ЖУРНАЛИСТ СУВОРИН
ЖУРНАЛИСТ СУВОРИН
I
II
III
IV
V
VI
VII
VIII
IX
X
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Журналист Суворин, Дорошевич Влас Михайлович, Год: 1909
Время на прочтение: 11 минут(ы)
Дорошевич В.М. Воспоминания
М., ‘Новое литературное обозрение’, 2008.
— Тут не без дьявола! — сказал бы Мережковский.
— Пожалуй, не без него! — приходится согласиться.
Это история о том, как в одной стране появился талантливый журналист. Блестящий журналист.
А ‘враг рода человеческого’ взял да его и скрал. Точь-в-точь как он крадет блестящий месяц в гоголевской ‘Ночи под Рождество’.
История начинается как французский роман.
Это было в 1876 году.
Поздно вечером, за полночь, по берегу Фонтанки шли три человека, кутаясь в шубы.
Один — в великолепную, двое других — в плохонькие.
Это были: фельетонист ‘Петербургских ведомостей’ — Незнакомец, фельетоны которого гремели, А.С. Суворин1, журналист М.П. Федоров и, — он был не журналист, и инициалов я его не знаю, — петербургский городской голова Лихачев2.
Они засиделись поздно в гостях, вышли вместе, извозчиков не было, и шли к Невскому по набережной Фонтанки.
Фельетонист, как русский человек, проклинал свою профессию.
На белом льду Фонтанки чернели проруби.
— Взять да головой в прорубь! — сказал фельетонист.
— А почему бы вам, Алексий Сергеевич, не издавать своей газеты? — спросил городской голова.
— На какие деньги? В кармане три рубля. А завтра на рынок надо выдать пять!
— Ну, средства-то можно найти!
Михаил Павлович Федоров, — как подобает Мефистофелю, он был хромой, — ‘вынырнул’ с боку у Лихачева:
— Вот бы вы средства и дали! А?
— Что же! Об этом можно подумать! — сказал городской голова. Разговор прервался.
Они вышли на Невский, взяли извозчиков и разъехались. На следующее утро Суворин только что еще встал, как к нему ‘приковылял’ М.П. Федоров с плохой сигарой.
— Ну-с, Алексей Сергеевич, как же насчет газеты?
— Какой газеты?
— А о которой вчера говорили с Лихачевым!
— Ну, голубчик! Если б все, что говорится на улицах, исполнялось!..
— Нет, этого дела так оставить нельзя.
И М.П. Федоров ‘похромал’ к Лихачеву.
— Ну-с, как же насчет газеты?
— Какой газеты?
— А вчера говорили! Алексей Сергеевич даст свой талант, вы — средства. Мы соберем сотрудников. Газета при его популярности!..
Через час Михаил Павлович, припадая на ногу, спешил к Суворину:
— Лихачев согласен!
Через полчаса он ‘со всех полутора ног’ летел к Лихачеву:
— Суворин согласен!
Отправились к литературному старьевщику г. Трубникову.
— Нет ли газетки в запасе?
— Пожалуйте-с. Есть. Малодержаная. ‘Новое время’! Одно название чего стоит!
Интересный был тип! Со сладкой речью, мягкими шагами.
Этими мягкими шагами он входил в Главное управление по делам печати, сладко плакал:
— Дозвольте газетку!
Получал право на издание газеты и затем это право продавал желающему. Тем и жил.
Газета у г. Трубникова была куплена3.
Так ‘враг рода человеческого’ украл у русской публики журналиста Суворина.
Чехов терпеть не мог ‘Нового времени’ и очень любил А.С. Суворина4. Однажды у Чехова на даче мы беседовали о ‘старике’.
— Суворину не следовало издавать газеты. Большая ошибка! Ему надо было оставаться журналистом! — заботливо осматривая свои крошечные кипарисы по колено, по обыкновению, мрачно буркнул Чехов.
А Чехов был не просто умный человек. В Чехове было нечто ‘от мудреца’.
