Журналистика, Толстой Лев Николаевич, Год: 1855 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 20 минут(ы)

ЖУРНАЛИСТИКА.

Странное мнніе о современной русской литератур.— Степная барышня, повсть г. H. С.— Ночь весною 1855 года въ Севастопол.— Рубка лсу, разсказъ Л. H. Т.— Домъ въ деревн, разсказъ г. Полонскаго.— Село Заквасино — Панфилово тожь, повсть г. Е.— Бояринъ, графини Ростопчиной и другія стихотворенія ‘Москвитянина’.— Стихи въ ‘Библіотек для Чтенія‘.— Серьзныя статьи въ послднихъ книжкахъ ‘Современника’ и ‘Библіотеки для Чтенія‘.— Ау!, разсказъ г. Михайлова.— Вторая часть романа Кандидатъ въ романисты.— Школа гостепріимства, повсть г. Григоровича.— Настя, повсть г. Моллера.

Прежде, чмъ начнемъ обзоръ журналовъ за послдніе два мсяца, произнесемъ всей современной литератур слдующій приговоръ словами одного сердитаго судьи: ‘Мы неслишкомъ-высокаго мннія объ этой ‘литератур (подразумвая подъ словомъ литература бельлетристику ‘и то, что присоединяютъ къ ней журналы), мы недовольны ея физіономіей, ея характеромъ, мы скорбимъ о томъ, что она въ послднее ‘время измельчала’… Спшимъ прежде всего сказать, что это безпощадное и безапелляціонное осужденіе принадлежитъ не Фельетонисту ‘Сверной Пчелы’, блюстителю чистоты русскаго языка, нелюбящему новой русской литературы, а рецензенту ‘Современника’, замнившему на одинъ мсяцъ въ этомъ журнал Новаго Поэта. Мы не сказали бы ни слова объ этомъ мнніи, еслибъ Новый Поэтъ, отзывавшійся въ прежнее время о литератур какъ о средств позабавить часъ-другой себя и другихъ, не началъ въ послднее время говорить о важности ея значенія, о высокомъ званіи писателя. Поэтому новое признаніе, что Новый Поэтъ опять получилъ неслишкомъ-высокое мнніе о измельчавшей литератур, привело насъ въ недоумніе, тмъ-боле, что онъ, согласившись вполн, въ сентябрекой книжк ‘Современника’, съ приговоромъ своего сотрудника, высказаннымъ въ август, прибавилъ еще отъ себя, что ‘исключительно умныя повсти ему наскучили и онъ ‘ищетъ теперь повстей, въ которыхъ было бы помене ума и но- ‘боле поэзіи и жизни’.

Все это, напомнивъ извстный стихъ:

Гони природу въ дверь — она влетитъ въ окно,

привело насъ къ тому заключенію, что составитель пародій на все и на всхъ (см. ‘Стихотворенія Новаго Поэта’, изданныя въ прошломъ мсяц) напрасно принималъ на себя тонъ человка, смотрящаго на литературу съ серьзной точки зрнія и отзывающагося о ней если не съ пристрастіемъ, то съ уваженіемъ. Въ нерасположеніи къ умнымъ повстямъ, Новый Поэтъ даже не замтилъ, что если литература измельчала, то какъ же она можетъ производить умныя повсти, какими онъ считаетъ: ‘Вокругъ да около’, ‘Фразы’ и ‘Поздку въ деревню’ (напечатанныя въ ‘Отечественныхъ Запискахъ’), по поводу которыхъ и высказываетъ нелюбовь свою къ умнымъ повстямъ?

Не будемъ, впрочемъ, останавливаться на словахъ Новаго Поэта: мы уврены, что завтра онъ можетъ сказать совершенно-другое… Но на словахъ его сотрудника необходимо остановиться: въ нихъ видны застарлое убжденіе, заране-заданная самому себ мысль, къ которой насильно подводятся вс литературныя явленія, видна, наконецъ, другая, практическая сторона извстной теоріи ‘Эстетическихъ отношеній искусства къ дйствительности’, усыновленной критикой ‘Современника’ въ разбор этой брошюры. Тамъ доказывалось теоретически, что искусство не иметъ другой цли, кром подражанія, утилитарности, здсь говорится, что на практик литература оказывается мелка и ничтожна. Прослдивъ дале ‘Замтки о Журналахъ’ августовской книги ‘Современника’, мы найдемъ еще боле странныхъ мнній и требованій. Такъ авторъ ‘Замтокъ’ говоритъ, что ‘теперешней литератур готовится въ будущемъ тяжкій и справедливый упрекъ за то, что въ ней нтъ характера воспитательнаго’.— ‘Извстно, что русское общество (говоритъ онъ дале) въ своихъ наиболе развитыхъ представителяхъ, начало съ нкотораго времени усвоивать себ характеръ такъ-называемой положительности… Кто не встрчалъ теперь въ обществ людей молодыхъ, умныхъ, образованныхъ, въ высшей степени приличныхъ, для которыхъ (въ двадцать-пять лтъ съ небольшимъ), по-видимому, ршены уже вс вопросы жизни, которые говорятъ всегда умно и никогда глупо, касаясь до всего слегка, не ‘возмущаются никакимъ зломъ, сознавая (не безъ похвальной и интересной грусти), что оно неизбжно и неисправимо, которые съ готовностью (нсколько холодноватой) отдаютъ справедливость всякому доброму длу, но сами не увлекаются никакими страстями, посмиваясь (впрочемъ, умренно и съ тактомъ) надъ всякимъ чувствомъ, надъ увлеченіемъ, и проч., и проч.’. Такіе люди, дйствительно, встрчаются, и авторъ ‘Замтокъ’ справедливо находятъ типъ ихъ въ лиц Владиміра Сергевича Астахова, въ повсти г. Тургенева ‘Затишье’, но для чего рисуетъ онъ портреты подобныхъ людей? Для того, чтобъ олицетворить въ нихъ современную русскую литературу! Надобно слишкомъ-мало быть знакому съ нею (другихъ предположеній не длаемъ), чтобъ сравнить ее съ такимъ типомъ. Спрашиваемъ у каждаго, кто истинно любитъ русскую литературу: есть ли хоть сколько-нибудь сходства между этимъ апатическимъ, разочаровавшимся юношею и русскою литературою, которая гршитъ часто совершенно-противоположнымъ направленіемъ: пылкостью молодости, увлеченіемъ ко всякому вопросу, идеализаціей характеровъ, стремленіемъ облагородить темные факты и лица въ жизни, романтичностью происшествій, мелкимъ анализомъ самыхъ будничныхъ натуръ съ цлью открыть въ нихъ свтлыя стороны, наконецъ желаніемъ затронуть въ масс читателей т струны, которыя сильне и громче, хотя, можетъ-быть, иногда и болзненне отзываются? Лица, подобныя Астахову, встрчаются, конечно, въ современныхъ повстяхъ, по авторы не восхищаются ими, не ставятъ ихъ идеаломъ, до котораго было бы желательно достигнуть, напротивъ, они разоблачаютъ такіе типы, осмиваютъ ихъ, низводятъ съ пьедестала, на который подняла ихъ собственная гордость и чужое потворство. Сказавъ, что и въ настоящую минуту въ нашей литератур есть нсколько превосходныхъ талантовъ, авторъ ‘Замтокъ’ иронически прибавляетъ: ‘Впрочемъ, пожелаемъ имъ побольше энергіи (нкоторымъ также должно пожелать и побольше образованія, и соотвтствующаго таланту развитія сердца и другихъ человческихъ сторонъ) и да исчезнетъ навсегда характеризующая новйшія дарованія какая-то сдержанность, или, врне, осторожность, робость, можетъ быть недостатокъ вры въ собственный умъ и сердце — печальное качество, парализирующее дятельность даже лучшихъ и благороднйшихъ нашихъ дарованій’. Сознаемся, намъ было тяжело встртить обвиненіе ‘превосходныхъ талантовъ’ и ‘благороднйшихъ дарованій’ въ недостатк энергіи, образованія, чувства, и наконецъ въ сдержанности и робости. Не-уже-ли авторъ ‘Замтокъ’ въ-самомъ-дл такъ мало знакомъ съ русской литературой, ея направленіемъ, требованіями, неизбжными условіями?… Еслибъ даже все высказанное имъ было справедливо, разв литература виновата въ томъ, что въ ней не всякій мсяцъ являются геніальныя произведенія? Не литература создаетъ геніевъ, а геніи литературу…

