Владимир Гордин
Владимир Гордин
Жизнь уединенных комнат
Жизнь уединенных комнат
* * *
———————————————————
Жизнь уединенных комнат, Гордин Владимир Николаевич, Год: 1910
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Маленький сутулый старичок с серым сморщенным лицом и горбинкой на остром носу вынул из кармана чересчур длинной шубы ключ, не торопясь вложил и скважину замка и со звоном отпер дверь под номером двадцать три. Он еще раз осмотрел вылинявшими белыми глазами давно знакомый коридор, выкрашенный серой краской с синей полоской во всю длину. Погладил костлявой, высохшей рукой седые клочья реденькой бороды и со вздохом, раздраженно покашливая, затворил за собой дверь. Ключ снова — уже внутри — со звоном повернулся, тихо щелкнул. Эхо в другом конце коридора откликнулось и нарушило на мгновение жуткую тишину. Окно дрогнуло. Свет зеленой газовой лампы колыхнулся. Пробежал чуть заметный ветерок. И опять все уснуло тяжелым сном уединенных комнат.
Белые двери, точно они были отлиты и одной форме, выстроились в два ряда: каждая отличалась только своим номером.
Далеко, где-то за стеной, одиноко стучали нервные шаги.
Старичок, сгорбившись, вошел в свою комнату, снял шубу, теплые калоши. Подошел к столу и зажег низкую лампу с голубым фарфоровым абажуром. Мягкий огонек осветил сверху серые обои, старые немецкие гравюры и рядом большое зеркало с подзеркальником между двух окон без занавесок. А желтые яркие лучи снизу резко оттеняли софу, обтянутую кожей, неодинаковые стулья, старинный письменный стол и красный неуклюжий комод. Кровать и умывальник были спрятаны за ширмами.
Сутулый старичок с горбинкой на носу оглянул свою комнату так, словно теперь только впервые. заметил мрачные стены, низкий потолок, надоедливую обстановку, которая не менялась десять лет.
Нервные шаги стучали далеко, где-то за третьей стеной.
‘Прожить семьдесят восемь лет — это равняется бессмертию’.
Тонкие белые губы чуть скривились.
‘Иногда умирают такие молодые, окруженные заботой, теплом, а тут живешь один… такой холод в душе… Никому нет дела… Живешь без интересов, как ходячий труп. И живешь без конца… Зачем?..’
Лицо его на мгновение стало злобным, и глаза сурово устремились в угол, как будто они там искали ответа.
‘Сегодня праздник, но для кого? Разве не страшно думать об умерших близких?.. Пережить любимых?.. Они когда-то давали радость и страдание, — да, то и другое. А теперь ничего, жуткая пустота за спиной’.
И он настолько ясно почувствовал за своей спиной эту пустоту, что съежился в комочек.
Разбудил в себе воспоминания, отражения давно прожитых дней: свою любовь, светлую, радостную любовь, со смешной ревностью, с короткой ссорой и скорым примирением. Потом смерть первого ребенка. Как он тогда плакал. ‘Неутешный молодой отец’, — говорили окружающие. Жаль было этого маленького существа, которое умерло в таких муках… Любовь к жене медленно перешла в привязанность. Незаметно срослись. Один стал угадывать мысли другого… Нежные заботы. Вера и благоговение сквозили в каждой ноте, в каждом зове… Работа с утра до вечера, которая ломила спину, не смущала — это было так естественно. Выросли дети и зажили их жизнью… Вдруг смерть… С отвратительным беззубым ртом, пришла, убрала одного за другим, незаметно пришла… Протекло десять лет… С тех пор она им только играет, медленно мучает, замахивается, но не хочет ударить… Десять лет униженно, с мольбой ее ждет жалкий старик и никак не дождется…
Оборвалась тяжелая мысль. Тихо скрипнули ржавые петли. От неожиданности затрепетало сердце. Глаза испуганно расширились, погасли, минуту пронизывающе всматривались в полуотворенную дверь и вспыхнули от радости. В комнату, запыхавшись, вбежал шестилетний шустрый мальчуган с звонким криком:
— Дедушка, ты уже пришел? А у нас сегодня елка… Как у тебя здесь холодно! Смотри, на окнах узоры, — добавил он после паузы.
И маленькие руки быстро стали шарить на столе, любоваться карандашами, ножиком, перьями. Но вдруг наткнулся на красивую чернильницу с филином, со страшным филином.
— Дедушка, какая у тебя красивая чернильница, какая красивая чернильница… Дедушка, хороший дедушка, подари мне ее! Ты такой старенький… умрешь скоро… А я из нее писать буду… Дедушка, подари! — молил детский наивный голосок.
Старик грустно улыбнулся. Нежно погладил русую головку ребенка. Туманом слез покрылись глаза.
— Возьми, возьми, детка, чернильницу… Конечно, дедушка старенький, умрет скоро. Зачем же ему чернильница?..
— Какой ты хороший, дедушка. Дай я тебя поцелую крепко-крепко.
И свежие, горячие губы прильнули к старческой, сморщенной, как лимон, щеке. Но сейчас же заторопился. Молодая душа, еще не научившаяся лгать, не хотела этого скрыть.
— Прощай, дедушка. Мне сейчас некогда, — у нас там елка.
Заскрипели половицы под маленькими твердыми каблуками.
— Дедушка хороший, дедушка хороший, — во весь детский, задорный голос пел мальчуган.
Мелкие шаги его застучали в коридоре и скоро смолкли за четвертой дверью.
Снова один, совсем один. Снова откуда-то хлынули воспоминания.
‘Уютные, светлые комнаты. Возня детишек. Шумные игры. Плач и смех в одно и то же время… Выросли, наступили другие интересы. И вдруг все куда-то ушло. Вся жизнь погасла. Осталась зола… пустота, такая жуткая! Кругом ни одной родной души’.
Холод проник в самое сердце. Голова тихо закачалась.
— Так мучительно ждать… Десять лет… Все время ждать смерти и не дождаться… А самому убить… страшно… — сказал он громко и оглянулся.
Жутко было в тишине слышать свой собственный голос.
‘Дедушка, ты такой старенький, умрешь скоро…’ — звенели все в ушах детские наивные слова.
Загадочная улыбка промелькнула на сухих губах.
Лицо стало скорбным и строго сосредоточенным. Морфий Бог знает с какого времени запасен, а он все еще не может решиться, в семьдесят восемь лет не может решиться. Страшно, но нужно пересилить этот страх. Он много раз вставал и снова садился. Мучительная борьба отразилась на лице.
Ноги подгибались. Он подошел к письменному столу и долго так неподвижно стоял.
Глаза, погасшие, устремились в пространство небольшой комнаты, но ничего не видели. Потом он решительно встряхнул головой, вынул из выдвинутого ящика маленький флакон морфия, поднес его к лампе и полюбовался цветом жидкости. Блуждающим, почти безумным взглядом в последний раз обвел он стены, словно прощался с безмолвными свидетелями своей печальной жизни. Тихо вздохнул и дрожащими, неуверенными руками налил в стакан несколько капель и медленно выпил. Зубы звонко застучали о стекло. Закрыл лицо платком. Темно стало в глазах. Опустился на диван. Голова приникла к жесткой подушке. Ровный, спокойный сон накрыл сморщенные, старческие веки…
…Ушла тяжелая печаль. Так легко стало, как много лет тому назад. Поношенной одеждой спала старость. Молодая, возбужденная радость запела во всем существе. Вернулся юношеский задор. Чуть заметные усы и высоко поднятая голова. Все вокруг окуталось огненным вихрем… В грациозном танце мелькали оживленные лица, вдохновенные глаза. В бронзовых канделябрах свечи, много свечей. Граненые камни играли тонкими лучами. Зал был разукрашен цветами и зеленью. Мраморные колонны выстроились в два ряда по бокам залы. Высоко на хорах гибкие звуки скрипок переплетались с тихим наивным пением флейт — каменистым ручьем в шумящем лесу. Виолончель на низких нотах вздыхала под широким смычком. Звонки трубы серебрили воздух. А туго натянутый барабан отбивал равномерные биения сердца. Пары, уносимые вихрем танца, кружились-кружились без конца. Шелест шелкового платья и шуршание маленьких ног в снежных крошечных туфлях будили счастливые надежды… Многозначащее пожатие покорной руки, дрожание тонких пальцев… Так хороша молодость… Красива жизнь… Сад… яблони в цвету…
…Сон легкий, как ткань сумерек, медленно уносил душу в царство вечной весны…
Шипел керосин в лампе. На мгновение стукнула дверь под номером, со звоном щелкнул замок. Нервные и торопливые шаги беспрестанно стучали за стеной и будили тишину уединенных комнат.
Источник текста:журнал ‘Нива’ No 5, 1910 г.
Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.