Жизнь и труды Н. Я. Данилевского, Страхов Николай Николаевич, Год: 1888 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 28 минут(ы)

Н. Н. Страхов

Жизнь и труды Н. Я. Данилевского

Страхов Н. Н. Борьба с Западом

М., Институт русской цивилизации, 2010

Автор книги ‘Россия и Европа’ Николай Яковлевич Данилевский родился 28 ноября 1822 года. Место рождения — село Оберец Орловской губернии Ливенского уезда, родовое имение его матери¹. Отец его, Яков Иванович, командовал гусарским полком и впоследствии был бригадным генералом. Яков Иванович назначал себя сперва на другое поприще и в 1812 году слушал курс медицины в Московском университете, но когда началось нашествие французов, он оставил учение и поступил в военную службу. Он был ранен в заграничном походе (при Лейпциге?) и лечился некоторое время в Париже. Впоследствии он делал Севастопольскую кампанию, был комендантом Белграда и вышел в отставку на Дунае, когда отвергнуто было одно его настоятельное предложение. При образовании ополчения Орловской губернии он был единодушно избран его начальником, но умер 2 августа 1855 года от холеры, через два часа после того, как делал смотр ополчению. Яков Иванович всегда любил науку и литературу и даже сам писал комедии, оставшиеся в рукописи.

С самого детства Николаю Яковлевичу пришлось беспрестанно переменять место, именно передвигаться вместе с полком отца. Четырех лет от роду он помнил себя в Ливнах, потом (1827) в Прокоповке (Полтавской губернии), в Нежине (1828), в Прилуках (1830), в Пахре (1831), в Несвиже (1832). В 1833 году он находился в пансионе пастора Шварца близ Верро (в Лифляндии), в 1834 году в Москве, в пансионе Павлова, а в 1836 году там же в пансионе Боргардта. В 1837 году он был принят в Царскосельский лицей, как своекоштный воспитанник². С первой же встречи в Лицее началась его приязнь с Николаем Петровичем Семеновым³, поступившим вместе с ним и бывшим потом всю его жизнь ближайшим его другом. Из Лицея он вышел 12 декабря 1842 года, один раз, в 1840 году, сюда приезжал навестить его отец.

Николай Яковлевич отличался с детства необыкновенными способностями, почему легко и успешно проходил всякие курсы. Впрочем, он делал большое различие между предметами преподавания, одни он любил и ревностно изучал, другими упорно пренебрегал и посвящал на них только несколько дней перед экзаменом. Память у него была изумительная, но также с особенностями. Легко усваивая языки, отлично удерживая всякие имена и цифры, а также всякую мысль, он с большим трудом останавливался на буквальном выражении мысли, на данном порядке слов: он очень любил стихи и прекрасно их читал, но почти вовсе не мог их помнить.

Кончивши полный курс Лицея, он не считал этого образования достаточным для себя. Он чувствовал горячее влечение к естественным наукам и записался вольным слушателем на естественный факультет Петербургского университета, где и занимался четыре года (1843-1847) {С 1 апреля 1843 года он был зачислен в канцелярию военного министерства, из которой уволен 19 января 1847 г. по прошению, за болезнью. В течение этого времени он был дважды в отпуску: с 1 мая 1844 года на четыре месяца, и с 10 июня по 6 октября 1846 года.}. В конце этого времени я в первый раз увидел его в университетском коридоре, хотя потом мне вовсе не приходилось его видеть, и я познакомился с ним только в 1868 году, но первая встреча осталась в моей памяти. Между студентами вдруг пронесся говор: ‘Данилевский, Данилевский!’ — и я увидел, как около высокого молодого человека, одетого не в студенческую форму, образовалась и стала расти большая толпа. Все жадно слушали, что он говорит, ближайшие к нему задавали вопросы, а он отвечал и давал объяснения. Дело шло о бытии Божием и о системе Фурье.

Он был в это время большим приверженцем Фурье⁴. В научных же занятиях он выбрал своей специальностью ботанику, в 1847 году он получил степень кандидата, а зимой 1848/1849 выдержал экзамен на магистра ботаники. 1847 и 1848 годы проведены были то в Петербурге, то в Рязанской и Орловской губерниях, Николай Яковлевич изучал флору Орловской губернии и для магистерской диссертации составил описание этой флоры. Но летом 1849 года, в то время, когда он вместе с другим магистрантом, Петром Петровичем Семеновым⁵, находился в Тульской губернии (на Красивой Мече) и занимался по поручению Вольно-экономического общества исследованием границ черноземной полосы России и ее флоры, он был неожиданно арестован и отвезен в заключение в Петропавловскую крепость. Его привлекли по тому делу Петрашевского, которое, как известно, повело к ссылке Ф. М. Достоевского, Пальма и других⁶. Заключение, продолжавшееся сто дней, было особенно тяжело сначала, когда запрещены были книги. С разрешением книг и своей способностью отдаваться работе мыслей Николай Яковлевич стал легко переносить одиночество. Между прочим, ‘Дон Кихот’ в хорошем старинном французском переводе возбудил в нем восторженный смех, о котором он любил потом вспоминать. На следствии он объяснил, что надолго отлучался из Петербурга, а в Петербурге был поглощен приготовлением к экзаменам, почему в последние годы не бывал у Петрашевского и не знал, что у него делалось. Кроме того, в большой записке он ясно и полно изложил систему Фурье, в проповедовании которой его обвиняли, оказывалось несомненно, что она не содержит в себе ничего революционного и противорелигиозного, а есть учение чисто экономическое.

Следственная комиссия освободила Николая Яковлевича от суда, но он был выслан из Петербурга и зачислен (20 мая 1850 г.) в канцелярию вологодского губернатора, а потом (3 ноября 1852 г.), по ходатайству Перовского, бывшего председателем суда по делу Петрашевского, переведен в канцелярию самарского губернатора. С 24 февраля 1853 года он состоял ‘переводчиком Самарского губернского правления’. К этой эпохе относится его первый брак. Он женился (29 сентября 1852 г.) на бездетной вдове генерал-майора Вере Николаевне Беклемишевой, урожденной Лавровой, большой красавице и умнице. Она проживала в Русском Броде, и он любил ее уже несколько лет, но объяснился с ней только за два дня до своего ареста. Она сдержала слово, когда он был сослан, и приехала в Вологду, чтобы выйти за него замуж. Но не прошло и года, как Николай Яковлевич лишился своей жены (10 июля 1853 г.), она умерла от холеры в несколько часов. Это было, как он сам говорил, самое жестокое горе в его жизни, и целый год он тяжело боролся с отчаянием.

Между тем 18 июня 1853 года Николай Яковлевич был ‘командирован в звании статистика на два года в ученую экспедицию для исследования состояния рыболовства на Волге и в Каспийском море’. Эта командировка определила всю дальнейшую судьбу Николая Яковлевича, он умер в одной из своих поездок для исследования рыболовства. Экспедиция 1853 года состояла под начальством Карла Эрнста фон Бэра, великого натуралиста⁷. Бэр с течением времени оценил познания и способности своего статистика и смотрел на него, как на главного своего помощника. Экспедиция продолжалась больше трех лет, до января 1857 года.

Затем, 5 октября 1857 года, Николай Яковлевич был зачислен ‘чиновником, состоящим при Департамента Сельского Хозяйства’, 7 марта 1858 года помещен на вакансию ‘младшего инженера’ того же департамента, и в том же году был назначен ‘начальником экспедиции для исследования рыболовства в Белом и Ледовитом морях’. Экспедиция продолжалась три года, и Николай Яковлевич получил за нее 6 марта 1861 года 500 рублей награды.

С большой поездкой на Ледовитый океан совпадает эпоха второй женитьбы Николая Яковлевича. Еще когда он был выслан в Вологду из Петербурга, он сблизился с семьей Межакова, губернского предводителя дворянства, помещика села Никольского в Кадниковском уезде. Николай Яковлевич был в особенной дружбе с сыном предводителя — Александром Павловичем Межаковым, который десятью годами был старше его и скончался 2 июня 1859 года. Когда же началась экспедиция, зимою 1860 года Николай Яковлевич заехал на короткий срок в Никольское и здесь (в феврале) сделал предложение дочери покойного друга, Ольге Александровне. Но свадьба была отложена до конца экспедиции и совершилась только 15 октября 1861 года. Во время разлуки жених усердно переписывался с невестой, рассказывая ей все, что с ним было. Письма эти сохранились, и по ним возможно будет составить полный образ этой трудной поездки.

Две первые поездки Николая Яковлевича были самые дальние из всех, какие он сделал, в первую поездку он побывал в Персии, на южном берегу Каспийского моря, а во вторую он посетил Норвегию, где в 1861 году, в Дронтгейме, встречал и Новый год, и Пасху. Перечислим вкратце остальные поездки, чтобы дать примерное понятие о внешней форме этой жизни, которая в то же время была так обильна учеными трудами и мыслями.

Третья поездка была в Астрахань. Николай Яковлевич был командирован туда 31 октября 1861 года ‘для присутствия в комиссии рыбных и тюленьих промыслов’. Путешествие по тогдашним дорогам, среди первых снегов и по только что замерзшей Волге, вышло как-то особенно трудным и опасным. В Астрахани Николай Яковлевич прожил до июня следующего года.

В ноябре 1862 года он отправился в четвертую командировку ‘на Псковское и Чудское озера для разъяснения жалоб на правила рыболовства’.

В следующем 1863 году началась самая продолжительная и важная работа Николая Яковлевича по рыболовству. Он назначен был ‘начальником экспедиции для исследования рыболовства в Черном и Азовском морях’. Экспедиция эта продолжалась пять лет. В сентябре 1863 года Николай Яковлевич забрал свою семью и спустился по Волге до Царицына, потом по железной дороге переехал на Дон и спустился к Черному морю. Он пробовал устроить постоянное местопребывание своему семейству сперва в Феодосии, потом в Никите, но, наконец, поселился в Мисхоре, на Южном Берегу (9 марта 1864 г.). Из Мисхора было сделано шесть поездок в следующем порядке: в 1864 году — вокруг Азовского моря, в 1865 году — на Днепр, в 1866 году весной — на Маныч, в 1867 году — с 19 мая по 19 июня — вокруг Черного моря, с 10 сентября по 17 октября того же года — на Кубань, а с 23 ноября по 26 декабря — на Дунай.

Исследование промыслов занимало преимущественно только те времена года, когда самые промыслы производились. Поэтому в Мисхоре было у Николая Яковлевича несколько спокойных зим, и плодом этого досуга была книга ‘Россия и Европа’, начатая осенью 1865 года.

К этому же периоду относится другое важное обстоятельство. Николай Яковлевич ни за собой, ни за женой не имел никакого недвижимого имущества, нечаянно представился ему случай купить на Южном Берегу Мшатку, большое запущенное имение гр. Кушелева-Безбородко, продававшееся очень дешево. Тут был огромный сад, когда-то старательно возделанный, был виноградник, были развалины барского дома, сожженного французами в Крымскую войну, и был маленький дом для управляющего. Данилевские для покупки собрали все свои деньги, и с 1 июня 1867 года семья их уже жила в Мшатке.

В начале 1868 года (3 января) выехал отсюда Николай Яковлевич в Петербург, в котором, разумеется, ему приходилось часто бывать и прежде по обязанностям службы. Эти поездки продолжались и до конца жизни, хотя всегда делались с большой неохотой, в настоящем очерке мы упоминаем только о важнейших из них. Вся зрелая жизнь и деятельность Николая Яковлевича прошла вне столицы, и он вообще не любил городской жизни.

На этот раз (1868) ему пришлось провести в Петербурге больше времени, чем когда-нибудь во время его службы. Вскоре после его приезда мне досталась счастливая доля с ним познакомиться. Летом он съездил в Крым за своей семьей, и 1 августа они расположились в Петербурге на постоянное житье.

Между тем еще раньше, в мае этого года, он исполнил командировку (шестую по счету) в Астрахань, ‘для разъяснения вопросов, касающихся Каспийских рыбных и тюленьих промыслов’. На этот раз сам Николай Яковлевич был председателем комиссии, и тут были окончательно выработаны на основании всех предыдущих исследований правила, которые теперь действуют, или должны действовать.

Седьмая командировка была ему назначена в том же году в августе в Архангельскую губернию ‘для исследования состояния сельского хозяйства и рыбных промыслов’. Плодом этой поездки был обширный и важный доклад ‘О мерах к обеспечению продовольствия на Севере России’.

В следующем 1869 году в феврале Николай Яковлевич опять отправился в Астрахань ‘для присутствия в Комитете Каспийских рыбных и тюленьих промыслов’. Осенью этого года ездил по поручению министра в Никиту.

Два года, 1870 и 1871, были заняты большой поездкой, девятой по счету. Николай Яковлевич был назначен 9 марта 1870 года ‘начальником экспедиции для исследования рыболовства в северо-западных озерах России’. Во время этой экспедиции, в июне 1870, Николай Яковлевич сопровождал Великого Князя Алексея Александровича в Архангельск и в Соловецкий монастырь. Этой экспедицией было закончено исследование всех вод Европейской России. Все действующее здесь законодательство по части рыболовства принадлежит Николаю Яковлевичу — труд огромной важности по своей пользе и классический по выполнению.

Чтобы дать хорошее понятие о трудах и лишениях Николая Яковлевича во время его поездок, нужно бы было изобразить их в подробностях, в которые мы здесь вдаваться не можем. По чрезвычайной бодрости духа и тела он легко переносил всякие трудности, скука для него не существовала, и ум его работал непрерывно. Но было в этой жизни одно обстоятельство очень тяжело: это — беспрестанные и долгие разлуки с семейством, которое можно назвать нежно любимым не ради одного приличного и красивого выражения. В 1869 году, в сентябре, семья Николая Яковлевича вместе с ним покинула Петербург и поселилась в Мшатке. Они взяли меня с собой, и тут я в первый раз испытал очарования Южного Берега. Когда началась экспедиция 1870 и 1871 годов, решено было, что семья поселится где-нибудь в области экспедиции, естественное притяжение привело ее наконец в село Никольское, хотя по расстояниям это не был удобный пункт. По окончании экспедиции Николай Яковлевич приехал в Петербург (5 декабря 1871 г.), а в феврале 1872 г. перебралась в Петербург и вся семья его и опять устроилась здесь на постоянное жительство.

Но уже летом этого года Николаю Яковлевичу назначена была десятая командировка, именно председательство в ‘комиссии для составления правил о пользовании проточными водами в Крыму’. Это назначение как нельзя более согласовывалось с желаниями Николая Яковлевича. Он снова переселил свою семью в Мшатку, случилось так, что с этих пор он уже до конца жизни постоянно жил в Крыму, хотя и должен был делать многие отлучки. Дело о проточных водах затянулось, никак, однако же, не по вине председателя комиссии. Напротив, Николай Яковлевич всегда отличался и мастерством в ясной постановке вопросов, и решительностью, и определенностью предлагаемых мер. Комиссия собрала сведения, совещалась с владельцами и сперва выработала основания, на которых должно быть построено будущее законодательство. В 1875 г. Николай Яковлевич выехал 1 марта из Мшатки в Петербург (где тогда обсуждался его проект) и вернулся в Крым лишь в конце июня. В следующем году осенью, когда уже все были в волнении, ожидая войны, Николай Яковлевич опять поехал в Петербург (17 ноября) и жил здесь до 5 апреля 1877 года. Еще при нем, осенью 1876 года, началось общее бегство жителей с Южного Берега, но он оставался со своею семьей на месте. И после его отъезда семья не выезжала и спокойно ожидала его распоряжений, хотя уже с конца декабря 1876 года Южный Берег был занят войсками. Наконец 30 марта 1877 года Николай Яковлевич написал из Петербурга: ‘Надо готовиться выезжать из Мшатки, ибо война на носу’. Тогда все вещи были уложены и перевезены в село Байдары, но семья Николая Яковлевича продолжала жить на Южном Берегу, кое-как обходясь без вещей. Так было и после возвращения домой Николая Яковлевича, до самого известия о Сан-Стефанском договоре⁸. Николай Яковлевич во время войны не хотел двигаться с места и жил со своей семьей как на биваках. Он рассчитывал, что никто не вздумает бомбардировать ничтожную деревушку Мшатку и его маленький дом, в случае же высадки неприятеля всегда будет возможность уйти по ту сторону гор. Но не в бивачной жизни, не в личных опасностях состояла тяжесть этого положения, Николай Яковлевич весь горел и волновался, следя за событиями. Они принесли ему и восторги, но все было отравлено печальным заключением.

В 1879 году, с половины сентября по 12 декабря, а в 1880 году с — мая по ноябрь Николай Яковлевич исполнял должность директора Никитского сада вместо Н. Б. Цабеля, бывшего в отпуску. К этому времени, к зиме 1879 г., относится начало ‘Дарвинизма’⁹.

В 1880 году, 12 октября, Николай Яковлевич открыл филлоксеру в имении г. Раевского и тотчас написал об этом в министерство. Опасность филлоксеры Николай Яковлевич, можно сказать, один видел и знал. В свое время (8 марта 1873 г.) он настаивал на полном запрещении ввоза виноградных лоз из-за границы, и такой ввоз был прекращен Высочайшим повелением (6 апреля 1873 г.). В 1880 году в ответ на свое извещение получил он (6 ноября) из министерства бумагу о том, что назначается председателем Крымской филлоксерной комиссии. Николай Яковлевич сейчас же начал уничтожать зараженные виноградники в Тессели. Для ознакомления с делом он просился за границу и уехал 13 декабря в Швейцарию и Южную Францию, но 13 января 1881 года уже опять был в Крыму. С этих пор каждый год летом происходил осмотр виноградников и разыскивание филлоксеры, затем следовало уничтожение мест зараженных или подвергающихся опасности заражения. Николай Яковлевич обнаружил быстроту и энергию, вызвавшие громкие похвалы ученых виноделов за границей. Работы по уничтожению требовали много рабочих, и для этого употреблялись солдаты. Общее начальство над всей экспедиций против филлоксеры было вручено Государем барону Андрею Николаевичу Корфу, который, когда хорошо познакомился с ходом работ, оценил высокие достоинства Николая Яковлевича и стал оказывать ему всякое содействие.

К несчастью, меры, предложенные с самого начала Николаем Яковлевичем, все-таки не были окончательно выполнены, и борьба с филлоксерой продолжалась каждый год, продолжается и теперь. После барона А. Н. Корфа Николай Яковлевич в 1883 году остался один распорядителем дела. В самый последний год жизни (1885) Николаю Яковлевичу пришлось сделать две поездки. 3 апреля он был командирован в Тифлис на филлоксерный съезд, назначенный на 20 апреля. Еще по дороге в Тифлис он ушиб себе ногу и до конца лета страдал от этого ушиба. Кроме того, он чувствовал уже больше года припадки той болезни сердца, от которой ему суждено было умереть. Несмотря на это, он принял командировку (6 сентября) для исследования уменьшения рыболовства на озере Гохче. Он выехал из Мшатки 1 октября и благополучно совершил исследование озера, но когда вернулся в Тифлис, где думал составить краткий отчет, неожиданно подвергся сильному припадку своей болезни и умер 7 ноября.

Тело его было перевезено в Мшатку и похоронено в его саду. Там есть, недалеко от берега моря, узкая дорожка, которая как будто ведет с открытого места в глухую чашу. Но в конце этой дорожки вдруг открывается большая гладкая поляна, со всех сторон окруженная, как стеной, высокими деревьями и крутыми скалами. Поляна так ровна и ее ограда так правильна, что это место назвали кипарисным залом. Теперь оно напоминает храм: посредине его — могила, и над ней стоит крест, на который приходят молиться не одни свои, но иногда и разный простой люд, далеко вокруг Мшатки знающий о покойном и почитающий его память.

По личным своим качествам Николай Яковлевич представлял высокое явление. Это был человек огромных сил, крепкий телом и душой, и притом такой ясный, чистый, чуждый зла и малейшей фальши, что не любить его было невозможно, и что он не оставил после себя ни единого врага или порицателя. Его мало знали, в нем вовсе не было свойств, которыми приобретается известность. Его знали только люди, лично с ним сходившиеся или специально интересовавшиеся тем, что он писал и делал. Он принадлежал к числу тех, кого можно назвать солью земли русской, к тем неизвестным праведникам, которыми спасается наше Отечество.

Вот некролог, который был послан мною в газеты на другой день после его смерти:

‘В Тифлисе 7 ноября в 10 часов утра скончался один из замечательнейших людей в России, Николай Яковлевич Данилевский. По служебному своему положению он был тайным советником, членом совета министра государственных имуществ. Труды его на поприще службы чрезвычайно велики и важны. Он исследовал рыболовные промыслы во всей Европейской России и составил для них ныне действующие постановления. Исследование было начато еще под руководством знаменитого К. Э. Бэра и потом продолжалось десятки лет самостоятельно, последний труд этого рода была поездка на озеро Гохчу в минувшем октябре месяце. Вернувшись из этой поездки в Тифлис, Николай Яковлевич неожиданно подвергся смертельному припадку болезни сердца, которой признаки показались лишь в этом году, но, по-видимому, стали исчезать. В последние годы им были выполнены сверх того два важных служебных дела — составление правил для владения водами в Крыму и истребление филлоксеры, заразившей там виноградники.

В литературе Николай Яковлевич имеет громкое имя, как один из крупных славянофилов, как автор книги ‘Россия и Европа’, содержащей самобытный взгляд на всемирную историю и как бы целый кодекс славянофильского учения. Он был почетным членом Петербургского славянского благотворительного общества. Кроме того, ему принадлежат некоторые менее обширные, но всегда замечательные ученые труды по части геологии, политической экономии, изучения народного быта и пр. Как натуралист, он хотел завершить свою жизнь обширным трудом под заглавием ‘Дарвинизм’, скоро выйдут два тома этого сочинения, которому суждено остаться незаконченным.

Но, как ни прекрасны его труды, в нем самом было еще больше добра и света, чем в его трудах. Никто, знавший покойного, не мог не почувствовать чистоты его души, прямоты и твердости его характера, поразительной силы и ясности его ума. Не имея никаких притязаний, никакого желания выставиться, он всюду являлся, однако, как человек власть имущий, как скоро речь заходила о том, что он знал и любил. Патриотизм его был безграничный, но зоркий и неподкупный. Не было пятна не только на его душе, но и на самых помыслах. Ум его соединял чрезвычайную теоретическую силу с легкостью и точностью практических планов. В своих законодательных работах и умственных построениях он никогда не прибегал к помощи чужих образцов, был вполне самобытен. Для всех, к нему близких, с ним сошли в могилу незаменимые сокровища ума и души.

Ему было шестьдесят три года, и он оставил после себя жену и пятерых детей’.

Все предыдущее представляет не более, как голые рамки, в которые должны быть вставлены разнообразные картины этой богатой жизни. Воспоминания друзей, может быть, со временем изобразят нам черты душевных свойств и частной жизни Николая Яковлевича. Но его умственная и практическая деятельность во многом доступна уже каждому. Ниже читатели найдут список всего, что он писал и печатал как по своим служебным делам, так и по тем вопросам, которые занимали его помимо служебных поручений. В отчетах, опубликованных Министерством государственных имуществ, найдется материал для изложения его огромных трудов по рыболовству, а также вообще промыслам и сельскому хозяйству и, наконец, по борьбе с филлоксерой, хотя многое еще остается в архивах министерства. Из важных работ по законодательству относительно проточных вод в Крыму даже вовсе ничего не опубликовано. Затем, в произведениях неофициальной, чисто литературной деятельности нашего автора можно различить три главных отдела: 1) естественнонаучный, в котором важнейшее место занимает книга ‘Дарвинизм’, 2) политико-экономический, представителем которого может быть книга ‘О низком курсе наших денег’, и, наконец, 3) исторический, или политический, в котором главное произведение — ‘Россия и Европа’.

Чтобы изложить и характеризовать эти обширные и разнообразные труды, потребуется долгое и внимательное изучение. Все они вполне заслуживают такого изучения, в каждой области все, сделанное Николаем Яковлевичем, есть плод ума необыкновенно светлого и самобытного. Скажем здесь только несколько слов о ‘России и Европе’.

Когда в самом начале 1868 года Николай Яковлевич приехал в Петербург, он привез с собой готовую рукопись этой книги, переписанную набело и выправленную до последней строчки. Такова была его манера работать, он ничего не делал по частям и не отрывался от задуманного плана, пока не выполнит его до конца. Оставалось, таким образом, думать только о печатании. Печатать книгу отдельно значило бы принять на себя значительные издержки и в то же время обречь свое произведение почти на полную неизвестность. Наша публика еще не покупает книг и интересуется одними журналами. Нужно было поэтому постараться поместить свое сочинение в журнале, в таком случае автор тотчас же получает полистную плату, а сочинение волей-неволей предлагается вниманию нескольких тысяч читателей. Но ни один из тогдашних журналов не согласился бы принять сочинения, писанного в таком духе, как ‘Россия и Европа’. Поэтому была сделана только попытка найти место в ‘Журнале Министерства народного просвещения’, хотя в таком случае на внимание публики рассчитывать уже не приходилось. К счастью, как раз в это время ревностный любитель литературы В. В. Кашпирев решил издавать новый ежемесячный журнал ‘Зарю’ и звал меня в сотрудники. Николай Яковлевич очень радовался этому случаю, с первой же книжки ‘Зари’ 1869 года стали появляться в ней последовательные главы ‘России и Европы’, и в течение года вся книга была напечатана в журнале. Когда потом мы стали думать об отдельном издании, то дело пошло несколько легче. Для серьезных книг у нас вообще нет книгопродавцев-издателей, но на этот раз в ‘Товариществе общественной пользы’ нашлись люди, ставшие за ‘Россию и Европу’, и книга была издана на условии половинных издержек и половинных выгод. Это издание 1871 года в числе тысячи двухсот экземпляров расходилось в продаже в течение пятнадцати лет {Вопреки обычаю, это издание названо на обертке вторым, ошибка произошла оттого, что книга действительно не составилась из журнальных статей, писанных в разное время, а напротив, была уже вполне готова, прежде чем появилась в последовательных книжках журнала.}. Наш прогресс, очевидно, совершается медленно. Наибольший ход книга имела в разгар Турецкой войны¹⁰, когда под влиянием военного и патриотического увлечения многие пожелали уяснить себе отношения России к славянам и к Европе.

Прибавлю еще несколько слов об этой книге, именно позволю себе повторить свое суждение, высказанное при ее появлении (‘Заря’. 1871, март). Когда Николай Яковлевич прочитал мою рецензию, он сказал мне: ‘Все у вас удивительно верно и точно, я не говорю о похвалах, а о разборе приемов и направления моей книги’. Таким образом, замечания, которые я теперь предлагаю читателям, так сказать, одобрены самим автором книги.

‘Россию и Европу’, конечно, следует отнести к той школе нашей литературы, которая называется славянофильскою, ибо эта книга основана на мысли о духовной самобытности славянского мира. Притом книга так глубоко и полно обнимает этот вопрос, что ее можно назвать целым катехизисом, или кодексом славянофильства.

В какой мере она завершает и совмещает в себе славянофильские учения, это другой вопрос, но что она имеет такое завершающее и представительное значение — в том невозможно сомневаться. Быть может, со временем Николай Яковлевич Данилевский будет считаться славянофилом по преимуществу, кульминационной точкой в развитии этого направления, писателем, сосредоточившим в себе всю силу славянофильской идеи. Если имя Хомякова никогда не забудется в истории русской мысли, то, может быть, то, что сказал Данилевский, будет более памятно, сильнее и яснее отразится в умах.

Но, положим, даже не так, положим, Данилевскому не суждено стоять не то что выше, а лишь впереди предшествовавших славянофилов, во всяком случае, ‘Россия и Европа’ есть книга, по которой можно изучать славянофильство всякому, кто его желает изучать. С появлением этой книги уже нельзя говорить, что мысли о своеобразии славянского племени, о Европе, как о мире нам чуждом, о задачах и будущности России и т.д., что эти мысли существуют в виде журнальных толков, намеков, мечтаний, фраз, аллегорий, нет, славянофильство теперь существует в форме строгой, ясной, определенной, в такой точной и связной форме, в какой едва ли существует у нас какое-нибудь другое учение.

Тут нам следует рассмотреть возражение, обыкновенно делаемое против книг такого рода, как ‘Россия и Европа’. Говорят, и уже успели сказать несколько раз, что в этой книге нет ничего нового. Этот вопрос о новости чрезвычайно труден, и этой трудностью всегда пользовались люди, недоброжелательствующие самому делу. Что нового в Пушкине? По-видимому, у него все то же, что у Жуковского, Батюшкова, Козлова и пр. Тот же язык, те же формы произведений, одинаковые литературные привычки и приемы. Между тем, в сущности, новость огромная: создание русской поэзии, основание русской литературы. Итак, уловить новое вовсе нелегко. Иной скептик готов будет, пожалуй, сказать, что и великолепный дом, который он видит в первый раз, не представляет ему ничего нового, так как он уже давно видел кучи кирпичей, из которых этот дом построен.

Но в настоящем случае для читателя сколько-нибудь внимательного и серьезного не может быть, нам кажется, никакого вопроса и сомнения. В книге Данилевского все новое, от начала до конца, она не есть свод и повторение чужих мнений, она содержит только одни собственные мнения автора, мысли, никем и никогда еще не сказанные, почему он и почел за нужное их высказать. ‘Россия и Европа’ есть книга совершенно самобытная, отнюдь не порожденная славянофильством в тесном, литературно-историческом смысле этого слова, не составляющая дальнейшего развития уже высказанных начал, а, напротив, полагающая новые начала, употребляющая новые приемы и достигающая новых, более общих результатов, в которых славянофильские положения содержатся как частный случай. Когда мы, несмотря на это, называем учение ‘России и Европы’ славянофильством, то мы разумеем здесь славянофильство в отвлеченном, общем, идеальном смысле, собственно говоря, это вовсе не славянофильство, а особое учение Данилевского, так сказать, ‘данилевщина’, которая включает в себя славянофильство, но не наоборот.

Новые явления в умственном мире мы часто принимаем за старые, давно нам знакомые: ошибка самая естественная. Новые явления часто заставляют нас расширять и обобщать смысл прежних понятий: так, с появлением ‘России и Европы’ мы должны расширить и обобщить смысл давно употребляемого термина славянофильство. Оказалось, что есть славянофильское учение, вовсе не похожее на то, что мы привыкли называть этим именем.

В чем же сходство и в чем различие? Сходство, очевидно, заключается в практических выводах. Понятно, что Н. Я. Данилевский, говоря о потребностях России, о тех стремлениях, которых ей следует держаться, в значительной мере должен был совпадать с прежними славянофилами. Люди, живо и глубоко чувствующие интересы своей Родины, любовно вникающие в ее историческую судьбу, конечно, никогда не разойдутся далеко по вопросам, что следует любить, чего следует желать. В этом отношении, как мы видели на множестве примеров, сердечная проницательность заставляет многих говорить и действовать даже вопреки своему образу мыслей, вопреки самым ясным началам, ими исповедуемым. Есть случаи, когда вся Россия, можно сказать, обращается в славянофилов.

Но иное дело — стремиться, повинуясь какому-то инстинкту, и иное дело — возвести эти стремления в сознательные взгляды и согласовать их с нашими общими и высшими началами. И вот где существенное отличие Н. Я. Данилевского. Если всякий мужик есть в сущности славянофил, если самые ярые западники иногда говорят заодно с мужиками, если, наконец, прежние славянофилы верно поняли не только интересы, но и самый дух своего народа, то Данилевский есть именно тот писатель, который представил наиболее строгую теорию для этих стремлений, который нашел для них общие и высшие начала, начала новые, до него никем не указанные. Вот где главная оригинальность ‘России и Европы’.

Эта книга названа слишком скромно. Она вовсе не ограничивается Россией и Европой или даже более широкими предметами — миром славянским и миром германо-романским. Она содержит в себе новый взгляд на всю историю человечества, новую теорию всеобщей истории. Это не публицистическое сочинение, которого вся занимательность заимствуется от известных практических интересов, это сочинение строго научное, имеющее целью добыть истину относительно основных начал, на которых должны строиться науки истории. Славянство и отношения между Россией и Европой суть не более, как частный случай, — пример, поясняющий общую теорию.

Главная мысль Данилевского чрезвычайно оригинальна, чрезвычайно интересна. Он дал новую формулу для построения истории, формулу гораздо более широкую, чем прежние, и потому, без всякого сомнения, более справедливую, более научную, более способную уловить действительность предмета, чем прежние формулы. Именно он отверг единую нить в развитии человечества, ту мысль, что история есть прогресс некоторого общего разума, некоторой общей цивилизации. Такой цивилизации нет, говорит Данилевский, существуют только частные цивилизации, существует развитие отдельных культурно-исторических типов.

Очевидно, прежний взгляд на историю был искусственный, насильственно подгоняющий явления под формулу, взятую извне, подчиняющий их произвольно придуманному порядку. Новый взгляд Данилевского есть взгляд естественный, не задающийся заранее принятою мыслью, а определяющий формы и отношения предметов на основании опыта, наблюдения, внимательного всматривания в их природу. Переворот, который ‘Россия и Европа’ стремится внести в науку истории, подобен внесению естественной системы в науки, где господствовала система искусственная.

Исследователь тут руководится некоторым смирением перед предметами. Ученые-теоретики, особенно немцы, часто ломают по-своему природу, подгоняют ее под известные идеи, готовы видеть неправильность и уродство во всем, что несогласно с их разумом¹¹, но истинный натуралист отказывается от слепой веры в свой разум, ищет откровений и указаний не в собственных мыслях, а в предметах. Тут есть вера в то, что мир и его явления гораздо глубже, богаче содержанием, обильнее смыслом, чем бедные и сухие построения нашего ума.

Для обыкновенного историка такое явление, как, например, Китай, есть нечто неправильное и пустое, какая-то ненужная бессмыслица. Поэтому о Китае и не говорят, его выкидывают за пределы истории. По системе Данилевского, Китай есть столь же законное и поучительное явление, как греко-римский мир или гордая Европа {Так как мысль о культурно-исторических типах внушается самими фактами истории, то зачатки этой мысли можно встретить у других писателей, укажем на Генриха Рюккерта, составившего самый глубокомысленный из всех существующих обзоров всеобщей истории (Lehrbuch der Weltgeschichte. Leipz., 1857). Но один Н. Я. Данилевский оценил все значение этой мысли и развил ее с полной ясностью и строгостью. Рюккерт не только не положил ее в основание своего обзора, а говорит о ней лишь в прибавлении (Anhang) ко всему сочинению, в конце второго тома.

В издании 1895 г. Н. Н. Страхов сделал следующее прибавление: ‘В предыдущих изданиях здесь было примечание, в котором говорилось, что некоторые зачатки того, что у Данилевского составляет теорию культурно-исторических типов, можно найти у других писателей, и указывалось как пример на книгу Генриха Рюккерта ‘Lehrbuch der Weltgeschichte’. Это примечание подало повод к недоразумениям и спорам, о которых читатель может найти сведения в моей статье ‘Исторические взгляды Генриха Рюккерта и Н. Я. Данилевского’ (‘Русский Вестник’. 1894, октябрь)’.}.

Итак, вот какую важность, какой высокий предмет и какую силу имеет та новая, собственно Данилевскому принадлежащая исходная точка зрения, которая развита в ‘России и Европе’. Столь же оригинальна и та мастерская разработка, которой подвергнута история с этой точки зрения. Если многие выводы получились славянофильские, то они таким образом приобрели совершенно новый вид, получили новую доказательность, которой, очевидно, не могли иметь, пока не существовали начала, в первый раз указанные в этой книге.

