ЖУРНАЛЬНЫЕ ОТМЕТКИ
ЖУРНАЛЬНЫЕ ОТМЕТКИ
<,17 сентября 1844>,
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Журнальные отметки, Некрасов Николай Алексеевич, Год: 1844
Время на прочтение: 9 минут(ы)
Н. А. Некрасов. Полное собрание сочинений и писем в пятнадцати томах
Том двенадцатый. Книга первая. Статьи. Фельетоны. Заметки 1841—1861
СПб, ‘Наука’, 1995
Наконец, вот и настоящая, законная осень. Петербург вставил двойные рамы и смиренно ждет забав и развлечений, которые сулила ему осень. Но пока он еще не дождался их и скучает… Скучает, потому что не изгладились еще из памяти петербургских жителей тяжелые впечатления обманувшего их надежды лета, потому что грустно и больно видеть опадающие листья, поблекшую зелень, унылое и пасмурно-безотрадное небо, неприятно гулять, с опасностию промочить ноги, и тяжело дышать сырым и холодным осенним воздухом… Погодите, пройдет еще неделя, много две, Петербург свыкнется с осенью, погрузится в свои обыкновенные и необыкновенные развлечения — и в самый дурной и дождливый день вы не встретите скучного лица… Но, скажете вы, если теперь, в это пасмурное и печальное время, скучно в Петербурге, источнике всяких веселостей, то что же должно быть в провинции, в губернском городе, в уездном городишке, в деревне? ‘Скука, скука и скука!’ — отвечаем мы вам. Но нелишним считаем напомнить, что между столичною и губернскою, а кольми паче деревенскою скукою — огромная разница: когда Петербург только зевает, губернский город, истощив все средства к побеждению скуки, уже храпит богатырским сном, а деревня опоражнивает последнюю бутыль заготовленной летом на всю зиму наливки…
В последних числах сентября
(Презренной прозой говоря)
В деревне скучно…—
сказал и Пушкин… Но тот, кто не живал осенью в деревне, не может составить себе даже приблизительного понятия о деревенской осенней скуке. Холодный, порывистый ветер бешено носится в туманной атмосфере, крутя перед вашим носом обвалившиеся листья, обрывки всяких записок, тряпье и всякую дрянь, выброшенную, может быть, за двадцать верст несколько лет назад, уныло скрипят ставни, и болезненно, словно скрежетание злости, проходит по душе их докучное, однообразное скрипенье, длинношейный гусь запрятал под крыло свою надменно-величавую голову и в недвижной апатии не тронется с места до вечера, жаль босого мальчишку, в одной рубашке, босиком, перебегающего затопленный лужами двор, жаль путешественника, принужденного вылезать среди самой глубокой грязи, чтоб доставить облегчение лошадям, еще сильнее жаль его, когда экипаж совершенно увязает в грязи и необходимо прибегнуть к сострадательной помощи дяди Митяя с товарищами, жаль дворного верного пса, тоскливо и медленно расхаживающего по двору и по временам испускающего отрывочное визжанье, полное безотчетной тоски, и тяжело отзывается в душе протяжное карканье вороны, усевшейся на серой крыше сарая и с глупым спокойствием озирающей туманную даль… Дождь частый, мелкий, косыми, неправильными линиями падая с высоты, заслоняет собою отдаление, в поле бесцветность, пустота, безжизненность, скучная и гнетущая тишина, прерываемая только изредка все теми же зловещими криками перелетевшей на полуразвалившийся забор вороны, криками, которые, раздирая воздух и сердце, предвещают что-то недоброе… Уныло дребезжит колокольчик медленно плетущейся тройки, и вовсе не слышно заунывной песни ямщика, которую он певал бывало, когда солнце смотрело ему прямо в глаза и не леденил костей его холодом пробитый насквозь армячишка… В лесу ужас, нагота, шум, похожий на концерт демонов, буйно обрывающих с природы ее лучшее украшенье — листья, с визгом отрываются эти сухие, безжизненные, болезненно-желтые листья с деревьев, с минуту кружатся около родного дерева, как бы прощаясь с ним навеки, и потом падают, расстилаясь по лесу наподобие желтого, сверкающего ковра, или уносятся далеко-далеко с страшным воплем, в котором слышится роковое, пугающее слово—‘осень’!.. Скучно в поле, скучно в лесу, скучно во всей деревенской природе!..
