ЖИЗНЬ ЗА ЖИЗНЬ
(А LIFE FOR А LIFE)
РОМАНЪ
Соч. автора Джона Галифакса
ПЕРЕВОДЪ СЪ АНГЛІЙСКАГО
ГЛАВА I.
Ея разказъ.
ГЛАВА II.
Его разказъ.
ГЛАВА III.
Его разказъ.
Вечеръ того же дня.
ГЛАВА IV.
Жизнь за жизнь, Крейк Дина Мария, Год: 1859
Время на прочтение: 359 минут(ы)
Да, я ненавижу военныхъ.
Не могу удержаться, чтобъ этого не написать, мн это какъ-то облегчаетъ душу. Цлое утро мы разъзжали по этому несносному лагерю, покрывшему нашу милую, уединенную поляну, взадъ и впередъ, во всхъ направленіяхъ, съ южной стороны на сверную, по указаніямъ полупьяныхъ солдатъ, вынося любопытные взгляды разфранченныхъ офицеровъ, задыхаясь отъ дыма, трясясь по дорогамъ, заваленнымъ грудами золы, или же совсмъ обходясь безъ дороги, и везд, везд встрчая лнивыя, праздныя группы ярко-красныхъ мундировъ — какъ глаза отъ нихъ не разболлись! Какъ отрадно, наконецъ, вернуться домой, запереться въ свою комнатку — самую уютную и уединенную во всемъ Рокмонт,— и излить свою досаду самыми черными чернилами, и самымъ размашистымъ почеркомъ! Что за бда? Никто вдь не прочтетъ этихъ строкъ, а этимъ, какъ сказано, я облегчаю себ душу.
Я терпть не могу военныхъ, и никогда терпть не могла, съ самаго дтства. Вдругъ война на Восток поразила всхъ какъ громовой ударъ. Что это было за время, года два тому назадъ! Какъ пошлы казались вс старые мои романы, передъ современнымъ романомъ, который ежедневно записывался въ газетахъ, какъ исчезало все прошлое передъ грознымъ настоящимъ, со всмъ его неизмримымъ горемъ, со всмъ ужасомъ его такъ-называемой славы! Кто тогда читалъ историческія книги, или повсти, или стихотворенія? Кто могъ читать что-либо кром страшныхъ листовъ газеты Times?
А теперь все прошло, опять воцарился миръ, и сегодня, 20-го сентября, 1856 года, я начинаю писать свои журналъ въ новой книжк (да какой еще: съ отличнымъ замкомъ и ключомъ, купленной на деньги, назначенныя для лтней шляпки, безъ которой я обошлась). И зачмъ я буду портить этотъ день,— какъ два года тому назадъ,— оплакивая погибшихъ героевъ?
Несмотря на эти слезы, совсть вовсе не упрекаетъ меня за чувство досады, внушившее мн предыдущія строки, когда я вспомню о ненавистномъ лагер, устроенномъ подл насъ, для воспитанія военныхъ умовъ и укрпленія военныхъ тлъ, откуда красные мундиры цлыми роями распространяются по нашимъ милымъ окрестностямъ, точно стрекозы надъ хмлемъ, народъ безвредный, конечно, но докучный до-нельзя, то и дло налетаетъ вамъ прямо въ лицо, или заберется къ вамъ въ комнату черезъ отворенное окно и пойдетъ ползать по вашему столу. Несносныя красныя наскомыя! Еслибъ убійство не считалось грхомъ, мн бы часто хотлось раздавить ногой полдюжину изъ нихъ, съ ихъ эполетами, саблями, усами.
Можетъ-быть, это упорство, любовь къ противорчію. И не мудрено. Вдь я съ утра до вечера только и слышу разговоры про военныхъ. На обдахъ или вечерахъ, я ни съ кмъ не могу заговорить — и, кажется, не много я говорю съ кмъ бы то ни было, чтобъ она (я нарочно употребляю женское мстоименіе) не свернула рчи на лагерь!
Надолъ мн этотъ лагерь. Хорошо было бъ, еслибъ онъ также прискучилъ и моимъ сестрамъ. Лизабели, конечно, извинительно: она такая молоденькая, хорошенькая! Но Пенелоп слдуетъ быть благоразумне.
Папа ршался похать сегодня на балъ, къ Грантонамъ. Я, право, не вижу въ томъ особенной надобности, и, на сколько могла, убждала сестеръ остаться дома. Но что же длать? Никто не обращалъ на меня вниманія, такъ уже заведено, съ тхъ поръ какъ я себя помню. Итакъ бдному папа придется оставить свое мягкое, покойное кресло, придется трястись по плохой зимней дорог и, наконецъ, торжественно возсдать въ углу гостиной, не смя даже зайдти въ комнату, гд играютъ въ карты, потому что онъ представитель духовенства. А между тмъ, онъ обязанъ улыбаться самою любовною, спокойною улыбкой, какъ будтобъ ему было очень весело. Ахъ! отчего люди не могутъ говорить то, что они думаютъ, и длать то, что хотятъ? Отчего они должны связывать себя несносными цпями этикета даже до семидесятилтняго возраста? Отчего папа не можетъ сказать: ‘дти, мн гораздо пріятне остаться дома, позжайте одн и веселитесь сколько душ угодно.’ Или еще лучше: ‘Дв изъ васъ могутъ похать, а Дора останется со мной.’
Нтъ, онъ этого никогда не скажетъ. Ни одна изъ насъ ему не нужна, я же и подавно. Я и не старшая, и не младшая, ни миссъ Джонстонъ, ни миссъ Лизабель — просто миссъ Дора. Теодора — даръ Божій, на сколько я знаю греческій языкъ. Даръ, но кому? для чего? Правду съ тхъ поръ, какъ я себя помню ребенкомъ, одинокимъ, не красивымъ ребенкомъ, напрасно мечтавшимъ о ласкахъ матери, съ тхъ поръ даже, какъ я стала взрослою двицей, я никогда не могла ршить этотъ вопросъ.
Что жь! Видно не все на свт можно перемнить. Папа будетъ жить по своему, а дочки по своему. Он думаютъ, что главная цль жизни общество, и онъ думаетъ то же — по крайней мр для молодыхъ двушекъ, когда есть кому ввести ихъ, представить и сопровождать всюду. Итакъ три миссъ Джонстонъ (бдныя, робкія голубки!) не имютъ другаго chaperon, или покровителя, онъ приноситъ себя въ жертву на алтар отеческаго долга или приличій, и вызжаетъ съ ними.
Тутъ сестры позвали меня внизъ, чтобы полюбоваться ими. Да, он точно были хороши: Лизабель, величественная, медленная, блая,— кажется, ничто на свт не въ состояніи нарушить невозмутимаго спокойствія ея сонныхъ, голубыхъ глазъ и мягкаго, кроткаго рта — точно большая, тихая, великолпная браминская корова. Наша Лизабель иметъ большой успхъ, и не мудрено. Этотъ блый барежъ сведетъ съ ума полъ-лагеря. Она собиралась было надть розовое платье, но я ей замтила, что розовый цвтъ очень нейдетъ къ пунцовому, и похохотавъ вдоволь, миссъ Лиза послдовала моему совту. Ей хочется явиться сегодня въ наилучшемъ вид.
И Пенелопа также, но я бы желала, чтобы Пенелопа не носила такихъ воздушныхъ платьевъ и такого множества поддлъныхъ цвтовъ, тогда какъ ея волосы стали такъ рдки и щеки такъ впалы.
Славные у нея были волосы лтъ десять тому назадъ. Я помню, въ какое негодованіе я пришла, подсмотрвъ, какъ, въ бесдк, Франсисъ Чартерисъ отрзалъ у нея локонъ волосъ, мы тогда еще не знали, что они помолвлены.
Мн кажется, она ожидала его сегодня вечеромъ. Мистриссъ Грантонъ наврное пригласила его вмст съ нами, но, конечно, онъ не пріхалъ. Сколько я помню, ему ни разу не случилось пріхать тогда, когда онъ общалъ.
Пора бы и мн пойдти одваться, но на эту церемонію мн достаточно десяти минутъ, больше и не стоитъ на это тратить времени. Эти дв двушки — какую милую он составляютъ противоположность! Одна — маленькая, смуглая, живая, чтобы не сказать, колкая, другая — высокая, тихая и блокурая. Отецъ можетъ ими гордиться, вроятно онъ и гордится ими въ душ.
Да, красота — дло хорошее! А посл красоты, ничего нтъ лучше, можетъ-быть, какъ положительное безобразіе, но безобразіе оригинальное, интересное, привлекательное, какое я встрчала у иныхъ женщинъ, я даже читала гд-то, что женщины безобразныя часто внушали самую сильную любовь.