Уверяют, что для публики Суворин так и остался Незнакомцем. Те, кто лично знает А.С. Суворина, говорят в один голос, что лично он стоит головой выше автора ‘Маленьких писем’5, а с ‘Новым временем’:
— Не имеет ничего общего.
В трудную минуту покойный фон Плеве пригласил к себе Суворина.
— Разговор не для оглашения в печати. Но вполне откровенный. Ни на вас, конечно, ни на газете то, что вы скажете, не отразится. Что, по вашему мнению, нужно России?
Суворин ответил:
— Конституция.
Фон Плеве, как говорится в старинных историях, — ‘отпустил его, ничего ему не сделав’.
Издал, конечно, какой-нибудь новый приказ:
— Об усилении полиции.
А ‘Новое время’ от этого приказа пришло в восторг:
— Именно это и нужно было!
И вот между этим ‘лично Сувориным’ и ‘Новым временем’ бился, колотился, угасал и погас журналист Суворин.
Когда-то Валуев, тогда министр, сказал в частном разговоре г. Буренину:
— Печать, титулующая себя ‘общественным мнением’, — это самозванец!
Г-н Буренин огрызнулся:
— Но его вам не задушить так же, как ваши предки задушили первого самозванца6.
Резко, — как у Буренина.
Неправда, — как у Буренина.
Однажды ‘всесильный’ министр гр. Толстой вызвал к себе:
— Ответственного редактора ‘Нового времени’. М.П. Федорова.
И начал кричать.
При первой же высокой ноте М.П. Федоров повернулся к министру спиной и вышел.
‘Новое время’ напечатало, — кажется, в 1901 году, — что раз рабочий вопрос существует:
— Разрешать его надо сверху, чтобы он не начал разрешаться снизу.
Покойный Сипягин ‘определил’:
— Воспретить ‘Новое время’ на неделю.
И Суворин покорился7.
— Что он мог сделать?
Что?
Телеграфировать своему парижскому, своему берлинскому корреспонденту:
— Немедленно выпускайте ‘Новое время’. Шрифт какой придется.
Содержание — те же статьи ‘Нового времени’, переданные по телеграфу.
И передовая статья.
Хоть английским телеграфом через Лондон.
— Ввиду того, что в России нет возможности издавать даже ‘Новое время’, — на срок приостановки ‘Новое время’ будет выходить за границей.
За подписью:
— А. Суворин.
Это был бы мировой скандал.
Перед которым остановился бы сам Сипягин, даже Сипягин. Большей услуги Суворин не мог бы оказать русской печати. Лучшей иллюстрации не могло бы быть:
— Вот до чего дошло.
Это заставило бы в Петербурге задуматься.
Он действительно ничего общего не имеет с ‘Новым временем’.
Он не знает, что такое ‘Новое время’.
По своим скитаньям я знаю, к сожалению, что такое ‘Новое время’.
В Сан-Франциско, в Иокогаме:
— Что такое русская печать?
— ‘Новое время’.
Во всем мире, — увы! — знают только ‘Новое время’.
Король Эдуард не станет интервьюироваться с корреспондентом:
— Даже ‘Нового времени’.
Но за Вильгельма II можно ручаться.
Увы! К сожалению! Но это так.
На весь мир, — а весь мир о России знает столько же, сколько и о Китае.
На весь мир запрещение ‘Нового времени’ произвело бы впечатление:
— Запрещения книгопечатания в России.
Суворин — не издатель газеты.
Чехов был прав.
В издатели ему не следовало идти.
М.Н. Катков имел в нужную минуту находчивость и смелость:
— Не подчиниться.
И не платить наложенного на него штрафа8. Отстаивая свою самостоятельность.
И.С. Аксаков на предостережение за ‘недостаток патриотизма’ ответил громовой статьей:
— Министр внутренних дел — самый старший полицейский в стране. И не в компетенции полиции разбирать, у кого какой патриотизм9.
Это были издатели газет. Суворин безмолвно подчинил ‘Новое время’ распоряжению.
Заставил слона стать на колени.
— Садитесь.
‘Вы все можете’.
Этот робкий издатель, любящий все ‘маленькое’.
— Маленькая хроника. Маленький фельетон. Маленькие письма.
Стоя во главе ‘Нового времени’, заявил:
— Мы — люди маленькие!
Что хотите, то с нами и сделаете.
‘Сохранить газету’.
Вы помните отличные слова Берне, которые приводит Гейне:
— Я был смелым писателем, пока у меня не было фарфорового сервиза. Я писал как хотел, совсем не думая, что меня попросят уехать через двадцать четыре часа. Взял — и уехал! Но вот кто-то, — я подозреваю, что это интриги Меттерниха, — подарил мне фарфоровый сервиз. Вы знаете, что значит уложить фарфоровый сервиз? И теперь, когда я пишу, я должен все время думать о фарфоровом сервизе. А что будет с моим фарфоровым сервизом, если придется уезжать в двадцать четыре часа?10
Можно только удивляться тем журналистам, которые делаются издателями или редакторами.
Поистине, они напоминают ту глупую лошадь, которая ржала перед Аллахом:
— Почему у меня нет седла? Лошадь — и без седла!
Аллах рассердился и сделал ее верблюдом.
И журналистом-то быть у нас только-только впору.
Идешь, как Блонден по канату через Ниагару.
А тут еще ‘немец в мешке’ за спиною!
Его не урони.
Сам расшибешься, — зачем за такое дело взялся?
Но за что же немец-то, ни в чем не повинный, погибнет?
‘Сохранить газету’.
Не о материальной только стороне дела идет речь.
Но сегодня рискнуть, — а завтра эта газета может понадобиться на защиту какого-нибудь важного, полезного, честного, хорошего дела.
Завтра именно она может оказаться нужной, необходимой.
Да и читатели.
У нас, в России, ведь нужно считать на каждый экземпляр газеты по десяти читателей.
Если газета расходится в сотне тысяч, — это уже миллионная аудитория.
Расстаться с нею!
Куда пойдет этот читатель? Наш читатель!
Знаете ли вы, что с прекращением ‘левых’ газет в Петербурге страшно увеличился тираж… ‘Петербургской газеты’11.
Да и материальная сторона!
Нелегко одним почерком пера выкинуть на улицу сотни людей, делающих газету.
Обездолить сотни семейств.
Ведь катастрофа с газетой в Петербурге отзовется на семьях людей, живущих в Вене, Берлине, Лондоне, Париже.
Нелегко заставить людей, ваших товарищей, привыкших работать в известных условиях, с известными людьми, заставить в один прекрасный день идти искать:
— Чего-нибудь нового.
И вот человек хранит-хранит, сохраняет-сохраняет газету, а потом, — глядь! — окажется, что получилась такая дрянь, которой и хранить-то не стоило.
Это та же история, что с нашей Думой.
Покойный Победоносцев говорил:
— В России есть две газеты. В Петербурге — ‘Новое время’. В Москве — ‘Русские ведомости’.
И добавлял:
— Больше и не нужно.
— Вот вам и пример!
‘Сохранили’ же себя ‘Русские ведомости’. Есть прекрасный способ ‘сохранения себя’:
— Молчание.
Но у журналиста Суворина не тот темперамент, чтобы консервировать себя, как консервировались ‘Русские ведомости’.
Молчать сполгоря для профессора.
Журналистика для него:
Побочное занятие.
Он не может сказать того, что он хочет, в газете, — зато он говорит то, что нужно, с кафедры.
У журналиста иной кафедры нет.
Для него молчание в газете не полумолчание, а немота.
Да и были ли ‘Русские ведомости’ в те трудные времена газетой?
Это был паспорт.
Либеральный паспорт.
Весьма необходимая вещь в провинции.
Как ‘Московские ведомости’ или ‘Гражданин’.
Вы человек новый. Знакомитесь. Делаете визиты.
Насчет исправника сомненья нет.