Что делать? Надоело толковать с управляющим, надоело читать, надоело раскладывать гран-пасьянс, надоело и любезничать и браниться с женой… Хорошо бы заснуть на целый месяц, на целую осень… Но вот лежишь день, другой, третий, позевывая, вскрикивая по временам ‘трубку!’ и в беспорядке перебирая в мыслях все, что когда-либо случалось видеть, слышать, читать, думать и о чем даже никогда прежде не случалось думать, на четвертый день — ломота во всех членах, как будто ворочал камни или исполнял должность петербургского водоноса, грудь ноет, в теле какая-то неприятная и пугающая слабость, нет никакой возможности спать долее! Надо встать, надо что-нибудь делать?.. Что же?.. И сколько б мы с вами ни думали, нам ничего не выдумать.
Судя по этому, многим показаться может, что жить осенью в деревне нет никакой возможности и что те, которые живут осенью в деревне, достойны удивления наравне с теми, которые умеют сделать для себя сносным самое -тяжкое ограничение… Так, если хотите, но, однако ж, есть исключения и очень частые… Кто привык к столичной жизни и смотрит на всякую жизнь сравнительно с столичною, тот, конечно, не поймет, каким образом можно быть спокойным, веселым и даже счастливым, не меньше как в другие времена года, живучи осенью в деревне, вдали от всяких развлечений и т. под. Но вглядитесь в дело попристальнее, сойдите на минуту в сферу той жизни, ‘где ни одно желание не перелетает за частокол, окружающий небольшой дворик, за плетень сада, наполненного яблоками и сливами, за деревенские избы, его окружающие, пошатнувшиеся в сторону, осененные вербами, бузиною и грушами’,— вспомните, как жили Пульхерия Ивановна и Афанасий Иванович у Гоголя,— и вы поймете, как живут и отчего могут у нас жить даже осенью в деревне многие почтенные люди. ‘Жизнь их (Пульхерии Ивановны и Афанасия Ивановича) так тиха, так тиха, что на минуту забываешься и думаешь, что страсти, желания и неспокойные порождения злого духа, возмущающие мир, вовсе не существуют, и ты их видел только в блестящем сверкающем сновидении’. Конечно, точь-в-точь таких, как Афанасий Иванович и Пульхерия Ивановна, теперь встретите немного, но я имею удовольствие знать достаточное количество особ, которые не хуже добрых старосветских помещиков умеют наполнять время решительно ничем, и даже осенью в деревне не чувствуют ни на минуту скуки. Как это у них делается — это их тайна, долг справедливости, однако ж, заставляет сказать, что вино играет здесь гораздо меньшую роль, чем, может быть, иные думают. Есть разные способы проводить время, и в изобретении их, как всякому хорошо известно, наши деревенские помещики чрезвычайно искусны. Есть еще у нас на Руси довольно многочисленный разряд помещиков, которых скорее можно подстеречь скучающими в лучшее время года, чем осенью: это — псовые охотники, для которых осень самое лучшее время в году, которые и годы считают ‘осенями’…
Еще очень недавно псовых охотников было на Руси многое множество. Псовая охота, сопряженная с значительными расходами, но зато представляющая в себе действительно много хороших сторон (не говоря уже об удовольствиях), как-то: сообщающая крепость и развязность телу, возбуждающая аппетит, приучающая к легкому и безвредному перенесению дождя, сырости, холода,— составляет любимейшее осеннее занятие наших помещиков… Чтоб несколько познакомить читателей с псовою охотою и ее наслаждениями, я приведу здесь отрывок из письма одного моего приятеля, который попал случайно в кружок псовых охотников, и — сколько можно судить по восторгу, с которым говорит он о псовой охоте,— навсегда останется псовым охотником. Вот как описывает он свои охотничьи поездки:
