъ характеръ Тихомирова, онъ никогда не былъ фанатично преданнымъ длу революціонеромъ, безгранично врующимъ въ цлесообразность террора. Колебанія и сомннія, вроятно, всегда были ему присуши, но это не мшало ему писать пламенныя, зажигательныя статьи въ защиту террористической дятельности и всякихъ народовольческихъ взглядовъ. Далеко не краснорчивый собесдникъ, съ вялой, тягучей рчью, онъ тмъ не мене импонирующимъ образомъ дйствовалъ на окружающихъ и всегда былъ однимъ изъ самыхъ авторитетныхъ лицъ въ партіи. Уже будучи заграницей, куда онъ эмигрировалъ, однимъ изъ послднихъ въ 1882 году, онъ написалъ свою надлавшую много шума статью — ‘Чего намъ ждать отъ революціи?’ {‘Встникъ Народной Воли’ No 2. 1884 г.}. Какъ извстно, полемизируя въ этой стать противъ макрсистскихъ взглядовъ, высказанныхъ Плехановымъ, Тихомировъ доказывалъ возможность и необходимость захвата власти революціонерами. И этотъ человкъ, являвшійся однимъ изъ наиболе выдающихся иниціаторовъ террора, осмливался утверждать, что онъ, будто бы, никогда не былъ активнымъ революціонеромъ. Подобнаго случая измны и ренегатства не знала исторія нашего революціоннаго движенія. Превращеніе Льва Тихомирова въ защитника русскаго самодержца, казалось столь-же неправдоподобнымъ, какъ переходъ Александра III-го въ ряды революціонеровъ.

Заключенные въ нашей тюрьм, наконецъ, узнали, что Тихомирову, спасшемуся отъ казни, лишь благодаря бгству заграницу, царь даровалъ полную свободу: ему позволено было вернуться на родину, гд онъ примкнулъ къ стану ликующихъ и сталъ сотрудничать въ самыхъ реакціонныхъ органахъ печати — въ ‘Московскихъ Вдомостяхъ’, ‘Русскомъ Встник’ и т. п. Легко представить себ, какое дйствіе произвело раскаяніе Тихомирова на лицъ, колебавшихся и начинавшихъ разочаровываться въ революціонныхъ способахъ дятельности.

ГЛАВА XXV.
Женская политическая тюрьма.

Выше я упомянулъ, что у насъ при комендант Масюков произошли крайне трагическія происшествія. Чтобы они стали понятны., я долженъ на сколько возможно подробне разсказать о женской политической тюрьм. Жизнь нашихъ дамъ, хотя он были совершенно изолированы отъ насъ, мн хорошо извстна, какъ, благодаря обширной переписк, которую мы вели со многими изъ нихъ, такъ и изъ устныхъ разсказовъ, слышанныхъ мною впослдствіи отъ нкоторыхъ изъ нихъ. Перенесемся же на время за 15 верстъ отъ мужской тюрьмы на Усть-Кару, гд политическія женщины-каторжанки помщались въ отдльномъ отъ уголовныхъ преступницъ зданіи.

Когда я прибылъ на Кару, въ женской тюрьм было всего 10 политическихъ каторжанокъ: изъ нихъ — Татьяна Лебедева — вскор умерла. Самой старой, по возрасту — 46 лтъ, а также и по времени пребыванія въ тюрьмахъ — 13 лтъ, была Софья Лешернъ фонъ-Герцфельдъ. Генеральская дочь, имвшая въ числ родственниковъ лицъ, находившихся при двор, она участвовала въ пропагандистическомъ движеніи начала 70-хъ годовъ и, будучи арестована въ 1873 г., просидла боле четырехъ лтъ въ предварительномъ заключеніи, а затмъ, по процессу 193-хъ, приговорена была къ ссылк въ Сибирь на поселеніе. Но, вслдствіе ходатайства какой-то родственницы-фрейлины, Лешернъ, совершенно неожиданно для себя, лтомъ 1878 г. была выпущена изъ тюрьмы на волю и оставлена въ Петербург. Тогда я съ ней и познакомился тамъ. Лешернъ производила впечатлніе чрезвычайно скромной, застнчивой и замкнутой въ себ женщины. Недолго пробыла она на вол: спустя нсколько мсяцевъ она вновь была арестована въ Кіев, вмст съ извстнымъ Валеріаномъ Осинскимъ, причемъ ею сдлана была попытка оказать вооруженное сопротивленіе. Состоявшійся въ ма 1879 г. надъ нею и двумя ея товарищами — Осинскимъ и Волошенко — судъ вынесъ смертные приговоры ей и Валеріану Осинскому. Послдній, какъ извстно, былъ казненъ, а Лешернъ отправили на безсрочную каторгу на Кару. Долгіе годы пребыванія въ тюрьмахъ положили свой тяжелый отпечатокъ на эту многострадальную женщину: она часто хворала и хандрила. Отъ ея писемъ, приходившихъ съ конспиративной почтой, вяло безконечной грустью. Но Лешернъ все же не теряла надежды на наступленіе лучшихъ временъ, на то, что хотя на склон лтъ она еще поживетъ вн паль, ршетокъ и замковъ. Въ письмахъ, съ мельчайшими подробностями изображавшихъ собственную жизнь и подругъ, она проявляла очень большую наблюдательность, въ нихъ она давала мткія характеристики сожительницъ и встрчавшихся ей вообще лицъ. Лешернъ умерла въ Забайкаль въ 1898 г.

Наиболе близкую ей подругу — Анну Павловну Корбу я также зналъ съ воли: мы познакомились осенью 1879 г. въ Петербург. Происходя изъ обрусвшей нмецкой семьи Майнгартъ, нкоторые представители которой занимали довольно видныя положенія въ инженерномъ вдомств, Анна Павловна вышла замужъ за швейцарца Корба. Долгое время она горячо отдавалась благотворительной дятельности, доставившей ей большую популярность въ томъ провинціальномъ город, въ которомъ она жила вмст съ мужемъ, во время русско-турецкой войны Анна Павловна была сестрой милосердія, но затмъ она рзко разрываетъ со всмъ своимъ прошлымъ и цликомъ примыкаетъ къ восторжествовавшему тогда террористическому направленію. Ей пришлось пережить самый бурный, интересный и вмст съ тмъ наиболе тяжелый періодъ нашего революціоннаго движенія — возникновеніе, расцвтъ и гибель ‘Народной Воли’. Сперва она была свидтельницей, а затмъ и участницей единоборства кучки отчаянно-смлыхъ людей съ самодержавнымъ правительствомъ. Десятки арестованныхъ ея товарищей были приговорены къ смертной казни, къ безсрочнымъ и многолтнимъ каторжнымъ работамъ. Близкіе люди всходили на эшафотъ и умирали въ Петропавловской крпости, а Анна Павловна счастливо ускользала отъ рукъ полиціи. Весной 1882 г. Судейкинъ произвелъ обширные аресты въ обихъ столицахъ,— Анна Корба и здсь уцлла. Посл этого погрома, она съ немногими могиканами энергично принимается за продолженіе отчаянной борьбы. При содйствіи ея и Грачевскаго въ Петербург возникла динамитная мастерская въ квартир Прибылевыхъ, но Судейкинъ вскор открылъ мстопребываніе послдней и въ іюн указаннаго года Корба съ товарищами была арестована. Весной слдующаго года состоялся надъ 17-ью лицами судъ, по которому Анна Корба приговорена была къ 20-ти годамъ каторжныхъ работъ.

Образованная, довольно начитанная женщина, Анна Павловна, когда я ее зналъ, отличалась ровнымъ, сдержаннымъ и вмст настойчивымъ характеромъ. Неизмнно преданная революціонному длу, Корба, несмотря на все пережитое и испытанное ею, осталась врной избранному ею уже не въ молодыхъ годахъ пути.

Въ Усть-Карійской же тюрьм помщались дв ея сопроцессницы — Прасковья Ивановская и Надежда Смирницкая. Послдней я лично вовсе не зналъ, а съ Ивановской мы встртились лишь впослдствіи, въ вольной команд. Но об он, по общему утвержденію, были на вол и въ тюрьм беззавтно преданы тмъ идеямъ, за которыя попали на каторгу. Ради торжества избраннаго ими направленія никакая жертва не казалась имъ сколько-нибудь значительной. Ивановская приговорена была къ безсрочной каторг, Смирницкая же — къ 15 г.

Но еще боле крупную роль, чмъ вышеупомянутыя лица, играла въ террористическомъ направленіи сидвшая вмст съ ними въ тюрьм Анна Васильевна Якимова. Напомню о касающихся ея обстоятельствахъ, въ свое время вызвавшихъ много толковъ, а теперь, вроятно, далеко не всмъ читателямъ извстныхъ.

Въ конц февраля 1881 г. столичная полиція обратила вниманіе на одну сырную лавку, помщавшуюся на Малой Садовой улиц, по которой направлялся Александръ II въ манежъ. Назначенная для изслдованія этой лавки комиссія со спеціалистомъ — военнымъ архитекторомъ во глав ничего подозрительнаго въ ней не открыла. Вскор посл того произошло, какъ извстно, убійство царя, а затмъ сырная лавка оказалась покинутой ея жильцами. Тогда только полиція нашла въ оставленной квартир подкопъ, сдланный на тотъ случай, если бы планъ убійства царя посредствомъ метательныхъ бомбъ почему либо не удался. Женщина, фигурировавшая подъ видомъ жены хозяина сырной лавки крестьянина Кобозева, оказалась впослдствіи дочерью священника Анной Васильевной Якимовой.

Какъ и многія ея сверстницы, Якимова въ начал 70-хъ годовъ ходила въ народъ, была вскор затмъ арестована и привлечена къ суду по процессу 193-хъ. Хотя и оправданная по суду, она все же выслана была административнымъ порядкомъ въ одно изъ захолустій сверныхъ губерній. Оттуда въ конц лта 1879 г. Якимова бжала въ Петербургъ, гд мы съ ней и встртились. Въ это именно время возникла партія ‘Народной Воли’, среди членовъ которой у Якимовой было много старыхъ товарищей по Большому процессу. Она присоединилась къ новому направленію и приняла дятельное участіе въ организаціи убійства царя. Арестованная въ Кіев въ 1881 году Якимова привлечена была къ суду по процессу 20-ти и приговорена была къ смертной казни, которую затмъ замнили безсрочной каторгой. Излишне, думаю, прибавлять, что Якимова въ революціонномъ отношеніи отличалась тми же чертами, какія въ описываемое мною время общи были всмъ выдающимся женщинамъ, выдвинутымъ движеніемъ 70-хъ годовъ,— стойкостью убжденій, непреклонной ршимостью и безграничной готовностью къ самопожертвованію.

Перечисленныя мною пять женщинъ, будучи почти вс знакомы другъ съ другомъ еще съ воли, составляли между собой тсную группу, такъ какъ ихъ связывало единство взглядовъ и общія воспоминанія. Но, кром нихъ, въ Усть-Карійскую же тюрьму, незадолго до моего прихода на Кару, были также привезены изъ Иркутска: Елизавета Ковальская, Софья Богомолецъ и Елена Россикова, о которыхъ я уже раньше сообщалъ, сверхъ того, вмст со мной и Чуйковымъ, прибыла на Кару еще Марія Калюжная, самая молодая изъ всхъ нашихъ женщинъ-каторжанокъ. Такимъ образомъ, эта тюрьма особенно выдлялась составомъ заключенныхъ въ ней лицъ. Между тмъ, какъ нкоторая часть мужской тюрьмы представляла изъ себя людей, случайно въ нее попавшихъ, нердко юношей съ неустановившимися взглядами, осужденныхъ на каторгу лишь вслдствіе суровыхъ и жестокихъ исключительныхъ судовъ,— вс наши женщины являлись, наоборотъ, испытанными, стойкими, проникнутыми твердой ршимостью и глубокой врой революціонерками, которыхъ ничто уже не могло свернуть съ разъ избраннаго ими пути. Только у насъ въ Россіи исторія выдвинула на арену политической борьбы такой большой контингентъ выдающихся женщинъ, истинныхъ героинь.

Въ матеріальномъ и въ другихъ отношеніяхъ условія жизни политическихъ женщинъ на Кар были нсколько лучшія, чмъ въ нашей мужской тюрьм. Каждая изъ нихъ помщалась въ отдльной камер, правда, крохотной, сырой, холодной и полутемной, но все же заключенныя могли оставаться одн и быть вс вмст, когда он того хотли, такъ какъ камеры эти днемъ вовсе не запирались. Кром того, въ ихъ распоряженіи была передняя, служившая имъ общей столовой и сборнымъ мстомъ. Денегъ, продуктовъ и всякихъ вещей съ воли наши женщины также получали, въ среднемъ, больше, чмъ мы, мужчины. Он могли, поэтому, не только нсколько лучше насъ питаться, что имъ вполн и полагалось, но он довольно регулярно переводили и намъ значительную часть своихъ средствъ. Не было у нихъ, конечно, ни бритья головъ, ни обязательности носить исключительно казенное платье, излишними формальностями и придирками начальство тоже, за крайне рдкимъ исключеніемъ, не раздражало ихъ. Но тюремныя условія, свойства ихъ характеровъ, а также и взгляды нкоторыхъ изъ нихъ привели къ цлому ряду мелкихъ и крупныхъ столкновеній, какъ между ними самими, такъ особенно между ними и разнаго рода начальствомъ. Между тмъ, какъ Софья Богомолецъ и Елена Россикова считали своею обязанностью вести въ тюрьм борьбу изъ-за разнаго рода поводовъ,— другія, наоборотъ, предпочитали, по возможности, избгать излишнія столкновенія. Отчасти на почв такихъ разногласій среди заключенныхъ въ женской тюрьм съ давнихъ временъ происходили конфликты, приводившіе къ крайне натянутымъ между нкоторыми изъ нихъ отношеніямъ. Въ вид иллюстраціи, сообщу слдующее. Вс, приходя на Кару, давали себя обыскивать, что тюремная надзирательница исполняла, какъ простую формальность. Но, когда Софью Богомолецъ и Елену Россикову привезли изъ Иркутска обратно на Кару, он энергично воспротивились намренію обыскать ихъ. ‘Не насъ политическихъ, а васъ, казнокрадовъ, надо обыскивать’ — кричали он смотрителю, въ отвтъ на его убжденія подчиниться требованію инструкціи. ‘У васъ наполнены карманы краденымъ, вы — воры, поджигатели казенныхъ амбаровъ’. Въ конц концовъ ихъ, конечно, обыскали насильно, при содйствіи жандармовъ. Такого рода безцльный протестъ не одобряли нкоторыя изъ женщинъ.

Марья Павловна Ковалевская, съ которой я разстался осенью 1885 г. въ Иркутской тюрьм, была также привезена на Кару весною 1887 г. Все почти время нашего заключенія въ разныхъ тюрьмахъ, посл описанной встрчи въ Иркутск, мы съ ней переписывались, и часть этихъ писемъ, несмотря на всевозможныя перипетіи, сохранилась у меня. Въ виду крупной роли, которую М. Ковалевская играла въ трагическихъ событіяхъ на Кар и большого интереса, представляемаго ея письмами, я приведу нкоторыя изъ нихъ.

Почти годъ спустя, по прибытіи на Кару, я получилъ отъ нея изъ Иркутска письмо, въ которомъ она сообщала слдующее: ‘Живу по старому, тоскую больше стараго. Такъ часто хочется быть съ близкими людьми и хоть немного отдохнуть… Я, право, разучилась говорить, такъ много молчу и наиболе молчу тогда, когда именно хочется говорить… Я чувствую, что моя обстановка убиваетъ меня физически, да и нравственно тоже, — я такъ состарилась за послдній годъ, такъ устала душевно, что часто сама себя не узнаю. Здоровьемъ не могу похвалиться: цлую зиму хворала, весной глаза болли, мсяца четыре провела поэтому въ полной праздности и чуть не кричала отъ скуки… Мн необходимо прохаться, вздохнуть полной грудью, и, я уврена, воспряну опять. Какъ это скверно, когда самъ замчаешь въ себ вялость, апатію и какое-то равнодушіе, которое смняется временами такой тупой болью. Помню, Гейне гд-то говоритъ, что у него ‘зубная боль въ сердц’. Какъ это врно! Именно такую боль я очень часто испытываю. Лежу съ закрытыми глазами и пробгаю прошлую жизнь, — все кажется въ ней такимъ грустнымъ, мрачнымъ… Скажи Лиз {Это значило, чтобы я написалъ въ женскую тюрьму Елизавет Ковальской, съ которой Марія Ковалевская была въ большой дружб.}, что мн такъ не достаетъ ея, что я готова похать въ самое гиблое мсто для того, чтобы повидаться съ нею. А боюсь, что этого еще долго не случится. Какъ бы мн хотлось быть съ нею!..’

Только весной 1887 г., какъ я уже упоминалъ, осуществилось желаніе Ковалевской: ее привезли на Кару. Какъ чувствовала она себя въ первое время по прізд, можно видть изъ слдующей выдержки.

‘Вотъ я и здсь, въ этой окаянной Кар, — писала она. тотчасъ по прізд.— За дорогу я такъ поправилась, что сама себя не узнаю. Я, какъ кошка: стоитъ перетащить на другое мсто и опять воспряну… Пока не могу сказать, что скучаю или плохо настроена,— можетъ быть надежда, что черезъ года полтора избавлюсь отъ тюрьмы, не позволяетъ хандрить, особенно въ виду того, что другимъ хуже во сто кратъ, чмъ мн. Стыдно хандрить, если такъ мало осталось’ {Т. е.: до выхода на поселеніе.}.

Кром этого сознанія, а также дйствія совмстной жизни съ горячо любимой ею подругой, на ея сравнительно хорошее настроеніе не мало вліяла и переписка съ близкими людьми. Письма отъ родныхъ, въ частности отъ меньшаго поколнія,— дочери, племянника и племянницы — доставляли ей большое наслажденіе, и она нердко длилась ихъ содержаніемъ со мною.

‘Галя моя въ этомъ году кончаетъ гимназію, — ей уже 16 лтъ минуло, — писала мн Ковалевская, — а я, къ стыду моему, не пріобрла еще соотвтственной солидности, — видно мн и помереть придется ‘не солидной’. Впрочемъ, я не печалюсь: за ‘солидностью’ очень часто ничего не скрывается… Я такъ люблю безыскусственныя дтскія письма. Они не знаютъ, что своей симпатіей ко мн много помогаютъ переносить эту каторгу: хочется оказаться достойной ихъ симпатіи, хочется сохраниться на столько, чтобы, если желанный часъ пробьетъ, быть въ уровень событій, быть годной дать что-нибудь этимъ молодымъ душамъ, если судьба столкнетъ насъ. Эта мысль, это желаніе, да злоба — вотъ что держитъ меня и не даетъ отупляющей обстановк взять верхъ надо мною… Предъ ними (молодымъ поколніемъ) не хочется ударить лицомъ въ грязь, быть предметомъ только сожалнія, если вернусь развалиной’.

Но Ковалевской не нужно было вовсе длать надъ собою особенныхъ усилій, чтобы сохраниться. Натура ея была не изъ тхъ, которыя поддаются, сгибаются подъ тяжестью неблагопріятныхъ условій: ее они могли сломить или закалить.

Прошелъ годъ, и у Ковалевской совершенно исчезло то хорошее настроеніе, которое на первыхъ порахъ по прізд на Кару охватило ее, вслдствіе, разнообразія отъ путешествія изъ Иркутска, встрчи съ любимой подругой и перемны мста. По разнымъ чисто мстнымъ и личнымъ причинамъ, о которыхъ слишкомъ долго распространяться, четверо изъ уже знакомыхъ намъ женщинъ — С. Лешернъ, А. Корба, А. Якимова и П. Ивановская, да кром того вновь прибывшая Марія Ананьина, приговоренная по процессу 1 марта. 1887 г., на 20 лтъ каторжныхъ работъ, — потребовали отъ начальства, чтобы имъ дали особенное отъ остальныхъ помщеніе, Россикову и Богомолецъ, за разнаго рода столкновенія съ администраціей, перевели въ лазаретъ. Въ женской политической тюрьм на Усть-Кар, такимъ образомъ, нкоторое время оставались только: Ковалевская, Ковальская, Смирницкая и Калюжная.

Вскор посл этого, т. е. 1 августа 1888 г. пріхалъ на Кару генералъ-губернаторъ баронъ Корфъ. За нимъ въ Сибири упрочилась репутація либеральнаго правителя обширнйшимъ Пріамурскимъ краемъ, такъ какъ онъ устраивалъ въ своемъ главномъ город — Хабаровск създы ‘свдущихъ людей’ для выслушиванія ихъ мнній о мстныхъ нуждахъ. На этихъ русскихъ ‘ландтагахъ’, составлявшихся почти исключительно изъ Корфу же подчиненныхъ военныхъ и гражданскихъ чиновъ, высказывались пріятные этому сатрапу взгляды и принимались соотвтствующія ршенія, тмъ не мене сибирское ‘общество’ было очень довольно имъ. И вотъ, при посщеніи барономъ Корфомъ женской политической тюрьмы произошло слдующее. Когда онъ со своей свитой, въ которой было два генерала, проходилъ по коридору, тамъ съ книгой въ рукахъ сидла Елизавета Ковальская. Увидвъ, что она не трогается съ мста, генералъ-губернаторъ потребовалъ, чтобы она встала. Но Ковальская отказалась исполнить это требованіе.

Нкоторые утверждали тогда, что Е. Ковальская нарочно затяла этотъ инцидентъ, чтобы побудить начальство перевести ее въ другое мсто, до того невыносимо тяжело было ей оставаться на Кар. Когда извстіе объ этомъ происшествіи дошло до насъ, многіе — и я въ томъ числ,— не одобряли этого поступка Ковальской, такъ какъ, зная тогдашнее настроеніе мужской, а въ особенности, женской тюрьмы, предвидли, что изъ этого произойдутъ всякія печальныя послдствія. Дйствительность превзошла самыя мрачныя наши предположенія.

Вскор посл отъзда Корфа, получилось отъ него распоряженіе о перевод Е Ковальской въ центральную тюрьму въ г. Верхнеудинскъ, ‘въ виду вреднаго ея вліянія на другихъ политическихъ каторжанокъ’, какъ гласила присланная генералъ-губернаторомъ бумага.

Увозъ изъ тюрьмы Е. Ковальской произведенъ былъ столь возмутительнымъ образомъ, что онъ послужилъ причиной безконечнаго ряда протестовъ, закончившихся самымъ трагическимъ образомъ.

Въ 5 часовъ утра, когда вс еще спали, въ женскую политическую тюрьму ворвался смотритель уголовныхъ, извстный во всемъ округ зврь Бобровскій, въ сопровожденіи двухъ уголовныхъ арестантовъ. Вслдствіе поднявшагося шума вс женщины проснулись и выскочили въ коридоръ. Тогда М. Калюжную, М. Ковалевскую и Н. Смирницкую, втолкнувъ обратно въ камеры, заперли, а Е. Ковальскую, накинувшую на себя лишь одяло, уголовные схватили и понесли въ избушку, расположенную на берегу рки Шилки. Тамъ надзирательница, при содйствіи уголовныхъ же, сняла съ нея собственное ея блье и переодла въ казенное платье. Во время этого грубого насилія надъ Ковальской находились по близости комендантъ Масюковъ, есаулъ Архиповъ и смотритель Бобровскій, отпускавшіе на счетъ Ковальской неприличныя шутки и остроты. Когда же надзирательница попросила воды, чтобы вспрыснуть упавшую въ обморокъ Ковальскую, Бобровскій воспротивился этому.

Исторія эта произвела на оставшихся въ Усть-Карійской тюрьм подругъ Ковальской такое впечатлніе, что он ршили покончить съ собою, чтобы, такимъ образомъ, выразить свой протестъ противъ издвательствъ надъ беззащитной женщиной. Но, чтобы стала понятной причина ихъ самоубійства, он надумали распространить на Кар прокламацію, написанную М. Калюжной, копія которой была прислана намъ. Вотъ ея полный текстъ:

‘Гнусное издвательство надъ государственной преступницей Е. Ковальской, свершенное 11 августа 1888 г. въ генеральской квартир (?) на берегу рки Шилки, знаетъ вся Кара. Это издвательство тмъ боле омерзительно и возмутительно, что въ данномъ случа не было никакой причины. Если бы Ковальской сказали, что пришли за ней, она и сама пошла бы. Но эта шайка вломилась въ тюрьму въ 5 час. утра и, не говоря ни слова, расправилась съ сонными женщинами: заперли вс камеры, а Ковальскую схватили раздтую и унесли. Это еще не видано ни въ одной тюрьм. Мы, три оставшіяся въ этой тюрьм женщины: Марія Калюжная, Марія Ковалевская и Надежда Смирницкая не имемъ возможности отомстить инымъ путемъ за это нашествіе и за гнусное поруганіе надъ нашей товаркой. Единственное средство у насъ остается — отомстить своею смертью. Мы ршили заморить себя голодомъ. Пусть начальство знаетъ, что подобные его поступки не оканчиваются только его неистовствомъ, а ведутъ за собою смерть нашу. Пусть эти люди знаютъ, что заклеймили себя не только безстыжими наглецами, но и именемъ убійцъ. Мы уврены, что рдкій каторжникъ изволилъ бы себ подобную гнусность. А это люди съ образованіемъ: Масюковъ — бывшій предводитель дворянства позволилъ и самъ участвовалъ въ гнусныхъ издвательствахъ сотеннаго Архипова и смотрителя Бобровскаго. Пусть же наша смерть ляжетъ вчнымъ проклятіемъ надъ этими лицами. Пусть всякій человкъ, у котораго есть стыдъ и совсть въ сердц, броситъ свое презрніе этимъ лицамъ. До послдняго вздоха мы будемъ посылать проклятія всмъ, кто участвовалъ въ этомъ злодяніи и наше проклятіе будетъ преслдовать ихъ всюду. Если эти лица были орудіемъ въ рукахъ высшаго начальства, то пусть не надятся, что они спасутся отъ мести и получатъ только награды и повышенія. За насъ отомстятъ, рано или поздно, какъ великимъ, такъ и малымъ. Пусть вспомнятъ губернатора Читы Ильяшевича и иркутскаго чиновника Соловьева. Поруганіе надъ Ковальской не простится никому. Пусть теперь и надъ нами тремя начальство совершаетъ свои жестокости, мы ожидаемъ это, но насъ ничто не страшитъ: кто идетъ на смерть, надъ тмъ безсильны людскія пытки. Мы отвтимъ молчаливымъ презрніемъ на все, чтобы начальство ни предприняло съ нами, и своею смертью наложимъ печать проклятія и клеймо позора на мдныхъ лбахъ этой шайки. Проклятіе же вамъ, три изверга: Масюковъ, Архиповъ и Бобровскій, позорящіе собою имя человка!’

Полученное въ нашей тюрьм извстіе о томъ, что произошло на Усть-Кар, вызвало у насъ сильнйшее возбужденіе. Поднялись всевозможные толки, вносились разныя предложенія какъ намъ отнестись къ этой печальной исторіи. Но, какъ всегда это бываетъ, далеко не вс заключенные оказались солидарными. Между тмъ, какъ наиболе крайніе и ршительные обвиняли цликомъ Масюкова и предлагали расправиться съ нимъ непосредственно, путемъ нанесенія ему личнаго оскорбленія, другіе, боле миролюбивые, готовы были даже обвинять во всей этой исторіи самихъ женщинъ, такъ какъ он своей склонностью къ протестамъ дали Масюкову основаніе опасаться, что прямое объявленіе Е. Ковальской объ увоз не обойдется безъ крупнаго столкновенія съ ними. Большинство, хотя и очень мирно настроенное, все же находило способъ увоза Елизаветы Ковальской возмутительнымъ, ничмъ съ ея стороны невызваннымъ и считало необходимымъ тмъ или инымъ способомъ заявить начальству о нашемъ протест противъ этого. Одни находили нужнымъ побудить Масюкова, чтобы онъ самъ постарался скоре убраться отъ насъ, такъ какъ своей слабохарактерностью, несообразительностью и трусостью онъ можетъ причинить себ и намъ много горя и бдъ. Другіе считали необходимымъ направить нашъ протестъ не противъ коменданта, а противъ генералъ-губернатора, какъ главнаго виновника насильственнаго увоза Е. Ковальской. Затмъ среди насъ возникли разногласія относительно того, кому именно слдуетъ адресовать нашъ протестъ и въ какой форм слдуетъ составить его. Между тмъ какъ одни желали послать его самому же Корфу, другіе предлагали отправить его въ иркутское жандармское управленіе, третьи — тогдашнему министру внутреннихъ длъ, гр. Дм. Толстому, а четвертые — въ иностранныя газеты. Согласившіеся направить свой протестъ кому-нибудь изъ указанныхъ должностныхъ лицъ расходились относительно его формы: одни желали лишь изложить процессъ увоза Е. Ковальской и указать на то, что мы хотимъ мира и спокойствія, а начальство, прибгая къ ничмъ не вызванному съ нашей стороны насилію, само толкаетъ насъ на рзкій отпоръ. Боле крайніе изъ заключенныхъ, не удовлетворяясь этой формой, настаивали на необходимости письменно заявить генералъ губернатору, что, посл его возмутительнаго пріема по отношенію Е. Ковальской, мы также не будемъ вставать при его посщеніяхъ нашей тюрьмы. Раздавались и совсмъ иного рода проекты: предлагали отказаться впредь отъ бритья или заявить коменданту, чтобы онъ не смлъ показываться къ намъ въ тюрьму. Но подобнаго рода предложенія не встрчали у большинства сочувствія.

Въ тюрьм господствовало сильнйшее возбужденіе. Всюду — въ камерахъ, на кухн, во двор, на огород и въ зданіи съ одиночками громко обсуждались исторія увоза Е. Ковальской и проектировавшіяся мры протеста. Жандармы, конечно, видли и слышали, что происходитъ и тотчасъ же сообщили обо всемъ коменданту. Самъ онъ, посл описанной исторіи, къ намъ не показывался, боясь, какъ мы потомъ узнали, какого-нибудь скандала и, вмст съ тмъ, не зная, какой найти выходъ изъ создавшагося для него положенія. На помощь къ нему явился вахмистръ Голубцовъ, о которомъ я вскользь уже упомянулъ. Объ этомъ замчательномъ жандарм необходимо сказать здсь нсколько словъ.

Простой, малограмотный унтеръ-офицеръ, Голубцовъ въ сред разныхъ служащихъ положительно выдлялся большимъ природнымъ умомъ, онъ обладалъ тмъ, что называютъ, практическимъ здравымъ смысломъ и отличался удивительной выдержкой и тактомъ. Наблюдая, въ теченіе многихъ лтъ и при разныхъ комендантахъ, за заключенными политическими, Голубцовъ прекрасно изучилъ наши нравы, взгляды и привычки. Поэтому онъ всегда умлъ ладить съ нами и никогда не подавалъ ни малйшаго повода къ какому-либо недоразумнію. При такихъ своихъ свойствахъ, ничего нтъ удивительнаго въ томъ, что, будучи нижнимъ чиномъ, онъ вполн подчинилъ себ безхарактернаго и недалекаго своего начальника, подполковника Масюкова. Послдній шагу не длалъ, не посовтовавшись съ Голубцовымъ. Только одинъ-единственный разъ комендантъ поступилъ противъ мннія своего вахмистра, — въ исторіи увоза Ковальской, положившись на совты Архипова и Бобровскаго, — и вскор долженъ былъ въ этомъ сильно раскаяться. Когда же въ женской тюрьм начались печальныя происшествія, онъ снова обратился къ своему подчиненному. Голубцовъ посовтовалъ коменданту явиться въ мужскую тюрьму и, чистосердечно разсказавъ намъ обо всемъ происшедшемъ на Усть-Кар, положиться на наше ршеніе. Но трусливый подполковникъ боялся пойти къ намъ, когда въ дйствительности ему не угрожала никакая опасность. Видя это, умный вахмистръ предложилъ своему безхарактерному начальнику другой планъ, за который тотъ и ухватился.

Въ третьемъ номер,— въ ‘Якутк’, — сидлъ Иванъ Калюжный, братъ Маріи Васильевны, прибывшей вмст со мною и Чуйковымъ на Кару. Это былъ очень способный,— особенно къ языкамъ, — вчно веселый и остроумный человкъ, прекрасный товарищъ и любимецъ многихъ. По своимъ воззрніямъ Иванъ Калюжный былъ народовольцемъ и въ 1883 году по процессу 16-ти приговоренъ былъ къ 15 г. каторги. Вмст съ нимъ и также на 15 лтъ осуждена была жена его, Надежда Смирницкая. Такимъ образомъ, дв самыя близкія Ив. Калюжному женщины присутствовали при насильственномъ увоз Е. Ковальской и, какъ мы уже знаемъ, затяли противъ Масюкова отчаянный протестъ. Зная объ этихъ родственныхъ отношеніяхъ Ив. Калюжнаго, Голубцовъ посовтовалъ коменданту обратиться къ нему.

Между тмъ, больше недли прошло уже со времени увоза Е. Ковальской, и продолжавшаяся неизвстность о томъ, что происходитъ въ женской тюрьм на Усть-Кар въ сильнйшей степени томила многихъ изъ насъ, возбуждая всякія тревоги и опасенія. Наконецъ, однажды вдругъ позвали Ив. Калюжнаго къ коменданту. До исторіи съ Е. Ковальской, Ив. Калюжный, вслдствіе особеннаго разршенія генералъ-губернатора, имлъ свиданіе съ сестрой, для чего ее привозили на Нижнюю Кару. Теперь же комендантъ предложилъ Ив. Калюжному отправиться вмст съ нимъ на Усть-Кару. Только поздно вечеромъ вернулся онъ обратно. Тогда вс заключенные, съ нетерпніемъ ожидавшіе его возвращенія, собрались въ ‘Якутк’ на общую сходку — событіе, небывалое въ нашей тюрьм со времени введенія на Кар жандармскаго управленія. При гробовомъ молчаніи Ив. Калюжный сообщилъ, что его сестра, Смирницкая и Марія Ковальская уже седьмой день голодаютъ, затмъ онъ передалъ намъ все, что узналъ отъ Масюкова. Послдній чистосердечно разсказалъ Калюжному, какъ произошелъ увозъ Е. Ковальской. Получивъ отъ губернатора предписаніе взять Е. Ковальскую ‘безъ скандала’ и, переодвъ въ казенное платье, доставить въ Стртенскъ, онъ не зналъ, какъ ему поступить: въ виду раньше уже происходившихъ въ женской тюрьм ‘скандаловъ’, онъ боялся, что Е. Ковальская и ея подруги рзко воспротивятся этому распоряженію, поэтому онъ послдовалъ совту есаула Архипова и смотрителя уголовныхъ Бобровскаго, о чемъ теперь крайне жалетъ. Передавая все это, Масюковъ клялся Калюжному всми святыми, что при увоз Е. Ковальской онъ умышленно не совершалъ никакихъ надъ ней издвательствъ и по ея адресу оскорбительныхъ словъ не произносилъ. Въ заключеніе, онъ охотно отдавалъ себя на судъ заключенныхъ въ мужской тюрьм, предлагая намъ произвести подробное разслдованіе о его поведеніи. При этомъ онъ общалъ сдлать все отъ него зависящее для облегченія хода слдствія.

По словамъ Ив. Калюжнаго, Масюковъ имлъ крайне убитый и жалкій видъ, онъ со слезами на глазахъ умолялъ уговорить женщинъ, чтобы он отказались отъ голодовки. Когда затмъ Калюжный передалъ сестр и Смирницкой обо всемъ этомъ, он не поврили разсказу Масюкова и продолжали стоять на томъ, что уморятъ себя голодомъ. Онъ не въ силахъ былъ отклонить ихъ отъ этого ршенія. Эта его неудача крайне огорчила Масюкова. Комендантъ попросилъ его передать все узнанное отъ него намъ, а также и другой женской тюрьм, въ которой, какъ я уже упоминалъ, сидли Лешернъ, Ивановская, Якимова, Корба и Ананьина.

Сообщеніе Калюжнаго о происходившей въ то самое время голодовк трехъ женщинъ произвело на собравшихся сильнйшее впечатлніе. Въ первый моментъ вс были какъ бы подавлены услышаннымъ, и на нкоторое время воцарилась полная тишина. Сходка эта не походила ни на одну изъ многочисленныхъ, на которыхъ мн до того приходилось присутствовать: хотя и на этотъ разъ не былъ избранъ предсдатель, но все время господствовалъ образцовый порядокъ, не было ни громкихъ рчей, ни продолжительныхъ споровъ. Обыкновенно всегда молчаливый и при публик крайне застнчивый Яцевичъ заговорилъ, помнится мн, первый, дрожащимъ голосомъ. Единодушно принято было чье-то предложеніе не расходиться до тхъ поръ, пока не ршимъ, что намъ предпринять. Вопросъ о насиліи при увоз Е. Ковальской сперва отошелъ на второй планъ,— прежде всего надо было поскоре прекратить голодовку трехъ женщинъ. Ршено было предложить коменданту вновь предоставить свиданіе, на этотъ разъ со всми тремя голодающими и не одному Калюжному, но еще и другому выбранному тюрьмой представителю. Эти два лица отъ имени всхъ насъ должны были убдить женщинъ прекратить голодовку, съ тмъ условіемъ, что мы беремъ на себя разслдованіе поведенія Maсюкова и, соотвтственно результатамъ его, предпримемъ дальнйшіе шаги по отношенію къ комендату. Ршено было потребовать у него также свиданіе съ двумя товарищами, находившимися въ вольной команд,— Лозяновымъ и Осмоловскимъ, для того, чтобы поручить имъ вести разслдованіе объ увоз Ковальской. Для переговоровъ обо всемъ вышеизложенномъ съ Масюковымъ выбрали трехъ представителей и черезъ жандарма передали ему, чтобы онъ ихъ вызвалъ къ себ. Но трусливый комендантъ побоялся принять всхъ трехъ и попросилъ прислать лишь одного представителя. Выбрали Яцевича, поручивъ ему передать Масюкову, что лучше всего онъ сдлаетъ, если подастъ просьбу о перевод его въ другое мсто.

Былъ поздній часъ. Давно прошло время вечерней поврки, а между тмъ насъ все не запирали въ камерахъ: комендантъ, очевидно, не желалъ стснять наше совщаніе. Въ слабо освщенномъ коридор мрачно расхаживали нкоторые изъ заключенныхъ, повидимому, мало или вовсе несочувствовавшіе затянному женщинами протесту, такъ какъ они опасались всякихъ для насъ усложненій и, быть можетъ, большихъ страданій. Видя, что происходитъ нчто очень важное и серьезное у насъ, жандармы столпились у своего столика и тихо перешептывались. Кругомъ чувствовалась какая-то особенная торжественность. По уход Яцевича къ коменданту, нкоторые выражали опасеніе, что голодающія женщины не согласятся на наше предложеніе, а потому находили необходимымъ, чтобы наши два уполномоченные заявили имъ, что, разъ он не откажутся отъ голодовки, то и мы приступимъ къ ней, хотя для насъ далеко еще не выяснены были вс обстоятельства увоза Ковальской. Другіе настаивали на томъ, что такое заявленіе можно сдлать, лишь имя увренность, что дйствительно вся наша тюрьма согласна прибгнуть къ голодовк, но въ этомъ нельзя было тогда ручаться даже за большинство сидвшихъ у насъ.

Вернувшись отъ коменданта только въ 11 час. вечера, Яцевичъ сообщилъ намъ, что Масюковъ согласился на вс наши предложенія. Комендантъ тотчасъ же предоставилъ ему свиданіе съ вольнокомандцами,— Лозяновымъ и Осмоловскимъ и общалъ распорядиться, чтобы вс подчиненныя ему лица давали нашимъ ‘слдователямъ’ правдивыя показанія, онъ также согласился передать намъ въ тюрьму результаты ихъ разслдованія въ запечатанныхъ конвертахъ безъ предварительнаго своего пересмотра. Осмоловскій, негласно уже самъ занимавшійся разслдованіемъ исторіи увоза Ковальской, передалъ Яцевичу, что слухъ, будто бы Масюковъ вмст съ Архиповымъ и Бобровскимъ отпускалъ шутки и сальности, никмъ не подтверждается. Повидимому, изъ присущей Яцевичу деликатности, онъ не ршился передать комендату нашъ совтъ хлопотать о перевод.

Выбравъ, кром Ив. Калюжнаго, вторымъ уполномоченнымъ для переговоровъ съ голодающими Рехневскаго, мы разошлись по камерамъ посл полуночи. Съ тревогой ожидали мы, что принесетъ намъ слдующій день: согласятся-ли голодающія на наше предложеніе и прекратятъ-ли свой протестъ? Посл свиданія Яцевича съ комендантомъ и двумя вольнокомандцами, очень немногіе изъ насъ сочувственно относились къ затянному тремя женщинами протесту: безобразный характеръ увоза Ковальской не на столько возмущалъ большинство заключенныхъ, въ виду бывавшихъ у насъ въ прошломъ всевозможныхъ насилій надъ политическими, чтобы у многихъ являлась готовность ни предъ чмъ не останавливаться въ своемъ протест. Къ тому же Масюковъ положительно былъ жалокъ и не возбуждалъ ни малйшей злобы. Кром того, наша тюрьма, посл многочисленныхъ испытаній, перенесенныхъ ею въ предшествовавшіе годы, была рада, что, при этомъ комендант, можно было, наконецъ, мирно жить, не боясь никакихъ столкновеній и рзкихъ переворотовъ. Затянная же тремя женщинами голодовка выбивала всхъ насъ изъ колеи и заставляла опасаться, что она можетъ плохо окончиться. Зная характеръ голодающихъ и ихъ нервное состояніе, естественно было предвидть, что он будутъ упорно стоять на своемъ, а это, даже противъ желанія большинства изъ насъ, неизбжно должно было втянуть и нашу тюрьму въ невыносимо тяжелое положеніе. Эти опасенія вполн подтвердились.

Съ неимоврнымъ нетерпніемъ ожидали мы на второй день возвращенія съ Усть-Кары нашихъ уполномоченныхъ. Только передъ вечеромъ вернулись они, и вс заключенные вновь собрались вмст, на этотъ разъ въ нашей, Больничной, камер. Три протестантки согласились пріостановить голодовку, но лишь до тхъ поръ, пока Лозяновъ и Осмоловскій закончатъ свое разслдованіе. При этомъ он заране выражали увренность, что разслдованіе подтвердитъ правильность составившагося у нихъ представленія объ увоз Ел. Ковальской. Тогда он отправятъ ген.-губернатору телеграмму съ требованіемъ удалить Масюкова, Архипова и Бобровскаго. Если, по прошествіи десяти дней, получится отказъ или вовсе не будетъ никакого отвта, он снова начнутъ голодать, независимо отъ того или иного поведенія мужской тюрьмы. Ршеніе свое он считали окончательнымъ и безповоротнымъ.

Такой результатъ переговоровъ съ голодавшими далеко не удовлетворилъ насъ, такъ какъ наступила лишь кратковременная отсрочка въ невыносимо тяжеломъ и напряженномъ нашемъ состояніи. Едва-ли кто-нибудь сомнвался, что, каковы бы ни были результаты слдствія, эти три протестантки останутся при своемъ мнніи о глумленіи Масюкова надъ Е. Ковальской, а, слдовательно, что он пошлютъ барону Корфу требованіе объ удаленіи Масюкова. Нужно было быть крайне наивнымъ и легкомысленнымъ, чтобы хоть на минуту сомнваться, каковъ будетъ — если только будетъ,— отвтъ генералъ-губернатора. Но мы утшали себя надеждой, что, быть можетъ до тхъ поръ что-нибудь неожиданное случится, что помшаетъ нашимъ женщинамъ вновь прибгнуть къ голодовк. Утшительнымъ было уже то, что он прекратили ее хотя на время.

Судя по разсказамъ нашихъ делегатовъ, особенно упорно и яро за самую рзкую и крайнюю борьбу съ Васюковымъ стояла М. Ковалевская. Въ ней, по ихъ словамъ, клокотала злоба и ненависть къ Масюкову и къ его двумъ помощникамъ: она, повидимому, ршила не отступать ни передъ чмъ и вести дло до конца. Своей непримиримостью она заразила не только Калюжную и Смирницкую, но также и нашихъ уполномоченныхъ, чего особенно отъ Рехневскаго мы никакъ не ожидали. Возможно было еще допустить, что на Ив. Калюжнаго, жена и сестра котораго голодали, подйствуетъ непримиримость нашихъ женщинъ, но мы для того и избрали второго делегата, чтобы онъ постарался склонить протестантовъ къ уступчивости, а не, наоборотъ, самъ отъ нихъ заражался склонностью къ ярымъ протестамъ.

Не мене, чмъ мы, огорченъ былъ комендантъ отвтомъ женщинъ, дававшимъ и ему только отсрочку. Вызвавъ къ себ Рехневскаго, онъ и ему повторилъ свои увренія и клятвы, что онъ не хотлъ оскорбить Е. Ковальскую и что онъ не глумился надъ нею. Онъ умолялъ, чтобы наши уполномоченные поскоре закончили разслдованіе, такъ какъ и для него продолжительная неопредленность была тяжела. Но не скоро еще насталъ конецъ этой печальной исторіи.

Предпринятое Лозяновымъ и Осмоловскимъ разслдованіе было ими закончено черезъ нсколько дней. Опросивъ кого возможно было объ исторіи увоза Е. Ковальской, они передали намъ въ тюрьму подробный свой отчетъ, въ немъ подтверждалось выше приведенное описаніе насильственнаго увоза Ковальской, за исключеніемъ лишь пункта объ участіи Масюкова въ глумленіи надъ нею,— относительно этого обстоятельства, особенно раздражавшаго нашихъ трехъ протестантокъ, ршительно никто изъ опрошенныхъ не могъ дать ясныхъ и опредленныхъ показаній. Было очевидно, что Бобровскій и Архиповъ отпускали какія-то шутки и остроты въ то время, когда Ковальскую переодвали, но что именно они говорили, а тмъ боле, принималъ-ли Масюковъ участіе въ этомъ, не удалось вполн установить нашимъ слдователямъ.

Теперь необходимо было опредлить наше отношеніе къ даннымъ разслдованія, и вс заключенные вновь собрались на общую сходку. на ней обозначилось два направленія: одни находили обвиненіе Масюкова въ умышленномъ издвательств надъ Ковальской недоказаннымъ, по считали его виновнымъ въ насильственномъ ея увоз безъ предупрежденія и въ переодваніи ея въ присутствіи и при содйствіи мужчинъ. Однако, унизительное положеніе, въ которое поставилъ себя комендантъ, предоставившій заключеннымъ производить надъ его дйствіями разслдованіе, о чемъ знали вс мстные жители, а также тревоги, волненія и раскаяніе, проявленныя Масюковымъ, служили по мннію сторонниковъ этого взгляда достаточнымъ для него наказаніемъ. Принимая къ тому же во вниманіе его безхарактерность, несообразительность и трусость, они признавали возможнымъ ограничиться однимъ лишь выговоромъ ему съ указаніемъ, чтобы впредь онъ былъ внимательне въ аналогичныхъ случаяхъ. Такое заключеніе другіе находили черезчуръ мягкимъ и настаивали на необходимости отправить генералъ-губернатору заявленіе, въ которомъ, кром изложенія безобразнаго характера увоза Ковальской, было бы еще указано на то, къ какому печальному результату можетъ привести слпое и торопливое принятіе низшими должностными лицами репрессивныхъ мръ, по ничтожному или даже безъ всякаго съ нашей стороны повода.

Встртивъ сочувствіе среди немногихъ, это предложеніе вызвало горячія возраженія со стороны сторонниковъ первой резолюціи. Послдніе указывали, между прочимъ, на то, что начальство посмотритъ на такое заявленіе, какъ на угрозу съ нашей стороны и можетъ отвтить на нее репрессіями. Кром того, нкоторые находили для себя нравственно недопустимымъ явиться обвинителями Масюкова передъ высшимъ начальствомъ, когда по всему было очевидно, что умышленнаго оскорбленія онъ не желалъ никому причинить. Только одинъ Санковскій упорно продолжалъ считать коменданта кругомъ виноватымъ и за насиліе надъ Ковальской хотлъ нанести ему личное оскорбленіе, но, не встртивъ ни въ комъ ни малйшаго сочувствія такого рода расправ съ жалкимъ Масюковымъ, долженъ былъ отказаться отъ своего намренія.