Мы привели мннія автора ‘Замтокъ’ въ ‘Современник’ для того, чтобъ показать, какіе странные парадоксы являются по-временамъ въ этомъ журнал. Подробно говорить о нихъ и опровергать ихъ — былъ бы лишній и напрасный трудъ. Авторъ самъ опровергаетъ себя, отзываясь дале въ своей стать съ большой похвалой о статьяхъ г-на Дружинина въ ‘Библіотек для Чтенія’ (разборъ новаго изданія сочиненій Пушкина), о стать г. Кудрявцева ‘Дантъ’ (‘Огеч. Записки’), о стать г. Берга ‘Десять дней въ Севастопол’ (‘Москвитянинъ’), даже о повсти г-жи Нарской, напечатанной въ самомъ же ‘Современник’, въ послдней онъ находитъ ‘милый, граціозный юморъ, врность мотивовъ, твердость манеры’, а о статьяхъ г. Дружинина говоритъ: ‘умно, благородно, врно, свтло, горячо’. Гд же посл этого доказательства, что современная литература скудна, апатична, измельчала? Разборъ послднихъ произведеній въ однихъ журналахъ покажетъ всю несправедливость этого предположенія. Мы встртимъ, конечно, и исключенія, по но нимъ было бы странно составлять себ общій выводъ о значеніи литературы. Начнемъ съ самого ‘Современника’, такъ горько скорбящаго, что литература наша измельчала.

Первую встрчающуюся въ немъ повсть — Степная барышня можно, пожалуй, причислить къ мелкой литератур. Какой-то господинъ довольно-дурнаго тона, проздомъ черезъ уздный городъ одной изъ степныхъ губерній, знакомится въ трактир съ помщикомъ Зябликовымъ, его женою и дочерью еклушей. Старики изображены въ карикатур, весьма-ненатуральной, еклуша нисколько не напоминаетъ своей тзки-Теклы, въ шиллеровомъ ‘Валленштейн’. Собой она недурна, и авторъ весьма-тщательно описываетъ ея наружность, говоря между-прочимъ, что ‘изъ ея бирюзовыхъ глазъ, казалось, струились искры’. Ума особеннаго въ еклуш незамтно, за-то она почти цлый день удитъ рыбу или играетъ на гитар. Послднее обстоятельство чрезвычайно правится автору, начинающему очень- часто посщать интересную гитаристку. Это для него было весьма-удобно, потому-что онъ жилъ по сосдству въ деревн своего пріятеля, а родители еклуши нисколько не присматривали за него, давая ей полную свободу проводить цлый день какъ вздумается. Отъ этого, разумется, о дочк начинаютъ ходить разные невыгодные слухи. Пріятель автора увряетъ даже, что еклуша старается приворожить къ себ жениховъ, подсыпая имъ въ кушанье, когда они обдаютъ у Зябликовыхъ, какую-то траву, которую сама варитъ. Кром-того, въ семейств этомъ была еще одна исторія, бросившая на него тнь. Старшая сестра еклуши была обманута какимъ-то негодяемъ и, чтобъ скрыть свой стыдъ, бжала изъ дома, ее, разумется, вскор же остановили и вернули. Эта исторія, разсказанная автору горничной еклуши, участницей въ побг ея сестры, лучшій эпизодъ въ повсти. Продолжая посщать степную барышню, авторъ обращается съ ней неочень-церемонно, играетъ съ ней въ кошки-мышки… ‘Одинъ разъ, когда я ее поймалъ (говоритъ онъ), она пугливо вскрикнула: видно, выраженіе моего лица не уступало кошачьему’. Въ другой разъ онъ говоритъ ей вовсе-неделикатныя фразы, отъ которыхъ двушка съ воплемъ убгаетъ. Потомъ, движимый раскаяніемъ, онъ ршается пренебречь уздными сплетнями и жениться на еклуш, сбираясь тотчасъ же посл свадьбы увезти ее за границу ‘для приданія ей лоску’. Къ удивленію его, еклуша, вроятно, разгадавъ всю пустоту своего обожателя, отказываетъ ему на-отрзъ, говоря, что дала слово никогда не выходить замужъ. Черезъ три года, однакожь, авторъ получилъ извстіе, что еклуша вышла за землемра, а пріятель, у котораго онъ гостилъ въ деревн, женился на дочери сосдняго помщика, также недурно-обрисованнаго.

