В. Г. Белинский
Журнальная заметка
Чудес на сей земле рассеяно без счету,
Да не везде их всякий примечал4.
ПРИМЕЧАНИЯ
СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ
Журнальная заметка, Белинский Виссарион Григорьевич, Год: 1838
Время на прочтение: 11 минут(ы)
Белинский В. Г. Собрание сочинений. В 9-ти томах.
Т. 2. Статьи, рецензии и заметки, апрель 1838 — январь 1840.
Ред. Н. К. Гей. Подготовка текста В. Э. Бограда. Статья и примеч. В. Г. Березиной.
М., ‘Художественная литература’, 1977.
Коробкин (продолжая читать). ‘Какой-то судья Ляпкин-Тяпки, ужасный мове тон’… (останавливается). Должно быть, французское слово.
Аммос Федорович. А черт его знает, что оно значит. Еще хорошо, если только мошенник, а может быть и того еще хуже.
‘Ревизор’. Комедия Гоголя
В нашей литературе, именно журнальной, и особенно петербургской, так много удивительного для нас, москвичей, что мы уже потеряли способность удивляться. Например, там есть престранный обычай: разбранят московский журнал или московского литератора да и заключат желанием, чтобы московская журналистика и московские литераторы оставили дурную привычку браниться… Это очень мило — не правда ли?
В 140 No ‘Северной пчелы’ напечатана шумливая выходка иротив ‘Наблюдателя’1. Она подписана буквами Ф. Б., этими буквами, которые так нежданно слетели с ‘Сына отечества’ вместе с ‘Северным архивом’2. Поэтому имя Фаддея Венедиктовича, знаменитого автора ‘Выжигиных’3, нас очень удивило, снова появившись в ‘Северной пчеле’. Но ничему не должно удивляться:
Главная нападка устремлена на ‘Наблюдателя’ за употребление новых и непонятных для г. Булгарина слов, каковы: конечность, призрачность, действительность, просветление, субъективность, объективность. Г-н Булгарин сперва заметил мимоходом, и очень остроумно, что при ‘Наблюдателе’ апрельские моды приложены к мартовской книжке, а мартовская книжка вышла в мае, но так как обвинение и остроты по этому поводу стали уж слишком однообразны и стары, то мы и не возражаем на них, отдавая, впрочем, полную справедливость остроумию автора такого множества юмористических статеек и сатирических романов. Итак, г. Булгарин не понимает слов: прекраснодушие, субъективность, объективность, конечность, призрачность, просветление, действительность и пр. Что он их не понимает — в этом мы ему охотно верим: но чем же мы виноваты, что он не понимает? Есть люди, которые находят для себя непонятными даже ‘Московские ведомости’, самый доступный журнал5, а те, которые никогда не учились читать, не понимают ничего писаного и печатного, но они, вероятно, винят в этом не писаное и печатное, а самих себя, если же они поступают наоборот, то кладут на себя желтый шар в лузу, говоря биллиярдным выражением одного известного литератора6. Г-н Булгарин не понимает, что такое внутреннее распадение и внутренняя разорванность, и мы нисколько не удивляемся, что он не понимает этого. Слово есть выражение, выговаривание чего-нибудь существующего, как явление, и чтобы выговорить или назвать явление, надо иметь это явление в созерцании, чувственном или внутреннем, духовном. У кого есть во лбу два здоровые глаза, тот легко может созерцать явления, подлежащие чувственному созерцанию, чтобы созерцать явления духа, для этого надо иметь дух, богатый явлениями. Мы не раз уже повторяли, что сознавать можно только существующее и что существующее для одного есть часто призрак для другого. Отчего поэтов любят и непоэты, отчего одного поэта любит целый народ, а иногда и целое человечество? Оттого, что в духе такого поэта происходят все явления, которые порознь происходят в каждом из членов народа и человечества. Жизнь духа есть бесконечная лестница, и каждый человек стоит на известной ступеньке этой великой лестницы. Распадение и разорванность есть момент духа человеческого, но отнюдь не каждого человека. Так точно и просветление: оно есть удел очень немногих, и даже в самых этих немногих является в бесконечно различных степенях. Царство духа подлежит тем же законам, как и царство природы: и в нем есть и растения, и полипы, и инфузории, и, наконец, минералы.