Такъ какъ сторонники обоихъ заключеній энергично отстаивали ихъ цлесообразность и правильность, не будучи въ состояніи, посл очень продолжительныхъ дебатовъ, придти ни къ какому соглашенію, то въ конц концовъ ршено было отправить об резолюціи вновь черезъ двухъ уполномоченныхъ отъ насъ на усмотрніе трехъ протестанокъ. Кром Ивана Калюжнаго, являвшагося сторонникомъ предложенія о посылк протеста генералъ-губернатору, вторымъ уполномоченнымъ на этотъ разъ выбрали Позена, какъ человка, пользовавшагося уваженіемъ, считавшагося умнымъ и тактичнымъ и также стоявшаго лишь за выраженіе порицанія Масюкову. Останавливая свой выборъ на немъ, разсчитывали, что онъ, какъ ‘сильный діалектикъ’, сможетъ склонить М. Ковалевскую къ уступчивости. Но уже тотъ фактъ, что даже мирная мужская тюрьма не могла придти къ одному ршенію, являлся чрезвычайно неблагопріятнымъ обстоятельствомъ: расколъ среди насъ долженъ былъ укрпить трехъ протестанокъ въ ихъ непримиримости, неуступчивости, да и начальству онъ могъ лишь развязать руки, побудивъ его прибгнуть къ самымъ крайнимъ репрессивнымъ мрамъ по отношенію ко всмъ намъ. Къ несчастію, эти соображенія очень немногимъ пришли своевременно на умъ.

Результатомъ переговоровъ нашихъ уполномоченныхъ съ тремя протестантками было то, что он отказались отъ возобновленія голодовки, но ршили обратиться къ начальнику иркутскаго жандармскаго правленія съ заявленіемъ, которое излагало обстоятельства, сопровождавшія насильственный увозъ Е. Ковальской и заканчивалось слдующимъ образомъ:

‘Посл указаннаго здсь нарушенія комендантомъ Масюковымъ своихъ чисто юридическихъ обязанностей и того оскорбленія, которое онъ нанесъ намъ, какъ женщинамъ, позволивъ жандармамъ, смотрителю (не нашей тюрьмы) и уголовнымъ ворваться къ соннымъ женщинамъ, мы три, оставшіяся въ тюрьм, не находимъ возможнымъ дале имть какія бы то ни было дла съ Масюковыхъ, какъ съ представителемъ власти. Мы не можемъ къ нему обращаться по нашимъ дламъ, и онъ не можетъ являться въ нашу тюрьму. Желая попробовать легальный путь, мы обращаемся къ Вамъ, какъ къ непосредственному контролеру г. Масюкова съ заявленіемъ о необходимости удалить его отъ занимаемаго имъ мста. Если Вы не можете этого сдлать на основаніи только нашего заявленія, то мы желали бы, чтобы Вы прибыли сюда лично или прислали довренное лицо для разслдованія дла’.

По мннію многихъ, наиболе благоразумныхъ изъ насъ, такое требованіе могло скоре побудить начальство оставить Масюкова въ должности коменданта, если бы даже оно само имло намреніе удалить его, въ виду проявленной имъ полной неспособности завдывать политическими заключенными. Поэтому они находили заявленіе трехъ женщинъ, не говоря уже про его стиль, крайне неудачнымъ и могущимъ привести къ самымъ нежелательнымъ послдствіямъ. Но оно все же казалось лучшимъ результатомъ, чмъ безцльное продолженіе ими голодовки, и мы въ немъ видли нкоторое для себя облегченіе, такъ какъ развязка вновь отсрочивалась на время.

Въ присланныхъ одновременно съ копіей этого заявленія письмахъ три протестантки довольно ясно выражали намъ свое неудовольствіе, по поводу принятыхъ нами резолюцій, въ особенности тми изъ насъ, которые подписали предложеніе о вынесеніи лишь выговора Масюкову. ‘Мы не только не требовали, но и не желали вмшательства вашей тюрьмы’,— писали М. Калюжная и Н. Смирницкая. ‘Мы сдлали большую ошибку, принявъ путь голодной смерти, такъ какъ она слишкомъ медленна и рано или поздно вы должны были узнать о принятой нами мр. Благодаря нашей неосмотрительности, намъ необходимо теперь перемнить политику, что мы и длаемъ, отправляя заявленіе фонъ-Плотто {Иркутскому жандармскому полковнику, являвшемуся ближайшимъ начальникомъ коменданта Масюкова.}. Мы положительно не желаемъ, чтобы вы присоединились къ нему, если бы вы почему-либо нашли нужнымъ сдлать это, такъ какъ для большинства тюрьмы поднятіе этого дла является нравственной натяжкой. Конечно, мы не можемъ, да и не имемъ права, требовать полнаго невмшательства со стороны тюрьмы или, наконецъ, отдльныхъ лицъ. Но предоставляемъ имъ длать это совершенно самостоятельно. Подымая этотъ вопросъ, мы сдлаемъ все, чтобы послдствія его обрушились только на насъ троихъ’.

Было ясно, что три протестантки остались крайне недовольными отношеніемъ нашей тюрьмы къ исторіи увоза Е. Ковальской,— къ тому, какъ по нашему мннію, надо было на нее реагировать. Дйствительно, преобладающее большинство у насъ считало возможнымъ удовлетвориться выраженіемъ порицанія коменданту и, лишь какъ уступку крайне возбужденнымъ и нервнымъ нашимъ женщинамъ допускало предложеніе, чтобы Масюковъ самъ хлопоталъ о перевод, такъ какъ при немъ намъ было лучше, вольне, чмъ при комъ-либо изъ его предшественниковъ. Но, по полученіи вышеприведеннаго заявленія и писемъ трехъ женщинъ, большинство сдлало еще уступку, и безъ дебатовъ принято было предложеніе о подач начальству заявленія и отъ насъ. Изложивъ въ немъ исторію увоза Ковальской, какъ она выяснилась разслдованіемъ нашихъ уполномоченныхъ и не отвергалась самимъ Масюковымъ, мы указали на возмутительное поведеніе при этомъ исполнителей распоряженій высшихъ властей. Но мы не ставили никакихъ ультиматумовъ, не требовали убрать Масюкова.

Изъ всего числа — около пятидесяти — заключенныхъ въ то время въ нашей тюрьм только 13 человкъ не захотли подписать это заявленіе, мотивируя свой отказъ тмъ, что они ‘какъ арестанты, не считаютъ себя въ прав выражать начальству свое неудовольствіе по поводу его дйствій’. То были наши ‘монархисты’ съ —вымъ во глав.

ГЛАВА XXVI.
Переселенія въ ‘колонію’.

Примру Властопуло послдовали вскор другіе. Каждый новый случай подачи прошенія о помилованіи производилъ на большинство самое тяжелое, удручающее впечатлніе, хотя для насъ не вс они были неожиданны. Зная о произошедшемъ въ убжденіяхъ нкоторыхъ перелом, мы допускали возможность подачи прошенія тмъ или инымъ ‘патріотомъ’ и ‘монархистомъ’ и иногда даже выражали удивленіе, почему они такъ долго не длаютъ этого. Такая нершительность со стороны этихъ лицъ отчасти объяснялась тмъ, что они конфузились, стснялись передъ остальными заключенными. Только изъ-за такого рода робости иной тянулъ лямку, откладывая со дня на день свое намреніе. Несмотря, однако, на совершенно никмъ неожиданный случай съ Властопуло, который, казалось, долженъ былъ бы васъ ко всему подготовить, все-же было еще два-три большихъ сюрприза, если не для всхъ, то для очень многихъ изъ заключенныхъ. Не удивительно поэтому, что у нкоторыхъ развилась даже мнительность, являлось подчасъ совершенно несправедливое подозрніе относительно того или иного лица.

‘Если такіе-то подали прошенія, то почему не могутъ послдовать ихъ примру еще вотъ эти?’ — естественно приходило въ голову, и въ большинств случаевъ эти предположенія дйствительно оправдывались. Но не трудно себ представить, какъ подобныя заподозриванія другихъ въ политической порядочности должны были вліять на взаимныя отношенія.

Нкоторые изъ раскаявшихся поступали открыто, безъ лицемрія: они прямо заявляли остальнымъ о своемъ намреніи подать прошеніе. Но бывали между ними и малодушные, которые при этомъ маскировались, прибгая къ разнымъ неблаговиднымъ уловкамъ и хватаясь за пустые, ничтожные погоды. Поступавшіе открыто укладывали свои вещи и заявляли коменданту черезъ дежурныхъ жандармовъ, чтобы онъ ихъ къ себ вызвалъ. Ихъ затмъ немедленно уводили отъ насъ въ особенное помщеніе, находившееся вн тюремной ограды. Пока поданныя ими прошенія шли въ Петербургъ и оттуда получались на нихъ резолюціи, проходило нсколько мсяцевъ, во время которыхъ раскаявшіеся пользовались разными льготами. Затмъ изъ Петербурга приходили распоряженія отправить этихъ лицъ на поселеніе въ хорошія мста, гд имъ предоставляли полную свободу. Уходъ изъ тюрьмы, вслдствіе поданнаго прошенія, на нашемъ діалект назывался переселеніемъ ‘въ колонію’. Наименованіе ‘колонистъ’, произносившееся съ брезгливостью, стало вскор довольно популярнымъ и его считали позорнымъ не только вс политическіе ссыльные въ Сибири, но также и наиболе порядочные мстные обыватели.

Съ уходившими ‘въ колонію’, мы, заключенные въ тюрьм и наши товарищи — вольнокомандцы, навсегда прерывали всякія сношенія,— объ этомъ, посл продолжительныхъ дебатовъ, у насъ состоялось особенное постановленіе. Такой исключительный пріемъ относительно нихъ, въ общемъ, былъ необходимъ затмъ, чтобы всякаго рода начальство и мстное населеніе понимали различіе между ‘раскаявшимися’ и нераскаявшимися политическими. Нкоторые изъ насъ считали совершенно невозможнымъ сколько-нибудь снисходительно относиться къ ‘колонистамъ’, такъ какъ послдніе однимъ почеркомъ пера навсегда отрекались отъ всего своего прошлаго, одной бумажкой уничтожили все то, что еще недавно и имъ было дорого, за что и они перенесли столько лишеній и страданій. Кром политическаго и моральнаго значенія, эти отреченія наносили остальнымъ заключеннымъ еще и прямой вредъ: облегчая положеніе раскаявшихся и, наоборотъ, усиливая репрессіи по отношенію къ остающимся врными революціоннымъ взглядамъ, начальство расчитывало побудить и послднихъ подавать просьбы о помилованіи. Такимъ образомъ, колонисты, пріобртая для себя всякія удобства и облегченія, тмъ самымъ являлись причиной ухудшенія и безъ того незавиднаго положенія своихъ вчерашнихъ товарищей. Можно, поэтому, понять, нечему нкоторые, боле экспансивные изъ заключенныхъ питали къ ‘колонистамъ’, не только презрніе, но и личную злобу. Мн же казалось, что между ними слдовало отличать б але и мене виновныхъ. Помня пословицу, что, ‘снявши голову, по волосамъ не плачутъ’, я находилъ вполн естественнымъ и даже неизбжнымъ актъ подачи прошеній со стороны лицъ, отказавшихся отъ революціонныхъ воззрній и склонившихся къ патріотизму. Отъ нихъ можно было требовать лишь искренности и правдивости. Къ тому же въ возникновеніи среди нкоторыхъ заключенныхъ разочарованія въ прошлой революціонной дятельности были лишь отчасти виноваты индивидуальныя, личныя ихъ качества,— главной причиной, какъ я уже неоднократно упоминалъ, являлись общія условія, какъ Россіи вообще, такъ нашей тюремной жизни — въ іастности. Я, поэтому считалъ несправедливымъ рзко осуждать всхъ безъ различія ‘колонистовъ’. По поводу отношенія къ нимъ между нкоторыми изъ насъ были крупныя разногласія и иногда происходили большія схватки. Верхъ одержали крайніе, настоявшіе, какъ я уже сказалъ, на полномъ разрыв всякихъ сношеній со всми колонистами: даже раскланиваться съ кмъ-нибудь изъ нихъ считалось уже предосудительнымъ.

За Властопуло первымъ послдовалъ въ ‘колонію’ Евсевъ. Его уходъ изъ тюрьмы ни для кого не былъ неожиданнымъ и меньше всего огорчилъ насъ, такъ какъ онъ не пользовался среди насъ особенной симпатіей. Неразвитый, озлобленный противъ всхъ и крайне вспыльчивый, онъ раньше другихъ изъ яраго террориста превратился въ монархиста и, когда въ тюрьм узнали о его переселеніи, то нкоторые говорили: ‘туда ему и дорога’!

Его сопроцессникъ Хохловъ крпился нкоторое время. Но, однажды, во время прогулки онъ обратился ко мн съ просьбой подарить ему на память одну изъ принадлежавшихъ мн книгъ,— нкоторыя изъ послднихъ считались у насъ частной собственностью, находившейся въ общемъ пользованіи. На мой вопросъ, собирается ли онъ уйти изъ тюрьмы, онъ заявилъ, что ршилъ подать прошеніе о помилованіи. Онъ прибавилъ затмъ, что такое намреніе давно уже явилось у него, но не хватало ршимости исполнить его. Изъ товарищескаго чувства онъ отказался бы отъ этого шага, если бы не былъ осужденъ на столь продолжительный срокъ (20 л.). Онъ говорилъ дальше, что разстается съ товарищами съ большимъ сожалніемъ и выноситъ къ нимъ глубокую благодарность за всю ту пользу, какую они ему оказали. Въ тотъ же день Хохловъ обратился къ нашему старост съ просьбой объявить по всмъ камерамъ объ его уход въ колонію.

Ярый монархистъ рабочій Иванченко за долго до подачи прошенія сообщилъ остальнымъ о такомъ своемъ намреніи. Но онъ ршилъ уйти въ колонію, когда минетъ ровно десять лтъ со дня его ареста (въ феврал 1879 г.). Въ отличіе отъ всхъ остальныхъ раскаявшихся, которые все же стыдились этого шага, Иванченко, наоборотъ, говорилъ о немъ съ полнымъ сознаніемъ своей правоты: ‘ничего нтъ унизительнаго въ томъ, во что врятъ милліоны русскаго народа’ (т. е. въ царя),— заявлялъ онъ.

Крпился также долго и мичманъ Александръ Колюжный, которому оставалось уже немного лтъ до окончанія срока каторги. Онъ, вроятно, дотянулъ бы до конца, если бы Властопуло не открылъ шествія, и не начались у насъ осложненія по поводу увоза Е. Ковальской. Намъ онъ мотивировалъ свой уходъ изъ тюрьмы тмъ, что не одобряетъ поведенія женщинъ и не сочувствуетъ нашему отношенію къ описанной мною исторіи. Все это, по его словамъ, ставило его въ тяжелое и фальшивое положеніе. На сколько было правды въ его словахъ, не берусь судить.

Эти четыре лица были боле или мене давно извстны, какъ ярые патріоты и монархисты, они не отличались развитіемъ и къ тому же поступили довольно открыто, когда надумали уйти въ колонію. Совсмъ иначе обстояло дло съ Андреемъ Баламезомъ. Объ этомъ господин слдуетъ разсказать нсколько подробне.

Онъ былъ болгариномъ по происхожденію, обучался нкоторое время, въ одесскомъ реальномъ училищ и 18 лтъ былъ арестованъ (въ 1878 г.). Во время дознанія онъ не только оговорилъ другихъ, но, разгуливая по улицамъ Одессы съ переодтыми жандармами, указывалъ имъ розыскиваемыхъ нелегальныхъ революціонеровъ. Такимъ то образомъ былъ взятъ Чубаровъ, который, какъ извстно, былъ затмъ казненъ. Но подъ чьимъ то вліяніемъ А. Баламезъ на суд отказался отъ всхъ своихъ показаній, и его приговорили къ 20 г. каторжныхъ работъ. Идя съ большой партіей политическихъ, онъ по дорог на Кару держалъ себя хорошо. Въ виду его молодости, раскаянія и полученнаго имъ огромнаго срока, товарищи ршили совершенно забыть о его гнусномъ поведеніи до суда. На Кар А. Баламезъ, въ теченіе 8—9 лтъ всегда являлся самымъ крайнимъ и ршительнымъ революціонеромъ. Онъ также сдлалъ въ ма 1882 г. попытку бжать изъ Карійской тюрьмы, за что получилъ надбавку срока еще въ 10 лтъ, все это вмст взятое вполн примирило съ нимъ многихъ, хотя далеко не всхъ, и у него имлись пріятели среди наилучшихъ людей въ тюрьм.

Но подъ красивой, подкупающей вншностью, — Баламезъ былъ высокаго роста, прекрасно сложенъ, съ очень правильными и выразительными чертами лица, — скрывалась жалкая низменная душенка. Достаточно сказать, что, какъ потомъ оказалось, онъ тайкомъ похищалъ изъ общественнаго сундука чай, сахаръ и т. е. Наконецъ, по его заявленію, ему не въ моготу стало сидть, сложа руки въ тюрьм: онъ хочетъ работать на революціонномъ поприщ, онъ можетъ совершить какой нибудь террористическій фактъ, для этого ему нужно бжать. Такъ жить дальше онъ не можетъ, иначе онъ сойдетъ съ ума. Но бжать изъ карійской тюрьмы не возможно: ему, поэтому, необходимо добиться, чтобы его перевели въ какое-нибудь другое мсто, хотя бы въ Верхнеудинскую центральную тюрьму, а по дорог туда онъ попытается убжать, ему это наврное удастся, а если нтъ, то лучше уже быть застрленнымъ конвоемъ, чмъ такъ жить, оставаясь на Кар и т. д. въ этомъ род. Баламезъ до того искусно разыгралъ эту роль, а пріятели его были на столько доврчивы, что, когда за нимъ явились жандармы, чтобы увести его, то въ тюрьм происходили сцены трогательнаго съ нимъ прощанія. Долго еще дурачилъ онъ легковрныхъ, живя съ колонистами въ одномъ помщеніи, пока вахмистръ Голубцовъ въ разговор съ кмъ то изъ заключенныхъ не воскликнулъ съ удивленіемъ: ‘Какъ? Вы разв не знаете: Баламезъ давно подалъ прошеніе!’

Впослдствіи до насъ дошелъ слухъ, что этотъ пройдоха получилъ полную свободу и ухалъ въ Болгарію, гд Стамбуловъ сдлалъ его не то полиціймейстеромъ, не то смотрителемъ тюрьмы. Если этотъ слухъ былъ вренъ, то не трудно себ представить, какую роль долженъ былъ играть этотъ человкъ во время всевозможныхъ зврствъ, путемъ которыхъ, какъ извстно, Стамбуловъ удерживалъ въ своихъ рукахъ власть.

Близкимъ по духу Баламезу оказался Степанъ Оссовскій. Крестьянинъ Бессарабской губерніи, кузнецъ и земледлецъ, онъ окончилъ уздное училище и также какимъ-то образомъ затесался въ революціонную среду. Затмъ, въ 1883 г. онъ былъ кіевскимъ военнымъ судомъ приговоренъ въ Сибирь на поселеніе. Оттуда почему то послалъ онъ на имя царя заявленіе, переполненное бранными словами, за что сенатъ заочно приговорилъ его къ 6 годамъ каторжныхъ работъ. По дорог онъ сдлалъ попытку бжать, и ему прибавили еще одинъ годъ. Къ намъ онъ прибылъ зимою 1887 г. и въ начал произвелъ недурное впечатлніе. Но вскор онъ сталъ обнаруживать непріятныя черты характера, а осенью 1889 г. Оссовскій не только подалъ прошеніе о помилованіи, но сдлался еще доносчикомъ: онъ выдалъ начальству способъ нашей конспиративной почты, кототорая, поэтому, на долго была прекращена, онъ сообщилъ, что въ тюрьм имются запрещенныя изданія, почему по предписанію изъ департамента полиціи произведенъ былъ генеральный обыскъ, ничего, однако, не обнаружившій, Оссовскій также разсказалъ еще многое другое о заключенныхъ, чмъ причинилъ намъ и женской тюрьм массу вреда.

Непріятно разсказывать о такихъ субъектахъ, какъ Цыпловъ, Мельниковъ, Баламезъ и Оссовскій: тяжело вспоминать, что такіе господа сидли въ политической тюрьм и считались нашими товарищами въ теченіе многихъ лтъ. Но что же длать?

Въ другомъ род, чмъ Баламезъ, также одурачилъ многихъ Николай Позенъ, который, какъ я уже говорилъ, считался однимъ изъ наиболе уважаемыхъ людей въ тюрьм. Дло въ томъ, что, живя долгое время въ одной камер съ омичевымъ, Позенъ вчно раздражалъ его своими спорами. Искренній и честный, хотя и не особенно умный монархистъ Хома, какъ мы уже знаемъ, не выносилъ нападокъ на царя, правительство и, вообще, на все русское. Позенъ же, которому совершенно безразлично было о чемъ ни спорить, нарочно заводилъ съ омичевымъ разговоры на самыя дорогія для послдняго темы и своими возраженіями доводилъ его до бшенства. Однажды въ припадк болзненнаго, нервнаго возбужденія омичевъ прикоснулся рукой до спины Позена и воскликнулъ: ‘Позенъ, я васъ ударилъ!’ хотя по собственнымъ словамъ послдняго никакого удара онъ не почувствовалъ. Въ другой разъ еще боле возбужденный больной Хома уже дйствительно хватилъ Позена по лицу мокрой тряпкой. Но обимъ этимъ выходкамъ ни самъ Позенъ, ни другой кто въ нашей тюрьм не придалъ никакого значенія, считая ихъ проявленіями болзненнаго состоянія Хомы. Вскор затмъ омичевъ былъ помщенъ въ тюремномъ лазарет, но, совсмъ оправившись по прошествіи нкотораго времени, онъ вернулся къ намъ обратно въ тюрьму, противъ чего никто изъ заключенныхъ не выразилъ протеста. Тогда Позенъ разыгралъ роль оскорбленнаго невниманіемъ къ нему товарищей,— какъ, молъ, могли согласиться на возвращеніе омичева, не спросивъ его, Позена, котораго тотъ будто бы жестоко обидлъ! Такое отношеніе къ нему совершенно разстроило бднягу: онъ не можетъ оставаться въ тюрьм, ему необходимо, хотя на время, уйти въ лазаретъ, чтобы успокоиться, привести въ порядокъ свои нервы. Пріятели Позена, конечно, поврили этой выдумк и выражали ему свое соболзнованіе и сочувствіе. Гурьбой провожали они его до тюремной калитки, когда его уводили въ лазаретъ и, на прощанье, выражали ему пожеланія, поправивъ свое здоровье, вернуться обратно.

Не трудно представить себ, какъ очутившись за тюремной оградой, онъ посмялся надъ ихъ легковріемъ. Черезъ нсколько дней мы узнали, что Позенъ подалъ прошеніе о помилованіи.

И несмотря на такіе сюрпризы, какіе доставили намъ Властопуло и Позенъ,— многихъ все же удивилъ уходъ въ колонію Емельянова. Въ самомъ дл, трудно было представать себ, чтобы одинъ изъ метальщиковъ бомбъ перваго марта 1881 г. могъ припасть къ стопамъ трона Александра III, отца котораго онъ собирался убить. Но для меня и нкоторыхъ другихъ ршеніе Емельянова не было вовсе неожиданнымъ. Я хорошо помнилъ разговоръ, происходившій у меня съ нимъ, тотчасъ посл ухода въ колонію Властопуло, бывшаго лучшимъ его другомъ въ тюрьм. Емельяновъ не только оправдывалъ поступокъ послдняго, но даже съ цинизмомъ утверждалъ, что вскор его примру послдуютъ чуть ли не вс заключенные.

— Помяните мое слово, говорилъ онъ, не далекъ тотъ день, когда гурьбой потянутся въ колонію. У калитки столпится столько желающихъ поскоре попасть туда, что жандармамъ трудно будетъ пересчитать ихъ.

При этомъ Емельяновъ изображалъ картину массового бгства къ подножію трона. Таково, по его мннію, было настроеніе многихъ.

— Это вполн естественно,—помню, сказалъ онъ въ заключеніе: если Левъ Тихоміровъ раскаялся, то намъ, гршнымъ, и богъ веллъ!

Посл этого разговора прошло 6—7 мсяцевъ, другіе ‘монархисты’ уходили въ колонію, но Емельяновъ оставался съ нами въ тюрьм. Казалось, что онъ забылъ о своемъ предсказаніи. Онъ, правда, всегда защищалъ колонистовъ, когда на нихъ нападали заключенные, но ему никто не ставилъ этого въ вину, такъ какъ многіе считали его защиту лишь стремленіемъ къ справедливости, безпристрастію и миролюбію. Въ виду обмановъ и хитростей, къ которымъ прибгли Баламезъ и Позенъ, приходилось Емельянову поставить въ заслугу уже то, что онъ прямо заявилъ заключеннымъ о своемъ ршеніи уйти въ колонію. Я вновь имлъ съ нимъ разговоръ предъ самымъ его уходомъ. Онъ объяснилъ свое ршеніе не перемной убжденій, каковая, по его словамъ, не была у него столь радикальной, чтобы онъ не могъ жить съ нами, но тмъ, что ему невыносимо оставаться въ тюрьм, въ виду возникшихъ у насъ исторій изъ-за Ковальской. Чтобы освободиться отъ тяжелой для него совмстной жизни, онъ будто бы черезъ родныхъ хлопоталъ о перевод его въ Шлиссельбургскую крпость, но не добившись этого, принужденъ прибгнуть къ единственному остающемуся у него способу уйти изъ нашей тюрьмы — къ подач прошенія о помилованіи.

Къ нему начальство оказалось почему-то особенно благосклоннымъ, такъ какъ ему дозволено было отправиться въ резиденцію генералъ-губернатора Пріамурскаго края, въ г. Хабаровскъ, гд не разршалось тогда селиться никому даже изъ раскаявшихся политическихъ преступниковъ. Нсколько лтъ спустя, бывшій цареубійца Емельяновъ, нкогда приговоренный къ смертной казни, сдлался мирнымъ обывателемъ, пріобрлъ связи въ обществ и довольно большое состояніе. Ниже мн, придется еще упомянуть о немъ.

Какъ мы уже знаемъ, нкоторые изъ колонистовъ мотивировали свой уходъ изъ нашей тюрьмы возбужденіемъ, которое возникло у насъ вслдствіе насильственнаго увоза Ковальской. Такая мотивировка не была лишь пустой придиркой съ ихъ стороны: при ихъ крайне мирномъ настроеніи, имъ дйствительно могло быть не по себ оставаться среди насъ и, такимъ образомъ, противъ собственныхъ убжденій и желаній, участвовать или даже только санкціонировать разные наши протесты противъ начальства. Но кром того, ихъ недовольство волненіями въ женской и мужской тюрьмахъ объяснялось еще ихъ опасеніями всякаго рода репрессій. Такой именно характеръ имлъ въ особенности уходъ въ колонію рабочаго Николая Хрущова: онъ подалъ прошеніе въ одинъ изъ самыхъ тяжелыхъ моментовъ въ жизни заключенныхъ на Кар, когда начальство, чтобы напугать насъ, пригрозило намъ примненіемъ всякихъ наказаній, что вызвало чрезвычайное возбужденіе среди насъ, — объ этомъ въ своемъ мст сообщу подробне.

Ршеніе уйти въ колонію этого, едва-ли не наиболе выдающагося и способнаго рабочаго, бывшаго, несмотря на его крутой и своенравный характеръ, чуть не всеобщимъ любимцемъ, ни для кого не явилось неожиданнымъ: нкогда ярый террористъ, Хрущевъ также перешелъ въ монархисты, когда въ нашей тюрьм распространилось это повтріе. Но личныя симпатіи и дружба съ наилучшими людьми долго удерживали его отъ этого шага. Вс ясно видли, что компаніонъ знаменитаго Мышкина, которому, какъ я уже сообщалъ, въ 1882 году была предоставлена первая очередь для побга изъ тюрьмы, началъ особенно сильно ‘дурить’, фыркать и нападать на интеллигенцію. Но при всемъ этомъ никто не предполагалъ, что Хрущовъ способенъ подать прошеніе въ столь неподходящій момента, могущій особенно сильно повредить остающимся въ тюрьм, такъ какъ начальство должно было подумать, что его угроза прибгнуть къ наказаніямъ возымла свое дйствіе.

Большимъ сюрпризомъ для всхъ, несмотря на раскаяніе Властопуло, былъ еще уходъ въ колонію (весной 1900 г.) стараго, всми уважаемаго Николая Буха, и, что особенно замчательно въ этомъ случа, его ршеніе было для него самого вполн неожиданнымъ.

Бухъ принадлежалъ къ числу первыхъ пропагандистовъ начала 70-хъ гг. Скомпрометированный по процессу 193-хъ, онъ сталъ нелегальнымъ еще въ 1874 г. и съ тхъ поръ, въ теченіе шести лтъ, оставался въ Россіи, участвуя въ революціонномъ движеніи, сперва на юг, въ нашемъ бунтарскомъ кружк, а за тмъ на свер. Когда же въ 1879 г. общество ‘Земля и Воля’ распалось, Бухъ примкнулъ къ ‘Народной Вол’. Въ начал 1880 г. онъ вмст съ Цукерманомъ и Софіей Ивановой, былъ взятъ въ типографіи этой организаціи, причемъ участвовалъ въ оказанномъ арестованными лицами вооруженномъ сопротивленіи, за это его приговорили къ 15 годамъ каторжныхъ работъ.

Молчаливый, крайне замкнутый и сосредоточенный въ себ, Н. Бухъ отличался прямотой, искренностью и преданностью революціонному длу. Одна его черта — чрезвычайная разсянность, какъ на вол, такъ и на Кар, служила неисчерпаемымъ источникомъ всевозможныхъ анекдотовъ, къ которымъ и онъ самъ относился съ добродушной насмшкой. Въ карійской тюрьм, гд мы встртились, посл нсколькихъ лтъ разлуки, Бухъ все время проводилъ на нарахъ, уткнувши голову въ книгу, вполн равнодушный къ тому, что кругомъ него происходило. Онъ отличался счастливымъ свойствомъ не слышать ничего, даже когда возл него говорили о немъ самомъ: необходимо было окликнуть его, чтобы онъ, повернувъ голову, воскликнулъ: ‘а? что?’ Онъ крайне рдко вступалъ въ какіе-либо разговоры, а тмъ боле споры, Бухъ также въ значительной степени побллъ на Кар, но никто не допускалъ ни на минуту предположенія, чтобы онъ могъ подать просьбу о помилованіи. Не говоря уже о его революціонномъ прошломъ, являвшемся гарантіей въ этомъ отношеніи, для него не было и никакой практической надобности въ такомъ, акт, такъ какъ его скоро должны были выпустить въ вольную команду, да и до выхода на поселеніе ему немного времени оставалось. Тмъ чрезмрне было мое удивленіе, когда, однажды утромъ, Бухъ, подошедши ко мн во время прогулки, сказалъ, что онъ ршилъ подать прошеніе. Я сперва подумалъ, что онъ шутитъ, но одного взгляда на его лицо было достаточно, чтобы убдиться въ противномъ. Всегда спокойный, Бухъ на этотъ разъ былъ крайне взволнованъ: голосъ его дрожалъ, въ глазахъ блестли слезы.

— Когда ты надумалъ это?— спросилъ я съ изумленіемъ.

— Только сегодня на разсвт,— отвтилъ онъ:— я получилъ вчера отъ брата письмо, въ которомъ онъ сообщаетъ, что старикъ-отецъ передъ смертью хочетъ свидться со мною и умоляетъ меня сдлать это. Сперва я считалъ для себя невозможнымъ такой поступокъ, но вновь и вновь перечитывая письмо, сталъ склоняться къ этому предложенію. Я не спалъ всю ночь и къ утру ршилъ окончательно.

— Будешь сожалть впослдствіи: вдь ты ставишь крестъ надъ всмъ своимъ прошлымъ,— сказалъ я.

— Можетъ быть и пожалю, но какой же я теперь революціонеръ?

Мы шли нкоторое время молча. Затмъ онъ замтилъ:

— Какъ странно вышло у меня: еще на дняхъ я подписалъ протестъ противъ Н. за пущенный имъ слухъ, что Д. перешелъ къ колонистамъ, а сегодня самъ присоединяюсь къ ихъ компаніи.

Отвернувъ голову нсколько въ сторону, онъ кулакомъ сталъ вытирать катившіяся по щекамъ слезы.

— Тяжело разставаться со всми вами: вдь столько пережито вмст!.. Разговоръ не клеился, мы попрощались.

Внезапное ршеніе Н. Буха наглядно показываетъ, сколь немногое нужно было въ тотъ мрачный періодъ нкоторымъ изъ заключенныхъ, чтобы склонить ихъ къ подач прошенія. Изъ частныхъ разговоровъ съ нимъ я зналъ, что раньше онъ вовсе не питалъ особенной привязанности къ своему отцу, важному сановнику, бывшему одно время министромъ финансовъ въ Болгаріи. Едва ли, поэтому, просьба старика свидться побудила Н. Буха къ этому шагу, но на него несомннно повліяли доводы старшаго его брата, котораго онъ очень уважалъ и цнилъ {Левъ Бухъ нкогда даже былъ немного причастенъ къ революціи: скомпрометировавшись по какому-то обстоятельству, онъ вначал 80-хъ годовъ бжалъ заграницу, гд считался народовольцемъ, затмъ, не знаю въ точности, какимъ образомъ и когда онъ вернулся въ Петербургъ, гд сталъ печатать по политико-экономическимъ вопросамъ статьи, въ которыхъ опровергалъ теорію стоимости Маркса. Изданная имъ на эту же тему книга была переведена на нмецкій языкъ и удостоилась одобрительныхъ отзывовъ со стороны Э. Бернштейна и др. оппортунистовъ.}.

Н. Бухъ былъ, такимъ образомъ, тринадцатымъ человкомъ, подавшимъ прошеніе о помилованіи во время моего пребыванія въ карійской тюрьм.

ГЛАВА XXVII.
Продолженіе протестовъ.

Разсказомъ о лицахъ, ушедшихъ въ колонію, я нсколько нарушилъ хронологическій порядокъ,— мн необходимо вернуться назадъ къ богатому всевозможными событіями 1889 году.

Вольности, которыми мы стали пользоваться при комендант Масюков, дали намъ, между прочимъ, возможность провести Рождественскіе праздники и встртить Новый годъ необычнымъ въ нашей тюрьм образомъ: несмотря на надзоръ жандармовъ, мы ухитрились получить къ этимъ днямъ немного водки, Для насъ, давно отвыкшихъ отъ какихъ бы то ни было крпкихъ напитковъ, 2—3 глотковъ живительной влаги было достаточно, чтобы придти въ веселое настроеніе: нкоторые пли, плясали, боролись. Жандармы, сообразивъ, вскор, въ чемъ было дло, ограничились просьбами не очень шумть, чтобы не привлечь вниманія наружнаго караула. Такъ весело начавшійся годъ, былъ самымъ трагическимъ въ исторіи карійскихъ политическихъ тюремъ.

Вслдствіе поданнаго нами и женщинами заявленія по поводу насильственнаго увоза Е. Ковальской, въ конц февраля къ намъ пріхалъ изъ Иркутска начальникъ мстнаго жандармскаго правленія полковникъ фонъ-Плотто. Это былъ добродушный старикъ, непричинившій намъ никакого вреда. При обход нашихъ камеръ, онъ старался оправдать поведеніе коменданта, говоря, что Е. Ковальская давала основаніе опасаться сопротивленія: ‘если-бы ее предупредили, — сказалъ онъ,— вышло-бы еще хуже’. Я возразилъ, что такія предположенія еще не давали права должностнымъ лицамъ поступать такъ, какъ они себ позволили. Выслушавъ меня молча, фонъ-Плотто со вздохомъ удалился. Въ ‘Синедріон’ вышла такая сцена. Увидавъ, что Санковскій въ шапк, фонъ-Плотто замтилъ ему: ‘слдовало бы снять шапку’.

— Если вы хотите по поводу этого поговорить со мною, то идемте на коридоръ,— отвтилъ Санковскій, имя въ виду не вмшивать товарищей въ исторію, въ случа непріятнаго для полковника окончанія такого объясненія. Но, вновь вздохнувъ, фонъ-Плотто молча вышелъ, не принявъ сдланнаго ему предложенія.

Въ женскую тюрьму фонъ-Плотто захотлъ явиться вмст съ комендантомъ. Но Масюковъ, непосщавшій этой тюрьмы со времени увоза Ковальской, побоялся отправиться туда, говоря, что опасается личнаго себ оскорбленія со стороны какой-нибудь изъ заключенныхъ. Фонъ-Плотто убдилъ его не бояться этого. Однако, комендантъ все же не ршился прямо войти въ женскую тюрьму, а оставшись на крыльц, предварительно послалъ старшаго жандарма спросить заключенныхъ женщинъ, примутъ ли он его? Услышавъ этотъ вопросъ, Марія Ковалевская закричала: ‘пусть-ка попробуетъ!’. Масюковъ, постоявъ нсколько минутъ, удалился съ понуренной головой. Фонъ-Плотто затмъ одинъ зашелъ къ нашимъ женщинамъ и сказавъ имъ, что Масюковъ при всхъ жандармахъ извинится передъ ними, но они категорически отвергли это предложеніе, настаивая на удаленіи коменданта: ‘чтобы вс въ Сибири знали, что съ политическими женщинами нельзя безнаказанно такъ обращаться, какъ это было съ Ковальской’. Фонъ-Плотто согласился, что комендантъ сдлалъ ошибку, но убждалъ женщинъ пожалть семью Масюкова, живущую его жалованьемъ. Когда же он ршительно настаивали на его удаленіи, фонъ-Плотто общалъ имъ въ заключеніе перевести его на другую службу въ Сибири.

Къ описанному времени число заключенныхъ женщинъ увеличилось еще пятью лицами: Саловой и Добрускиной — по процессу Лопатина, Тринитадской и Сигидой — по Таганрогскому процессу и Ананьиной — по длу 1 марта 1887 г. Къ тому же вс политическія женщины были переведены съ Устъ-Кары на такъ назыв. ‘Отрядъ’, находившійся отъ нашей тюрьмы всего въ 4 верстахъ. Только Россикова и Богомолецъ помщались въ лазарет на Нижней Кар.

Когда до насъ дошелъ слухъ, что женщины отказались принять отъ Масюкова извиненіе, то многіе очень сожалли объ этомъ, такъ какъ находили, что это былъ бы для нихъ самый почетный выходъ изъ положенія. Поэтому нкоторые упрекали ихъ за упрямство и недальновидность, предвидя, что затянная ими борьба можетъ очень печально окончиться. На такую перспективу, кром знакомства съ системой тогдашняго реакціоннаго правительства, наводила попавшая въ наши руки копія предписанія начальника главнаго тюремнаго управленія Галкина-Врасскаго завдующему политическими заключенными на о-въ Сахалин. Въ этой бумаг говорилось, что за нарушеніе тюремной дисциплины этими каторжными допускаются наказанія ихъ розгами и плетьми.

По поводу этого предписанія у насъ начались дебаты, какъ намъ къ нему отнестись,— не слдуетъ ли, въ предупрежденіе появленія такого же распоряженія и по отношенію къ намъ, уже теперь такъ или иначе выразить свой протестъ. Но въ конц-концовъ большинство заключенныхъ согласилось промолчать объ этомъ факт, чтобы своимъ протестомъ не предупреждать событій. Только пылкій и ярый Санковскій остался недоволенъ этимъ ршеніемъ и пустилъ по тюрьм дв прокламаціи. Въ одной, озаглавленной ‘проснись, каріецъ!’, онъ призывалъ насъ къ мести за нанесенное намъ правительствомъ оскорбленіе, въ другой онъ объявлялъ о возникновеніи ‘Тайнаго общества’ для осуществленія этой мести. Одни изъ насъ считали эти прокламаціи лишь пустой мистификаціей, цлью которыхъ было побудить заключенныхъ къ какимъ-нибудь ршительнымъ мрамъ, другіе, видя крайнее возбужденіе Санковскаго, высказывали опасеніе, какъ бы онъ дйствительно не выкинулъ чего-либо. Не знаю, самъ ли Санковскій передумалъ или вншнія условія были тому причиной, но только никакого террористическаго факта не совершило тогда это ‘Тайное общество’, единственнымъ членомъ котораго былъ лишь онъ.

Между тмъ въ женской тюрьм снова началась голодовка, такъ какъ прошло нсколько мсяцевъ со времени посщенія фонъ-Плотто Кары, а отъ него все не было никакого распоряженія относительно перевода Масюкова въ другое мсто. Хотя большинство нашей тюрьмы ршительно не видло смысла въ требованіи женщинъ объ удаленіи Масюкова, но услыхавъ о предпринятой ими второй голодовк, мы также ршили отказаться отъ пищи, мотивируя для себя это ршеніе не протестомъ противъ Масюкова, котораго многіе находили достаточно уже наказаннымъ всмъ вынесеннымъ имъ, а чувствомъ симпатіи къ голодающимъ женщинамъ: принимать пищу въ то время, когда знаешь, что твои товарищи по судьб голодаютъ, многіе находили физически невозможнымъ.

Совсмъ необычайный видъ приняла наша тюрьма въ послдовавшіе затмъ дни: вс занятія прекратились, на кухн — ни души, ларь запертъ, по коридору и по двору расхаживаютъ голодные и тоскующіе отъ бездлья заключенные. Вслдствіе прекратившихся обдовъ и чаепитій дни казались еще боле длинными, чмъ обыкновенно. Тихо было въ камерахъ, прекратились громкіе разговоры и оживленные споры. Не безъ сильной внутренней тревоги многіе думали, чмъ кончится вся эта исторія. Иные казались совсмъ спокойными, какъ будто ничего особеннаго не происходило въ тюрьм. Жандармы сперва недоумвали, чмъ объяснить такую перемну въ обиход нашей жизни, такъ какъ мы ршили не объявлять коменданту о нашей голодовк, пока онъ объ этомъ самъ не спроситъ. Только на четвертый день Масюковъ пригласилъ къ себ нашего старосту. Послдній объяснилъ ему смыслъ нашей голодовки и передалъ ему нашъ совтъ энергично похлопотать о своемъ перевод въ другое мсто.

По словамъ нашего старосты, комендантъ былъ разстроенъ до слезъ. Онъ клялся, что давно хлопочетъ о перевод, при этомъ показалъ копіи своихъ отношеній и телеграммъ, просилъ обо всемъ этомъ передать мужской и женской тюрьмамъ и умолялъ прекратить голодовку, увряя, что его скоро не будетъ боле на Кар.

На сходк, собравшейся по возвращеніи старосты, ршено было послать въ женскую тюрьму коллективное письмо отъ насъ. Въ предложенномъ собранію проект этого письма сперва говорилось о томъ, что, не раздляя цли голодовки, затянной женщинами, мы присоединились къ ней, такъ какъ не могли остаться равнодушными къ ихъ положенію и вмст съ тмъ надялись, такимъ образомъ, посодйствовать скорйшему наступленію развязки, которая ихъ удовлетворила бы. Затмъ въ письм были переданы полученныя нашимъ старостой сообщенія отъ коменданта о его хлопотахъ относительно перевода въ другое мсто и въ заключеніе приводились общіе доводы и убжденія въ нецлесообразности и даже ‘ненормальности’ дальнйшаго продолженія голодовки.

Хорошо зная характеръ М. Ковалевской, игравшей, какъ было уже мною упомянуто, чуть-ли не главнйшую роль въ затянныхъ женщинами протестахъ, я опасался, что на нее и на ея товарокъ произведетъ неблагопріятное впечатлніе конецъ нашего письма, заключавшій въ себ совты. Я предлагалъ, поэтому, ограничиться изложеніемъ однихъ лишь фактовъ, предоставивъ женщинамъ самимъ сдлать изъ нихъ соотвтствовавшій обстоятельствамъ выводъ. Но за исключеніемъ девяти человкъ, остальные не согласились съ моимъ предложеніемъ, тогда мы, оставшіеся въ меньшинств, за своими подписями послали отдльное письмо женщинамъ. Ковалевская и нкоторыя изъ ея товарокъ въ сильнйшей степени обидлись письмомъ большинства нашей тюрьмы, голодовку же он согласились прекратить только подъ тмъ условіемъ, если имъ будетъ предъявлена телеграмма начальства о состоявшемся ршеніи перевести Масюкова. Большинство нашей тюрьмы приступило къ пищ, тотчасъ по полученіи отвта отъ женщинъ, он же продолжали голодать еще двое сутокъ, пока комендантъ не переслалъ имъ копіи полученной изъ иркутскаго жандармскаго правленія телеграммы, въ которой сообщалось, что состоялось постановленіе о его перевод съ Кары. Всего же въ этотъ разъ женщины не принимали пищи втеченіе восьми дней. Но этимъ далеко еще не окончились ихъ страданія изъ-за несчастной исторіи увоза Е. Ковальской. Согласившись прекратить голодовку, Ковалевская, Смирницкая, Калюжная и присоединившіяся къ нимъ изъ вновь пріхавшихъ Добрускина, Салова и Сигида объявили ‘бойкотъ’ до прізда преемника Масюкова, — это значило, что перечисленныя лица отказывались имть какія-либо отношенія съ комендантомъ, принимать шедшую черезъ его руки корреспонденцію, деньги и пр. Вслдствіе этого, какъ мы ниже увидимъ, он сами подвергли себя чрезвычайнымъ лишеніямъ.

На второй день, посл прекращенія голодовки, М. Ковалевская прислала слдующаго содержанія письмо, ясно показывавшее ея настроеніе и отношеніе къ большинству изъ насъ.

‘Товарищескія чувства мужской тюрьмы, какъ цлаго, такъ блистательно доказаны, ваши совты проникнуты такимъ интересомъ къ намъ и нашему положенію, что я имю полное право сказать: ‘избави меня, боже, отъ такихъ друзей, а съ врагами я сама справлюсь’. Въ связи съ прежними проявленіями мужской тюрьмой чувствъ и мыслей, послднее ея поведеніе окончательно порвало и ту ничтожную пить общественной и нравственной солидарности, которая у меня существовала до сихъ поръ. Теперь же съ моей стороны было-бы постыднымъ лицемріемъ поддерживать хотя и вншнюю чисто, но все-таки существующую, связь съ мужской тюрьмой, какъ цлымъ. Я желаю получить, наконецъ, свободу дйствій и избавиться отъ вмшательства ‘товарищей’ въ мои поступки подъ благовиднымъ предлогомъ ихъ ‘товарищескихъ чувствъ’. Поэтому я абсолютно рву всякую связь и вс отношенія, существовавшія до сихъ поръ съ мужской тюрьмой, какъ цлымъ. Я прошу не считать меня своимъ товарищемъ, какъ я васъ не считаю своими. Я выхожу изъ кассы, я не буду пользоваться никакой собственностью, принадлежащей артели, не буду принимать никакихъ присылокъ изъ мужской тюрьмы, однимъ словомъ, для меня мужская тюрьма, какъ цлое, не существуетъ боле. У меня останутся отношенія только съ отдльными лицами, съ которыми у меня не порвана извстная степень нравственной солидарности… Письмо это не относится къ тмъ лицамъ, которыя вовсе не подписывались подъ присланнымъ намъ письмомъ, а также не относится къ подписывавшимся подъ маленькимъ’ (т. е. къ девяти лицамъ, о которыхъ я выше сообщилъ и въ число которыхъ я входилъ!).