Еслибъ современная русская литература состояла изъ повстей въ род ‘Степной Барышни’, авторъ ‘Замтокъ’ въ ‘Современник’ имлъ бы основаніе сказать, что эта литература измельчала, потому-что описываетъ вяло и съ претензіями лица вовсе-неинтересныя, принадлежащія весьма-двусмысленному обществу, но въ слдующей же книг того же журнала мы встртились съ тремя разсказами, изъ которыхъ два въ-особенности, конечно, никто не упрекнетъ въ отсутствіи жизни, чувства, поэзіи.

Первый разсказъ: Ночь весною 1855 года въ Севастопол, переноситъ читателя въ городъ, которому суждено занять такое славное мсто въ исторіи, которому удивлялась вся Европа, передъ именемъ котораго благоговетъ вся Россія. Въ разсказ передается одинъ эпизодъ, но эпизодъ, дающій понятіе о томъ, какой родъ жизни вели наши воины въ осажденномъ город. Авторъ рисуетъ нсколько портретовъ защитниковъ Севастополя. Прежде всего мы знакомимся съ пхотнымъ штабс-капитаномъ Михайловымъ. Онъ получаетъ письмо отъ своего бывшаго товарища, помщика и его жены, ‘блдной, голубоглазой Наташи, своей большой пріятельницы’. Товарищъ пишетъ ему о провинціальныхъ слухахъ, по которымъ ‘паши заняли Евпаторію, такъ-что французамъ нтъ ужъ ‘сообщенія съ Балаклавой’, молодому офицеру хочется отличиться и получить Георгія, ратные товарищи сообщаютъ ему на севастопольскомъ бульвар, что, по ихъ мннію, ‘на-дняхъ что-нибудь будетъ’. Михаиловъ идетъ въ эту ночь съ ротой въ ложементы, ему предчувствуется, что онъ будетъ убитъ. Разставивъ людей на работы, онъ садится подъ брустверъ и, помолившись Богу, сбирается заснуть. Въ это время въ город, у адъютанта Калугина сбираются товарищи пить чаи, они толкуютъ о Петербург, о новостяхъ и смотрятъ въ открытое окно на летающія бомбы. Вдругъ пальба усиливается, офицеръ-ординарецъ прізжаетъ къ генералу съ извстіемъ, что французы, подведя огромные резервы, атаковали ложементы, что убитъ полковой командиръ и много офицеровъ, и что требуютъ подкрпленія. Адъютанты скачутъ отдавать приказанія, на улицахъ начинаютъ показываться раненые солдаты, которыхъ ведутъ и несутъ съ бастіоновъ, жители выходятъ на крыльца домовъ посмотрть на канонаду. Одна старуха, смотря на бомбы, разсчитываетъ, что одна изъ нихъ упадетъ на ея домикъ въ слободк. ‘Нтъ, это къ ттеньк Арник въ садъ все попадаютъ’ отвчаетъ маленькая двочка и разсказываетъ, какъ она съ дяинькой ходила въ слободку. А какъ намъ только выходить, какъ одна бомба ‘прилетииить, какъ лопнииить, какъ засыплииить землею, такъ даже чуть ‘чуть насъ съ дяинькой однимъ оскрескомъ не задло’… Между-тмъ на темныхъ улицахъ появляется все больше-и-больше раненыхъ. На перевязочномъ пункт ‘большая, высокая зала, освщенная свчами, съ ‘которыми доктора подходили осматривать раненыхъ, была буквально пол- ‘на. Носильщики безпрестанно вносили раненыхъ, складывали ихъ одинъ ‘подл другаго на полъ. Говоръ разнообразныхъ вздоховъ, стоновъ, ‘хрипніи, прерываемый иногда пронзительнымъ крикомъ, носился по ‘всей комнат’… Но отвернемся отъ этой тяжелой картины и послдуемъ за Калугинымъ, отправившимся на бастіонъ. И его тоже томитъ предчувствіе смерти, очень-обыкновенное, хотя и невсегда-сбывающееся. И онъ, видя летящую бомбу, ложится на землю, но, замтивъ впереди себя матросовъ, бодро поднимаетъ голову и идетъ мрными шагами въ блиндажъ, откуда командиръ бастіона посылаетъ ротмистра Праскухина въ правый ложементъ съ приказаніемъ находящемуся тамъ батальйону присоединиться къ своему полку. Праскухинъ передаетъ приказаніе Михайлову и вмст съ нимъ ведетъ солдатъ къ мсту назначенія. Непріятель, замтивъ въ ложементахъ движеніе, начинаетъ стрлять чаще. Бомбы сыплются на батальйонъ. Одна изъ нихъ падаетъ въ самую средину его. ‘Ложись! крикнулъ чей-то голосъ. Михайловъ и Праскухинъ прилегли къ земл. Прошла секунда, показавшаяся часомъ, бомбу не рвало. Праскухинъ подумалъ, не напрасно ли онъ потревожился, можетъ-быть, бомба упала далеко и ему только казалось, что трубка шипитъ тутъ же. Но въ то же время глаза его на мгновеніе встртились съ свтящейся трубкой на аршинъ отъ него крутившейся бомбы. Онъ упалъ на колна… Прошла еще секунда! секунда, въ которую цлый міръ чувствъ, мыслей, надеждъ, воспоминаній промелькнулъ въ его воображеніи’. ‘Кого убьетъ, меня или Михайлова?’ думаетъ Праскухинъ, и ожиданіе смерти не оставляетъ его. Ожиданіе сбывается: осколокъ бомбы убиваетъ на мст Праскухина, Михайловъ только раненъ въ голову. Разсказъ оканчивается удивительною сценою разговора русскихъ и непріятелей во время короткаго перемирія, когда солдаты обихъ націй убираютъ тла своихъ падшихъ товарищей, но сцена эта, написанная, какъ мы уже сказали, превосходно, оставляетъ тяжелое, даже непріятное впечатлніе неумстной веселостью бесдующихъ, вздорной болтовней французовъ, и мы предпочитаемъ ей слдующую коротенькую картину разсвта надъ мстомъ почкой битвы:

‘Сотни свжихъ, окровавленныхъ тлъ, людей, за два часа назадъ полныхъ разнообразныхъ высокихъ и мелкихъ надеждъ и желаній, съ окоченлыми членами лежали на росистой, цвтущей долин, отдляющей бастіонъ отъ траншеи и на ровномъ полу Часовни Мертвыхъ въ Севастопол, сотни людей съ молитвами на пересохшихъ устахъ ворочались и стонали — на носилкахъ, на койкахъ и на полу перевязочнаго пункта, а все также, какъ и въ прежніе дни, загорлась зарница надъ Сапунъ-Горою, поблднли мерцающія звзды, потянулъ блый туманъ съ шумящаго темнаго моря, зажглась алая заря на восток, разбжались багровыя длинныя тучи по свтло-лазурному горизонту, и все также, какъ и въ прежніе дни, общая радость, любовь и ‘счастье всему ожившему міру, выплывало могучее, прекрасное свтило’.