Но акцизник?12
Акцизник может быть кем угодно — от эсдека до союзника.
Вы приходили и смотрели:
— Что у него на столе? ‘Гражданин’?
Вы любезно, но сухо говорили:
— Политика? Этот вопрос, знаете, меня не занимает! ‘Русские ведомости’?
Вы хлопали его по колену и говорили:
— А? Что, батенька, скажете? Каково времечко?
Ну, тоже, чтобы издавать ежедневный паспорт, надо иметь особый темперамент.
И чтоб молчать, — особый ораторский дар!
У журналиста Суворина не было этого темперамента. Жизнь зажигала его со всех сторон. Говорить хотелось обо всем.
А тут чиновники, присосавшиеся к ‘Новому времени’, к его сотрудникам, со своими пуганьями:
— Об этом нельзя!
— Об этом можно только так-то!
— Об этом нужно так-то!
— Об этом необходимо так-то!
В голове мысль:
— Сохранить!
Со всех сторон один крик:
— Погибнете!
Сознание, что:
— Мы — люди маленькие!
Темперамент журналиста, требующий:
— Хоть как-нибудь отозваться!
И вот.
Суворин ‘лично’ требует:
— Конституции.
‘Новое время’ сохраняет себя:
— Достаточно и приказа по полиции.
А журналист пишет ‘Маленькое письмо’:
— Конечно, силе покоряться всегда несколько неприятно. Но, знаете ли, сила все-таки лучше бессилия. Потому что, знаете, сила, она, конечно, может напортить, но она может и поправить. А бессилье-то только в состоянии напортить, а поправить ничего не может13.
Писал-писал, да и совсем бросил.
Журналиста жаль.
А, в частности, фельетонисту фельетониста до глубины души жаль. Зачем вы бросили наше лихое дело? Мы контрабандисты.
Как весело нагрузить свою лодчонку запретными мыслями, запрятать их между строк, между слов, прикрыть все хорошенько, — и айда! Одна рука на руле, в другой веревка от паруса. То потравил, то отдал. И несись, моя лодчонка! По стремнине, меж камней, обегая мели, на самых глазах у дозора.
— Ничего такого не везу! Проскочил!
Мы — контрабандисты, мы — ловкие венецианцы.
В Венеции, в соборе св. Марка, я узнал, как мощи апостола были привезены в Венецию.
Венецианцы вывезли их из ‘турецкой земли’, нагрузив сверху свиного мяса.
Не станут же турки рыться в свинине!
И, выйдя из собора, я на две лиры кинул кукурузных зерен голубям св. Марка:
— Ешьте за упокой души бестий-венецианцев.
Вот настоящий фельетон!
И вот настал день итога.
Юбилей14.
У юбиляра есть:
— Все.
Но все это вроде дачи в Феодосии, в которой Суворин никогда не живет.
‘Новое время’, с которым он ничего не имеет общего, театр — плохой театр…15
Вы слышите, как дьявол, укравши блестящий месяц, хохочет, кривляясь и держась за бока?
— Все!
В честь него закрывается Государственная дума, и приветствовать его от печати является ‘Петербургский листок’16.
Три тысячи людей.
Хомяков и Кавальери17.
Только одного нет на пятидесятилетнем юбилее литератора.
Литераторов.
Я не преувеличиваю значения гг. литераторов.
Но когда судят — хочется видеть в зале лица ‘своих’.
Без этого суд превращается в казнь.
Впервые: Рус. слово. 1909. 1 марта.
1 А.С. Суворин сотрудничал в газете ‘Санкт-Петербургские ведомости’ в 1863—1875 гг., под псевдонимом Незнакомец он выступал на ее страницах с острыми критическими материалами.
2 В.И. Лихачев стал петербургским городским головой только в 1885 г.
3 К.В. Трубников был издателем газеты ‘Новое время’ с декабря 1874 г., с этого же времени ее редактором был М.П. Федоров. А.С. Суворин стал издателем ‘Нового времени’ с 29 февраля 1876 г.