Чтобы понять значение слов распадение, разорванность, просветление надо или пройти через эти моменты духа, или иметь в созерцании их возможность. Кто же не проходил через них и не имеет в созерцании их возможности, тому нет никакой возможности растолковать их.
Что такое конечный рассудок?— спрашивает г. Булгарин, показавши сперва, что он понимает немецкую философию и глубоко уважает ее. Что такое конечный рассудок, спрашивает он — и решает этот вопрос новым вопросом: ‘Не тот ли, что комар вынес на кончике своего носа, как говорится в солдатских поговорках?’ Вы угадали, Фаддей Венедиктович,— именно тот самый. Всем известно, что наши храбрые солдаты тоже понимают немецкую философию и глубоко уважают ее.
Г-н Булгарин очень вежливо, совершенно европейски называет нас шарлатанами, которые коверкают чужие мысли, чтоб прослыть учеными {В другом месте своей статьи г. Булгарин, выписав из ‘Наблюдателя’ фразу7, говорит: ‘Ей-богу, это субъективная и объективная галиматья, отрицательный абсолют = 0′. Не правда ли, что это образец журнальной и литературной вежливости!}. На это мы ничего не возражаем: это не наш язык. Если бы г. Булгарин настоятельно потребовал от нас объяснения на этот счет, то мы выставили бы, за себя, на диспут с ним, таких людей, которые не принадлежат к литературному миру, точно так же, как слова г. Булгарииа не принадлежат к литературному языку.
Домашние наши новомыслители, которых деятельность начинается с покойной ‘Мнемозины’ и продолжается сквозь ряд покойных журналов в нынешнем ‘Московском наблюдателе’, беспрестанно придумывают новые слова и выражения, чтоб выразить то, чего они сами не понимают8. Сперва они выезжали на чужеземных выражениях: абсолюте, субъективе (?) и объективе и пр. Теперь они прибавили к чужеземщине множество русских слов, дав простому их значению таинственный смысл. Любимые их слова теперь: конечность, призрачность, просветление, действительность, но настоящий фаворит — призрачность.
Так говорит г. Булгарин. Что все это остроумно и вежливо — в этом нет сомнения: г. Булгарин давно уже приобрел себе громкую известность остроумием и вежливостию своих журнальных статеек, это было замечено еще г. Косичкиным по поводу одного петербургского литератора, у которого мизинец заключал в себе больше ума, нежели головы всех московских литераторов9. Что же касается до того, что г. Булгарин называет наш журнал продолжением ‘Мнемозины’, то мы принимаем это обвинение за комплимент и чувствительно благодарим за него, если только г. Булгарин смотрит на ‘Мнемозину’ как на такой журнал, предметом которого было — искусство и знание10. Что касается до субъектива и объектива — то на этот раз г. Булгарин сам увлекся страстию нововведения и выдумал два таких слова, которых в русской литературе никогда не было. Чтобы не повторять одного и того же, скажем однажды навсегда, что употребление новых слов без расчетливой осторожности точно может повредить их успеху, и мы решились употреблять их не иначе, как с объяснением, и — пока они не утвердились — как можно меньше. Но беда не велика, если вначале было поступлено не так: все ложные, то есть ненужные, слова уничтожатся сами собою, а удачно составленные и придуманные удержатся, несмотря на все остроумие ожесточенных гонителей всего нового, оригинального, всего выходящего из рутины посредственности, всего носящего на себе характер самобытности и силы. Когда М. Г. Павлов, начавший свое литературное поприще в ‘Мнемозине’ и первый заговоривший в ней о мысли и логике11 — предметах, о которых до ‘Мнемозины’ русские журналы не говорили ни слова,— когда М. Г. Павлов начал употреблять слово проявление, то это слово сделалось предметом общих насмешек, так что антагонисты почтенного профессора называли его, в насмешку, ‘господином, который употребляет слово ‘проявление», а теперь всем кажется, что будто это слово всегда существовало в русском языке.