Если во всемъ этомъ нтъ жизни, чувства и поэзіи, то автору ‘Замтокъ’ въ ‘Современник’ остается искать ихъ… только въ замткахъ Новаго Поэта.

Другой разсказъ, подписанный буквами Л. Н. Т., которыя читатель встрчаетъ съ такимъ удовольствіемъ, хотя и довольно-рдко, подъ прекрасными очерками, называется Рубка лсу и переноситъ насъ въ другой край Россіи, гд также нсколько лтъ уже кипитъ война, не мене жестокая и упорная, хотя не въ такихъ размрахъ и не столь-кровопролитная. Артиллерійскій юнкеръ разсказываетъ небольшой эпизодъ изъ экспедиціи въ Большую Чечню. Въ зимнее раннее утро дивизіонъ батареи выступаетъ для прикрытія колонны, назначенной на рубку лса. Съ первыхъ же страницъ авторъ широкими, рельефными чертами рисуетъ солдатскіе тины, которые выходятъ у него даже лучше и полне очерченныхъ въ предыдущемъ разсказ. Типы покорныхъ, начальствующихъ, суровыхъ, отчаянныхъ, хлопотливыхъ солдатъ обрисованы мастерски. Надобно было бы выписать цлыя страницы, чтобъ показать свойства этихъ типовъ и ихъ различіе. Разговоры ихъ — верхъ естественности: важный фейерверкеръ Максимовъ, охотникъ говорить свысока и употреблять въ бесд выраженія, имъ самимъ плохо- понимаемыя, забавникъ и привилегированный острякъ Чикинъ, молодецъ Антоновъ, сильно-безпокойный въ хмлю, смирный и недальній старикъ Ждановъ, охотникъ до псенъ — все это лица, выхваченныя живьемъ, съ натуры, а разговоръ ихъ, кажется, только-что подслушанъ и записанъ. Разсказъ Чикина о томъ, какъ онъ говоритъ мужикамъ, что ‘предводительствовалъ на Кавказ’, заставляетъ смяться отъ души. Между-прочимъ, Чикинъ насказалъ землякамъ, что въ горахъ Тавлинцы камни вмсто хлба дятъ и у нихъ но одному глазу во лбу, а мумры все рука-съ-рукой ходятъ, ‘такъ и родятся, такіе и отъ природы, ты имъ руки разорви, такъ кровь пойдетъ — все равно, что китаецъ — шапку съ него сними, она кровь пойдетъ’. Максимовъ спрашиваетъ: ‘врили ли земляки такому вздору? Чикинъ отвчаетъ: ‘Такой, право, народъ чудный, едоръ Максимычъ. Врятъ всему, ей-Богу врятъ! А сталъ имъ про гору Казбекъ сказывать, что на ней все лто снгъ не таитъ, такъ вовсе на смхъ подняли, милый человкъ, что ты говорятъ, малый, фастаешь? Видано ли дло большая гора, да на ней снгъ не будетъ таить, у насъ, малый въ ростопель, такъ какой бугоръ — и тотъ прежде растаетъ, а въ лощинахъ снгъ лежитъ. ‘Поди ты!’ заключилъ Чикинъ подмигивая.

Собственно говоря, въ бесдахъ солдатъ и заключается весь разсказъ Л. H. Т., содержанія въ немъ нтъ никакого. Драматическую перипетію въ немъ составляетъ смерть одного солдата Веленчука, раненаго во время нападенія татаръ на отрядъ, отправившійся уже въ обратный путь. Являются, впрочемъ, въ конц разсказа портреты нсколькихъ офицеровъ, между ними замчательны: ротный командиръ Болховъ, которому ужасно надолъ Кавказъ и который все-таки ни за что не хочетъ съ нимъ разстаться, скромный и бдный прапорщикъ, капитанъ Крафтъ изъ нмцевъ, хорошій офицеръ, но охотникъ прихвастнуть, капитанъ Тросенко, кажется, родившійся на Кавказ и спрашивающій: ‘Что, хорошо тамъ у васъ, въ Россіи? А я никогда туда не поду!’ По, повторяемъ, главныя дйствующія лица разсказа все-таки солдаты. Окончимъ разборъ нсколькими строками, въ которыхъ авторъ длаетъ общій выводъ о свойствахъ русскаго солдата:

‘Я всегда и везд, особенно на Кавказ, замчалъ особенный тактъ ‘у нашего солдата, во время опасности умалчивать и обходить т вещи, ‘которыя могли бы невыгодно дйствовать на духъ товарищей. Духъ ‘русскаго солдата не основанъ такъ, какъ храбрость южныхъ народовъ, ‘на скоро воспламеняемомъ и остывающемъ энтузіазм: его также трудно ‘разжечь, какъ и заставить упасть духомъ. Для него ненужны эфекты и краснорчивыя рчи, для него нужны, напротивъ, спокойствіе, ‘порядокъ и отсутствіе всего натянутаго. Въ русскомъ — настоящемъ ‘русскомъ солдат никогда не замтите хвастовства, ухорства, желанія отуманиться, разгорячиться во время опасности, напротивъ, скромность, простота и способность видть въ опасности совсмъ другое, чмъ опасность, составляютъ отличительныя черты его характера. Я видлъ солдата, раненаго въ ногу, въ первую минуту жалвшаго только о пробитомъ новомъ полушубк.’

Разсказъ г. Полонскаго: Домъ въ деревн (‘Соврем.’ No 9), составляетъ продолженіе его разсказа ‘Груня’ (‘Совр.’ No 4). Здсь автору уже шестнадцать лтъ, и онъ описываетъ просто, и мстами даже наивно, событія своей молодости, сознаваясь, что на ‘шестнадцатомъ году онъ былъ едва ли умне, чмъ въ четырнадцать’. Содержаніе разсказа несложно: авторъ проводитъ вакаціонный мсяцъ въ деревн своего дальняго родственника Хрустина, въ молодости жившаго шибко, по теперь находящагося подъ начальствомъ ттки своей покойной жены, Аграфены Степановны, злой и сварливой старухи, бывшей причиною смерти старшей дочери Хрустина, Софьи, и очень-дурно обращающейся съ младшею дочерью его, Лизой. Замтимъ, что въ этой повсти, какъ и въ ‘Степной Барышн’, старшая сестра умираетъ отъ любви. За Лизу тоже сватался женихъ, но Аграфена Степановна отказала ему, не желая видть Лизу счастливою и не имя намренія отдавать отчета въ управленіи ея имніемъ. Молодому автору очень нравится Лиза, но, основываясь на розсказняхъ стараго лакея и своихъ собственныхъ, далеко непроницательныхъ наблюденіяхъ, онъ убждается, что она влюблена въ ихъ сосда, Скандинавцева, и ршается всми силами содйствовать счастью Лизы. Онъ помогаетъ имъ видться и передастъ однажды письмо Лизы къ Скандинавцеву и потомъ отвтъ его. Черезъ день посл этого письма Лиза исчезаетъ изъ дому, ее нигд не могутъ найдти, но, къ удивленію автора, Скандинавцевъ не исчезаетъ вмст съ нею, а спокойно остается жить въ своемъ помстьи. Дло объясняется тмъ, что Лиза убжала съ своимъ прежнимъ женихомъ и вышла за него замужъ, а Скандинавцевъ былъ другъ его и только помогалъ бгству. Разговоръ написанъ легко и живо и наполненъ занимательными подробностями, между которыми встрчается, однакожь, нсколько лишнихъ и растянутыхъ эпизодовъ, какъ, напримръ, посщенія подруги Лизы, Кати, и исторія съ письмомъ одного пріятеля автора.

Въ послднихъ книжкахъ ‘Москвитянина’ (10-й и 11-й), лучшія статьи, хотя и помщены въ отдл Словесности, по имютъ современный политическій интересъ. Таковы: Прогулка на Инкерманъ и Бельбекъ, Н. В. Б., и дв статьи о Нахимов: Смерть и погребеніе Нахимова, того же автора, Въ память о Нахимов, г. Погодина. Въ этихъ статьяхъ очень-много интереснаго, но мало литературнаго, то же должно сказать объ окончаніи Воспоминаній о поход въ Венгрію, г. Лугинскаго, и Изслдованій о балтійскихъ славянахъ. О двухъ послднихъ статьяхъ было уже говорено въ нашемъ журнал. Чисто литературная статья въ этихъ нумерахъ ‘Москвитянина’ только одна: Село Заквасино — Панфилово тожъ, но она могла бы очень-удобно не являться въ печати, и мы предпочитаемъ ей статью кн. Косторова о Енисейскихъ Тунгусахъ, тоже отнесенную въ отдлъ Словесности. Въ-самомъ-дл, что за избитое содержаніе въ повсти г—на Е.! Въ село Заквасино прізжаетъ дальній родственникъ владтельницы этого села, графъ Границкій, блистательный петербургскій франтъ. У старушки, какъ водится, есть хорошенькая племянница, кокетка, влюбляющаяся въ графа, который, какъ истинный левъ, играетъ любовью провинціалки, назначаетъ ей свиданія, кружитъ ей еще боле голову, по потомъ одумывается, и чтобъ вылечить двушку отъ напрасной любви къ нему, притворяется пустымъ и даже глупымъ фатомъ. Потомъ онъ узжаетъ изъ деревни, потомъ слдуетъ эпилогъ черезъ восемь лтъ. Границкій встрчаетъ Вру уже замужемъ, матерью семейства, только для-того, чтобъ сказать ей: ‘до свиданья въ небесахъ’. Все это неново, неестественно и незанимательно. И все это еще лучшія статьи ‘Москвитянина’. О критик его и переводныхъ, статьяхъ не будемъ ничего говорить, и чтобъ не возвращаться къ нему боле, скажемъ нсколько словъ о стихахъ, помщенныхъ въ этомъ журнал, сравнивъ ихъ съ произведеніями петербургской музы въ послднемъ нумер ‘Современника’ и ‘Библіотеки для Чтенія’.

О современныхъ стихотвореніяхъ было уже говорено въ августовской книжк нашего журнала, но стихотворенія ‘Москвитянина’ имютъ всегда ‘особый отпечатокъ’ и ихъ нельзя не замтить. Въ десятой книжк московскаго журнала помщено всего одно четверостишіе Къ портрету Л. Н. Автору удалось сказать два хорошіе стиха:

Онъ шлетъ на насъ своихъ французовъ,

Чтобъ на него они не шли,

но не-уже-ли къ нимъ нельзя было прибрать ничего лучше, кром слдующихъ изысканныхъ фразъ:

Ковачъ злокозненныхъ союзовъ,

Мучитель счастія земли!‘

Въ 11-мъ нумер, перепечатаны изъ ‘Сверной Пчелы’ два стихотворенія графини Ростопчиной: Сестрамъ Крестовоздвиженской Общины и Бояринъ, первое заслуживаетъ похвалы, кром двухъ неловкихъ стиховъ:

Радютъ въ небесахъ о вашихъ головахъ,

Пусть лопнула картечь, пусть пуля свищетъ въ уши.

Графиня Ростопчина, какъ женщина, иметъ право не знать, что картечь не бомба и не граната, и лопнуть не можетъ, но за-то, какъ женщина, она сказала нсколько поэтическихъ, трогательныхъ словъ своимъ подругамъ, посвятившимъ себя высокому и благородному длу. Она имла полное право сказать сестрамъ Общины:

Какъ женщины, вы нжны, сердобольны,

Но храбрымъ мужествомъ героямъ вы равны.

Вы служите Творцу не въ кель монастырской

За крпкою стной обители святой,

Нтъ! вдохновенныя отвагой богатырской,

Какъ сестры, вы пошли за братьями на бой!

Къ-сожалнію, о второмъ стихотворенія графини Ростопчиной ‘Бояринъ’, мы должны сказать, что не понимаемъ хорошенько ни цли, ни мысли его. Поэтъ описываетъ слдующими стихами своего боярина:

Онъ платье носитъ парчевое:

Быть можетъ, дорого оно —

За то оно вдь вковое

И будетъ въ родъ передано.

Въ немъ и привольно и широко,

Оно не жметъ и не тснитъ,

Грудь дышетъ ровно и широко

И богатырски станъ развитъ.

Не-уже-ли длятого, чтобъ быть настоящимъ бояриномъ, мы должны надть на себя кафтанъ нашихъ прапраддовъ, вернуться къ тому времени, когда, бывало, на чудовищныхъ пирахъ:

Сердецъ веселье чародйка

Гуляетъ чарка по рукамъ,

Сама хозяйка въ душегрйк

Подноситъ сладкій медъ гостямъ?

Разв все это необходимыя условія боярства? Разв каждый бояринъ долженъ умирать

. . . . . . .смертью славной

Подъ бдной рясой чернецовъ?

Разв не столь же почетна смерть боярина, положившаго голову свою на пол битвы, за отечество? ‘Бояринъ — значитъ воевода’ говоритъ графиня: но разв каждый бояринъ былъ воеводою? Вдь и на воеводств были также не одни бояре… Не-уже-ли графиня забыла стихъ Державина, опредлявшій такъ боярина:

Боляринъ — коль о всхъ болю, и пр.?

Что хотла сказать она слдующими темными стихами:

Такъ!… были на Руси бояре —

И будутъ, можетъ быть, опять?

Она, конечно, очень-хорошо знаетъ сама, что на Руси и теперь много бояръ, хоть они и не носятъ кафтановъ своихъ ддушекъ и шапокъ-мурмолокъ, потому-что истинное боярство заключается не въ наружныхъ признакахъ, не въ слпомъ пристрастіи къ устарлымъ Формамъ и понятіямъ, а въ благородств мыслей, духа и характера, соединенныхъ съ разумнымъ пониманіемъ требованій современности. Графиня Ростопчина совершенно-права, говоря дале о боярин:

Онъ гражданинъ, въ совт царскомъ

Свободно, смло говоритъ,

Безстрашенъ, съ безкорыстьемъ барскимъ,

Онъ благо общее хранитъ.

Не льститъ онъ, не кривитъ душою,

Не лжетъ перомъ иль языкомъ,

Стоитъ за правду головою

Какъ Долгорукій предъ Петромъ!

Это все совершенно-справедливо, только графиня Ростоичина забыла, что Долгорукій засдалъ въ Сенат не въ костюм боярина временъ Алекся Михайловича…

Въ этомъ же нумер ‘Москвитянина’ г. Григорій Надхинъ напечаталъ Тысяча первое стихотвореніе по случаю ныншней войны. Стихи г. Надхина точно такіе же, какъ у гг. Кравченки, Татаринова и др. Очевидно, что каждый русскій, въ настоящую эпоху одушевленъ одинаковымъ патріотическимъ чувствомъ, однакожь не каждый можетъ написать хорошіе стихи. Отчего же поэты думаютъ, что всякій, кто когда-нибудь написалъ пару стиховъ, можетъ написать и ‘Тысяча-первое стихотвореніе’? Чмъ предметъ выше, тмъ слдовало бы обращаться съ нимъ съ большею осторожностью…

Въ августовской книжк ‘Библіотеки для Чтенія’ гг. Мей и Бене диктовъ напечатали также патріотическія стихотворенія. Стихи г. Мея сильны, хотя и очень-прозаичны. У г. Бенедиктова есть много удачныхъ строфъ и въ то же время наборъ звучныхъ, но не всегда меткихъ и чаще всего изысканныхъ эпитетовъ. Чмъ проще онъ выражается, тмъ стихъ у него выходитъ лучше, какъ, напримръ въ слдующихъ строфахъ, гд изысканно только первое выраженіе:

Но, ломая грудью груди,

Русь, скажи своимъ врагамъ:

Прекратите зврство, люди!

Христіане, стыдно вамъ!

Что за чадомъ отуманенъ

Цлый міръ въ разумный вкъ!

Ты — французъ, ты — англичанинъ —

Гд жь межь вами человкъ?

Изъ ученыхъ статей этого журнала можемъ назвать только окончаніе статьи г. Пекарскаго о Русскихъ мемуарахъ XVII-го столтія и третью статью о Жизни Алкивіада, мстами наполненную уже слишкомъ-сухими подробностями. Критика ‘Сочиненій Пушкина’, вся составленная изъ цитатъ и выписокъ мнній ‘Отечественныхъ Записокъ’ сороковыхъ годовъ, не заключаетъ въ себ ничего новаго.

Въ августовской книжк ‘Библіотеки для Чтенія’ помщенъ разсказъ г. Михайлова Ау!, который мотъ бы быть занимателенъ, еслибъ авторъ получше отдлалъ и закончилъ его. Въ такомъ вид, какъ онъ напечатанъ, этотъ разсказъ — довольно-блдный эскизъ, ничего не- оставляющій въ читател. Съ крестьянкой деревни Сосновки, Мариной, у которой мужъ нсколько лтъ пропадаетъ въ столиц, не давая о себ никакого извстія, случается грхъ: у нея родится ребенокъ, и родные ея мужа выгоняютъ ее изъ своего дома. Еще хуже длается положеніе бдной женщины, когда возвращается ея мужъ. Онъ ршительно приказываетъ, чтобъ въ его дом не было ребенка. Мать не хочетъ отдать ребенка въ чужія руки, а ея родные не берутъ его. Тогда мужъ заводитъ жену съ ребенкомъ въ лсъ и принуждаетъ ее оставить ребенка на какой-то полян, а самъ отводитъ ее въ чащу и потомъ бросаетъ. Она бжитъ искать ребенка, кричитъ: ау! Лсъ отзывается ей тмъ же крикомъ въ разныхъ мстахъ. Обезсиленная, полупомшанная, истерзанная, она случайно находитъ дорогу въ деревню, но на вс разспросы крестьянъ отвчаетъ только однимъ словомъ: ау! Потомъ, отдохнувъ, опять бросается въ лсъ. ‘Тогда, тронутый горестью матери, Ефимъ показался у опушки лса съ ребенкомъ на рукахъ и остановилъ Марину’. Этими словами, ничего-необъясняющими читателю, оканчивается разсказъ, изъ котораго могла бы выйдти полная картина, еслибъ г. Михайловъ не поторопился напечатать его въ такомъ неоконченномъ, неясномъ вид.

Есть еще въ этомъ нумер ‘Библіотеки для Чтенія’ нсколько большихъ и малыхъ статей, какъ, напримръ, Англійская литература и Аравія (изъ Справочнаго Словаря), типъ г. Моллера: Старьевщикъ, Философическое разсужденіе г. Руднева О воспитаніи въ Россіи въ XVI — XVII вк (на трехъ листкахъ), но говорить о подобныхъ произведеніяхъ было бы совершенно-напрасно. Мы не сказали бы ни слова и о второй части романа Кандидатъ въ романисты, которая еще скучне первой, еслибъ не вспомнили, какъ огорчалась ‘Библіотека для Чтенія’ словами ‘Отечественныхъ Записокъ’, утверждавшихъ, что ‘Библіотека’ издается вн времени и пространства. Этотъ странный, немножко-непріятный, но тмъ не мене неопровержимый Фактъ доказывался подробнымъ разборомъ статей ‘Библіотеки’, и журналъ этотъ не могъ опровергнуть нашихъ выводовъ ничмъ, кром громкихъ Фразъ и общихъ мстъ. Помщеніе исторій въ род ‘Кандидатъ въ романисты’ подтверждаетъ снова самымъ яснымъ и убдительнымъ образомъ высказанное нами мнніе. Всякій, кто слдитъ за успхами нашей литературы въ послднее время, знаетъ, что труды нашихъ лучшихъ писателей, клонятся къ возможно-врному изображенію простонароднаго быта. Сочувствіе читателей къ подобному роду произведеній доказывается тою лестною извстностью, какую пріобрли въ публик гг. Тургеневъ, Писемскій, Потхинъ, Островскій, Григоровичъ и другіе писатели, преимущественно бравшіе сюжеты свои изъ этого быта. Изъ журналовъ, одна ‘Библіотека для Чтенія’ не одобряла этого рода произведеній въ своихъ критическихъ статьяхъ, отзываясь даже о Гогол боле чмъ съ пренебреженіемъ. Думая, вроятно, что этого мало, она подарила наконецъ своихъ читателей цлымъ романомъ, полнымъ самыхъ грозныхъ филиппикъ противъ повстей изъ простонароднаго быта. Нужно ли прибавлять, что вс усилія автора ‘Кандидата въ романисты’ пропали даромъ и что его безконечная и безполезная пародія хотя и возбуждаетъ улыбку, но улыбка эта относится не къ тмъ, кого осмиваетъ романъ, а къ тому, кто ихъ осмиваетъ?…

О сентябрской книжк ‘Библіотеки’ говорить нечего. Въ ней нтъ, по счастію, ни продолженія ‘Кандидата въ романисты’, ни Справочнаго Словаря, за-то есть другія рдкости: восторженныя похвалы одного редактора ‘Библіотеки’ г. Сенковскаго изданію другаго редактора того же журнала г. Старчевскаго. Изданіе это — все тотъ же ‘Справочный Словарь’, составленный, какъ мы уже неоднократно доказывали, на-половину изъ статей ‘Энциклопедическаго Лексикона’, издававшагося г. Плюшаромъ, и на-половину изъ статей, наполненныхъ неврными и недостаточными свдніями. Есть также много рдкостей и въ Журналистик этой книжки ‘Библіотеки’, но все это не относится къ литератур. Переходимъ къ капитальному отдлу ея — Русской Словесности, пройдя молчаніемъ одну изъ пустйшихъ повстей Клевета, г-жи Широковой, помщенную въ Смси.

Дв повсти: Школа гостепріимства г. Григоровича и Настя г. Моллера, составляютъ собственно бельлетрическій отдлъ этой книжки ‘Библіотеки’, въ соединеніи съ переводами г. Мея изъ Анакреона и двумя стихотвореніями г. Бенедиктова, изъ которыхъ одно, гд онъ говоритъ о Петр-Великомъ, было бы, можетъ-быть, хорошо, еслибъ исключить изъ него множество изысканныхъ стиховъ и выраженій. Поговоримъ сначала о произведеніи г. Моллера оцнка котораго приведетъ насъ прямо къ заключенію о разсказ г. Григоровича.

Когда читаешь повсти, подобныя ‘Наст’, невольно приходитъ мысль о томъ, какъ легко сдлаться писателемъ… извстнаго рода. Стоитъ только пріобрсти маленькій навыкъ выражаться легко и просто, читать года два-три все, что выходитъ по части русскихъ повстей, потомъ набить себ немножко руку переводами, составленіемъ маленькихъ журнальныхъ статеекъ по отдлу новостей, нсколькими фельетонами — и дло сдлано, писатель готовъ! Познаній, изученій, наблюденія въ этомъ случа не требуется, знакомства съ иностранными литературами также, можно даже плохо знать основные законы своего собственнаго языка и писать гладко по привычк, по инстинкту, не отдавая себ отчета въ томъ, почему пишется такъ, а не иначе, самая орографія тутъ дло неважное: на это есть корректоры, а ошибки противъ языка можно приписать разсянности или странностямъ таланта. Даже воображеніе можетъ вовсе не играть никакой роли въ составленіи подобныхъ повстей. Припомни себ, что читалъ у другихъ, соедини въ одинъ разсказъ то, что попадалось въ разныхъ, придумай завязку самую обыкновенную, описывай то, что происходитъ всякій день передъ глазами: врность изображеній и простота содержанія въ наше время самыя модныя условія разсказа, не заботься о сложной интриг, о характерахъ, описывай на десяти страницахъ то, что происходитъ въ-теченіе десяти минутъ (подъ предлогомъ психическаго анализа), перескакивай вдругъ черезъ десять лтъ (подъ предлогомъ живости разсказа, контраста картинъ), пересыпь все это общими мстами, громкими фразами и мнимо-юмористическими выходками — и повсть выйдетъ ни чуть не хуже встрчаемыхъ всякій мсяцъ на страницахъ всякихъ журналовъ. Даже судьба такой повсти вовсе-непечальна: знакомые найдутъ, что она очень-мила, свалятъ вс ея недостатки и промахи на обстоятельства, критика, конечно, отзовется о ней съ пренебреженіемъ, но авторъ, въ свою очередь, можетъ доставить себ удовольствіе отдлать критика въ антикритик и доказать, что критикъ ровно ничего не понимаетъ, а если повсть является въ журнал, то въ ея художественности нечего и сомнваться: редакторъ не преминетъ, при случа, или по поводу чего бы то ни было, замтить читателямъ, что вотъ какой у него теперь даровитый сотрудникъ, что такая-то повсть только съ виду, пожалуй, похожа на пустячки, но что въ ней такъ много-много всего, и что во всякомъ случа то, что печатается въ другомъ журнал въ подмтки негодится этой повсти. Такимъ образомъ повсть похвалена, имя сдлано, цль достигнута, и авторъ по-крайней-мр самъ убжденъ въ томъ, что онъ если еще не талантъ, не художникъ, то, во всякомъ случа, ‘замчательный бельлетристъ’, отъ котораго наша литература въ-прав ожидать многаго.

Представимъ теперь рецептъ составленія повстей подобнаго рода. На Петербургской Сторон, непремнно въ самой отдаленной улиц, живетъ бдный чиновникъ, какихъ мы встрчали сотнями въ повстяхъ сороковыхъ годовъ. Квартира его очень-бдная, но, какъ водится, опрятная (слдуетъ описаніе квартиры, взятое изъ тысячи подобныхъ описаній: кожаный диванъ, плющъ, статуя Наполеона безъ головы и проч. и проч.). Въ этой квартир живетъ старикъ съ молоденькой дочкой. Фамилія старика Ласточкинъ, Курочкинъ, Зябликовъ или Птушковъ — все-равно. Дочку зовутъ, пожалуй, Настя, она, конечно, прехорошенькая, хотя и носитъ полинялое платье, старую шляпку и т. д. Старикъ все переписываетъ бумаги и говоритъ: мы люди маленькіе, дочка говоритъ: ахъ, папаша, какой вы право! Старику даютъ переписать бумагу на домъ, онъ переписываетъ ее больной, но не можетъ самъ отнести на дачу къ начальнику. За него отправляется Настя. Начальникъ, какъ водится, человкъ важный, недоступный, но семейство его, жена и дочь принимаютъ ласково бдную двушку, дарятъ ее, покровительствуютъ ей, велятъ приходить но праздникамъ. Двушка начинаетъ привыкать къ роскоши, длать сравненіе своего бднаго положенія съ богатствомъ покровителей. Слдуютъ разсужденія о контрастахъ и общественныхъ отношеніяхъ. Между-тмъ положеніе Ласточкина улучшается, начальникъ не оставляетъ и его своимъ покровительствомъ… Авторъ перескакиваетъ черезъ четыре года. Настя невста, Наст пора замужъ, секретарь начальника, тихій и скромный человкъ, влюбился въ нее, Настю выдаютъ замужъ… Авторъ перескакиваетъ еще черезъ три года. Настя замужемъ, у Насти ребенокъ, но Настя встрчается случайно съ дочерью своего прежняго благодтеля, теперь уже княгиней. Княгиня требуетъ, чтобъ прежняя подруга здила къ ней, и сама образовываетъ ее, вывозитъ съ собою въ свтъ. Настя, понявъ, что первое условіе порядочной женщины — нарядъ, заставляетъ своего мужа работать день и ночь, чтобъ доставать деньги на наряды, и наконецъ развивается до того, что о ней начинаютъ говорить дурно, и княгиня не велитъ принимать ее. Тогда Настя раскаявается. Слдуетъ сцена примиренія, прощенія, семейнаго счастія, на чемъ можно, пожалуй, и остановиться также, какъ можно и продолжать сколько угодно. Подобныя повсти можно разсказывать нсколько лтъ сряду. Въ нихъ будетъ все давно извстно, но за-то все будетъ гладко, просто, будетъ легко читаться, а забываться еще легче.

Бываютъ повсти и другаго рода. Человкъ съ дарованіемъ испытаннымъ, доказаннымъ, создавшій много замчательнаго въ одномъ извстномъ род, вдругъ вообразитъ себ, что онъ можетъ также прекрасно писать и въ другомъ совершенно-противоположномъ род — бросится, напримръ, въ натянутое остроуміе, въ шаржи, если писалъ до того времени вещи серьзныя, полныя чувства и наблюдательности. Воля ваша, тяжело видть писателя не на своемъ мст, не въ своей сфер, чувствовать, что онъ пишетъ на-скоро, не обдумывая, не перечитывая, понимать, что въ каждой фраз его заключается какъ-будто оправданіе себя передъ читателемъ, стараніе разсмшить его, скрытый вопросъ: не правда-ли^все это вдь не очень-дурно, вдь надъ этимъ можно посмяться? И онъ еще боле шаржируетъ свои лица, длаетъ свои карикатуры еще смшне, придумываетъ происшествія еще запутанне, еще неправдоподобне. Герой его разсказа, человкъ пустой и опрометчивый въ начал повсти, въ конц ея длается просто сумасшедшимъ, нелпымъ. Онъ позвалъ къ себ въ деревню гостей, не бывъ самъ въ деревн съ дтства, и нашелъ, что въ его господскомъ дом все развалилось, что ему самому жить негд, ссть не на чемъ, сть нечего. Вмсто того, чтобъ написать своимъ гостямъ, что онъ не можетъ принять ихъ по какимъ-нибудь причинамъ, онъ ждетъ ихъ, терзаясь каждую минуту. И гости являются одинъ за другимъ, и комическія сцены слдуютъ одна за другою, одна другой неестественне, скучне, невыносиме. И самыя лица гостей, сначала еще довольно-сносныя, подъ-конецъ теряютъ послдніе признаки человчности. И все это, сначала возбуждавшее улыбку, наконецъ выводитъ изъ терпнія, производитъ звоту, сожалніе объ автор, вынужденномъ рисовать такія пустыя, нелпыя сцены. Особенно это чувство становится невыносимымъ, когда хозяинъ, спасаясь бгствомъ отъ своихъ гостей, падаетъ въ лужи и прячется въ кусты, чтобъ его не поймали. Вс эти сцены недостойны искусства, недостойны художника, писателя съ талантомъ… Авторъ оправдываетъ свою повсть слдующимъ эпиграфомъ: ‘Самая незатйливая шутка и даже пустой фарсъ, ‘если только способны возбудить улыбку, во сто разъ полезне сочиненія, наполненнаго непроницаемою мудростью, или даже посредственными, давно избитыми, дюжинными мыслями’. Подъ этой тирадой подписано: изъ неизданной логики. Если подобная фраза можетъ встртиться въ какой-нибудь логик, то не иначе, какъ въ примръ парадокса. Пустой фарсъ ни въ какомъ случа не можетъ быть полезенъ, и никакъ неполезне сочиненія, полнаго посредственными, даже избитыми мыслями. Авторъ забываетъ, что могутъ найдтись читатели, для которыхъ избитая мысль можетъ быть новостью, а посредственность прійдется по плечу, станетъ вровень съ ихъ понятіемъ, тогда- какъ пошлый фарсъ, если и понравится людямъ необразованнымъ, то во всякомъ случа унижаетъ искусства художника, и, вмсто того, чтобъ дйствовать воспитательнымъ образомъ на очищеніе вкуса, будетъ только развивать дурной тонъ въ ущербъ эстетическимъ началамъ здравой литературы.

Больше ничего не скажемъ мы по поводу повстей въ сентябрской книжк ‘Библіотеки для Чтенія’.

‘Отечественныя Записки’, т. 102, 1855

ЖУРНАЛИСТИКА.

Читайте также: