Зимний поход русских и французов в 1806 и 1807 годах
Зимний поход русских и французов в 1806 и 1807 годах
(С немецкого.)
——
Зимний поход русских и французов в 1806 и 1807 годах, Наполеон, Год: 1807
Время на прочтение: 15 минут(ы)
В Ульмской всеобщей газете помещено рассуждение о нынешней войне, написанное таким образом, каким обыкновенно пишутся листки полуфранцузские, к тому служащие, чтобы приготовить умы к будущим происшествиям, и заблаговременно поставить людей в тех точках зрения, откуда Бонапарт хочет быть видимым.
Бонапарт, потерявши едва ли не большую половину своего войска на сей стороне Вислы, не получил ни малейшей выгоды от сражений. И как сего нельзя утаить от Германии, много уже раз обманутой, то в упомянутом сочинении стараются доказать, будто Россия вела войну наступательную, и вывести из того заключение, что французское войско, вопреки всем усилиям российских ополчений, удержало при себе полученные выгоды, и что при возобновлении военных действий обе стороны могут иметь по крайней мере одинаковую надежду.
Сочинитель заблаговременно предполагает, что французам немудрено потерять сражение, и на сей случай вычисляет обстоятельства, которые могут утешить при неудаче, говорит, что в предначертании великого полководца всегда заключаются благоразумные соображения, предотвращающие важную потерю, что военные действия только продлятся оттого, а отнюдь не переменятся, что ежели еще одна держава объявит войну Франции, то военный театр будет перенесен на другое место, и более ничего.
Но ежели Россия потеряет сражение, ежели военное счастье обратит к ней хребет свой, что выйдет? По мнению снисходительного немецко-французского сочинителя завоевать Россию не можно по причине великого пространства сей империи, и потому что нельзя истребить военных сил ее в одном месте, однако, продолжает сочинитель, нетрудно будет ворваться в приморские области, и ежели не целую армию, то по крайней мере один корпус (один корпус?) дослать на короткое время в столицу: тогда то открылось бы бесчисленное множество выгод! Тогда то Англия, запертая кругом, принуждена была бы отказаться от неприязненной системы своей, вредной для целой Европы (то есть для одной Франции)!
Нелепости, содержащиеся в последней половине сего рассуждения, собственно принадлежат голове немецкого сочинителя. Французы давно уж присвоили себе неоспоримое право не знать географии, им простительно, стоя на берегах Эльбы, мечтать о завоевании Сибири: но немцу как не знать, что от нынешнего военного театра до Петербурга считается сто семьдесят миль немецких, то есть столько же, сколько от пределов Франконии до Вислы, и что Бонапарт быстро пролетел сие расстояние только потому, что на одной половине все были вне себя от ужаса, а на другой принимали его изменнически!
Мнение сочинителя даже не стоит опровержения. Не считая трудностей военных и географических, было бы вовсе некстати доказывать, что орда чужестранцев никогда не может добраться до столицы сильного народа российского, душевно преданного своему государю, а особливо с той стороны, с которой весь народ устремится защищать ее грудью. Хотя поляки и дали Наполеону пышное титло непобедимого, однако после кровопролитного похода ему не удалось еще до сих пор увидеть пределов российских.
Но почитаемо за нужное опровергнуть другие замыслы сочинителя, который хочет доказать, будто Россия теперь ведет войну наступательную, и вывести из того следствие, что выводы остаются на стороне французской, ибо намерения Бонапарта не уничтожены, и главная армия его удержалась на правом берегу Вислы. Ежели немцы поверят сему обману, тогда исчезнет вся надежда, и они еще с большею покорностью должны будут лобызать жезл, который их поражает. О том прилежно хлопочут подкупленные и ослепленные писцы, одни с умыслом, другие только по страсти марать бумагу, они, не имея возможности ободрять земляков своих к защите отечества, лучше хотят писать против него, нежели сидеть поджавши руки.
По рассчетам политическим и нравственным, Россия намерена была вести наступательную войну тогда, когда объявила, что для восстановления независимости Европы и для исполнения обязанностей своих по договорам, готова поднять оружие. Но в минувшую зиму она только оборонялась, только отражала нападение.
Когда прусская военная сила несчастным случаем в октябре 1806 года разрушена при самом начале войны, тогда Россия только готовилась к великому бою, от которого долженствовала зависеть судьба Европы — ее порабощение или свобода. Для решительного пособия союзнику, сражающемуся с переменным счастьем, приготовлено было достаточное войско. Но когда враг победоносный возмог противопоставить России всю покоренную Германию, когда приобрел многие выгоды и пособия: тогда уже нельзя было послать упомянутого войска, нельзя было положиться на сомнительную помощь союзников, нельзя было ожидать счастливых следствий от наступательного плана.
Многие военные отделения от мест своих до границы долженствовали перейти гораздо большее расстояние, нежели Бонапарт, который, как будто силою волшебною, очутился в сердце Пруссии, быстро перейдя от Мейна к Висле. Многие полки российские оставались на отдаленнейших пределах империи, где присутствие их было необходимо.
Время не благоприятствовало действиям войны наступательной, когда вторая армия под начальством графа Буксгевдена подвигалась к Мемелю, чтобы соединиться с корпусом генерала барона Беннингсена. Наступающая зима облегчала способы к доставлению припасов, но дороги для войск, поспешавших к главной армии, сделались гораздо труднее для россиян, нежели для французов, находившихся под южным небом. Вот почему российские полководцы решились вести воину оборонительную между Вислою и Неманом, и предоставили на волю Бонапарта или расположиться в Германии и юго-западной Польше, или, подавшись вперед, невыгодно начать наступательную войну против России.
Если б Наполеон Бонапарт был только полководец, то, получив в свою власть, деньгами или хитростью, почти непреодолимые крепости на реке Одере, вероятно расположил бы войска свои (которые тогда еще не потеряли многих тысяч) на зимних квартирах по ту сторону Одера. Тогда он мог бы в продолжение зимы собрать подкрепления из порабощенных областей и из самой Франции, чтобы протянуть вторую линию за рекой Эльбой. Трепещущая Германия, изумленная победами его, наполненная вечно преданными Франции людьми, содержимая в повиновении близ находящимся войском, без роптания отдала бы все, чего ни потребовали бы от нее для превращения толпы рекрут в сильную армию.
Трудно отгадать, какое намерение приняла бы Австрия, столь жестоко обиженная от Бонапарта, и что делала бы она в продолжение сей последней войны за политическую свободу Европы. Чтобы удержать Австрию при ее бездействии, надлежало помешать военным ее приготовлениям, в чем Бонапарт конечно мог бы успеть, оставшись за Одером. Ибо Австрия, как ближайшее государство, при первом движении своем, при первом знаке разрыва с французами, должна была бы ожидать, что главная неприятельская армия пробьется в средину ее между Галициею, Моравиею и Венгриею и поразит ее прежде, нежели кто-либо из союзников успеет сделать отвод в ее пользу.
Поляки, которых он со времени консульского своего воцарения тешил беспрестанно разными обещаниями, чтобы в потребном случае иметь готовых мятежников, поляки французам, стоявшим близ пределов их, и по-видимому воюющим за свободу Польши, тайно и явно оказали бы гораздо более пособий, нежели ныне. когда французы разбойничают в их земле, и когда самые усердные галломаны видят, чего должны ожидать впредь от мнимых своих защитников.
Таким образом Бонапарт, приковавши к знаменам своим военную силу целой половины Европы, по наступлении весны мог бы отражать покушения возвратить свободу странам порабощенным.
Для пограничной российской армии невозможно было бы мешать приготовлениям, делаемым со стороны французов. Беспокоить неприятеля в зимних его квартирах на Одере, и остановить военное преобразование покоренных областей немецких, также было бы весьма трудно, и как то, так и другое не обещало бы удачных следствий. Россиянам надлежало бы идти в такую землю, в которой зима военным действиям гораздо меньше благоприятствует, нежели северные морозы. Они оставили бы за собою большую реку, через которую переправляться весьма трудно, не имели бы запасных магазинов, находясь между людьми, на приверженность коих нельзя полагаться, и которые при первой неудаче сделались бы явными изменниками. К сим важным неудобствам, которые одни уже не дозволяют думать о наступательной войне, прибавить должно еще, что между Одером и Вислою вовсе нет крепостей для прикрытия наступательных действий. Несчастное сражение заставило бы российские войска идти назад за Вислу, взять самое невыгодное положение. Напротив того удача ни к чему не послужила бы, ибо победы, сряду одна за другою, окончились бы тем, что надлежало бы осадить одну или вдруг несколько крепостей, и за такое время, когда трудно перевозить тяжелые орудия, и когда погода делает тщетными почти все покушения.
Но Бонапарт не одобрил сего плана. Кажется, что политические намерения сего дерзновенного завоевателя, который все почитает для себя возможным, до того довели его, что он пренебрег все расчеты военного искусства.
После великих приготовлений, почти с тремястами тысяч человек он при самом начале войны разрушил сильное государство. Коснувшись пределов земли, где надеялся наконец пожинать то, что давно уже сеял с помощью верного Талейрана, он видел, что удобно может произвести в действо любимую мысль свою, то есть основать на севере одно подвластное королевство, и посадить на престоле еще одного из своих братьев. Десятилетние опыты и воспоминание о прежних походах в Италии внушили ему, что революционная тактика, которою народы ослепляются, подает великую помощь тактике военной, почему и захотел он снова взять сторону подданных против законных государей их, чтобы в начинающуюся войну с Россиею приготовить себе новых союзников. Для того-то Бонапарт решился наудачу в суровое годовое время начать новой поход не против армии, но против целого народа.
Может быть некогда узнаем еще и другие причины, заставившие его на все отважиться. Может быть он видел, что неслыханные бедствия изумили немцев, но не отняли у них всей силы, что война долговременная возбудит неудовольствие во Франции, и что восстановление Польши никогда не будет страшилищем переговоров, ежели теперь, стоя с многолюдным войском на ее границах, не решится начать дело.
Кроме выгод оборонительных, Бонапарт, оставшись за Одером, нашел бы еще другие. Ежели б французская армия, покорив сперва шлезские крепости, что очень нетрудно было бы сделать ей всего своей силою, начала наступательно действовать над морем, то вероятно Колберг, а может быть и Данциг не устояли бы, сим самым пресеклись бы способы зимою предпринять что-либо выгодное против французов. Но положим, что осада упомянутых крепостей не имела бы успеха, а особливо если б российское войско переправилось через Вислу, в таком случае корпус, освободивший города от опасности, был бы в неприятнейшем положении, нежели французское войско, принужденное оставить осаду. Дошло бы дело до главного бою по ту сторону Вислы, по неудачном окончании надлежало бы спрятаться в Данциге и оставить Кенигсберг вовсе без защиты.
Но если б французам удалось взять Данциг, то они, получив запасы во власть свою, расположились бы кривою чертою против Вислы, так что всякое войско противной стороны, переправившись через упомянутую реку, неминуемо подвергалось бы нападению с лица и с боков. Ежели б французы расположились зимовать в Бреславе, Кистрине и между Данцигом и Колбергом, то левое крыло их было бы защищаемо Данцигом, а правое Австрийскими владениями, следственно невозможно было бы действовать против них наступательным образом со стороны Вислы иначе, как устремляясь прямо к средоточию полукруга. Пусть наступательная армия ударила бы всею силою своею на корпус, стоящий в Данциге, в таком случае левое крыло ее попало бы между колонн неприятельских, находящихся при Познани и Кистрине. Пусть обратилась бы она к Варте или Одеру, тогда корпус данцигский перерезал бы ее сообщение с правым берегом Вислы.
Бонапарт признал за нужное как можно поспешнее занять Варшаву, чтобы оттуда удобнее распространить революцию в той части Польши, которая была у него за спиною. Так обыкновенно поступали французские генералы до 1799 года, но теперь хитрость сия нимало уже не прилична властелину французскому, который хочет стоять наряду с законными государями.
Российская армия, начальствуемая генералом Беннингсеном, расположена была, начиная от Варшавы и от переправ через Вислу, ниже сего города до самого Полоцка, прусский корпус с малым российским отрядом находился в Торуне. Армии сей, назначенной действовать оборонительно, не было нужды вперед подвигаться. Ей не было нужды упорно защищать переправу через Вислу, а если б это случилось, то мы опять к несчастью увидали бы, что при одинаковых силах, даже с превосходным числом солдат, не всегда счастливо удается остановить неприятеля при переправе. Тотчас за тем могло бы дойти до главного сражения, от которого зависела безопасность целой полосы земли до самых пределов России. Оборона тогда только обещает важный успех, когда есть надежда не только отразить неприятеля, но при удобном случае и напасть на него, а сего никак нельзя было сделать, ибо неприятель стоял за рекою вдоль по берегу, итак, оставалось дать ему свободу переправиться через Вислу.
Когда Бонапарт послал из Познани к Висле две колонны, одну главную через Ловиц и Ленцич в Варшаву, другую меньшую через Накель и Бромберг в Торунь, тогда в Варшаве находилась часть корпуса Беннигсена. Сие наступательное движение показало, что Бонапарт, несмотря на приближение зимы, намерен со всей силою своею идти вперед, и принудило генерала Беннингсена отвести своих назад и без сражения оставить Варшаву, которая для Бонапарта составляла важное приобретение, но в которой войско российское на ту пору не имело никакой надобности.
Россияне, расположась при Пультуске над Нарвою и ожидая корпуса графа Буксгевдена, долженствовали со всевозможною упорностью защищать, во-первых, магазины свои вдоль по границе заложенные, во-вторых, город Кенигсберг, как единственное сборное место для составления и укрепления прусского войска. Военный театр находился в такой земле, где не для чего было заботиться, большую или меньшую полосу неприятель удерживает за собою, ибо там не мог он найти приготовленных запасов, не мог также довольствоваться из кармана жителей.
Расположение при Пультуске было весьма выгодно, потому что давало способы отразить неприятельские покушения на российские пределы и на магазины. Недалеко от сих границ, новоприобретенной Восточной Пруссии, от севера к югу простирается дикая, почти непроходимая пустыня, начинаясь выше Ортельсбурга на север и оканчиваясь клином при Пультуске над Нарвою. Полоса, между сею пустынею и российским пределом находящаяся, представляет открытое поле.
Не было в том никакой важности, в чьей власти находилась полоса земли между Вислою и Пультуском, ибо неприятелю не давала она ни превосходства в местоположении, ни выгод продовольствия. Напротив, надлежало всячески защищать упомянутую открытую страну за пустынею, чтобы не подвергнуть опасности хлебные магзины. В бюллетенях французских восточным слогом описаны великие победы, будто бы показавшие путь маршалам Даву и Мюрату через Вислу и даже к берегам реки Буга. В самом же деле никто и не думал упорно останавливать французов, а только занимали неприятеля малые отряды конницы, которая как числом своим, так и добротой была превосходнее французской.
Кто не знал местных обстоятельств военного театра, тот, читая бюллетени, вероятно дивился подвигам Наполеона, который с победоносным своим войском покорил еще на несколько миль земли и переправился через две речки. Но люди сведущие не видели в том никакой для него пользы, напротив, они знали, что сшибки между легкими войсками всегда оканчивались уроном для французов, и что солдаты начинали утомляться, они знали, что запасы между Бугом и Вислою истощились, и что французы, зашедши далеко, ничего не получили, кроме только случая хвастаться покорением новых областей, и опасности потерять решительное сражение, имея большую реку у себя за спиной.
Чтобы окончить неизвестность, чтобы сражением купить себе или покой на зиму, или выгодный мир, а может быть еще для политических причин, которые заставили французскую армию столь поспешно идти к Варшаве, Бонапарт определил сделать главное нападение на российско-прусские войска.
Перед 11 числом декабря российская армия под начальством генерала Беннигсена расположилась таким образом: главный корпус стоял при Пультуске на левом берегу Нарвы, одно отделение находилось при Голомине на правом берегу сей реки и прикрывало дорогу через Маков к Остроленке, почти в равном расстоянии от обоих корпусов впереди, при втечении Вкры в Нарву, стояло отделение под начальством графа Остермана, при Ниденбурге и Солдау находился прусский корпус с немногими российскими полками для наблюдения за корпусами Нея и Бернадотта, которые переправились через Вислу при Торуне, и строились при Голомине.
Французская армия подвинулась вперед от Новоместа. Начальник ее по-видимому хотел отрезать при Пультуске находившийся корпус, а с другою колонною пробраться через лес к Остроленке. Если б неприятелю удалось произвести в действо план сей, то, окружив таким образом российскую армию, он открыл бы себе дорогу прямо к границам.
Сперва сделано нападение на корпус графа Остермана при Насильске. Сей корпус дрался с неприятелем, наступавшим в равной и даже в превосходившей силе. Но когда нельзя уже было остановить целую французскую армию, в то время граф Остерман напал стремительно на передовые войска, потом тотчас бросился назад, и сим действием заставил неприятеля позволить себе спокойно отступить к Чернову. Французы пытались ночью врасплох напасть на деревню, но русские встретили их в готовности. На другой день граф Остерман соединился с корпусом генерала Беннингсена. В 13 день декабря последовало общее нападение на всю российско-прусскую армию.
Маршалы Ней и Бернадот напали на слабый корпус генерала Лестока при Солдау и принудили его отступить к прежней границе прусской. Сильный отряд главной армии напал на посты при Голомине, а самая армия, под начальством Бонапарта, ударила на корпус генерала Беннигсена при Пультуске.
Окончание сей битвы известно. При Голомине российский корпус чрез весь день выдерживал нападение превосходной силы неприятельской, и уже в сумерки отступил в Маков к приближающейся армии графа Буксгевдена, не оставляя однако дороги к Остроленке, которая была целью сего нападения. Напротив того при Пультуске французская армия после кровопролитного сражения ввечеру совершенно разбита на всех пунктах, и принуждена в беспорядке бежать с поля сражения. Судя по важности сей решительной битвы, число пленных французов очень невелико, ибо российская конница, который особенно принадлежит часть победы, не давала пощады неприятелю, и рубила всех без исключения.
Таким образом, уничтожено намерение напасть на российские пределы и истребить корпус генерала Беннигсена: при Голомине французам не удалось открыть себе дорогу к Остроленке, а при Пультуске они принуждены были уступить поле сражения победителям и бежать назад со всевозможною поспешностью.
После сей неудачи в одном предприятии на правом берегу Вислы, надлежало отважиться на другое, а именно овладеть Кенигсбергом. Если б французам удалось взять сей город и остаться в нем на зиму, то Бонапарт получил бы средства подкрепить свое войско, изнемогшее от стужи под северным небом, тогда он мог бы осадить Данциг под прикрытием главной армии, и наконец успел бы, по крайней мере на одну зиму совершенно уничтожить Прусскую монархию.
Сии важные причины заставили российского военачальника заботиться об участи Кенигсберга, и о том, чтобы не допустить его до расхищения. Маршалы Ней и Бернадот, потеснивший при Солдау прусский корпус, которого одна часть пошла к Эльбингу, другая к Кенигсбергу, угрожали нападением на сию столицу.
Между тем российская армия по причинам, не имевшим никакой связи с битвами при Пультуске и Голомине, подвинулась по Маковской и Рязанской дорогам, позади Остроленкского лесу к Остроленке, Иоаннесбургу и Колно. Бонапарт, пользуясь сим случаем, написал в своих бюллетенях, что российское войско отступило к Немену, потеряв сражение. А чтобы прикрыть как-нибудь изнеможение своего войска и предотвратить неприятные суждения о том, что от мнимой победы не получил никаких выгод, он объявил, что армия его расположилась на зимних квартирах, которые достойно заслужила своими подвигами. Самая хитрость сия уже показывает, что французы разбиты: ибо в стране открытой, ничем не укрепленной, мудрено расположиться на зимних квартирах, не уговорившись о том с противною стороною, при том же он сам приказал войску своему, как скоро оно оправилось, медленно потянуться до Остроленки вслед за русскими, которые шли к Иоаннесбургу вверх по обеим сторонам Нарвы. Другую часть войска он послал к стороне Солдау, Вилленберга и Ортельсбурга вслед за корпусами Нея и Бернадота. Сам расположась в Ортельсбурге, наблюдал движение российской армии Беннигсена, находившейся по другую сторону пустыни.
Потребность спешить на помощь Кенигсбергу становилась день ото дня очевиднее. Хотя генерал Лесток, стоявший близ Бартенштейна, будучи подкреплен отрядом легких войск российских, мог на несколько времени задержать маршала Нея, однако нетрудно было догадаться, что Бонапарт станет усиливать Нея до тех пор, пока или совсем вытеснит Лестока, или главным сражением решит судьбу Кенигсберга.
Не требовалось большого труда защитить полосу земли, лежащую за Остроленкскою пустынею, во-первых потому, что при Остроленке немного было французов, и что главная сила их находилась между Вилленбергом и Солдау, а во-вторых, что генерал-лейтенант Эссен приближался туда с своим корпусом, и мог не только удержать неприятеля за пустынею, но при благоприятном случае даже беспокоить его нападениями.
Российская главная армия, идучи позади Иоаннесбургского леса и Шпирдингского озера, мало-помалу приближалась к Кенигсбергу, бывшему в опасности. Маршал Ней, претерпев значительный урон, отступил, маршал Бернадот лишился многих солдат, которые достались в плен, потерял обоз свой, и сам едва не попался русским. Грауденц освобожден от осады. Легкий корпус послан за Вислу для усмирения мятежников, которые начинали беспокоить Данциг.
Бонапарт главную свою армию, которая до того времени стояла без дела, двинул вперед для того, чтоб освободить запертых Нея и Бернадота, и чтобы всею силою попытаться покорить Кенигсберг, которого не удалось взять корпусом упомянутых его маршалов. Он опять подался впереди правым крылом своим при Ортельсбурге и угрожал нападением на левое крыло российской армии, которой средина находилась над рекою Алле, а передовая стража стояла в Прейсиш-Эйлау, против соединенных корпусов Бернадота и Нея.
Если б Наполеон Бонапарт хотел только удержать российскую армию на пути ее, и освободить Нея и Бернадота, то намерение его надлежало бы почитать исполнившимся. Российская армия не могла преследовать упомянутых двух корпусов, не подвергнув левого крыла своего очевидной опасности, а от нападения на главную французскую армию для начала битвы нельзя было ожидать полезных следствий. Французы стояли на весьма выгодном для них местоположении. Правое крыло их примыкало к Иоаннесбургскому лесу при Ортельсбурге, следственно было в безопасности, левое крыло находилось не в дальнем расстоянии от Вислы. Чтобы обойти сие крыло, надлежало сперва Бернадота и Нея разбить на голову, притом же весьма ненадежно было бы зашедши в тыл, очутиться между неприятелем и рекою.
Но и без выгодного расположения французской армии русским не было надобности при тогдашних обстоятельствах нападать на неприятеля. Русские и пруссаки имели в своей власти все то между Вислою и Неменом, чего надлежало бы им лишиться не иначе, как претерпев сильное поражение: напротив того Бонапарт, потеряв немаловажную битву на правой стороне Вислы, и не получив никакой удачи — которою мог бы себя оправдывать, для чего перешел через реку — должен был в другой раз сделать нападение. Сверх того российская армия числом людей не только не превосходила французской, но ниже равнялась с нею. Если б она одержала великую победу, какие от того были бы следствия? При несоразмерности в числе войск, при опытности и храбрости, которой нельзя отнять у французов, урон со стороны их не мог быть решителен, а гнаться за разбитым неприятелем в суровое время года и через места ограбленные, было бы очень трудно. Бонапарт возвратился бы за Вислу, и спокойно расположился бы на зимних квартирах. Вообще сие нападение не обещало никаких выгод, Бонапарт, вместо необдуманной наступательной войны, начал бы вести на левом берегу Вислы оборонительную, которая для него гораздо была бы полезнее, и к который сами неприятели подали бы ему случай и возможность.
Когда Бонапарт подвинулся к Алленштейну и напал на левое крыло российской армии, тогда само собою обнаружилось, что главное сражение долженствует решить судьбу Кенигсберга и вообще сего страшного зимнего похода. Чтобы занять выгодное место для битвы, генерал Беннингсен признал за нужное отступить к Прейсиш-Эйлау, и сие отступление сделал при беспрерывном сражении арьергарда. Войска днем дрались, а ночью продолжали поход свой, потеря с обеих сторон была равная. Бонапарт и тут не пропустил случая в своих бюллетенях представить каждую стычку в виде знаменитой победы.
Российская армия расположилась в боевом порядке за Прейсиш-Эйлау на месте открытом, пространном, удобном для военных действий. На одной стороне находились счастье, отважность, сила и способности, не одушевляемые уверенностью в справедливости своего дела, на другой — любовь к отечеству, чувство чести, упование на Промысел, и решительное намерение скорее умереть, нежели оставить поле сражения.
Битва была продолжительная и кровопролитная, с обе их сторон легло множество храбрых прежде окончания дела. Наконец, уже при наступающей ночи, судьба даровала победу стороне справедливой, и французские орлы побежали перед российскими знаменами. Пруссаки утолили в день сей праведный гнев своего государя.
Темнота ночи помешала преследовать неприятеля, который отступил почти в беспорядке, и утомленные победители отдохнули при трупах братьев своих, славно скончавших живот свой за отечество. В сие время Кенигсберг, за который обе стороны потеряли около 60 000 человек, был нужен для победителей не менее как и для неприятеля. Российские войска, простоявши на другой день до половины дня на поле сражения, и получивши все, что получить было можно, поведены храбрым своим генералом к Кенигсбергу, для отдыха и подкрепления. Одна половина армии стояла на биваках перед Кенигсбергом, другая, отдыхала в городе. Неприятель, не зная наверное, что заставило победителей отступить к Кенигсбергу, занял поле сражения, и послал отряд легкой конницы вслед за русскими, чтобы разведать, не уклоняются ли они от сражения, и можно ли овладеть упомянутым городом.
Спустя несколько дней князь Багратион и атаман Платов, напавши на отряд сей, половину изрубили, другую взяли в полон и уничтожили неприятельские покушения. Французы начали отступать, а русские, подкрепив силы свои в Кенигсберге, пошли вслед за ними.
Отступление российской армии к Кенигсбергу подало случай Наполеону занять поле битвы, и пагубное для себя сражение назвать победою! Неужели он в самом деле думал, что Европа словам его поверит? Кто не видит, что под Прейсиш-Эйлау сражались за Кенигсберг, что самым ясным доказательством победы на стороне российской армии служит беспрепятственное отдохновение оной в сем городе, и что французы, находясь очень близко, только на один день пути, не смели ее беспокоить? Не менее обнаруживается хитрость — которую Бонапарте употребил, чтобы представить незабвенное сие сражение в другом виде для немецкой публики — и тем еще, что почитая недостаточным свидетельство бюллетеней, выдал подложные письма частных людей, даже велел сочинить письма будто бы от русских офицеров, которые сомневаются в победе!!
Сие сражение тем достопамятно, оно опровергло на самом деле мнение людей, полагавших, что упорная храбрость непременно должна уступить новой тактике, французские полководцы, истощивши всю опытность свою, все искусство, не могли одержать победы. Они пытались несколько раз обойти то правое крыло, то левое, и сим действием принуждали армию подаваться, но русские — которые давно уже привыкли не почитать себя побежденными, пока есть душа в теле и ружье в руках — мужественно отражали нападения. Неприятелю удалось навести батарею на левое крыло почти сбоку, в сию самую минуту французская гвардия, под начальством Бонапарта, с бешенством устремилась на средину: несмотря на то, левое крыло русское упорно выдерживало огонь, пока подоспела к нему помощь — и две трети Бонапартовой гвардии остались на месте перед неподвижными средними рядами. Французская конница, желая поддержать недавно приобретенную славу свою, пробилась сквозь пехоту: русские немедленно сомкнулись — и ни один из неприятелей не возвратился. Несколько гвардейских эскадронов умышленно или случайно вскочили в промежуток рядов российских, один чиновник с казаками, приблизясь к ним, потребовал, чтоб сдались, французы, не отвечая ни слова, качали головою, казаки и подоспевшая с правого крыла часть конницы напали на них и побили всех. Только один офицер и тринадцать рядовых спасли жизнь свою.
Хотя часть французской армии, уже при конце сражения, с правого крыла почти зашла было в тыл русским, но солдаты были утомлены чрезвычайно, и ничего не могли сделать. При наступлении ночи, правое французское крыло в ужасном беспорядке побежало: русские кололи врагов штыками, били прикладами, и принудили французскую армию отступить на всех пунктах. Победители удержали поле сражения.
Российская армия на другой день не нападала на французов, причины выше упомянутые показывают, что для нее выгоднее было видеть неприятеля на правом берегу Вислы в худом положении, нежели за Вислою в хорошем.
Вот истинное описание случившихся в Пруссии нынешнею зимою военных происшествий, которые отняли у Наполеона присвоенное им титло непобедимого.
Зимний поход русских и французов в 1806 и 1807 годах: [Полемика со ст. из Ульм. всеобщей газ.]: (С немецкаго) // Вестн. Европы. — 1807. — Ч.34, N 13. — С.43-70.