Г-н Булгарин сердится на нас за то, что мы Пушкина называем великим поэтом: что делать?— это наше мнение, которое мы имеем полное право выговаривать, и еще тем смелее, что оно утверждено целым народом. Еще раз просим извинения у г. Булгарина в нашей слабости любить и дорожить дарованиями, делающими честь нашему отечеству. Пушкин великий поэт, и поэт русский, русский и по душе и по крови. Мы, впрочем, понимаем, как трудно сойтись нам с г. Булгариным во мнении о Пушкине, который, без сомнения, и по очень понятной причине, имеет для нас несравненно высшее значение, нежели Мицкевич12.
Г-н Булгарин сердится на нас еще за то, что мы первым русским прозаиком почитаем г. Гоголя,13 этого мало — мы почитаем его еще и великим поэтом. Конечно, это не может быть приятно г. Булгарину, но это не одному ему неприятно: за это на нас многие негодуют. Посредственность — везде посредственность!
В нашем журнале про Пушкина было сказано, что в ‘Сказке о рыбаке и рыбке’ он возвысился до совершенной объективности, а г. Булгарин говорит, будто мы сказали, что он возвысился тут до совершенней субъективности. Мы слишком далеки от мысли, чтобы г. Булгарин с умыслу заменил слово объективность словом субъективность. Нет! тысячу раз нет! Он сделал это совершенно добросовестно: в отношении к этим словам он поступает точно так же, как наш добрый простой народ в отношении к европейцам: будь италиянец, будь англичанин, будь испанец, а у него всё немец! Уверяем г. Булгарина, что мы нисколько не сердимся на него за это: добродушное незнание достолюбезно, но ничуть не обидно. Но вот против чего мы не можем не возразить: г. Булгарину показалось, будто мы под субъективностию разумеем грубость, нехудожественную естественность или попросту мужиковатость, и что будто бы, по нашему мнению, этими достоинствами отличается ‘Сказка о рыбаке и рыбке’ Пушкина. И это г. Булгарин вывел из того, что мы игру г. Ленского в роли Хлестакова находим субъективною и потому отличающеюся нехудожественною естественностию и грубостию. Чтобы вывести Булгарина из заблуждения, поспешим растолковать ему, что значит субъективность. Субъект есть мыслящее существо (человек), объект — мыслимый предмет. Чтобы мышление было верно, надобно, чтобы понятие субъекта об объекте было тождественно с объектом. Истинному познаванию предметов нам часто мешает наша субъективность, вследствие которой мы, вместо того чтобы определить то значение, которое именно выражает предмет нашего суждения, придаем ему наше значение и тем из предмета делаем призрак, то есть совсем не то, что он есть в самом деле, а то, чем он нам кажется. Сквозь зеленые очки все предметы кажутся зелеными. У души человека есть свои очки, которые снимают с нее знание и разумный опыт жизни. Объясним это примером. Христианские народы отличаются терпимостию всех религий, магометане ненавидят и преследуют все, что не магометанство. В первом случае видно умение перенестись в чуждую сферу и понять чуждое себе явление — это объективность, во втором случае видна чистая субъективность. Но вот пример еще ближе к делу. Шиллер был субъективен в своих первых произведениях: он изображал в них людей не такими, каковы они суть и какими, следовательно, должны быть, но такими, какими они ему представлялись или какими он хотел, чтоб они были. Но субъективность отнюдь не есть мужиковатость, хотя и может быть мужиковатостию по свойству субъекта: это мы сейчас докажем. Шиллер велик в самой своей субъективности, потому что его субъективность есть субъективность гения. Он создал себе идеал человека и осуществил его в маркизе Позе14. Теперь, в противуположность Шиллеру, возьмем вас, почтеннейший Фаддей Венедиктович: в бесподобном романе своем ‘Иване Выжигине’ вы изобразили Вороватиных и Ножатиных, истинных негодяев и извергов, но вы их и называете негодяями и извергами — это объективное изображение. Но вы же в своем Иване Выжигине были творцом чисто субъективным, потому что силились выразить в нем ваш идеал человека. Конечно, ваш Выжигин — человек очень добрый и почтенный, но далеко не идеал человека.