Но быть совершенно обыкновеннымъ существомъ, обыкновеннаго роста, обыкновеннаго склада, съ лицомъ… вотъ, кстати, я взгляну въ зеркало, висящее передо мной… съ лицомъ, увы! вполн обыкновеннымъ,— дло грустное. Что жь длать! Я такова, какою создалъ меня Богъ, не надобно черезчуръ уничижать себя, хоть изъ благоговнія къ Творцу.
Право, я слышу внизу голосъ капитана Трегерна. Неужели этотъ молодой человкъ намревается похать на балъ въ нашемъ экипаж? Онъ какъ будто бы уже причисляетъ себя къ нашему семейству. Вотъ, папа насъ зоветъ. Что онъ намъ скажетъ?
Папа почти ничего не сказалъ, Лизабель также молчала, медленно сходя съ лстницы, съ серебряною лампой въ рукахъ, но за то ея лицо!…
Пословица говоритъ, что ‘каждый милъ кому-нибудь’. Вопросъ: если одна моя знакомая доживетъ до лтъ Маусала, будетъ ли она когда-нибудь мила кому бы то ни было?
Что за вздоръ! Нтъ, ты былъ правъ, ‘веселый мельникъ на рчк Дж.’
Нтъ, нтъ, нтъ, нтъ,
Мн дла нтъ,
Ни до кого,
Другимъ нтъ дла до меня.
Теперь же пора запирать бюро, и одваться къ балу.
Въ самомъ дл, балъ былъ не дуренъ. Я нахожу это даже теперь, на слдующее утро, сидя спокойно въ своей комнат, между тмъ какъ листья клена шумятъ у моего окна, и яркіе солнечные лучи озаряютъ далекія равнины.
Балъ не дурной, даже для меня, хоть я обыкновенно съ великолпнымъ презрніемъ смотрю на подобнаго рода удовольствія…
Конечно по мелочной причин, что я люблю танцовать, я почти никогда не бываю приглашена, что мн ровно двадцать пять лтъ, а на меня вообще обращаютъ такъ же мало вниманія, какъ будто бы мн было лтъ сорокъ пять. Разумется, я безпрестанно утверждаю, что мн до этого никакого нтъ дла (опять мелочность). Вдь въ душ, въ глубин души я очень объ этомъ сокрушаюсь. Сколько разъ я прислоняла голову сюда,— моя добрая, старая конторка, ты не выдашь меня!— и плакала, да, просто плакала о томъ, что я и не красива, и не привлекательна, и не молода.
Моралисты говорятъ, что отъ всякой женщины зависитъ быть, въ нкоторой мр, и тмъ, и другимъ, и третьимъ, что, если ея не любятъ, если ею не восхищаются, хотя немногіе, то это значитъ, что она не заслуживаетъ ни любви, ни восхищенія. Должно-быть это относится между прочимъ и ко мн. Должно-быть я очень непріятное созданіе. Пенелопа часто это говоритъ съ обычною своею рзкостью, а Лизабель — флегматическимъ своимъ тономъ. Лиза употребила бы тотъ же самый эпитетъ, говоря о комар, свшемъ къ ней на руку, или о кинжал, готовомъ вонзиться въ ея сердце. ‘Милйшая женщина, милйшій характеръ!’ Я же никогда не была, и никогда не буду милою женщиной.
Возвратимся къ балу. И въ самомъ дл, я бы не прочь возвратиться на этотъ балъ, вновь пережить его, а это рдко когда можно сказать про какіе-либо часы жизни, особливо посл того какъ намъ стукнетъ двадцать пять лтъ. Очень было весело. Большія комнаты, прекрасно освщенныя, наполненныя нарядною толпой. Обыкновенно, наши деревенскія сборища выходятъ далеко не такъ блестящи, но Грантоны со всми знакомы и всхъ приглашаютъ. Никто бы не могъ устроить такого бала, кром доброй мистриссъ Грантонъ съ ея Колиномъ, у котораго конечно умъ не далекій, но за то самое доброе сердце и самый полный кошелекъ во всемъ околотк.
Я уврена, что мистриссъ Грантонъ съ пріятнымъ чувствомъ гордости смотрла на свою красивую анфиладу, испещренную, точно движущаяся клумба, всми цвтами радуги, отненными достодолжнымъ прибавленіемъ неминуемыхъ черныхъ фраковъ. Но вотъ стали показываться у дверей обожаемые красные мундиры, и мало-по-малу, распространяясь по всей зал, придали картин еще боле яркій колоритъ.
Эти красныя пятна были очень эффектны издали. Нкоторыя изъ нихъ были очень мододенькіе люди, совсмъ почти мальчики, волосы ихъ, обстриженные по форм, какъ-то особенно гладко были зачесаны, и казалось, они не совсмъ еще привыкли къ своему воинственному наряду.
— Разумется, это изъ милиціи, замтила подл меня дама, повидимому большой знатокъ этого дла.— Наши офицеры никогда безъ особой надобности не надваютъ мундировъ.
Но эти мальчики, казалось, очень ими гордились. Они съ какою-то храброю и воинственною осанкой расхаживали по комнатамъ, пока ихъ не настигала судьба, увлекая ихъ къ какой-нибудь прелестной дам, которую они наконецъ ршались пригласить, и передъ которою тотчасъ же терялись и робли,— длались совершенными болванами, могла бы я сказать. Но не были ль они будущими надежными защитниками отчизны? и въ эту самую минуту, не отдыхали ли ихъ грозные мечи на самомъ удобномъ для отдыха мст, на зеленомъ сукн билліарда мистриссъ Грантонъ?
На все это смотрла я изъ своего угла съ какимъ-то полусоннымъ удовольствіемъ, задавая себ вопросъ: очень ли скучно просидть такъ цлый вечеръ и смотрть какъ другіе веселятся?
Мистриссъ Грантонъ подбжала ко мн.
— Милая моя, вы не танцуете?
— Кажется, нтъ, отвчала я смясь, и стараясь поймать ее и усадить подл себя. Напрасное стараніе! Мистриссъ Грантонъ ни за что не усядется, пока ей кажется, что она можетъ сдлать что-нибудь пріятное кому бы то ни было. Она уже собралась облетть всю залу, какъ добрая суетливая пчела, чтобъ отыскать несчастнаго кавалера, которому могла бы навязать меня. Но любовь къ танцамъ не такъ во мн сильна, чтобы довести меня до подобнаго униженія.
Чтобы спастись отъ угрожавшей бды, я побжала за ней и умла затронуть слабую струнку доброй старушки. Къ счастію, она попалась на удочку, и вскор у насъ завязалось горячее разсужденіе о раздач теплыхъ одялъ и мяса бднымъ семействамъ, о томъ, слдуетъ ли также раздавать пиво,— великій вопросъ, поселившій раздоръ во всемъ нашемъ приход. Я должна признаться, къ своему стыду, что мн очень мало извстны дла приходскія, несмотря на то что я дочь ректора. И, хотя сперва я немного раскаивалась въ своей хитрости, замтивъ, что, вслдствіе глухоты мистриссъ Грантонъ, нашъ разговоръ долженъ былъ раздаваться на всю залу, однако мало-по-малу я такъ заинтересовалась ея разказами, что мы такимъ образомъ проговорили около получаса, пока кто-то изъ гостей не отозвалъ старую леди.
— Очень жаль мн васъ оставить, миссъ Дора, но я васъ оставлію въ хорошемъ обществ, сказала она, улыбаясь и кивая кому-то сидвшему за моимъ диваномъ, предполагая вроятно, что я съ нимъ знакома. Но я съ нимъ знакома не была, и вовсе не желала этой чести. Я не люблю новыхъ знакомствъ на бал, они никогда почти не ведутъ къ занимательному или путному разговору. Итакъ, когда мистриссъ Грантонъ удалилась, я даже не обернула головы.
Я смотрла ей вслдъ, подавляя полу-вздохъ, и спрашивая себя, будетъ ли у меня въ шестьдесятъ лтъ хоть половина дятельности, веселости и добродушія этой милой старушки.
Никто не прерывалъ моихъ размышленій. Папенькина сдая голова виднлась мн вдали, на противоположномъ конц залы, сестры же давно исчезли въ вихр нарядной толпы. Отъ времени до времени, передо мной мелькало воздушное розовое платье Пенелопы, ея блдное лицо, ея вчная улыбка, и блые зубы, составляющіе странную противоположность съ напряженнымъ, тревожнымъ взглядомъ ея черныхъ глазъ, мн всегда бываетъ грустно видть на бал мою старшую сестру. Изрдка также миссъ Лизабель медленно плыла по зал, совершенно затмевая собой тоненькаго, молоденькаго капитана Трегерна, который, казалось, очень радъ былъ исчезать въ ея лучахъ. Казалось также, онъ придерживался моего мннія, что блое съ пунцовымъ — самое лучшее сочетаніе цвтовъ, онъ ни съ кмъ не хотлъ танцовать кром нашей Лизабели.
