ЗИМНЯЯ СКАЗКА.
![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/shks_winter01.jpg)
I.
II.
III.
IV.
V.
VI.
VII.
VIII.
Зимняя сказка (Шекспира), Розанов Матвей Никанорович, Год: 1904
Время на прочтение: 15 минут(ы)
Источник: Шекспиръ В. Полное собраніе сочиненій / Библіотека великихъ писателей подъ ред. С. А. Венгерова. Т. 4, 1904.
OCR Бычков М. Н.
На ряду съ ‘Цимбелиномъ’ и ‘Бурей’, ‘Зимняя сказка’ принадлежитъ къ групп такъ называемыхъ ‘романтическихъ’ драмъ Шекспира, возникшихъ въ послдніе годы его драматической дятельности. Между тремя названными пьесами очень много общаго: сказочное и отчасти фантастическое содержаніе, спокойное и уравновшенное настроеніе, стремленіе къ примирительному исходу и т. д. Здсь авторъ не раскрываетъ передъ нами, какъ въ своихъ великихъ трагедіяхъ, мрачной глубины потрясеннаго страстью духа, фатально идущаго къ ужасной и неизбжной катастроф, не приводитъ въ содроганіе раздирающими стонами изстрадавшагося сердца. Мягкій и ровный колоритъ спокойствія, ясности и примиренія съ жизнью отличаетъ вс три пьесы. Он какъ будто освщены ласковыми лучами догорающей вечерней зари.
Высокопоэтическая и глубокая содержаніемъ ‘Буря’ занимаетъ среди этихъ пьесъ первое мсто и принадлежитъ вообще къ числу наиболе художественныхъ твореній геніальнаго драматурга. Скромне мсто, занимаемое ‘Зимней сказкой’. Она не блещетъ выдающимися драматическими достоинствами, не поражаетъ глубиною философскаго содержанія, не покоряетъ читателя мощной силой высокаго вдохновенія. Тмъ не мене, ‘Зимняя сказка’ — одна изъ привлекательнйшихъ пьесъ Шекспира, исполненная истинной поэзіи и художественнаго очарованія. Погршая противъ правилъ драматической техники, эта пьеса, однако, отличается полною выдержанностью тона и производитъ цльное и вполн художественное впечатлніе. Въ нкоторыхъ сценахъ Шекспиръ достигаетъ здсь высочайшихъ моментовъ своего творчества. Кром того, пьеса богата мтко очерченными женскими характерами. Герміона, Пердита и отчасти Паулина — превосходныя воплощенія положительныхъ женскихъ типовъ, сіяющихъ блескомъ душевнаго благородства и нравственной красоты.
‘Зимняя сказка’ дошла до насъ въ первомъ изданіи драмъ Шекспира 1623 г. in folio. Никакихъ другихъ изданій не сохранилось. Для опредленія времени ея написанія изслдователями принимаются во вниманіе внутреннія и вншнія доказательства. Внутреннія доказательства, a именно: особенности стихосложенія и близкое сходство нашей пьесы съ ‘Бурей’ — заставляютъ отнести ‘Зимнюю сказку’ къ послднимъ годамъ драматическаго творчества Шекспира. Этотъ выводъ подтверждается и вншними доказательствами. Въ дневник нкоего д-ра Формана значится, что онъ видлъ ‘Зимнюю сказку’ на сцен театра ‘Глобусъ’ 15 мая 1611 г. Съ другой стороны, намъ извстно, что эта пьеса была разршена къ представленію сэромъ Джорджемъ Бокомъ, который вступилъ въ исправленіе своихъ обязанностей цензора, какъ указалъ Мэлонъ, не ране августа 1610 г. Такимъ образомъ, первое представленіе ‘Зимней сказки’ должно относиться къ осени 1610 или къ весн 1611 г. Къ тому же времени мы должны отнести и происхожденіе пьесы. Въ послднее время Эшли Торндайкъ высказалъ интересное соображеніе въ пользу того, что пьеса была написана Шекспиромъ въ первые мсяцы 1611 г. Можно думать, что танецъ сатировъ въ IV дйствіи ‘Зимней сказки’ представляетъ изъ себя подражаніе такъ назыв. ‘маск’ Бенъ Джонсона ‘Оберонъ’, представленной впервые 1 января 1611 г. Такимъ образомъ, по мннію Торндайка, ‘Зимняя сказка’ не могла быть написана ране этой даты (См. Jahrbuch der deutschen Shakespeare-Gesellschaft за 1901 г.).
Сюжетъ ‘Зимней сказки’ Шекспиръ заимствовалъ изъ повсти ‘Дорастъ и Фавнія’, принадлежащей перу одного изъ талантливйшихъ его предшественниковъ — Роберта Грина. Она была напечатана въ 1588 г. и въ продолженіе нсколькихъ лтъ выдержала боле 14 изданій, которыя свидтельствуютъ о ея необыкновенной популярности.
Повсть Грина, написанная моднымъ тогда ‘эвфуистическимъ’, манернымъ и риторическимъ стилемъ, начинается многословнымъ разсужденіемъ о гибельныхъ послдствіяхъ ревности, ‘самой ужасной изъ человческихъ страстей’. Иллюстраціей этой мысли является первая половина повсти, въ которой три главныхъ дйствующихъ лица: Пандосто, король Богеміи (у Шекспира Леонтъ, король Сициліи), его жена Белларія (у Шекспира Герміона) и Эгистъ, король Сициліи (у Шекспира Поликсенъ, король Богеміи). Соединенные узами тсной дружбы съ дтскихъ лтъ, Пандосто и Эгистъ продолжали сохранять между собою наилучшія отношенія и посл того, какъ сдлались королями двухъ различныхъ и далеко отстоящихъ другъ отъ друга странъ. Посл многолтней разлуки Эгистъ ршился постить своего стараго друга Пандосто и ‘прибылъ на корабл къ берегамъ Богеміи’ (sic). Гостепріимству Пандосто не было предловъ. Желая угодить мужу, Белларія отнеслась къ дорогому гостю съ чрезвычайнымъ радушіемъ, вниманіемъ и предупредительностью. Чтобы гость не скучалъ, она старалась занимать его бесдами и прогулками въ то время, когда Пандосто былъ занятъ государственными длами, Но такой образъ дйствій, принятый Белларіей съ самыми чистыми намреніями, возбудилъ подозрительность въ ея муж.
‘Принимая во вниманіе красоту своей жены Белларіи, привлекательность и доблесть своего друга Эгиста, a также то, что любовь стоитъ выше всхъ законовъ’, Пандосто сталъ испытывать муки ревности. Внимательно слдя за поведеніемъ Белларіи и Эгиста, онъ старался найти доказательства ихъ виновности. Ослпленный ревностью, онъ укрпился въ своемъ подозрніи и воспылалъ местью. Орудіемъ ея онъ избралъ своего ‘виночерпія’ Франіона (у Шекспира — Камилло), отъ котораго и потребовалъ, чтобы онъ подсыпалъ ядъ въ кубокъ короля Эгиста. Франіонъ долго старался успокоить Пандосто и доказать полную неосновательность его черныхъ подозрній, но вс его усилія были напрасны. Тогда Франіонъ прибгъ къ хитрости: притворно согласившись исполнить порученіе короля, онъ предупредилъ Эгиста объ угрожавшей ему опасности и вмст съ нимъ бжалъ тайно въ Сицилію. Въ глазахъ Пандосто это бгство послужило лишнимъ доказательствомъ несомннной виновности Эгиста. Отомстить Эгисту не представлялось теперь никакой возможности: король Сициліи былъ могущественный монархъ, женатый ‘на дочери русскаго императора’ и имвшій много союзниковъ. По этому свирпый гнвъ Пандосто обрушился на беззащитную Белларію. Несчастная королева была разлучена съ горячо любимымъ и многообщавшимъ сыномъ Гаринтеромъ (у Шекспира Мамиллій) и брошена въ тюрьму. Тамъ y нея родилась дочь. Извстіе объ этомъ, какъ подтверждавшее подозрніе о связи Белларіи съ Эгистомъ, привело Пандосто въ настоящее бшенство: онъ приказалъ, чтобы мать вмст съ ребенкомъ была сожжена заживо. Только усердныя просьбы придворныхъ, горячо любившихъ свою прекрасную и добрую королеву, заставили короля измнить свое жестокое ршеніе. Королеву онъ ршился подвергнуть публичному суду, a къ новорожденному младенцу остался безпощаденъ: по его приказанію, ребенокъ былъ положенъ въ лодку и пущенъ въ открытое море.
На суд Белларія держалась съ большимъ достоинствомъ, краснорчиво защищала себя и требовала, чтобы для ршенія ея дла былъ спрошенъ Дельфійскій оракулъ. По настоянію приближенныхъ, Пандосто снарядилъ посольство въ Дельфы. Отвтъ оракула гласилъ слдующее: ‘Подозрніе не есть доказательство, ревность — плохой судья, Белларія — цломудренна, Эгистъ — безупреченъ, Франіонъ — врный подданный, Пандосто же измнникъ, его дитя невинно, и король долженъ остаться безъ наслдника, если то, что потеряно, не будетъ найдено’. Ршеніе Аполлона заставило короля раскаяться въ своемъ безуміи и просить прощенія y Белларіи. Все кончилось бы всеобщимъ примиреніемъ, если бы не пришла неожиданно печальная всть о внезапной смерти единственнаго сына королевской четы. Белларія не вынесла новаго горя и умерла скоропостижно. Пандосто пролежалъ безъ чувствъ три дня, a когда пришелъ въ себя, хотлъ лишить себя жизни отъ горя. Придворные едва удержали его руку. Устроивъ торжественныя похороны жен и сыну, Пандосто съ тхъ поръ каждый день плакалъ на ихъ могил.
Такъ оканчивается первая часть повсти Грина, соотвтствующая первымъ тремъ дйствіямъ ‘Зимней сказки’. Во второй части повсти, боле обширной, чмъ первая, разсказывается исторія того несчастнаго ребенка, который, по приказанію Пандосто, былъ отданъ на произволъ втра и волнъ.
Два дня утлый челнокъ носился по морю, пока не былъ выброшенъ на песчаный берегъ Сициліи. Здсь случайно набрелъ на него одинъ пастухъ, искавшій заблудившуюся овцу, и взялъ ребенка на воспитаніе. Кошелекъ съ золотомъ, найденный имъ при ребенк, сдлалъ его зажиточнымъ человкомъ. Онъ и его жена привязались къ своей пріемной дочери, которой они дали имя Фавніи (у Шекспира — Пердита). Черезъ шестнадцать лтъ Фавнія превратилась въ очаровательную двушку, слухъ о которой достигъ даже до сицилійскаго двора. Однажды Дорастъ (у Шекспира — Флоризель), единственный сынъ короля Эгиста, во время охоты, которая была его любимымъ занятіемъ, встртился съ Фавніей, когда она, по обыкновенію, выгоняла своихъ овецъ и въ наряд пастушки, съ внкомъ изъ цвтовъ на голов, походила на богиню Флору. Молодые люди влюбились другъ въ друга со всмъ пыломъ юности. Ради Фавніи Дорастъ былъ готовъ отказаться отъ престола, который онъ долженъ былъ наслдовать, и сдлаться простымъ пастухомъ. Предвидя препятствія со стороны Эгиста, молодые люди ршились бжать въ Италію, при помощи одного стараго слуги Капніо, который снарядилъ для нихъ корабль. Но вмсто Италіи, буря прибила корабль ‘къ берегамъ Богеміи’, гд влюбленные скрылись въ глухой деревушк. Однако, слухъ о прибывшей красавиц достигъ до Пандосто. Онъ пожелалъ увидть Фавнію и влюбился въ нее, не подозрвая, что она его родная дочь. Между тмъ Эгистъ, случайно узнавшій о мстонахожденіи своего сына, послалъ въ Богемію пословъ съ требованіемъ вернуть Дораста въ Сицилію, a его спутниковъ, въ томъ числ и Фавнію, казнить. Разгнвавшись на Фавнію за то, что она отвергла его преступную любовь, Пандосто былъ готовъ исполнить требованіе Эгиста, но пастухъ, мнимый отецъ Фавніи, открылъ тайну ея находки и представилъ вещи, которыя доказывали, что молодая двушка — дочь Белларіи и Пандосто. Повсть оканчивается разсказомъ о свадьб Дораста и Фавніи и о смерти Пандосто, который, мучимый укорами совсти за свое преступное поведеніе по отношенію къ Эгисту, Белларіи и дочери, покончилъ жизнь самоубійствомъ.
Сравнивая ‘Зимнюю сказку* съ новеллой Грина, мы, прежде всего, замчаемъ, что Шекспиръ измнилъ имена всхъ дйствующихъ лицъ и перемнилъ мсто дйствія. Пандосто y него названъ Леонтомъ, Эгистъ — Поликсеномъ, Белларія — Герміоной, Фавнія — Пердитой, Дорастъ — Флоризелемъ и т. д. Трагическая часть новеллы Грина, исторія ревности Пандосто, происходитъ въ Богеміи, a любовная идиллія Дораста и Фавніи — въ Сициліи. У Шекспира наоборотъ: ревниваго Леонта онъ сдлалъ королемъ Сициліи, a подозрваемаго имъ Поликсена, отца Флоризеля,— королемъ Богеміи, гд и воспитывается Пердита. Трудно предположить, какъ длаютъ это нкоторые комментаторы, чтобы эта перемна мста дйствія была результатомъ опредленнаго умысла со стороны Шекспира, скоре можно думать, что поэтъ не придавалъ большого значенія географическимъ указаніямъ новеллы Грина, такъ какъ задумалъ свою пьесу въ совершенно сказочномъ стил, не считающемся съ точностью въ именахъ и названіяхъ.
Изъ другихъ дйствующихъ лицъ новеллы Грина Шекспиръ сохранилъ Гаринтера, сына Пандосто, и выводитъ его подъ именемъ Мамиллія, удляя ему въ пьес гораздо боле мста, чмъ авторъ новеллы. Королевскаго виночерпія Франіона и стараго слугу Капніо, помогающаго бгству Дораста и Фавніи, Шекспиръ слилъ въ одно лицо придворнаго Камилло, который такимъ образомъ явился связующимъ звеномъ между первою и второю частью пьесы. Затмъ Шекспиръ создалъ самостоятельно три лица, на которыхъ нтъ никакого намека y Грина: энергичную Паулину, ея слабаго мужа Антигона и веселаго, оригинальнаго плута Автолика.
Въ новелл Грина, какъ мы видли, главный интересъ сосредоточивается на любви Дораста и Фавніи, a исторія ревности Пандосто является какъ бы только прологомъ къ этому пастушескому разсказу. Шекспиръ напротивъ того, сдлалъ любовную идиллію только прелестнымъ эпизодомъ своей драмы, занимающимъ четвертый актъ, a центръ тяжести пьесы перенесъ на анализъ ревности Леонта и ея губительныхъ послдствій.
Пандосто y Грина не только ревнивецъ, но также тиранъ и сластолюбецъ. Шекспиръ придаетъ своему Леонту только одинъ недостатокъ — ревность и освобождаетъ его отъ другихъ. Поэтому онъ совершенно выпускаетъ возмущающій нравственное чувство эпизодъ любви Пандосто къ Фавніи. Съ тактомъ истиннаго художника онъ оставилъ отъ всего этого эпизода только одинъ облагороженный и измненный намекъ, который онъ вложилъ въ уста Пердиты, обращающейся къ Леонту съ такими словами:
Государь,
У васъ въ глазахъ, мн кажется, сквозитъ
Чрезчуръ оттнокъ юности, и вамъ
Приличне бы было устремлять
Подобный взглядъ на вашу королеву,
Пока она жила, чмъ на меня.
Ревность Пандосто носитъ y Грина трагическій характеръ: она является причиною смерти его сына, жены и, наконецъ, его самого. Шекспиръ, назвавшій пьесу ‘Зимней сказкой’, долженъ былъ найти примирительный исходъ, какъ боле приличествующій сказочному содержанію. Его Герміона только считается всми за умершую, a на самомъ дл скрывается въ продолженіе шестнадцати лтъ y Паулины. Эффектная сцена съ мнимой статуей Герміоны, оживающей на глазахъ мужа и дочери, принадлежитъ вполн Шекспиру {Этотъ эпизодъ могъ быть навянъ разсказомъ Овидія о мраморной стату Галатеи, оживающей подъ страстными взглядами Пигмаліона, который ее изваялъ. Больте указалъ на сходный съ шекспировскимъ мотивъ въ одномъ голландскомъ произведеніи (Jahrbuch der d. Shakespeare-Gesellschaft за 1891 г.).}. Развязка пьесы ведетъ къ всеобщему примиренію, прощенію, радости и счастью: Леонтъ возсоединяется съ простившей его Герміоной, Пердита выходитъ замужъ за Флоризеля, a Паулина — за Камилло. Три счастливыхъ пары завершаютъ дйствіе комедіи.
Таковы важнйшія измненія, сдланныя Шекспиромъ. Укажемъ еще на нкоторыя подробности, доказывающія искусство драматурга при обработк новеллы. Во многихъ случаяхъ Шекспиръ гораздо лучше, чмъ Гринъ, мотивируетъ дйствіе. Такъ y Грина Пандосто раскаивается немедленно посл того, какъ ему стало извстно ршеніе оракула. У Шекспира же Леонтъ въ своемъ безумств доходитъ до того, что не вритъ словамъ оракула, и только внезапная смерть Мамиллія производитъ въ его душ спасительный переворотъ. У Грина Мамиллій умираетъ только въ силу прорицанія оракула, Шекспиръ же мотивируетъ смерть мальчика болзнью, постигшею его вслдствіе тоски по невинно-оклеветанной матери. Дйствіе слпого случая Шекспиръ нердко замняетъ сознательною волею людей. Такъ y Грина челнокъ съ новорожденнымъ младенцемъ случайно прибываетъ волною къ владніямъ Эгиста. У Шекспира-же Антигонъ сознательно везетъ ребенка въ Богемію, думая, что богемскій король его настоящій отецъ. Точно также y Грина буря случайно заноситъ Дораста и Фавнію во владнія отца молодой двушки, y Шекспира же Флоризель и Пердита попадаютъ въ Сицилію по вол Камилло, страстно желавшаго вновь увидть давно покинутую родину. Самое бгство молодыхъ людей въ новелл мотивировано очень слабо, въ пьес же оно вполн намъ понятно, такъ какъ вызвано угрозами Поликсена противъ сына и его возлюбленной (Д. IV, сц. 3). Кстати слдуетъ замтить, что вся превосходная сцена сельскаго праздника въ IV дйствіи вмст съ примыкающими къ ней комическими эпизодами — есть вполн самостоятельное прибавленіе Шекспира.
Существуетъ предположеніе, что кром новеллы Грина, Шекспиръ пользовался еще какимъ-то другимъ, неизвстнымъ намъ источникомъ, заключавшимъ въ себ разсказъ сходнаго содержанія. Проф. Каро (‘Englische Studien’ 1878 г.), и вслдъ за нимъ Р. Бойль (Shakespeares Wintermrchen und Sturm, St.-Petersburg 1885 г.) указываютъ польско-литовское сказаніе, основанное на историческихъ фактахъ и представляющее нсколько пунктовъ сходства съ содержаніемъ шекспировской пьесы. Въ этомъ сказаніи фигурируютъ ревнивый мужъ герцогъ Мазовіи Земовитъ, его невинно-оклеветанная жена Людмила, рожденный ею въ тюрьм сынъ Генрихъ, обреченный герцогомъ на смерть, но спасенный доброй женщиной Саломеей, втайн воспитывающей его и т. д. Съ другой стороны, Карлъ Фризъ недавно указалъ на одну нидерландскую драму XV в. ‘Abel spel van Esmoreit’, имющую значительное сходство какъ съ новеллой Грина, такъ и съ ‘Зимней сказкой’ (см. Neuejahrbcher fr das klassische Alterthum, Geschichte und deutsche Literatur, 1900 г. t. VI). Здсь ревнивцемъ является, какъ и y Шекспира, король Сициліи, заключающій жену въ тюрьму по подозрнію въ неврности. Ея сынъ Эсморейтъ, похищенный тотчасъ же посл рожденія и воспитанный при двор Дамасскаго короля, влюбляется въ королевскую дочь Даміету, отъ которой узнаетъ о своемъ происхожденіи. Вернувшись въ Сицилію, онъ убждаетъ короля въ невинности королевы, вслдствіе чего послдняя освобождается изъ тюрьмы и прощаетъ мужу. Въ поискахъ за Эсморейтомъ Даміета прізжаетъ въ Сицилію. Пьеса оканчивается свадьбой молодыхъ людей.
Въ этой нидерландской пьес нельзя не замтить большого сходства съ ‘Зимней сказкой’. Въ обихъ мы находимъ оклеветаніе королевы Сициліи и заключеніе ея въ тюрьму, удаленіе и счастливое спасеніе ребенка, любовную идиллію въ далекой стран, возвращеніе юной пары и реабилитацію королевы.
Приведенные факты приводятъ къ заключенію, что, кром новеллы Грина, Шекспиръ былъ знакомъ съ какой-нибудь другой версіей широко-распространеннаго сказанія о несправедливо оклеветанной жен. Одно изъ подобныхъ нмецкихъ сказаній выводитъ героиней ‘дочь русскаго царя’ (‘Deu Tochter des Kniges von Reuzen’. См. v. d. Hagen, Gesamtabenteuer, II). Припомнимъ, что у Шекспира Герміона называетъ себя ‘дочерью русскаго императора’. (У Грина — на русской принцесс женатъ Эгистъ, соотвтствующій Поликсену y Шекспира).
Нкоторые комментаторы находятъ въ ‘Зимней сказк’ также и автобіографическій элементъ, приводя ея содержаніе въ связь съ возвращеніемъ Шекспира въ родной Стратфордъ въ послдніе годы его жизни и испытанными имъ при этомъ впечатлніями. (Ср. вышеназванный этюдъ Бойля R. Воуlе, и V. Berger, ‘Wie das Wintermrchen entstand’, Hamburg 1903). Примиреніе съ женою, которую надолго покинулъ онъ во время своей лондонской жизни и ея увлеченій, радость возстановленія нарушенной семейной жизни, удовольствіе видть въ своей дочери Юдии молодую цвтущую двушку, поразительно напоминавшую его жену Анну Гесвэ въ эпоху его романа съ ней,— все это нашло себ такъ или иначе отраженіе въ отношеніяхъ между Леонтомъ, Герміоной и Пердитой, въ спокойномъ колорит пьесы, какъ бы обвянной свжимъ дыханіемъ сельской природы, и въ ея примирительномъ исход. Нельзя не замтить, что въ одновременныхъ съ ‘Зимней сказкой’ пьесахъ — ‘Цимбелин’ и ‘Бур’ — рчь идетъ также о примиреніи и возсоединеніи разлученныхъ надолго членовъ семейства. Съ другой стороны, въ обрисовк характера Мамиллія, осужденнаго на преждевременную смерть, какъ бы чувствуется скорбь Шекспира по безвременно погибшемъ, горячо имъ любимомъ сын Гамлет.
Назвавъ свою пьесу ‘Зимней сказкой’ Шекспиръ намренно подчеркнулъ сказочность и полуфантастичность ея содержанія. Кром того, въ самомъ текст пьесы нсколько разъ Шекспиръ старается внушить читателю мысль о такомъ характер пьесы. Разсказывая о признаніи Пердиты дочерью короля, придворный замчаетъ: ‘Въ одинъ часъ совершилось столько чудесъ, что не воспть ихъ даже балладнымъ стихотворцамъ’… ‘Новости, которыя выдаютъ за истину, до того подходятъ на старую сказку, что имъ трудно поврить’ (д. V, сц. 2). Разсказу о судьб Антилона, разорваннаго медвдемъ, предпосылается замчаніе: ‘Тутъ дло становится опять похоже на сказку, которой все еще осталось что разсказать, несмотря на то, что довріе къ ней кончено, и никто не хочетъ ее слушать’ (ib.).
Какъ въ сказк, мсто дйствія не иметъ здсь большого значенія: оно происходитъ ‘въ нкоторомъ царств, въ нкоторомъ государств’, и читателю въ сущности совершенно безразлично, называется ли эта сказочная страна Сициліей, Богеміей или какъ нибудь иначе. ‘Морской берегъ’ Богеміи приводилъ въ смущеніе многихъ комментаторовъ. Составлялись всевозможныя гипотезы для объясненія этой географической ереси, заимствованной Шекспиромъ y Грина. Одни думали, что слово Bohemia попало по ошибк вмсто Bythynia (Ганмеръ), другіе длали историческія справки, доказывающія, что владнія короля богемскаго нкогда простирались до Средиземнаго моря, третьи старались доказать, что подъ Богеміей Шекспира мы должны разумть страну ‘бойевъ’, т. е. кельтовъ или галовъ (см. статью Kralik’a въ Jahrbuch der deutsch. Shakespeare-Gesellschaft за 1901 г.). Но вс эти старанія реабилитировать географическія познанія Шекспира врядъ ли умстны. Эта сказочная ‘Богемія’ съ ея морскимъ берегомъ вполн гармонируетъ съ общимъ сказочнымъ складомъ всей пьесы, которая изобилуетъ всякими анахронизмами и несообразностями. Несмотря на греческія имена, трудно сказать, къ какой національности и къ какой религіи принадлежатъ дйствующія лица. На ряду съ Дельфійскимъ оракуломъ и языческими богами, упоминается также и о ‘пуританин, который поетъ подъ волынку псалмы’ (д. IV, сц. 2). Герміона — дочь русскаго императора, хотя она современница Дельфійскаго оракула, a ея мнимая статуя изваяна Джуліо Романо — итальянскимъ художникомъ эпохи Возрожденія, и т. д. По справедливому замчанію Брандеса, все это только усиливаетъ въ нашемъ впечатлніи сказочный характеръ пьесы. Этотъ сказочный характеръ долженъ служить исходною точкою для сужденія о драматической техник ‘Зимней сказки’. Придирчивые нмецкіе критики, въ особенности Бультгауптъ (Dramaturgie der Klassiker), упрекаютъ Шекспира за боле эпическій, чмъ драматическій складъ его пьесы, за то, что она искусственно раздлена на дв, имющія мало между собою общаго части, между которыми проходитъ цлыхъ шестнадцать лтъ, и т. п. Но вс эти обвиненія отпадутъ сами собою, если мы припомнимъ, что, по замыслу самого Шекспира, эта пьеса есть не столько драма, сколько драматизированная сказка. Кром того, въ ‘Зимней сказк’ есть несомннное единство въ настроеніи и тон, оставляющее цльное и вполн поэтическое впечатлніе. ‘Подобно тому, какъ картина, изображающая довольно чуждыя одна другой группы, можетъ представлять единство въ сочетаніи линій и въ гармоніи красокъ, точно такъ же въ расчлененномъ дйствіи драмы можетъ быть нчто въ общепоэтическомъ смысл родственное, что можно было-бы назвать духомъ или основнымъ тономъ драмы, и этотъ духъ или основной тонъ съ увренностью проведенъ здсь’ (Брандесъ).
‘Зимняя сказка’ похожа на музыкальную симфонію съ патетическимъ началомъ, идиллически-шутливой серединой и трогательно-примирительнымъ окончаніемъ, которое заключаетъ пьесу гармоническимъ аккордомъ.
Патетическую часть этой драматической симфоніи составляютъ три первыхъ дйствія. Тема ея — страсть ревности. Этой страсти Шекспиръ касался въ цломъ ряд своихъ драмъ: въ ‘Отелло’, ‘Цимбелин’, ‘Троил и Крессид’ и, наконецъ, въ ‘Зимней сказк’ — и всякій разъ изображалъ ее въ особыхъ оттнкахъ и y людей съ различнымъ характеромъ. Наряду съ Отелло, Яго, Постумомъ и Троиломъ мы должны поставить Леоната. Какъ ни различны они по своему характеру, темпераменту и общественному положенію, страсть ревности сближаетъ ихъ всхъ другъ съ другомъ. Сравненіе Леонта съ Отелло напрашивается само собою. Можно сказать, что оба героя представляютъ два противоположныхъ полюса губительной страсти. Отелло отъ природы чуждъ ревности, простой, доврчивый и благородный, онъ совершенно лишенъ мнительной подозрительности. Нужна дьявольская ловкость злобнаго Яго и роковое стеченіе обстоятельствъ, чтобы отравить его здоровую натуру гибельнымъ ядомъ ревности. Заразившись этимъ ядомъ, онъ страдаетъ мучительно, невыносимо, страдаетъ не какъ эгоистъ, возмущенный посягательствомъ другихъ на принадлежащее ему добро, но какъ возвышенный идеалистъ, утратившій вру въ любимую женщину и въ возможность счастья и убдившійся, что жизнь его навки разбита.
Не таковъ Леонтъ, который какъ бы служитъ иллюстраціей къ словамъ Эмиліи въ ‘Отелло’: ‘ревность не нуждается въ поводахъ, люди ревнуютъ часто безъ всякихъ поводовъ, a потому, что ревнивы’. (Актъ III, сц. 4). Онъ отъ природы склоненъ къ ревности, носитъ ядъ ея въ собственной душ, поэтому ему не нужно никакихъ Яго, никакихъ вдохновителей и и подстрекателей. Ревность нападаетъ на него внезапно, какъ ураганъ, и овладваетъ всецло всмъ его существомъ, все подчиняя своей тлетворной власти. У него гораздо мене поводовъ быть ревнивымъ, чмъ y Отелло: противъ него говоритъ старинная дружба съ Поликсеномъ, продолжительная счастливая жизнь съ безупречной Герміоной, убжденія окружающихъ лицъ, старающихся его образумить и т. д. Но все безсильно передъ его страстью ревности, ‘этого чудовища, создающаго пищу, которой само питается’ (‘Отелло’, д. III, сц. 3).
Взрывъ его страсти, вспыхнувшей ‘безъ всякихъ основаній, кром дикихъ, безумныхъ подозрній’ (д. II, сц. 3), тмъ сильне и разрушительне, что онъ человкъ, избалованный своею королевскою властью, гордый своимъ саномъ и необыкновенно самоувренный. Неистовствуя противъ Герміоны, онъ напоминаетъ намъ Лира, который осыпаетъ проклятіями Корделію. Противорчія Паулины и другихъ приближенныхъ еще боле подливаютъ масла въ огонь его бшенства. Его упорству нтъ предловъ:
Если я
Ошибся въ основаньи, на которомъ
Построилъ эту мысль — то и земля
Окажется слаба, чтобъ поддержать
Ничтожный мячикъ школьника!
Камилло хорошо характеризуетъ душевное состояніе Леонта слдующими словами:
Скоре вы
Успете остановить движенье
Прилива въ океан, чмъ сломить
Совтомъ, словомъ, клятвой ту нелпость
Которой онъ проникся. Онъ увренъ
Въ ней, какъ въ себ, и будетъ защищать
Ее до самой смерти.
Къ Дельфійскому оракулу онъ посылаетъ не для того, что бы узнать отъ него истину, въ которой онъ не сомнвается, a лишь съ тою цлью,
чтобъ успокоить
Сомннія невждъ, которыхъ глупость
Не хочетъ видть правды.
Поэтому, когда отвтъ оракула оказывается не въ его пользу, онъ доходитъ до того, что обвиняетъ его во лжи. Нужно было сильное нравственное потрясеніе, чтобы образумить зарвавшагося безумца. Карающую десницу бога онъ видитъ въ смерти Мамиллія и въ похожемъ на смерть обморок Герміоны — и въ душ его происходитъ крутой переломъ. Чмъ боле неистовствовалъ онъ ране, тмъ глубже теперь его раскаяніе. Много лтъ сокрушается онъ въ своемъ грх и страданіемъ очищаетъ и облагораживаетъ свою душу. Разставаясь съ нимъ въ конц пьесы, мы видимъ его отршившимся отъ своихъ недостатковъ и возрождающимся къ новой жизни.
Этотъ процессъ нравственнаго очищенія, прекрасно изображенный Шекспиромъ, возвышаетъ Леонта надъ низменными ревнивцами въ род Яго, закоренлаго въ грубомъ себялюбіи. Леонта нельзя считать ничтожною личностью и отрицательнымъ явленіемъ. Онъ не злодй, для котораго нтъ ничего святого, a человкъ, заразившійся ревностью, какъ болзнью, которая находитъ самую обильную пищу въ его природномъ предрасположеніи и въ общемъ склад его самоувреннаго, своенравнаго и властнаго характера. Въ своемъ ослпленіи онъ доходитъ до крайнихъ предловъ несправедливости и жестокости, но стоило ему лишь прозрть, какъ онъ начинаетъ искупать свои преступленія жгучими слезами искренняго раскаянія.
Если Леонтъ не похожъ на Отелло, то и жертва его безумной ревности, Герміона, иметъ мало общаго съ Дездемоной. Герміон совершенно чужды отличающія Дездемону страстность, неосмотрительность и слабость. Въ вихр любви Дездемона послдовала за Отелло, не размышляя, и тайно повнчалась съ нимъ. Изъ словъ Леонта мы узнаемъ, что Герміона долго думалъ прежде, чмъ ршиться соединить его судьбу съ своею:
По истеченьи трехъ тяжелыхъ
И длинныхъ мсяцевъ, усплъ достичь я
Того, что ты ршилась дать мн руку,
Сказавъ: твоя вполн!
Съ большою осмотрительностью и серьезностью совершивъ такой важный въ жизни шагъ, она уже на вки остается идеальной и безупречной женой своего избранника. Спокойная, уравновшенная и стойкая, она не теряется, подобно Дездемон, подъ градомъ несправедливыхъ обвиненій. Дездемона была бы не въ состояніи публично защищать себя съ такимъ удивительнымъ самообладаніемъ, съ такимъ благороднымъ и гордымъ сознаніемъ своей правоты. Никакія оскорбленія, никакія страданія не въ состояніи сломить твердости ея высокой души, соединяющей сильную волю съ мягкой женственностью:
Быть можетъ, вы,
Не видя слезъ въ глазахъ моихъ, и сами
Не станете жалть меня, но знайте,
Что я полна той благородной скорби,
Которая, упавши разъ на душу,
Томитъ ее и жжетъ съ такою силой,
Что не залить потокомъ горькихъ слезъ.
Защитительная рчь Герміоны въ суд — одинъ изъ перловъ шекспировской поэзіи. Никогда, кажется, величіе женской души не изображалось съ такимъ мастерствомъ, какъ въ этой сцен ‘Зимней сказки’. Герміон не страшны угрозы посл того, какъ съ потерей дтей и любви мужа она потеряла все:
Оставьте ваши
Угрозы, государь!— того, чмъ вы
Хотите запугать меня, желаю
Душевно я сама! Мн жизнь не радость…
Она — ‘подруга короля, владвшая полцарствомъ, дочь монарха, мать полнаго надеждъ прекрасныхъ сына’ — теперь ‘столько же несчастна, сколько прежде была чиста’. У нея жестоко оторвали послднее дитя и бросили на смерть ‘еще съ невинными устами, увлаженными невиннымъ молокомъ’.
Не о жизни, a o спасеніи своего добраго имени думаетъ оскорбленная и измученная жена и мать:
Я не прошу
За жизнь свою: она мн тяжела,
Какъ горе, отъ котораго всмъ сердцемъ
Желала бъ я избавиться! но честь!—
Честь перейти должна и на потомство —
Ее хочу спасти я.
Въ такую бездну несчастья погрузила нелпая ревность Леонта эту ‘прекраснйшую женщину изъ всхъ, когда либо длившихъ съ мужемъ счастье’. (Д. V, сц. 1). ‘Кротче самой благости, добрй невиннаго младенца* (Д. V, сц. 3), съ очами, сіявшими ‘ярче небесныхъ звздъ’ (ib.), Герміона — олицетвореніе женственной граціи и мягкой привтливости, соединенныхъ съ высокимъ благородствомъ и силою души. Она изъ тхъ женщинъ, которыхъ ‘нжнымъ поцлуемъ легче сдвинуть на сотню миль, чмъ вынудить ступить ихъ шагъ крутою мрой’ (Д. I, сц. 2). Паулина не далека отъ истины, когда говоритъ Леонту, что ‘если-бъ собрать со всхъ живущихъ женщинъ вс лучшія ихъ свойства, чтобъ создать одну на диво міру — и тогда она бы не сравнялась’ съ Герміоной. (Д. V, сц. 1).
Въ галлере женскихъ портретовъ, нарисованныхъ геніемъ Шекспира, Герміон должно принадлежать одно изъ почетныхъ мстъ. Благородный и въ высшей степени симпатичный образъ этой невинной страдалицы нарисованъ съ удивительнымъ совершенствомъ. Ея характеръ выставленъ намъ съ пластичностью, законченностью и рельефностью очертаній изящной мраморной статуи, въ вид которой она выступаетъ въ послднемъ дйствіи.
Герміона хорошо оттнена поставленной рядомъ съ нею Паулиной, женщиной энергичной, стремительной и запальчивой. Съ рдкою смлостью, не щадя себя, изобличаетъ она преступнаго короля, выступая въ защиту правды и справедливости. Она напоминаетъ благороднаго Кента, играющаго такую же роль передъ лицомъ самовластнаго короля Лира. Въ своей чрезмрной горячности она даже вредитъ длу, раздражая еще боле короля, не выносящаго противорчій, но затмъ она содйствуетъ тому, чтобы въ Леонт заговорилъ долго заглушаемый голосъ совсти. Въ ея уста Шекспиръ влагаетъ высокія слова, въ которыхъ нельзя не видть его личнаго убжденія: ‘еретикъ тотъ, кто поджигаетъ костеръ, a не тотъ, кто на немъ горитъ’ (Д. II, сц. 3).
За патетическою частью ‘Зимней сказки’, выдержанною съ начала до конца въ серьезномъ тон, безъ всякой примси комическаго элемента, слдуетъ очаровательная пастораль, рисующая чистую юношескую любовь Пердиты и Флоризеля.
Предшествуетъ ей и сопровождаетъ ее рядъ комическихъ сценъ, въ которыхъ главная роль принадлежитъ Автолику. Это чрезвычайно оригинальная личность, не имющая подобной себ въ драмахъ Шекспира, человкъ на вс руки, проныра и плутъ, обманщикъ и весельчакъ. Прежде чмъ сдлаться профессіональнымъ воромъ, онъ перемнилъ много занятій: ‘ходилъ съ обезьяной, былъ разсыльнымъ при суд, таскался съ кукольнымъ представленіемъ блуднаго сына, a потомъ женился на жен мдника’… (Д. IV, сц. 2). Со всмъ тмъ онъ сохранилъ въ себ неистощимый запасъ юмора и остроумія.
Нжными,