Потом г. Булгарин грозно обвиняет нас в несправедливом отзыве о петербургских артистах — гг. Каратыгине и Сосницком. Не хотим повторять без нужды уже сказанного нами об этих артистах, а скажем только, что на этот раз г. Булгарин вполне нас понял и вполне развил мысль, слегка нами высказанную. Нам остается только благодарить его за это15.
Что Скриб выше Гюго и Ламартина — это наша мысль, и мы снова повторяем ее, но Ламартина, вместе с Шатобрианом, мы относим к школе идеальных, а не неистовых поэтов юной Франции: к неистовым принадлежат Гюго, Дюма, Бальзак и пр.16
Г-н Булгарин обвиняет нас за помещение повести ‘Одни сутки из жизни старого холостяка’17. Повесть ему не нравится, а нам очень нравится, без чего мы, разумеется, и не поместили бы ее. О вкусах спорить трудно, особенно там, где вкусы диаметрально противуположны. Нам самим не нравится многое, что восхищает г. Булгарина, и мы очень понимаем возможность ошибки с нашей стороны. Не все обладают критическим талантом г. Косичкина, который умел помирить двух врагов и соперников, отдавши каждому должное — у одного похваливши элемент философский, а у другого поэтический18.
Как милости, просим у ‘Московского наблюдателя’ порицать и объявлять дурным, негодным все, что мы ни напишем, и за это обещаем примерную благодарность. Если б нас похвалили в ‘Московском наблюдателе’, тогда мы сокрушили бы перо свое и, произнося с сокрушенным сердцем: ‘mea culpa, mea culpa, mea maxima culpa’ {‘моя вина, моя вина, моя большая вина’ (лат.). — Ред.} (латинское выражение — по-французски оно значит pardon, по-польски padam do nog, а по-русски — вперед не буду), навеки бы замолчали19.
У страха глаза велики — говорит русская пословица. Нет, г. Булгарин, не бойтесь и пишите на здоровье: даем вам слово не бранить ничего, что вы напишете. И зачем это и к чему это! Всякий писатель оканчивает свое поприще тем, что его перестают наконец бранить, потому что все убеждаются, что или он точно велик, или лучше не будет и писать не перестанет. Что же до того, чтобы хвалить вас… если только вы сдержите ваше обещание… нам так хотелось бы оказать русской литературе такую великую услугу… обольщение велико — но — пишите, пишите, г. Булгарин, а у нас нет сил на такой подвиг!..
После этого милости просим верить журнальным суждениям, объявлениям и декламациям! После этого просим гневаться на публику за то, что она не поддерживала и не поддерживает журналов, издававшихся и издающихся в духе ‘Московского наблюдателя’.
На это мы заметим только то, что ‘Сын отечества’ издавался совсем не в духе ‘Московского наблюдателя’, а между тем публика так слабо поддерживала его, что нужен был московский литератор, чтобы спасти этот журнал от смерти, и еще нужно было из двух журналов сделать один и исключить имя одного из двух редакторов20.
В заключение, просим всех любителей русской словесности читать ‘Московский наблюдатель’, потому что это лучшее средство для оценки литераторов, принадлежащих к двум литературным мнениям.
Странное заключение! Как противоречит оно духу и содержанию всей статьи!
В тексте примечаний приняты следующие сокращения:
Белинский, АН СССР — В. Г. Белинский. Полн. собр. соч., тт. I— XIII. М., Изд-во АН СССР, 1953-1959.
‘Белинский и корреспонденты’ — В. Г. Белинский и его корреспонденты. М., Отдел рукописей Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина, 1948.
Белинский. Письма — Белинский. Письма. Редакция и примечания Е. А. Ляцкого, тт. I—III, СПб., 1914.
‘Воспоминания’ — В. Г. Белинский в воспоминаниях современников. Гослитиздат, 1962.
ГБЛ — Государственная библиотека СССР им. В. И. Ленина.
КСсБ — В. Г. Белинский. Сочинения, ч. I—XII. М., Изд-во К. Солдатенкова и Н. Щепкина, 1859—1862 (составление и редактирование издания осуществлено Н. X. Кетчером).
КСсБ, Список I, II…— Приложенный к каждой из первых десяти частей список рецензий Белинского, не вошедших в данное изд. ‘по незначительности своей’.
ЛН — ‘Литературное наследство’. М., Изд-во АН СССР.
Панаев — И. И. Панаев. Литературные воспоминания. М., Гослитиздат, 1950.
ПссБ — Полн. собр. соч. В. Г. Белинского под редакцией С. А. Венгерова (тт. I—XI) и В. С. Спиридонова (тт. XII—XIII), 1900—1948.
Пушкин — А. С. Пушкин. Полн. собр. соч. в 10-ти томах. М.—Л., Изд-во АН СССР, 1962—1965.
Станкевич — Переписка Николая Владимировича Станкевича. 1830—1840. М., 1914.
Журнальная заметка (с. 331—336). Впервые — ‘Московский наблюдатель’, 1838, ч. XVII, май, кн. 1, ‘Смесь’, с. 144—156 (ц. р. 11 июня, вып. в свет 27 июля). Подпись: Московский наблюдатель. В оглавлении журнала подзаголовок: ‘Ответ г-ну Фаддею Булгарину’. Вошло в КСсБ, ч. II, с. 461—470.
‘Журнальная заметка’ произвела сильное впечатление на современников. И. И. Панаев писал Белинскому из Петербурга 11 октября 1838 года: ‘Отповедь ваша Фаддею — усладительна, эпиграф бесподобен’ (‘Белинский и корреспонденты’, с. 199). Эпиграф взят из ‘Ревизора’ Гоголя (д. V, явл. 8).
1 Фельетон Ф. Булгарина ‘Журналистика’ в ‘Северной пчеле’ (1838, No 140, 23 июня, с. 557—559) представлял собой резкую критику, граничащую с доносом, первого номера реорганизованного ‘Московского наблюдателя’ и был направлен в основном против предисловия М. А. Бакунина к ‘Гимназическим речам’ Гегеля и четырех рецензий Белинского: ‘Литературная хроника’, ‘Г-н Каратыгин на московской сцене в роли Гамлета’, ‘Г-н Сосницкий на московской сцене в роли городничего’, на комедию-водевиль Н. Соколова ‘Невеста под замком’.
2 Журнал ‘Сын отечества’ в 1812—1824 гг. издавался и редактировался Гречем, с 1825 г. — Булгариным и Гречем. Булгарин в 1822—1828 гг. издавал и редактировал журнал ‘Северный архив’. В 1829 г. оба журнала объединяются — начинает выходить ‘Сын отечества и Северный архив’ под общей редакцией Греча и Булгарина. В 1837 г. Булгарин и Греч передали издание журнала А. Ф. Смирдину, оставляя за собой редакторские функции (Греч — редактор, Булгарин — его помощник). Смирдин, намереваясь оживить журнал, осенью 1837 г. в качестве неофициального редактора (точнее, редактора литературно-критических отделов) приглашает Н. А. Полевого. В марте—апреле 1838 г. журнал сохраняет прежнее наименование и редакторами названы Н. Греч и Ф. Булгарин. С мая журнал начал выходить под названием ‘Сын отечества’ и на титуле значилось: ‘Редактор — Греч’. Полевой продолжал оставаться неофициальным редактором ‘Сына отечества’ до 1840 г.
Газету ‘Северная пчела’ Булгарин и Греч редактировали совместно с 1831 г., первые полтора месяца 1838 г. редактором литературной части газеты был Н. А. Полевой.
3 Имеются в виду романы: ‘Иван Выжигин’ (СПб., 1829) и ‘Петр Иванович Выжигин’ (СПб., 1831).
4 Неточная цитата из басни Крылова ‘Лжец’.
5 Именование ‘журналом’ всех видов периодических изданий (в том числе и газет) обычно для того времени.
6 Этим выражением воспользовался Булгарин в статье ‘Исторические пояснения на замечания Н. А. Полевого о соч. Ф. Булгарина ‘Россия’: ‘…вашими выходками против меня вы кладете на себя желтый шар в лузу (см. правила биллиардной игры) и доставляете мне случай выиграть партию’ (‘Библиотека для чтения’, 1838, т. XXVIII, приложение к No 6, с. 8).