Я замтила, что многіе изъ гостей смотрли на нихъ и улыбались. Какая-то дама, невдалек отъ меня, прошептала что-то про ‘дочь бднаго ректора’ и про ‘сэръ-Уилльяма Трегерна’.
Я почувствовала, что кровь бросилась мн въ лицо. О, еслибы мы были гд-нибудь въ раю, или въ монастыр, или вообще въ такомъ мст, гд бы не было рчи о свадьбахъ, о выгодныхъ партіяхъ и тому подобномъ!
Я ршилась поймать Лизу и сказать ей два слова лишь только кончится вальсъ. Она вальсируетъ хорошо, даже чрезвычайно граціозно для своего большаго роста, но я бы желала, я бы желала… Мое желаніе было прервано на половин, какимъ-то столкновеніемъ между танцующими, я невольно вскочила, чтобы побжать на помощь. Но въ слдующую же минуту, Трегернъ и сестра опять пришли въ равновсіе и продолжали плавно кружиться по зал. Я, разумется, тотчасъ же сла на прежнее мсто.
Но лицо мое должно-быть измнило мн, потому что за мной кто-то сказалъ, какъ бы въ отвтъ на мою мысль:
— Успокойтесь, право, молодая дама никакъ не могла ушибиться.
Я изумилась, хотя голосъ былъ вжливый, даже добродушный до крайности, но не принято заговаривать безъ предварительнаго представленія. Я, конечно, отвчала по возможности учтиво, но должно-быть въ моемъ тон слышалось какое-то недоумніе, потому что незнакомецъ сказалъ:
— Извините, я думалъ, что споткнулась ваша сестра, и что вы о ней безпокоитесь.
Съ этими словами онъ поклонился я отступилъ назадъ.
Мн стало неловко, я не знала, слдуетъ ли мн отвчать ему или нтъ, кто это ршился такъ безъ обиняковъ заговорить со мной? И могла ли я, не роняя своего достоинства, продолжать такъ неожиданно завязавшійся разговоръ?
Наконецъ простой, здравый смыслъ поршилъ дло.
‘Дора Джонстонъ, сказала я себ,— бросьте эти дурачества, неужели вы себя считаете до такой степени выше своихъ ближнихъ, что не ршаетесь дать учтивый отвтъ на учтивое замчаніе, очевидно сдланное съ самымъ добрымъ намреніемъ? И все это по той же причин, какую привелъ тотъ господинъ, котораго умоляли спасти жизнь утопавшаго человка: ‘Очень бы радъ, да я не былъ ему представленъ.’
Такъ вотъ оно ваше презрніе ко всему условному, ваша хваленая привычка думать и разсуждать самостоятельно, ваша благородная независимость отъ всхъ общественныхъ глупостей! Стыдитесь, стыдитесь!
Чтобы не наказать себя за свое малодушіе, я ршилась обернуться я взглянуть на этого господина.
Наказаніе это оказалось очень легкое. У него было пріятныя черты, темные волосы и темный цвтъ лица: онъ былъ не высокъ ростомъ, худъ, но крпко сложенъ, я во всей его наружности было что-то чинное и сдержанное. Взглядъ его былъ задумчивъ, но въ немъ искрился какой-то добродушный юморъ, отъ котораго, казалось, не скрылось мое глупое замшательство и смшная нершимость. Въ первую минуту мн это было непріятно, но потомъ я улыбнулась, оба мы улыбнулись, и между нами завязался разговоръ.
Разумется, этого бы не случилось, еслибъ онъ былъ молодой человкъ. На видъ ему было лтъ около сорока.
Тутъ къ намъ подошла мистриссъ Грантонъ съ своимъ всегдашнимъ довольнымъ видомъ, появляющимся на ея лиц, когда она воображаетъ, что другіе люди взаимно довольны собою, она сказала съ обычнымъ своимъ добродушіемъ, настраивающимъ ы другихъ людей къ добродушію:
— Вы, какъ я вижу, съ своимъ кавалеромъ, миссъ Дора. И отлично. Я вамъ сейчасъ составлю кадриль, докторъ.
Докторъ! Я была рада услышать это званіе. Онъ могъ бы быть чмъ-нибудь хуже, борода его навела меня даже на мысль, что онъ одинъ изъ лагерныхъ офицеровъ.
— Наша добрая хозяйка слишкомъ быстро выводятъ заключенія, сказалъ онъ съ улыбкой.— Мн приходится самому представать себя. Имя мое Эрквартъ.
— Докторъ Эрквартъ?
— Да.
Здсь начала составляться кадриль, а я принялась застегивать перчатки безъ всякаго ропота на судьбу.
— Я боюсь, что присваиваю себ не принадлежащее мн право, сказалъ онъ,— я во всю жизнь свою ни разу не танцовалъ. Вы же, я вижу, танцуете. Я боюсь лишить васъ другаго кавалера.
И неизвстный мой другъ, такъ ясно, повидимому, понимавшій мои намренія и желанія, снова отошелъ отъ меня.
Разумется, я, какъ водится, не была приглашена на эту кадриль. Когда докторъ снова появился подл меня, я искренно обрадовалась ему. Не подавая вида, что замчаетъ мое унизительное одиночество, онъ слъ подл меня, на одно изъ освободившихся мстъ, и продолжалъ начатый нами разговоръ, какъ будто онъ никогда не прерывался.
Часто въ большомъ обществ два человка, не очень занятые имъ, нападаютъ на предметы разговора, вовсе не касающіеся настоящей минуты, и, сами того не замчая, сближаются скоре чмъ могло бы это случиться при другой обстановк. Мн теперь странно вспомнить о томъ множеств разнородныхъ предметовъ, о которыхъ мистеръ Эрквартъ и я толковали вчера вечеромъ. Онъ усплъ много мн сообщить любопытнаго. Я убждена, что онъ много путешествовалъ и наблюдалъ, что же касается меня, я теперь удивляюсь, вспоминая, какъ свободно я говорила съ нимъ, выражала свое мнніе о вещахъ, о которыхъ мн рдко случается говорить, частію отъ застнчивости, частію оттого, что дома никому нтъ дла до этихъ вещей. Между прочимъ разговоръ коснулся современнаго вопроса,— войны.
Я сказала, что война, по моему убжденію, есть дло совершенно не христіянское, что я не могу понять, какъ человкъ религіозный, христіанинъ, ршается поступить въ военную службу.
Услышавъ эти мои слова, докторъ Эрквартъ уперся локтемъ на ручку дивана и пристально взглянулъ мн въ лицо.
— Хотите ли вы этимъ сказать, что христіанину ни при какихъ обстоятельствахъ не слдуетъ защищать свое отечество, свою жизнь, свою свободу? Или, что онъ въ мирное время можетъ щеголять своимъ мундиромъ, но при первомъ сраженіи долженъ бросить свое ружье, вспомнитъ слова Писанія и удалиться съ поля брани?
Слова эти, боле свободныя чмъ я привыкла слышать, были сказаны безъ всякаго цинизма. Они смутили меня. Я почувствовала, что позволила себ выразить очень ршительно мнніе о предмет, о которомъ не имю ни малйшаго понятія. Но тмъ не мене я не хотла сдаться.
— Докторъ Эрквартъ, позвольте мн напомнить вамъ, что я сказала: ‘не понимаю, какъ можетъ онъ поступить въ военную службу.’ Что же христіянину, уже разъ поступившему на службу, подобаетъ длать, я не берусь ршить. Но я нахожу, что избирать военную службу, когда вс другія дороги открыты, получать жалованье за пролитую кровь — безсмысленно, чудовищно. Какъ тамъ ни прикрашивай, ни расписывай военную славу, она, въ виду простой заповди: ‘Не убей’, кажется мн не многимъ лучше живописной формы убійства.
Я выражалась рзко, слишкомъ быть-можетъ рзко для двушки, мннія которой были скоре основаны на чувств чмъ на твердомъ убжденіи. Если такъ, совершенное молчаніе доктора Эркварта было должнымъ мн порицаніемъ.
Онъ въ продолженіи нсколькихъ минутъ даже не глядлъ на меня, но поникъ головой, такъ, что я могла видть очертанія его лба, носа и густой бороды. Усы вообще и противны и неприличны, бакенбарды не многимъ лучше, но настоящая восточная борода очень красива и придаетъ достоинство лицу.