Автор ‘России и Европы’ нигде не опирается на славянофильские учения, как на что-нибудь уже добытое и догнанное. Напротив, он исключительно развивает свои собственные мысли и основывает их на своих собственных началах. Свое отношение к славянофильству он отчасти указал в следующем месте:

‘Учение славянофилов было не чуждо оттенка гуманитарности, что, впрочем, иначе и не могло быть, потому что оно имело двоякий источник: германскую философию, к которой оно относилось только с большим пониманием и большей свободой, чем его противники, и изучение начал русской и вообще славянской жизни — в религиозном, историческом, поэтическом и бытовом отношениях. Если оно напирало на необходимость самобытного национального развития, то отчасти потому, что сознавая высокое достоинство славянских начал, а также видя успевшую уже высказаться в течение долговременного развития односторонность и непримиримое противоречие начал европейских, считало, будто бы славянам суждено разрешить общечеловеческую задачу, чего не могли сделать их предшественники. Такой задачи, однако же, вовсе и не существует’¹².

Итак, у Н. Я. Данилевского и источник другой, и главный вывод не похож на славянофильский. Н. Я. Данилевский не держится германской философии, не стоит к ней даже и в тех очень свободных отношениях, в которых стоят славянофилы¹³. Следовательно, в известном смысле он самостоятельнее. Его философию можно бы сблизить с духом естественных наук, например, со взглядами и приемами Кювье¹⁴, но этот общий научный дух не может быть считаем каким-то особым учением.

Главный вывод ‘России и Европы’ столь же самостоятелен и столь же поразителен своей простотой и трезвостью, как и вся эта теория. Славяне не предназначены обновить весь мир, найти для всего человечества решение исторической задачи, они суть только особый культурно-исторический тип, рядом с которым может иметь место существование и развитие других типов. Вот решение, разом устраняющее многие затруднения, полагающее предел иным несбыточным мечтаниям и сводящее нас на твердую почву действительности. Сверх того очевидно, что это решение — чисто славянское, представляющее тот характер терпимости, которого вообще мы не находим во взглядах Европы, насильственной и властолюбивой не только на практике, но и в своих умственных построениях¹⁵.

Да и вся теория Н. Я. Данилевского может быть рассматриваема как некоторая попытка объяснить положение славянского мира в истории, — эту загадку, аномалию, эпицикл для всякого европейского историка. В силу того исключительного положения среди других народов, которому в истории нет вполне равного примера, славянам суждено изменить укоренившиеся в Европе взгляды на науку истории, взгляды, под которые никак не может подойти славянский мир.

Таковы главные черты книги Н. Я. Данилевского. Из них виден многообразный характер этой книги, но спешим прибавить, что понятие о ней будет еще далеко не полное. Богатство мыслей, обилие действительного содержания так велико, что новые стороны дела открываются на каждой странице. Это сочинение удивительным образом сочетало в себе жар глубокого чувства и холодную строгость науки, оно есть пламенное воззвание и вместе точная, глубокомысленно соображенная теория.

——

В издании 1871 года автором были сделаны только одно или два небольшие дополнения к тексту напечатанному в Заре. В предыдущем, третьем издании, мы прибавили примечания, которые нашлись на полях экземпляра, принадлежавшего автору. Эти примечания написаны, против обыкновения Николая Яковлевича, не карандашом, а чернилами, да и по отчетливости выражения некоторых из них можно предполагать, что Николай Яковлевич думал их напечатать, конечно распространивши и пополнивши. Времени, когда примечания сделаны, точно определить мы не могли, во всяком случае, не раньше 1880, или даже 1881. После войны, когда книга значительно разошлась, автор стал готовиться к новому изданию, и эти примечания, очевидно, относятся к этому приготовлению. Мы напечатали их, для отличия, жирным шрифтом, вполне соответствующим, впрочем, их большой содержательности и вместе краткости.

Сохраним здесь и афоризм записанный на отдельном листке, из которого мы взяли факсимиле для предыдущего издания. Глубокая м образная мысль этого афоризма не относится к настоящей книге, но дорога для характеристики ее автора. Вот она:

‘Красота есть единственная духовная сторона материи — следовательно, красота есть единственная связь этих двух основных начал мира. То есть красота есть единственная сторона, по которой она (материя) имеет цену и значение для духа, — единственное свойство, которому она отвечает, соответствует потребностям духа и которое в то же время совершенно безразлично для материи как материи. И наоборот, требование красоты есть единственная потребность духа, которую может удовлетворить только материя’.

Вот где причина самого существования материи. ‘Бог пожелал создать красоту, — говорил Николай Яковлевич, — и для этого создал материю’.

Список сочинений Н. Я. Данилевского

Следующий список может считаться почти полным, хотя в некоторых случаях пришлось обойтись без точного заглавия статей. Годы, выставленные впереди, означают годы появления в печати, кроме двух или трех случаев, когда поставлены годы самого написания.

1843. — 1) Заметка о том, что Сенковский повесть Мориера выдал за свою. ‘Отечественные записки’.

1848. — 2) Дютроше. Там же.

3) Разбор и перевод ‘Космоса’ Гумбольдта. Там же. (За эти две статьи получено 600 р.).

1851. — 4) Статистические исследования о движении народонаселения в России за 1846 г. ‘Журнал Министерства внутренних дел’ (статья была прислана из Вологды и получено за нее 300 р.).

5) Климат Вологодской губернии. ‘Записки географического общества’. Т. IX. (Это сочинение награждено премией Жуковского в 250 р.).

1852. — 6) две или три мелкие статьи в ‘Вологодских губернских Ведомостях’.

1856. — 7) Статистика каспийского рыболовства. ‘Исследования о состоянии рыболовства в России’. Изданы Министерством государственного имущества. Т. V (1859).

1857. —

Описание уральского рыболовства. ‘Исследования о состоянии рыболовства’. Т. III (1860).

1858. — 9) Краткий очерк уральского рыбного хозяйства. ‘Вестник географического общества’. Т. XXII. (прочитан в собрании Общества, в феврале).

10) Ответ Экономическому указателю. ‘Вестник географического общества’. Т. XXIII. (Антикритика на разбор Вернадского, в мае).

11) разбор сочинения К. С. Веселовского ‘О климате России’. ‘Вестник географического общества’. Т. XXV (в январе).

1859-1861. — 12) рыбные и звериные промыслы на Белом и Ледовитом морях. ‘Исследования о состоянии рыболовства’. Т. VI (1862).

1860-1861. — 13) Отчеты Высочайшего учреждения экспедиции для исследования рыбных и звериных промыслов на Белом и Ледовитом морях, Кубенском озере и в Норвегии за 1859-1861 гг. ‘Журнал Министерства государственного имущества’.

14) Разбор проекта Каразина об устройстве рыболовства в Каспийском море и изложение начал, которые должны быть положены в основание. (Напечатано в Астрахани, 1862).

15) Теория ледникового периода. ‘Записки географического общества’. Кн. 4.

16) Некролог Вроцкого. ‘Земледельческая газета’ (Щепкина).

17) Краткий отчет о первой поездке на Азовское море. ‘Записки географического общества’ (Годовой отчет, Безобразова).

18) Взгляд на рыболовство в России. ‘Сельское хозяйство и лесоводство’.

19) Coup d’oeil sur les pecheries en Russie. Expose statistique et technique annexe a la collection des produits et outils de la peche, envoyec par la Russie a l’Exposition Universelle der Paris de 1867. (Перевод предыдущей статьи).

20) Несколько мыслей по поводу упадка ценности кредитного рубля, торгового баланса и покровительства промышленности. ‘Торговый сборник’. No 4, 5, 11, 13, 18, 20, 22.

1869. — 21) О мерах к обеспечению народного продовольствия на крайнем севере России. ‘Правительственный Вестник’. (Издано отдельной брошюрой).

22) Исследование о Кубанской дельте. ‘Записки географического общества’.

23) Несколько мыслей о русской географической терминологии по поводу слов ‘лиман’ и ‘ильмень’. Там же.

24) Извлечение из письма Н. Я. Данилевского о результатах поездки его на Маныч. Там же.

25) Россия и Европа. ‘Заря’. Изд. В. В. Кашпирева (ряд статей в течение целого года).

1871. — 26) Россия и франко-германская война. (Дополнение к статье ‘Россия и Европа’). ‘Заря’, январь.

27) Россия и Европа. Взгляд на культурные и политические отношения славянского мира к германо-романскому. 2-е изд. СПб.

28) Описание рыболовства в Черном и Азовском морях. ‘Исследования о состоянии рыболовства и пр.’. Т. VIII.

29) Возможное влияние пароходства на рыболовство на реке Куре. ‘Сборник сведений о Кавказе’. Т. II.

30) Описание рыболовства на северо-западных озерах. ‘Исследования о состоянии рыболовства’. Т. IX.

31) Конференция, или даже конгресс. ‘Русский Мир’. No 74 и 75.

32) Общеевропейские интересы. Там же. No 92, 99 и 101.

33) Россия и Восточный вопрос. ‘Русская Речь’. Изд. А. А. Навроцкого.

34) О пути мадьяр с Урала на Лебедию. ‘Известия географического общества’. Т. XIX.

35) Дополнение к опыту областного великорусского словаря. СПб.

36) Филлоксера на Южном берегу Крыма и средство борьбы с нею. Феодосия.

37) Отчет о результатах поездки за границу председателя филлоксерной комиссии. Симферополь, 5 февраля. 1881.

38) Ответ на корреспонденцию из Крыма в No 50 Московских Ведомостей. ‘Московские Ведомости’. 1881, 14 апреля. No 102. (По поводу филлоксеры в Крыму).

39) Сравнение методов борьбы с филлоксерою.

40) Несколько слов по поводу конституционных вожделений нашей либеральной прессы. ‘Московские Ведомости’. 1881, 2 мая. No 138.

1882. — 41) Отчет о деятельности по уничтожению филлоксеры в Крыму генерал-адъютанта барона А. Н. Корфа (с. 97-140).

42) Несколько мыслей по поводу низкого курса наших бумажных денег и некоторых других экономических явлений и вопросов. ‘Русский Вестник’. No 8 и 9.

1884. — 43) Происхождение нашего нигилизма. По поводу статьи ‘Этюды господствующего мировоззрения’. ‘Русь’. 1884. No 22 и 23.

1885. — 44) Дарвинизм. Критическое исследование. Т. I, ч. I, 519 с. с 7 табл. рис. и чертежами. Ч. II, 530 с. и приложениями 148 с. Издание Меркурия Елеазаровича Комарова. СПб.

45) Г. Владимир Соловьев о православии и католицизме. ‘Известия Санкт-Петербургского славянского Благотворительного общества’. No 2 и 3.

1886. — 46) О низком курсе наших денег и новых источниках государственных доходов. Изд. М. Комарова. СПб. (перепечатка No 40).

1887. — 47) Экспрессия, или выражение чувства у человека и животных. ‘Русский Вестник’. No 5 и 6.

1888. — 48) Россия и Европа. Издание 3-е с портретом и посмертными примечаниями. СПб.

1889. — 49) Дарвинизм. Критическое исследование. Т. II (одна посмертная глава). С портретом и указателями ко всему сочинению. Изд. М. Е. Комарова. СПб.

50) Россия и Европа. Изд. 4-е. СПб.

1890. — 51) Сборник политических и экономических статей. Изд. Н. Страхова. СПб.

Следует упомянуть еще, что Николай Яковлевич перевел несколько статей К. Э. фон Бэра. Именно, в 1853-1856 годах были переведены: 1) Описание Каспийского рыболовства (в ‘Исследовании о состоянии рыболовства’. Т. II) и 2) Каспийские очерки (Caspische Studien), а в 1858: 3) О собрании черепов в академическом музее, и 4) О распространении в России зоба и кретинизма.

15 февраля 1888 г.

Н. Страхов

ПРИМЕЧАНИЯ

Перв. публ.: Предисловие к третьему изданию книги ‘Россия и Европа’ (1888, февраль).

Печатается по: Н. Н. Страхов. Жизнь и труды Н. Я. Данилевского // Данилевский Н. Я. Россия и Европа. Взгляд на культурные и политические отношения Славянского мира к Германо-Романскому. Изд. 6-е. Сост. — А. А. Галактионов. — СПб., 1995, стр. XXI-XXXIV.

¹ С 1954 — это Липецкая область, Измалковский район.

² ‘Своекоштный воспитанник’ — ученик, находящийся на собственном содержании, в отличие от казеннокоштного воспитанника, живущего на государственном обеспечении.

³ В Царскосельском лицее (1836-1843), куда Данилевский одним из лучших сдал вступительные экзамены, он подружился с Николаем Петровичем Семеновым (1823-1904), будущим государственным деятелем.

⁴ Французский социалист Шарль Фурье (1772-1837) в своих трудах ‘Теория четырех движений и всеобщих судеб’ (1808), ‘Теория всемирного единства’ (1822), ‘Новый хозяйственный социетарный мир’ (1829) и др. критиковал современную ему ‘цивилизацию’, разработал проект плана будущего общества — строя ‘гармонии’, в котором посредством мирной пропаганды социалистических идей должны развернуться все человеческие способности. Он считал, что в будущем обществе будет уничтожена противоположность между умственным и физическим трудом, сам труд превратится в потребность и наслаждение, но будет сохранена частная собственность, классы и нетрудовой доход.

⁵ С товарищем по университету — Петром Петровичем Семеновым (1827-1914) (в будущем — Семенов-Тян-Шанский, вице-председатель и глава Русского географического общества (с 1873)), Данилевский перечитал множество книг по естествознанию, общей истории, социологии и политической экономии. Весной 1848 они совершили первую пешую экспедицию из Петербурга в Москву, а в мае 1849 по поручению Вольно-экономического общества проводили экспедицию по исследованию черноземного пространства России в хозяйственном и естественноисторическом отношении.

⁶ 12 июня 1849 на реке Красная Меча в Тульской губернии Н. Я. Данилевский был арестован по делу Петрашевского и четыре с половиной месяца вынужден был находиться в каземате Петропавловской крепости. С 1845 , как и многие молодые люди из образованной молодежи того времени, он посещал кружок М. В. Петрашевского, где читал лекции по теории французского социалиста Ш. Фурье, в которых затрагивал только экономические вопросы по улучшению жизни народа. Военно-судебная комиссия, выслушав доклад Данилевского по учению Фурье, признала, что ничего революционного и противорелигиозного в этой теории не было. Николай Яковлевич был освобожден из-под ареста и направлен на службу к вологодскому губернатору с учреждением над ним ‘строгого секретного надзора’.

⁷ Карл Эрнст фон Бэр (1792-1876) — известнейший натуралист, один из учредителей Русского географического общества, академик Петербургской академии наук, основатель эмбриологии, установивший сходство эмбрионов высших и низших животных, последовательное появление в эмбриогенезе признаков типа и класса, описавший развитие основных органов позвоночных. Бэр родился в Эстляндии, работал в Австрии и Германии, в России он с 1834 — исследовал Новую Землю, Каспийское море, объяснил закономерность подмыва берегов рек, редактировал серию изданий по географии России.

⁸ 3 марта 1878 года в местечке Сан-Стефано, что неподалеку от Стамбула, был подписан так называемый Сан-Стефанский мирный договор, который и завершил русско-турецкую войну. Согласно данному договору, славяне и греки получали большие права самоуправления, а Болгария превращалась в номинально зависящее от султана княжество с территорией от Черного до Эгейского моря.

⁹ Впервые познакомившись в Норвегии с гипотезой происхождения видов растений и животных путем естественного отбора и борьбы за существование Ч. Дарвина, ‘победоносно и триумфально пронесшимся над умственным миром’ и утвердившимся в нем, Н. Я. Данилевский подготовил фундаментальное произведение ‘Дарвинизм. Критическое исследование’, которое было издано Страховым (1885) уже после его смерти, подверг гипотезу строжайшей проверке, здание которой буквально ‘изрешетилось’ в его глазах ‘в бессвязную кучу мусора’. В 1922 академик Л. С. Берг, говоря в предисловии к своему ‘Номогенезу’ о ‘Дарвинизме’, за которым закрепилась ‘слава Герострата’, находил в этом заслуживающем внимании произведении массу дельных соображений, к которым независимо от русского натуралиста впоследствии пришли на Западе. ‘Если бы книга Данилевского была своевременно переведена на какой-либо из иностранных языков, — писал Берг, — то она пользовалась бы заслуженной известностью. У нас же она находится в полном небрежении’. — Берг Л. С. Труды по теории эволюции. — Л., 1977, стр. 95-96. Берг упомянул о Данилевском спустя тридцать пять лет после выхода в свет ‘Дарвинизма’, но о нем (так же как и о ‘Номогенезе’) вновь забыли на долгие годы.

¹⁰ Русско-турецкая война 1877-1878.

¹¹ Скажем, Гегель во всемирную историю включил культуры древнего Востока (Китая и Индии) — представителей детства единого человечества, Персии — отрочества, Греции — юности, Рима — возраста возмужалости, Западной Европы — старости. Началась всемирная история, по мнению Гегелю, в Китае, Индию он заставлял продолжать начатое там, дальнейшее развитие человечества отведено Персии, затем следовали Греция, Рим и Западная Европа. ‘Всемирная история, — по убеждению немецкого мыслителя, — направляется с Востока на Запад, так как Европа есть безусловно конец всемирной истории, а Азия ее начало’. В свое ‘мысленное рассмотрение истории’ он не включил австралийскую культуру, умолчал об истории монгольского государства, мало места отвел византийской культуре, не стал обращаться к арабской культуре. Что касается России, то к началу XIX в. она уже построила обширное и мощное государство, все же Гегель счел лишь возможным сказать, что ‘северо-восточные государства Европы — Польша, Россия, славянские государства …поздно вступают в ряд исторических государств и постоянно поддерживают связь с Азией’. Американская культура (мексиканская и перуанская) названа им ‘совершенно натуральной’. Она, по его мнению, ‘должна была погибнуть’ от дуновения европейской деятельности (почему обязательно ‘должна’? — А. Б.). По мнению Гегеля, когда Америка сможет создать собственную систему гражданского общества, тогда у нее появится потребность в органическом государстве. Но это дело будущего, следовательно, Америка для Гегеля ‘внеисторична’. Гегель и не пытался исследовать культуры народов Африки — сказав о них несколько слов, он предложил читателю ‘покинуть Африку’ с тем, что ‘уже не будет упоминать о ней’. При совершенном отсутствии знаний об абсолютной сущности африканец, по его мнению, ‘представляет собой естественного человека во всей его дикости и необузданности’, нравственные чувства которого либо весьма слабы, либо совершенно отсутствуют. Африка для Гегеля — континент рабства, и он в своей философской конструкции вывел ее за порог арены всемирной истории как ‘неисторическую часть света’. Африка для Гегеля ‘доисторична’. А то, что доисторично (Африка) или внеисторично (Америка), не может быть ни началом, ни концом истории, поэтому Гегель и устремлял свой взор туда, где воссиял свет духа — в Азию, к тем народам, которые смогли построить государство. — Гегель Г. В. Ф. Лекции по философии истории. — СПб., 1993, стр. 138-147.

¹² См.: Данилевский Н. Я. Россия и Европа. М.: Институт русской цивилизации, 2008, стр. 141.

¹³ Для Данилевского ‘правильная, сообразная с законами естественной системы группировка исторических явлений’ должна строиться ‘не иначе, как через посредство самобытных культурно-исторических типов’ как главного основания ее деления. (Данилевский Н. Я. Россия и Европа. — М.: Институт русской цивилизации, 2008, стр. 138). Для него они не ступени развития в иерархической лестнице постепенного усовершенствования народных духов, следующих друг за другом (как у Гегеля), но суть различные планы, в которых своеобразными путями достигается доступное для них разнообразие и совершенство форм. Введение в перечень уже проявившихся в истории мировой культуры десяти культурно-исторических типов в качестве общеизвестного факта для исторической науки сделано им с оглядкой на весьма распространенную в России к середине XIX в. гегелевскую философско-историческую концепцию, которая стала для автора ‘России и Европы’ не источником, а объектом критики.

¹⁴ Большая заслуга в установлении естественной системы зоологии принадлежала французскому реформатору сравнительной анатомии, палеонтологии и систематики животных Ж. Кювье, выработавшему понятие ‘типы организаций’, о которых вслед за ним Данилевский писал, что они ‘не суть ступени развития в лестнице постепенного совершенствования существ (ступени, так сказать, иерархически подчиненные одна другой), а совершенно различные планы, в которых своеобразными путями достигается доступное для этих существ разнообразие и совершенство форм’ (Данилевский Н. Я. Россия и Европа. — М.: Институт русской цивилизации, 2008, стр. 105). В предисловии к своей книге ‘Царство животных’ Кювье утверждал, что не имел намерений систематизировать органический мир так, чтобы все животные образовали одну линию, вообще считая такую попытку невыполнимой, ибо нельзя сказать, что последние из млекопитающих более совершенны, чем первые из птиц. Своим различением типов организации от степени организации животного мира Кювье дал пример и руководство прочим наукам, в т.ч. и историческим.

¹⁵ Данилевский считал специфически характерной чертой национального характера западных обществ насильственность, которая выработалась в условиях постоянной вражды друг с другом и посягательств Европы на независимость и свободу славян. Хроническую солидарную враждебность европейских государств к России он объяснял ревнивым отношением стареющего германо-романского культурно-исторического типа к молодому славянскому типу культуры. Он указывал на необходимость России объединиться с другими славянскими государствами в федерацию, призывал не только своих современников, но и потомков бережно относиться к традициям национальной жизни, отказаться от слепых подражаний западным образцам, в которых усмотрел болезнь ‘европейничанья’. Не насильственность или потребительский интерес составляет ‘главную пружину’ или двигательную силу русского народа, а внутреннее нравственное сознание, исполненное мягкости, покорности, почтительности. Основная черта русских — терпимость, именно поэтому им выпал жребий быть ‘хранителями живого предания религиозной истины — Православия’.

Список сочинений Н. Я. Данилевского

Читайте также: