Жизнь и убеждения Тристрама Шенди, Стерн Лоренс, Год: 1767 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 555 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Лоренцъ Стернъ.

СОЧИНЕНІЯ.

L. Sterne. Works.

ПЕРЕВОДЪ СЪ АНГЛІЙСКАГО
Н. М.

Изданіе журнала ‘Пантеонъ Литературы’.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія Н. А. Лебедева, Невскій просп., д. No 8.
1890.

Лоренцъ Стернъ.

(Біографическій очеркъ).

Очеркъ жизни Стерна мы начнемъ его автобіографіей, которую и приведемъ цликомъ:

‘Робертъ Стернъ (внукъ іоркскаго архіепископа Ричарда Стерна, ум. 1683 г.) лейтенантъ гандисейдскаго полка, былъ женатъ на Аннес Геберть (Agnes Hebert), вдов капитана, принадлежавшаго къ хорошей семь. Двичья фамилія ея была, кажется, Неттль (Nuttie), впрочемъ, я теперь припоминаю, что это была фамилія ея свекра, извстнаго фландрскаго маркитанта временъ войнъ королевы Анны. Тогда же мой отецъ и женился на дочери его жены (онъ былъ у него въ долгу), это было 25-го сентября 1711 года, по старому стилю. У этого Неттля былъ сынъ отъ моей бабки — видный малый, но рдкая дубина, что съ нимъ сталось, не знаю. Семья его (если еще остался кто-нибудь изъ нихъ) живетъ теперь въ Клонмел, на юг Ирландіи, тамъ же родился и я, 24-го ноября 1713 года, черезъ нсколько дней посл прізда моей матери изъ Дюнкирхена. День моего рожденія быль несчастливъ для моего отца, который былъ уволенъ, вмст со многими другими храбрыми офицерами, въ день нашего прізда, и оставленъ на произволъ судьбы, съ женой и двумя дтьми. Старшая изъ нихъ была Мэри, она родилась во французской Фланіріи, въ Лил, 10-го іюня 1712 г. (по новому стилю). Она была самая несчастная изъ всей семьи: она была замужемъ въ Дублин за нкіимъ Вемансомъ (Wemans), который обращался съ ней самымъ безжалостнымъ образомъ, растративши вс свои деньги и обанкротившись, онъ оставилъ мою бдную сестру безъ всякихъ средствъ къ существованію. Она прожила посл этого лишь нсколько мсяцевъ, удалившись въ деревню къ одной своей подруг, гд вскор и умерла отъ разрыва сердца. Это была удивительно красивая женщина — стройная, отлично сложенная… она была достойна лучшей участи. Такъ какъ полкъ, въ которомъ служилъ мой отецъ, былъ распущенъ, то онъ оставилъ Ирландію, какъ только можно было меня перевезти, и поселился со всмъ семействомъ въ родномъ своемъ помстьи, въ Эльвингтон, подл Іорка, гд жила его мать. Она была дочь сэра Рожера Жака (Ser Roger Jaques) и его наслдница. Тутъ мы провели около десяти мсяцевъ, къ этому времени полкъ снова былъ собранъ и мы перекочевали со всмъ имуществомъ въ Дублинъ. Спустя мсяцъ посл нашего прибытія, отецъ покинулъ насъ, будучи назначенъ въ Эксетеръ (Exeter), моя мать съ двумя дтьми послдовала за нимъ въ скучное зимнее время, путешествуя сушей изъ Ливерпуля въ Плимутъ. Черезъ двнадцать мсяцевъ насъ опять отправили обратно въ Дублинъ. Мать и насъ трое (въ Плимут она родила еще сына Іорама — Ioram) сли въ Бристол на ирландскій корабль и едва не погибли на пути, благодаря образовавшейся въ судн течи. Наконецъ, посл многихъ опасностей и усилій, добрались мы до Дублина. Здсь мой отецъ нанялъ большой домъ и истратилъ на устройство его въ полтора года массу денегъ. Въ 1719 году снова пришлось все разстраивать: полкъ отца былъ назначенъ, со многими другими, на островъ Уайтъ (Isle of Wight), откуда они должны были отправиться на корабляхъ въ Испанію для участія въ экспедиціи Виго. Мы сопровождали полкъ и были загнаны въ Мильфордскую гавань (Milford Haven), но высадились въ Бристол, откуда продолжали дорогу сухимъ путемъ до Плимута и снова моремъ на островъ, гд простояли нсколько времени въ лагер, пока войско посадили на корабли, въ этой экспедиціи, на пути изъ Бристоля въ Гемпширъ (Hampshire), умеръ отъ оспы бдный Іорамъ — хорошенькій четырехлтній мальчуганъ. Въ теченіе экспедиціи Виго, мы съ матерью и сестрой оставались на остров Уайт, пока полкъ отца не вернулся въ Ирландію, въ Викло (Wicklon), откуда онъ и послалъ за нами. Во время нашего пребыванія на остров Уайт, мы были вознаграждены за потерю Іорама рожденіемъ двочки Анны, явившейся на свтъ 23 сентября 1719 г., этотъ красивый цвтокъ погибъ, трехъ лтъ отъ роду, въ дублинскихъ казармахъ, я помню, что она была нжнаго и недолговчнаго сложенія, какъ и большинство дтей моего отца. Мы отправились моремъ въ Дублинъ и попали подъ страшную бурю, изъ которой насилу выбрались въ цлости, моя мать упросила капитана вернуться въ Уэльсъ, гд мы переждали мсяцъ, и похали потомъ въ Дублинъ, откуда уже сухимъ путемъ добрались до Викло, къ отцу, который уже нсколько недль считалъ насъ погибшими. Мы прожили въ казармахъ Викло одинъ годъ (1720-й), въ теченіе котораго родился Девиджеэръ (Devijeher), названный такъ въ честь полковника Девиджеэра. Отсюда мы переселились на полгода къ одному священнику, господину Фетерстону (Fetherston), миляхъ въ семи отъ Викло, онъ былъ родственникъ моей матери и пригласилъ насъ въ свой приходъ въ Анимо. Во время нашего пребыванія въ этомъ приход, я какимъ-то чудомъ спасся отъ смерти. Я упалъ въ мельничный шлюзъ въ то время, когда мельница работала, но былъ вытащенъ оттуда цлъ и невредимъ, хотя разсказъ этотъ кажется невроятнымъ, однако его подтвердятъ жители той части Ирландіи, тогда сотни простонародья стекались смотрть на меня. Отсюда мы послдовали за полкомъ въ Дублинъ, гд прожили годъ въ казармахъ. Въ этомъ (1721) году я научился писать. Въ 1722 году полкъ былъ переведенъ въ Каррикфергусъ (Carriekfergus), въ сверной Ирландіи. Снова мы перемнили лагерь, но не пошли дальше Дрогиды (Drogheda), такъ какъ здсь засталъ насъ приказъ отправиться въ Муллингаръ (Mullingar), сорокъ миль къ западу. Здсь судьб угодно было натолкнуть насъ на одного нашего добраго родственника, происходившаго въ боковой линіи отъ архіепископа Стерна, онъ пріютилъ насъ на годъ въ своемъ замк, и отправилъ къ полку въ Каррикфергусъ, облагодтельствовавъ, чмъ только могъ. Путешествіе наше, въ март мсяц, было полно невзгодъ и всякихъ тягостей и продолжалось шесть или семь дней. Здсь умеръ маленькій Девиджеэръ, будучи трехъ лтъ отъ роду, на слдующее лто на смну его явилось новое дитя — Сузанна, и этотъ младенецъ отсталъ отъ насъ на тяжеломъ жизненномъ пути. Осенью слдующаго года (или весною слдующаго за этимъ — не помню) мой отецъ взялъ отпускъ у своего полковника для того, чтобы помстить меня въ школу къ одному опытному учителю возл Галифакса, здсь я пробылъ нсколько времени, пока мой двоюродный братъ Стернъ изъ Эльвингтона, заступившій для меня мсто отца, не отправилъ меня въ университетъ. Но не буду опережать хода событій. На другой годъ, полкъ отца былъ переведенъ въ Лондондерри, гд опять родилась сестра Екатерина, находящаяся еще въ живыхъ, но, къ несчастію, отдалившаяся отъ меня, благодаря стараніямъ моего дяди. Отсюда полкъ былъ отправленъ на защиту Гибралтара, тамъ, во время осады, у моего отца случилась ссора съ капитаномъ Филиписомъ изъ-за какого-то гуся, дошедшая до дуэли, отецъ мой былъ проколотъ насквозь шпагой, но оправился отъ раны, хотя и не вполн, такъ что онъ уже былъ не въ силахъ бороться съ трудностями службы, и, будучи отправленъ въ Ямайку, слегъ отъ мстной лихорадки, эта болзнь сначала лишила его разсудка до того, что онъ впалъ въ совершенное дтство, но посл того онъ прожилъ мсяца два, ни на что не жалуясь, какъ вдругъ однажды неожиданно скончался, спокойно усаживаясь въ кресло, это случилось въ порт Антоніо, въ сверной части острова. Мой отецъ былъ маленькій, веселый человкъ, до крайности подвижной и дятельный, любитель всякихъ упражненій, неутомимый и выносливый, терпливый въ невзгодахъ, которыми Господь его не забывалъ… Онъ былъ характера немного горячаго и вспыльчиваго, но, въ сущности, добраго и доврчиваго и настолько прямого, что никогда ни къ кому не относился съ подозрніемъ, и его легко было обмануть хоть десять разъ на день, если девяти не было вполн достаточно… Онъ умеръ въ март 1731 года. Я оставался въ Галифакс до конца этого года, не могу не разсказать здсь слдующаго анекдота о моемъ тамъ пребываніи. Въ вашемъ класс какъ разъ только что кончили блить потолокъ, и даже еще не успли вынести лстницу, мн и вздумалось взобраться на нее и намалевать кистью на чистомъ потолк громадными буквами — LAU. STERNE, воспитатель же, увидвъ это, поймалъ меня и выпоролъ самымъ жестокимъ образомъ. Учитель мой былъ очень недоволенъ его поступкомъ и сказалъ ему при мн, что ‘это имя нигд не должно быть стерто, такъ какъ оно принадлежитъ геніальному мальчику, которому наврно суждено выдлиться и прославиться на вки’. Эти слова изгладили изъ моей памяти впечатлніе полученныхъ ударовъ. Въ 32-мъ году мой двоюродный братъ отправилъ меня въ университетъ, гд я пробылъ нсколько времени. Оттуда я пріхалъ въ Іоркъ, и мой дядя доставилъ мн доходъ съ Сеттонскаго (Sutton) прихода, въ Іорк же я познакомился съ своей будущей женой и ухаживалъ за ней въ теченіе двухъ лтъ, она говорила, что любитъ меня, но считаетъ себя слишкомъ бдной въ сравненіи со мной, чтобы намъ жить вмст. Когда она узжала къ своей сестр, я часто писалъ ей, и мн кажется, что она почти ршила уже принять мое предложеніе, но не хотла только въ этомъ сознаться. Вернувшись отъ сестры, она серьезно заболла, и когда я однажды вечеромъ сидлъ у нея, въ большомъ гор отъ ея болзни, она обратилась ко мн и сказала: ‘Дорогой мой Лори (Laurey), я никогда не буду твоей, ибо я убждена, что мн немного осталось жить, но я завщаю теб каждый шиллингъ моего состоянія’, и она показала мн свое завщаніе. Такое великодушіе меня совершенно сразило. Но Богу было угодно, чтобы она выздоровла, и въ 1741 году мы повнчались. Въ то время я былъ въ прекрасныхъ отношеніяхъ съ своимъ дядюшкой, и онъ даже выхлопоталъ для меня мсто каноника въ Іорк, посл онъ разсорился со мной изъ-за того, что я не соглашался писать статьи для газетъ: онъ былъ человкомъ партіи, я-же никогда ни къ какой партіи не принадлежалъ и всегда считалъ эту грязную работу недостойной меня, съ той поры онъ сталъ моимъ злйшимъ врагомъ. Черезъ жену мн удалось пріобрсти церковные доходы и въ Стиллингтон, въ Сеттон я прожилъ почти двадцать лтъ, исполняя, свои обязанности въ обоихъ мстахъ. Тогда я быль въ полномъ здоровьи. Занятіями моими были — чтеніе, рисованіе, игра на скрипк и охота. Что касается сеттонскако помщика, то я не могу сказать, чтобы мы были съ нимъ особенно дружны, зато стиллингтонскій былъ очень добръ и внимателенъ къ намъ, такъ что было истиннымъ наслажденіемъ имть въ полутора миляхъ такое радушное, дружественное семейство. Въ 1760 голу, нанявъ въ Іорк домъ для жены и дочери, я самъ отправился въ Лондонъ, по дламъ изданія двухъ первыхъ томовъ Шенди {‘Тристрамъ Шенди’ выходилъ по частямъ въ теченіе 8 лтъ, именно съ 1759 до 1767.}). Въ этомъ же году, лордъ Фальконбриджъ (Falconbrige) доставилъ мн приходъ въ Коксвуд (Coxwould) — пріятное уединеніе посл Сеттона. Въ шестьдесятъ второмъ году, до заключенія мира, я отправился съ семьей въ Парижъ, оставивъ жену и дочь во Франціи, я, спустя два года, похалъ для поправленія здоровья въ Италію, возвращаясь оттуда, я захалъ къ жен и убждалъ ее хать со мной въ Англію, но она только недавно исполнила мое желаніе и несказанно об радовала меня тмъ, что я вижу снова мою двочку {У Стерна была единственная дочь Лидія, которую онъ страстно любилъ.} именно такой, какъ я желалъ {Надо думать, что этотъ очеркъ жизни Стерна былъ написанъ имъ мсяцевъ за шесть до смерти.}’.

Остается прослдить событія послднихъ мсяцевъ жизни Стерна. Въ конц 1767 года, онъ похалъ изъ Іорка въ Лондонъ для напечатанія ‘Сантиментальнаго Путешествія’, которое было написано имъ предыдущими лтомъ въ его любимомъ Коксвуд. Силы постепенно покидали его, но онъ не переставалъ посщать друзей и не терялъ своего веселаго настроенія духа. Съ февраля 1768 года, онъ началъ чувствовать приближеніе смерти и съ заботливостію добраго человка и любящаго отца всецло занялся обезпеченіемъ судьбы своей дочери. Его письма, относящіяся къ этому періоду, рисуютъ его съ такой симпатичной стороны, что приходится жалть объ обнародованіи нкоторыхъ другихъ, тоже попавшихъ въ печать. Его разслабленный и хилый организмъ не долго боролся съ недугомъ, и 18-го марта 1768 года онъ умеръ въ меблированныхъ комнатахъ въ Бондъ-Стрит (Bond-Street), 22-го числа того-же мсяца онъ былъ похороненъ на новомъ кладбищ, принадлежащемъ Георгіевскому приходу, на Ганноверской площади (Hanover-Square), самымъ скромнымъ образомъ. Только много лтъ спустя, ему поставленъ былъ памятникъ, далеко не достойный его памяти, на которомъ изображена слдующая надпись:

‘Возл сего мста покоится тло
Преподобнаго Лоренца Стерна, А. М.¹)
Скончался сентября 13-го 1768 ²)
55 лтъ отъ роду.

Если здравая мысль, горячее сердце, человколюбивая грудь,

Незапятнанное имя, безпорочная душа

И умственная мощь заслуживаютъ

Увнчанія безсмертной славой —

Стернъ тотъ человкъ, который мощнымъ взмахомъ

Искоренялъ предразсудки направо и налво.

Но къ чему привело его удивительное знаніе человка,

Раскрывшее ему тайные двигатели мысли?

Чего оно стоило ему?— Осмянъ, извращенъ,

Оскорбленъ глупцами и обвиненъ лицемрами!

Читатель, зри въ немъ и свою судьбу,

Подобно ему, презирай то, что грхъ было бы ненавидть’.

¹) А. М.-Artuni Magister — магистръ искусствъ.

²) Число, очевидно, неврно.

Этотъ могильный камень былъ воздвигнутъ двумя братьями-масонами, хотя Стернъ и не дожилъ до того, чтобы быть членомъ ихъ сообщества, но его дла ясно показываютъ, что имъ руководили ихъ-же принципы, вслдствіе этого они сочли себя счастливыми, что имъ представилась возможность сохранить для потомства память о его возвышенной и безупречной личности.

Какъ мы видимъ, самъ Стернъ приводить чрезвычайно мало данныхъ, которыя могли бы дать намъ понятіе о его характер. Позднйшіе критики и изслдователи Стерна пользовались по этому вопросу, главнымъ образомъ, его письмами (которыхъ было напечатано боле ста-тридцати), особенно письмами къ невст, къ дочери и къ ‘Элиз’. Однако, не смотря на то, что вс они черпали изъ одного источника, заключенія, къ которымъ они пришли, не только различны, но даже прямо противоположны. Большая часть изслдователей англичанъ клеймятъ его самыми позорными эпитетами, чернятъ всми возможными способами, и въ своемъ ожесточеніи доходятъ до того, что, подобно Теккерею, готовы отрицать даже его литературное значеніе, боле хладнокровные къ его рзкимъ и откровеннымъ нападкамъ и боле безпристрастные, вслдствіе этого, иностранные критики, напротивъ, не только отдаютъ должное его слав, какъ писателя, но превозносятъ его и какъ человка.

‘Стерна называютъ юмористомъ, говоритъ Геттнерь {Исторія Всеобщей Литературы XVIII столтія. Томъ 1, англійская литература.}, точно такъ же, какъ называютъ юмористомъ Аристофана, Рабле. Сервантеса и Свифта, а Плавта, Теренція, Мольера — комиками. Основа этого различія заключается въ сущности самаго юмора, юморъ отличается тмъ, что въ немъ быстро движущійся внутренній міръ созерцающей личности играетъ гораздо боле существенную роль, чмъ въ простой комик. Юмористъ выведетъ на сцену не только вещи, но и лирику своей собственной души. Сердце юмориста должно быть — чистое и любящее сердце. Истинный юморъ возвышаетъ и освжаетъ насъ, потому что показываетъ, что, не смотря на вс противорчія и недостатки, міръ достоинъ, однако, и любви, и жизни’.

Геттнеръ находитъ, что личность Стерна вполн удовлетворяетъ тмъ требованіямъ, которыя высказаны имъ въ его вступленіи. Онъ ставитъ въ упрекъ англичанамъ то, что они съ такой охотой и односторонностью изображаютъ его, безспорно, слабыя стороны, умалчивая о хорошихъ. ‘За шелухой мы не должны забывать зерна. А зерно въ Стерн есть безконечная глубина его сердца, которое не теряетъ врующей любви даже въ самыхъ суровыхъ испытаніяхъ. Жизнь Стерна была несчастлива. Онъ самъ былъ человкъ больной, постоянно страдавшій кашлемъ и кровохарканьемъ и, кром того, у него была вздорная жена, которая завершила свое себялюбіе тмъ, что въ послдніе годы разошлась съ нимъ подъ предлогомъ болзненности, поселилась въ Южной Франціи и отняла у него любимую дочь его, Лидію.

Вс признаютъ, что Стернъ изобразилъ себя въ лиц пастора Іорика въ ‘Тристрам Шенди’. И если бы кто подумалъ, что добрый Іорикъ слишкомъ польстилъ себ въ этомъ изображеніи, тому стоитъ только прочесть удивительныя письма Стерна къ Элиз. Въ нихъ блистательно обнаруживаются сердечность и чистота его души. Эти письма такъ свжи, такъ нжны и чисто человчны, что съ ними ничто не можетъ сравниться, кром разв писемъ Гёте къ Лотт Кестнеръ и госпож Штейнъ.

Въ его ‘Тристрам Шенди’ нтъ ни одного характера, который-бы не возбуждалъ въ насъ любви и ‘улыбающагося уваженія’, и впечатлніе, выносимое нами изъ чтенія его, то, что во всхъ насъ есть своя доля глупости и что свтъ пропалъ бы отъ нея, если бы, несмотря на то, мы не были, въ глубин нашего сердца, добродушными и честными чудаками, которыхъ темныя стороны составляютъ только естественное дйствіе свта. Эта искренность и любезность придаютъ Стерну увлекательную силу, это писатель, съ которымъ намъ становится хорошо. Онъ знаетъ человческое сердце до самыхъ тайныхъ его изгибовъ, но въ немъ нтъ никакой ненависти и злобы, здсь мы всего боле узнаемъ, что мать юмора есть любовь. Даже такіе люди, какъ Лессингъ и Гёте, которымъ многое должно было не нравиться въ Стерн со стороны художественной формы, увлечены были этой, полной любви, сердечной глубиной и въ самыхъ искреннихъ выраженіяхъ высказывали свое глубокое уваженіе къ поэту.

Мы бываемъ несправедливы къ Стерну, когда смотримъ на него только какъ на поэта. Важне его значеніе культурно-историческое: въ немъ раскрывается поэзія человческаго сердца, которая такъ долго была подавлена холодной разсудочной прозой. И если справедливо, что именно къ нему примкнула многочисленная толпа самыхъ слабыхъ подражателей, то учитель не долженъ отвчать за ошибки учениковъ. Стернъ, больше чмъ кто нибудь иной, по справедливости, считается родоначальникомъ великаго культурнаго періода, ознаменовавшагося преобладаніемъ гуманитарныхъ началъ.

Намъ кажется, что, не впадая въ крайности и относясь справедливо къ Стерну, мы можемъ сказать, что въ общемъ это былъ человкъ сердечный, доступный самымъ нжнымъ порывамъ души и, притомъ, безспорно талантливый — даже геніальный.

Что касается его личности, то его письма къ Элиз и къ дочери Лидіи дышатъ самымъ искреннимъ, неподдльнымъ задушевнымъ чувствомъ. Даже т сцены изъ его произведеніи, которыми его особенно рзко упрекаетъ Теккерей, доказываютъ глубокую чуткость и воспріимчивость его сердца: чело вкъ, не испытывающій, или, по крайней мр, не испытавшій тхъ чувствъ, которыми изобилуютъ страницы ‘Шенди’ и ‘Путешествія’, не можетъ придумать ихъ, какъ-бы геніаленъ онъ ни былъ, и если Стернъ не чувствовалъ жалости къ старому ‘dsobligeant’, не плакалъ въ душ по мертвомъ осл — то, во всякомъ случа, трогательная простота, съ какой описываетъ онъ эти картины, сердечность, вызывающая въ насъ лучшія чувства — составляютъ его неотъемлемую заслугу и какъ человка, и какъ писателя. Отршиться отъ господствовавшей въ тогдашней литератур грубости и топорности и вступить на новый путь шутливаго остроумія и глубоко прочувствованнаго состраданія ко всему обиженному, гонимому, забитому — это уже громадная заслуга для писателя. Какъ-бы искусственны ни были его слезы, однако, он на каждаго изъ насъ производятъ несравненно сильнйшее впечатлніе, боле пробуждаютъ насъ къ сознательному, гуманному отношенію къ окружающимъ, чмъ цлые томы напыщенно-дидактическихь или грубо-циничныхъ произведеній его современниковъ и предшественниковъ.

Стиль его представляетъ рзкую противоположность съ тяжелымъ, темнымъ и наивнымъ языкомъ его предшественниковъ, не исключая даже Фильдинга и Смоллетта. Стернъ не только не придерживается какого-либо порядка или плана, но, наоборотъ, постоянно перебгаетъ отъ одного къ другому, мняетъ форму, безпрестанно переходя отъ разсказа къ діалогу, вставляя воображаемые вопросы, намеки и восклицанія постороннихъ лицъ. Это скоре разговорный, чмъ книжный языкъ: это непринужденная болтовня талантливаго разскащика, который знаетъ себ цну, знаетъ, что его игривые анекдоты и непринужденный тонъ не могутъ не очаровать слушателя — и вслдствіе этого, Стернъ иногда пересаливаетъ: привыкнувъ вызывать улыбки на лицахъ своихъ слушателей, онъ хочетъ постоянно видть ихъ веселыми, и старается не дать имъ ни минуты отдыха. Благодаря самой трудности такой задачи, ему приходится иногда прибгать къ преувеличеніямъ, къ искусственному возбужденію утомляющагося вниманія читателя. Но такія усилія являются лишь минутами: онъ быстро оправляется, слушатели еще тсне окружаютъ его, и рчь его льется по прежнему, веселыми, блестяще-остроумными, непринужденными и красивыми оборотами, съ неожиданными сравненіями и безпрестанными отступленіями.

Стернъ совсмъ не шутъ. Онъ острякъ — и этимъ объясняются вс особенности его языка и его пріемовъ. Онъ везд и прежде всего ищетъ случая удивить читателя парадоксальнымъ сравненіемъ, новымъ эпитетомъ, забавнымъ сопоставленіемъ, остроумнымъ описаніемъ или характеристикой. Поэтому онъ и перескакиваетъ постоянно отъ одной мысли къ другой — совершенно противоположной, такъ что читатель переносится въ самыя разнообразныя сферы, удивляясь умнью Стерна изъ малйшаго слова, изъ пустйшаго намека выводить цлый рядъ связанныхъ между собой непрерывною цпью фактовъ и заключеній — и все это съ такой легкостью, непринужденностью и послдовательностью, которымъ могъ-бы позавидовать не одинъ ученый или философъ, въ самыхъ экстравагантныхъ теоріяхъ Стерна часто боле логичности, чмъ во многихъ отвлеченныхъ теоріяхъ профессіональныхъ мыслителей. И Стернъ достигаетъ своей цли — онъ безконечно остроуменъ и увлекателенъ, на каждой страниц можно найти чистые перлы юмористическаго разсказа.

Вмсто того, чтобы начинать характеристику, какъ длаютъ другіе писатели, съ описанія героя и переходить съ полной постепенностью къ изображенію его личности. Стернь обращается къ мелочамъ, которыя и указываетъ какъ-бы случайно. Онъ говоритъ о своихъ герояхъ, какъ будто они намъ давно извстны, и, когда это приходится къ слову, указываетъ на т или иныя свойства ихъ, онъ не останавливается на описаніяхъ, а словно скользитъ по нимъ, слегка задвая ихъ — и сейчасъ-же переходитъ къ дальнйшему изложенію. Несмотря на это, онъ уметъ, въ нсколькихъ словахъ, часто даже сказанныхъ отъ имени героя, очертить весь его характеръ, представить его такъ рельефно, точно мы его сами видли и разговаривали съ нимъ.

‘Дядя Тоби {Одно изъ главныхъ лицъ романа, дядя Тристрама.} говоритъ Шлоссеръ {Ф. Шлоссеръ — ‘Исторія восемнадцатаго столтія: Періодъ третій, отд. II, глава I, 1.},— сдлался историческимъ лицомъ, которое едва-ли когда забудется въ литератур и исторіи Стернъ имлъ къ своей эпох такое же отношеніе, какъ Виландъ, Дидро и Руссо’…

I.
Жизнь и убжденія Тристрама Шенди.

ГЛАВА І.

Какъ жаль, что ни мой отецъ, ни моя мать, ни они оба — ибо по истин на нихъ обоихъ лежала эта нравственная обязанность — не постарались отнестись добросовстне къ своему длу, когда производили меня на свтъ! Я глубоко убжденъ, что роль моя въ этомъ мір была бы совершенно отлична отъ той, въ которой мн приходится явиться передъ читателемъ, если бы они поразмыслили о всей важности послдствій ихъ тогдашняго занятія и тщательно взвсили и обдумали его значеніе: вдь въ немъ дло шло не только о произведеніи разумнаго существа, но, можетъ быть, и объ удачномъ образованіи его тла и духа, его ума и, пожалуй, даже самыхъ его міровоззрній, да наконецъ — какъ знать?— судьбы всего его дома могли зависть отъ душевнаго настроенія ихъ въ ту минуту. Поврьте, добрые люди, что это совсмъ не такой пустякъ, какъ можетъ показаться многимъ изъ васъ, вы, наврно, вс слышали о жизненныхъ силахъ и о томъ, какъ он передаются отъ отца къ сыну? Ну, такъ даю вамъ слово, что девять десятыхъ человческаго ума или глупости, успха или неудачи въ жизни зависятъ отъ движенія и дятельности этихъ жизненныхъ силъ и отъ различія путей, по которымъ он будутъ направлены, а ужъ разъ он приведены въ движеніе — худо-ли, хорошо-ли, все равно — то ихъ ничмъ не остановишь и он мчатся словно, бшеныя. Когда же он нсколько разъ пройдутъ по тому-же пути, он протопчутъ цлую дорогу, такую-же гладкую и ровную, какъ садовыя аллеи… а какъ только он къ ней привыкнутъ — тутъ уже и самъ чортъ не всегда съуметъ ихъ съ нея согнать.

— ‘Скажи, душа моя’, промолвила моя матушка, ‘не забылъ-ли ты завести часы?’ — ‘Ботъ мой! воскликнулъ отецъ, стараясь въ то-же время умрить свой голосъ:— ‘я убжденъ, что еще ни одна женщина, съ тхъ поръ, какъ міръ стоитъ, не отвлекала человка такимъ дурацкимъ вопросомъ’.— Скажите, о чемъ-же это говорилъ вашъ отецъ?..— Ни о чемъ.

ГЛАВА II.

— Въ такомъ случа, я, право, не вижу, въ этомъ вопрос ничего особенно худого.— Такъ позвольте-же мн вамъ сказать, милостивый государь, что вопросъ этотъ былъ, по меньшей мр, неумстенъ, потому что, благодаря ему, разсялись т жизненныя силы, которыхъ обязанность была сопровождать Homunculus, идти съ нимъ рука объ руку и довести его въ сохранности до мста, предназначеннаго для его воспріятія.

Homunculus, милостивый государь,— въ какомъ-бы низкомъ и смшномъ свт онъ ни былъ выставленъ, въ нашъ легкомысленный вкъ, предъ очами невжества и предразсудка,— въ глазахъ мудрыхъ научныхъ изыскателей, пользуется признаніемъ существа, охраняемаго и обставленнаго правами. Философы, которые простираютъ свои изслдованія на мельчайшія подробности (кстати сказать, это почти всегда люди съ чрезвычайно широкимъ пониманіемъ — оно у нихъ какъ-то обратно пропорціонально сфер изслдованій), несомннно доказываютъ намъ, что Homunculus создается той-же рукой, зарождается такимъ-же естественнымъ путемъ и одаренъ тми-же силами и способностями передвиженія, какъ и мы, что и онъ, подобно намъ, состоитъ изъ кожи, волосъ, жира, тла, венъ, артерій, связокъ, нервовъ, хрящей, костей, спинного и головного мозга, железъ, дтородныхъ органовъ и суставовъ — однимъ словомъ, что онъ обладаетъ той-же дятельностью, какъ и мы, и, во всхъ отношеніяхъ, не мене подобенъ намъ, чмъ самъ лордъ-канцлеръ Англіи. Ему можетъ быть доставлена выгода и нанесенъ ущербъ, за который онъ можетъ получить вознагражденіе, словомъ — онъ пользуется всми правами и привиллегіями человка, которыя (согласно Тулли, Пуффендорфу и всмъ лучшимъ этическимъ писателямъ) связаны съ этимъ понятіемъ и изъ него вытекаютъ.

Теперь скажите, любезнйшій мой господинъ, что если бы какое-нибудь происшествіе постигло его, одинокаго, въ пути! или если-бы отъ одной боязни этого, боязни, вполн естественной въ столь юномъ путешественник, сей маленькій субъектъ растерялъ по пути вс свои силы: довелъ-бы свою мускульную силу и мужество до ничтожества, нарушилъ-бы окончательно гармонію своихъ жизненныхъ силъ и, приведя свои нервы въ такое жалкое и безпорядочное состояніе, отдался на девять длинныхъ мсяцевъ на произволъ внезапныхъ превращеній, или цлаго ряда тоскливыхъ мыслей и сновидній… Мн страшно даже подумать. Какое ужасное было-бы заложено основаніе для тысячи слабостей духа и тла, отъ которыхъ едва-ли съумло бы излечить его искусство самыхъ лучшихъ врачей и философовъ.

ГЛАВА III.

Предыдущимъ анекдотомъ я обязанъ моему дядюшк, Тоби Шенди, которому отецъ мой, бывшій недюжиннымъ философомъ отъ природы и склонный къ тщательному обсужденію самыхъ незначительныхъ вопросовъ, не разъ жаловался съ горечью на свое несчастіе, особенно же однажды, замтивъ какую-то, какъ онъ говорилъ, ‘косвенность’ въ моемъ способ пусканія волчка и пытаясь разъяснить себ основанія этого явленія, старикъ покачалъ головой, выразительно изображая горе скоре чмъ упреки, и, какъ отлично помнитъ дядя Тоби, высказался въ томъ смысл, что его сердце уже давно чуяло, что я ни мыслями, ни поступками не буду похожъ на другихъ дтей, а теперь — это обстоятельство, вмст съ тысячей другихъ наблюденій, окончательно утвердило его въ этомъ мнніи.— ‘Увы! продолжалъ онъ, снова покачавъ головой и утирая слезу, катившуюся по его щек: — несчастія моего Тристрама начались еще за девять мсяцевъ до его рожденія’.

Мать моя, сидвшая тутъ же, подняла голову и взглянула на отца, но она не поняла значенія его словъ, за то мой дядя, Тоби Шенди, уже не разъ слышавшій это, понялъ ихъ отлично.

ГЛАВА IV.

Я знаю, что среди читающей публики, такъ-же какъ и среди той публики, которая никогда ничего не читала, нердко встрчаются люди, которымъ бываетъ какъ-то не по себ, пока имъ не удастся раскрыть всю подноготную, вс — отъ первой до послдней — тайны ихъ ближнихъ.

Именно въ угоду этой страстишк и изъ свойственнаго моему характеру нежеланія нарушать чьи-бы то ни было ожиданія, я и входилъ до сихъ поръ во вс эти подробности. Такъ какъ описаніе моей жизни и убжденій можетъ расчитывать на довольно громкій успхъ, и, если я не ошибаюсь въ моихъ предположеніяхъ, распространится среди людей всхъ категорій, чиновъ и профессій, будетъ читаться наравн съ ‘Странствованіемъ Паломника’ {‘The Pilgrim’s Progress’, аллегорическое сочиненіе Bunyan’а (1628—1688), написанное въ конц шестидесятыхъ годовъ XVII столтія, изображающее жизнь человка благочестиваго въ вид странствованій паломника, ищущаго вчной жизни. Русскій переводъ Ю. Д. З. Спб. 1881 г. 2 изд.}, и, въ конц концовъ, подвергнется той участи, которой такъ страшился Монтэнь для своихъ ‘Опытовъ’ {Монтэнь (1533—1592) былъ свидтелемъ убійствъ Вароломеевской ночи, жестокостей лиги и религіозныхъ войнъ и, удалившись отъ общественной жизни, описалъ въ своихъ ‘Essais’, въ вид воспоминаній, бытъ этой кровавой эпохи.} — именно станетъ украшеніемъ оконъ всхъ гостинныхъ, — то я считаю нужнымъ угождать по очереди на всякій вкусъ, а потому — приношу свои извиненія въ томъ, что еще нсколько времени буду продолжать въ томъ-же дух, да я и очень доволенъ, что началъ свою повсть именно такъ, а не иначе, и что могу продолжать обслдованіе всхъ событій, какъ говоритъ Горацій, ab ovo.

Положимъ, Горацій рекомендуетъ эту систему не безусловно, а лишь по отношенію къ эпической поэм или трагедіи (не припомню въ точности), и если я ошибаюсь, то попрошу извиненія у господина Горація, но все-же не стану придерживаться въ предпринятомъ мною труд ни его, ни чьихъ-либо иныхъ правилъ.

Что касается тхъ изъ моихъ читателей, которымъ не хочется углубляться въ эту давно прошедшую эпоху, то я не могу дать имъ лучшаго совта, какъ — пропустить конецъ этой главы, которая, повторяю, написана исключительно для любознательныхъ или любопытныхъ.

— Закройте дверь.— Я былъ зачатъ въ ночь съ перваго мартовскаго воскресенья на понедльникъ, въ тысяча семьсотъ восемьнадцатомъ году посл Рождества Христова. Въ этомъ я глубоко убжденъ. Причина такого непоколебимаго убжденія относительно событія, многими мсяцами предшествовавшаго моему рожденію, кроется въ другомъ анекдот, также извстномъ только въ нашей семь, но которымъ я ршаюсь теперь подлиться со всей публикой для полнаго разъясненія этого пункта.

Надо вамъ сказать, что отецъ мой былъ первоначально купцомъ въ Турціи, но уже нсколько лтъ какъ оставилъ дла и поселился въ своемъ родовомъ имніи въ графств, желая окончить на родной земл свои дни. Я не зналъ въ своей жизни человка боле аккуратнаго во всхъ своихъ дйствіяхъ — и въ длахъ, и въ развлеченіяхъ — какъ мой отецъ. Приведу маленькій образчикъ, его необыкновенной, чисто рабской точности: въ теченіе многихъ лтъ его жизни у него составилась привычка собственноручно заводить большіе часы, стоявшіе у насъ вверху черной лстницы, непремнно въ первый воскресный вечеръ каждаго мсяца, а какъ въ то время, о которомъ я говорю, ему было уже лтъ подъ шестьдесятъ, то онъ постепенно пріучился соединять съ этимъ днемъ и еще кое-какія маленькія семейныя обязанности, съ тмъ — какъ онъ часто говаривалъ дяд Тоби — чтобы заодно отдлаться отъ всхъ хозяйственныхъ заботъ и быть спокойнымъ до слдующаго мсяца.

Въ этомъ обыча была одна дурная сторона, которая въ значительной степени повліяла на меня и послдствія которой, по всей вроятности, будутъ сопровождать меня до могилы. Я говорю о несчастной ассоціаціи идей, не имющихъ никакого природнаго сродства, но постепенно слившихся въ голов моей бдной матери: какъ только она, бывало, услышитъ, что заводятъ часы, сейчасъ въ голов ея возникало воспоминаніе о совершенно иномъ дл — и обратно. Объ этомъ странномъ сплетеніи представленій мудрый Локкъ,— конечно, боле свдущій въ этихъ длахъ, чмъ прочіе люди,— говоритъ, что оно породило боле вредныхъ послдствій, чмъ вся совокупность остальныхъ недостатковъ и предразсудковъ.

Но объ этомъ посл.

Теперь же, изъ записной книжки моего родителя, лежащей передо мною, явствуетъ, что въ Богородицынъ день {Latly-Day, праздникъ Благовщенія.}, который приходится на 25-е число того самаго мсяца, къ которому я отношу свое зачатіе, мой отецъ отправился въ Лондонъ вмст съ моимъ старшимъ братомъ, Боби, для опредленія его въ Вестминстерскую школу, а такъ какъ изъ того-же достоврнаго документа видно, что онъ вернулся въ свою семью лишь на второй недл мая, то мое предположеніе становится безусловно врнымъ. То-же, о чемъ будетъ рчь въ слдующей глав, устраняетъ и послднюю тнь сомннія.

— ‘Но позвольте: что-же длалъ вашъ батюшка весь декабрь, январь и февраль?..’ — Сударыня, все это время онъ страдалъ бедреннымъ ревматизмомъ.

ГЛАВА V.

Въ пятый день ноября тысяча семьсотъ восемьнадцатаго года, то-есть настолько близко отъ девяти мсяцевъ посл упомянутаго мною выше времени, насколько можетъ разумно желать того любой отецъ, я, Тристрамъ Шенди, дворянинъ, явился на этотъ свтъ, свтъ, преисполненный козней и несчастья.— Я очень жалю, что мн не довелось родиться на лун, или на какой-нибудь другой планет (однако, за исключеніемъ Юпитера и Сатурна, ибо я не переношу холода), такъ какъ я твердо убжденъ, что ни на одной изъ нихъ мн не жилось-бы хуже, чмъ на нашей скверной и грязной планетишк, которая, по моему искреннему убжденію не въ обиду ей будь сказано,— представляетъ какой то слпокъ изъ ихъ обрзковъ и остатковъ (вотъ только на счетъ Венеры я тоже не совсмъ спокоенъ)…

То есть, если хотите, планета наша и не особенно плоха, коли человкъ рожденъ съ громкимъ титуломъ и обширными владніями, или добирается до почетныхъ и властныхъ общественныхъ должностей и значенія, но я не принадлежу къ числу ихъ и считаю, что каждый судитъ о базар по успшности своего торга, поэтому повторяю — нтъ свта хуже нашего, ибо я поистин могу сказать, что съ перваго моего вздоха и до настоящаго времени, когда я уже не далекъ отъ послдняго, благодаря астм, захваченной мною во время катанья на конькахъ противъ втра, однажды во Фландріи, я не переставалъ служить игрушкой тому, что обыкновенно называется судьбой. И хотя я не буду обижать ее несправедливыми укорами и не стану обвинять въ обремененіи меня какимъ-нибудь большимъ или тяжелымъ горемъ, но все же не могу не сказать — хоть и съ самыми благодушными къ ней чувствами — что во вс періоды моей жизни, на каждомъ шагу, на всхъ перекресткахъ, гд она только могла на меня напасть, безжалостная принцесса забрасывала меня цлымъ рядомъ самыхъ жалкихъ злоключеній и жестокихъ случайностей, которыя едва-ли когда-либо обрушивались на одного мелкаго героя.

ГЛАВА VI.

Въ начал предшествующей главы я сообщилъ вамъ въ точности, когда я родился, но еще не сказалъ, какимъ образомъ это случилось: эту подробность я приберегъ для отдльной главы. Къ тому-же, милостивый государь, мы еще люди другъ другу совершенно чуждые, а потому мн едва-ли было-бы удобно сразу посвятить васъ во вс мои тайны. Вы должны быть сколько-нибудь терпливы. Я предпринялъ, видите-ли, описаніе не только моей жизни, но и моихъ убжденій, въ надежд, что знакомство съ моей особой заставитъ васъ интересоваться и ими. По мр того, какъ вы будете все лучше понимать меня, поверхностное знакомство наше перейдетъ въ близость, которую уже отъ насъ будетъ зависть обратить въ дружбу.— О diem praeclarum! тогда мои интересы не будутъ казаться вамъ пустыми по существу своему, или недостаточно занимательными для разсказа.

Поэтому, мой дорогой другъ и товарищъ, если первоначальный мой разсказъ и покажется теб черезчуръ сжатымъ, помирись съ этимъ и не мшай мн продолжать его по-своему: и если-бы ты нашелъ, что я иногда балагурю по пути, вдаюсь въ мелочи, или наряжаюсь на время въ дурацкій колпакъ съ побрякушками,— не возмущайся и не покидай меня, а лучше согласись снисходительно признать во мн больше мудрости, чмъ видно на поверхности, и, по мр нашего дальнйшаго странствованія, смйся со мною, или хоть надо мной — словомъ, длай, что знаешь, но только не выходи изъ себя.

ГЛАВА VII.

Въ одной деревн съ моими родителями жила одна тощая, вытянутая старушонка, очень добрая, питавшая ко всмъ чисто материнскія чувства и пользовавшаяся большой извстностью въ округ, занималась она акушерствомъ и, благодаря извстному запасу здраваго смысла и многолтней практик (въ которой она — кстати сказать — полагалась не столько на свои знанія, сколько на заботливость матери-природы), пріобрла въ свт немалую славу. Здсь я считаю нужнымъ разъяснить вашей милости, что подъ словомъ ‘свтъ’ надо понимать всего только небольшую окружность на настоящемъ свт, съ діаметромъ въ какія-нибудь четыре англійскихъ мили, центромъ которой будетъ служить усадьба этой доброй старушки. Сколько помнится, сна осталась вдовой по сорокъ-седьмому году, въ чрезвычайно бдственномъ положеніи и съ тремя или четырьмя ребятишками. Женщина она была поведенія вполн порядочнаго, серьезная, не любившая пустыхъ разговоровъ и, притомъ, чрезвычайно жалкая: смиреніе, съ какимъ она переносила свое горе, еще боле располагало добрыхъ людей въ ея пользу и вызывало на благотворительность, жена приходскаго священника сжалилась надъ ней и ршила давать ей посильную помощь, при этомъ она имла въ виду одно неудобство, отъ котораго въ теченіе многихъ лтъ страдало духовное стадо ея мужа и о которомъ она еще прежде не разъ сокрушалась, именно: нигд по близости не имлось повивальной бабки, хотя-бы даже самаго простого разбора, такъ что въ случаяхъ крайней необходимости приходилось отправляться искать таковую миль за шесть, за семь, а это, по тамошними дорогамъ и глинистой почв, да еще въ темную ночь, равняется добрымъ четырнадцати милямъ обыкновеннаго пути, вслдствіе этого, на дл обыкновенно обходились вовсе безъ акушерской помощи. Поэтому ей и пришло въ голову, что, научивъ бдную вдову акушерскому длу и доставивъ ей практику, она сдлаетъ доброе дло не только своей несчастной protge, но, вмст съ тмъ, и всему приходу, а такъ какъ въ этой мстности не было никого боле способнаго выполнить этотъ планъ, чмъ сама изобртательница его, то она очень охотно принялась за дло, и безъ труда достигла желанной цли, благодаря тому авторитету, которымъ она пользовалась среди женской половины прихода. Правда, самъ священникъ помогалъ своей жен въ этомъ дл и съ радостью заплатилъ довольно значительную сумму — восемьнадцать шиллинговъ и четыре пенса {На ваши деньги (по теперешнему курсу) это составить нсколько боле девяти рублей.} — за акушерское свидтельство, которое давало бдной старух такое-же юридическое право на практику, какое фактически дало ей ученіе ея покровительницы. Такимъ образомъ, соединенными усиліями обоихъ супруговъ она была по всмъ правиламъ водворена на своемъ новомъ обществевенномъ положеніи, со всми, присущими ему, правами, преимуществами и обязанностями.

Конечно, эти послднія слова не принадлежали къ старой форм дипломовъ, удостовреній и полномочій этого рода: ихъ измыслилъ, для большей точности, Дидій, большой любитель раззорять всякія старыя формулы, съ тмъ, чтобы снова склеить ихъ на новый ладъ, и онъ не только сочинилъ эту замысловатую прибавку, но еще подбилъ многихъ старыхъ дипломированныхъ матронъ изъ практиковавшихъ по сосдству возобновить свои свидтельства для того только, чтобы дать ему возможность внести туда свою выдумку.

Признаюсь, я никогда не сочувствовалъ этимъ фантазіямъ Дидія — но у всякаго свой вкусъ! Вдь забавлялся-же такой великій человкъ, какъ докторъ Кунастрокіусъ, тмъ, что въ свободные часы расчесывалъ хвосты осламъ и выдергивалъ мертвые волоски зубами, хотя для этого у него всегда имлись въ карман щипчики. Да, впрочемъ, если уже вдаваться въ эти разсужденія, то придется вспомнить, что мудрйшіе люди всхъ временъ, не исключая самого Соломона, всегда имли какой-нибудь конекъ, винтикъ или капризъ, но я нахожу, что пока человкъ тихо и спокойно разъзжаетъ себ на своемъ коньк по большой дорог и никого не принуждаетъ заниматься тмъ-же — ни намъ съ вами, ни кому другому нтъ до этого ни малйшаго дла.

ГЛАВА VIII.

— De gustibus non est disputandum,— то-есть, нечего возставать противъ человческихъ слабостей, что касается меня, я могу смло сказать, что этого никогда и не было въ моихъ привычкахъ, правда, съ моей стороны нападки на нихъ совершенно предосудительны, хотя-бы я и не сочувствовалъ имъ въ глубин своей души, ибо я самъ не свободенъ отъ нкоторыхъ странностей, и будучи, въ зависимости отъ фазъ луны, то скрипачекъ, то художникомъ — смотря, какъ придется — самъ держу пару иноходцевъ, на которыхъ по очереди вызжаю подышать свжимъ воздухомъ, но долженъ къ стыду своему сознаться, что иногда мн приходится длать боле длинныя путешествія, чмъ подобаеть здравому человку. Правда, я не благоразуменъ, да къ тому-же представляю изъ себя столь незначительную особу, что поступки мои не имютъ совершенно никакой важности, поэтому рдко объ этомъ сокрушаюсь и горюю, — въ особенности-же успокоиваетъ меня то обстоятельство, что такіе важные лорды и великія особы, какъ А, B, C, D, Е, F, G, H, I, K, L, М, N, О, Р, Q — и другіе въ этомъ род — разъзжаютъ вс подрядъ на своихъ конькахъ. Кто детъ боле серьезнымъ и трезвымъ шагомъ, съ длинными стременами, кто суетится и скачетъ словно бсъ передъ заутреней, поднявъ колни чуть не до подбородка, съ хлыстами въ зубахъ и, повидимому, съ твердой ршимостью свернуть себ шею.— ‘Тмъ лучше’, сказалъ я самъ себ:— ‘въ худшемъ случа, свтъ приноровится обходиться и безъ нихъ. Что же до остальныхъ — то дай имъ Богъ помощи — и пусть ихъ здятъ себ безъ всякихъ препятствій съ моей стороны, ибо десять шансовъ противъ одного, что свались они съ своихъ коньковъ сегодня — завтра же они будутъ пристроены въ полтора раза хуже’.

И такъ, я могу сказать, что все это ни малйшимъ образомъ не нарушаетъ моего спокойствія. Но когда я вдругъ вижу особу подобно Вамъ, Государь мой, предназначенную самимъ рожденіемъ для великихъ длъ, и — что заслуживаетъ еще большаго уваженія — всегда стремящуюся ‘къ добру, которой правила и поступки соотвтствуютъ благородству ея крови, дятельность которой, вслдствіе этого, ежеминутно бываетъ необходима среди испорченности свта — особу возсдающей на какомъ-нибудь коньк доле того минимальнаго срока, который еще можно допустить, любя отечество и уважая ее самое — тогда я перестаю быть философомъ, и въ первомъ порыв благороднаго негодованія отправляю всхъ коньковъ со всей ихъ братіей къ чорту.

‘Государь мой!

‘Я желаю сдлать изъ нижеслдующихъ строкъ посвященіе, не смотря на противорчіе его тремъ основнымъ требованіямъ — содержанія, формы и мста. Потому покорнйше прошу Васъ принять его за таковое и разршить мн повергнуть его съ самой почтительной скромностью къ ногамъ Вашей свтлости, когда Вы на нихъ стоите — что зависитъ вполн отъ Вашего желанія и поводовъ къ тому.

Имю честь оставаться,
Государь мой,
Вашей Свтлости всепокорнйшій,
преданнйшій
и нижайшій слуга
Тристрамъ Шенди’.

ГЛАВА IX.

Я торжественно объявляю всему человчеству, что предъидущее посвященіе не относится ни къ какому князю, прелату, пап, властителю, герцогу, маркизу, графу, виконту или барону — ни этого, ни какого-либо иного христіанскаго государства, и даже никогда до сей поры никому не подносилось и не предлагалось — будь то частнымъ или оффиціальнымъ путемъ, прямо или косвенно — ни особ, ни личности, ни великому, ни малому, но по всей честности представляетъ изъ себя двственное посвященіе, не испробованное ни на одной живой душ.

Я для того такъ подробно и точно разрабатываю этотъ вопросъ, чтобы устранить всякій поводъ къ обид или неудовольствію, которыя могли-бы быть вызваны тмъ способомъ, которымъ я намренъ извлечь изъ него наибольшую выгоду — именно, пустивъ его въ продажу, что я и длаю.

Каждый писатель по своему стремится къ намченной цли, для меня нтъ ничего хуже, какъ цыганить и торговаться изъ-за какихъ-нибудь грошей въ темной прихожей, и потому я ршилъ съ самаго начала вести дло со всми этими важными особами открыто и на чистоту, чтобы посмотрть, не легче-ли будетъ такимъ образомъ добиться толку.

Поэтому, если въ королевскихъ владніяхъ есть какой-нибудь герцогъ, маркизъ, графъ, виконтъ или баронъ, интересующійся хорошимъ и изящнымъ посвященіемъ и довольный тмъ, которое приведено выше (ибо если оно не понравится, то я предпочитаю съ нимъ не разставаться), — то оно находится къ его услугамъ за пятьдесятъ пени {Гинея (guinea) = 21 шиллингамъ, или 1,05 фунта.}, что составляетъ уступку въ добрыхъ двадцать гиней съ цны, которую охотно согласился-бы дать за него каждый талантливый человкъ.

Государь мой, просмотрите его, и вы увидите, что оно совсмъ не похоже на какую-то грубую пачкотню, какъ другія посвященія: замыселъ, ваша свтлость сама видитъ, хорошъ, окраска прозрачна, вншность совершенно подходящая, или, говоря языкомъ боле научнымъ и измряя мое произведеніе художественной мркой, раздленной на 20 частей, я думаю за обрисовку поставить 12, за сочиненіе — 9, за окраску — 6, за выраженіе — 13¹/₂, а за мысль — если мн позволительно будетъ оцнить мою-же собственную мысль и предположить ее абсолютно совершенной — 20: она, мн кажется, во всякомъ случа, заслуживаетъ не меньше 19. Кром того, картина является выдержанной, темные тоны конька (фигуры второстепенной и служащей какъ-бы фономъ для остального) только придаютъ свту вашей фигур и поразительно оттняютъ ее, а весь ensemble носитъ какой-то характеръ оригинальности.

Что касается платы, то я попросилъ-бы вашу свтлость вручить ее г. Додслею для передачи автору. А я позабочусь уже о томъ, что-бы глава эта была выброшена въ слдующемъ изданіи, а титла, отличія, гербъ и добродтели вашей свтлости были проставлены въ начал предыдущей, тогда все въ этой книг, начиная отъ словъ De gustibus non est disputandum, касающееся коньковъ (и только), будетъ считаться посвященнымъ вашей свтлости. А остальное я посвящаю лун, которая изъ всхъ патроновъ и патронессъ, какихъ я могу припомнить, лучше всего можетъ пустить мою книгу въ ходъ и весь свтъ свести съ ума.

Свтлая Богиня!

Если ты не слишкомъ занята Кандидомъ и длами двицы Кунигунды — возьми и Тристрама Шенди подъ свое покровительство.

ГЛАВА X.

На чью-бы долю ни приходилась скромная заслуга, заключающаяся въ томъ добр, которое было сдлано повивальной бабк — повидимому, совершенно безразлично для настоящаго разсказа. Однако, какъ-бы то ни было, а жена священника получила тогда всю славу этого поступка, хотя, по моему мннію, ея мужъ имлъ здсь полное право на свою частицу — если не на всю половину, правда, не ему пришла въ голову эта счастливая мысль, но за то, когда она была ему представлена, онъ отъ души принялся за ея осуществленіе и не задумался разстаться съ своими деньгами, лишь-бы привести ее въ исполненіе.

Но свту было угодно тогда ршить дло иначе.

Отложите книгу, и я вамъ дамъ пол-дня для измышленія причинъ такого явленія.

Надо вамъ знать, что лтъ за пять до столь обстоятельно изложеннаго выше случая — снабженія акушерки свидтельствомъ, тотъ священникъ, о которомъ мы говоримъ, сдлался предметомъ всхъ деревенскихъ сплетенъ, благодаря такому нарушенію приличія, которое всего мене подходило его лицу, положенію и должности:— онъ никогда не показывался иначе, какъ верхомъ на тощей, несчастной кляч, а не лошади, которой вся цна была какихъ нибудь тридцать пять шиллинговъ… {Около семьнадцати рублей по теперешнему курсу.} Словомъ, что бы не распространяться въ описаніяхъ — это былъ родной братъ Россинанта. по крайней мр, что касается родового сходства, то они ни на волосъ не отличались одинъ отъ другого, за исключеніемъ, однако, того обстоятельства, что второй, насколько мн извстно, не страдалъ запаломъ, и потомъ, Россинантъ, какъ и вс испанскіе кони, худые или толстые — имлъ счастіе быть конемъ во всхъ отношеніяхъ.

Я прекрасно знаю, что конь этого героя {Донъ-Кихота.} былъ поведенія цломудреннаго, и это можетъ подать поводъ къ противному мннію, однако, не мене достоврно (на это указываетъ и приключеніе съ янгезскими возчиками), что такое воздержаніе со стороны Россинанта обусловливалось не какимъ-либо физическимъ недостаткомъ, а лишь его природной умренностью и цломудренностью. И позвольте мн вамъ сказать, сударыня, что на свт не малая толика самаго высокаго цломудрія происходитъ изъ того-же источника.

Но, какъ-бы то ни было, разъ я поставилъ себ цлью отдавать полную справедливость каждому существу, появляющемуся на сцен въ моей драм,— я не могъ умолчать и объ этомъ различіи въ пользу Донъ-Кихотова коня, во всхъ же прочихъ отношеніяхъ конь священника былъ вполн тожде ственъ съ тмъ: такая-же тощая, костлявая и печальная кляча — хоть самому смиренію подъ сдло.

Находились, однако, люди, которые были убждены, что вполн во власти священника было исправить жалкую фигуру своего коня — такъ какъ онъ былъ обладателемъ весьма щегольского высокаго сдла, со стеганнымъ зеленымъ плисовымъ сидньемъ, съ двойнымъ рядомъ серебряныхъ гвоздиковъ и парой важныхъ, блестящихъ мдныхъ стремянъ и подходящимъ чапракомъ изъ самаго лучшаго сраго сукна, обшитымъ по краямъ чернымъ кружевомъ, съ длинной бахромой изъ чернаго шелка, съ зелеными блестками, все это, вмст съ богатой, разукрашенной золотомъ уздечкой, онъ купилъ еще въ славные годы своей юности, но, не желая подвергать несчастную тварь такому издвательству, повсилъ за дверью своего кабинета, а для нея приспособилъ боле солидное, подходящее къ ней по фигур и достойное ея по цнности сдло съ уздечкой.

Вы легко себ представите, что священнику, благодаря такой экипировк, достаточно приходилось видть и слышать въ его частыя поздки по приходу и посщенія окружающихъ помщиковъ, чтобы не дать заржавть своей философіи. Правду сказать, онъ никогда не могъ появиться въ деревн безъ того, чтобы не привлечь вниманія всхъ, отъ мала до велика. Всякій трудъ прекращался при вид его, бадья останавливалась въ воздух, посреди колодца, прялка забывала вертться — даже дти бросали свои игры и, разинувъ рты, глядли ему во-слдъ, пока онъ не скрывался изъ глазъ. А такъ какъ двигался онъ не слишкомъ быстро, то въ его распоряженіи всегда было достаточно времени для наблюденія, чтобы услышать и вздохи сумрачныхъ, и смхъ веселыхъ — что онъ всегда переносилъ съ рдкимъ спокойствіемъ. Онъ любилъ отъ души хорошую шутку — это было у него въ характер — и, когда онъ видлъ себя предметомъ насмшки, всегда говорилъ, что не можетъ негодовать на другихъ за то, что они видятъ его въ такомъ же свт, въ которомъ онъ такъ часто видлъ себя самъ, друзьямъ-же (которые знали, что корыстолюбіе не его слабость, и потому не стсняясь подтрунивали надъ странностями его характера) онъ никогда не разъяснялъ настоящей причины этого дла, предпочитая дать имъ лишній разъ посмяться надъ нимъ, а какъ у него на костяхъ едва-ли было когда-нибудь на одинъ фунтъ мяса, и фигура у него была такая-же тощая, какъ и у его лошади, то онъ иногда утверждалъ, что конь былъ какъ разъ по всаднику, и что оба, на подобіе Центавра, были сдланы изъ одного куска. Въ иное время, будучи въ другомъ настроеніи духа и находясь выше искушенія остроумія, онъ говаривалъ, что таетъ отъ чахотки и совершенно серьезно уврялъ, что видъ толстой лошади приводитъ его въ безконечно грустное настроеніе, что дурно отзывается на его организм и вызываетъ неправильность пульса, выбралъ-же онъ свою тощую клячу по той причин, что она боле подходитъ къ его вншности и, притомъ, не удручаетъ его духа.

Въ разное время онъ придумывалъ съ полсотни забавныхъ причинъ, чтобы объяснить, почему онъ предпочитаетъ славному коню свою смирную, запаленную клячу, то онъ говорилъ, что спокойно сидя на ней, онъ можетъ такъ-же удобно размышлять de vanitate mundi et fuga saeculi {Т. е. о тщет всего земного.}, какъ еслибы передъ нимъ лежала мертвая голова, то, что тихая зда позволяла ему располагать своимъ временемъ во всхъ отношеніяхъ съ не меньшей пользой, чмъ если-бы онъ сидлъ въ своемъ кабинет: онъ съ одинаковымъ удобствомъ могъ придумать заключеніе къ своей проповди и заштопать штаны. Скорая зда и медленное разсужденіе, говорилъ онъ, такъ-же точно несовмстимы, какъ остроуміе съ положительностью, на своемъ-же кон онъ могъ все соединить и примирить: и составить рчь, и успокоить свой постоянный кашель, и даже — въ случа, еслибы къ тому побудила его природа — спокойно отдаться сну — однимъ словомъ, во всхъ такихъ случаяхъ священникъ отговаривался первой попавшейся причиной, кром настоящей, которую онъ скрывалъ по скромности своего характера, зная, что она длала ему честь.

Въ дйствительности-же вся суть была вотъ въ чемъ: въ молодые годы жизни этого господина, въ то, приблизительно, время, когда имъ было пріобртено богатое сдло съ уздечкой, у него была привычка — или тщеславіе, называйте это, какъ хотите — впадать въ противоположную крайность. Въ той мстности, гд онъ жилъ, говорили, что онъ любилъ хорошихъ лошадей и что на его конюшн всегда имлась готовой подъ сдло лучшая лошадь въ околодк, а какъ я уже говорилъ вамъ, что ближайшая бабка жила въ семи миляхъ отъ села, да еще по подлйшей дорог, то не проходило недли безъ того, чтобы кто-нибудь не обращался къ нему съ нижайшей просьбой одолжить коня, человкъ онъ былъ не злой, да къ тому же выходило какъ-то такъ, что каждый новый случаи былъ всегда несчастне предъидущаго — и какъ онъ ни любилъ свою лошадь, а отказывать не хватало духа, послдствіемъ же, конечно, являлось то, что лошадь становилась настоящей калкой: она или надрывалась, или надсдала, или запалялась — однимъ словомъ, съ ней неизбжно происходило что-нибудь такое, что мшало ей оставаться въ тл — и бдному священнику приходилось каждые девять или десять мсяцевъ сбывать плохого коня и покупать на его мсто хорошаго.

Я предоставляю особой экспертной коммиссіи, составленной изъ потерпвшихъ отъ такого вида торговли, опредлить, какой цифры могъ достигнуть, communibus annis {За все время.}, дефицитъ отъ этого занятія, какъ-бы то ни было, однако, достойный человкъ безропотно переносилъ его въ теченіе многихъ лтъ, прежде чмъ ршился обратить на это вниманіе, вслдствіе слишкомъ частой повторяемости подобныхъ невзгодъ. Взвсивъ все обстоятельно и подведя въ ум итоги, онъ убдился, что такая трата не только не соотвтствовала прочимъ его расходамъ, но даже независимо отъ нихъ была настолько тяжела, что не позволяла ему распространять свою благотворительность на другія нужды прихода, тогда какъ съ половиной тхъ денегъ, которыя уплывали у него, можно было принести въ десять разъ больше пользы, но боле всего тяготило его то. что вс попеченія являлись направленными по отношенію къ той именно сторон, которая, по его убжденію, мене всего въ нихъ нуждалась — а именно дторождающія части населенія, тогда какъ не оставалось ничего для дряхлыхъ, для старыхъ и для множества тхъ безотрадныхъ картинъ. которыя ему ежечасно приходилось видть и въ которыхъ нищета соединялась съ болзнью и горемъ.

Въ виду всего этого, онъ ршилъ прекратить такой расходъ, достигнуть этого можно было двумя путями: или дать ршительный обтъ не отпускать лошади ни подъ какимъ предлогомъ, или-же согласиться здить постоянно на послдней кляч, со всми ея благопріобртенными недугами и увчьями.

Такъ какъ онъ не могъ быть увреннымъ въ своей непреклонности относительно перваго, то весьма радостно обрекъ себя на послднее. И хотя онъ легко могъ объяснить причину всмъ-притомъ лишь къ своей выгод — онъ именно вслдствіе этого упрямо скрывалъ ее отъ всхъ, предпочитая подвергаться презрнію своихъ враговъ и насмшкамъ друзей, лишь бы не быть въ непріятной необходимости разсказывать всю исторію, которая могла бы быть принята за самовосхваленіе.

Благодаря одной этой черт его характера, я имю весьма высокое мнніе о просвщенныхъ и утонченныхъ чувствахъ этого вполн уважаемаго человка, по моему мннію, она нисколько не уступаетъ благороднйшимъ качествамъ безподобнаго Ламанчскаго рыцаря, котораго, кстати сказать, я больше люблю, несмотря на вс его сумасбродства, чмъ величайшаго героя древности, поистин говорю, я былъ-бы готовъ идти на край свта, чтобы только повидать его.

Но это не касается моего разсказа: я хотлъ только показать, какъ отнеслось общественное мнніе къ этому длу.

Само собою разумется, что пока разоблаченіе его могло послужить только во славу нашему священнику, ни одна душа не заботилась объ этомъ, я думаю, что враги не хотли до него докапываться, а друзья не были въ состояніи это сдлать. Но едва онъ заинтересовался въ дл акушерки и заплатилъ за ея свидтельство, какъ вся тайна выплыла наружу: къ числу потерянныхъ имъ лошадей присчитали еще пару, которой у него никогда не было, и даже подробности ихъ гибели сразу стали всмъ извстны и памятны. Сплетня облетла всхъ и распространялась словно лсной пожаръ. ‘Было очевидно, что священника обуяла старая страсть — онъ хочетъ снова обзавестись хорошей лошадью, а если такъ, то всмъ понятны т побужденія, которыми онъ руководствовался въ своемъ человколюбивомъ поступк, и ясно, какъ Божій день, что онъ въ первый-же годъ вернетъ вдесятеро противъ стоимости этого несчастнаго свидтельства’.

Каковы были его цли въ этомъ — и во всхъ остальныхъ поступкахъ его жизни — или, врне, каковы были убжденія людей относительно ихъ — вотъ мысль, которая слишкомъ часто приходила ему въ голову, не давала ему покоя ни днемъ, ни ночью и мшала ему спать.

Лтъ съ десять тому назадъ, онъ имлъ счастіе окончательно удостовриться и успокоиться по этому вопросу, оставивъ тогда и свой приходъ, и самый этотъ міръ, и представъ на допросъ къ тому Судь, на котораго ему уже не придется жаловаться.

Но есть люди, которыхъ во всемъ и всегда преслдуетъ какая-то неумолимая неудача. Какъ бы они ни старались, въ какую-бы сторону ни обращали свою дятельность, они непремнно проходятъ черезъ такую среду, которая преломляетъ и. отклоняетъ ихъ намренія отъ прямого пути, и имъ приходится жить и умирать непризнанными, несмотря на вс ихъ права на славу, которыя только можетъ дать самое искреннее чистосердечіе…

Господинъ, о которомъ идетъ рчь, былъ образчикомъ такихъ несчастливцевъ.— Для того, чтобы вы поняли, какимъ образомъ это случилось, и чтобы знаніе это послужило вамъ на пользу, я требую, чтобы вы прочли дв слдующія главы, заключающія очеркъ его жизни и характера, въ которомъ и кроется самая разгадка.— Покончивъ съ этимъ, мы вернемся къ акушерк — если только ничто не остановитъ насъ на пути.

ГЛАВА XI.

Имя священника было Іорикъ, и — что особенно замчательно въ немъ — оно (какъ явствуетъ изъ древнйшихъ родовыхъ бумагъ, написанныхъ на крпкомъ пергамент и сохраняющихся до сихъ поръ въ полной цлости) писалось такъ чуть не… я уже собрался сказать: девятьсотъ лтъ, но боюсь подорвать всеобщее довріе, сказавши такую невроятную, хотя и неоспоримую истину, потому скажу только, что оно писалось точно такъ-же, безъ малйшаго измненія или перестановки хоть одной буквы, въ теченіе я самъ не знаю сколькихъ лтъ,— а это уже больше, чмъ я ршился бы сказать о половин лучшихъ фамилій въ королевств, которымъ, подъ вліяніемъ времени, пришлось претерпть столько же урзокъ и измненій, какъ и носителямъ ихъ.— Происходило-ли это отъ чванства или отъ стыдливости ихъ собственниковъ? Говоря чистую правду, я думаю, что это обусловливалось то тмъ, то другимъ, подъ вліяніемъ перемны судебъ. Но, во всякомъ случа, это чрезвычайно скверное дло, и оно до того насъ, въ конц концовъ, смшаетъ и перепутаетъ, что никто не будетъ въ состояніи клятвенно подтвердить, что именно его праддушка совершилъ то или другое.

Благоразумная заботливость дома Іориковъ достаточно огородила ихъ отъ возможности такого зла, побудивъ относиться съ священнымъ уваженіемъ къ длу сбереженія фамильныхъ грамотъ, которыя, между прочимъ, гласятъ, что родъ этотъ происходитъ изъ Даніи, откуда перенесенъ въ Англію въ царствованіе датскаго короля Горвендилла, при двор коего предокъ нашего господина Іорика занималъ, какъ видно, важную должность до самаго дня своей смерти. Какого рода была эта важная должность — не видно изъ памятника: онъ прибавляетъ только, что она была окончательно уничтожена уже почти двсти лтъ тому назадъ, за полною ненадобностью ея не только при данномъ, но и вообще при какомъ бы то ни было двор христіанскихъ государей.

Мн не разъ приходило въ голову, что должность эта была ничто иное какъ званіе перваго королевскаго шута, и что Гамлетовъ Іорикъ (у нашего Шекспира, который — вы знаете — многія пьесы основывалъ на дйствительныхъ происшествіяхъ) онъ самый и есть.

У меня нтъ времени заглянуть въ датскую исторію Сакса-Грамматикуса, чтобы удостовриться въ этомъ, впрочемъ, если у васъ есть свободное время и будетъ случай раздобыть эту книгу, то вы можете вполн успшно сдлать это сами.

Во время моего путешествія по Даніи съ старшимъ сыномъ господина Нодди, котораго я въ 1741 году сопровождалъ, въ качеств воспитателя, въ его невроятно быстромъ объзд большей части Европы (чрезвычайно завлекательный разсказъ объ этомъ путешествіи, совершенномъ нами вдвоемъ, будетъ предложенъ читателю ниже), я едва имлъ время проврить одно замчаніе, сдланное тамошнимъ старожиломъ — именно, что природа не оказалась ни расточительна, ни особенно скупа при надленіи тамошнихъ жителей дарами генія и таланта, но, какъ справедливая мать, была ко всмъ умренно добра и соблюдала такую равномрность въ распредленіи своихъ щедротъ, что привела, въ этомъ отношеніи, всхъ приблизительно къ одному общему уровню, поэтому выдающіяся личности встрчаются тамъ довольно рдко, за то не малая доля простого хозяйственнаго разума распространена среди всхъ классовъ населенія, изъ которыхъ каждый иметъ въ немъ свою долю. Замчаніе это показалось мн вполн правильнымъ.

У насъ-же поставлено все совершенно наоборотъ: мы представляемъ, въ этомъ отношеніи, самую разнокалиберную группу. Вы великій геній, а вы, милостивый государь, — пятьдесятъ шансовъ противъ одного, что вы полнйшій болванъ и тупица, конечно, промежуточныя ступени не вполн отсутствуютъ — не настолько ужъ мы разрознены, но все-же крайности боле обыкновенны и боле рзки на этомъ нетвердомъ остров, гд природа боле прихотлива и своевольна въ раздач даровъ этого рода, такъ что даже сама судьба, столь взбалмошная въ дл завщанія движимыхъ и недвижимыхъ имуществъ, не въ состояніи съ ней сравниться. Вотъ это-то и заставляло меня иногда сомнваться въ происхожденіи Іорика, который, насколько я помню самъ и насколько я слышалъ отъ другихъ, не имлъ, повидимому, ни одной капли датской крови въ своихъ жилахъ, впрочемъ, она успла бы и выйти за девятьсотъ-то лтъ. Я, однако, ни минуты не буду философствовать съ вами по этому поводу, ибо какъ бы оно тамъ ни случилось, а суть заключалась въ томъ, что, вмсто холоднаго спокойствія, щепетильной точности ума и невозмутимости духа, которыхъ можно было ожидать отъ его происхожденія, въ его характер было столько живости и восторженности, столько жизненности, прихотливости и gait de coeur {Непринужденной веселости.} — это было такое гетероклитическое во всхъ склоненіяхъ существо — точно онъ былъ твореніе самаго благосклоннаго климата. При такомъ изобиліи парусовъ, бдный Іорикъ никогда не носилъ и фунта балласта: онъ былъ совершенно несвдущъ въ свтскихъ обычаяхъ, и въ двадцать-шесть лтъ зналъ о нихъ не больше, чмъ веселая и неопытная тринадцатилтняя двочка, поэтому, когда онъ впервые выплылъ на жизненное поприще, вихрь его воззрній — какъ вы легко себ представите — запутывалъ его по десяти разъ ежедневно въ чьей-нибудь чужой оснастк, а какъ по пути ему чаще всего попадались люди степенные и медленные, то онъ, конечно, на бду съ ними больше всего и запутывался. Я даже думаю, не лежала-ли. отчасти, въ основаніи такого fracas его несчастная склонность къ остроумію,— ибо, говоря по истин, Іорикъ питалъ непреодолимое природное отвращеніе къ серьезности — не къ настоящей, самоцльной серьезности: гд нужна была таковая, тамъ онъ становился серьезнйшимъ человкомъ въ мір на цлые дни и даже недли — а къ серьезности напускной, служившей прикрытіемъ невжества и глупости: съ ней онъ всегда находился въ открытой войн и не давалъ ей пощады, какъ бы она ни была хорошо прикрыта и защищена.

Иногда, увлекшись разговоромъ, онъ утверждалъ, что серьезность — сущій бездльникъ, къ тому же и наиболе опаснаго рода — хитрый, и что онъ былъ глубоко убжденъ,— она за одинъ годъ разорила и пустила по міру гораздо большее число честныхъ и благомыслящихъ людей, чмъ вс карманные и лавочные воры за семь лтъ. Открытое добродушіе веселаго сердца, говаривалъ онъ, никому не опасно и можетъ повредить разв только ему самому, тогда какъ самая сущность серьезности заключается въ извстномъ умысл — слдовательно и обман, это заученый способъ прослыть передъ свтомъ за человка боле умнаго и знающаго, нежели онъ дйствительно есть, а потому, несмотря на вс ея претензіи, она никогда не являлась лучше, а нердко даже хуже, чмъ опредлилъ ее въ старое время одинъ французскій остроумецъ, который сказалъ: серьезность есть таинственное поведеніе тла, долженствующее прикрывать недостатки духа. Объ этомъ опредленіи Іорикъ необдуманно и смло высказывался въ томъ смысл, что оно достойно быть записаннымъ золотыми буквами.

Въ дйствительности онъ былъ человкомъ совершенно чуждымъ налагаемыхъ свтомъ ограниченій, и былъ точно также откровененъ и непредусмотрителенъ во всякихъ другихъ разговорахъ, какой-бы темы они ни касались, и хотя бы даже благоразуміе требовало сдержанности.

Убжденія свои Іорикъ составлялъ на основаніи сущности обсуждаемаго вопроса и всегда переводилъ ихъ на обыденный англійскій языкъ, не длая никакого различія соотвтственно дйствующему лицу, времени или мсту, и даже не прикрывая ихъ иносказаніями. Стоило только заговорить о безчеловчномъ или неблагородномъ поступк — онъ сейчасъ называлъ его подходящимъ именемъ, не задумываясь ни на минуту надъ тмъ, кто былъ героемъ разсказа — каково его общественное положеніе и насколько онъ иметъ возможность отомстить ему впослдствіи, если поступокъ былъ грязный, онъ не задумываясь называлъ грязной тварью того, кто его совершилъ — и такъ дале. А какъ его опредленія, на бду, всегда или заканчивались какимъ нибудь bon mot, или бывали съ начала до конца проникнуты забавными, юмористическими выраженіями, то они сейчасъ же словно окрылялись и получали чрезвычайно большую распространенность. Словомъ, хотя онъ никогда не искалъ — однако, въ то-же время, и не избгалъ — случаевъ сказать то, что просилось на языкъ, да притомъ не любилъ себя стснять, то имлъ въ жизни больше соблазна разбрасывать вокругъ себя блестки своего остроумія и веселости, свои насмшки и шутки.— И он, конечно, не оставались безъ собирателей. О томъ, каковы были послдствія и каковъ результатъ такой привычки, вы узнаете изъ слдующей главы.

ГЛАВА XII.

Заимодавецъ и должникъ не боле отличаются другъ отъ друга длиною кошелька, какъ насмшникъ и осмянный продолжительностью памяти. Но въ этомъ отношеніи сравненіе однихъ съ другими чрезвычайно удачно, такъ что даже нкоторымъ изъ лучшихъ сравненій Гомера едва-ли за ними угнаться — ибо одинъ пользуется вами ради денегъ, а другой — ради смха, и оба перестаютъ о васъ думать. Процентъ (интересъ), однако, не перестаетъ возрастать, а періодическая или случайная уплата его поддерживаетъ въ памяти породившую его причину, пока, наконецъ, въ какой-нибудь недобрый часъ, выскакиваетъ передъ обоими кредиторъ и требуетъ безотлагательнаго удовлетворенія, вмст съ наросшими по этотъ день процентами, и тмъ даетъ имъ чувствовать всю силу ихъ обязательства.

Такъ какъ читатель (ненавижу я этихъ: если), конечно, глубокій знатокъ человческой природы, то онъ пойметъ и безъ дальнйшихъ разсужденій съ моей стороны, что мой герой не могъ продолжать своего образа жизни, не наталкиваясь тамъ и сямъ на такія случайныя напоминанія. Откровенно говоря, онъ самовольно впутался во множество мелкихъ долговъ этого рода и слишкомъ мало обращалъ на нихъ вниманія, несмотря на частыя увщанія Евгенія, воображая, что вс они будутъ вычеркнуты понемногу, такъ какъ ни одинъ изъ нихъ не былъ заключенъ ради какихъ-нибудь злостныхъ цлей, а наоборотъ, лишь вслдствіе честнаго прямодушія и веселости его характера.

Евгеній съ этимъ никакъ не соглашался, и часто говаривалъ ему, что отъ него не сегодня-завтра потребуютъ разсчета прибавляя при этомъ, съ оттнкомъ печальнаго опасенія въ голос, что потребуютъ все до послдней полушки. На это Іорикъ, со свойственной ему беззаботностью, отвчалъ всегда равнодушнымъ: Полно! И заканчивалъ этотъ разговоръ скачкомъ, прыжкомъ или ужимкой — если только вопросъ этотъ возбуждался гд-нибудь въ пол, но если Евгенію удавалось захватить его въ какомъ-либо уголк и припереть къ стнк столомъ или парой креселъ, такъ что виноватый не могъ удрать отъ него въ сторону, то онъ уже отчитывалъ ему цлую лекцію о воздержанности, смыслъ которой былъ таковъ (но выраженъ въ боле стройной рчи):

‘Поврь мн, дорогой Іорикъ, твои неосмотрительныя шутки поставятъ тебя въ такое затруднительное и непріятное положеніе, изъ котораго не выручитъ тебя твое позднее благоразуміе. Я видлъ, какъ часто при такихъ выходкахъ осмянный считаетъ себя оскорбленнымъ и пользуется всми правами такого положенія, а если ты посмотришь на дло съ той-же точки зрнія и потрудишься подсчитать его друзей, семью, родныхъ и союзниковъ, да прибавишь ко всмъ имъ тхъ многихъ добровольцевъ, которыхъ страхъ передъ общей опасностью поставитъ подъ ихъ знамена — то и безъ особенныхъ ариметическихъ выкладокъ можно будетъ съ увренностью сказать, что каждымъ десяткомъ шутокъ ты пріобртаешь сотню враговъ, но ты не повришъ этому до тхъ поръ, пока, продолжая все въ томъ же дух, не поднимешь противъ себя цлаго роя озлобленныхъ пчелъ, которыя зажалятъ тебя до полусмерти’.

‘Я не могу и подозрвать, чтобы человкъ, котораго я уважаю, руководствовался въ этихъ своихъ выходкахъ хотя бы малйшей долей злобы или недоброжелательства, я врю и знаю, что он вполн честны и только шутливы, но вспомни мой милый, что дураки не могутъ, а плуты — не хотятъ различать этого, ты еще не знаешь, что значитъ раздражать первыхъ и шутить съ послдними, стоитъ имъ соединиться ради взаимной защиты — и поврь, мой милый другъ — они поведутъ противъ тебя такую войну, которая отвратитъ тебя не только отъ нихъ, но и отъ самой жизни’.

‘Месть выпустить на тебя изъ какого-нибудь пагубнаго закоулка такую позорящую сплетню, что ее не въ состояніи будетъ опровергнуть никакая чистота сердца и безупречность поведенія. Слава твоего дома пошатнется, твое доброе имя, въ которомъ заключалось ея обезпеченіе, будетъ истекать кровью, израненное со всхъ сторонъ,— твоя вра подвергнется сомннію,— твои творенія поруганію,— твое остроуміе будетъ забыто, твоя ученость втоптана въ грязь. Для завершенія послдней картины трагедіи, жестокость и Трусость — два близнеца — злоди, нанятые злобой во мрак и направленные противъ тебя, нападутъ сообща на вс твои слабости и ошибки — тутъ уязвимы лучшіе изъ насъ, мой другъ, и врь мн, врь мн, Іорикъ, когда для удовлетворенія чьей-нибудь частной алчности ршено принести въ жертву невинное и безпомощное существо, то въ кустарник гд ему когда-либо случалось заблудиться, не трудно будетъ набрать хворосту для его костра’.

Іорикъ рдко бывалъ въ состояніи выслушать безъ слезъ это грустное предсказаніе его будущей судьбы, и многообщающій взглядъ высказывалъ твердую ршимость обуздать на будущее время свой конекъ. Но увы! слишкомъ поздно!— Раньше всхъ этихъ предсказаній, противъ него уже былъ образованъ великій союзъ, съ ***** и ***** во глав. Весь планъ нападенія, какъ и боялся Евгеній, былъ приведенъ въ исполненіе сразу — притомъ, съ такой безжалостностью со стороны союзниковъ, и такъ неожиданно для Іорика, который даже не подозрвалъ того, что приготовлялось противъ него, что онъ въ невинности своей воображалъ, что отношенія налаживаются, тогда какъ враги уже подрубали его у самаго корня — и онъ упалъ, какъ упало много достойныхъ людей и до него.

Іорикъ, однако, нсколько времени сражался Съ невообразимой храбростью, пока не выпустилъ оружія изъ рукъ, подавленный численностью непріятеля и утомленный, наконецъ, невзгодами войны — а еще боле неблагороднымъ способомъ веденія ея, и хотя онъ до конца сохранялъ веселый видъ, однако умеръ, какъ вс полагаютъ, съ сокрушеннымъ сердцемъ.

За нсколько часовъ до Іориковой кончины, Евгеній вошелъ въ его комнату, желая поглядть на него въ послдній разъ и сказать ему послднее ‘прости’. Онъ отдернулъ занавску, за которой лежалъ больной, на его вопросъ о здоровьи, Іорикъ, глядя ему прямо въ лицо, схватилъ его за руку и, поблагодаривъ его за многократныя выраженія его дружбы къ нему, за которыя, какъ онъ говорилъ, онъ никогда не перестанетъ благодарить его, если только имъ будетъ суждено встртиться впослдствіи, объявилъ ему, что немного часовъ отдляютъ его отъ той минуты, когда онъ окончательно удеретъ отъ своихъ враговъ.— Не дай Богъ, возразилъ Евгеній, по лицу котораго текли обильныя слезы, самымъ нжнымъ голосомъ, какимъ когда либо кто говорилъ: не дай Богъ, Іорикъ.— Іорикъ отвтилъ лишь взглядомъ къ небу да легкимъ пожатіемъ Евгеніевой руки,— но Евгенія это растрогало до глубины души.— Полно, полно, Іорикъ, промолвилъ онъ, утирая слезы и собирая все свое мужество — утшься, мой милый, не позволяй твоей веселости и стойкости покидать тебя въ эту минуту крайности, когда он боле всего теб нужны, кто знаетъ, какія средства къ спасенію еще могутъ быть въ запас, и что сила Божія можетъ сдлать для тебя.— Іорикъ положилъ руку на сердце и слегка покачалъ головой.— Что касается меня, продолжалъ Евгеній, проливая при этомъ горькія слезы, то я положительно не могу разстаться съ тобой и былъ бы очень счастливъ, еслибы могъ увидть исполненіе своей надежды — при этомъ голосъ его сталъ веселе и тверже — еслибы отъ тебя еще достаточно осталось для того, чтобы сдлать тебя архіереемъ, а я бы дожилъ до этого дня.— Умоляю тебя, Евгеній, промолвилъ Іорикъ, снимая кое-какъ лвой рукой свой ночной колпакъ — правая оставалась тсно сжатою въ рук Евгенія,— посмотри на мою голову.— Я ничего въ ней не замчаю особеннаго, отвтилъ Евгеній.— Такъ, увы! мой другъ, сказалъ Іорикъ, позволь мн доложить теб, что она такъ избита и исковеркана отъ ударовъ, которыми такъ неблагородно надляли меня въ темнот ***** и *****, вмст съ нкоторыми другими, что я могъ бы сказать съ Санчо Пансой: хотя бы я и выздоровлъ и съ неба на нее посыпались градомъ митры, ни одна изъ нихъ не пришлась бы по ней.— Послдній вздохъ Іорика слеталъ съ его дрожащихъ губъ, когда онъ это сказалъ, но все же онъ не измнилъ своему сервантесовскому духу, пока онъ говорилъ, Евгеній замтилъ заблиставшій на минуту въ его глазахъ мимолетный лучъ огня — слабое отраженіе того блестящаго остроумія, которое (какъ сказалъ Шекспиръ о его предк) въ состояніи было заставить смяться весь столъ до упаду.

Это убдило Евгенія, что сердце его друга разбито. Онъ сжалъ его руку — и тихо вышелъ изъ комнаты, весь въ слезахъ. Іорикъ проводилъ его до двери глазами, потомъ закрылъ ихъ — и уже больше не открывалъ.

Онъ положенъ въ углу кладбища прихода, подъ простой мраморной плитой (которую воздвигъ его другъ Евгеній, съ разршенія его душеприказчиковъ), надпись на которой состоитъ изъ трехъ только словъ, которыя служатъ одновременно и Эпитафіей, и Элегіей:

Увы, бдный Іорикъ!

Десять разъ на день его духъ иметъ утшеніе слышать, какъ перечитываютъ его надгробную надпись съ такимъ разнообразіемъ жалобныхъ оттнковъ, которое указываетъ на всеобщее сожалніе и уваженіе, которыми онъ пользовался, такъ какъ тропинка, перескающая кладбище, проходитъ подл самой его могилы, то никто не можетъ пройти мимо, не взглянувъ на надпись и, прошедши, не вздохнувъ:

Увы, бдный Іорикъ!

ГЛАВА XIII.

Читатель этого рапсодическаго произведенія такъ давно разстался съ акушеркой, что пора уже снова упомянуть о ней, хотя бы для того только, чтобы напомнить ему о существованіи таковой на свт, впрочемъ, насколько я могу судить по теперешнимъ моимъ предположеніямъ, я скоро окончательно выведу ее на сцену, но какъ могутъ еще быть затронуты новые вопросы, и множество неожиданнаго дла, требующаго неотложнаго ршенія, можетъ явиться у меня съ читателемъ, то и слдовало позаботиться, чтобы бдная женщина тмъ временемъ не затерялась, а то когда она понадобится — такъ ужъ никакъ безъ нея не обойдешься.

Я, кажется, говорилъ вамъ, что эта добрая женщина была далеко не лишена значенія и авторитета въ нашей деревн и во всемъ узд, и что слава ея распространилась до самаго края той окружности, которая ограничиваетъ сферу господства, присущую каждому живому существу, хотя бы онъ не имлъ даже рубашки, чтобы прикрыть свою спину, кстати: когда говорятъ, что тотъ или иной пользуется въ свт большимъ всомъ и значеніемъ, я хотлъ бы, чтобы ваша милость, въ своемъ воображеніи, расширяла или суживала вышеупомянутую сферу, сообразно съ взаимодйствіемъ положенія, профессіи, знаній, способностей, вышины и глубины той личности, которая выставляется передъ вами.

Въ настоящемъ случа, сколько помнится, я опредлилъ ее въ четыре или пять миль — что не только заключало нашъ приходъ, но простиралось еще на дв или три сосднія деревушки, лежащія на окраин смежнаго прихода, а это была вещь весьма важная. Къ этому надо еще прибавить, что къ ней весьма благосклонно относились на одномъ большомъ хутор и еще въ нкоторыхъ странныхъ домахъ и фермахъ, находившихся на разстояніи двухъ, трехъ миль отъ ея очага, впрочемъ, объявляю вамъ здсь разъ навсегда, что все это будетъ боле наглядно и точно размчено и объяснено на карт, въ настоящее время находящейся въ рукахъ гравера, и которая, вмст съ другими частями и дополненіями этого сочиненія, будетъ приложена къ двадцатому тому — не для того, чтобы сдлать книгу боле объемистой (мн противна самая мысль объ этомъ), но какъ толкованіе, объясненіе, наглядное изображеніе, ключъ къ такимъ мстамъ, происшествіямъ и приключеніямъ, смыслъ которыхъ покажется темнымъ или сомнительнымъ, когда моя жизнь и убжденія будутъ перечитаны (обратите вниманіе на значеніе этого слова) цлымъ свтомъ — что, между нами будь сказано, непремнно случится, сколько-бы ихъ благородія ни старались этому противодйствовать устно и письменно, несмотря на всхъ господъ критиковъ Великобританіи, мн, конечно, нтъ надобности объяснять вамъ, что я говорю это по секрету.

ГЛАВА XIV.

Разсматривая бумаги о брак моей матери, съ цлью удовлетворенія какъ самаго себя, такъ и читателя на счетъ одного вопроса, который необходимо разъяснить, прежде чмъ приступать къ продолженію этой исторіи, я имлъ счастье наткнуться на ту самую вещь, которая мн была нужна, не потративши на чтеніе и полутора дней подрядъ, тогда какъ это дло могло отнять у меня цлый мсяцъ. Изъ этого ясно видно, что когда человкъ садится писать исторію — будь то хоть исторія Джека Гикатрифта или Мальчика съ Пальчикъ {Hickathrift a Tom Thumb — герои англійскихъ дтскихъ разсказовъ.} — онъ столько-же знаетъ, какъ и каблуки его сапогъ, съ какими помхами и несносными препятствіями ему прійдется встртиться дорогой и въ какія трущобы могутъ завести его разныя попутныя экскурсіи въ сторону, прежде чмъ онъ доберется до конца. Если бы исторіографъ могъ гнать свою исторію прямо къ цли, какъ погонщикъ гонитъ мула.отъ Рима до Лоретто, ни разу не оборачиваясь назадъ или по сторонамъ, онъ могъ бы ршиться предсказать вамъ съ точностью до одного часа, когда онъ доберется до конца своего пути, но это немыслимо въ отвлеченномъ вопрос, ибо если у человка есть хоть капля живости, то онъ не въ состояніи будетъ избжать въ дорог пятидесяти отклоненій отъ прямой линіи то съ тмъ обществомъ, то съ другимъ. Его взору будутъ постоянно представляться виды и картины, требующія его вниманія, и отказать имъ въ послднемъ онъ будетъ такъ-же безсиленъ, какъ не въ силахъ летать, кром того, ему не разъ придется

Согласовать описанія,

Подбирать анекдоты,

Разбирать надписи,

Вплетать разсказы,

Слагать преданія,

Навщать разныхъ особъ,

Приклеивать панегирики къ этой двери

И пасквили къ той, тогда какъ и погонщикъ, и мулъ свободны отъ всхъ этихъ занятій. Въ довершеніе всего, на каждомъ шагу приходится заглядывать въ архивы, лтописи, грамоты, документы и безконечныя родословія, которыя справедливость то-и-дло заставляетъ перечитывать, нердко принуждая возвращаться для этого обратно и терять не мало времени. Что касается меня, то объявляю, что я вотъ уже шесть недль сижу надъ этой работой, спшу, какъ только возможно — и все еще не родился: я всего только усплъ сказать вамъ, когда это произошло, но не договорился еще до того, какъ — такъ что, вы видите, дло-то еще далеко не сдлано.

Эти непредвиднныя остановки, о которыхъ я, признаться, и понятія не имлъ, когда пустился въ дорогу и которыя, какъ вижу теперь, скоре будутъ все увеличиваться, чмъ уменьшаться по мр того, какъ я буду подвигаться впередъ, подали мн мысль, которой я и ршилъ слдовать — именно: не спшить, а продолжать потихоньку, составляя и издавая ежегодно по два тома моей біографіи, что и буду продолжать въ теченіе всей остальной своей жизни, если мн будетъ суждено подвигаться спокойно и удастся заключить съ книгопродавцемъ выгодное условіе.

ГЛАВА XV.

Теперь, когда я нашелъ тотъ пунктъ свидтельства о бракосочетаніи моей матери, который я разыскивалъ (какъ я уже сообщалъ читателю), мн кажется нужнымъ познакомить его съ нимъ, но онъ такъ ярко изложенъ въ самомъ подлинник, что я никогда не былъ бы въ силахъ передать его даже съ приблизительной полнотой, а потому, считая, что было бы сущимъ варварствомъ отнимать его изъ рукъ судьи, привожу его въ подлинник. Вотъ онъ:

‘Дале изъ этого условія явствуетъ, что вышеупомянутый Вальтеръ Шенди, купецъ, по случаю имющаго быть и, съ Божіимъ благословеніемъ, законно произойти и надлежащимъ образомъ совершиться брака между имъ Вальтеромъ Шенди и вышеупомянутою Елисаветою Mollineux, — а также и другихъ уважительныхъ причинъ и соображеній, въ особенности его къ тому побуждающихъ — опредляетъ, условливается, снисходитъ, соглашается, заключаетъ, постановляетъ и обязуется передъ вышеупомянутыми повренными — дворянами Джономъ Диксономъ и Джемсомъ Тернеромъ — въ томъ, что если бы современемъ такъ вышло, случилось, произошло, или инымъ какимъ либо образомъ приключилось, что онъ, Вальтеръ Шенди, купецъ, прекратитъ свои дла раньше того времени или тхъ временъ, когда она Елисавета Mollineux — по естественному-ли закону природы, или иначе,— перестанетъ родить или производить дтей и, вслдствіе таковаго его, Вальтера Шенди, удаленія отъ длъ, не сообразуясь съ желаніемъ, согласіемъ или охотой ея, вышеупомянутой Елисаветы Mollineux, или даже вопреки ему, удалится изъ города Лондона на житье въ свое помстье Shandy Hall, въ — графств, или въ какую-либо иную деревню, замокъ, имніе, дворецъ, домъ или дачу, нын пріобртенную, или имющую быть пріобртенной впослдствіи,— или въ какую-либо часть или отдленіе ихъ,— то каждый разъ, что вышеупомянутой Елисавет Mollineux случится заберементь однимъ или нсколькими дтьми, законно ею, Елисаветою Mollineux, прижитыми, или имющими быть прижитыми въ теченіе ея замужества, онъ, Вальтеръ Шенди, обязуется, на свой счетъ, изъ собственныхъ своихъ доходовъ и денегъ, по законномъ и разумномъ предупрежденіи, которое должно быть сдлано за шесть недль до разршенія ея, Елисаветы Mollineux, отъ бремени, или до предполагаемаго и ожидаемаго для этого событія дня, уплатить или выдать сумму въ сто двадцать фунтовъ годной и ходячей монетой вышеупомянутымъ дворянамъ Джону Диксону или Джемсу Тернеру, или ихъ уполномоченнымъ, по порученію и довренности, для слдующихъ употребленія или употребленій, цлей, нуждъ и назначеній,— именно,— упомянутая сумма въ сто двадцать фунтовъ должна быть выдана на руки ей, Елисавет Mollineux, или употреблена самими вышеупомянутыми повренными для найма покойной кареты и достаточнаго числа подходящихъ лошадей для перевозки ея, Елисаветы Mollineux, съ дитятею или дтьми, которыми она будетъ беременна, въ городъ Лондонъ, и для дальнйшаго уплачиванія и обезпеченія всякихъ случайныхъ издержекъ, расходовъ и тратъ, связанныхъ съ беременностью и разршеніемъ отъ бремени въ самомъ вышеуказанномъ город или предмстьяхъ его,— и что она, Елисавета Mollineux, можетъ и будетъ, отъ времени до времени, во время, опредленное настоящимъ условіемъ и соглашеніемъ, безпрепятственно и спокойно нанимать карету и лошадей и имть свободу входа, прохода и выхода въ помянутой карет, согласно съ истиннымъ содержаніемъ, значеніемъ и смысломъ настоящихъ условій, безъ всякаго затрудненія, препятствія, безпокойства, неудовольствія, помшательства, остановки, удержанія, задержанія или запрещенія,— и что, кром того, она, Елисавета Mollineux, будетъ въ прав, отъ времени до времени, всякій разъ, какъ она будетъ очевидно и истинно беременна, въ теченіе условленнаго и выше утвержденнаго времени, жить и обитать въ томъ мст или тхъ мстахъ и съ тми родственниками, друзьями и иными лицами въ город Лондон, съ которыми она захочетъ или пожелаетъ, какъ еслибы она была незамужней одинокой двушкой, а не зависимой отъ мужа женщиной.— Дале явствуетъ, что въ обезпеченіе исполненія настоящаго условія, онъ, Вальтеръ Шенди, купецъ, симъ отдаетъ, продаетъ, уступаетъ, укрпляетъ, оставляетъ и утверждаетъ имъ, вышерченнымъ Джону Диксону и Джемсу Тернеру, дворянамъ, ихъ дтямъ, потомкамъ и наслдникамъ, въ полное владніе и распоряженіе, въ силу годовой записи, онымъ дворянамъ данной, которая заключена за день до заключенія настоящаго условія, въ силу и на основаніи закона о передач права собственности — всю вотчину и помстье Шенди, въ — графств, со всми правами, зависимостями и принадлежностями, такъ-же какъ и со всми и каждыми домами, зданіями, постройками, сараями, конюшнями, огородами, садами, задворками, парками, загороженными полями, клтями, избами, землями, лугами, пастбищами, выгонами, болотами, полями, лсами, рощами, канавами, рыбными ловлями, стоячими и проточными водами, вмст со всми арендными платежами, преемническими правами, услугами, аннуитетами {Родъ займа.}, ленными помстьями, налогами, правами по описи, удовлетвореніями, рудами, каменоломнями, имуществомъ и имніями преступниковъ и бглыхъ и всми прочими господствами, правами, вдомствами, привиллегіями и наслдственными имніями.— А также съ правами патроната, даренія, поднесенія, и свободнаго распоряженія приходомъ и священническимъ домомъ Шенди и всякими десятинами и церковными землями’.

Словомъ — моя мать могла лежать въ родахъ въ Лондон, если того желала.

Но, въ виду того, чтобы лишить мою мать возможности пользоваться этимъ правомъ столь широко предоставленнымъ ей по брачному договору, для какихъ-либо постороннихъ цлей,— о чемъ никто-бы и не подумалъ безъ дяди Тоби Шенди,— для обезпеченія спокойствія моего отца была прибавлена слдующая статья: ‘Что въ случа, еслибы мать моя когда-либо причинила отцу безпокойство и расходъ путешествіемъ въ Лондонъ на основаніи ложныхъ показаній и побужденій, то она теряетъ вс предоставленныя ей договоромъ права, на каждый послдующій разъ — но не боле — toties quoties, и въ такомъ объем, какъ еслибы никакого подобнаго договора между ними не существовало’.— Что, надо сказать, было только не боле, какъ благоразумно, но тмъ не мене, мн всегда казалось очень прискорбнымъ то обстоятельство, что вся тяжесть этого пункта должна была обрушиться — какъ это впослдствіи и случилось — исключительно на меня одного.

Но я былъ зачатъ и рожденъ для несчастья, ибо мать моя, подъ вліяніемъ-ли воды или втровъ, или того и другого, или ни того, ни другого, а просто отъ расходившагося воображенія и фантазіи, или отъ сильнаго желанія и ожиданія такого событія, введшаго ее въ заблужденіе, короче — была-ли она сама обманута или обманщица въ этомъ дл — не мн ршать, суть въ томъ, что въ конц сентября 1717 года, то-есть годомъ раньше моего рожденія, мать моя заставила отца напрасно пропутешествовать съ ней въ городъ, вслдствіе чего онъ настоятельно потребовалъ соблюденія вышеизложеннаго условія — и я, такимъ образомъ, былъ обреченъ статьями брачнаго договора на появленіе съ такъ сильно приплюснутымъ къ физіономіи носомъ, что казалось, будто судьбы соткали меня совершенно безъ онаго.

Какимъ образомъ это произошло и какой рядъ обидныхъ огорченій преслдовалъ меня во всхъ стадіяхъ моей жизни, единственно вслдствіе потери, или, врне, сжатія одного этого органа — будетъ показано читателю въ свое время.

ГЛАВА XVI.

Отецъ мой, какъ легко можно себ представить, былъ въ довольно раздражительномъ настроеніи духа, когда халъ съ моей матерью обратно въ деревню. Первыя двадцать-пять миль онъ не переставалъ ворчать и терзать какъ себя, такъ и мою мать изъ-за проклятаго расхода, котораго, какъ онъ говорилъ, легко можно было избгнуть до послдняго шиллинга. Но больше всего огорчало его то, что все это происходило въ такое досадное время года — тогда, какъ я вамъ сказалъ, былъ конецъ сентября, такъ что его фрукты, и особенно одинъ необыкновенно вкусный сортъ сливъ, которыми онъ очень интересовался, были какъ разъ готовы къ сбору.— Онъ не сказалъ-бы и трехъ словъ, еслибы ему въ другое время года пришлось трепаться въ Лондонъ за такимъ дурацкимъ дломъ’.

На дв слдующія станціи онъ не могъ успокоиться о потер сына, на котораго твердо разсчитывалъ и котораго даже занесъ въ записную книгу, какъ вторую свою опору въ старости, въ случа, еслибы Бобби ему измнилъ. ‘Это огорченіе, говорилъ онъ, въ десять разъ тяжел для умнаго человка, чмъ вс расходы по дорог, вмст взятые.— Пропадай совсмъ сто-двадцать фунтовъ — это ему ни по чемъ’.

По дорог отъ Стильтона до Грантама ничто его такъ не изводило во всей этой исторіи, какъ соболзнованіе друзей и глупый видъ, который они будутъ имть въ церкви въ слдующее воскресенье, и сатирическое направленіе его ума, возбужденное еще отчасти досадой, помогало ему рисовать такое разнообразіе забавныхъ и раздражительныхъ положеній, въ которыхъ ему и его ребру {Жен.} придется предстать на глаза цлаго прихода, выставляя ихъ въ такомъ непріятномъ свт, что мать моя во всю дорогу не переставала разомъ и плакать, и смяться, до того глубоко траги-комичны были эти дв станціи.

Отъ Грантама до переправы черезъ Трентъ мой отецъ терялъ всякое терпніе отъ гнусной шутки и обмана, который, какъ онъ воображалъ, моя мать позволила себ съ нимъ. Конечно, повторялъ онъ про себя, она не можетъ обманываться сама… а если можетъ… какая слабость! и мучительное слово вовлекало его мысль въ какую-то бшеную пляску и запутывало ее въ цломъ лабиринт, ибо достаточно было произнести слово ‘слабость’, чтобы онъ тотчасъ-же пустился въ разсужденія о разныхъ видахъ слабости, которыя только могли быть: существуетъ слабость тлесная, а также слабость духовная — и тутъ уже шелъ цлый рядъ безконечныхъ мысленныхъ силлогизмовъ, продолжавшихся на цлую станцію или дв, о томъ, насколько причины всхъ его непріятностей возникли, благодаря ему самому, или помимо его.

Словомъ, такое множество мелкихъ источниковъ безпокойства возникало изъ этого одного обстоятельства и послдовательно отягощало его сознаніе по мр того, какъ они въ немъ возникали, что для моей матери — каково-бы ни было путешествіе туда — дорога обратно была, во всякомъ случа, не изъ пріятныхъ, такъ что она даже жаловалась дяд Тоби, что онъ могъ-бы вывести какое угодно живое существо изъ терпнія.

ГЛАВА XVII.

Хотя мой отецъ халъ домой далеко не въ лучшемъ настроеніи, какъ я уже сказалъ вамъ, ворча и бранясь всю дорогу, однако онъ имлъ еще любезность оставить про себя самую непріятную часть дла — именно, его ршеніе вознаградить себя въ размрахъ, предоставляемыхъ тмъ пунктомъ брачнаго договора, который былъ внесенъ дядей Тоби, и моя мать ничего не подозрвала о его намреніяхъ до самой ночи моего зачатія, что было лишь тринадцать мсяцевъ спустя, когда мой отецъ, будучи — помните — немного огорченъ и не въ дух, воспользовался тмъ временемъ, когда они посл этого лежали въ кровати, серьезно бесдуя о будущемъ, чтобы сообщить ей, что ей придется такъ или иначе приспособиться къ условію, заключенному ими при брак, что роды слдующаго ребенка будутъ происходить въ деревн, ради уравновшенія расходовъ прошлогодняго путешествія.

Отецъ мой обладалъ многими добродтелями, но притомъ въ его характер была сильная примсь того, что, пожалуй, не составляло бы прибавленія къ ихъ числу: оно извстно подъ именемъ упорства въ хорошемъ дл и упрямства — въ плохомъ, мать моя знала это настолько хорошо, что была убждена въ безполезности какихъ бы то ни было возраженій, а потому ршила по возможности лучше съ этимъ примириться.

ГЛАВА XVIII.

Такъ какъ въ ту ночь было условлено, или врне постановлено. что мать моя должна родить меня въ деревн, то она и приняла соотвтствующія мры, именно: дня три посл начала ея беременности стала поглядывать на акушерку, о которой я уже такъ часто вамъ упоминалъ, и не прошло недли, какъ она уже окончательно ршилась, за невозможностью раздобыть славнаго доктора Маннингама, вврить свое и мое существованіе единственно въ руки этой старухи, несмотря на то, что не дале какъ въ восьми миляхъ отъ насъ имлся ученый операторъ, который даже написалъ цлую спеціальную книгу, стоимостью въ пять шиллинговъ, по вопросу о повивальномъ искусств, въ которой онъ не только выставилъ ошибки женской братіи, а еще прибавилъ много любопытныхъ способовъ скорйшаго извлеченія зародыша при неудачныхъ родахъ и еще кое-какихъ опасностяхъ, осаждающихъ насъ при нашемъ появленіи на свтъ.— Это я очень люблю: если ужъ нельзя себ доставить именно того, что хочется,— никогда не слдуетъ довольствоваться слдующей степенью того же предмета: черезчуръ обидно.— Не боле какъ за недлю до того дня, когда я пишу сію книгу въ назиданіе свту,— именно до 9 марта 1759 года — моя милая, милая Дженни, замтивъ, что я принимаю серьезный видъ въ то время, какъ она торговалась изъ-за какого-то шелка, стоившаго двадцать пять шиллинговъ за ярдъ {Около 12 ¹/₂ руб. за аршинъ съ четвертью.}, сказала купцу, что она сожалетъ о томъ, что причинила ему столько безпокойства, и сейчасъ же пошла и купила себ матеріи, въ ярдъ шириной, по десяти пенсовъ {Около 40 копекъ за аршинъ съ четвертью} за ярдъ.— Это повтореніе того же величія души, только, относительно моей матери, честь его была уменьшена тмъ, что она не могла похвастаться избраніемъ такой рзкой и смлой крайности, какъ могла бы пожелать женщина въ ея положеніи, ибо старая бабка имла все же нкоторыя права на довріе — настолько, по крайней мр, насколько могъ ей дать ихъ успхъ, такъ какъ въ теченіе всей своей почти двадцатилтней практики въ приход, она вывела на свтъ всхъ материнскихъ сынковъ до единаго, безъ малйшаго изъяна или несчастнаго случая, который можно было бы вмнить ей въ вину.

Хотя эти факты и говорили въ ея пользу, однако они не были въ состояніи разсять вс предубжденія и предчувствія относительно такого ршенія, тяготившія моего отца. Не говоря уже о вполн естественныхъ укорахъ человчности и справедливости и о терзаніяхъ, проистекающихъ отъ отеческой и супружеской любви, которыя побуждали его въ подобномъ положеніи по возможности меньше предоставлять случайности, онъ чувствовалъ себя особенно заинтересованнымъ въ томъ, чтобы въ данномъ случа все сошло благополучно, ибо ему угрожала усиленная бда, въ случа еслибы роды въ Shandy Hall оказали дурное вліяніе на его жену, или на ихъ дитя.— Онъ зналъ, что свтъ судитъ по происшествіямъ — и тогда къ его огорченію при такомъ несчастьи прибавится еще бремя общественнаго порицанія, которое будетъ всецло взвалено на него: ‘Какое несчастье! и какъ подумаешь, что еслибы только несчастной миссисъ Шенди удалось поставить на своемъ и похать на время родовъ въ городъ,— о чемъ она, говорятъ, на колняхъ просила и молила мужа — то и она, и дитя еще можетъ быть остались бы живы, и я нахожу, что, принявъ во вниманіе т средства, которыя господинъ Шенди за ней получилъ, не такъ ужъ ему было трудно исполнить ея желаніе’.

И мой отецъ сознавалъ, что это разсужденіе было бы неопровержимо, тмъ не мене крайнее его безпокойство въ этомъ случа происходило не изъ одного желанія защитить себя, такъ-же какъ и не исключительно изъ заботливости о жен и ребенк: отецъ имлъ широкій взглядъ на вещи, и считалъ себя отвтственнымъ передъ обществомъ за дурныя цли, которымъ могло служить одно неудачное происшествіе.

Онъ отлично зналъ, что вс политическіе писатели, со временъ Елисаветы и до его дней, единогласно опредлили, что установившееся теченіе людей и денегъ къ столиц, подъ тми или иными пустыми предлогами, стало до того сильно, что грозило опасностью нашимъ политическимъ правамъ — и не разъ даже предостерегали отъ этого. Впрочемъ, его любимымъ выраженіемъ было не теченіе, а эпидемія, и онъ даже проводилъ тутъ цлую аллегорію, доказывая тождественное устройство государственнаго и естественнаго организмовъ, гд чуть только кровь бросается въ голову быстре, чмъ успваетъ отхлынуть отъ нея — неизбжно происходитъ задержка кровообращенія и неминуемая смерть. То-же самое видлъ онъ и въ усиленномъ наплыв жителей изъ провинціи въ столицу.

Французская политика и французское нашествіе, говорилъ онъ, мало угрожали намъ потерей нашей свободы, его не пугала и возможность зарожденія чахотки отъ той массы испорченной матеріи и гнойныхъ нарывовъ, которыми былъ преисполненъ нашъ организмъ {Въ подлинник: constitution, что означаетъ и конституцію, и организмъ.}: онъ надялся, что это не такъ страшно, какъ вс думали, но за-то онъ поистин боялся что въ одинъ прекрасный день насъ постигнетъ такой толчокъ, отъ котораго насъ на мст прикончитъ ударомъ, и въ такія минуты говаривалъ: Боже, смилуйся надъ нами.

Отецъ никогда не могъ говорить объ этой болзни безъ того, чтобы не сообщить средства къ ея лченію.

‘Еслибы я былъ самодержавнымъ государемъ, говаривалъ онъ, поднимаясь съ своего кресла и подтягивая штаны обими руками, я бы поставилъ способныхъ судей на каждой улиц своей столицы, которые бы освдомлялись у каждаго дурака, который туда являлся, о его дл, и еслибы только, по безпристрастномъ и серьезномъ обсужденіи, оказалось, что никакія вскія обстоятельства не побуждали его къ тому, чтобы, оставивъ домъ, тащиться съ мшками и пожитками, съ женой и дтьми и со всми домашними за спиною, въ городъ — вс они были бы отправляемы обратно отъ городового къ городовому, какъ настоящіе бродяги, до самаго мста своей осдлости. Такими мрами я охранялъ бы свою столицу отъ чрезмрной тягости, которая приводитъ ее въ шаткое состояніе, заботился бы о томъ, чтобы голова не была слишкомъ тяжела для туловища, чтобы окраины, теперь истощенныя и стсненныя, получили вновь свою долю питанія и, вмст съ ней природную силу и красоту, я бы устроилъ такъ, чтобы въ моихъ владніяхъ луга и поля смялись и пли, довольство и гостепріимство процвтали вновь, и въ рукахъ помщиковъ сосредоточилось бы такое значеніе и сила, которыя составили бы противовсъ тому, что теперь отъ нихъ отбираетъ дворянство.

‘Отчего такъ мало дворцовъ и имній попадается въ столькихъ чудныхъ провинціяхъ Франціи?— спрашивалъ онъ, ходя по комнат. Откуда происходитъ то, что и т немногіе chteaux, которые еще остались, находятся въ такомъ запущеніи, разореніи, разрушеніи, въ такомъ безотрадномъ вид?— оттого, милостивый государь, что въ этомъ королевств никто не является носителемъ какого-либо государственнаго интереса,— а то немногое, чмъ еще интересуются тамъ, сосредоточено при двор и въ милостивыхъ взглядахъ великаго монарха, и каждый французъ живетъ однимъ сіяніемъ его лица и умираетъ отъ тучъ, которыя его омрачаютъ.’

Другимъ, также политическимъ, побужденіемъ, заставлявшимъ моего отца такъ сильно опасаться малйшей неудачи отъ нахожденія матери во время родовъ въ деревн, было то, что каждый такой несчастный случай неизбжно давалъ слишкомъ большой перевсъ и безъ того уже сильной власти придворныхъ, отнимая ее у помщиковъ — сельскаго дворянства, которому онъ такъ сильно сочувствовалъ, а это, вмст со многими другими захваченными правами, которыя ежечасно создавала себ эта часть общества, въ конц концовъ, оказалось бы гибельнымъ для монархическаго порядка, внутренняго управленія, установленнаго самимъ Богомъ во время перваго сотворенія вещей.

Въ этомъ отношеніи, онъ совершенно соглашался съ мнніемъ сэра Роберта Фильмера, что формы и учрежденія величайшихъ монархій восточной части свта были первоначально заимствованы съ этого удивительнаго образца и прототипа домашней и отеческой власти, которая, говорилъ онъ, въ теченіе ста и боле лтъ, постепенно вырождалась въ смшанное правленіе, которое — какъ бы оно ни было желательно въ большихъ соединеніяхъ человческаго рода — было весьма тревожно въ малыхъ и, какъ онъ видлъ, рдко порождало что-нибудь, кром путаницы и горя.

Вс эти соображенія — какъ частнаго, такъ и общественнаго характера — вмст взятыя, склоняли моего отца къ убжденію въ необходимости услугъ акушерки мужескаго пола: мать моя, наоборотъ, не хотла и слышать объ этомъ. Отецъ упрашивалъ и умолялъ ее хоть на одинъ этотъ разъ отказаться отъ своихъ правъ въ этомъ дл и предоставить ему выбрать за нее, мать упорно настаивала на своей привиллегіи, хотла выбирать сама и не соглашалась ни на чью помощь, кром старухи.— Что могъ подлать мой отецъ? Онъ истощилъ уже вс свои способности къ убжденію! переговорилъ съ нею во всхъ настроеніяхъ, выставилъ свои доводы со всякихъ точекъ зрнія — разсуждалъ съ ней, какъ христіанинъ, какъ язычникъ, какъ мужъ, какъ отецъ, какъ патріотъ, какъ человкъ. Мать отвчала на все только какъ женщина — такъ что ей приходилось довольно тяжело, ибо, такъ какъ она не могла принимать такого разнообразія видовъ и сражаться подъ ними, борьба выходила неравной — это было семеро противъ одного.— Что могла сдлать моя матушка? На ея сторон лежало хоть то преимущество (безъ котораго она, конечно, не выдержала бы борьбы), что на дн ея души находилось небольшое подкрпленіе въ вид личной досады, она и поддерживала ее, и давала ей возможность въ этомъ дл спорить съ моимъ отцомъ съ такой равносильностію, что об стороны пли Te Deum. Однимъ словомъ, мать моя настояла на томъ, чтобы имть при себ старуху, а оператору дано было позволеніе распить съ отцомъ и дядей Тоби Шенди бутылку вина въ гостиной и получить за это пять гиней.

Прежде чмъ кончить эту главу, я долженъ попросить позволеніе у прелестной читательницы сдлать ей маленькое предостереженіе, а именно: не заключать, на основаніи какихъ-нибудь двухъ неосторожныхъ, нечаянно пророненныхъ словъ, что я человкъ женатый. Я понимаю, что нжное наименованіе моей милой, милой Дженни, вмст съ нкоторыми другими доказательствами моихъ познаній въ области брачной жизни, разсянными тамъ и сямъ, довольно легко можетъ ввести въ заблужденіе самаго непредубжденнаго судью на свт и заставить его высказаться, такимъ образомъ, противъ меня. Единственно о чемъ я прошу теперь, сударыня, это — строгая справедливость, въ которой вы не должны отказать мн — столько же, сколько и вамъ самимъ — въ такой степени, чтобы не предршать обо мн и не осуждать меня до тхъ поръ, пока вы не будете въ состояніи выставить противъ меня боле серьезныя улики. Не думайте, однако, сударыня, что я хочу этимъ дать вамъ понять, что моя милая, милая Дженни — моя содержанка, это было бы слишкомъ нахально и неразумно съ моей стороны, такъ какъ это равносильно самовосхваленію, хотя и въ другой крайности, и сообщило бы моей личности оттнокъ распущенности, на который она, быть можетъ, не иметъ и права. Я желаю только того, чтобы вы убдились въ полной невозможности для васъ и для самаго проницательнаго человка на земл узнать настоящее положеніе дла раньше, чмъ черезъ нсколько томовъ.— Совсмъ не невозможно, чтобы моя милая, милая Дженни — какъ ни нжно такое наименованіе — была моимъ ребенкомъ. Посчитайте: я родился въ восемнадцатомъ году! Точно также ничего не было-бы неестественнаго и невроятнаго въ предположеніи, что моя милая Дженни — мой другъ.— Другъ!— Да, другъ! Неужели, сударыня, между обоими полами не можетъ существовать дружбы, не поддерживаемой непремнно… Фи, мистеръ Шенди!.. Не поддерживаемой, сударыня, ничмъ инымъ, кром того нжнаго и чудеснаго чувства, которое примшивается къ дружб, когда существуетъ различіе въ пол. Позвольте мн посовтовать вамъ познакомиться ближе съ чистыми и чувствительными страницами лучшихъ французскихъ романовъ, вы поистин будете удивлены, сударыня, когда увидите, какимъ разнообразіемъ скромныхъ выраженій одто то чудное чувство, о которомъ я имю честь говорить.

ГЛАВА XIX.

Я скоре согласился-бы объяснить труднйшую теорему изъ геометріи, чмъ одну изъ странностей моего отца, о которой мн сейчасъ придется сообщить читателю, я положительно отказываюсь понять, какимъ образомъ въ голов человка настолько здравомыслящаго, какъ мой отецъ, знающаго философію и, какъ читатель, конечно, замтилъ, интересующагося ею, мудраго въ политическихъ сужденіяхъ, и — какъ онъ увидитъ — далеко не профана въ полемик — могло зародиться такое, изъ ряда обыкновенныхъ выходящее, убжденіе, что я даже боюсь, какъ бы, узнавъ объ этомъ, читатель не отбросилъ сейчасъ же книгу въ сторону, если онъ хоть мало мальски холерикъ, если же онъ человкъ живого темперамента, то онъ отъ души посмется надъ нимъ, если онъ серьезенъ и наклоненъ къ мрачности, то онъ сразу осудитъ его, какъ странное и безумное, это было убжденіе его относительно выбора и нареченія имени, что, какъ онъ думалъ, было гораздо боле важнымъ дломъ, нежели могли понять поверхностные умы.

Его мнніе по этому вопросу было таково, что существуетъ какая то странная, таинственная связь между хорошими и дурными именами, какъ онъ различалъ ихъ, и нашими характерами и поведеніемъ, носившими ихъ отпечатокъ.

Герой Сервантеса не съ большимъ убжденіемъ и увренностью разсуждалъ о томъ, что сила чернокнижія обращала его подвиги въ смшное шутовство, а имя Дульцинеи проливало на нихъ блескъ и славу, чмъ мой отецъ — объ именахъ Трисмегиста и Архимеда, съ одной, и Никія и Симкина, съ другой стороны. Сколько Цезарей и Помпеевъ, говаривалъ онъ, благодаря одной вдохновительности ихъ именъ, стали достойными ихъ! И сколь многіе, прибавлялъ онъ, могли-бы прекрасно жить на свт, еслибы ихъ душевныя свойства не были окончательно придавлены и уничтожены именами.

Я отлично вижу, сударь, по вашимъ глазамъ (или какъ тамъ приходилось), говорилъ отецъ, что вы не охотно соглашаетесь съ этимъ моимъ мнніемъ, я, впрочемъ, сознаю, прибавлялъ онъ, что оно кажется скоре плодомъ воображенія, а не здраваго разсужденія, для тхъ, которые не изслдовали его тщательно, до основанія, и все же, милостивый государь мой, если я осмлюсь знать вашъ характеръ, я твердо убжденъ, что не многимъ рисковалъ бы, представивъ вамъ на разршеніе одинъ вопросъ — не какъ участнику въ спор, а какъ судь, къ здравому смыслу и безпристрастному разсмотрнію котораго я прибгаю въ этомъ дл, вы такъ-же свободны отъ узкихъ предубжденій воспитанія, какъ большинство людей, и — если я дерзну еще дале проникнуть въ вашу душу — обладаете свободой сужденія настолько, чтобы не оставить безъ поддержки мннія за то только, что оно лишено друзей. Вашъ сынъ — вашъ любимый сынъ, добрый и открытый нравъ котораго сулитъ вамъ столько въ будущемъ — вашъ Болли, сударь!— Неужели вы бы согласились, хотя бы вамъ за то давали цлый свтъ, назвать его Іудой? Разв, дорогой мой господинъ,— говаривалъ онъ, кладя свою руку вамъ на грудъ и обращаясь съ величайшей нжностью, тмъ мягкимъ и непреодолимымъ piano, котораго безусловно требуетъ самая природа аргумента ad hominem — разв вы согласились бы на такое опозоренье, если бы какой нибудь жидъ-крестный предложилъ это имя для вашего ребенка, общая вамъ и свой кошелекъ въ придачу. О, мой Богъ!— говорилъ онъ, подымая взоры кверху, если я не ошибаюсь въ васъ, милостивый государь, вы не способны на это, вы отнеслись бы съ презрніемъ къ такому предложенію, вы съ отвращеніемъ швырнули бы соблазнъ въ лицо соблазнителю.

Я восхищаюсь вашимъ величіемъ, которое вы выказали въ этомъ случа, а рыцарское презрніе къ деньгамъ, которое вы выражаете во всемъ этомъ дл, поистин благородно, но что еще боле возвышаетъ достоинство такого поступка — это побужденія, его вызвавшія — проявленіе родительской любви, подтверждающее истину и убдительность этой самой гипотезы — что еслибы сынъ вашъ былъ названъ Іудой — представленіе гнусности и вроломства — неотдлимое отъ этого имени, какъ тнь сопровождало бы его всю жизнь, и въ конц концовъ сдлало бы изъ него скрягу и злодя, несмотря на вашъ добрый примръ.

Я не знаю ни одного человка, который былъ бы въ состояніи возразить противъ этого аргумента. Но, дйствительно, говоря объ отц безпристрастно — онъ былъ неопровержимъ, какъ въ своихъ рчахъ, такъ и въ спорахъ, онъ родился ораторомъ — . Убжденіе было на его губахъ, а элементы логики и риторики до того были соединены въ немъ, онъ такъ быстро соображалъ и пользовался слабостями и страстями своего противника, что сама природа могла встать и провозгласить: сей человкъ краснорчивъ. Словомъ, стоялъ-ли онъ на истинной или на ложной почв по какому-нибудь вопросу — всегда было одинаково опасно и опрометчиво нападать на него, и однако — это странно — онъ никогда не читалъ ни Цицерона, ни Квинтилліанова De oratore, ни Изократа, ни Аристотеля, ни Лонгина — изъ древнихъ, ни Фоссія Скіоппія, ни Рама, ни Фарнаби — изъ новыхъ, и что еще боле поразительно — въ его мозгу ни разу въ теченіе всей его жизни не зажигаюсь даже малйшей искры изворотливости хотя бы одной лекціей о Кракенторн или Бургерсдицизе. или о какомъ-нибудь датскомъ логик и коментатор, онъ не зналъ даже разницы между аргументомъ ad ignorantiam и ad hominem, такъ что я хорошо помню, что когда онъ похалъ со мной записывать меня въ коллегію Іисуса въ ***, то для моего достойнаго учителя и двухъ трехъ членовъ этого ученаго общества составляло источникъ справедливаго удивленія то обстоятельство, что человкъ, не знавшій даже названія своихъ орудій, могъ такъ ловко ими работать.

А работать ими, насколько хватало силъ и умнья, приходилось моему отцу нердко, ибо онъ долженъ былъ постоянно защищать тысячи своеобразныхъ, забавно скептическихъ положеній. Я убжденъ, что большая часть ихъ появлялись первоначально какъ пустые капризы, ради шутки, такъ — vive la bagatelle, и онъ, пошутивши съ ними какихъ-нибудь полчаса и изощривши надъ ними свое остроуміе, оставлялъ ихъ до другого раза.

Я упоминаю объ этомъ не для того, чтобы построить гипотезу или предположеніе о возникновеніи и развитіи тхъ многихъ странностей, которыми отличался мой отецъ, а въ видахъ предостереженія ученаго читателя отъ легкомысленнаго допущенія къ себ такихъ гостей, которые, пользуясь въ теченіе нсколькихъ лтъ свободнымъ и безпрепятственнымъ доступомъ въ нашу голову, въ конц-концовъ основываютъ тамъ какую-то осдлость и дйствуютъ иногда словно дрожжи, хотя чаще на манеръ нжной страсти, которая начинается съ шутки, а кончается самой настоящей серьезностью.

Отъ этого-ли источника происходили и странности въ убжденіяхъ моего отца, или остроуміе у него постепенно поработило разсудокъ, или онъ дйствительно былъ вполн правъ во многихъ своихъ взглядахъ, несмотря на ихъ кажущуюся парадоксальность — ршить, ознакомившись съ ними, самъ читатель. Я утверждаю здсь только то, что относительно вліянія именъ онъ былъ искренно убжденъ и не смотрлъ на то, какъ относятся къ этому вопросу другіе, это было убжденіе цлостное и послдовательное, и для поддержки его онъ былъ готовъ, подобно всмъ послдовательнымъ спорщикамъ, двинуть съ мста небо и землю и перекрутить и измучить самую природу, словомъ, я повторяю: онъ былъ убжденъ: и вслдствіе этого, онъ терялъ всякое терпніе, когда встрчалъ людей — особенно среди знати, которые могли бы знать это лучше, настолько же и даже боле — равнодушныхъ и беззаботныхъ относительно того имени, которое они возлагали на своего ребенка, какъ еслибы дло шло о выбор между кличкой Цонто или Купидона для какого-нибудь щенка.

А это, говорилъ онъ, уже совсмъ неблаговидно, но что въ особенности говоритъ противъ такого отношенія къ длу, это то, что разъ какое-нибудь гнусное имя дано — съ злымъ-ли умысломъ, или необдуманно — то уже зло становится навки непоправимымъ, тогда какъ даже испорченная репутація человка можетъ современемъ очиститься, и когда-нибудь — если не при жизни оскорбленнаго, то хоть посл его смерти,— такъ или иначе, примириться съ свтомъ, а тутъ — онъ сомнвался даже, въ состояніи-ли парламентскій актъ помочь бд. Онъ зналъ не хуже васъ, что законодательство пріобрло власть надъ фамиліями, однако оно, въ силу вскихъ побужденій, которыя онъ могъ разъяснить, никогда не ршалось подвинуться еще на одинъ шагъ впередъ.

Было замтно, что хотя мой отецъ, въ силу вышеизложенныхъ убжденій, питалъ къ однимъ именамъ сильнйшее расположеніе, а къ другимъ столь-же сильную антипатію — однако для него было немалое число такихъ именъ, которыя такъ уравновшивались на его всахъ, что были ему совершенно безразличны. Къ такому разряду принадлежали — Джакъ, Дикъ и Томъ: ихъ отецъ взывалъ нейтральными именами, и безъ малйшей насмшки говорилъ о нихъ, что ихъ, съ сотворенія міра безразлично носило одинаковое число дураковъ и негодяевъ, какъ и умныхъ и хорошихъ людей, и онъ считалъ, что благодаря этому, взаимно сокращалось ихъ вліяніе, какъ дв равныя силы, дйствующія по противоположнымъ направленіямъ, поэтому, какъ онъ часто говаривалъ, онъ не далъ бы и вишневой косточки за право выбирать между ними. Бобъ — имя моего брата — также было одно изъ этихъ именъ средняго рода, не оказывавшихъ замтнаго вліянія ни въ ту, ни въ другую сторону, а такъ какъ отецъ находился въ Эпсом въ то время, когда ему его дали, то онъ не разъ благодарилъ Небо за то, что не вышло еще хуже. Андрей для него представлялъ нчто въ род отрицательной величины въ алгебр: оно, по его мннію, было хуже чмъ ничего. Вилліамъ стоялъ довольно высоко, Немись {Numps, уменьшительное отъ Humphrey — Онуфрій.} опять стояло низко, а про Ника {Nick, уменьшительное отъ Old Nick, означаетъ черта.} онъ говорилъ, что это самъ чортъ.

Но изъ всхъ именъ на Свт наисильнйшее отвращеніе питалъ онъ къ Тристраму, о немъ онъ имлъ самое низкое и презрительное представленіе, считая, что оно ничего не можетъ произвести in rerum natura {Въ природ вещей.}, кром крайней низости и мизерности, такъ что онъ даже посреди споровъ на эту тему, въ которые онъ нердко вовлекался, иногда вдругъ отклонялся въ сторону съ неожиданной азартной эпифонемой, или, врне, эротезисомъ {Восклицаніе, терминъ діалектики.}, забиралъ на треть и даже на цлую пятую выше того тона, въ которомъ шелъ разговоръ, и, ставя вопросъ ребромъ, вопрошалъ своего противника, можетъ-ли онъ утверждать, что онъ когда-либо видлъ, читалъ, или хотя-бы просто слышалъ, чтобы человкъ, именуемый Тристрамомъ, совершилъ что-либо великое или достопамятное?— Нтъ, отвчалъ онъ: Тристрамъ — это немыслимая вещь.

Что-же мшало моему отцу написать объ этомъ книгу, чтобы познакомить свтъ съ его убжденіемъ? Тонкому мыслителю невыгодно стоять особнякомъ съ своими мнніями, не давая имъ должнаго исхода.— Это-то именно и есть, что сдлалъ мой отецъ: въ шестнадцатомъ году, то-есть за два года до моего рожденія, онъ работалъ надъ спеціальной диссертаціей исключительно о слов ‘Тристрамъ’, въ которой высказывалъ свту, съ большой искренностью и скромностью, основанія той непреодолимой ненависти, которую питалъ къ этому имени.

Не пожалетъ-ли отъ души моего отца мягкосердечный читатель, сопоставивъ этотъ разсказъ съ заглавіемъ книги, при вид того, какъ порядочный и благорасположенный человкъ, хотя и со странными, но все-же безобидными понятіями, осмянъ въ нихъ противными обстоятельствами, не тяжело-ли взглянуть на сцену, увидть разрушеніе и наругательство надъ его взглядами и желаніями, цлый рядъ случайностей, постоянно обрушивающихся на него, и съ такой безъисходностью и жестокостью, точно они были нарочно задуманы и направлены противъ него, съ единственной цлью насмяться надъ его разсужденіями! словомъ — увидть, что такой человкъ, старый и не приспособленный къ заботамъ, десять разъ на день терпитъ неудачи! Десять разъ на день называетъ дитя своихъ молитвъ Тристрамомъ! Печальный диссонансъ, соединяющійся въ его ушахъ съ Нинкомпупомъ и какимъ угодно ругательствомъ во всемъ поднебесьи. Клянусь его останками — если только злой духъ когда-либо интересовался или занимался разрушеніемъ предположеніи смертныхъ людей — это было тутъ, и еслибы только не необходимо было прежде родиться, чмъ подвергнуться крещенію, то я-бы немедленно разсказалъ о немъ читателю.

ГЛАВА XX.

— Какъ могли вы бытъ такъ невнимательны, сударыня, читая предыдущую главу! Я сказалъ вамъ въ ней, что моя мать была не католичка.— Католичка!.. да вы, сударь, не говорили мн ничего подобнаго.— Сударыня, позвольте мн еще разъ повторить, что я сказалъ это вамъ совершенно ясно, такъ-какъ это представляетъ непосредственный выводъ изъ всего сказаннаго.— Въ такомъ случа, сударь, я врно пропустила страницу.— Нтъ, сударыня, вы не пропустили ни единаго слова…— Значитъ, я спала.— Мое самолюбіе, сударыня, не позволяетъ мн допускать это извиненіе.— Ну, такъ я объявляю, что я объ этомъ ровно ничего не знаю.— Вотъ въ этомъ именно я васъ и обвиняю, сударыня, и въ наказаніе за это, я требую, чтобы вы немедленно — то-есть добравшись до первой точки — вернулись назадъ и перечитали всю главу снова. Я наложилъ на эту даму такую эпитемію не ради шалости и не изъ жестокости, а по самымъ лучшимъ побужденіямъ, поэтому я не стану извиняться передъ ней, когда она вернется. Я сдлалъ это для того, чтобы показать дурную привычку, овладвшую тысячами другихъ, подобныхъ ей, читать все впередъ, отыскивая лишь разныя приключенія, а не ища той глубокой учености и знанія, которое неизбжно почерпается изъ подобной книги, когда ее читаютъ такъ, какъ слдуетъ.— Умъ долженъ быть пріученъ длать по дорог мудрыя размышленія и выводить любопытныя заключенія, эта-то привычка и дала возможность Плинію Младшему сказать, ‘что онъ никогда не читалъ ни одной, даже самой плохой, книги, безъ того, чтобы не извлечь изъ нея какой-нибудь пользы’. Исторія Греціи и Рима, просмотрнная безъ такого отношенія и вниманія къ ней, принесетъ, я убжденъ, меньше пользы, чмъ какой нибудь разсказъ о Парисм и Парисмен, или даже о семи богатыряхъ Англіи, прочитанный серьезно.

— Но вотъ идетъ моя барыня. Ну, что-же, сударыня, прочитали вы ту главу, какъ я отъ васъ потребовалъ? Да? и неужели вы и посл вторичнаго чтенія не замтили тхъ словъ, которыя намекаютъ на такой выводъ?— Ни одного такого слога!.. Въ такомъ случа, сударыня, соблаговолите хорошенько вдуматься въ предпослднюю строчку той главы, гд я говорю, что ‘мн было необходимо родиться прежде, чмъ подвергнуться крещенію’. Еслибы моя мать была католичкой, то этой-бы необходимости не было {*}.

{*) Правила римской церкви повелваютъ крестить младенцевъ, въ опасныхъ случаяхъ, до ихъ рожденія, однако, съ тмъ условіемъ, чтобы совершающій крещеніе могъ видть хоть какую-нибудь часть крещаемаго ребенка. Но доктора Сорбонны, вслдствіе совщанія, которое они имла 10-го апрля 1733 года, расширили права акушерокъ постановленіемъ, что еслибы даже никакая часть младенца не показалась наружу, обрядъ крещенія можетъ, тмъ не мене, быть совершенъ,— въ такомъ случа черезъ вспрыскиванье — par le moyen d’une petite canulle — сирчь, спрынцовкой.— Весьма странно, что такая изумительно изобртательная голова, какъ св. ома Аквинскій, такой мастеръ въ дл запутыванія и распутыванія узловъ схоластическаго богословія, потративъ столько трудовъ на разршеніе этого вопроса, въ конц-концовъ отказался отъ него, какъ отъ второй la chose impossible: — ‘Infantes in materais uteris existenses (рекъ св. ома) baptizari possunc nullo modo’.— О ома, ома!

Если читатель интересуется познакомиться съ вопросомъ о крещеніи черезъ впрыскиваніе въ той форм, въ которой онъ былъ представленъ докъ рамъ Сорбонны, вмст съ ихъ разсужденіями объ этомъ, то пусть обратится къ слдующему:

MEMOIRE PRESENTE A MESSIEURS LES DOCTEURS DE SORBONNE*).
*) Vide Deventer. Paris edit. 4то. 1734, p. 366.

Un Chirurgien Accoucheur reprsente Messieurs les Docteurs de Sorbonne, qu’il y a des cas. quoique tr&egrave,s rares, o une m&egrave,re ne sauroic accoucher, et mme o l’enfant est tellement renferm dans le sein de sa mere, qu’il ne fait paritro aucune partie de son corps, ce qui seroit un cas, suivant les Rituels, de lui confrer, du moins sous condition, le baptme. Le Chirurgien, qui consulte, prtend, par le moyen d’une petite canulle, de pouvoir baptiser immdiatement l’enfant, sans faire aucun tort la mere.— Il demand si ce moyen, qu’il vient de proposer, est permis et lgitime, et s’il peut s’en servir dans les cas qu’il vient d’expostr.

REPONSE.

Le Conseil estime, que la question propose souffre de grandes difficults. Les Thologiens posent d’un cot pour principe, que le baptme, qui est une naissance spirituelle, suppose une premiere naissance, il faut tre n dans la monde, pour renaitre en Jesus Christ, comme ils l’enseignent. S. Thomas, 3 part, qnoest 88. artic. 11. suit cette doctrine comme une vrit constante, l’on ne peut, dit ce S. Docteur, baptiser les enfans qui sont renferms dans le sein do leurs meres, et S. Thomas est fond sur ce, que les enfans ne sont point ns et ne peuvent tre compts parmi les autres hommes, d’o il conclut!, qu’ils ne peuvent tre l’objet d’une action extrieure pour recevoir par leur minist&egrave,re les sacremens ncessaires au salut: Pueri in maternis uteris existentes nondum prodierunt in lucem ut cum aliis hominibus vitam du cant, unde non possunt subjici actioni humanae, ut per eorum Ministerium sacramenta recipiair ad salutem. Les rituels ordonnent dans la pratique ce que и s thologiens ont tabli sur les mmes mati&egrave,res, et ils deffendent tous d’une mani&egrave,re uniforme, de baptiser les enfans qui sont renferms dans le sein de leurs meres, s’ils ne font paroitre quelque partie de leurs corps. Le concours des thologiens, et des rituels, quit sont les regies des dioc&egrave,ses, paroit former une autorit qui termine la question presente, cependant le conseil de conscience considrant d’un ct, que le raisonnement des thologiens est uniquement fond sur une raison de convenance, et que la deffense des rituels suppose que l’on ne peut baptiser immdiatement les enfans ainsi renferms dans le sein de leurs meres, ce qui est contre la supposition presente, et d’un autre cot considrant que les mmes thologiens enseignent, que l’on peut risquer les sacremens que Jesus Christ a tablis comme des moyens faciles, mais ncessaires pour sanctifier les hommes, et d’ailleurs estimant, que les enfants renferms dans le sein de leurs meres, pourroint tre capables de salut, pareequ’ils sont capables de damnation:— pour ces considerations, et en egard l’expos, suivant lequel on assure avoir trouv un moyen certain de baptiser ces enfants ainsi renferms, sans faire ancun tort la mere, le Conseil estime que l’ou pourrait se servir du moyen propos, duns la confiance qu’il a, que Dieu n’a point laiss ces’sortes d’enfants sans aucuns secours, et supposant, comme il est expos, que le moyen dont il s’agit est propre ti leur procurer le baptme: cependant comme il s’agiroit, en autorisant la pratique propose, de changer une r&egrave,gle universellement tablie, le Conseil croit que celui qui consulte doit d’addresser son evque, et qu’il appartient de juger de Futilit, et du danger du moyen propos et comme sous le bon plaisir de l’evque, le Conseil estime qu’il faudrait recourir au Pape, qui a le droit d’expliquer les r&egrave,gles de l’eglise, et d’y droger dans le cas. ou la loi ne sauroit obliger, quelque sage et quelque utile que paroisse la mani&egrave,re de baptiser dont il s’agit, le Conseil ne pourvoit l’approuver sans le concours de ces deux autorits. On conseils au moins celui qui consulte, de s’adresser son evque, et de lui faire part de la presente dcision, alin que, si le prlat entre dans les raisons sur lesquelles les docteurs soussigns s’appuyent, il puisse tre autoris, dans le cas de ncessit, ou il risquerait trop d’attendre que la permission ft demande et accorde d’employer le moyen qu’il propose si avantageux au salut de l’enfant. Au reste, le Conseil, eu estimant que l’un pourrait e’n servir, croit cependant, que si les enfants, dont il s’agit, venoient au monde, contre l’esperance de ceux qui se seraient servis du mme moyen, il serait necessaire de les baptiser sous condition, et en cela le Conseil se conforme si tous les rituels, qui en autorisant le baptme d’un enfant qui faitparotre quelque partie de son corps, enjoignent nantmoins, et ordonnent de le baptiser sous condition, s’il vient heureusement au monde.

Dlibr en Sorbonne, le 10 Avril, 1733.

A. Le Moyne.
L. De Romigny.
De Marcilly.

Г. Тристрамъ Шенди приноситъ свои поздравленія гг. Le Moyne, De Romigny и De Marcilly и надется, что они хорошо спали ночь посл такого скучнаго засданія. Онъ желалъ-бы узнать, не врне-ли и проще было-бы окрестить черезъ вспрыскиванье всхъ Homunculi огуломъ, сразу, непосредственно за обрядомъ бракосочетанія и до его фактическаго наступленія, съ сохраненіемъ, конечно, вышеупомянутаго условія, что если Homunculi находятся въ здравіи и благополучно появятся посл этого на свтъ, то каждый изъ нихъ будетъ перекрещенъ вновь, и во вторыхъ, если вообще это дло исполнимо, какъ думаетъ г. Шенди, par le moyen d’une petite canulle и sans taire aucun tort au p&egrave,re.

(Примчаніе автора).}

Это ужасное несчастіе для моей книги, и еще большее для республики словесности,— такъ что при вид его, мое личное несчастіе цликомъ поглощается имъ,— что это самое отвратительное стремленіе къ новымъ приключеніямъ повсюду до того сильно вошло у насъ въ привычку и въ характеръ, и что мы до того упорно добиваемся удовлетворенія нашей нетерпливой похотливости въ этомъ направленіи, что только самыя грубыя и наиболе матеріальныя части сочиненія укладываются въ насъ, тонкіе намеки и хитрыя сообщенія науки, точно духи, улетаютъ кверху, тяжелое нравоученіе падаетъ на земь — и оба такъ-же теряются для свта, какъ еслибы они совсмъ и не поднимались со дна чернильницы.

Я хотлъ-бы, чтобы для читателя не много осталось незамченными такихъ мстъ, какъ то, въ которомъ попалась читательница. Я хотлъ-бы, чтобы они оказали свое дйствіе, и чтобы вс добрые люди, какъ мужескаго, такъ и женскаго рода, научились, изъ этого примра, не только читать, но и думать.

ГЛАВА XXI.

— Удивительно, что это за шумъ и бготня тамъ, наверху? сказалъ мой отецъ, обращаясь, посл полуторачасового молчанія, къ дяд моему Тоби, который — надо вамъ сказать — сидлъ съ противоположной стороны у камина, куря все время свою неизмнную трубку, въ нмомъ созерцаніи новой пары бархатныхъ штановъ, которые были на немъ надты:— что они тамъ могутъ длать? промолвилъ отецъ,— мы едва можемъ слышать другъ друга.

— Я думаю, отвтилъ дядя Тоби, вынимая трубку изо-рта и ударяя ея головку два или три раза о ноготь большого пальца лвой руки, прежде чмъ начать свою фразу:— я думаю, сказалъ онъ….. Однако чтобы вы могли врно войти во взгляды моего дяди Тоби на это дло, васъ надо сначала посвятить хотя отчасти въ его характеръ, который я представлю вамъ лишь въ общихъ чертахъ, а тогда діалогъ между нимъ и отцомъ возобновится съ такимъ же успхомъ.

Скажите, какъ звали того человка — я такъ спшу писать, что не имю времени вспомнить или искать это — который первый замтилъ, ‘что въ нашемъ воздух и климат много непостоянства’. Кто-бы онъ ни былъ, онъ сдлалъ врное и хорошее замчаніе.— Но слдствіе, выведенное отсюда — именно, что ‘это-то и одарило насъ такимъ разнообразіемъ странныхъ и капризныхъ характеровъ’ — уже не его: оно было открыто другимъ человкомъ, по меньшей мр черезъ полтора вка посл того, затмъ еще — что этотъ богатый складъ оригинальнаго матеріала представляетъ истинную и естественную причину того, что наши комедіи на столько лучше французскихъ, или какихъ-либо другихъ, написанныхъ или могущихъ быть написанными на континент,— это открытіе не было сдлано вполн до половины, приблизительно, царствованія короля Вильгельма, когда великій Драйденъ, писавши одно изъ своихъ длинныхъ предисловій (если не ошибаюсь), весьма удачно напалъ на него. Въ самомъ дл, къ концу царствованія Анны, великій Аддиссонъ началъ покровительствовать этому мннію и боле полно объяснилъ его свту въ одномъ или двухъ своихъ ‘Зрителяхъ’ {‘The Spectator’ — ежедневный сатирическій листокъ, основанный Стилемъ (Steele) около 1711 года, главнымъ сотрудникомъ его былъ знаменитый юмористъ и критикъ Addison.}, но открытіе было не его. Затмъ, въ четвертыхъ и послднихъ, что эта странная неправильность въ нашемъ климат, производящая столь странную неправильность въ нашихъ характерахъ, до нкоторой степени вознаграждаетъ насъ тмъ, что даетъ намъ источникъ веселиться, когда погода не позволяетъ намъ выйти изъ дому — это замчаніе мое собственное, и оснило меня имъ въ сей самый день, 26 марта 1759 года, между девятью и десятью часами утра

Такимъ образомъ, мои сотрудники и сообщники въ этой великой жатв нашей учености, созрвающей теперь на нашихъ глазахъ — такимъ образомъ, медленными шагами случайнаго роста, наши познанія: физическія, метафизическія, физіологическія, полемическія, морскія, родовспомогательныя, математическія, энигматическія, техническія, біографическія, романическія, химическія, съ пятидесятью другими отраслями ихъ (большинство которыхъ, подобно этимъ, также оканчиваются на ическія) постепенно, въ теченіе боле двухъ послднихъ столтій, подбирались къ тому ихъ совершенства, отъ котораго, если можно составлять предположенія на основаніи передового движенія этихъ послднихъ семи годовъ, мы никоимъ образомъ не можемъ далеко отстоять.

Надо надяться, что когда это случится, оно положитъ конецъ всякаго рода писанію, отсутствіе всякаго рода писанія положитъ конецъ всякаго рода чтенію, а это, современемъ, какъ война рождаетъ бдность, бдность — миръ, должно постепенно положить конецъ всякаго рода знанію — и тогда намъ придется начинать все съизнова, или, иными словами, очутиться какъ разъ тамъ, откуда отправились.

— Счастливыя, трижды счастливыя времена! Я хотлъ-бы только, чтобы эра моего рожденія такъ-же, какъ и способъ и манера его, были немного измнены или могли-бы быть отсрочены, съ нкоторымъ удобствомъ для моихъ отца и матери, на какія-нибудь двадцать или двадцать-пять лтъ, когда человкъ могъ-бы ожидать какой-нибудь случайности въ литературномъ мір.

Однако, я забываю своего дядю Тоби, котораго мы оставили все это время выколачивать пепелъ изъ своей трубки.

Его характеръ принадлежалъ къ тому особенному разряду, который длаетъ честь нашей атмосфер, и я не затруднялся-бы причислить его къ ея первокласснымъ произведеніямъ, если-бы въ немъ не появлялось слишкомъ много чертъ семейнаго сходства, которыя показывали, что эта своеобразность его духа происходила скоре отъ крови, нежели отъ втровъ или воды, или какихъ-бы то ни было ихъ измненій и соединеній, а поэтому я часто недоумвалъ, отчего мой отецъ — должно быть, впрочемъ, имвшій на то свои причины — замчая во мн, когда я былъ мальчикомъ, нкоторые признаки эксцентричности, никогда не пытался объяснить ихъ происхожденія такимъ образомъ, ибо все семейство Шенди всегда отличалось странностями: я говорю о мужчинахъ — женщины не имли никакихъ чертъ характера — за исключеніемъ, впрочемъ, моей двоюродной бабки Дины, которая, лтъ шестьдесятъ тому назадъ, сошлась съ кучеромъ и имла отъ него ребенка, — за что, какъ часто говорилъ мой отецъ, сообразно съ своей гипотезой на счетъ именъ, она можетъ благодарить своихъ крестныхъ отцовъ и матерей.

Это покажется очень страннымъ — и я столько-же думалъ-бы о томъ, чтобы обронить загадку на пути читателя (что совсмъ не въ моемъ интерес), какъ и о томъ, чтобы пустить его въ догадки относительно того, какъ могло произойти, что такого рода случай, черезъ столько лтъ посл его совершенія, остается нарушителемъ мира и единства, которые, во всхъ остальныхъ отношеніяхъ, такъ искренно существовали между моимъ отцомъ и моимъ дядей Тоби. Казалось-бы, что вся сила этого несчастья должна-бы истратиться и излиться первоначально въ семейств — какъ это обыкновенно и бываетъ. Но въ нашей семь ничто не происходило обыкновеннымъ путемъ. Возможно, что въ то самое время, когда это случилось, существовало для нея какое-нибудь иное огорченіе, а такъ какъ огорченія посылаются намъ для нашего блага, а это никогда никакого блага семейству Шенди не принесло, то оно и лежало, выжидая, пока благопріятное время и обстоятельства доставятъ ему случай выполнить свое назначеніе.— Замтьте, я этимъ ничего не опредляю.— Мое правило — постоянно показывать любопытнымъ различные пути изслдованія, добираться до самыхъ источниковъ разсказываемыхъ случаевъ не съ педантической указкой и не съ ршительностью Тацита, который перехитрилъ и себя, и читателя, но съ предупредительнымъ смиреніемъ сердца, готоваго лишь къ услугамъ любознательныхъ: для нихъ я пишу, и ими буду читаться — если только можно предположить, что чтеніе этого рода продержится достаточно долго — до самаго конца свта.

Поэтому я не могу опредлить, отчего этотъ источникъ горя былъ такимъ образомъ припасенъ для моего отца и дяди. За то я могу объяснить съ величайшей точностью, какимъ образомъ и въ какомъ направленіи онъ развивался до того, чтобы сдлаться причиной разногласія между ними, именно дло было такъ:

Мой дядя Тоби Шенди, сударыня, былъ господиномъ, который, кром добродтелей, входящихъ обыкновенно въ составъ характера честнаго и прямого человка, обладалъ въ высокой степени еще одной, которая рдко, или никогда не помщается въ каталог, это была крайняя и безпримрная природная скромность,— хотя я долженъ поправиться относительно слова ‘природный’ по той причин, чтобы не предршать вопроса, который скоро придется слушать, а именно — была-ли эта скромность въ немь природная или благопріобртенная?— Но откуда-бы ни взялъ ее дядя Тоби, это была, тмъ не мене, скромность въ полнйшемъ смысл этого слова, и это, сударыня, не относительно словъ, ибо онъ былъ такъ несчастливъ, что не имлъ среди нихъ большого выбора, но по отношенію къ дламъ, и этотъ видъ скромности до того овладлъ имъ и разросся въ немъ до такой высоты, что почти сравнялся, если такая вещь возможна, даже со скромностью женщины: съ этой женской порядочностью, сударыня, и внутренней чистотой мыслей и мечтаній вашего пола, которая возбуждаетъ въ насъ трепетъ передъ вами.

Вы, конечно, вообразите, сударыня, что мой дядя Тоби почерпнулъ все это именно изъ такого источника, что онъ проводилъ значительную часть своего свободнаго времени въ разговорахъ съ вашимъ поломъ и что, благодаря основательному знакомству съ вами и сил подражательнаго стремленія, которую такой прекрасный примръ длаетъ неодолимой, онъ и пріобрлъ эти любезныя черты характера.

Я жалю, что не могу отвтить вамъ утвердительно, ибо за исключеніемъ своей невстки, жены моего отца и моей матери — дядя Тоби едвали обмнялся съ этимъ поломъ тремя словами за столько лтъ.— Нтъ, сударыня, онъ пріобрлъ ихъ отъ удара. — Удара?— Да, сударыня, благодаря удару камнемъ, оторваннымъ ядромъ отъ парапета горнверка. при осад Намюра, который ударилъ дядю Тоби прямо въ пахъ.— Какъ-же это могло вызвать такія послдствія?— Разсказъ объ этомъ, сударыня, длиненъ и любопытенъ, но ужъ это было-бы совсмъ натыкаться въ повствованіи на каждую кучу, еслибы я далъ вамъ его здсь.— Пусть онъ останется эпизодомъ для послдующаго, и въ своемъ мст вс относящіяся къ нему обстоятельства будутъ обстоятельно вамъ изложены. До тхъ поръ — не въ моей власти пролить боле свта на это дло или сказать боле, чмъ уже сказано, то-есть, что мой дядя Тоби былъ господиномъ безпримрной скромности, а постоянное подогрваніе ея со стороны извстной доли фамильной чести нсколько утомило и разрдило ее, и это производило на него такое дйствіе, что онъ не могъ слышать безъ величайшаго волненія, если въ разговор касались случая съ теткой Диной. Малйшаго намека на это было достаточно, чтобы бросить его въ краску, когда-же мой отецъ распространялся объ этомъ въ смшанномъ обществ, что ему часто приходилось длать для подтвержденія своей теоріи, это несчастное пятно, лежавшее на одной изъ лучшихъ отраслей рода, уязвляло честь и скромность моего дяди Тоби до крови, и онъ не рдко отводилъ моего отца въ сторону, въ величайшемъ безпокойств, какое вы только можете себ представить, чтобы урезонить его, общая дать ему все, что угодно, лишь-бы онъ оставилъ эту исторію въ поко.

Мой отецъ, какъ мн кажется, питалъ къ дяд Тоби самую искреннюю и нжную любовь, какую когда-либо питалъ братъ къ брату, и сдлалъ-бы все на свтъ, чего только можетъ разумно пожелать одинъ братъ отъ другого, чтобы успокоить душу моего дяди Тоби по этому, или какому либо иному вопросу. Но это было выше его власти.

— Отецъ, какъ я вамъ уже сказалъ, былъ отъ природы философомъ, спекулятивнымъ, систематичнымъ, а дло моей тети Дины было такъ-же важно для него, какъ для Коперника обратное движеніе планетъ. Отступленіе Венеры въ ея орбит подтвердило Коперниковскую систему, названную такъ по его имени, а отступленія тети Дины отъ ея орбиты сослужили такую-же службу для утвержденія системы моего отца, которая, надюсь, постоянно будетъ извстна въ будущемъ, какъ Шендіева система, по примру той.

Относительно какого другого фамильнаго безчестія мой отецъ, думаю, обладалъ такимъ-же чувствомъ стыда, какъ и всякій человкъ, и я полагаю, что ни онъ, ни Коперникъ не стали-бы разглашать оба эти обстоятельства и не обратили-бы на нихъ ни малйшаго вниманія, еслибы не обязательство ихъ, какъ они считали, по отношенію къ правд.— Amicus Plato, говорилъ мой отецъ, составляя отвтъ дяд Тоби и продолжая въ то-же время:— Amicus Plato — то-есть, Дина была моей теткой,— sed magis arnica veritas — но истина моя сестра.

Эта противоположность воззрній моего отца и дяди была источникомъ многихъ братскихъ перепалокъ. Одинъ не могъ слышать упоминанія объ этой повсти фамильнаго безчестія, другой не пропускалъ почти ни одного дня безъ того, чтобы не намекнуть на нее.

— Ради Бога, умолялъ дядя Тоби — и ради меня, и ради всхъ насъ, мой дорогой братъ Шенди, оставь эту тетушкину исторію въ поко и не тревожь ея праха. Какъ можешь ты, какъ можешь ты чувствовать такъ мало сожалнія къ слав нашей семьи?— Что значитъ слава семьи въ сравненіи съ гипотезой? отвчалъ мой отецъ:— нтъ, да ужъ если говорить объ этомъ — что значитъ самая жизнь семьи?— Жизнь семьи! повторялъ дядя Тоби, откидываясь назадъ въ своемъ кресл и поднимая къ небу руки, глаза и одну ногу.— Да, жизнь, утверждалъ отецъ, поддерживая свое положеніе. Сколько тысячъ ихъ является ежегодно, отверженныхъ (по крайней мр, во всхъ цивилизованныхъ странахъ) и не считаемыхъ ни за что, точно воздухъ, въ сопоставленіи съ гипотезой.— По моему простому пониманію вещей, возражалъ дядя Тоби: — каждый подобный случай есть сущее убійство, кто бы тамъ его ни совершилъ.— Вотъ въ этомъ-то и скрывается твоя ошибка, отвчалъ мой отецъ, ибо, in foro scientiae, не существуетъ такой вещи, какъ убійство, а есть только смерть, братъ.

На это дядя Тоби никогда не брался отвчать какимъ-либо инымъ доводомъ, кром насвистыванія полудюжины тактовъ изъ Лиллибуллеро. Знайте, что это былъ обыкновенный путь, которымъ онъ выражалъ свои страсти, когда что-нибудь возмущало или поражало его, и въ особенности когда высказывалось что-нибудь такое, что онъ считалъ весьма нелпымъ.

Такъ какъ ни одинъ изъ нашихъ писателей по логик и ни одинъ ихъ комментаторъ, насколько мн помнится, не счелъ нужнымъ дать названіе этому особому виду аргумента, то я позволяю себ сдлать это, по двумъ причинамъ: во-первыхъ, но избжаніе путаницы въ спорахъ, чтобы его всегда можно было отличить отъ всякаго другого рода аргументовъ, каковы: argumentum ad verecundiam, ex absurdo, ex fortiori и много разныхъ другихъ, и, во-вторыхъ, чтобы дать возможность дтямъ моихъ дтей сказать, что голова ихъ ученаго дда однажды потрудилась съ такой-же пользой, какъ и головы иныхъ людей, что онъ придумалъ названіе и щедро бросилъ его въ сокровищницу artis logicae одному изъ наиболе неопровержимыхъ аргументовъ во всей наук: а если признать, что результатъ спора — скоре молчаніе, чмъ убжденіе, то они могутъ, если хотятъ, прибавить — одному изъ лучшихъ.

Поэтому я настоящимъ указомъ строго приказываю и повелваю, чтобы онъ былъ извстенъ и отличенъ подъ именемъ и титуломъ argumentum fistulatorium, и не иначе, и чтобы онъ былъ поставленъ на ряду съ argumentum baculinum и argumentum ad crumenam, и на вс будущія времена подвергался изученію въ той же глав.

Что же касается argumentum tripodium, который употребляется только женщиной противъ мужчины, и argumentum ad Rem, употребляемаго, наоборотъ, лишь мужчиной противъ женщины — ихъ за глаза достаточно для особой лекціи, и такъ какъ, при томъ-же, одинъ есть лучшій отвтъ на другой, то пусть они также будуіъ помщены особо и разсмотрны въ самостоятельномъ параграф.

ГЛАВА XXII.

Ученый епископъ Голль (Holl) — я говорю о знаменитомъ доктор Іосиф Голл, который былъ епископомъ Эксетерскимъ въ царствованіе короля Якова Перваго — говоритъ намъ, въ одной изъ своихъ декадъ, въ конц своего ‘Божественнаго искусства размышленія’, напечатаннаго въ Лондон въ 1610 году, Джономъ Билемъ (Beal), живущимъ въ Альдерсгетъ-Стрит, ‘что самовосхваленіе въ человк отвратительно’, и я дйствительно думаю также.

Хотя, съ другой стороны, когда дло сдлано мастерски и нтъ вроятія, что это замтятъ — мн кажется не мене отвратительнымъ, если человкъ потеряетъ должную ему славу и оставитъ свтъ, позволивъ ей сгнить въ его голов.

Именно таково мое положеніе.

Ибо въ этомъ длинномъ отклоненіи, въ которое я случайно былъ вовлеченъ, какъ и во всхъ моихъ отклоненіяхъ (за исключеніемъ лишь одного), видна мастерская черта искуснаго отклоненія, заслуга, я боюсь, совершенно незамченная читателемъ, не вслдствіе отсутствія въ немъ проницательности, но оттого, что это такое превосходство, которое рдко спрашивается, да, правду сказать, рдко и ожидается въ отклоненіяхъ. Черта эта слдующая: хотя вс мои отклоненія и удачны, какъ вы видите сами, и я такъ же далеко и часто улетаю отъ предмета разговора, какъ любой изъ писателей Великобританіи, однако, я постоянно принимаю мры, чтобы такъ устроить свои дла, что главная суть никогда не останавливается въ моемъ отсутствіи.

Я вотъ, напримръ, только собирался показать вамъ въ общихъ чертахъ капризный характеръ моего дяди Тоби, какъ на встрчу намъ подвернулась тетя Дина съ кучеромъ и повела насъ въ причудливое странствіе, на милліоны миль, въ самое сердце планетной системы, несмотря на все это, вы замтили, что обрисовка характера дяди Тоби медленно подвигалась все время, не въ рзкихъ очертаніяхъ его, конечно — это было немыслимо — но кое-какія скрытыя черты и слабыя проявленія его были указываемы время отъ времени, по мр того, какъ мы подвигались впередъ, такъ что вы гораздо лучше знакомы съ дядей Тоби теперь, нежели были прежде.

Благодаря такому соображенію, мой трудъ представляетъ машину совершенно особаго рода, въ него внесены и примирены два противоположныхъ движенія, считавшіяся въ разногласіи одно съ другимъ. Словомъ, мое произведеніе и дигрессивно, и прогрессивно — одновременно.

Это, милостивый государь, исторія совершенно отличная отъ вращенія земли около оси въ ея суточномъ движеніи, въ связи съ движеніемъ впередъ по эллиптической орбит, которое производитъ года и обусловливаетъ то разнообразіе и перемну временъ года, которое мы испытываемъ, хотя я и сознаюсь, что оно подало мн эту мысль — какъ, кажется, и величайшія изъ нашихъ хваленыхъ изобртеній и открытій произошли отъ такихъ-же пустыхъ намековъ.

Отклоненія — это безспорно, лучи солнца — это жизнь ихъ въ этой книг — тогда ужъ лучше забрать вмст съ ними и все остальное: лишь холодъ вчной зимы станетъ тогда царить на каждой страниц, возвратите ихъ автору — и онъ выступаетъ словно женихъ, сулитъ веселье, вноситъ разнообразіе и не даетъ стихнуть аппетиту.

Вся хитрость въ хорошемъ приготовленіи и въ управленіи ими такъ, чтобы они служили къ выгод не только читателя, но также и автора, неловкость котораго въ этомъ дл поистин достойна сожалнія: ибо съ той минуты, какъ онъ пускается въ отступленія, вся его работа останавливается, а если онъ продолжаетъ свой главный трудъ, то наступаетъ конецъ отклоненіямъ.

— Это скверная работа.— По этой причин, я съ самаго начала, видите-ли, построилъ основаніе и его случайныя части съ такими перерывами и такъ запуталъ и переплелъ дигрессивныя движенія съ прогрессивными, вставилъ одно колесо внутрь другого, что поддерживалось движеніе всей машины вообще, и — что еще боле — движеніе это будетъ поддерживаться въ теченіе этихъ сорока лтъ, если источникъ здоровья пожелаетъ благословить меня на столько времени жизнью и хорошимъ расположеніемъ духа.

ГЛАВА XXIII.

Я чувствую въ себ сильное стремленіе начать эту главу очень нелпымъ образомъ, но не стану препятствовать своему желанію, и потому начинаю такъ:

Если-бы вставка Момусова стекла въ человческую грудь, согласно предложенной этимъ архикритикомъ поправк, дйствительно произошла, то, во-первыхъ, явилось-бы слдующее глупое слдствіе: что и самый мудрый и серьезный изъ насъ всхъ долженъ былъ-бы, каждый день своей жизни, оплачивать, тою или иною монетою, оконную пошлину.

И, во-вторыхъ, еслибы это стекло было туда вставлено, то для распознанія характера человка не нужно было-бы ничего иного, какъ только взять стулъ, тихонько подойти, какъ будто къ діоптрическому улью, заглянуть туда — и увидть душу во всей ея нагот, наблюдать вс ея движенія и злоумышленія, прослдить вс ея причуды, отъ ихъ первоначальнаго зарожденія и до выхода ихъ наружу, взглянуть на нее, когда она свободно отдается рзвости, прыжкамъ и своенравію, обратить вниманіе на боле солидное поведеніе, слдующее за такой рзвостью — и затмъ, взявши перо и чернила, записать только то, что видлъ и чему могъ присягнуть. Но это такое преимущество, котораго лишенъ біографъ на этой планет, на Меркуріи (можетъ быть) это и возможно, а если нтъ — то тмъ лучше для него, ибо тамъ, я думаю сильная жара, доказанная вычисленіями на основаніи близости его къ солнцу и предполагаемая выше температуры раскаленнаго желза, должна была давнымъ давно остеклить тла обитателей (дйствующая причина), чтобы приспособить ихъ къ климату (конечная причина), такъ что, благодаря этому, вс вмстилища ихъ душъ, сверху до низу, стали ничмъ инымъ — чего не можетъ опровергнуть и самая глубокая философія — какъ тонкой, прозрачной оболочкой чистаго стекла (за исключеніемъ пупочнаго узла), такъ что до тхъ поръ, пока жители не состарятся и порядкомъ не сморщатся, вслдствіе чего лучи свта, проходя сквозь нихъ, будутъ преломляться такимъ чудовищнымъ образомъ или, отражаясь отъ ихъ поверхностей, попадать въ глаза по такимъ перепутаннымъ направленіямъ, что человка уже нельзя будетъ видть насквозь — души ихъ могли-бы такъ-же удобно — если не принимать въ разсчетъ застнчивости того едва замтнаго прикрытія, которое доставляли имъ пупочныя точки — могли-бы, я говорю, во всхъ остальныхъ отношеніяхъ, такъ-же удобно дурачиться у всхъ на виду, какъ и въ своемъ собственномъ жилищ.

Но не такова, какъ я уже сказалъ, судьба обитателей этой земли — нашъ духъ не просвчиваетъ черезъ тло, а завернутъ въ темную оболочку некристаллизованной плоти и крови, если мы хотимъ добраться до его отличительныхъ признаковъ, то должны какъ-нибудь иначе взяться за работу.

Многочисленны, поистин, пути, которымъ долженъ былъ слдовать человческій умъ въ своемъ стремленіи сдлать это съ точностью.

Одни, напримръ, извлекаютъ вс характеры посредствомъ духовыхъ инструментовъ. Вергилій обращаетъ вниманіе на этотъ способъ въ дл Дидоны и Энея, но онъ такъ-же обманчивъ, какъ дыханіе славы, и, притомъ, доказываетъ узость пониманія. Я знаю, что итальянцы утверждаютъ, будто они могутъ съ математическою точностью опредлить одинъ типъ характера, встрчающійся среди нихъ, лишь на основаніи forte или piano извстнаго духового инструмента, находящагося у нихъ въ употребленіи, и который, какъ они говорятъ, непогршимъ. Я не ршаюсь назвать здсь этотъ инструментъ по имени — достаточно того, что онъ у насъ имется, хотя намъ никогда не приходитъ въ голову играть на немъ: это загадочно, и предназначалрсъ быть таковымъ по крайней мр — ad populum, поэтому я прошу васъ, сударыня, когда вы дойдете до этого мста, читать какъ можно скоре дальше и ни на минуту не останавливаться для какихъ-бы то ни было разспросовъ.

Другіе выводятъ характеръ человка, не прибгая ни къ какой иной помощи въ мір, какъ только къ его испражненіямъ, это, однако, часто даетъ весьма неправильную обрисовку — разв, конечно, вы сдлаете очеркъ также и его наполненій, и поправивъ одинъ набросокъ по другому, составите изъ обоихъ одну годную фигуру.

Я ничего не имлъ-бы противъ этого способа, еслибы мн не казалось только, что отъ него должно слишкомъ сильно пахнутъ лампой, и къ тому-же его должно сильно затруднять то обстоятельство, что онъ заставляетъ слдить за разными иными неестественностями. Почему самыя естественныя дйствія въ жизни человка называются неестественностями — это другой вопросъ.

Есть, наконецъ, и такіе, которые презираютъ вс эти средства не вслдствіе особенно сильной собственной изобртательности, а потому, что они заимствовали отъ пентографическихъ {Пентографъ — машина для механическаго копированія печатныхъ оттисковъ и картинъ въ желаемой пропорціональности. Прим. автора.} братьевъ ихъ славное искусство снимать копіи различными способами.— Это, надо вамъ сказать, ваши великіе историки.

Одного изъ нихъ вы увидите рисующимъ какой-нибудь типъ во весь ростъ, противъ свта, это не великодушно, безчестно и зло по отношенію къ характеру позирующаго человка.

Другіе, чтобы поправить дло, станутъ рисовать васъ въ камер,— это ужъ самая несправедливая вещь, потому что тамъ вы непремнно будете изображены въ одномъ изъ самыхъ забавныхъ вашихъ положеній.

Чтобы избгнуть всхъ и каждой изъ этихъ ошибокъ при изображеніи характера моего дяди Тоби, я ршилъ выводить его безо всякой механической помощи: карандашъ мой не будетъ повиноваться никакому духовому инструменту, изъ котораго когда-либо извлекались звуки, какъ по этой, такъ и по той сторон Альпъ, я не буду принимать въ соображеніе ни его наполненій, ни его испражненій, и не стану касаться его неестественностей, однимъ словомъ, я выведу характеръ моего дяди Тоби изъ его конька.

ГЛАВА XXIV.

Еслибы не мое нравственное убжденіе, что читатель потерялъ всякое терпніе, выжидая характеристики дяди Тоби, я бы здсь предварительно убдилъ его, что ни изъ чего нельзя вывести ее съ такимъ удобствомъ, какъ изъ того, на чемъ я остановился.

Хотя я не могу сказать, чтобы человкъ и его конекъ точно такъ-же воздйствовали другъ на друга, какъ душа и тло, однако, между ними, несомннно, существуетъ извстнаго рода общеніе, и я склоняюсь къ тому мннію, что оно представляетъ нчто въ род отношенія наэлектризованныхъ тлъ, и что вслдствіе непосредственнаго соприкосновенія разгоряченныхъ частей здока съ спиною конька и сильнаго тренія при продолжительномъ путешествіи, происходитъ то, что тло здока постепенно наполняется такой массой конскаго вещества, какую оно только въ силахъ выдержать, такимъ образомъ, если вы въ состояніи дать ясное описаніе природы одного, то можете составить довольно врное понятіе о свойствахъ и способностяхъ другого.

Конекъ-же, на которомъ постоянно здилъ дядя Тоби, по моему мннію, вполн достоинъ того, чтобы его описать, хотябы только ради его великой оригинальности, ибо вы могли-бы пропутешествовать отъ Іорка до Довера, отъ Довера до Пензанса въ Корнвельс, и изъ Пензанса обратно въ Іоркь, и не встртили-бы другого такого на дорог, въ случа-же, еслибы таковой попался вамъ на глаза, вы неизбжно остановились-бы, чтобы посмотрть на него, какъ-бы вы куда ни спшили. Дйствительно, его поступь и фигура были до того странны, онъ былъ до того похожъ, съ головы до хвоста, на представителя этого рода, что относительно его даже нердко возникали споры — дйствительно-ли онъ конекъ, или нтъ: но подобно тому философу, который не противопоставлялъ скептику, спорившему съ нимъ противъ существованія движенія, иного аргумента, а только всталъ на ноги и прошелся по комнат — такъ и дядя Тоби не пускалъ въ ходъ никакихъ разсужденій, чтобы доказать, что его конекъ былъ дйствительнымъ конькомъ, а прямо садился ему на спину и разъзжалъ на немъ, предоставляя, посл этого, свту ршить этотъ вопросъ по собственному усмотрнію.

По сущей правд, дядя Тоби садился на него съ такимъ удовольствіемъ, и онъ возилъ дядю Тоби такъ хорошо, что онъ очень мало заботился о томъ, что о немъ говорилъ или думалъ свтъ.

Теперь, однако, ршительно пора мн дать вамъ его описаніе, но, чтобы подвигаться постепенно, я прошу у васъ только позволенія разсказать вамъ сперва, какъ пріобрлъ его мой дядя Тоби.

ГЛАВА XXV.

Такъ какъ рана въ пах, полученная дядей Тоби при осад Намюра, длала его неспособнымъ къ служб, то было сочтено нужнымъ отпустить его обратно въ Англію, чтобы онъ тамъ поправился, насколько возможно.

Цлыхъ четыре года онъ былъ безвыходно прикованъ — частью къ постели, а все время къ своей комнат, въ продолженіе своего лченія, не прекращавшагося все это время, онъ терплъ невыразимыя страданія, благодаря цлому ряду разслоеній въ os pubis и въ наружномъ кра той части coxendix’а, которая называется os ilium, об эти кости были у него совершенно раздавлены — столько же благодаря неровности камня, оторвавшагося, какъ я вамъ говорилъ, отъ парапета, какъ и его величин (хотя онъ былъ довольно великъ) — вслдствіе чего лкарь все время склонялся къ тому мннію, что сильное поврежденіе, причиненное паху дяди Тоби, происходило скоре отъ тяжести самаго камня, нежели отъ силы его паденія — что, какъ онъ часто говорилъ ему, было еще большое счастье.

Мой отецъ въ то время только начиналъ свои дла въ Лондон и нанялъ домъ, а такъ какъ оба брата были связаны узами врнйшей и искреннйшей дружбы, и мой отецъ считалъ, что нигд дядя Тоби не нашелъ бы такого заботливаго ухода, какъ въ его собственномъ дом, то онъ и предоставилъ ему самое лучшее въ немъ помщеніе, и — что представляло еще гораздо боле цнное доказательство его расположенія — никогда не принималъ къ себ въ домъ ни одного друга или знакомаго безъ того, чтобы не схватить его за руку и не повести наверхъ — повидать дядю Тоби и поболтать часокъ у его постели.

Разсказъ солдата о его ран заговариваеть причиняемую ею боль, по крайней мр, такъ думали постители моего дяди, и въ своихъ ежедневныхъ визитахъ, изъ любезности, происходящей отъ такого убжденія, часто наводили разговоръ на этотъ вопросъ, съ котораго онъ уже постепенно переходилъ на самую осаду.

Бесды эти были безгранично сострадательны, и дядя Тоби получалъ отъ нихъ большое облегченіе, которое было бы еще сильне, еслибы не кое-какія непредвиднныя затрудненія, значительно задерживавшія, въ теченіи цлыхъ трехъ мсяцевъ, его выздоровленіе, я даже полагаю, что еслибы только ему не представилось средства выпутаться изъ нихъ, они уложили бы его въ могилу.

Что это были за затрудненія для дяди Тоби — вы не можете угадать, а я бы покраснлъ, еслибы вы могли — не какъ родственникъ, не какъ человкъ, даже не какъ женщина, я бы покраснлъ, какъ писатель, такъ какъ я не мало горжусь тмъ, что мой читатель до сихъ поръ ни о чемъ не могъ догадаться, и въ этомъ отношеніи, милостивый государь, у меня такой щекотливый и странный нравъ, что еслибы я подозрвалъ, что мы въ состояніи сами составить себ малйшее сужденіе или вроятное предположеніе о томъ, что будетъ въ слдующей страниц, я вырвалъ бы ее изъ своей книги.

ГЛАВА XXVI.

Я началъ новую главу нарочно для того, чтобы имть достаточно мста для объясненія, какого рода затрудненія были т, въ которыя запутывали его частые разсказы и разспросы объ осад Намюра, при которой онъ получилъ свою рану.

Я долженъ напомнить читателю, если онъ читалъ исторію войнъ короля Вильгельма, а если нтъ, то объявить ему, что одной изъ самыхъ памятныхъ аттакъ при этой осад была та, которая была сдлана англичанами и голландцами на ту часть возвышеннаго контръ-эскарпа, передъ воротами св. Николая, которая защищала большой шлюзъ или преграду для воды, гд англичане ужасно страдали отъ выстрловъ контргарда и полу-бастіона св. Роха, результатъ этой горячей схватки, въ трехъ словахъ, былъ слдующій: голландцы заняли контргардъ, а англичане завладли прикрытіемъ передъ воротами св. Николая, несмотря на храбрость французскихъ офицеровъ, рисковавшихъ выходить на скатъ съ саблею въ рук.

Такъ какъ это была главная аттака, которой мой дядя Тоби былъ свидтелемъ при Намюр — ибо осаждающая армія, раздленная сліяніемъ Мааса и Самбры, не могла слдить за дйствіями своихъ отдльныхъ частей, то онъ и останавливался обыкновенно съ большими подробностями и съ особеннымъ краснорчіемъ именно на этомъ разсказ, а частныя затрудненія, въ которыя онъ былъ поставленъ, возникали вслдствіе почти непреодолимой трудности сдлать свой разсказъ понятнымъ и дать настолько ясное представленіе о различіи и разниц между эскарпомъ и контръ-эскарпомъ, скатомъ и прикрытіемъ, полумсяцемъ и равелиномъ, чтобы его общество вполн постигло, о чемъ онъ разсказываетъ.

Сами писатели слишкомъ часто смшиваютъ эти термины, поэтому вы не особенно удивляйтесь, что мой дядя Тоби, въ своихъ попыткахъ объяснить ихъ и въ борьб съ разными превратными пониманіями, нердко озадачивалъ своихъ слушателей, а иногда и самого себя.

Сказать правду, если только общество, которое отецъ мой приводилъ на верхъ, не обладало нкоторою ясностію пониманія, или дядя Тоби не былъ въ объяснительномъ настроеніи, то нелегкое было дло, какъ-бы онъ ни старался, уберечь разговоръ отъ темноты и спутанности.

Что длало изложеніе этого дла еще боле сложнымъ — это, что при аттак контръ-эскарпа передъ воротами св. Николая, простирающагося отъ берега Мааса до самаго большого шлюза, земля была изрзана и перерзана по всмъ направленіямъ такимъ множествомъ рвовъ, водосточныхъ канавъ, ручейковъ и шлюзовъ, въ которыхъ онъ такъ запутывался и терялся, что часто не могъ пробраться ни впередъ, ни назадъ для спасенія своей жизни, и бывалъ нердко долженъ отказаться отъ аттаки единственно изъ-за этого.

Эти озадачивающія неудачи причиняли дяд Тоби боле волненія, чмъ вы можете подумать, а такъ какъ мой отецъ, по доброт сердечной, постоянно притаскивалъ къ нему новыхъ друзей и новыхъ вопрошателей, то ему отъ этого приходилось совсмъ тяжко..

Конечно, у моего дяди Тоби было много самообладанія и онъ могъ соблюдать вншность, я думаю, не хуже другихъ — однако каждый пойметъ, что онъ не могъ внутренно не сокрушаться и не негодовать, когда чувствовалъ себя не въ состояніи выбраться изъ равелина, не попавши на полумсяцъ, выйти изъ-подъ прикрытія, не свалившись съ контръ-эскарпа, или перейти черезъ плотину, не рискуя соскользнуть въ канаву. Такъ онъ и длалъ, и эти маленькія ежечасныя раздраженія, которыя, пожалуй, покажутся пустыми и незначительными человку, не читавшему Иппократа, для того, который прочелъ Иппократа, или доктора Джемса Мекензи, и хорошо изучилъ вліяніе душевныхъ страстей и недомоганій на свареніе желудка — отчего-бы и не заживленіе раны?— легко объясняютъ, какія острыя боли и раздраженія раны долженъ былъ испытать дядя Тоби, благодаря одному этому.

— Мой дядя Тоби не могъ относиться къ этому философски — ему было достаточно того, что онъ это чувствовалъ и, выдержавъ цлые три мсяца боли и горя, онъ ршилъ, такъ или иначе, избавиться отъ этого.

Одно утро онъ лежалъ на спин въ своей постели, такъ какъ родъ раны и боль въ пах не позволяли ему лежать въ другомъ положеніи, какъ вдругъ ему явилась мысль, что еслибы онъ могъ купить и наклеить на доску большую карту укрпленій города Намюра и цитадели съ ихъ окрестностями, то этимъ онъ доставилъ-бы себ спокойствіе. Я потому обращаю вниманіе на его желаніе имть и окрестности при город и цитадели, что рану дядя Тоби получилъ въ одномъ изъ траверсовъ, туазахъ {Toise = 1,25 метра, или около 2³/₄ аршинъ.} въ тридцати отъ поворотнаго угла траншеи, напротивъ выступа полу-бастіона св. Роха, такъ-что онъ собирался воткнуть булавку въ ту самую точку земли, гд онъ стоялъ, когда его ударило камнемъ.

Все это удалось, по его желанію, и не только избавило его отъ тьмы скучныхъ объясненій, но еще оказалось, какъ вы увидите, счастливымъ способомъ, которымъ дядя Тоби добылъ себ своего конька.

ГЛАВА XXVII.

Ничего не можетъ быть глупе — разъ вы уже ршаетесь на устройство такого праздника — какъ дать возможность разнымъ критикамъ и привередливой знати, благодаря неудачнымъ распоряженіямъ, его охаять, и ничто не можетъ съ такою легкостью побудить ихъ къ этому, какъ если вы обойдете ихъ приглашеніемъ, или — что одинаково обидно — въ такой степени обратите ваше вниманіе на остальныхъ гостей, точно за столомъ и нтъ совсмъ такой особы, какъ критикъ (по профессіи).

Я остерегаюсь какъ одного, такъ и другого, ибо, вопервыхъ, я приберегъ нарочно для нихъ полдюжины мстъ, и во-вторыхъ, за всми ими ухаживаю.— Господа, цлую ваши руки. Я объявляю, что ничье общество не могло бы доставить мн и половины того удовольствія, какое я испытываю, клянусь душой, я радъ васъ видть.— Я прошу только, чтобы вы не держали себя чужими, а садились безъ церемоніи и дружно принимались за ду.

Я сказалъ, что оставилъ шесть мстъ, и я чуть было не зашелъ въ своей любезности до того, чтобы предоставить имъ еще и седьмое — при томъ на томъ самомъ мст, гд я стою, но какъ одинъ критикъ (не по профессіи, положимъ, а по природ) сказалъ мн, что я довольно хорошо выполнилъ свои обязательства, то я его сейчасъ-же и замщу, надясь, между тмъ, что въ будущемъ году я буду въ состояніи очистить гораздо больше мста.

— Какъ, скажите на милость, могъ вашъ дядя Тоби, военный, какъ видно, человкъ, котораго вы изобразили далеко не дуракомъ, быть въ то-же время такой путанной, безтолковой и безалаберной личностью, что — идите, посмотрите.

Такъ, господинъ критикъ, могъ-бы я отвтить, но я это презираю.— Это было бы невжливо и годится только для того, кто не можетъ дать яснаго и удовлетворительнаго отчета о дл, или достаточно глубоко погрузиться въ первоначальныя причины человческаго назначенія и запутанности. Къ томуже это отвтъ смлый — и потому я его отвергаю, ибо хотя онъ прекрасно соотвтствовалъ бы характеру моего дяди Тоби какъ солдата — и какъ онъ не имлъ недостатка въ храбрости, то наврно давалъ бы именно этотъ отвтъ, еслибы онъ не привыкъ, при такихъ нападеніяхъ, насвистывать Lillabullего. Для меня же это, однако, никоимъ образомъ не оказалось бы пригодно. Вы видите такъ ясно, какъ только можно, что я пишу какъ человкъ ученый — что самыя мои сравненія, намеки, поясненія и метафоры — учены и что я долженъ и выдерживать и оттнять свой характеръ, какъ слдуетъ — иначе, что бы со мной сталось?— Да, сударь, я былъ бы отдланъ: въ ту самую минуту, когда я собирался защититься отъ одного критика, я чуть было не навлекъ ихъ на себя цлую пару.

Поэтому отвчаю такъ:

Скажите, сударь, среди того, что вы когда-либо читали, не попадалась-ли вамъ какъ нибудь такая вещь, какъ Локковъ {Джонъ Локкъ извстенъ въ особенности своими трактатами о государств, въ которыхъ онъ разрушаетъ теорію Фильмера о божественномъ происхожденіи абсолютной власти, и письмами въ защиту религіозной терпимости. Упомянутый опытъ написанъ имъ въ 1690 году, въ видахъ убжденія людей объ ограниченности познаваемаго и праздности пререканій о вопросахъ, не доступныхъ человческому разршенію.} Опытъ о Человческомъ Разумніи?— Не отвчайте мн необдуманно — ибо я знаю, что многіе ссылаются на эту книгу, никогда ея не читавъ, а многіе прочли ее, но не поняли.— Если и вы подходите подъ одну изъ этихъ двухъ категорій, то, въ виду того, что я пишу для поученія, я разскажу вамъ сущность этой книги въ трехъ словахъ.— Это исторія.— Исторія? кого? чего? гд? когда?— Не спшите,— эта книга, сударь, исторія того, что происходитъ въ ум человка (и это, быть можетъ, заставитъ свтъ поинтересоваться ею), и поврьте, что если вы скажете о ней только это, и ничего больше — вы не заслужите ни малйшаго презрнія въ кругу метафизиковъ.

Но это между прочимъ.

Теперь, если вы отважитесь отправиться со мной и заглянуть поглубже въ это дло, то мы найдемъ, что причины темноты и запутанности человческаго пониманія бываютъ троякаго рода.

Прежде всего, милостивый государь, тупость воспріятія. Во-вторыхъ, легкость и поверхностность впечатлній, оставляемыхъ предметами, въ томъ случа, когда органы воспріятія не притуплены, и въ третьихъ — память, подобная ршету: лишенная способности удержать воспринятое.— Позовите сюда Долли, вашу горничную, и вотъ вамъ мой колпакъ, вмст съ колокольчикомъ, если я не разъясню этого вопроса до тего понятно, что сама Долли пойметъ его не хуже Мальбранша {Mulebranche — одинъ изъ извстнйшихъ французскихъ философовъ XVIII вка.}. Когда Долли надписала свое посланіе къ Робину {Уменьшительное отъ Robert.} и запустила руку на самое дно кармана, который виситъ у нея съ правой стороны,— вспомните, что ничмъ такъ не могутъ быть объяснены и изображены органы и способности восприниманія какъ той вещью, которую отыскиваетъ Доллина рука.— Ваши органы не на столько тупы, чтобы мн надо было объявлять вамъ, что эта вещь, сударь — вершокъ краснаго сургуча.

Когда онъ расплавленъ и капнулъ на письмо — если Долли слишкомъ долго шаритъ свой наперстокъ — сургучъ затвердетъ и не получитъ отпечатка наперстка отъ обыкновенной силы нажима, которой бываетъ достаточно, чтобы запечатлть его. Отлично. Если Доллинъ сургучъ, за неимніемъ лучшаго, просто пчелиный воскъ, или вообще черезчуръ мягокъ, то онъ, хотя и приметъ отпечатокъ, но не въ состояніи будетъ его удержать, какъ бы сильно ни надавливала Долли, и. наконецъ предположимъ, что и сургучъ, и наперстокъ одинаково хороши, во послдній приложенъ къ первому въ разсянной поспшности, въ ту минуту, когда она слышитъ звонокъ своей хозяйки — во всхъ этихъ трехъ случаяхъ, отпечатокъ, оставленный наперсткомъ, столько-же будетъ похожъ на свой прототипъ, какъ какой-нибудь мдный вертелъ.

Но вы должны знать, что ни одинъ изъ нихъ не былъ дйствительной причиной неясности въ рчи моего дяди Тоби, и я, именно вслдствіе этого, и останавливался на нихъ такъ долго, по примру великихъ психологовъ, чтобы показать свту, отчего оно не происходило.

Отчего-же оно происходило, на это я намекнулъ выше, источникъ для неясности онъ богатый и всегда будетъ такимъ, это — неустановившееся пользованіе словами, которое сбивала съ толку яснйшія и возвышеннйшія пониманія.

Десять шансовъ противъ одного, что вы никогда не читали литературной исторіи прошлыхъ вковъ, но если вы читали, то знаете, какія ужасныя битвы и жестокія словопренія вызывало она, запечатлвая ихъ такимъ изобильнымъ разлитіемъ желчи и чернилъ, что добросердечный человкъ не въ силахъ читать ихъ описанія безъ того, чтобы слезы не навертывались ему на глаза.

Снисходительный критикъ! когда ты взвсишь все это и вспомнишь, сколько разъ твое собственное знаніе, разсужденіе и повствованіе бывало запутано этимъ или приведено въ разстройство въ разныя времена, сколько крику и шуму поднималось въ собраніяхъ по поводу , и въ ученыхъ обществахъ изъ-за власти и духа изъ за эссенцій и квинтъ-эссенцій, матеріи и пространства, какія волненія производилісь на большихъ сценахъ меньшими словами, съ мень шимъ значеніемъ и столь-же неопредленнымъ смысломъ! когда ты вспомнишь все это, ты не будешь удивляться затрудненіямъ моего дяди Тоби, а прольешь слезу сожалнія надъ его эскарпомъ и контръ-эскарпомъ, гласисомъ и прикрытіемъ, равелиномъ и полу-мсяцемъ… Не идеи — клянусь небомъ — нтъ — слова ставили его жизнь въ опасность.

ГЛАВА XXVIII.

Когда дядя Тоби раздобылъ себ карту Намюра, онъ. не медля ни минуты, принялся изучать ее съ величайшимъ вниманіемъ, ибо, какъ ничто не было для него важне выздоровленія, а выздоровленіе его, какъ вы видли, зависло отъ страстей и огорченій, волновавшихъ его умъ, ему слдовало прилагать все возможныя старанія къ тому, чтобы до того овладть своей темой, чтобы быть въ силахъ говорить о ней безъ малйшаго волненія.

Посл двухъ недль внимательныхъ и утомительныхъ занятій, которыя, кстати сказать, не принесли пользы дядиной ран въ паху, — онъ оказался въ состояніи, благодаря подстрочнымъ примчаніямъ подъ ногами слона, вмст съ Гоббезіевой военной архитектурой и пиробаллогіей, переведенной съ фламандскаго, построить свою рчь съ нкоторой понятностью, а не прошло двухъ мсяцевъ, какъ онъ сталъ совсмъ краснорчивымъ, и не только могъ повести аттаку на контръ-эскарпъ съ большимъ порядкомъ, но — углубившись въ это искусство за это время гораздо боле, чмъ того требовала первоначальная причина, побудившая его къ тому — мой дядя Тоби былъ даже въ состояніи переправиться черезъ Маасъ и Самбру, отклоняться въ сторону до линіи Вобана, аббатства Сальсонъ и т. д. и предложить своимъ постителямъ такой же ясный разсказъ о каждой аттак, какъ о той, которая была направлена противъ воротъ св. Николая, гд онъ имлъ честь получить свою рану.

Но стремленіе къ знанію, къ жажд богатства, возрастаетъ по мр пріобртенія его. Чмъ боле дядя Тоби сидлъ надъ своей картой, тмъ боле пристращался къ ней — тмъ процессомъ электрической ассимиляціи, который, какъ я говорилъ вамъ, по моему глубокому убжденію, дйствуетъ и на души разныхъ покровителей искусствъ, долгимъ треніемъ и вліяніемъ превращая ихъ самихъ въ добродтели, картины, бабочки или скрипки.

Чмъ боле дядя Тоби пилъ изъ сладкаго источника знанія, тмъ сильне и неутолиме становилась его жажда — до того, что не прошло и года со времени его уединенія, какъ у него собрались планы едва-ли не всхъ укрпленныхъ городовъ Италіи и Фландріи, которые онъ перечитывалъ по мр пріобртенія, тщательно повряя по нимъ исторію ихъ осадъ, разрушеній, улучшеній и новыхъ построекъ, изучая все это съ такой силой прилежанія и восторга, что онъ забывалъ и самого себя, и рану, и несвободу, и обдъ.

На слдующій годъ, мой дядя Тоби пріобрлъ Рамелли и Катанео, въ перевод съ итальянскаго, также Стевинуса, Моралиса, рыцаря де Билля, Лорини, Коегорна, Шитера, графа Пагана, маршала Вобана, г. Блонденя, и еще столько-же книгъ по фортификаціи, сколько у Донъ-Кихота было о рыцарств, когда священникъ и цирюльникъ произвели нашествіе на его библіотеку.

Къ началу третьяго года, то есть въ август девяносто девятаго, дядя Тоби нашелъ нужнымъ пріобрсти нкоторое понятіе о метательныхъ снарядахъ, и ршивъ, что лучше всего извлекать эти познанія изъ самаго источника, началъ съ Н. Тартальи, который былъ, повидимому, первымъ человкомъ, открывшимъ ложность предположенія, что ядро можетъ причинить столько бдъ, при удар по прямой линіи.— И Н. Тарталья доказалъ моему дяд Тоби невозможность такого предположенія.

— Безконечно исканіе истины.

Едва усплъ мой дядя Тоби успокоиться по вопросу о томъ, какого направленія не придерживалось ядро, какъ онъ незамтно зашелъ дале и мысленно ршилъ открыть тотъ путь, по которому оно летло: для этого ему пришлось снова ссть за дло, принявшись за стараго Мальтуса, котораго онъ изучилъ съ благоговніемъ.— Посл него онъ перешелъ къ Галилею и Торичелли, у которыхъ нашелъ, при помощи точныхъ геометрическихъ правилъ, что настоящій путь — парабола, или гипербола, и что параметръ, или latus rectum, коническаго сченія этой линіи относится къ количеству и полнот въ прямомъ направленіи, какъ вся линія къ синусу двойного угла паденія, образуемаго тарелью и горизонтальной плоскостью, а что полупараметръ….. остановись, дорогой дядя Тоби, остановись, не пускайся ни на шагъ дале по этой тернистой и запутанной троп:— перепутаны пути! перепутаны ходы лабиринта! перепутаны заботы, которыя принесетъ теб погоня за очаровывающимъ призракомъ знанія!— О, дядя, бги — бги — бги отъ него, какъ отъ змя.— Хорошо-ли, добродушный человкъ, теб сидть цлыми ночами съ раной въ паху, разжигая кровь утомительными сидніями?— Увы! это ухудшитъ твои припадки, остановитъ испарину, улетучитъ твой духъ, израсходуетъ животную силу, изсушитъ природную влажность, одаритъ мученіями запора, разстроитъ твое здоровье и ускоритъ появленія старческихъ недуговъ. О, мой дядя, мой дядя Тоби!

ГЛАВА XXIX.

Я не далъ бы двугривеннаго за познанія въ писательств такого человка, который не въ состояніи понять того, что самый лучшій простой разсказъ на свт, поставленный въ непосредственное сосдство съ послднимъ порывистымъ обращеніемъ къ дяд Тоби, показался бы холоднымъ и прснымъ для нёба читателя,— поэтому я тутъ-же кончилъ главу, несмотря на то, что находился лишь на половин разсказа.

— Писатели моего пошиба имютъ одно общее съ художниками правило. Когда точное копированіе длаетъ наши картины мене поразительными, мы выбираемъ меньшее изъ золъ, считая боле простительнымъ гршить противъ истины, чмъ противъ красоты. Это должно понимать cum grano salis {Буквально: съ зерномъ (щепоткой) соли — преувеличено.}, но какъ бы то ни было — параллель проведена боле съ той цлью, чтобы дать простыть обращенію, чмъ съ какой-либо другой — не составляетъ особенной важности, если читатель не одобритъ этого по .отношенію къ другимъ случаямъ.

Къ концу третьяго года, дядя Тоби, замтивъ, что параметръ и полупараметръ коническаго сченія раздражали его рану, оставилъ изученіе метательныхъ снарядовъ какъ-то сразу, и принялся исключительно за практику фортификаціи, удовольствія которой, какъ долго сдерживаемая пружина, охватили его съ удвоенной силой.

Именно въ этомъ году дядя началъ забывать о необходимости надвать ежедневно чистую рубашку, отсылать цирюльника не брившись и едва удлять своему лкарю достаточное для перевязки количество времени, настолько не интересуясь своей раной, что едва одинъ разъ изъ семи спрашивалъ о ход ея заживленія, какъ вдругъ, внезапно, ибо перемна произошла въ немъ съ быстротой молніи, онъ началъ вздыхать о выздоровленіи, жаловался моему отцу, сталъ раздражителенъ съ лкаремъ — и въ одно утро, заслышавъ шаги его по лстниц, закрылъ свои книги, оттолкнулъ отъ себя инструменты и сталъ укорять его въ медленности излченія, которое, онъ говорилъ, ужъ конечно могло-бы за это время наступить.— Онъ долго останавливался на тхъ страданіяхъ, которыя испыталъ, и на непріятностяхъ своего четырехлтняго томительнаго заточенія, присовокупивъ, что еслибы не добрый присмотръ и братскія утшенія лучшаго изъ братьевъ, то онъ ужъ давно бы упалъ подъ бременемъ невзгодъ.— Отецъ мой былъ тутъ-же.— Краснорчіе дяди Тоби вызвало слезы на его глаза:— оно было неожиданно.— Дядя Тоби, по природ, не былъ краснорчивъ, тмъ сильне было его дйствіе. Лкарь былъ огорошенъ — не оттого, чтобы не было основаній для такой и даже большей нетерпливости — но она также была совершенно неожиданна. Въ теченіи четырехъ лтъ его ухода за дядей Тоби, онъ никогда не замчалъ въ его обращеніи ничего подобнаго: онъ ни разу не проронилъ нетерпливаго или недовольнаго слова, онъ быя олицетвореніемъ терпнія, подчиненія.

— Мы иногда теряемъ право на неудовольствіе, воздерживаясь отъ него — но часто утроиваемъ его силу, лкарь былъ пораженъ, но пораженіе его возрасло безгранично, когда дядя Тоби пошелъ дале, и требовалъ отъ него, чтобы онъ безпрекословно залчилъ рану сію же минуту, или послалъ за Monsieur Ronjat, королевскимъ лейбъ-медикомъ, чтобы тотъ сдлалъ это за него.

Жажда жизни и здоровья свойственна природ человка, любовь къ свобод и вол — родственная ей страсть. Мой дядя Тоби имлъ ихъ наравн съ своимъ родомъ, и любая изъ нихъ съ достаточнымъ основаніемъ объяснила бы его стремленіе выздоровть и выбраться на воздухъ, но я уже говорилъ вамъ раньше, что ничто въ нашемъ семейств не происходило по общимъ правиламъ — и по времени, и способу, которымъ это неудержимое желаніе выразилось въ настоящемъ случа, проницательный читатель догадается, что въ голов моего дяди Тоби была на то какая-нибудь иная причина и заковырка.— Таковая дйствительно была, и дло слдующей главы выяснить, что это была за причина и заковырка. И признаюсь, когда это будетъ сдлано, пора будетъ вернуться въ гостинную, къ камину, гд мы бросили дядю Тоби посреди его рчи.

ГЛАВА XXX.

Когда человкъ отдается господству преобладающей страсти — или, иными словами, когда его конекъ сбрасываетъ съ себя узду — прощай тогда спокойный разумъ и ясное соображеніе.

Рана моего дяди Тоби уже почти зажила, и когда лкарь опомнился отъ своего удивленія настолько, что могъ высказаться передъ нимъ, онъ объявилъ ему, что она начинаетъ затягиваться и, если не случится новаго разслоенія кости, о чемъ пока нтъ и помину, подсохнетъ черезъ пять или шесть недль. Такое-же число олимпіадъ, за двнадцать часовъ передъ тмъ, вызвало-бы въ мысляхъ моего дяди Тоби представленіе боле короткаго промежутка времени. Теперь идеи смнялись въ его голов съ невроятной быстротой — онъ горлъ отъ не терпнія привести въ исполненіе свое намреніе, и такъ, не посовтовавшись ни съ одной живой душой — что, собственно говоря, я считаю совершенно правильнымъ, когда человкъ заране ршилъ не слдовать ничьему совту — онъ частнымъ образомъ приказалъ Триму, своему слуг, уложить связку корпіи и бинтовъ и позаботиться о томъ, чтобы къ двнадцати часамъ того-же дня, когда, онъ зналъ, что отца моего не будетъ дома, стояла у дверей коляска четверней. Такъ, оставивъ на стол банковый билетъ лкарю за его уходъ и письмо съ нжными благодарностями моему отцу, онъ собралъ свои карты, книги по фортификаціи, инструменты и прочее и съ помощью костыля, съ одной стороны, и Трима, съ другой, дядя Тоби отправился въ Shandy Hall.

Причина, или скоре побужденіе къ такому внезапному переселенію была слдующая:

Столъ въ комнат дяди Тоби, за которымъ онъ занимался въ ночь, предшествующую этой перемн, окруженный своими картами и остальнымъ имуществомъ, быль нсколько малъ для того множества большихъ и малыхъ инструментовъ знанія, которыми онъ постоянно былъ загроможденъ, вслдствіе этого случилось, что, тянувшись за табакеркой,— онъ уронилъ свои компасы, и нагибаясь, чтобы поднять ихъ, сбросилъ рукавомъ ящикъ съ инструментами и щипцы для свчей, а такъ какъ кости покатились на него при его попытк подхватить щипцы на лету, то онъ столкнулъ со стола и Monsieur Блонделя, на котораго свалился графъ de Pagan.

Хромому человку, какимъ былъ мои дядя Тоби, нечего было и думать о томъ, чтобы самому поправить вс эти бды, онъ позвонилъ своего человка Трима.— Тримъ, промолвилъ дядя Тоби, прошу тебя, посмотри, какое я здсь произвелъ столпотвореніе — мн надо устроить какое-нибудь боле удобное приспособленіе, Тримъ. Не можешь-ли ты взять мою линейку, измрить длину и ширину этого стола, и потомъ пойти и заказать мн еще такой-же?— Слушаю, сударь, какъ вамъ будетъ угодно, отвтилъ Тримъ, съ поклономъ, но я надюсь, что ваша милость скоро будетъ въ силахъ ухать въ свою деревню, гд, такъ какъ вы изволите находить удовольствіе въ фортификаціи, вы могли-бы заниматься этимъ вволю.

Я долженъ сказать вамъ, что этотъ слуга моего дяди Тоби, извстный подъ именемъ Трима, былъ капраломъ въ отряд моего дяди,— настоящее его имя было Джемсъ Бутлеръ, но онъ получилъ въ полку прозвище Трима, и дядя Тоби, кром тхъ случаевъ, когда ему случалось быть очень сердитымъ на него, никогда не звалъ его иначе.

Бдняга потерялъ способность къ служб, благодаря ран въ лвое колно ружейной пулей, которую онъ получилъ въ битв при Ланден — за два года до намюрскаго дла, а такъ какъ онъ былъ очень любимъ въ полку, да вдобавокъ былъ малый расторопный, дядя Тоби взялъ его въ услуженіе: и онъ былъ необыкновенно полезенъ моему дяд Тоби, ухаживая за нимъ въ лагер и дома, въ качеств камердинера, кучера, цирюльника, повара, портного и няньки, и во всхъ этихъ видахъ, съ перваго до послдняго, онъ заботился о немъ и служилъ ему съ большой врностью и преданностью.

Дядя Тоби, съ своей стороны, искренно любилъ своего человка, еще боле привязывала его къ нему — однородность ихъ знаній,— ибо капралъ Тримъ (я отсел буду называть его этимъ именемъ), благодаря невольному присутствію, въ теченіе четырехъ лтъ, при разсужденіяхъ своего барина объ укрпленныхъ городахъ, и привычк постоянно заглядывать и подсматривать въ планы и проч. своего господина, сверхъ и кром того, что онъ пріобрлъ, какъ близкій слуга, самъ по себ безконьковый, отъ конька моего дяди — сталъ не послднимъ знатокомъ въ этой наук, и считался кухаркой и горничной за человка, столько же знающаго о природ крпостей, какъ и самъ дядя Тоби.

Мн остается нарисовать еще одну черту, чтобы закончить характеръ дяди Трима, и это — его единственная темная черта. Онъ ужасно любилъ давать совты или, скоре, просто слушать собственную рчь: держалъ онъ себя, однако, всегда настолько безукоризненно почтительно, что его легко можно было удержатъ въ молчаніи, когда онъ въ немъ находился, но разъ вы только пустили его языкъ — тутъ ужъ ему не было удержу — онъ былъ говорливъ, безпрестанная вставка: ‘вашей милости’, вмст съ почтительнымъ видомъ капрала Трима, однако, до того сильно располагали въ пользу его краснорчія, что вы могли-бы быть стснены имъ — но не въ силахъ были-бы разсердиться. Мой дядя Тоби рдко испытывалъ отъ него какъ то, такъ и другое — по крайней мр, недостатокъ Трима не вызывалъ никакихъ непріятностей между ними. Дядя Тоби, какъ я сказалъ, обожалъ этого человка, и притомъ, такъ какъ онъ всегда смотрлъ на врнаго слугу, какъ на покорнаго друга, то никогда не ршался заткнуть ему ротъ.— Таковъ былъ капралъ Тримъ.

Еслибы я посмлъ, продолжалъ Тримъ, дать вашей милости мой совтъ и высказать свое мнніе по этому поводу….. Сдлай одолженіе, Тримъ, сказалъ мой дядя Тоби, говори, говори, что ты думаешь объ этомъ дл, братецъ, смло.— Въ такомъ случа, отвтилъ Тримъ — не развсивъ уши и почесывая голову, словно какая-нибудь деревенщина, а приглаживая волосы со лба назадъ рукой и стоя прямо, какъ въ строю своей дивизіи — я думаю, сказалъ Тримъ, выставляя немного впередъ свою лвую, хромую ногу и указывая раскрытой правой рукой на карту Дюнкирхена, пришпиленную къ занавск — я думаю, сказалъ капралъ Тримъ, почтительно подчиняясь, однако, боле свтлому сужденію вашей милости,— что вс эти равелины, бастіоны, окопы и горнверки представляютъ здсь, на бумаг, довольно жалкую, каррикатурную и презрнную картину въ сравненіи съ тмъ, что ваша милость и я могли-бы устроить, если-бы мы были въ деревн, одни, и имли хоть четверть десятины земли въ нашемъ полномъ распоряженіи: такъ какъ лто уже наступаетъ, продолжалъ Тримъ, ваша милость могла бы сидть на воздух и задавать мн нографію (Говори: ихнографію {Планъ города.}, поправилъ дядя) того города или той крпости, передъ которой ваша милость желаете сидть,— и убейте меня на ея гласис, если я не укрплю ее по вашему вкусу.— Я въ этомъ увренъ, промолвилъ мой дядя.— Потому что, если-бы ваша милость только намтили мн съ точностью полигонъ, его прямыя линіи и углы (я могъ-бы сдлать это съ легкостью, промолвилъ дядя), я бы началъ со рва, и еслибы ваша милость указали мн его глубину и ширину (‘Это я могу — до послдняго вершка, Тримъ’, отвтилъ дядя), я выбрасывалъ-бы землю съ одной стороны — со стороны города — для эскарпа, а съ другой — со стороны поля — для контръ-эскарпа (Совершенно врно, Тримъ, вставилъ мой дядя Тоби), и, скосивши ихъ, по вашему желанію, я покрылъ-бы гласисъ, съ вашего разршенія, травой, какъ это длается въ лучшихъ укрпленіяхъ во Фландріи (что, какъ вамъ извстно, и необходимо), а стны и парапеты также засялъ-бы травой.— Лучшіе инженеры называютъ ее газономъ, Тримъ, сказалъ дядя Тоби — Газонъ-ли это, или трава — не особенно важно, возразилъ Тримъ, ваша милость изволите знать, что оно въ десять разъ лучше покрытія изъ кирпича или камня.— Я знаю, что это такъ, Тримъ, въ извстномъ отношеніи, согласился дядя Тоби, кивая головой, ибо ядро входитъ въ газонъ по прямому направленію, не захватывая съ собой по дорог всякой дряни, которая заполняетъ ровъ (какъ было при воротахъ св. Николая) и облегчаетъ переходъ черезъ него.

— Ваша милость понимаете это дло, отвчалъ капралъ Тримъ,— лучше любого офицера на королевской служб, но если бы ваша милость соблаговолила оставить заказъ стола въ поко, да ухать въ деревню, я бы работалъ подъ руководствомъ вашей милости, какъ лошадь, и настроилъ бы вамъ такихъ укрпленій, со всякими батареями, траншеями, канавами и частоколами, что положительно стоило бы всему свту хать за двадцать миль, чтобы только поглядть на нихъ.

Дядя Тоби сталъ красне пурпура, слушая рчи Трима, но онъ краснлъ не отъ стыда, не отъ скромности, не отъ злобы, — это былъ румянецъ радости, онъ былъ возбужденъ проектомъ и описаніемъ капрала Трима.— Тримъ, сказалъ дядя Тоби: довольно!— Мы могли бы начать кампанію, продолжалъ Тримъ, въ тотъ самый день, когда его величество выступитъ съ союзниками въ поле, и разрушали бы одинъ городъ за другимъ такъ-же быстро, какъ…— Тримъ, молвилъ дядя Тоби: замолчи.— Ваша милость, продолжалъ Тримъ, сидли бы въ вашемъ кресл (и онъ указалъ на него) въ такую хорошую погоду, давая мн приказанія, а я…— Ни слова больше, Тримъ, промолвилъ дядя Тоби.— Кром того, ваша милость не только нашли бы себ удовольствіе и хорошее препровожденіе времени, но и хорошій воздухъ, и хорошее упражненіе, и хорошее здоровье, и рана вашей милости зажила бы въ одинъ мсяцъ.— Ты уже достаточно сказалъ, Тримъ, перебилъ дядя Тоби (пряча руки въ карманы брюкъ) — меня ужасно соблазняетъ твой планъ.— И если вашей милости угодно, я сію минуту сбгаю и куплю саперную лопату, и закажу заступъ и кирку, и пару…— Замолкни, Тримъ, воскликнулъ дядя Тоби, вскакивая на одну ногу, не помня себя отъ восторга и всовывая золотой въ руку Триму.— Тримъ, сказалъ дядя Тоби: не говори больше ничего, но сбгай, Тримъ, сію минуту внизъ, и сейчасъ-же, голубчикъ, принеси мн мой ужинъ.

Тримъ сбгалъ внизъ и принесъ своему хозяину поужинать, но напрасно: планъ Трима до того заслъ въ голов моего дяди Тоби, что онъ не могъ даже ничего отвдать.— Тримъ, сказалъ дядя Тоби, уложи меня въ постель.— Но все напрасно. Описанія, капрала Трима разожгли его воображеніе, дядя Тоби не могъ сомкнуть глазъ.. Чмъ боле онъ объ этомъ думалъ, тмъ очаровательне казалась ему эта картина, такъ что за два часа до свта онъ уже пришелъ къ конечному ршенію и обдумалъ весь планъ ихъ, съ капраломъ Тримомъ, переселенія.

У дяди Тоби была славная маленькая дачка въ той-же деревн, гд находилось и имніе моего отца, въ Шенди, которую оставилъ ему одинъ старый дядюшка, вмст съ небольшимъ капиталомъ, съ котораго онъ получалъ около ста фунтовъ въ годъ. Позади дома, къ нему прилегалъ огородъ, въ пол-десятины приблизительно, а въ конц его, отдленный отъ него высокой живой изгородью, находился лужокъ, приблизительно такихъ размровъ, какъ желалъ капралъ Тримъ, такъ что, когда Тримъ сказалъ: ‘а съ пол-десятины земли въ полное ихъ распоряженіе’ — этотъ самый лужокъ сейчасъ-же представился моему дядюшк, и странно: вдругъ запечатллся на стчатой оболочк мысли моего дяди Тоби, это и была физическая причина того, что онъ измнился въ цвт, или, по крайней мр, покраснлъ до такой чрезмрной степени, какъ я указалъ вамъ выше.

Никогда любовникъ не спшилъ къ своей возлюбленной съ большимъ жаромъ ожиданія, чмъ мой дядя Тоби — наслаждаться наедин, я говорю наедин, потому что, какъ я сказалъ вамъ, лужокъ былъ отгороженъ отъ дома высокой живой изгородью, а съ остальныхъ трехъ сторонъ онъ былъ защищенъ отъ человческаго глаза густыми кустами остролистника и цвтовъ, такъ что мысль о томъ, что его никто не будетъ видть, не мало содйствовала ощущенію предвкушаемаго удовольствія, которымъ занята была мысль дяди Тоби. Суетная мечта! какъ бы густо она ни была обсажена, какъ бы ни казалась уединенной — воображать, дорогой дядя Тоби, что можно забавляться вещью, которая занимаетъ цлую четверть десятины земли, и не быть замченнымъ!

Какъ дядя Тоби и капралъ Тримъ устроили это дло — вмст съ исторіей ихъ войнъ, которыя не лишены были событій — можетъ составить не безъинтересный эпизодъ въ ход и развитіи этой драмы.— Въ настоящее время, занавсъ долженъ упасть, и сцена перенестись въ гостинную, къ камину.

ГЛАВА XXXI.

— Что они могутъ длать, братъ? сказалъ мой отецъ.— Я полагаю, отвтилъ дядя Тоби, вынимая, какъ я вамъ сказалъ, свою трубку изо рта и выколачивая изъ нея пепелъ, пока онъ начиналъ свою фразу,— я полагаю, отвтилъ онъ, что не мшало-бы намъ, братъ, позвонить въ колокольчикъ.

— Скажите на милость, Обадія, что это за топотня тамъ у насъ надъ головой? промолвилъ мой отецъ, мы съ братомъ едва можемъ слышать другъ друга.

— Сударь, отвчалъ Обадія, кланяясь по направленію къ его лвому плечу,— моей барын стало очень плохо.— А куда это Сузанна бжитъ по саду, точно ее кто-нибудь собирается изнасиловать?— Сударь, она бжитъ кратчайшей дорогой въ городъ, отвчалъ Обадія, за старой акушеркой.— Въ такомъ случа, осдлайте скоре лошадь, приказалъ мой отецъ, и отправляйтесь сію минуту за докторомъ Слопомъ, акушеромъ, передайте ему наше почтеніе и скажите ему, что ваша барыня въ родахъ и что я прошу его вернуться съ вами, не теряя ни минуты.

— Это ужасно странно, сказалъ отецъ, обращаясь къ дяд Тоби, когда Обадія закрылъ за собою дверь,— что въ то время, когда такъ близко находится столь опытный операторъ, какъ д-ръ Слопъ, жена моя до конца упорствуетъ въ своей несговорчивости и непремнно желаетъ вручить жизнь моего ребенка, который перенесъ уже одну невзгоду, невжеству старой бабы! И не только жизнь моего ребенка, братъ, но и свою собственную жизнь, а съ ней вмст и жизнь всхъ тхъ дтей, которыхъ я, пожалуй, могъ-бы добыть изъ нея впослдствіи.

— Можетъ статься, братъ, отвчалъ дядя Тоби,— сестра длаетъ это во избжаніе расходовъ.— Дурацкая цль, возразилъ отецъ: доктору надо заплатить одинаково за бездйствіе, какъ и за дло — если еще не боле, чтобы уберечь его отъ неудовольствія.

— Тогда этому не можетъ быть никакой иной причины, промолвилъ дядя Тоби, въ простот своей души,— кром скромности. Сестра, я полагаю, прибавилъ онъ, не желаетъ подпускать мужчину на такое близкое разстояніе къ… Я не могу сказать, кончилъ-ли дядя Тоби свою рчь, или нтъ, въ его пользу предположить, что кончилъ, ибо — мн кажется — онъ не могъ-бы прибавить ни единаго слова для ея улучшенія.

Если-же, наоборотъ, дядя Тоби не дошелъ до конца своего періода — свтъ обязанъ внезапному излому отцовской трубки за одинъ изъ наиболе удачныхъ образцовъ того вида реторическаго украшенія, которое называется у риторовъ Ароsiopesis’омъ.— Справедливое небо! Какъ какое-нибудь росо pin и poco meno итальянскихъ артистовъ, едва замтное БОЛЕ или МЕНЕ, можетъ опредлять черту красоты во фраз, точно также, какъ и въ стату! Какъ малйшее прикосновеніе рзца, карандаша, пера, смычка et caetera, даетъ настоящій обликъ, отъ котораго зависитъ истинное наслажденіе!— О, мои соотечественники — будьте милы, будьте осторожны въ вашей рчи, и никогда, о, никогда не забывайте, отъ какихъ мелочей зависитъ ваше краснорчіе и ваша слава.

— Сестра, можетъ статься, сказалъ мой дядя Тоби, — и не желаетъ подпустить мужчину на такое близкое разстояніе къ —. Поставьте это тире — выйдетъ aposiopesis…. примите тире и напишите…— это грязно, вычеркните слово и поставьте — выйдетъ метафора, и я полагаю, въ виду того, что фортификація въ то время такъ овладла головой моего дяди Тоби, что если бы ему удалось прибавить еще одно слово къ своей фраз, то было-бы именно это.

Но было-ли это, или не было такъ — и случай-ли или раздраженіе было причиной того, что трубка моего отца переломилась въ самый критическій моментъ — выяснится въ свое время.

ГЛАВА XXXII.

Хотя мой отецъ былъ выдающійся физикъ — однако онъ не лишенъ былъ нкоторыхъ чертъ моральнаго философа, поэтому, когда его трубка переломилась пополамъ и ему, собственно, не оставалось ничего иного, какъ взять оба кусочка и бросить ихъ легонько въ огонь, онъ не сдлалъ ничего подобнаго, а швырнулъ ихъ съ величайшей въ свт горячностью, вскочивъ при этомъ на об ноги, чтобы еще боле подчеркнуть это дйствіе.

Это было похоже на вспышку — и характеръ его отвта на слова дяди Тоби подтвердилъ это предположеніе.

— Не пожелаетъ, сказалъ отецъ (повторяя слова дяди Тоби) подпустить къ себ близко мужчину?.. Клянусь небомъ, братъ Тоби, ты вывелъ бы самого Іова изъ терпнія, мн кажется, что я, и не обладая имъ, несу уже равносильное наказаніе.— Почему?.. гд?.. въ чемъ?.. отчего?.. на какомъ основаніи?.. отвчалъ дядя Тоби въ величайшемъ удивленіи.— Подумаешь, сказалъ отецъ, что человкъ, дожившій до твоихъ лтъ, братъ, такъ мало знаетъ женщинъ!— Я совсмъ ихъ не знаю, возразилъ дядя Тоби:— и мн кажется, продолжалъ онъ, что пораженіе, которое я потерплъ, въ слдующій за раззореніемъ Дюнкирхена годъ, въ моемъ дл со вдовою Вадманъ,— пораженіе, котораго, ты знаешь, я не понесъ бы, еслибы не мое полное невжество по отношенію къ этому полу — даетъ мн достаточное основаніе сказать, что я не знаю, и не скрываю того, что не знаю ничего ни о нихъ, ни о ихъ длахъ.— Мн кажется, братъ, возразилъ мой отецъ, — что ты могъ бы, по крайней мр, распознать одинъ конецъ женщины отъ другого.

Въ знаменитомъ произведеніи Аристотеля сказано, что ‘когда человкъ думаетъ о чемъ-нибудь прошедшемъ — онъ смотритъ внизъ, а когда онъ думаетъ о будущемъ, то смотритъ въ небо’.

Дядя Тоби, я полагаю, не думалъ ни о томъ, ни о другомъ, ибо онъ глядлъ по горизонтальному направленію.— Одинъ конецъ! промолвилъ дядя Тоби, тихо бормоча, про себя, эти два слова и безсознательно вперяя взоръ въ маленькую щелку, образуемую плохо сходящимися камнями камина.— Одинъ конецъ женщины!— Признаюсь, сказалъ дядя Тоби,— я столькоже знаю о немъ, какъ и лунный обитатель, и хоть бы я думалъ, продолжалъ дядя Тоби (не отрывая глазъ отъ щели въ камин), цлый мсяцъ, я все-таки наврно не былъ бы въ состояніи понять этого.— Въ такомъ случа, братъ Тоби, отвтилъ мой отецъ, я скажу теб. Все на свт, продолжалъ мой отецъ (набивая новую трубку), все на этомъ свт, дорогой мой братъ Тоби, иметъ два конца.— Не всегда, вставилъ дядя Тоби.— Во всякомъ случа, возразилъ мой отецъ, у каждаго дв руки — что сводится къ тому же. Теперь, если бы человкъ прислъ спокойно и обсудилъ бы внимательно видъ, форму, строеніе, пригодность и удобство частей, которыя составляютъ въ цломъ животное, носящее названіе женщины, сравнилъ бы ихъ по аналогіи.— Я никогда не понималъ хорошенько смысла этого слова, перебилъ мой дядя Тоби.— Аналогія, отвчалъ мой отецъ, — это извстное отношеніе и согласованіе разныхъ — тутъ дьявольскій стукъ въ дверь разбилъ опредленіе моего отца (какъ раньше его трубку) пополамъ,— и въ то-же время, раздавилъ голову одному изъ самыхъ примчательныхъ и любопытныхъ разсужденій, какое когда-либо зарождалось въ утроб разсужденія, прошло нсколько мсяцевъ прежде, чмъ отецъ могъ найти случай благополучно имъ разршиться,— и въ настоящее время столько гадательно, какъ самый предметъ разсужденія (въ виду смшенія, невзгодъ и семейныхъ несчастій, которыя теперь валятъ толпой, одно по пятамъ другого), буду ли я въ состояніи найти для него мсто въ третьемъ том, или нтъ?

ГЛАВА ХXXIII.

Ужъ съ полтора часа добраго чтенія прошло съ тхъ поръ, какъ дядя Тоби позвонилъ въ колокольчикъ, чтобы приказать Обаді осдлать лошадь и хать за акушеромъ, докторомъ Слопомъ, поэтому никто не въ прав сказать, что я не далъ Обаді достаточно времени — говоря поэтически и принимая притомъ во вниманіе спшность этого случая — създить туда и обратно, хотя, говоря откровенно, онъ, можетъ быть, въ дйствительности едва усплъ натянуть свои сапоги.

Если какой-нибудь придирчивый критикъ къ этому привяжется и пожелаетъ непремнно взять маятникъ и измрить истинный промежутокъ между звономъ въ колокольчикъ и стукомъ въ дверь, и потомъ, нашедши его не дольше двухъ минутъ и тринадцати и трехъ пятыхъ секундъ, станетъ укорять меня въ нарушеніи единства, или, врне, вроятности времени — я напомню ему, что идея продолжительности и ея простыхъ видовъ получается единственно отъ ряда и послдовательности нашихъ мыслей, что она представляетъ истинный схоластическій маятникъ, которымъ я, какъ ученый, и позволю себя проврить въ этомъ дл, отрекаясь и открещиваясь отъ сужденія какихъ-угодно другихъ маятниковъ.

Поэтому я попросилъ бы его сообразить, что отъ Schandy-Hall до дома доктора Слопа, акушера, всего какихъ-нибудь несчастныхъ восемь миль — и что пока Обадія създилъ туда и обратно, я перенесъ дядю Тоби изъ Намюра, черезъ всю Фландрію, въ Англію, что онъ былъ боленъ на моихъ рукахъ цлыхъ четыре года, и что съ тхъ поръ онъ у меня прокатился съ капраломъ Тримомъ въ коляск четверней на двсти миль вглубь Іоркскаго графства, все это, вмст взятое, должно было приготовить воображеніе читателя къ появленію на сцен доктора Слопа, съ такимъ же успхомъ (надюсь), какъ танецъ, псня или интермедія между двумя дйствіями.

Если же мой взбалмошный критикъ окажется несговорчивымъ и станетъ доказывать, что дв минуты тринадцать секундъ все-таки только дв минуты и тринадцать секундъ — что бы я ни говорилъ по этому поводу, и что мое извиненіе, хотя можетъ быть и спасетъ меня въ отношеніи драматическомъ, погубитъ меня съ точки зрнія біографической, превращая мою книгу, съ этой минуты, въ объявленный романъ, тогда какъ ране она была книгой апокрифической. Если меня такъ будутъ осаждать, то я сразу положу конецъ всякимъ возраженіямъ и спорамъ по этому поводу, объявивши, что Обадія не отъхалъ отъ конюшни и десяти саженъ, какъ встртилъ доктора Слопа — въ чемъ онъ даже привелъ довольно грязное доказательство, едва не сдлавшееся даже трагическимъ.

Представьте себ… Но это пусть лучше идетъ для начала новой главы.

ГЛАВА XXXIV.

Представьте себ небольшую, коренастую и грубую фигуру доктора Слопа, въ четыре съ половиной фута, приблизительно, перпендикулярной высоты, съ шириной спины и объемомъ живота, которые сдлали бы честь сержанту конной гвардіи.

Таковы были очертанія фигуры доктора Слопа, которая,— если вы читали Гогартовъ Анализъ Красоты — то знаете (а если вы не читали его, то я бы вамъ посовтовалъ это сдлать), такъ-же точно можетъ быть обрисована и окаррикатурена тремя штрихами, какъ и тремястами ихъ.

Представьте себ такую личность, ибо таковы, я говорю, были очертанія фигуры доктора Слопа, медленно, футъ за футомъ, подвигавшагося впередъ, копошась въ грязи на спин маленькаго, карликоваго пони славнаго цвта, но силы — увы!— едва достаточной для иноходи, подъ такимъ грузомъ, еслибы дороги и благопріятствовали ей.— Но он не годились для иноходи — представьте себ Обадію верхомъ на сильной, чудовищной каретной лошади, пущенной вскачь и подвигающейся со всей возможной скоростью по противоположному направленію.

Позвольте мн, сударь, заинтересовать васъ на минуту этимъ описаніемъ.

Еслибы докторъ Слопъ увидлъ Обадію, который, въ мил отъ него, мчался прямо ему на встрчу, по узкой дорог, приближаясь съ чудовищной быстротой, шлепая и брызгая, черезъ грязь и воду — такой феноменъ, сопровождаемый по пятамъ цлымъ водоворотомъ грязи и воды, вращавшимся около своей оси, внушилъ бы доктору Слопу, по справедливости, большія опасенія относительно его положенія, чмъ самая страшная изъ Уистоновыхъ кометъ. Не говоря уже о самомъ ядр, то есть Обадіи и его каретной лошади, мн кажется, что одного водоворота отъ нихъ было достаточно, чтобы затянуть и унести совсмъ съ собой, если не доктора, то ужъ во всякомъ случа его пони. Вы можете, поэтому, себ представить ужасъ и водобоязнь, овладвшіе докторомъ Слопомъ, когда прочтете (что сейчасъ случится), что онъ по, двигался осторожно къ Shandy Hall и находился саженяхъ въ десяти отъ него и футахъ въ пяти отъ внезапнаго поворота, причиняемаго, въ самомъ грязномъ мст грязнаго прозда, острымъ угломъ садовой стны,— когда Обадія и его каретная лошадь завернула, быстро и грозно, и — бацъ! налетла на него прямо грудью!— Ничто, мн кажется, на свт не можетъ быть ужасне такой встрчи, столь неожиданной, и докторъ Слопъ, не приготовившись къ толчку, оказался не въ силахъ устоять противъ него.

Что могъ сдлать докторъ Слопъ? Онъ перекрестился.— Ну… докторъ былъ католикъ, сударь.— Чтожъ изъ этого? гораздо лучше было бы держаться за луку,— это врно. Впрочемъ, вышло такъ, что лучше было-бы ему не длать ничего, ибо, когда онъ крестился, то выпустилъ изъ рукъ хлыстъ, а пытаясь задержать его колномъ о подсдельникъ, потерялъ стремя, съ нимъ и равновсіе, среди этого множества потерь несчастный докторъ потерялъ присутствіе духа. Такъ что, не дожидаясь натиска Обадіи, онъ предоставилъ своего пони его судьб, Свалившись съ него діагонально, на манеръ куля шерсти и безъ какого-либо иного послдствія, кром того, что увязъ самой широкой своей частью на двнадцать, приблизительно, вершковъ въ грязи.

Обадія дважды снялъ свою шляпу передъ докторомъ Слопомъ, въ первый разъ, когда тотъ падалъ,— и потомъ опять, когда увидлъ его уже сидящимъ.— Неумстная любезность — не лучше-ли было остановить свою лошадь и, спшившись, помочь ему.— Сударь, онъ сдлалъ все, что позволяло его положеніе: momentum каретной лошади было до того сильно, что Обадія не могъ сдлать всего этого сразу, онъ трижды объхалъ вокругъ доктора Слопа, прежде чмъ добился своего, да и когда онъ, наконецъ, остановилъ своего скота, то это было сдлано съ такимъ взрывомъ грязи, что лучше было-бы, если-бы Обадіи совсмъ не было по сосдству. Словомъ, никогда еще ни одинъ докторъ Слопъ не былъ такъ запачканъ и такъ пресуществленъ, съ тхъ поръ, какъ это дло вошло въ моду.

ГЛАВА XXXV.

Трудно опредлить, что боле поразило моего отца и дядю Тоби — фигура-ли доктора Слопа, или его присутствіе — когда онъ вошелъ въ комнату, гд они разсуждали о природ женщинъ, ибо такъ какъ происшествіе случилось настолько близко отъ дома, что Обаді не стоило опять сажать его на лошадь,— онъ и ввелъ его, какъ тотъ былъ — невытертымъ, непріодтымъ и неотчищеннымъ, со всми пятнами и кляксами, какія на немъ были.— Онъ стоялъ, какъ тнь Гамлета, недвижимо и молча, добрыхъ полторы минуты у двери гостинной (а Обадія продолжалъ держать его за руку) во всемъ величіи грязи: заднія части его, пострадавшія отъ паденія, были вымазаны сплошь, вс же остальныя его части были до того забрызганы отъ взрыва Обадіи, что можно было поклясться (безъ всякихъ мысленныхъ оговорокъ {Reservatio mentalis, практиковавшееся въ средневковой католической церкви.}, что ни одна капля отъ него не пропала даромъ.

Это былъ отличный случай для дяди Тоби, чтобы въ свою очередь, восторжествовать надъ моимъ отцомъ,— ибо ни одинъ смертный, видвшій доктора Слопа въ такой отдлк, не могъ бы не согласиться съ дядей Тоби по крайней мр въ томъ, что, быть можетъ, его сестра не особенно-бы желала подпустить близко къ себ такого доктора Слопа. Но это было argumentum ad hominem, вы можете подумать, что онъ не любилъ имъ пользоваться, не владя имъ въ особенномъ совершенств.— Нтъ, причиной было то, что насмхаться было не въ его характер.

Присутствіе доктора Слопа было въ то время не мене загадочно, чмъ обстановка его, хотя, конечно, минутнаго размышленія со стороны моего отца было-бы достаточно, чтобы разршить это недоумніе, ибо онъ самъ на прошлой недл разсказалъ доктору Слопу, что мать моя приближается къ должному сроку, а такъ какъ съ тхъ поръ докторъ ничего о ней не слышалъ, то его поздка въ Shandy Hall съ единственною цлью узнать о ход дла была совершенно понятна и политична.

Но мысль моего отца, къ сожалнію, попала на ложный путь, ища разъясненія, остановившись, какъ тотъ привязчивый критикъ, единственно на звонк и на стук въ дверь, измряя разстояніе между ними и до того углубившись въ эту операцію, что онъ потерялъ всякую способность думать о постороннемъ — заурядная слабость величайшихъ математиковъ, которые трудятся изо всей силы надъ доказательствомъ, и до того истощаютъ ее на немъ, что потомъ не могутъ даже притянуть необходимую для разршенія предыдущую посылку.

Звонокъ и стукъ въ дверь врзались сильно и въ sensorium

моего дяди Тоби, пробудивши въ немъ совершенно иной родъ мыслей: эти два непримиримыя ощущенія моментально вызвали Стевинуса, великаго инженера, въ воображеніи дяди Тоби. Какое отношеніе имлъ Стевинусъ къ этому длу — представляетъ величайшую задачу. Она будетъ разршена — но не въ слдующей глав.

ГЛАВА XXXVI.

Писаніе, когда оно ведется, какъ слдуетъ (понятно, что я причисляю свое къ этому виду) — только разновидность собесдованія. Какъ ни одинъ человкъ, умющій держать себя въ порядочномъ обществ, не ршится всего высказывать, такъ ни одинъ писатель, знающій разумные предлы, налагаемые приличіемъ и воспитаніемъ, не посметъ всего думать: самый лучшій способъ выказать уваженіе пониманію читателя, это — полюбовно располовинить это дло, предоставивъ кое-что и его воображенію, а не единственно своему собственному.

Что касается меня, то я постоянно длаю ему такія уступки, стараясь, по мр силъ и возможности, давать столько-же работы его воображенію, сколько и лично моему.

Теперь его очередь, я представилъ подробное описаніе горестнаго паденія доктора Слопа и грустнаго вида его въ гостинной, теперь пусть его воображеніе на время продолжаетъ картину.

Поэтому, пусть читатель вообразитъ, что докторъ Слопъ разсказалъ свою повсть — въ такихъ словахъ и съ такими жалобами, какія выберетъ его фантазія, пусть онъ предположитъ, что и Обадія также разъяснилъ дло по своему, съ такимъ видомъ огорченія и озабоченности, какой, по его мннію, представитъ наиболе рзкій контрастъ между обими фигурами, стоящими рядомъ. Пусть онъ вообразитъ, что мой отецъ отправился наверхъ, чтобы повидать мою мать, и въ довершеніе этого труда воображенія, пусть еще вообразитъ, что докторъ умытый, вытертый, утшенный и ублаженный, запрятанный въ пару обадіевыхъ штановъ, подходитъ къ двери, готовый съ минуты на минуту приняться за дло.

Успокойся, успокойся, добрый докторъ Слопъ! останови твою повивальную руку, возврати ее спокойно за пазуху и держи ее въ тепл, ты не знаешь, какія препятствія — ты не подозрваешь, какія скрытыя причины задерживаютъ ея дйствія. Объявлены-ли теб, докторъ Слопъ, тайныя статьи священнаго договора, приведшаго тебя въ сіе мсто? Знаешь-ли ты, что въ настоящую минуту дочь Люцины {Люцина у Римлянъ была богиня родовъ, слдовательно дочерью Люцины здсь называется старуха акушерка, о которой говорятъ уже выше.} поставлена въ повивальномъ смысл надъ твоей головой? Увы — это слишкомъ врно. Къ тому-же, великій сынъ Пилумна, что можешь ты сдлать? Ты пріхалъ невооруженный, ты оставилъ твою tire-tte, твои вновь изобртенные щипцы, твои крючки, твою спрынцовку и вс твои орудія спасенія и выручки дома: клянусь небомъ, въ эту минуту они висятъ въ зеленомъ мшк изъ саржи между двумя пистолетами, въ головахъ твоей кровати. Звони, зови, посылай обратно Обадію на каретной лошади, чтобы онъ привезъ ихъ какъ можно скоре.

— Спши, Обадія, сказалъ мой отецъ, и я дамъ теб корону {Монета = 5 шиллингамъ, около двухъ рублей пятидесяти копекъ.}, — сказалъ дядя Тоби, дамъ ему вторую!

ГЛАВА XXXVII.

— Ваше внезапное и неожиданное появленіе, сказалъ дядя Тоби, обращаясь къ доктору Слопу (они вс, втроемъ, сидли вмст подл огня, когда дядя Тоби началъ разговоръ), сразу навело меня на мысль о великомъ Стевинус, это, надо вамъ сказать, мой любимый писатель.— Въ такомъ случа, прибавилъ мой отецъ, пользуясь аргументомъ ad crumenam, я ставлю двадцать гиней {Guinea — старая англійская монета, равнявшаяся 21 шиллингу — 10 ¹/₂ рублямъ.} противъ одной короны (которая какъ разъ пригодится для отдачи Обаді, когда онъ вернется), что этотъ самый Стевинусъ былъ какимъ-нибудь инженеромъ, или написалъ что нибудь, либо прямо, либо косвенно относящееся къ наук о фортификаціи.

— Такъ это и было, отвчалъ дядя Тоби.— Я такъ и зналъ, сказалъ отецъ, хотя я не могу понять, хоть убейте, какая можетъ быть связь между внезапнымъ пріздомъ доктора Слопа и разсужденіемъ о фортификаціи, однако я это предчувствовалъ. О чемъ бы мы ни говорили и какъ-бы ни былъ случай неподходящъ и далекъ отъ этого вопроса, ты, братъ, всегда его внесешь. Я не хотлъ-бы, братъ Тоби, продолжалъ мой отецъ, чтобы моя голова была такъ полна занавсокъ {Curtain по англійски значитъ и занавска, и куртина — терминъ въ фортификаціи.} и рогообразныхъ украшеній {Hornwork буквально значитъ также горнверкъ, фортификаціонный терминъ.}.— Этому я легко поврю, вскричалъ докторъ Слопъ, перебивая его и заливаясь неудержимымъ смхомъ отъ своей шутки.

Критикъ Деннисъ, конечно, не боле искренно ненавидлъ и не терплъ шутокъ, или намека на шутку, чмъ мой отецъ, онъ всегда ими легко раздражался — но быть прерваннымъ таковой въ серьезномъ разговор — такъ-же непріятно, говорилъ, онъ, какъ получить щелчекъ по носу, онъ не видлъ никакой разницы.

— Сударь, сказалъ дядя Тоби, обращаясь къ доктору Слопу, занавски, о которыхъ говоритъ мои братъ, не имютъ ничего общаго съ кроватями — хотя, я знаю, Du Conge говоритъ, что ‘кроватныя занавски, по всей вроятности, получили отъ нихъ свое названіе’,— точно также и горнверки, о которыхъ онъ говоритъ, не имютъ ничего общаго съ рогообразными украшеніями обманутыхъ мужей, это куртины, сударь, слово, которымъ въ фортификаціи называется та часть крпостной стны, которая находится между двумя бастіонами, соединяя ихъ. Осаждающіе рдко направляютъ аттаку непосредственно на куртину по той причин, что он такъ хорошо оберегаются. (То-же бываетъ и съ другими занавсками, смясь замтилъ докторъ Слопъ). Тмъ не мене, продолжалъ дядя Тоби, чтобы укрпить ихъ, мы обыкновенно устраиваемъ впереди ихъ равелины, причемъ обращаемъ вниманіе на то, что проводимъ изъ за foss, или ровъ. Люди непосвященные, очень мало свдущіе въ фортификаціи, смшиваютъ равелинъ съ полумсяцемъ, хотя это вещи совершенно различныя, не по виду или конструкціи — въ этомъ отношеніи мы длаемъ ихъ совершенно одинаковыми, до мелочей, ибо они всегда состоятъ изъ двухъ поверхностей, составляющихъ выдающійся уголъ, съ горжами не прямыми, а имющими форму, полумсяца.— Въ чемъ-же разница? нсколько злобно спросилъ мой отецъ.— Въ ихъ положеніи, отвтилъ дядя Тоби, ибо когда равелинъ, братъ, находится передъ куртиной, то онъ равелинъ, когда онъ находится передъ бастіономъ, равелинъ перестаетъ быть равелиномъ и становится полу-мсяцемъ, точно также полумсяцъ продолжаетъ быть полумсяцемъ лишь пока онъ находится передъ бастіономъ, а если бы онъ только перемнилъ мсто и сталъ передъ куртиной — онъ пересталъ бы быть полумсяцемъ, полумсяцъ, въ такомъ случа, уже не полумсяцъ, а всего только равелинъ.— Мн кажется, промолвилъ отецъ, что благородная наука защиты тоже иметъ свои слабыя стороны, не хуже другихъ.

— Что-же касается горнверка (ф-фу! вздохнулъ мой отецъ), о которомъ, продолжалъ дядя Тоби, говорилъ мой братъ, то это весьма значительная часть наружныхъ укрпленій, французскіе инженеры называютъ ихъ ouvrage corne, и мы обыкновенно строимъ ихъ для прикрытія такихъ мстъ, которыя кажутся намъ слабе прочихъ, онъ образуется изъ двухъ прикрывающихъ насыпей, или полубастіоновъ — они очень красивы — и если вы хотите прогуляться, я берусь показать вамъ одинъ, который положительно стоитъ этого безпокойства. Правда, продолжалъ дядя Тоби, когда мы ихъ кроемъ, они бываютъ гораздо крпче, но тогда они очень дороги и занимаютъ слишкомъ много мста, такъ что, по моему мннію, они боле всего годятся для защиты передового лагеря, иначе двойная tenoille.— Клянусь матерью, которая насъ родила, братъ Тоби, воскликнулъ отецъ, я не въ силахъ сдерживаться доле,— ты можешь разозлить святого, вотъ ужъ ты не только насъ погрузилъ, я самъ не знаю какъ, въ самую середину стараго вопроса, но еще такъ забилъ свою голову этими перепутанными работами, что хотя моя жена находится въ эту минуту въ мукахъ родовъ, и ты слышишь ея крики — ничто не приходитъ теб въ голову, какъ увести повитуху мужского рода.— Акушера — если позволите, поправилъ докторъ Слопъ.— Весьма охотно, отвтилъ мой отецъ, мн все равно, какъ васъ называютъ, но я послалъ-бы всю фортификаціонную науку, вмст съ ея изобртателями, къ черту, она уже причинила смерть тысячамъ людей — и въ конц концовъ, доведетъ и меня до того-же. Не хотлъ бы я, братъ Тоби, чтобы мои мозги были такъ набиты подкопами, минами, блиндами, турами, частоколами, равелинами, полумсяцами и тому подобной дрянью, хотя бы мн предлагали за это не только Намюръ, но и вс города Фландріи къ нему въ придачу.

Дядя Тоби долго терплъ обиды, но не по недостатку храбрости, я уже сказалъ вамъ въ одной изъ предыдущихъ главъ, что онъ былъ человкъ храбрый, и прибавлю здсь, что, когда представлялись серьезные случаи и храбрость выказать бывало необходимо — я не знаю другого человка, подъ чью защиту я сталъ бы съ большимъ спокойствіемъ, это не происходило и отъ какой-нибудь нечувствительности или тупости его пониманія, ибо онъ такъ-же сильно почувствовалъ это оскорбленіе со стороны моего отца, какъ и всякій другой человкъ на его мст, но это была мирная, спокойная натура, лишенная спорнаго элемента, все такъ добродушно укладывалось въ немъ, что у него едва хватало духа обороняться и отъ мухи.

— Иди, сказалъ онъ какъ-то за обдомъ переросшей мух, жужжавшей около его носа и невыносимо мучившей его въ теченіе цлаго обда, мух, которую онъ, посл безконечныхъ попытокъ, наконецъ таки поймалъ на-лету. Я не сдлаю теб вреда, сказалъ дядя Тоби, вставая съ своего стула и отправляясь черезъ комнату, съ мухой въ рук.— Я не трону ни одного волоса на твоей голов. Ступай, повторилъ онъ, поднимая оконную раму и раскрывая въ то-же время руку, чтобы дать ей улетть. Ступай, несчастная тварь, убирайся, съ какой стати мн вредить теб?— Свтъ, конечно, достаточно великъ для насъ обоихъ.

Мн было только десять лтъ, когда это случилось, но оттого-ли, что самый поступокъ боле подходилъ къ моимъ нервамъ въ томъ жалостливомъ возраст и привелъ все мое тло въ дрожь отъ самаго сладкаго ощущенія, какое только можетъ быть, или это зависло отъ манеры и выраженія его, или какой нибудь особенный звукъ голоса и мягкость движеній, сглаженная милосердіемъ, произвела такое магическое дйствіе — не знаю, я знаю только, что урокъ всеобщаго доброжелательства, данный и запечатлнный тогда моимъ дядей Тоби, никогда не изглаживался изъ моей памяти, и хотя я не хочу убавлять заслуги въ этомъ направленіи университетскаго изученія literae humaniores или дискредитировать остальныя заслуги дорогого воспитанія, которое было мн дано посл того и дома, и за границей — однако я часто вспоминаю, что обязанъ доброй половиной своего великодушія этому случайному впечатлнію.

Это должно служить родителямъ и воспитателямъ лучше цлаго тома по данному вопросу.

Я не могъ представить читателю этой черты характера дяди Тоби тмъ-же способомъ, какимъ нарисовалъ остальныя черты его, ибо въ нихъ преслдовалось единственно и исключительно сходство коньковое, оно-же составляетъ часть его основного характера. Мой отецъ совершенно иначе относился къ терпливому перенесенію обидъ, о которыхъ я упоминалъ — что читатель давно уже долженъ былъ замтить, онъ обладалъ гораздо боле острой и быстрой чувствительностью натуры, къ которой присоединялась извстная доля раздражительности. Хотя она никогда не увлекала его ни къ чему, похожему на лукавство, однако, въ мелкихъ жизненныхъ передрягахъ и огорченіяхъ она нердко проявлялась въ какомъ-то комичномъ и остроумномъ раздраженіи. Впрочемъ, онъ былъ откровененъ и великодушенъ отъ природы и всегда доступенъ убжденію, и въ этихъ маленькихъ вспышкахъ своего огорченія на другихъ, а въ особенности по отношенію къ дяд Тоби, котораго онъ искренно любилъ, онъ испытывалъ въ десять разъ боле горя (за исключеніемъ дла тети Дины и тхъ случаевъ, когда бывала затронута какая-нибудь его гипотеза), чмъ выказывалъ.

Въ этомъ отношеніи, характеры двухъ братьевъ освщали одинъ другой и выказали себя съ большимъ успхомъ въ этомъ дл, которое возникло, благодаря Стевинусу.

Если читатель держитъ конька, мн нтъ надобности говорить ему, что конекъ — одна изъ самыхъ чувствительныхъ частей всего человка, и что дядя Тоби не могъ не чувствовать этихъ ничмъ не вызванныхъ ударовъ.— Нтъ, я сказалъ-же выше, что дядя Тоби чувствовалъ ихъ. и чувствовалъ очень сильно.

Скажите, сударь, что онъ отвтилъ? Какъ онъ себя велъ?— О, сударь, это было возвышенно! ибо едва мой отецъ кончилъ оскорблять его конька, какъ онъ, безъ малйшаго волненія, повернулъ голову отъ доктора Слопа, къ которому обращался съ своей рчью, и взглянулъ въ лицо моему отцу съ видомъ такого добродушія, такого спокойствія, братства и невыразимой нжности къ нему, что мой отецъ былъ тронутъ до глубины души, онъ поспшно всталъ съ своего стула, и схвативши дядю Тоби за об руки…— Братъ Тоби, сказалъ онъ,— прости, прошу тебя, извини меня за этотъ вспыльчивый характеръ, который я унаслдовалъ отъ нашей матери.— Милый, милый братъ, отвчалъ дядя Тоби, вставая съ помощью моего отца: не говори ни слова боле объ этомъ, я готовъ отъ всей души простить тебя и вдесятеро больше, братъ.— Но это неблагородно, возразилъ мой отецъ,— огорчать какого угодно человка, тмъ боле брата, огорчить-же брата, обладающаго такой деликатностью, безобидностью, незлопамятствомъ — низко, клянусь небомъ, даже подло.— Сдлай одолженіе, братъ, сказалъ мой дядя Тоби, хотя-бы и въ пятьдесятъ разъ больше.— Къ тому-же, какое мн дло, дорогой братъ Тоби, воскликнулъ мой отецъ, до твоихъ развлеченій и удовольствій, разъ я не могу увеличить ихъ число?— Братъ Шенди, отвчалъ мой дядя Тоби, задумчиво глядя ему въ лицо,— ты очень въ этомъ ошибаешься, ибо значительно усиливаешь мое удовольствіе тмъ, что рождаешь семейству Шенди дтей въ твои годы.— Но этимъ, сударь, замтилъ докторъ Слопъ, господинъ Шенди увеличиваетъ свое собственное удовольствіе.— Ни на іоту, возразилъ мой отецъ.

ГЛАВА ХXXVIII.

— Братъ длаетъ это, сказалъ дядя Тоби, изъ принципа.— Въ фамильныхъ видахъ, должно быть, вставилъ докторъ Слопъ.— Э! сказалъ мой отецъ, стоитъ-ли говорить объ этомъ.

ГЛАВА XXXIX.

Въ конц предыдущей главы, мой отецъ, вмст съ дядей Тоби, были оставлены, стоя рядомъ, точно Брутъ и Кассій, при опусканіи занавса, заканчивающіе свои споры.

Сказавши послднія три слова, отецъ мой слъ, дядя Тоби послдовалъ его примру, но прежде, чмъ взять себ стулъ, онъ позвонилъ въ колокольчикъ, чтобы приказать прислуживавшему капралу Триму сбгать домой за Стевинусомъ, такъ какъ домъ моего дяди Тоби былъ не дале, какъ на противоположной сторон дороги.

Иные оставили бы разговоръ о Стевинус, но дядя Тоби не сохранялъ въ сердц никакой злобы, и продолжалъ на ту-же тему, чтобы показать это моему отцу.

— Ваше внезапное появленіе, докторъ Слопъ, сказалъ мой дядя, возобновляя разговоръ,— сразу заставило меня вспомнить о Стевинус. (Вы можете быть уврены, что отецъ пересталъ и думать о новыхъ ставкахъ на Стевинуса).— Потому что, продолжалъ дядя Тоби, прославленная парусная телжка, принадлежащая принцу Морицу, устроенная съ такими удивительными приспособленіями и обладавшая такой скоростью, что возила съ полдюжины человкъ со скоростью тридцати нмецкихъ миль не знаю во сколько минутъ — была изобртена Стевинусомъ, этимъ великимъ математикомъ и инженеромъ.

— Вы могли-бы избавить вашего слугу отъ этого безпокойства, сказалъ докторъ Слопъ (тмъ боле что онъ хромъ),— мы обошлись бы и безъ Стевинусова отчета объ этомъ, я, возвращаясь изъ Лейдена черезъ Гагу, отправился пшкомъ въ Шевлингъ, за дв добрыхъ мили, единственно съ цлью посмотрть его.

— Это ничто, возразилъ дядя Тоби, въ сравненіи съ тмъ, что сдлалъ ученый Пейрескіусъ, который прошелъ пятьсотъ миль — изъ Парижа въ Шевлингъ и изъ Шевлинга обратно въ Парижъ, чтобы посмотрть его и только.

Есть люди, которые не терпятъ, чтобы ихъ кто-нибудь превзошелъ въ ходьб.

— Дуракъ Пейрескіусъ, возразилъ докторъ Слопъ. Замтьте, однако, что это было вовсе не изъ презрнія къ Пейрескіусу, а потому, что упорство Пейрескія, протоптавшагося въ такую даль пшкомъ, изъ любви къ наук, сводило въ ничто подвигъ доктора Слопа.— Дуракъ Пейрескіусъ, повторилъ онъ.— Отчего? сказалъ мой отецъ, принимая сторону своего брата, не только въ видахъ вознагражденія за нанесенное оскорбленіе, которое еще тяготило мысль отца, но, отчасти, и оттого, что онъ дйствительно начиналъ интересоваться споромъ.— Отчего? сказалъ онъ. Почему Пейрескій, или кто нибудь другой, долженъ быть обвиняемъ въ томъ, что чувствуетъ интересъ къ тому или къ иному какому-нибудь клочку серьезнаго знанія? Ибо, не смотря на то, что я ничего не знаю объ этой телжк, о которой вы говорите, продолжалъ онъ, изобртатель ея долженъ былъ имть чрезвычайно механическую голову, и хотя я не могу придумать, какіе философскіе принципы помогли ему этого достигнуть — однако не подлежитъ сомннію, что они были прочны — какіе бы они ни были — иначе она не выдержала бы той скорости, которую назвалъ мой братъ.

— А что она выдерживала ее,— видно изъ изящнаго выраженія Пейрескіуса, сказалъ дядя Тоби,— который говоритъ о скорости ея движенія: Tarn citus erat, quam erat ventus, что значитъ, если только я незабылъ свою латынь, что она двигалась такъ-же быстро, какъ самъ втеръ.

— Но скажите, пожалуйста, докторъ Слопъ, сказалъ мой отецъ, перебивая дядю и извиняясь передъ нимъ въ тоже время,— какіе были принципы движенія этой телжки?— Принципы пустые, конечно, отвтилъ докторъ Слопъ,— и я часто недоумвалъ, продолжалъ онъ, уклоняясь отъ отвта, отчего никто изъ нашихъ помщиковъ, живущихъ въ такихъ обширныхъ равнинахъ, какъ наша (особенно т, у которыхъ есть жены, еще не вышедшія изъ производительнаго возраста), не предпримутъ ничего подобнаго: такъ какъ это было-бы очень удобно не только въ случаяхъ внезапной надобности, которымъ подверженъ этотъ полъ — лишь бы втеръ былъ годный — но и вообще очень хозяйственно — пользоваться втрами, которые ничего не стоятъ и ничего не дятъ, вмсто лошадей, которыя (чортъ ихъ дери) и стоятъ, и дятъ ужасно много.

— По этой именно причин, что он ничего не стоятъ и ничего не дятъ, планъ и плохъ, возразилъ мой отецъ:— потребленіе продуктовъ и переработка ихъ одни доставляютъ голоднымъ хлбъ, оживляютъ торговлю, вносятъ деньги и поддерживаютъ стоимость нашихъ земель, и хотя я признаюсь, что будь я государемъ, я щедро вознаградилъ бы ученыя головы, изобртающія такія приспособленія, но не мене настоятельно искоренялъ бы пользованіе ими.

Тутъ мой отецъ былъ въ своей сфер — и такъ же удачно подвигался въ своемъ разсужденіи о торговл, какъ дядя Тоби передъ нимъ — о фортификаціи, но судьба не желала спасти отъ погибели много солиднаго знанія, и ршила съ утра, что мои отецъ не сплететъ въ тотъ день ни одного разсужденія, ибо едва онъ открылъ ротъ, чтобы начать слдующую фразу…

ГЛАВА XL.

Какъ явился капралъ Тримъ со Стевинусомъ: слишкомъ поздно, такъ какъ вопросъ былъ уже исчерпанъ, а разговоръ принялъ другое направленіе,

— Можешь отнести книгу обратно домой, Тримъ, сказалъ дядя Тоби, кивая ему головой.

— Попрошу тебя, капралъ, сказалъ мой отецъ, — шутки ради, загляни въ нее сначала и поищи, нтъ-ли въ ней чего-нибудь о парусной телжк.

Капралъ Тримъ, будучи на служб, научился послушанію и молчанію, поэтому, положивъ книгу на столъ, стоявшій у стны, и перевертывая листы:— Извините, ваша милость, сказалъ онъ, я не нахожу ничего подобнаго, впрочемъ, продолжалъ капралъ, шутя въ свою очередь, позвольте — я сейчасъ удостоврюсь въ этомъ. И, взявши въ руку загнутыя крышки переплета, такъ что листки висли книзу, онъ сильно встряхнулъ книжку.

— Вотъ, ваша милость, сказалъ Тримъ, что-то и вывалилось, только это не телжка, а нчто совсмъ иное.— Скажи, капралъ, улыбаясь замтилъ мой отецъ:— что же это такое?— Мн кажется, сказалъ Тримъ, нагибаясь, чтобы поднять упавшую бумажку,— что это боле похоже на проповдь, ибо оно начинается съ текста изъ священнаго писанія съ указаніемъ на главы и стихъ, и потомъ идетъ дале совсмъ какъ проповдь, ничего не упоминая, повидимому, о телжк.

Вс улыбнулись

— Я не могу постичь, какъ это случилось, сказалъ мой дядя Тоби,— что такая вещь, какъ проповдь, забралась вдругъ въ моего Стевинуса.

— Мн кажется, что это проповдь, повторилъ Тримъ,— впрочемъ, если вашимъ милостямъ будетъ угодно, я прочитаю вамъ страницу, такъ какъ она написана хорошимъ почеркомъ.— А надо вамъ сказать, что Тримъ любилъ слушать свое чтеніе почти столько же, сколько и свои рчи.

— Я всегда чрезвычайно люблю, сказалъ мой отецъ, заглядывать въ то, что по такой странной случайности попадаетъ мн въ руки, а такъ какъ намъ все равно длать нечего — покрайней мр, до возвращенія Обадіи, то я буду очень обязанъ теб, братъ,— лишь бы докторъ Слопъ ничего не имлъ противъ этого, если ты прикажешь капралу угостить насъ страничкой-другой оттуда — что онъ, надюсь, сдлаетъ такъ-же хорошо, какъ и охотно.— Позвольте замтить, ваша милость, сказалъ Тримъ, что я въ цлыхъ двухъ походахъ, во Фландріи, служилъ за чтеца при полковомъ священник.— Онъ прочтетъ ихъ, прибавилъ дядя Тоби,— не хуже меня, я могу васъ уврить, что Тримъ былъ лучшимъ ученикомъ въ моей команд и — если бы не его несчастье — получилъ бы слдующую алебарду {Оружіе, которое носили въ то время сержанты въ арміи, оно было отмнено въ 1756 году.}. — Капралъ Тримъ положилъ руку на сердце и съ видомъ преданности поклонился своему господину, посл чего, положивъ шляпу на полъ, онъ взялъ проповдь въ лвую руку, чтобы правая оставалась свободна — и выступилъ, ничто-же сумняся, на середину комнаты, откуда могъ лучше видть самъ и лучше быть видимымъ слушателями.

ГЛАВА XLI.

— Можетъ быть, вы имете что-либо противъ — сказалъ мой отецъ, обращаясь къ доктору Слопу.— Ничуть, отвчалъ тотъ,— тмъ боле, что еще неизвстно, къ которой сторон она относится,— можетъ быть, это сочиненіе духовнаго лица нашей церкви, а не вашей — такъ что мы подвергаемся одинаковому риску.— Она не относится ни къ какой сторон, замтилъ Тримъ, потому что написана всего только на счетъ совсти, если осмлюсь доложить вашимъ милостямъ.

Разсужденіе Трима развеселило слушателей — за исключеніемъ доктора Слопа, который обернулся въ сторону Трима и поглядлъ на него довольно грозно.

— Начинай, Тримъ, и читай внятно, сказалъ мой отецъ.— Слушаю, ваша милость, отвтилъ Тримъ, съ поклономъ, призывая ко вниманію легкимъ движеніемъ правой руки.

ГЛАВА XLII.

Но прежде, чмъ капралъ начнетъ, я долженъ представить вамъ описаніе его положенія, иначе онъ, очевидно, представится вашему воображенію въ несвободной поз — вытянутой перпендикулярно, раздляя всъ тла поровну между обими ногами, съ неподвижными глазами,— словно на часахъ,— съ ршительнымъ взглядомъ обхватывая проповдь лвой рукой, точно ружейный замокъ.— Словомъ, вы могли бы нарисовать себ Трима такимъ, какъ онъ стоялъ въ каре, готовый къ бою.— Положеніе его было настолько мало похоже на это, какъ вы только можете себ вообразить.

Онъ стоялъ передъ ними, нагнувшись и наклонившись корпусомъ впередъ подъ угломъ въ восемьдесятъ-пять съ половиной градусовъ съ плоскостью горизонта, а это — какъ извстно серьезнымъ ораторамъ, для которыхъ я и ввожу эту подробность — и есть настоящій убдительный уголъ наклоненія, конечно, можно говорить и проповдывать подъ какимъ угодно другимъ угломъ, но насколько это будетъ успшно — предоставляю судить свту.

Необходимость именно угла въ восемьдесятъ-пять съ половиной градусовъ, съ математической точностью,— не показываетъ-ли намъ, между прочимъ, какъ искусства и науки взаимно содйствуютъ другъ другу.

Какимъ чортомъ капралъ Тримъ, не умвшій даже распознать остраго угла отъ тупого, попалъ тутъ въ самую точку — и былъ-ли это случай, или врожденность, или здравый смыслъ, или подражаніе, и т. д.— объ этомъ будутъ найдены разсужденія въ той части Энциклопедіи искусства и наукъ, гд разсматриваются существенныя черты краснорчія сенатскаго, церковнаго, судебнаго, трактирнаго, спальнаго, каминнаго.

Онъ стоялъ — я повторяю для того, чтобы дать общее впечатлніе о его вид — нсколько нагнувшись и наклонившись корпусомъ впередъ, опираясь на правую ногу, которая выдерживала семь восьмыхъ его вса, ступня его лвой ноги, недостатокъ которой нисколько не портилъ его фигуры, была слегка отставлена — не въ сторону, но и не впередъ — а по линіи между этими двумя направленіями, колно согнуто, но не сильно — настолько, чтобы не выходить за предлы линіи красоты, надо прибавить — линіи науки также, ибо, посудите, ей приходилось поддерживать одну восьмую его тла — такъ что въ этомъ случа положеніе его ноги опредлено, нога не могла быть отставлена дале или колно согнуто боле, чмъ можно было при условіи, чтобы она выдержала восьмую часть всего его вса.

Обращаю на это вниманіе живописцевъ, долженъ-ли я прибавить: и ораторовъ? Не думаю, ибо если они уклонятся отъ этого, то неизбжно повалятся на носъ.

Это — относительно туловища и ногъ капрала Трима.— Онъ держалъ проповдь свободно, но не небрежно, въ лвой рук, приподнятой нсколько выше живота и слегка отдленной отъ груди, правая рука его непринужденно лежала вдоль бока, такъ, какъ того требовала природа и законы тяготнія, но съ раскрытой ладонью, обращенной къ публик, готовой, въ случа нужды, подсобить чувствительности.

Глаза капрала Трима и мускулы его лица находились въ полномъ соотвтствіи съ остальными его частями, онъ глядлъ открыто, свободно, увренно, но не вызывающе.

Пусть не спрашиваетъ критикъ, откуда капралъ Тримъ научился всему этому — я сказалъ, что это будетъ объяснено, но такимъ онъ стоялъ передъ моимъ отцомъ, моимъ дядей Тоби и докторомъ Слопомъ — съ такимъ наклоненіемъ туловища, положеніемъ всхъ членовъ и ораторскимъ видомъ во всей фигур, что ваятель могъ бы длать съ него свою модель, я даже не могу сказать, много-ли поправилъ бы въ ней самый старый членъ колледжа и даже самъ іудейскій профессоръ.

Тримъ поклонился и прочиталъ слдующее:

ПРОПОВДЬ.

Евр. XIII, 18.

— Ибо мы уврены, что имемъ добрую совсть.

‘Уврены! Уврены, что имемъ добрую совсть!’

— Безъ сомннія, Тримъ, сказалъ мой отецъ, перебивая его, ты придаешь этой фраз совершенно неподходящій оттнокъ, ты, братецъ, задираешь носъ и читаешь съ такимъ насмшливымъ видомъ, точно проповдникъ собирается издваться надъ авторомъ.

Такъ оно и есть, ваша милость, возразилъ Тримъ.— Ну! промолвилъ мой отецъ, улыбаясь.

— Конечно, вставилъ докторъ Слопъ,— Тримъ, конечно, правъ, ибо авторъ (который, очевидно, протестантъ), по тому зубастому виду, съ какимъ онъ придирается къ автору, показываетъ, что онъ, конечно, будетъ издваться надъ нимъ, если только не признать, что онъ такимъ обращеніемъ съ нимъ уже достигъ своей цли.— Но на основаніи чего-же, отвчалъ мой отецъ, вы такъ скоро заключили, докторъ Слопъ, что авторъ принадлежитъ къ нашей церкви? Ибо, насколько я могу судить до сихъ поръ, онъ можетъ принадлежать къ какой угодно.— Потому, отвчалъ докторъ Слопъ, что, если-бы онъ принадлежалъ къ нашей, онъ не скоре ршился бы на такую наглость, чмъ на то, чтобы схватить медвдя за бороду. Если бы въ нашемъ общеніи, сударь, человкъ посмлъ оскорбить такого святого — даже обрзокъ его ногтя — у него были бы выцарапаны глаза!— Какъ? святымъ? воскликнулъ дядя Тоби.— Нтъ, отвчалъ докторъ Слопъ:— онъ очутился-бы подъ кровлей стараго дома.— Скажите, разв инквизиція старое зданіе, а не современное? спросилъ дядя Тоби.— Я ничего не знаю въ архитектур, возразилъ докторъ Слопъ.— Если осмлюсь доложить вашей милости, началъ Тримъ,— инквизиція — это одно изъ гнуснйшихъ…— Прошу тебя, Тримъ, сказалъ мой отецъ, избавь насъ отъ ея описанія, я не переношу и самаго ея имени.— Ничего не значитъ, возражалъ докторъ Слопъ:— она иметъ нкоторыя достоинства, и хоть я небольшой ея сторонникъ, однако, въ такомъ случа, какъ этотъ, она живо научила-бы лучшимъ манерамъ, и я могу ему сказать, что еслибы онъ продолжалъ въ этомъ же дух, то его скоро упрятала-бы инквизиція за его труды.— И тогда — помоги ему Богъ, прибавилъ дядя Тоби.— Аминь, кончилъ Тримъ, ибо Богъ знаетъ, что мой бдный братъ четырнадцать лтъ былъ ея плнникомъ.— Я ни слова объ этомъ не слышалъ раньше, сказалъ взволнованнымъ голосомъ дядя Тоби, какъ онъ попалъ туда, Тримъ?— Эхъ, сударь, разсказъ объ этомъ заставитъ ваше сердце обливаться кровью, какъ тысячу разъ обливалось мое, да теперь разсказывать это было бы и слишкомъ длинновата милость услышитъ его отъ меня, съ начала до конца, какъ-нибудь, когда я буду работать подл васъ въ нашихъ укрпленіяхъ, вкратц-же дло вотъ въ чемъ: мой братъ Томъ похалъ слугою въ Лиссабонъ и тамъ женился на вдов одного жида, которая держала маленькую лавочку и продавала колбасы, это и оказалось, какимъ-то образомъ, причиной, по которой его, среди ночи, схватили съ постели, гд онъ лежалъ съ женой и двумя малыми дтьми, и сейчасъ же потащили передъ инквизицію, тамъ бдняга, спаси его Господь, продолжалъ Тримъ, вздыхая отъ искренняго сердца, и сидитъ въ заточеніи до настоящей минуты. Это была честная душа, прибавилъ Тримъ, доставая свой носовой платокъ.

Слезы текли по щекамъ Трима быстре, чмъ онъ успвалъ ихъ утирать. Въ продолженіи нсколькихъ минутъ, въ комнат царила мертвая тишина — признакъ искренняго сожалнія.

— Ну, Тримъ,— промолвилъ мой отецъ, когда увидлъ, что бдняга немного излилъ свое горе — читай дальше и выгони изъ моей головы эту печальную исторію, я жалю, что перебилъ тебя, да пожалуйста, начни проповдь сначала: такъ какъ ты говоришь, что первая фраза заключаетъ въ себ насмшку, то я бы очень хотлъ узнать, чмъ именно вызвалъ ее авторъ.

Капралъ Тримъ утеръ лицо, и, препровождая платокъ обратно въ карманъ, снова поклонился и началъ читать:

ПРОПОВДЬ.

Евр. XIII, 18.

— Ибо мы уврены, что имемъ добрую совсть.

‘Уврены! Уврены, что имемъ добрую совсть! Несомннно, что если есть въ этой жизни что-нибудь, на что можетъ положиться человкъ и до познанія чего онъ можетъ дойти путемъ самой неоспоримой очевидности — именно это и есть оно: что онъ иметъ добрую совсть’.

(Я увренъ, что не ошибся, замтилъ докторъ Слопъ).

‘Человкъ сколько нибудь мыслящій не можетъ сомнваться въ истин этого положенія, онъ не можетъ не быть посвященнымъ въ свои собственныя мысли и желанія, не можетъ не помнить своихъ прошедшихъ дйствій, не знать въ точности истинныхъ причинъ и побужденій, управлявшихъ постоянно поступками его жизни’.

(Я вызываю его, безъ секунданта, вставилъ докторъ Слопъ).

‘Въ другихъ отношеніяхъ, мы можемъ быть обмануты ложной вншностью, на что жалуется мудрецъ: рдко мы представляемъ себ врно то, что находится на земл, и съ трудомъ находимъ то, что лежитъ передъ нами. Но здсь умъ находитъ въ себ самомъ доказательства и подтвержденія, сознательно относится къ сотканной имъ паутин — знаетъ ея ткань и тонкость, также какъ и въ точности долю участія каждой страсти въ произведеніи тхъ картинъ, которыя раз вернула передъ нимъ добродтель или порокъ.

(Языкъ хорошъ, и я объявляю, что Тримъ очень хорошо читаетъ, промолвилъ мой отецъ).

‘Такъ какъ совсть — не что иное, какъ внутреннее самосознаніе ума, чувство одобренія или порицанія, которымъ онъ отмчаетъ, въ ихъ послдовательности, поступки нашей жизни — то очевидно — вы скажете, изъ самаго выраженія этого сужденія, что, когда такое внутреннее обвиненіе идетъ противъ, самообвиняющаго человка — онъ виновенъ. И, наоборотъ, когда самооцнка высказывается въ его пользу и сердце его не осуждаетъ — тутъ уже нтъ мста для той увренности, о которой говоритъ апостолъ, а наступаетъ несомннность въ томъ, что совсть добра, и человкъ долженъ быть добръ также’.

(Въ такомъ случа, приходится предположить, что авторъ окончательно неправъ, а правъ протестантскій богословъ, сказалъ докторъ Слопъ.— Имйте терпніе, сударь, возразилъ мой отецъ, мн сдается, что скоро выяснится единомысліе святого Петра съ протестантскимъ богословомъ.— Это такъ же близко, какъ востокъ отъ запада, отвчалъ докторъ Слопъ.— Вотъ что происходитъ отъ свободы печати, продолжалъ онъ, воздвая руки къ небу.

— Ну, если и такъ, то ужъ только отъ свободы проповди,— замтилъ мой дядя Тоби:— ибо не видно, чтобы проповдь эта была напечатана или даже готовилась къ печати.

— (Продолжай, Тримъ,— сказалъ мой отецъ).

‘Съ перваго взгляда, такая постановка вопроса можетъ показаться правильной, и я убжденъ, что сознаніе добра и зла запечатлно безошибочно въ ум человка, но бываетъ, что совсть у человка, благодаря долгой привычк къ грху — какъ свидтельствуетъ само священное писаніе — незамтно отвердваетъ, и, какъ нкоторыя нжныя части его тла, подверженныя частому напряженію и постоянной тяжелой работ,— постепенно теряетъ ту тонкость и чуткость сознанія, которыми надлили его Богъ и природа, съ другой стороны, и себялюбіе не остается безъ вліянія на сужденія людей, и мелкіе низменные интересы нердко поднимаются кверху и затмеваютъ способности нашихъ верхнихъ областей, окутывая ихъ облаками и густою тьмой, лицепріятіе и расположеніе также вторгаются въ это святилище, гд остроуміе не отказывается подчасъ отъ взятки и не стсняется выступать въ качеств защитника неизвинительныхъ развлеченій, и, наконецъ, можемъ-ли мы быть уврены, что разсчетъ останется не затронутымъ въ длопроизводств, и что страсть не вытснитъ мудрости изъ судейскаго кресла и не постановитъ за нее приговора, тогда какъ мы считаемъ ее всегда предсдательствующей и ршающей въ такихъ случаяхъ? Конечно, еслибы всего этого не было (какъ и должно предположить возраженіе) — тогда, безъ сомннія, религіозное и нравственное состояніе человка совпадало-бы съ его оцнкой и опредленіемъ — и виновность или невинность его жизни лучше всего измрялась-бы степенями его собственнаго одобренія ли порицанія.

‘Я признаю, что въ одномъ случа — когда совсть человка обвиняетъ его (онъ рдко заблуждается въ эту сторону) — онъ виновенъ, и, за исключеніемъ тхъ случаевъ, когда онъ находится въ состояніи меланхоліи и ипохондріи, мы можемъ смло высказываться въ этомъ смысл, будучи увренными, что можно найти достаточно поводовъ къ обвиненію.

‘Обратное утвержденіе, однако, отнюдь не будетъ справедливо: именно, что когда есть виновность, то будетъ и угрызеніе совсти — и что если нтъ его, то, значитъ, человкъ невиненъ.— Этого мы не находимъ въ дйствительности.— По этому, обыкновенное самоутшеніе, которымъ постоянно успокаиваютъ себя разные добрые христіане — что они, благодаря Бога, не испытываютъ сомнній и, слдовательно, имютъ добрую совсть, ибо она спокойна — обманчиво, и, не смотря на распространенность такого убжденія и кажущуюся, съ перваго взгляда, безошибочность такого правила, однако, присмотрвшись къ нему ближе и испытавши его истину на дл, вы увидите, что оно такъ легко можетъ привести къ ошибк отъ ложнаго примненія, что принципъ, на которомъ оно покоится, часто такъ перевирается, а вся сила его теряется и опровергается,— что трудно привести подтверждающіе его примры изъ человческой жизни.

‘Человкъ порочный, окончательно развращенный въ своихъ правилахъ, достойный исключенія изъ общества за свое поведеніе, будетъ жить безъ стыда, открыто совершая грхъ, не извиняемый никакимъ поводомъ или предлогомъ, грхъ, которымъ — противно всякимъ побужденіямъ человчности — онъ губитъ на вки обольщенную соучастницу его преступленія, лишаетъ ее ея лучшаго приданаго и не только покрываетъ ея голову несмываемымъ позоромъ, но вовлекаетъ цлое добродтельное семейство въ стыдъ и горе за нее… вы думаете, быть можетъ, что совсть длаетъ тревожной жизнь такого человка, не давая ему покоя ни днемъ, ни ночью своими укоризнами?..

‘Увы! у совсти есть въ это время иныя занятія — ей некогда карать его, этотъ внутренній богъ — какъ нкогда упрекалъ Илія бога Ваала — болтаетъ, занимается своимъ дломъ, или отлучился, а можетъ быть, и спитъ безъ просыпу.

‘Можетъ быть, онъ отправился, въ сообществ съ честью, на поединокъ, или платитъ какой-нибудь карточный долгъ или гнусное вознагражденіе — цну своей похоти. Можетъ быть, все это время его совсть занята дома, разсуждая горячо противъ мошенничества и осуждая разныя мелкія преступленія, отъ самаго соблазна къ совершенію которыхъ онъ былъ застрахованъ своимъ состояніемъ и положеніемъ — и благодаря этому, живетъ также спокойно и беззаботно’. (Если бы онъ принадлежалъ къ нашей церкви, это не было-бы возможно, вставилъ докторъ Слопъ). ‘Такъ-же крпко спитъ на своей кровати, наконецъ — такъ-же, а можетъ быть и боле — безтрепетно встрчаетъ смерть, ‘какъ лучшій человкъ’.

— Все это немыслимо у насъ, сказалъ докторъ Слопъ, обращаясь къ моему отцу,— это не могло бы быть въ нашей церкви.— Въ нашей это, однако, бываетъ, отвтилъ отецъ — и даже слишкомъ часто.— Я сознаюсь, продолжалъ докторъ Слопъ, немного пораженный открытымъ сознаніемъ моего отца,— что и въ римской церкви человкъ можетъ такъ-же худо жить, но не умереть.— Ну, это ужъ не важно, возразилъ отецъ, съ видомъ безразличія, какъ умретъ мерзавецъ.— Я хочу сказать, пояснилъ докторъ Слопъ, что онъ былъ-бы лишенъ утшенія напутственнаго таинства.— Скажите, сколько ихъ у васъ всего на всего, сказалъ дядя Тоби: я всегда забываю.— Семь, отвтилъ докторъ Слопъ.— Гм! произнесъ дядя Тоби, но не съ тмъ оттнкомъ, который длаетъ изъ этого знакъ утвержденія, а въ вид междометія того особеннаго вида удивленія, какой овладваетъ человкомъ, когда онъ, заглянувши въ ящикъ, находитъ тамъ больше, чмъ ожидалъ.— Гм! повторилъ дядя Тоби. Докторъ Слопъ, у котораго былъ хорошій слухъ, понялъ моего дядю Тоби такъ-же хорошо, какъ еслибы онъ написалъ цлый томъ противъ семи.— Гм! сказалъ, въ свою очередь, докторъ Слопъ (повторяя еще разъ дяд Тоби его аргументъ).— Отчего же, сударь? разв не семь основныхъ добродтелей? Не семь смертныхъ грховъ? Не семь золотыхъ свтильниковъ? Не семь небесъ?— Это больше, чмъ я знаю, возразилъ мой дядя Тоби.— Разв не семь чудесъ свта? Не семъ дней творенія? Не семь планетъ? Не семь бдъ?— Все это есть, сказалъ мой отецъ, съ самымъ серьезнымъ видомъ. Но, пожалуйста Тримъ, продолжалъ онъ, познакомь насъ съ дальнйшимъ содержаніемъ.

‘Другой — низкая, безжалостная (тутъ Тримъ махнулъ правой рукой), упрямая, жадная тварь — не способная ни на честную дружбу, ни на общественныя отношенія. Обратите вниманіе, какъ онъ проходитъ мимо несчастныхъ вдовъ и сиротъ и безъ единаго вздоха или молитвы глядитъ на вс невзгоды, которыми переполнено людское существованіе’ (Виноватъ, ваши милости, воскликнулъ Тримъ, но я считаю этого гораздо хуже перваго).

‘Неужели совсть не поднимется противъ него и не будетъ уязвлять его въ этихъ случаяхъ?— Нтъ для этого, благодаря Бога, нтъ основанія: я воздаю каждому должное, на моей совсти не лежитъ никакое преступленіе противъ цломудрія, я не нарушилъ ни одного обта или общанія, не развратилъ ничьей жены или ребенка. Слава Богу, я не таковъ, какъ другіе люди — прелюбоди, несправедливцы, или какъ этотъ распутникъ, который стоитъ передо мною.

‘Третій хитеръ и злонамренъ по своей природ. Взгляните на всю его жизнь,— она не представляетъ ничего, кром хитраго сплетенія темныхъ длъ и неблаговидныхъ подвоховъ, низко нарушающихъ истинное значеніе законовъ — открытое обращеніе и спокойное пользованіе принадлежащими намъ свойствами. Вы увидите такого человка вырабатывающаго цлую систему мелкихъ измышленій, основанныхъ на невжеств и косности бдныхъ и нуждающихся людей, онъ составитъ себ состояніе на счетъ неопытности юности или доврчивости друга, готоваго поручить ему самую жизнь свою.

‘Когда наступаетъ старость, и раскаяніе призываетъ его оглянуться на этотъ темный отчетъ и пересмотрть его вмст съ совстью — совсть смотритъ въ законы вообще и находитъ, что собственно одинъ законъ не нарушенъ его дяніями, онъ замчаетъ, что ему не угрожаетъ никакое наказаніе или конфискація имущества и движимости, видитъ, что никакая кара не виситъ надъ его головой, никакая тюрьма не отпираетъ для него своихъ воротъ.— Что же можетъ устрашить его совсть? Совсть спокойна, оградивъ себя словно траншеями, буквой закона, и сидитъ тамъ, неуязвимая, до того сильно защищенная со всхъ сторонъ случаями и донесеніями, что проповдь не въ силахъ лишить ее захваченной позиціи’.

(Тутъ капралъ Тримъ переглянулся съ дядей Тоби.— Эге, Тримъ, промолвилъ дядя Тоби, покачивая головой, — плохія это укрпленія.— О, совершенно ничтожная работа, отвчалъ Тримъ, въ сравненіи съ тми, которыя возводимъ мы съ вашей милостью.— Характеръ этого послдняго человка, сказалъ докторъ Слопъ, перебивая Трима, противне всхъ остальныхъ, и очевидно взятъ у какого нибудь мелкаго чиновничка изъ вашей среды. У насъ совсть человка никоимъ образомъ не могла бы оставаться такъ долго въ ослпленіи: три раза въ годъ, по меньшей мр, мы обязаны итти на исповдь.— Разв это возвратитъ ей зрніе? спросилъ дядя Тоби.— Продолжай, Тримъ, сказалъ мой отецъ, а то Обадія успетъ вернуться раньше, чмъ ты доберешься до конца твоей проповди.— Она очень коротка, отвтилъ Тримъ.— Жаль что она не длинне, замтилъ дядя Тоби: она мн безмрно нравится.— Тримъ продолжалъ:

‘Четвертый не нуждается даже и въ такой отговорк: онъ идетъ на проломъ, презирая всю процедуру постепенныхъ подкоповъ, сомнительныя дйствія тайныхъ заговоровъ и осторожныхъ приготовленій, которыми т стремятся къ достиженію своихъ цлей: посмотрите на этого злодя съ открытымъ лицомъ: взгляните какъ онъ обманываетъ, лжетъ, нарушаетъ клятвы, грабитъ, убиваетъ! Ужасъ!— Впрочемъ, въ настоящемъ случа трудно было-бы и ожидать чего-либо лучшаго: несчастный находится во тьм! его совсть находится на храненіи у духовника, который сообщаетъ ему лишь столько, сколько онъ находитъ нужнымъ — что онъ долженъ врить въ папу, ходить въ церковь, креститься, перебирать четки, быть добрымъ католикомъ — и что этого за-глаза достаточно для того, чтобы попасть на небо.— Какъ! не смотря на клятвопреступленія?— Чтожъ, на то у него есть reservatio mentalis.— Но если онъ такой жестокій и отптый злодй, какимъ вы его изображаете: если онъ грабитъ, убиваетъ,— неужели при каждомъ такомъ случа сама его совсть не терпитъ уколовъ?— Конечно, но вдь онъ снесъ ихъ на исповдь: тамъ ихъ лчатъ, они поправляются довольно быстро, и въ скоромъ времени совершенно исцляются отпущеніемъ. О папство! за что ты должно будешь нести отвтъ!— недовольное слишкомъ многочисленными естественными и роковыми способами, которыми ежедневно обманываетъ себя сердце человка, ты намренно отворило широкія врата обмана передъ неосторожнымъ путникомъ, и безъ того — Богъ знаетъ — черезчуръ способнымъ заблуждаться и доврчиво успокаивать себя тамъ, гд нтъ покоя.

‘Вс общеизвстные случаи, которые я привелъ изъ жизни, достаточно часты и не требуютъ особенныхъ доказательствъ. Если кто-либо сомнвается въ истин ихъ или считаетъ невозможнымъ, чтобы самообманъ дошелъ у человка до такой степени, того я долженъ направить на минуту къ его собственнымъ размышленіямъ, будучи готовъ поклясться, что сердце его подтвердитъ мои положенія.

‘Пусть онъ обратитъ вниманіе, какія различныя степени негодованія возбуждаютъ тамъ различныя злыя дла, одинаково дурныя и грховныя по своей природ, онъ скоро увидитъ, что т изъ нихъ, къ совершенію которыхъ побудила его сильная наклонность или привычка, обыкновенно представляются наряженными и разукрашенными всми ложными прелестями, которыя можетъ сообщить имъ мягкая и льстивая рука, — тогда какъ другія, къ которымъ онъ не чувствуетъ склонности, сразу являются во всей своей нагот и уродств, окруженныя всми принадлежностями безумства и безчестія.

‘Когда Давидъ подстерегъ спавшаго въ пещер Саула и отрзалъ полу его одежды, его сердце — читаемъ мы — укоряло его въ его поступк, но въ дл Уріи, гд врный и храбрый слуга, котораго онъ долженъ былъ-бы любить и почитать, палъ, чтобы дать просторъ его похоти,— гд совсть имла гораздо боле причинъ пробудиться — сердце не мучило его. Почти годъ прошелъ со времени совершенія преступленія до той поры, когда пришелъ увщевать его Наанъ, и мы ни разу не видимъ, чтобы за все это время онъ выказалъ сожалніе или раскаяніе въ совершонномъ поступк.

‘Такъ совсть, когда-то чуткій указатель, поставленная высокимъ внутреннимъ судьей, справедливымъ и безпристрастнымъ, по намренію Создателя нашего, благодаря несчастному ряду причинъ и препятствій, часто получаетъ о происходящемъ такія несовершенныя понятія, относится къ своему длу съ такой небрежностью и испорченностью, что нельзя доврять ей одной, поэтому мы видимъ необходимость, безусловную необходимость, присоединить къ ней другой принципъ, чтобы помогать ея опредленіямъ, если не управлять ими.

‘Поэтому, если вы хотите составить истинное сужденіе о томъ, въ чемъ особенно важно не впасть въ заблужденіе — именно, на какой ступени дйствительной добродтели вы стоите, какъ честный человкъ, полезный гражданинъ, врный подданный вашего короля, или усердный слуга вашего Господа — призовите религію и нравственность.— Посмотри, что написано въ закон Бога?— Какъ читаешь ты?— Посовтуйся съ спокойнымъ разумомъ и неизмнными обязательствами справедливости и правды,— что говорятъ они?

‘Пусть совсть ршаетъ на основаніи ихъ показаній — и тогда, если сердце твое не осудитъ тебя, какъ предполагаетъ апостолъ,— приговоръ окажется непогршимымъ’. (Тутъ докторъ Слопъ заснулъ) — ‘Ты будешь уповать на Бога, то есть, имть достаточное основаніе, чтобы врить, что сужденіе, которое ты произнесъ о самомъ себ, есть сужденіе Бога и не что иное, какъ предвкушеніе того праведнаго суда, который будетъ впослдствіи совершенъ Тмъ, Кому ты долженъ дать послдній отчетъ въ твоихъ дйствіяхъ.

‘Дйствительно, блаженъ человкъ, какъ говоритъ сочинитель книги Екклезіаста, не зараженный множествомъ грховъ своихъ, блаженъ человкъ, котораго сердце не осуждало его, богатъ-ли онъ, или бденъ, но если онъ иметъ доброе сердце (сердце, такимъ образомъ руководимое и поучаемое), онъ во вс времена будетъ веселиться, съ довольнымъ лицомъ, мудрость его скажетъ ему больше чмъ семь часовыхъ, которые сидятъ на верху высокой башни’.— (Башня не иметь значенія, замтилъ мой дядя Тоби,— если она не укрплена).

‘Въ самыхъ мрачныхъ сомнніяхъ она окажется боле врной руководительницей, чмъ тысяча казуистовъ, и обставивъ его жизнь большимъ спокойствіемъ и увренностью, чмъ вс казуистическія ограниченія, которыя законодатели принуждены умножать, вмст взятыя, я говорю принуждены, подразумвая настоящее положеніе вещей, ибо человческіе законы вызываются не случайною прихотью, а чистою необходимостью, они призваны для защиты отъ вредоносныхъ дйствій тхъ совстей, которыя не предписываютъ себ никакихъ законовъ,— съ тмъ разсчетомъ, чтобы въ тхъ случаяхъ, когда принципы и укоризны совсти не въ силахъ уже удержать испорченнаго и совращеннаго человка, возмстить ихъ силу и страхомъ тюрьмы и петли оказать на него принудительное воздйствіе’.

— Я ясно вижу, сказалъ мои отецъ, что проповдь эта была записана для произнесенія въ суд или на какой-нибудь сессіи. Мн нравятся разсужденія, и я жалю, что докторъ Слопъ заснулъ, не успвши исправить своего мннія: ибо теперь очевидно, что проповдникъ, какъ я и говорилъ съ самаго начала, никогда и нисколько не издвался надъ св. Павломъ, и даже, братъ, они ни въ чемъ между собою не расходились.— ‘Велика важность, если-бы даже они и разошлись’, возразилъ дядя Тоби,— ‘самые лучшіе друзья на свт могутъ иногда повздорить’.— Правда, братъ Тоби, сказалъ мой отецъ, пожимая его руку:— набьемъ наши трубки, братъ, и тогда пусть Тримъ продолжаетъ.

— Ну-что ты объ этомъ думаешь? спросилъ мой отецъ, обращаясь къ капралу Триму и протягивая руку за табакеркой.

— Я думаю, ваша милость, отвчалъ капралъ,— что семи часовыхъ на башн, которые тамъ, надо полагать, вс караулятъ — гораздо больше, чмъ необходимо,— и распоряжаться такимъ образомъ значитъ измучить весь полкъ до полусмерти, чего не сдлаетъ, безъ крайней необходимости, ни одинъ командиръ, который сколько-нибудь любитъ своихъ солдатъ, тмъ боле, прибавилъ капралъ, что два караульныхъ принесутъ столько-же пользы, какъ и двадцать… Я самъ сто разъ командовалъ въ Corps de Garde, продолжалъ Тримъ, вытягиваясь при этомъ всей своей фигурой на цлый вершокъ выше:— и за все время, что я имлъ честь служить королю Вильгельму, смняя самые значительные посты, я никогда въ жизни не оставлялъ боле двоихъ.— Совершенно врно, Тримъ, замтилъ дядя Тоби, но ты не принимаешь во вниманіе, Тримъ, что, что башни временъ Соломона не были похожи на наши бастіоны, окруженные и защищенные другими укрпленіями. Все это было придумано, Тримъ, посл смерти Соломона, въ то время у нихъ не было ни горнверковъ, ни равелиновъ, ни куртинъ, ни такихъ рвовъ, которые устраиваемъ мы, съ кюветами посередин и прикрытыми путями и контръ-эскарпами, защищенными частоколомъ, вдоль ихъ, чтобы оградить себя отъ всякихъ coup-de main, такъ что семь человкъ на башн составляли, я думаю, отрядъ изъ Corps de garde, поставленный тамъ не только для караула, но и для обороны ея — Можетъ быть, ваша милость, они составляли только капральскую команду?— Мой отецъ внутренно улыбался, но не наружно, ибо вопросъ былъ слишкомъ серьезенъ, принимая во вниманіе то, что случилось раньше, чтобы обращать его въ шутку, поэтому, взявши въ ротъ трубку, которую онъ только что зажегъ, онъ приказалъ лишь Триму читать дальше. Онъ сталъ читать слдующее:

‘Имть страхъ Божій передъ глазами и управлять нашими дйствіями, въ нашихъ взаимныхъ отношеніяхъ другъ къ другу, по вчнымъ мркамъ добра и зла,— первое заключаетъ обязанности религіозныя, второе нравственныя, столь нераздльно связанныя между собой, что невозможно даже мысленно раздлить эти дв скрижали (хотя попытки этого рода нердки на практик), не разбивши и не уничтоживши ихъ, одну и другую.

‘Я сказалъ, что попытки длаются въ этомъ направленіи нердко — и это такъ, ибо нтъ ничего боле обыкновеннаго, какъ видть человка, не имющаго никакого религіознаго чувства и даже достаточно благороднаго, чтобы не скрывать этого который, однако, приметъ за жесточайшее оскорбленіе малйшій намекъ на подозрительность его нравственнаго облика или предположеніе, что онъ не безусловно справедливъ и совстливъ до послдней мелочи.

‘Когда это, повидимому, дйствительно такъ и есть,— хотя и неохотно подозрваешь даже видимость такой пріятной добродтели. какъ нравственная честность, однако, еслибы мы заглянули въ ея основанія въ подобномъ случа, то я убжденъ — нашли бы мало причинъ завидовать возвышенности его побужденій.

‘Пусть онъ разсуждаетъ съ какимъ угодно увлеченіемъ на эту тему, въ конц концовъ окажется, что все это основано только на выгод, тщеславіи, удобств, или какой-либо другой столь же мелкой и измнчивой страсти, внушающей мало доврія относительно его поступковъ въ случа крупной невзгоды.

‘Я поясню это примромъ.

‘Я знаю, что ни банкиръ, съ которымъ я имю дла, ни врачъ, котораго я обыкновенно приглашаю…’

— Нтъ никакой надобности! вскричалъ докторъ Слопъ, просыпаясь:— приглашать врача въ настоящемъ случа.

‘…не особенно религіозные люди: я знаю, что они каждый день подсмиваются надъ религіей и относятся съ такимъ презрніемъ ко всему, что она освящаетъ, что въ этомъ не можетъ быть ни малйшаго сомннія. Однако, не смотря на это, я вручаю одному свое состояніе, другому я довряю, что мн еще дороже — жизнь, полагаясь на его добросовстность и умнье.

‘Теперь посмотримъ, каковы мои основанія для такого доврія. Ну, во первыхъ, я считаю невроятнымъ, чтобы который-нибудь изъ нихъ воспользовался въ ущербъ мн той властью, которою я ихъ облекаю, я нахожу, что честность служитъ цлямъ нашей жизни. Я знаю, что ихъ успхъ въ свт зависитъ отъ незапятнанности ихъ характеровъ. Словомъ, я убжденъ, что они не могутъ повредить мн, не повредивши еще боле самимъ себ.

‘Но поставьте это дло иначе, пусть, хоть разъ, выгода лежитъ на противоположной сторон, пусть представится случай одному, безъ пятна для своей репутаціи, скрыть мое состояніе, оставивши меня нагимъ на свт, другому сжить меня съ него и пріобрсти доходъ моей смертью, безъ безчестья для себя и для своего искусства, въ такомъ случа, что защищаетъ меня отъ посягательствъ каждаго изъ нихъ? О религіи — сильнйшемъ изъ всхъ основаній — не можетъ быть и рчи, выгода — слдующій могущественный двигатель въ свт — сильно противъ меня. Что еще осталось мн, чтобы бросить въ другую чашку всовъ для уравновшенія соблазна? Увы, у меня нтъ ничего, — ничего, за исключеніемъ того, что легче мыльнаго пузыря, я могу найти спасеніе лишь въ чести, или какомъ-нибудь такомъ капризномъ принцип, прочномъ обезпеченіи въ двухъ наиболе цнныхъ благахъ — собственности и жизни.

‘Но такъ же, какъ мы не можемъ довряться нравственности безъ религіи,— такъ, съ другой стороны, ничего лучшаго не можемъ мы ожидать и отъ религіи безъ нравственности: и, однако, далеко не рдкость встртить человка съ очень низкимъ уровнемъ нравственности, имющаго, тмъ по мене, самое высокое мнніе о себ, какъ о человк религіозномъ.

‘Онъ не только будетъ жаденъ, мстителенъ, базжалостенъ, но еще и не достаточенъ въ отношеніи обыденной честности, однако, громкимъ обличеніемъ безврія вка, ревностнымъ исполненіемъ нкоторыхъ требованій религіи, двукратнымъ ежедневно хожденіемъ въ церковь, участіемъ въ таинствахъ и занятіемъ кое-какими служебными и частями религіи — обманетъ собственную совсть, убдивши ее, что, благодаря всему этому, онъ религіозный человкъ и добросовстно выполняетъ свои обязательства передъ Богомъ: и вы увидите, что такой человкъ, въ силу этого заблужденія, обыкновенно смотритъ свысока, съ душевной гордостью, на всякаго другого, кто напускаетъ на себя меньше благочестія, хотя и иметъ, можетъ быть, въ десять разъ больше его истинной честности.

‘Это также великое зло подъ солнцемъ, и я полагаю, что ни одинъ превратно понятый принципъ не произвелъ въ свое время боле серьезныхъ бдъ. Для общаго доказательства этого, обратите вниманіе на исторію римской церкви…’ — (Ну, что-же вы изъ этого выводите? вскричалъ докторъ Слопъ) — ‘…Взгляните, какія сцены жестокости, убійства, грабежа и кровопролитія…’ — (Они могутъ за это благодарить свое собственное упорство! вскричалъ опять докторъ Слопъ) — ‘… были освящены религіей, которая не управлялась строго нравственностью!..’

‘Въ сколькихъ царствахъ свта… (тутъ Тримъ началъ махать правой рукой насколько ея хватало, отъ проповди и обратно до конца параграфа)… ‘въ сколькихъ царствахъ свта крестовая сабля ложно направленнаго странствующаго святого не щадила ни возраста, ни заслугъ, ни пола, ни положенія? и сражаясь подъ знаменами религіи, освобождавшей его отъ справедливости и человчности, онъ не оказывалъ ни той, ни другой, безжалостно попирая ихъ об, не слушая воплей несчастныхъ и не испытывая жалости къ ихъ бдствіямъ!’

— Я бывалъ во многихъ сраженіяхъ, ваша милость, сказалъ Тримъ, вздыхая,— но никогда въ такомъ печальномъ, какъ это, я не ршился бы спустить курокъ на такихъ несчастныхъ, хотя бы меня произвели за это въ генералы.— ‘Ну, ты что понимаешь въ этомъ дл? сказалъ докторъ Слопъ, глядя въ сторону Трима съ нсколько большимъ презрніемъ, чмъ того заслуживало честное сердце капрала.— Что ты знаешь, другъ, объ этой битв, о которой ты разсуждаешь?’ — Я знаю, отвчалъ Тримъ.— что я никогда въ жизни не отказывалъ въ пощад ни одному человку, который взывалъ о ней, а что касается женщины или ребенка, продолжалъ Тримъ,— то я тысячу разъ пожертвовалъ бы своей жизнью, прежде чмъ навести на нихъ ружье.— ‘Вотъ теб корона, Тримъ, чтобы выпить вечеромъ съ Обадіей, сказалъ дядя Тоби,— а Обаді я дамъ еще другую’.— Благослови Господь вашу милость, отвтилъ Тримъ,— но мн было бы пріятне, еслибы она досталась этимъ бднымъ женщинамъ и дтямъ.— ‘Ты честный малый’, замтилъ мой дядя Тоби.— Отецъ кивнулъ головой, какъ бы говоря: дйствительно, онъ таковъ.

— Но пожалуйста, Тримъ, сказалъ мой отецъ,— доканчивай, такъ какъ я вижу, что теб остается всего листокъ или два.

Капралъ Тримъ продолжалъ чтеніе.

‘Если свидтельство прошедшихъ вковъ въ этомъ дл недостаточно, посмотрите, въ эту минуту, какъ исповдующіе эту религію думаютъ ежедневно служить Богу и почитать его такими дйствіями, которыя составляютъ безчестіе и позоръ для нихъ самихъ!

‘Чтобы убдиться въ этомъ, зайдите на минуту со мной въ тюрьму Инквизиціи’.— (Помоги Боже моему бдному брату Тому!).— ‘Взгляните на Религію, съ Милостью и Правдой, прикованными подъ ея ногами,— какъ она сидитъ, наводя ужасъ, на черномъ судилищ, поддерживаемая станками для растягиванія и другими орудіями пытки.— Чу! чу! что за жалобный стонъ! (Тутъ лицо Трима стало блдне пепла).— ‘Посмотрите на жалкое существо, которое судили’ (тутъ слезы потекли по его лицу), ‘его только вытащили, чтобы подвергнуть терзаніямъ притворнаго суда и заставить перенести жесточайшія мученія, какія только была въ состояніи измыслить цлая заученная система жестокости’.— (Будь они прокляты вс! вскричалъ Тримъ, лицо котораго стало красне крови). ‘Глядите на безпомощную жертву, выданную мучителямъ, — какъ тло его истощено горемъ и заключеніемъ!’ (О, это мой братъ! воскликнулъ Тримъ, въ порыв страсти уронивъ проповдь на полъ и всплеснувъ руками,— я боюсь, что это бдный Томъ!— Сердце моего отца и моего дяди Тоби обливалось кровью изъ состраданія къ отчаянію бдняги, даже самъ Слопъ отнесся къ нему съ сожалніемъ.— ‘Ну Тримъ, сказалъ мой отецъ, вдь это не исторію ты читаешь, а проповдь, прошу тебя, начни предложеніе сначала’), ‘Глядите на безпомощную жертву, выданную мучителямъ,— какъ тло его истощено горемъ и заключеніемъ: вы увидите, какъ страдаетъ каждый нервъ его, каждый мускулъ.

‘Обратите вниманіе на послднее движеніе этой страшной машины’ (Я предпочелъ бы стоять передъ самой пушкой, замтилъ Тримъ, топая ногой). ‘Посмотрите, въ какія судороги она его бросила! Замтьте положеніе, въ которомъ онъ теперь лежитъ, вытянутый! Какія утонченныя страданія онъ испытываетъ отъ этого’. (Я надюсь, что это не въ Португаліи). ‘Природа не можетъ вынести больше!! Боже, какъ она удерживаетъ на дрожащихъ губахъ его утомленную душу’… (Я не сталъ бы читать ни строчки дале, сказалъ Тримъ за вс блага міра! я ужасно боюсь, ваши милости, что все это происходитъ въ Португаліи, гд находится мой бдный братъ Томъ.— ‘Я опять говорю теб, Тримъ, сказалъ мой отецъ,— что это не историческій отчетъ, а описаніе’.— Это только описаніе, честный человкъ, повторилъ докторъ Слопъ,— здсь нтъ ни слова правды.— ‘Это ужъ другой вопросъ, возразилъ мой отецъ, но разъ Тримъ читаетъ это съ такимъ волненіемъ, было бы жестокостью заставлять его продолжать. Дай проповдь мн, Тримъ, я кончу ее за тебя, а ты можешь идти’.— Я долженъ остаться и услышать тоже, отвчалъ Тримъ,— если ваша милость мн это разршите — хотя самъ я не сталъ бы читать его и за полковничье жалованье.— Бдный Тримъ! замтилъ дядя Тоби.— Мой отецъ продолжалъ):

‘Замтьте положеніе, въ которомъ онъ теперь лежитъ, вытянутый! Какія утонченныя страданія онъ испытываетъ отъ этого! Природа не можетъ вынести больше! Боже, какъ она удерживаетъ на дрожащихъ губахъ его утомленную душу, которая хочетъ проститься съ нимъ, но ее не пускаютъ! Посмотрите, какъ несчастнаго страдальца тащатъ обратно въ его каморку!’ (Слава Богу, что они хоть не убили его, замтилъ Тримъ).— ‘Взгляните, какъ его снова влекутъ оттуда на костеръ, какія поношенія приготовилъ ему, при его послднихъ мукахъ, тотъ принципъ, что религія возможна и безъ милосердія!’ (Ну, слава Богу, сказалъ Тримъ,— онъ умеръ и избавился отъ терзаній, а они сдлали надъ нимъ все, что могли. О, судари!.. ‘Молчи, Тримъ, сказалъ мой отецъ, продолжая читать проповдь, чтобы Тримъ не привелъ доктора Слопа въ бшенство: — мы никогда, такимъ образомъ, не кончимъ)’.

‘Врнйшій способъ испытать достоинство какого-нибудь спорнаго пункта, это — прослдить послдствія, вызванныя такимъ пунктомъ, и сопоставить ихъ съ духомъ христіанства, таково короткое и ршительное правило, завщанное намъ нашимъ Спасителемъ для такихъ и подобныхъ такимъ случаевъ,— и оно стоитъ тысячи доводовъ — по плодамъ ихъ познаете ихъ.

‘Я не буду затягивать доле эту проповдь, прибавлю только два или три краткихъ, самостоятельныхъ правила, которыя можно изъ нея вывести.

‘Во-первыхъ, когда бы человкъ ни говорилъ съ увлеченіемъ противъ религіи, всегда подозрвайте, что не разсудокъ его, а страсти превозмогли въ немъ вру. Злая жизнь и добрая вра — непріятные и неуживчивые сосди, и вы можете быть уврены, что разъ он разстаются, то это не по иной какой причин, какъ спокойствія ради.

‘Во-вторыхъ, когда человкъ такого рода говоритъ вамъ по какому-нибудь случаю, что это идетъ въ разрзъ съ его совстью — всегда понимайте, что онъ подразумваетъ точно то-же, какъ еслибы онъ сказалъ, что то или иное не соотвтствуетъ его желудку, настоящее отсутствіе аппетита обыкновенно служитъ истинной причиной одного и другого.

‘Словомъ, не довряйте ни въ чемъ тому человку, который не иметъ совсти въ каждомъ дл.

‘Что-же касается васъ самихъ — помните ясно это различіе, ошибка въ которомъ погубила тысячи,— что ваша совсть не есть законъ, нтъ, Богъ и разумъ сотворили законъ и вложили въ васъ совсть, чтобы она ршала не какъ азбатскій кади, согласно отливамъ или приливамъ своихъ собственныхъ страстей — но какъ британскій судья въ этой стран свободы и здравомыслія, не создающій новыхъ законовъ, а добросовстно провозглашающій уже написанный законъ’. Finis.

— Ты прочиталъ проповдь чрезвычайно хорошо, Тримъ, сказалъ мой отецъ.— Еслибы онъ воздержался отъ своихъ комментаріевъ, возразилъ докторъ Слопъ, то прочелъ бы еще гораздо лучше.— Я прочиталъ бы ее въ десять разъ лучше сударь, отвчалъ Тримъ, еслибы сердце мое не было такъ переполнено.— Именно благодаря этому-то ты и прочелъ проповдь такъ хорошо, Тримъ, отвтилъ мой отецъ,— и еслибы духовенство нашей церкви, продолжалъ мой отецъ, обращаясь къ доктору Слопу, также глубоко проникалось тмъ, что оно высказываетъ, какъ этотъ бдный малый, то оно, благодаря хорошимъ качествамъ ихъ произведеній… (Я ихъ отрицаю, перебилъ докторъ Слопъ), а я ихъ отстаиваю — сдлалось бы образцомъ для цлаго свта: но увы! продолжалъ мой отецъ,— я не могу, сударь, хотя и съ грустью, не признать, что оно въ этомъ отношеніи подобно французскимъ государственнымъ людямъ — что они выигрываютъ въ кабинет, то теряютъ въ пол.— Жаль, замтилъ дядя Тоби, если это пропадаетъ,— Мн очень понравилась проповдь, отвчалъ мой отецъ: она драматична, и въ этомъ род писательства, если взяться за него умло, есть что-то привлекающее вниманіе.— У насъ часто говорятъ проповди въ такомъ род, сказалъ докторъ Слопъ,— Я это отлично знаю, сказалъ мой отецъ, но съ такимъ оттнкомъ голоса и видомъ, который разсердилъ доктора Слопа въ такой-же мр, въ которой простое согласіе его-бы порадовало.— Но въ этомъ отношеніи, прибавилъ слегка уколотый докторъ Слопъ,— наши проповди имютъ то значительное преимущество, что мы никогда не вносимъ въ нихъ ни одного лица ниже патріарха или патріаршей жены, или мученика, или святого.— Въ этой, однако, есть нсколько очень гнусныхъ характеровъ, сказалъ мой отецъ,— но проповдь, по моему, отъ этого не хуже ни на іоту.— Но скажите, замтилъ мой дядя Тоби, чья она можетъ быть? Какъ она попала въ моего Стевинуса?— Надо быть не меньшимъ колдуномъ, чмъ Стевинусъ, сказалъ мой отецъ, чтобы разршить второй вопросъ. Первый, мн кажется, не настолько труденъ, ибо если только мое сужденіе меня сильно не обманываетъ — я знаю автора, конечно, написана она священникомъ нашего прихода.

Сходство языка и пріемовъ съ тми, которые отецъ мой постоянно слышалъ у проповдника своего прихода, служило основаніемь этой догадки, подтверждая ее такъ сильно, какъ только могло подтвердить такую вещь сужденіе а priori философскому уму,— что она была Іорикова, а не чья-либо иная.— То-же было подтверждено и а posteriori на слдующій день, когда Іорикъ послалъ слугу къ дяд Тоби на домъ, чтобы спросить ее.

Оказывается, что Іорикъ, бывшій любознательнымъ по всмъ родамъ знанія, бралъ Стевинуса у дяди Тоби и, написавши проповдь, по небрежности сунулъ ее въ самую середку Стевинуса, а потомъ, по свойственной ему забывчивости, отправляя Стевинуса обратно, послалъ съ нимъ и проповдь за компанію.

Злосчастная проповдь! Ты вторично была потеряна посл этого обртенія, проскочивши черезъ неподозрваемую дыру въ карман твоего хозяина въ незаслуживавшую доврія и истрепанную подкладку, тебя глубоко затоптала въ грязь лвая задняя нога его Росинанта,— безжалостно наступившая на тебя посл твоего паденія, ты оставалась въ продолженіе десяти дней погребенной въ слякоти, откуда ты была поднята нищимъ, продана за пол-пени приходскому причетнику, перенесена къ его священнику на вки, до конца остававшихся ему дней, потерянная для твоего собственнаго автора — и возвращена его безпокойнымъ останкамъ только въ эту минуту, когда я повдаю свту эту повсть.

Можетъ-ли поврить читатель, что эта проповдь Іорика была произнесена передъ началомъ сессіи въ Іоркскомъ собор передъ тысячей свидтелей, готовыхъ присягнуть въ этомъ, нкіимъ пребендаріемъ этой церкви, и даже напечатана имъ впослдствіи — все это въ столь близкомъ времени, какъ два года и три мсяца посл смерти Іорика?— Правда, Іорику никогда не счастливилось, особенно при жизни, но было ужъ слишкомъ тяжко обижать его и посл смерти и грабить тогда, когда онъ уже лежалъ въ могил.

Впрочемъ, въ виду того, что господинъ, который сдлалъ это, былъ очень добръ къ Іорику и, надо ему отдать справедливость, отпечаталъ лишь немного оттисковъ для раздачи, да къ тому-же, какъ мн говорили, могъ бы и самъ написать не хуже, еслибы захотлъ, то я и долженъ объявить, что не разсказалъ-бы свту этого анекдота (который я и печатаю не съ цлью повредить его характеру или повышенію въ церкви, это я оставляю другимъ), еслибы не считалъ себя побуждаемымъ двумя причинами, которымъ я не въ силахъ противостоять.

Первая — та, что, оказывая ему справедливость, я могу доставить спокойствіе Іориковой тни, которая, по врованіямъ деревенскихъ и нкоторыхъ другихъ людей, все еще бродитъ.

Вторая причина — та, что, знакомя свтъ съ этимъ дломъ я получаю возможность оповстить его, что, въ случа, еслибы характеръ пастора Іорика и образчикъ его проповдей понравились,— он находятся теперь въ обладаніи семейства Шенди, въ достаточномъ количеств, чтобы составить порядочный томъ, и предлагаются къ услугамъ свта, которому он могутъ принести немало пользы.

ГЛАВА XLIII.

Обадія получилъ свои дв короны безъ всякихъ споровъ, такъ какъ онъ вошелъ, звеня, съ инструментами въ томъ зеленомъ мшк, о которомъ мы говорили, прившенными черезъ плечо, въ ту самую минуту, когда капралъ Тримъ вышелъ изъ комнаты.

— Теперь мы въ состояніи быть сколько-нибудь полезными госпож Шенди, сказалъ докторъ Слопъ, проясняясь.— Мн кажется не лишнимъ послать наверхъ узнать, какъ она поживаетъ.

— Я приказалъ старой акушерк притти къ намъ внизъ въ случа малйшаго затрудненія, отвтилъ мой отецъ,— ибо вамъ надо знать, докторъ Слопъ, продолжалъ мой отецъ съ какой-то смущенной улыбкой на лиц,— что въ силу особеннаго договора, торжественно заключеннаго мною съ моей женой, вы не боле какъ пособникъ въ этомъ дл — и даже мене того — разв только тощая матушка-повитуха не справится тамъ наверху безъ васъ… У женщинъ бываютъ свои странныя прихоти, а въ случаяхъ такого рода, продолжалъ мой отецъ, гд он несутъ всю тяжесть и претерпваютъ столько жестокихъ мученій ради умноженія нашихъ семействъ и блага всего рода,— он притязаютъ на право ршенія, en souveraines, въ чьихъ рукахъ и какимъ образомъ он предпочитаютъ этому подвергаться.

— Он имютъ на это право, замтилъ мой дядя Тоби.— Но, сударь, возразилъ докторъ Слопъ, не обращая вниманія на мнніе моего дяди Тоби, и обращаясь къ отцу,— лучше бы он управляли по другимъ вопросамъ, а отецъ семейства, желающій продолженія своего рода, по моему мннію, долженъ былъ бы помняться съ ними этимъ преимуществомъ, предоставивъ имъ за него какія-нибудь другія права.— Я не знаю, отвчалъ мой отецъ — до того угрюмо, что, очевидно, онъ говорилъ не вполн безпристрастно — я, не знаю, сказалъ онъ, что намъ еще остается уступать взамнъ того, кто будетъ выводить нашихъ дтей на свтъ, если не то,— кто будетъ ихъ производить.— Можно бы уступать почти что угодно, возразилъ докторъ Слопъ.— Извините, отвтилъ мой дядя Тоби.— Сударь, отвчалъ докторъ Слопъ, вы бы удивились, еслибы узнали, какихъ усовершенствованій достигли мы за послдніе годы во всхъ отрасляхъ повивальнаго знанія, въ особенности же по вопросу о безопасномъ и легкомъ извлеченіи foetus’а, который получилъ такое освщеніе, что… что касается меня (и онъ поднялъ руки кверху), я объявляю, что не могу понять, какъ свтъ…— Я жалю, сказалъ мой дядя Тоби, что вы не видли, какія громадныя арміи были у насъ во Фландріи.

ГЛАВА XLIV.

Я на минуту опускаю занавсъ передъ этой сценой, чтобы вспомнить вамъ одну вещь и сообщить другую.

То, что я имю сообщить вамъ, является, признаюсь, нсколько не на своемъ мст, ибо это слдовало сказать полтораста страницъ тому назадъ, но я предвидлъ тогда, что оно придется кстати впослдствіи и будетъ боле замтно именно здсь, чмъ въ другомъ мст. Писатели должны заглядывать впередъ, чтобы поддерживать духъ и связь того, что находится въ ихъ рукахъ.

Когда эти два дла будутъ сдланы — занавсъ вновь поднимется, и мой дядя Тоби, мой отецъ и докторъ Слопъ будутъ продолжать свой разговоръ безпрепятственно.

Такъ, во-первыхъ, дло, о которомъ я долженъ вамъ напомнить, слдующее: изъ образчиковъ странности взглядовъ моего отца по вопросу объ именахъ, а также по предыдущему вопросу, вы, я думаю, составили себ представленіе о моемъ отц (да и я наврное говорилъ вамъ то-же), какъ о человк столь же странномъ и капризномъ въ пятидесяти другихъ взглядахъ. Дйствительно, не было ни одного періода человческой жизни, начиная съ самаго перваго акта его произведенія и до тощихъ панталонъ въ туфляхъ, въ которые онъ обращался въ пору второго младенчества, — о которомъ онъ не имлъ бы какого-нибудь особеннаго излюбленнаго и самобытнаго мннія, столь-же скептическаго и отдаленнаго отъ большой дороги мышленія, какъ и т два, которыя были объяснены.

Мистеръ Шенди, мой отецъ, сударь, ничего не хотлъ видть въ томъ свт, въ какомъ его представляли другіе, онъ все освщалъ своимъ свтомъ — не взвшивалъ ничего на общихъ всахъ — нтъ: это былъ слишкомъ тонкій изыскатель, чтобы подвергаться такому грубому обману. Чтобы получить точный всъ предметовъ помощью научнаго безмна, надо, говаривалъ онъ, чтобы fulcrum {Подставка, подпорка, въ безмн, слдовательно, та петля, которая служитъ передвижной точкой опоры.} было почти невидимо, но избжаніе всякаго тренія со стороны избитыхъ ученій — безъ этого, minuti {Т. е. могутъ быть приняты въ соображеніе мелкія обстоятельства.} философіи, которыя непремнно должны перетянуть всы, не окажутъ никакого вліянія. Знаніе, какъ и матерія. утверждалъ онъ, длимо in infinitum {До безконечности.}, а граны и скрупулы такъ-же точно составляютъ часть его, какъ и всемірное тяготніе. Однимъ словомъ, говорилъ онъ, ошибка всегда ошибка, гд бы она ни оказалась — въ дроби или фунт — и всегда одинаково пагубна для истины, которая столь же неизбжно задерживается на дн своего колодца неврностью въ расположеніи пылинокъ на бабочкиныхъ крыльяхъ, какъ и всякими недостатками въ диск солнца, луны и всхъ небесныхъ звздъ, вмст взятыхъ.

Онъ часто сокрушался о томъ, что, вслдствіе нежеланія принять это въ должное соображеніе и искусно примнять къ государственнымъ дламъ, наравн съ умозрительными истинами. такъ много на свт вещей приходитъ въ разстройство: политическій ковчегъ распадается и самыя основанія нашей образцовой конституціи, церковной и государственной, настолько подточены, какъ доносятъ изслдователи.

Вы провозглашаете, говорилъ онъ, что мы погибшій, поконченный народъ. Отчего? вопрошалъ онъ, пользуясь въ этомъ случа саритомъ, или силлогизмомъ Зенона и Хризиппа {Зенонъ, основатель школы стоиковъ, родился на о. Кипр, около 362 г. до P. X., главной задачей его философской дятельности было противодйствовать распущенному ученію Эпикура, Хризиппъ, уроженецъ Киликіи (жилъ приблизительно съ 280 по 207 годъ до P. X.) и ученикъ Зенона, онъ былъ ревностнымъ защитникомъ его ученія противъ академиковъ. Онъ прославился еще какъ ловкій и тонкій діалектикъ и авторъ многихъ извстныхъ софизмовъ.}, не зная даже, что онъ имъ принадлежалъ. Отчего? Отчего мы погибшій народъ? Потому, что мы испорчены. Отчего же мы испорчены, сударь мой? Оттого, что мы нуждаемся, вслдствіе бдности — не нашего желанія, согласенъ, но отчего мы нуждаемся, прибавлялъ онъ?— Оттого, отвчалъ онъ, что пренебрегаемъ грошами и копейками, наши банковые билеты, сударь, наши золотые, наши шиллинги заботятся о себ.

То же самое, говорилъ онъ, видимъ мы во всемъ круг наукъ: главнйшіе, утвержденные пункты ихъ не могутъ нарушаться — законы природы постоятъ за себя, но заблужденіе (прибавлялъ онъ, упорно глядя на мою мать) — заблужденіе, сударь, заползаетъ черезъ едва замтныя щели и мелкія отверстія, которыя природа человка оставляетъ незащищенными.

Объ этомъ-то направленіи мыслей моего отца я и долженъ былъ вамъ напомнить. Пунктъ, по которому вы должны быть извщены и который я приберегъ для этого мста, слдующій:

Среди многихъ и прекрасныхъ доводовъ, которыми мой отецъ убждалъ мою мать согласиться на помощь доктора Слопа, предпочтительно предъ старухой — одинъ былъ чрезвычайно страннаго свойства, взвсивши это дло съ точки зрнія христіанской, онъ сталъ обсуждать его съ ней на философской почв и приложилъ къ нему вс свои силы, разсчитывая на него, какъ на мертвый якорь. Однако, онъ измнилъ ему, впрочемъ, не изъ какого либо недостатка въ самомъ аргумент, а оттого, что какъ онъ ни старался, никакими силами не могъ заставить ее понять его значеніе.— Проклятая неудача! пробормоталъ онъ про себя, выходя однажды посл обда изъ комнаты, посл того, какъ онъ цлыхъ полтора часа настаивалъ на немъ,— но все напрасно,— проклятая неудача! сказалъ онъ, закусывая губу и закрывая дверь, чтобы у человка, обладающаго одной изъ лучшихъ въ свт цпей разсужденія, была въ то-же время жена съ такой головой, въ которой нельзя повсить изнутри на одного заключенія, чтобы спасти свою душу отъ погибели!

Этотъ доводъ, хотя и окончательно потерянный для моей матери, казался ему боле вскимъ, чмъ вс остальные взятые вмст, поэтому я постараюсь отдать ему полную справедливость и выставить его со всей ясностью, на которую я способенъ.

Отецъ мой исходилъ изъ слдующихъ двухъ аксіомъ, на которыхъ и основывалъ его силу:

Во-первыхъ, что унція своего ума лучше тонна чужого, и во-вторыхъ (это, собственно говоря, было основаніемъ первой аксіомы, хотя и является поздне), что умъ каждаго человка долженъ исходить изъ его собственной души, а не чьей-бы то ни было чужой.

А такъ какъ для моего отца было вполн ясно, что отъ природы вс души одинаковы, и что значительная разница между наиболе острымъ и наиболе тупымъ пониманіемъ происходитъ не отъ какой-либо природной чуткости или грубости одной мыслительной субстанціи въ сравненіи съ другой, а возникаетъ исключительно отъ счастливаго или несчастнаго строенія тла въ той его части, которую душа первоначально избрала для свозго мстопребыванія,— то онъ и поставилъ предметомъ своихъ изысканій — найти это самое мсто.

На основаніи самыхъ точныхъ свдній, которыя онъ могъ собрать по этому вопросу, онъ убдился, что оно не можетъ находиться тамъ, куда отнесъ его Декартъ — на верхушк мозговой железы, которая, согласно его философіи, представляла для нея подушечку величиною съ горошину, хотя, по правд говоря, это было не дурное предположеніе, въ виду того, что въ этомъ мст сосредоточивалось дйствительно много нервовъ, и, конечно, мой отецъ непремнно попалъ-бы вмст съ этимъ великимъ философомъ въ самую середину ошибки, еслибы не мой дядя Тоби, онъ спасъ его отъ этого, разсказавши одинъ случай съ валлонскимъ офицеромъ въ сраженіи при Ланден, которому отстрлили часть мозга мушкетной пулей, а остальную впослдствіи вынулъ французскій хирургъ, не смотря на то, онъ все-таки выздоровлъ и преисправно исполнялъ и безъ него свои обязанности,

— Если смерть, сказалъ тогда мой отецъ, разсуждая самъ съ собой,— есть лишь отдленіе души отъ тла, и если правда, что люди могутъ расхаживать и исполнять свои дла безъ мозговъ, то, конечно, душа обитаетъ не тамъ. Q. Е. D. {Quod erat demonstrandum — что и требовалось доказать.}.

Что-же касается извстнаго жидкаго, легковснаго и весьма душистаго сока, который великій миланскій физикъ Кольониссимо Борри {Іосифъ-Францискъ Борри род. въ Милан въ 1627 г., ум. въ 1685 г., химикъ и сектантъ, бжавъ отъ осудившей его инквизиціи, онъ удалился въ Швецію, гд долгое время жилъ и работалъ, по порученію королевы Христины, надъ отысканіемъ философскаго камня.} — какъ онъ утверждаетъ въ письм къ Бартолину {ома Бартолинъ — датскій ученый анатомъ (1619—1680), ему приписывали честь открытія существованія лимфатическихъ сосудовъ, онъ былъ защитникомъ теоріи обращенія крови.} — открылъ въ клточкахъ затылочной части мозжечка, и который онъ считаетъ главнымъ вмстилищемъ разумной души (ибо вы должны знать, что въ нашъ боле просвщенный вкъ въ каждомъ живомъ человк признаются дв души — изъ коихъ одна, согласно великому Метеглингіусу, называется Animus {Animus — душа желающая, чувствующая, Anima — душа, самая сущность жизни.}, а другая — Anima, такъ что касается мннія Борри, говорю я,— отецъ мой никогда и ни за что не могъ съ нимъ согласиться, самая мысль о томъ, что столь благородное, утонченное, невещественное и возвышенное существо, какъ Anima, или даже какъ Animus, можетъ избрать для своего поселенія такое мсто и сидть точно головастикъ, плескаясь цлыми днями, и лтомъ и зимой, въ какой-то луж — или вообще, въ какой-бы то ни было жидкости, независимо отъ ея густоты или текучести,— потрясала, какъ онъ говорилъ, его воображеніе, онъ неохотно даже выслушивалъ это ученіе.

Такимъ образомъ, какъ видно, наимене спорнымъ казалось для всхъ то, что главное чувствилище, или главная квартира души, къ которой относились вс свднія и изъ которой выходили вс повелнія, находится или въ самомъ мозжечк, или около него, или, точне, гд-то около продолговатаго мозга, гд сходились — согласно всеобщему ршенію датскихъ анатомовъ — вс мельчайшіе нервы отъ органовъ всхъ семи чувствъ, подобно тому, какъ въ площади сходятся улицы и бульвары.

До сихъ поръ въ мнніи моего отца не было ничего особеннаго,— съ нимъ шли за-одно лучшіе мыслители всхъ вковъ и климатовъ. Но отсюда онъ уклонялся на самостоятельный путь, возводя на тхъ краеугольныхъ камняхъ, которые они поставили для него, новую Шендіевскую гипотезу, одинаково выдерживавшую свою основательность, независимо отъ того, происходила-ли чуткость и отзывчивость души отъ температуры или чистоты вышеупомянутой жидкости, или-же отъ боле тонкой оболочки и ткани самаго мозжечка — мнніе, на сторону котораго онъ самъ склонялся.

Онъ утверждалъ, что кром необходимой осторожности, которой долженъ сопровождаться актъ произведенія каждаго индивида, требовавшій величайшей въ свт обдуманности, такъ какъ въ немъ полагается основаніе тому непонятному соединенію, которое состоитъ изъ ума, памяти, воображенія, краснорчія и всего того, что обыкновенно подразумняется подъ именемъ добрыхъ естественныхъ наклонностей,— что кром этого, и имени, даваемаго при крещеніи — этихъ основныхъ и наиболе дйствительныхъ причинъ всего — есть еще третья причина,— или скоре, то, что логики называютъ Causa sine qua non, — безъ которой все, что-бы ни было сдлано, не иметъ никакого значенія — это предохраненіе нжной и тонкотканной оболочки отъ бды, которая обыкновенно постигаетъ ее вслдствіе сильнаго сжатія и давленія, коему подвергается голова, благодаря нелпому способу вносить насъ въ свтъ впередъ головой.

Это требуетъ объясненія.

Мой отецъ, перелистывавшій всякія книги, заглянувши въ Lithopdus Senonesis de Par tu diffcili {Литопедусъ Сенонезисъ: о трудномъ рожденіи. ‘Авторъ здсь вдвойн ошибается: ибо вмсто Lithopdue должно быть: Lithopdii Senonensie Leon. Вторая ошибка заключается въ томъ, что Lithopdue не есть авторъ, а рисунокъ окаменлаго ребенка. Отчетъ объ этомъ, изданный Атозіемъ, 1580, можетъ быть видимъ въ конц трудовъ Кордеуса въ Спахіус. Г. Тристрамъ Шенди былъ вовлеченъ въ заблужденіе либо тмъ, что видлъ имя Литопедуса недавно въ каталог ученыхъ писателей, либо спуталъ Литопедуса съ Тринекавеліусомъ, благодаря слишкомъ большому сходству именъ’. (Прим. автора). Trincavelli — извстный въ свое время итальянскій медикъ, бывшій профессоромъ въ Венеціи и Паду, онъ жилъ съ 1496 по 1568 годъ.}, напечатанный Адріаномъ Смельвготомъ, нашелъ, что степень мягкости и неупругости головы ребенка при рожденіи — благодаря тому, что кости черепа не имютъ еще швовъ — такова, что, вслдствіе силы потугъ женщины, доходящей при трудныхъ родахъ среднимъ числомъ до 470 фунтовъ перпендикулярнаго давленія, въ сорока девяти случаяхъ изъ пятидесяти вышесказанная голова сжимается и сдавливается въ продолговатую, конусообразную форму, напоминающую скатанное кондитеромъ пирожное тсто.— Боже! вскричалъ мой отецъ, какія измненія и ужасы это должно вызывать въ безконечно нжной и тонкой ткани cerebellum’а {Мозжечка.} Или, если существуетъ тотъ сокъ, о которомъ говоритъ Борри, разв этого недостаточно, чтобы превратить самую чистую жидкость на свт въ мутную и плсневую?

Но каково стало его опасеніе, когда онъ даже узналъ, что эта сила, дйствуя на самую макушку головы, не только повреждаетъ мозгъ, или cerebrum, но и неизбжно придавливаетъ и передвигаетъ cerebrum къ cerebellum’у, который и есть самое мстопребываніе разумнія!— Ангелы и служители милосердія! воскликнулъ отецъ,— защитите насъ! Можетъ-ли душа устоять противъ такого потрясенія? Не удивительно, что мозговая ткань до того растрескана и разодрана, и что столько изъ нашихъ лучшихъ головъ въ дйствительности не лучше перепутаннаго мотка шелку — до того полны смшенія и запутанности.

Но когда мой отецъ прочиталъ дальше и былъ посвященъ въ секретъ, что, когда ребенокъ перевернутъ въ обратномъ смысл,— что каждый операторъ легко можетъ сдлать — и извлекается за ноги — тогда, вмсто того, чтобы cerebrum передвигался къ cerebellum’у, самъ cerebellum, наоборотъ, просто передвигается къ cerebrum’у, что не можетъ причинить ему никакой бды,— клянусь небомъ, вскричалъ онъ, свтъ находится въ заговор, чтобы вывести и ту малую толику ума, какую далъ намъ Господь, и профессора родовспомогательнаго искусства также участвуютъ въ немъ. Не все-ли мн равно, который конецъ моего сына раньше появится въ міръ, лишь бы все шло исправно впослдствіи и cerebellum спасся бы отъ сжатія!

Природа гипотезы такова, что разъ человкъ ее составилъ, она все ассимилируетъ себ, словно подходящую пищу, и съ самой минуты, когда она въ васъ засла, она обыкновенно растетъ и крпнетъ отъ всего, что вы видите, слышите, читаете или понимаете. Это весьма важно.

Посл того, какъ мой отецъ поносился съ ней около мсяца, не было уже почти ни одного проявленія глупости или дарованія, которое бы онъ не могъ быстро разъяснить при помощи ея: она объясняла то, что старшій сынъ бываетъ величайшимъ болваномъ въ семь.— Бдняга, говаривалъ онъ: онъ расчищалъ дорогу для способностей его младшихъ братьевъ. Она помогала разгадывать замчанія простяковъ и чудовищныхъ головъ, показывая а priori, что иначе и быть не могло, разв **** я самъ не знаю что. Она поразительно объясняла и освщала acumen {Остроту.} азіятскаго генія, и боле живой складъ, и проницательную воспріимчивость мысли въ теплыхъ странахъ — не легкимъ и избитымъ указаніемъ на ясность неба, или большую продолжительность солнечнаго сіянія, и т. п., что, пожалуй, также точно могло бы разрдить или распустить душевныя способности до полнаго ничтожества, какъ другая крайность климата сосредоточиваетъ ихъ, въ странахъ холодныхъ, онъ возводилъ все дло къ его первоначальному источнику — голов, показывая, что въ боле тепломъ климат природа наложила боле легкую дань на нжнйшую часть созданій, ослабивъ тяжесть ихъ страданій и усиливъ наслажденія, благодаря чему давленіе на макушку было до того слабо, что сохранялось въ цлости все строеніе cerebellum’а, боле того — онъ былъ убжденъ, что при естественныхъ рожденіяхъ ни единая нитка изо всей ткани не оказывалась разорванной или перемщенной, вслдствіе чего душа могла проявляться именно такъ, какъ ей хотлось.

Когда отецъ мой дошелъ до этого — какое зарево свта пролили на его гипотезу извстія о кесаревомъ сченіи и о великихъ геніяхъ, которые благополучно явились на свтъ благодаря ему! ‘Тутъ, видите-ли, говаривалъ онъ, не было нанесено чувствилищу никакого вреда, не было никакого давленія головы о тазъ, никакого передвиженія cerebrum’а къ cerebellum’у — ни черезъ os pubis съ этой стороны, ни съ os coxygis {Чресленная и бедренная кости.} съ другой, а каковы были счастливыя послдствія? Да, сударь, вашъ Юлій Цезарь, который и далъ имя этой операціи, а Гермесъ Трисмегистусъ {Такъ назывался отождествленный греками съ Меркуріемъ египетскій богъ Тотъ, прозваніе Trismegistus значитъ: трижды великій.}, который родился такимъ образомъ еще прежде, чмъ операція эта получила свое названіе, а Сципіонъ Африканскій, а Манлій-Торкватъ {Полагаемъ, что эти имена едва-ли требуютъ комментарія, однако, напомнимъ вкратц, что первый былъ извстный побдитель карагенянъ и Аннибала и покоритель Испаніи, суровый Катонъ не любилъ его за его вліяніе и за склонность къ греческимъ обычаямъ, вслдствіе его навтовъ, онъ удалился подъ конецъ жизни изъ Рима и поселился въ своей вилл въ Кампаніи. Манлій Торкватъ былъ военнымъ трибуномъ въ 362 г. до P. X., когда побдилъ въ единоборств Галла-великана, въ 340 году, будучи консуломъ во время одной изъ латинскихъ войнъ, онъ казнилъ своего сына, позволившаго себ вступить въ сраженіе противъ приказанія отца.}, ‘нашъ Эдуардъ шестой {Сынъ Генриха VIII и Анны Сеймуръ, царствовавшій съ 1547 по 1553 годъ. При немъ реформація сдлала большіе успхи и укоренилась въ Англіи, въ общемъ, однако, это былъ человкъ далеко не выдающійся.}, который, останься онъ въ живыхъ, также сдлалъ-бы честь этой гипотез. Эти и многіе другіе, высоко стоявшіе на скрижаляхъ славы, бокомъ явились, сударь, въ міръ’.

Сченіе abdomen’а и uterus’а въ теченіе шести недль не выходило изъ головы моего отца, онъ вычиталъ и успокоился, что раны въ epigastrium и въ matrix {Abdomen — брюхо, uterus — чрево, epigastriam — надбрюшіе, matrix — матка.} не смертельны, такъ что животъ матери можетъ быть открытъ съ большимъ удобствомъ, чтобы дать проходъ ребенку. Онъ упомянулъ объ этомъ какъ-то посл обда моей матери — просто, какъ интересный фактъ, но, увидвъ, что она стала бле пепла при одномъ слов объ этомъ, онъ счелъ за благо не возобновлять этого разговора, хотя эта операція сильно возбуждала его надежды,— и удовольствоваться созерцаніемъ преимуществъ того, чего, какъ онъ видлъ, не стоило и предлагать.

Такова была гипотеза моего отца, г. Шенди, мн остается только прибавить относительно ея, что мой братъ Бобби длалъ ей (если не своему семейству) не меньшую честь, чмъ каждый изъ вышеупомянутыхъ великихъ героевъ, ибо, будучи случайно не только крещеннымъ, но и рожденнымъ въ то время, когда отецъ мой находился въ Эпсом, при томъ же будучи первымъ ребенкомъ у моей матери и явившись на свтъ головой впередъ,— онъ и оказался впослдствіи мальчикомъ съ удивительно притупленными способностями, мой отецъ вплелъ все это въ свое убжденіе, и, потерпвъ неудачу отъ одного способа, ршилъ испробовать другой.

Но на это нельзя было разсчитывать отъ женщины, такъ какъ эту братію не легко своротить съ заученной дороги, вотъ отчего мой отецъ такъ и покровительствовалъ мужамъ науки, съ которыми ему легче было бы добиться толку.

Изо всхъ людей на свт докторъ Слопъ былъ самымъ пригоднымъ для цлей моего отца, ибо хотя онъ и считалъ свои вновь изобртенные акушерскіе щипцы за врнйшее орудіе избавленія и дятельно пропагандировалъ ихъ, однако онъ, повидимому, проронилъ въ своей книг пару словъ въ пользу именно того, что занимало воображеніе моего отца — хотя, конечно, не въ видахъ душевной пользы отъ извлеченія за ноги, а по чисто акушерскимъ соображеніямъ.

Этимъ объясняется союзъ между моимъ отцомъ и докторомъ Слопомъ при послдующемъ разсужденіи, нсколько безжалостномъ по отношенію къ дяд Тоби. Какимъ образомъ человкъ простой, съ однимъ здравымъ смысломъ, могъ держаться противъ двухъ такихъ союзниковъ въ наук — трудно себ уяснить. Вы можете размышлять объ этомъ, если у васъ есть охота — и пока ваше воображеніе находится въ движеніи, вы можете даже поощрять его въ его изысканіяхъ и углубляться въ открытіе причинъ и природныхъ воздйствій, въ силу которыхъ мой дядя Тоби пріобрлъ свою скромность, благодаря ран въ пахъ. Вы можете основать цлую теорію для объясненія того, какимъ образомъ брачныя условія обрекли меня на потерю носа и показать свту, почему случилось такъ, что я имлъ несчастіе быть нареченнымъ Тристрамомъ, въ противность гипотез моего отца и желанію всей семьи, не исключая крестныхъ отцовъ и матерей. Все это, вмст съ пятьюдесятью другими неразъясненными вопросами, вы можете пытаться разршить, если у васъ есть время, но я говорю вамъ заране, что все это будетъ напрасно, ибо ни мудрый магъ Доно Беліаниса греческаго — Алкизъ, ни не мене знаменитая жена его волшебница Урганда (еслибы они были живы) не могли бы разсчитывать подойти и на милю къ истин.

Пусть читатель довольствуется ожиданіемъ полнаго объясненія этихъ вопросовъ до будущаго года,— когда передъ нимъ откроется цлая серія такихъ вещей, которыя онъ едва-ли ожидаетъ.

ГЛАВА XLV.

— Я жалю, докторъ Слопъ, сказалъ мой дядя Тоби (повторяя еще разъ свою мысль, но съ большимъ оттнкомъ усердія и искренности, чмъ въ первый разъ {См. стр. 142.}, — я жалю, докторъ Слопъ, сказалъ мой дядя Тоби,— что вы не видли, какія громадныя арміи были у насъ во Фландріи.

Сожалніе моего дяди Тоби оказало доктору Слопу такую плохую услугу, какую никогда и никому не предполагало сдлать его сердце, да, сударь, оно сбило его съ толку, и тмъ привело его мысли сперва въ замшательство, а затмъ и въ бгство, такъ что онъ ужъ никакими судьбами не могъ собрать ихъ снова

Во всхъ спорахъ — мужскихъ или женскихъ, ради славы, выгоды или любви — это совершенно безразлично — ничего нтъ боле опаснаго, сударыня, чмъ пожеланіе, неожиданнымъ образомъ, изъ за-угла выпущенное на человка. Врнйшее въ большинств случаевъ средство уменьшить силу пожеланія для того, противъ кого оно направлено — это немедленно вскочить на ноги и пожелать въ отвтъ желателю что-нибудь по возможности равноцнное, такимъ образомъ уравновшивая счеты на мст, вы остаетесь при своемъ положеніи — и даже иной разъ получаете перевсъ надъ атакующимъ.

Это будетъ вполн разъяснено свту въ моей глав о пожеланіяхъ.

Докторъ Слопъ не зналъ свойствъ этой защиты и былъ ею озадаченъ, это окончательно прекратило споръ на четыре минуты съ половиной, пять — оказались бы для него гибельными, отецъ мой видлъ опасность, споръ былъ однимъ изъ самыхъ интересныхъ споровъ въ свт: ‘должно-ли дитя его молитвъ и стараній родиться безъ головы, или съ оной’.— Онъ выжидалъ до послдней минуты, чтобы дать доктору Слопу, на чей счетъ высказано было пожеланіе, возможность и право отдачи, но замтивъ, какъ я говорилъ, что тотъ былъ сбитъ съ толку и продолжалъ глядть съ той озадаченной пустотой въ глазахъ, которая свойственна изумленнымъ душамъ — сначала въ лицо моему дяд Тоби, потомъ ему, потомъ вверхъ, потомъ внизъ, потомъ на востокъ, и отъ востока переходя вдоль плинтуса панельной обшивки, къ противоположной точк компаса — и что онъ посл всего этого перешелъ уже къ тому, что сталъ считать мдные гвоздики на ручк своего кресла — мой отецъ убдился, что не стоило дале терять время съ дядей Тоби, и потому продолжалъ разсужденіе слдующимъ образомъ.

ГЛАВА XLVI.

— Какія громадныя арміи были у васъ во Фландріи!

— Братъ Тоби, отвчалъ мой отецъ, снимая съ головы парикъ правой рукой, а лвой вытаскивая изъ праваго камзольнаго кармана полосатый индійскій носовой платокъ, чтобы потирать свою голову во время разсужденія съ моимъ дядей Тоби по этому вопросу.

Въ этомъ отношеніи, мн кажется, отецъ мой заслуживалъ большого порицанія — и вотъ по какой причин.

Дла не большей, собственно кажущейся важности, чмъ то, ‘слдовало-ли моему отцу снять свой парикъ правой рукой или лвой’ — случалось, вызывали раздоръ въ величайшихъ королевствахъ и заставляли короны управлявшихъ ими монарховъ качаться на ихъ головахъ.— Но долженъ-ли я говорить вамъ, сударь, что условія, которыми окружено все на этомъ свт, придаютъ всему на этомъ свт свой особый размръ и видъ, и. стягивая или расширяя его въ ту или иную сторону, длаютъ изъ него великое, малое, доброе или злое, безразличное или небезразличное, смотря по тому, какъ случится?

Такъ какъ индійскій платокъ моего отца лежалъ въ правомъ карман камзола, то онъ и не долженъ былъ ни подъ какимъ видомъ лишать свободы свою правую руку: наоборотъ, вмсто того, чтобы снимать ею парикъ, какъ онъ это сдлалъ, онъ долженъ былъ цликомъ предоставить это дло лвой, такимъ образомъ, когда естественная потребность моего отца потереть себ лобъ сдлала необходимымъ появленіе платка, ему оставалось бы только всего опустить правую руку въ правый карманъ и вынуть его оттуда,— что онъ могъ бы сдлать безъ всякихъ усилій, или во всякомъ случа безъ малйшаго неловкаго напряженія хотя бы одного какого-нибудь сухожилія и мускула во всемъ тл.

Въ такомъ случа (конечно, еслибы отцу моему не пришло въ голову строить изъ себя дурака, судорожно сжимая парикъ лвой рукой, или образуя въ локт или подмышк какой-нибудь глупый или некрасивый уголъ), вся его поза была бы свободна, естественна, непринужденна. Самъ Рейнольдсъ {Рейнольдсъ (1723—1792, съ 1769 года президентъ англійской королевской академіи художествъ) знаменитъ въ особенности, какъ портретистъ, котораго англичане по справедливости ставятъ выше всхъ его собратовъ по искусству, боле всего поражаютъ у него богатство и удачное сочетаніе красокъ.}, пишущій одно величавое и красивое, могъ бы нарисовать его въ этомъ вид.

Теперь-же, устроившись совершенно инымъ образомъ, отецъ мой, какъ вы можете себ представить, изображалъ изъ себя чортъ знаетъ какую фигуру.

Въ самомъ конц царствованія королевы Анны {Анна, дочь Іакова II, родилась въ 1664 году и царствовала съ 1702 по 1714. Особеннымъ вліяніемъ у нея пользовались герцогъ и герцогиня Марльборо, царствованіе ея извстно въ особенности покореніемъ Гибралтара и возсоединеніемъ Шотландіи съ Англіей, это было также время наибольшаго блеска англійской литературы.} и въ начал царствованія короля Георга Перваго {1714—1727, родоначальникъ Ганноверской династіи.} ‘камзольные карманы прорзывались въ полахъ очень низко’. Мн нечего прибавлять, самъ отецъ зла, хотя бы онъ проработалъ надъ этимъ цлый мсяцъ, не измыслилъ бы худшей моды, при положеніи моего отца.

ГЛАВА XLVII.

Это дло нелегкое ни въ чье царствованіе (разв если быть такой тощей особой, какъ я), протянуть руку діагонально черезъ все туловище, такъ чтобы достать до дна противоположнаго камзольнаго кармана. Въ тысяча семьсотъ восемнадцатомъ году, когда это происходило, оно было чрезвычайно трудно, такъ что когда дядя Тоби замтилъ поперечные зигзаги аппрошей къ нему моего отца, они мгновенно напомнили ему т, въ которыхъ онъ несъ службу передъ воротами св. Николая, эта мысль окончательно отвлекла его вниманіе отъ предмета спора и онъ даже протянулъ правую руку за колокольчикомъ, чтобы послать Трима принести ему его карту Намюра, вмст съ циркулями и длительнымъ циркулемъ, чтобы измрить входящіе углы траверсовъ этой атаки,— а въ особенности тотъ, гд онъ получилъ свою рану въ пахъ.

Отецъ мой сдвинулъ брови, причемъ вся кровь его тла, казалось, бросилась ему въ голову, а дядя Тоби тотчасъ же спшился.

— А я и не знала, что вашъ дядя Тоби былъ на лошади.

ГЛАВА XLVIII.

Тло и духъ человка — говорю это съ величайшимъ уваженіемъ къ тому и другому — точь въ точь какъ куртка {Jerkin — это короткое, довольно плотно прилегающее къ тлу одяніе, нчто въ род шведской куртки.} и ея подкладка: сомните одну — вы тмъ самымъ сомнете и другую. Возможно, впрочемъ, одно исключеніе въ такомъ случа,— когда вы настолько счастливы, что заказываете себ куртку изъ проклеенной тафты, на подкладк изъ флоранса или изъ тонкаго марселина.

Зенонъ, Клеантъ, Діогенъ Вавилонскій, Діонисій, Гераклитъ, Антипатръ, Панетій и Поссидоній изъ грековъ, Катонъ и Варронъ и Сенека среди римлянъ, Пантенъ, Климентъ Александрійскій и Монтень {Зенонъ, философъ конца IV в. до P. X., основатель школы стоиковъ, Клеантъ III в., послдователь и ученикъ Зенова, Діогенъ, одинъ изъ руководителей стоической школы, основавшій въ Рим школу діалектики, Діонисій Галикарнасскій — греческій историкъ и риторъ І-го в. до P. X., остальные — также философы стоической школы: Панетій — ученикъ Діогева и Антипатра, одинъ изъ наиболе выдающихся представителей стоической школы своего времени, Поссидоній — ученикъ Панетія.— Катонъ Утичесвій, знаменитый стоикъ, (94—96 до P. X.), сторонникъ Помпея противъ Цезаря, лишившій себя жизни при извстіи о пораженіи перваго при Тат, Варронъ (116—28), ‘ученйшій изъ римлянъ’, философъ и писатель, авторъ знаменитаго въ древности трактата о сельскомъ хозяйств (de Re rustica), Сенека — философъ-стоикъ, воспитатель Нерона, лишившій себя впослдствіи жизни по повелнію своего воспитанвика, онъ долгое время пользовался громадной славой и авторитетомъ, философія его не осталась безъ вліянія на Монтеня и Дидро, Св. Пантенъ (ум. 216) — философъ-стоикъ, принявшій христіанство и бывшій начальникомъ Александрійской школы, Климентъ Александрійскій, рожденный язычникомъ и воспитанный въ Платоновской философіи, съ которой онъ и пытался впослдствіи соединить ученіе христіанства) былъ обращенъ св. Климентомъ, котораго и замнилъ въ качеств руководителя Александрійской школы.} среди христіанъ, да еще человкъ съ тридцать добрыхъ, честныхъ немыслящихъ шендійцевъ, какіе только когда-либо жили на свт, именъ которыхъ я не могу припомнить — вс считали, что ихъ куртки были сшиты именно по этому типу, что ихъ можно было измять и зажать, и свернуть и перегнуть, и истереть и искомкать снаружи сколько душ угодно — словомъ, что можно было сдлать изъ нихъ чортъ знаетъ что безъ малйшаго въ то-же время ущерба для ихъ внутренней стороны.

Я по совсти полагаю, что и моя устроена отчасти въ такомъ род, ибо никогда еще такъ не трепали ни одну куртку, какъ мою въ теченіе девяти послднихъ мсяцевъ подрядъ и все же ея подкладка (насколько я въ состояніи быть судьей въ такомъ дл) ни на грошъ отъ этого не хуже, а ужъ доставалось ей со всхъ сторонъ такого трезвону,— спереди и и сзади, вдоль и поперекъ,— что еслибы на подкладк была когда-либо какая нибудь клейкость, то, несомннно, вся она давно слзла и стерлась до послдней нитки.

— Вы, господа ежемсячные обозрватели,— какъ могли вы такъ изрзатъ и искромсать мою куртку? могли вы разв быть уврены, что не изржете и подкладки?

Отъ всего сердца и отъ всей души препоручаю васъ и ваши дла Тому, кто не сдлаетъ никому изъ насъ зла, но только если и въ будущемъ мсяц кто-нибудь изъ васъ станетъ скалить на меня зубы и громить или свирпствовать, подобно тому, какъ длали нкоторые изъ васъ въ прошломъ ма (тогда, я помню, погода стояла очень жаркая) — не прогнвайтесь, если я опять добродушно пройду мимо, ибо я твердо ршился, докол я живу или пишу (что, въ приложеніи ко мн, обозначаетъ собственно одно и то-же) не высказать такому достойному господину худшаго пожеланія или худшаго слова, чмъ то, которое сказалъ мой дядя Тоби мух, въ теченіе цлаго обда жужжавшей около его носа: ‘Ступай, ступай, бдняга’, промолвилъ онъ: ‘убирайся… Зачмъ я стану вредить теб? Свтъ, конечно, достаточно обширенъ, чтобы вмстить и тебя и меня’.

ГЛАВА XLIX.

Любой человкъ, сударыня, разсуждая глубже и замтивъ поразительный приливъ крови къ лицу моего отца, благодаря чему (такъ какъ вся кровь его тла, казалось, ударила ему въ голову, — что я уже говорилъ вамъ) онъ долженъ былъ покраснть, говоря картинно и научно, на цлыхъ шесть съ половиною тоновъ, если не на всю октаву, сверхъ своего природнаго цвта,— любой человкъ, сударыня, за исключеніемъ моего дяди Тоби, замтивъ это — вмст съ сильно нахмуренными бровями моего отца и невроятнымъ перегибомъ, при этомъ всего его тла — заключилъ-бы, что отецъ мой взбшенъ, убдившись же въ этомъ положеніи, онъ немедленно привелъ бы и себя въ точно такое состояніе, еслибы онъ оказался любителемъ того рода согласія звуковъ, какое возникаетъ при двухъ такихъ инструментахъ, настроенныхъ въ унисонъ, тогда ужъ самъ чортъ вырвался бы на свободу и всю пьесу, сударыня, пришлось бы играть, словно шестую Авизона Скарлатти {Извстный итальянскій пьянисть и композиторъ, современникъ Стерна.} — con turia — съ бшенствомъ.— Помилосердуйте, что же общаго между con furia, con fsrepitt и всей этой ерундой съ согласіемъ.

Я говорю, сударыня, что любой человкъ, за исключеніемъ моего дяди Тоби, благорасположенное сердце котораго истолковывало каждое тлодвиженіе въ самомъ лучшемъ смысл, въ которомъ только было можно — ршилъ-бы, что отецъ мой сердится и осудилъ-бы его за это. Дядя Тоби не осуждалъ ничего (кром того портного, который прорзывалъ карманъ), а сидлъ смирно до тхъ поръ, пока мой отецъ не вытащилъ своего платка, все время глядя ему въ лицо съ невыразимымъ доброжелательствомъ, наконецъ онъ могъ продолжать:

ГЛАВА L.

— Какія громадныя арміи были у васъ во Фландріи!

— Братъ Тоби, сказалъ мой отелъ:— я считаю тебя за честнйшаго человка, съ добрйшимъ и искреннйшимъ сердцемъ, какое когда-либо было создано Богомъ, и не твоя вина, если вс дти, которыя были, могутъ, должны быть или будутъ рождены, являются на свтъ головой впередъ: но поврь мн, дорогой Тоби, что достаточно не только тхъ случайностей, которыя неизбжно окружаютъ ихъ въ дл ихъ пріобртенія,— хотя по моему, это заслуживаетъ достаточнаго вниманія,— но еще и тхъ опасностей и затрудненій, которыми осаждаются наши дти посл появленія ихъ на свтъ, а потому едва ли есть надобность подвергать ихъ еще новымъ во время ихъ перехода туда.— Разв эти опасности, сказалъ мой дядя Тоби, кладя свою руку на колно моего отца и сосредоточенно глядя ему въ лицо въ ожиданіи отвта: разв эти опасности значительне въ наши дни, братъ, чмъ были въ прошедшія времена?— Братъ Тоби, отвчалъ мой отецъ: если только дитя было зачато какъ слдуетъ, родилось живымъ и здоровымъ, и мать его посл этого чувствовала себя хорошо — наши предки не заглядывали глубже въ это дло.— Мой дядя Тоби тотчасъ же принялъ свою руку съ колна моего отца, медленно откинулся туловищемъ на спинку своего стула, поднялъ голову такъ, что могъ видть только карнизъ комнаты, и потомъ, направивъ щечные и кругообразные губные мускулы къ отправленію ихъ работы — засвисталъ Lillabullero.

ГЛАВА LI.

Въ то время, какъ мой дядя Тоби насвистывалъ отцу Lillabullero, докторъ Слопъ топалъ ногами, ругая и проклиная Обадію самымъ ужаснымъ образомъ.— Вамъ было бы очень полезно, сударь, его послушать, тмъ боле, что это исцлило бы васъ на вки отъ гнуснаго грха — брани. Поэтому я намренъ разсказать вамъ все дло.

Передавая Обаді зеленый мшокъ съ инструментами ея барина, горничная доктора Слопа весьма остроумно посовтовала ему продть голову и одну руку въ веревочную петлю, на которой онъ вислъ, и везти его, такимъ образомъ, черезъ плечо, и, не говоря боле ни слова, она развязала узелъ, чтобы удлиннить для него концы шнурка, и помогла ему надть мшокъ на себя. Однако, оказалось, что отверстіе мшка, благодаря этому, легко могло открыться, и Обадія наврное растерялъ бы кое-что изъ его содержимаго, пустившись обратно вскачь съ той скоростью, съ какой намревался, поэтому они ршили снова снять его и, старательно и заботливо, отъ всей души, принялись туго перевязывать его у отверстій обоими концами шнурка, накрутивъ при этомъ съ полдюжины узловъ, каждый изъ которыхъ, для большей врности, Обадія затянулъ изо всей своей силы.

Это вполн отвчало намреніямъ Обадіи и горничной, хотя и не оказалось дйствительнымъ средствомъ противъ нкоторыхъ золъ, которыхъ не предвидли ни онъ, ни она. Оказалось, что инструменты, не смотря на то, что мшокъ былъ туго завязанъ сверху, имли внизу довольно свободнаго мста (мшокъ имлъ коническую форму), и едва Обадія пускался рысью, какъ поднимался такой ужасный звонъ — благодаря tire-tle’у, акушерскимъ щипцамъ и спринцовк — какого было-бы вполн достаточно, чтобы заставить Гименея со страху совсмъ убжать изъ страны, еслибы ему случилось прогуливаться въ тхъ мстахъ, но лишь только Обадія ускорялъ аллюръ, поднимая свою каретную лошадь съ рыси на полный галопъ, — клянусь небомъ, сударь, звонъ становился невроятнымъ.

Такъ какъ у Обадіи была жена и трое дтей, то позорное любодяніе, вмст со многими другими политическими дурными послдствіями этого звона ни на минуту не приходили ему въ голову, у него была, однако, своя причина недовольства, которая, разъ представившись его воображенію, тяготила его — какъ не разъ бывало и съ величайшими патріотами. Бдный малый, сударь, не въ состояніи былъ слышать собственнаго свиста.

ГЛАВА LII.

Такъ какъ Обадія предпочиталъ духовую музыку, всей инструментальной, которую онъ несъ съ собой, то онъ и засадилъ свое воображеніе за дло — придумать и измыслить, какимъ способомъ онъ могъ-бы доставить себ возможность ею наслаждаться.

Во всхъ невзгодахъ (кром музыкальныхъ), гд является потребность въ маленькихъ веревочкахъ, ничто такъ легко не приходитъ человку на память, какъ шнурокъ отъ его шляпы, философія эта до того поверхностна, что я не хочу въ нее и вдаваться.

Такъ какъ затрудненіе Обадіи было смшанное — замтьте, господа: я говорю смшанное затрудненіе, ибо оно было родовспомогательное, мшечное, спринцовальное, папистическое, кабалистическое (поскольку было замшана въ него каретная лошадь) и лишь отчасти музыкальное, то онъ, нимало не стсняясь, воспользовался первымъ представившимся ему средствомъ, и, схвативши мшокъ съ инструментами и крпко сжимая его одной рукой, положилъ конецъ шляпнаго шнурка (взявши его указательнымъ и большимъ пальцемъ другой) себ въ ротъ и, держа шнурокъ за середину, сталъ крпко завязывать и перевязывать ихъ вдоль и поперекъ (точно сундукъ), съ такимъ множествомъ перегибовъ и поворотовъ и съ тугимъ узломъ на каждой точк пересченія или встрчи двухъ веревокъ, что докторъ Слопъ долженъ бы былъ обладать по меньшей мр тремя пятыми терпнія Іова, чтобы ихъ распутать. Я даже думаю по совсти, что еслибы природа была тогда въ одномъ изъ своихъ проворныхъ настроеній и въ дух для такого состязанія, да, притомъ, была бы пущена одновременно съ докторомъ Слопомъ — ни одинъ человкъ на свт, кто только видлъ этотъ мшокъ и то, что сдлалъ Съ нимъ Обадія, — если онъ знаетъ также, какъ можетъ спшить эта богиня, когда находитъ это нужнымъ — не въ состояніи былъ-бы сомнваться и минуту относительно того, который изъ двухъ возьметъ призъ. Моя мать, сударыня, конечно скоре разршилась-бы отъ бремени, оставивъ его на врныхъ двадцать узловъ позади.— Какая ты есть и какой вчно будешь игрушкой мелкихъ случайностей, Тристрамъ Шенди! если бы испытаніе это было для тебя сдлано (за это было пятьдесятъ шансовъ противъ одного), твое положеніе не было-бы такимъ придавленнымъ, какимъ оно оказалось (по крайней мр, что касается придавленности твоего носа), также и судьбы твоего дома, наравн со случаями ихъ устройства, столь часто представлявшимися теб въ теченіе твоей жизни, не были-бы такъ часто, такъ досадно, такъ безропотно и безповоротно оставленыкакъ ты бывалъ принужденъ ихъ оставить, но все это прошло — все, кром повсти объ этомъ, которая, однако, не можетъ быть представлена любопытствующимъ раньше, нежели я самъ явлюсь на свтъ.

ГЛАВА LIII.

Великимъ умамъ свойственны скачки: ибо въ то же мгновеніе, какъ докторъ Слопъ бросилъ взглядъ на свой мшокъ (что онъ сдлалъ лишь тогда, когда споръ съ дядей Тоби относительно акушерства навелъ его на мысль о немъ), эта самая мысль пришла ему въ голову.— Это милость Божія, сказалъ онъ (самъ себ), что госпожа Шенди такъ медлитъ, а то она успла бы семь разъ родить, прежде чмъ мы смогли бы развязать половину этихъ узловъ.— Но тутъ вы должны различать: мысль эта только плавала въ ум доктора Слопа, безъ парусовъ и балласта, въ вид простого предложенія, которыя ежедневно милліонами тихо плаваютъ посредин жидкости человческаго разумнія (какъ извстно вашей милости), не подвигаясь ни назадъ, ни впередъ, пока какой нибудь легкій порывъ страсти или разсчета не пригонитъ ихъ къ какому-нибудь краю.

Внезапный топотъ въ верхней комнат, около постели моей матери, оказалъ предложенію именно ту услугу, о которой я говорилъ.— Клянусь всмъ несчастнымъ, сказалъ докторъ Слопъ, если я не поспшу, то оно какъ разъ такъ и случится.

ГЛАВА LIV.

Въ случа узловъ (подъ которыми я не подразумваю во первыхъ, петель — ибо въ дальнйшемъ развитіи моей жизни и убжденій я еще вернусь къ этому вопросу и взгляды мои на нихъ будутъ представлены должнымъ образомъ при повствованіи о катастроф, постигшей моего двоюроднаго дда Гаммонда Шенди — маленькаго человка, но обладавшаго сильнымъ воображеніемъ: онъ влетлъ въ дло герцога Монмута {Монмутъ (Monmouth) былъ побочнымъ сыномъ англійскаго короля Карла II. Воспитанный во Франціи и сражавшійся подъ знаменами герцога Оранскаго въ Голландіи, онъ прибылъ въ Англію посл реставраціи Стюартовъ и подавилъ возстаніе въ Шотландіи. Вслдствіе заговоровъ противъ герцога Іоркскаго (Яковъ II), онъ принужденъ былъ удалиться въ ссылку. Его попытка вернуться въ Англію посл смерти его отца окончилась неудачей: онъ былъ схваченъ, отведенъ въ Лондонъ и казненъ. Онъ жилъ съ 1649 по 1685 годъ.} — ни, во-вторыхъ, не разумю я въ этомъ мст того особеннаго вида узловъ, которые называются бантами: для развязыванія ихъ требуется такъ мало ловкости, искусства или терпнія, что они вообще недостойны какого бы то ни было отзыва съ моей стороны. Подъ узлами, о которыхъ я говорю, я прошу ваши преподобія понимать заправскіе, чертовски тугіе и крпкіе узлы, затянутые bona fide,— подобно тому, какъ Обадія затянулъ свой,— въ которыхъ нтъ никакихъ хитрыхъ приспособленій, врод сдвоенія веревочки и продванія двухъ концовъ ея черезъ annulus или петлю, образуемую вторымъ перекрещиваніемъ ихъ для большей легкости развязыванія.— Я надюсь, что вы меня понимаете.

Такъ въ случа такихъ вотъ узловъ и тхъ препятствій, которыя они, осмлюсь замтить вашимъ преподобіямъ, создаются на нашемъ жизненномъ пути — каждый горячій человкъ выхватитъ свой перочинный ножъ и проржется черезъ нихъ.— Это дурно. Поврьте мн, господа, — самый добродтельный способъ, предписываемый и разумомъ и совстью, это — приняться за нихъ зубами или пальцами. Докторъ Слопъ потерялъ свои зубы — его любимый инструментъ, извлекая-ли въ дурномъ направленіи, или просто въ силу какой-нибудь ошибки въ примненіи его, нечаянно соскользнувши, выбилъ ему какъ-то прежде, во время тяжелой работы, ручкой три самыхъ лучшихъ изъ нихъ, онъ попробовалъ пустить въ дло пальцы: увы! ногти на нихъ были совсмъ коротко обстрижены.— Чортъ его возьми! я ничего не могу подлать ни тмъ, ни другимъ способомъ! вскричалъ докторъ Слопъ.— Топотъ надъ головой, подл постели моей матери, усиливался.— Проказа его побери! я за всю свою жизнь не успю развязать этихъ узловъ.— Моя мать застонала.— Позвольте мн вашъ ножикъ — приходится таки разрзать узелъ, въ конц концовъ. Фу! Ф—фа! Боже! я обрзалъ себ большой палецъ до самой кости: будь онъ проклятъ, мерзавецъ — другого акушера нтъ ближе пятидесяти миль, а я на этотъ разъ уже негоденъ. Хотлъ бы я, чтобы его, подлеца, повсили или разстрляли… хоть бы вс черти въ аду его побрали, болвана этакого!

Мой отецъ очень уважалъ Обадію и не могъ слышать, чтобы о немъ отзывались такимъ манеромъ, притомъ онъ до нкоторой степени уважалъ и самого себя, и не могъ терпть такихъ оскорбленій, косвенно наносимыхъ и ему.

Еслибы докторъ Слопъ порзалъ себ что нибудь другое, а не палецъ, то отецъ мой пропустилъ бы это мимо ушей — его благоразуміе бы восторжествовало, теперь же онъ ршился отомстить.

— Мелкая брань, докторъ Слопъ, по великимъ причинамъ,— замтилъ мой отецъ (пособолзновавши съ нимъ сначала относительно этого случая),— только напрасная и непроизводительная трата нашихъ силъ и душевнаго здоровья.— Я признаю это, отвчалъ докторъ Слопъ.— Это все равно, что стрлять бекасинникомъ по бастіонамъ, вставилъ дядя Тоби (прерывая свой свистъ).— Она только расшевеливаетъ злобу, не уменьшая ея дкости, продолжалъ мой отецъ. Что касается меня, то я рдко бранюсь и проклинаю я считаю это дурнымъ, но когда мн случится непредвиднно попасться въ этомъ, я обыкновенно сохраняю настолько присутствіе духа (правильно, замтилъ мой дядя Тоби), чтобъ заставить ее служить моимъ цлямъ, т. е. продолжаю браниться до тхъ поръ, пока почувствую облегченіе. Но мудрый и справедливый человкъ долженъ всегда пытаться соразмрять выраженіе этой злобы не только со степенью напряженности ея внутри его, но съ размрами и степенью злонамренности той обиды, на которую оно должно обрушиться.— Оскорбленія исходятъ лишь изъ сердца, замтилъ мой дядя Тоби.— По этой причин, продолжалъ мой отецъ съ чисто Сервантесовский степенностью, я питаю величайшее уваженіе въ свт къ тому господину, который, не полагаясь на свою умренность въ этомъ дл, слъ и сочинилъ, не спша, формулы брани на всякіе случаи — начиная съ самыхъ пустыхъ и до тягчайшихъ оскорбленій, какія только могли его постигнуть, а такъ какъ формулы эти были имъ тщательно обдуманы, то онъ могъ свободно ихъ придерживаться, а потому постоянно держалъ ихъ наготов подл себя, на камин.— Я никогда не подозрвалъ, отвчалъ докторъ Слопъ, что подобная вещь мыслима, и еще мене — исполнима.— Какъ-же, возразилъ мой отецъ. Я читалъ одну изъ нихъ — однако, не пользуясь ей — моему брату Тоби сегодня утромъ, пока онъ разливалъ чай: она здсь на полк, надъ моей головой, только, если мн память не измняетъ, она слишкомъ рзка для порза большого пальца.— Ничуть, сказалъ докторъ Слопъ: чортъ-бы побралъ негодяя.— Въ такомъ случа, отвчалъ мой отецъ, она вполн къ вашимъ услугамъ, докторъ Слопъ, съ условіемъ, что вы прочтете ее громко.— И привставши, онъ досталъ формулу отлученія Римской церкви, экземпляръ которой мой отецъ — любившій странныя коллекціи — досталъ изъ главной книги Рочестерской церкви, переписанный рукой епископа Эрнульфа — и съ такой прочувствованной серьезностью во взгляд и въ голос, которая моглабы умилить самого Эрнульфа, вручилъ ее доктору Слопу. Докторъ Слопъ обернулъ свой палецъ угломъ носового платка и съ кислымъ лицомъ, хотя и безъ малйшаго подозрнія, громко прочелъ нижеслдующее, при чемъ мой дядя Тоби все время насвистывалъ Lillabullero, сколько хватало духу.

ГЛАВА LV.

‘Властью Бога Всемогущаго — Отца, Сына и Святаго Духа,— и святыхъ каноновъ, и чистой Двы Маріи, матери и покровительницы Списителя нашего’.— Мн кажется нтъ надобности, обратился докторъ Слопъ къ моему отцу, опуская бумагу на колни, читать это громко, такъ какъ вы еще такъ недавно его перечитывали, а капитанъ Шенди, повидимому, не особенно расположенъ къ слушанію, лучше я буду читать про себя.— Это противно уговору, возразилъ мой отецъ, къ тому же, здсь есть нчто до того любопытное — особенно въ послдней части, что я жаллъ-бы, лишивъ себя удовольствія прослушать его еще разъ.— Доктору Слопу это было не совсмъ пріятно, но когда дядя Тоби немедленно предложилъ оставить свистать и самому приняться за чтеніе, докторъ Слопъ ршилъ, что лучше будетъ ему читать подъ прикрытіемъ дядинаго свиста, чмъ позволить читать дяд Тоби, поэтому, поднимая бумагу къ глазамъ и держа ее передъ самымъ лицомъ, чтобы скрыть свою досаду, онъ сталъ читать громко слдующее, при чемъ дядя Тоби насвистывалъ Lillabullero, хотя и не такъ громко, какъ прежде:

‘Властью Бога Всемогущаго — Отца, Сына и Святаго Духа — и чистой Двы Маріи, матери и покровительницы Спасителя нашего и всхъ небесныхъ силъ, ангеловъ, архангеловъ, престоловъ, властей, силъ, херувимовъ и серафимовъ, и всхъ священныхъ патріарховъ, пророковъ и всхъ апостоловъ, и евангелистовъ и святыхъ безгршныхъ, удостоившихся пть, въ виду священнаго Овчати, новую пснь святыхъ мучениковъ и исповдниковъ, и святыхъ двъ, и всхъ святыхъ, со святыми и избранными Божіими,— да будетъ онъ (Обадія) проклятъ (за то, что завязалъ эти узлы). Мы отлучаемъ и анаематствуемъ его и изгоняемъ его изъ предловъ святой церкви Господа Всемогущаго, дабы онъ былъ терзаемъ, взятъ и переданъ вмст съ Дааномъ и Авирономъ {Левиты, затявшіе бунтъ противъ Моисея, по преданію, земля разверзлась подъ ними и поглотила ихъ со множествомъ ихъ сообщниковъ.}, съ тми, которые говорятъ Господу Богу: ‘уйди отъ насъ, мы не нуждаемся въ путяхъ твоихъ’. И какъ огонь гаснетъ отъ воды, такъ да померкнетъ свтъ его на вки и если не раскается (Обадія въ томъ, что завязалъ такіе узлы) и не загладитъ (эту) вину свою! Аминь’.

‘Да проклянетъ его Отецъ, создавшій человка! Да проклянетъ его Сынъ, пострадавшій за насъ! Да проклянетъ его (Обадію) Святой Духъ, сообщенный намъ при крещеніи! Да проклянетъ его святой крестъ, на который взошелъ Христосъ, побдитель враговъ своихъ, ради нашего спасенія!

‘Да проклянетъ его чистая Приснодва Марія, матерь Божія! Да проклянетъ его св. Михаилъ, ходатай за чистыя души! Да проклянутъ его вс ангелы и архангелы, власти и силы и вс вои небесные. (Въ нашей арміи, во Фландріи, страшно клялись, вскричалъ дядя Тоби,— однако далеко до этого! Что касается меня, то у меня не хватило-бы духу проклинать такимъ образомъ даже собаку).

‘Да проклянетъ его достославное множество патріарховъ и пророковъ!

‘Да проклянутъ его св. Іоаннъ Предтеча и Креститель и св. Петръ, и св. Павелъ, и св. Андрей, и вс прочіе апостолы Христовы! И да проклянутъ его остальные ученики Его и четверо евангелистовъ, обратившіе весь свтъ своею проповдью, и честной и удивительный сонмъ мучениковъ и исповдниковъ, угодившихъ Богу Всемогущему своими святыми длами!

‘Да проклянетъ его честный хоръ святыхъ двъ, презрвшихъ, ради славы Христа, все мірское! Да проклянутъ его вс святые, излюбленные Господни, съ начала міра и до вчныхъ вковъ! Да проклянутъ его (Обадію) или ее (и всхъ, кто приложилъ руку къ этимъ узламъ) небеса и, земля и все святое въ нихъ!

‘Да будетъ онъ (Обадія) осужденъ, гд бы онъ ни былъ — въ дом или въ конюшн, въ саду или пол, на большой дорог или на тропинк, въ лсу, въ вод, или въ церкви! Да будетъ онъ проклятъ и въ жизни, и при смерти!’ (Тутъ мой дядя Тоби, воспользовавшись minim’омъ во второй тактной черт его мотива, остановился народной нот, которую и выводилъ до конца фразы, причемъ докторъ Слопъ, подвигаясь во всемъ перечисленіи проклятій, все время изображалъ басовые переливы аккомпанимента). ‘Да будетъ онъ проклятъ въ д и пить, въ голод и жажд, въ пост, во сн, въ дремот и въ пробужденіи, стоя, сидя, лежа, работая, отдыхая, испражняясь, ходя и истекая кровью!

‘Да будетъ онъ (Обадія) проклятъ во всхъ способностяхъ его тла!

‘Да будетъ онъ проклятъ внутренно и вншне!

‘Да будетъ онъ проклятъ въ каждомъ волос его головы. Да, будетъ онъ проклятъ въ мозгу и въ макушк (это грустное проклятіе, замтилъ мой отецъ), въ вискахъ, лб, ушахъ, бровяхъ, щекахъ, челюстяхъ, ноздряхъ, рзцахъ и коренныхъ зубахъ, въ губахъ, въ горл, въ плечахъ, запя_:стьяхъ, рукахъ, ручныхъ кистяхъ и пальцахъ!

‘Да будетъ онъ проклятъ въ своемъ рту, въ груди, въ сердц и въ потрохахъ, до самаго желудка!

‘Да будетъ онъ проклятъ въ чреслахъ своихъ, въ пах (Боже святый избави! вскричалъ мой дядя Тюби), въ бедрахъ, (мой отецъ покачалъ головой), въ сдалищ, въ колняхъ, въ ногахъ, ступняхъ и ногтяхъ отъ пальцевъ!

‘Да будетъ онъ проклятъ во всхъ связкахъ и сочлененіяхъ своихъ членовъ, съ верхушки головы и до ступни ноги его! Да не будетъ въ немъ ничего здраваго!

(Тутъ мой дядя Тоби, закинувъ голову назадъ, издалъ чудовищное, продолжительное, громкое фью-ю-ю, нчто среднее между восклицательнымъ свистомъ — эге! и самымъ этимъ словомъ).

Клянусь золотой бородой Юпитера — и Юноны (если ея величество носила таковую) и бородами всхъ остальныхъ языческихъ боговъ — которыхъ, между прочимъ, наберется не малое число, какъ присчитаешь къ бородамъ боговъ небесныхъ еще бороды воздушныхъ и водяныхъ боговъ, не говоря уже ничего о бородахъ боговъ городскихъ и деревенскихъ, да ихъ женъ — небесныхъ богинь, да адскихъ богинь, любовницъ и наложницъ (въ томъ, конечно, случа, если он ихъ носили), Варронъ говоритъ подъ честнымъ словомъ, что вс эти бороды, собранныя вмст, достигали числа не мене тридцати тысячъ, и каждая изъ этихъ бородъ имла право и привилегію служить предметомъ клятвы. И такъ, клянусь всми этими бородами, вмст взятыми, общаю и объявляю, что изъ двухъ худыхъ рясъ, которыми я обладаю на свт, я бы отдала лучшую охотне, чмъ Сидъ Гаметъ когда-либо отдавалъ свою, за то, чтобы имть возможность быть при этомъ и слышатъ аккомпаниментъ моего дяди Тоби.

‘Да проклянетъ его’, продолжалъ докторъ Слопъ: ‘и небо, со всми силами, которыя въ немъ движутся, да возстанетъ противъ него и да проклянетъ и осудитъ его (Обадію), если онъ не раскается и не загладитъ вину свою! Аминь. Да будетъ такъ,— да будетъ такъ. Аминь’.

— Признаюсь, сказалъ дядя Тоби, мое сердце не позволило-бы мн проклинать даже чорта съ такимъ ожесточеніемъ.— Онъ отецъ проклятій, возразилъ докторъ Слопъ.— Но я не таковъ, возразилъ мой дядя!— Да онъ уже проклятъ и осужденъ на вки, возразилъ докторъ Слопъ.— Мн очень жаль его, замтилъ мой дядя Тоби.

Докторъ Слопъ вытянулъ губы, и только собирался возвратить моему дяд Тоби его фью-ю-ю — или восклицательный свистокъ, какъ дверь, быстро распахнувшись въ первой за слдующей глав, положила этому длу конецъ.

ГЛАВА LVI.

Не будемъ задаваться и важничать, выдавая проклятія, которыми мы свободно пользуемся въ нашей стран свободы, за свои собственныя, и воображать, что если у насъ хватаетъ духу ихъ произносить, то значитъ мы имли и остроуміе ихъ измыслить.

Я готовъ сію минуту доказать любому человку въ мір, кром знатока,— конечно, въ настоящемъ случа я подразумваю только знатока въ дл проклятій такъ же точно, какъ иногда приходится избгать знатоковъ живописи, и т. д.— вся эта публика до того обвшана и зафетигноеана подробностями и мелочами критики, или — чтобы отпустить метафору (которой мн, однако, жаль, ибо я досталъ ее издалека — съ Гвинейскаго берега) — головы ихъ дотого туго напиханы всякими линейками и компасами, которые они вчно стремятся примнять ко всякимъ обстоятельствамъ, что лучше творенію генія сразу отправиться къ чорту, чмъ ждать, пока они заколютъ и замучатъ его до смерти.

— А какъ произнесъ Гаррикъ {Давидъ Гаррикъ (1716—1779) — знаменитый англійскій актеръ, пользовавшійся въ теченіе всей своей артистической дятельности громаднйшимъ успхомъ, особенно въ роляхъ Шекспировскихъ героевъ — Макбета, Гамлета, Ричарда III, Ромео и Лира, онъ извстенъ, какъ необыкновенно талантливый мимикъ. Отъ него осталось также нсколько пьесъ.} свой монологъ прошлый вечеръ?— О, сударь, вопреки всякимъ правиламъ — чрезвычайно не грамматично, между существительнымъ и прилагательнымъ, которыя должны согласоваться въ числ, падеж и род, онъ остановился и сдлалъ такую паузу, какъ будто этотъ вопросъ еще нуждался въ ршеніи, а между подлежащимъ, долженствующимъ управлять сказуемымъ, — какъ извстно вашей свтлости — онъ двнадцать разъ прервалъ голосъ въ эпилог, каждый разъ, сударь, на три и три пятыхъ секунды, по часамъ. Удивительный грамматистъ!— Но отъ перевива въ голос былъ разв прерванъ и смыслъ? Разв онъ не заполнилъ этого промежутка выраженіемъ фигуры или лица? Разв глаза его ничего не говорили? Обратили-ли вы на это вниманіе?— Я все время, сударь, глядлъ лишь на часы.— Хорошъ наблюдатель!

— А что вы скажете объ этой новой книг, которая надлала столько шуму?— О, это какое-то совсмъ безтолковое, сударь, совершенно неправильное произведеніе! ни одинъ изъ четырехъ ея угловъ не составляетъ прямого угла., со мной, сударь, были мои линейки и компасы, и т. д.— Хорошъ критикъ!

— Что-же касается эпической поэмы, которую ваша свтлость велли мн посмотрть, то оказалось, по измреніи ея длины, ширины, высоты и глубины и по примрк ихъ дома, на точной шкал Боссю {Ren le Bossu, р. 1631, авторъ нсколькихъ критическихъ опытовъ въ томъ числ и Trait du po&egrave,me pique, 1714, въ которомъ онъ выказываетъ мало истиннаго вкуса и пониманія, примняя ко всему мрило Аристотелевской философіи, онъ низводитъ искусство на степень настоящаго ремесла.}, что она не годна ни въ какомъ измреніи.— Хорошъ знатокъ!

— А заходили-ли вы на обратномъ пути взглянуть на славную картину?— Это жалкая мазня, сударь! ни въ одной групп не видно и намека на принципъ пирамиды! И какая цна! Вдь въ ней нтъ и похожаго ничего на краски Тиціана, на выраженіе Рубенса, на задушевность Рафаэля, на чистоту Доменикино, на корреджность Корреджіо, на ученость Пуссена, на манеры Гвидо, на вкусъ Каррачи или на смлый контуръ Анджело {Знаменитйшіе художники XVI — XVII вка.}.— Дай мн терпнія, справедливое небо!— Изо всего лицемрія, которое мы встрчаемъ на этомъ лицемрномъ свт — хотя лицемріе ханжи, быть можетъ, и самое худое,— наиболе мучительное лицемріе критика.

Я сдлалъ-бы пшкомъ пятьдесятъ миль — у меня нтъ коня, на которомъ стоило-бы здить — чтобы поцловать руку того человка, великодушное сердце котораго броситъ повода своего воображенія въ руки автора и испытываетъ довольство, не зная зачмъ и не заботясь почему.

Великій Аполлонъ! если ты въ дающемъ настроеніи, дай мн лишь проблескъ врожденной веселости, я большаго не прошу, съ единой искрой твоего собственнаго огня, а Меркурія, съ его линейками и компасами, если можно только безъ него обойтись, отправь съ моими лучшими пожеланіями къ… ну, все равно.

Любому же другому я берусь доказать, что вс т клятвы и ругательства, которыя мы выпускали въ свтъ за послднія двсти-пятьдесятъ лтъ подъ видомъ собственныхъ — за исключеніемъ большого пальца св. Павла, да тла Божія и Божьей рыбы, — этихъ торжественныхъ клятвъ, не особенно плохихъ, если принять во вниманіе, кто ихъ измыслилъ,— и относительно которыхъ, какъ королевскихъ клятвъ, не особенно важно спорить о рыб или тл,— за исключеніемъ ихъ, говорю я, нтъ ни одной клятвы, или, по крайней мр, ни одного проклятія, которое бы не было тысячу разъ выписано изъ Эрнульфа, хотя подобно всякимъ копіямъ, они и отстаютъ далеко отъ силы и энергіи подлинника. Обыкновенно ‘прокляни тебя Богъ’ считается недурной клятвой и очень хорошо сходитъ въ одиночку. Но поставьте ее рядомъ съ Эрнульфовой: ‘Прокляни тебя Богъ Всемогущій Отецъ, прокляни тебя Богъ Сынъ, прокляни тебя Богъ Духъ Святый’, видите, она становится ничтожной. Въ этой есть какая-то яркость, до которой мы не въ состояніи подняться, кром того, онъ боле плодовитъ на измышленія, боле проникнутъ свойствами выдающагося ругателя, и такъ твердо зналъ строеніе человческаго тла — его перепонки, нервы, связки, сочлененія и суставы, что когда проклиналъ Эрнульфъ — ни одинъ членъ не избгалъ его.— Правда въ этой манер есть что-то жесткое, здсь, какъ, у Микель Анджело, не хватаетъ граціи, но за-то какое видно величіе вкуса!

Отецъ мой, видвшій все въ другомъ свт, нежели все человчество, ни за что не хотлъ допустить подлинность этого. Онъ считалъ Эрнульфову анафему скоре за образецъ клятвы, который (какъ онъ полагалъ) былъ результатомъ учености и прилежанія Эрнульфа въ дл собиранія ея типическихъ чертъ, возложенномъ на него папою въ такую эпоху, когда, подъ вліяніемъ боле мягкаго папства, это искусство уже клонилось къ упадку, такъ точно Юстиніанъ, въ эпоху паденія имперіи, поручилъ своему канцлеру Трибоніану {Знаменитый юристъ VI в. по P. X., собравшій по повелнію императора Юстиніана разбросанные памятники римскаго законодательства, изъ которыхъ составился Corpus Jurio Civils или сводъ гражданскаго права.} собрать вс римскіе или гражданскіе законы въ одинъ сводъ или сборникъ, дабы они не были совершенно потеряны для міра подъ тлетворнымъ вліяніемъ времени и въ силу общей судьбы всего того, что держится изустной передачей.

По этой причин отецъ мой часто утверждалъ, что нтъ ни одной клятвы, отъ великой и громкой клятвы Вильгельма Завоевателя (‘Славою Божіей’) и до самой послдней клятвы мусорщика (‘лопни глаза’), которая бы не находилась у Эрнульфа.— Словомъ, прибавлялъ онъ, я вызываю кого угодно клясться вн его.

Гипотеза эта, подобно большинству отцовскихъ, оригинальна и замысловата, и единственно, что я могу сказать противъ нея, это — что она разрушаетъ мою.

ГЛАВА LVII.

— Боже мой!— моя бдная барыня того и гляди лишится чувствъ: ея боли исчезли, и капли вс вышли, и бутылка съ прохладительнымъ питьемъ разбита, и сидлка обрзала себ руку (‘А я палецъ!’ вскричалъ докторъ Слопъ), и дитя все на томъ-же мст, продолжала Сузанна, и бабка такъ ударилась ребромъ о каминную ршетку, что оно у нея стало черне вашей шляпы.— Я погляжу на него, сказалъ докторъ Слопъ.— Это вовсе не нужно, возразила Сузанна:— вы бы лучше посмотрли мою барыню, впрочемъ, акушерка очень желаетъ дать вамъ сперва отчетъ о томъ, въ какомъ положеніи находятся дла и проситъ васъ теперь-же подняться на верхъ для переговоровъ.

Человческая натура одинакова во всхъ профессіяхъ.

Акушерка за минуту передъ этимъ была поставлена выше доктора Слопа, онъ этого не переварилъ.— Нтъ, отвчалъ докторъ: было бы столько же подходящимъ, еслибы акушерка спустилась внизъ ко мн.— Люблю субординацію, замтилъ дядя Тоби:— и не знаю, что сталось бы безъ нея съ Гентскимъ гарнизономъ посл взятія Лиля, во время хлбнаго бунта, въ десятомъ году.— Не знаю и я, капитанъ Шенди, отвчалъ докторъ Слопъ (пародируя коньковое размышленіе дяди Тоби, хотя онъ и самъ былъ столько же подъ вліяніемъ своего конька), что сталось бы съ гарнизономъ на верху, при царящихъ въ настоящее время мятеж и смятеніи, еслибы не подчиненіе большихъ и другихъ пальцевъ…. примненіе чего, сударь, въ настоящемъ случа, является такъ a propos, что безъ этого порзъ моего большого пальца могъ бы чувствоваться семействомъ Шенди до тхъ поръ, пока фамилія Шенди носитъ это наименованіе.

ГЛАВА LVIII.

Вернемся къ….. къ….. предыдущей глав.

Это особенный пріемъ краснорчія (такъ это было, по крайней мр, въ то время, когда краснорчіе процвтало въ Аинахъ и въ Рим, и было бы такъ и теперь, еслибы ораторы носили плащи) — не упоминать названія вещи, когда она находится подъ руками, in petto, такъ что ее можно выставить какъ разъ, когда она понадобится.— Шрамъ ли это, скира, сабля, цвтной камзолъ, заржавленный шлемъ, полтора фунта поташу въ урн, или грошовый горшокъ отъ разсола, но въ особенности — нжный младенецъ, наряженный по-царски,— Впрочемъ, еслибы онъ оказался слишкомъ юнымъ, а рчь — длинной, врод второй Тулліевой филиппики, то онъ, конечно, обпакостилъ-бы ораторскій плащъ.— Съ другой стороны, еслибы онъ былъ слишкомъ старъ, онъ оказался бы несуразнымъ и стснительнымъ для дйствія, такъ что ораторъ столько-же потерялъ бы черезъ него, сколько долженъ бы былъ выиграть.— За-то, разъ государственный ораторъ напалъ на подходящій возрастъ, до минуты, запряталъ своего BAMBINO {Ребенокъ, дитя.} въ плащъ такъ хитро, что ни одинъ смертный не въ состояніи былъ бы его разнюхать, и выставилъ его въ такую критическую минуту, что ни одна душа не могла-бы сказать, что онъ появился головой и плечами,— тогда, милостивые государи, онъ можетъ произвести чудеса, этимъ путемъ можно отпереть шлюзы, перевернуть мозги, поколебать принципы и развинтить политику половины націи!

Впрочемъ, эти подвиги могутъ совершаться только въ тхъ государствахъ и въ т времена, когда ораторы носили плащи — и при томъ довольно большіе, братцы,— изъ двадцати либо двадцати-пяти ярдовъ, приблизительно, добраго, тонкаго продажнаго лиловаго сукна, съ большими полами и складками и вычурнымъ рисункомъ.— Все это ясно показываетъ, какъ я осмлюсь пояснить вашимъ милостямъ, что упадокъ краснорчія и незначительность оказываемыхъ имъ въ настоящее время услугъ, какъ внутренняго, такъ и вншняго рода, зависитъ не отъ чего другого на свт, какъ отъ короткихъ костюмовъ и новыхъ штановъ.— Мы ничего не можемъ спрятать подъ ними, сударыня, изъ того, что стоитъ показывать.

ГЛАВА LIX.

Докторъ Слопъ едва не оказался исключеніемъ изъ всего этого разсужденія: ибо зеленый мшокъ, случайно оказавшійся у него на колняхъ въ то время, когда онъ началъ пародировать дядю Тоби, могъ бы послужить ему не хуже любой мантіи на свт, поэтому и онъ, предвидя, что его рчь должна закончиться новоизобртенными щипцами, засунулъ руку въ мшокъ, дабы имть ихъ на готов и вставить въ томъ мст, гд ваша милость обратили такое вниманіе на …., и конечно удайся это ему, дядя Тоби былъ бы опровергнутъ, рчь и вещественный аргументъ, въ такомъ случа, такъ точно сошлись бы въ одной точк, какъ дв линіи, образующія вншній уголъ равелина — и докторъ Слопъ устоялъ бы на нихъ непоколебимо, а дядя Тоби скоре ршился бы на отступленіе, чмъ на аттаку, но докторъ Слопъ такъ неловко шарилъ въ мшк рукою, прежде чмъ досталъ ихъ, что это разрушило весь эффектъ, при томъ, случилось зло еще вдесятеро худшее (несчастія въ этой жизни рдко приходятъ по одиночк): вытаскивая щипцы, онъ неудачно зацпилъ ими спрынцовку и вынулъ то и другое вмст.

Когда одна посылка можетъ быть истолкована двояко, то возражающій (по правиламъ діалектики) можетъ отвчать, по желанію, на то изъ двухъ толкованій, которое онъ найдетъ наиболе удобнымъ.— Это совершенно перенесло преимущество аргумента на сторону моего дяди Тоби.— Богъ мой! вскричалъ мой дядя Тоби, ‘разв дти являются на свтъ при помощи спрынцовки’?

ГЛАВА LX.

— Честное слово, сударь, вы мн ободрали всю кожу съ обихъ рукъ вашими щипцами, вскричалъ мой дядя Тоби, да еще раздавили вс мои суставы, обративъ ихъ во что-то врод студня.— Вы сами виноваты, сказалъ докторъ Слопъ:— вы должны были сжать оба ваши кулака вмст въ вид головы ребенка, какъ я и говорилъ вамъ — и сидть смирно.— Такъ я и сдлалъ, отвчалъ мой дядя Тоби.— Значитъ концы моихъ щипцовъ не достаточно исправны, или заклепка расшаталась,— а можетъ быть порзъ пальца сдлалъ меня немного неуклюжимъ, а то возможно…— Хорошо, замтилъ мой отецъ, прерывая это подробное исчисленіе возможностей, что хоть опытъ былъ произведенъ не на голов моего ребенка.— Она бы не стала отъ этого хуже ни на вишневую косточку, возразилъ докторъ Слопъ.— Я утверждаю, сказалъ мой дядя Тоби, что они раздавили бы мозжечекъ (конечно, если черепъ не иметъ твердости гранаты) и превратили бы все въ одну безформенную массу.— Пустяки, возразилъ докторъ Слопъ, голова ребенка обыкновенно такъ же мягка, какъ мясо яблока, швы подаются, кром того, я могъ бы впослдствіи извлечь его за ноги.— Не вы! сказала она.— Я бы предпочелъ, чтобы вы съ этого и начали, замтилъ мой отецъ.— Прошу васъ, прибавилъ мой дядя Тоби.

ГЛАВА LXI.

— Скажите, однако, добрая женщина, ршитесь-ли вы утверждать, что это голова ребенка, а не бедро?— (Несомнннйшимъ образомъ это голова, отвчала повитуха).— Потому, продолжалъ докторъ Слопъ (обращаясь къ моему отцу), что какъ ни уврены обыкновенно эти старыя дамы — это, однако, вопросъ чрезвычайно трудно распознаваемый — и, въ то-же время, весьма важный, ибо если бедро, сударь, будетъ принято за голову, то является возможность (буде это мальчикъ), что щипцы….

Что это была за возможность — докторъ Слопъ тихонько шепнулъ моему отцу, а потомъ моему дяд Тоби.— Опасности этой не можетъ быть, продолжалъ онъ, когда извлекаютъ за голову.— Поистин нтъ, замтилъ мой отецъ: но когда ваша возможность постигла бедро, тогда ужъ можете за одно снять и голову.

Нравственно невозможно, чтобы читатель это понялъ — достаточно, что это понималъ докторъ Слопъ,— тогда, взявъ въ руку свой зеленый байковый мшокъ, онъ довольно проворно для человка его размровъ засменилъ, съ Обадіевой помощью, черезъ комнату къ двери, а отъ двери былъ проведенъ доброй старой бабкой въ апартаменты моей матери.

ГЛАВА LXII.

— Только два часа и девять минутъ — не боле! воскликнулъ мой отецъ, глядя на свои часы,— какъ пріхали докторъ Слопъ и Обадія:— и я не знаю, какъ это случилось, братъ Тоби, но они мн представляются цлой вчностью.

— Здсь, сударь, возьмите пожалуйста мой колпакъ, нтъ, вмст съ колокольчикомъ, да и туфли тоже.

Теперь, сударь, они вс къ вашимъ услугамъ, и я охотно дарю ихъ вамъ, съ условіемъ, чтобы вы посвятили мн все ваше вниманіе на эту главу.

Хотя мой отецъ и сказалъ, что ‘онъ не зналъ, какъ это случилось’,— однако онъ очень хорошо зналъ, какъ это случилось, и въ то самое мгновеніе, когда онъ сказалъ это, онъ уже мысленно предршилъ представить дяд Тоби полное объясненіе этого явленія, при помощи метафизическаго разсужденія по вопросу о продолжительности и ея простыхъ видахъ, чтобы показать моему дяд Тоби, благодаря какой механик и измрительной способности мозга произошло то, что быстрая смна ихъ идей и постоянное перебганіе разговора отъ одного вопроса къ другому съ той поры, какъ докторъ Слопъ вошелъ въ комнату, растянули столь короткій срокъ до такихъ непостижимыхъ размровъ.— ‘Я не знаю, какъ это случилось’, вскричалъ мой отецъ, ‘но оно кажется вчностью’.

— Это исключительно, промолвилъ мой дядя Тоби, благодаря смн нашихъ мыслей.

Мои отецъ, котораго такъ и зудило, подобно всмъ философамъ, разсуждать обо всемъ, что ни случалось и для всего находить объясненія, ожидалъ для себя безконечнаго удовольствія отъ предстоявшаго разсужденія о смн мыслей, онъ ни мало не боялся, что мой дядя Тоби выхватитъ изъ его рукъ развитіе этой мысли, такъ какъ тотъ (чистосердечный человкъ!) обыкновенно принималъ все просто — такъ, какъ оно происходило,— и мене всего на свт безпокоилъ свои мозги отвлеченнымъ мышленіемъ, понятія времени и пространства и вопросы о томъ, какимъ путемъ мы дошли до нихъ, изъ чего они составлялись, рождались ли они вмст съ нами, или мы впослдствіи подбирали ихъ на жизненномъ пути, еще въ юбочкахъ, или уже по облеченіи въ панталончики,— вмст съ тысячей другихъ изслдованій и споровъ относительно БЕЗКОНЕЧНОСТИ, ПРЕДВДНІЯ, СВОБОДЫ, НЕОБХОДИМОСТИ, и такъ дале, на отчаянныхъ и непреодолимыхъ теоріяхъ которыхъ свернулось и переломалось столько славныхъ головъ, — никогда не нанесли моему дяд Тоби ни малйшаго поврежденія, мой отецъ зналъ это — и былъ столько-же удивленъ, сколько и раздосадованъ случайнымъ разршеніемъ моимъ дядей этого вопроса.

— Но понимаешь-ли ты теорію этого дла? возразилъ мой отецъ.

— Ну нтъ, промолвилъ мой дядя.

— Но ты имешь-же какія-нибудь представленія? сказалъ мой отецъ,— о томъ, о чемъ говоришь?

— Не боле, чмъ моя лошадь, отвчалъ мой дядя Тоби.

— Милосердое небо! вскричалъ мой отецъ, взглядывая кверху и всплескивая руками, — въ твоемъ чистосердечномъ невжеств столько достоинства, братъ Тоби, что почти было-бы жаль промнять его на знаніе. Но я объясню теб. Чтобы точно понимать, что такое время — безъ чего мы никогда не можемъ постичь безконечности,— мы должны приссть и подумать сосредоточенно, какое мы имемъ представленіе о продолжительности, чтобы быть въ состояніи дать удовлетворительное объясненіе, откуда мы его получили.— Что кому до этого? замтилъ мой дядя Тоби {Смотри Локка (прим. автора).}.— Ибо если ты обратишь глаза внутрь, на твою мысль, продолжалъ мой отецъ,— и посмотришь внимательно, то ты замтишь, братъ, что въ то время, какъ мы съ тобой разговариваемъ и размышляемъ и куримъ наши трубки, или пока наша мысль воспринимаетъ послдовательный рядъ впечатлній,— мы знаемъ, что мы дйствительно существуемъ, и такъ мы измряемъ наше существованіе, или продолженіе нашего существованія, или что-либо иное, сообразно съ прохожденіемъ какихъ-либо впечатлній въ нашей мысли, съ долговчностью насъ самихъ, или съ чмъ-либо инымъ подобнымъ, сосуществующимъ нашему мышленію:— и такъ, согласно предпосланному…— Ты озадачиваешь меня смертельно! воскликнулъ мой дядя Тоби.

— Вотъ благодаря тому, отвчалъ мой отецъ, что мы въ нашемъ исчисленіи времени такъ привыкли къ минутамъ, часамъ, недлямъ и мсяцамъ — и къ часамъ (желалъ-бы я, чтобы ни однихъ часовъ не было въ королевств) для отмрки намъ и относящимся къ намъ извстныхъ его частей — и будетъ еще хорошо, если, въ грядущее время, послдовательный рядъ нашихъ идей сохранитъ для насъ хотя сколько-нибудь пользы и значенія.

— Теперь, замчаемъ мы это или нтъ, продолжалъ мой отецъ,— но въ голов каждаго здраваго человка происходитъ правильная смна мыслей того или другого рода, которыя слдуютъ одна за другой цлымъ рядомъ, точно…— Артиллерійскій обозъ? вставилъ дядя Тоби.— Обозъ ерунды! вскричалъ мой отецъ,— которыя слдуютъ одна за другой и смняютъ другъ друга въ нашихъ умахъ, въ извстныхъ разстояніяхъ одна отъ другой, точно такъ же, какъ изображенія внутри фонаря, вращающіяся теплотой свчи,— Признаюсь, замтилъ дядя Тоби, — у меня он боле напоминаютъ втряный вертелъ.— Тогда, братъ Тоби, мн нечего больше говорить съ тобой объ этомъ предмет, сказалъ мой отецъ.

ГЛАВА LXIII.

Какое стеченіе обстоятельствъ было здсь упущено! Мой отецъ, въ одномъ изъ лучшихъ своихъ объяснительныхъ настроеній, въ горячей погон за метафизическими вопросами, готовый увлечься въ т сферы, гд тучи и густой мракъ скоро охватили-бы его со всхъ сторонъ, мой дядя Тоби въ одномъ изъ наиболе благопріятствующихъ этому расположеній, съ головой въ род вертящагося вертела, съ непрочищенной трубой, въ которой вихремъ кружатся мысли, потускнлыя и потемнвшія отъ копоти!— Клянусь могильной плитой Лукіана {Знаменитый сатирикъ и моралистъ, жившій во второмъ вк по P. X. Изъ произведеній его наиболе извстны его ‘Діалоги’.} — если таковая существуетъ,— ну, а если ея нтъ, то его прахомъ, прахомъ моего дорогого Рабле и еще боле дорогого Сервантеса — разсужденіе моего отца и дяди Тоби относительно ВРЕМЕНИ и ВЧНОСТИ было-бы весьма интереснымъ и желательнымъ разсужденіемъ! И горячность духа моего отца, съ которой онъ положилъ ему конецъ, была равносильна грабежу изъ Антологической Сокровищницы такого перла, который едва-ли когда-либо можетъ возмстить цлая коалиція великихъ обстоятельствъ и великихъ людей.

ГЛАВА LXIV.

Хотя мой отецъ и упорствовалъ въ своемъ ршеніи не продолжать разсужденія, однако, онъ не могъ изгнать втрянаго вертела дяди Тоби изъ своей головы, хотя сначала это его и разсердило, на дн этого сравненія лежало нчто, поразившее его воображеніе, поэтому, опершись локтемъ на столъ и приложившись правой стороной своей головы къ ладони и пристально глядя, между тмъ, въ огонь — онъ сталъ бесдовать и философствовать объ этомъ самъ съ собой, но какъ его духъ былъ утомленъ отъ трудовъ изслдованія новыхъ путей и отъ постояннаго упражненія своихъ способностей на томъ разнообразіи темъ, которыя чередовались въ ихъ бесд, то представленіе о втряномъ вертел скоро перевернуло вс его мысли кверху ногами — и онъ заснулъ, не успвши почти сообразить, какъ это случилось.

Что-же касается моего дяди Тоби, то его вертелъ не сдлалъ и дюжины оборотовъ, какъ онъ тоже погрузился въ сонъ.— Покой да будетъ имъ обоимъ!— Докторъ Слопъ занятъ съ акушеркой и съ моей матерью наверху.— Тримъ занятъ превращеніемъ пары старыхъ ботфортъ въ мортиры, которыя должны служить при осад Мессины будущимъ лтомъ, а въ это мгновеніе онъ пробуравливаетъ запалы концомъ раскаленной кочерги.— На моихъ рукахъ не осталось ни одного ихъ моихъ героевъ, это первый разъ, что у меня является свободная минутка — и я воспользуюсь ей и напишу свое предисловіе.

АВТОРСКОЕ ПРЕДИСЛОВІЕ.

Нтъ, я ни слова не скажу о немъ — вотъ оно.— Издавая его, я обратился къ свту и свту я его оставляю, оно должно говорить само за себя.

Все, что я знаю объ этомъ дл — это, что садясь за работу, я имлъ намреніе написать хорошую книгу, и — насколько выдержала-бы тонкость моего пониманія — умную, да, и разсудительную, стараясь лишь, по мр движенія впередъ, складывать въ нее все то остроуміе и ясность сужденія (будь то много или мало), которыми великій Творецъ и Распредлитель ихъ почелъ нужнымъ первоначально одарить меня, такъ что, какъ видите, почтенные господа, это все зависитъ отъ Божьяго изволенія.

Теперь, Агаластъ (говоря порицательно) глаголетъ, что сколько-нибудь остроумія въ ней, можетъ быть, и есть, но ясности сужденія нтъ никакой, а Триптолемъ и Футаторій, соглашаясь съ этимъ, спрашиваютъ — откуда-бы она могла явиться? ибо остроуміе и разсудительность никогда не идутъ рука объ руку въ этомъ произведеніи, такъ какъ это дв операціи, столь-же разнящіяся одна отъ другой, какъ востокъ отъ запада.— Такъ говоритъ Локкъ.— Какъ урчаніе отъ икоты, говорю я. Но, въ отвтъ на это, Дидій, великій юристъ-церковникъ, въ своемъ кодекс de fartendi et illustrandi fallaciis поддерживаетъ и ясно излагаетъ то мнніе, что сравненіе не есть доказательство, да и я не считаю вытираніе зеркала начисто за силлогизмъ — однако вс вы, ваши милости, если мн позволено такъ выразиться, будете только ясне отъ этого видть, такъ что главная польза, приносимая этими вещами, заключается въ очищеніи пониманія предварительно примненію самаго разсужденія, въ освобожденіи его отъ разныхъ мелкихъ пылинокъ или пятнышекъ темной матеріи, которыя, будучи оставлены плавать въ немъ, могли-бы помшать пониманію и все испортить.

Ну-съ, дорогіе мои анти-шендійцы и трижды способные критики и собраты по труду (ибо для васъ я пишу это предисловіе) — и для васъ, тонкіе государственные мужи и мудрые ученые (оставьте-же вашу обидчивость), прославленные положительностью и глубиной ума: Монополъ — мой политиканъ, Дидій — мой совтникъ, Кизарцій — мой другъ, Футаморій, мой руководитель, Гастриферъ — охранитель моей жизни,— Сомнолентій — ея услада и успокоеніе, не забывая и всхъ другихъ, какъ спящихъ, такъ и бодрствующихъ, духовныхъ и свтскихъ, которыхъ я лишь ради краткости, но отнюдь не изъ недоброжелательства къ нимъ, скомкиваю вмст.— Врьте мн, достопочтенные.

Мое самое усердное желаніе и горячая молитва за васъ — и за себя тоже — состоитъ въ томъ (въ случа, если это еще не сдлано для насъ), чтобы великіе дары и дарованія какъ остроумія, такъ и разсудка, со всмъ тмъ, что обыкновенно ихъ сопровождаетъ — въ род памяти, воображенія, генія, краснорчія, быстроты соображенія, и чего тамъ еще,— могли влиться безъ ограниченій и безъ мры, безъ помхи и задержки,— горячими, насколько вы могли-бы ихъ выдержать — въ различныя вмстилища, клточки, отдленія, жилища, спальни, столовыя и просто пустыя пространства вашихъ мозговъ, и притомъ такъ, чтобы можно было продолжать впускать и вливать ихъ, согласно истинному намренію и значенію моего желанія, до тхъ поръ, пока каждый изъ этихъ сосудовъ — большой либо малый — до того наполнится, насытится и займется ими, что боле нельзя будетъ ни подъ какимъ видомъ ничего ни прибавить, ни убавить, хотя-бы дло шло даже о спасеніи человческой жизни.

Благослови насъ Богъ!— вотъ было бы благородное дло, какъ бы я его отщекоталъ! и въ какомъ настроеніи я бы находился, отписывая для такихъ читателей!— а вы — справедливое небо!— съ какимъ бы вы восторгомъ сидли и читали!.. Но увы, это слишкомъ!— Мн дурно, я теряю сознаніе отъ наслажденія при одной этой мысли!.. Это боле, нежели можетъ перенести природа человка!.. Держите меня — у меня голова кружится, я ничего не вижу, я умираю… меня ужъ нтъ.— Помогите! помогите! помогите!.. Но постойте, мн становится опять что-то лучше, ибо я начинаю предвидть, что когда все это докончилось бы и мы вс продолжали бы быть великими умами, то мы никогда бы не провели дня спокойно и не договорились бы до какого-нибудь опредленнаго результата, столько было бы сатиры и сарказма, насмшекъ и издвательства съ отпорами и отвтами на нихъ, столько нападеній и оборонъ въ каждомъ углу, такъ что ничего бы у насъ не было, кром бды.— Чистыя звзды! какое бы мы затяли кусанье и царапанье, возню и шумъ, что бы наломали головъ, настучали пальцами и набили больныхъ мстъ — просто никакого житья для насъ не было-бы.

Но, съ другой стороны, мы были бы вс людьми чрезвы чайно разсудительными, а потому поправляли бы дла тотчасъ же, какъ только они начинали плохо идти, и хотя мы и опротивли бы другъ другу въ десять разъ больше, чмъ такое же число чертей и чертихъ, однако, мои дорогія созданія, мы были бы олицетвореніемъ любезности и доброты, млека и меда — то была бы вторая обтованная земля, рай на земл, если только было бы возможно найти такую вещь, такъ что, въ общемъ, мы устроились бы довольно сносно.

Все, о чемъ я сокрушаюсь и волнуюсь и что всего боле огорчаетъ мою изобртательность въ настоящее время — это, какъ достигнуть безъ этого своей цли, ибо, какъ хорошо извстно вашимъ милостямъ, тхъ небесныхъ проявленіи остроумія и разума, которыхъ я такъ щедро желалъ и вашимъ милостямъ и самому себ, находится въ склад только извстное quantum на всхъ насъ для пользованія и выгоды всего рода человческаго и только такіе мелкіе modicum’а его обращаются на этомъ обширномъ свт, попадаясь тамъ и сямъ по разнымъ закоулкамъ, въ такихъ узкихъ ручьяхъ и въ такихъ чудовищныхъ разстояніяхъ одинъ отъ другого, что приходится удивляться, какъ оно еще держится и хватаетъ на нужды и потребности столькихъ великихъ государствъ и густонаселенныхъ имперій.

Дйствительно, надо принять одну вещь въ соображеніе: что на Новой Земл, въ Сверной Лапландіи и во всхъ тхъ холодныхъ и мрачныхъ уголкахъ земного шара, лежащихъ боле непосредственно подъ свернымъ или южнымъ полярнымъ кругомъ, гд вся область человческихъ интересовъ не выходитъ въ теченіе цлыхъ девяти мсяцевъ за узкіе предлы его берлоги,— гд всякія проявленія духа придавлены почти до ничтожества и гд страсти человка, вмст со всмъ, что къ нимъ принадлежитъ, столь-же холодны, какъ и самый поясъ,— тамъ малйшее вообразимое количество разума можетъ уже сдлать свое дло, что-же касается остроумія, то здсь мы видимъ полное и абсолютное сбереженіе его: ибо какъ ни одна искра не требуется, то ни одна и не дается. Ангелы и служители милосердія, защитите насъ! Какъ безотрадно было-бы управлять королевствомъ, дать битву, заключить договоръ, выиграть состязаніе, написать книгу, пріобрсти ребенка или созвать провинціальный соборъ тамъ, гд около васъ находится такой обильный недостатокъ остроумія и разума!— Ради самого милосердія, перестанемте думать объ этомъ, а будемъ подвигаться какъ можно скоре къ югу, въ Норвегію, проходя черезъ Швецію, если позволите, черезъ маленькую треугольную провинцію Ангерманіи къ Ботническому заливу, плывя по немъ черезъ Восточную и Западную Ботнію, внизъ до Кареліи, и такъ дале, черезъ вс т государства и провинціи, которыя лежатъ по дальнему берегу Финскаго залива, черезъ сверо-восточную часть Балтійскаго моря до Петербурга, едва заглядывая въ Ингрію, потомъ махнемъ прямо оттуда черезъ сверныя части Россійской имперіи, оставляя Сибирь немного влво, въ самое сердце Россіи и Азіятской Татаріи.

По всему этому длинному пути, черезъ который я провелъ васъ, вы замчаете, что добрые люди уже значительно лучше обставлены, чмъ въ полярныхъ странахъ, которыя мы только что оставили, ибо если вы подержите руку надъ глазами и внимательно присмотритесь, то вы можете замтить кое-какіе маленькіе проблески (какъ будто-бы) остроумія, съ достаточнымъ запасомъ простодушнаго общежительнаго разсудка, съ которымъ (сложивъ вмст его качество и количество) они прекрасно обходятся, и даже еслибы у нихъ было больше одного или другого, то это только нарушило-бы ихъ равновсіе, и кром того, я убжденъ, что имъ не представлялось-бы даже случаевъ пускать ихъ въ оборотъ.

Теперь-же, сударь, если я приведу васъ опять домой, на этотъ боле теплый и боле плодородный островъ гд, какъ вы видите, высокъ уровень нашего духа и нашей крови, гд боле и честолюбія, и тщеславія, и зависти, и пьянства и другихъ непотребныхъ страстей у насъ на рукахъ, которыми надо управлять, подчиняя ихъ разуму — высота нашего остроумія и глубина нашего разсужденія, видите-ли, точно согласованы съ длиной и шириной нашихъ нуждъ, поэтому мы и имемъ ихъ между нами въ такомъ преизобилующемъ вид изряднаго и почтеннаго достатка, что никто не находитъ основанія для жалобъ.

Впрочемъ, говоря объ этомъ, надо сознаться, что какъ нашъ воздухъ мняется десять разъ на день,— съ горячаго на холодный, съ сырого на сухой,— такъ и ихъ мы имемъ безъ всякой правильности и порядка, такъ что иной разъ около полу-столтія подрядъ среди насъ будетъ видно и слышно очень мало остроумія и разсудительности — ихъ узенькіе протоки будутъ казаться совершенно высохшими, потомъ вдругъ шлюзы прорвутся и они снова бшено помчатся,— такъ что, кажется, никогда не остановятся: и тогда мы гонимъ передъ собой весь свтъ — въ писаніи, въ борьб и въ двадцати другихъ славныхъ длахъ.

Благодаря этимъ наблюденіямъ и осторожному разсужденію по аналогіи, принадлежащему къ тому виду аргументаціоннаго процесса, который Суидасъ называетъ діалектической индукціей, я вывожу и выставляю за самое правдивое и истинное слдующее положеніе:

Что относительно этихъ двухъ свточей, на насъ время отъ времени льется столько ихъ лучей, сколько Тотъ, чья безконечная мудрость, распредляющая все по точной мр и всу, знаетъ необходимымъ для освщенія намъ ночи нашего темнаго пути, такимъ образомъ ваши милости и достопочтенства теперь замчаете,— да я и не въ силахъ ни минуты доле скрывать это отъ васъ,— что искреннее пожеланіе въ вашу пользу, съ котораго я началъ, было не боле какъ начальное заигрываніе ласкающаго писателя предисловій, который хочетъ задушить читателя,— точно любовникъ свою застнчивую подругу — до покорности. Ибо, увы! еслибы это изобиліе свта можно было такъ легко добыть, какъ того пожелало вступленіе — я боюсь даже подумать, сколько тысячъ застигнутыхъ потемками странниковъ (по крайней мр въ ученыхъ наукахъ) должны были-бы блуждать ощупью во тьм въ теченіе всей ихъ жизни, наталкиваясь на столбы головами и выбивая себ мозги, никогда не добираясь до конца своего пути, кто падая перпендикулярно носомъ въ сточную трубу, кто горизонтально — хвостомъ въ конуру. Тутъ одна половина какой-нибудь ученой категоріи напираетъ грудью на другую ея половину, чтобы потомъ валяться и перекатываться другъ черезъ друга въ грязи, словно кабаны, тутъ братія другой категоріи, которые должны были-бы идти по прямо противоположнымъ направленіямъ, наоборотъ, летятъ точно стая дикихъ гусей, цлой вереницей вмст.— Какое смшеніе! какія ошибки!— Скрипачи и художники судятъ по своимъ глазамъ и ушамъ — чудесно!— довряя въ сптой псн или потрясающей повсти на картин возбуждаемымъ ими страстямъ, вмсто того, чтобы измрять ихъ квадрантами.

На переднемъ план этой картины — государственный мужъ вертитъ политическое колесо, какъ скотъ, въ обратную сторону — противъ теченія испорченности — клянусь небомъ — вмсто того, чтобы по теченію!

Въ этомъ углу сынъ божественнаго Эскулапа, пишущій книгу противъ предопредленія, пожалуй, даже хуже — щупающій пульсъ своего паціента, а не аптекаря, на заднемъ план — братъ этого ученаго общества на колняхъ, въ слезахъ, отдергивающій завсу съ искалченной жертвы, прося прощенія, предлагающій гонораръ, а не берущій его.

Въ этомъ обширномъ ЗАЛ собранія судей всхъ секцій гонятъ изо всей силы по ложному пути проклятое, грязное, докучливое дло!— выталкиваютъ его вонъ изъ суда, вмсто того, чтобы втаскивать внутрь! и съ такой яростью во взглядахъ, съ такой степенью укоренлости въ ихъ манер выталкивать его, словно законы изначала были созданы ради мира и сохраненія рода человческаго, можетъ быть они совершатъ и боле крупную ошибку: добросовстно выяснятъ спорный пунктъ, напримръ — могъ-ли носъ Джона о’Нокса находиться на лиц Тома о’Стайльса безъ нарушенія земельныхъ правъ, или нтъ?— который они поспшно поршатъ въ двадцать-пять минутъ, тогда какъ при осторожномъ подбор разныхъ за и противъ, необходимыхъ для столь запутаннаго дла, они мог ли-бы растянуть его на такое-же число мсяцевъ, а если вести его по военному плану, какъ слдуетъ вести ДЛО (ваши милости это знаютъ) — со всми возможными при немъ ухищреніями — врод притворства, форсированныхъ маршей, нечаянныхъ нападеній, засадъ, скрытыхъ баттарей и тысячи другихъ тонкостей полководческаго искусства, состоящихъ въ ловл преимуществъ, съ обихъ сторонъ,— то оно могло-бы по совсти хватить имъ на столько-же лтъ, доставляя все это время пищу и одежду цлому центумвирату дльцовъ.

Что-же касается духовенства, — нтъ, если я скажу противъ нихъ хоть слово, меня застрлятъ. Я совсмъ этого не желаю, да наконецъ, еслибы я даже и желалъ, я все равно не смлъ-бы, ради спасенія своей души, касаться этого вопроса. Съ моими слабыми нервами и духомъ, въ томъ состояніи, въ какомъ я нахожусь теперь, — мн стоило-бы жизни, еслибы я удручалъ и огорчалъ себя столь жалкими и грустными повствованіями, поэтому врне протянуть передъ нимъ занавску и поспшить насколько можно быстре прочь отсюда, къ основному и главному пункту, который я взялъ на себя разъяснить: именно — почему происходитъ то, что люди наимене остроумные считаются наиболе разумными?— Но замтьте: я говорю считаются, ибо это не боле, какъ одна слава, дорогіе господа,— которая, подобно двадцати другимъ, ежедневно принимаемымъ на вру,— какъ я утверждаю — еще и гнусная и злонамренная слава.

Это я сейчасъ и покажу, съ помощью изъясненнаго уже замчанія,— надюсь, уже взвшеннаго и оцненнаго вашими милостями и достопочтенствами.

Я ненавижу правильныя разсужденія, и одна изъ глупйшихъ вещей на свт въ одномъ изъ таковыхъ, это — затемнять гипотезу поставленіемъ между вашимъ собственнымъ и читательскимъ пониманіемъ цлой вереницы высокихъ, тусклыхъ словъ, одно впереди другого, когда (по всмъ вроятіямъ) стоило-бы только посмотрть вокругъ себя, чтобы найти что-либо такое — стоящее или висящее,— что сразу разъяснило-бы все дло, ибо какую помху, боль или вредъ можетъ причинить любому человку похвальная жажда знанія, хотябы онъ обращался за нимъ къ глупцу, къ горшку, къ шуту, къ скамейк, къ зимней перчатк, къ колесу отъ блока, къ крышк ювелирскаго тигля, къ масляной бутылк, къ старой туфл или къ буковому стулу? Въ настоящую минуту я сижу на таковомъ. Позволите-ли вы мн пояснить это дло объ остроуміи и разум при помощи двухъ шишечекъ на его спинк? Он прикрплены, какъ видите, двумя деревянными гвоздями, воткнутыми слегка въ пробуравленыя дырочки — и прольютъ столь яркій свтъ на то, что я имю сказать, что вы увидите насквозь направленіе и значеніе всего моего предисловія такъ ясно, какъ будто-бы каждая его точка и частичка была составлена изъ солнечныхъ лучей.

Теперь я приступаю прямо къ длу.

Вотъ стоитъ остроуміе, а вонъ разумъ, какъ разъ рядомъ съ нимъ, точь въ точь, какъ т два шарика, о которыхъ я говорю, на спинк этого самаго стула, на которомъ я сижу.

Вы видите, они составляютъ самую возвышенную и украшающую часть его,— какъ остроуміе и разумъ — нашу, и подобно имъ-же несомннно предназначены для того, чтобы существовать вмст, съ тмъ — какъ говорится всегда при двойныхъ украшеніяхъ — чтобы соотвтствовать одинъ другому.

Теперь, ради опыта и для нагляднйшаго поясненія этого дла — снимемте на минуту одно изъ этихъ двухъ любопытныхъ украшеній (все равно которое) съ конца или верхушки стула, на которой оно теперь находится,— нтъ, не смйтесь надъ этимъ — но, по правд, видали-ли вы когда-нибудь въ теченіе всей вашей жизни такую забавную штуку, какъ то, что отъ того получилось? Это столь-же жалкое зрлище, какъ свинья съ однимъ ухомъ, въ томъ и въ другомъ какъ разъ столько-же смысла и симметріи. Встаньте, пожалуйста, съ вашихъ мстъ, чтобы только поглядть на это. Выпустилъ-бы разв какой угодно человкъ, мало-мальски дорожащій своей репутаціей, свою работу изъ рукъ въ такомъ вид? Нтъ, положа руку на сердце, отвтьте на этотъ простой вопросъ — можетъ-ли этотъ одинокій шарикъ, который стоитъ тутъ въ сторон болваномъ, служить какой-бы то ни было цли на земл, кром напоминанія о недостатк другого?— и позвольте мн дале спросить — еслибы стулъ этотъ былъ вашъ собственный — не подумали-бы вы разв, по совсти, что чмъ оставаться такимъ, лучше было-бы ему остаться совсмъ безъ шариковъ?

Такъ вотъ эти два шарика или верхнихъ украшенія ума человческаго, завершающіе все зданіе — какъ я уже сказалъ — остроуміе и разумъ, изъ всхъ (какъ я доказалъ это) наиболе необходимые, наиболе цнные, отсутствіе которыхъ представляется наиболе бдственнымъ, а слдовательно и наиболе рдко попадающимся, по всмъ этимъ причинамъ, вмст взятымъ, нтъ ни одного смертнаго между нами, какъ-бы ни былъ онъ равнодушенъ къ доброй слав и какъ-бы мало ни сознавалъ своей пользы, который не желалъ-бы и мысленно не ршился-бы твердо быть, или хотя казаться, обладателемъ того или другого, если не обоихъ вмст — было-бы это только исполнимо или вроятно и достижимо.

Но какъ у вашей солидной братіи мало или даже совсмъ нтъ надежды мтить на одно, если оно будетъ сопряжено со вторымъ, то скажите, какъ вы думаете, что сталось-бы съ ними?— Что-же, милостивые государи, не смотря на всю ихъ солидность, пришлось-бы имъ удовлетвориться, оставшись съ пустотою внутри: снести это могло помочь лишь такое усиліе философской мысли, котораго нельзя и ожидать въ настоящемъ случа, такъ что никто не разсердился-бы на нихъ, еслибы они удовольствовались тмъ немногимъ, которое имъ удалось подхватить и спрятать подъ своими обширными мантіями и большими париками, еслибы они не подняли въ то-же время цлой травли противъ законныхъ ихъ владтелей.

Мн не надо говорить вашимъ милостямъ, что это было сдлано съ такой хитростью и искусствомъ, что великій Локкъ — котораго рдко удавалось надуть ложными звуками — обойденъ былъ здсь. Крикъ, повидимому, былъ столь силенъ и торжественъ, что — съ помощью большихъ париковъ, степенныхъ физіономій и другихъ орудій обмана — сталъ до того всеобщимъ противъ бдныхъ умовъ въ этомъ дл, что самъ философъ былъ имъ обманутъ:— его славой было то, что онъ освободилъ свтъ отъ тысячи обычныхъ заблужденій, но это было не въ томъ числ: ибо вмсто того, чтобы приссть спокойно, какъ долженъ былъ-бы сдлать такой философъ, и познакомиться съ самыми фактами прежде, чмъ разсуждать о нихъ,— онъ, наоборотъ, принялъ фактъ на вру, и вслдствіе этого присоединился къ крику и вопилъ съ такимъ-же азартомъ, какъ и другіе.

Это и сдлалось съ тхъ поръ Великой Хартіей глупости, но ваши милости ясно видятъ, что она была добыта такимъ образомъ, что слава этого не стоитъ и гроша: это, кстати сказать, лишь одно изъ тхъ многихъ и недостойныхъ самовозвышеній, за которыя солидность и солидные люди должны будутъ отвчать впослдствіи.

Что-же касается большихъ париковъ, о которыхъ (можно подумать) я слишкомъ свободно высказалъ свое мнніе, то я прошу позволенія охарактеризовать все, что было неосторожно сказано мною къ ихъ порицанію или невыгод, однимъ общимъ заявленіемъ:— что я не питаю никакого отвращенія ни къ большимъ парикамъ, ни къ длиннымъ бородамъ, не проклинаю ихъ и не отрекаюсь отъ нихъ, кром тхъ случаевъ, когда они заказываются или отпускаются нарочно съ цлью поддержанія этого самого самовозвышенія,— для чего бы это ни длалось.— Богъ съ ними!— *** Замтьте, однако — я пишу не для нихъ.

ГЛАВА LXV.

Почти ежедневно въ теченіе по крайней мр десяти лтъ подъ-рядъ отецъ мой высказывалъ ршеніе починить ее: она не починена и до сихъ поръ.— Ни одно семейство, кром нашего, не вынесло-бы ея и часу, и что всего поразительне — это, что не было другого вопроса въ свт, по которому отецъ мой былъ-бы такъ краснорчивъ, какъ по вопросу о дверныхъ петляхъ и однако онъ былъ, въ то-же время, конечно, однимъ изъ величайшихъ игралищъ судьбы, какихъ только знаетъ исторія: его теорія въ этомъ дл постоянно была съ практикой на ножахъ.— Ни разу гостинная дверь не открывалась безъ того, чтобы не разрушить его философскихъ принциповъ.— Три капли масла на перышк да одинъ хорошій ударъ молотка спасли-бы его честь на вки.

— Что за нескладная душа — человкъ! Онъ изнемогаетъ отъ ранъ, излчить которыя въ его власти! Вся его жизнь есть одно противорчіе его познаніямъ!— Его разсудокъ, этотъ драгоцнный Божій даръ (вмсто того, чтобы проливать на него успокоительный елей), лишь обостряетъ его чувства, умножаетъ страданія, длая его боле грустнымъ и безпокойнымъ подъ бременемъ ихъ!— Бдное, несчастное существо, поступающее такимъ образомъ!— Неужели не достаточно въ этой жизни неизвстнымъ источниковъ несчастія, и онъ еще долженъ прибавлять добровольныя къ своему запасу грусти!— Бороться со зломъ, которое не можетъ быть избгнуто и покоряться другому, которое можетъ навки быть изгнано изъ его сердца при помощи десятой доли тхъ тревогъ, которыя оно причиняетъ!

Клянусь всмъ, что есть добраго и добродтельнаго, если можно найти три капли масла и молотокъ на десять верстъ вокругъ Shandy-Hall, то гостинная дверная петля будетъ исправлена въ это царствованіе.

ГЛАВА LXVI.

Когда капралъ Тримъ покончилъ свои дв мортиры, онъ пришелъ въ чрезмрный восторгъ отъ своей работы, и зная, какое удовольствіе было-бы для его хозяина поглядть на нихъ, онъ не былъ въ состояніи устоять противъ желанія тотчасъ-же понести ихъ къ нему въ гостинную.

Надо вамъ сказать, что рядомъ съ урокомъ морали, который я имлъ въ виду, упоминая о петляхъ, я имлъ еще и другое, возникающее оттуда-же соображеніе спекулятивнаго характера — именно:

Еслибы гостинная дверь отворялась и поворачивалась на петляхъ, какъ подобаетъ двери, или, напримръ, съ такою же ловкостью, съ какой поворачивалось на своихъ петляхъ наше правительство (впрочемъ, если вашу милость постигла какая-нибудь невзгода, то я отказываюсь отъ своего сравненія),— въ такомъ случа, я говорю не было бы никакой опасности ни для хозяина, ни для слуги въ заглядываніи капрала Трима: въ ту минуту, какъ онъ увидлъ бы моего отца и моего дядю Тоби крпко спящими (такова была почтительность его поведенія), онъ тотчасъ-же удалился-бы съ тишиною смерти, оставивъ ихъ обоихъ въ своихъ креслахъ, столь-же счастливо спящими, какъ и до его появленія, но это было, собственно говоря, дломъ дотого невыполнимымъ, что въ теченіе многихъ лтъ, пока петля оставалась не въ порядк, это была одна изъ ежечасныхъ невзгодъ, которымъ подчинялся изъ-за нея мой отецъ: онъ не могъ скрестить руки для посл-обденнаго сна, чтобы его не преслдовала мысль, что онъ неизбжно будетъ разбуженъ первымъ, кто откроетъ дверь, она преобладала въ его воображеніи и такъ безпрестанно становилась между имъ и первымъ отраднымъ предчувствіемъ сна, что лишала его (какъ онъ часто объявлялъ) всей его сладости.

— Какъ-же можетъ быть иначе, сударь, разъ попорчены петли?

— Что случилось? Кто тамъ? вскричалъ мой отецъ, пробуждаясь ту же минуту, какъ дверь начала скрипть.— Хотлъ-бы я, чтобы слесарь взглянулъ на эту проклятую петлю.— Ничего, сударь, виноватъ, сказалъ Тримъ, — пока только дв мортиры (ступки {Здсь совершенно непереводимая игра словъ: ‘mortar’ означаетъ во англійски и ступку, и мортиру.}), которыя я несу.— Я надюсь, что здсь не станутъ поднимать съ ними трескотню! раздражительно вскричалъ мой отецъ: если доктору Слопу нужно толочь свои снадобья, то пусть себ отправляется на кухню.— Виноватъ, ваша милость, сказалъ Тримъ,— это дв мортиры для осады будущаго лта, которыя я изготовилъ изъ пары ботфортовъ, которые ваша милость перестали носить, какъ сказалъ мн Обадія.— Клянусь небомъ! вскричалъ мой отецъ, вскакивая при этомъ со стула:— у меня нтъ ни одного одянія, которымъ я такъ дорожу, какъ этими ботфортами: они принадлежали нашему прадду, братъ Тоби: они были наслдственными.— Въ такомъ случа, замтилъ дядя Тоби, я боюсь, что Тримъ отрзалъ дальнйшее наслдство.— Я отрзалъ только головки, ваша милость, возразилъ Тримъ.— Я ненавижу вчности столько-же, какъ и любой человкъ на свт, вскричалъ мой отецъ,— но эти ботфорты, продолжалъ онъ (улыбаясь, хотя и сердясь въ то-же время), находятся въ роду, братъ, еще съ самыхъ междоусобныхъ войнъ: сэръ Роберъ Шенди носилъ ихъ въ битв при Марстонъ-Мур {Мстность въ Іоркскомъ графств, гд войска Долгаго Парламента одержали побду надъ королевскими войсками въ 1644 году.}. И я могу сказать, что не взялъ бы за нихъ и десяти фунтовъ.— Я заплачу теб эти деньги, братъ Шенди, сказалъ мой дядя Тоби, глядя съ несказаннымъ удовольствіемъ на свои дв мортиры и запуская тмъ временемъ руку въ карманъ брюкъ, — я заплачу теб эти десять фунтовъ сію минуту съ величайшей охотой.

— Братъ Тоби, возразилъ мой отецъ, измняя тонъ:— ты не обращаешь вниманія, какія деньги ты транжиришь и выбрасываешь — лишь-бы, продолжалъ онъ, он шли на ОСАДЫ.— Разв я не имю ста двадцати фунтовъ въ годъ, кром моего половиннаго жалованья? вскричалъ мой дядя Тоби.— Что это, возразилъ мой отецъ раздражительно,— въ сравненіи съ десятью фунтами за пару ботфортъ? двнадцатью гинеями за твои понтоны? половиной этого за Голландскій подъемный мостъ?— не говоря уже о цломъ обоз маленькой мдной артиллеріи, которую ты заказалъ на прошлой недл, съ двадцатью другими приготовленіями къ осад Мессины! Поврь мн, дорогой братъ Тоби, продолжалъ мой отецъ, нжно касаясь его руки — эти твои военныя операціи теб не по силамъ:— у тебя добрыя намренія, братъ, но они вовлекаютъ тебя въ большія издержки, чмъ ты могъ ожидать сначала, и врь моему слову, дорогой Тоби, он въ конц концовъ совершенно истощатъ твои средства и сдлаютъ изъ тебя нищаго.— Что за бда, если это даже такъ и случится, братъ,— возразилъ мой дядя Тоби,— когда мы знаемъ, что это на благо отечеству?

Отецъ мой никакъ не могъ воздержаться отъ улыбки: — его гнвъ, въ худшихъ случаяхъ, не шелъ дальше искры, а усердіе и простота Трима, вмст съ великодушнымъ (хотя и коньковымъ) благородствомъ моего дяди Тоби, въ одно мгновеніе примирили его съ нимъ, вернувъ ему хорошее расположеніе духа.

— Благородныя души! Господь да поможетъ вамъ обоимъ, вмст съ вашими мортирами! сказалъ мой отецъ про себя.

ГЛАВА LXXVII.

— Какое безразсудное вдовье содержаніе, милый, выплачиваемъ мы изъ нашего маленькаго имущества! сказала моя бабушка моему ддушк.

— У моего отца, отвчалъ мой ддушка,— было не больше носа, милая,— если не считать знака — чмъ у меня на рук.

Теперь, надо вамъ знать, что моя прабабушка пережила моего праддушку на двадцать лтъ, такъ что моему отцу приходилось выплачивать ей выговоренное содержаніе — сто пятьдесятъ фунтовъ по-полугодно (въ Михайловъ {Первый празднуется 29-го сентября, второй, какъ сказано было выше, соотвтствуетъ нашему празднику Благовщенія.} и въ Богородицинъ день), въ теченіе всего этого времени.

Никто не выполнялъ денежныхъ обязательствъ съ большей пріятностью, чмъ мой отецъ, и пока отсчитывались сто фунтовъ, онъ бросалъ ихъ на столъ, монету за монетой, тмъ веселымъ жестомъ открытаго привтствія, съ которымъ благородныя — и только благородныя — души способны бросать деньги, но какъ только онъ переходилъ къ остальнымъ пятидесяти — онъ обыкновенно произносилъ громкое ‘гм!’, медленно потиралъ боковую сторону своего носа плоской частью указательнаго пальца, осторожно просовывалъ руку между головой и парикомъ, оглядывалъ съ обихъ сторонъ каждую монету, съ которой разставался, и рдко доходилъ до конца этихъ пятидесяти фунтовъ безъ того, чтобы не вынуть носовой платокъ и не обтереть себ виски.

Защити меня, милосердое небо, отъ тхъ придирчивыхъ думъ, которыя не допускаютъ подобныхъ явленій внутри насъ. Никогда, о, никогда не желалъ-бы я попасть въ лагерь тхъ, которые не могутъ сдлать уступки человку, почувствовать сожалніе къ сил воспитанія и вліянію взглядовъ, въ теченіе многихъ поколній унаслдованныхъ отъ предковъ!

Въ продолженіе трехъ поколній, по меньшей мр, постепенно укоренялось въ нашей семь расположеніе къ длиннымъ носамъ.— ТРАДИЦІЯ накоплялась, съ одной стороны, а съ другой, каждое полугодіе являлся для укрпленія ея и ИНТЕРЕСЪ, поэтому причудливость ума моего отца далеко не могла претендовать на всю честь выработки такого страннаго взгляда,— подобно многимъ другимъ, ибо про этотъ можно сказать, что онъ въ значительной степени всосалъ его съ молокомъ матери. Впрочемъ, онъ и самъ сдлалъ свое дло:— если воспитаніе насадило эту ошибку (если можно это такъ назвать), отецъ мой поливалъ ее и способствовалъ ея совершенному созрванію.

Онъ часто говорилъ, высказывая свои мысли по этому предмету, что онъ не могъ понять, какимъ образомъ величайшая фамилія въ Англіи можетъ устоять противъ безпрерывнаго преемства шести или семи короткихъ носовъ. И, обратно,— обыкновенно прибавлялъ онъ,— должно составлять одну изъ труднйшихъ задачъ гражданственной жизни, когда такое-же число длинныхъ и радостныхъ носовъ, слдующихъ одинъ за другимъ по прямой линіи, не поднимали своей фамиліи до лучшихъ мстъ въ королевств. Онъ часто хвасталъ, что фамилія Шенди стояла весьма высоко во времена короля Гарри {Уменьшительное отъ Генрихъ.} VIII, хотя и не была обязана своимъ возвышеніемъ никакому государственному орудію, а только этому, но, подобно другимъ фамиліямъ, прибавлялъ онъ, и она почувствовала поворотъ колеса, и никогда не оправилась отъ удара, нанесеннаго ей носомъ моего праддушки.— Поистин, это былъ настоящій тузъ трефъ,— восклицалъ онъ, покачивая головой,— и такой позорный для злосчастнаго семейства, какой когда-либо попадалъ въ козыри.

Потихоньку да полегоньку, благосклонный читатель!— куда заноситъ тебя твоя фантазія! Если есть правда въ человк — подъ носомъ моего праддушки я разумю вншній органъ обонянія, или ту часть человка, которая выдается на лиц и про которую художники говорятъ, что добрые, веселые носы на пропорціональныхъ лицахъ должны заключать въ себ цлую треть, то-есть, измряя внизъ отъ начала волосъ.

Ну, и житье-же писателю въ подобномъ положеніи!

ГЛАВА LXXVIII.

Это рдкая благодать, что природа надлила мысль человка той-же несклонностью и сопротивленіемъ съ убжденіемъ, которыя замчаются въ старыхъ собакахъ — не учиться новымъ вещамъ.

Въ какой флюгеръ обратился-бы вдругъ величайшій изъ когда-либо существовавшихъ философовъ, еслибы онъ читалъ такія книги, наблюдалъ такіе факты и думалъ такія думы, которыя заставляли-бы его ежеминутно поворачиваться разными сторонами!

Но мой отецъ, какъ я вамъ сказалъ въ прошломъ году, ненавидлъ все это: онъ подбиралъ мнніе, какъ человкъ въ первобытномъ состояніи поднимаетъ яблоко: оно становится его собственностью, и, если онъ человкъ съ убжденіями, онъ предпочелъ-бы потерять жизнь скоре, чмъ отказаться отъ него.

Я знаю, что Дидій, великій цивилистъ, начнетъ опровергать этотъ пунктъ и воскликнетъ противъ меня: Откуда проистекаетъ право этого человка на это яблоко? Ex confesso, скажетъ онъ, вещи были въ естественномъ положеніи, яблоко одинаково принадлежитъ и Франку, и Джону.— Скажите, мистеръ Шенди, какой намекъ иметъ онъ на него? и какъ оно стало его? сдлалось-ли оно таковымъ, когда полюбилось ему, или когда было имъ поднято? когда онъ жевалъ его, или когда жарилъ его, когда чистилъ или когда принесъ зго домой. Когда переварилъ, или когда….. его?— Объясню, сударь, что если первое поднятіе яблока не составляетъ его пріобртенія — ни одно послдующее дйствіе не можетъ его составить.

Братъ Дидій, отвтитъ Трибоній (такъ какъ борода Трибонія-цивилиста и юриста-церковника на три вершка съ половиной и съ тремя восьмыми длинне бороды Дидія, то я радъ, что онъ беретъ мою дубину и позволяетъ мн не заботиться боле объ отвт).— Братъ Дидій, скажетъ Трибоній, это дло ршенное — какъ вы можете видть и по отрывкамъ кодексовъ Григорія и Гермогена, и по всмъ кодексамъ отъ Юстиніанова до кодексовъ Людовика и Des Eaux — что потъ, выступающій на лбу человка, и выпотніе человческихъ мозговъ столько же составляютъ собственность человка, какъ штаны на его ногахъ, и эти-то вышесказанныя вы потнія, и проч., капая на вышесказанное яблоко отъ трудовъ нахожденія и поднятія его, и при томъ неразрывно расточаясь, такъ-же неразрывно присоединяются поднявшимъ къ поднятой вещи, отнесенной домой, зажаренной, очищенной, съденной, переваренной, и такъ дале, очевидно, что подобравшій яблоко соединилъ этимъ дйствіемъ кое-что собственнаго своего съ яблокомъ, которое не было его собственностью, и такимъ путемъ пріобрлъ имущество, или другими словами, яблоко — Иваново яблоко.

Путемъ такой-же цпи ученыхъ разсужденій мой отецъ отстаивалъ вс свои убжденія: онъ не жаллъ усилій, собирая ихъ, и чмъ боле они лежали въ сторон отъ общей дороги, тмъ больше было его право на нихъ.— Ни одинъ смертный не притязалъ на нихъ, при томъ, приготовленіе и перевариваніе ихъ стоило ему не меньшихъ трудовъ, чмъ въ вышеприведенномъ случа, поэтому можно было врою и правдою сказать, что они принадлежали къ его добру и имуществу. Поэтому онъ крпко держался ихъ зубами и когтями — бросался на все, на что могъ наложить руки — словомъ, окружалъ и укрплялъ ихъ такими окопами и брустверами, какъ мой дядя Тоби свои цитадели.

Всему этому была одна изводящая помха: недостатокъ матеріаловъ для устройства порядочной защиты на случай сильной аттаки, такъ какъ немногіе геніальные люди изощряли свои способности въ писаніи книгъ по вопросу о носахъ. Клянусь рысцой моего тощаго коня, это даже невроятно! и я положительно теряюсь, когда подумаю, какое сокровище драгоцннаго времени и талантовъ было потрачено на мене достойныя вещи — и сколько милліоновъ книгъ на всякихъ языкахъ всевозможной печати и во всевозможныхъ переплетахъ создавались по вопросамъ, вдвое мене относящимся къ единству и умиротворенію рода человческаго! Однако, тмъ боле старался онъ добыть то, что было, и хотя мой отецъ нердко забавлялся библіотекой моего дяди Тоби — которая, дйствительно, была довольно потшна — однако въ то-же время самъ систематично собиралъ всякую книгу и трактатъ по вопросу о носахъ съ такимъ-же стараніемъ, съ какимъ мой добрый дядя Тоби подбиралъ т, въ которыхъ шла рчь о военно-инженерномъ дл.— Правда, он помстились-бы на гораздо меньшемъ стол, но это была не твоя вина, дорогой мой дядя.

Здсь — хотя почему здсь, скоре чмъ въ какомъ-нибудь другомъ мст моей повсти — я самъ не могу сказать, однако — здсь мое сердце останавливаетъ меня, чтобы разъ навсегда заплатить теб, мой дорогой дядя Тоби, дань, должную твоей доброт. Позволь мн теперь отодвинуть мое кресло въ сторону и преклонить передъ тобой колни, изливая самыя теплыя чувства любви къ теб и уваженія къ превосходству твоего характера, какія добродтель и природа когда-либо зажигали въ груди племянника. Миръ и утшеніе да почіютъ вчно надъ твоей главой! Ты не завидовалъ ничьему благосостоянію, не оскорблялъ ничьихъ убжденій, не чернилъ ничьего добраго имени, не лъ чужого хлба! Мирно, съ врнымъ Тримомъ позади, ты обгалъ иноходью маленькій кругъ твоихъ удовольствій, не задвая по пути ни одного живого существа, у тебя былъ слуга для каждаго горя, шиллингъ для каждой нужды.

Докол я имю средства заплатить полольщику — тропинка отъ твоей двери къ твоей лужайк никогда не заростетъ. Докол семейство Шенди обладаетъ полутора футами земли, твои укрпленія, мой дорогой дядя Тоби, никогда не будутъ разрушены.

ГЛАВА LXXIX.

Коллекція моего отца была невелика, но за то она была любопытна, поэтому собираніе ея стоило ему довольно времени. Онъ имлъ, однако, счастье хорошо начать съ пріобртенія почти задаромъ Брюскамбиллева пролога о носахъ, ибо онъ заплатилъ за Брюскамбилля {Bruscambille былъ около 1606 года актеромъ въ Htel de Bourgogne, произведенія его мало извстны, его Fantaisies, Paradoxes, Prologues factieux и Plaisantes imaginations иногда не лишены остроумія, комизма и наблюдательности, но почти всегда грубы и непристойны.} не боле, какъ три полукроны, поистин благодаря замченному лавочникомъ стремленію моего отца пріобрсти эту книгу, овладвшему имъ съ той минуты, какъ онъ положилъ на нее руку.— Вы не найдете трехъ Брюскамбиллей въ крещеномъ мір, сказалъ лавочникъ,— если не считать тхъ, которые заперты въ библіотекахъ любителей. Мой отецъ бросилъ ему деньги съ быстротою молніи, прижалъ Брюскамбилля къ своей груди и поспшилъ съ нимъ изъ Пиккадилли на Кольманъ-Стритъ, какъ будто онъ спшитъ домой съ кладомъ, ни разу дорогой не отнимая руки отъ Брюскамбилля.

Отъ тхъ, кто еще не знаетъ, какого пола Брюскамбилль, ибо прологъ о носахъ могъ-бы одинаково быть написанъ любымъ изъ двухъ, не будетъ возраженія на сравненіе, если я скажу, что мой отецъ, добравшись домой, услаждался Брюскамбиллемъ такимъ точно образомъ, какимъ — ставлю десять противъ одного — ваша милость услаждались вашей первой любовницей, то-есть съ утра и до самой ночи, что, кстати сказать, какъ-бы восторженно оно ни было для влюбленнаго, мало, или вовсе не развлекательно для всхъ окружающихъ. Замтьте, я не иду дальше съ этимъ сравненіемъ, глаза моего отца были больше его аппетита, усердіе больше знанія, онъ охладлъ, его страсть раздлилась: онъ взялся за Пригнитца, купилъ Скродера, Андрея Парея, Вечернія Бесды Буше и, сверхъ всего, великаго и ученаго Гафена-Слокенбергія, о которомъ мн придется много говорить впослдствіи, поэтому я ничего о немъ не скажу теперь.

ГЛАВА LXXX.

Изъ всхъ сочиненій, которыя мой отецъ трудился доставать и изучать для поддержанія своей гипотезы, ни въ одномъ онъ такъ жестоко не разочаровался сначала, какъ въ прославленномъ Діалог между Памфагомъ и Коклесомъ, написанномъ цломудреннымъ перомъ великаго и почтеннаго Эразма о различныхъ употребленіяхъ и удачныхъ примненіяхъ длинныхъ носовъ.— Теперь, моя милая двочка, не позволяйте сатан воспользоваться въ этой глав какимъ-нибудь возвышеннымъ пунктомъ, чтобы поработить ваше воображеніе, если вы только можете оказать ему какое-либо противодйствіе, а если онъ настолько проворенъ, что можетъ вскочить вамъ на спину, то позвольте попросить васъ, подобно невызженой кобылиц, порзвиться, попрыскать, попрыгать, встать на дыбы, поскакать и побрыкать его длинными и короткими ляганіями, до тхъ поръ, пока вы не разорвете ремня или подпруги, какъ Тикльтобина кобыла, и не сбросите его милости въ грязь. Вы можете и не убивать его.

— А кто была Тикльтобина кобыла?— Это столь-же позорный и невжественный вопросъ, сударь, какъ еслибы вы спросили, въ какомъ году (ab urb con) открылась вторая пуническая война.— Кто была Тикльтобина кобыла! Читайте, читайте, читайте, мой неученый читатель! Читайте, — или, клянусь знаніемъ великаго святого Паралипоменона,— говорю вамъ заране, бросьте лучше книгу сразу, ибо безъ обширнаго чтенія, подъ которымъ, какъ ваша милость знаетъ, я разумю обширныя познанія, вы не боле будете способны проникнуть въ значеніе мраморной страницы (пестрая эмблемма моего труда!), нежели свтъ, при всей его проницательности, открыть то множество мнній, длъ и истинъ, которыя до сихъ поръ остаются таинственно скрытыми подъ темнымъ покровомъ черной страницы.

ГЛАВА LXXXI.

‘Nihil me poenitet hujus nasi’, сказалъ Памфагъ, что значить: ‘мой носъ былъ созданіемъ меня’.— ‘Nec est cur poeniteat’, отвчалъ Коклесъ, что значитъ: ‘какимъ чортомъ могъ-бы такой носъ оказаться несостоятельнымъ’.

Положеніе, какъ видите, было изложено Эразмомъ согласно желанію моего отца — съ величайшей простотой, но разочарованіе моего отца заключалось въ томъ, что онъ не нашелъ боле ничего изъ подъ такого искуснаго пера, кром самого голаго факта, безъ всякой умозрительной тонкости или двуязычной аргументаціи на эту тему, которыми небо одарило человка нарочно для изслдованія истины и повсемстной борьбы за нее. Сначала мой отецъ ругался и ворчалъ ужаснйшимъ образомъ. Что-нибудь да значитъ имть хорошее имя. Такъ какъ діалогъ былъ Эразмовъ, мой отецъ скоро обошелся и сталъ перечитывать его съ большимъ прилежаніемъ, изучая въ немъ каждое слово и каждый слогъ основательнйшимъ образомъ въ ихъ строжайшемъ и самомъ буквальномъ истолкованіи. И все-таки онъ и этимъ путемъ ничего не могъ добиться.— Можетъ быть, тамъ подразумвается боле, чмъ сказано, замтилъ мой отецъ. Ученые люди, братъ Тоби, не пишутъ діалоги о длинныхъ носахъ по напрасну. Я буду изучать мистическій и аллегорическій смыслъ. Тутъ есть достаточно простору для человка обратиться внутрь себя, братъ.

Мой отецъ читалъ дальше.

Теперь я считаю нужнымъ довести до свднія вашихъ милостей и достопочтенствъ, что, кром многихъ морскихъ примненій длинныхъ носовъ, перечисляемыхъ Эразмомъ, діалогистъ утверждаетъ, что длинные носы не лишены и домашнихъ удобствъ, ибо, въ случа невзгоды или за неименіемъ пары мховъ, они отлично могутъ служить adexcitandum foсит (для раздуванія огня).

Природа была безмрно щедра въ своихъ дарахъ моему отцу и посяла смена критическаго отношенія къ словамъ такъ-же глубоко внутри его, какъ и смена всякаго другого знанія: поэтому онъ досталъ свой перочинный ножъ и сталъ производить опыты надъ предложеніемъ, пробуя — нельзя-ли выцарапать изъ него чего-нибудь боле осмысленнаго.— Одна буква только, братъ Тоби, вскричалъ мой отецъ, мшаетъ мн овладть мистическимъ смысломъ Эразма.— По совсти, братъ, отвчалъ мой дядя, ты отъ него довольно близокъ.— Ну! воскликнулъ мой отецъ, продолжая скоблить, я съ такой-же пользой могъ-бы быть и за семь миль. Готово, сказалъ мой отецъ, щелкая пальцами. Посмотри, мой дорогой братъ Тоби, какъ я исправилъ смыслъ.— Да ты испортилъ одно слово, возразилъ мой дядя Тоби.— Мой отецъ надлъ очки, закусилъ губу и въ гнв вырвалъ этотъ листъ.

ГЛАВА LXXXII.

О Слакенбергій! врный анализаторъ моихъ Невзгодъ, грустный прорицатель многихъ изъ тхъ ударовъ и увертокъ, которые, въ той или другой стадіи моей жизни, обрушались на меня исключительно изъ-за короткости моего носа, такъ какъ другой причины я не могу измыслить, — скажи мн, Слокенбергій, какое тайное побужденіе — какой голосъ, откуда и какъ звучалъ онъ въ твоихъ ушахъ и увренъ-ли ты, что слышалъ его впервые, закричалъ теб — иди, иди, Слокенбергій! посвяти труды твоей жизни, пренебрегая отдохновеніями, вызывая вс силы и способности своей натуры, изнуряя себя въ служеніи человчеству,— напиши для нихъ большой ФОЛІАНТЪ по вопросу о ихъ носахъ.

Какимъ образомъ извстіе было сообщено чувствилищу Слокенбергія — такъ, чтобы Слокенбергій зналъ, чей палецъ коснулся ключа и чья рука раздувала мхи — объ этомъ можно лишь возбуждать предположенія, ибо Гафенъ Слокенбергій умеръ и лежитъ въ могил уже лтъ съ девяносто.

На Слокенбергі, насколько мн извстно, сыграли такъ-же, какъ на одномъ изъ учениковъ Уайтфильда, то-есть, съ такимъ яснымъ сознаніемъ, сударь, который изъ двухъ мастеровъ упражнялся на его инструмент, что всякое разсужденіе объ этомъ становится излишнимъ.

Ибо въ отчет о своихъ побужденіяхъ и поводахъ къ написанію этого одного труда, на который онъ потратилъ столько лтъ своей жизни, который Гафенъ Слокенбергій представляетъ свту въ конц своего предувдомленія и который, кстати сказать, долженъ былъ-бы явиться раньше, да переплетчикъ весьма неосторожно помстилъ его между аналитическимъ оглавленіемъ книги и ею самой — онъ говоритъ читателю, что съ того самого времени, когда онъ достигъ разсудительнаго возраста и былъ въ состояніи приссть спокойно и вникнуть въ истинное состояніе и положеніе человка, и различить основную цль и задачу его существованія, или, чтобы сократить мой переводъ, ибо книга Слокенбергія написана по-латыни и не мало растянута въ этомъ мст — съ той самой поры, говоритъ Слокенбергіусъ, когда я сталъ кое-что различать или, скоре, понимать вещи, какъ он есть, и могъ замтить, что вопросъ о длинныхъ носахъ слишкомъ легко разршался всми моими предшественниками — я, Слокенбергіусъ, почувствовалъ сильное влеченіе, могучее и неодолимое призваніе внутри себя опоясаться для этого предпріятія.

И надо отдать справедливость Слокенбергію, онъ выступилъ въ поле съ боле сильнымъ копьемъ и занялъ въ немъ гораздо боле видное мсто, чмъ любой человкъ, когда-либо выступавшій тамъ прежде него:— и правда, во многихъ отношеніяхъ, онъ заслуживаетъ быть поставленнымъ прототипомъ для всхъ писателей — особенно обширныхъ трудовъ — чтобытіо немъ выкраивать свои книги, ибо онъ, сударь, обнялъ весь вопросъ, разсмотрлъ логически каждую часть его — и освтилъ его полнымъ дневнымъ свтомъ, проливая на него столько свта, сколько онъ могъ извлечь изъ сочетанія своихъ природныхъ дарованій и сколько позволяли ему пролить глубочайшія познанія въ наукахъ, собирая, складывая и составляя, выпрашивая, занимая и крадучи по пути все, что было объ этомъ написано и переспорено во всякихъ школахъ и портикахъ ученыхъ, поэтому книга Слокенбергія сможетъ по справедликости считаться не только образцомъ, но даже основательными и настоящими институціями о носахъ, заключающими въ себ все, что необходимо или можетъ быть необходимо знать о нихъ.

По этой-то причин я и воздерживаюсь говорить о столь многихъ (иначе) цнныхъ книгахъ и трактатахъ въ собраніи моего отца, написанныхъ или непосредственно о носахъ, или лишь стороною касающихся ихъ, таковъ, напримръ, Пригнитцъ, лежащій теперь передо мною на стол, который съ безконечной ученостью и на основаніи самаго добросовстнаго и научнаго изученія боле чмъ четырехъ тысячъ череповъ по двадцати съ лишнимъ обшареннымъ имъ костякамъ въ Силезіи — сообщаетъ намъ, что измреніе и очертаніе костяныхъ частей человческаго носа, въ любой мстности на земл — за исключеніемъ Крымской Татаріи, гд он вс придавливаются большими пальцами, такъ что о нихъ нельзя составить никакого сужденія — гораздо боле сходны, чмъ воображаютъ на свт. Разница между ними, говоритъ онъ, заключается въ сущемъ пустяк, на который не стоитъ даже обращать вниманіе, величина-же и веселый видъ каждаго отдльнаго носа, на основаніи которыхъ одинъ ставится выше другого и получаетъ большую стоимость, зависятъ отъ его хрящеватыхъ и мускулистыхъ частей, въ каналы и пазушины которыхъ направляется и вгоняется кровь,— вмст съ животной веселостью, теплотою и силой воображенія, что почти тоже (за исключеніемъ лишь идіотовъ, которыхъ Пригнитцъ, прожившій много лтъ въ Турціи, считаетъ находящимися подъ боле непосредственнымъ попечительствомъ неба), поэтому случается — и всегда можетъ случиться — что качества носа находятся въ прямомъ и ариметическомъ отношеніи къ качеству воображенія его носителя.

По той-же причин: то-есть, что все это заключается въ Слокенбергі, я не говорю ничего и о Скродер (Андре), который — весь свтъ это знаетъ,— съ большимъ ожесточеніемъ принялся опровергать Пригнитца, доказывая по своему, сначала логически, а потомъ цлымъ рядомъ неумолимыхъ фактовъ, ‘что Пригнитцъ былъ весьма далекъ отъ истины, утверждая, что воображеніе порождало носъ — тогда какъ, наоборотъ, носъ порождаетъ воображеніе.

Ученые подозрвали тутъ Скродера въ неблаговидномъ софизм — и Пригнитцъ во всеуслышаніе возглашалъ при спор, что Скродеръ передлалъ его мысль, но Скродеръ продолжалъ поддерживать свой тезисъ.

Мой отецъ какъ разъ колебался, чью сторону принять въ этомъ дл, когда Амвросій Парей въ одну минуту разршилъ его колебанія, разомъ отогнавши его отъ обихъ спорящихъ сторонъ опроверженіемъ какъ Пригнитцевой, такъ и Скродеровой системы.

Будьте свидтелемъ.

Я не ознакомляю съ нимъ ученаго читателя — передавая его, я хочу только показать ученымъ, что я самъ знакомъ съ этимъ фактомъ.

Амвросій-Парей былъ главнымъ хирургомъ и носоправомъ Франциска Девятаго французскаго и пользовался у него и у двухъ предыдущихъ, или послдующихъ королей (хорошенько не помню) большимъ довріемъ, вся коллегія медиковъ того времени считала его всегда (за исключеніемъ того промаха, который онъ сдлалъ въ исторіи съ носами Таліокотія и съ его способомъ насажденія ихъ) за наиболе свдущаго въ дл носовъ, чмъ вс, когда-либо бравшіе ихъ въ руки.

Такъ вотъ, Амвросій Парей убдилъ моего отца, что настоящей и дйствительной причиной того, что такъ привлекало вниманіе всего свта и на что Пригнитцъ и Скродеръ потратили столько учености и дарованія, не было ни то, ни другое, а что длина и доброта носа зависятъ просто отъ мягкости и дряблости мамкиной груди — такъ-же точно, какъ плоскость и короткость мелкихъ носовъ происходитъ отъ твердости и эластической упругости того-же органа питанія у здоровыхъ и живыхъ — которыя, будучи счастливыми для женщины, оказались разрушительны для ребенка, такъ какъ вслдствіе этого носъ его до того укорачивался, грублъ, притуплялся и застывалъ, что никогда не могъ дойти ad mensuram suam legitimam, въ случа-же дряблости и мягкости груди кормилицы или матери, погружаясь въ нее, точно въ масло, носъ — говоритъ Парей — подкрпляется, питается, надувается, освжается и получаетъ на-всегда хорошій ростъ.

Я имю сдлать только два замчанія относительно Парея: во-первыхъ, что онъ доказываетъ и объясняетъ все это съ крайней чистотой и благопристойностью выраженій — за что да почіетъ душа его вчно въ мир!

И, во-вторыхъ, что кром системъ Пригнитца и Скродера, которыя совершенно опровергнула гипотеза Амвросія Парея — она опрокинула въ то-же время и систему мира и согласія въ нашей семь, и въ теченіе трехъ дней подрядъ не только привела къ путаниц отношеній моего отца и матери, но еще и перевернула весь домъ, со всмъ, что въ немъ было, кром дяди Тоби, кверху ногами.

Столь забавный разсказъ о пререканіи между человкомъ и его женой наврно никогда, ни въ какое время и ни въ какой сторон не проходилъ черезъ замочную скважину входной двери.

Моя мать, надо сказать вамъ… но я долженъ сначала сообщить вамъ пятьдесятъ боле необходимыхъ свдній и разъяснить общанную сотню затрудненій, а тутъ около меня толпятся густою толпою тысяча невзгодъ и домашнихь неудачъ, одна у другой на ше. Корова вломилась (завтра утромъ) въ укрпленія моего дяди Тоби и съла дв съ половиной суточныхъ порціи засохшей травы, вырывая вмст съ ней дернъ, покрывавшій его горнверкъ и потерну. Тримъ настаиваетъ на полевомъ суд, чтобы разстрлять корову, распять Слопа, меня отристрамить и сдлать изъ меня мученика съ самаго моего крещенія, какіе мы вс бдные и несчастные черти! Меня нужно спеленать, но некогда терять время въ восклицаніяхъ. Я оставилъ своего отца лежащимъ поперекъ кровати, а моего дядю Тоби сидящимъ рядомъ съ нимъ въ своемъ старомъ кресл съ бахромою, и общалъ вернуться къ нимъ черезъ полчаса, а прошло уже тридцать пять минутъ. Изъ всхъ затрудненій, въ которыя когда-либо попадался смертный авторь — это, конечно, величайшее, потому, сударь, что я долженъ покончить съ фоліантомъ Гафена Слокенбергія, разсказать діалогъ между моимъ отцомъ и моимъ дядей Тоби относительно ршеній Пригнитца, Скродера, Амвросія Порея, Панократа и Грангузье, перевести эпизодъ изъ Гафена Слокенбергія, и на все это дается на пять минутъ меньше времени, чмъ ничто. Какая голова! молю небо, чтобы мои враги хоть посмотрли на ея внутренность.

ГЛАВА LXXXIII.

Въ нашей семь не было ни одной боле развлекательной сцены, и чтобы выказать ей здсь мое уваженіе, я снимаю свой колпакъ и кладу его на столъ рядомъ съ чернильницей, нарочно чтобы сдлать мое объявленіе объ этомъ свту наиболе торжественнымъ, что я убжденъ въ глубин своей души (если только меня не ослпляетъ моя любовь и пристрастіе къ моему разуму), что никогда рука Верховнаго Творца и Перваго Умышленника всхъ вещей не создавала и не составляла семьи, въ которой характеры вылились-бы и противополагались съ такимъ драматическимъ благополучіемъ, какъ въ нашей, или въ которой способности представленія такихъ удивительныхъ сценъ и постоянной смны ихъ съ утра до вечера были-бы помщены и отпущены въ такомъ безконтрольномъ обиліи, какъ въ семейств Шенди.

Но ни одна изъ нихъ не была боле развлекательна, говорю я, въ этомъ причудливомъ нашемъ театр, чмъ т, которыя часто возникали по этому самому вопросу о длинныхъ носахъ,— въ особенности, когда воображеніе моего отца разгорячалось въ розысканіяхъ, и онъ могъ успокоиться, только разгорячивши и моего дядю Тоби.

Мой дядя Тоби добросовстно подчинялся моему отцу въ этихъ попыткахъ, и съ безконечнымъ терпніемъ высиживалъ цлые часы, куря трубку за трубкой, пока мой отецъ производилъ опыты надъ его головой, всячески отыскивая доступа въ нее Пригнитцовымъ и Скродеровымъ опредленіямъ.

Были ли они недоступны для разума моего дяди Тоби, или противны ему, или его мозгъ былъ словно сырой трутъ, что его не могла воспламенить ни одна искра, или онъ былъ до того полонъ сапами, минами, блиндами, куртинами и тому подобными военными помхами ясному пониманію доктринъ Пригнитца и Скродера — я не берусь ршить: пусть словесники, поваренки, анатомы и инженеры ссорятся объ этомъ между собой.

Несомннно, нкоторая неудача въ этомъ дл проистекала и отъ того, что моему отцу приходилось переводить каждое слово, для пользы моего дяди Тоби, съ Слакенбергіевой латыни, переводъ которой не всегда бывалъ однимъ изъ чистйшихъ на томъ основаніи, что мой отецъ не былъ большимъ знатокомъ ея — и обыкновенно онъ бывалъ наимене чистъ тамъ, гд это было наиболе важно. Это естественно открывало дверь второй бд: чмъ горяче было усердіе моего отца открыть глаза дяд Тоби — тмъ боле мысли его опережали переводъ, который, въ свою очередь, на столько-же обгонялъ мысли моего дяди Тоби: — очевидно, что ни то, ни другое не возвышало понятности отцовской лекціи.

ГЛАВА LXXXIV.

Даръ разсужденія и умствованія по силлогизмамъ — я говорю о человк, ибо у существъ высшихъ разрядовъ, каковы ангелы и духи, все это, господа, происходитъ (какъ намъ говорятъ) при помощи одного лицезрнія, существа-же низшаго порядка — какъ извстно вашимъ милостямъ, силлогизируютъ носами: хотя есть одинъ островъ, плавающій среди моря (хоть и не вполн спокойно), коего жители, если меня не обманываетъ мой разумъ, такъ удивительно одарены, что силлогизируютъ такимъ-же образомъ и почти всегда чрезвычайно удачно. Но это не относится къ длу.

Даръ длать это какъ слдуетъ среди насъ, или великая и главная функція человка — разсужденіе — состоитъ(какъ говорятъ намъ логики) въ отысканіи согласія или несогласія другъ съ другомъ двухъ идей черезъ посредство третьей (называемой medius terminus), точно такъ-же — по удачному замчанію Локка — какъ человкъ посредствомъ аршина находитъ, что два кегельныхъ кона одинаковой длины, тогда какъ ихъ нельзя для этого взять и сопоставить одинъ съ другимъ.

Еслибы тотъ же великій мыслитель заглянулъ въ то время, когда мой отецъ доказывалъ свои построенія о носахъ, и наблюдалъ бы за поведеніемъ моего дяди Тоби — сколько вниманія онъ посвящалъ каждому слову и съ какимъ удивительнымъ глубокомысліемъ онъ созерцалъ длину своей трубки каждый разъ, какъ вынималъ ее изо рта,— разсматривалъ ее то поперекъ, держа ее между указательнымъ и большимъ пальцемъ, то вдоль — то такъ, то сякъ — по всевозможнымъ направленіямъ и ракурсамъ — онъ заключилъ бы, что мой дядя Тоби овладлъ mdius terminus’омъ и силлогизировалъ, измряя имъ истину каждой гипотезы о длинныхъ носахъ въ томъ порядк, какъ выкладывалъ ихъ передъ нимъ мой отецъ. Это, кстати сказать, было-бы больше, нежели требовалъ мой отецъ: цлью всхъ его стараній на этихъ философскихъ лекціяхъ было — дать возможность моему дяди Тоби не разсуждать, а постигать, держать граны и скрупулы учености, а не отвшивать ихъ. Мой дядя Тоби, какъ вы увидите изъ слдующей главы, не длалъ ни того, ни другого.

ГЛАВА LXXXV.

— Какъ жаль, вскричалъ однажды въ зимній вечеръ мой отецъ посл трехъ часовъ затруднительнаго перевода изъ Слокенбергія,— какъ жаль, — вскричалъ мой отецъ, засовывая при этомъ мотокъ матушкиныхъ нитокъ въ книгу, въ вид закладки,— что истина, братъ Тоби, запирается въ такихъ неприступныхъ крпостяхъ и до того упряма, что не сдается иной разъ, не смотря на самую тсную осаду.

Но тутъ произошло то, что нердко происходило и раньше, именно: фантазія моего дяди Тоби, въ то время, когда отецъ разъяснялъ ему Пригнитца, не находя здсь никакой для себя задержки, вдругъ упорхнула на его лужайку, его тло съ такимъ же успхомъ могло бы направиться туда-же, такъ что со всмъ подобіемъ глубокаго ученаго, поглощеннаго mdius terminus’омъ, мой дядя Тоби столько же вынесъ изъ всей лекціи, со всми ея за и противъ, какъ еслибы мой отецъ переводилъ ему Гафена Слокенбергія съ латинскаго языка на черекійскій. Но слово осада въ метафор моего отца, словно силою талисмана, привлекло обратно фантазію моего дяди Тоби, такъ-же быстро, какъ звукъ слдуетъ за прикосновеніемъ къ клавишу — онъ раскрылъ свои уши, и мой отецъ, замчая, что онъ вынулъ трубку изо рта и придвинулъ свое кресло ближе къ столу, какъ-бы желая извлечь для себя побольше пользы, мой отецъ съ большимъ удовольствіемъ началъ фразу съизнова, но нсколько измнивъ ея построеніе и выкинувъ метафору объ осад, чтобы держаться въ сторон отъ нкоторыхъ опасностей, которыя мой отецъ ожидалъ отъ нея.

— Какъ жаль, сказалъ мой отецъ, что истина можетъ быть лишь на одной сторон, братъ Тоби,— когда подумаешь, сколько изобртательности выказали эти ученые люди въ своихъ разршеніяхъ вопроса о носахъ.— Разв носы могутъ растворяться? возразилъ мой дядя Тоби {Здсь непереводимая игра словъ: отецъ Тристрама говоритъ, что ученые выказали много изобртательности in their solution of noses (переводъ см. въ текст), но solution означаетъ, кром того, и раствореніе, въ этомъ смысл, очевидно, и принялъ его дядя Тоби.}.

Мой отецъ отодвинулъ свое кресло, всталъ, надлъ свою шляпу, сдлалъ четыре широкихъ шага къ двери, раскрылъ ее настежъ, на-половину высунулъ голову, опять закрылъ дверь, не обратилъ никакого вниманія на немазанныя петли, вернулся къ столу, выхватилъ матушкинъ мотокъ нитокъ изъ Слокенбергіевой книги, поспшно направился къ своему письменному столу, медленно пришелъ назадъ, обмоталъ матушкины нитки около большого пальца, разстегнулъ жилетъ, бросилъ мотокъ матушкиныхъ нитокъ въ огонь, перекусилъ пополамъ ея атласную подушечку для булавокъ, причемъ набралъ себ полонъ ротъ отрубей — и выругался: но замтьте, брань противъ путаницы направлена была противъ головы моего дяди Тоби, которая уже и такъ были довольно перепутана, брань вышла только заряженная отрубями: отруби, ваша милость, служили тутъ лишь порохомъ для пули.

Хорошо, что страсти моего отца были непродолжительны, ибо пока он продолжались, он занимали все его существованіе, и это одна изъ наиболе неразъяснимыхъ задачъ, съ которыми я когда-либо встрчался въ своихъ наблюденіяхъ человческой природы, что ничто такъ не раздражало моего отца и не заставляло его гнвъ взрываться, словно порохъ, какъ неожиданные удары, которые претерпвала его наука отъ чудаковатой простоты вопросовъ моего дяди Тоби.— Еслибы десять дюжинъ шершней ужалили его вс сразу въ разныхъ мстахъ назади — онъ и то не могъ бы проявить больше механической дятельности въ теченіе меньшаго времени, и былъ бы вдвое мене ошеломленъ, чмъ отъ этого единаго вопроса изъ трехъ словъ, неожиданно поразившаго его въ разгар его любимаго разсужденія.

Это было все равно для моего дяди Тоби, онъ продолжалъ куритъ свою трубку съ неизмннымъ спокойствіемъ, его сердце никогда не умышляло обиды брату, а такъ какъ его голова рдко могла найти, въ чемъ собственно заключалось ея жало, то онъ всегда предоставлялъ моему отцу успокоиться самому по себ.— Въ этотъ разъ ему потребовалось на это пять минутъ и тридцать пять секундъ.

— Клянусь всмъ добрымъ! сказалъ мой отецъ, ругаясь по мр того, какъ онъ приходилъ въ себя, и выбирая клятву изъ Эрнульфовой дигесты заклятій (хотя надо отдать справедливость моему отцу, это было прегршеніе — какъ онъ говорилъ доктору Слопу въ разговор объ Эрнульф,— которое онъ совершалъ рже, чмъ кто-нибудь на свт).— Клянусь всмъ добрымъ и великимъ! братъ Тоби, сказалъ мой отецъ, еслибы не помощь философіи, которая такъ благодтельствуетъ человка, ты вывелъ-бы изъ всякаго терпнія. Вдь подъ разршеніемъ вопроса о носахъ, о которомъ я говорилъ теб, я подразумвалъ — и ты могъ бы это знать, еслибы почтилъ меня хоть однимъ граномъ вниманія,— различныя объясненія, данныя свту учеными людьми разныхъ родовъ знанія о причинахъ краткости и длины носовъ.— Нтъ иной причины, почему носъ одного человка длинне носа другого, возразилъ мой дядя Тоби,— кром той, что такъ угодно Богу.— Это разршеніе Гренгузье, сказалъ мой отецъ.— Онъ, продолжалъ дядя Тоби, поднимая взоры кверху и не обращая вниманія на слова моего отца, онъ создаетъ всхъ насъ, творя и составляя въ такихъ формахъ и соотношеніяхъ и ради такихъ цлей, которыя пріятны его безконечной мудрости.— Это благочестивое объясненіе, вскричалъ мой отецъ,— но не философское, въ немъ боле религіи, нежели здравой науки. Это была не послдняя черта характера моего дяди Тоби — что онъ боялся Бога и почиталъ религію. Поэтому въ ту-же минуту, какъ мой отецъ окончилъ свое замчаніе, дядя Тоби принялся высвистывать Lillabullero съ большимъ рвеніемъ (хотя и боле не въ тонъ), чмъ обыкновенно.

Что сталось съ моткомъ нитокъ моей жены?

ГЛАВА LXXXVI.

Ничего не значитъ: какъ принадлежность блошвейства, мотокъ нитокъ могъ-бы имть какое-нибудь значеніе для моей матери, никакого иного для отца, какъ закладка въ Слокенбергі. Слокенбергій, въ каждой своей страниц, былъ для моего отца богатымъ сокровищемъ неистощимаго знанія: — онъ не могъ открыть его на ненужномъ мст, и онъ часто говорилъ, закрывая книгу, что еслибы вс искусства и науки въ свт, со всми о нихъ написанными книгами, потерялись, — еслибы мудрость и опытность правительствъ, говаривалъ онъ, когда либо забылась отъ неупотребленія, вмст со всмъ тмъ, что писалось государственниками, или подъ ихъ руководствомъ, относительно сильныхъ и слабыхъ сторонъ дворовъ и царствъ, и остался бы одинъ Слокенбергій, то въ немъ, по чистой совсти, нашлось-бы достаточно, говорилъ онъ, чтобы опять пустить свтъ по старому. Поэтому онъ былъ дйствительно сокровищемъ! Сводомъ всего, что необходимо знать о носахъ и обо всемъ прочемъ:— утромъ, въ полдень и вечеромъ Гафенъ Слокенбергій служилъ ему отдохновеніемъ и отрадой: онъ постоянно былъ у него въ рукахъ.— Вы поклялись-бы, сударь, увидвъ его, что это молитвенникъ каноника, до того онъ былъ повсюду истрепанъ, заложенъ, засаленъ и истертъ пальцами, отъ начала и до самаго конца.

Я не такой слпой приверженецъ Слокенбергія, какъ мой отецъ:— несомннно, въ немъ много содержанія: но, по моему мннію, лучшую — я не говорю полезнйшую, а наиболе забавную часть Гафена Слокенбергія составляютъ его разсказы, многіе изъ нихъ переданы не безъ изобртательности, принимая во вниманіе, что онъ былъ нмецъ.— Они занимаютъ его вторую книгу, обнимающую около половины всего фоліанта, и раздлены на десять декадъ, при чемъ каждая декада состоитъ изъ десяти разсказовъ. Философія основывается не на разсказахъ: поэтому Слокенбергій былъ, конечно, не правъ, посылая ихъ въ свтъ подъ этимъ именемъ.— Немногіе изъ нихъ въ восьмой, девятой и десятой декадахъ, дйствительно, кажутся скоре игривыми и шутливыми, нежели умозрительными, но, въ общемъ, ученые должны смотрть на нихъ, какъ на изображеніе столькихъ самостоятельныхъ фактовъ, вращающихся, такъ или иначе, около главныхъ петель его предмета, собранныхъ имъ съ величайшей добросовстностью и присоединенныхъ къ его труду въ вид поясненія его теоріи носовъ.

Такъ какъ свободнаго времени въ нашихъ рукахъ достаточно, то, если вы мн позволите, сударыня, я передамъ вамъ девятый разсказъ его десятой декады.

ЖИЗНЬ И УБЖДЕНІЯ
ДВОРЯНИНА
ТРИСТРАМА ШЕНДИ

РАЗСКАЗЪ СЛОКЕНБЕРГІЯ.

Въ прохладный, свжій вечеръ, заканчивавшій собою очень душный день послднихъ чиселъ августа мсяца, чужестранецъ, верхомъ на темномъ мул, съ небольшимъ чемоданомъ позади сдла, заключавшимъ въ себ нсколько рубашекъ, пару башмаковъ и пару алыхъ атласныхъ штановъ, възжалъ въ городъ Страсбургъ.

Онъ сказалъ часовому, опросившему его при прозд черезъ ворота, что онъ былъ на Мыс Носовъ, отправляется въ Франкфуртъ — и черезъ мсяцъ будетъ обратно въ Страсбургъ, проздомъ въ Крымскую Татарію.

Часовой взглянулъ чужестранцу въ лицо, такого носа не видалъ онъ ни разу въ своей жизни.

— Начало весьма удачно, замтилъ странникъ — и, вынувъ руку изъ черной ленточной петли, къ которой былъ прившенъ короткій палашъ, онъ опустилъ ее въ карманъ — и, чрезвычайно учтиво прикасаясь лвой рукой къ передней части своей шляпы, въ то время, какъ онъ протягивалъ правую — онъ положилъ въ руку часовому флоринъ, и похалъ дальше.

— Мн жаль,— сказалъ часовой, обращаясь къ невзрачному малорослому и кривоногому барабанщику,— что такая предупредительная душа потеряла свои ножны,— не можетъ же онъ путешествовать безъ ноженъ къ своему палашу, а онъ наврное не найдетъ подходящихъ въ цломъ Страсбург.— У меня ихъ никогда и не было, отвчалъ чужестранецъ, оборачиваясь къ часовому и прикладывая при этомъ руку къ шляп.— Я держу его, продолжалъ онъ, такимъ образомъ (онъ поднялъ свой обнаженный палашъ,— а мулъ его медленно подвигался все это время) нарочно, чтобы защищать свой носъ.

— Онъ этого вполн достоинъ, благородный чужестранецъ, отвтилъ часовой.

— Онъ и гроша не стоитъ, сказалъ кривоногій барабанщикъ:— это носъ изъ пергамента.

— Какъ истинный католикъ, я утверждаю, что это такой же носъ, какъ и мой, сказалъ часовой,— съ той только разницей, что онъ въ шесть разъ больше.

— Я слышалъ, какъ онъ трещалъ, сказалъ барабанщикъ.

— Чортъ возьми, сказалъ часовой, я видлъ, какъ изъ него шла кровь.

— Какъ жаль, воскликнулъ кривоногій барабанщикъ, что мы оба его не ощупали!

Въ то самое время, когда этотъ споръ происходилъ между часовымъ и барабанщикомъ — тотъ же вопросъ подвергался обсужденію трубача и его жены, проходившихъ въ это время и остановившихся поглядть на прозжавшаго чужестранца.

— Benedicite! что за носъ! воскликнула трубачева жена:— онъ такой-же длинный, какъ труба.

— И изъ того же металла, сказалъ трубачъ, какъ вы можете слышать по его чиханію.

— Оно мелодичне флейты, сказала она.

— Это мдь, сказалъ трубачъ.

— Это конецъ сосиски, сказала его жена.

— Я говорю теб еще разъ, сказалъ трубачъ, что это мдный носъ.

— Я узнаю всю суть дла, сказала трубачева жена,— ибо я трону его пальцемъ, прежде чмъ уйду спать.

Мулъ чужестранца подвигался такимъ медленнымъ шагомъ, что онъ слышалъ каждое слово спора не только между часовымъ и барабанщикомъ, но и между трубачемъ и его женой.

— Нтъ! сказалъ онъ, роняя повода на шею мулу и складывая об руки на груди, одну на другую, въ святомъ положеніи (мулъ его полегоньку все подвигался дальше).— Нтъ, сказалъ онъ, поднимая взоры кверху,— я не настолько въ долгу у свта — посл того, какъ я былъ оклеветанъ и разочарованъ, чтобы позволять ему убждаться такимъ образомъ:— нтъ! сказалъ онъ, мой носъ никогда не будетъ тронутъ, пока небо даетъ мн силы.— Для какого дла?— сказала бургомистрова жена.

Чужестранецъ не обратилъ на бургомистрову жену никакого вниманія, онъ давалъ обтъ святому Николаю, посл чего, раскрестивши руки съ такой-же торжественностью, съ какою онъ скрестилъ ихъ, онъ взялъ въ лвую руку поводъ уздечки, и заложивъ правую руку, у запястья которой свободно вислъ его палашъ, за пазуху, онъ продолжалъ хать дале, такъ тихо, какъ поспвала одна нога его мула за другой, по главнымъ улицамъ Страсбурга, пока случай не привелъ его къ большому трактиру на торговой площади, напротивъ церкви.

Въ ту-же минуту чужестранецъ слзъ на-земь, онъ веллъ отвести своего мула на конюшню, а чемоданъ принести ему, потомъ, открывши его и вынувъ оттуда свои алые атласные штаны, съ обшитымъ серебряной бахрамой (прибавленіемъ къ нимъ, которое я не осмливаюсь перевести) — онъ надлъ штаны съ своей узенькой, обшитой бахрамой, полоской и вышелъ на гулянье съ своимъ короткимъ палашомъ въ рук.

Едва чужестранецъ усплъ сдлать три конца по площадк, какъ онъ замтилъ жену трубача на противоположномъ конц ея — и поспшно повернувшись, изъ опасенія нападенія на его носъ, онъ тотчасъ-же вернулся въ трактиръ — раздлся, уложилъ свои алые атласные штаны и проч. въ чемоданъ, и потребовалъ своего мула.

— Я ду дальше, сказалъ чужестранецъ, во Франкфуртъ — и буду обратно въ Страсбург черезъ мсяцъ. Я надюсь, продолжалъ чужестранецъ — поглаживая лвой рукой морду своего мула и готовясь садиться на него, что вы были добры съ этимъ врнымъ рабомъ моимъ:— онъ перенесъ меня и мой чемоданъ, продолжалъ онъ, хлопая мула по спин,— боле чмъ черезъ шесть сотъ лигъ.

—. Это длинное путешествіе, сударь, отвчалъ хозяинъ трактира, если у человка нтъ важнаго дла.

— Да, да! сказалъ чужестранецъ: я былъ на Мыс Носовъ и добылъ себ одинъ изъ самыхъ счастливыхъ и радостныхъ,— благодареніе небу — какой когда-либо приходился на долю одного человка.

Пока чужестранецъ сообщалъ о себ эти странныя свднія, хозяинъ трактира и его жена не сводили глазъ съ его носа.

— Клянусь святой Радагундой, сказала про себя трактирщикова жена,— въ немъ больше, чмъ въ любой дюжин длиннйшихъ носовъ вмст взятыхъ въ цломъ Страсбург. Не правда-ли, сказала она шопотомъ на ухо своему мужу, не правда-ли, какой благородный носъ?

— Это обманъ, моя дорогая, сказалъ хозяинъ трактира — это фальшивый носъ.

— Это настоящій носъ, сказала это жена.

— Онъ сдланъ изъ хвойнаго дерева, сказалъ онъ: — я чувствую запахъ терпентина.

— На немъ есть прыщикъ, сказала она.

— Это мертвый носъ, возразилъ трактирщикъ.

— Это живой носъ, и какъ я сама жива, сказала трактирщикова жена,— я его трону.

— Я далъ сегодня обтъ Св. Николаю, сказалъ чужестранецъ, что никто не тронетъ моего носа, до тхъ поръ…— Тутъ чужестранецъ смолкъ и поднялъ взоры къ небу.

— До какихъ поръ? сказала она поспшно.

— Онъ ни разу не будетъ тронутъ, сказалъ онъ, складывая руки и прижимая ихъ къ своей груди, — до того часа…

— Какого часа? вскричала трактирщикова жена.

— Ни разу! ни разу! сказалъ чужестранецъ,— ни разу до тхъ поръ, пока я не достигну…

— Какого мста, ради Бога? сказала она.

Чужестранецъ ухалъ, не сказавши ни слова.

Чужестранецъ не отъхалъ и пол-мили по дорог къ Франкфурту, какъ уже весь Страсбургъ былъ въ сильнйшемъ волненіи отъ его носа. Колокола какъ разъ звонили къ повечерію, призывая страсбургцевъ къ молитв, чтобы закончить ею дневныя обязанности:— ни одна душа въ Страсбург не слыхала ихъ — весь городъ былъ точно пчелиный рой — мужчины, женщины и дти летали туда и сюда (а колокола, между тмъ, все позванивали къ повечерію) — влетая въ одну дверь и вылетая изъ слдующей — по всмъ направленіямъ — улицамъ и переулкамъ, вверхъ по одной улиц, внизъ по другой, заворачивая въ одинъ проходъ, и опять возвращаясь по другому,— видли вы его? видли вы его? видли вы его? О! видли-ли вы его?— кто видлъ его? кто видлъ его? ради Бога,— кто видлъ его?

— Увы! я была у вечерни.— Я стирала, я крахмалила, я выводила пятна, я стегала одяло,— помоги мн Богъ! я никогда его не видла — я никогда его не трогала!— отчего я не часовой, не кривоногій барабанщикъ, не трубачъ, не жена трубача — былъ всеобщій крикъ и стонъ въ каждой улиц и въ каждомъ закоулк Страсбурга.

Пока все это смятеніе и безпорядокъ царили повсемстно въ великомъ город Страсбург, вжливый чужестранецъ такъ-же медленно подвигался по своей дорог во Франкфуртъ, какъ будто-бы онъ не имлъ къ этому длу никакого отношенія,— обращаясь по пути съ отрывочными фразами то къ своему мулу, то къ самому себ,— то къ своей Юліи.

— О Юлія, моя прелестная Юлія, нтъ, я не могу останавливаться, чтобы дать теб сорвать этотъ репейникъ:— подумать, что недостойный доврія языкъ соперника укралъ у меня наслажденіе, когда я готовился вкушать отъ него! Фу! это только репейникъ — брось его: ты получишь лучшій ужинъ на ночь. Высланъ изъ моей страны, — отъ моихъ друзей, — отъ тебя. Бдняга, порядкомъ ты приморился отъ своего пути! Ну, подвигайся немного скоре — въ моемъ чемодан вдь нтъ ничего, кром двухъ рубашекъ, пары алыхъ атласныхъ штановъ, да обшитаго бахрамой…— Дорогая Юлія! Но къ чему во Франкфуртъ?— или есть неощутимая рука, которая тайно ведетъ меня черезъ эти дебри и чуждыя пространства?— Спотыкаешься, клянусь святымъ Николаемъ на каждомъ шагу!— Такимъ образомъ мы за всю ночь не доберемся.— Къ счастью,— или я буду игрушкой случая и клеветы?— которой суждено быть выгоняемой безъ обвиненія, безъ оправданія, безъ жалости,— если такъ, то отчего я не остался въ Страсбург, гд справедливость — но я поклялся.— Ну, будешь пить — святому Николаю.— О, Юлія!— Чего ты настораживаешь уши!— Это только человкъ, и т. д.

Чужестранецъ халъ дале, бесдуя такимъ образомъ со своимъ муломъ и съ Юліей,— пока онъ не дохалъ до трактира: едва пріхавъ туда, онъ слзъ на-земь, позаботился, какъ онъ ему общалъ, объ удобств своего мула, снялъ съ него свой чемоданъ съ алыми атласными брюками и проч.,— потребовалъ себ яичницу на ужинъ, отправился около двнадцати часовъ въ постель, и черезъ пять минутъ заснулъ крпкимъ сномъ.

Около этого же времени смятеніе въ Страсбург улеглось на ночь, и страсбургцы спокойно улеглись въ свои постели — но ни духомъ, ни тломъ они не могли отдохнуть такъ, какъ чужестранецъ, королева Мабъ {Мабъ, по нкоторымъ средне-вковымъ сказаніямъ, королева Фей, пороядавшая сонныя мечтанія людей.}, какъ эльфъ, взяла носъ чужестранца безъ сокращенія его объема и всю ночь трудилась надъ тмъ, что разрзала и длила его на столько носовъ различныхъ покроевъ и фасоновъ, сколько было головъ въ Страсбург, чтобы ихъ могла принять Кведлингбергская {Укрпленный городъ въ Саксоніи, въ которомъ была древняя монашеская обитель, игуменья которой находилась въ числ рейнскихъ прелатовъ.} игуменья, пріхавшая на той недл въ Страсбургъ съ четырьмя старшими монахинями ея ордена, — настоятельницей, деканшей, подуставщицей и старшей канониссой, для совщанія съ университетомъ объ одномъ вопрос совсти, касающемся юбочныхъ дырокъ — и проболвшая всю ночь.

Носъ вжливаго чужестранца забрался на ея мозговую железку, и произвелъ столько возбудительной работы въ воображеніи четырехъ старшихъ сестеръ ордена, что ни одна изъ нихъ не могла черезъ это сомкнуть глазъ въ теченіе цлой ночи, он метались такъ, какъ будто вс члены ихъ вышли изъ повиновенія — словомъ, он встали точно привиднія.

Пенитенціаріи третьяго ордена святого Франциска — монахини Монтъ-Кальвера, Премонстратенсы, Клюніенсы {Гафенъ Слокенбергій говоритъ о Бенедиктинскомъ женскомъ монастыр въ Клюн, основанномъ въ 940 году, Одо, аббатомъ Клюнійскимъ. (Прим. авт.).}, Картезіанки {Третій орденъ св. Франциска былъ основанъ въ 1221 году для лицъ обоего пола, которыя желали, не покидая свта, слдовать нкоторымъ монашескимъ правиламъ. Женскій монашескій орденъ Кальвера основанъ былъ, въ память Голгоы, въ Пуатье, онъ подчинялся Бенедиктинскому уставу. Орденъ Премонстратенсовъ основанъ былъ (для мужчинъ) св. Норбертомъ въ 1120 г., онъ подчинялся Августинскому уставу, были и женскіе монастыри этого ордена. Картезіанки (Chartreutee) были установлены въ XII вк.}, и вс наиболе строгіе ордены монашекъ, ложившихся ту ночь на простыни или власянлцы, были еще въ худшемъ состояніи, чмъ Кведлингбергская игуменья: перевертываясь и перекатываясь, перекатываясь и перевертываясь съ одной стороны своихъ постелей на другую въ теченіе всей ночи, вс эти сестры исцарапались и исколотились до смерти: когда он повставали съ постелей, у нихъ былъ такой видъ, точно съ нихъ съ живыхъ сняли кожу, вс думали, что святой Антоній постилъ ихъ для испытанія своимъ огнемъ, однимъ словомъ, он ни разу, за всю долгую ночь, не сомкнули очей съ вечерни до утрени.

Монахини святой Урсулы {Урсулинки, или дочери ученія Христова, были учреждены въ 1537 году для безплатнаго обученія двушекъ. Папа Григорій — XIII, утвердивъ орденъ въ 1572 г., подчинилъ его Августинскому уставу и ввелъ монастырское общежитіе.} поступили умне всего:— он вовсе и не пытались ложиться въ постель.

Деканъ Страсбургскій, предендарій, члены капитула и домпцилія (собравшіеся въ капитульскомъ собраніи съ утра для обсужденія вопроса о масляныхъ булочкахъ) — вс жалли, что не послдовали примру урсулинокъ.

Въ попыхахъ и смятеніи, которыя охватили все въ предыдущій вечеръ, булочники позабыли поставить тсто, и утромъ во всемъ Страсбург нельзя было найти масляныхъ булочекъ къ чаю, внутри соборной ограды не прекращалась суета: такой причины тревоги и безпокойства и такого ревностнаго изслдованія этой причины ни разу не было въ Страсбург со временъ Мартына Лютера, который перевернулъ городъ вверхъ дномъ своимъ ученіемъ.

Если носъ чужестранца осмливался соваться такимъ образомъ въ блюда духовныхъ орденовъ и т. д., то какую масляную задавалъ имъ себ у свтскихъ!— это боле, чмъ можетъ описать мое перо, стертое до самаго корня, хотя я сознаюсь (восклицаетъ Слокенбергій, съ большимъ легкомысліемъ, нежели я могъ ожидать отъ него), что на свт существуетъ теперь не одно удачное употребленіе, которое могло бы помочь моимъ соотечественникамъ составить объ этомъ какое-нибудь понятіе, но при заключеніи такого фоліанта, написаннаго для ихъ пользы, и на который я потратилъ большую часть моей жизни,— хотя я и сознаюсь, что уподобленіе дйствительно существуетъ, однако неужели не было неблагоразумно съ ихъ стороны ожидать, что у меня будетъ время и желаніе искать его? Пусть достаточно будетъ сказать, что возмущеніе и безпорядокъ, порожденные имъ въ воображеніи страсбургцевъ, были такъ всеобщи — онъ получилъ такое безусловное господство надъ всми мыслительными способностями страсбургцевъ — столько странныхъ вещей разсказывалось относительно его и подтверждалось клятвами, повсюду съ одинаковымъ краснорчіемъ и съ одинаковымъ довріемъ со всхъ сторонъ, что все теченіе всякаго разговора и удивленія обратилось на него, каждая душа, добрая или злая, богатая или бдная, ученая и невжественная — учитель и ученикъ, барыня и горничная, вжливая и простая, монахиня и женщина, въ Страсбург проводили время въ слушаніи разсказовъ о немъ — каждый глазъ въ Страсбург томился желаніемъ его видть, каждый палецъ въ Страсбург горлъ желаніемъ его тронуть.

Что еще могло возвысить, если только считать возможнымъ возвысить такое пылкое желаніе — это то, что часовой, кривоногій барабанщикъ, трубачъ, жена трубача, вдова бургомистра, хозяинъ трактира и жена хозяина трактира (какъ широко ни различались они одинъ отъ другого въ своихъ свидтельствахъ и описаніяхъ чужестранцева носа),— вс соглашались по двумъ вопросамъ: именно, что онъ отправился во Франкфуртъ и не вернется въ Страсбургъ раньше мсяца, и, во-вторыхъ, что, настоящій-ли у него носъ, или фальшивый, а самъ чужестранецъ, во всякомъ случа, одинъ изъ совершеннйшихъ образцовъ красоты, наилучше сложенный мужчина — наиболе вжливый! Самый щедрый относительно своего кармана, самый почтительный въ своемъ поведеніи изо всхъ, когда-либо входившихъ въ Страсбургскія ворота, что когда онъ халъ по улицамъ, съ своимъ палашемъ, свободно висящимъ у кисти руки, или гулялъ по площади въ своихъ алыхъ атласныхъ штанахъ, онъ длалъ это съ такимъ пріятнымъ видомъ непринужденной скромности и, притомъ, такъ мужественно, что могъ-бы поставить въ опасность сердце любой двицы, которая уронила бы на него взоръ (еслибы его носъ не стоялъ ему поперекъ дороги).

Я не взываю къ тому сердцу, которому чужды трепетъ и волненіе возбужденнаго любопытства, для оправданія Кведлингбергской игуменіи, настоятельницы, деканши и подставницы, которыя около полудня послали за женой трубача: она шла по улицамъ Страсбурга съ мужниной трубою въ рук (это былъ лучшій аппаратъ для иллюстраціи ея теоріи, который она могла достать въ такое смутное время) и пробыла не боле трехъ дней.

Часовой и кривоногій барабанщикъ!— ничто не могло съ ними сравниться, по сю сторону древнихъ Аинъ! Они читали свои лекціи проходящимъ подъ городскими воротами со всей торжественностью какого-нибудь Хризиппа или Крантера {Греческій философъ IV-го столтія, учившій Платоновой философіи. Изъ произведеній его Цицеронъ особенно хвалитъ ‘Разсужденіе объ огорченіи’.} въ своихъ портикахъ.

Трактирщикъ, съ дворникомъ по лвую руку, читалъ свои тоже въ такомъ род — подъ портикомъ или подворотней конюшеннаго двора, его жена читала свои боле частнымъ образомъ въ задней комнат. Вс стекались на ихъ чтенія — не безразлично, а непремнно къ одному шли, къ другому — какъ это всегда бываетъ, смотря по тому, куда влекли ихъ вра и легковріе. Словомъ, каждый страсбуржецъ получалъ желаемыя извстія.

Достойно примчанія, для пользы всхъ демонстраторовъ въ области физіологіи и проч., что какъ только жена трубача окончила свою частную лекцію у Кведлингбергской игуменьи и начала читать публично, на скамейк посреди большой площади — она оказала большой подрывъ прочимъ демонстраторамъ тмъ, что сразу завоевала себ въ слушатели самую знатную часть города Страсбурга.— Но когда у демонстратора философіи (восклицаетъ Слокенбергій) въ качеств аппарата — труба, то, скажите, какой соперникъ по наук можетъ разсчитывать быть услышаннымъ, кром него?

Пока непросвщенные были вс заняты тмъ, что пробирались при помощи этихъ протоковъ извстій на дно того колодца, гд ИСТИНА содержитъ свой маленькій дворъ,— ученые, съ своей стороны, работали надъ выкачиваніемъ ея наружу по трубамъ діалектической индукціи — имъ не было дла до фактовъ, они разсуждали.

Никто не пролилъ-бы на этотъ предметъ больше свта, чмъ факультетъ — еслибы ихъ пререканія о немъ не обратились къ вопросамъ о мшечныхъ и отечныхъ опухоляхъ, отъ которыхъ они никакими силами и мрами не могли воздержаться.— Носъ чужестранца не имлъ ничего общаго ни съ мшечными, ни съ отечными опухолями.

Было, однако, весьма удовлетворительно доказано, что такая тяжеловсная масса разнородныхъ веществъ не могла на копиться и присоединиться къ носу, пока младенецъ находился in utero, безъ нарушенія статическаго равновсія зародыша, которое вдругъ бросило-бы его на голову за девять м сяцевъ до срока.

Оппоненты допустили теорію, они отрицали послдствія.

И если не было положено, говорили они, достаточнаго запаса венъ, артерій и т. д. для должнаго питанія такого носа въ самыхъ первыхъ stamina {Основаніяхъ.}, въ начал его образованія, до появленія его на свтъ, онъ уже не могъ бы правильно расти и поддерживаться впослдствіи (не принимая въ соображеніе возможности мшечныхъ опухолей).

Все это вызвало отвтъ въ вид разсужденія о питаніи и о значеніи питанія для растяженія сосудовъ и для увеличенія и удлиненія мускулистыхъ частей до наибольшаго вообразимаго роста и объема.— Въ торжеств этой теоріи они зашли такъ далеко, что ршились утверждать, будто нтъ никакихъ естественныхъ причинъ, чтобы носъ не выросъ до размровъ самаго человка.

Возражающая сторона успокоила свтъ относительно того, что это явленіе не можетъ постигнуть ихъ до тхъ поръ, пока человкъ иметъ только одинъ желудокъ и одну пару легкихъ: — ибо въ виду того, что желудокъ есть единственный органъ, предназначенный для принятія пищи и обращенія ея въ питательный сокъ, и легкія — единственный органъ кровотворенія, они никоимъ образомъ не могли-бы обработать боле, нежели даетъ имъ аппетитъ: или предполагая даже возможность обремененія человкомъ желудка, природа поставила предлъ его легкимъ,— машин опредленныхъ размровъ и силъ, которая можетъ вырабатывать только нкоторое опредленное количество въ данное время, именно, они могутъ изготовлять какъ разъ столько крови, сколько достаточно для одного единичнаго человка, но не боле, такъ что, еслибы носъ равнялся че ловку, изможденіе, доказывали они, было бы неизбжнымъ послдствіемъ такого явленія, и поелику не могло-бы быть поддержки обоимъ — либо носъ долженъ былъ бы отвалиться отъ человка, либо человкъ, по необходимости, отвалиться отъ своего носа.

— Природа приспособляется къ такимъ исключительнымъ случаямъ, закричали оппоненты,— иначе что вы скажете о тхъ случаяхъ, когда цлому желудку и цлой пар легкихъ соотвтствуетъ лишь пол-человка, когда об ноги были у него, по несчастію, отстрлены.

— Такой человкъ умираетъ отъ полнокровія, сказали они,— или долженъ харкать кровью и умереть отъ чахотки въ теченіе двухъ или трехъ недль.

— Это бываетъ иначе,— возражали оппоненты.

— Оно не должно, сказали т.

Боле любопытные и близкіе изслдователи природы и ея дяній — хотя они и шли довольно долго рука объ руку — однако, въ конц концовъ, вс раздлились по вопросу о нос почти такъ-же, какъ и сами члены факультета.

Они дружелюбно поршили, что существуетъ точное и пропорціональное геометрическое соотвтствіе между различными частями человческаго тла и ихъ особенными назначе ніями, должностями и обязанностями, которое можетъ быть переступаемо лишь въ извстныхъ предлахъ, что природа, хотя иногда и играетъ — однако играетъ лишь внутри извстнаго круга, но о діаметр этого круга они согласиться не могли.

Логики придерживались лежавшаго передъ ними вопроса гораздо ближе всхъ остальныхъ разрядовъ literal`овъ {Ученыхъ.},— они начинали и кончали словомъ Hoc, и еслибы не petitio principii, на которое въ самомъ начал сраженія наткнулся одинъ изъ способнйшихъ среди ихъ числа, все противорчіе было бы сразу покончено.

— Носъ, разсуждалъ логикъ, не можетъ истекать кровью безъ крови,— и не только крови, но крови, обращающейся въ немъ, которая снабдитъ это явленіе рядомъ капель — (ручеекъ есть лишь боле быстрое чередованіе капель,— это понятно, сказалъ онъ).— Смерть, продолжалъ логикъ,— будучи ничто иное, какъ остановка кровообращенія…

— Я не принимаю этого опредленія:— смерть есть отдленіе души отъ тла, сказалъ противникъ.— Тогда мы не сходимся относительно оружія, сказалъ логикъ.— А тогда конецъ и спору, отвчалъ противникъ.

Цивилисты были еще боле точны: то, что выставили они, было боле похоже на распоряженіе, чмъ на разсужденіе.

— Такой чудовищный носъ, говорили они,— еслибы онъ былъ настоящимъ носомъ, никоимъ образомъ не могъ бы быть терпимъ въ гражданскомъ обществ,— если же онъ фальшивый, то обманывать общество такими ложными примтами и признаками было бы еще большимъ нарушеніемъ его правъ, а потому заслуживаетъ еще мене милосердія.

Единственнымъ возраженіемъ противъ этого было то, что если оно что-нибудь доказывало,— то оно доказывало то, что носъ чужестранца не былъ ни настоящимъ, ни фальшивымъ.

Это дало просторъ для продолженія спора. Стряпчіе духовнаго двора поддерживали то мнніе, что не было никакого основанія издавать декреты, разъ чужестранецъ ex mero motu признался, что онъ былъ на Мыс Носовъ, гд досталъ себ одинъ изъ счастливйшихъ и т. д., и т. д.— На это отвчали, что невозможно, чтобы была такая мстность, какъ Мысъ Носовъ, а ученые не знали бы, гд она находится. Повренный страсбургскаго епископа взялъ на себя роль посредника, и разъяснилъ это дло въ трактат объ иносказательныхъ выраженіяхъ, показывая имъ, что Мысъ Носовъ было лишь аллегорическое выраженіе, значущее не боле, какъ то, что природа дала ему длинный носъ: въ доказательство чего, съ большой ученостью, онъ приводилъ нижепоименованныхъ авторитетовъ {Nonnulli ex nostratibus eadem loquendi formula utun. Quinimo et Logist et Cauonist.— Vid. Parce Barne Jas in d. L. Provincial. Constitut. de conjee, vid. Vol. Lib. 3. Titul. 1. n. 7. qua etiam in re conspir. Om. de Promontorio Nas. Tichmak. ff. d. tit. 4. fol. 189. passim. Vid. Glos, de contrahend empt. аc. necnon J. Scrudr. in car. relut, per totum. Cum his conf. Rever. J. Tubal, Sentent, et Prov. cap. 9. ff. 11, 12. obiter. Y. et Librum, oui Tit. de Terris et Phras. Belg, ad flnem, cum comment, N. Bardy Belg. Vid. Scrip. Argentoratens. de Antiq. Ecc. in Episc. Archiv, fid. coll, per Von Jacobum Koinshoven Foli Argent. 1583. prcip. ad flnem. Quibue add. Rebuff in L. obvenire de Signif. Nom. ff. fol. et de jure Gent, et Civil, de protib, alina feud. per fdra, test. Joha. Luxius in prolegom. quem velim videas, de Analy. Cap. 1, 2, 3. Vid. Idea. (Прим. автора).}, которые разршили бы вопросъ безспорно, еслибы не оказалось, что девятнадцать лтъ тому назадъ ими былъ разршенъ споръ относительно кое-какихъ привиллегій для деканскихъ и капитульскихъ земель.

Случилось — я не хочу сказать: къ несчастью для истины, ибо этимъ ее подводили на другомъ пути,— что два страсбургскихъ университета — лютеранскій, основанный въ 1538 году Яковомъ Стурміемъ, совтникомъ сената, и католическій, основанный Леопольдомъ, эрцгерцогомъ австрійскимъ — тратили въ это время всю глубину своихъ познаній (за исключеніемъ какъ разъ того, что требовало дло Кведлингбергской игуменіи о юбочныхъ дыркахъ) на разршеніе вопроса объ осужденіи Мартына Лютера.

Папскіе ученые взяли на себя доказать а priori, что въ силу необходимаго вліянія планетъ въ двадцать второй день октября 1483 года,— когда мсяцъ находился въ двнадцатомъ отдленіи, Юпитеръ, Марсъ и Венера — въ третьемъ, Солнце, Сатурнъ и Меркурій, вс вмст, были въ четвертомъ,— поэтому онъ неизбжно долженъ быть человкомъ осужденнымъ, и его ученіе, въ силу непосредственнаго умозаключенія, должно быть осужденнымъ ученіемъ.

Изъ наблюденія его гороскопа, гд пять планетъ вс сразу находились въ соединеніи съ Скорпіономъ (читая это, мой отецъ всегда покачивалъ головой), въ девятомъ отдленіи, которое арабы отводятъ религіи,— видно, что Мартынъ Лютеръ ни на грошъ не интересовался этимъ дломъ, — а изъ гороскопа, направленнаго на соединеніе Марса, они также ясно опредлили, что онъ долженъ умереть съ проклятіями и хулой на устахъ, въ порыв которыхъ его душа (пропитанная грховностью) поплыветъ по втру въ озеро Адскаго огня.

Маленькимъ возраженіемъ на это со стороны лютеранскихъ ученыхъ было то, что осуждена плыть такимъ образомъ по втру несомннно душа другого человка, рожденнаго октября 22-го, 83,— ибо изъ метрическихъ книгъ Эйслебена, въ провинціи Мансфельтъ, явствуетъ, что Лютеръ родился не въ 1483 году, а въ 1484 г., и не въ 22-й день октября, а въ 10 ноября, наканун Мартынова дня, откуда онъ и получилъ имя Мартына.

Я долженъ на минуту прервать мой переводъ, ибо я знаю, что, не сдлай я этого, я былъ-бы не боле въ состояніи сомкнуть глаза въ постели, чмъ Кведлингбергская игуменья. Я длаю это для того, чтобы сказать читателю, что отецъ мой никогда не читалъ моему дяд Тоби этого мста изъ Слокенбергія иначе, какъ съ торжествомъ, не надъ дядей Тоби, ибо онъ никогда ему въ этомъ не противорчилъ, но надъ цлымъ свтомъ.

— Теперь ты видишь, брать Тоби, говорилъ онъ, поднимая на него свой взглядъ, ‘что крестныя имена не такія безразличныя вещи’,— еслибы Лютеръ былъ названъ какимъ-нибудь другимъ именемъ, а не Мартыномъ, онъ былъ-бы осужденъ на вчныя времена, не то, чтобы я смотрлъ на Мартына, какъ на хорошее имя, прибавляетъ онъ, — я далекъ отъ этого: оно только нсколько лучше средняго, да и то немного, и однако, какъ это ни мало, ты видишь, что оно оказало таки ему услугу.

Мой отецъ сознавалъ слабость этой подпорки его гипотезы такъ-же хорошо, какъ это могъ-бы ему доказать самый лучшій логикъ, однако (до того поразительна въ то-же время слабость человка), когда она попадалась ему на пути, онъ никакъ не могъ не воспользоваться ею, и, конечно, по этой именно причин, мой отецъ не перечитывалъ ни одного изъ Гофенъ Слокенбергіевыхъ разсказовъ даже съ половиннымъ восторгомъ — хотя въ его Декадахъ есть не мало повстей, столь-же занимательныхъ, какъ та, которую я представляю вамъ въ перевод:— она льстила разомъ двумъ самымъ страннымъ его гипотезамъ — объ Именахъ и о Носахъ.— Я осмлюсь сказать, что онъ могъ-бы перечитать вс книги Александрійской библіотеки {Самая знаменитая библіотека древности, находившаяся въ Александріи, въ Египт, при основаніи ея Птоломеемъ-Сотеромъ, въ ней насчитывалось уже 54,800 томовъ, при его преемникахъ число ихъ было доведено до 700,000, она была уничтожена пожаромъ во время завоеванія Цезаремъ Египта.}, еслибы судьба не позаботилась о нихъ иначе, и не встртилъ-бы книги или мста въ ней, которое разомъ ударило-бы два такихъ гвоздя по самой головк.

Оба страсбургскихъ университета сильно тянули это дло о лютеровскомъ плаваніи. Протестантскіе ученые доказали, что онъ не поплылъ прямо по втру, какъ утверждали католическіе ученые, а какъ всякій зналъ, что никакое плаваніе прямо противъ втра невозможно, — то они собирались поршить (въ случа, если онъ поплылъ), каковъ былъ уголъ его отклоненія:— обогнулъ-ли Мартынъ Мысъ, или попалъ на подвтренный берегъ, и нтъ сомннія — ибо ршеніе этого было-бы весьма поучительно, по крайней мр для знатоковъ этого рода мореплаванія — что они увлеклись-бы этимъ въ ущербъ величин чужестранцева носа, еслибы величина чужестранцева носа не отвлекла отъ ихъ занятія вниманія свта:— ихъ дломъ было послдовать за нимъ.

Кведлингбергская игуменья и ея четыре сановницы не были помхой,— ибо громадность чужестранцева носа занимала ихъ воображеніе не мене, чмъ ихъ вопросъ совсти: дло о юбочныхъ дыркахъ стыло, однимъ словомъ, типографщикамъ было приказано разобрать наборъ… всякія противорчія прекратились.

Можно было поставить четыреугольную шапочку съ серебряной кисточкой на верхушк противъ орховой скорлупки, что всякій отгадаетъ, на какой сторон носа распадутся оба университета.

— Это выше разума, кричали ученые одной стороны.

— Это ниже разума, кричали другіе.

— Это истина, кричалъ одинъ.

— Это ерунда, сказалъ другой.

— Это возможно, кричалъ одинъ.

— Это невозможно, сказалъ другой.

— Могущество Божіе безконечно, кричали носаріанцы:— онъ можетъ сдлать все.

— Онъ не можетъ сдлать ничего такого, возражали антиносаріанцы,— что заключаетъ въ себ противорчія.

— Онъ можетъ сдлать вещество мыслящимъ, сказали носаріанцы.

— Такъ-же несомннно, какъ вы можете сдлать бархатную шапку изъ свиного уха, возражали антиносаріанцы.

— Онъ не можетъ изъ двухъ и двухъ сдлать пяти, возразили католическіе ученые.

— Это ложно, сказали ихъ оппоненты.

— Безграничное могущество есть безграничное могущество, сказали ученые, поддерживавшіе дйствительность носа.

— Оно простирается только на вещи возможныя, возражали лютеране.

— Клянемся Богомъ небеснымъ, вскричали ученые-паписты,— онъ можетъ сдлать носъ, если найдетъ это удобнымъ, величиной съ страсбургскую колокольню.

Однако, въ виду того, что страсбургская колокольня самая большая и высокая церковная колокольня въ свт, антиносаріанцы отрицали возможность ношенія человкомъ — по крайней мр, человкомъ средняго роста — носа въ 575 футъ длиною. Ученые-паписты клялись, что это возможно.— Лютеранскіе ученые говорили: Нтъ, это невозможно.

Это сразу подняло новый споръ, которому они долго предавались, относительно размровъ и ограниченій нравственныхъ и естественныхъ свойствъ Божества.— Это противорчіе естественно привело ихъ къ ом Аквинскому {Св. ома Аквинскій родился въ 1227 году и умеръ въ 1274 г. Онъ происходилъ изъ древней итальянской фамиліи Роккасерра и съ раннихъ лтъ выказывалъ призваніе къ монашеской жизни. Онъ былъ величайшимъ богословомъ-философомъ среднихъ вковъ, и нтъ почти ни одного богословско-философскаго вопроса, на который онъ не откликнулся-бы въ своихъ многочисленныхъ и чрезвычайно уважаемыхъ трудахъ по богословію, философіи и психологіи.}, а ома Аквинскій — къ чорту.

О нос чужестранца вскор не было боле и слышно, онъ служилъ имъ только фрегатомъ, спустившимъ ихъ въ потокъ схоластическаго богословія, а тамъ уже они сами по плыли передъ втромъ.

Горячность пропорціональна недостатку истиннаго знанія.

Споръ о свойствахъ и т д., вмсто того, чтобы охладить — наоборотъ, разжегъ воображеніе страсбургцевъ до самой необыкновенной степени.— Чмъ мене они понимали въ этомъ дл, тмъ боле удивлялись ему, горевали, оставались неудовлетворенными въ своихъ желаніяхъ. Они видли, что ихъ ученые — Пергаментаріи, Мдіаріи и Терпентаріи, съ одной стороны, и ученые-паписты, съ другой — вс уплыли изъ виду, точно Пантагрюель и его спутники въ поискахъ оракула бутылки.

Бдные страсбургцы остались на берегу.

Что тутъ было длать?— Откладывать невозможно.— гамъ усилился — вс были въ безпорядк, — городскія ворота оставались открытыми.

Несчастные страсбургцы! была-ли въ кладовыхъ природы — была-ли въ складахъ учености — была-ли въ обширномъ арсенал случая — хотя одна единственная машина, которую не вытаскивали бы, чтобы помучить ваши любопытства и растянуть ваши желанія,— которая, по указанію руки судьбы, не играла-бы на вашихъ сердцахъ.— Я мокаю свое перо въ чернила не для того, чтобы извинить вашу сдачу, а чтобы написать вамъ панегирикъ. Покажите мн городъ, до того изнуренный ожиданіемъ, который не лъ, не пилъ, не спалъ, не молился и не откликался на призывы ни религіи, ни природы въ продолженіе двадцати семи дней подрядъ, который могъ-бы выдержать еще цлый день!

На двадцать восьмой день, учтивый чужестранецъ общалъ возвратиться въ Страсбургъ.

Семь тысячъ каретъ (Слокенбергій, конечно, сдлалъ какую-нибудь ошибку въ цифровыхъ знакахъ),— 7000 каретъ, 15000 одноконныхъ пролетокъ, 20000 телгъ, набитыхъ до-полна сенаторами, совтниками и синдиками, — старухами, вдовами, женами, двицами, канониками, наложницами — всми въ своихъ каретахъ.— Кведлингбергская игуменья, съ настоятельницей, деканшей и подуставщицей открывали шествіе въ одной карет, а страсбургскій деканъ, съ четырьмя старшими сановниками его ордена, халъ отъ нея по лвую руку, — остальные слдовали въ разсыпную — какъ могли: кто верхомъ, кто пшкомъ, кого вели, кого везли, кто опускался внизъ по Рейну, кто шелъ по этому пути, кто по тому — вс отправились съ восходомъ солнца на дорогу встрчать учтиваго чужестранца.

Теперь мы быстро подвигаемся къ катастроф моего разсказа,— я говорю катастроф (восклицаетъ Слокенбергій), ибо разсказъ съ правильно расположенными частями радуетъ (gaudet) не только въ катастроф и перипетіяхъ драмы, но радуетъ, кром того, и во всхъ основныхъ и главныхъ ея частяхъ,— онъ иметъ свой протазисъ, епитазисъ, катастазисъ, свою катастрофу или перипетію, которые выростаютъ одинъ изъ другого въ томъ порядк, въ какомъ первоначально насадилъ ихъ Аристотель — и безъ которыхъ, говоритъ Слокенбергій, лучше совсмъ не разсказывать разсказа, а оставить его при себ.

Во всхъ моихъ десяти разсказахъ, въ каждой изъ десяти декадъ, привязалъ я, Слокенбергій, каждый изъ этихъ разсказовъ такъ-же крпко къ этому правилу, какъ настоящій — о чужестранц и его нос.

Отъ перваго его переговора съ часовымъ до вызда изъ Страсбурга, посл того, какъ онъ снялъ свои алые атласные брюки — это протазисъ или первое вступленіе, въ которомъ только затронуты характеры personarum dramatis и едва начато содержаніе.

Епитазисъ, въ которомъ дйствіе развивается полне и возвышается до тхъ поръ, пока оно не достигнетъ высшей точки, называемой катастазисомъ и занимающей обыкновенно 2-е и 3-е дйствіе, заключается въ томъ суетливомъ період моей повсти, который простирается отъ первой ночной тревоги, поднятой носомъ, до заключенія лекцій о немъ трубачевой жены посреди большой площади, а отъ перваго вступленія ученыхъ въ пререканія — до окончательнаго отплытія ученыхъ, оставившихъ страсбургцевъ въ отчаяніи на берегу — это катастазисъ, или созрваніе приключеній и страстей для раскрытія ихъ въ 5-мъ дйствіи.

Оно начинается выступленіемъ страсбургцевъ на франкфуртскую дорогу и оканчивается распутываніемъ лабиринта и приведеніемъ героя изъ состояніе безпокойства (какъ называетъ его Аристотель) въ состояніе отдохновенія и спокойствія.

Это, говоритъ Гафенъ Слокенбергій, составляетъ катастрофу или перипетію моего разсказа, и къ этой именно части его я и собираюсь перейти.

Мы оставили чужестранца спящимъ за занавской,— теперь онъ выступаетъ на сцену.

— Что ты настораживаешь уши?— Это только человкъ верхомъ на лошади,— были послднія слова, съ которыми чужестранецъ обратился къ своему мулу. Неудобно было тогда-же сказать читателю, что мулъ поврилъ своему хозяину на-слово, и безо всякихъ но и если пропустилъ мимо себя путешественника и его лошадь.

Путешественникъ очень спшилъ и старался попасть въ Страсбургъ въ ту же ночь. Какой я дуракъ, сказалъ путешественникъ самъ себ, отъхавши съ лигу дальше,— если воображаю попасть сегодняшней ночью въ Страсбургъ!— Страсбургъ! великій Страсбургъ, столицу всего Эльзаса! Страсбургъ, имперскій городъ! Страсбургъ, самостоятельное государство! Страсбургъ, занятый гарнизономъ въ пять тысячъ самаго лучшаго войска въ цломъ свт!— Увы! еслибы я въ настоящую минуту находился у воротъ Страсбурга, я и то не могъ бы купить себ доступъ въ него за дукатъ,— да что! за полтора дуката:— это слишкомъ дорого, лучше вернуться въ послдній трактиръ, который я прохалъ, чмъ ночевать я самъ не знаю гд, или платить не всть какія деньги. Путешественникъ, мысленно длая эти разсужденія, повернулъ назадъ морду своей лошади и, три минуты спустя посл того, какъ чужестранецъ былъ отведенъ въ свою комнату, подъзжалъ къ тому же трактиру.

— У насъ есть въ дом копченое сало, сказалъ хозяинъ, и хлбъ, а до одиннадцати часовъ сегодняшней ночи было и три яйца, но одинъ чужестранецъ, прибывшій съ часъ тому назадъ, заказалъ изъ нихъ яичницу, и больше у насъ нтъ ничего.

— Увы! сказалъ путникъ, какъ я ни утомленъ, но не хочу ничего, кром постели.

— У меня есть одна изъ самыхъ мягкихъ въ Эльзас, сказалъ хозяинъ.— Чужестранецъ, продолжалъ онъ, долженъ былъ-бы спать на ней, ибо это моя лучшая постель, еслибы не былъ тому помхой его носъ.

— У него врно насморкъ, сказалъ путникъ.

— Нтъ, насколько мн извстно, вскричалъ хозяинъ.— Но это походная кровать, и Ясинта, сказалъ онъ, поглядывая на горничную, вообразила, что ему тамъ негд будетъ повернуть своего носа.

— Почему? вскричалъ путникъ, отскакивая назадъ.

— Такой ужъ длинный носъ, отвчалъ хозяинъ.

Путникъ вперилъ свои глаза въ Ясинту, потомъ въ землю,— опустился на правое колно и положилъ руку на грудь.— Не тужите надъ моимъ волненіемъ, сказалъ онъ, поднимаясь на ноги.

— Это не шутка, сказала Ясинта, это самый славный носъ!

Путникъ снова припалъ на одно колно и положилъ руку на грудь.— Въ такомъ случа, сказалъ онъ, поднимая взоры къ небу, ты привело меня къ концу моего странствованія,— это Діего.

Путникъ былъ братъ Юліи, столь часто призываемой чужестранцемъ въ ту ночь, когда онъ халъ изъ Страсбурга верхомъ на своемъ мул, онъ пріхалъ отъ нея за нимъ. Онъ сопровождалъ свою сестру изъ Вальядолида, черезъ Пиренейскія горы, по Франціи, и долженъ былъ, въ своей погон за нимъ, распутывать не одну нить, запутанную въ частыхъ извилинахъ и неожиданныхъ оборотахъ на тернистомъ пути любовника.

Юлія не выдержала этого и не въ состояніи была сдлать ни шага дальше Ліона, гд она захворала отъ многихъ безпокойствъ нжнаго сердца, о которыхъ вс говорятъ, хотя мало кто ихъ чувствуетъ, у нея, однако, какъ разъ хватило силъ, чтобы написать Діего письмо, и, умоливъ своего брата не показываться ей на глаза до тхъ поръ, пока онъ не отыщетъ его и не положитъ ея письма въ его руку,— Юлія слегла въ постель.

Хотя походная кровать и была мягче всхъ въ Эльзас, однако Фернандецъ (таково было имя ея брата) не могъ сомкнуть въ ней глазъ. Едва разсвло, какъ онъ уже всталъ, и, услыхавъ, что Діего поднялся также, вошелъ въ его комнату и исполнилъ порученіе своей сестры.

Содержаніе письма было слдующее:

‘Sign. Діего.

‘Справедливы-ли были подозрнія, возбужденныя во мн вашимъ носомъ, или нтъ — не время ршать теперь, достаточно того, что у меня не хватило твердости подвергнуть ихъ дальнйшему испытанію.

‘Какъ могла я такъ мало знать себя, пославши мою приставницу воспретить вамъ являться впредь подъ моимъ окномъ? И какъ я могла такъ мало знать васъ, Діего, чтобы вообразить, что вы останетесь на одинъ день въ Вальядолид, чтобы облегчитъ мои сомннія?.. Неужели я должна была быть покинута, Діего, за то, что дала себя обмануть? И разв было добро поймать меня на слов — справедливы-ли были мои подозрнія или нтъ — и оставить меня, какъ вы это сдлали, въ добычу такой неувренности и грусти?

‘Какъ отнеслась къ этому Юлія — скажетъ вамъ мой братъ, когда положитъ это письмо въ ваши руки, онъ скажетъ вамъ, какъ скоро она раскаялась въ необдуманномъ приказаніи, которое она вамъ послала,— съ какой безумной поспшностью она полетла къ своему окошку, и сколько дней и ночей она оставалась возл него недвижимо, опершись на локоть и глядя въ сторону, откуда приходилъ, бывало, Діего.

‘Онъ скажетъ вамъ, какъ, при всти о вашемъ отъзд, ея веселость покинула ее, какъ сердце ея болло, какъ жалобно она стонала, какъ низко поникла головой. О Діего! сколько утомительныхъ шаговъ сдлала я, ведомая за руку состраданіемъ моего брата, ища васъ и терзаясь! Какъ далеко завело меня желаніе, когда истощились силы! И сколько разъ дорогой я падала безъ чувствъ, опускаясь въ его объятія, имя лишь настолько силъ, чтобы вскричать: о, мой Діего!

‘Если нжность вашего поведенія не обманула меня относительно вашего сердца, вы прилетите ко мн почти такъ-же скоро, какъ улетли отъ меня, но какъ-бы вы ни спшили,— вы прибудете лишь чтобы увидть мою кончину — Это горькая чаша, Діего, но увы! она еще горше оттого, что я умираю не….!’

Она не могла продолжать дале.

Слокенбергій предполагаетъ, что неоконченное слово должно было быть: не убдившись, но у нея не хватило силъ, чтобы кончить письмо.

Сердце нжнаго Діего переполнилось при чтеніи этого письма:— онъ веллъ немедленно осдлать своего мула и лошадь Фернандеца, а какъ при сильныхъ волненіяхъ души никакое прозаическое изліяніе не можетъ сравниться съ стихотворнымъ, то случай, столь-же часто наталкивающій насъ на лкарства, какъ и на болзни, бросилъ ему кусокъ угля въ окно, Діего воспользовался имъ, и, пока дворникъ приготовлялъ его мула, слдующимъ образомъ облегчилъ на стн свою мысль:

ОДА

Рзки и нестройны ноты любви,

Если только не моя Юлія ударяетъ по ихъ клавишамъ,

Ея рука одна можетъ затронуть ту струну,

Чье сладкогласное коле-

баніе прельщаетъ сердце,

И властвуетъ надо всмъ человкомъ пріятною властью.

2-я.

О Юлія!

— Эти строки были весьма естественны — ибо он совсмъ не относились къ длу, говоритъ Слокенбергій, и жаль, что ихъ не было больше, но произошло-ли это оттого, что sign. Діего медленно сочинялъ стихи — или оттого, что дворникъ быстро сдлалъ муловъ — не доказано, достоврно лишь то, что мулъ Діего и лошадь Фернандеца были готовы и стояли у дверей трактира раньше, чмъ Діего подготовилъ свою вторую строфу, поэтому, не ожидая конца оды, они оба сли верхомъ, выхали на дорогу, перехали черезъ Рейнъ, перескли Эльзасъ, направили свой путь къ Ліону, и, прежде чмъ страсбургцы съ Кведлингбергской игуменьей отправились въ походъ,— Фернандецъ, Діего и его Юлія переправились черезъ Пиренейскія горы и благополучно добрались до Вальядолида.

Нтъ надобности объяснять свдущему въ географіи читателю, что, когда Діего былъ въ Испаніи,— было невозможно встртить учтиваго чужестранца на Франкфуртской дорог, достаточно сказать, что страсбургцы испытали всю силу любопытства — этого сильнйшаго изъ безпокойныхъ желаній, и что они въ теченіе трехъ дней и трехъ ночей толкались взадъ и впередъ по Франкфуртской дорог, обуянные бурнымъ азартомъ этой страсти,— прежде чмъ могли ршиться разойтись по домамъ,— когда, увы, уже приготовилось событіе, наиболе тягостное изъ всхъ, которыя могутъ постигнуть свободный народъ.

Такъ-какъ объ этой перемн въ длахъ страсбургцевъ часто говорятъ, хотя мало кто ее понимаетъ, то я представлю свту разъясненіе ея въ десяти словахъ, говоритъ Слокенбергій, и положу конецъ своему разсказу.

Каждый слышалъ о великой систем Всемірной Монархіи, написанной по приказанію г-на Кольбера и поданной, въ вид рукописи, въ руки Людовика XIV, въ 1664 году.

Хорошо извстно, что однимъ изъ многихъ требованій этой системы было завладніе Страсбургомъ для облегченія во всякое время доступа въ Швабію и нарушенія спокойствія Германіни что вслдствіе этого плана Страсбургъ имлъ наконецъ несчастіе попасть въ ихъ руки.

Удлъ немногихъ — прослживать истинныя причины подобныхъ переворотовъ: простой народъ ищетъ ихъ слишкомъ высоко,— государственные люди слишкомъ низко, истина (хотя разъ) лежитъ по середин.

— Что за гибельная вещь — народная гордость свободнаго города! восклицаетъ одинъ историкъ.— Страсбургцы считали принятіе имперскаго гарнизона за умаленіе своей свободы — и потому стали добычей французскаго.

— Судьба страсбургцевъ, говоритъ другой, можетъ служить всмъ свободнымъ народамъ урокомъ бережливости. Они упреждали свои годовые доходы, подводили себя подъ подати, истощали свои силы и. въ конц концовъ, стали настолько слабымъ народомъ, что не въ силахъ были держать свои ворота запертыми, такимъ образомъ, французы толкнули ихъ — и они открылись!

— Увы! увы! восклицаетъ Слокенбергій-это не французы, а любопытство открыло ихъ настежъ.— Дйствительно, французы, которые всегда на-сторож, увидавъ страсбургцевъ — мужчинъ, женщинъ и дтей, шествующихъ во слдъ чужестранцеву носу — послдовали каждый за своимъ и вошли въ городъ.

Торговля и промышленность съ тхъ поръ постоянно приходили въ упадокъ и опускались, но не въ силу какой-либо изъ тхъ причинъ, которымъ приписывали это коммерческія головы, ибо страсбургцы оказались не въ состояніи продолжать свои дла, благодаря лишь тому, что носы такъ занимали ихъ умы.

— Увы! увы! вскрикиваетъ Слокенбергій, длая восклицаніе, — это не первая и, я боюсь, не послдняя крпость, которая пріобртается или теряется носами.

КОНЕЦЪ СЛОКЕНБЕРГІЕВА РАЗСКАЗА.

ГЛАВА LXXXVII.

Со всей этой ученостью о носахъ постоянно въ голов, со столькими семейными предразсудками и десятью декадами такихъ разсказовъ, всегда дополняющими ихъ — можно ли было, при такихъ тонкихъ — былъ-ли это настоящій носъ?— возможно-ли было, чтобы человкъ съ такими тонкими чувствами, какъ мой отецъ, перенесъ подобный ударъ, внизу-ли или наверху, въ какой-либо другой поз, чмъ та самая, которую я описалъ?

Упадите на кровать двнадцать разъ, — позаботившись только предварительно о томъ, чтобы поставить сбоку на стул зеркало — да былъ-ли у чужестранца носъ настоящій, или фальшивый?

Сказать это заране, сударыня, значило бы оказать несправедливость одному изъ лучшихъ разсказовъ въ крещеномъ мір,— а именно десятому десятой декады, который непосредственно слдуетъ за выше приведеннымъ.

— Эта повсть, восклицаетъ Слокенбергій немного торжественно,— была оставлена мною для заключительнаго разсказа всей моей работы, ибо я отлично знаю, что когда я доскажу, а читатель дочитаетъ ее — то совсмъ пора будетъ намъ обоимъ закрыть эту книгу, потому, продолжаетъ Слокенбергій, что я не знаю ни одного разсказа, который сколько-нибудь могъ бы сойти посл этого.

Дйствительно, это разсказъ!

Онъ начинается съ перваго свиданія въ Ліонскомъ трактир когда Фернандецъ оставилъ учтиваго чужестранца вдвоемъ съ своей сестрой Юліей въ ея комнат — и носитъ надписаніе:

ЗАТРУДНЕНІЯ ДІЕГО И ЮЛІИ.

О, небо! странное ты существо, Слокенбергій! какой странный взглядъ открылъ ты на запутанность женскаго сердца! какъ это можетъ быть переведено — и однако, если этотъ образецъ Слокенбергіевыхъ разсказовъ, вмст съ отмнностью его морали, понравятся свту, тома два ихъ будетъ переведено — иначе, какъ это можетъ быть переведено на хорошій англійскій языкъ — я не имю никакого понятія.— Мстами кажется, будто не достаетъ для ясности какого-нибудь шестого смысла. Что можетъ онъ разумть подъ летучей зрачковатостью глупой, низменной, сухой болтовни, на пять тоновъ ниже природнаго тона — что какъ вамъ извстно, сударыня, едва слышне шопота? Въ ту минуту, какъ я произнесъ эти слова, я замтилъ попытку колебанія въ связкахъ, находящихся въ полости сердца. Мозгъ не обратилъ на это вниманія. Они часто бываютъ между собою въ плохихъ отношеніяхъ: мн показалось, что я это понялъ. У меня совсмъ не было мыслей. Движеніе не могло быть безпричинно. Я потерялся. Я ничего тутъ не могу понять, если только голосъ (въ этомъ случа немногимъ сильне шопота) не заставитъ глаза неизбжно не только приблизиться на шесть вершковъ разстоянія, но и заглянуть одни другимъ въ зрачки. Не опасно-ли это? Но этого нельзя избжать: ибо, если смотрть вверхъ въ потолокъ — оба подбородка неизбжно встртятся, а если смотрть внизъ другъ другу на колни, лбы придутъ въ непосредственное соприкосновеніе — что сразу положитъ конецъ бесд — я говорю о ея чувствительной части. То, что остается, сударыня, не стоитъ того, чтобы за нимъ нагибаться.

ГЛАВА LXXXVIII.

Мой отецъ лежалъ, вытянувшись поперекъ постели, такъ неподвижно, какъ будто его столкнула рука смерти, цлыхъ полтора часа — прежде чмъ онъ началъ постукивать по полу пальцами свсившейся черезъ край кровати ноги. На сердц у моего дяди Тоби стало отъ этого цлымъ фунтомъ легче.— Черезъ нсколько мгновеній пришла въ чувство и его лвая рука, пальцы которой все время опирались на ручку ночного горшка, онъ отодвинулъ его дальше подъ занавску — поднялъ, окончивши это, руку и положилъ ее на грудь, произнесъ: гм!— Мой добрый дядя Тоби съ безконечнымъ удовольствіемъ отвтилъ тмъ же, онъ съ радостью вставилъ бы фразу успокоенія, воспользовавшись открывшейся брешью, но не имя, какъ я уже говорилъ, способностей въ этомъ направленіи и боясь при томъ, чтобы не выступить съ чмъ-нибудь такимъ, что могло бы только ухудшить и безъ того плохое дло — онъ удовольствовался, смиренно опершись подбородкомъ о поперечину своего костыля.

Теперь, сжатіе-ли укоротило лицо моего дяди Тоби, придавъ ему боле удовлетворительный овалъ,— или человколюбивое его сердце, замтивъ, что братъ его начинаетъ выходить изъ моря охватившихъ его огорченій, подтянуло его мускулы — такъ что давленіе на подбородокъ только удвоило и безъ того сіявшую на лиц его кротость — ршить не трудно.— Мой отецъ, взглянувъ на него, увидлъ на его лиц столько лучезарнаго свта, что его угрюмость и горе растаяли въ одно мгновеніе.

Онъ прервалъ молчаніе слдующимъ образомъ:

ГЛАВА LXXXIX.

— Получалъ-ли когда-либо человкъ, вскричалъ мой отецъ, приподнимаясь на локт и переворачиваясь на противоположную сторону постели, гд мой дядя Тоби сидлъ въ своемъ старомъ завшанномъ кресл, опираясь подбородкомъ на костыль,— получалъ-ли когда-либо бдный, несчастный человкъ, братъ Тоби, вскричалъ мой отецъ, столько ударовъ?— Наибольшее число, которое я видлъ, сказалъ дядя Тоби (звоня въ колокольчикъ у изголовья постели, чтобы позвать Трима), было отпущено гренадеру, кажется, въ Маккейевомъ полку.

Еслибы мой дядя Тоби прострлилъ пулей сердце моего отца, онъ и то не повалился бы боле неожиданно носомъ въ одяло.

— Боже мой. сказалъ мой дядя Тоби.

ГЛАВА ХС.

— Это вдь было въ Маккейевомъ полку, сказалъ мой дядя Тоби, что такъ безжалостно запороли гренадера, изъ-за дукатовъ.

— О, Христосъ! онъ былъ невиновенъ! вскричалъ Тримъ съ глубокимъ вздохомъ. А его отстегали кнутами, ваша милость, чуть не до дверей смерти.— Лучше-бы они его застрлили сразу, какъ онъ и умолялъ — и онъ-бы прямо отправился на небо, ибо онъ былъ такъ-же невиненъ, какъ и ваша милость.

— Спасибо теб, Тримъ, промолвилъ мой дядя Тоби.

— Я не могу подумать, продолжалъ Тримъ, о несчастіяхъ его и моего брата Тома — мы вдь были вс трое товарищами по школ — безъ того, чтобы не заплакать, какъ трусъ.

— Слезы не доказываютъ трусости, Тримъ, я самъ роняю ихъ нердко! вскричалъ мой дядя Тоби.

— Я знаю это, ваша милость, отвчалъ Тримъ,— а потому и самъ не стыжусь этого.— Но подумать, ваша милость, продолжалъ Тримъ — и слеза украдкой появилась при этомъ на его глазу — подумать, что два добродтельныхъ юноши, съ такими горячими честными сердцами, какія только могъ сотворить Господь,— дти честныхъ людей, съ радостнымъ духомъ отправившіеся искать счастья на свт — и, вдругъ, попали въ такія невзгоды!— Бдный Томъ! терзаться въ пытк ни за что — за какой-то за бракъ со вдовою жида, которая торговала сосисками!— а душа честнаго Дика Джонсона выбита изъ тла за дукаты, которые другой положилъ въ свой ранецъ! О это несчастія! вскричалъ Тримъ, вынимая свой носовой платокъ — это такія несчастія, ваша милость, изъ за которыхъ можно лечь и заплакать.

Мой отецъ невольно покраснлъ.

— Было-бы несправедливо, Тримъ, сказалъ мой дядя Тоби, еслибы ты когда-либо испыталъ собственное горе, ты такъ нжно отзывчивъ на чужое.

— Да, отвчалъ капралъ, съ боле радостнымъ лицомъ,— ваша милость знаетъ, что у меня нтъ ни жены, ни ребенка, я не могу имть невзгодъ, на этомъ свт.— Мой отецъ не могъ удержаться отъ улыбки.

— Мене чмъ кто-либо другой, Тримъ, отвчалъ мой дядя Тоби, и я даже не могу себ представить, чтобы человкъ съ твоимъ веселымъ сердцемъ могъ страдать — разв отъ недостатка или бдности въ старые годы, Тримъ, когда ты уже не будешь боле способенъ ни къ какой работ и переживешь своихъ друзей.

— Э, ваша милость, чего бояться, отвчалъ Тримъ весело.

— Вотъ я-бы и хотлъ, чтобы теб нечего было бояться, Тримъ, сказалъ мой дядя Тоби. А потому.— продолжалъ мой дядя Тоби, бросая свой костыль и вставая, при слов потому, на ноги — въ вознагражденіе твоей долгой врности, Тримъ, и той доброты твоего сердца, которой я имлъ столько доказательствъ, пока у твоего барина есть шиллингъ, ты не будешь, Тримъ, просить въ другомъ мст и пенни.

Тримъ пытался благодарить моего дядю Тоби, но былъ по въ силахъ: слезы текли по его щекамъ быстре, нежели онъ поспвалъ утирать ихъ. Онъ сложилъ руки на груди, отвсилъ земной поклонъ, и заперъ за собою дверь.

— Я оставилъ Триму мою лужайку, вскричалъ мой дядя Тоби.— Мой отецъ улыбнулся.— Я оставилъ ему, кром того, еще и пенсію, продолжалъ мой дядя Тоби.— Мой отецъ принялъ серьезный видъ.

ГЛАВА ХСI.

— Разв теперь время, сказалъ мой отецъ про себя, говорить о пенсіяхъ и гренадерахъ.

ГЛАВА XCII.

Когда мой дядя Тоби впервые упомянулъ о гренадер, отецъ мой, какъ я уже сказалъ, упалъ носомъ прямо въ одяло, и такъ внезапно, словно мой дядя Тоби его застрлилъ, но тогда не было прибавлено, что вс прочіе члены и суставы моего отца мгновенно вернулись, вмст съ его носомъ, къ тому точно положенію, въ которомъ онъ (какъ было выше описано) раньше лежалъ, такъ что когда капралъ Тримъ вышелъ изъ комнаты и мой отецъ почувствовалъ себя расположеннымъ встать съ постели, то ему пришлось снова пройти черезъ вс приготовительныя движенія, прежде чмъ ему удалось это сдлать.

— Положенія, сударыня, ничто: вся суть въ переход отъ одного положенія къ другому — какъ подготовленіе и разршеніе диссонанса въ гармонію.

По этой причин мой отецъ снова отбарабанилъ туже арію носкомъ по полу, — подтолкнулъ ночной горшокъ еще дальше подъ занавску, произнесъ: ‘гмъ’ — приподнялся на локт и уже собирался обратиться къ моему дяд Тоби — какъ, вспомнивъ неудачу своей первой попытки на этомъ поприщ, онъ всталъ на ноги, и, проходя въ третій разъ по комнат, вдругъ остановился передъ моимъ дядей Тоби, и прикасаясь тремя первыми пальцами правой руки къ ладони лвой и слегка наклоняясь, обратился къ моему дяд Тоби съ слдующей рчью:

ГЛАВА XCIII.

— Когда я размышляю, братъ Тоби, о человк и смотрю на ту темную сторону его, которая представляетъ его жизнь открытой для столькихъ источниковъ терзанія, когда я подумаю, братъ Тоби, какъ часто мы димъ хлбъ огорченія, для котораго мы рождены, какъ для части нашего наслдства…— Я не родился ни для чего, замтилъ дядя Тоби, перебивая моего отца, кром моего офицерскаго патента — Какъ! сказалъ мой отецъ: разв дядя не оставилъ теб ежегодныхъ ста двадцати фунтовъ?— Что-же могъ бы я длать безъ нихъ? возразилъ мой дядя Тоби.— Это другой вопросъ, сказалъ мой отецъ раздражительно, а я говорю, Тоби, что когда пробжитъ перечень всхъ тхъ передержекъ и грустныхъ итоговъ, которыми обременено человческое сердце, — становится удивительно — какія скрытыя средства помогаютъ разуму устоять противъ этого и выдерживать, какъ онъ это длаетъ, тяготющіе надъ нашею природой налоги.— Помощь Всемогущаго Бога! вскричалъ мой дядя Тоби, поднимая взоры къ небу и крпко сжимая об ладони,— а никакъ не собственныя наши силы, братъ Шенди, — часовой въ деревянной будк могъ-бы съ одинаковымъ успхомъ пытаться устоять противъ отряда изъ пятидесяти человкъ! Мы поддерживаемся благодатью и помощью добрйшаго Существа.

— Это значитъ разрзать узелъ, сказалъ мой отецъ, вмсто того, чтобы развязать его. Но позволь мн, братъ Тоби, ввести тебя нсколько глубже въ эту тайну.

— Отъ всего сердца, отвчалъ мой дядя Тоби.

Мой отецъ немедленно перемнилъ свою позу на ту, въ которой такъ прекрасно изображенъ Рафаэлемъ Сократъ въ его Аинской школ, вамъ, какъ знатоку, конечно, извстно, что поза его такъ удачно задумана, что ею выражается даже особенность Сократова пріема въ разсужденіи,— ибо онъ держитъ указательный палецъ лвой руки между большимъ и указательнымъ правой, такъ что кажется, будто онъ говоритъ распутнику, котораго убждаетъ: ‘Ты даешь мн это и это, а объ этомъ и этомъ я тебя не спрашиваю,— они слдуютъ естественно сами собой’.

Такъ стоялъ мой отецъ, крпко держа свой указательный палецъ между указательнымъ и большимъ, и разсуждая съ моимъ дядей Тоби, который сидлъ въ старомъ кресл съ бахрамою и разноцвтными шерстяными шариками.— О Гаррикъ! какую роскошную сцену сдлали-бы изъ этого твои чудныя дарованія! и съ какою радостью написалъ-бы я другую такую, чтобы воспользоваться твоимъ безсмертіемъ, а за нимъ укрпить и свое!

ГЛАВА XCIV.

— Хотя человкъ и самый любопытный экипажъ изъ всхъ, сказалъ мой отецъ, — однако, въ то-же время, онъ до того непрочно и шатко сложенъ, что внезапные толчки и тяжелая тряска, съ которыми онъ неизбжно встрчается на своемъ неровномъ пути, двнадцать разъ на день опрокинули бы его и разсыпали на куски, еслибы не то обстоятельство, братъ Тоби, что внутри насъ есть тайная пружина.— За каковую пружину, сказалъ мой дядя Тоби, я считаю религію.— Разв она поправитъ носъ моему ребенку? вскричалъ мой отецъ, выпуская свой палецъ и ударяя одной рукой о другую.— Она для насъ все выпрямляетъ, отвчалъ мой дядя Тоби.— Выражаясь фигурально, дорогой Тоби,— можетъ быть, сказалъ мой отецъ: не знаю, но пружина, о которой я говорю, это — великая и упругая сила противодйствія злу, которая внутри насъ, она, какъ невидимая пружина въ хорошо устроенномъ механизм,— хотя и не можетъ предупредить удара, по крайней мр вліяетъ на производимое имъ на насъ впечатлніе. Вотъ, мой дорогой братъ, сказалъ отецъ, возвращая указательный палецъ на старое мсто при приближеніи къ сути дла,— еслибы мое дитя явилось на свтъ невредимымъ, неискаженнымъ въ этой драгоцнной его части,— какъ бы страненъ и безуменъ ни показался я міру съ своимъ убжденіемъ относительно крестныхъ именъ и того волшебнаго давленія, которое худыя или хорошія имена неизбжно оказываютъ на наши характеры и поведеніе — призываю небо во свидтели, что въ минуты самыхъ горячихъ благопожеланій моему ребенку, я ни разу не пожелалъ увнчать его голову большей славой и почестями, нежели какой окружили бы его Георгій или Эдуардъ.

— Но увы! продолжалъ мой отецъ, величайшее зло постигло его, а потому надо ему противодйствовать и по возможности лучше къ нему примниться. Онъ будетъ названъ Трисмегистусомъ, братъ.

— Желаю, чтобы оно оказалось подходящимъ,— отвчалъ мой дядя Тоби, вставая.

ГЛАВА XCV.

Какую главу случаевъ,— сказалъ мой отецъ, оборачиваясь на первой площадк, когда онъ и дядя Тоби спускались съ лстницы,— какую длинную главу случаевъ открываютъ намъ событія этого міра! Возьми въ руки перо и чернила, братъ Тоби, и разсчитай хорошенько.— Я въ разсчетахъ смыслю не боле этой балясины, сказалъ мой дядя Тоби, хвативши своимъ соскользнувшимъ съ нея костылемъ моего отца изо всей силы по икрамъ.— Можно было поставить сто противъ одного!.. вскричалъ мой дядя Тоби.— Я думалъ, братъ Тоби, замтилъ мой отецъ, потирая свои икры,— что ты ничего не смыслишь въ разсчетахъ.— Это былъ просто случай, сказалъ мой дядя Тоби.— Тогда онъ только прибавляетъ одинъ къ глав,— отвчалъ мой отецъ.

Двойной успхъ быстрыхъ отвтовъ моего отца сразу успокоилъ боль въ икрахъ:— хорошо, что такъ случилось (случай опять!), иначе свтъ и до сего дня не узналъ бы предмета вычисленій моего отца, угадать его едва-ли кому бы то ни было случалось.— Какая это вышла счастливая глава случаевъ! ибо это избавляетъ меня отъ безпокойства нарочно писать таковую, когда у меня и безъ нея, по истин, достаточно есть на рукахъ.— Разв я не общалъ свту главы объ узлахъ? двухъ главъ относительно того и другого конца женщины? главы о бокахъ? главы о желаніяхъ? главы о носахъ?— Да, я общалъ все это:— главу о скромности моего дяди Тоби, не говоря уже о глав о главахъ, которую я окончу, прежде чмъ пойду спать.— Клянусь боками моего прадда, я не покончу и съ половиной изъ нихъ за этотъ годъ.

— Возьми перо и чернила въ руку и разсчитай хорошенько, братъ Тоби, сказалъ мои отецъ,— и окажется одинъ изъ милліона шансовъ, чтобы изъ всхъ частей тла щипцы, по несчастью, попали какъ разъ на ту, разрушеніе которой должно повлечь за собою разрушеніе благополучія нашего дома.

— Могло бы быть хуже, возразилъ мой дядя Тоби.— Я не понимаю, какимъ образомъ? сказалъ мой отецъ.— Предположимъ, отвчалъ мой дядя Тоби, что показалось бы бедро, какъ и боялся докторъ Слопъ?

Мой отецъ подумалъ пол-минуты — посмотрлъ внизъ, прикоснулся слегка пальцемъ къ середин лба.

— Врно, сказалъ онъ.

ГЛАВА XCVI.

Не стыдно-ли длать дв главы изъ того, что происходило, пока спускались съ одной лстницы? Ибо мы добрались еще не дале первой площадки, и до низу остается еще пятнадцать ступеней, а такъ какъ мой отецъ и мой дядя Тоби въ разговорчивомъ настроеніи, то, не знаю, можетъ быть выйдетъ столько-же главъ, сколько есть ступеней. но какъ-бы это ни было, сударь, я такъ-же безсиленъ противъ этого, какъ противъ своей судьбы.— Внезапная мысль осняетъ меня: опусти занавсъ, Шенди,— я опускаю его.— Проведи здсь на бумаг черту, Тристрамъ,— я провожу ее, и скоре за новую главу.

Чорта ли я еще стану руководиться въ этомъ дл какими-нибудь другими правилами, да еслибы оно у меня было — какъ я все длаю вн правилъ, я скрутилъ бы его и разорвалъ на части, да потомъ бросилъ въ огонь.— Горячъ я? Да, и этого требуютъ обстоятельства,— славная исторія! человкъ-ли долженъ слдовать правиламъ, или правила человку?

Это надо вамъ знать, моя глава о главахъ, которую я общалъ написать, прежде чмъ уйду спать, поэтому я счелъ удобнымъ совершенно облегчить свою совсть на ночь, сразу сказавши свту все, что я знаю объ этомъ дл. Не лучше-ли это въ десять разъ, чмъ догматически выступать съ нравоучительной выставкой мудрости при повствованіи свту разсказа о жареной лошади — что главы облегчаютъ мысль, что он помогаютъ, или получаютъ преобладаніе надъ воображеніемъ — и что въ сочиненіи съ такимъ драматическимъ характеромъ он столь-же необходимы, какъ перемна декорацій,— вмст съ пятьюдесятью другими холодными причудами, которыхъ хватитъ на то, чтобы затушить огонь, на которомъ он изжарились! О, но чтобы понимать это — эту вспышку огня Діанинаго храма,— вы должны прочесть Лонгина,— зачитывайтесь: если вы ни на іоту не поумнете, прочитавши его въ первый разъ, не унывайте — перечитайте его еще.— Ависена и Лицетъ перечитали Метафизику Аристотеля по сорока разъ каждый, отъ доски до доски, и никогда не понимали ни единаго слова!— Но замтьте послдствія: — Ависена {Ависена (собственно Абу-Али-Гусейнъ) жилъ въ 980—1036 г. посл Рождества Христова. Это былъ извстный и. весьма авторитетный въ средніе вка медикъ и философъ, съ раннихъ лтъ отличавшійся въ разныхъ отрасляхъ науки и написавшій большое число книгъ. Его Libri quinque Canonis medicinae былъ весьма распространенъ въ Европ и до XVII вка служилъ основаніемъ университетскаго преподаванія медицины.} сдлался отчаяннымъ писателемъ во всякомъ род писанія — ибо онъ писалъ книги de omni scribili, что-же до Лицета (фортувіо), родившагося (какъ весь свтъ это знаетъ) foetus’омъ не боле пяти съ половиною вершковъ въ длину,— то онъ достигнулъ такой удивительной высоты въ литератур, что на писалъ книгу, съ заглавіемъ длинне его самого. Ученые понимаютъ, что я говорю о Гонопсихантропологіи {Фортуніо Личети, философъ-перипатетикъ новаго времени, родился недалеко отъ Генуи, въ 1577 году и умеръ въ 1656. Онъ былъ профессоромъ философіи въ Пиз, и потомъ физики въ Паду. Своего Gonopsychanthropologia, de origine animi bumani онъ написалъ, когда ему было девятнадцать лтъ.).— о Происхожденіи Человческой Души.

Это для моей главы о главахъ, которую я считаю за лучшую главу во всей моей книг, и поврьте мн на слово,— кто бы ни прочиталъ ее, тотъ не хуже истратитъ свое время, чмъ еслибы онъ пошелъ подбирать солому.

ГЛАВА XCVII.

— Мы все этимъ поправимъ, сказалъ мой отецъ, спускаясь одной ногой на первую ступень отъ площадки.— Этотъ Трисмегистусъ, продолжалъ мой отецъ, отдергивая ногу назадъ и поворачиваясь къ моему дяд Тоби,— былъ величайшимъ (Тоби) изъ земныхъ существъ, онъ былъ величайшимъ царемъ, величайшимъ законодателемъ, величайшимъ мыслителемъ, величайшимъ священникомъ…— Инженеромъ, сказалъ мой дядя Тоби.

ГЛАВА ХСVIII.

— А какъ поживаетъ ваша госпожа? закричалъ мой отецъ, снова длая первый шагъ съ площадки и обращаясь къ Сузанн, которую онъ увидлъ проходящей мимо подножія лстницы, съ громадной подушкой для булавокъ въ рук,— какъ поживаетъ ваша госпожа?— Такъ хорошо, сказала Сузанна пробгая и не поднимая даже глазъ,— какъ только можно ожидать.— Что я за дуракъ! сказалъ мой отецъ, снова поднимая ногу обратно:— какъ бы ни шли дла, братъ Тоби, это постоянно стереотипный отвтъ.— А ребенокъ какъ, скажите? прибавилъ мой отецъ, возвышая голосъ и заглядывая черезъ перила — Сузанна уже не слышала этого.

— Изъ всхъ загадокъ брачной жизни, сказалъ мой отецъ, переходя черезъ площадку съ намреніемъ опереться спиной о стну, пока онъ излагалъ это моему дяд Тоби.— Изъ всхъ неразршимыхъ загадокъ супружескаго состоянія, сказалъ онъ, которыхъ (ты можешь мн поврить, братъ Тоби) наберется больше ослиныхъ тюковъ, чмъ могли бы свезти вс ослы Іова — ни одна не представляетъ большей загадочности, нежели эта — что съ той самой минуты, когда хозяйка дома слегла въ постель, каждая женщина въ немъ, начиная съ барыниной фрейлины и кончая двкой, которая отбираетъ золу, становится отъ этого на цлый вершокъ выше и задаетъ больше важности на этотъ единый вершокъ, чмъ на вс остальные свои вершки, взятые вмст.

— Мн кажется, отвчалъ мой дядя Тоби, что это скоре мы опускаемся на вершокъ ниже, я, по крайней мр, всегда испытываю это, когда встрчаюсь съ женщиной, ожидающей ребенка. Это тяжелый налогъ на ту половину нашихъ ближнихъ, братъ Шенди, сказалъ мой дядя Тоби.— Это горестная для нихъ тягость, продолжалъ онъ, покачивая головой.— Да, да, это прискорбное явленіе, сказалъ мой отецъ, также покачивая головой:— но, конечно, съ тхъ поръ, какъ покачиваніе головами вошло въ обыкновеніе — ни одна пара головъ еще не покачивалась согласно вмст изъ столь различныхъ побужденій.

Господи благослови } ихъ всхъ, сказали мой дядя Тоби и

Чортъ побери } мой отецъ, каждый про себя.

ГЛАВА ХСІХ.

— Эй, ты, носильщикъ!— вотъ теб четвертакъ, зайди въ лавку къ этому книготорговцу и вызови мн критика поважне, я весьма охотно дамъ любому изъ нихъ корону {Монета въ пять шиллинговъ.}, лишь-бы онъ помогъ мн въ этой путаниц свести моего отца и дядю Тоби съ лстницы и уложить ихъ въ постель.

— Да это и давно пора, ибо, кром того, что они немного вздремнули, пока Тримъ пробуравливалъ ботфорты, но и этотъ сонъ не принесъ моему отцу ни малйшей пользы изъ-за неисправной петли — они ни разу не сомкнули глазъ съ тхъ поръ, какъ открыли ихъ, за девять часовъ до той минуты, когда Обадія ввелъ доктора Слопа въ такомъ грязномъ вид въ гостиную.

Неужели каждый день моей жизни будетъ такимъ-же суетливымъ, какъ этотъ и займетъ.— Довольно.

Я не хочу кончать этой фразы раньше, чмъ сдлаю замчаніе о странномъ положеніи длъ между читателемъ и мной, въ которомъ они находятся въ настоящее время — замчаніе, никогда не примнявшееся до того ни къ одному жизнеописательному писателю съ самаго сотворенія міра, кром меня, и, я думаю, никогда не могущее ни къ кому подойти и до его окончательной гибели, потому, хотя-бы ради одной новизны, оно должно быть достойно вниманія вашей милости.

Я въ настоящемъ мсяц цлымъ годомъ старше, чмъ былъ въ это время годъ тому назадь, и дошелъ, какъ вы видите, почти до половины моего третьяго тома {По первымъ изданіямъ.} и не дальше перваго дня моей жизни, это доказываетъ, что теперь я долженъ описать на 364 дня жизни больше, чмъ когда я только что начиналъ, такимъ образомъ, вмсто того, чтобы подвигаться впередъ по мр дальнйшей работы — какъ обыкновенные писатели, я, наоборотъ, отодвинулся на столько томовъ назадъ.— Неужели каждый день моей жизни будетъ такой-же суетливый, какъ и этотъ?— Почему нтъ — и дла и мысли въ теченіе его потребуютъ столько-же описаній, и по какой причин слдовало-бы ихъ урзать? Какъ, такимъ образомъ, я жилъ-бы какъ разъ въ 364 раза скоре, чмъ писалъ, то значитъ, чмъ боле я писалъ-бы, тмъ боле оставалось-бы мн писать и, слдовательно, чмъ боле ваши милости-бы читали, тмъ больше вамъ оставалось-бы читать.

Будетъ-ли это хорошо для глазъ вашей милости?

Для моихъ оно будетъ отлично и, еслибы мои убжденія не довели меня до смерти, я вижу, что хорошо проведу жизнь съ этой самой моей жизнью,— или, другими словами, проведу разомъ пару славныхъ жизней.

Что-же касается моего намренія относительно двнадцати томовъ въ годъ, или по тому въ мсяцъ, то оно никоимъ образомъ не измняетъ того, что ожидаетъ меня.— какъ-бы я ни писалъ и какъ-бы ни врывался, по совту Горація, въ самую середину вещей — я никогда не догоню себя, хотя-бы и подхлестывалъ и подгонялъ себя до послдней возможности. Въ худшемъ случа, у меня будетъ одинъ день впереди, сравнительно Съ моимъ перомъ, и дня довольно для двухъ томовъ, а двухъ томовъ достаточно для одного года.

Помоги небо бумажнымъ фабрикантамъ въ это благопріятное царствованіе, которое теперь открывается для насъ!— какъ я надюсь, его предусмотрительность поможетъ въ немъ всему, что оно возьметъ въ руку.

Что же касается размноженія гусей, то объ этомъ я не забочусь. Природа щедра — у меня никогда не будетъ недостатка въ рабочихъ инструментахъ.

— И такъ, другъ, ты выпроводилъ моего отца и моего дядю Тоби съ лстницы и уложилъ ихъ спать? но какъ ты это устроилъ? Ты опустилъ занавсъ у подножія лстницы. Такъ я и думалъ, что у тебя не было бы для этого иного средства.— Вотъ теб корона за безпокойство.

ГЛАВА С.

— Такъ подайте мн со стула мои брюки, сказалъ мой отецъ Сузанн.— Ни минуты нтъ времени, сударь, на ваше одванье, вскричала Сузанна:— дитя такъ почернло въ лиц, точно мой…— Точно вашъ, что? сказалъ мой отецъ, ибо, какъ вс ораторы, онъ былъ ревностнымъ искателемъ сравненій.— Боже мой, сударь, сказала Сузанна, съ ребенкомъ припадокъ.— А гд мистеръ Іорикъ?— Всегда не тамъ, гд онъ долженъ бы быть, сказала Сузанна, но его замститель въ уборной, съ ребенкомъ на рук, и ждетъ имени, — а моя госпожа велла мн бжать какъ можно скоре, чтобы узнать, не назвать ли ребенка въ честь капитана Шенди, такъ какъ онъ крестный отецъ?

‘Еслибы можно было быть увреннымъ, разсуждалъ мой отецъ съ самимъ собой, почесывая себ бровь,— что дитя умираетъ, то можно было бы, все равно, сдлать эту любезность моему брату Тоби, да и жаль было бы, въ такомъ случа, выбрасывать на него великое имя Трисмегистуса, но вдь онъ можетъ поправиться’.

— Нтъ, нтъ,— сказалъ мой отецъ Сузанн,— я сейчасъ встану.— Времени нтъ, вскричала Сузанна, ребенокъ черне моего башмака.— Трисмегистусъ, сказалъ мой отецъ. Да постой! ты вдь сосудъ съ течью, Сузанна, прибавилъ мой отецъ, можешь ли ты донести въ своей голов Трисмегистуса, просыпавши черезъ всю галлерею?— Могу-ли? воскликнула Сузанна, поспшно затворяя дверь.— Пусть меня застрлятъ, если она можетъ, сказалъ мой отецъ, выскакивая изъ постели въ темнот и шаря вокругъ себя за штанами.

Сузанна бжала что было духу вдоль по галлере.

Мой отецъ спшилъ, насколько было возможно, ища свои штаны.

Сузанна выиграла пространство и удержала его.— Это Трис… что-то такое, вскричала Сузанна.— Нтъ ни одного христіанскаго имени на свт, которое начиналось бы Тристрамъ-гистусъ, сказала Сузанна.

— Никакого тамъ нтъ гистуса, дура!— Это мое собственное имя, сказалъ священникъ, погружая при этомъ руку въ лаханку. Тристрамъ! сказалъ онъ, и проч., и проч., и проч., и проч.— Такъ былъ я названъ Тристрамомъ, и Тристрамомъ я останусь до самаго смертнаго дня.

Мой отецъ послдовалъ за Сузанной, съ халатомъ на рук и въ однихъ штанахъ, застегнутыхъ, отъ спха, на одну только пуговицу, да и та пуговица, отъ спха, была только на половину продта черезъ петлю.

— Она не забыла имя? закричалъ мой отецъ, на половину открывая дверь.— Нтъ, нтъ, сказалъ священникъ знающимъ тономъ.— И ребенку лучше, закричала Сузанна.— А госпожа ваша какъ?— Такъ хорошо, сказала Сузанна, какъ только можно ожидать.— Тьфу! сказалъ мой отецъ, при чемъ пуговица его штановъ выскользнула изъ петли, такъ что было ли это междометіе направлено противъ Сузанны, или противъ петли, было ли ‘тьфу’ междометіемъ презрнія, или скромности — покрыто сомнніемъ, и это должно оставаться подъ сомнніемъ до тхъ поръ, пока у меня будетъ время написать слдующія три любимыя главы, именно — мою главу о горничныхъ, мою главу о ‘тьфу’ и мою главу о петляхъ.

Единственное освщеніе, которое я имю возможность теперь дать читателю, состоитъ въ томъ, что отецъ мой — едва онъ воскликнулъ тьфу!— быстро повернулся и, поддерживая штаны одной рукой, съ повшеннымъ на другой халатомъ, вернулся по галлере въ свою постель, но уже нсколько тише, чмъ онъ шелъ туда.

ГЛАВА CI.

Хотлъ-бы я написать главу о сн.

Боле подходящій случай, чмъ тотъ, который представляетъ настоящее мгновеніе,— когда опущены шторы у всего семейства, потушены свчи и открытъ только одинъ глазъ у сидлки моей матери (второй ужъ двадцать лтъ какъ у нея не открывался) — никогда не могъ-бы представиться.

Это славная тема.

И однако, какъ ни хороша она, я взялся-бы написать двнадцать главъ о петляхъ и скоре, и съ большей славой чмъ единую главу объ этомъ.

Петли! въ самой мысли о нихъ есть что-то веселое, — и поврьте, что когда я доберусь до нихъ — какъ-бы вы строго ни смотрли, вы, господа съ большими бородами, — я затю съ ними веселую работу, — я буду имть ихъ вполн въ своемъ распоряженіи — это двственная тема, и я въ ней не наткнусь ни на чьи мысли, ни на чьи изреченія.

Что-же касается сна, то тутъ я знаю съ самого начала, что у меня ничего не выйдетъ, я не мастеръ на всякія блестящія реченія, во-первыхъ, да потомъ я для спасенія своей души не способенъ прикрывать всякіе пустяки серьезнымъ видомъ и разсказывать свту, что сонъ — прибжище несчастнаго, освобожденіе заключеннаго, мягкое лоно для безнадежнаго, усталаго и разбитаго сердца, я не могъ-бы также начать съ ложью на устахъ, утверждая, что изо всхъ пріятныхъ и усладительныхъ отправленій нашего организма, которыми великій Творецъ его, въ своей милости, соблаговолилъ вознаградить насъ за т страданія, которыми утомили насъ справедливость и доброе изволеніе,— это самое главное (я знаю удовольствія, въ десять разъ боле цнныя),— или, что какое счастье для человка, когда миновали денныя волненія и страсти, лечь на спину въ сознаніи, что душа помстится такимъ образомъ внутри его, что куда-бы ни обратила она свои взоры, небеса надъ ней будутъ тихи и спокойны — ни желаніе, ни страхъ, ни сомнніе не потревожатъ воздуха, и нтъ ни одного затрудненія — прошедшаго, настоящаго, или будущаго, котораго нельзя было-бы спокойно обойти въ этомъ сладкомъ чередованіи.

‘Благословеніе Божіе’, сказалъ Санхо-Пансо, ‘да почіетъ на человка, кто первый измыслилъ эту самую штуку, называемую сномъ:— она покрываетъ цликомъ человка, точно плащъ’.— И въ этомъ я нахожу больше — и оно тепле говоритъ моему сердцу и воображенію, чмъ вс разсужденія объ этомъ предмет, выдавленныя изъ головъ ученыхъ, вмст взятыя.

Не то, чтобы я совершенно отрицательно относился къ тому, что высказываетъ объ этомъ Монтэнь, — и оно удивительно хорошо въ своемъ род (я привожу на-память):

‘Свтъ испытываетъ другія наслажденія, говоритъ онъ, такъ-же, какъ и наслажденіе сна, — не понимая ихъ и не чувствуя, какъ они скользятъ и проходятъ мимо. Мы должны изучить его и размыслить о немъ, чтобы воздать должныя благодаренія тому, кто даруетъ намъ его. Съ этой цлью я заставляю безпокоить себя во время сна, чтобы я могъ лучше и боле сознательно наслаждаться имъ:— и однако, говоритъ онъ опять, я вижу немногихъ, которые жили-бы съ меньшимъ количествомъ сна, когда того требуетъ необходимость: мое тло способно выдержать продолжительное, но не сильное и не внезапное безпокойство, за послднее время я избгаю всякихъ сильныхъ упражненій, я никогда не устаю отъ ходьбы, но съ дтства никогда не любилъ здить по мостовой. Я люблю лежать на твердомъ и одинъ, даже безъ моей жены. Это послднее слово можетъ поколебать довріе свта, но вспомните ‘La Vraisemblance (какъ говоритъ Бейль о Личети) n’est pas toujours du ct de la Vrit’.— Ну, и о сн довольно.

ГЛАВА CII.

— Если только моя жена ршится на это, братъ Тоби, Трисмегистуса однутъ и принесутъ къ намъ внизъ, пока мы съ тобой будемъ завтракать вмст.

— Пойди, Обадія, скажи Сузанн, чтобы она зашла сюда.

Она побжала сію минуту наверхъ, отвчалъ Обадія, — всхлипывая и плача и ломая руки, словно ея сердце разрывалось на части.

— Ну, рдкостный намъ будетъ мсяцъ, сказалъ мой отецъ, поворачивая голову отъ Обадіи и нсколько времени задумчиво глядя въ лицо моему дяд Тоби,— чертовскій намъ вы дается мсяцъ, братъ Тоби, сказалъ мой отецъ, растопыривая руки и покачивая головой:— огонь, вода, женщины, втеръ,— братъ Тоби.

— Это своего рода несчастье, промолвилъ мой дядя Тоби.

— Именно, вскричалъ мой отецъ:— чтобы столько разнородныхъ стихій вырвались на свободу и справляли свое торжество у благороднаго человка въ каждомъ углу его дома. Для мира въ семь мало того, братъ Тоби, что мы съ тобой имемъ достаточно самообладанія и сидимъ здсь тихо и безстрастно, когда такая буря свиститъ надъ нашими головами.

— Да что случилось, Сузанна?

— Они назвали дитя Тристрамомъ, и моя госпожа только что оправилась отъ истерическаго припадка, который это у нея вызвало. Нтъ! это не моя вина, сказала Сузанна,— я сказала ему Тристрамъ-гистусъ.

— Заваривай чай для себя одного, братъ Тоби, сказалъ мой отецъ, снимая съ гвоздя свою шляпу — но какъ отлично отъ тхъ выходокъ и волненій голоса и членовъ, которыхъ ожидалъ-бы простой читатель!

Ибо онъ произнесъ это самымъ сладкимъ тономъ и снялъ свою шляпу съ самымъ мягкимъ движеніемъ, какое когда-либо гармонизировало и согласовалось съ огорченіемъ.

— Пойди на лужайку за капраломъ Тримомъ, сказалъ мой дядя Тоби, обращаясь къ Обадіи, какъ только мой отецъ вышелъ изъ комнаты.

ГЛАВА CIII.

Когда невзгода съ моимъ НОСОМЪ упала такою тяжестью на голову моего отца, читатель помнитъ, что онъ поспшно отправился на-верхъ и бросился ничкомъ на кровать, отсюда, если онъ только не особенно проницателенъ относительно природы человка — онъ въ состояніи будетъ ожидать такого-же вращенія поднимающихся и опускающихся движеній, вслдствіе невзгоды съ моимъ ИМЕНЕМЪ.— Нтъ.

Различная тяжесть, дорогой сударь, даже различная укладка двухъ огорченій равной тяжести — вызываетъ и чрезвычайно широкое различіе въ томъ, какъ мы переносимъ ихъ и справляемся съ ними. Еще нтъ и получаса, какъ я (впопыхахъ и въ торопленіи бднаго чорта, который пишетъ изъ-за насущнаго хлба) сдуру бросилъ въ огонь хорошій листъ, который я только что кончилъ и старательно переписалъ, вмсто испорченнаго.

Въ одно мгновеніе я сорвалъ свой парикъ и подбросилъ его перпендикулярно до потолка со всей возможной азартностью: я даже поймалъ его при паденіи, но тмъ дло и кончилось — и я думаю, ничто иное въ цлой природ не доставило-бы мн такого быстраго облегченія. Она, дорогая богиня, понуждаетъ насъ, во всхъ раздражительныхъ случаяхъ, мгновеннымъ побужденіемъ къ движенію тмъ или инымъ членомъ, или толкаетъ насъ въ то или другое мсто, или придаетъ нашему тлу то или другое положеніе, мы сами не знаемъ почему:— но замтьте, сударыня, мы живемъ среди загадокъ и таинственностей — самыя замтныя вещи, попадающіяся намъ на пути, имютъ темныя стороны, въ которыя не можетъ про никнуть даже самый быстрый глазъ, и даже самые ясные и возвышенные умы среди насъ оказываются озадаченными и поставленными втупикъ почти передъ каждой щелью въ произведеніяхъ Природы: такъ что это, подобно тысяч другихъ вещей, выпадаетъ намъ такимъ образомъ, что мы хотя и не можемъ разсуждать о немъ, однако, видимъ его хорошія стороны, а этого, ваши милости и достопочтенства, съ насъ и достаточно.

Вотъ мой отецъ и не могъ лечь съ этимъ горемъ, хотя-бы даже это стоило ему жизни,— не могъ и снести его, подобно тому, на лстницу,— онъ сосредоточенно направился съ нимъ къ сажалк.

Хотя бы мой отецъ разсуждалъ цлый часъ, опершись головой на руку, о томъ, куда ему идти.— Разумъ, со всей своей силой, не могъ-бы направить его лучше: въ сажалкахъ, сударь, есть что-то такое, но что оно такое, это я предо ставляю находить построителямъ системъ и прудокопателямъ сообща, но въ спокойной, трезвой прогулк къ одной изъ нихъ есть что-то необъяснимое, до того успокаивающее первые безпорядочные порывы страстей, что я часто недоумвалъ, почему ни Пиагоръ, ни Платонъ, ни Солонъ, ни Ликургъ, ни Магометъ, ни кто-либо другой изъ вашихъ прославленныхъ законодателей никогда не издавали относительно ихъ никакого приказанія.

ГЛАВА CIV.

— Ваша милость, сказалъ Тримъ, закрывая дверь въ гостинную прежде, чмъ онъ началъ говорить, — слышали, я полагаю, объ этомъ несчастномъ случа.

— О, да, Тримъ, сказалъ мой дядя Тоби,— и это причиняетъ мн большое безпокойство.

— Я также сердечно взволнованъ, отвчалъ Тримъ:— но я надюсь, что ваша милость окажете мн справедливость и поврите, что это ни малйшимъ образомъ не произошло по моей вин.— По твоей, Тримъ? вскричалъ мой дядя Тоби, сочувственно глядя ему въ лицо:— это произошло, благодаря соединенной безтолковости Сузанны и священника.— Виноватъ, ваша милость, но что-же они могли вмст длать въ саду?— Въ галлере, ты хочешь сказать, возразилъ мой дядя Тоби.

Тримъ понялъ, что онъ попалъ на ложный путь, и поспшилъ замолчать, отвсивши низкій поклонъ.— Дв невзгоды, сказалъ капралъ про себя,— это по крайней мр вдвое больше, нежели слдуетъ обсуждать за одинъ разъ, про бду, которую надлала корова, ворвавшись въ укрпленія, можно сообщить его милости впослдствіи.— Казуистичность Трима и его ловкость, прикрытыя низкимъ поклономъ, предупредили всякое подозрніе со стороны моего дяди Тоби, поэтому онъ продолжалъ то, что имлъ сказать Триму, слдующимъ образомъ:

— Что касается лично меня, Тримъ,— хотя я почти, или даже совсмъ не вижу разницы — будетъ-ли мой племянникъ зваться Тристрамомъ или Трисмегистусомъ,— однако, разъ мой братъ принимаетъ это такъ близко къ сердцу, я охотно далъ-бы сто фунтовъ, Тримъ, лишь-бы этого не случилось.— Сто фунтовъ, ваша милость! вскричалъ Тримъ, — я не далъ-бы и вишневой косточки.— Точно также и я Тримъ — для самого себя, промолвилъ мой дядя Тоби, но мой брать, съ которымъ, въ данномъ случа, и разсуждать невозможно, утверждаетъ, что крестное имя, Тримъ, гораздо больше значитъ, чмъ воображаютъ темные люди!— ибо, говоритъ онъ, никогда, съ сотворенія міра, ни одно великое или славное дло не было совершено человкомъ, носившимъ имя Тристрама. Нтъ, онъ даже не допускаетъ, Тримъ, чтобы человкъ былъ образованъ, или мудръ, или храбръ.— Это все одно воображеніе, ваша милость:— я одинаково хорошо сражался, отвчалъ капралъ, когда меня называли въ полку Тримомъ, какъ и когда звали Джемсомъ-Бутлеромъ.— Да и что касается меня, сказалъ мой дядя Тоби, хотя я бы и стыдился хвалить самого себя, Тримъ, однако, я долженъ сказать, что хотя-бы меня звали Александромъ, я все равно не могъ-бы исполнить въ Намюр больше, чмъ свою обязанность.— Богъ съ вами, ваша милость! воскликнулъ Тримъ, подвигаясь на три шага впередъ: какой-же человкъ думаетъ о своемъ крестномъ имени, отправляясь въ атаку?— Или когда онъ стоитъ въ транше, Тримъ? вскричалъ мой дядя Тоби съ твердымъ взглядомъ.— Или когда онъ проходитъ черезъ брешь, сказалъ Тримъ, проталкиваясь между двухъ стульевъ.— Или ломаетъ ряды? вскричалъ мой дядя, поднимаясь и выставляя свой костыль на подобіе пики.— Или выдерживаетъ напоръ цлаго взвода? вскричалъ Тримъ, хватаясь за полку, точно за ружейный замокъ.— Или взбирается вверхъ по гласису? воскликнулъ мой дядя Тоби, принявъ горячій видъ и поднявши ногу на скамейку.

ГЛАВА CV.

Мой отецъ вернулся съ своей прогулки къ сажалк, и открылъ гостинную дверь въ то время, когда атака была въ самомъ разгар и мой дядя Тоби взбирался на гласисъ.— Тримъ возвратилъ себ свое оружіе.— Никогда еще мой дядя Тоби не попадался въ зд такимъ бшенымъ аллюромъ! Увы! мой дядя Тоби! еслибы боле тяжелое обстоятельство не вызвало всего запаса краснорчія моего отца, — какъ былъ-бы ты поруганъ, вмст съ твоимъ бднымъ конькомъ!

Мой отецъ повсилъ свою шляпу съ тмъ-же видомъ, съ какимъ снялъ ее, и, небрежно взглянувши на произведенный въ комнат безпорядокъ, взялъ одинъ изъ стульевъ, составлявшихъ капралову брешь, и, поставивъ его противъ моего дяди Тоби, услся въ него, и, лишь только была убрана чайная посуда и закрылась дверь, пустился въ слдующаго рода стованіе:

СТОВАНІЕ МОЕГО ОТЦА.

Напрасно доле,— сказалъ мой отецъ, обращаясь столькоже къ Эрнульфову заклятію, лежавшему на углу камина, сколько къ моему дяд Тоби, который сидлъ подъ нимъ:— напрасно, сказалъ мой отецъ, разражаясь самымъ жалобнымъ монологомъ, какой можно себ вообразить,— доле бороться по прежнему съ этимъ наиболе безотраднымъ изъ человческихъ убжденій. Я ясно вижу, братъ Тоби, что, за мои-ли грхи или за грхи и сумасбродства семейства Шенди, небо сочло нужнымъ выставить противъ меня свою самую тяжелую артиллерію, и что точка, на которую вся она будетъ направлена,— благосостояніе моего ребенка.— Такая вещь можетъ разгромить всю вселенную, братъ Шенди, сказалъ мой дядя Тоби.— Несчастный Тристрамъ! дитя гнва! дитя одряхленія! перерыва! ошибки и неудовольствія! Есть-ли хоть одно несчастье или злоключеніе въ книг зачаточныхъ невзгодъ, могущее разстроить твое тло или перепутать твои ткани, которое не свалилось бы теб на голову еще прежде, чмъ ты явился на свтъ!— сколько невзгодъ по пути!— сколько невзгодъ посл появленія! Ты призванъ къ существованію на склон дней твоего отца, — когда слабіи силы его духа и тла, когда засыхали коренная теплота и коренная влага — элементы, долженствовавшіе умрить твои — и ничего не осталось для закладки твоихъ жизненныхъ силъ, кром однихъ отрицаній.— Это горестно, братъ Тоби, и само по себ, — и нужна была каждая мелкая помощь, которую могли оказать заботы и вниманіе со всхъ сторонъ.— И какое мы нанесли пораженіе! Событіе теб извстно, брать Тоби!— оно слишкомъ печально, чтобы повторять его теперь, — когда т немногія жизненныя силы, которыми я еще обладалъ на свч и съ которыми должны были передаться память, воображеніе и быстрыя способности, — вс разсялись, смшались, перепутались, просыпались и отправились къ чорту!

— Наступила пора, когда можно было бы положить конецъ этимъ гоненіямъ на него, ршившись хотя на опытъ — не поправитъ-ли всего дла спокойствіе и ясность духа въ вашей сестр, братъ Тоби,— при должной внимательности къ ея выпрастываніямъ и наполненіямъ и другимъ явленіямъ подобнаго рода — въ теченіи девяти мсяцевъ ея беременности.— Мое дитя лишено было и этого! Какое мучительное существованіе вела она, а слдовательно, и ея зародышъ тоже, черезъ это глупое желаніе рожать въ город!— Я считалъ, что сестра покорилась съ величайшимъ терпніемъ, отвчалъ мой дядя Тоби,— я ни разу не слышалъ отъ нея объ этомъ ни одного досадливаго слова.— Она горла внутренно, вскричалъ мой отецъ,— и позволь мн сказать теб, братъ, что это было въ десять разъ хуже для ребенка, и потомъ какія баталіи она выдержала со мной! Какія безконечныя бури изъ-за акушерки!— Тутъ она отводила душу, сказалъ мой дядя Тоби.— Отводила душу! вскричалъ мой отецъ, поднимая глаза кверху. Но что все это, мой дорогой Тоби, въ сравненіи съ вредомъ, причиненнымъ намъ появленіемъ моего ребенка на сьтъ впередъ головою, когда все, чего я желалъ при этомъ всеобщемъ крушеніи его организма, было — сохранить этотъ маленькій ларчикъ непострадавшимъ и нетронутымъ! Не смотря на вс мои предосторожности, какъ перевернулась кверху ногами вся моя система, вмст съ ребенкомъ въ утроб! голова его открылась для руки насилія, и давленіе въ четыреста семьдесятъ фунтовъ торговаго вса дйствовало перпендикулярно на его макушку такимъ образомъ,— что теперь, конечно, девяносто шансовъ изо ста, что тонкая стчатка его мозговой перепонки лопнула и разорвалась на тысячу клочковъ. И все еще дло оставалось поправимо!— Дуракъ, пустельга, щенокъ, но дайте ему хоть носъ, — калка, карликъ, простякъ, болванъ (выкраивайте его, какъ хотите) — двери счастія еще открыты для него.— О, Лисетусъ, Лисетусъ! если бы небо благословило меня зародышемъ въ пять съ половиной вершковъ длины, подобно твоему,— судьба небыла-бы мн страшна. Все же, братъ Тоби, посл всего этого еще оставалась маленькая надежда для нашего ребенка…— О, Тристрамъ, Тристрамъ, Тристрамъ!

— Мы пошлемъ за мистеромъ Іорикомъ, сказалъ мой дядя Тоби.

— Можешь посылать, за кмъ теб угодно, отвчалъ мой отецъ.

ГЛАВА CVI.

Вотъ такъ мчался я, рзвясь и прыгая всю дорогу, вверхъ и внизъ въ продолженіе цлыхъ трехъ томовъ подрядъ ниразу не оглянувшись не только назадъ, но и въ сторону, чтобы посмотрть, на кого я наступалъ!— Я не наступлю ни на кого, сказалъ я самъ себ, садясь на коня,— я пущусь добрымъ, крупнымъ галопомъ, но не задну въ дорог и самаго несчастнаго осла.— Вотъ я и отправился, вылетая изъ одной долины въ другую, черезъ эту заставу и мимо той, словно за мной гнался по пятамъ архи-жокей всхъ жокеевъ.

Однако, съ какими бы добрыми намреніями вы ни хали такимъ аллюромъ — милліонъ шансовъ противъ одного, что вы причините кому-нибудь, если не самому себ, бду. Лошадь брыкнула,— онъ падаетъ, онъ потерялъ равновсіе, онъ свалился, онъ сломитъ себ шею!— смотрите, онъ скачетъ среди сооруженій, возводимыхъ противъ него предпріимчивыми критиками! Онъ выбьетъ себ мозги о который-нибудь изъ ихъ столбовъ!— Онъ выскочилъ оттуда!— Глядите, теперь онъ мчится точно сумасшедшій полнымъ галопомъ среди цлой толпы художниковъ, скрипачей, поэтовъ, біографовъ, лкарей, юристовъ, логиковъ, игроковъ, ученыхъ, церковниковъ, государственныхъ людей, воиновъ, казуистовъ, знатоковъ, прелатовъ, папъ и инженеровъ.— Не бойтесь, сказалъ я:— я не задну и бднйшаго осла на королевской большой дорог.— Да ваша лошадь швыряетъ грязью, смотрите, вы забрызгали епископа!— Я надюсь на милость Божію, что то былъ только Эрнульфь, сказалъ я.— Но вы брызнули прямо въ лицо докторамъ Сорбонны, господамъ de Moyne, de Romigny и de Marailly.— Это было въ прошломъ году, отвчалъ я.— Да вы сію минуту наступили на короля.— Плохія настали времена для королей, сказалъ я, коли ужъ на нихъ наступаютъ такіе люди, какъ я.

— Вы это сдлали, отвчалъ мой обвинитель.

— Я это отрицаю, сказалъ я, и такимъ образомъ выбрался на свободу, и вотъ я стою передъ вами съ уздечкой въ одной рук и съ фуражкой въ другой, чтобы разсказать свою повсть.— А въ чемъ она состоитъ?— Вы услышите въ слдующей глав.

ГЛАВА CVII.

Какъ-то въ зимнюю ночь, Францискъ первый французскій грлся около тлющихъ головешекъ костра и разговаривалъ ее своимъ первымъ министромъ о различныхъ вещахъ, касающихся блага государства {См. Menagiana, томъ I (Прим. авт.).}. Не дурно было-бы, сказалъ король, мшая своей тростью краснющіе уголья, еслибы наши теперешнія добрыя отношенія съ Швейцаріей еще немного подкрпились.— Нтъ конца раздач этимъ людямъ денегъ, государь, отвчалъ министръ, — они въ состояніи поглотить всю французскую казну.— Пустяки, отвчалъ король, есть много способовъ подкупать государства, monsieur le premier,— помимо раздачи денегъ, я доставлю Швейцаріи честь быть крестнымъ отцомъ слдующаго моего ребенка.— Ваше величество натравили бы этимъ на себя всхъ грамматиковъ Европы, сказалъ министръ. Швейцарія,— какъ республика, будучи женскаго пола, никоимъ образомъ не можетъ быть крестнымъ отцомъ.— Она можетъ быть крестною матерью, отвчалъ поспшно Францискъ:— потому объявите завтра утромъ мои намренія черезъ гонца.

— Я удивляюсь, сказалъ Францискъ первый (дв недли спустя), обращаясь къ своему министру, когда тотъ входилъ въ его кабинетъ,— что мы не получили отъ Швейцаріи никакого отвта.— Государь, сказалъ monsieur le premier, я явился къ вамъ въ настоящую минуту для того, чтобы представить вамъ мои депеши по этому длу.— Они принимаютъ его расположенно? сказалъ король.— Точно такъ, государь, отвчалъ министръ: они цнятъ чрезвычайно высоко оказанную имъ вашимъ величествомъ честь, но республика предъявляетъ въ настоящемъ случа свои права, какъ воспреемницы, назначить имя ребенку.

— Само собою разумется, промолвилъ король: она окреститъ его Францискомъ, или Генрихомъ, или Людовикомъ, или какимъ-нибудь другимъ именемъ, которое, какъ они знаютъ, будетъ намъ угодно.— Ваше величество заблуждается, отвчалъ министръ.— Я сейчасъ получилъ депешу отъ нашего резидента съ выраженіемъ опредленія республики и по этому вопросу. И на какомъ-же имени для Дофина остановилась республика?— Седрахъ, Мисахъ, Авденаго, отвчалъ министръ.— Клянусь поясомъ святого Петра, я не хочу имть съ швейцарцами никакого дла! вскричалъ Францискъ первый, подтягивая штаны и въ раздраженіи шагая по комнат.

— Ваше величество не можетъ отступиться, спокойно отвчалъ министръ.

— Мы заплатимъ имъ деньгами, сказалъ король.

— Государь, въ казн нтъ и шестидесяти тысячъ кронъ, отвчалъ министръ.

— Я заложу лучшій камень изъ моей короны, сказалъ Францискъ первый.

— Ваша милость и такъ уже обременена займами этого рода, возразилъ monsieur le premier.

— Въ такомъ случа, monsieur le premier, сказалъ ко роль, — клянусь, мы пойдемъ воевать съ ними.

ГЛАВА CVIII.

Хотя я усердно желалъ и заботливо старался, благосклонный читатель (сообразно съ тмъ скуднымъ количествомъ умнья, которымъ надлилъ меня Господь, и насколько позволяло остающееся отъ другихъ видовъ необходимыхъ занятій и полезныхъ длъ время), чтобы т маленькія книжки, которыя я теперь даю теб въ руки, могли замнить много большихъ книгъ, однако я относился къ теб съ такой причудливой беззаботностью поведенія, что теперь мн по истин совстно серьезно умолять твоего снисхожденія, прося тебя врить, что когда я разсказывалъ о взглядахъ моего отца на крестныя имена, у меня и въ помыслахъ не было наступать на Франциска перваго, ни по вопросу о носахъ на Франциска девятаго, ни въ глав о дяд Тоби изображать воинствующій духъ моего отечества: его рана въ пахъ служитъ раной всякому сравненію этого рода, что подъ Тримомъ я не подразумвалъ герцога Ормонда, и что моя книга не писана ни противъ предопредленія, ни противъ свободы воли, ни противъ налоговъ, если она написана противъ чего-нибудь, то она написана, сударь, противъ скуки! Для того, чтобы боле частымъ и боле судорожнымъ поднятіемъ и опусканіемъ грудобрюшной преграды и сотрясеніемъ междуреберныхъ и брюшныхъ мускуловъ при смх прогнать желчь и другіе горькіе соки, вмст со всми принадлежащими къ нимъ враждебными страстями, изъ желчныхъ пузырей, печеней и желудочныхъ железъ подданныхъ его величества внизъ, въ ихъ двнадцатиперстныя кишки.

ГЛАВА СІХ.

Не можетъ-ли это дло быть раздлано, Іорикъ? сказалъ мой отецъ,— ибо по моему мннію, продолжалъ онъ, это невозможно.— Я плохой догматистъ, отвчалъ Іорикъ, но я считаю, что изо всхъ золъ — ожиданіе самое мучительное, а потому лучше узнать объ этомъ дл даже худшее.— Я не терплю этихъ большихъ обдовъ, сказалъ мой отецъ.— Не въ размрахъ обда дло, отвчалъ Іорикъ,— мы хотимъ, мистеръ Шенди, исчерпать до дна это сомнніе относительно возможности или невозможности перемны имени, а такъ какъ бороды столькихъ повренныхъ, консисторскихъ судей, стряпчихъ, училищныхъ цензоровъ, регистраторовъ и наиболе знаменитыхъ нашихъ ученыхъ богослововъ и другихъ, должны вс встртиться за однимъ столомъ, и Дидій такъ настоятельно приглашалъ васъ,— кто же пропустилъ бы такой случай, находясь въ вашемъ затруднительномъ положеніи? Все, что нужно, продолжалъ Іорикъ, это извстить Дидія и дать ему устроить разговоръ посл обда такимъ образомъ, чтобы коснуться этого вопроса.— Въ такомъ случа, вскричалъ мои отецъ, хлопая руками,— мой братъ Тоби отправится съ нами.

— Провсить на ночь передъ огнемъ мой старый парикъ и мундиръ съ галунами, Тримъ, сказалъ мой дядя Тоби.

ГЛАВА СХІ.

Безъ сомннія, сударь, здсь не достаетъ цлой главы, вслдствіе чего въ книг образуется проблъ въ десять страницъ, но переплетчикъ не дуракъ, не мошенникъ и не ротозй, да и книга (отъ этого, по крайней мр) ничуть не боле не совершенна, даже наоборотъ, книга совершенне и полне безъ этой главы, нежели была бы съ нею, что я и докажу вашимъ милостямъ слдующимъ образомъ.— Я спрашиваю прежде всего, благо къ слову пришлось, нельзя-ли было столь-же успшно произвести тотъ же опытъ съ нсколькими другими главами, но производить опыты надъ главами совершенно безцльно, съ чмъ наврно согласятся ваши милости, довольно съ насъ этого,— и такъ конецъ этому вопросу.

Но, прежде чмъ я начну свое доказательство, позвольте мн лишь сказать вамъ, что глава, которую я вырвалъ и которую иначе вы бы читали какъ разъ теперь, вмсто этой, заключала въ себ описаніе отправленія и путешествія моего отца, моего дяди Гоби, Трима и Обадіи для посщенія ****.

— Мы подемъ въ карет, сказалъ мой отецъ.— Скажи, Обадій, исправлены-ли гербы?

— Мой разсказъ много выигралъ бы, еслибы я сказалъ вамъ съ самаго начала, что въ то время, когда гербъ моей матери былъ присоединенъ къ гербу Шенди (когда карета перекрашивалась посл свадьбы моего отца), случилась съ красильщикомъ такая штука, оттого-ли, что онъ рисовалъ вс свои произведенія лвой рукой, подобно Typпилію Римлянину или Гансу Гольбейну Базельскому, или боле благодаря ошибк головы, нежели руки, или-же, наконецъ, просто благодаря неблагопріятному обороту, который имла способность принимать все, относящееся до нашего семейства, какъ бы то ни было, на нашъ позоръ, случилось то, что вмсто наклона вправо, который по всей чести принадлежалъ намъ съ царствованіе Гарри Восьмого, черезъ все поле герба Шенди нарисованъ былъ, въ силу одной изъ выше перечисленныхъ фатальностей, наклонъ влво. Почти невроятно, чтобы мысль столь разумнаго человка, какимъ былъ мой отецъ, такъ тревожилась отъ такого пустого обстоятельства. Слово карета — чья бы она ни была, даже каретный кучеръ, каретная лошадь или наемъ кареты — никогда не могли произноситься въ нашемъ семейств безъ того, чтобы онъ не пускался въ жалобы о томъ, что онъ носитъ на дверяхъ своихъ такой гнусный символъ незаконности: ни разу онъ не входилъ въ карету и не выходилъ изъ нея безъ того, чтобы не обернуться и не поглядть на гербы, произнося въ то же время обтъ, что онъ въ послдній разъ заноситъ въ нее свою ногу, пока не удалятъ наклона влво, — но, подобно дверной петл, и это была одна изъ многихъ вещей, которыя занесены были въ книгу судебъ (и для боле мудрыхъ семействъ чмъ наше) подъ рубрикой такихъ, надъ которыми вчно приходится ворчать, но никогда не удастся исправить.

— Я спрашиваю, стерли-ли наклонъ влво?— сказалъ мой отецъ.— Ничего не стирали, сударь, отвчалъ Обадія, кром обивки.— Мы подемъ верхомъ, — сказалъ мой отецъ, обращаясь къ Іорику.— Изъ всего на свт, посл политики, духовенство меньше всего смыслитъ въ геральдик, успокоивалъ его Іорикъ.— Это все равно, вскричалъ мой отецъ, мн было-бы непріятно явиться передъ ними съ пятномъ на моемъ герб. Стоитъ-ли обращать вниманіе на наклонъ влво! сказалъ мой дядя Тоби, надвая парикъ.— Ну, ужъ нтъ! сказалъ мой отецъ:— ты можешь отправляться въ гости вмст съ тетей Диной съ наклономъ влво, если находишь это удобнымъ.— Мой бдный дядя Тоби покраснлъ. Отецъ мой разсердился на самаго себя.— Нтъ, дорогой братъ Тоби,— сказалъ мой отецъ уже другимъ тономъ:— я боюсь, чтобы сырость отъ каретной обивки не дала мн опять ревматизма, какъ прошлою зимой въ декабр, январ и феврал, поэтому ты сядешь, пожалуйста, на иноходца моей жены, а вы, Іорикъ, такъ какъ вамъ придется говорить проповдь, поспшили-бы лучше впередъ, предоставивъ мн позаботиться о моемъ брат Тоби и слдовать съ нимъ вмст, не спша.

Вотъ глава, которую я былъ принужденъ вырвать, и заключала въ себ описаніе этой кавалькады, въ которой капралъ Тримъ и Обадія, рядомъ на двухъ каретныхъ лошадяхъ, открывали шествіе съ медленностью патруля, въ то время, какъ мой дядя Тоби, въ своемъ мундир съ галунами и парик, равнялся съ моимъ отцомъ, пускаясь поочередно съ нимъ въ глубокія изслдованія и разсужденія о преимуществахъ ученія и военнаго искусства, смотря потому, кто успвалъ захватить разговоръ въ свои руки.

Но изображеніе этого путешествія, по просмотр его, оказалось настолько выше стиля и манеры всего того, что я могъ изобразить въ этой книг, что оно не могло остаться въ ней безъ умаленія достоинствъ всхъ прочихъ сценъ и нарушенія, въ то-же время, того необходимаго равновсія и соразмрности (хорошей или худой) между главами, отъ которыхъ происходитъ точная пропорціональность и гармонія всего произведенія. Что касается меня, то я только недавно занимаюсь этимъ дломъ, и потому мало въ немъ понимаю: — выдержите только тонъ, сударыня, а тогда безразлично, какъ-бы высоко или низко вы его ни взяли.

Вотъ, господа, причина, отчего иной разъ самыя низкія и плоскія произведенія сходятъ прекрасно (какъ выразился од нажды вечеромъ Іорикъ въ разговор съ моимъ дядей Тоби) — осадой.— Мой дядя Тоби оживился при звук слова осада, но ничего не могъ изъ этого разобрать.

— Я долженъ говорить проповдь при двор въ слдующее воскресенье, сказалъ Гоменасъ:— надо просмотрть свои замтки, вотъ я и сталъ напвать по нотамъ доктора Гоменаса, модуляція очень хороша, отлично… Гоменасъ, если такъ будетъ продолжаться все время, вотъ я и напвалъ себ дальше, считая тонъ весьма порядочнымъ, и до сего часа я не замтилъ-бы, какой онъ былъ низкій, плоскій, бездушный и сухой (могу васъ уврить, господа), еслибы не раздалась вдругъ среди его такая нжная, роскошная, небесная мелодія, которая вознесла съ собой въ другой міръ мою душу. Несомннно, что если бы я (какъ жаловался въ подобномъ-же случа Монтанъ), еслибы я нашелъ склонъ отлогимъ или подъемъ доступнымъ, я былъ бы проведенъ. Твоя музыка, Гоменасъ, сказалъ бы я,— хорошая музыка, но обрывъ былъ до того отвсный, это было до того рзко отрзано отъ остальной части произведенія. что съ первой же ноты, которую я взялъ, я почувствовалъ себя восхищеннымъ въ другой міръ, откуда увидлъ глубоко внизу ту равнину, изъ которой я вышелъ, такую низменную и безотрадную, что у меня никогда не хватитъ духа вновь въ нее спуститься.

* _* * Карликъ, несущій съ собой вху, чтобы по ней измрять свой ростъ — врьте моему слову — карликъ не въ одномъ только смысл этого слова.— Теперь мы покончили съ вопросомъ о вырываніи главъ.

ГЛАВА СХІІ.

— Глядите: онъ ржетъ ее всю на полоски и раздаетъ ихъ на вс стороны для зажиганія трубокъ! Это возмутительно, отвчалъ Дидій. Это не должно пройти незамченнымъ, сказалъ докторъ Кизарціусъ: * ^* *онъ былъ изъ Нидерландскихъ Кизарціевъ.

— Мн думается, сказалъ Дидій, поднимаясь на половину съ своего стула, чтобы отодвинуть бутылку и высокій графинъ, стоявшій по прямой линіи между имъ и Іорикомъ, вы могли-бы воздержаться отъ этой саркастической выходки, мистеръ Іорикъ, и найти боле удобное мсто или, по крайней мр, боле удобныя обстоятельства, чтобы выказать ваше презрніе къ тому, чмъ мы сейчасъ занимались. Если проповдь годится не боле, какъ для зажиганія трубокъ, то, конечно, сударь, она была не достаточно хороша для произнесенія передъ столь ученымъ собраніемъ, но она, сударь, несомннно черезчуръ хороша для того, чтобы потомъ зажигать ею трубки.

— Славно я его зацпилъ, промолвилъ про себя Дидій,— на одинъ изъ этихъ двухъ роговъ моей дилеммы,— пусть выберется изъ этого, какъ съуметъ.

— Я претерплъ такія невыразимыя страданія, создавая эту проповдь на настоящій случай, сказалъ Іорикъ,— что по истин говорю, Дидій, я скоре согласился бы тысячу разъ претерпть мученичество, еслибы это было возможно, хоть вмст съ моей лошадью, нежели вторично приссть за составленіе такой другой: я разршился ею съ дурного конца, она вышла изъ головы, вмсто того, чтобы выйти изъ сердца и за боль, которую она мн причинила, какъ при писаніи ея, такъ и при произнесеніи, я отомщу ей такимъ образомъ. Проповдывать, показывать размры нашей начитанности или тонкости нашего ума, блистать ими въ глазахъ непросвщенной черни съ помощью нищенскихъ поскребушекъ поверхностнаго ученія, прикрашенныхъ сверху нсколькими сверкающими мишурой словами, которыя горятъ, но распространяютъ мало свта и еще меньше теплоты — безчестное употребленіе того несчастнаго единственнаго получаса въ недлю, который данъ въ наши руки: — это не проповдь Евангелія, а щеголянье самимъ собой. Что касается меня, про іолжалъ Іорикъ, то я предпочелъ-бы сказать пять словъ, но зато направленныхъ прямо въ сердце.

Когда Іорикъ произносилъ слово прямо, мой дядя Тоби всталъ, чтобы сказать что-то о метательныхъ снарядахъ, — какъ вдругъ одно единственное слово, — не боле, произнесенное на противоположномъ конц стола, привлекло къ себ всеобщее вниманіе: слово, котораго изо всхъ словъ въ словар мене всего можно было ожидать въ этомъ мст:— Слово, которое я стыжусь написать, — однако долженъ, и оно будетъ прочтено, беззаконное, неканоническое, отгадывайте десять тысячъ разъ помноженныхъ еще на столько, терзайте, мучьте ваше воображеніе вчно, вы ни на шагъ не подвинетесь впередъ. Словомъ, я скажу его въ слдующей глав.

ГЛАВА CXIII.

— Чортъ!

— Чортъ! вскричалъ Футаторій, отчасти про себя, и въ то-же время настолько громко, что вс могли его услышать.

И что казалось страннымъ, это что оно было произнесено съ видомъ и оттнкомъ голоса, соотвтствовавшими положенію человка, среднему между остолбенніемъ и физической болью.

Одинъ или двое, обладавшіе особенно хорошими ушами, которые могли различить выраженіе и смшеніе двухъ тоновъ такъ-же ясно, какъ третью или пятую, или любую другую струну въ музык, были всего боле поражены и озадачены имъ. Созвучіе было хорошо само по себ, но оно было совершенно не въ тон и ни мало не примнимо къ возбужденному вопросу: такъ что, при всемъ ихъ знаніи, они никакъ не могли сообразить, что-бы это значило?

Другіе, ничего не смыслившіе въ музыкальной экспрессіи, и уши которыхъ воспринимали лишь простое значеніе слова, воображали, что Футаторій, бывшій нсколько холерическаго темперамента, собирается какъ разъ выхватить палку изъ рукъ Дидія, чтобы основательно отмолотить ею Іорика и что азартное односложное ‘чортъ’ было лишь вступленіемъ въ разсужденіе, предвщавшее, судя по этому образчику, довольно грубое обращеніе съ нимъ, такъ что добродушное сердце моего дяди Тоби сжалось отъ мысли о томъ, чему сейчасъ подвергнется Іорикъ. Однако, увидвъ, что Футаторій сразу остановился и не выказывалъ никакихъ попытокъ или желанія продолжать, третья партія начала предполагать, что это былъ не боле, какъ невольный вздохъ, случайно принявшій видъ двадцатикопечнаго ругательства, но не имющій его субстанціи, а, слдовательно, и связаннаго съ нимъ грха.

Третьи — а въ особенности одинъ или двое, сидвшіе съ нимъ рядомъ, смотрли на него, напротивъ, какъ на настоящее и существенное ругательство, предумышленно формулированное противъ Іорика, къ которому, какъ было извстно, онъ не былъ расположенъ, и это самое ругательство (такъ разсуждалъ по этому предмету мой отецъ) лежало все время, тревожась и волнуясь, въ верхнихъ областяхъ Футаторіевыхъ потроховъ, поэтому естественно и вполн въ порядк вещей, что оно и выскочило прежде всего другого подъ напоромъ внезапнаго прилива крови, бросившейся, вслдствіе удивленія, возбужденнаго столь странной теоріей проповдничества, въ правую полость Футаторіева сердца.

Какъ славно мы разсуждаемъ о непонятыхъ фактахъ!

Но изъ всхъ, занятыхъ этими различными разсужденіями по поводу произнесеннаго Футаторіемъ односложнаго звука,— ни одна душа не сомнвалась въ томъ (исходя изъ этого, какъ изъ аксіомы), что мысль Футаторія была занята именно споромъ, возникавшимъ между Дидіемъ и Іорикомъ, и дйствительно — такъ какъ онъ сначала поглядлъ на одного, а потомъ на другого, съ видомъ человка, прислушивающагося къ тому, что происходитъ вокругъ него — кто не подумалъ-бы того-же? По настоящему-же, Футаторій не слышалъ ни одного слова, даже ни одного слога изъ того, что говорилось, вс его мысли и дйствія были заняты однимъ происшествіемъ, случившимся въ ту самую минуту въ предлахъ его собственныхъ штановъ и, при томъ, въ такой ихъ части, гд онъ былъ боле всего заинтересованъ слдить за разными приключеніями: такъ что, не смотря на то, что онъ смотрлъ съ величайшимъ вниманіемъ въ свт и постепенно скрутилъ каждый нервъ и мускулъ своего лица до высшей степени напряженія, которую они въ состояніи были вынести, съ цлью, какъ думали вс, дать рзкій отвтъ Іорику, сидвшему напротивъ его — не смотря на это, я говорю, Іорикъ не находился ни въ одной клточк Футаторіева мозга, истинная причина его восклицанія лежала по меньшей мр на аршинъ ниже.

Я постараюсь объяснить вамъ это со всей возможной благопристойностью.

Надо вамъ сказать, что Гасгриферъ, завернувшій на кухню не задолго до обда, чтобы посмотрть, какъ идутъ дла, замтивши стоящую на стол проволочную корзину съ хорошими каштанами, приказалъ испечь ихъ сотни дв и подать сейчасъ же посл обда, — при чемъ Гастриферъ подкрпилъ свое приказаніе относительно ихъ заявленіемъ, что Дидій, и въ особенности Футаторій, чрезвычайные до нихъ охотники.

Минуты за дв до того времени, когда мой дядя Тоби прервалъ Іориково словоизверженіе, каштаны Гастрифера были принесены на столъ, а такъ какъ склонность Футаторія къ нимъ боле всего занимала мысль служившаго лакея, то онъ и поставилъ ихъ какъ разъ передъ Футаторіемъ, прикрывъ ихъ чистой, горячей камчатной салфеткой.

И вотъ — вслдствіе ли физической невозможности удержать каштаны въ неподвижномъ состояніи, когда полдюжины рукъ разомъ шарили подъ салфеткой, или чего другого — случилось такъ, что одинъ изъ нихъ, кругле должно быть, и живе другихъ, полетлъ кубаремъ со стола, а какъ Футаторій сидлъ, разставивъ подъ столомъ ноги, то онъ и упалъ по отвсу въ то особенное отверстіе его штановъ, для котораго — къ стыду нашего языка {То-есть, конечно, англійскаго.}, будь сказано, нтъ въ цломъ Джонсоновомъ словар порядочнаго и приличнаго названія.— Достаточно будетъ сказать, что это было то особенное отверстіе, которое законы приличія строго предписываютъ повсемстно въ хорошемъ обществ держать закрытымъ, какъ храмъ Януса (по крайней мр, въ мирное время).

Пренебреженіе этого пункта Футаторіемъ (которое, кстати сказать, пусть служитъ для назиданія всему человчеству) открыло двери для этого случая.

Случаемъ я называю это согласно принятому способу выражаться, и ничуть не въ противоположность мнніямъ Акрита или Митогера по этому вопросу, я знаю, что оба они были убждены и твердо уврены, что во всемъ этомъ происшествіи не было ничего похожаго на случай, и продолжаютъ держаться этого мннія до сихъ поръ, по ихъ мннію, избраніе каштаномъ именно этого пути, при томъ какъ будто даже по собственному своему изволенію и, затмъ, паденіе его со всмъ его жаромъ, непремнно въ это, а не въ другое какое-либо мсто, было истиннымъ Божіимъ судомъ надъ Футаторіемъ за тотъ грязный и непристойный трактатъ de Concubinis retinendis, который Футаторій издалъ лтъ двадцать тому назадъ и собирался какъ разъ въ эту недлю выпустить въ свтъ вторымъ изданіемъ.

Не мое дло окунать перо въ этотъ споръ: многое несомннно могло бы быть написано по этому длу и за, и противъ, все, что касается меня, какъ историка, это изобразить фактическое положеніе вещей и представить читателю вроятнымъ, что hiatus въ штанахъ Футаторія былъ достаточно широкъ, чтобы пропустить каштанъ, и что каштанъ какими то судьбами свалился туда отвсно, горячій-прегорячій, такъ что въ то время этого не замтилъ ни Футаторій, ни кто-либо другой.

Пріятная теплота, которую распространялъ каштанъ, въ теченіе первыхъ двадцати или двадцати пяти секундъ, не лишена была усладительности, и только слегка привлекла къ той части вниманіе Футаторія: но теплота быстро повышалась, и нсколько секундъ спустя, перешла границы всякой разумной пріятности, невроятно быстро подвигаясь къ области боли, душа Футаторія, вмст со всми его мыслями, думами, вниманіемъ, воображеніемъ, разсужденіемъ, ршительностью, разсудительностью, разумностью, памятью, мечтами, съ десятью баталіонами жизненныхъ силъ, цлою толпою бросилась внизъ, черезъ разные проходы и обходы, къ находящемуся въ опасности мсту,— оставляя такимъ образомъ все верхнее пространство (какъ вы можете себ представить) такимъ же пустымъ, какъ мой кошелекъ.

Съ самыми лучшими свдніями, которыя могли принести ему вс эти посланцы, Футаторій не былъ въ состояніи проникнуть въ тайну того, что происходило внизу, онъ даже не могъ построить никакого предположенія о томъ, какая тамъ приключилась чертовщина.

Однако, такъ какъ онъ не зналъ, что могло оказаться истинной причиной всего этого, то и счелъ боле благоразумнымъ, въ томъ положеніи, въ какомъ онъ находился, перенести это, если возможно, стоически, и конечно, онъ достигъ-бы этого, хотя-бы и съ помощью нсколькихъ кислыхъ гримасъ и искривленій рта — еслибы только воображеніе его продолжало оставаться нейтральнымъ, но управлять выходками воображенія, во всякихъ подобныхъ случаяхъ, невозможно, мысль мгновенно промелькнула въ его голов, что хотя боль и вызывала ощущеніе жгучаго жара — однако, не смотря на это, она точно также могла происходить отъ укуса, какъ и отъ обжога, а если такъ, то, быть можетъ, какая-нибудь ящерица, или тому подобное отвратительное пресмыкающееся, заползло туда и запускало свои зубы… Эта ужасная мысль, вмст съ новымъ приливомъ боли отъ каштана, поразившимъ его въ то же мгновеніе, охватила Футаторія внезапнымъ страхомъ — и подъ первымъ наплывомъ паническаго ужаса, сразу отняла у него (какъ бывало и съ первйшими полководцами на земл) все его присутствіе духа: — послдствіемъ этого было то, что онъ мгновенно подскочилъ къ верху, произнесши при этомъ то междометіе удивленія, сопровождаемое знакомъ восклицанія, которое возбудило столько толковъ, и изображается такъ: Чортъ.— и которое, хотя не будучи строго каноническимъ, еще достаточно умренно для подобнаго случая, — да, кром того, и независимо отъ вопроса о его каноничности, онъ не въ силахъ былъ воздержаться отъ него.

Хотя все это и заняло порядочно времени въ повствованіи, въ дйствительности оно произошло такъ скоро, что Футаторій имлъ только время выхватить оттуда и каштанъ и съ силою швырнуть его на полъ, а Іорикъ — встать съ своего стула и поднять этотъ самый каштанъ.

Любопытно наблюдать за побдой, которую пустые случаи одерживаютъ надъ нашими мыслями,— какое невроятное давленіе оказываютъ они на сложеніе и измненіе нашихъ взглядовъ — какъ на людей, такъ и на вещи!— чтобы пустяки, легкіе, какъ воздухъ, заносили въ нашу душу убжденія и такъ крпко укореняли ихъ въ ней, что даже Эвклидовы доказательства — если бы ихъ можно было пустить въ этомъ случа въ ходъ — не въ состояніи были бы поколебать ихъ!

Іорикъ, я сказалъ, поднялъ каштанъ, который Футаторій въ гнв кинулъ на полъ:— дйствіе было пустячное, — мн стыдно даже останавливаться на немъ: — онъ сдлалъ это безо всякой особенной мысли — просто потому, что онъ считалъ его ничуть не хуже отъ этого приключенія и находилъ, что хорошій каштанъ стоитъ того, чтобы за нимъ нагнуться.— Однако этотъ случай, какъ ни былъ онъ незначителенъ, произвелъ совершенно иное впечатлніе въ мозгу Футаторія: онъ счелъ этотъ поступокъ Іорика — что онъ всталъ съ своего мста и поднялъ каштанъ — за явное признаніе въ томъ, что каштанъ этотъ принадлежалъ собственно ему, а слдовательно, что никто другой, какъ владлецъ каштана, сыгралъ надъ нимъ такую штуку. Что сильно утверждало его въ этомъ мнніи — это то, что столъ имлъ форму паралелограмма и былъ очень узокъ, такъ что Іорику, сидвшему какъ разъ напротивъ него, представлялся весьма удобный случай вбросить туда этотъ каштанъ,— слдовательно, онъ это и сдлалъ. Боле, чмъ подозрительный взглядъ, которымъ Футаторій окинулъ Іорика съ головы до ногъ, когда въ голов его зародились эти мысли, слишкомъ ясно высказывалъ его мнніе,— а такъ какъ вс совершенно естественно предполагали, что Футаторій знаетъ въ этомъ дл боле, чмъ кто-либо другой, то его мнніе сразу стало общимъ и, по причин, весьма различной отъ всхъ, которыя приводились до сихъ поръ, черезъ немного времени никто уже не сомнвался въ врности этого предположенія.

Когда великія или неожиданныя событія выпадаютъ на сцену сего подлуннаго міра,— мысль человка, будучи довольно любознательнымъ веществомъ, естественно любитъ порхнуть за кулисы, чтобы посмотрть, каковы ихъ причины или побудительныя пружины.— Въ настоящемъ случа искать пришлось не долго.

Вс хорошо знали, что Іорикъ никогда не былъ хорошаго мннія о трактат, который написалъ Футаторій, de Concubinis re tin en dis, какъ о вещи, которая (какъ онъ боялся) много повредила свту: — а потому легко нашли, что въ продлк Іорика заключалось какое-то мистическое значеніе, и что эта подсовка каштана въ Футаторіеву…. представляетъ саркастическій ударъ его книг,— ученіе которой, говорили они, воспалило въ томъ же мст не одного честнаго человка.

Эта мысль пробудила Сомнолентія, — вызвала улыбку у Агеласта, — и, если вы можете припомнить, какъ выглядываетъ и какое выраженіе иметъ лицо человка, старающагося разгадать загадку — то она придала этотъ видъ лицу Гастрифера,— словомъ, вс считали ее за высшее проявленіе высочайшаго ума.

И однако, какъ видлъ читатель изъ конца въ конецъ, все это было также неосновательно, какъ мечты философовъ. Несомннно, какъ выразился Шекспиръ еще о его предк, Іорикъ ‘былъ человкъ шутки’,— но это умрялось чмъ-то, что удерживало его отъ этой — и многихъ подобныхъ неудобныхъ шалостей, въ которыхъ его столь-же неосновательно упрекали,— но таково ужъ было его несчастье, что ему всю жизнь приходилось переносить обвиненія въ тысяч словъ и поступковъ, на которыя (если только меня не ослпляетъ чое уваженіе къ нему) его природа была неспособна. Все, въ чемъ я его обвиняю,— или врне, все, въ чемъ, поочередно, я его обвиняю и за что люблю — это въ той особенности его характера, которая никогда не позволяла ему позаботиться о томъ, чтобы возстановить истину передъ лицомъ свта — какъ бы легко это ни было. Во всхъ случаяхъ подобнаго рода онъ поступалъ такъ-же точно, какъ по вопросу о его тощей лошади.— Онъ могъ разъяснить его къ своей чести, но духъ его былъ выше этого, да потомъ, онъ всегда смотрлъ на изобртателя, распространителя и принимателя всякой позорной сплетни до того презрительно, что онъ чувствовалъ себя не въ состояніи унижаться до того, чтобы разъяснять имъ все дло,— такимъ образомъ, онъ предоставлялъ времени и истин сдлать это за него.

Эта героическая наклонность причиняла ему не мало невыгодъ во многихъ отношеніяхъ,— въ настоящемъ случа она вызвала долгую злопамятность со стороны Футаторія, который — едва Іорикъ усплъ покончить свой каштанъ — вторично всталъ съ своего стула, чтобы оповстить его объ этомъ,— что онъ, впрочемъ, сдлалъ съ улыбкою, сказавши только, что онъ постарается не забыть сдланнаго ему одолженія.

Но вы должны замтить и осторожно раздлять и различать эти дв вещи въ вашемъ пониманіи: —

— Улыбка предназначалась для компаніи,

— Угроза предназначалась для Іорика.

ГЛАВА CXIV.

— Не можете-ли вы сказать мн, сказалъ Футаторій,— обращаясь къ Гастриферу, сидвшему рядомъ съ нимъ,— такъ какъ не стоитъ обращаться къ доктору по такому глупому длу,— не можете-ли вы сказать мн, Гастриферъ, чмъ лучше всего вытянуть жаръ?— Спросите Евгенія,— сказалъ Гастриферъ.— Это находится въ сильной зависимости отъ того, какого рода пораженная часть, сказалъ Евгеній, длая видъ, что онъ ничего не знаетъ о происшедшемъ.— Если это часть нжная и, притомъ, такая, которая можетъ съ удобствомъ быть обвернута…— Она подходитъ подъ оба условія, — отвчалъ Футаторій, кладя при этомъ руку на ту часть, о которой шла рчь, и выразительно кивая головой,— и въ то-же время приподнимая кверху правую ногу для вентиляціи и отдыха.— Въ такомъ случа, сказалъ Евгеній, — я посовтовалъ-бы вамъ, Футаторій, не принимать никакихъ лекарствъ, а если вы пошлете въ ближайшую типографію и предоставите ваше излеченіе такой простой вещи, какъ мягкому листу бумаги, только что выпущенному изъ-подъ станка — то вамъ надо будетъ лишь обернуть его кругомъ.— Сырая бумага, сказалъ Іорикъ (сидвшій рядомъ съ своимъ другомъ Евгеніемъ), я знаю, сообщаетъ освжительную прохладу, однако я думаю, что она служитъ здсь лишь сосудомъ, что все дло длаютъ масло и сажа, которыми она такъ сильно пропитана.— Врно, сказалъ Евгеній: и это самое успокаивающее и врное наружное лекарство изо всхъ, которыя я ршился-бы порекомендовать вамъ.

— Если-бы дло было со мной, сказалъ Гастриферъ, то разъ главную роль играетъ масло и сажа, я намазалъ-бы ихъ густо на тряпку и сейчасъ-же приложилъ-бы ее.— Это сдлало-бы изъ него настоящаго чорта, замтилъ Іорикъ.— И кром того, прибавилъ Евгеній,— это не отвчало-бы цли — чрезвычайной чистот и красот выполненія, что — по мннію факультета,— играетъ въ этомъ дл половинную роль:— ибо (посудите сами), если печать очень мелка (какъ она и должна быть), оздоровляющія частицы, приходящія тугъ въ столкновеніе, имютъ то преимущество, что он раскладываются до того тонко и такъ математически ровно (если не принимать во вниманіе красныхъ строкъ и большихъ буквъ), что самое искусное намазываніе никогда не можетъ съ этимъ сравняться.— Это выходитъ очень удачно, отвчалъ Футаторій, что въ настоящую минуту находится въ печати второе изданіе моего трактата De concubinis retinendis.— Вотъ вы и можете взять любой листъ оттуда, сказалъ Евгеній,— все равно который.— Лишь-бы только въ немъ не было никакихъ непристойностей,— прибавилъ Іорикъ.

— Теперь они отпечатываютъ девятую главу, отвчалъ Футаторій: — предпослднюю въ книг.— А скажите, какъ заглавіе этой главы, спросилъ Іорикъ у Футаторія,— отвшивая ему почтительный поклонъ.— Кажется, отвчалъ Футаторій,— De Re Concubinaria… Ради самого Бога, держитесь подальше отъ этой главы, вскричалъ Іорикъ.

— Всми силами, прибавилъ Евгеній.

ГЛАВА CXV.

— Видите-ли промолвилъ Дидій, вставая и прижимая распяленные пальцы своей правой руки къ сердцу,— если-бы такая ошибка въ имени произошла до реформаціи,— (она произошла третьяго дня, замтилъ про себя мой дядя Тоби),— когда крещеніе производилось на латинскомъ язык (тутъ оно было на чистйшемъ англійскомъ, сказалъ мой дядя) — тогда могли-бы произойти многія обстоятельства, и, на основаніи многихъ авторитетныхъ постановленій по отдльнымъ случаямъ, можно было-бы объявить крещеніе ничтожнымъ и дать ребенку другое имя.— Напримръ: если-бы священникъ, по незнанію латинскаго языка (что далеко не рдкость), окрестилъ дитя Тома о’Стайльса in nomine patriae et filin et spiritum sanctos — крещеніе считалось-бы несостоявшимся.— Извините, возразилъ Кизарцій: въ этомъ случа, гд ошибка находится лишь въ окончаніяхъ, крещеніе было-бы дйствительно, для того, чтобы сдлать его ничтожнымъ, ошибка священника должна была-бы пасть на первый слогъ каждаго существительнаго, а не на послдній — какъ въ приведенномъ вами случа.

Мой отецъ ужасно любилъ всякія тонкости въ этомъ род и слушалъ съ безконечнымъ вниманіемъ.

— Гастриферъ, положимъ (продолжалъ Кизарцій), крестилъ ребенка Джона Страдлинга in gomine Gatris, и т. д., и т. д.— вмсто in nomine Patrie, и т. д.— Будетъ-ли это крещеніемъ?— Нтъ, говорятъ способнйшіе богословы, ибо тутъ извращенъ корень каждаго слова, и значеніе и смыслъ ихъ устранены и совершенно измнены, ибо gomine не означаетъ имени, а gatris — отца.— Что-же они обозначаютъ?— спросилъ мой дядя Тоби.— Ничего ровно, промолвилъ Іорикъ.— Ergo, такое крещеніе недйствительно, — сказалъ Кизарцій.

— Несомннно, отвчалъ Іорикъ тономъ, въ которомъ на дв части насмшливости приходилась одна серьезности.

— А въ приведенномъ случа, продолжалъ Кизарцій, гд patriae поставлено вмсто patrie, filіа вмсто filii, и такъ дале — гд вся ошибка лишь въ склоненіи, а корни словъ остаются неприкосновенными, уклоненіе ихъ втвей въ ту или другую сторону нимало не препятствуетъ крещенію, ибо смыслъ словъ остается старый.— Но тогда, сказалъ Дидій, необходимо доказать, что священникъ имлъ намреніе произнести ихъ согласно правиламъ грамматики.— Врно, отвчалъ Кизарцій: и примръ этого, брать Дидій, мы находимъ въ одномъ указ изъ декреталій папы Льва Третьяго.— Да вдь ребенку моего брата нтъ никакого дла до папы, вскричалъ мой дядя Тоби:— онъ просто дитя протестанта-дворянина, окрещенное Тристрамомъ противно воли и желаніямъ какъ отца, такъ и матери — и всхъ, кто ему сродни.

— Если-бы въ этомъ дл пришлось придавать всъ волямъ и желаніямъ тхъ, кто находится въ родств съ ребенкомъ господина Шенди, сказалъ Кизарцій, перебивая моего дядю Тоби, то госпожа Шенди уже во всякомъ случа играетъ здсь самую послднюю роль.— Мой дядя Тоби отложилъ свою трубку въ сторону, а отецъ мой придвинулъ свое кресло еще ближе къ столу, чтобы послушать, чмъ кончится столь странное вступленіе.

— Это было не только спорнымъ вопросомъ у лучшихъ {См. Swinburm, о Завщаніяхъ, часть 7, 8.} законовдовъ и цивилистовъ этой страны, капитанъ Шенди. продолжалъ Кизарцій,— ‘сродни-ли мать своему ребенку’,— но даже было, посл долгихъ безпристрастныхъ изслдованій и всесторонней оцнки аргументовъ, ршено отрицательно — ‘что мать не сродни своему ребенку’ {См. Brooke, Abridg. tit. Administr. No 47. (Примчанія автора).}. Мой отецъ моментально зажалъ рукою ротъ моему дяд Тоби, подъ видомъ шептанья ему на ухо, — въ дйствительности-же онъ боялся за Lillabullero,— и, желая услышать продолженіе столь любопытнаго разсужденія, именемъ неба умолялъ моего дядю, Тоби не разочаровать его въ его ожиданіяхъ.— Мой дядя Тоби кивнулъ головой и снова взялся за трубку, удовольствовавшись тмъ, что просвистлъ свое Lillabullero внутренно, Кизарцій, Дидій и Триптолемъ продолжали слдующимъ образомъ свой разговоръ:

— Такое положеніе, продолжалъ Кизарцій, какъ-бы ни казалось оно противно теченію общихъ взглядовъ, оказывается, однако, строго разумнымъ — и знаменитое дло, извстное подъ названіемъ дла герцога Суффолька, поставило это вн всякихъ сомнній…— Оно приводится у Брука, сказалъ Триптолемъ.— И замчено лордомъ Кокомъ, прибавилъ Дидій.— Вы можете найти его у Свинберна о завщаніяхъ, сказалъ Кизарцій.

Дло, мистеръ Шенди, было вотъ въ чемъ.

Въ царствованіе Эдуарда Шестого, Карлъ, герцогъ Суффолькъ, имя сына отъ одного брака и дочь отъ другого, сдлалъ завщаніе, по которому назначилъ свое имущество сыну, и умеръ, посл его смерти умеръ и его сынъ, но безъ завщанія, безъ жены и безъ ребенка: — остались въ живыхъ только его мать и сестра со стороны отца (рожденная въ первомъ брак). Его мать и взяла распоряженіе имуществомъ въ свои руки, согласно постановленію двадцать перваго года царствованія Генриха Восьмого, которое гласитъ, что въ случа смерти кого-либо безъ завщанія, управленіе его имуществами должно перейти къ ближайшему родственнику.

Управленіе было, такимъ образомъ (ошибочно) передано матери, сестра же со стороны отца начала процессъ у духовнаго судьи, доказывая: 1) что она сама была ближайшей родственницей, и 2) что мать вовсе не была сродни умершему, на этомъ основаніи она просила судъ отнять предоставленное матери распоряженіе имуществомъ и передать его ей, какъ ближайшей родственниц покойнаго, въ силу вышесказаннаго постановленія.

Тутъ — такъ какъ дло было важное и многое зависло отъ его разршенія,— причемъ и въ будущемъ многіе споры относительно крупныхъ имній могли-бы разршаться на основаніи ждавшаго утвержденія прецедента — были призваны наиболе ученые и свдущіе,— какъ въ законахъ этого государства, такъ и въ гражданскомъ прав вообще,— чтобы разршить вопросъ, сродни-ли мать своему сыну, или нтъ?— По каковому вопросу не только свтскіе законовды, но и церковники-юристы, и юрисконсульты, и юриспруденты, и цивилисты, и адвокаты, и повренные, и судьи консисторскіе, и канцеляріи по завщательнымъ дламъ Кентербери и Іорка, вмст съ магистромъ ученыхъ факультетовъ,— вс единодушно высказали свое мнніе, что мать не сродни {Mater non numerator inter consaoguineoa, Bald, in net. C. de Verb, signifie.} своему ребенку.

— А что сказала на это герцогиня Суффолькъ? сказалъ мой дядя Тоби.

Неожиданность вопроса моего дяди Тоби сбила Кизарція боле, чмъ самый способный адвокатъ.— Онъ оставался добрую минуту молча, глядя моему дяд Тоби въ лицо и ничего не отвчая,— и въ эту одну минуту Триптолемъ обошелъ его и самъ повелъ диспутъ слдующимъ образомъ:—

Основаніе и принципъ закона, сказалъ Триптолемъ,— что вещи не восходятъ, а нисходятъ, и я ничуть не сомнваюсь, что по этой-же причин — какъ ни врно то, что дитя происходить отъ крови и смени своихъ родителей — родители, однако, не могутъ считаться плотью и кровью дтей, такъ какъ не родители производятся ребенкомъ, а ребенокъ родителями, ибо и пишутъ такъ: Liberi sunt de sanguine patrie et matris, sed pater et mater non sunt sanguine 1ibeгоrum.

— Однако, Триптолемъ, вскричалъ Дидій,— это доказываетъ уже больше, чмъ надо,— ибо, на основаніи приведеннаго авторитета, выходитъ не только признаваемое всми положеніе, что мать не сродни своему ребенку, но что и отецъ тоже.— Это считается за наиболе правильное мнніе, сказалъ Триптолемъ, — ибо отецъ, мать и дитя, хотя они составляютъ три лица, однако, въ сущности (una caro {См. Brooke, Abridge tit. Adiuinistr. No 47.}), одна плоть, слдовательно, между ними нтъ никакого родства и нтъ никакого естественнаго пути къ таковому.— Тутъ вы опять заходите черезчуръ далеко съ своимъ аргументомъ, вскричалъ Дидій,— ибо нтъ никакого естественнаго препятствія (хотя оно и создается закономъ Левитскимъ), чтобы человкъ прижилъ ребенка съ своей бабкой, причемъ, предположивши, что дитя будетъ дочерью, она находилась-бы въ родств къ съ…— Но кому-же, когда-либо, приходило въ голову, вскричалъ Кизарцій, спать съ своей бабушкой?— Молодому человку, отвчалъ Іорикъ, о которомъ говоритъ Сельденъ:— ему это не только пришло въ голову, но онъ даже оправдывалъ передъ отцомъ свое намреніе съ помощью аргумента, выведеннаго изъ закона возмездія.— ‘Вы-же лежали, сударь, съ моей матерью’, сказалъ этотъ парень, ‘почему-бы я не могъ лежать съ вашей?’ — Это argumentum commune, прибавилъ Іорикъ.— Она лучшаго и не стоитъ, сказалъ Евгеній, снимая съ вшалки свою шляпу.

Собраніе стало расходиться.

ГЛАВА СXVI.

— А что, Іорикъ, сказалъ мой дядя Тоби, опираясь на Іорика, помогавшаго ему, вмст съ моимъ отцомъ, осторожно сойти съ лстницы (не приходите въ ужасъ, сударыня: этотъ лстничный разговоръ будетъ короче предыдущаго).— А что, Іорикъ, сказалъ мой дядя Тоби, въ какомъ-же смысл ршено наконецъ этими учеными мужами Тристрамово дло?— Весьма удовлетворительно, отвчалъ Іорикъ: ни одному смертному, сударь, нтъ до него никакого дла: ибо госпожа Шенди, мать, ему совсмъ и не сродни,— а такъ какъ мать все-таки врнйшая сторона, то ужъ господинъ Шенди, понятно, приходится меньше, какъ ничмъ. Словомъ, онъ не больше ему родственникъ, сударь, нежели я.

— Это легко можетъ быть, сказалъ мой отецъ, покачивая головою.

— Пусть ученые говорить, что имъ угодно, промолвилъ мой дядя Тоби, а между герцогиней Суффолькъ и ея сыномъ таки должна была быть какая-нибудь единокровность.

— Простые люди придерживаются и по сей часъ того-же мннія, замтилъ Іорикъ.

ГЛАВА CXVII.

Хотя тонкости этихъ ученыхъ споровъ сильно щекотали воображеніе моего отца,— однако все это было подобно лишь умасливанію сломанной кости.— Въ ту минуту, какъ онъ добрался домой, тяжесть его размышленій еще сильне придавила его, какъ и бываетъ всегда, когда палка, служащая намъ опорой, выскальзываетъ изъ нашихъ рукъ.— Онъ сталъ задумчивъ,— часто выходилъ къ сажалк,— опустилъ съ одной стороны поля своей шляпы,— постоянно вздыхалъ,— воздерживался отъ раздраженія,— и такъ какъ Гиппократъ говоритъ, что мгновенныя вспышки гнва, причиняющія рзкость въ обращеніи, сильно способствуютъ испарин и пищеваренію — то онъ, конечно, заболлъ-бы съ ихъ исчезновеніемъ, если-бы только его мысли были отвлечены и здоровье спасено новымъ рядомъ безпокойствъ, оставленнымъ ему, вмст съ наслдствомъ въ тысячу фунтовъ, моей теткой Диной.

Едва мой отецъ усплъ прочитать письмо, какъ, взявшись за дло по настоящему, онъ въ ту-же минуту сталъ терзать и мучить свою голову — какъ употребить его къ наибольшей чести своего семейства.— Сто пятьдесятъ несообразныхъ предположеній поочередно овладвали его мозгами — онъ собирался сдлать то, и другое, и третье.— То онъ отправлялся въ Римъ,— то намревался заводить тяжбу,— то накупалъ товару,— то пріобрталъ ферму Джона Гобсона, — то подновлялъ фасадъ своего дома и пристраивалъ для ровности новый флигель.— По эту сторону рки была славная водяная мельница, а хотлъ строить на другомъ берегу, въ pendant ей, втряную, на видномъ мст.— Но прежде всего на свт онъ огородить большой Воловій лугъ и немедленно отправитъ моего брата Бобби путешествовать.

Но сумма была ограниченная — а слдовательно всего сдлать не могла, да многое изъ этого и не заслуживало осуществленія по своей безцльности,— изо всхъ проэктовъ, поднятыхъ по этому поводу, два послдніе произвели, повидимому, наибольшее впечатлніе, и онъ конечно остановился бы на обоихъ сразу, если-бы не вышеуказанное затрудненіе, принуждавшее его высказаться непремнно въ пользу котораго нибудь изъ двухъ.

Это, однако, совсмъ не легко было сдлать: ибо хотя и нтъ сомннія, что мой отецъ еще давно поршилъ въ душ относительно этой необходимой стороны въ образованіи моего брата, и, какъ человкъ благоразумный, ршилъ привести свое ршнніе въ исполненіе при первой получк денегъ, положенныхъ въ акціи Миссиссипійской компаніи, въ которой онъ былъ участникомъ,— но, тмъ не мене, и Воловій лугъ, представлявшій славное, просторное, но заросшее терновникомъ, неосушенное и нерасчищенное пространство, принадлежащее къ владніямъ Шенди, имлъ почти столь-же старыя права на его вниманіе: и онъ давно и искренно мечталъ о томъ, чтобы привести его въ порядокъ.

Но, такъ какъ до сихъ поръ онъ никогда не находился подъ давленіемъ такого стеченія обстоятельствъ, которое длало-бы неизбжнымъ ршить, на чьей сторон справедливость — или хоть первенство — то мой отецъ, какъ человкъ разумный, воздерживался отъ всякой точной или критической ихъ оцнки, благодаря этому, по отставк, въ ршительную минуту, всхъ этихъ новыхъ проэктовъ, два старыхъ — Воловій лугъ и братъ — снова раздлили его между собою, и они такъ уравновшивали другъ друга, что возбуждали цлыя сраженія въ голов добраго старика относительно того, что изъ двухъ раньше придетъ къ осуществленію.

— Пусть люди смются, сколько имъ угодно,— дло было вотъ въ чемъ.

Въ нашемъ семейств издавна соблюдался обычай, получившій съ теченіемъ времени почти силу обычнаго права, чтобы старшій сынъ имлъ до женитьбы свободный въздъ, выздъ и возвратъ въ чужіе края — не только ради усовершенствованія личныхъ его дарованій всякими упражненіями и перемной воздуха, но просто ради развлеченія собственныхъ мыслей, доставляемаго славой заграничнаго пребыванія.— Tantum valet, говаривалъ мой отецъ, quantum sonst.

Конечно, это было разумное — а слдовательно и вполн христіанское баловство, поэтому, лишить его моего брата, безъ повода и причины, и сдлать изъ него исключеніе — перваго Шенди, непрокатавшагося по Европ въ почтовой карет — за то только, что онъ тяжеловатый малый — значило-бы поступить съ нимъ въ десять разъ хуже, чмъ съ Туркой.

Съ другой стороны, и вопросъ относительно Воловьяго луга былъ нелегкій.

Помимо первоначальныхъ покупныхъ денегъ — восьми сотъ фунтовъ, онъ стоилъ нашей семь еще восемь сотъ фунтовъ черезъ процессъ, веденный изъ за него лтъ съ пятнадцать тому назадъ:— не говоря уже о Богъ знаетъ какихъ заботахъ и огорченіяхъ.

Кром того, онъ находился въ владніи семейства Шенди еще съ половины прошлаго столтія, и хотя онъ находится на виду, передъ самимъ домомъ, и былъ ограниченъ съ одной стороны водяной, а съ другой предполагаемой втряной мельницей, о которой я говорилъ выше (такъ что, казалось-бы, имлъ вс права на особенныя, сравнительно съ другими частями имнія, заботы и попеченія нашего семейства),— однако (въ силу необъяснимой фатальности, свойственной людямъ), онъ все время самымъ постыднйшимъ образомъ оставался безъ присмотра, а, надо сказать правду, онъ такъ сильно пострадалъ отъ этого, что у человка, знающаго цну земл, сердце истекало кровью (какъ говорилъ Обадія), если случилось проздомъ увидть, въ какомъ положеніи онъ находился.

Однако, какъ ни покупка этого участка земли, ни помщеніе его въ этомъ мст не было, строго говоря, дломъ моего отца, то онъ никогда и не считалъ себя сколько-нибудь прикосновеннымъ къ нему,— пока, пятнадцать лтъ тому назадъ, не открылся вышеупомянутый проклятый процессъ (возникшій по поводу его границъ), цликомъ поднятый и веденный моимъ отцомъ — отчего онъ, естественно, сталъ относиться къ нему совершенно иначе, и, мало по малу, пришелъ къ убжденію, что онъ не только изъ интереса, но и по совсти обязанъ сдлать что-нибудь для него — и что дйствовать надо теперь, или никогда.

Я считаю, что тутъ наврно замшалась неудача — потому и вышло, что доводы въ пользу обихъ сторонъ такъ уравновшивались. между собою, ибо сколько ни взвшивалъ ихъ мой отецъ, во всякихъ настроеніяхъ и положеніяхъ, сколько ни потратилъ часовъ заботы на глубочайшія и отвлеченнйшія размышленія о томъ, какъ лучше поступить въ его положеніи — читая одинъ день книги сельскохозяйственныя, другой — книги путешествій,— откладывая въ сторону всякія страсти,— разсматривая доводы со всхъ сторонъ, при всевозможныхъ освщеніяхъ и обстоятельствахъ, — ежедневно совщаясь съ моимъ дядей Тоби,— толкуя съ Іорикомъ и переговаривая о Воловьемъ луг съ Обадіей — однако за все это время онъ не нашелъ ни одного аргумента, который не годился-бы одинаково для обихъ сторонъ, или, по крайней мр, не уравновшивался-бы другимъ соображеніемъ одинаковаго вса, такъ что чашка всовъ все-таки оставались на одномъ уровн.

Ибо хотя и несомннно, что при подходящемъ уход, или въ чьихъ-либо иныхъ рукахъ Воловій лугь и получилъ-бы совершенно другой видъ, чмъ тотъ, который онъ имлъ или могъ имть при старыхъ условіяхъ — однако это-же самое цликомъ могло быть сказано и относительно моего брата Бобби, что-бы тамъ Обадія ни толковалъ.

Съ точки зрнія выгоды, дйствительно, съ перваго взгляда не представлялось никакихъ колебаній: ибо каждый разъ, что мой отецъ брался за перо и чернило и принимался вычислять расходы по выравниванію, вымаливанію, огорож и проч. Воловьяго луга, вмст съ несомннной выгодой, которую онъ принесетъ ему за это — послдняя всегда достигала въ его вычисленіи такихъ чудовищныхъ размровъ, что вы поклялись-бы, что Воловій лугъ понесетъ ршительную побду, такъ какъ было очевидно, что онъ въ первый-же годъ получитъ съ него сто ластовъ кормовой рпы по двадцати фунтовъ ластъ, — помимо отличнаго урожая пшеницы на слдующій годъ, да посл этого года, говоря умренно, сто — хотя по всмъ вроятіямъ полтораста, если и не двсти четвертей гороху и бобовъ, кром безконечнаго числа картошки.— Но за то мысль, что придется все это время воспитывать моего брата, точно кабана, для того только, чтобы ихъ пожрать, разбивала въ пухъ вс эти разсчеты, оставляя старика въ такомъ состояніи нершительности, что — какъ онъ часто заявлялъ моему дяд Тоби, онъ зналъ не лучше своихъ пятокъ, что ему длать.

Только тотъ, кто испыталъ это, можетъ постичь, какая это анаемская вещь, когда голова человка разрывается надвое двумя равносильными желаніями, которыя упрямо тянутъ разомъ по противоположнымъ направленіямъ: ибо, не говоря уже о хаос, который неизбжно и естественно производится этимъ въ тонкой систем нервовъ, препровождающихъ (какъ вамъ извстно) жизненныя силы и другіе, боле нжные соки отъ сердца къ голов, и такъ дале,— невозможно разсказать, какое разрушительное дйствіе такой раздражающій видъ тренія оказываетъ на боле грубыя и прочныя части нашего организма, разрушая жиръ и ослабляя силы человка съ каждымъ приливомъ мыслей.

Мой отецъ, безъ сомннія, погибъ-бы подъ бременемъ этой невзгоды, какъ и подъ огорченіемъ, произведеннымъ моимъ КРЕСТНЫМЪ ИМЕНЕМЪ, если-бы и тутъ, также какъ и тамъ, его не выручило свжее горе: смерть моего брата Бобби.

Что есть жизнь человка? Постоянный переходъ отъ одного къ другому, — отъ горя къ горю, — застегиваніе одной причины огорченій и разстегиваніе другой.

ГЛАВА СXVIII.

Съ этой минуты я могу считаться наслдникомъ семейства Шенди, и отсюда, собственно говоря, начинается повствованіе о моей ЖИЗНИ и УБЖДЕНІЯХЪ. Несмотря на всю мою поспшность и торопливость, я все еще только расчищалъ почву подъ постройку, и я предвижу теперь, что изъ нея выйдетъ такое зданіе, какого никогда никто не замышлялъ и не строилъ, съ самыхъ адамовскихъ временъ. Не пройдетъ и пяти минутъ, какъ я уже брошу мое перо въ огонь, вмст съ той каплей загуствшаго чернила, которая остается на дн моей чернильницы, а мн остается сдлать за это время еще съ десятокъ вещей: одну вещь я долженъ назвать,— объ одной вещи долженъ пожалть,— на одну вещь долженъ понадяться, — одну вещь долженъ подождать,— и одной вещью долженъ постращать.— Одну вещь мн надо предположить, одну вещь объявить,— одну вещь утаить,— одну вещь выбрать, — и объ одной вещи попросить.— Поэтому, я назову эту главу главою ВЕЩЕЙ — а слдующая, если Богъ дастъ жизни, будетъ моя глава объ УСАХЪ, это для того, чтобы поддерживать какую-нибудь связь въ моемъ произведеніи.

Вещь, о которой мн надо пожалть — это, что обстоятельства обступили меня такой толпой, что я не могъ добраться до той части моей работы, на которую я все время смотрлъ съ такимъ глубокимъ нетерпніемъ, — именно, до кампаніи — и, въ особенности, до амуровъ моего дяди Тоби, приключенія котораго были до того страннаго характера и въ такомъ сервантическомъ дух, что если бы только я могъ устроиться такъ, чтобы передать мозгу каждаго т самыя впечатлнія, которыя эти эпизоды возбуждаютъ въ моемъ, — я поручился-бы, что эта книга гораздо удачне пойдетъ въ свт, чмъ прежде ея хозяинъ.— О, Тристрамъ, Тристрамъ! если-бы только это было возможно,— честь, ожидающая тебя, какъ писателя, уравновсить т многія бды, которыя постигли тебя, какъ человка,— ты будешь услаждаться однимъ, когда пройдетъ ощущеніе и воспоминаніе другаго!

Не удивительно, что меня такъ и зудитъ поскоре добраться до этихъ амуровъ:— они представляютъ отборнйшій кусочекъ всей моей повсти!— И ужъ будьте уврены, добрые люди, что когда я таки доберусь до нихъ, я совсмъ не буду остерегаться въ выбор выраженій (и плевать мн на тотъ брезгливый желудокъ, который станетъ за это обижаться), вотъ та вещь, которую мн надо было объявить.— Я никакъ не управлюсь за пять минутъ: и этого я боюсь,— а о чемъ я надюсь, — это, что ваши достопочтенства и преподобія не обижены, — а если это не такъ, то, будьте покойны, я дамъ вамъ, господа, на будущій годъ за что обидться — такая привычка у моей дорогой Дженни, — но кто моя Дженни, и гд добрый, а гд худой конецъ женщины — это та вещь, которую надо скрыть, она будетъ сказана вамъ черезъ главу отъ моей главы о петляхъ, но ни одной главой раньше.

А теперь, какъ вы достигли конца этихъ четырехъ томовъ {По первоначальнымъ изданіямъ.}, я спрошу васъ, какъ вы чувствуете свои головы? Моя болитъ отчаянно!— Что-же до вашихъ здравій, то я знаю, что они значительно поправились.— Истинный Шендеизмъ — что-бы вы ни говорили противъ него,— открываетъ сердце и легкія, и, подобно всмъ душевнымъ движеніямъ этого рода, заставляетъ кровь и другіе жизненные соки тла свободно оборачиваться въ своихъ каналахъ, а колесо жизни — долго и весело вращаться около своей оси.

Если мн, подобно Санхо Панс, пришлось выбирать себ царство,— оно не было-бы морскимъ, ни царствомъ черныхъ, которымъ можно заработать копйку, — нтъ, оно было-бы царствомъ веселыхъ, смющихся поданныхъ, а такъ какъ желчныя и боле мрачныя страсти, производящія безпорядокъ въ крови и характер, имютъ, какъ я видлъ, одинаково дурное вліяніе на политическое, какъ и на физическое тло,— и такъ какъ ничто, кром привычки къ добродтели, не можетъ всецло управлять этими страстями и подчинять ихъ разуму, — то я прибавилъ-бы еще къ своей молитв, чтобы Богъ далъ моимъ подданнымъ благодать РАЗУМА, на ряду съ ВЕСЕЛОСТЬЮ, и тогда я былъ-бы счастливйшимъ монархомъ, и они — счастливйшими подданными подъ цлымъ небомъ.

А теперь,— ваши преподобія и достопочтенства, удовольствовавшись на сей разъ этой моралью, я прощаюсь съ вами на годъ, когда (если только до тхъ поръ меня не убьетъ этотъ проклятый кашель) я опять подергаю васъ за бороды, и раскрою передъ свтомъ такую повсть, что вы себ и представить не можете.

ГЛАВА СХІХ.

Эта мысль никогда-бы не пришла мн въ голову, если-бы не подвернулись мн пара рзвыхъ лошадокъ и сумасшедшій почтальонъ, который гналъ ихъ отъ Стильтона до Стамфорда. Онъ мчался съ быстротой молніи:— тамъ было три съ половиной мили уклона — мы едва касались земли, движеніе было самое быстрое, самое стремительное, оно передалось моему мозгу, и мое сердце приняло въ немъ участіе.— ‘Клянусь великимъ богомъ дня’, сказалъ я, посматривая на солнце и высовывая руку черезъ переднее окно кареты, ‘я запрусь въ своемъ кабинет, лишь только доберусь домой, и заброшу самый ключъ на девяносто футъ ниже земной поверхности, въ колодезь, что у насъ на заднемъ двор’.

Лондонскій дилижансъ еще боле утвердилъ мое ршеніе: онъ вислъ, покачиваясь, на гор, едва двигаясь съ мста, хотя его и тащили кверху восемь лошадей, ‘изо всей силы’, промолвилъ я, кивая головой, ‘но и т, которые лучше васъ, часто тащатъ въ ту-же сторону, у каждаго понемножку! Чудесно!’

— Скажите мн вы, ученые люди, неужели мы постоянно будемъ такъ много прибавлять къ объему, такъ мало къ содержанію?

Неужели мы будемъ постоянно составлять новыя книги, какъ аптекари составляютъ новыя микстуры — переливая только изъ одного сосуда въ другой?

Неужели мы будемъ постоянно скручивать и опять раскручивать одну и ту-же веревку? постоянно идти тою-же тропою,— постоянно тмъ-же шагомъ.

Неужели мы обречены до вку, въ праздничные, какъ и въ рабочіе дни, показывать мощи учености, какъ монахи показываютъ мощи своихъ святыхъ — ни длая ими ни одного — ни единаго чуда?

Кто сотворилъ человка, съ дарованіями, которыя въ одно мгновеніе переносятъ его съ земли на небо,— великое, превосходнйшее, благороднйшее созданіе въ свт, — чудо природы, какъ назвалъ его Зороастръ въ своемъ ,— Шекина Божественнаго Присутствія, какъ называетъ его Хризостомъ,— образъ Божій, какъ называетъ его Моисей,— лучъ Божества, какъ называетъ его Платонъ,— чудо чудесъ, какъ называетъ его Аристотель — неужели онъ предназначалъ его для того, чтобы перемыкаться такимъ печальнымъ, низкимъ и подлымъ образомъ?

Я считаю рзкость Горація по этому поводу предосудительной, однако, если такое желаніе позволительно и не грховно, я желаю отъ всей души, чтобы каждый подражатель въ Великобританіи, Франціи и Ирландіи получилъ санъ за свои труды, и чтобы нашлась хорошая лечебница, въ которую можно было бы посадить ихъ всхъ въ кучу, мужчинъ и женщинъ, чтобы способствовать ихъ возвышенію, а это приводитъ меня къ вопросу объ усахъ,— оставляю въ выморочное наслдство реманникамъ и Тартюфамъ разгадать это въ свое удовольствіе.

ОБЪ УСАХЪ.

Я жалю, что далъ его,— это было самое необдуманное общаніе, какое когда либо приходило въ голову человку.— Глава объ усахъ! Увы? свтъ не потерпитъ этого!— это деликатный свтъ, но я не зналъ, изъ чего онъ скроенъ, и никогда не видлъ приведеннаго ниже отрывка, иначе — это также врно, какъ то, что носы — носы и усы — все таки усы (что бы вамъ ни говорили противъ этого) — я даже обошелъ бы эту опасную главу.

ОТРЫВОКЪ.

— Вы на-половину спите, добрйшая моя барыня, сказалъ старый господинъ, прикасаясь къ старушкиной рук и осторожно сжимая ее при слов усы. Не перемнить-ли намъ разговоръ?— Никоимъ образомъ, отвчала старая барыня, мн нравится вашъ разсказъ объ этихъ вещахъ, и, накрывши голову тонкимъ газовымъ платочкомъ и облокотившись ею на спинку стула, повернувшись къ нему лицомъ и протянувши впередъ свои ноги — я желаю, сказала она, чтобы вы продолжали.

Старый господинъ продолжалъ слдующимъ образомъ:— Усы! вскричала королева Наваррская, роняя свой запутанный мотокъ, когда La Fosseuse произнесла это слово.— Усы, государыня! сказала La Fosseuse, прикалывая мотокъ къ фартуху королевы и длая ей при этомъ реверансъ.

Голосъ у La Fosseuse былъ вообще мягкій и тихій — но, тмъ не мене, явственный, и каждая буква слова усы ясно коснулась слуха Королевы Наваррской.— Усы! вскричала королева, еще боле подчеркивая это слово, какъ будто она не довряла своимъ ушамъ.— Усы, отвчала La Fosseuse, въ третій разъ повторяя это слово.— Во всей Наварр, государыня, нтъ ни одного кавалера его лтъ, продолжала фрейлина, защищая передъ королевой интересы пажа, у котораго была-бы такая славная пара…— Чего? спросила Маргарита съ улыбкой.— Усовъ, сказала съ безграничной скромностью La Fosseuse.

Слово усы, однако, удержало подъ собою почву и продолжало обращаться во всхъ почти лучшихъ собраніяхъ маленькаго королевства Наварры, не смотря на нескромный смыслъ, который придала ему La Fosseuse: дло въ томъ, что La Fosseuse произносила это слово не только передъ королевой, но нсколько разъ и передъ цлымъ дворомъ — и всегда съ какимъ-то особеннымъ удареніемъ, намекавшимъ на какой-то таинственный смыслъ.— А такъ какъ дворъ Маргариты представлялъ въ то время — весь свтъ это знаетъ — смсь волокитства съ набожностью,— и усы одинаково относились къ одному, какъ и къ другому — то естественно, что слово это устояло, выигравши ровно столько же, сколько потеряло, именно, духовенство было за него,— свтскіе противъ него, что же касается женщинъ, то он раздлились.

Изящество фигуры и осанки юнаго Sieur de Croix начинало въ то время привлекать вниманіе фрейлинъ къ площадк передъ дворцовыми воротами, гд стояли часовые. Дама De Baussi&egrave,re сильно влюбилась въ него, La Battarelie тоже, — погода была самая благопріятная для этого, какую только помнили въ Наварр.— La Guyol, La Maronette, La Sabati&egrave,re тоже влюбились въ Si&egrave,ur de Croix, La Rebours и La Fosseuse были умне — De Croix потерплъ неудачу въ попытк познакомиться съ La Rebours: а La Rebours и La Fosseuse были неразлучимы.

Королева Наваррская сидла съ своими фрейлинами около разноцвтнаго окна со сводомъ, открывающагося на ворота внутренняго двора, въ то время, какъ De Croix проходилъ подъ ними.— Онъ красивъ, сказала дама Baussi&egrave,re.— У него пріятное выраженіе, сказала La Battarelle.— Онъ славно сложенъ, сказала La Guyol.— Я за всю свою жизнь не видла ни одного офицера конной гвардіи съ такими ногами, сказала La Maronette.— Или который такъ твердо стоялъ-бы на нихъ, сказала La Sabati&egrave,re.— Но у него нтъ усовъ, вскричала La Fosseuse.— Ни кустика, сказала La Rebours.

Королева отправилась прямо въ молельню, размышляя объ этомъ предмет все время, что она шла по галлере, всячески переворачивая его въ своемъ воображеніи.— Ave Maria — что же это хочетъ сказать La Fosseuse? говорила она, опускаясь на колна.

La Guyol, La Battarelle, La Maronette, La Sabati&egrave,re totчасъ-же разошлись по своимъ комнатамъ,— Усы! промолвила каждая изъ нихъ про себя, запирая за собою изнутри двери.

Дама Carnavalette подъ своими фижмами чинно перебирала четки обими руками.— Начиная съ святого Антонія и до святой Урсулы включительно — ни одинъ святой не прошелъ черезъ ея четки безъ усовъ: св. Францискъ, св. Доминикъ, св. Бенедиктъ, св. Василій, св. Бригитта — вс были съ усами.

Дама Baussi&egrave,re запуталась въ дебряхъ мечтаній, благодаря черезчуръ глубокому изслдованію словъ La Fosseuse:— она сла на свою лошадь, пажъ послдовалъ за нею,— войско прошло мимо нея — она хала дальше.

Одинъ денье выкрикивалъ собратъ Ордена Милосердія, — одинъ единственный денье {Denier — мелкая монета.} для тысячи терпливыхъ плнниковъ, очи которыхъ взираютъ на небо, ожидая избавленія.

Дама Baussi&egrave,re хала дальше.

Пожалйте несчастныхъ, говорилъ богобоязненный и почтенный сдовласый старецъ, кротко протягивая свою изсохшую руку съ обитой желзомъ коробкой.— Я молю для обиженныхъ судьбою:— моя добрая барыня, это для тюрьмы,— для больницы,— для стараго человка,— для бдняка, раззореннаго кораблекрушеніемъ, поручительствомъ, пожаромъ.— Я призываю Бога и всхъ его ангеловъ въ свидтели — это для одванія нагого, для пропитанія голоднаго, для утшенія больного и разбитаго сердцемъ.

— Дама Baussi&egrave,re хала дальше.

Обднвшій родственникъ кланялся ей до земли.

— Дама Baussi&egrave,re хала дальше.

Онъ бжалъ за ея лошадью, съ открытой головой, умоляя ее и заклиная прежними узами дружбы, родства, крови и т. д.— Сестра, тетка, мать, — во имя добродтели, ради себя, ради меня, ради Христа — вспомни обо мн! пожалй меня!

— Дама Baussi&egrave,re хала дальше.

Подержи мои усы, сказала дама Baussi&egrave,re.— Пажъ взялъ подъ уздцы ея лошадь. Она сошла въ конц терассы.

Существуютъ извстнаго рода мысли, которыя кладутъ свой отпечатокъ около глазъ и бровей, и есть гд-то возл сердца сознаніе этого, которое еще боле углубляетъ эти черточки.— Мы видимъ, складываемъ и понимаемъ ихъ безъ словаря.

Ха, ха! Хе, хе!— воскликнули La Guyol и la Sabati&egrave,re, присматриваясь къ отпечаткамъ одна другой.— Хо, хо! вскричали La Battarelle и La Maronette, длая то-же самое.— Ага, вскричала одна.— Эге, сказала другая, — тише, промолвила третья, — пустяки, отвтила четвертая, — славно! вскричала дама Carnavalette — это та, которая надлила св. Бригитту усами.

La Fosseuse вынула шпильку изъ волосъ, и, обведя тупой стороной ея на своей верхней губ очертаніе маленькаго уса, положила ее въ ручу La Rebours.— La Rebours покачала головой.

Дама Baussi&egrave,re трижды кашлянула въ муфту.— La Guyol улыбнулась.— Фи! сказала Дама Baussi&egrave,re. Королева Наваррская прикоснулась кончикомъ своего указательнаго пальца къ глазу, какъ-бы говоря — я понимаю васъ всхъ.

Для цлаго двора было ясно, что слово погибло: La Fosseuse нанесла ему рану, отъ которой оно, конечно, не понравилось, прошедши черезъ столько рукъ.— Однако, оно еще держалось, хотя слабо, въ теченіи нсколькихъ мсяцевъ, но истеченіи какового времени Si&egrave,ur de Croix нашелъ необходимымъ поспшно удалиться изъ Наварры за неимніемъ усовъ, — естественно, что слово это стало совсмъ неприличнымъ и (посл нсколькихъ попытокъ) оказалось негоднымъ къ употребленію.

Самое лучшее слово на лучшемъ язык лучшаго міра пострадало-бы отъ такого сочетанія.— Священникъ d’Estella написалъ противъ этого книгу, въ которой указывалъ на опаскость, происходящую отъ примненія словъ помимо ихъ прямаго значенія, и предостерегалъ отъ нея Новаррцевъ.

Разв не знаетъ весь міръ, говорилъ священникъ d’Estella въ своемъ заключеніи, что такая-же судьба, нсколько столтій тому назадъ, постигла носы, по всей почти Европ, какая нын выпала на долю усовъ въ Наваррскомъ королевств?— Правда, что зло тогда не распространилось дале, но разв кровати и подушки, и ночные колпаки и горшки не стояли, во вс времена, на рубеж раззоренія? Разв можно, даже теперь, считать штаны, юпочныя прорхи, ручки насосовъ, втулки у бочекъ и краны вн опасности отъ такого сліянія представленій?— Цломудріе, отъ природы, деликатнйшее изъ всхъ душевныхъ явленій, — но только дайте ему разойтись, и оно уподобится рыкающему и кидающемуся льву.

Направленіе высказанныхъ священникомъ d’Estella мыслей не было уловлено: вс пошли по ложному слду.— Свтъ зануздалъ осла съ хвоста.— Однако, когда крайности Цломудрія сойдутся на слдующее провинціальное собраніе съ началами Вожделнія, они, пожалуй, и это провозгласятъ похабностью.

ГЛАВА СХХ.

Когда мой отецъ получилъ письмо, принесшее ему грустное извстіе о смерти моего брата Бобби, онъ былъ занятъ высчитываніемъ почтовыхъ расходовъ отъ Кале до Парижа и оттуда до Ліона.

Путешествіе выходило чрезвычайно несчастливое: мой отецъ уже почти приближался къ концу его, когда ему пришлось снова начать вс свои исчисленія и вновь переступать каждый пройденный шагъ, благодаря тому, что Обадія открылъ въ это время дверь, чтобы объявить, что дрожжи вс вышли и спросить, не долженъ-ли онъ взять пораньше утромъ лошадь и похать куда-нибудь раздобыть ихъ.— Сдлай одолженіе, Обадія, сказалъ мой отецъ (продолжая свое путешествіе),— возьми каретную лошадь — и прекрасно!— Но у нея недостаетъ подковы, у бдняги, сказалъ Обадія.— Бдняга, повторилъ мой дядя Тоби, отзываясь на эту ноту, какъ струна, въ унисонъ.— Ну, такъ сядешь на шотландскую лошадь, вспыльчиво возразилъ мой отецъ.— Она не въ состояніи вынести сдла на спин, отвчалъ Обадія.— Вотъ чертова лошадь! Тогда возьми Патріота, сказалъ мой отецъ, и закрывай дверь. Патріотъ проданъ, замтилъ Обадія.— Вотъ вамъ! вскричалъ мой отецъ, прерывая свое занятіе и глядя въ лицо моему дяд Тоби, какъ будто это составляло для него новость.— Ваша милость приказали мн продать его въ прошломъ апрл, сказалъ Обадія.— Такъ иди пшкомъ за труды, воскликнулъ мой отецъ.— Мн гораздо пріятне идти, нежели хать, сказалъ Обадія, затворяя дверь.

Вотъ напасти! вскричалъ мой отецъ, снова принимаясь за свои вычисленія. Но вдь вода разлилась, сказалъ Обадія, снова отворяя дверь.

До сихъ поръ мой отецъ, имя передъ собой карту Сансона и путеводитель по почтовымъ дорогамъ, не снималъ руки съ верхушки циркуля, одна ножка котораго упиралась въ Неверъ — послднюю станцію, до которой онъ заплатилъ, онъ собирался продолжать дальнйшее свое путешествіе и вычисленіе, какъ только Обадія вышелъ изъ комнаты, но этотъ второй натискъ со стороны Обадіи, растворившаго дверь и провозгласившаго, что вся округа затоплена водой, переполнила чашу.— Онъ выпустилъ свой циркуль изъ рукъ — или, скоре, не то случайно, не то злобно, бросилъ его на столъ: а тогда ужъ ему ничего другого не оставалось, какъ вернуться (подобно многимъ другимъ) въ Кале, съ тми же свдніями, которыя были у него и до отправленія въ путь.

Когда внесли въ гостинную письмо, содержавшее въ себ извстіе о смерти моего брата, отецъ вторично подбирался къ Неверу, находясь отъ него на разстояніи одного только циркульнаго шага.

— Съ вашего позволенія, Monsieur Sanson, вскричалъ мой отецъ, загоняя концы циркуля черезъ Неверъ прямо въ столъ и кивая моему дяд Тоби, чтобы онъ посмотрлъ, что тамъ въ письм,— это ужъ черезчуръ, Monsieur Sanson,— чтобы англійскій дворянинъ два раза за одинъ вечеръ терплъ съ своимъ сыномъ неудачу при възд въ такой вшивый городишко, какъ Неверъ. Каково твое мнніе, Тоби? прибавилъ мой отецъ боле веселымъ тономъ.— Конечно, сказалъ мой дядя Тоби, — если только это не гарнизонный городъ, ибо тогда…— Я останусь всю жизнь дуракомъ, промолвилъ мой отецъ, улыбаясь самому себ. Онъ вторично кивнулъ головой и, продолжая одной рукой придерживать циркуль на Невер. а въ другой держа путеводитель по почтовымъ дорогамъ, полу-слушая и полу-соображая, оперся на столъ обоими локтями, пока мой дядя Тоби читалъ вполголоса письмо.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . онъ отправился! промолвилъ мой дядя Тоби.— Куда? кто? вскричалъ мой отецъ.— Мой племянникъ, сказалъ дядя Тоби.— Какъ? безъ позволенія, безъ денегъ, безъ воспитателя? восклицалъ мой отецъ въ недоумніи.— Нтъ, мой дорогой братъ: онъ умеръ, сказалъ мой дядя Тоби.— Не бывши больнымъ! опять воскликнулъ мой отецъ.— Не думаю, сказалъ мой дядя Тоби тихимъ голосомъ и вздыхая отъ всего сердца: значитъ ужъ онъ достаточно наболлся, бдняга, если умеръ.

Тацитъ разсказываетъ намъ, что когда Агрипп объявили о смерти ея сына, она, не будучи въ состояніи умрить порывъ своей страсти, мгновенно бросила свою работу.— Мой отецъ только поспшне воткнулъ въ Неверъ свой циркуль.— Каковы противоположности! Правда, онъ былъ занятъ вычисленіями, а Агриппа, должно быть, занималась совсмъ другимъ дломъ.— Чмъ не разсужденіе по поводу историческаго факта?

Что длалъ дальше мой отецъ — это, по моему мннію, заслуживаетъ отдльной главы.

ГЛАВА СХХІ.

— И глава будетъ отведена ему, да еще и чертовская, а потому: берегитесь.

Кажется Платонъ, или Плутархъ, или Сенека, или Ксенофонъ, или Эпиктеть, или Теофрастъ, или Лукіанъ — а, пожалуй, и кто-нибудь изъ боле позднихъ — Карданъ, Будей, Петрарка или Стелла,— или, быть можетъ, какой-либо богословъ или отецъ церкви — св. Августинъ, или св. Кипріанъ, или Бернардъ утверждаетъ, что плачъ — непреодолимое и естественное явленіе при потер друга или ребенка,— а Сенека (это ужъ наврное) говорить гд-то то же, что это — лучшій стокъ, которымъ изливается такого рода горе, и, дйствительно, мы видимъ, что Давидъ плакалъ по Авессалому, Адріанъ по Антиною, Ніобея по своимъ дтямъ, и что Аполлодоръ и Критонъ — оба проливали слезы передъ смертью Сократа.

Мой отецъ иначе справился съ своимъ огорченіемъ, и даже совсмъ отличнымъ отъ всхъ, какъ древнихъ, такъ и новыхъ людей способомъ, ибо онъ не выплакалъ его, подобно евреямъ или римлянамъ,— и не переспалъ его, подобно лапландцамъ,— и не повсилъ его, подобно англичанамъ,— и не утопилъ его, подобно нмцамъ, онъ и не проклиналъ его, и не ругалъ его, и не отлучалъ его,— не излилъ его въ стихахъ или въ lillabullero.

— И однако, онъ отдлался отъ него.

Ваши милости позволятъ-ли мн втиснуть разсказецъ между этими двумя страницами?

Когда Туллій лишился своей дорогой дочери Тулліи, онъ принялъ это близко къ сердцу — сталъ прислушиваться къ голосу природу, и по немъ настраивалъ свой собственный.— О, моя Туллія! моя дочь! мое дитя!— и опять, опять и опять — все было. О, моя Туллія! моя Туллія! Мн чудится, что я вижу мою Туллію, что я слышу мою Туллію, что я говорю съ моей Тулліей.— Но лишь только онъ заглянулъ въ сокровищницу философіи и увидлъ, какъ много хорошаго можно сказать по этому поводу — никто на земл не можетъ постичь, говоритъ великій ораторъ, какимъ довольнымъ и счастливымъ это его сдлало.

Мой отецъ гордился своимъ краснорчіемъ не хуже Марка Туллія Цицерона, и я убжденъ до сихъ поръ, что онъ имлъ къ тому полное основаніе: это, дйствительно, была его сила — и, вмст, его слабость.— Сила, ибо онъ былъ краснорчивъ отъ природы, слабость, ибо онъ ежечасно ей отдавался, и лишь-бы представился ему случай показать свои способности, сказавши что-нибудь мудрое, остроумное или лукавое — онъ всегда (разв ужъ наступала систематическая неудача) имлъ слова на-готов.— Удача, привязывавшая моему отцу языкъ и несчастье, съ легкостью пускавшее его въ ходъ, были для него почти равноцнны, иногда даже несчастье бывало для него интересне — какъ напримръ, когда удовольствіе отъ рчи могло изобразиться десятью, а огорченіе по поводу неудачи лишь пятью, мой отецъ выигрывалъ на половину,— и опять чувствовалъ себя прекрасно, какъ будто никакого несчастія и не бывало.

Эта черта объяснитъ то, что иначе могло бы казаться несообразнымъ въ домашнемъ поведеніи моего отца, по этой же причин, при разныхъ непріятностяхъ, возникающихъ изъ небрежности или неосторожности прислуги — и другихъ неудачъ, неизбжныхъ въ семейной жизни, гнвъ его — или, скоре, его продолжительность — постоянно принималъ самые неожиданные обороты.

У моего отца была любимая маленькая кобылка, которую онъ случилъ съ прекраснымъ арабскимъ жеребцомъ, чтобы получить отъ нея коня себ подъ верхъ. Онъ былъ горячъ во всхъ своихъ планахъ — и ежедневно толковалъ о своемъ кон съ такой нерушимой увренностью, какъ будто онъ уже былъ взрощенъ, вызженъ, и стоялъ осдланный и занузданный у двери въ ожиданіи своего господина. Благодаря какому-то недосмотру со стороны Обадіи, случилось, однако, такъ, что въ исполненіе ожиданій моего отца появилось ничто иное, какъ мулъ, да еще и преуродскій.

Моя мать и мой дядя Тоби ожидали, что тутъ Обадіи придется и кости сложить,— а бд никогда не будетъ конца.— Гляди, мерзавецъ, что ты надлалъ, вскричалъ мой отецъ, указывая на мула {Читатели, конечно, знаютъ, что мулъ есть помсь осла съ лошадью.}.— Но это не я, сказалъ Обадія.— А почемъ я знаю? вскричалъ мой отецъ.

При этомъ, гордость заблистала въ его очахъ, а аттическая соль затуманила ихъ слезами, — тмъ и покончили съ Обадіей.

Вернемся теперь къ смерти моего брата.

Философія на все иметъ хорошія поговорки, — Для смерти у нея цлый ассортиментъ, бда была въ томъ, что он вс разомъ бросились моему отцу въ голову, такъ что трудно было нанизать ихъ въ порядк, чтобы придать имъ какой-нибудь видъ.— Онъ принималъ ихъ, какъ он приходили ему на умъ.

‘Такова неизбжная судьба, — первое постановленіе Великой Хартіи, — постоянный парламентскій актъ, мой милый братъ: Вс должны умереть.

‘Слдовало бы удивляться, если бы мой сынъ не умиралъ,— а не тому что онъ умеръ.

‘Монархи и князья пляшутъ съ нами въ одномъ хоровод:

‘Смерть — великій долгъ и дань, которой мы обязаны природ: гробницы и памятники, долженствующіе увковчить память о насъ, сами платятъ ее: и самая гордая изъ всхъ пирамидъ, воздвигнутая богатствомъ и наукой, потеряла свою вершину и стоитъ, изувченная, на горизонт странника’.— (Мой отецъ почувствовалъ облегченіе, и продолжалъ):— ‘Государства и удлы, страны и города — разв не имютъ своихъ періодовъ? и когда т принципы и силы, которыя первоначально цементировали и соединили ихъ, пройдутъ черезъ рядъ эволюцій — они снова распадаются’.— Братъ Шенди, началъ мой дядя Тоби, откладывая въ сторону свою трубку при слов эволюціи.— Революцій, я хотлъ сказать, поправился мой отецъ, клянусь небомъ! я хотлъ сказать: революцій, эволюціи — это глупости.— Нтъ, это не глупости, возразилъ мой дядя Тоби.— Но разв не глупость прерывать нить такой рчи по такому поводу? вскричалъ мой отецъ, — пожалуйста, дорогой Тоби,— продолжалъ онъ, сжимая его руку, — пожалуйста, умоляю тебя — пожалуйста не перебивай меня теперь.— Мой дядя Тоби взялъ свою трубку въ ротъ.

‘Гд Троя и Микены, ивы и Делосъ, Персеполь и Агригентъ? продолжалъ мой отецъ, поднимая отложенный было въ сторону путеводитель.— ‘Что сталось, братъ Тоби, съ Ниневіей и Вавилономъ, съ Кизикомъ и Митиленою? Прекраснйшіе города, какіе когда-либо освщало солнце, не существуютъ боле, одни имена остались, да и т разсыпаются по кусочкамъ въ труху (многія изъ нихъ уже пишутся неврно), и съ теченіемъ времени забудутся и покроются, какъ и многое другое, вчнымъ мракомъ. Даже самый свтъ, братъ Тоби, долженъ — да, долженъ прійти къ концу.

‘Возвращаясь изъ Азіи, когда я плылъ изъ Эгины въ Мегару’ (когда это могло быть? думалъ мой дядя Тоби), ‘я сталъ разглядывать окрестную страну.— Эгина была позади насъ, Мегара впереди, Пирей по правую руку, Коринъ по лвую.— Какіе цвтущіе города, представляющіе теперь лишь груды развалинъ! Увы! увы! сказалъ я самъ себ: позволительно ли человку терзать свою душу изъ-за потери ребенка! когда все это лежитъ, погребенное, передъ его глазами!— Помни, еще сказалъ я самъ себ — помни, что ты человкъ’.

Мой дядя Тоби и не подозрвалъ, что весь этотъ параграфъ представляетъ отрывокъ изъ утшительнаго письма Сервія Сульпиція къ Туллію: — человкъ простой, онъ былъ одинаково мало свдущъ относительно отрывковъ, какъ и относительно цлыхъ произведеній древности: — а такъ какъ мой отецъ, имя дла въ Турціи, былъ, въ разное время, раза три или четыре на Восток, причемъ однажды даже пробылъ цлыхъ полтора года въ Зант — то мой дядя Тоби естественно заключилъ отсюда, что онъ въ которую-нибудь изъ этихъ поздокъ перебрался черезъ Архипелагъ и въ Азію! и что все это плаваніе, съ Эгиной позади и Мегарой впереди, а Пиреемъ по правую руку и т. д. и т. д. представляло дйствительный путь моего отца, который онъ возсоздавалъ въ своемъ воспоминаніи.— Во всякомъ случа, это было въ его дух,— и не одинъ предпріимчивый критикъ возвелъ-бы еще цлыхъ два этажа на этомъ же основаніи.— Скажи, пожалуйста, братъ, молвилъ мой дядя Тоби, осторожно прикасаясь къ рук моего отца концомъ своей трубки, чтобы привлечь его вниманіе, но поджидая конца его разсказа — въ какомъ году нашей эры это было?— Ни въ какомъ году нашей эры, отвчалъ мой отецъ.— Это быть не можетъ, вскричалъ мой дядя Тоби.— Простакъ! сказалъ мой отецъ: это было за сорокъ лтъ до Рожденія Христа.

Моему дяд Тоби оставалось только два исхода: приходилось или предположить, что его братъ — вчный жидъ, или что неудачи помрачили его разсудокъ.— ‘Да защититъ и исцлитъ его Господь, Владыка неба и земли’! прошепталъ мой дядя Тоби, молясь за своего брата съ слезами на глазахъ.

Мой отецъ приписалъ эти слезы своему краснорчію и продолжалъ разглагольствованія съ еще большимъ увлеченіемъ.

‘Разница между добромъ и зломъ, братъ Тоби, далеко не такъ велика, какъ принято думать’. (Такое начало не общало излечить моего дядю Тоби отъ его подозрній).— ‘Трудъ, горе, грусть, болзнь, нужда и несчастье — соусы жизни’.— Покорно благодарю за нихъ, промолвилъ про себя мой дядя Тоби.

‘Мой сынъ умеръ!— тмъ лучше, — было-бы позорно въ такую бурю держаться на одномъ только якор.

‘Но онъ ушелъ отъ насъ на вки!— пусть будетъ такъ!— Онъ выскользнулъ изъ рукъ своего цырульника, не успвши облысть,— онъ всталъ съ пира, не успвши пресытиться,— ушелъ съ попойки, не успвши напиться пьянымъ.

‘ракійцы плакали при рожденіи ребенка’ — (и мы были очень близко отъ этого, промолвилъ мой дядя Тоби) — ‘и пировали и веселились, когда человкъ покидалъ этотъ свтъ,— и основательно.— Смерть открываетъ двери Славы и закрываетъ за собою двери Зависти: — она освобождаетъ плннаго отъ цпей и передаетъ въ другія руки работу узника.

‘Покажи мн человка, знающаго что такое жизнь и боящагося смерти, — и я покажу теб плнника, боящагося свободы’.

Разв не лучше, мой милый братъ Тоби (ибо замть — наши аппетиты только своего рода болзни) — разв не лучше совсмъ не голодать, чмъ сть?— не жаждать, чмъ принимать потомъ лекарства?

Разв не лучше быть свободнымъ отъ заботъ и волненій, отъ любви и грусти,— и отъ другихъ горячихъ и холодныхъ явленій жизни,— чмъ знать, подобно измученному путнику, заворачивающему съ усталости въ корчму,— что снова придется выходить на дорогу?

Въ ея взглядахъ, братъ Тоби, ничего нтъ ужаснаго, помимо того, что она заимствуетъ отъ стоновъ и судорогъ, отъ сморканья носовъ и отиранья слезъ концами занавсокъ, которыя составляютъ принадлежность комнаты умирающаго.— Отнимите у нея это — и что она такое?— Она лучше въ бою, нежели въ постели, сказалъ мой дядя Тоби.— Отнимите у нея гробы, плакальщиковъ и трауръ, перья, гербы и другіе вншніе аттрибуты,— что она тогда?— Лучше въ бою! продолжалъ мой отецъ, улыбаясь и совершенно позабывши про моего брата Бобби: — она нигд не страшна, — ибо посуди самъ, братъ Тоби: гд мы, смерти нтъ, а когда приходить смерть, тогда насъ ужъ нтъ.— Мой дядя Тоби отложилъ свою трубку, обдумывая это предложеніе, но краснорчіе моего отца было черезчуръ быстраго свойства, чтобы останавливаться для кого-бы то ни было,— оно помчалось дале, и унесло за собою мысли моего дяди Тоби.

По этой причин, продолжалъ мой отецъ, стоитъ припомнить, какъ мало измненій вызывало въ великихъ людяхъ приближеніе смерти.— Веспасіанъ умеръ съ шуткой на устахъ, сидя на своемъ судн, — Гальба за приговоромъ, — Септимій Северъ за приказомъ,— Тиверій съ притворствомъ,— а Цезарь Августъ съ комплиментомъ. Надюсь, что хоть съ искреннимъ, замтилъ мой дядя Тоби.

Онъ обращался къ своей жен,— сказалъ мой отецъ.

ГЛАВА СХХІІ.

— И наконецъ — ибо изо всхъ отборныхъ анекдотовъ, которые исторія можетъ представить по этому вопросу, продолжалъ мой отецъ,— этотъ, подобно золоченому куполу, покрывающему зданіе, внчаетъ все.

Онъ относится къ претору Корнелію Галлу — и я думаю, братъ Тоби, что ты его читалъ.— Я думаю, что нтъ, отвчалъ мой дядюшка.— Онъ умеръ, сказалъ мой отецъ, какъ… Ну, если онъ былъ съ женой, замтилъ мой дядя Тоби, то тутъ, я полагаю, ничего нтъ предосудительнаго.— Этого ужъ я не знаю, отвтилъ мой отецъ.

ГЛАВА CXXIII.

Моя мать шла осторожно въ темнот по корридору, который велъ въ гостинную, когда мой дядя Тоби произнесъ слово жена.— Оно и такъ звучитъ довольно рзко я крикливо, а тутъ еще Обадія помогъ ему, оставивъ дверь немного пріотворенною, — такъ что моя мать услыхала достаточно для того, чтобы вообразить себя предметомъ разговора, и, приложивъ къ губамъ палецъ, задерживая дыханіе и слегка нагнувши голову съ поворотомъ шеи (не къ двери, а отъ нея, такъ что ухо ея приходилось къ самой скважин), она стала внимательно прислушиваться, — подслушивающій рабъ съ богиней Тишины за спиною не внушалъ-бы ваятелю лучшей мысли.

И въ этомъ положеніи я оставлю ее на пять минутъ,— пока доведу кухонныя дла (какъ Rapin церковныя) до того-же періода.

ГЛАВА СXXIV.

Хотя, съ одной стороны, семейство наше, конечно, представляло простую машину, состоящую изъ немногихъ колесъ,— однако нельзя не сказать, что эти колеса приводились въ движеніе совершенно различными пружинами и дйствовали другъ на друга въ зависимости отъ столь разнообразныхъ странныхъ причинъ и побужденій, — что, будучи простой машиной, оно пользовалось честью и значеніемъ сложной,— и скрывало въ себ столько своеобразныхъ движеній, сколько, пожалуй, не насчиталось бы въ Голландской шелковой фабрик.

Среди всхъ этихъ странностей была одна — пожалуй, мене странная, чмъ остальныя, именно — какое-бы движеніе, споръ, рчь, разговоръ, проэктъ или разсужденіе ни возбуждалось въ гостинной,— другое, по тому-же предмету и въ то-же время, развивалось, параллельно съ нимъ, на кухн.

Устраивалось это такимъ образомъ, что когда въ гостинной подавалось какое-нибудь необыкновенное извстіе или письмо,— или прекращался разговоръ при вход слуги,— или замчалась складка неудовольствія на чел моего отца или матери,— или, словомъ, когда предполагалось, что происходитъ кое-что такое, что стоитъ знать или слышать — дверь оставлялась немного пріотворенной, какъ она стоитъ и сейчасъ, это былъ очень нетрудный маневръ, который и производился систематично подъ прикрытіемъ скрипучей петли (надо полагать, что это также была одна изъ причинъ, почему никакъ нельзя было добиться, чтобы ее поправили), такимъ образомъ, во всхъ подобныхъ случаяхъ оставался маленькій проходъ — хотя и уже Дарданельскаго пролива, однако-же достаточно широкій для того, чтобы избавить моего отца отъ заботъ по управленію домомъ:— въ настоящее время моя мать стоитъ и пользуется этимъ удобствомъ.— То-же самое сдлалъ и Обадія, лишь только положилъ на столъ письмо, извщавшее о смерти моего брата: — такъ что мой отецъ не усплъ еще опомниться отъ удивленія и приняться за разглагольствованія, — какъ Тримъ уже стоялъ на ногахъ, готовый высказать свои чувства по этому поводу.

Любопытный наблюдатель природы, обладай онъ богатствомъ Іова — хотя, кстати сказать, наши наблюдатели рдко имютъ и грошъ за душой — конечно отдалъ-бы половину его за то, чтобы послушать капрала Трима и моего отца — двухъ ораторовъ, столь противоположныхъ по натур и образованію,— говорящихъ надъ одною могилою.

Мой отецъ — человкъ глубоко начитанный, съ быстрой памятью, знающій Катона, Сенеку и Епиктета на-зубокъ.

Капралъ — которому нечего было запоминать, начитанность котораго ограничивалась лишь послужнымъ спискомъ, содержаніе коего онъ вытвердилъ, — а великихъ именъ не зналъ никакихъ.

Одинъ, переходя отъ періода къ періоду метафорами и аллегоріями, поражалъ на своемъ пути воображеніе (какъ это длаютъ остроумные и изобртательные люди) занимательностью и художественностью своихъ картинъ и образовъ.

Другой, безъ остроумія и антитезовъ, безъ извилинъ и заворотовъ въ ту или другую сторону, оставляя картины съ одной стороны и образы съ другой, шелъ прямо впередъ, какъ вела его природа — къ сердцу.— О, Тримъ, отчего небо не послало теб лучшаго историка!— И отчего оно не дало твоему историку лучшей пары штановъ!— О, критики! неужто ничто васъ не тронетъ?

ГЛАВА СXXV.

— Мой молодой баринъ въ Лондон умеръ — сказалъ Обадія.

— Первая мысль, которую восклицаніе Обадіи привело на умъ Сузанны, было воспоминаніе о зеленомъ атласномъ капот моей матери, который былъ дважды вычищенъ.— Вотъ-бы Локкъ могъ съ успхомъ написать главу о несовершенств словъ!— Тогда, промолвила Сузанна, мы вс должны надвать трауръ.— Но замтьте опять: слово трауръ,— хотя Сузанна и воспользовалась имъ, — не выполнило своего назначенія: оно не пробудило ни единой мысли, окрашенной въ срый или черный оттнокъ: — все было зелено.— Зеленый атласный капотъ все еще занималъ ея помыслы.

— О, это убьетъ мою бдную барыню, вскричала Сузанна.— И весь гардеробъ моей матери прошелъ передъ ея глазами.— Какое богатство! красное камковое, темно-оранжевое, блое съ желтыми полосками, коричневое тафтяное, кружевныя накидки, утренніе капоты и удобныя нижнія юбки! ни одна тряпка не укрылась отъ ея памяти — ‘Нтъ! она никогда не подниметъ головы посл такого несчастія’, ршила Сузанна.

У насъ была толстая, глупая судомойка, — мн кажется, что отецъ держалъ ее за ея простоту: — всю осень она промучилась съ водянкой.— Онъ умеръ, сказалъ Обадія: — онъ несомннно умеръ!— А я нтъ, — сказала глупая судомойка.

— Вотъ печальныя всти, Тримъ, вскричала Сузанна, утирая глаза, когда Тримъ вошелъ въ кухню, — господинъ Бобби умеръ и похороненъ!— погребеніе представляло уже Сузаннину прибавку,— намъ придется всмъ надть трауръ, продолжала Сузанна.

Надюсь, что нтъ, молвилъ Тримъ.— Вы надетесь, что нтъ! воскликнула удивленно Сузанна.— Понятно, что не трауръ былъ на ум у Трима, какъ у Сузанны.— Я надюсь, что, Богъ дастъ, извстіе это еще окажется ложнымъ, пояснилъ Тримъ.— Я собственными ушами слышалъ, какъ читали письмо, отвчалъ Обадія, — потрудимся мы изрядно, выкорчевывая Воловій лужокъ.— Ахъ, онъ умеръ, повторила Сузанна.— Это такъ-же врно, подтвердила судомойка, какъ то, что я жива.

Я жалю его отъ всей души, отъ всего сердца, сказалъ Тримъ, извлекая вздохъ.— Бдное созданіе!— бдный мальчикъ!— бдный господинъ!

— А вдь онъ былъ живъ на Троицу! сказалъ кучеръ.— Троицу! вскричалъ Тримъ, простирая правую руку и сейчасъ-же принимая ту самую позу, въ какой онъ читалъ проповдь.— Увы! что такое Троица, Іонафанъ (это было имя кучера), или масляница, или, вообще, какое-бы то ни было прошедшее празднество или просто прошедшее время, — въ сравненіи съ этимъ? Вотъ, сейчасъ мы стоимъ здсь, продолжалъ капралъ (ударяя концомъ своей палки перпендикулярно въ полъ, чтобы вызвать представленіе здоровья и прочности) — а одно мгновеніе (при этомъ онъ уронилъ на колни свою шляпу) — и отъ насъ ничего не осталось!— Это вышло необыкновенно поразительно! Сузанна разршилась цлымъ потокомъ слезъ.— Мы не пни и не камни.— Іонафанъ, Обадія, кухарка — вс растаяли. Даже глупая судомойка, чистившая, нагнувшись, рыбную кастрюлю — и та была тронута.— Вся кухня столпилась вокругъ капрала.

Теперь — такъ какъ я ясно вижу, что цлость нашего государственнаго и церковнаго устройства, и даже, быть можетъ, благосостояніе цлаго свта (или что то-же, правильное распредленіе въ немъ собственности и власти) можетъ, на будущее время, оказаться въ сильной зависимости отъ того, насколько врно вы поймете значеніе капралова краснорчія — то я и попрошу отъ васъ особеннаго вниманія — ваши милости и достопочтенства могутъ потомъ вознаградить себя за это, проспавши, подрядъ, любыя десять страницъ этого сочиненія.

Я сказалъ: ‘мы не пни и не камни’,— прекрасно. Слдовало прибавить: но мы и не ангелы (я очень жалю объ этомъ), а люди съ тлесной оболочкой, управляемые своими воображеніями: а какъ мало встрчается согласія между ими и нашими семью чувствами — особенно, нкоторыми изъ нихъ — я, признаюсь, стыжусь даже сознаться. Достаточно сказать, что изъ всхъ органовъ чувствъ одинъ только глазъ (я совершенно отрицаю осязаніе, хотя, я знаю, большинство изъ васъ, Barbati, стоитъ за него) иметъ боле непосредственное общеніе съ душой, нанося ей боле рзкіе удары и оставляя на воображенія настолько сильныя печати, что слова не могутъ состязаться съ нимъ, и не всегда успваютъ ихъ изгладить.

— Я увлекся немного въ сторону, ну, да ничего, это полезно, вернемся только къ Тримовой шляп.— ‘Сейчасъ мы стоимъ здсь, а одно мгновеніе — и отъ насъ ничего не осталось!’ — Ничего особеннаго не было въ этой фраз, это была одна изъ тхъ очевидныхъ истинъ, которыя мы имемъ удовольствіе слышать каждый день, и еслибы Тримъ не догадался представить большую половину дла своей шляп — у него ничего-бы не вышло.

— ‘Сейчасъ мы стоимъ здсь’, продолжалъ капралъ, ‘а одно мгновеніе (онъ безпомощно уронилъ свою шляпу на полъ, и сдлалъ паузу передъ слдующимъ словомъ) — и отъ него ничего не осталось’. Шляпа упала прямо на землю и всмъ показалось, точно тяжелый комъ глины свалился вмст съ нею. Ничто не могло такъ изобразить понятіе смерти: это было такъ художественно и просто: его рука какъ-то исчезла изъ-подъ нея — и она безжизненно упала,— взглядъ капрала остановился на ней, какъ на труп, а Сузанна разршилась цлымъ потокомъ слезъ.

Нтъ сомннія (ибо матерія и движеніе безконечны), что можно уронить шляпу на землю тысячею, — да что: десять тысячъ разъ десятью тысячами способовъ — и безъ всякаго эффекта.— Если-бы онъ швырнулъ ее, бросилъ, откинулъ, подбросилъ, пустилъ ее волчкомъ или далъ ей выскользнуть или упасть по какому-бы то ни было (или хоть по самому наилучшему) направленію,— если-бы онъ уронилъ ее, какъ гусь, щенокъ или оселъ — или если-бы при этомъ или посл этого онъ глядлъ дуракомъ, простякомъ или простофилей — то, конечно, ничего-бы изъ этого не вышло и никакого эффекта-бы не было.

Вы, которые управляете этимъ необъятнымъ міромъ и его необъятными интересами при помощи краснорчія,— разогрваете, охлаждаете, растапливаете, размягчаете его и снова, когда вамъ понадобится, возвращаете ему твердость, —

Вы, которые вертите и оборачиваете страсти этимъ великимъ воротомъ и потомъ ведете людей, куда считаете для себя нужнымъ: —

Вы, наконецъ, которые гоните… и (почему-же нтъ?) вы также, которыхъ гонятъ, словно индекъ на базаръ, хворостиною съ красной ветошкой — размышляйте, умоляю васъ: размышляйте надъ Триковой шляпой.

ГЛАВА СXXVI.

Постойте: мн надо еще свести кое-какіе счеты съ читателемъ, прежде чмъ дать Триму продолжать свою рацею.— Это отниметъ не больше двухъ минутъ.

Среди множества накопившихся долговъ, которые я вс уплачу въ свое время, я долженъ свту по двумъ счетамъ: — главу о горничныхъ и главу о петляхъ, которыя я общалъ раньше и которыя былъ твердо намренъ выплатить въ этомъ году: но въ виду того, что нкоторые изъ васъ, ваши милости и достопочтенства, говорили мн, что эти два предмета (въ особенности сопоставленные такимъ образомъ вмст) представляли-бы посягательство на мірскую нравственность — я прошу, чтобы мн простили мои главы о горничныхъ и о петляхъ и приняли взамнъ ихъ предыдущую главу, которая есть ничто иное, какъ глава о горничныхъ, зеленыхъ капотахъ и старыхъ шляпахъ.

Тримъ поднялъ шапку съ полу, надлъ ее на голову, и сталъ продолжать свою рчь о смерти слдующимъ образомъ:

ГЛАВА СXXVII.

Для насъ, Іонафанъ, не знающихъ нужды и заботы,— такъ какъ мы живемъ здсь въ услуженіи у двухъ самыхъ лучшихъ хозяевъ (я не говорю здсь о его величеств корол Вильгельм Третьемъ, которому я имлъ честь служить въ Ирландіи и Фландріи) — дйствительно, время отъ Троицы до декабря не длинно — даже ничтожно, но для тхъ, Іонафанъ, кто знаетъ смерть, кто знаетъ, какое опустошеніе и раззореніе она можетъ произвести, прежде чмъ человкъ можетъ опомниться — для тхъ это цлая вчность. О, Іонафанъ: всякое доброе сердце истекаетъ кровью,— продолжалъ капралъ, выпрямляясь,— при мысли о томъ, сколько храбрыхъ и славныхъ людей успло полечь за это время!— И поврь мн, Сузи,— прибавилъ капралъ, обращаясь къ Сузанн, у которой глаза затуманились отъ слезъ,— много свтлыхъ глазокъ померкнетъ, пока снова наступитъ это время.— Сузанна приняла это какъ и было должно: она продолжала плакать, но все-же отпустила реверансъ.,— Мы подобны полевому цвтку, продолжалъ Тримъ, не сводя глазъ съ Сузанны. Слезы гордости стали чередоваться съ каждой парой слезинокъ умиленія — иначе невозможно было-бы описать огорченіе Сузанны.— Разв всякое тло не то-же, что трава?— Оно прахъ, оно грязь.— Вс сейчасъ-же взглянули на судомойку, которая только что кончила чистить рыбную кастрюлю.— Это ужъ не добра.

— Что прекраснйшее лицо, на которое когда-либо взиралъ человкъ?— Я могла-бы слушать отъ Трима такіе разсказы вчно, воскликнула Сузанна.— Что оно (Сузанна положила руку на плечо Триму) — какъ не тлнь!— Сузанна отняла свою руку.

— Я люблю васъ за это — и эта восхитительная запутанность высшей натуры и длаетъ васъ тми милыми существами, которыми нельзя не увлекаться,— и я могу только сказать, что у всякаго, кто васъ за это ненавидитъ, либо тыква вмсто головы, либо яблоко вмсто сердца, взржьте его — и вы увидите, что это такъ.

ГЛАВА СXXVIII.

Сузанна-же, черезчуръ быстро отдернувши руку съ капралова плеча (благодаря измненію ея настроенія), порвала немного цпъ его размышленій.

Или капралъ сталъ подозрвать, что забрался не въ свою тарелку, разглагольствуя скоре по священнически, чмъ по своему.

Или . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Или,— ибо всхъ подобныхъ случаяхъ изобртательный и догадливый человкъ можетъ съ удовольствіемъ заполнить предположенія на добрую дару страницъ, — но пусть любопытный физіологъ, или, вообще, любопытствующій опредляетъ, какая тому была причина, суть въ томъ, что капралъ такъ продолжалъ свою рацею:

— Что касается меня, то я объявляю, что я ни въ грошъ не ставлю смерть за дверями моего дома, ни во столько, — прибавилъ капралъ, щелкая пальцами и съ такимъ видомъ, какой одинъ только капралъ могъ придать этому заявленію.— Въ сраженіи я не ставлю ее ни во что… только-бы она не застигла меня подлымъ образомъ — какъ Джо Гиббонза, при чистк ружья. Что она? одинъ спускъ курка, попадетъ штыкъ однимъ вершкомъ ближе сюда или туда — отъ этого все и зависитъ.— Поглядите вдоль строя,— на право, смотрите: Джекъ свалился. Что-же, онъ получилъ свой разсчетъ.— Нтъ: это Дикъ.— Такъ Джеку отъ этого не хуже.— Кто-бы ни былъ — все равно, мы мчимся мимо, увлекшись погоней, самая рана, причиняющая смерть, нечувствительна, самое лучшее средство — смотрть ей прямо въ глаза,— тотъ, кто бжитъ, находится въ гораздо большей опасности чмъ тотъ, кто идетъ ей прямо въ челюсти. Я сотни разъ глядлъ ей въ лицо, прибавилъ капралъ,— и знаю, что она такое. Она, Обадія, совершенный пустякъ въ пол.— За то въ дом она очень страшна, промолвилъ Обадія.— Я тоже, сказалъ Іонафанъ, не обращаю на нее вниманія, когда сяду на козлы.— По моему мннію, замтила Сузанна, она должна быть всего естественне въ постели.— И если-бы я могъ избжать ея, забравшійся въ самый скверный ранецъ изъ телячьей шкуры, я бы сдлалъ это, сказалъ Тримъ: но такова ужъ природа.

— Природа всегда останется природой, замтилъ Іонафанъ.— Потому то я такъ и жалю свою госпожу,— вскричала Сузанна.— Она никогда отъ этого не оправится.— А я изо всей семьи больше всхъ жалю капитана, отвчалъ Тримъ: барыня облегчитъ свое сердце слезами, а баринъ разсужденіями на эту тему, а мой бдный хозяинъ будетъ сокрушаться о немъ про себя. Я опять буду цлый мсяцъ слушать по ночамъ его вздохи, какъ уже было разъ изъ-за лейтенанта Лефевра.— Ваша милость, говаривалъ я ему, лежа съ нимъ рядомъ, не стоните такъ жалобно.— Это сверхъ силъ моихъ, Тримъ, отвчалъ мой баринъ: такой ужъ печальный случай,— такъ и гнететъ мое сердце.— Ваша милость сами не боитесь смерти.— Я надюсь, Тримъ — говаривалъ онъ,— что ничего не боюсь, какъ только дурныхъ поступковъ.— Ну, прибавлялъ онъ, будь что будетъ,— я позабочусь о его мальчик.— И съ этими словами его милость засыпалъ, точно посл успокоительнаго напитка.

— Я люблю слушать Тримовы разсказы про капитана,— сказала Сузанна.— Это добрйшій господинъ, какого только можно сыскать на свт, сказалъ Обадія.— Да, и притомъ храбрйшій, какой когда-либо выходилъ передъ взводомъ, прибавилъ капралъ.— Лучшаго офицера не было никогда въ королевской арміи, а лучшаго человка на Божьемъ свт: онъ не задумался-бы подойти къ самому пушечному жерлу, хотябы видлъ зажженный фитиль у самой затравки,— и однако сердце у него мягче, чмъ у ребенка,— какъ только дло дойдетъ до другого: онъ цыпленка не обидитъ.— Я охотне возилъ-бы такого барина за семь фунтовъ въ годъ, чмъ другого какого за восемь, объявилъ Іонафанъ.— Спасибо теб, Іонафанъ, за твои двадцать шиллинговъ, сказалъ капралъ, потрясая его руку, я одинаково теб благодаренъ, какъ если бы ты положилъ эти деньги въ мой собственный карманъ.— Я служилъ-бы ему изъ любви по самый дель его смерти. Онъ мн и другъ и братъ, и если-бы я могъ быть увренъ, что мой бдный братъ Томъ уже умеръ, — продолжалъ капралъ, вынимая свой носовой платокъ — имй я десять тысячъ фунтовъ состоянія, я оставилъ-бы каждый шиллингъ изъ нихъ капитану.— Тримъ не могъ воздержаться отъ слезъ при такомъ доказательств его расположенія къ своему барину.— Вся кухня была тронута.— Разскажите-ка намъ про бднаго лейтенанта, сказала Сузанна.— Съ готовой душой, отвчалъ капралъ.

Сузанна, кухарка, Іонафанъ, Обадія и капралъ Тримъ услись въ кружокъ около огня, и какъ только судомойка заперла кухонныя двери, капралъ началъ.

ГЛАВА СХХІХ.

— Да я просто турокъ!— позабылъ про свою мать, словно у меня ея и не было, а природа сама слпила меня и посадила, нагишомъ, на берегу рки Нила.— Вашъ покорнйшій слуга, сударыня: — я стоилъ вамъ немалыхъ хлопотъ! хотлось-бы, чтобы он хотя вознаградились,— но вы оставили въ моей спин трещину, а вотъ спереди тоже не хватаетъ большого куска, да и съ этой ногой я не знаю, что длать?— Я никогда не дойду съ ней до Англіи.

— Что касается меня, то я никогда ничему не удивляюсь,— мой разсудокъ такъ часто обманывалъ меня въ жизни, что я всегда отношусь подозрительно къ его оцнк праваго и неправаго:— по крайней мр, я рдко горячусь по холоднымъ вопросомъ. Однако, не смотря на это, я уважаю правду не мене, чмъ кто-бы то ни было, и если, когда она ускользаетъ отъ насъ, человкъ подойдетъ ко мн и, взявши меня за руку, предложитъ спокойно пойти и поискать ее, какъ вещь, которую мы оба потеряли и безъ которой не легко можемъ обойтись — я пойду съ нимъ на край свта.—

Но я ненавижу споры, а потому (за исключеніемъ вопросовъ религіозныхъ или общественныхъ) готовъ подписаться почти подъ всмъ, что хоть съ трудомъ, а можно проглотить — лишь бы не вступать въ пререканія.— Но я боюсь удушенія, и особенно дурныхъ запаховъ.— Поэтому я ршилъ съ самаго начала, что если когда-либо придется увеличивать — или создавать новую армію мучениковъ,— моя рука въ этомъ дл участвовать не будетъ.

ГЛАВА СХХХ.

— Но возвращаюсь къ моей матери.

Мнніе моего дяди Тоби, сударыня, что ‘ничего нтъ предосудительнаго, если римскій преторъ Корнелій Галлъ лежалъ съ своей женой’ — или, скоре, послднее слово этого мннія (ибо моя мать только его и слышала) задло ее за слабую струнку всего ея пола — вы понимаете, несомннно, что я подразумваю ея любопытство.— Она сейчасъ-же ршила, что разговоръ идетъ о ней — и вы можете себ представить, какъ она приспособляла каждое сказанное моимъ отцомъ слово къ себ самой или къ семейнымъ своимъ заботамъ, находясь подъ давленіемъ такого убжденія.

— Скажите мн пожалуйста, сударыня, на какой улиц живетъ та дама, которая не поступила-бы такъ-же?

Отъ страннаго вида смерти Корнелія мой отецъ перешелъ къ смерти Сократа и знакомилъ моего дядю Тоби съ содержаніемъ его оправдательной рчи передъ судьями,— это выходило у него удивительно сильно (не рчь Сократа, а повствованіе о ней моего отца).— Онъ самъ написалъ жизнь Сократа {Книгу эту мой отецъ никогда не соглашался издать, она хранится въ нашемъ семейств, вмст съ кое-какими другими его трактатами, въ рукописи, вс они, или большая часть ихъ, будутъ напечатаны въ свое время. (Прим. автора).} за годъ передъ окончаніемъ своей торговой дятельности — и мн даже кажется, что благодаря ей-то онъ и удалился такъ отъ длъ,— вслдствіе этого никто не могъ выступать по этому длу съ такой увренностью и героической важностью, какъ мой отецъ. Ни одинъ періодъ сократовской рчи не заканчивался боле кроткимъ словомъ, чмъ трансмиграція или аннигиляція,— не было ни одного, по средин котораго не находилась-бы великая мысль, врод: быть или не быть — значитъ, вступать-ли на новый и невдомый путь, или отдаться долгому, крпкому и мирному сну, безъ сновидній, безъ тревогъ!— Мы и наши дти родились для смерти — но никто изъ насъ не родился для рабства.— Нтъ! я ошибаюсь: это отрывокъ изъ рчи Елеазара, передаваемой Іосифомъ (de Bell. Judaic.).— Елеазаръ-же говорить, что заимствовалъ его у индійскихъ мудрецовъ. По всей вроятности Александръ Великій, во время своего вторженія въ Индію посл покоренія Персіи, укралъ эту мысль въ числ многихъ, украденныхъ имъ, вещей, оттуда она была занесена, хоть и не имъ самимъ (ибо всмъ извстно, что онъ умеръ въ Вавилон), а которымъ-нибудь изъ его мародеровъ, въ Грецію, изъ Греціи она добралась до Рима, изъ Рима попала во Францію, а изъ Франціи уже въ Англію.— Вотъ какъ переходятъ вещи.

Сухимъ путемъ, по крайней мр, я не вижу другого способа.

Водою, эта мысль легко могла-бы спуститься по Гангесу въ Sinus Gangeticus, или Бенгальскій заливъ, и такимъ образомъ въ Индійскій океанъ, а оттуда, слдуя по торговому пути вмст съ другими снадобьями и спеціями, она могла отправиться (путь въ Индію черезъ мысъ Доброй Надежды тогда еще не былъ извстенъ) Чермнымъ моремъ до Іедды, портя Мекки, или до Тора или Суеца — городовъ, лежащихъ у дальняго края этого залива, оттуда караваны могли доставить въ Коптосъ, отстоящій отъ нихъ на три дня пути, а тамъ — внизъ по Нилу, и въ Александріи, гд мысль эта выгруэилась-бы у самаго подножія большой лстницы Александрійской библіотеки, а изъ этой сокровищницы она могла-бы отпускаться когда и куда угодно.— Господи! какую торговлю вели ученые въ т дни!

ГЛАВА СХХХІ.

Дло въ томъ, что у моего отца была привычка, врод какъ у Іова (если такой человкъ когда-либо былъ на свт, а если нтъ, то нечего и говорить о немъ).

Хотя,— кстати сказать, — заключать изъ того, что ваши ученые затрудняются опредлить съ точностью эпоху, когда жилъ столь великій человкъ (раньше патріарховъ, напримръ, или поздне, и т. д.),— заключать на основаніи этого, что его никогда не было и вовсе, мн кажется, немного жестоко: это ужъ значить поступать не такъ, какъ они желали-бы, чтобы поступали съ ними.— Ну, да какъ-бы это тамъ ни было — я говорю, что у моего отца была привычка, когда обстоятельства складывались для него особенно неблагопріятно (въ особенности подъ впечатлніемъ перваго порыва нетерпнія), удивляться, къ чему онъ родился, и желать себ смерти, иногда бывало и того хуже, а когда раздраженіе поднималось въ немъ и горе касалось его устъ съ особенной силой — вы едва отличили-бы его, сударь, отъ самого Сократа.— Каждое его слово дышало презрніемъ къ жизни и беззаботностью относительно его послдствій, по этой причин, хотя моя мать и не отличалась глубокой начитанностью, однако содержаніе Сократовой рчи, которое мой отецъ передавалъ дяд Тоби, не было вполн ново для нея.— Она прислушивалась къ нему съ видомъ спокойнаго разумнія, и дослушала-бы такимъ образомъ до конца главы,— если-бы мой отецъ не ударился въ ту часть его самозащиты (къ чему его ничто и не побуждало), гд великій философъ перечисляетъ свои знакомства, связи и дтей, отказываясь употребить это какъ средство, дйствующее на настроеніе судей.— ‘У меня есть друзья,— есть родственники,— у меня трое несчастныхъ дтей’, говоритъ Сократъ.

— Если такъ, вскричала моя мать, отворяя дверь, то ихъ у васъ, господинъ Шенди, однимъ больше, чмъ я знаю.

— Клянусь небомъ! у меня ихъ однимъ меньше, промолвилъ мой отецъ, вставая и выходя изъ комнаты.

ГЛАВА СXXXII.

— Это Сократовы дти, сказалъ мой дядя Тоби.— Да онъ ужъ сто лтъ какъ умеръ, возразила моя мать.

Мой дядя Тоби не былъ силенъ въ хронологіи, а потому, не желая заходить дальше безъ твердой почвы подъ ногами, онъ спокойно положилъ свою трубку на столъ, всталъ и, взявши мою мать самымъ добродушнымъ образомъ за руку, повелъ ее, не говоря ей больше ни худого ни добраго слова, вслдъ за моимъ отцомъ, чтобы тотъ самъ докончилъ разъясненіе этого недоразумнія.

ГЛАВА СХХХІІI.

Если-бы эта книга была фарсомъ — чего думать нтъ никакого основанія, разв ужъ считать за фарсъ всякую чужую жизнь и убжденія — то послдняя глава, сударь, заканчивала бы первое его дйствіе: и тогда настоящая глава начиналась-бы такъ:—

Птр-р-р — инъ, твингъ, твангъ, пррт, тррт,— чертовски это скверная скрипка!— Не знаете-ли вы, настроена моя скрипка, или нтъ?— тррт, прръ — Это должны быть квинты.— Отвратительно натянуты струны!— трра-е-и-о-у — твангъ.— Кобылка поставлена на цлую милю выше, чмъ слдовало, а душка безобразно низко,— иначе — тррт, прръ — А! тонъ не такъ ужъ плохъ.— Диддль, диддль,— диддль, диддль,— диддль, диддль,— дм.— Это ничего играть передъ хорошими судьями, но тутъ есть человкъ (нтъ, не тотъ, что съ узломъ подъ мышкой) — такой угрюмый, въ черномъ.(— Фу, ты! да не тотъ господинъ, который сидитъ тамъ со шпагой).— Я, сударь, предпочелъ-бы сыграть какое-нибудь Caprichio самой Калліоп, скоре чмъ передъ этимъ человкомъ провести смычкомъ по своей скрипк, и однако я готовъ поставить свою Кремону {Кремонскія скрипки пользовались особенной славой.} противъ жидовской трубы (большую неравность, въ музыкальномъ отношеніи, мн кажется трудно себ и представить),— что если я сію минуту выйду на триста пятьдесятъ миль изъ тона на своей скрипк, ни одинъ нервъ у него не пострадаетъ отъ этого.— Тваддль, диддль,— тведдль, диддль,— твиддль, диддль,— тводдль, диддль,— твуддль, диддль,— пррт, тррт,— кришъ, крошъ, крешъ.— Я привелъ васъ въ ужасъ, сударь, а онъ, какъ видите, чувствуетъ себя ничуть не хуже,— а если-бы даже самъ Аполлонъ взялся за свою скрипку посл меня, онъ не ощутилъ-бы никакого удовольствія.

Диддль — диддль, диддль — диддль, диддль — диддль, гы, ды, дррм!—

Ваши милости и ваши достопочтенства любятъ музыку,— и Богъ надлилъ васъ всхъ хорошимъ слухомъ, а нкоторые изъ васъ сами прекрасно играютъ,— тррт, пррт,— пррт, трръ

О! есть такіе, которыхъ я могъ бы сидть и слушать по цлымъ днямъ, — которые умютъ заставить чувствовать то, что они передаютъ своей скрипк, — которые вдохновляютъ меня своими радостями и надеждами и приводятъ въ движеніе самыя скрытыя пружины моего сердца.

— Если-бы вы, сударь, пожелали занять у меня пять золотыхъ (что составляетъ, въ большинств случаевъ, десятью золотыми больше, чмъ сколько я могу удлить), или вы, господа аптекарь и портной, получить по вашимъ счетамъ — вы не нашли-бы боле удобной минуты.

ГЛАВА СХXXIV.

Первое, что пришло моему отцу въ голову, когда дла въ семейств были приведены въ нкоторый порядокъ и Сузанна успла завладть зеленымъ атласнымъ капотомъ моей матери,— это: приссть спокойно и написать, по примру Ксенофона, Тристрапедію, или воспитательную систему для меня, предварительно собравши для этого свои собственныя разсянныя мысли, понятія и взгляды, и связавши ихъ во едино такимъ образомъ, чтобы составились настоящія ИНСТИТУЦІИ для управленія моимъ дтствомъ и юношествомъ.— Я составлялъ послднее упованіе своего отца: онъ цликомъ потерялъ моего брата Бобби,— да полныхъ (по его собственному разсчету), три четверти меня, такъ онъ былъ несчастливъ въ трехъ важнйшихъ обстоятельствахъ, касающихся моего существованія: рожденіи, нос и имени!— Оставалось еще одно это, вотъ почему мой отецъ предался ему съ большимъ самоотверженіемъ даже, чмъ когда-либо мой дядя Тоби своимъ ученіямъ о снарядахъ.— Вся разница между нами заключалась въ томъ, что мой дядя Тоби заимствовалъ свои понятія о снарядахъ у Николая Тарталья, мой отецъ же выткалъ каждую нитку своей теоріи изъ своей головы, — или, по крайней мр, до того перекрестилъ и перепуталъ все то, что успли соткать другіе ткачи и ткачихи прежде него, что задалъ себ съязнова всю эту трудную работу.

Года черезъ три — или немного больше — мой отецъ дошелъ почти до половины своего труда.— Подобно всмъ прочимъ писателямъ, и ему пришлось встрчаться съ затрудненіями.— Онъ воображалъ, что можно будетъ все, что ему окажется нужнымъ сказать, выразить въ такой сжатой форм, что когда все это будетъ записано и переплетено — то его можно будетъ сложить въ швейный ящикъ моей матери.— Матеріалъ ростетъ въ нашихъ рукахъ, пусть, поэтому, никто заране не объявляетъ:— ‘Вотъ, я напишу книжку въ двнадцатую долю листа?’

Однако, мой отецъ отдался этому занятію съ самой тягостной старательностью, подвигаясь во вс стороны шагъ за шагомъ, съ такой же осторожностью и внимательностью (хотя, правда, и не по столь религіозному побужденію), съ какой Джонъ-де-ла-Кассъ, владыка архіепископъ Беневентскій, подвигался около своей Галатеи, за которой его преосвященство провелъ около сорока лтъ своей жизни, когда-же, наконецъ, она вышла, она оказалась на половину тоньше Райдерова Альманаха.— Какъ духовная особа справлялась съ своимъ дломъ — если только онъ не проводилъ большую часть своего времени въ расчесываніи усовъ или за игрой въ primero {Карточная игра.} съ капелланомъ — вотъ вопросъ, который можетъ поставить втупикъ любого смертнаго, не посвященнаго въ этотъ секретъ, поэтому его стоить объяснить свту, хотя-бы для поощренія тхъ немногихъ, кто пишетъ не столько ради пищи, сколько ради славы.

Я признаюсь, что если-бы Джонъ-де-ла-Кассъ, архіепископъ Беневентскій, къ памяти котораго я питаю глубочайшее уваженіе (несмотря на его Галатею) — былъ, сударь, какимъ-нибудь неучемъ — тупоумнымъ, неспособнымъ, несообразительнымъ, и т. п.,— мн было-бы совершенно безралично, хоть-бы онъ домедлился съ своей Галатеей до Маусаловыхъ лтъ — дло не стоило-бы и скобокъ.

Но справедливо было какъ разъ обратное: Джонъ-де-ла-Кассъ былъ геніемъ, съ чуткими дарованіями и плодовитымъ воображеніемъ, и однако, не смотря на такія богатыя преимущества его натуры, которыя должны были-бы подогнать его съ его Галатеей, надъ нимъ словно тяготла какая-то невозможность подвигаться боле чмъ на полторы линіи за цлый лтній день. Эта неспособность въ его преосвященств возникала отъ одного мннія, которое его тяготило,— именно, что когда только христіанинъ принимался за какую-нибудь книгу (не для своей личной забавы), а съ намреніемъ и цлью, bona fide, напечатать и издать ее въ свтъ — тутъ сейчасъ первыми помыслами являлись ему искушенія лукаваго.— Такъ бывало съ обыкновенными писателями: но лишь только авторомъ становилось лицо съ уважаемымъ характеромъ и высокимъ положеніемъ въ церкви или государств — тугъ уже, утверждалъ онъ, не успвало оно взять перо въ руку, какъ вс діаволы ада вырывались изъ своихъ дыръ, чтобы обольщать его.— Это было для нихъ началомъ служебныхъ занятій, — каждое помышленіе, отъ перваго до послдняго, было коварно, — какъ-бы благовидно или хорошо оно ни казалось, подъ какимъ-бы видомъ и цвтомъ ни представлялось оно воображенію — все равно, каждое представляло направленный ими противъ него ударъ, который надо было отпарировать. Такъ что жизнь писателя — какими-бы онъ себя ни услаждалъ мечтами — представляла мене состояніе сочинительства, чмъ воительства, выходъ изъ котораго (точно также какъ и для всякаго воинствующаго на земл) завислъ гораздо мене отъ степени его ума, нежели отъ силы его сопротивленія.

Моему отцу чрезвычайно нравилась эта теорія Джона дела Касса, архіепископа Беневентскаго, а мн кажется, что (если-бы только это задло его вроисповднаго вопроса) онъ охотно отдалъ-бы лучшихъ десять десятинъ Шендіевской земли за славу быть ея изобртателемъ.— Насколько мой отецъ дйствительно врилъ въ дьявола — выяснится въ дальнйшей части этого труда, когда я буду говорить о религіозныхъ понятіяхъ моего отца, достаточно будетъ здсь сказать, что разъ ужъ онъ не могъ претендовать на славу этой теоріи, въ буквальномъ ея пониманіи — онъ принялъ эту мысль аллегорически, и часто говаривалъ,— особенно когда перо его начинало плохо подвигаться впередъ,— что подъ фатою параболическаго выраженія Джона де-ла Касса скрывалось не меньше мудрости, истины и знанія, чмъ можно отыскать въ любомъ поэтическомъ преданіи или мистическомъ памятник старины.— Предразсудки воспитанія,— говаривалъ онъ,— это дьяволъ, — а множество тхъ, которые мы всасываемъ съ молокомъ матери — это вс дьяволы.— Они преслдуютъ насъ, брать Тоби, во всхъ нашихъ ночныхъ занятіяхъ и розысканіяхъ, и если-бы человкъ былъ на столько глупъ, что подчинялся-бы добровольно ихъ наважденіямъ — что вышло-бы изъ его книги?— Ничего,— отвчалъ онъ на свой вопросъ, съ мстительнымъ видомъ отбрасывая перо отъ себя, — ничего, какъ только смсь бабьей болтовни и старушечьихъ (обоего пола) сплетенъ со всего королевства.

Я не могу лучше объяснить медлительность моего отца въ дл составленія его Тристрапедіи, за которой (какъ я говорилъ) онъ сидлъ уже что-то больше трехъ лтъ, работая неутомимо, и все-таки едва окончилъ, по собственному его разсчету, половину всего предпріятія: бда-же была въ томъ, что я находился все это время въ полномъ небреженіи, будучи цликомъ предоставленъ матушк, а что было, пожалуй, и того хуже,— это, что, именно благодаря мшкотности моего отца, первая часть его труда, на которую онъ потратилъ столько усилій, оказалась сразу-же совершенно безполезной: каждый ушедшій день лишалъ по одной — а то и по дв страницы всякаго значенія.

— Конечно, это было предопредлено — въ качеств бича для гордости ума человческаго,— чтобы мудрйшіе изъ насъ перемудряли самихъ себя и постоянно теряли свои цли черезъ неумренное преслдованіе ихъ.

Короче говоря, мой отецъ такъ медлилъ во всхъ своихъ проявленіяхъ сопротивленія,— или, другими словами: онъ такъ медленно подвигался съ своей работой, а я началъ жить и развиваться съ такой быстротой, что, если-бы не приключился одинъ случай, который ни минуты не будетъ скрытъ отъ читателя, когда мы дойдемъ до него, если только повствованіе о немъ не окажется неблагопристойнымъ, — то я, конечно, отставилъ-бы своего отца въ сторону, предоставивъ ему разрисовывать солнечные часы, для того только, чтобы посл закопать ихъ въ землю.

ГЛАВА СXXXV.

— Это былъ пустякъ!— я не потерялъ и двухъ капель крови, словомъ, если-бы лекарь жилъ съ нами рядомъ, то и то не стоило-бы призывать его!— Тысячи терпятъ добровольно то, что я претерплъ случайно.— Докторъ Слопъ поднялъ изъ-за этого вдесятеро большую бурю, чмъ-бы стоило.— Есть люди, которые выказываютъ себя искусствомъ прившивать большіе грузы къ маленькимъ проволочкамъ, — и я сегодня (10-го августа 1761 года) плачу часть стоимости ихъ репутаціи.— О, камень пришелъ-бы въ негодованіе, увидвши, какъ длаются дла на этомъ свт!— Горничная не оставила….. подъ кроватью!— Не приловчитесь-ли вы, сударь,— промолвила Сузанна, поднимая при этомъ оконную раму одной рукой, а другой подсаживая меня на подоконникъ,— не приловчитесь-ли вы, голубчикъ, на одинъ разокъ?

Мн было тогда пять лтъ.— Сузанна упустила изъ виду, что въ нашемъ семейств ничто не было прившено, какъ слдуетъ,— и вдругъ — подъемная рама, какъ молнія, спустилась на насъ.— Ничего не остается мн,— вскричала Сузанна — ничего не остается, какъ бжать домой.

Домъ моего дяди Тоби былъ еще боле добрымъ святилищемъ, а потому Сузанна и спаслась туда.

ГЛАВА СХXXVI.

Когда Сузанна повдала капралу о несчастьи съ окошкомъ, вмст со всми обстоятельствами, сопровождавшими мое убійство (какъ она это называла), кровь покинула его щеки,— такъ какъ вс соучастники въ убійств суть главные виновники, то, совсть подсказывала Триму, онъ столько-же заслуживалъ порицанія, сколько и Сузанна,— а если считать эту теорію за истинную, то и моему дяд Тоби пришлось-бы отвчать передъ Небомъ за кровопролитіе въ равной мр съ ними обоими,— такимъ образомъ, ни разсудокъ, ни инстинктъ, ни оба вмст не съумли-бы направить стопы Сузанны къ боле подходящему убжищу.— Тщетно было-бы представить это воображенію читателя:— чтобы составить какую-бы то ни было гипотезу, могущую освтить эти положенія, ему пришлось бы поломать свою голову до боли — или имть такіе мозги, какихъ никогда еще не было ни у одного читателя.— Зачмъ подвергать ихъ испытанію или пытк?— Это ужъ моя обязанность: я разъясню все это самъ.

ГЛАВА СХXXVII.

— Жаль, Тримъ,— промолвилъ мой дядя Тоби, опираясь рукой на плечо капрала, въ то время, какъ они вмст осматривали свои работы,— жаль, что у насъ нтъ пары полевыхъ орудій, чтобы поставить у входа этого новаго редута, этимъ мы укрпили-бы всю линію съ той стороны, сдлавъ все возможное для обороны.— Достань-ка мн парочку, Тримъ.

— Ваша милость будете имть ихъ раньше завтрашняго утра,— отвтствовалъ Тримъ.

Это составляло сердечную отраду Трима — доставлять моему дяд Тоби все, чего могла потребовать его прихотливость для ихъ кампаній — и его изобртательная голова всегда изыскивала способы удовлетворять ей: онъ не пожаллъ-бы своей послдней монеты и слъ-бы и выковалъ изъ нея paderero, лишь-бы предупредить малйшее желаніе своего хозяина.— Капралъ уже и такъ,— гд отрзая кончики водопроводныхъ трубъ у моего дяди Тоби, гд подрубливая и подпиливая борты водосточныхъ желобовъ, гд расплавляя его оловянную посуду для бритья, или даже забираясь, подобно Людовику Четырнадцатому, на верхушки церквей въ поискахъ за ненужными кусками, и т. д., — и такъ, за эту-же кампанію, представилъ въ поле ни больше ни меньше, какъ восемь новыхъ осадныхъ орудій, кром трехъ полу-кулевринъ {Родъ легкихъ, тонкихъ и длинныхъ пушекъ.}. Требованіе со стороны моего дяди Тоби двухъ новыхъ пушекъ для редута снова задало работу капралу, а такъ какъ лучшаго исхода не представлялось, то онъ ршилъ снять об свинцовыя гири съ окна въ дтской: а разъ грузъ былъ снятъ,— блоки оказались совершенно безъ надобности, поэтому онъ снялъ и ихъ, чтобы сдлать изъ нихъ колеса для повозки.

Такимъ точно образомъ, онъ давно уже перепортилъ почти вс подъемныя окна въ дом моего дяди Тоби,— хотя, впрочемъ, не всегда придерживаясь одного и того-же порядка: ибо иногда ему бывали нужны блоки, а не свинцовыя гири, тогда онъ и начиналъ съ блоковъ, когда-же они были сняты, гири становились лишними,— и, слдовательно, опять-таки попадали въ плавильницу.

— Прекрасную МОРАЛЬ можно было-бы вывести отсюда, но у меня нтъ времени:— достаточно сказать, что съ чего-бы ни начиналось раззореніе, оно всегда оказывалось одинаково гибельно для окошка.

ГЛАВА СХXXVIII.

Какъ ни плохо распорядился капралъ въ этомъ артиллерійскомъ дл, однако онъ могъ безъ труда замолчать всю эту исторію, предоставивъ Сузанн одной выдержать, какъ она съуметъ, всю силу нападенія,— но истинная доблесть не довольствуется такимъ исходомъ.— Капралъ — въ качеств-ли командира или поврщика позда {Артиллерійскаго, конечно.}, безразлично — сдлалъ то, безъ чего (по его убжденію) несчастье никогда не могло-бы случиться — по крайней мр, въ Сузанниныхъ рукахъ.— Какъ поступили-бы тутъ ваши милости?— Онъ сразу ршилъ — не искать прикрытія за Сузанной, а — наоборотъ — доставить его ей,— и, съ этимъ ршеніемъ въ голов, прямо отправился въ гостинную, чтобы изложить весь маневръ передъ моимъ дядей Тоби.

Мой дядя Тоби какъ разъ повствовалъ въ это время Іорику про Штейнкирковскую битву и про странное поведеніе графа Сольмеса, приказавшаго пхот остановиться, а конниц — подвигаться впередъ до такого мста, гд ей невозможно было дйствовать,— тогда какъ это было совершенно противно распоряженію короля и оказалось причиной неудачнаго исхода боя.

Въ иныхъ семействахъ случаются инциденты, до того кстати подходящіе къ будущему, что съ ними едва можетъ сравниться даже воображеніе драматическаго писателя — я подразумваю древнихъ.

Тримъ,— съ помощью указательнаго пальца, который онъ положилъ плашмя на столъ, и края руки, которымъ онъ ударялъ его подъ прямыми углами, — съумлъ такъ разсказать свое дло, что попы и двственницы могли-бы его слушать, когда-же разсказъ окончился, діалогъ продолжался слдующимъ порядкомъ:

ГЛАВА СХХХІХ.

— Пусть меня заклюютъ до смерти — вскричалъ капралъ, когда Сузанна окончила свой разсказъ,— прежде чмъ я допущу эту женщину до какого-либо зла: тутъ вина была моя, ваша милость,— а не ея.

— Капралъ Тримъ, возразилъ мой дядя Тоби, надвая свою шляпу, лежавшую на стол,— если ужъ можно назвать виной то, чего безусловно требуетъ служба, — то, конечно, всего порицанія заслуживаю я: ты только исполнялъ полученное приказаніе.

Если-бы графъ Сольмесъ поступилъ также въ битв при Штейнкирк, онъ спасъ-бы тебя, Тримъ, сказалъ Іорикъ, слегка подтрунивая надъ капраломъ, котораго порядочно смялъ одинъ отступающій драгунъ.— Спасъ! вскричалъ Тримъ, перебивая Іорика и оканчивая за него предложеніе по своему:— онъ спасъ-бы пять баталіоновъ, ваша милость,— до послдней души.— Кеттовъ, продолжалъ капралъ, пригибая указательнымъ пальцемъ правой руки большой палецъ лвой, и считая такимъ образомъ на рук: — Кеттовъ, Маккеевъ, Ангусовъ, Грегамовъ и Ливеновъ, вс они были изрублены въ куски,— да та-же участь, постигла-бы и англійскихъ тлохранителей, если-бы не нсколько полковъ съ праваго фланга, которые храбро подступили имъ на подмогу, и получили непріятельскій залпъ въ лицо, прежде чмъ какой-нибудь изъ ихъ взводовъ усплъ дать по одному выстрлу.— За это они пойдутъ на небо, прибавилъ Тримъ.— Тримъ правъ, замтилъ мой дядя Тоби, кивая головою Іорику: Тримъ совершенно правъ.— Какой могъ быть смыслъ — выдвигать впередъ конницу, продолжалъ капралъ, когда мстность была до того тсная и у французовъ было такое множество изгородей, кустарниковъ, канавъ и поваленныхъ деревьевъ, набросанныхъ тутъ и тамъ (какъ всегда бываетъ у нихъ) для прикрытія? Графъ Сольмесъ долженъ былъ послать насъ: мы сцпились-бы съ ними, дуло къ дулу, не на животъ, а на смерть.— А для конницы тамъ не было никакого дла,— ему отстрлили, однако, ногу за его труды,— продолжалъ капралъ,— въ слдующей-же битв при Ланден.— Бдный Тримъ получилъ свою рану тамъ-же, замтилъ мой дядя Тоби.— Это было исключительно благодаря графу Сольмесу, ваша милость: еслибы онъ основательно побилъ ихъ при Штейнкирк, они-бы ужъ не ршились нападать на насъ при Ланден.— Это весьма возможно, Тримъ, сказалъ мой дядя Тоби, хотя, если на ихъ сторон попадается лсочекъ, или если вы дадите имъ минутку времени, чтобы окопаться траншеями,— такъ вдь это такой народъ, который будетъ вчно въ васъ пощелкивать. Сражаться съ ними можно лишь съ тмъ, чтобы спокойно подойти къ нимъ вплотную, принять ихъ огонь и броситься на нихъ вразсыпную…— Дингъ-донгъ, прибавилъ Тримъ.— Конницей и пхотой, сказалъ мой дядя Тоби…— Кто сюда, кто туда, замтилъ Тримъ.— Направо и налво, вскричалъ мой дядя Тоби.— До крови и смерти! завопилъ капралъ: — битва свирпствовала, Іорикъ слегка отодвинулъ свой стулъ въ сторону для большей безопасности, а мой дядя Тоби, посл минутной остановки, понизивъ голосъ на цлую ноту, сталъ продолжать свое повствованіе слдующимъ образомъ:

ГЛАВА CXL.

Король Вильгельмъ былъ до такой степени раздраженъ непослушаніемъ графа Сольмеса, сказалъ мой дядя Тоби, обращаясь къ Іорику, — что онъ нсколько мсяцевъ посл этого не хотлъ допускать его въ свое присутствіе.— Я боюсь, отвчалъ Іорикъ, какъ-бы помщикъ не оказался настолько-же раздраженнымъ противъ капрала, насколько король былъ раздраженъ противъ графа.— Хотя было-бы весьма несправедливо, въ данномъ случа, продолжалъ онъ, если-бы капралъ Тримъ, поступившій діаметрально противоположно примру графа Сольмеса, имлъ несчастіе подвергнуться, въ вид возмездія, такому-же безчестію, — и однако, дла на этомъ свт слишкомъ часто принимаютъ такой оборотъ…— Я скоре подвелъ-бы мину, вскричалъ мой дядя Тоби, приподнимаясь, — и взорвалъ вс свои фортификаціи, и мой домъ вмст съ ними, и самъ остался погибать подъ его развалинами,— а не стоялъ-бы при этомъ постороннимъ зрителемъ.— Тримъ отвсилъ своему хозяину неглубокій, но благодарный поклонъ — и тмъ кончается глава.

ГЛАВА CXLI.

— Въ такомъ случа, Іорикъ, отвчалъ мой дядя Тоби, мы съ вами будемъ идти рядомъ впереди, — а ты, капралъ, слдуй въ нсколькихъ шагахъ за нами.— А Сузанна, ваша милость, будетъ поставлена въ арьергард, сказалъ Тримъ.— Расположеніе было прекрасное,— и въ такомъ порядк, безъ барабаннаго боя и разввающихся знаменъ, они отправились тихимъ маршемъ изъ дома моего дяди Тоби въ Shandу-Hall.

— Я жалю, сказалъ Тримъ, входя въ дверь, что не отрзалъ церковную водосточную трубу,— какъ когда-то собирался — вмсто оконныхъ гирекъ.— Вы ужъ и такъ достаточно трубъ нарзали, возразилъ Іорикъ.

ГЛАВА CXLII.

Сколько я ни далъ изображеній. своего отца, и какъ ни схоже съ оригиналомъ каждое изъ нихъ въ частности,— однако ни одно изъ всего множества ихъ не можетъ помочь читателю въ составленіи какой-либо догадки относительно того, какъ будетъ думать, говорить или дйствовать мой отецъ въ первомъ-же неизвданномъ житейскомъ положеніи или случа.— Въ немъ было такое безконечное множество странностей, часто даже зависящихъ отъ случайности — за какую ручку онъ возьметъ вещь, что они разрушали всякія ожиданія и разсчеты.— Истина была въ томъ, что его путь лежалъ настолько въ сторон отъ того, по которому шло большинство человчества, что каждый попадавшійся на его глаза предметъ представлялся ему въ такомъ вид, или такой стороной — которые были совершенно отличны отъ тхъ, какія попадали въ поле зрнія прочихъ людей.— Другими словами, то были иные предметы, а потому они иначе и разсматривались.

Вотъ истинная причина, почему и я съ моей дорогой Дженни — какъ и весь свтъ, помимо насъ,— вчно ссоримся изъ-за ничего:— Она смотритъ на вншность,— я — на внутренность.— Возможно-ли, при такихъ условіяхъ, сойтись относительно цны?

ГЛАВА CXLIII.

Это вопросъ ршенный — и я упоминаю о немъ лишь для успокоенія Конфуція {Г. Шенди подразумваетъ землевладльца, члена ***, — а не китайскаго законодателя.}, который обладаетъ способностью запутаться въ самой простой повсти — что до тхъ поръ, пока онъ не выпуститъ нити повствованія, онъ можетъ сколько угодно двигаться по ней вверхъ и внизъ — и это не будетъ считаться отклоненіемъ.

Предпославъ такое замчаніе, я самъ воспользуюсь правомъ возвращенія.

ГЛАВА CXLIV.

Пятьдесятъ тысячъ коробовъ дьяволовъ — (не архіепископа Беневентскаго, нтъ: я говорю о дьяволахъ Рабле), если-бы всмъ имъ сразу отрубили хвосты по самый задъ — не могли произвести такого чертовскаго крику, какой поднялъ я, когда меня постигло это злоключеніе: это моментально вызвало мою мать въ дтскую, такъ что Сузанна едва успла улизнуть по черной лстниц, какъ съ парадной показалась моя матушка.

Ну-съ, хоть я и былъ уже достаточно великъ, чтобы могъ самъ разсказать эту исторію,— и, надюсь, достаточно юнъ, чтобы сдлать это совершенно безхитростно — однако Сузанна, проходя черезъ кухню, разсказала ее вкратц повару — во избжаніе невзгодъ,— поваръ, съ комментаріями, передалъ ее Іонафану, а Іонафанъ Обадіи, такъ что пока мой отецъ усплъ позвонить въ колокольчикъ съ полдюжины разъ, чтобы узнать, что происходитъ на верху, — Обадія былъ уже въ состояніи дать ему подробнйшій отчетъ о всемъ, точно такъ, какъ оно было.— Я такъ и ждалъ, сказалъ мой отецъ, подбирая свой халатъ и отправляясь такимъ образомъ вверхъ по лстниц.

Изъ этого можно заключить,— (я, впрочемъ, считаю этотъ вопросъ сомнительнымъ),— что мой отецъ еще раньше написалъ ту замчательную главу Тристрапедіи, которую я нахожу самой оригинальной и занимательной въ цлой книг,— именно главу о подъемныхъ окнахъ, заканчивающуюся горькой филиппикой противъ забывчивости горничныхъ.— Я только по двумъ причинамъ думаю иначе.

Во-первыхъ, если-бы онъ усплъ обсудить этотъ вопросъ раньше, чмъ случилось такое происшествіе, то онъ конечно, не долго думая, забилъ-бы подъемное окно — и только, при томъ, если принять въ соображеніе, съ какой трудностью мой отецъ писалъ книги,— станетъ несомннно, что ему было-бы въ десять разъ легче сдлать это, чмъ написать одну главу.— Я вижу, что этотъ аргументъ одинаково можетъ быть обращенъ и противъ возможности написанія этой главы уже посл вышеупомянутаго событія, но тутъ является вторая причина, которую я буду имть честь представить свту въ поддержаніе моего мннія,— что отецъ не тогда написалъ главу о подъемныхъ окнахъ и ночныхъ горшкахъ, когда вы думаете,— причина эта та.

— Что я самъ написалъ эту главу, ради полноты Тристрапедіи.

ГЛАВА CXLV.

Мой отецъ надлъ очки, — поглядлъ, — снялъ ихъ, — положилъ въ футляръ — все это мене, чмъ въ одну минуту, и, не открывая рта, быстро повернулся и направился поспшно внизъ. Моя мать вообразила, что онъ отправился за корпіей и мазью, но, когда она увидла, что онъ возвращается съ парою фоліантовъ подъ мышкой, а Обадія несетъ за нимъ большую конторку для чтенія, она ршила, что это какое-нибудь руководство о цлебной сил травъ, и даже придвинула для него стулъ къ постели, дабы онъ могъ съ удобствомъ разслдовать это дло.

— Лишь-бы только это было сдлано, какъ слдуетъ, промолвилъ мой отецъ, открывая книгу на отдл de se de yel subjeeto circumcisionis,.— ибо онъ притащилъ съ собой Spenser de Legibus Hebracorum Ritualibus u Maimonides {Знаменитый еврей, раввинъ, родившійся въ Кордов въ 1135 году, ученикъ Аверроэса, когда послдній впалъ въ немилость, онъ удалился въ Египетъ и сдлался придворнымъ врачемъ султана Саладина. Онъ училъ философіи, и слава его была такъ велика, что изъ самыхъ отдаленныхъ странъ приходили слушать его и разсуждать съ нимъ. Возвышенность и красота его религіозно-нравственнаго ученія длаютъ его Платономъ евреевъ, изъ трудовъ его особенно замчательны толкованія темныхъ мстъ священнаго писанія.}, — съ намреніемъ сравнить и сопоставить насъ на мст {Т. е. осмотрть поврежденія своего сына параллельно съ чтеніемъ вышеуказаннаго отрывка — о мст или субъект обрзанія.}.

— Лишь-бы только это было сдлано, какъ слдуетъ, повторилъ онъ.— Да скажи только, вскричала моя мать, перебивая его, — какія нужны травы?— За этимъ, отвчалъ мой отецъ, вамъ надо обратиться къ доктору Слопу.

Моя мать отправилась внизъ, а мой отецъ продолжалъ чтеніе этого отрывка такимъ образомъ:

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . — Прекрасно, — сказалъ мой отецъ, . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . — ну, если это представляетъ такія удобства,— и онъ даже не подождалъ ни минуты, чтобы ршить въ своемъ ум, Евреи ли заимствовали его у Египтянъ, или Египтяне у Евреевъ, — всталъ, и, проведя раза два или три ладонью по лбу, какъ это длаютъ, чтобы изгладить слды заботы въ тхъ случаяхъ, когда бда наступила на насъ легче, чмъ мы ожидали, — закрылъ свою книгу и отправился внизъ.

— Нтъ, говорилъ онъ, упоминая на каждой ступеньк по имени какого-нибудь великаго народа, — если Египтяне,— Сирійцы, — Финикійцы, — Арабы, — Каппадокійцы, — если Колхи {Жители Колхиды (на восточномъ берегу Чернаго моря).} и Троглодиты {‘Обитатели пещеръ’, народъ, жившій въ древности на юго-востокъ отъ Египта, по берегу Аравійскаго залива.} это длали, — если Солонъ и Пиагоръ согласились…— то что тогда Тристрамъ?— Кто я, чтобы мн хотя одну минуту сокрушаться или негодовать объ этомъ?

ГЛАВА CXLVI.

Ну, дорогой Іорикъ, промолвилъ мой отецъ, улыбаясь (ибо Іорикъ долженъ былъ уступить моему дяд Тоби, проходя черезъ узкую дверь, и вошелъ въ гостинную первымъ),— я нахожу, что этотъ Тристрамъ у насъ ужасно тяжело проходитъ черезъ вс свои религіозные обряды. Никогда еще сынъ еврея, христіанина, турка или язычника не подвергался имъ такимъ случайнымъ и сквернымъ образомъ.— Но ему, надюсь, отъ этого не хуже, сказалъ Іорикъ.— Наврно въ какой-нибудь части эклиптики происходили чертовскія пертурбаціи, когда создавалось это мое чадо…— продолжалъ мой отецъ.— Объ этомъ ужъ, конечно, вы можете судить лучше меня, отвчалъ Іорикъ.— Астрологи, замтилъ мой отецъ, знаютъ еще лучше насъ обоихъ:— третьи и шестыя положенія перекосились почему-нибудь на сторону, — или противоположныя имъ восхожденія не такъ сошлись, какъ слдовало, — или владыки рожденій (какъ они ихъ называютъ) играли въ прятки, — ужъ что-нибудь да случилось у насъ неладно, наверху либо внизу.

Это возможно, отвчалъ Іорикъ.— Да хуже-ли отъ этого ребенку? вскричалъ мой дядя Тоби.— Да Троглодиты говорятъ, что нтъ… сказалъ мой отецъ.— А ваши богословы, Іорикъ, говорятъ намъ… Съ богословской точки зрнія? перебилъ Іорикъ, — или съ аптекарской { , . Philo. (Примчаніе автора).}, государственной { , . (Примчаніе автора).} или прачешной { . Bochart. (Примчаніе автора).}?

— Этого я наврно не знаю, отвчалъ мой отецъ, — но только они говорятъ намъ, братъ Тоби, что это даже лучше.— Въ томъ случа, однако, — замтилъ Іорикъ,— если вы повезете его въ Египетъ.— Это будетъ тогда, отвчалъ мой отецъ, когда онъ увидитъ пирамиды.

— Ну, для меня это все, до послдняго слова, сущая арабская грамота! промолвилъ мой дядя Тоби.— Я-бы желалъ, чтобы это было такъ-же для половины свта, замтилъ Іорикъ.

— Илосъ { , . ‘ . Sanchuniatho. (Примчаніе автора).}, продолжалъ мой отецъ, въ одно прекрасное утро обрзалъ всю свою армію.— Не безъ суда?… вскричалъ мой дядя Тоби.— Хотя правда, продолжалъ онъ, не обращая никакого вниманія на замчаніе моего дяди Тоби и оборачиваясь къ Іорику, — что ученые далеко не согласны относительно того, кто былъ Илосъ, — одни говорятъ: Сатурнъ,— другіе — Верховное Существо,— третьи — что онъ быль не боле, какъ бригаднымъ генераломъ при Фараон Нехао.— Кто бы онъ ни былъ, сказалъ мой дядя Тоби, — я не знаю, какимъ пунктомъ воинскаго артикула онъ могъ оправдать свой поступокъ.

Спорящія стороны указываютъ для этого двадцать дв различныхъ причины,— другіе, притупившіе свои перья противъ этого вопроса, показали свту неосновательность большинства изъ нихъ. Но за то, съ другой стороны, лучшіе наши богословы-полемики…— Какъ-бы я желалъ, перебилъ Іорикъ, чтобы во всемъ королевств не было ни одного богослова-полемика!— одна унція практической божественности дороже цлаго корабельнаго груза всего того прописного богословія, которое ихъ преподобія ввозили въ теченіи послднихъ пятидесяти лтъ.— Скажите мн пожалуйста, мистеръ Іорикъ, промолвилъ мой дядя Тоби, — что такое — богословъ-полемикъ?— Лучшее описаніе, какое я когда-либо читалъ, капитанъ Шенди, отвчалъ Іорикъ, это описаніе двухъ изъ нихъ, находящееся въ отчет о рукопашномъ бо между Гимнастомъ и капитаномъ Трипетомъ, которое лежитъ у меня въ карман.— Я прошу, чтобы мн позволено было его услышать, искренно промолвилъ мой дядя Тоби.— Вы и услышите, сказалъ Іорикъ.— Но такъ какъ капралъ поджидаетъ меня за дверью, — и я знаю, что описаніе сраженія доставитъ бдняг больше удовольствія, чмъ даже ужинъ,— то я прошу, брать, твоего разршенія — впустить его сюда.— Отъ всей души, отвчалъ мой отецъ. Тримъ вошелъ, гордый и счастливый, какъ императоръ, закрывши дверь, Іорикъ досталъ книгу изъ праваго кармана своего камзола, и началъ читать (или длать видъ, что читаетъ) слдующее:

ГЛАВА CXLVII.

— ‘Когда эти слова были услышаны всми солдатами, которые тамъ находились, многіе изъ нихъ, внутренно ужаснувшись, отодвинулись назадъ и очистили мсто для нападающихъ. Гимнастъ все это отлично замчалъ и соображалъ, и потому, съ такимъ видомъ, какъ будто онъ слзалъ съ своей лошади, находясь съ лвой стороны ея, онъ очень проворно (съ своей короткой саблей на боку) перемнилъ ногу въ стремени и, сдлавши особенный фокусъ, — для чего онъ предварительно пригнулся туловищемъ книзу, — бросился вверхъ, въ воздухъ, и, ставши обими ногами на сдло, выпрямился, обернувшись спиной къ голов лошади.— Теперь (сказалъ онъ) дло мое подвигается впередъ. Потомъ вдругъ, не мняя положенія, онъ сдлалъ пируэта на одной ног, и, повернувшись налво кругомъ, ловко описалъ полный кругъ и сталъ точь въ точь такъ же, какъ стоялъ раньше.— Га! сказалъ Трипетъ, я не стану длать этого теперь, — и не безъ причины.— Хорошо, сказалъ Гимнастъ, я потерплъ неудачу, — я передлаю этотъ прыжокъ, — и, поворачиваясь съ поразительной силой и ловкостью направо, онъ выкинулъ такой-же веселый пируэтъ, посл этого, онъ уперся большимъ пальцемъ правой руки въ луку сдла, и, приподнявшись, подпрыгнулъ въ воздухъ, уравновшивая и поддерживая всю свою тяжесть на мускул и нерв вышесказаннаго пальца, и въ такомъ положеніи трижды перевернулся и перекружился, за четвертымъ разомъ, откинувшись своимъ корпусомъ и переворачиваясь верхомъ внизъ и задомъ на передъ, не касаясь ничего, онъ очутился между ушей лошади, и потомъ, внезапно раскачнувшись, услся ей на крестецъ’!

(Это не похоже на сраженіе, сказалъ мой дядя Тоби.— Капралъ на это покачалъ головой, — Имйте терпніе, сказалъ Іорикъ).

‘Тогда (Трипетъ) перекинулъ правую ногу черезъ сдло и помстился en croupe.— Впрочемъ, сказалъ онъ, для меня было-бы лучше ссть въ сдло. Потомъ, положивъ большіе пальцы обихь рукъ на крестецъ, передъ собою, и опираясь на нихъ, какъ на единственныя поддержки его тла, онъ стремительно перевернулся въ воздух черезъ голову и очутился, въ довольно удобномъ положеніи, въ сдл, потомъ, снова подскочивши на воздухъ, онъ началъ вертться словно втряная мельница, выдлывая тамъ сотни прижковъ, поворотовъ и вывертовъ’.— Богъ мой! вскричалъ Тримъ, теряя всякое терпніе, — одинъ добрый ударъ штыкомъ лучше всего этого.— Я тоже такъ думаю, отвтилъ Іорикъ.

А я на этотъ счетъ совсмъ иного мннія, промолвилъ мой отецъ.

ГЛАВА CXLVIII.

— Нтъ, мн кажется, что я не внесъ ничего — промолвилъ мой отецъ, въ отвтъ на вопросъ, съ которымъ Іорикъ ршился къ нему обратиться — не внесъ ничего въ Тристрапедію, что не было-бы столь-же ясно, какъ любое положеніе Эвклида.— Достань мн, Тримъ, эту книгу съ письменнаго стола.— Мн не разъ уже приходила мысль, продолжалъ мой отецъ, прочесть ее вамъ, Іорикъ, и моему брату Тоби, е. я отчасти обвиняю себя въ томъ, что не сдлалъ этого давнымъ давно.— Не хотите-ли прослушать главу-другую теперь, а потомъ, когда представится случай, опять главу или дв — и такъ до тхъ поръ, пока мы не покончимъ ее всю?— Мой дядя Тоби и Іорикъ въ должныхъ фразахъ изъявили свое расположеніе, а капралъ, хотя и не былъ включенъ въ обращеніи, отвсилъ въ тоже время низкій поклонъ, прижимая къ груди руку.— Вс улыбнулись.— Тримъ полностью заплатилъ за право присутствовать на дивертисмент, замтилъ мой отецъ.— Ему, кажется, не по вкусу было представленіе, промолвилъ Іорикъ.— Да это дурацкое было сраженіе — не въ обиду вашимъ милостямъ будь сказано,— капитанъ Трипетъ и тотъ другой офицеръ выкидывали все время какіе-то сумасшедшіе прыжки… Французы кувыркаются иногда такимъ манеромъ — но и то не до такой степени.

Ощущеніе собственнаго существованія никогда не пробуждало въ моемъ дяд Тоби большаго чувства благодушія, чмъ то, которое онъ испытывалъ въ эту минуту, подъ вліяніемъ размышленій капрала я своихъ собственныхъ,— онъ закурилъ свою трубку,— Іорикъ придвинулся съ своимъ стуломъ ближе къ столу,— Тримъ снялъ нагаръ со свчи, — мой отецъ помшалъ въ камин, взялъ книгу, прокашлялся дважды и началъ.

ГЛАВА CXLIX.

Первыя тридцать страницъ, сказалъ мой отецъ, переворачивая листы,— немного сухи, и такъ какъ он не особенно тсно связаны съ самой сутью, то мы теперь ихъ пропустимъ: это предисловное вступленіе, продолжалъ мой отецъ, или вступительное предисловіе (я не ршилъ еще окончательно, какъ назвать его), о государстенномъ или гражданскомъ управленіи: основаніе его было положено въ первомъ соединеніи мужчины съ женщиной ради преумноженія рода, а потому я незамтно втянулся въ это.— Совершенно естественно, замтилъ Іорикъ.

Я убжденъ, продолжалъ мой отецъ, что происхожденіе общества именно таково, какъ говорилъ Полиціанъ, то-есть просто супружеское: не боле, какъ соединеніе одного мужчины и одной женщины, къ которымъ (согласно Гездоду) мудрецъ прибавляетъ еще слугу:— если-же предположить, что въ самомъ начал лакеи еще не успли народиться, — то онъ видитъ основаніе его въ мужчин, женщин и бык.— Мн кажется, что тамъ волъ, замтилъ Іорикъ, цитируя отрывокъ ( , , , ).— Быкъ причинилъ-бы больше тревоги, чмъ стоила самая его голова.— Есть причина еще лучше, сказалъ мой отецъ (макая свое перо въ чернило): волъ, какъ самое терпливое изъ животныхъ, и, притомъ, самое полезное при воздлываніи земли для добытія пищи,— былъ самымъ подходящимъ орудіемъ и, вмст, эмблемой для вновь соединенной парочки, какое природа могла дать имъ.— Въ пользу вола еще есть доводъ, боле вскій, чмъ вс эти,— прибавилъ мой дядя Тоби.— Мой отецъ не ршался вынуть перо изъ чернильницы, не выслушавъ довода моего дяди Тоби.— Ибо только тогда, когда земля была обработана, и стала стоить того, чтобы ее огораживали, сказалъ мой дядя Тоби,— начали защищать ее стнами и рвами: таково происхожденіе укрпленій.— Врно, врно, дорогой Тоби, вскричалъ мой отецъ, вычеркивая быка и вписывая вола на его мсто.

Мой отецъ кивнулъ Триму, чтобы тотъ снялъ нагаръ со свчи, и продолжалъ свое разсужденіе.

— Я пускаюсь въ эти разсужденія,— сказалъ мой отецъ, небрежно, и на половину закрывая книгу по мр того, какъ онъ продолжалъ,— для того только, чтобы показать основаніе естественнаго родства между отцомъ и его ребенкомъ, права распоряженія которымъ первый пріобртаетъ слдующими способами:

1) Бракомъ.

2) Усыновленіемъ.

3) Узаконеніемъ.

4) Произведеніемъ: каждый изъ нихъ я разсмотрю по порядку.

Я слегка подчеркиваю одинъ изъ нихъ, отвчалъ Іорикъ,— актъ, особенно когда онъ этимъ и оканчивается, по моему мннію, такъ-же мало налагаетъ обязанностей на ребенка, какъ мало власти сообщаетъ отцу.— Вы неправы, тонко возразилъ мой отецъ,— и вотъ на какомъ простомъ основаніи. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .— Я сознаюсь, прибавилъ мой отецъ, что ребенокъ, на этомъ основаніи, не находится настолько-же и подъ властью и началомъ матери.— Но вдь причина одинаково примнима и къ ней, замтилъ Іорикъ.— Она сама подвластна, сказалъ мой отецъ:— и, кром того, продолжалъ мой отецъ, кивая головой и прикладывая палецъ къ носу въ въ то время, какъ онъ высказывалъ свое основаніе,— она не главное дйствующее лицо, Іорикъ.— Въ чемъ? спросилъ мой дядя Тоби, набивая свою трубку.— Хотя, конечно, прибавилъ мой отецъ (не слушая моего дядю Тоби), ‘сынъ долженъ оказывать ей уваженіе’, — какъ вы можете пространно прочесть, Іорикъ, въ первой книг Институцій Юстиніана, подъ одиннадцатымъ заглавіемъ десятаго раздла.— Я точно также могу прочесть это и въ Катехизис, отвчалъ Іорикъ.

ГЛАВА CL.

Тримъ можетъ отвтить его на память, слово въ слово, сказалъ мой дядя Тоби.— Ну! промолвилъ мой отецъ, не желая, чтобы его перебивали Тримовымъ катехизисомъ.— Можетъ, честное слово, повторилъ мой дядя Тоби. Задайте ему, мистеръ Іорикъ, любой вопросъ.

— Пятую заповдь, Тримъ? сказалъ Іорикъ мягкимъ голосомъ, сопровождая вопросъ легкимъ кивкомъ головы, какъ будто обращаясь къ застнчивому новообращенцу.— Капралъ стоялъ молча.— Вы не такъ его спрашиваете, сказалъ мой дядя Тоби, и, повышая голосъ, словно для военной команды, онъ быстро и громко проговорилъ: Пятую!— Я долженъ начать съ первой, если ваша милость позволите, отвтилъ капралъ.

— Іорикъ не могъ удержаться отъ улыбки.— Ваше преподобіе не желаете принять въ соображеніе,— сказалъ капралъ, принимая свою палку на плечо вмсто ружья и выступая на середину комнаты, чтобы выяснить свое положеніе,— что это, вдь, совершенно то же самое, что и военныя полевыя упражненія.

‘Правую руку къ ружыо’! прокричалъ капралъ слова команды, продлывая въ то же время и самое дйствіе.

‘Поднимай ружье къ плечу!’ закричалъ капралъ, продолжая совмстно исполнять обязанности и фельдфебеля и рядового.

‘Упирай ружье въ плечо’!— Вотъ видите, ваше преподобіе,— одно движеніе ведетъ къ другому.— Если только ихъ милость начнутъ съ первой…

Первая! скомандовалъ мой дядя Тоби, упираясь рукой въ бокъ,—. . . . . . . . . . . . . . . . . .

Вторая!— вскричалъ мой дядя Тоби, помахивая чубукомъ своей трубки, какъ, бывало, прежде, саблей во глав цлаго полка.— Капралъ съ точностью продлалъ все ученье, и, почтивши своего отца и мать: отвсилъ низкій поклонъ и отступилъ обратно къ стнк.

Все на этомъ свт чревато шуткой,— сказалъ мой отецъ,— и заключаетъ въ себ остроуміе, и назидательность, надо умть находить ихъ.

— Вотъ лса просвщенія, глупая оболочка его, безъ зданія, которое должно находиться позади ихъ.

— Вотъ зеркало, въ которомъ педагоги, учители, преподаватели, воспитатели, герундисты-притснители и медвжатники могутъ увидть себя въ настоящую свою величину.

О, Іорикъ! вмст съ ученіемъ возрастаетъ и его кора, его скорлупа, которую они, по своей неумлости, не знаютъ, какъ отбросить!

— Привычкой можно выучить науки, но не мудрость!

Іорикъ началъ думать, что на моего отца нашло вдохновеніе. Я сію-же минуту обязываюсь роздать все наслдіе моей тетки Дины на благотворительныя дла, сказалъ мой отецъ (кстати, онъ не особенно высокаго былъ о нихъ мннія), если у капрала хотя съ однимъ изо всхъ сказанныхъ имъ словъ связано какое-нибудь опредленное представленіе.— Скажи, Тримъ, продолжалъ мой отецъ, оборачиваясь къ нему,— что ты разумешь подъ ‘почитаніемъ отца твоего и матери твоей’?

Предоставленіе имъ, въ старости, трехъ полупенсовъ въ день изъ моего жалованья, ваша милость.— И ты это длалъ, Тримъ, спросилъ Іорикъ?— Длалъ, дйствительно, отвтилъ мой дядя Тоби.— Въ такомъ случа, Тримъ, сказалъ Іорикъ, соскакивая съ своего стула и потрясая капралу руку,— ты самый лучшій толкователь этой части Декалога {Десяти заповдей.}, и я за это боле уважаю тебя, капралъ Тримъ, чмъ если-бы ты участвовалъ въ составленіи самого Талмуда.

ГЛАВА CLI.

О, благословенное здравіе! воскликнулъ мой отецъ, переворачивая листы, чтобы перейти къ слдующей глав:— ты превыше всякаго золота и драгоцнностей, это ты расширяешь душу, открываешь вс ея способности для воспріятія просвщенія, для пониманія добродтели. Тому, кто обладаетъ тобой, немногаго еще остается желать: тотъ-же, кто настолько несчастенъ, что лишенъ тебя, — лишенъ всего, вмст съ тобою.

Я соединилъ все, что можетъ быть сказано по этому важному вопросу, такъ, что оно заняло очень мало мста, пояснилъ мой отецъ, поэтому, мы прочитаемъ всю эту главу цликомъ.

Мой отецъ сталъ читать слдующее:

‘Такъ какъ вся тайна здоровья зависитъ отъ правильнаго распредленія преобладанія между природной теплотой и природной влажностью’…— Вы, я полагаю, выше доказали это положеніе, замтилъ Іорикъ.— Достаточно… отвчалъ мой отецъ.

Говоря это, мой отецъ закрылъ книгу, — не съ такимъ видомъ, словно онъ ршилъ никогда больше не читать ее, ибо онъ оставилъ свой указательный палецъ на глав, ни съ досадой, ибо онъ закрылъ книгу медленно, и когда онъ это сдлалъ, большой палецъ его покоился на верхней крышк переплета, а три крайнихъ поддерживали нижнюю, безъ малйшаго давленія или сжатія.

Я вполн достаточно доказалъ истину этого положенія въ предыдущей глав, сказалъ мой отецъ, кивая Іорику.

Ну, если-бы человку на лун можно было сказать, что какой-то человкъ на земл написалъ главу, достаточно доказывающую, что вся тайна здоровья зависитъ отъ должнаго распредленія перевса между природной теплотой и природной влажностью,— и что онъ удачно разршилъ этотъ вопросъ, что во всей глав о природной теплот и природной влажности не было ни одного, — сырого или сухого — слова, ни единаго слога,— прямо или косвенно, за или противъ, насчетъ борьбы этихъ двухъ началъ въ какой-либо части жизненнаго хозяйства.

‘О, вчный творецъ всего сущаго’! воскликнулъ-бы онъ, ударяя себя въ грудь правой рукой (въ томъ случа, если таковая есть у него) — ‘ты, чья власть и благость могутъ довести способности твоихъ созданій до такой безграничной степени превосходства и совершенства!.. Что-же сдлали мы, Лунитяне’?

ГЛАВА CLII.

Мой отецъ достигъ этого двумя ударами, направленными одинъ противъ Гиппократа {460 г. до P. X.— Величайшій врачъ древности, родоначальникъ медицинской науки.}. Другой — противъ Лорда Верулама {1560—1626. Знаменитый философъ, Францискъ Беконъ, авторъ многихъ трудовъ по логик и метафизик, пользующихся большою извстностью (De dignitnte et augments scientiarum, Novum organuni, Афоризмы, Опыты), а также по естественной исторіи (Sylva aylvarum) и физіологіи (Трактатъ о жизни и смерти), о послднемъ-то и говоритъ Стернъ.}!

Ударъ, направленный на царя медиковъ, съ котораго онъ и началъ, былъ не боле, какъ краткая насмшка надъ его грустной жалобой на ars longa, vita brevis,— жизнь коротка, вскричалъ мой отецъ, а искусство врачеванія медленно! Да кому же мы обязаны какъ однимъ, такъ и другимъ, если не невжеству самихъ лекарей,— вмст съ цлыми грузами химической латинской кухни и перипатетическаго хлама, которымъ, во вс вка, они сначала обнадеживали, а подъ конецъ обманывали свтъ.

— О, милордъ Веруламскій, воскликнулъ мой отецъ, оставляя Гиппократа и направляя второй ударъ противъ главнаго защитника всякихъ снадобій, наиболе подходящаго для того, чтобы въ его лиц показать примръ всмъ остальнымъ.— Что скажу я теб, великій Лордъ Веруламъ? Что скажу я твоему внутреннему духу, твоему опіуму, твоей селитр, твоимъ жирнымъ смазываніямъ, ежедневнымъ прочисткамъ, еженощнымъ клистирамъ и замнамъ?

— Мой отецъ никогда не задумывался надъ тмъ, что кому и по какому случаю сказать, и мене всякаго другого нуждался въ совт любого живого человка. Какъ онъ поступилъ съ мнніемъ лорда — вы увидите — не знаю, впрочемъ когда… Намъ надо еще прежде посмотрть, каково мнніе самого лорда.

ГЛАВА CLIII.

‘Дв великія причины, соединяющіяся вмст для того, чтобы сокращать жизнь, слдующія’, говоритъ Лордъ Веруламъ, ‘во-первыхъ —

‘Внутренній духъ, который, какъ медленный огонь изсушиваетъ тло до смерти,— и. во-вторыхъ, вншній воздухъ, разрушающій тло, обращающій его въ пепелъ: — эти два врага, нападая на насъ съ обихъ сторонъ нашего тла одновременно, постепенно разрушаютъ наши органы, длая ихъ негодными для поддержанія жизненныхъ функцій’.

Разъ положеніе дла таково, путь къ долговчности становится ясенъ: ничего боле не нужно, говоритъ его свтлость, какъ пополнять потери, производимыя внутреннимъ духомъ, черезъ сгущеніе и уплотненіе его субстанціи правильными пріемами опіатовъ, въ одной стороны, съ другой-же — черезъ охлажденіе его жара тремя съ половиной гранами селитры, которые надо принимать каждое утро, передъ вставаньемъ.

Оставались еще враждебныя воздйствія вншняго воздуха на нашъ организмъ: — но они устранялись системой жирныхъ втираній, которыя такъ насыщали отверстія кожи, что никакой ядъ не могъ въ нихъ проникнуть,— точно такъ-же, какъ и выйти черезъ нихъ.— Этимъ прекращалась всякая испарина, чувствительная и нечувствительная: но такъ какъ это порождаетъ множество скверныхъ болзней, то для полноты системы былъ необходимъ еще курсъ клистировъ, которые должны были освобождать отъ излишнихъ выдленій.

Что мой отецъ имлъ сказать опіатамъ милорда Веруламскаго, его селитр, жирнымъ втираніямъ и клистирамъ — объ этомъ вы прочтете, но не сегодня и не завтра: время мое не терпитъ,— мой читатель въ нетерпніи,— я долженъ подвигаться впередъ.— Вы можете прочесть эту главу не спша (если васъ это интересуетъ), какъ только Тристрапедія будетъ напечатана.

Теперь же достаточно сказать, что мой отецъ сравнялъ его гипотезу съ землей, и при этомъ, какъ ученые знаютъ, онъ построилъ и предложилъ свою собственную.

ГЛАВА CLIV.

Весь секретъ здоровья, сказалъ мой отецъ, начиная свою фразу сызнова, очевидно, зависитъ отъ правильнаго распредленія природной теплоты и природной влажности внутри насъ, поэтому, для поддержанія его было бы достаточно малйшей доли умнья, если-бы ученые не затруднили этой задачи единственно тмъ (какъ доказалъ знаменитый химикъ Ванъ Гельмонъ {1577-1644. Ученый медикъ, профессоръ хирургіи: въ силу своего влеченія къ сверхъестественному, онъ оставилъ чисто-медицинскую профессію и занялся метафизикой, заслужившей ему удивленіе современниковъ, но оцненной по достоинству потомствомъ, онъ увлекался примненіемъ химіи къ медицин, придавая ему слишкомъ большое значеніе. Истинная научная заслуга его состоитъ въ научномъ обоснованіи существованія газовъ.}), что смшивали, въ своемъ заблужденіи, природную влажность съ саломъ и жиромъ органическихъ тлъ.

Въ дйствительности же, природная влажность не есть животное сало или жиръ, а маслянистая и бальзамическая матерія, ибо жиръ или сало, также какъ и флегма или водянистыя части, холодны, тогда какъ маслянистыя и бальзамическія частицы теплы и подвижны, — чмъ и объясняется замчаніе Аристотеля, Quod omne animal post coituni est triste.

Дале, достоврно извстно, что природная теплота живетъ въ природной влажности, но можно-ли утверждать обратное — еще сомнительно, однако, съ нарушеніемъ одною, нарушается и другое, и тогда появляется или чрезмрная теплота, вызывающая чрезмрную сухость,— или чрезмрная влажность, вызывающая водяную болзнь,— такимъ образомъ, надо только научить подростающаго ребенка, чтобы онъ избгалъ попадать въ огонь и въ воду, такъ какъ оба угрожаютъ ему погибелью — и тогда будетъ сдлано все, что нужно въ этомъ направленіи.

ГЛАВА CLV.

Даже описаніе осады Іерихона не могло-бы боле властно привязать къ себ вниманіе моего дяди Тоби, нежели то сдлала предыдущая глава,— онъ все время не сводилъ глазъ съ моего отца, — ни разу тотъ не упомянулъ о природной теплот и о природной влажности безъ того, чтобы мой дядя Тоби не вынулъ трубку изо рта и не покивалъ ему головой, и какъ только глава эта кончилась, онъ поманилъ капрала поближе къ своему стулу, чтобы задать ему — въ сторону — слдующій вопросъ: —. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .— Это было при осад Лимерика, ваша милость, отвчалъ капралъ съ поклономъ.

Да,— промолвилъ мой дядя Тоби, обращаясь къ моему отцу,— по той самой причин, о которой ты упомянулъ, мы съ этимъ бднягой едва могли выползать изъ нашихъ палатокъ, во время осады Лимерика.— Какая еще новая чепуха проникла въ твою рдкую башку, мой дорогой братъ Тоби! воскликнулъ мысленно мой отецъ.— Клянусь небомъ! продолжалъ онъ, все бесдуя съ самимъ собой, — самъ Эдинъ затруднился бы найти тутъ какую-нибудь связь.

Я думаю, ваша милость, заговорилъ капралъ, что еслибы не то количество водки, которое мы сожигали каждую ночь, да бордо съ корицей, которымъ я поддерживалъ вашу милость… Да можжевеловка, Тримъ, прибавилъ мой дядя Тоби, она больше всего принесла намъ пользы… Я по истин думаю, продолжалъ капралъ, что безъ всего этого, оба мы, съ вашей милостью, оставили-бы свою жизнь въ траншеяхъ и тамъ-же были-бы погребены.— Благороднйшая могила, капралъ, — вскричалъ мой дядя Тоби, причемъ глаза его заблистали — въ какую можетъ желать лечь солдатъ!— Но все-же, ваша милость, жалкая смерть для солдата!— возразилъ капралъ.

Все это было для моего отца такой-же тарабарщиной, какой обряды Колховъ и Троглодитовъ были раньше для моего дяди Тоби, отецъ мой не могъ ршить — насупиться-ли ему, или улыбаться.

Мой дядя Тоби, оборачиваясь къ Іорику, вернулся опять къ случаю при Лимерик — на этотъ разъ съ большей ясностью, чмъ сначала, — и тмъ сразу разршилъ недоумніе моего отца.

ГЛАВА CLVI.

Конечно, сказалъ мой дядя Тоби, это было большое счастье для меня и для капрала, что у насъ все время,— въ теченіе тхъ двадцати-пяти дней, когда поносъ повально свирпствовалъ въ нашемъ лагер, — была сильнйшая лихорадка, сопровождавшаяся безумной жаждой, иначе, какъ я вижу теперь, эта природная влажность, какъ ее называетъ мой отецъ, совсмъ бы насъ одолла.— Мой отецъ втянулъ въ свои легкія громадную струю воздуха, и, поднимая глаза кверху, медленно выпустилъ его обратно.

Это милость Неба къ намъ, продолжалъ мой дядя Тоби, внушила капралу сохранять равновсіе природной теплоты съ природной влажностью черезъ постоянное увеличеніе лихорадочнаго жара горячимъ виномъ и пряностями, поддерживая этимъ, такъ сказать, непрерывный огонь, такъ что природная теплота до конца отстояла свою позицію и съ достоинствомъ выдержала борьбу съ природной влажностью, не смотря на всю ея силу.— Даю теб честное слово, братъ Шенди, прибавилъ мой дядя Тоби,— за двадцать сажень можно было слышать борьбу, происходившую внутри нашего тла.— Если въ это время не было стрльбы, замтилъ Іорикъ.

Ну, молвилъ мой отецъ, вздыхая полной грудью и длая посл этого слова маленькую паузу,— если бы я былъ судьей, и законы страны, которые сдлали бы меня таковымъ, позволяли это, я обрекъ бы нсколько злйшихъ преступниковъ, давши имъ, конечно, духовное напутствіе…

Іорикъ, предчувствуя, что эта фраза не приведетъ къ милосердному концу, положилъ руку на грудь къ моему отцу, прося его обождать минутку, пока онъ спроситъ одну вещь у капрала.— Прошу тебя, Тримъ, сказалъ Іорикъ, не дожидаясь согласія моего отца,— скажи намъ по совсти,— каково твое мнніе насчетъ этой природной теплоты и природной влажности?

— Покорно подчиняясь разумнйшему сужденію ихъ милости,— отвчалъ капралъ, кланяясь въ сторону моего дяди Тоби,— высказывай свое мнніе смло, капралъ, — сказалъ ему мой дядя Тоби, обращаясь къ моему отцу.

Капралъ заложилъ свою шляпу подъ лвую руку, на которой, у кисти, висла его палка, на черномъ ремешк, съ разрзанными въ вид кисточки концами, — и вышелъ впередъ на то-же мсто, гд онъ показывалъ свои познанія въ катехизис, посл чего, — прикоснувшись, прежде чмъ открыть ротъ, пальцами правой руки къ своей нижней челюсти, онъ началъ высказывать свое мнніе.

ГЛАВА CLVII.

Капралъ только началъ откашливаться, готовясь начинать, какъ приковылялъ, переваливаясь, докторъ Слопъ.— Ну, это на грошъ бды! Капралъ будетъ продолжать въ слдующей глав, кто бы ужъ тамъ ни вошелъ.

Ну, добрйшій мой докторъ, вскричалъ мой отецъ игриво (переходы его изъ одного душевнаго состоянія въ другое всегда бывали необыкновенно рзки),— что же скажетъ намъ мой дтенышъ по этому поводу?

Если бы мой отецъ спрашивалъ про отнятіе хвоста у какого-нибудь щенка, онъ и то не могъ бы сдлать этого съ боле небрежнымъ видомъ: способъ отношенія къ этому случаю, принятый докторомъ Слопомъ, отнюдь не допускалъ вопроса въ такой форм.— Онъ слъ.— Скажите пожалуйста, сударь, — молвилъ мой дядя Тоби такимъ тономъ, который обезпечивалъ ему отвтъ, — въ какомъ положеніи находится мальчикъ?— Все закончится фимозомъ, отвчалъ докторъ Слопъ.

Это мн ровно ничего не объясняетъ, замтилъ мой дядя Тоби, снова принимаясь за свою трубку.— Такъ пусть капралъ продолжаетъ свою медицинскую лекцію, сказалъ мой отецъ.— Капралъ поклонился своему старому пріятелю, доктору Слопу, и сталъ передавать свой взглядъ на природную теплоту и природную влажность въ слдующихъ словахъ:

ГЛАВА CLVIII.

Городъ Лимерикъ, — осада котораго началась при самомъ корол Вильгельм, черезъ годъ посл моего поступленія на службу,— надо вамъ сказать, лежитъ посреди дьявольски сырой, болотной страны.— Онъ совершенно окруженъ Шаннономъ, сказалъ мой дядя Тоби, и благодаря своему положенію, это одно изъ сильнйшихъ укрпленій въ Ирландіи.

Это, мн кажется, совсмъ новый способъ начинать медицинскія лекціи, замтилъ докторъ Слопъ.— Это все правда, отвчалъ Тримъ.— Въ такомъ случа, хорошо было-бы, если-бы весь факультетъ {Въ смысл совокупности всхъ врачей.} сталъ слдовать этой выкройк, сказалъ Іорикъ.— Вся она, ваша милость, — продолжалъ капралъ, — поперекъ изрзана канавами и болотами, кром этого, во время осады выпало такое количество дождя, что вся окрестность обратилась въ одну лужу: — это, и только это, и причинило поносъ, и чуть не убило и ихъ милость, и меня. Посл первыхъ десяти дней, не могло быть и рчи о томъ, чтобы солдатъ лежалъ въ сухости въ своей палатк, если онъ не окапывался канавой, чтобы та оттягивала воду,— продолжалъ капралъ: не вс, однако, могли себ доставить это, подобно ихъ милости, впрочемъ, этого все равно было недостаточно, и каждый вечеръ приходилось зажигать по полному блюду водки, чтобы вытянуть сырость изъ воздуха и согрть палатку внутри, словно печку.

И какое-же заключеніе выводишь ты, капралъ Тримъ, изъ всхъ этихъ посылокъ? воскликнулъ мой отецъ.

Я нахожу, ваша милость, отвчалъ Тримъ, что природная влажность ни что иное на свт, какъ вода въ канавахъ, — а природная теплота, для тхъ, кто можетъ себ позволить подобный расходъ,— это — сожженная водка:— природная теплота и влажность отдльнаго человка, ваша милость, просто, вода изъ канавы, да чарка можжевеловой водки, — и только отпускайте намъ этого вдоволь, да дайте на прибавку трубку табаку для улучшенія настроенія и разогнанія скуки,— и.мы знать не будемъ страха смерти.

Я ршительно недоумваю, капитанъ Шенди, молвилъ докторъ Слопъ, — въ какой отрасли знанія боле блещетъ вашъ слуга: въ физіологіи или въ богословіи.— Слопъ не забылъ Тримово толкованія проповди.

Только съ часъ тому назадъ капралъ былъ подвергнуть экзамену изъ послдняго, и выдержалъ его съ большой честью, возразилъ Іорикъ.

Природная теплота и влажность, заговорилъ докторъ Слопъ, обращаясь къ моему отцу, это, какъ вы должны знать, основаніе и фундаментъ нашего бытія, — какъ корень дерева — источникъ и средство его питанія.— Она входитъ въ смя всхъ животныхъ, и можетъ быть сохранена различными способами: главнымъ-же образомъ — по моему мннію — при помощи единосущности, запечатлнія и замыканія.— А этотъ бдняга, продолжалъ докторъ Слопъ, указывая на капрала, имлъ, какъ видно, несчастіе услышать какой-нибудь поверхностный эмпирическій разговоръ на эту заманчивую тему.— Это такъ, сказалъ мой отецъ.— Весьма вроятно, сказалъ мой дядя.— Я въ этомъ увренъ, промолвилъ Іорикъ.

ГЛАВА CLXIX.

Доктора Слопа вызвали посмотрть на припарку, которую онъ веллъ приготовить, и это дало возможность моему отцу прочесть еще одну главу изъ Тристрапедіи.— Ну, ребята, веселе! я покажу вамъ землю, — дайте намъ протянуть еще черезъ эту главу, а тогда закроете книгу на двнадцать мсяцевъ.— Ура!

ГЛАВА CLX.

— Пять лтъ съ слюнявкой подъ подбородкомъ,

Четыре года на путешествіе черезъ азбуку,

Полтора года, чтобы выучиться писать свое собственное имя,

Семь длинныхъ лтъ, и даже больше, на то, чтобы -вать по-гречески и по-латыни,

Четыре года на пробацію и негацію,— а славная статуя все еще скрывается внутри мраморной глыбы, — ничто еще не сдлано, какъ только отточены инструменты, которыми придется ее выскать!— Какая досадная медлительность!— Великій Юлій Скалигеръ {1484—1558, род. въ Паду. Извстный филологъ, изучавшій древнюю литературу, науку и медицину, онъ пользовался большой славой въ вкъ безграничнаго увлеченія классической древностью, теперь онъ боле извстенъ, какъ довольно порядочный прозаикъ и грамматикъ.} чуть-чуть такъ и не остался, съ неотточенными даже инструментами: ему было сорокъ четыре года, когда онъ справился съ своимъ греческимъ языкомъ, — а Петръ Даміанъ {988—1072, род. въ Равенн, умеръ въ Фаенц, которая считаетъ его своимъ патрономъ, хотя онъ и не былъ канонизированъ, онъ посылался во Францію для борьбы съ симоніей и ввелъ самобичеваніе въ монастыряхъ. Его письма, проповди и трактаты интересны, какъ матеріалы для исторіи XI в.}, епископъ Остіи? весь свтъ знаетъ, что онъ не умлъ даже читать, будучи уже совершеннолтнимъ,— да самъ Бальдъ {1324—1400. Итальянскій профессоръ-юристъ, сочиненія его часто противорчивы, цитаты неумстны, онъ слишкомъ распространяется о мелочахъ и черезчуръ сжатъ по важнымъ вопросамъ, вообще онъ отличается чрезмрной сухостью и неумлымъ обращеніемъ съ источниками.}, ставшій впослдствіи столь знаменитымъ, такъ поздно принялся за изученіе права, что вс думали, что онъ хочетъ быть повреннымъ уже на томъ свт. Не удивительно, что Эвдамидъ, сынъ Архидама, услышавши, какъ семидесятилтній Ксенократъ {406—314. Ученикъ Платона, стремившійся примирить теоріи своего учителя съ пиагорейскими, онъ отличался необыкновеннымъ безкорыстіемъ и самообладаніемъ, такъ что устоялъ даже противъ знаменитой Фрины. Посл Спевсиппа, онъ стоялъ во глав Академіи.— Архидамъ былъ современный ему царь Спартанскій.} споритъ о мудрости, серьезно спросилъ: — ‘Если этотъ старикъ еще только спорить и разсуждаетъ о мудрости, то когда-же онъ будетъ пользоваться ею’?

Іорикъ слушалъ моего отца съ большимъ вниманіемъ, къ самымъ страннымъ его причудамъ всегда какъ-то необъяснимо примшивалась своего рода приправа мудрости, и при самыхъ темныхъ затмніяхъ ему приходили иногда такія свтлыя мысли, что он почти изглаживали дурное впечатлніе.— Будьте осторожны, сударь, подражая ему.

Я убжденъ, Іорикъ, — продолжалъ мой отецъ, на-половину читая, на-половину разсуждая,— что существуетъ сверозападный проходъ въ интеллектуальный міръ, и что для души человка есть боле короткіе пути къ длу, снабжающіе ее тми познаніями, тмъ развитіемъ, которое мы пріобртаемъ въ теченіи столь долгаго времени.— Но увы! не черезъ каждое поле протекаетъ рка, не каждое орошается источникомъ,— не каждый ребенокъ, Іорикъ, иметъ родителей, которые могутъ указать ихъ ему.

— Все всецло зависитъ отъ вспомогательныхъ глаголовъ, мистеръ Іорикъ, прибавилъ, вполголоса, мой отецъ.

Если-бы Іорикъ наступилъ на Виргиліеву змю, онъ не имлъ-бы боле удивленнаго вида.— Я самъ пораженъ, вскричалъ мой отецъ, замчая это,— и я считаю это за величайшую бду, какая когда-либо постигала республику слова, что т. кому поручалось воспитаніе нашихъ дтей, чья обязанность была открыть ихъ умы, рано наполнить ихъ мыслями, чтобы было на что направить ихъ воображеніе, такъ мало пользовались при этомъ вспомогательными глаголами, — даже настолько, что кром Реймонда Луллія {1235—1315, уроженецъ острова Майорки. Весело проведя свою молодость, онъ 30-ти лтъ удалился въ монастырь, гд составилъ проэктъ обращенія мусульманъ съ помощью діалектики, для этого онъ придумалъ названное имъ великое искусство — искусство механическаго мышленія, разсужденія общими фразами обо всемъ.} и старшаго Пелегрини. который достигъ такого совершенства въ пользованіи ими, вмст съ своими общими мстами, что могъ въ нсколько уроковъ научить молодого человка съ успхомъ разсуждать на какую угодно тему, за или противъ,— говорить или писать все, что могло быть сказано или написано по данному вопросу, не вымарывая ни единаго слова, на удивленіе всмъ, кто его видлъ…— Я былъ-бы радъ, сказалъ Іорикъ, перебивая моего отца, если-бы вы научили меня понимать все это.— Это будетъ сдлано, сказалъ мой отецъ.

Самое большое, на что способно одинокое слово — это сильная метафора, но, по моему, въ большинств случаевъ мысль только проигрываетъ отъ этого, а отнюдь не выигрываетъ:— и, наконецъ, независимо отъ этого, — когда умъ воспользовался имъ такимъ образомъ, онъ ничего больше не можетъ извлечь изъ него:— умъ и мысль отдыхаютъ, пока не придетъ новая мысль, и такъ постоянно.

Вспомогательные-же служатъ именно тому, чтобы завести душу на самостоятельную переработку приносимыхъ ей матеріаловъ, и — благодаря способности къ движенію той великой машины, вокругъ которой они оборачиваются — открывать новые пути для изслдованія, заставлять каждую мысль порождать милліоны новыхъ мыслей.

Вы чрезвычайно возбуждаете мое любопытство, сказалъ Іорикъ.

Что касается меня, промолвилъ мой дядя Тоби, то я ужъ махнулъ на это рукой.— Датчане, ваша милость, стоявшіе при осад Лимерика съ лвой стороны, вс принадлежали къ вспомогательнымъ, замтилъ капралъ.— Да, Тримъ, но я понимаю, что вспомогательные, о которыхъ говоритъ мой братъ, совершенно другого рода.

— Въ самомъ дл? сказалъ мой отецъ, вставая.

ГЛАВА CLXI.

Мой отецъ прошелся разъ по комнат, — потомъ слъ и окончилъ главу.

Вспомогательные глаголы, которые важны для насъ здсь, слдующіе: есмь, былъ, имю, имлъ, длаю, длалъ, позволяю, долженъ, долженъ былъ, хочу, хотлъ, могу, могъ, обязанъ, былъ обязанъ, длывалъ, или имю обыкновеніе: — также, вс измненія ихъ въ зависимости отъ времени — настоящаго, прошедшаго, будущаго, — спряженіе вмст съ глаголомъ видть, или съ прибавленіемъ къ нимъ вопросовъ въ такомъ род.— Такъ-ли это? Было-ли это? Будетъ-ли это? Было-ли-бы это? Можетъ-ли это быть? Могло-ли-бы это быть?— Или съ этими-же вопросами, но въ отрицательной форм: — Не такъ-ли это? Не было-ли это? Не должно-ли это?..— или утвердительно: это есть, это было, это должно быть,— или хронологически:— Всегда-ли это было? Стало-ли это недавно? Какъ долго?— или гипотетично:— Если-бы это было, если-бы этого не было — что-бы воспослдовало?— Если-бы французы побили англичанъ?— Если-бы солнце вышло изъ зодіака?..

При правильномъ пользованіи ими и примненіи ихъ, въ которомъ должна упражняться память ребенка, — продолжалъ мой отецъ,— ни одна мысль, какъ-бы ни была она безплодна, не можетъ попасть въ мозгъ безъ того, чтобы не дать вывести изъ себя цлый складъ предположеній и заключеній.— Видлъ-ли ты когда-нибудь благо медвдя, вскричалъ мой отецъ, поворачивая голову къ Триму, который стоялъ за его стуломъ.— Нтъ, ваша милость, отвчалъ капралъ.— Но ты могъ-бы вести о немъ разговоръ, Тримъ, если-бы представилась надобность?— сказалъ мой отецъ.— Какъ-же это возможно, братъ, возразилъ мой дядя Тоби, если капралъ никогда такого не видлъ?— Это-то мн и нужно, отвтилъ мой отецъ, а возможность доказывается слдующимъ:

БЛЫЙ МЕДВДЬ! Прекрасно. Видлъ-ли я его когда-нибудь? Могъ-ли я когда-либо его видть? Увижу-ли я его когда-нибудь? Не долженъ-ли я былъ когда-нибудь видть его? И могу-ли я когда-нибудь его увидть? Жаль, что я не видлъ благо медвдя (ибо какъ-же мн представить его себ?)

Если-бы я увидлъ благо медвдя, что-бы я сказалъ? Если я никогда не увижу благо медвдя — что тогда?

Если я никогда не видлъ, не могу, не долженъ и не буду видть живого благо медвдя — то не видалъ-ли я хоть шкуру благо медвдя? Не видлъ-ли я когда-нибудь изображеніе его?— описаніе? Не видлъ-ли я его во сн?

Не видли-ли когда-нибудь благо медвдя мой отецъ, мать, дядя, тетя, братья или сестры? Что-бы они дали за это? Какъ-бы они поступили? Какъ поступилъ-бы блый медвдь? Дикій онъ? или ручной? страшный? косматый? гладкій?

— Стоитъ-ли видть благо медвдя?

— Нтъ-ли въ этомъ грха?

— Лучше-ли онъ чернаго?

ГЛАВА CLXII.

— Это не задержитъ насъ, сударь, и на дв минуты,— а такъ какъ мы прошли уже черезъ пять томовъ {По первоначальному изданію.} (присядьте, сударь, на эту коллекцію,— она все-таки лучше, чмъ ничего), то обратимся лишь посмотрть на пройденную нами мстность.

— Какая это пустыня! Какое счастье, что мы оба не погибли въ ней, не были растерзаны дикими зврями!

Думали-ли вы, сударь, что въ цломъ свт есть такое множество ословъ?— Какъ они разсматривали и разглядывали насъ, когда мы переходили черезъ ручеекъ на дн той маленькой долинки!— а когда мы взобрались на ту гору и какъ разъ скрывались изъ вида,— Боже мой! какой ревъ они подняли вс вмст!

— Скажи пожалуйста, пастухъ, кто хозяинъ всхъ этихъ ословъ?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— Успокой ихъ небо!— Что съ ними? Неужели ихъ никогда не чистятъ? Никогда не загоняютъ на зиму?— Они все ревутъ, все ревутъ, все ревутъ.— Ревите,— свтъ передъ вами сильно въ долгу,— еще громче — ничего, по правд, съ вами очень дурно обращаются.— Я торжественно объявляю, что, будь я оселъ, я ревлъ-бы въ G-sol-re-ut съ утра до самой ночи.

ГЛАВА CLXIII.

Заставивши проплясать своего медвдя, то впередъ, то назадъ, черезъ полдюжины страницъ, мой отецъ окончательно закрылъ свою книгу, и съ своего рода торжествомъ передалъ ее снова въ руки Трима, показавъ ему кивкомъ головы, чтобы онъ положилъ ее на письменный столъ, откуда взялъ.— Тристрамъ, сказалъ онъ, будетъ спрягать такимъ образомъ взадъ и впередъ каждое слово въ словар, — и вы видите, Іорикъ, что этимъ способомъ каждое слово обращается въ положеніе или предположеніе,— каждое положеніе и предположеніе порождаетъ предложенія, а каждое предложеніе иметъ свои слдствія и заключенія, изъ которыхъ каждое ведетъ мысль на новые пути сомннія и изученія.— Сила этой машины для развитія головы ребенка — неимоврна, прибавилъ мой отецъ.— Ея достаточно, братъ Шенди, вскричалъ мой дядя Тоби, чтобы разорвать ее на тысячу осколковъ.

Я полагаю,— сказалъ Іорикъ, съ улыбкой,— что именно благодаря этому (ибо, что-бы ни говорили логики, это не достаточно объясняется примненіямъ десяти категорій) знаменитый Винцентъ Квирино — въ числ многихъ другихъ удивительныхъ подвиговъ своего дтства, о которыхъ кардиналъ Бембо далъ свту такое точное повствованіе — могъ расклеить по общественнымъ училищамъ Рима (будучи всего лишь по восьмому году) цлыхъ четыре тысячи пятьсотъ шестьдесятъ различныхъ тезисовъ, по самымъ темнымъ вопросамъ самаго темнаго богословія,— и даже защищать и поддерживать ихъ такимъ образомъ, что онъ спуталъ и поставилъ втупикъ своихъ противниковъ.— Это еще что, вскричалъ мой отецъ, въ сравненіи съ тмъ, что разсказываютъ объ Альфонс Постат, который, почти на рукахъ у мамки, научился всмъ наукамъ и свободнымъ искусствамъ, хотя никто никогда ни одному изъ нихъ его не училъ?— А что мы скажемъ о великомъ Пейрескіус?— Это тотъ самый, вскричалъ мой дядя Тоби, о которомъ я какъ-то говорилъ теб, братъ Шенди, онъ прошелъ что-то около пятисотъ миль, считая отъ Парижа до Шевлинга и отъ Шевлинга обратно, для того только, чтобы посмотрть на парусную телжку Стевинуса.— Онъ былъ великій человкъ!— присовокупилъ мой дядя Тоби (подразумвая Стевинуса). Да, братъ Тоби, сказалъ мой отецъ (подразумвая Пейрескіуса): и онъ такъ быстро умножилъ свои взгляды, довелъ свои познанія до такого громаднаго объема, что — если врить одному анекдоту о немъ (а не поврить ему — значитъ подорвать вообще авторитетъ анекдотовъ) — когда ему было семь лтъ, его отецъ поручилъ всецло его заботливости воспитаніе младшаго брата, пятилтняго мальчика, съ удовлетвореніемъ всмъ его потребностямъ.— Былъ-ли отецъ такъ-же мудръ, какъ и сынъ?— спросилъ мой дядя Тоби.— Надо думать, что нтъ, сказалъ Іорикъ.— Но что вс эти, продолжалъ мой отецъ (впадая въ какое-то воодушевленіе) — что вс эти, въ сравненіи съ такими чудами дтства, какъ Гроцій, Шоппіусъ, Гейнсіусъ, Полиціанъ, Паскаль, Іосифъ Скалигеръ, Фердинандъ де-Кордуэ {Гуго Гроцій (1583—1646), голландецъ, знаменитый ученый, политикъ и юристъ, восьми лтъ онъ сталъ сочинять латинскіе стихи, одиннадцати поступилъ въ Лейденскій университетъ, а шестнадцати написалъ ученый комментарій на Satirikern Марціана Капеллы. Онъ оставилъ много извстныхъ до сихъ поръ трудовъ по исторіи (De antiquitate reipublicse Batavicae, Annales et historiae de rebus Belgicis, De origine gentium Americanaruin, и т. д.), праву (De jure belli ac pacis, Mare liberum) и богословію (De veritate religionis christianue), а также нсколько литературныхъ произведеній.

Гаспаръ Шоппъ (1576—1649), нмецкій ученый и филологъ, это была низкая и завистливая личность, и большая часть его сочиненій представляютъ изъ себя не полемику, а просто пасквили и на его современниковъ, и въ древнихъ, одинъ изъ нихъ, чрезвычайно дкій, направленъ, между прочимъ, противъ Скалигера. Измнивши протестантизму, Шоппъ (или Шоппіусъ, какъ онъ латинизировалъ свое имя) поселился въ Рим и самой низкой лестью заслужилъ себ милости папскаго двора.

Даніилъ Гейнсіусъ (1580—1665), голландецъ, ученикъ Скалигера, извстный филологъ и латинскій поэтъ, восемнадцати лтъ, онъ уже преподавалъ въ Лейден латинскій и греческій языки, не смотря на различныя выгодныя предложенія со стороны иностранныхъ правительствъ, онъ предпочелъ остаться въ своемъ отечеств, которое вознаградило его, назначивъ своимъ исторіографомъ. Его примчанія къ еокриту, Гезіоду, Аристотелю, Горацію, Теренцію, Овидію и на новый завтъ обличаютъ въ немъ одного изъ первыхъ филологовъ своего времени.

Анджело Амброджини Полиціано (1454—1494), извстный итальянскій гуманистъ, поэтъ и литераторъ, четырнадцати лтъ онъ написалъ стансы на турниръ, въ которомъ отличился Юліанъ Медичи, эта поэма въ 1200 строкъ, октавами — одна изъ лучшихъ на итальянскомъ язык. Не достигши тридцати лтъ, онъ открылъ курсъ греческой и латинской литературы и философіи, привлекавшій всегда множество слушателей.

Блезъ Паскаль (1623—1662), знаменитый французскій мыслитель, писатель и математикъ, двнадцати лтъ, онъ самъ открылъ геометрію до 32-й теоремы Эвклида, шестнадцати лтъ онъ написалъ трактатъ о коническихъ сченіяхъ и вскор посл придумалъ ариметическую машину для упрощенія выкладокъ, на устройство ея онъ потратилъ много силъ, и съ восемнадцатилтняго возраста здоровье его было уже совершенно расшатано. Онъ извстенъ многими открытіями въ области физики, въ литератур-же — Письмами къ Провинціалу, чрезвычайно остроумной сатирой на іезуитовъ, осужденной Римской куріей, его Мысли, собранныя по отдльнымъ лоскуткамъ и бглымъ замткамъ отрывки задуманнаго имъ сочиненія о христіанств, были изданы уже посл его смерти.

Іосифъ Скалигеръ (1540—1609), итальянецъ, отличавшійся не столько своими дарованіями, сколько ученостью и способностью къ труду, извстенъ какъ хронологъ и филологъ, авторъ примчаній къ Катуллу, Тибуллу, Проперцію, Цезарю — и другимъ. Онъ былъ профессоромъ философіи въ Женев и, поздне, въ Голландіи.}, и другіе,— изъ коихъ нкоторые въ девять лтъ, и даже раньше, оставили свои субстанціальныя формы и продолжали разсуждать безъ нихъ, другіе семи лтъ уже покончили съ классиками, восьми — писали трагедіи.— Фердинандъ де-Кордуэ въ девять лтъ былъ такъ уменъ, что думали даже, что въ немъ бсъ, а въ Венеціи онъ представилъ такія доказательства своего знанія и доброты, что монахи считали его не мене, какъ за Антихриста.— Другіе въ десять лтъ мастерски владли четырнадцатью языками, оканчивали свой курсъ риторики, поэтики, логики и этики въ одиннадцать, двнадцати издавали свои комментаріи къ Сервію и Марціану Капелл {Сервій — грамматикъ V-го вка, авторъ Комментаріевъ на Виргилія.

Марціанъ Капелла, латинскій грамматикъ V-го вка. Его Сатириконъ есть небольшая энциклопедія въ стихахъ и проз: первыя дв книги его заключаютъ аллегорическій романъ — Свадьба Филологіи съ Меркуріемъ, остальныя семь книгъ посвящены семи свободнымъ искусствамъ, стиль его теменъ и грубъ.}, тринадцати получали уже ученыя степени по философіи, праву и богословію.— Но вы забываете,— замтилъ Іорикъ, — еще великаго Липсія, который составилъ цлый трудъ {Nous aurions quelque intrt, says Baillet, de montrer qu’il n’а rien de ridicule s’il toit veritable, au moins dans le sens nigmatique que Nicius Erythrus a tch de lui donner. Cet autour dit que pour comprendre comme Lipee, il a p composer un ouvrage le premier jour de sa vie, il faut s’imaginer, que ce premier jour n’est pas celui de sa naissance charnelle, mais celui au quel il a commenc d’user de la raison, il veut que fait t l’ge de neuf ans, et il nous veut persuader que ne fut en cet ge, que Lipse fit un pome.— Le tour est ingnieux, аc. аc. (Примчаніе автора).} въ первый-же день своего рожденія.— Слдовало подтереть его,— промолвилъ мой дядя Тоби,— не говоря худого слова.

ГЛАВА CLXIV.

Когда припарка была готова, предразсудокъ приличія не во время запалъ въ совсть Сузанны, не позволяя ей держать свчу, пока докторъ Слопъ будетъ ее прикладывать: Слопъ не постарался смягчить настроеніе Сузанны,— и благодаря этому между ними возникла ссора.

— Ого!— сказалъ Слопъ, поглядывая съ подобающей смлостью въ лицо Сузанн, когда она отказалась помогать ему: такъ я, кажется, васъ знаю, сударыня.— Вы знаете меня, сударь, вскричала Сузанна, брезгливо мотнувъ головой — повидимому, не противъ его профессіи, а противъ самого доктора,— вы знаете меня!— еще разъ вскричала Сузанна.— Докторъ Слопъ тотчасъ-же сжалъ себ ноздри указательнымъ и большимъ пальцемъ,— при этомъ, гнвъ Сузанны готовъ былъ неудержимо вырваться наружу.— Это не правда, сказала Сузанна.— Ну, ну, госпожа Скромность, сказалъ Слопъ, не мало возгордясь успхомъ своего послдняго удара,— если вы не хотите держать свчу глядя, можете держать ее, закрывъ глаза.— Это ужь одно изъ вашихъ папистическихъ ухищреній, вскричала Сузанна.— И то лучше, молодая женщина, сказалъ Слопъ, подмигивая — чмъ совершенное отсутствіе хитрости (рубашки {Непереводимая игра словъ: it is better, than no shift at ail.— Shift означаетъ и хитрость, ухищреніе, и женскую рубашку.}).— Я васъ презираю, сударь,— закричала Сузанна, спуская ниже локтя рукавъ своей рубашки.

Было-бы почти невозможно двумъ лицамъ помогать другъ другу, при хирургическомъ случа, съ боле унылой искренностью.

Слопъ подхватилъ припарку:— Сузанна подхватила свчку.— Немного въ эту сторону, — сказалъ Слопъ.— Сузанна, глядя въ одну сторону, а подвигаясь въ другую, въ одну минуту подожгла парикъ доктора Слопа, а такъ какъ онъ былъ немного густъ, да притомъ еще засаленъ, то онъ сгорлъ, едва успвши хорошенько загорться.— Дерзкая распутница!— завопилъ Слопъ,— (ибо что такое страсть, какъ не дикій зврь) — дерзкая распутница,— воскликнулъ Слопъ, вскакивая на ноги съ припаркой въ рук.— Я никогда еще не была причиной разрушенія чьего нибудь носа, возразила Сузанна,— а это уже больше, чмъ вы можете сказать.— Разв?— вскричалъ Слопъ, бросая припарку ей въ лицо.— Да, да?— закричала Сузанна, возвращая ему его любезность тмъ, что оставалось въ кастрюл.

ГЛАВА CLXV.

Докторъ Слопъ съ Сузанной обмнялись въ гостинной взаимными одолженіями, и потомъ удалились въ кухню приготовлять для меня новую припарку, такъ какъ эта не удалась, а пока они занимались этимъ, мой отецъ ршилъ еще одинъ вопросъ, какъ вы увидите изъ слдующей главы.

ГЛАВА CLXVI.

Видите-ли, сказалъ мой отецъ, обращаясь столько-же къ моему дяд Тоби, какъ и къ Іорику, давно пора взять это молодое созданіе изъ женскихъ рукъ и поручить его особому воспитателю. Маркъ Антонинъ {Боле извстный подъ именемъ Марка Аврелія (121—180), римскій императоръ и философъ, видный послдователь стоической школы, его ‘Къ самому себ’, или ‘Мысли Марка Аврелія’ — этическія размышленія, приближающіяся къ христіанской морали.— Сынъ его, Коммодъ (161—192), былъ однимъ изъ самыхъ жестокихъ, кровожадныхъ и распутныхъ цезарей, онъ любилъ всякіе бои и самъ нердко появлялся на гладіаторской арен. Онъ былъ задушенъ однимъ атлетомъ, подговореннымъ его наложницей и приближенными.} назначилъ разомъ четырнадцать воспитателей для надзора за образованіемъ его сына, Коммода!— и по прошествіи шести недль онъ уже разжаловалъ пятерыхъ изъ нихъ.— Я прекрасно знаю, продолжалъ мой отецъ, что Коммодова мать была влюблена въ гладіатора во время его зачатія,— чмъ объясняются многія жестокости, которыя онъ позволялъ себ, будучи императоромъ,— но всеже я считаю, что т пять, которыхъ Антонинъ прогналъ, сдлали за это короткое время боле вреда характеру Коммода, чмъ остальные девять могли исправить въ теченіе всей своей жизни.

И такъ какъ я считаю особу, которая будетъ находиться при моемъ сын, за зеркало, въ которое онъ долженъ смотрться съ утра до ночи и по которому онъ долженъ поправлять свои взгляды, осанку, и, быть можетъ, самыя скрытыя чувства своего сердца,— то я бы желалъ, Іорикъ, имть его по возможности боле чистымъ во всхъ отношеніяхъ, подходящаго для того, чтобы сынъ мой въ него смотрлся.— Это все очень здраво, промолвилъ про себя мой дядя Тоби.

— Въ манерахъ, въ движеніяхъ тла и всхъ его частей,— продолжалъ мой отецъ,— въ поступкахъ и разговорахъ человка есть что-то такое, что даетъ понятіе о внутреннихъ качествахъ человка, и я ни мало не удивляюсь тому, что Григорій Назіанзинъ {Святой Григорій Назіанзинъ (328—389), дятельность его была посвящена, главнымъ образомъ, Малой Азіи, хотя одно время онъ былъ архіепископомъ Константинопольскимъ. Онъ былъ другомъ св. Василія Великаго, отвергнувшаго, подобно ему, милости Юліана. Въ числ оставленныхъ имъ трудовъ есть и ‘Обличеніе Юліана’.}, при вид поспшныхъ и неуклюжихъ движеній Юліана {Римскій императоръ Юліанъ, прозванный отступникомъ, въ молодости изучалъ философію,— между прочимъ, въ Аинахъ, вмст съ святымъ Василіемъ, предугадавшимъ дйствительно случившееся впослдствіи отреченіе его отъ христіанства, сдлавшись императоромъ, онъ сталъ проповдовать принципы стоической философіи и стремился, путемъ новыхъ аллегорическихъ толкованіи и надзора за жрецами, возродить павшее язычество, христіанъ онъ устранилъ отъ должностей и даже закрылъ для нихъ доступъ въ школы, хотя хотлъ казаться безпристрастнымъ — и разршилъ евреямъ возобновленіе Іерусалимскаго храма. Онъ жилъ съ 331 по 363 годъ.}, предсказалъ, что онъ когда-нибудь сдлается отступникомъ,— или что святой Амвросій {Св. Амвросій (340—397), епископъ Миланскій (или Медіозанскій), онъ ревностно боролся съ аріанствомъ, составилъ чинъ католической литургіи и трактатъ объ обязанностяхъ священниковъ, онъ отличался добротой и справедливостью и много поработалъ на пользу ввренной ему церкви.} выгналъ своего письмоводителя на улицу за неприличное движеніе головы, которая раскачивалась у него впередъ и назадъ, точно цпъ!— или что Демокритъ {Демокритъ Абдерскій, философъ V в. до P. X., заслужилъ своимъ разсужденіемъ о мір почетъ и удивленіе своихъ согражданъ, впрочемъ, поздне они стали считать его за помшаннаго. Міръ онъ объяснялъ при помощи атомистической теоріи, а его этическое міровоззрніе заслужило ему названіе смющагося философа.} узналъ въ Протагор {Протагоръ (489—420), первый и лучшій изъ греческихъ софистовъ былъ въ молодости носильщикомъ, посл уроковъ Демокрита, онъ самъ сталъ преподавателемъ риторики, поэтики и грамматики, при чемъ въ Аинахъ въ числ его слушателей былъ и Периклъ Онъ считалъ, что человкъ есть мра всего, и что поэтому вс вопросы о закон, нравственности, истин — совершенно относительны.} мудреца, видя, какъ онъ связывалъ хворостъ, загибая маленькіе прутики внутрь.— Есть тысячи незамтныхъ отверстій, продолжалъ мой отецъ, черезъ которыя проницательный глазъ прямо пробирается въ душу человка, и я прямо утверждаю, прибавилъ онъ, что и умный человкъ не можетъ даже положить, входя въ комнату, свою шляпу, или взять ее, уходя, безъ того, чтобы чмъ-нибудь себя не выдать.

По этимъ-то причинамъ, продожалъ мой отецъ, воспитатель, котораго я выберу, не будетъ ни шепелявить, ни косить глазами, ни моргать, ни громко разговаривать, ни смотрть жестокимъ или глупымъ,— ни кусать свои губы, ни скрежетать зубами, ни говорить въ носъ, ни ковырять его, ни сморкаться въ руку.

Онъ не будетъ ходить быстро, или медленно, не будетъ скрещивать руки — ибо это обличаетъ лность, ни позволятъ имъ висть къ низу — ибо это глупо, ни прятать ихъ въ карманы — ибо это безсмысленно.

Онъ не будетъ ни бить, ни щипать, ни щекотать, — ни грызть или рзать ногти, ни харкать, ни плевать, ни сопть, ни барабанить, въ обществ, руками или ногами: — ни (согласно Эразму) разговаривать съ кмъ-бы то ни было во время испусканія мочи, ни показывать на падаль или испражненія.— Ну, это ужь опять чепуха, промолвилъ про себя мой дядя Тоби.

Я хочу, продолжалъ мой отецъ, чтобы онъ былъ веселъ, face t, всегда въ дух, въ то-же время — благоразуменъ, прилеженъ къ длу, бодръ, сообразителенъ, остеръ, находчивъ, быстръ въ разршеніи сомнній и умозрительныхъ вопросовъ,— онъ будетъ уменъ, разсудителенъ и образованъ.— А почему-же не скроменъ, умренъ, кротокъ и добръ?— сказалъ Іорикъ.— А почему, вскричалъ мой дядя Тоби, несвободенъ, не щедръ, не благодтеленъ, не храбръ?— Онъ будетъ и таковъ, мой дорогой Тоби, отвтилъ мой отецъ, вставая и потрясая ему руку.— Въ такомъ случа, — братъ Шенди, продолжалъ мой дядя Тоби, поднимаясь со стула и откладывая свою трубку въ сторону, чтобы взять и вторую руку моего отца, — я униженно прошу позволенія отрекомендовать вамъ сына бднаго Лефевра,— (при этомъ предложеніи, слеза радости чистйшей воды заблистала на глазу моего дяди Тоби, а другая, пара ей, у капрала),— вы поймете причину, когда прочтете разсказъ про Лефевра.— И глупъ-же я былъ! я не могу даже припомнить (быть можетъ и вы тоже), не возвращаясь къ тому мсту, что именно помшало мн дать капралу возможность разсказать его своими словами,— но случай упущенъ — и я долженъ теперь разсказывать его самъ, своими.

ГЛАВА CLXVII.
ПОВСТЬ О ЛЕФЕВР.

Это было какъ-то лтомъ того года, когда Дендермондъ былъ взятъ союзниками, — то есть лтъ за семъ до перезда моего отца въ деревню, а столько-же, приблизительно, посл тайнаго отъзда моего дяди Тоби съ Тримомъ изъ городскаго дома моего отца, ради участія въ самыхъ видныхъ осадахъ лучшихъ укрпленныхъ городовъ Европы, — мой дядя Тоби сидлъ вечеромъ и ужиналъ, а Тримъ сидлъ позади его у маленькаго буфета, я говорю — сидлъ, ибо въ уваженіе раненаго колна Трима (причинявшаго ему, порою, невыносимую боль) мой дядя Тоби ни за что не позволялъ капралу стоять, когда онъ обдалъ или ужиналъ одинъ, однако, почтеніе, которымъ былъ проникнутъ бдняга по отношенію къ своему господину, было таково, что, съ подходящей артиллеріей, моему дяд Тоби легче было-бы взять самый Дендермопдъ, нежели одержать надъ нимъ побду по этому вопросу, и не разъ, когда мой дядя Тоби предполагалъ, что нога капрала отдыхаетъ, — онъ заставалъ его, оборачиваясь внезапно назадъ, стоящимъ у его стула съ видомъ самаго покорнаго уваженія.— Это порождало больше мелкихъ пререканій между ними, чмъ вс остальныя причины вмст взятыя, за двадцать пять лтъ: впрочемъ, это здсь ни къ чему относится,— зачмъ-же я объ немъ упоминаю? Спросите мое перо, оно управляетъ мною — не я имъ.

И такъ, однажды вечеромъ онъ сидлъ за ужиномъ, какъ вдругъ въ гостинную вошелъ хозяинъ маленькаго постоялаго двора на деревн, съ пустой фляжкой въ рукахъ, чтобы попросить стаканъ-другой Канарскаго вина.— Это для одного несчастнаго господина, кажется изъ арміи,— сказалъ постояльщикъ, — который заболлъ въ моемъ дом четыре дня тому назадъ, и съ тхъ поръ ни разу не поднималъ головы съ подушекъ и ничего не хотлъ отвдать до сей поры, когда ему захотлось вина съ тонкимъ кусочкомъ поджареннаго хлба.— Мн кажется, промолвилъ онъ, отнимая руку отъ лба, что это будетъ для меня хорошо.

Если-бы я не могъ его выпросить, занять, или купить,— присовокупилъ постояльщикъ,— я, кажется, былъ-бы готовъ украсть это для бднаго господина, — ему такъ плохо. Но я надюсь, все-таки, что Богъ дастъ ему поправиться, продолжалъ онъ, мы вс принимаемъ въ немъ участіе.

— Ты добрая душа — за это я ручаюсь, вскричалъ мой дядя Тоби: ты самъ выпьешь стаканъ Канарскаго за здоровье бднаго господина, и возьмешь съ собой пару бутылокъ для него, и скажешь ему, что я отъ души предлагаю ему ихъ, и цлую дюжину еще, лишь-бы только он принесли ему пользу.

Хотя я и убжденъ, что онъ сострадательнйшій человкъ. Тримъ,— сказалъ мой дядя Тоби, когда постояльщикъ закрылъ за собою дверь, — но я все-же не могу отдлаться отъ высокаго мннія о самомъ его постояльц. Въ немъ непремнно должно быть что-нибудь, выходящее изъ ряда обыкновеннаго, если онъ въ такое короткое время съумлъ такъ сильно расположить къ себ своего хозяина.— И всей его семьи, прибавилъ капралъ, ибо они вс о немъ заботятся.— Догони его, пожалуйста, Тримъ, сказалъ мой дядя Тоби, и спроси, не знаетъ-ли онъ его имя.

— Право, я его совершенно забылъ, сказалъ постояльщикъ, возвращаясь въ гостинную вмст съ капраломъ,— но я могу еще разъ спросить его сына.— Такъ у него есть сынъ съ собой?— сказалъ мой дядя Тоби.— Мальчикъ лтъ одиннадцати или двнадцати, отвчалъ постояльщикъ, — но бдняжка почти такъ-же мало лъ, какъ и его отецъ: онъ только и длаетъ, что плачетъ и убивается по немъ день и ночь. Вотъ ужь два дня, какъ онъ не отходитъ отъ постели.

Мой дядя Тоби положилъ ножикъ и вилку и отодвинулъ отъ себя тарелку, пока постояльщикъ сообщалъ свои свднія, Тримъ безъ приказанія принялъ ее, не говоря ни слова, а нсколько минутъ спустя принесъ ему его трубку и табакъ.

— Останься здсь минутку, сказалъ мой дядя Тоби.

Тримъ!— сказалъ мой дядя Тоби, посл того, какъ онъ зажегъ трубку и затянулся разъ двнадцать.— Тримъ подошелъ къ своему господину и отвсилъ ему поклонъ, — мой дядя Тоби продолжалъ курить, не говоря ни слова.— Капралъ!— сказалъ мой дядя Тоби.— Капралъ поклонился.— Мой дядя Тоби не продолжалъ дале, пока не докурилъ свою трубку.

Тримъ!— сказалъ мой дядя Тоби: мн пришла мысль,— такъ какъ ночь скверная, завернуться потепле въ плащъ и отправиться навстить этого бднаго господина.— Плащъ вашей милости не надвался ни разу, отвчалъ капралъ, съ самой ночи наканун того дня, когда ваша милость получили рану, когда мы стояли на часахъ въ траншеяхъ передъ воротами св. Николая, и, кром этого, ночь такая холодная и дождливая, что съ вашимъ плащемъ и сегодняшней погодой ваша милость догуляетесь еще до смерти, и непремнно вызовите боли въ пах.— Я тоже побаиваюсь этого, отвтилъ мой дядя Тоби,— но мои мысли не могутъ успокоиться посл того, что разсказалъ мн постояльщикъ. Я жалю, что такъ много узналъ объ этомъ дл, прибавилъ мой дядя Тоби, — или что не знаю о немъ боле. Какъ намъ достигнуть этого?— Поручите это, ваша милость, мн, промолвилъ капралъ. Я возьму свою шляпу и палку и пойду къ нимъ въ домъ на развдки — и буду дйствовать соотвтственно, а черезъ часъ я доставлю вашей милости полный отчетъ.— Хорошо, ты пойдешь, Тримъ,— сказалъ мой дядя Тоби: и вотъ теб шиллингъ, чтобы выпить вмст съ его слугой.— Я все изъ него выпытаю, сказалъ капралъ, закрывая дверь.

Мой дядя Тоби набилъ вторую трубку, и если-бы онъ не отклонялся по временамъ отъ этого вопроса, разсуждая, одинаково-ли хорошо имть куртину тенали прямой линіей, какъ и кривой — то можно было-бы сказать, что онъ, пока курилъ, во все время думалъ только о бдняг Лефевр и его мальчик.

ГЛАВА CLXVIII.
ПРОДОЛЖЕНІЕ ПОВСТИ О ЛЕФЕВР.

Мой дядя Тоби выколачивалъ уже пепелъ изъ третьей трубки, когда капралъ Тримъ вернулся съ постоялаго двора и представилъ слдующій отчетъ:

— Сначала я отчаялся,— сказалъ капралъ — принести вашей милости какія-бы то ни было свднія относительно бднаго больного лейтенанта.— Такъ онъ въ арміи? молвилъ мой дядя Тоби.— Да, сказалъ капралъ.— А въ какомъ полку? спросилъ мой дядя Тоби.— Я разскажу вашей милости все по порядку, какъ я это узналъ, отвчалъ капралъ. Въ такомъ случа, Тримъ, я набью еще разъ трубку, — сказалъ мой дядя Тоби,— и не буду перебивать тебя до конца, а потому, Тримъ, садись по-удобне на подоконник и начинай разсказъ сначала.— Капралъ отвсилъ свой постоянный поклонъ, который обыкновенно говорилъ такъ ясно, какъ только можетъ говорить поклонъ,— Ваша милость добры,— и потомъ слъ, куда ему было указано, и началъ моему дяд разсказъ опять сначала, почти въ тхъ-же самыхъ выраженіяхъ.

Сначала я отчаивался, сказалъ капралъ, въ возможности принести вашей милости какія-либо свднія о лейтенант и его сын,— ибо, когда я спросилъ, гд его слуга, отъ котораго я былъ увренъ узнать все, что можно было спросить,— (это правильная оговорка, Тримъ, сказалъ мой дядя Тоби) — то мн отвтили, ваша милость, что съ нимъ нтъ слуги, что онъ пріхалъ на постоялый наемными лошадьми, которыхъ онъ и отпустилъ на другой день посл прізда, увидвши, что онъ не въ состояніи хать дальше (должно быть, въ полкъ). Если мн будетъ лучше, мой милый, — сказалъ онъ, передавая сыну свой кошелекъ, чтобы тотъ заплатилъ кучеру,— то мы наймемъ лошадей отсюда.— Но увы! бдный господинъ никогда отсюда не удетъ, сказала мн хозяйка, ибо я всю ночь слышала смертнаго сторожа {Наскомое врод сверчка.}, а когда онъ умретъ, то и юноша, его сынъ, наврно умретъ съ нимъ тоже, ибо его сердце и теперь уже совершенно разбито.

Я слушалъ этотъ разсказъ, продолжалъ капралъ, когда юноша вошелъ въ кухню за тмъ ломтикомъ поджареннаго хлба, о которомъ говорилъ постояльщикъ:— да я самъ приготовлю его для моего отца, сказалъ юноша.— Позвольте, молодой человкъ, избавить васъ отъ этой заботы,— сказалъ я, вооружаясь для этого вилкой, и предлагая ему мой стулъ, чтобы онъ прислъ тмъ временемъ передъ огнемъ.— Мн кажется, сударь, сказалъ онъ очень скромно, что я самъ лучше могу угодить ему.— Я увренъ, сударь, сказалъ я, что гренокъ не покажется ихъ милости мене вкуснымъ, если онъ будетъ поджаренъ старымъ солдатомъ.— Юноша схватилъ меня за руку и тотчасъ же залился слезами.— Бдняжка! сказалъ мой дядя Тоби, онъ съ младенчества выросъ при арміи и имя солдата, Тримъ, звучало въ его ушахъ, какъ имя друга!— Я хотлъ-бы видть его здсь.

— Я никогда, въ самомъ длинномъ поход, не былъ такъ расположенъ обдать, сказалъ капралъ, какъ тутъ — поплакать съ нимъ вмст. Что это могло со мной быть, ваша милость?— Ничего на свт, Тримъ, — сказалъ мой дядя Тоби, сморкаясь,— какъ только то, что ты добрйшій малый.

— Подавая ему гренокъ, продолжалъ капралъ, я нашелъ нужнымъ сказать ему, что я слуга капитана Шенди, и что ваша милость (хоть и чужой) чрезвычайно заинтересованы въ его отц, и что если есть что-нибудь въ вашемъ дом или погреб.— (А также, ты могъ прибавить, и въ моемъ кошельк, сказалъ мой дядя Тоби), — чего онъ могъ-бы пожелать, то пусть онъ только требуетъ.— Онъ очень низко поклонился (конечно, вашей милости), но ничего не отвчалъ, ибо сердце его было переполнено, а потому онъ пошелъ на верхъ съ гренкомъ.— Я ручаюсь вамъ, мой милый, сказалъ я, открывая кухонную дверь,— вашъ отецъ еще выздороветъ. Замститель мистера Іорика курилъ трубку у кухоннаго очага, но онъ не сказалъ ни слова — ни хорошаго, ни дурного — для успокоенія юноши.— Я нашелъ, что это нехорошо, прибавилъ капралъ.— Я тоже такъ нахожу, сказалъ мой дядя Тоби.

— Посл того, какъ лейтенантъ выпилъ свой стаканъ Канарскаго и закусилъ гренкомъ, онъ почувствовалъ себя слегка оживленнымъ, и послалъ внизъ, на кухню, чтобы дать мн знать, что онъ будетъ радъ, если я минутъ черезъ десять взойду къ нему на верхъ.— Онъ, кажется, собирается молиться, сказалъ постояльщикъ, потому что у него на стул, около постели, лежала какая-то книга, и, закрывая дверь, я увидлъ, что его сынъ принесъ ему подушку.

— Я думалъ, мистеръ Тримъ, сказалъ священникъ, что вы, господа военные, никогда не молитесь.— Если бы я своими ушами не слышала прошлую ночь, какъ горячо молился этотъ бдный господинъ, я не поврила-бы этому, сказала постояльщица.— Врно-ли это? возразилъ священникъ.— Солдатъ, ваше преподобіе, молится (добровольно) не рже попа, и когда онъ сражается за своего короля, за свою собственную жизнь и за свою честь — у него больше основанія молиться Богу, чмъ у всего остального свта.— Это ты хорошо сказалъ, Тримъ, промолвилъ мой дядя Тоби.— Но когда солдатъ простоялъ двнадцать часовъ подрядъ въ транше, сказалъ я, по колни въ холодной вод,— или провелъ, сказалъ я, цлые мсяцы въ далекихъ и опасныхъ переходахъ,— сегодня, быть можетъ, тревожимый въ арьергард,— завтра самъ тревожащій другихъ,— то посылаемый куда-нибудь, то, вдругъ, отправляемый обратно,— сегодня проводя ночь на двор, подъ ружьемъ,— завтра холодая, съ окоченлыми членами, часто не имя даже соломы въ палатк, на которую онъ могъ-бы прилечь — тогда, ваше преподобіе, ему ужъ приходится молиться какъ и когда удастся.— Я полагаю, сказалъ я (ибо репутація арміи затрогивала меня), продолжалъ капралъ,— я полагаю, ваше преподобіе, сказалъ я, что когда у солдата найдется время для молитвы, — онъ молится не хуже попа, хотя и не съ тою важностью и лицемріемъ.— Вотъ этого не слдовало говорить, Тримъ, сказалъ мой дядя Тоби,— ибо одинъ Господь знаетъ, кто лицемръ и кто нтъ. На великомъ и всеобщемъ нашемъ смотру, капралъ, въ день судный (и не раньше), видно будетъ, кто исполнилъ свои обязанности на этомъ свт, и кто нтъ: и соотвтственно этому, Тримъ, и мы получимъ воздаяніе.— Я надюсь, что это будетъ такъ, сказалъ Тримъ.— Это сказано въ Писаніи, сказалъ мой дядя Тоби, и я завтра покажу это теб.— А тмъ временемъ, Тримъ, мы можемъ быть уврены, для нашего успокоенія, продолжалъ мой дядя Тоби, что Всемогущій Богъ настолько добрый и справедливый управитель міра, что, если мы только исполнили въ немъ свои обязанности — никто не станетъ и спрашивать, сдлали-ли мы это въ красныхъ мундирахъ или въ черныхъ кафтанахъ.— Надюсь, молвилъ Тримъ.— Однако, Тримъ, сказалъ мой дядя Тоби, продолжай свой разсказъ.

Когда я вошелъ въ комнату лейтенанта, по прошествіи назначенныхъ десяти минутъ, — продолжалъ капралъ.— онъ лежалъ въ постели, поддерживая голову рукою, упиравшеюся локтемъ въ подушку, возл которой лежалъ чистый блый батистовый носовой платокъ.— Юноша какъ разъ наклонялся, чтобы поднять подушку, на которой онъ, должно быть, стоялъ на колняхъ,— книга лежала на постели, и, поднимаясь, онъ поднялъ подушку одной рукой, а другую въ то же время протянулъ къ ней, чтобы принять ее оттуда.— Пусть она остается здсь, мой милый, сказалъ лейтенантъ.

Онъ не заговаривалъ со мною, пока я не подошелъ вплотную къ его постели.— Если вы слуга капитана Шенди, сказалъ онъ, то вы должны передать вашему господину мою благодарность, вмст съ признательностью моего маленькаго мальчика, за его вниманіе ко мн.— Если онъ былъ въ Левензовомъ полку… началъ лейтенантъ — я сказалъ ему, что ваша милость были въ немъ.— Тогда, сказалъ онъ, я прослужилъ съ нимъ три кампаніи во Фландріи и помню его,— но такъ какъ я не имлъ чести быть съ нимъ знакомымъ, то весьма вроятно, что онъ ничего обо мн не знаетъ.— Тмъ не мене, вы скажете ему, что тотъ, кого онъ обязалъ своею добротою — нкій Лефевръ, лейтенантъ въ Ангусовомъ полку, но онъ не знаетъ меня, повторилъ онъ, въ раздумьи,— быть можетъ онъ знаетъ мою исторію, прибавилъ онъ.— Пожалуйста, скажите капитану, что я тотъ прапорщикъ, чья жена была такъ ужасно убита ружейною пулею при Бред, когда она лежала въ моихъ объятіяхъ у меня въ палатк.— Я отлично помню этотъ случай, ваша милость, сказалъ я.— Въ самомъ дл? сказалъ онъ, утирая глаза платкомъ, каково-же это мн!— При этомъ, онъ досталъ съ своей груди маленькое кольцо, казавшееся привязаннымъ черною лентой къ его ше, и дважды поцловалъ его.— Вотъ, Билли, сказалъ онъ,— мальчикъ бросился черезъ комнату къ постели и, падая на колно, взялъ кольцо въ правую руку и тоже поцловалъ его,— потомъ онъ поцловалъ своего отца и слъ на кровать и заплакалъ.

Я боюсь, сказалъ мой дядя Тоби, глубоко вздыхая,— я боюсь, Тримъ, что не засну.

Ваша милость слишкомъ озабочены, отвчалъ капралъ.— Не налить-ли мн вашей милости стаканъ Канарскаго къ трубк?— Пожалуйста, Тримъ, сказалъ мой дядя Тоби.

Я помню случай съ прапорщикомъ и его женой, сказалъ мой дядя Тоби, снова вздыхая,— а также одно обстоятельство, о которомъ умолчала его скромность,— въ особенности хорошо я помню, что и ему и ей почему-то (не помню почему именно) чрезвычайно соболзновалъ весь полкъ,— но кончай свой разсказъ.— Онъ уже конченъ, сказалъ капралъ, — ибо я не въ состояніи былъ оставаться дольше, и пожелалъ его милости спокойной ночи.— Молодой Лефевръ всталъ съ кровати и проводилъ меня съ лстницы, пока мы сходили съ нея, онъ разсказалъ мн, что они пріхали изъ Ирландіи, и находятся на пути слдованія къ соединенію съ полкомъ во Фландріи.— Но увы! сказалъ капралъ, лейтенантъ прошелъ уже послдній день своего похода!— Что-же станется тогда съ его бднымъ мальчикомъ? вскричалъ мой дядя Тоби.

ГЛАВА CLXIX.
ПРОДОЛЖЕНІЕ ПОВСТИ О ЛЕФЕВР.

Это служить къ вчной чести моего дяди Тоби,— хотя я упоминаю объ этомъ только для тхъ, кто, попадаясь между требованіями естественнаго и положительнаго права, не могутъ ршить, въ какую сторону имъ склониться — что, не смотря на то, что онъ былъ поглощенъ въ то время продолженіемъ осады Дендермонда, параллельно съ союзниками, дйствовавшими съ такой энергіей, что они едва давали ему время пообдать — что, не смотря на все это, онъ оставилъ Девдермондъ (хотя онъ уже устроилъ ложементъ въ контрэскарп), и направилъ вс свои мысли къ частнымъ невзгодамъ въ постояломъ, онъ только приказалъ запереть садовую калитку — чмъ, такъ сказать, обратилъ осаду Дендермонда въ блокаду — и, затмъ, предоставилъ Дендермондъ своей участи — быть освобожденнымъ французскимъ королемъ, или нтъ — какъ французскому королю заблагоразсудится — самъ-же онъ думалъ только о томъ, какъ-бы облегчить положеніе несчастнаго лейтенанта и его сына.

— Благое Существо, которое служитъ другомъ бездружнымъ, вознаградитъ тебя за это.

Ты не довелъ дла до конца, сказалъ мой дядя Тоби капралу, когда тотъ укладывалъ его въ постель — и я скажу теб въ чемъ, Тримъ:— во-первыхъ, когда ты предлагалъ Лефевру мои услуги (зная, что и болзнь и путешествіе дорого стоютъ, и что онъ лишь бдный лейтенантъ, обязанный содержать изъ своего жалованья не только себя, но еще и сына), ты не предложилъ ему моего кошелька,— ибо ты знаешь, Тримъ, что если-бы онъ былъ въ нужд, я такъ-же охотно предоставилъ его ему, какъ и самому себ.— Ваша милость знаетъ, сказалъ капралъ,— у меня не было на этотъ счетъ приказаній.— Правда, молвилъ мой дядя Тоби,— ты поступилъ совершенно правильно, Тримъ, какъ солдатъ,— но, конечно, очень дурно, какъ человкъ.

Во вторыхъ, хотя и тутъ ты можешь привести то же извиненіе,— продолжалъ мой дядя Тоби,— когда ты предлагалъ ему все, что есть въ моемъ дом, ты долженъ былъ предложить ему и самый домъ мой.— Больному собрату-офицеру слдуетъ предоставить самое лучшее помщеніе, Тримъ, а еслибы мы имли его при себ, мы могли-бы ухаживать и слдить за нимъ. Ты самъ, Тримъ, отличная нянька — такъ что при твоемъ уход за нимъ, съ помощью старухи и его сына, и моей тоже, мы скоро могли-бы починить его и опять поставить на ноги.

— Черезъ недли дв или три, прибавилъ мой дядя Тоби, улыбаясь, — онъ уже могъ бы маршировать.— Онъ никогда ужь не будетъ маршировать на этомъ свт, ваша милость, возразилъ капралъ.— Онъ будетъ ходить, сказалъ мой дядя Тоби, вставая съ края своей постели, съ одной ногой уже безъ башмака.— Извините, ваша милость, сказалъ капралъ,— но онъ пойдетъ разв только въ могилу.— Онъ пойдетъ, вскричалъ мой дядя Тоби, притопывая ногой, которая еще была обута, но не подвигаясь впередъ ни на вершокъ: онъ пойдетъ къ своему полку.— Онъ не выдержитъ этого, возразилъ капралъ.— Его будутъ поддерживать, сказалъ мой дядя Тоби.— Онъ все-таки свалится въ конц концовъ, сказалъ капралъ,— и тогда, что станется съ его мальчикомъ?— Онъ не свалится, сказалъ мой дядя Тоби увренно.— Увы! чтобы мы ни длали для него, сказалъ Тримъ, настаивая на своемъ,— бдняга умретъ.— Онъ не умретъ, клянусь Богомъ, вскричалъ мой дядя Тоби.

— Духъ обвиненія, взлетвшій съ этой клятвой въ небесную канцелярію, покраснлъ, передавая ее,— и регистрирующій ангелъ, записывая ее, уронилъ слезу на это слово, и смылъ его на вки.

ГЛАВА CLXX.

— Мой дядя Тоби подошелъ къ своему столу,— положилъ кошелекъ въ карманъ штановъ, и, приказавши капралу утромъ рано пойти за докторомъ — легъ въ постель и заснулъ.

ГЛАВА CLXXI.
ПРОДОЛЖЕНІЕ ПОВСТИ О ЛЕФЕВР.

На слдующее утро, солнце ярко блистало для глазъ каждаго въ деревн, кром Лефевра и его огорченнаго сына, рука смерти тяжело давила его вжды, колесо у цистерны едва описало свой кругъ, — какъ мой дядя Тоби, вставшій часомъ раньше своего обычнаго времени, вошелъ въ комнату лейтенанта, и, безъ предисловія или апологіи, услся въ кресло около его постели, и, независимо отъ какихъ-бы то ни было порядковъ или обычаевъ, отдернулъ пологъ съ такимъ жестомъ, какъ это сдлалъ-бы старый другъ и собратъ по оружію, — и спросилъ его о здоровьи: какъ онъ спалъ ночью, чмъ онъ страдалъ, гд чувствовалъ боль, — и о томъ, чмъ онъ могъ бы помочь ему,— и, не давая ему времени отвчать на вс эти разспросы, онъ продолжалъ, передавая ему маленькій планъ, который онъ составилъ вмст съ капраломъ наканун ночью.

— Вы сейчасъ переселитесь домой, ко мн, Лефевръ,— говорилъ мой дядя Тоби,— и мы пошлемъ за докторомъ, чтобы узнать, въ чемъ дло,— будетъ у насъ и аптекарь,— а капралъ будетъ вашей нянькой, — а я, Лефевръ, буду вашимъ слугой.

Мой дядя Тоби былъ проникнутъ такой откровенностью — представлявшей не слдствіе, а причину его безцеремонности — что, благодаря ей, вы сразу проникали въ его душу и убждались въ доброт его натуры. Притомъ-же и въ его взгляд, и въ голос, и въ манер, взятыхъ вмст, было что-то такое, что постоянно звало несчастныхъ придти къ нему подъ защиту, такъ что мой дядя Тоби еще на половину не кончилъ свои предложенія отцу, какъ сынъ уже незамтно прижался къ его колнямъ, схватилъ его за грудь кафтана и тащилъ къ себ.— Кровь и силы Лефевра, охладвшія и останавливавшіяся внутри его и отступавшія къ послдней цитадели — сердцу, снова окрпли, — глаза его на мгновеніе прояснились, и онъ поднялъ на лицо моего дяди Тоби горячій взоръ, который посл перевелъ на своего мальчика,— и эта связь, какъ ни была она слаба, никогда не разорвалась.

Природа тотчасъ-же опять ослабла: глаза заволоклись туманомъ, пульсъ заколебался — остановился,— возобновился,— задрожалъ,— снова остановился,— двинулся,— остановился.— Продолжать-ли мн?— Нтъ.

ГЛАВА CLXXII.

Я съ такимъ нетерпніемъ стремлюсь къ моей собственной исторіи, что разскажу въ очень немногихъ словахъ въ слдующей глав то, что еще остается разсказать о молодомъ Лефевр — именно, событія отъ этого поворота въ его судьб до той поры, когда мой дядя Тоби рекомендовалъ его въ наставники мн.— Къ этой глав необходимо прибавить еще — слдующее:

Что мой дядя Тоби, ведя молодого Лефевра за руку, сопровождалъ бднаго лейтенанта, въ качеств перваго плакальщика, въ могилу.

Что губернаторъ Дендермонда оказалъ его останкамъ вс воинскія почести,— Іорикъ-же, чтобы не отстать отъ него,— духовныя, ибо онъ похоронилъ его въ своей церкви.— Также явствуетъ, что онъ произнесъ надъ нимъ надгробное слово.— Я говорю явствуетъ, потому что у Іорика была привычка — общая, я думаю всмъ лицамъ его профессіи — записывать на первомъ листк каждой составленной имъ проповди время, мсто и поводъ ея произнесенія, къ этому онъ всегда прибавлялъ какое-нибудь краткое замчаніе или сужденіе о самой проповди — обыкновенно не особенно для нея лестное.— Напримръ: ‘эта проповдь объ избраніи еврейскаго народа — мн вовсе не нравится, хотя я и сознаюсь, что въ ней пропасть разнороднаго знанія,— но все оно ужасно обыденно и очень неумло склеено вмст.— Вообще, это довольно неумлое произведеніе. Что у меня было въ голов, когда я писалъ ее’.

— N.B. ‘Превосходство этого текста заключается въ томъ, что онъ подходитъ къ какой угодно проповди,— этой проповди — что она подходитъ къ какому угодно тексту’.

— ‘За эту проповдь я буду повшенъ,— ибо я укралъ большую часть ея. Докторъ Пайдагюнесъ изобличилъ меня. *** Поручить вору ловить вора’.

Съ пол-дюжины носятъ надпись такъ-себ — и ничего больше, пара — Moderato, хотя можно спокойно думать, что об эти надписи означаютъ приблизительно одно и то же — во-первыхъ потому, что такъ можно заключить на основаніи итальянскаго словаря Альтіери, въ особенности-же благодаря авторитету обрывка зеленаго ремешка, происшедшаго, повидимому, отъ расплетенія Іорикова бича, которымъ онъ и связалъ крпко на-крпко въ отдльную пачку дв проповди, помченныя Moderato вмст съ полу-дюжиной такъ-себ.

Такое предположеніе встрчается лишь съ однимъ затрудненіемъ, именно — moderat’ы въ пять разъ лучше такъ-себ, показываютъ вдесятеро больше знанія человческаго сердца,— проникнуты въ семьдесятъ разъ большимъ остроуміемъ и оживленіемъ, — и (чтобы послдовательно подниматься въ моей прогрессіи) выказываютъ въ тысячу разъ больше даровитости,— наконецъ, въ завершеніе всего, он безконечно боле занимательны, нежели связанныя съ ними вмст,— поэтому, когда драматическія проповди Іорика будутъ предложены свту, изо всхъ такъ-себ я допущу въ этотъ сборникъ только одну, тогда какъ я ршусь напечатать об moderate безъ малйшаго колебанія.

Что разумлъ Іорикъ подъ словами lentarnen te, tenu te, grave и, иногда, adagio, въ примненіи къ богословскимъ сочиненіямъ, которыми онъ охарактеризовалъ нкоторыя изъ этихъ проповдей, я не смю даже пытаться опредлить.— Я былъ еще боле озадаченъ, нашедши на одной a l’octava al ta! на обертк другой: Con strepito, на третьей — Scicilliana, на четвертой: Alla capella, — Con Parсо на этой, Senza l’arco на той. Я знаю только, что это музыкальные термины, имющіе извстное значеніе, а такъ какъ онъ былъ человкъ музыкальный, то я и не сомнваюсь, что, примняя къ своимъ произведеніямъ эти странныя метафоры, онъ очень ясно запечатлвалъ въ своемъ представленіи (какъ-бы мало не говорили он воображенію другого) ихъ отличительныя черты.

Между этими, находится и та именно проповдь, которая незамтно завлекла меня въ это отступленіе — надгробная рчь надъ бднымъ Лефевромъ, очень порядочно переписанная, какъ-бы съ поспшно набросаннаго оригинала.— Я тмъ боле обращаю на нее вниманіе, что она, повидимому, была его любимымъ твореніемъ.— Тема ея — смертность, она перевязана вдоль и поперекъ, и потомъ свернута въ трубочку и закручена въ пол-листа грязной синей бумаги, служившей, повидимому, раньше покрышкой — я нсколько сомнваюсь, чтобы эти признаки уничиженія были принесены умышленно,— ибо въ конц проповди (но не въ начал ея), противно своему способу отношенія къ остальнымъ, онъ надписалъ:

БРАВО!

— Правда, не особенно вызывающимъ образомъ,— ибо написано оно по крайней мр на два съ половиной вершка ниже конца послдней строчки проповди, на самомъ краю страницы, въ томъ правомъ уголк ея, который, какъ вы знаете, обыкновенно закрывается большимъ пальцемъ, — и, надо отдать справедливость, написано оно, кром того, вороньимъ перомъ такъ слабо, мелкимъ итальянскимъ почеркомъ, что едва привлекаетъ глазъ къ тому мсту, независимо даже отъ того, покрыто оно пальцемъ или нтъ,— такъ что способъ, какимъ это сдлано, на половину извиняетъ его, кром того, будучи написано чрезвычайно жидкимъ черниломъ, разведеннымъ почти до степени воды, — оно скоре напоминаетъ ritratto тни Тщеславія, нежели самого Тщеславія,— если можно вообще говорить о немъ,— оно боле напоминаетъ проходящую мысль мимолетнаго одобренія, тайно зародившуюся мысль въ душ автора, нежели грубое проявленіе его, дерзко навязываемое свту.

Я понимаю, что, не смотря на вс эти смягчающія обстоятельства, я все же не оказываю большой услуги репутаціи Іорика, какъ скромнаго человка, печатая это,— но вдь и у всхъ людей есть свои слабости! и что еще боле умаляетъ ее, и даже почти стираетъ совершенно — это, что слово было вычеркнуто впослдствіи (какъ видно по различному цвту чернилъ) пронзающей его насквозь чертой — какъ будто-бы онъ взялъ его назадъ, или устыдился раньше составленнаго о ней мннія.

Эти краткія характеристики его проповдей всегда — за исключеніемъ этого единственнаго случая — надписывались на первомъ листк проповди, служившемъ ей обложкой, — и часто на внутренней сторон его, прилегающей къ тексту,— въ конц же своей рчи — распространявшейся, быть можетъ, страницъ на пять или на шесть, а иногда, можетъ быть, и на двадцать — онъ обыкновенно пускался въ далекія, и, притомъ, очень рьяныя отклоненія, словно онъ кидался на случай обрушиться на порокъ съ большой игривостью, чмъ того позволяетъ строгость церковной каедры.— Они хотя и представляютъ безпорядочныя, партизанскія нападенія, а все же являются союзниками на сторон добродтели.— И такъ, Мингеръ Ван-дер-Блондердондергьюденстронкъ, скажите мн, отчего бы ихъ не напечатать вмст.

ГЛАВА CLXXIII.

Когда мой дядя Тоби обратилъ все въ деньги и покончилъ всякіе счеты между уполномоченнымъ отъ полка и Лефевромъ, и между Лефевромъ и всмъ человчествомъ, въ его рукахъ остался лишь старый полковой камзолъ и шпага,— такъ что мой дядя Тоби почти — или даже совсмъ — не встртилъ со стороны свта препятствій къ принятію на себя управленія его длами. Камзолъ мой дядя Тоби отдалъ капралу.— Носи его, Тримъ, сказалъ мой дядя Тоби, пока онъ будетъ держаться на плечахъ, въ память бднаго лейтенанта.— А это, сказалъ мой дядя Тоби, беря шпагу въ руку и вынимая ее, при этихъ словахъ, изъ ноженъ — это, Лефевръ, я приберегу для тебя,— это все состояніе, продолжалъ мой дядя Тоби, вшая ее на крючекъ и указывая на нее,— все состояніе, дорогой мой Лефевръ, какое оставилъ теб Господь, но если онъ далъ теб сердце, способное борьбою проложить себ дорогу въ свт — и если ты будешь поступать, какъ честный человкъ — то большаго и не надо.

Какъ только мой дядя Тоби положилъ основаніе его образованію и научилъ его вписывать правильный многоугольникъ въ кругъ, онъ отправилъ его въ общественную школу, гд онъ оставался — за исключеніемъ праздниковъ Пятидесятницы и Рождества, въ которые за нимъ аккуратно посылался капралъ — до весны семнадцатаго года, въ это время, разсказы о томъ, что императоръ послалъ противъ Турокъ армію въ Венгрію, зажгли искру воинскаго огня въ его груди: онъ поспшилъ бросить Латынь и Греческій и, бросившись передъ моимъ дядей Тоби на колна, попросилъ шпагу своего отца, вмст съ позволеніемъ дяди Тоби отправиться попытать счастья у Евгенія {Принцъ Евгеній Савойскій (1663—1736) былъ однимъ изъ замчательнйшихъ полководцевъ конца XVII и начала XVIII вка. Получивъ отказъ отъ Людовика XIV, не пожелавшаго принять его въ свою армію, онъ оставилъ Францію и поступилъ на службу Австріи, гд отличался въ войнахъ съ Турками и Французами, такъ что даже получилъ отъ Людовика XIV предложеніе маршальскаго жезла, отъ котораго онъ самъ, на этотъ разъ, отказался (1691). Въ 1717 г. онъ одержалъ надъ Турками побду при Блград.}.— Дважды забывалъ мой дядя Тоби свою рану и восклицалъ: Лефевръ, я пойду съ тобой, и ты будешь сражаться около меня!— и дважды хватался рукою за пахъ, съ грустью и огорченіемъ опуская голову.

Мой дядя Тоби снялъ шпагу съ крючка, на которомъ она висла, нетронутая съ самой службы лейтенанта, и передалъ капралу для приданія ей блеска, онъ задержалъ Лефевра на дв недли, чтобы снарядить его,— и вручилъ ему шпагу. Если ты храбръ, Лефевръ, сказалъ мой дядя Тоби,— она не измнитъ теб,— но счастье, сказалъ онъ (задумавшись на минуту),— счастье можетъ… И если оно теб измнитъ, продолжалъ мой дядя Тоби, обнимая его, вернись опять ко мн, Лефевръ, и мы направимъ тебя по другому пути.

Величайшая обида не могла лечь большею тяжестью на сердце Лефевра, чмъ отеческая нжность моего дяди Тоби, онъ разстался съ нимъ, какъ лучшій изъ сыновей можетъ разставаться съ лучшимъ изъ отцовъ: оба проливали слезы,— цлуя же его въ послдній разъ, мой дядя Тоби положилъ ему въ руку шестьдесятъ золотыхъ, завязанныхъ въ старый кошелекъ его отца, въ которомъ было еще кольцо его матери, и призвалъ на него благословеніе Божіе.

ГЛАВА CLXXIV.

Лефевръ подосплъ въ императорскую армію какъ разъ во время для того, чтобы испробовать, въ пораженіи Турокъ при Блград, изъ чего сдлана его шпага, но съ этой минуты его преслдовалъ цлый рядъ незаслуженныхъ неудачъ, слдовавшихъ за нимъ по пятамъ въ теченіи цлыхъ четырехъ лтъ. Онъ выдерживалъ эти удары до конца, пока въ Марсели не застигла его болзнь, отсюда онъ написалъ моему дяд Тоби, что онъ потерялъ время, труды, здоровье, словомъ, все, кром своей шпаги, — и ожидаетъ отплытія перваго корабля, чтобы вернуться къ нему.

Такъ какъ это письмо было получено недль за шесть до Сузанниной неудачи, то Лефевра ожидали ежечасно, и мысль о немъ преобладала у моего дяди Тоби въ то время, когда мой отецъ давалъ ему и Іорику описаніе того, какого рода человка онъ избралъ-бы мн въ наставники: но такъ какъ сначала мой отецъ показался дяд Тоби нсколько прихотливымъ въ требуемыхъ имъ совершенствахъ, то онъ и воздерживался отъ упоминанія имени Лефевра до тхъ поръ, пока, благодаря вмшательству Іорика, характеристика неожиданно свелась къ мягкости, благородству и доброт, тогда образъ Лефевра и его участь такъ сильно запечатллись у моего дяди Тоби, что онъ мгновенно всталъ со своего стула, и,— откладывая въ сторону свою трубку, чтобы взять моего отца за руки.— Братъ Шенди — сказалъ онъ — я прошу позволенія рекомендовать теб сына Лефевра.— Я умоляю васъ объ этомъ, присовокупилъ Іорикъ.— У него доброе сердце, сказалъ мой дядя Тоби.— И храброе, ваша милость, сказалъ капралъ.

Лучшія сердца, Тримъ, всегда и храбрйшія, замтилъ мой дядя Тоби.— А первые трусы въ нашемъ полку, ваша милость, были и первыми въ немъ мерзавцами.— Вотъ сержантъ Кемберъ и юнкеръ…

Мы поговоримъ о нихъ въ другой разъ, сказалъ мой отецъ.

ГЛАВА CLXXV.

Какой это былъ-бы веселый и радостный свтъ, ваши милости, если бы не безвыходный лабиринтъ долговъ, заботъ, бдствій, нужды, горя, недовольства, тоски, крупныхъ неудачъ, обмановъ и лжи!

Докторъ Слопъ, какъ — сынъ, какъ назвалъ его за это мой отецъ, унизилъ меня до смерти и раздулъ неудачу съ Сузанной въ десять тысячъ разъ большихъ размровъ, чмъ было на то основанія, поэтому, по прошествіи недли, или даже меньше, было у всхъ на устахъ, бдный маленькій Шенди. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . совершенно:— а молва, любящая все удваивать, дня черезъ три еще положительно клялась, что видла это своими глазами,— и весь свтъ, какъ водится, врилъ ея утвержденіямъ, ‘что окошко въ дтской не только. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . но . . . . . и . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . тоже’.

Еслибы свтъ могъ разсматриваться какъ юридическое лицо, мой отецъ прямо подалъ-бы на него жалобу и достаточно наказалъ-бы его, нападать же за это на отдльныя лица — изъ которыхъ каждое упоминало объ этомъ случа съ величайшимъ сожалніемъ, какое только можно вообразить — было-бы равносильнымъ тому, что броситься въ лицо своимъ лучшимъ друзьямъ,— съ другой стороны, однако, обойти молву молчаніемъ — значило бы открыто признать ея истинность — по крайней мр, для половины свта, затять же суматоху ради опроверженія ея — было-бы только сильне убдить другую половину въ ея достоврности.

— Былъ-ли когда нибудь бдный чортъ-помщикъ въ такомъ затрудненіи?— воскликнулъ мой отецъ.

— Я показалъ бы его публично на базарномъ перекрестк, сказалъ мой дядя Тоби.

Это не поможетъ, сказалъ мой отецъ.

ГЛАВА CLXXVI.

Что-бы свтъ ни говорилъ,— промолвилъ мой отецъ, а я все-таки надну ему панталоны.

ГЛАВА CLXXVII.

Есть тысячи ршеній, сударь, и въ церкви, и въ государств, такъ-же, какъ и въ разныхъ длахъ боле частнаго характера, сударыня,— которыя, не смотря на то, что положительно кажется, какъ будто они приняты и приведены въ исполненіе поспшно, взбалмошно, необдуманно, однако являются (какъ мы убдились-бы сами, если-бы могли проникнуть во внутреннія комнаты или спрятаться за занавской) взвшенными, оцненными и разсчитанными,— обсужденными, продуманными, предусмотрнными и осмотрнными со всхъ сторонъ съ такимъ спокойствіемъ, что сама Богиня Спокойствія (я не берусь доказать ея существованіе) не могла-бы пожелать или доставить большаго.

Таково было и ршеніе моего отца одть мн панталоны, ибо, хотя оно и было выражено сразу — въ какомъ-то порыв презрнія и пренебреженія человчествомъ, — однако еще за мсяцъ передъ тмъ были обсужены вс pro и contra этого вопроса, о которомъ мой отецъ весьма обстоятельно совщался съ моей матерью въ двухъ послдовательныхъ lits de justice, предпринятыхъ моимъ отцомъ спеціально съ этой цлью. Я объясню сущность этихъ lits de justice въ слдующей глав, а въ глав, слдующей за той, сударыня, вы спрячетесь со мной за занавску, чтобы послушать, какимъ образомъ мой отецъ и моя мать разсуждали между собою по длу о панталонахъ,— это дастъ вамъ возможность составить себ понятіе о томъ, какъ они разсуждали о мене важныхъ длахъ.

ГЛАВА CLXXVIII.

Древніе Готы Германіи, первоначально поселившіеся въ стран между Вислой и Одеромъ (ученый Клюверій {Филиппъ Клюверъ (1580—1623), нмецкій географъ, авторъ нсколькихъ сочиненій, отличающихся оригинальными и зачастую смлыми предположеніями. Главныя его произведенія — Germania antique, Sicilia antique, Italia antique, Introductio in universum geographiain.} не допускаетъ относительно этого никакихъ сомнній), и впослдствіи ассимилировавшіе себ Геруловъ, Бугіанъ и нкоторыя племена Вандаловъ — вс придерживались мудраго обычая обсуждать каждый вопросъ, имющій значеніе для государства, дважды, — именно, разъ въ пьяномъ вид, и разъ въ трезвомъ.— Въ пьяномъ, — дабы ршенія ихъ не были лишены энергіи, — а въ трезвомъ, чтобы они не лишены были обдуманности.

Мой отецъ, какъ неисправимый водопіецъ, долго ломалъ себ голову, чуть не до смерти, чтобы придумать, чмъ замнить это и извлечь изъ этого ту пользу, какую онъ привыкъ извлекать изъ всего, что длали или говорили древніе, только на седьмомъ году своего супружества, посл тысячи безплодныхъ попытокъ и измышленій, онъ попалъ на средство, отвчающее той-же цли, — именно, когда требовалось разршить какой-нибудь трудный и знаменательный семейный вопросъ, который надо было обсуждать съ большой трезвостью и большимъ оживленіемъ, — онъ назначалъ и оставлялъ первую воскресную ночь въ мсяцъ, вмст съ непосредственно ей предшествующей субботней, для того, чтобы разсудить о немъ въ кровати, съ моей матерью, благодаря этому, сударь, если вы поразмыслите сами. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Ихъ-то мой отецъ и называлъ, довольно остроумно, своими lits de justice,— ибо изъ двухъ различныхъ мнній, порождавшихся въ этихъ двухъ различныхъ настроеніяхъ, обыкновенно находилось среднее, также удовлетворявшее требованіямъ разума, какъ если-бы онъ сто разъ напился и протрезвился.

Не скрою отъ свта, что это одинаково помогаетъ и при литературныхъ разсужденіяхъ, какъ пири военныхъ или супружескихъ, но только не каждый авторъ можетъ испробовать это средство, по примру Готовъ и Вандаловъ, — если-же онъ и сможетъ, то это не всегда окажется для него здорово, длать-же это такъ, какъ длалъ мой отецъ, во всякомъ случа, полезно было для души.

Я поступаю такъ:—

Вс щекотливыя и тонкія разсужденія (которыхъ, знаетъ небо, даже слишкомъ много въ этой книг), — гд я вижу, что не могу подвинуться на шагъ безъ опасности навлечь ихъ милости или ихъ преподобія на свою шею — я пишу на-половину сытымъ, на-половину на-тощакъ,— или цликомъ напишу ихъ сытымъ, и стану поправлять на-тощакъ,— или напишу на-тощакъ, а поправлять стану сытымъ,— ибо это все сводится къ тому-же.— Такъ что, съ меньшимъ отклоненіемъ отъ образа дйствій моего отца, нежели отцовскій отъ готическаго, я чувствую себя наравн съ нимъ въ его первомъ lits de justice, и нисколько не ниже его во второмъ.— Вс эти различные и почти непримиримые пріемы вытекаютъ единообразно изъ мудраго и удивительнаго механизма природы, въ этомъ, ея и честь.— Все, что мы можемъ сдлать — это регулировать и направлять машину къ улучшенію и усовершенствованію искусствъ и наукъ.

Когда я пишу сытымъ,— я пишу такъ, словно мн никогда больше въ жизни не придется писать на-тощакъ, то-есть, я пишу свободно отъ заботъ и страховъ свта.— Я не считаю своихъ шрамовъ,— и моя фантазія не идетъ впередъ въ темные проходы или закоулки, чтобы упредить мои удары.— Словомъ, мое перо идетъ само по себ, и я продолжаю писать, столько-же отъ полноты моего сердца, какъ и желудка.

Когда-же, ваша милость, я начинаю на-тощакъ, тогда происходитъ совсмъ иное дло. Я оказываю свту всевозможное вниманіе и уваженіе, — и запасаюсь не меньше вашего (покуда хватитъ) этой служебной добродтелью — скромностей.— Такъ что, благодаря одному и другому, я небрежно пишу свою учтивую, пустячную, добродушную Шендійскую книгу, которая доставитъ удовольствіе всмъ вашимъ сердцамъ.

— Да и всмъ вашимъ головамъ тоже,— если только вы ее поймете.

ГЛАВА CLXXIX.

Намъ слдовало-бы начать, сказалъ мой отецъ, поворачиваясь въ кровати и придвигая свою подушку ближе къ моей матери, въ то время, какъ онъ начиналъ разговоръ, — намъ слдовало-бы начать думать, мистрисъ Шенди, о томъ, чтобы одть этому мальчику панталоны.

Слдовало-бы, сказала моя мать.— Мы слишкомъ отсрочиваемъ это, моя милая, замтилъ мой отецъ, стыдливо.

Мн тоже кажется, мистеръ Шенди, сказала моя мать.

Хотя, впрочемъ, ребенокъ выглядываетъ очень хорошо въ своихъ юбкахъ и кофточкахъ, сказалъ мой отецъ.

Онъ отлично въ нихъ выглядываетъ, отвчала моя мать.

— Поэтому было-бы почти грхомъ переодвать его, присовокупилъ мой отецъ.

— Правда, промолвила моя мать.— Но, впрочемъ, онъ становится очень большимъ мальчикомъ, возразилъ мой отецъ.— Дйствительно, онъ очень высокъ для своихъ лтъ, сказала моя мать.

— Я не могу (онъ произнесъ это раздльно) понять, молвилъ мой отецъ, въ какого онъ чорта уродился.

— Я не могу понять ни въ жизнь, сказала моя мать.

— Гм! произнесъ мой отецъ.

(Діалогъ на время прекратился).

— Я самъ очень малъ, продолжалъ мой отецъ серьезно.

— Вы очень малы, мистеръ Шенди, повторила моя мать.

Гм! вторично произнесъ мой отецъ, про себя, пробормотавъ это, онъ отодвинулъ дальше свою подушку отъ моей матери и, перевернувшись снова, положилъ конецъ бесд на три минуты съ половиной.

— Когда ему сошьютъ эти штаны, вскричалъ мой отецъ боле высокимъ тономъ, онъ будетъ выглядывать въ нихъ, точно какое-то животное.

— Онъ будетъ очень неуклюжъ въ нихъ сначала, отвчала моя мать.

— Хорошо еще, если не случится чего хуже, прибавилъ мой отецъ.

— Это будетъ очень хорошо, отвчала моя мать.

— Я полагаю, — продолжалъ мой отецъ посл короткаго молчанія,— онъ будетъ такой-же, какъ и всякія другія дти.

— Совершенно, сказала моя мать.

— Хотя я буду жалть объ этомъ, прибавилъ мой отецъ, и разговоръ опять прекратился.

— Надо будетъ сдлать ихъ изъ кожи, сказалъ мой отецъ, поворачиваясь опять.

— Они дольше будутъ носиться, замтила моя мать.

— Но къ нимъ не можетъ быть никакой подкладки, продолжалъ мой отецъ.

— Никакой, сказала моя мать.

— Пожалуй, будетъ лучше сдлать ихъ изъ бумазеи, промолвилъ мой отецъ.

— Ничего не можетъ быть лучше, промолвила моя мать.

— За исключеніемъ полотна, возразилъ мой отецъ.— Это ужь лучше всего, согласилась моя мать.

— Однако, не надо дать ему умереть, перебилъ ее мой отецъ.

— Никоимъ образомъ, сказала моя мать,— и затмъ діалогъ снова остановился.

Но я ршилъ, проговорилъ мой отецъ, въ четвертый разъ прерывая тишину, что онъ не будетъ имть въ нихъ кармановъ.

— Въ нихъ нтъ никакой надобности, сказала моя мать.

— Я говорю о камзол и кафтан, вскричалъ мой отецъ.

— Да и я тоже, отвчала моя мать.

— Хотя, если онъ получитъ кубарь или волчокъ — для нихъ вдь, бдняжекъ, это дороже короны и скиптра — ему надо имть куда ихъ спрятать.

— Распоряжайтесь этимъ какъ хотите, мистеръ Шенди, отвчала моя мать.

— А вы разв не находите это правильнымъ? сказалъ мой отецъ, требуя отъ нея отвта.

— Совершенно, если только это вамъ нравится, мистеръ Шенди, сказала моя мать.

— Вотъ вамъ! вскричалъ мой отецъ, теряя терпніе.— Нравится мн!— Вы никогда не будете въ состояніи различать прихоть отъ удобства, мистриссъ Шенди, и я никогда васъ этому не научу!— Это было въ воскресенье ночью,— дале эта глава умалчиваетъ.

ГЛАВА CLXXX.

Посл того, какъ мой отецъ обсудилъ панталонный вопросъ съ моей матерью, — онъ началъ совщаться относительно его съ Альбертомъ Рубеніемъ {А. Рубенсъ (1614—1657), сынъ извстнаго художника, археологъ и нумизматъ.}, и Альбертъ Рубеній въ этомъ совщаніи отнесся къ моему отцу въ десять разъ хуже (если это возможно), чмъ мой отецъ передъ тмъ отнесся къ моей матери: ибо въ виду того, что Рубеній написалъ цлый томъ въ четвертку исключительно De Re Vestiaria Veterum — на обязанности Рубенія лежало пролить моему отцу сколько-нибудь свта на этотъ вопросъ.— Оказалось-же наоборотъ: мой отецъ такъ-же могъ извлечь семь основныхъ добродтелей изъ длинной бороды, какъ и единое слово отъ Рубенія по этому длу.

Относительно всякаго другого предмета одянія древнихъ, Рубеній былъ чрезвычайно сообщителенъ:— онъ далъ моему отцу полное и вполн удовлетворительное описаніе

Тоги, или широкаго плаща,

Хламиды,

Эфода,

Туники, или рубашки,

Синтезиса,

Пенулы,

Лацемы съ ея Кукулломъ,

Налюдамента,

Претексты,

Сагума, или солдатской куртки,

Трабеи, каковой, согласно Светонію, существовало три вида {Тога служила отличительнымъ одяніемъ римскаго гражданина, это былъ широкій блый плащъ, который накидывался на лвое плечо и, ниспадая до ногъ, обертывалъ все тло.— Хламида — военный и охотничій плащъ грековъ, прикрплявшійся къ правому плечу.— Эфодъ — одежда еврейскихъ первосвященниковъ, изъ богатой матеріи, съ рукавами, спереди доходящая до колнъ, сзади спускающаяся до пятокъ, такія-же, но изъ простой блой ткани, носили священники и судьи.— Туника, общая мужчинамъ и женщинамъ, носилась вмсто рубашки, она обыкновенно совсмъ не имла рукавовъ, — или очень короткіе, цвтъ ея обыкновенно былъ блый, впрочемъ, женщины носили и цвтныя туники, чернь-же и рабы, а также и солдаты,— бурыя.— Синтезисъ — верхняя обденная одежда изъ благо холста, предлагалась хозяиномъ дома и надвалась поверхъ собственной одежды, для сбереженія отъ пятенъ.— Пепула — первоначально дорожный кожаный плащъ, спускавшійся до пятокъ и имвшій лишь одно отверстіе для головы, во времена имперіи стали длать ихъ изъ тонкаго сукна и, прорзавъ отверстія для рукъ, носить въ город вмсто тоги.— Лацема съ кукулломъ — родъ плаща съ капюшономъ.— Палюдаментумъ — военный плащъ, носился вн Рима, онъ накидывался на лвое плечо, поверхъ латъ, и прикрплялся къ правому посредствомъ пуговицы онъ былъ блый у трибуновъ и красный у генераловъ и императора.— Претекста, или toga praetexta, присвоенная судьямъ тога, окаймленная полосой пурпура, она служила также обыкновенной одеждой для дтей.— Сагумъ, красный плащъ солдатъ и центуріоновъ, пристегивавшійся къ правому плечу и откидывавшійся влво, при внезапномъ паденіи, его обертывали вокругъ лвой руки и закрывались имъ отъ ударовъ.— Трабеа — короткая и широкая тога, застегивавшаяся на правомъ плеч, — одежда римскихъ всадниковъ, птицегадателей — авгуровъ и жрецовъ Марса.}

Но какое отношеніе иметъ все это къ панталонамъ? промолвилъ мой отецъ.

Рубеній сбросилъ передъ нимъ, на прилавокъ, кучу всевозможныхъ башмаковъ, бывшихъ въ употребленіи у Римлянъ.

Тутъ былъ открытый башмакъ,

закрытый башмакъ,

низкій башмакъ,

деревянный башмакъ,

театральный башмакъ,

котурна,

И военный сапогъ, съ большими гвоздями, замченными Ювеналомъ.

Тутъ были большія калоши,

полукалоши,

туфли,

деревянныя туфли,

сандаліи съ ршетчатыми носками,

Тутъ были суконные башмаки,

холщевые башмаки,

башмаки съ шнурками,

плетеные башмаки,

calceus incisus,

И calceus rostratus {Calceus incisus — башмакъ съ вырзомъ. Calceus rostratus — башмакъ съ загнутымъ кверху крючковатымъ носкомъ.}.

Рубеній показалъ моему огцу, какъ хорошо вс они сидли,— какъ они зашнуровывались,— какими шнурками, ремешками, тесемками, лентами, веревочками, или какими крючками и петельками застегивались.

— Но я хочу получить свднія относительно панталонъ, сказалъ мой отецъ.

Альбертъ Рубеній сообщилъ моему отцу, что Римляне изготовляли матеріи различнаго рода:— гладкія, полосатыя, шерстяныя ткани, переплетенныя съ шелкомъ и золотомъ, — что холстъ сталъ распространеннымъ лишь въ вкъ паденія имперіи, когда его занесли селившіеся среди нихъ Египтяне.

— Что люди знатные и богатые отличались тонкостью и близною своей одежды: это былъ ихъ любимый (посл лиловаго, одвавшагося въ торжественныхъ случаяхъ) цвтъ, который они носили въ дни рожденій и народныхъ празднествъ,— что изъ свидтельствъ лучшихъ историковъ того времени видно, что они часто посылали свои одежды къ красильщику для чистки и поблки, — низшіе-же классы, во избжаніе этого расхода, обыкновенно носили коричневую одежду, нсколько боле грубой ткани — и такъ продолжалось до начала Августова царствованія, когда рабъ сталъ одваться такъ-же. какъ и его господинъ, и почти совершенно утратилось всякое различіе въ одяніи, за исключеніемъ Latus clavus’а.

— А что такое былъ Latus Clavus? спросилъ мой отецъ?

Рубеній объяснилъ ему, что этотъ вопросъ остается спорнымъ среди ученыхъ, такъ какъ Эгнатій, Сигоній, Боссій Тичинскій, Байфій, Будей, Сальмазій, Липсій, Лазій, Исаакъ Казобонъ и Іосифъ Скалигеръ {Собственно, Чипелли (1478—1553), комментаторъ и издатель Светонія, Овидія и Цицерона.— Кяроло Сигопіо (1520—1584), моденскій профессоръ, ученый филологъ и археологъ, знатокъ греческихъ, римскихъ и средневковыхъ древностей и исторіи. По собраннымъ имъ отрывкамъ, онъ возсоздалъ трактатъ Цицерона объ Утшеніи и издалъ его, какъ собственноручное произведеніе Цицерона, уличенный въ обман, онъ заболлъ отъ стыда и огорченія, и умеръ.— Сальмазій (Claude Saumaise, 1588—1653), одинъ изъ знаменитйшихъ ученыхъ своего времени, знавшій почти вс науки, въ особенности-же знатокъ классиковъ и классическаго міра,— прозванный княземъ мудрыхъ, фениксомъ критиковъ, Эротосеномъ и Баррономъ своего вка, это типъ трудолюбиваго и даровитаго, но нетерпимаго, критика.— Юстусъ Липоій (1547—1606), извстный нидерландскій ученый и профессоръ, латинистъ, критикъ и историкъ классической древности, комментаторъ многихъ выдающихся римскихъ писателей — Тацита, Сенеки, Светонія, Катулла и другихъ.— Исаакъ Казобонъ (1559—1614), женевецъ, профессоръ греческаго языка, потомъ библіотекарь Генриха IV, окончилъ свою жизнь въ Англіи, онъ извстенъ какъ неутомимый издатель и комментаторъ греческихъ и римскихъ классиковъ, въ особенности — Діогена Лаэрція, Теофраста, Полибія, Страбона.— Скалигеръ (1540—1609), профессоръ философіи въ Женев, извстенъ, главнымъ образомъ, какъ филологъ — издатель, комментаторъ и переводчикъ многихъ классиковъ.} — вс не соглашались между собою, какъ и онъ съ ними: — одни считаютъ его за пуговицу,— другіе за самую одежду,— третьи лишь за цвтъ ея,— великій Байфій, въ своемъ Гардероб Древнихъ, гл. 12, открыто признался, что онъ не знаетъ, что это такое — шовъ-ли это, запонка, пуговица, петля, пряжка или застежка съ крючками.

Мой отецъ потерялъ коня, но не сдло.— Это крючки и петли, сказалъ мой отецъ, — и веллъ сдлать мои панталоны съ крючками и петлями.

ГЛАВА CLXXXI.

Теперь мы собираемся выступить на новую сцену дйствія.

Поэтому, оставимъ панталоны въ рукахъ портного, надъ которымъ стоитъ съ палкой мой отецъ, читая ему, посл того, какъ онъ слъ за работу, лекцію о latus clavus и указызывая на ту часть пояска, къ которой онъ хотлъ его пришить.

Оставимъ мою мать (истиннйшую изъ всхъ Pococurante ея пола), относящуюся равдподушно къ этому, какъ и ко всему на свт, съ чмъ она приходила въ столкновеніе — то есть, равнодушную къ тому, будетъ-ли это сдлано такъ или иначе — лишь-бы это вообще было сдлано.

Оставимъ и Слопа пользоваться полными выгодами отъ всхъ моихъ безчестій.

Оставимъ бднаго Лефевра выздоравливать и возвращаться, какъ онъ съуметъ, домой изъ Марсели,— и, наконецъ, какъ самое трудное —

Оставимъ, если возможно, меня самого:— но это невозможно: я долженъ идти рядомъ съ вами до конца сочиненія.

ГЛАВА CLXXXII.

Если читатель не составилъ себ яснаго представленія о полутора рудахъ {Рудъ, мра поверхности, четверть десятины.} земли, находившихся въ конц огорода моего дяди Тоби и служившихъ мстомъ дйствія столькихъ пріятно проведенныхъ часовъ,— виноватъ не я, а его воображеніе — ибо я-то ужь, конечно, далъ такое подробное описаніе ихъ, что мн даже почти совстно.

Когда Судьба заглядывала какъ-то, однажды, посл обда, въ великія дянія будущихъ временъ, — и вспомнила, для какихъ цлей предназначалась, — постановленіемъ, крпко окованнымъ желзомъ,— эта маленькая полянка, — она кивнула Природ,— этого было достаточно:— Природа любезно бросила на нее лопатку навоза, смшаннаго съ такимъ количествомъ глины, которое нужно было для того, чтобы держались углы и канавы,— и, съ другой стороны, для того, чтобы земля не приставала къ лопат и вс славныя работы не раскисали въ морскую погоду.

Какъ извстно читателю, мой дядя Тоби перехалъ въ деревню съ планами всхъ почти укрпленныхъ городовъ Италіи и Фландріи, поэтому герцогъ Марльборо, или союзники, могли располагаться передъ какимъ имъ угодно городомъ,— мой дядя Тоби былъ ко всему готовъ.

Его способъ — простйшій въ мір — былъ слдующій:— Какъ только осаждался какой-нибудь городъ (и даже раньше, если извстны были замыслы осаждающихъ) — взять планъ его (какой-бы это ни былъ городъ) и увеличить его масштабъ какъ разъ до размровъ его лужайки, на поверхность которой линіи и переносились съ бумаги при помощи большого клубка бечевки и множества маленькихъ колышковъ, втыкавшихся въ землю на входящихъ и выступающихъ углахъ, затмъ, снявши профиль мстности съ возведенными на ней работами, для опредленія глубины и отлогости капавъ, — откоса гласиса,— точной высоты всхъ banquettes, парапетовъ и т. д.— онъ отряжалъ капрала на работу, и какъ пріятно подвигалась она впередъ.— Свойства почвы, свойство самой работы,— и, выше всего, добродушіе моего дяди Тоби, сидящаго тутъ-же съ утра до ночи и ласково бесдующаго съ капраломъ о прошлыхъ длахъ — оставляли отъ работы только внушительность названія.

Когда мстность была приготовлена такимъ порядкомъ и поставлена въ должное положеніе обороны — она осаждалась,— и мой дядя Тоби съ капраломъ начинали проходить свою первую параллель.— Я прошу не перебивать меня въ моемъ разсказ указаніемъ на то, что первая параллель должна отстоять по меньшей мр на триста сажень отъ осждаемаго мста,— тогда какъ я не оставилъ для нея ни единаго вершка, — ибо мой дядя Тоби позволялъ себ захватывать и часть огорода ради возможности расширить работы на лужайк,— и поэтому обыкновенно проводилъ свою первую и вторую параллель между двумя рядами капусты и цвтной капусты: удобства и неудобства этого будутъ подробно разсмотрны въ исторіи кампаній моего дяди Тоби и капрала, для которой то, что я пишу теперь, служитъ лишь вступительнымъ очеркомъ, который будетъ оконченъ страницы черезъ три — если мой разсчетъ вренъ (хотя разсчитывать тутъ, впрочемъ, трудно).— Самыя кампаніи займутъ такое-же число книгъ, а потому я начинаю думать, что вплести ихъ — какъ я когда-то предполагалъ — въ этотъ трудъ, значило-бы навязать этому и безъ того жиденькому произведенію слишкомъ много однородной тяжести,— конечно, лучше будетъ напечатать ихъ отдльно.— Мы обдумаемъ этотъ вопросъ,— а пока примите слдующій очеркъ ихъ:

ГЛАВА CLXXXIII.

Когда городъ съ его укрпленіями былъ оконченъ, мой дядя Тоби и капралъ принимались за первую параллель — не съ вольготностью или какъ нибудь,— а съ тхъ самыхъ пунктовъ и съ того-же разстоянія, откуда союзники начинали свою, регулируя свои аппроши и аттаки но отчетамъ, получаемымъ моимъ дядей Тоби изъ ежедневныхъ газетъ, — и подвигались шагъ за шагомъ, въ теченіе всей осады, рядомъ съ союзными войсками.

Когда герцогъ Марльборо длалъ ложементъ, мой дядя Тоби тоже длалъ ложементъ, — когда-же разрушался фортъ какого-нибудь бастіона, или раззорялось прикрытіе, капралъ брался за свою мотыгу и длалъ тоже — и такъ дале, выигрывая позицію и овладвая работами, одной за другой, пока городъ не попадалъ въ ихъ руки.

Для человка, находящаго удовольствіе въ радости другихъ, не могло быть боле пріятнаго зрлища на свт, какъ въ почтовое утро, — приносившее извстіе о томъ, что герцогъ Марльборо пробилъ брешь въ самомъ важномъ пункт осады,— стать за грабиновую изгородь и наблюдать, съ какой радостью выходилъ изъ дома дядя Тоби, съ Тримомъ позади, — первый съ газетой въ рук, второй съ лопатой на плеч,— для исполненія передаваемыхъ въ ней дйствій.— Какое благородное торжество блещетъ въ глазахъ моего дяди Тоби, когда онъ приближается къ валу! Какое напряженное удодовольствіе плаваетъ въ его взглядахъ, когда онъ стоитъ надъ капраломъ и десять разъ перечитываетъ ему извстіе во время работы, чтобы онъ, случайно, не сдлалъ брешь на вершокъ слишкомъ широкой, или не оставилъ ее на вершокъ слишкомъ узкой!— Но когда chamade была готова и капралъ подсаживалъ тутъ моего отца, слдуя за нимъ посл съ знаменемъ въ рук для водруженія его на крпостномъ валу — небо, земля, вода!— но что здсь обращенія?— со всми стихіями, мокрыми и сухими, вы никогда не составили-бы такого опьяняющаго напитка.

По этой стез довольства, безъ перерыва въ теченіе многихъ лтъ — кром тхъ случаевъ, когда, иной разъ, западный втеръ дулъ цлую недлю или десять дней подрядъ, задерживая Фландрскую почту и оставляя ихъ все это время въ мучительномъ,— хотя и мучительно-счастливомъ ожиданіи — и такъ, значитъ, по этой стез довольства мой дядя Тоби и Тримъ подвигались въ теченіе многихъ лтъ, изъ которыхъ каждый годъ, а иногда даже и каждый мсяцъ, благодаря изобртательности того или другого изъ нихъ, облегчалъ ихъ операціи новыми призрачными и мечтательными усовершенствованіями,— что всегда открывало новые источники восторга при примненіи ихъ къ длу.

Кампанія перваго года велась, отъ начала до конца, изложеннымъ мною простымъ и легкимъ способомъ.

Въ теченіе втораго года, когда мой дядя Тоби взялъ Льежъ и Рурмондъ, онъ нашелъ возможнымъ соорудить четыре прекрасныхъ подъемныхъ моста, два изъ коихъ я съ точностью описалъ въ предыдущей части моего труда.

Къ концу того-же года онъ прибавилъ пару воротъ съ спускными ршетками — эти послднія были обращены впослдствіи въ опускныя, какъ боле пригодныя, а зимой того-же года мой дядя Тоби подарилъ себ солдатскую будку (вмсто новой пары платья, обыкновенно заказываемой имъ къ Рождеству),— и поставилъ ее на углу лужайки, между каковымъ пунктомъ и основаніемъ гласиса оставалось нчто врод маленькой эспланады, на которой совщались они съ капраломъ и устраивали военные совты.

Солдатская будка ставилась на случай дождя.

Все это было трижды покрашено блой краской на слдующую весну,— что позволило моему дяд Тоби открыть кампанію съ большой роскошью.

Мой отецъ часто говаривалъ Іорику, что если-бы такую штуку продлывалъ какой-нибудь другой смертный въ мір, а не его братъ Тоби, то весь свтъ видлъ бы въ этомъ одну изъ утонченнйшихъ сатиръ на щегольской и веселый видъ, съ какимъ выступалъ на поле битвы Людовикъ XIV съ самаго начала войны — и въ особенности въ этомъ, именно, году.— Но это не въ натур моего брата Тоби, — доброй души, — прибавлялъ мой отецъ, — насмхаться надъ кмъ-бы то ни было.

— Но будемъ продолжать.

ГЛАВА CLXXXIV.

Надо замтить, что хотя въ кампаніи перваго года часто упоминается городъ, — но города внутри укрпленій въ то время не было, это прибавленіе было сдлано лишь лтомъ, слдующимъ за этой весной, когда были покрашены мосты и будка,— то есть на третій годъ кампаніи моего дяди Тоби, когда, по взятіи Амберга, Бонна, Ринберга, Гая и Лимбурга, одного за другимъ, въ голову капрала запала мысль, что говорить о столькихъ городахъ, когда нельзя показать ни одного — значило вести свои дла довольно страннымъ образомъ, поэтому, онъ предложилъ моему дяд Тоби заказать маленькую модель города, составленную изъ соединенныхъ вмст выпиленныхъ досокъ, раскрасить ее и ставить внутри полигона, когда будетъ нужно

Мой дядя Тоби сразу почувствовалъ достоинства этого проэкта и сразу на него согласился,— но съ прибавленіемъ еще двухъ поправокъ, которыми онъ такъ гордился, какъ будто самъ былъ авторомъ этого проэкта.

Первое состояло въ томъ, чтобы городъ былъ построенъ вполн въ стил тхъ, которые ему, съ наибольшей вроятностью, придется изображать:— съ ршетчатыми окнами и домами, выходящими бокомъ на улицу, и проч., и проч., — какъ въ Гент и Брюж, и въ прочихъ городахъ Брабанта и Фландріи.

Другое было, — чтобы дома не были вс соединены вмст, какъ предлагалъ капралъ, а каждый оставался самостоятельнымъ и могъ прицпляться или отцпляться такъ, чтобы можно было расположить ихъ по плану какого угодно города. Это сейчасъ-же и стало приводиться въ исполненіе, а мой дядя Тоби много, много разъ перекидывался съ капраломъ взглядами взаимнаго поздравленія, пока плотникъ длалъ свое дло.

— На слдующее лто оно блистательно выказало свои достоинства: городъ оказался сущимъ Протеемъ {Морской богъ, обладавшій даромъ предвднія и принимавшій все возможные виды, чтобы укрываться отъ вопрошателей.}. Это былъ и Ланденъ, и Трербахъ, и Заптфлитъ, и Друзенъ, и Гагенау,— потомъ и Остенде, и Монинъ, и Аетъ, и Дендермондъ.

— Наврно, ни одинъ городъ не игралъ столько ролей со временъ Содома и Гоморры, какъ городъ моего дяди Тоби.

На четвертый годъ, ршивъ, что городъ безъ церкви иметъ глупый видъ, мой дядя Тоби прибавилъ еще отличную церковь, съ колокольней,— Тримъ хотлъ завести въ ней колокола. Мой дядя Тоби сказалъ, что лучше употребить металлъ на пушки.

Это привело къ тому, что въ слдующую кампанію явились уже пол-дюжины мдныхъ полевыхъ орудій, которые были поставлены, по три, съ двухъ сторонъ часовой будки моего дяди Тоби, они же въ короткое время привели къ еще большимъ пріобртеніямъ, — и такъ, дальше — больше (какъ это всегда и должно быть въ коньковыхъ длахъ), отъ орудій въ полвершка въ діаметр, очередь дошла до ботфортовъ моего отца.

На слдующій годъ,— въ которомъ осажденъ былъ Лиль и въ конц котораго Гентъ и Брюжъ попали въ наши руки,— мой дядя Тоби былъ поставленъ въ довольно грустное положеніе изъ-за подходящихъ воинскихъ припасовъ — я говорю: подходящихъ припасовъ, потому что его артиллерія не могла выдержать пороха, — да это и хорошо было для семейства Шенди, ибо съ самаго начала и до конца осады газеты были до того переполнены нескончаемой пальбой осаждающихъ,— и воображеніе моего дяди Тоби до того было разгорячено отчетами о нихъ, — что онъ, конечно, прострлялъ бы все свое имніе.

Что-нибудь, однако, было необходимо въ качеств succdanum’а, особенно въ одномъ или двухъ наиболе сильныхъ пароксизмахъ осады, чтобы хоть въ воображеніи поддерживать нчто врод безпрерывной пальбы,— и это что-нибудь — капралъ, главная сила котораго заключалась въ воображеніи, замнилъ своей совершенно новой системой осады,— безъ которой военные критики, до самаго конца свта, указывали бы на это, какъ на одно изъ великихъ desiderata всего дяди Тобинаго устройства.

Она объяснится не хуже, если я начну, по обыкновенію, съ нкотораго разстоянія отъ дла.

ГЛАВА CLXXXV.

Между двумя-тремя другими бездлушками,— незначительными по себ, но очень интересными,— которыя Томъ, злосчастный братъ капрала, прислалъ ему, вмст съ извстіемъ о его брак съ еврейской вдовой, — были папаха {Стернъ называетъ этотъ головной уборъ Montero-cap., по-русски нтъ боле подходящаго названія для этой шапки, согласнаго сколько-нибудь съ ея описаніемъ.} и дв турецкихъ трубки для куренья.

Папаху я опишу впослдствіи.— Турецкія трубки не представляли ничего особеннаго, он были устроены и разукрашены, какъ всегда, съ гибкими сафьяновыми трубками, обвитыми золотою проволокой и съ наконечниками — на одной изъ слоновой кости, на другой изъ чернаго дерева съ серебромъ.

Мой отецъ, видвшій все въ особенномъ свт, не такъ, какъ весь міръ, говаривалъ капралу, что онъ долженъ смотрть на эти подарки боле, какъ на знакъ любезности, нежели расположенія его брата.— Томъ просто не хотлъ надвать ермолку или курить трубку жида, Тримъ, говорилъ онъ.— Богъ съ вами, ваша милость, отвчалъ капралъ (представляя сильный аргументъ противъ такого мннія) — разв это возможно?

Папаха была красная, тончайшаго испанскаго сукна, окрашеннаго въ шерсти, и вокругъ обшитая мхомъ,— только спереди открывавшимъ, вершка на четыре, свтло-голубую матерію, слегка вышитую,— казалось, что она должна была принадлежать какому-нибудь португальцу-квартирмистру — не пхотному, а кавалерійскому, какъ показываетъ самое слово.

Капралъ не мало гордился ею, какъ ради ея самой, такъ и ради дарителя,— и потому рдко, или даже никогда не надвалъ ея кром случаевъ gala: и однако, никогда еще ни одна папаха не служила столькимъ цлямъ, ибо во всхъ спорныхъ вопросахъ, какъ военныхъ, такъ и кухонныхъ, когда только капралъ былъ увренъ въ своей правот — она служила ему клятвой, ставкой или даромъ.

— На этотъ разъ, она была его даромъ.

Я общаюсь отдать свою папаху первому нищему, который придетъ къ двери,— сказалъ, обращаясь къ самому себ, капралъ, — если мн не удастся устроить это дло къ удовольствію его чести.

Исполненіе должно было наступить не дале, какъ на слдующее утро,— когда происходилъ штурмъ контръ-эскарпа между Нижней Дёлью и воротами св. Андрея съ правой стороны и святой Магдалины и ркою — съ лвой.

Такъ какъ это была самая достопамятная аттака за всю войну,— самая храбрая и упрямая съ обихъ сторонъ,— и, я долженъ прибавить, также и самая кровавая (ибо она стоила самимъ союзникамъ одиннадцать сотенъ человкъ въ одно утро) — то мой дядя Тоби приготовлялся къ ней съ боле нежели обыкновенной торжественностью.

Наканун, ложась спать, мой дядя Тоби веллъ достать свой парадный парикъ, много лтъ лежавшій, вывороченный на-изнанку, въ углу стараго походнаго сундука, стоявшаго у его постели,— и положить его на крышк, чтобы онъ былъ готовъ для слдующаго утра,— и первымъ движеніемъ моего дяди Тоби, когда онъ всталъ, въ рубашк, съ постели, было — надть его на голову, выворотивши предварительно волосами кверху.— Посл этого, онъ перешелъ къ брюкамъ, и, застегнувши поясокъ, тотчасъ-же нацпилъ свою портупею и уже на-половину всунулъ въ нее шпагу — прежде чмъ сообразилъ, что ему надо будетъ бриться, и шпага только помшаетъ ему въ этомъ, а потому онъ снялъ ее.— Когда-же онъ попробовалъ надть свой мундиръ съ камзоломъ, то увидлъ, что тутъ мшаетъ парикъ — и снялъ и его тоже.— Такимъ образомъ, съ задержкой тутъ и тамъ, какъ всегда случается, когда человкъ именно спшитъ — было уже больше десяти часовъ (т. е. полу-часомъ позже обычнаго времени), когда мой дядя Тоби вышелъ изъ своей комнаты.

ГЛАВА CLXXXVI.

Едва мой дядя Тоби завернулъ за уголъ тисовой изгороди, отдлявшей его огородъ отъ лужайки, какъ онъ увидлъ, что капралъ началъ аттаку безъ него.

Позвольте мн остановиться и дать вамъ картину капралова приспособленія и самаго капрала въ пылу аттаки,— точно такъ, какъ она представилась моему дяд Тоби, когда онъ завернулъ къ сторожевой будк, гд капралъ сидлъ за работой, въ цлой природ не можетъ быть другой такой, и никакое соединеніе всего, что есть въ ея твореніяхъ несуразнаго и капризнаго не можетъ создать ничего, равняющагося ей.

Капралъ —

— Наступайте легче на его прахъ, вы, геніальные люди,— ибо онъ былъ сроденъ вамъ:

Чисто прополите его могилу, вы, люди добродтельные,— ибо онъ былъ вамъ братъ.— О, капралъ! если бы только я могъ имть тебя теперь,— теперь, когда я въ состояніи предложить теб обдъ и кровъ,— какъ бы я лелялъ тебя! Ты ежечасно и ежедневно носилъ бы свою папаху, и когда она износилась бы, я купилъ бы теб пару такихъ взамнъ.— Но увы! увы! увы! теперь, что я могу сдлать это помимо ихъ преподобій, — случай потерянъ, ибо ты отошелъ,— твой геній унесся къ звздамъ, откуда пришелъ, — а твое теплое сердце, со всми своими великодушными и открытыми сосудами, обратилось въ кусокъ запекшейся крови!

Но что,— что это, въ сравненіи съ предстоящей мн страшной страницей, гд я буду глядть на бархатный покровъ, разукрашенный военными знаками твоего хозяина — перваго — первйшаго изъ сотворенныхъ существъ,— гд я увижу, какъ ты,— врный слуга!— кладешь, дрожащею рукой, его шпагу съ ножнами поперекъ гроба и возвращаешься, блдне пепла, къ двери, чтобы, взявъ его коня подъ уздцы, слдовать, согласно его предписанію, за тломъ, — гд вс философскія системы моего отца будутъ разбиты его горемъ,— я, не смотря на всю его философію, я увижу, какъ онъ, осматривая полированную могильную плиту, дважды сниметъ очки съ своего носа, чтобы протереть ихъ отъ пролитой на нихъ природой росы.— Когда я увижу его, погруженнаго въ печаль, съ безутшнымъ видомъ, который заставляетъ звучать въ моихъ ушахъ тотъ вопль — о Тоби! въ какомъ углу вселенной искать мн твоего двойника?

— Милосердыя силы! вы, отверзшія уста нмому въ опасности, и развязавшія языкъ заики,— когда я дойду до этой ужасной страницы, не прикасайтесь ко мн тогда холодносдержанной рукой.

ГЛАВА CLXXXVII.

Капралъ, наканун ночью мысленно ршившій восполнить великое desideratum — поддержанія чего-либо врод безпрерывной пальбы по врагу въ самомъ пылу аттаки,— въ то время придумалъ лишь одно: приспособить противъ города курительный табакъ къ одной изъ шести пушекъ моего дяди Тоби, поставленныхъ по об стороны сторожевой будки, и такъ какъ способы исполненія этого проекта пришли ему въ голову одновременно, то, хотя онъ и посулилъ свою ермолку, однако считалъ вн опасности неудачи его плановъ.

Поворочавъ эту мысль въ голов такъ и сякъ, онъ скоро началъ догадываться, что съ помощью своихъ двухъ турецкихъ трубокъ, съ прибавкой трехъ меньшихъ замшевыхъ трубокъ къ нижнему концу каждой изъ нихъ, съ жестяными наконечниками, которые можно было бы вставить въ затравки, прилпивъ ихъ къ пушк глиной и герметически замотавъ навощеннымъ шелкомъ мста соединенія ихъ съ сафьянной трубкой,— онъ могъ бы задымить разомъ изъ всхъ шести пушекъ, притомъ съ тою-же легкостью, какъ и изъ одной.

— Пусть никто не говоритъ, что изъ тхъ или другихъ обрзковъ или обрывковъ нельзя вырзать ни клочка годнаго для успховъ человческаго знанія. Пусть никто изъ прочитавшихъ первое и второе отцовскія lits de justice не встанетъ и не скажетъ, изъ какихъ столкновеній тлъ можетъ, а изъ какихъ не можетъ быть добытъ свтъ, совершенствующій искусства и науки.— Небо! ты знаешь, какъ я люблю ихъ.— Ты знаешь тайны моего сердца,— знаешь, что я сію минуту отдалъ бы свою рубашку.— Ты дуракъ, Шенди,— сказалъ Евгеній: у тебя и такъ одна только дюжина на все, а ты еще хочешь разрознить ее.

Ничего не значитъ, Евгеній, я далъ бы сжечь на трутъ рубашку съ своего плеча, хотя-бы только для того, чтобы показать одному недоврчивому искателю, сколько искръ можно высчь въ нее доброй сталью изъ добраго кремня однимъ хорошимъ ударомъ.— Не думаете-ли вы, что, выбивая ихъ въ нее, онъ могъ бы, случайно, выбить что-нибудь и изъ нея? Наврно, также какъ и изъ ружья.

— Но эту мысль я разовью посл.

Капралъ просидлъ большую половину ночи, совершенствуя свою, и, лишь тогда, когда онъ достаточно испыталъ свои пушки, набивъ ихъ табакомъ по самое жерло, — онъ удовлетворился и отправился спать.

ГЛАВА CLXXXVIII.

Капралъ выбрался минутами десятью раньше моего дяди Тоби, чтобы установить свое приспособленіе и пустить въ непріятеля залпъ-другой до прихода моего дяди Тоби.

Для этого онъ выстроилъ вс шесть орудій впереди сторожевой будки моего дяди Тоби, поставивъ ихъ близко одна къ другой, оставивъ только промежутокъ аршина въ полтора между тремя съ правой и тремя съ лвой стороны, ради удобства заряжанія, и т. д., а можетъ быть и ради удвоенія числа баттарей, если онъ считалъ, что это удвоитъ и важность, сравнительно съ одной баттарей.

Позади, лицомъ къ отверстію и спиной къ двери часовой будки, боясь быть обойденнымъ съ фланга, благоразумно помстился капралъ.— Онъ держалъ мундштукъ изъ слоновой кости, соотвтствовавшій правой баттаре, между указательнымъ и большимъ пальцемъ правой руки,— а мундштукъ изъ чернаго дерева съ серебромъ, соотвтствовавшій лвой баттаре, между указательнымъ и большимъ пальцемъ другой: — и, крпко упершись въ землю правымъ колномъ, точно въ переднемъ ряду своего взвода, стоялъ капралъ, съ папахой на голов, отчаянно работая обими батареями разомъ противъ контргарда, выходившаго на контръ-эскарпъ, гд надо было произвести аттаку въ это утро. Первоначально, какъ я уже говорилъ, его намреніе было только разъ-другой пустить дымомъ въ непріятеля,— но удовольствіе, доставляемое этимъ пусканіемъ дыма, вмст съ самымъ удовольствіемъ пусканія, незамтно овладло капраломъ и втянуло его, дымокъ за дымкомъ, въ самый пылъ аттаки къ тому времени, когда мой дядя Тоби присоединился къ нему.

Хорошо было для моего отца, что мой дядя Тоби не долженъ быль составлять свое завщаніе въ тотъ день.

ГЛАВА CLXXXIX.

Мой дядя Тоби взялъ костяной мундштукъ изъ рукъ капрала,— поглядлъ на него съ пол-минуты, и возвратилъ обратно.

Но не прошло и двухъ минутъ, какъ мой дядя Тоби опять взялъ трубку у капрала, поднялъ ее на половину ко рту, — и потомъ, вторично, поспшилъ отдать ее назадъ.

Капралъ удвоилъ аттаку, — мой дядя Тоби улыбнулся,— сталъ серьезенъ, — опять на мгновеніе улыбнулся, — потомъ долго глядлъ серьезно.— Дай-ка мн костяной мундштукъ, Тримъ, сказалъ мой дядя Тоби.— Мой дядя Тоби приложилъ его къ губамъ,— сейчасъ-же отдернулъ его,— и заглянулъ черезъ грабиновый заборъ.— Никогда еще у моего дяди Тоби такъ не текли слюнки отъ трубки.— Мой дядя Тоби удалился въ сторожевую будку съ трубкой въ рук.

Дорогой дядя Тоби! не ходи съ трубкой въ будку: — опасно человку отваживаться съ этой вещью въ такой уголокъ.

ГЛАВА СХС.

Здсь я прошу читателя помочь мн увезти артиллерію моего дяди Тоби за кулисы, — убрать его сторожевую будку и — если возможно-очистить сцену отъ горнверковъ и полумсяцевъ, и вс остальныя его военныя принадлежности снять съ дороги, — посл этого, дорогой мой другъ Гаррикъ, мы снимемъ нагаръ со свчъ, чтобъ он ярче горли, — подметемъ сцену новой метлой,— поднимемъ занавсъ и покажемъ моего дядю Тоби, одтаго уже другимъ характеромъ, котораго поступки свтъ не въ состояніи будетъ предугадать: хотя, если жалости сродни любви и храбрость ей не чужда,— то вы достаточно ознакомились съ моимъ дядей Тоби съ этихъ двухъ сторонъ, и потому можете выводить семейное сходство между этими движеніями души (буде таковое существуетъ), сколько вашей душ угодно.

Тщеславная наука! ты не помогаешь намъ ни въ одномъ подобномъ случа, а озадачиваешь насъ во всхъ.

Мой дядя Тоби, сударыня, имлъ такое исключительное сердце, уводившее его такъ далеко въ сторону отъ той, протоптанной змйкою, тропинки, по которой обыкновенно идутъ дла этого рода, — что вы не можете — не въ состояніи — составить себ о немъ никакого понятія, притомъ, онъ отличался такою простотою и прямотою мышленія, съ такимъ доврчивый ь незнаніемъ изгибовъ и складокъ женскаго сердца,— онъ являлся передъ вами до того нагъ и беззащитенъ (какъ только дло шло не объ осад), что вы могли-бы стоять около какой-нибудь изъ вашихъ зминыхъ дорожекъ и десять разъ на день прострлить его насквозь, — если-бы съ девяти, сударыня, вы не достигли вашей цли.

Со всмъ тмъ, сударыня,— и это окончательно уже путало всеобщія ожиданія,— мой дядя Тоби обладалъ тою природною скромностью, о которой я разъ какъ-то говорилъ вамъ и которая постоянно стояла на страж его чувствъ, — такъ что мы съ тою-же легкостью… Но куда я зашелъ? Эти размышленія толпятся передо мною, по меньшей мр на десять страницъ раньше, чмъ слдуетъ, отнимая у меня то время, которое я долженъ удлять фактамъ.

ГЛАВА CXCI.

Изъ немногихъ законныхъ сыновъ Адама, сердца которыхъ никогда не испытывали жала любви,— (допуская, прежде всего, что мизогины {Ненавистники женщинъ.} вс незаконные) — величайшіе герои древней и новой исторіи забрали девять десятыхъ этой чести на свою долю, и я жалю, что, хоть ради ихъ, я не могу достать изъ колодца ключъ отъ моего кабинета, хотя-бы на пять минутъ, чтобы назвать ихъ вамъ по имени, — при помнить-же ихъ я не могу,— потому удовольствуйтесь, взамнъ ихъ, покуда слдующими:

Во-первыхъ, великій царь Альдровондъ, и Босфоръ, и Каппадокій, и Дарданъ, и Понтъ, и Азій,— не говоря уже о желзносердомъ Карл Двнадцатомъ, съ которымъ сама графиня К*** ничего не могла подлать.— Потомъ, Вавилоникъ, и Медитерраней, и Поликсенъ, и Персикъ, и Прузакъ,— ни одинъ изъ нихъ (кром Каппадокія и Понта) ни разу не склонялся грудью передъ богиней.— Правда, что у всхъ ихъ были другія дла,— также было и съ моимъ дядей Тоби,— до тхъ — пока судьба,— пока судьба, я говорю, завидуя, что его имя будетъ славно въ памяти потомства на ряду съ именами Альдронанда и другихъ,— постыдно слпила Утрехтскій миръ.

— Поврьте мн, господа, — это было самымъ худшимъ ея дломъ за весь годъ.

ГЛАВА CXCII.

Между многими дурными послдствіями Утрехтскаго мира,— оно чуть не оказалось причиной отвращенія моего дяди Тоби къ осад, и, хотя ему впослдствіи вернулся этотъ аппетитъ, самое Кале не оставило боле глубокаго шрама на сердц Маріи, чмъ Утрехтъ на дяди Тобиномъ. До конца своей жизни, онъ не могъ никогда слышать названія Утрехта, — или хотя-бы прочесть какую-нибудь статью новостей, извлеченныхъ изъ Утрехтской газеты безъ того, чтобы не вздохнуть такъ, какъ будто сердце его разрывается на части.

Мой отецъ былъ настоящимъ складчикомъ побужденій,— и, слдовательно, очень опасный человкъ для своихъ сосдей, какъ плачущихъ, такъ и смющихся, — ибо онъ почти всегда зналъ двигавшія вами побужденія лучше, чмъ вы сами, и онъ постоянно утшалъ въ такихъ случаяхъ моего дядю Тоби, съ видомъ, ясно показывавшимъ, что онъ считаетъ источникомъ всего дядинаго горя единственно утрату имъ своего КОНЬКА.— Ничего, братъ Тоби, говорилъ онъ, — съ Божьяго благословенія, у насъ опять на-дняхъ объявится война, и тогда воюющія стороны скоре повсятся сами, чмъ отстранятъ насъ отъ соучастія.— Хотлъ-бы я посмотрть, дорогой мой Тоби, прибавлялъ онъ, какъ они будутъ завоевывать страны, не беря городовъ, или брать города, не осаждая ихъ.

Мой дядя Тоби никогда не принималъ добродушно этотъ косвенный ударъ моего отца по его КОНЬКУ.— Онъ считалъ его неблагороднымъ,— тмъ боле, что, попадая въ коня, онъ попадалъ и въ всадника, да еще въ самую неблагородную часть, въ какую только могъ пасть ударъ, такъ что, въ такихъ случаяхъ, онъ всегда клалъ свою трубку на столъ съ боле чмъ обыкновеннымъ жаромъ самозащиты.

Я говорилъ читателю,— тому теперь два года, — что мой дядя Тоби былъ не краснорчивъ, и на той-же страниц далъ примръ противнаго. Я повторяю свое замчаніе, и опять привожу противорчащій фактъ. Онъ былъ не краснорчивъ,— мой дядя Тоби затруднялся произносить длинныя рчи, — а цвтистыя онъ ненавидлъ, но бываютъ обстоятельства, когда нитокъ краснорчія переполняетъ всего человка и нарушаетъ обычное теченіе его рчи, въ такія времена мой дядя Тоби бывалъ порою, по меньшей мр, равенъ Тертуллу,— пороюже — по моему,— безгранично выше его.

Моему отцу такъ понравилась одна изъ этихъ апологическихъ рчей моего дяди Тоби, произнесенная имъ какъ-то разъ вечеромъ передъ имъ и Іорикомъ, что онъ даже записалъ и раньше чмъ ложиться спать.

Мн посчастливилось встртиться съ ней, среди бумагъ моего отца, съ кое гд — собственными его вставками, между двумя скобками такого рода [ ], и съ заглавіемъ:

Оправданіе Моего Брата Тоби въ его Взглядахъ и Поведеніе относительно желанія Продолженія Войны. Я могу спокойно сказать, что сто разъ перечиталъ эту оправдательную рчь моего дяди Тоби и считаю ее такимъ совершеннымъ образчикомъ защиты, выказывающимъ такое гармоническое соединеніе въ немъ благородства и честныхъ правилъ, что я представлю ее свту дословно, такъ, какъ я ее нашелъ (со вставками, совсмъ).

ГЛАВА СXCIII.
ОПРАВДАТЕЛЬНАЯ РЧЬ МОЕГО ДЯДИ ТОБИ.

Я чувствую, брать Шенди, что когда человкъ военной профессіи, подобно мн, желаетъ войны — то это иметъ дурной видъ въ глазахъ свта,— и что какъ-бы ни были справедливы и основательны его побужденія и намренія,— положеніе его затрудняетъ оправданіе отъ частныхъ взглядовъ.

По этой причин, если солдатъ благоразуменъ (что ни на іоту не должно уменьшать его храбрость), онъ, конечно, не станетъ высказывать своихъ желаній тамъ, гд непріятель можетъ его услышать, ибо что-бы онъ ни говорилъ, непріятель ему не поврить.— Онъ будетъ остороженъ въ этомъ отношеніи даже передъ другомъ, дабы не пасть въ его уваженіи, но если сердце его переполнено и тайный вздохъ по оружію требуетъ исхода, онъ прибережетъ его для уха брата, который знаетъ его характеръ основательно,— знаетъ, каковы его истинные взгляды, наклонности и правила чести. Каковъ я — надюсь — былъ во всхъ этихъ отношеніяхъ, брать Шенди — мн не удобно говорить:— много хуже я знаю, чмъ я долженъ былъ быть,— можетъ статься, немного хуже, чмъ я себя считалъ: но такимъ, каковъ я есть, — ты, мой дорогой братъ Шенди,— сосавшій одну грудь со мной,— съ которымъ я возросъ отъ самой колыбели, — и отъ котораго, съ первыхъ часовъ нашихъ ребяческихъ забавъ досел, я не скрывалъ ни одного поступка въ моей жизни, даже почти ни одной мысли,— такимъ, каковъ я есть, братъ, ты долженъ-бы ужь знать меня теперь, со всми моими пороками и со всми моими слабостями, отъ чего-бы он ни происходили — отъ возраста-ли, характера, страстей или недоразумнія.

Такъ скажи-же мн, мой дорогой братъ Шенди, на какомъ основаніи, когда я осуждалъ Утрехтскій миръ и жаллъ, что война не продолжается мужественно нсколько доле, — ты подумалъ, что твой братъ длаетъ такъ по дурнымъ побужденіямъ: или что, желая войны, онъ настолько золъ, чтобы желать умноженія убійствъ своихъ ближнихъ,— новыхъ плненій,— увеличенія числа семействъ, выгнанныхъ изъ своихъ мирныхъ жилищъ — единственно ради своего удовольствія.— Скажи мн, братъ Шенди, на какомъ моемъ поступк основываешь ты свое предположеніе?— [Чорта съ два, я могу сказать теб на это, дорогой Тоби, кром той причины, которую я, подъ страхомъ ста фунтовъ штрафа, приписываю твоему желанію продолжать эти проклятыя осады].

Если, будучи еще школьникомъ, я не могъ слышать барабаннаго боя безъ того, чтобы мое сердце не забилось въ отвтъ — моя-ли это была вина?— Я-ли помстилъ туда это стремленіе?— Я-ли билъ внутри тревогу, — или Природа?

Когда графъ Виттъ Іорикъ, Парнемъ и Парисменъ, Валентинъ и Ореонъ, или семь богатырей Англіи ходили по школ изъ рукъ въ руки,— не на мои-ли собственныя карманныя деньги вс они покупались?— Разв это было эгоистично, брать Шенди?— Когда мы перечитывали осаду Трои, длившуюся десять лтъ и восемь мсяцевъ, — хотя съ такой артиллеріей, какая была у насъ при Намюр, можно было-бы взять городъ въ теченіе одной недли,— не принималъ-ли я уничтоженіе грековъ и троянцевъ такъ-же близко къ сердцу, какъ любой мальчуганъ въ нашей школ?— Не получилъ-ли я три удара линейкой — два по правой рук и одинъ по лвой,— потому что обозвалъ Елену за это сукой?— Проливалли кто-нибудь изъ васъ больше слезъ по Гектору?— іі когда царь Пріамъ приходилъ въ лагерь выпрашивать его трупъ, рыдая, возвращался съ нимъ обратно въ Трою,— ты знаешь, братъ, я не въ состояніи былъ сть своего обда.

Доказывало-ли это мою жестокость?— Или если моя кровь рвалась въ лагерь, братъ Шенди, и мое сердце билось войною,— было-ли это доказательствомъ того, что я не могу болть душею о бдствіяхъ войны?

О, братъ! одно дло солдату пожинать лавры,— а разбрасывать кипарисъ — другое!— |Кто сказалъ теб, мой дорогой Тоби, что древніе употребляли кипарисъ при траурныхъ обстоятельствахъ?]

Для солдата, брать Шенди, ставить собственную жизнь на карту,— бросаясь первымъ въ траншею, гд онъ наврняка будетъ изрзанъ въ куски — одно, — одно, въ силу всеобщаго одушевленія и жажды славы, лзть впередъ всхъ въ брешь,— стоять въ переднемъ ряду или храбро идти впередъ подъ барабаны и трубы, съ разввающимися около него значками:— длать все это, братъ Шенди, говорю я — одно,— а размышлять о бдствіяхъ войны, — созерцать раззоренія цлыхъ странъ и взвшивать невыносимыя усталости и тягости, которымъ принужденъ (за шесть пенсовъ въ сутки, когда удастся ихъ получить) подвергаться самъ солдатъ,— само дйствующее орудіе — другое.

Надо-ли говорить мн, дорогой Іорикъ, какъ это сдлали вы, въ Лефевровой надгробной рчи, что такое мягкое и нжное созданіе, рожденное для любви, милосердія и доброты — каковъ человкъ, — не предназначено для войны?— Но почему вы не прибавили, Іорикъ,— что если не природа, то необходимость приспособила его къ ней?— Ибо, что такое война? что она, Іорикъ, когда она ведется, подобно нашей, на началахъ свободы,:на началахъ чести?— что она, какъ не соединеніе тихихъ и безвредныхъ людей, съ оружіемъ въ рукахъ, ради удержанія честолюбцевъ и буяновъ въ извстныхъ предлахъ?— И я беру небо въ свидтели, братъ Шенди, что удовольствіе, которое я извлекалъ изъ этихъ вещей, — и, въ особенности, то безграничное наслажденіе, которымъ сопровождались мои осады на лужайк, зарождалось во мн и, надюсь, въ капрал тоже, отъ общаго намъ обоимъ сознанія, что, поддерживая ихъ, мы отвчали конечнымъ цлямъ нашего созданія.

ГЛАВА CXCIV.

Я ужь сообщалъ читателю-христіанину — я говорю христіанину, въ надежд, что онъ дйствительно таковъ: если же нтъ, то я сожалю объ этомъ — и только прошу его внимательне вникнуть въ это дло, а не винить во всемъ мою книгу.

Я уже сообщалъ ему, сударь,— ибо, поистин, когда человкъ сказываетъ повсть такимъ страннымъ манеромъ, какъ я, онъ принужденъ постоянно двигаться взадъ и впередъ, чтобы поддерживать тсное единеніе частностей въ представленіи читателя,— и если-бы я не заботился объ этомъ больше, чмъ вначал, то здсь возникаетъ столько шаткихъ и двусмысленныхъ вопросовъ, столько попадается на пути неровностей и щелей,— и такъ мало помогаютъ звзды, которыхъ я, однако, поразвсилъ въ нкоторыхъ наиболе темныхъ переходахъ, зная, что свтъ способенъ сбиться съ дороги, даже при всей сил свта самого полуденнаго солнца…— а теперь вы видите, я ужь самъ совсмъ запутался!

Но въ этомъ виноватъ мой отецъ, и когда мои мозги будутъ вскрыты, вы замтите даже безъ очковъ, что онъ оставилъ тамъ большую, узловатую нить, — какія попадаются иногда въ никмъ не покупаемомъ куск холста,— идущая вдоль всей мозговой ткани, да такъ несуразно, что вы не можете даже вырзать изъ нея какое-нибудь * * (тутъ я опять прившиваю пару фонариковъ) — или косоплетку, или колпачекъ для пальца, безъ того, чтобы она не чувствовалась или не была видна.

Quanto id diligentius in liberis procreandis cavenduin,— говоритъ Карданъ {1501—1576, извстный ученый своего времени, профессоръ математики и медицины въ итальянскихъ университетахъ, человкъ очень способный, но нсколько смлый въ своихъ научныхъ утвержденіяхъ и гипотезахъ.}.— А въ виду всего этого, вмст съ нравственной невозможностью для меня вернуться къ тому, откуда я вышелъ.

Я начинаю главу опять сначала.

ГЛАВА CXCIV.

Я сообщалъ читателю-христіанину, въ начал главы, предшествующей защитительной рчи моего дяди Тоби,— хотя не такимъ оборотомъ, какимъ я воспользуюсь теперь,— что Утрехтскій миръ едва не породилъ такой-же холодности между дядей Тоби и его конькомъ, какъ между королевой и прочими союзными правительствами.

Иногда человкъ слзаетъ съ коня съ такимъ негодующимъ видомъ, что онъ точно говоритъ ему:— ‘Лучше я буду ходить пшкомъ, сударь, во весь остатокъ моей жизни, нежели проду на вашей спин единую милю’. Про моего дядю Тоби нельзя, однако, сказать, чтобы онъ разстался съ своимъ конькомъ такимъ образомъ, ибо, строго говоря, нельзя было сказать, чтобы онъ вообще слзъ съ коня, скоре самъ конь сбросилъ его съ себя,— и довольно капризно, такъ что мой дядя Тоби принялъ это въ десять разъ боле гнвно. Пусть записные наздники ршаютъ это дло, какъ хотятъ,— я говорю только, что оно породило извстную холодность между моимъ дядей Тоби и его конькомъ. Съ марта до ноября — лтомъ, слдовавшимъ за подписаніемъ договора — онъ не имлъ для него никакой работы, если не считать, что онъ изрдка вызжалъ только посмотрть, разрушатся-ли, согласно условію, укрпленія и гавань Дюнкирхена.

Французы такъ неохотно принимались за дло въ теченіе всего лта, и monsieur Tugghe, депутатъ отъ дюнкирхенскаго магистрата, представлялъ королев столько трогательныхъ петицій, умоляя ея величество дать обрушиться ея громамъ только на военныя сооруженія, которыя могли заслужить ея нерасположеніе, но пожалть, помиловать молъ, ради его самого, ибо, оставшись въ нагот, онъ можетъ возбуждать лишь сожалніе,— а королева (будучи все-же только женщиной) была характера жалостливаго,— и министры ея тоже — а потому они, не желая, въ сердцахъ своихъ, разорять городъ, изъ личныхъ своихъ видовъ. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . такъ что, благодаря всему этому, дла подвигались настолько медленно у моего дяди Тоби, что прошло цлыхъ три мсяца съ тхъ поръ, какъ онъ съ капраломъ построилъ городъ и приготовилъ его къ разрушенію, прежде чмъ разные коменданты, коммисары, депутаты, негоціаторы и интенданты позволили ему приняться за дло.— Пагубный промежутокъ бездйствія!

Капралъ былъ за то, чтобы начинать разрушеніе съ пробитія бреши въ стнахъ или главныхъ укрпленіяхъ города.— Нтъ, капралъ, сказалъ мой дядя Тоби,— это вовсе не годится, ибо, принимаясь за городъ съ этой стороны, англійскому гарнизону въ немъ ни на одинъ часъ не будетъ обезпечена безопасность, ибо, если только французы окажутся непостоянны…— они непостоянны, какъ черти, ваша милость, сказалъ капралъ.— Мн всегда бываетъ грустно это слышать, Тримъ, сказалъ мой дядя Тоби, ибо у нихъ нтъ недостатка въ личной храбрости, и если будетъ сдлано отверстіе въ стнахъ, они могутъ пройти черезъ него и овладть всей мстностью, когда имъ заблагоразсудится.— Пусть входятъ, промолвилъ капралъ, поднимая обими руками свою саперную лопату, точно онъ готовился пустить ее въ дло:— пусть входятъ, ваша милость, если посмютъ.— Въ подобныхъ случаяхъ, капралъ,— сказалъ мой дядя Тоби, опуская руку до половины своей палки, и затмъ простирая ее въ вид жезла съ вытянутымъ указательнымъ пальцемъ,— не дло коменданта разсуждать о томъ, что посметъ и чего не посметъ сдлать непріятель, онъ долженъ дйствовать осторожно. Мы начнемъ съ наружныхъ укрпленій, какъ со стороны моря, такъ и суши,— и въ частности съ форта Людовика, самаго отдаленнаго изъ нихъ всхъ, и разрушимъ сперва его, — потомъ, одинъ за другимъ, направо и налво отъ насъ, по мр того, какъ мы будемъ отступать къ городу, затмъ мы разоримъ молъ, дале — засыпемъ гавань, потомъ удалимся въ цитадель и взорвемъ ее на воздухъ, и, наконецъ, капралъ, совершивши это, мы сядемъ на корабль и вернемся въ Англію.— Да мы тамъ и находимся, промолвилъ капралъ, опомнившись.— Совершенно врно, сказалъ мой дядя Тоби, поглядывая на церковь.

ГЛАВА СXCV.

Обманчивое, сладкое совщаніе, происходившее между моимъ дядей Тоби и Тримомъ, по поводу разрушенія Дюнкирхена, — на минуту вернуло ему ощущеніе тхъ удовольствій, которыя ускользали отъ него.— И все-таки,— все-таки, дло подвигалось тяжело, мечтанія только хуже ослабляли мысль: тишина, съ молчаніемъ за спиной, взошли въ пустынную гостиную и протянули свой туманный покровъ надъ головой моего дяди Тоби, а безпокойство съ разслабленнымъ станомъ и блуждающими глазами, тихо сло рядомъ съ нимъ въ его кресл. Уже Амбергъ, и Ринбергъ, и Лимбургъ, и Гюи, и Боннъ — въ одинъ годъ, и предвкушеніе Ландена, и Трербаха, и Дрюзена, и Дендермонда — въ слдующемъ — не ускоряли его кровообращенія.— Уже сапы, и мины, и блиндажи, и габіоны, и частоколы оказывались не въ силахъ оградить его отъ этого ловкаго врага человческаго отдыха:— мой дядя Тоби не могъ уже боле, кушая яичко за ужиномъ, перейти черезъ французскую границу, ворваться оттуда въ самое сердце Франціи, переправиться черезъ Ойю, оставивъ позади себя цлую открытую Пикардію, подступить къ воротамъ Парижа и заснуть съ одними мечтами о слав: — не суждено ему было больше бредить тмъ, что онъ прибиваетъ королевскій штандартъ на башн Бастиліи, и, просыпаясь, чувствовать, какъ тотъ разввается у него въ голов.

Боле мягкія виднія, боле нжныя вибраціи, сладко подкрались къ нему во время дремоты, труба войны выпала изъ его рукъ, онъ взялъ лютню — любезный инструментъ! нжнйшій изъ всхъ! самый трудный!— Какъ-то ты ея коснешься, мой дорогой дядя Тоби?

ГЛАВА СXCVI.

Если я сказалъ разъ другой — со свойственной мн необдуманностью рчи — что я увренъ въ томъ, что имющій послдовать разсказъ объ ухаживаніяхъ моего дяди Тоби за вдовою Іодманъ (когда я успю написать его) окажется одной изъ полнйшихъ системъ какъ элементарной, такъ и прикладной стороны любви и ухаживанья, когда либо предлагавшихся свту,— то должны-ли вы заключить отсюда, что я начну съ описанія того, что такое любовь? частью-ли она божество, а частью дьяволъ, какъ полагаетъ Платонъ.

— Или, при помощи боле критическаго уравненія, принимая любовь въ ея цлостности за десять, стану опредлять, вмст съ Фичиномъ: ‘Сколько частей ея входятъ въ одно, и сколько въ другое?’ или вся она цликомъ только одинъ большущій чортъ, отъ головы до хвоста, какъ ршился провозгласить Платонъ, я не стану высказывать своего мннія относительно этого положенія,— мнніе-же мое о Платон таково, что онъ, какъ явствуетъ изъ приведеннаго факта, былъ человкомъ, по нраву и манер разсужденія, весьма схожимъ съ докторомъ Бейньярдомъ, который, будучи большимъ врагомъ шпанскихъ мушекъ и убжденный, что пол-дюжины ихъ, поставленныхъ сразу, также врно свезутъ человка въ могилу, какъ катафалкъ шестерней — опрометчиво заключилъ, что самъ чортъ — ничто иное на свт, какъ громадный безпокойный cantharidis.

Я не могу сказать людямъ, позволяющимъ себ такую чудовищную свободу въ сужденіяхъ, ничего иного, какъ то, что Назіанзинъ воскликнулъ (конечно, полемически) относительно Филаргія:

‘!’ О рдкость! вотъ, сударь, поистин чудесное разсужденіе!— ‘ ‘,— и какъ вы благородно мтите въ истину, философствуя о ней въ вашихъ капризахъ и страстяхъ.

Не слдуетъ также предполагать, на такомъ-же основаніи, что я остановлюсь на изысканіи — не есть-ли любовь болзнь особаго рода, или запутаюсь съ Разисомъ и Діоскоридомъ въ опредленіи того, находится-ли мстопребываніе ея въ мозгу или во внутренностяхъ,— ибо это привело-бы меня къ изслдованію двухъ совершенно противоположныхъ способовъ обращенія съ больными, одинъ изъ нихъ принадлежитъ Аэцію, который всегда начиналъ съ охлаждающаго клистира изъ коноплянаго смени и толченыхъ огурцовъ, и продолжалъ жидкими настойками водяныхъ кувшинчиковъ и портулака, къ которымъ прибавлялъ щепотку нюхательнаго табаку или травы, и — гд Аэцій могъ на это ршиться — своимъ топазовымъ кольцомъ.

— Другой — Гордоніевъ, который (въ своей гл. 15 de Amove) предписываетъ колотить ихъ ‘adputorem usque’ — пока не завоняютъ.

Все это — изслдованія, которыми очень занятъ будетъ мой отецъ, пріобрвшій громадный запасъ знаній въ этомъ род,— по мр развитія дяди Тобиной исторіи. Я долженъ забжать впередъ лишь настолько, чтобы сказать — что отъ своихъ теорій любви (которыми онъ, кстати сказать, умудрялся распинать разсудокъ моего дяди Тоби почти въ такой-же степени, какъ и самые его амуры) онъ длалъ одинъ только шагъ къ практик, и, при помощи пропитанной камфорою вощанки, которую онъ съумлъ подсунуть портному вмсто клеенки, когда тотъ шилъ моему дяд Тоби новую пару брюкъ, онъ произвелъ на дядю Тоби тоже воздйствіе, о которомъ говоритъ Гордоній, но безъ сопровождающаго его тамъ униженія.

О томъ, какія это вызвало измненія, будетъ прочтено въ своемъ мст все, что необходимо присовокупить къ этому анекдоту, все равно какое-бы воздйствіе оно ни оказало на моего дядю Тоби,— оно скверно подйствовало на домъ,— и если-бы мой дядя Тоби не затуманилъ-бы все это такъ, какъ онъ сдлалъ, то оно могло-бы вызвать плохіе результаты и для моего отца тоже.

ГЛАВА СXCVII.

— По немногу, все это выяснится само собою.— Все, чего я добиваюсь, это то, что я не обязанъ начинать съ опредленія существа любви, и пока я могу продолжать свою повсть понятно, единственно съ помощью самаго этого слова, не соединяя съ нимъ никакого иного значенія, кром того, которое придаю ему какъ я, такъ и весь прочій міръ вообще,— съ какой стати мн уклоняться отъ него минутою раньше, чмъ это необходимо?— Когда я не въ состояніи уже буду подвигаться дале впередъ,— когда запутаюсь со всхъ сторонъ въ этомъ мистическомъ лабиринт — тогда, конечно, явится мое собственное мнніе и выведетъ меня оттуда.

Теперь, надюсь, меня достаточно поймутъ, когда я скажу читателю, что мой дядя Тоби влюбился.

— Не очень-то нравится мн эта фраза: ибо сказать, что человкъ влюбился, или еще глубоко влюбился, или влюбился по уши,— а иногда и утопаетъ съ головой въ любви — все это влечетъ за собой какое-то невольное представленіе, будто любовь — нчто ниже человка {По-англійски ‘влюбиться’ — fall in love, буквально: упасть въ любовь.}.— Такимъ образомъ мы какъ-бы соглашаемся съ мнніемъ Платона, которое я, не смотря на всю его божественность, считаю осужденнымъ и еретическимъ, а потому о немъ довольно.

Пусть, поэтому, любовь будетъ чмъ ей угодно,— мой дядя Тоби поддался ея власти.

— И быть можетъ, нжный читатель, предъ такимъ соблазномъ не устоялъ-бы и ты,— ибо никогда твои глаза не видывали, и вожделніе твое не распалялось ничмъ боле соблазнительнымъ въ этомъ мір, какъ вдова Іодманъ.

ГЛАВА СXCVIIІ.

Чтобы точно представить себ это — потребуйте перо и чернила, вотъ бумага вамъ готова.— Садитесь, сударь, и рисуйте ее по вашему собственному вкусу,— насколько возможно боле похожей на вашу любовницу, настолько непохожей на вашу жену, насколько вамъ позволитъ совсть,— это все равно для меня — удовлетворяйте только вашему вкусу.

‘— Было-ли когда въ природ что-либо столь милое!— столь совершенное!

— Въ такомъ случа, сударь, какъ-же могъ мой дядя Тоби устоять противъ этого?

Трижды счастливая книга! ты будешь имть, по крайней мр, одну страницу внутри твоей обложки, которую Злоба не зачернитъ, и которую Невжество не можетъ исказить.

ГЛАВА СС.

Такъ какъ Сузанна была увдомлена депешей отъ Миссисъ Бригитты о томъ, что мой дядя Тоби влюбился въ ея госпожу пятнадцатью днями раньше, чмъ это дйствительно произошло, и содержаніе сей депеши Сузанна на другой день сообщила моей матери,— то это какъ разъ дало мн возможность приступить къ амурамъ моего дяди Тоби за дв недли до ихъ существованія.

У меня есть одна новость, которую я должна сообщить вамъ, мистеръ Шенди, сказала моя мать,— и которая очень поразитъ васъ.

Мой отецъ держалъ въ это время одно изъ вторыхъ своихъ lits de justice и размышлялъ самъ съ собой о тягостяхъ брачной жизни, какъ вдругъ моя мать прервала молчаніе.

— ‘Мой братъ Тоби’,— сказала она, ‘женится на госпож Іодманъ!

— Значитъ онъ никогда уже не будетъ въ состояніи лежать діагонально въ своей постели, до конца дней своихъ.

Моего отца ужасно досадовало, что мать моя никогда не спрашивала значенія того, чего она не понимала.

— Она не женщина науки,— говаривалъ мой отецъ:— это ея несчастье,— но она могла-бы задать какой-нибудь вопросъ.

Мать никогда этого не длала.— Словомъ сказать, она такъ и сошла, наконецъ, со свта, не зная даже, вращается онъ, или стоитъ на мст. Мой отецъ услужливо говорилъ ей боле тысячи разъ, какъ въ дйствительности обстоитъ это дло, но она постоянно забывала.

По этимъ причинамъ разговоръ между ними рдко подвигался дале предложенія, отвта и возраженія, посл чего онъ обыкновенно прерывался на нсколько минутъ (какъ по вопросу о брюкахъ), и потомъ начинался снова.

— Если онъ женится, то намъ отъ этого будетъ только хуже,— замтила моя мать.

— Ни на вишневую косточку,— сказалъ мой отецъ,— все равно, будетъ-ли онъ просаживать свои средства на это или на что другое.

— Дйствительно,— сказала моя мать. И тмъ закончилось предложеніе, отвтъ и возраженіе, о которыхъ я говорилъ вамъ.

— Къ тому-же это будетъ для него нкоторымъ развлеченіемъ,— сказалъ мой отецъ.

— И даже большимъ,— отвтила моя мать,— если у него будутъ дти.

— Боже, будь милостивъ ко мн,— сказалъ мой отецъ про себя. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

ГЛАВА CCI.

Я начинаю теперь совсмъ добросовстно пристукать къ длу, и я не сомнваюсь, что, при помощи вегетаріанской діэты и, изрдка, прохладительнаго изъ смянъ, мн удастся продолжать дяди Тобину повсть, также какъ и мою собственную, довольно таки прямолинейно.

0x01 graphic

Вотъ т четыре линіи, по которымъ я подвигался въ моемъ первомъ, второмъ, третьемъ и четвертомъ том {По первоначальному изданію.}.— Въ пятомъ я велъ себя вполн благопристойно, точная, описанная мною, линія такова:

0x01 graphic

Изъ нея явствуетъ, что, кром кривой, обозначенной А, гд я завернулъ въ Наварру,— и зубчатой кривой В, соотвтствующей короткому отдыху, который я позволилъ себ въ обществ госпожи Бойеръ и ея пажа,— я не позволилъ себ ни малйшато отклоненія до тхъ поръ, пока дьяволы Джона де-ла Касса не завели меня въ кругъ, отмченный D, ибо что касается ccccc, то это лишь скобки,— обычные повороты то туда, то сюда, обычные даже въ жизни важнйшихъ слугъ государства, въ сравненіи-же съ поступками другихъ людей,— или хотя-бы съ моими собственными грхами подъ литерами ABD, — они расплываются въ ничто.

Въ этомъ послднемъ том я сдлалъ еще лучше,— ибо отъ самаго конца Лефеврова эпизода и до начала дяди Тобиныхъ компаній я едва уклонился на одинъ ярдъ съ прямаго пути.

Если я буду продолжать исправляться съ такою-же быстротой, то, чего добраго,— съ благосклоннымъ содйствіемъ чертей его Беневентскаго преосвященства — я современемъ дойду до такого совершенства, что стану подвигаться впередъ совсмъ гладко, такъ:

—————————————

что представляетъ изъ себя линію настолько прямую, насколько я могъ ее провести при помощи линейки (нарочно занятой мною для этого у учителя чистописанія), не сворачивая ни вправо, ни влво.

Эта прямая линія — стезя, по которой должно шествовать христіанину! говорятъ богословы.

— Эмблема нравственной прямоты!— говоритъ Цицеронъ.

— Лучшая линія, — говорятъ капустоводы, — кратчайшая линія,— говоритъ Архимедъ,— которая можетъ быть проведена отъ одной данной точки до другой.

— Я-бы хотлъ, чтобы вы, сударыни, обратили на это вниманіе въ вашихъ новыхъ праздничныхъ костюмахъ.

— Какое путешествіе!

Пожалуйста, не можете-ли вы сказать мн — то есть, безъ злобы,— прежде, чмъ я напишу свою главу о прямыхъ линіяхъ,— въ силу какой ошибки — кто научилъ ихъ,— или, вообще, какъ это случилось, что ваши умные и геніальные люди постоянно смшивали эту линію съ линіей тяготнія?

ГЛАВА CCII.

Нтъ,— я, кажется, говорилъ, что буду писать по два тома ежегодно, лишь-бы дозволилъ мн это подлый кашель, который мучилъ меня тогда и котораго я и по сейчасъ боюсь пуще чорта,— въ другомъ-же мст (я только не припомню сейчасъ — гд), говоря о моей книг, какъ о машин, и кладя мое перо и линейку крестообразно на стол, дабы тмъ возвысить довріе къ себ, я поклялся, что она будетъ поддерживать этотъ ходъ сорокъ лтъ подрядъ, если только источникъ жизни соблаговолитъ благословить меня на столько времени здоровьемъ и бодростью духа.

Что касается бодрости духа, то не во многомъ я могу упрекнуть ее, то-есть на столько даже мало (разв ужъ считать достойнымъ упрека то обстоятельство, что онъ поднимаетъ меня на высокій шесть и дурачитъ меня въ теченіе девятнадцати часовъ въ сутки) — что, наоборотъ, мн приходится за многое благодарить ее. Она помогла мн отрадно пройти по жизненному пути, со всми его тягостями (кром заботъ) за спиною, я не помню, чтобы она хоть разъ въ какой-нибудь единый мигъ моего существованія покинула меня, или-бы окрасила попадавшіеся мн по пути предметы въ черный, или чахлый зеленый оттнокъ: въ опасностяхъ ты золотила мой кругозоръ надеждами, а когда самъ Смертный Часъ постучался въ мою дверь, ты велла ему зайти въ другой разъ, и это такимъ веселымъ тономъ беззаботнаго равнодушія, что онъ самъ усомнился, не случилось-ли какой ошибки.

— ‘Тутъ очевидно произошла какая-то путаница’, промолвилъ онъ.

Надо вамъ сказать, что для меня нтъ ничего хуже на свт, какъ быть прерваннымъ въ своемъ повствованіи,— а я какъ разъ въ эту минуту разсказывалъ Евгенію, по своему, прелюбопытный анекдотъ про монахиню, вообразившую, что она — ракушка, и про монаха, подвергшагося проклятію за то, что онъ сълъ рчную раковину,— и доказывалъ ему основанія и справедливость такого осужденія.

— ‘Въ плохую-же передлку попала столь степенная особа’!— замтилъ Смертный Часъ.— Ну, ты счастливо отдлался, Тристрамъ,— сказалъ Евгеній, схвативъ меня за руку, когда я кончилъ свой разсказъ.

— Но плохое ужъ будетъ теперь, Евгеній, житье,— отвчалъ я, — коли этотъ бастардъ открылъ мое мстожительство.

— Вы его врно называете,— сказалъ Евгеній,— ибо насъ учатъ, что онъ гршнымъ путемъ явился на свтъ.— Мн все равно, какимъ путемъ онъ явился,— замтилъ я,— лишь-бы онъ не особенно торопился уходить со мной отсюда,— ибо мн надо написать сорокъ томовъ и сказать и сдлать сорокъ тысячъ вещей, которыхъ кром меня никто на свт не скажетъ и не сдлаетъ, а такъ какъ ты видишь, что онъ схватилъ меня за горло (Евгеній едва могъ разслышать черезъ столъ мои слова) и я не справлюсь съ нимъ въ открытомъ бою, то не лучше-ли мн будетъ, пока еще остаются хоть обломки моей душевной бодрости и мои дв научныя ножки (приподнимая одну изъ нихъ) еще въ силахъ поддержать меня,— не лучше-ли мн, Евгеній, бгствомъ спасать свою жизнь?— Я такъ полагаю, дорогой мой Тристрамъ,— сказалъ Евгеній.— Тогда, клянусь небомъ, я пропишу ему такую пляску, о которой онъ даже не помышляетъ! ибо я пущусь вскачь,— сказалъ я, не оглядываясь ни разу назадъ, къ берегамъ Гаронны,— а если я услышу его топотъ у себя по пятамъ, я удеру на Везувій,— оттуда въ Іоппію, а изъ Іоппіи на край свта, а если онъ послдуетъ за мной и туда, то я буду молить Бога, чтобы онъ свернулъ себ шею.

— Въ этомъ случа,— промолвилъ Евгеній,— онъ рискуетъ боле тебя.

Остроуміе и расположеніе Евгенія вызвало румянецъ на щек, съ которой онъ уже нсколько мсяцевъ какъ исчезъ: — это была скверная минута для прощанья: онъ подвелъ меня къ моей бричк.— Allons!— сказалъ я,— почтальонъ щелкнулъ хлыстомъ,— и я полетлъ какъ изъ пушки, и въ полдюжины скачковъ достигъ Довера.

ГЛАВА CCIII.

— Чортъ возьми!— промолвилъ я, поглядывая на французскій берегъ,— человку слдовало-бы знать кое-что и о своей стран, прежде чмъ хать за-границу:— а я ни разу не заглянулъ въ Рочестерскую церковь, не обратилъ вниманія на Чатамскій докъ, не постилъ святаго ому въ Кентербери,— хотя вс три пункта лежали у меня по пути.

— Впрочемъ, правда, я нахожусь въ совершенно особенныхъ условіяхъ.

И такъ, не разсуждая доле объ этомъ ни съ омою Бекетомъ, ни съ кмъ-либо другимъ, я спрыгнулъ въ лодку, а черезъ пять минутъ мы были уже подъ парусами и бжали по втру.

— Скажите пожалуйста, капитанъ,— освдомился я, готовясь спуститься въ каюту, — не случается, чтобы смерть постигла кого во время перехода?

— Какое! да тутъ человку и захворать-то некогда,— отвчалъ онъ.— Что за проклятый лжецъ! меня уже сейчасъ тошнитъ, словно лошадь,— сказалъ я. Что за толчея! къ верху ногами… Ой! вс клтки полопались и смшались, а кровь, и лимфа, и нервные соки, съ неподвижными и летучими солями — вс сбились въ одну кучу!— Милосердый Богъ! все тутъ кружится, точно тысяча водоворотовъ.— Я готовъ дать шиллингъ, чтобъ узнать, не стану-ли я отъ этого писать ясне.

— Тошно! тошно! тошно! тошно!

— Когда мы доберемся до берега, капитанъ?— да у нихъ сердца точно каменныя.— О, мн смертельно плохо!— Подай мн эту штуку, мальчикъ:— это ужасающая болзнь.— Лучшебы ужъ я былъ на дн.— Сударыня, каково вамъ?— Ужасно! ужасно! у — о! ужасно, сударь!— Что? первый разъ?— Нтъ, второй, третій, шестой, десятый разъ, сударь.— Ого! какое топотанье надъ головами!— Гей, юнга, что случилось?

— Втеръ повернулъ!— Смерть!— я, значитъ, встрчусь съ ней лицомъ къ лицу!

— Какое счастье!— Онъ опять повернулъ, баринъ.— Ахъ, чортъ его завороти!

— Капитанъ,— взмолилась она,— ради самаго неба, спустите насъ на берегъ.

ГЛАВА СCIV.

Чрезвычайное неудобство для человка, когда онъ спшитъ, представляетъ то, что отъ Кале къ Парижу ведутъ три различныя дороги, въ пользу которыхъ столько говорится соотвтствующими депутатами лежащихъ по пути городовъ, что полдня легко проходитъ въ ршеніи вопроса, которую избрать.

Во первыхъ, дорога черезъ Лиль и Аррасъ,— самая крупная, но за то самая интересная и поучительная,

Вторая, черезъ Амьенъ, по которой можно хать, если хочешь видть Шантильи,

И черезъ Бове, по которой можно хать, коли есть охота. По этой причин многіе предпочитаютъ хать черезъ Бове.

ГЛАВА CCV.

‘Теперь, прежде чмъ покидать Кале’, сказалъ-бы писатель путешествій, ‘не лишнее было-бы дать кое-какое описаніе его’.— А я такъ считаю это совершенно лишнимъ — чтобы человкъ не могъ тихо пройти себ черезъ городъ, оставивши его въ поко, когда тотъ его вовсе не трогаетъ,— а непремнно оборачивался и доставалъ перо ради каждой конуры, черезъ которую онъ переступаетъ,— единственно (говорю по совсти) для того, чтобы достать его, ибо, насколько мы можемъ судить по тому, что писалось объ этихъ вещахъ, всми писавшими и скакавшими, или скакавшими и писавшими (что не одно и то-же), или ради большей скорости, чмъ остальные, писали на скаку, какъ длаю и я теперь,— начиная съ великаго Аддисона, который длалъ это съ связкой учебниковъ, прившанныхъ около него — и обдиравшихъ при каждомъ скачк спину его лошади,— любой скакунъ изъ насъ могъ-бы трусить потихоньку по своей земл (если у него есть таковая) и написать, вмст съ тмъ, все, что ему нужно было, не замаравши даже подошвъ.

Я, напримръ,— какъ передъ Небомъ, которое мой судья и послднее прибжище — я столько-же знаю въ эту минуту о Кале (за исключеніемъ того немногаго, что усплъ сообщить мн мой цирульникъ, пока точилъ бритву), сколько и о Каир, ибо вечеромъ, когда я высадился, было туманно, а утро, когда я узжалъ, было черне смолы, и однако, единственно благодаря умнью оріентироваться въ любой части города, — я готовъ побиться съ кмъ угодно объ закладъ, что я сію-же минуту напишу главу о Кале съ мою руку длиной, и съ столь яснымъ удовлетворительнымъ описаніемъ всякой мелочи въ город, которая только заслуживаетъ вниманія чужестранца, что вы приняли-бы меня за самого городскаго секретаря,— да и что-же, сударь, было-бы тутъ удивительнаго? Разв не былъ Демокритъ, смявшійся въ десять разъ боле меня, городскимъ секретаремъ Абдерскимъ? а? (я забылъ его имя), обладавшій большей осторожностью, чмъ мы оба, взятые вмст,— разв не былъ городскимъ секретаремъ Эфесскимъ.— Мало того, сударь, она была-бы написана съ такимъ знаніемъ, толкомъ, истиной и точностью…

— Ну, да если вы мн не врите,— можете прочесть за это слдующую главу.

ГЛАВА СCVI.

Calais, Calatium, Calusium, Calesiam.

Этотъ городъ, если доврять его архивамъ, въ авторитетности коихъ я не вижу здсь ни малйшаго основанія сомнваться — былъ нкогда не боле, какъ маленькой деревней, принадлежавшей одному изъ первыхъ графовъ де-Гинь, теперь-же онъ можетъ похвастать не мене чмъ четырнадцатью тысячами жителей, не включая сюда четыреста двадцать особыхъ семей въ basse-ville, или предмстьяхъ,— въ виду чего я полагаю, что онъ понемногу и постепенно возросъ до своихъ настоящихъ размровъ.

Хотя здсь четыре монастыря, но приходская церковь одна на весь городъ. Мн не представилось случая точно измрить ее, но довольно легко составить себ о ней порядочное представленіе:— ибо разъ въ город насчитываютъ четырнадцать тысячъ жителей и если церковь вмщаетъ всхъ ихъ, она должна быть порядочныхъ размровъ, а если не вмщаетъ, то приходится очень пожалть, что у нихъ нтъ другой.— Она иметъ форму креста и посвящена Дв Маріи, куполъ, со шпилемъ на верху, находится по средин церкви и покоится на четырехъ колоннахъ, довольно изящныхъ и легкихъ, но вмст съ тмъ и достаточно крпкихъ.— Она украшена одиннадцатью алтарями, большинство которыхъ скоре хороши, чмъ красивы. Главный алтарь — своего рода чудо искусства: онъ блый мраморный и, какъ мн говорили, иметъ около шестидесяти футовъ вышины:— будь онъ много выше, онъ сравнялся-бы съ самой Голгоой, поэтому я думаю, что онъ все-таки, и въ дйствительности, вышины порядочной.

Ничто не поразило меня такъ, какъ большой квадратъ {Площадь по-англійски называется Square (собственно: квадратъ).}: хотя я не могу сказать, чтобы онъ былъ хорошо вымощенъ или застроенъ,— но онъ находится въ самомъ сердц города и большая часть улицъ, въ особенности того квартала, заканчиваются имъ. Если-бы въ цломъ Кале могъ быть хоть одинъ фонтанъ (что, впрочемъ, кажется мн невозможнымъ), то, въ виду того, что онъ составлялъ-бы большое украшеніе, не можетъ быть сомннія, что обыватели поставили-бы его въ самомъ центр этого квадрата,— хотя, собственно, это и не квадратъ, потому что онъ на сорокъ футъ длинне отъ востока къ западу, чмъ отъ свера къ югу, такъ что правильне, вообще, говорятъ французы, называя ихъ площадями, а не квадратами, такъ какъ, строго говоря, он таковыхъ и не представляли.

Городской домъ, повидимому, довольно жалкое строеніе и содержится не въ лучшемъ порядк, иначе онъ служилъ-бы вторымъ большимъ украшеніемъ этого города: онъ отвчаетъ, однако, своему назначенію, и прекрасно служить для собранія городскихъ властей, которыя сходятся туда отъ времени до времени, такъ что правосудіе — можно полагать — правильно отправляется.

Я много слышалъ о Courgain, хотя тамъ нтъ ровно ничего любопытнаго: это отдльный кварталъ города, занятый исключительно матросами и рыбаками, онъ состоитъ изъ нсколькихъ маленькихъ улицъ, чисто застроенныхъ преимущественно кирпичными зданіями. Онъ чрезвычайно населенъ, но такъ какъ это легко объясняется ихъ образомъ жизни, то и въ этомъ нтъ ничего любопытнаго.— Путешественникъ можегъ посмотрть его, дабы удовлетворить любопытство, — онъ не долженъ пропустить безъ вниманія la Tour de Guet,— ни подъ какимъ видомъ, она называется такъ благодаря своему особенному назначенію, ибо въ военное время она служитъ для открытія непріятеля и извщенія о приближеніи его, съ моря-ли или съ суши,— но она чудовищно высока и до того постоянно попадается на глаза, что не замтить ее — нельзя.

Мн было чрезвычайно досадно, что я не могъ добыть себ позволенье на подробный осмотръ укрпленій,— сильнйшихъ въ мір, и стоившихъ, съ перваго до послдняго дня, то есть съ тхъ поръ, какъ он начали возводиться Филиппомъ французскимъ, графомъ Булонскимъ, и до настоящей войны, во время которой сдлано было много починокъ — сто милліоновъ ливровъ (какъ я узналъ впослдствіи отъ одного инженера въ Гаскони).— Весьма замчательно, что у Tte de Gravelenes и тамъ, гд городъ всего слабе защищенъ природой они потратили всего больше денегъ, такъ что передовыя укрпленія тянутся далеко въ поле и, слдовательно, занимаютъ обширную поверхность земли.— Однако, посл всего, что сказано и сдлано, нужно признаться, что Кале никогда и ни въ какихъ случаяхъ не имлъ особенно значенія самъ по себ, а лишь благодаря своему положенію и легкому доступу во Францію, который Кале во всхъ случаяхъ представлялъ нашимъ предкамъ, онъ не лишенъ былъ также и неудобныхъ сторонъ, такъ какъ стоилъ англичанамъ того времени не меньшихъ заботъ, чмъ Дюнкирхенъ въ наши дни, поэтому на него вполн основательно смотрли, какъ на ключъ къ обоимъ королевствамъ,— что и было, конечно, причиной возникновенія столькихъ споровъ относительно того, кто его удержитъ: изо всхъ ихъ самымъ достопамятнымъ была осада Кале (или, скоре, блокада, ибо онъ былъ отрзанъ и съ суши, и съ моря), такъ какъ Кале противустоялъ тогда цлый годъ усиліямъ Эдуарда третьяго, и осада закончилась лишь благодаря голоду и крайней нищет, то храбрость Eustache de St. Pierre’а, пожертвовавшаго здсь собою ради своихъ согражданъ, помстила имя его въ числ героевъ.—

Такъ какъ онъ можетъ занять не боле пятидесяти страницъ, то было бы несправедливостью относительно читателя не дать ему обстоятельнаго описанія этого романическаго эпизода, и всей осады, словами самого Rapin: —

ГЛАВА СCVII.

— Но не падай духомъ, любезный читатель!— Я выше этого:— съ меня достаточно того, что ты въ моей власти,— пользоваться преимуществомъ, которое даровало мн надъ тобою обладаніе перомъ, было бы излишне.— Нтъ! клянусь тмъ всемогущимъ огнемъ, который согрваетъ воображеніе мысли и освщаетъ духу непроходимыя дебри! скоре чмъ принуждать безпомощное существо къ такой трудной работ, и заставлять тебя, бднягу, платить за пятьдесятъ страницъ, которыя я не вправ продавать теб,— скоре, чмъ длать это, я предпочту во всей нагот своей питаться травой на горахъ, улыбаясь тому, что сверный втеръ не несетъ мн ни крова, ни пищи.

И такъ, молодчина,— запрягай! и вали что есть духу въ Булонь.

ГЛАВА ССVIII.

— Булонь!— а! такъ вотъ мы вс собрались здсь вмст, должники и гршники передъ небомъ, славный тутъ насъ подборъ,— но я не могу распивать тутъ съ вами,— меня самого преслдуютъ точно сотню чертей, и еще поймаютъ прежде чмъ я успю толкомъ лошадей перемнить:— ради самого Неба, поспшите.— Это за государственную измну, сказалъ какой-то очень маленькій человчекъ, шепча какъ можно тише стоявшему рядомъ съ нимъ очень высокому человку.— Или за убійство, промолвилъ высокій человкъ.— Врно, за то и другое,— замтилъ я.— Нтъ, молвилъ третій: этотъ господинъ попался въ…

Ah! ma ch&egrave,re fille!— сказалъ я, въ то время какъ она проходила мимо меня отъ утрени,— вы румяны, какъ утро (солнце какъ разъ всходило, такъ что комплиментъ вышелъ особенно кстати).— Нтъ, это не можетъ быть, сказалъ четвертый — (она кивнула мн, я послалъ ей воздушный поцлуй) — это за долги, продолжалъ онъ.— Конечно за долги, согласился пятый.— Я-бы не взялся платить долги этого барина за тысячу фунтовъ, сказалъ второй.— А я и за шесть разъ столько, сказалъ первый.— Врно опять, оба, замтилъ я — но у меня нтъ иного долга, кром долга Природ: и я желаю, чтобы она только дала мн отсрочку, и я заплачу ей свой долгъ до послдняго гроша.— Какъ можете вы, сударыня, быть настолько жестокосердой, чтобы задерживать бднаго странника, путешествующаго, никого не безпокоя, по своимъ законнымъ надобностямъ? Пожалуйста остановите этого смертообразнаго, долговязаго, широко-шагающаго мерзавца, это пугало гршниковъ, которое гонится за мной.— Онъ никогда-бы не послдовалъ за мною, если-бы не вы,— хотя-бы на одну или дв станціи,— только, чтобы дать мн опередить его, умоляю васъ, сударыня… Пожалуйста, милая барыня.

Право, жалко, что вся эта любезность пропадетъ даромъ, замтилъ мой трактирщикъ ирландецъ, а вдь молодая-то дама давно уже ушла и ничего не слышала.

Пустяки! сказалъ я ему.

И такъ, значитъ, у васъ ничего больше нтъ въ Булони достойнаго вниманія?

Клянусь Іисусомъ! Здсь лучшая семинарія для гуманитарныхъ наукъ.

Лучшей и быть не можетъ, замтилъ я.

ГЛАВА ССІХ.

Когда поспшность человческихъ желаній гонитъ его мысли въ девяносто разъ быстре, нежели детъ его экипажъ,— плохо тогда истин, плохо и экипажу со всей его оснасткой (изъ чего бы вы ее ни сдлали), на которыхъ онъ вымещаетъ всю досаду своей души!

Такъ какъ я никогда не высказываю общихъ сужденій ни о людяхъ, ни о вещахъ въ гнв, — ‘чмъ больше поспшить, тмъ меньше отъдешь’, подумалъ я объ этомъ, въ первый разъ, что это со мной случилось,— во второй, третій, четвертый и пятый разы я считалъ это каждый разъ единичными случаями, и поэтому только бранилъ втораго, третьяго, четвертаго и пятаго ямщиковъ, не пускаясь въ дальнйшія размышленія, но когда то-же повторилось съ пятаго на шестой, седьмой, восьмой, девятый и десятый разъ, да еще безъ единаго исключенія, я не могъ удержаться отъ національнаго обобщенія, которое я выразилъ въ слдующихъ словахъ:

Во французской почтовой карет всегда съ самаго отъзда что-нибудь не ладно.

Или можно тоже сказать еще такъ:

Французскому почтальону всегда приходится вставать, не отъхавши и трехъ сотъ ярдовъ отъ города.

Что тамъ еще?— чортъ:— веревка перервалась!— узелъ развязался!— шкворень выскочилъ!— винтъ подвинтить надо!— нужно починить гвоздикъ, тряпочку, тесемочку, ремешокъ, пряжку или застежку.

Однако, какъ ни врно все это, а я никогда не считаю себя вправ на этомъ основаніи предавать анаем почтовую карету или ея возницу, не приходитъ мн также въ голову клясться Богомъ живымъ, что я десять тысячъ разъ предпочелъ бы идти пшкомъ,— или что пусть я буду проклятъ, если когда-нибудь сяду въ такую другую,— но я спокойно обсуждаю это дло и убждаюсь, что, гд-бы я ни путешествовалъ, какой-нибудь гвоздикъ, тряпочка, тесемочка, винтъ, пряжка или застежка — всегда будутъ недоставать или требовать поправки,— поэтому я никогда не горячусь, а принимаю одинаково и добро и зло, приключающееся въ дорог, и подвигаюсь дальше.— Дйствуй, малый, сказалъ я,— онъ уже потерялъ пять минутъ, вставая дорогой, чтобы достать себ завтракъ изъ чернаго хлба, который онъ запихалъ въ каретный мшокъ, и, снова свъ на козла, не спша подвигался впередъ, чтобы лучше имъ насладиться.— Трогай, малый, шибче,— сказалъ я, но уже самымъ убдительнымъ тономъ, какой только можно себ представить, ибо я постучалъ по стеклу монетой въ двадцать четыре су, благоразумно повернувъ ее плоской стороной къ нему, когда онъ оглянулся назадъ. Собака понятливо осклабился отъ праваго уха къ лвому, показавъ изъ подъ своей закоптлой рожи рядъ такихъ жемчужныхъ зубовъ, что Величество заложило-бы свои брилліанты, лишь бы купить ихъ.

{ Вотъ грызуны!

Справедливое небо

{ Вотъ хлбъ,

и въ то время, какъ онъ дожевывалъ послднюю краюшку, мы възжали въ городъ Монтрейль.

ГЛАВА ССХ.

По моему, ни одинъ городъ во Франціи не выглядываетъ лучше на карт, чмъ Монтрейль.— Правда, онъ не иметъ уже того авантажнаго вида въ книг почтовыхъ дорогъ: но когда увидишь его,— надо сознаться, что онъ выглядываетъ чрезвычайно печально.

Въ настоящее время, однако, есть въ немъ нчто весьма красивое, и это нчто — дочь трактирщика.— Она провела восемнадцать мсяцевъ въ ученьи въ Амьен и шесть въ Париж, она вяжетъ, и шьетъ, и танцуетъ, и продлываетъ разныя малыя кокетства весьма изрядно.

— Косолапая! въ теченіе пяти минутъ, какъ я стоялъ и глядлъ на нее, она спустила по крайней мр дюжину петель съ благо нитянаго чулка.— Да, да,— я вижу, хитрая цыганка!— онъ длиненъ и изгибъ его красивъ (нечего прикалывать его къ колну),— вижу, что онъ вашъ и прекрасно сидитъ на ног.

— Сказала-бы природа этому созданію слово про большой палецъ статуи!

Но такъ какъ этотъ образчикъ стоитъ всхъ ихъ большихъ пальцевъ,— да, кром того, я могу судить не только о ея большихъ, но и о всхъ прочихъ пальцахъ,— если только они могутъ къ чему-нибудь служить мн,— и такъ какъ Жанетона (это ея имя) во всхъ отношеніяхъ удачно сидитъ для срисовки, то пусть я никогда не рисую боле, если не нарисую ее теперь во всхъ ея очертаніяхъ столь-же врнымъ карандашемъ, какъ если-бы я видлъ ее въ самомъ намокшемъ одяніи.

Но ваша честь предпочитаете, чтобы я сообщилъ вамъ длину, ширину и вышину по перпендикуляру большой приходской церкви, или видъ фасада аббатства Saint Austreberte, перенесеннаго сюда изъ Артуа:— я полагаю, что все это находится въ томъ-же вид, въ какомъ оставили его каменьщики и плотники, какъ оно будетъ находиться въ теченіе еще пятидесяти лтъ, если вры въ Христа хватитъ на столько времени, а потому ваша честь и степенство сами успете вымрять ихъ на досуг,— тотъ-же, кто хочетъ измрить тебя, Жанетона, долженъ.сдлать это сейчасъ, — ты носишь въ твоемъ образ начало измнчивости, и, въ виду случайностей преходящей жизни, я не поручился-бы за тебя ни на минуту: дважды двнадцать мсяцевъ не успютъ смниться и пройти, какъ ты можешь уже разростись словно тыква и потерять твои формы,— или можешь ты отцвсти, какъ цвтокъ, и потерять твою красоту, да что! ты можешь свихнуться, какъ многія другія, и потерять самое себя.— Я-бы не поручился и за тетю Дину, если-бы она была жива:— по правд сказать,— даже едва-ли за ея портретъ, будь онъ написанъ самимъ Рейнольдсомъ.

Но если я стану продолжать свое рисованіе, посл того, что я назвалъ этого сына Аполлона, меня надо будетъ разстрлять.

И такъ, придется ужъ вамъ удовольствоваться оригиналомъ, который (если вамъ случится прозжать черезъ Монтрейль яснымъ вечеромъ) вы увидите у дверей вашей кареты, при перемн лошадей: но если только у васъ не будетъ такой-же скверной причины для смха, какъ у меня — то вы лучше остановитесь.— Она немного dvote: но вы имете больше шансовъ отъ этого только выиграть.

Помоги мн Богъ! мн некогда было просчитать даже единицу: такъ меня гонятъ и загоняютъ къ чорту.

ГЛАВА ССХІ.

Принявъ все это въ соображеніе, — а также и то, что Смерть можетъ быть гораздо ближе отъ меня, чмъ я воображаю, — я хотлъ-бы быть ужъ въ Аббевилл, — сказалъ я, хотя-бы только для того, чтобы посмотрть, какъ тамъ чешутъ шерсть и прядутъ:— вотъ мы и похали!

de Montreuil Nampont — poste et demi

de Nampont Bernay — poste

de Bernay Nouvion — poste

de Nouvion Abbeville — poste {Смотри книгу Французскихъ Почтовыхъ Дорогъ, стр. 36 по изданію 1762 г. Примчаніе автора.}

— да только чесальщики и прядильщики вс ушли спать.

ГЛАВА ССХІІ.

Какое рдкое преимущество путешествіе! только оно горячитъ человка, но противъ этого есть средство, которое вы можете почерпнуть изъ слдующей главы.

ГЛАВА CCXIII.

Если-бы я имлъ возможность торговаться со Смертью такъ, какъ я въ настоящее время торгуюсь съ моимъ лекаремъ относительно того, гд и какъ мн поставить промывательное, — то я конечно возсталъ-бы противъ подчиненія ей передъ моими друзьями, но такъ какъ это невозможно, то я никогда не размышляю серьезно о вид и обстановк этой великой катастрофы, хотя, собственно говоря, это столько-же занимаетъ и мучитъ мои мысли, сколько и самая эта катастрофа,— но я постоянно задергиваю на нее завсу, съ пожеланіемъ, чтобы Распорядитель всякихъ длъ устроилъ такъ, чтобы она не случилась со мной въ моемъ собственномъ дом, а лучше въ какой-нибудь благопристойной гостинниц,— дома я ее знаю,— участіе моихъ друзей, послднія услуги — обтираніе лба и оправка подушки,— которыя будетъ оказывать мн дрожащая рука блднаго Расположенія — до того будутъ распинать мою душу, что я умру отъ болзни, которой мой врачъ не будетъ и подозрвать, въ гостинниц-же т немногія холодныя услуги, которыя необходимы были-бы мн, были-бы оплачены нсколькими золотыми, и оказаны съ невозмутимымъ, но точнымъ вниманіемъ, — но замтьте: гостинницей этой не должна-бы была быть гостинница въ Аббевилл: — если-бы даже въ цломъ мір не было другаго трактира, я-бы все-таки вычеркнулъ ее изъ договора, и такъ

Пусть лошади будутъ у кареты ровно къ четыремъ часамъ утра.— Да, къ четыремъ, сударь,— не то, клянусь Женевьевой, я подыму въ дом такой грохотъ, что даже мертвые проснутся.

ГЛАВА ССXIV.

‘Уподобь ихъ колесу’,— это горькій сарказмъ, какъ извстно всмъ образованнымъ людямъ, противъ большихъ странствованій и того безпокойнаго духа, побуждающаго къ нимъ, который, какъ пророчески предвидлъ Давидъ, объялъ сыновъ человческихъ въ послдніе дни, а потому, какъ полагаетъ великій епископъ Голль, это одно изъ сильнйшихъ проклятій, когда-либо произнесенныхъ Давидомъ противъ враговъ Господнихъ, — и равносильное тому, какъ если-бы онъ сказалъ: ‘Я желаю имъ постоянно кататься изъ стороны въ сторону’.— Такое движеніе, продолжаетъ онъ (онъ былъ очень полонъ), представляетъ одно безпокойство, а отдыхъ, на томъ-же основаніи, есть рай.

Ну, а я (какъ человкъ худой) думаю иначе: для меня, всякое движеніе есть жизнь и радость,— стоять-же на мст, или подвигаться медленно — это смерть и самъ дьяволъ.

— Гей, гей!— весь свтъ спитъ!— выводите лошадей,— мажьте колеса,— завязывайте сундукъ,— да забейте эту гниль гвоздемъ,— я не хочу терять ни минуты.

Колесо, о которомъ мы говорили и въ которомъ (но не на которомъ, ибо это сдлало-бы изъ него колесо Иксіона),— согласно наклонностямъ епископа — онъ проклинаетъ своихъ враговъ,— конечно, должно было быть колесомъ почтовой кареты, независимо отъ того, существовали ли он въ то время въ Палестин или нтъ.

А для меня это колесо, по обратнымъ причинамъ, но также несомннно — тележное колесо, обращающееся, со стономъ, разъ въ цлый вкъ, и если-бы я сдлался комментаторомъ, я не колеблясь сталъ-бы утверждать, что такихъ былъ большой запасъ въ этой гористой стран.

Я люблю пиагорейцевъ (гораздо боле, чмъ я осмливаюсь признаться моей дорогой Дженни) за ихъ ‘ , ‘ — (ихъ) ‘совлечиніе тла, для того, чтобы лучше мыслить’. Ни одинъ человкъ не мыслитъ правильно, пока онъ находится въ немъ, онъ не можетъ не быть ослпленнымъ въ силу своихъ видовыхъ особенностей, не можетъ не уклоняться въ противоположныя стороны, какъ случилось это съ епископомъ и мной, благодаря слишкомъ тощему или слишкомъ плотному сложенію.— Разумъ — на-половину чувство, а оцнка самого неба есть лишь результатъ нашихъ настоящихъ аппетитовъ и пищевареній.

Но котораго изъ двухъ, въ настоящемъ случа, считаете вы боле неправымъ?

— Васъ, конечно, сказала она,— въ томъ, что вы цлое семейство обезпокоили въ такую раннюю пору.

ГЛАВА СCXV.

Но она не знала, что я далъ обтъ не брить бороды пока не доду до Парижа, — однако, я не терплю длать тайны изъ ничего, это — холодная осторожность, свойственная одной изъ тхъ мелкихъ душъ, по которымъ Лессій (lib. 13. de Moribus Divinis, cap. 24) сдлалъ разсчетъ, въ которомъ онъ выставляетъ положеніе, что одной голландской мили, возведенной въ кубъ, будетъ боле чмъ достаточно для жизни восьмисотъ милліардовъ, каковое число душъ онъ считаетъ (отъ паденія Адама) высшимъ возможнымъ предломъ числа осужденныхъ до самаго конца свта.

Изъ чего онъ вывелъ свое второе положеніе — если только не изъ отеческой благости Божіей — я не знаю: — я еще боле недоумваю относительно того, что могло быть въ голов Франциска Риббейры, утверждавшаго, что для помщенія того-же числа нужно пространство не мене, какъ въ двсти квадратныхъ итальянскихъ миль, онъ ужъ врно пригонялъ по древнимъ римскимъ душамъ, о которыхъ онъ читалъ, но не сообразилъ, насколько он неизбжно должны были ссть благодаря постепенному отощанію и захуданію въ продолженіи восемнадцати столтій, такъ что къ тому времени, когда онъ писалъ, дошли почти до ничего.

Во время Лессія, который кажется человкомъ боле спокойнымъ, он были такими мелкими, какъ только можно себ представить!

— Мы видимъ ихъ еще мельче теперь.

— А на будущую зиму мы найдемъ ихъ еще меньше, такъ что, если мы будемъ идти отъ малаго къ меньшему, а отъ меньшаго къ ничему, то я, не колеблясь ни минуты, берусь утверждать, что такимъ манеромъ черезъ полстолтія у насъ уже совсмъ не будетъ душъ, а такъ какъ это есть, вмст съ тмъ, и періодъ, по истеченіи коего, я полагаю, прекратится существованіе христіанской вры, то будетъ тутъ то преимущество, что об износятся какъ-разъ одновременно.

Благословенъ Юпитеръ! и благословенны вс прочіе языческіе боги и богини! ибо теперь вы вс снова пойдете въ ходъ, и съ Пріапомъ въ вид прихвостня.— Какія веселыя времена!— но гд я! и къ какому восхитительному перевороту вещей я стремлюсь? Я,— я, который долженъ быть подкошенъ въ расцвт моихъ дней, которому не придется вкушать ничего изъ плодовъ моего воображенія:— миръ теб, увлекающійся безумецъ! И отпусти меня дальше.

ГЛАВА ССXVI.

— ‘И такъ,— какъ я сказалъ,— не терпя таинственностей въ пустякахъ’,— я поврялъ все почтальону, какъ только мы съзжали съ мостовой, онъ щелкалъ кнутомъ, въ вид признательности за довріе,— коренная лошадь пускалась рысью, а другая шла какимъ-то покачивающимся вверхъ и внизъ аллюромъ — и мы, поплясывая такимъ образомъ, подвигались къ Ailly au Clochers, прославленному въ былые дни лучшими въ мір курантами: но мы проплясали черезъ него безъ музыки, такъ какъ куранты были въ большомъ разстройств — (какъ это было, правду сказать, и во всей Франціи).—

И такъ, спша насколько было возможно, изъ

Ailly au Clochers я пріхалъ въ Hixcourt,

изъ Hixcourt’а я пріхалъ въ Pequignay, и

изъ Pequignay я пріхалъ въ Amiens,

относительно каковаго города я не могу сообщитъ вамъ ничего иного, кром того, что я уже сообщилъ вамъ раньше,— именно, что Жанетона ходила здсь въ школу.

ГЛАВА ССXVII.

Въ цломъ каталог тхъ набгающихъ непріятностей, которыя надуваютъ человческій парусъ, нтъ ни одной боле досадной и мучительной по своей природ, чмъ тотъ особенный видъ, который я сейчасъ опишу,— и противъ котораго (если только не путешествуешь съ avance-courier’омъ, какъ длаютъ многіе ради избжанія его) нтъ никакого средства, и именно это то,—

Что какъ-бы вы ни были расположены ко сну,— и хотябы даже вы прозжали черезъ пріятнйшую мстность, по лучшимъ дорогамъ и въ самомъ покойномъ экипаж на свт,— да что! хотя-бы вы были уврены, что можете проспать пятьдесятъ миль подрядъ, не раскрывая глазъ,— да что! боле того — хотя-бы вы были также доказательно уврены, какъ въ любой изъ истинъ Эвклида, въ томъ, что вы чувствуете себя во всхъ отношеніяхъ такъ-же хорошо во сн, какъ на яву, или, можетъ быть, даже лучше,— однако постоянно повторяющійся на каждой станціи платежъ за лошадей,— вмст съ необходимостью запускать для этого руку въ карманъ и отсчитывать оттуда по одному су, три ливра и пятнадцать су — до того мшаютъ выполненію этого плана, что нельзя послдовать ему боле, чмъ на шесть миль (или, если разстояніе между станціями полуторное,— на девять) — хотя-бы даже разсчитывалъ спасти этимъ свою душу отъ погибели.

— Я не буду возиться съ ними, сказалъ я: я заверну столько, сколько надо въ кусочекъ бумаги и буду всю дорогу держать его на-готов въ рук: ‘Теперь мн ничего не останется длать’, сказалъ я (устраиваясь покойне), ‘какъ только опустить это осторожно почтальону въ шляпу, не говоря ни слова’.— Но потомъ еще надо два су на водку,— или попалась монета въ двнадцать су Людовика XIV, которую не принимаютъ,— или ливръ съ какими-нибудь ліардами надо приплатить за прошлую станцію, такъ какъ Monsieur изволилъ про нихъ забыть, и вс эти препятствія будятъ человка (такъ какъ во сн особенно хорошо не заспоришь): но все-же еще можно вернуться къ сладкому сну, все еще тло можетъ подавить духъ и оправиться отъ всхъ этихъ ударовъ, — но тутъ — милосердое небо!— оказывается, что вы заплатили за простую дистанцію, когда здсь полуторная, что заставляетъ васъ вытаскивать ваше росписаніе почтовыхъ дорогъ, напечатанное такъ мелко, что волей-неволей, а приходится открывать глаза, потомъ Monsieur le Cur предлагаетъ вамъ понюхать табаку, или нищій-солдатъ показываетъ вамъ свою ногу,— или плшивый монахъ свою кружку,— или колодезная попадья предлагаетъ полить ваши колеса (это совсмъ не ну ясно, но она клянется своимъ поповствомъ, что оно необходимо),— и вамъ приходится разсуждать обо всемъ этомъ, или мысленно обсуждать его: отъ каковой работы умственныя силы до того пробуждаются, что потомъ можете опять усыплять ихъ, какъ умете.

И, положительно, если-бы не одна изъ такихъ невзгодъ, я такъ-бы и прокатилъ мимо конюшенъ въ Chantilly.

— Но такъ какъ почтальонъ сначала заявилъ, а потомъ сталъ поддерживать свое заявленіе просто мн въ глаза,— что на монет въ два су нтъ цифры, я открылъ глаза, чтобы въ этомъ убдиться, — и увидвши на ней цифру такъ-же явственно, какъ свой собственный носъ, я выскочилъ въ сердцахъ изъ кареты, — и благодаря этому видлъ-таки все въ Chantilly.— Я испытывалъ его только на трехъ съ половиной дистанціяхъ, но считаю его все-таки лучшимъ принципомъ въ свт для быстраго передвиженія, ибо такъ мало что кажется особенно привлекательнымъ въ такомъ настроеніи,— что васъ немногое, если не совсмъ ничто не останавливаетъ: такимъ манеромъ и я прохалъ черезъ St. Denis, не повернувши даже головы въ сторону аббатства.

— Богатство ихъ сокровищницы!— пустяки и чепуха!— За исключеніемъ ихъ брилліантовъ, которые вс поддльны, я не далъ-бы трехъ су ни за одну изъ спрятанныхъ тамъ вещей, кром Джейдасова фонаря,— да и за тотъ лишь потому, что, когда стемнетъ, онъ можетъ пригодиться.

ГЛАВА ССXVIII.

Щелкъ, щелкъ,— щелкъ, щелкъ, — щелкъ, щелкъ,— это значитъ Парижъ, пробормоталъ я (продолжая находиться въ томъ-же настроеніи),— и такъ, это Парижъ! гм!— Парижъ, воскликнулъ я, повторяя это имя въ третій разъ.

Первйшій, изящнйшій, роскошнйшій!

Улицы, однако, скверны.

Но видъ у него, я полагаю, лучше, чмъ запахъ.— Щелкъ, щелкъ,— щелкъ, щелкъ,— какой шумъ ты поднимаешь!— какъ будто добрыхъ людей сколько-нибудь интересуетъ знать, что какой-нибудь человкъ съ блднымъ лицомъ, одтый въ черное, имлъ честь быть привезеннымъ въ Парижъ, въ девять часовъ вечера, почтальономъ въ дубленой желтой куртк съ красными отворотами!— Щелкъ, щелкъ, — щелкъ, щелкъ,— щелкъ, щелкъ.— Хоть-бы твой кнутъ…

— Впрочемъ, таковъ духъ твоей націи: щелкай себ, щелкай.

Гм!— и никто не приглашаетъ насъ на городскія стны!— Хотя, когда стны зас…ны, можно-ли поступить иначе, будь то даже въ самой школ вжливости?

А скажите, когда здсь зажигаютъ фонари?— Какъ,— въ лтніе мсяцы — никогда!— Эге! теперь, видно, салатная пора: просто ужасъ! салатъ и супъ,— супъ и салатъ,— салатъ и супъ, encore.

— Это ужъ слишкомъ для гршныхъ людей.

Ну, я просто не переношу такого варварства. Какъ можетъ этотъ безсовстный кучеръ говорить такія гнусности той тощей лошади, разв ты не видишь, пріятель, что улицы такъ возмутительно узки, что въ цломъ Париж не найдешь мста, гд-бы можно было повернуться съ тачкой? Не дурно было-бы, если-бы въ лучшей столиц всего свта ихъ сдлали хоть чуточку шире — ну хоть настолько на каждую улицу, чтобы человкъ могъ опредлить (хоть-бы для собственнаго удовольствія), по какой сторон ея онъ идетъ.

Разъ,— два,— три,— четыре,— пять,— шесть, — семь, — восемь,— девять,— десять.— Десять кухмистерскихъ лавокъ, и вдвое больше цирульниковъ! и это на протяженіи трехъ минутъ зды! можно подумать, что вс повара на свт, на какомъ нибудь великомъ празднеств съ брадобрями, по взаимному согласію ршили:— Давайте, молъ, отправимся вс на житье въ Парижъ: французы любятъ хорошо пость,— они вс gourmands, мы будемъ въ почет, если ихъ богъ — чрево, повара у нихъ должны быть барами, а такъ какъ парикъ длаетъ человка, а парикмахеръ длаетъ парикъ,— ergo, сказали-бы цирульники, мы будемъ еще въ большемъ почет,— мы будемъ выше васъ всхъ,— мы будемъ по меньшей мр капитулами {Такъ называются главные городскіе чины въ Тулуз и др. (Прим. автора).},— pardi! мы вс будемъ носить шпаги:

— И можно было-бы поклясться (при свт свчи, конечно,— на который нельзя особенно положиться), что такъ продолжаютъ они длать и до настоящаго дня.

ГЛАВА ССХIX.

Французовъ, несомннно, неврно понимаютъ,— я не берусь только ршить, они-ли въ этомъ виноваты, тмъ, что не достаточно ясно выражаются, или тмъ, что въ своей рчи они не соблюдаютъ той точной разграниченности и опредленности, какой можно было-бы ожидать по столь важному вопросу и къ которой, въ особенности, мы обыкновенно такъ придирчивы,— или-же, быть можетъ, вина всецло на нашей сторон, въ томъ, что мы не всегда достаточно глубоко понимаемъ ихъ языкъ, чтобы понять, что именно они хотятъ этимъ выразить,— для меня очевидно лишь то, что когда они утверждаютъ, что ‘видвшій Парижъ — видлъ все’, — они должны подразумвать тхъ, кто видлъ его при дневномъ свт.

Что-же касается свчнаго свта,— то я отказываюсь отъ него,— я уже сказалъ раньше, что на него положиться нельзя, и я повторяю это еще разъ: но не потому, что свтъ и тни слишкомъ рзки, что цвта смшиваются, что нтъ ни прелести ни постоянства… и т. д.— ибо это не правда, но онъ — неврный свтъ въ томъ отношеніи,— что во всхъ пяти стахъ знатныхъ отеляхъ, которые насчитываютъ вамъ въ Париж, и пяти стахъ славныхъ вещахъ (скромно считая, ибо это выходитъ лишь по одной славной вещи на отель), которыя удобне видть, чувствовать, слышать я понимать при свт свчки (это, между прочимъ, цитата изъ Лилли),— чорта съ два лишь одному изъ пятидесяти нашихъ удастся толкомъ что-нибудь увидть.

Это уже не выписка изъ французскаго исчисленія, а просто такъ:—

Согласно послдней переписи, произведенной въ 1716 году, съ какихъ поръ произошли значительныя приращенія, Парижъ иметъ девятьсотъ улицъ, именно:

Въ квартал, именуемомъ Городомъ — пятьдесятъ три улицы,

Въ St. Jacques des Boncheries — пятьдесятъ пять улицъ,

Въ St. Oporten — тридцать четыре улицы,

Въ квартал Louvre’а — двадцать пять улицъ,

Въ Palais Royal, или St. Honor — сорокъ девять улицъ,

Въ Mont-Martyr — сорокъ одна улица,

Въ St. Eustache — двадцать девять улицъ,

Въ Les Halles — двадцать семь улицъ,

Въ St. Denis — пятьдесятъ пять улицъ,

Въ St. Martin — пятьдесятъ четыре улицы,

Въ St. Paul или Mortellerie — двадцать семь улицъ,

La Gr&egrave,ve — тридцать восемь улицъ,

Въ St. Avoy или la Verrerie — девятнадцать улицъ,

Въ Marais или Temple — пятьдесятъ дв улицы,

Въ St. Antoine — шестьдесятъ восемь улицъ,

Въ Place Maubert — восемьдесятъ одна улица.

Въ St. Benot — шестьдесятъ улицъ,

Въ St. Andr d’Arcs — пятьдесятъ одна улица:

Въ квартал Luxembourg — шестьдесятъ дв улицы: и

Въ St. Germain — пятьдесятъ пять улицъ, въ каждую изъ коихъ вы можете зайти, а когда вы хорошенько осмотрите ихъ, и все что къ нимъ принадлежитъ, при дневномъ свт — ихъ ворота, ихъ мосты, ихъ площади, ихъ статуи… да къ тому-же еще совершите крестовый походъ по всмъ приходскимъ церквамъ, ни подъ какимъ видомъ не пропуская St. Roch и St. Sulpice… когда, въ завершеніе всего, вы прогуляетесь по четыремъ дворцамъ, которые можно осматривать вмст съ статуями и картинами, или безъ нихъ,— какъ это будетъ вамъ угодно,—

— Тогда, значитъ, вы видли…

— Но нтъ никакой надобности говорить вамъ что, ибо вы сами прочтете это, на портик Лувра, въ слдующихъ словахъ:

Такихъ людей нтъ на земл,— такого города нтъ ни у одного народа.

Каковъ Парижъ!— Пойте ‘Derry, derry, doron’ {Non orbis gentem, non urbem gens habet ullani ulla parem. (Выноска автора).}.

У французовъ манера — свесела относиться ко всему великому,— вотъ все, что можно сказать объ этомъ.

ГЛАВА ССХХ.

Говоря о веселости (въ конц предыдущей главы), невольно вспоминаешь (я говорю о писателяхъ) слово: скука,— особенно если имешь что сказать о немъ. Не то, чтобы въ силу какого анализа — или по какой-либо процентной, или генеалогической таблиц — явилось боле основанія для сродства между ними, чмъ между свтомъ и тьмой, или вообще двумя какими-либо самыми враждебными противоположностями въ природ,— а просто, это вспомогательное искусство писателя — издерживать правильное отношеніе между словами, какъ для государственнаго дятеля — между людьми,— не зная, какъ близко имъ можетъ прійтись ставить ихъ другъ къ другу,— разъяснивши теперь это дло,— чтобы поддержать свой порядокъ въ словахъ, я записываю его здсь.

СКУКА.

Узжая изъ Chantilly, я объявилъ ее лучшимъ средствомъ въ мір для спшнаго путешествія, но я выставилъ это лишь какъ мнніе. Я продолжаю держаться тхъ-же взглядовъ,— по только тогда я не достаточно былъ знакомъ съ ея дйствіемъ, и не могъ замтить того,— что хотя дйствительно подвигаешься съ бшеной быстротой, однако подвигаешься безъ удовольствія для себя въ то же самое время, по этой причин я теперь совершенно покидаю ее,— и на-вки, отъ души предлагаю ее, кому она нужна:— она испортила мн впечатлніе хорошаго ужина и причинила желчную діаррею, которая привела меня обратно къ моему первому принципу, съ которымъ я пускался въ путь и съ которымъ теперь поскачу къ берегамъ Гаронны.

— Нтъ,— я не могу останавливаться ни минуты, чтобы описать вамъ характеръ жителей и ихъ наклонности, привычки, обычаи, законы, религію, правительство, промышленность, торговлю, финансы, со всми источниками и скрытыми пружинами, поддерживающими ихъ,— хотя-бы я и казался обязаннымъ къ тому своимъ пребываніемъ среди нихъ въ теченіе трехъ дней и двухъ ночей, въ продолженіе которыхъ сіи вопросы были единственнымъ предметомъ моего изученія и размышленія.

И все-же,— все-же я долженъ бжать,— дороги мощены,— дистанціи коротки,— дни длинны, — теперь не боле полудня:— я пріду въ Fontainebleau раньше короля.

— Разв онъ туда детъ? Я этого не зналъ.

ГЛАВА ССХХІ.

Я ненавижу, когда люди — въ особенности путешественники — жалуются, что во Франціи нельзя хать такъ-же скоро, какъ въ Англіи,— тогда какъ здсь здятъ гораздо скоре, consideratis considerait dis,— то есть, если свсить экипажи съ горами всякой поклажи, которой накладываютъ на нихъ и спереди и сзади,— да принять во вниманіе малорослость ихъ лошадей и мизерность ихъ корма,— такъ приходится удивляться, какъ еще он двигаются вообще. Мучить ихъ такъ — совсмъ не по христіански, и для меня совершенно ясно, что французская лошадь не знала-бы, что ей длать, если-бы не эти два слова — ****** и ******, въ которыхъ он находятъ столько-же питательности, какъ въ мрк овса. А такъ какъ эти слова ни гроша не стоютъ, то мн отъ всей души хочется сказать ихъ читателю, но тутъ-то и затрудненіе — надо сказать ихъ просто съ самымъ яснымъ произношеніемъ, иначе не будетъ никакого толку,— а сдлать это такъ просто, какъ будто неудобно,— ибо хотя ваша милость и посметесь надъ ними у себя въ спальн, однако — я увренъ — оскорбитесь ими въ гостинной, по этой-то причин я шевелилъ и перешевеливалъ нкоторое время мозгами — но тщетно,— какимъ-бы ловкимъ способомъ или facette’нымъ приспособленіемъ я могъ смягчить ихъ такъ, чтобы въ то время, какъ я удовлетворю то ухо, которое читатель пожелаетъ одолжить мн, не прогнвить другое, которое онъ оставляетъ при себ.

— Мои чернила жгутъ мн пальцы, побуждая пробовать,— но стоитъ мн лишь попробовать, чтобы были худшія послдствія: я боюсь они прожгутъ мн бумагу.

— Нтъ,— я не ршаюсь.

Но если вы хотите знать, какъ Андульетская игуменья съ молодой монахиней ея монастыря справились съ такимъ затрудненіемъ — (пожелавъ себ всякаго мыслимаго успха) я разскажу вамъ это безъ малйшаго колебанія.

ГЛАВА ССХХІІ.

Андульетская игуменья,— которой монастырь вы найдете (если заглянете въ издающіяся теперь въ Париж большія провинціальныя карты) среди горъ, отдляющихъ Бургундію отъ Савойи,— угрожаемая anchyclosis’омъ, или сведеніемъ ноги (такъ какъ sinоvia въ ея колн затвердла отъ продолжительныхъ моленій), и испробовавши всякія средства:— сначала молитвы и благодаренія,— потомъ воззванія ко всмъ небеснымъ святымъ вообще,— потомъ къ каждому святому въ отдльности, который страдалъ сведеніемъ ноги раньше ея, — потомъ прикосновеніе къ ней всми монастырскими реликвіями,— въ особенности-же бедровой костью человка изъ Листры, страдавшаго безсиліемъ съ самой юности,— потомъ обпворачиваніе ея своимъ вуалемъ на ночь, идя спать,— потомъ перевязыванье на-крестъ своими четками,— потомъ размягченіе ея маслами и распущенными животными жирами, — потомъ пользованіе ея мягчительными и облегчающими припарками,— потомъ пластырями изъ болотныхъ мальвъ, bonus Henricus’а, блыхъ лилій, — принявшись потомъ за деревья, то есть за дымъ отъ нихъ, держа наплечникъ на колнахъ,— потомъ за отвары изъ дикаго цикорія, кресса, кервеля и разныхъ другихъ травъ,— но все понапрасну, такъ какъ ничто не помогало,— она дала себя убдить, наконецъ, испробовать Бурбонскія горячія ванны:— и такъ, заполучивши сначала отъ генералъ-визитора разршеніе позаботиться о своемъ существованіи, она распорядилась приготовить все нужное для путешествія. Одна изъ новенькихъ въ монастыр, лтъ семнадцати, страдавшая отъ чирея на среднемъ пальц, вскочившаго у нея оттого, что она постоянно лазила имъ въ игуменьины тающіе пластыри и т. д.— заслужила такое расположеніе, что,— въ ущербъ ревматической старой монахин, которую могли-бы на весь ея вкъ подправить Бурбонскія горячія ванны,— Маргарита, маленькая новобранка, выбрана была ею въ спутницы.

Велно было выкатить на солнце старую коляску, обтянутую зеленымъ фризомъ, принадлежавшую игумень. Монастырскій садовникъ, избранный въ погонщики муловъ, вывелъ обоихъ старыхъ муловъ, чтобы подстричь верхніе волосы у нихъ на хвостахъ, тогда какъ пара сестеръ были заняты — одна штопкой блья, другая подшиваніемъ кусочковъ желтыхъ переплетовъ, разодранныхъ зубами времени,— помощникъ садовника чистилъ погонщикову шляпу горячей винной гущей,— а портной предавался въ сара напротивъ монастыря музыкальному занятію — подбиралъ четыре дюжины колокольчиковъ для хомута, подсвистывая каждому изъ нихъ въ то время, какъ онъ подвязывалъ ихъ ремешкомъ.

— Андульетскій плотникъ и кузнецъ держали совтъ насчетъ колесъ, и къ семи часамъ слдующаго утра все выглядывало нарядно и было готово, у воротъ монастыря, къ отправк на Бурбонскія горячія ванны.— Два ряда несчастныхъ уже стояли на-готов за часъ передъ тмъ.

Андульетская игуменья, поддерживаемая новенькой Маргаритой, медленно подвигалась къ коляск, об были одты въ бломъ, съ черными четками, висящими на груди.

— Въ этомъ контраст была какая-то простая торжественность, он сли въ коляску, монахини въ той-же форм — сладкой эмблем невинности — занимали каждая по окну, и когда игуменья и Маргарита обращали свои взоры кверху, вс (за исключеніемъ бдной ревматической монахини) махали по воздуху концами своихъ вуалей и цловали лилейныя ручки, которыя ихъ держали. Добрая игуменья и Маргарита свято складывали руки на груди, смотрли на небо,— потомъ на нихъ, говоря своимъ взглядомъ: ‘Богъ да благословитъ васъ, дорогія сестры’.

Знаете, я самъ заинтересовываюсь разсказомъ, и жалю, что не присутствовалъ при всемъ этомъ.

Садовникъ, котораго я буду отнын называть погонщикомъ, былъ маленькій, веселый, коренастый, добродушный, болтливый человчекъ, любитель выпить, мало утруждавшій свою голову жизненными какъ и когда, онъ отдалъ мсячное свое монастырское жалованье за ‘borrachio’,— кожаный мхъ съ виномъ, который онъ примостилъ позади коляски, покрывъ его отъ солнца большимъ, грубымъ рыжеватымъ плащемъ, а такъ какъ погода была жаркая, и самъ онъ — добросовстный на работ человкъ, вдесятеро больше шедшій пшкомъ, нежели хавшій на козлахъ,— то онъ пользовался не одними только ‘естественными’ случаями для того, чтобы заходить за свою коляску, пока, наконецъ, отъ частыхъ путешествій туда и обратно не случилось такъ, что все вино вытекло черезъ законное отверстіе ‘borrachio’, не хвативши и на половину ихъ пути.

Человкъ — созданіе, покорное привычкамъ. День былъ знойный,— вечеръ прелестный,— вино доброе,— Бургундская гора, на которой оно росло, крута,— соблазнительный кустикъ, у двери прохладной хижинки, подъ этою горою, покачивался въ полной гармоніи съ страстями,— тихій втерокъ явственно шуршалъ по его листьямъ: ‘Зайди,— зайди,— жаждущій погонщикъ,— зайди’.

— Погонщикъ былъ сынъ Адама: прибавлять не нужно ни слова. Онъ далъ своимъ муламъ, каждому, по доброму удару, поглядывая при этомъ въ лицо игумень и Маргарит,— словно говоря ‘вотъ онъ — я’,— щелкнулъ еще разъ, словно говоря своимъ муламъ ‘идите впередъ’,— и, отставая понемногу, вошелъ въ маленькій трактирчикъ у подножія горы.

Погонщикъ, какъ я говорилъ вамъ, былъ маленькій, радостный, щебечущій человчекъ, не думавшій о завтрашнемъ дн,— ни о томъ, что было раньше или будетъ еще поздне — лишь-бы была у него бутылочка его любимаго Бургундскаго, да съ нимъ пріятная болтовня, и такъ, пустившись въ безконечные разсказы о томъ, что онъ-де главный садовникъ въ Андульетскомъ монастыр, и проч., и проч., — и изъ дружбы къ игумень и Mademoiselle Маргарит, только недавно вступившей въ монастырь, пріхалъ съ ними отъ границъ Савойи, и т. д., и т. д.,— и какъ у нея сдлалась большая опухоль отъ ея моленій, и какъ онъ произрастилъ цлый коробъ травъ для ея излеченія, и т. д., и т. д..— и что если Бурбонскія воды не поправятъ ей эту ногу, то тогда ужъ все равно охромть и на об, и т. п., и т. п., и т. п.— Онъ такъ хорошо придумалъ свой разсказъ, что совсмъ забылъ про его героиню, и про молоденькую монашенку, и — объ чемъ забыть было всего неосторожнй — про обоихъ муловъ,— а это животныя такія, которыя всегда рады потшиться на счетъ міра,— такъ точно, какъ ихъ родители потшались на ихъ счетъ, а такъ какъ они не въ состояніи передать это одолженіе въ нисходящемъ порядк (какъ длаютъ это мужчины, женщины и зври) — они вымещають его и вбокъ, и впередъ, и назадъ,— и на гору, и подъ гору — по какому только направленію возможно.— Философы, со всей своей этикой, никогда не относились врно къ этому факту: — гд-же было бдному погонщику, поглощенному своимъ стаканчикомъ, какъ-бы то ни было отнестись къ нему? Онъ ни мало не думалъ о нихъ, намъ, однако, пора поправить его оплошность. Оставимъ его въ пучин его стихіи, счастливйшимъ и беззаботнйшимъ изъ смертныхъ людей,— и поищемъ минутку муловъ, игуменью и Маргариту.

Благодаря двумъ послднимъ ударамъ погонщика, мулы спокойно подвигались впередъ, по совсти взбираясь на гору, пока не одолли съ половину ея, здсь старшій изъ нихъ, хитрый и ловкій старый чортъ, взглянувъ искоса, на поворот, и не видя погонщика позади себя,—

Клянусь моей фигой, сказалъ онъ, въ сердцахъ,— я дальше не пойду.— А если я двинусь, отвчалъ другой,— пусть они сдлаютъ барабанъ изъ моей шкуры.

— И такъ, по обоюдному согласію, они остановились:

ГЛАВА CCXXIII.

— Пошли вы впередъ! закричала игуменья.

— Ф — — — — шш,— ш — — — ш,— кричала Маргарита.

— Ш — — — ша, ш — — — шу, ш-то,— шокала игуменья.

— Ф — — — фью, — ф — — — фью, — фьюкала Маргарита, складывая губы не то для крика, не то для свиста.

— Тукъ, тукъ, тукъ,— колотила игуменья Андульетская концомъ своей златоглавой трости въ дно коляски.

— Старый мулъ испустилъ —

ГЛАВА ССXXIV.

Мы погибли и разорены, дитя мое, сказала игуменья Маргарит,— мы простоимъ здсь всю ночь: — насъ ограбятъ,— насъ изнасилуютъ.

— Насъ изнасилуютъ, сказала Маргарита,— это врне ружейнаго боя.

— Sancta Maria! воскликнула игуменья (позабывая о!) — зачмъ поддалась я этому грховному затверднію сустава? Зачмъ покинула я Андульетскую обитель? и почему не дозволилъ ты своей слуга неоскверненной сойти въ могилу?

Ой, мой палецъ, мой палецъ! закричала молодая, разгораясь при слов слуга,— зачмъ не удовольствовалась я простыми домашними средствами, все было-бы лучше, чмъ наше теперешнее положеніе!

— Положеніе! повторила игуменья.

— Положеніе,— опять сказала молодая, ибо ужасъ поразилъ ихъ разумніе,— одна не понимала, что говорила, другая — что отвчала.

— О мое двство, мое двство! воскликнула игуменья.

— Ство!— ство! повторяла молодая монашенка, всхлипывая.

ГЛАВА ССXXV.

Дорогая мать, молвила молодая монахиня, приходя понемногу въ себя,— есть два слова, которыя, какъ мн говорили, заставятъ любую лошадь, осла или мула идти въ гору, не смотря на то, хочетъ онъ этого, или нтъ: какъ-бы ни былъ онъ упрямъ и злонамренъ,— въ ту минуту, какъ онъ слышитъ ихъ, онъ повинуется.— Это слова магическія! вскричала игуменья съ невыразимымъ ужасомъ.— Нтъ, возразила Маргарита спокойно,— но это слова грховныя…— Какія они? спросила игуменья, перебивая ее.— Они грховны въ высшей степени, отвчала Маргарита, — они смертельны, — и если будемъ изнасилованы и умремъ, не получивъ отпущенія ихъ, мы об…— Но ты можешь сказать ихъ мн, сказала игуменья Андульетская.— Ихъ совсмъ нельзя произносить, моя дорогая мать, сказала молодая монашка: они заставятъ кровь всего тла броситься человку въ лицо.— Но ты можешь прошептать ихъ мн на ухо, сказала игуменья.

Небо! неужели у тебя не было ангела хранителя, чтобы командировать его въ трактиръ подъ горою?— Неужели не было ни одного свободнаго благодтельнаго и дружественнаго духа?— никакой силы въ природ, которая, крадучись по ведущей къ сердцу артеріи, отвлекла-бы какимъ-нибудь предупредительнымъ содроганіемъ погонщика отъ его пиршества?— никакой сладкой музыки, которая навяла-бы ему свтлое воспоминаніе объ игумень и Маргарит съ ихъ черными четками.

Очнись! очнись!— но теперь ужъ слишкомъ поздно,— ужасныя слова въ это мгновеніе произнесены, и какъ мн сказать ихъ — вы, которые можете говорить обо всемъ съ неоскверненными губами,— научите меня,— наставьте меня!

ГЛАВА ССXXVI.

Вс вообще грхи,— сказала игуменья, пускаясь въ казуистику отъ бдственности ихъ положенія,— раздляются исповдникомъ нашего монастыря на смертные и извинительные: иного дленія нтъ.— А такъ какъ извинительный грхъ — легче и меньше всякихъ другихъ грховъ, то если раздлить его, либо взявши половину его и оставивши другую,— либо взявши его весь, но подливши его дружественно между собою и другой особой,— онъ, очевидно, умалится до того, что совсмъ перестанетъ быть грхомъ.

Ну, а я не вижу никакого грха въ произнесеніи bou, bou, bou, bou, bou — сотни разъ подрядъ, также точно нтъ никакого стыда въ произнесеніи слога ger, ger, ger, ger, ger, хотя-бы съ нашей утрени и до самой вечерни.— Поэтому, милая дочь моя, продолжала игуменья Андульетская, я буду говорить bou, а ты будешь говорить ger, а потомъ, такъ какъ нтъ большаго грха въ fou, чмъ въ bou,— ты будешь говорить fou, а я буду кончать (какъ fa sol la re mi ut на нашихъ службахъ): ter,— и дйствительно, игуменья, начиная съ верхней ноты, затянула такъ:

Игуменья { Bon—bou—bou.

Маргарита { — ger,-ger,-ger.

Маргарита { Fou—fou—fou.

Игуменья {— ter—ter—ter.

Оба мула признали эти ноты, обоюдно мотнувъ хвостами, но дальше дло не пошло.— Подйствуетъ со временемъ, ршила молодая монахиня.

Игуменья { Bou-bou-bou-bou-bou-bou.

Маргарита {— ger, ger, ger, ger, ger, ger.

Еще шибче, кричала Маргарита.

Fou, fou, fou, fou, fou, fou, fou, fou, fou.

Еще шибче, кричала Маргарита.

Bou, bou, bou, bon, bou, bou, bou, bou, bou.

Еще шибче.— Сохрани меня Богъ, прошептала игуменья.— Они не понимаютъ насъ, воскликнула Маргарита.— Но дьяволъ понимаетъ,— сказала Андульетская монахиня.

ГЛАВА ССXXVII.

Какое пространство я пробжалъ!— на сколько градусовъ подвинулся я ближе къ теплому солнцу, сколько перевидалъ чудныхъ и цвтущихъ городовъ, пока вы, сударыня, читали эту исторію и размышляли надъ ней!— Тутъ были и Fontainebleau, и Sens, и Joigny, и Auxerre, и Dijon — столица Бургундіи — и Chlons и Macon — столица Маконцевъ,— и еще съ двадцать другихъ по пути къ Ліону,— а теперь, какъ я уже пробжалъ ихъ,— я одинаково могъ-бы разсказывать вамъ про торговые города на лун, какъ и про эти, ужъ эта глава, во всякомъ случа,— если не эта и слдующая вмст — окажутся совершенно пропащими, что бы я тутъ ни длалъ.

— Однако, это странная вещь, Тристрамъ!

— Увы! сударыня, будь это какая-нибудь печальная проповдь о крест, о мир кротости, или объ удовлетвореніи покорности — я не былъ-бы озабоченъ, или, если-бы я вздумалъ писать о чистйшихъ абстракціяхъ души, о той пищ мудрости и святости, и созерцанія, которою долженъ вчно поддерживать себя духъ человка (по отдленіи отъ тла) — вы вернулись-бы съ лучшимъ аппетитомъ.

— Я былъ-бы счастливъ, если-бы никогда не написалъ этого, но такъ какъ я никогда ничего не вычеркиваю,— то прибгнемъ къ какимъ-нибудь честнымъ средствамъ, чтобы сейчасъ-же изгладить это изъ нашихъ головъ.

Пожалуйста, передайте мн мой шутовскій колпакъ,— я боюсь, что вы на немъ сидите, сударыня: онъ тутъ подъ подушкой,— я его надну.

Господи! да вотъ ужъ пол-часа, какъ онъ у васъ на голов.— Ну, пусть тамъ и остается, а я запою:

Fa-ra diddle di и fa-гі diddle d и high-dum,— dye-dum fiddle — dumb-c.

А теперь, сударыня, я надюсь, что мы можемъ рискнуть подвигаться и дале.

ГЛАВА ССXXVIII.

Все, что вы можете сказать про Fontainebleau (въ случа, если-бы васъ о немъ спросили), это — что онъ отстоитъ около сорока миль (къ югу, что-ли) отъ Парижа и находится посредин большаго лса:— что въ немъ есть что-то величественное,— что король отправляется туда, въ два или три года разъ, со всмъ своимъ дворомъ, ради удовольствій охоты,— и что, въ теченіе этого карнавала спорта, каждый порядочный англичанинъ (вы не должны исключать себя) можетъ быть снабженъ конемъ или двумя, чтобы принять участіе въ забав,— съ условіемъ осторожности лишь, чтобы не обскакать короля.

Хотя, по двумъ причинамъ, не слдуетъ говорить объ этомъ громко и каждому.

Во-первыхъ, отъ этого только трудне станетъ добывать вышесказанныхъ коней, и

Во-вторыхъ, тутъ нтъ ни слова правды.— Allons!

Что-же касается Sens — то вы можете покончить съ нимъ однимъ словомъ:— ‘Здсь архіепископская каедра»

Joigny — но объ этомъ, мн кажется, чмъ меньше скажешь, тмъ лучше.

За то объ Auxerre я могъ-бы говорить безъ конца: ибо въ моемъ grand tour по Европ, въ которомъ, въ конц-концовъ, сопровождалъ меня мой отецъ (не желая отпустить меня съ кмъ-нибудь) самолично, вмст съ моимъ дядей Тоби, и Тримомъ, и Обадіей,— да почти со всей семьей, кром моей матери, которая была занята проектомъ вязанья для моего отца пары славныхъ шерстяныхъ панталонъ (въ самомъ обыкновенномъ смысл слова) и не желала, чтобы разстроили ея намренія, а потому осталась дома, въ Shandy Hall, поддерживать порядокъ во время путешествія,— мой отецъ и задержалъ насъ два дня въ Auxerre, а такъ какъ его изслдованія всегда быаи такого рода, что нашли-бы плоды и въ пустын, — онъ оставилъ мн достаточную тему для разговоровъ объ Auxerre. Достаточно сказать, что куда бы ни отправлялся мой отецъ — но въ особенности это было замтно въ его путешествіи по Франціи и Италіи, боле даже чмъ на другихъ поприщахъ его жизни — его пути, повидимому, лежали всегда такъ далеко въ сторон отъ тхъ, по которымъ проходили другіе путешественники до него, — онъ видлъ королей, и дворы, и всякихъ цвтовъ шелка въ такомъ особенномъ свт,— его замчанія и разсужденія о характер, обычаяхъ и привычкахъ тхъ странъ, по которымъ мы прозжали, были до того противоположны взглядамъ всхъ прочихъ смертныхъ людей — въ особенности-же дяди Тоби и Трима (не говоря ничего обо мн самомъ),— и, въ довершеніе всего, случайности и бды, которыя постоянно попадались намъ на встрчу и въ которыя мы всегда попадали, благодаря его системамъ и упрямству, носили до того странный, спутанный и траги-комическій отпечатокъ,— что, сложивши все это вмст, путешествіе его получало до того своеобразную, необычную окраску и оттнокъ, что не походило ни на одинъ tour, когда-либо совершенный по Европ, — поэтому я даже ршаюсь провозгласить, что вина будетъ моя — моя исключительно — если описанія его не станутъ читать вс путешественники и читатели путешествій, пока не перестанутъ существовать самыя путешествія,— или, что сводится къ тому же самому — пока свту не придетъ, наконецъ, въ голову остановиться.

— Но этотъ дорогой запасъ не долженъ еще расходоваться теперь, кром одной ниточки или двухъ — для того только, чтобы распутать тайну пребыванія моего отца въ Auxerre.

— Какъ я уже говорилъ,— она слишкомъ незначительна, чтобы держать ее долго на-готов: а разъ она вплетена, то, значитъ, съ ней уже и покончено.

Пойдемъ, братъ Тоби, сказалъ мой отецъ, — пока стряпаютъ обдъ, въ монастырь святаго Германа — хотя-бы для того, чтобы поглядть на тхъ особъ, которыхъ такъ расхвалилъ намъ Monsieur Sequier.— Я готовъ постить кого угодно, отвтилъ мой дядя Тоби, бывшій въ теченіе всей дороги олицетвореннымъ согласіемъ.— Ну! сказалъ мой отецъ: вдь это-же муміи!— Такъ, значитъ, не надо и бриться, замтилъ мой дядя Тоби.— Бриться? нтъ, — вскричалъ мой отецъ, — мы будемъ боле смахивать на родственниковъ, если явимся съ небритыми бородами.— И такъ мы отправились, — съ капраломъ, ведущимъ своего господина подъ руку, въ арьергард, — въ аббатство святаго Германа.

Все здсь чрезвычайно изящно, и чрезвычайно богато, и чрезвычайно роскошно, и чрезвычайно великолпно,— сказалъ мой отецъ, обращаясь къ пономарю, молодому монаху изъ бенедиктинцевъ,— но наше любопытство привело насъ сюда, чтобы посмотрть на т тла, столь точное описаніе которыхъ далъ міру Monsieur Sequier.— Пономарь поклонился, и, зажегши предварительно факелъ, который всегда былъ у него на-готов для такого случая въ ризниц, повелъ насъ къ гробниц св. Герибальда. Вотъ это, сказалъ пономарь, кладя руку на гробницу, былъ знаменитый князь Баварскаго дома, пользовавшійся большимъ вліяніемъ при послдовательныхъ царствованіяхъ Карла Великаго, Людовика Добраго и Карла Лысаго, и принимавшій первостепенное участіе въ дл приведенія всего въ порядокъ и повиновеніе.

Такъ онъ, значитъ, былъ такъ-же замчателенъ на пол брани, какъ и въ кабинет, замтилъ мой дядя, — онъ, врно, былъ храбрымъ воиномъ.— Онъ былъ монахъ, сказалъ пономарь.

Мой дядя Тоби и Тримъ искали успокоенія на лиц другъ у друга,— но не находили его.— Мой отецъ схватился обими руками за печенку, какъ онъ обыкновенно длалъ, когда что-нибудь особенно его подзадоривало: ибо хотя онъ и ненавидлъ монаховъ, и даже самый запахъ монашества, боле всхъ чертей ада,— однако, въ данномъ случа ударъ сильне сразилъ моего дядю Тоби и Трима, чмъ его — и это относительное превосходство привело его въ самое веселое настроеніе въ свт.

— А скажите, какъ зовете вы этого барина? спросилъ мой отецъ нсколько насмшливо. Эта гробница, отвчалъ молодой бенедиктинецъ, потупивъ глаза, заключаетъ останки св. Максимы, пришедшей изъ Равенны единственно съ цлью прикоснуться къ тлу…

— Святаго Максима, подсказалъ мой отецъ, вмшивая впередъ себя своего святаго въ разговоръ, — это были двое величайшихъ святыхъ изъ всей мартирологіи, прибавилъ мой отецъ.— Извините, сказалъ пономарь: для того, чтобы прикоснуться къ мощамъ св. Германа, строителя аббатства.— И что она этимъ заработала? спросилъ мой дядя Тоби.— Да что вообще зарабатываетъ этимъ женщина? сказалъ мой отецъ.— Мученическій внецъ, отвчалъ юный бенедиктинецъ, кланяясь до земли и произнося эти слова такимъ приниженнымъ, но ршительнымъ тономъ, что онъ даже на мгновеніе обезоружилъ моего отца. Предполагаютъ, продолжалъ бенедиктинецъ, что св. Максима лежала въ этомъ гробу четыреста лтъ,— да двсти до ея канонизаціи.— Ну, медленное-же повышеніе, братъ Тоби, въ этой самой арміи мучениковъ, замтилъ мой отецъ.— Отчаянно медленное, ваша милость, сказалъ Тримъ,— если только его нельзя купить.— Я предпочелъ-бы совершенно распродаться, молвилъ мой дядя Тоби.— И я не далекъ отъ твоего взгляда, братъ Тоби, сказалъ мой отецъ.

— Бдная св. Максима! сказалъ мой дядя Тоби тихо, про себя, тогда какъ мы отходили отъ ея гробницы. Она была одной изъ красивйшихъ и привлекательнйшихъ женщинъ всей Италіи и Франціи, продолжалъ пономарь.— А это что за чортъ умудрился лечь тутъ, возл нея? спросилъ мой отецъ, указывая на ходу своей палкой на большую могилу.— Это святой Онтатъ, сударь, отвчалъ пономарь.— И хорошо-же помстился святой Онтатъ! сказалъ мой отецъ, а какова повсть святаго Онтата? продолжалъ онъ.— Святой Онтатъ, отвчалъ пономарь, былъ епископомъ…

— Такъ я и думалъ, клянусь небомъ! воскликнулъ мой отецъ, перебивая его. Святой Онтатъ! какъ могъ святой Онтатъ потерпть неудачу?— И выхвативши свою записную книжку, тогда какъ молодой бенедиктинецъ свтилъ ему факеломъ, чтобы онъ могъ писать, онъ занесъ это въ вид новой поддержки его системы крестныхъ именъ, и я осмлюсь сказать, что онъ былъ столь безкорыстенъ въ своихъ исканіяхъ истины, что если-бы онъ нашелъ кладъ въ могил святаго Онтата,— это не обогатило-бы его и вполовину больше, это былъ такой удачный короткій визитъ, какой едва-ли часто наносился мертвецамъ, и его воображеніе до того было удовлетворено всмъ, что произошло за это время,— что онъ тутъ-же ршилъ пробыть второй день въ Auxerre’.

— Я досмотрю завтра остатокъ этихъ милыхъ людей, сказалъ мой отецъ, когда мы переходили черезъ площадь.— А пока вы будете наносить этотъ визитъ, братъ Шенди, замтилъ мой дядя Тоби, мы съ капраломъ взберемся на крпостные валы.

ГЛАВА ССХХІХ.

— Ну, теперь клубокъ боле запутанъ, чмъ когда-либо,— ибо въ предыдущей глав, насколько въ ней говорилось о прозд черезъ Auxerre, я разомъ подвигался впередъ въ двухъ различныхъ путешествіяхъ, однимъ размахомъ пера,— ибо я совсмъ выхалъ изъ Auxerre въ томъ путешествіи, которое я описываю сейчасъ, и добрался только до половины своего пребыванія въ Auxerre’ въ томъ, которое я буду описывать впослдствіи.— Во всякой вещи возможна лишь извстная степень совершенства: и, стремясь къ чему-то выше ея, я поставилъ себя въ такое положеніе, въ какомъ ни одинъ путешественникъ не былъ до меня: ибо я въ настоящую минуту перехожу Auxerre’скую базарную площадь, возвращуясь, вмст съ моимъ отцомъ и дядей Тоби, къ обду,— и въ то-же время я вхожу въ Ліонъ, съ экипажемъ, разбитымъ въ тысячу осколковъ,— и, сверхъ всего этого, я нахожусь теперь-же и въ прекрасномъ павильон, выстроенномъ Принджелло {Тотъ самый Донъ-Принджелло, знаменитый испанскій архитекторъ, о которомъ столь лестно упоминаетъ мой двоюродный братъ Антоній, въ вступленіи къ повсти, посвященной его имени. См. стр. 129 по малому изданію. Примчаніе автора.} на берегахъ Гаронны, гд помстилъ меня Mons. Sligniac, и гд я теперь сижу, рапсодируя вс эти дла.

— Дайте мн сосредоточиться, чтобы продолжать свое путешествіе.

ГЛАВА ССХХХ.

Я радъ, сказалъ я, мысленно подводя итоги случившемуся, въ то время, какъ я пшкомъ входилъ въ Ліонъ, а моя карета лежала въ безпорядк, рядомъ съ моими пожитками, на телг, медленно подвигавшейся впереди меня, — я сердечно радъ, сказалъ я, что вся она разбилась въ дребезги, ибо теперь я могу отправиться прямо водою въ Авиньонъ — что подвинетъ меня на сто двадцать миль въ моемъ пути, и не будетъ стоить мн и семи ливровъ,— а оттуда, продолжалъ я, подвигаясь впередъ въ своихъ итогахъ, я могу нанять пару муловъ или даже ословъ, если вздумается (вдь меня никто не знаетъ) — и прохать равнины Лангедока почти за-даромъ: — да я выгадаю четыреста ливровъ въ свой карманъ, благодаря этому несчастью, а удовольствія! на… на вдвое большую сумму! Съ какою быстротой, продолжалъ я, хлопая въ ладоши, помчусь я, внизъ по быстрой Рон, съ Vivares по правую руку и Dauphin по лвую, едва заглядывая въ древніе города — Vienne, Valence и Vivi&egrave,res! Какое пламя раздуется въ гаснущемъ очаг, когда я сорву румяную гроздь винограда съ Hermitage’а и Ct-Roti, проносясь мимо нихъ! а какой свжій источникъ пробудитъ это въ крови! увидть, вдоль береговъ, приближающіеся и удаляющіеся романическіе замки, откуда нкогда вызжали добродтельные рыцари на защиту угнетенныхъ, — увидть головокружительныя скалы, горы, пороги — всю ту поспшность, которую природа разсяла во всхъ своихъ великихъ произведеніяхъ вокругъ себя!

И въ то время, какъ я продолжалъ въ этомъ дух, мн казалось, что моя карета, остовъ которой выглядывалъ сначала довольно приличнымъ, незамтно уменьшалась и уменьшалась въ своихъ размрахъ, свжесть краски исчезла, — позолота потускнла,— и вся она становилась такой несчастной въ моихъ глазахъ — такой жалкой,— такой презрнной,— словомъ, настолько хуже даже кареты Андульетской игуменьи, — что я уже открывалъ ротъ, чтобы послать ее къ чорту, какъ какой-то дерзкій, навязчивый каретникъ, проворно перебжавшій черезъ улицу, вопросилъ, не пожелаетъ-ли Monsieur отдать свою карету въ починку.— Нтъ, нтъ, сказалъ я, отрицательно покачивая головой.— Можетъ быть Monsieur пожелалъ-бы продать ее? не унимался каретникъ.— Отъ всей души, сказалъ я,— желзныя части стоютъ сорокъ ливровъ,— да стекла — еще сорокъ,— а кожу можете взять въ прибавку.

— Какія копи богатства доставила мн моя дорожная карета, промолвилъ я, въ то время какъ онъ отсчитывалъ мн деньги. И такова обыкновенно моя бухгалтерія, по крайней мр — въ бдствіяхъ жизни,— я изъ каждаго извлекаю грошъ, безъ единаго пропуска.

— Пожалуйста, дорогая моя Дженни, повдай за меня свту, какъ я поступилъ при одномъ изъ сихъ бдствій, самомъ тяжкомъ въ своемъ род, какое только могло постичь меня, какъ человка, долженствующаго гордиться этимъ званіемъ.

Успокойся, сказала ты, подходя ближе ко мн, тогда какъ я стоялъ съ своими подвязками въ рук, размышляя о томъ, чего не случилось.— Успокойся, Тристрамъ, я убждена, сказала ты, шепча слдующія слова мн на ухо. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . — всякій другой человкъ опустился-бы до середины.

— Все годится для чего-нибудь, сказалъ я.

— Я отправлюсь въ Уэльсъ на шесть недль и буду пить козлиное молоко, — и еще заработаю лишнихъ семь лтъ жизни, благодаря этому приключенію. Поэтому я считаю для себя непростительнымъ, что я такъ часто бранилъ судьбу за то, что она въ теченіе всей моей жизни, точно немилостивая герцогиня (какъ я ее назвалъ), забросала меня столькими мелкими невзгодами. Конечно, если я имю основаніе сердиться на нее, то это за то, что она не посылала мн тяжкихъ испытаній:— добрыхъ десятка два проклятыхъ, чувствительныхъ потерь были-бы для меня такъ-же полезны, какъ хорошая пенсія.

— Сотенная въ годъ, приблизительно — вотъ и вс мои желанія: — я не хотлъ-бы имть наказаніе платить налогъ за большую.

ГЛАВА ССХХХІ.

Для тхъ, кто называетъ неудачи неудачами и знаетъ, что он такое, не могло-бы быть большей, какъ провести лучшую часть дня въ Ліон, этомъ богатйшемъ и цвтущемъ город Франціи, обогащенномъ дивными остатками древности,— и не имть возможности видть его. Быть удержаннымъ чмъ-бы то ни было — само по себ непріятно, но быть задержаннымъ непріятностью — это ужъ, конечно, то, что философія справедливо называетъ

НЕПРІЯТНОСТЬЮ
на
НЕПРІЯТНОСТИ.

Я выпилъ свои дв миски кофе на молок (что, между прочимъ, чрезвычайно полезно при грудныхъ болзняхъ, только надо кипятить молоко и кофе вмст,— иначе будетъ только кофе съ молокомъ) — и такъ какъ было еще только восемь часовъ утра, а пароходъ отправлялся лишь въ полдень, я имлъ время достаточно осмотрть Ліонъ, чтобы надость имъ и вывести изъ терпнія всхъ моихъ друзей на свт. Я отправляюсь въ соборъ, сказалъ я, заглядывая въ свою записку, и посмотрю удивительный механизмъ большихъ часовъ Липпія Базельскаго,— это прежде всего.

Надо сказать, однако, что изо всего на свт я всего мене смыслю въ механик,— я не имю ни таланта, ни вкуса, ни призванія,— и мозги мои до того неспособны къ дламъ этого рода, что я торжественно объявляю, что до сихъ поръ не могъ понять принциповъ движенія бличьяго колеса или простаго колеса точильщика,— хотя я много часовъ въ своей жизни взиралъ съ величайшимъ уваженіемъ на первое,— и простаивалъ съ чисто христіанскимъ терпніемъ передъ послднимъ.

Пойду посмотрю на удивительныя движенія этихъ большихъ часовъ, сказалъ я: это будетъ первымъ моимъ дломъ, потомъ я нанесу визитъ большой іезуитской библіотек и взгляну, если возможно, на тридцать томовъ общей исторіи Китая, написанной (не на татарскомъ язык, а) на китайскомъ и китайскими буквами.

Дло въ томъ, что я почти также мало смыслю въ китайскомъ язык, какъ и въ Липпіевомъ часовомъ механизм, а потому я предоставляю любопытнымъ разршить — какъ загадку природы — почему оба они попали на первыя мста въ моемъ списк. Признаюсь, это нсколько напоминаетъ капризы этой дамы, а т, которые за ней ухаживаютъ, столькоже заинтересованы въ изученіи ея характера какъ и я.

Повидавши эти достопримчательности, молвилъ я, на половину обращаясь къ моему valet de place, стоявшему позади меня,— не помшаетъ зайти и въ церковь св. Иринея, посмотрть столбъ, къ которому привязанъ былъ Христосъ,— а потомъ — домъ, въ которомъ жилъ Понтій Пилатъ.— Это въ слдующемъ город, замтилъ valet de place, въ Вьенн.— ‘Я очень радъ’, сказалъ я, быстро поднимаясь съ своего стула и шагая по комнат вдвое шире обыкновеннаго: ‘тмъ скоре попаду я на могилу двухъ влюбленныхъ’.

Какая была причина этого движенія и почему я такъ широко зашагалъ при этомъ?— я могъ предоставить ршеніе и этого вопроса любопытнымъ, но такъ какъ тутъ не замшаны никакіе принципы часовыхъ механизмовъ,— то для читателя не вредно будетъ, если я самъ его разъясню.

ГЛАВА ССXXXII.

О! въ жизни человка бываетъ блаженная пора, когда (благодаря тому, что мозгъ еще нженъ и чутокъ и боле похожъ на волокно, чмъ на что другое) прочитанная повсть про двухъ влюбленныхъ, разлучаемыхъ одинъ отъ другого жестокими родителями и еще боле жестокимъ рокомъ —

Amandus — онъ

Amanda — она,

при чемъ каждый не знаетъ объ участи другого,

Онъ — на восток,

Она — на запад:

Amandus взятъ въ плнъ турками и отвезенъ ко двору Марокскаго султана.

— Это единственное, оставшееся у меня въ памяти, изъ всего того, чмъ Спонъ {Ліонецъ, докторъ и антикварій (1647—1685), написавшій, между прочимъ, Recherches des antiquits et des curiosits de la ville de Lyon.} и другіе набивали ее въ своихъ описаніяхъ Ліона, и посл того, какъ я какъ-то нашелъ, въ какомъ-то Спутник (въ какомъ именно — Богъ знаетъ), что за воротами города выстроена гробница, посвященная врности Amandus’а и Аманды, надъ которой влюбленные и по сіе время произносятъ свои клятвы — я никогда не могъ впутаться въ любовную исторію безъ того, чтобы могила влюбленныхъ, такъ или иначе, не предстала, въ заключеніе, моему воображенію, даже боле того — она пріобрла такую власть надо мною, что я рдко могъ думать или говорить о Ліон,— подчасъ даже видть Ліонскую жилетку — и не рисовать въ своемъ воображеніи этотъ памятникъ старины, и я не разъ говорилъ, со свойственною мн безудержностью въ разговор — хотя (боюсь) и не безъ нкоторой непочтительности — что, по моему, гробница эта, не смотря на всеобщее забвеніе, — не мене должна быть цнима, чмъ святилище Мекки,— и даже настолько мало уступаетъ (помимо роскоши) самой Sancta Casa, что, рано или поздно, я непремнно отправлюсь въ Ліонъ на поклоненіе (хотя у меня и нтъ тамъ никакого иного дла) единственно, чтобы постить ее’.

Поэтому, хотя это и стояло послднимъ въ моемъ списк Ліонскихъ Videoda, однако отнюдь не занимало въ немъ послдняго мста, и такъ, сдлавши дюжины дв боле широкихъ, чмъ обыкновенно, шаговъ по моей комнат въ то время, какъ эти мысли смнялись въ моемъ мозгу, я спокойно сошелъ въ Basse Cour, съ намреніемъ отправиться въ путь. Потребовавши счетъ (такъ какъ я не былъ увренъ, что вернусь въ гостинницу), я заплатилъ по немъ,— и даже далъ горничной десять су, — и уже выслушалъ послднія благопожеланія Monsieur Le Blanc передъ пріятнымъ путешествіемъ внизъ по Рон,— какъ вдругъ былъ остановленъ у воротъ.

ГЛАВА CCXXXIII.

Остановленъ несчастнымъ осломъ, только что завернувшимъ во дворъ, съ двумя большими плетеными корзинами на спин, чтобы подобрать выброшенные въ вид милостыни рповые вершки и капустные листья,— и стоялъ, въ недоумніи, двумя передними ногами по сю сторону порога, а двумя задними на улиц, словно не зная хорошенько, входить ему, или нтъ.

Надо вамъ сказать, что это животное я не въ силахъ ударить,— въ какомъ-бы я ни былъ нетерпніи, въ его взорахъ и фигур такъ чистосердечно написано столько терпнія и выносливости къ страданіямъ, до того сильно говорящее въ его пользу, что это всегда обезоруживаетъ меня,— и, притомъ, до такой степени, что я не могу грубо говорить съ нимъ, наоборотъ, гд-бы я его ни встртилъ,— въ город-ли, или въ деревн, — запряженнымъ въ телгу или навьюченнымъ корзинами,— на свобод или въ рабств — я всегда имю для него ласковое слово, а такъ какъ одно слово порождаетъ другое (если его время также не занято, какъ и мое) — то я обыкновенно вступаю съ нимъ въ разговоръ, и ужъ наврно никогда мое воображеніе такъ не работаетъ, какъ при формулировк его отвтовъ, на основаніи различныхъ измненій его физіономіи,— или, когда они не заводятъ меня достаточно далеко — при перелетаніи изъ моего собственнаго сердца въ его, ради воображенія того, что естественно думать ослу, и что человку, при такомъ или иномъ обстоятельств. Правду сказать, это — единственное существо изъ всхъ разрядовъ, стоящихъ ниже меня существъ, съ которымъ я способенъ на это, ибо съ попугаями, скворцами и т. п. я никогда не обмниваюсь единымъ словомъ,— также какъ съ обезьянами, и проч., почти по той-же причин, эти дйствуютъ, а т говорятъ — лишь въ силу привычки, что заставляетъ меня молчать, да даже моя собака и кошка, хотя я очень цню ихъ обоихъ — (а собака моя конечно говорила-бы, если-бы могла) — однако, такъ или иначе, ни та, ни другая не обладаетъ разговорными способностями, бесда съ ними не идетъ у меня дальше предложенія, отвта и возраженія, коими заканчивались собесдованія моего отца съ моею матерью во время его lits de justice,— а какъ ихъ произнесешь — вотъ и конецъ діалогу. Съ осломъ-же я могу продолжать до безконечности.

— Ну, пріятель, молвилъ я,— видя, что немыслимо пройти между имъ и воротами,— какъ-же ты думаешь: входить или выходить?

— Оселъ повернулъ назадъ свою голову, чтобы взглянуть вверхъ по улиц.

— Ну, хорошо, продолжалъ я: мы подождемъ минутку твоего погонщика.

— Онъ задумчиво повернулъ голову въ другую сторону и сталъ глядть по противоположному направленію, словно ожидая чего-то.

Я прекрасно тебя понимаю, отвчалъ я: — если ты сдлаешь неврный шагъ въ этомъ дл, онъ изобьетъ тебя въ смерть.— Ну, чтожъ: минута — лишь минута, я если я этимъ избавлю ближняго отъ лупки, я не скажу, что даромъ истратилъ ее.

Онъ жевалъ стебель артишока, пока у насъ шелъ этотъ разговоръ, и, среди мелкихъ, досадныхъ испытаній натуры, принужденной выбирать между голодомъ и невкусностью, съ полдюжины разъ ронялъ его изо рта и снова подбиралъ его.— Богъ на помочь, Джекъ! сказалъ я: горькій теб выдался завтракъ! и много горькихъ дней работы, много горькихъ пинковъ — я боюсь — получаешь ты, въ вид содержанія!—

Какова-бы ни была жизнь для другихъ — для тебя она одна — одна сплошная горечь!— И теперь во рту у тебя, я думаю — если бы узнать правду — горько, словно посл сабри (онъ выплюнулъ свой артишоковый стебель) — и у тебя, быть можетъ, въ цломъ свт нтъ друга, который далъ-бы теб миндальную конфетку.— Съ этими словами, я вытащилъ только что купленный мною пакетикъ ихъ и далъ ему одну!— и въ эту минуту, какъ я разсказываю объ этомъ, сердце мое укоряетъ меня въ томъ, что поступокъ мой подчинялся чувству шутовства и забавы при вид того, какъ оселъ будетъ сть миндальную конфету, а не доброжелательство къ нему.

Когда оселъ сълъ свою конфету, я сталъ убждать его войти,— бдное животное было тяжело нагружено,— его ноги, казалось, дрожали подъ нимъ, — и онъ какъ-то отваливался назадъ, я потянулъ его за уздечку, и она перервалась въ моихъ рукахъ.— Онъ поднялъ на меня задумчивые взоры — ‘Не бейте меня этимъ обрывкомъ… хоть вы и можете, если хотите’.— Если ударю тебя, сказалъ я, — пусть я буду проклятъ.

Это слово было произнесено лишь на половину, такъ что — по опредленію Андульетской игуменьи — грха въ этомъ не было никакого, — какъ какой-то человкъ, входя, обрушился цлымъ градомъ палочныхъ ударовъ на спину бдняги и прервалъ, такимъ образомъ, всю нашу церемонію.

Что за свинство?

вскричалъ я:— но восклицаніе мое оказалось двусмысленнымъ и, кажется, не совсмъ на своемъ мст,— ибо оселъ, стремительно бросившійся мимо меня, задлъ концомъ прутика, торчавшаго изъ его корзины, за карманъ моихъ штановъ и разорвалъ ихъ въ самомъ бдственномъ направленіи, какое вы можете себ представить,— такъ что мое. Что за свинство! по моему мннію, было-бы здсь боле кстати,— но это я предоставляю ршить

ОБОЗРВАТЕЛЯМЪ
МОИХЪ
ШТАНОВЪ,

которые я привезъ съ собой для этой цли.

ГЛАВА ССХXXIV.

Когда все было улажено, я опять сошелъ внизъ въ Basse Cour, вмст съ моимъ valet de place, съ намреніемъ отправиться къ гробниц двухъ влюбленныхъ — и былъ вторично остановленъ у воротъ — но уже не осломъ, а тмъ, кто его билъ, и усплъ, за это время, занять (какъ нердко бываетъ посл побды) то самое мсто, гд стоялъ оселъ.

Это былъ разсыльный, присланный ко мн съ почты, съ предписаніемъ въ рук получить съ меня какіе-то шесть ливровъ съ нсколькими су.

По чьему-же счету? спросилъ я.— Да по порученію отъ короля, отвчалъ разсыльный, пожимая плечами.

— Мой добрый другъ, сказалъ я, — это такъ-же врно, какъ то, что я — я, а вы — вы…

— А кто вы? спросилъ онъ.

— Не сбивайте меня, сказалъ я.

ГЛАВА ССXXXV.

— Но вдь это несомннная истина, продолжалъ я, обращаясь къ разсыльному и измняя только форму моего убжденія,— что я обязанъ королю Франціи единственно моимъ благорасположеніемъ, ибо онъ честнйшій человкъ и я желаю ему лишь здоровья и счастья на свт.

Pardonnez-moi — отвчалъ разсыльный: вы должны шесть ливровъ и четыре су за слдующую станцію, отсюда до St.-Tous, на вашемъ пути въ Авиньонъ,— а такъ какъ тутъ почта королевская, то вы и платите вдвое за лошадей и почтальона,— иначе вамъ это стоило-бы не боле, какъ три ливра и два су.

— Но я не ду сухимъ путемъ, сказалъ я.

— Но вы можете, если вамъ будетъ угодно, отвчалъ разсыльный.

— Слуга покорный, сказалъ я, низко кланяясь ему.— Разсыльный, со всей искренностью глубокой благовоспитанности, отвсилъ столь-же низкій поклонъ.— Никогда въ жизни я не былъ боле смущенъ поклономъ.

— Чортъ побери серьезный характеръ этого народа!— молвилъ я (въ сторону) — они столько-же понимаютъ иронію, какъ и этотъ…

Сравненіе стояло тутъ-же съ своими корзинами,— но что-то запечатало уста мои: я не могъ выговорить его названіе.

— Сударь, сказалъ я, уже серьезно,— я не намреваюсь хать на почтовыхъ.

— Но вы имете право,— сказалъ онъ, настаивая на своемъ: вы можете воспользоваться почтой, если вамъ заблагоразсудится.

— Да я могу и посолить мою маринованную селедку, если захочу, сказалъ я,— но я не хочу.

— Но вы должны платить за нее, независимо отъ этого.

— Ну да, за соль, — сказалъ я: я знаю!

— И за почту тоже, прибавилъ онъ.

— Помилуй Богъ, воскликнулъ я. Я путешествую по вод,— я спускаюсь внизъ по Рон сегодня-же, посл обда, — мои вещи уже на судн и я ужъ заплатилъ девять ливровъ за свое мсто.!

— C’est tout gal — это все одно, сказалъ онъ.

Bon dieu! какъ? платить за путь, по которому я ду, и за тотъ, по которому я не ду!

— C’est tout gal, отвчалъ разсыльный.

— Чорта съ два! сказалъ я,— да я скоре пойду въ десять тысячъ Бастилій?

О Англія, Англія! страна свободы и атмосфера здраваго смысла! нжнйшая мать и ласковйшая кормилица! воскликнулъ я, становясь на одно колно при начал моего обращенія.

Такъ что правитель совсти Madame Le Blanc, входя въ эту самую минуту и увидя человка въ черномъ, съ лицомъ блдне пепла, стоящаго на молитв — и кажущагося еще блдне отъ контраста и мрачности его темной одежды,— спросилъ, не нуждаюсь-ли въ помощи церкви?

— Я ду водою, сказалъ я,— а этотъ вотъ хочетъ заставать меня платить еще и за сухой путь!

ГЛАВА ССХXXVI.

Такъ какъ я видлъ, что разсыльный почтовой конторы не уйдетъ безъ своихъ шести ливровъ и четырехъ су, то мн не оставалось ничего иного, какъ наговорить, по этому случаю, какихъ-нибудь витіеватостей за свои деньги.

И я началъ такъ:—

— А позвольте узнать, г. разсыльный, въ силу какого это закона гостепріимства съ беззащитнымъ чужеземцемъ поступаютъ какъ разъ наоборотъ тому, какъ поступили-бы съ французомъ при тхъ-же обстоятельствахъ?

— Ничуть, отвчалъ онъ.

— Извините меня, сказалъ я, ибо вы начали съ того, что сорвали съ меня брюки,— а потомъ требуете мой карманъ.

Тогда какъ если-бы вы сначала взяли мой карманъ,— какъ вы длаете это съ вашими подданными, — а потомъ оставили меня голымъ, — съ моей стороны было-бы скотствомъ претендовать на это.

Теперь-же,—

— Это противно закону природы.

— Это противно разуму.

— Это противно Писанію.

— Но не этому, сказалъ онъ, всовывая мн въ руки какую-то печатную бумагу,—

PAR LE ROY.

— Сильное вступленіе! молвилъ я,— и сталъ читать дальше

— Изо всего этого явствуетъ, замтилъ я, прочитавши ее немного слишкомъ скоро,— что если человкъ вызжаетъ изъ Парижа въ почтовой карет, то онъ ужъ долженъ продолжать путешествовать такимъ образомъ до конца дней своей жизни,— или, по крайней мр, платить за это.— Извините меня, сказалъ разсыльный, смыслъ ордонанса таковъ:— что если вы вызжаете съ намреніемъ прохать по почтовымъ дорогамъ изъ Парижа въ Авиньонъ, и т. д., вы не можете перемнить это намреніе или способъ передвиженія, не уплативши населенію за дв станціи впередъ отъ того мста, гд васъ застигаетъ перемна вашего ршенія,— и это основано, продолжалъ онъ, на томъ, что государственные доходы не должны уменьшаться черезъ ваше непостоянство.

— Ну, клянусь небомъ, — воскликнулъ я, — если непостоянство служитъ во Франціи предметомъ обложенія, то намъ остается только поскоре помириться съ вами.

И такъ миръ былъ заключенъ:

— И если онъ плохъ, то — какъ Тристрамъ Шенди положилъ его краеугольный камень, — никого кром Тристрама Шенди не надо за это и вшать.

ГЛАВА ССXXXVII.

Хотя я сознавалъ, что наговорилъ уже разсыльному достаточно остроумныхъ вещей для шести ливровъ и четырехъ су, но мн хотлось еще записать этотъ налогъ въ свои замтки, прежде чмъ уходить отсюда, поэтому я опустилъ руку за своими записками въ карманъ камзола (это, кстати, можетъ служить предостереженіемъ путникамъ на будущее время, чтобы они лучше хранили свои замтки) — ‘мои замтки были украдены’.— Никогда еще несчастный путешественникъ не подымалъ такой суеты и бготни изъ-за своихъ замтокъ, какъ я, въ данномъ случа, изъ-за моихъ.

Небо! суша! море! огонь! кричалъ я, призывая къ себ на помощь все, кром того, чтобы слдовало,— мои замтки украдены!— Что я буду длать?— Г. разсыльный! ради Бога,— не обронилъ-ли я какихъ-нибудь замтокъ, когда стоялъ около васъ?—

Вы обронили много и очень странныхъ, отвчалъ онъ.— Какой! сказалъ я,— это было лишь нсколько, не больше какъ на шесть ливровъ и два су,— а т составляютъ большую связку.— Онъ покачалъ головой.— Monsieur Le Blanc! Madame Le Blanc: не видали-ли моихъ бумагъ?— Вы, двушка, сбгайте наверхъ!— Franois, бгите за ней слдомъ?

— Я долженъ найти свои замтки, это были лучшія замтки,— кричалъ я,— какія когда-либо были сдланы — умнйшія, остроумнйшія.— Что мн длать!— Куда мн обратиться?

Санхо Панса, потерявши амуницію своего осла, не восклицалъ боле жалостно.

ГЛАВА ССXXXVIII.

Когда первый порывъ миновалъ и мозговые центры начали понемногу приходить въ себя изъ того замшательства, въ которое повергло ихъ это стеченіе неудачъ — меня оснило воспоминаніе, что я оставилъ свои замтки въ мшк своей кареты,— такъ что, продавши карету, я продалъ, съ нею вмст, и свои замтки каретнику-старьевщику.

Я оставляю это пространство для того, чтобы читатель могъ вставить туда свое привычное ругательное восклицаніе.— Что касается меня, то если когда-либо въ жизни я цликомъ заполнилъ ругательствомъ такое пространство, то это было именно этотъ разъ: *********, сказалъ я,— и такъ, мои замтки о Франціи, которыя были также полны остроумія, какъ яйцо полно пищи, и также врно стоили четыреста золотыхъ, какъ это самое яйцо стоитъ грошъ,— я продалъ тутъ каретному старьевщику за четыре луидора,— да еще давши ему карету, стоившую шесть (клянусь небомъ) въ придачу: еще если-бы я продалъ ее Додслею, или Бекету {Наиболе извстные книгопродавцы-издатели времени Стерна.}, или какому-нибудь порядочному книгопродавцу,— либо оставляющему свое занятіе и нуждающемуся въ дорожной карет, — либо только начинающему дло, которому могли-бы быть полезны мои замтки и два — три золотыхъ при нихъ на придачу — я былъ-бы въ силахъ перенести это,— но каретному старьевщику!— Поведите меня къ нему сію минуту, Franois, сказалъ я.— Valet de place надлъ свою шляпу и пошелъ показывать мн дорогу,— а я снялъ свою, проходя мимо разсыльнаго, и послдовалъ за нимъ.

ГЛАВА ССХХХІХ.

Когда мы пришли къ дому каретника-старьевщика, то увидли, что и домъ и магазинъ его были заперты, было восьмое сентября, день рождества благословенной Двы Маріи, матери Божіей.

— Тантарра-ра-тан-тиви,— весь свтъ отправлялся на майскія березки, играя и веселясь,— и никто ни на пуговицу не заботился обо мн и о моихъ замткахъ: такъ что мн оставалось только ссть на скамейк около двери и философствовать о своемъ положеніи. По боле счастливой случайности, чмъ обыкновенно выпадаетъ на мою долю, я не прождалъ и получаса, какъ пришла хозяйка, чтобы вынуть папильотки изъ волосъ, прежде чмъ идти на майскія березки.

Француженки, кстати сказать, любятъ майскія березки la folie,— то есть, такъ-же пламенно, какъ свои утрени.— Дайте имъ только Майскій шестъ, будь то въ Ма, Іюн, Іюл или Сентябр — он не смотрятъ на время — онъ переваривается, замняя имъ пищу, питье, стирку и помщеніе, — и если-бы только у насъ было побольше любезности, ваши достопочтенства (такъ какъ лса довольно рдки), чтобы только послать имъ достаточно Майскихъ шестовъ.—

Женщины сами поставили-бы ихъ, а потомъ стали-бы танцовать вокругъ нихъ (и мужчины за компанію), пока вс-бы не ослпли.

Жена каретника-старьевщика вошла, какъ я сказалъ вамъ, чтобы снять папильотки изъ волосъ,— туалетъ ни для кого не ждетъ,— и она сбросила съ себя чепчикъ, открывая дверь, чтобы скоре начать его, при этомъ одна изъ папильотокъ упала на полъ:— я тотчасъ-же узналъ свой почеркъ.

О Господи! воскликнулъ я,— вс мои замтки на вашей голов, сударыня!— J’en suis mortifie, сказала она.— Хорошо, подумалъ я, что он тутъ застряли,— ибо если-бы он проникли глубже, то произвели-бы такой сумбуръ въ башк у француженки, что лучше-бы она ходила незавитая до самаго дня отхода своего въ вчность.

Tenez, сказала она,— и, не подозрвая источника моихъ страданій, сняла ихъ со своихъ кудрей и серьезно сложила, одну за другой, въ мою шляпу,— одна была свернута на одну сторону,— другая на другую.— Но, клянусь честью, молвилъ я, когда он будутъ изданы въ свтъ —

Ихъ перевернутъ еще хуже.

ГЛАВА CCXL.

А теперь къ Липпіевымъ часамъ! сказалъ я, съ видомъ человка, избавившагося отъ всхъ затрудненій,— ничто не помшаетъ намъ осмотрть ихъ, также какъ и Китайскую исторію, и проч.— Кром времени, замтилъ Franois,— ибо теперь почти одиннадцать.— Тогда мы должны поспшить скоре, сказалъ я, шагая къ собору.

Я не могу сказать, по совсти, чтобы я былъ сколько-нибудь огорченъ, когда одинъ изъ младшихъ священниковъ сообщилъ мн, — въ то время, какъ я входилъ въ западныя двери,— что извстные Липпіевы часы совсмъ испорчены и уже нсколько лтъ, какъ не идутъ.— Тмъ больше времени останется мн, подумалъ я, на обозрніе Китайской исторіи, да, кром того, мн легче будетъ хорошо описать свту часы въ упадк, чмъ ихъ-же въ цвтущемъ положеніи.

— И я поспшилъ отправиться въ іезуитскую коллегію.

Главной цлью моей было взглянуть на Исторію Китая, написанную Китайскими письменами, — были, впрочемъ, и многія другія, которыя я могъ-бы назвать,— одинаково соблазняющія воображеніе лишь на разстояніи, ибо по мр того, какъ я все приближался къ цли,— кровь моя стыла,— пылъ постепенно проходилъ,— и, наконецъ, я не далъ-бы и вишневой косточки за удовлетвореніе его.— По правд говоря, времени у меня оставалось мало, а я былъ сердцемъ на Могил Влюбленныхъ.— Хоть-бы Богъ далъ,— сказалъ я, взявшись рукой за дверной молотокъ {Массивное кольцо (или ручка), привинченное къ двери, чтобы стучать имъ въ дверь,— вмсто нашихъ звонковъ.},— чтобы ключъ отъ библіотеки оказался затеряннымъ, что-ли… Оказалось нчто равносильное,—

Ибо у всхъ іезуитовъ были колики,— и такой силы, какой не запомнитъ самый старый врачъ.

ГЛАВА CCXLI.

Такъ какъ я зналъ топографію Могилы Влюбленныхъ такъ-же хорошо, какъ если-бы я прожилъ двадцать лтъ въ Ліон (именно, что она находится при поворот на-право, тотчасъ за воротами, ведущими къ Faubourg de Vaise), — я отправилъ Franois на судно, чтобы воздать столько времени сдерживаемую должную ей дань умиленія безъ свидтеля моей слабости:— можно себ представить, съ какимъ восторгомъ шелъ я къ этому мсту.— Когда я увидлъ ворота, скрывавшія отъ меня могилу, сердце мое зардлось въ груди моей.—

— Нжныя и врныя души! воскликнулъ я, обращаясь къ Amandus’у и Аманд,— давно, давно жаждалъ я уронить эту слезу на вашу могилу…— Я иду,— я иду…

Когда я пришелъ,— мн некуда было уронить ее, такъ какъ могилы не оказалось.

Чего-бы не далъ я, чтобы мой дядя Тоби просвисталъ мн свое Lillabullero!

ГЛАВА CCXLII.

Не важно: какъ, или въ какомъ настроеніи,— но я бросился бжать отъ Могилы Влюбленныхъ,— хотя, собственно, нельзя сказать, что я бросился бжать отъ нея, ибо она и сама-то не существовала — и посплъ какъ разъ во время, чтобы быть принятымъ на судно,— мы не успли отплыть и ста ярдовъ, какъ Рона и Сона соединились и, вмст, весело понесли меня внизъ.

Но я описалъ уже это путешествіе внизъ по Рон,— прежде чмъ его сдлалъ.

— И такъ, теперь я въ Авиньон, а такъ какъ здсь нечего смотрть, кром стараго дома, въ которомъ жилъ герцогъ Ормондскій, и ничто не задерживаетъ меня, кром маленькаго замчанія, которое мн хочется записать объ этомъ мст — то вы увидите меня, чрезъ три минуты, перезжающимъ чрезъ мостъ на мул, а Franois съ моимъ чемоданомъ за сдломъ, на лошади, владльца-же ихъ обоихъ, шагающимъ впереди насъ, съ длиннымъ ружьемъ на плеч и съ саблей подъ рукой, на случай, если-бы мы вздумали удрать вмст съ его животными. Если-бы вы видли, въ какихъ брюкахъ я пріхалъ въ Авиньонъ — какія я думаю, вы могли-бы лучше разглядть ихъ въ то время, когда я садился на лошадь, — вы не нашли-бы эту предосторожность излишней и сердце ваше не позволило-бы вамъ принять ее въ дурную сторону, что касается лично меня, то я отнесся къ этому самымъ добродушнымъ образомъ и ршилъ подарить ихъ ему, когда мы доберемся до конца нашего путешествія, за то безпокойство, которое они причинили ему, заставивъ его такъ основательно вооружиться противъ нихъ.

Прежде чмъ продолжать, позвольте мн отдлаться отъ моего замчанія насчетъ Авиньона, именно:— что я нахожу неправильнымъ, если путешественникъ, которому, случайно, сорветъ втромъ шляпу съ головы, въ первую-же ночь его прізда въ Авиньонъ, — скажетъ, на этомъ основаніи, что ‘Авиньонъ боле подверженъ сильнымъ втрамъ, чмъ любой городъ въ цлой Франціи’: поэтому я и не придавалъ этому случаю особаго значенія, пока не разспросилъ объ этомъ хозяина трактира, когда-же онъ сказалъ мн. что это дйствительно такъ — и, особенно, когда я услышалъ, что Авиньонскіе втры вошли въ тхъ мстахъ въ поговорку,— я ршилъ записать это,, чтобы спросить людей ученыхъ, какая тому можетъ быть причина?— Послдствіе-же я видлъ самъ: тамъ вс герцоги, маркизы и графы, барона — и то ужъ чорта съ два сыщешь въ цломъ Авиньон,— и все такіе надутые, что въ втряный день съ ними говорить почти невозможно.

Прошу тебя, другъ, сказалъ я, подержи моего мула минутку,— я хотлъ стащить одну изъ моихъ ботфортъ, жавшую мн пятку:— человкъ-же стоялъ совершенно праздно у дверей трактира, и я, ршивъ, что онъ иметъ какое-нибудь отношеніе къ дому или конюшн, сунулъ поводъ ему въ руку, и занялся своимъ сапогомъ.— Когда я кончалъ это дло, я обернулся, чтобы взять мула отъ этого человка и поблагодарить его.—

— Но господинъ маркизъ усплъ уже уйти.

ГЛАВА CCXLIII.

Теперь я могъ объхать весь югъ Франціи, отъ береговъ Роны до Гаронны, не спша на своемъ мул, не спша, ибо я оставилъ Смерть — одинъ Богъ знаетъ, какъ далеко — позади себя!— ‘Я гонялась за многими людьми по Франціи, говорила она — ‘но ни разу съ такимъ спхомъ’.— И все-же она слдовала за мною, — а я все-же убгалъ отъ нея,— но я убгалъ отъ нея въ веселомъ настроеніи: она хоть и продолжала гнаться, но уже съ тмъ видомъ, съ какимъ гонятся за добычей потерявшіе надежду поймать ее,— и по мр того, какъ она отставала, взоры ея смягчались съ каждымъ потеряннымъ шагомъ.

— Зачмъ мн бжать отъ нея съ такой поспшностью?

Поэтому, не смотря на все то, что наговорилъ мн разсыльный почтовой конторы, я еще разъ измнилъ свой способъ путешествія, и посл той спшной и головоломной гонки, которую мн пришлось вынести, я ласкалъ свое воображеніе мыслями о моемъ мул и о томъ, что я проду на его спин черезъ богатыя равнины Лангедока такъ медленно, какъ только можно переступать ногами.

Нтъ ничего боле пріятнаго для путешественника,— и боле ужаснаго для описанія путешествій — какъ обширная и богатая равнина,— особенно если’на ней не встрчаются большія рки или мосты — не представляющая глазамъ ничего, кром неизмнной картины довольства: ибо посл того, какъ она уже разъ сказала вамъ, что она восхитительна, или прелестна (какъ придется), что почва благодатна и что Природа изливаетъ все свое изобиліе, и т. п.— на рукахъ у нихъ остается обширная равнина, съ которой они не знаютъ, что длать,— и которая имъ почти или совершенно, безполезна, поскольку она не ведетъ ихъ къ какому-нибудь городу, а городъ этотъ, быть можетъ, самъ не боле интересенъ и иметъ значеніе лишь какъ новая исходная точка для новой равнины,— и такъ дале.

Это ужаснйшая работа, посудите сами — не лучше-ли я справляюсь съ своими равнинами.

ГЛАВА CCXLIV.

Я прохалъ не боле трехъ съ половиною лье, какъ человкъ съ ружьемъ сталъ поглядывать на свою пороховницу.

Я раза три ужасно задержался въ дорог: по меньшей мр — на полъ мили каждый разъ: сначала обстоятельнымъ разсужденіемъ съ барабаннымъ мастеромъ, изготовлявшимъ барабаны для ярмарокъ Beaucair’а и Тараскона: я не понималъ хорошенько ихъ правилъ.

Второй разъ я, собственно, не могу сказать, чтобы я остановился,— ибо, встртивши двухъ францисканцевъ, еще боле меня стсненныхъ во времени и, не будучи въ состояніи вдоволь наговориться съ ними, повернулъ съ ними обратно.

Третій разъ — благодаря торговому длу съ торговкой-кумой, изъ-за корзинки прованскихъ фигъ въ четыре су. Оно-то мигомъ было бы кончено, если бы не вопросъ совсти, встртившійся въ конц: ибо когда за фиги было уже заплочено, на дн корзинки оказалась дюжина яицъ, прикрытыхъ виноградными листьями, такъ какъ я не имлъ никакого желанія покупать яйца, то я и не заявлялъ на нихъ никакихъ правъ, что же касается мста, которое они занимали, то что значило оно! Я получилъ достаточно фигъ за свои деньги.

Но я намревался пріобрсти корзину, торговка же намревалась сохранить ее, ибо безъ нея она ничего не могла бы подлать съ своими яйцами, а я, не имя корзинки, ничего не могъ подлать съ своими фигами, которыя были уже черезчуръ сплы и большая часть которыхъ полопались съ боковъ, это привело къ. непродолжительному спору, окончившемуся разными предложеніями обоюдныхъ уступокъ.

Какъ же мы поршили съ нашими яйцами и фигами? относительно этого не только вы, но и самъ чертъ — если бы только онъ не присутствовалъ при этомъ (въ чемъ я увренъ) — не представилъ бы мало-мальски правдоподобной догадки.— Вы прочтете про это полностью,— но не въ этомъ году, ибо я спшу къ повсти любви моего дяди Тоби,— но прочтете объ этомъ въ собраніи любовныхъ разсказовъ, возникшихъ изъ путешествія по равнин,— которые я называю, по этой причин, моими

РАВНИННЫМИ РАЗСКАЗАМИ.

Насколько устало мое перо, подобно нервамъ другихъ путниковъ, въ этомъ своемъ путешествіи, по столь пустынному пути,— пусть судитъ свтъ, но слды путешествія, нахлынувшіе на меня всей волной въ эту минуту, говорятъ мн, что то была плодотворнйшая и дятельнйшая пора моей жизни, ибо благодаря тому, что я не заключалъ никакого условія съ своимъ человкомъ съ ружьемъ относительно времени, я могъ останавливаться и разговаривать съ каждой встрчной душой, кром лишь хавшихъ полной рысью, присоединяться ко всмъ, кого я нагонялъ, поджидать каждую душу, хавшую позади, окликать всхъ, встрчавшихся мн на перепутьи, останавливать всевозможныхъ нищихъ, богомольцевъ, музыкантовъ, монаховъ, не пропускать ни одной женщины на шелковичномъ дерев безъ того, чтобы не сдлать оцнку ея ногъ и не вовлечь ее въ разговоръ при помощи щепотки нюхательнаго табаку,— словомъ, хвататься за каждую ручку, какого бы ни была она размра или формы, которую случай протягивалъ мн въ этомъ путешествіи, и такимъ образомъ я обратилъ равнину въ столицу,— я всегда былъ въ обществ — при томъ весьма разнообразномъ, а такъ какъ и мулъ мой любилъ общество не меньше моего и всегда имлъ о чемъ потолковать съ каждымъ встрчнымъ животнымъ,— то я убжденъ, что, странствуй мы въ продолженіи цлаго мсяца по Pall-Malle или St.-James’ street, мы встртили бы меньше приключеній и меньше насмотрлись бы на человческую натуру.

О! эта веселая откровенность, сразу вынимающая вс булавки изъ складокъ Лангедокскаго платья, благодаря которой (что бы ни было подъ нимъ), оно такъ напоминаетъ воспваемую поэтами простоту лучшихъ дней? Буду обманывать свое воображеніе и думать, что это дйствительно такъ.

Это было на пути между Нимомъ и Люнелемъ, гд производится лучшее во Франціи мускатное вино — кстати сказать, съ виноградниковъ честного духовенства изъ Монпелье:— и пусть лихо постигнетъ того человка, который пилъ его за ихъ столомъ, а для нихъ жалетъ каждую каплю его.

Солнце зашло,— люди покончили свои работы, нимфы поправили свои прически,— пастушки готовились къ веселью,— мой мулъ сталъ какъ вкопанный.— Да это флейта и тамбуринъ! сказалъ я.— Я боюсь смертельно, молвилъ онъ.— Она кружится въ хоровод удовольствія, сказалъ я покалывая его шпорой.— Клянусь святымъ Бугаромъ и всми святыми по ту сторону чистилища.— сказалъ онъ (приходя къ одному ршенію съ мулами Андульетской игуменьи), я не сдлаю ни одного шага дальше.— Отлично, сказалъ я,— я никогда въ жизни ни о чемъ не стану спорить съ кмъ-либо изъ вашей семьи. И, соскочивъ съ его спины и сбросивши сапогъ въ одну канаву, другой въ другую,— я пойду попляшу, сказалъ я, а вы ужъ оставайтесь здсь.

Загорлая дочь Труда отдлилась отъ группы и пошла мн на встрчу, увидя, что я иду къ нимъ, ея темнокаштановые, почти черные, волосы были подняты узломъ, кром одной непослушной пряди.

Намъ нужно кавалера, сказала она, протягивая об руки, словно предлагая мн ихъ.— И кавалеръ будетъ вамъ, сказалъ я, взявши ихъ въ свои руки.

— Nannette, ты была-бы нарядне герцогини, если-бы не этотъ проклятый разрзъ въ твоей юбк!

Nannette не обращала на него вниманія.

Мы не могли-бы обойтись безъ васъ, сказала она, освобождая одну руку съ врожденной деликатностью и ведя меня за другую.

Хромой юноша, котораго Аполлонъ вознаградилъ дудкой,— къ которой онъ самъ уже прибавилъ тамбуринъ, наигрывалъ звучную прелюдію, сидя на берегу.— Подвяжите мн сейчасъ эту прядь волосъ, сказала Nannette, кладя мн въ руку конецъ тесемки.— Это заставило меня забыть, что я чужестранецъ.— Весь узелъ разсыпался по ея плечамъ.— Мн казалось, что мы ужъ много лтъ знакомы.

Юноша ударилъ въ тамбуринъ — дудка ему вторила — и мы умчались въ быстромъ танц…— Чертъ побери этотъ разрзъ.

Сестра юноши, похитившая голосъ съ неба, пла поперемнно съ своимъ братомъ… Это было гасконское рондо:

Viva la joia!

Fidon la tristessa

Нимфы припвали въ униссонъ, а ихъ пастушки брали октавой ниже.

Я далъ-бы золотой, чтобы зашить его… Nannette не дала бы и одного су.— Viva la joia! было у ней на устахъ. Viva la joia! свтилась въ ея глазахъ.— Мимолетная искра дружелюбія соединила раздлявшее насъ пространство.— Она глядла такъ любезно!— Отчего я не могу жить и скончать дни мои здсь. Справедливый Распредлитель нашихъ радостей и печалей, воскликнулъ я,— отчего бы человку не приссть тутъ на колни довольству,— плясать, пть, молиться предстать на небо вмст съ этой русоволосой двой? Она капризно наклоняла голову на сторону и лукаво приплясывала. Пора, значитъ, отплясывать прочь, молвилъ я, и, перемнивъ лишь кампанію и тактъ, я сталъ отплясывать изъ Монеля въ Монпелье — оттуда въ Peznas, Beziers.— Я проплясалъ черезъ Нарбонну, Каркассонъ и Chateau Naudaire,— пока, наконецъ, не вплясался въ Педрилловъ павильонъ,— гд, вытащивъ испещренную черными строками бумагу съ намреніемъ продолжать прямо дале, безъ отступленій или вставокъ, исторію любовныхъ приключеній моего дяди Тоби.

Я началъ такъ:

ГЛАВА CCXLV.

Но, прежде всего, осторожно:— ибо въ этихъ игривыхъ равнинахъ, подъ этимъ удивительнымъ солнцемъ, гд и сейчасъ, все что только есть тлеснаго, выбгаетъ съ пляской, подъ звуки дудки и скрипки, на сборъ винограда,— гд разумъ на каждомъ шагу подпадаетъ чарамъ воображенія, я бросаю вызовъ (не смотря на все, что было сказано о прямыхъ линіяхъ на нкоторыхъ страницахъ моей книги) — я бросаю вызовъ лучшему спеціалисту по разсадк капустниковъ — все равно, сажаетъ ли онъ взадъ или впередъ (это вліяетъ лишь на размръ его отвтственности въ томъ или другомъ случа) — и утверждаю, что онъ не въ силахъ будетъ продолжать спокойно, разсудительно и душеспасительно разсаживать свою капусту, головку за головкой, прямыми рядами, съ неизмнными промежутками (особенно если разрзы въ юбкахъ останутся незашитыми), не забираясь то и дло впередъ и не сбиваясь въ какое нибудь побочное отклоненіе. Въ стран мороза и тумана, какъ и въ другихъ подобныхъ странахъ,— это возможно.

Но въ этомъ свтломъ климат фантазіи и испарины, гд каждая мысль, разумная и неразумная, требуетъ выраженія, въ этой стран, дорогой мой Евгеній,— въ этой плодоносной стран рыцарства и романтики, гд я сижу теперь, отвинчивая дорожную чернильницу, чтобы писать о любовныхъ интригахъ моего дяди Тоби,— а весь путь, до которому шла Юлія, отыскивая своего Діего, со всми его извилинами, разстилается передъ окнами моего кабинета.

Какой это можетъ оказаться трудной задачей!

Будемъ приниматься за нее.

ГЛАВА CCXLVI.

Любовь иметъ много общаго съ состояніемъ обманутаго мужа, но я теперь начинаю новую книгу {По первоначальному изданію.}, а давно уже имю нчто въ голов, чмъ мн хочется подлиться съ читателемъ и чмъ я не подлюсь съ нимъ въ теченіе всей моей жизни, если не сдлаю теперь же, (тогда какъ сравненіемъ я могу подлиться съ нимъ въ любое время дня), я только выскажу это нчто и тогда уже начну самымъ добросовстнымъ образомъ.

Это нчто — слдующее:

Изо всхъ способовъ начинать книгу, которые практикуются теперь во всемъ извстномъ мір,— я увренъ что мой наилучшій. Несомннно, онъ самый религіозный — ибо я начинаю съ того, что пишу первую фразу,— а относительно слдующей — всецло возлагаю надежды на Всемогущаго Бога.

Писателю достаточно было-бы посмотрть, какъ у меня одна фраза слдуетъ за другой, а планъ слдуетъ за всми ими, чтобы навки излчиться отъ суетливыхъ и нелпыхъ пріемовъ, въ род отпиранія парадной двери и зазыванья сосдей, знакомыхъ и родичей, вмст съ чертомъ и всми его бсенятами, ихъ молотами и наковальнями и проч.

Я бы хотлъ, чтобы вы увидали меня, когдя я на половину соскакиваю съ своего кресла,— съ какой увренностью я я взглядываю кверху,— плотно обхватываю его ручку,— и ловлю мысли,— подчасъ, на перепутья, когда он только на полъ пути дошли до меня!

Я даже думаю, по совсти, что не разъ перехватывалъ мысли, предназначенныя небомъ для другого человка.

Попъ {Pope, извстный англійскій поэтъ (1688—1744) особенно прославившійся, какъ переводчикъ ‘Иліады’. Здсь Стернъ, повидимому, намекаетъ на раздражительность Попа и дкость его какъ сатирическаго поэта.} и его портретъ {См. портретъ Попа (прим. автора).} по моему, нелпы:— никакой мученикъ не былъ такъ преисполненъ вры и огня,— мн хотлось-бы сказать: и добрыхъ длъ,— но у меня не достаетъ:

Усердія и гнва,— или

Гнва и усердія,—

и пока боги и люди соглашаются называть это тмъ же именно,— самый записной Tartuffe въ наук, политик или религіи никогда не зажжетъ во мн искру и не услышитъ худшаго слова или мене любезнаго привтствія, чмъ то, которое мы прочтемъ въ слдующей глав.

ГЛАВА CCXLVII.

— Bonjour!— добраго утра! Э, да вы заблаговременно надли шубу!— впрочемъ, утро холодное, и вы поступаете совершенно правильно: хать на хорошей лошади врне, чмъ идти пшкомъ,— а опухоли гландъ опасны.— А какъ поживаютъ твоя любовница,— твоя жена,— твои малютки съ той и другой стороны? а давно вы имли извстія отъ вашихъ старичковъ,— отъ вашей сестры, тетки, дяди и кузинъ?— Я надюсь, что они оправились отъ своихъ насморковъ, кашлей, ушибовъ, зубныхъ болей, лихорадокъ, мочетеченій, сдалищныхъ ревматизмовъ, опухолей и глазныхъ болзней.

— Какой чортъ этотъ аптекарь! сколько крови онъ выпустилъ,— какое прописалъ гнусное слабительное,— припарки,— пластыри,— питье на ночь,— клистиры,— шпанскія мушки!— И зачмъ столько гранъ каломеля? Santa Maria! И какую дозу опіума! возмутительна, pardi, вся ваша порода, съ головы до хвоста! Клянусь старой черной бархатной маской моей тетки Дины! Я нахожу, что это было совершенно лишнее.

Надо вамъ сказать, что маска эта, отъ частаго надванья и сниманья (раньше, чмъ она получила ребенка отъ кучера) нсколько поистрепалась въ нижней части,— и поэтому никто изъ нашей семьи не хотлъ боле надвать ее. Перекрывать маску вновь — стоило-бы дороже ея собственной стоимости,— носить-же истертую маску, просвчивавшую на половину,— было-бы лишь жалкимъ самообманомъ.

— Поэтому-то,— надо сказать вамъ, милостивые государи — изъ всей нашей многочисленной семьи, за послднія четыре поколнія, мы насчитываемъ лишь одного архіепископа, Уэльскаго судью, трехъ-четырехъ альдерменовъ {Должностное лицо общественнаго самоуправленія, изъ среды ихъ выбирается лордъ-миръ.} и одного единственнаго паяца.

Въ шестнадцатомъ столтіи мы можемъ похвастать не мене, какъ дюжиной алхимиковъ.

ГЛАВА CCXLIII.

‘Любовь иметъ много общаго съ состояніемъ обманутаго мужа’,— заинтересованная сторона, по меньшей мр, третья обыкновенно-же послдняя узнаетъ, въ чемъ дло, происходитъ это, какъ весь свтъ знаетъ, оттого, что одна и та же вещь можетъ быть названа шестью различными словами, и до тхъ поръ, пока то, что есть любовь въ этомъ сосуд человческаго организма, можетъ быть ненавистью въ томъ, чувствительностью полуаршиномъ выше и глупостью…— нтъ, сударыня, не тамъ: я говорю про ту часть тла, на которую указываю пальцемъ — мы ничего не въ силахъ будемъ сдлать!

Изо всхъ смертныхъ да и безсмертныхъ людей тоже,— когда либо раздававшихъ, про себя, о такихъ таинственныхъ вопросахъ, мой дядя Тоби всего хуже былъ приспособленъ для того, чтобы выйдти въ своихъ изслдованіяхъ, изъ такого столкновенія чувствъ, онъ, несомннно, предоставилъ-бы всмъ имъ развиваться по своему (какъ мы поступаемъ съ еще худшими вещами), чтобы посмотрть, что изъ нихъ выйдетъ,— если-бы предувдомленіе Бригиттой Сузанны и повторенныя указанія на то Сузанны свту не принудили моего дядю Тоби всмотрться въ это дло.

ГЛАВА CCXLIX.

Что ткачи, садовники и гладіаторы — или человкъ съ изсохшей ногой, (по случаю какой-нибудь болзни ступни) всегда имютъ какую-нибудь нжную нимфу, втайн страдающую сердцемъ изъ-за нихъ,— это факты давно и обстоятельно извстные и разъясненные древними и современными физіологами.

Человкъ пьющій воду, если онъ длаетъ это изъ убжденія и безъ обмана и уклоненія, находится въ такомъ точно положеніи: хотя съ перваго взгляда и не замтно никакой обоснованности или логичности въ томъ, чтобы ‘ручеекъ холодной воды, журчащій по моимъ внутренностямъ, зажигалъ свточъ у моей Дженни — ‘.

— Васъ это не поражаетъ послдовательностью, наоборотъ, это какъ будто бы идетъ въ разрзъ съ естественнымъ ходомъ причинъ и послдствій,—

— Но это показываетъ слабость и безсиліе человческаго разсудка.

— И пользуется при этомъ хорошимъ здоровьемъ?

— Наилучшимъ, сударыня, какое только можетъ пожелать сама дружба.—

— ‘И не пить ничего!— ничего кром воды?’

— Стремительная стихія! стоитъ только теб напереть на шлюзы мозга, чтобы они тотчасъ-же отворились.

— И вплыветъ Любопытство, призывая за собою разныхъ своихъ мужницъ,— они ныряютъ вглубь потока.

Воображеніе сидитъ на берегу и, слдя глазами за теченіемъ воды, превращаетъ соломенки и камышенки въ мачты и снасти.— А желаніе, приподнявъ одною рукою платье до колна, ловитъ ихъ другою, когда он плывутъ мимо нея.—

О, вы, пьющіе воду! при помощи-ли этого обманчиваго источника вы такъ часто правили міромъ, вертя его, словно мельничное колесо,— измалывая лица безсильныхъ, испоротая ихъ ребра, сокрушая ихъ носы и измняя, подчасъ, самый видъ и обликъ природы!—

Будь я на вашемъ мст, Евгеній, я пилъ-бы больше воды, сказалъ Іорикъ.— А я, Іорикъ,— отвчалъ Евгеній,— на вашемъ мст, длалъ-бы то-же.

Что показываетъ, что оба они читали Лонгина.

Что касается меня, то я ршилъ въ теченіе всей моей жизни не читать другой книги, кром моей собственной.

ГЛАВА CCL.

Я жалю, что мой дядя Тоби не былъ изъ числа людей, пьющихъ воду: ибо тогда было-бы понятно, почему вдова Іодманъ, едва увидавши его. почувствовала, какъ въ ней зашевелилось что-то… что-то… что-то…

— Что-то, быть можетъ, большее, чмъ дружба,— меньшее, чмъ любовь,— что-то… ну, да все равно что и гд,— я не далъ бы одного волоса съ хвоста моего мула, даже если бы долженъ былъ самъ его выдернуть (правду сказать, у этого мерзавца и такъ мало лишнихъ, да онъ еще и порядочно капризенъ, вдобавокъ) за то, чтобы вы разъяснили мн это.

Но дло въ томъ, что мой дядя Тоби не пилъ воды! онъ не пилъ ее ни чистой, ни смшанной съ чмъ-нибудь,— никакъ и нигд — за исключеніемъ, разв, тхъ случаевъ, когда находился гд нибудь на аванпостахъ, гд нельзя было достать лучшаго напитка,— или подвергаясь леченію, когда врачъ говорилъ ему, что она будетъ благодтельно дйствовать на его фибры и способствовать ихъ скорйшему возстановленію,— и онъ пилъ ее, спокойствія ради.

Однако, весь свтъ знаетъ, что никакое явленіе въ природ не можетъ произойти безпричинно, также, не мене хорошо извстно и то, что мой дядя Тоби не былъ ни ткачемъ, ни садовникомъ, ни гладіаторомъ, разв если вы пожелаете подвести его, какъ капитана, подъ послднюю категорію, да и то онъ былъ, лишь пхотнымъ капитаномъ,— не говоря уже о томъ, что все это черезчуръ иносказательно,— а потому намъ остается только предположить, что нога моего дяди Тоби… впрочемъ и нога мало послужитъ намъ въ нашихъ предположеніяхъ: нужна зависимость отъ какой-нибудь болзни ступни, а нога моего дяди Тоби не изсохла отъ болзни ступни,— ибо его нога была даже совсмъ невредима. Онъ владлъ ей немного тяжелой неловко, благодаря полному бездйствію, на которое она была обречена въ теченіи трехъ лтъ, что онъ лежалъ прикованный къ постели, въ городскомъ дом моего отца, но это была полная мускулистая нога, во всхъ другихъ отношеніяхъ не уступающая и не общающая уступить другой.

По правд, я не припомню другого случая въ своей жизни, гд мой разсудокъ былъ-бы въ большемъ затрудненіи относительно того, какъ свести концы съ концами и приспособить написанную главу къ польз слдующей за ней главы, чмъ въ настоящемъ случа: можно-бы даже подумать, что я нахожу особенное удовольствіе напрашиваться на подобныя затрудненія, чтобы только имть случай сдлать новый отвтъ — выбраться изъ нихъ.— Неразсудительная душа! Какъ! неужели тхъ неизбжныхъ бдъ, которыми, какъ писатель и какъ человкъ, ты притиснутъ со всхъ сторонъ, не достаточно теб, Тристрамъ,— и ты долженъ запутывать себя еще боле?

Неужели не достаточно того, что ты въ долгу и что у тебя до сихъ поръ лежитъ достаточно непроданныхъ пятыхъ и шестыхъ томовъ, чтобы нагрузить ими цлыхъ десять телгъ,— что ты почти отчаялся придумать способъ сбыть ихъ съ рукъ?

Разв не мучитъ тебя и по сіе время гнусная астма, которую ты заполучилъ, катаясь противъ втра на конькахъ во Фландріи? Разв не два мсяца тому назадъ, въ приступ смха, при вид кардинала, мочившагося, точно простой хористъ (обими руками…), у тебя лопнулъ сосудъ легкихъ и ты за два часа потерялъ столько-же четвертей крови,— а разв не сказали теб доктора, что, если-бы ты.потерялъ еще столько-же, это составило-бы цлое ведро?—

ГЛАВА CCLI.

— Но, ради самого Бога, не будемъ говорить о четвертяхъ и ведрахъ,— не будемъ прерывать разсказа, онъ такъ любопытенъ и сложенъ, что въ немъ едва можно переставить одну строчку, а вы какимъ-то образомъ загнали меня почти въ середину его.—

— Я прошу соблюдать большую осторожность.

ГЛАВА CCLII.

Мой дядя Тоби и капралъ съ такимъ жаромъ и поспшностью отправились для овладнія тмъ клочкомъ земли, о которомъ мы такъ часто говорили, чтобы начать кампанію не поздне прочихъ союзниковъ,— что они забыли одну изъ самыхъ необходимыхъ для дла вещей, это не была, однако, ни саперная лопата, ни кирка, ни заступъ.—

— Это была кровать для спанья, а такъ какъ Shandy Hall въ то время не было меблировано, а маленькій постоялый, въ которомъ умеръ бдный Лефевръ, еще не былъ выстроенъ,— то моему дяд пришлось согласиться на предложеніе Mrs Wadman переночевать у нея ночь — другую, пока капралъ Тримъ (въ которомъ къ лучшимъ качествамъ лакея, кучера, повара, портного, оператора и инженера присоединилось еще недюжинное дарованіе обойщика), съ помощью плотника и двухъ портныхъ, соорудитъ ему кровать для собственнаго дома.

Дочь Евы,— ибо таковой была вдова Wadman, и вся характеристика, которую я намренъ ей сдлать, это

— ‘Что она была истинной женщиной’ — лучше-бы находилась оттуда на разстояніи пятидесяти миль,— или въ своей теплой постели,— или-бы дйствовала своимъ поварскимъ ножемъ,— словомъ, всё было-бы лучше, чмъ избраніе человка предметомъ своихъ попеченій тамъ, гд и домъ и обстановка — все было ея собственное.

Все это ничего на двор, среди бла дня, когда женщина иметъ физическую возможность разглядть человка въ настоящемъ свт,— но тутъ она никакъ не можетъ смотрть на него здраво, отдльно отъ своего добра и имущества,— такъ что постепенно, отъ частаго созерцанія его въ этой обстановк, она и его самого начинала причислять къ своему достоянію,—

— И тогда: спокойной ночи.

Но это не моя система, объ ней я говорилъ уже раньше,— это нё мое врованіе, ибо я не врю ни въ какого другого человка, кром себя,— это даже не неизмнное явленіе — насколько мн извстно, по крайней мр: это просто обобщеніе и введеніе къ предстоящему.

ГЛАВА CCLIII.

Я говорю это безотносительно къ ихъ грубости или чистот или къ крпости ихъ ластовицъ,— но, по правд, разв ночныя рубашки не отличаются отъ денныхъ въ этомъ отношеніи не меньше, чмъ въ какомъ либо другомъ,— что он до того превосходятъ т длиною, что, когда вы лежите въ нихъ, они почти на столько-же спускаются ниже вашихъ ногъ насколько денныя до нихъ не доходятъ.

По крайней мр, ночныя рубашки вдовы Wadman (какъ было, должно быть, въ мод при корол Вильгельм и королев Анн) были скроены по такому фасону, и если покрой ихъ измненъ (въ Италіи, напримръ, он свелись на нтъ) — тмъ хуже для публики. У нея-же он имли два съ половиной фламандскаго аршина въ длину, такъ что, полагая даже на среднюю женщину два аршина, у нея оставалось лишнихъ пол-аршина въ ея полное распоряженіе.

Благодаря тому, что за одной маленькой прихотью идетъ всегда другая,— за семь лтъ вдовства, въ теченіе которыхъ много было пустыхъ, холодныхъ ночей, дышавшихъ декабремъ, незамтно вошло въ привычку, а за послдніе два года сдлалось однимъ изъ уставовъ ея спальной слдующее обыкновеніе: какъ только Mrs. Wadman ложилась въ постель и протягивала ноги, она всегда оповщала объ этомъ Бригитту, и та, съ подобающимъ видомъ скромности приподнявъ въ ногахъ одяло, брала въ руки т пол-аршина полотна, о которыхъ мы говорили, и плотно натянувъ ихъ обими руками книзу, собирала въ четыре или пять ровныхъ продольныхъ складокъ, вынимала изъ своего рукава большую булавку и крпко скалывала ихъ вмст (остріемъ булавки къ себ) немного повыше рубца, посл чего она крпко подтыкала одяло вокругъ ногъ и желала своей госпож покойной ночи.

Это былъ неизмнный порядокъ, не допускавшій иныхъ видоизмненій кром того, что въ холодныя и бурныя ночи, когда Бригитта поднимала одяло, она соображалась единственно съ градусникомъ своего сердца,— и производила обычную операцію стоя на колняхъ или на корточкахъ — въ зависимости отъ различной степени вры, надежды и любви, которую она въ ту ночь питала къ своей госпож. Во всхъ остальныхъ отношеніяхъ этикетъ этотъ былъ священнымъ, и могъ поспорить съ самымъ механическимъ этикетомъ самой непреклонной опочивальни во всемъ христіанскомъ мір.

Въ первую ночь, какъ только капралъ отвелъ моего дядю Тоби на верхъ, то есть около десяти,— Mrs. Wadinan бросилась въ кресло и, закинувъ правую ногу на лвую, такъ что образовалась подпорка для локтя, оперлась щекой на ладонь и, наклонившись впередъ, всесторонне обдумывала этотъ вопросъ до полуночи.

На вторую ночь она подошла къ своему письменному столу, приказала Бригитт принести пару новыхъ свчъ и поставить ихъ на столъ, достала свой брачный договоръ и перечитала его съ большимъ благоговніемъ: а на третью ночь (послднюю пребыванія у нея моего дяди Тоби), когда Бригитта одернула ночную рубашку и собиралась закалывать ее булавкой,—

— Одновременнымъ толчкомъ обихъ пятокъ сразу (но, вмст съ тмъ, самымъ естественнымъ толчкомъ въ ея положеніи,— ибо, принимая ********* за положеніе солнца на меридіан, это былъ сверо-восточный толчокъ (она выбила булавку изъ ея рукъ,— и связанный съ ней этикетъ упалъ,— упалъ на полъ и разбился въ тысячу дребезгъ.

Что ясно показывало, что вдова Wadman была влюблена въ моего дядю Тоби.

ГЛАВА CCLIV.

Голова моего дяди Тоби была такъ переполнена въ то время другими заботами, что онъ могъ найти время для этой лишь посл разоренія Дюнкирхена, когда вс прочія Европейскія нужды были удовлетворены.

Это было причиной почти одиннадцатилтняго перемирія (то есть, это для моего дяди Тоби, для Mrs Wadman это былъ пустой промежутокъ). Но такъ какъ въ случаяхъ этого рода дло возгорается лишь отъ второго удара — какое-бы пространство времени ни отдляло его отъ перваго,— то я предпочитаю, по этой причин, назвать это любовными похожденіями моего дяди Тоби съ вдовою Wadman, а не вдовы Wadman съ моимъ дядей Тоби.

И это различіе не безразлично.

Это не то, что: старая трехугольная шляпа или трехугольная старая шляпа,— сколько разъ заставлявшее ваши милости ссориться между собою, тутъ есть разница въ самой природ вещей:—

И, позвольте мн вамъ сказать, господа, даже весьма большая.

ГЛАВА CCLV.

И такъ, вдова Wadman была влюблена въ моего дядю Тоби,— а мой дядя Тоби не былъ влюбленъ въ вдову Wadman, ей, значитъ, ничего иного не оставалось, какъ продолжать любить моего дядю Тоби,— или бросить это дло.

Вдова Wadman не соглашалась ни на то, ни на другое.

— Милосердое Небо!— я забываю, что я самъ немного того-же характера: ибо когда только случается,— а это иногда бываетъ, около равноденствія,— что какая-нибудь земная богиня кажется мн и тмъ, и другимъ, и третьимъ, до того, что я не могу завтракать изъ-за нея,— а она ни на грошъ не интересуется тмъ, завтракаю я или нтъ,—

— Будь она проклята!— я посылаю ее въ Татарію, изъ Татаріи въ Огненную Землю, и такъ дальше къ чорту. Словомъ, нтъ той адской ниши, куда я не таскаю и не забрасываю ея божественность.

Но сердце нжно,— страсти, въ такую пору приливаютъ и отливаютъ десять разъ въ минуту,— и я мгновенно возвращаю ее обратно, а такъ какъ я все довожу до крайностей, то и помщаю ее въ самомъ центр млечнаго пути.—

Яснйшая изъ звздъ! ты прольешь на кого-нибудь свою силу.—

— Чортъ побери ее и ея силу! (съ этими словами я окончательно выхожу изъ терпнія) — много ему отъ нея будетъ проку!— Клянусь всмъ волосатымъ и рубчатымъ,— восклицаю я, снимая свою мховую шапку и обвертывая ее вокругъ пальца,— я не далъ-бы и двугривеннаго за цлую дюжину такихъ!’

— Однако, это славная шапочка (я надваю ее на голову и плотно прижимаю къ ушамъ) — и теплая, и мягкая, особенно если гладить ее по шерсти,— но увы! я никогда не увижу такого счастья:— (тутъ моя философія опять терпитъ крушеніе).

— Нтъ! и пальца моего въ этомъ пирог не будетъ (тутъ я разбиваю свою метафору).

Корочку и крошки,

Внутренность и наружность,

Верхъ и низъ,— я все ненавижу, проклинаю, отстраняю,— меня тошнитъ отъ одного его вида:—

Это все одинъ перецъ,

чеснокъ,

эстрагонъ,

соль и

чортово…..— Клянусь великимъ архи поваромъ всхъ поваровъ, который ничего, кажется, не длаетъ съ утра до ночи, какъ только сидитъ подл огня и придумываетъ для насъ разныя разжигательныя блюда,— я не прикоснулся-бы къ нему за цлый міръ.—

— О, Тристрамъ! Тристрамъ! воскликнула Дженни.

О, Дженни! Дженни! отвчалъ я, переходя къ слдующей глав.

ГЛАВА CCLVI.

— ‘Не прикоснулся-бы къ нему за цлый міръ’, я, кажется, сказалъ? Боже, какъ я разогрлъ свое воображеніе этой метафорой!..

ГЛАВА CCLVII.

Что показываетъ,— чтобы ни говорили по этому вопросу ваши милости и достопочтенства (я не говорю думали, ибо вс, кто только думаетъ, думаютъ и по этому, какъ и по всмъ другимъ, приблизительно одинаково) — что любовь, несомннно,— по крайней мр, говоря въ алфавитномъ порядк — нчто

Адское,

Безразсудное,

Вспыльчивое,

Гордое,

Дерзкое (на Е не будемъ подбирать)

Жестокое,

Злорчивое и въ то-же время —

Кроткое,

Любезное,

Миролюбивое,

Нжное,

Общежительное,

Прелестное,

Сострадательное,

Рзвое,— ну, P-то нужно было поставить впередъ — да, словомъ, нчто такое, про что можно сказать, какъ отецъ мой какъ-то сказалъ моему дяд Тоби въ заключеніе длиннаго разсужденія по этому предмету!— ‘тутъ почти нельзя согласовать двухъ взглядовъ, братъ Тоби’, сказалъ онъ, ‘безъ гипаллага’. Это что такое? воскликнулъ мой дядя Тоби.

Телга впереди коня, пояснилъ мой отецъ.—

— Что-же онъ тамъ долженъ длать? вскричалъ мой дядя Тоби.—

Ничего иного, молвилъ мой отецъ,— какъ только влзть туда или оставить ее въ поко.

А вдова Wadman, какъ я уже говорилъ вамъ, не желала ни того, ни другого.

Она стояла, однако, готовая къ длу,— готовая слдить за всми случайностями.

ГЛАВА CCLVIII.

Судьба, знавшая, конечно, напередъ, про чувства вдовы Wadman и моего дяди Тоби, съ самаго созданія вещества и движенія (и съ большею любезностью, чмъ свойственно ей) установила такую цпь причинъ и послдствій, такъ тсно соединенную своими звеньями, что для моего дяди Тоби едвали даже оставалась возможность поселиться въ какомъ-нибудь другомъ дом на свт или занять какой-нибудь другой садъ въ Христіанскомъ мір, кром того самаго дома и сада, который примыкалъ къ усадьб вдовы Wadman и шелъ параллельно ей. А это, вмст съ преимуществомъ, доставляемымъ вдов Wadman частымъ кустарникомъ, росшимъ въ ея саду, но вдоль изгороди моего дяди Тоби, давало ей въ руки вс т случайности, которыхъ требовала любовная война: она могла наблюдать за движеніями моего дяди Тоби и господствовала также надъ его военными совтами, а такъ какъ онъ съ своимъ сердцемъ, чуждымъ всякихъ подозрній, разршилъ капралу чрезъ посредничество Бригитты сдлать калитку для сообщенія между обоими садами, ради удлиненія ея прогулокъ, то это дало ей возможность доводить свои наступленія до самыхъ дверей караулки и даже, подчасъ, атаковать ее изъ признательности, пытаясь взорвать моего дядю Тоби въ самой его караулк.

ГЛАВА CCLIX.

Это очень прискорбно, — но, тмъ не мене, подтверждается ежедневнымъ наблюденіемъ надъ человкомъ, что его можно зажечь, какъ свчку, съ обоихъ концовъ, лишь бы фитиль достаточно выходилъ наружу, безъ этого — ничего не выйдетъ, если же даже фитиль есть, но вы зажжете его снизу, то пламя, къ несчастью, обыкновенно гаснетъ само собой — и опять значитъ ничего не выйдетъ.

Что касается меня, то еслибы я всегда могъ выбирать, съ какого конца горть — я не выношу мысли о томъ, чтобы меня можно было сжечь, точно какое нибудь животное — я всегда приказывалъ бы хозяйк дома зажигать меня сверху, ибо тогда я догорлъ бы пристойнымъ образомъ до самаго подсвчника,— то есть отъ головы до сердца, отъ сердца до печени, отъ печени до желудка и такъ дале, по брыжеечнымъ венамъ и артеріямъ, чрезъ вс изгибы и боковыя вмстилища внутренностей и ихъ оболочекъ, до самой слпой кишки.

— Умоляю васъ, докторъ Слопъ, молвилъ какъ то мой дядя Тоби, перебивая его въ разговор съ моимъ отцомъ (въ ту ночь, когда моя мать производила меня на свтъ), во время котораго онъ упомянулъ о слпой кишк,— умоляю васъ, молвилъ мой дядя Тоби, скажите мн, гд находится слпая кишка? я, правду сказать, дожилъ до старыхъ лтъ, а до сихъ поръ не знаю, гд она лежитъ.

— Слпая кишка, отвчалъ докторъ Слопъ, лежитъ между подвздошной и ободочной кишкой.

— У мужчины? спросилъ мой отецъ.

— Это совершенно также и у женщины, воскликнулъ докторъ Слопъ.

— Ну, этого я не зналъ, замтилъ мой отецъ.

ГЛАВА CCLX.

— И такъ, считая боле врнымъ положиться на об системы, М-rs. Уодманъ ршила заране, что она зажжетъ его не съ того или другого конца, а — боле расточительно — съ обоихъ концовъ сразу, если это окажется возможнымъ.

Надо сказать, что если бы М-rs. Уодманъ, съ Бригиттой для подмоги, перерыла въ теченіе семи лтъ подрядъ вс склады военнаго хлама, относящагося и къ кавалеріи и къ пхот, начиная съ большого Венеціанскаго арсенала и кончая Лондонскимъ Тоуеромъ (исключительно) — она не нашла бы блинды или мантелеты боле годныхъ для ея цли, чмъ т орудія осады, которыя представляли ей разныя приспособленія моего дяди Тоби, устроенныя имъ удобства ради.

Кажется, я не говорилъ вамъ…— а, впрочемъ, не знаю, можетъ быть и говорилъ…— впрочемъ, какъ бы то ни было,— это одна изъ тхъ многихъ вещей, которыя человку проще передлать снова, чмъ разсуждать объ нихъ, дло въ томъ, что мой дядя Тоби всегда, въ продолженіе всей войны, слдилъ за тмъ, чтобы внутри его будки, съ лвой стороны, постоянно находился планъ того города или крпости,— надъ осадой которыхъ работалъ капралъ,— прикрпленный сверху двумя или тремя булавками, а снизу висвшій свободно, чтобы его удобне можно было приближать къ глазамъ и т. п…. какъ того требовали обстоятельства, поэтому, когда атака была ршена, госпож Уодманъ оставалось только подойти къ двери будки, протянуть правую руку и, переступая въ то-же время лвой ногой черезъ порогъ, взять конецъ плана или профиля или что тамъ было, въ руку и приподнять его къ себ, наклоняя голову ему на-встрчу, при этомъ страстишка моего отца вспыхивала неизбжно,— и онъ тотчасъ-же брался своей лвой рукой за другой уголь карты и приступалъ къ объясненію, держа свою трубку въ правой рук, въ вид указки.

Когда атака достигала уже этого пункта,— то свтъ вполн пойметъ послдовательность слдующаго военнаго пріема М-rs. Уодманъ, который заключался въ томъ, чтобы при первой возможности взять изъ рукъ моего дяди Тоби его трубку, что ей обыкновенно удавалось сдлать подъ тмъ или другимъ предлогомъ (чаще всего ради указанія съ большей ясностью какого-нибудь редута или бруствера на карт) — раньше, чмъ мой дядя Тоби — чистая душа!— успвалъ пройти съ ней полдюжины саженей.

— Это заставляло моего дядю Тоби пускать въ дло свой указательный палецъ.

— А это производило въ атак слдующаго рода различіе, — слдуя въ ней, какъ въ первомъ случа, концомъ своего указательнаго пальца рядомъ съ концомъ чубука моего дяди Тоби, она могла бы пропутешествовать съ нимъ отъ Дана до Биршебы {Города Палестины.},— еслибы планы моего дяди Тоби захватывали такъ далеко,— безъ всякаго результата: ибо въ чубук нтъ того артеріальнаго или жизненнаго жара, который возбуждаетъ чувство, онъ не могъ ни сообщить чувства біеніемъ крови, ни принять его путемъ отзывчивости, — онъ зналъ только дымъ.

Тогда какъ, слдуя своимъ указательнымъ пальцемъ за пальцемъ моего дяди Тоби, не отставая отъ него ни на волосъ, чрезъ вс завороты и изгибы его чертежей,— то прижимаясь къ нему сбоку, то надавливая на ноготь, то поднимаясь по немъ,— прикасаясь къ нему постоянно то тутъ, то тамъ,— она хоть приводила кое что въ движеніе.

Это хоть и пустая перестрлка да притомъ вдали отъ главнаго корпуса, однако, привлекало мало по малу и другое, ибо тутъ карта обыкновенно вырывалась изъ ихъ рукъ прижималась къ стнк будки, а мой дядя Тоби, въ простот душевной, придерживалъ ее всей рукой, чтобы удобне продолжать свои объясненія, а госпожа Уодманъ, движеніемъ быстре мысли, непремнно присосживалась поближе къ ней. Это ужъ сразу открывало достаточно широкій путь, чтобы по немъ могло переходить въ ту или другую сторону любое чувство, оставалось только лицамъ, опытнымъ въ теоріи и практик любви, пользоваться имъ для своихъ надобностей.

Когда-же она (какъ прежде) держала свой указательный палецъ параллельно съ пальцемъ дяди Тоби, то это неизбжно приводило въ дйствіе и большой палецъ, а разъ большой и указательный палецъ были пущены въ дло, то за ними, очевидно, пошла и вся рука.— Твоя, дорогой дядя Тоби, никогда теперь не бывала на мст,— Госпожа Уодманъ постоянно распоряжалась ею, то поднимая ее, то отодвигая туда или сюда,— и все это съ самыми нжными поталкиваніями, поддергиваніями и двусмысленными пожиманіями…

Пока это все продлывалось наверху, могла-ли она забыть дать ему почувствовать, что это ея нога (а не чья либо иная) нжно прижимается, внизу, къ его икр!— Удивительно-ли, поэтому, что такая энергичная двойная атака на обоихъ крыльяхъ приводила, подчасъ, центръ моего дяди Тоби въ замшательство?

— Чортъ его побери! говорилъ мой дядя Тоби.

ГЛАВА CCLXI.

Вы легко себ представите, что эти атаки госпожи Уодманъ бывали разнородны, видоизмняясь подобно тмъ атакамъ, которыми полна исторія и по тмъ же причинамъ. Посторонній зритель не всегда даже узналъ бы въ нихъ атаку, а если-бы и узналъ, то смшалъ-бы вс эти виды между собою,— но я пишу не для нихъ. Я еще умю точне распространиться въ описаніи ихъ, когда доберусь до нихъ, что будетъ еще черезъ нсколько главъ, здсь-же мн остается только прибавить, что въ связк подлинныхъ бумагъ и чертежей, которые отецъ мой позаботился свернуть отдльно, находится прекрасно сохранившійся планъ Bouchain {Крпость на Шельд, присоединенная къ Франціи по Нимвегенекому миру.} (который будетъ и храниться мною въ такомъ-же вид, пока у меня хватитъ силъ хранить чтобы то ни было), въ нижнемъ его углу, съ правой стороны, до сихъ поръ видны отпечатки двухъ замаранныхъ нюхательнымъ табакомъ пальцевъ,— принадлежавшихъ, какъ есть полное основаніе предполагать, госпож Уодманъ, ибо противоположная сторона карты, находившаяся, какъ я полагаю, въ рукахъ моего дяди Тоби, совершенно чиста. Повидимому это — подлинный памятникъ одной изъ описанныхъ атакъ, тмъ боле, что на другомъ краю карты видны еще сгладившіяся, правда, но все-же замтныя Vestigia двухъ проколовъ, представляющихъ, безспорно, т самыя дырочки, черезъ которыя она была приколота къ будк.

Клянусь всмъ жреческимъ! эту дорогую святыню, съ ея Stigmata и проколами, я цню выше всхъ реликвій Римской церкви,— какъ всегда, однако, въ такихъ случаяхъ, исключая проколы, язвившіе тло святой Радагунды въ пустын, которые покажутъ вамъ, но имя любви, по пути между Fesse и Cluny, монахини ея ордена.

ГЛАВА CCLXII.

Кажется, ваша милость, укрпленія совершенно разорены, сказалъ Тримъ, а бассейнъ сравненъ съ моломъ.— Мн тоже такъ кажется,— отвчалъ мой дядя Тоби съ полуподавленнымъ вздохомъ,— но лучше зайди, Тримъ, въ гостинную и принеси условія мира,— они лежатъ на стол.

— Они лежали тамъ цлыхъ шесть недль, отвчалъ капралъ,— пока именно сегодня утромъ не пришло въ голову старой служанк растопить ими печь.

— Въ такомъ случа, сказалъ мой дядя Тоби, служба наша боле не нужна.— Тмъ прискорбне, ваша милость, молвилъ капралъ, бросая при этомъ свою лопату въ стоявшую подл него тачку, съ самымъ выразительнымъ видомъ огорченія, какой только можно себ представить, онъ уже грузно оборачивался по сторонамъ, отыскивая свою кирку, заступъ, колья и прочіе мелкіе военные снаряды, чтобы прибрать ихъ съ поля, какъ вдругъ былъ прерванъ въ своемъ дл донесшимся до его слуха изъ будки — увы! звучащимъ еще грустне черезъ тонкія сосновыя доски, изъ которыхъ она была построена.

— Нтъ, сказалъ капралъ самъ себ: пускай я сдлаю это завтра съ утра, пока его благородіе еще не встанетъ, и, взявши опять съ тачки лопату съ маленькой кучкой земли какъ будто для того, чтобы подравнять что-нибудь у подножія гласиса (въ дйствительности-же съ намреніемъ поближе подойти къ своему барину и развлечь его), онъ отрзалъ ею куска два дерну,— подровнялъ ихъ края и, слегка ударивъ ихъ раза два, плашмя, лопатой,— слъ у самыхъ ногъ моего дяди Тоби и началъ слдующій разговоръ: —

ГЛАВА CCLXIII.

Съ тысячей сожалній… впрочемъ, ваша милость, мн кажется, что я скажу лишь глупую вещь для солдата.

Солдатъ, воскликнулъ мой дядя Тоби, перебивая капрала, не боле изъятъ отъ возможности сказать глупость, Тримъ, чмъ человкъ ученый.— Однако, съ нимъ это бываетъ не такъ часто, ваша милость, возразилъ капралъ.— Мой дядя Тоби утвердительно кивнулъ головой.

Съ тысячей сожалній, значитъ — сказалъ капралъ, бросая на Дюнкирхенъ съ его моломъ такой взглядъ, какимъ Сервій Сульпицій (плывя изъ Эгины въ Мегару, на возвратнопъ пути изъ Азіи) окинулъ Коринъ и Пирей.

— ‘Съ тысячей сожалній, ваша милость, разоряли мы эти работы, но тысячу разъ пришлось бы пожалть, еслибы он остались на мст’.

— Ты правъ, Тримъ, въ обоихъ замчаніяхъ, сказалъ мой дядя Тоби.— По этой причин, продолжалъ капралъ, отъ начала ихъ разрушенія до самаго конца,— я ни разу не свистлъ, не плъ, не смялся, не плакалъ, не вспоминалъ былыхъ подвиговъ и не разсказалъ вашей милости ни одной повсти, хорошей или скверной.

— У тебя много достоинствъ, Тримъ, сказалъ мой дядя Тоби, и я считаю далеко не меньшимъ изъ нихъ то, что, будучи разскащикомъ, ты рдко разсказывалъ мн плохія повсти, хотя часто утшалъ меня ими въ часы грусти и развлекалъ въ часы угрюмости.

— Это потому, ваша милость, что, кром повсти о Богемскомъ корол и его семи замкахъ, вс он истинны,— ибо вс про меня.

— Это не уменьшаетъ ихъ пріятность для меня, Тримъ, отвтилъ мой дядя Тоби. Но скажи мн, что-же это за повсть? ты возбудилъ мое любопытство.

— Я сейчасъ разскажу ее вашей милости, объявилъ капралъ.— Въ томъ случа, однако, сказалъ мой дядя Тоби, снова бросая пристальный взглядъ на Дюнкирхенъ и молъ,— въ томъ случа, если она не забавная: для такихъ, Тримъ, человкъ всегда долженъ носить въ себ половину ихъ успха — воспріимчивость къ веселью, мое-же теперешнее настроеніе, Тримъ, только помшало-бы моему безпристрастному отношенію къ теб и къ твоей повсти она ни въ какомъ случа не веселая, отвчалъ капралъ.— Однако, я не хотлъ-бы слишкомъ мрачной… прибавилъ мой дядя Тоби.— Она не принадлежитъ ни къ той, ни къ другой категоріи отвчалъ капралъ: она совершенно подойдетъ къ вашему настроенію.— Въ такомъ случа я поблагодарю тебя за нее отъ всего сердца, воскликнулъ мой дядя Тоби, и такъ, Тримъ, начинай пожалуйста!

Капралъ поклонился, и хотя это совсмъ не такъ легко, какъ воображаетъ свтъ — граціозно снять тощую папаху, а также ничуть не легче, на мой взглядъ,— отвсить свойственный капралу, преисполненный уваженія, поклонъ, когда человкъ сидитъ поджавши ноги, на земл,— однако капралъ справился съ обими задачами гораздо лучше, чмъ можно было ожидать въ его положеніи: опершись ладонью правой руки, обращенной въ сторону его господина, на траву, немного позади своего туловища, дабы обезпечить послднему большій просторъ движеній и слегка сжавъ въ то-же время тремя пальцами лвой верхушку своей шапки, отъ чего она какъ-бы сократилась въ діаметр, онъ точно незамтно сдунулъ ее съ своей головы,— а даже не снялъ… откашлявшись дважды, чтобы увидть, въ какомъ тон его повсть лучше пойдетъ и легче попадетъ подъ настроеніе его господина, онъ обмнялся съ нимъ однимъ быстрымъ взглядомъ, полнымъ расположенія и началъ такъ:

ПОВСТЬ ПРО КОРОЛЯ БОГЕМІИ И ЕГО СЕМЬ ЗАМКОВЪ.

Жилъ былъ нкій король Бо-ге-

Капралъ еще только вступалъ въ предлы Богеміи, а мой отецъ уже принужденъ былъ остановить его на минуту. Онъ отправился въ путь съ непокрытой головою, такъ какъ, снявши шапку въ конц прошлой главы, оставилъ ее лежать подл себ на земл.

— Добрый глазъ всегда все видитъ,— и капралъ не усплъ произнести первыхъ пяти словъ своей повсти, какъ мой дядя Тоби уже два раза вопросительно коснулся его шапки концомъ своей трости, какъ-бы говоря: Что-же ты ее не надваешь, Тримъ?— Тримъ поднялъ ее съ самой почтительной медленностью и, бросивъ при этомъ жалостливый взглядъ на шитье, украшавшее ея переднюю часть, отчаянно уже потускнвшее и раздергавшееся во многихъ самыхъ красивыхъ и изящныхъ, расшитыхъ какими-то листиками, мстахъ — онъ опять положилъ ее у своихъ ногъ, собираясь размышлять по этому предмету.

— Все, что ты намренъ сказать, воскликнулъ мой дядя Тоби, врно до послдняго слова:

‘Ничто на этомъ свт, Тримъ, не вчно’.

— Но что скажемъ мы, когда износятся эти знаки твоей любви и памяти, дорогой Томъ,— вопросилъ Тримъ.

— Да больше ничего и говорить не нужно, Тримъ, сказалъ мой дядя Тоби: и мн кажется, Тримъ, что тутъ хоть до дня Страшнаго Суда думай, а новаго ничего не выдумаешь.

Капралъ, убждаясь, что мой дядя Тоби былъ правъ, и что умъ человческій тщетно старался-бы извлечь изъ его шапки какое-нибудь новое размышленіе,— надлъ ее, оставивъ всякія попытки въ этомъ направленіи, и, разгладивъ рукой задумчивую морщину, набжавшую на его лобъ подъ вліяніемъ послднихъ мыслей, онъ вернулся, съ прежнимъ взглядомъ и оттнкомъ голоса, къ своей повсти о Богемскомъ корол и его семи замкахъ.

ПОВСТЬ ПРО КОРОЛЯ БОГЕМІИ И ЕГО СЕМЬ ЗАМКОВЪ.
ПРОДОЛЖЕНІЕ.

Жилъ былъ нкій король Богеміи, однако, въ чье царствованіе онъ жилъ, кром своего собственнаго,— я не умю объяснить вашей милости.

Да я совсмъ отъ тебя этого и не требую, Тримъ, воскликнулъ мой дядя Тоби.

— Это было, ваша милость, незадолго до того времени, когда великаны стали переставать нарождаться на свтъ Божій, но въ какомъ году посл Рождества Христова это было…

— Вотъ вопросъ, за разршеніе котораго я не далъ бы и гроша, замтилъ мой дядя Тоби.

— Все-таки, ваша милость,— отъ этого, знаете, повсть какъ-то лучше выглядитъ…

— Она твоя, Тримъ, а потому — украшай ее, какъ знаешь, и назначай изъ всхъ временъ такое, которое теб всего боле нравится, продолжалъ мой дядя Тоби, ласково глядя на него: я предоставляю теб полную свободу.

Капралъ поклонился, ибо мой дядя Тоби, такимъ образомъ, положилъ у ногъ его, предоставивъ въ его полное распоряженіе, все обширное царство времени, со всми его безднами, столтіе за столтіемъ и годъ за годомъ,— отъ сотворенія міра до Ноева потопа, и отъ Ноева потопа до рожденія Авраамова,— черезъ вс странствованія патріарховъ до исхода евреевъ изъ Египта, и черезъ вс династіи, олимпіады, урбекондиты и прочія достопамятныя эры различныхъ народовъ міра до пришествія Христа и отъ него до самой той минуты, когда капралъ разсказывалъ свою повсть… Но скромность едва касается однимъ пальцемъ того, что Щедрость предлагаетъ обими руками,— и капралъ удовольствовался самымъ плохимъ годомъ изъ всей кучи,— чтобы ваши милости, въ лиц большинства и меньшинства, не рвали другъ другу самое тло съ костей въ спорахъ относительно того, ‘не бываетъ-ли всегда такимъ годомъ — годъ послдняго прожитаго и отложеннаго календаря’ — я прямо объявлю вамъ это, хотя случилось это по совсмъ иной причин.

— Это былъ ближайшій къ нему годъ — тысячу семьсотъ двнадцатый по Рождеств Христовомъ, когда герцогъ Ормондскій выкидывалъ во Фландріи всякую чертовщину, Капралъ взялъ его и снова пустился въ свое странствіе по Богеміи.

ПОВСТЬ ПРО КОРОЛЯ БОГЕМІИ И ЕГО СЕМЬ ЗАМКОВЪ.
ПРОДОЛЖЕНІЕ.

Въ тысяча семьсотъ двнадцатомъ году жилъ, ваша милость…

— Знаешь, Тримъ, сказалъ мой дядя Тоби, откровенно говоря — всякій другой годъ казался-бы мн боле подходящимъ,— не только въ виду печальнаго пятна, которое легло въ этотъ годъ на нашу исторію благодаря отозванію нашихъ, войскъ и отказу прикрыть осаду Quesnoi, не смотря на невроятную отвагу, съ которой Фажель {Quesnoi — древній городъ сверной Франціи, переходившій не разъ изъ рукъ французовъ во власть австрійцевъ, въ 1712 году онъ былъ дважды взятъ французами — Евгеніемъ Савойскимъ и потомъ Вилларомъ — Фажель (ум. 1718 г.) фельдмаршалъ имперской арміи, особенно отличавшійся въ сраженіяхъ при Fleurs’, Моне’, при взятіи Namur’а и проч.} велъ свое дло,— но также и въ интересахъ твоей повсти, ибо если въ ней участвуютъ великаны,— какъ можно полагать на основаніи нкоторыхъ твоихъ словъ…

— Только одинъ, ваша милость…

— Это ужъ все равно, что двадцать, возразилъ мой дядя Тоби,— теб слдовало-бы унести его сотъ на семь или на восемь лтъ назадъ, подальше отъ бды, въ которую онъ можетъ попасть, благодаря разнымъ критикамъ и прочимъ темнымъ людямъ, вотъ почему я совтовалъ-бы теб, если ты будешь еще когда нибудь разсказывать эту повсть…

— Мн-бы, ваша милость, хотя до того дожить, чтобы разъ досказать ее до конца, замтилъ Тримъ, а ужъ больше-то и никогда не стану разсказывать ее ни мужчин, ни женщин, ни ребенку.— Ну, ну!.. молвилъ мой дядя Тоби съ такимъ выраженіемъ дубродушнаго поощренія, что капралъ сталъ продолжать свою повсть съ еще большой поспшностью.

ПОВСТЬ ПРО КОРОЛЯ БОГЕМІИ И ЕГО СЕМЬ ЗАМКОВЪ.
ПРОДОЛЖЕНІЕ.

Жилъ-былъ, ваша милость,— промолвилъ капралъ, возвышая голосъ и радостно потирая для начала ладони своихъ рукъ — нкій король Богеміи…

— Брось, Тримъ, совсмъ свое опредленіе времени, молвилъ мой дядя Тоби, наклоняясь впередъ и мягко пожимая рукой плечо капрала, чтобы смягчить непріятность новаго вмшательства,— выпусти его, Тримъ, разсказъ сойдетъ отлично и безъ этихъ тонкостей, которыя хороши только тогда, когда человкъ достаточно увренъ въ точности своихъ свдній.— Увренъ въ точности!— повторилъ Капралъ, покачивая головой.

— Врно, продолжалъ мой дядя Тоби: человку, подготовленному, какъ были мысъ тобой, къ вооруженной служб, рдко смотрящему впередъ дале конца своей винтовки или назадъ — дале ранца, не легко имть ясное представленіе объ этомъ дл.— Господь съ вами, ваша милость,— воскликнулъ капралъ, побжденный столько за способомъ аргументаціи моего дяди Тоби, какъ и ей самому него другое дло есть! Когда онъ не въ бою, не въ поход и не на гарнизонномъ дежурств,— онъ долженъ чистить ружье, заботиться о своей аммуниціи, чинить свою обмундировку, самого себя брить и держать въ чистот, чтобы всегда имть такой-же видъ, какъ на парад, то какая-же, ваша милость, надобность солдату знать еще какую-нибудь географію?— съ торжествомъ прибавилъ капралъ.

— Ты хотлъ сказать хронологію, Тримъ, поправилъ его мой дядя Тоби, ибо географія-то ему безусловно необходима, онъ долженъ близко знать всякую страну, въ которую можетъ занести его служба, также какъ и границы каждой изъ нихъ, ему слдуетъ знать каждый городъ, мстечко, деревню и поселокъ вмст со всми ведущими къ нимъ каналами, дорогами и тропинками. Не должно быть рки или ручья, Тримъ, про которой онъ не могъ-бы разсказать, проходя мимо него, съ перваго взгляда,— какъ онъ называется, въ какихъ горахъ беретъ начало, гд протекаетъ,— насколько судоходна рка и гд ее можно перейти въ бродъ, а гд нельзя,— онъ долженъ знать степень плодородности каждой долины и даже работника, который ее вспахивалъ,— долженъ быть въ состояніи описать и даже, въ случа нужды, начертить точную карту всхъ равнинъ и проходовъ, крпостей, покатостей, лсовъ и болотъ, которые лежатъ на пути войска,— онъ долженъ быть знакомъ съ мстными произведеніями, растеніями, минералами, водами, животными, особенностями климата и временъ года, колебаніями температуры,— съ населеніемъ, его обычаями, языкомъ, нравами и даже религіей.

— Иначе нельзя себ уяснить, капралъ,— продолжалъ мой дядя Тоби, привставая въ своей будк по мр того, какъ онъ начиналъ горячиться въ разговор, — какимъ образомъ Марльборо могъ провести свою армію отъ береговъ Мааса до Бельбурга, отъ Бельбурга до Керпенорда — (тутъ капралъ не въ силахъ уже былъ сидть дольше) — отъ Керпенорда, Тримъ, до Калзакена, отъ Калзакена до Нейдорфа, отъ Нейдорфа до Ланденбурга, отъ Ланденбурга до Мильденгейма, отъ Мильденгейма до Эльхингена, отъ Эльхингена до Гильгена, отъ Гильгена до Бальмергофена, отъ Бальмергофена до Скелленбурга, гд онъ вторгнулся въ укрпленія непріятеля, пробилъ себ проходъ къ Дунаю, перешелъ черезъ Лехъ — и подвигался съ своими войсками къ сердцу имперіи, проходя во глав ихъ черезъ Фрибургь, Гокенверть и Шонсвельтъ,— къ равнинамъ Бленгейма и Гохштета?— Какъ онъ ни былъ великъ, капралъ, — онъ не могъ-бы сдлать ни шагу, не только — подвинуться на разстояніе цлаго дня похода, безъ помощи географіи. Вотъ хронологія — та, я сознаюсь, Тримъ, продолжалъ мой дядя Тоби, снова спокойно усаживаясь въ своей будк,— кажется мн, изъ всхъ наукъ такою, безъ которой всего легче было-бы обойтись солдату, если-бы только не тотъ свтъ, которымъ она должна когда-нибудь озарить его, опредливъ время изобртенія пороха, — грозное дйствіе котораго (такъ какъ онъ разрушаетъ передъ собою все, словно громъ) стало новою эрой въ исторіи нашихъ военныхъ усовершенствованій, измнивъ столь кореннымъ образомъ условія нападенія и обороны, — какъ морскихъ, такъ и сухопутныхъ — и открывъ при этомъ такой просторъ искусству и ловкости, что міръ не можетъ быть черезчуръ точнымъ, стремясь узнать доподлинно настоящее время его открытія,— или черезчуръ любознательнымъ въ своихъ попыткахъ узнать имя великаго изобртателя, а также обстоятельства, породившія это открытіе.

Я, впрочемъ, далекъ отъ оспариванія,, того, въ чемъ согласны вс историки, продолжалъ мой дядя Тоби,— именно, въ 1380 году нашей эры, въ царствованіе Венцеслава, сына Карла Четвертаго — нкій попъ, по фамиліи Шварцъ, познакомилъ съ употребленіемъ пороха Венеціанцевъ, въ ихъ войнахъ противъ Генуэзцевъ, несомннно извстно, однако, что онъ не былъ первымъ, ибо, если врить Дону Педро, епископу ліонскому… но какъ-же, ваша милость, попы да архіереи стали такъ сильно тревожить свои головы изъ за пороха? Господь знаетъ,— отвчалъ мой дядя Тоби. Его промыселъ — отовсюду извлекаетъ пользу такъ вотъ, онъ указываетъ, въ своей хроник короля Альфонса на покорителя Толедо, что въ 1343 году, то есть цлыми тридцатью семью годами раньше, тайна пороха уже была хорошо извстна и съ успхомъ примнялась и Маврами и Христіанами, не только въ ихъ морскихъ сраженіяхъ того времени, также и при памятнйшихъ осадахъ въ Испаніи и Берберіи, — кром того, весь свтъ знаетъ, что по тому-же спеціальному вопросу писалъ и монахъ Беконъ, великодушно давшій міру рецептъ его составленія боле, чмъ за полтора столтія до рожденія Шварца, а Китайцы, присовокупилъ мой дядя Тоби, еще боле запутываютъ вс наши свднія по этому предмету, хвастая открытіемъ пороха еще за нсколько вковъ до того.

Они просто — кучка лжецовъ, воскликнулъ Тримъ.

Въ этомъ дл,— замтилъ мой дядя Тоби, они какъ нибудь ошибаются: для меня это ясно изъ теперешняго жалкаго положенія ихъ военно-инженернаго искусства, способнаго только создать ровъ съ кирпичной стной, но безъ фланговъ, что-же касается того, что они выдаютъ за бастіоны по угламъ его,— то они похожи разв только… на одинъ изъ моихъ семи замковъ, ваша милость,— подсказалъ Тримъ.

Мой дядя Тоби хотя и затруднялся найти сравненіе, однако, самымъ вжливымъ образомъ отказался отъ прецложенія Трима,— пока Тримъ не замтилъ ему, что у него ихъ еще цлыхъ полъдюжины въ Богеміи, и онъ не знаетъ, какъ сбыть ихъ съ рукъ, — тутъ ужъ мой дядя Тоби былъ такъ тронутъ добродушной шутливостью капрала, что прекратилъ свою диссертацію о порох и попросилъ капрала, не теряя времени, возобновить, свой разсказъ про короля Богеміи и его семь замковъ.

ПОВСТЬ ПРО КОРОЛЯ БОГЕМІИ И ЕГО СЕМЬ ЗАМКОВЪ.
ПРОДОЛЖЕНІЕ.

Этотъ несчастный король Богеміи, началъ Тримъ… Какъ? разв онъ былъ несчастенъ? вскричалъ мой дядя Тоби, который до того ушелъ въ свое разсужденіе о порох и другихъ военныхъ длахъ, что хотя и просилъ капрала продолжать, однако, не могъ еще сообразить, что его неоднократныя перебиванія достаточно оправдывали примненіе подобнаго эпитета.— Разв онъ былъ несчастенъ, Тримъ? спросилъ мой дядя Тоби, расчувствовавшись.— Капралъ, предварительно пославъ свой эпитетъ со всми его сипонимами къ чорту, принялся пробгать мысленно главныя событія изъ повсти про Богемскаго короля, однако, изъ всхъ нихъ явствовало, что онъ былъ счастливйшимъ человкомъ, который когда-либо жилъ на свт,— и это поставило капрала втупшсъ, ибо, не желая взять свой эпитетъ обратно,— еще мене объяснить его,— и совершенно не желая измнить свою повсть (подобно тому, какъ длаютъ это люди науки) ради подлаживанья къ обстоятельствамъ,— онъ заглядывалъ моему дяд Тоби въ лицо, ища въ немъ поддержки, но, замтивъ, что мой дядя Тоби самъ ожидалъ того-же самаго, — онъ прокашлялся — и продолжалъ:

— Король Богеміи, ваша милость, былъ несчастенъ вотъ почему, отвчалъ Тримъ: — морскія занятія доставляли ему громадное удовольствіе и отраду, а въ цломъ Богемскомъ королевств не случилось ни одного приморскаго города…

— Да съ какого бы онъ чорта взялся, Тримъ? воскликнулъ мой дядя Тоби: Богемія страна совсмъ континентальная, такъ какъ-же могло случиться иначе.

— Могло бы, отвчалъ Тримъ, если бы такъ угодно было Богу.

Мой дядя Тоби никогда не разсуждалъ о существ и естественныхъ свойствахъ Божіихъ иначе, какъ съ осторожностью и нершительностью.

— Не думаю, возражалъ мой дядя Тоби, посл нкотораго молчанія, — ибо, находясь, какъ я сказалъ, въ сердц материка и будучи окруженный Силезіей и Моравіей — съ востока: Лузатіей и Верхней Саксоніей — съ свера, Франконіей — съ запада и Баваріей — съ юга,— Богемія не могла бы приблизиться къ морю, не переставая быть Богеміей,— съ другой стороны, и море не могло бы подступить къ Богеміи безъ того, чтобы не залить значительную часть Германіи, разоряя милліоны несчастныхъ жителей, которые не въ состояніи были-бы съ этимъ бороться. Возмутительно, воскликнулъ Тримъ.

— И это доказало-бы, въ Отц всего сущаго, такой недостатокъ чувства состраданія — мягкаго, продолжалъ мой дядя Тоби,— что, мн кажется, Тримъ, это никакъ не могло-бы случиться.

Капралъ отвсилъ поклонъ, съ выраженіемъ непритворнаго согласія,— и продолжалъ:

— Такъ вотъ, этому самому королю Богемскому, вмст съ королевой и придворными, случилось какъ-то выйти погулять яснымъ лтнимъ вечеромъ…

Вотъ, тутъ слово ‘случилось’ умстно, Тримъ, — воскликнулъ мой дядя Тоби: ибо король Богеміи и его королева могли выйти, а могли и остаться:— тутъ было дло случая, которое могло принять тотъ или другой оборотъ,— въ зависимости, единственно, отъ велній судьбы.

— Король Вильгельмъ, ваша милость, былъ того мннія, что все предопредлено намъ на этомъ свт, замтилъ Тримъ, и это до такой степени, что онъ часто говаривалъ солдатамъ, что ‘каждая пуля летитъ по особому адресу’. Онъ былъ великій человкъ, молвилъ мой дядя Тоби. И я врю до сей поры, продолжалъ Тримъ, что пуля, заставившая меня выбыть изъ строя въ битв подъ Ланденомъ, была направлена въ мое колно съ единственною цлью — исключить меня изъ той службы, чтобы опредлить къ вашей милости, гд мои старые годы окружены такой изысканной заботливостью.

— Это никогда и не будетъ считаться иначе, Тримъ, сказалъ мой дядя Тоби.

Сердца — какъ господина, такъ и слуги — были одинаково подвержены внезапнымъ наплывамъ чувства, — прошло нсколько минутъ молчанія.

— Къ тому-же, сказалъ капралъ, возобновляя разговоръ,— но уже боле веселымъ голосомъ, — если-бы не эта единственная пуля, я никогда, ваша милость, не былъ-бы влюбленъ…

— Такъ ты былъ однажды влюбленъ, Тримъ? замтилъ съ улыбкой мой дядя Тоби.—

— О! воскликнулъ капралъ: по уши!— осмлюсь доложить вашей милости.— Неужели? и гд-же, когда? и какъ это произошло? Я не слыхалъ объ этомъ до сихъ поръ ни слова, сказалъ мой дядя Тоби.— Да я думалъ, отвчалъ Тримъ, что каждый барабанщикъ, каждый унтеръ-офицерскій сынъ въ полку это знали.— Мн, значитъ, давно пора услышать объ этомъ — сказалъ мой дядя Тоби.

— Ваша милость помните, конечно, полное пораженіе нашей арміи и послдующій безпорядокъ въ лагер, въ дл при Ланден, каждый долженъ былъ самъ заботиться о себ и если-бы не полки Виндгама Лумлея и Гольвея, прикрывшіе наше отступленіе черезъ Неерспекенскій мостъ, пожалуй самому королю не удалось-бы до него добраться,— его тогда тсно прижали со всхъ сторонъ,— помните, ваша милость.

— Храбрый смертный! воскликнулъ мой дядя Тоби, приходя въ восторгъ: словно сейчасъ вижу я ту минуту, когда все проиграно,— а онъ скачетъ мимо меня, капралъ, влво, чтобы привести за собой остатки англійской конницы на подкрпленіе праваго фланга и еще попытать счастья — не удастся-ли сорвать лавры съ чела Люксембурга, — я вижу его, съ отстрленнымъ бантомъ его шарфа, какъ онъ воодушевляетъ новыми силами полкъ бднаго Гольвея, разъзжая передъ строемъ, вотъ онъ оборачивается и атакуетъ Conti во глав полка.— Храбрецъ! храбрецъ, клянусь небомъ! вскричалъ мой дядя Тоби: о, онъ заслуживаетъ короны.— Такъ-же врно, какъ воръ заслуживаетъ петли, закричалъ Тримъ.

Мой дядя Тоби зналъ врноподданническія чувства капрала,— иначе сравненіе было-бы ему не вполн по вкусу, но капралъ не замтилъ во время его нкоторую неловкость,— а теперь уже вернуть было поздно… Оставалось, значитъ, только продолжать дале.

Такъ какъ число раненыхъ было огромно, и никому не было времени думать о чемъ-нибудь другомъ, кром собственной безопасности…— Хотя, замтилъ мой дядя Тоби, Тальмашъ увелъ свою пхоту съ большой осторожностью.— Но я былъ оставленъ на пол битвы, сказалъ капралъ.— Въ самомъ дл, бдняга! отвчалъ мой дядя Тоби.— Такъ что мн пришлось пролежать до слдующаго полудня, продолжалъ капралъ, пока меня подняли и положили въ телгу, съ двнадцатью или четырнадцатью другими, чтобы везти въ нашъ госпиталь. Нтъ другой части тла, ваша милость, гд рана причиняетъ боле невыносимыя страданія, чмъ въ колн.

— За исключеніемъ паха, возразилъ мой дяди Тоби.— А я думаю, ваша милость, отвчалъ капралъ, что колно, конечно, чувствительне, такъ какъ въ немъ сходятся столько сухожилій и всякой этой всячины.

— Вотъ поэтому-то пахъ и гораздо чувствительне, замтилъ мой дядя Тоби, такъ какъ здсь, кром сухожилій и всякой всячины (я не лучше тебя знаю, какъ оно называется), еще и * * * недалеко.

Госпожа Уодманъ, все время сидвшая въ своей бесдк,— тотчасъ-же придержала дыханіе, отколола свой чепчикъ подъ подбородкомъ и привстала на одной ног.

Споръ между дядей Тоби и Тримомъ поддерживался нкоторое время дружелюбно и съ равной силой съ обихъ сторонъ, пока Тримъ не вспомнилъ наконецъ, что онъ часто плакалъ надъ страданіями своего господина, но ни разу не проронилъ слезы изъ-за своихъ собственныхъ — и сразу готовъ былъ уступить, но мой дядя Тоби не хотлъ этого позволить.— Это ничего не доказываетъ, Тримъ, — возразилъ онъ,— кром твоего великодушія.

Такъ что вопросъ о томъ,

Сильне-ли боль отъ раны въ пах (caeterie paribus), нежели боль отъ раны въ колн, или

Боль отъ раны въ колн не сильне-ли боли отъ раны въ пах — по сей день остается нершеннымъ.

ГЛАВА CCLXIV.

Боль въ колн, сама по себ, была чрезвычайна, продолжалъ капралъ, тряскость же телги, вмст съ неровностью страшно изрытой дороги, только ухудшали и безъ того плохое положеніе: каждый шагъ казался мн смертью, такъ что потеря крови, потребность въ уход, да еще лихорадка, приближеніе которой я чувствовалъ… (Бдняга! промолвилъ мой дядя Тоби).— Все это вмст, ваша милость, было боле, чмъ я въ состояніи былъ вынести.

Я разсказывалъ про свои страданія какой-то молодой женщин, стоявшей возл крестьянской избы, гд остановилась наша телга, послдняя изъ цлаго обоза, меня внесли въ комнату, а молодая женщина достала изъ кармана какое-то успокаивающее лекарство, котораго она дала мн, накапавъ на сахаръ, замтивъ, что это мн помогало, она угостила меня имъ еще въ другой и третій разъ.— А я, ваша милость, разсказывалъ ей про свое мученье и говорилъ, что оно до того не терпимо, что лучше бы мн лечь въ постель (при этомъ я повернулъ лицо къ кровати, стоявшей въ углу комнаты) и умереть, чмъ хать дальше… Тогда она захотла подвести меня къ постели, а я упалъ безъ чувствъ къ ней на руки.— Добрая она была душа, молвилъ капралъ, утирая слезу, да вотъ: ваша милость услышите…

— Я думалъ, что любовь — радостная вещь, замтилъ мой дядя Тоби.

— Иногда, ваша милость, она бываетъ самой хлопотливой вещью въ мір.

Капралъ продолжалъ: молодая женщина убдила отпустить телгу съ ранеными безъ меня, она уврила ихъ, что я умру въ ту-же минуту, если буду положенъ въ телгу. Такъ что, когда я пришелъ въ себя, то я увидлъ, что нахожусь въ тихомъ, скромномъ деревенскомъ домик, въ обществ лишь той-же молодой женщины, да крестьянина съ своей женой. Я лежалъ поперекъ кровати, въ углу комнаты, съ раненой ногой на стул, а подл меня сидла молодая женщина и одной рукой подносила мн къ носу свой смоченный уксусомъ платокъ, а другой растирала мн виски.

Сперва я принялъ ее за дочь крестьянина (такъ какъ это былъ не постоялый дворъ) — и предложилъ ей маленькій кошелекъ съ восемнадцатью флоринами, присланный мн, черезъ рекрута, на память отъ моего бднаго брата Тома (тутъ Тримъ отеръ свои глаза), какъ разъ передъ отправленіемъ его въ Лиссабонъ.

Я еще не разсказывалъ вамъ эту грустную исторію, ваша милость. (Тутъ Тримъ въ третій разъ обтеръ свои глаза).

Молодая женщина позвала въ комнату старика и его жену, чтобы показать имъ деньги и тмъ открыть мн кредитъ на постель и на т мелкія надобности, которыя мн могутъ представиться, пока я настолько оправлюсь, чтобы быть въ состояніи перебраться въ госпиталь.— Ну вотъ, сказала она, завязывая маленькій кошелечекъ,— я буду вашимъ банкиромъ, но такъ какъ одна эта должность не достаточно займетъ меня, то я буду и вашей нянькой.

По тону, какимъ она произнесла это, также какъ и по ея платью, которое я сталъ разсматривать боле внимательно,— я началъ думать, что молодая женщина не можетъ быть дочерью крестьянина.

Она была одта въ черное до самыхъ пятъ, волосы ея были скрыты подъ полотнянымъ чепцомъ, плотно прилегающемъ ко лбу,— это была одна изъ тхъ монахинь, ваша милость, которыхъ, какъ вамъ извстно, немало во Фландріи, ихъ еще выпускаютъ на свободу…— Судя по твоему описанію, Тримъ, сказалъ мой дядя Тоби, я полагаю, что это была молодая бегинка {Bguіnеs — женщины, жившія общинами, на подобіе монастырей, но не произносившія обтовъ, особенности этого общества достаточно выяснены въ самомъ текст. Общины бегинокъ существовали съ XII вка до XV, въ Нидерланд, впрочемъ, он держались значительно дольше, именно до конца XVIII в.}, ихъ теперь нигд нельзя найти, кром Испанскихъ Нидерландовъ, да еще въ Амстердам,— он отличаются отъ прочихъ монахинь тмъ, что могутъ оставлять свою обитель, если вздумаютъ выйти замужъ: ихъ главная обязанность — посщеніе больныхъ и помощь имъ. Что касается меня, однако, то я предпочелъ-бы, чтобы он длали это не по обязанности, а по доброт душевной.

Она часто говаривала мн, сказалъ Тримъ, что длаетъ это изъ любви къ Христу. Но это мн не нравилось.— Однако, Тримъ, я думаю, что мы оба неправы, возразилъ мой дядя Тоби:— спросимъ мистера Іорика объ этомъ сегодня вечеромъ у брата Шенди,— пожалуйста напомни мн объ этомъ, прибавилъ онъ.

Молодая бегинка, продолжалъ капралъ, едва успла сказать мн, что она ‘будетъ моей нянькой’, какъ уже проворно принялась за исполненіе обязанностей таковой, приготовляя что-то для меня,— вскор — хотя время это и показалось мн очень продолжительнымъ — она вернулась съ разными фланельками, и т. под., наложила мн на ногу часа на два основательный компрессъ, приготовила миску жидкой каши къ ужину и, пожелавъ мн спокойствія, общала вернуться ко мн рано поутру.— Однако, она мн пожелала того, чего немыслимо было достать. Жаръ у меня въ эту ночь былъ необычайно сильный, ея образъ особенно тревожилъ меня: я все время разрзалъ міръ пополамъ, чтобы отдать ей половину,— и все время плакалъ, что у меня нечего раздлить съ ней, кром ранца да восемнадцати флориновъ.— Въ теченіе цлой ночи, точно ангелъ, стояла чудная бегинка возл моей постели, отстраняя занавску и предлагая мн успокоительныя лекарства,— и только ея приходъ въ назначенный часъ и дйствительный пріемъ лекарства разбудилъ меня отъ моихъ сновидній. Поистин, она почти не отходила отъ меня, и я такъ привыкъ получать жизнь изъ ея рукъ, что сердце мое сжималось и румянецъ пропадалъ на щекахъ, когда она выходила изъ комнаты, и однако, продолжалъ капралъ (высказывая одно изъ самыхъ странныхъ соображеній въ мір по этому предмету),—

‘Это не была любовь’ — ибо въ теченіе трехъ недль, что она почти безпрерывно находилась при мн, согрвая рукой мое колно, день и ночь,— я могу по совсти сказать, ваша милость, что ********** ни разу.

— Это было очень странно, Тримъ, молвилъ мой дядя Тоби.

— Я тоже такъ нахожу, замтила Госпожа Уодманъ.

— Ни одного разу… повторилъ капралъ.

ГЛАВА CCLXV.

— Впрочемъ, это неудивительно, продолжалъ капралъ, замтивъ, что мой дядя Тоби размышляетъ объ этомъ,— ибо любовь, ваша милость,— совершенная война, въ томъ отношеніи, что какъ солдатъ, говорящій себ въ субботу вечеромъ, что онъ цлыхъ три недли оставался невредимъ, можетъ быть убитъ пулей въ сердце утромъ въ воскресенье,— такъ случается и тутъ, разница только та, что я вдругъ влюбился въ сестрицу не утромъ въ воскресенье, а посл обда.— Это налетло на меня разомъ, ваша милость,— точно бомба, такъ что я едва даже усплъ проговорить: ‘Господи помилуй’.

— Я думалъ, Тримъ, сказалъ мой дядя Тоби, что человкъ никогда не влюбляется такъ внезапно.

— Вотъ видите, ваша милость… особенно когда онъ ужъ къ этому подготовленъ — отвчалъ Тримъ.

— Прошу тебя, сказалъ мой дядя Тоби, раскажи мн, какъ это случилось.

— Со всмъ моимъ удовольствіемъ, сказалъ капралъ, отвшивая поклонъ.

ГЛАВА CCLVI.

Я все это время избгалъ любви, продолжалъ капралъ, и такъ и избгь-бы ея до конца главы, если-бы не было суждено иначе.— Противъ судьбы не устоишь.— Это было какъ-то въ воскресенье, посл обда, какъ я уже доложилъ вашей милости.

Старикъ съ своей женой куда-то ушли.

Все было тихо и спокойно въ дом, словно въ полночь.

На двор не было ни утки, ни даже утенка,— когда красивая бегинка зашла навстить меня….

Моя рана въ то время совсмъ уже заживала,— воспаленіе прошло нсколько времени тому назадъ,— но на мсто его явился такой нестерпимый зудъ и надъ колномъ, и ниже его, что я изъ-за него всю ночь не могъ глазъ сомкнуть.

Покажите мн его, сказала она, опускаясь на колни къ моей ног и касаясь нижняго края раны рукой.— Ее только надо слегка потереть, сказала бегинка, и, покрывая ее одяломъ, начала тереть у меня подъ колномъ своимъ правымъ указательнымъ пальцемъ, скользя имъ впередъ и назадъ вдоль края фланели, придерживавшей повязку.

Минутъ черезъ пять или шесть я почувствовалъ слегка кончикъ и второго ея пальца, который вскор совсмъ присоединился къ первому — а она продолжала тереть все такъ-же, взадъ и впередъ, довольно долго, тутъ мн пришло въ голову, что я долженъ-бы влюбиться,— я покраснлъ, увидя, какая у нея была блая ручка.— Я никогда больше въ жизни не увижу другой такой блой руки, ваша милость…

— Едва-ли въ этомъ мст… замтилъ мой дядя Тоби.

Хотя капралъ относился къ этому съ самой искренней горестью, однако-жъ не могъ не улыбнуться.

Молодая бегинка, продолжалъ капралъ, замчая, что это мн очень помогаетъ, потеревъ нсколько времени двумя пальцами, стала потомъ тереть уже тремя,— пока, наконецъ, не присоединился къ нимъ по-немногу и четвертый — и тогда она стала тереть всей рукой. Я больше ни слова не скажу о рукахъ, ваша милость,— но ея была мягче атласа.

— Сдлай одолженіе, Тримъ, восхваляй ее, сколько хочешь, сказалъ мой дядя Тоби, тмъ съ большимъ удовольствіемъ буду я слушать твою повсть.— Капралъ самымъ непритворнымъ образомъ поблагодарилъ своего господина, но, не имя ничего иного сказать про руки бегинки, онъ перешелъ къ послдствіямъ всего этого.

Красивая бегинка, говорилъ капралъ, продолжала тереть всей рукой у меня подъ колномъ, я началъ даже бояться, что ея рвеніе утомитъ ее.— ‘Я готова сдлать въ тысячу разъ больше, ради любви Христовой’, отвчала она.— Съ этими словами, она перенесла руку на другую сторону фланели, выше колна, гд я тоже жаловался на зудъ, и стала тереть и ее тоже.

Тутъ я замтилъ, что начинаю влюбляться.

По мр того, какъ она продолжала тереть, я чувствовалъ, ваша милость, какъ любовь распространялась изъ подъ руки ея по всему моему тлу.

Чмъ дольше она терла и чмъ дальше захватывала ея рука, тмъ боле разгорался огонь въ моихъ жилахъ,— пока, наконецъ, благодаря двумъ или тремъ боле рдкимъ движеженіемъ ея руки, моя страсть не поднялась до высшаго предла.— Я схватилъ ея руку…

И прижалъ ее къ своимъ губамъ, Тримъ, докончилъ мой дядя Тоби,— а потомъ сказалъ ей цлую рчь.

Такъ-ли именно разршилась любовь капрала, какъ то описалъ мой дядя Тоби — это не важно: достаточно того, что она заключала въ себ сущность всхъ любовныхъ романовъ, которые когда-либо были написаны съ сотворенія міра.

ГЛАВА CCLXVII.

Какъ только капралъ окончилъ свою любовную повсть — или врне, мой дядя Тоби за него,— госпожа Уодманъ тихонько вышла изъ своей бесдки, снова заколола свой чепецъ, прошла черезъ калитку, и медленно стала подвигаться къ будк моего дяди Тоби: настроеніе, которое оставилъ Тримъ въ мысляхъ моего дяди Тоби, было слишкомъ выгодной минутой, чтобы упустить ее.

— Атака была ршена, она еще облегчалась тмъ, что мой дядя Тоби веллъ капралу отвести на мсто саперную лопатку, заступъ, кирку, колья и прочія воинскія принадлежности, лежавшія въ безпорядк на томъ мст, гд стоялъ Дюнкирхенъ.— Капралъ ушелъ.— Поле было чисто.

Посудите теперь, сударь, какъ глупо поступаетъ человкъ, который въ войн-ли, въ чемъ другомъ, что приходится подчасъ длать человку — дйствуетъ, по заране составленному плану, ибо если-бы стоило какой-либо планъ (независимо отъ обстоятельствъ) записать золотыми буквами (я говорю о Гетамскихъ архивахъ) — то это, конечно, планъ атаки моего дяди Тоби въ его будк, при помощи плана, измышленнаго госпожею Уодманъ.— Но въ ту минуту въ будк вислъ планъ Дюнкирхена,— а такъ какъ разговоръ про Дюнхирхенъ всегда былъ для дяди отдохновеніемъ, то это только помшало-бы ей произвести впечатлніе, какого она добивалась, кром того, еслибы даже она и могла воспользоваться имъ — маневры пальцевъ и рукъ въ атак будки были до такой степени превзойдены пріемами красивой бегинки Тримовой повсти — что, въ это именно время, этотъ видъ атаки, какъ бы ни былъ онъ ране успшенъ,— становлся самымъ безжизненнымъ, какой только можно было измыслитъ.

О! для этого оставьте только женщину въ поко. Госпожа Уодманъ не успла открыть свою калитку, какъ душа ея обрадовалась уже перемн обстоятельствъ.

— Она въ одну минуту составила новый планъ атаки.

ГЛАВА CCLXVIII.

— Я полу-помшана, капитанъ Шенди, сказала госпожа Уодмамъ, закрывая лвый глазъ своимъ батистовымъ платкомъ, въ то время какъ она приближалась къ двери сторожевой будки моего дяди Тоби, пылинка, или песчинка, или что-то такое — я не знаю что — попало мн въ этотъ глазъ,— посмотрите въ него: только это не въ блк.

Съ этими словами госпожа Уодмамъ совсмъ приблизилась къ моему дяд Тоби, и, прижимаясь къ нему благодаря тснот помщенія, присла въ уголк на его скамейку, чтобы дать ему возможность исполнить ея просьбу, не вставая.— Пожалуйста взгляните, повторила она.

Честная душа! ты глядлъ въ него съ неменьшей простотой сердца, чмъ какой-нибудь ребенокъ въ стекло панорамы, и обидть тебя было-бы не мене гршно.

Другое дло, если человкъ пособственному влеченію заглядываетъ въ этого рода вещи.

Мой дядя Тоби никогда этого не длалъ: и я готовъ отвчать за него, что онъ спокойно просидлъ бы на диван съ іюня до января (то есть, какъ видите, и теплые, и холодные мсяцы), хотя-бы съ нимъ рядомъ сидла пара такихъ чудныхъ глазъ, какъ были у Родопы ракіянки {Rhodop Thracia tarn inevitabili fascino instructa, tain exacte oculis intueus attraxit, ut si in Jlam quis incidisset, fieri non posset, quin caperetur.— Не знаю ктo.’ Примч. автора.},— и не въ состояніи былъ бы даже сказать, какіе глаза были у его сосдки — черные или голубые.

Вся трудность была въ томъ, чтобы заставить моего дядю Тоби смотрть на себя.

И она побждена. И я вижу его вонъ тамъ, съ свсившейся на сторону трубкой, изъ которой валится пепелъ, въ рук,— и онъ смотритъ — смотритъ,— протираетъ глаза и опять смотритъ, вдвое добродушне, чмъ Галилей когда либо всматривался въ солнце, отыскивая на немъ пятна.

Тщетно! ибо, клянусь всми силами, оживляющими этотъ органъ,— лвый глазъ вдовы Уодманъ свтится въ эту минуту такъ-же ясно, какъ и правый,— на немъ не видно ни соломенки, ни песчинки, ни пылинки, ни частички мякины,— ничто его не затемняетъ, не отускляетъ. Тамъ нтъ ничего, мой дорогой дядюшка, кром легкаго, восторженнаго огня, вырывающагося украдкой изъ каждой точки ея глаза, по всмъ направленіямъ, перебгая въ твой.

— Если ты еще минуту посмотришь ей въ глаза, ища эту пылинку, дядя Тоби,— ты погибъ.

ГЛАВА CCLXIX.

Глазъ — какъ бы это ни показалось страннымъ — чрезвычайно напоминаетъ пушку въ томъ отношеніи, что оба важны не столько сами по себ, сколько станкомъ (если можно такъ выразиться), въ которомъ они вращаются, благодаря этому послднему и тотъ и другая могутъ причинять такія страшныя послдствія. Я считаю это сравненіе недурнымъ, и такъ какъ оно высказано и даже поставлено въ начал главы, столько-же ради распространенія его, какъ и ради украшенія ея, то я за это прошу читателя, чтобы онъ постоянно имлъ его въ виду въ тхъ случаяхъ, когда я говорю про глаза госпожи Уодманъ (за исключеніемъ лишь одного раза въ слдующемъ період).

— Я долженъ доложить вамъ, сударыня, промолвилъ мой дядя Тоби, что ровно ничего не вижу въ глазу вашемъ.

— Да это не въ блк, отвчала госпожа Уодманъ. Мой дядя Тоби сталъ вглядываться изо всхъ силъ въ зрачекъ.

Надо вамъ сказать, что изъ всхъ глазъ, какіе когда либо были созданы — начиная съ вашихъ, сударыня, и кончая глазами самой Венеры, которые, конечно, были самой сладострастной парой глазъ, какіе когда-либо доставались на долю человка — ни одинъ не былъ такъ способенъ лишить моего дядю Тоби спокойствія, какъ тотъ самый глазъ, въ который онъ всматривался, — это не былъ, сударыня, вращающійся глазъ, или шаловливый, или похотливый, не былъ онъ ни блестящъ, ни горячъ, ни повелителенъ… не говорилъ онъ о высокихъ притязаніяхъ и пугающей требовательности, отъ которыхъ сразу свернулось бы то молоко человческой природы, изъ котораго состроенъ мой дядя Тоби,— это былъ глазъ, сіяющій нжными привтствіями, мягкими отвтами, говорящій не какъ испорченная труба какого-нибудь худо сложеннаго органа (такой грубый разговоръ приходится мн слышать не отъ одного изъ моихъ знакомыхъ глазъ), а мягкимъ шепотомъ, напоминающимъ послдніе тихіе звуки умирающаго святого,— ‘Какъ можете вы жить безъ утхи, капитанъ Шенди, — одиноко, не имя возл себя груди, на которой вы могли бы успокоить свою голову, съ которой могли бы подлиться вашими заботами?’

Это былъ глазъ…

Однако, я самъ боюсь влюбиться въ него, если скажу про него еще хоть одно слово.

— На моего дядю Тоби онъ оказалъ должное воздйствіе.

ГЛАВА CCLXX.

Ничто не обрисовываетъ характера моего отца и моего дяди Тоби въ боле развлекательномъ свт, какъ различіе ихъ поведенія при одинакихъ обстоятельствахъ,— ибо я не называю любовь несчастіемъ, въ силу убжденія, что человческое сердце всегда отъ нея лишь выигрываетъ. Великій Боже! чмъ долженъ былъ быть въ такое время мой дядя Тоби, который и такъ былъ всегда олицетвореніемъ благодушія!

Отецъ мой, какъ видно по многимъ его бумагамъ, былъ весьма склоненъ къ этой страсти до вступленія въ бракъ,— однако, благодаря нкоторой дол кисловато-забавнаго нетерпнія, свойственнаго его природ, онъ никогда не переносилъ ее, когда она его одолвала, какъ это подобаетъ христіанину.— но соплъ и храплъ, и прыгалъ, и толкался, и повторялъ чортъ знаетъ что, сочиняя при этомъ противъ глаза горчайшія филиппики, какія когда либо писалъ человкъ,— одна изъ нихъ есть въ стихахъ, вдохновленная какимъ-то глазомъ, который лишилъ его покоя въ теченіе двухъ или трехъ ночей подрядъ, въ первомъ порыв негодованія противъ него, онъ начинаетъ ее такъ:

‘Чортъ знаетъ что:— проказы творятъ такія дла,

Какихъ не длалъ ни язычникъ, ни еврей, ни турокъ’ *).

*) Это будетъ напечатано цликомъ вмст съ жизнеописаніемъ Сократа, и проч. трудами моего отца. Прим. автора.

Словомъ, впродолженіи всего припадка мой отецъ былъ весь гнвъ и ругань, приближающаяся даже къ проклятію, — только онъ не отличался при этомъ ни Эрнульфовой систематичностью: онъ былъ слишкомъ горячъ,— ни Эрнульфовой политикой, такъ какъ хотя мой отецъ, въ порыв нетерпимости, проклиналъ и то, и се — и все, что есть подъ небомъ помогающаго любви, побуждающаго его къ ней,— однако онъ никогда не заканчивалъ свой рядъ проклятій безъ того, чтобы не проклятъ за одно и самого себя, какъ одного изъ самыхъ отмнныхъ дураковъ и колпаковъ (по его словамъ), когда либо выпущенныхъ на свтъ Божій.

Мой дядя Тоби, наоборотъ, переносилъ любовь, какъ ягненокъ,— сидя смирно и позволяя яду разливаться по его жиламъ безъ сопротивленія,— какъ бы сильно ни болла его рана (точно также какъ и при ран въ паху), онъ никогда не проронилъ ни одного слова жалобы или неудовольствія,— онъ не обвинялъ ни небо, ни землю,— ни о комъ и ни о чемъ не думалъ и не говорилъ ничего оскорбительнаго, онъ сидлъ одиноко и задумчиво, съ трубкой въ рукахъ, поглядывая на свою больную ногу — и только выпуская вмст съ клубомъ дыма, чувствительное ох-хо! которое никому изъ смертныхъ мшать не могло.

Я сказалъ уже: онъ переносилъ ее, какъ ягненокъ.

Въ дйствительности сначала онъ даже хорошенько ее и не понялъ, ибо, създивши верхомъ въ тотъ же день, утромъ, вмст съ моимъ отцомъ, въ лсъ (чудесный лсъ, который они хотли попытаться спасти изъ рукъ духовенства, распорядившагося рубить его въ пользу нищихъ {Г. Шенди подразумваетъ, по всей вроятности, нищихъ духомъ, такъ какъ деньги духовенство раздлило между собою.},— тогда какъ лсъ этотъ разстилался противъ оконъ моего дяди Тоби и чрезвычайно помогалъ ему въ его описаніяхъ Виннендельской битвы), мой дядя Тоби, благодаря слишкомъ быстрой зд, неудобному сдлу, скверной лошади, и т. д., натеръ себ водяной пузырь на нижней части своего тла — и (какъ новичекъ въ любви) принялъ жгучую боль нарыва за составную часть любовнаго чувства, однако, когда нарывъ лопнулъ, другое-же чувство осталось — мой дядя Тоби разомъ убдился, что его рана была не поверхностная, а прошла въ самое сердце.

ГЛАВА CCLXXI.

Свтъ стыдится быть добродтельнымъ.— Мой дядя Тоби мало зналъ свтъ, поэтому, когда онъ почувствовалъ любовь къ вдов Уодманъ, то и не подозрвалъ, что изъ этого надо длать больше тайну, чмъ если-бы госпожа Уодманъ, положимъ, порзала ему палецъ раскрывшимся ножомъ. Впрочемъ, если-бы онъ и зналъ это — онъ такъ привыкъ всегда смотрть на Трима, какъ на преданнаго друга, и съ каждымъ новымъ днемъ своей жизни открывалъ новыя основанія къ тому, чтобы именно такъ къ нему относиться, что это ничуть не измнило-бы формы, въ которой онъ извстилъ его объ этомъ происшествіи.

‘Я влюбленъ, капралъ!’ проговорилъ мой дядя Тоби.

ГЛАВА CCLXXII.

Влюблены! воскликнулъ капралъ: — ваша милость были совсмъ здоровы третьяго дня, когда я разсказывалъ вашей милости повсть про короля Богеміи.— Богеміи! повторилъ мой дядя Тоби посл долгаго раздумья.— Что сталось съ этой повстью, Тримъ?

— Мы какъ-то затеряли ее, ваша милость, перебивая другъ друга, но тогда ваша милость были такъ-же свободны отъ любви, какъ я теперь.— Это случилось какъ разъ въ то время, когда ты ухалъ съ тачкой… Въ госпожу Уодманъ, молвилъ мой дядя Тоби.— Она оставила здсь пулю, присовокупилъ мой дядя Тоби, показывая на грудь.

— Да она. ваша милость, не можетъ выдержать осады — и бгствомъ не можетъ спастись! воскликнулъ капралъ.

— Однако, въ виду того, что мы сосди, я думаю, Тримъ, лучше объявить ей это сначала мирно, — сказалъ мой дядя Тоби.

— Если-бы я смлъ не согласиться съ вашей милостью… началъ капралъ.

— Да иначе зачмъ-же бы я говорилъ съ тобой, Тримъ? мягко замтилъ ему мой дядя Тоби.

— Такъ я бы началъ, ваша милость, съ того, что отплатилъ-бы ей знатнымъ, громовымъ нападеніемъ,— а потомъ уже повелъ-бы мирные переговоры, — а то если только она впередъ узнаетъ, что ваша милость влюблены…— Господь съ ней! да она объ этомъ знаетъ теперь не боле новорожденнаго ребенка, Тримъ,— возразилъ мой дядя Тоби.

Невинныя души!

Госпожа Уодманъ ужъ двадцать четыре часа тому назадъ разсказала объ этомъ во всхъ подробностяхъ госпож Бригитт, а въ эту самую минуту держала съ ней совтъ касательно нкоторыхъ безпокоившихъ ее вопросовъ будущаго, которые дьяволъ, никогда не лежащій спокойно въ своей ям, усплъ вселить ей въ голову прежде, чмъ она успла наполовину отчитать въ тишин и спокойствіи свои утреннія молитвы.

— Я ужасно боюсь, Бригитта, говорила вдова Уодманъ, что я выйду замужъ за бднаго капитана, а онъ не будетъ пользоваться здоровьемъ, благодаря этой чудовищной ран въ паху.

Да она, можетъ быть, не такъ ужъ велика. Сударыня, какъ вы думаете, успокоивала ее Бригитта,— да къ тому-же, прибавила она, я уврена, что она уже присохла.

— Какъ бы я хотла это знать, сказала госпожа Уодманъ, ради его-же самого.

— Да мы черезъ десять дней все узнаемъ вдоль и поперекъ, отвчала госпожа Бригитта, вдь, пока капитанъ будетъ ухаживать за вами, Мистеръ Тримъ — я уврена — будетъ любезничать со мною,— а я и не буду ему мшать, прибавила Бригитта,— лишь бы все отъ него вывдать.

Программа сразу была намчена,— а мой дядя Тоби съ капраломъ тмъ временемъ намчали свою.

Ну-съ, началъ капралъ, отставляя лвую руку фертомъ, а правой длая такой жестъ, который указывалъ на увренность въ успх — не боле,— если ваша милость позволите мн начертать планъ нападенія…

Ты доставишь мн этимъ, Тримъ, чрезвычайное удовольствіе, сказалъ мой дядя Тоби, и такъ какъ я предвижу, что ты долженъ будешь исполнять въ немъ обязанность моего адъютанта, то вотъ теб, капралъ, золотой для начала, чтобы спрыснуть твою новую должность.

— Въ такомъ случа, заговорилъ капралъ (поклонившись сначала въ благодарность за утвержденіе въ должности) — мы начнемъ съ того, что достанемъ изъ большого походнаго сундука шитый мундиръ вашей милости, такъ какъ его надо провтрить, да почистить синіе отвороты и золото на рукавахъ,— потомъ я завью вашъ парадный парикъ и пошлю за портнымъ, чтобы перевернуть на другую сторону ваши тонкіе брюки алаго цвта.

Не лучше-ли взять красные плюшевые, замтилъ мой дядя Тоби.— Они слишкомъ неуклюже сидятъ, возразилъ капралъ.

ГЛАВА ССLXXIII.

— Надо будетъ теб еще достать щеточку и млу — почистить шпагу.— Она будетъ только мшать вашей милости, отвчалъ Тримъ.

ГЛАВА CCLXXIV.

А вотъ об бритвы вашей милости — т будутъ наточены:— и я почищу хорошенько свою шапку, да надну мундиръ бднаго лейтенанта Лефевра, который ваша милость дали мн носить на память о немъ,— а какъ только ваша милость выбретесь чисто, наднете чистую рубашку, синій съ золотомъ мундиръ или тонкіе алые брюки — ихъ надо надвать по очереди: либо одно, либо другое,— когда все, такимъ образомъ, будетъ готово для атаки, — мы смло пойдемъ въ дло, точно на приступъ бастіона, и пока ваша милость займетесь госпожею Уодманъ въ гостинной, направо, — я нападу на госпожу Бригитту въ кухн, налво, а разъ овладвши позиціей, я ужъ отвчаю за нее, воскликнулъ капралъ, щелкая пальцами у себя надъ головой,— и побда наша!

— Хоть-бы мн только справиться, какъ слдуетъ, промолвилъ мой дядя Тоби,— но знаешь, капралъ, я легче подошелъ бы къ самому краю траншеи…

— А! Женщина — совсмъ другое дло, замтилъ капралъ.

— Я полагаю, отвтилъ мой дядя Тоби.

ГЛАВА CCLXXV.

Если что-нибудь на свт изъ всего, что говорилъ мой отецъ, могло раздражать моего дядю Тоби въ то время, когда онъ былъ влюбленъ, такъ это превратный смыслъ, который отецъ мой постоянно придавалъ одному выраженію Илларіона-отшельника, отзывавшагося о своемъ воздержаніи, бодрствованіяхъ, самобичеваніяхъ и другихъ служебныхъ частностяхъ своей религіи — съ большей шутливостью, чмъ подобало отшельнику,— что ‘то были средства, къ которымъ онъ прибгалъ, чтобы отучить своего осла (разумя подъ этимъ тло) брыкаться’.

Оно очень нравилось моему отцу: это былъ хорошій способъ не только лаконически выражаться, но и опозорить въ то же время желанія и стремленія нашей боле низкой части, въ теченіе многихъ лтъ это было любимымъ выраженіемъ моего отца, онъ никогда не упоминалъ слова страсти, всегда говоря вмсто этого оселъ,— такъ что можно сказать, что онъ все это время постоянно сидлъ верхомъ на своемъ или на чемъ нибудь чужомъ осл.

Тутъ я долженъ обратить ваше вниманіе на разницу между

ОСЛОМЪ моего отца и

Моимъ КОНЬКОМЪ,— чтобы намъ не смшивать въ нашемъ путешествіи впередъ эти два различныя понятія.

Ибо мой Конекъ, если вы сколько-нибудь его припоминаете,— отнюдь не злонравное животное, у него едва-ли найдется одинъ волосокъ, одна черточка сходства съ осломъ — Онъ — веселое, перемнчивое созданіе,— свтлячокъ, бабочка, картинка, пустячокъ — осада дяди Тоби,— что-нибудь, за что хватается человкъ, отстраняясь отъ обычнаго теченія жизни, чтобы улетть на часокъ отъ житейскихъ тревогъ и заботъ.— Это такое полезное маленькое животное, которому подобнаго и не сыщешь, пожалуй, въ свт,— да я даже и не знаю, какъ могъ-бы свтъ обойтись безъ него.

— Тогда какъ оселъ моего отца… О! не садитесь, не садитесь, не садитесь (это три раза, кажется?) — не садитесь на него:— это животное похотливое и плохо приходится отъ него тому человку, который не препятствуетъ ему брыкаться.

ГЛАВА CCLXXVI.

Ну-съ, дорогой братецъ Тоби, молвилъ мой отецъ, при первой ихъ встрч посл того, какъ тотъ влюбился,— какъ поживаетъ вашъ оселъ?

А надо вамъ сказать, что мой дядя Тоби гораздо больше думалъ о той части, гд онъ нашелъ себ пузырь, чмъ объ Илларіоновой метафор, извстно-же, что наши собственныя мысли всегда окрашиваютъ своимъ оттнкомъ все, что мы видимъ или слышимъ, поэтому и онъ вообразилъ себ, что мой отецъ, который былъ не особенно разборчивъ въ выбор названій, спрашивалъ его подъ этимъ именемъ объ этой самой его части — и, не смотря на присутствіе въ гостинной моей матери, доктора Слопа и Мистера Іорика, счелъ боле вжливымъ принять вопросъ моего отца хоть и въ аллегорической форм, чмъ оставить его безъ вниманія. Когда человкъ притиснутъ между двумя неловкостями, то свтъ всегда (какъ я замтилъ) будетъ порицать его — на какую-бы изъ двухъ онъ ни ршился, — поэтому я не буду удивленъ, если свтъ осудитъ и моего дядю Тоби.

Благодаря васъ, братъ Шенди, сказалъ мой дядя Тоби, совсмъ ужъ заживаетъ.— Мой отецъ при начал возлагалъ на своего осла большія надежды и собирался снова пустить его въ ходъ, но докторъ Слопъ, разразившись неудержимымъ хохотомъ, и моя мать, воскликнувъ: Господи Благослови!— совсмъ прогнали моего отца съ поля дйствій,— а такъ какъ смхъ становился всеобщимъ, то его нечего было выводить опять, пока вс не успокоятся.

Разговоръ поэтому продолжался безъ него.

Вс говорятъ, что вы влюблены, братъ Шенди, обратилась къ нему моя мать, мы надемся, это правда.

— Мн кажется, сестра, отвчалъ мой дядя Тоби, что я такъ влюбленъ, какъ вообще бываетъ всякій человкъ.— Гм! Произнесъ мой отецъ.— А когда вы это замтили? спросила моя мать.

— Когда нарывъ лопнулъ, отвтилъ мой дядя Тоби.

Отвтъ моего дяди Тоби привелъ моего отца въ хорошее расположеніе духа,— и онъ выступилъ уже безъ осла, въ пшемъ строю.

ГЛАВА CCLXXVII.

Такъ какъ древніе говорятъ, братъ Тоби,— сказалъ мой отецъ,— что существуетъ два различныхъ и несходныхъ вида любви, соотвтственно различію органовъ, которые она поражаетъ, — мозгъ и печень — то мн кажется, что человку влюбленному не мшаетъ поразмыслить о томъ, къ какому виду онъ подходитъ.

— Не все-ли равно, братъ Шенди, возразилъ мой дядя Тоби, которая это изъ двухъ,— лишь бы она заставила человка жениться, любить свою жену и имть нсколько дтей?

— Нсколько дтей! вскричалъ мой отецъ, вставая со стула и пристально глядя въ лицо моей матери, въ то время какъ онъ протискивался между ней и докторомъ Слопомъ, — нсколько дтей! вскричалъ мой отецъ, повторяя слова моего дяди Тоби и ходя взадъ и впередъ.

— Не думай, мой дорогой братъ Тоби, воскликнулъ мой отецъ, сразу успокоиваясь и подходя вплотную къ спинк стула моего дяди Тоби,— не думай, что я досадовалъ-бы, хотя-бы ихъ было у тебя цлыхъ двадцать,— наоборотъ, я радовался-бы — и любилъ-бы каждаго изъ нихъ, Тоби, какъ родной отецъ.

Мой дядя Тоби незамтно просунулъ руку за спинку своего стула, чтобы подать руку моему отцу.

И даже боле, продолжалъ онъ, не выпуская руки моего дяди Тоби,— ты обладаешь, мой дорогой Тоби, въ такой степени молокомъ человческой природы и имешь такъ мало ея черствости, что просто жалть приходится, что весь свтъ не населенъ подобными теб созданіями! и будь я Азіатскій повелитель, прибавилъ мой отецъ, самъ воодушевляясь своей новой мыслью,— я обязалъ-бы тебя (если-бы только это не повліяло дурно на твое здоровье и не изсушило въ теб слишкомъ быстро природную влажность или ослабило память и воображеніе — какъ это часто длается съ тми, кто неумренно подвигается на этомъ поприщ), братъ Тоби, nolens volens доставлять мн ежемсячно по новому поданному, а для этого, дорогой Тоби, я предоставлялъ-бы теб прекраснйшихъ женщинъ своего государства.

При этихъ словахъ моего отца, мать моя открыла табакерку и понюхала табаку.

Ну, замтилъ мой дядя Тоби, я не сталъ-бы поставлять дтей nolens volens, по закону, ни для чьего удовольствія — будь то хоть для самаго великаго владыки въ мір.

И съ моей стороны было бы жестоко, братъ Тоби, принуждать тебя, сказалъ мой отецъ,— но я только хотлъ показать теб, что я не вмшиваюсь въ вопросъ о томъ, имтьли теб ребенка — если это окажется возможнымъ,— а лишь хочу сдлать нкоторыя поправки въ твоихъ взглядахъ на любовь и бракъ.

Однако, возразилъ Іорикъ, въ понятіи капитана Шенди о любви есть большая доля разума и здраваго смысла,— и я даже чувствую, что мн придется дать отвтъ въ томъ времени, которое я потратилъ во время оно на чтеніе разныхъ блестящихъ поэтовъ и риторовъ,— ибо изъ нихъ мн никогда не удавалось извлечь такую мысль и я вижу, что истратилъ его дурно.

Я жалю, Іорикъ, сказалъ мой отецъ, что вы не читали Платона, тогда вы узнали-бы, что есть два вида любви!..— Я знаю, перебилъ Іорикъ, что у древнихъ было дв религіи: одна для народа, другая для ученыхъ, но мн кажется, что любовь была-бы хороша для обихъ одна и та-же.

Нтъ, возразилъ мой отецъ — и по тмъ-же соображеніямъ, ибо изъ этихъ двухъ видовъ (согласно комментарій Физина къ Велазію), одна любовь разумная,—

Другая естественная, первая вчная,— безъ матери,— чуждая всякаго вмшательства Венеры, вторая — рожденная отъ Юпитера и Діаны.

Позвольте, братецъ, замтилъ мой дядя Тоби,— какое дло до всего этого человку, который вруетъ въ Бога?— Мой отецъ не могъ остановиться для отвта, изъ боязни порвать’нить своего разсужденія.

Послдняя, продолжалъ онъ, вполн совпадаетъ съ природой Венеры.

Первая — это золотая цпь, опущенная съ неба, побуждающая къ героической любви, она обнимаетъ въ себ и стремленіе къ мудрости и правд, пробуждая любовь къ нимъ въ человчеств,— вторая раздражаетъ похоть и только.

Мн кажется, что нарожденіе дтей не мене благотворно для міра, чмъ отысканіе какой-нибудь долготы… замтилъ Іорикъ.

Конечно, сказала моя мать: любовь поддерживаетъ миръ на свт.

Въ дом, моя милая,— да, не спорю.

Она заселяетъ землю, сказала моя мать.

И поддерживаетъ безлюдье на неб, моя милая, возразилъ мой отецъ.

Двство, воскликнулъ торжественно докторъ Слопъ, вотъ что населяетъ рай!

Вотъ какъ!— ишь, монахиня! оборвалъ его мой отецъ.

ГЛАВА CCLXXVIII.

Мой отецъ спорилъ всегда такъ рзко и беззастнчиво, такъ всхъ обрзывалъ и обрывалъ, всхъ задвая и ожесточая и каждому приберегая какое-нибудь слово на долгую память о себ,— что, если общество состояло изъ двадцати человкъ,— мене чмъ въ полчаса она уже всхъ успвала возстановить противъ себя.

Впрочемъ, ему не мало способствовало оставаться безъ союзниковъ еще и то обстоятельство, что онъ всегда выбиралъ такую позицію, въ которой всего трудне было удержаться, и, надо отдать ему справедливость, разъ избравши ее, онъ отстаивалъ ее такъ геройски, что всякому храброму или доброму человку было-бы больно видть его выбитымъ изъ нея.

Вотъ почему Іорикъ, хотя и часто нападалъ на него, однако, никогда не напрягалъ при этомъ всхъ своихъ усилій.

Двство доктора Слопа, въ конц предыдущей главы, тотчасъ-же вызвало его на редутъ, и онъ начиналъ уже взрывать вс монастыри христіанскаго міра на глазахъ доктора Слопа, какъ въ гостинную вошелъ капралъ Тримъ и объявилъ моему дяд Тоби, что тонкія алыя брюки, приготовленныя для нападенія на госпожу Уодманъ, не годятся,— такъ какъ портной, распоровъ ихъ, чтобы перевернуть, увидлъ, что они раньше уже были перевернуты.— Ну такъ переверни ихъ опять, братъ,— поспшилъ посовтовать мой отецъ, все равно, ихъ не разъ еще придется перевертывать, пока твое дло сладится.— Они гнилы, какъ труха, сказалъ капралъ.— Въ такомъ случа, братъ, замтилъ мой отецъ, заказывай ужъ, очевидно, новую пару,— ибо хоть я и знаю, продолжалъ мой отецъ, обращаясь къ компаніи, что вдова Уодманъ уже много лтъ, какъ влюблена въ моего брата Тоби и прибгала ко всевозможнымъ женскимъ хитростямъ и уловкамъ, чтобы завлечь и его въ то-же чувство, однако, теперь, какъ она его поймала, ея лихорадка уже перешла за кульминаціонную точку.

Она достигла цли.

А въ такихъ случаяхъ, продолжалъ мой отецъ,— о которыхъ Платонъ, наврно, никогда и не думалъ, любовь, какъ вы видите, является не столько чувствомъ, сколько положеніемъ, въ которое человкъ вступаетъ, какъ вступилъ-бы, положимъ, въ отрядъ мой дядя Тоби,— тутъ уже нтъ мста для вопроса о томъ, любитъ-ли онъ службу, поступивъ въ нее, онъ дйствуетъ такъ, какъ будто ее любитъ, и длаетъ все возможное, чтобы выказать себя доблестнымъ человкомъ.

Гипотеза эта, какъ и вс гипотезы моего отца, въ достаточной мр, заслуживала сочувствіе, и мой дядя Тоби имлъ противъ нея одно лишь возраженіе, въ которомъ Тримъ готовъ былъ принять его сторону,— но мой отецъ еще не вывелъ своего заключенія.

По этой причин, продолжалъ мой отецъ (повторивъ свое положеніе),— хотя весь свтъ знаетъ, что госпожа Уодманъ расположена къ моему дяд Тоби — и обратно,— мой дядя Тоби расположенъ къ госпож Уодманъ, и нтъ въ природ никакого препятствія къ тому, чтобы музыка заиграла въ эту-же ночь,— однако, я готовъ отвчать за то, что она не наладится раньше года.

Мы плохо приняли наши мры, сказалъ мой дядя Тоби, вопросительно заглядывая Триму въ лицо.

Я готовъ прозакладывать свою шапку… началъ Тримъ. А Тримова шапка, какъ я уже разъ говорилъ вамъ, была его постояннымъ закладомъ, но такъ какъ онъ ее только прошлою ночью хорошенько вычистилъ, приготовляясь къ атак, то это еще поднимало ея цну.— Я готовъ-бы поставить свою шапку противъ одного шиллинга, продолжалъ Тримъ (кланяясь), если-бы только посмлъ биться съ вашими милостями объ закладъ…

Что-же тутъ не смть, отвчалъ мой отецъ — это только оборотъ рчи, ибо, говоря, что ты рискуешь своей шапкой противъ шиллинга, ты хочешь сказать только, что ты увренъ.

Ну, въ чемъ-же ты увренъ?

Что вдова Уодманъ, ваша милость, не выдержитъ и десяти дней.

Откуда это у тебя такое знаніе женщины, другъ?— насмшливо вскликнулъ докторъ Слопъ.

Отъ католической священницы, въ которую я былъ влюбленъ, сказалъ Тримъ.

Это была бегинка, поправилъ его мой дядя Тоби.

Докторъ Слопъ черезчуръ разгнвался, чтобы выслушать различіе, а такъ какъ мой отецъ еще воспользовался этимъ случаемъ, чтобы вразсыпную напасть на вс монашескіе ордена, не щадя и бегинокъ,— называлъ ихъ грузомъ глупаго и затхлаго товара,— Слопъ не въ состояніи былъ дальше этого выдержать,— мой дядя Тоби долженъ былъ сдлать кое-какія распоряженія относительно брюкъ, Іорикъ — о своемъ четвертомъ общемъ дленіи,— чтобы приготовиться къ предстоявшимъ имъ обоимъ на слдующій день нападеніямъ — и компанія разошлась, отецъ-же мой, оставшись одинъ и имя еще свободныхъ полъчаса передъ сномъ, потребовалъ перо, чернила и бумагу и написалъ моему дяд Тоби слдующее письмо съ совтами:

Мой дорогой братъ Тоби,

То, что я собираюсь писать теб здсь, касается женщинъ и ухаживанья за ними, я доволенъ за тебя — хотя за себя не особенно, — что могу написать теб нсколько совтовъ въ этомъ направленіи въ то время, когда они могутъ теб пригодиться.

Если-бы таково было благоусмотрніе Того, который распоряжается нашею судьбою, и ты могъ-бы не пострадать въ наук,— я предпочелъ-бы, чтобы ты самъ, вмсто меня, обмакивалъ въ эту минуту перо въ чернила, но такъ какъ обстоятельства сложились иначе (и госпожа Шенди находится теперь возл меня, приготовляясь ко сну), то я набросалъ, безъ плана, просто по мр того, какъ они приходили мн въ голову, кое-какія замчанія и свднія, которыя, на мой взглядъ, могутъ быть теб полезны,— въ намреніи выказать этимъ мою любовь къ теб и не сомнваясь, дорогой мой Тоби, что ты примешь ихъ безъ предубжденія.

Во первыхъ, что касается всего, относящагося въ этомъ дл религіи,— хотя я чувствую при этомъ, что красню, начиная говорить съ тобою по этому предмету, ибо прекрасно знаю, не смотря на твою нелицемрную скромность, что ты не забываешь ни одного изъ ея обрядовъ,— однако, я хотлъ-бы напомнить теб одинъ изъ нихъ особенно (на все продолженіе твоего ухаживанья), который ни подъ какимъ видомъ не слдуетъ упускать, а именно — никогда не отправляться въ дло, будь то утромъ или посл полудня, не поручивъ себя покровительству Всемогущаго Бога, чтобы онъ защищалъ тебя отъ лукаваго.

Пробрвай себ чисто всю макушку, по крайней мр разъ въ четыре или пять дней, но если можешь — даже чаще, иначе ты можешь по разсянности снять передъ ней парикъ — и тогда она увидитъ, насколько твои волосы унесены рукою времени, насколько — рукою Трима.

Лучше не наводить на ея размышленія о томъ, что ты лысъ.

Всегда помни, Тоби и всегда дйствуй на основаніи этого врнаго правила, —

‘Что женщины робки’, и это хорошо, что он таковы — иначе не было-бы съ нами никакого сладу.

Не носи слишкомъ узкихъ брюкъ, но также не позволяй имъ висть черезъ чуръ свободно на бедрахъ, подобно штанамъ нашихъ предковъ: —

Золотая середина не позволяетъ длать никакихъ заключеній.

Что бы ты ни хотлъ сказать, будь то много или мало, не забывай говорить тихимъ, мягкимъ голосомъ, — молчаніе и всякое приближеніе къ нему наводитъ на мысли о полуночныхъ шайкахъ: поэтому, если только возможно, не переставай поддерживать разговоръ.

Избгай въ своихъ разговорахъ съ ней шутокъ и остротъ всякаго рода и всми зависящими отъ тебя средствами старайся отдалять отъ нея всякія направленныя на то книги и сочиненія: есть душеспасительныя книжечки и убдить ее перечитать ихъ хотя-бы вторично — не мшаетъ, но не дозволяй ей даже заглядывать въ Рабле, Скаррона или Донъ-Кихота: —

Это все книги, вызывающія смхъ, а ты знаешь, дорогой Тоби,— нтъ страсти серьезне желанія.

Заколи булавкой грудь твоей рубашки, прежде чмъ войдешь въ ея гостинную.

А если теб будетъ позволено сидть съ нею на одномъ диван и ты будешь имть случай наложить свою руку на ея — остерегайся и не длай этого, — если только ты положишь свою руку на ея руку, она непремнно узнаетъ твои чувства.— Оставляй этотъ вопросъ и какъ можно больше другихъ въ неопредленности, такимъ образомъ ты подчинишь ее себ, возбудивъ ея любопытство, въ случа-же, если-бы этотъ расчетъ не оправдался и твой оселъ продолжалъ бы брыкаться — что легко можно допустить, — тогда ты долженъ, прежде всего, попробовать выпустить нсколько унцій крови, ниже ушей, согласно практик древнихъ Скиовъ, которые излечивались такимъ способомъ отъ самыхъ неумренныхъ приступовъ похотливости.

Посл этого, Авицена рекомендуетъ втираніе въ нкую часть изъ сока чемерицы, сопровождаемыя подходящими промывательными и слабительными, — я готовъ одобрять и это.— Но при томъ ты долженъ по возможности воздерживаться отъ мяса козы и оленя, а также во всякомъ случа и отъ жеребячьяго мяса, не сть также насколько возможно, павлиновъ, журавлей, лысухъ, гагаръ и куликовъ.

Что касается питья, то мн нечего называть теб настойку желзника и травы hanea, про дйствіе которой Эліанъ разсказываетъ такія чудеса, — но если твой желудокъ отъ этого начнетъ слабть, то прерывай, отъ времени до времени, это леченіе, замняя его огурцами, дынями, портулакомъ, водяными кувшинчиками, козьей жимолостью и лату ко мъ.

Въ настоящее время я ничего больше не припоминаю, о чемъ хотлъ предупредить тебя, —

Разв только о начал новой войны.— Поэтому, желаю теб, дорогой Тоби, всего лучшаго,

остаюсь твой любящій братъ
Вальтеръ Шенди.

ГЛАВА CCLXXIX.

Пока мой отецъ писалъ эти письма съ наставленіями, мой дядя Тоби и капралъ были заняты приготовленіемъ къ атак. Такъ какъ перевертываніе тонкихъ алыхъ брюкъ было отложено въ сторону (по крайней мр на настоящее время), ничто не мшало начать ее на слдующее утро, — поэтому даже часъ былъ уже назначенъ — одиннадцать.

Пойдемъ, милая моя, — обратился мой отецъ къ моей матери,— зайдемъ, какъ братъ и сестра, къ моему брату Тоби, — подбодримъ его къ предстоящему длу.

Мой дядя Тоби и капралъ были уже оба нсколько времени какъ одты, когда вошли мой отецъ съ матерью, ровно въ одиннадцать часовъ и застали ихъ совсмъ готовыми уже выступить въ походъ, — но, впрочемъ, это не такой разсказъ, чтобы его можно было втиснуть въ самый конецъ восьмого тома {По первоначальному изданію.} такого сочиненія, какъ это.— Мой отецъ едва только усплъ положить свое письмо съ наставленіями моему дяд Тоби въ карманъ и присоединиться къ моей матери съ пожеланіемъ успха нападенія.

Хотлось-бы мн, сказала моя мама, посмотрть изъ любопытства, въ замочную скважину.— Называй свои побужденія ихъ настоящими именами, моя милая, замтилъ ей отецъ.—

А тамъ смотри себ въ замочную скважину, сколько душ твоей угодно.

ГЛАВА CCLXXX.

Я призываю вс силы времени и случая, которыя то и дло становятся намъ поперекъ дороги въ нашемъ движеніи по міру, въ свидтельство, что я никакъ не могъ до сихъ поръ добраться какъ слдуетъ до любовныхъ приключеній моего дяди Тоби,— до самой этой минуты, когда любопытство моей матери, согласно ея опредленію, — а согласно мннію моего отца, какое-то иное побужденіе заставляетъ ее вглянуть къ нимъ черезъ замочную скважину.

‘Называй свои побужденія ихъ настоящими именами’, сказалъ мой отецъ, ‘а тамъ — смотри себ въ замочную скважину сколько душ твоей угодно’.

Ничто не могло-бы породить такую инсинуацію, кром броженія того кисловатаго духа въ моемъ отц, про который я не разъ уже говорилъ,— онъ былъ, однако, откровененъ и великодушенъ отъ природы и притомъ всегда доступенъ убжденію, такъ что едва онъ высказалъ свое грубое замчаніе до конца, какъ совсть уколола его.

Моя мать въ это время ласково раскачивала его правую руку, пропустивъ подъ нее свою лвую такимъ образомъ, что она ладонью своей руки прижимала верхнюю часть руки его, — она приподняла свои пальцы и снова опустила ихъ, — такъ мягко, что едва можно было почувствовать это движеніе, а если-бы даже кто и почувствовалъ его, то ужъ наврно не въ состояніи былъ-бы опредлить (будь онъ самымъ тонкимъ казуистомъ), что оно должно было означать: протестъ или согласіе, однако, мой отецъ, бывшій съ ногъ до головы олицетворенной чувствительностью, сумлъ врно опредлить и это,— совсть удвоила свои укоры, — онъ вдругъ отвернулся лицомъ въ противоположную сторону, и моя мать, полагая, что за ней послдуетъ и все его тло, чтобы идти домой, круто повернулась боковымъ движеніемъ правой ноги, въ то время, какъ лвая оставалась неподвижнымъ центромъ, — и такъ быстро очутилась какъ разъ передъ нимъ, что онъ, поворачивая голову, встртился съ ея взглядомъ.— Экая ненепріятность! Онъ видлъ уже тысячу причинъ загладить свое обвиненіе — и столько-же — обвинять самого себя:— въ этомъ нжномъ, прозрачномъ, грустномъ голубомъ хрустал, столь безмятежно-спокойномъ, малйшая пылинка или пятнышко желанія было-бы видно на самомъ дн, — если-бы только оно существовало,— но его не было,— и какъ это случилось, что я обыкновенно чувствую вожделніе, въ особенности при приближеніи весенняго и осенняго равноденствія — одно лишь небо знаетъ, — мать моя, сударыня, никогда такою не была — ни отъ природы, ни благодаря воспитанію или примру.

Умренное кровообращеніе правильно шло по ея жиламъ во всякіе мсяцы года, во всякіе часы дня и ночи — безразлично, точно также, ни малйшаго жара не прибавляла къ ея характеру дешевая горячность душеспасительныхъ книжекъ и листковъ, къ которымъ природа часто должна бываетъ подыскивать какое нибудь значеніе, такъ какъ сами по себ они ровно никакого не имютъ. Что-же касается примра моего отца, то онъ былъ такъ далекъ отъ всякой помощи и побужденія къ этому, что задачей всей его жизни было — не допускать подобныя мысли въ ея голову, — природа-же, съ своей стороны, позаботилась освободить его отъ этой заботы — и, что было нсколько странно, отецъ зналъ это.— И вотъ я теперь сижу, двнадцатаго августа 1766 г., въ лиловомъ камзол и желтыхъ туфляхъ, безъ парика или ермолки на голов, — въ качеств траги-комическаго исполненія его желанія, ‘что я, благодаря этому самому, никогда не буду думать и поступать, какъ вс дти’.

Ошибка моего отца заключалась въ томъ, что онъ напалъ на руководившія моей матерью побужденія, а не на самый ея поступокъ, ибо несомннно, что замочныя скважины придуманы были для другихъ цлей, поступокъ же ея, разсматриваемый съ этой точки зрнія, какъ нарушеніе прямого назначенія вещи и отрицаніе истиннаго существа замочной скважины,— становился извращеніемъ природы — и, такимъ образомъ, конечно, являлся преступнымъ.

Вотъ по этой-то причин, ваша милость, замочныя скважины и причиняютъ боле грха и зла, чмъ вс другія скважины въ мір, вмст взятыя:

— А это приводитъ меня къ любовной исторіи моего дяди Тоби.

ГЛАВА CCLXXXI.

Хотя Капралъ въ точности сдержалъ свое слово, — сдлавъ все возможное, чтобы подвить парикъ моего дяди Тоби, однако времени ему дано слишкомъ мало, чтобы успть исправить порчу, причиненную многими годами лежанія въ тсномъ углу стараго походнаго сундука, а такъ какъ потеряннымъ нелегко вернуть ихъ прежній видъ — и щипцы въ то время были еще мало распространены, то дло оказывалось далеко не такимъ покладистымъ, какъ того можно было желать.— Капралъ уже разъ двадцать отступалъ отъ него, съ веселымъ взглядомъ и протянутыми впередъ руками, словно стараясь внушить ему, чтобы онъ глядлъ бодре, но тмъ не мене, сама скука наврно улыбнулась бы, если-бы могла взглянуть на него: онъ вился везд, но не тамъ, гд капралъ этого добивался, тамъ же, гд, по его мннію, букля-другая явилась бы украшеніемъ, — онъ лежалъ такъ безнадежно, что, кажется, скоре можно было бы поднять мертвеца.

Таковъ былъ онъ — или, врне, такимъ казался бы онъ на каждомъ чел, но то искреннее выраженіе доброты, которымъ сіяло лицо моего дяди Тоби, такъ могущественно распространяло свое обаяніе на все, что его окружало,— а природа, сверхъ того, такой явственной и четкой рукой написала благородство на всхъ чертахъ его лица, что ему шла даже его грязная обшитая золотымъ кружевомъ шляпа съ громадной кокардой изъ полинялой тафты, и хотя сами по себ вс эти вещи не стоили и пуговицы, однако съ той минуты, какъ ихъ надвалъ мой дядя Тоби, он становились совсмъ приличными предметами и въ общемъ производили даже такое впечатлніе, какъ будто они были собраны рукою мудрости, чтобы придать ему боле блеска.

Ничто въ мір не могло бы сыграть въ этомъ дл боле существенную роль, чмъ синій съ золотомъ мундиръ моего дяди Тоби — если бы только грація не нуждалась, въ извстной степени, въ количественномъ соотношеніи. За пятнадцать или шестнадцать лтъ, прошедшихъ съ тхъ поръ, какъ онъ былъ сшитъ впервые, мой дядя Тоби совсмъ отсталъ отъ всякой дятельности (онъ даже рдко выходилъ дальше своей лужайки), — и синій съ золотомъ мундиръ сталъ такъ отчаянно тсенъ, что капралъ лишь съ величайшимъ трудомъ могъ втиснуть въ него своего барина, подновленіе рукавовъ ни къ чему не привело, но онъ былъ расшитъ весь вдоль спины и по боковымъ швамъ, по мод царствованія короля Вильгельма, короче говоря, онъ блестлъ такъ ярко на утреннемъ солнц, имлъ такой металлическій и храбрый видъ, что если бы мой дядя Тоби вздумалъ длать нападеніе въ брон, онъ ничмъ не могъ бы произвести боле сильной иллюзіи.

Что же касается тонкихъ алыхъ брюкъ, то они были распороты портнымъ въ шагу — и такъ и остались.

— Да, сударыня: надо обуздывать свои фантазіи.— Достаточно того, что они были окончательно забракованы наканун, теперь-же, за неимніемъ выбора въ своемъ гардероб, мой дядя Тоби вышелъ въ красныхъ плюшевыхъ.

Капралъ нарядился въ полковой мундиръ бдняги Лефевра — и, подобравъ свои волосы подъ шапку, которую онъ подправилъ по этому случаю,— слдовалъ въ трехъ шагахъ разстоянія за своимъ господиномъ, рубашка у него съ воинской гордостью выглядывала изъ подъ рукавовъ, а на рук, на черной кожаной петл, концы которой ниже узла были подстрижены кисточкой, висла палка капрала.— Мой дядя Тоби несъ свою трость точно копье.

— Это хоть хорошо выглядываетъ, по крайней мр,— молвилъ мой отецъ про себя.

ГЛАВА CCLXXXII.

Мой дядя Тоби не разъ оборачивался назадъ, чтобы посмотрть, каково поддерживаетъ его капралъ, а капралъ каждый разъ слегка помахивалъ на это палкой (впрочемъ, не хвастливо) и съ самымъ пріятнымъ оттнкомъ почтительнйшаго одобренія въ голос, убждалъ его милость ‘не бояться’.

Тмъ не мене мой дядя Тоби боялся — и притомъ очень сильно, какъ упрекалъ его мой отецъ — онъ, дйствительно, не зналъ женщинъ ни съ какой стороны и потому никогда не чувствовалъ себя совершенно спокойнымъ въ ихъ присутствіи,— кром случаевъ горя и бды, тогда жалость его становилась безграничною, и самый вжливый рыцарь въ роман не пошелъ бы дальше его,— особенно на одной ног,— чтобы у тереть слезы на глазахъ женщины, при всемъ томъ, однако, онъ никогда не глядлъ ни одной изъ нихъ прямо въ лицо — за исключеніемъ того единственнаго случая, когда госпожа Уодманъ принудила его къ этому, онъ даже не разъ высказывалъ моему отцу, въ простот сердечной, что, по его мннію, это почти (если не совсмъ) также предосудительно, какъ сквернословіе.

— А если даже такъ? говаривалъ на это мой отецъ.

ГЛАВА ССLXXXIII.

— А она не можетъ, капралъ, какъ нибудь превратно истолковать наши намренія? сказалъ мой дядя Тоби, останавливаясь, когда имъ оставалось еще шаговъ двадцать до двери госпожи Уодманъ.

— Она пойметъ ихъ точно также, ваша милость,— отвтилъ капралъ, какъ поняла вдова еврея въ Лиссабон намренія моего брата Тома.

— А какъ это было? спросилъ мой дядя Тоби, совсмъ поворачиваясь къ капралу.

— Ваша милость изволите знать про невзгоды Тома, отвтилъ капралъ, но это дло иметъ съ ними общаго лишь то, что если бы Томъ не женился на этой вдов — или хоть если бы Господь надоумилъ ихъ посл свадьбы начинять свои колбасы свининой — эту честную душу никогда не побезпокоили бы съ его теплой постели и не потащили бы на инквизицію: — проклятое это мсто, присовокупилъ капралъ, покачивая головой: уже коли попалось туда несчастное созданіе — такъ это ужъ, ваша милость, навки.

— Правда, правда,— сказалъ мой дядя Тоби, сосредоточенно глядя при этомъ на домъ госпожи Уодманъ.

— Ни чти не можетъ быть грустне пожизненнаго заключенія, продолжалъ капралъ — и слаще свободы, ваша милость.

— Ничто, Тримъ,— повторилъ мой дядя Тоби въ раздумья.

— Пока человкъ свободенъ — воскликнулъ капралъ — и кончилъ свою мысль, описавъ палкой по воздуху такую линію:

0x01 graphic

Тысяча самыхъ тонкихъ силлогизмовъ моего отца не въ состояніи были бы сказать больше въ пользу безбрачія.

Мой дядя Тоби любовно глядлъ въ сторону своего домика и своей лужайки.

Капралъ необдуманно вызвалъ своей тростью Духъ Соображенія, ему не оставалось ничего иного, какъ отогнать его обратно своимъ разсказомъ, и капралъ сдлалъ это при помощи слдующаго заклинанія, самаго не церковнаго рода.

ГЛАВА CCLXXXIV.

Такъ какъ жизнь Тома, ваша милость, была легка, — а погода тепла,— то онъ сталъ серьезно подумывать о томъ, чтобы какъ нибудь обезпечить себя на свт, а въ это время случилось, что еврей, державшій въ той же улиц колбасную, имлъ несчастье помереть отъ странгуріи, оставивъ жену въ обладаніи хорошо поставленнаго торговаго дла, — Томъ и ршилъ (такъ какъ въ Лиссабон каждый старался измыслить для себя что нибудь получше), что не худо было бы предложить ей свои услуги для продолженія торговли, и такъ, безъ другого знакомства съ вдовой, кром покупки фунта колбасы въ ея магазин, отправился Томъ на переговоры, разсуждая такимъ образомъ по пути, съ самимъ собой,— что при самыхъ худшихъ условіяхъ онъ, во всякомъ случа, будетъ всегда имть возможность покупать фунтъ колбасы по заготовительной цн,— въ случа же, если дла пойдутъ хорошо, онъ станетъ на ноги — и тогда будетъ въ состояніи пріобрсти не только фунтъ колбасы, но и жену да еще я колбасную лавку, ваша милость, въ придачу.

Вся прислуга въ семейств отъ мала до велика пожелала Тому удачи, и мн даже кажется, ваша милость, что я вижу его въ эту минуту въ его бломъ канифасовомъ жилет и панталонахъ, со шляпой, надтой немножко на бокъ, какъ онъ молодцовато идетъ по улиц, размахивая палкой, съ улыбкой и привтливымъ словомъ на готов для каждаго встрчнаго.— Но, увы, Томъ, ты уже не улыбаешься боле: воскликнулъ капралъ, упирая взоръ въ землю, сбоку, точно онъ обращался къ нему въ его темниц.

— Бдняга! съ чувствомъ замтилъ мой дядя Тоби.

— Это былъ самый честный, самый веселый малый, ваша милость, какого только грла кровь…

— Такъ онъ былъ, значитъ, похожъ на тебя, Тримъ, — быстро проговорилъ мой дядя Тоби.

Капралъ покраснлъ до самыхъ оконечностей пальцевъ,— а слеза чувствительной скромности, другая — благодарности моему дяд Тоби, а слеза грусти по поводу братнихъ невзгодъ, показались на его глазахъ и медленно скатились по щекамъ. Мой дядя Тоби, какъ свчка отъ свчки, воспылалъ тми же чувствами и, держась за грудь Тримова мундира (принадлежавшаго раньше Лефевру), какъ будто для того, чтобы дать отдохнуть своей больной ног,— въ дйствительности же, чтобы удовлетворить боле высокому чувству — постоялъ минуты полторы, не говоря ни слова, потомъ онъ отнялъ свою руку, а капралъ поклонившись сталъ продолжать разсказъ про своего брата и вдову.

ГЛАВА CCLXXXV.

Когда Томъ пришелъ въ лавку, ваша милость, тамъ никого не было, кром бдной двочки негритянки, которая гоняла мухъ пучкомъ блыхъ перьевъ, слегка привязанныхъ къ концу длинной трости,— но не убивала ихъ. Это недурная картина! замтилъ мой дядя Тоби:— она испытала гоненіе, Тримъ и научилась милости.

— Она была добра, ваша милость, какъ отъ природы, такъ и отъ невзгодъ, въ исторіи этой бдной бездомной двочки, лишенной друзей, есть обстоятельства, которыя растрогали бы каменное сердце, молвилъ Тримъ, какъ нибудь, унылымъ зимнимъ вечеромъ, когда вашей милости захочется послушать, я разскажу и ихъ, вмст съ остальными эпизодами жизни Тома, такъ какъ они входятъ въ нее въ вид составной части.

— Смотри же, Тримъ, не забудь, сказалъ мой дядя Тоби.

— У негра есть душа, ваша милость, промолвилъ капралъ полу-вопросительно.

— Я не большой знатокъ въ этого рода вопросахъ, капралъ, отвчалъ мой дядя Тоби, думаю, однако, что Богъ не оставилъ бы его безъ таковой, точно также какъ тебя или меня.

— А то это значило бы довольно безжалостно ставить одного на голову другому, продолжалъ капралъ.

— Дйствительно, согласился мой дядя Тоби.— Такъ почему же тогда съ черной бабой обращаются хуже, чмъ съ блой?

— Я не вижу къ тому причины, сказалъ мой дядя Тоби.

— Единственно потому, воскликнулъ капралъ, качая головой, что за нее некому постоять!

— Это самое обстоятельство, Тримъ, должно въ особенности обезпечивать ей защиту, сказалъ мой дядя Тоби, — также какъ и всмъ ея собратамъ, военное счастье положило въ настоящее время кнутъ въ наши руки, — но одно, Небо знаетъ, гд онъ можетъ очутиться впослдствіи!— но гд бы онъ ни былъ, Тримъ, храбрый человкъ никогда не будетъ пользоваться имъ во зло.

— Упаси Боже! воскликнулъ капралъ.

— Аминь! отвтилъ мой дядя Тоби, прижимая свою руку къ сердцу.

Капралъ вернулся къ своей повсти и сталъ продолжать ее, затрудняясь, однако, при этомъ отъ времени до времени настолько, что читатель нашего міра не все въ состояніи будетъ понять, ибо, благодаря частымъ и внезапнымъ попутнымъ переходамъ отъ одного теплаго и искренняго чувства къ другому, онъ утратилъ тотъ шутливый тонъ голоса, который придавалъ его разсказу остроуміе и смыслъ, онъ дважды пытался возвратить его, но безъ успха, тогда, громко откашлявшись, чтобы подбодрить самоё природу и вернуть къ длу покидающее его воодушевленіе, и отставивъ лвую руку фертомъ, а правую слегка протянувъ впередъ, капралъ приблизился насколько было возможно къ своей прежней нот и въ этой уже нот продолжалъ свою повсть.

ГЛАВА CCLXXXVI.

Томъ не имлъ никакого дла до арайки, ваша милость и потому прошелъ прямо въ слдующую комнату, чтобы поговорить съ вдовой-еврейкой о любви и о фунт колбасы, будучи откровеннымъ, прямодушнымъ малымъ (какъ я уже говорилъ вашей милости) — причемъ эти черты его характера такъ и проглядывали во всхъ его взглядахъ и жестахъ,— онъ взялъ стулъ и безъ-всякихъ извиненій, хотя въ то же время съ полной почтительностью, придвинулъ его къ столу и слъ съ ней рядомъ.

Ничего не можетъ быть боле неловкаго, ваша милость, какъ ухаживать за женщиной, когда она длаетъ колбасы — Поэтому Томъ началъ цлую рчь о колбасахъ, сначала серьезно о томъ, ‘какъ он длаются, изъ какого мяса, съ какими спеціями и травами’,— потомъ повеселе — о томъ, изъ какой кожи,— да не лопаются-ли он?— да не лучше-ли другихъ большихъ?’ — и такъ дале, стараясь лишь не пересолить свой разговоръ о колбасахъ, чтобы тмъ оставлять себ большую свободу дйствій.

Это предосторожность, которую никогда не слдуетъ забывать, сказалъ мой дядя Тоби, положивъ руку на плечо капралу, упустивъ ее, графъ де-ла-Моттъ проигралъ сраженіе при Винендел: онъ слишкомъ поспшилъ уйти въ лсъ, тогда какъ не сдлай онъ этого,— Лиль не достался-бы въ наши руки, также какъ и Гентъ и Брюжъ, послдовавшіе примру перваго.— Время года было уже такое позднее, продолжалъ мой дядя Тоби,— и погода наступила такая ужасная, что, сложись только обстоятельства иначе, войска наши погибли-бы въ открытомъ пол.

— И почему-бы войнамъ, ваша милость, такъ-же какъ бракамъ, не ршаться на неб?— Мой дядя Тоби задумался.— Религія побуждала его сказать одно, а его высокое мнніе о военномъ искусств соблазняло сказать другое, поэтому, не будучи въ состояніи формулировать отвтъ вполн по своему вкусу, мой дядя Тоби не отвчалъ вовсе, капралъ же докончилъ свою исторію.

Такъ какъ Томъ замтилъ, ваша милость, что почва подъ нимъ окрпла и все, что онъ говорилъ по поводу колбасы, было милостиво принято, то онъ началъ понемногу помогать ей въ ея работ:— сначала сталъ держать за края кишку, которую она наполняла мясомъ,— потомъ — рзать по опредленной мрк веревочки, которыя онъ держалъ въ рук, предоставляя ей брать ихъ по мр надобности, затмъ уже сталъ подносить ихъ ей ко рту, такъ какъ она держала ихъ зубами,— и, наконецъ, ршился даже самъ завязать колбасу, въ то время, какъ она держала края кишки.

— Вдова, знаете-ли, ваша милость, всегда старается, чтобы второй мужъ былъ по возможности меньше похожъ на перваго: поэтому дло было уже боле чмъ на половину ршено, раньше даже, чмъ Тримъ заговорилъ о немъ.

Тмъ не мене она сдлала видъ, что хочетъ защищаться, схвативши въ руки колбасу.— Томъ въ ту же минуту взялся за другую…

Но, замтивъ, что у Тома колбаса была хрящевате,

Она подписала капитуляцію,— а Томъ приложилъ печать, и дло было сдлано.

ГЛАВА CCLXXXVII.

Вс женщины, продолжалъ Тримъ (разсуждая по поводу своего разсказа),— отъ первой до послдней — любятъ шутки, трудность только въ томъ, чтобы узнать, кто какія любитъ, а узнать это можно только путемъ опыта — точно также, какъ артиллерія въ пол наводится лишь путемъ пристрлки, поднимая орудіе то выше, то ниже, пока не попадетъ въ цль.

— Мн нравится твое сравненіе, Тримъ, боле, чмъ самый поводъ къ нему, сказалъ мой дядя Тоби.

— Это потому, отвчалъ капралъ, что ваша милость любите боле славу, чмъ удовольствія.

— Надюсь, однако, Тримъ,— возразилъ мой дядя Тоби, что человчество я люблю еще боле, а такъ какъ военныя знанія столь очевидны направлены ко благу и спокойствію міра — особенно та отрасль ихъ, которою мы занимались вмст на лужайк, стремится лишь положить предлъ необузданному честолюбію и окопать жизнь и благосостояніе немногихъ отъ хищничества многихъ,— то я увренъ, капралъ, что ни одинъ изъ насъ не забудетъ настолько чувства человколюбія и братства, чтобы не стать въ ряды на призывъ барабана.

Съ этими словами мой дядя Тоби выпрямился, точно становясь во глав отряда и зашагалъ твердою поступью,— а врный капралъ, взявъ палку на-плечо и, ударяя себя рукой по фалд мундира въ тактъ первому шагу, — пошелъ за нимъ по пятамъ вдоль аллеи.

— Что они тамъ могутъ длать эти два шута? воскликнулъ мой отецъ, обращаясь къ моей матери.— Клянусь всмъ чудеснымъ, они осаждаютъ госпожу Уодманъ по всмъ правиламъ и обходятъ вокругъ ея дома, отмчая циркумваллаціонныя линіи!

— Я думаю… начала моя мать…— Впрочемъ, позвольте, сударь,— то, что думала моя мать по этому случаю, — что сказалъ ей на это мой отецъ,— вмст съ ея отвтами и его возраженіями — вы еще успете не только прочесть, но и обдумать, пересказать, обсудить и оцнить — короче говоря: оно будетъ передано потомству въ особой глав.— Я говорю: Потомству — и готовъ повторить это слово еще разъ, ибо чмъ-же эта книга больше какой-нибудь Legation of Moses или Tale of a Tub, чтобы и ей не поплыть вмст съ ними по водосточной труб Времени?

Я не стану разсуждать объ этомъ: Время уходитъ слишкомъ быстро: каждая буква, которую я вывожу на бумаг, говорить мн о той быстрот, съ которой жизнь бжитъ вслдъ за моимъ перомъ, — дни и часы его — драгоцнне рубиновъ на твоей ше, моя дорогая Дженни, они проносятся надъ нашими головами, словно легкія тучки въ втрянный день,— чтобы никогда больше не вернуться, — все торопится впередъ… Въ то время, какъ ты играешь этимъ локономъ — гляди!— онъ уже сдетъ, и каждый разъ, что я цлую твою руку при прощаньи,— каждая разлука, которая слдуетъ за нимъ — все это предвстники той вчной разлуки, которая близко уже ждетъ насъ!

Небо да смилуется надъ нами обоими!

ГЛАВА CCLXXXVIII.

Я не далъ-бы и гроша за то, чтобы узнать, какъ отнесется свтъ къ этому моему восклицанію.

ГЛАВА CCLXXXIX.

Моя мать продолжала идти, поддерживая лвой рукой правую руку моего отца, пока они достигли того злосчастнаго угла старой садовой стны, гд докторъ Слопъ былъ когда-то опрокинутъ Обадей, мчавшимся на каретной лошади. Это было какъ разъ напротивъ фасада дома госпожи Уодманъ, и мой отецъ, подошедши къ этому мсту, взглянулъ на ту сторону и, увидвъ моего дядю Тоби и капрала шагахъ въ десяти отъ двери, обернулся къ моей матери.— ‘Постоимъ-ка минуту’, предложилъ мой отецъ — и посмотримъ, съ какими церемоніями мой братъ Тоби съ своимъ Тримомъ сдлаютъ первый входъ, — это не задержитъ насъ, ‘прибавилъ мой отецъ’, ‘на минуту’.

— Не бда, если даже и на десять минутъ, замтила моя мать.

— Но это не задержитъ и на полъ-минуты, сказалъ мой отецъ.

Капралъ въ эту минуту какъ разъ только начиналъ свой разсказъ о брат Том и вдов еврейк, разсказъ продолжался — подвигаясь впередъ — уклоняясь въ отступленія, — возвращаясь обратно,— снова подвигаясь дале,— дале, — конца ему не было: онъ и читателю показался очень длиненъ.

Богъ да поможетъ моему отцу! разъ пятьдесятъ вырывались у него восклицанія нетерпнія,— а капралова палка, со всми ея размахиваніями и покачиваніями, столько-же разъ посылалась ко всмъ чертямъ, желающимъ получить ее.

Когда на всахъ судьбы лежитъ исходъ событій, въ род того, коего ршенія поджидалъ мой отецъ, мысль человка иметъ возможность три раза мнять побужденія, заставляющія ее ожидать,— безъ этого она не въ состояніи была-бы дотерпть до конца.

Въ первомъ момент царитъ любопытство, во второмъ — оно смняется бережливостью, которая заставляетъ ждать результата, чтобы потраченное время не оказалось пропащимъ,— что-же касается третьяго, четвертаго, пятаго, шестого — и всхъ дальнйшихъ моментовъ, до самого Суднаго Дня — то тутъ уже является затронутымъ Самолюбіе.

Мн не ново, что разные писатели по части этики всецло приписывали это Терпнію, но мн кажется, что у этой Добродтели и такъ достаточно обширная сфера вліянія — и она достаточно занята тамъ, чтобы не вторгаться еще въ т немногіе обветшалые замки, которые еще остались у Самолюбія на земл.

Мой отецъ вытерплъ кое-какъ съ помощью этихъ трехъ союзниковъ, пока Тримъ кончилъ свой разсказъ, а потомъ еще прождалъ до конца панегирика оружію, произнесеннаго моимъ дядей Тоби въ слдующей затмъ глав, но когда онъ увидлъ, что вмсто того, чтобы подходить къ двери госпожи Уодманъ, оба они повернули налво кругомъ и зашагали по алле въ прямо противоположномъ направленіи, чмъ онъ ожидалъ, — онъ тутъ-же разразился той легкой кисловатостью духа, которая при извстныхъ обстоятельствахъ отличала его характеръ отъ характера другихъ людей.

ГЛАВА ССХС.

— ‘Что они тамъ могутъ длать, эти два шута’? воскликнулъ мой отецъ,— и т. д.

— Я думаю, сказала моя мать — ужъ не намрены-ли они заниматься фортификаціей.

— Не на земл-же госпожи Уодманъ! воскликнулъ мой отецъ, длая шагъ назадъ.

— Едва-ли, согласилась мая мать.

— Ахъ, хоть-бы самъ чортъ побралъ всю эту фортификаціонную мудрость,— проговорилъ мой отецъ, возвышая голосъ,— со всми ея пустяковыми сапами, подкопами, блиндами, турами и кюветами.

— Да, это глупыя вещи, сказала моя мать.

Надо вамъ сказать, что у нея была манера (за подражаніе которой, кстати сказать, я готовъ былъ-бы сейчасъ-же отдать вашимъ милостямъ мой лиловый камзолъ, вмст съ желтыми туфлями) — никогда не отказывать никакому изъ положеній моего отца въ согласіи и одобреніи, происходило-же это единственно въ силу того, что она или не понимала ихъ или не имла никакого своего сужденія о тхъ спеціальныхъ понятіяхъ и терминахъ, около которыхъ подчасъ весь споръ и вращался. Она довольствовалась исполненіемъ всего того, что общали за нее ея посаженные отецъ и мать — но не боле того, поэтому она въ состояніи была въ теченіе двадцати лтъ подрядъ не только употреблять въ разговор какое-нибудь трудное слово, но и спрягать его — если это былъ глаголъ — по всмъ временамъ и наклоненіямъ, не безпокоя себя, однако, чтобы узнать его значеніе.

Это служило постояннымъ источникомъ огорченія для моего отца — и сломило шею, въ самомъ зародыш, большому числу пріятныхъ супружескихъ разговоровъ, чмъ то въ состояніи было-бы сдлать самое раздражительное возраженіе, только cuvette’ы сравнительно чаще выдерживали до конца.

— ‘Это глупыя вещи’, сказала моя мать.

— Въ особенности cuvette’ы, замтилъ мой отецъ.

Этого было довольно, — онъ испыталъ удовольствіе,— и продолжалъ.

— Хотя, собственно говоря, земля эта не принадлежитъ госпож Уодманъ, поправился мой отецъ, — такъ какъ она только пожизненная собственница.

— Это составляетъ большую разницу — сказала моя мать.

Въ глупой голов, возразилъ мой отецъ.

— Если только у нея не будетъ ребенка, сказала моя мать.

— Для этого ей надо сначала убдить моего брата Тоби, чтобы онъ помогъ ей въ этомъ.

— Конечно, мистеръ Шенди, подтвердила моя мать.

— Хотя, если дло дойдетъ до убжденія… промолвилъ мой отецъ,— помилуй ихъ Богъ!

Аминь, сказала моя мать, piano.

Аминь, воскликнулъ мой отецъ, fortissime.

Аминь, повторила моя мать — но съ такимъ тихимъ вздохомъ, полнымъ личной грустью въ конц, что моего отца всего передернуло:— онъ ту-же минуту вытащилъ свой календарь,— но не усплъ онъ развязать его, какъ Іорикова паства, выходящая изъ церкви, на-половину отвтила ему на то, что онъ хотлъ искать,— а моя мать, сказавъ ему, что это былъ день причастія, не оставила ему никакого сомннія и относительно второй половины.— Поэтому онъ положилъ свой календарь обратно въ карманъ.

Первый лордъ казначейства, измышляющій разные способы и средства — и тотъ не вернулся-бы домой боле задумчивымъ.

ГЛАВА XXCXI.

Возвращаясь назадъ отъ конца предыдущей главы и просматривая то, что было написано, я вижу, что необходимо заполнить эту страницу и четыре слдующихъ возможно боле разнообразнымъ матеріаломъ, чтобы соблюсти то тщательное равновсіе между разумомъ и легкомысліемъ, безъ котораго никакая книга не продержится и года, и я не помирюсь на какомъ-нибудь незначительномъ отклоненіи, которое будетъ ползти себ вдоль большой дороги.— Нтъ, ужъ если отклоненіе, такъ пусть оно будетъ бойкое, веселое, по веселому предмету,— такое, чтобы ни коня, ни всадника нельзя было поймать иначе, какъ силой.

Единственное затрудненіе — это подысканіе соотвтствующихъ этой задач силъ: фантазія — капризна, остроуміе — нельзя отыскивать, а шутка (хоть и добродушная плутовка) не приходитъ на зовъ, хоть-бы ты ей цлое государство общалъ положить къ ногамъ.

— Лучшее средство, вообще, для человка — это молитвы.

Но только если она наведетъ его на мысль о его слабостяхъ и недостаткахъ — духовныхъ и физическихъ, — то отъ этого онъ почувствуетъ себя скоре хуже, въ смысл шутливости настроенія,— хотя можетъ быть и лучше въ другихъ отношеніяхъ.

Что касается меня, то нтъ въ мір того средства — нравственнаго или физическаго, — котораго я не испробовалъ бы въ подобномъ положеніи,— то я обращался непосредственно къ самой душ и спорилъ и разсуждалъ съ ней о размрахъ ея способностей.

— Но этимъ я никогда не могъ расширить ихъ хоть на вершокъ.

Потомъ, перемнивъ систему, я пробовалъ, нельзя-ли добиться чего-нибудь отъ тла при помощи возбужденія трезвости и цломудрія. Это хорошія качества, молвилъ я — сами по себ,— они хороши абсолютно — хороши относительно, — хороши для здоровья,— хороши для счастья въ этомъ мір и въ будущемъ.

Словомъ, они хороши для всего,— но не для того, чего мы ищемъ, въ этомъ-же отношеніи они намъ совсмъ непригодны, такъ какъ они оставляютъ душу въ той неприкосновенности, какъ создало ее небо. Что касается богословскихъ добродтелей — Вры и Надежды, то он придаютъ душ храбрость, но тутъ является плаксивая добродтель (какъ называлъ ее мой отецъ) — кротость и уноситъ ее всю обратно, и мы опять очутились тамъ-же, откуда отправились на поиски.

Въ простыхъ и обыкновенныхъ случаяхъ ничто такъ не служитъ нашимъ нуждамъ, какъ слдующее.

Конечно, если только можно полагаться на логику и считать, что я не ослпленъ себялюбіемъ,— во мн должно быть немного истиннаго генія, это явствуетъ уже изъ того, что я не знаю зависти: ибо какъ только я найду или придумаю что-нибудь подвигающее впередъ дло изящнаго писанія — я тотчасъ же обнародываю это, желая всему человчеству писать не хуже меня:—

— И это имъ очевидно удастся, если только они будутъ также мало думать…

ГЛАВА ССХСІІ.

Въ обыкновенныхъ случаяхъ, когда я чувствую себя только глупымъ, и мысли тяжело поднимаются въ моей голов и мокнутъ къ перу, вмсто того, чтобы стекать на бумагу, —

Или, когда я почему-нибудь попадаю въ полосу холоднаго, чуждаго живости и метафоръ писанія, когда я ничего не могу выжать изъ своей души и принужденъ или встряхнуть себя, или-же писать страницу за страницей въ дух какого-нибудь голландца-комментатора, —

Я ни въ какомъ случа не допускаю никакихъ совщаній между перомъ и чернилами, ибо если мн не удастся поправить дло щепоткой нюхательнаго табаку или двумя тремя шагами по комнат, — я сейчасъ берусь за бритву и, испробовавъ на ладони, остра-ли она, брю себ бороду безъ всякихъ предварительныхъ церемоній — за исключеніемъ лишь намыливанія — и стараюсь при этомъ, чтобы не осталось ни одного волоска — особенно сдого, затмъ я надваю чистую рубашку,— новое платье,— требую свой послдній парикъ,— надваю на палецъ кольцо съ топазомъ, словомъ, одваюсь какъ можно лучше съ ногъ до головы.

Ну, а если и это не поможетъ, тутъ ужъ самъ чортъ замшался, ибо посудите, сударь, сами: каждый человкъ (хотя, конечно, нтъ правила безъ исключеній) обыкновенно присутствуетъ при брить своей бороды, а если только самъ участвуетъ въ немъ, то ужъ неизбжно сидитъ въ теченіе всей этой операціи противъ самого себя,— а это положеніе, само по себ, можетъ заставить человка задуматься.

Я убжденъ, что мысли небритаго человка посл одной такой операціи становятся на семь лтъ моложе и пріятне, систематичнымъ же бритьемъ (еслибы это не было соединено съ опасностью совсмъ отбрить ихъ) можно былобы довести ихъ до высшей степени изящества.— Мн даже положительно непонятно, какъ могъ Гомеръ писать съ такой длинной бородой, но такъ какъ это идетъ въ разрзъ съ моей гипотезой, то это мн въ такой же мр и безразлично, — вернемся лучше къ одежд.

Людовикъ Sorbonensis считаетъ это вопросомъ, всецло относящимся до тла ( , какъ онъ говоритъ), — однако, онъ ошибается: душа и тло являются товарищами на равныхъ паяхъ во всемъ, что имъ достается: человкъ не можетъ одться безъ того, чтобы не одлись и его мысли, и если онъ одвается, какъ человкъ благородный, то и он вс представляются его воображенію облагороженными съ нимъ вмст,— такъ что ему остается только взять перо и писать въ соотвтственномъ дух.

Поэтому, когда ваши милости и достопочтенства пожелаютъ узнать, чисто-ли я пишу и удобно-ли для чтенія, вы можете судить объ этомъ съ одинаковой достоврностью по счетамъ моей прачки, какъ и по самой моей книг: былъ, напримръ, одинъ мсяцъ, когда я перепачкалъ тридцать одну рубашку благодаря тому, что писалъ чисто,— и въ конц концовъ, только навлекъ на себя больше нападокъ, проклятій, сужденій и осужденій и многозначительныхъ покачиваній головами, за одинъ этотъ мсяцъ,— чмъ за вс прочіе мсяцы того года, сложенные вмст.

Но ихъ милости и достопочтенства не видали моихъ счетовъ.

ГЛАВА ССXCIII.

Такъ какъ я хотлъ пуститься въ отклоненіе, къ которому я все подготовлялъ читателя, только съ 294 главы, то этой я могу воспользоваться для какихъ угодно цлей. Въ настоящую минуту у меня уже есть двадцать вопросовъ на очереди. Я могъ бы воспользоваться ею, чтобы написать свою главу о Петляхъ,

Или главу о Междометіяхъ, которая должна была слдовать за той,

Или главу объ Узлахъ,— но я боюсь, какъ бы все это не привело меня къ бд. Врне всего будетъ слдовать по троп, проторенной людьми учеными и возбуждать возраженія противъ того, что у меня уже написано, хотя я долженъ объявить это заране — я столько же знаю, что отвчать на нихъ, какъ мои подошвы.

Во-первыхъ, можно сказать, что въ этихъ произведеніяхъ сквозитъ какая-то бьющая, Терситова сатира, которая черна, какъ чернила, которыми она написана (кстати сказать,— тотъ, кто скажетъ это, долженъ поблагодарить генерала, завдующаго спискомъ личнаго состава греческихъ войскъ, за то, что въ нихъ до сихъ поръ числится такое гнусное и лживое существо, какъ Терситъ,— ибо онъ оттуда выискалъ этотъ эпитетъ) — и что никакія омовенія и отчищенія на земл не принесутъ падшему генію никакой пользы,— даже наоборотъ, такъ какъ чмъ онъ грязне, тмъ лучше, обыкновенно, удается ему сатира.

На это у меня нтъ другого отвта — по крайней мр наготов — кром того, что архіепископъ Пеневентскій написалъ свой скверный романъ про Галатею, какъ всему свту извстно, въ лиловомъ кафтан и камзол и лиловыхъ брюкахъ, и что порученное имъ въ вид наказанія составленіе комментарій къ книг отровеній, казавшееся одной части свта очень тяжелымъ, другою совсмъ не почиталось таковымъ единственно по этой причин.

Другое возраженіе противъ всхъ этихъ средствъ составляетъ ихъ недоступность для всхъ, такъ, напримръ, все то, что касается бритья, составляющаго весьма существенную часть ихъ, въ силу неизмнныхъ законовъ природы, не доступно для пользованія цлой половины рода человческаго, и такимъ образомъ, писательницамъ Англіи и Франціи приходится обходиться безъ него.

Что-же касается испанокъ… впрочемъ, о нихъ я ни мало не безпокоюсь.

ГЛАВА ССXCIV.

Вотъ и 294-я глава, наконецъ… Но она ничего не приноситъ съ собой, кром грустнаго доказательства того, ‘Какъ наши удовольствія на этомъ свт выскальзываютъ изъ нашихъ рукъ’.

Ибо, говоря о своемъ отклоненіи, я — клянусь небомъ!— незамтно сдлалъ его! Странное созданіе смертный человкъ! сказала она.

— Совершенно врно, сказалъ я,— но не лучше ли будетъ выбросить все это изъ головы и вернуться къ моему дяд Тоби.

ГЛАВА ССXCV.

Когда мой дядя Тоби и капралъ дошли до конца аллеи, они тутъ только спохватились, что у нихъ предстояло дло совсмъ въ другомъ конц, они снова повернули кругомъ и подошли прямо къ двери госпожи Уодманъ.

Виноватъ, ваша милость, сказалъ капралъ, прикасаясь рукой къ своей шапк, въ то время, какъ онъ проходилъ впередъ, чтобы постучать у двери. Мой дядя Тоби, вопреки обычному обхожденію своему съ своимъ врнымъ слугой, не сказалъ ни слова: правду сказать, онъ не совсмъ справился съ своими мыслями и хотлъ устроить еще одну конференцію, поэтому, видя, что капралъ уже поднимается на три ступеньки, ведущія къ двери, онъ кашлянулъ два раза,— и съ каждымъ разомъ частичка и безъ того не твердой ршимости моего дяди Тоби покидала его, стараясь удержать капрала, онъ стоялъ съ добрую минуту, держа ручку двери въ рук и ожидая, однако,— онъ самъ не зналъ чего. Бригитта стояла въ засад за дверью, держа уже руку на задвижк, нмя отъ ожиданія, а госпожа Уодманъ сидла не дыша, въ своей спальн, за занавской у окна и слдила за ихъ приближеніемъ, не спуская съ нихъ глазъ, дышащихъ любовью:

— Тримъ! проговорилъ мой дядя Тоби,— но въ то же мгновеніе, какъ онъ выговорилъ это слово, Тримъ оправился отъ своей минутной нершимости — и постучалъ въ дверь.

Мой дядя Тоби видя, что вс надежды на конференцію съ Тримомъ пропали, засвисталъ Lillabullero.

ГЛАВА ССXCVI.

Такъ какъ рука госпожи Бригитты уже лежала на задвижк, то капралу не пришлось стучать такъ часто, какъ, можетъ быть, приходится вашему портному. Впрочемъ, я могъ бы найти сравненіе ближе къ тому, такъ какъ самъ долженъ своему фунтовъ съ двадцать пять, по крайней мр,— и удивляюсь его терпнію.

— Хоть свту до этого и нтъ никакого дла,— а проклятая это вещь — быть въ долгу, и однако есть, повидимому, несчастные правители (особенно въ нашемъ семейств), которые никакой экономіей не могутъ побороть тяготющій надъ ихъ казначействами злой рокъ. Что касается меня, напримръ, то я убжденъ, что на всей земл нтъ князя, прелата, папы или государя, большого или маленькаго, который больше меня стремился бы сердцемъ къ сохраненію правильныхъ денежныхъ отношеній и поступалъ бы боле соотвтственно своимъ намреніямъ. Я никогда ни кому не даю больше одного золотого,— не хожу въ сапогахъ, не трачу денегъ на зубочистки и не плачу ни одного шиллинга за модныя вещи въ теченіе цлаго года, въ т же шесть мсяцевъ, что я живу въ деревн, я обставляю себя такъ скромно, какъ не удавалось и Руссо, при всемъ его желаніи,— ибо я не держу ни человка, ни мальчика, ни лошади, ни коровы, ни собаки, ни кошки — и, вообще, ничего такого, что способно сть или пить, кром несчастной, тощей старой весталки (для поддержанія огня въ очаг), обладающей почти всегда такимъ же плохимъ аппетитомъ, какъ и я самъ:— но если вы думаете, что все это длаетъ изъ меня философа,— то я не много далъ бы вамъ, мои добрые люди, за вашу догадливость.

Истинная философія… однако, объ ней немыслимо говорить, пока мой дядя свиститъ Lillabuliero.

— Войдемте въ домъ.

ГЛАВА ССXCVII.

ГЛАВА CCXCVIII.

ГЛАВА ССХСІХ.

— Вы увидите самое мсто, сударыня, сказалъ мой дядя Тоби.

Госпожа Уодманъ поблднла, — взглянула на дверь, — поблднла,— опять слегка покраснла, — приняла обычный свой видъ — и потомъ снова покраснла пуще прежняго,— все это, для непросвщеннаго читателя, переводится слдующимъ образомъ:

‘Боже, я не могу смотрть на это!

‘Что бы свтъ сказалъ, если бы я посмотрла?

‘Я упала бы безъ чувствъ, если бы посмотрла?

‘А хотла бы я посмотрть.

‘Какой же грхъ можетъ быть — посмотрть

‘Я посмотрю’.

Пока все это проносилось въ голов госпожи Уодманъ, мой дядя Тоби всталъ съ дивана и вышелъ за гостинную дверь, въ корридоръ, чтобы отдать Триму соотвтствующее приказаніе. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .— кажется она на чердак, сказалъ мой дядя Тоби. Я видлъ ее тамъ сегодня утромъ, ваша милость, отвчалъ Тримъ.— Такъ пожалуйста сбгай за ней сейчасъ же, Тримъ, сказалъ мой дядя Тоби, и принеси ее въ гостинную.

Капралъ не одобрялъ этого распоряженія,— однако повиновался съ самымъ веселымъ видомъ. Въ первомъ его желаніе не участвовало,— во второмъ участвовало, и онъ надлъ свою шапку и пошелъ такъ скоро, какъ только позволяло ему его раненое колно. Мой дядя Тоби вернулся въ гостинную и снова слъ на диванъ.

— Вы прикоснетесь вашимъ пальчикомъ къ этому мсту, сказалъ мой дядя Тоби.— Только я его не трону, замтила госпожа Уодманъ про себя.

Это требуетъ новаго поясненія,— показывая какъ мало знанія сообщается одними словами, когда мы не восходимъ къ первоисточникамъ.

Для того же, чтобы поднять туманъ, заволакивающій эти три главы, я долженъ стараться самъ быть по возможности ясне.

Проведите трижды по лбу рукою,— высморкайтесь,— облегчите ваши желудки,— чихните, мои добрые люди:— Господь съ вами!

Теперь общайте помогать мн, чмъ только можете.

ГЛАВА CCC.

Такъ какъ конечныхъ цлей, ради которыхъ женщина выбираетъ себ мужа,— пятьдесятъ (считая въ томъ числ, какъ гражданскія, такъ и духовныя), то она прежде всего принимается тщательно ихъ взвшивать, а потомъ мысленно отдляетъ и подбираетъ т изъ нихъ, которыя находитъ подходящими, дале, путемъ бесдъ, разспросовъ, разсужденій и выводовъ, она производитъ проврку и окончательно убждается въ удачности своего выбора,— когда же она въ этомъ удостоврится, то беретъ эту цль за кончикъ и слегка подергиваетъ ее въ ту и другую сторону, испытывая ея крпость.

Слокенбергій, въ начал своей десятой декады, рисуетъ это читателю съ такой забавной образностью, что я не ршаюсь даже повторить его, изъ уваженія къ слабому полу, хотя въ общемъ оно не лишено остроумія.

‘Прежде всего, говоритъ Слокенбергій, она останавливаетъ осла и, держа подъуздокъ въ лвой рук (чтобы онъ не ушелъ), опускаетъ правую на самое дно вьючной корзины, ища его…’ — чего?— Вы только скоре это узнаете, говоритъ Слокенбергій, оттого что перебили меня’.

— У меня ничего нтъ, добрая сударыня, кром пустыхъ бутылокъ,— говоритъ оселъ.

— Я нагруженъ потрохами,— говоритъ второй.

— Да и ты немногимъ лучше, обращается она къ третьему, въ твоей корзин тоже ничего нтъ, только штаны да туфли.— И такъ переходитъ она къ четвертому, пятому — отъ одного къ другому по всей линіи, пока не найдетъ, наконецъ, того, который несетъ ихъ: тутъ она опоражниваетъ корзину, разсматриваетъ, соображаетъ, примряетъ, мряетъ, растягиваетъ, мочить, сушитъ и, наконецъ, начинаетъ пробовать зубами крпость его ткани.

— Да что же, чего же, ради Христа?

— Я ршилъ, отвчаетъ Слокенбергій, что этой тайны никогда и никакія земныя силы не вырвутъ изъ души моей.

ГЛАВА CCCI.

Мы живемъ въ мір, со всхъ сторонъ окруженномъ загадками и таинственностью и потому всего можемъ ожидать, но, не будь этого, положительно казалось бы страннымъ, почему природа, которая такъ приспособляетъ вс свои творенія къ ихъ назначенію и рдко когда ошибается, разв иной разъ, забавы ради, придавая всему, что проходитъ черезъ ея руки, такія характеристическія черты и способности, отличающія вс ея созданія одно отъ другого, что одно годится для плуга, другое — для каравана, третье для телги — и соблюдая этотъ принципъ цлесообразности даже въ какомъ нибудь ослиномъ жеребенк, вдругъ, въ то же время никакъ не можетъ приспособиться въ созданіи такой простой вещи, какъ женатый человкъ, неумлый ли выборъ глины тому причиной или это происходитъ отъ какихъ нибудь недостатковъ обжиганія, причемъ отъ чрезмрнаго жара будущій мужъ, быть можетъ, слишкомъ ужъ пересыхаетъ и твердетъ что ли, съ одной стороны, а съ другой, отъ недостатка жара, оказывается ниже требованій) или же просто великая искусница недостаточно принимаетъ во вниманіе нкоторыя платоническія требованія той половины рода человческаго, въ интересахъ которой она изготовляетъ эту, или ея свтлость сама подчасъ не знаетъ, какіе мужья требуются,— не знаю: объ этомъ мы поговоримъ посл ужина.

Теперь же достаточно и того, что ни мое замчаніе, ни разсужденія о немъ, здсь совершенно не кстати, ибо мой дядя Тоби, во всякомъ случа, прекрасно годился для брака: создала его Природа изъ самой лучшей, благорасположенной глины, сдобривши ее своимъ собственнымъ молокомъ, вдохнула въ него добрйшую душу, сдлала его олицетвореніемъ всего деликатнаго, великодушнаго и человчнаго, наполнила сердце его довріемъ и незлобивостью, расположила его къ исполненію самыхъ нжныхъ обязанностей, при всемъ томъ, она не забыла и другихъ обстоятельствъ, ради которыхъ установленъ былъ бракъ.

Поэтому. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Эти дары моего дяди Тоби не пострадали отъ раны.

Однако, но послднее обстоятельство не было очевидно,— и чертъ, этотъ великій возмутитель всякой вры въ мір, возбудилъ въ мозгу госпожи Уодманъ сомннія по этому предмету,— а, какъ настоящій чортъ, живо позаботился о томъ, чтобы вс эти доблести моего дяди Тоби показались ей лишь пустыми бутылками, потрохами, штанами и туфлями.

ГЛАВА CCCII.

Госпожа Бригитта прозаклала всю свою небольшую долю чести — много-ли можетъ ея быть у бдной горничной?— что она въ десять дней все узнаетъ досконально, такая увренность была построена на самыхъ уступчивыхъ postulata,— именно, что пока мой дядя Тоби будетъ ухаживать за ея госпожей, капралъ ничего не найдетъ лучшаго, какъ любезничать съ ней,— ‘и я не буду ему препятствовать’, сказала Бриттта, ‘лишь бы все отъ него вывдать’.

Дружба иметъ два одянія,— вншнее и внутреннее. Бригитта служила интересамъ своей госпожи въ одномъ изъ нихъ,— въ другомъ-же длала то, что ей самой было пріятно, поэтому рана моего дяди Тоби интересовала ее лишь въ той же мр, какъ и самого чорта, но у госпожи Уодманъ тутъ былъ интересъ совсмъ иного рода,— къ тому-же, можетъ быть, въ послдній разъ являющійся ей, поэтому (впрочемъ, отнюдь не выказывая недоврія къ госпож Бригитт или сомннія въ ея способностяхъ) она ршила сама разыграть свои карты.

Ей не нужно было поддержки: ребенокъ въ состояніи былъ-бы видть въ его рук — до того наивно и просто сбрасывалъ онъ съ самаго начала вс свои козыри такъ мало заботился о взяткахъ, сидя совсмъ безоруженнымъ — и беззащитнымъ на диван, рядомъ съ вдовой Уодманъ, что великодушное сердце постыдилось-бы обыграть его.

Покончимъ, однако, съ метафорой.

ГЛАВА CCCIII.

— Да, можетъ быть, за одно уже и со своей повстью, ибо хоть я все время и спшилъ къ этой части ея съ особенно сильнымъ желаніемъ, зная, что она будетъ самымъ лакомымъ кусочкомъ изо всего, что я имлъ представить свту,— однако теперь, когда я дошелъ до нея, я готовъ каждому охотнику передать свое перо — и пусть себ продолжаетъ мою повсть, если ему есть охота, я вижу трудность предстоящихъ мн описаній — и чувствую свой недостатокъ силъ.

Хорошо еще, что я хоть потерялъ на этой недл унцій восемьдесятъ крови въ не опасной лихорадк, напавшей на меня въ начал этой главы: это даетъ мн возможность надяться, что поражены не такія мозговыя aura, а скоре водянистыя и шаровидныя кровяныя частицы, — но какъ бы то ни было,— заклинаніе дла не испортитъ, поэтому я поставлю все въ зависимость отъ заклинанія: пусть оно меня вдохновитъ или отвергнетъ,— какъ ему заблагоразсудится.

ЗАКЛИНАНІЕ.

Духъ-утшитель шутливаго юмора, впервые постившій непринужденное перо моего возлюбленнаго Сервантеса!— Ты, который ежегодно слеталъ къ нему въ окошко, озаряя тюремный полумракъ полуденной ясностью твоего присутствія и превращая въ небесный нектаръ стоявшую передъ нимъ въ небольшой кружк воду,— который, во все то время, что онъ писалъ про Санхо и его господина, набрасывалъ на его изсохшую руку {Онъ потерялъ кисть руки въ битв при Лепанто. (Прим. авт.).} свой чудный плащъ и, широко развертывая его, скрывалъ ему вс невзгоды его жизни,—

— Заверни сюда, умоляю тебя!— посмотри на эти брюки!— они — все, что у меня есть на свт, это въ Ліон разорвали мн ихъ такимъ страшнымъ образомъ.

А мои рубашки! гляди, какой смертельный расколъ случился въ ихъ сред:— полы въ Ломбардіи, а остальное здсь.— У меня никогда ихъ больше шести не было, а тутъ еще лукавая цыганка. Миланская прачка отрзала у пяти переднія полы.— Надо, впрочемъ, отдать ей справедливость — она поступила довольно сообразительно, — я, вдь, возвращался уже изъ Италіи.

И все-же, не смотря на это,— не смотря на то, что у меня украли еще пистолетное огниво и дважды заставили заплатить по пяти павловъ за пару крутыхъ яицъ — разъ въ Raddicoffini, въ другой въ Капу — я отнюдь не считаю путешествіе по Франціи и Италіи такимъ наказаніемъ, какъ многіе стараются насъ уврить,— надо только все время сохранять хорошее настроеніе духа: безъ шероховатостей и неровностей обойтись нельзя — да безъ нихъ не было-бы и тхъ долинъ, гд природа растилаетъ всегда столько наслажденій.— Глупо воображать, что люди должны даромъ давать вамъ кареты, въ которыхъ васъ едва не растрясутъ до смерти, точно также, если вы не заплотите двнадцать су за подмазку колесъ,— на что-же будетъ бдный мужикъ покупать себ масло къ хлбу?— Въ самомъ дл, мы слишкомъ требовательны, ну стоитъ-ли разводить философію изъ-за какой-нибудь пары ливровъ, переплоченныхъ за ужинъ и постель: вдь, это на худой конецъ,— и то только шиллингъ и девять съ полтиной пенсовъ! Отдайте ихъ, ради неба,— ради самихъ себя, отдайте обими руками: лучше это, чмъ оставлять посл себя при отъзд гнетущее чувство разочарованія въ глазахъ красивой хозяйки и ея прислужницы,— притомъ-же, сударь мой, вы можете отъ каждой изъ нихъ получить по братскому поцлую, который одинъ стоитъ фунта… Я получалъ, по крайней мр.

— Воспоминаніе о любовныхъ приключеніяхъ моего дяди Тоби всю дорогу занимало мои мысли и имло на меня точно такое-же дйствіе, какъ будто-бы это были мои собственныя.— Я находился въ самомъ невозмутимомъ настроеніи любви и доброжелательства и чувствовалъ, что во мн установилась полнйшая внутренняя гармонія, которую не въ силахъ была поколебать никакая тряска кареты, поэтому мн стало совершенно безразлично — ровны-ли были дороги или изрыты, все, что я видлъ, съ чмъ имлъ дло, затрагивало какую нибудь тайную струну чувствительности или восторга.

—… Никогда не слыхалъ я такихъ дивныхъ звуковъ!— и я мгновенно опустилъ переднее стекло, чтобы явственне слышать ихъ.— Это Марія, пояснилъ почтальонъ, замтя мое вниманіе.— Это бдная Марія, продолжалъ онъ (наклоняясь въ сторону, чтобы я могъ увидть ее, такъ какъ спина его скрывала ее отъ моихъ взоровъ), она сидитъ на трав возл дороги, съ своей козой возл себя и играетъ на свирли вечернія молитвы.

Молодой малый произнесъ это съ такимъ оттнкомъ и голоса и взглядомъ, обличавшимъ такую искренность сердечнаго сочувствія, что я тутъ-же поклялся дать ему монету въ двадцать четыре су по прізд нашемъ въ Moulins.

— Кто-же это бдная Марія! спросилъ я.

— Предметъ любви и состраданія всхъ окрестныхъ дерерень, отвчалъ почтальонъ: — три года лишь тому назадъ солнце не свтило боле красивой, остроумной и доброй двушк — и Марія заслужила лучшей участи, а не запрещенія брака, которое устроилъ ей своими подвохами оглашавшій его приходскій священникъ.

Онъ говорилъ еще, а Марія, пріостановившаяся было на короткое время, снова приложила свирль къ губамъ и заиграла тотъ-же мотивъ,— ноты были т-же,— но только еще въ десять разъ упоительне.— Это вечерняя молитва пресвятой Дв, пояснилъ мн юноша,— но кто научилъ ее играть эту молитву и гд она достала свирль — никто не знаетъ мы думаемъ, что Небо помогало ей и въ томъ и въ другомъ, ибо съ той минуты, какъ она помутилась разумомъ, это составляетъ единственное ея утшеніе, она ни на минуту не выпускаетъ свирль изъ рукъ и играетъ эту молитву почти безъ перерыва день и ночь.

Почтальонъ разсказалъ мн все это съ такимъ сочувствіемъ и безъискусственнымъ краснорчіемъ, что я не могъ не замтить въ лиц его нчто не свойственное людямъ его положенія — и разузналъ-бы его повсть, если-бы бдная Марія такъ всецло не завладла мною.

Между тмъ мы подъхали почти къ тому самому мсту, гд сидла Марія: она была одта въ тонкую блую кофту, а волосы ея, кром двухъ прядей, были собраны въ шелковую стку, въ которую нсколько причудливо вплетены были сбоку нсколько оливковыхъ листковъ,— она была прекрасна, и если мн когда-либо доводилось испытать въ полной сил чувство безгршной сердечной боли — такъ это было въ ту минуту, когда я ее увидлъ.

— Помоги ей Богъ! бдная двушка! промолвилъ почтальонъ. Ужъ боле ста обденъ было отслужено за нее по окружнымъ монастырямъ и приходамъ,— но все тщетно: однако, мы все еще надемся, въ виду бывающихъ у нея свтлыхъ промежутковъ, что пресвятая Два наконецъ возвратитъ ей разумъ, но ея родители, знающіе ее ближе, не питаютъ никакихъ надеждъ въ этомъ отношеніи и уврены, что она помшалась на-вки.

При этихъ словахъ почтальона, изъ свирли Маріи полились такіе грустные, нмые и жалостливые звуки, что я бросился вонъ изъ кареты, съ желаніемъ ее утшить — и уже сидлъ между ней и ея козой, прежде чмъ усплъ придти въ себя отъ овладвшаго мною восторга.

Марія нсколько времени внимательно глядла на меня, потомъ взглянула на свою козу,— потомъ опять на меня,— и опять на козу,— и такъ дале, поперемнно.

— Ну, Марія, сказалъ я какъ можно мягче: какое ты находишь сходство?

Я умоляю читателя, какъ человка искренняго, поврить мн, что я задалъ этотъ вопросъ лишь изъ скромнаго убжденія, что человкъ тоже животное,— и что я не позволилъ-бы себ отпустить неумстную, въ почтенномъ присутствіи несчастія, шутку даже въ томъ случа, если-бы этой цной могъ купить все то остроуміе, которое разбрасывалъ вокругъ себя Рабле,— но все-же мое сердце упрекало меня — и сознаніе заслуженности этихъ упрековъ такъ растравляло мою душевную рану, что я поклялся взяться за разумъ и произносить одни лишь мудрыя изреченія въ теченіе всей остальной моей жизни,— никогда, никогда боле не посягая на шутки — будь то съ мущиной, женщиной или ребенкомъ, — сколько-бы мн ни осталось жить.

Что-же касается писанія глупостей,— то для этого я сдлалъ исключеніе,— но ихъ я оставляю свту.

Прощай, Марія?— прощай, бдная, злосчастная двушка!— когда нибудь, но не теперь, мн, можетъ быть, доведется услышать изъ твоихъ собственныхъ устъ про твои горести… Но я ошибался, ибо она въ ту-же минуту взялась за свирль — и выразила мн въ ея звукахъ такую скорбную повсть, что я всталъ — и не твердыми, неровными шагами направился къ своей карет.

Что за чудный постоялый дворъ въ Moulins!

ГЛАВА ССCIV.

Когда мы доберемся до конца этой главы (но не ране), мы должны будемъ вернуться обратно къ двумъ пустымъ главамъ, изъ за которыхъ моя милость внутренно истекаетъ кровью вотъ уже полчаса,— я прекращаю это томленіе тмъ, что снимаю одну изъ моихъ желтыхъ туфель и бросаю ее, что есть силы, въ противоположную сторону комнаты, съ объявленіемъ на каблук, такого содержанія,—

Что, какъ-бы ни была она похожа съ половиной всхъ главъ, когда либо написанныхъ въ мір или даже и теперь пишущихся (почемъ я знаю?), происхожденіе этого иметъ столь-же случайный характеръ, какъ и пна на кон Зевксиса, {Извстный греческій художникъ, жившій въ V в. до P. X.} къ тому-же, я съ уваженіемъ смотрю на главу, въ которой только ничего нтъ, если-же принять во вниманіе, какъ много есть худшаго на свт,— то это все не заслуживаетъ даже быть предметомъ сатиры.

— Но почему была она такъ оставлена? Тутъ, не дожидаясь моего отвта, меня начнутъ честить — и дубиной, и болваномъ, и колпакомъ, и дуракомъ, и безсмысленнымъ, и за…ей,— и всевозможными нелестными кличками, какими когда-либо осыпали Лернейскіе булочники пастуховъ короля Гаргонтуа,— да и пусть ихъ, сколько имъ угодно: какъ говоритъ Бригитта, ‘я имъ препятствовать не стану’, въ самомъ дл, какъ могли они предугадать, что я буду поставленъ въ необходимость написать 304-ую главу моей книги раньше 297-ой? и проч.

— И такъ, я совсмъ этому не обижаюсь.— Единственно, чего я желаю, это — дать свту маленькій урокъ, ‘пусть онъ не мшаетъ людямъ разсказывать свои повсти посвоему.’

297-ая ГЛАВА.

Такъ какъ госпожа Бригитта открыла дверь раньше, чмъ капралъ усплъ хорошенько постучать въ нее, то промежутокъ между этимъ и появленіемъ моего дяди Тоби въ гостинной былъ до того непродолжителенъ, что госпожа Уодманъ едва-едва успла выйти изъ за занавски,— положить экземпляръ Библіи на столъ, и сдлать шага два по направленію къ двери, на-встрчу ему.

Мой дядя Тоби поклонился госпож Уодманъ согласно правиламъ, опредлявшимъ въ тысяча семьсотъ тринадцатомъ году нашей эры — какъ долженъ мужчина кланятся женщин, — затмъ, повернувшись, отправился, рядомъ съ ней, къ дивану и въ двухъ простыхъ словахъ (которыя онъ произнесъ не раньше, чмъ слъ — и не посл того, какъ слъ,— а какъ разъ въ то время, когда садился) объявилъ ей, что ‘онъ влюбленъ’ — въ боле сжатой форм, чмъ даже слдовало-бы.

Госпожа Уодманъ, естественно, опустила глаза на дыру въ своемъ передник, которую она раньше штопала, ожидая съ минуты на минуту, что мой дядя Тоби будетъ продолжать, но онъ не обладалъ даромъ разглагольствованія, а любовь, къ тому-же, была дломъ, въ которомъ онъ всего мене чувствовалъ себя мастеромъ, поэтому, разъ сказавши госпож Уодманъ, что онъ ее любитъ, онъ оставилъ это дло въ поко, предоставивъ обстоятельствамъ складываться такъ, какъ имъ будетъ угодно.

Мой отецъ всегда восторгался этой системой моего дяди Тоби (какъ онъ неправильно выражался) и часто говаривалъ, что если-бы его братъ Тоби прибавилъ къ этому своему обыкновенію еще трубку табаку — онъ нашелъ-бы тогда путь (если можно врить одной испанской поговорк) къ сердцамъ половины всхъ женщинъ въ мір.

Мой дядя Тоби никогда не понималъ, что хотлъ сказать этимъ мой отецъ, я тоже не ршаюсь вывести изъ нея что-либо, кром осужденія одной весьма распостраненной среди массы ошибки, въ которую французы, однако, вс до одного, вруютъ какъ въ непосредственное откровеніе, именно, что ‘говорить о любви — значитъ любить.’

— Я хотлъ-бы попробовать сдлать шарлотту изъ чернаго хлба, руководствуясь подобнымъ правиломъ.

Но будемъ продолжать:— госпожа Уодманъ сидла выжидая дальнйшихъ авансовъ со стороны моего дяди Тоби, почти до самаго начала той минуты, когда молчаніе съ той или другой стороны начинаетъ становиться неприличнымъ,— и, наконецъ, пододвигаясь ближе къ нему, она вскинула на него глазами, слегка красня при этомъ,— и подняла перчатку — или нить разговора, если вамъ это больше нравится — и стала вести съ моимъ дядей Тоби такого рода бесду:

Заботы и безпокойства семейнаго положенія — весьма велики, сказала госпожа Уодманъ.— Я думаю, молвилъ мой дядя Тоби.— Вотъ почему я удивляюсь, капитанъ Шенди, продолжала госпожа Уодманъ,— какія причины могутъ побуждать къ нему васъ, человка настолько обезпеченнаго, счастливаго въ самомъ себ, въ друзьяхъ, въ развлеченіяхъ…

— Он перечислены, отвчалъ мой дядя Тоби, въ общемъ молитвенник.

До сихъ поръ мой дядя Тоби подвигался осторожно, не выходя изъ должной глубины и предоставляя госпож Уодманъ плавать надъ пучиной — сколько ей будетъ угодно.

— Что-же касается дтей, сказала госпожа Уодманъ,— этой главной, можетъ быть, цли всего установленія и — я полагаю — естественнаго желанія каждаго родителя,— но разв мы не знаемъ, что это — врныя огорченія, и лишь весьма неврныя утхи? а что получимъ мы, сударь, въ награду за наши сердечныя муки?— чмъ отплатятся намъ т многія нжныя и безпокойныя опасенія страдающей и беззащитной матери, которая даруетъ имъ жизнь?— Признаюсь,— сказалъ мой дядя Тоби, пораженный жалостью,— я этого не знаю, вотъ разв только удовольствіе, которое Богу угодно было…

— Чепуха, промолвила она.

ГЛАВА 298-ая

Слово чепуха можетъ быть произнесено во всхъ, подобныхъ этому, случаяхъ, съ такимъ разнообразіемъ голоса, оттнка, пвучести, растянутости, вида, взгляда и выраженія — причемъ каждое изъ нихъ придаетъ ему такой особенный отпечатокъ, что (согласно казуистамъ, такъ какъ это отчасти уже вопросъ совсти) получается не мене четырнадцати тысячъ значеній, изъ коихъ вс также противоположные между собой, какъ грязь и чистота, поэтому не трудно въ нихъ и запутаться.

Госпожа Уодманъ попала на такое выраженіе, отъ котораго вся скромная кровь моего дяди Тоби залила его щеки,— поэтому, внезапно почувствовавъ, что онъ отплылъ на слишкомъ большую глубину, онъ разомъ остановился — и, не распространяясь боле по вопросу объ отрицательныхъ и положительныхъ сторонахъ супружества, положилъ руку на сердце и предложилъ ей принять ихъ, какъ они есть, и длить ихъ пополамъ между собою.

Разъ сказавши это, мой дядя Тоби не интересовался повторять то-же самое вторично,— замтивъ на стол Библію, положенную госпожей Уодманъ, онъ взялъ ее, и, попавъ, чистая душа! на такой эпизодъ, который больше всхъ могъ заинтересовать его,— на осаду Іерихона — онъ принялся прочитывать его,— предоставляя своимъ матримоніальнымъ предложеніямъ (также какъ раньше — объясненію въ любви) дйствовать на нее, какъ имъ заблагоразсудится. Между тмъ, они не дйствовали на нее, ни въ вид вяжущаго или разршающаго лекарства,— ни въ вид опіума, хины, меркурія или придорожной иглы или, вообще, въ вид какого бы то ни было лекарства изъ всего числа имъ, которымъ природа одарила міръ,— короче говоря, они ни какъ не нее не дйствовали, происходило-же это оттого, что въ ней въ это происходили совсмъ другія душевныя движенія. Какой я болтунъ, однако! я уже разъ двнадцать забгалъ впередъ, но все-таки вопросъ этотъ еще не исчерпанъ. Aidons!

ГЛАВА CCCV.

Всякому покажется совершенно естественнымъ, если незнакомый съ мстностью человкъ, отправляющійся изъ Лондона въ Эдинбургъ, спроситъ, сколько верстъ до Іорка, лежащаго приблизительно на полъ пути, никто не удивляется также, если отъ этого онъ перейдетъ къ вопросу о разныхъ заведеніяхъ города и т. п.

Совершенно также естественно было стремленіе госпожи Уодманъ (первый мужъ которой все время проболлъ сдалищнымъ ревматизмомъ) узнать, далеко ли отъ ляшки до паха, а также которая изъ двухъ болзней (въ сдалищ или пах) могла мене заставлять страдать ея чувства.

Поэтому она отъ доски до доски прочла Дрекову анатомію, заглянула къ Варбуртону насчетъ мозга, взяла почитать Граафа о костяхъ и мускулахъ {Здсь г. Шенди, должно быть, ошибается, ибо Граафъ писалъ о сок поджелудочной железы и объ органахъ дторожденія. (Прим. автора).} — но все это не помогало.

Разсуждала она и собственными своими силами, — задавала себ теоремы, выводила послдствія, — но не пришла ни къ какому заключенію.

Чтобы разсять всякія сомннія, она дважды спрашивала доктора Слопа, ‘можно ли расчитывать на то, что бдный капитанъ Шенди оправится когда нибудь отъ своей раны’?…

— Онъ уже оправился, отвчалъ докторъ Слопъ.

— Какъ, совсмъ?

— Совсмъ, сударыня.

— Но что вы подъ этимъ понимаете? спрашивала госпожа Уодманъ.

Доктору Слопу ужасно не давались опредленія — и поэтому госпожа Уодманъ ничего добиться не могла. Словомъ — не было другого способа вывдать это, какъ отъ самого дяди Тоби.

Въ такихъ щекотливыхъ вопросахъ всегда придается голосу особенный оттнокъ сочувствія, усыпляющій всякое подозрніе,— и я на половину убжденъ, что змй, въ бесд своей съ Евой, говорилъ именно этимъ голосомъ, ибо едвали могла въ ней быть столь сильна наклонность къ самообману, чтобы она возымла храбрость болтать съ дьяволомъ безъ этого смягчающаго обстоятельства. Этотъ-же оттнокъ сочувствія… какъ бы мн описать его?— онъ прикрываетъ ту часть, которую вы желаете разсмотрть, словно какимъ-то покровомъ — и даетъ вамъ потомъ право распоряжаться ею также безцеремонно, какъ если бы вы были домашнимъ врачемъ изслдуемаго вами лица.

— Болла-ли она постоянно?

— Не легче-ли чувствовалась боль въ постели?

— Могъ-ли онъ свободно лежать съ ней на обоихъ бокахъ?

— Былъ-ли онъ въ состояніи ссть на лошадь?

— Вредно-ли ей движеніе? и такъ дале — все это было такъ нжно спрошено, направлено такъ прямо въ сердце моего дяди Тоби, что онъ въ десять разъ глубже чувствовалъ успокоеніе отъ нихъ, чмъ даже боль отъ раны, но когда госпожа Уодманъ стала обходить Намюръ, подходя все ближе и ближе къ паху моего дяди Тоби, когда она пригласила его атаковать выступающій уголъ контръ-эскарпа и взять, перемшавшись съ голландцами, контргардъ св. Рока, со шпагой въ рук,— когда потомъ, услаждая слухъ его нжными звуками своего голоса, она вывела его окровавленнаго за руку изъ траншеи, утирая глаза въ то время, какъ его понесли въ палатку,— небо! земля? море?— все поднялось въ немъ, природные источники вышли изъ береговъ, ангелъ милосердія сидлъ подл него на диван — сердце его горло огнемъ, и если бы онъ имлъ тысячу сердецъ, онъ вс ихъ, до послдняго, отдалъ бы госпож Уодманъ.

А въ какомъ мст, дорогой сударь, спросила госпожа Уодманъ нсколько категорически, получили вы эту грустную рану? Задавая этотъ вопросъ, госпожа Уодманъ бросила бглый взглядъ на красные плюшевые брюки моего дяди Тоби, естественно ожидая, что мой дядя Тоби, ради большей краткости отвта, просто укажетъ то мсто пальцемъ. Вышло, однако, иначе: мой дядя Тоби былъ раненъ передъ воротами св. Николая, въ одномъ изъ траверсовъ траншеи, находившейся противъ выступающаго угла полу-бастіона св. Рока — и онъ могъ въ каждую минуту воткнуть булавку въ ту самую точку, на которой онъ стоялъ, когда камень попалъ въ него. Это разомъ пришло на память моему дяд Тоби, вмст съ тмъ, пришла ему на память и большая карта города и крпости Намюръ, съ окрестностями, которую онъ купилъ во время своей продолжительной болзни и наклеилъ, съ помощью капрала, на палку: съ тхъ поръ она все время лежала на чердак, среди разнаго военнаго хлама, теперь-же онъ послалъ капрала за ней на чердакъ.

Мой дядя отмрялъ ножницами госпожи Уодманъ тридцать саженъ отъ входящаго угла возл воротъ св. Николая,— и съ такой двственной скромностью указалъ ея пальцемъ на это мсто, что сама богиня благопристойности (если она въ то время существовала) или (въ противномъ случа) ея тнь — покачала головой и, грозя пальцемъ передъ глазами, запретила ей разъяснять ему его ошибку.

Несчастная госпожа Уодманъ!

— Ибо ничто не можетъ скрасить эту главу, кром обращенія къ теб, но мое сердце подсказываетъ мн, что обращеніе, при ныншнихъ обстоятельствахъ, окажется лишь замаскированнымъ оскорбленіемъ, а такъ какъ я вовсе не хотлъ бы наносить его бдствующей женщин,— то пусть лучше глава отправляется къ чорту, съ условіемъ, впрочемъ, чтобы какой-нибудь шалопай-критикъ позаботился отнести ее туда съ собой.

ГЛАВА ССCVI.

Карту моего дяди Тоби уносятъ внизъ, въ кухню.

ГЛАВА ССCVII.

— А вотъ Маасъ,— а это Самбра,— говорилъ капралъ, показывая въ то же время слегка протянутой впередъ къ карт, правой рукой,— тогда какъ лвая покоилась на дальнемъ отъ него плеч госпожи Бригитты, а вотъ это, говорилъ онъ, городъ Намюръ, а это цитадель, вонъ тамъ лежали французы, а тутъ его милость и я, и въ этой то проклятой транше, госпожа Бригитта, молвилъ капралъ, взявши ее за руку, онъ получилъ ту рану, которая такъ ужасно измяла его тутъ. Произнося эти слова, онъ слегка прижалъ ея руку къ тому мсту, о которомъ говорилъ, и выпустилъ ее изъ своей.

— Мы думали, мистеръ Тримъ, что это было ближе къ середин, сказала госпожа Бригитта.

— Это погубило бы насъ совершенно, сказалъ капралъ.

— И оставило бы мою госпожу одинокой, сказала Бригитта.

Капралъ, вмсто отвта на ея замчаніе, только поцловалъ госпожу Бригитту.

— Ну, ну! сказала Бригитта, держа горизонтально ладонь лвой руки и проводя по ней пальцами правой, чтобы показать, что та совершенно ровная на ней нтъ никакихъ возвышеній, которыя препятствовали бы движенію по ней ея пальцевъ.

— Это ложь до послдняго слога! воскликнулъ капралъ, не давъ ей даже договорить начатую фразу.

— А я знаю отъ достоврныхъ свидтелей, что это правда, сказала Бригитта.

— Клянусь честью, возразилъ капралъ, прижимая свою руку къ сердцу и красня отъ честнаго негодованія — это ложь, госпожа Бригитта, это выдумка ада… Положимъ, перебила его Бригитта, ни я, ни моя госпожа ни на грошъ этимъ не интересуемся — такъ ли это, или не такъ,— только что если ужъ выходить замужъ, такъ лучше имть такую вещь подъ рукой, по крайней мр.

Со стороны госпожи Бригитты было нсколько неосторожно начать атаку съ помощью ручной символики, ибо капралъ тотчасъ же. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

ГЛАВА CCCVIII.

Подобно мгновенно ршающемуся спору влажныхъ вкъ апрльскаго утра было и колебаніе Бригитты — ‘плакать ли ей, или смяться’.

Она схватила скалку — и десять шансовъ было противъ одного, что она разсмется.

Она положила ее на мсто — и заплакала, и если бы одна изъ всхъ этихъ слезъ оказалась слезою горечи, сердце капрала было бы повергнуто въ грусть, зачмъ онъ прибгъ къ такому аргументу, но капралъ зналъ женщинъ лучше моего дяди Тоби, по меньшей мр въ отношеніи кварты къ терціи — и поэтому обратился къ госпож Бригитт съ такими словами:

Я знаю, госпожа Бригитта, — сказалъ капралъ, почтительно цлуя ее, — что ты добра и скромна отъ природы, и при томъ настолько великодушная двушка, сама по себ (мн кажется, я не ошибаюсь), что не обидишь и наскомаго, тмъ мене захочешь ты оскорбить честь такого доблестнаго и достойнаго воина, каковъ мой господинъ, — хотя бы даже ты могла ожидать черезъ это сдлаться графиней,— но тебя провели, дорогая Бригитта,— какъ это часто выпадаетъ на долю женщинъ — и уговорили ‘угождать другимъ боле, чмъ себ’.

Слезы Бригитты лились ручьями — такъ растрогали ее слова капрала.

— Скажи мн,— скажи же мн, моя дорогая Бригитта, продолжалъ капралъ, взявъ ея руку, безпомощно висвшую вдоль ея тла, и вновь цлуя ее,— чьи подозрнія привели тебя на этотъ ложный путь?

Бригитта перестала всхлипывать и открыла глаза,— капралъ отеръ ихъ полой ея фартуха, — тогда она раскрыла ему свое сердце и все разсказала.

ГЛАВА СССІХ.

Мой дядя Тоби и капралъ дйствовали порознь въ теченіи большей половины кампаніи и были такъ отрзаны отъ сношеній другъ съ другомъ касательно хода ихъ длъ, какъ будто бы ихъ раздляли Маасъ и Самбра.

Мой дядя Тоби, съ своей стороны, являлся ежедневно, посл полудня, въ мундир — то въ красномъ съ серебромъ, то въ синемъ съ золотомъ, поперемнно — и выдержалъ, самъ того не зная, цлый рядъ аттакъ, поэтому ему нечего было разсказывать.

Капралъ, съ своей стороны, получилъ значительныя преимущества, покоривъ Бригитту,— и, слдовательно, многое могъ разсказать, но для того, чтобы разсказать, въ чемъ заключались эти преимущества и какимъ способомъ онъ могъ ими воспользоваться — надо было такого умлаго разскащика, что капралъ не ршался браться за это — и, какъ ни былъ онъ падокъ къ слав, однако предпочелъ бы ходить постоянно босикомъ и безъ всякихъ лавровъ, чмъ на одну минуту подвергнуть непріятности чувство скромности своего господина.

— Лучшій изъ честныхъ и преданныхъ слугъ!— но я уже разъ обращался къ теб раньше съ похвалами, — теперь я охотно устроилъ бы теб апоеозъ — и если-бы это только можно было сдлать въ хорошемъ обществ, я такъ и сдлалъ-бы, безъ церемоній, на слдующей-же страниц.

ГЛАВА СССХ.

Разъ какъ-то вечеромъ мой дядя Тоби положилъ свою трубку на столъ и началъ пересчитывать, по пальцамъ (начиная съ большого), вс совершенства госпожи Уодманъ, одно за другимъ, но ему это что-то плохо удавалось — и онъ уже раза два или три подрядъ окончательно сбивался съ счета, не успвая даже перейти за средній палецъ,— то пропустивъ какое-нибудь, то сосчитавъ другое два раза.— Пожалуйста, Тримъ, сказалъ онъ, снова принимаясь за трубку, принеси мн перо и чернила.— Тримъ захватилъ и бумаги.

— Возьми цльный листъ, Тримъ, — сказалъ мой дядя Тоби, указывая ему въ то-же время трубкой, чтобы онъ взялъ стулъ и слъ къ столу возл него. Капралъ повиновался,— положилъ бумагу прямо передъ собой,— взялъ перо и обмакнулъ его въ чернило.

— Она обладаетъ тысячей добродтелей, Тримъ! сказалъ мой дядя Тоби.

— Я долженъ ихъ записывать, ваша милость? спросилъ капралъ.

— Но ихъ надо перечислять по разрядамъ, отвчалъ мой дядя Тоби, ибо изъ всхъ ихъ всего боле подкупаетъ меня одна, обезпечивающая вс остальныя — это сочувственное направленіе и рдкая человчность ея характера.— Я объявляю, присовокупилъ мой дядя Тоби — устремляя при этомъ объявленіи взоры въ потолокъ,— я объявляю, что будь я тысячу разъ ея братомъ, Тримъ, — она и тогда не могла бы боле заботливо и нжно спрашивать меня про мои страданія — теперь, впрочемъ, уже прошедшія.

Капралъ только кашлянулъ въ отвтъ на это торжественное объявленіе моего дяди Тоби, — онъ вторично обмакнулъ перо въ чернильницу, а мой дядя Тоби указалъ ему, насколько могъ достать концомъ своей трубки, на лвый верхній уголъ листа бумаги, — капралъ написалъ слово человчность… такимъ образомъ.

— Скажи-ка, капралъ, спросилъ мой дядя Тоби, какъ только Тримъ кончилъ писать,— часто освдомляется госпожа Бригитта о твоей ран въ чашечк колна, которую ты получилъ въ битв при Ланден?

Она никогда не освдомляется о ней, ваша милость.

— Въ этомъ, капралъ, и сказывается разница характера госпожи и горничной, — воскликнулъ мой дядя Тоби съ такимъ торжествомъ, которое могла позволить ему его природная доброта.— Если бы случайности войны отвели ту-же невзгоду на мою долю, госпожа Уодманъ сто разъ разспрашивала бы меня про вс относящіяся къ ней обстоятельства.— Про пахъ вашей милости она освдомлялась бы въ десять разъ чаще.— Боль, Тримъ, одинаково ужасающая въ обоихъ случаяхъ — и одинаково даетъ право на сочувствіе.

— Господь съ вами, ваша милость! воскликнулъ капралъ,— какое дло женскому сочувствію до раны на чашечк колна у мужчины? Если-бы колно вашей милости раздробилось на десять тысячъ осколковъ въ дл при Ланден, госпожа Уодманъ такъ-же мало заботилась-бы объ этомъ, какъ и Бригитта, потому что, прибавилъ капралъ, понижая голосъ и чрезвычайно явственно высказывая понимаемую имъ причину,

‘Колно находится на слишкомъ далекомъ разстояніи отъ туловища,— тогда какъ пахъ — какъ ваша милость знаетъ — представляетъ ‘самую куртину главнаго мста’.

Мой дядя Тоби издалъ продолжительный свистъ.— но настолько тихій, что его едва можно было разслышать черезъ столъ.

Капралъ зашелъ уже черезчуръ далеко, чтобы отступать,— въ трехъ словахъ онъ досказалъ остальное.

Мой дядя Тоби поставилъ свою трубку передъ каминомъ такъ бережно, точно она была соткана изъ размотанной паутины.

— Пойдемъ къ моему брату Шенди, сказалъ онъ.

ГЛАВА СССХІ.

Пока мой дядя Тоби и Тримъ идутъ къ моему отцу, я какъ разъ успю сообщить вамъ, что госпожа Уодманъ, нсколько мсяцевъ тому назадъ, выбрала мою мать въ наперсницы, а госпожа Бригитта, которой приходилось нести двойное бремя тайнъ — свою и своей госпожи, счастливо разршилась отъ него, съ помощью Сусанны, за садовой стной.

Что касается моей матери, то она не видла тутъ ничего такого, изъ-за чего стоило-бы подымать какую-либо суету,— но одной Сусанны было вполн достаточно для того, чтобы разнести куда и для чего угодно любую семейную тайну, и дйствительно — она тотчасъ-же, знаками, посвятила въ него Іонафана,— а Іонафанъ, намеками,— кухарк, жарившей баранину, кухарка продала ее, вмст съ остатками жира, почтальону за грошъ, а онъ вымнялъ за нее что-то приблизительно равноцнное у судомойки, — и такъ, хотя тайна сообщалась шепотомъ на сновал, однако Молва какъ то подхватила эти ноты въ свою мдную трубу и провозгласила ихъ во всеуслышаніе съ домовой крыши.— Словомъ, вскор не было ни одной старухи не только въ деревн, но и на пять миль вокругъ, которая не знала-бы всхъ трудностей осады моего дяди Тоби и даже тайныхъ причинъ, отсрочившихъ сдачу.

Мой отецъ, привыкшій для каждаго явленія въ природ строить гипотезы (благодаря чему ни одинъ человкъ въ мір не подвергалъ истину такимъ безжалостнымъ искаженіямъ, какъ онъ),— только что познакомился со всми этими слухами въ ту минуту, когда мой дядя Тоби отправился въ путь, мгновенно воспламенившись при мысли о нанесенномъ, такимъ образомъ, его брату оскорбленіи, онъ доказывалъ Іорику, несмотря на присутствіе моей матери, не только, что ‘чортъ сидитъ въ женщин и вс ихъ побужденія — одна похоть’, но и что все зло и безпорядокъ въ мір, — какого-бы рода или вида они ни были, отъ перваго паденія Адама и до приключенія моего дяди Тоби (включительно) — происходитъ, такъ или иначе, отъ того же безпорядочнаго стремленія.

Іорикъ только принялся смягчать гипотезу моего отца, какъ въ комнату вошелъ мой дядя Тоби съ признаками безконечнаго благоволенія и прощенія во взор,— и краснорчіе моего отца возгорлось противъ страсти съ новой силой,— а такъ какъ онъ не особенно тщательно выбиралъ выраженія, когда бывалъ разсерженъ, то — едва мой дядя Тоби слъ у огня и набилъ свою трубку, онъ пошелъ говорить слдующее:

ГЛАВА СССХІІ.

Я далекъ отъ отрицанія того, что необходимо заботиться о продолженіи породы столь великаго, возвышеннаго и богоподобнаго существа, каковъ человкъ,— но философія свободно говоритъ обо всемъ: а потому я остаюсь при своемъ мнніи и еще разъ подтверждаю его,— что жаль, что это длается путемъ страсти, принижающей вс способности и обращающей разумъ и всякое созерцаніе и дятельность души — вспять: — страсти, дорогая моя, продолжалъ отецъ, обращаясь къ моей матери, спаривающей и сравнивающей умныхъ и глупыхъ и, заставляющей насъ выходить изъ нашихъ берлогъ и логовищъ боле напоминающими сатировъ и четвероногихъ животныхъ чмъ людей.

Я знаю, продолжалъ мой отецъ (пользуясь prolepsis’омъ {Діалектическій пріемъ предотвращенія возраженій путемъ самовозраженія.} — вы скажете, что сама по себ, разсматриваемая непредубжденно,— наравн съ голодомъ, жаждою или сномъ — страсть эта ни дурна, ни хороша, ни постыдна, ни почетна.— Почему же такъ возставала противъ нея чувствительность Діогена и Платона? Почему же мы, принимаясь за созданіе человка, гасимъ свчи? Почему же вс принадлежности этого дла — приготовленія, аппараты и инструменты и все, къ нему относящееся — держатся въ такой тайн, что въ присутствіи незапятнанной мысли о нихъ не можетъ быть рчи, упоминанія — даже косвеннаго намека?..

— Дло убіенія и уничтоженія человка, — продолжалъ мой отецъ, возвышая голосъ и оборачиваясь къ моему дяд Тоби,— вы, видите славно,— оружіе, служащее къ тому — почетно,— мы маршируемъ съ нимъ, держа его на плеч,— гордимся тмъ, что оно виситъ у насъ на боку,— мы отдаемъ его въ позолоту, — вырзаемъ на немъ разныя разности,— украшаемъ, обогащаемъ. Да что! мы даже разорительницу пушку украшаемъ непремнно.

— Мой дядя Тоби положилъ трубку, собираясь предложить боле изящный эпитетъ,— а Іорикъ поднимался со стула, намреваясь разбить всю гипотезу моего отца въ дребезги.

Какъ вдругъ въ средину комнаты влетлъ Обадія съ жалобой, требовавшей немедленнаго разсмотрнія.

Дло было вотъ въ чемъ:

Мой отецъ — въ силу ли древнихъ обычаевъ, или въ качеств владльца обширной церковной десятины,— долженъ былъ держать быка ради надобностей прихода, а Обадія водилъ къ нему свою корову на побывку какъ то разъ прошлымъ лтомъ, — я говорю какъ то разъ, потому что, благодаря странному совпаденію, это пришлось какъ разъ въ день его свадьбы съ горничной моего отца,— такимъ образомъ, одно служило другому отправной точкой времяисчисленія. Поэтому, когда жена Обадіи должна была слечь,— Обадія возблагодарилъ Бога.

— Ну, сказалъ Обадія, будетъ у меня теленокъ: и онъ ежедневно ходилъ навщать корову и навдываться о ход дла.

— Она отелится въ Понедльникъ,— во Вторникъ, — въ Среду самое позднее.

Корова не отелилась,— нтъ,— она не отелится раньше будущей недли,— корова ужасно запаздываетъ.— Наконецъ, въ конц шестой недли, подозрнія Обадіи (какъ человка честнаго) пали на быка.

Дло въ томъ, что приходъ былъ великъ,— и быку моего отца, если сказать о немъ правду, не по силамъ была его работа,— однако онъ какъ то такъ приспособился къ длу, что постоянно исполнялъ свои служебныя обязанности съ самымъ серьезнымъ выраженіемъ лица, — а отецъ мой былъ поэтому весьма высокаго о немъ мннія.

— Большинство горожанъ считаютъ, что это быкъ виноватъ, ваша милость,— доложилъ Обадія.

— А разв корова не можетъ быть неплодна? возразилъ мой отецъ, оборачинаясь къ доктору Слопу.

— Этого никогда не бываетъ, сказалъ докторъ Слопъ, но его жена весьма легко могла родить до срока.— Скажи-ка, есть ли у дитяти волосы на голов? прибавилъ докторъ Слопъ.

— Оно такое же волосатое, какъ я самъ, сказалъ Обадія.— Обадія не брился уже три недли.

— Фью-ю-ю, воскликнулъ мой отецъ, начиная фразу вступительнымъ свистомъ,— и такъ, братъ Тоби, этотъ несчастный мой быкъ, лучше котораго не можетъ быть для ****** — который могъ бы пригодиться для самой Европы въ боле чистыя времена,— если бы только у него было двумя ногами меньше, могъ бы попасть въ Нижнюю Палату и измнить свое положеніе,— а это, братъ Тоби, для быка-горожанина то же, что жизнь.

— Боже! воскликнула моя мать: о чемъ вся эта исторія?

— О птух и бык, сказалъ Іорикъ: о самыхъ различныхъ вещахъ, и это одна изъ лучшихъ въ этомъ род, какія мн когда либо приходилось слышать.

Конецъ.

Лоренцъ Стернъ.

I. Жизнь и убжденія Тристрама Шенди.

ГЛАВА І.

ГЛАВА II.

ГЛАВА III.

ГЛАВА IV.

ГЛАВА V.

ГЛАВА VI.

ГЛАВА VII.

ГЛАВА VIII.

ГЛАВА IX.

ГЛАВА X.

ГЛАВА XI.

ГЛАВА XII.

ГЛАВА XIII.

ГЛАВА XIV.

ГЛАВА XV.

ГЛАВА XVI.

ГЛАВА XVII.

ГЛАВА XVIII.

ГЛАВА XIX.

ГЛАВА XX.

ГЛАВА XXI.

ГЛАВА XXII.

ГЛАВА XXIII.

ГЛАВА XXIV.

ГЛАВА XXV.

ГЛАВА XXVI.

ГЛАВА XXVII.

ГЛАВА XXVIII.

ГЛАВА XXIX.

ГЛАВА XXX.

ГЛАВА XXXI.

ГЛАВА XXXII.

ГЛАВА ХXXIII.

ГЛАВА XXXIV.

ГЛАВА XXXV.

ГЛАВА XXXVI.

ГЛАВА XXXVII.

ГЛАВА ХXXVIII.

ГЛАВА XXXIX.

ГЛАВА XL.

ГЛАВА XLI.

ГЛАВА XLII.

ГЛАВА XLIII.

ГЛАВА XLIV.

ГЛАВА XLV.

ГЛАВА XLVI.

ГЛАВА XLVII.

ГЛАВА XLVIII.

ГЛАВА XLIX.

ГЛАВА L.

ГЛАВА LI.

ГЛАВА LII.

ГЛАВА LIII.

ГЛАВА LIV.

ГЛАВА LV.

ГЛАВА LVI.

ГЛАВА LVII.

ГЛАВА LVIII.

ГЛАВА LIX.

ГЛАВА LX.

ГЛАВА LXI.

ГЛАВА LXII.

ГЛАВА LXIII.

ГЛАВА LXIV.

ГЛАВА LXV.

ГЛАВА LXVI.

ГЛАВА LXXVII.

ГЛАВА LXXVIII.

ГЛАВА LXXIX.

ГЛАВА LXXX.

ГЛАВА LXXXI.

ГЛАВА LXXXII.

ГЛАВА LXXXIII.

ГЛАВА LXXXIV.

ГЛАВА LXXXV.

ГЛАВА LXXXVI.

ЖИЗНЬ И УБЖДЕНІЯДВОРЯНИНАТРИСТРАМА ШЕНДИ

РАЗСКАЗЪ СЛОКЕНБЕРГІЯ.

I.
Жизнь и убжденія Тристрама Шенди.

ЖИЗНЬ И УБЖДЕНІЯ
ДВОРЯНИНА
ТРИСТРАМА ШЕНДИ