Наконецъ докторъ Эрквартъ заговорилъ снова:
— Итакъ вы ‘ненавидите военныхъ,’ я слышалъ, какъ ви это сказали мистриссъ Грантонъ. ‘Ненавижу’ — слово рзкое для христіянки.
Собственное мое оружіе было обращено противъ меня.
— Да, я ненавижу военныхъ: мои убжденія, чувства, наблюденія утверждаютъ меня въ справедливости моего отвращенія отъ нихъ. Въ мирное время, они праздны, ничего дльнаго не длаютъ, повсничаютъ, даромъ дятъ хлбъ, и годны только для бальной залы. Въ военное время — вы знаете, что они въ военное время.
— Будто бы знаю! сказалъ онъ съ легкою усмшкой.
Досада начинала разбирать меня.
— И еслибъ у меня была хоть искра воинственности, она бы потухла, я уврена, въ продолженіи послдняго года. Вс эти куклы, не скажу люди, въ красныхъ мундирахъ, всегда возбуждаютъ во мн сильнйшее презр….
Я остановилась на полуслов. Въ эту минуту медленно прошла меня сестра моя Лизабель, опираясь за руку капитана Трегерна, и съ таимъ выраженіемъ на лиц, какого я никогда не ждала на немъ прежде. Мн вдругъ представилось, что могло случиться, что бытъ-можетъ уже случилось. Неужели я осуждала своего… странная мысль!— своего зятя, когда съ такимъ жаромъ выражала свои предубжденія? Гордость, если не лучшее чувство, заставила меня теперь замолчать въ нкоторомъ замшательств.
Докторъ Эрквартъ проговорилъ самымъ спокойнымъ тономъ:
— Я долженъ вамъ сказать, и мн бы слдовало предупредить васъ, что я самъ принадлежу къ арміи.
Должно-быть я очень глупо на него посмотрла, по крайней мір я чувствовала себя совершенною дурой. ‘Вотъ что значитъ, подумала я, говорить все, что вспадетъ на умъ, особенно съ незнакомымъ!’
О, когда это я выучусь держать на привязи свой языкъ или же болтать милый вздоръ, какъ другія двушки? Что это мн вздумалось серіозно говорить съ этимъ господиномъ? Я его не знала, мн дла никакого не было до него, мн бы и не слдовало слушать его и ему отвчать, пока, по выраженію моихъ сестеръ, мн бы не представили его какъ слдуетъ, пока я не узнала бы, гд онъ живетъ, и кто его родители, и чмъ онъ занимается, и сколько у него годоваго дохода.
Одвако, не смотря на все это, незнакомецъ пробудилъ во мн невольное участіе. Я чувствовала, что мн слдуетъ сказать что-нибудь, мн хотлось, по мр возможности, поправить свою ошибку.
— Но вдь вы — докторъ Эрквартъ, у военнаго медика свое отдльное поприще, его назначеніе спасать жизнь людей, а не посягать на нее. Вдь, конечно, вамъ не приходилось никогда убить человка?
Какъ только я выговорила этотъ вопросъ, я поняла, до какой степени онъ былъ неумстенъ. Совершенно растерявшись, я отвернулась въ другую сторону. Къ великой моей радости, въ эту же минуту ко мн подошла Лизабель съ капитаномъ Трегерномъ. Она замтила, съ сіяющею улыбкой, что балъ великолпный, потомъ спросила, съ кмъ это я танцовала.
— Ни съ кмъ.
— Да какъ же, я видла сама, что ты разговариваешь съ какимъ-то незнакомымъ господиномъ. Кто это былъ такой? Довольно странная фигура…
— Тише, это былъ докторъ Эрквартъ.
— Нашъ Эрквартъ? воскликнулъ молодой Трегернъ.— Какъ же онъ мн говорилъ, что не прідетъ, или, во всякомъ случа, останется не боле десяти минутъ? Онъ, знаете, слишкомъ серіозенъ для такихъ удовольствій, впрочемъ славный малый, отличный малый, можно сказать. Да гд же онъ?!
Но отличный малый ршительно исчезъ.
Остальной вечеръ прошелъ для меня чрезвычайно весело, то есть довольно пріятно. Впрочемъ, не вполн, какъ вспоминаю теперь, хотя я натанцовалась вдоволь, благодаря заботливости капитана Трегерна, который то и дло подводилъ кавалеровъ къ намъ съ Пенелопой (NB только не къ Лизабели), но всякій разъ, какъ мн случалось завидть вдали темную бороду доктора Эркварта, меня упрекала совсть за мою глупость и безтактность. Боже мой, отчего такъ трудно высказать откровенное мнніе, чтобы притомъ не обидть кого-нибудь
Но точно ли онъ обидлся? Онъ долженъ былъ видть, что я говорила безъ дурнаго намренія, да кажется, онъ не изъ тхъ щепетильныхъ людей, которые ото всего вздрагиваютъ, какъ будто наступаютъ на хвостъ воображаемой зми. Однако онъ больше со мной не заговаривалъ въ продолженіи цлаго вечера, о чемъ я въ душ сожалла, отчасти потому, что мн хотла чмъ-нибудь загладить свою вину, отчасти потому, что онъ мн казался занимательне всхъ остальныхъ присутствующихъ.
Меня все больше и больше удивляетъ: что могутъ найдти сестры въ молодыхъ людяхъ, съ которыми он танцуютъ или болтаютъ? Мн они кажутся нелпыми, самонадянными, совершенно нестерпимыми. А между тмъ иные изъ нихъ могутъ имть и хорошія стороны. Могутъ?
Нтъ, во всякомъ человческомъ существ должно быть что-нибудь хорошее. Увы! Правду говорилъ вчера докторъ Эрквартъ, что только молодость, неопытность, неразвитость, скоры на рзкіе приговоры.
Я должна прибавить, что когда, изнемогая отъ усталости, мы ожидали у подъзда свою коляску, докторъ Эрквартъ вдругъ появился подл насъ. Папа держалъ подъ руку Пенелопу, Лизабель перешептывалась съ капитаномъ Трегерномъ. Да, кажется, этому молодому человку быть моимъ зятемъ. Я стояла у дверей и въ раздумьи смотрла на хмурую, темную ночь, какъ вдругъ кто-то за мной проговорилъ:
— Сдлайте милость, не стойте на сквозномъ втру. Вы, молодыя дамы, не умете беречь своего здоровья. Позвольте.
И съ какою-то особенною важностью, мой новый другъ-медикъ сталъ тепле закутывать меня въ мою шаль.
— Пледъ — хорошая вещь. Ничто на свт такъ не защищаетъ отъ холода, какъ хорошій пледъ, сказалъ онъ съ улыбкой, по которой, даже оставивъ въ сторон его странное имя и чуть-чуть выдающійся акцентъ, я не могла не догадаться, въ какой части королевства родился докторъ Эрквартъ. Я чуть было, съ обычною моею неосторожностію, не предложила ему прямаго вопроса объ этомъ, но спохватилась вовремя, подумавъ, что уже довольно и безъ того наговорила глупостей въ одинъ вечеръ.
Въ эту самую минуту раздался крикъ: ‘Экипажъ мистера Джонсона!’ (Увы, никогда намъ не удастся упрочить въ своемъ плебейскомъ имени аристократическое т!) Я поспшила на крыльцо, но докторъ не послдовалъ за мной, не подалъ мн руки, онъ стоялъ на порог, медвдь-медвдемъ, и даже не двинулся.
Вотъ и все.
Госпитальный журналъ, сентября 21-го. Уилльямъ Картеръ, рядовой, двадцати четырехъ лтъ, принятый недлю тому назадъ. Гастрическая горячка, тифозные признаки, легкій бредъ — больной опасный. Просилъ меня написать къ его матери, не сказалъ куда. Замчаніе. Узнать въ его дивизіи, не извстно ли что-нибудь о его родн.
Капралъ Томасъ Гардманъ, пятидесяти лтъ. Delirium tremens, оправляется. Я его зналъ въ Крыму, онъ былъ тогда человкъ совершенно трезваго поведенія и желзнаго здоровья. ‘Сгубили меня траншеи, говоритъ онъ,— а потомъ зима, проведенная въ совершенномъ бездйствіи.’ Зам. Послать за нимъ, какъ только онъ выпишется изъ госпиталя, и придумать, что для него могло быть сдлано, не забыть также зайдти завтра, изъ госпиталя, къ этой славной женщин, его жен.
Максъ Эрквартъ. М. Э. Максъ Эрквартъ, Д. М.— Д. М.
