Журналъ матери.
Журналъ матери.
(Изъ сочиненій покойной Г-жи Крюденеръ.)
(Окончаніе впредь.)
‘Сверная Пчела’, No 131, 1826
Журналъ матери.
Журналъ матери.
(Окончаніе.)
——
‘Сверная Пчела’, No 132, 1826
Журнал матери, Крюденер Варвара-Юлия, Год: 1826
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Ты на груди моей, ты живешь, сынъ мой, ты, котораго чтутъ горделивыя мои надежды! всей моей души едва достаточно къ сему счастію матери! и сіи дни столь чистые, столь ясные, дни счастливаго союза, стали еще чище, еще ясне. О женщины! какъ завидна ваша участь! Цлый міръ недовольно просторенъ для мужчинъ: они хотятъ наполнить его своимъ именемъ, утомляютъ дни свои, расточаютъ жизнь: она протекаетъ вн ихъ самихъ. А мы — какъ завидна безвстная наша участь, въ которой мы ищемъ только обратить на себя взоры неба! Какъ щедро надлило оно сердца наши, безстрашныя и чувствительныя, сіи сердца, которыя презираютъ муки и смерть, и сдаются улыбк ласковой. Божественное Всемогущество! ты даровало намъ любовь, и сія любовь, въ тысяч видахъ, разливаетъ прелесть на дни наши! Мы любимъ, какъ скоро открываемъ на свтъ глаза, и мы отдаемъ душу нашу сперва матери, потомъ подруг, всегда несчастнымъ, такъ, отъ удовольствій къ удовольствіямъ, достигаемъ мы до очарованій иной любви, и все сіе только лучше поучаетъ насъ обязанностямъ, для которыхъ мы созданы. Услада жизни моей, милый Густавъ! и такъ, я мать! глаза мои не устаютъ глядть на тебя, тысячи надеждъ постоянно являются мн и занимаютъ меня весь день, являются мн и ночью въ сновидніяхъ. Жду перваго твоего взора, когда же ты проснешься, жду первой твоей улыбки.
Мечтаю уже о томъ времени, когда ты меня узнаешь, когда вс маленькія твои понятія, вс твои нужды, твоя любовь, твой выборъ, — все, смшавшись вмст, будетъ влечь тебя ко мн.
Я носила тебя въ церковь, Густавъ, благодарила Творца міра за то, что Онъ даровалъ мн тебя. Я клялась… нтъ, я общалась, и никакой обтъ не былъ произносимъ столь пламенно, — я общалась исполнить весь мой долгъ къ теб. Я держала тебя на рукахъ, я гордилась и смирялась… я была матерью! я теперь такъ богата! Какъ не чувствовать этого сердца, которое гордится тобою, мой Густавъ! но я и смирилась. Чмъ заслужила я столь великое счастіе? Я повергла тебя у того алтаря, предъ коимъ церковь благословила союзъ мой съ отцемъ твоимъ: я возвратилась домой, окруженная нашими крестьянами, взоры ихъ благословляли тебя, потому что они любятъ отца твоего, и я общала за тебя, что и ты нкогда будешь любитъ ихъ.
И когда я осталась одна, понесла тебя въ длинную галлерею, гд стоятъ портреты предковъ твоихъ, и еще слабая (едва протекло нсколько недль со дня, какъ я страдала и столь сладостно забыла своя страданія) сла я подл груды оружія. Благородный ддъ твой прославилъ оное въ воинахъ за отечество. Нкогда оно меня устрашало: теперь я думала, что настанетъ день, когда юныя твои руки поднимутъ сіе оружіе, и когда пылкое, возвышенное мужество одушевитъ тебя. Потомъ прошлась я по сей галлере, радостно показывала тебя твоимъ предками, какъ будто бъ они могли то видть, и остановилась подл того, отъ котораго ты также происходишь, и который столь ревностно служилъ Богу и своимъ Государямъ, тутъ, приподнявъ тебя съ гордостію, сказала я герою: ‘взгляни на моего Густава: онъ потщится ‘быть теб подобенъ.’