Этотъ полный разрывъ съ мужской тюрьмой и весь потокъ негодованія былъ вызванъ исключительно только нсколькими заключительными строками коллективнаго письма большинства, въ которыхъ, какъ я уже сказалъ, находились совты и убжденія прекратить безполезную голодовку. Я, какъ не подписавшійся подъ этимъ письмомъ, исключался Ковалевской изъ числа опальныхъ. Наоборотъ, мн она одновременно съ вышеприведеннымъ прислала очень доброе письмо, въ которомъ, между прочимъ, писала слдующее:

‘Я безконечно рада, что ты не подписался подъ коллективнымъ письмомъ большинства съ милыми совтами и глупымъ менторскимъ тономъ. Это — chef d’oeuvre ‘товарищескихъ чувствъ’. Я чувствую себя такъ легко посл разрыва съ тюрьмой: связь съ нею меня страшно тяготила — ты знаешь. Сегодня, на другой день посл разговенья, я чувствую себя слабе, чмъ во время голодовки’.

Мн пришлось тотчасъ же разочаровать ее. Въ своемъ отвт я сообщилъ ей, что во взгляд на затянную ими кампанію противъ Масюкова я солидаренъ съ большинствомъ нашей тюрьмы, не подписался же я подъ его письмомъ, лишь изъ психологическихъ соображеній, такъ какъ считался съ ея самолюбіемъ. У насъ съ нею завязалась по этому поводу оживленная переписка. Приведу изъ нея значительныя выдержки.

‘Я прочла твое письмо. три раза, и всякій разъ чувствовала такую грусть, какую ты, вроятно, не предполагалъ произвести имъ. Грусть эта объясняется отчасти тмъ, что’почти сплошь на все письмо мн хочется сказать: ‘не согласна, не то ит. д.’ Очень можетъ быть, что причины (произошедшихъ фактовъ) нахожу т же, что и ты,— и все таки практически не стану придерживаться пословицы ‘понять, значитъ простить!’. Извстныхъ фактовъ, пока я въ тюрьм, никогда не прощу… Называй это ‘узостью, деспотизмомъ’, чмъ хочешь. Не прощу, потому что прощать нкоторыя обстоятельства, это значитъ деморализовать самое себя.. Если на моихъ глазахъ совершается тотъ или другой фактъ, я не позволю себ благоразумно смолчать, а отнесусь къ нему непремнно такъ, какъ велитъ мн совсть и мои взгляды: ‘моя хата съ краю’ — мн кажется нравственной тупостью, и дай Богъ, чтобы я до конца жизни не лишилась этой способности высказывать и словомъ, и дломъ свое отношеніе къ поступкамъ, имющимъ, съ моей точки зрнія, общественный характеръ. Называй, что я ‘караю’, но я, конечно, не смотрю такъ на это: я просто спасаю себя отъ возможности молчаніемъ санкціонировать безобразіе, и только… Но довольно объ этомъ: тебя переубдить не имю надеждъ: эти вопросы не изъ такихъ, которые поддаются убжденіямъ,— они обусловлены всмъ организмомъ человка и его міросозерцаніемъ: ни по темпераменту, ни по лтамъ, ни по развитію мы оба не изъ тхъ людей, убжденія которыхъ навяны втромъ и легко могутъ поддаваться чужимъ вліяніямъ. Одно скажу: я никогда не винила тебя въ томъ, что ты не согласенъ со мною въ оцнк извстныхъ событій… Единомыслія у насъ нтъ съ тобою, мы чувствуемъ удары настоящей жизни очень и очень различно… Что же остается отъ нашей старой дружбы? О чемъ мы будемъ переписываться? Салонный разговоръ или просто болтовню я не могу, не хочу вести съ тобою… Теперь у меня такое чувство, будто я похоронила что то близкое, и меня одолваетъ такая глубокая грусть: вс старыя связи рвутся, а ничто новое не замняетъ ихъ… Я говорю теб искренно, что не оскорбленіе говоритъ во мн, не самолюбіе, а просто чувствую, что мы чужіе другъ другу: что-то легло между нами и умышленно не переступишь этого… Прежде я могла быть дружной съ человкомъ, хотя-бы и очень сильно расходилась съ нимъ во взглядахъ, теперь же чувствую, какъ трудно мн сохранить личную дружбу, когда являются разногласія по нкоторымъ вопросамъ,— потому ли, что эти вопросы слишкомъ наболли, потому ли, что они слишкомъ глубоко затрагиваютъ мое то, что я называю своимъ достоинствомъ,— но разномысліе по поводу ихъ отзывается такою болью во мн, что мн тяжело, невыносимо тяжело встрчать такое несходство у друзей, а мы съ тобою со второго слова наталкиваемся на нихъ. Можетъ быть, это современемъ пройдетъ, можетъ быть, я притуплюсь, но теперь, говорю теб, мн плакать хочется надъ твоимъ письмомъ, надъ нашей дружбой… Поврь только, что ни капли злобы не говоритъ во мн: напротивъ, я непривычно кротка, когда пишу это…’

Изъ-за разногласій по поводу тюремныхъ исторій, М. Ковалевская готова была рвать нашу дружбу, длившуюся около пятнадцати лтъ. Видя, какъ ей тяжело и желая ее хоть нсколько успокоить, я отправилъ ей обстоятельное письмо, въ отвтъ на которое получилъ слдующее, еще рельефне рисующее ея состояніе.

‘Я врю до единаго слова всему твоему письму,— писала она.— Нужно быть очень толстокожей, чтобы не врить теб или сомнваться. Еслибы я не жила на людяхъ, то наврное разревлась бы, когда читала твое письмо: я должна была сдлать большое усиліе надъ собою, такъ мн хотлось плакать: я такъ давно не слыхала такой искренней бесды. Проклятая тюрьма отучаетъ человка быть откровеннымъ, пріучаетъ его всегда прятаться и маскироваться. Поэтому твой тонъ, въ которомъ ясно видно, что человкъ забылъ самого себя и какъ-бы вслухъ думаетъ, тронулъ меня до слезъ. И то, что ты могъ такъ говорить со мною, лучше всякихъ словъ доказываетъ, что у тебя есть то, что необходимо для дружбы — внутренняя готовность быть съ другимъ самимъ собой ‘безъ размышленій, безъ пустыхъ сомнній’… Но есть такія чувства, разтединеніе въ которыхъ причиняетъ такую болъ, что въ конц концовъ уменьшается и сама дружба. Обыкновенно эти чувства изъ ряда тхъ, которыя называютъ основными чертами натуры, почти инстинктами. Можетъ быть другіе люди боле терпимы или мене эгоистичны, чмъ я, — не знаю. Но во мн теперь чувства такъ сильны, что несозвучіе въ нихъ положительно терзаетъ меня, и я готова забжать даже отъ самаго близкаго человка. Съ годами эта черта все усиливается во мн и, можетъ быть, я въ самомъ дл тяжела для дружбы, можетъ быть у меня не лпыя требованія, но я иначе не могу,— я измнила бы самой себ… Разница въ чувствахъ у насъ громадна. Еслибы жизнь наша была иная, если бы вншнія впечатлнія были разнообразны, тогда, можетъ быть, не такъ исключительно были-бы натянуты одн струны, не такъ однообразно исключительно говорили только извстныя чувства. Но наша практическая жизнь толчетъ все въ одномъ направленіи и по невол воспитываетъ одн и т же чувства. Въ этой то дйствительности я не вижу единенія: моя обида теб не горька. Я не буду разбираться, почему это такъ, но фактъ остается. Знаешь, какъ представлю себ, что мой другъ терпитъ приходъ Масюкова къ нему въ камеру, того Масюкова, который такъ надругался надъ женскимъ достоинствомъ,— мн стыдно, что я считаю его своимъ другомъ, а себя его! Если это терпитъ посторонній человкъ,— здсь нтъ оскорбленія мн лично, но, если это близкій человкъ, я чувствую себя оскорбленной уже не Масюковымъ, а этимъ близкимъ человкомъ. Я не берусь доказывать законность такого моего чувства,— я только констатирую. Я понимаю, что даже раздляющій мой взглядъ на поступокъ Масюкова съ Лизой и съ нами, условіями тюрьмы связанъ, но я знаю и то, что на его мст не выдержала бы такой вынужденной пассивности и, какъ бы то ни было, а вышла бы изъ этого положенія… Понимаешь ли ты, что ваше допущеніе Масюкова приходить къ вамъ въ тюрьму есть нкоторая санкція его поступка съ Лизой, это пощечина намъ, женщинамъ, передъ всмъ начальствомъ или молчаливое осужденіе всхъ нашихъ требованій, насмшка и третированіе нашихъ оскорбленныхъ чувствъ… Я всмъ существомъ чувствую, ни разу въ жизни я не была такъ оскорблена и такъ унижена, какъ теперь… Я думаю, что, если ты отвлечешься отъ всей нашей атмосферы и представишь себ аналогичное оскорбленіе женщины лицомъ, отъ котораго она какъ-нибудь зависитъ, то я не сомнваюсь, что непосредственное чувство подскажетъ аналогичный моему отвтъ, и я уврена, 3—4 года назадъ теб-бы показалось невозможнымъ иначе чувствовать для человка гордаго… Можетъ быть, когда эта исторія какъ-нибудь окончится, перейдетъ въ историческій архивъ, я не буду такъ болзненно чувствительна… Я положительно истерзана этой исторіей, я не могу думать о Гал (дочери) безъ нкотораго стыда, что я боле полугода терплю Масюкова комендантомъ. Я чувствую, будто я украла что-то… Когда я слышу о комъ-нибудь изъ васъ, что онъ не раздляетъ и не понимаетъ нашихъ чувствъ въ этой исторіи, я буквально дрожу отъ злобы, хотя лично такой человкъ ничего для меня не представляетъ. Пойми же, что я чувствую, если такой человкъ — мой другъ! Тутъ самая дружба только большія страданія доставляетъ. Это все равно, какъ, если ты защищаешь баррикаду, а твой другъ ее осаждаетъ. Нтъ хуже! Тамъ, на баррикад идейность, убжденія, а здсь твое достоинство топчетъ другъ… Пойми, что здсь не философствовать нужно, а имть субъективное чувство, аналогичное моему, нтъ его, ничего не подлаешь, тутъ мы безъ вины виноваты оба и лучше помолчимъ… Если-бы ты зналъ, какъ я истерзана исторіей съ Лизой и этимъ выжидательнымъ положеніемъ. Хоть бы скорй кончилось!’

Мы съ Ковалевской, дйствительно, рзко расходились во взглядахъ и чувствахъ относительно всей этой исторіи. Что ее возмущало до глубины души, терзало ее на части, изъ-за чего она готова была забыть любимую дочь, стараго друга, всхъ и все на свт,— я взвшивалъ, разсматривалъ, обсуждалъ. Не могу сказать, чтобы я въ этомъ случа разсуждалъ совершенно спокойно, объективно, но все же я разсуждалъ тогда, когда она болзненно чувствовала, по поводу чего, какъ мы видли, клокотало все ея нутро. Но было-бы фальшью, если бы я возмущался и негодовалъ, лишь по сознанію, изъ чувства дружбы къ ней, когда въ дйствительности не было у меня этихъ ощущеній. Вс обстоятельства и произошедшія событія представлялись мн въ другомъ, чмъ ей, освщеніи, я, какъ мн казалось, понималъ ихъ всесторонне, шире, чмъ она. Отчасти это различіе въ нашихъ съ нею отношеніяхъ къ происходившему на Кар объяснялось тмъ, что мы жили въ разныхъ обстановкахъ, а также и тмъ, что мы, вообще, придерживались различныхъ воззрній на многіе вопросы, отчасти, можетъ быть, наши разногласія происходили оттого, что я, какъ мужчина, не могъ понять этой женской психологіи во всей исторіи съ увозомъ Ковальской. Я не видлъ со стороны Масюкова умышленнаго издвательства надъ женскимъ достоинствомъ, намренія оскорбить ее, а тмъ боле ея подругъ. Къ тому же онъ, какъ я уже упоминалъ, согласенъ былъ принести всяческія извиненія, что Ковалевская энергичне всхъ остальныхъ отвергала. Я не сомнвался также и въ томъ, что Масюковъ просилъ высшее начальство о перевод его въ другое мсто, но его просьбу отклоняли. Несомннно и то, что мы съ Ковалевской различно смотрли на Масюкова: она видла въ немъ поставленнаго надъ нами начальника и жандармскаго подполковника, оскорбившаго женщину и лучшаго ея друга, а мн, какъ и большинству товарищей, знавшимъ коменданта лучше, чмъ она, онъ представлялся жалкой, ничтожной личностью, способной подчиняться всякому вліянію, готовой унижаться. Мы не могли питать къ нему негодованіе, возмущеніе,— онъ скоре внушалъ къ себ жалость, состраданіе, смшанное съ нкоторымъ презрніемъ. Он относились къ нему, какъ къ человку, мужчин, имющему характеръ и убжденія, мы же видли въ немъ лишь ничтожное существо. Могли ли мы при такомъ о немъ мнніи вести противъ него упорную, ожесточенную борьбу, энергично добиваться его удаленія, наносить ему личныя оскорбленія? А М. Ковалевская и нкоторыя изъ ея подругъ всего этого именно и требовали отъ насъ.

ГЛАВА XXVIII.
Развязка.

Чувствуя себя уставшимъ отъ прошлой жизни, большинство заключенныхъ въ нашей тюрьм желало лишь одного,— чтобы ничто экстравагантное не выводило насъ изъ обычной, мирной колеи. Жажда спокойствія у нкоторыхъ была до того велика, что иной громогласно заявлялъ: ‘я жить хочу!’ Но, если другіе не высказывали такъ открыто своихъ желаній, то въ душ несомннно были очень довольны, что установившійся при Масюков режимъ предоставлялъ намъ возможность заниматься разными ремеслами или предаваться невиннымъ развлеченіямъ и наслажденіямъ.

Въ числ послднихъ, какъ я уже упоминалъ, не малую роль лтомъ играли огородъ и ‘садъ’. На дворик, примыкавшемъ къ зданію одиночекъ, наши огородники развели грядки съ овощами и цвточными клумбами, пересадили небольшія березки и сосенки, и незначительное пространство, со всхъ сторонъ окруженное заборомъ, лтомъ превращалось въ уютный садикъ. Вдоль одной изъ стнъ зданія одиночекъ, натянувъ надъ заваленкой сшитыя вмст полотнища изъ казенныхъ рубахъ, любители природы устраивали для себя крохотныя палатки, въ которыхъ проводили за какими-нибудь занятіями жаркіе дни, наслаждаясь при этомъ свжимъ, душистымъ воздухомъ.

При Масюков вошло у насъ также въ обычай устраивать на большомъ двор общія для всхъ заключенныхъ чаепитія по поводу какихъ-нибудь торжественныхъ случаевъ, и такія празднества тоже доставляли всмъ участникамъ большое удовольствіе. Изъ нихъ особенно запечатллось въ моей памяти слдующее.

Въ то самое время, когда французскій народъ чествовалъ столтній юбилей своей Великой революціи, къ его торжеству присоединилась небольшая кучка людей, заброшенныхъ въ одну изъ отдаленнйшихъ окраинъ земного шара, такъ какъ мы, заключенные на Кар, также устроили у себя торжество по поводу этого историческаго событія. Само собой разумется, что оно носило чрезвычайно скромный характеръ: у насъ не провозглашались тосты, не произносились рчи, и наше празднество ограничилось лишь общимъ чаепитіемъ на тюремномъ двор, подъ наблюденіемъ жандармовъ и часовыхъ. На артельный счетъ сдланы были какія-то печенія, вынесенные изъ камеръ столы были составлены вмст, и, попивая чай, мы мирно бесдовали о великомъ торжеств Франціи и передовыхъ людей всего цивилизованнаго свта.

‘Наступитъ же и у насъ день, когда возставшій народъ разрушитъ наши бастиліи — Шлиссельбургскую и Петропавловскую крпости’,— замтилъ кто-то.

‘Конечно, наступитъ, но доживетъ-ли кто-нибудь изъ насъ до него?’ — сказалъ другой.

‘Къ началу XX столтія у насъ наврно будетъ уже политическая свобода!’ — воскликнулъ третій.

Срокъ этотъ нкоторымъ показался черезчуръ большимъ. Поднялся споръ. Дйствительно, даже скептики и пессимисты считали неврояпымъ, что-бы черезъ 12—15 лтъ у насъ еще существовало самодержавіе. Увы! Нкоторыхъ изъ спорившихъ тогда нтъ уже въ живыхъ, другіе и до сихъ поръ еще въ Сибири, а самодержавіе все не прекращается! {Какъ разъ въ тотъ моментъ, когда я просматриваю эти записки для изданія ихъ въ Россіи, газеты сообщаютъ о распущеніи Государственной Думы (9-го іюля 1905 г.).}

Но пока мы предаваясь столь мирнымъ развлеченіямъ, время отъ времени лишь нарушавшимся уходами нкоторыхъ въ колонію, въ женской тюрьм продолжались печальныя происшествія. Прекративъ вторую голодовку, наши протестантки, какъ я уже сообщилъ, объявили Масюкову ‘бойкотъ’. Не желая получать корресподенцію и деньги, приходившія съ почтой, женщины, предпринявшія бойкотъ, сидли на одномъ лишь казенномъ пайк, безъ писемъ отъ родныхъ, безъ журналовъ и газетъ. Поэтому положеніе ихъ съ каждымъ днемъ становилось для нихъ все боле и боле невыносимымъ. Какъ чувствовали он себя, можно отчасти заключить изъ слдующей выдержки изъ письма Ковалевской:

‘Меня ужасъ беретъ, что еще долго, долго продлится это мучительное положеніе, писала она мн лтомъ 1889 г.— Я чувствую, что у меня лопается терпніе, и я могу по поводу пустяка сдлать большую исторію. У насъ нервы до того напряжены отъ напраснаго ожиданія, что, того и гляди кого-нибудь прорветъ. Я вижу теперь, что телеграмма была или подвохъ или ложь умышленная. У меня до того тревожное состояніе, что малйшій необычайный шумъ заставляетъ меня вздрагивать: все кажется, вотъ-вотъ какое-нибудь извстіе сообщатъ. Ничего не могу длать эти дни, да и не я одна. Ахъ, какое нелпое положеніе!’…

Столь же безотрадны были письма и другихъ женщинъ. Но особенно тяготилась положеніемъ, созданнымъ своеобразнымъ ‘бойкотомъ’, одна изъ вновь прибывшихъ, посл увоза Е. Ковальской,— Надежда Сигида. Лично я никогда не встрчалъ ее, но по изображенію подругъ, это была чрезвычайно симпатичная молодая женщина. Безгранично добрая, нжная и отзывчивая на все хорошее, Сигида была горячо привязана къ своимъ роднымъ, жившимъ въ г. Таганрог. До замужества она была учительницей въ городской школ и чрезвычайно любила свою профессію. Сама вовсе неприкосновенная къ революціонному длу, Сигида была-бы осуждена на безсрочную каторгу за то, что при обыск на ихъ квартир были найдены тайная типографія и бомбы, но защитникъ склонилъ ее подать просьбу о смягченіи приговора: ее осудили на 8 л. каторжныхъ работъ. Мужу же ея смертная казнь была замнена безсрочной каторгой. Этотъ актъ малодушія крайне тяготилъ потомъ Сигиду и въ сильной степени повліялъ на дальнйшую ея судьбу.

Ударъ за ударомъ обрушивался на голову несчастной молодой женщины: мужъ ея, отправленный на о-въ Сахалинъ, по дорог туда скончался, а она прибыла на Кару въ разгаръ начавшихся тамъ протестовъ, въ которыхъ ей пришлось принять участіе. Неполученіе отъ родныхъ писемъ, вслдствіе предпринятаго ‘бойкота’, причиняло ей неимоврныя страданія. По словамъ товарокъ, Сигида сильно убивалась этимъ: тосковала и плакала на-един, она рисовала себ всякіе ужасы, происходящіе дома, когда къ роднымъ приходили обратно ихъ письма къ ней, и они не получали отъ нея извстій. Между тмъ выхода изъ этого положенія никакого не предвидлось: годъ прошелъ уже со времени увоза Ковальской и первой голодовки въ женской тюрьм, а Масюкова все не убирали съ Кары. Вс женщины чувствовали, что дальше невозможно такъ жить, что необходимъ какой-нибудь конецъ. Въ август среди нихъ вновь поднялись горячіе толки о томъ, что предпринять и вновь ршено было начать голодовку. ‘Но поможетъ-ли она? Какой въ ней смыслъ, когда высшее начальство очевидно не намрено уступить требованію женщинъ. Нтъ, надо на что-нибудь другое ршиться’,— говорили заключенныя женщины.

Однажды утромъ нкоторые товарищи, гуляя по двору нашей тюрьмы, увидли сквозь щели между паль, что къ дому коменданта подъхала повозка, изъ которой вылзла молодая женщина и, вмст съ сопровождавшимъ ее жандармомъ, направилась въ комнаты. Но вслдъ затмъ Масюковъ безъ шапки, видимо чрезвычайно взволнованный, выскочилъ изъ окна на улицу. Недоумніе наблюдавшихъ изъ нашего двора еще боле увеличилось, когда они увидли, что молодая женщина, также вскор вышедшая вмст съ жандармами на крыльцо, спокойно, хотя и громко, съ ними разговаривала о какой-то телеграмм, потомъ она стала ласкать стоявшихъ тутъ-же дтей смотрителя. Вообще, въ ея поведеніи, а также жандармовъ, не замтно было никакого волненія.

Въ описываемое время, вслдствіе предательства Оссовскаго, у насъ прекратилась переписка съ женской тюрьмой, поэтому смыслъ только что описанной загадочной сцены лишь потомъ для насъ разъяснился. Оказалось, что Сигида заявила черезъ старшаго жандарма о желаніи повидать коменданта. Узнавъ объ этомъ, Масюковъ, повидимому, предположилъ, что она также намрена ‘уйти въ колонію’ и веллъ привезти ее на Нижнюю Кару. Приблизившись къ нему, Сигида со словами: ‘это вамъ, какъ коменданту’ — замахнулась, но Масюковъ усплъ отклонить голову, и ударъ пришелся только по его волосамъ, тмъ не мене храбрый подполковникъ до того испугался, что бросился бжать, несмотря на присутствіе жандармовъ. Опасаясь, чтобы комендантъ не замялъ этого происшествія, Сигида нарочно громко настаивала на крыльц на требованіи немедленно отправить телеграмму о случившемся высшему начальству: она разсчитывала, что Масюкова, посл полученнаго имъ личнаго оскорбленія, уберутъ съ Кары, а ее приговорятъ къ смертной казни или къ безсрочной каторг. Но предположенія несчастной женщины совершенно не оправдались.

Богатый печальными происшествіями 1889 г. ознаменовался еще извстной Якутской бойней. Къ намъ, заключеннымъ на Кар, сообщенія о ней дошли въ самый разгаръ происходившихъ у насъ печальныхъ происшествій. Къ чувству невыразимой грусти по поводу участи невинныхъ молодыхъ людей и къ безконечной злоб противъ ихъ жестокихъ палачей, у насъ примшивались тревожныя опасенія относительно финала нашей собственной исторіи. Если власти не постснялись такъ расправиться съ совершенно невинными людьми, къ тому же нелишенными правъ состоянія, то, что могли ожидать мы, каторжане?

Одновременно съ поступкомъ Сигиды почти вс ея подруги приступили къ третьей и самой упорной голодовк: она длилась цлыхъ шестнадцать дней, а Сигида не принимала пищи двадцать два дня! Когда же губернатору сообщено было, что врачъ не ручается за ея жизнь, то пришло приказаніе кормить ее искусственно. Было-ли оно исполнено, мн неизвстно, по всей вроятности — нтъ. На Кар потомъ разсказывали, что, когда тюремный врачъ, зашедши въ камеру, приблизился къ постели, на которой лежала истощенная голодомъ Ковалевская, она дала ему пощечину. Въ общемъ, довольно порядочный человкъ, онъ отнесся къ ея поступку такъ, какъ подобало врачу: увидвъ въ этомъ проявленіе крайне нервноразстроенной больной женщины, онъ сталъ ее успокаивать и убждать, что она вроятно ложно истолковала его посщеніе. Ковалевская, оказалось, предположила, что онъ пришелъ произвести искусственное кормленіе. Когда же врачъ заявилъ ей, что онъ вовсе не имлъ такого намренія, она извинилась, и у нихъ произошло мирное объясненіе. Онъ разсказывалъ потомъ, что никогда не встрчалъ такой замчательной женщины, обладающей столь сильнымъ характеромъ, умомъ и краснорчіемъ.

На этотъ разъ начальство, повидимому, убдилось, что ему не сломить ршимости голодающихъ женщинъ, но, не желая вмст съ тмъ уступить ихъ требованію, оно прибгло къ такому компромиссу: отдано было распоряженіе, чтобы Калюжная, Ковалевская, Сигида и Смирницкая были изъяты изъ вднія коменданта и переведены въ женскую уголовную тюрьму, гд он поступали въ распоряженіе обще-тюремной администраціи. Перечисленныя женщины приняли это предложеніе. Но этимъ еще не окончились ихъ страданія, а также и многихъ изъ насъ: главная часть была еще впереди.

Въ конц октября къ намъ явился письмоводитель коменданта и сообщилъ, что отъ генералъ-губернатора полученъ какой-то пакетъ, который предписывается вскрыть и прочесть намъ, въ присутствіи особо-назначенной имъ же комиссіи изъ коменданта, завдывающаго уголовными тюрьмами на Кар, начальника воинской команды и дежурнаго офицера. Затмъ онъ спросилъ насъ, желаемъ-ли мы выслушать содержаніе заключающейся въ пакет бумаги по камерно, или предпочитаемъ собраться вс вмст. Мы выбрали послднее.

‘Что бы это означало? Уже не случилась ли въ Россіи революція и намъ объявятъ сейчасъ амнистію?’ — спрашивали нкоторые другъ друга, по уход письмоводителя. Старожилы же тюрьмы предсказывали, наоборотъ, какіе-нибудь скорпіоны.

Вскор за тмъ на тюремномъ двор появилась сотня солдатъ, часть которыхъ осталась на крыльц, остальные вошли въ коридоръ, за ними выстроились вс наши жандармы. Намъ велно было скучиться въ одномъ конц коридора, позади солдатъ. Потомъ пришла комиссія, которая, такимъ образомъ, отдлена была отъ насъ двумя шеренгами. Масюковъ, блдный, какъ мертвецъ, дрожащимъ голосомъ повторилъ то, что мы уже слышали отъ письмоводителя и, поднявъ надъ головами стражниковъ запечатанный пакетъ, передалъ его завдывавшему уголовными тюрьмами. Тотъ, вскрывъ его, сталъ читать, и вотъ что мы услышали.

Въ виду неоднократно повторявшихся въ послднее время разнаго рода безпорядковъ въ мужской и женской политическихъ тюрьмахъ на Кар, генералъ-губернаторъ предписывалъ впредь, при повтореніи чего-либо подобнаго, подвергать заключенныхъ разнаго рода наказаніямъ, а въ случа сопротивленій, ‘употреблять вооруженную силу, не стсняясь послдствіями’, а также ‘подвергать тлеснымъ наказаніямъ, наравн съ уголовными арестантами’.

Выслушавъ эту бумагу, мы въ большомъ волненіи разошлись по камерамъ. Это было для насъ жестокимъ и вмст вполн несправедливымъ ударомъ. За время моего пребыванія въ карійской тюрьм у насъ не было ни малйшаго безпорядка. Наоборотъ, какъ я неоднократно упоминалъ уже, заключенные мужчины были настроены самымъ мирнымъ образомъ и всегда старались примирительно дйствовать на нашихъ женщинъ. Даже трехдневная наша голодовка имла цлью лишь побудить женщинъ прекратить голодовку. Наше поведеніе заслуживало только одобренія. И вдругъ такая возмутительная угроза! Если распоряженіе объ увоз Е. Ковальской съ Кары ‘безъ скандала’, при исполненіи низшими служащими, привело къ столь печальнымъ послдствіямъ, то что оставалось ожидать отъ предоставленія имъ права, ‘не опасаясь послдствій, употреблять вооруженную силу и тлесныя наказанія, наравн съ уголовными’? Было ясно, что генералъ-губернаторъ готовилъ намъ какой-то сюрпризъ. Отдавая вышеприведенное распоряженіе, онъ прекрасно зналъ, что задваетъ у насъ самыя чувствительныя струны: мы все способны были вынести, но не тлесныя наказанія. Одну лишь угрозу примнять ихъ къ намъ многіе считали уже такимъ оскорбленіемъ, которое мы должны смыть нашей кровью. Заключенные заволновались, возбужденно обсуждался вопросъ, что намъ предпринять, въ виду угрозы генералъ-губернатора? Наиболе мирно настроенные, въ числ которыхъ былъ и я, совтывали ничего пока не предпринимать, чтобы не провоцировать начальства. Дошедшая уже раньше до насъ копія предписанія начальника главнаго тюремнаго управленія объ уравненіи политическихъ каторжанъ, находившихся на остров Сахалин, съ уголовными преступниками, вызвала среди насъ опасенія, что и насъ могутъ такимъ же образомъ третировать. Теперь это предположеніе оправдалось скоре, чмъ мы допускали. Поэтому мы полагали, что не слдуетъ давать властямъ повода осуществить ихъ угрозу. Иной планъ дйствій предложилъ Бобоховъ. Но предварительно скажу нсколько словъ объ этомъ замчательномъ человк, составлявшемъ украшеніе нашей тюрьмы.

Будучи студентомъ ветеринарнаго института въ Петербург, Сергй Бобоховъ въ средин 70-хъ годовъ былъ исключенъ изъ него за участіе въ студенческой демонстраціи, посл чего его административнымъ порядкомъ сослали въ Архангельскую губернію. Въ 1878 году онъ сдлалъ попытку бжать оттуда, но былъ пойманъ. Желая вызвать надъ собою судъ, на которомъ можно было бы указать на произволъ, представляемый административными высылками, Бобоховъ при поимк умышленно произвелъ изъ револьвера выстрлъ въ воздухъ, за что состоявшійся надъ нимъ въ 1879 году судъ приговорилъ его къ 20 г. каторжныхъ работъ.

За время моего боле 30-ти лтняго участія въ разныхъ русскихъ кружкахъ и организаціяхъ, мн приходилось видть не мало крупныхъ, выдающихся революціонеровъ. Но столь чистаго въ нравственномъ отношеніи, какъ Бобоховъ я не встрчалъ ни у насъ, ни на Запад. Въ немъ сочетались ршительно вс качества: искренность, скромность, прямота и безграничная преданность революціонному длу. Требовательный къ себ, онъ никогда не произносилъ сколько-нибудь отрицательныхъ сужденій о другихъ. Дло у него всегда шло рядомъ со словомъ. Бобоховъ былъ самый послдовательный человкъ и самый строгій ригористъ изъ всхъ извстныхъ мн русскихъ революціонеровъ. Не удивительно, поэтому, что на Кар онъ пользовался всеобщимъ уваженіемъ, хотя очень немногіе раздляли его политическія воззрнія. Попавъ въ ссылку и на каторгу еще несовершеннолтнимъ юношей и въ тотъ періодъ нашего движенія, когда, какъ я уже сообщалъ, у насъ господствовало народническо-бунтарское, т. е. анархическое направленіе,— Бобоховъ до самой смерти оставался приверженцемъ послдняго. Въ этомъ отношеніи тюрьма, такъ сказать, консервируетъ людей, замораживаетъ ихъ взгляды, сохраняя ихъ въ одинаковомъ состояніи въ теченіе многихъ лтъ. Довольно образованный и очень любознательный человкъ, Бобоховъ съ большимъ вниманіемъ слдилъ за всмъ тмъ, что имло общественный интересъ. Но, какъ и у многихъ другихъ интеллигентныхъ людей, находившихся въ нашей тюрьм, каждая прочитанная имъ книга или статья только подтверждала еще на вол сложившіяся у него убжденія. По этой-то причинъ Бобоховъ не могъ согласиться съ марксизмомъ, хотя онъ и читалъ о немъ все, что возможно было достать въ нашей библіотек.

Я никогда не сидлъ съ нимъ въ одной камер, но на прогулкахъ мн не разъ случалось вступать съ нимъ въ теоретическіе споры. Всегда сдержанный и внимательный, Бобоховъ никогда не прибгалъ не только къ малйшимъ рзкостямъ, но даже къ незначительнымъ повышеніямъ голоса. На личную почву онъ ршительно никогда не способенъ былъ переходить. При этомъ Бобоховъ отличался крайне рдко встрчающейся у спорщиковъ чертой: онъ всегда соглашался съ противникомъ, когда тому удавалось доказать ошибочность его мннія или утвержденія. Необыкновенно ровный, спокойный и серьезный, Бобоховъ положительно какъ-бы перерождался и превращался въ краснорчиваго проповдника, когда вопросъ заходилъ о томъ, что онъ считалъ нашей обязанностью и долгомъ.

Больше, чмъ на кого-либо другого изъ заключенныхъ, подйствовала на него угроза генералъ-губернатора подвергать насъ тлесному наказанію. Хотя по обычному выраженію его лица трудно было замтить его настроеніе, но несомннно внутренно онъ былъ сильно возбужденъ въ дни, послдовавшіе за объявленіемъ намъ бумаги барона Корфа. По тюрьм началъ циркулировать слухъ, что Бобоховъ ведетъ агитацію за такой планъ: мы должны отправить министру внутреннихъ длъ заявленіе, что тлесное наказаніе для насъ хуже смертной казни, поэтому, если не будетъ отмнена угроза,— мы вс покончимъ съ собою. Въ одинъ изъ этихъ дней у меня съ нимъ на прогулк зашелъ разговоръ о его предложеніи. Развивая свой планъ, онъ настаивалъ на томъ, чтобы, въ случа неисполненія министромъ нашего требованія, посл обозначеннаго нами ему срока, мы должны съ нкоторыми промежутками, по жребію, одинъ за другимъ кончать съ собою. Я старался доказать ему, что самоубійство по жребію не иметъ ни малйшаго смысла, такъ какъ въ этомъ вид оно являлось бы не добровольнымъ, а вынужденнымъ актомъ по отношенію тхъ лицъ, у которыхъ къ моменту наступленія ихъ очереди измнилось бы настроеніе и желаніе, между тмъ, заране давши общаніе покончить съ собою, они будутъ считать себя обязанными сдержать его. Я говорилъ также и о практической неосуществимости такого плана, посл предупрежденія о немъ властей.

Бобоховъ не видлъ этихъ неудобствъ, наоборотъ, стремленіе начальства воспрепятствовать нашимъ самоубійствамъ ясно доказывало-бы, что оно вритъ серьезности нашего заявленія и не желаетъ нашихъ смертей. Къ тому же, если одна лишь угроза примнять тлесныя наказанія вызвала у насъ такую готовность покончить съ собою, чего начальство не хочетъ допустить, то ясно, что оно никогда не ршится осуществить ее, зная, что въ этомъ случа уже никакими мрами нельзя будетъ помшать самоубійствамъ среди насъ. Такимъ образомъ, по его мннію, во всякомъ случа было цлесообразно въ заявленіи къ министру сообщить о нашемъ ршеніи покончить съ собою. Относительно же вынужденности самоубійства по жребію, онъ отвтилъ мн приблизительно слдующее:

— Жить мн хочется не меньше, чмъ другимъ, если же я соглашаюсь покончить съ собою, то за тмъ лишь, чтобы и другіе сдлали тоже самое, ради протеста. Но разъ, при измнившемся настроеніи, остальные откажутся отъ своего намренія, цль самоубійства не будетъ достигнута, и моя смерть окажется вполн напрасной. Жребій же обяжетъ человка сдержать общаніе, данное умершимъ товарищамъ.

— Въ этихъ случаяхъ личный примръ дйствуетъ врне чмъ данное слово,— возразилъ я и сослался на нсколько историческихъ фактовъ.

Бобоховъ согласился съ этимъ доводомъ.

Изъ этого разговора я вывелъ заключеніе, что ему сильно жить хотлось: столь молодымъ попалъ онъ на каторгу, такъ мало видлъ на своемъ вку и такъ горячо интересовался всмъ, происходившимъ на бломъ свт. Поэтому, разставаясь съ нимъ, я подумалъ, что желаніе жить возьметъ у него верхъ надъ сознаніемъ долга, и я успокоился. Между тмъ въ эти дни судьба его и нкоторыхъ другихъ товарищей, была уже ршена…

Въ то самое время, когда у насъ шли толки о проект Бобохова, къ намъ стали доходить сперва смутные, а затмъ все боле настойчивые и опредленные слухи, что отъ генералъ-губернатора пришло распоряженіе подвергнуть Сигиду тлесному наказанію за нанесенное ею оскорбленіе коменданту Масюкову. Это извстіе казалось намъ неправдоподобнымъ: во всей исторіи нашего революціоннаго движенія не было ни одного случая примненія тлеснаго наказанія къ женщин. Да и изъ мужчинъ, какъ извстно, такому оскорбленію подвергся одинъ Боголюбовъ, осужденный на 15 лтъ каторж. работъ за участіе въ демонстраціи на Казанской площади (6 дек. 1876 г.), но посл выстрла, произведеннаго, въ отвтъ на эту расправу, Врой Засуличъ, въ петербургскаго градоначальника Трепова и оправданія ея присяжными засдателями, правительство очевидно не ршалось подобными пріемами возбуждать противъ себя все общество. Въ теченіе десяти съ чмъ-то лтъ, истекшихъ съ того времени, поэтическихъ каторжанъ за побги, хотя и приговаривали къ тлесному наказанію, но всмъ имъ оно замнялось значительными удлиненіями сроковъ ихъ пребыванія на каторг. Естественно было предполагать, что тмъ боле не ршатся произвести столь гнусное издвательство надъ женщиной. Но, съ другой стороны, незадолго предъ тмъ совершенное въ Якутск жестокое избіеніе невинныхъ юношей и двушекъ внушало опасеніе, что правительство ‘царя-миротворца’ на все способно.

Наступили для насъ ужасные дни: мы жили между опасеніемъ, что примнятъ къ Сигид позорное наказаніе, и надеждой, что не ршатся на это. Но въ первыхъ числахъ ноября изъ вольной команды пришло письмо, въ которомъ сообщалось, что по распоряженію генералъ-губернатора Сигида была подвергнута 6 ноября тлесному наказанію. Завдующій уголовными тюрьмами, въ распоряженіи котораго, какъ я уже сообщалъ, она находилась, вмст съ тремя подругами, не соглашался исполнить это приказаніе, врачъ также нашелъ невозможнымъ примнить его къ Сигид, въ чемъ и выдалъ свидтельство. Но пріхавшій изъ другого района зврь Бобровскій, который присутствовалъ при увоз Е. Ковальской, призналъ Сигиду здоровой и распорядился, о наказаніи ея. Возмущенный этимъ врачъ отказался присутствовать при экзекуціи, Бобровскаго это не остановило,— онъ самъ все время оставался на мст наказанія, наслаждаясь мученіями несчастной женщины. Распоряженіе о возмутительной расправ надъ Сигидой, повидимому, прибыло на Кару одновременно съ объявленной намъ угрозой генералъ-губернатора.

Не берусь описать охватившее насъ состояніе, по полученіи этого сообщенія: его нельзя назвать угнетеннымъ, придавленнымъ,— оно скоре было мрачно-возбужденное и ршительное. Наружно мы старались ничмъ не проявлять своего состоянія, чтобы не возбуждать въ жандармахъ какихъ-либо подозрній и не дать имъ возможности помшать осуществленію задуманнаго многими заключенными плана.

Затмъ, на второй или третій день мы узнали, что Сигиду посл наказанія отправили не въ лазаретъ, а въ уголовную тюрьму, въ которой сидли Калюжная, Ковалевская и Смирницкая. Въ ту же ночь или въ одну изъ ближайшихъ,— точно не было установлено нами, — Сигида скончалась, неизвстно, отъ нервнаго-ли потрясенія или отъ принятаго ею яда. Вслдъ за ея смертью три ея подруги отравились, посл чего он были переведены въ лазаретъ: Калюжная и Ковалевская въ состояніи агоніи, а Смирницкая — въ сознаніи. Подъ впечатлніемъ этихъ фактовъ одинъ изъ товарищей-вольнокомандцевъ, Наумъ Геккеръ, произвелъ два выстрла себ въ лобъ, но остался живъ.

Когда мы получили эти потрясающія извстія, у насъ не было уже боле споровъ о томъ, что слдуетъ предпринять: безъ всякаго предварительнаго сговора, многіе молча ршили послдовать примру подругъ Сигиды,— необходимый для этого ядъ былъ наготов. Никто не справлялся у другого, думаетъ ли онъ также покончить съ собою, — каждый, желавшій это сдлать, самъ бралъ для себя изъ лежавшихъ на общихъ столахъ во всхъ пяти камерахъ пачекъ развшенную дозу опія.

Особенное удивленіе въ тотъ день вызвалъ во многихъ Бобоховъ: онъ имлъ такой спокойный видъ, будто ничего чрезвычайнаго ему не предстояло сдлать черезъ нсколько часовъ. Лицо его сохраняло обычную серьезность, и, какъ всегда, онъ мало говорилъ. Для Ивана Калюжнаго вопросъ, очевидно, былъ давно безповоротно ршенъ. Еще до полученія извстія о смерти его жены и сестры, онъ казался крайне возбужденнымъ: былъ веселъ, суетливъ, много острилъ и, вообще, имлъ видъ человка, собирающагося, хотя въ далекое, но пріятное путешествіе. Особенно дружнымъ Бобоховъ ни съ кмъ въ тюрьм не былъ, но съ возникновенія исторій въ женской тюрьм, между нимъ и Ив. Калюжнымъ установилась большая близость.

Въ тюрьм было тогда только 39 человкъ, изъ нихъ 17 ршили покончить съ собою. Но даже изъ невыразившихъ намренія отравиться многіе запаслись порціями яда, на всякій случай. Состояніе заключенныхъ въ этотъ день было такое, что, за исключеніемъ нсколькихъ человкъ, вс остальные тоже могли прибгнуть къ самоубійству. Хотя общій порядокъ въ тюрьм не нарушался, но вс были всецло поглощены мыслью о предстоявшемъ массовомъ самоубійств. Только двое изъ заключенныхъ съ возбужденіемъ громко доказывали, что нтъ смысла столькимъ лицамъ кончать съ собою и считали необходимымъ тмъ или инымъ способомъ воспрепятствовать этимъ смертямъ. Но лица, ршившія отравиться, и слушать ихъ не хотли, а остальные, при такомъ состояніи тюрьмы, видли полную невозможность что-либо предпринять: по ихъ мннію, какое-нибудь ршительное вмшательство могло бы еще ухудшить общее положеніе.

Вечеромъ 12 ноября, вскор посл поврки, изъ ‘Якутки’ раздалось стройное пніе, какого давно уже не слышно было въ нашей тюрьм. Въ этой камер сидли Бобоховъ, Ив. Калюжный и нкоторые другіе изъ ршившихъ покончить съ собою, кром того, туда изъ другихъ камеръ собрались близкіе ихъ пріятели, также собиравшіеся отравиться. Псня служила какъ бы общимъ сигналомъ для остальныхъ камеръ, въ которыхъ еще было по нсколько человкъ, обрекшихъ себя на смерть. Услышавъ пніе, эти лица начали прощаться съ несобиравшимися умереть и затмъ, на виду у всхъ, проглатывали дозы яда. Дрожь пробгала по тлу неучаствовавшихъ въ самоубійств, они были блдны, какъ мертвецы, у нкоторыхъ по лицамъ катились слезы, кое-кто всхлипывалъ, уткнувъ голову въ подушку, чтобы заглушить рыданія и тмъ не разстраивать принявшихъ ядъ. Послдніе, почувствовавъ, вскор посл отравленія, сильную головную боль, ложились въ постели, въ увренности, что они никогда уже не встанутъ…

По аналогіи могу судить, какъ чувствовали себя въ это время другіе товарищи, нершившіе покончить съ собою. Казалось, куда легче, взявъ порошокъ, высыпать его себ въ ротъ, чтобы немедленно затмъ забыться на вки, чмъ, оставаясь въ живыхъ, присутствовать, въ качеств зрителя, при смерти товарищей. Какое впечатлніе производилъ видъ этихъ самоубійствъ, можетъ отчасти показать тотъ фактъ, что поздно ночью я вдругъ почувствовалъ сильнйшую головную боль, когда же я прилегъ, то меня стало тошнить, Я былъ самъ увренъ, что какъ-нибудь нечаянно отравился. Нашъ врачъ Прибылевъ, пославъ жандармовъ за льдомъ, началъ прикладывать мн компрессы, затмъ появилась рвота, и мн стало легче. По словамъ Прибылева, у меня были вс симптомы отравленія, а между тмъ я не принималъ яда. Когда слухъ о моемъ состояніи распространился по другимъ камерамъ, то товарищи думали, что и я, невыразившій раньше готовности принять участіе въ самоубійствахъ, не могъ устоять и молча проглотилъ ядъ.

Однако, и лицамъ, дйствительно его принявшимъ, не суждено было умереть въ ту ночь: опій оказался испорченнымъ, и утромъ вс они поднялись, чувствуя сильныя головныя боли и тошноту. Но эта неудача не измнила намренія нкоторыхъ изъ числа ршившихъ покончить съ собою,— она лишь отсрочила его на одн сутки. На этотъ разъ ршено было прибгнуть къ морфію. Въ этотъ день, между прочимъ, случился слдующій курьезъ.

Утромъ 13 ноября, во время прогулки, подошелъ ко мн Моисей Поповъ, о которомъ я выше сообщалъ, и завелъ разговоръ о происшедшемъ наканун вечеромъ массовомъ отравленіи. При этомъ онъ сказалъ, что состояніе у него такое, что ‘въ пору уйти въ колонію’. Вернувшись въ камеру, я услышалъ, что М. Поповъ вызвался къ коменданту. Нкоторые высказывали тогда предположеніе, что М. Поповъ наврно ршилъ подать просьбу о помилованіи и что онъ сообщитъ Масюкову о готовящемся въ тюрьм вторично массовомъ самоубійств, иные находили такое его разоблаченіе даже желательнымъ, такъ какъ комендантъ приметъ мры, чмъ предупредитъ неизбжныя на этотъ разъ смерти. Но лица, ршившія покончить съ собою, заволновались и, посл обсужденія, что предпринять, обратились къ Попову съ просьбой, чтобы онъ отложилъ свое намреніе уйти въ колонію всего на одинъ день.

— Съ чего вы взяли, что я хочу подать прошеніе?— спросилъ Поповъ съ негодованіемъ.

— А вы вдь обратились къ дежурному жандарму — отвтилъ ему разговаривавшій съ нимъ парламентеръ.

— Да, я просилъ его прислать лопату, чтобы отгрести снгъ.

Такимъ образомъ, вышло qui pro quo. Но Поповъ на меня обидлся, предположивъ, что это я передалъ другимъ его фразу о своевременности ухода въ колонію, каковую соединили съ его обращеніемъ къ жандарму и сдлали оскорбительное для него умозаключеніе. Я былъ въ этомъ неповиненъ, о чемъ мы съ нимъ и объяснились. Товарищи считая его кандидатомъ въ колонисты, говорили, что ему ‘и хочется, и колется’. Но онъ долго крпился, лишь много, много лтъ спустя, уже вышедши, по окончаніи каторги, на поселеніе, онъ подтвердилъ правильность составившагося о немъ мннія: онъ таки подалъ просьбу о помилованіи. Но вернемся къ трагическому ноябрьскому дню 1889 г.

День отсрочки смерти повліялъ на значительную часть ршившихъ покончить съ собою. У нкоторыхъ изъ нихъ за это время уже измнилось настроеніе, и желаніе не разставаться съ жизнью превозмогло чувство возмущенія противъ начальства. Къ вечеру во всхъ камерахъ только девять человкъ ршили повторить попытку самоубійства. Снова происходили сцены прощанія съ оставшимися въ живыхъ, но состояніе послднихъ не было уже столь ужаснымъ,— черезчуръ напряженные наканун нервы нсколько притупились, и въ голову приходило: ‘будетъ ли этому когда конецъ?’ Онъ былъ уже близокъ. Вновь принятый ядъ также оказался плохимъ, испорченнымъ, и у большинства отравившихся онъ вызвалъ лишь какіе-то незначительные болзненные припадки. Только Калюжный и Бобоховъ, опасаясь и на этотъ разъ неудачи, заране приняли не ординарныя, а значительно увеличенныя дозы морфія. Однако и эта предосторожность не подйствовала: Бобоховъ лишь на время впалъ въ забытье, но, проснувшись ночью, онъ услыхалъ неестественную хрипоту, издаваемую Ив. Калюжнымъ. Онъ сталъ звать своего друга и, обнявъ, осыпалъ лицо его поцлуями, Калюжный не откликался. Понявъ, наконецъ, что ничто не въ силахъ уже разбудить его, Бобоховъ сразу принялъ еще нсколько дозъ морфія, затмъ легъ рядомъ съ Калюжнымъ, и, крпко обнявъ его, уснулъ на вки.

Утромъ 14 ноября смотритель, явившись на поврку въ сопровожденіи жандармовъ, нашелъ двухъ отравившихся въ безсознательномъ состояніи. Затмъ прибылъ тюремный врачъ, которому оставалось лишь констатировать давно начавшуюся агонію: Калюжный скончался къ вечеру, а Бобоховъ только утромъ 15 ноября. Посл произведеннаго въ тюремномъ лазарет вскрытія, оба трупа были погребены, вмст съ четырьмя раньше умершими женщинами, на Нижне-Карійскомъ кладбищ, въ общей могил, на которой товарищи водрузили сдланный ими самими большой крестъ, вырзавъ на немъ евангельскія слова: ‘Никто же любви больше имать, да кто душу свою положитъ за други своя’.

Начальство заволновалось. Въ тотъ же день комендантъ прислалъ жандарма спросить насъ, примемъ ли мы его? Получивъ утвердительный отвтъ, Масюковъ явился въ сопровожденіи конвоя. Онъ былъ крайне жалокъ,— хныкалъ, лепеталъ, что не виноватъ въ происшедшемъ и объяснилъ случившееся несчастнымъ стеченіемъ обстоятельствъ. Никто изъ насъ не отвчалъ ему ни слова. Въ заключеніе онъ обратился къ Прибылеву съ мольбой выдать ему аптечку, такъ какъ, посл отравленій, онъ не вправ оставлять ее въ тюрьм. Прибылевъ удовлетворилъ его просьбу.

Нсколько дней спустя пріхали фонъ-Плотто и прокуроръ. Не ршаясь войти въ камеры, они оставались на порог, окруженные конвоемъ. Въ отвтъ на ихъ вопросы о причинахъ происшедшихъ у насъ отравленій, одинъ изъ заключенныхъ указалъ на возмутительную расправу съ Сигидой, другой говорилъ о жестокости угрозы генералъ-губернатора, предоставлявшаго коменданту право прибгать къ вооруженной сил, ‘не боясь послдствій’. Онъ заявилъ также, что, пока это распоряженіе не будетъ отмнено, спокойствіе въ тюрьм не установится. Наконецъ пріхалъ и губернаторъ.

Бывшій профессоръ Академіи генеральнаго штаба, генералъ Хорошкинъ былъ извстенъ, какъ грубый солдафонъ и бурбонъ. Приказавъ всмъ заключеннымъ выстроиться въ коридор, онъ изъ-за плотной шеренги жандармовъ обратился къ намъ съ рчью, въ которой старался доказать, что наши женщины сами виноваты въ случившемся. Изъ перехваченной нашей переписки, вслдствіе выдачи Оссовскаго, губернаторъ видлъ, что мы сами ожидали репрессій, посл ‘безумнаго’, какъ онъ выразился, поступка Сигиды. Но безъ повода съ нашей стороны намъ, по его словамъ, ничто особенное не угрожаетъ, такъ какъ правительству ‘дорога жизнь каждаго’ изъ насъ. Въ теченіе своей рчи онъ нсколько разъ повторялъ: ‘никакихъ опасеній и никакихъ надеждъ’.

Безъ всякаго предварительнаго сговора заключенные молча выслушали эту рчь, и, несмотря на неоднократно повторенный губернаторомъ вопросъ: не имемъ-ли какихъ-нибудь заявленій?— никто изъ насъ не проронилъ ни слова.

Въ женскую тюрьму Хорошкинъ пришелъ въ сопровожденіи коменданта. Только одна Я—ва не захотла выйти изъ своей камеры, громко заявивъ, что она не хочетъ видть Масюкова. Но губернаторъ ршительнымъ тономъ потребовалъ, чтобы она вышла, и, поколебавшись немного, Я—ва уступила. На присутствовавшихъ при этомъ товарокъ ея сцена эта произвела очень тяжелое впечатлніе.

Вскор затмъ назначено было слдствіе по поводу происшедшихъ отравленій. Нкоторыя изъ допрашиваемыхъ, лица, сами покушавшіяся на самоубійство, давали очень рзкія показанія, въ которыхъ называли генералъ-губернатора ‘убійцей’ и ‘палачемъ’. Комендантъ не ршился отправить эти показанія высшему начальству и предложилъ допрашиваемымъ смягчить свои выраженія, но они отъ этого отказались.

Въ одинъ изъ дней, послдовавшихъ за отравленіемъ, Масюковъ пригласилъ къ себ старосту и, выславъ изъ комнаты жандарма, сообщилъ ему, что вслдствіе доноса Оссовскаго, изъ департамента государственной полиціи пришло распоряженіе произвести у насъ въ тюрьм генеральный обыскъ, въ присутствіи спеціально назначенной для этого комиссіи изъ нсколькихъ должностныхъ лицъ. Комендантъ просилъ все лишнее и запрещенное уничтожить или спрятать, для чего предложилъ свои услуги. Предостереженіемъ этимъ мы, конечно, воспользовались, поэтому, обыскъ, длившійся почти цлый день, не далъ начальству никакихъ результатовъ.

Тяжелое настроеніе воцарилось въ тюрьм посл ноябрьскихъ дней. Прекратились развлеченія, псни, игры. Вс чувствовали себя придавленными, удрученными. Къ тому же заключенные рзко подлились на дв ‘партіи’: миролюбивое большинство, называвшееся жирондистами и крайніе, къ которымъ принадлежали нкоторые изъ покушавшихся на самоубійство. Разногласія между этими двумя партіями, почти цликомъ происходили на почв отношенія къ протестамъ, имвшимъ мсто въ женской тюрьм.

Ко всему вышеописанному въ тотъ тяжелый годъ присоединилось у насъ еще чрезвычайное безденежье. Матеріальныя наши условія, изъ года въ годъ все ухудшавшіяся, при Масюков стали особенно плачевными. Отчасти вліяли здсь съ годами ослабвавшія привязанности и память о насъ лицъ, отдаленныхъ отъ Кары огромными пространствами, но виноватъ былъ въ этомъ и Масюковъ. Кром другихъ отрицательныхъ чертъ, онъ обладалъ еще чрезмрнымъ пристрастіемъ къ картамъ, и, проигравшись въ пухъ, что съ нимъ, повидимому, нердко случалось, онъ расплачивался, какъ мы подозрвали, приходившими для насъ по почт деньгами. Твердыхъ же данныхъ для его обличенія у насъ въ рукахъ не имлось. Какъ-бы то ни было, зимою того года доходы наши были до того мизерны, что мы не могли даже ассигновать обычной суммы для улучшенія пищи на рождественскіе дни и въ новый, 1890-й годъ. Эти праздники прошли у насъ боле грустно и тоскливо, чмъ въ другіе годы.

ГЛАВА XXIX.
Финалъ Карійской тюрьмы.

Наступила весна. Никакой ршительно перемны не произошло въ нашей тюрьм. Но угроза барона Корфа, какъ Дамокловъ мечъ, продолжала висть надъ нами, не давая забыть, чему насъ могутъ подвергнуть при малйшемъ повод. Двое товарищей изъ крайнихъ вновь ршили покончить съ собой, чтобы тмъ доказать начальству, что мы не примирились съ циркуляромъ генералъ-губернатора.

Когда извстіе объ этомъ распространилось въ тюрьм, то опять вс заволновались, готовясь къ тяжелымъ зрлищамъ самоубійствъ. Но многіе энергично возстали противъ такихъ экспериментовъ надъ нашими нервами. Къ тому же намъ было совершенно неизвстно, какъ отнеслось высшее начальство къ угроз генералъ-губернатора, посл происшедшихъ на Кар трагическихъ исторій. Путемъ этихъ доводовъ удалось убдить двухъ товарищей, собиравшихся покончить съ собой, чтобы они отложили свое намреніе до объясненія съ комендантомъ.

Оказалось, что у Масюкова уже имлось новое предписаніе, въ которомъ сообщалось, что тлесныя наказанія совершенно отмняются для всхъ женщинъ, осужденныхъ въ каторжныя работы, изъ мужчинъ же отъ нихъ избавлялись лица, принадлежавшія до осужденія къ привилегированнымъ сословіямъ, а также вс окончившіе высшія и среднія учебныя заведенія.

Такимъ образомъ, хотя шестью самоубійствами и пятнадцатью покушеніями на нихъ заключенные на Кар не добились полной отмны тлесныхъ наказаній, но можно было разсчитывать, что, какъ и посл дла Вры Засуличъ, правительство вновь, по крайней мр, въ теченіе нсколькихъ лтъ, не ршится совершать надъ политическими преступниками этой возмутительной расправы.

Для меня лично весна 1890 года памятна еще тмъ, что мой старый другъ, Яковъ Стефановичъ, кончивъ весь срокъ каторги, долженъ былъ уйти на поселеніе. Но такъ какъ въ апрл была еще распутица, то комендантъ выпустилъ его въ вольную команду.

Къ лту жизнь наша вошла въ обычную колею,— словно за нсколько мсяцевъ передъ тмъ у насъ не произошли ужасныя событія. Какъ и въ предыдущіе годы, любители занялись огородами, и снова въ нашемъ уютномъ садик многіе разбили свои палатки. Только въ описываемое лто чаще прежняго стали нами практиковаться общія чаепитія во двор, во время которыхъ велись горячіе дебаты. Поводами къ нимъ послужили, между прочимъ, политическія событія въ Германіи. Вызванное въ ней ‘новымъ курсомъ’, объявленнымъ Вильгельмомъ II, сильное общественное возбужденіе нашло нкоторый откликъ и среди насъ, политическихъ каторжанъ на Кар. Мы съ жаромъ обсуждали отставку Бисмарка, отмну закона противъ соціалистовъ и пр. Во время этихъ дебатовъ, конечно, сильно доставалось нмецкимъ соціалдемократамъ отъ нашихъ самобытниковъ,— народниковъ и народовольцевъ. Каждый шагъ нмцевъ подвергался самой строгой критик, успхи ихъ считались преувеличенными, раздутыми, а вся ихъ тактика признавалась отсталой, культуртрегерской и крайне вредной для развитія революціонныхъ чувствъ. Отъ нмцевъ споры естественно переходили къ марксизму, матеріалистическому взгляду на исторію, діалектическому методу и гегелевской тріад. Въ этихъ спорахъ подчасъ принимали горячее участіе и лица, лишь впервые здсь услышавшія эти мудреные термины, но какъ я уже выше упоминалъ, марксистское направленіе понемногу начало пробивать себ дорогу. среди заключенныхъ. Наиболе выдающимся сторонникомъ его явился Фаддей Рехневскій, человкъ очень образованный, любознательный и дльный.

——

Въ конц лта въ нашей жизни произошли крупныя перемны. Въ теченіе нсколькихъ лтъ уже носились слухи, что верстахъ въ 300 отъ насъ, въ с. Акату строится новая, образцовая тюрьма, въ которую намрены перевести всхъ политическихъ каторжанъ, находившихся на Кар. Въ этомъ селеніи имлись давно заброшенные серебряные рудники, въ которыхъ нкогда работали декабристы. Режимъ для насъ въ этой новой тюрьм предполагалось устроить какой-то особенный, небывалый даже въ Россіи, но опредленнаго никто не могъ намъ объ этомъ ничего сообщить. Каждую весну распространялся слухъ, что осенью насъ непремнно перевезутъ въ Акатуй, а съ ея наступленіемъ переводъ откладывался до слдующаго года. Поэтому, многіе изъ насъ совершенно перестали придавать значеніе этимъ слухамъ.

Между тмъ, контингентъ заключенныхъ въ нашей тюрьм быстро уменьшался, какъ, благодаря выходамъ на поселеніе и въ вольную команду, такъ и вслдствіе уходовъ въ колонію, новыхъ же каторжанъ къ намъ на Кару боле не присылали, такъ какъ въ конц 80-хъ годовъ революціонное движеніе въ Россіи вообще ослабло, а тхъ сравнительно немногихъ молодыхъ людей, которыхъ арестовывали, правительство предпочитало ссылать административнымъ порядкомъ на чрезвычайно продолжительные сроки,— на 10—12 лтъ не только въ отдаленные улусы Якутской области, но и на островъ Сахалинъ. Поэтому, къ концу лта 1890 г. въ нашей тюрьм осталось только тридцать три человка, къ тому же, около двадцати изъ нихъ имли уже право выйти въ вольную команду, но ихъ не выпускали, какъ мы уже знаемъ, вслдствіе введеннаго комендантомъ Николинымъ ограниченія контингента вольнокомандцевъ пятнадцатью лицами.

Я также около года, какъ пріобрлъ это фиктивное право на выходъ изъ тюрьмы. Но мн никогда не приходило на мысль, что меня выпустятъ въ вольную команду. Наоборотъ, со дня прибытія на Кару, я всегда былъ увренъ, что пробуду въ тюрьм до самаго окончанія срока каторги, и даже въ мечтахъ я никогда не рисовалъ себ возможности побывать въ вольной команд. Если я и уносился мысленно въ будущее, то рисовалъ себ жизнь на поселеніи. Она вовсе не представлялась мн въ радужномъ свт, и все же я съ ужаснымъ нетерпніемъ ждалъ наступленія дня ухода изъ тюрьмы. Признаюсь, подобно герою ‘Записокъ изъ мертваго дома’, я также во время прогулокъ, занимался нердко высчитываніемъ, сколько мсяцевъ, недль, а то и дней мн еще остается до выхода на поселеніе, и, чмъ боле приближался этотъ желанный часъ, тмъ, казалось, медленне идетъ время, тмъ боле долгимъ представлялся остающійся еще срокъ.

Въ конц лта до насъ вновь дошелъ слухъ, что въ самомъ непродолжительномъ времени состоится нашъ переводъ въ Акатуй. На этотъ разъ не оставалось боле никакихъ сомнній, что извстіе это врно. Одновременно намъ сообщили, что на Кару прибылъ генералъ-губернаторъ и вскор явится къ намъ въ тюрьму. Всхъ насъ собрали на двор, при чемъ мы заране ршили, во избжаніе скандала, выйти безъ шапокъ. Вслдъ затмъ появился баронъ Корфъ, въ сопровожденіи большой свиты и окруженный жандармами и конвоемъ. Онъ обратился къ намъ съ просьбой выслушать его внимательно.

— Изъ Петербурга,— сообщилъ онъ,— отъ высшаго начальства пришло распоряженіе перевести васъ въ Акатуй. Новый вашъ режимъ будетъ состоять въ томъ, что вы во всемъ ршительно приравниваетесь къ уголовнымъ преступникамъ: вы будете жить съ ними въ общихъ камерахъ, вмст съ ними работать въ рудникахъ, пользоваться одной и той же пищей, и васъ будутъ подвергать одинаковымъ съ ними наказаніямъ. Словомъ,— закончилъ онъ,— ни въ ту, ни въ другую сторону для васъ не станутъ длать уклоненій отъ строго выработанной инструкціи.

Рчь генералъ-губернатора лилась довольно гладко, но все же замтно было, что онъ чувствовалъ себя не совсмъ ловко. Нсколько разъ повторялъ онъ, что распоряженіе это не отъ него исходитъ, и что оно не иметъ никакого отношенія къ происходившимъ у насъ недавно происшествіямъ. На насъ его сообщеніе произвело потрясающее впечатлніе: хотя мы и опасались предстоявшаго режима въ новой тюрьм, но никому изъ насъ не приходило на умъ,— особенно, посл всего нами пережитаго,— что вновь вздумаютъ насъ сравнять съ уголовными въ отношеніи примненій къ намъ тлесныхъ наказаній. Казалось невроятной жестокостью, чтобы правительство ршилось такъ глумиться надъ людьми, большинство которыхъ мирно просидло въ тюрьм въ теченіе десяти и боле лтъ, не давъ нималйшаго повода къ какимъ-либо недоразумніямъ съ начальствомъ.

На повторенный бар. Корфомъ нсколько разъ вопросъ, не имемъ-ли какихъ-нибудь заявленій, мы отвчали гробовымъ молчаніемъ, такъ какъ никто не хотлъ вступать въ разговоръ съ человкомъ, отдавшимъ возмутительное распоряженіе о наказаніи женщины. Ему же, видимо, чрезвычайно хотлось, чтобы кто-нибудь заговорилъ съ нимъ. Чувствовалось крайне напряженное состояніе. Не дождавшись ни отъ кого изъ насъ ни слова, генералъ-губернаторъ собрался было уже уходить, когда М—скій совсмъ неожиданно нарушилъ общее молчаніе. Въ очень вжливой форм обратился онъ къ барону Корфу съ вопросомъ, какъ понимать его слова, что ни въ какую сторону не будутъ длаться для насъ отступленія отъ инструкціи? Онъ указалъ при этомъ на то, что уголовныхъ безъ ограниченія выпускаютъ въ вольную команду, между тмъ какъ по отношенію къ намъ это правило всегда нарушается. Генералъ-губернаторъ съ большимъ оживленіемъ началъ объяснять, что и по отношенію къ намъ впредь не будетъ никакихъ ограниченій при выпуск въ вольную команду. Мирскій обмнялся съ нимъ еще нсколькими фразами, когда въ ихъ разговоръ вмшался Я—ичъ. Волнуясь и жестикулируя, онъ заявилъ, что политическіе никогда не дадутъ сравнять себя съ уголовными въ отношеніи тлесныхъ наказаній, и что они всегда предпочтутъ смерть позору. Генералъ-губернаторъ довольно сбивчиво сталъ доказывать, что, какъ въ прошломъ, такъ и въ будущемъ насъ не будутъ наказывать.

Я не намревался вступать въ этотъ разговоръ, но, услыхавъ послднюю фразу, у меня невольно сорвалось съ языка: ‘а Сигиду, женщину!’.

Эта была самая щекотливая и тяжелая тема. Баронъ Корфъ, повидимому, обрадовался случаю высказаться по этому поводу.

— Что же намъ было длать?— воскликнулъ онъ:— насъ бьютъ, а мы должны молчать?

— Вы могли казнить ее, но не издваться,— отвтилъ я.

Генералъ-губернаторъ продолжалъ доказывать, что не онъ первый прибгъ къ личному оскорбленію, а Сигида, и въ заключеніе замтилъ, что прошлаго не исправишь.

——

Мы вернулись въ камеры въ самомъ тяжеломъ настроеніи. Вс чувствовали себя униженными и оскорбленными сообщеніемъ барона Ворфа. Но нсколько часовъ спустя, начальство получило возможность убдиться, какъ мы будемъ реагировать на третированіе насъ, какъ уголовныхъ.

Съ наступленіемъ вечерней поврки смотритель тюрьмы, чиновникъ Пахоруковъ сталъ вмст съ дежурными жандармами обходить по порядку камеры. Я въ это время былъ на коридор и намревался зайти въ свою камеру одновременно съ лицами, производившими поврку. Тамъ же находился омичевъ, повидимому, имвшій въ виду сдлать тоже самое. Но лишь только жандармъ, всунувъ ключъ въ замокъ, началъ отпирать его, какъ вдругъ въ воздух что-то блеснуло, раздался сильный ударъ чмъ-то тяжелымъ, и смотритель повалился на землю. Жандармы въ паническомъ страх бросились бжать вонъ изъ коридора. Посмотрвъ на лицо омичева, покрытое смертельной блдностью, мн не трудно было понять, что это онъ чмъ-то ошарашилъ Пахорукова. Послдній, между тмъ, лежалъ на полу въ безсознательномъ состояніи.

Устремившись вслдъ за убжавшими жандармами, я сталъ успокаивать ихъ, что имъ не угрожаетъ никакая опасность, тмъ боле, что они вс вооружены, но не скоро удалось мн убдить ихъ вернуться обратно, чтобы оказать помощь смотрителю.

Надо замтить, что умный и находчивый вахмистръ Голубцевъ, лишь только начались у насъ волненія, перешелъ на службу въ тюремное вдомство, мотивируя свой уходъ тмъ, что затянная Масюковымъ исторія, при увоз Ковальской, добромъ не окончится, преемникъ же его оказался не особенно храбрымъ и сообразительнымъ жандармомъ. Посл паденія Пахорукова, онъ первый опрометью бросился бжать. Уступая моимъ настояніямъ, онъ согласился выпустить изъ запертой камеры на коридоръ нашего врача Прибылева для оказанія первой помощи раненному. Голова у послдняго оказалась пробитой тяжелой палкой, отчего произошло сотрясеніе мозга.

Между тмъ комендантъ ухалъ провожать генералъ-губернатора, а такъ какъ смотритель лежалъ въ безсознательномъ состояніи въ нашей больничной камер, то намъ, заключеннымъ, поневол пришлось самимъ взять на себя роль начальствующихъ лицъ. Напуганные и растерявшіеся жандармы безпрекословно исполняли наши приказанія. Прежде всего необходимо было перенести раненнаго на его квартиру. Въ сопровожденіи Прибылева, жандармы понесли его, вмст съ койкой. Не трудно представить себ ужасъ жены и дтей Пахорукова, когда они увидли эту печальную процессію. Прибылевъ постарался ихъ успокоить, на сколько это было возможно.

Нужно было также что-нибудь предпринять съ омичевымъ, настаивавшимъ на томъ, чтобы его немедленно отъ насъ изолировали. Новый вахмистръ, по нашему указанію, согласился запереть его въ одной изъ одиночныхъ камеръ.

Поступокъ омичева мы объяснили себ внезапнымъ психическимъ разстройствомъ, что и раньше уже случалось у него. Но на другой день онъ разсказалъ намъ слдующее.

За нсколько мсяцевъ до описанной расправы, когда —въ сидлъ въ тюремномъ лазарет, смотрителемъ котораго былъ тогда Пахоруковъ, онъ однажды былъ очевидцемъ такой сцены. Два уголовныхъ арестанта подметали дворъ, явившійся туда смотритель нашелъ, что они плохо исполняли эту работу и распорядился, чтобы ихъ тутъ же подвергли тлесному наказанію. Уже тогда запала въ душу —ва злоба противъ Пахорукова. Но онъ не сталъ бы мстить ему, если бы сообщеніе генералъ-губернатора объ уравненіи насъ съ уголовными не напомнило бы ему живо произведенную на его глазахъ возмутительную расправу. Теперь начальство будетъ знать, чего оно можетъ ждать отъ насъ, въ случа примненія къ намъ тлесныхъ наказаній.

Снова наступили тревожные дни: естественно было опасаться, что генералъ-губернаторъ въ расправ омичева съ Пахоруковымъ увидитъ проявленія общаго сговора и обрушится противъ всхъ насъ новыми репрессіями. Но вскор мы узнали, что комендантъ, на основаніи отзыва тюремнаго врача, представилъ генералъ-губернатору поступокъ омичева, какъ выходку психически-больного, вызванную крайне поразившимъ его извстіемъ объ уравненіи политическихъ съ уголовными арестантами. Затмъ рана у Пахорукова оказалась неопасной и, проболвъ нкоторое время, онъ почти вполн оправился. Наконецъ, сообщали, генералъ-губернатору очень понравилось проявленное заключенными участіе къ пострадавшему. По этимъ-ли причинамъ или потому, что баронъ Корфъ былъ вообще въ хорошемъ расположеніи духа, только онъ очень снисходительно отнесся къ этому происшествію. Назначенный для разслдованія послдняго чиновникъ особыхъ порученій при ген.-губернатор представилъ ему описанную расправу такъ, какъ объяснялъ ее врачъ, а потому, продержавъ омичева нкоторое время въ тюремномъ лазарет, его перевели въ Акатуй и лишь на годъ или два позже выпустили изъ тюрьмы въ вольную команду.

Вслдствіе сдланнаго генералъ-губернаторомъ заявленія, можно было разсчитывать, что лица, получившія право на выходъ въ вольную команду, не будутъ отправлены въ Акатуй. Но многіе изъ насъ,— и я въ томъ числ, — сильно сомнвались, дйствительно-ли начальство ршится сразу выпустить изъ тюрьмы двадцать человкъ. Проученный постигшей меня во Фрейбург неудачей, я не поддавался боле радужной надежд, наоборотъ, я рисовалъ себ самыя мрачныя картины предстоявшей вскор совмстной жизни съ уголовными, при ужасномъ новомъ режим.

Но, вскор посл отъзда генералъ-губернатора, стали доходить до насъ слухи, что дйствительно составляются списки всхъ лицъ, подлежавшихъ выпуску въ вольную команду. Затмъ, однажды, въ средин сентября совершенно неожиданно освободили изъ тюрьмы семейныхъ: Люри, Рехневскаго и Сухомлина, за которыми добровольно послдовали на Кару ихъ жены. А черезъ два-три дня посл этого въ тюрьму пришелъ Масюковъ, въ сопровожденіи его преемника, начальника Нерчинской каторги, капитана Томилина, и прочиталъ намъ списокъ семнадцати человкъ, которыхъ выпускали въ вольную команду, въ ихъ числ былъ и я {Бойченко, Волошенко, Диковскій Сергй, Златопольскій, Козыревъ, Копъ, Мейеръ, Мартыновскій, Мирскій, Михайловъ, Пашковскій, Преображенскій, Прибылевъ, Поповъ, Старынкевичъ, оминъ и я.}.

Мы наскоро сложили свои вещи и съ большой грустью простились съ тринадцатью товарищами, оставшимися въ тюрьм, въ ожиданіи предстоявшей имъ черезъ два дня отправки въ Атакуй. Сознаніе, что ихъ положеніе чрезвычайно ухудшилось, ослабляло радость по поводу собственнаго освобожденія. Представлявшійся раньше безконечно отраднымъ моментъ ухода изъ тюрьмы, теперь, когда онъ, наконецъ, наступилъ, вызвалъ у насъ неимоврную грусть, — словно мы покидали родной домъ. Не съ высоко поднятыми головами, а удрученные и печальные направились мы къ тюремнымъ воротамъ. Открыли калитку, и дотол еще небывалая по количеству кучка политическихъ каторжанъ сразу очутилась за тюремной отрадой.

ГЛАВА XXX.
Въ вольной команд.

Былъ ясный осенній день. Намъ нужно было пройти всего съ полъ-версты, но, потому-ли, что мы отвыкли отъ движенія на вольномъ воздух, или вслдствіе наступившей посл нервнаго возбужденія реакціи, только вс мы на полъ-пути до поселка почувствовали вдругъ такой упадокъ силъ, что ршили сдлать привалъ. Мы расположились на земл и, закуривъ папиросы, перекидывались отрывочными фразами. Вс, видимо, находились въ придавленномъ состояніи.

Въ расположенной на окраин поселка жалкой черной избушк, раньше бывшей кузницей, жили Рехневскіе. Мы ввалились къ нимъ гурьбой, заполнивъ крохотную, съ низкимъ потолкомъ, но довольно чистенькую и уютную комнату. Нкоторые остались пить чай, другіе вскор отправились разыскивать остальныхъ вольнокомандцевъ. Я также пошелъ къ Стефановичу, который все еще находился на Кар, оттягивая, подъ разными предлогами, день своего ухода на поселеніе въ Якутскую область.

Его я не засталъ дома, но мн не хотлось уходить, и я остался ждать его. Только поздно вечеромъ онъ вернулся домой и сообщилъ, что ‘въ кутк’ {Такъ называлась та часть поселка, гд жили старые вольнокомандцы. Къ вашему выходу тамъ находились: семейные — Люри, мужъ и жена, Медвдевъ, Рехневскіе и Сухомлины, холостые — Ботаговъ, Геккеръ, Давиденко, Колтоновскій, Лозяновъ и Яцевичъ.} по случаю нашего освобожденія изъ тюрьмы устроена общая попойка, и предложилъ мн отправиться туда.

Вс вольнокомандцы, числомъ боле тридцати человкъ, собрались въ маленькой тсной избушк, въ которой негд было повернуться. Пили, ли и пли, но, повидимому, никому не было весело. Потолкавшись немного, мы со Стефановичемъ вскор ушли домой длиться впечатлніями о пережитомъ за истекшіе со времени нашей разлуки пять мсяцевъ.

На слдующее утро мы отправились съ нимъ къ женской тюрьм, изъ которой въ этотъ день должны были выпустить въ вольную команду Лешернъ фонъ-Герцфельдъ, Корбу, Ивановскую и Добрускину. Намъ нужно было пройти четыре версты, при этомъ я имлъ возможность увидть весь нашъ поселокъ — Нижнюю Кару. Онъ имлъ довольно оригинальный видъ. Расположенная по склону невысокой сопки, спускающейся къ незначительной, но золотоносной рчк Кар, лтомъ почти совершенно пересыхающей, Нижняя Кара ни по составу своего населенія, ни по вншнему виду нисколько не походила на русскую деревню. Преобладающій контингентъ ея населенія составляли уголовные вольнокомандцы, преимущественно холостые, затмъ тамъ имлось нсколько крестьянъ изъ ссыльныхъ или изъ бывшихъ заводскихъ. На Нижней же Кар помщались три сотни пшихъ сибирскихъ казаковъ, которые несли караульную службу при тюрьмахъ, тамъ имлось также большое число всякаго рода служащихъ, офицеровъ, чиновниковъ и три торговца съ семьями.

Соотвтственно составу населенія были разнообразны и постройки на Нижней Кар: холостые уголовные вольнокомандцы и казаки помщались въ обширныхъ казармахъ, офицеры и тюремные чиновники занимали довольно приличныя казенныя зданія, а купцы имли хорошіе собственные дома, семейные же вольнокомандцы изъ уголовныхъ, мстные крестьяне и мы, политическіе, ютились въ ветхихъ крошечныхъ избушкахъ и въ жалкихъ лачугахъ, расположенныхъ въ тсномъ ‘кутк’.

Найти помщеніе въ незначительномъ поселк для такого, сравнительно большого контингента лицъ, одновременно очутившихся въ немъ, было дломъ не легкимъ. Намъ пришлось, поэтому, чрезвычайно тсниться, и нкоторое время многіе изъ насъ помщались въ крошечныхъ избушкахъ, по нсколько душъ вмст. Къ тому же наши матеріальныя условія были по прежнему незавидны. Съ выходомъ въ вольную команду вполн подтвердилось, что Масюковъ былъ тому причиной.

Въ одинъ изъ первыхъ дней посл нашего освобожденія изъ тюрьмы онъ пригласилъ къ себ нашего старосту и чистосердечно признался ему въ произведенной имъ растрат нашихъ денегъ, кажется. 1.200 или боле того рублей. При сдач же имъ должности должно было обнаружиться, что у него нтъ принадлежавшихъ намъ денегъ, поэтому, онъ униженно просилъ не губить его, а заявить новому нашему начальнику, что мы отъ него сполна получили, общая по частямъ выслать слдуемое намъ съ мста новой его службы, въ чемъ и предлагалъ росписку.

Если-бы мы заявили Томилину о совершенной Масюковымъ растрат, ему предстояло лишеніе всхъ правъ и ссылка на поселеніе въ Якутскую область, что, какъ я уже упомянулъ выше, случилось съ однимъ изъ его предшественниковъ, ротмистромъ Манаевымъ. Но губить жалкаго Масюкова никому изъ насъ не хотлось, поэтому, потолковавъ немного, мы поручили нашему старост выдать бывшему коменданту росписку въ полученіи всего намъ слдуемаго и взять съ него предложенное обязательство. Масюковъ, такимъ образомъ, былъ спасенъ. Но, какъ можно было заране предвидть, долга онъ намъ впослдствіи не подумалъ уплатить, а мы не предъявили никому его росписки.

Новый нашъ начальникъ, капитанъ Томилинъ, оказался очень умнымъ, тактичнымъ и не злымъ человкомъ. Онъ охотно удовлетворилъ первую нашу просьбу о дозволеніи всмъ вольнокомандцамъ проститься съ оставшимися въ тюрьм тринадцатью товарищами {Березнюкъ, Звопкевичъ, Диковскій Моисей, Дулембо, Зунделевичъ, Ивановъ Павелъ, Левченко, Маньковскій, Нагорный, Санковскій, Сцандони, Чуйковъ и Якубовичъ.}, передъ ихъ уходомъ въ Акатуй. Насъ всхъ, мужчинъ и женщинъ, пустили въ тюрьму. Предназначенныхъ къ отправк вновь побрили, заковали въ кандалы и нарядили въ арестанскіе халаты съ двумя желтыми бубновыми тузами на спинахъ, что при Масюков вовсе не практиковалось въ тюрьм. Крайне тяжело было смотрть на товарищей, отправляемыхъ въ этомъ наряд. Простившись съ ними, мы видли затмъ, какъ они, окруженные огромнымъ числомъ конвойныхъ, пошли по дорог, побрякивая кандалами. Долго потомъ провожали мы ихъ глазами, думая о тхъ новыхъ мукахъ, которыя ждутъ ихъ впереди.

Мужская политическая тюрьма была, такимъ образомъ, навсегда уничтожена на Кар: тамъ осталась только вольная команда, да на Усть-Кар, вмст съ уголовными каторжанками, сидли еще четыре наши женщины: Ананьина, Салова, Тринитадская и Якимова.

Надзоръ за нами въ вольной команд состоялъ въ томъ, что ежедневно, утромъ и вечеромъ, къ намъ на квартиры являлся надзиратель съ тетрадкой, въ которую мы заносили свои фамиліи. Поздки на разстоянія въ 15 верстъ, мы могли длать только съ разршенія нашего смотрителя,— того самаго Похорукова, котораго ранилъ омичевъ. Но въ дйствительности это не строго соблюдалось, и мы здили, не спрашивая его.

Вскор посл нашего выхода въ вольную команду, изъ главнаго тюремнаго управленія, которому мы были теперь подчинены, наравн съ уголовными, пришло распоряженіе ввести среди насъ, политическихъ, туже круговую поруку, какая существовала среди уголовныхъ вольнокомандцевъ: они были раздлены на десятки, каждый десятокъ выбиралъ изъ своей среды десятника, который обязанъ былъ слдить, чтобы никто изъ его состава не убжалъ. Въ случа же побга одного, весь десятокъ вновь запирали въ тюрьму. Чтобы не подвергнуться этой участи, уголовные предпринимали побги сразу цлымъ десяткомъ. Когда намъ объявили объ этомъ распоряженіи, мы, посл дебатовъ, заявили капитану Томилину, что ни въ какомъ случа не можемъ принять этой круговой поруки, такъ какъ она иметъ характеръ надзора другъ за другомъ, а мы полицейскихъ ролей исполнять не желаемъ. Отъ круговой поруки насъ, благодаря старанію Томилина, освободили, но всмъ намъ было ясно, что, въ случа побга кого-либо изъ насъ, остальныхъ вольнокомандцевъ вновь посадятъ въ тюрьму. Одно это обстоятельство являлось уже достаточнымъ препятствіемъ для попытки къ побгу, но и по другимъ, указаннымъ выше, причинамъ невозможно было бжать съ Кары въ т времена.

Жизнь наша въ вольной команд во многихъ отношеніяхъ измнилась къ лучшему, особенно на первыхъ порахъ: мы не только не были вчно подъ замкомъ, но насъ не брили, мы могли носить собственное платье, намъ дозволяли заниматься всякими ремеслами и работами, и мы имли право отъ собственнаго имени переписываться съ родными и близкими лицами.

Особенно же пріятна была, посл многихъ лтъ пребыванія въ тюрьм, полученная нами возможность въ любое время дня выходить изъ своего помщенія и гулять по окрестностямъ поселка. Это естественное право всякаго человка научается цнить лишь тотъ, который въ теченіе долгаго времени былъ лишенъ его.

Въ матеріальномъ отношеніи, съ выходомъ въ вольную команду, жизнь наша также въ значительной степени начала скоро измняться къ лучшему: къ прежнимъ источникамъ — къ продуктамъ, отпускавшимся намъ отъ казны въ томъ же количеств, какъ и въ тюрьм, и къ деньгамъ, получавшимся нами отъ родныхъ,— для нкоторыхъ прибавилась еще возможность имть и небольшой частный заработокъ, значительная часть котораго также обязательно вносилась ими въ общую кассу согласно выработанной нами новой конституціи.

Организація нашей хозяйственной жизни въ существенныхъ чертахъ осталась той же, каковой она была у насъ въ тюрьм, съ тми лишь измненіями, какія требовались новыми условіями. Мы по прежнему составляли ‘артель’ съ избраннымъ нами старостой во глав, завдывавшимъ всми внутренними и вншними длами. Были у насъ также общая кухня и библіотека. Но теперь хозяйство наше въ значительной степени расширилось и осложнилось, вслдствіе этого прибавилось много новыхъ работъ и заботъ, отъ которыхъ въ тюрьм мы совершенно были свободны. Такъ, съ осени всмъ здоровымъ мужчинамъ приходилось проводить по нсколько недль въ лсу за свалкой и распилкой деревьевъ, работа эта была не изъ легкихъ, но въ ней было и много пріятнаго. Зимой нужно было вывозить заготовленныя бревна изъ лса, отстоявшаго отъ нашего поселка въ нсколькихъ верстахъ. Дома приходилось распиливать эти бревна на полнья и колоть послднія, длая запасы для себя и для всхъ тхъ, которые, по тмъ или другимъ причинамъ, освобождались отъ тяжелыхъ работъ. Поэтому, одна уже заготовка дровъ отнимала довольно много времени. Но, кром нея, зимой же мы занимались вывозкой заготовлявшихся нами лтомъ на лугахъ стоговъ сна для имвшихся въ нашемъ хозяйств шести коровъ и четырехъ лошадей, а весной многіе возились съ огородами, покосами и пр. Какъ и въ тюрьм, первое время по выход въ вольную команду, мы готовили пищу по-очередно, группами. Но впослдствіи общая кухня была уничтожена, и каждый устраивался, какъ хотлъ. Всякихъ домашнихъ занятій и хлопотъ въ своей избушк было, конечно, также значительно больше, чмъ въ тюремной камер.

Изъ всхъ тяжелыхъ работъ въ вольной команд особенно утомительной казалась мн вывозка сна зимой. хать за нимъ приходилось верстъ за 10—12. Поэтому, мы отправлялись изъ дому съ такимъ разсчетомъ, чтобы къ вечеру успть вернуться обратно. Встаешь, бывало, въ 4—5 час. ночи, наскоро выпиваешь чай и спшишь запречь лошадей, что при жестокихъ сибирскихъ морозахъ и днемъ было нелегкимъ дломъ, а предъ разсвтомъ являлось настоящимъ мученіемъ. Двоимъ слдовало привести четыре большихъ воза сна, но, при неумньи и неопытности многихъ изъ насъ, дло не ладилось, веревки по пути развязывались, сно разсыпалось, лошади то сворачивали съ дороги въ сугробы, то сильно отставали, и намъ, одтымъ въ тяжелые арестантскіе тулупы и въ валенки, не легко было перебгать отъ одного воза до другого. Потешь, какъ въ жаркій день, несмотря на ужасный морозъ. Но въ этой утомительной работ было за то немало и своеобразной поэзіи. Оригинальныя ощущенія приходилось испытывать ночью, когда мы хали по пустыннымъ снжнымъ полямъ и тайг, кругомъ — полнйшая тишина,— только снгъ хруститъ отъ лошадиныхъ копытъ и полозьевъ саней, да изрдка раздается вой голоднаго волка. Холодный и густой воздухъ отличается удивительной прозрачностью. На чистомъ неб ярко блестятъ миріады звздъ. На далекомъ пространств — никакихъ признаковъ человческой жизни. Но все усиливающійся, съ приближеніемъ разсвта, жестокій холодъ заставляетъ вернуться изъ области поэзіи къ тяжелой дйствительности. Морозъ пробрался сквозь тулупъ и словно тысячами острыхъ иглъ началъ колоть тло. Холода бывали такіе, что крпкая водка, которую мы съ собою брали въ бутылкахъ, замерзала, несмотря на то, что мы кутали ее самымъ тщательнымъ образомъ: бутылка трескалась и согрвающая жидкость превращалась въ сплошную льдинку.

Возвратившись домой, по окончаніи такой работы, бывало, испытываешь особенное наслажденіе. Маленькая крестьянская избушка въ этихъ случаяхъ казалась мн чуть-ли не дворцомъ. Да я, вообще, находилъ ее очень привлекательной, хотя слишкомъ требовательный человкъ нашелъ бы въ ней массу несовершенствъ: большая русская печь, занимавшая почти треть комнаты, во время топки сильно дымила, а посл закрытія трубы, издавала угаръ, отъ котораго, однажды, я до того пострадалъ, что случайно зашедшіе ко мн товарищи нашли меня потерявшимъ сознаніе. По угламъ было необъятное число щелей, поэтому, несмотря на вс мои старанія забить и законопатить ихъ, тамъ втеръ свободно дулъ. Навщавшіе меня товарищи находили, что въ моей крохотной избушк имлись климаты всхъ поясовъ земного шара. Но эти и другія несовершенства моего жилища казались сущими пустяками, по сравненію съ тмъ удобствомъ, какимъ являлась жизнь въ отдльномъ помщеніи: проживши, въ теченіе многихъ лтъ вмст съ другими, будешь чувствовать себя счастливымъ, имя собственный, хотя-бы и самый плохой уголъ. Ради одного этого можно было мириться съ разными неудобствами и хлопотами, чтобы избжать ихъ или въ значительной степени уменьшить пришлось бы помститься вдвоемъ съ кмъ-нибудь изъ товарищей. Но, за исключеніемъ друзей, каждый предпочиталъ жить въ одиночку, возясь самъ съ топкой печки, ноской воды коромысломъ издалека и т. п. домашними работами.

Отдльную избушку я занялъ только посл ухода Стефановича (въ ноябр 1890 года) на поселеніе,— съ тхъ поръ мы съ нимъ не видлись втеченіе 15 л. Хатенка моя принадлежала казн, и мн предоставили ее въ полуразрушенномъ состояніи, я отремонтировалъ ее на собственный счетъ и имлъ массу хлопотъ, пока сдлалъ ее сколько-нибудь удобной. Расположена она была на краю нашего поселка, рядомъ съ кладбищемъ. Дверь въ ней была до того плохо прилажена, что, при малйшемъ толчк извн, открывалась настежь. А кругомъ жила масса уголовныхъ, между которыми встрчались отчаянные типы. Тмъ не мене, никогда, помню, не приходилось опасаться чего-либо съ ихъ стороны. Возвращаешься, бывало, поздно ночью домой по безлюднымъ дорогамъ и тропинкамъ такъ же спокойно, какъ длаешь это въ благоустроенномъ город.

Самой худшей репутаціей изъ уголовныхъ вольнокомандцевъ пользовался тогда нкій Лысенко. Разсказывали, что онъ, ради грабежа, вырзалъ большую семью въ нсколько душъ, въ томъ числ и малолтнихъ дтей. Здоровый, крпкій старикъ, лтъ 65 на видъ, онъ производилъ впечатлніе благообразнаго и не злого человка, къ тому-же онъ былъ очень набоженъ. Зная его лично, трудно было себ представить, чтобы онъ былъ способенъ убивать младенцевъ. Меня очень интересовало, насколько справедливы циркулировавшіе о немъ слухи. Однажды мой товарищъ прямо спросилъ его объ этомъ.

— То правда! Что подлаешь?— отвтилъ онъ.

— Но какъ могли вы убивать невинныхъ младенцевъ?

— Ажъ плачешь, та ріжешь! На то була воля Господа: якъ-бы вінъ того не захочівъ, я не могъ бы убыть, а они меня убыли-бы. Значитъ, вінъ послалъ меня.

— Ну, а убили-бы вы меня, Лысенко, если бы встртили гд-нибудь въ тайг?— спросилъ мой товарищъ, къ которому Лысенко, повидимому, хорошо относился.

— Якъ бы знавъ, то у васъ гроши е, убывъ бы,— отвтилъ онъ чистосердечно.

Въ описываемое мною время Лысенко занимался недозволеннымъ на Кар промысломъ,— скупкой такъ называемаго ‘хищническаго золота’ и тайной продажей водки. Надо замтить, что карійское населеніе жило тогда при совершенно исключительныхъ условіяхъ. Почти у всхъ мстныхъ жителей были довольно хорошіе заработки, что, главнымъ образомъ, объяснялось добычей золота въ этомъ богатомъ драгоцннымъ металломъ район. Съ одной лопатой и деревяннымъ лоткомъ не только взрослый человкъ, но также женщина и подростокъ могли въ теченіе нсколькихъ часовъ намывать въ Кар или въ многочисленныхъ впадавшихъ въ нее ручьяхъ золота на одинъ-два, а иногда и больше рублей. Такое занятіе называлось ‘хищничествомъ’ и, хотя оно строго преслдовалось начальствомъ, но едва-ли не сплошь все мстное населеніе занималось имъ или было къ нему боле или мене причастно. Исключеніе составляли мы, политическіе преступники, да очень немногіе изъ мстныхъ интеллигентныхъ лицъ. Тысячи людей разныхъ соціальныхъ слоевъ и профессій, жившіе въ нсколькихъ поселкахъ, раскинутыхъ по Кар и ея притокамъ, не только хорошо существовали, но нердко и наживались, благодаря хищническому золоту. Я зналъ тамъ семьи, въ которыхъ по нсколько человкъ одновременно отправлялось въ опредленное время на такую добычу,— словно они занимались самымъ законнымъ промысломъ. Никто ршительно, не исключая чиновниковъ, не считалъ этого занятія сколько-нибудь предосудительнымъ. Наоборотъ, большинство мстнаго населенія находило вполн естественнымъ пользоваться результатами собственнаго труда и предпріимчивости на земл, объявленной частной собственностью царя или какъ принято на офиціальномъ язык говорить — ‘кабинета Его Величества’. Поэтому, несмотря на громадныя затраты, которыя длало это учрежденіе для охраны таившагося въ ндрахъ земли того района золота,— огромное большинство этого металла добывалось хищническимъ способомъ и затмъ черезъ равныхъ посредниковъ и перекупщиковъ сплавлялось въ Китай, гд цна его была значительно выше той, какую давалъ за него ‘Кабинетъ’.

Вс изслдователи Сибири единогласно признаютъ, что ‘хищники золота’ принесли огромную пользу краю. Въ поискахъ за этимъ металломъ они исколесили необъятную сибирскую тайгу и открыли многочисленныя, а нердко и богатйшія золотыя розсыпи. Конечно, немногое отъ этихъ открытій перепадаетъ самимъ ‘хищникамъ’: огромное большинство послднихъ не выходитъ изъ положенія чернорабочихъ, имющихъ лишь на дневное пропитаніе, и почти вс они никогда не вылзаютъ изъ кабалы у разнаго рода перекупщиковъ и подрядчиковъ.

Я уклонился-бы отъ темы моихъ записокъ, если-бы вздумалъ подробне описать положеніе ‘хищниковъ золота’. Скажу лишь, что они живутъ совершенно особеннымъ бытомъ, въ которомъ чрезвычайно много своеобразнаго и интереснаго {По разсказамъ старожилъ, Карійскія золотыя розсыпи были открыты въ 40-хъ годахъ минувшаго столтія и первоначально разрабатывались заводскими крестьянами. Не трудно заране представить себ, какъ въ т жестокія времена господства шпицрутеновъ и кнута суровые начальники — горные инженеры — расправлялись съ этими несчастными рабочими: ихъ за всякую малость били смертнымъ боемъ. Но у мстныхъ жителей особенно сохранились воспоминанія объ извстномъ Разгильдев. Имя его, передававшееся изъ поколнія въ поколніе, знакомо чуть-ли не всмъ жителямъ Забайкалья, а отчасти и всей Сибири. Разсказы о немъ кажутся неправдоподобными, легендарными, а, между тмъ, мн лично приходилось встрчать заслуживавшихъ полнаго доврія стариковъ, которые въ юности на себ попытали ужасный гнетъ этого человка-звря. Желая угодить тогдашнему ген.-губ. Вост. Сибири гр. Муравьеву-Амурскому, нуждавшемуся въ матеріальныхъ средствахъ для его завоевательныхъ экспедиціи, Разгильдевъ стремился добывать на Кар какъ можно больше золота. Поэтому заводскимъ крестьянамъ, которыхъ онъ содержалъ буквально впроголодь, задавали неимоврно большіе уроки, сопровождая ихъ самыми лютыми истязаніями. Результатомъ такой системы были сотни смертей отъ побоевъ, болзней и истощенія. О такомъ его ‘усердіи’ не могъ, конечно, не знать либеральный правитель края, по адресу котораго Бакунинъ въ извстномъ письм изъ Сибири къ Герцену расточаетъ безконечныя похвалы, проча его даже въ будущаго диктатора россійской республики (см. его ‘Переписку’ изд. М. Драгомановымъ).}.

Находясь въ вольной команд, не трудно было также познакомиться съ жизнью уголовныхъ каторжанъ. Какъ я уже упоминалъ, на Кар имлось нсколько тюремъ для уголовныхъ, входъ въ которыя, подъ тмъ или инымъ предлогомъ, былъ довольно свободенъ. При мн совершенно прекращена была разработка золота каторжными, такъ какъ трудъ ихъ оказался крайне невыгоднымъ. Ими пользовались тогда лишь для, такъ называемыхъ, хозяйственныхъ работъ, т. е. при заготовк дровъ въ лсу и при разныхъ постройкахъ, ихъ употребляли также вмсто вьючныхъ животныхъ для перевозки всякихъ тяжестей. Видъ запряженныхъ въ телги мужчинъ и въ особенности женщинъ производило чрезвычайно тяжелое впечатлніе.

Смотрителемъ уголовной каторжной тюрьмы на Нижней Кар состоялъ бывшій нашъ вахмистръ Голубцовъ, который превратился, такимъ образомъ, въ чиновника. Благодаря присущей ему ловкости, онъ быстро повышался, и вскор его назначили на еще боле важный постъ — завдывающаго карійскимъ райономъ. Его величали ‘бариномъ’ и ‘В. В—діемъ’, онъ былъ одтъ съ иголочки, разъзжалъ на прекрасныхъ собственныхъ лошадяхъ и задавалъ пиры, на которые собиралась вся окрестная знать. А въ пьяномъ состояніи новый начальникъ, которому подчинены были тысячи людей, лишенныхъ всхъ правъ, совершалъ разныя безобразія и жестокости. Но судьба, извстно, перемнчива, и какъ быстро и высоко она подняла Голубцова, также внезапно и низко спустила она его: скоро оказалось, что онъ промоталъ казенныя деньги, за что былъ отданъ подъ судъ. Просидвъ въ тюрьм, онъ былъ затмъ приговоренъ къ какому-то наказанію,— судъ оказался къ нему довольно снисходительнымъ.

Среди уголовныхъ-вольнокомандцевъ имлся одинъ, о судьб котораго особенно стоитъ здсь вспомнить. То былъ грузинскій князь Давидъ Ивановичъ Чхотуа, приговоренный тифлисскимъ судомъ къ 20 годамъ каторжныхъ работъ за будто-бы совершенное имъ изъ мести убійство молодой двушки. Въ конц 70-хъ годовъ дло это вызвало массу толковъ на Кавказ, да и во всей Россіи: одни утверждали, что кн. Чхотуа совершенно неповиненъ въ этомъ дл, другіе — наоборотъ. Лично хорошо познакомившись съ нимъ и узнавъ вс мельчайшія подробности его процесса, я вынесъ глубокое убжденіе, что кн. Чхотуа ршительно не былъ причастенъ въ смерти молодой двушки и безъ всякой вины перенесъ массу всевозможныхъ страданій и униженій. Бывшій студентъ-естественникъ петербургскаго университета, Чхотуа являлся однимъ изъ самыхъ честныхъ и благородныхъ людей, какихъ я когда-либо встрчалъ {Подробности о его процесс, являющемся вопіющей судебной ошибкой, можно найти въ собраніи защитительныхъ рчей Спасовича, который защищалъ его и также былъ искренно увренъ, что судъ жестоко наказалъ совершенно невиннаго человка.}.

——

Наша жизнь въ вольной команд несомннно была разнообразне, и время неизмримо быстре шло тамъ, чмъ въ тюрьм. Будучи заняты хлопотами и заботами о нашемъ устройств на новомъ мст, мы не успли оглянуться, какъ прошли осень и зима.

Не малое разнообразіе и оживленіе въ вольнокомандскую жизнь вносили жены товарищей, добровольно послдовавшія за ними на Кару, а также и выпущенныя изъ женской тюрьмы каторжанки. Какъ всегда это бываетъ при аналогичныхъ условіяхъ, он являлись для всхъ хорошими добрыми товарищами, вносившими въ общее настроеніе элементы примиренія, надежды и бодрости, что, при нашей изолированности и оторванности отъ всего вншняго міра, было особенно цнно. Въ скромныхъ избушкахъ, занимаемыхъ семейными, господствовали миръ и тишина. Тамъ было, конечно, уютне, чмъ въ жилищахъ холостяковъ. Туда каждый изъ насъ охотно заходилъ поговорить и пошутить, тамъ иногда собиралась и вся наша компанія попть, повеселиться.

Посл многихъ лтъ, прожитыхъ мною въ заключеніи, наступившая весна 1891 года особенно памятна мн, не только потому, что она была первой проведенной мною на относительной вол, но еще и потому, что съ нею связаны были неожиданныя нами надежды на скорое освобожденіе отъ каторги.

Однажды распространился слухъ, что царь Александръ III даровалъ, какъ у насъ говорятъ, ‘всемилостивйшій манифестъ’ всмъ вообще преступникамъ, а намъ, политическимъ,— въ частности, по случаю благополучнаго вступленія тогдашняго наслдника и ныншняго царя Николая II на сибирскую почву, посл его путешествія кругомъ Азіи. Въ связи съ этимъ извстіемъ, съ однимъ изъ нашихъ ‘товарищей’ произошелъ такой неожиданный казусъ.

Въ числ старыхъ вольнокомандцевъ находился Колтановскій, приговоренный по процессу Чубарова къ безсрочной каторг, но затмъ, по коронаціонному манифесту 1883 г., срокъ ему былъ опредленъ въ 20 лтъ. Колтановскій принадлежалъ къ тому же типу людей, что и Н. Позенъ: ему также, въ теченіе многихъ лтъ, удавалось обманывать товарищей на счетъ своей революціонности и вообще порядочности. Но весной указаннаго года онъ, наконецъ, подалъ прошеніе о помилованіи, причемъ, конечно, скрылъ этотъ свой поступокъ отъ всхъ насъ. Потомъ оказалось, что Колтановскій подалъ свое прошеніе, лишь за нсколько часовъ до распространившагося извстія о манифест. Получись оно немного раньше, возможно, что онъ еще въ теченіе нкотораго времени оставался бы въ нашей сред.

Затмъ намъ прочитана была офиціальная телеграмма о манифест, но она до того сбивчиво была составлена, что давала основаніе разсчитывать на скорый уходъ многихъ изъ насъ на поселеніе. Несмотря на тяжелыя условія жизни въ Якутской области, куда преимущественно отправляли тогда бывшихъ каторжанъ, многихъ изъ насъ все же привлекала перспектива очутиться на поселеніи: послднее давало право на передвиженіе по боле обширному району и представляло возможность видать высылаемыхъ изъ Россіи административно-ссыльныхъ, къ намъ же, какъ я уже упоминалъ, давно не присылали никакихъ новыхъ лицъ, и мы не получали свжихъ и непосредственныхъ впечатлній о томъ, что творится на родин. Наконецъ, изъ Якутки открывалась перспектива черезъ десять лтъ получить право приписаться въ крестьяне. ‘А тамъ’,— невольно мечтаешь, бывало,— еще явится какой-нибудь манифестъ, и черезъ какихъ-нибудь полтора десятка лтъ можешь очутиться и въ Евр. Россіи’.

Пока въ департамент государственной полиціи ршался вопросъ о томъ, къ кому изъ насъ и въ какомъ размр примнить ‘всемилостивйшій манифестъ’,— у сибирскихъ властей была забота, какъ сдлать наиболе безопаснымъ проздъ наслдника по стран, въ которой находился большой контингентъ политическихъ ссыльныхъ. И вотъ повсюду вдоль тракта и на много верстъ по сторонамъ отъ него надумали запереть нашего брата въ тюрьмы. Хотя путь, по которому халъ наслдникъ, находился въ 15 верстахъ отъ нашего поселка, но заботливыя власти еще за сутки до его прізда посадили всхъ насъ, вольнокомандцевъ, въ тюрьму и выпустили изъ нея, лишь черезъ сутки посл его отъзда.

Въ теченіе многихъ мсяцевъ мы съ большимъ нетерпніемъ ждали, что вотъ, наконецъ, узнаемъ относительно примненія къ намъ манифеста. Но въ департамент полиціи не торопятся въ такихъ случаяхъ, а лица, ожидающія ‘царской милости’, могутъ погодить: около года прошло, пока намъ, наконецъ, прочли списокъ удостоенныхъ примненія манифеста. Какъ можно было заране ожидать, половина политическихъ вольнокомандцевъ оказалась совсмъ изъятой изъ него, остальнымъ сдланы были незначительныя сокращенія въ ихъ срокахъ, я также былъ въ числ изъятыхъ.

У многихъ изъ насъ довольно скоро прошло то относительно пріятное ощущеніе отъ жизни на ‘свобод’, которое мы естественно испытали, посл выхода изъ тюрьмы: надолго жизнь въ вольной команд не могла удовлетворять, потому что она въ своемъ род была столь же однообразна и безсодержательна, какъ и тюремная. Къ тому же, съ чмъ въ тюрьм поневол приходилось мириться, то въ вольной команд давало себя особенно сильно чувствовать. Тамъ мы заране знали, что для насъ немыслимо никакое цлесообразное занятіе, что мы обречены на прозябаніе, на то, чтобы какъ-нибудь коротать время, духовныя стремленія притуплялись или даже вполн атрофировались въ тюрьм. Въ вольной же команд мы въ первое время снова стали какъ-бы оживать и выходить изъ летаргическаго состоянія. Хотя въ окружавшей насъ новой дйствительности было мало возбуждавшаго нашу мысль, но все же мы видли, какъ другіе люди копошатся, что-то длаютъ, имютъ свои интересы и заботы. Мы же были обречены, главнымъ образомъ, лишь на разныя мелкія работы по нашему хозяйству, что, конечно, не могло заполнить всхъ нашихъ стремленій и мыслей. У многихъ изъ насъ было естественное желаніе длать что-либо боле соотвтствовавшее нашимъ привычкамъ и способностямъ, чмъ рубить дрова, косить сно и т. п. Но, будучи заброшены на многіе годы въ глухой поселокъ, стсненные всякими запрещеніями, мы ршительно не находили для себя никакого выхода, со стороны же могло казаться, что въ вольной команд мы могли многое сдлать. Эта неудовлетворенность крайне угнетающимъ образомъ дйствовала на наше настроеніе, и временами, казалось, охотно вернулся бы обратно въ тюрьму, чтобы только освободиться отъ такого состоянія.

Годъ спустя, начали упразднять расположенныя на Кар каторжныя тюрьмы, и всхъ заключенныхъ въ нихъ уголовныхъ перевезли частью на строившуюся тогда сибирскую желзную дорогу, частью на о. Сахалинъ. Вмст съ уголовными каторжанами перевели и находившихся для ихъ охраны казаковъ, а также разныхъ должностныхъ лицъ. Ушелъ на поселеніе и Чхотуа. Нашъ поселокъ совсмъ почти опустлъ, и жизнь въ немъ стала еще однообразне и тоскливе.

Кром насъ, вольнокомандцевъ, на Нижней же Кар содержались при тюремномъ лазарет Софія Богомолецъ и Елена Россикова, о которыхъ я выше уже разсказывалъ. Россикова въ начал 1890 г. заболла психически, ее перевезли въ Иркутскую больницу, гд она затмъ и умерла. С. Богомолецъ одно время помщалась въ отдльномъ небольшомъ зданіи, находившемся недалеко отъ моей избенки, и мн иногда удавалось видть ее, а однажды я имлъ даже довольно продолжительный разговоръ съ нею. Она по прежнему оставалась непримиримой, недопускающей ни малйшихъ компромиссовъ съ начальствомъ. Невыразимо тяжело было смотрть на ея крайне истощенное лишеніями лицо: у нея тогда началась уже чахотка. Весной 1891 г. изъ Россіи пріхали навстить ее мужъ съ сыномъ. Д-ръ Богомолецъ сталъ хлопотать, чтобы тяжело больную жену его выпустили умирать въ вольную команду. Но ему удалось добиться ея освобожденія, лишь наканун ея смерти. Исполняя выраженное при жизни желаніе жены быть похороненной на родин, онъ вновь предпринялъ большія объ этомъ.хлопоты, но, въ конц концовъ, не добился разршенія этой, казалось-бы, невинной просьбы. Мы вольнокомандцы, въ жестокій январьскій морозъ отдали послдній долгъ умершей, проводивъ гробъ ея до Усть-Карійскаго кладбища.

Печальная судьба постигла еще одну изъ нашихъ женщинъ,— Екатерину Тринитадскую. Въ 1891 г. ее также выпустили въ вольную команду, но здсь она стала обнаруживать большія странности. Такъ, не будучи лично знакома съ гр. Львомъ Толстымъ, она посылала ему телеграммы со столь лаконичнымъ содержаніемъ: ‘прізжайте! Екатерина’. А однажды, собравъ на площади вокругъ себя довольно большую толпу прохожихъ объявила, что она — Императрица Екатерина II. Несчастную психически-больную, посл этого, помстили въ лазаретъ. Не мало непріятнаго пришлось испытать тремъ каторжанамъ, остававшимся въ усть-карійской тюрьм. По счастью, недолго пришлось имъ сидть, вмст съ уголовными женщинами: осенью 1892 г. баронъ Корфъ прозжалъ черезъ Усть-Кару и будучи очевидно, въ хорошемъ настроеніи согласился на представленіе завдующаго выпустить всхъ троихъ изъ тюрьмы, хотя срокъ для этого еще не насталъ. Такимъ образомъ, Ананьина, Садова и Якимова совершенно неожиданно очутились среди насъ въ вольной команд.

Изъ Акатуя въ первые годы также къ намъ привозили политическихъ каторжанъ, окончившихъ сроки заключенія и пріобртавшихъ право на выпускъ въ вольную команду {Таковыхъ было всего восемь человкъ: Бычковъ, Диковскій Моисей, Дулембо, Зунделевичъ, Левченко, Спандони, Чуйковъ и омичевъ.}. На основаніи ихъ разсказовъ мы составили себ довольно ясное представленіе о жизни въ этой ‘образцовой тюрьм’. Режимъ въ ней, дйствительно, былъ ужасный, но его я не буду описывать, такъ какъ это уже сдлалъ, къ тому же очень талантливо, одинъ очевидецъ, самъ испытавшій его на себ.

Наконецъ, побывала у насъ въ вольной команд, хотя и очень короткое время, также одна изъ участницъ Якутской бойни — Евгенія Гуревичъ, да, кром того, три ея сопроцессницы — Болотина, Гассохъ и Перли провели одну зиму въ устькарійской женской уголовной тюрьм, и мы вс имли возможность часто видться и бесдовать съ ними.

ГЛАВА XXXI.
Новое царствованіе.

Между тмъ, годъ проходилъ за годомъ, очень мало отличаясь одинъ отъ другого: въ Россіи продолжала господствовать жестокая реакція и, казалось, не будетъ ей конца. Но вотъ, однажды, зимой 1894 г. знакомый офицеръ, встртивъ меня на улиц, спросилъ:

— Вы слышали новость? Царь опасно боленъ: повидимому, нтъ надежды на выздоровленіе.

Извстіе это меня чрезвычайно поразило: какъ и у другихъ, у меня было представленіе, что Александръ III, отличавшійся, по слухамъ, чуть-ли не геркулесовской силой, проживетъ до глубочайшей старости и, слдовательно, еще очень долго въ стран будетъ господствовать реакція, и вдругъ надежда на какую-нибудь перемну!

Въ конц ноября пришло на Кару сообщеніе о смерти царя, а затмъ, въ сравнительно короткій промежутокъ времени, намъ были объявлены два манифеста: одинъ по случаю бракосочетанія Николая II, а второй — по поводу его коронаціи. На этотъ разъ и я не былъ изъятъ изъ нихъ: по первому срокъ моего пребыванія на каторг былъ уменьшенъ на одну треть, т. е. на четыре года съ нсколькими мсяцами. Но ‘милость’ эта ‘дарована’ была мн уже тогда, когда мн до окончанія срока осталось всего 10 мсяцевъ. По второму манифесту срокъ для приписки въ крестьяне съ десяти лтъ мн сократили на 4 года. Но личныя мои обстоятельства такъ сложились, что мн не пришлось воспользоваться ни одной изъ этихъ ‘милостей’, и, съ разршенія губернатора, я добровольно остался на Кар еще на два года.

Вслдствіе примненія всхъ этихъ манифестовъ, контингентъ нашей вольной команды быстро уменьшился. При мн ушли изъ нея на поселеніе 30 человкъ, новыхъ же лицъ изъ Акатуя перестали къ намъ привозить.

Съ немногочисленными мстными жителями мы всегда поддерживали хорошія отношенія. Одни изъ насъ занимались разными ремеслами, другіе,— и я въ томъ числ,— обучали дтей, оказывали медицинскую помощь, давали совты въ затруднительныхъ случаяхъ и проч. Не удивительно, поэтому, что въ глазахъ мстныхъ обывателей ‘политическій’ являлся въ своемъ род энциклопедистомъ, къ которому они питали большое уваженіе. Хотя по инструкціи намъ запрещалось заниматься интеллигентными профессіями, но въ такой глуши само начальство нердко принуждено было обращаться къ намъ за содйствіемъ, и на этой почв у насъ не происходило никакихъ конфликтовъ, за исключеніемъ слдующаго случая.

Одинъ крестьянинъ изъ ссыльныхъ, пришедши однажды ко мн, сообщилъ, что наканун ночью къ нему вдругъ нагрянулъ вновь прибывшій приставъ съ сельскими властями и произвелъ у него въ дом обыскъ. Найдя хранившіеся въ чулан нсколько пудовъ сахару, съ десятокъ фунтовъ чаю и т. п. продукты, приставъ приказалъ все это забрать и унести въ сельское правленіе, на томъ основаніи, что этотъ крестьянинъ очевидно занимается недозволенной скупкой золота у хищниковъ и продажей имъ припасовъ. Когда же утромъ крестьянинъ, по приказанію пристава, явился къ нему, тотъ потребовалъ отъ него 50 рублей, общая возвратить все забранное. Но такая взятка показалась крестьянину чрезмрной, а потому онъ пришелъ просить меня, чтобы я написалъ жалобу на незаконный поступокъ пристава, сравнительно же большія количества хранившихся у него продуктовъ онъ объяснилъ тмъ, что сдлалъ себ изъ города запасъ по боле дешевому зимнему пути для весны и лта, когда онъ нанимаетъ нсколько работниковъ.

Объясненіе это было несомннно вымышленно и, надо полагать, что онъ дйствительно занимался недозволеннымъ промысломъ. Но поведеніе пристава также было незаконно, къ тому же мн и другіе уже разсказывали, что этотъ вновь назначенный сатрапъ своими пріемами нагонялъ страхъ на жителей отданнаго ему на кормленіе обширнйшаго района, размрами превосходившаго не одно германское княжество. Совершая всевозможныя беззаконія, новый приставъ разражался бранью, грозилъ кулаками, топалъ ногами и кричалъ: ‘для васъ я царь и Богъ!’.

Стоило проучить такого господина, но мн лично не хотлось связываться съ нимъ. Я, поэтому, посовтовалъ пришедшему ко мн крестьянину обратиться къ другимъ мстнымъ лицамъ, занимавшимся писаніемъ жалобъ и прошеній. Но онъ заявилъ, что уже былъ у нихъ, и они ему въ этомъ отказали, такъ какъ боятся новаго пристава. Пришлось согласиться на его просьбу, но, въ виду существовавшаго для насъ, политическихъ, запрещенія писать какія-либо бумаги постороннимъ лицамъ, я ршилъ не скрывать, что жалоба на пристава мною написана, поэтому, въ конц ея я приписалъ: ‘прошеніе это составилъ и за неграмотнаго подписался политическій ссыльнопоселенецъ такой-то’, — слдовали мое имя и фамилія. Этой припиской я хотлъ показать, что вовсе не желаю скрывать отъ властей своего поступка, къ тому же я зналъ, что, благодаря ей, начальство скоре обратитъ вниманіе на жалобу. Крестьянинъ удалился отъ меня чрезвычайно довольный и, на прощанье, совалъ мн въ руку рубль, который я, конечно, отказался взять.

Прошло много мсяцевъ, и о послдствіяхъ написанной мною жалобы не было ничего слышно. Но однажды ко мн пришелъ сельскій десятникъ и сказалъ:

— Приставъ приказалъ вамъ сейчасъ же явиться на земскую квартиру,— потому, дло у нихъ до васъ есть.

— Передайте вашему приставу, что онъ мн не сметъ ничего приказывать, а если у него до меня есть дло, то онъ можетъ ко мн придти. Поняли?

— Какъ не понять, Л. Г.,— отвтилъ онъ, усмхаясь.

Но, раньше чмъ отпустить его, я заставилъ его повторить буквально мой отвтъ и настоятельно просилъ въ точности его передать приставу.

Не трудно представить себ негодованіе мстнаго ‘царя’ и ‘Бога’, когда, въ присутствіи подчиненныхъ ему сельскихъ властей и многихъ собравшихся въ земской квартир крестьянъ, десятникъ передалъ мой отвтъ. Какъ мн потомъ сообщили, приставъ пришелъ буквально въ бшенство,— онъ разсыпался площадной бранью, топалъ ногами и, наконецъ, отдалъ приказаніе притащить меня ‘связаннымъ’.

Вскор затмъ ко мн явились три мстныхъ крестьянина, съ помощникомъ волостного старшины во глав, и стали просить, чтобы я пошелъ съ ними къ приставу. Я растолковалъ имъ, что онъ не иметъ права за чмъ бы то ни было обращаться ко мн непосредственно, а долженъ длать это чрезъ нашего смотрителя. Довольные этимъ объясненіемъ, крестьяне ушли. На слдующій день нашъ смотритель мн передалъ, что приставъ звалъ меня къ себ затмъ, чтобы сообщить о полученномъ имъ запрос отъ его ближайшаго начальника по поводу написанной мною на него жалобы, что ко мн лично не имло никакого отношенія. Нсколько мсяцевъ спустя пришла отъ губернатора бумага, объявлявшая мн, что я не имю права писать за другихъ прошенія. Отнятые же у крестьянина продукты, пока я былъ на Кар, такъ и оставались на сельской квартир, потомъ ихъ, конечно, раскрали. Но на вышеописанномъ еще не окончились мои отношенія съ грознымъ приставомъ.

Однажды, въ декабрьскій вечеръ, когда на двор стоялъ жестокій морозъ, раздался вблизи звонъ колокольцевъ, — кто-то подъхалъ къ моему жилищу. Вскор въ комнату вошелъ весь покрытый ледяными сосульками, закутанный въ тулупъ и доху высокій старикъ, котораго я не сразу узналъ. Когда прибывшій разоблачился, оказалось, что то былъ нашъ волостной старшина, пользовавшійся огромной властью въ обширномъ район. Своимъ природнымъ умомъ и сильнымъ характеромъ этотъ представитель крестьянскаго самоуправленія выдлялся не только въ своей сред, по также и среди лицъ, значительно выше его стоявшихъ на соціальной лстниц. Держалъ себя нашъ ‘волостной’ съ большимъ достоинствомъ, чрезвычайно независимо и по справедливости слылъ за человка очень энергичнаго, прекрасно знающаго свое дло, но вмст съ тмъ, крайне строгаго и не вполн безупречнаго въ нравственномъ отношеніи. Отъ меня онъ жилъ въ 30-ти верстахъ и раньше этого былъ всего лишь одинъ разъ,— только очень важное обстоятельство могло заставить его предпринять эту поздку въ столь лютый морозъ. Опорожнивъ нсколько стакановъ горячаго чая и закусивъ, старшина изложилъ причину своего посщенія.

Правительство, какъ извстно, задумало произвести во всей имперіи однодневную перепись, назначивъ ее на 27-е января 1897 г. Озабоченный исполненіемъ этого сложнаго распоряженія, начальникъ нашего округа {Тоже, что исправникъ.} созвалъ на совщаніе всхъ подчиненныхъ ему приставовъ и волостныхъ старшинъ. Въ числ послднихъ былъ и мой гость. Онъ заявилъ начальнику округа, что, такъ какъ въ его волости нтъ достаточнаго количества пригодныхъ для этой работы людей, то онъ проситъ разршенія пригласить меня въ счетчики. Начальникъ округа на это согласился. Грозный приставъ также противъ этого ничего не возразилъ, хотя онъ долженъ былъ играть роль ближайшаго начальника всхъ счетчиковъ его стана. Я, не колеблясь, принялъ это предложеніе, такъ какъ перепись могла внести хоть нкоторое разнообразіе и похожа была на полезное дло. Меня нсколько смущала лишь возможность при этомъ занятіи встртиться съ враждебнымъ приставомъ, но старшина уврилъ меня, что тотъ самъ уже сознаетъ сдланную имъ по отношенію ко мн оплошность и раскаивается въ ней.

Въ назначенное время я переписалъ расположенное въ 15 в. отъ Нижней Кары село, въ которомъ оказалось 1000 жителей, а въ другомъ я произвелъ перепись сообща съ мстнымъ священникомъ. Не мало комическихъ сценокъ, но также и печальныхъ происшествій пришлось мн наблюдать, во время посщеній на дому разнообразныхъ жителей довольно бойкаго и торговаго села. Въ общемъ, все обошлось хорошо и мстное населеніе, повидимому, осталось довольно мною, какъ счетчикомъ.

Въ конц января нашъ волостной вновь заявился ко мн съ предложеніемъ. По выработанной правительствомъ инструкціи, лица, завдывавшія переписными участками, должны были, по окончаніи переписи, собрать у себя по одному счетчику отъ каждой волости и казачьей станицы для проврки произведенной работы въ данномъ район и для составленія изъ всхъ представленныхъ списковъ одной общей сводки.

По словамъ старшины, грозный приставъ, завдывавшій нашимъ переписнымъ участкомъ, нарочно издалека пріхалъ къ нему съ предложеніемъ, чтобы онъ, отъ его имени, упросилъ меня похать на създъ счетчиковъ, какъ представитель нашей — Шилкинской волости.

Предложеніе это было очень соблазнительно: въ теченіе почти 12 лтъ мн не приходилось отлучаться отъ Кары дальше, какъ на 30 верстъ, а тутъ представлялась возможность сдлать поздку въ нсколько сотъ верстъ, къ тому же, какъ я зналъ, по очень оригинальной мстности. Но, съ другой стороны, мн предстояло похать къ тому самому приставу, съ которымъ у меня былъ конфликтъ. Посл настояній старшины, я принялъ это предложеніе. Онъ же взялъ на себя миссію добиться отъ моего начальства разршенія на столь далекую поздку.

халъ я, конечно, на казенный счетъ, но, такъ называемому, ‘губернаторскому бланку’, дававшему право получать безплатно лошадей на проздъ и останавливаться на ‘земскихъ квартирахъ’, словомъ, какъ разъзжаютъ въ Сибири чиновники ‘по казенной надобности’.

Стояли жестокіе морозы. Сверхъ шубы на мн была доха и, несмотря на эту теплую и вмст крайне тяжелую одежду, въ которой съ большимъ трудомъ можно было пошевелиться,— я, сидя въ саняхъ, закутывался еще кругомъ мховымъ одяломъ. Дорога большей частью проходила по мало населенной, поросшей лсомъ и очень холмистой мстности. Тройка лошадей съ трудомъ тащила сани, станки отстояли далеко одинъ отъ другого, но я всюду встрчалъ чрезвычайно предупредительный пріемъ, нелишенный иногда комизма. Такъ, когда, пріхавъ поздно ночью на какую-то станцію, я расположился уже спать, ко мн заявился мстный десятскій и, вытянувшись у дверей въ струнку, спросилъ:

— Не имете-ли, В. В—діе, какихъ приказаній?

Я попросилъ его позаботиться, чтобы рано утромъ были готовы для меня лошади. Отвтивъ ‘слушаюсь’, онъ вновь повторилъ по подобавшій мн, поселенцу, титулъ, когда-же я поправилъ его, онъ замтилъ: ‘такъ оно врне, В. В—діе’ и затмъ спросилъ, не прикажу-ли ему доставить ко мн мстныхъ счетчиковъ? Я, конечно, отклонилъ это ненужное безпокойство людей. Десятнику, повидимому, во что бы то ни стало хотлось чмъ-нибудь проявить свое усердіе. Аналогичную предупредительность я замтилъ также на другихъ станціяхъ и недоумвалъ, чмъ это объяснить? Потомъ оказалось, что грозный приставъ, прозжая за нсколько дней до меня по этимъ же мстамъ, везд предупреждалъ о предстоящемъ прозд ‘шилкинскаго счетчика’ и приказывалъ немедленно исполнять мои распоряженія.

За нсколько станцій до конечнаго пункта, мн встртились хавшіе по тому же направленію счетчики изъ другихъ мстъ нашего участка. Среди нихъ циркулировалъ тревожившій ихъ слухъ, будто нашъ приславъ нашелъ списки ране уже съхавшихся къ нему счетчиковъ неправильно составленными и заставляетъ заново ихъ переписать. Слухъ этотъ очень всхъ безпокоилъ, такъ какъ перепись и безъ того отняла у бдныхъ счетчиковъ много времени, вознагражденіе же предстояло получить самое мизерное, а то и одну лишь медаль, спеціально изобртенную правительствомъ для этого случая.

Трое сутокъ спустя, посл вызда изъ дому, я въ полночь пріхалъ въ станицу Айгунскую, гд былъ назначенъ нашъ ‘създъ’. Меня очень интересовало, какъ мы встртимся съ приставомъ. Повидимому, его это не меньше занимало, потому что не усплъ я, проснувшись утромъ слдующаго дня, еще умыться, какъ на ‘земскую’, куда я захалъ, явился казакъ и сообщилъ, что приставъ проситъ къ себ ‘шилкинскаго’ счетчика. Я веллъ передать, что приду въ свое время. Но, видно, нетерпніе разбирало его, такъ какъ, спустя нсколько минутъ, вошелъ тучный господинъ лтъ 50-ти въ полицейской форм, отрекомендовавшійся мн ‘завдующимъ такимъ-то переписнымъ участкомъ Бибиковымъ’. Въ свою очередь я назвалъ себя ‘счетчикомъ Дейчемъ’.

Вопросъ немедленно коснулся переписи, и Бибиковъ сталъ жаловаться на затруднительность своего положенія, какъ завдующаго. Онъ чистосердечно признался, что самъ ршительно не можетъ разобраться въ масс полученныхъ имъ изъ разныхъ инстанцій инструкцій, циркуляровъ и предписаній относительно способовъ проврки списковъ и составленія обшей сводки по всему его участку. Между тмъ, къ нему съхалось 30 счетчиковъ, изъ нихъ нкоторые живутъ здсь по недл вдали отъ дома, оторванные отъ своего хозяйства, теряя время и неся расходы, они вполн справедливо требуютъ, чтобы онъ немедленно просмотрлъ ихъ работу и освободилъ ихъ. По его же мннію, вс почти счетчики неправильно составили свои списки и должны ихъ здсь исправить. Въ заключеніе, Бибиковъ заявилъ, что слыхалъ, будто я вполн освоился со всми правилами производства переписи, а потому просилъ меня помочь ему въ этомъ дл. Къ нему присоединились и присутствовавшіе при этомъ разговор другіе счетчики. Мн самому также интересно было узнать, въ чемъ состоитъ роль завдующаго переписнымъ участкомъ, поэтому, посл нкоторыхъ колебаній, я согласился на просьбу пристава, который разсыпался за это въ благодарностяхъ.

Мы тотчасъ же отправились на его временную квартиру. Гостинная, служившая вмст и канцеляріей, была переполнена съхавшимися счетчиками, каковыми являлись большей частью писаря, учителя и фельдшера изъ казаковъ. Увидвъ Бибикова, они немедленно обступили его, прося отпустить ихъ по домамъ.

— До какихъ же поръ будемъ мы здсь?— говорили они хоромъ:— дома дло, хозяйство оставлено, а мы должны проживаться тутъ!

— Вотъ видите,— обратился ко мн завдывавшій,— такъ ежедневно, съ ранняго утра до поздняго вечера! Тутъ съ ума сойдешь!

Получивъ отъ него вс нужныя бумаги, я принялся за ознакомленіе съ ихъ содержаніемъ. Дло оказалось совсмъ не столь сложнымъ и головоломнымъ, какимъ оно представлялось Бибикову, очевидно, совершенно непривыкшему къ подобнымъ работамъ. По прошествіи нкотораго времени я передалъ ему и съхавшимся счетчикамъ, что, согласно инструкціямъ, слдовало исполнить, и на третій день вс казаки могли вернуться въ свои станицы, чему они очень обрадовались. Мн съ завдующимъ пришлось поработать еще дней 10—12. Все это время приставъ былъ ко мн чрезвычайно внимателенъ и предупредителенъ. Видя заискивающее его обращеніе со мною, едва-ли кто поврилъ-бы, что онъ, сравнительно незадолго передъ тмъ, приказывалъ привести меня къ себ связаннымъ. Объ этомъ инцидент никто изъ насъ не вспоминалъ.

ГЛАВА XXXII.
Отъздъ.

Съ переименованіемъ меня изъ каторжнаго въ поселенцы, я потерялъ лишь право на полученіе казеннаго пайка,— никакого другого различія между моимъ новымъ званіемъ и прежнимъ не было. Пособія отъ казны мн вовсе не выдавали, частнаго заработка я лишился, вслдствіе отъзда семьи, въ которой, въ теченіе нсколькихъ лтъ я обучалъ дтей, родные также ничего мн не присылали. Матеріальное мое положеніе было крайне затруднительное, въ особенности, въ виду появившейся у меня семьи.

Въ это время началась постройка желзной дороги въ ста верстахъ отъ Кары, въ станиц Сртенской. Я надумалъ отправиться туда искать заработокъ и, получивъ требовавшееся на то разршеніе отъ губернатора, выхалъ 8 (20) мая 1897 г. съ Кары, на которой, такимъ образомъ, я пробылъ 11 лтъ и 5 мсяцевъ.

Станица Стртенская, расположенная на берегу судоходной рки Шилки, представляла собою очень оживленное, бойкое мсто. Въ ней было тысячъ пять жителей, имлось нсколько недурныхъ магазиновъ, разныхъ конторъ и пр. Кром казаковъ, большой контингентъ жителей составляли евреи, а, вслдствіе начавшейся постройки желзной дороги, понахали всевозможные предприниматели и служащіе.

Службу, сравнительно довольно сносную, я вскор по прізд получилъ на желзной дорог: мн приходилось переписывать и составлять всевозможныя ‘отношенія’, ‘донесенія’ и ‘предписанія’. Но удовлетвореннымъ такой работой, конечно, нельзя было себя чувствовать. Къ тому же, живя въ Стртенск, я не имлъ ни одного сколько-нибудь подходящаго знакомаго,— кром меня, тамъ ссыльныхъ тогда не было. На Кар всегда бывало нсколько товарищей, съ которыми можно было побесдовать, въ Стртенск же, хотя шапочно я вскор былъ знакомъ чуть не со всми жителями, но тамъ не съ кмъ было поговорить о чемъ-либо другомъ, кром ‘длъ’ и ‘денегъ’. Дождемъ полившіеся, съ постройкой дороги, капиталы возбудили въ мстномъ населеніи неимоврную алчность и жажду къ скорой нажив. Для этого нкоторые ни предъ чмъ не останавливались. Состоянія — и довольно крупныя — быстро пріобртались, а единственными развлеченіями, являлись, конечно, карты и напитки. Въ сравнительно большой станиц не только не было библіотеки,— въ ней не было даже школы для дтей разночинцевъ, т. е. не казаковъ, составлявшихъ едва-ли не половину всего населенія.

По необходимости познакомившись съ мстнымъ ‘обществомъ’, я только тогда впервые реально понялъ смыслъ словъ: ‘среда зала’. Дйствительно, интеллигентному человку, попавъ въ такую атмосферу, не трудно спиться или пристраститься къ картамъ.

Изрдка только удавалось мн повидаться съ товарищами, проходившими съ Кары на поселеніе, или хавшими на Амуръ — въ Благовщенскъ и Владивостокъ. Самому мн также случилось два раза създить на Кару навстить товарищей. Но лтомъ 1898 г. совсмъ уничтожили на Нижней Кар вольную команду, и пятерыхъ оставшихся еще тамъ нашихъ каторжанъ провезли черезъ Стртенскъ въ Акатуй доканчивать тамъ ихъ сроки {М. Ананьину-Дейчъ, Майера, Салову, Ивановскую-Волошенко и Якимову-Диковскую.}. Посл этого на Кар совсмъ упразднена была каторга.

Живя въ Стртенск, я предпринималъ ‘самовольныя отлучки’ на довольно далекія разстоянія. Такъ, я два раза навстилъ товарищей, находившихся въ Акату и дважды здилъ въ Нерчинскъ и въ Читу. При мн акатуйцы не подвергались уже тому жестокому режиму, о которомъ я выше упоминалъ, и условія ихъ жизни мало чмъ отличались отъ бывшихъ на Кар въ лучшія времена.

Во время первой поздки въ Читу, весной 1899 г. я встртился тамъ съ высланнымъ административнымъ порядкомъ въ Сибирь единомышленникомъ д—ромъ Л—кимъ. То былъ первый русскій соціалдемократъ, сравнительно недавно прибывшій изъ Россіи, котораго я увидлъ. Не трудно представить себ, какъ я обрадовался этой встрч. Мы бесдовали чуть не до разсвта. Отъ него я впервые узналъ о широкомъ рабочемъ движеніи, возникшемъ въ Россіи въ средин 90-хъ годовъ. Но особенно въ разсказ новаго товарища поразило меня его сообщеніе о соціалистическомъ движеніи среди еврейскихъ рабочихъ,— до того вечера я ршительно ничего не зналъ объ этомъ.

Подъ вліяніемъ всхъ этихъ отрадныхъ разсказовъ, у меня вновь явилось сильнйшее желаніе поскоре очутиться на свобод. Раньше этого, въ теченіе нсколькихъ лтъ, оно было заглушено во мн, лежало гд-то глубоко на дн души. Теперь же оно опять всплыло на верхъ. Но сразу трудно было ршить, какъ осуществить это желаніе. Тогда истекло уже 14 лтъ, со времени моего прихода въ Сибирь, и мн оставалось еще лтъ семь до полученія права вернуться на родину. Очутиться въ Европейской Россіи, въ которой я не былъ, считая годы пребыванія заграницей, около 20 лтъ, было самымъ пламеннымъ моимъ желаніемъ. Но смогу-ли я ждать еще столько лтъ? естественно приходило на умъ. Къ тому же, какія могли быть у меня гарантіи, что, по истеченіи семи лтъ, мн дйствительно позволятъ вернуться на родину? Между тмъ, жизнь въ Сибири съ каждымъ годомъ все боле давала мн чувствовать себя.

Въ Стртенск я провелъ уже два съ половиной года, и дальнйшее пребываніе въ этой станиц мн становилось не въ моготу. Оставивъ открытымъ вопросъ о времени совершенія побга, я ршилъ пока передвинуться еще дальше на востокъ. Посл долгихъ хлопотъ, мн въ конц концовъ удалось получить разршеніе перехать въ г. Благовщенскъ, куда я и прибылъ осенью 1899 г.

Тамъ я устроился значительно лучше, чмъ въ Стртенск, такъ какъ я нашелъ себ литературную работу въ одной изъ двухъ мстныхъ газетъ, что несомннно было интересне составленія ‘отношеній’ и ‘донесеній’. Въ Благовщенск имлось также нсколько человкъ политическихъ ссыльныхъ: А. В. Прибылевъ съ женой, А. П. Корба, Хлусевичи, бывшіе адм. ссыльн., Плоскій — посел. съ о-ва Сахалина по длу ‘Пролетаріата’, Богдановъ, бывш. посел., Баллодъ, тоже по длу Д. Писарева въ 60-хъ годахъ, Комовъ, бывшій каріецъ и Куртюевъ — тоже. Тамъ же жилъ и Д. И. Чхотуа, встрч съ которымъ я былъ особенно радъ. Кром того, въ этомъ город, вообще, было немало интеллигентныхъ людей, такъ какъ тамъ имются три средне-учебныхъ заведенія, общественная и народная библіотеки, театръ, телефоны и пр. Словомъ, по части ‘культурности’, гор. Благовщенскъ ничмъ не уступалъ аналогичнымъ городамъ Европейской Россіи, а годъ спустя посл моего прізда, онъ даже пріобрлъ всемірную, хотя и крайне печальную, извстность,— я имю въ виду потопленіе и избіеніе нсколькихъ тысячъ безоружныхъ китайцевъ и манчжуръ. Подробно эти возмутительныя жестокости мною были уже описаны въ брошюр ‘Кровавые дни’. Здсь передамъ лишь вкратц наиболе существенные факты.

Какъ разъ противъ Благовщенска, на правомь берегу Амура, находилось тогда китайское селеніе Сахалянь, жители котораго снабжали нашъ городъ разными състными припасами, по очень дешевымъ цнамъ. Въ самомъ Благовщенск, на окраинахъ его и въ окрестныхъ селахъ также жило нсколько тысачъ китайцевъ и манчжуръ, занимавшихся разными промыслами и торговлей.

Благодаря рдкой честности, изумительному трудолюбію и крайней ограниченности въ потребностяхъ, китайскіе подданные пріобрли въ Амурскомъ кра почти всеобщее расположеніе и довріе. Правда, нкоторые изъ низшихъ слоевъ нашего населенія видли въ нихъ опасныхъ для себя конкурентовъ и отчасти поэтому, но также вообще изъ антипатіи къ нимъ, какъ къ представителямъ чуждой расы — иногда безъ всякаго поводя оскорбляли ихъ. Однако, до начала, такъ называемой, ‘русско-китайской войны’ между подданными двухъ сосднихъ государствъ въ общемъ существовали довольно мирныя отношенія. Только посл объявленія весной 1900 г. мобилизаціи сибирскихъ войскъ эти отношенія значительно измнились къ худшему. Собранные въ город запасные, при встрчахъ съ китайскими подданными, били и драли ихъ за косы, приговаривая: ‘изъ-за васъ, тварей, насъ гонятъ на смерть’.

Враждебныя дйствія противъ русскихъ начаты были впервые жителями китайскаго города Айгуна, находившагося въ 30 верстахъ отъ Благовщенска: когда мимо него проходили наши пароходы съ войсками, по одному изъ нихъ китайцами вдругъ открытъ былъ огонь, которымъ ранено было нсколько человкъ. Тогда въ Благовщенск поднялась сильнйшая тревога, такъ какъ городъ совершенно не защищенъ, большинство построекъ въ немъ деревянныя и войскъ въ то время было тамъ крайне мало. Между тмъ, въ расположенномъ противъ него с. Сахалян уже задолго до этого происшествія производились прежде небывалыя военныя упражненія, сопровождавшіяся пальбой изъ пушекъ, что мстныя власти объяснили будто-бы состоявшейся присылкой туда на лагерное время небольшого китайскаго отряда. Это объясненіе, вполн успокоившее военнаго губернатора, геи. Грибскаго, далеко не удовлетворило населеніе Благовщенска. Посл же произведенной подъ Айгуномъ пальбы, нашъ губернаторъ, въ виду ничтожнаго количества имвшихся въ его распоряженіи войскъ, самъ предложилъ жителямъ взять на себя охрану города, образовавъ изъ себя отряды добровольцевъ.

Въ это время китайскіе подданные, проживающіе на русской территоріи, обратились черезъ своихъ представителей къ генералу Грибскому съ вопросомъ, не лучше ли имъ заблаговременно ухать къ себ, но онъ успокоилъ ихъ, завривъ, что имъ не угрожаетъ никакая опасность. Въ тотъ же день, когда масса публики гуляла по набережной, съ противоположной, китайской стороны, гд находилось с. Сахалянь, вдругъ раздались направленные на Благовщенскъ ружейные и пушечные выстрлы. Съ криками: ‘Китайцы стрляютъ! китайцы напали на городъ!’ — толпы народа, охваченные паническимъ страхомъ, бросились бжать. Въ город начались тогда возмутительныя сцены жестокихъ расправъ и убійствъ мирныхъ китайцевъ и манчжуръ, метавшихся въ страх по улицамъ, въ поискахъ за безопасными убжищами. Но то были лишь единичные случаи.

Въ слдующіе за тмъ дни, когда непрекращавшаяся пальба по Благовщенску держала въ трепет жителей, особенно изъ имущихъ слоевъ, боявшихся показаться на улицахъ, полицейскіе, въ сопровожденіи казаковъ, обходили вс дома и забирали находимыхъ въ нихъ китайцевъ и манчжуръ, мотивируя ихъ уводъ распоряженіемъ начальства собрать всхъ ихъ въ одномъ безопасномъ мст. Въ теченіе нсколькихъ дней можно было видть по улицамъ такія группы уводимыхъ китайскихъ подданныхъ, на лицахъ которыхъ написанъ былъ неподдающійся передач испугъ. Уходя за полицейскими и казаками, они прощались, какъ передъ смертью и нердко говорили при этомъ, что ихъ наврно убьютъ.

Однажды, когда я сидлъ въ своей комнат за какой-то работой, ко мн запыхавшись быстро вошелъ, блдный, какъ мертвецъ, Чхотуа и дрожащимъ отъ волненія голосомъ воскликнулъ:

— Слышали? ихъ всхъ потопили!

— Кого? Гд?— спросилъ я.

— Китайцевъ! Это позоръ, неслыханное злодйство?

Честнйшій Давидъ Ивановичъ не могъ придти въ себя отъ негодованія. Мирный и терпимо ко всмъ относившійся, безконечно добрый человкъ, онъ теперь кричалъ, чуть не въ изступленіи, что прерветъ знакомство съ тми, кто ршится сколько-нибудь оправдывать это вопіющее преступленіе.

Чхотуа былъ въ такомъ негодованіи, что чуть-ли не въ каждомъ готовъ былъ видть виновника совершеннаго варварства. Онъ не могъ боле нсколькихъ минутъ оставаться у меня,— ему необходимо было навстить другихъ общихъ нашихъ знакомыхъ, чтобы и съ ними подлиться своимъ возмущеніемъ.

Я отправился на набережную, и глазамъ моимъ представилось ужасное зрлище: по Амуру плыло огромное число труповъ, они неслись на значительномъ пространств рки такой сплошной массой, что ршительно невозможно было сосчитать ихъ.

Потопленіе несчастныхъ китайцевъ и манчжуръ совершено было слдующимъ образомъ. Всхъ ихъ предъ разсвтомъ, подъ конвоемъ казаковъ и полицейскихъ, пригнали въ одну станицу, находящуюся на лвомъ берегу Амура въ нсколькихъ верстахъ отъ Благовщенска. Ихъ было нсколько тысячъ человкъ, въ числ которыхъ находились старики, калки, больные, женщины и дти. Кто не могъ итти отъ болзни или усталости, того казаки тутъ же по дорог прикалывали. Пригнавъ къ рк, несчастнымъ приказали плыть на противоположный китайскій берегъ. При этомъ никакихъ средствъ для переправы не было приготовлено, Амуръ же въ этомъ мст иметъ боле полуверсты въ ширину и очень быстрое теченіе. Ужасъ охватилъ пригнанныхъ. Бросаясь на колни и крестясь, несчастные молили о пощад, общая принять христіанство и сдлаться русскими подданными. Но въ отвтъ на это, ихъ прикладами, штыками и сабельными ударами гнали въ воду, а упиравшихся убивали на мст. Тамъ происходили не поддающіяся описанію, душу раздирающія сцены. Приведу лишь одну изъ нихъ.

Манчжурка не хочетъ разстаться со своимъ груднымъ младенцемъ. Она обращается къ своимъ палачамъ и присутствовавшимъ при этой ‘переправ’ постороннимъ зрителямъ съ мольбой взять себ ея ребенка, чтобы хоть его сохранить въ живыхъ. Но никто не соглашается. Тогда она оставляетъ младенца на берегу, и сама идетъ въ воду. Пройдя немного, она возвращается за ребенкомъ и, неся его въ рукахъ, вновь идетъ въ рку, но затмъ опять возвращается и снова оставляетъ его на берегу. Казаки кладутъ конецъ ея колебаніямъ, прикалывая ее и младенца.

Такія потопленія, совершавшіяся въ теченіе нсколькихъ дней подрядъ, производились по распоряженію того самаго ген. Грибскаго, который незадолго передъ тмъ гарантировалъ китайскимъ подданнымъ полную безопасность. Никакими исключительными условіями не могли быть сколько-нибудь оправданы эти массовыя избіенія мирныхъ и безоружныхъ людей. Впослдствіи было вполн установлено, что вся мстная администрація, не исключая губернатора, сильно поживилась отъ расграбленія оставленнаго убитыми имущества.

Начавшись въ Благовщенск, избіенія безоружныхъ китайцевъ и манчжуръ совершались затмъ, по прямымъ приказаніямъ властей, также и во многихъ другихъ мстахъ Амурской области. Обширныя пространства, населенныя китайскими подданными, подвергались полному опустошенію. Такъ, недалеко отъ Благовщенска, на, такъ называемой, ‘территоріи зазейскихъ манчжуръ’, было 68 деревень, имвшихъ боле 20.000 жителей. Тамъ вс фанзы (избы) истреблены были огнемъ, населеніе было частью перетоплено, частью перебито варварскимъ образомъ, имущество ихъ разграблено, скотъ угнанъ. Все это произвели сосди убитыхъ, русскіе крестьяне. Приведу лично мною слышанные разсказы.

Въ одной изъ этихъ деревень — въ Алим, нсколько десятковъ манчжуръ, увидвъ пришедшихъ вооруженныхъ русскихъ крестьянъ, начавшихъ все предавать пламени, спряталась въ одной фанз. Руководившій этимъ нападеніемъ староста веллъ поджечь ее. Дымъ и пламя заставили вскор несчастныхъ искать спасеніе въ бгств. Когда они по одному начали выскакивать въ окно, то собравшіеся возл него крестьяне тутъ же ихъ убивали. Староста спокойнымъ тономъ разсказывалъ, что онъ одинъ ‘положилъ на мст шестьдесятъ тварей’.

Въ другой деревн толпа нашихъ крестьянъ пригнала нсколько десятковъ манчжуръ къ обрыву и сбросила ихъ въ пропасть, затмъ, спустившись въ нее добила раненыхъ. Разсказывая спокойно о столь невроятныхъ жестокостяхъ надъ безоружными и мирными сосдями, иной крестьянинъ прибавлялъ: ‘вотъ и мн привелось послужить царю и отечеству’.

Люди, чувствующіе вообще жалость къ животнымъ, въ описываемые дни не испытывали ея даже къ старикамъ, больнымъ и младенцамъ. Такъ крестьянинъ, увидлъ лежавшую на пол въ луж крови манчжурку, возл которой барахтался и кричалъ грудной младенецъ, тщетно искавшій грудь матери. Когда, возвратившись домой, онъ разсказалъ своей семь объ этой ужасной сцен, домочадцы стали упрекать его, зачмъ онъ ‘не прикончилъ младенца’.

Аналогичныхъ и, несомннно, еще боле вопіющихъ фактовъ, было безчисленное количество во время, такъ называемой, ‘русско-китайской войны’. Наши войска, двигаясь впередъ по Манчжуріи, не только все на своемъ пути предавали огню, но также безжалостно убивали женщинъ, дтей, стариковъ и прикалывали изнасилованныхъ ими малолтнихъ двочекъ. Даже нкоторые офицеры съ ужасомъ вспоминали потомъ о кровожадныхъ инстинктахъ, проявленныхъ многими нашими солдатами, во время этой войны съ безоружными и неоказывавшими нималйшаго сопротивленія жителями Манчжуріи. Богатую и густо населенную провинцію ген. Рененкампфъ и другіе русскіе военоначальники въ нсколько недль превратили мстами въ безплодную пустыню, въ которой торчали лишь обгорлыя фанзы и гд долгое время хищныя животныя пожирали многочисленные трупы.

Возмутительнйшія избіенія тысячъ невинныхъ людей производили лишь на очень немногихъ интеллигентныхъ людей отталкивающее впечатлніе. Но и эти немногіе почти ничего не могли предпринять для защиты избиваемыхъ: въ мстной пресс запрещено было что-либо упоминать объ этихъ ужасахъ, а въ столичныхъ органахъ печати появились лишь глухіе о нихъ намеки.

Какъ и нкоторымъ другимъ, мн, посл всего вышеописаннаго, стало крайне тяжело жить въ Благовщенск, въ которомъ каждая улица и чуть ли не каждый домъ напоминали о масс убитыхъ и ограбленныхъ. Тотчасъ посл прекращенія бомбардировки я ршилъ ухать. Но первоначально я думалъ только перекочевать въ бойкій портовый городъ Владивостокъ и терпливо ждать тамъ наступленія законнаго срока для полученія права вызда изъ Сибири, а до этого оставалось еще лтъ пять-шесть. Чмъ боле, однако, приближался этотъ моментъ, тмъ сильне стало разбирать меня нетерпніе, и я все чаще и чаще возвращался къ мысли о побг. При этомъ у меня возникали вполн естественныя въ подобныхъ случаяхъ сомннія, стоитъ ли рисковать той ограниченной свободой, которую я уже пріобрлъ шестнадцати-лтнимъ пребываніемъ въ тюрьмахъ и въ Сибири? По зимой я покончилъ съ колебаніями, ршивъ, какъ говорится, сжечь за собою корабли.

——

Обстоятельства сложились для меня благопріятно: я легко нашелъ необходимую поддержку, и, съ открытіемъ навигаціи, въ апрл 1901 года мн удалось ссть на частный пароходъ, уходившій въ Хабаровскъ. Но въ тотъ самый моментъ, когда я пришелъ, конечно, безъ вещей, на бортъ его, туда же явился помощникъ пристава, у котораго я находился подъ надзоромъ. Первая мысль моя была, что планъ моего побга открытъ, и я сильно встревожился. Вскор, однако, оказалось, что помощникъ просто пришелъ проводить какихъ-то своихъ знакомыхъ, узжавшихъ съ этимъ же пароходомъ. Ему, повидимому, не приходило въ голову, чтобы я убгалъ, такъ сказать, на виду у полиціи, и мое пребываніе на пароход онъ, вроятно, объяснялъ себ также намреніемъ проводить узжавшаго знакомаго, что намъ, конечно, не запрещалось. Затмъ я постарался, чтобы онъ потерялъ меня изъ виду и, слдовательно, предположилъ, что я вернулся обратно домой.

На этомъ же пароход хали нкоторые мои мстные знакомые, также неподозрвавшіе, что я навсегда покидаю Сибирь: въ разговорахъ съ ними я длалъ видъ, что узжаю съ разршенія начальства.

Пароходъ нашъ былъ буксирный, онъ шелъ, поэтому, медленно, долго останавливался въ пристаняхъ, и лишь на пятый день мы прибыли въ г. Хабаровскъ. Здсь былъ одинъ изъ наиболе опасныхъ для меня моментовъ, такъ какъ при выход на пристань у всхъ пассажировъ спрашивали паспорта, какового у меня не было. Чтобы обойти это препятствіе, я, съ разршенія знакомаго капитана, остался ночевать на пароход.

На слдующее утро я отправился въ городъ. Избирая для своего побга путь на востокъ, я, между прочимъ, имлъ въ виду, хотя бы отчасти, познакомиться съ этимъ краемъ, начавшимъ очень быстро развиваться, особенно съ проведеніемъ уссурійской желзной дороги: тамъ деревни росли, какъ грибы посл дождя, и нкоторыя изъ нихъ вскор принимали довольно большіе размры. Такъ, Хабаровка изъ незначительной деревни въ нсколько лтъ превратилась въ городъ Хабаровскъ, ставшій резиденціей Пріамурскаго ген.-губернатора.

Мстоположеніе этого города, расположеннаго на высокомъ и крутомъ утес, омываемомъ двумя громадными рками — Амуромъ и впадающимъ въ него здсь Уссури,— чрезвычайно живописно. Но самъ городъ Хабаровскъ напоминалъ тогда обширную казарму: большинство построекъ казеннаго типа, а на улицахъ на каждомъ шагу встрчались военные. ‘Благоустройства’, какъ и въ большинств нашихъ городовъ,— никакого.

Въ Хабаровск мн указали прекрасный домъ, въ которомъ жилъ Емельяновъ. Видться съ нимъ у меня не было никакого желанія, но я узналъ, что въ это время онъ состоялъ главнымъ управляющимъ у одного изъ самыхъ крупныхъ на Амур винныхъ заводчиковъ — Пьянкова. За одно скажу здсь, что этотъ Пьянковъ также былъ раньше политическимъ ссыльнымъ: онъ привлекался по процессу 193-хъ, просидлъ четыре года въ предварительномъ заключеніи, затмъ его сослали административнымъ порядкомъ на сверъ Европ. Россіи, откуда онъ вскор бжалъ въ Петербургъ. Тамъ, посл раздленія общества ‘Земля и Воля’, онъ присоединился къ ‘Черному Передлу’, но въ начал 1880 года былъ вновь арестованъ въ типографіи этой организаціи и въ 1881 году приговоренъ былъ къ ссылк на житье въ Сибирь. А нын Пьянковъ — крупнйшій винный торговецъ! У него, также въ качеств управляющаго по водочной части въ г. Николаевск, служилъ другъ Емельянова — Властопуло.

Съ цлью ознакомленія съ краемъ, я охотно принялъ предложеніе одного молодого товарища соц.-демократа, случайно попавшаго на крайній востокъ на службу въ качеств военнаго врача, захать къ нему въ г. Никольскъ-Уссурійскій. Послдній всего за годъ передъ тмъ былъ переименованъ изъ деревни въ городъ. Какъ и другія населенныя мста этого края, г. Никольскъ-Уссурійскій кишлъ военными, что отчасти объяснялось захватомъ Манчжуріи и длавшимися уже тогда приготовленіями къ войн съ Японіей. Наше правительство заране стягивало туда массу войскъ и превращало этотъ край какъ бы въ военный лагерь.

Проживъ сутки въ г. Никольскъ-Уссурійск, и затеревши, такимъ образомъ, слды, я отправился во Владивостокъ по желзной дорог, въ сопровожденіи этого военнаго врача, хавшаго вмст со своимъ деньщикомъ. Такая компанія была, конечно, очень выгодна для меня. Мы также вмст остановились въ гостинниц, гд, понятно, въ виду погоновъ моего компаніона, не требовали, чтобы я прописался.

Владивостокъ — прелестный портовый городокъ съ тридцатью тысячами жителей, которому многіе тогда предсказывали блестящую будущность, что посл настоящей войны съ Японіей едва ли оправдается. Мстоположеніе его прекрасное, а по благоустройству онъ превосходилъ не только сибирскіе, но и многіе русскіе города.

Я прожилъ во Владивосток три дня, пока налаживалось дло съ моимъ отъздомъ. Но вотъ наступила послдняя ночь моего пребыванія въ Сибири, Я провелъ ее почти совсмъ безъ сна: къ мысли о предстоявшей утромъ, разлук со всмъ, къ чему я уже усплъ привыкнуть за многіе годы пребыванія въ ссылк, присоединялось вполн естественное опасеніе относительно исхода предпринятаго мною бгства. Въ моей жизни всякія случайности и неожиданности столько разъ жестоко разбивали мои планы и надежды, что и въ данномъ случа я не могъ быть увреннымъ въ благополучномъ исход задуманнаго побга, а вновь очутиться, вмсто свободныхъ странъ, въ ссылк, мн, конечно, вовсе не хотлось.

Все, однако, сошло вполн удачно, и утромъ я слъ на японское судно, уходившее въ Нагасаки. Но, странная вещь! Когда, снявъ якорь, пароходъ сталъ отчаливать, и мн не угрожала боле никакая опасность, я почувствовалъ неимоврную грусть, — словно я покидалъ не мсто ссылки и страданій, а родной край: человкъ, дйствительно, ко всему привыкаетъ, даже къ кандаламъ и къ невол…

ГЛАВА XXXIII.
Завершеніе кругосвтнаго путешествія.

Былъ очень пасмурный день. Небо совсмъ заволокло тучами, шелъ частый дождь. Пароходъ нашъ бросало изъ стороны въ сторону, на палубу нельзя было показаться, многихъ пассажировъ мучила морская болзнь, но я не страдалъ ею, чему я былъ очень радъ, въ виду предстоящихъ мн продолжительныхъ путешествій по океанамъ.

Огибая Корею, пароходъ нашъ останавливался въ двухъ портахъ — Гензан и Фузан, по дню въ каждомъ. Сходя вмст съ другими пассажирами на берегъ, я осматривалъ эти корейскіе города: во многомъ они напоминали японскіе, — тотъ же типъ построекъ, такое же обиліе магазиновъ и лавочекъ. Уже тогда японцы являлись тамъ господствующимъ элементомъ: ихъ вліяніе видно было на каждомъ шагу и во всемъ.

Мн удалось также осмотрть лежащую вблизи Гензана корейскую деревню, поразившую меня своимъ первобытнымъ характеромъ: сколоченные изъ тонкихъ досокъ небольшіе шалаши, покрытые соломой, не имли ни оконъ, ни дверей, — то и другое замняли раздвижныя перегородки, населеніе, повидимому, проводитъ все время на улиц у своихъ шалашей,— здсь совершаются вс работы, готовится пища и пр.

Спустя пять дней, посл вызда изъ Владивостока, пароходъ нашъ бросилъ якорь въ Нагасаки. Свъ въ одну изъ подъхавшихъ шлюпокъ, я отправился въ расположенную вблизи набережной гостинницу, которую мн заране рекомендовали. Сравнительно съ нашими, она оказалась недорогой и удобной, къ тому же прислуга въ ней кое-какъ могла объясняться порусски. Вообще, въ отношеніи языка, пребываніе въ Нагасаки не представляло никакихъ затрудненій, — въ магазинахъ, ресторанахъ и т. п. возможно было объясниться по-русски. Паспорта, конечно, также нигд не спрашивали.

Въ Нагасаки мн нужно было выбрать направленіе, по которому мн наиболе удобно, было хать въ Западную Европу: я могъ отправиться туда кругомъ южной Азіи и по Суезкому каналу, что было-бы относительно дешевле и скоре другого направленія — черезъ С.-Америку. Но мн хотлось воспользоваться этимъ случаемъ, чтобы побывать въ Новомъ Свт и, такимъ образомъ, завершить давно уже начатое мною, хотя и помимо собственнаго желанія, кругосвтное путешествіе. По наведеннымъ мною справкамъ оказалось, что ближайшее судно уйдетъ въ С.-Франциско только черезъ 9 дней. Это время я ршилъ посвятить ознакомленію съ Нагасаки и его окрестностями.

Этотъ довольно большой городъ со ста тысячнымъ населеніемъ расположенъ на нсколькихъ невысокихъ холмахъ, окружающихъ чрезвычайно удобную бухту. За исключеніемъ набережной, вс улицы до того узки, что зда на нихъ совершенно невозможна, лошадей въ Нагасаки замняютъ люди, везущіе пассажировъ на небольшихъ двуколесныхъ телжкахъ. Число этихъ извощиковъ до того велико, что они буквально попадаются у каждаго дома: десятками стоятъ они на всхъ углахъ улицъ, около магазиновъ, гостинницъ и т. п. Они обступаютъ каждаго появляющагося на улиц иностранца, наперерывъ предлагая ему свои услуги. За ничтожную плату въ 10 центовъ (около 10 коп.) въ конецъ или 20 центовъ за часъ, ‘курмъ’ — такъ называются эти извощики — везетъ сдока въ гору и подъ гору съ быстротой лошади. При этомъ можно нердко видть, какъ цивилизованный европеецъ подталкиваетъ зонтикомъ или палкой несчастнаго, обливающагося потомъ, человка, замняющаго животное. Изъ скудной дневной выручки ‘курмъ’ долженъ чуть-ли не половину внести хозяину за телжку, а также уплатить городу за право зарабатывать этимъ тяжелымъ трудомъ себ и семь на существованіе. Пища этихъ несчастныхъ труженниковъ состоитъ изъ риса и какой-то дешевой мстной рыбы.

Большинство домовъ въ Нагасаки деревянные, двухъэтажные, при чемъ нижній обязательно занятъ магазинами, ресторанами или какой-нибудь мастерской. Проходя по улицамъ, я рдко замчалъ заходившаго въ лавку покупателя, а если онъ гд появлялся, то его обступали со всхъ сторонъ. У каждаго, думаю, иностранца, обратившаго на это обстоятельство вниманіе, естественно долженъ былъ возникать вопросъ, чмъ поддерживается существованіе такого обильнаго количества магазиновъ?

Постройка домовъ въ Нагаски какая-то особенно легкая, воздушная,— словно эти жилища наскоро сколочены только для лтняго въ нихъ пребыванія. Чистота повсюду образцовая, улицы всюду прекрасно вымощены, убираются и поливаются они каждымъ владльцемъ около его дома. Пыли въ город почти никакой, воздухъ удивительно чистый, мягкій, и чувствуешь тамъ, что легко дыгоешь полной грудью. Не даромъ многіе иностранцы прізжали тогда въ Нагасаки, какъ въ курортъ.

Европейская часть города, расположенная вдоль набережной, переполнена гостинницами, ресторанами, банками и разными конторами. Здсь улицы нсколько шире и дома боле солидной постройки, нижніе этажи каменные, многіе изъ нихъ снабжены верандами, палисадниками и пр. Жизнь въ Нагасаки была довольно дешева, но за то и крайне однообразна, особенно для иностранца, незнавшаго мстнаго языка. Достопримчательностей почти никакихъ: два-три будійскихъ храма съ огромными фигурами Сакья-Муни, промышленный музей съ образчиками произведеній мстнаго производства, да знаменитыя японскія чайныя,— вотъ, въ сущности, почти все, что прізжему иностранцу предлагали постить.

Но особенно красивы окрестности. Тамъ на каждомъ шагу приходится удивляться заботливости трудолюбиваго японца, чтобы ни единый вершокъ земли не оставался втун,— все, за исключеніемъ вершинъ скалистыхъ горъ, тщательно воздлывается. Несмотря на огромный трудъ, положенный японцемъ въ свою землю, его существованіе казалось какимъ-то воздушнымъ или сказочнымъ. Въ этой чрезвычайно оригинальной стран многое производило на меня такое впечатлніе, словно все окружавшее меня я видлъ не въ дйствительности, а лишь на экран кинемотографа, даже цвтомъ лицъ, какъ мужчины, такъ, въ особенности, молодыя японки очень напоминаютъ фигуры, представляемыя этимъ аппаратомъ.

Успхъ, совершенный Японіею въ теченіе второй половины прошлаго столтія, несомннно очень значителенъ. Но все же многіе европейцы, а въ особенности сами японцы, нсколько преувеличиваютъ его: цивилизація коснулась лишь ничтожной части населенія,— только верхняго слоя жителей портовыхъ городовъ, остальная же часть его едва лишь задта европейской культурой. Не только религія, нравы и обычаи, но ршительно весь обиходъ жителей даже большихъ городовъ остался такимъ же. какимъ онъ былъ съ незапамятныхъ временъ. Первобытностью нравовъ японцевъ объясняется ихъ честность въ обыденной жизни: дома и магазины ночью не запирались на замки, никто не трогалъ чужой вещи, и всякій возвращалъ случайно найденное. Но въ портовыхъ городахъ начало уже проявляться вліяніе европейской цивилизаціи и, можно съ увренностью сказать, что въ скоромъ времени японцы усвоятъ вс наши понятія, въ томъ числ и о ‘честности’. Думаю немалое вліяніе въ этомъ направленіи оказала послдняя война.

Изъ Нагасаки я отплылъ на огромномъ тихо-океанскомъ пароход ‘China’, принадлежащемъ американской компаніи. За билетъ, въ такъ называемомъ ‘Europen Steerage’ — среднее между нашимъ 2-мъ и 3-мъ классомъ — пришлось заплатить цлыхъ 180 іенъ, т. е. около 175 рублей. Несмотря на столь высокую плату за проздъ, помщеніе и пища были отвратительны. Что-либо худшее, чмъ условія на этомъ, считающемся самымъ лучшимъ тихо-океанскимъ пароходомъ, трудно себ представить даже въ Россіи: пища, скверно приготовленная, подавалась до того неряшливо, что непріятно было прикоснуться къ ней, въ крошечныхъ каютахъ, имвшихъ по три яруса, помщалось по шести человкъ, въ нихъ было тсно, грязно и неудобно, спеціальнаго мста для прогулокъ для лицъ нашего класса не было и пр. Въ этихъ условіяхъ нужно было пробыть цлыхъ 21 день!

Воспользовавшись двухдневной остановкой ‘China’ въ Іокагам, я побывалъ, какъ въ этомъ город, такъ и въ столиц Японіи — Токіо, до которой по желзной дорог всего минутъ 20 зды.

Описывать эти города я не буду, такъ какъ едва усплъ ихъ осмотрть. Скажу лишь, что, какъ и Нагасаки, они не похожи на европейскіе города, но очень оригинальны.

Въ теченіе первыхъ пяти дней моего путешествія я не могъ объясняться ни съ кмъ изъ пассажировъ, вслдствіе незнанія мною англійскаго языка, и мн было, поэтому, довольно тоскливо. Но въ Іокагам на нашъ пароходъ слъ французъ, нмецъ и одинъ японецъ, говорившій немного по нмецки. У насъ, такимъ образомъ, составилась небезъинтересная интернаціональная компанія, державшаяся вмст. Разговоры, шутки и анекдоты заполняли наше время, тянущееся безконечно долго при морскомъ плаваніи.

На 16-й день пароходъ нашъ присталъ въ Гонолуло, главномъ город Гавайскихъ или Сандвичевыхъ острововъ, гд мы должны были пробыть сутки. Будучи еще въ Благовщенск, я случайно узналъ, что одинъ мой хорошій знакомый, Судзиловскій онъ же д-ръ Россель, живетъ на одномъ изъ этихъ острововъ. Его я встрчалъ въ начал 80-хъ годовъ въ Швейцаріи,— фамилію ‘Россель’ онъ принялъ лишь заграницей, сдлавшись американскимъ гражданиномъ. Участникъ революціоннаго движенія начала 70-хъ годовъ, онъ, ставъ нелегальнымъ, бжалъ заграницу, гд проживалъ въ разныхъ странахъ, начиная съ Св.-Американскихъ Соединенныхъ Штатовъ и кончая Румыніей и Болгаріей. Россель всюду умлъ скоро освоиться съ мстными условіями и, быстро ознакомившись съ языкомъ данной страны, входилъ въ ея интересы и нужды. {О немъ разсказываетъ Дебагорій-Мокріевичъ въ своихъ воспоминаніяхъ, а Е. Лазаревъ посвятилъ ему цлый очеркъ, озаглавленный ‘Гавайскій сенаторъ’.}

Очутившись совершенно неожиданно на Сандвичевыхъ островахъ, я ршилъ воспользоваться остановкой парохода, чтобы розыскать д-ра Росселя. При содйствіи пассажира-француза, мн лишь къ вечеру удалось узнать, что мой старый знакомый живетъ на другомъ остров этого архипелага, но, по счастью, въ данное время находится какъ разъ въ г. Гонолуло. Посл довольно продолжительныхъ поисковъ, мы нашли его квартиру, но не застали его дома. Тогда я оставилъ ему записку, въ которой сообщилъ, что одинъ старый его товарищъ, дущій изъ Сибири въ Западную Европу, хотлъ бы повидаться съ нимъ, почему я и предложилъ ему придти утромъ на пароходъ ‘China’ и спросить ‘русскаго пассажира’, — фамилію свою я умышленно подписалъ неразборчиво, желая убдиться, узнаетъ-ли онъ меня: мы не видались ровно 20 лтъ.

Прогуливаясь рано утромъ по палуб, я увидлъ вошедшаго на бортъ парохода совершенно сдого господина, одтаго въ блое лтнее платье. Я пошелъ къ нему на встрчу, хотя онъ нисколько не походилъ на моего стараго товарища. Услыхавъ, что онъ разыскиваетъ ‘русскаго’, я назвалъ его по фамиліи и предложилъ ему отгадать мою. Долго всматривался онъ въ меня, но ршительно не могъ признать, такъ что я долженъ былъ самъ назвать себя.

— Дейчъ? Какими судьбами?— воскликнулъ онъ.

Въ немногихъ словахъ я сообщилъ ему о своемъ побг изъ Сибири и о дальнйшемъ путешествіи.

— Такъ вы думаете сегодня же ухать? Ни въ какомъ случа: вы должны у меня здсь погостить, пока я окончу свои дла въ Гонолуло, а затмъ подете со мной на нашу ферму.

Предложеніе это сдлано было столь радушнымъ тономъ, что я готовъ былъ немедленно согласиться, но въ этомъ случа пропадала уплоченная мною за проздъ отъ Гонолуло до С.-Франциско сравнительно большая сумма — 50 долларовъ (около 100 р.) Когда я высказалъ д-ру Росселю это соображеніе, онъ сказалъ:

— Пустяки! Не стоить этимъ смущаться, — я берусь это устроить.

Забравъ багажъ, мы затмъ сошли вмст на берегъ, и я поселился у него на квартир.

Какъ это водится при встрчахъ, посл долгой разлуки, у насъ пошли длиннйшіе разсказы о прошломъ, объ общихъ знакомыхъ, споры о судьбахъ Россіи и пр. Я узналъ, какимъ образомъ д-ръ Россель изъ Болгаріи перехалъ въ С.-Франциско, гд онъ занимался частной практикой, затмъ, вслдствіе столкновенія съ мстнымъ русскимъ архіереемъ, онъ долженъ былъ перехать на одинъ изъ Гавайскихъ острововъ, въ качеств врача на сахарной плантаціи. Впослдствіи ему удалось пріобрсти собственную ферму на о-въ Гавай, а въ описываемое мною время онъ, будучи избранъ въ сенаторы, пріхалъ въ Гонолуло на засданія законодательной сессіи, которая должна была окончиться черезъ нсколько дней.

Я усплъ вдоволь налюбоваться этимъ прелестнымъ и чрезвычайно оригинальнымъ городомъ, имвшимъ 40 тысячъ жителей, осмотрть вс его достопримчательности и кое-что узнать о его прошломъ и настоящемъ. Затмъ, когда д-ръ Россель освободился отъ своихъ сенаторскихъ обязанностей, мы отправились съ нимъ на о-въ Гавайю, отстоящій отъ г. Гонолуло на разстояніи часовъ 30-ти зды на пароход. По пути мы останавливались въ нсколькихъ мстахъ, при чемъ, сходя съ д-ромъ Росселемъ на берегъ, я, благодаря его разсказамъ и объясненіямъ, знакомился съ мстными особенностями.

На ферм оставалась жена его, также врачъ, урожденная Шебеко, которая въ конц 70-хъ годовъ окончила бернскій университетъ. Она встртила меня также привтливо, какъ и ея мужъ. Я съ удовольствіемъ поселился у нихъ и прожилъ около пяти недль. Изъ разсказовъ супруговъ Россель и ихъ знакомыхъ, а также путемъ личныхъ наблюденій и отчасти изъ книгъ, я за это время усплъ кое-что узнать объ этихъ чудныхъ островахъ. Многое чрезвычайно оригинально и вмст крайне трагично въ жизни туземнаго населенія. Но мои записки черезчуръ растянулись бы, если бы я задумалъ передать все мною тамъ узнанное. Скажу лишь, что, вслдствіе ужасно жестокихъ и хищническихъ пріемовъ насажденія ‘цивилизаціи’ и ‘культуры’ выходцами изъ Сверо-Американскихъ Соединенныхъ Штатовъ, среди канаковъ — такъ зовутъ туземцевъ,— они неимоврно быстро вымираютъ. Изъ здороваго, крпкаго народа, достигавшаго до 400 тысячъ человкъ во время открытія этого архипелага, въ конц 18-го вка, знаменитымъ путешественникомъ Кукомъ, съ небольшимъ черезъ одно столтіе на всхъ островахъ осталось только около 20-ти тысячъ, да и эти немногіе уцлвшіе туземцы надлены теперь всевозможными болзнями, каковыхъ они не знали до прихода цивилизаторовъ. Особенно сильныя опустошенія среди канаковъ производитъ проказа: зараженныхъ ею изолируютъ на отдльный островъ, гд эти несчастные остаются навсегда, порвавъ всякія связи съ близкими и со всмъ остальнымъ міромъ.

Рядомъ съ полнымъ раззореніемъ туземцевъ, потомки бостонскихъ миссіонеровъ, явившихся первыми проповдниками христіанства на этихъ островахъ, путемъ всякаго рода обмановъ и насилій сдлались собственниками наибольшей и лучшей части этой дивной страны и загребаютъ теперь милліоны на мстныхъ сахарныхъ плантаціяхъ.

Пребываніе на ферм супруговъ Россель доставило мн большое наслажденіе. Мы предпринимали сообща прогулки, осматривали сахарныя и кофейныя плантаціи, жилища туземцевъ и пр., мы постили также знаменитый вулканъ Килауэа. Въ бесдахъ съ д-ромъ Россель мы нердко возвращались къ тем о странности нашей съ нимъ встрчи на этихъ уединенныхъ островахъ Тихаго океана.

— И куда только судьба не закинетъ человка!— говорили мы:— надо же такъ случиться, чтобы одинъ пріхалъ сюда въ качеств эмигранта-врача, а другой очутился здсь во время побга изъ Сибири!

Мы все какъ-бы не врили своимъ глазамъ, вспоминая наше прошлое и сопоставляя его съ обстановкой, среди которой мы вели наши бесды въ данное время {Врачъ Мих. Кудржанскій сообщаетъ въ ‘Нашей жизни’, (въ No 491 отъ 7-го іюля 1906 г), что д-ръ Россель во время русско-японской войны поселился въ Японіи, чтобы помогать русскимъ въ матеріальномъ отношеніи, а также вести среди плнныхъ революціонную пропаганду. Въ этихъ цляхъ Россель основалъ въ Нагасаки общежитіе для русскихъ эмигрантовъ, а въ Кобе онъ издавалъ спеціально для плнныхъ газету ‘Россія и Японія’. Онъ также раздавалъ плннымъ получаемую имъ отъ разныхъ направленій ‘цлыми коробами’ русскую революціонную литературу. По словамъ врача Кудржинскаго, самымъ лестнымъ образомъ отзывающагося о д-р Россел, ‘успхъ пропаганды былъ колоссальный: ‘Японія и Россія’ и проч. литература читалась солдатами запоемъ’. Результаты дятельности д-ра Росселя ‘были колоссальны’ и по возвращеніи плнныхъ отразились, какъ на произошедшихъ безпорядкахъ во Владивосток и др. сибирскихъ городахъ, такъ и въ аграрныхъ движеніяхъ въ разныхъ мстностяхъ Россіи.}. Распростившись съ супругами Россель, я въ конц іюля (н. с.) отправился въ дальнйшій путь, избравъ на этотъ разъ парусное судно. Втеръ большею частью не былъ попутнымъ, поэтому на перездъ, который пароходъ длаетъ въ четыре дня, мн пришлось употребить цлыхъ 26 сутокъ. Хотя все время погода стояла прекрасная, но подъ конецъ такое продолжительное пребываніе на океан своимъ однообразіемъ вызывало довольно тоскливое настроеніе и въ сильной степени надоло мн. Я поэтому чрезвычайно обрадовался, когда вечеромъ 25 августа мы, наконецъ, добрались до С.-Франциско.

Супруги Россель снабдили меня рекомендательными письмами къ своимъ знакомымъ, жившимъ въ этомъ город. Среди нихъ оказалась Ольга Палицина, съ которой въ конц 70-х годовъ я встрчался въ Швейцаріи. Какъ и д-ръ Россель, она также не узнала меня, когда же я назвалъ себя, она, отрицательно покачавъ головой, воскликнула:

— Этого быть не можетъ: Дейча и Стефановича давно уже повсили!

Я, конечно, постарался убдить ее, что полученныя ею свднія не совсмъ точны. При ея помощи, а также и другихъ вновь пріобртенныхъ тамъ знакомыхъ, мн, въ сравнительно короткое время, удалось многое узнать и увидть въ С.-Франциско. Какъ самъ городъ, съ его прекраснымъ мстоположеніемъ и великолпными постройками, такъ чудесный климатъ и жители Калифорніи произвели на меня самое лучшее впечатлніе. Мн удалось также отчасти познакомиться съ мстнымъ соціалистическимъ движеніемъ, главными піонерами котораго были выходцы изъ Германіи, да и въ описываемое время нмцы играли тамъ руководящую роль. Пробывъ десять дней въ С.-Франциско, я отправился затмъ въ Чикаго.

Благодаря имвшейся у меня рекомендаціи, я предварительно списался, почему и былъ встрченъ на вокзал двумя жившими тамъ польскими соціалистами изъ партіи П. П. О. Въ Чикаго я видлъ сравнительно большую колонію, состоявшую изъ эмигрантовъ изъ Царства Польскаго и имвшую свой клубъ и свою довольно распространенную газету ‘Rabotnik’. Къ сожалнію, я не могъ долго оставаться тамъ, между прочимъ потому, что какъ разъ наканун моего туда прізда былъ убитъ полякомъ президентъ Макъ Кинлей, и американцы совсмъ потеряли головы: они набрасывались на вполн мирныхъ польскихъ соціалистовъ, обвиняя ихъ въ анархизм, и мн, вращавшемуся среди нихъ, было поэтому не совсмъ безопасно оставаться тамъ, Два дня спустя я отправился дале на западъ.

Въ Нью-Іорк меня также встртилъ на вокзал старый пріятель моихъ швейцарскихъ друзей — д-ръ Ингерманъ, пригласившій меня поселиться у него. Я охотно принялъ это предложеніе и остался очень доволенъ четырехъ недльнымъ пребываніемъ въ этомъ город. Въ Нью-Іорк оказалась, громадная русская колонія, состоявшая, главнымъ образомъ, изъ эмигрировавшей въ 80-хъ годахъ изъ Россіи еврейской учащейся молодежи, задумавшей тогда основать въ С. Амер. Соед. Штатахъ земледльческія колоніи. Какъ и большинство аналогичныхъ предпріятій, планы молодыхъ энтузіастовъ не осуществились, а сами они почти вс очутились вскор въ Нью-Іорк. Здсь многіе изъ нихъ оказали огромное вліяніе на развитіе соціалистическаго движенія среди обширнаго, чуть-ли не полу милліоннаго еврейскаго населенія, главнымъ контингентомъ котораго являются гонимые и преслдуемые несчастные уроженцы, такъ называемой, у насъ ‘черты осдлости’. Благодаря усиліямъ д-ра Ингермана, его жены, также врача и ихъ товарищей, въ Нью-Іорк, въ теченіе многихъ уже лтъ, существуетъ и русская соціалдемократическая группа, задающаяся цлью, по мр возможности, содйствовать путемъ пропаганды и собираніемъ матеріальныхъ средствъ, освободительному движенію на ихъ отдаленной родин.

Хотя въ Нью-Іорк я пробылъ, сравнительно, дольше, чмъ въ двухъ другихъ упомянутыхъ городахъ, но, вслдствіе обилія въ немъ русскихъ, мн очень немногое удалось въ немъ увидть изъ мстныхъ достопримчательностей. Разставаясь съ С. Америкой, я въ итог вынесъ не совсмъ отрадное о ней впечатлніе: духъ, характеръ этой страны,— насколько, конечно, я могъ уловить это за столь короткое время моего тамъ пребыванія, — мн показались чуждыми нашимъ привычкамъ и понятіямъ. Интересы и взгляды гражданъ Новаго Свта кажутся очень односторонними, узкими, ограниченными тснымъ кругомъ.

Попрощавшись съ нсколькими товарищами, пришедшими проводить меня, я въ начал октября слъ на прекрасный англійскій пароходъ, уходившій въ Ливерпуль. Пяти дневнаго перезда черезъ Атлантическій океанъ я почти не замтилъ, благодаря обильному запасу новой для меня русской соціалдемократической литературы, которую я, впервые увидвъ у Ингермана, захватилъ съ собою на дорогу.

Изъ Ливерпуля уже ждавшій у пристани спеціальный поздъ-экспрессъ помчалъ насъ, прибывшихъ съ пароходомъ пассажировъ, въ Лондонъ. Въ тотъ-же день я разыскалъ эмигранта Гольденберга, затмъ Чайковскаго, Крапоткина и другихъ старыхъ моихъ знакомыхъ. Въ Лондон я былъ тогда впервые, поэтому я остановился въ немъ на нсколько дней, чтобы хоть немного познакомиться съ этимъ колоссальнымъ городомъ. Оттуда я отправился въ Парижъ, гд также нашелъ кое-кого изъ старыхъ и довольно много новыхъ знакомыхъ. Повсюду — какъ мн казалось — нкоторые смотрли на меня, какъ на человка, явившагося чуть-ли не съ того свта.

Въ начал ноября я пріхалъ въ Цюрихъ, откуда семнадцать съ чмъ-то лтъ предъ тмъ началось мое невольное путешествіе вокругъ свта.

— Смотри! Онъ совсмъ мало измнился!— воскликнулъ мой старый другъ П. Аксельродъ, обратившись къ своей жен, когда я вышелъ изъ вагона на платформу.

Приложенія.

Политическіе каторжане, бывшіе на Кар.

1) Агаповъ, Степанъ, крест. Моск. губ., родился въ 52 г., ткачъ, учился въ фабр. училищ, арест. въ 75 г., судился особ. прис. сената по длу 50-ти въ феврал 77 г., осужденъ на 3 г. 8 м. каторги, за попытку къ побгу прибавленъ еще 1 годъ каторги. Манифестъ 83 г. примненъ. Вышелъ на поселеніе въ 80 г. въ Баргузинъ (Забайк. обл.), тамъ женился на крестьянк, затмъ поселенъ въ Зап. Сибири.

2) Александровъ, Діомедъ, род. въ 49 г., выросъ въ воспитательномъ дом, причисленъ къ мщанамъ г. Петербурга, ткачъ, арестов. въ 75 г. (яни.), судился особ. прис. сената въ іюл 75 г. по длу Дьякова и Срякова, осужд. на 9 лтъ каторги, отправленъ въ Борисоглбскую центр. тюрьму (подъ Харьковомъ), прибылъ на Кару въ 82 г. Изъ манифеста изъятъ. Въ 83 г. ушелъ на поселеніе въ Якутскую область.

3) Алексевъ, Петръ, крестьян. Сычевск. у., Смол. губ., ткачъ, род. въ 49 г., арест. въ 75 г. (апр.), судился въ 77 г. особымъ присутствіемъ сената по длу 50-ти осуж. на 10 л. каторги. Прибылъ на Кару въ 82 г., передъ тмъ сидлъ въ Борисоглбской центр. тюрьм, отъ манифеста изъятъ. Съ 84 г. вышелъ на поселеніе въ Якутск. обл., гд былъ убитъ якутами съ цлью грабежа въ 91 г.

4) Андрусскій, Андрей, двор. Пирят. у. (Полтавск. губ.), род. въ 57 г., былъ въ полтавск. гимназіи и юнкерскомъ учил. (не оконч.), арестов. въ апр. 79 г., осужд. кіевск. военно-окружн. судомъ 25 февраля 80 г. на 4 г. кат., прибылъ на Кару въ 80 г., отъ манифеста изъятъ, ушелъ съ Кары въ 83 г. на посел. въ Александр. заводъ (въ Забайк. обл.).

5) Ананьина, Марья Александровна, р. въ 49 г., акушерка-фельдшер., арест. въ Петерб. въ 87 г., осуждена особ. прис. сен. въ апр. 87 г. по длу 1 марта 87 г. на 20 л. каторги, прибыла на Кару въ янв. 88 г., изъята изъ маниф., вышла въ вольную комвъ ноябр 92 г., въ 95 г. вышла замужъ за Дейча. Переведена въ Акатуй въ 98 г., гд умерла 25 янв. 99 г.

6) Атанедесъ, Ханъ Магометъ, р. въ 50 г., туркменъ, ар. въ 79 г. за возстаніе противъ русск. владычества, суд. в. с. въ 80 г. на 12 лтъ, приб. въ 80 г., умеръ въ 81 г. на Кар.

7) Армфельдъ, Наталья, род. въ 50 г., дочь извстнаго моск. проф., воспитыв. въ институт, арест., въ Кіев въ февр. 79 г. при вооружен. сопр. въ дом Коссаровскаго, осуждена кіевскимъ воен.-окр. суд. въ 79 г. на 14 л. 10 м. кат., прибыла на Кару въ 80 г., вышла въ вольную команду въ 85, отъ маниф. изъята. Вышла замужъ за Комова. Умерла на Кар въ 87 г. отъ бугорчатки.

Багряновскій, Корнелій, двор. Волынск. губ., полякъ род. въ 60 г., образов. домашн., почтовый чиновникъ, арест. 79 г. въ Житомир. Кіевск. военно-окруж. суд. въ іюл 79 г. осужденъ на 6 л. 8 м. каторги (по длу Горскаго, Бильч. и др.), прибылъ на Кару въ 80 г., въ 84 — вышелъ на поселеніе, пытался бжать изъ Якутска, переведенъ въ Верхоянскъ, гд застрлился въ 97 г.

9) Баламезъ, Андрей, болгаринъ, род. въ Кишинев въ 60 г., сынъ купца, учился недолго въ Одесск. реальи. уч., арест. въ авг. 78 г., одес. воен. окруж. суд. въ іюл 79 г. (по д. Чубарова, Лизогуба и др., осужд. на 20 л. кат., прибылъ на Кару въ 80 г., за побгъ съ Кары въ 82 г. (съ Мышкинымъ и др.) было прибавлено ему 10 л., отъ манифеста изъятъ. Выдалъ Чубарова и др. на допрос, на суд каялся въ этомъ, въ 88 г. подалъ прошеніе о помилованіи, ухалъ въ Болгарію.

10) Бататовъ, Галактіонъ, мщ., столяръ, род. въ Кременчуг въ 52 г., арестов. въ Харьков въ окт. 81 г., одесско-воен. окр. суд. 5 апр. 83 г. осужд. на 15 л. каторги (по процессу Звонкевича), прибылъ на Кару въ 84 г., получилъ сокращеніе срока по манифесту, вышелъ въ вольн. комм. 90 г. Съ 92 г. на поселеніи въ г. Чит.

11) Бердниковъ, Леонтій едоровичъ, мщ. Невьянск. зав. Перм. губ., род. въ 52 г., кончилъ петерб. технолог. инст., былъ заграницей для практич. усовершенствованія, ар. въ окт. 78 г., петерб. окружн. суд. въ ма 80 г. (по проц. Веймара, Сабурова и др.) осужд. на 8 л. кат., прибылъ въ 81 г., ушелъ въ 85 г. Изъятъ изъ манифеста. Занимался землед. и служилъ на жел. дор.

12) Бобоховъ, Сергй Николаевичъ, двор., отецъ служилъ въ Саратов, род. въ 58 г. былъ въ петерб. ветеринарномъ инст., исключенъ за студен. исторію, былъ сосланъ въ Арханг. губерн. откуда бжалъ, но былъ пойманъ, причемъ стрлялъ изъ рев. въ воздухъ въ дек. 78 г., Арх. воен.-окр. суд. осужд. въ март 79 г. на 20 л. каторги, 14 ноября 89 г. отравился вмст съ другими лицами, умеръ 16 ноября.

13) Богдановъ, Степанъ, крест. Порховск. у., род. въ 52 г., военный писарь, оконч. приходск. училище, арест. въ Петерб. въ авг. 75 г. осужденъ особымъ присутствіемъ сената въ окт. 75 г. (по д. Семяновскаго) на 11 л. кат., приб. на Кару въ 77 г., вышелъ въ вольную команду въ 79 г., возвращенъ въ тюрьму въ 81 г., вышелъ на поселеніе въ 83 г., въ Чит на поселеніи работалъ въ устроенной товарищими артельной столярной мастерской, потомъ служилъ на пріискахъ на Амур, въ 98 г. здилъ въ Россію на родину, откуда добровольно вернулся въ Сибирь.

14) Богдановъ, Захаръ, р. въ 46 г., крестьян. Новгор. губ., солдатъ, грамот научился на военной служб, осужденъ военно-окр. суд. въ Петерб. въ 76 г. по процессу Семяновскаго на 6 л. кат., прибылъ въ 77 г., умеръ на поселеніи въ 80 гг.

15) Богомолецъ, (ур. Присцкая) Софья Николаевна, род. въ 56 г., арест. въ 80 г. въ Кіев по длу Южно-Русскаго Раб. Союза, осуждена кіевск. воен.-окр. суд. въ 80 г.— на 10 л. кат., бжала изъ Иркутской тюрьмы въ 81 г. съ Ковальской, была поймана, за что прибавлено ей 5 л. кат., прибыла на Кару въ 82 г., увезена въ Иркутскъ зимой 83 г. За бунтъ въ Ирк. тюрьм прибавленъ 1 г. съ переводомъ въ разрядъ испытуемыхъ на весь срокъ, прибыла снова на Кару въ 87 г. Умерла на Кар 10 января 92 г. отъ бугоръ

16) Бибергаль, Александръ, мщ., еврей, род. въ Ялт 20 апр. 54 г., былъ въ Петербург. ветеринари. инстит., арест. 6 декабря 76 г. (по длу демонстраціи на Казанск. площ.), судился особ. прис. сен. въ 77 г., осужденъ на 15 л. кат., примненъ коронац. маниф. въ исключ. мр. На Кару прибылъ въ 77 г. Вышелъ на поселеніе въ 84 г., служилъ на пріискахъ на Амур, затмъ въ Благовщенск.

17) Богдановичъ, Флоріонъ, род. въ 42 г., двор. Варш. губ., прив.-доцентъ Львовск. унив. по химіи, родился въ Варшав, кончилъ образов. въ Цюрихск. политехник. Ар. въ 76 г., выпущенъ на поруки въ 78, снова ар. въ авг. 78 г. въ Кіев, Кіевск. в.-окр. с. въ іюл 79 г. на 4 г. кат., прибылъ на Кару въ 80 г., вышелъ на посел..въ 83 г., по маниф., и по просьб родныхъ отпущенъ въ Австрію. Составилъ о жизни на каторг записки, напечатанныя заграницей по-польски.

18) Бойченко (нелег. фам.), настоящая — Филатовъ, кр. Яросл. губ., слесарь, р. въ 52 г., ар. 11 окт. 79 г. въ Кіев, Кіевск. в.-окр. суд. въ іюл 80 г.— на 15 л. кат., прибылъ на Кару въ 81 г., вышелъ на пос. въ 91 г. Маниф. 91 г. примненъ, сбавлена треть, отпр. на поселеніе въ Якутскую область, гд занимался слесарн. маст.

19) Бухъ, Николай, двор., р. въ 53 г. въ Калуг, былъ въ медиц. акад., арест. на Саперной ул. въ С.-П.-Б. въ янв. 80 г. при вооружен. сопротивленіи въ типографіи ‘Нар. Воли’, С.-П.-Б. военно-окр. суд. въ окт. 80 г. осужд.— на 15 л. кат., приб. въ 82 г., подалъ прошеніе въ 90 г.— ему разршили похать въ Зап. Сибирь на 1 г., а затмъ въ Петерб.

20) Будинскій, Дмитрій, сынъ свящ. Курск. губ., р. въ 52 г. учился въ Харьков. медицин. фак., ар. въ Кіев въ 79 г., Кіевск. в.-окр. суд. въ іюл 80 г. осужденъ на 20 л. кат., въ 82 г. увез. съ Кары въ Петропавловскую крпость, а потомъ въ Шлиссельбургъ, гд и умеръ отъ чахотки въ 90 г.

21) Блоцвтовъ, Владимиръ, сынъ свящ. Влад. губ. р. въ 52 г., учился въ Яросл. Демид. лице (не оконч.), ар. въ март 77 г., Моск. в.-окр. суд. въ апр. 80 г. осужд. на 4 г, кат., прибылъ на Кару въ 80 г., вышелъ на поселен. въ 83 г., получилъ право похать въ Минусинскъ, гд женился и служилъ длопроизводителемъ городской управы.

22) Брешковская, Екатерина Константиновна, р. въ 45 г., двор. Черниг. г., ар. въ Кіев въ 74 г., судилась въ 78 г. по длу 193-хъ осуж. на 4 г. кат., прибыла на Кару въ 78 г., ушла въ 79 на посел. въ Баргузинъ (Забайк. обл.), откуда бжала въ 81 г., но неудачно, за что приговорена вновь на 4 г. кат, приб. на Кару въ 82 г., ушла въ 84, по ман. сбавлена треть, получила право верн. въ Рос., гд долго жила не-легально, затмъ заграницей.

23) Быдаринъ, Алексй, р. въ 59 г., сынъ чиновн., сельск. учитель, ар. въ 74, осужд. въ сент. 76 г. на 11 л. кат., сидлъ въ Борисоглбской центр. тюрьм, прибылъ на Кару въ 82 г., ушелъ въ 83, подалъ прош. о помил., возвращенъ въ Россію.

24) Бычковъ, Александръ, род. въ 62 г., сынъ инженера уч. въ Кіев. гим., арест. въ ма 81 г., кіев. воен. суд. въ 83 г. на посел. въ Верхол. (Ирк. губ.), въ 87 г. бжалъ, въ 88 г. вновь арест. въ Москв, снова бжалъ и снова арестов. тамъ же, въ 91 г. петерб. окр. с. пригов. къ 3 г. кат. р. и къ 40 плетямъ, послдн. было отмн., приб. на Кару въ февр. 92 г., ушелъ въ Якутск. обл. въ декабр того же года, изъ маниф. былъ изъятъ, вернулся въ Евр. Рос.

25) Властопуло, Николай, род. въ 58 г., двор., воспитывался въ юнкерск. одесск. училищ, былъ наборщикомъ, поступилъ въ кач. вольно-опр. въ воен. службу, былъ произвед. въ офицеры, ар. въ Кишинев въ 79 г. Од. в. окр. суд. (вмст съ Геллисомъ) въ 80 г. осужденъ — 15 л. кат., изъятъ изъ дйствія манифеста, подалъ прошеніе о помилованіи въ 88 г., вышелъ на поселеніе, служилъ управл. у виннаго завод. Пьянкова, пріобр. больш. сост. въ г. Николаевск на Амур.

26) Власовъ, Семенъ, род. въ 65 г., сынъ донск. каз., воспит. въ Новочерк. казач. юнк. уч., арест. въ 83 г. судился (несоверш.) Новочерк. в.-окр. суд. въ 83 г.— на 6 л. 8 м. кат., прибылъ на Кару въ 85 г., вышелъ въ вольную команду въ 86 г., ушелъ на поселеніе въ 88 г. въ Якутск. обл.

27) Веймаръ, Орестъ Эдуардовичъ, лютер., род. въ декабр 45 г., сынъ германск. поддан., пот. поч. гражд., кончилъ мед. акад., врачъ, ар. въ апр. 79 г., в.-окр. суд. въ ма 80 г. пригов. на 10 л. кат., прибылъ въ 85 г., вышелъ въ вольн. ком. въ 85 г., гд вскор умеръ.

28) Валуевъ, Петръ (унтеръ-офицеръ), одесск. мщ., маляръ, род. въ 55 г., оконч. одесское сиротск. уч., арест. въ янв. 83 г., одесск. в.-окр. суд. въ апр. 83 г. приг. на 4 г. кат. (по д. Дзвонкевича и др.), примненъ манифестъ, прибылъ въ 83 г., ушелъ въ 84 г. на пое, въ г. Читу (Забайк. обл.).

29) Волошенко, Иннокентій, сынъ оберъ-офицера, р. въ 48 г., учился въ одесск. унив. (не оконъ), ар. 24 янв. 79 г. въ Кіев, суд. тамъ же вмст съ Оссинскимъ и Соф. Лешернъ — на 10 лкат. въ ма 79 г., за побгъ изъ иркутск. тюрьмы прибавлено 11 л., прибылъ на Кару въ 80 г. увезенъ въ Петроп. крп. въ 82 г., привезенъ обратно въ 84 г., по манифесту 91 г.— сбавлена треть, выпущенъ въ вольн. ком, въ 90 г. и остался тамъ посл срока добровольно, какъ мужъ Ивановской, ушелъ затмъ въ Акатуй за женой, на посел. въ Селенгинскъ.

30) Войнаральскій, Порфирій Ивановичъ, род. 15 авг. 44 г., двор. Пенз. губ., мировой судья и предс. мир. създа въ Сарат. губ., оконч. моск. унив., арест. въ 74 г., осуж. Ос. Прис. Сената въ янв. 77 г. по проц. 193-хъ, на 10 л. кат., отвезенъ въ центр. кат. тюрьму подъ Харьков., на Кару прибылъ въ март 82 г., въ 84—85 г. ушелъ на поселеніе въ Верхоянскъ, гд женился на якутк, въ 97 г. вернулся въ Россію, гд и умеръ въ 98 г.

31) Виташевскій, Ник. Алексев., двор., род. въ Од. въ 57 г., оконч. реальн. уч., ар. въ янв. 78 г. въ Од., од. воен.-окр. суд. въ іюл 78 г. (по процессу Ив. Ковальскаго) пригов. на 4 г. кат., сидлъ въ Борисогл. (подъ Харьковомъ) центр. тюрьм, на Кару приб. въ 82 г., вышелъ на поселеніе въ 83 г., былъ раненъ при вооружен. сопротивленіи во время ареста, на поселеніи въ Як. обл. Участвовалъ въ Сибиряковской экспедиціи по изслдованію быта якутовъ, въ середин 90-хъ гг., а затмъ въ Алданской — по изслдованію золотыхъ пріисковъ, возвратился вроссію — въ Херсонъ.

32) Геллисъ, Мейеръ, род. въ 52 г., од. мщ., еврей, наборщикъ, воспитывался въ гимназ. или въ коммер. уч., не окончилъ, арест. въ 79 г., Од. в.-окр. суд. 1 апр. 80 г. пригов. къ см. казни, замн. кат. безъ срока (по д. Минакова, Властопуло и др.), приб. на Кару въ 80 г., увезенъ въ Петроп. крп. въ 82 г., а оттуда въ Шлиссельб., гд и умеръ.

33) Геккеръ, Наумъ Леонтьевичъ, мщ., еврей, род. въ 61 г. въ Бахмут. Екатер, г., оконч. бердянск. гимн., ар. въ апр. 81 г., Од. в.-окр. суд. въ ноябр 82 г.— на 10 л. кат., приб. въ 84 г., въ вольн. ком. въ 88 г., стрлялъ въ себя въ ноябр 89 г., посл тл. наказанія Сигиды, ушелъ на поселеніе въ 91 году, участвовалъ въ Сибиряковск. экспедиціи и получилъ Уваровскую премію (1 тыс. р.,) отъ общества любителей естествознанія за антропометрическую работу, теперь живетъ въ Одесс, очень боленъ.

34) Герасимовъ, Василій, род. въ 52 г. въ С.-П.-Б., выросъ въ С.-П.-Б. воспитательномъ дом, ткачъ, арест. въ апр. 75 г., судился Сенатомъ въ іюн 75 г. (по длу Дьякова и Срякова) на 9 л. кат., сидлъ въ Борисогл. центр. тюрьм, прибылъ въ 82 г. на Кару, ушелъ въ 83 г. поселенъ въ Якутск. обл. занимался торг. въ 80 гг.

35) Голиковъ, Вас., род. въ 42 г., мщ. Смоленск. губ., восп. въ Рославл. у. уч., подрядчикъ по постр. дом., ар. въ іюл 81 г. Од. воен. окр. суд. въ апрл 83 г. на 4 г. кат., приб. въ 84 г. ушелъ въ 84 г. по маниф., на поселеніе въ Читу, потомъ приписался къ мщ. общ. г. Читы, вернулся въ Россію, въ Симферополь.

36) Гориновичъ, Вас. Елисевичъ, род. въ 58 г., воспитыв. въ учител. сем., ар. въ Москв 82 г., в.-окр. судъ 83 г. на 8 л. кат., прибылъ въ 85 г., вышелъ въ вольи, ком. въ 86, ушелъ въ 88 г. въ Як. обл., гд добровольно остается по наст. вр.

37) Давиденко, Филиппъ Яковлевичъ, род. въ 60 г., кіевск. мщ. уч. (не к.) въ Кіевск. фельдш. уч., арест. въ апр, 79 г., Кіевск. в.-окр. суд. въ іюл 79 г. (по д. Горскаго) на 12 лтъ, за поддлку докум. для одного изъ бжавшихъ изъ Ирк. тюрьмы прибавлено 3 г. каторги и 10 плетей (послднее не приведено въ исполненіе), прибылъ на Кару въ 80 г., вышелъ въ вольн. ком. въ 88 г., изъятъ изъ подъ дйствія манифеста, на поселеніе ушелъ въ 93 г. въ Як. обл., состоялъ консерваторомъ музея, затмъ ухалъ въ Заб. обл.

38) Даниловъ, Викторъ Александровичъ, род. въ 51 г., двор., учился въ Харьк. унив. (по другимъ даннымъ въ Цюрихскомъ политехникум), служилъ въ аптек, былъ арест., Сенатомъ въ 78 г. по д. 193-хъ, былъ оправданъ, вновь арест. въ 79 г., суд. Харьк. в.-окр. суд. по проц. Селянко въ 79 г., опять оправданъ, въ 3-й р. былъ ар. въ февр. 82 г. и Харьк. в.-окр. осужд. въ 82 г. на 4 г. кат., на Кару прибылъ 83, ушелъ 85, изъятъ отъ маниф., въ 86 г. бжалъ съ поселенія, ар. въ Москв въ 86 г. и возвращенъ въ Сибирь, за бунтъ въ Ирк. тюрьм пригов. къ 1 г. кат., отбывалъ срокъ въ александровск. центр. тюрьм (возл Ирк.), на посел. въ Якутск обл. вышелъ въ 88 г., женился на якутк и на долго добров. остался тамъ.

39) Диаболари, Иванъ, род. 52 г., двор., воспитыв. въ мед. акад. (не конч.), ар. въ Москв въ 75.г., осужденъ Сенатомъ въ 77 г. по д. 50-ти на 5 л. кат., сидлъ въ Борисогл. цент. т., на Кару прибылъ въ 82 г., ушелъ на пос. въ 83 г. по манифесту приписанъ въ крестьяне, женился на Ольг Любатовичъ, жив. на Кавказ.

40) Дзвонкевичъ, Николай, род. въ 42 г., двор.-землевл., не конч. Кіевск. унив., сельскій хоз., волонтеръ въ сербск. войн, былъ судебн. пристаи въ Симферопол, арест. въ 81 г., Од. в.-окр. суд. въ 83 г. приговор. на безсрочн. кат., по дорог на Кару сдл. попытку бжать, но былъ прострл. и жестоко избитъ солдатами, изъятъ изъ маниф., подалъ заявленіе о перевод въ Шлиссельбургъ въ 90 г., получ. отказъ, переведенъ въ Акатуй, потомъ въ Зерентуй. Изъ Зерентуя въ 92 г. былъ перевед. на поселеніе въ Минусинскъ, затмъ возврат. въ Рос.

41) Ликонскій, Моисей Андр., род. въ 57 г., сынъ священ., воспит. въ Од. дух. семин. (не к.), нар. учитель, арест. въ Кіев въ 79 г., Кіев. в.-окр. суд. въ 80 г. на 15 л. кат., (проц. Попова, Юрковскаго и др.), приб. въ 81 г., за побгъ въ 82 г. съ Кары прибавлено 10 л. изъятъ изъ 1 маниф. Александра III, по второму манифесту 91 г. сбавлена треть, выпущ. въ вольн. ком. въ ноябр 91 г. Женился на Якимовой (Кобозевой), добровольно пошелъ за женой въ Акатуй, оттуда вышли вмст на поселеніе въ 1899 г. въ г. Читу.

42) Диковскій, Сергй Дорофеевичъ, род. въ 57 г., сынъ свящ., воспит. въ Симфероп. семин. и Од. унив. (не. к.), ар. въ 80 г., Кіевск. в. суд. въ 80 г. на 20 л. кат., изъятъ изъ 1 мая., второй (91 г.) примн.— треть скидки, на посел. въ ма 92 г. въ Як. обл., ухалъ изъ Як. обл. въ Тунку подъ Ирк. въ 98 г.

43) Долгушинъ, Александръ Вас., род. въ 48 г., двор., сынъ прокурора, учился въ С.-ПБ. унив., ар. въ 73 г., суд. Сенат. въ 74 г. на 10 л. кат., сидлъ въ Борисогл. центр. т. до 81 г., прибылъ на Кару въ 82 г., за пособіе побгу Малавскаго, приб. 15 лтъ, за пощечину, данную имъ исправнику, производившему слдствіе о побг, увезенъ въ Петропавл. крп. въ 83 г., вскор посл того умеръ въ Алексевск. равелин.

44) Дулембо, Генрихъ, род. въ 48 г., двор., рабочій мыловареннаго завода, прошелъ 2 класса гимназіи ар. въ Варшав въ 79 г., выпущенъ въ 81 г., ар. вновь въ 84 г., суд. Варш. воен. суд. въ 85 г. (проц. Куницкаго, Варынскаго и др.), на 13 лтъ кат., прибылъ въ 85 г., переведенъ въ Акатуй въ сент. 90 г., въ вольн. ком. вышелъ въ март 91 г., по маниф. 91 г. сбавлена треть, ушелъ на посел. въ Якут. обл., гд занимался столярнымъ маст., въ 99 г. получ. право вернуться въ Россію.

45) Дубровинъ, Андрей Ив, род. въ 44 г., сынъ дьякона, уч. въ дух. семин. (не конч.), вольноопредл., былъ волостн. писар., и сельск. учит., ар. въ 76 г. въ обл. В. Донск., осужд. Харьк. суд. пал. въ 79 г, на 4 г. кат. (дло Зубрилова — пропаганда среди крест.), былъ на поселеніи въ Забайк. обл., получ. вс права и вернулся въ Россію.

46) Дубровинъ, Евген. Алекс., род. въ 56 г., сарат. мщ., былъ на, 5 курс медиц. акад., ар. въ 82 г., С.-ПБ. воен. суд. въ 82 г. по проц. Нечаевскихъ солдатъ, на 4 г. кат., приб. въ 83, ушелъ въ 85, изъятъ изъ маниф., былъ на пос. въ Баргузин, Забайк., занимался медиц. практикой, впослдствіи получилъ разрш. оконч. въ Казани мед. фак.

47) Дрей, Мих. Ив., род. въ 60 г., сынъ доктора, еврей, не конч. Од. унив., ар. въ 81 г., воен. судъ въ 83 г. на 15 лтъ. Прибылъ въ 84 г., по маниф. 83 г. на 6 лтъ, выш. въ вольн. ком. въ 86 г., ушелъ въ 88 г. въ Читу, въ 95 г. получ. право вернуться въ Россію, ухалъ заграницу.

48) Дейчъ, Лев. Григор. р. въ 55. Купеч. сынъ, евр.: воспит. въ Кіев. гимн. и базел. ун. (н. к.), вольноопред., ар. въ 76 г., бжалъ изъ воен. гауптвахты, арест. втор, въ 77 г. въ Полтав. губ. по чигирин. д., бж. изъ Кіев. тюр. замка въ ма 1878 г., арест. во Фрейбург Баденскомъ въ 84 г., выданъ русск. правительству подъ условіемъ судить его, какъ угол., за покушеніе на убійство Гориновича, одес. воен. судъ пригов. въ 84 г. на 13 л. 4 м. кат., прибылъ въ 85 г., изъятъ отъ маниф. 91 г., въ вол. ком. вышелъ въ сент. 90 г., женил. на М. Ананьиной въ 95 г., добров. остался на Кар, на посел. въ 97 г. въ Стртенскъ, бжалъ изъ г. Благовщенска въ апр. 1901 г., посл кругоствтнаго путешествія черезъ С.-Америку прибылъ въ Западн. Евр. въ ноябр того же года: въ окт. 1905 г. верн. въ Рос. нелег., вновь арест. въ янв. 1906 г., админ. отпр. въ Сиб.

49) Добрускина Генріета, род. въ 62 г. Рогачевск. мщанка, еврейка, уч. на Бестуж. курсахъ (н. к.), ар. въ Ростов на Д. въ 84, пригов. въ 87 г. по проц. Лопатина на 8 л. кат., прибыла въ 88 г., въ вольн. ком. въ сент. 90 г., замужемъ за Адр. Михайловымъ, по маниф. 91 г. сбавлена треть, вышла на поселеніе въ 95 г. въ Забайкальск. Обл.

50) Евсевъ, Ник., р. въ 57 г. С.-ПБ. мщ., токарь по металлу, ар. въ 81 г., суд. С.-ПБ. воен. суд. въ 82 г., смертная казнь замн. безсрочн. каторгой за убійство шпіона-предателя Прейна, въ Москв, прибылъ въ 82 г., изъ маниф. былъ изъятъ, подалъ прош. о помилов.

51) Емельяновъ, Иванъ Пантелевичъ, р. въ 60 г. въ Бессарабіи, сынъ причетника, столяръ, воспит. петер. ремесл. уч. Цесар. Ник., кончилъ, ар. въ 81 г., суд. сенатомъ въ февр. 82 г. (по проц. 20-ти Ал. Михайлова и др.), смерт. казнь замнена была безср. кат., сидлъ въ крпости до конца 83 г., прибылъ въ 84 г., былъ изъ маниф. изъятъ, подалъ прошеніе въ ма 89 г., метальщикъ 1 марта 81 г., человкъ интеллиг.

52) Ефремовъ, Вас. Степан. род. въ 54 г. въ Курск, сынъ дьякона, воспит. въ Харьк. ветер. институт (не к.), ар. въ 78 г. суд. Харьк. воен. суд. въ 79 г., смертная казнь, замн. безср. кат., прибылъ въ 80 г., по маниф. сокр. срокъ на 12 л., выпущенъ въ вольн. ком. въ 88 г., на посел. въ 89 г. въ Якутскую обл., приписанъ въ крестьян., поселился въ город Иркутск.

53) Жуковъ, Влад.Иван., род. въ 59 г., двор. Полтавск. губ., воспит. въ Харьк. ветер. инст. (не к.), ар. въ 80 г. въ Измаил, суд. Кіевск. воен. суд. въ 80 г., на 7 л. (по длу Попова и Юрковскаго), умеръ отъ бугорчатки въ 84 г. въ карійской тюрьм.

54) Зайднеръ, Александръ, род. въ 59 г. въ Мелитопол, купеч. внукъ, еврей, воспит. въ Никол. реальн. учил. (не к.), ар. въ 78 г., одесск. военный судъ (по длу Чубарова и др.) на 10 л., прибылъ въ 80 г., ушелъ на пос. въ 85 г. въ Забайкальскую обл., по маниф. сбавлена треть, устроилъ тамъ публичн. библіотеку на средства дда банкира, умеръ тамъ же въ 92 г.

55) Здановичъ, Георгій Феликсовичъ, род. въ 55 г., двор. Имерет. обл. Осетинъ, воспит. въ Моск. унив. (не к.), ар. въ 75 г. Ос. Прис. Сен. по длу 50-ти на 6 лтъ 8 м. кат., сидлъ въ Борисоглб. центр. тюрьм до 81 г., прибылъ въ 82 г., по маниф. сбавл. треть, ушелъ на посел. въ Верхоленскъ (Ирк. губ.), затмъ, получивъ право, ухалъ на Кавказъ.

56) Златопольскій, Левъ Соломонов., род. въ 48 г., елизавет. мщ., учил. въ Спб. Технол. Инст. (не к.), ар. въ 81 г., суд. Сенатомъ въ 82 г. (по длу 22-хъ) на 20 л. кат. Обвинялся въ участіи въ подкоп въ Одесс (готовилось покушеніе на Ал. II). Сидлъ въ Петроп. крп. до 83 г., прибылт въ 84 г., изъятъ изъ маниф., въ вольн. ком. выш. въ сент. 90 г., изъятъ изъ мап. 91 г., вышелъ на посел. въ г. Читу въ 98 г.

57) Зубковскій, Афанасій, род. въ 55 г., сынъ протоіерея, студ. мед. фак. Кіевск. унив. (не к.), ар. въ 79 г., суд. спб. воен. суд. въ 80 г. (по длу 16-ти) на 15 л. кат. (обвинялся въ участіи въ убійств хар. губ. Крапоткина), прибылъ въ 82 г., изъятъ изъ манифеста, подалъ прошеніе о помилованіи, ушелъ въ 86 г. въ Тобольскъ.

58) Зубржицкій, Янъ, род. въ 61 г., жмудинъ, крест. (Сувалк. губ.) г. Кальваріи, жел. дор. раб., ар. въ 78 г. въ Житомир, осуж. Кіев. воен. суд. въ 79 г. (по д. Бильчанскаго), (обвинялся въ ограбленіи почты и въ вооруж. сопрот.) на 20 л., прибылъ въ 80 г., изъ 1-го ман. изъятъ, выш. на вольн. ком. въ 88 г., по маниф. 91 г. сбавлена треть, на посел. ушелъ въ октябр 92 г. въ Якут. обл., занимается подрядами по постройкамъ.

59) Зубриловъ, Bac, род. въ 52 г., двор., студ. Петров. Разум. Ак., ар. въ 76 г., суд. воен. суд. въ Урюпинской станиц въ 79 г., обвинялся въ распространеніи книгъ, приг. на 4 г., прибылъ въ 80 г., ушелъ въ 83 г. на посел. въ Якутскую обл., въ 97 г. ухалъ въ Россію.

60) Зунделевичъ, Аронъ, род. въ 54 г., еврей, мщ. Виленской губ., учился въ виленск. раввинск. учил., ар. въ 79 г., суд. Спб. воен. суд. въ 80 г. по длу 16-ти на безсрочн. кат., сид. въ крп. до 81 г., приб. въ 82 г., изъ 1 ман. изъятъ. Переведенъ въ Акатуй въ сент. 90 г., въ вольную ком. вышелъ въ янв. 91 г., изъ 2 ман. изъятъ, по маниф. 95 г. на 20 л., ушелъ на посел. въ г. Читу въ 98 г., служ. на пост. жел. дор., жилъ въ Чит, зимой 1906 г. верн. въ Россію.

61) Иванайнъ, Карлъ, род. въ 54 г., финляндецъ, воспит. въ приходск. уч., слесарь, ар. въ 74 г. по длу 193-хъ, выпущенъ, бжалъ заграницу, возвратился въ 76 г., арест. и высланъ въ Пудожъ (Олон. губ.), за столкновеніе съ исправникомъ высланъ въ 79 г. въ Вост. Сиб., возвращенъ съ дороги изъ Томска въ 80 г., ар. въ 81 г. въ Харьков, бжалъ изъ полиц. участка, черезъ 1 ¹/₂ мс. ар. въ Москв, суд. Одесск. воен. суд. въ 83 г. на 15 л. кат., прибылъ въ 84 г., по маниф. сбавл. одна треть, въ вольн. ком. въ 86 г., утопился въ 87 г. на Нижней Кар.

62) Иванченко, Григорій, род. въ 56 г., херсон. мщ., рабоч.-модельщикъ, ар. въ 79 г., суд. Кіев. воен. суд. по д. о вооруж. сопрот. въ дом Коссаровскаго подъ именемъ ‘Неизвстнаго раненаго въ голову’ осужденъ на 14 л. 10 м. кат., за побгъ изъ Ирк. тюрьмы прибавлено 15 л. 2 мс., прибылъ въ 80 г., изъятъ изъ ман., подалъ прошеніе въ февр. 89 г.

63) Ивановъ, Игнатій, род. въ 59 г., сынъ свящ., студ. Кіев. унив., ар. въ 80 г., суд. Кіев. воен. суд., смерти, казнь замн. безсрочн. кат., прибылъ въ 81 г., въ 82 г. увезенъ въ Петропав. пр. и въ Шлиссельбургъ, сошелъ съ ума и былъ перевезенъ въ Казанск. больницу, гд и умеръ.

64) Ивановъ, Павелъ Осип., род. въ 54 г., двор., студ. Кіевск. унив., ар. въ 86 г., суд. Кіев. воен. суд. (по длу Щедрина) на 20 л., за побгъ изъ Красноярска прибав. 15 лтъ, за побгъ съ пути между Читой и Карой еще 20 л,— всего на 55 л., прибылъ въ 83 г., по манифесту 83 г. сбавл. треть съ первоначальнаго срока — 7 л., добавочные сроки оставлены безъ измненія, въ сент. 90 г. перев. въ Акатуй, по маниф. 91 г. сбавленъ 1 годъ, умеръ въ вольн. команд въ с. Алгачи.

65) Иванова, Софья Андреевна, дочь офицера, ар. въ 74 г. но я 193-хъ, выпущена на поруки, въ 76 г. ар. по д. казанск. демонстраціи, выслана на сверъ, бжала въ 79 г., ар. въ третій разъ въ 80 г. въ Спб. по длу о типогр. ‘Н. В.’, осужд. в. суд. (дло 16-ти) въ 80 г. на 4 года, прибыла въ 82 г., ушла въ 85 г. въ Киренскъ (Ирк. губ.), вышла замужъ за полит. посел. Борейшу, верн. въ Россію.

66) Ивановская, Прасковья Семеновна, род. въ 53 г., дочь свящ., суд. по проц. Богдановича въ 83 г. сенатомъ на безсрочн. кат., прибыла въ 84 г., примн. перв. маниф. (въ 83 г.) — на 20 л., въ вольн. команду въ сент. 90 г. по маниф. 91 г. сбавленъ 1 годъ, вышла замужъ за Волошенко, ушла въ Акатуй весной 98 г., на поселеніе въ Баргузинъ (Заб. обл.) зимой 1899 г., арестована въ март 1905 года по длу боевой организаціи, выпущ. осенью 1905 г.

67) Ильяшенко-Куценко, Севастьянъ, род. въ 49 г., кр. Полт. губ., кочегаръ на пароход, ар. въ 80 г., суд. Кіевск. в. с. по проц. Игн. Иванова въ 80 г. на 15 л. кат., за перевоз. нелегальн. лит., прибылъ въ 81 г., изъ 1 ман. изъятъ, въ вольн. ком. вышелъ въ 87 г., посаженъ въ тюрьму обратно 89 г., умеръ на Кар 18 августа 89 г. отъ чахотки.

68) Іоновъ, р. въ 55 г., сынъ чиновника, Моск. технич. уч. (н. к.), ар. въ 75 г., сенатомъ въ 77 г. приговоренъ на 5 л. кат., суд. одинъ за пропаганду, приб. на Кару въ 82 г., до того сидлъ въ Борисогл. ц. т., ушелъ въ 83 г. въ Якутск. обл., гд ршилъ остаться навсегда, участвов. въ Сибиряк. экспедиціи,— якутовдъ.

69) Казачковскій, Евстафій, род. 53 г., сынъ свящ., воспит. въ подольск. сем. (н. к.), чин. губ. правл., ар. въ 79 г., Кіевск. воен. суд. по проц. Крыжановскаго на 10 лтъ кат., приб. въ 80 г., по 1 манифесту сбавлена треть, ушелъ въ 84 г. на посел.

70) Калнкина, Марья, род. въ 50 г., мщ. Темрюкская, уч. на акушерск. курс. въ Кіев (не к.), привлекалась по д. 193-хъ въ 74 г., ар. нелегальной въ Спб. 79 г., Петерб. воен. суд. въ 80 г. по проц. Веймара на 10 л., приб. 81, изъята, ушла на пос. въ Ирк. губ. въ 86 г., вышла замужъ за Богородскаго, добр. долго жила въ Иркутск.

71) Калюжный, Александръ, род. въ 57 г., воспит. въ Ник. Моск. уч., мичманъ, ар. въ Спб. 78 г., Одес. воен. суд. 79 г. осуж. (по проц. Чубарова) на 10 л., за побгъ изъ Ирк. тюрьмы прибавлено 10 л., прибылъ въ 80 г., по 1 манифесту сбавлена треть всего срока, подалъ прошеніе въ 87 г., получилъ вс права.

72) Калюжный, Александръ Мефодичъ, род. въ 53 г., сынъ офицера, уч. Харьк. ун. мед. фак. (не к.), ар. въ 76 г. по длу Ястрембскаго былъ высланъ на сверъ, судился Харьк. воен. суд. въ 80 г., подалъ прошеніе, ушелъ на житье въ Тобольскую губ. въ 84 г.

73) Калюжный, Иванъ Вас., род. въ 58 г., мщ. Ахтырск. у. (X. г.), студ. Харьк. ун., ар. въ 78 г. по студ. волненіямъ, высланъ въ Сольвычегодскъ, бжалъ въ 80 г., ар. въ 82 г. въ Москв, суд. сенатомъ въ 83 г. по проц. Богдановича и др. на 15 л., приб. въ 84 г., отравился въ ноябр посл тлеснаго наказанія Сигиды, умеръ 15 ноября.

74) Калюжная, Марья Вас., р. 64 г., воспитыв. въ гимназ. (не к.), ар. въ 82 г. въ Од., выпущена въ 83 г., ар. въ 84 г., Од. в. с. на 20 л. кат. за покушеніе на жандарм. полк. Катанскаго (6 сент. 84 г.), приб. въ 85 г., отравилась 10 ноября 89 г. посл наказанія Сигиды, умерла 12 ноября.

75) Кардашевъ, р. въ 53 г., двор., армянинъ, ар. въ 75 г., моск. студентъ, судился сенатомъ по проц. 50-ти въ 78 г. на 5 л. к., сидлъ въ Борисоглбск. центр. тюрьм, прибылъ въ 82 г., ушелъ въ 83 г.

76) Кашинцевъ, Иванъ, р. въ 60 г., двор., студ. Харьковск. унив., ар. въ 80 г., Кіевск. в. с. по проц. Щедрина въ 81 г. на 10 л., приб. въ 82 г., ушелъ въ Якутскую обл. въ 85 г., по манифесту сбавлена треть, бжалъ изъ Якутск. обл. загран., жилъ долго въ Болгаріи.

77) Квятковскій, Тимофей, р. въ 53 г., двор., студ. технол. инст., ар. въ 75 г. по д. 193-хъ, выпущенъ на поруки, ар. вновь въ 77 г., осужд. сенатомъ въ 78 г. по длу 193-хъ на 9 л. кат., прибылъ въ 78 г., вышелъ въ вольн. ком, посл 11 мая снова возвр. въ тюрьму, ушелъ въ 83 г. на посел., получ. вс права, занялъ видн. постъ при постр. Сиб. ж. д., прерв. вс сноіи. съ прежн. товарищами.

78) Кленовъ, Вас. Дмитр., р. въ 55 г., одес. наборщикъ, ар. въ 78 г., одесск. в. с. по проц. Ив. Ковальскаго осужд. на 4 г., сидлъ въ Борисоглбск. центр. тюрьм, приб. въ 82 г., ушелъ въ 83 г. на посел.

79) Кобылинскій, Владиславъ, р. въ 60 г., варш. мщ., слесарь, ар. въ Кіев въ 79 г., петерб. в. с. по д. 16-ти въ 80 г. за участіе въ убійств Крапоткина въ Харьков пригов. на 20 л., сид. въ Петроп. крп. до 81 г., приб. въ 82 г., увезенъ въ Шлиссельбургъ.

80) Ковалевская, Марья Павловна, р. въ 50 г., двор., восп. въ инст., ар. въ 79 г., Кіевск. в. с. въ 79 г. по проц. Брантнера и др. за вооруж. сопр. въ д. Косаровскаго осужд. на 14 л. 10 м, приб. въ 79 г., въ 81 г. увезена въ Минусинскъ, приб. обратно въ 82 г., увезена въ Ирк. въ 83 г., привезена снова въ 87 г., за борьбу съ тюремн. нач. должна была пробыть весь срокъ въ разряд испытуемыхъ, отравилась 11 ноября 89 г. посл наказ. Сигиды.

81) Ковалевъ, Павелъ, род. въ 50 г., сынъ купца Херс. губ., уч. въ Никол. и Крем. реал. уч. (не к.), ар. въ 78 г., Од. в. с. по проц. Чубарова въ 79 г на 10 л. кат., приб. въ 80 г., въ вольн. ком. въ 85 г., по 1 маниф. скидка въ 3 г., ушелъ въ 85 г. въ Баргузинъ, возвращенъ въ Россію.

82) Коваликъ, Сергй, род. въ 46 г., двор., кандид. правъ С.-ПБ унив., математикъ, мировой судья, предсдат. създа въ Мглинск. у. (Черниг. губ.), ар. въ 74 г. въ Саратов, судился сенатомъ 78 г. по проц. 193-хъ на 10 л., сидлъ въ Андр. цент. т., прибылъ въ 82 г., ушелъ 83 г. въ Як. обл., тамъ женился, въ 98 г. вернулся въ Россію.

83) Ковальская, Елизавета Никол., род. въ 52г., учил. въ гимназ. въ Харьк., ар. въ 80 г., Кіевск. воен. суд. 81 г. на безсрочн. кат., за побгъ изъ Иркутской тюрьмы увеличенъ срокъ испытанія до 10 л., приб. на Кару въ 82 г., увезена въ Ирк. въ 83 г., за вторичный побгъ изъ Ирк. въ 84 г. счетъ срока съ 86 г., прибыла вновь на Кару въ 85 г., переведена въ 88 г. въ Верхнеудинскъ за столки, съ ген.-губ. бар. Корфомъ, оттуда въ Зерентуй въ 90 г., по маниф. 91 г. на 20 л., вышла въ в. к. замужъ за Маньковскаго, получила право съ мужемъ ухать заграницу.

84) Козакевичъ, Конст., род. въ 39 г., офиц., кіевск. юнкер. учил., служилъ становымъ приставомъ въ Польш, усмирялъ возстаніе, во вр. рус.-тур. войны снова поступилъ въ офицеры, ар. въ 79 г., Кіевск. в. с. (по д. Горскаго и Багрян. на покуш. на ограбл. полкового ящика, никакого отношенія къ революц. и соц. не имлъ), осужд. на 6 л. кат., прибылъ въ 10 г., въ вольн. ком. выш. въ 81 г., посаженъ обратно въ тюрьму посл 11 мая 82 г., ушелъ 83 г., подалъ прошеніе, сейчасъ по приход на Кару, оно оставлено было безъ послдствій, на посел. въ Як. об., получивъ права, добров. ост. въ г. Охотск.

85) Козыревъ, Алекс. Ник., род. въ 46 г., дьяконъ, студентъ Яросл. лицея, ар. въ Ярославл въ 77 г., Моск. в. с. 80 г. на 10 л., за побгъ съ пути въ 80 г. приб. 7 л. съ переводомъ въ рудники, приб. въ 81 г., изъятъ, въ вольн. ком. въ сент. 90 г., по маниф. 91 г.— треть, ушелъ на пос. въ Як. обл. въ 91 г., получилъ право посел. въ Ирк., гд вновь былъ арестованъ въ 1900 г. за хран. шрифта, умеръ тамъ же.

86) Колтановскій, Алексй, р. въ 55 г., сынъ свящ. Кіевск. губ., студ. Од. ун., ар. въ Одесс въ 78 г., Од. в. с. въ 79 по проц. Чубарова на безср. кат., приб. въ 80 г., по маниф. на 20 лтъ, вышелъ въ в. к. въ 86 г., подалъ прошеніе, поселился въ Чит.

87) Комовъ, Алексй Ив., р. въ 53 г., крест. Влад. г., конторщикъ при завод въ Иваново-Вознесенск, ар. въ 74 г., выпущенъ, снова ар. въ 77 г., Сенат. по проц. 193-хъ оправданъ, ар. въ третій разъ въ 78 г., Од. в. с. по проц. Чубарова на 15 л., приб. въ 80 г., по маниф.— 4 г., в. к. съ 86 г., тамъ женился на Н. Аремфельдъ, ушелъ въ Як. обл. въ 89 г., оттуда въ Благовщ.

88) Конч., Феликсъ, род. 64 г., сынъ купца, евр., студентъ Варш. ун., ар. въ Варшав 84 г., Варш. воен. суд 85 г. на 8 л., прибылъ въ 86 г., ушелъ на пос. въ янв. 91 г. въ Якут. обл., гд женился на Хр. Гринбергъ.

89) Корба (ур. Мейнгардтъ), Анна Павл., род. 50 г., жена швейц. гражд., сестра милосердія въ войну 77—78 г. въ Румыніи, ар. въ іюн 82 г., Сенатъ въ 83 г. по д. Богдановича и др. на 20 л., приб. въ 84 г., по манифесту 83 г. на 13 л. 4 мс., въ вольн. ком. въ сент. 90 г., по ман. 91 г. скидка въ 1 г., на посел. въ сент. 92 г., вышла замужъ за Прибылева, жила въ Забайк., потомъ въ Благов. и Стртенск, затмъ верн. въ Рос.

90) Костецкій, Владиславъ, р. въ 56 г., сынъ купца, австр. поддан., студ. Кіевск. унив., ар. въ 79 г., Кіев. в. с. въ 80 г. по проц. Ив. Иванова на 4 г., прибылъ въ 81 г., ушелъ въ 83 г.

91) Костюринъ, Викторъ едоров., род. 53 г., студ. Одесск. унив., вольноопр., бомбардиръ, ар. въ 77 г. въ Од., бжалъ изъ тюрьмы въ 77 г., вновь арест. въ Херсон въ 79 г. по проц. 193-хъ на пос. и Од. в. с. по пр. Малинки и Дробязина на 10 л., приб. въ 80 г., ушелъ въ 85 г. въ Як. обл., изъятъ, женатъ на Емельяновой, изъ Як. пересел. въ г. Тобольскъ, служилъ при больниц, жена изд. ‘Сиб. Лист.’

92) Кравцовъ, Василій, род. въ 48 г., сынъ крест., студ. Од. унив., служилъ въ Од. дум, ар. въ 72 г., Од. в. с. по проц. Чубарова на безсрочн. кат., приб. въ 80 г., по маниф. 83 г. на 10 л., въ вольн. ком. въ 86 г., ушелъ въ Якутск. обл. въ 88 г., умеръ въ Як. обл.

93) Кравченко, едоръ, р. въ 55 г., Од. мщ., кузнецъ, ар. въ 75 г., Сенатъ по проц. Заславскаго на 9 л., сид. въ Борис. ц. т., приб. въ 82 г., ушелъ въ 83 г. на пос.

94) Кривошеинъ, Александръ, род. въ 59 г., сынъ свящ., уч. въ семин.. ар. въ 79 г. въ Камен.-Подольск, Кіевск. в. с.— къ см. казни, замн. 20 л. кат., за побгъ съ пути (съ Козыревымъ и Властопуло) безср. кат., приб. въ 81 г., бжалъ въ 82, приб. 1 годъ, увезенъ въ С.-ПБ. въ 83 г., въ 84 г. переселенъ на Сахалинъ.

95) Кречетовичъ, Илья, р. въ 47 г., двор., воен., въ Кіевск. юнк. уч.. полиц. чин., ар. 79 г. въ Житомір, Кіевск. воен. с. (по пр. Горскаго) на 4 г., приб. въ 80 г., ушелъ въ 83 г. въ Як. обл.

96) Круковская, Юлія, род. въ 46 г., двор., надз. въ дтск. пріют въ Кіев, ар. въ 77 г., К. в. с. въ 79 г. по Чигиринск. длу — на посел. въ Ирк. губ., по конфирм. Сената на 13 л. 8 м. кат.. приб. въ 82 г., изъята, въ в. к. въ 85 г., въ 88 г. вышла замужъ за Бубновскаго, ушла на пос. въ авг. 90 г. въ Читу.

97) Крыжановскій, сынъ свящ., род. въ Кам. Под. губ., въ 1856 г. уч. въ сем. (н. к.), ар. въ 1879 г., суд. Кіев. воен. суд. безсроч. кат., би. съ Кары въ 82 г. перев. въ Петропав. крп., оттуда на Сахалинъ.

98) Красовскій, Владиславъ, род. 49 г., Варш. мщ., уч. въ воен. гимн. до 3 кл., слесарь, ар. въ 79. г., суд. Кіевск. в. с. въ 79 г. по вроц. Предтеченскаго — къ см. казни, замн. вчн. кат., приб. въ 80 г., по маниф. 83 г. на 20 л., въ в. к. въ 86 г., по ман. 91 г. скидка въ 1 г.

99) Кузнецовъ, Алексй Кир., уч. въ Петр. Разум. ак. (н. к.), ар. въ 69 г., Петерб. суд. пал. (по д. Нечаева) на 9 л., вышелъ на поселеніе въ Нерчинскъ, затмъ въ Читу, гд имлъ собственную типографію, извстенъ въ Забайкаль, какъ знатокъ края, большой распространитель культуры — музеевъ, общественныхъ библіотекъ и т. п., пользовался огромнымъ вліяніемъ во всхъ слояхъ, во время расправъ ген. Рененкампфа осуж. на кат.

100) Кузюмкинъ, Мих., р. въ 58 г., СПБ. мщ., токарь по металлу, ар. въ 81 г. въ СПБ., суд. СПБ. в. с. въ 82 г. (за убійство Прейма) на 4 г., приб. въ 83 г., по маниф. 83 г. скин. треть, ушелъ въ 84 г. въ Заб. Обл.

101) Куртевъ, Конст., р. въ 53 г., сынъ интенд. чиновн., уч. въ гимназіи, учитель частной гимназіи въ Одесс, ар. въ 81 г., Од. в. с. въ 83 г. на 10 л., приб. въ 83 г., по маниф. 83 г. треть скин. Въ вольную ком. 85 г. на посел., въ 87 г. въ Читу, оттуда въ Благов., сост. коррек. при мста, газ. и писалъ небольш. обозр.

102) Кутитонская, Марья Игнат., р. въ 55 г., двор., восп. Од. инст., ар. въ 78 г. въ Одесс, выпущ. на поруки, снова ар. въ 79 г., в. с. въ 79 г. (процессъ Чубарова), на 4 г., приб. въ 79 г., ушла въ 82 г. За покушеніе на губернатора Ильяшевича — къ смерти, казни, замн. безср. каторг. и увезена въ Ирк., умерла тамъ же въ 87 г.

103) Лебедева, Татьяна Иван., двор., восп. въ моск. инст., ар. въ 74 г., Сенатъ по длу 193-хъ вмн. въ наказаніе предв. тюремн. заключ., снова ар. въ СПБ. въ 81 г., Сенат. въ 82 г. по длу 22-хъ за приготовленіе взрыва близъ Одессы и подкопъ въ Кишинев приг. къ смертн. казни, замн. безсрочн. каторг., сидла въ Петропавловск. крпости до 83 г., приб. въ 84 г., изъята, умерла въ 87 г. на Кар.

104) Левенсонъ, Елена, жена кассира банка, ар. въ Кіев въ 80 г., Кіевск. в. с. въ 80 г. (Проц. Иги. Иванова) на 6 л. Приб. въ 81 г., ушла 84, была изъята изъ май., верн. въ Евр. Россію.

105) Левенталь, Левъ, р. въ 56 г., мщ. Кальваріи (Сувалк. губ.), евр., студ. унив., ар. въ 78 г. въ СПБ., в. с. (проц. Веймара) на 6 л., приб. въ 81 г., изъятъ, ушелъ въ Як. обл. въ 84 г., лтомъ 98 г. получилъ право возвращ. въ Европейскую Россію,

106) Лешернъ фонъ-Герцфельдъ, Софья Александровна, дочь генер.-маіора, ар. въ 74 г. въ Саратов, сенат. (проц. 193-хъ) на поселеніе, по ходатайству фрейл. императрицы помилована, ар. снова въ 79 г. въ Кіев, в. с. 79 г., проц. Осинскаго, смертн. казнь (за попытку къ воор. сопротивл.), замн. безср. каторгой. Приб. въ 79 г., изъята, въ в. к, въ сен. по манифесту 91 г, на 20 л., по манифесту 94 г.— на поселеніе въ Селенгинскъ, гд умерла въ 98 г.

107) Лисовская, Антонина Яковлевна, р. въ 59 г., двор., ар, въ 82 г., сенат., 83 г., по длу Богдановича, обв. въ подкоп подъ Киш. казнач., приб. въ 84 г., въ в. к. въ 85 г., ум. въ 85 г. на Кар.

108) Лобановъ-Лобанчукъ, Павелъ р. въ 51 г., мщ., жестяникъ, ар. въ 80 г. въ Харьков, Кіев. воен. суд. въ 81 г., на 6 л., ушелъ въ 85 г. въ Баргузинъ.

109) Лозяновъ, Павелъ Тимоф., род. въ 57 г., сынъ причетн. Таврич. губ., восп. въ семин. (не конч.), ар. въ 79 г. въ Кіев, в. с. въ 80 г., (пр. Игн. Иванова) на 13 л. 4 м., приб. въ 81 г., вольн. ком. въ 80 г., изъятъ изъ ман. уш. на посел. въ янв. 91 г. въ Як. обл., гд заним. фотогр., тамъ жен. и умеръ.

110) Лукашевичъ, Александръ, р. въ 53 г., австр. поддан.: восп. въ техн. инст., ар. въ 74 г., сенат. по длу 50-ти, оправданъ, судился по д. 193-хъ, на посел. въ с. Тунку (Ирк. г.). За укрывательство бжав. изъ Иркутск. тюрьмы Волошенко, ар. въ 80 г., ушелъ въ 85 г. въ г. Минусинскъ (Енис. губ.), изъятъ, раб. въ мстномъ музе, затмъ возвр. въ Евр. Рос.

111) Лури, Александръ, р. въ 57 г., мщ., еврей, восп. въ Ник. реальн. уч. (не к.), переплетчикъ, ар. въ 78 г. въ Николаев, од. в. с. въ 79 г. (проц. Чубарова) на 6 лтъ, приб. въ 80 г., ушелъ въ 83 г. въ Як. обл.

112) Люстигъ. Фердинандъ, род. въ 54 г., двор., техн. инст., артил. офиц., ар. въ 81 г., сенатъ въ 82 г., по длу 22-хъ, на 4 г., сид. въ крп. до 83 г., приб. въ 83 г., уш. въ 85 г. въ Ирк. губ., по манифесту — треть.

113) Левченко, Никита Васильев., р. въ 58 г., мщ., наборщ., ар. въ Кіев въ 79 г., к. в. с. въ 80 г. (по длу Игн. Иванова), на 15 лтъ, приб. въ 81 г., за побгъ въ 82 г. прибавлено 10 л., перевед. въ Акатуй, въ в. к. въ ноябр 91 г., по манифесту 91 г. треть, ушелъ въ Як. обл. въ 95 г., верн. въ Евр. Рос.

114) Люри, Ник. Адольф., р. въ 57 г., куп. сынъ, уч. въ инжен. акад., инженеръ-капитанъ, ар. въ 84 г. въ Новогеоргіевск, д. Барынскаго, см. казнь, замн. 20 лтъ, приб. въ 86 г., във. квъ сент. 90 г., манифестъ 91 — треть, на пос. въ Чит, служилъ на жел. дор.: верн. въ Евр. Рос.

115) Маньковскій, Мечиславъ, р. въ 62 г., австр. под., уч. въ нач. уч., столяръ, ар. въ 83 г., въ Варшав, в. с. въ 85 г. на 16 лтъ, приб. въ 86 г., перев. въ Акатуй въ сент. 90 г., приб. 1. г. за оскорбл. нач. тюрьмы Архангельскаго, по манифесту 91 г.— треть, перев. въ Зерентуй въ іюн 92 г., жен. на Е. Ковальской, отправ. съ женой заграницу.

116) Медвдевъ, Алексй едоровъ, р. въ 52 г., мщ., уч. въ уздн. уч., почтальонъ, конторщикъ, ар. въ 78 г, въ Харьк., бжалъ изъ тюрьмы, ар., харьк. в. с. въ 79 г., смертн. казнь, замнена безсрочн. каторгой, сидлъ въ тобольск. и омск. центр. тюрьмахъ, затмъ переведенъ въ Петроп. крпость до 84 г., приб. на Кару въ 85 г., въ в. к. въ 88 году, жен. на доч. тюремн., служ., по маниф. 91 г., на житье, перехалъ въ Читу.

117) Малавскій, Владимиръ, р. въ 53 г., двор., студ. кіевск. ун., ар. въ 77 г., кіевск. в. с. (по Чигиринскому д.) на поселен., по конфирмаціи сената 81 г. на 20 л. кат., за побгъ изъ Красноярска прибавл. 15 лтъ, приб. въ 84 г., увез. въ Петропавл. крп. въ 83 г., изъятъ, умеръ тамъ.

118) Мартыновскій, Сергй, р. въ 59 г., двор., уч. въ константиновскомъ межевомъ учил. (не конч.), ар. въ 79 г. въ СПБ., в. с. 80 г. (проц. Квятковскаго, Зунделевича и др.) на 15 л., за побгъ съ пути приб. 6 л., въ в. к. вышелъ въ сент. 90 г., маниф. 91 г.— треть, ушелъ на посел. въ Заб. обл., служ. землем. по постройк сиб. жел. дор., женился, возвратился въ Е. Р.

119) Матвіевичъ, Никаноръ, род въ 58 г., сынъ свящ., студ. Одесск. унив., ар. въ Од., в. с. въ 82 г., на 15 л., приб. въ 83 г., вольн. ком. въ 85 г. по маниф. сбавка на 6 л., ушелъ въ Як. обл. въ 88 г.

120) Медвдевъ, Эмануилъ, р. 58 г., мщ., евр., восп. раввин. уч. ар. въ 78 г., Од. в. с. въ 79 г., обвин. за демонст. на Гулевой ул. на 20 л. Подалъ прошеніе въ 83 г., уш. на пос. въ ст. Стртен. въ 84 г.

121) Майеръ, Самуилъ, р. въ 57 г., Од. мщ., евр., уч. въ ком. уч., ар. на Румынской границ въ 80 г., Од. в. с. въ 83 г., безср. кат., приб. въ 83 г., по маниф. на 20 л. к., въ вольн. ком. въ сент. 90 г., по ман. 91 г. сбавл. 1 г., пер. въ Акатуй въ 98 г., ушелъ на пос. въ 99 г. въ Баргузинъ.

122) Мельниковъ, Павелъ, мщ., уч. въ СПБ. комерч. уч. (не к.) ар. по угол. д., арест. вторично въ 81 г., в. с. за покушеніе на Черевина на — 20 л. приб. въ 83 г. Подалъ прош. о помил. въ 87 г.

123) Минаковъ, Егоръ, р въ 54 г., сынъ инспекъ гим., студ. Од. унив., ар. въ 78 г., Од. и с. въ 79 г., (за покушеніе на уб., въ. Гоштофта) — на 12 л., судился вторично въ 80 г., пр. Геллисса на 8 л. Бжалъ съ пути, за что приговор. къ безср. кат. въ 81 г., бжалъ въ 82 году, увезенъ въ Петропавл. крпость въ 83 г.

124) Мирскій, Леонъ Филип., р. въ 58 г., двор., ст.— медикъ (не к.) ар. въ 78 г., выпущенъ. Ар. вновь въ 79 г., в. с. за покушеніе на шефа жанд. Дрентельна, см. казнь, зам. безср. кат. Сидлъ въ Петроп. кр. до 83 г., приб. въ 84 г., изъятъ, в. к. въ сен. 90 г., изъ маниф. 91 г.,— изъятъ, по маниф. 94, 95 гг. на пос. въ Заб. обл., служилъ на зав., экзекуціей ген. Рененкампфа осуж. на каторгу.

125) Михайловъ, Андріанъ едоров. р. въ 53 г., сынъ чин. студ. моск. унив. ар. въ СПБ. въ 78 г., в. с. 80 г. за участіе въ убійств шеф. жанд. Мезенцева, см. казнь зам. 20 л. кат., сид. въ Петроп. кр. до 81 г., приб. въ 82 г., изъятъ, въ в. к. въ сент. 90 г., изъ ман. 91 г.,— изъятъ, по ман. 94—95 гг., на пос. въ Заб. обл. жен. на Добрушкиной, экзекуц. генер. Рененкампфа приговоренъ къ тюр. заключ. на 1 годъ.

126) Мозговой, Петръ, р. въ 51 г., двор., уч. Новочерк. гим. и Харьк. ветер. инст. (не. к.), ар. въ 76 г., в. с. въ Урюпинск. станиц въ 79 г.,— на 4 г., приб. 82 г., ушелъ 83 г.

127) Морейнисъ, Фанни, р. въ 59 г., дочь Никол. купца, евр. ар. 81 г. въ Кіев. Од. в. с. 81 на 4 г., приб. 83 г., по маниф. 83 г. поселеніе, ушла въ 84 г., на 6 л. въ Читу, гд вышла за мужъ за мст. врача.

128) Мышкинъ, Ипполитъ, р. въ 48 г., сынъ солдата, уч. въ воен. топограф. уч., стенографъ, содержатель типограф. въ Москв, ар. въ 76 г. близъ Вилюйска за попытку освоб. Чернышевскаго, стрлялъ въ сопров. его казаковъ, сенат. приг. по длу 193-хъ на 10 л., сид. въ Борисогл. центр. тюр., побилъ смотрителя переведенъ въ Андр. т. до 80 г., за рчь надъ гробомъ Дмоховскаго въ Иркут. тюр. церкви приб. 15 л., приб. въ 82 г., бж. въ 82 г., пойманъ во Владивосток, приб. 6 л. увезенъ въ Петропав. кр. въ 83 г., умеръ.

129) Наденъ, Николай, р. въ 60 г., мщ. Од., уч. въ уздн. уч., ар. въ 80 г., по д. Геллиса на 6 мс., втор, арест. въ 81 г., Од. в. с. въ 83 г. на 8 л., приб. въ 84 г., по маниф. треть, въ вольн. ком. въ 85 г., ушелъ, въ 86 г. въ Якут. обл.

130) Нагорный, Осипъ Иван., род. въ 57 г., сынъ казака-кулака Полт. губ., вольносл. Пет. унив., ар. въ 81 году СПБ. воен. суд. за убійство Прейма — см. казнь, замн. безср. кат., сидлъ въ Петроп. крп. до 83 г., приб. въ 85 г., изъятъ, въ сент. 99 г. отпр. въ Акатуй, въ янв. 91 г.— въ Зерентуй, по ман. 9.1 г. 20 л., на пос. вышелъ въ 99 г. въ Забайк. обл.

131) Никитинъ, Петръ, род. въ 48 г., сынъ дьячка, уч. въ дух. акад., матросъ, ар. въ Николаев въ 78 г., Одес. в. с. въ 79 г. (по проц. Чубарова) на 8 л., приб. въ 80 г., подалъ прошеніе въ 83 г., ушелъ на пос. въ 84 г.

132) Новицкій, Митрофанъ, род. въ 54 г., дворян., уч. въ Харьк. гимназіи, арест. въ 75 г., вып. подъ надзоръ, ар. вновь въ 82 г. въ Москв, бж. изъ Саратовск. тюр. замка при содйствіи Поливанова, Сарат. в. с. въ 82 г. на 12 л., приб. на Кару въ 83 г., по ман.— треть, вольн. ком. въ 85 г. за столкновеніе съ карауломъ посаженъ снова въ тюрьму въ 88 г. на 1 г., уш. на поселеніе въ февр. 88 г., затмъ возвращенъ въ Евр. Россію.

133) Николаевъ, Петръ Федор., по длу Каракозова, когда прибылъ и ушелъ съ Кары нтъ данныхъ, съ посел. въ Якутск. области возвращенъ въ серед. 80-хъ гг. въ Евр. Россію, гд занимался переводами и литер. трудомъ.

134) Николаевъ, (нечаевецъ), мщ., ар. въ 69 г. въ Петерб., СПБ. суд. пал. 4 г., приб. въ 72 г. друг. данныхъ нтъ.

135) Обнорскій, Викторъ, род. въ 54 г., крест., Вятской губ. уч. въ узд. уч., слесарь, арест. въ 79 г. въ Петерб., СПБ. в. с. на 10 л., по длу Свери. раб. союза, приб. въ 81 г., по ман.— треть, ушелъ въ 84 г. въ Читу.

136) Овчинниковъ, Александръ, род. въ 61 г., купеч. внукъ, уголовный, ар. въ Кіев въ 79 г., Кіевск. в. с. въ 79 г. (дло Горскаго, Бильч.), обвинялся въ убійств шпіоновъ Бориновскаго и Курилова, см. казнь, замнена 20 г. каторги, приб. въ 80 г., за сокрытіе слдовъ побга прибавл. 1 г., предложилъ себя въ шпіоны въ 89 г., увез. въ Алекс. цент. тюрьму, посел. въ Якут. обл.

137) Опрыако, Григорій, род. въ 48 г., унт.-офиц., штунд., ар. въ Николаев въ 78 г., Одес. в. с. въ 78 г. за распростр. революц. изд. на 10 л., сид. въ Андр. центр. тюрьм до 79 г., подалъ прошеніе и перешелъ въ православіе въ 81 г., умеръ въ 82 году.

138) Оссовскій, Степанъ, род. въ 60 г., крест. Бессар. губ., уч. въ узд. уч., кузнецъ и землед., ар. въ Кіев въ 83 году, в. с. на житье въ Томскую губ., арест. вторично, по конфирмаціи Сената на 6 л. каторги, за поб. изъ Ирк. приб. 1 г., приб. въ 88 г., под. прошеніе въ сент. 89 г., сталъ доносчикомъ.

139) Орловъ, Павелъ, род. въ 56 г., дворян., уч. въ Оренб. гимн., ар. въ 74 г., суд. въ 78 г., (по проц. 193-хъ), оправданъ, высл. админ. въ Арханг. губ., бж. въ 78 г., арест. вновь въ Кіев въ 79 г., Кіевск. в. с. на 8 л., за смнку и поб. съ пути приб. 5 л., приб. въ 81 г., увез. въ Петроп. крп. въ 82 г., привез. обратно въ 84 году, изъятъ, уш. въ 87 году, убитъ близь Якутска въ 90 г.

140) Осиповъ, Александръ, род. въ 51 г., крест. Петерб. губ., ткачъ, ар. въ 75 г., суд. Сенатомъ въ 76 г., на 9 лтъ, сид. въ Борисогл. центр. тюрьм до 80 г., приб. въ 82 году уш. въ 83 году.

141) Осмоловскій, Григоріи Федоровъ, род. въ 57 году, сынъ чиновника, уч. въ Херсон. учит. сем., суфлеръ, ар. въ 79 г. въ Кишинев, Одес. в. с. въ 80 г. по длу Геллиса осужд. на 15 л., приб. въ 80 г., по маниф.— скидка 3 года, вольн. ком. въ 88 г., уш. на поселеніе въ Якутск. обл. въ авг. 90 г., вернулся въ Евр. Россію.

142) Позенъ, Беньяминъ Павл., род. въ 60 г., купеч. сынъ уч. въ Харьк. гимназіи, ар. въ 79 г., Кіевск. в. с. въ 80 г. на 7 л. (по длу Попова и др.), приб. въ 81 г., под. прошеніе въ 83 г., возвратился въ Россію въ 84 г.

143) Позенъ, Николай Павл., (братъ Беньямина), род. въ 50 г., студентъ и сельскій учитель, ар. въ 79 году въ Кіев, Кіевск. в. с. (по длу Мокріевича и др.) на 14 л. 10 мс., за побгъ изъ Иркут. тюрьмы прибавлено 14 л. и 2 и., приб. въ 80 году, изъятъ, под. прошеніе въ ма 90 года.

144) Попко, Григорій, род. въ 51 году, сынъ священника, уч. въ Одес. унив., студ. 4-го курса юрид. фак., ар. въ Одесс въ 78 году, Одес. в. с. въ 79 году безср. кат., за иркут. побгъ считать срокъ съ 80 года, 2 года испытанія и 3 года тачки, приб. въ 80 году, изъятъ, ум. въ 85 году на Кар.

145) Поповъ, Моисей род. въ 55 г., турецкій подданный (изъ Болгаріи), рзчикъ по дереву, ар. въ Одес. 81 г., Одес. в. с. 83 г., безср. каторга, приб. въ 83 г. по маниф. 91 года на 10 л. ушелъ на поселеніе въ Читу, откуда подалъ прошеніе.

146) Предтеченскій (нелег. Буяновсій), Николай Ник., род. въ 53 году, крестьян. Подольской губ., слесарь, ар. въ Кіев въ 79 году, Кіевск. в. с. 79 г., (по длу Гобста и др.) на 12 лтъ, изъятъ, въ вольн. ком. въ 88 году, жен. на Крюковской, ушелъ въ август 90 года въ Читу, открылъ часов. длъ мастерскую, возвратился въ Евр. Россію.

147) Поповъ, Михаилъ Род., род. въ 51 г., сынъ священника, студ. М.-Х. Академіи, арест. въ Кіев въ 79 году, Кіевск. в. с. въ 80 см. казнь, замнена безсрочной каторгой, приб. въ 81 г. изъятъ, увезенъ въ Петроп. крпость въ 82 г., оттуда въ Шлис., гд оставался до осени 1905 года.

148) Преображенскій, Алекс. Иван., род. въ 52 году, сынъ священника Курской губ., студ. Харьк. универ., арест. въ Кіев 81 году, Кіевск. суд. пал. 81 года къ см. казни, замнена безср. каторгой, приб. въ 81 году, по маниф. на 20 л., въ вольн. ком. въ сент. 90 года, маниф. 91 года скинулъ 1 годъ, ушелъ на поселеніе въ Читу въ 96 году, служилъ на жел. дор., оттуда въ Иркутскъ, гд умеръ.

149) Прибылевъ, Алекс. Васильев., род. въ 57 году, сынъ протоіерея Пермск. губ., ветеринарный врачъ, ар. въ Петербург въ 82 году, сенатъ по длу Богдановича въ 83 году на 15 л. приб. въ 84 году, маниф. 83 года — треть, женился на А. И. Корба ушелъ на поселеніе въ январ 92 года въ Читу, оттуда въ Благовщенскъ, нын вернулся въ Европ. Россію.

150) Прибылева, Раиса, (ур. Гроссманъ), род. въ 58 г. дочь врача, жена Алекс. Вас., уч. на медиции. курс., 5-го курса, ар. въ 82 г., Сенатъ въ 83 году (дло Богдановича) 4 года, приб. въ 84т., въ вольн. ком. въ 85 г., ушла въ Якутск. обл. въ 85 году, вышла зам. за Тютчева, умерла.

151) Пашковскій, Титъ Ильичъ, дворян., аптек. учен., ар. въ Вильн въ 87 году, Сенатъ (дло 1-го марта 87 года), 10 лтъ, приб. въ 88 году, вольн. ком. въ сент. 90 года, изъ маниф. 91 г. изъятъ, уш. въ Якутск. обл. въ 93 году, тамъ кончилъ самоубійствомъ въ 94 году.

152) Петровъ, Николай, род. въ 51 г., дворян., уч. въ Кіевск. гимн., (не конч.), хористъ, ар. въ 80 г. въ Харьков, Кіевск. в. с. въ 80 году (дло Попова) 4 года, приб, въ 81 г., уш. въ Заб. область.

153) Рехневскій, аддей Юльев., род. въ 62 году, дворян., конч. юрид. факульт. Пет. универ., ар. въ Кіев въ 84 г., Варш. в. с. въ 85 году на 14 л. к., приб. въ 85 г., въ вольн. ком. въ сент. 90 года, по маниф. 91 года треть, уш. на поселеніе, въ Заб. обл., служ. на жел. дор., возвратился въ Европ. Россію.

154) Радіоновъ, Иванъ, род. въ 61 году, сынъ солдата учился въ Кіевск. гимн. (не конч.), ар. въ 79 году, Кіевск. в. с. въ 80 году на 6 л., приб. въ 81 г., ушелъ въ 86 году, под. прошеніе, пошелъ изъ Якутска въ Россію 94 г.

155) Рыбницкій, Иванъ, род. въ 42 году, неизв. происхожд., жилъ по турецкому паспорту, литейщикъ, ар. въ 75 году въ Одесс, Сенатъ (проц. Заславскаго) въ 77 году приг. на 5 л. сид. въ Борисогл. центр тюр. до 80 года, приб. въ 83 году, уш. на пос. въ 83 году.

156) Ровенскій, Файвель, еврей, род. въ 50 г., Бердян. мщ. студ. Харьк. ветер. инст., ар. въ 78 году по студ. безпор., высл. на родину, вновь арест. въ Харьков 81 г., Одес. в. с. 83 года на 10 л., приб. въ 84 году, по маниф.— треть, въ вольн. ком. въ 86 году, ушелъ въ Якутск. обл. 87 году, оттуда въ Томск. губернію, а затмъ въ Харбинъ, гд подвергся дйствію отряда генер. Рененкампфа.

157) Рогачевъ, Дмитрій, род. въ 51 году, артил. офиц., ар. въ 73 году въ Тверск. губ., бжалъ отъ конвоя, ар. вторично въ 76 году, Сенатъ (по длу 193) приг. на 10 л., сид., въ Андр. центр. тюрьм до 80 года, приб. въ 82 году, умеръ въ 84 г. на Кар.

158) Родинъ, Петръ, род. въ 59 году, крестьян., Сарат. губ., уч. въ Сарат. гимназіи (не конч.), ар. въ 76 году въ Казани, отданъ подъ надзоръ родителей, ар. въ 78 году въ Ростов, Харьк. в. с. въ 79 году (дло Ефремова), безсроч. кат., приб. въ 80 году, отравился въ 81 году на Кар.

159) Россикова, Елена Ивановна, жена управляющ. имніемъ въ Херсон. губ., ар. въ 79 году, Одес. в. с. въ 80 году (по длу объ ограбленіи Херсон. казнач.), безсроч. кат., приб. въ 80 г., увезена въ Иркутскъ въ 83 году, обратно — въ 85 году, изъ маниф. 83 и 91 гг. изъята, сошла съ ума, въ феврал 93 г. переведена въ Иркутскую больницу, гд умерла.

160) Санковскій, Николай, род. въ 51 г., уч. въ Бльск. гим. (не конч), акцизный чиновн., ар. въ Петербург въ 81 г. Пет. в. с. за покушеніе на шефа жанд. Черевина — см. казнь, зам. безсроч. кат., приб. въ 89 году, изъятъ, отравился въ Акату въ ночь на 17 ноября 90 года.

161) Сарандовичъ, Екатерина, род. въ 58 году, дворянка, уч. въ Одес. гимн. (не конч.), ар. въ 79 г., Кіевск. в. с. за вооружен. сопротив. въ дом Кос. приг. на 4 года, приб. въ 79 г., ушла на посел.: въ 82 году.

162) Сарычевъ, Гордй, род. въ 51 году, солдатъ, городовой въ Одесс, ар. въ 77 г., суд. в. с. по процессу омичева 78 г., оправ., ар. вновь въ 82 г. въ Одес., в. с. на 6 л., приб. въ 83 году, маниф.— треть, уш. въ 85 году въ Заб. область.

163) Свитычъ, Владиславъ, род. въ 52 г., дворян., уч. Могилевск. гимн. (не конч.), вольноопредляющійся, ар. въ 78 г. Одес. в. с. въ 78 г. (дло Ковальскаго) на 8 л., сидлъ въ Борисогл. центр. тюрьм, приб. въ 82 г., изъятъ, ушелъ въ 84 г. въ Якутскую область, оттуда въ Иркутскъ, затмъ во Владивостокъ, гд сотрудничалъ въ мстныхъ газетахъ.

164) Семяновскій, Евгеній, р. въ 50 г., сынъ доктора, кандидатъ правъ СПБ. ун., ар. въ СПБ. въ 75 г., сенатъ 77 г. на 12 лтъ, приб. въ 77 г., въ в. к. въ 79 г., застрлился въ 81 г. на Кар.

165) Смирницкая, Надежда, род. въ 52 г., дочь свящ., ар. въ 79 г. въ Кіев, выслана администр. въ Сольвичегодскъ, бжала въ 80 г., ар. вторично въ Москв въ 82 г., сенатъ въ 83 г. (по д. Богдановича) на 15 лтъ, приб. въ 84 г., принимала участіе во всхъ протестахъ по поводу увоза Е. Ковальской и вмст съ другими отравилась 12 ноября 89 г.

166) Старынкевичъ, Ив. Юльевичъ, сынъ ген.-маіора, студен. Моск. унив., ар. въ 81 г., суд. Моск. в. с. въ 81 г. на 20 лтъ, приб. въ 82 г., изъятъ, въ в. к. въ сент. 90 г., по ман. 91 г. треть, вышелъ на поселеніе въ Заб. Обл. въ 94 г., служилъ землемромъ по постр. Сиб. жел. дор., вернулся Е. Рос., въ Саратов былъ вновь арест. и выпущенъ.

167) Стеблинъ-Каменскій, Ростиславъ, р. въ 58 г., двор., студ. Харьк. ветер. инст., ар. въ Кіев въ 79 г. (по д. Мокріевича и др.), Кіев. в. с. на 10 л., приб. въ 80 г’ изъятъ, ушелъ на пос. въ 85 г. въ Як. об., оттуда въ Ирк., гд покончилъ съ собою.

168) Стефановичъ, Яковъ, р. въ 53 г., сынъ священ., Черн. г., студ. Кіев. унив., былъ нелегал. съ 74 г., розыскив. по д. 193-хъ ар. въ 77 г. въ Полт. губ. по Чигир. д., бжалъ изъ Кіев. тюрьмы въ 78 г., ар. вторично въ 82 г. въ Москв., суд. сенат. по проц. Богдановича на 8 л., приб. 83 г., по маниф.треть съ перечисленіемъ въ крестьяне черезъ 4 г., ушелъ на пос. въ Як. Обл. въ нояб. 90 г., участн. въ научн. экспед. по Якут. обл., учительств. на пріискахъ, вернул. въ Рос. въ 1903 г.

169) Студзинскій, Сигизмундъ, р. въ 53 г., двор., учил. въ Житом. гимн. (не к.), суффлеръ ар. въ 78 г. въ Од., в. с. по д. Ковальскаго въ 78 г. приг. на 4 год., сидлъ въ Борисогл. ц. т., приб. въ 82 г., ушелъ въ 84 г. въ Як. Обл., верн. въ Евр. Рос.

170) Сряковъ, Алексй род. въ 54 г., сынъ свящ., ар. въ 75 г. въ СПБ., сенат. въ 75 г. (д. Дьякова и Ср.) на 6 лтъ, сид. въ Борисогл. ц. т., приб. въ 82 г. уш. въ 82 г., сошелъ съума въ Якутск въ 91 г.

171) Союзовъ, Иванъ, р. 52 г., солдатъ изъ крест., столяръ, ар. въ 76 г. въ Харьк., сенат. (д. 193) на 9 лтъ (съ зачетомъ предв. закл.), приб. въ 78 г., ушелъ въ 82 г. въ Заб. Обл.

172) Спандони-Басманджи, Афанасій, род. въ 53 год., сынъ купца, грекъ, уч. въ од. гимн. (не к.), ар. 78 г. въ Од., высланъ въ Верхоленскъ въ 79 г., возвращ. въ 81 г., ар. вторично въ Од. въ 83 г., СПБ. в. с. въ 84 г. (д. Фигнеръ) на 15 л., приб. въ 86 г., перевез. въ Акатуй въ 90 г., въ вольн. ком. въ ноябр. 91 г. ман. 91 г.— треть, на пос. въ 94 г. въ Заб. Обл., вернулся въ Евр. Рос.

173) Салова, Неонила Михайлов, род. въ 60 г., двор., уч. въ гими., кончила Петер. Маріинскіе курсы, ар. въ 84 г. въ СПБ., СПБ. в. с. въ 87 г. въ ма (по д. Лопатина) на 20 л., приб. въ 88 г., ман. 91 г.— треть, въ в. к. въ сент. 92 г.

174) Сигида, Над. Конст., р. въ 62 г., таган. мщ., уч. въ таг. гимн., учительи. город. уч-а, ар: въ 86 г., сенат: въ 87 г. на 8 лт., приб. въ янв. 89 г., въ сент. 89 г. дала коменданту Масюкову пощечину, по распоряженію ген.-губ. Корфа наказана 100 ударами розогъ 6 ноябр. 89 г., умерла въ ночь съ 8 на 9 ноября.

175) Синегубъ, р. въ 53 г., двор., студ. Петерб. унив., арест. въ 74 г., сенатъ въ 78 г. (д. 193), на 8 лтъ, приб. въ 78 г., въ вольн. ком. въ 78 г., ушелъ въ 80 г. въ Читу, служилъ на пріискахъ, сотрудн. въ мсти. газ., им. больш. семью, живетъ въ Томск.

176) Сухомлинъ, Вас. Ив., родвъ 60 г. въ Од., сынъ помщ. Полъ г., уч. въ гимн. (к.), ар. въ дер. Полъ г. въ 84 г., СПБ. в. с. (по процес. Лопатина) приг. на 15 л, приб. въ 89 г., въ в. к. въ сент. 90 г. ман. 91 г.— треть, на пос: въ Заб. Обл. въ 95 г., верн. въ ЕврРос.

177) Тархонъ, Юр., р. въ 53 г., уч. въ Конст. в. уч. артилл. офицеръ, ар. въ 79 г. СПБ. в. с. 79 г (д. Мирскаго) на 10 лтъ, приб: въ 80 г., май,— треть, ушелъ въ 84 г. въ Заб. обл:, оттуда ухалъ въ Евр: Рос.

178) Терентьевъ, Мих., нар. учит., ар. въ 75 г., въ Од. сен. въ 76 г. на 9 л. приб. въ 77 г., въ вольн. ком. въ 79 г. возвращ. въ тюрьму въ 81 г., ушелъ въ 81 г. на пос.

179) Тефтулъ, Ив., р. въ 51 г., од. мщ., зол. длъ мастеръ, ар. въ 76 г. въ Од., сен. въ 76 г. (д. Терентьева) на 10 л., прибылъ въ 79 г., вольн. ком. въ 79 г., возвращ. въ тюрьму въ 81 г. ушелъ въ 83 г.

180) Тихановъ, Яковъ, р. 51 г:, крест., ткачъ, смол. губ. ар. въ 79 г. близь Александр. (подкопъ), СПБ. в. с. въ 80 г. (проц. 16) см. казнь,.замн. безср. кат., сидлъ въ Петр. кр. до 81 г. приб. въ 82 г., умеръ въ 83 г. на Кар.

181) Тищенко (Березнюкъ), Ив. Ив., род. въ 45 г., кр. Тавр. г., матросъ, ар. въ Харьк. въ 78 г., х. воен. суд. въ 79 г. (д. Ефремова) по освобожденію Медведва приг. на безср. к., за побгъ изъ Ирк. т.— считать срокъ съ 80-го г., прибавл. 2 года въ разр. испыт. и 3 г. къ тачк, приб. въ 80 г., изъятъ, переведенъ въ Акатуй въ сент. 90 г., май. въ 91 г.— изъятъ, ман. 94 и 95 г. на пос. въ Заб. обл.

182) Трощанскій, Вас., р. въ 45 г. сынъ чиновн., уч. Техн. Инст., высланъ на сверъ, бжалъ въ 78 г., ар. въ СПБ. въ 78 г., СПБ. в. с. въ 80 г. (д. Веймара) — на 10 л., приб. въ 82 г., в. ком. въ 85 г., ушелъ въ 86 г., изъятъ, умеръ въ 98 г. въ Якутск.

183) Туровичъ, Ив., р. въ 58 г., сынъ дьячка, уч. Подольск. семин., ар. въ 79 г. въ Каменецъ-Подольскъ, Кіев. вс. въ 79 г. (д. Крыжановскаго) — на 6 лтъ, приб. въ 80 г., уш. въ 83 г.

184) Тринитатская, Екат., р. въ 53 г., дочь унт.-офицера, жена учителя, уч. въ Самар. гимн. и на медиц. курсахъ, фельдшерица, ар. въ Чернигов, вторично въ Таганрог (д. Сигиды), въ 86 г., сенатъ въ 87 г., на 12 лтъ, приб. въ 89 г., въ в. к. 91 г., по манифесту скинута треть срока, сошла съ ума и увезена въ Черниговъ.

185) Успенскій, Петръ, р. въ 43 г. двор., ар. въ 69 г., суд. палат. съ сосл. представителями въ 71 г. (д. Нечаева), на 15 л. до 76 г. сидлъ въ Александр. завод (близь Нерчинска), приб. въ 76 г., въ вольн. ком. въ 77 г., возвр. въ т. въ 81 г., умеръ въ 82 г. на Кар.

186) еохари, Степанъ, р. въ 57 г., Од. мщ., грекъ, скульпторъ, ар. въ Кіев въ 79 г., Кіев. в. с. (д. Мокріев.) 79 г., на 5 лтъ 4 мс., нриб. въ 90 г., уш. въ 83 г., въ 90 г. вернулся на родину въ Грецію.

187) Филипповъ, Александръ, р. въ 58 г., уч. Псков. воен. прогим., оберъ-фейерверкеръ, ар. въ 82 г., СПБ. в. с. 72 г., (пр. Нечаев. солд.), на 5 лтъ, сидлъ въ Петроп. кр. до 83 г., приб. въ 83 г., изъятъ, ушелъ въ 86 году въ Як. обл.

188) Фоминъ, Алексй Александр., р. въ 58 г., уч. въ К. юнк. уч., офицеръ, ар. въ 79 г. за пропаг., бжалъ изъ Вильны въ 80 году загран., ар. въ СПБ. въ 82 году, СПБ. в. с. въ 83 году безср. к., замн. 20 л., приб. въ 84 г., изъятъ, в. к. въ сент. 90 г., ман. 91 г.— треть, вышелъ на поселеніе въ Заб. Обл., служ. по и. д.

189) Фомичевъ, Григорій, р. въ 54 г., сынъ дьячка, студ. Од. унив., ар. въ 77 г., Од. в. с. въ 78 г. оправданъ, ар. въ 78 г., Од. в. с. въ 79 г. (д. Чубар.) — безср. кат., за побгъ изъ Ирк. тюрьмы въ 79 г. срокъ считать съ 80 г. и прибавл. 2 г. испытанія и 3 года тачки, приб. въ 80 г., по маниф. на 20 л., перев. въ Акатуй въ сент. 91 г., в. к. 92 г., ман. 91 г. 1 г., ушелъ на пос. въ Заб. Обл.

190) Франжоли, Ник., род. въ 56 г., австр, под., уч. Херсгими. (не к.), ар. въ 79 г. въ Херс., Од. вс. (д. Россиков.) въ 80 г. на 4 г., приб. въ 80 г., ушелъ въ 89 г. въ Заб. обл.

191) Фриденсонъ, Григ. Мих., р. въ 54 г., куп. сынъ, евр. уч. Моск. технич. уч., ар. въ 81 г сенатъ по процессу 20 въ 82 г. на 10 л., сид. въ Петроп. крп. до 83 г. приб. въ 84 г., по ман.— треть, въ вольн. ком. въ 86 г., на пос. зимой 86 г. въ Заб. Обл., служ. на жел. дор., вернулся въ Евр. Рос.

192) Хохловъ, Григорій, р. въ 57 г., мщ. Тамб. губ., слесарь, ар. въ 81 г. въ Пет., и с. (за уб. шп. Прейна) на 20 лтъ, сид. въ Петр.-Павл. кр. до 83 г., приб. въ 83 г., изъятъ, под. прошл. о помил., на посел. въ Читу.

193) Xрущовъ, Ник., р. въ 58 г., тамб. мщ., мдникъ, ар. въ Кіев въ 79 г., в. с. въ 89 г. (д. Попова) на 12 л., приб. въ 82 г., за побгъ въ 82 г. (съ Мышкинымъ) прибавл. 12 л. изъятъ, подалъ прош.

194) Циціановъ, Александръ, р. въ 50 г., груз. князь, студ. Моск. Унив., ар. въ Москв въ 75 г., сенатъ въ 77 г. (по д. 50) на 10 лтъ, сидлъ въ Борисогл. ц. т., приб. въ 82 г., ушелъ въ 83 г., умеръ въ 85 г. въ Киренск.

195) Цукерманъ, Лейзеръ, р. въ 52 году, купеческ. происхожденія, уч. въ евреиск. школ, писарь и наборщикъ, ар. въ 80 году въ Петерб., в. с. 80 г., (пр. 16) на 8 лтъ, приб. въ 82 году, изъятъ, ушелъ въ 85 году въ Якутск. обл., утопился въ 87 году.

196) Цыпловъ, Ив. (Гарный), ар. въ 48 г., изъ уголови. арестантовъ, ар. въ Тобольск. г. въ 81 г., суд. в. с. за вооруж. сопр. см. казнь, замн. 6 лтъ кат., за смнку въ пути, обнаруженную въ Красноярск, прибавл. 5 л. и 100 розогъ, приб. въ 82 г., посл 11 мая 82 года наказанъ 100 ударами, въ 85 г. открылъ свое родословіе (Гарный) и подалъ прошеніе, переведенъ въ уголови. тюрьму въ 86 г.

197) Чарушинъ, Алексй, р. въ 53 г., учился въ Петерб. унив. (не к.), ар. въ 73 г., сенатъ (д. 193)на 9 лтъ съ зачет. предв. заключенія, приб. въ 78 г., вольн. ком. въ 79 г., возвращ. въ тюр. въ 81 г., ушелъ въ 81 г. въ Нерч, верн. въ Евр. Гос.

198) Чернявскій, Мих. Мих., р. въ 55 г., сынъ протодьякона, Смол. губ., студ. М. X. Ак., ар. въ 76 г., сенатъ въ 77 г. (д. демонстраціи на Каз. пл.), на 15 л., сидлъ въ Борисогл. ц. т., приб. въ 82 г., по маниф. ушелъ на пос. въ 84 г., вер. въ Евр. Госсію.

199) Чикоидзе, Мих. Ник., р. въ 52 г., груз., двор., уч. Мих. артилл. уч. (не к.), ар. въ 75 г. въ Москв, сенатъ въ 77 г. (д. 50-ти) — на поселеніе, бжалъ изъ Киренска, ар. въ Москв въ 82 г., суд. въ Киренск окружи, суд, на 3 г. кат., приб. въ 84 г., ушелъ въ 85 г. въ Якутск. обл., оттуда ухалъ въ 95 г., умеръ въ 95 г. въ Курган.

200) Чуйковъ, Владим. Ив., р. въ 57 г., двор., изъ 7-го кл. Житом. гим., ар. въ 77 г. въ Жит., высланъ въ 78 г. въ Усть-Сысольскъ, оттуда въ 79 г. въ Сиб., въ 80 г. возвращенъ, арест. вновь въ Харьк. въ 83 году, петерб. воен. суд. (д. Фигнеръ) въ 84 году на 20 л., приб. въ 85 г., перев. въ Акатуй въ сент. 90 г., въ вольн. ком. въ 92 г., по маниф. 91 года сбав. треть, ушелъ на посел. въ 95 году въ Заб, обл., служ. на жел. дор., нын въ Иркутск.

201) Шефферъ, Георгій, р. въ 58 г., сынъ чиновн., уч. Кіев. Гим. (не к.), ар. въ 76 г., выпущенъ, ар. въ 77 г., кіев. суд. пал. въ 79 г. (Чигиринск. дло) на 4 г., по конфирмаціи сената сбавлена треть, приб. въ 82 г., ушелъ въ 83 г. въ Заб. обл.

202) Шехтеръ, Софья Наумовна, р. въ 56 г., од. мщ., уч. одес. гимн., ар. въ 80 г., кіев. воен. суд (д. Попова) на 6 л., приб. въ 81 г., по маниф. сбавл. треть, ушла въ 84 г.

203) Шишко, Леонидъ, род. въ 54 г., двор., уч. Мих. арт. уч., офицеръ, ар. въ 74 г., сенатъ въ 78 г. (д. 193-хъ) на 9 л. съ зачетомъ предв. заключ., приб. въ 78 г., въ вольн. ком. въ 79 г., возвращенъ въ тюрьму въ 81 г., ушелъ въ Заб. обл., въ 87 г. перехалъ въ Томскъ, въ 89 г. бжалъ заграницу.

204) Шпирканъ, Маркелъ, р. въ 57 г., двор., уч. Еаменецъ-Под, гимн., ар. въ Каменц въ 79 г., кіев. воен. суд. (д. Крыжановскаго) въ 79 г. на 6 лтъ, прибылъ въ 80 г., ушелъ въ 83 году.

205) Щедринъ, Ник., р. въ 54 г., уч. въ омск. кад. корпус и петерб. учит. семин. (не к.), былъ учит. въ петерб. колоніи для малолтнихъ преступн., ар. въ Кіев въ 81 г., кіевск. в. с. (д. Преображенскаго) — см. казнь, замн. безсрочн. кат., въ Иркутск далъ пощечину чиновнику Соловьеву, за что снова приговоренъ къ см. казни, помилованъ, приб. въ 82 г., увезенъ въ 82 г. прикованнымъ къ тачк (по длу о Южно-Русск. Рабоч. Союз) перев. въ Петропавл. кр., затмъ въ Шлис., сошелъ съ ума, помщ. въ Казан. лечебн.

206) Щепанскій, Іосифъ, р. въ 57 г., двор., уч. въ кіевск. гимн. (не к.), дом. учит., ар. въ 78 г., одесск. воен. с. (д, Чубарова) на 4 г., приб. въ 80 г, ушелъ въ 83 г. въ Якут. обл,, гд остался добров.

207) Эйтнеръ, Мих., род. въ 54 г., двор., студ. 4 к. матем. фак. од. ун., учит. желзнодор. уч., ар. въ 78 г., од. воен. суд. въ 79 г. (д. Чубарова) на 15 л., приб. въ 80 г., подалъ прош. въ 80 г., ушелъ въ 84 г., верн. въ Евр. Рос.

208) Юрковскій, Федоръ, р. въ 52 г., двор., уч. Никол. морск. уч. (не к.), ар. въ 80 г. (по д. Херс. казн.). кіевск. воен. суд. въ 80 г. на 20 л., прибвъ 81 г., за побгъ въ 82 г. прибавл. 10 л., увезенъ въ Шлис. въ 83 г., гд умеръ.

209) Янковскій, Конст., р. въ 59 г., сынъ свящ., уч. кіевск. гимн. (не к.), ар. въ 77 г., одесск. воен. суд (Малинка, Дробязгинъ) на 10 л., приб. въ 80 г., изъятъ, въ в. к. въ 85 г., ушелъ въ 88 г. въ Як. обл.

210) Якимова, Анна Васильевна, дочь свящ., Вят. губ., воспит. въ епарх. уч., (привл. по д. 193-хъ), участн. подъ имен. Кобозевой въ приг. подкопа изъ сырной лавки на М. Садов., суд. въ 1882 г. по проц. 20-ти — см. казнь, замн. безсрочн. кат., въ 84 г. приб. на Кару, въ вольн. ком. въ 92 г., изъята изъ маниф. въ 94 г. примн.— на 20 л., въ 98 г. перев. въ Акатуй, на посел. въ 99 г. въ Заб. обл.

211) Якубовичъ, Петръ Филип., р. въ 60 г., двор. Новгор. губ., конч. ист.-филолог. фак., ар. въ 84 г. (по д. Лопатина), воен.ю суд.-на 18 л., приб. въ 88 г., въ Акатуй въ сент. 90 г., по маниф. 91 г. сбавл. треть, ушелъ на поселеніе въ г, Курганъ, возир. въ Пет.

212) Ястрембскій, Сергй, р. въ 57 г., двор., студ. харьк. ун., ар. въ 75 г., выпущенъ на поруки, бжалъ заграницу, вернулся въ 77 г., ар. и суд. харьк. в. с. въ 79 г. на 10 л., приб. въ 80 г., въ в. к. въ 85 г., ушелъ въ 86 г. въ Якут. обл., вернулся въ Евр. Рос.

213) Яцевичъ, Ник. Вас. р. въ 61 г. сынъ протоіер. Полт. губ., уч. Хар. ветер. инст. ар въ 78 г., Харьк. воен. суд. въ 79 г. (дло Ефремова) на 15 л., за побгъ изъ Ирк. прибавлено 14 л., приб въ 80 г. по маниф. сб. треть со всего срока, въ в. к вышелъ въ 90 г., по маниф. 91 г. сб. 1 г., жен. на Садовой остался добровольно въ Заб., верн. въ Рос.

Кром перечисленныхъ лицъ, на Кар недолгое время были также четыре участницы Якутской бойни 1889 г.: Болотина, Гассохъ, Гуревичъ-Евгенія и Перли, но о нихъ подробныхъ свдній не имется.

Такимъ образомъ, всего на Кар перебывало изъ участниковъ движенія 70-хъ и 80-хъ годовъ — 217 человкъ, изъ которыхъ значительнаго контингента теперь уже нтъ въ живыхъ, изъ остальныхъ многіе не присоединились къ современному движенію.

Добровольно послдовавшіе родственники каторжанъ.

1) Армфельдъ — мать, пріхав. въ нач. 80 г., вернулась въ кон. въ 85 г. снова пріхала и ухала въ 86 г.

2) Барбашева — невста Петрова, пріхала въ 81 г., ухала съ мужемъ на посел.

3) Бибергаль — пріхала съ муж. и ухала съ нимъ на посел.

4) Богомолецъ — прізжалъ съ малолтнимъ сыномъ въ 92 г. ух. посл смерти жены зимой.

5) Веймаръ — прізжалъ навстить брата.

6) Геллисъ — пріхала съ мужемъ, выслана властями съ Кары въ г. Акшу (Забобл.).

7) Гориновичъ — пріхала съ муж., умерла на Кар.

Квятковская — пріхала и ухала съ муж. на поселен.

9) Комаровская — невста: обвнчавшись съ Стеблин.-Камен., ушла съ нимъ на посел.

10) Люри — пріхала съ муж., ухала въ 92 г.

11) Михайлова — пріхала съ братомъ, выслана была властями въ г. Читу:

12) Мозговая — пріхала и ухала съ мужемъ на посел.

13) Новицкая — пріхала съ мужемъ, вернулась одна въ 87 г. въ Рос.

14) Пашковская — пріхала и ухала въ 92 г.

15) Попова пріхала съ мужемъ, ухала въ 87 г. въ Рос.

16) Рехневская — пріхала къ мужу въ 89 г., ухала заграницу въ 92 г.

17) Рогачева — пріхала съ мужемъ, посл его смерти вышла замужъ за Свитича, съ которымъ ухала въ Як. обл.

18) Родина — пріхала съ мужемъ, ухала въ Рос. посл смерти.

19) Синегубъ пріхала и ухала съ мужемъ на поселеніе.

20) Сухомлина — пріхала и ухала съ мужемъ на поселеніе.

21) Стеблина-Коменская — мать, пріхала съ сыномъ, выслана властями обратно въ Россію въ 81 г.

22) Успенская — пріхала съ мужемъ, ухала съ малолтн. сыномъ въ 80 г.

23) Чарушино — пріхала и ухала съ мужемъ на поселеніе.

24) Ястремская — пріхала и ухала съ мужемъ на посел.

Л. Г. Дейчъ.

16 ЛТЪ ВЪ СИБИРИ

ОГЛАВЛЕНІЕ.

Предисловіе.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.По германскимъ и русскимъ тюрьмамъ.

ГЛАВА I.Неожиданное приключеніе.

ГЛАВА II.Первые дни.

ГЛАВА III.Обстоятельства выясняются.

ГЛАВА IV.Нмецкіе порядки.

ГЛАВА V.Мои сборы на свободу.

ГЛАВА VI.Карты раскрываются.

ГЛАВА VII.Въ Петропавловской крпости.

ГЛАВА VIII.Въ Дом Предварительнаго Заключенія.

ГЛАВА IX.Въ одесскихъ тюрьмахъ.

ГЛАВА X.Въ новомъ званіи.

ГЛАВА XI.На старомъ пепелищ.

ГЛАВА XII.На зимовк.

ГЛАВА XIII.Въ мстахъ, не столь отдаленныхъ.

ГЛАВА XIV.Этапнымъ порядкомъ.

ГЛАВА XV.Среди преступныхъ типовъ.

ГЛАВА XVI.Въ Восточную Сибирь.

ГЛАВА XVII.Иркутскія узницы.

ГЛАВА XVIII.Отъ Байкала до Кары.

ЧАСТЬ II.На Кар.

ГЛАВА XIX.Старые товарищи.

ГЛАВА XX.‘Дворянка’.

ГЛАВА XXI.Изъ исторіи Карійской тюрьмы.

ГЛАВА XXII.Рабочіе на Кар.

ГЛАВА XXIII.Первые годы.

ГЛАВА XXIV.Участники крупныхъ процессовъ.

ГЛАВА XXV.Женская политическая тюрьма.

ГЛАВА XXVI.Переселенія въ ‘колонію’.

ГЛАВА XXVII.Продолженіе протестовъ.

ГЛАВА XXVIII. Развязка.

ГЛАВА XXIX.Финалъ Карійской тюрьмы.

ГЛАВА XXX.Въ вольной команд.

ГЛАВА XXXI.Новое царствованіе.

ГЛАВА XXXII.Отъздъ.

ГЛАВА XXXIII.Завершеніе кругосвтнаго путешествія.

Приложенія.

Политическіе каторжане, бывшіе на Кар.

Добровольно послдовавшіе родственники каторжанъ.

Читайте также:

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
По германскимъ и русскимъ тюрьмамъ.

ГЛАВА I.
Неожиданное приключеніе.

ГЛАВА II.
Первые дни.

ГЛАВА III.
Обстоятельства выясняются.

ГЛАВА IV.
Нмецкіе порядки.

ГЛАВА V.
Мои сборы на свободу.

ГЛАВА VI.
Карты раскрываются.

ГЛАВА VII.
Въ Петропавловской крпости.

ГЛАВА VIII.
Въ Дом Предварительнаго Заключенія.

ГЛАВА IX.
Въ одесскихъ тюрьмахъ.

ГЛАВА X.
Въ новомъ званіи.

ГЛАВА XI.
На старомъ пепелищ.

ГЛАВА XII.
На зимовк.

ГЛАВА XIII.
Въ мстахъ, не столь отдаленныхъ.

ГЛАВА XIV.
Этапнымъ порядкомъ.

ГЛАВА XV.
Среди преступныхъ типовъ.

ГЛАВА XVI.
Въ Восточную Сибирь.

ГЛАВА XVII.
Иркутскія узницы.

ГЛАВА XVIII.
Отъ Байкала до Кары.

ЧАСТЬ II.
На Кар.

ГЛАВА XIX.
Старые товарищи.

ГЛАВА XX.
‘Дворянка’.

ГЛАВА XXI.
Изъ исторіи Карійской тюрьмы.

ГЛАВА XXII.
Рабочіе на Кар.

ГЛАВА XXIII.
Первые годы.

ГЛАВА XXIV.
Участники крупныхъ процессовъ.

ГЛАВА XXV.
Женская политическая тюрьма.

ГЛАВА XXVI.
Переселенія въ ‘колонію’.

ГЛАВА XXVII.
Продолженіе протестовъ.

ГЛАВА XXVIII.
Развязка.

ГЛАВА XXIX.
Финалъ Карійской тюрьмы.

ГЛАВА XXX.
Въ вольной команд.

ГЛАВА XXXI.
Новое царствованіе.

ГЛАВА XXXII.
Отъздъ.

ГЛАВА XXXIII.
Завершеніе кругосвтнаго путешествія.