7 Булгарин выписал фразу из рецензии Белинского ‘Г-н Сосницкий на московской сцене в роли городничего’.
8 Курсив Белинского.
9 Белинский напоминает памфлет Пушкина (опубликованный под псевдонимом ‘Феофилакт Косичкин’) ‘Несколько слов о мизинце г. Булгарина и о прочем’.
10 ‘Мнемозина’ — московский альманах В. К. Кюхельбекера и В. Ф. Одоевского, вышло четыре книжки: три в 1824 г. и одна в 1825 г. Будучи изданием декабристской ориентации, ‘Мнемозина’ сыграла большую роль в утверждении нового направления литературы — романтизма. Белинский хорошо знал содержание ‘Мнемозины’, ее борьбу с изданиями Булгарина, высоко ценил роль этого ‘журнала-альманаха’ в развитии русской философской и эстетической мысли, научной терминологии.
11 Мысли и логике большое внимание уделено, в частности, в статье М. Г. Павлова ‘О способах исследования природы’ (‘Мнемозина’, ч. IV. М., 1825, с. 1—41), в которой автор доказывал преимущества ‘умозрительного’ научно-философского метода исследования перед ‘эмпирическим’.
12 Булгарин возмущался тем, что ‘Московский наблюдатель’ пишет о Пушкине, ‘прилагая каждый раз при его имени прозвание великого’. Отвечая Булгарину (и упоминая Мицкевича), Белинский намекает на нерусское (точнее, польское) происхождение своего злобного противника.
13 Булгарин писал: ‘А кто у нас в России первый прозаик? Отгадайте! По мнению ‘Московского наблюдателя’ — это Гоголь!!!’ Булгарин имел в виду высказывание о Гоголе Белинского в ‘Литературной хронике’ (см. наст. т., с. 268—269, 274).
14 Маркиз Поза — герой трилогии Шиллера ‘Дон Карлос’.
15 Излагая мнения Белинского о Каратыгине в заметке ‘Г-н Каратыгин на московской сцене в роли Гамлета’ и о Сосницком в заметке ‘Г-н Сосницкий на московской сцене в роли городничего’, Булгарин еще более заострил отрицательное суждение Белинского о петербургских артистах, что вполне устраивало Белинского.
16 В рецензии на комедию-водевиль Н. Соколова ‘Невеста под замком’ Белинский писал: ‘…Беранже и Скриб, в наших глазах, выше Гюго, Ламартна и всей компании неистовых и идеальных гениев, известных под фирмою la jeune France’ (Белинский, АН СССР, т. II, с. 362).
Это высказывание Белинского Булгарин также представил неверно: не соглашаясь с Белинским, что ‘Скриб выше Виктора Гюго и Ламартина’, Булгарин одновременно приписал ему заявление, что ‘Ламартин принадлежит к неистовой школе во Франции’. Свое понимание двух школ во французской поэзии 1830-х гг. — идеальной и ‘неистовой’ — Белинский подробно изложил в рецензии на ‘Краткую историю Франции до Французской революции…’ (см. наст. т., с. 337—341).
17 Повесть П. Н. Кудрявцева, была напечатана в ‘Московском наблюдателе’, 1838, ч. XVI, март, кн. 1 за подписью: А. Н.
18 Белинский напоминает о памфлете Пушкина ‘Торжество дружбы, или Оправданный Александр Анфимович Орлов’. Здесь под видом ‘ученого’ рассуждения добродушного, не искушенного в литературе Феофилакта Косичкина Пушкин дает убийственную по своей иронии сравнительную характеристику романов (и вообще литературной деятельности) Булгарина и третьесортного московского сочинителя А. А. Орлова. Сопоставив ‘сии два блистательных солнца нашей словесности’, Косичкин заключил: ‘Фаддей Венедиктович более философ, Александр Анфимович более поэт’.
19 Курсивы принадлежат Белинскому.
20 См. выше, прим. 2.