Сего дня исполнилось теб два года, милый Густавъ. Отецъ твои, бывъ нсколько мсяцевъ въ отсутствій, вчера возвратился изъ Стокгольма, съ какою радостью мы свидлись! Онъ хотлъ и тебя видть, я сказала, что ты спишь, и увела его въ гостиную. Я хотла занятъ его на минуту, но не могла скрыть нескромной моей радости и ожиданія: двадцать разъ поглядывала на дверь. Мы сидли подл большой печи, на которой ты любишь разсматривать старинную живопись. Но вотъ, дверь отворилась, и ты вошелъ, впервые одтый въ платье твоего пола, и красивое народное наше одяніе удивительно къ теб пристало. Ты пріостановился, вошедъ въ дверь, ты думалъ, что видишь чужаго человка. И я за тебя испугалась, но ты сдлалъ нсколько шаговъ, и радость снова ко мн возвратилась. Пространство, которые ты долженъ былъ пройти, показывало отцу твоему, что ты умешь ходишь, — я мряла его глазами и сердце мое сильно билось, какъ будто бъ это былъ весь путь твоей жизни. Я дрожала за тебя, велла принять все, что могло теб попасться подъ ноги, ободряла тебя улыбкою звала тебя. Я прикрыла до половины платьемъ новыя игрушки, ты ихъ увидлъ, и удвоилъ усилія. Отецъ твой едва удерживался, онъ все хотлъ бросишься къ теб, по а его останавливала: наконецъ, ты почти побжалъ, и подошедъ къ намъ, оглядлъ его съ ногъ до головы, и бросился ко мн въ объятія. Восхитительная минута! Мы вс трое, ты, отецъ твой и я, соединились въ однихъ объятіяхъ — и слезы его лились, и ты переходилъ изъ рукъ на руки, какъ милый завтъ нашъ, любить вчно другъ друга. О сынъ мой! какое счастіе было для меня — чувствовать и писать, что чувствую! Я не разъ это прочитаю, и тебя также заставлю часто прочитывать.
Сегодня за обдомъ, расказывали одно трогательное происшествіе, случившееся не помню, въ какую войну въ Германіи. Начальникъ одного осажденнаго города, долженствовавшаго подпасть разграбленію, собралъ всхъ матерей въ городскую ратушу, и веллъ имъ привести съ собою всхъ своихъ дтей, отъ семи до двнадцати лтъ, одвъ ихъ въ траурное платье. Сія умилительная дружина юныхъ гражданъ, и можетъ быть, жертвъ, должна была итти къ непріятелю и умолять о пощад {Читатели наши конечно знаютъ, что это было при Наумбург, во время осады сего города войскомъ Гусситовъ. Пр. Пер.}. Отчаяніе матерей, шумъ оружія, вопли непріятелей — все это отражалось на лиц твоемъ, Густавъ, юное твое воображеніе все теб казало. Наконецъ, ты всталъ изъ за стола, прибжалъ ко мн на руки, и, смотря на меня съ гордостію и нжностію, сказалъ мн: ‘Маменька! мн семь лтъ, я то же пошелъ бы къ непріятелю, и просилъ бы его о теб.’ Густавъ! есть ли мать меня счастливе?
Густавъ! ты сего дня совершилъ героическій подвигъ, а теб только двнадцать лтъ!
Бдный сельскій ребенокъ, играя близъ рки, былъ унесенъ теченіемъ. Густавъ прогуливался недалеко отъ того мста, передъ тмъ выдержалъ болзнь, былъ слабъ и едва умлъ плавать. Онъ прибжалъ, бросился въ воду и схватилъ ребенка въ тотъ мигъ, какъ онъ показался на поверхности, но не имя довольно силъ и не хотя его упустить, звалъ къ себ на помощь…. Къ счастію, его увидли. Боже мой! что бы со мною сталось безъ этого! Ихъ обоихъ вытащили, Густавъ долго былъ безъ памяти. Открывъ глаза, прежде всего спросилъ о ребенк: онъ плакалъ отъ радости, цловалъ его и отдалъ ему все, что при себ имлъ, чтобъ онъ отнесъ къ своей матери. Самъ не пошелъ къ ней: онъ чувствовалъ стыдливость отъ своего благодянія.
Какъ мила дружба Густава съ Эрнестомъ! одн только благородныя души такъ любятъ. Мы сидли на берегу большаго пруда, оба друга сли подъ деревомъ, и вмст читали Гомера. Юныя сердца ихъ воспламенялись. Какая-то вдохновенная прелесть была въ этой картин: сіи пышные вымыслы воображенія сильнаго, сіи чувствованія, свойственныя всмъ возрастамъ и временамъ, — поражали эти чистыя души, переносили ихъ поперемнно или подъ небо Востока, или въ очаровательный кругъ первыхъ ихъ склонностей.
Эрнестъ и Густавъ съ великимъ рвеніемъ занимаются Ботаникой. Я думаю, что если бы Линней былъ не Шведъ, то они меньше бъ любили сію Науку. Какъ прелестенъ этотъ поэтическій возрастъ жизни, когда мы вызываемъ счастіе изо всего бытія — и все намъ отвчаетъ! Однако жъ въ характер Густава есть нчто мечтательное и страстное, и это по временамъ меня безпокоитъ.
Густаву исполнилось пятнадцать лтъ. Я смстрла на него съ нжностію, которая все угадываетъ, и почувствовала нкоторый страхъ, не зная сама, отъ чего. Густавъ, надленный отъ неба всми добродтелями души благородной, Густавъ любимый всми, Густавъ, получившій въ удлъ дары природы и мннія общаго, не иметъ ли всего, что общаетъ счастіе. И со всхъ тмъ я предчувствую, что душа его изъ тхъ, которыя не гостятъ на земл безъ того, чтобы не узнать на ней ужасныхъ бурь и волненій, очень часто оставляющихъ но себ одни только обломки. Нчто нжное, задумчивое, какъ будто бы вьется около его большихъ черныхъ глазъ, около длинныхъ его рсницъ, по временамъ опущенныхъ! Въ немъ нтъ уже безпокойной рзвости дтскихъ лтъ, онъ покинулъ своихъ лошадей, цвты своего травника, онъ часто прохаживается одинъ, очень часто съ Оссіаномъ, котораго знаетъ почти наизустъ. Непонятное вмщеніе пылкости воинственной съ бездйствіемъ, вдающимся въ продолжительную мечтательность, проводитъ въ немъ безпрерывные переходы отъ чрезвычайной живости къ грусти и слезамъ.
Вчера онъ возвратился съ уединенной своей прогулки. Я позвала его. ‘Густавъ! сказала я: ты теперь слишкомъ часто бываешь одинъ.’ — ‘Нтъ, ‘маменька, теперь я меньше всего одинъ.’ — При этихъ словахъ, онъ покраснлъ. ‘Съ кмъ же ты бываешь, сынъ мой, въ одинокихъ твоихъ прогулкахъ?’ — Онъ вынулъ Оссіана, и съ выраженіемъ страсти, сказалъ: ‘Съ героями, природой, и…’ — ‘И съ кмъ, сынъ мой?’ Онъ медлилъ отвтомъ, я поцловала его: ‘Неужели я потеряла твою довренность?’ Онъ съ восторгомъ меня обнялъ: ‘Нтъ, нтъ!’ Потомъ, тихимъ голосомъ проговорилъ: ‘Я бываю съ существомъ идеальнымъ, прелестнымъ, никогда его не видалъ, а кажется, вижу, сердце у меня бьется, щеки горятъ… зову ее: она робка и холода, какъ я, но гораздо меня лучше.’ — ‘Сынъ мой,’ сказала я голосомъ нжнымъ, но важнымъ: ‘не надобно теб такъ вдаваться въ эти мечты, которыя приготовляютъ къ любви, и отнимаютъ силу ей противостоятъ. ‘Подумай, сколько пройдетъ времени до тхъ поръ, когда теб позволено будетъ любить и выбрать себ подругу, и кто знаетъ, будешь ли ты когда либо жить для любви счастливой!’ — ‘Ахъ, маменька не вы ли научили меня любить добродтель?’ Я улыбнулась и покачала головою, какъ будто бы хотла ему сказать: ‘Это не такъ легко, какъ ты думаешь.’
‘Да, милая маменька, добродтель не пугаетъ меня съ тхъ поръ, какъ приняла вашъ видъ. Вы осуществляете для меня мысль Платонову, который думалъ, что если бы добродтель была видима, то нельзя бъ ей было противиться. Должно, чтобы женщина, которой суждено быть моею подругой, была на васъ похожа, и тогда вся моя душа будетъ отдана.’ Я опять улыбнулась. ‘О! какъ бы я тогда любилъ! доле, гораздо доле жизни, и ее бы заставилъ также любить себя. Нельзя устоять противъ того, что у меня въ сердц {Густавъ разумлъ взаимную любовь двухъ подобныхъ существъ, страстно любящихъ добродтель, онъ представляетъ ихъ себ неразлучными и по смерти.}.’
Съ Фр. С<омовъ>.