…который, какъ лнивый школьникъ, отъ нечего-длать, исписываетъ листъ этотъ своимъ именемъ.
Отъ нечего-длать! Никогда въ продолженіи этихъ послднихъ двадцати лтъ не былъ я такъ празденъ.
Что за мерзкій уголъ этотъ лагерь! Онъ во сто разъ хуже нашего крымскаго. Въ особенности сегодня. Дождь льетъ какъ въ ведра, втеръ воетъ, на улиц грязь непроходимая, и мн нечего длать, не о чемъ думать, нечего даже терпть, или нтъ мн есть что терпть: флейта Трегерна сведетъ меня съ ума.
Нечего сказать, мало же въ самомъ дл у меня должно-быть занятій, когда я такимъ образомъ изъ журнала болзней перехожу въ личный дневникъ самаго непріятнаго паціента, съ какимъ когда-либо мн случалось имть дло, самаго неблагодарнаго, неудобнаго, безнадежнаго. Врачъ, исцлись самъ! Но какъ?
Я вырву этотъ листъ, или, нтъ, я сохраню его, какъ замчательный психологическій фактъ, и примусь за свою статью р ранахъ, наносимыхъ огнестрльнымъ оружіемъ…
….къ которой, оказывается, два дня спустя, я прибавилъ ровно десять строкъ.
Вотъ, вроятно, при какого рода обстоятельствахъ люди прнимаются писать свои дневники. Съ свойственною человку опрометчивостію, я всегда горько порицалъ такое препровожденье времени, но сегодня я начинаю понемногу понимать то состояніе ума, при которомъ это странное явленіе становится возможнымъ
Дневникъ врача,— такъ что ли мн его назвать? Кто-то, кажется, написалъ книгу подъ этимъ заглавіемъ. Она мн попалась въ руки, помнится, на корабл, это романъ, но мн рдко приходится читать произведенія такъ-называемой легкой литературы. Мн никогда не хватаетъ на это времени. Къ тому же вс вымыслы становятся пошлы и блднютъ въ сравненіи съ дйствительностію жизни, съ мрачными слдствіями преступленія, съ ужасными картинами бдности и горя, которыя мн, как врачу, приходится видть на каждомъ шагу. Говорите мн посл этого о романахъ!
Были ли у меня когда-либо наклонности боле романическіе. Были нкогда, быть-можетъ, или могли быть.
Никакое ремесло, въ самомъ дл, не пришлось бы мн такъ какъ мое. Оно снабжаетъ меня безпрерывнымъ дломъ, я живу имъ. Ежедневно благодарю я Небо за то, что оно дало мн силы и ршимость взяться за него, съ тою цлію, чтобы, согласно со слышанными мною вчера словами, спасать жизнь, вмсто того, чтобъ убивать ее.
Бдная двочка, она сказала это безъ всякой цли, она не имла понятія о томъ, что сама говорила.
Это ли меня такъ разстроило на весь ныншній день?
Быть-можетъ, съ моей стороны, было бы разсудительне никогда не бывать въ обществ. Я гораздо больше чувствую себя на своемъ мст въ госпитал чмъ въ бальной зал. Тамъ всегда есть дло, здсь видишь одно только удовольствіе, а нужно умть имъ наслаждаться.
И я убдился, что есть люди, которые могутъ наслаждаться этанъ удовольствіемъ. Я увренъ напримръ, что двушк этой было очень весело. Нсколько разъ въ продолженіи вечера я ловилъ на ея лиц такое беззаботное, такое счастливое выраженіе. Мн рдко приходится видть счастливыхъ людей.
Неужели же мы по природ нашей обречены на вчныя страданія? Неужели страдать и существовать значитъ одно и то же? Можетъ ли это быть закономъ Провиднія? Или Оно допускаетъ такія послдствія только въ нкоторыхъ исключительныхъ случаяхъ, невозвратныхъ, безвыходныхъ, подобно…
Что я пишу? что осмливаюсь я писать?
Врачъ, самъ исцлись! И конечно, это одна изъ первыхъ обязанностей врача. Болзнь, вогнанная внутрь — всякій неопытный студентъ знаетъ какъ надобно опасаться такой болзни. Мн иногда кажется, что я шелъ по совершенно-ошибочной дорог, по крайней мр съ тхъ поръ, какъ возвратился въ Англію.
Только настоящее въ рукахъ человка: прошедшее для него потеряно невозвратно, вполн. Онъ можетъ страдать вслдствіе своего прошедшаго, можетъ извлекать изъ него много мудрости житейской, можетъ до нкоторой степени исправить свои ошибки. Но есть случаи, когда вдумываться въ свое прошедшее значитъ сходить съ ума.
Я на вку своемъ изучалъ не мало разныхъ случаевъ сумашествія, происходящаго какъ отъ нравственныхъ, такъ и отъ физическихъ причинъ. Нравственнымъ сумашествіемъ, если мн позволено будетъ дать ему это имя, я называю тотъ родъ болзни, который развивается въ сравнительно-здоровыхъ умахъ вслдствіе поглощенія ихъ одною мыслію, тотъ родъ болзни, который мы находимъ въ женщинахъ, впавшихъ въ меланхолію отъ несчастной любви, или въ мущинахъ — отъ необузданнаго честолюбія, ненависти, или эгоизма, и который, если не остановить его вовремя, неминуемо переходитъ въ нкотораго рода сумашествіе. Вс мономаніи этого рода, которыя я отличаю отъ сумашествія, происходящаго отъ болзней мозга, я изучалъ тщательно и не безъ успха. Метода моя была очень проста, сама природа указывала мн ее. Я крпко держался закона замненія, старался уничтожать эти ides, замняя ихъ другими, подъ вліяніемъ которыхъ, укоренившаяся мысль, хотя на время, исчезаетъ съ перваго плана.
Почему же не могу я еще разъ испробовать эту методу? Почему не сдлать для себя того, что столько разъ длалъ для другихъ?
Мысли, нсколько подобныя этимъ, побудили меня отправиться вчера на балъ, мн было немножко любопытно видть безыменную красавицу Трегерна, о которой онъ не перестаетъ бредить съ своимъ мальчишескимъ увлеченіемъ. Да, но несмотря на все его безразсудство и ребячество, онъ добрый и честный мальчикъ, и мн было бы грустно, еслибы съ нимъ приключилось что-нибудь непріятное.
Эта высокая и стройная двица была, вроятно, предметъ его нжной страсти, а другая, маленькая и не такъ красивая, но, по мн, боле пріятная, была, безъ сомннія, ея сестра. И разумется имя ея тоже Джонстонъ.
И имя это могло до такой степени поразить человка, что онъ, какъ вкопаный, остановился въ дверяхъ передней, съ замирающимъ сердцемъ, дрожащими членами!— что онъ теперь, написавъ его на бумаг, долженъ остановиться и призвать на помощь весь свой разсудокъ, всю силу духа… А между тмъ душа моя исполнена такого страха, такой непростительной трусости, словно противъ меня, въ углу этой комнаты, стоитъ…
Здсь я остановился, вскор за тмъ меня потребовали въ госпиталь, гд я и пробылъ до этой минуты. Уилльямъ Картеръ умеръ. Мать ужь не нужна ему. Какъ мало значитъ жизнь или смерть, если подумаешь! Какъ быстръ этотъ переходъ!
Пишу это я на томъ самомъ лист, который я заложилъ куда-то, когда меня позвали въ госпиталь, и потомъ долго искалъ, съ намреніемъ тотчасъ-же его сжечь. Но я убдился, что въ написанномъ мною нтъ ничего такого, чего бы мн слдовало бояться, ничего такого, что могло бы быть понятно для кого бы то ни было, разв только то, что я подчеркнулъ это имя.
Неужели же я никогда не отдлаюсь отъ этого безразсудства, отъ этой мономаніи? Когда каждый можетъ встртить десятки людей, носящихъ это имя,— когда и имя-то это не совсмъ то самое!..
Вотъ въ какомъ я положеніи. Описываю я его въ надежд, что это усиліе надъ самимъ собою, это признаніе въ своемъ безуміи будетъ для меня полезно, что средство это подйствуетъ на меня, какъ дйствовало оно на многихъ паціентовъ.
Я тотчасъ же отошелъ отъ дверей этой передней. Я не подумалъ сдлать, да и не могъ бы сдлать, простой вопросъ, который тотчасъ же успокоилъ бы меня. Я отправился бродить по полямъ, я прошелъ нсколько миль, самъ того не замчая, и все слдилъ за луной. Она взошла, показалось мн, точно такъ же, какъ всходила девятнадцать лтъ тому назадъ,— девятнадцать лтъ и десять мсяцевъ безъ двухъ дней,— и въ счет этомъ никогда не могу ошибиться. Она, какъ грозный призракъ, поднялась надъ волнистою поляной, и своимъ краснымъ зловщимъ свтомъ, какъ въ ту ночь, освтила поле безпощаднымъ взглядомъ, отъ котораго ничего не скроешь, ничего не утаишь.
Что я пишу? На меня, кажется, опять хотятъ напасть старинные призраки. Этого допустить нельзя. Нужно мн себя превозмочь.
Стучатся въ дверь: да, это сержантъ роты бднаго Картера. Пора, пора мн за работу, я ею только и живу.
Сентября 30. Больныхъ въ госпитал не прибавилось. Воздухъ здшній, кажется, лучшее лкарство. Практики у меня теперь очень мало.
Фактъ этотъ меня очень радуетъ, или, скоре, причина его, которую, сказали бы циники, человкъ моего званія легко сумлъ бы устранить, еслибъ онъ былъ городскимъ, а не полковымъ врачомъ. Тмъ не мене праздность для меня невыносима. Я постилъ немногіе, находящіеся по близости, поселки, но главная ихъ болзнь такого рода, что вышеупомянутому полковому врачу, не имющему почти ничего, кром своего жалованья, трудно дать имъ облегченіе, бдность самая опасная болзнь.
Сегодня я долго прохаживался по длиннымъ прямымъ улицамъ лагеря, взадъ и впередъ отъ госпиталя до моста, старался съ участіемъ вглядываться въ прохожихъ, въ солдатъ, играющихъ въ мячь, въ ученіе новобранцевъ. Въ продолженіи нсколькихъ часовъ я наблюдалъ, какъ, по истеченіи каждаго, часовой всходилъ на маленькій укрпленный пригорокъ и оглашалъ весь лагерь знакомымъ гуломъ большаго севастопольскаго колокола. И затмъ я вернулся къ себ, заперъ свою дверь, взялся за книги, и занимался до тхъ поръ, пока у меня не разболлась голова.
Съ вечернею почтой я получилъ два письма, разумется, дловыя. Я рдко получаю письма другаго рода. Кто же бы могъ мн писать? Кому же бы могъ я писать?
Мн иногда случалось жалть объ этомъ, случалось желать, чтобъ у меня былъ другъ, съ которымъ бы я могъ переписываться о чемъ-нибудь другомъ, кром длъ. Но, cui bono? Ни съ какимъ другомъ не могъ бы я быть откровененъ, въ моихъ письмахъ не было бы ничего искреннаго и врнаго, ничего вполн принадлежащаго мн, кром угрюмой подписи Максъ Эрквартъ.
Еслибы судьба моя была иная, еслибъ было человческое существо которому бы я могъ излить всю свою душу, поврить тайну моей жизни… но нтъ, это уже теперь совершенно невозможно.
Довольно объ этомъ.
Довольно до поры до времени. Конецъ уже не такъ далекъ, этотъ конецъ, который разомъ разршитъ вс затрудненія моей жизни. Мн около сорока лтъ, а жизнь доктора бываетъ обыкновенно короче жизни другихъ людей. Я скоро буду старикъ. Да, конецъ не такъ далекъ. Какъ и какимъ образомъ я покончу это дло, я еще не вполн ршилъ. Но все будетъ сдлано до моей смерти или посл.
‘Максъ Эрквартъ, Д. М.’
Я безсознательно подписалъ свое имя, въ сопровожденіи этихъ двухъ дловыхъ буквъ, и мн пришло въ голову, какъ странно было бы подписывать его какъ-нибудь иначе, какъ странно было бы, еслибы кто-нибудь съ участіемъ взглянулъ на мою подпись, забывъ о томъ, что я служащее лицо, Докторъ Медицины. Но не мене странно то, что все это мн пришло въ голову, и что я не постыдился написать весь этотъ вздоръ. Всему причиной праздность,— та же праздность, что заставляетъ Трегерна, который, помню я, цлые сутки не сходилъ съ траншей, былъ бодръ и дятеленъ,— заставляетъ лежать, курить, звать и играть на флейт. Звуки ея и теперь раздаются. Вотъ они умолкли. Я слышалъ, какъ почтальйонъ постучался въ его дверь. Молокососъ получилъ письмо.
Что, еслибъ я, Максъ Эрквартъ, доведенный до этой крайности благодтельнымъ правительствомъ, двинувшимъ нашъ полкъ и этотъ уголокъ, высокій и сухой, но такой же разобщенный и печальный, какъ вершина Арарата, гд остановился ковчегъ Ноя, еслибъ вздумалъ, для препровожденія времени и отъ хандры, переписываться съ воображаемымъ лицомъ? Почему бы нтъ?,
Итакъ начну сразу по принятой форм.
‘Дорогой’ —
Какъ странно, подумаю, было бы мн написать это слово передъ какимъ-нибудь именемъ. Осиротвъ съ дтства, давно потерявъ единственнаго брата, въ кочевой моей жизни почти забывъ родину и совершенно забытый ею,— я не думалъ объ этомъ прежде, но, въ самомъ дл, вдь, нтъ такого существа, которое я имлъ бы право назвать по имени, данному ему или ей при крещеніи, которому могло бы придти въ голову назвать меня также по имени: ‘Максъ!’ Какъ давно я не слыхалъ звука этого имени!
Не сердись на меня, мой дорогой воображаемый корреспондентъ, мой безыменный другъ, а посердись лучше на моего друга, капитана Августа Трегерна: онъ, кажется, вообразлъ себ, что если при Балаклав мн случилось спасти его жизнь, то она, и вмст съ ней, вс его сумасбродства должны на вки вковъ остаться на моей отвтственности. Онъ ежеминутно является ко мн, наполняя мою опрятную комнатку запахомъ табака и грога, и надодаетъ мн своими сентиментальными бреднями. Богу одному извстно, зачмъ я долженъ выслушивать ихъ. Вроятно затмъ, что онъ время свое могъ бы проводить хуже чмъ толкуя со мной о своей страсти, и также затмъ, что онъ добръ и честенъ, а я всегда предпочиталъ глупенькихъ негодяямъ. Но полно мн однако великодушничать: этотъ юноша и любовь его мн подчасъ страшно надодаютъ и были бы совершенно невыносимы везд, кром этого скучнаго лагеря. Я терплю его общество, слушаю его разглагольствія больше потому, что люблю изучить характеры, люблю заглядывать въ души людей.
А забавно изучить не только этого влюбленнаго юношу, но и его богиню: я въ одинъ вчерашній вечеръ усплъ совершенно прочесть ее. Трегернъ и не подозрваетъ этого, онъ не представилъ меня ей, даже не называетъ при мн ея имени, и не знаетъ, что оно мн извстно. О чемъ онъ заботится и хлопочетъ? Неужели онъ боится, чтобы сердце его Ментора не погибло при встрч съ его божествомъ? Мой воображаемый корреспондентъ знаетъ, какъ напрасны эти опасенія.
Даже еслибъ я и принадлежалъ къ числу людей, желающихъ нравиться, никогда бы выборъ мой не палъ на эту красавицу, никогда бы она не привлекла моего вниманія. Я мало знаю женщинъ, однако на столько понимаю ихъ, чтобы видть какъ подъ этою красивою оболочкой кроется сердце, не способное на глубокое чувство, умъ, лишенный всякой оригинальности. Но у нея видъ очень добродушный и добронравный, въ этомъ она похожа на Трегерна.
Легокъ же онъ на помин. Въ корридор. слышу, уже раздается его вчное ‘Donna е mobile,’ — какъ я ненавижу эту арію! Онъ врно относилъ на почту отвтъ на одну изъ этихъ отвратительно-раздушенныхъ записокъ, которыя онъ вчно норовитъ выронить изъ кармана въ моемъ присутствіи: уронитъ, да и поглядываетъ на меня, чтобы видть, замчаю ли я его трофеи, но я ему не доставляю этого удовольствія. Что за щенокъ онъ до сихъ поръ! И ласковъ онъ какъ щенокъ, даже ко мн, хотя я часто ворчу на него. Молодъ онъ, зеленъ, но отъ этого порока вс исправляются, и я могу теперь только желать, чтобъ онъ пока не попалъ въ слишкомъ-дурное общество.
Я по опыту знаю, что значитъ для молодаго, втренаго, неопытнаго мальчика не имть друга.
Мн смшно даже подумать, чмъ я наполняю этотъ госпитальный журналъ. Хорошъ журналъ болзней, нечего сказать! Лучше бы ужъ откровенно вырвать немногія страницы, относящіяся до нихъ, чтобъ исключительно заняться новыми представляющимися мн обращиками нравственнаго разстройства. Напримръ:
No 1.— О немъ я лучше умолчу.
No 2.— Августъ Трегернъ, 22 лтъ, перемежающаяся лихорадка, переходящая иногда въ желтую, какъ, напримръ, сегодня. Пульсъ быстрый, языкъ невоздержный, въ особенности же когда онъ говоритъ о мистер Колин Грантон. Цвтъ лица блдный, почти мертвенный. Случай весьма опасный.
Больной врывается въ мою комнату, словно локомотивъ: съ неистовымъ свистомъ, въ облак дыма. Я молча указываю ему на его сигару.
— Извините, докторъ. Я все забываю. Что вы однако за деспотъ!
— Не спорю. Но вы должны бы привыкнуть, что я никому не позволяю курить у себя. Я не допускалъ этого даже въ Крыму.
Юноша съ громкимъ вздохомъ опустился въ кресла.
— Клянусь честью, докторъ, я желалъ бы быть такимъ человкомъ, какъ вы.
— Въ самомъ дл?
— Вы всегда такъ спокойны, васъ ничто, кажется, не можетъ встревожить. Вы никогда не чувствуете неопредленнаго влеченія взяться за сигару или что-нибудь другое, чтобъ успокоить свои нервы, привести себя въ лучшее расположеніе духа. Вы никогда не длаете глупостей, у васъ нтъ матери, вчно читающей вамъ наставленія, нтъ вчно ворчащаго старика.
— Не довольно ли объ этомъ?
— Не длайте такого строгаго лица. Онъ славный, впрочемъ, старикашка. Вы это знаете, и вотъ отчего я и позволяю себ при васъ не стсняться въ словахъ. Прочтите-ка это.
Онъ бросилъ мн одно изъ скучныхъ и длинныхъ посланій сэръ-Уильяма, старый джентльменъ, я увренъ, очень гордится ими и воображаетъ, что въ своемъ род они не уступятъ письмамъ лорда Честерфильда къ сыну. Я усмхнулся бы, еслибъ я былъ одинъ.
— Вы видите, какого онъ мннія о васъ. Клянусь честью, еслибъ я не былъ ангелъ кротости, всегда готовый слушаться добраго совта, я бы давно прекратилъ знакомство съ вами. ‘Слушайтесь всегда совтовъ доктора Эркварта.’ — ‘Я бы желалъ, чтобы вы брали примръ съ доктора Эркарта.’ — ‘Ваша втреность очень безпокоила бы меня, еслибы вы не были въ одномъ полку съ докторомъ Эрквартомъ.’ — ‘Мн рдко случалось встрчать такого достойнаго человка, какъ докторъ Эрквартъ,’ и т. д. Что вы объ этомъ скажете?
Я ничего не сказалъ, такого рода слова заставляютъ меня жестоко страдать. Мн было очень тяжело, и я промолчалъ нсколько минутъ.
— Трегернъ, сказалъ я наконецъ,— я не знаю или пожалуй знаю, до какой степени я заслуживаю хорошее мнніе вашего отца, но я не причастенъ одной, общей многимъ юношамъ слабости: тщательно скрывать свои хорошія качества и хвастаться дурными.
Юноша покраснлъ.
— Вы, разумется, говорите обо мн.
— Вамъ лучше знать. А теперь, не хотите ли вы напиться со мною чаю?
— Очень буду радъ. Меня томитъ такая же жажда, какъ тогда, когда вы меня нашли на берегу Черной Рчки. Право, докторъ, гораздо бы мн меньше было хлопотъ, еслибы вы меня не нашли тогда. Разв бы только старикъ мой огорчился, что имя его погибнетъ, а состояніе пойдетъ богъ всть кому, то-есть двоюродному моему братцу, который очень былъ бы радъ узнать, что я готовъ…
— Что такое готовъ? Къ чему готовъ?
— Не стыдно ли вамъ, докторъ, придираться къ словамъ такого злополучнаго человка, какъ я? И, сверхъ того, вы еще лишаете меня сигары. Видно, вы никогда не были влюблены, и никогда не знали, что значитъ имть привычку курить.
— Почемъ вы знаете?
— Потому что вы бы никогда не отказались ни отъ того и ни отъ другаго. Это невозможно, это свыше силъ человческихъ.
— Будто бы? Когда-то, въ продолженіи двухъ лтъ, я выкуривалъ по шести сигаръ въ день.
— Что вы! И вы никогда объ этомъ не говорили мн? Какіе же вы скрытные! Быть-можетъ современемъ откроется и другой фактъ. Кто знаетъ? Мистриссъ Эрквартъ и полдюжина птенцовъ проживаютъ быть-можетъ въ какомъ-нибудь захолусть,— въ Корнвалис, напримръ, или Джерсе, или посереди салисберійскихъ полей… Ахъ, извините, докторъ!
Не ужасно ли, что столько лтъ борьбы съ самимъ собой, столько усилій, еще не достаточно укрпили мои нервы, чтобъ извстныя слова, имена, воспоминанія, не заставляли меня вздрагивать, не поражали меня какъ острый ножъ! Безъ сомннія, умъ Трегерна сохранитъ теперь впечатлніе, если онъ только способенъ что-нибудь сохранить, что я гд-то скрываю жену и семейство. Смшная мысль, еслибъ она не находилась въ связи съ другими подозрніями,— но нтъ, она скоре можетъ отвлечь отъ нихъ.
Конечно, мн невозможно было объяснить ему мое смущеніе. Я могъ только стараться обратить все дло въ шутку, и свернуть разговоръ на куреніе.
— Да, въ продолженіи двухъ лтъ слишкомъ, я выкуривалъ по шести сигаръ въ день.
— А потомъ совсмъ перестали курить? Удивительно!
— Не черезчуръ, когда у человка есть твердая воля да нкоторыя сильныя побудительныя причины.
— Какія же эти причины? Скажите мн ихъ пожалуста. Не то, чтобъ я собирался ими воспользоваться… я неисправимъ.
— Конечно. Вопервыхъ, я былъ бднымъ студентомъ меднцйны, а шесть сигаръ въ день обходились мн по четырнадцати шиллинговъ въ недлю, тридцать одинъ фунтъ восемь шиллинговъ въ годъ. Сумма порядочная, для чисто-искусственной потребности, на эти деньги можно было бы прокормить и одвать ребенка.
— Вы какую-то слабость питаете къ ребятамъ, Эрквартъ. Помните вы эту маленькую русскую двочку, которую мы нашли въ подвал, по занятіи Севастополя? Я думаю, что вы бы привезли ее съ собой въ Англію, и стали бы воспитывать на мсто дочери, еслибъ она такъ скоро не умерла.
Можетъ-быть. Но, какъ сказалъ Трегернъ, она умерла.
— Вовторыхъ, такую значительную сумму, какъ тридцать одинъ фунтъ восемь шиллинговъ въ годъ, мн совстно было тратить на такое эгоистическое удовольствіе, на привычку докучную для всхъ, кром самого курящаго, тягостную и для него въ т минуты, когда ему курить нельзя, потому что она непремнно перейдетъ изъ прихоти въ непреодолимую потребность, совершенно порабощающую человка. А по моему тотъ, кто длается рабомъ какой-либо привычки, не боле какъ получеловкъ.
— Браво, докторъ! Все это слдовало бы напечатать въ газет Ланцетъ.
— Вовсе нтъ, потому что все это относится не къ медицинской точк зрнія, а къ обще-практической сторон вопроса, именно къ тому, что создавать себ такую пустую роскошь, непріятную для всхъ окружающихъ, и такъ мало отрадную для насъ самихъ, съ вашего позволенія, величайшая глупость, какую только можетъ сдлать молодой человкъ. Эту-то глупость я и не намренъ поощрять. Вотъ и конецъ моей проповди, а кстати чай готовъ, если вы не предпочитаете сигары на открытомъ воздух.
Онъ предпочелъ остаться, и мы услись вмст, ‘четыре ноги у одного камина’, какъ говоритъ пословица.
— Увы! пословица говоритъ о четырехъ ногахъ да не въ мужскихъ ботфортахъ, грустно промолвилъ Трегернъ.— Надола мн жизнь! хоть сейчасъ ложись въ могилу.
Я замтилъ, что его тщательно завитые усики, его раздушенные волосы и тонкій, аристократическій профиль были бы очень эффектны — въ гробу.
— Э! что вы за безчувственный человкъ!
Я самъ готовъ былъ раскаяться въ своихъ словахъ, смертью никогда не слдуетъ шутить. Но меня сердило, что этотъ молодой человкъ, полный жизни и силы, имющій все, чмъ только красится жизнь,— и здоровье, и богатство, и родныхъ, и друзей,— меня сердило, что онъ тутъ можетъ сидть пригорюнясь, и жаловаться такимъ пошло-сентиментальнымъ тономъ.
— Да въ чемъ же дло? Зачмъ это вы хотите лишить міръ вашего драгоцннаго присутствія? Разв та молодая дама выразила то же самое желаніе?
— Она?— Чортъ съ ней! Не хочу больше о ней думать, проговорилъ онъ угрюмо. И наконецъ, помолчавъ съ минуту, излилъ свое смертельное горе, свое безвшодное отчаяніе, въ слдующихъ словахъ:
— Я сегодня встртилъ ее, верхомь, съ Грантономъ, Колиномъ Грантономъ, на собственной его гндой лошади, они цлый вечеръ разъзжали по сверному лагерю.
— Ужасное зрлище! А вы — вы молча имъ смотрли вслдъ съ тоской невыразимою?
— Докторъ!
Я остановился, въ голос его слышалось боле истиннаго чувства чмъ я сперва предполагалъ въ Трегерн. Да и врядъ ли позволительно смяться, даже надъ ребяческою, мимолетною страстью.
— Извините, я не зналъ, что дло зашло такъ далеко. Впрочемъ, вамъ, кажется, не изъ чего еще ложиться въ гробъ?
— Да что это ей вздумалось разъзжать съ этимъ деревенскимъ медвдемъ? Какъ онъ смлъ предложить ей свою лошадь? ворчалъ Трегернъ, подкрпляя свою рчь разными прибавленіями, которыя считаю излишнимъ помщать здсь. Наконецъ мн надоло разыгрывать роль Фра-Лоренцо съ такимъ неинтереснымъ Ромео, я ему посовтовалъ, если ему не нравится поведеніе молодой двушки, откровенно на этотъ счетъ объясниться съ нею, или съ ея отцомъ, или же, такъ какъ женщины хуже понимаютъ другъ друга, поручить это дло леди Август Трегернъ.
— Матушк! Она никогда и не слыхала о ней. Помилуйте, Эрквартъ, выговорите такъ опредлительно, какъ будто бы я ужь ршился жениться!
Извините, отвчалъ я, принимая довольно серіозный тонъ,— мн не могло придти въ голову, чтобы молодой человкъ позволялъ себ такъ свободно разсуждать съ своими знакомыми о молодой двушк, такъ явно высказывать свое влеченіе къ ней, вмшиваться въ ея отношенія къ другимъ лицамъ, не имя намренія на ней жениться. Лучше намъ перемнить разговоръ.
Трегернъ покраснлъ до ушей, но принялъ къ свднію мой намекъ, и боле не докучалъ мн своими сентиментальными жалобами.
Посл этого, у насъ, завязался интересный разговоръ по поводу нкоторыхъ случаевъ болзни, замченныхъ мною по сосдству и не принадлежавшихъ къ разряду моей офиціальной полковой практики. Еслибы, по какимъ-либо причинамъ, мн пришлось оставить армію, я вроятно избралъ бы себ спеціальностію гигіеническія улучшенія, изученіе здоровья, боле чмъ болзни, способовъ предупрежденія зла, боле чмъ лченія. Мн часто кажется, что мы, медики, начинаемъ дло не съ того конца, что дятельность, посвященная нами на облегченіе неизлчимыхъ недуговъ, была бы полезне употреблена на разысканіе и приложеніе средствъ для сохраненія здоровья.
Итакъ, я старался объяснять Трегерну (который современемъ будетъ человкомъ богатымъ и вліятельнымъ), что по крайней мр половина смертности въ нашей крымской арміи могла быть приписываема не случайностямъ войны, а послдствіямъ пьянства и всякаго рода неумренности, невднію самыхъ простыхъ гигіеническихъ законовъ, что, впрочемъ, достаточно доказали отчеты нашей врачебной коммиссіи.
— Точно также мн грустно, говорилъ я ему,— изучать въ моихъ прогулкахъ положеніе такъ-называемыхъ благородныхъ земледльческихъ классовъ, и видть столько случаевъ болзни и смерти, отъ причинъ, которыя такъ легко было бы устранить.
Вотъ, напримръ, нсколько случаевъ, взятыхъ наудачу изъ моей записной книжкв.
Амосъ Фелль, лтъ около сорока, десять дней боленъ горячкой, жена и пять человкъ дтей, занимаетъ одну комнату въ домик, гд живутъ два другія семейства, говоритъ, что радъ бы перейдти въ боле-здоровое жилище, да не можетъ, землевладлецъ не строить новыхъ коттеджей. Хотлъ бы себ выстроить хоть торфяной шалашикъ, но не знаетъ, будетъ ли и это ему разршено.
Семейство Пекъ, также горячка, живутъ на грязномъ конц дерёвни, въ большой нечистот, въ нсколькихъ шагахъ протекаетъ рчка, воды которой хватило бы на очищеніе цлаго города.
Вдова Деннъ, ревматизмъ отъ полевой работы, живетъ въ сырой комнатк, почти подъ землей, женщина скромная и почтенная, получаетъ полъ-кроны въ недлю отъ прихода, но въ продолженіи нсколькихъ мсяцевъ не будетъ въ состояніи ничего заработать. Что станется съ ея дтьми?
Трегернъ разршилъ этотъ вопросъ и нсколько другихъ, бдный малый! въ настоящую минуту у него кошелекъ такъ же открытъ, какъ его сердце, впрочемъ, въ числ другихъ роскошей, ему не худо испробовать роскошь благодянія. Ему это полезно, не сегодня, такъ завтра, онъ будетъ сэръ-Августомъ. Любопытно знать, разчитываетъ ли на это его богиня?
Какъ! неужели ко всмъ моимъ недостаткамъ присоединяется цинизмъ? да еще относительно женщины? и женщины, о которой я не знаю ршительно ничего. Я видлъ ее всего нсколько минутъ на бал.
Она, показалось мн, принадлежитъ къ общему разряду провинціяльныхъ красавицъ, которыя сводятъ съ ума полковыхъ офицеровъ, впрочемъ, можетъ-быть въ ней есть кой-что и хорошее. Въ ея сестр, этой двушк съ темными, большими глазами, наврное много хорошаго. Да не мн объ этомъ судить, я никогда не имлъ случая изучать женщинъ.
Мы не возвращались къ этому предмету, пока, очевидно соскучившись по сигарк, мой другъ Ромео не началъ безпокойно вертться на стул, и наконецъ всталъ.
— Послушайте, докторъ, вы не станете говорить моему старику? Онъ бы страшно взбсился.
— О чемъ же?
— Да вотъ, на счетъ миссъ… вы знаете. Можетъ-быть, я очень глупо поступалъ, но когда молодая двушка такъ съ вами любезна… да какая еще красавица! вдь вы ее видли, кажется, на томъ бал? Согласитесь, что она прелесть какъ хороша.
Я согласился.
— А какъ подумаешь, что она достанется этому Грантону! Такому неучу, медвдю! Чортъ бы его побралъ!
— Онъ честный человкъ, и будетъ ей добрымъ мужемъ, другимъ же честнымъ людямъ, которые не намрены предложить ей свою руку, гораздо бы лучше избгать встрчи съ нею.
Трегернъ опять покраснлъ, но старался принять шутливый тонъ.
— Право, докторъ, вы все проповдуете супружество. Да на что мн связывать себя, въ мои года? Но будьте уврены, что я не сдлаю ничего такого, что было бы недостойно джентльмена. Итакъ прощайте, старый другъ.
И онъ удалился, съ лнивою, самоувренною осанкой, которую иногда, совершенно напрасно, величаютъ аристократическою.
А между тмъ, мн не разъ случалось видть, и какъ эти изнженные франты, эти новйшіе раздушенные Алкивіады, дрались какъ Алкивіадъ, и умирали, какъ не умлъ умирать ни одинъ Грекъ, умирали, какъ истинные Британцы.
Недостойно джентльмена! Что это за слово для большей части людей, особенно въ военной служб! Я помню, что одинъ офицеръ, въ полномъ смысл слова благородный человкъ, въ спор о дуэляхъ, слдующимъ образомъ опредлилъ мн выраженіе джентльменъ: тотъ, кто никогда не сдлаетъ ничего такого, чего бъ ему пришлось стыдиться, или отъ чего могла бы пострадать его честь.
Онъ говорилъ о свтской чести, потому что считалъ ее запятнанною, еслибы человкъ отказался отъ дуэли. Но нтъ ли боле высокаго мрила добродтели, боле возвышеннаго понятія о чести? А если есть, гд его найдти?