‘С утра до вечера рыскали мы по окрестностям нашего селения на удалых конях с несколькими сворами борзых собак, которые, казалось, разделяя наше удовольствие, радостно бегали впереди лошадей наших, высматривая пищу для своей деятельности. Погруженные в созерцание дикой пустынной природы, мы между тем не переставали хлопать нашими арапниками или прислушиваться к лаю гончих, рыскавших по лесам и кустарникам… Вот наконец лай становился громче и громче, и мало-помалу голоса гончих сливались в один стройный оглушительный хор, так невыразимо-сладостный для сердца истинного охотника. Все оживлялось: быстрее молнии бросались мы в ту сторону, где слышались неистовые крики, доказывавшие близкое присутствие зверя. И вот мы на месте, удобном для травли, где, по всей вероятности, заяц, преследуемый гончими, должен высунуться из опушки леса для того, чтоб спасаться бегством. Сердца наши сильно бьются от нетерпеливого ожидания, глаза дико блуждают по пространству, на котором должны осуществиться надежды наши, слух наш напряжен до пределов возможности. Наши борзые скачут и мечутся от нетерпения и радостного предчувствия скорой добычи, самые лошади наши, привыкшие уже к такому роду службы, не чужды общего потрясения: слух и зрение их внимательно следят за голосом гончих, их позиция доказывает готовность скакать на весь мах при первом появлении зверя. Еще минута — и торжество наше начинается. Потеряв надежду обмануть своих преследователей, бедный заяц выбегает наконец из леса на чистое поле. Голоса наши сливаются в один дикий неистовый крик о-ту-его! Собаки со всех ног бросаются за несчастной жертвой, с истинно геройской храбростью, забыв все на свете, мы скачем за ними чрез рвы, ручьи и пригорки, не выпуская из виду зверя, то показывая его собакам, то неистовыми криками побуждая их к напряженной деятельности. Заяц мал и робок, но он чует опасность, душа его уходит в пятки от страха: он скачет необыкновенно шибко… Собаки грудой несутся за ним с злобным лаем, перекликаясь между собою и как бы требуя одна у другой помощи. Но, о ужас! Они дальше и дальше отстают от предмета своих стремлений: хитрый зверь успел обмануть их, неожиданно бросившись в совершенно противную сторону, тогда как собаки сгоряча пронеслись по прежнему его направлению. И вот зверь, как выражаются охотники, начал отседать… Сердца наши сжимаются от огорчения, то надежда, то отчаянье попеременно господствуют на озабоченных лицах наших, на любимых собак своих смотрим мы почти с презрением. Вдруг одна из них мгновенно, как стрела из лука, вылетает вперед. Она роет землю ногтями, делая усиленные скачки, летит, летит, летит — шибче возможных ураганов и самумов, поверьте слову охотника! Зверь собирает последние силы, ускоряет шаги, страшно хлопает ушами,— что случается с ним обыкновенно в минуты страха,— но тщетны все попытки: собака догоняет его, хватает с налету и, разгоряченная до последней крайности, не имея сил остановиться, пробегает еще несколько сажен вместе с злополучной жертвой… Как описать восторг наш при созерцании подобной сцены: надобно быть охотником, чтоб вполне понять его! С радостными криками подскакиваем мы к ‘месту победы’, вырываем зайца из зубов торжествующей собаки и с любовью, с наслаждением долго его рассматриваем. Затем начинаются действия, которые на языке охотников выражаются следующими терминами: приколоть (спустить кровь из горла), отпазончить (отрезать задние лапки, которые по большей части тут же раздаются собакам), приторочить (привязать зайца к седлу по известным правилам)’.
Досуг ли тут скучать, когда время так полно, душа испытывает потрясения, подобные сейчас описанному? Зайцев много, только трави, и даже иногда, как замечает с восторгом автор письма, попадаются лисицы и волки!.. В течение всей осени охотник не пропустит ни одного дня без покушения истребить несколько зайцев и почти каждый день истребляет их десятками, даже сотнями, смотря по величине охоты, когда нужно дать отдохнуть борзым собакам, он берет одних гончих, ‘бросает’ их в большой лес или, как говорится по-охотничьи, в ‘уйму’ и бьет поднятых с ‘лёжек’ и в испуге бегающих взад и вперед зайцев из ружья. Когда земля уже порядочно окрепла от мороза, так что собаки срывают ногти, прорезывают мякиш и наконец совсем отказываются скакать, а снег еще не выпал,— псовый охотник отправляется с ружьем по лесам и кустарникам и бьет зайцев на ‘узорку’. Это охотничий термин, требующий объяснения. Вы знаете, что зайцы, за исключением русаков, к зиме становятся белыми, часто они совершенно выбелеют, прежде чем выпадет снег, и тогда нет ничего легче, как ‘подозрить’ зайца лежачего, ибо заяц бел, а все вокруг него серо или зелено. Но вот наконец выпал снег… вы думаете, что подвиги охотника кончены?.. Для многих, которые не держат гончих, они только начинаются. Но тут охота принимает уже другой характер: гончие вовсе не нужны, нужен хороший глаз, глубокое познание хитрой заячьей натуры, светлая и многосторонняя проницательность, чтоб не запутаться в ‘скидках’ и ‘петлях’, которыми думает бедный зверек закрыть от преследователей место настоящего своего пребывания. Это называется охотою по ‘порошам’, где главную роль играет искусство ‘тропить’, то есть добираться до зайцев по собственному их следу. Если пороша глубока, снег мягок, зайцам совершенная гибель: тогда как коротконогий заяц, глубоко вязнущий, ‘ковыляет’ самым жалким манером, собака бежит легко и свободно, и никогда так много не истребляется зайцев, как в пороши…
Все это мы говорим для того, чтоб представить вам довольно разительный контраст между осенним ‘времяпрепровождением’ деревенских жителей и тем, которое готовится петербургским жителям, с восторгом услышавшим весть о приезде Рубини, Тамбурини, г-жи Кастеллан и нетерпеливо ожидающим прибытия Виардо-Гарсии и др<,угих>,. В то время, как вы будете кричать ‘фора!’, переполненные восторгом, иной добрый помещик, быть может, еще восторженнее и уж, верно, несравненно сильнее будет повторять,— летя на удалом скакуне по направлению нагоняющих зайца псов,— ‘о-ту-его!’ и другие ободрительные местоимения. И слеза умиления прошибет глаза его при виде невероятных, но увенчавшихся успехом, усилий Лётки, Нахала или Насмешки (собачьи клички), и благодарным оком взглянет он вокруг себя и подумает: ‘Нет, хорошо, черт возьми, хорошо жить на свете, так хорошо, что… я не знаю, как хорошо’… Так все перемешано в жизни: один любит устерсы, а другой редьку в сахаре — и оба благодарят жизнь, один восторженно аплодирует величайшему художнику своего времени, а другой пляшет под балалайку. Один читает Гоголя, а другой ничего не хочет знать, кроме творений Кузмичева или автора повести ‘Муж под башмаком’…
Печатается по тексту первой публикации.
Впервые опубликовано: РИ, 1844, 17 сент., No 208, с. 829—830.
В собрание сочинений впервые включено: ПСС, т. 12, с. 222—228.
Авторство установлено А. М. Гаркави на основании тематических перекличек с сатирой Некрасова ‘Псовая охота’ и примечаний к ней, с некрасовским фельетоном ‘Нечто о дупелях, о докторе Пуфе и о псовой охоте’ (ср. с. 133—138), с рецензией Некрасова на ‘Тарантас’ Соллогуба (ср. наст. изд., т. XI, кн. 1, с. 195—205), со 2-й главой 3-й части романа ‘Три страны света’ (ср. наст. изд., т. IX, кн. 1, с. 222—223) (ПСС, т. 12, с. 442—443). В дополнение к указанным А. М. Гаркави перекличкам отметим также композиционную параллель: как в начале фельетона ‘Нечто о дупелях…’, так и в начале комментируемого текста даются отсылки к нарочито ‘прозаизированным’ стихам Пушкина. Иронические выпады против ‘творений Кузмичева’ и автора повести ‘Муж под башмаком’ (П. Машкова), которыми заканчивается фельетон ‘Русского инвалида’, не противоречат оценкам произведений этих авторов в рецензиях Некрасова того времени (см. наст. изд., т. XI, кн. 1, с. 13, 85—87, 365, 390).
С. 147. …кольми паче’ — тем более, особенно (устар.).
С. 147. В последних числах сентября’ — цитата из стихотворной повести А. С. Пушкина ‘Граф Нулин’ (1825).
С. 148. …необходимо прибегнуть к сострадательной помощи дяди Митяя с товарищами…— Дядя Митяй — персонаж из ‘Мертвых душ’ Н. В. Гоголя (см. сцену понукания лошадей в V главе поэмы — Гоголь, т. VI, с. 91-92).
С. 148—149. …ломота во всех членах, как будто ~ исполнял должность петербургского водоноса…— Возможно, намек на творческую историю рассказа А. П. Башуцкого ‘Водовоз’. В конце 1841 г. в первых четырех выпусках редактируемого Башуцким иллюстрированного издания ‘Наши, списанные с натуры русскими’ был опубликован его рассказ, посвященный изображению изнурительного труда петербургских водовозов. Книгоиздательское предприятие Башуцкого и его ‘Водовоз’ были крайне враждебно встречены Булгариным, опасавшимся конкуренции своему изданию ‘Картинки русских нравов’. В 1842 г. в No 11 ‘Северной пчелы’ Булгарин опубликовал рассказ ‘Водонос’, квалифицированный Белинским как ‘донос’ на Башуцкого (Белинский, т. XII, с. 103). Более подробно историю этих публикаций см.: Белинский, т. V, с. 846—848, уточнения: Охотин Н. Г. А. П. Башуцкий и его книга — ‘Наши, списанные с натуры русскими’, приложение к факсимильному изданию. М., 1986, с. 25—27, 45. Ср. наст. кн., с. 49.
С. 149. …’где ни одно желание не перелетает за частокол ~ в блестящем сверкающем сновидении’.— Некрасов цитирует повесть Гоголя ‘Старосветские помещики’ (1835) с разночтением: ‘пошатнувшийся в сторону’ вместо ‘пошатнувшийся на сторону’ (Гоголь, т. II, с. 13).
С. 151. …зверь ~ начал отседать’.— Ср. у Даля: ‘отседает заяц, нагнанный борзыми, сделав прыжок в сторону или вверх, чем их обманывает’ (Даль, т. II, с. 748).
С. 152. …бьет зайцев на ‘узорку’.— Даль дает другую фонетическую форму этого охотничьего термина — ‘узерка’ (от узреванье, узренье) — ‘стрельба зайцев по черностопу, отыскивая их глазами на логве, что делается поздней осенью, но еще до снегу’ (т. IV, с. 492).
С. 153. …весть о приезде ~ г-жи Кастеллан.’ — Анаис Кастеллан — сопрано итальянской оперной труппы в Петербурге 1843—1845 гг.
С. 153. …творений Кузмичева или автора повести ‘Муж под башмаком’…— О Кузмичеве см. ниже, автор повести ‘Муж под башмаком’ — П. Машков, о нем см.: наст. изд., т. XI, кн. 1, с. 85, 390.