Жизнь и приключения Николая Никльби, Диккенс Чарльз, Год: 1839

Переводы
Время на прочтение: 1002 минут(ы)
Скачать в PDF

ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
ЧАРЛЬЗА ДИККЕНСА

КНИГА 13.

БЕЗПЛАТНОЕ ПРИЛОЖЕНІЕ
къ журналу ‘ПРИРОДА и ЛЮДИ’
1909 г.

ЖИЗНЬ и ПРИКЛЮЧЕНІЯ НИКОЛАЯ НИКЛЬБИ.

Переводъ М. А. Шишмаревой.

ПОДЪ РЕДАКЦІЕЙ
М. А. Орлова.

С-ПЕТЕРБУРГЪ.
Книгоиздательство П. П. Сойкина Стремянная, собств. д. No. 12.

ОГЛАВЛЕНІЕ.

Глава I служить вступленіемъ къ остальному
Глава II о мистер Ральф Никкльби это контор и предпріятіяхъ, и о компаніи на акціяхъ огромной государственной важности.
Глава III. Мистеръ Ральфъ Никкльби получаетъ печальныя всти о брат, но стойко выноситъ ниспосланное ему испытаніе. Читатель узнаетъ, съ какимъ участіемъ онъ отнесся къ Николаю, который тутъ впервые появляется въ разсказ, и какъ великодушно предложилъ устроить его судьбу
Глава IV. Николай и его дядя, не теряя драгоцннаго времени, длаютъ визитъ мистеру Вакфорду Сквирсу, содержателю школы въ Іоркшир
Глава V. Николай детъ въ Іоркширъ. Его прощанье съ родными, попутчики и приключенія въ пути
Глава VI, въ которой послдствія происшествія, описаннаго въ предыдущей глав, даютъ двумъ джентльменамъ случай разсказать другъ другу весьма интересныя исторіи
Глава VII. Мистеръ и мистриссъ Сквирсъ у себя дома
Глава VIII. Внутренніе порядки Дотбойсъ-Голла
Глава IX. О миссъ Сквирсъ, мистриссъ Сквирсъ, мистер Сквирсъ, мастер Сквирсъ, и о многихъ другихъ лицахъ и предметахъ, такъ же близко касающихся Сквирсовъ, какъ и Николая Никкльби
Глава X. Какъ мистеръ Ральфъ Никкльби пристроилъ племянницу и невстку
Глава XI. Ньюмэнъ Нотсъ устраиваетъ мистриссъ и миссъ Никкльби въ ихъ новомъ жилищ
Глава XII, по которой читатель можетъ прослдить дальнйшія перипетіи любви миссъ Фанни Сквирсъ и узнать, какое дальнйшее теченіе припала эта любовь
Глава XIII, въ которой Николай нарушаетъ спокойствіе Дотбойсъ-Голла смлой и неожиданной выходкой, послдствія которой не лишены значенія
Глава XIV, въ которой говорится, къ сожалнію, только о маленькихъ людяхъ, и которая, слдовательно, по необходимости носитъ отпечатокъ заурядности
Глава XV знакомитъ читателя съ причиною вторженія нежданныхъ гостей, описаннаго въ предыдущей глаз, и еще съ нкоторыми событіями, которыя необходимо довести до его свднія
Глава XVI. Николай ищетъ новаго мста, но, потерпвъ неудачу, поступаетъ учителемъ въ одинъ частный домъ
Глава XVII описываетъ дальнйшія событія въ жизни миссъ Никкльби
Глава XVIII. Миссъ Кэтъ обожаетъ Кетъ цлыхъ три дня и затмъ ршается возненавидть ее на вчныя времена. Причины, побудившія миссъ Кэтъ придти къ такому ршенію
Глава XIX, въ которой описывается обдъ у мистера Ральфа Никкльби и повствуется о томъ, какъ вели себя его гости до обда, за обдомъ и посл обда
Глава XX, въ которой Николай встрчается, наконецъ, съ дядей, высказываетъ ему свои чувства съ большой откровенностью и принимаетъ ршеніе
Глава XXI. Г-жа Манталини оказывается въ затруднительномъ положеніи, а миссъ Никкльби — вн всякаго положенія
Глава XXII. Николай, въ сопровожденіи Смайка, отправляется искать счастья и встрчаетъ мистера Винцента Кромльса, а кто такой мистеръ Кромльсъ обнаружится изъ этой же главы
Глава XXIII описываетъ труппу мистера Винцента Кромльса и трактуетъ о его длахъ, домашнихъ и театральныхъ
Глава XXIV. Большой бенефисъ миссъ Сневелличи и первый дебютъ Николая
Глава XXV повствуетъ объ одной молодой леди изъ Лондона, вступающей въ труппу, о пожиломъ поклонник, состоящемъ въ ея свит, и церемоніи, которою завершился ихъ пріздъ
Глава XXVI. Душевному спокойствію миссъ Никкльби угрожаетъ опасность
Глава XXVII. Мистриссъ Никкльби знакомится съ господами Пайкомъ и Плекомъ и убждается въ ихъ безграничномъ расположеніи и участіи къ ней
Глава XXVIII. Миссъ Никкльби, доведенная до отчаянія преслдованіями сэра Мельбери Гока и непріятными осложненіями, изъ нихъ вытекающими, прибгаетъ за покровительствомъ къ дяд, какъ къ послднему рессурсу
Глава XXIX трактуетъ о личныхъ длахъ Николая и о внутреннихъ раздорахъ въ трупп мистера Кромльса
Глава XXX. Въ честь Николая задаются банкеты. Онъ принужденъ внезапно покинуть мистера Винцента Кромльса и своихъ товарищей по сцен
Глава XXXI о Ральф Никкльби, Ньюмэн Ногс и о нкоторыхъ мудрыхъ предосторожностяхъ, результатъ которыхъ выяснится изъ послдующей главы
Глава XXXII посвящена главнымъ образомъ одному интересному разговору и не мене интереснымъ послдствіямъ, къ которымъ онъ привелъ
Глава XXXIII, въ которой мистеръ Ральфъ Никкльби весьма быстрымъ и дйствительнымъ способомъ избавляется отъ всякихъ сношеній со своею роднею
Глава XXXIV. Мистера Ральфа Никкльби посщаютъ лица, съ которыми читатель уже знакомъ
Глава XXXV. Смайкъ знакомится съ мистриссъ Никкльби и Кетъ. Николай также заводить новыя знакомства. Для семьи настаютъ, повидимому, ясные дни
Глава XXXVI приватная и конфиденціальная, ибо касается семейныхъ длъ. О томъ, какъ мистеръ Кенвигзъ испыталъ жестокое потрясеніе и какъ мистриссъ Кенвигзъ блистательно перенесла свою болзнь
Глава XXXVII. Николай завоевываетъ возрастающее благоволеніе братьевъ Чирибль и мистера Тима Линкинвотера. Близнецы задаютъ банкетъ по случаю годовщины великаго дня, и Николай, вернувшись домой съ этого банкета, выслушиваетъ таинственное и весьма важное сообщеніе изъ устъ мистриссъ Никкльби
Глава XXXVIII сообщаетъ читателю о нкоторыхъ подробностяхъ визита соболзнованія, могущаго имть важныя послдствія, и о неожиданной встрч Смайка съ однимъ старымъ другомъ, который приглашаетъ его къ себ, не принимая никакихъ отговорокъ.
Глава XXXIX, въ которой описывается еще одна, но гораздо боле счастливая встрча Смайка съ другимъ его старымъ пріятелемъ
Глава XL. Николай влюбляется и выбираетъ себ посредника, старанія котораго увнчиваются полнымъ успхомъ, за исключеніемъ одного незначительнаго обстоятельства
Глава XLI содержитъ нсколько интересныхъ эпизодовъ изъ романа мистриссъ Никкльби и ея сосда, джентльмена въ коротенькихъ брюкахъ
Глава XLII поясняетъ ту житейскую истину, что нтъ такихъ закадычныхъ друзей, которые въ конц концовъ не разошлись бы
Глава XLIII является въ роли церемоніймейстера, чтобы представить обществу нкоторыя личности
Глава XLIV, изъ которой питатель узнаетъ, какъ мистеръ Ральфъ Никкльби разрываетъ со старымъ знакомствомъ и убждается, что шутка, даже между мужемъ и женою, можетъ иногда зайти слишкомъ далеко
Глава XLV, изъ которой читатель узнаетъ поразительныя вещи
Глава XLVI, проливающая нкоторый свтъ на предметъ любви Николая. Пусть читатель самъ судить, хорошо это или дурно
Глава XLVII. У мистера Ральфа Никкльби происходитъ тайное совщаніе съ однимъ старымъ другомъ, съ которымъ они сообща обсуждаютъ проектъ, общающій большую наживу имъ обоимъ
Глава XLVIII. Бенефисъ мистера Винцента Кромльса и ршительно послднее появленіе его на сцен
Глава XLIX, повствующая о дальнйшихъ событіяхъ въ семь Никкльби и о томъ, къ какому результату привело знакомство съ джентльменомъ въ коротенькихъ брюкахъ
Глава L. Катастрофа
Глава LI. Планъ, задуманный мистеромъ Ральфомъ Никкльби и его другомъ, близится къ благополучному концу, когда о немъ узнаетъ третье лицо, не посвященное въ ихъ тайну
Глава LII. Николай отчаивается спасти Мадлену Брэй, но, поразмысливъ, собирается съ духомъ и ршается сдлать попытку. Интересное событіе въ домашней жизни Кеннигзовъ и Лилливиковъ.
Глава LIII, повствующая о дальнйшихъ успхахъ плана, задуманнаго мистеромъ Ральфомъ Никкльби и мистеромъ Артуромъ Грайдомъ
Глава LIV. Исходъ заговора и его результаты
Глава LV, повствующая о семейныхъ длахъ, заботахъ, надеждахъ, разочарованіяхъ и огорченіяхъ
Глава LVI. Потерпвъ пораженіе отъ племянника, Ральфъ Никкльби, пользуясь подвернувшимся случаемъ, составляетъ новый планъ мщенія, къ которому пріобщаетъ новаго испытаннаго союзника
Глaвa LVII, изъ которой читатель узнаетъ, какъ помощникъ Ральфа Никкльби приступаетъ къ длу и насколько онъ въ немъ успваетъ
Глава LVIII, въ которой заканчивается одинъ изъ эпизодовъ нашего разсказа ..
Глава LIX. Заговорщика осаждаютъ опасности и сомннія, и самый заговоръ начинаетъ колебаться
Глава LX. Опасность растетъ, дло близится къ развязк
Глава LXI, въ которой Николай и его сестра дйствуютъ такъ, какъ будто бы они задались цлью упасть въ добромъ мнніи всего свта, въ особенности тхъ, кого принято называть здравомыслящими людьми
Глава LXIL Ральфъ назначаетъ послднее свиданіе и принимаетъ гостей
Глава LXIII. Братья Чирибль длаютъ различныя предложенія какъ отъ своего имени, такъ и отъ имени другихъ лицъ, мистеръ Тимъ Линкинвотеръ тоже длаетъ предложеніе, но только отъ своего собственнаго лица
Глава LXIV, въ которой читатель встрчаетъ своего стараго знакомаго въ весьма плачевномъ положеніи и узнаетъ о томъ, что Дотбойсъ-Голлъ больше не существуетъ,
Глава LXV. Заключеніе

ГЛАВА I
служитъ вступленіемъ къ остальному.

Когда-то въ одномъ уединенномъ уголк графства Девонширскаго жилъ нкій мистеръ Годфри Никкльби, почтенный джентльменъ среднихъ лтъ, спохватившійся немного поздно, что ему надо жениться. А такъ какъ онъ не былъ ни достаточно молодъ, ни достаточно богатъ, чтобы претендовать на руку богатой невсты, то и женился по любви на одной скромной леди, своей старой зазноб, и леди вышла за него по той же самой причин, по которой онъ женился на ней. Такъ иногда два игрока, не имя возможности играть въ карты на деньги, садятся за мирную партію единственно изъ любви къ искусству.
Быть можетъ, иные злобствующе люди, съ пессимистическимъ взглядомъ на брачную жизнь, замтятъ мн, что мою почтенную парочку было бы лучше сравнить съ двумя боксерами, которые, когда судьба имъ не благопріятствуетъ и фонды ихъ стоятъ низко, накидываются другъ на друга, какъ истые рыцари, изъ одного удовольствія подраться. И дйствительно, въ одномъ отношеніи это сравненіе было бы весьма подходящимъ: какъ два отважные бойца по окончаніи поединка обходятъ публику со шляпой въ рук, разсчитывая, что, можетъ быть, великодушіе зрителей дастъ имъ возможность выпить и закусить, такъ точно и мистеръ Годфри Никкльби съ супругой, по истеченіи медоваго мсяца, уныло оглянулись вокругъ, въ надежд, что, можетъ быть, случай, такъ или иначе, доставитъ имъ возможность увеличить ихъ средства къ жизни… А доходъ мистера Никкльби въ періодъ его женитьбы колебался между шестьюдесятью и восемьюдесятью фунтами стерлинговъ въ годъ.
Боже мой, мало ли народу на свт! Даже въ Лондон, гд въ то время проживалъ мистеръ Никкльби, едва ли кто-нибудь могъ пожаловаться на недостатокъ населенія. Просто удивляешься, когда видишь, какъ долго человкъ можетъ высматривать въ толп и не найти ни одного дружескаго лица, а между тмъ это такъ. Мистеръ Никкльби смотрлъ и смотрлъ, пока глаза у него не заболли, какъ болло и сердце, но другъ не отыскивался. Когда же, утомленный этими безплодными поисками, онъ обращалъ свой взглядъ къ домашнему очагу, онъ и здсь не находилъ облегченія. Говорятъ, что взоръ живописца, ослпленный слишкомъ долгимъ созерцаніемъ яркихъ красокъ, отдыхаетъ на боле однообразныхъ темныхъ цвтахъ, но вокругъ мистера Никкльби все было такъ мрачно и темно, что, я думаю, онъ былъ бы радъ освжиться какъ разъ обратной стороной этого контраста.
Наконецъ, черезъ пять лтъ, въ теченіе которыхъ мистриссъ Никкльби подарила своего мужа парою сыновей, и бдный джентльменъ, въ конецъ измученный заботами о пропитаніи своей возрастающей семьи, началъ серьезно подумывать, не пуститься ли ему на небольшою коммерческую спекуляцію, не застраховать ли свою жизнь въ слдующую четвертную получку и не свалиться ли затмъ случайно съ верхушки какой-нибудь башни. Въ одно прекрасное утро онъ получилъ по почт письмо съ траурною каймою, извщавшее его, что его дядя, мистеръ Ральфъ Никкльби, скончался и завщалъ ему все свое состояніе, равнявшееся скромной сумм въ пять тысячъ фунтовъ стерлинговъ.
Такъ какъ покойный при жизни никогда не подавалъ о себ всти племяннику, если не считать серебряной ложки въ сафьяномъ футляр, присланной старшему его сыну, окрещенному изъ благоразумной предусмотрительности въ честь дядюшки Ральфомъ,— подарокъ, который въ виду того, что этой ложкой нечего было сть, можно было принять за насмшку надъ тмъ обстоятельствомъ, что ребенокъ родился безъ этой полезной домашней утвари во рту. Мистеръ Годфри Никкльби вначал отказывался врить полученному имъ извстію. Однако, по наведеніи справокъ, оно вполн подтвердилось. Первоначально почтенный джентльменъ дйствительно имлъ было намреніе оставить все свое состояніе королевскому человколюбивому обществу и даже сдлалъ завщаніе въ этомъ смысл, но такъ какъ за нсколько мсяцевъ передъ тмъ это полезное учрежденіе имло несчастіе спасти жизнь одному его бдному родственнику, которому онъ выплачивалъ пенсію въ размр трехъ шиллинговъ и шести пенсовъ въ недлю, то мистеръ Гальфь, въ припадк естественнаго раздраженія, измнилъ свою волю въ приписк къ завщанію, по которой оставлялъ все свое имущество племяннику своему Годфри Никкльби, причемъ въ спеціально предназначенномъ для этой цли параграф упоминалъ о своемъ негодованіи не только противъ общества за спасеніе жизни его бдному родственнику, но и противъ бднаго родственника, допустившаго общество спасти ему жизнь.
Часть этого скромнаго состоянія мистеръ Годфри Никкльби употребилъ на покупку небольшой фермы близъ Доулиша въ Девоншир, куда и удалился съ женой и дтьми, разсчитывая прожить на проценты съ оставшагося капитала и на доходы съ имнія, какіе только онъ въ состояніи будетъ извлечь изъ того и другого. Это настолько ему удалось, что, когда онъ умеръ (лтъ пятнадцать спустя посл того, какъ получилъ наслдство, и лтъ пять посл смерти жены), онъ оставилъ старшему своему сыну, Ральфу, три тысячи фунтовъ капитала, а младшему, Николаю, тысячу фунтовъ и ферму,— самую крохотною земельную собственность, какую только можно себ вообразить.
Братья воспитывались въ одной и той же школ въ Эксетер и, каждую недлю прізжая домой, часто слышали изъ материнскихъ устъ длинные разсказы о томъ, какія бдствія претерплъ на своемъ вку ихъ отецъ и какимъ вліяніемъ пользовался ихъ богатый ддушка въ свое время. Эти разсказы производили на братьевъ совершенно различное дйствіе: у младшаго, мальчика тихаго и робкаго по характеру, они отбивали всякую охоту поближе познакомиться со свтомъ и еще больше развивали въ немъ природную его склонность къ мирной рутин сельской жизни, старшій же, Ральфъ, вывелъ изъ нихъ два великихъ правила житейской морали: во-первыхъ, что богатство есть единственный врный источникъ счастья и могущества, во-вторыхъ, что добиваться богатства дозволительно всми средствами, за которыя не караетъ законъ. ‘Вдь если деньги дда не приносили пользы, пока онъ былъ живъ, зато он сдлали немало добра посл его смерти,— разсуждалъ Ральфъ.— Он поставили на ноги отца, который ихъ сберегаетъ для меня, чего же лучше? Да и старику он были, собственно говоря, далеко не лишнія: онъ наслаждался мыслью о нихъ всю свою жизнь, и вс его близкіе завидовали ему и ухаживали за нимъ’. Такимъ образомъ мысленные монологи Ральфа всегда сводились къ одному заключенію, что нтъ на свт ничего лучше денегъ.
Не довольствуясь одними отвлеченными разсужденіями и не желая зарывать въ землю данный ему отъ Бога талантъ, этотъ многообщающій юноша еще со школьной скамьи началъ практиковать ростовщичество, конечно, въ ограниченныхъ размрахъ. Онъ небезвыгодно пускалъ въ оборотъ свой небольшой капиталъ изъ грифелей и костяшекъ и мало-по-малу расширилъ свои операціи до мдной монеты государственной чеканки включительно,— спекуляціи, приносившей ему значительные барыши. Онъ не затруднялъ своихъ должниковъ ни сложными записями, ни отвлеченными математическими выкладками, вс его правила процентовъ сводились къ одному золотому правилу: два пенса за полпенни. Эта коротенькая формула значительно упрощала разсчеты, легко усвоивалась по своей необыкновенной простот и удерживалась въ памяти лучше любого изъ ариметическихъ правилъ. Мы смло могли бы рекомендовать ее вниманію капиталистовъ, крупныхъ и мелкихъ, въ особенности маклеровъ и банкировъ, но, отдавая справедливость этимъ джентльменамъ, считаемъ своимъ долгомъ замтить, что многіе изъ нихъ пользуются ею уже давно и по сей день съ великимъ успхомъ.
Не признавалъ юный Ральфъ Никкльби и тхъ запутанныхъ, кропотливыхъ вычисленій сроковъ платежей, которыя такъ затрудняютъ всякаго, кому приходилось высчитывать проценты. На этотъ счетъ у него было одно общее правило: капиталъ съ процентами долженъ уплачиваться наличными деньгами въ ближайшій срокъ получки должникомъ карманныхъ денегъ, т. е. въ ближайшую субботу. Такимъ образомъ, была ли сдлка заключена въ понедльникъ или въ пятницу, проценты оставались одинаковыми. ‘За одинъ день слдовало брать даже больше, чмъ за пять,— весьма резонно разсуждалъ мистеръ Ральфъ,— ибо въ первомъ случа можно съ большою вроятностью предположить, что должникъ находится въ крайности, иначе онъ не сталъ бы занимать на такихъ невыгодныхъ для себя условіяхъ’.
Посл всего сказаннаго нами о молодомъ джентльмен, читатель, вроятно, проникся къ нему вполн естественнымъ восхищеніемъ и, можетъ быть, даже думаетъ, что онъ-то и будетъ героемъ повствованія, которое мы собираемся начать. Чтобы разъ навсегда покончить съ этимъ недоразумніемъ, мы спшимъ вывести его изъ заблужденія, немедленно приступивъ къ началу разсказа.
Со смертью отца Ральфъ Никкльби, котораго незадолго передъ тмъ пристроили къ мсту въ одинъ изъ торговыхъ лондонскихъ домовъ, отдался весь своей старой страсти къ нажив, и эта страсть такъ его поглотила, что въ теченіе многихъ лтъ онъ ни разу не вспомнилъ о брат. А если когда и случалось, что черную мглу, въ которой онъ жилъ (ибо страсть къ золоту создаетъ вокругъ человка именно мглу, боле разрушительную для всхъ его чувствъ, чмъ одуряющій дымъ отъ жаровни) — если и случалось, что эту мглу прорзывало воспоминаніе о товарищ его дтскихъ игръ, это воспоминаніе наводило его на мысль, что если бы они съ братомъ были дружны, какъ прежде, тотъ попросилъ бы у него денегъ взаймы. И мистеръ Ральфъ Никкльби пожималъ плечами и говорилъ себ: пусть лучше все остается такъ, какъ оно есть.
Между тмъ Николай жилъ въ отцовскомъ дом холостякомъ до тхъ поръ, пока, соскучившись этою одинокою жизнью, не женился на дочери сосда-помщика съ приданымъ въ тысячу фунтовъ. Эта достойная леди родила ему двоихъ дтей — сына и дочь, и когда сыну пошелъ девятнадцатый годъ, а дочери минуло четырнадцать, мистеръ Никкльби оглянулся кругомъ, отыскивая какихъ-нибудь средствъ пополнитъ свой капиталъ, потерпвшій немалый уронъ вслдствіе прибавленія семьи и расходовъ по воспитанію дтей.
— Попробуй спекулировать,— сказала мужу мистриссъ Никкльби.
— Спе-ку-ли-ровать, моя милая?— переспросилъ мистеръ Никкльби съ видимымъ сомнніемъ.
— А отчего же бы и нтъ?
— Оттого, моя милая, что, если мы все потеряемъ,— отвчалъ мистеръ Никкльби, который не отличался вообще ни краснорчіемъ, ни находчивостью,— если мы все потеряемъ, намъ нечмъ будетъ жить.
— Глупости!— сказала мистриссъ Никкльби.
— Я не совсмъ въ этомъ увренъ, моя милая,— сказалъ мистеръ Никкльби.
— Но вдь нашъ Николай уже почти взрослый,— продолжала почтенная леди,— и пора подумать о томъ, чтобы поставить его на дорогу, да и у бдняжки Кетъ нтъ ни гроша за душой. Взгляни на брата, разв онъ былъ бы тмъ, что онъ есть, если бы не спекулировалъ?
— Это правда,— отвчалъ мистеръ Никкльби,— хорошо, моя милая. Да. Я попробую спекулировать.
Спекуляція — игра увлекательная, но новички въ этой игр совсмъ или почти не умютъ разбираться въ своихъ картахъ: выигрышъ можетъ быть великъ, но и потери — не меньше. Фортуна не улыбнулась мистеру Никкльби. Предпріятіе лопнуло, четыре компаньона купили себ виллы во Флоренціи, четыреста бдняковъ разорились, и въ ихъ числ самъ мистеръ Никкльби.
— Даже домъ, гд я живу, могутъ у меня отнять не дальше какъ завтра,— говорилъ бдняга со вздохомъ.— Каждая мелочь изъ старой, давно привычной обстановки перейдетъ въ чужія руки.
Эта послдняя мысль до того его огорчила, что онъ сейчасъ же слегъ въ постель, ршившись, повидимому, спасти отъ разгрома хоть эту необходимую принадлежность своей обстановки.
— Мужайтесь, сэръ!— сказалъ ему аптекарь.
— Не слдуетъ такъ унывать,— присовокупила сидлка.
— Такія вещи случаются ежедневно,— замтилъ стряпчій.
— Грхъ возставать противъ воли Божіей,— наставительно произнесъ священникъ.
— Великій грхъ, особенно семьянину,— добавилъ сосдъ.
Мистеръ Никкльби только покачалъ головой и попросилъ ихъ всхъ выйти изъ комнаты, потомъ поцловалъ дтей и жену и, поочередно прижавъ ихъ къ своему измученному сердцу, въ изнеможеніи упалъ на подушки. Вс окружающіе были уврены, что онъ рехнулся отъ горя, потому что посл этого онъ сталъ заговариваться: говорилъ о доброт и великодушіи своего брата и вспоминалъ то хорошее старое время, когда они были вмст въ школ. Но этотъ бредъ скоро прошелъ, тогда мистеръ Никкльби, торжественно поручивъ свою семью Тому, Кто никогда не покидаетъ беззащитныхъ вдовъ и сиротъ, ласково имъ улыбнулся и, отвернувшись къ стн сказалъ, что онъ хочетъ уснуть.

ГЛАВА II
о мистер Ральф Никкльби, его контор и предпріятіяхъ, и о компаніи на акціяхъ огромной государственной важности.

Мистеръ Ральфъ Никкльби, строго говоря, не былъ тмъ, что принято называть негоціантомъ, не былъ онъ ни банкиромъ, ни стряпчимъ, ни адвокатомъ, ни нотаріусомъ, не былъ онъ и купцомъ, однимъ словомъ, занятія его трудно было подвести подъ какую-нибудь опредленную рубрику, ибо ни къ одной изъ извстныхъ профессій онъ не принадлежалъ. Тмъ не мене, такъ какъ онъ занималъ большой домъ въ Гольденъ-Сквер, гд, помимо большой мдной дощечки надъ входной дверью, имлась еще и другая, поменьше, на лвомъ косяк, надъ мдной моделью дтской руки, указующей путь, и такъ какъ на обихъ дощечкахъ стояла надпись: ‘Контора’,— то было вполн очевидно, что мистеръ Ральфъ Никкльби велъ или во всякомъ случа длалъ видъ, что ведетъ какое-то дло. Если же фактъ этотъ нуждался еще въ подтвержденіи, то такимъ подтвержденіемъ могло служить ежедневное присутствіе въ ‘контор’, между половивою десятаго и пятью часами пополудни, блднолицаго человка въ потертомъ темномъ костюм, сидвшаго въ каморк, въ конц корридора, на необыкновенно твердомъ табурет и всегда имвшаго перо за ухомъ, когда онъ выходилъ отворять на звонокъ.
Хотя кое-кто изъ членовъ весьма почтенныхъ профессій и проживаетъ по близости къ Гольденъ-Скверу, однако нельзя сказать, чтобы это было особенно бойкое мсто. Это одинъ изъ тхъ скверовъ которые отживаютъ свой вкъ, пережили свои лучшіе дни и теперь почти сплошь сдаются подъ квартиры. Почти вс его первые и вторые этажи заняты меблированными комнатами, отдающимися въ наймы одинокимъ джентльменамъ, по большей части со столомъ. Мсто это служитъ главнымъ пристанищемъ для иностранцевъ. Смуглолицые люди, съ широкими перстнями на рукахъ, съ массивными золотыми цпочками на жилетахъ и съ густыми черными баками, имющіе обыкновеніе толпиться подъ колоннадою зданія Оперы, а во время опернаго сезона, между четырьмя и пятью часами, поджидать у театральной кассы раздачи даровыхъ билетовъ, проживаютъ по большей части въ Гольденъ-Сквер или его окрестностяхъ. Здсь же имютъ свою резиденцію дв или три скрипки и одинъ духовой инструментъ изъ Оперы. Квартиры здсь отличаются музыкальностью, и по вечерамъ звуки фортепіано и арфы носятся надъ головой мрачной статуи — генія-хранителя маленькой группы чахлыхъ кустиковъ и деревьевъ, занимающихъ центръ сквера. Въ лтнія ночи вс окна стоятъ настежь, и прохожій можетъ видть на подоконникахъ смуглыхъ, усатыхъ людей, причемъ вс они неистово курятъ. Вечерняя тишина нарушается звуками грубыхъ мужскихъ голосовъ, выдлывающихъ рулады и трели, клубы ароматнаго табачнаго дыма наполняютъ воздухъ. Сигары и папиросы, кларнеты и флейты, віолончели и скрипки оспариваютъ первенство другъ у друга. Это царство табачнаго дыма и псенъ. Странствующіе артисты чувствуютъ себя въ Гольденъ-Сквер какъ дома, уличные пвцы заливаются здсь непринужденне и громче, чмъ во всякомъ другомъ изъ столичныхъ кварталовъ.
Повидимому, эта мстность не совсмъ подходящая для дльца, тмъ не мене, мистеръ Ральфъ Никкльби прожилъ въ ней много лтъ и никогда не высказывалъ жалобъ по этому поводу. Онъ не зналъ никого изъ сосдей, и его никто здсь не зналъ, хотя за нимъ установилась репутація страшнаго богача. Купцы считали его чмъ-то въ род юриста, другіе сосди — агентомъ по торговымъ дламъ, и т и другіе были настолько близки къ истин, насколько могутъ быть вообще близки къ истин догадки людей, когда они суютъ свой носъ въ чужія дла.
Въ одно прекрасное утро мистеръ Ральфъ Никкльби, совершенно готовый къ выходу, сидлъ у себя въ кабинет. На ночь была накидка бутылочнаго цвта поверхъ темно-снняго фрака, блый жилетъ, темно-срыя панталоны и высокіе ‘Веллингтоновскіе’ сапоги. Уголокъ мелко сплоеннаго, туго накрахмаленнаго жабо старался изо всхъ силъ вынырнуть между его подбородкомъ и застегнутой верхней пуговицей накидки. Это послднее одяніе было не настолько длинно, чтобы скрыть массивную золотую цпочку изъ плоскихъ колечекъ, заканчивавшуюся съ одной стороны часами съ репетиціей, засунутыми въ карманъ панталонъ мистера Никкльби, а съ другой — двумя ключиками: однимъ — отъ часовъ, другимъ — отъ нкоего патентованнаго, секретнаго замка. Голова его была слегка припудрена, какъ будто затмъ, чтобы придать его наружности боле благожелательный видъ, но если таково было намреніе мистера Ральфа, онъ лучше бы сдлалъ, если бы напудрилъ за одно и лицо, такъ какъ въ рзкихъ складкахъ рта и въ холодномъ взгляд его безпокойно бгающихъ глазъ было что-то до того злое и лицемрное, что при всемъ желаніи этого нельзя было скрыть. Какъ бы то ни было, въ настоящую минуту мистеръ Ральфъ сидлъ у себя въ кабинет, а такъ какъ онъ былъ одинъ, то ни его пудра, ни глаза, ни рзкія складки у рта не могли производить ни дурного, ни хорошаго впечатлнія — и слдовательно, намъ нтъ до нихъ пока ни малйшаго дла.
Мистеръ Никкльби закрылъ лежавшую передъ нимъ на конторк счетную книгу и, откинувшись на спинку стула, устремилъ разсянный взглядъ въ грязное окно. При нкоторыхъ лондонскихъ домахъ имются небольшіе клочки свободной земли, окруженные обыкновенно со всхъ четырехъ сторонъ высокими оштукатуренными стнами и цлымъ рядомъ дымовыхъ трубъ. Въ этихъ загончикахъ изъ года въ годъ прозябаетъ какое-нибудь чахлое дерево. Каждую осень, когда другія деревья теряютъ свои листья, этотъ жалкій представитель растительнаго царства длаетъ безплодныя усилія выпустить два-три свжіе листка и затмъ замираетъ подъ слоемъ дыма и копоти до слдующаго года, когда онъ снова повторяетъ ту же попытку. Порой, въ особенно ясные и теплые дни, его чахлой зелени удается даже привлечь какого-нибудь калку воробья, который принимается чирикать на ея вткахъ. Есть люди, называющіе ‘садиками’ эти мрачные внутренніе дворы, но изъ этого не слдуетъ выводить заключеніе, чтобы такіе садики кто-нибудь насаждалъ, происхожденіе ихъ врне будетъ приписать тому обстоятельству, что нкогда на мст каждаго такого садика была мусорная яма. Никому никогда и въ голову не придетъ избрать такое мсто для прогулки или вообще такъ или иначе воспользоваться имъ для своего удовольствія. Изломанная корзина, съ полдюжины разбитыхъ бутылокъ и тому подобный хламъ валяется здсь, можетъ быть, съ того самаго дня, когда въ домъ перебрался первый жилецъ и, вроятно, будетъ валяться до той минуты, когда изъ него выдетъ послдній. Сырая солома, среди пробивающейся кое-гд чахлой травки, будетъ здсь гнить до скончанія вка въ перемежку съ разбросанными кругомъ сломанными ящиками и разбитыми цвточными горшками, которые служатъ пріютомъ всякому сору и нечистот.
Такой именно ‘садикъ’ разстилался передъ взорами мистера Ральфа Никкльби, пока онъ сидлъ, засунувъ руки въ карманы и уставившись въ запыленное окно. Взглядъ его былъ прикованъ къ искалченной кривой сосенк, посаженной (вроятно, какимъ-нибудь прежнимъ жильцомъ) въ деревянную кадку, когда-то зеленую, а теперь наполовину сгнившую и разсохшуюся. Зрлище это не имло въ себ ничего привлекательнаго, но мистеръ Никкльби былъ погруженъ въ глубокую задумчивость и разглядывалъ жалкую сосенку съ такою добросовстностью и вниманіемъ, какимъ, быть можетъ, не удостоилъ бы въ другое время даже самое рдкое экзотическое растеніе. Наконецъ, взоръ его, оторвавшись отъ интересной каптины, скользнулъ влво, къ маленькому окошку, такому же грязному, какъ и то, въ которое онъ смотрлъ. Въ этомъ окн, какъ въ туман, вырисовывалось лицо его клерка. Клеркъ случайно поднялъ глаза на патрона, и мистеръ Ральфъ поманилъ его къ себ.
Повинуясь приказанію, клеркъ сошелъ съ своего высокаго табурета (великолпно отполированнаго по милости этихъ постоянныхъ слзаній и влзаній) и минуту спустя стоялъ въ кабинет мистера Никкльби. Это былъ высокій человкъ среднихъ лтъ, съ блднымъ, какъ у трупа, лицомъ, съ краснымъ носомъ, однимъ до странности неподвижнымъ, а другимъ косымъ глазомъ. Одтъ онъ былъ въ сильно потертый черный сюртукъ не по росту (если еще это одяніе можно было назвать сюртукомъ) и которому притомъ было отпущено такое мизерное количество пуговицъ, что оставалось только подивиться, какъ онъ держался на нихъ.
— Есть уже половина перваго, Ногсъ?— спросилъ мистеръ Никкльби. Голосъ у него былъ рзкій и непріятный.
— Всего двадцать пятъ минутъ по…— Ногсъ чуть было не сказалъ: ‘по трактирнымъ часамъ’, но, во-время спохватившись, поправился:— По мстному времени.
— Мои часы остановились,— сказалъ мистеръ Никкльби,— ршительно не знаю отчего.
— Не заведены?— замтилъ мистеръ Ногсъ.
— Нтъ, я завелъ,— сказалъ мистеръ Никкльби
— Значитъ испортились,— ршилъ Ногсъ.
— Не думаю,— сказалъ мистеръ Никкльби.
— Наврно, испортились,— возразилъ Ногсъ.
— Можетъ быть,— согласился мистеръ Никкльби, опуская часы въ карманъ.
Ногсъ издалъ носомъ характерный звукъ въ род хрюканья, что онъ имлъ обыкновеніе длать въ заключеніе всхъ своихъ споровъ съ хозяиномъ, какъ бы давая этимъ понять, что онъ, Ногсъ, считаетъ себя побдителемъ, посл чего, сохраняя гробовое молчаніе, принялся медленно потирать себ руки и самымъ невозможнымъ образомъ выворачивать пальцы, пощелкивая ими въ суставахъ. Эта привычка мистера Ногса, къ которой онъ возвращался при каждомъ удобномъ случа, въ соединеніи съ необыкновеннымъ маневромъ, продлываемымъ его здоровымъ глазомъ,— вроятно, съ цлью привести себя въ соотвтствіе съ другимъ, который косилъ, причемъ для собесдника мистера Ногса сказывалось совершенно невозможнымъ опредлить направленіе его взгляда,— была одною изъ его многочисленныхъ особенностей, прежде всего бросавшеюся въ глаза постороннему зрителю.
— Я иду нынче въ Лондонскую таверну,— сказалъ мистеръ Никкльби.
— Публичное засданіе?— освдомился Ногсъ.
Мистеръ Никкльби кивнулъ головой.
— Я жду письма отъ стряпчаго по длу о залог имнія Рудльса. Письмо можетъ придти не ране, какъ съ двухчасовою почтой. Около этого времени я буду въ Чарингъ-Кросс, пойду по лвому тротуару. Если будутъ письма, захватите съ собой и выйдите мн навстрчу.
Теперь Ногсъ кивнулъ головой. Въ эту минуту у входной двери конторы зазвонилъ колокольчикъ. Мистеръ Никкльби поднялъ голову отъ бумагъ и взглянулъ на клерка, тотъ стоялъ передъ нимъ въ выжидательной поз.
— Звонятъ,— сказалъ Ногсъ въ вид поясненія.— Вы дома?
— Да.
— Для всхъ?
— Да.
— И для сборщика податей?
— Нтъ, пусть зайдетъ въ другой разъ.
Ногсъ по своему обыкновенію хрюкнулъ, какъ будто говоря: ‘Такъ я и зналъ.’ Но такъ какъ въ эту минуту звонокъ опять зазвенлъ, онъ поспшилъ къ двери и минуту спустя вернулся съ докладомъ: ‘Мистеръ Бонни!’ Слдомъ за нимъ въ комнату вошелъ очень блдный джентльменъ. Онъ видимо торопился, его волосы торчали во вс стороны, узенькій блый галстухъ былъ повязанъ небрежно, и вообще онъ имлъ такой видъ, какъ будто его ночью подняли съ постели, и съ тхъ поръ онъ не усплъ одться какъ слдуетъ.
— Милйшій Никкльби,— сказалъ гость, торопливо снимая блую шляпу, которая была до того набита бумагами, что оставалось только удивляться, какъ она держалась у него на голов,— время не терпитъ, у дверей насъ ждетъ кэбъ. Предсдательствуетъ сэръ Матью Пункеръ, и трое членовъ парламента дали слово быть непремнно. Двоихъ я видлъ поутру: они уже встали съ постели. Третій провелъ всю ночь въ Крокфорд и только что пошелъ домой переодться и выпить бутылку содовой воды. Но онъ общалъ подоспть къ началу рчей. Онъ еще не совсмъ въ порядк посл сегодняшней ночи, но это пустяки, въ такихъ случаяхъ онъ всегда говоритъ еще лучше.
— Кажется, дло-то не на шутку налаживается,— замтилъ мистеръ Никкльби, сдержанныя манеры котораго составляли рзкій контрастъ съ живостью его гостя.
— Еще бы!— воскликнулъ мистеръ Бонни.— Разв могло быть иначе! Такая великолпнйшая идея, какъ ‘Союзная столичная компанія усовершенствованія производства горячаго хлба и сухарей, съ ручательствомъ за аккуратную доставку на домъ и нятимиліоннымъ капиталомъ въ пятьсотъ тысячъ акцій, по десяти фунтовъ стерлинговъ каждая’. Да одно названіе въ одну недлю подниметъ наши акціи.
— Ну, а когда он поднимутся?— сказалъ мистеръ Ральфъ Никльби, улыбаясь.
— Когда он поднимутся, тогда вы лучше всякаго другого будете знать, что съ ними длать: не даромъ вы у насъ первый длецъ. Небось, не упустите случая во время умыть себ руки,— сказалъ мистеръ Бонни, фамильярно похлопывая своего собесдника по плечу.— Кстати, милйшій, у васъ замчательный клеркъ.
— Да, бдняга!— отвчалъ мистеръ Ральфъ, натягивая перчатки.— Теперь онъ нищій, а было время, когда Ньюмэнъ Ногсъ держалъ своихъ лошадей и свору собакъ.
— Да что вы!— замтилъ гость разсянно.
— Да,— продолжалъ мистеръ Ральфъ,— и даже не такъ давно. Но онъ спустилъ все до гроша, чортъ знаетъ, какъ помщалъ свои капиталы, занималъ на проценты, словомъ, глупо началъ и кончилъ сумой. Одно время онъ запилъ, его хватилъ параличъ, и онъ явился ко мн за займомъ фунта стерлинговъ на томъ основаніи, что въ лучшіе его дни у насъ съ нимъ были…
— Общія длишки,— подхватилъ мистеръ Бонни, подмигнувъ.
— Именно,— сказалъ Ральфъ.— Конечно, я ему отказалъ.
— Еще бы!
— Но такъ какъ въ это время мн нуженъ былъ клеркъ, чтобы отворять дверь, и такъ дале, то я и взялъ его, просто изъ милости, и съ тхъ поръ онъ у меня. Онъ, кажется, немного помшанъ,— добавилъ мистеръ Никкльби, пытаясь состроить сострадательную мину,— но нельзя сказать, чтобы онъ былъ мн вполн безполезенъ, бдняга. Нтъ, нтъ, этого я не скажу.
Великодушный джентльменъ забылъ прибавить, что Ньюмэнъ Ногсъ, находясь въ крайности, служилъ ему за такую плату, за которую не сталъ бы служить и тринадцатилтній мальчишка. Забылъ упомянуть въ своемъ спшномъ разсказ еще и о томъ, что необыкновенная молчаливость клерка длала его неоцнимымъ на такомъ мст, гд обдлывались длишки, о которыхъ было совершенно излишне болтать. Но, можетъ быть, мистеръ Никкльби забылъ упомянуть объ этихъ ничтожныхъ фактахъ просто потому, что гость его очень спшилъ, и они вели разговоръ на ходу. Съ послднимъ словомъ мистера Никкльби оба сли въ кэбъ и похали.
Когда они выхали на Бишопгэтскую улицу, тамъ было большое движеніе. День былъ втряный, и около полудюжины какихъ-то людей, съ трудомъ лавируя противъ втра, суетливо сновали по улиц, согнувшись подъ тяжестью цлыхъ кипъ объявленій, на которыхъ было отпечатано огромными буквами, что ровно въ часъ дня иметъ быть публичный митингъ по случаю внесенія въ парламентъ петицій объ утвержденіи ‘Союзной столичной компаніи усовершенствованіи изготовленія сдобнаго хлъба и сухарей, съ ручательствомъ за аккуратную доставку ихъ на домъ и пятимилліоннымъ капиталомъ въ пятьсотъ тысячъ акцій, по десяти фунтовъ стерлинговъ каждая’. Цифры были отпечатаны жирнымъ чернымъ шрифтомъ и сразу бросались въ глаза. Мистеръ Бонни, усердно работая локтями, проложилъ себ дорогу на лстницу, гд разставленные на площадкахъ лакеи отвшивали ему низкіе поклоны, и, наконецъ, въ сопровожденіи мистера Никкльби, пробрался въ аппартаменты, расположенные за большой залой для публики. Во второй комнат они застали цлое собраніе людей, съ виду дльцовъ, засдавшее за такимъ же дловымъ, по виду, столомъ.
— Вниманіе!— закричалъ какой-то джентльменъ съ двойнымъ подбородкомъ при появленіи мистера Бонни.— Посторонитесь, джентльмены, посторонитесь!
Новоприбывшихъ встртили весьма любезно. Мистеръ Бонни протолкался къ верхнему концу стола, снялъ шляпу, привелъ рукой по волосамъ и забарабанилъ молоточкомъ по столу, какъ пьяный извозчикъ. Послышались крики: ‘Слушайте, слушайте!’, и присутствующіе одобрительно закивали, какъ будто говоря: ‘Какой молодецъ!’ Въ эту минуту дверь съ трескомъ распахнулась, и вбжавшій впопыхахъ лакей доложилъ:
— Сэръ Матью Пупкеръ!
Все собраніе поднялось на ноги, раздались рукоплесканія, превратившіяся въ цлую бурю, когда въ дверяхъ показался сэръ Матью Пупкеръ въ сопровожденіи двухъ настоящихъ, живыхъ членовъ парламента, одного — ирландца, другого — шотландца. Вс трое улыбались и раскланивались такъ мило, что казалось просто невроятнымъ, чтобы у кого-нибудь могло хватить духу подать свой голосъ противъ нихъ. Особенно милъ былъ сэръ Матью Пупкеръ. Онъ такъ усердно кивалъ своей маленькой кругленькой головкой, что украшавшій ее плоскій парикъ грозилъ каждую минуту свалиться.
Когда, наконецъ, первое волненіе поулеглось, т изъ джентльменовъ, которые имли честь быть настолько знакомыми съ сэромъ Матью Пупкеромъ и двумя другими членами парламента, что могли вступить съ ними въ разговоръ, окружили ихъ и такимъ образомъ образовали три группы, возл которыхъ остальные джентльмены, не имвшіе счастья быть такъ близко знакомыми съ сэромъ Матью Пупкеромъ и двумя другими членами парламента, тснились, улыбаясь и потирая руки въ тщетной надежд, что какой-нибудь счастливый случай обратитъ на нихъ благосклонное вниманіе великихъ людей. Тмъ временемъ сэръ Матью Пупкеръ и два другіе члена парламента сообщали каждый своему кружку слушателей, каковы взгляды правительства на подачу предполагаемой петиціи, причемъ весьма многозначительно останавливались на нкоторыхъ подробностяхъ, какъ, напримръ: что имъ сказало правительство по секрету въ послдній разъ, когда они обдали у него, и какъ, сказавъ это, оно имъ подмигнуло. А изъ всего этого ужъ не трудно было заключитъ, что если правительству были дороги чьи-нибудь интересы, такъ это интересы и преуспваніе ‘Союзной столичной компаніи усовершенствованія изготовленія сдобнаго хлба и сухарей, съ ручательствомъ за аккуратную доставку ихъ на домъ’.
Въ то время, какъ въ комнат совщанія шли вс эти разговоры и между ораторами распредлялись рчи къ предстоящему митингу, публика въ зал глазла то на пустую эстраду, то на музыкальную галерею и на собравшихся въ ней дамъ. Въ этомъ развлеченіи прошло уже около двухъ часовъ, а такъ какъ даже самое пріятное развлеченіе, когда имъ злоупотребляютъ, въ конц концовъ надостъ, то наиболе суровые умы начали выражать свое неудовольствіе топаньемъ, крикомъ и свистомъ. Естественно, что въ этихъ вокальныхъ упражненіяхъ всхъ больше отличались т, кто явился раньше другихъ, кому, слдовательно, больше наскучило ждать и кто, придя раньше, быль по этой самой причин ближе къ эстрад и дальше отъ дежурной полиціи. Между тмъ полисмены, не имя ни малйшаго желанія протискиваться сквозь толпу, но обуреваемые весьма похвальнымъ стремленіямъ что-нибудь предпринять для пресченія безпорядковъ, принялись хватать за шиворотъ самыхъ смирныхъ, то есть тхъ, кто стоялъ ближе къ нимъ и къ дверямъ, разсыпая при этомъ направо и налво звонкіе удары своими дубинками на манеръ остроумнаго мистера Понча, чьему примру какъ въ способ ношенія оружія, такъ и въ употребленіи онаго, всегда съ такою точностью слдовали эти представители исполнительной власти.
Уже во многихъ мстахъ шли жаркія схватки, какъ вдругъ громкіе крики за дверьми залы привлекли вниманіе не только публики, но даже воюющихъ сторонъ. Вслдъ затмъ изъ боковой двери показалась голова длинной процесіи, которая и потянулась къ эстрад. Вс джентльмены были безъ шляпъ и шли, обернувшись лицомъ назадъ и потрясая воздухъ громогласнымъ ‘ура!’. Причина этихъ радостныхъ возгласовъ объяснилась къ общему удовольствію, когда на эстрад появился сэръ Матью Пупкеръ въ сопровожденіи двухъ другихъ членовъ парламента. Появленіе ихъ было встрчено рукоплесканіями и оглушительнымъ крикомъ. Вс трое раскланивались, стараясь высказать выразительными жестами, что никогда еще за все время своей общественной дятельности они не были такъ тронуты вниманіемъ публики, какъ въ эту минуту.
Наконецъ, собраніе перестало кричать, но, когда сэръ Матью Пупкеръ былъ единогласно избранъ предсдателемъ, крики возобновились и длились не мене пяти минутъ. Когда тишина опять водворилась, сэръ Матью Пупкеръ выступилъ съ рчью, въ которой излилъ свои чувства по случаю этой великой минуты, объяснилъ, что въ эту великую минуту на нихъ устремлены глаза всего міра, высказалъ увренность, что видитъ передъ собой просвщеннйшихъ людей изъ числа своихъ согражданъ, намекнулъ на могущество и солидныя качества своихъ высокочтимыхъ друзей и товарищей, сидящихъ за нимъ, и въ заключеніе выяснилъ, какое огромное вліяніе должно оказать на матеріальныя средства, благополучіе, преуспяніе, гражданскія права, даже на самое существованіе свободной и великой націи такое учрежденіе, какъ ‘Союзная столичная компанія усовершенствованія изготовленія сдобнаго хлба и сухарей, съ ручательствомъ за аккуратную доставку ихъ на домъ’.
Затмъ поднялся мистеръ Бонни, онъ долженъ былъ прочесть первый пунктъ петиціи и изложить ея цли. Мистеръ Бонни провелъ по волосамъ правой рукой, небрежно уперся въ бокъ лвой, и, поручивъ свою шляпу попеченіямъ джентльмена съ двойнымъ подбородкомъ (служившаго господамъ ораторамъ чмъ-то врод подставки для палокъ и шляпъ), приступилъ къ изложенію перваго пункта петиціи, который гласилъ: ‘Члены настоящаго собранія съ тревогой и страхомъ взираютъ на существующій порядокъ изготовленія сдобнаго хлба въ столиц и ея предмстьяхъ, сословье пекарей, въ теперешнемъ его вид, считаютъ не заслуживающимъ доврія публики, а всю систему изготовленія сдобнаго хлба не только безусловно вредною для здоровья и нравственности народа, но и наносящею явный ущербъ всему торговому и промышленному строю государства’. Тутъ мистеръ Бонни произнесъ рчь, которая до слезъ растрогала дамъ и пробудила самое горячее сочувствіе въ груди всхъ присутствующихъ. Онъ посщалъ дома бдняковъ въ разныхъ кварталахъ столицы и нигд не нашелъ ни намека на сдобный хлбъ, изъ чего можно съ полнымъ основаніемъ заключить, что многіе изъ этихъ несчастныхъ годами не видятъ въ глаза сдобнаго хлба. Онъ убдился, что въ сред пекарей сильно развиты пьянство и разгулъ,— обстоятельство, которое онъ всецло приписываетъ развращающему вліянію ихъ профессіи въ томъ вид, въ какомъ она существуетъ теперь. Т же пороки господствуютъ и среди бднйшаго класса народа, который, въ сущности, долженъ былъ бы быть главнымъ потребителемъ сдобнаго хлба. Это грустное явленіе легко объясняется тмъ, что несчастные, доведенные до отчаянія невозможностью подкрплять себя питательной пищей, поневол ищутъ искусственнаго возбужденія въ спиртныхъ напиткахъ. Мистеръ Бонни брался доказать передъ палатой общинъ существованіе въ сред пекарей стачки, имющей цлью постоянное повышеніе цнъ на сдобный хлбъ и полную монополизацію его производства. Онъ брался доказать это въ присутствіи всего сословія пекарей точно такъ же, какъ и то, что въ сред этихъ людей, существуетъ особый способъ переговоровъ посредствомъ таинственныхъ знаковъ и словъ, какъ-то: ‘Гляди въ оба!’, ‘Шатунъ идетъ’, ‘Фергюсонъ’, ‘Какъ здравствуетъ Морфи?’ и т. д. Это-то печальное положеніе вещей и предполагаетъ исправить ‘Союзная компанія’ помощью нижеизложенныхъ мръ. Во-первыхъ, воспрещенія подъ страхомъ тяжелой отвтственности всякой частной продажи сдобнаго хлба какъ оптовой, такъ и розничной, во-вторыхъ, снабженія публики вообще и бдныхъ на дому въ частности сдобнымъ хлбомъ самаго лучшаго качества и по умренной цн, заботу объ изготовленіи котораго возьмутъ на себя члены компаніи. Эту именно цль иметъ въ виду уважаемый предсдатель собранія, извстный патріотъ сэръ Матью Пупкеръ, взявшійся провести въ парламент упомянутый билль. Но ему необходима поддержка. Итакъ, каждый, кто желаетъ покрыть имя Англіи неувядаемымъ блескомъ и славой, обязанъ поддержать предлагаемый билль въ пользу ‘Союзной столичной компаніи усовершенствованія изготовленія сдобнаго хлба и сухарей, съ ручательствомъ за аккуратную доставку ихъ на домъ’ — компаніи, которая, какъ онъ смли можетъ заявить, располагаетъ пятью милліонами капитала въ пятьсотъ тысячъ акцій, по десяти фунтовъ стерлинговъ каждая.
Мистеръ Ральфъ Никкльби поддержалъ мнніе мистера Бонни, а другой джентльменъ предложилъ внести въ петицію небольшую поправку, а именно: везд, гд стоятъ слова: ‘сдобный хлбъ’, дополнить ихъ словами: ‘и сухари’. Предложеніе было принято единогласно. Одинъ только голосъ въ толп закричалъ было: ‘Нтъ!’, но дерзкій былъ немедленно арестованъ и выведенъ изъ залы засданія.
Второй пунктъ — о своевременности полнаго упраздненія торговцевъ сдобнымъ хлбомъ (и сухарями) и вообще всего сословія изготовителей сдобнаго хлба (и сухарей) кто бы они ни были: мужчины или женщины, взрослые или дти, розничные или оптовые торговцы,— былъ прочитанъ джентльменомъ, который по наружности смахивалъ на духовнаго и у котораго былъ такой видъ, точно его постигло огромное горе. Онх произнесъ такую прочувствованную рчь, что первый ораторъ былъ забытъ въ мгновеніе ока. Можно было услышать паденіе булавки,— да что тамъ булавки!— самаго легкаго перышка, когда онъ нарисовалъ яркими красками картину жестокаго обращенія хозяевъ-пекарей съ разносчиками-мальчишками. Одна эта причина, какъ весьма основательно замтилъ почтенный ораторъ, могла послужить достаточнымъ поводомъ къ возникновенію такого незамнимаго учрежденія, какъ вышеназванная компанія на акціяхъ. Оказывалось, что несчастныхъ дтей выгоняютъ на улицу даже по ночамъ и въ самое суровое время года, часами заставляютъ бродить въ темнот подъ дождемъ, а иногда подъ снгомъ и градомъ, безъ пищи и теплой одежды. На это послднее обстоятельство почтенный ораторъ просилъ публику обратить особенное вниманіе, ибо въ то время, какъ горячій сдобный хлбъ заботливо обертывали теплыми одялами, бднымъ дтямъ, лишеннымъ необходимаго теплаго платья, предоставлялось бороться собственными средствами со стужей и ненастьемъ. (Какой позоръ!) Почтенный джентльменъ разсказалъ любопытный случай, какъ одинъ мальчишка-разносчикъ, подвергавшійся въ продолженіе пяти лтъ этому безчеловчному обращенію, сдлался наконецъ жертвой жестокой простуды, отъ которой онъ неминуемо погибъ бы, если бы его не спасла благодтельная испарина. Ораторъ былъ самъ очевидцемъ этого чудеснаго исцленія. Но онъ слыхалъ и о другомъ, еще боле возмутительномъ случа, и не иметъ никакихъ основаній сомнваться въ врности сообщеннаго ему факта: онъ слышалъ, что одного маленькаго разносчика-сироту перехала карета, ребенокъ былъ отправленъ въ больницу, гд ему отняли ногу до колна, и съ тхъ поръ онъ занимается своимъ ремесломъ на костыляхъ. Боже правый, докол мы будемъ испытывать Твое долготерпніе!
Обсуждавшіеся вопросы были изложены членами собранія съ такимъ чувствомъ и знаніемъ дла, что завоевали вс симпатіи. Мужчины апплодировали, дамы рыдали такъ добросовстно, что ихъ носовые платки насквозь вымокли, и потомъ махали ими такъ долго, что они опять высохли. Въ публик царило неописуемое волненіе, и мистеръ Никкльби шепнулъ своему другу, что теперь ихъ акціи поднялись, по крайней мр, на двадцать пять процентовъ.
Петиція о билл была принята при громкихъ одобрительныхъ возгласахъ. Вс руки поднялись за петицію, поднялись бы и ноги,— такъ великъ былъ общій энтузіазмъ,— если бы такой фокусъ былъ хоть сколько-нибудь исполнимъ.
Засданіе было объявлено закрытымъ, члены собранія разошлись при гром рукоплесканій, и мистеръ Никкльби съ другими директорами отправились въ буфетъ завтракать, что они аккуратно выполняли изо дня въ день въ половин второго, хотя этотъ ихъ трудъ вознаграждался пока очень скромно, такъ какъ компанія была еще только въ зародыш: они опредлили себ за каждое посщеніе буфета всего по три гинеи на брата.

ГЛАВА III.
Мистеръ Ральфъ Никкльби получаетъ печальныя всти о брат, но стойко выноситъ ниспосланное ему испытаніе. Читатель узнаетъ, съ какимъ участіемъ онъ отнесся къ Николаю, который тутъ впервые появляется въ разсказ, и какъ великодушно предложилъ устроить его судьбу.

Покончивъ съ завтракомъ съ тою похвальной энергіей и проворствомъ, которыя такъ пріятно характеризуютъ всхъ дловыхъ людей, мистеръ Никкльби дружески распростился со своимъ товарищемъ и въ самомъ веселомъ расположеніи духа направилъ свои стопы къ западной части Лондона. Поравнявшись съ соборомъ св. Павла, онъ отошелъ въ сторону, подъ арку, чтобы поставить часы, и въ ту минуту, когда взоръ его былъ устремленъ на циферблатъ башенныхъ часовъ, а рука, вооруженная ключикомъ, собиралась поставить стрлку, передъ нимъ вдругъ, какъ изъ подъ земли, выросла человческая фигура. Это былъ Ньюмэнъ Ногсъ.
— Это вы, Ньюмэнъ?— сказалъ мистеръ Никкльби, взглянувъ на него и продолжая свое занятіе.— Принесли мн письмо насчетъ этого залога? Я такъ и думалъ.
— Вы ошибаетесь,— отвчалъ Ньюмэмъ.
— Какъ! И никто не заходилъ по этому длу?— спросилъ мистеръ Никкльби, въ своемъ удивленіи забывъ про часы.
Ногсъ покачалъ головой.
— Значитъ такъ-таки ршительно ничего?— освдомился мистеръ Никкльби.
— Не совсмъ. Кое-что есть.
— Что же именно?— спросилъ хозяинъ сердито.
— Вотъ это,— сказалъ Ньюмэнъ и не спша извлекъ изъ кармана запечатанный конвертъ.— Почтовый штемпель — Страндъ… черная печать… траурная кайма… адресъ написанъ женской рукой,— конвертъ съ иниціалами K. Н.
— Черная печать?— проговорилъ мистеръ Никкльби, взглянувъ на письмо.— Да, кажется, и рука не совсмъ незнакомая… Знаете, меня нисколько не удивитъ, Ньюмэнъ, если въ этомъ письм окажется извстіе о смерти моего брата.
— Я въ этомъ нимало не сомнваюсь,— невозмутимо отвчалъ Ньюмэнъ.
— Это почему, сэръ?
— Да просто потому, что вы никогда ничему не удивляетесь,— вотъ и все.
Мистеръ Никкльби выхватилъ письмо изъ рукъ своего клерка и, бросивъ на него холодный взглядъ, распечаталъ конвертъ, затмъ пробжалъ письмо, сунулъ его въ карманъ, поставилъ стрлки и принялся заводить часы.
— Оказалось то самое, что я думалъ, Ньюмэнъ,— заговорилъ мистеръ Никкльби, продолжая свое занятіе.— Онъ умеръ. Вотъ неожиданность! Я бы никогда этому не поврилъ бы, право!
Изливъ свою скорбь въ этихъ трогательныхъ выраженіяхъ, мистеръ Никкльби засунулъ часы въ жилетный карманъ, натянулъ потуже перчатки и, заложивъ руки за спину, медленно направилъ свои стопы прежнею дорогою къ западу.
— Остались дти?— освдомился Ногсъ, слдуя за нимъ по пятамъ.
— Въ томъ-то и штука,— сказалъ мистеръ Никкльби, какъ будто отвчая на собственныя свои мысли.— Цлыхъ двое.
— Двое!— повторилъ Ногсъ чуть слышно
— Да еще вдова на придачу,— продолжалъ мистеръ Никкльби.— И вс трое въ Лондон, чортъ бы ихъ побраль! Вс трое здсь, Ньюмэнь.
Ньюмэнъ шелъ немного позади своего патрона. При этихъ словахъ лицо его исказилось судорогой, но было ли это непроизвольнымъ движеніемъ парализованныхъ мускуловъ, выраженіемъ скорбя или затаеннаго смха — едва ли кто-нибудь, кром него самого, могъ бы отвтить на этотъ вопросъ. Говорятъ, лицо человка есть зеркало его души, истолкователь его мыслей, но лицо Ньюмэна Ногса представляло такую загадку, которую наврядъ ли взялся бы разршить самый проницательный человкъ.
— Идите домой,— сказалъ мистеръ Никкльби, пройдя нсколько шаговъ и оглянувшись на своего клерка, точно обращался къ собак. И не успль онъ договорить, какъ Ньюмэнъ былъ на средин улицы и минуту спустя исчезъ изъ вида, смшавшись съ толпой.
— Резонно, нечего сказать, очень резонно!— бормоталъ между тмъ мистеръ Никкльби, продолжая свои путь.— Братъ никогда ничего не сдлалъ для меня, да я никогда его объ этомъ и не просилъ, и вотъ, не усплъ онъ закрыть глаза, какъ меня уже почему-то считаютъ обязаннымъ опекать совершенно здоровую женщину и ея двухъ взрослыхъ дтей! Что они мн! Я никогда ихъ не видалъ.
Углубившись въ эти думы и тому подобныя размышленія, мистеръ Никкльби не замтилъ, какъ очутился на Странд, гд, справившись съ письмомъ относительно номера дома, который онъ искалъ, остановился у одного подъзда, приблизительно на середин этой многолюдной улицы.
Въ этомъ дом жилъ живописецъ-портретистъ, какъ о томъ свидтельствовала прибитая надъ дверью витрина въ широкой золоченой рам. Подъ стекломъ, на черномъ бархатномъ фон, красовались портреты двухъ флотскихъ мундировъ съ выглядывающими изъ нихъ лицами и неизбжнымъ аттрибутомъ каждаго — подзорной трубой. Пониже помщался молодой военный въ пунцовомъ мундир, а рядомъ литераторъ, съ очень высокимъ лбомъ, чернильницей, перомъ и шестью книгами на фон полуспущенной портьеры. Здсь же имлось весьма трогательное изображеніе молодой леди, углубившейся въ чтеніе манускрипта въ дремучемъ лсу, и превосходный портретъ во весь ростъ сидящаго на стул ребенка съ необыкновенно большой головой и взятыми въ раккурс ногами, уменьшенными до размровъ двухъ ложечекъ для соли. Кром вышеупомянутыхъ перловъ искусства, здсь было еще много головъ пожилыхъ леди и джентльменовъ, улыбающихся другъ другу то подъ лазуревымъ, то подъ свинцовымъ небомъ, и написанная красивымъ почеркомъ элегантная карточка съ тисненнымъ бордюромъ и съ обозначеніемъ цнъ.
Мистеръ Никкльби взглянулъ на витрину съ величайшимъ презрніемъ и изо всей силы поднялъ и опустилъ дверной молотокъ, но ему пришлось три раза повторить этотъ маневръ, и только по третьему разу ему отворила дверь служанка съ необыкновенно грязнымъ лицомъ.
— Дома мистриссъ Никкльби?— спросилъ Ральфъ со своей всегдашней рзкой манерой.
— Ея фамилія — не Никкльби,— отвтила двушка.— Вамъ врно нужно миссъ Ла-Криви?
Мистеръ Никкльби бросилъ уничтожающій взглядъ на дерзкую, осмлившуюся поправить его, и еще рзче спросилъ, что она хочетъ этимъ сказать. Двушка только что собиралась отвтить, когда съ верхней площадки совершенно отвсной лстницы, виднвшейся въ глубин прихожей, раздался женскій голосъ, освдомлявшійся, кого спрашиваютъ.
— Мистриссъ Никкльби,— отвчалъ Ральфъ.
— Это второй этажъ, Ганна,— произнесъ тотъ же голосъ.— Какъ ты глупа! Дома второй этажъ?
— Минуту назадъ кто-то вышелъ, только, кажется, не второй этажъ, а антресоли,— т, что живутъ безъ прислуги,— отвчала двица.
— Ты лучше сдлаешь, если пойдешь узнать,— сказала невидимка.— Только сперва покажи джентльмену, гд звонокъ, да попроси его не поднимать такого стука, когда онъ придетъ въ другой разъ. Объясни, что у насъ позволяется употреблять молотокъ только въ тхъ случаяхъ, когда испорченъ звонокъ, да и то довольно постучаться одинъ разъ.
— Ладно,— сказалъ Ральфъ, вступая въ прихожую безъ дальнйшихъ церемоніи.— Простите пожалуйста, но не вы ли будете миссъ Ла… забылъ, какъ дальше.
— Криви… Ла-Криви,— отвчалъ голосъ, и надъ перилами лстницы показалась желтая наколка.
— Съ вашего позволенія, мэмъ, мн хотлось бы сказать вамъ два слова,— продолжалъ Ральфъ.
Голосъ отвчалъ, что для этого джентльмену стоитъ только пойти, но мистеръ Никкльби уже поднимался по лстниц и минуту спустя стоялъ на площадк передъ обладательницей желтой наколки, у которой въ pendant къ головному убору оказалось такое же желтое плсттье и почти такое же лицо. Миссъ Ла-Криви была весьма миніатюрная молодая леди лтъ пятидесяти, гостиная миссъ Ла-Криви оказалась осколкомъ съ позолоченной витрины у наружной двери, только боле обширныхъ размровъ и ясне опрятнаго вида.
— Гм!..— прокашлялась миссъ Ла-Криви, прикрывъ изъ деликатности ротъ черной шелковой митенькой.— Вамъ, вроятно, нуженъ портретъ? У васъ выразительная наружность, очень благодарная для портрета, сэръ. Позировали вы когда-нибудь?
— Какъ вижу, сударыня, вы ошибаетесь въ цли моего посщенія,— отвчалъ мистеръ Никкльби со своею обычною рзкостью.— У меня нтъ шальныхъ денегъ, чтобы бросать ихъ на портреты, да если бы и были, мн, слава Богу, некому и портретовъ-то раздавать. Увидвъ васъ на лстниц, я просто ршилъ зайти поразспросить васъ насчетъ кое-кого изъ здшнихъ жильцовъ.
Миссъ Ла-Криви вторично откашлялась на этотъ разъ, чтобы скрыть свое разочарованіе, и сказала:
— О, въ самомъ дл!
— Изъ вашихъ словъ, обращенныхъ къ служанк, я вывелъ заключеніе, что вы здсь хозяйка,— продолжалъ мистеръ Никкльби.
— Да, она дйствительно снимаетъ всю квартиру,— отвтила миссъ Ла-Криви,— но такъ какъ въ настоящее время второй этажъ не нуженъ, то она и сдаетъ его жильцамъ. Теперь тамъ живетъ одна прізжая леди изъ провинціи съ двумя дтьми.
— Вдова?— спросилъ Ральфъ.
— Да.
— Бдная вдова, не такъ-ли?— снова освдомился Ральфъ, выразительно подчеркивая это коротенькое, но многозначущее прилагательное.
— Къ сожалнію, она, кажется, дйствительно не богата,— отвтила миссъ Ла-Криви.
— Не кажется, а наврное, я это знаю, мэмъ. Не находите ли вы, что бдной вдов не слдовало забираться въ такую квартиру?
— Вы правы,— поспшила согласиться миссъ Ла-Криви, немало польщенная этимъ косвеннымъ комплиментомъ ея квартир.— Вы совершенно правы.
— Я близко знакомъ съ ея длами, мэмъ,— продолжалъ Ральфъ.— Дло въ томъ, что я ей родственникъ, и я долженъ васъ предупредить, что вамъ лучше не держать у себя на квартир эту семью.
— Надюсь, однако, что въ случа несостоятельности этой леди по выполненію принятыхъ на себя денежныхъ обязательствъ,— начала, покашливая, миссъ Ла-Криви,— ея родственники не откажутся…
— Нтъ, откажутся,— поспшно перебилъ ее Ральфъ.— На нихъ не надйтесь.
— Если такъ, это мняетъ дло,— сказала миссъ Ла-Криви.
— Да, это такъ. А затмъ можете поступать по своему усмотрнію. Я имъ родственникъ, мэмъ, и, насколько мн извстно, единственный родственникъ, потому-то я и счелъ своимъ долгомъ довести до вашего свднія, что не беру на себя отвтственности за ихъ расточительность. На долго ли они у васъ наняли квартиру?
— Они взяли ее понедльно, и за первую недлю мистриссъ Никкльби заплатила впередъ.
— Въ такомъ случа откажите имъ въ конц недли. Лучшее, что они могутъ сдлать, это вернуться туда, откуда пріхали, здсь имъ совсмъ не мсто.
— Конечно,— проговорила миссъ Ла-Криви, нервно потирая руки.— Если мистриссъ Никкльби нанимаетъ квартиру, не имя средствъ платить за нее, она поступаетъ недостойно порядочной дамы.
— Я съ вами вполн согласенъ, мэмъ,— сказалъ Ральфъ.
— И разумется, мн… имъ… въ настоящемъ моемъ положеніи-беззащитной женщины,— продолжала миссъ Ла-Криви,— невозможно терять мой квартирный доходъ.
— Само собою разумется,— подтвердилъ Ральфъ.
— А между тмъ,— добавила миссъ Ла-Криви, въ душ которой природная доброта, очевидно, боролась съ разсчетливостью,— между тмъ, я ршительно ничего не. могу сказать ни противъ самой леди, дамы очень пріятной и обходительной въ обращеніи, хотя въ настоящую минуту бдняжка, кажется, совсмъ убита горемъ, ни противъ ея дтей, прелестныхъ, прекрасно воспитанныхъ молодыхъ людей, могу васъ уврить.
— Очень радъ это слышать, сударыня, но это не мое дло,— сказалъ Ральфь, круто поворачивая къ дверямъ, ибо эти панегирики нищимъ начинали его раздражать.— Я исполнилъ свой долгъ и, можетъ быть, сдлалъ даже больше, чмъ былъ обязанъ сдлать. Никто вдь не скажетъ мн за это спасибо.
— Могу васъ уврить, что я вамъ очень обязана, сэръ,— сказала миссъ Ла-Криви очень любезно.— Не будете ли вы такъ добры, взглянуть на эти миніатюры моей работы?
— Очень вамъ признателенъ, мэмъ,— отвчалъ мистеръ Никкльби, поспшно ретируясь,— но мн еще надо зайти наверхъ, а время мн дорого, право, никакъ не могу.
— Ну, такъ въ другой разъ, когда будете въ этихъ краяхъ, пожалуйста заходите, я буду очень счастлива. Не желаете ли, по крайней мр, захватить съ собой росписаніе моихъ цнъ?.. Благодарю васъ. Добраго утра!
— Добраго утра, сударыня!— и Ральфъ поскоре захлопнулъ дверь во избжаніе дальнйшихъ разговоровъ.— Ну-съ, теперь къ невстк! Уфъ!
Вскарабкавшись на другую отвсную лстницу такого же остроумнаго устройства, мистеръ Ральфъ Никкльби остановился на верхней площадк перевести духъ, и въ это время его нагнала служанка, которую предупредительная миссъ Ла-Криви послала, чтобы доложить о гост жильцамъ. На этотъ разъ физіономія молодой двицы носила явные слды безуспшныхъ попытокъ привести себя въ боле приличный видъ съ помощью фартука, который былъ еще грязне лица.
— Какъ прикажете о васъ доложить?— спросила, она.
— Никкльби,— отвчалъ Ральфъ.
— Мистриссъ Никкльби, васъ спрашиваетъ мистеръ Никкльби,— возвстила двица, распахнувъ дверь.
Навстрчу гостю поднялась дама въ глубокомъ траур, но, будучи не въ силахъ сдлать шагу отъ охватившаго ее волненія, стояла, опираясь на руку худенькой, но очень хорошенькой двушки лтъ семнадцати, которая сидла возл нея. Тогда высокій юноша, года на два постарше молодой двушки, вышелъ впередъ и привтствовалъ гостя, какъ своего дядю.
— А, такъ значитъ ты Николай?— пробурчалъ Ральфъ, сурово сдвинувъ брови.
— Да, сэръ, это мое имя,— отвчалъ юноша.
— Возьми же мою шляпу,— сказалъ Ральфъ повелительно.— Здравствуйте, сударыня, какъ поживаете? Не слдуетъ такъ поддаваться горю. Я никогда не поддаюсь.
— Но мое горе такъ ужасно, такъ необыкновенно ужасно!— сказала мистриссъ Никкльби, прижимая къ глазамъ платокъ.
— Что же въ немъ необыкновеннаго?— невозмутимо отвчалъ Ральфъ, растегивая пальто.— Мужья и жены умираютъ каждый день.
— И братья тоже, не такъ ли, сэръ?— сказалъ Николай, бросая на дядю негодующій взглядъ.
— Да, сэръ, а также дерзкіе мальчишки, у которыхъ еще молоко на губахъ не обсохло,— отрзалъ дядя, опускаясь на стулъ.— Вы, сударыня, не упомянули въ вашемъ письм, отъ какой болзни умеръ мой братъ.
— Доктора не нашли у него никакой болзни,— отвчала мистриссъ Никкльби, заливаясь слезами.— Но у насъ слишкомъ много причинъ подозрвать, что онъ умеръ отъ разбитаго сердца.
— Какой вздоръ! Я допускаю, что человкъ можетъ умереть, когда сломаетъ шею, ногу или руку, когда пробьетъ себ голову или даже разобьетъ носъ. Но умереть отъ разбитаго сердца — какая нелпость! Впрочемъ, разбитое сердце нынче въ большой мод. Когда человкъ не можетъ расплатиться съ долгами, онъ умираетъ отъ разбитаго сердца, а его вдова начинаетъ считать себя жертвой.
— Есть, какъ кажется, люди, вполн гарантированные отъ такой смерти по той простой причин, что у нихъ нтъ сердца,— спокойно замтилъ Николай.
— Позвольте узнать, сколько лтъ этому молодцу?— спросилъ Ральфъ, отодвигаясь назадъ вмст со стуломъ и смривъ племянника презрительнымъ взглядомъ.
— Ему скоро минетъ девятнадцать,— отвчала вдова.
— Девятнадцать, это! А чмъ вы намрены зарабатывать хлбъ, сэръ?
— Во всякомъ случа можете быть уврены, что я не разсчитываю жить на средства матери,— отвчалъ съ негодованіемъ Николай.
— А если бы и разсчитывалъ, такъ не очень-то разгулялся бы на такія средства,— отрзалъ дядя, насмшливо поглядывая на племянника.
— Можете быть покойны,— проговорилъ Николай, вспыхнувъ отъ гнва,— васъ я не буду просить увеличить ихъ.
— Николай, милый мой, успокойся!— взмолилась мистриссъ Никкльби.
— Умоляю тебя, мой голубчикъ!— пролепетала молодая двушка.
— Придержите вашъ язычекъ, сэръ!— сказалъ Ральфъ.— Клянусь честью, прекрасное начало, мистриссъ Никкльби,— прекрасное, что и говорить!
Мистриссъ Никкльби, вмсто отвта, сдлала только сыну знакъ, краснорчиво молившій о молчаніи.
Нсколько секундъ дядя и племянникъ, ни слова не говоря, смотрли другъ на друга. У старика было рзкое, суровое, отталкивающее лицо, у юноши красивое, открытое и привлекательное. Въ глазахъ старика сверкали лукавство и алчность, взглядъ юноши сіялъ умомъ и благородствомъ. Фигура его была немного слишкомъ тонка, но отличалась стройностью и силой, и помимо красоты и юношеской граціи, поражавшихъ въ немъ прежде всего, каждый его взглядъ, каждое движеніе говорили о пылкомъ молодомъ сердц, удерживая въ извстныхъ границахъ даже этого старика.
Какъ ни рзокъ можетъ быть такой контрастъ на посторонній глазъ, никто не чувствуетъ его сильне и глубже, чмъ тотъ, кто съ горечью въ душ сознаетъ, насколько другой выше его. Сердце Ральфа наполнилось непримиримою злобой, и съ этой минуты онъ возненавидлъ Николая. Такъ, молча, смотрли они нсколько секундъ другъ на друга, но, наконецъ, Ральфъ не выдержалъ и отвелъ глаза, пробормотавъ съ презрніемъ: ‘Мальчишка!’
Старики часто бросаютъ это слово, какъ упрекъ, въ лицо молодежи, должно бытъ, съ цлью обмануть людей, увривъ ихъ, что т, кто его произноситъ, не хотли бы стать опять молодыми, хотя бы даже это было въ ихъ власти.
— Итакъ, сударыня,— началъ рзко Ральфъ,— вы мн писали, что кредиторы васъ до-чиста обобрали и у васъ ничего не осталось?
— Ровно ничего,— отвчала мистриссъ Никкльби.
— И вы истратили послднія ваши деньги, чтобы пріхать въ Лондонъ посмотрть, не могу ли я чего-нибудь для васъ сдлать?
— Я надялась,— прошептала въ смущеніи вдова,— что вы пожелаете что-нибудь сдлать для дтей вашего брата. Его послдняя воля была, чтобы я обратилась къ вамъ.
— Это просто поразительно,— пробормоталъ Ральфъ, принимаясь шагать изъ угла въ уголъ.— Стоитъ только человку, у котораго нтъ ничего за душой, почувствовать приближеніе смерти, чтобы онъ счелъ себя въ прав разсчитывать на карманъ своего ближняго. Уметъ ли что-нибудь ваша дочь?
— Кетъ у насъ прекрасно воспитана,— отвчала мистриссъ Никкльби со слезами.— Скажи дяд, милочка, насколько ты подвинулась во французскомъ язык и прочихъ наукахъ.
Бдная двушка собиралась что-то сказать, но дядя безцеремонно ее перебилъ:
— Надо будетъ попытаться отдать ее въ обученіе какому-нибудь ремеслу. Надюсь, ваше нжное воспитаніе не будетъ служить препятствіемъ къ этому?
— Конечно, нтъ, дядя,— отвчала двушка со слезами.— Я готова длать все, что хотите, лишь бы заработать кусокъ хлба.
— Вотъ и прекрасно,— сказалъ Ральфъ, немного смягченный красотою, а можетъ быть и кротостью племянницы (думайте, что хотите).— Надо попробовать, а если тяжелая работа окажется теб не подъ силу, можно будетъ перейти къ шитью платьевъ или какому-нибудь другому, боле легкому длу. Ну-съ, а вы, сэръ, умете вы что-нибудь длать?— продолжалъ онъ, обращаюсь къ племяннику.
— Ничего,— грубо отвчалъ Николай
— Такъ я и думалъ. Вотъ вамъ плоды воспитанія моего брата, сударыня.
— Николай только-что кончилъ свое образованіе, сказала мистриссъ Никкльби,— лучшее, какое только могъ дать ему отецъ, который разсчитывалъ…
— Что сынъ его сдлаетъ со временемъ блестящую карьеру,— перебилъ Ральфъ — Старая исторія! Вчно на что-то надются и ничего не длаютъ. Если бы мой братъ былъ человкомъ дла, человкомъ благоразумнымъ, вы были бы теперь богатой женщиной. Если бы онъ, не теряя времени, поставилъ сына на дорогу, какъ это сдлалъ мой отецъ со мной, хотя я быль въ ту пору года на полтора моложе этого молодца, онъ быль бы теперь вамъ опорой въ вашемъ бдственномъ положеніи, а не обузой. Но мой братъ былъ человкъ безпечный и безразсудный, вамъ это лучше, чмъ кому-нибудь знать, мистриссъ Никкльби.
Это прямое обращеніе къ ея чувствамъ навело вдову на мысль, что, можетъ быть, она могла, бы боле выгодно распорядиться своею тысячью фунтовъ, и ей невольно пришло въ голову, какимъ подспорьемъ была бы теперь для нея такая сумма. Эти горестныя соображенія вызвали изъ глазъ ея новыя обильныя слезы, и въ припадк отчаянія эта добрая, малодушная женщина принялась жаловаться на свою горькую долю и, рыдая, вспоминать, что она всегда была рабою своего бднаго мужа. Она всегда говорила ему, что могла бы сдлать лучшую партію (случаи къ тому представлялись не разъ). Что же касается денегъ, то при жизни мужа она даже не знала никогда, куда он идутъ. Ужъ, конечно, если бы онъ больше ей доврялъ, они не очутились бы теперь въ такомъ положеніи. Такъ разглагольствовала мистриссъ Никкльби, изливаясь въ горькихъ сожалніяхъ, общихъ, вроятно, большинству замужнихъ дамъ не только во время вдовства, но часто и при жизни ихъ главы и повелителя, а можетъ быть, и въ оба эти періода. Въ заключеніе своей рчи мистриссъ Никкльби заявила, что вообще дорогой ея сердцу покойникъ никогда не слушался ея совтовъ, за исключеніемъ одного случая,— что было столь же непреложною, сколько и горькою истиной, такъ какъ этотъ единственный случай послужилъ причиной ихъ общаго разоренія.
Мистеръ Никкльби выслушалъ все это съ сдержанной улыбкой и, когда, наконецъ, вдова замолчала, принялся за свой допросъ съ того самаго мста, на которомъ его прервали ея изліянія.
— Хотите вы работать, сэръ?— спросилъ онъ племянника, нахмурившись.
— Конечно, хочу,— высокомрно отвчалъ Николай.
— Въ такомъ случа взгляните сюда. Мн это случайно бросилось въ глаза нынче утромъ, благодарите за это свою счастливую звзду.
Посл такого вступленія мистеръ Ральфъ Никкльби вытащилъ изъ кармана газету и, просмотрвъ объявленія, прочелъ слдующее:
— Воспитаніе.— Въ учебномъ заведеніи мистера Вакфорда Сквирса, въ Дотбойсъ-Голл, близъ живописной деревеньки Дотбойсъ, у Грета-Бриджъ въ Іоркшир, принимаются мальчики на полный пансіонъ со столомъ, одеждой, бльемъ, учебными пособіями и всмъ необходимымъ, до карманныхъ денегъ включительно. Основательное изученіе всхъ языковъ, живыхъ и мертвыхъ, математики, орографіи, геометріи, астрономіи, тригонометріи, употребленія глобуса, алгебры, фехтованія (по желанію), ариметики, фортификаціи и прочихъ отраслей классическаго образованія. Условія: годичная плата — двадцать гиней. Накладныхъ расходовъ никакихъ. Отпусковъ и вакацій не полагается. Прекрасный столъ по всмъ правиламъ гигіены. Мистеръ Сквирсъ въ настоящее время въ Лондон. Принимаетъ ежедневно съ часу до четырехъ. ‘Сарацинова Голова’, Сноу-Гилль.— N. В. Нуженъ опытный помощникъ, предпочтительно школьный учитель съ дипломомъ. Вознагражденіе — пять фунтовъ въ годъ’.
— Вотъ!— сказалъ Ральфъ, складывая газету.— Пусть беретъ это мсто, и его карьера сдлана.
— Но у него нтъ диплома,— сказала мистриссъ Никкльби.
— Ну, безъ этого можно и обойтись.
— Да и вознагражденіе такъ ничтожно, и потомъ… это такъ далеко!— пробормотала Кетъ.
— Молчи, Кетъ, моя милочка,— остановила ее мать,— дядя знаетъ, что для насъ лучше.
— Я уже сказалъ, пусть беретъ это мсто, и его карьера упрочена,— повторилъ Ральфъ жестко.— Впрочемъ, если мое предложеніе ему не по вкусу, пусть самъ поищетъ. Пускай-ка попробуетъ безъ денегъ, безъ друзей, безъ рекомендацій и практическихъ знаній найти себ въ Лондон честный заработокъ съ вознагражденіемъ, котораго хватило бы хоть на сапоги, и если это ему удастся, я даю ему тысячу фунтовъ, т. е. я далъ бы,— поспшилъ поправиться Ральфъ,— если бы они у меня были.
— Бдный братъ!— сказала молодая двушка.— Ахъ, дядя, неужели мы должны такъ скоро разстаться?
— Не надодай дяд своими глупостями, моя милая,— замтила мистриссъ Никкльби.— Ты видишь, онъ о насъ же хлопочетъ… Дорогой Николай, что же ты ничего не скажешь дяд?
— Сейчасъ, сейчасъ, мама,— отвчалъ Николай, который до сихъ поръ молчалъ, видимо о чемъ-то размышляя.— Послушайте, сэръ, если мн посчастливится получить это мсто, къ которому, кстати сказать, я такъ мало подготовленъ, что ожидаетъ ихъ,— тхъ, кого я здсь оставлю?
— Я позабочусь о твоей матери и сестр, отвчалъ Ральфъ,— но замть, только въ томъ случа, если ты возьмешь это мсто. Я берусь устроить ихъ такъ, чтобы он могли жить, ни отъ кого не завися. Он и недли не останутся здсь посл твоего отъзда, на этотъ счетъ будь покоенъ.
— Въ такомъ случа,— воскликнулъ весело Николай, бросаясь къ дяд, чтобы пожать ему руку,— я сдлаю все, что вамъ будетъ угодно. Идемъ, попытаемъ счастья у мистера Сквирса… А вдругъ онъ откажетъ?
— Ну, этого не бойся. Онъ съ радостью приметъ тебя по моей рекомендаціи. Ты только постарайся быть ему полезнымъ, и,— какъ знать, можетъ быть, со временемъ ты станешь его компаньономъ. А если онъ умретъ, подумай только, карьера твоя сдлана.
— Да, да, вы правы!— воскликнулъ въ восторг бдный юноша, пылкое воображеніе и неопытность котораго уже рисовали ему тысячи волшебныхъ картинъ.— А то вдругъ кто-нибудь изъ воспитанниковъ, какой-нибудь богатый лордъ такъ полюбитъ меня, что по окончаніи курса упроситъ своего отца позволить ему взять меня съ собой на континентъ въ качеств друга и наставника, а когда мы вернемся изъ нашего путешествія, доставитъ мн выгодное мсто. А, дядя, вдь хорошо это будетъ?
— Еще бы!— проговорилъ насмшливо Ральфъ.
— И какъ знать, можетъ быть, въ одно изъ своихъ посщеній (потому что онъ, конечно, будетъ меня навщать) онъ встртится съ Кетъ (такъ какъ, разумется, Кетъ будетъ у меня хозяйкой) и они полюбятъ другъ друга и женятся. Вдь можетъ случиться? Неправда ли, дядя, какъ знать?
— Конечно, какъ знать!— проворчалъ Ральфъ ехидно.
— И какъ мы тогда будемъ счастливы!— воскликнулъ съ восхищеніемъ Николай.— Что значитъ горе разлуки въ сравненіи съ радостью встрчи! Кетъ станетъ настоящей красавицей, и я буду такъ ею гордиться!.. А мам-то какая радость, когда мы вс опять будемъ вмст! Вс старыя невзгоды забыты и…
Картина будущаго была такъ прекрасна, что Николай не выдержалъ, хотлъ было улыбнуться, и… зарыдалъ.
Много слезъ пролила при мысли объ этой первой разлук честная, простая семья, вскормленная глухой, тихой провинціей, незнакомая съ тмъ, что называютъ свтомъ (весьма условное выраженіе, подъ которымъ часто подразумеваются негодяи, живущіе въ свт). Когда же первый взрывъ горя миновалъ, вс трое принялись обсуждать со всмъ пыломъ не искушенной опытомъ надежды ожидающую ихъ блестящую перспективу. Но мистеръ Ральфъ Никкльби скоро положилъ конецъ этимъ разглагольствованіямъ, напомнивъ, что если они будутъ даромъ терять время, то какой-нибудь боле счастливый соискатель перебьетъ Николаю дорогу къ счастью, которую имъ указала сама судьба въ вид газетнаго объявленія, и разрушитъ вс ихъ воздушные замки. Это своевременное напоминаніе мгновенно оказало свое дйствіе: разговоръ прекратился. Николай самымъ тщательнымъ образомъ списалъ адресъ мистера Сквирса, и дядя съ племянникомъ немедленно отправились на розыски этого достойнаго джентльмена. Николай уже усплъ убдить себя, что онъ былъ страшно несправедливъ къ своему родственнику, почувствовавъ къ нему необъяснимую антипатію съ перваго взгляда. Мистриссъ Никкльби съ своей стороны прилагала вс старанія уврить дочь, что дядя въ сущности гораздо добре, чмъ кажется, и миссъ Никкльби съ подобающею почтительностью отвчала, что это очень возможно.
Ужъ если говорить всю правду, на мнніе почтенной леди не мало повліялъ въ этомъ случа косвенный комплиментъ деверя ея проницательности и уму (такъ, по крайней мр, она истолковала себ его обращеніе къ ней за подтвержденіемъ нелестнаго его отзыва о ея муж). Мистриссъ Никкльби нжно любила мужа и обожала дтей, но Ральфъ такъ искусно затронулъ одну изъ самыхъ чувствительныхъ струнъ человческаго сердца (а Ральфъ до тонкости понималъ вс его худшія стороны, хоть и не зналъ лучшихъ), что съ этой минуты достойная леди стала не на шутку считать себя интересной страдалицей, несчастной жертвой легкомыслія своего покойнаго мужа.

ГЛАВА IV.
Николай и его дядя, не теряя драгоцннаго времени, длаютъ визитъ мистеру Вакфорду Сквирсу, содержателю школы въ Іоркшир.

Сноу-Гилль! Что это за мсто? Вотъ вопросъ, занимающій, бытъ можетъ, не одного мирнаго обывателя глухихъ городовъ, мимо которыхъ идутъ сверные дилижансы, сверкая золотыми буквами таинственной надписи, выведенной по черному фону ихъ кузова и гласившій: ‘Сноу-Гилль’. У каждаго изъ насъ бываетъ какое-нибудь, хоть смутное представленіе о мст, названіе котораго ему часто приходится читать или слышать. Какая же масса фантастическихъ представленій должна соединяться съ этимъ коротенькимъ, такъ часто попадающимся на глаза, словомъ ‘Сноу-Гилль’! Да и само названіе такъ красиво звучитъ! А уже не говорю о Сноу-Гилл вкуп съ ‘Сарациновой Головой’,— ассоціація идей, естественно вызывающая представленіе о чемъ-то суровомъ и страшномъ. Вамъ чудится безлюдная, пустынная поляна, гд безпрепятственно разгуливаетъ ледяной втеръ и злится зимняя вьюга, мрачное, страшное, дикое мсто, печальное даже днемъ, а ночью доброму христіанину лучше о немъ и не думать. Мсто, котораго бжитъ одинокій путникъ, гд за каждымъ камнемъ притаился разбойникъ.
Такое или почти такое представленіе о Сноу-Гилл должно преобладать въ тхъ мирныхъ, глухихъ уголкахъ, мимо которыхъ проносится, какъ мрачный призракъ, дилижансъ ‘Сарациновой Головы’, проносится каждый день и каждую ночь съ такою таинственной пунктуальностью, точно это и въ самомъ дл призраки, презирающій въ своей стремительной скачк всякую погоду.
Дйствительность не вполн соотвтствуетъ этому представленію, хотя это еще не причина, чтобы мы ее презирали. Здсь, къ сердц Лондона, въ самомъ центр его суетливой дятельности, среди кипучаго водоворота его жизни, преграждая путь мощнымъ волнамъ человческаго потока, приливающимъ сюда со всхъ сторонъ, высится Ньюгетъ, и на этой-то многолюдной улиц, на которую такъ хмуро смотрятъ его мрачныя стны, въ двухъ шагахъ отъ ея грязныхъ, полуразваливишхся трущобъ, на томъ самомъ мст, гд въ наше время мирно торгуютъ похлебкой, рыбой и гнилыми плодами, умирали десятки людей. Подъ ревъ жадной до зрлищъ толпы, въ которомъ тонули даже грохотъ и гамъ огромной столицы, полные силъ здоровые люди, иногда по шести, по восьми человкъ за-разъ, сводили свои послдніе счеты съ жизнью и умирали страшной, насильственной смертью. Вокругъ нихъ жизнь била ключемъ, сотни любопытныхъ глазъ смотрли на нихъ отовсюду: изъ оконъ, съ крышъ, со стнъ, со столбовъ, и во всемъ этомъ мор людей, среди этихъ блдныхъ, отвернувшихся въ смущеніи человческихъ лицъ, послдній взглядъ несчастнаго, прощающагося съ жизнью, не встрчалъ ни одного, да, ни одного, на которомъ можно было бы подмтить хоть тнь участія или жалости.
Неподалеку отъ тюрьмы и, слдовательно, близехонько отъ Смитфильда и многочисленныхъ конторъ шумнаго Сити, какъ разъ въ томъ конц Сноу-Гилля, гд лошади омнибусовъ, отправляющихся въ восточную часть города, проявляютъ ршительное поползновеніе падать нарочно, а лошади извозчичьихъ кэбовъ, которые держатъ свой путь къ западу, нердко падаютъ нечаянно, помщаются зазжій дворъ и гостиница ‘Сарациновой Головы’. Ворота этого заведенія охраняются бюстами двухъ сарацинъ, и не такъ давно было время, когда золотая молодежь нашей столицы вмняла себ въ особенную честь сбрасывать ихъ на землю но ночамъ. Но съ нкоторыхъ поръ ихъ покой не нарушается боле, быть можетъ, потому, что шутники перенесли поле своихъ дйствій въ Сентъ-Джемскій кварталъ, отдавая весьма основательное предпочтеніе двернымъ молоткамъ, какъ предметамъ удобоносимымъ, и проволокамъ отъ звонковъ, которыя могутъ при случа съ удобствомъ замнять зубочистки.
По этой ли или по какой-нибудь другой причин, только сарацины теперь стоятъ по мстамъ у воротъ и зорко стерегутъ входъ въ вышеупомянутое почтенное заведеніе. Съ фасада гостиницы, стоящей во двор, на васъ смотритъ съ тою же сердитой подозрительностью третья сарацинова голова, а со всхъ дверецъ красныхъ дилижансовъ, выстроенныхъ правильной линіей въ рядъ, выглядываютъ тоже сарациновы головы, ростомъ поменьше, но видомъ близнецы трехъ первыхъ, такъ что общій стиль заведенія безспорно сарацинскій.
Когда вы войдете во дворъ, вы увидите налво контору дилижансовъ, направо вздымающуюся къ небу колокольню церкви св. Сульпиція, а дальше, по об стороны двора, длинныя галереи съ номерами. Прямо противъ воротъ вамъ бросится въ глаза высокое окно съ надписью огромными буквами ‘Кафе-Ресторанъ’, и, если только вы пришли въ назначенный въ объявленіи часъ, вы увидите въ этомъ окн мистера Вакфорда Скиврса.
Нельзя сказать, чтобы наружность мистера Сквирса была особенно привлекательна. Во-первыхъ, у него былъ всего одинъ глазъ, тогда какъ общее мнніе, можетъ быть, и предвзятое, склоняется въ пользу двухъ. Единственный глазъ мистера Сквирса былъ, безъ сомннія, полезенъ ему, но отнюдь не украшалъ его физіономіи, такъ какъ цвтомъ онъ былъ совершенно зеленый, а формой смахивалъ на верообразное окно, какими принято увнчивать двери подъздовъ. Та сторона, гд глазъ отсутствовалъ, была вся въ морщинахъ, что придавало лицу какое-то зловщее выраженіе, особенно когда оно улыбалось, улыбка длала его просто отвратительнымъ. Волосы у мистера Сквирса были плоскіе и лоснящіеся, но спереди топорщились щеткой надъ низкимъ, скошеннымъ лбомъ. Вообще вся его вншность какъ нельзя боле гармонировала съ его противнымъ рзкимъ голосомъ и грубыми манерами. На видъ ему можно было дать лтъ за пятьдесятъ, росту онъ былъ ниже средняго, одтъ въ скромную черную пару и блый галстухъ съ длинными концами, но такъ какъ рукава его сюртука были слишкомъ длинны, а панталоны черезчуръ коротки, то, глядя на него, вамъ невольно казалось, что въ этомъ плать ему очень неловко и что онъ не можетъ придти въ себя отъ изумленія, передъ своимъ презентабельнымъ видомъ.
Мистеръ Сквирсъ стоялъ передъ каминомъ въ одной изъ отдльныхъ комнатъ ресторана, снабженной, въ числ прочей мебели, тремя столами, изъ коихъ одинъ былъ такой, какіе имются во всхъ ресторанахъ, а два другіе — самаго необыкновеннаго фасона, приноровленнаго къ угламъ и выступамъ переборки. На одномъ конц скамьи стоялъ крошечный деревянный сундучокъ, перевязанный обрывкомъ веревки, а на сундучк кое-какъ лпился крошечный мальчикъ. Его коротенькія ноженки въ башмакахъ со шнуровкой и коротенькихъ плисовыхъ брючкахъ висли на воздух. Упершись руками въ колни и приподнявъ плечи до самыхъ ушей, онъ исподтишка бросалъ на школьнаго учителя робкіе, испуганные взгляды.
— Половина четвертаго,— пробормоталъ мистеръ Сквирсъ, отворачиваясь отъ окна и сердито поглядвъ на стнные часы.— Никто нынче никто не придетъ.
Это горестное предположеніе заставило мистера Сквирса взглянуть ни мальчика, чтобы удостовряться, не длаетъ ли онъ чего-нибудь такого, за что его можно исколотить. Но такъ какъ мальчикъ ровно ничего не длалъ, мистеръ Сквирсъ ограничился тмъ, что дернулъ его за ухо и приказалъ ему сидть смирно.
— Въ прошлый мой пріздъ,— продолжалъ мистеръ Сквирсъ, возобновляя свои стованія,— я получилъ десятерыхъ ребятъ, десять разъ двадцать, итого двсти фунтовъ. Завтра утромъ въ восемь часовъ я долженъ хать домой, а у меня ихъ всего на всего трое, немного, очень немного. Трижды два — шесть, шестьдесятъ фунтовъ. И куда только запропастились эти мальчишки? О чемъ думаютъ ихъ родители? Не понимаю!
Тутъ мальчутань на сундучк громко чихнулъ.
— Что это, сэръ? Что это значитъ?— прорычалъ школьный учитель, оборачиваясь.
— Ничего,— отвчалъ мальчуганъ.
— Ничего?..
Мальчуганъ такъ задрожалъ, что сундучекъ весь затрясся подъ нимъ.
— Простите, сэръ, я чихнулъ,— пролепеталъ онъ.
— Чихнулъ, вотъ оно что! Такъ какъ же ты осмлился сказать ‘ничего?’
За неимніемъ лучшаго отвта, мальчуганъ приставилъ къ глазамъ кулаки и заревлъ. Тогда мистер Сквирсъ ударомъ въ одно ухо свалилъ его съ сундучка и ударомъ въ другое водворилъ на прежнее мсто.
— Погоди, сударикъ, дай намъ только добраться до Іоркшира, тамъ получишь отъ меня остальное. Перестанешь ли ты ревть, негодяй?
— Сей-часъ,— прорыдалъ мальчуганъ, принимаясь изо всхъ силъ тереть себ лицо ‘Молитвой нищаго’, отпечатанной на его коленкоровомъ носовомъ платк.
— Такъ замолчи же, слышишь!
Приказаніе сопровождалось соотвтствующимъ угрожающимъ жестомъ и взглядомъ. Мальчуганъ сталъ растирать лицо еще крпче, какъ будто это было единственнымъ средствомъ остановить слезы, посл чего затихъ, ни чмъ не обнаруживая своихъ чувствъ, кром судорожныхъ всхлипываній, да рдкихъ полуподавленныхъ вздоховъ.
— Мистеръ Сквирсъ,— сказалъ въ эту минуту лакей, заглядывая въ комнату,— васъ спрашиваетъ какой-то джентльменъ.
— Попроси его сюда, Ричардъ,— отозвался мистеръ Сквирсъ самымъ кроткимъ голосомъ.— Спрячь свой платокъ въ карманъ, негодяя, а то я тебя убью, какъ только джентльменъ уйдетъ.
Едва усплъ онъ прошипть эти слова свирпымъ шепотомъ, какъ джентльменъ вошелъ въ комнату. Мистеръ Сквирсъ сдлалъ видъ, что не замчаетъ его, и, углубившись въ очинку пера, принялся преподавать благодушныя наставленія своему юному питомцу:
— Что длать, дитя мое,— говорилъ мистеръ Сквирсъ,— каждому человку судьба посылаетъ свои испытанія. Что значитъ твое дтское горе, отъ котораго твое юное сердечко готово разорваться на части, а глаза такъ распухли отъ слезъ? Да разв это горе? Ты плачешь, потому что тебя ждетъ разлука съ друзьями, а того, дитя, не подумаешь, что я замню теб и друзей, и отца, а мистриссъ Сквирсъ — нжную мать. Въ живописной деревушк Дотбойсъ, близъ Грета-Бриджъ въ Іоркшир, гд дти принимаются на полный пансіонъ со столомъ, одеждою, стиркой и всмъ необходимымъ, отъ книгъ до карманныхъ денегъ включительно, ты будешь…
— Не вы ли мистеръ Сквирсъ, сэръ?— произнесъ незнакомецъ, прерывая школьнаго учителя на этомъ интересномъ пересказ его объявленія.
— Онъ самый, сэръ,— отвчалъ мистеръ Сквирсъ, притворяясь очень удивленнымъ.
— Тотъ джентльменъ, что помстилъ объявленіе въ ‘Таймс’?
— Да, и кром того въ ‘Морнингъ-Постъ’, въ ‘Кроникль’, въ ‘Герольд’ и въ ‘Адвертизер’,— объявленія объ учебномъ заведеніи Дотбойсъ-Голлъ въ живописной деревушк Дотбойсъ, близъ Грета-Бриджъ въ Іоркшир,— добавилъ мистеръ Сквирсъ.— Какъ видно, сэръ, вы явились по длу, я вижу съ вами моихъ юныхъ друзей. Какъ поживаете, дтки? Какъ поживаете, сэръ?
Съ этими словами мистеръ Сквирсъ погладилъ по головк двухъ тщедушныхъ, худенькихъ мальчиковъ, сопровождавшихъ незнакомца, и умолкъ, ожидая дальнйшихъ объясненій.
— Я торгую масломъ и красками, сэръ. Фамилія моя Сноули,— сказалъ незнакомецъ.
Сквирсъ склонилъ голову, какъ будто говоря: ‘Прекрасная фамилія’.
— Мистеръ Сквирсъ,— продолжалъ незнакомецъ,— я ршилъ отдать своихъ мальчиковъ въ вашу школу.
— Не мн, конечно, это говорить, но я не могу не замтить, что это лучшее, что вы могли сдлать,— отвтилъ мистеръ Сквирсъ.
— Гм… Годичная плата двадцать фунтовъ, если не ошибаюсь?
— Двадцать гиней,— поправилъ школьный учитель съ предупредительной улыбкой.
— Фунтовъ, фунтовъ, сэръ! Пусть будетъ сорокъ фунтовъ за двоихъ, вдь я двоихъ отдаю,— проговорилъ торжественно мистеръ Сноули.
— Не знаю, сэръ, едва ли можно будетъ это устроить,— отвтилъ мистеръ Сквирсъ съ такимъ видомъ, какъ будто онъ быль пораженъ столь неслыханнымъ предложеніемъ.— Позвольте… дайте подумать… Четырежды пять — двадцать… удвоить сумму… затмъ вычесть… Хорошо, сэръ, я согласенъ, не стоитъ торговаться изъ-за какого-нибудь фунта. При случа вы порекомендуете меня вашимъ знакомымъ, и мы будемъ квиты.
— Они у меня не большіе доки,— сказалъ мистеръ Сноули.
— О, это вполн безразлично! Въ нашемъ заведеніи дтскій аппетитъ не принимается въ разсчетъ.
Это была непреложная истина: дтскій аппетитъ былъ послднимъ дломъ въ Дотбойс.
— Все необходимое и полезное для здоровья, что только можетъ доставить Іоркширъ, вс высокія правила нравственности, какія только можетъ имъ внушить мистриссъ Сквирсъ, вс удобства, какихъ только можетъ пожелать ребенокъ, выросшій въ достаточной семь, все это у нихъ будетъ, мистеръ Сноули.
— Я бы попросилъ васъ обратить особенное вниманіе на ихъ нравственность,— сказалъ мистеръ Сноули.
— Очень радъ это слышать и смло могу сказать, сэръ, что ваши сыновья будутъ пить прямо изъ источника нравственности,— отвчалъ Сквирсъ, гордо выпрямляясь.
— Говорятъ, вы сами человкъ нравственный,— замтилъ мистеръ Сноули.
— Надюсь, сэръ.
— И я очень этому радъ,— продолжалъ мистеръ Сноули.— Я наводилъ о васъ справки, вы человкъ благочестивый.
— Да, мн кажется, что обо мн это можно сказать безъ натяжки,— подтвердилъ мистеръ Сквирсъ.
— И обо мн тоже,— добавилъ его собесдникъ.— Я хотлъ бы сказать вамъ нсколько словъ наедин.
— Съ удовольствіемъ,— отвчалъ Сквирсъ, любезно осклабившись.— Мы оставимъ васъ однихъ на минутку, милыя дтки. Не хотите ли познакомиться съ вашимъ новымъ товарищемъ? Это одинъ изъ моихъ воспитанниковъ, сэръ. Его фамилія — Белдингъ: онъ родомъ изъ Таунтона
— Въ самомъ дл?— сказалъ мистеръ Сноули, взглянувъ на бднаго мальчугана съ такимъ любопытствомъ, какъ будто тотъ былъ какимъ-нибудь заморскимъ звремъ.
— Онъ детъ со мною завтра утромъ. Сундучекъ, на которомъ онъ сидитъ, это его багажъ. У насъ такое правило, сэры каждый воспитанникъ обязанъ привезти съ собой дв перемны платья, полдюжины рубахъ, шесть паръ носковъ, два ночныхъ колпака, пару носовыхъ платковъ, дв пары сапогъ, дв шляпы и бритву,— объяснялъ мистеръ Сквирсъ, по дорог къ сосднему кабинету.
— Бритву!— воскликнулъ съ удивленіемъ мистеръ Сноули.— Зачмъ же бритву?
— Чтобы бриться,— отвчалъ выразительно Сквирсъ.
Въ отвт не было ничего особеннаго, по, должно быть, было что-нибудь въ манер, съ какою были сказаны эти два слова, потому что съ минуту школьный учитель и его собесдникъ пристально смотрли другъ на друга и затмъ обмнялись многозначительной улыбкой. Сноули былъ тихенькій, прилизанный человчекъ съ плоскимъ лицомъ, въ темномъ одяніи и высокихъ черныхъ штиблетахъ, отъ всей его фигуры отдавало ханжествомъ,— и тмъ странне была его улыбка, ничмъ, повидимому, не вызванная.
— До какихъ же поръ держите вы дтей у себя въ школ?— спросилъ онъ наконецъ.
— До тхъ поръ, пока за ребенка аккуратно вносится впередъ четвертная плата моему лондонскому агенту или пока онъ не убжитъ отъ насъ,— отвтилъ Сквирсъ.— Я буду говорить прямо,— я вижу, мы поймемъ другъ друга. Кто эти мальчики? Незаконныя дти?
— Нтъ,— сказалъ мистеръ Сноули, стойко выдерживая испытующій взглядъ единственнаго глаза школьнаго учителя.
— Мн пришло это въ голову потому,— продолжалъ Сквирсъ, ничуть не смущаясь,— что у насъ въ заведеніи много незаконныхъ дтей. Вотъ вамъ первый изъ нихъ — этотъ мальчикъ.
— Тотъ, что на сундук?
Сквирсъ кивнулъ головой. Его собесдникъ еще разъ заглянулъ черезъ открытую дверь на маленькаго мальчика, сидвшаго на своемъ сундучк, и отвернулся отъ него съ разочарованнымъ видомъ, какъ будто удивляясь, что мальчикъ былъ какъ мальчикъ и ничмъ не отличался отъ другихъ дтей.
— Онъ самый,— сказалъ Сквирсъ.— Однако, вы, кажется, хотли мн что-то сообщить насчетъ вашихъ собственныхъ сыновей.
— Да. Дло въ томъ, что я имъ не отецъ, а отчимъ.
— А, вотъ оно что! Теперь все ясно. А я-то думаю, на кой чертъ вамъ понадобилось отсылать ихъ въ Іоркширъ. Ха-ха-ха! Теперь я понимаю!
— Я женатъ на ихъ матери,— продолжалъ мистеръ Сноули.— Держать дтей дома очень накладно, а у матери, видите ли, водится кое-какія деньжонки, вотъ я и боюсь, какъ бы она ихъ не истратила зря и не погубила бы ребятъ баловствомъ. Женщины, знаете ли, мистеръ Сквирсъ, бываютъ такъ безразсудны!
— Совершенно съ вами согласенъ,— отвчалъ Сквирсъ, откидываясь на спинку стула и жестомъ руки приглашая собесдника продолжать.
— Вотъ почему,— заключи ль свою рчь мистеръ Сноули,— я и ршилъ отдать ихъ куда-нибудь подальше, въ школу, гд не было бы всхъ этихъ праздниковъ, дурацкихъ отпусковъ домой два раза въ годъ, которые только сбиваютъ съ толку дтей,— словомъ, гд бы ихъ немножечко подтянули. Вы меня понимаете?
— Деньги впередъ, и по рукамъ, безъ разговоровъ,— отвтилъ мистеръ Сквирсъ, выразительно кивнувъ головой.
— На этотъ счетъ будьте благонадежны,— сказалъ его собесдникъ.— А за нравственностью у васъ строгій надзоръ?
— Строгій, можете быть покойны.
— Писать домой слишкомъ часто, вроятно, не дозволяется?— нершительно освдомился отчимъ.
— Всего разъ въ годъ, къ Рождеству. Поздравленіе съ праздникомъ, причемъ дти сообщаютъ родителямъ, что они вполн счастливы и надются, что ихъ никогда не возьмутъ домой.
— Прекрасно, большаго и не требуется,— проговорилъ миморъ Сноули, потирая руки.
— Теперь, когда мы съ вами поняли другъ друга,— сказалъ Сквирсъ, позвольте спросить васъ, считаете ли вы меня порядочнымъ, благонамреннымъ, вполн добродтельнымъ человкомъ, и можете ли, рекомендуя меня въ качеств воспитателя юношества, поручиться за мою опытность, знанія, нравственность и религіозные принципы?
— Конечно, могу,— отвчалъ мистеръ Сноули, какъ въ зеркал, отражая на своемъ лиц улыбку школьнаго учителя.
— И конечно, не откажетесь подтвердить это всякому, кто обратится къ вамъ за рекомендаціей?
— Конечно, не откажусь.
— Меньшаго я отъ васъ и не ждалъ,— воскликнулъ Сквирсъ въ восторг и взялся за перо.— Вотъ что значитъ имть дло съ умными людьми! Да, это я люблю!
Школьный учитель записалъ адресъ мистера Сноули, посл чего ему пришлось исполнить еще боле пріятную обязанность, а именно — росписаться, гд слдуетъ, въ полученіи денегъ впередъ за первую четверть. Не усплъ онъ пересчитать и спрятать деньги, какъ за дверью послышался голосъ, опять спрашивали мистера Сквирса.
— Здсь,— отозвался школьный учитель.— Что надо?
— По длу, сэръ,— отвтилъ Ральфъ Никкльби, входя въ комнату въ сопровожденіи Николая.— Ваше объявленіе было напечатано сегодня въ утреннихъ газетахъ?
— Мое, сэръ. Пожалуйста сюда,— и Сквирсъ провелъ постителей въ комнату, гд топился каминъ.— Не угодно ли приссть?
— И даже очень,— отвчалъ Ральфъ, усаживаясь и поставивъ шляпу передъ собой на стол.— Это мой племянникъ, сэръ, мистеръ Николай Никкльби.
— Очень радъ познакомиться,— сказалъ Сквирсъ.
Николай отвтилъ учтивымъ поклономъ, но очень удивился при вид директора Дотбойсъ-Голла, онъ представлялъ его себ совсмъ не такимъ.
— Не узнаете ли вы меня?— спросилъ Ральфъ и пристально взглянулъ на Сквирса.
— Не вы ли вносили мн въ теченіе нсколькихъ лтъ небольшую сумму денегъ каждое полугодіе во время моихъ пріздовъ въ Лондонъ?— въ свою очередь освдомился Сквирсъ.
— Да, я.
— За родителей воспитанника по фамиліи Доркеръ, который, къ несчастію…
— Умеръ въ Дотбойсъ-Голл,— докончилъ Ральфъ.
— Какъ же, какъ же, теперь я прекрасно васъ помню. Ахъ, сэръ! Мистриссъ Сквирсъ любила этого мальчика, какъ свое родное дитя. Ужъ какъ она за нимъ смотрла во время его болзни! Каждое утро и каждый вечеръ ему предлагали чай со свжими гренками… Только онъ ужъ ничего не могъ проглотить. А когда онъ умеръ, въ его комнат всю ночь горла свча. Подъ голову ему положили нашъ лучшій словарь,— ничего для него не жалли. Такъ пріятно чувствовать, знаете, что исполнилъ свой долгъ.
Ральфъ улыбнулся улыбкой, которая скоре могла назваться гримасой, и окинулъ быстрымъ взглядомъ незнакомаго джентльмена и дтей.
— Это мои воспитанники, сэръ,— пояснилъ Сквирсъ, указывая на мальчика, примостившагося на сундучк, и на двухъ другихъ, стоявшихъ противъ него, причемъ вс трое безмолвно пялили глаза другъ на друга, выдлывая самыя ужасныя гримасы и необычайныя тлодвиженія, какъ это вообще въ обыча у мальчиковъ при первомъ знакомств.— А этотъ джентльменъ, сэръ, отецъ одного изъ моихъ воспитанниковъ, былъ такъ добръ, что явился лично поблагодарить меня за систему воспитанія, принятую въ Дотбойсъ-Голл, который, къ слову сказать, сэръ, расположенъ въ живописной деревеньк Дотбойсъ, близъ Грета-Бриджъ въ Іоркшир, гд мальчики принимаются на полный пансіонъ со столомъ, одеждой, стиркой и всмъ необходимымъ, отъ книгъ до карманныхъ денегъ включительно…
— Да, да, это мы уже слышали,— перебилъ съ нетерпніемъ Ральфъ.— Все это стоитъ въ объявленіи.
— Вы правы, сэръ, все это стоитъ въ объявленіи,— сказалъ Сквирсъ.
— И я не только считаю своею обязанностью, сэръ,— вмшался мистеръ Сноули,— но горжусь случаемъ удостоврить, что мистеръ Сквирсъ — человкъ въ высшей степени порядочный, благородный, добродтельный…
— Я въ этомъ нисколько не сомнваюсь,— прервалъ Ральфъ этотъ неожиданный потокъ краснорчія.— Нисколько не сомнваюсь. Но не вернуться ли намъ къ нашему длу?
— Отъ всего моего сердца, сэръ,— отвчалъ Сквирсъ.— ‘Дло, прежде всего’, вотъ слова, которыми начинается первая лекція въ нашемъ коммерческомъ отдленіи. Смотри, Беллингъ, хорошенько запомни эти слова, мой дружокъ.
— Да, сэръ,— отвчалъ мастеръ Беллингъ.
— И вы думаете, онъ въ самомъ дл запомнитъ?— спросилъ Ральфъ.
— Беллингъ, повтори джентльмену, что я сказалъ.
— Дло… начала, мастеръ Беллингъ.
— Хорошо,— сказалъ Сквирсъ.— Продолжай.
— Дло… повторилъ мастеръ Беллингъ.
— Прекрасно, очень хорошо. Ну, дальше!
— П…— попытался было по своему добродушію подсказать Николай.
— Посл всего,— выпалилъ мальчуганъ, услыхавъ первую букву.— Дло — посл всего!
— Прекрасно, сэръ, превосходно,— сказалъ Сквирсъ, бросая убійственный взглядъ на преступника.— Дай намъ только добраться домой, и мы съ тобой обдлаемъ одно дльце приватнаго свойства.
— А пока не перейти ли намъ къ нашему длу?— сказалъРальфъ.
— Я готовъ,— отвчалъ Сквирсъ.
— Все дло можно объяснитъ и покончить съ двухъ словъ. Въ нашемъ объявленіи сказано, что вы ищете опытнаго помощника.
— Совершенно врно.
— И! онъ вамъ дйствительно нуженъ?
— Конечно.
— Такъ вотъ онъ. Мой племянникъ Николай прямо со школьной скамьи, голова его основательно начинена всякой премудростью, но въ карман хоть шаромъ покати, то есть именно такой человкъ, какого вамъ нужно.
— Боюсь,— проговорилъ Сквирсъ, смущенный этимъ предложеніемъ отъ лица человка съ наружностью и манерами Николая.— Боюсь, что вашъ племянникъ мн не подойдетъ.
— Напротивъ, я убжденъ, что подойдетъ, мн это лучше знать,— сказалъ Ральфъ.— Не пугайся, сударь, понапрасну, говорятъ теб, не пройдетъ и недли, какъ ты будешь искушать премудрость съ молодыми лордами Дотбойсъ-Голла, если только этотъ джентльменъ не окажется упряме, чмъ я привыкъ о немъ думать.
— Боюсь, сэръ,— сказалъ Николай, обращаясь къ Сквирсу,— что препятствіемъ служитъ моя молодость, а главное то, что у меня нтъ учительскаго диплома.
— Отсутствіе диплома дйствительно служитъ нкоторымъ препятствіемъ,— отвчалъ Сквирсъ, стараясь казаться спокойнымъ, но сбитый съ толку какъ страннымъ контрастомъ между простодушіемъ племянника и житейскою опытностью дяди, такъ и непонятнымъ намекомъ на молодыхъ лордовъ, состоящихъ на его попеченіи.
— Слушайте, сэръ,— сказалъ Ральфъ,— я вамъ въ дв минуты все объясню.
— А буду вамъ очень признателенъ,— отвчалъ Сквирсъ.
— Передъ вами мальчикъ, юноша, подростокъ, молодой человкъ, назовите, какъ хотите, но всякій видитъ, что ему не боле восемнадцати, девятнадцати лтъ.
— ‘Я’ вижу,— замтилъ школьный учитель.
— Я тоже,— поддакнулъ мистеръ Сноули, считая нелишнимъ поддержать своего новаго друга.
— Отецъ его умеръ,— продолжалъ Ральфъ,— онъ совершенно не знаетъ жизни, средствъ у него никакихъ, и ему нужно работать. Я отрекомендовалъ ему ваше почтенное заведеніе, какъ средство составить карьеру, которое ему посылаетъ судьба, конечно, если онъ суметъ воспользоваться обстоятельствами. Понимаете?
— Какъ не понять,— отвчалъ Сквирсъ, отражая на своемъ лиц злорадную улыбку, съ какою дядя смотрлъ на своего простака-племянника.
— Еще бы, я это вполн понимаю,— воскликнулъ съ живостью Николай.
— Онъ это вполн понимаетъ, замтьте,— повторилъ Ральфъ тмъ же сухимъ, жесткимъ тономъ.— Если изъ-за пустого каприза или вообще по своей вин онъ упуститъ такой прекрасный случай стать на ноги, я сочту, что впредь съ меня снимается всякая отвтственность за участь его матери и сестры. Взгляните на него и подумайте, насколько онъ можетъ быть вамъ полезенъ! Теперь весь вопросъ въ томъ, будетъ ли онъ для васъ въ настоящее время (принимая въ разсчетъ вс обстоятельства) полезне десятка другихъ, которыхъ вы могли бы взять вмсто него? Правильно я разсуждаю?
— Совершенно,— и Сквирсъ отвтилъ выразительнымъ кивкомъ на такой же кивокъ своего собесдника.
— Прекрасно. А теперь позвольте мн сказать вамъ два слова. Два слова были сказаны а parte, и секунду спустя мистеръ Вакфордъ Сквирсъ объявилъ, что съ этой минуты мистеръ Николай Никкльби получаетъ званіе и вступаетъ въ отправленіе обязанностей старшаго помощника-наставника въ Дотбойсъ-Голл.
— Этимъ вы обязаны рекомендаціи вашего дядюшки, мистеръ Никкльби, сказалъ Вакфордъ Сквирсъ.
Обрадованный успхомъ, Николай горячо пожалъ руку дяд и быль почти готовь полюбить мистера Сквирса.
‘Наружность у него не привлекательна, это правда,— подумалъ онъ, но что же изъ этого? Пэрсонъ былъ некрасивъ, да и докторъ Джонсонъ тоже: вс эти букводы на одинъ ладъ’.
— Завтра утромъ, ровно въ восемь, отходитъ нашъ дилижансъ, мистеръ Никкльби,— сказалъ ему Сквирсъ.— За четверть часа вы должны быть здсь.
— Безъ четверти восемь сочту своимъ долгомъ явиться, сэръ, отвтилъ Николай.
— За твою дорогу я заплатилъ,— пробурчалъ Ральфъ,— такъ что теперь вся твоя забота одться потепле.
Это было новое доказательство великодушія дяди. Николай быль такъ тронутъ такимъ неожиданнымъ проявленіемъ его доброты, что не находилъ словъ для выраженія своей признательности. Они не только распрощались со школьнымъ учителемъ, но уже выходили изъ воротъ ‘Сарациновой головы’, а онъ все еще благодарилъ дядю.
— Я приду завтра посмотрть, какъ ты удешь,— сказалъ Ральфъ. Смотри, не раздумай!
— Благодарю васъ, сэръ,— отвчалъ Николай,— я никогда не забуду вашей доброты.
— Хорошо сдлаешь. А теперь теб лучше всего отправиться домой и уложиться. Какъ ты думаешь, найдешь ты дорогу, если сперва зайдешь въ Гольденъ-Скверъ?
— Конечно, я могу спросить.
— Въ такомъ случа передай эти бумаги моему клерку,— сказалъ Ральфъ, доставая изъ кармана небольшой пакетъ,— да скажи, чтобы онъ меня подождалъ.
Николай съ радостью взялся исполнить порученіе и, отъ всего сердца, пожелавъ дяд добраго вечера,— пожеланіе, на которое этотъ добрйшій джентльменъ отвтилъ сердитымъ ворчаніемъ,— торопливо зашагалъ по указанному направленію. Вскор онъ благополучно добрался до Гольденъ-Сквера, и какъ разъ въ ту минуту, когда онъ подходилъ къ контор Ральфа, мистеръ Ногсъ, забгавшій на минутку на дв въ сосдній трактиръ, воротился и отворялъ наружную дверь.
— Что это?— спросилъ Ногсъ, указывая на пакетъ.
— Бумаги отъ дяди,— отвчалъ Николай.— Онъ просилъ, чтобы вы были такъ добры подождать его возвращенія.
— Отъ дяди?— повторилъ съ удивленіемъ Ногсъ.
— Ну, да, отъ мистера Никкльби,— сказалъ Николай въ поясненіе.
— Войдите.
И, не прибавивъ больше ни слова, Ньюмэнъ повелъ Николая по корридору въ самый конецъ, гд помщалась его каморка для занятій. Здсь онъ, все такъ же молча, подалъ ему стулъ, а самъ примостился на своемъ высокомъ табурет насупротивъ и, свсивъ руки вдоль тла, принялся его разглядывать, точно съ обсерваціонной башни.
— Отвта не нужно,— сказалъ Николай, положивъ пакетъ съ бумагами на столъ.
Ньюмэнъ ничего не отвтилъ. Онъ только скрестилъ на груди руки, вытянулъ шею и еще внимательне уставился на Николая, какъ будто изучалъ каждую черту его лица.
— Отвта не нужно,— повторилъ Николай очень громко, думая, что Ньюмэнъ страдаетъ глухотой.
Ньюмэнъ положилъ руки на колни и продолжалъ все такъ же безмолвно изучать лицо Николая.
Все это было такъ странно, особенно со стороны совершенно незнакомаго человка, да и наружность этого человка была такъ необыкновенна, что Николай, всегда легко подмчавшій смшное, не могъ удержаться отъ улыбки, когда, обратившись къ мистеру Ногсу, спросилъ, не будетъ ли отъ него какихъ порученій.
Вмсто отвта Ногсъ покачалъ головой и вздохнулъ. Тогда Николай всталъ, простился и повернулся, чтобы идти.
Тутъ Ньюмэнъ Ногсъ совершилъ великій подвигъ, но какъ онъ на него ршился, имя дло съ человкомъ совершенно незнакомымъ,— остается тайной и по сей день. Призвавъ на помощь всю свою храбрость, онъ глубоко перевелъ духъ и громко, отчетливо, ни разу не запнувшись, спросилъ, не будетъ ли джентльменъ такъ любезенъ объяснить, если это не секретъ, какіе планы относительно него иметъ его дядя? Николай не только не хотлъ длать изъ этого секрета, но даже радъ былъ воспользоваться случаемъ поговорить о томъ, что въ данную минуту больше всего его занимало. Поэтому онъ снова опустился на стулъ и, все боле и боле увлекаясь по мр того, какъ говорилъ, нарисовалъ въ яркихъ краскахъ картину благополучія, которое ожидаетъ его въ будущемъ, какъ помощника наставника въ такомъ кладез учености, какъ Дотбойсъ-Голл.
— Что съ вами? Вамъ дурно?— воскликнулъ вдругъ Николай, обрывая свою рчь на полуслов при вид исказившагося лица своего собесдника и странныхъ манипуляцій, которыя тотъ продлывалъ руками. Засунувъ ихъ подъ табуретъ, онъ хрустлъ пальцами во всхъ суставахъ съ такой силой, точно хотлъ выломать себ кости.
Ньюмэнъ ничего не отвтилъ, онъ только передернулъ плечами и продолжалъ хрустть пальцами. На лиц его застыла страшная улыбка, а остановившіеся глаза смотрли куда-то въ пространство поверхъ головы Николая.
Въ первую минуту Николай испугался, вообразивъ, что съ этимъ чудакомъ сдлался столбнякъ, но, приглядвшись поближе, пришелъ къ заключенію, что онъ, должно быть, пьянъ, и счелъ за лучшее немедленно удалиться. Отворяя наружную дверь, онъ обернулся. Ньюмэнъ Ногсъ сидлъ въ прежней поз, уставившись въ пространство, и хрустлъ пальцами еще громче.

ГЛАВА V.
Николай детъ въ Іоркширъ. Его прощанье съ родными, попутчики и приключенія въ пути.

Если бы слезы, проливаемыя въ чемоданы путешественниковъ, были талисманомъ отъ всякихъ бдъ и невзгодъ, можно было бы смло сказать, что путешествіе Николая Никкльби начиналось при самыхъ счастливыхъ предзнаменованіяхъ. Дла передъ отъздомъ было такъ много, а времени такъ мало, столько надо было другъ другу сказать на прощанье, а на сердц было такъ горько и тяжело, что слова не шли съ языка, и сборы къ предстоящему путешествію носили очень грустный характеръ. Мать и сестра заботливо припоминали то ту, то другую изъ необходимыхъ для путешественника вещей, отъ которыхъ Николай упорно отказывался, говоря, что он могутъ понадобиться имъ самимъ, или даже, въ крайнемъ случа, могутъ быть обращены въ деньги. Въ такихъ безобидныхъ спорахъ, въ которыхъ не было ничего, кром самой горячей нжности съ обихъ сторонъ, прошелъ весь вечеръ наканун отъзда, и каждый разъ, какъ такой споръ приходилъ къ концу, приближались къ концу и сборы, а Кетъ суетилась все больше и больше и дольше плакала втихомолку. Наконецъ, чемоданъ былъ закрытъ, и на стол появился ужинъ, боле роскошный, чмъ обыкновенно, ради такого особеннаго случая. Не даромъ же, имя въ виду этотъ ужинъ, Кетъ съ матерью въ тотъ день не обдали, увривъ Николая, что пообдали, когда его не было дома. Бдный малый чуть не давился кусками, притворяясь, что стъ съ аппетитомъ, и нсколько разъ готовъ былъ разрыдаться, хотя пытался шутить и смяться. Долго сидли они за столомъ, оттягивая минуту разлуки, но когда, наконецъ, пришло таки время проститься, вс трое поняли, что напрасно они притворялись веселыми, стараясь обмануть другъ друга, и дали волю слезамъ.
Николай проспалъ, какъ убитый, до шести часовъ утра и проснулся свжій и бодрый. Ему снился родной домъ,— или то, что еще такъ недавно было его домомъ. Впрочемъ, это не длаетъ разницы: слава Богу, мы хотя во сн видимъ былое, какимъ оно было, то, что прошло и больше никогда не вернется. Набросавъ карандашемъ нсколько прощальныхъ словъ матери и сестр (онъ боялся послднихъ минутъ разставанья) и положивъ свою записку у дверей Кетъ вмст съ половиной своего скуднаго капитала, Николай вскинулъ на плечи чемоданъ и осторожно сошелъ съ лстницы.
— Это ты, Ганна?— услышалъ онъ голосъ миссъ Ла-Криви изъ-за двери, сквозь щель которой проникалъ слабый лучъ горвшей свчи.
— Нтъ, это я, миссъ Ла-Криви,— откликнулся Николай и, спустивъ съ плечъ чемоданъ, заглянулъ въ дверь.
— Господи, какъ вы нынче рано поднялись, мистеръ Никкльби!— воскликнула миссъ Ла-Криви, вскакивая съ мста и прикрывая руками свои папильотки.
— Не раньше васъ, однако,— сказалъ Николай.
— Меня гонитъ съ постели вдохновеніе, мистеръ Никкльби. Я сижу и дожидаюсь разсвта, чтобы воплотить на холст зародившуюся у меня идею.
Миссъ Ла-Криви дйствительно поднялась спозаранку, чтобы подмалевать фантастическій носъ безобразному мальчишк, чей портретъ предназначался въ подарокъ бабушк, которая жила въ провинціи и отъ которой ожидалось наслдство въ томъ случа, если бы на портрет внука она нашла фамильныя черты.
— Да, чтобы воспроизвести зародившуюся у меня идею,— повторила миссъ Ла-Криви.— И, знаете, я нахожу, что жить въ такомъ людномъ мст, какъ Страндъ, большое удобство. Нужны ли намъ глаза или носъ для портрета, стоитъ только стать у окна и смотрть: рано ли поздно они у васъ будутъ.
— А долго приходится ждать, чтобы найти, напримръ, нужный носъ?— съ улыбкой спросилъ Николай.
— О, это зависитъ главнымъ образомъ отъ того, что вамъ требуется. Вздернутыхъ и такъ называемыхъ римскихъ носовъ очень много, курносыхъ и приплюснутыхъ всхъ видовъ и сортовъ хоть отбавляй, особенно въ дни митинговъ въ Экссторъ-Голл, но настоящіе орлиные носы къ сожалнію, очень рдки, и обыкновенно мы ихъ приставляемъ военнымъ и сановникамъ.
— Въ самомъ дл!— сказалъ Николай.— Если только мн попадется подходящій носъ во время моего путешествія, я постараюсь сдлать набросокъ спеціально для васъ, миссъ Ла-Криви.
— Неужто вы и впрямь дете въ Іоркширъ, мистеръ Никкльби, да еще въ такой холодъ, среди зимы? Я вчера еще объ этомъ что-то слышала.
— Да, ду, миссъ Ла-Криви. Что длать? Нужда заставитъ калачи сть.
— Мн очень жаль, что вы дете, вотъ все, что я могу на это сказать, жаль и васъ самого, а еще больше вашу мать и сестру. Ваша сестра очень хорошенькая двушка, мистеръ Никкльби. Тмъ боле причинъ желать, чтобы возл нея былъ человкъ, который могъ бы защитить ее. Я ее упросила дать мн нсколько сеансовъ для моей выставки. О, это будетъ прелестнйшій миніатюръ!
Съ этими словами миссъ Ла-Криви взяла со стола небольшой портретъ на кости съ тщательно вырисованными на лиц небесно-голубыми жилками и принялась имъ любоваться съ такимъ самодовольствіемъ, что Николай невольно позавидовалъ ей.
— Если вы будете добры къ Кетъ, а я въ этомъ вполн увренъ, я буду вамъ несказанно благодаренъ,— сказалъ онъ, пожимая руку своей собесдниц.
— Можете на меня разсчитывать,— отвтила добродушная леди.— Да хранитъ васъ Богъ, мистеръ Никкльби, всего вамъ хорошаго!
Николай очень мало зналъ жизнь, но какъ-то инстинктивно догадался, что если онъ теперь поцлуетъ миссъ Ла-Криви, это во всякомъ случа не охладить ея добраго расположенія къ тмъ, кого онъ оставляетъ. И онъ поцловалъ ее нсколько разъ съ шутливой галантностью, и миссъ Ла-Криви выразила свое негодованіе только тмъ, что, поправивъ на голов свою желтую наколку, сказала: ‘Никогда ничего подобнаго я не слышала и не считала возможнымъ’.
Закончивъ такимъ образомъ это неожиданное свиданіе къ удовольствію обихъ сторонъ, Николай отправился въ путь. Вскор онъ нашелъ человка, который взялся донести его чемоданъ, а такъ какъ часы на башн показывали только семь, то онъ пошелъ потише. Теперь, безъ чемодана, ему было легче идти, зато на душ у него было наврно тяжеле, чмъ у носильщика, слдовавшаго за нимъ по пятамъ, несмотря на то, что у того была голая грудь, да и вообще такой растерзанный видъ, что, вроятно, онъ ночевалъ гд-нибудь въ конюшн, а завтракалъ у городского насоса.
Не безъ любопытства оглядываясь но сторонамъ и подмчая въ каждой улиц, въ каждомъ дом пробуждающуюся жизнь и дятельныя приготовленіи къ наступающему дню, Николай невольно думалъ о томъ, какая масса людей всхъ сословій и состояніи находитъ себ кусокъ хлба въ Лондон, между тмъ какъ онъ долженъ хать за ними такъ далеко. Поглощенный этими грустными мыслями, онъ не замтилъ, какъ очутился въ Сноу-Гилл передъ воротами ‘Сарациновой Головы’. Отпустивъ носильщика и сдавъ свой чемоданъ на храненіе въ контору дилижансовъ, Николай направился въ ресторанъ на розыски мистера Сквирса.
Онъ засталъ этого ученаго джентльмена за завтракомъ. Противъ него, по другую сторону стола, стояли, выстроившись въ рядъ, трое вчерашнихъ мальчугановъ и два новыхъ, которыхъ счастливая звзда мистера Сквирса послала ему уже посл вчерашняго его свиданія съ Николаемъ. На стол передъ почтеннымъ педагогомъ стояла чашка кофе, тарелка съ гренками и холодный ростбифъ. Но въ настоящаго минуту самъ онъ не завтракалъ, а приготовлялъ завтракъ для дтей.
— Послушай, любезный, разв тутъ молока на два пенса?— спросилъ онъ, обращаясь къ слуг и заглядывая своимъ единственнымъ глазомъ въ огромную синюю кружку, которую онъ слегка наклонилъ, чтобы точне опредлить количество ея содержимаго.
— Точно такъ, сэръ,— отвчалъ слуга.
— Рдкая же, должно быть, вещь молоко у васъ въ Лондон!— сказалъ во вздохомъ мистеръ Сквирсъ.— Пожалуйста, Вильямъ, долей кружку теплой водой.
— До краевъ, сэръ?— освдомился слуга.— Да вдь тутъ молокомъ-то и не попахнетъ!
— Тебя не спрашиваютъ!— оборвалъ его Сквирсъ.— Заказалъ ты мн хлба и масла на троихъ?
— Сію минуту, сэръ.
— Это не къ спху, у насъ еще довольно времени впереди. Учитесь терпнію, дтки, и побждайте свою жадность къ д: жадность большой порокъ.— Высказавъ это полезное правило нравственности, мистеръ Сквирсъ отправилъ въ ротъ огромный кусокъ ростбифа и въ эту минуту замтилъ Николая.
— Здраствуйте, мистеръ Никкльби. Присядьте. А ‘мы’ здсь, какъ видите, завтракаемъ.
Николай не видлъ, чтобы завтракалъ кто-нибудь, кром мистера Сквирса, тмъ не мене онъ учтиво отвтилъ на привтствіе и постарался, насколько могъ, принять веселый видъ.
— А, Вильямъ, уже долилъ молоко?— сказалъ Сквирсъ, увидвъ лакея.— Хорошо. Не забудьте же хлбъ съ масломъ.
При этомъ новомъ напоминаніи о хлб и масл вс пятеро мальчугановъ облизнулись отъ голода и проводили слугу жаднымъ взглядомъ.
Между тмъ мистеръ Сквирсъ пробовалъ молоко.
— Вотъ такъ роскошь!— сказалъ онъ, облизываясь.— Подумайте, дти, сколько на улицахъ бдныхъ сиротъ, которыя съ радостью попробовали бы этотъ напитокъ. Ужасная это вещь — голодъ, не правда ли, мистеръ Никкіьби?
— Ужасная, сэръ,— подтвердилъ Николай.
— Когда я скажу: нумеръ первый,— продолжалъ мистеръ Сквирсъ, придвигая кружку поближе къ дтямъ,— первый слва, ближайшій къ окну, возьметъ кружку и отопьетъ глотокъ, когда я скажу второй, онъ передастъ ее слдующему и такъ дале, пока очередь не дойдетъ до пятаго. Готовы ли вы?
— Готовы, сэръ!— прокричали мальчики хоромъ.
— Хорошо,— сказалъ Сквирсъ, преспокойно принимаясь за завтракъ,— ждите команды. Учитесь терпнію, дтки, учитесь подавлять вожделнія своей плоти. Вотъ метода, съ помощью которой мы закаляемъ дтскій характеръ, мистеръ Никкльби,— продолжалъ педагогъ, поворачиваясь къ Николаю съ набитымъ ртомъ и съ трудомъ пережевывая говядину и гренки.
Николай что-то пробормоталъ въ отвтъ, онъ и самъ хорошенько не зналъ, что именно.
Между тмъ мальчуганы, терзаемые мукой ожиданія, поглядывали то на кружку, то на хлбъ съ масломъ (появившійся тмъ временемъ на стол), то на огромные куски, которые отправлялъ себ въ ротъ ихъ наставникъ.
— Благодарю тебя, Христе Боже нашъ, яко насытилъ еси мя земныхъ своихъ благъ,— произнесъ Сквирсъ, покончивъ съ завтракомъ.— Нумеръ первый, начинай!
Нумеръ первый набросился на молоко, какъ волченокъ: но едва усплъ онъ отхлебнуть ровно столько, чтобы еще пуще раздразнить аппетитъ, какъ мистеръ Сквирсъ отдалъ приказъ передать кружку второму, который въ свою очередь принужденъ былъ передать ее въ самый интересный моментъ слдующему, и такъ дале. Эта процедура повторялась въ томъ-же порядк, пока, наконецъ, нумеръ пятый не осушилъ послднюю каплю.
— А теперь,— сказалъ Сквирсъ, раздливъ три порціи намазаннаго масломъ хлба по числу ртовъ,— теперь шьте живй, времени остается немного, кондукторъ сейчасъ затрубитъ, и ужъ тогда не взыщите, вс по мстамъ!
Не усплъ онъ договорить, какъ мальчики съ отчаянной торопливостью накинулись на ду, а школьный учитель (который посл завтрака пришелъ въ самое благодушнйшее настроеніе, съ улыбкой поглядывалъ на нихъ, ковыряя вилкой въ зубахъ. Но не прошло и минуты, какъ затрубилъ рожокъ.
— Такъ я и зналъ!— воскликнулъ Сквирсъ, срываясь съ мста и поспшно извлекая изъ подъ стула небольшую корзинку.— Скоре, дти! Складывайте сюда все, чего не доли, закусите по дорог.
Николай былъ совершенно ошеломленъ такимъ хозяйственнымъ распоряженіемъ, но ему некогда было раздумывать, надо было усадить мальчиковъ на имперіалъ дилижанса, помочь имъ перенести и размстить ихъ багажъ, и присмотрть, чтобы вещи мистера Сквирса были осторожно уложены въ ящик подъ козлами, ибо, какъ оказалось, вс эти хлопоты входили въ кругъ обязанностей старшаго помощника наставника въ Дотбойсъ-Голл. Въ самомъ разгар этой возни, уже приходившей, впрочемъ, къ концу, въ Николаю подошелъ его дядя, мистеръ Ральфъ Никкльби.
— Вотъ вы гд, сэръ! А я васъ ищу,— сказалъ Ральфъ.— Видлъ ты мать и сестру?
— Гд он?— воскликнулъ Николай, съ живостью оборачиваясь.
— Да вотъ он, пріхали тебя провожать. Должно быть у нихъ много лишнихъ денегъ въ карман. Я пришелъ сюда и засталъ, какъ он расплачивались съ извозчикомъ.
— Мы боялись опоздать, намъ такъ хотлось повидаться съ нимъ еще разъ передъ разлукой,— сказала мистриссъ Никкльби и, не обращая вниманія на постороннихъ зрителей, толпившихся на двор, крпко обняла сына.
— Конечно, сударыня, вы въ своемъ дл лучшій судья,— отвчалъ Ральфъ.— Я только сказалъ, что вы расплачивались съ извозчикомъ. Я никогда не плачу извозчикамъ по той простой причин, что никогда ихъ не беру. Вотъ уже тридцать лтъ, какъ я не знаю, что значитъ здить на извозчик на свой счетъ, и надюсь, что не буду здить еще тридцать лтъ, если только проживу такъ долго.
— Я никогда бы себ не простила, если бы не увидла его,— сказала мистриссъ Никкльби.— Бдный мой мальчикъ! Онъ ушелъ, даже не позавтракавъ, чтобы только не разстраивать насъ лишній разъ.
— Все это, разумется, весьма трогательно,— сердито проворчалъ Ральфъ.— Но я вамъ вотъ что скажу: когда ‘я’ вступалъ въ жизнь, я довольствовался копечной булкой и кружкой молока, которые ежедневно покупалъ себ на завтракъ по дорог въ Сити. Ушелъ безъ завтрака! Скажите, какія нжности!
— Послушайте, Никкльби,— сказалъ Сквирсъ, подходя и застегивая на ходу пальто.— Мн кажется, вамъ лучше будетъ занять заднее мсто. Я боюсь, какъ бы который-нибудь изъ мальчиковъ не свалился: тогда пропали мои двадцать фунтовъ въ годъ.
— Голубчикъ Николай, кто этотъ грубый человкъ?— шепнула Кетъ, слегка дотрогиваясь до руки брата.
— Эге!— проворчалъ Ральфъ, у котораго былъ очень чуткій слухъ и который разслышалъ этотъ вопросъ.— Не хочешь ли, моя милая, познакомиться съ мистеромъ Сквирсомъ?
— Это директоръ школы? Не можетъ быть! Вы шутите, дядя!— воскликнула Кетъ, отступая.
— А мн было послышалось, что ты хочешь съ нимъ познакомиться,— отрзалъ Ральфъ со своею всегдашней саркастической, холодной манерой.— Мистеръ Сквирсъ, это моя племянница, сестра Николая.
— Очень радъ съ вами познакомиться, миссъ,— сказалъ Сквирсъ, приподнимая шляпу.— Желалъ бы я, чтобы мистриссъ Сквирсъ надумала брать пансіонерокъ, а васъ пригласила бы наставницей. Впрочемъ, чего добраго, она стала бы меня ревновать. Ха-ха-ха!
Если бы хозяинъ Дотбойсъ-Голла могъ знать, что длалось въ эту минуту въ сердц, его помощника, онъ открылъ бы, къ своему великому удивленію, что никогда во всю свою жизнь онъ не былъ такъ близокъ къ тому, чтобы получить звонкую оплеуху. Но видно Кетъ была догадливе мистера Сквирса, потому что она поспшила отвести брата въ сторону и тмъ избавила его патрона отъ непріятной возможности убдиться въ этомъ на практик.
— Николай, кто этотъ человкъ?— спросила Кетъ.— И какого рода мсто тебя тамъ ожидаетъ?
— Я и самъ еще хорошенько не знаю, Кетъ,— отвчалъ Николай, сжимая ея руку.— Должно быть эти іоркширцы вообще народъ грубый и неотесанный,— вотъ все, что я могу пока сказать.
— Да, по этотъ человкъ…— начала было Кетъ.
— Онъ мой начальникъ, наниматель — не знаю ужъ, какъ и назвать,— поспшно перебилъ ее Николай,— и я былъ оселъ, что принялъ близко къ сердцу его глупую шутку. Однако, онъ что-то поглядываетъ въ нашу сторону, должно быть, время садиться. Храни, тебя Господь, дорогая моя, до свиданья! Мама, не забывай, что, можетъ быть, мы скоро свидимся! Прощайте, дядя! Благодарю васъ отъ всего сердца за все, что вы для меня сдлали и что намрены сдлать… Я готовъ, сэръ!
Посл этого поспшнаго прощанья Николай проворно взобрался на имперіалъ и послалъ рукою нжный привтъ матери и сестр.
Въ ту минуту, когда кучеръ съ кондукторомъ въ послдній разъ свряли пассажировъ съ числомъ взятыхъ билетовъ, когда носильщики вытягивали у путешественниковъ свои послдніе шестипенсовики, когда разносчики газетъ въ послдній разъ предлагали имъ утренніе номера, а лошади нетерпливо побрякивали сбруей передъ тмъ, какъ пуститься въ путь, Николай вдругъ почувствовалъ, что его кто-то тихонько потянулъ за ногу. Онъ взглянулъ внизъ и увидлъ Ньюмэна Ногса съ какимъ-то грязнйшимъ конвертомъ въ рукахъ.
— Что вы?— спросилъ Николай.
— Тише!— произнесъ Ногсъ, кивая на мистера Ральфа Никкльби, который въ нсколькихъ шагахъ отъ нихъ о чемъ-то озабоченно перешептывался со Сквирсомъ.—Возьмите, прочтите. Никто ничего не знаетъ. Отвта не нужно.
— Постойте, подождите!— воскликнулъ Николай.
— Отвта не нужно,— повторилъ Ногсъ.
Николай сдлалъ было новую попытку его удержать, но Ньюмэнъ Ногсъ уже исчезъ.
Минутная суматоха, дверца кареты съ шумомъ захлопнулась, дилижансъ качнуло на бокъ, пока тяжеловсный кучеръ и еще боле тяжеловсный кондукторъ карабкались на козлы. Наконецъ все въ порядк. Трогай! Протрубилъ рожокъ. Еще одинъ, послдній взглядъ на милыя, грустныя лица внизу, на суровое лицо мистера Ральфа Никкльби,— и дилижансъ уже подпрыгиваетъ по мостовой Смитфильда.
Такъ какъ коротенькія ножки сидвшихъ на имперіал пятерыхъ мальчугановъ не доставали до полу, вслдствіе чего имъ поминутно грозила опасность свалиться, то пока дилижансъ халь по мостовой, Николай долженъ былъ прилагать всю свою физическую и нравственную энергію, чтобы благополучно выполнить свою трудную задачу — удерживать ихъ на мстахъ.
Неудивительно, что онъ вздохнулъ съ облегченіемъ, когда дилижансъ остановился у трактира ‘Павлинъ’ въ Ислингтон. Еще большее облегченіе почувствовалъ онъ, когда на имперіалъ влзъ новый пассажиръ, пожилой джентльменъ съ добродушнымъ румянымъ лицомъ, и сказалъ, что онъ сядетъ на другой конецъ общей скамьи, чтобы помочь ему присматривать за дтьми.
— Если мы посадимъ этихъ малышей посредин, они будутъ въ безопасности, если бы даже имъ вздумалось заснуть,— сказалъ незнакомецъ.
— Если вы будете такъ добры, сэръ, то лучше намъ и не придумать,— сказалъ Сквирсъ.— Мистеръ Никкльби, посадите троихъ между собою и этимъ джентльменомъ, а Беллингъ и Сноули — младшій сядутъ между мной и кондукторомъ. Трое ребятъ сойдутъ за двухъ взрослыхъ,— добавилъ онъ въ вид поясненія, обращаясь къ незнакомцу.
— Противъ этого я ничего не имю возразить,— отвчалъ краснощекій джентльменъ.— У меня есть братъ, который, смло могу сказать, былъ бы очень доволенъ, если бы мясники и пекари всего королевства считали его шестерыхъ ребятишекъ за двоихъ
— У вашего брата шестеро малютокъ?— спросилъ съ живостью Сквирсъ.
— Да, и все мальчики
— Мистеръ Никкльби подержите корзинку,— проговорилъ Сквирсъ торопливо..— Позвольте мн, сэръ, вручить вамъ адресъ учебнаго заведенія, гд вс шесть сыновей вашего брата могутъ получить воспитаніе,— самое просвщенное, самое нравственное и гуманное,— за двадцать гиней въ годъ съ человка, за двадцать гиней, сэръ!… или лучше скажемъ такъ, за всхъ гуртомъ сто фунтовъ.
— Такъ,— сказалъ джентльменъ и, взглянувъ на поданную ему карточку, спросилъ:— Вы-то и есть мистеръ Сквирсъ, о которомъ здсь говорится?
— Именно, сэръ,— отвчалъ почтенный педагогъ.— Меня зовутъ Вакфордъ Сквирсъ, и я не стыжусь въ этомъ признаться. Вотъ это мои воспитанники, сэръ, а это — одинъ изъ моихъ помощниковъ, мистеръ Никкльби,— сынъ джентльмена, прекрасно знаетъ математику, классическіе языки и коммерческія науки. Дло у насъ поставлено на широкую ногу. Мои воспитанники изучаютъ всевозможныя науки, за издержками, я не стою. Обращеніе съ дтьми чисто отеческое, стирка и все прочее включено въ эту же плату.
— По чести, преимущества удивительныя!— проговорилъ незнакомецъ, поглядывая на Николая съ сдержанной улыбкой, но съ самымъ откровеннымъ удивленіемъ.
— Вы совершенно правы, сэръ,— сказалъ Сквирсъ, засовывая руки въ карманы пальто преимущества удивительныя, но и мы съ своей стороны требуемъ взамнъ врнаго обеспеченія. Я не соглашусь имть дло съ мальчишкой, который не въ состояніи мн уплатить пяти фунтовъ пяти шиллинговъ за четверть впередъ,— нтъ, ни подъ какимъ видомъ, хотя бы вы умоляли меня объ этомъ на колняхъ со слезами,.
— Это очень осмотрительно съ вашей стороны,— замтилъ путешественникъ.
— Осмотрительность — главная черта моего характера, сэръ,— отвчалъ Сквирсъ.— Сноули младшій, если ты не перестанешь трястись и щелкать зубами, я тебя мигомъ согрю по своему.
— По мстамъ, джентльмены!— крикнулъ кондукторъ, взбираясь на козлы.
— Готово у тебя, Дикъ?— спросилъ его кучеръ,
— Готово! Ну, покатили!
И въ самомъ дл дилижансъ тронулся въ путь подъ громкіе звуки рожка и при спокойномъ одобреніи столпившихся знатоковъ лошадей и каретъ, въ особенности конюховъ, которые стояли, перекинувъ попоны черезъ плечо, и любовались дилижансомъ, пока онъ не скрылся изъ вида, а потомъ разошлись по конюшнямъ, расточая грубыя похвалы ‘шикарному вызду’.
Когда кондукторъ (дюжій іоркширецъ) натрубился въ свой рогъ до потери дыханія, онъ вложилъ его въ небольшой плетеный футляръ, приспособленный для этой цли у козелъ, посл чего, энергично поколотивъ себя по груди и плечамъ, объявилъ къ общему свднію, что ‘сегодня страшно холодно’. Затмъ онъ опросилъ всхъ пассажировъ, кто куда детъ и гд кто слзаетъ. Получивъ удовлетворительные отвты на свои вопросы, онъ замтилъ, что вчерашній снгъ чертовски испортилъ дорогу, и наконецъ, ‘взялъ на себя смлость’ освдомиться, нтъ ли ‘случаемъ’ у кого изъ джентльменовъ табакерки? А такъ какъ табакерки ни у кого не оказалось, то онъ сообщилъ съ таинственнымъ видомъ, что слышалъ на прошлой недл отъ одного доктора, хавшаго въ Грантамъ, будто нюхать табакъ вредно для глазъ, но онъ, кондукторъ, этому не вритъ, такъ прямо и говоритъ, что не вритъ, потому что никому нельзя запретить имть свое мнніе. Не получивъ на это замчаніе никакихъ возраженій, онъ вытащилъ изъ шляпы пакетъ въ срой бумаг, надлъ на носъ роговые очки и разъ шесть прочелъ вслухъ адреса на пакет, посл чего положилъ пакетъ на прежнее мсто, снялъ очки и окинулъ всхъ присутствующихъ торжествующимъ взглядомъ, затмъ еще немного потрубилъ въ свой рожокъ и, наконецъ, исчерпавъ вс имвшіеся въ его распоряженіи рессурсы для развлеченія почтеннйшей публики, скрестилъ на груди руки (насколько это ему дозволяло безчисленное множество навшанныхъ на него одяній) и, устремивъ разсянный взоръ на мелькавшіе мимо знакомые предметы, погрузился въ безмолвіе. Если что и привлекало на себя его вниманіе, такъ это лошади да коровы, встрчавшіяся по дорог, и которыхъ онъ окидывалъ критическимъ взглядомъ знатока.
Погода была очень холодная, дулъ рдкій втеръ и шелъ густой снгъ. Мистеръ Сквирсъ сходилъ на каждой остановк ‘размять ноги’, какъ онъ говорилъ, а такъ какъ всякій разъ онъ возвращался съ покраснвшимъ носомъ и сильною наклонностью ко сну, намъ остается заключить, что эти экскурсіи были ему чрезвычайно полезны. Питомцы мистера Сквирса (которые, для подкрпленія своихъ силъ должны были довольствоваться остатками завтрака и какимъ-то необыкновеннымъ питьемъ, находившимся на храненіи у мистера Сквирса и сильно смахивавшимъ на сухарную воду, попавшую по ошибк въ бутылку изъ подъ водки) то засыпали, то просыпались, то плакали, то стучали зубами отъ холода, смотря по обстоятельствамъ и по настроенію духа. У Николая и у добродушнаго джентльмена нашлось много предметовъ для разговора, и среди оживленной бесды и возни съ ребятишками время для нихъ шло быстро, насколько это было возможно при такихъ неблагопріятныхъ условіяхъ.
Такъ прошелъ день. Въ Итонъ Слокомб путешественниковъ ждалъ обдъ, въ которомъ приняли участіе вс пассажиры купэ: четверо наружныхъ, одинъ, сидвшій внутри дилижанса, Николай, добродушный джентльменъ и мистеръ Сквирсъ. Пятерыхъ мальчугановъ посадили передъ огнемъ, чтобы они оттаяли, и вмсто обда дали имъ по тартинк. Станціи черезъ дв зажгли фонари, здсь же поднялась невообразимая суматоха по случаю появленія новой пассажирки, взятой въ одной изъ придорожныхъ гостиницъ,— весьма безпокойной леди съ огромнымъ количествомъ всевозможныхъ узелковъ и плащей. Къ немалой потх наружныхъ пассажировъ эта леди громко жаловалась, что ея собственный экипажъ опоздалъ за нею пріхать, и умоляла кондуктора датъ ей клятвенное общаніе, что онъ будетъ останавливать каждую зеленую карету, которая попадется имъ навстрчу, каковое общаніе кондукторъ и далъ, ни на минуту не задумавшись, хотя на двор не видно было ни зги и онъ сидлъ спиной къ дорог. Но важная леди на этомъ не успокоилась. Уже усвшись въ карету, она замтила, что ей придется хать наедин съ мужчиной, и потребовала, чтобы зажгли маленькую лампочку, которая была у нея въ ридикюл, и только тогда лошади, наконецъ, тронулись крупною рысью и дилижансъ опять покатилъ.
Между тмъ ночь становилась все темне и повалилъ крупный снгъ. Не было слышно ни звука, кром завыванія втра, такъ какъ стукъ колесъ о лошадиныхъ копытъ заглушался снжнымъ ковромъ, покрывавшимъ землю и становившимся съ минуты на минуту все толще и толще. Когда дилижансъ въхалъ въ Стамфордъ, тамъ было такъ безлюдно, точно городъ весь вымеръ: только мрачныя громады старинныхъ церквей отчетливо обрисовывались, вздымаясь надъ поблвшей землей. Когда прохали еще двадцать миль, двое изъ наружныхъ пассажировъ предусмотрительно воспользовались остановкой въ Грантам, чтобы переночевать въ лучшей изъ англійскихъ гостиницъ, въ ‘Корол Георг’. Оставшіеся закутались поплотне въ шарфы и плащи и, когда городъ съ его тепломъ и свтомъ остался позади, они примостились, кто какъ могъ, на своемъ багаж, и, покорно вздохнувъ, приготовились къ новой борьб съ холодной вьюгой, завывавшей въ открытомъ пол.
Дилижансъ отъхалъ одну или дв станціи отъ Грантама, т. е. былъ приблизительно на полпути до Ньюворка, когда Николай, только-что было вздремнувшій, проснулся отъ сильнаго толчка, чуть не сбросившаго его со скамьи. Ухватившись за перила, онъ увидлъ, что дилижансъ сильно накренило на бокъ, но лошади продолжаютъ тащить его впередъ, и пока озадаченный этимъ обстоятельствомъ и оглушенный пронзительными криками дамы въ купэ, онъ колебался — прыгнуть ли ему на землю, или остаться на мст, дилижансъ тихонько повалился на бокъ и вывелъ его изъ затрудненія, выбросивъ на дорогу.

ГЛАВА VI,
въ которой послдствія происшествія, описаннаго въ предыдущей глав, даютъ двумъ джентльмэнамъ случай разсказать другъ другу весьма интересныя исторіи.

— Эй!— крикнулъ кондукторъ, въ одну минуту очутившись на ногахъ и бросаясь къ передней лошади.— Эй! Нтъ ли здсь кого-нибудь изъ джентльменовъ, кто бы мн помогъ?… Да стой ты, проклятая кляча!
— Что случилось?— спросилъ Николай, оглядываясь точно спросонокъ.
— Что случилось? Кажется, достаточно для сегодняшней ночи,— отвтилъ кондукторъ.— Проклятая кривоглазая бестія! Она нынче совсмъ ошалла! Тянула, тянула въ сторону, пока не перевернула кареты. Послушайте, помогите мн кто-нибудь! Проклятая кляча! Кажется, у меня вс кости переломаны,
— Сейчасъ!— отвчалъ Николай, поднимаясь на ноги.— Я готовъ. Меня только ошеломило паденіемъ, вотъ и все.
— Держите ее, да покрпче, пока я перержу постромки,— сказалъ кондукторъ.— Чортъ бы ее побралъ!.. Вотъ такъ! Чудесно, пріятель. Готово! Теперь пускайте. Небось, подлая животина мигомъ найдетъ свое стойло!
Дйствительно, какъ только животныя почуяли себя на свобод, они повернули и пустились вскачь къ конюшн. Она была не дале, какъ на разстояніи одной мили.
— Умете вы трубить?— спросилъ кондукторъ, отцпляя каретный фонарь.
— Кажется, сумю,— отвчалъ Николай.
— Такъ возьмите рожокъ, вонъ онъ лежитъ на земл, и трубите такъ, чтобы можно было мертваго воскресить, пока я успокою тхъ, что вопятъ тамъ въ карет. Иду, иду! Не надрывайтесь такъ, сударыня.
Съ этими словами кондукторъ подошелъ къ карет и началъ дергать дверцу, оказавшуюся наверху, между тмъ какъ Николай схватилъ рожокъ и разбудилъ окрестное эхо самыми невроятными звуками, когда-ибо поражавшими ухо смертнаго. Это музыкальное упражненіе не замедлило оказать должное дйствіе: оно не только привело въ себя ошеломленныхъ паденіемъ пассажировъ, но привлекло вниманіе окрестныхъ жителей. Вдали заблистали огни и показались движущіяся человческія фигуры, слдовательно можно было разсчитывать, что вскор явится и ожидаемая помощь.
И въ самомъ дл, не успли еще пассажиры окончательно придти, въ себя, какъ прискакалъ верховой. Посл тщательно наведенныхъ справокъ оказалось: у дамы, изъ купэ, разбита лампочка, а у ея сосда голова, двое пассажировъ имперіала оказались съ подбитыми глазами, у третьяго, сидвшаго въ купэ, былъ расквашенъ носъ, а кучера контузило въ високъ. Мистеру Сквирсу чемоданомъ чуть не переломило реберъ. Остальные были здравы и невредимы, благодаря огромному сугробу снга, въ который они упали. Какъ только вс эти факты были установлены, дама изъ купэ стала выказывать поползновеніе упасть въ обморокъ, но посл того, какъ ее предупредили, что въ случа такого несчастія джентльмены будутъ принуждены нести ее на плечахъ до ближайшей таверны, она сочла боле благоразумнымъ отправиться туда на собственныхъ ногахъ, какъ и вс остальные пассажиры.
Наконецъ все общество добралось до желаннаго пристанища, оказавшагося лишеннымъ всякихъ удобствъ и состоящимъ изъ одной только общей залы, съ посыпаннымъ пескомъ поломъ и двумя, тремя скамьями. Тмъ не мене большая охапка дровъ и куча угля, подброшенная въ огонь, вскор придали длу иной оборотъ, и пока прізжіе уничтожали съ помощью воды слды своего недавняго приключенія, комната обогрлась и освтилась, что представляло пріятный контрастъ съ мракомъ и холодомъ, царившими снаружи.
— Прекрасно, мистеръ Никкльби, вы сегодня отличились,— сказалъ Сквирсъ, помстившійся въ самомъ тепломъ уголк, у огня.— Я сдлалъ бы то же самое, если бы подосплъ во-время, но я очень радъ, что это сдлали вы. Вы поступили очень, очень хорошо.
— Такъ хорошо,— замтилъ веселый пассажиръ, которому видимо не нравился покровительственный тонъ, принятый мистеромъ Сквирсомъ,— что не удержи онъ лошадей, въ вашемъ череп осталось бы гораздо меньше мозговъ, чмъ требуется для того, чтобы успшно преподавать въ школ.
Это замчаніе напомнило всмъ присутствующимъ о поступк Николая, и его засыпали комплиментами и изъявленіями благодарности.
— Конечно, я очень радъ, что отдлался такъ легко,— сказалъ Сквирсъ,— да и всякій бываетъ счастливъ, избгнувъ опасности, но если бы пострадалъ кто-нибудь изъ моихъ мальчугановъ, если бы хоть одного изъ этихъ малютокъ я былъ не въ состояніи сдать родителямъ здравымъ и невредимымъ, въ томъ вид, въ какомъ получилъ, что сталось бы со мной тогда? Нтъ, право, кажется, лучше было бы поплатиться собственной головой.
— Они вс братья, сэръ?— освдомилась леди, охранявшая себя лампочкой.
— Въ нкоторомъ смысл, мэмъ, такъ какъ вс они пользуются однимъ и тмъ же отеческимъ надзоромъ,— отвчалъ Сквирсъ, засовывая руку въ карманъ за объявленіями.— Мы съ мистриссъ Сквирсъ замняемъ имъ отца съ матерью… Мистеръ Никкльби, потрудитесь передать леди вотъ это объявленіе, а эти предложите джентльменамъ. Можетъ быть, въ числ ихъ знакомыхъ найдутся родители, которые пожелаютъ воспользоваться услугами нашего просвщеннаго заведенія.
Съ этими словами мистеръ Сквирсъ, никогда не упускавшій случая выказать себя съ наивыгоднйшей стороны, засунулъ руки между колнъ и, изобразивъ на своемъ лиц самую добродушную мину, на какую былъ способенъ, устремилъ на своихъ воспитанниковъ исполненный кротости взглядъ, между тмъ какъ Николай, весь красный отъ стыда, раздавалъ присутствующимъ объявленія.
— Надюсь, мэмъ, что послднее приключеніе не причинило вамъ вреда?— сказалъ веселый пассажиръ, обращаясь къ безпокойной леди съ благою цлью перемнить разговоръ.
— Тлеснаго никакого, сэръ,— отвтила леди
— Надюсь, и душевнаго также?
— Этотъ предметъ разговора оскорбляетъ меня до глубины души,— отвчала леди въ величайшемъ волненіи,— я прошу васъ, сэръ, какъ джентльмена, не возвращаться къ нему больше.
— Боже мой, мэмъ,— воскликнулъ веселый пассажиръ съ самой пріятной улыбкой,— но я только хотлъ знать!
— Надюсь, я могу считать себя въ прав не отвчать на вопросы по этому поводу,— сказала леди строго,— въ противномъ случа я буду принуждена обратиться къ покровительству остальныхъ джентльменовъ. Послушайте, хозяинъ, пошлите кого-нибудь изъ слугъ къ дверямъ, пусть посторожатъ, не продетъ ли отъ Грантгэма зеленая карета, и сейчасъ же остановилъ ее:
Это требованіе произвело видимое впечатлніе на всхъ обитателей харчевни, когда же для вящшаго вразумленія посланнаго мальчишки пожилая леди объяснила ему, что на козлахъ зеленой кареты будетъ кучеръ въ шляп съ золотымъ галуномъ, а на запяткахъ — лакей, по всей вроятности, въ шелковыхъ чулкахъ,— сама хозяйка заведенія стала оказывать путешественниц усиленное вниманіе. Даже пассажиръ изъ купэ посл этого объясненія поспшилъ освдомиться съ величайшей учтивостью, имется ли въ той мстности хорошее общество. На этотъ вопросъ пожилая леди отвтила утвердительно и притомъ съ такимъ видомъ, который ясно показывалъ, что она принадлежитъ къ сливкамъ этого общества.
Когда вся компанія размстилась, наконецъ, вокругъ огня и въ комнат на нкоторое время воцарилось молчаніе, веселый пассажиръ сказалъ:— Такъ какъ кондукторъ отправился верхомъ въ Грантгэмъ за другою каретой и такъ какъ едва ли онъ вернется ране двухъ-трехъ часовъ, я предлагаю распить сообща пуншевою чашу. Что вы на это скажете, сэръ?
Этотъ вопросъ относился къ пассажиру изъ общаго отдленія, у котораго была расшиблена голова. Это былъ человкъ благообразный, очень скромной наружности, одтый въ трауръ. На видъ ему можно было дать не больше сорока лтъ, но голова у него была уже сдая, должно быть, горе и забота преждевременно состарили его.
Предложеніе веселаго пассажира видимо расположило сдого джентльмена въ его пользу, и онъ сечасъ же выразилъ свое полное согласіе распить пуншъ.
Когда пуншъ былъ готовъ, веселый пассажиръ принялъ на себя обязанность виночерпія и, раздавъ стаканы присутствующимъ, завелъ разговоръ о древностяхъ города Іорка, съ которымъ онъ, какъ и сдой джентльменъ, былъ, повидимому, близко знакомъ. Когда же этотъ предметъ разговора оказался исчерпаннымъ, онъ обратился, улыбаясь, въ сдому джентльмену съ просьбой что-нибудь пропть.
— При всемъ желаніи не могу,— отвчалъ тотъ, въ свою очередь улыбаясь.
— Какая жалость!— воскликнулъ веселый пассажиръ.— Неужели изъ всхъ присутствующихъ не найдется никого, кто бы помогъ намъ своею псенкой скоротать время?
Пассажиры одинъ за другимъ отказались, отговариваясь, кто тмъ, что не уметъ пть, кто тмъ, что не поетъ безъ нотъ, или не помнитъ словъ и т. д.
— Въ такомъ случа, можетъ быть, леди не- откажется доставить намъ удовольствіе,— сказалъ президентъ собранія съ величайшей учтивостью, причемъ, однако, въ глазахъ его забгали насмшливыя искорки,— и пропоетъ намъ какую-нибудь небольшую итальянскую арію изъ послдней оперы, представленной въ город?
Но леди не удостоила эту просьбу отвтомъ, а, презрительно вздернувъ голову, пробормотала что-то насчетъ своего удивленія по поводу того, что за ней до сихъ поръ не детъ зеленая карета. Тогда нкоторые изъ присутствующихъ обратились къ самому веселому пассажиру, прося его спть для развлеченія общества.
— Съ большимъ бы удовольствіемъ, если бы умлъ,— отвчалъ онъ,— такъ какъ я считаю, что въ томъ случа, когда совершенно чужіе другъ другу люди бываютъ принуждены провести насколько часовъ въ тсномъ кругу, на обязанности каждаго лежитъ быть по возможности пріятнымъ для всего общества.
— Хорошо, если бы это правило всегда примнялось въ жизни,— замтилъ сдой джентльменъ.
— Значитъ вы согласны со мной? Очень радъ,— сказалъ веселый пассажиръ.— Въ такомъ случа, если вы не можете намъ пропть, вы, можетъ быть, не откажетесь что-нибудь разсказать?
— Я самъ только-что хотлъ просить васъ о толъ же.
— Съ удовольствіемъ, только посл васъ.
— Хорошо,— сказалъ съ улыбкой сдой джентльменъ.— Будь по вашему. Боюсь только, что мой разсказъ окажется недостаточно веселъ дли развлеченія общества. Но это будетъ уже ваша вина, вы за нее и будете въ отвт… Мы съ вами только-что говорили о Іоркскомъ монастыр. Мой разсказъ иметъ къ нему нкоторое отношеніе. Назовемъ его хотя бы: ‘Пять сестеръ изъ города Іорка’.
Посл горячихъ изъявленій всеобщаго одобренія (причемъ безпокойная леди не преминула воспользоваться случаемъ и пропустить подъ шумокъ стаканчикъ пунша) сдой джентльменъ началъ такъ:
— Много лтъ тому назадъ — говорю ‘много’, такъ какъ пятнадцатое столтіе насчитывало въ то время какихъ-нибудь два-три года своего существованія и на престолъ Англіи вступилъ Генрихъ IV,— въ старинномъ город Іорк жили пять молодыхъ двушекъ — сестеръ, о которыхъ я и поведу свой разсказъ,
‘Вс пять были настоящія красавицы. Старшей въ то время шелъ двадцать третій годъ, вторая была годомъ моложе старшей, третья годомъ моложе второй, четвертая годомъ моложе третьей. Вс четыре были высокія, стройныя двушки, съ черными блестящими глазами и черными, какъ смоль, волосами, каждое ихъ движеніе было исполнено благородства и граціи, и слава объ ихъ красот гремла по всей округ.
‘Но какъ ни прекрасны были четыре старшія сестры, пятая, шестнадцатилтняя двушка, далеко превосходила ихъ своей красотой! Самый нжный пушокъ созрвающаго плода, самыя чудныя краски прелестнйшаго цвтка не могли бы поспорить съ близной ея лилейнаго личика, съ ея розовыми, какъ сама розовыми щечками и яркими синими глазками. Роскошнйшая виноградная лоза теряла всю свою прелесть въ сравненіи съ прихотливыми локонами пышныхъ волосъ, обрамлявшихъ ея чело.
‘Ахъ, если бы въ нашей груди сердце могло всегда биться такъ радостно и легко, какъ оно бьется въ молодости,— какой бы былъ рай на земл! Если бы, старясь и разрушаясь, человкъ могъ сохранять свое сердце молодымъ и нетронутымъ! Но, увы, невинность, которою мы наслаждаемся въ дтств, мало-по-малу утрачивается и, наконецъ, совсмъ пропадаетъ въ тяжелой борьб съ жизнью, часто ничего не оставляя въ нашей душ, кром самой мрачной пустоты.
‘Сердце этой прелестной молодой двушки было само веселье, сама радость. Нжная привязанность къ сестрамъ и горячая любовь ко всему прекрасному на земл — вотъ единственныя чувства, съ которыми она была знакома. Ея звонкій голосъ и серебристый смхъ были чудною музыкой, оглашавшею домъ, котораго она была жизнью и свтомъ. Цвты, вырощенные ею въ саду, были ярче и лучше другихъ, птицы въ клткахъ начинали пть, заслышавъ издали ея голосъ, но, очарованныя его прелестью, пристыженный, умолкали. Прелестная Алиса!— ее звали Алисой, могло ли что-либо живущее не поддаться твоему обаянію!
‘Въ наши дни вы бы тщетно стали искать того мста, гд нкогда жили сестры, такъ какъ самое ихъ имя давно позабыто и старики антикваріи считаютъ ихъ исторію простымъ вымысломъ. Тмъ не мене іоркскія сестры жили на свт. Он жили въ старомъ деревянномъ дом — старомъ даже въ т времена,— съ высокою остроконечною крышей и дубовыми балконами старинной рзной работы. Домъ стоялъ среди прелестнаго фруктоваго сада, обнесеннаго такою высокой стной, что искусный стрлокъ могъ бы, стоя на ней, легко попасть въ колокольню аббатства Св. Маріи. Въ то время старый монастырь процвталъ, и сестры, жившія въ его богатыхъ владніяхъ, ежегодно уплачивали извстную сумму монахамъ Бенедиктинскаго ордена, братству котораго принадлежалъ монастырь.
‘Было яркое, солнечное лтнее утро, когда черная фигура одного изъ монаховъ показалась въ воротахъ аббатства и направилась къ дому красавицъ-сестеръ. Надъ головой святого отца разстилалось синимъ куполомъ небо, земля подъ ногами его зеленла, какъ изумрудъ, рка сверкала на солнц потокомъ алмазовъ, птицы въ рощ заливались на вс голоса, высоко въ неб, надъ волнующимся моремъ колосьевъ, лилась звонкая псня жаворонка, воздухъ былъ наполненъ гуломъ и жужжаніемъ наскомыхъ. Казалось, все кругомъ радовалось и смялось, только одинъ святой отецъ шелъ, мрачно потупивъ глаза. Не тлнъ ли земная красота, да и самъ человкъ на земл? Что же могло быть общаго между ними и святымъ проповдникомъ?
‘И такъ, устремивъ глаза въ землю и глядя по сторонамъ лишь настолько,— чтобы не наткнуться на какое-нибудь препятствіе по дорог, монахъ медленно шагалъ впередъ, пока не подошелъ къ небольшой калитк въ оград виноградника сестеръ, въ которую и вошелъ, плотно притворивъ ее за собой.
‘Онъ сдлалъ нсколько шаговъ, какъ до слуха его коснулись звуки свжихъ голосовъ и веселаго смха, онъ поднялъ голову нсколько выше, чмъ имлъ обыкновеніе это длать, и увидлъ сестеръ. Вс пять сидли на зеленой лужайк, Алиса посредин. Вс пять прилежно занимались своею обычною работой — вышиваньемъ.
‘— Да благословитъ васъ Богъ, мои прекрасныя дочери!— сказалъ монахъ. И дйствительно, он были прекрасны… Даже святой отецъ не могъ не залюбоваться ими, какъ совершеннйшими изъ созданій Творца.
‘Сестры поклонились ему съ уваженіемъ, подобающимъ его сану, и старшая попросила его ссть, указавъ ему на дерновую скамью возл себя. Но монахъ покачалъ головой и опустился на голый камень, такой поступокъ, очевидно, былъ угодне небесамъ.
‘— Вы все веселитесь, дти мои,— сказалъ монахъ.
‘— Вы знаете, какая хохотушка наша Алиса,— отвчала старшая сестра, нжно поглаживая улыбающуюся двушку но головк.
‘— О чемъ же мн грустить, батюшка, когда все кругомъ такъ весело смется на солнышк?— добавила красавица Алиса, вся вспыхнувъ подъ устремленнымъ на нее строгимъ взглядомъ монаха.
‘Въ отвтъ на это тотъ только торжественно склонилъ голову, между тмъ какъ сестры молча продолжали свою работу.
‘— Да, такъ-то безвозвратно уносится драгоцнное время,— произнесъ, наконецъ, святой отецъ, снова обращаясь къ старшей сестр. Незамтно уходятъ дни, которые вы тратите на подобные пустяки. Увы, съ какимъ легкомысліемъ расточаются драгоцнныя капли неизвстнаго потока, называемаго вчностью, которыя Господь отпустилъ намъ на нашу долю!
‘— Святой отецъ,— сказала старшая сестра, откладывая по примру остальныхъ свою работу,— сегодня съ утра мы помолились Богу, роздали обычную милостыню бднымъ, которые ждали у нашихъ воротъ, постили больныхъ, словомъ, исполнили вс наши утреннія обязанности. Что же дурного въ нашемъ теперешнемъ невинномъ занятіи?
‘— Взгляните сюда,— сказалъ монахъ, и съ этими словами взялъ изъ рукъ двушки ея работу,— взгляните сюда, на это замысловатое смшеніе красокъ, на эту безцльную работу, единственное назначеніе которой состоять вы томъ, чтобы служить суетнымъ украшеніемъ и тшить вашу глупую тщеславную гордость. Сколько дней вы уже убили на этотъ безсмысленный трудъ, а между тмъ онъ еще не доведенъ и до половины. Съ каждымъ протекшимъ днемъ сгущается тнь надъ нашей могилой и, видя это, червь ликуетъ, предвкушая новую добычу. Неужели же, дочери мои, нтъ боле полезнаго дла, которымъ мы могли бы наполнить быстро бгущіе часы нашей жизни?
‘Старшія сестры въ смущеніи опустили глаза, точно почувствовавъ справедливость упрека, только Алиса съ твердостью устремила свой кроткій взглядъ на монаха.
‘— Наша дорогая матушка, миръ ея праху…— начала молодая двушка.
‘— Аминь!— торжественно произнесъ монахъ.
‘— Наша дорогая матушка,— продолжала Алиса дрожащимъ отъ волненія голосомъ,— когда она была еще жива и мы затяли это большое вышиванье, говорила намъ бывало, что, когда ея съ нами не будетъ, мы должны его продолжать въ свободное отъ занятій время. Она говорила, что веселые, безмятежные часы, проведенные нами за этой работой, будутъ, быть можетъ, самыми счастливыми въ нашей жизни и что, если впослдствіи, когда каждая изъ насъ станетъ жить своей отдльной жизнью, когда намъ суждено будетъ ознакомиться съ ея заботами и горемъ, что если, прельщенныя ея блескомъ и искушеніями, мы когда-нибудь забудемъ обязанности, которыя на насъ налагаетъ любовь, связывающая дтей одной матери,— одного взгляда на нашу общую дтскую работу будетъ достаточно, чтобы пробудить въ нашей душ прежнее чувство нжной взаимной любви.
‘— Алиса права, святой отецъ,— сказала старшая сестра съ гордостью, и съ этими словами снова принялась за свое прерванное занятіе. Ея примру послдовали и вс остальныя.
‘Передъ каждой изъ нихъ стояли довольно большія пяльцы съ вышивкой весьма сложнаго узора, но рисунокъ и краски были у всхъ одинаковые. Вс пять сестеръ, граціозно склонившись надъ пяльцами, снова принялись за работу, а монахъ, опустивъ голову на руки, молча смотрлъ на нихъ, медленно переводя взглядъ съ одной на другую.
‘— Не лучше ли было бы,— сказалъ онъ, наконецъ, — отогнать отъ себя эти мысли и самую возможность опасности, посвятивъ свою жизнь на служеніе Богу въ какомъ-нибудь мирномъ убжищ? Дтство, отрочество, юность и старость смняютъ другъ друга съ быстротою мгновенія. Да и что такое въ сущности вся наша жизнь, какъ не короткій мигъ, приближающій насъ къ могил? Не отвращайте же вашихъ лицъ отъ неизбжнаго конца и, съ твердостью глядя впередъ, бгите угара свтской жизни, одурманивающаго тхъ, кто ему предался. Монашеское покрывало, дочери мои, вотъ единственное ваше спасеніе!
‘— Нтъ, нтъ, никогда!— воскликнула Алиса.— Никогда не измняйте свту, воздуху и вчно юной природ ради холодныхъ стнъ угрюмой кельи! Никогда, слышите ли, милыя сестры! Природа съ ея дарами есть благо уже сама по себ, и мы, какъ и все живущее на земл, можемъ смло пользоваться жизнью, никому не причиняя вреда. Вс мы, конечно, должны умереть, это наша общая горькая участь, но, по крайней мр, умремъ окруженныя жизнью, и когда наше холодющее сердце замретъ въ груди на-вки, пусть драгія горячія сердца бьются около насъ, пусть въ нашемъ послднемъ взгляд запечатлется безпредльный сводъ неба, а не тсныя, голыя стны и желзные затворы монашеской кельи. Будемъ жить, мои милыя сестры, и умремъ въ этомъ веселомъ зеленомъ саду, и уже одно сознаніе, что мы избжитъ холодныхъ стнъ монастыря, будетъ счастьемъ для насъ.
‘Окончивъ эту страстную тираду, молодая двушка залилась горячими слезами и спрятала свое личико на груди старшей сестры.
‘— Успокойся, успокойся, Алиса,— сказала та, цлуя склонившуюся къ ней прелестную головку.— Монашеское покрывало никогда не омрачитъ твоего юнаго чела… Что вы на это скажете, сестры? Ршайтесь. Мы же съ Алисой уже приняли наше ршеніе.
‘Сестры заявили въ одинъ голосъ, что и ихъ ршеніе твердо принято разъ навсегда и что ни одна изъ нихъ никогда не пойдетъ въ монастырь.
‘— Отецъ, вы слышали наше послднее слово?— сказала старшая сестра, поднимаясь съ мста и съ достоинствомъ выпрямляясь во весь свой высокій ростъ.— То самое завщаніе, которое обогатило монастырь св. Двы Маріи и оставило насъ, сиротъ, подъ его святымъ покровительствомъ, не запрещаетъ намъ свободно избрать образъ жизни, нисколько не насилуя нашихъ желаній. Мы просимъ васъ не возобновлять боле этого разговора. Скоро уже полдень, сестры. Идемте домой, пора намъ заняться какимъ-нибудь дломъ до вечера.
‘Съ этими словами старшая сестра взяла за руку Алису и направилась къ дому, остальныя сестры послдовали за ними.
‘Монахъ, уже и раньше не разъ заводившій съ сестрами подобныя рчи, но никогда еще не встрчавшій такого ршительнаго отпора, шелъ за ними въ нкоторомъ отдаленіи, опустивъ глаза въ землю. Губы его шевелились, точно шептали молитву. Тогда сестры были уже у дверей дома, онъ ускорилъ шаги и окликнулъ ихъ:
‘— Стойте!— сказалъ монахъ и торжественно поднялъ къ небу правую руку, устремивъ взоръ, исполненный гнва, на Алису и ея старшую сестру.— Стойте! Вы должны меня выслушать, должны узнать, что такое т воспоминанія, которыми вы дорожите больше, чмъ вчностью, и которыя мы мечтаете воскресить этими игрушками. Вы должны были бы благодарить небо, если бы эти воспоминанія угасли въ вашихъ сердцахъ. Всякое земное воспоминаніе съ годами отравляется горькимъ разочарованіемъ, смертью, какою-либо тяжелою перемною или отчаяніемъ. Придетъ время, когда одного взгляда на эту глупую бездлушку будетъ довольно, чтобы растравить глубокую рану бъ вашихъ сердцахъ и нарушить вашъ душевный покой. И когда настанетъ этотъ часъ, а онъ непремнно настанетъ, откажитесь отъ свта, къ которому васъ теперь такъ влечетъ, и вы всегда найдете мирное убжище, отъ котораго теперь съ такимъ ужасомъ отворачиваетесь. Тогда холодная келья покажется вамъ тепле самой пылкой земной привязанности, потухающей отъ дыханія ненависти или горя, тамъ вы оплачете ваши юношескія грезы. Такова воля неба, не моя,— добавилъ монахъ нсколько мягче, замтивъ выраженіе ужаса на лицахъ сестеръ.— Да будетъ надъ вами благословеніе Пречистой Двы, мои дочери!’
‘Съ этими словами онъ скрылся за калиткой, а сестры поспшно вошли въ домъ. Съ этого дня он боле, не видали монаха.
‘Но какъ бы грозно ни говорили служители алтаря, природа не перестала улыбаться. На слдующее утро солнце свтило такъ же ярко, какъ и наканун, и такъ же продолжало свтить во вс послдующіе дни. Сестры попрежнему гуляли, работали, или весело болтали въ своемъ мирномъ зеленомъ саду.
‘Между тмъ время шло, а вдь время идетъ иной разъ быстре, чмъ въ сказкахъ, къ числу которыхъ, можетъ быть, принадлежитъ и этотъ разсказъ. Домъ пяти сестеръ стоялъ на старомъ своемъ мст, т же деревья бросали тнь на лужайку, и по прежнему жили здсь пять сестеръ, только теперь он были, пожалуй, еще лучше, чмъ прежде. Все было ни прежнему, но все-таки въ дом произошли перемны. Теперь въ немъ раздавался иногда звонъ оружія и блдный лучъ мсяца сверкалъ, отражаясь на стальномъ шлем. По временамъ запыхавшійся всадникъ останавливалъ у калитки сада своего взмыленнаго скакуна, и женская фигура спшила ему навстрчу, видимо сгорая отъ нетерпнія поскоре узнать привезенныя всти. Въ одинъ прекрасный день блестящая кавалькада рыцарей и дамъ остановилась на ночь въ аббатств и на утро тронулась въ обратный путь, увозя съ собою двухъ красавицъ-сестеръ. Затмъ всадники стали появляться рже и, повидимому, теперь все только съ грустными встями, наконецъ, и совсмъ перестали являться, и только время отъ времени, посл заката солнца, какой-то поселянинъ, прихрамывая, подходилъ къ оград сада и, стараясь оставаться незамченнымъ, передавалъ въ домъ какія-то таинственныя порученія. Однажды, въ глубокую полночь, въ аббатство прискакалъ гонецъ и на утро домъ сестеръ огласился рыданіями. Затмъ тамъ воцарилась мертвая тишина: рыцари и дамы, блестящіе всадники и ихъ кони, все исчезло, какъ сонъ.
‘Небо было покрыто тучами, зловщій отблескъ заходящаго солнца еще окрашивалъ красноватымъ свтомъ края облаковъ, когда изъ мрачнаго зданія аббатства вышла темная фигура монаха съ скрещенными на груди руками. Густой туманъ обвивалъ кусты и деревья. Прерывая по временамъ царившую весь этотъ день неестественную тишину, втеръ жалобно завывалъ, точно предчувствуя близкія опустошенія, которыя принесетъ съ собой надвигающаяся буря. Летучія мыши, какъ привиднія, вынырнувъ изъ тумана, безшумно проносились въ тяжеломъ воздух и утопали въ немъ. Земля кишла гадами, которые, инстинктомъ предчувствуя дождь, выползли изъ своихъ норъ.
‘Но теперь глаза монаха не были устремлены въ землю, теперь они смотрли впередъ, переходя съ предмета на предметъ, какъ будто эта унылая картина находила откликъ въ его душ.
‘И на этотъ разъ, какъ и тогда, онъ остановился у сада сестеръ и вошелъ въ калитку.
‘Но теперь онъ не услышалъ смха, взглядъ его не остановился на прелестныхъ фигурахъ красавицъ-сестеръ. Все кругомъ было тихо и мрачно. Обломанныя втки деревьевъ висли почти до земли, лужайка заросла густою, высокой травой, которой, повидимому, уже давно, очень давно не касалась ничья нога,
‘Съ разсяннымъ видомъ и равнодушіемъ человка, привыкшаго ко всякимъ перемнамъ, монахъ шагалъ по направленію къ дому и черезъ нсколько минутъ очутился въ низкой полутемной комнат, гд сидли четыре сестры. Он были въ глубокомъ траур, и ихъ черныя платья еще рзче выставляли блдность ихъ лицъ, на которыя время и горе наложили свою неизгладимую печать. Он были все еще прекрасны, но свжесть юности на ихъ щекахъ на-вки увяла.
‘Но гд же была младшая сестра? Гд была Алиса? На небесахъ!
‘Даже монахъ почувствовалъ нкоторое стсненіе въ груди при вид сестеръ, которыхъ онъ не видалъ столько лтъ. Онъ не могъ не замтить на ихъ поблднвшихъ лицахъ слдовъ, которые не могутъ быть проведены однимъ только временемъ. Онъ молча слъ и просилъ ихъ продолжать разговоръ.
‘— Вс он здсь, у меня, милыя сестры,— сказала старшая дрожащимъ голосомъ.— Съ тхъ поръ я ни разу не ршалась взглянуть на нихъ, но теперь я упрекаю себя за эту слабость. Можетъ ли быть что-нибудь тягостное въ воспоминаніи о ней? Воспоминаніе о прошлыхъ счастливыхъ дняхъ, да это теперь наша единственная радость!
‘Съ этими словами она взглянула на монаха, встала съ мста и, выдвинувъ одинъ изъ ящиковъ шкапа, достала одну за другою пять рамъ съ давно оконченными вышивками. Лицо ея было совершенно спокойно, но руки сильно дрожали, когда она доставала послднюю. Когда же раздались горькія рыданія трехъ ея сестеръ, долго сдерживаемыя слезы хлынули изъ ея глазъ, и она простонала:
‘— Да благословитъ ее Богъ!
‘Монахъ всталъ и подошелъ къ сестрамъ.
‘— Вроятно, это послдняя вещь, которую она держала въ рукахъ передъ смертью?— спросилъ онъ вполголоса.
‘— Да,— отвтила старшая сестра съ новымъ взрывомъ рыданій.
‘Монахъ обратился ко второй изъ сестеръ.
‘— И тотъ прекрасный юноша, который впервые увидалъ тебя за этою же работой, и, какъ очарованный, глядлъ теб въ очи съ любовью, давно покоится на равнин, обагренной кровью. Остатки его нкогда блестящаго вооруженія, покрытые ржавчиной, теперь разбросаны но земл и такъ же мало отличаются отъ нея, какъ и его истлвшій остовъ.
‘Двушка вмсто отвта съ рыданіемъ заломила руки.
‘— Придворныя интриги,— продолжалъ монахъ, обращаясь къ двумъ другимъ сестрамъ,— оторвали васъ отъ вашего мирнаго пристанища и бросили въ водоворотъ свтской жизни. Т же самыя интриги и тщеславіе надменныхъ гордецовъ были причиной того, что вы вернулись домой незамужними вдовами, опозоренными и отвергнутыми. Правду ли я говорю?
‘Одни рыданія были отвтомъ на эти слова.
‘— Что пользы,— продолжалъ монахъ съ жаромъ, и голосъ его звучалъ глубокимъ убжденіемъ,— что пользы проливать слезы надъ бездушною вещью, воскрешающей въ вашихъ сердцахъ блдные призраки разбитыхъ юношескихъ надеждъ? Заройте имъ, закройте на-вки! Покайтесь! Покиньте надежды и мечты и пусть монастырь будетъ имъ могилой.
‘Сестры попросили три дня на размышленіе, и въ эту ночь он впервые остановились на мысли, что, можетъ быть, монашеское покрывало было бы дйствительно самымъ подходящимъ саваномъ для ихъ погибшихъ надеждъ. Но настало утро, и хотя лужайки сада сестеръ заросли густою, высокой травой, хотя поникшія втви деревьевъ попрежнему почти касались земли, для нихъ онъ былъ все прежнимъ райскимъ садомъ, въ которомъ он бывало такъ часто сиживали въ т времена, когда горе и разочарованіе были имъ извстны только по имени. Здсь, здсь вс т уголки, вс тропинки, которыя такъ любила Алиса, а рядомъ, въ одномъ изъ придловъ собора, была и плита, подъ которою она покоилась вчнымъ сномъ.
‘Могли ли он, помня, какъ трепетало ея юное сердечко при одной мысли о монастырской кель, могли ли он придти къ ней на могилу въ одяніи, отъ одного вида котораго содрогнулся бы, можетъ быть, ея прахъ? Могли ли он, преклоняя колна у ея могилы, молиться горячей молитвой всему сонму ангеловъ, зная, что лицо одного изъ этихъ ангеловъ омрачается при вид ихъ печальныхъ одеждъ? Конечно, нтъ.
‘Испросивъ разршеніе церкви, сестры обратились къ извстнйшимъ въ то время художникамъ съ заказомъ расписать для нихъ самыми лучшими красками пять оконныхъ стеколъ однимъ и тмъ же узоромъ. Узоръ этотъ былъ точною копіей съ узора ихъ прежней общей работы. Стекла были вставлены въ широкое окно собора, до той поры лишенное всякихъ украшеній, и когда свтило солнце, которое она нкогда такъ любила, знакомый рисунокъ отливалъ всми цвтами радуги и, пропуская цлый потокъ яркаго свта, игралъ на могильной плит, согрвая вырзанное на ней имя ‘Алиса’.
‘Многіе годы изо-дня-въ-день сестры безшумно появлялись у могильнаго камни и, преклонивъ колни, проводили здсь долгіе часы. Черезъ нсколько лтъ стали приходить уже не четыре, а только три сестры, потомъ дв, и, наконецъ, спустя еще много лтъ, здсь появлялась только одна женская фигура, согбенная подъ бременемъ годовъ. А потомъ насталъ день, когда и она не пришла, а на надгробной плит появилось пятое имя.
‘Наконецъ стерся и самый камень, и былъ замненъ другимъ, не одно поколніе смнилось съ тхъ поръ. Время изгладило живыя краски рисунка, но яркій потокъ свта по прежнему льется въ окно на забытую могилу, отъ которой не осталось больше и слда, и по сей день, показывая путешественнику Іоркскій соборъ, ему указываютъ на старинное окно, которое зовется окномъ ‘Пяти Сестеръ’.
— Печальная исторіи,— сказалъ веселый пассажиръ, опоражнивая свои стаканъ.
— Исторія, взятая изъ жизни, а жизнь вся состоитъ изъ печалей,— отвчалъ разсказчикъ любезно,— хотя въ голос его звучали торжественныя, грустныя ноты.
— Конечно, въ каждой картин есть тни, но если поближе къ ней присмотрться, увидишь и свтъ,— возразилъ на это веселый джентльменъ.— Вотъ хотя бы и въ вашемъ разсказ: вдь младшая сестра была веселая двушка.
— За то какъ рано она умерла!— замтилъ разсказчикъ.
— Но, можетъ быть, она бы умерла еще раньше, если бы ея жизнь была, не такъ счастлива,— произнесъ съ чувствомъ веселый джентльменъ.— И неужели вы думаете, что ея сестры, которыя такъ нжно любили ее, были бы мене огорчены ея смертью, если бы она была несчастна при жизни? По моему, если что можетъ смягчить первое острое горе тяжелой утраты, такъ это сознаніе, что тотъ, кого мы оплакиваемъ, былъ счастливъ и всми любимъ здсь, на земл, и слдовательно приготовился къ иной, боле счастливой и чистой жизни. Неужели же солнце свтило бы такъ ярко, если бы оно встрчало только печальныя лица?
— Можетъ быть, вы отчасти и правы,— замтилъ разсказчика
— Можетъ быть!— воскликнулъ веселый пассажиры — Да разв въ этомъ можно сомнваться? Возьмите какое хотите горе, и вы всегда найдете немало связанныхъ съ нимъ отрадныхъ воспоминаній. Конечно, воспоминаніе объ утраченной радости — тяжелая вещь…
— И очень,— перебилъ разсказчика
— Разумется. Воспоминаніе о невозвратно утраченномь счастіи тяжело, но и въ немъ кроется доля какой-то грустной сладости. Къ сожалнію, воспоминанія прошлаго всегда связаны для насъ съ чмъ-нибудь печальнымъ, съ чмъ-нибудь, что мы оплакиваемъ или въ чемъ горько каемся. Но я твердо убжденъ, что въ жизни самаго несчастнаго человка, если только онъ оглянется назадъ, найдется столько свтлыхъ лучей, что я не врю въ возможность существованія такого человка (за исключеніемъ вполн отчаявшагося), который согласился бы выпить стаканъ воды изъ Леты, если бы это было въ его власти.
— Можетъ быть, вы и правы,— сказалъ опять сдой джентльменъ посл короткаго размышленія.— Да, мн кажется, что вы правы.
— Еще бы! Что бы тамъ ни говорили философы, въ жизни добро всегда возьметъ перевсъ надъ зломъ. Если наши привязанности несутъ съ собою заботы и горе, он же служатъ источникомъ нашего утшенія и всхъ нашихъ радостей и, врьте мн, какъ бы мы ни были несчастны, он являются самымъ прочнымъ и крпкимъ звеномъ, связывающимъ насъ съ ихъ лучшимъ міромъ.— Однако, довольно! Теперь я разскажу вамъ исторію совершенно иного рода.
Помолчавъ съ минуту, веселый пассажиръ снова розлилъ пуншъ по стаканамъ и, бросивъ лукавый взглядъ на безпокойную леди, видимо боявшуюся, какъ бы онъ не сталъ разсказывать что-нибудь неприличное, началъ такъ:
‘Повсть о барон Грогцвиг’.
‘Молодой баронъ фонъ-Кельдветутъ изъ Грогцвига, въ Германіи, былъ именно таковъ, какимъ подобаетъ быть всякому молодому барону. Мн не зачмъ упоминать о томъ, что жилъ онъ въ замк, такъ какъ это само собою разумется, точно также нтъ надобности говорить, что онъ жилъ въ старомъ замк, потому что кто же изъ нмецкихъ бавоновъ жилъ когда-нибудь въ новомъ замк? Насчетъ этого почтеннаго зданія ходило немало страшныхъ и таинственныхъ разсказовъ, въ которыхъ не послднее мсто занимали разсказы о томъ, что, когда дуетъ втеръ, онъ завываетъ въ трубахъ замка и реветъ въ сосднемъ лсу, а когда лунный свтъ проникаетъ въ узкія бойницы, онъ освщаетъ только т части галереи и залъ, на которыя попадаетъ, оставляя неосвщенными вс другія мста. Ходили слухи, будто бы одинъ изъ предковъ барона, сильно нуждаясь въ деньгахъ, закололъ однажды кинжаломъ одного заблудившагося джентльмена, справлявшагося у него о дорог. Таинственныя явленія, происходившія въ замк, приписывались именно этому обстоятельству. Я же съ своей стороны твердо убжденъ, что все это были одн только росказни, ибо предокъ барона, человкъ весьма почтенный, впослдствіи очень раскаивался въ своемъ необдуманномъ поступк и, захвативъ силой большой запасъ камня и строевого лсу, принадлежавшій его сосду, слабйшему барону, выстроилъ въ вид искупленія капеллу, заручившись такимъ образомъ форменнымъ удостовреніемъ въ уплат своего долга небесамъ.
‘Разъ я заговорилъ о предкахъ барона, я считаю своею обязанностью упомянуть о тхъ генеалогическихъ правахъ на общее уваженіе, какими онъ пользовался. Къ сожалнію, я не могу опредлять съ точностью, сколько именно предковъ насчитывалъ баронъ, но наврное знаю, что онъ ихъ насчитывалъ больше, чмъ кто бы то ни было изъ дворянъ того времени, и сожалю объ одномъ, что онъ не живетъ въ ниши времена, ибо въ этомъ случа онъ насчитывалъ бы ихъ еще больше. Ужасно несправедливо, въ сущности, поступила судьба съ великими людьми прошлыхъ столтій, произведя ихъ такъ рано на свтъ, потому что человкъ, родившійся три-четыре вка тому назадъ, естественно не можетъ разсчитывать имть такое же количество предковъ, какъ человкъ, родившійся въ наши дни. Этотъ послдній, кто бы онъ ни былъ, будь онъ башмачникъ или даже еще того хуже, конечно, будетъ имть боле длинный рядъ предковъ, чмъ самый знатный изъ дворянъ старыхъ временъ, а это, по моему, большая несправедливость.
‘Однако, вернемся къ нашему барону фонъ-Кельдветуту Грогцвигу. Это былъ красивый, статный мужчина, черноволосый, съ огромными усами. Онъ охотился въ зеленомъ камзол тончайшаго сукна, въ желтыхъ ботфортахъ, съ рогомъ черезъ плечо, какъ въ наши дни ихъ носятъ кондукторы дилижансовъ. Стоило ему бывало затрубить въ рогъ, какъ двадцать четыре дворянина мене знатнаго рода, вс въ зеленыхъ камзолахъ, только немного погрубе, и въ желтыхъ ботфортахъ, только съ подошвами немного потолще, являлись къ его услугамъ, и вся кавалькада, вооруженная пиками, врод тхъ, изь которыхъ нынче длаются ограды въ садахъ, скакала галопомъ поохотиться на кабана или поднять медвдя, причемъ въ послднемъ случа баронъ сперва убивалъ звря, а затмъ мазалъ себ его саломъ усы.
‘Весело жилось барону Грогцвигу, но еще веселе — его приближеннымъ. Каждую ночь они распивали рейнвейнъ, и пили до тхъ поръ, пока не сваливались подъ столы, но и здсь они не разставались съ бутылкой, а еще требовали себ трубки. Никогда ни у кого не было такихъ бравыхъ, храбрыхъ, веселыхъ молодцовъ, какіе были въ буйной свит барона Грогцвига.
‘Однако, застольныя удовольствія или, врне, удовольствія подъ столомъ, требуютъ нкотораго разнообразія, особенно когда за столомъ ежедневно собираются одни и т же двадцать пять собесдниковъ, когда они обсуждаютъ одни и т же вопросы и ведутъ одни и т же разговоры. Заскучалъ, наконецъ, и баронъ, и ему захотлось разнообразія. Началъ онъ ссориться со своими товарищами, причемъ каждое послобда колотилъ двоихъ, троихъ изъ нихъ. Сначала это его занимало, но черезъ недлю-другую надоло и это развлеченіе, и баронъ принялся ломать себ голову, придумывая, чмъ бы ему позабавиться.
‘Въ одинъ прекрасный вечеръ, посл цлаго дня, проведеннаго на охот, гд онъ перещеголялъ чуть ли не самаго Немврода, убивъ однимъ медвдемъ больше обыкновеннаго и приказавъ съ тріумфомъ доставить его въ замокъ, баронъ фонъ-Кельдветутъ сидлъ мрачный, какъ ночь, во глав своего стола, сердито уставившись на закончены и потолокъ обденной залы. Онъ уже выпилъ чуть ли что не боченокъ вина, но чмъ больше онъ пилъ, тмъ становился мрачне. Джентльмены, удостоившіеся въ этотъ день опасной чести быть сосдями барона но правую и лвую его руку, старались во всемъ слдовать примру хозяина и, осушая стаканъ за стаканомъ, бросали другъ на друга мрачные взгляды.
‘— Быть по сему! Пью здоровье баронессы Грогцингской,— вдругъ крикнулъ баронъ во все горло и изо всей силы ударилъ кулакомъ но столу, а лвой рукой молодецки закрутилъ усъ.
‘Двадцать четыре джентльмена въ зеленыхъ камзолахъ поблднли, какъ смерть, причемъ только одни ихъ носы не измнили своего обычнаго багроваго цвта.
‘— Пью здоровье баронессы Грогцвигской, слышите вы?— повторилъ баронъ еще громче, грозно оглядывая присутствующихъ.
‘— Здоровье баронессы Грогцингской!— подхватили хоромъ зеленые камзолы, и двадцать четыре глотки разомъ осушили двадцать четыре кубка такого стараго и крпкаго рейнскаго, что двадцать четыре языка разомъ облизнули сорокъ восемь причмокнувшихъ губъ, и столько же глазъ зажмурилось отъ удовольствія.
‘— Здоровье единственной дочери барона Швилленгаузена,— сказалъ Кельдветутъ. снисходительно поясняя предложенный тостъ.— Завтра же, до захода солнца, мы отправимся просить у стараго барона руки его прекрасной дочери, и горе ему, если онъ мн откажетъ, я отржу ему носъ!
‘Слова эти были встрчены хриплымъ крикомъ всей банды, причемъ каждый изъ молодцовъ тронулъ сперва эфесъ своей шпаги, а затмъ кончикъ своего носа съ самымъ зловщимъ выраженіемъ лица.
‘Какая трогательная вещь нжная дочерняя привязанность! Если бы дочь барона фонъ-Швилленгузена объявила отцу, что сердце ея уже занято или бросилась бы къ его ногамъ и омочила имъ горючими слезами, или упала бы въ обморокъ, умоляя отца о пощад, можно было бы прозакладывать сто противъ одного, что Швилленгаузенскому замку тутъ бы пришелъ и конецъ или, врне, конецъ пришелъ бы не только замку, но и барону. Но юная двица выказала удивительную твердость духа, и когда на слдующее утро отъ Кельдветута прибыль посолъ, она скромно удалилась въ свою комнату и стала выглядывать въ окошко въ ожиданіи прибытія самого претендента и его свиты. Едва она увидла красиваго всадника съ огромными усами и убдилась, что онъ-то и былъ ея нареченнымъ, какъ бросилась къ отцу и объявила, что ради его спокойствія она готова принести себя въ жертву. Почтенный баронъ прижалъ дочь къ груди и уронилъ слезу умиленія.
‘Въ этотъ день въ Швилленгаузейскомъ замк шелъ пиръ на весь міръю Двадцать четыре зеленыхъ камзола изъ свиты Кельдветута обмнялись клятвой въ вчной дружб съ дюжиною такихъ же зеленыхъ камзоловъ изъ свиты фонъ-Швилленгаузена и поклялись старому барону, что будутъ пить его вино до тхъ поръ, пока цвта ихъ лицъ и носовъ не придутъ въ полную взаимную гармонію. На прощанье новые друзья нжно потрепали другъ друга по спин, и баронъ фонъ-Кельдветуть со своею свитою весело поскакалъ домой.
‘Цлыхъ шесть недль у кабановъ и медвдей былъ праздникъ. Фамиліи Кельдветутовъ и Швилленгаузеновъ пировали, празднуя свое соединеніе. Копья ржавли, и даже баронскій рогъ охрипъ отъ долгаго бездйствія.
‘Счастливое это было время для двадцати четырехъ зеленыхъ камзоловъ, но, увы, счастье перемнчиво, и скоро ихъ блаженству насталъ конецъ!
‘— Милый мой…— сказала баронесса.
‘— Душенька…— сказалъ баронъ,
‘— Эти несносные, скверные крикуны…
‘— О комъ вы говорите, сударыня?— спросилъ баронъ съ удивленіемъ.
‘Тутъ баронесса, стоявшая въ ту минуту съ мужемъ у окна, указала ему во дворъ, гд ни о чемъ не подозрвавшіе зеленью камзолы распивали прощальную чарку передъ охотой на кабана.
‘— Это моя почетная свита, сударыня,— сказалъ баронъ.
‘— Выгони ихъ, мой милый!— нжно шепнула баронесса.
‘— Выгнать!— воскликнулъ баронъ вн себя отъ изумленія.
‘— Если ты меня любишь, мой милый,— отвтила баронесса еще нжней.
‘— Чорта съ два!— завопилъ баронъ.
‘Тутъ баронесса громко вскрикнула и упала безъ чувствъ къ его ногамъ.
‘Что было длать барону? Онъ крикнулъ горничную баронессы, погналъ гонца за докторомъ, потомъ, какъ бшенный, бросился во дворъ, поколотилъ двухъ зеленыхъ, которые больше другихъ привыкли къ колотушкамъ, и проклялъ всхъ остальныхъ, послалъ ихъ къ… но все равно куда. Я, къ сожалнію, не знаю нмецкаго языка, иначе я вложилъ бы въ уста барона боле мягкое выраженіе.
‘Не сумю объяснить, какія средства пускаютъ въ ходъ иныя жены, чтобы держать мужей подъ башмакомъ, но, конечно, на этотъ счетъ у меня, можетъ быть, свое мнніе, а именно: по моему не слдуетъ выбирать въ члены парламента женатыхъ людей, такъ какъ наврно трое изъ четверыхъ подадутъ голоса не но своему убжденію, а согласно убжденіямъ своихъ супругъ (если только у дамъ могутъ быть убжденія). Въ настоящую же минуту я долженъ сказать, что баронесса Кельдветутъ вскор пріобрла огромное вліяніе на своего мужа, и мало-по-малу, шагъ за шагомъ, день за днемъ, годъ за годомъ, баронъ сталъ уступать то въ томъ, то въ другомъ спорномъ вопрос, сталъ отказываться то отъ одной, то отъ другой изъ старыхъ привычекъ. Такимъ образомъ, въ самомъ расцвт силъ, годамъ къ сорока восьми или около того, баронъ окончательно отказался отъ пировъ и кутежей, отъ охоты и старыхъ пріятелей, словомъ, отъ всего, къ чему онъ привыкъ и что когда-то любилъ. Храбрый, свирпый левъ быль укрощенъ своею собственной женою и обращенъ въ комнатную собачку въ своемъ собственномъ Грогцвигскомъ замк.
‘Но тутъ еще не конецъ злоключеніямъ барона. Около года спустя посл свадьбы баронесса подарила мужа прехорошенькимъ маленькимъ барончикомъ, и въ честь появленія его на свтъ былъ сожженъ роскошный фейерверкъ и выпита не одна дюжина бутылокъ вина. Ровно черезъ годъ посл этого появилась на свтъ хорошенькая маленькая баронесса, еще черезъ годъ — опять барончикъ, и т. д., изъ году въ годъ то барончикъ, то баронесса поочереди (а въ одинъ годъ такъ даже разомъ барончикъ съ баронессой). Такъ продолжалось до тхъ поръ, пока баронъ не оказался отцомъ небольшого семейства изъ двнадцати душъ. Ежегодно къ ожидаемому торжественному событію въ замокъ Кельдветутъ являлась почтенная баронесса фонъ-Швилленгаузснъ въ сильнйшемъ волненіи за свою дорогую дочь, баронессу фонъ-Кельдветутъ, и хотя всмъ и каждому было извстію, что почтенная леди ршительно ни въ чемъ не прилагала руки для благосостоянія своей дочери, она считала своею непремнною обязанностью находиться въ самомъ разстроенномъ состояніи чувствъ во все время своего пребыванія въ Грогцвигскомъ замк и коротала долгіе часы досуга, то читая нотаціи зятю по поводу его хозяйства, то оплакивая горькую участь своей несчастной дочери. Если же иной разъ баронъ Грогцвигъ не выдерживалъ и въ минуту досады, набравшись храбрости, замчалъ, что, по его мннію, жена его была ничуть не несчастне женъ другихъ храбрыхъ бароновъ, баронесса фонъ-Швилленгаузенъ призывала всхъ въ свидтели, что страданія ея дочери не трогаютъ никого, кром нея одной, бдной матери,— воззваніе, на которое у ея родныхъ и друзей быль всегда готовъ одинъ отвтъ, что, конечно, она, баронесса, гораздо чувствительне своего зятя и что другую такую безчувственную скотину, какъ баронъ Грогцвигъ, трудно сыскать.
‘Бдный баронъ переносилъ все это, пока могъ, когда же не стало больше его силъ, онъ сдлался мраченъ и даже потерялъ сонъ и аппетитъ. Но впереди его ожидала еще боле горькая напасть, и, когда она пришла, баронъ окончательно впалъ въ черную меланхолію.
‘Времена перемнились. Дла барона шли плохо, онъ задолжалъ и запутался. Грогцвигскіе сундуки давно отощали, хотя семейство Швилленгаузеновъ считало ихъ неистощимыми, и какъ разъ въ ту минуту, когда баронесса собиралась подарить своего мужа тринадцатымъ отпрыскомъ его фамилію, баронъ Кельдветутъ сдлалъ открытіе, что его карманы пусты.
‘Что теперь длать?— подумалъ баронъ.— Остается одно — покончить съ собой’.
‘Счастливая мысль! Баронъ достаетъ изъ буфета старый охотничій ножъ, точитъ его о саногь и приставляетъ къ горлу.
‘— Гм… да онъ еще, кажется, не довольно остеръ,— сказалъ онъ, опуская руку.
‘Баронъ поточилъ ножъ еще немного и снова приставилъ его къ горлу, но на этотъ разъ его остановилъ страшнйшій дтскій визгъ, раздавшійся изъ дтской маленькихъ барончиковъ и баронессъ, расположенной въ башн съ желзными ршетками въ окнахъ для предотвращенія паденія въ ровъ.
‘— Если бы я былъ холостымъ,— сказалъ баронъ со вздохомъ,— я бы уже разъ пятьдесятъ могъ перерзать себ горло безъ всякой помхи. Эй, кто тамъ есть! Подайте, мн бутылку вина и самую большую трубку въ маленькую комнату со сводами, что около залы.
‘Одинъ изъ слугъ, расторопный малый, тотчасъ бросился исполнять приказаніе и не больше какъ черезъ полчаса или черезъ часъ объявили барону, что все готово. Баронъ всталъ и направился въ комнату со сводами. Здсь полированныя панели стнъ отражали яркое пламя камина, на стол стояли бутылки и лежала трубка, и все это придавало комнат удивительно уютный видъ.
‘— Оставь лампу,— сказалъ баронъ.
‘— Не угодно ли еще чего вашей милости?— спросилъ слуга
‘— Пошелъ вонъ!— былъ отвтъ. Слуга вышелъ, а баронъ заперъ за нимъ дверь на засовъ.
‘— Теперь выкурю послднюю трубочку, да и прости-прощай!— сказалъ баронъ, потомъ положилъ ножъ на столъ такимъ образомъ, чтобы онъ былъ подъ рукой, отхлебнулъ изрядный глотокъ вина, и, откинувшись на спинку кресла, вытянулъ ноги къ огню и принялся за свою трубку.
‘Баронъ задумался о разныхъ разностяхъ: о своихъ теперешнихъ бдахъ, о прежней холостой жизни, о зеленыхъ дворянчикахъ, которые давно разсялись по блу свту и о которыхъ онъ съ тхъ поръ ничего не слыхалъ, за исключеніемъ только двоихъ, которымъ, по несчастной случайности, отрубили головы, да еще четверыхъ, допившихся до блой горячки. Далеко унеслись мысли барона, онъ видлъ себя на охот, скачущимъ за кабанами и за медвдями… какъ вдругъ, опорожнивъ свой стаканъ, онъ случайно поднялъ глаза и, къ своему удивленію, замтилъ, что онъ не одинъ.
‘Да, онъ былъ не одинъ. Противъ него, по другую сторону камина, скрестивъ на груди руки, сидла страшная, отвратительная человческая фигура. Налитые кровью глаза этого человка далеко ушли въ орбиты, непомрно длинное лицо, сильно смахивавшее на лицо трупа, обрамляли всклоченныя пряди черныхъ, какъ смоль, волосъ. Фигура была закутана въ широкій темносиній плащъ, и, приглядвшись поближе, баронъ увидлъ, что вдоль борта плаща вмсто застежекъ красовались ручки отъ гроба, на ногахъ незнакомца, охватывая ихъ точно броней, были башмаки съ застежками изъ металлическихъ украшеній, какія длаютъ на гробахъ, а на голову былъ накинутъ короткій черный капюшонъ, сшитый изъ погребальнаго покрова. Странный гость не обращалъ, по видимому, никакого вниманія на барона и сидлъ, пристально глядя въ огонь.
‘— Эй!— крикнулъ баронъ, топнувъ ногой, чтобы привлечь на себя его вниманіе.
‘— Что теб надо?— откликнулся незнакомецъ, скосивъ глаза на барона, но не мняя своего положенія.
‘— Это мн нравится!— сказалъ баронъ, нисколько не испугавшійся ни глухого голоса незнакомца, ни устремленнаго на него тусклаго взгляда.— Кажется, это я могъ бы спросить тебя, чего теб здсь надо? Какъ ты сюда попалъ?
‘— Черезъ дверь,— отвчалъ незнакомецъ.
‘— Кто ты такой?
‘— Человкъ.
‘— Не врю.
‘— Не врь.
‘— Да я и не подумаю,— отрзалъ баронъ.
‘Незнакомецъ съ минуту молча смотрлъ на барона и, наконецъ, сказалъ фамильярно:
‘— Вижу, что тебя не проведешь. Дйствительно, я не человкъ.
‘— Такъ кто же ты?— спросилъ баронъ.
‘— Духъ.
‘— Вотъ чего бы я никогда не подумалъ,— сказалъ баронъ презрительно.
‘— Я духъ отчаянія и самоубійства,— сказалъ призракъ.— Теперь ты знаешь, кто я.
‘Съ этими словами онъ повернулся къ барону, точно собираясь вступить съ нимъ въ разговоръ. Но что больше всего поразило его собесдника, такъ это то, что, когда онъ откинулъ свой плащъ, у него оказался воткнутымъ въ груди большой колъ, проходившій насквозь, въ спину. Призракъ съ усиліемъ выдернулъ этотъ колъ и положилъ возл себя на столъ съ такимъ спокойнымъ видомъ, точно это была тросточка для гулянья.
‘— Ну-съ,— началъ призракъ, поглядывая на охотничій ножъ,— готовъ ли ты?
‘— Не совсмъ,— отвтилъ баронъ,— вотъ докурю сперва трубку.
‘— Въ такомъ случа нельзя ли поторопиться?— сказалъ призракъ.
‘— Да ты, какъ видно, спшишь,— замтилъ баронъ.
‘— Еще бы! У меня полонъ ротъ дла, и въ Англіи, и во Франціи, все мое время на расхватъ.
‘— Ты пьешь?— спросилъ баронъ, дотронувшись до бутылки копцомъ своей трубки.
‘— Изъ десяти разъ девять, и ужь тогда я напиваюсь до положенія ризъ,— отвчалъ призракъ холоднымъ тономъ.
‘— Никогда не пьешь умренно?— спросилъ баронъ.
‘— Нтъ, никогда, потому что такое питье порождаетъ веселость,— отвтилъ съ содроганіемъ призракъ.
‘Баронъ съ минуту пристально смотрлъ на своего новаго пріятеля, который казался ему очень страннымъ, и наконецъ спросилъ, принимаетъ ли тотъ активное участіе въ событіяхъ, свидтелемъ которыхъ ему приходится бывать.
‘— Нтъ,— отвчалъ призракъ уклончиво,— но я всегда присутствую при нихъ.
— Вроятно, затмъ, чтобы судить о врности удара?— освдомился баронъ.
‘— Именно,— подтвердилъ призракъ, поигрывая коломъ и разглядывая его заостренный конецъ — Однако, нельзя ли теб поторопиться? Меня ждетъ еще одинъ молодой джентльменъ, у котораго оказалось слишкомъ много денегъ и свободнаго времени.
‘— И онъ хочетъ наложить на себя руки оттого, что у него слишкомъ много денегъ! воскликнулъ со смхомъ баронъ.— Ха, ха, ха, вотъ такъ идея. (Баронъ смялся впервые посл многихъ, многихъ дней).
‘— Пожалуйста не смйся, перестань!— пробормоталъ призракъ въ сильномъ смятеніи.
‘— Это почему?— спросилъ баронъ.
‘— Потому что я не выношу смха, ужъ лучше вздыхай — мн это будетъ гораздо пріятне.
‘При этимъ словахъ баронъ невольно вздрогнулъ, и призракъ, мгновенно оправившись отъ смущенія, съ самымъ любезнымъ видомъ подалъ ему охотничій ножъ.
‘— Престранная, право, фантазія наложить на себя руки, потому что карманъ слишкомъ туго набитъ,— пробормоталъ баронъ, разсянно пробуя пальцемъ остріе оружія.
‘— Ничуть не боле странная, чмъ идея наложить на себя руки, потому что онъ пусть,— быстро сказалъ странный гость.
‘Случайно ли сдлалъ призракъ этотъ промахъ, или онъ думалъ, что ршеніе барона настолько непоколебимо, что при немъ можно говорить все, не стсняясь, этого ужъ я не сумю вамъ объяснить. Знаю только, что оружіе вдругъ замерло въ рук барона, а глаза его широко раскрылись, какъ будто его оснила какая-то новая мысль.— А вдь и впрямь на свт нтъ непоправимыхъ вещей,— сказалъ баронъ Кельдветутъ.
‘— Кром пустыхъ сундуковъ!— прокричалъ духъ.
‘— Ну, что жъ, если они опустли, это еще не значитъ, что они всегда останутся пусты,— сказалъ баронъ.
‘— И сварливой жены!— выкрикнулъ духъ еще пронзительне.
‘— Эка бда! Жену можно и усмирить,— отвтилъ баронъ.
‘— А тринадцать штукъ ребятишекъ!— завопилъ духъ.
‘— Не вс же они выйдутъ негодяями,— сказалъ баронъ.
‘Почувствовавъ себя разбитымъ на всхъ пунктахъ, духъ пришелъ въ страшную ярость, однако, онъ попытался обратить дло въ шутку и сказалъ, что будетъ очень благодаренъ барону, когда тотъ перестанетъ шутить.
‘— Я и не думаю шутить, напротивъ, я говорю совершенно серьезно,— возразилъ ему баронъ.
‘— Прекрасно, прекрасно, очень радъ это слышать, сказалъ духъ со свирпымъ взглядомъ,— потому что, говорю не преувеличивая, шутка для меня смерть. Однако, ршайся покидай-ка скоре этотъ злополучный міръ!
‘— Не знаю,— сказалъ баронъ, играя ножемъ, нашъ міръ можно назвать дйствительно злополучнымъ, но, я, судя по твоей наружности, не думаю, чтобы и твой былъ много лучше, а это невольно наводитъ меня на мысль, что въ сущности у меня нтъ ни малйшей гарантіи, что я хорошо поступаю, ршаясь покинуть нашъ міръ. Какъ это я раньше объ этомъ не подумалъ!— воскликнулъ баронъ, вскочивъ съ мста.
‘— Торопись!0- неистовствовалъ духъ, скрежеща зубами.
‘— Убирайся!— крикнулъ баронъ.— Конецъ моимъ мученіямъ, теперь ужъ я не буду такимъ дуракомъ! Опять буду дышать чистымъ воздухомъ, опять стану охотиться на медвдей. Если же Швилленгаузены вздумаютъ вмшаться въ мои дла, я серьезно поговорю съ баронессой, а старух проломлю голову.
‘Съ этими словами баронъ упалъ въ кресло и такъ громко захохоталъ, что задрожали стны.
‘Призракъ отступилъ шага на два, поглядлъ на барона остановившимся отъ ужаса взглядомъ и только, когда смолкъ его хохотъ, онъ схватилъ колъ, съ силою воткнулъ его въ грудь и со страшнымъ воемъ исчезъ.
‘Съ этого дня Кельдветутъ никогда его больше не видлъ. Разъ принявъ твердое ршеніе жить, баронъ сумлъ образумить свою жену и тещу и умеръ много лтъ спустя если не богатымъ, то, насколько мн извстно, вполн счастливымъ человкомъ, оставивъ посл себя многочисленное семейство, прекрасно воспитанное подъ его личнымъ рисоводствомъ по всмъ правиламъ охоты на кабановъ и медвдей.
‘И вотъ мой совтъ всмъ тмъ, кому случится придти въ уныніе отъ подобныхъ причинъ (какъ это часто бываетъ на свт): не поддаваться отчаянію, а прежде тщательно обсудить вопросъ со всхъ сторонъ, разсматривая хорошія его стороны въ увеличительное стекло, если же и посл этого останется искушеніе покончить съ жизнью, совтую сперва выкурить трубочку, выпить бутылку винца, а за симъ послдовать похвальному примру барона Грогцвига’.
— Съ вашего позволенія, лэди и джентльмены, карета готова!— сказалъ новый кучеръ дилижанса, просовывая голову въ двери.
Это извстіе заставило общество наскоро покончить съ пуншемъ и предотвратило споры, которые могли бы возникнуть по поводу послдняго разсказа. Мистеръ Сквирсъ таинственно отозвалъ сдовласаго джентльмена къ сторонк и съ большимъ интересомъ принялся его разспрашивать о чемъ-то, касавшемся, повидимому, пяти іоркскихъ сестеръ, на самомъ же дл онъ просто желалъ получить свднія насчетъ того, какую плату въ т времена взимали іоркширскіе монастыри со своихъ пансіонеровъ.
Дилижансъ снова пустился въ путь. Къ утру Николай уснулъ, и когда онъ проснулся, то, къ своему сожалнію, увидлъ, что пока онъ спалъ и сдой джентльменъ и веселый пассажиръ оба вышли. День прошелъ очень скучно, и около шести часовъ вечера Николай, мистеръ Сквирсъ, мальчуганы и ихъ общій багажъ были высажены въ нивой гостиниц ‘Короля Георга’ въ Грета-Бридж.

ГЛАВА VII.
Мистеръ и мистриссъ Сквирсъ у себя дома.

Благополучно высадившись и оставивъ Николая съ мальчиками и ихъ багажемъ посреди дороги наслаждаться зрлищемъ перепряжки лошадей въ дилижанс, мистеръ Сквирсъ направился въ трактиръ, чтобы ‘поразмять себ ноги’.
Черезъ нсколько минутъ онъ вернулся, сдлавъ достаточный моціонъ, если судить по его покраснвшему носу и легкой икот, въ ту же минуту изъ воротъ трактира выхали старый ободранный кабріолетъ и телга съ двумя ребятишками на козлахъ.
— Дти съ багажемъ размстятся въ телг,— распорядился мистеръ Сквирсъ, потирая руки,— а мы съ молодымъ человкомъ сядемъ въ кабріолетъ. Садитесь, Никкльби!
Николай повиновался. Посл довольно продолжительныхъ усилій мистеру Сквирсу удалось принудить лошадь къ столь же похвальному повиновенію, и кабріолетъ тронулся въ путь, предоставивъ телгу съ дтьми ихъ собственной горькой участи.
— Не озябли ли вы, Никкльби?— освдомился мистеръ Сквирсъ посл довольно длинной паузы.
— Признаюсь, сэръ, немного-таки есть.
— Я не обвиняю васъ за это,— замтилъ снисходительно Сквирсъ,— путешествіе довольно таки длинное для такой погоды.
— Далеко ли еще до Дотбойсъ-Голла?— спросилъ Николай.
— Около трехъ миль,— отвчалъ Сквирсъ.— Но вамъ не зачмъ величать его Голломъ.
Николай сконфуженно закашлялся, точно онъ хотлъ что-то спросить, но слова застряли у него въ горл.
— Дло въ томъ, что это вовсе не Голлъ, замтилъ Сквирсъ лаконически.
— Неужели!— воскликнулъ Николай, ошеломленный такою откровенностью.
— Да. Мы зовемъ его Голломъ въ Лондон, потому что это лучше звучитъ,— продолжалъ Сквирсъ,— но здсь его никто не знаетъ подъ этимъ именемъ. Надюсь, каждому разршается называть свой домъ хоть острогомъ, если ему такъ нравится, на сколько мн извстно, на этотъ счетъ не имется никакихъ парламентскихъ запрещеній.
— Кажется, не имется, сэръ,— согласился Николай.
Мистеръ Сквирсъ бросилъ украдкой бглый взглядъ на своего собесдника и, убдившись, что тотъ о чемъ-то задумался и видимо не расположенъ продолжать разговоръ, удовольствовался тмъ, что всю остальную дорогу вплоть до самаго дома изо всхъ силъ хлесталъ лошадь.
— Эй, кто тамъ есть, отворяйте!— крикнулъ онъ, когда они подъхали къ дому.— Да что ты тамъ копаешься? Говорятъ теб, бери лошадь!
Пока школьный учитель выражалъ такимъ образомъ свое нетерпніе, Николай имлъ время разсмотрть наружный видь школы. Это было длинное, мрачное одноэтажное зданіе съ кое-какими службами во двор, съ гумномъ и конюшней, примыкавшими къ дому. Минуту спустя послышался лязгъ отодвигаемыхъ засововъ, и въ воротахъ показалась длинная, тощая фигура юноши съ фонаремъ въ рукахъ.
— Это ты, Смайкъ?— окликнулъ его Сквирсъ.
— Да., сэръ,— отвчалъ юноша.
— Какого чорта ты тамъ копался?
— Простите, сэръ, я немного задремалъ у огня,— проговорилъ Смайкъ смиренно.
— У огня? Это еще что. Гд огонь? Какой тамъ огонь?— закричалъ Сквирсъ пронзительнымъ голосомъ.
— Въ кухн, сэръ. Барыня сказала, что, такъ какъ я не сплю, я могу побыть въ кухн.
— Твоя барыня — дура!— отрзалъ Сквирсъ.—Ужъ, конечно, ты быль бы исправне, если бы дождался на холод. Держу пари, что такъ!
Тмъ временемъ мистеръ Сквирсъ вылзъ изъ кабріолета и, настрого приказавъ Смайку присмотрть за лошадью и ни въ какомъ случа не давать ей овса до утра, попросилъ Николая порождать на крыльц, пока онъ обойдетъ кругомъ и отопретъ дверь.
Тяжелое предчувствіе, весь этотъ день преслдовавшее Николая, овладло имъ съ новой силой, когда онъ остался одинъ. Грустная мысль, что онъ такъ далеко отъ своихъ и что при самой настоятельной необходимости онъ не можетъ добраться до нихъ иначе какъ пшкомъ, представилась ему теперь въ самомъ мрачномъ свт, когда же взоръ его упалъ на находившійся передъ нимъ угрюмый домъ, погруженный во мракъ, и на окружающую безотрадную пустыню, покрытую снгомъ, его охватило такое уныніе, какого онъ еще никогда не испытывалъ.
— Вотъ и я! Гд вы тамъ, Никкльби!— сказалъ Сквирсъ, просовывая голову въ дверь.
— Здсь, сэръ.
— Входите же, входите скорй, втеръ такъ и задуваетъ въ эту проклятую дверь, того и гляди съ ногъ сшибетъ.
Николай тяжело вздохнулъ и вошелъ въ домъ. Затворивъ дверь и заложивъ ее на болты, мистеръ Сквирсъ ввелъ Николая въ небольшую пріемную, обставленную весьма скудно: нсколько стульевъ и два стола составляли всю ея меблировку. Одну изъ стнъ украшала огромная, совершенно потемнвшая карта, на одномъ изъ столовъ виднлись кое-какія приготовленія въ ужину, на другомъ были разбросаны въ живописномъ безпорядк руководство для наставниковъ, грамматика Муррея, съ полдюжины объявленій и измазанное письмо, адресованное мистеру Вакфорду Сквирсу, эсквайру.
Не прошло и минуты, какъ въ комнату ворвалась какая-то дама и, обхвативъ обими руками мистера Сквирса за шею, чмокнула его въ щеку такъ звонко, что этотъ звукъ можно было принять за звонокъ почтальона. Дама была широкоплечая и костлявая, чуть ли не цлой головой выше мистера Сквирса. На ней была грязная бумазейная кофточка, на голов, поверхъ папильотокъ, красовался такой же грязный, какъ и кофточка, ночной чепецъ, а поверхъ чепца подвязанный подъ подобородкомъ желтый шатокъ.
— Какъ поживаешь, милашка мой Сквирси?— воскликнула дама игривымъ тономъ, но совершенно хриплымъ голосомъ.
— Чудесно, душенька, чудесно,— отвчалъ Сквирсъ.— Ну, что какъ наши коровы?
— Живехоньки вс до одной.
— А свиньи?
— По обыкновенію веселы и довольны.
— Слава Богу!— сказалъ Сквирсъ, разстегивая пальто.— Мальчики тоже здоровы, надюсь?
— Что имъ длается,— пробурчала мистриссъ Сквирсъ.— Вс здоровы, вотъ только у маленькаго Питчера горячка.
— Что ты?— воскликнулъ Сквирсъ.— Этакій противный мальчишка, вчно подхватитъ какую-нибудь гадость!
— Да и подхватитъ-то всегда что-нибудь заразительное,— сказала мистриссъ Сквирсъ.— А все его отвратительное упрямство, могу тебя уврить. Ужь когда-нибудь я его проучу, недаромъ столько времени собираюсь.
— И отлично сдлаешь душечка,— замтилъ Сквирсъ.— Вотъ мы посмотримъ, не поможетъ ли ему хорошая порка.
Во время этого разговора Николай, чувствуя всю неловкость своею положенія, въ смущеніи стоялъ посреди комнаты, не зная, уйти ему или остаться. Наконецъ, мистеръ Сквирсъ вывелъ его изъ затрудненія, обратившись къ своей жен со словами:
— Это мой новый помощникъ, душечка.
— А-а!— протянула мистриссъ Сквирсъ, небрежно кивнувъ Николаю и холодно оглядывая его съ ногъ до головы.
— Сегодня онъ съ нами поужинаетъ и уже съ завтрашняго дня приступитъ къ исполненію своихъ обязанностей.— Я думаю, его можно будетъ пристроить на ночь гд-нибудь здсь?
— Длать нечего, надо что-нибудь придумать,— отвчала леди. Надюсь, сэръ, вамъ безразлично гд спать?
— О, я неприхотливъ,— отвчалъ Николай.
— Ваше счастье,— замтила мистриссъ Сквирсъ.
Это замчаніе вызвало взрывъ самаго веселаго хохота со стороны мистера Сквирса, который, кажется, очень удивился, что Николай не послдовалъ его примру.
Пока супруги вели оживленный разговоръ о результатахъ поздки мистера Сквирса и послдній сообщалъ своей дражайшей половин, кто изъ родителей ему заплатилъ и кто просилъ отсрочки, въ комнату вошла маленькая служанка и поставила на столъ блюдо холодной говядины и іоркширскій пирогъ. Слдомъ за служанкою шелъ Смайкъ съ кружкой эля въ рукахъ. Какъ разъ въ эту минуту мистеръ Сквирсъ опоражнивалъ свои карманы, выгружая изъ нихъ привезенные имъ съ собой документы и письма, адресованныя воспитанникамъ. Смайкъ уставился на эти письма взглядомъ, исполненнымъ такой страстной надежды и вмст съ тмъ такого безнадежнаго отчаянія, что у Николая невольно сжалось сердце, такъ краснорчиво говорилъ этотъ взглядъ о долгихъ годахъ тяжелыхъ страданій.
Это заставило его внимательно взглянуть на бднаго юношу, и первое, что его поразило, былъ необыкновенный, странный костюмъ Смайка. Хотя на видъ ему нельзя было дать мене восемнадцати, девятнадцати лтъ, причемъ онъ былъ даже довольно высокъ для своего возраста, на немъ была коротенькая курточка, какія обыкновенно носятъ самыя маленькія дти. Благодаря сію тщедушному, хилому сложенію, курточка была ему не слишкомъ узка, но зато страшно коротка, особенно рукава. Должно быть для того, чтобы обувь юноши не находилась ві, разлад съ остальнымъ одяніемъ, ноги его были облечены въ огромные сапоги съ отворотами, видимо принадлежавшіе когда-то какому-нибудь дюжему фермеру, но теперь до того стоптанные и рваные, что едва ли на нихъ позарился бы даже нищій. Богъ всть, давно ли здсь жилъ этотъ бдняга, но, вроятно, онъ все еще носилъ свое прежнее блье, съ которымъ явился сюда, такъ какъ его худую шею обрамляла изорванная въ клочки оборочка дтской рубашонки, высовывавшаяся мстами изъ подъ шейнаго платка, какіе носятъ взрослые мужчины. Къ тому же несчастный былъ хромъ, и пока онъ озабоченно вертлся вокругъ стола, длая видъ, что онъ чмъ-то занятъ и бросая исподтишка на письма полные отчаянія взгляды, Николай съ глубокимъ участіемъ слдилъ за всми его движеніями.
— Ты чего здсь толчешься, Смайкъ!— прикрикнула на него мистриссъ Сквирсъ.— И безъ тебя все будетъ сдлано, ступай!
— А, ты все еще здсь,— сказалъ Сквирсъ, взглянувъ на юношу.
— Да, сэръ,— отвтилъ Смайкъ, стиснувъ руки, какъ бы затмъ, чтобы унять ихъ нервную дрожь.— Нтъ ли у васъ…
— Чего?— спросилъ Сквирсъ.
— Не имете ли вы… не слышали ли чего-нибудь обо мн?
— Ни чорта лысаго!— отвтилъ грубо Сквирсъ.
Смайкъ потупилъ глаза и, прикрывъ лицо рукою, двинулся къ двери.
— Ничего нтъ,— отрзалъ Сквирсъ ему вслдъ,— и никогда не будетъ. Ловкая штука, нечего сказать! Сколько лтъ ты сидишь на моей ше, и ни откуда ни фартинга! А за справками куда сунешься? Славный подарокъ, что и говорить! Корми теперь тебя, огромнаго балбеса, даже безъ надежды хоть когда-нибудь за это получить ломаный грошъ.
Смайкъ приложилъ руку ко лбу, словно усиливаясь что-то припомнить, уставился на вопрошавшаго, безсмысленно улыбаясь, и, ковыляя, вышелъ изъ комнаты.
— Знаешь ли, Сквирсъ,— сказала школьному учителю его супруга, когда за Смайкомь затворилась дверь,— мн иногда начинаетъ казаться, что этотъ парень превращается въ настоящаго идіота.
— Надюсь, что ты ошибаешься, душенька,— отвчалъ на это школьный учитель,— онъ расторопный малый и во всякомъ случа отрабатываетъ намъ свои харчи. Впрочемъ, что бы томъ ни случилось, работать-то онъ всегда будетъ въ силахъ… Однако, мы и забыли объ ужин, а я страшно голоденъ, усталъ, какъ собака, и хочу поскоре лечь въ постель.
Съ этими словами мистеръ Сквирсъ принялся жадно уничтожать единственный бывшій на стол бифштексъ. Николай тоже придвинулъ себ стулъ къ столу, хотя аппетитъ у него совершенно пропалъ.
— Ну, что, Сквирси, какъ ты находишь бифштексъ?— освдомилась мистриссъ Сквирсъ.
— Сочный и нжный, точно ягнятина,— отвтилъ тотъ.— Хочешь кусочекъ?
— Спасибо, я сыта, ничего не хочу. А вотъ что, душенька, чмъ бы намъ угостить молодого человка?
— Всмъ, чего онъ пожелаетъ изъ того, что есть на стол,— сказалъ мистеръ Сквирсъ въ припадк несвойственнаго ему великодушія.
— Чего вамъ угодно, мистеръ Кнюкльбай?— спросила мистриссъ Сквирсъ.
— Кусочекъ пирога, если позволите,—отвтилъ Николай.— Только самый маленькій, потому что я совсмъ не голоденъ.
— О, въ такомъ случа жаль начинать пирогъ,— сказала мистриссъ Сквирсъ.— Не хотите ли, я вамъ отржу кусочекъ холодной говядины?
— Все, что вамъ будетъ угодно,— проговорилъ разсянно Николай.— Мн, право, все равно.
Этотъ отвтъ пришелся видимо по душ мистриссъ Сквирсъ, потому что, подмигнувъ мужу въ знакъ своего удовольствія по поводу того, что молодой человкъ знаетъ свое мсто, она сейчасъ же вознаградила его за эту похвальную скромность, отрзавъ ему кусочекъ мяса собственными прелестными ручками.
— Элю, Сквирсъ?— спросила почтенная леди, подмигивая и подмаргивая, чтобы дать понять мужу, что вопросъ этотъ относится собственно не къ нему, а къ Николаю, т. е. слдуетъ ли дескать предложить ему элю?
— Разумется,— отвчалъ Сквирсъ, въ свою очередь пуская въ ходъ телеграфическіе знаки.— Наливай.
Такимъ образомъ Николай получилъ цлый стаканъ элю и осушилъ его, погруженный въ раздумье, въ счастливомъ невдніи происходившихъ переговоровъ.
— Превосходный бифштексъ,— сказалъ Сквирсъ, покончивъ съ дой и откладывая ножъ и вилку.
— Мясо перваго сорта,— отозвалась почтенная леди,— я сама его брала для…
— Для кого?.. Надюсь, не для…— съ испугомъ перебилъ ее Сквирсъ.
— Нтъ, не для нихъ, разумется, нтъ,— поспшила успокоить его мистриссъ Сквирсъ,— нарочно для тебя, къ твоему возвращенію. Боже мой, да неужто ты думаешь, что я могла бы такъ опростоволоситься?
— Клянусь честью, милочка, я не понялъ, что ты хотла сказать,— проговорилъ Сквирсъ, все еще блдный отъ испуга.
— Успокойся, успокойся, дружокъ,— со смхомъ сказала супруга,— ты думаешь, что я такая дура! Вотъ было бы мило!
Эта послдняя часть разговора можетъ показаться не совсмъ понятной. Дло въ томъ, что между сосдями мистера Сквирса ходили слухи, будто бы этотъ почтенный педагогъ былъ такимъ ярымъ врагомъ дурного обращенія съ животными, что не разъ покупалъ для стола своихъ воспитанниковъ мясо скота, умершаго естественною смертью. Очень возможно, что теперь ему пришло въ голову, не сълъ ли онъ чего изъ запасовъ, предназначавшихся для этихъ молоденькихъ джентльменовъ.
Ужинъ былъ конченъ и убранъ служанкой, худенькой двушкой, глядвшей голодными глазами на уносимыя блюда. Посл ужина мистриссъ Сквирсъ вышла, чтобы запереть на замокъ кладовую и спрятать посохранне вещи пяти новичковъ, которые только-что прибыли и до того замерзли, что походили больше на ледяныя сосульки, чмъ на живыхъ людей. Затмъ дтей накормили легкимъ ужиномъ, состоявшимъ изъ одного супа, и уложили вповалку на узенькую постель, чтобъ имъ было тепле, предоставивъ имъ мечтать на свобод о боле существенной пищ и теплой комнат, что, по всей вроятности, они и исполнили.
Тмъ временемъ мистеръ Сквирсъ принялся готовить себ грогъ: въ огромный стаканъ съ водкой онъ подбавилъ ровно такое количество воды, въ которомъ могъ бы растаять сахаръ, между тмъ какъ его драгоцнная половина поднесла Николаю крохотный стаканчикъ смси, представлявшій лишь слабую тнь того горячительнаго напитка, которымъ угощался ея супругъ. Затмъ мужъ и жена придвинулись поближе къ огню и протянули ноги на ршетку камина и начали о чемъ-то таинственно перешептываться, а Николай, взявъ со стола руководство для наставниковъ, сталъ пробгать въ отдл смси интересные анекдоты и просматривать картинки, такъ же мало сознавая, гд онъ и что длаетъ, какъ если бы онъ былъ въ магнетическомъ сн.
Наконецъ, мистеръ Сквирсъ началъ звать и объявилъ, что пора идти спать. Тогда мистриссъ Сквирсъ вдвоемъ со служанкой притащили въ комнату тощій соломенный тюфякъ и пару простынь и устроили постель Николаю.
— Завтра мы помстимъ васъ, какъ слдуетъ, въ спальн,— сказалъ ему мистеръ Сквирсъ.— Постойте-ка, кто теперь спитъ въ постели Брукса, душенька?
— Въ постели Брукса?— протянула мистриссъ Сквирсъ, что-то соображая.— Тамъ спитъ Дасеннингсъ, потомъ еще маленькій Бодлеръ, Грсимартъ и этотъ, какъ его?.. Ы все забываю.
— Знаю, знаю,— перебилъ Сквирсъ.— Значитъ полный комплектъ.
‘Чего ужъ полне’,— подумалъ Николай
— Не бда! Я знаю, мстечко гд-нибудь да найдется,— добавилъ Сквирсъ,— только въ настоящую минуту я не могу хорошенько припомнить гд. Завтра по-утру мы это все уладимъ. Покойной ночи, Никкльби. Не забудьте же: къ семи часамъ вы должны быть готовы.
— Я буду готовъ, сэръ. Покойной ночи.
— Я самъ приду вамъ показать, гд у насъ колодезь,— сказать Сквирсъ.— Что касается мыла, то вы всегда найдете кусокъ къ кухн на окн, вы одинъ будете пользоваться этимъ кускомъ.
Николай только вытаращилъ глаза къ отвтъ на это заявленье, но ничего не сказалъ. Мистеръ Сквирсъ направился было къ двери, но съ полдороги вернулся.
— Не знаю, какъ намъ завтра быть съ полотенцемъ,— заговорилъ онъ опять.— Ну, да не бда, одинъ разъ какъ-нибудь обойдетесь, а тамъ мистриссъ Сквирсъ все уладитъ. Смотри же, душенька, не забудь,— обратился онъ къ супруг.
— Не забуду. Смотрите, и вы не забудьте, молодой человкъ, встать пораньше, чтобы умыться первымъ. Конечно, это ваше неотъемлемое право, какъ наставника, но эти дрянные мальчишки вчно норовятъ воспользоваться чужымь мыломъ.
Тутъ мистеръ Сквирсъ подмигнулъ мистриссъ Сквирсъ на бутылку, вроятно, боясь, какъ бы Николай не вздумалъ приложиться къ ней ночью. Почтенная леди поспшно схватила ее въ свои объятія, и супруги вышли изъ комнаты.
Оставшись одинъ. Николай нсколько разъ въ волненіи прошелся по комнат. Успокоившись немного, онъ слъ и сталъ думать, что ему предпринять. Ршеніе его было скоро принято: что бы съ нимъ ни случилось, онъ вынесетъ все ради матери и сестры, чтобы не подать дяд повода бросить ихъ къ ихъ безпомощномъ положеніи. Твердая ршимость всегда хорошо дйствуетъ на наше расположеніе духа. Николай оживился, недавняго его унынія какъ не бывало, и вотъ до чего доврчива юность: онъ начиналъ уже надяться, что его дла въ Дотбойсъ-Голл пойдутъ не такъ плохо, какъ это ему показалось съ перваго взгляда.
Совершенно воспрянувъ духомъ, онъ сказалъ себ, что утро вечера мудрене, и приготовился уже ложиться въ постель, какъ вдругъ изъ кармана у него выпало запечатанное письмо. Второпяхъ, во время прощанія въ Лондон, онъ было о немъ совсмъ позабылъ, а съ тхъ поръ оно ему ни разу не попадалось на глаза, но теперь ему разомъ пришло на память таинственное поведеніе Ньюмэна Ногса.
— Боже мой, какой необыкновенный почеркъ!— сказалъ Николай, взглянувъ на конвертъ.
Письмо было адресовано на его имя и написано на грязнйшемъ лоскутк бумаги дрожащимъ, неразборчивымъ почеркомъ. Посл долгихъ напрасныхъ стараній Николаю удалось прочесть слдующее:
‘Мой милый юноша! Я хорошо знаю свтъ. Вашъ отецъ его вовсе не зналъ, иначе онъ не оказалъ бы мн услуги, за которую я не имлъ даже надежды когда-нибудь ему отплатить. Не знаете свта и вы, иначе вы бы никогда не ршились на это путешествіе.
‘Если вамъ когда-нибудь понадобится пріютъ въ Лондон (не сердитесь на меня за это предположеніе, было время, когда и я былъ твердо убжденъ, что никогда не буду нуждаться въ пріют), вы можете узнать мой адресъ въ трактир ‘Корона’, Гольденъ-Скверъ, уголъ Сильворъ-Стрита и Сентъ-Джемской улицы, дверь на об улицы. Можете явиться хоть ночью. Было время, когда никто не устыдился бы… Впрочемъ, это все уже прошло
‘Простите за безграмотность. Я скоро забуду, какъ и платье-то порядочное носить. Я позабылъ вс свои старыя привычки, а съ ними вмст и орографію.

Ньюмэнъ Ногсъ’.

‘Р. S. Если будете проходить мимо Бернардъ-Кастля, вы найдете прекрасный эль въ харчевн ‘Королевская Голова’. Скажите, что вы меня знаете, и я увренъ, что тамъ это вамъ не повредитъ. Можете сказать обо мн: ‘мистеръ Ногсъ’,— вдь и и былъ нкогда джентльменомъ. Конечно, былъ’.
Быть можетъ, не стоило бы и упоминать о столь незначительномъ обстоятельств, но когда Николай сложилъ письмо и сунулъ въ карманъ, глаза его были подернуты влагой, которая очень походила на слезы.

ГЛАВА VIII.
Внутренніе порядки Дотбойсъ-Голла

Путешествіе въ двсти слишкомъ миль по жестокому холоду — лучшее средство превратить самое твердое ложе въ мягкій пуховикъ. Очень возможно, что это лучшее средство и для того, чтобы навять на человка сладкіе сны, по крайней мр, т сны, что витали надъ жесткимъ ложемъ Николая, нашептывали ему самыя пріятныя вещи. Онъ быстро сдлалъ свою карьеру и видлъ себя обладателемъ огромнаго состоянія въ ту минуту, когда слабый лучъ свта упалъ ему прямо въ глаза и онъ услышалъ голосъ, который съ трудомъ призналъ за голосъ мистера Сквирса, кричавшій, что пора подниматься.
— Семь часовъ пробило, Никкльби,— сказалъ мистеръ Сквирсъ.
— Разв уже утро?— спросилъ Николай и слъ на постели.
— Давно, и какое холодное! Живо, живо на ноги, Никкльби!
Не ожидая дальнйшихъ поощреній, Николай въ ту же минуту былъ на ногахъ и приступилъ къ одванію при свт свчи, которую держалъ мистеръ Сквирсъ.
— Какая досада, помпа замерзла,— сказалъ этотъ джентльменъ.
— Неужто!— проговорило Николай равнодушно, ничуть не заинтересованный этимъ извстіемъ.
— Замерзла, проклятая,— продолжалъ Сквирсъ,— поэтому вамъ не придется сегодня умыться.
— Не придется умыться!— воскликнулъ Николай.
— Очень просто, не придется, да и все тутъ — отрзалъ Сквирсъ.— Можете удовольствоваться обтираніемъ, пока удастся проломить ледъ и вытащить ведро воды для мальчиковъ. Чего вы на меня такъ уставились? Одвайтесь.
Николай, безъ дальнйшихъ разговоровъ, принялся натягивать на себя платье. Тмъ временемъ Сквирсъ отворилъ ставни и потушилъ свчу. Въ эту минуту за дверьми раздался голосъ его дражайшей половины, спрашивавшей, можно ли ей войти.
— Войди, войди, душенька,— сказали Сквирсъ.
Мистриссъ Сквирсъ вошла въ комнату въ той самой грязной ночной кофт, которая такъ соблазнительно обрисовывала ея станъ наканун. Единственнымъ прибавленіемъ къ ея вчерашнему туалету служила старая касторовая шляпка, которую она весьма находчиво и безцеремонно напялила поверхъ вчерашняго ночного чепца.
— Проклятая ложка запропастилась, нигд ее не найти,— сказала почтенная леди, открывая буфетъ.
— Стоитъ ли, душенька, волноваться изъ-за такихъ пустяковъ,— замтилъ Сквирсъ успокоительнымъ тономъ.
— Хороши пустяки!— отозвалась съ досадой мистриссъ Сквирсъ.— Разв ты забылъ, что сегодня день раздачи лекарства?
— Ты права, душенька, совсмъ изъ головы вонъ. Видите ли, Никкльби, отъ времени до времени мы очищаемъ кровь нашимъ мальчикамъ.
— Мы не очищаемъ ровно ничего,— сказала мистриссъ Сквирсъ.— Пожалуйста не заберите себ въ голову, молодой человкъ, что мы покупаемъ срный цвтъ и патоку съ какой-нибудь добродтельной цлью, врод той, о которой онъ тамъ говоритъ. Если вы это думаете, то очень ошибаетесь.
— Милая моя,— остановилъ ее нахмурившись Сквирсъ.— Ты ужъ слишкомъ того…
— Глупости! Коль скоро молодой человкъ пріхалъ къ намъ учить дтей, лучше, чтобы онъ сразу узналъ, что мы не намрены строить изъ себя дураковъ ради этихъ мальчишекъ, и если мы даемъ имъ срный цвтъ съ патокой, то только потому, что надо же ихъ лечить, иначе они будутъ болть, а это намъ убытокъ, и кром того лекарство портитъ имъ аппетитъ и во всякомъ случа обходится дешевле обдовъ и завтраковъ. Такимъ образомъ выходитъ полезно для обихъ сторонъ,— чего же лучше!
Окончивъ эту тираду, мистриссъ Сквирсъ просунула голову въ буфетъ въ поискахъ за пропавшей ложкой, въ чемъ ей сейчасъ же принялся помогать мистеръ Сквирсъ. Между супругами завязался оживленныя разговоръ, но такъ какъ дверцы буфета заглушали ихъ голоса, то изъ всего этого разговора Николай могъ разобрать только одно — что мистеръ Сквирсъ находилъ, что его супруга сдлала большую оплошность, а мистриссъ Сквирсъ въ отвтъ обозвала его дуракомъ.
Посл довольно долгихъ, но безслдныхъ поисковъ позвали Смайка. Получивъ въ вид поощренія затрещину отъ мистера Сквирсъ и подзатыльникъ отъ мистриссъ Сквирсъ,— испытанныя средства, служившія, очевидно, къ проясненію его интеллектуальныхъ способностей,— Смайкъ высказалъ довольно основательное предположеніе, не скрывается ли ложка въ карман мистриссъ Сквирсъ. Догадка эта не замедлила подтвердиться. Но такъ какъ мистриссъ Сквирсъ прежде всего запротестовала, увряя, что ложки у нея въ карман ни въ какомъ случа быть не можетъ, то единственная выгода, какую Смайкъ извлекъ изъ своей смтливости, была новая затрещина за то, что онъ осмливается противорчивъ хозяйк, и общаніе, что въ слдующій разъ за такую непочтительность ему предстоитъ хорошая порка.
— Золото, а не женщина, Никкльби,— сказалъ Сквирсъ, когда его почтенная половина, какъ вихрь, вылетла изъ комнаты, вытолкнувъ впередъ злосчастнаго юношу.
— Въ самомъ дл, сэръ? замтилъ Николай.
— Другой такой не найти,—продолжалъ Сквирсъ съ убжденіемъ,— обыщи хоть весь свтъ. Я не знаю другой ей подобной. Эта женщина всегда одинакова, всегда живая, бодрая, дятельная и экономная, какъ вы видите это теперь.
Николай невольно вздохнулъ при мысли о предстоявшей ему пріятной перспектив домашней жизни, но, къ счастью, Сквирсъ былъ въ эту минуту такъ занятъ своими собственными размышленіями, что не замтилъ его предательскаго вздоха.
— Когда я бываю въ Лондон, я всмъ всегда говорю, что мистриссъ Сквирсъ замняетъ нашимъ воспитанникамъ родную мать,— продолжалъ онъ.— Но въ сущности она длаетъ для нихъ больше, чмъ мать — въ десять разъ больше. Она для нихъ длаетъ то, Никкльби, чего ни одна мать никогда не сдлала бы для родного сына.
— Я въ этомъ вполн убжденъ, сэръ,— сказалъ Николай.
Надо замтить, что мистеръ и мистриссъ Сквирсъ смотрли на своихъ питомцевъ, какъ на естественныхъ своихъ враговъ, другими словами — высасывали изъ нихъ все, что только могли. Въ этомъ супруги сходились вполн и дйствовали съ замчательнымъ единодушіемъ. Вся разница между образомъ дйствій того и другой заключалась лишь въ томъ, что мистриссъ Сквирсъ безстрашно вела открытую войну, тогда какъ мистеръ Сквирсъ даже дома прикрывалъ свои поступки обычнымъ для него лицемріемъ, разсчитывая, по всей вроятности, что если бы когда-нибудь для него и насталъ день расплаты, ему удастся убдить даже себя самого, что онъ всегда былъ человкомъ добрйшей души.
— Однако, пора и въ школу,— сказалъ Сквирсъ, прерывая нить размышленій своего помощника,— время приниматься за дло. Не поможете ли вы мн, Никкльби, надть мое школьное платье?
Николай послушно помогъ своему патрону натянуть затасканную бумазейную куртку, которую тотъ снялъ съ гвоздя въ корридор, и Сквирсъ, вооружившись тростью, двинулся къ дверямъ зданія, расположеннаго въ глубин двора.
— Вотъ наша лавочка, Никкльби!— сказалъ школьный учитель, распахнувъ дверь.
Зрлище, представшее глазамъ Николая, было такъ необычайно, столько предметовъ разомъ бросалось въ глаза, приковывая вниманіе, что въ первую минуту молодой человкъ былъ совершенно ошеломленъ и стоялъ, ничего не видя передъ собой. Однако, мало-по-малу, онъ разглядлъ, что все школьное помщеніе заключалось въ одной грязной и голой комнат, освщавшейся двумя окнами, въ которыхъ изъ десяти стеколъ уцлло одно, вс же остальныя были залплены вырванными листами изъ старыхъ тетрадокъ. Посредин стояло два длинныхъ поломанныхъ старыхъ стола, изрзанныхъ ножами и залитыхъ чернилами, и дв, три скамьи, отдльная каедра для мистера Сквирса и другая для его помощника. Потолка не было вовсе, вмсто него, какъ это бываетъ въ сараяхъ, надъ головою тянулись стропила и балки, поддерживавшія крышу, стны были до того перепачканы и засалены, что невозможно было ршить, красили ли ихъ или блили ли когда-нибудь.
Но ученики — молодые дворянчики — что это былъ за ужасъ! Послдній лучъ надежды, еще теплившійся въ душ Николая посл принятаго имъ вчера благого ршенія, разомъ угасъ при взгляд на эту картину. Блдныя, изнуренныя лица, костлявыя сгорбленныя спины, дти, имющія видъ стариковъ, калки на костыляхъ, съ искривленными членами, закованными въ желзо, жалкіе карлики-горбуны и не мене жалкія, тощія фигуры на такихъ тонкихъ ногахъ, что трудно было себ представить, какъ они могутъ поддерживать тяжесть длиннаго согбеннаго тла, вотъ что увидлъ Николай. Гноящіеся глаза, заячьи губы, кривыя ноги, увчья всхъ сортовъ свидтельствовали лучше всякихъ словъ о неестественномъ отвращеніи родителей къ собственной крови и плоти, о юной жизни, загубленной съ младенческихъ лтъ, о жизни, представляющей рядъ тяжкихъ страданій съ одной стороны, жестокости и небрежности — съ другой.
Были тутъ дтскія личики, которыя могли бы быть привлекательными, если бы не отпечатокъ горя и голода, лежавшій на нихъ. Были мальчики съ потухшимъ, неподвижнымъ взоромъ, дтская красота которыхъ безвременно увяла и осталась одна слабость и безпомощность. Были другіе, съ печатью порока на лиц, съ бгающими глазами или наглымъ взглядомъ преступниковъ, были, наконецъ, невинныя крошки, расплачивавшіяся за грхи своихъ родителей, оплакивавшія своихъ наемныхъ кормилицъ, одинокіе даже здсь, среди общаго одиночества. Вступать въ жизнь съ ожесточеннымъ сердцемъ, изъ котораго было вырвано съ корнемъ всякое доброе, нжное чувство, въ которомъ все юное и прекрасное было задавлено въ зародыш, въ которомъ не осталось мста ни для чего, кром все разгоравшейся ненависти. Боже, какой адъ сулило въ будущемъ такое начало!
Но какъ ни потрясающа, была эта картина, въ ней были такія смшныя подробности, что у всякаго мене чувствительнаго наблюдателя он способны были вызвать улыбку. На одной изъ учительскихъ каедръ возвышалась фигура мистриссъ Сквирсъ надъ огромной миской патоки съ срой — лакомое блюдо, которое она щедрой рукой раздавала поочередно всмъ мальчуганамъ, употребляя для этого огромную деревянную ложку, предназначавшуюся ея творцомъ, вроятно, для великановъ и страшно раздиравшую рты юнымъ джентльменамъ. Подъ страхомъ самаго строгаго наказанія каждый мальчикъ долженъ былъ проглотить порцію этого угощенія однимъ духомъ.
Въ другомъ углу, прижавшись къ стнк, стояло пятеро прибывшихъ вчера новичковъ, трое изъ нихъ были облачены въ широчайшіе кожанные панталоны, а двое остальныхъ въ старенькія, коротенькія и узкія брючки, облегавшія ихъ ноги точно купленный костюмъ. Неподалеку отъ этой группы возсдалъ единственный сынъ и наслдникъ мистера Сквирса, вылитый папенькинъ портретъ. Онъ изо всхъ силъ отбивался отъ Смайка, натягивавшаго на него новые сапожки, которые имли самое подозрительное сходство съ тми, что были вчера на ногахъ самаго младшаго изъ вновь прибывшихъ мальчугановъ. Это обстоятельство не ускользнуло, повидимому, и отъ наблюдательности ихъ бывшаго владльца, взиравшаго отороплыми глазами на такое присвоеніе чужой собственности.
По одну сторону каедры стояли шеренгой ожидавшіе своей очереди для пріема лекарства, причемъ ихъ лица далеко не говорили въ пользу предстоявшаго имъ удовольствія, по другую тянулась другая шеренга дтей, уже получившихъ свою порцію угощенія, и если судить по ихъ выразительнымъ гримасамъ, они едва ли остались имъ довольны. Вся эта ватага была одта въ самые пестрые, разнокалиберные костюмы, которые были бы очень смшны, если бы не прорхи и грязь и жалкій видь ихъ владльцевъ.
— Ну-съ!— крикнулъ Сквирсъ и такъ громко ударилъ тростью по каедр, что мальчики чуть не попадали отъ испуга.— Кончена ли раздача?
— Послдній,— сказала мистриссъ Сквирсъ и второпяхъ закатила этому послднему такую порцію лекарства, что пришлось стукнуть его ложкой по голов, чтобы привести въ чувство.— Живо, Смайкъ, убирай!
Смайкь со всхъ ногъ ринулся изъ комнаты съ миской въ рукахъ, а мистриссъ Сквирсъ, подозвавъ къ себ одного курчаваго мальчугана и вытеревъ объ его голову руки, поспшила слдомъ за Смайкомъ въ сосднее помщеніе, врод прачешной, гд надъ чуть тлвшимся огонькомъ вислъ огромный котелъ. Тутъ же на стол стоялъ цлый рядъ деревянныхъ чашекъ.
Мистриссъ Сквирсъ, при содйствіи голодной служанки, разлила по чашкамъ бурое содержимое этого котла, которое носило громкое названіе супа, но гораздо больше смахивало на помои. Около каждой чашки лежало по небольшому ломтику чернаго хлба, и когда мальчуганы, съ помощью этихъ ломтиковъ, съли свой супъ, они закусили корочками, и завтракъ былъ конченъ. Мистеръ Сквирсъ прочелъ торжественнымъ тономъ: ‘Благодаримъ тя, Христо Боже нашъ, яко насытилъ еси насъ земныхъ Твоихъ благъ…’, посл чего отправился въ свою очередь вкушать ‘блага’ на свою половину.
Николай сълъ цлую чашку супа, руководствуясь, вроятно, тмъ же самымъ основаніемъ, какимъ говорятъ, руководствуются дикари, когда глотаютъ глину и землю, не имя другой пищи, т. е. во избжаніе весьма непріятнаго ощущенія голода. Закусивъ хлбомъ съ масломъ, полагавшимся ему, какъ наставнику, онъ услся къ сторонк въ ожиданіи начала школьныхъ занятій. Онъ не могъ не замтить необыкновенной тишины и унынія, царившихъ во время рекреаціи. Не было тутъ ни обычнаго школьнаго крика и гама, ни шумныхъ игръ, ни веселаго смха. Дти сидли съежившись на скамейкахъ, какъ будто боялись пошевелиться. Единственный ребенокъ, проявлявшія нкоторое поползновеніе къ движенію, былъ юный Сквирсъ, но такъ какъ изобртенное имъ занятіе состояло въ томъ, что онъ отдавливалъ ноги товарищамъ своими новыми сапогами, то рзвость его едва ли можно было назвать пріятной для окружающихъ.
Посл получасовой рекреаціи явился мистеръ Сквирсъ, мальчики сейчасъ же сли по мстамъ и взялись за книжки, впрочемъ, этимъ послднимъ преимуществомъ, т. е. книгами, пользовались только немногіе счастливцы, ибо одна книжка приходилась среднимъ счетомъ на восьмерыхъ. Мистеръ Сквирсъ взошелъ на каедру, просидлъ нсколько минутъ съ такимъ глубокомысленнымъ видомъ, точно онъ постигъ всю книжную премудрость и, если бы захотлъ, могъ бы пересказать на память вс учебники отъ слова до слова, и затмъ вызвалъ къ доск первый классъ. Согласно этому приказанію передъ каедрой выстроилось съ полдюжины воспитанниковъ, боле похожихъ на вороньи пугала, чмъ на дтей, до такой степени были изодраны ихъ колни и локти. Одинъ изъ нихъ положилъ передъ ученымъ наставникомъ грязную истрепанную книжонку.
— Это нашъ первый классъ грамоты и философіи, Никкльби,— сказалъ Сквирсъ, длая Николаю знакъ подойти.— Прежде, чмъ передать его вамъ, я самъ займусь съ ними латынью. Ну-съ, гд же нашъ первый ученикъ?
— Съ вашего позволенія, сэръ, онъ моетъ окна въ маленькой гостиной,— отвчалъ временно занимающій мсто главы философскаго класса.
— Моетъ окно? Прекрасно, — замтилъ Сквирсъ.— Мы придерживаемся практической методы преподаванія, Никкльби, это самая раціональная изъ всхъ педагогическихъ системъ. М-ы-т-ь — мыть. Глаголъ дйствительный, означающій чистить, очищать. О-к-ок, н-о-но — окно. Имя существительное означаетъ отверсне для пропуска свта. Когда дти ознакомятся съ этими понятіями теоретически, они ихъ изучаютъ на практик. Мы дйствуемъ, основываясь на томъ же принцип, на основаніи котораго при изученіи географіи употребляется глобусъ. Нд второй ученикъ?
— Онъ полетъ садъ, сэръ — отвтилъ тоненькій голосокъ.
— Прекрасно,— сказалъ Сквирсъ, ничуть не смущаясь.— Полетъ садъ. Б-о-бо, т-а-та, н-и-ни, к-а-ка, ботаника. Имя существительное, означающее науку, которая знакомитъ насъ съ растеніями. Когда ботаника ознакомитъ ребенка съ растеніями, онъ идетъ изучать ихъ на практик. Вотъ наша система, Никкльби. Что вы о ней думаете?
— Во всякомъ случа система, приносящая пользу.
— Еще бы!— подхватилъ Сквирсъ, не замчая насмшки въ словахъ своего помощника.— Номеръ третій, что такое лошадь?
— Животное, сэръ,— отвтилъ мальчикъ,
— Именно,— подтвердилъ Сквирсъ.— Неправда ли, Никкльби?
— Мн кажется, сэръ, въ этомъ не можетъ быть никакого сомннія.
— Никакого. Лошадь — четвероногое, а четвероногое по-латыни значитъ животное, какъ это извстно всякому, кто знакомъ съ латинской грамматикой, иначе къ чему бы намъ служило знакомство съ грамматиками?
— Разумется, ни къ чему,— согласился разсянный Николай.
— А такъ какъ теперь ты основательно знакомъ съ понятіемъ ‘лошадь’,— продолжалъ Сквирсъ, обращаясь къ мальчугану,— то ступай и вычисти мою лошадь, да смотри, вычисти хорошенько, не то самъ получишь знатную чистку. Остальные отправляйтесь таскать воду, пока васъ не позовутъ, потому что завтра стирка и надо наполнить котлы.
Съ этими словами Сквирсъ распустилъ первый классъ изучать на практик философію и бросилъ на Николая насмшливый взглядъ, въ которомъ, однако, сквозило сомнніе, какъ будто онъ былъ не вполн увренъ, что о немъ подумаетъ его помощникъ.
— Вотъ какова, Никкльби, принятая нами система,— сказалъ онъ посл минутнаго молчанія.
Николай пожалъ едва замтно плечами и отвчалъ, что онъ это видитъ.
— Система прекрасная, могу васъ уврить,— продолжалъ Сквирсъ.— Однако, теперь потрудитесь заняться чтеніемъ съ остальными, пора и вамъ приниматься за дло, здсь у насъ не принято сидть сложа руки.
Послднюю часть своей рчи мистеръ Сквирсъ произнесъ неожиданно строгимъ тономъ, какъ будто вдругъ спохватившись, что онъ позволилъ себ слишкомъ большую фамильярность съ помощникомъ. Впрочемъ, можетъ быть, ему просто не понравилось, что Николай не разсыпался въ восторженныхъ похвалахъ его систем и заведенію.
По приказанію школьнаго учителя, остальные четырнадцать мальчугановъ выстроились полукругомъ передъ каедрой новаго наставника, и минуту спустя Николай уже слушалъ скучное, монотонное чтеніе съ запинками на каждомъ слов. Читалась одна изъ тхъ въ высшей степени поучительныхъ исторій, какія можно встртить только въ старинныхъ букваряхъ.
Въ этомъ интересномъ занятіи медленно проползло утро. Ровно въ часъ воспитанники отправились на кухню, гд, испортивъ имъ весьма предусмотрительно аппетитъ какою-то картофельною бурдою, имъ подали кусокъ твердой, какъ дерево, солонины, причемъ Николаю было дано милостивое разршеніе състь свою порцію на собственной каедр Посл обда наступила новая часовая рекреація, во время которой дти попрежнему сидли на скамьяхъ, съежившись и дрожа отъ холода.
У мистера Сквирса былъ обычай собирать воспитанниковъ посл каждой поздки въ столицу и читать имъ нчто врод отчета о томъ, кого изъ ихъ друзей и родныхъ онъ видлъ, какія узналъ отъ нихъ новости, кому изъ дтей привезъ письма, съ кого получилъ плату сполна, кто у него остался въ долгу и т. д. Эта торжественная процедура происходила всегда посл обда на другой деньпо возвращеніи почтеннаго педагога. Очень можетъ быть, что, заставляя дтей такимъ образомъ томиться неизвстностью цлое утро, мистеръ Сквирсъ руководствовался желаніемъ развить въ нихъ стойкость характера, хотя тутъ могло дйствовать и другое соображеніе, а именно, разсчетъ на то, что спиртные напитки, потреблявшіеся имъ посл ранняго обда, должны укрпить въ немъ самомъ суровость и непреклонность. Какъ бы то ни было, дти, отозванныя отъ исполненія своихъ обязанностей,- кто изъ сада, кто изъ конюшни, кто съ чернаго двора, кто изъ сарая,— были въ полномъ состав, когда вошелъ мистеръ Сквирсъ съ пачкой какихъ-то бумагъ, за нимъ слдовала мистриссъ Сквирсъ съ двумя тростями въ рук.
— Первому, кто скажетъ хоть слово, я спущу всю шкуру со спины,— торжественно провозгласилъ мистеръ Сквирсъ, водворяя тишину.
Эти слова не замедлили произвести желаемое дйствіе: въ тотъ же мигъ воцарилось гробовое молчаніе, среди котораго мистеръ Сквирсъ продолжали:
— Мальчики, я былъ въ Лондон и вернулся въ ндра своего семейства и къ вамъ такимъ же здоровымъ и бодрымъ, какимъ былъ, какъ мы разставались.— Слова эти, согласно установившемуся обычаю, были встрчены троекратнымъ ‘ура’. Но какое это было ура! Оно скоре походило на вопль отчаянія, чмъ на дтскій радостный крикъ.
— Я видлъ кое-кого изъ родныхъ нкоторыхъ воспитанниковъ,— прибавилъ Сквирсъ, перелистывая свои бумаги,— и они такъ довольны уходомъ за своими дтьми, что ни подъ какимъ видомъ не желаютъ брать ихъ отсюда. Весьма пріятный оборотъ дла для обихъ сторонъ.
При этихъ словахъ дв-три дтскихъ рученки украдкой смахнули слезу, но такъ какъ у очень немногихъ мальчугановъ были родители, то большинство осталось вполн равнодушно къ сообщенному извстію.
— Были у меня на этотъ разъ непріятности,— продолжалъ Сквирсъ, и лицо его разомъ приняло свирпое выраженіе.— Отецъ Больдера остался мн долженъ два фунта. Больдеръ! Гд онъ?
— Вотъ онъ, сэръ,— услужливо отвтило хоромъ десятка два голосовъ. Дти бываютъ иногда удивительно похожи на взрослыхъ.
— Поди сюда, Больдеръ,— сказалъ Сквирсъ.
Болзненный на видъ мальчикъ, съ руками, покрытыми струпьями, всталъ со своего мста, подошелъ къ каедр и устремилъ на Сквирса умояющій взглядъ, личико его помертвло — такъ сильно колотилось сердце у него въ груди.
— Больдеръ,— началъ Сквирсъ, растягивая слова, чтобы выиграть время, потому что онъ не зналъ, къ чему ему придраться.— Больдеръ, если твой отецъ воображаетъ, что… Это что такое, сэръ?
Съ этими словами онъ схватилъ мальчика за рукавъ и съ ужасомъ и отвращеніемъ уставился на его руки.
— Каккъ вы это назовете, сэръ?— повторилъ школьный учитель, отвшивая мальчику удары своей тростью, вроятно, чтобы ускорить отвтъ.
— Это не моя вина, сэръ, право же, не моя,— со слезами пробормоталъ мальчуганъ.— Они сами вскакиваютъ, должно быть, отъ черной работы или ужь я и самъ не знаю отчего, только я тутъ не виноватъ, нисколько не виноватъ.
— Больдеръ,— сказалъ Сквирсъ, засучивая рукава и поплевавъ на ладонь правой руки, чтобы крпче захватить трость,— ты неисправимый маленькій негодяй, и такъ какъ послдняя порка не привела ли къ чему, попробуемъ, что скажетъ новая.
Не обращая вниманія на раздирающіе крики о пощад, мистеръ Сквирсъ накинулся на мальчугана и билъ его до тхъ поръ, пока не выбился изъ силъ.
— Вотъ теб, негодяй,— сказалъ онъ, наконецъ, бросая трость.— Теперь чешись, сколько влзетъ, благо есть что почесать… Это еще, что за крикъ? Замолчишь ли ты, наконецъ? Вышвырни его, Смайкъ.
Несчастный Смайкъ, зная по опыту, что значитъ замедлить повиновеніемъ, въ одинъ мигъ выпроводилъ злополучную жертву за дверь, а мистеръ Сквирсъ снова взобрался на каедру съ помощью мистриссъ Сквирсъ, занимавшей мсто рядомъ съ супругомъ.
— Ну-съ, посмотримъ, чья теперь очередь. Письмо для Бобби. Бобби, встань!
Еще одинъ мальчикъ поднялся съ мста и пристально уставился на письмо, которое школьный учитель пробгалъ про себя
— Гм… гм!.. Бабушка Бобби приказала долго жить,— сказалъ Сквирсъ,— а его дядя Джонъ запилъ. Вотъ и вс новости которыя ему сообщаетъ сестра, она еще присылаетъ ему восемь пенсовъ, которые какъ разъ и пойдутъ за разбитое имъ стекло.— Мистриссъ Сквирсъ, душенька, потрудитесь спрятать деньги.
Почтенная леди съ самымъ озабоченнымъ видомъ сунула себ въ карманъ восемь пенсовъ, а Сквирсъ, какъ ни въ чемъ не бывало, перешелъ къ слдующему по-очереди ученику.
Съ мста поднялся третій мальчикъ, между тмъ какъ мистеръ Сквирсъ пробгалъ второе письмо, точно также какъ и предыдущее, про себя.
— Тетка Греймарша съ материнской стороны,— сказалъ онъ, ознакомившись съ содержаніемъ письма,— въ восторг слышать, что ея племянникъ доволенъ и счастливъ, и шлетъ свой почтительный привтъ мистриссъ Сквирсъ, которую называетъ ангеломъ. Она находитъ также, что и мистеръ Сквирсъ слишкомъ добръ для этого ужаснаго свта, но надется, что дни его будутъ продолжены ради благого дла, которому онъ себя посвятилъ Она бы охотно прислала дв пары носковъ, о которыхъ ее проситъ племянникъ, но такъ какъ въ настоящую минуту сама сидитъ безъ денегъ, то посылаетъ книгу священнаго содержанія и совтуетъ надяться на Провидніе. Но главное, она уврена, что онъ во всемь будетъ безпрекословно повиноваться мистеру и мистриссъ Сквирсъ — своимъ единственнымъ друзьямъ,— будетъ всмъ сердцемъ любить мастера Сквирса и, какъ подобаетъ истинному христіанину, не станетъ смяться надъ тмъ, что онъ и другія дти спитъ впятеромъ на одной постели. Прекрасное письмо,— заключилъ Сквирсъ, складывая его.— Письмо, преисполненное самаго горячаго чувства! Замчательное письмо!
Въ нкоторомъ смысл письмо было дйствительно замчательно, особенно если врить близкимъ друзьямъ тетки Греймарша, утверждавшимъ, будто бы эта самая тетка приходилась маленькому Греймаршу гораздо боле близкою родственницею, а именно матерью. Тмъ не мене Сквирсъ ни словомъ не намекнулъ на это обстоятельство (да и было бы безнравственно упоминать объ этомъ при дтяхъ) и продолжалъ перекличку. Слдующимъ былъ вызванъ ‘Моббсъ’. Греймаршъ слъ на свое мсто и поднялся Моббсъ.
— Мачиха Моббса,— началъ опять Свирсъ,— слегла въ постель отъ горя, такъ какъ до нея дошли слухи, что пасынокъ ея отказывается сть сало, и съ тхъ поръ она никакъ не можетъ поправиться. Хотла бы она знать, пишетъ она, какого еще ему нужно рожна, если онъ воротитъ свой носъ отъ похлебки изъ коровьей печенки, которую благословилъ въ передобденной молитв его добрый наставникъ? Она узнала объ этомъ изъ газетъ, такъ какъ мистеръ Сквирсъ слишкомъ благороденъ и добръ, чтобы сять раздоръ между родственниками, и это ее до такой степени огорчило, что Моббсъ и представить себ не можетъ. Она въ отчаяніи, что онъ выказалъ такую строптивость (ибо строптивость есть великій грхъ и порокъ) и надется, что мистеръ Сквирсъ не откажется наставить его на путь истины хотя бы съ помощью розги. Вслдствіе всего вышесказаннаго мачиха Моббса прекращаетъ высылку его еженедльныхъ полупенсовиковъ, а купленый для него ножъ съ двумя лезвіями и пробочникомъ отсылаетъ миссіонерамъ.
— Строптивость,— произнесъ мистеръ Сквирсъ посл минуты зловщаго молчанія, поплевавъ въ то же время на ладонь правой руки,— строптивость есть порокъ, который слдуетъ искоренять. Дти должны быть всегда веселы и довольны. Поди сюда, Моббсъ!
Моббсъ медленно двинулся къ каедр, заране, приставивъ къ глазамъ кулаки. Предчувствіе его не обмануло, и онъ вскор, по примру перваго мальчугана, былъ съ громкимъ ревомъ выпровожденъ за дверь.
Затмъ мистеръ Сквирсъ пробжалъ еще цлую кипу писемъ самаго разнообразнаго вида и содержанія. Въ иныхъ были деньги, которыя немедленно передавались на попеченіе мистриссъ Сквирсъ, въ другихъ заключались кое-какія мелкія принадлежности туалета, врод ночныхъ колпаковъ и тому надобныхъ вещицъ, но вс он, но увренію почтенной хозяйки, оказывались или слишкомъ малы, или слишкомъ велики для тхъ, кому предназначались, и, что еще удивительне, вс приходились ‘какъ вылитые’ юному Сквирсу, который, по всей вроятности, обладалъ весьма растяжимыми членами. Особенно эластичною оказалась его голова: колпаки и шапки всевозможныхъ размровъ приходились на нее, ‘точно по ней были сшиты’.
По окончаніи торжественной процедуры чтенія писемъ мистеръ Сквирсъ прочелъ еще нсколько весьма поучительныхъ новацій и затмъ удалился, причемъ вс они должны были остаться въ той же классной, гд теперь стало еще холодне и куда въ сумеркахъ имъ подали ужинъ, состоявшій изъ хлба съ сыромъ.
Въ одномъ углу комнаты, неподалеку отъ каедры мистера Сквирса, чуть-чуть тллъ огонекъ на крошечномъ очаг, къ нему-то и пристроился Николай въ самомъ безнадежномъ, подавленномъ настроеніи духа. Только теперь онъ вполн созналъ свое положеніе, и имъ овладло такое уныніе, что, кажется, если бы сейчасъ пришла къ нему смерть, онъ бы обрадовался ей, какъ избавительниц. Жестокость, невольнымъ свидтелемъ которой ему пришлось быть, зврство и грубость Сквирса даже въ лучшія его минуты, весь этотъ грязный вертепъ со всми его ужасами, все вмст повергла его въ безвыходное отчаяніе. Когда-же онъ вспоминалъ, что находится здсь въ качеств наставника и помощника (не все ли равно, какое несчастное стеченіе обстоятельствъ загнало его сюда), а слдовательно, какъ бы соучастника въ систем, приводившей его въ весьма естественный ужасъ и возмущавшей его до глубины души, онъ почувствовалъ глубокое презрніе къ самому себ, одну минуту ему даже стало казаться, что настоящее его положеніе покрываетъ его такимъ неизгладимымъ позоромъ, который во-вки вковъ не позволитъ ему взглянуть въ глаза честнымъ людямъ.
Тмъ не мене, въ настоящемъ, ршеніе, принятое имъ вчера ночью, оставалось неизмннымъ. Онъ уже написалъ матери и сестр, сообщая имъ о своемъ благополучномъ прибытіи и упоминая вскользъ о Дотбойсъ-Голл, да и то въ самомъ веселомъ тон. Въ конц письма онъ выражалъ надежду принести здсь кое-какую пользу. Что бы съ нимъ ни случилось, онъ ради матери и сестры ни подъ какимъ видомъ не хотлъ возбуждать противъ себя гнва дяди.
Но у него была еще одна забота, которая мучила его даже больше, чмъ сознаніе его собственнаго положенія. Это была забота о будущности Кетъ. Дядя обманулъ его, кто же могъ поручиться, что онъ не поступитъ точно такъ же и съ его сестрой и не поставитъ ее въ такія условія, при которыхъ ея молодость и красота послужитъ ей на погибель? Для человка въ положеніи Николая, связаннаго по рукамъ и ногамъ, это была ужасная мысль. Однако, онъ утшилъ себя тмъ, что Кэтъ была не одна: съ ней были ея мать и маленькая портретистка, которая если и не отличалась особеннымъ умомъ, зато не мало пожила на свт и должна была хоть сколько-нибудь знать жизнь и людей. Николай всячески старался себя убдить, что Ральфъ Никкльби такъ дурно отнесся къ нему, потому что возненавидлъ его съ перваго взгляда, а такъ какъ теперь у него было полное основаніе отвчать Ральфу тмъ же, то онъ безъ труда уврилъ себя, что все дло тутъ было только въ личной ненависти, не распространявшейся на его мать и сестру.
Въ то время, какъ Николай сидлъ такимъ образомъ, углубившись въ свои мысли, онъ другъ почувствовалъ на себ чей-то взглядъ и, поднявъ голову, встртился глазами со Смайкомъ. Сидя на корточкахъ передъ очагомъ, Смайкгь разрывалъ руками золу, вытаскивалъ оттуда кусочки неперегорвшаго угля и бросая ихъ въ огонь. Онъ оставилъ было на минуту свое занятіе, чтобы украдкой взглянуть на Николая, но замтивъ, что тотъ поймалъ его взглядъ, стремительно откинулся назадъ.
— Не бойся меня,— сказалъ Николай.— Ты озябъ?
— Н-н-нтъ.
— Отчего же ты такъ дрожишь?
— Я не озябъ,— отвтилъ съ живостью Смайкъ.— Я привыкъ къ холоду.
Въ каждомъ слов, въ каждомъ движеніи несчастнаго было столько робости и забитости, что Николай невольно прошепталъ: ‘Бдняжка!’ Если бы онъ ударилъ Смайка, тотъ принялъ бы это, какъ должное и только поспшилъ бы уйти, не сказавь ни слова. Теперь же онъ разразился слезами.
— Боже мой, Господи!— воскликнулъ онъ, закрывая лицо своими потрескавшимися мозолистыми руками.— Сердце мое разорвется, наврное разорвется!
— Полно, полно!— сказалъ Николай, положивъ руку ему на плечо.— Будь мужчиной. Вдь мы съ тобой почти что сверстники. Богъ поможетъ теб, не плачь!
— Боже мой, Боже мой!— рыдалъ Смайкъ.— Кто мн поможетъ! Сколько лтъ, ахъ, сколько лтъ уже прошло съ тхъ поръ, какъ я былъ такимъ же крошкой, меньше, чмъ самый маленькій изъ тхъ, что томятся здсь! А теперь, гд они вс?
— О комъ ты говоришь, скажи мн?— спросилъ Николай, чтобы какъ-нибудь успокоить бдное полупомшанное существо.
— Мои друзья,— отвтилъ несчастный,— мои… мои… Ахъ, сколько я выстрадалъ, сколько выстрадалъ!
— Надежда всегда остается,— возразилъ Николай, не зная, что и сказать ему въ утшеніе.
— Нтъ, нтъ,— твердилъ Смайкъ,— для меня нтъ надежды. Помните вы того мальчика, который умеръ здсь?
— Ты знаешь, что меня здсь не было въ то время,— сказалъ Николай мягко,- но все равно, говори, что ты хотлъ сказать?
— Вотъ видите ли,— началъ бдняга, придвигаясь къ нему поближе,— я былъ съ нимъ въ ту ночь, и когда все въ дом затихло, онъ пересталъ кричать и звать своихъ, какъ длалъ это раньше. Теперь онъ видлъ ихъ возл себя, видлъ своихъ близкихъ и улыбался имъ, и говорилъ съ ними, и даже протянулъ руки, чтобы ихъ обнять, да такъ и умеръ. Вы меня слушаете?
— Да, да, разумется,— сказалъ Николай.
— Кто же мн улыбнется, когда я буду умирать?— воскликнулъ несчастный съ новымъ приступомъ дрожи.— Кто будетъ со мною разговаривать въ эти долгія ночи! Мои близкіе не могутъ придти, да если бы и пришли, я бы только ихъ испугался, потому что я ихъ не знаю и никогда не узнаю. Страхъ и страданіе, страхъ и страданіе,— вотъ моя участь до самой могилы. Нтъ, нтъ, для меня нтъ надежды!
Въ эту минуту раздался звонокь, призывавшій ко сну. Эти звуки разомъ вернули бднаго идіота въ состояніе прежняго отупнія, и онъ, крадучись, тихонько выскользнулъ изъ комнаты, словно боясь, чтобы его не замтили. Черезъ нсколько минутъ Николай поднялся съ мста и съ тяжелымъ сердцемъ побрелъ вслдъ за дтьми — конечно, не на покой, какой ужъ тамъ покой,— въ грязный и душный дортуаръ.

ГЛАВА IX.
О миссъ Сквирсъ, мистриссъ Сквирсъ, мистер Сквирсъ, мастер Сквирсъ, и о многихъ другихъ лицахъ и предметахъ, такъ же близко касающихся Сквирсовъ какъ и Николая Никкльби.

Когда мистеръ Сквирсъ вышелъ изъ классной, онъ, какъ уже было сказано, удалился на свою половину, помщавшуюся не тамъ, гд Николай ужиналъ по прізд, а въ другой задней части дома. Здсь онъ нашелъ свою почтенную супругу, любезнаго сына и прелестную дочь наслаждающимися семейной бесдой, Мистриссъ Сквирсъ, какъ и подобаетъ матери семейства, была занята штопаньемъ чулковъ, а ея милыя дти, юная леди и джентльменъ, ршали возникшій между нами споръ помощью тумаковъ, которыми они обмнивались черезъ столъ.
Заслышавъ звуки приближающихся шаговъ почтеннаго родителя, милыя дти мигомъ перенесла поле битвы подъ столь, гд и продолжали молча угощать другъ друга пинками.
Здсь кстати будетъ познакомить читателя съ миссъ Фанни Сквирсъ, которой въ описываемую эпоху шелъ двадцать третій годъ. Если только вообще справедливо мнніе, что въ этомъ возраст двицы обладаютъ особенною привлекательностью, то у насъ нтъ никакого основанія предполагать, чтобъ миссъ Сквирсъ представляла исключеніе изъ общаго правила. Ростомъ она была не въ мать, а въ отца, отъ матери она унаслдовала рзкій, крикливый голосъ, а отъ отца нкоторую особенность въ устройств праваго глаза, благодаря которой иногда казалось, что у нея его совсмъ не было.
Миссъ Сквирсъ гостила пять дней но сосдству у своей подруги и только сегодня вернулась подъ родительскій кровъ. Этому обстоятельству и слдуетъ приписать тотъ фактъ, что она ничего не слыхала о Никола, пока о немъ не заговорилъ мистеръ Сквирсъ.
— Ну, что же ты о немъ думаешь, душенька?— спросилъ Сквирсъ, придвигая свой стулъ поближе къ супруг.
— О чемъ? переспросила мистрисъ Сквирсъ, которая, по собственному ея сознанію, ‘благодаря Бога никогда не училась грамматик’.
— О молодомъ человк, нашемъ новомъ помощник, о комъ же больше?
— Ахъ, такъ вотъ ты о комъ, объ этомъ Никкльби!— проворчала мистриссъ Сквирсь съ раздраженіемъ.— Терпть его не могу.
— За что же, душенька?— освдомился супругъ.
— А теб-то что!— отрзала мистриссъ Сквирсъ.— Ненавижу, и все тутъ, кажется, довольно.
— Вполн достаточно, по крайней мр, для него, даже, можетъ быть, больше, чмъ нужно, насколько я могу судить,— сказалъ мистеръ Сквирсъ успокоительнымъ тономъ.— Я спросилъ такъ себ, просто изъ любопытства.
— Ну, что жъ, если это теб такъ интересно, пожалуй, я объясню.— Я его ненавижу за то, что онъ высокомрный гордецъ, настоящій курносый павлинъ!
Когда мистриссъ Сквирсъ бывала чмъ-нибудь взволнована, она имла обыкновеніе выражаться весьма образно, пуская въ ходъ иногда самые неподходящіе эпитеты и сравненія и понимая ихъ фигурально, какъ, напримръ, слово ‘павлинъ’. Что же касается намека на носъ Николая, то и его слдовало понимать въ переносномъ смысл, дающемъ слушателю огромный просторъ для полета фантазіи. Поистин курносый павлинъ — птица, совершенно неизвстная въ орнитологіи,— былъ бы находкой.
— Гмь!..— произнесъ Сквирсъ, пытаясь кротостью смягчить разгнванную супругу.— Но зато онъ намъ очень дешево обошелся, необыкновенно дешево, душенька.
— Ничуть не дешево,— отрзала мистриссъ Сквирсъ.
— Всего пять фунтовъ въ годъ,— осмлился напомнить мужъ
— Что жъ изъ того, когда онъ намъ вовсе не нуженъ?
— Но онъ не только нуженъ, онъ намъ необходимъ,— проворчалъ мистеръ Сквирсъ.
— Какъ чорту ладанъ,— оборвала его мистриссъ Сквирсъ.— Нтъ, ужъ ты лучше замолчи. Разв ты не могъ напечатать въ твоихъ объявленіяхъ: ‘Въ заведеніи мистера Вакфорда Сквирса имются превосходные учителя’ и не имть ихъ ни одного? Вс это длаютъ. Нтъ, право, съ тобой говорить, можно потерять всякое терпніе.
— Такъ вотъ ты какъ!— сказалъ Сквирсъ строгимъ тономъ.— Въ такомъ случа я васъ попрошу меня выслушать, мистриссъ Сквирсъ. Вопросъ о помощник касается меня одного, и я буду поступать въ этомъ случа, какъ мн заблагоразсудится. Въ Вестъ-Индіи надзирателю надъ невольниками всегда дается помощникъ на случай бгства или возмущенія его чернокожихъ подданныхъ, я хочу имть помощника съ тою же цлью для моихъ блыхъ невольниковъ, и буду имть его до тхъ поръ, пока можно будетъ передать дло въ руки маленькаго Вакфорда.
— Значитъ, когда я выросту, я буду директоромъ школы, папаша?— воскликнулъ юный Вакфордъ, забывая въ своемъ восхищеніи, что онъ только-что готовился поднести сестр самый артистическій тумакъ изъ своего репертуара.
— Непремнно, сынокъ,— отвчалъ родитель прочувствованнымъ тономъ.
— Ахъ, какъ я радъ! Вотъ когда я имъ задамъ!— закричалъ милый ребенокъ, схвативъ въ руки отцовскую трость.— Ужъ повизжатъ же они у меня!
Это была счастливйшая минута въ жизни мистера Сквирса. Никогда онъ не гордился до такой степени своимъ единственнымъ сыномъ, какъ теперь, когда это прелестное дитя, въ порыв юношескаго пыла, высказалось въ столь многообщающемъ для своей будущности смысл. Счастливый отецъ сунулъ пенни въ руку сына и выразилъ свои чувства взрывомъ самаго веселаго хохота къ которому присоединилась и его почтенная супруга. Такимъ образомъ невинный дтскій лепетъ послужилъ къ полному примиренію родителей и придалъ дальнйшему разговору самый оживленный характеръ.
— А все-таки онъ препротивная обезьяна, только и знаетъ, что любоваться собой, вотъ мое о немъ мнніе,— сказала мистриссъ Сквирсъ, возвратаясь къ прежней тем.
— А если бы даже и такъ?— отозвался на это Сквирсъ.— Что жъ, пусть себ задираетъ носъ въ своемъ класс. Онъ, кажется, не очень-то любитъ учить ребятъ, такъ надо же ему чмъ-нибудь утшаться.
— Правда твоя, пусть себ важничаетъ на доброе здоровье, а если мы не собьемъ съ него спеси, это будетъ не моя вина.
Помощникъ учителя какой-то іоркширской школы и гордость вотъ ужъ дйствительно два понятія, совершенно несовмстимыя! Всякій новый учитель въ школ мистера Сквирса самъ по себ былъ бы уже интересной диковинкой, но новый учитель, да еще гордый вдобавокъ, это было нчто, превосходившее все, что только могла нарисовать самая богатая фантазія.
Не было, слдовательно, ничего удивительнаго въ томъ, что миссъ Сквирсъ, никогда не интересовавшаяся школой и ея длами, вдругъ полюбопытствовала узнать, кто собственно такой быль этотъ важный, гордый Кнюкльби?
— Никкльби, поправилъ Сквирсъ, складывая фамилію Николая по слогамъ согласно своей оригинальной метод.— Твоя мать вчно все. перепутаетъ.
— Что же изъ того?— сказала мистриссъ Сквирсъ.— Зато я вижу вещи въ ихъ настоящемъ свт и этого для меня вполн достаточно. Не даромъ я за нимъ наблюдала, когда ты нынче наказывалъ маленькаго Больдера. Онъ быль мраченъ, какъ туча, и была минута, когда я ждала, что онъ вотъ-вотъ бросится на тебяж Онъ такъ и не замтилъ, что я не спускаю съ него глазъ.
— Это пустяки, папаша,— заговорила опять миссъ Сквирсъ въ ту минуту, когда глава семейства хотлъ что-то возразить.— Лучше скажите мн, кто онъ?
— Да что ужъ тамъ! Твой отецъ забралъ себ въ голову глупую мысль, будто онъ сынъ какого-то разорившагося и недавно умершаго джентльмена,— отвтила за мужа мистриссъ Сквирсъ.
— Сынъ джентльмена?
— Ну, да, но, конечно, я не врю ни одному слову изъ всей этой исторіи. Если же онъ и впрямь сынъ джентльмена, то во всякомъ случа беззаконный.
Мистриссъ Сквирсъ хотла сказать ‘незаконный’, она часто длала въ разговор подобнаго рода ошибки и при этомъ всегда увряла въ свое оправданіе, что лтъ черезъ сто ли о комъ изъ нихъ и помину не будетъ, такъ не все ли равно, какъ сказать, такъ или этакъ. Ту же самую философскую истину она имла обыкновеніе преподносить въ утшеніе дтямъ, наказаннымъ не въ примръ прочимъ особенно строго.
— Чепуха, ничего подобнаго,— сказалъ Сквикрсъ въ отвтъ на замчаніе своей супруги.— Его отецъ былъ женатъ на его матери за долго до его рожденія, мать его жива и по сей день. Да если бы даже и такъ, намъ-то что за дло? Залучивъ его къ себ, мы сдлали прекрасную аферу, и если, вдобавокъ къ своимъ главнымъ обязанностямъ, онъ еще кое-чему выучитъ мальчиковъ, я не буду ничего имть противъ.
— А все-таки я утверждаю, что онъ — зло,— проговорила таинственно мистриссъ Сквирсъ.
— Если онъ теб не нравится, душенька, то я не знаю, кто можетъ дать ему понять это лучше, чмъ ты. Теб вдь нечего съ нимъ стсняться.
— Да я и не намрена стсняться, увряю тебя.
— И прекрасно. А если онъ дйствительно такой гордецъ, какимъ кажется, тмъ лучше, потому что, я думаю, въ цлой Англіи не найдется женщины, которая сумла бы такъ ловко посбить человку спеси, какъ ты, моя любовь.
Польщенная этимъ комплиментомъ, мистриссъ Сквирсъ засмялась и сказала, что дйствительно въ продолженіе своей жизни ей удалось-таки сломить одну-дв гордыхъ головы. Но съ ея стороны это была только похвальная скромность, такъ какъ она, совмстно со своимъ почтеннымъ супругомъ, проломила за свою жизнь не одну, а гораздо больше головъ.
Вс эти разговоры, которые еще долго велись на ту же тему, миссъ Сквирсъ слушала очень внимательно. Когда же почтенное семейство разошлось, наконецъ, по своимъ спальнямъ, сія юная двица принялась подробно разспрашивать голодную служанку о манерахъ и наружности Николая. Двушка разсыпалась въ самыхъ восторженныхъ похвалахъ его прекраснымъ чернымъ глазамъ, улыбк и въ особенности его стройнымъ ногамъ. Эта послдняя подробность весьма естественно вызывала особенное ея восхищеніе, такъ какъ во всемъ Дотбойсъ-Голл не было ни одной пары сколько-нибудь неискалченныхъ ногъ. Изъ всего сказаннаго миссъ Сквирсъ не преминула вывести заключеніе, что новый помощникъ былъ замчательный человкъ или, по ея собственному выраженію, ‘что-нибудь совсмъ необыкновенное’. И миссъ Сквирсъ тотчасъ же ршила, что завтра она во что бы то ни стало увидитъ Николая.
Имя въ виду эту цль, юная леди на другой день воспользовалась удобнымъ случаемъ, когда отецъ ея ушелъ со двора, а мать вышла зачмъ-то на кухню, и направилась прямехонько въ классную комнату подъ предлогомъ, что ей надо очинить перо. Войдя, миссъ Сквирсъ притворилась, что она не подозрвала о существованіи Николая: вспыхнувъ до ушей, она изобразила всмъ своимъ видомъ крайнее смущеніе и пробормотала:
— Простите, я думала, что здсь папаша… Мн нужно было… Ахъ, Боже мой, какое неловкое положеніе!
— Мистеръ Сквирсъ вышелъ,— сказалъ Николай, который, повидимому ничуть не смутился этимъ неожиданнымъ появленіемъ.
— Не знаете ли, сэръ, скоро ли онъ вернется?— спросила миссъ Сквирсъ въ восхитительномъ замшательств.
— Кажется, онъ говорилъ черезъ часъ,— отвчалъ Николай вжливо, но ничмъ не выражая восторженнаго изумленія передъ чарами миссъ Сквирсъ.
— Боже мой, какая досада!— воскликнула юная леди.— Благодарю васъ. Простите, что я васъ обезпокоила… мн, право, очень жаль. Если бы я не думала, что папаша здсь, я бы никогда не ршилась… Мн очень совстно… Вамъ можетъ это показаться страннымъ…— бормотала она, снова вспыхивая и поглядывая то на перо, которое держала въ рук, то на Николая, возсдавшаго на своей каедр.
— Если вамъ угодно только это,— сказалъ Николай, указывая на перо и невольно улыбаясь напускному смущенію дочери своего патрона,—то, кажется, я могу вамъ служитъ вмсто вашего батюшки.
Миссъ Сквирсъ бросила несмлый взглядъ на дверь, какъ будто спрашивая себя, прилично ли ей будетъ подойти къ незнакомому молодому человку, но затмъ, оглянувшись на парты и какъ бы почерпнувъ мужество въ сознаніи присутствія въ комнат сорока мальчиковъ, порхнула къ каедр и протянула Николаю перо граціознымъ жестомъ, исполненнымъ самой очаровательной смси робости и ршимости.
— Какъ прикажете очинить, твердо или мягко?— съ улыбкой спросилъ Николай, едва удерживаясь, чтобы не захохотать.
— Какъ онъ мило улыбается!— прошептала миссъ Сквирсъ.
— Что вы сказали? Я не разслышалъ,— спросилъ Николай.
— Ахъ, Боже мои, простите, я совсмъ не о томъ думала,—, отвчала миссъ Сквирсъ.— Прошу васъ, очините мягко, какъ можно помягче.
Съ этими словами прелестная два вздохнула, какъ будто желая доказать этимъ вздохомъ всю мягкость своего собственнаго сердца.
Согласно полученной имъ инструкціи, Николай очинилъ перо и передалъ миссъ Сквирсъ, которая тутъ-же нечаянно уронила его на полъ. Въ одну и ту же минуту они оба нагнулись и при этомъ стукнулись лбами. Мальчики громко разсмялись, по всей вроятности, въ первый и послдній разъ за все ихъ пребываніе въ Дотбойсъ-Голл.
— Простите мою неловкость,— сказалъ Николай, распахивая дверь передъ юной двицей.
— Вы тутъ ршительно не причемъ, сэръ,— отвтила миссъ Сквирсъ,— это моя вина. Я такъ неосторожна… и… и… мое почтеніе!..
— Прощайте,— сказалъ Николай.— Въ слдующій разъ постараюсь не быть такимъ медвдемъ… Что вы длаете? Вы испортите перо, если будете обкусывать кончикъ.
— Да, да, вы правы, но я такъ смущена, что и сама не знаю, что длаю… Еще разъ простите за безпокойство.
— Какое же безпокойство, помилуйте!— и Николай затворилъ за ней дверь.
‘Въ жизнь свою не видла… такихъ красивыхъ ногъ!’ — думала миссъ Сквирсъ, возвращаясь въ свою комнату.
Свершилось! Миссъ Сквирсъ влюбилась въ Николая Никкльби.
Чтобы объяснить необыкновенную быстроту, съ какого эта молодая двица почувствовала себя влюбленною, необходимо сказать, что подруга, у которой она недавно гостила, восемнадцатилтняя дочь мельника, была помолвлена за сына хлбнаго торговца изъ сосдняго города, а миссъ Сквирсъ съ дочерью мельника, какъ настоящія нжныя подруги, года два тому назадъ обмнялись торжественной клятвой, что та изъ нихъ, которой первой сдлаютъ предложеніе, прежде чмъ разгласить о своей тайн свту, подлится ею съ подругой. Въ точности исполняя данное слово, дочь мельника, выслушавъ отъ хлбнаго торговца формальное предложеніе руки и сердца, пустилась бгомъ къ Сквирсамъ, и такъ какъ событіе это случилось ровно въ двадцать пять минутъ одиннадцатаго по голландскимъ часамъ, висвшимъ у нихъ на кухн, то ровно въ одиннадцать, минута въ минуту, она, какъ вихрь, ворвалась со своею новостью въ спальню миссъ Сквирсъ. А такъ какъ миссъ Сквирсъ была пятью годами старше дочери мельника и ей уже перевалило за двадцать (подробность тоже немаловажная въ такого рода вопрос), она естественно сгорала желаніемъ какъ можно скоре отплатить подруг тою же монетой. Но потому ли, что на ея вкусъ трудно было угодить, или потому, что она сама мало кому нравилась, только миссъ Сквирсъ ни разу еще не представлялось случая привести въ исполненіе свою завтную мечту — открыть свое сердце подруг, по той простой причин, что у нея не было тайны, которою она могла бы подлиться. Вотъ почему не успла миссъ Сквирсъ придти въ свою комнату посл вышеизложеннаго разговора своего съ Николаемъ, какъ въ ту же минуту надла шляпу и шаль и со всхъ ногъ побжала въ домъ мельника. Посл долгихъ торжественныхъ клятвъ со стороны дочери мельника, что она никому ни слова не скажетъ, миссъ Сквирсъ открылась ей, что и она скоро будетъ невстой одного джентльмена (настоящаго джентльмена изъ хорошей фамиліи, а не какого-нибудь хлбнаго торговца), который только-что появился въ Дотбойсъ-Голл самымъ таинственнымъ образомъ и занялъ мсто помощника ея отца при самыхъ замчательныхъ обстоятельствахъ. Словомъ, изъ безконечныхъ намековъ миссъ Сквирсъ не трудно было вывести заключеніе, что Николай, прослышавъ о прелестяхъ дочери мистера Сквирса, явился въ его домъ съ твердой ршимостью добиться ея любви и жениться на ней.
— Ну, разв не необыкновенное происшествіе?— воскликнула, по окончаніи разсказа миссъ Сквирсъ, особенно упирая на прилагательное.
— Удивительное,— согласилась подруга.— Но что же, однако, онъ теб говорилъ?
— Ахъ, милочка, не все ли равно!— сказала миссъ Сквирсъ.— Если-бъ ты только видла его взглядъ и улыбку! Я никогда въ жизни не встрчала ничего подобнаго.
— Смотрлъ ли онъ на тебя вотъ этакъ?— спросила дочь мельника, стараясь въ точности скопировать нжный взглядъ, какимъ на нее обыкновенно смотрлъ сынъ торговца хлбомъ.
— Точь въ точь, только гораздо нжнй,— отвчала миссъ Сквирсъ.
— Въ такомъ случа можешь быть уврена, что онъ скоро сдлаетъ формальное предложеніе,— проговорила съ убжденіемъ дочь мельника.
Такъ какъ у миссъ Сквирсъ были на этотъ счетъ кое-какія сомннія, то она была въ восторг выслушать такое увреніе отъ, столь компетентнаго въ этомъ вопрос судьи. Изъ дальнйшаго разговора подругъ скоро выяснилось, что между поведеніемъ Николая и поведеніемъ хлбнаго торговца было огромное сходство, и посл того, какъ этотъ фактъ былъ окончательно установленъ, миссъ Сквирсъ до того разоткровенничалась, что разсказала множество подробностей своего разговора съ Николаемъ, подробностей, хотя и не существовавшихъ въ дйствительности, но до того многозначительныхъ, что он несомннно доказывали самыя ршительныя намренія съ его стороны. Затмъ миссъ Сквирсъ съ волненіемъ повдала подруг, что ея родители сильно настроены противъ избранника ея сердца. На это обстоятельство миссъ Сквирсъ особенно упирала потому, что помолвка дочери мельника съ хлбнымъ торговцемъ состоялась съ разршенія ея родителей и слдовательно не носила романическаго характера.
— Ахъ, какъ бы мн хотлось его видть!— воскликнула подруга.
— Ты непремнно увидишь его, Тильда. Я бы считала себя неблагодарною тварью, если бы отказала теб въ такомъ пустяк. На-дняхъ мамаша отправляется въ Лондонъ за новыми учениками, когда она удетъ, я позову васъ съ Джономъ на чай и познакомлю съ нимъ.
Это былъ восхитительный планъ, и, обсудивъ его во всхъ подробностяхъ, подруги разстались.
Случилось, что отъздъ мистриссъ Сквирсъ,— она должна была хать за двумя новыми учениками, а также и затмъ, чтобы уладить счеты съ кое-кмъ изъ родителей, за которыми числились маленькія недоимки,— былъ назначенъ на другой день, и на слдующее утро мистриссъ Сквирсъ, взгромоздившись на имперіялъ дилижанса, остановившагося въ Грета-Бридж мнять лошадей, укатила вмст со своимъ узелкомъ съ сандвичами, изъ котораго торчало горлышко какой-то бутылки, облаченная въ блый плащъ огромныхъ размровъ, долженствовавшій служить ей защитой отъ ночной сырости. Во всхъ такихъ случаяхъ, то есть во время отлучекъ мистриссъ Сквирсъ, мистеръ Сквирсъ имлъ обыкновеніе здить каждый вечеръ въ сосдній городокъ по неотложнымъ дламъ, какъ онъ говорилъ, въ дйствительности же просто затмъ, чтобы просидть часовъ до одиннадцати въ излюбленной своей таверн. Такъ какъ вечеринка, проектируемая миссъ Сквирсъ, не только не мшала его собственнымъ планамъ, но даже могла служить ему заручкой молчанія дочери, то онъ сейчасъ же выразилъ свое полное согласіе на нее и даже охотно взялся передать Николаю, что въ пять часовъ его ждутъ въ гостиную къ чаю.
Можно себ представить, какое волненіе испытывала миссъ Сквирсъ и какъ это волненіе возростало по мр приближенія назначеннаго часа. Разумется, она не забыла нарядиться на славу для этого случая. Ея волосы (которые, къ слову сказать, имли ярко-красный оттнокъ и которые она носила остриженными) были круто завиты и разложены въ пять правильныхъ рядовъ, доходившихъ до самой макушки, причемъ локоны спускались на лобъ и прикрывали подозрительный глазъ. Не говорю уже о голубомъ кушак, живописно разввавшемся у нея за спиной, о вышитомъ фартук, длинныхъ перчаткахъ и зеленомъ газовомъ шарф, граціозно накинутомъ на одно плечо и небрежно спущенномъ съ другого. Много тутъ было и другихъ ухищреній, изъ коихъ каждое было стрлою, долженствовавшею поразить Николая въ самое сердце. Едва миссъ Сквирсъ, окончивъ свой туалетъ, успла вдоволь собой налюбоваться, какъ явилась ея пріятельница съ какимъ-то плоскимъ сверткомъ въ срой бумаг подъ мышкой. Въ свертк оказались всевозможныя мелкія украшенія, которыя гостья, ни на минуту не переставая болтать, тутъ же нацпила вс на себя. Посл того, какъ миссъ Сквирсъ осмотрла прическу подруги, а та въ свою очередь прическу миссъ Сквирсъ, причемъ ею были внесены кое-какія поправки, врод случайнаго локона за ушкомъ, об двицы, еще разъ тщательно оглядвъ свои туалеты, спустились внизъ въ полномъ парад, совершенно готовыя къ пріему гостей.
— Гд же Джонъ, Тильда?— спросила миссъ Сквирсъ.
— Побжалъ домой почиститься,— отвчала миссъ Тильда.— Онъ сейчасъ будетъ здсь.
— Ахъ, если бы ты знала, какъ у меня бьется сердце!
— Да, да я это знаю по опыту.
— Но, ты понимаешь, Тильда, я къ этому не привыкла,— сказала миссъ Сквирсъ, прижимая руку къ лвой сторон кушака.
— Ничего, привыкнешь, милочка.
Пока подруги болтали такимъ образомъ, голодная служанка внесла и уставила на стол чайныя принадлежности, и вскор посл того послышался стукъ въ дверь.
— Это онъ!— воскликнула миссъ Сквирсъ.— О, Тильда!
— Тс!..— шепнула Тильда.— Гм… гм… Скажи же: ‘Войдите’.
— Войдите,— пролепетала миссъ Сквирсъ слабымъ голосомъ, и въ комнату вошелъ Николай.
— Добрый вечеръ,— сказалъ онъ, не подозрвая объ одержанной имъ побд.— Мистеръ Сквирсъ передалъ мн…
— Да, да,— перебила миссъ Сквирсъ.— Папаша не будетъ нить съ нами чай, надюсь, вы не въ претензіи?— добавила она игриво.
Николай вытаращилъ глаза отъ удивленія, но такъ какъ чувства миссъ Сквирсъ были для него тайной, то зарядъ ея пропалъ даромъ. Когда же молодого человка представили подруг миссъ Сквирсъ, онъ поклонился ей такъ мило и непринужденно, что эта юная двица пришла въ восхищеніе.
— Мы ждемъ еще одного джентльмена,— сказала миссъ Сквирсъ, приподнимая крышку чайника и заглядывая, настоялся ли чай.
Николаю было до такой степени безразлично, ждутъ ли он одного или двадцать джентльменовъ, что онъ пропустилъ это извстіе мимо ушей. А такъ какъ вдобавокъ онъ былъ въ самомъ уныломъ настроеніи духа и не имлъ ни малйшей причины желать понравиться своимъ собесдницамъ, вмсто отвта онъ только вздохнулъ и сталъ смотрть въ окно.
Случилось, что подруга миссъ Сквирсъ была въ эту минуту въ игривомъ настроеніи. Она замтила вздохъ Николая, и ей вздумалось подшутить надъ влюбленными.
— Если это мое присутствіе наводитъ на васъ такое уныніе,— сказала она,— то вообразите, что меня здсь нтъ, я не обижусь.
— Тильда, какъ теб не стыдно!— воскликнула миссъ Сквирсъ, вспыхивая до самыхъ корней своихъ рыжихъ локоновъ, и затмъ двицы съ хихиканьемъ и гримасами прикрылись платочками, бросая исподтишка лукавые взгляды на Николая.
Въ первую минуту онъ остолбенлъ отъ такого сюрприза, но вслдъ затмъ его одоллъ припадокъ неудержимаго смха. Его заставляли смяться отчасти дикая мысль, что его могли заподозрить въ нжной склонности съ миссъ Сквирсъ, отчасти ужимки обихъ двицъ. ‘Ну, что жъ,— подумалъ онъ,— разъ я уже здсь и по той или другой причин меня желаютъ видть любезнымъ, я не стану смотрть волкомъ, а постараюсь поддлаться подъ общій тонъ компаніи’.
Намъ стыдно въ этомъ сознаться, но такова ужъ видно живость юношескаго характера: не усплъ Николай принять это ршеніе, какъ позабылъ вс свои бды. Отвсивъ любезный поклонъ къ сторону миссъ Сквирсъ и ея подруги, онъ придвинулъ себ стулъ къ чайному столу и расположился бесдовать съ такою непринужденностью, съ какою, вроятно, никогда ни одинъ помощникъ не держалъ себя въ дом патрона.
Двицы были въ полномъ восторг отъ такой неожиданной метаморфозы. Въ эту минуту явился и ожидаемый женихъ съ прилизанными волосами, еще мокрыми отъ недавняго омовенья. Блоснжная рубаха съ такимъ широкимъ воротникомъ, точно она перешла къ нему но наслдству отъ какого-нибудь предка великана, и блый жилетъ такихъ же размровъ служили главными украшеніями его особы.
— Наконецъ-то и ты, Джонъ,— сказала миссъ Матильда Прайсъ,— это было имя дочери мельника.
— Я самый,— отвчалъ Джонъ съ улыбкой, которой не могли скрыть даже его огромные воротнички.
— Виновата,— перебила миссъ Сквирсъ, спша исполнитъ роль любезной хозяйки.— Мистеръ Никкльби, мистеръ Джонъ Броуди.
— Вашъ слуга, сэръ,— сказалъ Джонъ, дтина футовъ шести ростомъ, съ физіономіей и фигурой соотвтствующихъ размровъ.
— Очень радъ съ вами познакомиться, сэръ,— отвтили Николай, производя въ то же время страшнйшія опустошенія на тарелк съ тартинками.
Мистеръ Броуди былъ далеко неразговорчивымъ джентльменомъ, поэтому, пославъ нсколько улыбокъ по адресу всхъ присутствующихъ и воздавъ такимъ образомъ должную дань почтенія всему обществу, онъ послалъ еще одну улыбку въ пространство и принялся за угощеніе.
— А старуха-то, видно, провалилась?— освдомился мистеръ Броуди съ набитымъ ртомъ.
Миссъ Сквирсъ кивнула головой.
Мистеръ Броуди еще разъ улыбнулся чуть что не до ушей, очевидно, мысль о томъ, что старуха провалилась, казалась ему очень забавной и содйствовала его аппетиту, ибо онъ напустился на тартинки съ удвоенной энергіей. Любо было глядть, какъ они вдвоемъ съ Николаемъ взапуски опустошали стоявшее между ними блюдо.
— Небось, ни были бы радехоньки, пріятель, если бы вамъ каждый день давали хлбъ съ масломъ?— произнесъ неожиданно мистеръ Броуди, пристально поглядвъ на Николая и отрываясь на минуту отъ опуствшаго блюда.
Николай вспыхнулъ и закусилъ губы, но сдлалъ видъ, что не разслышалъ.
— Сдается, въ этомъ дом не очень-то разъшься, продолжалъ Броуди съ громкимъ хохотомъ.— Если вы пробудете здсь подольше, такъ отъ васъ останутся кожа да кости. Ха-ха-ха!
— Должно быть, вы большой шутникъ, сэръ,— съ досадой сказалъ Николай.
— Ничуть не бывало,— отвчалъ Броуди.— Я въ серьезъ говорю. Вашъ предшественникъ такъ тотъ высохъ, какъ щепка.
Воспоминаніе о худоб бывшаго помощника мистера Сквирса доставило мистеру Броуди такое огромное удовольствіе, что онъ опять расхохотался чуть не до слезъ.
— Не знаю, мистеръ Броуди, хватитъ ли у васъ такта, чтобы понять, что ваши замчанія оскорбительны,— не выдержалъ, наконецъ, Николай,— но во всякомъ случа я бы попросилъ…
— Джонъ, если ты скажешь хоть слово,— закричала миссъ Прайсъ, закрывая ручкою ротъ жениху, собиравшемуся было что-то возразить, если ты скажешь хоть полслова, я теб этого никогда не прощу и никогда не стану съ тобой разговаривать.
— Ну, хорошо, хорошо, моя милочка,— сказалъ хлбный торговецъ, звонко чмокнувъ въ щечку невсту.— Пусть себ говоритъ на здоровье, я буду молчать.
Теперь пришелъ чередъ миссъ Сквирсъ постараться успокоить Николая, что она и исполнила со всми признаками величайшаго ужаса и волненія. Результатомъ такого двойного вмшательства было дружеское рукопожатіе, которымъ Джонъ Броуди и Николай обмнялись черезъ столъ. Эта церемонія была такъ торжественна, что растроганная миссъ Сквирсъ залилась слезами.
— Что съ тобой, Фанни?— спросила миссъ Прайсъ.
— Ничего… О, ничего, Тильда,— отвчала, рыдая, Фанни.
— Разв была какая-нибудь опасность. Неправда ли, нтъ, мистеръ Никкльби?
— Ршительно никакой, сущіе пустяки.
— Къ тому же, теперь вс помирились,— замтила миссъ Прайсъ и шепнула Николаю:— скажите ей что-нибудь полюбезне, чтобы она скоре оправилась. Знаете, мы съ Джономъ можемъ выйти на минуточку въ кухню, хотите?
— Ради Бога, не надо!— воскликнулъ Николай, страшно испуганный этимъ предложеніемъ.— Зачмъ вамъ выходить?
— А, такъ вотъ вы какой,— протянула миссъ Прайсъ и, слегка кивнувъ въ сторону хозяйки, добавила презрительнымъ тономъ:— Значитъ, это только забава!
— Что вы хотите сказать? У меня нтъ ни малйшаго желанія забавляться, тмъ боле здсь. Я, право, не понимаю…
— И я также,— отрзала миссъ Прайсъ.— А только вс мужчины всегда были, есть и будутъ втренниками, это-то я хорошо знаю.
— Втренниками!— повторилъ съ изумленіемъ Николай.— Ужъ не вообразили ли вы…
— Я ровно ничего не воображала,— проговорила насмшливо миссъ Прайсъ.— Взглянули бы лучше на нее, какъ она нынче мило и къ лицу одта, ну, право, она сегодня почти что хорошенькая. Какъ вамъ не стыдно!
— Да мн-то какое дло, что она ‘мило и къ лицу одта’, позвольте васъ спросить, милая барышня?— сказалъ Николай.
— Не смйте называть меня ‘милой барышней’, слышите,— воскликнула миссъ Прайсъ строгимъ тономъ, но улыбаясь, потому что миссъ Прайсъ была не только хорошенькая, но и большая кокетка, а такъ какъ Николай былъ интересный молодой человкъ и притомъ она считала его почти что чужимъ женихомъ, то и находила, что для нея не будетъ зазорно, если онъ немножко за нею приволокнется.
— Не смйте же, слышите?— повторила она.— Иначе Фанни все свалитъ на меня… Однако, не сыграть ли намъ въ карты?— добавила она громко и отошла отъ Николая къ своему толстому іоркшишрцу.
Вс намеки миссъ Прайсъ пропали даромъ для Николая, потому что не интересовали его. Миссъ Сквирсъ казалась ему очень безобразной, а миссъ Прайсъ довольно миленькой двушкой, вотъ и все. Впрочемъ, у него даже не было времени размышлять, потому что полъ передъ каминомъ былъ уже выметенъ, свчи зажжены и надо было садиться за карты.
— Насъ четверо, Тильда,— сказала миссъ Сквирсъ, нжно поглядывая на Николая,— не сыграть ли намъ partie fixe?
— Что вы на это скажете, мистеръ Никкльби?— спросила миссъ Прайсъ.
— Съ большимъ удовольствіемъ,— отвчалъ Николай и съ этими словами, не подозрвая, что онъ наноситъ кровную обиду миссъ Сквирсъ, смшалъ въ одну общую кучу свои марки съ марками, предназначавшимися для миссъ Прайсъ и нарзанными изъ объявленій о Дотбойсъ-Годл.
— Мистеръ Броуди, будьте моимъ партнеромъ,— сказала истерически миссъ Сквирсъ.
Толстый іоркширецъ кивнулъ головой, видимо пораженный такою дерзостью помощника, а миссъ Сквирсъ бросила негодующій взглядъ на свою подругу и нервно разсмялась.
Николай сдавалъ и сдалъ себ превосходныя карты.
— Мы сегодня выиграемъ,— сказалъ онъ.
— Тильда уже и такъ выиграла то, что она и не ожидала: неправда ли, милочка?— съязвила миссъ Сквирсъ.
— Ничуть, всего двадцать фишекъ, душа моя,— отвтила миссъ Прайсъ, длая видъ, что понимаетъ эти слова въ буквальномъ ихъ смысл.
— Какая же ты нынче недогадливая!— воскликнула миссъ Сквирсъ.
— Такая же, какъ всегда. А вотъ ты, сегодня не въ дух.
— Я? Нисколько!— пробормотала миссъ Сквирсъ, закусивъ губы и дрожа отъ ревности.
— Тмъ лучше! Пошла бы ты, душечка, завилась, а то у тебя волосы совсмъ развились.
— Пожалуйста не обращай на меня вниманія,— прошипла миссъ Сквирсъ,— лучше смотри за своимъ партнеромъ.
— Благодарю васъ, что вы ей объ этомъ напомнили,— сказалъ Николай.— Конечно, это будетъ гораздо лучше.
При этихъ словахъ іоркширецъ яростно потеръ и сжалъ руку въ кулакъ, какъ будто собирался пересчитать кой-кому ребра, а миссъ Сквирсъ съ такимъ негодованіемъ закачала головой, что локоны ея запрыгали, какъ живые, и втромъ отъ ихъ движенія чуть не задуло свчу.
— Однако, какое мн нынче счастье,— замтила игриво миссъ Прайсъ, посл того, какъ было сыграно нсколько партій.— А все вы, мистеръ Никкльби! Право, я бы хотла имть васъ всегда своимъ партнеромъ.
— А я васъ.
— Чего добраго, у васъ будетъ дурная жена, вы вдь знаете поговорку: кто счастливъ въ игр…
— Не думаю, чтобы у меня была дурная жена, если только ваше желаніе сбудется,— отвчалъ Николай.
Стоило посмотрть, съ какимъ негодованіемъ миссъ Сквирсъ затрясла головой и какъ яростно хлбный торговецъ сталъ тереть себ носъ при этихъ словахъ. Положительно стоило заплатить большія деньги, чтобы посмотрть на эту картину! А тутъ еще миссъ Прайсъ, злорадно поддразнивающая подругу, и Николай, не подозрвавшій въ простот душевной, что онъ причиняетъ людямъ непріятность.
— Однако, мы съ вами, кажется, совсмъ завладли разговоромъ,— сказалъ Николай, сдавая новую игру и добродушно оглядываясь на присутствующихъ.
— Вы разговариваете съ такимъ увлеченіемъ, что жаль вамъ мшать, неправда ли, мистеръ Броуди? Хи! хи! хи!— залилась миссъ Сквирсъ натянутымъ смхомъ
— Что жь длать, намъ поневол приходится бесдовать между собой, когда вы оба молчите,— сказалъ Николай.
— Мы бы охотно съ вами поговорили, если бы вы хоть обмолвились словечкомъ,— добавила миссъ Прайсъ.
— Очень теб благодарна за вниманіе, милая Тильда,— произнесла миссъ Сквирсъ величественнымъ тономъ.
— Или, если не хотите говорить съ нами, поговорили бы между собою,— продолжала миссъ Прайсъ поддразнивать подругу.— Джонъ, отчего ты молчишь? Скажи что-нибудь.
— Сказать что-нибудь?— повторилъ въ недоумніи іоркширецъ.
— Ну, да, конечно! Ужь лучше хотъ что-нибудь говорить, чмъ молчать, какъ рыба.
— Ну, хорошо же, изволь, я скажу!— заревлъ вдругъ іоркширецъ и изо всей силы хлопнулъ но столу кулакомъ.— Чтобы чортъ меня побралъ съ мясомъ и костями, если я хоть минуту останусь здсь дольше! Собирайся домой, сейчасъ собирайся! А этому долговязому франту скажи отъ меня: пусть его глядитъ въ оба, не то я ему голову проломлю въ слдующій разъ, если онъ станетъ мн поперекъ дороги!
— Господи, что это значитъ?— воскликнула миссъ Прайсъ, притворяясь въ высшей степени изумленною.
— Собирайся, говорятъ теб, собирайся!— повторилъ Джонъ строго.
Тутъ миссъ Сквирсъ разразилась цлымъ потокомъ слезъ столько же отъ того, что самолюбіе ея было сильно уязвлено, сколько и отъ того, что у нея чесались руки расцарапать чью-нибудь физіономію своими прелестными ноготками.
Этотъ взрывъ подготовлялся въ продолженіе цлаго вечера, и почти вс присутствующіе отчасти были виноваты, что онъ разразился. Виновата была миссъ Сквирсъ потому, что слишкомъ страстно желала очутиться въ положеніи обрученной невсты и дйствовала слишкомъ рьяно, не имя къ тому достаточныхъ основаній Виновата была миссъ Прайсъ, потому что ея поступками руководили три побудительныя причины: во-первыхъ, ей было пріятно наказать подругу за то, что та слишкомъ передъ нею кичилась своимъ происхожденіемъ, хотя сама была тоже не Богъ знаетъ какого именитаго рода, во-вторыхъ, ея самолюбію льстило ухаживаніе такого интереснаго молодого человка, какъ Николай, и въ третьихъ, ей хотлось показать своему жениху, какой опасности онъ подвергается, откладывая свадьбу на неопредленное время. Виноватъ быль отчасти и Николай, потому что слишкомъ поддался своему веселому настроенію и увлекся желаніемъ отклонить отъ себя подозрніе въ нжныхъ чувствахъ къ миссъ Сквирсъ. Итакъ, наступившій кризисъ былъ лишь естественнымъ послдствіемъ неудачно сложившихся обстоятельствъ, ибо молодыя двицы будутъ вчно стремиться поскоре выскочить замужъ и, въ погон за женихами забывая все и вся, будутъ всегда пользоваться всякимъ удобнымъ случаемъ, чтобы выставить себя въ самомъ привлекательномъ свт. Все это такъ было, есть и будетъ отъ сотворенія и до скончанія міра.
— Ну, вотъ, теперь Фанни плачетъ!— воскликнула миссъ Прайсъ, приходя еще въ большее изумленіе.— Да изъ-за чего же?
— О, еще бы! Вы, конечно, не знаете миссъ! Прошу васъ не безпокоиться изъ-за такихъ пустяковъ,— сказала миссъ Сквирсъ, разомъ мняя тонъ и превращаясь въ великосвтскую даму.
— Даю теб слово, не знаю и ровно ничего не понимаю!
— Такъ я сейчасъ и поврила вашему слову, сударыня! Держите карманъ!— отрзала миссъ Сквирсъ, на этотъ разъ превращаясь изъ великосвтской дамы въ торговку.
— Однако, вы ужасно вжливы, мэмъ,— сказала миссъ Прайсъ.
— Да ужь не у васъ я стану учиться хорошимъ манерамъ!— огрызнулась миссъ Сквирсъ.
— Не стоитъ и хлопотать, все равно отъ этого вы не станете лучше.
Тутъ миссъ Сквирсъ покраснла и возблагодарила Бога за то, что она не такая нахалка, какъ нкоторыя другія. Миссъ Прайсъ въ свою очередь поздравила себя съ тмъ, что она не такъ завистлива, какъ кое-кто изъ ея знакомыхъ. На то миссъ Сквирсъ сдлала общее замчаніе, касающееся опасности водить знакомство съ людьми низкаго происхожденія,— замчаніе, съ которымъ миссъ Прайсъ вполн согласилась, говоря, что давно уже убдилась въ этомъ на опыт.
— Тильда,— воскликнула съ достоинствомъ миссъ Сквирсъ,— я презираю васъ!
— Не меньше, чмъ я васъ,— отвтила дочь мельника, завязывай ленты своей шляпки дрожащими пальцами.— Теперь, какъ только мы уйдемъ, вы выплачете себ глаза, я это прекрасно знаю.
— Плевать мн на твои слова! Шипи, сколько хочешь, змя.
— Спасибо за любезность,— отвтила дочь мельника, вжливо присдая.— Покойной ночи, пріятныхъ сновъ!
Съ этимъ прощальнымъ привтствіемъ миссъ Прайсъ выплыла изъ комнаты въ сопровожденіи іоркширца, подарившаго Николая напослдокъ свирпымъ взглядомъ, какимъ обыкновенно обмниваются на сцен герои мелодрамъ, когда хотятъ дать другъ другу понятъ, что они еще встртятся.
Предсказаніе миссъ Прайсъ сбылось. Не успли гости выйти изъ комнаты, какъ миссъ Сквирсъ залилась цлымъ потокомъ слезъ, сопровождавшихся безсвязными возгласами и причитаніями. Ошеломленный Николай съ минуту стоялъ неподвижно, въ нершимости, какъ ему поступить. Но такъ какъ онъ чувствовалъ, что слезы миссъ Сквирсъ кончатся тмъ, что она или бросится цловать его, или расцарапаетъ ему физіономію,— и ни та, ни другая перспектива нисколько ему не улыбались, то онъ и счелъ наиболе благоразумнымъ безшумно удалиться, пока прелестная два рыдала, уткнувшись въ платокъ.
‘Вотъ они, печальныя послдствія моей проклятой способности примняться ко всякому обществу, куда бы ни занесла меня судьба,— думалъ онъ, пробираясь въ темнот въ свою спальню.— Если бы я велъ себя иначе, какъ оно мн и подобало, ничего подобнаго никогда бы не случилось’. Онъ прислушался, но все кругомъ было тихо. ‘И дернуло же меня такъ глупо развеселиться! Чему я обрадовался? Теперь я ихъ всхъ перессорилъ и нажилъ себ двухъ лишнихъ враговъ, хоть, видитъ Богъ, у меня ихъ и такъ слишкомъ достаточно. Что жъ, по дломъ вору и мука. И какъ я могъ хоть на минуту забыть весь ужасъ, который меня окружаетъ!’
Съ этими словами онъ кое-какъ пробрался среди тсныхъ рядовъ тяжело дышавшихъ во сн мальчиковъ и бросился на свое убогое ложе.

ГЛАВА X.
Какъ мистеръ Ральфъ Никкльби пристроилъ племянницу и невстку.

На другое утро посл того, какъ Николай ухалъ въ Іоркширъ, Кетъ Никкльби сидла на полиняломъ кресл, стоявшемъ посреди комнаты миссъ Ла-Криви на покрытыхъ пылью подмосткахъ, давая этой леди общанный сеансъ для своего портрета, надъ которымъ маленькая портретистка въ настоящую минуту, работала. Для вящшаго совершенства своего произведенія миссъ Ла-Криви велла внести въ комнату витрину съ наружной двери, намреваясь придать слишкомъ блдному, по ея мннію, личику миссъ Никльби тотъ нжно-розовый оттнокъ свжей лососины, который ей такъ прекрасно удался на помщенномъ въ витрин миніатюр юнаго офицера и который считался всми друзьями и патронами миссъ Ла-Криви новымъ открытіемъ въ живописи, да и дйствительно былъ таковымъ.
— Кажется, мн удалось, наконецъ, его схватить,— сказалъ миссъ Ла-Криви.— Да, да, это тотъ самый оттнокъ! Вотъ увидите, это будетъ лучшій портретъ изъ всхъ, какіе мн приходилось писать.
— Но если онъ и будетъ хорошъ, такъ только благодаря вашему искусству,— съ улыбкой замтила Кетъ.
— Нтъ, нтъ, милочка, съ этимъ я не согласна,— сказала миссъ Ла-Криви.— Оригиналъ-то у жъ очень хорошъ, могу васъ уврить, хотя разумется, и отъ искусства зависитъ кое-что.
— И даже очень многое,— поправила Кетъ.
— Да, да, душа моя, конечно, вы правы,— хотя на этотъ разъ, должна вамъ признаться, искусство тутъ не причемъ. А какая это трудная вещь — искусство, если бы вы знали!
— Еще бы, я нисколько въ этомъ не сомнваюсь,— согласилась Кетъ, очень довольная, что можетъ сказать хоть что-нибудь пріятное своему доброму другу.
— Вы не можете представитъ себ, какъ трудно портреты писать! Изволь-ка одному во что бы то ни стало оттнить глаза, другому выправь носъ, третьему увеличь лобъ или спрячь зубы. Вы и понятія не имете, какая это задача написать даже самый маленькій миніатюръ.
— Но зато этотъ трудъ хорошо оплачивается,— замтила Кетъ.
— Гд тамъ! А какой требовательный и несговорчивый народъ эти заказчики, кабы вы знали! Изъ десятерыхъ девяти вы не угодите. Одинъ говоритъ: ‘Охъ, зачмъ вы сдлали меня такимъ серьезнымъ, миссъ Ла-Криви’, другой: ‘Ахъ, зачмъ вы сдлали меня такимъ улыбающимся’, а того не знаютъ, что въ томъ-то и заключается секретъ хорошаго портрета, чтобы выраженіе лица было или улыбающееся, или серьезное,— иначе, какой же это портретъ?
— Вотъ какъ! А я этого не знала,— смясь, сказала Кетъ.
— Разумется, милочка. Да разв не то же самое мы видимъ и въ жизни? Взгляните на портреты въ королевской академіи! Вс это превосходные поясные портреты, и на всхъ вы найдете одно и то же: если это джентльменъ, онъ непремнно въ черномъ бархатномъ плать, опирается одного рукой на круглый мраморный столикъ или на консоль, и выраженіе лица иметъ самое серьезное, если дама, она держитъ въ рук зонтикъ, а то играетъ съ собачками или съ дтьми — аксесуары тутъ не длаютъ разницы — а выраженіе лица у нея улыбающееся. Дло въ томъ,— добавила миссъ Ла-Криви, понижая голосъ до конфиденціальнаго шепота,— что портретной живописи существуетъ только два стиля серьезный и легкій, въ серьезномъ мы всегда пишемъ людей должностныхъ или вообще чмъ-нибудь извстныхъ, за исключеніемъ иной разъ актеровъ, въ легкомъ стил мы пишемъ дамъ и джентльменовъ, которые не имютъ опредленнаго положенія и потому не придаютъ особеннаго значенія тому, будутъ ли они имть умный видъ на портрет.
Вс эти интересныя подробности были новостью для Кетъ и, повидимому, очень ее забавляли. Между тмъ миссъ Ла-Криви продолжала работать, болтая безъ умолку.
— Однако, какъ много у васъ офицеровъ,— сказала Кетъ, оглядывая стны комнаты въ одинъ изъ немногихъ промежутковъ общаго молчанія.
— Много, чего?— переспросила миссъ Ла-Криви, отрываясь отъ работы.— Ахъ, это вы о характерныхъ портретахъ! Только это вовсе не офицеры, милочка.
— Нтъ?
— Господь съ вами!— Конечно, нтъ. Это просто клерки и тому подобный народъ. Они берутъ на прокатъ красный мундиръ и приносятъ его съ собой подъ мышкой, въ узелк. Нкоторые живописцы,— продолжала миссъ Ла-Криви,— держатъ даже мундиры у себя на дому и берутъ за это по семи шиллинговъ шести пенсовъ лишку съ портрета, считая въ той же цн и карминъ. Но я этого не длаю, потому, что нахожу такой способъ наживы незаконнымъ.
Съ этими словами миссъ Ла-Криви съ достоинствомъ выпрямила свою маленькую фигурку, видимо гордясь тмъ, что она не прибгаетъ къ такому постыдному способу заманиванья публики. Минуту спустя она уже снова работала съ удвоенной энергіей, лишь изрдка приподнимая голову, чтобы съ неописуемымъ восхищеніемъ взглянуть на какой-нибудь только что сдланый ею мазокъ, или предупредить миссъ Никкльби, что сейчасъ она будетъ отдлывать ту или другую часть ея лица.
— Вамъ, моя милочка, я говорю это просто такъ, по привычк,— замтила она въ поясненіе, — но, говоря вообще, мы имемъ обыкновеніе предупреждать заказчика, что именно мы пишемъ, это длается для того, чтобы онъ придалъ желаемое выраженіе той части лица, которая отдлывается въ данный моментъ.
— А когда вы ждете вашего дядю, душа моя?— неожиданно освдомилась миссъ Ла-Криви, прерывая довольно долгое молчаніе, длившееся ровно полторы минуты.
— Право, не знаю, я ждала ею все это время,— отвтила Кетъ,— надюсь, однако, что онъ скоро явится, потому что неопредленность нашего положенія очень мучительна.
— Я думаю, онъ очень богатъ, неправда ли?— спросила миссъ Ла-Криви.
— Говорятъ, очень богатъ. Я не знаю наврно, но думаю, что это такъ.
— Еще бы! Когда человкъ смотритъ медвдемъ, вы можете быть уврены, что у него прикопленъ кругленькій капиталецъ,— замтила миссъ Ла-Криви, въ которой знаніе свта страннымъ образомъ уживалось съ изумительною наивностью.
— Да, это правда, у него грубыя манеры,— сказала Кетъ.
— Грубыя!— воскликнула миссъ Ла-Криви.— Да, въ сравненіи съ нимъ дикобразъ — настоящій пуховикъ! Въ жизнь свою не видала такой грубой скотины.
— Мн кажется, что у него только такая манера, робко замтила Кетъ.— Я слышала, будто у него было какое-то разочарованіе въ молодости, можетъ быть, это и сдлало его такимъ суровымъ. Мн не хотлось бы дурно думать о немъ, пока у меня нтъ для этого достаточно вскихъ причинъ.
— Конечно, это хорошо и благородно съ вашей стороны, душа моя,— отвтила маленькая портретистка,— и сохрани меня Богъ вооружать васъ противъ вашего дяди. Но знаете, мн кажется, онъ смло могъ бы, ни въ чемъ себя не стсняя, назначить небольшую пенсію вамъ и вашей мам, такая пенсія дала бы вамъ возможность прожить, пока вы выйдете замужъ, и обезпечила бы вашу маму на старости. Что для него значила бы какая-нибудь сотня фунтовъ въ годъ, неправда ли?
— Не знаю, что бы это значило для него,— сказала съ жаромъ Кетъ,— но я бы скоре согласилась умереть, чмъ принять отъ него эту помощь.
— Что вы говорите! воскликнула миссъ Ла-Кривіт.
— Зависть отъ него, да это отравило бы всю мою жизнь. Нтъ, я сочла бы мене унизительнымъ для себя протянуть руку за подаяніемъ!
— Вотъ какъ,— сказала миссъ Ла-Криви.— И вы говорите это о своемъ родственник, котораго только что защищали! Знаете, милочка, это по меньшей мр странно.
— Можетъ быть, это и странно,— отвчала Кетъ немного спокойне,— да, разумется, это должно казаться страннымъ. Но я… я хотла только сказать, что во мн до такой степени живо воспоминаніе о недавней счастливой пор, что для меня невыносима мысль принять денежную помощь не только отъ дяди, но отъ кого бы то ни было.
Миссъ Ла-Криви бросила украдкой подозрительный взглядъ на свою юную подругу, какъ будто сильно сомнвалась въ томъ, что ея слова не относятся исключительно къ дяд, но такъ какъ Кетъ казалась очень взволнованной, она ни слова ей не сказала.
— Единственное одолженіе, о которомъ я его прошу и которое я приму съ благодарностью, если онъ только согласится это сдлать,— продолжала Котъ, и въ голос ея послышались слезы,— его дать мн рекомендацію, только рекомендацію, чтобы я была въ состояніи зарабатывать себ хлбъ и не разставаться съ мамой. Въ будущемъ все будетъ зависть отъ успховъ моего дорогого брата, теперь же, если дядя поможетъ мн достать работу и Николай будетъ здоровъ и доволенъ, больше ничего мн не надо.
Когда Кетъ замолчала, за ширмой, отгораживавшей входную дверь, послышался шорохъ и кто-то постучалъ въ стну.
— Кто тамъ?— Войдите,— сказала миссъ Ла-Криви.
Поститель не заставилъ повторять приглашеніе, и изъ-за ширмы появился мистеръ Ральфъ Никкльби собственною своею персоной.
— Вашъ слуга, леди,— сказалъ Ральфъ, переводя подозрительный взглядъ съ хозяйки на гостью.— Вы такъ громко разговаривали, что я едва достучался.
Когда у этого пройдохи было что-нибудь особенно коварное на ум, онъ имлъ обыкновеніе зажмуриваться, такъ что глаза его совсмъ исчезали подъ густыми нависшими бровями, а въ слдующую затмъ минуту снова сверкали пронзительнымъ блескомь. Точно такой же маневръ онъ продлалъ и теперь, стараясь въ то же время скрыть улыбку, которая раздвигала его тонкія сжатыя губы и непріятно кривила углы рта. Кетъ и ея пріятельница тотчасъ догадались, что онъ слышалъ если не все, то большую часть ихъ разговора.
— Я зашелъ сюда но дорог въ полной увренности, что найду тебя здсь,— сказалъ онъ, обращаясь къ Кетъ, и, бросивъ презрительный взглядъ на работу миссъ Ла-Криви, прибавилъ:— Это портретъ моей племянницы, мэмъ?
— Да, мистеръ Никкльби,— отвтила миссъ Ла-Криви самымъ спокойнымъ тономъ,— и, если вы хотите знать мое мнніе, это будетъ прекрасный портретъ, хотя, можетъ быть, мн и не слдовало бы этого говорить о своей собственной работ.
— Можете не утруждать себя понапрасну, сударыня, показывая его мн,— сказалъ Ральфъ, попятившись отъ портрета,— все равно я ничего не смыслю въ живописи. Кажется, онъ уже почти конченъ?
— Не совсмъ.— проговорила миссъ Ла-Криви, покусывая въ раздумьи ручку кисти и глядя на портретъ.— Я думаю, въ два сеанса можно будетъ…
— Въ такомъ случа пусть моя племянница дастъ вамъ эти два сеанса сейчасъ, такъ какъ завтра у не и уже не будетъ времени на подобныя глупости. Ей надо работать, сударыня, да-съ, работать, мы вс должны работать. Сдали ли вы уже свою квартиру наверху?
— Я еще не наклеивала билетика, сэръ.
— Такъ наклейте сейчасъ же. Мои родственницы пробудутъ у васъ только до конца недли, если же он останется дольше, то знайте, что имъ будетъ нечмъ вамъ заплатить. Ну-съ, готова ли ты, моя милая? Идемъ, нечего тянуть попусту время.
Съ этими словами мистеръ Ральфъ отворилъ дверь передъ Кетъ, пропустивъ ее впередъ съ самымъ ласковымъ видомъ, который былъ ему еще меньше къ лицу, чмъ его всегдашняя грубость, церемонно раскланялся съ миссъ Ла-Криви, заперъ за собой дверь и поднялся вслдъ за племянницей наверхъ. Мистриссъ Никкльби встртила его въ высшей степени почтительно и любезно, но мистеръ Ральфъ остановилъ ея изліянія нетерпливымъ движеніемъ руки и тотчасъ же приступилъ къ изложенію цли своего визита.— Я нашелъ вашей дочери мсто,— сказалъ онъ.
— Неужели!— воскликнула въ восторг мистриссъ Никкльби.— Такъ я и думала. Не дальше, какъ вчера за завтракомъ, я говорила Кетъ: ‘Не безпокойся, милочка, вотъ увидишь, дядя позаботится о теб. Устроилъ же онъ Николая, да еще какъ живо! Устроитъ и тебя, будь уврена’. Вотъ мои собственныя слова, насколько я помню. Что же ты не благодаришь дядю, милая Кетъ?..
— Прошу васъ, сударыня, дайте мн кончить,— прервалъ Ральфъ потокъ краснорчія своей невстки.
— Милая Кетъ, дай же дяд докончить, что онъ хотлъ намъ сказать,— подхватила мистриссъ Никкльби.
— Я только этого и жду, мама,— отвтила Кетъ.
— Въ самомъ дл, моя милая? Въ такомъ случа не прерывай его, дай ему досказать,— замтила мистриссъ Никкльби, строго нахмурившись и укоризненно качая головой.— Время твоего дяди дорого, душа моя, и какъ бы горячо ты ни желала продлить удовольствіе видть его у себя въ качеств гостя, желаніе весьма естественно для такой близкой родственницы, какъ ты, особенно если принять въ разсчетъ, что мы такъ рдко его видимъ,— мы не должны быть эгоистами и обязаны помнить всю важность длъ, требующихъ его присутствія въ Сити.
— Очень вамъ благодаренъ за лестное обо мн мнніе,— отвтилъ Ральфъ съ чуть замтной усмшкой,— и единственное, чему я съ своей стороны могу приписать такую безполезную трату словъ, это полнйшее незнакомство съ длами,— недостатокъ которыхъ я вообще замчаю въ вашей семь.
— Боюсь, что въ этомъ вы правы, сэръ,— сказала мистриссъ Никкльби со вздохомъ.— Вашъ бдный братъ…
— Мой бдный братъ, сударыня, не имлъ ни малйшаго понятіи о длахъ,— рзко перебилъ ее Ральфъ,— наврядъ ли даже имъ вполн понималъ самый смыслъ слова ‘дло’.
— Боюсь, что вы правы,— повторила мистриссъ Никкльби, прижимая платокъ къ глазамъ,— не знаю, что бы онъ длалъ, если бы не я.
Какъ странно созданъ человкъ! Удочка, такъ ловко закинутая Ральфомъ въ первое его посщеніе, все еще дйствовала: рыбка продолжала клевать. Безчисленныя мелкія личныя и житейскія неудобства, встрчавшіяся теперь въ жизни вдовы на каждомъ шагу, ежечасно напоминали ей о недавнемъ счастливомъ прошломъ, вызывая въ ея ум заманчивое видніе погибшей тысячи фунтовъ ея приданаго, пока, наконецъ, достойная леди не пришла къ твердому убжденію, что изъ всхъ кредиторовъ ея покойнаго мужа, она была самымъ обиженнымъ и наиболе достойнымъ сожалнія. А между тмъ она горячо любила мужа въ продолженіе многихъ лтъ и была эгоисткой не больше, чмъ каждый изъ насъ. Но таково ужъ, видно, дйствіе неожиданно обрушивающагося на человка несчастія. Приличный годовой доходъ, вроятно, очень скоро возвратилъ бы мистриссъ Никкльби къ человческому образу мыслей.
— Позднія сожалнія ни къ чему не ведутъ,— сказалъ Ральфъ.— Изъ всхъ безполезныхъ занятій, слезы о невозвратно погибшемъ — самое безполезное.
— Вы правы,— отвтила мистриссъ Никкльби, рыдая — конечно, вы правы.
— Разъ ужъ вы такъ живо чувствуете на себ и на своемъ кошельк печальныя послдствіи такого отношеніи къ дламъ,— продолжалъ Ральфъ,— и надюсь, что вы, по крайней мр, постараетесь внушитъ вашимъ дтямъ всю необходимость помнитъ о длахъ съ раннихъ лтъ.
— Конечно, сэръ,— сказала мистриссъ Никкльби.— Что можетъ быть ужасне такого опыта? Кетъ, душа моя, въ слдующемъ же письм непремнно напиши Николаю… или нтъ, лучше напомни мн, я сама ему напишу.
Ральфъ помолчалъ съ секунду и какъ будто убдившись, что теперь онъ можетъ положиться на мать, если бы даже дочь и вздумала возражать, объявилъ:
— Мсто для племянницы, о которомъ я говорилъ, это мсто швеи въ магазин.
— Швеи!— воскликнула мистриссъ Никкльби.
— Ну, да, швеи у модистки,— повторилъ Ральфъ.— Я думаю, сударыня, что при вашей опытности и знаніи свта мн нтъ надобности вамъ объяснять, что лондонскія модистки наживаютъ себ огромныя состоянія, держатъ собственныхъ лошадей и достигаютъ иногда высокаго положенія въ обществ.
Какъ только мистриссъ Никкльби услышала слово ‘швея’, въ ум ея возникло представленіе объ огромныхъ клеенчатыхъ черныхъ картонкахъ, какія она видла не разъ на лондонскихъ улицахъ: но по мр того, какъ ея доврь говорилъ, клеенчатыя картонки постепенно уступали мсто блестящимъ видніямъ во образ вестъ-эндскихъ дворцовъ, собственныхъ элегантныхъ экипажей и солидной чековой книжки. Вс эти мысли смнялись въ голов мистриссъ Никкльби съ такой быстротой, что не успль еще Ральфъ замолчать, какъ она уже закивала головой и съ восторгомъ воскликнула:
— Да, да, это правда! Твой дядя говоритъ сущую правду, душа моя!— прибавила она въ сторону дочери.— Я сама помню, когда мы съ твоимъ бднымъ папа посл свадьбы въ первый разъ пріхали въ Лондонъ и я заказала себ прехорошенькую лтнюю соломенную шляпку для деревни, отдланную блимъ и зеленымъ рюшемъ и подбитую зеленой тафтой, я помню, модистка привезла мн ее въ экипаж. Еще я такъ удивилась, когда она подкатила къ дверямъ, хотя и не могу теперь хорошенько припомнить, былъ ли это собственный экипажъ или извозчикъ. Но я хорошо помню, что лошадь тутъ же упала и околла… еще твой бдный папа сказалъ тогда, что, врно, она дней пять не нюхала овса.
Этотъ интересный разсказъ, представлявшій столь убдительный примръ богатства лондонскихъ модистокъ, былъ принять слушателями довольно равнодушно. Кетъ о чемъ-то задумалась и стояла потупившись, а мистеръ Ральфъ, не стсняясь, выражалъ свое нетерпніе, постукивая пальцами о столь.
— Фамилія модистки Манталини,— сказалъ онъ быстро, воспользовавшись первою минутою перерыва въ поток краснорчія невстки.— Госпожа Манталини. Я знаю ее лично. Она живетъ близъ Кэвендишъ-Сквэра, и если ваша дочь согласна принять это мсто, мы съ нею сейчасъ же отправимся туда, чтобы покончить дло.
— Разв ты ничего не имешь сказать дяд, моя милая?— обратилась мистриссъ Никкльби къ Кетъ.
— Напротивъ, очень многое,— отвтила та,— но я не могу заставлять его терять время, выслушивая мою благодарность. Мы съ нимъ поговоримъ по дорог.
Съ этими словами Кетъ поспшила выйти подъ тмъ предлогомъ, что ей надо одться, но въ сущности, чтобы скрыть свое волненіе и выступившія на глазахъ ея слезы. Во время отсутствія дочери мистриссъ Никкльби, не переставая плакать, занимала своего деверя подробнымъ описаніемъ піанино розоваго дерева, котораго она была счастливой обладательницей еще въ столь недавнія времена, и восьми мягкихъ съ точеными ножками креселъ, обитыхъ зеленыхъ кретономъ, отлично гармонировавшимъ съ зелеными портьерами, пріобртенными по два фунта пяти шиллинговъ за штуку и проданными за безцнокъ.
Эти изліянія были прерваны появленіемъ Кетъ, уже совсмъ одтой. Тутъ Ральфъ, который положительно выходилъ изъ себя отъ нетерпнія и досады на болтливость невстки, безъ всякихъ церемоній вышелъ изъ комнаты, и минуту спустя они съ Кетъ очутились на улиц.
— Очень жаль, что мы теряли столько времени даромъ,— сказалъ онъ и взялъ племянницу подъ руку.— Идемъ, да смотря, постарайся хорошенько запомнить дорогу: теб придется ходить по ней каждое утро.
И онъ быстрымъ шагомъ повелъ Кетъ по направленію къ Кэвендишъ-Скверу.
— Я очень, очень вамъ благодарна, дядя,— сказала молодая двушка посл того, какъ они прошли нкоторое время молча.
— Очень радъ это слышать,— отвтилъ Ральфъ.— Надюсь, что ты добросовстно отнесешься къ своему длу.
— Я сдлаю все, чтобы вамъ угодить. Конечно, я… я…
— Пожалуйста не вздумай плакать,— проворчалъ Ральфъ.— Я ненавижу слезы.
— Я знаю, что это очень глупо съ моей стороны…— начала бдная Кетъ.
— Разумется глупо,— прервалъ ее Ральфъ,— и притомъ совсмъ лишнее.— Чтобы этого больше не было, слышишь?
Очень возможно, что такой способъ осушать слезы юной, неопытной двушки, впервые вступавшей въ жизнь и въ совершенно чуждую ей среду незнакомыхъ людей, покажется страннымъ читателю, но тмъ не мене онъ произвелъ желаемое дйствіе. Кетъ сильно покраснла, нсколько секундъ учащенно дышала, затмъ овладла собою и твердо и ршительно зашагала впередъ.
Интересный контрастъ представляла изъ себя эта парочка! Застнчивая провинціалка, со страхомъ пробирающаяся по люднымъ улицамъ столицы, уступая дорогу всмъ встрчнымъ, крпко ухватившись за руку своего спутника, какъ будто она боится потерять его въ толп, и рядомъ мрачная, суровая фигура стараго дльца, прокладывающаго себ путь локтями съ самымъ ршительнымъ видомъ и обмнивающагося короткими поклонами съ знакомыми, которые оборачиваются, чтобы еще разъ взглянуть на его хорошенькую спутницу, и провожаютъ полнымъ удивленія взглядомъ странную пару. Этотъ контрастъ показался бы еще странне тому, кто могъ бы заглянуть въ сердце молодой двушки и въ сердце старика, бившіяся такъ близко одно отъ другого, кто оцнилъ бы голубиную кротость одного и подлую закоснлость другого, кто прочиталъ бы чистыя мысли двушки и коварные замыслы старика, который никогда въ жизни не помышлялъ о дн разсчета. Но самое странное — хотя такія вещи случаются на каждомъ шагу — было то, что юное, горячее сердце трепетало и сжималось отъ страха и сомнній, тогда какъ сердце стараго дльца, не смущаемое ни надеждами, ни опасеніями, ни любовью и никакими человческими чувствами, отбивало удары ровно и спокойно, съ точностью вполн исправнаго механизма.
— Дядя,— сказала Кетъ, когда по ея разсчету они были уже близко къ цли своего путешествія,— я должна спросить у васъ одну вещь: буду ли я жить дома?
— Дома? То есть, гд же это?— отвчалъ ей Ральфъ тоже вопросомъ.
— Съ мамой, конечно,— сказала Кетъ выразительно.
— Собственно говоря, ты будешь жить въ мастерской,— отвчалъ Ральфъ,— такъ какъ здсь ты будешь обдать и проводить время съ утра до ночи, а иной разъ, можетъ быть, и до утра.
— А хотла сказать: гд я буду ночевать, дяди?— поправилась Кетъ.— И не могу совсмъ разстаться съ мамой. Должно же у меня быть какое-нибудь мсто, которое я могла бы считать своимъ домомъ,— то мсто, гд будетъ жить мама. Можетъ быть, это будетъ очень скромный домъ…
— Можетъ быть,— повторилъ Ральфъ съ раздраженіемъ и даже быстре зашагалъ отъ досады, вызванной въ немъ этимъ замчаніемъ.— Наврно, а не можетъ быть. Не сошла ли съ ума эта двчонка?
— Простите, дядя, можетъ быть, я нечаянно употребила не то слово,— пробормотала въ смущеніи Кетъ.
— Надюсь, что такъ,— пробурчалъ Ральфъ.
— Но вы все-таки не отвтили мн на вопросъ, дядя.
— Вотъ видишь ли, я такъ и предчувствовалъ, что услышу что-нибудь въ этомъ род и — хотя я лично ршительно этому не сочувствую — уже придумалъ кое-что, чтобы успокоить твои тревоги. Ты будешь приходящей швеей, такимъ образомъ, ты можешь, если непремнно этого желаешь, ходить ночевать въ свой домъ очень скромный, разумется.
Уже и это было большимъ утшеніемъ для Кетъ, и она не знала, какъ ей благодарить дядю. Ральфъ принялъ ея благодарность, какъ человкъ, сознающій, что онъ вполн ее заслужилъ. Затмъ они продолжали свой путь, не говоря ни слова, пока не пришли къ тому дому, гд обитала царица модъ. Надъ входною дверью изящнаго подъзда красовалась огромная мдная доска съ именемъ г-жи Манталини и обозначеніемъ ея профессіи. Въ нижнемъ этаж помщалась парфюмерная лавка. Квартира и магазинъ г-жи Манталини находились въ бель-этаж,— о чемъ доводила до свднія почтеннйшей публики цлая выставка элегантныхъ шляпокъ новйшихъ фасоновъ и богатыхъ дамскихъ нарядовъ, красовавшихся въ изящно задрапированныхъ окнахъ.
Ливрейный лакей отворилъ дверь и на вопросъ Ральфа, дома ли г-жа Манталини, провелъ постителей черезъ красивыя сни по широкой лстниц въ пріемную содержательницы моднаго магазина, состоявшую изъ двухъ огромныхъ гостиныхъ. Здсь была цлая коллекціи роскошныхъ дамскихъ платьевъ и богатыхъ матеріи, одни были накинуты искусными складками на подставки, другія небрежно брошены на мягкую софу или на коверъ, третьи ниспадали съ трюмо въ вид драпировки и вообще перемшивались въ живописномъ безпорядк съ самою разнообразною роскошною мебелью, загромождавшею об комнаты.
Здсь имъ пришлось подождать нсколько дольше, чмъ это могло быть пріятно Ральфу Никкльби, съ презрніемъ поглядывавшему на окружавшую его роскошь. Наконецъ терпніе его истощилось, и онъ уже собирался позвонить, какъ вдругъ дверь пріотворилась и въ нее просунулась голова джентльмена, но, усмотрвъ, что въ комнат кто-то есть, такъ же быстро исчезла, какъ и появилась.
— Эй, вы, кто тамъ есть! крикнулъ Ральфъ.
На этотъ возгласъ голова опять появилась и, показавъ публик цлый рядъ блыхъ, какъ жемчугъ, зубовъ, произнесла мягкимъ баритономъ:
— Да это вы Никкльби, чортъ возьми!
При этомъ въ дверяхъ показалась вся фигура джентльмена, владльца головы, который поспшилъ обмняться съ Ральфомъ самымъ дружескимъ рукопожатіемъ. Джентльменъ былъ въ богатомъ пестромъ халат, жилет и шароварахъ изъ одной и той же турецкой матеріи. На ше у него красовался лиловый шелковый платочекъ, на ногахъ ярко-зеленыя туфли, а на груди болталась массивная золотая цпочка такой непомрной длины, что онъ могъ бы смло опоясаться ею. Сверхъ того этотъ счастливецъ былъ обладателемъ усовъ и великолпнйшихъ бакенбардъ цвта вороньяго крыла, тщательно завитыхъ и нафабренныхъ.
— Чортъ возьми, надюсь, вы явились не по мою душу?— сказалъ джентльменъ, дружески похлопавъ мистера Ральфа по плечу.
— На этотъ разъ еще нтъ,— отвтилъ саркастически Ральфъ.
— Ха-ха! Чортъ возьми!— воскликнулъ джентльменъ и съ хохотомъ, граціозно повернувшись на пяткахъ, наткнулся на Кетъ Никкльби, стоившую нсколько позади дяди.
— Моя племянница,— сказалъ Ральфъ.
— Припоминаю!— протянулъ джентльменъ, щелкнувъ себя по носу пальцемъ, вроятно, въ наказаніе за свою забывчивость.— Чортъ возьми, теперь я припоминаю и цль нашего визита. Ступайте за мной, Никкльби, попрошу и насъ за мною, душенька. Ха-ха! Вс он бгаютъ за мной. Никкльби, ршительно вс, чортъ возьми! Ха-ха-ха!
Доказавъ этою игривою шуточкой свое веселое настроеніе духа, джентльменъ провелъ постителей по лстниц въ верхнюю гостиную, которая, очевидно, принадлежала къ жилой половин дома, но была обставлена такъ же богато, какъ и пріемныя магазина. Серебряный кофейникъ, забытый на стол, неубранная скорлупа отъ яицъ и недопитая чашка чаю свидтельствовали о томъ, что здсь только-что завтракали.
— Садитесь, миссъ,— сказалъ джентльменъ, безцеремонно уставившись на миссъ Никкльби, чмъ привелъ ее въ немалое смущеніе, и затмъ одобрительно причмокнулъ губами.— Проклятая лстница! Всякій разъ задохнешься, пока вскарабкаешься на нее. Чортъ бы побралъ эту дьявольскую гостиную подъ небесами! Знаете, Никкльби, кажется, я скоро перемню квартиру.
— Я совершенно въ этомъ увренъ,— отвчалъ Ральфъ, глядя на него почти съ угрожающимъ видомъ.
— Какой же вы, однако, шутникъ, Никкльби!— сказалъ джентльменъ, разсмявшись.— Чортъ возьми! Вы ршительно ловче и хитре всхъ старыхъ ростовщиковъ, съ какими мн когда-либо приходилось имть дло.
Отпустивъ Ральфу этотъ комплиментъ, джентльменъ позвонилъ и, въ ожиданіи слуги, снова уставился на миссъ Никкльби. Когда явился лакей, онъ приказалъ ему попросить барыню въ гостиную, посл чего опять принялся разглядывать Кетъ самымъ безцеремоннымъ образомъ,— занятіе, которое, наконецъ, было прервано появленіемъ г-жи Манталини.
Содержательница моднаго магазина оказалась видною, красивою дамой, хоть она и смотрла гораздо старше джентльмена въ турецкихъ шароварахъ, съ которымъ была обвнчана полгода тому назадъ. Настоящая фамилія ея супруга была Мантль, но ничего не могло быть легче, какъ передлать ее въ Манталини, что и сдлала, мистриссъ Мантль, основываясь на томъ восьми врномъ соображеніи, что англійская фамилія служила бы помхой въ такомъ дл, какъ профессія модистки. Г-жа Манталини вышла замужъ, плнившись бакенбардами своего нареченнаго — единственный капиталъ, которымъ онъ обладалъ и на который прожилъ вс долгіе годы своей холостой жизни и, надо ему отдать справедливость, прожилъ весьма недурно. Посл многихъ неусыпныхъ трудовъ ему удалось пріумножить этотъ капиталъ прибавленіемъ къ нему пары восхитительныхъ усовъ, окончательно обезпечивавшихъ его будущность. Онъ принималъ самое дятельное участіе въ длахъ магазина, заключавшееся въ томъ, что тратилъ женины деньги, а когда он изсякали, отправлялся къ мистеру Ральфу Никкльби дисконтировать векселя заказчицъ,— операція, которую тотъ производилъ весьма охотно, разумется, за приличное вознагражденіе.
— Чортъ возьми! Чего ты тамъ такъ долго возилась, радость моя?— обратился г-нъ Манталини къ супруг.
— Но я даже не знала, мой другъ, что мистеръ Никкльби здсь,— отвтила г-жа Манталини.
— Въ такомъ случа, о, идолъ души моей, этотъ каналья лакеи становится совсмъ негодяемъ.
— Это ужъ твоя вина, милый другъ.
— Моя вина, отрада моего сердца?
— Конечно. Чего же отъ него ждать, если ты съ него не взыскиваешь, мой драгоцнный?
— Но разв ‘я’ долженъ съ него взыскивать, услада моей души?
— Конечно, а то кто же, другъ мой?— отвтила г-жа Манталини, мили надувъ губки.
— Не сердись, душенька, не сердись. Чортъ возьми! Сегодня же я такъ его вздую, что онъ у меня завопитъ, какъ оглашенный.— Утшивъ супругу этимъ пріятнымъ общаніемъ, г-нъ Манталини поцловалъ ее въ щечку, а она въ отвтъ на эту ласку ущипнула его за ухо. Посл этого обмна супружескихъ нжностей они обратились къ дламъ.
— Ну-съ, мэмъ,— началъ Ральфъ, взиравшій на всю эту сцену съ нескрываемымъ презрніемъ,— вотъ моя племянница, рекомендую.
— Такъ вотъ какая она у васъ, мистеръ Никльби!— сказала г-жа Манталини, оглядывая Кетъ съ ногъ до головы и съ головы до ногъ.— Говорите вы по-французски, моя милая?
— Да, мэмъ,— отвтила Кетъ, не смя поднять глазъ, такъ какъ чувствовала на себ взглядъ противнаго джентельмена въ турецкомъ халат.
— И говорите такъ же бойко, какъ эти бестіи француженки?— въ свою очередь освдомился г-нъ Маиталини.
Но миссъ Никкльби не удостоила его отвтомъ и, повернувшись къ нему спиной, сдлала видъ, что все ея вниманіе поглощено особой хозяйки.
— У меня въ магазин работаетъ двадцать молодыхъ двушекъ,— сказала мадамъ.
— Такъ много, мэмъ!— робко замтила Ксть.
— Да, и между ними есть премиленькія мордашки, вставилъ хозяинъ.
— Манталини!— грозно прикрикнула на него супруга.
— Идолъ моихъ чувствъ?— отозвался супругъ вопросительно.
— Вы хотите разбить мое, сердце!
— Боже меня сохрани! Я бы на это не согласился ни за двадцать тысячъ міровъ, населенныхъ… населенныхъ балеринами!— воскликнулъ г-нъ Манталини въ порыв поэтическаго вдохновенія.
— Тмъ не мене ты непремнно меня убьешь, если будешь говорить такія ужасныя вещи. И наконецъ, что подумаетъ мистеръ Никкльби, слушая подобныя рчи?
— О, ровно ничего, мэмъ, ровно ничего!— сказалъ Ральфъ.— Мн прекрасно извстенъ веселый характеръ вашего мужа, и я знаю, что ваши маленькія домашнія вспышки придаютъ только новую цну удовольствіямъ вашей семейной жизни. Не даромъ же гласитъ пословица: милые бранятся — только тшатся. Пожалуйста не стсняйтесь, сударыня, продолжайте.
Если бы можно было представить, что какая-нибудь массивная желзная дверь, поссорившись со своими ржавыми петлями, стала бы нарочно отворяться съ трудомъ, въ твердой ршимости стереть ихъ въ порошокъ своею тяжестью, то даже при такихъ условіяхъ ржавыя петли не издали бы такого ржущаго звука, какимъ были произнесены эти ироническія слова. Даже г-нъ Манталини это почувствовалъ и, испуганно обернувшись, воскликнулъ: Какъ вы дьявольски каркаете, мистеръ Никкльби!
— Пожалуйста не обращайте вниманія на слова Манталини,— замтила хозяйка въ сторону миссъ Никкльби.
— Я и не обращаю,— спокойно отвтила Кетъ.
— Мистеръ Манталини не иметъ никакого отношенія къ моимъ работницамъ,— продолжала хозяйка, говоря съ Кеть, но глядя на мужа.— Если онъ и видитъ нкоторыхъ изъ нихъ, то разв на улиц, когда он уходятъ отсюда, или приходятъ въ назначенный часъ. Онъ даже не бываетъ у насъ въ мастерской,— я строго за этимъ слжу… Сколько часовъ въ день вы работали на послднемъ мст?
— Я еще нигд не работала, мэмъ,— отвтила Кетъ едва слышно.
— Тмъ больше ручательствъ, что она будетъ работать вполн добросовстно,— поспшилъ вставить Ральфъ, опасаясь, какъ бы наивное признаніе племянницы не испортило дла.
— Надюсь, что она будетъ работать,— сказала Манталини.— Наши рабочіе часы съ девяти до девяти, иногда позже — когда работа спшная, но за лишніе часы полагается особая плата.
Кетъ слегка поклонилась въ знакъ того, что она принимаетъ эти условія.
— Столъ, то есть чай и обдъ, отъ меня,— продолжала г-жа Манталини.— Плата отъ пяти до семи шиллинговъ въ недлю, но опредленно сказать не могу, пока не увижу, какъ вы работаете.
Кетъ поклонилась.
— Если вы согласны, можете приходить съ понедльника. Только не опоздайте. Я предупрежу миссъ Нэгъ, старшую мастерицу, чтобы она дала самъ вначал работу полегче. Кажется, больше ничего, мистеръ Никкльби?
— Больше ничего, мэмъ,— отвтилъ Ральфъ, вставая
— Значитъ все,— сказала хозяйка и, придя къ этому справедливому заключенію, выразительно покосилась на дверь, очевидно, ей необходимо было выйти, но она боялась оставить г-на Манталини безъ надзора. Ральфъ вывелъ ее изъ затрудненія, поспшивъ откланяться. Г-жа Манталини любезно пожурила его за то, что онъ такъ рдко къ нимъ заглядываетъ, а г-нъ Манталини, въ качеств радушнаго хозяина, проводилъ гостей вплоть до выходной двери, развязно болтая и въ самыхъ сильныхъ выраженіяхъ проклиная высокія лстницы, въ надежд, что Кетъ хоть разъ обернется. Но надежд его не суждено было сбыться.
— Ну, теперь ты пристроена, сказалъ Ральфъ, очутившись на улиц.
Кетъ уже собиралась было снова благодарить, но онъ ее перебилъ:
— У меня было намреніе устроить твою мать въ одномъ хорошенькомъ мстечк въ провинціи (дло въ томъ, что у Ральфа имлась въ распоряженіи одна ваканція въ богадльн въ Корнваллис, гд мста очищались съ замчательной быстротою), но такъ какъ ты ршила не разставаться съ матерью, я придумалъ кое-что другое. Есть ли у нея деньги?
— Очень немного,— отвчала Кетъ.
— Что жъ, и на немногое, если быть бережливымъ, можно прожить долгое время, особенно при даровой квартир. Вдь вы вызжаете съ теперешней вашей квартиры въ субботу?
— Да, такъ вы сказали намъ, дядя.
— Да. Одинъ изъ моихъ домовъ въ настоящую минуту не занятъ. Живите въ немъ, пока найдутся жильцы.
— Далеко это отсюда, сэръ?
— Порядочно далеко, въ другой части города, въ Истъ-Энд. Въ субботу къ пяти часамъ я пришлю къ вамъ моего клерка, онъ поможетъ вамъ перехать. Прощай. Ты знаешь дорогу? Все прямо.
Ральфъ холодно пожалъ руку племянницы и свернулъ въ конц Реджентъ-Стрита въ ближайшій переулокъ въ погон за наживой, а Кетъ грустно побрела домой, по направленію къ Странду.

ГЛАВА XI.
Ньюмэнъ Ногсъ устраиваетъ мистриссъ и миссъ Никкльби въ ихъ новомъ жилищ.

Итакъ, миссъ Никкльби шла домой, погруженная въ самыя грустныя мысли. Да и не мудренно. Событія этого утра способны были хоть кого навести на самое мрачное раздумье. Это былъ первый жизненный дебютъ бдной Кетъ, а поведеніе ея дяди было вовсе не такого рода, чтобы успокоить страхъ или уничтожить сомннія неопытной дебютантки. Модный магазинъ г-жи Манталини тоже не произвелъ на нее хорошаго впечатлнія, и она смотрла впередъ на открывавшуюся передъ нею карьеру съ тяжелымъ предчувствіемъ и горькимъ разочарованіемъ въ сердц. Если бы утшенія матери могли хоть отчасти успокоить ея взволнованную душу, она, конечно, ободрилась бы, такъ какъ на эти утшенія мистриссъ Никкльби не скупилась. Въ отсутствіе дочери мистриссъ Никльби припомнила еще два случая, когда модистки нажили огромное богатство, хотя и не могла съ увренностью утверждать, составили ли он состояніе исключительно своимъ ремесломъ или у нихъ были деньги и раньше, или можетъ быть, имъ удалось удачно пристроиться за богатыхъ мужей. Какъ бы то ни было достойная леди пришла къ тому логическому выводу, что есть же на свт люди, а въ томъ числ и модистки, которые сколачиваютъ себ капиталы, не имя гроша за душою, а слдовательно, никто не можетъ поручиться, что Кетъ не окажется одною изъ этихъ счастливицъ. Миссъ Ла-Криви, присутствовавшая на маленькомъ семейномъ совт, осмлилась было выразить сомнніе насчетъ вроятности такой необыкновенной удачи для Кетъ, удачи, противорчивыми всмъ выводамъ обыденной жизни,— но это возраженіе было въ конецъ разбито нжной мамашей, объявившей, что на этотъ счетъ у нея есть предчувствіе, Надо замтить, что эти предчувствія мистриссъ Никкльби проставляли родъ ясновиднія, которое она всегда пускала въ ходъ въ своихъ спорахъ съ покойнымъ мистеромъ Никкльби и, въ качеств неопровержимаго аргумента, изъ десяти разъ девять не оправдывались.
— Боюсь, что швейная работа вредна для здоровья,— сказала миссъ Ла-Криви.— Когда я только-что начинала заниматься портретною живописью, помню, ко мн пришли съ заказомъ три молоденькія швеи, и вс три были необыкновенно блдны и имли нездоровый видъ.
— О, это далеко не общее правило!— замтила мистриссъ Никкльби.— Я тоже какъ сейчасъ помню: когда я собиралась заказывать мою пунцовую мантилью (он въ то время были въ большой мод), мн рекомендовали швею, такъ у той лицо было красное, какъ морковь, чуть ли не красне этой самой мантильи.
— Можетъ быть, она пила?— позволила себ замтить миссъ Ла-Криви.
— Ужь не знаю, пила ли она,— отвчала мистриссъ Никкльби обиженнымъ тономъ,— только лицо у нея было просто багровое. Итакъ, ваше наблюденіе, какъ видите, ничего не доказываетъ.
Такимъ образомъ почтенная матрона съ помощью самыхъ неопровержимыхъ доказательствъ разбила вс доводы, какіе были приведены противъ плана устройства будущности ея дочери, предложеннаго Ральфомъ. Счастливая женщина! Каковъ бы ни былъ проектъ, но если это былъ проектъ новоиспеченный она разрисовывала его въ своемъ воображеніи розовой краской, онъ забавлялъ ее, какъ забавляетъ ребенка пестрая игрушка.
Когда вопросъ былъ разсмотрнъ по существу и окончательно ршенъ, Кетъ сообщила матери о намреніи дяди устроить ихъ въ одномъ изъ принадлежащихъ ему незанятыхъ домовъ въ Истъ-Энд, и мистриссъ Никкльби ухватилась за этотъ планъ съ тмъ же дтскимъ восторгомъ, замтивъ, что она не можетъ себ представить ничего восхитительне прогулки, въ теплые лтніе вечера, когда она будетъ ходить въ Вестъ-Эндъ навстрчу дочери, возвращающейся съ работы. Замчаніе весьма характерное дли мистриссъ Никкльби, точно такъ же, какъ ея забывчивость относительно того ничтожнаго обстоятельства, что въ году бываютъ не только ‘восхитительные лтніе вечера’, но и дурная погода, и темныя ночи.
— Мн будетъ очень, очень жаль съ вами разстаться, мой добрый другъ,— сказала Кетъ добродушной маленькой портретистк, которую за это время она успла отъ души полюбить.
— О, отъ меня не. такъ-то легко избавиться!— отвчала миссъ Ла-Криви самымъ веселымъ тономъ, на какой она была способна въ эту минуту.— Я часто буду къ вамъ забгать, провдывать, какъ вы об поживаете, и если бы даже не только въ Лондон, но въ цломъ мір не нашлось души, которая принимала бы въ насъ участіе, помните, что на свт живетъ бдная одинокая женщина, готовая молиться о васъ день и ночь.
Съ этими словами маленькая старушка (у которой сердце было, пожалуй, вмстительне, чмъ у двухъ добрыхъ геніевъ-хранителей Лондона, Гога и Магога, взятыхъ вмст) принялась выдлывать такія уморительныя гримасы, что если бы она могла увковчить ихъ на слоновой кости или на полотн, он наврное составили бы ея карьеру, а потомъ забралась въ самый дальній уголокъ, чтобы ‘наплакаться всласть’, какъ она выразилась.
Но ни слезы, ни разговоры, ни надежды, ни опасенія ничто не могло предотвратить наступленія страшной субботы и появленія Ньюмэна Ногса. Пунктуальный, какъ часы, онъ въ назначенное время приковылялъ къ дверямъ дома, гд жили Никкльби мать и дочь и, въ ожиданіи, чтобы часы на сосдней колокольн пробили пять, наполнилъ сквозь замочную скважину всю квартиру маленькой портретистки запахомъ можжевеловой водки. Когда въ воздух замеръ послдній ударъ колокола, возвстившій о наступленіи шестого часа дня, мистеръ Ногсъ постучался съ дверь.
— Отъ мистера Ральфа Никкльби,— со свойственнымъ ему лаконизмомъ возвстилъ Ньюмэнъ и поднялся на лстницу.
— Мы сейчасъ будемъ готовы,— сказала Кетъ.— Вещей у насъ немного, но, я думаю, намъ все таки придется взять кэбъ.
— Сейчасъ приведу,— сказалъ Ньюмэнъ.
— Зачмъ же вамъ безпокоиться?— проговорила мистриссъ Никкльби.
— Я такъ хочу.
— Нтъ, нтъ, я не могу этого допустить.
— Но не можете и запретить.
— Не могу запретить?
— Разумется, я и то уже думалъ нанять для васъ кэбъ, когда шелъ сюда, да побоялся, что вы не готовы. Я много кой о чемъ думаю — этого никто не можетъ мн запретить.
— Конечно, конечно, вы правы, мистеръ Ногсъ. Наши мысли свободны, какъ воздухъ. Разумется, никто не можетъ запретить человку думать о чемъ ему угодно.
— Однако, есть люди, которые хотли бы запретить даже это, еслибъ могли,— пробормоталъ Ньюмэнъ.
— Да, да, безъ сомннія, мистеръ Ногсъ, есть люди… есть люди, которые… гм!… А какъ поживаетъ вашъ хозяинъ?
Ньюмэнъ бросилъ многозначительный взглядъ на Кэтъ и отвчалъ, что хозяинъ здоровъ и шлетъ имъ свой привтъ, причемъ какъ-то особенно подчеркнулъ послднее слово.
— Ахъ, мы такъ много ему обязаны!— вздохнула мистриссъ Никкльби.
— Обязаны! Такъ ему и передамъ,— сказалъ Ньюмэнъ.
Тотъ, кто хоть разъ въ своей жизни видлъ Ньюмэна Ногса, едва ли могъ не узнать его при встрч, и Кетъ, пораженная оригинальными манерами клерка своего дяди (хотя на этотъ разъ, несмотря на грубый лаконизмъ его рчи, въ ней проглядывала какая-то особенная почтительность), взглянувъ на него попристальне, припомнила, что она уже гд-то видла этого страннаго человка.
— Простите мое любопытство,— сказала она. Не васъ ли я видла во двор конторы дилижансовъ въ то утро, когда мой братъ узжалъ въ Іоркширъ?
Ньюмэнъ бросилъ бглый взглядъ на мистриссъ Никкльби и, нисколько не красня, отвтилъ: ‘Нтъ!’
— Нтъ? Какъ странно!— воскликнула Кетъ.— А я готова была бы поручиться, что это были вы.
— Вы ошибаетесь, сегодня я выхожу въ первый разъ. Я три недли просидлъ дома — у меня былъ припадокъ подагры.
Ньюмэнъ былъ ничуть не похожъ на подагрика, но не успла Нетъ это подумать, какъ мистриссъ Никкльби обратилась къ ней съ просьбой поскоре запереть дверь, потому что мистеръ Ногсъ рискуетъ простудиться, и такимъ образомъ прервала нить ея размышленій. Затмъ эта почтенная леди высказала еще боле настоятельное требованіе, чтобы за кэбомъ была послана служанка, такъ какъ она, мистриссъ Никкльби, положительно боится, чтобы съ мистеромъ Ногсомъ не повторился припадокъ его недуга. Ньюмэну не оставалось ничего больше, какъ покориться. Итакъ, служанка привела кэбъ, и посл безконечныхъ слезныхъ объятій и поцлуевъ, причемъ фигурка миссъ Ла-Криви то и дло мелькала отъ окна кареты къ дверямъ и обратно, а ея желтый тюрбанъ не разъ приходилъ въ слишкомъ близкое для его безопасности соприкосновеніе съ прохожими на тротуар, онъ (т. е. кэбь, а не желтый тюрбанъ) тронулся съ мста, увозя съ собою двухъ леди со всмъ ихъ имуществомъ и Ньюмэна Ногса, который взобрался на козлы, вопреки всмъ просьбамъ и доводамъ мистриссъ Никкльби, уврявшей, что онъ идетъ прямо на смерть.
Экипажъ свернулъ по направленію къ Сити, спустился къ рк и, посл безконечнаго странствованія по улицамъ, запруженнымъ въ этотъ часъ всевозможными экипажами, остановился передъ огромнымъ старымъ и мрачнымъ домомъ въ улиц Темзы. Окна и двери дома были до того грязны, что, казалось, онъ давнимъ давно стоитъ необитаемымъ. Ньюмэнъ отомкнулъ дверь ключомъ, который онъ вынулъ изъ своей шляпы, служившей ему, къ слову сказать, складочнымъ мстомъ, такъ какъ отъ кармановъ его не оставалось ничего, кром дыръ. Въ эту шляпу онъ складывалъ всякую всячину, за исключеніемъ денегъ, которыхъ не пряталъ туда по той простой причин, что ихъ у него не было. Затмъ онъ выгрузилъ изъ кэба вещи дамъ и повелъ ихъ въ домъ.
Какой это былъ мрачный, унылый старый домъ! Внутри, гд, можетъ быть, нкогда жизнь била ключомъ, было такъ же печально и мрачно, какъ снаружи. За домомь тянулась пристань, выходившая на Темзу. Здсь стояла пустая собачья конура, валялись обглоданныя кости, старые заржавленные обручи и доски отъ бочекъ, но нигд ни признаковъ жизни. Яркая картина безмолвнаго разрушенія.
— Какой унылый, страшный домъ!— сказала Кетъ.— Право, невольно приходитъ въ голову, что на немъ лежитъ печать проклятія. Если бы я была суеврна, я бы. кажется, способна была вообразить, что въ этихъ старыхъ стнахъ совершилось какое-нибудь страшное преступленіе и что съ тхъ поръ он прокляты Богомъ.
— Боже мой, Кетъ, можно ли говорить подобныя вещи!— воскликнула мистриссъ Никкльби.— Ты меня до смерти напугаешь.
— Но вдь это только моя фантазія, мама,— сказала Кетъ, пытаясь улыбнуться.
— Очень хорошо, моя милая, но я теб совтую держать про себя твои глупыя фантазіи и не будоражить ими меня. Разв ты не могла подумать объ этомъ раньше?.. Впрочемъ, ты такъ беззаботна. Мы бы могли взять съ собой миссъ Ла-Криви или завести собаку,— словомъ, могли бы что-нибудь придумать, но ты всегда такъ, совсмъ какъ твой бдный покойный отецъ. Если я не подумаю за васъ всхъ и не позабочусь…
Это было обычное вступленіе мистриссъ Никкльби къ безконечнымъ жалобамъ, которыя не обращались ни къ кому въ частности, но продолжались обыкновенно до тхъ поръ, пока эта добрйшая леди окончательно не выбивалась изъ силъ.
Между тмъ Ньюмэнъ, длая видъ, что онъ ничего не слышитъ и не замчаетъ, повелъ дамъ въ первый этажъ, гд въ двухъ комнатахъ были сдланы кое-какія попытки придать имъ боле жилой видъ. Въ одной стояло нсколько стульевъ, былъ разостланъ старый коверъ, имлся столъ, накрытый вылинявшею цвтною скатертью, и былъ приготовленъ каминъ, такъ что оставалось только затопить его. Въ другой стояла старинная кровать съ пологомъ и прочая необходимая мебель.
— Посмотри, душенька, какъ добръ и предупредителенъ твой дядя, сказала мистриссъ Никкльби, стараясь казаться довольной. Если бы не онъ, у насъ бы теперь ничего не было, кром купленной нами вчера кровати.
— Да, это очень мило съ его стороны,— отвтила Кетъ, оглядывая комнаты. Разумется, Ньюмэнъ Ногсь не сказалъ, что это онъ обшарилъ весь домъ съ подваловъ до чердака въ поискахъ за скудною обстановкою, за которую Кэтъ съ матерью заочно благодарили теперь Ральфа, не сказалъ, что это онъ на собственные кровные полпенни купилъ имъ молока къ чаю и заботливо поставилъ его на полку, что это онъ налилъ воды въ старый заржавленный котелокъ, собралъ на набережной дровъ и раздобылъ угля у сосдей. Онъ ничего не сказалъ, но одна мысль, что кто-нибудь могъ заподозрить Ральфа Никкльби въ подобной заботливости, до такой степени его поразила, что онъ громко захрустлъ всми десятью пальцами. Сначала эти странные звуки перепугали мистриссъ Никкльби, но, сообразивъ, что, по всей вроятности, они какимъ-нибудь образомъ связаны съ подагрою, она успокоилась и воздержалась отъ всякихъ замчаній.
— Мы не смемъ васъ больше задерживать,— сказала Кетъ Ньюмэну Ногсу.
— Не могу ли я еще чмъ-нибудь вамъ служить?— спросилъ онъ.
— Благодарю васъ, кажется, намъ больше ничего не нужно.
— Можетъ быть, мистеръ Ногсъ, не отказался бы выпить за наше здоровье? сказала мистриссъ Никкльби, принимаясь рыться въ своемъ ридикюл въ поискахъ за мелкой монетой.
— Я боюсь, мама, какъ бы онъ не обидлся,— проговорила Кетъ вполголоса, видя, какъ при словахъ ея матери Ньюмэнъ измнился въ лиц.
Мистеръ Ногсъ отвсилъ молодой двушк низкій поклонъ, который приличествовалъ скоре джентльмену, чмъ такому оборванцу, какъ онъ, и, приложивъ руку къ груди, простоялъ съ минуту въ такой поз, какъ будто собирался что-то сказать. Однако, онъ ничего не сказалъ и съ новымъ поклономъ молча вышелъ изъ комнаты.
Когда раздался стукъ захлопнувшейся тяжелой выходной двери, прокатившійся зловщимъ гуломъ по всему огромному, мрачному дому, Кетъ почувствовала искушеніе окликнуть Ногса и попросить его вернуться, но устыдилась своей слабости, сдержалась, и Ньюмэнъ безпрепятственно отправился домой.

ГЛАВА XII,
по которой читатель можетъ прослдить дальнйшія перипетіи любви миссъ Фанни Сквирсъ и узнать, какое дальнйшее теченіе приняла эта любовь.

Къ счастью для миссъ Фанни Сквирсъ, ея доблестный папаша вернулся домой въ день знаменитой вечеринки слишкомъ, какъ говорится, нализавшись, чтобы замтить ясно выражавшіеся на лиц ея признаки сильнйшаго душевнаго разстройства. Такъ какъ мистеръ Сквирсъ, будучи на-весел, бывалъ обыкновенно очень золъ и придирчивъ, то весьма возможно, что его гнвъ излился бы теперь на миссъ Фанни, если бы сія юная леди, съ похвальною предусмотрительностью, не удержала около себя одного изъ питомцевъ въ томъ разсчет, что гнвъ достойнаго джентльмена обрушится на него. И дйствительно, облегчивъ свою душу затрещинами и пинками, мистеръ Сквирсъ милостиво позволилъ уговорить себя лечь въ постель, причемъ исполнилъ эту процедуру, не снимая сапогъ и не выпуская изъ объятій зонтика.
Голодная служанка ожидала миссъ Сквирсъ въ ея комнат, чтобы, по обыкновенію, завить ей волосы и оказать другія мелкія услуги при совершеніи ея туалета, а за-одно ужь наговорить ей столько лести, сколько она въ состояніи придумать за это короткое время, ибо миссъ Сквирсъ была такъ же лнива, пуста и тщеславна, какъ и всякая настоящая леди, и только слишкомъ большая разница въ общественномъ положеніи и ранг мшала ей носить это званіе.
— Какъ хорошо держатся ваши локоны, миссъ,— сказала ей служанка,— даже жалко расчесывать.
— Придержи свой языкъ!— сердито прикрикнула на нее миссъ Сквирсъ.
Тяжелый опытъ научилъ служанку не удивляться вспышкамъ гнва со стороны миссъ Сквирсъ. Имя нкоторое понятіе о ход событій сегодняшняго вечера, она перемнила тактику и стала подъзжать съ другой стороны.
— Хоть вы меня убейте, а я не могу не сказать, что никогда не видала особы вульгарне, чмъ была сегодня вечеромъ миссъ Прайсъ,— проговорила она.
Тутъ миссъ Сквирсъ вздохнула и стала вслушиваться.
— Я знаю, что съ моей стороны не хорошо такъ говорить,— продолжала служанка, замтивъ, какое впечатлніе произвели ея слова.— Миссъ Прайсъ все таки наша подруга, но она такъ безвкусно одвается и такъ старается обратить на себя вниманіе, что… О, зачмъ люди не могутъ видть сами себя!
— На что ты намекаешь, Фибь?— спросила миссъ Сквирсъ, смотрясь въ свое маленькое зеркальце и видя въ немъ, какъ и большинство, не самое себя, а отраженіе прелестнаго образа, носившагося въ ея воображеніи.— Чего ты такъ разболталась?
— Чего я разболталась, миссъ? Да вдь и кошка заговорила бы, увидавъ, какъ жеманится миссъ Прайсъ.
— Да, она жеманится,— замтила разсянно миссъ Сквирсъ.
— И какъ паясничаетъ! А, вдь, кажется, нечмъ.
— Бдная Тильда!— съ соболзнованіемъ вздохнула миссъ Сквирсъ.
— Бдняжка! А какъ она всмъ въ глаза лзетъ, и какъ это неделикатно съ ея стороны!— продолжала служанка.
— Я не могу больше позволить теб такъ говорить,— сказала миссъ Сквирсъ.— Родители Тильды люди простые и, если она не уметъ держать себя лучше, то это ихъ, а не ея вина.
— Все это хорошо, но знаете, миссъ,— начала опять Феба (въ сокращеніи Фибъ),— если бы она только брала примръ съ одной своей подруги, если бы она сознала свои недостатки и брала бы примръ съ насъ, миссъ, что за чудная молодая женщина вышла бы изъ нея!
— Фибъ,— сказала миссъ Сквирсъ, придавая своему голосу выраженіе благородства,— съ моей стороны даже непорядочно допускать такія сравненія, они заставляютъ смотрть на Тильду, какъ на грубую, невоспитанную особу, и я поступаю не по-дружески, продолжая слушать тебя, я вынуждена запретить теб говорить объ этомъ предмет. Но въ то же время я должна замтить, что, если бы Тильда Прайсъ хотла брать примръ съ кого-нибудь… конечно, не съ меня…
— О, конечно, съ васъ, миссъ, только съ васъ,— прервала ее Фибъ.
— Ну, пусть съ меня, если теб этого такъ хочется,— согласилась миссъ Сквирсъ,— но я должна сказать, что, если бы она этого захотла, оно было бы лучше для нея же.
— Кажется, еще кое-кто такъ думаетъ, или я очень ошибаюсь,— сказала двочка таинственно.
— На кого ты намекаешь?— спросила миссъ Сквирсъ.
— Нтъ, нтъ, миссъ, ничего, только я знаю то, что знаю, вотъ и все.
— Фибъ, я требую, что бы ты объяснилась!— воскликнула трагически миссъ Сквирсъ.— Что это за темная тайна? Говори!
— Хорошо, если вы непремнно этого хотите. Джонъ Броуди думаетъ то же, что и вы, и если бы онъ не зашелъ такъ далеко, то былъ бы очень радъ отказаться отъ миссъ Прайсъ ради миссъ Сквирсъ.
— Боже милосердный,— вскрикнула миссъ Сквирсъ, всплеснувъ руками, правда ли это?
— Правда, миссъ, сущая правда,— отвчала лукавая Фибъ.
— Какое ужасное положеніе! Быть на шагъ отъ того, чтобы разрушить счастье моей единственной Тильды! Отчего это вс въ меня влюбляются, не спрашивая на то моего согласія, и покидаютъ ради меня предметъ своей прежней любви?
— Причина ясна, миссъ: они не могутъ не влюбляться въ васъ, они рады бы не влюбляться, да они въ этомъ не вольны, то не въ ихъ власти.
— Никогда больше не говори мн объ этомъ,— сказала строго миссъ Сквирсъ,— слышишь ли, никогда. Тильда Прайсъ иметъ недостатки, много недостатковъ, но я желаю ей счастья и желаю, чтобы она вышла замужъ, мн даже кажется, что этого требуетъ самый характеръ ея недостатковъ. Нтъ, Фибъ, я уступаю ей мистера Броуди. Мн жаль его, бднягу, но я больше забочусь о Тильд и надюсь, что она будетъ лучшей женой, чмъ можно отъ нея ожидать.
Изливъ такимъ образомъ свои благородныя чувства, миссъ Сквирсъ легла въ постель.
Зависть! Какое коротенькое слово и сколько оно заключаетъ въ себ противорчій и самыхъ разнородныхъ чувствъ! Оно выразительне самаго многосложнаго слова. Миссъ Сквирсъ въ глубин души сознавала не хуже своей несчастной служанки, что все, сказанное этой послдней, есть грубйшая, ничмъ не прикрытая лесть, но эта лесть давала ей возможность отомстить подруг, выразивъ состраданіе къ ея недостаткамъ, хотя бы только въ присутствіи все той же служанки, и доставляла ей такое же утшеніе, какъ если бы была сама истина. Боле того, мы уже такъ странно устроены, что, когда намъ это нужно, мы можемъ убдить себя въ чемъ угодно. Такъ и миссъ Сквирсъ, принявъ благородное ршеніе отказаться отъ Джона Броуди, тотчасъ же почувствовала все величіе и великодушіе своего поступка и стала смотрть на свою соперницу свысока, съ безмятежною кротостью ангела, и это, конечно, совершенно успокоило ея взволнованною душу. Такое счастливое состояніе духа настроило ее такъ миролюбиво, что, когда на другой день раздался стукъ въ наружную дверь и ей доложили о приход миссъ Прайсъ, она сошла въ гостиную съ легкимъ сердцемъ, исполненнымъ христіанской любви и всепрощенія.
— Видишь, Фанни, я пришла къ теб, несмотря на то, что вчера вечеромъ мы повздорили,— начала дочь мельника.
— Я сожалю о твоихъ дурныхъ страстяхъ, Тильда, и не сержусь на тебя. Я стою выше этого.
— Ну, перестань дуться, Фанни, я пришла сообщить теб кое-что, что наврно доставитъ теб удовольствіе.
— Что же это можетъ быть, Тильда?— спросила миссъ Сквирсъ, сжимая губы и принимая такой видъ, какъ будто ничто во вселенной: ни на земл, ни въ вод, ни въ воздух, ни въ огн, не могло доставить ей ни малйшаго удовольствія.
— Вотъ въ чемъ дло,— продолжала миссъ Прайсъ, вчера, посл того, какъ мы съ тобой разстались, между мною и Джономъ произошла страшная ссора.
— Но въ этомъ нтъ ничего пріятнаго для меня,— сказала миссъ Сквирсъ, и ехидная улыбочка скользнула по ея лицу.
— Я не такъ дурно думаю о теб, чтобы предположить, что это могло доставить теб удовольствіе. Дло вовсе не въ этомъ.
— А!— произнесла миссъ Сквирсъ, снова принимая меланхолическій видъ.— Такъ продолжай.
— Посл того, какъ мы наговорили другъ другу много непріятныхъ вещей и поклялись никогда больше не видться, мы все-таки пришли къ соглашенію, и сегодня утромъ Джонъ отправился въ церковь вписать въ книгу наши имена для оглашенія въ ближайшее воскресенье. Такимъ образомъ, черезъ три недли наша свадьба, и я пришла предупредить тебя объ этомъ, чтобы ты успла приготовить себ платье.
Въ этомъ извстіи заключалось для миссъ Сквирсъ много желчи и меду. Желчью была близость свадьбы подруги, а очевидность того факта, что миссъ Прайсъ не иметъ серьезныхъ видовъ на Николая былъ медъ. Но въ общей сложности сладкаго было все-таки больше, чмъ горькаго, и миссъ Сквирсъ общала, что ея платье будетъ готово къ назначенному сроку и выразила надежду, что Тильда будетъ счастлива въ супружеств, хотя она, Фанни, сильно сомнвается въ этомъ, такъ какъ ей хорошо извстно, какіе вс мужчины коварныя созданія, и что большинство несчастныхъ женъ раскаиваются вть томъ что вышли замужъ. Къ этимъ утшительнымъ сентенціямъ миссъ Сквирсъ присовокупила нсколько другихъ, въ такой же мр способныхъ поднять и оживить бодрость духа у молодой особы, вступающей въ бракъ.
— А теперь, Фанни,— сказала Тильда,— я хочу поговорить съ тобой о молодомъ Никкльби.
— Онъ боле для меня не существуетъ, я слишкомъ презираю его!— прервала ее миссъ Сквирсъ, обнаруживая вс признаки приближавшейся истерики.
— О, нтъ, ты этого не думаешь, я уврена,— возразила подруга.— Неужели, Фанни, ты не любишь его больше?
Тутъ миссъ Сквирсъ, не давая прямого отвта на этотъ вопросъ, вдругъ залилась слезами досады и объявила, что она — самое несчастное, обманутое, покинутое существо.
— Да,— говорила она,— я ненавижу весь свтъ и желала бы, чтобы вс умерли, ршительно вс!
— Боже мой!— воскликнула миссъ Прайсъ, видя, какъ сильно оглядло ея подругой человконенавистничество и совершенно расчувствовавшись этимъ обстоятельствомъ.— Но ты, конечно, говоришь это не серьезно?
— Совершенно серьезно,— отвчала миссъ Сквирсъ, стискивая зубы и нервными движеніями пальцевъ завязывая и затягивая узлы на своемъ носовомъ платк.— Да я и сама хотла бы умереть вмст со всми.
— О, черезъ пять минутъ ты заговоришь другое. Да и не лучше ли, въ самомъ дл, смилостивиться надъ нимъ, чмъ причинить себ горе, поступая такъ, какъ ты поступаешь? Не лучше ли опять позволить поухаживать за собою? Вдь это куда веселе.
— Не знаю, что мн и длать!— рыдала миссъ Сквирсъ.— О, Тильда, какъ могла ты такъ постыдно, такъ безчестно со мной поступить! Я никогда не допустила бы мысли, что ты способна на такую низость.
— Что ты съ ума сошла, что ли!— вскричала миссъ Прайсъ съ громкимъ смхомъ.— Слушая тебя, можно подумать, что я по меньшей мр убила человка.
— Да это почти такъ и есть,— сказала съ горечью миссъ Сквирсъ.
— И все только оттого, что меня находятъ недурненькой,— продолжала миссъ Прайсъ.— Что длать! Вдь наша наружность не нами создается, и если у меня она сносна, то я столько же въ этомъ виновата, какъ и т, на которыхъ смотрть тошно.
— Придержи свой язычекъ,— пронзительно взвизгнула миссъ Сквирсъ,— а то я ударю тебя, о чемъ мн, конечно, придется потомъ пожалть.
Нужно ли говорить, что во время этого спора раздраженіе обихъ двицъ дошло до послднихъ предловъ и, благодаря тому, что разговоръ былъ перенесено на личную почву, онъ грозилъ перейти въ весьма бурную сцену. Но какъ разъ въ тотъ моментъ, когда ссора, начавшаяся изъ-за пустяковъ, достигла своего апогея, об спорщицы залились слезами, вскрикнули въ одинъ голосъ, что он ‘никогда не ожидали ничего подобнаго’, осыпали другъ друга упреками и въ конц концовъ, упавъ другъ другу въ объятія, поклялись въ вчной дружб. Такого рода происшествія повторялись ровно пятьдесятъ два раза въ годъ.
Естественно, что посл столь благополучнаго окончанія ссоры, рчь зашла о томъ, сколько и какіе наряды необходимы для миссъ Прайсъ, чтобы вступить на поприще счастливой брачной жизни. При этомъ миссъ Сквирсъ доказала ей, какъ по пальцамъ, необходимость обладанія нкоторыми вещами, которыхъ мельникъ не могъ или не хотлъ доставить своей дочери и не имть которыхъ, какъ полагала Фанни, было даже неприлично. Естественно также, что, пользуясь этимъ случаемъ, миссъ Сквирсъ незамтно перевела разговоръ на свой собственный гардеробъ и, не удовольствовавшись исчисленіемъ главныхъ его красотъ, повела подругу наверхъ, чтобы она самолично осмотрла его во всхъ его деталямъ. Когда вс сокровища, хранившіяся въ двухъ комодахъ и шкафу, были изучены до мельчайшихъ подробностей, миссъ Прайсъ заявила, что ей пора возвращаться домой. И такъ какъ миссъ Прайсъ пришла въ полный восторгъ отъ туалетовъ миссъ Сквирсъ, а видъ лиловаго шарфа даже лишилъ ее языка, то миссъ Сквирсъ естественно пришла въ прекраснйшее настроеніе духа и пошла провожать подругу, чтобы дольше насладиться ея обществомъ. Во время этой прогулки миссъ Сквирсъ начала превозносить достоинства своего папаши и, въ своемъ похвальномъ желаніи доказать превосходство своего семейства вообще, исчисляя его доходы, прибавила къ итогу съ правой стороны одинъ только ноликъ.
Случилось, что время ихъ прогулки совпало съ рекреаціей, которая обыкновенно въ заведеніи мистера Сквирса давалась между ‘кормленіемъ зврей’, какъ называлъ мистеръ Сквирсъ обдъ своихъ питомцевъ, со свойственнымъ ему юморомъ, и возобновленіемъ занятій, и была въ то же время тмъ часомъ дня, когда Николай, меланхолически прогуливаясь по деревн, размышлялъ о своей несчастной судьб. Миссъ Сквирсъ прекрасно знала эту привычку Николая, но сегодня, какъ нарочно, забыла о ней, поэтому, когда она увидла сего юнаго джентльмена, который шелъ къ нимъ навстрчу, она выказала вс признаки сильнйшаго удивленія, чтобы не сказать оцпеннія, и заявила подруг, что она сейчасъ упадетъ въ обморокъ.
— Хочешь, повернемъ назадъ или спрячемся въ этимь домик?— предложила миссъ Прайсъ.— Онъ еще не усплъ насъ замтить
— О, нтъ, Тильда, мой долгъ довести дло до конца, и я это сдлаю.
Высказавъ эти благородныя слова, миссъ Сквирсъ приняла видъ воплощеннаго самоотверженія и обнаружила нсколькими тяжкими вздохами удрученное состояніе своего сердца. Миссъ Тильда не позволила себ никакого возраженія, и двицы пошли навстрчу Николаю. Онъ шелъ съ опущенными глазами и замтилъ ихъ только тогда, когда почти столкнулся съ ними, иначе онъ свернулъ бы въ сторону.
— Съ добрымъ утромъ,— сказалъ Николай, кланяясь и проходя мимо.
— Онъ уходитъ!— прошептала миссъ Сквирсъ.— Тильда, я задыхаюсь!..
— Воротитесь, мистеръ Никкльби!— закричала миссъ Прайсъ, преувеличенно испуганнымъ тономъ, не столько потому, что боялась за подругу, сколько подстрекаемая злостнымъ желаніемъ видть, какъ выпутается Николай изъ затруднительнаго положенія.— Воротитесь, мистеръ Никкльби!
Мистеръ Никкльби вернулся и съ величайшимъ смущеніемъ спросилъ, что угодно молодымъ леди.
— Мы не можемъ попусту терять времени,— заговорила взволнованно миссъ Прайсъ.— Поддержите ее съ другой стороны… Какъ ты себя чувствуешь, милочка?
— Лучше,— вздохнула миссъ Прайсъ, опуская на плечо мистера Никкльби касторовую шляпку каштановаго цвта, украшенную зеленымъ вуалемъ.— Какая глупая слабость!
— Не называй ея глупою,— сказала миссъ Прайсъ. Глазенки ея такъ и прыгали: очень ужъ ее забавляло смущеніе Николая.— У тебя нтъ причины стыдиться ея, скоре долженъ бы стыдиться тотъ, кто такъ гордъ, что проходитъ мимо какъ ни въ чемъ не бывало.
— Какъ видно, вы твердо ршились быть безпощадной ко мн, хотя я говорилъ вамъ еще вчера вечеромъ, что не сознаю за собой ни малйшей вины,— сказалъ Николай.
— Видишь, моя милая, онъ говоритъ, что не былъ виноватъ,— лукаво подхватила миссъ Прайсъ.— Можетъ быть, ты напрасно приревновала его и была съ нимъ слишкомъ рзка. Мн кажется, что оправданія его вполн удовлетворительны.
— Вы не хотите меня понять,— сказалъ Николай,— но все равно: я васъ прошу оставить эти шутки, такъ какъ у меня нтъ ни времени, ни желанія служитъ вамъ предметомъ забавы.
— Что вы хотите этимъ сказать?— спросила миссъ Прайсъ, притворяясь удивленной.
— Не спрашивай, Тильда, я прощаю его.
— Да пощадите же меня!— закричалъ Николай, чувствуя, что касторовая шляпка снова склоняется къ нему на плечо.— А вижу, что это гораздо серьезне, чмъ я предполагалъ. Выслушайте меня!— Съ этими словами онъ приподнялъ со своего плеча касторовую шляпку и съ величавшимъ удивленіемъ узрлъ исполненный нжнаго упрека взглядъ ея обладательницы. Тогда онъ сдлалъ нсколько шаговъ назадъ, боясь, чтобы драгоцнная ноша не навалилась на него снова, и продолжалъ:— Я, право, очень огорченъ, что имлъ несчастіе вчера вечеромъ послужить поводомъ къ вашей ссор. Я горько упрекаю себя въ этомъ, но, могу васъ уврить, я не имлъ дурного умысла и сдлалъ это но легкомыслію.
— Ну, хорошо, но разв это все, что вы имете сказать?— воскликнула миссъ Прайсъ, когда Николай замолчалъ.
— Нтъ, есть еще кое-что, что я хотлъ бы выяснить,— пробормоталъ онъ съ полуулыбкой, взглянувъ на миссъ Сквирсъ,— но я, право, не знаю, какъ и приступить къ этому объясненію, не рискуя показаться фатомъ. Во всякомъ случа, позвольте спросить, не предполагаетъ ли миссъ, что я… ну, словомъ, не думаетъ ли она, что я влюбленъ въ нее?
‘О, какъ восхитительно это смущеніе’,— подумала миссъ Сквирсъ.— ‘Наконецъ-то я довела его до объясненія въ любви’.— Отвть ему за меня, моя дорогая,— шепнула она своей подруг.
— Думаетъ ли она, что вы въ нее влюблены?— подхватила миссъ Прайсъ.— Конечно, думаетъ, она уврена въ этомъ.
— Уврена!— вскричалъ Николай съ такою энергіею, что, при нкоторомъ желаніи, это восклицаніе можно было принять за взрывъ чувствъ осчастливленнаго человка.
— Конечно,— подтвердила миссъ Прайсъ.
— Тильда, если мистеръ Никкльби сомнвается,— проворковала, красня, миссъ Сквирсъ,— то можетъ успокоиться: на его чувства отвчаютъ взаим…
— Постойте,— съ живостью прервалъ Николай.— Выслушайте меня. Это самая странная, самая грубая ошибка, самое невроятное и дикое заблужденіе, въ какое когда-либо впадалъ человкъ! Я видлъ эту особу не боле десяти разъ, но если бы я видлъ ее тысячу, десять тысячъ разъ, дло отъ этого нисколько не измнилось бы. У меня только одна надежда, одно желаніе, одна цль, говорю это не за тмъ, чтобы оскорбить ее, а чтобы показать свои настоящія чувства,— одно стремленіе покинуть это проклятое мсто, никогда не возвращаться въ него, изгладить изъ своей памяти всякое воспоминаніе о немъ, а если это окажется невозможнымъ, то вспоминать о немъ съ глубокимъ отвращеніемъ.
Посл этого, въ высшей степени недвусмысленнаго объясненія, сдланнаго со всею горячностью, какую только могла внушить человку злоба и негодованіе, Николай ушелъ, не ожидая отвта.
Бдная миссъ Сквирсъ! Какое перо опишетъ досаду, гнвъ, ярость, вихрь горькихъ, жгучихъ мыслей, охватившихъ ее! Отвергнута! Отвергнута учителемъ, нанятымъ по газетному объявленію за ничтожную плату, пять фунтовъ въ годъ, да и то весьма сомнительныхъ! Отвергнута жалкимъ нищимъ! Унижена, и передъ кмъ! Передъ ничтожной восемнадцатилтней двчонкой, дочерью мельника, которая черезъ три недли станетъ женою человка, до сумасшествія влюбленнаго въ нее и на колняхъ просившаго ея руки! При одной мысли о такомъ оскорбленіи миссъ Сквирсъ была готова лопнуть съ досады.
Но среди ея терзаній ей оставалось одно большое утшеніе: теперь вдь было ясно, что она въ прав презирать и ненавидть Николая всми силами своей злобной душонки, какъ истинная представительница рода Сквирсовъ. Теперь ей можно будетъ каждый день, каждый часъ унижать гордость этого человка, утолять мимо мстительность мелкими обидами, оскорбленіями и мелочными придирками, которыя не могутъ не задть за живое самое безчувственное существо, а для такого гордеца, какъ Николай, будутъ невыносимы. Успокоивъ себя этими размышленіями, миссъ Сквирсъ, желая выйти съ честно изъ непріятнаго положенія, заявила своей подруг, что у мистера Никкльби очень странный и вспыльчивый характеръ, и что она, пожалуй, будетъ вынуждена ему отказать. На этомъ подруги разстались.
Необходимо замтитъ, что, награждая Николая своею любовію или тмъ, что, за неимніемъ лучшаго, она называла любовно, миссъ Сквирсъ никакъ не ожидала съ его стороны такого отпора. Миссъ Сквирсъ разсуждала, исходя изъ слдующихъ посылокъ: во-первыхъ, она была прекрасна и привлекательна, во-вторыхъ, отецъ ея былъ хозяинъ, а Николай слуга, въ третьихъ, у мистера Сквирса были деньги, а у Николая ихъ не было. Можно ли было предположить, что, въ виду такихъ вскихъ аргументовъ, молодой человкъ не почувствуетъ себя польщеннымъ оказаннымъ ему предпочтеніемъ? Миссъ Сквирсъ не упустила также изъ вида ни тхъ многочисленныхъ выгодъ, какія онъ могъ извлечь изъ ея дружбы, если желалъ сдлать свое пребываніе въ ихъ дом елико возможно пріятнымъ, ни всхъ неудобствъ, которыя могли произойти для него отъ ихъ враждебныхъ отношеній. И въ самомъ дл, мало ли нашлось бы молодыхъ людей, не столь щепетильныхъ, которые за мст Николая поощряли бы эту безумную страсть хоть бы изъ разсчета? Николай же осмлился поступить какъ разъ наоборотъ, и ярости миссъ Сквирсъ не было предловъ.
— Я же ему покажу!— говорила себ разгнванная двица, войдя въ свою комнату и облегчивъ свое сердце нсколькими полновсными пощечинами, поднесенными Феб.— Пусть только мама возвратится, ужъ я натравлю ее на него.
Впрочемъ, въ этомъ не было особенной необходимости, такъ какъ мистриссъ Сквирсъ была уже достаточно возбуждена противъ Николая. Тмъ не мене миссъ Фанни сдержала свое слово, и бдный Николай, помимо скверной пищи, грязнаго помщенія и картинъ гнусной скупости, которыя онъ былъ обреченъ постоянно созерцать, сдлался жертвой самаго недостойнаго обращеніи, какое только можетъ придумать гнусная хитрость и привести въ исполненіе алчность и злость. Но это еще не все. Противъ него была пущена въ ходъ особая система преслдованіи, которая надрывала ему сердце своимъ варварствомъ.
Несчастный Смайкъ съ того вечера, какъ Николай его приласкалъ, слдовалъ за нимъ по пятамъ, какъ собака, желая ему помочь въ чемъ-нибудь, оказать какую-либо услугу. Онъ угадывалъ малйшія желанія Николая и исполнялъ ихъ со всмъ рвеніемъ, на какое только былъ способенъ. Бдняга быль счастливъ уже тмъ, что могъ быть вблизи Николая. Онъ просиживалъ возл него по нскольку часовъ, любовно глядя ему въ глаза. Одного слова Николая было достаточно, чтобы это преждевременно состарвшееся лицо оживилось и на немъ блеснулъ лучъ радости. Теперь, когда у Смайка была цль въ жизни, онъ совершенно преобразился этого цлью было доказать свою привязанность единственному человку, который отнесся къ нему, какъ къ равному, хотя и былъ ему чужой.
И на это-то несчастное существо обрушивались послдствія дурного расположенія духа хозяйки дома въ тхъ случаяхъ, когда его нельзя было выместить на Никола. Трудъ быль ему нипочемъ, къ труду онъ привыкъ. Побоевъ, достававшихся ему безъ всякой причины, онъ тоже не боялся, онъ и ихъ переносилъ въ силу привычки, выработанной тяжелымъ опытомъ. Но какъ только замтили, что онъ сталъ привязываться къ Николаю, затрещины и пинки, пинки и затрещины — утромъ, днемъ и вечеромъ — сдлались его единственной пищей.
Сквирсъ завидовалъ Николаю и не могъ простить ему вліянія на дтей, которое тотъ сумлъ пріобрсти въ такое короткое время. Семейство Сквирса ненавидло его, и Смайкъ былъ для всхъ козломъ отпущенія. Николай все это зналъ и скрежеталъ зубами всякій разъ, когда бывалъ свидтелемъ этой безпощадной, низкой травли.
Онъ аккуратно распредлилъ учебныя занятія дтей. Какъ-то разъ вечеромъ, когда они готовили свои уроки, онъ прохаживался вдоль мрачнаго школьнаго зала, и сердце его усиленно билось при мысли, что его покровительство и доброе отношеніе къ несчастному юнош только ухудшили его горькое положеніе,
Случайно онъ остановился въ темномъ углу, гд сидлъ предметъ его грустныхъ размышленій. Бднякъ сидлъ, согнувшись надъ изодранной книгой, съ невысохшими слдами слезъ на лиц, и тщетно стараясь одолть свой урокъ. Для забитыхъ мозговъ девятнадцатилтняго юноши этотъ урокъ былъ верхомъ премудрости, хотя любой девяти лтній ребенокъ выучилъ бы его безъ труда. Но Смайкъ терпливо перечитывалъ страницу чуть ли не въ сотый разъ и не изъ школьнаго самолюбія (даже между учениками мистера Сквирса онъ считался самымъ тупоумнымъ и служилъ предметомъ вчныхъ насмшекъ), но изъ желанія угодить своему единственному другу.
Николай положилъ ему руку на плечо.
— Я не могу выучить,— сказалъ несчастный съ отчаяніемъ, сквозившимъ въ каждой черт его лица,— не могу!
— Зачмъ же ты сидишь надъ книгой?— спросилъ Николай.
Мальчикъ покачалъ головой, со вздохомъ закрылъ книгу, растерянно оглянулся вокругъ и опустилъ голову на руки. Онъ плакалъ.
— Ради Бога, не плачь, я не могу этого видть,— сказалъ Николай взволнованнымъ голосомъ.
— Со мною обращаются еще хуже прежняго,— проговорилъ Смайкъ, рыдая.
— Знаю, знаю.
— Безъ васъ я умеръ бы, они убили бы меня, наврно убили-бы.
— Съ тобою будутъ лучше обращаться, бдняга, когда я уду.
— Удете!— вскричалъ Смайкъ, заглядывай въ лицо своему другу.
— Успокойся. Да, когда я уду…
— Вы вправду узжаете?— прошепталъ съ живостью мальчикъ.
— Наврно не могу сказать,— отвчалъ Николай,—я еще не ршилъ, но начинаю подумывать объ этомъ.
— Скажите мн, вы наврно удете, да?— допрашивалъ Смайкъ умоляющимъ шепотомъ.
— Я буду вынужденъ это сдлать. Что въ, у меня впереди цлая жизнь.
— Скажите, на свт везд такъ же гадко, какъ здсь?
— Боже сохрани!— отвчалъ Николай и, слдуя теченію своихъ мыслей, продолжалъ: — Самый низменный, самый тяжелый трудъ — счастье въ сравненіи съ здшнею жизнью.
— Мы съ вами встртимся?— спросилъ Смайкъ съ несвойственной ему словоохотливостью.
— Да,— отвчалъ Николай, желая его успокоить.
— Нтъ, нтъ, я хочу знать наврное! Повторите мн, что я встрчу васъ!
— Конечно, встртишь,— отвчалъ Николай съ тмъ же человколюбивымъ намреніемъ.— И я приду къ теб на помощь, поддержу тебя и не буду больше для тебя, какъ теперь, источникомъ бдствій.
Тогда несчастный въ неописанномъ волненіи схватилъ об руки молодого человка, крпко прижалъ ихъ къ груди, шепча какія-то безсвязныя, непонятныя слова. Но вдругъ, увидвъ входящаго Сквирса, онъ отскочилъ отъ Николая и скорчился въ сисемъ темномъ углу.

ГЛАВА XIII,
въ которой Николай нарушаетъ спокойствіе Дотбойсъ-Голла смлой и неожиданной выходкой, послдствія которой не лишены значенія.

Первый тусклый свтъ холоднаго январскаго утра уже озарилъ окно дортуара, когда Николай, проснувшись, облокотился головой на руку и началъ разглядывать распростертыя кругомъ фигуры спящихъ, съ такимъ видомъ, какъ будто разыскивалъ кого-то между ними. Надо было обладать хорошимъ зрніемъ, чтобы разобрать въ этой толп спящихъ дтей очертанія какого-нибудь отдльнаго субъекта.
Вс они лежали плотными группами, покрытые грязной и рваной одеждой, подъ которой изрдка можно было различить чей-нибудь блдный профиль, казавшійся еще блдне при этомъ мрачномъ освщеніи. Кое-гд изъ подъ лохмотьевъ высовывалась голая рука, неприкрытая худоба которой поражала взоръ наблюдателя. Нкоторые лежали на спин, и блдность лицъ длала ихъ боле похожими на трупы, чмъ на живыя существа. Многіе раскинулись или скорчились въ самыхъ фантастическихъ позахъ, совершенно несвойственныхъ человку, и принятыхъ, очевидно, въ инстинктивныхъ усиліяхъ занять положеніе, въ которомъ не такъ живо чувствовалась бы мучительная боль. Были, наконецъ, и такіе, которые спали тихо, съ улыбкой на устахъ (вроятно, этимъ снился родной домъ). Нердко раздавались и тяжелые вздохи, нарушавшіе тишину и показывавшіе, что нкоторые уже проснулись, чтобы начать новый день, полный лишеній и горя. И по мр того, какъ день вступалъ въ свои нрава, вмст съ ночной темнотою исчезали улыбки, вызванныя ею на лица дтей.
Николай смотрлъ на спящихъ съ видомъ человка, который хотя и привыкъ къ такимъ картинамъ, но все-таки не можетъ стряхнуть съ себя производимаго ими удручающаго впечатлнія, а затмъ сталъ вглядываться съ большимъ вниманіемъ, съ какимъ мы смотримъ, когда не находимъ на обычномъ мст предмета, который ожидали увидть. Онъ еще продолжалъ свои поиски глазами, въ своемъ усердіи высунувшись на половину изъ кровати, когда съ лстницы раздался голосъ Сквирса.
— Эй, вы тамъ!— кричалъ этотъ джентльменъ.— Не намрены ли вы цлый день проваляться. Вставайте…
— Лнивыя собаки!— добавила мистриссъ Сквирсъ, какъ бы скругляя фразу мужа и сопровождая эти слова такимъ звукомъ, который очень напоминалъ шнурованіе корсета.
— Мы сейчасъ сойдемъ, сэръ,— отвчалъ Николай.
— Сейчасъ сойдемъ,— передразнилъ его Сквирсъ.— Живе у меня, не то смотрите, какъ бы я самъ не поднялъ кое-кого изъ васъ! Гд Смайкъ?
Николай, не отвчая, бросилъ вокругъ себя бглый взглядъ.
— Смайкъ!— заоралъ Сквирсъ.
— Смайкъ, ты, кажется, хочешь, чтобы теб проломили голову въ новомъ мст?— закричала въ униссонъ своему супругу почтенная дама.
Но и на эти слова не послдовало отвта, только Николай открылъ глаза еще шире и еще разъ оглянулся кругомъ, какъ и большинство проснувшихся мальчиковъ.
— Чортъ бы побралъ этого негодяя!— пробормоталъ Сквирсъ, колотя своей палкой но периламъ лстницы.— Никкльби!
— Что вамъ угодно, сэръ?
— Пошлите ко мн этого закоренлаго мерзавца. Да что вы тамъ, оглохли, что ли?
— Его здсь нтъ, сэръ,— отвтилъ Николай.
— Не врите, я знаю, что онъ тамъ.
— Его здсь нтъ,— гнвно прокричалъ Николай,— и если вы еще разъ повторите ваши слова…
— А вотъ я сейчасъ это увижу,— крикнулъ Сквирсъ, перебирая его и проворно взбираясь на лстницу, — ужъ я его, отыщу, ручаюсь вамъ въ этомъ.
Съ этими словами мистеръ Сквирсъ влетлъ въ дортуаръ и, поднявъ трость, устремился къ тому мсту, гд обыкновенно спалъ Смайкъ. Трость съ размаху ударилась объ полъ, не причинивъ вреда: на мст Смайка не было никого.
— Что это значитъ?— вскричалъ Сквирсъ, весь блдный отъ злости.— Куда вы его дли?
— Я не видалъ его со вчерашняго вечера,— отвтилъ Николай.
— Ладно, вы напрасно стараетесь его выгородить. Ну, будетъ хитрить: говорите, гд онъ?— допрашивалъ Сквирсъ, страшно перетрусивъ, но стараясь казаться спокойнымъ.
— Я думаю, на дн ближайшаго пруда,— сказалъ Николай, понижая голосъ и глядя прямо ему въ глаза.
— Чортъ возьми! Что вы хотите этимъ сказать?— проговорилъ перепуганный Сквирсъ и, не дожидаясь отвта, обратился къ мальчикамъ съ вопросомъ, не знаютъ ли они чего-нибудь объ исчезнувшемъ товарищ.
Глухой гулъ, пробжавшій въ толп школьниковъ, какъ будто означалъ: ‘мы ничего не знаемъ’, и только одинъ выкрикнулъ (вроятно, то, что думали вс): ‘Виноватъ, сэръ, я думаю, что Смайкъ удралъ совсмъ’.
— Что?— завопилъ Сквирсъ, быстро оборачиваясь въ сторону говорившаго.— Кто это сказалъ?
— Томкинсъ, сэръ,— отвчалъ хоръ голосовъ.
Мистеръ Сквирсъ нырнулъ въ толпу и сейчасъ же извлекъ изъ нея крошечнаго мальчугана, въ ночномъ колпак и въ рубашк, смотрвшаго съ такимъ выраженіемъ, которое ясно показывало, что онъ недоумваетъ, похвалятъ его или выскутъ за его геніальный отвть. Его недоумніе скоро разршилось.
— Такъ это вы, сэръ, полагаете, что Смайкъ удралъ?
— Виноватъ, сэръ. Да, я,— отвчалъ мальчуганъ.
— А почему ты такъ думаете, сэръ?— спросилъ Сквирсь, хватая мальчика и проворно поднимая ему рубашку.— Какое основаніе вы имете думать, что одинъ изъ вашихъ товарищей сбжалъ изъ этого заведенія? А?
Томкинсъ вмсто отвта испустилъ жалобный вопль, а мистеръ Сквирсъ принялся его колотить и колотилъ нещадно, пока онъ не выскользнулъ изъ его рукъ. Палачъ великодушно допустилъ его спастись бгствомъ, и ребенокъ поскоре забился въ дальній уголъ комнаты.
— Ну, кто еще изъ васъ думаетъ, что Смайкъ убжалъ — мн будетъ очень пріятно поговорить съ этимъ нахаломъ,— сказалъ Сквирсъ.
Естественно, что отвтомъ на эти слова было гробовое молчаніе. Николай оглядывалъ почтеннаго наставника съ глубокимъ отвращеніемъ.
— Вы, Никкльби, кажется, тоже полагаете, что онъ убжалъ?— спросилъ Сквирсъ, взглянувъ на Николая.
— Да, я думаю, что это весьма вроятно,— отвчалъ Николай, сохраняя полнйшее спокойствіе.
— Ага, вы такъ думаете? Вы думаете?.. Можетъ быть, вы даже наврное знаете?— злобно усмхаясь сказалъ Сквирсъ,
— Наврное я ничего не знаю.
— А полагаю, онъ не предупреждалъ васъ о томъ, куда онъ идетъ?— продолжалъ Сквирсъ съ тою же усмшкой.
— По счастью, да, не предупреждалъ, иначе мн пришлось бы, по долгу службы, въ свою очередь, предупредить васъ.
— Что, безъ сомннія, было бы вамъ чертовски непріятно,— добавилъ Сквирсъ съ дерзкимъ вызовамъ.
— Совершенно врно, вы прекрасно поняли моя чувства.
Мистриссъ Сквирсъ слышала весь этотъ діалогъ, стоя внизу у лстницы, теперь терпніе ея лопнуло, и наскоро накинувъ ночную кофточку, она самолично поспшила на мсто дйствія.
— Въ чемъ тутъ дло?— спросила эта леди, стремительно вбгая, между тмъ какъ мальчики бросились въ разсыпную, вроятно, чтобы избавить ее отъ труда прокладывать путь своими мускулистыми локтями.— О чемъ ты съ нимъ разсуждаешь, Сквирсъ?
— Дло въ томъ, моя дорогая, что Смайкъ куда-то запропастился.
— Я это знаю и ни капли не удивляюсь. Если ты берешь себ въ помощники гордыхъ павлиновъ, которые учатъ этихъ щенковъ неповиновенію, чего же другого можно отъ нихъ ожидать?
— А теперь, молодой человкъ, будьте такъ добры, убирайтесь со своими мальчишками въ классъ и не извольте выходить оттуда безъ разршенія, иначе мы съ вами поссоримся, а тогда прощайтесь съ вашей красотой, которою вы такъ сильно кичитесь.
— Въ самомъ дл?— спросилъ Николай, улыбаясь.
— Да, въ самомъ дл, господинъ щелкоперъ,— закричала разъяренная дама.— И знайте: я ни минуты не держала бы васъ въ дом, кабы моя воля.
— Точно такъ же, какъ и я васъ, если бы я былъ здсь хозяиномъ. Идемте, дти!
— Идемте, дти,— повторила мистриссъ Сквирсъ, стараясь подражать голосу и манер Николая.— Идите за вашимъ учителемъ, дти, и берите примръ со Смайка, если только посмете. Вотъ вы увидите, много ли онъ выиграетъ своимъ побгомъ, увидите, когда его приведутъ. И повторяю: тотъ изъ васъ, кто заикнется и немъ хоть словомъ, получитъ порку вдвое сильне, чмъ онъ самъ!
— Если я его поймаю, пусть будетъ счастливъ уже тмъ, что я не сдеру съ него кожи. Примите это къ свднію вы вс!— прибавилъ Сквирсъ.
— Если поймаешь!— пренебрежительно замтила мистриссъ Сквирсъ.— Да какъ ты можешь не поймать его, если только постараешься?.. Ну, вы, убирайтесь!
Съ этими словами достойная леди принялась по-свойски выпроваживать мальчиковъ, причемъ произошло нкоторое замшательство, такъ какъ задніе ряды, въ своей поспшности удалиться со сцены, стали напирать на передніе, однако, минутъ черезъ пять комната очистилась, и супруги остались наедин.
— Его положительно нигд нтъ,— сказала мистриссъ Сквирсъ,— хлвъ и конюшни заперты, такъ что онъ не можетъ быть тамъ. Его нтъ и внизу: горничная обыскала вс уголки. По всей вроятно, онъ пошелъ по большой дорог, по направленію къ Іорку.
— Почему же непремнно по большой дорог?— спросилъ мистеръ Сквирсъ.
— Дуракъ! Вдь у него нтъ денегъ.
— У него во всю жизнь не было ни гроша, насколько мн извстно,— отвтилъ Сквирсъ.
— Наврное, а что онъ не взялъ съ собой ничего състного, за это я отвчаю,— добавила, смясь, мистриссъ Сквирсъ.
— Ха, ха, ха! смялся Сквирсъ вмст съ супругой.
— Слдовательно, онъ долженъ будетъ просить милостыню, а гд же можно длать это успшне, чмъ на большой дорог?
— Правда, правда!— закричалъ Сквирсъ, хлопая въ ладоши.
— Конечно, правда, но ты никогда не додумался бы до этого самъ. Теперь теб остается только взять нашу телжку, а я займу кабріолетъ у Сваллоу. Мы подемъ въ разныя стороны, будемъ по дорог разспрашивать всхъ встрчныхъ, и если мы и тогда его не найдемъ, то можно будетъ сказать, что намъ удивительно не везетъ.
Планъ достойной леди былъ одобренъ и безъ замедленія приведенъ въ исполненіе: позавтракавъ на скорую руку и собравъ въ деревн необходимыя справки, подтвердившія догадку мистриссъ Сквирсъ, мистеръ Сквирсъ пустился въ путь въ своей телжк, съ твердой ршимостью поймать и примрно наказать бглеца. Вслдъ за нимъ и мистриссъ Сквирсъ, укутанная въ блый плащъ съ капюшономъ и завернутая въ безчисленное множество шалей и платковъ, взобралась въ кабріолетъ и похала въ противоположную сторону, захвативъ съ собой, въ качеств тлохранителя и помощника, здоровеннаго работника, снабженнаго нсколькими концами толстой веревки и тяжелой дубиной. Такимъ образомъ, все было предусмотрно, и если бы въ конц концовъ бглецъ попался въ лапы своихъ преслдователей, то ужъ, конечно, о новомъ побг не могло быть и рчи.
Оставшись дома съ дтьми, Николай жестоко волновался. Онъ отлично понималъ, что чмъ бы ни кончилась попытка Смайка къ бгству, результаты ея будутъ неизбжно плачевны. Странствованіе по совершенно незнакомой мстности и сопряженныя съ нимъ лишенія, холодъ и голодъ, при той безпомощности, какою отличался бдный парень, могли повлечь за собою болзнь и даже смерть, другой же исходъ — возвращеніе въ Дотбойсъ-Голлъ, подъ иго Сквирсовъ, былъ, пожалуй, хуже перваго. Терзаніи Николая еще усугублялись сознаніемъ, что Смайкъ предпринялъ свой побгъ въ надежд на его, Николая, покровительство и поддержку и потому равнодушно отнесся къ тому, что можетъ его ожидать, если его вернутъ въ Дотбойсъ-Голлъ. И Николай сидлъ въ тревожномъ ожиданіи, грустный и задумчивый, строя тысячи самыхъ невроятныхъ предположеній о томъ, что будетъ со Смайкомъ. Такъ онъ промучился почти два дня: только на слдующій день Сквирсь возвратился, посл безуспшныхъ поисковъ, ни съ чмъ.
— Никакихъ извстій о негодя, какъ въ воду канулъ!— говорилъ школьный учитель, вылзая изъ телжки. По походк его было замтно, что во время своего путешествія онъ, согласно своему обыкновенію, не разъ ‘разминалъ ноги’.— Но я долженъ буду, Никкльби, отвести на комъ-нибудь свою душу, если мистриссъ Сквирсъ не поймаетъ его! Помните это, я васъ предупреждаю.
— Утшить васъ не въ моей власти, сэръ, да, впрочемъ, для меня это безразлично,— сказалъ Николай.
— Неужели? Ну, мы это увидимъ,— проговорилъ съ угрозой Сквирсъ.
— Увидимъ.
— Мой пони сбился съ ногъ въ этой скачк, и мн пришлось нанять кэбъ, это удовольствіе обошлось мн въ пятнадцать шиллинговъ, не считая другихъ издержекъ, въ которыя меня втравилъ этотъ негодяй. Кто же мн заплатитъ, какъ вы думаете?
Николай пожалъ плечами.
— А кто-то заплатитъ, могу васъ уврить,— продолжалъ Сквирсъ, мняя свой обычный вкрадчивый тонъ на открыто враждебный.— Здсь никому не нужны ваши плаксивые вздохи, господинъ нюня. Отправляйтесь-ка въ вашу берлогу. Пора вамъ спать! Маршъ!.. Эй, распрягайте тамъ!
Николай закусилъ губы и невольно сжалъ кулаки, у него чесались руки отомстить за нанесенное ему оскорбленіе. Но, видя, что этотъ человкъ совершенно пьянъ и что поэтому ихъ ссора могла бы легко перейти въ недостойную драку, онъ ограничился тмъ, что бросилъ на своего тирана полный презрнія взглядъ и направился по лстниц наверхъ съ самымъ величественнымъ видомъ, какой только сумлъ принять. Нельзя не упомянуть еще объ одномъ обстоятельств: молодого человка задло за живое поведеніе миссъ Сквирсъ, мастера Сквирса и служанки, которые слдили изъ укромнаго уголка за происходившей сценой, причемъ двое первыхъ перекидывались язвительными замчаніями насчетъ ‘голышей-проходимцевъ, Богъ знаетъ, что воображающихъ о себ’, сопровождая свои остроты громкимъ смхомъ, въ которомъ принимала участіе и ничтожная изо ничтожныхъ служанокъ. Оскорбленный до глубины души, Николай поспшилъ улечься въ кровать, закрылся съ головой одяломъ и далъ себ слово расквитаться съ Сквирсомъ гораздо раньше, чмъ тотъ ожидаетъ.
На слдующій день, едва проснувшись, Николай услыхалъ стукъ подъзжающаго экипажа. Черезъ минуту раздался голосъ мистриссъ Сквирсъ, отдававшей приказаніе поднести кому-то стаканчикъ водки, обстоятельство, ясно показывавшее, что произошло нчто изъ ряду вонъ выходящее. Николай долго не ршался подойти къ окну, но, наконецъ, подошелъ, взглянулъ во дворъ, и первое, что бросилось ему въ глаза, былъ Смайкъ, такой грязный и мокрый, съ такимъ истомленнымъ и жалкимъ лицомъ, что, если бы не его платье, вида вороньяго пугала, Николай усумнился бы, точно ли передъ нимъ находится Смайкъ.
— Снимите-ка его!— крикнулъ Сквирсъ, насытившись созерцаніемъ преступника.— Давайте его мн!
— Осторожне! Мы ему связали ноги подъ фартукомъ кабріолета и крпко привязали къ сиднью, чтобы онъ вторично не лишилъ насъ своего общества,— кричала мистриссъ Сквирсъ, въ то время какъ мужъ помогалъ ей вылзать изъ экипажа.
Дрожащими отъ восторга руками Сквирсъ развязалъ веревки, и полумертваго Смайка отнесли въ подвалъ, въ ожиданіи того момента, когда школьному учителю заблагоразсудится ‘наказать» его въ присутствіи всего пансіона.
Съ перваго взгляда можетъ показаться страннымъ, что Сквирсъ такъ усердствовалъ въ своихъ стараніяхъ поймать Смайка, который, по ихъ же словамъ, причинялъ имъ столько хлопотъ, по надо вспомнить, что этотъ самый Смайкъ несъ въ дом нелегкую службу, которая обходилась бы заведенію не меньше десяти-двнадцати шиллинговъ въ недлю, если бы не было этого дарового работника. Кром того, здсь игралъ еще роль политическій принципъ Дотбойсъ-Голла, состоявшій въ томъ, что бглецы должны подвергаться строжайшему наказанію, такъ какъ въ противномъ случа, не удерживаемые чувствомъ страха, вс мальчики, имющіе ноги и умющіе ими владть, не долго просидли бы въ пансіон мистера Сквирса изъ одного желанія наслаждаться удовольствіями, предоставляемыми этимъ заведеніемъ.
Извстіе о томъ, что Смайка поймали и препроводили обратно, передаваясь изъ устъ въ уста, очень скоро стало достояніемъ всей голодной компаніи мальчугановъ, и потому утро прошло въ лихорадочномъ ожиданіи. Но школьникамъ пришлось провести въ такомъ настроеніи не только утро, а большую часть дня, потому что Сквирсъ ршилъ прежде всего подкрпить свои силы обдомъ и закалить свое сердце усиленными возліяніями. Наконецъ, почувствовавъ себя достаточно подготовленнымъ, достойный педагогъ, въ сопровожденіи своей любезной супруги, появился въ школ съ воодушевленнымъ лицомъ, блистающимъ взглядомъ и съ длиннымъ, гибкимъ, просмоленнымъ хлыстомъ въ рук, пріобртеннымъ спеціально для сегодняшней экзекуціи.
— Вс ли мальчики здсь?— спросилъ Сквирсъ громовымъ голосомъ.
Вс мальчики были въ сбор, но никто не ршался отвтить. Сквирсъ оглядлъ скамейки, чтобы убдиться, вс ли налицо, и каждый, на кого онъ смотрлъ, опускалъ глаза и наклонялъ голову.
— Пусть каждый займетъ свое мсто, скомандовалъ Сквирсъ, ударивъ хлыстомъ по столу и съ мрачнымъ удовольствіемъ замчая всеобщій трепетъ, неизмнно слдовавшій за такимъ упражненіемъ.— Никкльби, займите ваше мсто, сэръ.
Многіе изъ мальчугановъ замтили, что на лиц ихъ молодого учителя появилось какое-то странное, необычайное выраженіе, но онъ взошелъ на каедру, не сказавъ ни одного слова. Сквирсъ бросилъ на него торжествующій взглядъ, съ видомъ деспота, сознающаго свою власть, посмотрлъ на воспитанниковъ и вышелъ изъ комнаты. Черезъ минуту онъ опять появился, волоча Смайка за шиворотъ или, врне, за то мсто, которое должно были бы находиться всего ближе къ вороту, если бы изодранная куртка мальчика могла похвастаться этимъ украшеніемъ.
Во всякомъ другомъ мст появленіе такого забитаго, приниженнаго и до полусмерти запутаннаго существа вызвало бы ропотъ ужаса и негодованія, по даже и здсь оно произвело эффектъ: вс мальчики безпокойно задвигались на скамьяхъ, а т, кто былъ посмле, украдкой переглянулись съ выраженіемъ жалости въ глазахъ. На ихъ счастье Сквирсъ этого не замтилъ, всецло поглощенный Смайкомъ, котораго онъ, по заведенному въ школ порядку, сталъ спрашивать, что онъ иметъ сказать въ свое оправданіе.
— Думаю, что ничего,— заключилъ Сквирсъ свой допросъ, дьявольски улыбаясь.
Смайкъ оглянулся кругомъ, и глаза его остановились на Никола съ такимъ выраженіемъ, какъ будто онъ ожидалъ отъ него помощи. Но Николай упорно смотрлъ на свой пюпитръ.
— Ну, что же, ты такъ мн ничего и не скажешь?— спросилъ еще разъ Сквирсъ, размахивая правой рукой, чтобы испытать ея ловкость и силу. Мистриссъ Сквирсъ, душа моя, отойдите въ сторону, мн нуженъ просторъ.
— Пощадите, сэръ!— вскричалъ Смайкъ.
— Теб нечего больше мн сообщить?— сказалъ Сквирсъ.— Такъ изволь: общаю теб не совсмъ вышибить изъ тебя духъ, оставить тебя въ живыхъ.
— Ха, ха, ха!— засмялась мистриссъ Сквирсъ.— Вотъ это такъ шутка!
— Я быль вынужденъ къ этому,— произнесъ Смайкъ прерывающимся голосомъ, озираясь вокругъ умоляющимъ взглядомъ.
— А! Такъ ты былъ вынужденъ, ты былъ вынужденъ! Такъ, пожалуй, во всемъ виноватъ я, а не ты.
— Противное, неблагодарное, подлое животное! Упрямый, глупый оселъ!— выкрикивала мистриссъ Сквирсъ, захвативъ подъ мышку голову Смайка и сопровождая каждый эпитетъ полновсной пощечиной.— Что ты хотлъ этимъ сказать?
— Стань къ сторонк, моя милая, мы сейчасъ его выведемъ на чистую воду,— сказалъ мистеръ Сквирсъ.
Мистриссъ Сквирсъ, совершенно выбившаяся изъ силъ посл своихъ упражненіи надъ Смайкомъ, повиновалась и Сквирсъ схватилъ свою жертву. Страшный ударъ обрушился на тщедушное тло мальчика. Тотъ скорчился весь точно въ судорог и испустилъ жалобный крикъ. Рука почтеннаго педагога, державшая хлыстъ, опять поднялась и уже готовилась опять опуститься, какъ вдругъ Николай Никкльби вскочилъ съ своего мста и закричалъ такимъ голосомъ, что задрожали стны:
— Стойте!
— Кто крикнулъ: ‘стойте’ — заоралъ въ свою очередь Сквирсъ, яростно оборачиваясь
— Я.— сказалъ Николай, выступая впередъ.— Довольно, перестаньте!
— Довольно?— злобно закричалъ Сквирсъ.
— Да!— прогремлъ Николай.
Оцпенвъ отъ изумленія передъ дерзостью своего помощника, Скирисъ выпустилъ Смайка и, отступивъ шага на два, вперилъ въ Николая помутившійся взглядъ, который былъ положительно страшенъ.
— Я сказалъ, что этого не должно быть, и этого больше не будетъ,— повторилъ Николай, нисколько не смущаясь.
Сквирсъ продолжалъ смотрть на него, вытаращивъ глаза, такъ какъ изумленіе лишило его языка.
— Вы не обратили вниманія на мое заступничество за бднаго мальчика, вы не отвтили мн на письмо, въ которомъ я просилъ насъ простить его и ручался за то, что онъ не сдлаетъ другой попытки бжать, такъ пеняйте же на себя за мое теперешнее публичное вмшательство. Вы сами вызвали это!
— Пошелъ вонъ, оборвышъ!— неистово заоралъ Сквирсъ, снова хватаясь за Смайка.
— Негодяй, дотронься только до него, попробуй! Я не могу смотрть спокойно на эту сцену, вся кровь кипитъ во мн, и я чувствую въ себ достаточно силы, чтобы уложить на мст десятерыхъ такихъ, какъ ты! Берегись, не то, клянусь небомъ, и не пощажу тебя!— свирпо прокричалъ Николай.
— Прочь!— закричалъ въ сваю очередь Сквирсъ, потрясая хлыстомъ.
— Я долженъ расквитаться съ тобою за цлый рядъ оскорбленій,— продолжалъ Николай, весь красный отъ гнва.— И знай: мое негодованіе за личныя оскорбленія ростетъ съ каждымъ днемъ при вид подлыхъ жестокостей, которыя ты практикуешь надъ беззащитными дтьми въ этой проклятой трущоб. Берегись же, потому что я за себя не ручаюсь: если ты выведешь меня изъ терпнія, теб не сдобровать.
Не усплъ онъ договорить, какъ Сквирсъ, въ порыв дикой ярости, съ крикомъ, похожимъ на рычаніе звря, подскочилъ къ нему, плюнулъ ему въ лицо и съ такою силой ударилъ его своимъ орудіемъ пытки, что черезъ нею щеку у него легла сине-багровая полоса. Не помня себя отъ бшенства и боли, охваченный гнвомъ, негодованіемъ и презрніемъ, Николай бросился на Сквирса, вырвалъ хлыстъ изъ его рукъ и, схвативъ его за горло, началъ наносить ему такіе удары, что негодяй взмолился о пощад.
Ни одинъ изъ мальчиковъ, за исключеніемъ мастера Сквирса, который пришелъ на выручку отцу, напавъ на врага съ тылу, не двинулся съ мста, но мистрисъ Сквирсъ гь громкимъ крикомъ о помощи бросилась къ мужу и, уцпившись за фалды его сюртука, старалась оттащить его отъ разсвирпвшаго противника. Въ то же время миссъ Сквирсъ, смотрвшая въ замочную скважину на всю эту сцену и меньше всего ожидавшая такой непріятной развязки, влетла въ комнату и, запустивъ помощнику въ голову цлымъ залпомъ чернильницъ, принялась тузить его но спин, причемъ воспоминаніе объ ея отвергнутой любви удвоило тяжесть ея кулаковъ и безъ того не слишкомъ легкихъ: не даромъ же миссъ Сквирсъ унаслдовала ихъ отъ матери.
Въ своемъ увлеченіи битвой Николай совершенно не ощущалъ этихъ ударовъ, но, наконецъ, изнемогая отъ усталости и волненія и чувствуя, что рука его уже отказывается служить, онъ сосредоточилъ весь остатокъ силъ въ послдней полудюжин заключительныхъ ударовъ и оттолкнулъ отъ себя Сквирса. Онъ сдлалъ это такъ энергично, что мистриссъ Сквирсъ отъ неожиданнаго толчка перелетла черезъ скамью, а самъ Сквирсъ такъ сильно стукнулся головою о ту же скамью, что растянулся на полу и лежалъ, не подавая признаковъ жизни.
Приведя дло къ такому благополучному концу и убдившись, что Сквирсъ только ошеломленъ, а не мертвъ (ибо у него были на этотъ счетъ кое-какія непріятныя сомннія), Николай предоставилъ почтенному семейству приводить въ чувство своего главу, и преспокойно ушелъ, чтобы обдумать на досуг, что ему предпринять дальше. Выходя изъ комнаты, онъ искалъ глазами Смайка, но тотъ исчезъ.
Посл недолгаго размышленія молодой человкъ положилъ въ свой кожаный сакъ-вояжь нсколько перемнъ блья и платья и гордо вышелъ изъ главныхъ дверей Дотбойтсъ-Голла, не встртивъ препятствій. Черезъ нсколько минутъ онъ очутился на дорог къ Грета-Бриджу.
Когда онъ успокоился настолько, что могъ отдать себ ясный отчетъ въ случившемся и хладнокровно обсудить настоящее положеніе длъ, то убдился, что оно не представляетъ ничего утшительнаго. Въ карман у него было только четыре шиллинга и пенсовъ, а до Лондона, куда онъ направлялся, было двсти пятьдесятъ миль. Онъ выбралъ Лондонъ цлью своего странствія по многимъ причинамъ, и больше всего потому, что ему хотлось знать, какія свднія о происшествіи сегодняшняго дня дастъ мистеръ Сквирсъ его почтенному дядюшк. Придя къ печальному заключенію, что сколько ни думай, прошлаго не воротишь и съ настоящимъ придется считаться, онъ поднялъ глаза и увидлъ, что навстрчу ему детъ всадникъ. Подъхавъ ближе, этотъ всадникъ, къ величайшему огорченію Николая, оказался мистеромъ Джономъ Броуди, сыномъ торговца хлбомъ. Джонъ Броуди былъ въ широкой парусинной куртк и въ высокихъ кожаныхъ штиблетахъ. Онъ подгонялъ свою лошадь толстою ясеневою палкой, повидимому, только что срзанною съ какого-нибудь рослаго дерева.
‘Я вовсе не расположенъ драться въ настоящій моментъ,— подумалъ Николай,— а между тмъ я, кажется, буду сейчасъ вынужденъ вступить въ объясненія съ этимъ молодчикомъ, да, пожалуй, придется еще отвдать той дубинки, которую я вижу у него въ рук’.
Дйствительно, судя но всмъ признакамъ, таковы должны были бытъ послдствія ихъ встрчи. Джонъ Броуди, завидвъ Николая, сейчасъ же повернулъ свою лошадь къ пшеходной тропинк и остановился въ ожиданіи врага. Когда Николай подошелъ, глаза его встртились съ устремленнымъ на него въ упоръ промежъ ушей лошади весьма непріязненнымъ взглядомъ, не предвщавшимъ ничего хорошаго.
— Здравствуй, парень,— сказалъ Джонъ.
— Здравствуйте,— отвтилъ Николай.
— Слава Богу, наконецъ-то мы встртились,— промолвилъ Джонъ, ударивъ палкой по стремени съ такою силой, что оно зазвенло.
— Да, наконецъ-то,— выговорилъ съ нкоторой запинкой Николай.— Послушайте,— продолжалъ онъ посл минутной паузы, съ открытымъ, добродушнымъ видомъ,— въ послдній разъ мы съ вами разстались не совсмъ дружелюбно, и я сознаю, что самъ былъ въ этомъ виноватъ, но у меня не было намренія васъ оскорбить, мало того, я былъ далекъ отъ мысли, что мое поведеніе можетъ быть обидно для васъ, и потомъ я очень сожаллъ о случившемся. Не хотите ли пожать мн руку?
— Съ удовольствіемъ,— вскричалъ добродушный іоркширецъ, наклоняясь съ сдла, чтобы отъ всего сердца пожать протянутую ему руку.— Но что это съ вашимъ лицомъ? Оно у васъ совсмъ расквашено.
— Это слдъ отъ удара хлыстомъ,— отвчалъ Николай, покраснть.— Меня ударили, но я съ лихвой заплатилъ за этотъ ударъ.
— Вотъ какъ! Ну, это хорошо, это я люблю!— вскричалъ Джонъ Броуди въ восторг.
— Я не могъ поступить иначе, потому что…— Николай немного запнулся, конфузясь своего признанія,— потому что меня оскорбили.
— Вотъ ка-а-к-ъ,— повторилъ Джонъ, на этотъ разъ съ соболзнованіемъ, и посмотрлъ на Николая, какъ долженъ смотрть гигантъ на пигмея.
— Да, онъ меня оскорбилъ, этотъ мерзавецъ Сквирсъ, но я его жестоко избилъ. Потому я и ухожу.
— Что-о?— заоралъ Джонъ въ восторг, да такъ зычно, что испуганная лошадь шарахнулась въ сторону.— Прибилъ школьнаго учителя! Хо, хо, хо! Прибилъ школьнаго учителя? Никогда не слыхивалъ ничего подобнаго! Дайте-ка мн еще разъ пожать вашу руку. Ай, да, молодчикъ, побилъ школьнаго учителя! Да я за одно это готовъ васъ полюбить
Выразивъ такимъ образомъ свои восторженныя чувства, Джонъ Броуди захохоталъ такъ громко, что разбудилъ окрестное эхо, и долго хохоталъ, продолжая въ то же время дружески потрясать руку Николаю. Когда припадокъ его веселости миновалъ, онъ поинтересовался узнать, что намренъ предпринять его новый пріятель и, услыхавъ, что тотъ направляется въ Лондонъ, съ сомнніемъ покачалъ головой и спросилъ, знаетъ ли онъ, сколько берутъ дилижансы за этотъ длинный путь.
— Нтъ, не знаю,— отвчалъ Николай,— да для меня это безразлично, такъ какъ я иду пшкомъ.
— Пшкомъ въ Лондонъ?— воскликнулъ изумленный Джонъ.
— Да, пшкомъ, и я былъ бы уже далеко, если бы не потерялъ времени на разговоры. Итакъ, прощайте!
— Погодите,— сказалъ честный паренъ, сдерживая свою лошадь, которая рвалась впередъ.— Скажите мн прежде, сколько денегъ у васъ въ кошельк?
— Немного,— проговорилъ, красня, Николай,— но это не бда: я сумю обойтись. Знаете пословицу, по одежк протягивай ножки!
Джонъ Броуди не далъ никакого словеснаго отвта, но, запустивъ руку въ карманъ, вытащилъ оттуда кожаный, сильно потертый, но туго набитый кошелекъ и, протянувъ его Николаю, сталъ настаивать, чтобы тотъ отсчиталъ себ изъ него такую сумму, какая могла ему понадобиться на первое время.
— Не стсняйтесь, сударь, берите, сколько вамъ нужно на дорогу. Возвратите, когда будете въ состояніи, я увренъ, что возвратите,— говорилъ онъ.
Несмотря ни на какія упрашиванія, Николай не согласился взять боле одного соверена, съ чмъ мистеру Броуди пришлось въ Конц концовъ помириться, хотя добрый малый съ чисто іоркширской разсчетливостью долго объяснялъ Николаю, что если онъ не истратитъ всхъ денегъ, то излишекъ можетъ переслать обратно ‘съ оказіей’ черезъ кого-нибудь изъ знакомыхъ, кто будетъ хать въ эту сторону, и такимъ образомъ пересылка ничего не будетъ стоить.
— Возьмите-ка мой хлыстикъ, онъ вамъ пригодится въ дорог,— прибавилъ онъ, передавая Николаю свою ясеневую палку и еще разъ потрясая ему руку.— Прощайте, счастливаго пути. Всего вамъ хорошаго. Побили школьнаго учителя! Вотъ такъ исторія! Съ тхъ поръ, какъ на свт живу, не слыхивалъ о такой штук!
Съ этими словами Джонъ Броуди, чтобы не выслушивать изъявленій благодарности со стороны Николая,— деликатность, которой трудно было ожидать отъ такого неотесаннаго парня,— принялся громко хохотать и, пришпоривъ пятками свою лошадь, поскакалъ прочь. Онъ нсколько разъ оборачивался назадъ, чтобы сдлать рукой ободряющій жестъ своему новому другу. Николай простоялъ на одномъ мст, глядя вслдъ удаляющемуся всаднику, пока тотъ вмст съ лошадью не исчезъ за далекимъ холмомъ, и только тогда ршился продолжать свой путь.
Онъ прошелъ въ этотъ день очень немного, такъ какъ вскор стемнло, а покрывавшій землю толстый слой снга затруднилъ ходьбу. Притомъ онъ боялся сбиться съ дороги, что было очень легко въ такую темень, особенно для неопытнаго путешественника, совершенно незнакомаго съ мстностью. На эту ночь онъ остановился въ маленькой гостиниц для путешественниковъ низшаго класса, гд за недорогую плату можно было получить ужинъ и ночлегъ. На слдующее утро онъ всталъ очень рано, а къ вечеру уже пришелъ въ Бороу-Бриджъ. Обходя городъ въ поискахъ какой-нибудь дешевой гостиницы, онъ наткнулся на пустой сарай, стоявшій шагахъ въ ста отъ дороги, забравшись въ самый уголъ этого сарая, гд было потепле, онъ вытянулъ свои усталыя ноги и вскор заснулъ.
Когда, проснувшись на другое утро и стараясь припомнить свой сонъ, въ которомъ, какъ и вообще въ его снахъ за послднее время, фигурировали разные эпизоды изъ его пребыванія въ Дотбойсъ-Голл, онъ приподнялся съ своего ложа и протеръ глаза, взглядъ его съ неописаннымъ удивленіемъ остановился на странной фигур, неподвижно лежавшей шагахъ въ пяти отъ него.
— Странно,— пробормоталъ Николай.— Неужели я еще сплю и вижу это во сн? Вдь я знаю, что этого не можетъ быть въ дйствительности, а между тмъ я наврно проснулся… Неужели это ты, Смайкъ?
Фигура зашевелилась, приподнялась, бросилась къ Николаю и упала передъ нимъ на колни. Да, это быль Смайкъ.
— Зачмъ ты становишься передо мной на колни?— сказалъ Николай, поднимая его.
— Позвольте мн слдовать за вами… всюду, до конца земли… до могилы,— отвчалъ Смайкъ, хватая его за руки и за платье.— Позвольте, о, позвольте мн остаться! Вы мое прибжище, мой единственный другъ! Умоляю васъ, позвольте мн идти съ нами.
— Немногимъ можетъ помочь теб твой единственный другъ,— мягко сказалъ Николай.
Оказалось, что Смайкъ шелъ за нимъ всю дорогу, ни на минуту не упуская его изъ виду. Когда Николай садился отдохнуть, онъ тоже останавливался гд-нибудь поодаль, чтобы не попасться ему на глаза: бдняга боялся, чтобы его не прогнали. Онъ и теперь продолжалъ бы скрываться, но Николай проснулся раньше, чмъ онъ ожидалъ, и случайно увидлъ его.
— Бдняга,— сказалъ Николай.— Послала теб судьба одного друга, но и тотъ ничего не можетъ сдлать для тебя: онъ такъ же бденъ и безпомощенъ, какъ ты.
— Можно мн… можно мн идти съ вами?— робко спросилъ Смайкъ.— Я буду вашимъ преданнымъ, неутомимымъ слугой, общаю вамъ. Платья мн не нужно, мое можетъ еще долго служить,— прибавило несчастное созданіе, стараясь прикрыть свои лохмотья.— Я только хочу быть съ вами.
— И ты будешь со мной! Все, что выпадетъ мн въ удлъ въ этомъ мір, вс мои радости и горе, мы съ тобой будемъ длить пополамъ до тхъ поръ, пока одинъ изъ насъ не отойдетъ въ другой, лучшій міръ. Идемъ!
Съ этими словами Николай взвалилъ на плечи свой чемоданчикъ, взялъ въ одну руку палку, другую протянулъ своему восхищенному спутнику, и они вышли изъ стараго сарая.

ГЛАВА XII,
въ которой говорится, къ сожалнію, только о маленькихъ людяхъ, и которая, слдовательно, по необходимости носить отпечатокъ заурядности.

И въ одномъ изъ кварталовъ Лондона, тамъ, гд расположенъ Гольденъ-Скверъ, существуетъ одна очень старая, заброшенная, кривая улица, съ двумя неправильными рядами весьма жалкаго вида, домовъ, которые въ продолженіе долгихъ лтъ только повидимому и длали, что разсматривали другъ друга черезъ дорогу и соскучились этимъ занятіемъ до тошноты. Даже трубы этихъ домовъ имютъ меланхолическій видъ, вроятно, оттого, что видятъ передъ собой точно такія же почернвшія, полуразвалившіяся трубы. Нкоторыя изъ тхъ, что повыше своихъ сосдокъ, покривились и склонились всею своею тяжестью надъ крышей, грозя, какъ бы въ отместку за пренебреженіе къ себ въ теченіе полувка, сокрушить въ своемъ паденіи жильцовъ верхнихъ этажей. Даже домашняя птица этихъ домовъ, расхаживая по дворамъ въ поискахъ за пищей, выступаетъ какою-то особенной вороватой походкою, свойственной только городскимъ курамъ и птухамъ и по которой ихъ деревенскіе родичи, пожалуй, не признали бы ихъ за своихъ. Своими взъерошенными перьями, своимъ общипаннымъ, унылымъ и голоднымъ видомъ, эта домашняя птица вполн подъ пару жилищамъ своихъ обиженныхъ судьбою владльцевъ. Такъ же какъ и дти изъ этихъ домовъ, выпущенныя на улицу безъ всякаго призора, она вынуждена добывать себ пропитаніе, роясь въ грязи. Когда эти несчастныя куры бродятъ по голой мостовой въ надежд набрести на что-нибудь състное, вы не услышите ихъ кудахтанья, только одинъ кохинхинскій птухъ-ветеранъ, недавно купленный сосднимъ булочникомъ, проявляетъ признаки голоса, да и тотъ, благодаря плохому житью, совершенно охрипъ.
Надо полагать, что прежніе обитатели этого квартала были богаче теперешнихъ, потому что дома эти очень велики, но въ настоящее время вс они были разбиты на множество квартиръ, которыя сдавались по-недльно, и у каждой двери было столько же звонковъ и дощечекъ съ именами, сколько комнатъ въ квартир. По той же причин и окна имли самый разнообразный видъ, какой только можно себ представить, благодаря украшавшими ихъ разнокалибернымъ занавскамъ. Корридоры буквально непроходимы, такъ они завалены всякимъ хламомъ, не говоря уже о куч дтей, которыя здсь вчно толкутся, и стоящихъ во всхъ углахъ пивныхъ кружкахъ всякихъ возрастовъ и величинъ, отъ грудного младенца и полупинтовой кружки до двочки-подростка и полуведернаго кувшина включительно.
Въ окн одного изъ такихъ дотовъ, весьма успшно соперничавшаго грязью со своими сосдями и представлявшаго собой настоящій рынокъ звонковъ, дтей и пивныхъ кружекъ, имвшаго вдобавокъ преимущество получать непосредственно наисвжйшій дымъ изъ трубы сосдней пивоварни виднлся билетикъ, возвщавшій о комнат, отдающейся въ наемъ, но безъ указанія, въ какомъ этаж слдовало ее искать. А между тмъ, по наружнымъ признакамъ, представлявшимся взорамъ прохожаго, по фасаду дома, по разнымъ мелкимъ предметамъ, виднвшимся въ окнахъ, начиная съ кухонной тряпки, свсившейся изъ одного окна, и кончая цвточнымъ горшкомъ, украшавшимъ перила балкона, никто, даже самый шустрый школьникъ, однимъ духомъ ршающій самыя замысловатыя задачи, никто, ручаюсь вамъ, не догадался бы, гд именно находится эта свободная комната. Ни одно изъ колнъ общей лстницы этого невзрачнаго дома не было затянуто ковромъ, но если бы кто-нибудь изъ любопытства возимлъ фантазію пройти ее до-верху, то, даже не заходя въ комнаты, онъ безъ труда убдился бы, что бдность прогрессируетъ здсь съ каждымъ этажомъ. Такъ, напримръ, первый этажъ, гд мебель была видимо въ изобиліи, выставилъ на площадку столъ краснаго дерева, да, настоящаго краснаго дерева, его вносили въ квартиру, только когда въ этомъ оказывалась надобность. Во второмъ, на площадк, въ качеств сверхкомплектныхъ статей меблировки, красовалась пара сосновыхъ стульевъ, изъ которыхъ одинъ былъ на трехъ ножкахъ, а другой съ продырявленнымъ сидньемъ. Въ слдующемъ этаж, если и попадалось что изъ домашнихъ вещей, такъ разв какое-нибудь источенное червями корыто, на площадк чердака самыми драгоцнными предметами являлись безносый кувшинъ да разбитая баночка изъ подъ ваксы.
На эту-то именно площадку взбирался плохо одтый, уже немолодой человкъ, съ рзкими чертами желчнаго худого лица, остановился у одной изъ дверей, съ трудомъ повернулъ въ заржавленномъ замк ржавый ключъ и вошелъ въ комнату съ такимъ видомъ, съ какимъ входитъ только хозяинъ въ свое обиталище.
На немъ былъ жесткій рыжій парикъ, который онъ снялъ вмст со шляпой и повсилъ на гвоздь, замнивъ этотъ головной уборъ грязнымъ нитянымъ колпакомъ. Все это онъ продлалъ ощупью, впотьмахъ. Наконецъ, ему попался подъ руку огарокъ свчи, тогда онъ постучался въ перегородку, отдлявшую его каморку отъ сосдней, и спросилъ громкимъ голосомъ, нтъ ли огня у мистера Ногса. Отвтъ донесся глухо изъ-за оштукатуренной досчатой переборки, голосъ выходилъ точно изъ бочки, но тмъ не мене это былъ голосъ безусловно принадлежавшій мистеру Ногсу. Мистеръ Ногсъ отвтилъ въ утвердительномъ смысл.
— Какая ужасная ночь, мистеръ Ногсъ,— сказалъ человкъ въ колпак, зажигая у него свой огарокъ.
— А что, дождь идетъ?
— Да, и какой еще! Я промокъ до костей,— проворчалъ вошедшій.
— Намъ съ вами, мистеръ Кроуль, не такъ трудно промокнуть,— замтилъ Ньюмэнъ, проводя рукою по обшлагу своего истасканнаго сюртука.
— Тмъ хуже для насъ,— все такъ же ворчливо сказалъ мистеръ Кроуль (судя по его жесткому лицу, должно быть большой эгоистъ) и принялся раздувать еле тлвшій въ камин огонь.
Затмъ онъ выпилъ стаканъ водки, который предложилъ ему сосдъ, и освдомился, гд хранится запасъ его угля.
Мистеръ Ногсъ молча указалъ пальцемъ на нижній ящикъ шкапа. Мистеръ Кроуль открылъ ящикъ, взялъ въ руки лопаточку и ловкимъ движеніемъ захватилъ добрую половину всего запаса. Но мистеръ Ногсъ опять таки молча, съ невозмутимымъ видомъ сгребъ подъ-лопатки обратно въ свой складъ.
— Ужъ не становитесь ли вы скрягой подъ старость?— спросилъ мистеръ Кроуль.
Въ отвтъ на это Ногсъ указалъ на только-что опорожненный гостемъ стаканъ, считая это достаточно вскимъ аргументомъ противъ взводимаго на него обвиненія, и затмъ заявилъ, что онъ сейчасъ идетъ ужинать къ знакомымъ.
— Къ Кенвигзамъ?— спросилъ Кроуль.
Ньюмэнъ кивнулъ годовой.
— А мн то что же длать, скажите на милость? Я отказался провести у нихъ вечеръ на томъ основаніи, что и вы ршили не идти, я предпочелъ посидть сегодня у васъ, а теперь…
— Мн пришлось согласиться: они очень звали меня,— перебилъ его Ногсъ.
— Но я-то что буду длать?— настаивалъ Кроуль, всегда думавшій только о себ.— Вы одинъ во всемъ виноваты, и потому я вотъ что сдлаю: я останусь у васъ и посижу передъ вашимъ каминомъ до вашего возвращенія.
Ньюмэнъ бросилъ печальный взглядъ на свой скудный запасъ угля, но, не имя мужества сказать ‘нтъ’ (онъ никогда во всю свою жизнь не умлъ во-время сказать этого слова ни себ, ни другимъ), поневол согласился на этотъ блестящій проектъ мистера Кроуля, который и принялся сейчасъ же устраиваться у чужого камина со всмъ комфортомъ, какой только могла ему доставить убогая каморка сосда.
Семейство Кенвигзовъ, о которомъ говорили Кроуль и Погсъ, проживало въ одномъ съ ними дом. Оно состояло изъ мужа, жены и нсколькихъ юныхъ отпрысковъ этой фамиліи. Мистеръ Кенвигзъ, по ремеслу токарь изъ слоновой кости, пользовался въ дом большимъ почетомъ, ибо онъ занималъ съ семействомъ весь первый этажъ, то есть цлыхъ дв комнаты. Кром того, мистриссъ Кенвигзъ была настоящая леди и по манерамъ, и по родству: дядя ея былъ сборщикомъ водяныхъ пошлинъ, и мистриссъ Кенвигзъ то же вс уважали. Но это еще не все: дв старшія двочки въ этой семь два раза въ недлю ходили въ ближайшій танцклассъ, съ голубыми ленточками въ блобрысыхъ косичкахъ и въ блыхъ панталончикахъ съ широкой кружевной оборкой. Вс эти преимущества и многія другія въ томъ же род длали знакомство съ мистриссъ Кенвигзъ весьма желательнымъ и почетнымъ для всхъ жильцовъ того дома, гд она жила. Мистриссъ Кенвигзъ была извстна всей улиц, о ней говорили даже въ трехъ или четырехъ домахъ за угломъ.
Мистеръ Ногсъ былъ приглашенъ къ Кенвигзамъ, по случаю годовщины того счастливаго дня, когда англиканская церковь соединила мистера и мистриссъ Кенвигзъ брачными узами. Чтобы какъ слдуетъ отпраздновать этотъ знаменательный день, мистриссъ Кенвигзъ пригласила къ себ небольшой кружокъ интимныхъ друзей поиграть въ карты и поужинать, и для пущей торжественности облеклась въ новое, сшитое по послдней мод, необыкновенно яркое платье, буквально ослпившее своей красотой мистера Кенвигза, который тутъ же объявилъ, что восемь лтъ супружества и пять человкъ дтей кажутся ему сномъ, а сама мистриссъ Кенвигзъ на его взглядъ смотритъ теперь моложе и красиве, чмъ въ то незабвенное воскресенье, когда онъ впервые увидлъ ее и влюбился.
Великолпіе наряда мистриссъ Кенвигзъ и благородство ея осанки и манеръ были изумительны, глядя на нее, можно было подымать, что у этой леди находятся въ услуженіи по крайней мр двое — поваръ и горничная, такъ что самой ей остается только приказывать. Но это только такъ казалось, на самомъ же дл мистриссъ Кенвигзъ некогда было вздохнуть въ этотъ день, такъ много было ей хлопотъ съ приготовленіями къ званому вечеру. При ея деликатномъ сложеніи, она должна была бы не разъ упасть въ обморокъ, если бы ее не поддерживало желаніе не уронить своей славы образцовой хозяйки. Наконецъ, все было готово, тщательно прибрано, разставлено по мстамъ, и счастье видимо улыбалось мистриссъ Кенвигзъ: самъ сборщикъ водяныхъ пошлинъ общалъ придти.
Общество было подобрано восхитительно. Во-первыхъ, здсь были мистеръ и мистриссъ Кенвигзъ съ ихъ четырьмя юными отпрысками, которые сегодня должны были ужинать съ большими, отчасти потому, что они имли право на это преимущество въ такой исключительный день, отчасти потому, что было бы неудобно — чтобы не сказать боле — ложиться въ постель при гостяхъ. Затмъ здсь была молодая леди, которая шила новое платье мистриссъ Кенвигзъ и которая, что было очень удобно, жила въ томъ же дом, во второмъ этаж, на заднемъ двор, и потому могла на время вечеринки уступить свою кровать грудному младенцу Кенвигзовъ, эта же самая обязательная леди пріискала двочку, которая согласилась поняньчить его. Какъ бы въ pendant къ молодой леди былъ приглашенъ молодой человкъ, знавшій мистера Кенвигза еще холостякомъ и пользовавшійся большою благосклонностью дамъ, благодаря установившейся за нимъ репутаціи ловеласа. Были здсь еще молодые мужъ и жена, которыхъ мистеръ и мистриссъ Кенвигзъ знали въ первый періодъ ихъ взаимной любви, была сестра мистриссъ Кенвигзъ, слившая красавицей, былъ еще одинъ молодой человкъ, который, какъ говорили, питалъ благородныя намренія относительно вышеупомянутой красавицы, былъ мистеръ Ногсъ, состоявшій на положеніи почетнаго гостя, потому что нкогда его считали джентльменомъ. Были, наконецъ, еще дв гостьи: пожилая леди изъ подвальнаго этажа, и другая — молодая, въ которой все общество единодушно признавало героиню вечера, разумется, посл сборщика пошлинъ, такъ какъ она была дочерью пожарнаго при театр и служила фигуранткою въ пантомим, сверхъ того она такъ удивительно пла и декламировала, что вызывала потоки слезъ изъ глазъ мистриссъ Кенвигзъ. Все было бы какъ нельзя боле прилично и хорошо, и хозяйка отъ всей души наслаждалась бы удовольствіемъ принимать у себя такое изысканное общество, если бы не пожилая леди изъ подвальнаго этажа или, врне, если бы не ея непристойный костюмь, эта особа, съ полнымъ презрніемъ къ своимъ шестидесяти годамъ и къ своему объему, вырядилась въ легкое муслиновое платье декольтэ съ короткими рукавами и въ лайковыя перчатки. Этотъ нарядъ глубоко возмутилъ мистриссъ Кенвигзъ, и она по секрету сообщила каждому изъ гостей, что она сію минуту попросила бы даму изъ подвальнаго этажа сократиться, если бы, къ сожалнію, на очаг этой дамы не готовился ужинъ которымъ должно было завершиться сегодняшнее торжество.
— Дорогая моя,— сказалъ мистеръ Кенвигзъ, обращаясь къ жен,— пора бы ссть и за карты.
— Кенвигзъ, другъ мой, я удивляюсь теб! Разв мы можемъ начать безъ моего дяди?— возразила жена.
— Ахъ, я и забылъ! Конечно, безъ него никакъ нельзя.
— Вы не можете себ представить, до чего онъ обидчивъ,— пояснила мистриссъ Кенвигзъ, обращаясь къ замужней леди,— если бы сли играть безъ него, онъ вычеркнулъ бы мое имя изъ своего завщанія.
— Неужели?
— Могу васъ уврить. Онъ вдь большой чудакъ, но въ то же время лучшій человкъ въ мір.
— Съ удивительно мягкимъ сердцемъ,— прибавилъ Кенвигзъ.— Я думаю, что сердце его разрывается отъ горя каждый разъ, когда онъ лишаетъ воды неисправнымъ плательщиковъ,— пошутилъ холостякъ, старинный другъ мистера Кенвигза.
— Джорджъ,— произнесъ съ важностью мистеръ Кенвигзъ,— пожалуйста перестань.
— Я только пошутилъ,— отвтилъ сконфуженно холостякъ.
— Джорджъ,— возгласилъ мистеръ Кенвигзъ все такъ же торжественно,— шутка хорошая, даже очень хорошая вещь, но когда она оскорбляетъ нжнйшія чувства мистриссъ Кенвигзъ, я протестую. Человкъ, занимающій общественный постъ, всегда подвергается насмшкамъ, таковъ ужъ свтъ, и виноватъ въ этомъ не онъ, а высокое положеніе, которое онъ занимаетъ. Родственникъ мистриссъ Кенвигзъ,— человкъ съ оффиціальнымъ положеніемъ, и онъ несетъ это бремя съ достоинствомъ. Но даже, отбросивъ въ сторону чувства мистриссъ Кенвигзъ (если только можно ее обойти въ данномъ вопрос), ты долженъ бы принять къ свднію и мои чувства, такъ какъ, женившись на мистриссъ Кенвигзъ, я сталъ родственникомъ сборщика водяныхъ пошлинъ и не могу отнестись равнодушно къ тому, что о немъ говорятъ. На основаніи всего вышесказаннаго я не могу, не долженъ позволять такъ отзываться о немъ въ моемъ…— мистеръ Кенвигзъ хотлъ сказать ‘дом’, но спохватился, что это будетъ не вполн точное выраженіе и, чтобы округлить фразу, докончилъ:— въ нанимаемыхъ мною аппартаментахъ!
Эта блестящая рчь, такъ рельефно выставлявшая деликатныя чувства обоихъ супруговъ, внушила всмъ присутствующимъ глубокое почтеніе къ благородной особ сборщика пошлинъ.
Не усплъ мистеръ Кенвигзъ замолчать, какъ раздался звонокъ.
— Это онъ!— въ величайшемъ волненіи прошепталъ мистеръ Кенвигзъ.— Морлина, душа моя, бги навстрчу дяд и обними его, какъ только отворишь ему дверь. Гм… господа, будемъ же говорить, что же вы замолчали?
Повинуясь приглашенію мистера. Кенвигза, вс гости заговорили разомъ, длая видъ, что они нисколько не смущены. Въ ту же минуту въ комнату вошелъ старый джентльменъ очень маленькаго роста, въ плать мышинаго цвта и въ такихъ же штиблетахъ. Лицо его было до того неподвижно, что казалось выточеннымъ изъ дерева. Онъ шелъ слдомъ за миссъ Морлиной Кенвигзъ. Не мшаетъ сказать, къ свднію читателя, что не совсмъ христіанское имя ‘Морлина’ было изобртено самою мистриссъ Кенвигзъ задолго до рожденія этой интересной двицы, на тотъ случаи, если ея первенецъ окажется двочкой, какъ оно и случилось.
— О, дядя, я такъ счастлива, что вижу васъ!— сказала мистриссъ Кенвигзъ, расцловавъ сборщика въ об щеки,— такъ счастлива!
— Желаю теб, моя милая, еще много разъ встртить этотъ день,— любезно отвчалъ сборщикъ.
Тутъ глазамъ всхъ присутствующихъ предстала интересная картина: посреди комнаты стоитъ сборщикъ водяныхъ пошлинъ, безъ пера и чернильницы, безъ реестровой книги,— сборщикъ пошлинъ безъ двойного стука въ дверь, который такъ пугаетъ, безъ страшныхъ словъ и крика,— сборщикъ пошлинъ, цлующій, да положительно цлующій прелестную женщину, сборщикъ, позабывшій о такихъ непріятныхъ вещахъ, какъ таксы, взысканія, повстки о явк въ судъ и заявленія о томъ, что онъ былъ дважды вынужденъ повторить свой визитъ. Поистин было умилительно видть, какими восхищенными глазами смотрло на него все общество, вс замерли на мст, поглощенные созерцаніемъ его персоны, въ избытк удовольствія оттого, что они встрчаютъ въ сборщик пошлинъ столько человчности.
— Гд вамъ угодно ссть, дядюшка?— спросила мистриссъ Кенвигзъ, сіяя гордостью за своего именитаго родственника.
— Гд прикажешь, моя дорогая, ты знаешь, я неприхотливъ.
— Онъ неприхотливъ! Какая скромность! Что за удивительный сборщикъ. Да, право, будь онъ какимъ-нибудь писакой, однимъ изъ тхъ людей, которые должны знать свое мсто, онъ и тогда не могъ бы быть скромне.
— Мистеръ Лилливикъ,— сказалъ Кенвигзъ, обращаясь къ своему важному гостю,— друзья мои, здсь присутствующіе, сгораютъ желаніемъ быть вамъ представленными.
— Очень радъ.
— Мистеръ и мистриссъ Кутлеръ — мистеръ Лилливикъ.
— Очень пріятно познакомиться,— проговорилъ мистеръ Кутлеръ,— мн часто приходилось слышать о васъ.
И это не было фразой, какія принято говорить изъ вжливости, проживая въ одномъ изъ домовъ, находящихся въ вдніи мистера Лилливика, мистеръ Кутлеръ, конечно, часто слышалъ о немъ, тмъ боле, что мистеръ Лилливикъ отличался особеннымъ усердіемъ во взысканіи недоимокъ.
— Мистеръ Джорджъ, вы, вроятно, его знаете, мистеръ Лилливикъ, леди изъ подвальнаго этажа — мистеръ Лилливикъ, мистеръ Сньюксъ — мистеръ Лилливикъ, миссъ Гринъ — мистеръ Лилливикъ, мистеръ Лилливикъ — миссъ Петоукеръ изъ королевскаго Дрюрилэнскаго театра. Счастливъ тмъ, что могу познакомить двухъ извстныхъ общественныхъ дятелей… Мистриссъ Кенвигзъ, моя милая, приготовь же карты и марки!
Мистриссъ Кенвигзъ исполнила желаніе мужа съ помощью Ньюмэна Ногса, котораго, по его просьб, избавили отъ церемоніи представленія. Кенвигзы считали себя обязанными исполнять этотъ его маленькій капризъ въ благодарность за безпрестанно повторявшіяся вещественныя доказательства вниманія къ ихъ дтямъ съ его стороны. О немъ только шепнули сборщику на ушко, что это разорившійся джентльменъ. Большая часть гостей услась за зеленый столъ и углубилась въ игру, между тмъ какъ Ньюмэнъ, мистриссъ Кенвигзъ и миссъ Петоукеръ изъ королевскаго Дрюрилэнскаго театра накрывали къ ужину.
Въ то время, какъ дамы съ мистеромъ Ногсомъ занимались этимъ важнымъ дломъ, мистеръ Лилливикъ также не терялъ времени даромъ. Онъ игралъ въ карты не ради забавы и потому весьма пристально наблюдалъ за всми перипетіями игры, а такъ какъ сборщику водяныхъ пошлинъ звать не приходится, то никому, вроятно, не покажется страннымъ, что этотъ почтенный старый джентльменъ не чувствовалъ угрызеній совсти, присвоивая себ чужія деньги и пользуясь разсянностью другихъ игроковъ. Но вотъ что гораздо удивительне: продлывая все это, онъ въ то же время такъ добродушно улыбался и такъ мягко говорилъ съ проигравшими, что они были очарованы его любезностью и каждый въ душ находилъ, что за такія доблести его слдуетъ сдлать канцлеромъ казначейства.
Посл большихъ хлопотъ съ сервировкой стола, причемъ не обошлось безъ шлепковъ и щелчковъ по адресу маленькихъ двицъ Кенвигзъ, изъ коихъ двухъ главныхъ бунтовщицъ пришлось даже выгнать изъ комнаты — скатерть была изящно расположена и столъ въ изобиліи уставленъ яствами. Тутъ были: дв пулярдки, большой окорокъ и яблочный тортъ, не говоря уже о картофел и всевозможныхъ овощахъ. Видъ этихъ лакомствъ привелъ достойнаго мистера Лилливика въ такое хорошее настроеніе духа, что онъ начисто обыгралъ своихъ партнеровъ въ послдней игр и, отпустивъ нсколько подходящихъ къ случаю остротъ, немедленно сгребъ со стола вс ставки къ неописанному удовольствію остальныхъ игроковъ, восхищенныхъ его веселымъ характеромъ.
Ужинъ прошелъ оживленно и быстро. Мирный ходъ событій нарушался только частыми требованіями чистыхъ вилокъ и ножей, такъ что бдная мистриссъ Кенвигзъ не разъ пожалла въ душ, что въ обществ не придерживаются мудраго пансіонскаго правила, гласящаго, что каждый пансіонеръ долженъ имть свои собственные ножъ, вилку и ложку. Нельзя не согласиться, что примненіе такого правила было бы очень пріятно для многихъ семействъ, особенно для Кенвигзовъ, хозяйство которыхъ не изобиловало серебромъ. Но было бы, конечно, еще удобне и пріятне, если бы, примняя пансіонское правило во всей его чистот, каждый довольствовался однимъ приборомъ, а не мнялъ бы его посл всякаго блюда изъ совершенно излишней щепетильности.
Когда все съдобное было съдено и лишняя посуда исчезла со стола съ ужасающей быстротой и оглушительнымъ звономъ, на немъ немедленно появились горячая и холодная вода, спиртные напитки, на которые Ньюмэнъ взиралъ блестящими отъ жадности глазами. Мистеръ Лилливикъ расположился въ большомъ кресл у камина: четыре двицы Кенвигзъ услись тутъ же на скамеечку, вс четверо лицомъ къ огню, а блобрысыми косичками къ публик. Увидвъ эту картину, мистриссъ Кенвигзъ, подъ наплывомъ материнскихъ чувствъ, склонила голову на лвое плечо мистера Кенвигза и залилась слезами.
— Он такъ милы!— прорыдала она.
— Конечно, конечно, он восхитительны, и ваша материнская гордость совершенно понятна, но овладйте собою, вамъ вредно такъ волноваться,— сказали хоромъ дамы.
— Я не могу… я плачу противъ воли,— продолжала всхлипывать мистриссъ Кенвигзъ.— Он слишкомъ прекрасны для этого міра! Он не будутъ жить, он слишкомъ прекрасны!
Услышавъ это печальное предсказаніе, обрекавшее ихъ на смерть къ нжномъ возраст, вс четыре малютки испустили раздирающій крикъ и, уткнувшись головами въ материнскія колни, продлали форменною истерику, потрясая въ воздух четырью парами блобрысыхъ косичекъ, причемъ мистриссъ Кенвигзъ поочередно прижимала ихъ къ сердцу, проявляя въ своемъ отчаяніи столько трагизма, благодаря своей поз и жестамъ, что миссъ Петоукеръ могла бы смло взять ихъ за образецъ для первой же пантомимы въ Дрюрилэнскомъ театр, въ которой она будетъ участвовать.
Въ конц концовъ расчувствовавшаяся мать, уступивъ увщаніямъ всего общества, успокоилась, угомонились и юныя двицы, которыхъ теперь разсадили въ одиночку между гостями, дабы видъ ихъ неописанной красоты, сконцентрированной въ одну картину, не умилилъ опять до слезъ нжнйшую изъ матерей. Принявъ эту благоразумную мру предосторожности, вс леди и джентльмены принялись въ одинъ голосъ пророчить малюткамъ долгую жизнь, завряя мистриссъ Кенвигзъ всмъ святымъ, что опасенія ея лишены всякаго основанія. Да, по правд сказать, они и не ошибались, ибо красота юныхъ Кенвигзовъ была въ лучшемъ случа подъ сомнніемъ.
— Сегодня ровно восемь лтъ!— возгласилъ мистеръ Кенвигзъ посл небольшой паузы, послдовавшей за водвореніемъ тишины и порядка.
— Трудно поврить!— подхватили вс хоромъ
— Я была тогда моложе!— пролепетала, улыбаясь, мистриссъ Кенвигзъ.
— Нтъ,— сказалъ сборщикъ.
— Конечно, нтъ,— подхватила вся компанія.
— Мн кажется, я еще вижу передъ собой мою племянницу въ то знаменательное посл обда, когда она призналась матери въ сердечной склонности къ Кенвигзу. ‘Мать моя,— сказала она,— я люблю его’,— произнесъ мистеръ Лилливикъ, торжественно оглядывая присутствующихъ.
— Я сказала ‘боготворю’, дядюшка,— поправила мистриссъ Кенвигзъ.
— Ты сказала ‘люблю’, моя милая,— возразилъ съ твердостью сборщикъ.
— Вроятно, вы правы, дядюшка,— покорно согласилась мистриссъ Кенвигзъ,— но мн помнится, я сказала: ‘боготворю’.
— Ты сказала ‘люблю’,— повторилъ мистеръ Лилливикъ строгимъ тономъ.— Итакъ, она сказала: ‘мать моя, я люблю его’. ‘Что я слышу!’ — вскричала ея мать и упала въ сильнйшихъ конвульсіяхъ.
Всеобщее ‘ахъ’ было отвтомъ на этотъ потрясающій разсказъ.
— Въ сильнйшихъ конвульсіяхъ,— съ важнымъ видомъ повторилъ сборщикъ.— Надюсь, Кенвигзъ меня извинитъ, если я скажу въ присутствіи его друзей, что его низкое общественное положеніе служило серьезнымъ препятствіемъ къ этому браку, такъ какъ мы, родственники невсты, боялись запятнать честь нашей фамиліи такимъ родствомъ. Вы не забыли этого, Кенвигзъ?
— Конечно, нтъ!— отвтилъ съ восторгомъ этотъ джентльменъ, въ высшей степени польщенный словами сборщика пошлинъ, такъ какъ они доказывали все недоступное величіе семейства, изъ котораго происходила мистриссъ Кенвигзъ.
— Я тоже раздлялъ это мнніе,— продолжалъ мистеръ Лилливинъ,— я не одобрялъ этого брака, и, мн кажется, это было вполн естественно.
Шепотъ одобренія, пробжавшій по комнат, показалъ, что такія чувства не только естественны, но заслуживаютъ величайшей похвалы въ человк, занимающемъ такой ноетъ, какой занималъ мистеръ Лилливикъ.
— Впослдствіи, когда они поженились, и, слдовательно, поправить дло было нельзя, я измнилъ свое мнніе и первый объвилъ, что Кенвигзъ достоинъ того, чтобы мы признали его членомъ нашей фамиліи. Семейство согласилось на эту уступку, и я съ гордостью могу сказать, что онъ оказался человкомъ хорошаго поведенія, открытаго характера, честнымъ и надежнымъ. Кенвигзъ, вашу руку!
— Горжусь такою честью, сэръ.
— И я также, Кенвигзъ.
— Я прожилъ съ вашей племянницей очень счастливо,— сказалъ мистеръ Кенвигзъ.
— Если бы это было не такъ, вы одинъ были бы виноваты,— отвчалъ сборщикъ пошлинъ.
— Морлина Кенвигзъ, поцлуй дорогого дядюшку,— вскричала мистриссъ Кенвигзъ въ величайшемъ волненіи.
Юная леди исполнила это требованіе, а за ней и остальныя три, приподнявшись на носочки, повторивъ церемонію лобызанія со сборщикомъ пошлинъ, и не только съ нимъ, но и со всей почтенной компаніей.
— Дорогая мистриссъ Кенвигзъ, пока мистеръ Ногсъ будетъ разливать пуншъ, чтобы пить за ваше здоровье, пусть Морлина протанцуетъ передъ мистеромъ Лилливикомъ тотъ танецъ… вы знаете…— сказала миссъ Петоукеръ.
— Нтъ, нтъ, душа моя, дяд это покажется скучнымъ,— возразила мистриссъ Кенвигзъ.
— Какъ можно!… Неправда ли, сэръ, вамъ будетъ интересно взглянуть, какъ танцуетъ Морлина?
— Да, я думаю, должно быть, интересно — отвчалъ сборщикъ пошлинъ, косясь украдкой на дымящійся пуншъ.
— Хорошо, Морлина протанцуетъ, но съ условіемъ, что затмъ миссъ Петоукеръ прочтетъ отрывокъ изъ ‘Похоронъ убійцы’,— сказала мистриссъ Кенигзъ.
Общество встртило это предложеніе усиленными апплодисментами и нетерпливымъ топаньемъ ногъ. Предметъ этихъ овацій граціозно раскланялся на вс стороны и, обращаясь къ хозяйк, укоризненно произнесъ:
— Вы знаете, что я не люблю декламировать въ частныхъ домахъ.
— Но въ моемъ дом это не можетъ вамъ быть непріятно,— замтила мистриссъ Кенвигзъ,— мы здсь въ такомъ интимномъ кружк, что вы можете себя чувствовать, какъ дома, и кром того, сегодня такой день…
— Я не могу устоять противъ такого довода и всми силами постараюсь доставить удовольствіе обществу,— поспшно прервала ее миссъ Петоукеръ.
Надо замтить, что мистриссъ Кенвигзъ съ помощью миссъ Петоукеръ заране начертала программу развлеченій этого вечера, въ которую входилъ и танецъ Морлины и маленькое препирательство изъ-за декламаціи миссъ Петоукеръ было подготовлено также заране для того, чтобы все вышло естественне.
Итакъ, общество приготовилось любоваться. Миссъ Петоукеръ начала напвать какой-то веселый мотивъ, и прелестная миссъ Морлина, натеревъ предварительно мломъ подошвы своихъ башмаковъ такъ тщательно, точно собиралась пройтись по канату, пустилась плясать. Она исполнила свой танецъ, прекрасно сопровождая его граціозными движеніями рукъ, и заслужила всеобщее одобреніе.
— Еслибъ у меня былъ… былъ… ребенокъ, то есть не обыкновенный ребенокъ, а такой геній, какъ эта малютка, я бы отдала его въ балетъ,— проговорила, красня, миссъ Петоукеръ.
Мистриссъ Кенвигзъ вздохнула и бросила томный взглядъ на мистера Кенвигза, мистеръ Кенвигзъ покачалъ годовою и сказалъ, что онъ иметъ свои сомннія на этотъ счетъ.
— Кенвигзъ боится,— замтила супруга этого джентльмена.
— Чего же? Надюсь, не того, что она можетъ не имть успха?— спросила миссъ Петоукеръ.
— О, нтъ! Но если изъ нея выйдетъ такая красавица, какою она общаетъ быть, то знаете… вс эти молодые повсы — графы и маркизы…— и мистриссъ Кенвигзъ умолкла, не договоривъ.
— Правильное замчаніе,— сказалъ сборщикъ пошлинъ.
— Но, знаете, если у нея будетъ чувство собственнаго достоинства, тогда…— попыталась возразить миссъ Петоукеръ.
— О, за это-то я ручаюсь!— перебила мистриссъ Кенвигзъ и взглянула на мужа.
— Я знаю только, что я… конечно, это не общее правило… но я лично никогда не подвергалась непріятностямъ этого рода,— сказала миссъ Петоукеръ.
Тутъ мистеръ Кенвигзъ, со своею обычной галантностью, не допускавшей его вступать въ пререканія съ дамой, объявилъ, что, если такъ, то онъ серьезно подымаетъ объ этомъ. Когда такимъ образомъ вопросъ о поступленіи миссъ Морлины въ балетъ былъ исчерпанъ, миссъ Петоукеръ стала готовиться къ исполненію ‘Похоронъ убійцы’. Для этого она первымъ дломъ распустила волосы и затмъ стала въ позу въ глубин комнаты. Неподалеку отъ нея, въ одномъ изъ угловъ, поставили на страж холостяка, чтобы онъ могъ подбжать къ ней и принять ее въ объятія, когда она скажетъ: ‘я испускаю послдній вздохъ’, и начнетъ умирать въ припадк сумасшествія. Какъ только все было готово, декламація началась. Сумасшедшій убійца въ исполненіи миссъ Петоукеръ былъ до того реаленъ и свирпъ, что малютки Кенвигзы перепугались чуть не до судорогъ и долго катались въ истерик.
Еще не успло улечься волненіе общества, потрясеннаго декламаціей миссъ Петоукеръ, и не усплъ Ньюмэнъ Ногсъ (который, къ слову сказать, въ первый разъ за много лтъ не былъ пьянъ въ такой поздній часъ ночи) раскрыть ротъ пошире, чтобы возвстить во всеуслышаніе о томъ, что пуншъ готовъ, какъ послышался торопливый стукъ въ дверь, послдствіемъ котораго былъ прежде всего пронзительный крикъ мистриссъ Кенвигзъ, вообразившей, что ея грудной младенецъ свалился съ кровати.
— Кто тамъ?— вскричалъ встревоженный мистеръ Кенвигзъ
— Не боитесь, это только я,— сказалъ Кроуль, просовывая въ дверь свой ночной колпакъ.— Съ маленькимъ ничего не случилось, я заглянулъ къ нему въ комнату по дорог сюда, онъ преспокойно спитъ, также какъ и его нянька, и я не думаю, чтобы свча могла поджечь пологъ, конечно, если не подуетъ сквозной втеръ… Дло въ томъ, что кто-то спрашиваетъ мистера Ногса.
— Меня?— спросилъ изумленный Ньюмэнъ.
— Да, довольно таки странное время для визита,— сказалъ Кроуль, которому вовсе не улыбалась мысль покинуть свое мсто у гостепріимнаго очага Ньюмэна.— Да и постители весьма странные: грязные, мокрые… Ужъ не попросить ли ихъ убраться?
— Нтъ, нтъ. Гости ко мн?— закричалъ Ньюмэнъ, вскакивая.— Сколько же ихъ?
— Двое,— отвчалъ Кроуль.
— Меня спрашиваютъ, вы говорите? Назвали по фамиліи?
— Да, но фамиліи, такъ и сказали: мистеръ Ньюмэнъ Ногсъ. Чего же ясне?
Ньюмэнъ, подумавъ съ минуту, пробормоталъ, что онъ сейчасъ вернется, и убжалъ. Дйствительно, черезъ нсколько минуть онъ вернулся: какъ полоумный, онъ влетлъ въ комнату и, схвативъ со стола зажженную свчу и стаканъ горячаго пунша, безъ всякихъ объясненій стремглавъ опять выбжалъ вонь.
— Что тамъ такое? Что съ нимъ случилось?— воскликнулъ Кенвигзъ, распахивая дверь на лстницу.— Ну-ка, не шумятъ ли тамъ наверху?
Гости переглянулись въ величайшемъ недоумніи, толпою подбжали къ дверямъ и. вытянувъ шеи, стали съ любопытствомъ прислушиваться.

ГЛАВА XV
знакомитъ читателя съ причиною вторженія нежданныхъ гостей, описаннаго въ предыдущей глав, и еще съ нкоторыми событіями, которыя необходимо довести до его свднія.

Ньюмэнъ Ногсъ стремительно поднимался по лстниц, держа въ рук стаканъ еще кипящаго пунша, который онъ такъ безцеремонно выхватилъ со стола, изъ подъ самаго носа сборщика водяныхъ пошлинъ, съ видимымъ наслажденіемъ созерцавшаго его аппетитное содержимое въ самый моментъ похищенія. Ньюмэнъ принесъ свою добычу къ себ на чердакъ, гд сидли Николай и Смайкъ положительно неузнаваемые отъ грязи, измокшіе, съ клочками обуви на растертыхъ до крови ногахъ, до послдней степени измученные и обезсиленные непривычно долгой и тяжелой ходьбой.
Ньюмэнъ прежде всего нжно, но настойчиво приступилъ къ Николаю и заставилъ его проглотить половину всего пунша, до того горячаго, что обжигало губы, а остальное влилъ въ ротъ Смайку, который никогда въ жизни не пилъ ничего крпче пресловутаго лекарства Дотбойсъ-Голла и теперь, глотая живительную влагу, выражалъ свое удивленіе и восторгъ самыми разнообразными гримасами, одна смшне другой, а съ послдними глоткомъ поднялъ глаза къ небу, и на лиц его выразилось полнйшее блаженство.
— Вы совсмъ промокли,— сказалъ Ньюмэнъ, быстро проводя рукою по платью, которое только-что сбросилъ съ себя Николай,— а я… мн даже нечего дать вамъ на смну,— прибавилъ онъ печально переводя взглядъ на свою собственную одежду.
— У меня въ чемодан есть другое сухое платье, которое еще можетъ мн служить,— сказалъ Николай.— Но только не смотрите на меня такъ жалобно, мистеръ Ногсъ, а то вы заставите меня пожалть, что я, зная ваши скудныя средства, ршился просить у васъ помощи и убжища на сегодняшнюю ночь.
Но, увидвъ, что волненіе Ньюмэна только усилилось отъ этихъ словъ, Николай крпко пожалъ руку своему другу и сталъ его уврять, что никогда не только не ршился бы явиться къ нему, но даже не далъ бы знать ему о своемъ прибытіи въ Лондонъ, если бы не былъ глубоко убжденъ въ искреннемъ его расположеніи. Только тогда лицо Ньюмэна прояснилось, и онъ сталь весело устраивать гостей въ своемъ жилищ, прочемъ суетился и хлопоталъ гораздо больше, чмъ того требовали обстоятельства.
Дло въ томъ, что средства Ньюмэна далеко не соотвтствовали его гостепріимству, и потому приготовленія были по необходимости весьма несложнаго свойства, но какъ ни были они просты, все-таки не обошлось безъ хлопотъ и бготни но лстниц. По счастью, Николай очень экономно тратилъ свои деньги во время пути, и теперь въ кошельк у него оставалось достаточно, чтобы купить на ужинъ хлба, сыру и немного холодной говядины, которые вскор и появились на стол въ сообществ бутылки съ водкой и кружки портера, Такимъ образомъ не угрожала пока ни ему, ни его спутнику голодная смерть. Ньюмэну не пришлось потратить много времени на устройство для своихъ гостей единственной постели, находившейся въ его распоряженіи. Но прежде всего онъ настоялъ, чтобы Николай перемнилъ платье, а Смайкъ надлъ его собственный единственный сюртукъ, который, разумется, никто не могъ запретить ему снять, хотя оба гостя сильно противъ этого протестовали. Путешественники съ наслажденіемъ принялись за скромный ужинъ, и даже тому изъ нихъ, который привыкъ къ боле изысканнымъ блюдамъ, казалось, что онъ никогда не далъ ничего вкусне стоявшаго передъ нимъ скуднаго угощенія.
Посл ужина вс трое подошли къ камину, въ которомъ Ньюмэнъ развелъ яркій огонь, т. е. насколько это было возможно посл опустошенія, произведеннаго Кроулемъ въ его угольномъ склад, и Николай, которому до этой минуты Ньюмэнъ буквально не давалъ раскрыть рта, требуя, чтобы онъ прежде полъ и отдохнулъ, теперь засыпалъ его вопросами о матери и сестр.
— Живутъ помаленьку,— отвчалъ Ньюмэнъ съ обычнымъ своимъ лаконизмомъ.
— Все тамъ же, въ Сити?
— Да.
— И сестра продолжаетъ заниматься тмъ дломъ, которое такъ ей понравилось, судя по ея письму?— допрашивалъ Николай.
Ньюмэнъ открылъ глаза шире обыкновеннаго и, разинувъ ротъ, вмсто отвта, помоталъ головой. Знакомые Ньюмэна принимали эту его мимику за отрицательную или утвердительную, смотря по тому, въ какомъ направленіи двигалась при этомъ его голова. А такъ какъ въ данномъ случа онъ моталъ головой вертикально, то Николай былъ въ прав заключить, что отвть послдовалъ утвердительный.
— Послушайте,— сказалъ Николай, положивъ руку ему на плечо,— прежде чмъ пытаться увидться съ ними, я пришелъ къ вамъ посовтоваться, такъ какъ боялся, что, уступивъ своему горячему желанію видть ихъ, я причиню имъ зло, которое потомъ не въ силахъ буду поправить. Какія всти получилъ дядя изъ Іоркшира?
Ньюмэнъ нсколько разъ открывалъ рогъ, какъ человкъ, который хочетъ, но не можетъ заговорить, и, наконецъ, со странной улыбкой устремилъ на Николая неподвижный взглядъ.
— Что ему сообщили?— покраснвъ, живо спросилъ Николай.— Я готовъ выслушать все, что только могутъ придумать самыя низкія злость и коварство. Зачмъ скрывать отъ меня? Все равно, рано или поздно я все узнаю. Зачмъ вы тратите такъ много времени, избгая мн отвчать, когда достаточно было бы нсколькихъ минутъ, чтобъ познакомить меня съ положеніемъ длъ? Именемъ всего святаго прошу васъ сказать мн все разомъ.
— Завтра утромъ, слышите ли, завтра утромъ,— сказалъ Ньюмэнъ.
— Какой же смыслъ иметъ эта отсрочка?
— Вы будете сегодня лучше спать.
— Напротивъ, я буду хуже спать,— нетерпливо перебилъ Николай.— Спать! Несмотря на то, что я совсмъ разбитъ отъ усталости и волненія и сильно нуждаюсь въ отдых, всю ночь и не сомкну глазъ, если вы теперь не скажете мн всей правды.
— Сказать вамъ все, говорите вы?— нершительно промолвилъ Ньюмэнъ.
— Да, сказать. Правда, то, что вы мн разскажете, можетъ задть мое самолюбіе, уязвить мою гордость, но душевнаго мира моего не нарушитъ, потому что я сознаю, что былъ правъ. Если бы та недостойная сцена снова разыгралась на моихъ глазахъ, я поступилъ бы точно также, какъ и теперь, и какія бы послдствія ни повлекло за собой мое поведеніе, я никогда въ немъ не раскаюсь, хоть бы мн пришлось умирать съ голоду или просить на улицахъ милостыни. Бдность и страданія все-таки во сто разъ лучше низости и подлости, а молчать было бы въ этомъ случа подлостью съ моей стороны. Если бы я равнодушно смотрлъ на совершавшееся передо мною, я теперь презиралъ бы себя, я сознавалъ бы, что не имю правъ на уваженіе порядочныхъ людей. О, гнусный негодяй!
Съ этимъ сердечнымъ привтствіемъ по адресу отсутствующаго Сквирса, Николай, едва сдерживая свой гнвъ, подробно разсказалъ Ньюмэну все происшедшее въ Дотбойсъ-Голл и въ заключеніе сталъ его опять умолять не затягивать попусту времени и не скрывать правды. Мистеръ Ногсъ сдался, наконецъ, на его увщанія. Онъ вытащилъ изъ своего стараго чемодана листокъ бумаги, исписанный неразборчивымъ почеркомъ (писавшій, какъ видно, очень торопился), и, выражая самыми нелпыми жестами свое нежеланіе посвящать Николая въ это дло, разразился, наконецъ, слдующими словами:
— Дорогой юноша! Никогда не слдуетъ такъ увлекаться… вы понимаете…. Такъ поступать невыгодно, и если вы хотите имть положеніе въ свт, вы не должны принимать сторону каждой жертвы дурного обращенія, потому что… Нтъ, чортъ возьми, я горжусь вами за вашъ смлый поступокъ и будь я на вашемъ мст, я сдлалъ бы то же самое!
Тутъ мистеръ Ногсъ, вопреки своему миролюбивому настроенію, хватилъ кулакомъ по столу съ такой силой, точно передъ нимъ былъ не столъ, а спина и бокъ Вакфорда Сквирса. И, выразивъ такимъ образомъ полнйшее противорчіе своимъ же собственнымъ словамъ, онъ махнулъ рукой на свою попытку убдить Николая воздерживаться отъ столь рзкаго проявленія своихъ чувствъ и прямо перешелъ къ длу:
— Вотъ письмо, которое вашъ дядя получилъ третьяго дня,— сказалъ онъ.— Въ его отсутствіе, я на-скоро снялъ копію. Хотите, я прочту?
— Пожалуйста,— отвтилъ Николай, и Ньюмэнъ Ногсъ прочелъ слдующее:

‘Дотбойсъ-Голлъ. Четвергъ утромъ.

‘Сэръ! Папа поручилъ мн написать вамъ: такъ какъ доктора сомнваются, чтобы когда-нибудь онъ снова могъ владть ногами, а потому не можетъ взять пера въ руки.
‘У насъ весь домъ вверхъ дномъ. У папа на лиц столько синяковъ, зеленыхъ, желтыхъ, что оно точно пестрая маска, не считая того, что дв скамейки были залиты его кровью. Пришлось перетащить его въ кухню, гд онъ и теперь лежитъ. Можете посл этого представитъ себ, до чего его исколотили.
‘Когда вашъ племянникъ, котораго вы рекомендовали намъ въ помощники, такое сдлалъ съ папенькой кинулся на него, топталъ его ногами, онъ произносилъ такія слова, что я не хочу повторять ихъ здсь, чтобы не запачкать своего пера. И еще онъ съ отвратительною свирпостью схватилъ за плечи мама, швырнулъ ее объ полъ и всадилъ ей въ голову черепаховый гребень на нсколько дюймовъ, еще бы капельку глубже, и гребешокъ прокололь бы ей черепъ. У насъ есть свидтельство отъ доктора, что если бы черепаховый гребень вонзился въ маменькинъ мозгъ, она бы умерла на мст.
‘Мы съ братомъ также стали жертвами его лютости и такъ страдаемъ, что можно наврное сказать, что мы повреждены внутри, тмъ боле, что никакихъ наружныхъ увчій на насъ не нашли.
‘Даже теперь, когда я пишу эти строки, я испускаю громкіе крики, мой братъ тоже кричитъ, такъ что я не могу заставить себя быть внимательной, а потому, надюсь, вы извините меня за ошибки.
‘Чудовище, утоливъ свою жажду крови, скрылось неизвстно куда, сманивъ за собой одного въ конецъ испорченнаго негодяя-мальчишку, котораго оно всегда само же подстрекало къ возмущенію. Еще вашъ племянникъ стибрилъ кольцо съ гранатомъ, принадлежащее мама. Такъ какъ констэбли ихъ не поймали, то врно они съ кольцомъ похали въ дилижанс. Папа проситъ васъ, когда вы ихъ увидите, прислать намъ кольцо, а вора и убійцу лучше отпустите, потому что, если мы подадимъ на него въ судъ теперь, его только сошлютъ, а если со временемъ онъ самъ попадется, его сейчасъ же повсятъ, а это избавитъ насъ отъ лишнихъ хлопотъ и будетъ намъ очень пріятно. Въ надежд на отвтъ по вашему усмотрнію, остаюсь ваша покорная слуга.

Фанни Сквирсъ.

P. S. О его глупости сожалю, а самого — презираю’.
Когда это краснорчивое посланіе было прочтено, въ комнат воцарилось гробовое молчаніе. Ньюмэнъ Ногсъ, складывая письмо, съ глубокимъ сожалніемъ смотрлъ на сидвшаго тутъ же ‘въ конецъ испорченнаго негодяя’, хотя и гримасничалъ, стараясь скрыть свои чувства. Что касается самого Смайка, то изъ всего письма онъ понялъ только одно, что онъ былъ главнымъ виновникомъ гнусной клеветы, обрушившейся на голову Николая, и, въ сознаніи этой своей вины передъ своимъ благодтелемъ, сидлъ печальный и безмолвный, съ тяжелымъ сердцемъ и убитымъ лицомъ.
— Мистеръ Ногсъ,— сказалъ Николай посл краткаго размышленія, я долженъ идти, и немедленно.
— Идти!— вскричалъ Ньюмэнъ.
— Да, идти въ Гольденъ-Скверъ. Т, кто меня знаетъ, конечно, не поврятъ исторіи о кольц, но мистеръ Ральфъ Никкльби, если это ему выгодно или удобно, можетъ сдлать видъ, что объ вритъ, и потому для меня же самого необходимо, чтобы истина выяснилась какъ можно скорй. Да и помимо этого, я долженъ поговорить съ нимъ по душ.
— Подождите, не надо спшить,— сказалъ Ньюмэнъ.
— Я не желаю ждать,— отвтилъ Николай упрямо и взялся за ручку двери.
— Постойте, дайте мн договорить!— закричалъ Ньюмэнъ, заслоняя дорогу своему пылкому молодому другу.— Ральфа здсь нтъ, онъ ухалъ изъ города. Онъ пробудетъ въ отлучк не мене трехъ дней, и я знаю наврное, что онъ не отвтитъ на это письмо, пока не возвратится.
— Вы въ этомъ уврены?— спросилъ Николай съ возрастающимъ раздраженіемъ, бгая большими шагами по комнат.
— Совершенно. Онъ едва усплъ прочесть письмо, какъ за нимъ пріхали, и о томъ, что здсь написано, знаетъ только онъ да мы.
— Наврное? Моя мать и сестра ничего не знаютъ? Если он знаютъ… я долженъ къ нимъ идти… я долженъ ихъ видть. Разскажите мн, какъ къ нимъ пройти.
— Послушайтесь моего совта,— сказалъ Ньюмэнъ, который въ своей тревог за друга сталъ говоритъ, какъ вс люди, связно и понятно,— не пытайтесь видть ихъ до тхъ поръ, пока онъ не прідетъ. Я хорошо знаю этого человка. Не подавайте ему вида, что вы съ кмъ-нибудь разговаривали объ этомъ дл. Когда онъ вернется, идите прямо къ нему и говорите съ нимъ такъ смло, какъ вамъ только заблагоразсудится. Такой хитрецъ, какъ онъ, всегда пронюхаетъ правду, несмотря ни на какія письма, вы можете быть въ этомъ уврены.
— Вы правы, вы знаете его лучше, чмъ я, а въ вашемъ расположеніи ко мн я не сомнваюсь,— сказалъ Николай, пораздумавъ.— Хорошо, я не буду спшитъ.
Мистеръ Ногсъ, который во время вышеописаннаго разговора стоялъ, прислонившись спиною ко двери, готовый въ случа надобности силою удержать Николая, теперь слъ на свое мсто съ видомъ полнаго удовлетворенія. Въ эту минуту вода въ котелк закипла, и Ньюмэнъ сталъ готовить грогъ. Наливъ до краевъ единственный свой стаканъ, онъ подалъ его Николаю, а потомъ наполнилъ выщербленную кружку тою же смсью для себя и для Смайка. Они распили ее пополамъ къ обоюдному удовольствію и въ полномъ согласіи, а Николай, опустивъ голову на руки, погрузился въ глубокое раздумье.
Между тмъ собравшееся внизу общество, находившееся въ продолженіе довольно долгаго времени въ состояніи напряженнаго ожиданія, не слыша, къ величайшему своему огорченію, въ квартир Ньюмэна Ногса ни криковъ, ни шума, которые могли бы послужить предлогомъ для того, чтобъ подняться къ нему, возвратилось въ комнаты Кенвигзовъ и принялось строить самыя неправдоподобныя догадки о томъ, что могло быть причиной внезапнаго исчезновенія и долгаго отсутствія мистера Ногса.
Я догадываюсь,— начала мистриссъ Кенвигзъ,— вроятно, къ нему прибылъ гонецъ съ извстіемъ, что ему возвращено его состояніе.
— А вдь и правда, это очень возможно,— сказалъ мистеръ Кенвигзъ,— и въ такомъ случа, я думаю, было бы не лишнимъ послать къ нему спросить, не желаетъ ли онъ еще пунша.
— Кенвигзъ, вы меня удивляете!— произнесъ громкимъ голосомъ мистеръ Лилливикъ.
— Чмъ, сэръ?— смиренно спросилъ мистеръ Кенвигзъ.
— Вашимъ послднимъ предложеніемъ, сэръ!— вскричалъ обозленный мистеръ Лилливикъ.— Вдь мистеръ Ногсъ уже взялъ себ пуншу, не такъ ли? И тотъ способъ, которымъ пуншъ былъ взятъ — врне нахожу похищенъ — въ высшей степени… если можно такъ выразиться… въ высшей степени непочтительнымъ по отношенію ко всему обществу — скандальнымъ, совершенно скандальнымъ. Можетъ быть, въ этомъ дом такое обращеніе съ людьми считается очень вжливымъ, но я… я не привыкъ къ нему и, признаюсь вамъ, Кенвигзъ, удивляюсь ему. Передъ джентльменовъ стоитъ стаканъ нуншу, который онъ уже готовится поднести къ губамъ, и вдругъ другой джентльменъ хватаетъ и уноситъ этотъ пуншъ, не сказавъ даже при этомъ: ‘съ вашего позволенія’ или ‘извините’. Можетъ быть, такое обращеніе считается изысканнымъ, но я лично долженъ сказать, что не понимаю его, а потому не желаю переносить. Въ моихъ привычкахъ, Кенвигзъ, всегда говоритъ то, что я думаю, и въ данномъ случа я сказалъ только то, что я думалъ. Однако, мн пора домой, уже прошелъ тотъ часъ, въ который я обыкновенно ложусь спать.
Какое ужасное происшествіе! Оскорбленный сборщикъ сидлъ и молчалъ въ продолженіе нсколькихъ минуть и вотъ, наконецъ, гнвъ его разразился во всей своей сил. Оскорбленъ и кто же? Великій человкъ, богатый родственникъ холостякъ, который можетъ сдлать Морлину своей наслдницей, который можетъ обезпечить будущность младшаго малютки. Благое небо, чмъ все это кончится!
— Я очень сожалю, сэръ, что такъ вышло,— проговорилъ униженно мистеръ Кенвигзъ.
— Не говорите мн о вашемъ сожалніи, если бы оно было искренно, вы осадили бы во-время этого наглеца.— возразилъ мистеръ Лилливикъ ядовито.
Все общество было парализовано этой, такъ неожиданно разыгравшейся семейной драмой. Подвальный этажъ стоялъ разинувъ ротъ о вытаращивъ на сборщика изумленные глаза. Остальные гости тоже оцпенли при вид гнва великаго человка.
Мистеръ Кенвигзъ, всегда неловкій въ такихъ щекотливыхъ длахъ, только подлилъ масла въ огонь, сказавъ въ видахъ примиренія:— Я былъ далекъ отъ мысли, сэръ, чтобы такое ничтожное обстоятельство, какъ исчезновеніе стакана съ пуншемъ, могло васъ вывести изъ себя.
— Когда я выходилъ изъ себя? Что вы хотите этимъ сказать?— Вдь это, наконецъ, просто дерзость, мистеръ Кенвигзъ!— воскликнулъ сборщикъ, окончательно взбленившись.— Морлина, дитя, дай мн мою шляпу.
— О, мистеръ Лилливикъ, не уходите!— проговорила миссъ Петоукеръ съ обворожительной улыбкой.
Но мистеръ Лилливикъ остался равнодушенъ къ чарамъ сирены и упрямо повторялъ: ‘Морлина, мою шляпу!’. Когда этотъ возгласъ раздался въ четвертый разъ, мистриссъ Кенвигзъ упала на стулъ и залилась такими горькими слезами, которыя могли бы тронуть не то что сердце сборщика водяныхъ пошлинъ, а гранитный утесъ. Въ то же самое время четыре маленькія двочки, получивъ предварительно кое-какія таинственныя инструкціи свыше, вцпились въ коротенькія брюки дядюшки и хотя весьма неправильнымъ, но чрезвычайно милымъ дтскимъ языкомъ, пришептывая и картавя, принялись умолять его остаться.
— Зачмъ мн оставаться, дорогіе мои? Здсь никто во мн не нуждается,— сказалъ въ отвтъ сборщикъ пошлинъ.
— О, дядя! Не говорите такихъ жестокихъ словъ, если не хотите меня убить,— прорыдала мистриссъ Кенвигзъ.
— Я знаю, нкоторые изъ присутствующихъ наврное приписываютъ мн это желаніе,— отвтилъ мистеръ Лилливикъ, бросая злобный взглядъ на Кенвигза.— Я вышелъ изъ себя, вамъ это понравится?
— Я не могу переносить, чтобы онъ такъ смотрлъ на моего мужа! Семейныя ссоры такъ ужасны! О!— рыдала мистриссъ Кенвигзъ.
— Мистеръ Лилливикъ,— произнесъ бдный Кенвигзъ,— надюсь, что вы уважите чувства вашей племянницы и согласитесь помириться со мной.
Черты сборщика пошлинъ разгладились, и, сдаваясь на увщанія всего общества, поддержавшаго просьбу хозяина, онъ положилъ шляпу и протянулъ ему руку.
— Теперь, Кенвигзъ, позвольте вамъ сказать слдующее: если бы даже мы разстались врагами, мой гнвъ не повліялъ бы на т нсколько фунтовъ, которые я намренъ завщать вашимъ дтямъ. Судите же сами, насколько я вышелъ изъ себя,— произнесъ торжественно сборщикъ.
— Морлина Кенвигзъ,— закричала мать этой юной двицы въ прилив родственныхъ чувствъ,— стань на колни передъ дядей и умоляй его никогда не забывать тебя! Онъ ангелъ, а не человкъ, это я всегда говорила!
Миссъ Морлина, какъ настоящая послушная дочь, бросилась къ дду, съ явнымъ измреніемъ выразить свои врноподданническія чувства вышеуказаннымъ способомъ, но мистеръ Лилливикъ и не допустилъ до этого, и принявъ ее въ свои объятія, нжно поцловалъ. Тогда умиленная мистриссъ Кенвигзъ принялась осыпать поцлуями великодушнаго сборщика пошлины. Шепотъ одобренія пронесся по толп гостей, бывшихъ свидтелями этой потрясающей сцены.
Такимъ образомъ достойный джентльменъ снова сдлался героемъ вечера и душой общества, словомъ, занялъ свое прежнее высокое мсто льва, съ котораго временно спустился, вслдствіе разыгравшихся въ маленькомъ обществ страстей. Говорятъ, что четвероногіе львы бываютъ кровожадны только тогда, когда они голодны, о двуногихъ же львахъ можно сказать, что они свирпы лишь до тхъ поръ, пока не насытятъ своего тщеславія. Мистеръ Лилливикъ вознесся теперь во мнніи общества до недосягаемой высоты, во-первыхъ, потому, что онъ доказалъ свое могущество, заставивъ смириться мистера Кенвигза, во-вторыхъ, потому, что онъ намекнулъ на свое богатство, сообщивъ о своихъ намреніяхъ относительно завщанія. Кром того, престижъ его увеличился еще тмъ, что онъ выказалъ свою добродтель и великодушное сердце. И такъ, мистеръ Лилливикъ остался въ выигрыш во всхъ отношеніяхъ, и въ довершеніе всего получилъ огромную порцію пунша, гораздо больше той, которую такъ дерзко похитилъ у него Ньюмэнъ Ногсъ.
— Прошу прощенья, господа, что снова врываюсь къ вамъ,— сказалъ Кроуль, появившись на порог въ эту счастливую минуту,— но дло очень странное, не правда ли? Вдь Ногсъ живетъ въ этомъ дом уже лтъ пять, если не больше, и никто изъ насъ не запомнитъ, чтобы у него когда-нибудь бывали гости.
— Конечно, время для визита выбрано довольно странное,— согласился сборщикъ пошлинъ,— да и поведеніе мистера Ногса весьма загадочно, чтобы не сказать больше.
— Я съ вами совершенно согласенъ,— произнесъ Кроуль,— и даже долженъ прибавить, что, насколько я могу судить, эти два столь неожиданно появившіеся архангела сбжали изъ какого-нибудь подозрительнаго мста.
— Почему вы такъ думаете?— спросилъ сборщикъ съ аппломбомъ человка, который уполномоченъ говорить отъ лица всего общества.— Я надюсь, у васъ нтъ основанія предполагать, что эта парочка улизнула, не заплативъ причитающихся съ нея пошлинъ?
Мистеръ Кроуль состроилъ презрительную мину и уже собирался разразиться громовою рчью противъ всякихъ пошлинъ и налоговъ, но во-время удержался, услыхавъ свирпый шепотъ Кенвигза и увидавъ кивки и подмигиванья его дражайшей половины.
— Дло, видите ли, въ томъ,— сказалъ Кроуль, который все это время подслушивалъ у дверей Ньюмэна Ногса,— дло въ томъ, что я слышалъ кое-что изъ ихъ разговора,— они говорили такъ громко, что услышалъ бы и глухой. И вотъ, изъ того, что я могъ разобрать, я убдился, что они откуда-то бжали. Я не хочу путать мистриссъ Кенвигзъ, но мн кажется., что эти молодцы сбжали или изъ тюрьмы, или изъ больницы, и чего добраго принесли съ собой заразу какой-нибудь тифозной горячки, или чего-нибудь въ этомъ род, а вдь это можетъ быть опасно для дтей.
Предположеніе мистера Кроуля произвело такое потрясающее дйствіе на мистриссъ Кенвигзъ, что понадобилась вся нжная заботливость миссъ Петоукеръ изъ королевскаго Дрюрилэнскаго театра, чтобы привести эту леди въ состояніи относительнаго спокойствія. Нельзя также упомянуть объ удивительномъ присутствіи духа мистера Кенвигза, который поднесъ флакончикъ съ нюхательною солью такъ близко къ носу супруги, что въ результат никто не взялся бы ршить, чмъ были вызваны слезы, заструившіяся по лицу этой чадолюбивой матери, ея взволнованными чувствами, или дйствіемъ флакончика съ солью.
Дамы выразили свою симпатію испугу мистриссъ Кенвигзъ, вс вмст и каждая въ отдльности, заключивъ свои соболзнованія хоровымъ припвомъ, въ которомъ можно было разобрать нсколько прочувствованныхъ фразъ въ род слдующихъ: ‘Бдняжечка!’ — ‘Будь я на ее мст, я поступила точно такъ же’.— ‘Друзья мои, какое испытаніе!’ — или ‘Только мать можетъ понять эти чувства’.
Среди всей этой сумятицы было ясно только одно: — неизбжность опасности. Мистеръ Кенвигзъ приготовился подняться наверхъ къ мистеру Ногсу для объясненій и пропустилъ уже предварительно стаканчикъ пуншу, чтобы установить въ себ непоколебимую твердость духа, какъ вдругъ вниманіе всего общества было отвлечено новымъ неожиданнымъ происшествіемъ, гораздо ужасне перваго.
Да, весь предыдущій переполохъ былъ ничто въ сравненіи съ тмъ содомомъ, какой поднялся теперь. Сверху послышался крикъ, немедленно перешедшій въ пронзительные вопли, повидимому, вопли неслись изъ задней комнаты второго этажа, гд въ это время покоился юный наслдникъ Кенвигзовъ. Заслышавъ эти дикіе звуки, мистриссъ Кенвигзъ тотчасъ же сообразила, что въ кроватку малютки забралась бшеная кошка и высасываетъ изъ него кровь, а крики испускаетъ маленькая нянька, которая спала и только-что проснулась. Посудите же сами, какъ велики были смятеніе и испугъ всей компаніи, когда мистриссъ Кенвигзъ, высказавъ это ужасное предположеніе, отчаянно заломила руки и бросилась къ дверямъ.
— Мистеръ Кенвигзъ, узнайте, что тамъ такое, скоре,— кричала сестра мистриссъ Кенвигзъ, вцпившись въ нее, чтобы остановить ея порывы.— Да не барахтайся такъ, душенька, я то я буду не въ силахъ тебя удержать.
— Мой мальчикъ! Мой милый, милый, милый мальчикъ!— вопила мистриссъ Кенвигзъ, причемъ каждый ‘милый’ выходило ровно на одинъ тонъ выше предыдущаго. Мое единственное сокровище, мой прелестный невинный Лилливикъ! О, пустите меня къ нему, пустит-и-и-и-те!
Подгоняемый этими отчаянными воплями и плачемъ четырехъ малютокъ, мистеръ Кенвигзъ мчался по лстниц въ ту комнату, откуда доносились крики, въ дверяхъ онъ столкнулся съ Николаемъ, который, держа ребенка на рукахъ, бжалъ внизъ такъ стремительно, что любящій отецъ отъ полученнаго имъ при столкновеніи толчка отлетлъ ступенекъ на шесть назадъ и растянулся на ближайшей площадк, прежде чмъ усплъ открыть ротъ, чтобы спросить, въ чемъ дло.
— Не бойтесь,— закричалъ Николай, вбгая къ Кенвигзамъ.— Вотъ онъ, успокойтесь, ничего не случилось!— Съ этими и многими другими успокоительными фразами въ томъ же род онъ передалъ мистриссъ Кенвигзъ ребенка (котораго въ своей поспшности держалъ вверхъ ногами), а самъ побжалъ помогать мистеру Кенвигзу. Онъ засталъ мистера Кенвигза уже въ сидячемъ положеніи, достойный джентльменъ изо всхъ силъ теръ себ лобъ, хлопалъ глазами и, видимо, еще не совсмъ оправился отъ своего паденія.
Успокоенное такимъ счастливынъ исходомъ трагическаго происшествіи, общество стало понемногу приходить въ себя. Надо, однако, замтить, что послдствіемъ овладвшей имъ временно паники было нсколько необъяснимо странныхъ недоразумй или ошибокъ, такъ, напримръ, холостой другъ мистера Кенвигза довольно долго держалъ въ объятіяхъ сестру мистриссъ Кенвигзъ, очевидно, принимая ее за самое мистриссъ Кенвигзъ, а почтенный мистеръ Лилливикъ до того растерялся, что (это замтили многія) принялся цловать за дверьми миссъ Петоукеръ, да съ такимъ невозмутимымъ хладнокровіемъ, какъ будто это было совершенно въ порядк вещей.
— Видите, ничего не случилось,— сказалъ опять Николай, возвращаясь и подходя къ мистриссъ Кенвигзъ.— Двочка, сторожившая ребенка, должно быть очень устала, она заснула и подожгла себ волосы свчкой.
— Ахъ, ты, негодная тварь!— закричала мистриссъ Кенвигзъ, потрясая указательнымъ перстомъ передъ самымъ носомъ тринадцатилтней преступницы съ опаленными волосами и перепуганнымъ лицомъ, подоспвшей какъ ралъ въ эту минуту.
— Услышавъ крики,— продолжалъ Николай,— я побжалъ туда и посплъ какъ разъ во-время, чтобы не дагь загорться ничему другому. Вы можете сами убдиться, что ребенокъ не пострадалъ, я нарочно вынулх его изъ кровати и принесъ сюда, чтобы успокоить васъ.
Посл этого краткаго объясненія несчастный ребенокъ, бывшій крестникомъ сборщика пошлинъ и потому отзывавшійся на соединенное имя Лилливикъ-Кенвигзъ, сталъ переходить съ рукъ на руки, причемъ буквально чуть не задохся отъ ласкъ, но былъ приведенъ въ чувство материнскими обьятіями, отъ которыхъ онъ заревлъ самымъ отчаяннымъ образомъ. Естественно, что посл этого всеобщее вниманіе сосредоточилось на няньк, имвшей дерзость поджечь себ волосы. Получивъ достаточное количество щипковъ и щелчковъ отъ самыхъ энергичныхъ изъ дамъ, сія зловредная двица была милостиво отпущена домой, но девятипенсовикъ, полагавшійся ей за трудъ, остался въ пользу семейства Кенвигзовъ.
— Какъ мн благодарить васъ? воскликнула мистриссъ Кенвигзъ, обращаясь къ спасителю юнаго Лилливика.— Я, право, не нахожу словъ.
— Пожалуйста, не благодарите меня, я не сдлалъ ничего такого, что заслуживало бы какой-нибудь особенной благодарности,— отвчать Николай.
— Онъ бы сгорлъ за живо, если бы вы не подоспли на помощь,— произнесла съ улыбкой миссъ Петоукеръ.
— Не думаю, здсь столько народу, что кто-нибудь услышалъ бы крики прежде, чмъ случилось бы что-нибудь серьезное.
— Но всякомъ случа мы должны выпить за ваше здоровье,— сказалъ мистеръ Кенвигзъ, указывая на столъ, уставленный бутылками.
— Въ моемъ отсутствіи сколько угодно,— отвтилъ Николай, улыбаясь,— но, что касается меня, я, право, не въ силахъ: я совершилъ такое утомительное путешествіе, что совсмъ не гожусь въ собесдники. Я только мшалъ бы вашему удовольствію и, пожалуй, заснулъ бы за столомъ. Съ вашего позволенія, я отправлюсь опять къ моему другу, мистеру Ногсу, который уже вернулся къ себ, убдившись, что ничего важнаго не случилось. Спокойной ночи!
Извинившись передъ обществомъ въ такихъ выраженіяхъ и получивъ въ награду за свою учтивость самыя любезныя улыбки со стороны мистриссъ Кенвигзъ и всхъ остальныхъ дамъ, Николай удалился, оставивъ по себ самое хорошее впечатлніе.
— Какой восхитительный молодой человкъ!— воскликнула мистриссъ Кенвигзъ.
— Вполн джентльменъ,— сказалъ мистеръ Кенвигзъ.— Неправда ли, мистеръ Лилливикъ?
— Да,— пробурчалъ сборщикъ пошлинъ, съ сомнніемъ пожимая плечами.
— Я полагаю, вы не замтили ничего предосудительнаго съ его поведеніи, дядя,— сказала мистриссъ Кенвигзъ.
— Нтъ, моя дорогая, о, нтъ, я не думаю, чтобы онъ былъ способенъ… но во всякомъ случа дло не въ томъ… желаю теб всего лучшаго, моя милая, надюсь, что ты вришь моему расположенію къ теб. Пью здоровье милаго малютки!
— Вашего тезки,— сладко улыбаясь, докончила мистриссъ Кенвигзъ.
— Я надюсь, что онъ будетъ съ честью носить свое имя,— подхватилъ мистеръ Кенвигзъ, желая окончательно задобрить сборщика пошлинъ.— Надюсь, что онъ никогда не заставить своего крестнаго краснть за него, и будетъ достойнымъ представителемъ рода Лилливиковъ, имя которыхъ онъ носитъ. Я долженъ сказать (и мистриссъ Кенвигзъ наврно раздляетъ мои чувства)… я долженъ сказать слдующее: я смотрю на тотъ фактъ, что мой единственный сынъ носитъ имя Лилливика, какъ на одно изъ величайшихъ благъ моего существованія.
— Какъ на величайшее благо, Кенвигзъ,— шепнула ему жена.
— Да, какъ на величайшее благо,— понравился мистеръ Кенвигзъ.— Конечно, я еще не заслужилъ этого блага, но со временемъ надюсь заслужить.
Вс эти изліянія были со стороны Кенвигзовъ ловкой дипломатической тактикой, дававшей понять сборщику пошлинъ, что его считаютъ источникомъ благосостоянія и будущаго значенія маленькаго Лилливика. Добрый джентльменъ вполн оцнилъ всю деликатность этого маневра и тутъ же, не сходя съ мста, предложилъ тостъ за здоровье неизвстнаго юноши, проявившаго въ этотъ вечеръ столько мужества и присутствія духа.
— Этотъ юноша производитъ впечатлніе очень милаго молодого человка, я не боюсь въ этомъ сознаться, и обладаетъ хорошими манерами, которыя, вроятно, находятся въ полной гармоніи съ его внутренними качествами,— произнесъ въ заключеніе мистеръ Лилливикъ, снисходя такимъ образомъ до уступки, которую общество должно было цнить.
— Онъ очень интересный молодой человкъ и прекрасно держитъ себя,— сказала мистриссъ Кенвигзъ.
— Конечно,— подтвердила миссъ Петоукеръ.— Въ его манерахъ есть что-то… ахъ, Боже мой, опять забыла это слово!..
— Какое?— спросилъ мистеръ Лилливикъ.
— Ахъ, какъ его?.. Боже ты мой, какая я безнамятная!— продолжала миссъ Петоукеръ.— Ну, какъ это называется, когда молодые лорды обрываютъ звонки, колотятъ полицейскихъ, нанимаютъ извозчиковъ, не имя чмъ заплатить, и вообще длаютъ вещи въ такомъ род? Какъ называютъ такія повадки?
— Аристократическими,— сказалъ сборщикъ наудачу.
— Да, да, вотъ именно: въ немъ есть что-то аристократическое, неправда ли?
Присутствующіе джентльмены съ улыбкой переглянулись, какъ бы желая сказать: ‘о вкусахъ не спорятъ’, но дамы ршили, въ одинъ голосъ, что въ Никола дйствительно есть что-то аристократическое, и такъ какъ никто этого не оспаривалъ, то мнніе дамъ восторжествовало.
Къ этому времени пуншъ былъ выпитъ, и маленькіе Кенвигзы, уже нсколько времени распяливавшіе свои глазенки маленькими пальчиками, начали, наконецъ, плакать и настоятельно требовать, чтобы ихъ уложили въ постельку. Сборщикъ посмотрлъ на часы и объявилъ къ общему свднію, что уже два часа ночи. Одни изъ гостей, удивились, другіе ужаснулись, шляпы и шляпки появились изъ подъ столовъ и были розданы владльцамъ. Затмъ пошли нескончаемыя рукопожатія и горячія увренія со стороны гостей, что никогда въ жизни имъ не случалось проводить такою восхитительнаго вечера: они думали, что теперь половина одиннадцатаго, никакъ не больше, они очень желали бы, чтобъ мистеръ и мистриссъ Кенвигзъ справляли годовщину своей свадьбы каждую недлю, они удивляются умнью мистриссъ Кенвигзъ вести домъ и хозяйство. Однимъ словомъ, хозяевамъ пришлось выслушать много очень пріятныхъ вещей. На вс эти лестныя замчанія они отвчали самыми краснорчивыми изъявленіями благодарности всмъ леди и джентльменамъ въ отдльности за то, что т почтили своимъ присутствіемъ ихъ вечеръ, и выразили надежду, что милымъ гостямъ было хоть вполовину такъ весело, какъ они старались это показать.
Что касается Николая, то онъ заснулъ въ блаженномъ невдніи о томъ, какое пріятное впечатлніе онъ произвелъ на все общество. Онъ давно уже спалъ, а мистеръ Ньюмэнъ Ногсъ и Смайкъ все еще сидли у стола, осушая стоявшую передъ ними бутылку. Оба они такъ усердствовали, что подъ конецъ вечера Ньюмэнъ, если бы его спросили, затруднился бы отвтить, трезвъ ли онъ самъ и случалось ли ему когда-нибудь имть собесдникомъ такого пьянаго джентльмена, какъ его новый знакомый.

ГЛАВА XVI.
Николай ищетъ новаго мста, но, потерпвъ неудачу, поступаетъ учителемъ въ одинъ частный домъ.

На слдующее утро Николай прежде всего позаботился о томъ, чтобы пріискать себ квартиру, гд бы онъ могъ помститься со Смайкомъ и ждать у моря погоды, такъ какъ ему было совстно пользоваться доле гостепріимствомъ Ньюмэна Ногса, который ради удобства своего молодого друга готовь былъ ночевать хоть на лстниц.
Собравъ необходимыя справки о квартир, отдававшейся въ наемъ, какъ гласилъ билетикъ, прикленный на окн подвальнаго этажа, Николай узналъ, что она состоитъ изъ одной комнаты во второмъ этаж, расположенной подъ самой крышей, что изъ оконъ ея открывается восхитительный видъ на сосднія черепичныя кровли и дымовыя трубы и что сдается она по-недльно. Сдать же ее на наивыгоднйшихъ по возможности условіяхъ было поручено домовладльцемъ одному изъ жильцовъ подвальнаго этажа, который въ то же время обязался присматривать за пустыми квартирами этого дома и слдить, чтобы жильцы не удирали изъ занятыхъ, не заплативъ денегъ. Въ благодарность за вс эти услуги жилецъ подвала былъ освобожденъ отъ платы за квартиру,— предосторожность въ высшей степени похвальная, такъ какъ въ противномъ случа онъ и самъ сбжалъ бы вмст съ остальными.
Обитателемъ этои-то комнаты и сдлался Николай. Онъ взялъ напрокатъ въ сосднемъ магазин подержанной мебели пять — шесть необходимыхъ вещей и заплатилъ за недлю впередъ изъ денегъ, вырученныхъ за кое-какое ненужное платье, которое они со Смайкомъ ршили продать. Черезъ часъ онъ былъ уже дома, опустившись на одинъ изъ немногихъ стульевъ, украшавшихъ его новое жилище, принялся строить планы будущаго, которое было такъ же темно и печально, какъ видъ изъ его окна. Но чмъ больше онъ думалъ, тмъ безотрадне казалось ему его положеніе, наконецъ, не придумавъ ничего утшительнаго, онъ ршилъ пойти прогуляться, въ надежд, что это хоть немного его ободритъ. Итакъ, захвативъ свою шляпу, онъ вышелъ и принялся бродить ко улицамъ вмст съ наводнявшей ихъ суетливой толпой, предоставивъ Смайку хозяйничать въ ихъ квартир и доставивъ этимъ неизрченное удовольствіе бдному парню, который разставлялъ и переставлялъ ихъ скудную мебель съ такимъ дтскимъ восторгомъ, точно украшалъ роскошный дворецъ.
Когда человкъ занятъ мыслью о своихъ личныхъ длахъ, то, если даже онъ попадетъ въ толпу, гд никто не интересуется имъ, гд его личность совершенно теряется и гд, казалось бы, онъ долженъ забыть о себ, видя свое ничтожество въ этой масс людей, его заботы все таки продолжаютъ всецло поглощать его вниманіе и мучить его. Скверное положеніе личныхъ его длъ было единственной мыслью, занимавшею умъ Николая, и напрасно старался онъ заглушить ее быстрой ходьбой. Онъ пробовалъ разсяться, заставляя себя думать о людяхъ, шедшихъ рядомъ съ нимъ, пытаясь представить себ ихъ чувства, ихъ радости и страданія, но черезъ нсколько секундъ ловилъ себя на томъ, что онъ сопоставляетъ и сравниваетъ ихъ положеніе со своимъ и мысль его опять возвращалась въ свое старое русло.
Погруженый въ такія размышленія, онъ безцльно бродилъ по самымъ бойкимъ улицамъ Лондона и вдругъ, случайно, поднявъ глаза, увидлъ большую небесно-голубую вывску, на которой было написано золотыми буквами: ‘Главное справочное бюро: доставляетъ мста и занятія всякаго рода’. Контора выходила фасадомъ на улицу, но окно ея было завшено толстою шторой и въ дверяхъ не было стеколъ. Но за оконнымъ стекломъ вислъ въ вид приманки длинный рядъ рукописныхъ объявленій о всевозможныхъ мстахъ, начиная съ мста секретаря и кончая разсыльнымъ.
Николай инстинктивно остановился передъ этимъ храмомъ надежды и пробжалъ выведенные крупными буквами заголовки объявленій, представлявшіе полный перечень всевозможныхъ карьеръ. Удовлетворивъ свое любопытство, онъ сдлалъ нсколько шаговъ впередъ, потомъ воротился, опять пошелъ впередъ и, наконецъ, посл минутнаго колебанія храбро открылъ дверь и вошелъ въ святилище.
Это была маленькая комнатка. Полъ былъ обитъ клеенкой. Въ одномъ изъ угловъ стояла высокая конторка, отгороженная ршеткой, а за конторкой возсдалъ долговязый юноша съ хитрыми глазами и острымъ выдающимся подбородкомъ. Этотъ юноша и былъ авторомъ вывшенныхъ въ окн объявленіи. Передъ нимъ лежала развернутая конторская книга, пальцы его правой руки были засунуты между листами книги, а глаза устремлены на толстую старую леди въ высокомъ чепц, бывшую, очевидно, хозяйкой учрежденія. Толстая леди грлась у камина, а клеркъ, повидимому, ждалъ только ея приказанія, чтобы разыскать въ лежавшей передъ нимъ книг съ ржавыми застежками какую она потребуетъ запись.
Николай еще на улиц прочелъ въ объявленіи, что съ ‘десяти часовъ утра до четырехъ дня ежедневно желающіе могутъ найти въ контор служанокъ, ищущихъ мстъ’, и поэтому сразу догадался, что привело сюда шестерыхъ здоровыхъ, плечистыхъ женщинъ, сидвшихъ рядомъ на скамь вдоль стны, съ аттестатами и зонтиками въ рукахъ, лица у этихъ женщинъ были печальныя и тревожныя — очевидно, он ждали нанимателей. Но Николай не могъ понять, какихъ мстъ искали дв щеголихи, разговариваніія съ толстой старухой у камина. Сказавъ клерку, что онъ подождетъ своей очереди, нашъ герой услся въ углу. Старуха, прекратившая было разговоръ при его появленіи, теперь заговорила опять.
— Кухарка, Томъ!— сказала она вытягивая ноги на ршетку камина.
— Кухарка,— повторилъ Томъ и сталъ быстро перелистывать книгу.— Есть!
— Выбери два мстечка, да получше.
— Пожалуйста, молодой человкъ, подыщите мн такое, чтобы было поменьше работы,— прибавила одна изъ щеголихъ, миловидная женщина въ модныхъ ботинкахъ.
— Мистриссъ Меркеръ,— прочелъ Томъ въ записяхъ,— Руссель-плэсъ, Руссель-скверъ. Жалованья восемнадцать гиней, кром чаю, сахару. Семейство изъ двухъ лицъ, живутъ очень скромно. Пять душъ женской прислуги. Мужской прислуги нтъ.
— Ахъ, нтъ, это не подходить. Поищите-ка другое, молодой человкъ,— жеманилась франтиха.
— Мистриссъ Врайметъ, Плизюнтъ-плэсъ, Финсбери,— читалъ клеркъ.— Жалованья двнадцать гиней, чай и сахаръ не отъ хозяевъ. Семейство очень строгихъ правилъ…
— Можете не продолжать,— прервала нетерпливо двица.
— Три человка мужской прислуги также строгихъ правилъ,— докончилъ тмъ не мене клеркъ съ особеннымъ удареніемъ.
— Вы говорите три?— переспросила внезапно заинтересовавшись двица.
— Три человка мужской прислуги строгихъ правилъ,— повторилъ Томь.— Кром того: кухарка, горничная и нянька. Каждое воскресенье вс три прислуги женскаго пола обязаны посщать въ сопровожденіи трехъ лакеевъ молитвенныя собранія конгрегаціи диссидентокъ, три раза въ теченіе дня. Если кухарка окажется въ правилахъ нравственности тверже лакея, который будетъ ея кавалеромъ, она обязуется его поучать, если лакеи тверже кухарки, то поучать долженъ онъ.
— Я желаю получить адресъ этого мста,— сказала кліентка.— Наврно не знаю, но возможно, что оно мн подойдетъ.
— Вотъ еще одно,— объявилъ Томъ, переворачивая страницу.— Семейство Галланбайля, члена парламента, ищетъ кухарку. Жалованья пятнадцать гиней, чай, сахаръ. Кухарк разршается принимать двоюродныхъ братьевъ, если это люди богобоязненные. Примчаніе. По воскресеньямъ для прислуги холодный обдъ. Мистеръ Галланбайль строго соблюдаетъ законъ о воскресныхъ дняхъ и потому въ эти дни горячихъ блюдъ не полагается никому въ дом, являются исключеніямъ только мистеръ и мистриссъ Галланбайль, стяжавшіе себ это право благочестивыми длами. Въ воскресные дни мистеръ Галланбайль обдаетъ позже обыкновеннаго, съ нарочной цлью не допустить кухарку до грха усиленно заняться своимъ туалетомъ.
— Что-то мн кажется, какъ будто послднее мсто похуже,— сказала служанка, пошептавшись со своею пріятельницею.— Нтъ, вы ужь лучше дайте мн адресъ того… другого, оно боле подходящее, а если тамъ не сговорюсь, то ужь придется слова навдаться къ вамъ.
Томъ далъ требуемый адресъ, и расфранченная двица, уплативъ толстой старух установленный гонораръ, вышла въ сопровождніи своей товарки.
Не усплъ Николай открыть рта, чтобы попросить молодого человка отыскать букву С и перечислить ему вс записанныя у нихъ вакантныя мста секретарей, какъ увидлъ входившую новую постительницу, наружность которой такъ поразила и заинтересовала его, что онъ тотчасъ же уступилъ ей свою очередь, а самъ сталъ въ сторон.
Вошедшей двушк можно было дать не боле восемнадцати лтъ, она была очень тонка, невысокаго роста, но удивительно стройна. Она скромно подошла къ конторк и спросила вполголоса, нтъ ли свободнаго мста гувернантки или компаінонки къ какой-нибудь леди. При этомъ она на минуту приподняла вуаль, и Николай увидлъ личико необыкновенной красоты, хотя и омраченное облакомъ печали. Обворожительное личико казалось тмъ боле грустнымъ, что двушка была еще очень молода. Ей дали адресъ, она заплатила, что слдовало, за справку и легкой поступью направилась къ двери.
Она была одта очень опрятно, но въ то же время просто — такъ просто, что если бы ея костюмъ облекалъ другую, мене изящную фигуру, онъ казался бы жалкой тряпкой. Ее сопровождала толстая служанка съ краснымъ лицомъ и выпученными глазами, грязная, съ голыми руками, высовывавшимися изъ подъ накинутаго на плечи платка, до того перемазаннаго, точно его только-что вытащили изъ водосточной канавы, даже лицо этой женщины было плохо отмыто отъ слдовъ угля и сажи. Однимъ словомъ, судя по всмъ признакамъ, ее можно было причислить къ разряду тхъ служанокъ, которыя сидли на скамь и съ пятерыми она сейчасъ же начала перемигиваться и обмниваться какими-то знаками въ род тхъ кабалистическихъ знаковъ, по которымъ масоны сразу узнаютъ другъ друга.
Служанка вышла вслдъ за своей госпожой, и прежде, чмъ Николай усплъ опомниться отъ удивленія и восторга, он уже исчезли. Не поручусь, что онъ не кинулся бы слдомъ за ними (въ этомъ нтъ ничего невозможнаго, хотя благоразумные люди, быть можетъ, и но одобрили бы такого нелпаго поступка), если бы его не удержало любопытство: ему хотлось дослушать разговоръ, завязавшійся между толстой старухой и клеркомъ:
— Когда она опять зайдетъ къ намъ, Томъ?— спросила хозяйка.
— Завтра утромъ,— отвчалъ Томъ, очинивая перо.
— Куда ты ее направилъ.
— Къ мистриссъ Кларкъ.
— Сладкое житье ожидаетъ ее, если она возьметъ это мстечко,— сказала толстуха, доставая понюшку табаку изъ оловянной табакерки.
Томъ не далъ словеснаго отвта, но, подперевъ языкомъ щеку, указалъ кончикомъ пера на Николая, обращая этимъ жестомъ вниманіе старухи на то обстоятельство, что въ комнат присутствуетъ постороннее лицо. Тогда она сейчасъ же обратилась къ Николаю съ обычной фразой:
— Чмъ можемъ мы служить вамъ, сэръ?
Не тратя лишнихъ словъ, Николай спросилъ, не найдется ли у нихъ мста секретаря или переписчика при какомъ-нибудь джентльмен.
— Какъ не найтись! Наврное цлая дюжина, не такъ ли, Томъ?
— Полагаю, что такъ,— отвчалъ этотъ юноша, фамильярно подмигивая Николаю и думая, вроятно, осчастливить его этимъ знакомъ вниманія. Но неблагодарный Николай съ отвращеніемъ отвернулся.
Когда мистеръ Томъ справился по реестровой книг, то оказалось, что вмсто дюжины мстъ, которыя предлагала хозяйка, есть только одно — у мистера Григсбюри, знаменитаго члена парламента, проживавшаго въ Манчестерскомъ подворь въ Вестминстер. Мистеру Григсбюри нуженъ былъ молодой человкъ, который сумлъ бы привести въ порядокъ его бумаги и велъ бы его корреспонденцію, и Николай оказывался именно такимъ молодымъ человкомъ, какой былъ нуженъ мистеру Григсбюри.
— Я ничего не знаю о размр вознагражденія,— сказала толстуха:— онъ предпочитаетъ условливаться непосредственно съ нанимающимся, но полагаю, что плата недурна, такъ какъ вдь онъ членъ парламента.
Николай по своей неопытности не оцнилъ всей силы послдняго аргумента, который поэтому не особенно подйствовалъ ка него въ ободряющемъ смысл, но онъ предпочелъ не вступать въ пререканія по этому пункту и, поршивъ немедленно сходить къ мистеру Григсбюри попытать счастья, спросилъ его адресъ.
— Я не знаю номера дома,— отвчалъ Томъ,— но Манчестерское подворье не очень велико, и самое большое, неудобство, какое можетъ вамъ представиться, это то, что вы будете стучаться во вс двери направо и налво, пока разыщите его. А что, неправда ли, хорошенькая двочка?
— Какая двочка?— строго спросилъ Николай.
— Ну, ладно, вы отлично знаете, о комъ я говорю. Неправда ли, прехорошенькая,— продолжалъ шепотомъ Томъ, наклоняясь къ уху Николая, потомъ прищурилъ одинъ глазъ и мотнулъ въ воздух подбородкомъ.— Разв вы ее не замтили? Толкуйте, чего добраго, вы еще скажете, что не желали бы быть на моемъ мст завтра утромъ, когда она явится сюда?
Николай взглягулъ на него такимъ взглядомъ, точно имлъ намреніе хватить его по башк шнуровой книгой за то, что тотъ осмливается восхищаться прекрасной незнакомкой, но воздержался и, принявъ высокомрный видъ, вышелъ изъ конторы. Въ своемъ негодованіи, онъ позабылъ о законахъ рыцарства, которые не только дозволяли каждому рыцарю выслушивать всякія похвалы и любезности по адресу дамы его сердца, но даже вмняли ему въ обязанность слоняться по всему свту и раскраивать головы всмъ прозаическимъ, положительнымъ людямъ, не соглашавшимся превозносить до небесъ всякою прославленную красотку на томъ основаніи, что они, молъ, никогда ея не видали. И подломъ прозаическимъ людямъ: разв это можетъ служить отговоркой?
Ломая голову надъ вопросомъ, какихъ горестей и напастей могла быть жертвою его незнакомка, Николай на время позабылъ о своихъ собственныхъ бдахъ. Долго блуждалъ онъ по улицамъ, нсколько разъ возвращался и разспрашивалъ, какъ ему идти, пока, наконецъ, добрался до цли своего странствія.
Въ нсколькихъ стахъ шагахъ отъ древняго Вестминстерскаго аббатства, но еще въ черт Сити, есть одинъ тсный, грязный кварталъ, служащій своего рода аббатствомъ современнымъ членамъ парламента, конечно, изъ самыхъ захудалыхъ. Здсь всего одна улица съ двумя рядами невзрачныхъ домовъ, сдающихся по комнатамъ. Во время парламентскихъ каникулъ во всхъ окнахъ этихъ безобразныхъ домовъ красуются блые билетики, и на нихъ, точь-въ-точь, какъ и на лицахъ парламентскихъ дятелей послдней сессіи, бывшихъ обитателей комнатъ, о которыхъ возвщаютъ билетики, къ какой бы партіи ни принадлежали эти господа, къ министерской или оппозиціонной, можно прочесть: ‘Отдается въ наемъ’. Съ концомъ парламентскихъ каникулъ исчезаютъ и билетики съ оконъ, а дома наполняются законодателями, куда ни плюнь, попадешь въ законодателя: онъ и въ подвальномъ, и въ первомъ, и во второмъ, и въ третьемъ эіаж, и на чердак. Словомъ, повсюду, во всхъ щеляхъ — законодатели. Въ ихъ кабинетахъ и пріемныхъ отъ разныхъ депутацій и делегацій дымъ идетъ коромысломъ. Отъ покрытыхъ плсенью парламентскихъ актовъ и петицій воздухъ въ туманную погоду бываетъ такъ тяжелъ, что почтальоны, заходя сюда, чуть не надаютъ въ обморокъ отъ испареній, бьющихъ имъ въ носъ. Тутъ можно увидть жалкія фигуры оборванцевъ, выискивающихъ удобнаго случая отправить неоплаченное письмо, и блуждающихъ, точно тни умершихъ писцовъ по чистилищу. Это-то и есть Манчестерское подворье. Тутъ во всякій часъ ночи можно услышать щелканье ключа въ заржавленномъ замк и стукъ захлопнувшейся двери. Иной разъ порывъ втра, пробгая по вод, омывающей стны здшнихъ домовъ, и по длинному ряду комнатъ, донесетъ до васъ пискливый голосокъ какого нибудь юнаго депутата, который зубритъ свою рчь, приготовленную для завтрашняго засданія. Днемъ же здсь раздаются то завывающіе звуки органа, то хрипъ и бренчанье всевозможныхъ шарманокъ. Манчестерское подворье напоминаетъ бутылку отъ портера съ ея узкимъ и короткимъ горлышкомъ или вершу, которою ловятъ угрей: оно иметъ одинъ только выходъ. Такимъ образомъ Манчестерское подворье можетъ служить эмблемой, изображающей карьеру его постояльцевъ: пробравшись въ парламентъ съ невроятными усиліями, помощью всякихъ ухищреній, они очень скоро убждаются, что изъ него, какъ изъ Манчестерскаго подворья, одинъ только выходъ — назадъ, и счастье ихъ, если они сумютъ вернуться назадъ такими же ограниченными, небогатыми и неизвстными людьми, какими были раньше
Проникнувъ въ Манчестерское подворье съ адресомъ великаго Григсбюри въ рукахъ, Николай увидлъ толпу людей, входившихъ въ одинъ изъ самыхъ грязныхъ домовъ неподалеку отъ воротъ подворья и, дождавшись, пока вс вошли, спросилъ слугу, отворявшаго дверь, не здсь ли живетъ мистеръ Григсбюри.
Этотъ слуга былъ худой, невзрачный малый съ такимъ болзненнымъ, блднымъ лицомъ, точно все свое дтство онъ провелъ въ подвал,— да, по всей вроятности, такъ оно и было.
— Мистеръ Григсбюри?— переспросилъ онъ.— Да, здсь. Совершенно врно. Пойдите.
Николай не заставилъ себя просить и вошелъ, а слуга, заперевъ за нимъ дверь, моментально исчезъ. Все это было очень странно, но еще странне было то, что и корридорь, и узкая лстница, затемнявшая и безъ того темную прихожую, были биткомъ набиты людьми. Судя по серьезнымъ, торжественнымъ лицамъ этихъ людей, можно было заключить, что они пребывали въ ожиданіи чего-то очень важнаго, имющаго совершиться. Глубокое молчаніе только изрдка нарушалось осторожнымъ шепотомъ: одинъ говорилъ другому на ухо нсколько словъ, или иной разъ цлая кучка людей перешептывалась, что-то обсуждая, и затмъ одни утвердительно кивали другъ другу, другіе ожесточенію качали головой въ знакъ отрицанія, и становилось яснымъ, что эти люди, твердо ршились добиваться задуманнаго и ни передъ чмъ но отступать.
Николай прождалъ нсколько минутъ, но загадка не объяснялась. Наконецъ, ему стало невтерпежъ, и онъ уже собирался спросить своего сосда, что все это означаетъ, какъ вдругъ наверху послышалось какое-то движеніе и чей-то голосъ прокричалъ: ‘Господа, прошу васъ, войдите’. Въ отвтъ на это, вс, бывшіе на лстниц, вмсто того, чтобы войти ринулись внизъ и стали необыкновенно любезно предлагать джентльменамъ, стоявшимъ ближе къ выходной двери, чтобы они вошли первыми, но т, въ свою очередь, съ не мене утонченною вжливостью заявили, что они отказываются отъ этой чести. Однако, многимъ изъ нихъ пришлось удостоиться ея помимо своей воли, такъ какъ хлынувшая сверху толпа вытснила изъ корридора на лстницу съ полдюжины джентльменовъ, въ томъ числ и Николая, и, подхвативъ ихъ, внесла на площадку, а затмъ въ кабинетъ мистера Григсбюри. Они влетли, какъ бомбы, а толпа, тснившая ихъ, мигомъ наполнила комнату, отрзавъ имъ отступленіе.
— Милости просимъ, джентльмены, очень радъ васъ видть,— началъ мистеръ Григсбюри. Для человка, принимающаго желанныхъ гостей, мистеръ Григсбюри имлъ слишкомъ пасмурный видъ, такъ что трудно было поврить искренности его любезнаго пріема. Но, можетъ быть, недовольное выраженіе его лица являлось лишь естественнымъ послдствіемъ привычки государственнаго мужа, члена парламента, скрывать свои настоящія чувства подъ личиною серьезности. Мистеръ Григсбюри былъ плотный, видный мужчина съ большой головой, зычнымъ голосомъ, величественными манерами и необыкновеннымъ умньемъ говорить съ многозначительнымъ видомъ ничего незначущія вещи, короче сказать, онъ обладалъ всми качествами, необходимыми для члена парламента.
— Ну, джентльмены, вы, кажется, недовольны моимъ поведеніемъ, какъ я это вижу изъ газетъ,— сказалъ мистеръ Григсбюри, бросая большую кипу бумагъ въ корзинку, стоявшую у его ногъ, и, развалившись въ кресл, оперся локтями о ручки.
— Да, недовольны, мистеръ Григсбюри,— сердито отвтилъ краснолицый джентльменъ, продираясь впередъ и становясь передъ мистеромъ Григсбюри.
— Не обманываютъ ли меня мои глаза? Неужели передо мной мой старый другъ Пекстиль?— возгласилъ мистеръ Григсбюри, удивленно смотря на оратора.
— Да, это я, и никто другой,— отвчалъ краснолицый джентльменъ.
— Вашу руку, мой благородный другъ. Пекстиль, мой дорогой, мн очень жаль, что я вижу васъ здсь.
— Мн тоже очень жаль, что я здсь, но ваше поведеніе, мистеръ Григсбюри, заставило насъ, вашихъ избирателей, отправить къ вамъ депутацію.
— Мое поведеніе, Пекстиль,— началъ мистеръ Григсбюри, оглядывая депутацію величественнымъ и въ то же время ласково-снисходительнымъ взоромъ,— мое поведеніе всегда вытекало и будетъ вытекать изъ моего искренняго и горячаго желанія служить истиннымъ интересамъ нашей обширной и благословенной страны. Бросаю ли я взглядъ за свою родину или на чужбину, взираю ли на мирныхъ тружениковъ-поселянъ родного нашего острова, на его рки, усянныя пароходами, на дороги, изрзанныя по всмъ направленіямъ рельсами, на его улицы со снующими по нимъ въ безчисленномъ множеств общественными, извозчичьими и собственными экипажами, на раскинутое надъ всмъ этимъ небесное пространство, гд парятъ аэростаты такой силы и размровъ, что подобныхъ имъ не существуетъ ни у одной націи въ мір,— словомъ, окидываю ли я взоромъ стогны своей отчизны или простираю его дальше, на необозримыя пространства чуждыхъ земель, завоеванныя британской настойчивостью и британскою доблестью,— я въ умиленіи складываю руки, поднимаю глаза къ разстилающемуся надо мной небосклону и восклицаю: ‘Благодарю тебя, Боже, за то, что я сынъ Великой Британіи!
Прошло то время, когда такая исполненная высокаго энтузіазма рчь вызвала бы горячіе крики восторга и взрывы рукоплесканій,— теперь она была принята съ ледяною холодностью. Общее впечатлніе было, по видимому, таково, что мистеръ Григсбюри, набросавъ программу своей парламентской дятельности въ слишкомъ общихъ чертахъ, умолчалъ о подробностяхъ, которыя собственно и могли бы пролить на нее свтъ. Одинъ изъ джентльменовъ, стоявшій на заднемъ ряду, не постснялся даже заявить во всеуслышаніе, что, по его мннію, вся эта рчь ‘отдастъ шарлатанствомъ’.
— Значеніе слова ‘шарлатанство’ мн неизвстно,— произнесъ мистеръ Григсбюри, услышавъ эту фразу,— но если этимъ словомъ желали сказать, что я слишкомъ горячо и преувеличенно превозношу свое отечество, я нахожу замчаніе справедливымъ. Да, я горжусь нашей свободной, благословенной страной, я какъ бы освобождаюсь отъ моей бренной оболочки, глаза мои блестятъ, грудь высоко вздымается, сердце трепещетъ, кровь кипитъ, когда я думаю о слав и величіи Британіи!
— Мы намрены предложить вамъ нсколько вопросовъ, сэръ,— холодно вставилъ мистеръ Пекстиль.
— Сколько угодно, джентльмены, мое время принадлежитъ вамъ и моей стран… и моей стран.
Получивъ это милостивое разршеніе, мистеръ Пекстиль надлъ очки и вытащилъ изъ кармана исписанный листъ бумаги, вслдъ за нимъ и остальные члены депутаціи вооружились такими же листами, чтобы слдить за чтеніемъ мистерПекстиля и въ случа надобности, поправлять его.
Когда эти приготовленія окончились, мистеръ Пекстиль началъ читать.
— Запросъ нумеръ первый, сэръ. Вспомните, что вы давали намъ передъ избраніемъ вашимъ въ члены парламента обязательства немедленно упразднить въ палат общинъ безобразный обычай кашлять и чихать во время засданій? И какія же мры были приняты вами въ этомъ направленіи, когда въ первомъ же засданіи настоящей сессіи публика кашляла и чихала, пока вы говорили вашу рчь? Дале: разв вы не общали поражать правительство изумленіемъ и припирать его къ стн? А на самомъ дл поражали ли вы его и припирали ли къ стн?
— Очень хорошо, любезный другъ Пекстиль. Перейдемъ теперь къ запросу нумеръ второй,— сказалъ мистеръ Григсбюри.
— Какъ, разв вы не намрены давать объясненій на первый запросъ?
— Конечно, нтъ
Члены депутаціи обмнялись полнымъ негодованія взглядомъ, затмъ перенесли этотъ взглядъ на мистера Григсбюри. ‘Дорогой другъ’ Пекстиль въ свою очередь устремилъ поверхъ очковъ уничтожающій взоръ на мистера Григсбюри и затмъ продолжалъ:
— Запросъ номеръ второй. Не общали ли вы, сэръ, равнымъ образомъ всегда поддерживать своихъ единомышленниковъ? А между тмъ, что вы сдлали третьяго дня? Вы покинули одного изъ нихъ, подавъ свой голосъ за противную партію только изъ-за того, что жена главы той партіи пригласила вашу жену къ себ на вечеринку.
— Продолжайте,— сказалъ мистеръ Григсбюри.
— Неужели у васъ не найдется возраженій и на это?— спросилъ ораторъ.
— Никакихъ,— отрзалъ мистеръ Григсбюри.
Депутація, видвшая его до сихъ поръ только на засданіяхъ палаты и на митингахъ передъ выборами, была поражена его выдержкой. Она его но узнавала. Какъ, неужели это тотъ самый человкъ, который во время выборовъ стлалъ такъ мягко и говорилъ такъ сладко, а теперь сталъ горьче желчи и тверже камня. О, какъ время мняетъ людей!
— Запросъ нумеръ третій и послдній,— выразительно произнесъ мистеръ Пекстиль.— Не вы ли, сэръ, торжественно общали всмъ вашимъ избирателямъ оспаривать и опровергать все, что бы ни предлагалось, вносить расколъ въ палату по всмъ представляемымъ на обсужденіе вопросамъ, оставаться при особомъ мнніи всегда и во всемъ, требовать занесенія въ протоколъ всего, что будетъ вамъ не по вкусу, однимъ словомъ, по вашему же собственному выраженію, которое твердо запечатллось въ нашей памяти, лзть изъ кожи, чтобы всмъ насолить? Исполнили ли вы хоть часть общаннаго?
Закончивъ чтеніе этихъ столь ясно и краснорчиво изложенныхъ вопросныхъ пунктовъ, мистеръ Пекстиль сложилъ бумагу и опустивъ ее въ карманъ, то же продлали и остальные члены депутаціи.
Мистеръ Григсбюри подумалъ немного, высморкался, услся поглубже въ кресл, потомъ опять выдвинулся впередъ, положилъ локти на столъ, соединилъ большіе и указательные пальцы въ треугольникъ, дотронулся вершиной этого треугольника до кончика своего носа и (тутъ онъ не могъ удержать игривой улыбки) сказалъ:— Я отрицаю все!
При этомъ неожиданномъ отвт ропотъ негодованія пронесся по комнат, и тотъ самый джентльменъ, который выразилъ свое мнніе о рчи мистера Григсбюри словомъ ‘шарлатанство’, проворчали съ такимъ же лаконизмомъ:
— Отставка, отставка!—это зловщее слово было подхвачено всей толпой и тотчасъ же перешло въ общее требованіе заволновавшихся избирателей
— Сэръ,— началъ мистеръ Пекстиль съ церемоннымъ поклономъ,— товарищи меня уполномочили выразить вамъ нашу общую надежду, что, въ уваженіе къ просьб значительнаго большинства вашихъ избирателей, вы подадите въ отставку, предоставивъ ваше мсто другому кандидату, котораго они найдутъ боле достойнымъ ихъ доврія.
Выслушавъ это заявленіе, мистеръ Григсбюри совершенно спокойно принялся читать свой отвтъ, составленный имъ весьма предусмотрительно заране въ вид письма, нсколько копій съ котораго были приготовлены для разсылки въ редакціи газетъ:

‘Дорогой другъ Пекстиль!

‘Посл благоденствія нашего многолюбезнаго острова, нашего счастливаго и великаго отечества, свободнаго и могущественнаго, обладающаго, по моему глубокому убжденію, безграничными матеріальными и нравственными силами, посл благоденствія нашей отчизны, повторяю, самое драгоцнное для меня благо,— моя личная благородная независимость, составляющая главный предметъ гордости истиннаго англичанина, и самое горячее мое желаніе — оставить ее безупречной и незапятнанной въ наслдіе моимъ дтямъ. Итакъ, не личныя побужденія, а высшія конституціонныя соображенія государственной важности, распространяться о которыхъ я не стану, такъ какъ считаю ихъ выше пониманія тхъ, кто не углублялся, какъ я, въ сложный механизмъ политики, не позволяютъ мн оставить мой постъ въ парламент, и я не оставлю его.
‘Покорнйше прошу васъ передать моимъ избирателямъ мое глубочайшее почтеніе, а съ нимъ и мое ршеніе.

‘Съ искреннимъ уваженіемъ остаюсь вашъ и пр.’.

— Это значитъ, что вы, несмотря ни на что, не желаете подавать въ отставку?— спросилъ ораторъ депутаціи.
Мистеръ Григсбюри улыбнулся и покачалъ головой, подтверждая этимъ свой отказъ.
— Такъ прощайте,— сказалъ мистеръ Пекстиль грознымъ голосомъ.
— Да хранитъ васъ Господь!— отвтилъ на это мистеръ Григсбюри.
И члены депутаціи, ворча и бранясь, отретировались къ двери и стали выходить такъ быстро, какъ только позволяла имъ узкая лстница.
Когда вс до послдняго вышли изъ комнаты, мистеръ Григсбюри весело потеръ руки и громко расхохотался, какъ человкъ, которому удалось ловко поддть другого на удочку. Въ опьянніи удовлетвореннаго самолюбія онъ не замчалъ Николая, стоявшаго въ глубин комнаты, въ тни оконныхъ занавсокъ, пока сей молодой человкъ, боясь быть нескромнымъ, услышавъ противъ воли какой-нибудь монологъ, не предназначавшійся для публики, не кашлянулъ два-три раза, чтобы привлечь на себя вниманіе члена парламента.
— Кто тамъ?— съ живостью спросилъ мистеръ Григсбюри.
Николай вышелъ впередъ и поклонился.
— Что вы тутъ длаете, сэръ? Вы подсматриваете за мной въ моей частной жизни! Вы, сэръ, домашній шпіонъ! Вы уже слышали отвты мои депутаціи, и я прошу васъ присоединиться къ остальнымъ ея членамъ.
— Я давно сдлалъ бы это, если бы былъ членомъ депутаціи, но я вовсе не депутатъ,— сказалъ Николай.
— Такъ скажите же, сэръ, какимъ образомъ вы попали сюда?— спросилъ мистеръ Григсбюри.— И, наконецъ, какого чорта вамъ здсь нужно?
— Мн дали вашъ адресъ въ справочной контор. Такъ какъ вы нуждаетесь въ секретар, то я пришелъ предложить вамъ свои услуги.
— И, являясь сюда, вы не имли другихъ цлей?— продолжалъ выспрашивать мистеръ Григсбюри, подозрительно глядя за молодого человка.
Николай отвчалъ, что другихъ цлей онъ не имлъ.
— А нтъ ли у васъ чего-нибудь общаго съ какою-нибудь подлой газетой? И не втерлись ли вы сюда для того, чтобы подсмотрть и подслушать все, что здсь происходило, а затмъ и разнести по газетамъ.
— Нтъ,— спокойно и вжливо отвчалъ Николай,— я, къ сожалнію, долженъ признаться, что въ настоящее время не несу никакихъ обязанностей, такъ какъ не имю мста.
— А! Такъ какимъ же образомъ вы ко мн вошли?— спросилъ мистеръ Григсбюри.
Николай разсказывалъ, какъ толпа увлекла его за собой и втащила въ кабинетъ.
— Если такъ, садитесь,— сказалъ мистеръ Григсбюри.
Николай слъ. Мистеръ Григсбюри долго его разглядывалъ, точно хотлъ удостовриться, подходитъ ли его вншность для секретарскаго мста, и, наконецъ, ршился спросить:
— Такъ вы желаете быть моимъ секретаремъ?
— Да, я желалъ бы занять эту должность.
— Хорошо, но я съ своей стороны желалъ бы знать, что вы умете длать.
— Я полагаю,— отвчалъ съ улыбкой Николай,— что сумю управиться съ той работой, какую обыкновенно длаютъ секретари.
— Въ чемъ же, по вашему, состоитъ эта работа?
— Въ чемъ состоитъ?
— Ну, да, въ чемъ?— повторилъ мистеръ Григсбюри, склонивъ голову на плечо и насмшливо глядя на Николая.
— Кругъ обязанностей личнаго секретаря довольно трудно опредлить,— проговорилъ въ раздумьи Николай,— прежде всего въ него входитъ корреспонденція.
— Хорошо!
— Затмъ приведеніе въ порядокъ всякихъ документовъ.
— Очень хорошо!
— А также, можетъ быть, писанье подъ диктовку, и еще,— прибавилъ Николай, чуть-чуть улыбаясь,— переписка для газетъ вашихъ рчей, когда он будутъ имть особенное, общественное значеніе.
— Конечно. Ну, а еще что?
— Не припомню, право, въ настоящую минуту другихъ обязанностей секретаря,— сказалъ Николай, немного подумавъ,— кром одной главной: стараться быть полезнымъ и пріятнымъ своему принципалу, сохраняя въ то же время свое собственное достоинство, и отнюдь не нарушать обязательства, налагаемаго на него самимъ названіемъ должности: ‘секретарь».
Мистеръ Григсбюри нсколько времени смотрлъ въ упоръ на Николая, потомъ бросилъ подозрительный взглядъ вокругъ комнаты и, наконецъ, сказалъ ему, понизивъ голосъ:
— Совершенно врно, мистеръ… какъ васъ зовутъ?
— Никкльби.
— Совершенно врно, мистеръ Никкльби, и прекрасно изложено, по крайней мр, то, что вы сказали о секретарскихъ обязанностяхъ до сихъ поръ. Но есть еще кое-что, чего никогда не долженъ упускать изъ виду секретарь члена парламента. Мой секретарь долженъ меня заряжать.
— Виноватъ, сэръ,— сказалъ Николай, думая, что ослышался.
— Заряжать,— повторилъ мистеръ Григсбюри.
— Вторично прошу извиненія, что перебиваю васъ, сэръ, но я не совсмъ понимаю, что вы хотите этимъ сказать.
— Что я хочу сказать? Да это ясно, какъ день,— проговорилъ съ важностью мистеръ Григсбюри.— Во первыхъ, мой секретарь долженъ основательно знать иностранную политику, то есть насколько ее можно знать изъ газетъ. Затмъ онъ долженъ слдить за всми публичными митингами, за передовыми статьями, за отчетами о дятельности разныхъ обществъ и отмчать все, наиболе выдающееся, чмъ можно было бы при случа украсить небольшой спичъ по поводу какой-нибудь петиціи или чего-нибудь въ такомъ род. Вы меня поняли?
— Кажется, сэръ.
— Затмъ еще мой секретарь обязательно долженъ ежедневно просматривать какъ утреннія, такъ и вечернія газеты и обращать особенное вниманіе на такія статьи, какъ, напримръ, ‘Таинственное исчезновеніе и предполагаемое самоубійство мальчишки-подмастерья’, и вообще на такія замтки, по поводу которыхъ я могъ бы обратиться съ запросомъ къ министру внутреннихъ длъ. Кром того, мой секретарь долженъ написать какъ мой запросъ, такъ и отвтъ министра, насколько я припомню его (конечно, вклеивъ въ послдній маленькій комплиментъ моему свтлому взгляду на вещи и моей независимости) и отослать рукопись франкированнымъ письмомъ въ одну изъ мстныхъ газетъ съ коротенькимъ предисловіемъ въ полдюжины строкъ, въ которомъ говорилось бы, что въ парламент я одинъ изъ полезнйшихъ членовъ, такъ какъ всегда горячо стою за правду, ежечасно помятую о тяжелой отвтственности, лежащей на мн, работаю, не покладая рукъ, и такъ дале. Понимаете теперь, въ чемъ дло?
Николай молча поклонился.
— Сверхъ того,— продолжалъ мистеръ Григсбюри,— я желаю, чтобы мой секретарь просматривалъ росписи доходовъ и расходовъ, тарифы, отчеты, и изъ цифровыхъ данныхъ выводилъ бы итоги, на основаніи которыхъ я могъ бы, не боясь быть уличеннымъ въ незнаніи предмета, трактовать о пагубномъ вліяніи налога на строевой лсъ, о плачевномъ состояніи нашихъ финансовъ и прочая, и прочая. Недурно будетъ также, если онъ подготовитъ мн нсколько аргументовъ, опираясь на которые я могъ бы говорить о вредныхъ послдствіяхъ возвращенія къ золотой валют и о конверсіи бумагъ, затрогивая при этомъ мимоходомъ и друте вопросы: о вывоз за-границу драгоцнныхъ металловъ, о банковыхъ билетахъ, о политик иностранныхъ государствъ — вообще такіе вопросы, въ которыхъ никто ровно ничего не понимаетъ и, слдовательно, никто не въ претензіи, когда вы разсуждаете о нихъ вкривь и вкось, лишь бы ваша рчь текла плавно. Достаточно ли это ясно для васъ?
— Я думаю, что совершенно васъ понимаю,— отвтилъ Николай.
— Что касается вопросовъ, стоящихъ вн политики,— горячо продолжалъ мистеръ Григсбюри,— и основательной разработки которыхъ никто не въ прав требовать отъ меня, члена парламента, человка, занятаго серьезнымъ дломъ, то я могу посвящать имъ себя лишь настолько, чтобы не упускать изъ вида главнаго обстоятельства, а именно — не допускать низшіе классы подняться въ своемъ благосостояніи до уровня высшихъ, иначе что же станется съ нашими привиллегіями? Ну-съ, такъ вотъ я и желалъ бы, чтобы мой секретарь составилъ мн по этимъ вопросамъ маленькую коллекцію эффектныхъ рчей въ патріотическомъ дух. Если бы, напримръ, у какой-нибудь партіи явилась глупйшая мысль внести въ палату биль объ авторскихъ правахъ разныхъ бумагомарателей, я защищалъ бы такой тезисъ: ни подъ какимъ видомъ нельзя воздвигать непреодолимыхъ препятствій для прегражденія литератур доступа въ народъ. Вы понимаете, что я хочу сказать? Все, что создастся деньгами или, такъ сказать, длами рукъ человческихъ, можетъ быть достояніемъ отдльнаго лица или семьи, но творенія ума человческаго, порождаемыя божественнымъ внушеніемъ, должны быть достояніемъ народа въ самомъ обширномъ смысл этого слова. И если въ тотъ день, когда я буду это говорить, мн случится быть въ добродушномъ настроеніи духа, я буду, пожалуй, не прочь пересыпать свою рчь шуточками насчеть потомства, напримръ. Тогда я скажу, что люди, пишущіе для потомства, должны считать себя вполн удовлетворенными благодарностью потомства и не желать другой награды. Эти шуточки могутъ даже позабавить палату и ужь во всякомъ случа не повредятъ мн, такъ какъ вдь потомству но будетъ никакого дла ни до меня, ни до моихъ шутокъ. Неправда ли?
— Совершенная правда,— сказалъ Николай.
— Особенно важно помнить, что распространяться о народ вообще очень полезно, конечно, въ тхъ случаяхъ, когда отъ того не страдаютъ наши интересы. Этотъ пріемъ иметъ чудодйственную силу во время выборовъ. Надъ авторами же можете издваться, сколько душ угодно, большинство изъ нихъ живетъ въ ‘меблированныхъ’, недвижимой собственности — ни-ни, а по тому и безъ права голоса. Вотъ вамъ кратій обзоръ нсего того, что входитъ въ кругъ вашихъ главныхъ обязанностей. Само собою разумется, что сюда же относится обязанность каждый вечеръ посщать галереи палаты, чтобы заряжать меня сызнова, если я что-нибудь позабуду. Необходимо также, чтобы въ дни большихъ преній о какомъ-нибудь важномъ вопрос вы садились въ первомъ ряду на хорахъ, чтобы пускать сосдямъ фразы врод: ‘Посмотрите на джентльмена, что сидитъ противъ насъ, вонъ тотъ: теперь онъ поднесъ правою руку къ лицу, а лвою держится за столбикъ перилъ. Это мистеръ Григсбюри, знаменитый Григсбюри!’ При этомъ не лишнее будетъ состряпать тутъ же, но вдохновенію минуты, маленькое хвалебное слово въ честь знаменитой особы. Относительно же гонорара,— рзко оборвалъ мистеръ Григсбюри свое словоизверженіе, такъ какъ онъ почти задыхался,— скажу слдующее: я могу теперь же назначить кругленькую цифру во избжаніе всякихъ недоразумній, хотя она будетъ и выше того, что я имю обыкновеніе предлагать. Гонораръ будетъ пятнадцать шиллинговъ въ недлю.
Сдлавъ это блестящее предложеніе, мистеръ Григсбюри откинулся въ кресло съ видомъ человка, который понимаетъ, что онъ поступилъ безразсудно, но говоритъ себ: ‘Длать нечего, назадъ не сыграешь’.
— Пятнадцать шиллинговъ въ недлю — это немного,— замтилъ рзко Николай.
— Немного? Пятнадцать шиллинговъ въ недлю? Вы говорите немного, молодой человкъ?— кричалъ мистеръ Григсбюри.— Пятнадцать шиллинговъ въ нед…
— Не подумайте, прошу васъ,— прервалъ его Николай,— что я хочу торговаться. Я не стыжусь признаться, что какъ ни скромна эта сумма, она для меня въ настоящую минуту очень заманчива. Но обязанности и отвтственность, налагаемыя вами на вашего секретаря, далеко не соотвтствуютъ вознагражденію и кажутся мн настолько тяжелыми, что я боюсь принять ихъ на себя
— Такъ это отказъ,— сэръ?— спросилъ мистеръ Григебюри, протягивая руку къ звонку.
— Боюсь, сэръ, что при всей моей доброй вол эта работа будетъ мн не подъ силу.
— Такъ вы бы прямо сказали, что не хотите принять мста потому, что пятнадцать шиллинговъ въ недлю слишкомъ мало для васъ,— сказалъ мистеръ Григебюри и позвонилъ.— Такъ вы ршительно отказываетесь, сэръ?
— Я не могу поступить иначе
— Матью, проводи!— крикнулъ Григебюри, обращаясь къ вошедшему слуг.
— Мн очень досадно, что я напрасно побезпокоилъ васъ, сэръ,— замтилъ Николай.
— И мн тоже,— отвчалъ мистеръ Григебюри, поворачиваясь къ нему спиной.— Матью, проводи!
— Прощайте, сэръ.
— Матью, проводи!— прокричалъ мистеръ Григсбюри еще разъ.
Лакей сдлалъ знакъ Николаю слдовать за нимъ, безцеремонно прошелъ впередъ мимо него, не спша сошелъ съ лстницы, отворилъ дверь и выпустилъ его на улицу. Николай направился домой, задумчивый и печальный.
Въ его отсутствіи Смайкъ позаботился приготовить обдъ изъ остатковъ вчерашняго ужина и съ нетерпніемъ поджидалъ своего друга, но утреннія похожденія Николая видимо не способствовали развитію его аппетита, и онъ не дотрагивался до обда. Въ глубокомъ раздумьи сидлъ онъ за столомъ, и бдный парень напрасно хлопоталъ, накладывая ему на тарелку кусочки повкусне. Въ это время въ комнату заглянулъ Ньюмэнъ Ногсъ.
— Уже возвратились?
— Да, возвратился,— отвчалъ Николай,— усталъ до смерти, и что хуже всего, могъ бы и дома просидть съ такимъ же успхомъ
— Нельзя же разсчитывать надлать много длъ въ одно утро,— сказалъ Ньюмэнъ.
— Можетъ быть, но я большой сангвиникъ и потому разсчитывалъ сдлать многое, а между тмъ не сдлалъ ничего и теперь въ отчаяніи.
И онъ передалъ Ньюмэну все, что случилось съ нимъ въ это утро.
— Если бы я только могъ добыть какую-нибудь работу, хоть самую ничтожную, до возвращенія Ральфа Никкльби, чтобы имть право прямо смотрть ему въ глаза, мн было бы легче. Видитъ Богъ, я не гнушаюсь никакою работой, напротивъ, я прихожу въ отчаяніе отъ того, что лежу на боку, ничего не длая, какъ безполезное животное.
— Я не знаю,— проговорилъ нершительно Ньюмэнъ,— не знаю, можно ли даже предложить вамъ такую бездлицу… хотя тогда у васъ было бы чмъ заплатить за квартиру и даже немного осталось бы… Но, нтъ, нтъ, вамъ нельзя этого предлагать,— даже надяться нельзя, чтобы вы согласились…
— Чего это нельзя мн предлагать? О чемъ вы говорите?— спросилъ Николай, поднимая глаза на своего друга.— Укажите мн въ этой многолюдной пустын, именуемой Лондономъ, какой-нибудь честный способъ добывать деньги, хотя бы въ такихъ скромныхъ размрахъ, чтобы имть возможность платить за эту жалкую конуру, и вы увидите, побоюсь ли я работы? На какую только работу я не соглашусь! О, поврьте, мн, мой другъ, я слишкомъ настрадался и привередничать не стану, я понюхалъ житейскаго опыта, и этотъ опытъ посбилъ съ меня спеси. И готовъ взять на себя какое хотите дло, но разумется,— прибавилъ Николай, немного помолчавъ,— разумется, за исключеніемъ всего того, чего мн не позволили бы сдлать моя честность и самоуваженіе. По моему, нтъ никакой разницы между несчастьемъ служить пособникомъ подлой жестокости какого-нибудь звря-педагога и положеніемъ раба низкаго и ограниченнаго мерзавца, будь онъ хоть сто разъ членомъ парламента.
— Право, я ужь и самъ не знаю, слдуетъ ли говорить вамъ о томъ, что мн сообщили сегодня утромъ?— промолвилъ нехотя Ньюмэнъ.
— А иметъ это какую-нибудь связь съ вопросомъ о моемъ заработк?
— Да.
— Въ такомъ случа говорите, мой дорогой другъ. Ради Бога, говорите! Подумайте о моемъ печальномъ положеніи, и такъ какъ я общаю вамъ не предпринимать ничего, не посовтовавшись съ вами, то помогите мн и вы въ моей бд, если можете.
Тронутый этой мольбой, Ньюмэнъ сдался. Запинаясь и заикаясь на каждомъ слов, часто повторяясь и путаясь, онъ разсказалъ, что по-утру мистриссъ Кенвигзъ затащила его къ себ и битый часъ разспрашивала о Никола, объ его общественномъ положеніи, приключеніяхъ, родословной, освдомлялась, давно ли они познакомились. Онъ, Ньюмэнъ, долго увиливалъ отъ опредленныхъ отвтовъ, но, наконецъ, припертый къ стн, былъ вынужденъ сказать кое-что. Онъ сообщилъ мистриссъ Кенвигзъ, что Николай носитъ званіе учителя и обладаетъ огромными научными свдніями, въ настоящее время лишился мста въ силу несчастнаго стеченія обстоятельствъ, о которомъ ему, Ньюмэну, не дозволено распространяться. Въ конц концовъ онъ назвалъ Николая вымышленной фамиліей — Джонсономъ. Тогда мистриссъ Кенвигзъ подъ вліяніемъ невдомо какихъ чувствъ — благодарности, тщеславія, материнской любви или всхъ этихъ чувствъ вмст взятыхъ, вступила въ какіе-то таинственные переговоры съ мистеромъ Кенвигзомъ, и результатомъ этихъ переговоровъ было то, что она объявила мистеру Ногсу, что если мистеръ Джонсонь возмется обучить ея четырехъ малютокъ французскому языку такъ основательно, чтобы он заговорили, какъ парижанки, то она готова платить ему за трудъ пять шиллинговъ въ недлю звонкой монетой Соединеннаго Британскаго Королевства. Такимъ образомъ на каждую миссъ Кенвигзъ приходилось по шиллингу, и сверхъ того одинъ оказывался лишній, до тхъ поръ, пока младенецъ Кенвигзъ будетъ въ состояніи изучать грамматику.
‘— А это будетъ скоро, или я очень ошибаюсь,— заключила мистриссъ Кенвигзъ свое блестящее предложеніе,— вдь у меня такія умныя дти, какихъ еще и на свт не бывало, мистеръ Ногсъ’.
— Вотъ и все,— заключилъ Ньюмэнъ свой разсказъ.— Но, конечно, для васъ это слишкомъ ничтожно. Я увренъ, что вы не согласитесь, но все-таки…
— Не соглашусь!— воскликнулъ съ живостью Николай,— Какъ бы не такъ! Да я уже согласенъ, конечно, согласенъ. Передайте, мой другъ, этой милой женщин, что я готовъ приняться за дло, когда ей будетъ угодно.
Ньюмэнъ радостно побжалъ внизъ извстить мистриссъ Кенвигзъ, что его другъ принимаетъ ея предложеніе, и тотчасъ вернулся съ приглашеніемъ Николаю пожаловать въ бель-этажъ на урокъ, когда ему вздумается. Онъ разсказалъ при этомъ, какъ мистриссъ Кенвигзъ немедленно послала купить подержанную французскую грамматику съ діалогами, которую она давно уже намтила у букиниста на углу въ лар его шестипенсовыхъ книжекъ, и какъ вс Кенвигзы, въ упоеніи отъ возможности сдлать еще шагъ, чтобы упрочить за собою право на званіе ‘благородныхъ’, жаждутъ начать урокъ какъ можно скорй.
Намъ могутъ сказать, что Николай, судя по его образу дйствій, не обладалъ тмъ, что называется ‘чувствомъ собственнаго достоинства’, какъ принято понимать это слово. Разумется, если бы ему нанесли оскорбленіе, онъ не смолчалъ бы, несомннно и то, что онъ всегда вступился бы за обиженнаго, вступился бы такъ же смло и горячо, какъ рыцарь старыхъ временъ, бросавшійся съ копьемъ на перевсъ на защиту угнетенной невинности, но ему не хватало той холодной надменности и того высокомрнаго эгоизма, которые, по мннію свта, являются отличительными признаками человка съ чувствомъ собственнаго достоинства. Мы позволимъ себ, однако, замтить, что на нашъ взглядъ такіе господа могутъ быть только обузой для семьи, вмсто того, чтобы служить ей опорой. Мы имемъ удовольствіе быть знакомыми съ нсколькими представителями этого типа, которые, считая для себя унизительными всякое занятіе, всецло посвящаютъ свое время забот о своихъ усахъ и искусству принимать грозный видъ. Мы готовы врить, что усы и грозный видъ — пріобртенія сами по себ очень цнныя и весьма желательныя для многихъ, но было бы много пріятне, если бы обладатели того и другого существовали на свой собственный счетъ, а не на счетъ людей съ не столь развитымъ чувствомъ собственнаго достоинства.
Не обладая чувствомъ собственнаго достоинства въ общепринятомъ смысл этого слова, Николай считалъ гораздо боле унизительнымъ проживать на счетъ Ньюмэна Ногса, чмъ учить маленькихъ Кенвигзовъ французскому языку за пять шиллинговъ въ недлю, и потому съ восторгомъ ухватился за это предложеніе и поспшилъ представиться жильцамъ бель-этажа.
Мистриссъ Кенвигзъ приняла его съ очаровательною, хотя и нсколько утрированною любезностью, краснорчиво свидтельствовавшею о ея намреніи оказать молодому человку покровительство и поддержку.
Николай засталъ у Кенвигзовъ гостей — мистера Лилливикъ и миссъ Петоукеръ. Четыре двочки Кенвигзъ оказались также налицо. Он сидли рядышкомъ на учебной скамь, а въ высокомъ дтскомъ креслиц возсдалъ младенецъ и игралъ какою-то отрепанной игрушкой, врод лошадки съ оторванной головой или попросту деревяшки въ вид раскрашеннаго утюга на четырехъ кривыхъ ногахъ, усяннаго красными облатками по чернильному фону.
— Какъ поживаете, мистеръ Джонсонъ?— сказала мистриссъ Кенвигзъ.— Дядя, мистеръ Джонсонъ!
— Здравствуйте, сэръ,— довольно сухо привтствовалъ гостя мистеръ Лилливикъ. Теперь, когда ему было извстно званіе Николая, онъ находилъ, что скомпрометировалъ себя наканун, оказавъ ему гораздо больше вниманія, чмъ полагается домашнему учителю со стороны сборщика водяныхъ пошлинъ.
— Дядя, мистеръ Джонсонъ приглашенъ въ качеств учителя къ нашимъ дтямъ,— сказала мистрисъ Кенвигзъ.
— Ты уже говорила мн объ этомъ, моя милая.
— Но я надюсь,— продолжала мистриссъ Кенвигзъ, принимая величественный видъ,— надюсь, что мои дти не возгордятся, а только сочтутъ это лишнимъ поводомъ возблагодарить свою счастливою звзду, поставившую ихъ выше другихъ,— дтей низкаго званія… Ты слышишь, Морлина?
— Слышу, мама.
— И, когда вы пойдете въ гости или гулять, я надюсь, вы не станете хвастать и зазнаваться передъ другими дтьми. Вы можете только сказать: — ‘Къ намъ ходитъ учитель давать уроки французскаго языка, но мы этимъ не гордимся, потому что мама говоритъ, что гордость — большой грхъ’. Слышите, Морлина?
— Да, мама
— Итакъ, дти, не забывайте моихъ наставленій. Дядя, не хотите ли, чтобъ мистеръ Джонсонъ теперь же приступилъ къ занятіямъ?
— Я готовь слушать, душа моя, если мистеръ Джонсонъ готовъ начать свои занятія,— отвчалъ сборщикъ, принимая видъ стараго критика.— Какого вы мннія о французскомъ язык, сэръ?
— Виноватъ, что вы подъ этимъ подразумваете?— спросилъ Николай.
— Какъ вы думаете: это хорошій, умный, красивый языкъ?— продолжалъ допрашивать сборщикъ.
— Да, по моему, это хорошій языкъ, потому что въ немъ есть названіе для каждаго предмета, а такъ какъ на немъ можно вести разговоры о всякихъ предметахъ и притомъ въ очень изящной форм, то я нахожу, что это умный и красивый языкъ.
— Вы такъ думаете? проговорилъ съ сомнніемъ мистеръ Лилливикъ. Ну, а думаете ли вы также, что это веселый языкъ?
— Да, думаю,— отвчалъ Николай.
— Въ такомъ случа, онъ, видно, очень измнился, въ мое время онъ не былъ такимъ.
— Разв въ ваше время это былъ печальный языкъ?— спросилъ Николай, едва сдерживая улыбку.
— Очень печальный,— произнесъ наставительно мистеръ Лилливикъ.— Я говорю о времени послдней войны. Можетъ быть, теперь онъ и веселый языкъ, я не спорю, такъ какъ не люблю спорить съ людьми, но вамъ скажу одно: я слышалъ, какъ говорили между собою плнные французы (а вдь они были уроженцы Франціи и значитъ должны были знать свой языкъ), и увряю васъ, жалко было смотрть на нихъ, такъ печально они говорили. А я слышалъ ихъ разъ пятьдесятъ, сэръ, да, по крайней мр, пятьдесятъ разъ.
Мистеръ Лилливикъ пришелъ въ такое раздраженіе, что мистриссъ Кенвигзъ принялась знаками умолять Николая не возражать, а миссъ Петоукеръ призвала на помощь вс свои чары, чтобы смягчить гнвъ почтеннаго стараго джентльмена. Эволюціи ея возымли свое дйствіе, и сборщикъ соблаговолилъ заговорить.
— А какъ по-французски вода?— спросилъ онъ.
— L’eau.
— А!— протянулъ мистеръ Лилливикъ, трагически покачавъ головой.— Ну, что же, разв я не правъ? Ло! Хорошъ языкъ, нечего сказать! И говорить-то не стоитъ о такомъ язык.
— Я полагаю, дядя, что дти могутъ начинать, какъ вы думаете?— спросила мистриссъ Кенвигзъ.
— Конечно, моя дорогая, пусть начинаютъ, я вовсе не желаю мшать ихъ занятіямъ,— отвчалъ съ надутымъ видомъ сборщикъ.
Пользуясь этимъ милостивымъ разршеніемъ, четыре миссъ Кенвигзъ услись рядкомъ по старшинству, имя во глав Морлину, причемъ ихъ льняныя косички расположились по одной прямой, а Николай взялъ книгу и началъ давать имъ предварительныя объясненія. Миссъ Петоукеръ и мистриссъ Кенвигзъ созерцали эту сцену въ безмолвномъ восхищеніи, и только изрдка раздавался умиленный шепотъ лучшей изъ матерей, уврявшей свою пріятельницу, что ‘вотъ посмотрите, Морлина, черезъ минуту будетъ все знать наизусть’. Что касается мистера Лилливика, то онъ сидлъ надувшись, какъ мышь на крупу, и очень внимательно слдилъ за ходомъ урока, выжидая случая возобновить свои нападки на ненавистный французскій языкъ.

ГЛАВА XVII
описываетъ дальнйшія событія въ жизни миссъ Никкльби.

Съ тяжелымъ сердцемъ и грустными предчувствіями, которыхъ никакія усилія воли не могли подавить, выходила изъ Сити Кетъ Никкльби утромъ того дня, когда должны были начаться ея занятія у госпожи Нанталины. Городскіе часы показывали только три четверти восьмого, когда она уже пробиралась одна по шумнымъ улицамъ Лондона, направляясь хъ Вестъ-Энду.
Много блдныхъ, болзненныхъ двушекъ, назначеніе которыхъ въ жизни — терпливо трудиться, соперничая въ этомъ съ скромнымъ шелковичнымъ червемъ, надъ производствомъ дорогихъ нарядовъ, украшающихъ богатыхъ и безпечныхъ франтихъ, много такихъ двушекъ проходитъ въ этотъ ранній часъ по улицамъ столицы, направляясь къ мсту своего дневного труда, наскоро, словно крадучись, урывая немногіе глотки свжаго воздуха и ловя на ходу рдкій солнечный лучъ, который долженъ скрасить ихъ монотонное существованіе въ теченіе долгихъ, томительныхъ часовъ, составляющихъ ихъ рабочій день. Подходя къ моднымъ кварталамъ, Кетъ все чаще и чаще встрчала двушекъ этого класса, спшившихъ, какъ и сама она, къ своей тяжелой работ, и по ихъ нездоровому виду, по ихъ усталой, слабой походк все больше и больше убждалась, что предчувствія ея были основательны.
Она пришла къ госпож Манталини за нсколько минутъ до назначеннаго часа. Походивъ передъ домомъ въ надежд, не подойдетъ ли кто-нибудь изъ ея будущихъ сотоварокъ и не избавитъ ли ее отъ непріятной необходимости объяснять прислуг цль своего посщенія, она, наконецъ, робко постучалась у подъзда. Ей отворили не скоро, отворилъ заспанный лакей, который усплъ кое-какъ застегнуть свою полосатую куртку, спускаясь но лстниц, и теперь подвязывалъ передникъ.
— Дома госпожа Манталини?— спросила Кетъ дрожащимъ голосомъ.
— Трудненько не застать ее въ такую пору, миссъ,— отвчалъ лакей такимъ тономъ, что лучше бы онъ прямо сказалъ: ‘моя милая’.
— Могу я ее видть?
— Видть?— протянулъ лакей съ удивленіемъ, придерживая дверь, выпучивъ глаза на постительницу и широко ухмыляясь.— Разумется, нтъ.
— Она сама назначила мн придти сегодня,— пролепетала Кетъ.— Я… я буду здсь работать.
— А, такъ вамъ слдовало звонить вотъ сюда, въ мастерскую,— сказалъ лакей, дотрогиваясь до ручки звонка.— Впрочемъ, постойте, я забылъ… Миссъ Никкльби, такъ ваша фамилія?
— Да.
— Такъ проходите наверхъ: госпожа Манталини васъ ждетъ. Вотъ сюда. Осторожне… не споткнитесь объ эти вещи на полу.
Съ такимъ предостереженіемъ, относившимся къ безпорядочной куч всевозможныхъ предметовъ домашняго хозяйства: подносовъ со стаканами, лампъ, пустыхъ бутылокъ и пирамидъ изъ стульевъ, загромождавшихъ всю прихожую и достаточно ясно свидтельствовавшихъ о томъ, что наканун здсь происходила пирушка, лакей прослдовалъ во второй этажъ и ввелъ Кетъ въ маленькую комнатку, имвшую сообщеніе съ той, гд она въ первый разъ видла хозяйку магазина.
— Подождите здсь, я ей сейчасъ доложу.
Высказавъ это общаніе съ большой снисходительностью, лакея удалился и оставилъ Кетъ одну.
Комната не проставляла нечего особенно интереснаго. Изъ всей ея обстановки больше всего бросался въ глаза писанный масляными красками поясной портретъ г-на Манталини, котораго художникъ изобразили въ небрежно-граціозной поз, съ запущенной въ волосы пятерней, что выставляло въ очень выгодномъ свт брилліантовый перстень на его мизинц, свадебный подарокъ госпожи Манталини. Но если нечмъ было развлечься въ этой комнат, за то въ смежной слышались голоса, и такъ какъ бесдующіе говорили очень громко, а переборка была очень тонка, то Кетъ не могла не распознать, что голоса эти принадлежали г-ну и г-ж Манталини.
— Душа моя,— говорилъ г-нъ Манталини,— если ты будешь такъ жестоко, такъ дьявольски оскорбительно ревновать, ты будешь очень несчастна, ужасно, чертовски несчастна!
Засимъ послышался такой звукъ, какъ будто г-нъ Манталини прихлебывалъ свои кофе.
— Я и такъ несчастна,— отвчала г-жа Манталини, очевидно, сквозь слезы.
— А все оттого, что ты злая, ничмъ не довольная, чертовски неблагодарная маленькая фея,— сказалъ г-нъ Манталини.
— Вовсе нтъ,— проговорила г-жа Манталини съ рыданіемъ.
— Не приходи въ дурное расположеніе духа, мой ангелъ,— продолжалъ г-нъ Манталини, разбивая яйцо.— У насъ такая миленькая, такая дьявольски обворожительная мордашка, что ей совсмъ не слдуетъ дуться, она тогда теряетъ нею свою привлекательность и становится сердитой и отталкивающей, какъ у какой-нибудь противной, страшной старухи-колдуньи.
— Меня не всегда можно умаслить такимъ способомъ,— сказала съ досадой г-жа Манталини.
— Такъ мы умаслимъ ее другимъ способомъ, такимъ, какой ей больше по вкусу. А не желаетъ, такъ и совсмъ не станемъ умасливать,— отозвался г-нъ Манталини, не вынимая изо рта чайной ложечки, которою онъ кушалъ яйцо.
— Теб легко говорить,— замтила г-жа Манталини.
— Не очень-то легко, когда шь яйцо въ смятку и желтокъ течетъ у тебя по жилету, потому что для какого хочешь жилета, кром желтаго, яичный желтокъ — аксессуаръ совсмъ неподходящій.
— Ты волочился за ней цлый вечеръ,— сказала г-жа Манталини, видимо желая направить разговоръ къ тому пункту, съ котораго онъ начался.
— Нтъ, жизнь моя, это неправда.
— Правда, правда! Я весь вечеръ смотрла на тебя.
— Ахъ, мои милые, плутовскіе, блестящіе глазки! Такъ вы весь вечеръ смотрли на меня!— воскликнулъ томнымъ голосомъ г-нъ Манталини въ порыв восторга.— О, сатана и вс черти!
— И я опять повторяю,— продолжала, не слушая его, г-жа Манталини,— что ты не долженъ вальсировать ни съ кмъ, кром жены. Я не могу этого выносить, Манталини, я отравлюсь!
— Она отравится! Она будетъ жестоко страдать! О, нтъ!— воскликнулъ съ пафосомъ г-нъ Манталини, который, судя но звуку его голоса, переслъ на другое мсто, поближе къ жен.— Нтъ, нтъ, она не отравится, потому что мужъ у нея красавецъ мужчина и могъ бы жениться на двухъ графиняхъ и на богатой вдов.
— На двухъ?— переспросила госпожа.— Ты раньше говорилъ на одной.
— На двухъ, какъ честный человкъ! На двухъ настоящихъ графиняхъ, красавицахъ и богачкахъ, разрази меня Богъ!
— Такъ отчего же ты не женился?— спросила г-жа Манталини игриво.
— Отчего? А разв я не встртилъ на одномъ утреннемъ концерт прелестную маленькую волшебницу, самую обворожительную въ цломъ мір? Теперь эта волшебница — моя жена, такъ пускай же вс графини и вдовы на свт провалятся ко всмъ…
Г-нъ Манталини не кончилъ этой фразы и влпилъ въ щечку супруг звонкій поцлуй, который та возвратила, посл чего поцлуи уже не прекращались, продолжаясь въ перемежку съ дой.
— Ну, а какъ насчетъ капиталовъ, сокровище моей жизни,— сказалъ г-нъ Манталини, когда завтракъ и нжности кончились,— много ли у насъ налицо?
— Очень немного,— отвчала супруга.
— Надо добыть, ангелъ мой. Возьмемъ за бока старикашку Никкльсби: пусть дастъ намъ подъ вексель.
— Да зачмъ теб деньги? У тебя теперь все, кажется, есть,— улещала его г-жа Манталини.
— Душа души моей,— отвчалъ на это супругъ,— у Скребса продается такая лошадь, что грхъ и преступленіе ее упустить. Задаромъ отдаютъ, свтъ моихъ очей!
— Задаромъ? Вотъ это хорошо!— воскликнула супруга
— Положительно задаромъ. За сто гиней — съ гривой, съ ногами, чолкой и хвостомъ. Лошадь красоты неземной, неописанной. Я махну на ней въ паркъ, обгоню экипажи отвергнутыхъ графинь. Старая колотовка-вдова упадетъ въ обморокъ съ досады и горя, а дв другія скажутъ: ‘Онъ женился,— для насъ онъ погибъ. О, проклятіе!’ Он адски возненавидятъ другъ друга и пожелаютъ, чтобы ты умерла. Ха, ха!.. Ловкая махинація, чортъ побери!
Благоразуміе г-жи Манталини, если оно у нея было, не могло устоять передъ такой заманчивой картиной ея торжества. Позвенвъ въ карман ключами, она объявила, что пойдетъ посмотрть, не найдется ли чего у нея въ конторк, затмъ встала со стула, отворила дверь и вошла въ ту комнату, гд была Кетъ.
— Ахъ, Боже мой, вы здсь, дитя мое! Какъ вы сюда попали?— воскликнула съ удивленіемъ г-жа Манталини, попятившись назадъ.
— Дитя? закричалъ г-нъ Манталини, вбгая вслдъ за женой.— Какимъ образомъ?.. А, гм… чортъ возьми! Мое почтенье, миссъ.
— Я здсь давно жду,— проговорила Кетъ, обращаясь къ хозяйк.— Должно быть, слуга забылъ обо мн доложить.
— Манталини, ты долженъ приструнить этого человка,— сказала г-жа Манталини своему мужу.— Онъ вчно все забываетъ.
— Я оторву ему носъ за то, что онъ оставляетъ скучать одну такую красоточку,— объявилъ супругъ ршительнымъ тономъ.
— Манталини, ты забываешься!— сказала жена.
— Себя я забываю, душенька,— это возможно, но тебя — никогда!— отвчалъ г-нъ Манталини, цлуя у нея руку и гримасничая въ сторону миссъ Никкльби, которая поскоре отвернулась.
Умиротворенная этимъ комплиментомъ, хозяйка магазина достала изъ конторки какія-то бумаги и вручила ихъ мужу, который принялъ этотъ даръ съ нескрываемымъ восторгомъ. Затмъ она попросила Кетъ слдовать за ней, и, посл нсколькихъ безуспшныхъ попытокъ со стороны г-на Манталини обратить на себя вниманіе молодой двушки, об дамы вышли, оставивъ интереснаго джентльмена валяться на диван съ ногами выше головы и съ газетой въ рукахъ.
Спустившись съ лстницы и пройдя корридоромъ, г-жа Манталини вошла въ большую комнату въ задней части дома. Десятка два молодыхъ женщинъ сидло здсь за работой. Он шили, кроили, тачали, подметывали и исполняли множество другихъ мелкихъ работъ, извстныхъ только знатокамъ портняжнаго искусства. Комната была душная, съ окномъ въ потолк, такая глухая и тихая комната, какую только можетъ пожелать хозяйка магазина для своихъ мастерицъ.
Г-жа Манталини громко позвала: ‘миссъ Нэгъ!’, и къ ней сейчасъ же подбжала низенькаго роста особа, съ суетливыми манерами, расфранченная въ пухъ и прахъ и исполненная сознанія своей важности. Остальныя дамы въ комнат перестали на время работать и принялись шептаться, обмниваясь критическими замчаніями насчетъ новоприбывшей — фасона ея платья и добротности матеріи, изъ которой оно было сшито, фигуры ея, цвта лица и общаго вида,— проявляя такимъ образомъ ту самую степень благовоспитанности, какую можно наблюдать среди представителей высшаго круга въ бальной зал
— Миссъ Нэгъ, это та молодая особа, о которой я вамъ говорила,— сказала г-жа Манталини.
Миссъ Нэгъ состроила почтительную улыбку, выслушивая свою госпожу, весьма искусно преобразила ее въ благосклонно-снисходительную, какъ только повернулась къ Кетъ, и сказала, что хотя съ новенькими всегда много хлопотъ, но она надется, что молодая особа приложитъ вс старанія быть полезной, и на основаніи этой надежды она, миссъ Нэгъ, готова заране подарить ее своей дружбой.
— Я думаю, на первое время будетъ лучше всего приставить миссъ Никкльби къ магазину: пусть она помогаетъ вамъ принимать постительницъ и примривать платья,— сказала г-жа Манталини.— Она едва ли можетъ быть пока полезна здсь, въ мастерской, а тамъ ей наружность…
— Будетъ прекрасно гармонировать съ моей,— подхватила миссъ Нэгъ.— Вы совершенно правы, г-жа Манталини, и я могла заране предсказать, что вы не замедлите объ этомъ догадаться. У васъ во всемъ такая гибель вкуса, что я просто понять не могу. Я часто говорю это нашимъ двицамъ,— когда и гд вы успли научиться всему, что вы знаете. Гм… Да, да, миссъ Никкльби совсмъ мн подъ пару, только волосы у меня немного темне, да гм… нога, я думаю, будетъ поменьше. Надюсь, миссъ Никкльби не постуетъ на меня за это послднее заявленіе, когда узнаетъ, что наша семья славилась маленькими ногами съ тхъ самыхъ поръ гм… да, вроятно, съ тхъ поръ, какъ въ нашей семь есть вообще ноги. У меня былъ дядя, г-жа Манталини (онъ жилъ въ Чельтенгам,— имлъ тамъ превосходную табачную лавку, и дла его процвтали), гм… Такъ у него были такія крошечныя ноги,— ну, словомъ, не больше тхъ, что придлываются къ деревяшкамъ дли калкъ, и при томъ стройныя ноги, г-жи Манталини, удивительно стройныя.
— Должно быть немного смахивающія на копыта,— замтила хозяйка.
— Ахъ, какъ это похоже на васъ!— воскликнула въ восторг миссъ Нэгъ.— Ха, ха, ха! На копыта! Замчательно остроумно! Я и то постоянно твержу нашимъ двицамъ: ‘Положительно, mesdames, что бы тамъ ни говорили, а я всегда скажу: никогда и нигд не встрчала я такого остроумія гм… А я видала на своемъ вку немало остроумныхъ людей. Когда былъ живъ мой братъ (я завдывала хозяйствомъ у него въ дом, миссъ Никкльби), такъ у насъ разъ въ недлю по вечерамъ собиралась молодежь, три или четыре молодыхъ человка, славившихся своимъ остроуміемъ въ т времена… И все таки я всегда повторяю двицамъ (да вотъ, еще сегодня поутру я это говорилъ миссъ Симмондсъ): ‘Никогда и нигд не встрчала я такого необыкновеннаго остроумія гм.. у г-жи Манталини. Она остритъ такъ тонко, такъ язвительно и вмст съ тмъ такъ добродушно, что для меня навсегда останется тайной, гд и какимъ образомъ она этому научилась’.
Миссъ Нэгъ умолкла, чтобы перевести духъ, и пока она молчитъ, мы позволимъ себ сдлать на ея счетъ одни замчаніе — не но поводу ея поразительнаго краснорчія и не мене рдкой почтительности по отношенію къ г-жи Манталини,— о, нтъ! То и другое слишкомъ очевидно и не требуетъ комментарій. Мы скажемъ только, что миссъ Нэгъ, пускаясь говорить, имла привычку прерывать потоки своего краснорчія звонкимъ, пронзительнымъ ‘гм’, значеніе котораго въ ея устахъ истолковывалось ея знакомыми различно. Одни изъ нихъ говорили, что миссъ Нэгъ иметъ слабость къ гиперболамъ и вводитъ въ свою рчь это словечко, когда какая-нибудь новая гипербола нарождается въ ея мозгу. Другіе полагали, что она прибгаетъ къ нему, когда ей не хватаетъ словъ, просто затмъ, чтобы выиграть время и не дать себя перебить. Можно, пожалуй, прибавить, что миссъ Нэгъ претендовала на молодость, хотя давно оставила ее за плечами, что она была пуста и тщеславна и принадлежала къ числу тхъ людей, которымъ можно врить, пока они на глазахъ.
— Вы потрудитесь объяснить миссъ Никкльби, въ чемъ будутъ состоять ея обязанности,— сказала ей г-жа Манталини.— Итакъ, я оставляю ее съ вами. Не забудьте же, миссъ Нэгъ, что я вамъ говорила.
Миссъ Нэгъ, конечно, отвтила, что забыть хоть одно слово, слетвшее съ устъ г-жи Манталини, физически и нравственно невозможно, посл чего хозяйка заведенія, удостоивъ своихъ помощницъ общимъ благосклоннымъ пожеланіемъ добраго утра, величественно выплыла изъ комнаты.
— Очаровательная женщина,— неправда ли, миссъ Никкльби?— сказала ей вслдъ миссъ Нэгъ, съ улыбкой потирая руки.
— Не знаю, я ее мало видла — отвчала. Кетъ.
— А видли вы г-на Манталини9
— Да, два раза.
— Неправда ли, интересный мужчина?
— Мн, признаюсь, онъ совсмъ не показался интереснымъ.
— Да что вы, моя милая!— воскликнула миссъ Нэгъ, воздвая въ изумленіи руки.— Помилуйте, да гд же вашъ вкусъ? Такой красавецъ, высокій, статный! Съ такими удивительными бакенбардами и зубами! Гы… Нтъ, положительно вы меня удивляете!
— Можетъ быть, я слишкомъ глупа и не умю его оцнить,— проговорила Кетъ, снимая съ себя шляпку,— но такъ какъ мое мнніе и немъ не можетъ представлять большого интереса ни для него, ни для другихъ, то я жалю, что составила его, и, вроятно, не скоро его измню.
— Разв вы не находите его красивымъ?— спросила Кетъ одна изъ молодыхъ двицъ.
— Быть можетъ, онъ и красивъ, но я этого не вижу,— отвчала Кетъ.
— А какія у него чудныя лошади и какъ онъ ими правитъ!— вставила другая двица.
— Очень возможно, но я не видла его лошадей.
— Не видли?— подхватила миссъ Нэгъ.— Вотъ то-то и есть! Какъ же вы позволяете себ сулить о джентльмен, не имя понятія, какой у него выздъ?
Въ этомъ замчаніи старой модистки было столько пошло-условнаго даже на неопытный взглядъ двочки-провниціалки, что Кетъ, которой и помимо этого хотлось перемнить разговоръ, воздержалась отъ дальнйшихъ возраженіи, и поле битвы осталось за миссъ Нэгъ.
Посл короткой паузы, во время которой двицы успли разсмотрть Кетъ во всхъ подробностяхъ и сравнить свои наблюденія, одна изъ нихъ услужливо предложила помочь ей снять шаль, и когда шаль была снята, спросила, не находитъ ли она, что черный костюмъ во многихъ отношеніяхъ неудобенъ.
— Да, это правда,— отвчала Кетъ съ горькимъ вздохомъ.
— Черное такъ марко и черезчуръ гретъ,— прибавила та же мастерица, оправляя платье на Кетъ.
Кетъ могла бы отвтить, что траурный черный костюмъ не всегда гретъ, что зачастую онъ холодить больше всякаго другого, что онъ не только леденитъ сердце того, кто его носитъ, но распространяетъ свое холодное вліяніе на самыхъ близкихъ нашихъ друзей, замораживаетъ вс источники доброты и участія, губитъ въ зародыш общанія, расточавшіяся когда-то такъ щедро, и создастъ вокругъ насъ безотрадную пустыню. Немногимъ изъ людей, потерявшихъ друга или близкаго родного, кмъ держалась вся ихъ жизнь, не довелось больно почувствовать расхолаживающее дйствіе своего траура. Кетъ давно его чувствовала, а въ эту минуту почувствовала особенно живо и не могла удержаться отъ слезъ.
— Мн очень жаль, что я васъ разстроила своими глупыми словами,— сказала ей та же двушка.— Я сболтнула, не подумавши. Вы врно въ траур по какомъ-нибудь близкомъ родственник?
— По отц,— отвтила Кетъ.
— По комъ, миссъ Симмондсъ?— спросила во всеуслышаніе миссъ Нэгъ.
— По отц,— отвчала двушка тихо.
— А, по отц,— протянула миссъ Нэгъ, не давая себ ни малйшаго труда понизить свой голосъ.— И долго онъ хворалъ, миссъ Симмондсъ?
— Тсъ, тише! Я не знаю,— отвчала та.
— Наша бда стряслась неожиданно,— проговорила Кетъ, отвернувшись,— иначе я, вроятно, успла бы теперь къ ней привыкнуть и могла бы спокойне о ней говорить.
Согласно установившемуся въ мастерской г-жи Манталини неизмнному правилу стараться вывдать всю подноготную о каждой вновь поступающей мастериц, молодыя особы, составлявшія ея штатъ, сгорали желаніемъ знать, кто такая Кетъ, оттуда она, и что ее заставило поступить швеей въ магазинъ. Но, несмотря на то, что наружность ея и волненіе должны были только подстрекнуть естественное ихъ любопытство, довольно имъ было замтить, что ихъ распросы заставляютъ ее только страдать, чтобы всякія проявленія этого любопытства прекратились, и миссъ Нэгъ, уразумвъ полную безнадежность дальнйшихъ попытокъ получить боле обстоятельныя свднія о ‘новенькой’ въ данную минуту, неохотно скомандовала двицамъ, чтобы он перестали болтать и принимались за работу.
Посл этого работа продолжалась въ глубокомъ молчаніи до половины второго, когда на кухн подали завтракъ — жареную баранину съ картофелемъ. Позавтракавъ, мастерицы вымыли руки (то и другое служило для нихъ единственнымъ отдыхомъ въ теченіе дня), засли опять за работу и работали, не разгибая спины, пока грохотъ экипажей на улиц и громкій стукъ дверныхъ мостковъ у сосднихъ домовъ не возмстили, что боле счастливые члены общества тоже начали свой рабочій день.
Одинъ изъ этихъ ударовъ дверныхъ молотковъ, рзкій стукъ въ дверь квартиры г-жи Манталини,— доложилъ о прибытіи одной знатной или, врне, богатой дамы, ибо у насъ, кажется, еще не перестали длать различіе между богатствомъ и знатностью. Дама пріхала съ дочерью примрить платья, давно уже заказанныя къ придворному балу, и Кетъ отрядили ассистентомъ къ миссъ Нэгъ, которая должна была принимать постительницъ подъ верховнымъ надзоромъ самой г-жи Манталини.
Роль Кетъ въ торжественной процедур примриванья была очень скромна: она должна была держать различныя статьи туалета и подавать ихъ по мр надобности миссъ Нэгъ. Иногда ей приказывали завязать какой-нибудь шнурокъ или застегнуть крючокъ. Казалось бы, она могла съ полнымъ основаніемъ разсчитывать, что именно, благодаря второстепенности ея обязанностей въ данномъ случа сварливость и заносчивость заказчицъ не могутъ коснуться ея. Но какъ на грхъ случилось, что маменька и дочка были не въ дух, отъ нихъ досталось всмъ на орхи, и бдная двушка получила сполна свою долю обидъ. Она была неловка, руки у нея оказались холодныя, грязныя, грубыя. Все-то она длала шиворотъ-на-выворотъ, он удивлялись, какъ можетъ г-жа Манталини держать такихъ помощницъ, убдительно просили отрядить къ нимъ кого-нибудь другого, когда он прідутъ въ слдующій разъ, и такъ дале.
Случай весьма обыкновенный, о которомъ не стоило бы и говорить, еслибъ онъ не имлъ довольно грустныхъ послдствій для Кетъ. Много горькихъ слезъ пролила она, когда дамы ухали: въ первый разъ она почувствовала, что родъ занятій можетъ унижать человка. Правда, ее и раньше путала перспектива тяжелаго труда изо дня въ день, но зарабатывать свой хлбъ не казалось ей унизительнымъ, пока не приходилось имть дла съ дерзостью и высокомріемъ высшихъ. Философія научила бы ее, это все униженіе было на сторон тхъ, кто могъ упасть такъ низко, чтобы не стыдиться проявлять свои дурныя страсти безъ всякой причины, но по молодости лтъ она не могла утшаться такой философіей, и законная ея гордость была уязвлена. Низшимъ классамъ нердко ставятъ въ упрекъ, что они хотятъ быть выше своего положенія. Не объясняются ли подобныя жалобы тмъ простымъ фактомъ, что представители высшихъ классовъ часто бываютъ ниже своего положенія?
Время шло тмъ же порядкомъ до девяти часовъ вечера, когда кончились занятія въ мастерской. Измученная и обезкураженная всмъ, что она пережила въ этотъ день, Кетъ почти выбжала изъ душной комнаты, гд она чувствовала себя, какъ въ тюрьм. На углу улицы ее ждала мать, и он вмст отправились домой. Бдной двушкъ было тмъ тяжеле, что она должна была скрывать свои чувства и притворяться, что раздляетъ сангвиническія упованія своей спутницы.
— Знаешь, Кетъ, о чемъ я думала весь день?— говорила мистриссъ Никкльби.— Я думала, какую великолпную аферу сдлаетъ г-жа Манталини, если возьметъ тебя въ компаньонки по своему магазину. И въ этомъ нтъ ничего невозможнаго. Я даже знаю такой случаи. Помнишь миссъ Браундокъ, свояченицу двоюроднаго брата твоего бднаго отца? Такъ вотъ она попала въ компаньонки къ содержательниц одной школы въ Гаммерсмит и нажила большое состояніе въ самое короткое время. Вотъ только не припомню хорошенько, какая это миссъ Браундокъ: не та-ли, что выиграла десять тысячъ фунтовъ въ лоттерею? Кажется, что та… Ну, да, наврно та, теперь я припоминаю. ‘Манталини и Никкльби’, какъ это хорошо звучитъ!.. А если Николаю, дастъ Богъ, тоже посчастливится въ жизни, такъ можетъ случиться, что на одной съ вами улиц будетъ проживать докторъ философіи Никкльби, директоръ Вестминстерской коллегіи.
— Милый Николай!— прошептала Кетъ, доставая изъ ридикюля письмо отъ брата изъ Дотбойсъ-Голла.— Я позабыла вс наши невзгоды, мама, когда прочла его веселое письмо. Такъ радостно думать, что ему хорошо, что онъ доволенъ и счастливъ! Что бы ни пришлось намъ еще вытерпть въ будущемъ, эта мысль будетъ всегда служить намъ утшеніемъ.
Бдная Кетъ! Она не подозрвала, какъ шатко было ея утшеніе и какъ скоро ей предстояло съ нимъ разстаться.

ГЛАВА XVIII.
Миссъ Нэгъ обожаетъ Кетъ цлыхъ три дня и затмъ ршается возненавидть ее на вчныя времена. Причины, побудившія миссъ Нэгъ придти къ такому ршенію.

Жизнь труженика, жизнь мелкихъ заботъ и мелкихъ страданій, представляя живой интересъ только для того, кто обреченъ ее вести, не трогаетъ людей, которые хотя и не лишены пониманія и чувства, но чье состраданіе бережется какъ святыня и нуждается въ сильныхъ возбуждающихъ, чтобы себя проявить.
Среди глашатаевъ милосердія немало такихъ, которые требуютъ не меньшаго возбужденія въ своей сфер дятельности, чмъ эпикурейцы въ своей. Вотъ почему мы ежедневно видимъ, что болзненное состраданіе изливается на чуждые намъ, далекіе предметы, тогда какъ законный спросъ на то же самое состраданіе, наличность котораго, казалось бы, не должна была ускользнуть отъ вниманія даже самаго ненаблюдательнаго, но нравственно здороваго человка, остается неудовлетвореннымъ на каждомъ шагу. Короче говоря, милосердію нужна своя поэзія, какъ нужна она романисту и драматургу. Воришка въ бумазейной куртк — вульгарный объектъ, надъ которымъ человку съ утонченными чувствами не стоитъ ни на минуту задумываться, но надньте вы на него зеленый бархатный колетъ и шляпу съ перомъ, перенесите театръ его подвиговъ изъ густо населеннаго города въ горное ущелье, и онъ окажется воплощенной поэзіей, героемъ романическихъ приключеній. То же самое и съ величайшей изъ человческихъ добродтелей, про которую можно сказать, что она порождаетъ, если не заключаетъ въ себ, вс другія, когда ее поддерживаютъ и упражняютъ, какъ слдуетъ. Ей тоже нуженъ поэтическій ореолъ, и чмъ меньше будетъ въ этой поэзіи живой, реальной жизни, жизни тяжелой борьбы и труда, тмъ лучше.
Жизнь, на которую была обречена бдная Кетъ Никкльби въ силу описанныхъ нами выше непредвиднныхъ обстоятельству была тяжелая, но не интересная жизнь. Скучная работа, нездоровое помщеніе, физическая усталость — вотъ чмъ исчерпывалось ея содержаніе, и потому, боясь убить въ моихъ поэтически-сострадательныхъ читателяхъ всякій интересъ къ моей героин, я не стану утруждать ихъ вниманіе пространнымъ и обстоятельнымъ описаніемъ заведенія, въ стнахъ котораго проходила ея жизнь, а лучше выведу на сцену ее самое.
— Знаете, г-жа Манталини,— говорила миссъ Нэгъ въ тотъ самый вечеръ, когда Кетъ уныло возвращалась домой посл своего перваго рабочаго дня въ магазин,— знаете, эта миссъ Никкльби весьма приличная особа, въ высшей степени приличная, гм… положительно такъ. И вашей проницательности длаетъ величайшую честь, что вы назначили мн въ помощницы такую прекрасною, такую гм… скромную молодую особу. Видала я, какъ ведутъ себя иныя молодыя женщины, когда имъ представится случай показать себя передъ высшими. Уму непостижимо, что он себ позволяютъ иногда! Впрочемъ, Богъ съ ними,— дло не въ нихъ. Я хотла только сказать, что вы всегда правы, г-жа Манталини, всегда, и я постоянно твержу нашимъ двицамъ: ‘Просто не постигаю, какъ это г-жа Манталини устраиваетъ, чтобы никогда не ошибаться, когда вс другіе такъ часто ошибаются’.
— Насколько мн извстно, миссъ Никкльби не сдлала сегодня ничего особенно замчательнаго, кром того, что вывела изъ терпнія одну изъ нашихъ лучшихъ заказчицъ,— замтила въ отвть г-жа Манталини.
— Да, но мы должны это поставить на счетъ ея неопытности — возразила миссъ Нэгъ.
— И молодости?— коварно вставила г-жа Манталини.
— Ну, нтъ, объ этомъ я не говорю,— отвчала, красня, миссъ Нэгъ.— Если бы вы принимали въ разсчетъ молодость вашихъ помощницъ, вы бы не…
— Я не имла бы такой превосходной закройщицы, хотите вы сказать?— докончила хозяйка.
— Нтъ, вы положительно несравненны, г-жа Манталини!— воскликнула въ восторг миссъ Нэгъ.— Вы читаете мысли. Человкъ еще и рта не раскрылъ, а вы уже знаете, что онъ хочетъ сказать. Прелестно! Ха, ха, ха!
Внутренно хохоча надъ своей помощницей, г-жа Манталини взглянула на нее съ притворно равнодушнымъ видомъ и сказала:
— Не знаю, но на мой вкусъ, по крайней мр, миссъ Никкльби поразительно неловкая двушка.
— Бдняжка! Она въ этомъ не виновата,— подхватила миссъ Нэгъ.— Будь тутъ ея вина, мы могли бы надяться излечить ее отъ этого недостатка, но на свое несчастіе она уродилась такой, и знаете, г-жа Манталини — какъ говорилъ человкъ, продававшій слпую лошадь,— мы должны уважать чужую бду.
— Ея дядя мн говорилъ, что ее считаютъ хорошенькой,— продолжала г-жа Манталини.— Я этого не вижу, по моему, у нея самое обыкновенное лицо.
— Самое обыкновенное лицо и никакой ловкости!— подхватила миссъ Нэгъ съ сіяющей улыбкой. Но все равно, я все-таки скажу, г-жа Манталини, что полюбила бдною двочку, и будь она вдвое безобразне и вдвое мене ловка, чмъ она есть, это заставило бы меня только быть къ ней вдвое добре, вотъ и все.
Дло обстояло не совсмъ такъ. Миссъ Нэгъ ощутила зарождающуюся нжность къ Кетъ Никкльби лишь съ той минусы, какъ ей довелось быть свидтельницей ‘провала’ молодой двушки передъ важными дамами, а вышеприведенный короткій діалогъ съ хозяйкой заведенія раздулъ эту нжность до ужасающихъ размровъ,— фактъ тмъ боле замчательный, что когда миссъ Нэгъ впервые окинула лицо и фигуру Кетъ критическимъ окомъ, ее охватило предчувствіе, что он никогда не сойдутся.
— Да, я полюбила ее,— повторила миссъ Нэгъ, любуясь своимъ отраженіемъ въ ближайшемъ зеркал,— полюбила отъ всего сердца, по совсти говорю.
Дружеская преданность миссъ Нэгъ была такого безкорыстнаго характера и стояла настолько выше такихъ мелкихъ человческихъ слабостей, какъ лесть или злорадство, что на другой же день Кетъ Никкльби была заботливо выведена изъ заблужденія насчетъ своей способности чему-нибудь научиться, если такое заблужденіе у нея было. Доброжелательная миссъ Нэгъ заявила ей съ самой трогательной откровенностью, что, какъ по всему видно, она навсегда останется ‘безрукой’, но, что, впрочемъ, это отнюдь не должно ее безпокоить, ибо она, миссъ Нэгъ, приложитъ съ своей стороны усиленныя старанія оставлять ее повозможности ‘въ сторон’, такъ что ей останется только помнить о томъ, чтобы не слишкомъ выставляться впередъ и не обращать на себя вниманія постителей. Это послднее предложеніе до такой степени согласовалось съ самымъ задушевнымъ желаніемъ робкой двушки, что она съ полнйшей готовностью общала послдовать совту добрйшей двственницы, даже не спросивъ и не задумавшись надъ тмъ, какія побужденія руководили ею.
— Я принимаю въ васъ горячее участіе, душечка,— говорила миссъ Нэгъ,— участіе почти родной сестры. Мн даже самой это странно, увряю васъ.
Оно было дйствительно странно: горячее участіе миссъ Нэгъ къ Кетъ Никкльби должно было быть по всмъ правиламъ участіемъ старой тетки или бабушки, а ужъ никакъ не сестры, къ такому заключенію, по крайней мр, естественно приводила огромная разница ихъ лтъ. Но миссъ Нэгъ носила платья самаго молодого фасона: можетъ быть, чувства ея тоже пріобрли юношескій видъ
— Господь съ вами, милочка, какая вы сегодня безрукая!— сказала миссъ Нэгъ въ конц второго дня поступленія Кетъ въ магазинъ, награждая ее поцлуемъ.
— Боюсь, что обязательная откровенность, съ какою вы высказали мн ваше мнніе, не исправила меня, хоть и заставила живе почувствовать мои недостатки,— проговорила Кетъ со вздохомъ.
— Нтъ, нтъ, нисколько не исправила,— подхватила миссъ Нэгъ въ прилив добродушной веселости.— Но лучше вамъ съ самаго начала знать правду, чтобы не разочаровываться потомъ. Въ какую сторону вамъ идти, моя милая?
— Мн въ Сити.
— Въ Сити?— протянула миссъ Нэгъ, весьма благосклонно поглядывая на себя въ зеркало, передъ которымъ она подвязывала шляпку.— Богъ мой, да неужели вы живете въ Сити?
— Разв это такая рдкость, чтобы кто-нибудь жилъ въ Сити?— спросила Кетъ, чуть-чуть улыбаясь.
— Я не поврю, чтобы тамъ можно было прожить три дня подрядъ при какихъ бы то ни было обстоятельствахъ, особенно молодой двушк.
— Люди со скромными средствами… т. е. бдные люди, хотла я сказать,— поспшно поправилась Кетъ, боясь показаться заносчивой,— бдные люди должны жить тамъ, гд позволяетъ имъ жить ихъ карманъ.
— О, да, это правда, совершенная правда!— сказала съ чувствомъ миссъ Нэгъ, подкрпляя свои слова выразительнымъ вздохомъ и соболзнующимъ покачиваніемъ головы: весьма распространенная мелкая монета сочувствія къ ближнему, которую въ хорошемъ обществ всегда пускаютъ въ оборотъ въ такихъ случаяхъ.— Вотъ то же самое я часто говорю своему брату въ отвть на его опасенія, не слишкомъ ли сыро спать нашей прислуг на кухн и не оттого ли она у насъ постоянно хвораетъ (наши кухарки дйствительно вчно хвораютъ и уходятъ отъ насъ одна за другой), я говорю ему: ‘Поврь мн, люди этого класса рады спать и не въ такомъ помщеніи. Господь Богъ даетъ каждому крестъ по плечу’. Неправда ли, какая отрадная мысль?
— Очень отрадная,— согласилась Кетъ.
— Я пройду съ вами часть дороги, голубчикъ,— продолжала миссъ Нэгъ,— на двор ужъ стемнло, а наша послдняя кухарка слегла въ больницу только на прошлой недл (у нея открылся антоновъ огонь на лиц), и я буду рада имть васъ своей спутницей.
Кетъ охотно отказалась бы отъ этого лестнаго общества, но миссъ Нэгъ, взглянувъ еще разъ въ зеркало, чтобы убдиться, хорошо ли сидитъ на ней шляпка, и оставшись вполн довольна собой, взяла ее подъ руку съ такимъ видомъ, который ясно показывалъ, какъ твердо она сознаетъ оказываемое ею снисхожденіе, и он очутились на улиц, прежде чмъ Кетъ успла раскрыть ротъ.
— Должно быть, мама… моя мать уже поджидаетъ меня на углу,— проговорила молодая двушка нершительно.
— О, вы пожалуйста не стсняйтесь, дорогая моя,— отвчала на это миссъ Нэгъ съ благосклонной улыбкой.— Я уврена, что ваша матушка — почтенная старушка, и буду гм… буду очень рада познакомиться съ ней.
Такъ какъ бдная мистриссъ Никкльби дйствительно оказалась на yrлу улицы, гд она давно уже успла окоченть въ ожиданіи Кетъ, послдней не оставалось другого выбора, какъ познакомить ее съ миссъ Нэгъ, которая приняла это весьма снисходительно, изобразивъ при семъ удобномъ случа своими манерами плохую копію одной изъ дамь полусвта, недавно постившей магазинъ. Затмъ вс три пошли рядышкомъ, взявшись подъ руку какъ нельзя боле дружелюбно. Миссъ Нэгъ, конечно, шествовала посредин.
— Не можете себ представить, мистриссъ Никкльби, до чего я полюбила вашу дочь,— сказала миссъ Нэгъ посл того, какъ они прошли нсколько шаговъ въ торжественномъ молчаніи.
— Я очень рада это слышать,— отвчала мистриссъ Никкльби,— хотя для меня нтъ въ этомъ ничего новаго. Кетъ нравится ршительно всмъ.
— Гм…— сдлала миссъ Нэгъ выразительно.
— Вы ее еще больше полюбите, когда узнаете ближе,— продолжала мистриссъ Никкльби.— Для меня въ моихъ несчастіяхъ большое утшеніе имть такую дочь. Въ ней нтъ ни гордости, ни тщеславія, а между тмъ по ея воспитанію можно было бы ей извинить, если бы даже она и была немножко тщеславна. Ахъ, миссъ Нэгъ, вы знаете, что значитъ потерять мужа!
Такъ какъ миссъ Нэгъ не знала, что значитъ имть мужа, она естественно не могла знать, что значило его потерять, поэтому она отвтила нсколько торопливо:
— Да, это правда,— и отвтила такимъ тономъ, который долженъ былъ означать: ‘Вы, можетъ быть, воображаете, что я стремлюсь выйти замужъ? Ну, нтъ, не на такую напали! Пусть ужъ другія выходятъ замужъ, а я не такъ глупа’.
— Я убждена, что Кетъ уже успла сдлать успхи въ эти два дня,— сказала съ гордостью мистриссъ Никкльби, взглянувъ на свою дочь.
— О, разумется,— подтвердила миссъ Нэгъ.
— И наврное съ каждымъ днемъ она будетъ работать все лучше.
— Я въ этомъ нисколько не сомнваюсь, поддакнула опять миссъ Нэгъ, прижимая къ себ локоть Кетъ, чтобы подчеркнуть для нея свою шутку.
— Она всегда была способной двочкой,— продолжала бдная мистриссъ Никкльби, оживляясь,— всегда, съ ранняго дтства. Я помню, когда ей было только два съ половиной года, я помню, какъ одинъ джентльменъ, который часто бывало у насъ въ дом… Мистеръ Ваткинсъ, Кетъ, ты его знаешь, тотъ самый, за котораго поручился твой бдный папа и который потомъ бжалъ въ Америку и прислалъ намъ оттуда пару коньковъ при письм, такомъ миломъ, прочувствованномъ письм, что бдный папа плакалъ надъ нимъ цлую недлю. Помнишь ты это письмо? Онъ еще писалъ тогда, какъ онъ жалетъ, что не можетъ возвратить свой долгъ, пятьдесятъ фунтовъ, такъ какъ весь его капиталъ помщенъ на проценты и состояніе его быстро растетъ, но, что онъ не забылъ своей крестницы и очень проситъ насъ купить ей (т. е. теб) коралловый уборъ въ серебряной оправ, а что будетъ стоить — приписать къ его старому счету. Помнишь? Неужели не помнишь? Какая же ты, однако, безпамятная! Еще онъ такъ трогательно вспоминалъ въ этомъ письм про старый портвейнъ, который у насъ всегда подавали къ столу, когда онъ приходилъ. Онъ выпивалъ его бывало по полторы бутылки за-разъ. Ну, что, теперь вспомнила, Кетъ?
— Да, да, мама. Но что же этотъ господинъ?
— Такъ этотъ мистеръ Ваткинсъ, моя милая — продолжала мистриссъ Никкльби медленно и раздльно, какъ будто усиливаясь припомнить фактъ государственной важности,— этотъ мистеръ Ваткинсъ… Надо вамъ сказать, миссъ Нэгъ, что онъ совсмъ не родня тому Ваткинсу, что держалъ въ нашей деревн трактиръ ‘Стараго Вепря’. Вотъ, кстати, не помню я хорошенько, былъ ли это ‘Старый Вепрь’ или ‘Георгъ Третій’, но что-нибудь изъ двухъ, я наврное не знаю… да, впрочемъ, это все равно… Такъ мистеръ Ваткинсъ говорилъ, моя милая, когда теб было только два съ половиной года, что никогда въ жизни онъ не видлъ такого удивительнаго ребенка, какъ ты. Вы, можетъ быть, не врите, миссъ Нэгъ, но, право, онъ это говорилъ, а дтей онъ совсмъ не любилъ и кривить душой ему тоже не было никакой надобности. Я хорошо знаю, что это говорилъ именно онъ, потому что, какъ сейчасъ помню, вслдъ затмъ, какъ онъ это сказалъ, онъ попросилъ въ займы у твоего бднаго папа двадцать фунтовъ.
Приведя это убдительное и въ высшей степени нелицепріятное показаніе въ пользу геніальности своей дочери, мистриссъ Никкльби остановилась перевести духъ, и миссъ Нэгъ, видя, что разговоръ переходитъ на семейныя доблести, не теряя времени, выступила на сцену съ маленькихъ анекдотомъ изъ собственныхъ семейныхъ воспоминаній.
— Ахъ, мистриссъ Никкльби, лучше и не говорите мн о займахъ, а то вы меня сведете съ ума,— начала миссъ Нэгъ.— Моя мама, гм… была красавица, очаровательное существо, какое только можно вообразить, съ дивнымъ, изящнйшей, гм… изящнйшей формы носомъ, когда-либо украшавшимъ человческое лицо (тутъ миссъ Нэгъ съ большою нжностью потерла свой собственный носъ)… Да, такъ моя мама была одною изъ прелестнйшихъ во всхъ отношеніяхъ женщинъ, но у нея была одна слабость — давать деньги въ займы, и съ теченіемъ времени эта слабость приняла такіе размры, что она раздала, гм… раздала нсколько тысячъ фунтовъ, однимъ словомъ, все наше маленькое состояніе. Но что всего хуже, мистриссъ Никкльби, такъ это то, что, проживи мы съ братомъ до, гм… до второго пришествія, я уврена, что и тогда намъ не получить назадъ этихъ денегъ. Вотъ что хуже всего.
Безпрепятственно завершивъ этотъ подвигъ изобртательности, миссъ Нэгъ пустилась вспоминать и другіе столь же занимательные, сколько достоврные, анекдоты. Посл нсколькихъ безуспшныхъ попытокъ запрудить этотъ обильный потокъ воспоминаній мистриссъ Никкльби покорилась, наконецъ, своей участи и тихонько поплыла по теченію, довольствуясь тмъ, что пополняла его слабой струйкой собственнаго своего краснорчія Такимъ образомъ дамы шли рядкомъ, вполн довольныя собой и другъ другомъ, и тараторили взапуски, съ тою только разницей, что миссъ Нэгъ все время обращалась къ Кетъ и говорила очень громко, а рчь мистриссъ Никкльби лилась однообразно журчащимъ ручейкомъ, причемъ эта добрйшая душа была счастлива уже тмъ, что она говоритъ, и очень мало заботилась знать, слушаютъ ее или нтъ.
Такъ шли он въ завидномъ согласіи, пока не дошли до того дома, гд жилъ братъ миссъ Нэгъ. Братъ миссъ Нэгъ держалъ магазинъ канцелярскихъ принадлежностей и маленькую библіотеку въ одномъ изъ переулковъ близъ Тоттсигамъ-Кортъ-Года и выдавалъ на прочтеніе по-суточно, по-недльно, по-мсячно и даже на годъ самоновйшіе изъ старыхъ романовъ, заглавія которыхъ, выписанныя четкимъ почеркомъ на лист картона, красовались надъ дверьми библіотеки. Случилось, что какъ разъ въ тотъ моментъ, когда наши дамы подходили къ этому дому, миссъ Нэгъ была на самой середин своего повствованія о двадцать второмъ предложеніи руки и сердца, полученномъ ею въ свое время отъ одного джентльмена съ огромнымъ состояніемъ, поэтому она стала упрашивать своихъ спутницъ зайти къ ней отужинать. Т согласились и вс три вошли въ лавку.
— Не уходи, Мортимеръ,— сказала миссъ Нэгъ своему брату.— Это только одна изъ нашихъ двицъ со своей матушкой: мистриссъ и миссъ Никкльби.
— Ага!— сказалъ мистеръ Мортимеръ Нэгъ.
Выпустивъ это восклицаніе съ необыкновенно глубокомысленнымъ видомъ, мистеръ Нэгъ не спша взялъ щипцы, снялъ съ двухъ свчей, стоявшихъ на прилавк, потомъ съ двухъ другихъ на окн, потомъ ползъ въ свой жилетный карманъ, досталъ табакерку и понюхалъ табаку.
Въ разсянной манер, съ какою онъ все это продлалъ, было что-то чрезвычайно выразительное, какъ будто не отъ міра сего. А такъ какъ самъ мистеръ Нэгъ былъ джентльменъ высокій, худощавый, въ очкахъ, съ торжественно грустнымъ лицомъ, и волосъ на голов имлъ гораздо меньше, чмъ полагается вообще имть джентльмену на пятомъ десятк, то мистриссъ Никкльби ршила, что онъ литераторъ, о чемъ и не преминула сообщить шепотомъ своей дочери.
— Одиннадцатый часъ,— сказалъ мистеръ Нэгъ, взглянувъ на часы.— Томасъ, запирай магазинъ!
Томасъ былъ маленькій мальчикъ не выше половины окна, а въ ‘магазин’ могло, пожалуй, помститься два извозчичьихъ кэба.
— Ага,— сказалъ еще разъ мистеръ Нэгъ и, тяжко вздохнувъ, поставилъ на полку книжку, которую читалъ.— Ну, что же, сестра, я думаю, ужинъ готовъ?
Съ новымъ мучительнымъ вздохомъ онъ взялъ съ прилавка свчу и, предшествуя дамамъ, направился похороннымъ шагомъ въ свою пріемную, гд накрывала ужинъ поденщица, нанятая, на время болзни кухарки и получавшая въ день по восемнадцати пенсовъ, которые вычитались изъ жалованья послдней.
— Мистриссъ Блоксонъ,— обратилась къ ней миссъ Нэгъ укоризненнымъ тономъ,— сколько разъ я васъ просила не входить въ комнату въ шляпк!
— Ну, ужь извините, миссъ Нэгъ, а мн не до того, чтобы помнить о шляпкахъ,— огрызнулась поденщица, мгновенно вломившись въ амбицію.— Въ вашемъ дом такая грязь, что и безъ того полонъ ротъ дла, а если вамъ не нравится моя шляпка, такъ я васъ попрошу искать кого-нибудь другую на мое мсто. Я ужь и то надорвалась на вашей работ, а получаю гроши. Пусть меня повсятъ, если я лгу!
— А васъ я попрошу избавить меня отъ вашихъ замчаній,— сказала миссъ Нэгъ, длая удареніе на мстоимніи личномъ.— Разведенъ на кухн огонь для воды?
— Нтъ, миссъ Нэгъ, огонь не разведенъ. Не разведенъ огонь, лгать не хочу
— Отчего же вы не позаботились развести?
— Оттого, что уголь весь вышелъ. Кабы я умла длать уголь, я бы надлала, но я не умю. Такъ прямо и говорю вамъ, миссъ Нэгъ,— не умю.
— Женщина, придержи свой языкъ!— неожиданно возгласилъ мистеръ Мортимеръ Нэгъ, врываясь, какъ бомба, въ вышеописанный діалогъ.
— Съ вашего позволенія, мистеръ Нэгъ,— сейчасъ же накинулась на него поденщица,— я и сама рада-радешенька не разговаривать въ этомъ дом. Да я, впрочемъ, и то, кажется, говорю только тогда, когда со мной заговариваютъ. Что же до того, сэръ, что вы называли меня женщиной, такъ желала бы и знать, кмъ вы назовете себя?
— Презрнное существо!— воскликнулъ мистеръ Нэгъ, ударивъ себя по лбу.
— Меня очень радуетъ, что вы знаете себ цну и зовете себя настоящимъ именемъ, сэръ,— отрзала на это мистриссъ Блоксонъ,— а такъ какъ дома у меня двое младенцевъ-близнецовъ, которымъ только третьяго дня пошла восьмая недля, а мой маленькій Чарли въ прошлый понедльникъ упалъ съ лстницы и вывихнулъ себ руку, то я вамъ буду очень обязана, если завтра къ десяти часамъ утра вы пришлете мн на домъ девять шиллинговъ, которые мн слдуютъ съ васъ за эту недлю.
Съ этими прощальными словами разобиженная матрона весьма развязно вышла изъ комнаты, оставивъ дверь настежь, и въ тотъ же мигъ мистеръ Нэгъ выскочилъ въ свой магазинъ, оглашая воздухъ громкими стонами.
— Что съ нимъ такое?— вскрикнула мистриссъ Никкльби встревоженная этими звуками.
— Не боленъ ли онъ?— спросила и Кетъ, тоже испугавшись
— Тсъ… это очень грустная исторія,— отвчала шепотомъ миссъ Нэгъ.— Онъ былъ когда то страстно влюбленъ въ гм… въ госпожу Манталини.
— Не можетъ быть!— воскликнула мистриссъ Никкльби.
— Да, увряю васъ. Страсть его поощряли, и онъ быль увренъ, что женится на ней. Вы себ представить не можете, мистриссъ Никкльби, какое у него чувствительное сердце, какъ впрочемъ, гм… какъ и у всей нашей семьи. Обманутая надежда была для него смертельнымъ ударомъ. Онъ очень талантливый человкъ, чрезвычайно талантливый. Читаетъ, гм… читаетъ каждый выходяшій въ свтъ романъ, т. е., конечно, каждый романъ гм… изъ великосвтской жизни. Ну, и вотъ, читая эти романы онъ находилъ въ нихъ такъ много общаго со своей собственно несчастной судьбой и такое, огромное сходство между собой и их героями (потому что. конечно, онъ сознаетъ свое превосходство какъ и вся наша семья, и это очень естественно), что, наконецъ, онъ началъ презирать весь міръ и сдлался геніемъ. Я уврена, что въ эту самую минуту онъ пишетъ новый романъ.
— Новый романъ?— повторила Кетъ, чувствуя, что надо что-нибудь сказать, такъ какъ миссъ Нэгъ сдлала паузу.
— Да, новый романъ въ трехъ томахъ, въ осьмую долю листа,— подтвердила миссъ Нэгъ съ торжествомъ.— Правда, Мортимеръ иметъ большое преимущество передъ другими романистами, такъ какъ въ своихъ описаніяхъ великосвтской жизни онъ можетъ пользоваться моей опытностью, потому что, конечно, немногіе изъ авторовъ, описывающихъ большой свтъ, имютъ возможность знать его такъ близко, какъ я. Но знаете, онъ такъ поглощенъ жизнью высшаго общества, что малйшее напоминаніе о будничной житейской проз, какъ, напримръ, сейчасъ исторія съ этой женщиной, выводитъ его изъ себя.. А все-таки я всегда скажу: по-моему, разочарованіе, постигшее его въ молодости, было ему очень полезно. Не узнай онъ но опыту, что такое обманутая надежда, онъ не могъ бы описывать обманутыхъ надеждъ и тому подобныхъ вещей, и не случись съ нимъ того, что случилось, я думаю, его геній никогда бы не развернулъ вполн своихъ крыльевъ.
Невозможно предугадать, какъ далеко зашла бы сообщительность миссъ Нэгъ при боле благопріятныхъ обстоятельствахъ, но, такъ какъ, съ одной стороны, мрачный геній былъ въ двухъ шагахъ и могъ ее услышать, а съ другой — надо было кому-нибудь развести огонь къ ужину, то изліянія ея на этомъ прекратились. Если судить по тому, какихъ трудовъ стоило миссъ Нэгъ добыть горячей воды, ея послдняя кухарка едва ли знала въ этомъ дом какой-нибудь огонь, кром антонова. Какъ бы то ни было, въ конц концовъ грогъ быль приготовленъ. Подкрпившись предварительно холодной бараниной и сыромъ, гости помогли хозяевамъ распить этотъ грогъ и распрощались. По дорог домой Кетъ развлекалась тмъ, что представляла себ мистера Мортимера Нэга такимъ, какъ он оставили его, уходя, витающимъ въ заоблачномъ царств среди своихъ книжныхъ полокъ, а мистриссъ Никкльби обсуждала сама съ собой важный вопросъ о томъ, какое имя въ окончательномъ результат присвоитъ себ фирма госпожи Ман алини: будетъ-ли она называться ‘Манталини, Нэгъ и Никкльби’ или ‘Манталини, Никкльби и Нэгъ’.
На такомъ градус стояла дружба миссъ Нэгъ съ моей героиней цлыхъ три дня, къ немалому изумленію всхъ молодыхъ двицъ, работавшихъ въ мастерской, ибо никогда до сихъ поръ они не замчали за миссъ Нэгъ такого постоянства въ этомъ направленіи. Но на четвертый день эта дружба подучила ударъ, внезапный и смертельный. Вотъ какъ это вышло
Случилось, что одинъ очень старый и очень знатный лордъ, собиравшійся жениться на очень молоденькой, но далеко не знатной двушк, захалъ въ магазинъ съ невстой и ея сестрой, чтобы присутствовать при церемоніи примрки двухъ шляпокъ, только наканун заказанныхъ къ свадьб. Госпожа Манталини доложила пронзительнымъ дискантомъ объ этомъ событіи въ трубу, проведенную въ мастерскую, и миссъ Нэгъ бросилась наверхъ о шляпкой на каждой рук.
Она явилась въ магазинъ, задыхаясь отъ скораго бга, обворожительная въ своей стремительной поспшности, долженствовавшей свидтельствовать объ ея рвеніи и усердіи къ длу. Какъ только шляпки были надты, съ Нэгъ и съ г-жою Манталини сдлались судороги отъ восторга.
— Восхитительно! Въ высшей степени элегантно!— говорила г-жа Манталини.
— Я не видала ничего изящне во всю свою жизнь!— вторила ей миссъ Нэгъ.
Старый лордъ — очень старый лордъ, въ скобкахъ сказать — ничего не говорилъ, а только шамкалъ и хихикалъ въ телячьемъ восторг, не столько отъ шляпокъ и ихъ обладательницъ, сколько отъ сознанія, какой онъ молодецъ, что подцпилъ себ такую хорошенькую жену. Что же касается самой юной двицы (которая была двицей очень бойкой), то, замтивъ, что старый лордъ пришелъ въ такое игривое настроеніе, она принялась гоняться за нимъ по всей комнат, загнала его за трюмо и тамъ поцловала. Г-жа Манталини и другая молодая двица, какъ и подобало, скромно отвернулись въ сторонку, но миссъ Нэгъ, подстрекаемая любопытствомъ, на свое несчастье не утерпла, заглянула за трюмо и встртилась глазами съ бойкой молодой двицей какъ разъ въ тотъ моментъ, когда та поцловала стараго лорда. Молодая двица надула губки, пробормотала что-то такое о ‘дерзкихъ старухахъ’, сердито посмотрла на миссъ Нэгъ и презрительно улыбнулась.— Г-жа Манталини!— позвала она минуту спустя
— Къ вашимъ услугамъ, сударыня.
— Будьте добры, пошлите за той хорошенькой двушкой, которую мы видли у васъ вчера.
— Да, да, пожалуйста!— сказала и сестра невсты.
— Ничто на свт меня такъ не раздражаетъ, какъ видть вередъ собой уродливыя старыя лица. Терпть не могу имть дло со старухами,— продолжала нареченная милорда, томно раскинувшись на соф.— Пожалуйста, г-жа Манталини, посылайте за той хорошенькой двушкой всякій разъ, какъ я къ вамъ прізжаю.
— Да, да, непремнно посылайте за ней, за хорошенькой и молоденькой,— подхватилъ старый лордъ.
— О ней вс кричатъ,— прибавила тмъ же небрежно томнымъ голосомъ бойкая двица,— и милордъ непремнно долженъ ее видть, такъ какъ онъ большой поклонникъ красоты.
— Да, ею вс восхищаются,— сказала г-жа Манталини.— Миссъ Нэгъ, пошлите сюда миссъ Никкльби, а сами можете не возвращаться.
— Виновата, г-жа Манталини, я не разслышала послднихъ вашихъ словъ,— пробормотала миссъ Нэгъ, вся дрожа.
— Я сказала: можете не возвращаться,— повторила хозяйка сухо.
Миссъ Нэгъ скрылась, не прибавивъ больше ни слова, и минуты черезъ дв вмсто нея явилась Кетъ. Она помогла двицамъ снять новыя шляпки и надть старыя, красня до ушей отъ сознанія, что старый лордъ и об его дамы все время не спускаютъ съ нея глазъ.
— Какъ вы краснете, милочка! сказала ей избранница милорда.
— Она у насъ новенькая. Вотъ недльки черезъ дв попривыкнетъ, тогда перестанетъ краснть,— пояснила г-жа Манталини съ благосклонной улыбкой.
— Должно быть, это вы, милордъ, смутили ее вашими неотразимыми взглядами,— сказала невста.
— Нтъ, нтъ, только не я! Я женюсь и начинаю новую жизнь. Да, да, новую жизнь, ха, ха, ха!
Весьма утшительно было слышать, что старичокъ вознамрился начать новую жизнь, ибо для всякаго было очевидно, что старой ему ненадолго хватитъ. Отъ одного только усилія, съ какимъ онъ хохоталъ, желая изобразить игривую веселость, его схватилъ жестокій приступъ кашля, и прошло нсколько минутъ прежде, чмъ онъ пересталъ задыхаться и могъ выговорить, что на его взглядъ эта двочка ‘слишкомъ хороша для модистки’.
— Надюсь милордъ, вы не считаете красоту помхой въ нашемъ дл,— проговорила, жантильничая, г-жа Манталини.
— О, нтъ, конечно, нтъ, иначе вы давно бы перемнили профессію,— отвтилъ ей галантно старый лордъ.
— Ахъ, вы, противный ловеласъ!— сказала ему бойкая молодая двица, ткнувъ его зонтикомь въ бокъ.— Я не хочу, чтобы вы такъ говорили. Какъ вы смете!
За этимъ игривымъ вопросомъ послдовалъ новый тычекъ въ бокъ, а за нимъ другой и третій. Наконецъ, старый лордъ ухватился за зонтикъ и ни за что не хотлъ его выпускать, это заставило другую двицу придти на выручку сестр, и въ результат зрителямъ предстала премиленькая картина разыгравшейся молодежи.
— Такъ вы потрудитесь, г-жа Манталини, распорядиться насчетъ тхъ небольшихъ передлокъ въ моей шляпк, на которыя я вамъ указала,— проговорила бойкая двица, прощаясь.— Ну-съ, господинъ ловеласъ, какъ вамъ угодно, вы выйдете первымъ. Я ни за что не оставлю васъ одного съ этой хорошенькой двушкой. Я васъ слишкомъ хорошо знаю Душечка Дженъ, пропусти его впередъ, а мы пойдемъ сзади: его ни на секунду нельзя спускать съ глазъ.
Видимо польщенный такимъ подозрніемъ, старый лордъ, проходя, запустилъ уморительный взглядъ по адресу Кетъ и, получивъ новый пинокъ зонтикомъ за свою шаловливость, проковылялъ на своихъ дрожащихъ ногахъ на подъздъ, гд его блистательную особу подхватили подъ руки два дюжихъ лакея и усадили въ карету.
— Фу, старый уродъ!— сказала г-жа Манталини.— Неужели ему не вспоминается катафалкъ, когда онъ садится въ свою карету? Ну, моя милая, уберите-ка вс эти вещи.
Кетъ, которая, во все продолженіе вышеописанной сцены, стояла, скромно потупившись, была очень рада, что ее, наконецъ, отпустили, и весело сбжала во владнія миссъ Нэгъ.
Но за время ея короткаго отсутствія положеніе длъ въ маленькомъ царств радикально измнилось. Вмсто того, чтобы возсдать на обычномъ своемъ мст съ соблюденіемъ всего своего величественнаго достоинства, какъ это подобало замстительниц главы заведенія, миссъ Нэгъ лежала ничкомъ на большомъ ящик изъ подъ платьевъ и заливалась слезами, а присутствіе подл нея трехъ или четырехъ суетящихся двицъ съ уксусомъ, оленьими рогомъ и другими возстановительными средствами въ рукахъ уже само по себ, даже помимо нкотораго разстройства ея головного убора и букляшекъ на лбу, достаточно убдительно свидтельствовало о томъ, что она только-что очнулась отъ жесточайшаго обморока.
— Господи! Что случилось?— вскрикнула Кетъ, поспшно подбгая къ интересной групп.
Этотъ вопросъ вызвалъ сильнйшее симптомы приближающагося новаго обморока. Двицы засуетились еще пуще съ оленьимъ рогомъ и уксусомъ, подарили Кетъ уничтожающимъ взглядомъ и громко зашептали хоромъ:
— Какъ ей не стыдно!
— Да что такое, въ чемъ дло?— допрашивала бдная Кетъ.— Разскажите мн, что случилось.
— Что случилось!— завопила миссъ Нэгъ, внезапно выпрямляясь, къ немалому смятенію обступившихъ ее двицъ.— И вы еще спрашиваете! Стыдитесь, безсовстная!
— Богъ съ вами, съ ума вы сошли!— воскликнула Кетъ, ошеломленная порывистой искренностью, съ какою ужасное прилагательное вылетло изъ стиснутыхъ зубовъ миссъ Нэгъ.— Чмъ я васъ обидла?
— Она обидла меня!— повторила миссъ Нэгъ съ горькимъ сарказмомъ.— Она, эта двчонка, ничтожество, выскочка! Ха-ха-ха!
По хохоту миссъ Нэгъ было очевидно, что въ вопрос Кетъ она усмотрла нчто чрезвычайно забавное, а такъ какъ миссъ Нэгъ, въ качеств ближайшаго начальства, давала тонъ двицамъ, он не замедлили въ свою очередь поднять громкій хохотъ. Затмъ вся компанія закивала головами я перемигнулась, давая понять, какъ тонко она оцнила всю соль отвта миссъ Нэгъ.
— Вотъ она, госпожа, вотъ паша красавица, полюбуйтесь!— продолжала миссъ Нэгъ, вскакивая со своего ящика и церемонно, съ низкими реверансами, представляя Кетъ восхищеннымъ зрительницамъ этой комедіи.— Вс о ней прокричали! Вс восхищаются ея красотой, вс… У, наглое творенье!
Дойдя до этого патетическаго мста своей рчи, миссъ Нэгъ добродтельно содрогнулась,— движеніе, которое немедленно передалось всмъ двицамъ,— затмъ дико захохотала и, наконецъ, ударилась въ слезы.
— Пятнадцать лтъ,— вопила миссъ Нэгъ, жалостно рыдая,— пятнадцать лтъ я была славой и украшеніемъ этой комнаты и всего заведенія! И, благодареніе Богу (тутъ она замчательно энергично топнула сперва правой, потомъ лвой ногой), никогда за все время не приходилось мн сталкиваться съ интригами и происками мерзкихъ двчонокъ, которыя всхъ насъ позорятъ своимъ поведеніемъ и заставляютъ краснть за себя. Тмъ больне я это чувствую теперь, хоть и презираю такіе поступки.
Тутъ миссъ Нэгъ опять приготовилась упасть въ обморокъ, а молодыя двицы удвоили свою заботливость и принялись доказывать ей, что она должна быть выше подобныхъ вещей. По крайней мр, он съ своей стороны презираютъ такой образъ дйствій и полагаютъ, что его даже не слдуетъ замчать, въ доказательство чего вс четыре закричали въ одинъ голосъ:
— Это позоръ — такъ поступать, и до такой степени насъ возмущаетъ, что мы просто не знаемь, куда дваться отъ злости.
— Вотъ до чего я дожила!— взвизгнула миссъ Нэгъ, неожиданно приходя въ неистовство и пытаясь оторвать одну изъ своихъ фальшивыхъ букляшекъ.— Меня называютъ старухой и уродомъ!
— Ахъ, нтъ, не говорите этого, пожалуйста не говорите!— раздался дружный хоръ.
— Разв я заслужила, чтобы меня называли старухой?— не унималась миссъ Нэгъ, барахтаясь въ рукахъ своихъ утшительницъ.
— Не думайте объ этомъ, дорогая!— отвтствовалъ хоръ.
— Я ненавижу ее, ненавижу и презираю! Пусть никогда больше не сметъ со мной заговаривать! Пусть и съ ней не говоритъ никто изъ тхъ, кто считаетъ себя моимъ другомъ! Лукавая, безстыжая двчонка! Проныра!
Уничтоживъ такимъ образомъ предметъ своей ярости, миссъ Нэгъ еще разъ взвизгнула, потомъ три раза икнула, всхлипнула разъ десять, потомъ осовла и впала въ столбнякъ, потомъ вздрогнула, очнулась, поправила свою наколку и объявила, что теперь ей совсмъ хорошо.
Бдная Кетъ смотрла сперва на эти фокусы въ полнйшемъ недоумніи. Она то краснла, то блднла, и нсколько разъ порывалась заговорить. Но когда ей окончательно выяснились истинные мотивы такой внезапной перемны къ ней со стороны миссъ Нэгъ, она отошла въ другой уголъ и слушала спокойно, не удостоивая отвчать.
Однако, хоть молодая двушка гордо воротилась на свое мсто и повернулась спиной къ кучк сателлитовъ, вертвшихся въ другомъ конц комнаты вокругъ своей планеты, она пролила втихомолку такія горькія слезы, что миссъ Нэгъ возрадовалась бы въ сердц своемъ, если бы могла ихъ видть.

ГЛАВА XIX,
въ которой описывается обдъ у мистера Ральфа Никкльби и повствуется о томъ, какъ вели себя его гости до обда, за обдомъ и посл обда.

Озлобленіе миссъ Нэгъ противъ Кетъ не только не смягчалось, но росло съ каждымъ днемъ. Въ такой же пропорціи возрастало и благородное негодованіе всхъ приспшницъ старой двы противъ той же особы, вспыхивая съ новой силой всякій разъ, какъ миссъ Никкльби требовали наверхъ въ магазинъ. Такимъ образомъ, не трудно понять, что жизнь молодой двушки въ эту первую недлю пребыванія ея въ мастерской была далеко но сладка.
Она встртила вечеръ субботы, какъ встрчаетъ узникъ короткій часъ отсрочки своей медленной, мучительной пытки, она чувствовала, что если бы ей заплатили за эту недлю работы втрое больше, чмъ она получала, теперь, то и тогда ея недльный заработокъ былъ бы купленъ слишкомъ дорогою цлой.
Мистриссъ Никкльби по обыкновенію поджидала дочь на углу улицы. Подходя къ этому углу, Кетъ очень удивилась, увидвъ, что мать ея бесдуетъ съ мистеромъ Ральфомъ Никкльби, но удивленіе ея только удвоилось, когда она узнала, о чемъ они говорятъ, а главное, когда она замтила, какъ необыкновенно вдругъ смягчилось обращеніе ея дяди.
— Здравствуй, душенька. А мы только-что о теб говорили,— сказалъ онъ ей, когда она подошла.
Кетъ вся съежилась подъ его холоднымъ, пристальнымъ взглядомъ, сама не зная отчего.
— Въ самомъ дл?— проговорила она робко.
— Да, мы только сейчасъ говорили о теб,— повторилъ Ральфъ.— Я шелъ къ теб въ мастерскую,— я такъ и думалъ, что застану тебя еще тамъ,— да вотъ встртился съ твоей матерью. Мы съ ней заговорились о семейныхъ длахъ, и время пролетло такъ быстро…
— Да, да, неправда ли, братецъ?— подхватила мистриссъ Никкльби, не замчая насмшливаго тона послднихъ его словъ.— Но, знаете, минуту назадъ я бы не поврила, если бы мн сказали что моя дочь… Кетъ, дорогая моя, завтра въ половин седьмого ты обдаешь у твоего дяди.
Торжествуя, что ей удалось первой сообщить Кетъ эту чрезвычайную новость, мистриссъ Никкльби вся засіяла улыбками и многозначительно закивала головой, дабы сильне запечатлть всю ея грандіозность въ ум изумленной Кетъ, и затмъ, безъ всякой передышки, перескочила подъ острымъ угломъ къ обсужденію имвшихся въ ихъ распоряженіи рессурсовъ по части туалета.
— Постой, моя милая, дай мн сообразить,— тараторила добрйшая дама.— Твое черное шелковое платье вполн подойдетъ. На плечи ты накинешь тотъ хорошенькій газовый шарфъ,— ты его знаешь,— наднешь черные шелковые чулки, а на голову приколешь простенькій бантикъ. Боже мой,— перебила себя мистриссъ Никкльби, круто сворачивая въ сторону,— вотъ если бы теперь у меня были эти несчастные аметисты! Ты должна ихъ помнить, Кетъ, моя милочка. Помнишь, какъ красиво они блестли при свчахъ? Но твой папа, твой бдный папа… Ахъ, какъ мн больно было разставаться съ этимъ уборомъ и какъ жестоко было съ его стороны довести насъ до необходимости такой жертвы!
Удрученная мучительнымъ воспоминаніемъ, м-риссъ Никкльби грустно покачала головой и поднесла къ глазамъ платокъ.
— Напрасно вы такъ волнуетесь, мама,— сказала ей Кетъ.— мн не нужны эти аметисты, право, не. нужны. Забудьте, что они когда-нибудь у васъ были.
— Господи, Кетъ, какой ты ребенокъ! Ну, можно ли такъ говорить?— остановила ее съ сердцемъ мистриссъ Никкльби.— Вы только подумайте, братецъ: дв дюжины чайныхъ серебряныхъ ложекъ, два соусника, четыре солонки, вотъ эти аметисты — полный приборъ: ожерелье, брошка и серги — все ухнуло въ одинъ день! А я-то, сколько разъ я чуть что не на колняхъ молила моего бднаго мужа: ‘Николай, да сдлай же что-нибудь! Распорядись какъ-нибудь, мой дружокъ!’ Я убждена, что каждый, кто видлъ насъ въ то время, подтвердитъ, что я твердила это по пятидесяти разъ на дню. Кетъ, ну. скажи, разв неправда? Разв не пользовалась я каждымъ удобнымъ случаемъ напоминать объ этомъ твоему бдному папа?
— Да, да, мама, совершенная правда.
И надо отдать справедливость мистриссъ Никкльби (да и всмъ замужнимъ дамамъ съ нею вмст), что она не упускала случаевъ вдалбливать въ голову своему бдному мужу полезныя правила житейской мудрости врод вышеприведеннаго, золотыя правила, гршащія лишь однимъ недостаткомъ, неуловимой туманностью формы, въ которую они обыкновенно бываютъ облечены.
— Да, еслибъ моимъ совтамъ слдовали съ самаго начала!— окончила съ жаромъ мистриссъ Никкльби.— Знаю только одно: я исполнила свой долгъ, и это будетъ мн всегда утшеніемъ..
Успокоивъ себя этой мыслью, достойная леди подняла глаза къ небу, вздохнула и приняла видъ кроткой покорности судьб, давая этимъ понять, что хоть она и сознаетъ себя невинно пострадавшей жертвой, но не желаетъ докучать своимъ слушателямъ, называя по имени то, что и такъ всякому ясно.
— Вернемся, однако, къ началу нашего разговора,— сказалъ Ральфъ, улыбнувшись. Его улыбка, какъ и вс другія вншнія проявленія его чувствъ, была какая-то крадущаяся, подлая, какъ будто она не смла открыто показаться на лиц, а пряталась гд-то подъ кожей.— Завтра у меня соберется нсколько… нсколько человкъ мужчинъ, съ которыми я веду дла, и твоя мать, Кетъ, общала, что въ этотъ день ты побудешь у меня за хозяйку. Я рдко принимаю гостей, но мн необходимо было пригласить этихъ людей по нкоторымъ соображеніямъ чисто длового характера. Въ коммерческихъ длахъ, видишь ли, часто иметъ значеніе даже такой пустякъ, какъ званый обдъ. Такъ ты согласна оказать мн эту услугу?
— Согласна ли!— вскричала мистриссъ Никкльби.— Кетъ, душенька, что же ты…
— Позвольте,— перебилъ ее Ральфъ, длая ей знакъ замолчать,— я говорилъ съ племянницей.
— Конечно, дядя, я буду очень рада быть вамъ полезной,— отвчала Кетъ.— Боюсь только, что вы найдете меня очень неловкой и ненаходчивой хозяйкой.
— О, это не бда,— сказалъ Ральфъ.— Такъ прізжай же пораньше. Впрочемъ, это какъ теб будетъ угодно. Возьми карету, я заплачу. А пока прощай, да хранитъ тебя Богъ!
Это доброе пожеланіе, казалось, застряло у него въ горл, какъ будто заблудилось въ незнакомомъ мст и не могло найти выхода. Но такъ или иначе, а оно таки вышло на свтъ Божій Раздлавшись съ нимъ, Ральфъ пожалъ руку обимъ своимъ родственницамъ и, не прибавивъ больше ни слова, ушелъ.
— Какая выразительная физіономія у твоего дяди!— сказала мистриссъ Никкльби, пораженная какою-то особенностью въ лиц Ральфа въ ту минуту, когда онъ уходилъ.— Между нимъ и его бднымъ братомъ нтъ ни малйшаго сходства.
— Ахъ, мама, да разв можно ихъ сравнивать! проговорила Кетъ съ упрекомъ.
— Нтъ, нтъ, ни малйшаго сходства,— повторила задумчиво мистриссъ Никкльби.— Но лицо все-таки замчательно благородное.
Почтенная матрона высказала свое замчаніе такимъ торжественнымъ тономъ, точно оно было нивсть какимъ образцомъ человческой проницательности. Да и въ самомъ дл оно стоило того, чтобы быть помщеннымъ въ ряду самыхъ блестящихъ открытій нашего вка. Кетъ быстро взглянула на мать и сейчасъ же потупилась.
— Ради всего святого, Кетъ, что съ тобой приключилось? Отчего ты такъ упорно молчишь?— спросила мистриссъ Никкльби посл того, какъ он прошли часть дороги въ молчаніи.
— Я думаю, мама,— отвчала Кетъ.
— Думаешь?.. Да, правда, намъ съ тобой есть о чемъ подумать. Дядя тебя полюбилъ — это ясно, и если теб свалится теперь съ неба большое счастье, я этому нисколько не удивлюсь. Больше я ничего не скажу.
И мистриссъ Никкльби пустилась разсказывать анекдоты о молодыхъ двушкахъ, которыя находили у себя въ ридикюляхъ тысячефунтовые билеты, подложенные туда ихъ эксцентрическими дядюшками, и которыя случайно встрчали у дядюшекъ привлекательныхъ молодыхъ джентльменовъ съ огромнымъ состояніемъ и выходили за нихъ замужъ посл непродолжительнаго, но пылкаго ухаживанія съ ихъ стороны. Сначала Кетъ слушала равнодушно, потомъ это начало ее забавлять, но по мр того, какъ он приближались къ своему дому, радушное настроеніе матери передавалось и ей, и наконецъ ей самой стало казаться, что будущее какъ будто проясняется и что для нихъ еще могутъ настать лучшіе дни. Такъ дйствуетъ надежда — даръ небесъ, ниспосланный въ утшеніе бднымъ смертнымъ. Какъ тончайшій эфиръ, проникаетъ она вс наши чувства, хорошія и дурныя, она неизбжна, какъ смерть, и заразительне всякой болзни.
Слабое зимнее солнце (а зимнее солнце въ лондонскомъ Сиги свтитъ очень слабо) какъ будто улыбнулось и засвтило ярче, заглянувъ въ тусклыя окна пустынной комнаты одного большого стараго дома и увидавъ тамъ небывалое зрлище. Въ темномъ углу, гд годами лежала запыленная груда товаровъ, служа пристанищемъ мышамъ и сердито косясь на деревянныя панели, лежала безмолвной, безжизненной массой, изо дня въ день, кром тхъ случаевъ, когда, отзываясь за грохотъ катившихся по улиц тяжелыхъ повозокъ, она содрогалась во всемь своемъ состав, наполняя трепетомъ трусливыя сердчишки своихъ обитателей, заставляя ярче разгораться ихъ быстрые глазки, а ихъ самихъ чутко прислушиваться и замирать на мст, притаивъ дыханіе,— въ этомъ темномъ углу были теперь заботливо и аккуратно разложены разныя статьи параднаго туалета Кетъ, приготовленнаго къ торжественному дню званаго обда. Каждая вещь носила какой-то неуловимый отпечатокъ граціознаго образа своей владлицы, потому что платье принимаетъ обликъ того, кто его носитъ, или, можетъ быть, такъ намъ кажется по ассоціаціи идей. На томъ мст, гд когда-то стояли мшки съ заплсневлой мукой, лежало теперь черное шелковое платье, прехорошенькое, очень изящное платьице. Изъ подъ маленькихъ башмачковъ съ граціозно вывернутыми наружу носочками еще виднлся слдъ стоявшей тутъ прежде старой заржавленной гири, а груда порыжлыхъ кожъ, сама того не зная, уступила мсто той самой пар черныхъ шелковыхъ чулковъ, которая составляла предметъ особенной заботливости мистриссъ Никкльби. Крысы и мыши и вс прочіе мелкіе гады давно передохли отъ голода или перебрались въ другіе, боле привольные края, а вмсто нихъ появились перчатки, ленточки, шарфы, шпильки и разныя другія ухищренія моды, придуманныя на пагубу рода людского и въ своемъ род зловредныя не мене крысъ и мышей. А среди всей этой роскоши двигалась сама Кетъ, составляя далеко не послднее изъ непривычныхъ украшеній, такъ пріятно оживившихъ этотъ угрюмый старый домъ.
Въ надлежащее или въ ненадлежащее время, какъ будетъ угодно читателю, ибо нетерпніе мистриссъ Никкльби опередило вс часы въ околотк, Кетъ была одта съ головы до ногъ вплоть до послдней ленточки, ровно за полтора часа до той минуты, когда можно было только начинать думать объ одвань,— въ надлежащее время туалетъ ея былъ законченъ, и когда насталъ, наконецъ, вожделнный часъ отъзда, разносчикъ молока привелъ съ ближайшей биржи извозчика, и Кетъ, посл продолжительнаго и нжнаго прощанья съ матерью и многократныхъ просьбъ поклониться отъ нея миссъ Ла-Криви, которую мистриссъ Никкльби ждала къ вечернему чаю, услась въ экипажъ и отъхала со всею торжественной пышностью, съ какою только можно отъхать въ извозчичьемъ кэб. Экипажъ, кучеръ и лошади грохотали и бренчали по мостовой, подпрыгивали и прищелкивали, ругались и спотыкались на перебой, но, наконецъ, пріхали таки въ Гольдень-Скверъ.
Кучеръ возвстилъ о своемъ прибытіи оглушительнымъ стукомъ въ дверь дома, которая, впрочемъ, отворилась задолго до того, какъ онъ кончилъ стучать, отворилась такъ быстро, точно за ней стоялъ кто-нибудь на часахъ, положивъ руку на щеколду. Кетъ, не ожидавшая увидть ничего слишкомъ необычайнаго, кром разв Ньюмэна Ногса въ темной рубашк, очень удивилась, когда передъ нею предсталъ человкъ въ роскошной ливре и когда въ передней ее встртили еще двое такихъ же франтовъ. Однако, она не ошиблась домомъ, въ этомъ не могло быть сомнній, такъ какъ на дощечк стояла фамилія Ральфа, поэтому она положила руку на учтиво подставленный ей расшитый галунами рукавъ и поднялась наверхъ. Здсь ее провели во вторую гостиную и оставили одну.
Если ее удивило появленіе въ дом дяди ливрейныхъ лакеевъ, то изумленіе ея не знало границъ теперь, когда она увидла себя въ богатйшей и роскошнйшей обстановк, какую только могла себ вообразить. Мягкіе, красивые ковры, великолпныя картины, дорогія зеркала, куда ни взглянешь — изящныя бездлушки, поражающія своимъ обиліемъ, блескомъ и красотой. Даже лстница сверху до низу, до самаго подъзда, была уставлена дорогими вещами. Весь домъ былъ до такой степени набитъ драгоцнностями, что, казалось, стоить прибавить еще хоть каплю въ эту полную чашу, и богатство ея польется на улицу.
Но вотъ молодая двушка услышала стукъ въ парадную дверь, потомъ еще и еще, и посл’ каждаго новаго стука въ сосдней комнат раздавался голосъ новаго вошедшаго гостя. Сначала между другими голосами легко было различить голосъ Ральфа, но мало-по-малу все слилось въ одинъ общій гулъ, и Кетъ могла только разобрать, что въ комнат было нсколько человкъ мужчинъ съ далеко не музыкальными голосами, что говорили они очень громко, еще громче смялись и божились чаще, чмъ это казалось ей безусловно необходимымъ. Впрочемъ, послднее было, конечно, дломъ вкуса. Наконецъ дверь отворилась, и появился Ральфъ съ своимъ лукавымъ лицомъ, разставшійся на этотъ разъ съ высокими сапогами и облеченный по всмъ правиламъ этикета въ черные шелковые чулки и башмаки съ пряжками.
— Я не могъ придти къ теб раньше: мн надо было встртить гостей,— сказалъ онъ вполголоса, кивая на дверь,— А теперь я пришелъ за тобой.
— Постойте, дядя,— прошептала Кетъ, немного волнуясь, какъ это бываетъ даже съ боле свтскими людьми, когда имъ предстоитъ войти въ комнату, гд уже собралось незнакомое имъ общество.— Скажите, есть тамъ дамы?
— Нтъ, у меня нтъ знакомыхъ дамъ,— отвчалъ Ральфъ лаконично.
— Я должна сейчасъ идти?— спросила Кетъ, слегка отодвигаясь отъ него.
Ральфъ пожалъ плечами.
— Какъ хочешь,— проговорилъ онъ.— Тамъ вс уже собрались и сію минуту подаютъ обдать.
Кетъ очень хотлось выпросить себ хоть нсколько минутъ отсрочки, но, вспомнивъ, что дядя заплатилъ за ея экипажъ и, пожалуй, сочтетъ, что ему возвратили долгъ не сполна, если она позволитъ себ такое, промедленіе, она позволила ему взять ея руку и покорно пошла за нимъ.
Въ первой гостиной было семь или восемь человкъ джентльменовъ, стоявшихъ кружкомъ у огня. Они говорили такъ громко, что не слыхали, какъ вошли дядя съ племянницей. Ральфъ тронулъ за рукавъ одного изъ этихъ господъ и своимъ всегдашнимъ рзкимъ голосомъ, но съ какимъ-то особеннымъ, торжественнымъ выраженіемъ, видимо желая привлечь вниманіе всей компаніи, сказалъ:
— Лордъ Верисофтъ, моя племянница, миссъ Никкльби.
Группа съ удивленіемъ разступилась, джентльменъ, къ которому обращался Ральфъ, обернулся, и Кетъ увидла передъ собой изящнйшаго покроя свтлую фрачною пару, не уступающею ей по качеству пару бакенбардъ, безукоризненный проборъ и молодое лицо.
— Э, чортъ возьми, что я вижу!— произнесъ джентльменъ.
Съ этими словами онъ вставилъ въ глаза монокль и обратилъ изумленный взглядъ на миссъ Никкльби.
— Моя племянница, милордъ,— повторилъ Ральфъ.
— Такъ значитъ уши не обманули меня, и это не восковая фигура,— сказалъ его сіятельство.— Мое почтенье, миссъ. Я счастливъ познакомиться съ вами.
Тутъ онъ повернулся къ другому джентльмену, такому же щеголю, какъ и онъ самъ (тотъ стоялъ спиною къ огню, положивъ оба локтя на каминъ), и сказалъ ему громкимъ шепотомъ, что ‘двочка дьявольски мила’.
— Представьте меня, Никкльби,— проговорилъ этотъ второй джентльменъ. Онъ былъ постарше милорда, пошире въ плечахъ, покрасне въ лиц и, судя по всмъ признакамъ, боле искушенъ жизненнымъ опытомъ.
— Сэръ Мельбери Гокъ,— назвалъ его Ральфъ.
— Другими словами, миссъ Никкльби, первйшій пройдоха во всей нашей компаніи,— пояснилъ лордъ Верисофтъ.
— Никкльби, и меня не забудьте!— прокричалъ востроносый джентльменъ, сидвшій на низенькомъ кресл съ газетой въ рукахъ.
— Мистеръ Пайкъ,— сказалъ Ральфъ.
— И меня, Никкльби!— раздался изъ-за локтя сэра Мельбери грубый голосъ, принадлежавшій джентльмену съ лоснящимся лицомъ и прилизанной головой.
— Мистеръ Плекъ,— сказалъ Ральфъ.
Затмъ онъ повернулся къ джентльмену съ журавлиной шеей и птушиными ножками и представилъ его подъ именемъ высокороднаго мистера Снобба, а посл него указалъ племянниц на сдого старика, сидвшаго за столомъ, назвавъ его полковникомъ Чаусеромъ. Полковникъ разговаривалъ еще съ какимъ-то джентльменомъ, который былъ, должно быть, неважной персоной, такъ какъ его не потрудились представить.
Съ первыхъ же минутъ молодую двушку больно уязвили два факта, отъ которыхъ кровь бросилась ей въ лицо: во-первыхъ, то нескрываемое презрніе, съ какимъ вс гости относились къ ея дяд, во-вторыхъ, наглая безцеремонность ихъ обращенія съ нею самой. Не нужно было большой сообразительности, чтобы попить, что второе явленіе неминуемо вытекало изъ перваго. И въ этомъ случа мистеръ Ральфъ Никкльби плохо разсчиталъ свои карты. Оно, конечно, молоденькія провинціалки бываютъ вообще мало знакомы со свтскими приличіями, несомннно и то, что такая провинціалочка можетъ быть наивна отъ природы. Но если Господь Богъ надлилъ двушку тонкимъ внутреннимъ чутьемъ, она суметъ отличить, что прилично и что неприлично, не хуже любой свтской львицы, прошедшей школу двнадцати лондонскихъ сезоновъ, а, можетъ быть, даже и лучше, потому что не разъ бывали и такіе случаи, что процессъ прохожденія этой школы только притуплялъ истинное чувство приличія.
Покончивъ съ церемоніей представленія, Ральфъ подвелъ свою переконфуженную племянницу къ креслу и, заботливо усаживая ее, зорко оглянулся вокругъ, какъ будто хотлъ удостовриться, какой эффектъ произвело ея появленіе на гостей.
— Вотъ такъ пріятный сюрпризъ, Никкльби, могу сказать,— проговорилъ лордъ Верисофтъ и, вынувъ монокль изъ праваго глаза, которымъ онъ до сихъ поръ разглядывалъ Кетъ, онъ вставилъ его въ лвый и обернулся къ Ральфу.
— Сюрпризъ, предназначавшійся для васъ, лордъ Фредерикъ,— сказалъ мистеръ Илекъ.
— Идея недурная,— продолжалъ его сіятельство,— до такой степени недурная, что почти заслуживаетъ надбавки двухъ процентовъ.
— Поймайте-ка его на слов, Никкльби!— закричалъ сэръ Мельбери Рокъ хриплымъ басомъ.— Прикиньте эти два процента къ прежнимъ двадцати пяти или сколько ихъ тамъ, а мн за совтъ половину.
Въ видахъ украшенія своей рчи сэръ Мельбери закончилъ ее грубымъ хохотомъ и трехэтажной божбой, въ которой фигурировала особа мистера Никкльби, что до слезъ разсмшило господъ Пайка и Плека.
Не успли они нахохотаться этой миленькой шутк, какъ новая выходка того же изобртательнаго джентльмена повергла ихъ въ новый экстазъ. Лакей явился съ докладомъ, что поданъ обдъ, и въ тотъ же мигъ сэръ Мельбери, ловко перебивъ дорогу лорду Верисофту, который собирался было вести Кетъ къ столу, подбжалъ къ ней, схватилъ ея руку и продлъ подъ свою до самаго локтя.
— Ну, нтъ, чортъ возьми! Знаете, Верисофтъ, по пословиц: давши слово, держись. Мы съ миссъ Никкльби еще десять минутъ тому назадъ условились взглядами, что пойдемъ къ столу вмст.
— Ха, ха, ха!— расхохотался высокородный мистеръ Сноббъ.— Чудесно! Восхитительно!
Польщенный этимъ комплиментомъ, сэръ Мельбери счелъ своимъ долгомъ продолжать въ томъ же дух. Шутовски подмигнувъ своимъ пріятелямъ, онъ повелъ Кетъ въ столовую такъ фамильярно, что ея гордое сердечко закипло гнвомъ, который она едва могла подавить. Ея горячее негодованіе нисколько не смягчилось, когда она увидла себя сидящей во глав стола между сэромь Мельбери Рокомъ и лордомъ Верисофтомъ.
— А вы таки пробрались въ наше сосдство?— сказалъ сэръ Мельбери его сіятельству, когда тотъ услся подл нихъ.
— Конечно. Чмъ же я хуже васъ?— отвчалъ милордъ, не спуская глазъ съ своей сосдки.
— Вы лучше займитесь вашимъ обдомъ, а насъ съ миссъ Никкльби оставьте въ поко. Все равно вы найдете въ насъ очень невнимательныхъ собесдниковъ, заране вамъ говорю.
— Никкльби, я прошу вашего заступничества!— закричалъ лордъ Верисофтъ.
— Въ чемъ дло, милордъ?— отозвался Ральфъ съ другого конца стола, гд онъ сидлъ въ обществ господъ Пайка и Плека.
— Да вотъ этотъ нахалъ Гокъ совсмъ завладлъ вашей племянницей.
— Разв для васъ это новость, милордъ?— проговорилъ съ усмшечкой Ральфъ.— Вдь онъ всегда беретъ себ львиную долю во всемъ, что вы считаете своей собственностью.
— Вы правы, ей-ей!— подхватилъ молодой человкъ.— Пусть чортъ меня возьметъ, если я знаю, кто изъ насъ двоихъ хозяинъ у меня въ дом, онъ или я.
— Я-то знаю, положимъ,— пробурчалъ Ральфъ.
— Ужь не дать ли мн ему отступного? Хотите шиллингъ, Гокъ?— пошутилъ юный лордъ.
— А, ну, васъ къ чорту съ вашимъ шиллингомъ!— огрызнулся сэръ Мельбери.— Вотъ погодите, когда вы доберетесь до вашего послдняго шиллинга, тогда я его живо слизну, а пока спшить незачмъ, все равно я васъ не выпущу, до тхъ поръ.
Взрывъ хохота привтствовалъ эту милую шутку, подкладкой которой служила голая правда. Громче всхъ хохотали господа Пайкъ и Плекъ, бывшіе, очевидно, постоянными прихвостнями сэра Мельбери Гока. Не трудно была видть, что большинство членовъ этой компаніи самымъ безсовстнымъ образомъ залзало въ карманъ несчастнаго молодого лорда, который, при всей своей безхарактерности и недалекомъ ум, казался все-таки порядочне ихъ всхъ. Сэръ Мельбери Гокъ славился своимъ умньемъ разорять при помощи своихъ креатуръ такихъ сынковъ богатыхъ и знатныхъ семействъ, онъ быль великимъ артистомъ въ этой благородной и изящной профессіи. Со всею смлою самобытностью истиннаго генія онъ усвоилъ себ совершенно новый въ этомъ дл пріемъ, противоположный общепринятому. Упрочивъ за собой вліяніе надъ тмъ, кого онъ намтилъ, этотъ геніальнйшій дипломатъ, вмсто того, чтобы поддакивать и во всемъ потакать своей жертв, какъ оно водится въ такихъ случаяхъ, начиналъ ею командовать и изощрялъ надъ нею свое остроуміе открыто, ничмъ не стсняясь. Такимъ образомъ жертвы сэра Мельбери были вдвойн его жертвами: искусно опустошая ихъ карманы, онъ въ то же время обращалъ ихъ въ шутовъ и помощью разныхъ ловкихъ маневровъ заставлялъ продлывать всевозможныя глупыя шутки на потху почтеннйшей публик.
Обдъ, какъ и домъ, былъ въ полномъ смысл роскошный и поражалъ обиліемъ и разнообразіемъ блюдъ. Гости отдали ему должную дань, но больше всхъ отличались Пайкъ съ Плекомъ. Они накладывали себ съ каждаго блюда, подливали изъ каждой бутылки съ постоянствомъ и сноровкой, поистин изумительными. Но что было всего замчательне, такъ это то, что, несмотря на такую затрату энергіи, и тотъ и другой сохранили свжесть силъ до конца и, когда появился дессертъ, набросились на него съ такой жадностью, какъ будто передъ тмъ имли дло не съ плотнымъ обдомъ, а съ легкой закуской, которая только раздразнила ихъ аппетитъ.
— Ну, господа, я долженъ сказать,— проговорилъ лордъ Фредерикъ, посасывая свой портвейнъ посл дессерта,— я долженъ вамъ сказать, что если цлью этого обда было обдлать хорошенькій гешефтъ съ векселями, такъ чортъ меня побери, если это не самый остроумный способъ наживаться, какой я только знаю! по крайней мр, я лично готовъ за такіе обды хоть каждый день подписывать векселя.
— Успете еще надавать векселей въ свое время, не плачьте,— сказалъ ему сэръ Мельбери. — Спросите Никкльби, онъ вамъ скажетъ, правду ли я говорю.
— Какъ вы думаете, Никкльби, хорошій изъ меня выйдеть кліентъ?— обратился къ нему молодой человкъ.
— Это зависитъ отъ обстоятельствъ, милордъ,— отвчалъ Ральфъ.— Сирчь отъ положенія финансовъ вашего сіятельства и отъ конскихъ скачекъ,— пояснилъ полковникъ Чоусеръ и посмотрлъ при этомъ на господь Пайка и Плека, видимо ожидая, что они засмются его острот.
Но эти достойные джентльмены подрядились смяться только въ пользу сэра Мельбери и на этотъ разъ сидли серьезные и мрачные, какъ факельщики на похоронахъ. Въ довершеніе скандала сэръ Мельбери, считавшій всякую чужую попытку сострить беззаконнымъ нарушеніемъ присвоенныхъ имъ привилегій, твердо посмотрлъ на дерзкаго въ свой монокль, давая этимъ понять, что онъ до крайности изумленъ его нахальнымъ поступкомъ, и затмъ во всеуслышаніе высказалъ свое мнніе о ‘возмутительныхъ вольностяхъ, какія позволяютъ себ иные господа’. Лордъ Фредерикъ принялъ къ свднію этотъ намекъ и, вставивъ въ глазъ свой монокль, въ свою очередь смрилъ бдную жертву такимъ взглядомъ, какъ будто передъ нимъ былъ какой-нибудь заморскій рдкій зврь, впервые появившійся въ звринц. Само собою разумется, что господа Пайкъ и Плекъ не преминули запустить уничтожающій взглядъ на того, кого заклеймилъ своимъ презрніемъ сэръ Мельбери Гокъ, и такимъ образомъ несчастному полковнику, чтобы скрыть свое смущеніе, не оставалось ничего больше, какъ приподнять стаканъ съ портвейномъ въ уровень со своимъ правымъ глазомъ и сдлать видъ, что онъ съ живйшимъ интересомъ изучаетъ цвтъ вина.
Все это время Кетъ сидла молча, боясь шевельнуться, не ршаясь даже поднять глазъ, чтобы какъ-нибудь не встртить восхищеннаго взора лорда Верисофта или, что еще хуже, нахальнаго взгляда его друга. Впрочемъ, сэръ Мельбери былъ такъ обязателенъ, что постарался и самъ обратить на нее вниманіе всего общества.
— Господа,— сказалъ онъ громогласно,— миссъ Никкльби удивляется, отчего никто не объясняется ей въ любви.
— Совсмъ нтъ, я…— начала было Кетъ, быстро взглянувъ на него, и сейчасъ же умолкла, почувствовавъ, что лучше было молчать.
— Кто хочетъ пари на пятьдесятъ фунтовъ,— продолжалъ сэръ Мельбери,— что миссъ Никкльби не ршится сказать, глядя мн прямо въ глаза, что она этого не думала?
— Держу,— закричалъ высокородный балбесъ.— Срокъ — десять минуть.
— Идетъ,— согласился сэръ Мельбери.
Об стороны выложили деньги за столъ. На мистера Снобба, возложили двойную обязанность — быть общимъ кассиромъ и отсчитывать минуты по часамъ.
— Пожалуйста,— заговорила въ отчаяніи Кетъ, увидвъ эти приготовленія,— пожалуйста не длайте меня предметомъ пари. Дядя, я право, не могу…
— Отчего же, душа моя?— возразилъ на это Ральфъ, хотя его скрипучій голосъ звучалъ какъ-то особенно глухо, какъ будто онъ говорилъ противъ воли и предпочелъ бы, чтобъ не было рчи ни о какихъ пари.— Это минутное дло, тутъ нтъ ничего предосудительнаго, и если джентльмены непремнно желаютъ…
— Я не желаю,— сказали сэръ Мельбери съ громкимъ смхомъ,— т. е. я не желаю, чтобы миссъ Никкльби меня опровергла, потому что я тогда проиграю, но я буду все таки радъ видть ея ясные глазки, тмъ боле, что она еще ни разу не удостоила взглянуть на меня, а предпочитаетъ смотрть на столъ.
— Да, это правда,— подхватила, молодой лордъ.— Миссъ Никкльби, съ вашей стороны очень дурно предпочитать намъ какой-то глупый столъ.
— Жестоко, просто жестоко,— сказалъ мистеръ Пайкъ.
— Безчеловчно жестоко!— подержалъ его мистеръ Плекъ.
— Пускай я лучше проиграю,— продолжалъ мэръ Мельбери,— за удовольствіе полюбоваться глазками миссъ Никкльби можно заплатить и вдвое дороже.
— Не вдвое, а втрое,— поправилъ мистеръ Пайкъ.
— Больше чмъ втрое!— подхватилъ мистеръ Плекъ.
— Ну, что, Сноббь, какъ время?— спросилъ сэръ Мельбсри.
— Прошло четыре минуты.
— Браво!
— Миссъ Никкльби, неужели вы не сдлаете маленькаго усилія надъ собой ради меня?— спросилъ лордъ Верисофтъ посл небольшой паузы.
— Напрасно трудитесь, милый другъ,— сказалъ ему сэръ Мельбери.— Мы съ миссъ Никкльби понимаемъ другъ друга: она за меня, и это только доказываетъ ея хорошій вкусъ. Вы проиграли, пріятель… Сколько времени, Сноббъ?
— Восемь минутъ.
— Выкладывайте денежки, дружище: вамъ скоро придется передать ихъ ни принадлежности.
— Ха, ха, ха!— засмялся мистеръ Пайкъ.
Мистеръ Плекъ, неизмнно выводившій втору и старавшійся при случа перекричать своего собрата по профессіи, захохоталъ на всю комнату.
Бдная двушка была такъ переконфужена и взволнована, что почти не сознавала., что длаетъ. Она было ршила молчать на все, что бы ни говорилось кругомъ, но, испугавшись, какъ бы ея молчаніе не было перетолковано въ пользу сэра Мельбери Гока, какъ оправдывающее его грубую и пошлую похвальбу, она подняла глаза и взглянула ему въ лицо. Въ глазахъ, встртившихъ ея взглядъ, было что-то до такой степени отвратительное, наглое и отталкивающее, что она была не въ силахъ вымолвить хоть слово. Она вскочила съ мста и выбжала изъ комнаты. Ей стоило страшныхъ усилій не разрыдаться при всхъ, за то,— очутившись одна наверху, она дала волю слезамъ.
— Я выигралъ,— сказалъ сэръ Мельбери Гокъ, пряча деньги въ карманъ.— А все таки молодецъ-двочка! Выпьемъ за ея здоровье.
Нтъ надобности говорить, что Пайкъ и компанія поддержали тостъ съ большимъ жаромъ, дополнивъ его остроумными шуточками по поводу блестящей побды, одержанной сэромъ Мельбери. А пока вниманіе гостей было занято двумя героями вышеописанной сцены, Ральфъ, которому, повидимому, дышалось вольне съ той минуты, какъ его племянница скрылась, слдилъ глазами волка за каждымъ ихъ движеніемъ. Когда графины стали обходить въ круговую и разговоры за столомъ сдлались еще свободне и шумне, онъ откинулся на спинку стула и сталъ переводить съ одного лица на другое пытливый, зоркій взглядъ, который, казалось, читалъ въ сердцахъ этихъ людей, обнажалъ каждую ихъ праздную мысль, каждое пошлое чувство, доставляя злорадное наслажденіе наблюдателю.
Тмъ временемъ Кетъ, предоставленная себ, мало-по-малу оправилась. Служанка ей сказала, что дядя просилъ ее не узжать, не повидавшись съ нимъ. Отъ нея же она узнала, что приказано подавать кофе въ столовую, и очень обрадовалась этому извстію. Увренность, что она больше не увидитъ всхъ этихъ ненавистныхъ людей, помогла ей окончательно успокоиться. Она взяла со стола книгу и расположилась читать.
Минутами, когда въ столовой отворялась дверь и оттуда вырывался дикій гамъ происходившей тамъ оргіи, она вздрагивала я чутко настораживалась, прислушиваясь, не приближаются ли голоса, а раза дна, когда ей почудились шаги на лстниц, она даже вскочила въ ужас при одной мысли, что кто-нибудь изъ членовъ веселой компаніи можетъ случайно забрести къ ней. Но время шло а страхи ея не оправдывались. Тогда она заставила себя сосредоточить все вниманіе на книг и мало-по-малу такъ заинтересовалась ея содержаніемъ, что позабыла, гд она, и вся ушла въ чтеніе.
Вдругъ она вздрогнула въ испуг: надъ самимъ ея ухомъ грубый мужской голосъ произнесъ ея имя. Книга выпала у нея изъ рукъ. Рядомъ съ нею, развалившись на оттоманк, сидлъ сэръ Мельбери Гокъ, совершенно пьяный и потому еще боле отвратительный (ибо дурного человка вино не длаетъ лучше).
— Какое восхитительное прилежаніе!— сказалъ сей рыцарь безъ страха и упрека.— Скажите по совсти, вы въ самомъ дл читали или только хотли показать свои рсницы?
Кэтъ съ безпокойствомъ оглянулась на дверь и промолчала.
— Вотъ уже пять минутъ, какъ я на нихъ гляжу,— продолжалъ сэръ Мельбери.— Клянусь душой, мн безукоризненно хороши. Ахъ, зачмъ я заговорилъ и испортилъ такую прелестную картину!
— Сдлайте милость, сэръ, замолчите,— сказала Кетъ.
— Нтъ, нтъ, и не просите!— отвчалъ сэръ Мельбери и, сложивъ свой цилиндръ, онъ оперся на него локтемъ и придвинулся къ ней еще близко.— Я не могу молчать, клянусь жизнью! А вамъ, миссъ Никкльби, гршно такъ обращаться съ преданнымъ вашимъ рабомъ. Это адски жестоко съ вашей стороны, адски жестоко!
— Поймите, сэръ,— заговорила Кетъ, дрожа, но съ негодованіемъ въ голос,— поймите, что ваше поведеніе оскорбляетъ меня, внушаетъ мн отвращеніе. Если въ васъ есть хоть искра порядочности, вы уйдете отъ меня.
— Послушайте, моя красавица, ну, зачмъ вы напускаете на себя этотъ неприступный видъ? Вамъ это совсмъ не къ лицу. Будьте естественне, миссъ Никкльби, будьте естественне, дорогая моя!
Кетъ быстро встала и хотла бжать, но сэръ Мельбери схватилъ ее за платье и удержалъ.
— Пустите меня!— закричала она, задыхаясь отъ гнва.— Слышите, сейчасъ же пустите!
— Сядьте, сядьте,— бормоталъ сэръ Мельбери,— мн надо съ вами поговорить.
— Сію минуту отпустите мое платье, вамъ говорятъ!
— Ни за что въ мір!
Съ этими словами сэръ Мельбери нагнулся съ очевиднымъ намреніемъ насильно усадить ее подл себя, по молодая двушка изо всхъ сил рванулась впередъ, онъ потерялъ равновсіе и растянулся на полу. Тогда она бросилась вонъ изъ комнаты и въ дверяхъ наткнулась на Ральфа.
— Что это значитъ?— спросилъ онъ съ удивленіемъ.
— Это значитъ, сэръ,— отвчала Кэтъ, едва выговаривая слова отъ волненія,— это значитъ, что подъ вашей кровлей, гд беззащитная двушка, дочь вашего покойнаго брата, могла бы, кажется, разсчитывать найти покровительство, она подвергается такимъ оскорбленіямъ, что вамъ должно быть стыдно смотрть ей съ лицо. Пропустите меня!
Кажется, Ральфу было и въ самомъ дл стыдно въ эту минуту, по крайней мр, его всего покоробило, когда онъ встртилъ горящій, негодующій взглядъ молодой двушки. Тмъ не мене онъ не исполнилъ ея требованія: онъ не далъ ей уйти, а взять ее за руку, подвелъ къ кушетк, стоявшей у противуположной стны, и усадилъ, потомъ подошелъ къ сэру Мельбери, который уже усплъ подняться на ноги, и указалъ ему на дверь.
— Ступайте вонъ, сэръ!— прошиплъ онъ такимъ голосомъ, которому позавидовалъ бы самъ сатана.
— Что вы хотите этимъ сказать?— спросилъ сэръ Мельбери съ сердцемъ.
У Ральфа жилы на лбу надулись, какъ веревки, и задергались мускулы вокругъ рта, онъ не даль гнву осилить себя, онъ Только презрительно усмхнулся и снова указалъ на дверь.
— Вы врно не узнали меня, безумный старикъ?— проговорилъ сэръ Мельбери надменно.
— Нтъ, узналъ.
Великосвтскій прощалыга съежился подъ твердымъ взглядомъ другого, боле опытнаго стараго гршника, и, бормоча себ подъ носъ, направился къ двери. Вдругъ онъ остановился, какъ будто его озарила какая-то новая мысль, и повернулся къ Ральфу.
— Чортъ возьми, теперь я понимаю,— сказалъ онъ.— Вы ожидали увидть милорда. Я перебилъ ему дорогу,— не такъ ли?
Ральфъ опять усмхнулся, но ничего не отвтилъ.
— А вспомните-ка, кто привелъ его къ вамъ?— продолжалъ сэръ Мельбери.— Любопытно знать, какимъ образомъ вы ухитрились бы безъ меня его поймать въ свои сти.
— Сть моя велика и полна,— сказалъ Ральфъ.— Берегитесь, Какъ бы она не захватила попутно еще одну рыбы.
— За деньги вы готовы продать свое тло и душу, если бы уже не продали ея чорту. Вы думаете, я не догадываюсь, зачмъ очутилась здсь ваша хорошенькая племянница? Она должна была служить приманкой пьяному мальчишк, что сидитъ тамъ, внизу. Неужели вы станете отрицать?
Весь этотъ бурный діалогъ велся вполголоса, и все таки при послднихъ словахъ сэра Мельбери Ральфь невольно оглянулся на Кетъ, какъ будто хотлъ удостовриться, не измнила ли она своего положенія и не можетъ ли слышать ихъ. Сэръ Мельбери сейчасъ же смекнулъ, въ чемъ это преимущество и воспользовался имъ.
— Неужели вы посмете утверждать, что это не такъ,— продолжалъ онъ,— что застань вы его вмсто меня, вы не оказались бы немного боле слпы и глухи и не постарались бы сдержать свой благородный гнвъ? Скажите по совсти, Никкльби, разв не такъ?
— Я вамъ вотъ что скажу,— отвчалъ Ральфъ.— Если приглашая ее сегодня къ себ, я и имлъ свой разсчетъ…
— Ага, вотъ это настоящее слово,— перебилъ его сэръ Мельбери со смхомъ.— Вотъ когда вы опять становитесь самимъ собой.
— Если я и имлъ тутъ свой разсчетъ,— продолжалъ Ральфъ отчетливо и твердо, какъ человкъ, ршившійся не сказать ничего лишняго,— (потому что, конечно, я разсчитывалъ, что она произведетъ впечатлніе на глупаго мальчишку, котораго вы забрали въ свои лапы и такъ успшно ведете по пути къ разоренію), я зналъ, зная его, что онъ никогда не позволитъ себ оскорбить ея двичью гордость, что если онъ когда и прорвется какой-нибудь мальчишеской выходкой ни своей простот, его все таки всегда можно заставить уважать доброе имя молоденькой двушки, хотя бы даже племянницы ростовщика. Но если я и надялся легче обойти его этой приманкой, я отнюдь не имлъ въ виду подвергать двушку всмъ послдствіямъ грубой распущенности такого закоснлаго развратника, какъ вы!
— Тмъ боле, что этимъ вы ничего не выгадывали въ свою пользу,— докончилъ язвительно сэръ Мельбери.
— Именно.
Говоря это, Ральфъ повернулъ прочь отъ двери и посмотрлъ на своею оппонента черезъ плечо. Глаза ихъ встртились, и каждый изъ этихъ двухъ негодяевъ почувствовалъ, что другой видитъ его насквозь. Сэръ Мельбери пожалъ плечами и вышелъ изъ комнаты.
Его пріятель заперъ за нимъ дверь и безпокойно оглянулся на кушетку, гд Кетъ сидла не шевелясь, въ той самой поз, какъ онъ ее оставилъ. Уронивъ голову на подушку и закрывъ лицо руками, она, повидимому, все еще плакала мучительными слезами оскорбленной гордости и стыда.
Ральфъ преспокойно вошелъ бы въ домъ своего неисправнаго должника и отдалъ бы его въ руки подлежащихъ властей, хотя бы бдняка пришлось оторвать отъ постели умирающаго ребенка. Онъ сдлалъ бы это безъ малйшаго угрызенія совсти, потому что такіе поступки въ порядк вещей и неисправный должникъ являлся бы нарушителемъ единственнаго кодекса нравственности, который Ральфъ признавалъ. Но теперь передъ нимъ было юное существо, виноватое только тмъ, что оно явилось на свтъ,— молодая двушка, которая терпливо подчинялась всмъ его требованіямъ, всячески старалась ему угодить, а главное, не была должна ему ни копйки, и ему было неловко и безпокойно на душ.
Онъ опустился на стулъ на нкоторомъ разстояніи отъ нея, потомъ переслъ поближе, потомъ еще ближе, и, наконецъ, слъ на кушетку подл нея и положилъ руку ей на плечо.
— Ну, полно, милая, не плачъ, успокойся,— проговорилъ онъ, когда она оттолкнула его руку, зарыдавъ еще пуще.— Ну, полно, перестань. Не думай больше объ этомъ.
— Отпустите меня домой, ради Бога,— рыдала Кетъ.— Я не хочу здсь оставаться. Отпустите меня домой!
— Да, да, ты подешь, только сперва осуши свои глазки и успокойся. Дай-ка я подниму теб голову. Вотъ такъ. Ну, перестань же плакать!
— Ахъ, дядя, что я вамъ сдлала?— всплеснувъ руками, вскрикнула Кетъ.— За что, за что вы такъ со мной поступили! Если бы я васъ обидла словомъ, дломъ или хоть мыслью, такъ и тогда нашъ поступокъ со мной былъ бы величайшей жестокостью и оскорбленіемъ памяти того, кого вы наврное когда-нибудь любили, но теперь…
— Погоди одну минутку, выслушай меня,— перебилъ ее Ральфъ, не на шутку встревоженный силой ея горя.— Я не зналъ, что такъ выйдетъ, невозможно было это предвидть. Я сдлалъ, все, что могъ… Встань, пройдемся немного по комнат. Здсь душно и жарко отъ лампъ, оттого теб и стало нехорошо. Возьми себя въ руки и увидишь, сейчасъ будетъ легче.
— Я все сдлаю, что вы хотите, только отправьте меня домой.
— Хорошо, хорошо, вдь я уже сказалъ. Но прежде перестань волноваться и успокойся совсмъ. Нельзя же хать въ такомъ вид! Ты напугаешь мать, а я не хочу, чтобы кто-нибудь, кром насъ съ тобой, зналъ о томъ, что здсь случилось… Повернемъ теперь въ другую сторону. Ну, вотъ, ты ужь и теперь смотришь бодре.
И, успокоивая двушку, какъ умлъ, Ральфъ ходилъ съ ней не комнат и буквально дрожалъ, чувствуя на своей рук легкое прикосновеніе ея пальчиковъ.
Точно такъ же, подъ руку, свелъ онъ ее съ лстницы, когда счелъ возможнымъ позволить ей хать домой, самъ помогъ ей одться, накинулъ и оправилъ на ней шаль, вроятно, въ первый разъ въ жизни, самъ проводилъ ее въ переднюю и даже на подъздъ и собственноручно усадилъ въ карету.
Дверца кареты со стукомъ захлопнулась. Отъ этого толчка у Кетъ изъ косы выскочилъ гребень и подкатился къ ногамъ Ральфа. Онъ поднялъ его и подалъ ей. Въ эту минуту свтъ отъ сосдняго фонаря упалъ на ея лицо. Видъ этого лица съ выбившейся на лобъ прядкой волосъ, со слдами еще не высохшихъ слезъ на пылающихъ щекахъ, со скорбнымъ взглядомъ большихъ темныхъ глазъ, разбудилъ заглохшія воспоминанія въ груди старика. Ему показалось, что онъ видитъ лицо своего умершаго брата: точь въ точь такимъ взглядомъ смотрлъ и тотъ всегда въ минуты дтскаго горя. Одинъ изъ такихъ случаевъ воскресъ въ памяти Ральфа съ мельчайшими подробностями и такъ отчетливо, какъ будто это было вчера.
И Ральфъ Никкльби, всю свою жизнь остававшійся глухимъ къ голосу крови, Ральфъ Никкльби, закованный въ стальною броню равнодушіе къ чужому страданію, зашатался подъ этимъ дтски-жалобнымъ взглядомъ и воротился въ свой домъ съ такимъ чувствомъ, какъ будто видлъ призракъ.

ГЛАВА XX,
въ которой Николай встрчается, наконецъ, съ дядей, высказываетъ ему свои чувства съ большой откровенностью и принимаетъ ршеніе.

Раннимъ утромъ въ понедльникъ, на другой день посл званаго обда у Ральфа, маленькая миссъ Ла-Криви торопливо пробиралась но улицамъ Вестъ-Энда съ важнымъ порученіемъ. Миссъ Никкльби просила ее передать госпож Манталини, что она нездорова и не можетъ придти на работу въ этотъ день, но надется завтра же вернуться къ своимъ обязанностямъ. Семеня ножками но тротуару, мнсъ Ла-Криви перебирала въ ум вс извстные ей изящные обороты рчи, выбирая изъ нихъ самые лучшіе для изложенія своей миссіи, и въ то же время ломала голову надъ вопросомъ, чмъ могло быть вызвано внезапное нездоровье ея молоденькой пріятельницы.
‘Понять не могу, что бы это значило,— разсуждала сама съ собой миссъ Ла-Криви.— Вчера вечеромъ глаза у нея были положительно красны. Она сказала: голова болитъ, отъ головной боли глаза не краснютъ. Она наврное плакала’.
Придя къ такому выводу, на которомъ, собственно говоря, она окончательно остановилась еще наканун, миссъ Ла-Криви принялась или, врне, продолжала раскидывать умомъ (ибо она не прекращала этого занятія чуть что не всю ночь напролетъ), стараясь отгадать, какая новая непріятность могла такъ разогорчить ея друга.
‘Просто придумать ничего не могу,— говорила себ маленькая портретистка,— ровнешенько ничего, разв что не погршилъ ли тугъ этотъ старый медвдь? Можетъ быть, рзко съ ней обошелся… Наврное такъ. О, грубая скотина!’
И, облегчивъ свою душу этимъ откровеннымъ изложеніемъ своего мннія, хоть оно и было выпущено въ пустое пространство, миссъ Ла-Криви побжала дальше. Явившись къ госпож Манталини и узнавъ, что сія предержащая власть еще не вставала съ постели, она потребовала аудіенціи у намстницы, и передъ нею предстала миссъ Нэгъ.
— Что касается меня лично.— отвчала миссъ Нэгъ, когда порученіе было ей передано со всми надлежащими украшеніями и фигурами рчи,— что касается меня лично, то я готова хоть и совсмъ освободить миссъ Никкльби отъ ея обязанностей въ мастерской.
— О, неужели?— протянула миссъ Ла-Криви, уязвленная въ самое сердце.— Но дло, видите ли, въ томъ, что вы въ мастерской не хозяйка и, слдовательно, ваше мнніе въ этомъ случа едва ли можетъ имть большой всь.
— Совершенно врно, сударыня,— сказала миссъ Нэгъ.— Позвольте узнать, имете вы ко мн еще какія-нибудь порученія?
— Нтъ, сударыня, не имю,— отвчала миссъ Ла-Криви.
— Въ такомъ случа прощайте,— сказала миссъ Нэгъ.
— Прощайте,— сказала миссъ Ла-Криви.— Позвольте васъ поблагодарить за вашу изысканную вжливость, которая такъ краснорчиво свидтельствуетъ о вашей благовоспитанности.
Закончивъ такимъ образомъ все интересное свиданіе, въ продолженіе котораго об дамы дрожали съ головы до ногъ и говорили необыкновенно мягкимъ тономъ,— врнйшіе признаки того, что он были на волосокъ отъ отчаянной ссоры, миссъ Ла-Криви выскочила въ прихожую и изъ прихожей на улицу.
‘Кто это такая, хотла бы я знать?— бормотала добрая старушка, приходя понемногу въ себя.— Могу сказать, премилая особа! Хотла бы я, чтобы она заказала мн свой портретъ: ужь я бы ее расписала!’
И, вполн довольная тмъ, что она такъ ловко отбрила миссъ Нэгъ, миссъ Ла-Криви разсмялась отъ всего сердца и отправилась домой завтракать къ самомъ веселомъ расположеніи духа.
Таково было одно изъ преимуществъ постояннаго одиночества, которымъ могла похвастаться миссъ Ла-Криви. Эта живая, дятельная, добродушная маленькая женщина жила такъ долго одна, что привыкла обходиться во всемъ собственными своими рессурсами. Она сама съ собой разговаривала, была повренной собственныхъ тайнъ, иронизировала и язвила про себя тхъ, кто ее оскорблялъ, и въ результат оставалась довольна собой и никому не длала зла. Отъ ея злословія не страдало ничье доброе имя, ни одна живая душа не чувствовала себя хуже оттого, что она позволяла себ эту невинную месть. Принадлежа къ числу тхъ людей (а такихъ очень много), которые по своимъ стсненнымъ обстоятельствамъ не могутъ заводить знакомствъ въ томъ кругу, гд бы желали, но не желаютъ имть ихъ тамъ, гд могли бы имть, и для которыхъ, благодаря этому, Лондонъ такая же пустыня, какъ сирійскія степи, скромная маленькая портретистка много лтъ вела одинокую, монотонную жизнь, но никогда не жаловалась на судьбу и, пока она случайно не сошлась съ семьей Никкльби, заинтересовавшись обрушившимися на нее бдами, у нея не было друзей, хотя душа ея была полна горячей любви къ человчеству. На свт много горячихъ сердецъ, о существованіи которыхъ никто не подозрваете потому что обладателямъ ихъ приходится поневол замыкаться въ себя, какъ приходилось это длать бдной миссъ Ла-Криви.
Впрочемъ, рчь теперь не объ этомъ, а о томъ, что длала миссъ Ла-Криви, воротившись домой. Воротившись домой, она сла завтракать, но едва успла она нагнуться надъ своей первой чашкой чаю, съ наслажденіемъ втягивая въ себя ея ароматъ, какъ къ ней вошла служанка съ докладомъ, что ее спрашиваетъ какой-то джентльменъ. Вообразивъ по своему обыкновенію, что это долженъ быть новый заказчикъ, прельстившійся ея витриной у наружныхъ дверей, старушка пришла въ неописанное отчаяніе оттого, что онъ сейчасъ войдетъ и застанетъ въ гостиной чайный приборъ.
— Ганна, убирай посуду, скоре! Бери подносъ и бги съ нимъ въ спальню… куда-нибудь!— заторопилась она — Ахъ, Боже мой, и какъ нарочно я запоздала съ чаемъ именно сегодня! Цлыя три недли изо дня въ день была готова ровно къ половин девятаго, и вдь хотя бы одна душа заглянула!
— Вы напрасно такъ хлопочете, миссъ Ла-Криви — это только я,— послышался голосъ, который старушка сейчасъ же узнала.— Я нарочно веллъ Ганн не называть моей фамиліи: мн хотлось сдлать вамъ сюрпризъ.
— Мистеръ Николай!— вскрикнула съ удивленіемъ миссъ Ла-Криви, кидаясь къ нему.
— Я вижу, вы не забыли меня,— проговорилъ Николай, протягивая ей руку.
— Какъ можно! Встрться мы съ вами на улиц въ огромной толп, я васъ и то бы узнала,— сказала миссъ Ла-Криви, радостно улыбаясь — Ганна, еще чашку и блюдце. Только вотъ что, молодой человкъ, я попрошу васъ не повторять тхъ вольностей, какія вы позволили себ со мной въ день вашего отъзда.
— А если я повторю, вы не очень разсердитесь?— спросилъ Николай.
— Не очень?! А вотъ попробуйте, такъ увидите.
Какъ и подобало галантному юнош, Николай немедленно поймалъ на слов миссъ Ла-Криви, поцловавъ ее въ щеку, при чемъ она слегка взвизгнула и ударила его по лицу. Впрочемъ, по правд говоря, ударъ былъ не изъ слишкомъ жестокихъ.
— Въ первый разъ вижу такого нахала,— сказала миссъ Ла-Криви.
— Да вдь вы сами велли мн попробовать,— отвчалъ Николай.
— Я говорила въ ироническомъ смысл.
— А, это другая статья. Но вамъ слдовало предупредить меня, что вы говорите въ ироническомъ смысл.
— А сами небось не могли догадаться?… Однако, знаете, теперь, когда, я къ вамъ присмотрлась, я вижу, что вы похудли и поблднли, и лицо у васъ какое-то измученное. Скажите правду, отчего вы ухали изъ Іоркшира?
Миссъ Ла-Криви не могла продолжать отъ волненія. Въ ея голос, когда она задала этотъ вопросъ, было столько живого участія, что Николай былъ тронутъ до слезъ. Онъ отвтилъ не сразу.
— Неудивительно, что я измнился,— сказалъ онъ наконецъ.— Я много выстрадалъ и тломъ, и душой, съ того дня, какъ ухалъ изъ Лондона. Кром того я очень нуждался и бдствовалъ.
— Боже праведный, что вы говорите, мистеръ Николай!
— Ничего такого, чмъ бы стоило огорчаться,— промолвилъ Николай чуть-чуть повеселй.— И я пришелъ къ вамъ не затмъ, чтобы жаловаться на свою судьбу, а по гораздо боле серьезному длу. Прежде всего надо вамъ знать, что я желаю видться съ дядей.
— На это я вамъ скажу только одно: я не завидую вашему вкусу. Доведись мн посидть въ одной комнат не то что съ нимъ, а только съ его сапогами, я и то была бы не въ своей тарелк по меньшей мр дв недли.
— Пожалуй, что по существу мы съ вами сходимся во мнніяхъ,— сказалъ Николай.— Но дло не въ томъ: я хочу видть его, чтобы оправдать себя передъ нимъ, а ему бросить въ лицо обвиненіе въ вроломств.
— А, это другое дло. Во всякомъ случа я не выплачу глазъ, если узнаю, что съ нимъ отъ злости сдлался ударь. Прости мн, Господи, что я такъ говорю,— прибавила въ скобкахъ миссъ Ла-Криви.— Такъ какъ же намрены вы устроить это свиданіе?
— Я уже заходилъ къ нему сегодня поутру,— отвчалъ Николай.— Онъ возвратился въ городъ еще въ субботу, но я не зналъ объ его прізд до вчерашняго дня.
— И что же, видлись вы съ нимъ?
— Нтъ, его не было дома.
— Гмъ… любопытно, за какимъ дломъ онъ выходилъ.— Должно быть, съ благотворительной цлью,— съязвила миссъ Ла-Криви.
— Изъ того, что мн передалъ одинъ мой пріятель, близко знакомый съ длами и планами дяди,— продолжалъ Николай,— я, кажется, могу заключить съ нкоторымъ основаніемъ, что онъ намренъ явиться сегодня къ моей матери, чтобы преподнести еи и сестр свою версію недавнихъ моихъ приключеній. Я встрчусь съ нимъ тамъ.
— Отлично!— одобрила довольнымъ голосомъ миссъ Ла-Криви.— А впрочемъ,— прибавила она, помолчавъ,— объ этомъ надо хорошенько подумать: вдь тутъ не одни вы, тутъ заинтересованы и другіе.
— Я не забылъ о нихъ,— сказалъ Николай. Но для меня это вопросъ чести, и ничто не удержитъ меня.
— Вамъ лучше знать, замтила миссъ Ла-Криви.
— Да, конечно, въ этомъ случа я одинъ долженъ ршать, какъ мн дйствовать. Все, о чемъ я хотлъ васъ просить, это подготовить ихъ къ моему появленію. Он думаютъ, что я далеко, и могутъ испугаться, если я явлюсь неожиданно. Поэтому, если вы выберете часокъ,— чтобы сходить къ нимъ сказать, что вы видли меня и что черезъ четверть часа я буду у нихъ, вы окажете мн большую услугу.
— Желала бы я имть возможность оказать вамъ или вашимъ услугу поважне,— сказала миссъ Ла-Криви,— но, къ сожалнію, возможность быть полезной рдко идетъ рука объ руку съ желаніемъ, какъ и желаніе съ возможностью, я полагаю.
И, не переставая болтать скороговоркой въ такомъ дух, миссъ Ла-Криви живой рукой покончила съ завтракомъ, замкнула чайную шкатулку, спрятала ключъ подъ ршетку камина, надла шляпку, взяла подъ руку Николая и отправилась прямо въ Сити. Николай разстался съ ней у дверей дома, гд жила его мать, повторивъ, что онъ явится черезъ четверть часа.
Случилось, что Ральфъ Никкльби, который по нкоторымъ своимъ соображеніямъ ршилъ наконецъ, что наступило время познакомить мать и сестру Николая съ его возмутительнымъ поведеніемъ, вмсто того, чтобы зайти сначала въ другую часть города по дламъ (какъ онъ предполагалъ раньше и какъ сказалъ Ньюмэну Ногсу), отправился прямо изъ дому къ невстк. Поэтому, когда миссъ Ла-Криви (проникнувъ въ квартиру мистриссъ Никкльби безъ доклада вслдъ за поденщицей, явившейся на уборку) вошла въ гостиную, она застала мать и дочь въ слезахъ, а Ральфа на самомъ конц его повствованія о преступленіяхъ Николая. Кетъ сдлала ей знакъ не уходить, и миссъ Ла-Криви молча сла.
‘Ага, голубчикъ, ты уже здсь!— сказала себ маленькая женщина.— Такъ ладно же: я ничего не скажу имъ про Николая, пусть явится неожиданно. Увидимъ, какой эффектъ это произведетъ на тебя!’
— Извстія, какъ видите, весьма утшительныя,— сказалъ въ заключеніе своей рчи Ральфъ, складывай письмо миссъ Сквирсъ.— Вопреки моему внутреннему убжденію, ибо я зналъ, что изъ него не будетъ проку, я рекомендовалъ его человку, подъ покровительствомъ котораго онъ могъ бы, если бы велъ себя хорошо, прожить спокойно и въ довольств многіе годы. Я хлопоталъ о немъ, устроилъ его судьбу, и что же въ результат? Онъ натворилъ такихъ бдъ, что теперь настоящее ему мсто на скамь подсудимыхъ.
— Я никогда этому не поврю,— сказала съ негодованіемъ Кетъ,— никогда! Это какой-нибудь подлый заговоръ, низкая ложь, вся нелпость которой сразу бросается въ глаза.
— Нтъ, моя милая, сплести такую ложь невозможно, и ты напрасно обижаешь почтеннаго человка. Ты вспомни: онъ избить, твой братъ пропалъ безъ всти, съ нимъ вмст скрылся изъ школы этотъ мальчишка… Припомни, припомни!
— Нтъ, нтъ, не можетъ быть! Николай воръ?! ни за что не поврю! Мама, какъ можете вы выслушивать такія обвиненія и молчать?
Бдняжка мистриссъ Никкльби, никогда не отличавшаяся большимъ здравымъ смысломъ, а за послднее время потерявшая всякую способность соображать, благодаря обрушившимся на нее бдамъ, не нашла лучшаго отвта на этотъ горячный упрекъ, какъ выкрикнуть сквозь рыданія изъ-за платка, которымъ она закрывала себ ротъ, что она ‘никогда бы этому не поврила’ — заявленіе весьма тонкаго свойства, такъ какъ оно предоставляло слушателямъ догадаться, что въ настоящую минуту она врила всему безусловно.
— Если онъ когда-нибудь попадется мн на пути,— продолжалъ Ральфъ,— то, строго говоря, я буду обязанъ предать его въ руки правосудія. Это мой священный долгъ, какъ гражданина и честнаго человка. Но я этого не сдлаю,— прибавилъ онъ съ удареніемъ, бросая исподтишка пытливый взглядъ на Кетъ.— Я долженъ щадить чувства его сестры… и матери, конечно,— докончилъ онъ, какъ будто спохватившись и уже гораздо боле вяло.
Кетъ отлично поняла, что это было сказано съ задней мыслью: ея дяд хотлось задобрить ее и тмъ заставить молчать о происшествіяхъ вчерашняго вечера. Она невольно взглянула на него, но онъ уже отвелъ глаза въ сторону и, казалось, даже не замчалъ ея присутствія въ комнат.
— Все до послднихъ мелочей подтверждаетъ достоврность этихъ встей, если бы даже была какая-нибудь возможность сомнваться,— заговорилъ онъ опять посл долгаго молчанія, прерываемаго только рыданіями мистриссъ Никкльби.— Невинный человкъ не бгаетъ отъ людей, не прячется по закоулкамъ, какъ какой-нибудь бглый арестантъ, стоящій вн закона. Невинный человкъ ее станетъ сманивать за собой какихъ-то мальчишекъ безъ роду и племени и шнырять съ ними по дорогамъ, точно атаманъ разбойничьей шайки. Какъ вы назовете такой образъ дйствій? Что это по вашему: насиліе, буйство, воровство?
— Все ложь! раздался вдругъ гнвный голосъ. Дверь съ трескомъ распахнулась, и на порог показался Николай.
Въ первую минуту удивленія, а можетъ быть, и испуга, застигнутый врасплохъ этимъ неожиданнымъ появленіемъ, Ральфъ вскочилъ съ мста и подался назадъ. Но секунду спустя онъ уже стоялъ совершенно спокойно, скрестивъ руки, и свирпо смотрлъ на племянника изъ подъ нахмуренныхъ бровей. Кетъ и миссъ Ла-Криви бросились между ними, чтобы предупредить возможность насиліи со стороны Николая, отъ котораго, судя но его разъяренному виду, можно было всего ожидать.
— Николай, дорогой мой,— лепетала сестра прерывающимся голосомъ, цпляясь за него,— успокойся, подумай…
— Подумать, Кетъ?— повторилъ онъ горько и, въ порыв обуревавшаго его гнва, забывшись, такъ крпко сжалъ ей руку, что она чуть не вскрикнула отъ боли. Да знаешь ли, когда я передумываю обо всемъ, что случилось, я готовъ убить этого человка! Надо имть желзную силу воли, чтобы, зная все, спокойно смотрть на него.
— Скажите лучше: мдный лобъ,— поправилъ Ральфъ хладнокровію.— Только молокососъ съ мднымъ лбомъ можетъ дойти до такой наглости.
— Ахъ, Боже мой, Боже мой!— рыдала мистриссъ Никкльби.— Можно ли было когда-нибудь ожидать, что на насъ обрушится такая бда!
— Кто здсь говоритъ въ такомъ тон, какъ будто я своимъ поведеніемъ опозорилъ семью?— спросилъ Николай, озираясь.
— Ваша мать, сэръ,— отвчалъ Ральфъ, указывая на нее.
— Это ‘вы’ отравили ее своимъ ядомъ,— рзко сказалъ Николай.— Подъ видомъ благодянія, потому что надо же было вамъ заслужить чмъ-нибудь благодарность, которую она такъ щедро вамъ расточала, вы навлекли на мою голову вс бды, какія только можно вообразить. Нтъ такой обиды, такого оскорбленія, котораго я не перенесъ бы, благодаря вамъ. Вы запихали меня въ вертепъ, гд безчинствуетъ самая подлая жестокость, достойная васъ, гд безвременно гибнутъ юныя силы подъ гнетомъ страданій, гд дти, не знавшія дтства, превращаются въ стариковъ и молодая радость блекнетъ, не успвая расцвсть. Призываю Бога въ свидтели, что все это я видлъ своими глазами и что онъ знаетъ это!— закончилъ пылко Николай, обводя взглядомъ присутствующихъ.
— Такъ оправдайся же во взведенной на тебя клевет,— сказала ему Кетъ.— Собери все свое терпніе, постарайся говорить хладнокровно, не давай твоимъ врагамъ никакихъ преимуществъ передъ тобой. Разскажи намъ, что такое ты сдлалъ, и докажи, что они сказали неправду.
— Въ чемъ они… въ чемъ онъ меня обвиняетъ?— спроси ль Николай.
— Во-первыхъ, въ томъ, что вы позволили себ насиліе надъ нашимъ начальникомъ и были на волосокъ отъ того, чтобы попасть на скамью подсудимыхъ за убійство,— отвчалъ ему Ральфъ.— Я говорю напрямикъ, молодой человкъ, хоть, можетъ быть, это вамъ и не по шерсти.
— Я хотлъ только снасти несчастнаго юношу отъ подлаго мучительства тирана,— заговорилъ Николай.— Заступаясь за него, я дйствительно прибилъ того негодяя. Я считаю, что онъ понесъ справедливое наказаніе, и надюсь, онъ долго его не забудетъ, хотя и заслуживалъ большаго. Если бы передо мной опять разыгралась эта сцена, я сдлалъ бы то же, только теперь ему досталась бы больне: я оставилъ бы на немъ такія отмтины, что он не сошли бы у него до могилы.
— Слышите?— проговорилъ Ральфь съ торжествомъ, поворачиваясь къ мистриссъ Никкльби.— Вотъ его раскаяніе!
— О, Господи! Я не знаю, что мн и думать!— прорыдала почтенная леди.
— Мама, умоляю васъ, не говорите ничего, подождите!— сказала ей Кетъ. Николай, дорогой мой, я не знаю, какъ теб и сказать… Ты самъ долженъ знать, на что способны подлость и злость… Тебя обвиняютъ въ томъ, что… Однимъ словомъ, у нихъ пропало кольцо, и они осмлились сказать, что ты…
Николай не далъ ей договорить.
— Эта женщина,— началъ онъ надменно,— жена негодяя, отъ котораго исходятъ вс обвиненія, подбросила это кольцо, грошовую вещь, въ мой чемоданъ утромъ того дни, когда я отъ нихъ узжалъ. То есть я думаю, что это было такъ, потому что въ то утро она входила въ спальню, гд стоялъ мой чемоданъ (она тамъ расправлялась съ однимъ несчастнымъ ребенкомъ). А въ дорог мн понадобилось открыть чемоданъ, и я нашелъ это кольцо. Я сейчасъ же отправилъ его по принадлежности съ обратнымъ дилижансомъ, и теперь они уже получили его.
— Я знала, я знала!— вскрикнула радостно Кетъ и посмотрла на дядю.— А теперь, мой родной, объясни намъ, какъ было дло съ этимъ юношей, который, какъ они говорятъ, ухалъ съ тобой.
— Этотъ юноша, жалкое, безпомощное существо, превратившееся почти въ идіота, благодаря ихъ зврскому обращенію, этотъ юноша и теперь со мной.
— Слышите?— сказалъ опять Ральфъ и опять повернулся къ мистриссъ Никкльби.— Вс доказательства налицо: онъ самъ во всемъ сознается. Намрены вы отдать обратно этого юношу, сэръ?
— Нтъ, не намренъ.
— Не намрены?— переспросилъ Ральфъ съ злой усмшкой.
— Нтъ,— повторилъ Николай,— во всякомъ случа не тому, у кого я его встртилъ. Я дорого бы даль, чтобы найти отца этого несчастнаго. Можетъ быть, мн удалось бы подйствовать на его совсть, если бы даже онъ оказался глухъ къ голосу крови.
— Что жь, въ добрый часъ!— сказалъ Ральфъ.— А теперь, сэръ, не угодно ли вамъ будетъ выслушать меня?
— Можете говорить все, что хотите, ни ваши слова, ни ваши угрозы не могутъ имть значенія для меня,— отвчалъ Николай обнимая сестру.
— Прекрасно, сэръ, но, можетъ быть, другіе примутъ мои слова не такъ равнодушно, какъ вы, можетъ быть, они найдутъ, что меня стоитъ выслушать и подумать намъ тмъ, что я скажу. Я обращаюсь къ вашей матери, сэръ, какъ къ женщин, знающей свтъ.
— Ахъ, чего бы я ни дала, чтобы совсмъ его не знать!— прорыдала мистриссъ Никкльби.
По правд говоря, добрйшей дам не было никакой надобности такъ сокрушаться по этому поводу, ибо ея знаніе свта было по меньшей мр сомнительно. Такого мннія былъ должно быть и Ральфъ, ибо на ея горестный возгласъ онъ улыбнулся. Затмъ, переводя суровый взглядъ своихъ стальныхъ глазъ съ нея на Николая и обратно, онъ выразилъ свои чувства въ слдующихъ словахъ:
— Я ничего не скажу о томъ, что я уже сдлалъ и что намренъ былъ сдлать для васъ и для племянницы. Я не давалъ никакихъ общаній и предоставляю вамъ выводить на этотъ счетъ свои заключенія. Теперь же вамъ говорю (не въ вид угрозы, а только въ предупрежденіе всякихъ недоразумній между нами): этотъ упрямый, своевольный, распущенный мальчишка никогда не получитъ отъ меня ни гроша. Я не дамъ ему корки хлба, не протяну руки, чтобы снасти его отъ вислицы, которая его ожидаетъ. Я не хочу съ нимъ встрчаться, не хочу слышать его имени. Никогда я не помогу ни ему, ни тмъ, кто будетъ ему помогать. Съ полнымъ сознаніемъ того, что онъ длаетъ, этотъ эгоистъ и лнтяй бросилъ прекрасное мсто и явился сюда, чтобы повиснуть камнемъ на ше у матери, которая сама голодаетъ, и жить на скудный заработокъ сестры. Мн жаль покинуть васъ въ нужд и еще больше жаль вашу дочь, но я не могу поощрять такую низость и жестокость, и такъ какъ вы, конечно, не согласитесь отрсчься отъ сына, мн остается только сказать:— мы съ вами больше не увидимся.
Если бы Ральфъ не сознавалъ и не чувствовалъ до сихъ поръ, какъ больно онъ уметъ язвить тхъ, кого ненавидитъ, довольно было ему взглянуть на Николая, чтобы убдиться, какъ силенъ ядъ его рчей. А онъ взглядывалъ на него поминутно, пока говорилъ. При всемъ сознаніи своей невинности молодой человкъ не могъ оставаться равнодушнымъ къ подобнымъ рчамъ. Каждый искусный намекъ, каждая разсчитанная насмшка дальновиднаго старика уязвляли его въ самое сердце, и, видя его блдное лицо, его дрожащія губы, Ральфъ поздравлялъ себя мысленно съ умньемъ выбирать т стрлы сарказма, которыя глубже всего проникаютъ въ юную, пылкую душу.
— Я ничмъ не могу тутъ помочь!— проговорила мистриссъ Никкльби со слезами.— Я знаю, что вы были къ намъ добры и хотли многое сдлать для моей милой дочери. И я вполн уврена, что вы бы это сдлали. Съ вашей стороны было такъ мило пригласить ее въ гости и все такое… и, разумется, ваша дружба была бы для нея большимъ благополучіемъ, да и для меня тоже. Но вы понимаете, братецъ, не могу же я отречься отъ сына, если даже онъ виноватъ. Это невозможная вещь, я не въ силахъ этого сдлать… Итакъ, милая моя Кетъ, намъ съ тобою придется просить милостыни. Что же, я постараюсь это перенести, я ко всему готова.
Выразивъ свое горе въ этихъ и многихъ другихъ нелпыхъ словахъ, которыя никакая земная сила, кром самой мистриссъ Никкльби, не могла бы связать воедино, достойная леди принялась ломать руки, и слезы ея полились обильнымъ потокомъ.
— Мама, зачмъ вы говорите: ‘если Николай виноватъ?’ — сказала съ негодованіемъ Кетъ.— Вы вдь знаете, что онъ не виноватъ.
— Ничего я не знаю, дорогая моя, не знаю, что мн и думать! Николай такъ кричитъ, а дядя твой говоритъ такъ спокойно и вразумительно, что я только его и понимаю, а что говоритъ Николай — не могу разобрать. Но все равно, забудемъ объ этомъ… Мы съ тобой передемъ жить въ рабочій домъ, въ убжище для вдовъ и сиротъ или въ пріютъ Магдалины, и чмъ скоре, тмъ лучше.
И, смшавъ такимъ образомъ въ одну кучу вс извстныя ей богоугодныя заведенія, мистриссъ Никкльби дала опять волю слезамъ.
— Постойте, вамъ незачмъ уходитъ,— сказалъ Николай Ральфу, когда тотъ повернулъ было къ двери.— Я сію минуту избавлю васъ отъ своего присутствія, и пройдетъ очень много времени, прежде чмъ моя тнь снова омрачитъ этотъ порогъ.
— Николай, не говори такъ!— воскликнула Кетъ, бросаясь къ брату на шею.— Дорогой мой, ты разрываешь мн сердце!.. Мама, скажите ему что-нибудь, убдите его!.. Ты не слушай, что она говоритъ, Николай. Она этого не думаетъ, разв ты не знаешь ея?.. Дядя, кто-нибудь, ради самаго Бога, остановите его!
— Послушай, Кетъ, дорогая моя,— нжно заговорилъ Николай,— я никогда не думалъ остаться жить у васъ, и ты дурного мннія обо мн, если могла это предположить. Теперь я уду отъ васъ нсколькими часами раньше, чмъ предполагалъ, только я всего. Мы и въ разлук не забудемъ другъ друга, а потомъ настанутъ лучшіе дни, и мы больше никогда не будемъ разставаться… Не малодушествуй, Кетъ, и не длай меня малодушнымъ, когда онъ смотритъ на насъ,— прибавилъ онъ шепотомъ.
— Не буду, не буду,— отвчала Кетъ съ жаромъ,— только не узжай отъ насъ. Вспомни, какіе счастливые дни мы проводили съ тобой, пока надъ нами не стряслась эта бда — смерть отца, вспомни, какъ хорошо намъ жилось дома и какое тяжелое время мы переживаемъ теперь! Вспомни, что у насъ нтъ покровителя, что насъ некому защитить отъ обидъ и всяческой неправды, которую несетъ съ собою бдность… Нтъ, нтъ, ты не покинешь насъ однхъ на произволъ судьбы, безъ всякой поддержки!
— У васъ будетъ поддержка, когда я уду,— стремительно перебилъ Николай.— Какой я вамъ покровитель? Я не принесу вамъ ничего, кром горя, нужды и лишеній. Моя родная мать видитъ это, и ея любовь и страхъ за тебя указываютъ мн путь, который я долженъ избрать. Да пребудутъ съ тобой вс добрые ангелы, дорогая моя, и да охранять они тебя до той поры, когда я получу возможность ввести тебя въ свой домъ, гд для насъ воскреснутъ счастье и радость, которыхъ мы теперь лишены, и гд мы будемъ воспоминать, какъ о давно прошедшемъ, о теперешнихъ нашихъ невзгодахъ… Не удерживай же меня, мн надо идти. Ну, полно, не плачь. Прощай, моя родная!
Удерживавшія его руки разжались, и Кетъ лишилась чувствъ. Николай смотрлъ на нее нсколько секундъ, не выпуская ея изъ объятій, потомъ бережно усадилъ въ кресло и передалъ на попеченіе доброй миссъ Ла-Криви.
— Мн нтъ надобности васъ просить принять въ нихъ участіе: я знаю ваше сердце и знаю, что вы ихъ не покинете,— сказалъ объ, крпко стиснувъ ей руку.
Потомъ онъ подошелъ къ Ральфу, который стоялъ, не шевелясь, въ той самой поз, какъ и въ начал свиданія, и сказалъ ему тихимъ голосомъ, чтобы никто не могъ слышать:
— Знайте, сэръ, что бы вы ни сдлали, мн будетъ все извстно, я буду слдить за каждымъ вашимъ шагомъ. Согласно вашему желанію я оставляю ихъ на васъ, но помните: рано или поздно придетъ день нашего съ вами разсчета, и плохо вамъ будетъ тогда, если вы ихъ обидите.
Въ лиц Ральфа не дрогнулъ ни одинъ мускулъ, такъ что невозможно было сказать, слышалъ ли онъ хоть слово изъ прощальной рчи племянника и даже замтилъ ли, когда тотъ замолчалъ. Впрочемъ, онъ все равно не усплъ бы отвтить, такъ быстро исчезъ Николай, исчезъ въ тотъ самый моментъ, когда мистриссъ Никкльби пришла къ ршенію удержать его силой, если это окажется нужнымъ.
Шагая ускореннымъ шагомъ къ своему скромному жилищу, какъ будто онъ старался попадать въ темпъ бурному вихрю осаждавшихъ его мыслей, Николай началъ сомнваться, хорошо ли онъ поступилъ, и ему почти захотлось вернуться. Но что отъ этого выиграютъ его мать и сестра? Положимъ, что онъ остался бы съ ними. Но даже если ему посчастливится найти заработокъ, то и тогда, разсоривъ ихъ съ Ральфомъ, онъ только ухудшитъ ихъ положеніе въ настоящемъ и можетъ повредить имъ въ будущемъ: вдь говорила же его мать что-то такое о необыкновенной доброт дядюшки по отношенію къ Кетъ, и Кетъ этого не отрицала. ‘Нтъ, не пойду я къ нимъ,— сказалъ себ Николай,— я правильно поступилъ’.
Но не прошелъ онъ и пятисотъ шаговъ, какъ въ голов его промелькнулъ новый рядъ мыслей. Онъ надвинулъ на глаза шляпу и замедлилъ шаги подъ гнетомъ овладвшихъ имъ тяжелыхъ сомнній и горькаго чувства обиды. Не сознавать за собой никакой вины и быть до такой степени одинокимъ на свт, разстаться противъ воли съ единственными людьми, которыхъ любишь, и быть изгнаннымъ изъ родного дома, точно преступникъ, когда какихъ-нибудь полгода назадъ тебя окружали заботами и любовью, смотрли на тебя, какъ на опору и надежду семьи,— это очень тяжело! Не заслужилъ онъ такой обиды. Да, не заслужилъ, и это все-таки утшеніе. И бдный юноша опять ободрился, чтобы опять упасть духомъ сообразно тому, какой оттнокъ принимали его быстро смнявшіяся мысли.
Переходя такимъ образомъ отъ надежды къ отчаянію, какъ это бываетъ со всякимъ изъ насъ въ трудныя минуты жизни, онъ, наконецъ, добрался до своей бдной квартирки. Поддерживавшее его до сихъ поръ нервное возбужденіе оставило его и настала реакція. Онъ бросился на постель, отвернулся лицомъ къ стн и даль полною волю душившимъ его слезамъ.
Онъ не слыхалъ, какъ стукнула дверь и не зналъ, что Смайкъ пошелъ въ комнату, пока, случайно поднявъ голову, не увидлъ, что тотъ стоитъ въ противоположномъ углу и смотритъ на него съ глубокой тревогой. Замтивъ, что за нимъ наблюдаютъ, Смайкъ сейчасъ же отвелъ глаза въ сторону и сдлалъ видъ, что онъ занятъ приготовленіями къ обду.
— Ну, что же, Смайкъ,— заговорилъ Николай такъ весело, какъ только могъ,— разскажи, какія знакомства ты сегодня завелъ, какія чудеса открылъ въ предлахъ нашего околотка?
— Нтъ,— отвчалъ Смайкъ, грустно покачавъ головой,— сегодня мы поговоримъ о другомъ.
— Какъ хочешь.— сказалъ ласково Николай.— О чемъ же мы будемъ съ тобой говорить?
— Вотъ о чемъ. И знаю, что вы несчастны. Я принесъ вамъ съ собой заботы и горе. Я долженъ былъ это предвидть и не соглашаться хать съ вами, но мн въ то время не пришло это въ голову, иначе я бы остался. Вы, вы человкъ небогатый, вамъ и на себя не хватаетъ, и я здсь лишній. Вы съ каждымъ днемъ худете,— продолжалъ бдный парень, робко положивъ руку на плечо Николаю,— щеки у васъ поблднли, глаза ввалились. Я не могу васъ видть такимъ и не могу отдлаться отъ мысли, что я для васъ — обуза. Я хотлъ было сегодня уйти, да вспомнилъ ваше доброе лицо и… не хватило духу. Не могу я съ вами разстаться, ни слова не сказавъ вамъ на прощанье.
Бдняга не могъ продолжать: голосъ ему измнилъ и изъ глазъ брызнули слезы.
Николай нжно обнялъ его.
— Если когда-нибудь между нами будетъ произнесено слова разлуки, знай, Смайкъ, не я его произнесу,—сказалъ онъ горячо.— Я не пущу тебя ни за какія блага въ мір. Ты моя единственная опора и отрада. Мысль о теб поддерживала меня въ моихъ сегодняшнихъ передрягахъ и будетъ поддерживать всегда, хотя бы меня ожидали впереди испытанія во сто разъ горше. Дай мн твою руку, мое сердце прилпилось къ теб. Дня черезъ три мы вдвоемъ удемъ изъ этого города. Я бденъ, ты говоришь? Ну, что же, пусть бдность давитъ меня, ты мн ее облегчишь, будемъ бдствовать вмст.

ГЛАВА XXI.
Г-жа Манталини оказывается въ затруднительномъ положеніи, а миссъ Никкльби — вн всякаго положенія.

Волненія, которыя пережила Кетъ Никкльби въ день обда у Ральфа, не прошли для нея даромъ: она захворала и цлыхъ три дня была не въ состояніи отправлять свои обязанности въ мастерской. Но на четвертый день она въ урочный часъ вышла изъ дому и направилась нетвердой походила къ храму модъ, въ которомъ безраздльно царила г-жа Манталини.
Злостныя чувства миссъ Нэгъ за этотъ промежутокъ времени не утратили, очевидно, ни капли своего яда: двицы продолжали все такъ же добросовстно сторониться товарки, попавшей въ опалу къ начальниц, и когда пять минутъ спустя появилась сама эта примрная леди, она не дала себ ни малйшаго труда скрыть то неудовольствіе, какое доставило ей возвращеніе Нэгъ.
— Это ни на что не похоже!— заявила миссъ Нэгъ своимъ сателлитамъ, когда т обступили ее съ предложеніемъ своихъ услугъ помочь ей раздться.— Я думала, у нкоторыхъ особь хватитъ такта удалиться со сцены, разъ он знаютъ, какъ непріятно ихъ присутствіе порядочнымъ людямъ. Но я ошиблась. Что длать? Таковъ ужъ видно гршный нашъ свтъ.
Пустивъ этотъ язвительный комментарій по адресу свта тмъ тономъ, какимъ мы обыкновенно критикуемъ свтъ, когда сердимся, т. е. какъ бы давая понять, что она отнюдь не считаетъ себя принадлежащей къ нему, миссъ Нэгъ заключила свою рчь тяжелымъ вздохомъ, долженствовавшимъ выражать ея соболзнованіе по поводу порочности человчества.
Приспшницы миссъ Нэгъ не замедлили ее поддержать, вздохнувъ дружнымъ хоромъ, и эта добродушная дама только-что собралась угостить ихъ дальнйшими размышленіями на ту же. поучительную тему, когда въ мастерской раздался черезъ трубу голосъ г-жи Манталини. Она требовала наверхъ миссъ Никсьби, для магазина — высшее отличіе, лишившее на время миссъ Нэгъ способности рчи, такъ что она могла только кусать себ губы и яростно трясти головой.
— Здравствуйте, дитя мое,— сказала г-жа Манталини, когда Кетъ вошла въ магазинъ.— Вы теперь совсмъ поправились?
— Да, благодарю васъ, теперь я чувствую себя хорошо,— отвчала Кетъ.
— Какъ бы я желала имть право сказать то же!— проговорила г-жа Манталини, опускаясь на стулъ съ утомленнымъ видомъ.
— Вы больны? Мн очень жаль это слышать.
— Не то чтобы больна, но измучена, дитя мое, измучена въ конецъ.
— Это еще грустне,— сказала Кетъ мягко.— Душевныя страданія хуже болзни.
— Ахъ, и не говорите! Такъ тяжело бываетъ подчасъ!— подхватила съ раздраженіемъ г-жа Манталини, потирая себ носъ.— Однако, принимайтесь за дло, дитя. Приведите въ порядокъ витрину.
Пока Кетъ недоумвала про себя, что бы могли означать эти симптомы необычнаго раздраженія, которые проявляла г-жа Манталини, дверь изъ сосдней комнаты пріотворилась, и въ ней показались сперва бакенбарды г-на Манталини, потомъ его голова, и наконецъ послышался медовый голосъ:
— Здсь свтъ очей моихъ?
— Нтъ,— отвчали ему.
— О, зачмъ онъ такъ говоритъ, когда я вижу его!— воскликнулъ г-нъ Манталини.— Вонъ онъ цвтетъ и красуется въ переднемъ углу, точно прелестная роза въ цвточномъ горшк… Можно ея милому котику войти и поговорить съ ней?
— Конечно, нельзя,— отрзала г-жа Манталини,— ты вдь знаешь, что я никогда не пускаю тебя въ эту комнату. Уходи!
Но милый котикъ, ободренный, по всей вроятности, смягчившимся тономъ супруги, осмлился не послушаться и, прокравшись въ комнату, ни цыпочкахъ направился къ ней, посылая ей по дорог воздушные поцлуи.
— Но зачмъ же мы сердимся? Зачмъ эта обворожительная гримаска искажаетъ наше хорошенькое личико?— сказалъ г-нъ Манталини, обнимая ‘свтъ своихъ очей’ за талію лвой рукой, а правой притягивая его къ себ.
— Я не могу тебя выносить!— проговорила жена.
— Не можешь… какъ ты сказала? Не можешь меня выносить?— подхватилъ г-нъ Манталини.— Вздоръ, вздоръ, ты этого не думаешь, никогда не поврю! Еще не родилась та женщина, которая ршилась бы это сказать, глядя мн въ лицо.
Говоря это, онъ погладилъ себ подбородокъ и бросилъ нжный взглядъ въ ближайшее зеркало.
— Меня сводитъ съ ума твое мотовство,— сказала жена тихимъ голосомъ.
— А отчего оно? Отъ радости, что я захватилъ такой призъ,— эту плнительную, очаровательную, умопомрачительную маленькую Венеру, это прелестное существо.
— Ты не хочешь понять, въ какое положеніе ты поставилъ меня,— продолжала укорять его г-жа Манталини.
— Не волнуйся, радость моя,— успокаивалъ ее супругъ.— Ничего дурного съ нами не случится, не можетъ случиться. Все уладится, деньги придутъ въ свое время, а не достанемъ къ сроку, старикашка Никкльби опять раскошелится, не то я сверну ему шею. Пусть-ка попробуетъ огорчить мою маленькую…
— Тише,— перебила его жена,— разв ты не видишь?
Г-нъ Манталини, который, въ своемъ нетерпніи поскоре задобрить жену, не замчалъ до сихъ поръ, или притворялся, что не замчаетъ миссъ Никкльби, принялъ къ свднію этотъ намекъ и, приложивъ палецъ къ губамъ, понизилъ голосъ до шепота. Шептались они очень долго. Насколько можно было разслышать, г-жа Манталини упоминала о какихъ-то долгахъ, которые супругъ ея сдлалъ еще до свадьбы, и о непредвиденныхъ требованіяхъ уплаты этихъ долговъ, говорила также о нкоторыхъ пріятныхъ слабостяхъ того же джентльмена., какъ-то: праздность, картежная игра, мотовство и страсть къ лошадямъ. На каждое изъ этихъ обвиненій г-нъ Манталини отвчалъ однимъ или двумя поцлуями, смотря по степени важности обвиненія. Въ окончательномъ результат г-жа Манталини осталась вполн довольна своимъ ‘котикомъ’, и они очень мирно отправились наверхъ завтракать.
Тмъ временемъ Кетъ продолжала свое дло. Безшумно двигаясь по магазину, она приводила въ порядокъ разныя модныя вещи, стараясь разложить ихъ какъ можно красиве и со вкусомъ. Вдругъ она вздрогнула: въ комнат раздался чей-то незнакомый голосъ. Она оглянулась и испугалась еще больше, увидвъ, что въ дверь просовываются блая шляпа, красный галстухъ, широкое красное лицо, большая голова и половина зеленаго пальто.
— Не пугайтесь, миссъ,— сказалъ обладатель всхъ этихъ предметовъ.— Позвольте узнать, здсь ли квартируетъ модистка?
— Здсь,— отвтила ошеломленная Кетъ.— Что вамъ угодно?
Незнакомецъ вмсто отвта оглянулся назадъ, поманилъ кого-то невидимаго, скрывавшагося, очевидно, за дверью, и очень развязно вошелъ. Слдомъ за нимъ протиснулся въ комнату низенькій человкъ въ коричневомъ, до-нельзя поношенномъ плать и внесъ съ собой смшанный ароматъ перегорлаго табаку и свжаго луку. Этотъ послдній джентльменъ былъ весь покрытъ пухомъ, а башмаки его, чулки и брюки, отъ пятокъ до нижнихъ пуговицъ жилета включительно, были усяны брызгами грязи, благопріобртенной, очевидно, недли дв назадъ, еще до наступленія хорошей погоды.
Весьма естественнымъ предположеніемъ Кетъ при вид этихъ представительныхъ джентльменовъ было то, что они явились съ цлью противузаконнаго захвата наиболе удобоносимыхъ изъ тхъ статей наличнаго имущества магазина, которыя придутся имъ больше по вкусу. Она была до такой степени въ этомъ уврена, что, даже не пытаясь скрыть своихъ опасеній, сдлала движеніе къ дверямъ. Но человкъ въ зеленомъ пальто очень вжливо притворилъ дверь у нея передъ носомъ и прислонился къ ней спиной.
— Подождите минутку,— сказалъ онъ.— Мы пришли но длу, и дло наше не изъ пріятныхъ. Гд вашъ хозяинъ?
— Мой, кто?— переспросила Кетъ, дрожа отъ страха. ‘Мало ли что можетъ означать на воровскомъ нарчіи слово хозяинъ’, подумала она.
— Г-нъ Манталини,— пояснилъ незнакомецъ.— Онъ дома?
— Онъ, кажется, наверху,— отвчала Кетъ, немного успокоенная этимъ вопросомъ.— Вамъ его нужно?
— Мн-то не особенно его нужно, а вотъ ему такъ будетъ, пожалуй, полезно поговорить со мной во избжаніе непріятныхъ хлопотъ. Вы потрудитесь только передать ему эту карточку и сказать, что я здсь, больше ничего.
Съ этими словами незнакомецъ вручилъ Кетъ толстую квадратную карточку и, повернувшись къ своему пріятелю, замтилъ все съ тмъ же развязнымъ видомъ: ‘А комнаты недурны’, съ чмъ тотъ вполн согласился, прибавивъ въ вид поясненія, что ‘въ этакихъ палатахъ маленькій мальчишка можетъ спокойно рости и вырасти въ высокаго мужчину, не рискуя стукнуться головой о потолокъ’.
Кетъ дала звонокъ, на который должна была явиться г-жа Манталини, потомъ взглянула на карточку и увидла на ней фамилію Скэли и еще какія-то слова. Но прочесть ихъ она не успла, такъ какъ вниманіе ея было отвлечено самимъ мистеромъ Скэли. Подойдя къ одному изъ бывшихъ въ комнат высокихъ трюмо, онъ стукнулъ своей палкой въ самую середину стекла такъ хладнокровно, какъ будто это было не стекло, а желзо.
— А хорошая это посудина, Тиксъ,— сказалъ онъ своему компаньону.
— Еще бы,— поддержалъ его мистеръ Тиксь, оставляя слды всхъ пяти пальцевъ и въ томъ числ двойной отпечатокъ большого на куск шелковой матеріи небосно-голубого цвта, которую онъ щупалъ — Да и эта вещица, я думаю, немалыхъ денегъ стоитъ.
Съ шелковой матеріи мистеръ Таксъ перенесъ свое восхищеніе на разныя элегантныя статьи дамскаго туалета, а мистеръ Скэли тмъ временемъ, стоя передъ трюмо, поправилъ на досуг галстухъ и за симъ перешелъ къ подробному изученію прыщика на своемъ подбородк. Онъ былъ еще поглощенъ этимъ глубокомысленнымъ занятіемъ, когда въ магазинъ вошла г-жа Манталини, вырвавшееся у нея восклицаніе удивленія заставило его обернуться.
— А, это должно быть хозяйка?— спросилъ онъ.
— Да, это г-жа Манталини,— отвчала Кетъ.
— Въ такомъ случа получите.
Мистеръ Скэли вытащилъ изъ кармана какой-то документъ и развернулъ его, не торопясь.
— Это исполнительный листъ. Угодно будетъ вамъ заплатить? Если нтъ, позвольте намъ обойти вашу мастерскую и составить опись инвентаря.
Бдная г-жа Манталини заломила въ отчаяніи руки, потомъ позвонила и послала за мужемъ, а потомъ упала въ кресло и въ обморокъ одновременно. Впрочемъ, это послднее обстоятельство нисколько не смутило двухъ джентльменовъ, состоявшихъ при исполненіи своихъ обязанностей. Мистеръ Скэли прислонился къ подставк, на которой было растопырено бальное платье, такъ что казалось, будто плечи его выходятъ изъ открытаго лифа, точно плечи той дамы, для которой оно предназначалось, и, сдвинувъ на бокъ шляпу, почесывалъ въ голов съ полнйшимъ равнодушіемъ, а пріятель его, мистеръ Тиксъ, пользуясь случаемъ для генеральной рекогносцировки магазина передъ тмъ, какъ приступить къ длу вплотную, стоялъ со своей книгой подъ мышкой и со шляпой въ рук, поглощенный мысленной оцнкой всхъ предметовъ, находившихся въ нол его зрнія.
Таково было положеніе длъ, когда въ магазинъ влетлъ г-нъ Манталини. А такъ какъ сей любопытный экземпляръ во дни своей юности имлъ довольно частыя сношенія съ братіей мистера Скэли и такъ какъ, кром того, настоящій прискорбный инцидентъ былъ для него далеко не сюрпризомъ, то онъ только пожалъ плечами, засунулъ об руки до самаго дна обоихъ кармановъ, приподнялъ брови, посвисталъ, обругался и, усвшись верхомъ на стулъ, покорился судьб спокойно и съ достоинствомъ.
— Какъ велика сумма иска?— было его первымъ вопросомъ.
— Тысяча пятьсотъ двадцать семь фунтовъ четыре шиллинга и девять съ половиной пенсовъ,— отвчалъ мистеръ Скэли, не шевельнувъ бровью.
— Къ чорту полпенса,— нетерпливо буркнулъ г. Манталини.
— Со всмъ нашимъ удовольствіемъ,— любезно согласился мистеръ Скэли,— не только полпенса, но и вс десять, если желаете.
— Для насъ не составитъ разницы, если туда же пойдутъ и остальные тысяча пятьсотъ двадцать семь фунтовъ,— замтилъ мистеръ Тиксъ.
— Ни малйшей,— подтвердилъ мистеръ Скэли и посл нкоторой паузы продолжалъ: — Ну-съ, такъ какъ же прикажете намъ поступить? Прежде всего надо знать, какъ обстоитъ у васъ дло, большой или маленькій крахъ?.. Полное крушеніе? Такъ. Очень хорошо. Въ такомъ случа, мистеръ Томъ Тиксъ, эсквайръ, потрудитесь увдомить вашу прелестную супругу и потомство, что слдующія три ночи вы не ночуете дома по причин вступленія во владніе здшнимъ имуществомъ… Но зачмъ такъ убивается эта дама?— проговорилъ вдругъ мистеръ Скэли, взглянувъ на рыдавшую г-жу Манталини.— Вдь за добрую половину того, что здсь есть, не заплачено, разв это не утшеніе для нея?
И, не переставая сыпать такими ободряющаго свойства сентенціями, предназначенными спеціально для трудныхъ случаевъ жизни и представлявшими удивительно пріятное сочетаніе шутливости тона съ поучительностью содержанія, мистеръ Скэли приступилъ къ описи, въ каковомъ щекотливомъ дл ему оказали существенную поддержку необыкновенный тактъ и опытность мистера Тикса, старьевщика.
— Счастье моей жизни,— сказалъ г-нъ Манталини, подходя къ жен съ покаяннымъ лицомъ,— выслушай меня! Удли мн минутку вниманія.
— Не говори со мной,— отвчала, рыдая, жена.— Ты меня разорилъ, неужели теб еще мало?
Г-нъ Манталини, очевидно, хорошо разсчиталъ планъ своихъ дйствій. Едва коснулись его слуха эти суровыя и горькія слова, какъ онъ отскочилъ назадъ, изобразилъ на своемъ лиц жестокую душевную муку и стремглавъ побжалъ вонъ. Вслдъ затмъ наверху, въ уборной, съ трескомъ захлопнулась дверь.
— Миссъ Никкльби,— закричала г-жа Манталини, услышавъ этотъ стукъ,— миссъ Никкльби, скоре, ради бога! Онъ убьетъ себя! Я была сурова къ нему, а онъ не выноситъ этого отъ меня О, Альфредъ, дорогой мой Альфредъ!
И она бросилась наверхъ. Кетъ побжала за ней, потому что хоть она и не вполн раздляла опасенія любящей жены, но все-таки была немножко испугана. Когда об дамы вбжали въ уборную (дверь ея оказалась незапертой, къ слову сказать), ихъ взорамъ предсталъ г-нъ Маталини съ растрепанной гривой волосъ, съ разввающимися бакенбардами, съ аккуратно откинутымъ назадъ разстегнутымъ воротомъ рубахи и съ столовымъ ножомъ, который онъ точилъ на ремн.
— Помшали!— завопилъ, увидавъ жену, г-нъ Манталини. Въ тотъ же мигъ столовый ножъ исчезъ въ карман его халата, а глаза его дико выкатились.
— Альфредъ, прости меня!— зарыдала жена, обхвативъ его руками за шею.— Я не хотла этого сказать, право, но хотла!
— Разорена, погибла!— кричалъ г-нъ Манталини.— Погублена мной она, это чистйшее и лучшее изъ созданій, когда-либо услаждавшихъ горькую жизнь пропащаго забулдыги! О, проклятіе! Оставьте меня! Я отправлю себя на тотъ свтъ, туда мн и дорога!
Дойдя до этого кризиса въ своихъ взбудораженныхъ чувствахъ, г-нъ Манталини хотль было выхватить ножъ изъ кармана, но жена удержала его руку. Тогда онъ сдлалъ попытку разбить себ голову объ стну, позаботившись предварительно отойти отъ стны по меньшей мр на шесть шаговъ.
— Успокойся, мой ангелъ!— говорила г-жа Манталини.— Никто не виноватъ, тутъ столько же моей вины, какъ и твоей. Не горюй, все уладится, проживемъ какъ-нибудь. Ну, успокойся же. Альфредъ, успокойся!
Господинъ Манталини считалъ неудобнымъ успокоиться такъ скоро, но тмъ не мене, потребовавъ нсколько разъ яду и высказавъ настоятельное желаніе, чтобы какая-нибудь добрая душа размозжила ему голову пулей, онъ началъ сдаваться: его бурное горе смягчилось и онъ патетически зарыдалъ. Въ такомъ размягченномъ состояніи духа сей интересный джентльменъ естественно не сталъ сопротивляться, когда у него пожелали отобрать ножъ (отъ котораго, по правд сказать, онъ даже радъ былъ отдлаться, какъ отъ инструмента не совсмъ-то удобнаго и довольно опаснаго для ношенія въ карман), и въ конц-концовъ позволилъ своей дражайшей половин увести себя изъ комнаты.
Часа черезъ три посл этого мастерицамъ было объявлено, что он распускаются по домамъ впредь до дальнйшихъ распоряженій, а два дня спустя фамилія Манталини появилась въ списк банкротовъ. Въ тотъ же день утромъ миссъ Никкльби полнила по почт увдомленіе, что отнын магазинъ переходитъ въ вдніе миссъ Нэгъ и что ея, миссъ Никкльби, услуги боле не нужны. Какъ только это извстіе дошло до свднія мистриссъ Никкльби, эта добрйшая душа объявила, что она всегда ожидала такого конца, и сослалась на многое множество ей одной извстныхъ случаевъ, когда она предсказывала то самое, что совершилось теперь.
— И я опять повторяю,— сказала въ заключеніе мистриссъ Никкльби, которая не только никогда не повторяла, но и не говорила этого раньше (что, впрочемъ, едва ли нужно и пояснять),— я опять повторяю теб, Кетъ, что ремесло портнихи и модистки — послднее, на которомъ могъ остановиться твой выборъ. Говорю это не въ вид упрека теб, моя милая, но если бы ты тогда же спросила совта у матери…
— Да, да, это правда,— проговорила Кетъ мягко, перебивая ее.— Но что же вы теперь мн посовтуете, мама?
— Что посовтую? Да неужели, мой другъ, теб не ясно, что изъ всхъ существующихъ въ мір профессій самая подходящая для молодой двушки въ твоемъ положеніи — профессія компаньонки? Поступить компаньонкой къ какой-нибудь богатой, благовоспитанной леди, что можетъ быть лучше этого? Твое воспитаніе, манеры, наружность — все даетъ теб право разсчитывать на этомъ поприщ видную роль. Помнишь, что разсказывалъ твой бдный папа объ одной молодой двушк? Или ты не слыхала? Она была дочь пожилой дамы, квартировавшей въ одномъ дом съ папа, когда онъ былъ холостымъ. Какъ бишь ихъ фамилія?… Никакъ не припомню. Знаю только, что начинается на Б., а кончается на Г… Не Вотерсъ, ли? Нтъ, не Вотерсъ, да оно и не подходитъ… Ну, все равно. Такъ вотъ эта самая молодая леди поступила компаньонкой къ одной замужней дам. Та вскор умерла и мужъ женился на ней, т. е. на компаньонк, а потомъ у нея родился прелестнйшій мальчишка, поразившій докторовъ своимъ цвтущимъ здоровьемъ, и все это въ какихъ-нибудь полтора года.
Кетъ очень хорошо понимала, что этотъ потокъ воспоминаній, доказывавшихъ съ такою поразительной ясностью все великолпіе перспективъ, ожидавшихъ молодую двушку на поприщ компаньонки, былъ вызванъ какимъ-нибудь дйствительнымъ или воображаемымъ открытіемъ, которое сдлала ея мать въ этой области. Поэтому она терпливо дождалась, пока не изсякли вс разсказы и анекдоты, имвшіе и не имвшіе отношенія къ обсуждаемому вопросу, и, наконецъ, позволила себ спросить, какое это было открытіе. Тутъ-то вся правда и вышла наружу. Оказалось, что мистриссъ Никкльби получила утромъ изъ сосдней таверны черезъ мальчишку, носившаго ей портеръ, вчерашнюю великосвтскую газету, и въ этой вчерашней газет было объявленіе, гласившее на чистйшемъ и самомъ правильномъ англійскомъ язык, что нкая замужняя леди ищетъ компаньонку, молодую особу благороднаго происхожденія, и что фамилію и адресъ этой леди можно узнать въ такой-то библіотек, въ Вестъ-Энд.
— По моему, стоитъ во всякомъ случа попытаться,— сказала мистриссъ Никкльби, прочитавъ объявленіе и откладывая въ сторону газету.— Надюсь, твой дядя не будетъ ничего имть противъ.
Кетъ чувствовала себя такою пришибленною посл первыхъ грубыхъ толчковъ, которыми дала ей себя знать ея новая самостоятельная жизнь, и такъ мало интересовалась въ данный моментъ своей будущностью, что не возражала. Мистеръ Ральфь Никкльби въ свою очередь не только не сдлалъ никакихъ возраженій, но вполн одобрилъ предложенный планъ. Услыхавъ о внезапномъ банкротств госпожи Манталини, онъ не выразилъ большого удивленія. Да и странно было бы, если бъ онъ удивился, такъ какъ главнымъ виновникомъ этого банкротства былъ въ сущности онъ самъ. Такимъ образомъ фамилія и адресъ таинственной фешенебельной леди, ищущей компаньонки, были безотлагательно добыты, и въ тотъ же день миссъ Никкльби съ матерые отправились въ Кадоганъ-Плэсъ, Слоонъ-Стритъ, разыскивать мистриссъ Вититтерли.
Кадоганъ-Плжсъ — это тонкая нить, соединяющая дв рзкія крайности, связующее звено между аристократическими тротуарами Бельгрэвъ-Сквера и варварскими мостовыми Чельси. Кадоганъ-Плэсъ помщается въ улиц Слоонъ, но не составляетъ неотъемлемой ея части. Онъ смотритъ свысока на Слоонъ-Стритъ, игнорируетъ Бромптонъ и въ недоумніи раскрываетъ глаза, когда ему называютъ Нью-Редъ. Кадогань-Плэсь тянется за большимъ свтомъ. Не то чтобы онъ претендовалъ на полное равенство съ своими именитыми сосдями Бельгрэвъ-Скверомь и Гросвенорь-Плэсомъ, нтъ! По отношенію къ этимъ важнымъ господамъ онъ является скоре чмъ-то врод незаконныхъ дтей великихъ міра сего, которыя любятъ хвастать своею родней, хотя родня ихъ и не признаетъ.. Подражая по мр силъ и возможности всмъ свычаямъ и обычаямъ высшаго общества, Кадоганъ-Плэсъ принадлежитъ въ дйствительности къ среднему классу. Короче говоря, Кадоганъ-Плэсъ сидитъ на двухъ стульяхъ. Какъ проводникъ электричества, онъ поддаетъ всему, что съ нимъ соприкасается, толчекъ, полученный извн, чванство своимъ происхожденіемъ и знаніемъ, все то, чего нтъ въ немъ самомъ и что онъ заимствуетъ изъ выше лежащаго источника. Какъ связка, соединяющая Сіамскихъ близнецовъ, онъ содержитъ въ себ частицу жизни двухъ отдльныхъ существъ, не принадлежа ни одному изъ нихъ.
На этой-то сомнительной почв растила корни мистриссъ Вититтерли, и въ дверь дома мистриссъ Вититтерли Кетъ Никкльби стучалась дрожащей рукой въ описываемый нами день. Дверь отворилъ высокій лакей съ обсыпанной мукой или вымазанной мломъ, или выкрашенной въ блую краску головой, ибо то, что было у него на голов, было мало похоже на пудру. Получивъ визитную карточку Нетъ, высокій лакей передалъ ее маленькому пажу, такому маленькому, что все количество пуговицъ, считающееся необходимымъ для костюма пажа, не помщалось на немь въ обыкновенномъ порядк и потому было разсажено въ четыре ряда. Сей юный джентльменъ понесъ карточку наверхъ на поднос, а постительницъ въ ожиданіи его возвращенія пригласили въ столовую, аппартаментъ довольно неопрятнаго вида, и такъ удобно обставленный, что онъ казался приспособленнымъ для любого употребленія, только не для ды и питья.
По обыкновенному порядку вещей и согласно всмъ достоврнымъ описаніямъ жизни высшаго свта, какія мы находимъ въ романахъ, мистриссъ Вититтерли должна была бы принять постительницъ въ своемъ будуар, но потому ли, что въ будуар ьь этотъ моментъ брился мистеръ Вититтерли, или по другой какой-нибудь причин, только мистриссъ Вититтерли на этотъ разъ дала аудіенцію въ гостиной. Въ этой гостиной было все, чему полагается быть въ гостиныхъ хорошихъ домовъ, и все самаго хорошаго тона, начиная съ блдно-розовыхъ драпировокъ на окнахъ и накидокъ на диванахъ и креслахъ, долженствовавшихъ выставлять въ наивыгоднйшемъ свт цвтъ лица мистриссъ Вититтерли, и кончая маленькой собачонкой, кусавшей за ноги чужихъ для развлеченія мистриссъ Вититтерли, и вышеупомянутымъ пажомь, подававшимъ шоколадъ для подкрпленія силъ мистриссъ Вититтерли.
Лицо мистриссъ Вититтерли отличалось интересною блдностью, и вообще видъ былъ у ней какой-то кисло-сладкіій, и сама она, и мебель ея, и весь домъ казались какъ будто полинялыми. Она сидла на диван въ такой безыскусственной поз, что ее можно было принять за танцовщицу, которая совсмъ приготовилась выбжать на сцену и присла на минутку въ ожиданіи поднятіи занавса.
— Альфонсъ, подай стулья.
Пажъ подалъ стулья.
— Теперь можешь идти.
Альфонсъ вышелъ, и если когда-нибудь Альфонсъ былъ, какъ дв капли воды, похожъ на самаго зауряднаго Билля, такъ это былъ этотъ Альфонсъ.
— Я прочла ваше объявленіе, мэмъ,— заговорила Кетъ посл нсколькихъ секундъ неловкаго молчанія,— и ршилась зайти…
— Ахь, да, я дйствительно послала въ газету объявленіе съ однимъ изъ моихъ слугъ,— перебила ее мистриссъ Вититтерли.— Да, да, это мое объявленіе.
— Я думала,— продолжала Кетъ скромно,— я думала, что, можетъ быть… то есть если вы еще не сдлали окончательнаго выбора… что вы во всякомъ случа не постуете на меня за мое обращеніе къ вамъ.
— О, нтъ, конечно, нтъ,— протянула мистриссъ Вититтерли
— Но, разумется, если вашъ выборъ уже сдланъ…
— О, нтъ, на меня не такъ легко угодить… Я, право, не знаю, что вамъ сказать. Служили вы когда-нибудь въ компаньонкахъ?
Мистрисъ Никкльби, выжидавшая только случая вступить въ разговоръ, не дала Кетъ открыть рта.
— Нтъ, мэмь, у чужихъ людей она не служила, но много лтъ она служила компаньонкой мн, своей матери,— отвтила весьма дипломатически эта достойная леди.
— А-а, понимаю,— проговорила мистриссъ Вититтерли.
— Надо вамъ сказать, мэмъ, что мы не всегда были бдны,— продолжала мистриссъ Никкльби.— Было время, когда я и не воображала, что моей дочери придется жить въ чужихъ людяхъ, потому что ея бдный покойный отець былъ джентльменъ съ независимыми средствами и остался бы имъ по сей день, если бы больше слушался моихъ совтовъ. Я всегда ему говорила…
— Мама!— остановила ее Кетъ тихимъ голосомъ.
— Не мшай мн, Кетъ! Надюсь, я могу говорить, что хочу. Я хотла только объяснить этой леди…
— Мн кажется, это лишнее, мама.
И несмотря ни на какія подмигиванія и подмаргиванія, которыми мистриссъ Никкльби старалась дать понять, что она скажетъ сейчасъ нчто такое, что сразу ршить дло въ ихъ пользу, Кетъ удержала позицію за собой, бросивъ на мать выразительный взглядъ, и мистриссъ Никкльби принуждена была закупорить фонтанъ своего краснорчія, не давъ ему излиться.
— Что вы умете длать?— спросила мистриссъ Вититтерли, закрывая глаза.
Красня, Кетъ принялась перечислять главнйшіе свои таланты, а мистриссъ Никкльби откладывала ихъ на пальцахъ одинъ за другимъ. По счастью, ихъ итоги сошлись, такъ что мистриссъ Никкльби не представилось новаго повода заговорить.
— Хорошій у васъ характеръ?— задала новый вопросъ мистриссъ Вититтерли, открывая и сейчасъ же опять закрывая глаза.
— Кажется,— отвчала Кетъ.
— А рекомендація? Я требую солидныхъ рекомендацій.
Кетъ отвчала, что рекомендація у нея есть, и положила на столъ визитную карточку Ральфа.
— Будьте добры, придвиньтесь поближе: я хочу на васъ взглянуть,— сказала мистриссъ Вититтерли.— Я такъ близорука, что съ этого разстоянія почти не различаю вашего лица.
Кетъ не безъ замшательства исполнила это требованіе, и мистриссъ Вититтерли, поднявъ на нее томный взоръ, произвела ей форменный смотръ, длившійся минуты дв или три.
— Мн нравится ваша наружность,— объявила она наконецъ и позвонила.— Альфонсъ, скажи барину, что я прошу его придти.
Пажъ скрылся и спустя нкоторое время, въ теченіе котораго въ гостиной не было произнесено ни единаго звука, появился опять, предшествуя джентльмену лтъ сорока, съ внушительной осанкой, съ плебейскимъ лицомъ и съ необыкновенно блобрысыми волосами. Подойдя къ дивану, на которомъ сидла мистриссъ Вититтерли, джентльменъ этотъ нагнулся къ ней, они пошептались, и затмъ онъ сказалъ, повернувшись къ Кетъ:
— А, да, компаньонка. Надо вамъ замтить, миссъ, что для насъ съ женой это очень важный вопросъ. Мистриссъ Вититтерли — натура въ высшей степени впечатлительная, эирное, хрупкое существо, оранжерейное растеніе, экзотическій цвтокъ.
— Ахъ, Генри, мой другъ!— вставила мистриссъ Вититтерли.
— Не возражай, дорогая моя, это сущая правда. Одно дуновеніе — фью! (тутъ мистеръ Вититтерли сдунулъ воображаемую пушинку) — и ты улетла.
Интересная леди вздохнула.
— Твое тло не можетъ вмстить твоей великой души,— продолжалъ мистеръ Вититтерли.— Твой интеллектъ истощаетъ твои послднія силы — это говорятъ вс доктора. Каждый изъ нихъ считаетъ за честь быть приглашеннымъ къ теб, ты и сама это знаешь. Что твердятъ они вс въ одинъ голосъ? ‘Милйшій мой докторъ,— говорю я какъ то сэру Темли Сисффину (это было вотъ здсь, въ этой самой комнат, въ послдній разъ, когда онъ навщалъ тебя),— милйшій мой докторъ, чмъ больна моя жена? Скажите мн правду, у меня достанетъ силъ перенести самое худшее. Что это за болзнь нервы?’ И онъ мн отвтилъ: ‘Любезный другъ, гордитесь этой женщиной, берегите ее, какъ зницу ока. Она — украшеніе общества и сокровище для васъ. Болзнь ея — ея душа. Душа паритъ, расширяется, рвется въ высь, кровь закипаетъ, пульсъ ускоряется, возбужденіе ростстъ…’ Ахъ!— Тутъ мистеръ Вититтерли, чуть-чуть не сбившій шляпки съ мистриссъ Никкльби,— такъ онъ размахивалъ руками въ пылу своего увлеченія разсказомъ,— торопливо ползъ въ карманъ за платкомъ и высморкался съ такимъ трескомъ, точно у него вмсто носа была большая духовая труба.
— Ну, полно, Генри, ты преувеличиваешь мою физическую немощь,— проговорила мистриссъ Вититтерли съ слабой улыбкой.
— Нтъ, Джулія, нтъ, не преувеличиваю,— отвчалъ мистеръ Вититтерли.— Общество, въ которомъ ты вращаешься (должна вращаться по своему положенію, по своимь родственнымъ связямъ, по своимъ дарованіямъ и уму),— это вихрь, непрерывный круговоротъ самыхъ возбуждающихъ впечатлній, разрушающихъ твой организмъ. Богъ мой, я никогда не забуду бала во время выборовъ въ Эксетер, когда ты танцовала съ племянникомъ баронета. Это было нчто неслыханное, умопомрачительное! За человка было страшно!
— Да, я всегда плачусь потомъ за такіе тріумфы,— сказала мистриссъ Вититтерли.
— Вотъ потому-то,— подхватилъ нжный супругъ,— потому-то теб и необходимо имть такую компаньонку, которая соединяла бы мягкость манеръ съ величайшей деликатностью чувствъ, способность самаго горячаго сочувствія съ спокойнымъ, ровнымъ характеромъ.
Тутъ мужъ и жена, говорившіе не столько другъ для друга, сколько въ назиданіе постительницамъ, замолчали и посмотрли на ту и на другую съ такимъ выраженіемъ какъ будто хотли сказать: ‘Ну, что, какого вы теперь о насъ мннія?’ Затмъ мистеръ Вититтерли заговориль опять, обращаясь къ мистриссъ Никкльби:
— Толпы самыхъ блестящихъ джентльменовъ и дамъ, сливки высшаго общества добиваются чести знакомства мистриссъ Вититтерли. Она всегда окружена поклонниками, вс смотрятъ ей въ глаза. Отъ впечатлній нтъ отбою, и все ее волнуетъ: опера, драма, изящныя искусства, балы…
— Знать, мой другъ,— подсказала мистриссъ Вититтерли.
— И знать, разумется, военная и иная. Мистриссъ Вититтерли составляетъ и высказываетъ массу самыхъ разнообразныхъ мнній о самыхъ разнообразныхъ предметахъ. Если бы кое-кому изъ нашихъ общественныхъ дятелей было извстно настоящее, неприкрашенное мнніе о нихъ мистриссъ Вититтерли, я думаю, они не держали бы головы такъ высоко, какъ держатъ теперь.
— Ахъ, Генри, перестань, это, наконецъ, неловко!
— Я не называю именъ, моя дорогая, я никого не задваю,— проговорилъ съ важностью мистеръ Вититтерли. Я упомянулъ объ этомъ только, чтобы показать, что ты не принадлежишь къ числу обыкновенныхъ людей, что твое тло и душа находятся въ непрестанной взаимной борьб и что ты требуешь величайшихъ заботъ и самыхъ нжныхъ попеченій. Ну, хорошо, довольно объ этомъ. Теперь я желалъ бы выслушать спокойно и безпристрастно, какими качествами для столь отвтственной должности обладаетъ эта молодая особа.
Согласно этому требованію таланты Кетъ были перечислены сызнова. Ей пришлось выдержать цлый перекрестный допросъ. Въ конц концовъ остановились на томъ, что черезъ два дня, то есть по наведеніи необходимыхъ справокъ, миссъ Никкльби получитъ окончательный отвтъ на имя дяди, посл чего постительницы распрощались и вышли. Маленькій пажъ проводилъ ихъ по лстниц до первой площадки, гд его смнилъ высокій лакей, который и довелъ ихъ въ сохранности до подъзда.
— Эти Вититтерли занимаютъ высокое положеніе въ свт, это ясно,— сказала мистриссъ Никкльби, когда он съ Кетъ вышли на улицу.— Какая образованная дама мистриссъ Вититтерли!
— Вы находите, мама?— только и отвтила Кетъ.
— Кто же можетъ не видть этого, моя милая? Только она ужъ очень блдна и смотритъ истощенной. Надюсь, она будетъ беречься, а то я, право, боюсь за нее.
Такія мысли естественно привели проницательную мистриссъ Никкльби къ кое-какимъ выкладкамъ приватнаго свойства. Предметомъ этихъ выкладокъ была, во-первыхъ, вроятная продолжительность жизни мистриссъ Вититтерли и, во-вторыхъ, шансы за то, что въ случа ея смерти безутшный вдовецъ предложитъ руку и сердце ея, мистриссъ Никкльби, дочери. Такимъ образомъ не дошли он еще до дому, какъ достойная леди уже освободила душу мистриссъ Вититтерли отъ сковывающей ее земной оболочки, выдала Кетъ за вдовца, совершивъ обрядъ бракосочетанія въ Вановеръ-Сквер, въ церкви Св. Георгія, и пышно отпраздновала свадьбу, оставивъ нершеннымъ только одинъ второстепенный вопросъ, а именно: въ которомъ изъ покоевъ аристократическаго дома на Кадоганъ-Плэсъ будетъ воздвигнута великолпная французская кровать краснаго дерева для тещи,— въ одной изъ заднихъ комнатъ второго этажа или въ парадной спальн третьяго. Долго колебалась она между этими двумя аппартаментами, не зная, которому отдать предпочтеніе, и, наконецъ, разрубила гордіевъ узелъ, поршивъ предоставить этотъ вопросъ на благоусмотрніе зятя.
Справки о компаньонк была наведены. Отвтъ мистриссъ Вититтерли (нельзя сказать, чтобы къ удовольствію Кетъ) оказался благопріятнымъ, и къ концу той же недли сама Кетъ и вся ея движимость перехали въ аристократическій домъ мистриссъ Вититтерли, гд мы ихъ пока и оставимъ.

ГЛАВА XXII
Николай, въ сопровожденіи Смайка, отправляется искать счастья и встрчаетъ мистера Винцента Кромльса, а кто такой мистеръ Кромльсъ обнаружится изъ этой же главы.

Когда Николай расплатился за квартиру и за свою скудную меблировку, которую онъ браль на прокатъ, весь его капиталъ, основной и оборотный, запасный и наличный, не превышалъ двадцати шиллинговъ и нсколькихъ пенсовъ. И, несмотря на то, онъ съ легкимъ сердцемъ привтствовалъ утро дня, въ который долженъ былъ покинуть Лондонъ, и выскочилъ изъ постели, исполненный той бодрости душевной, которая по счастью есть удлъ юности, иначе міръ никогда не видлъ бы стариковъ.
Было холодное, печальное, туманное утро, какія бываютъ ранней весной. Изрдка какія-то темныя тни сновали по улицамъ, задернутымъ мглой, изрдка сквозь срую завсу тумана вырисовывались тяжелыя очертанія кареты ночного извозчика, возвращавшагося домой, медленно приближалась она, съ грохотомъ прозжала мимо, разсыпая съ крыши тонкимъ слоемъ покрывавшій ее блый иней, и снова терялась во мгл. Изрдка слышалось шарканье стоптанныхъ башмаковъ, доносились откуда-то унылые возгласы трубочиста, который пробирался на свою раннюю работу, не попадая зубъ на зубъ отъ холода. Шаги ночного сторожа мрно звучали вдали: неспшно ходилъ онъ отъ угла до угла, проклиная длинные часы, все еще отдлявшіе его отъ сладкаго отдыха. Изрдка грохотали тяжелыя повозки и фуры, стучали, подпрыгивая, боле легкіе экипажи, отвозившіе продавцовъ и покупателей во вс концы города на рынки. Изрдка раздавался безуспшный стукъ дверныхъ молотковъ у тхъ домовъ, гд постители не могли добудиться хозяевъ. Вс эти звуки доходили до васъ, но вс они заглушались туманомъ, и ухо улавливало ихъ такъ же смутно, какъ глазъ очертанія предметовъ. Туманъ и мракъ сгущались съ наступленіемъ дня, и у кого хватало мужества подняться на минутку съ постели и выглянуть изъ-за занавски на улицу, тотъ сейчасъ же нырялъ опять подъ одяло и поскоре засыпалъ.
Но, прежде чмъ вполн обнаружились вс эти признаки приближенія дня въ нашей суетливой столиц, Николай былъ уже въ Сити и стоялъ подъ окнами дома, гд жила его мать. Домъ былъ печальный и мрачный, но для него онъ былъ полонъ свта и жизни: здсь, въ этихъ старыхъ стнахъ, билось во всякомъ случа одно сердце, чувствовавшее съ нимъ заодно, сердце, въ которомъ текла та же горячая кровь, что и въ его собственныхъ жилахъ, закипавшая отъ всякаго оскорбленія, отъ всякой обиды.
Онъ перешелъ черезъ улицу и поднялъ глаза къ окну той комнаты, гд, какъ онъ зналъ, спала его сестра. Окно было задернуто занавской. ‘Бдная двочка! Она и не подозрваетъ, кто тутъ стоитъ, такъ близко отъ нея!’ — подумалъ Николай, и на одну минуту ему стало почти досадно, что она не видитъ его и ничего не скажетъ ему на прощанье. Но тутъ же, поймавъ себя на этой малодушной мысли, онъ прошепталъ:— ‘Боже мой, какой я, однако, мальчишка!’
Онъ прошелъ нсколько шаговъ и вернулся на прежнее мсто.
‘Нтъ, лучше такъ, какъ оно есть,— сказалъ онъ себ.— Когда мы разставались въ прошлый разъ, я могъ тысячу разъ съ ними проститься, если бы хотлъ, но тогда я ршилъ избавить ихъ отъ тягостной минуты прощанья. Отчего же не сдлать такъ и теперь?’
Тутъ ему вдругъ показалось, что занавска на окн чуть-чуть шевельнулась, у него мелькнула мысль, что Кетъ у окна, и по одному изъ странныхъ противорчій чувства, свойственныхъ всмъ намъ, онъ невольно попятился подъ арку воротъ, чтобы Кетъ не могла его видть. Онъ улыбнулся своей слабости, сказалъ: ‘Храни ихъ Господь!’ и пошелъ прочь легкимъ шагомъ.
Смайкъ съ Ньюмэномъ давно уже поджидали его въ старой квартир. Ньюмэнъ истратилъ свое дневное жалованье на ромъ и молоко для подкрпленія силъ путешественниковъ. Вещи увязали въ узелъ, Смайкъ взвалилъ его на плечи, и вс трое вышли изъ дому, ибо, по настоянію Ньюмэна, у нихъ еще съ вечера было условлено, что онъ проводитъ ихъ часть дороги.
— Ну, куда же теперь?— спросилъ Ньюмэнъ уныло.
— Сначала въ Кингстонъ,— отвчалъ Николай.
— А потомъ? Оттого вы не хотите сказать мн, куда вы идете?
— Оттого, что я и самъ еще не знаю, добрый мой другъ,— сказалъ Николай, положивъ руку ему на плечо,— а еслибъ и зналъ, такъ вдь у меня нтъ пока никакого опредленнаго плана, у я могу сто разъ перемнить мсто, прежде чмъ вы успете мн написать.
— А я такъ боюсь, что у васъ есть вполн сложившійся планъ, только вы скрываете его отъ меня,— проговорилъ подозрительно Ньюмэнъ.
— Если есть, такъ значитъ онъ запрятанъ такъ глубоко, что я и самъ еще не добрался до него. Будьте покойны: на чемъ бы я ни поршилъ, я скоро вамъ напишу.
— Вы не забудете?
— Конечно, нтъ: у меня не такъ много друзей, чтобы я рисковалъ запутаться въ счет и позабыть лучшаго изъ нихъ.
Въ такихъ разговорахъ они прошли часа два, но могли бы пройти и два дня, если бы Николай не слъ, наконецъ, на камень у дороги и не объявилъ ршительнымъ тономъ, что онъ не сдлаетъ ни шагу дальше, пока Ньюмэнъ не вернется назадъ. Безуспшно поторговавшись въ надежд выторговать въ свою пользу сперва полмили, потомъ хоть четверть, Ньюмэнъ долженъ быль покориться и, посл долгаго сердечнаго прощанья, направилъ свои стопы къ Гольденъ-Скверу, поминутно оборачиваясь, чтобы помахать шляпой двумъ путникамъ даже тогда, когда они превратились въ дв темныя, чуть видныя точки.
— Ну, Смайкъ, теперь слушай,— сказалъ Николай, когда они остались вдвоемъ и бодро зашагали впередъ,— мы идемъ въ Портсмутъ.
Смайкъ кивнулъ головой и улыбнулся, по не обнаружилъ никакихъ признаковъ волненія: въ Портсмутъ они шли или въ Портъ-Рояль,— ему было все равно, пока они шли вмст.
— У меня нтъ большой опытности въ житейскихъ длахъ,— продолжалъ Николай,— но Портсмутъ — приморскій городъ, и если мы не достанемъ другой работы, мн кажется, мы всегда можемъ поступить на корабль. За мной молодость и энергія, я везд могу быть полезнымъ работникомъ, да и ты тоже.
— Надюсь,— отозвался Смайкъ. Когда я жилъ въ… ну, да вы знаете, о какомъ мст я говорю…
— Знаю, можешь не называть.
— Ну, такъ вотъ, когда я жилъ тамъ,— продолжалъ Смайкъ, и глаза его заблестли въ предвкушеніи удовольствія похвастаться своими талантами,— я и корову доилъ, и лошадь чистилъ не хуже другихъ.
— Ага,— сказалъ Николай совершенно серьезно.— Только видишь ли, Смайкъ, едва ли на корабляхъ держатъ лошадей и коровъ, а если и везутъ когда-нибудь лошадь, такъ ее тамъ не очень-то чистятъ. Но вдь ты можешь научиться и другой работ, было бы только желаніе.
— О, желаніе у меня есть!— воскликнулъ Смайкъ, опять просіявъ.
— Я это знаю. Ну, а если ты не справишься съ новой работой, я буду работать за двоихъ.
— Мы сегодня пройдемъ всю дорогу?— спросилъ Смайкъ, помолчало.
— Ну, нтъ, это было бы непосильнымъ трудомъ даже для твоихъ длинныхъ ногъ,— проговорилъ Николай съ добродушной улыбкой.— Нтъ, видишь-ли, что я теб скажу, что мн пришло на мысль. Въ тридцати съ чмъ-то и и я ихъ отъ Лондона есть городокъ Годальмнигъ — я по карт смотрлъ,— такъ я думаю тамъ переночевать. А завтра двинемся дальше: у насъ слишкомъ мало денегъ, чтобы долго оставаться въ пути. Дай мн, однако, твой узелъ, я понесу.
— Нтъ, нтъ, и не просите, не дамъ,— и Смайкъ отскочилъ отъ него.
— Отчего же?
— Дайте мн хоть что-нибудь сдлать для васъ. Вы никогда не хотите доставить мн случай вамъ отслужить за все. Вы и не знаете, что я постоянно день и ночь о томъ только и думаю, какъ бы вамъ угодить.
— Глупый ты мальчикъ!— сказалъ Николай.— Конечно, я отлично это знаю и вижу, иначе я быль бы слпой, безчувственный скотъ… Послушай, Смайкъ, я хочу спросить у тебя одну вещь, кстати теперь мы одни,— прибавилъ онъ и пристально посмотрлъ ему въ глаза,— скажи мн: хорошая у тебя память?
Смайкъ грустно покачалъ головой
— Не знаю,— отвчалъ онъ,— когда-то, кажется, была хороша, но теперь все отъ меня ушло, все пропало.
— А отчего ты думаешь, что прежде она была хороша?— спросилъ Николай съ такой живостью, какъ будто этотъ отвтъ давалъ ему въ руки нить, по которой онъ могъ добраться до интересовавшаго его пункта.
— Потому что ребенкомъ я все помнилъ,— отвчалъ Смайкъ,— но это было давно, очень давно, по крайней мр, мн такъ кажется. Въ томъ мст, откуда вы меня увели, у меня всегда голова шла крутомъ, мысли путались и я ничего не могъ припомнить, иногда даже не понималъ, что мн говорятъ. А… постойте… кажется, я…
— Ты врно забылъ, о чемъ мы съ тобой говорили?— спросилъ Николай, тронувъ его за плечо.
— Нтъ,— отвчалъ юноша съ блуждающимъ взглядомъ.— Я только вспоминалъ, какъ…— и онъ невольно содрогнулся.
— Не думай больше объ этомъ отвратительномъ мст: то, что тамъ было, прошло и никогда не вернется,— сказалъ Николай, заглядывая въ глаза своему бдному другу, въ эти глаза, быстро принимавшіе въ эту минуту безсмысленное, перепуганное выраженіе, когда-то привычное имъ, да и теперь еще часто возвращавшееся.— Опиши мн лучше тотъ день, когда ты въ первый разъ пріхалъ въ Іоркширъ.
— А?
— Вдь это было раньше, чмъ ты началъ терять память,— проговорилъ спокойно Николай.— Ну, разскажи, какая была погода въ тотъ день: жарко было или холодно?
— Сыро, очень сыро. Шелъ сильный дождь. Я и потомъ бывало, какъ только идетъ сильный дождь, всегда вспоминаю тотъ вечеръ и плачу, а они столпятся вокругъ меня и смются, что я плачу изъ-за дождя. ‘Точно маленькій», говорятъ, а это еще больше напомнитъ мн то время, и я еще пуще заплачу. Иной разъ меня даже дрожь пробирала, такъ живо я видлъ себя, какимъ я былъ тогда, когда въ первый разъ вошелъ въ этотъ домъ.
— Какимъ былъ тогда,— повторилъ Николай съ притворной безпечностью.— А какимъ-же ты тогда былъ?
— Совсмъ маленькій мальчикъ, такой маленькій, что уже ради одного этого они могли бы меня пожалть.
— Какъ же ты пріхалъ, одинъ?
— Я не одинъ пріхалъ, о, нтъ!
— А съ кмъ-же?
— Съ какимъ-то человкомъ. Худой такой и смуглый. Я слышалъ, какъ о немъ говорили въ школ, да я и самъ его помнилъ. Я былъ радъ избавиться отъ него: я его боялся, но ихъ я еще больше боялся, съ ними мн было еще хуже.
— Взгляни на меня,— сказалъ Николай, чтобы заставить его сосредоточить вниманіе.— Вотъ такъ, не отворачивайся. Не припоминаешь ли ты какой-нибудь женщины, доброй женщины, которая няньчила бы тебя маленькаго, цловала бы тебя, называла ‘дитя мое’?
— Нтъ,— отвчалъ бдный мальчикъ, качая головой,— нтъ, не припомню.
— Ну, а не помнишь ли какого-нибудь дома, другого дома, не того, что въ Іоркишр?
— Нтъ,— проговорилъ юноша грустно,— дома не помню, а комнату да. Помню, я спалъ въ этой комнат — большой и пустынной, гд-то подъ крышей, съ подъемной дверью въ потолк. Часто по ночамъ я съ головой закрывался одяломъ, чтобы не видть этой двери, потому что она пугала меня: я все спрашивалъ себя, что можетъ быть тамъ, за дверью… Я былъ вдь тогда крошечный мальчикъ и спалъ совсмъ одинъ. Помню еще, тамъ были часы, они стояли въ углу. Это я хорошо помню. Я никогда не забывалъ этой комнаты, она мн и теперь часто снится. Какъ только я вижу страшный сонъ, такъ непремнно вижу и ее. Я вижу въ ней людей и картины, которыхъ никогда не видалъ раньше, но комната остается всегда одна и та же, она не мняется.
— Не отдашь ли ты мн твой узелъ теперь?— спросилъ Николай, круто перемнивъ разговоръ.
— Нтъ, нтъ, не отдамъ… ну, что же, идемте!
И Смайкъ ускорилъ шаги, очевидно, воображая, что все это время они стояли на мст. Николай внимательно за нимъ наблюдалъ и каждое слово изъ ихъ разговора запечатллось въ его памяти.
Было уже около часу пополудни, и хотя густая дымка тумана еще заволакивала городъ, оставшійся позади, какъ будто дыханіе обитавшихъ въ немъ дльцовъ, притягиваемое этимъ царствомъ барышей и наживы, сперлось надъ нимъ и не хотло улетть вверхъ, въ спокойное, ясное небо,— открытый видъ впереди былъ свтелъ и прекрасенъ. Мстами, въ низинахъ, еще держались клочья тумана, которые солнце не успло разогнать, но и они таяли понемногу, и съ высоты холмовъ, куда теперь поднялись путешественники, весело было смотрть, какъ эта тяжелая срая масса свтлетъ и расплывается подъ животворнымъ дйствіемъ его теплыхъ лучей. Прекрасное, щедрое солнце лило свой свтъ на рчныя воды и на зеленыя пастбища такъ же обильно, какъ лтомъ, но оставляло нашимъ путникамъ всю бодрящую свжесть ранней весны. Земля, казалось, имъ, ходитъ у нихъ подъ ногами, колокольчики стадъ раздавались веселой музыкой въ ихъ ушахъ, и согртые движеніемъ, окрыленные надеждой, они быстро и бодро шли впередъ.
День подходилъ къ вечеру. Яркія краски блднли и принимали боле нжные тоны, точно молодыя надежды, увядающія подъ пятою всесокрушающаго времени, или юношескія черты, на которыя постепенно нисходитъ спокойная ясность зрлыхъ лтъ. Но и теперь, въ своемъ тихомъ угасаніи, он были не мене хороши, чмъ при полномъ блеск полудня, ибо каждой пор дня, каждому возрасту природа даритъ свою особую красоту. Съ утра до вечера, отъ колыбели до могилы мы видимъ лишь сплошной рядъ переходовъ, такихъ тонкихъ и постепенныхъ, что едва можемъ ихъ прослдить.
Путешественники добрались, наконецъ, до Годальминга, заняли дв постели въ скромной гостиниц и заснули крпкимъ сномъ. Поутру поднялись рано, хотя и не такъ рано, какъ солнце, и сейчасъ же тронулись въ путь, если и не съ такими свжими силами, какъ наканун, то во всякомъ случа съ достаточнымъ запасомъ бодрости и надежды въ душ.
Путь оказался трудне вчерашняго, такъ какъ имъ пришлось все время подниматься въ гору по крутымъ откосамъ холмовъ, а въ дорог, какъ и въ жизни, спускаться подъ гору гораздо легче, чмъ подниматься. По они все таки шли, не унывая, настойчиво превозмогая вс трудности, а на свт нтъ такой высокой горы, которую не могла бы одолть настойчивость человка.
Они поднялись на вершину ‘Чортовой Чаши’, и Николай прочелъ вслухъ надпись на камн, который быль нарочно поставленъ въ этомъ дикомъ мст. Смайкъ слушалъ съ жаднымъ любопытствомъ. Надпись повствуетъ объ одномъ убійств, совершенномъ здсь ночью очень давно. Итакъ, трава, на которой они стоили, была нкогда пропитана кровью, кровь убитаго человка стекала капля по капл въ глубокую котловину, которая дала названіе этому мсту. ‘Да, никогда, я думаю, ‘Чортова Чаша’ не наполнялась боле подходящимъ напиткомъ’, подумалъ Николай, заглянувъ въ бездонную яму.
Прежнимъ бодрымъ шагомъ пошли они дальше и, наконецъ, вступили въ широкую равнину. Но то была не плоская, ровная, скучная равнина: холмы, пригорки и горы разнообразили ея зеленющую гладь. Здсь, почти отвсно вздымалась къ небу вершина неимоврной крутизны, доступная разв однмъ только овцамъ да козамъ, что паслись по ея склонамъ, тамъ возвышался зеленый холмъ, такой отлогій и круглый, такихъ нжныхъ очертаній, такъ незамтно переходившій въ равнину, что трудно было сказать, гд онъ начинается и гд ему конецъ. Холмъ громоздился на холм, бугры и пригорки, волнистые и угловатые, гладкіе и неровные, изящные и неуклюжіе, разбросанные какъ попало, безъ всякой системы, загораживали видъ со всхъ сторонъ. Порой съ внезапнымъ шумомъ неизвстно откуда, словно изъ подъ земли, поднималась стая воронъ, кружилась съ рзкимъ карканьемъ надъ вершиной ближайшаго холма, какъ будто не ршаясь, куда направить свои полетъ, потомъ на мигъ застывала въ воздух, распластавъ крылья, и вдругъ стремительно бросалась въ какой-нибудь узкій проходъ между двухъ горъ и исчезала въ долин.
Но вотъ мало-по-малу холмы начали разступаться, видъ все расширялся, и наконецъ путники вышли опять на широкую, открытую поляну. Теперь они были близко къ цли своего странствія, и это сознаніе придало имъ новую бодрость. Но путь былъ все таки трудный, шли они долго, и Смайкъ очень усталъ. Сумерки почти смнились ночью, когда они дошли къ дверямъ придорожной харчевни. Оказалось, что до Портсмута остается еще двнадцать миль.
— Двнадцать миль,— проговорилъ Николай, опираясь обими руками на свою палку и съ сомнніемъ поглядывая на Смайка.
— Двнадцать добрыхъ миль,— повторилъ трактирщикъ.
— Дорога хорошая?— спросилъ Николай.
— Нтъ, очень скверная,— отвчалъ трактирщикъ и, разумется, въ качеств трактирщика, онъ не могъ отвтить иначе.
— Не знаю, право, какъ намъ быть,— произнесъ Николай нершительно.— Слдовало бы идти.
— Я бы не пошелъ, будь я на вашемъ мст,— замтилъ трактирщикъ.— Говорю это не съ тмъ, чтобы заманивать васъ къ себ.
— Не пошли бы,— повторилъ Николай, все еще колеблясь.
— Нтъ. Разв что со свжими силами.
Съ этими словами трактирщикъ поддернулъ свой фартукъ, заложилъ руки въ карманы, отошелъ шага на два отъ двери и поглядлъ вдоль темной дороги съ притворно равнодушнымъ видомъ.
Николай взглянулъ на измученное лицо Смайка, и это заставило его ршиться. Откинувъ въ сторону всякія колебанія, онъ объявилъ, что остается.
Хозяинъ привелъ ихъ въ кухню, и такъ какъ тамъ пылалъ яркій огонь, замтилъ, что на двор очень холодно. Еслибъ огонь горлъ слабо, онъ сказалъ бы, что на двор очень жарко.
— Что вы намъ подадите на ужинъ?— былъ естественный вопросъ гостя.
— А что прикажете подать?— быль не мене естественный отвтъ хозяина.
Николай заикнулся было о холодной говядин, но холодный говядины не было,— осторожно намекнулъ на яичницу, но яицъ тоже не было,— попыталъ счастья на бараньихъ котлетахъ, но сказалось, что о баранин и слыхомъ не слыхать на три мили въ окружности, за то на прошлой недл ея было столько, что некуда было двать, и послзавтра ожидается огромный подвозъ.
— Въ такомъ случа мн остается предоставить вамъ выборъ, какъ я и хотлъ сдлать сначала,— сказалъ Николай.
— Такъ я вамъ вотъ что скажу,— отвчалъ на это хозяинъ.— Въ зал у насъ сидитъ одинъ джентльменъ: заказалъ къ девяти горячій мясной пуддингъ съ картофелемъ. Ему не състь всего, и я почти увренъ, что вамъ можно будетъ поужинать съ нимъ. Я сейчасъ къ нему сбгаю, спрошу.
— Нтъ, нтъ, я не хочу,— сказалъ Николай, удерживая его.— Я… дло въ томъ… впрочемъ, отчего не сказать прямо? Мы путешественники очень скромные, какъ вы и сами можете видть, мы сдлали всю дорогу пшкомъ. Вашему джентльмену, пожалуй, не понравится наше общество, это боле чмъ вроятно, а я, хоть, видъ у меня и непрезентабельный, я слишкомъ гордъ, чтобы навязываться.
— Господь съ вами!— воскликнулъ хозяинъ.— Да вдь это только мистеръ Кромльсъ! Онъ совсмъ не взыскателенъ.
— Да,— проговорилъ Николай, на котораго, ужъ если говорить правду, перспектива горячаго пуддинга произвела довольно-таки сильное впечатлніе.
— Меньше, чмъ кто-нибудь,— сказалъ хозяинъ.— Я знаю, вы ему понравитесь. Да вотъ, мы это сейчасъ увидимъ. Подойдите минутку.
И, не дожидаясь больше разршенія, онъ побжалъ въ залу. Впрочемъ, Николай и не пытался его удержать, благоразумно разсудивъ, что ужинъ при существующихъ обстоятельствахъ слишкомъ серьезный вопросъ, которымъ шутить нельзя. Хозяинъ очень скоро вернулся, торжествующій и взволнованный.
— Дло выгорло,— сказалъ онъ.— Я это заране зналъ. Идите. Вы тамъ увидите такое, что не пожалете, зачмъ пошли. Господи, и откуда у нихъ что берется!
Что означалъ этотъ восторженный возгласъ осталось неизвстнымъ: разспрашивать было некогда, ибо хозяинъ уже распахнулъ двери залы, куда и вступили Николай со Смайкомъ,— послдній съ узломъ на плечахъ, который онъ несъ такъ бережно, точно это былъ мшокъ съ золотомъ.
Николай приготовился увидть что-нибудь необычайное, но все же не до такой степени, какъ то, что онъ увидлъ. Въ глубин комнаты, противъ дверей, два мальчика-подростка, одинъ очень высокій, другой очень низенькій, одтые оба матросами (т. е. тми фантастическими матросами, какихъ мы видимъ только на сцен), въ широкихъ кушакахъ, въ башмакахъ съ пряжками, въ парикахъ съ косичками и съ полнымъ наборомъ огнестрльнаго и холоднаго оружія, дрались на шпагахъ, на тхъ коротенькихъ шпагахъ съ широкими лезвіями и соломенными рукоятками, какія употребляются во всхъ второстепенныхъ театрахъ, изображая ‘кровопролитную битву’, какъ пишется въ афишахъ. Низенькій матросъ одолвалъ высокаго, которому приходилось совсмъ плохо, а какой-то человкъ, большого роста, толстый и плечистый, примостившись на кончик стола, наблюдалъ за сраженіемъ, патетически взывая къ обоимъ бойцамъ, чтобъ они выбивали побольше искръ изъ своихъ шпагъ, если хотятъ, чтобы пьеса имла успхъ.
— Мистеръ Винцентъ Кромльсъ,— заговорилъ трактирщикъ чрезвычайно почтительно,— вотъ тотъ молодой джентльменъ: я привелъ его.
Мистеръ Винцентъ Кромльсъ удостоилъ Николая поклономъ, представлявшимъ нчто среднее между изысканнымъ привтствіемъ римскаго императора и пріятельскимъ кивкомъ пьянаго собутыльника, затмъ приказалъ хозяину удалиться и притворить дверь.
— Картина, не правда ли?— сказалъ мистеръ Кромльсъ, сдлавъ знакъ Николаю, чтобы онъ не мшалъ.— Маленькій побждаетъ: если большой не попроситъ, пощады, черезъ секунду онъ превратится въ трупъ. Ну-ка, ребята, сначала!
Воины разошлись и сшиблись опять съ удвоеннымъ азартомъ. Отъ шпагъ дождемъ сыпались искры, къ великому удовольствію мистера Кромльса, видимо считавшаго эту статью особенно важной. Бой длился нкоторое время, не приводя къ ршительнымъ результатамъ, съ обихъ сторонъ было уже отпущено сотни по дв ударовъ. Наконецъ, низенькій упалъ на одно колно, но оказалось, что это ему нипочемъ: онъ и въ этой поз дйствовало съ такимъ же успхомъ при помощи своей лвой руки и продолжалъ отчаянно сражаться, пока высокій не вышибъ у него шпаги. Казалось бы, что при такихъ критическихъ обстоятельствахъ низенькому остается только сдаться и попросить пощады, по вмсто этого онъ неожиданно выхватилъ изъ-за пояса большой пистолетъ и наставилъ его прямо въ лицо врагу. Ошеломленный такою находчивостью (на которую онъ никакъ не разсчитывалъ), высокій зазвался, а низенькій, пользуясь этимъ, поднялъ свою шпагу, и битва загорлась вновь. Опять посыпались удары, самые разнообразные, фантастическіе, не виданные даже въ настоящихъ сраженіяхъ: удары лвой рукой, удары изъ подъ колна, черезъ правое плечо и черезъ лвое. А когда низенькій со всего маху хватилъ высокаго по ногамъ и, будь это въ настоящемъ бою, непремнно отскъ бы ихъ начисто, высокій перескочилъ черезъ шпагу низенькаго, посл чего, дабы уравновсить шансы, а можетъ быть, для симметріи, въ свою очередь, хватилъ того по ногамъ, и тогда низенькій перескочилъ черезъ его шпагу. Долго еще стучали клинки и поддергивались ‘невыразимые’ (за отсутствіемъ подтяжекъ въ матросскихъ костюмахъ). Наконецъ, низенькій (изображавшій, очевидно, положительный типъ, ибо онъ всегда одерживалъ верхъ), собравъ вс свои силы, сдлалъ послдній отчаянный натискъ и схватился съ высокимъ не на животъ, а на смерть. Посл безуспшной борьбы высокій упалъ и испустилъ духъ въ жестокихъ мученіяхъ, а низенькій наступилъ ему ногою на грудь и проткнулъ его шпагой.
— Ну, дти мои, если вы хорошо постараетесь, вы заработаете не одинъ ‘бисъ’ этой сценой,— сказалъ мистеръ Кромльсъ.— А теперь переодньтесь и отдохните.
Отпустивъ двухъ бойцовъ этими милостивыми словами, мистеръ Кромльсъ повернулся къ Николаю. Оказалось, что физіономія мистера Кромльса по своимъ размрамъ вполн соотвтствовала его корпуленціи. Другими его особенностями, бросившимися въ глаза Николаю, были: очень толстая нижняя губа., очень хриплый голосъ (должно быть вслдствіе привычки постоянно кричать) и очень черные волосы, остриженные до самаго тла съ тою цлью (какъ узналъ впослдствіи Николай), чтобы удобне было надвать всякіе парики.
— Ну, что же сэръ, какого вы мннія объ этой маленькой сценк?— спросилъ мистеръ Кромльсъ.
— Прекрасно, превосходно!— отвчалъ Николай.
— Не часто вы увидите такихъ молодцовъ, какъ вы думаете?
Николай согласился, но позволилъ себ замтить, что было бы лучше, еслибъ бойцы были больше подъ стать другъ другу.
— Больше подъ стать?— воскликнулъ съ удивленіемъ мистеръ Кромльсъ.
— Т. е. подъ ростъ, хотлъ я сказать,— пояснилъ Николай.
— Подъ ростъ? Христосъ съ вами! Да вдь на нашихъ поединкахъ въ томъ-то вся и суть, чтобы одинъ былъ фута на два выше другого. Какъ же иначе вы заинтересуете публику?… Нтъ, въ нашихъ сраженіяхъ необходимо, чтобы или маленькій дрался съ большимъ, или чтобы пятеро нападало на одного. Но для послдняго эффекта въ нашей трупп слишкомъ мало людей.
— Понимаю, сказалъ Николай.— Прошу извинить, мн не пришло это въ голову.
— Да, да, въ этомъ вся суть,— повторилъ мистеръ Кромльсъ.— Посл завтрака я открываю въ Портсмут театральный сезонъ. Если будете въ Портсмут, загляните въ театръ: любопытно, что-то вы скажете.
Николай общалъ непремнно побывать въ портсмутскомъ театр, если представится случай, и, придвинувъ свой стулъ поближе къ огню вступилъ въ разговоръ съ антрепренеромъ. Мистеръ Кромльсъ былъ очень разговорчивъ и со общителенъ, но столько, быть можетъ, благодаря врожденной наклонности къ изліяніямъ, сколько по милости водки съ водой, которую онъ потягивалъ весьма основательно, и огромныхъ понюшекъ табаку, извлекаемыхъ имъ изъ сраго бумажнаго свертка, оттопыривавшаго его жилетный карманъ. Съ полнйшей откровенностью, не утаивъ ни одной подробности, онъ разсказалъ вс свои планы, вс дла и съ любовью распространился о достоинствахъ своей труппы и о талантахъ членовъ своей семьи, къ числу которыхъ принадлежали и два благородныхъ бойца съ короткими шпагами. Николай вскор узналъ, что на завтра въ Портсмут назначенъ създъ прикосновенныхъ къ театру дамъ и джентльменовъ. Туда же направился (не на весь сезонъ, а только на нсколько спектаклей) и отецъ съ сыновьями, закончивъ съ блистательнымъ успхомъ сбой ангажементъ въ Гильдфорд.
— А вы тоже въ Портсмутъ?— спросилъ въ заключеніе мистеръ Кромльсъ.
— Д-да,— отвчалъ Николай неохотно.
— Городъ вамъ знакомь?— продолжалъ допрашивать антрепренеръ, считавшій, очевидно, что онъ иметъ право на такую же откровенность со стороны своего собесдника, какую высказалъ самъ.
— Нтъ,— отвчалъ Николай.
— Никогда тамъ не бывали?
— Никогда.
Мистеръ Винцентъ Кромльсъ прокашлялся сухимъ, короткимъ кашлемъ, желая этимъ сказать: ‘хочешь скрытничать — твое дло’, посл чего досталъ изъ бумажнаго свертка и отправилъ къ себ въ носъ такое количество понюшекъ, что Николай только подивился, куда все это проваливается.
Бесдуя съ Николаемъ, мистеръ Кромльсъ въ то же время съ большимъ любопытствомъ посматривалъ на Смайка, наружность котораго видимо поразило его съ перваго же взгляда. Смайкъ усплъ заснуть и теперь клевалъ носомъ, сидя на своемъ стулъ.
— Извините… можетъ быть, мое замчаніе вамъ не понравится,— заговорилъ мистеръ Кромльсъ, нагибаясь къ Николаю, и докончилъ вполголоса:— Какая сценическая наружность у вашего друга!
— Бдняга!— сказалъ Николай, улыбнувшись.— Хотлъ бы я, чтобы онъ былъ немного потолще и не имлъ такого замореннаго вида.
— Потолще!— вскричалъ въ ужас антрепренеръ.— Да вдь это испортило бы всю музыку!
— Вы думаете?
— Еще бы! Да знаете ли вы, продолжалъ конфиденціальнымъ тономъ мистеръ Кромльсъ, выразительно ударивъ себя по колнк,— выйди онъ на сцену сейчасъ, какъ онъ есть, безъ всякимъ подушекъ, даже безъ гримировки,— выйди онъ въ роли умирающаго съ голоду нищаго,— это будетъ такой эффектъ, о какомъ и не слыхали никогда въ здшнихъ мстахъ. Мазните ему на кончикъ носа капельку румянь, и изъ него выйдетъ такой аптекарь въ ‘Ромео и Джульетт’, что чудо! Весь театръ задрожитъ отъ апплодисментовъ, какъ только онъ просунетъ голову въ дверь, ближайшую отъ рампы, направо.
— Вы смотрите на него съ профессіональной точки зрнія,— сказалъ со смхомъ Николай.
— Понятно,— подхватилъ антрепренеръ.— Я никогда не встрчалъ человка, боле подходящаго къ этому амплуа, съ тхъ поръ, какъ состою членомъ нашей профессіи, а я, слава Богу, выступалъ на подмосткахъ еще полуторагодовалымъ ребенкомъ въ роляхъ толстыхъ дтей.
Одновременное появленіе пуддинга и двухъ младшихъ мистеровъ Кромльсовъ придало разговору другой оборотъ, или, врне, положило ему конецъ на нкоторое время. Два юные джентльмена работали ножами и вилками почти-что не хуже, чмъ шпагами, а такъ какъ и остальная компанія чувствовала себя не мене ихъ склонной къ питанію, то пока управлялись съ ужиномъ, было не до разговоровъ.
Не успли два юные Кромльса проглотить по послднему съдобному куску пуддинга, какъ по многимъ признакамъ, которыхъ они не сумли скрыть, по ихъ полу-подавленнымъ звкамъ и потягиваньямъ, для всхъ сдлалось очевиднымъ, что они томятся желаніемъ отправиться на боковую. То же желаніи, только еще боле откровенно, обнаружилъ и Смайкъ, который еще за ужиномъ нсколько разъ засыпалъ съ непрожеваннымъ кускомъ во рту. Въ виду такихъ осложненій Николай предложилъ было разойтись, но мистеръ Кромльсъ объявилъ, что онъ не хочетъ и слышать объ этомъ: онъ разсчитывалъ имть удовольствіе угостить своего новаго знакомаго пуншемъ, и если тотъ откажется, онъ, Кромльсъ, будетъ считать себя глубоко оскорбленнымъ.
— Пусть ихъ идутъ,— закончилъ мистеръ Кромльсъ,— а мы съ вами примостимся у огонька и поболтаемъ.
Николаю не очень хотлось спать (сказать по правд, онъ былъ для этого слишкомъ озабоченъ), поэтому, подумавъ немного, онъ принялъ приглашеніе и, обмнявшись рукопожатіемъ съ юными Кромльсами, между тмъ какъ ихъ родитель съ своей стороны трогательно прощался съ Смайкомъ, подслъ къ камину насупротивъ этого джентльмена и расположился принять дятельное участіе въ опустошеніи пуншевой чаши. Вскор явился на сцену и пуншъ, горячій, дымящійся и такой аппетитный, что весело было смотрть на него и еще веселе вдыхать его ароматъ.
Но, несмотря на пуншъ, несмотря на веселую болтовню мистера Кромльса, который разсказывалъ анекдотъ за анекдотомъ и уничтожалъ табакъ въ невроятномъ количеств, втягивая его въ себя и носомъ, въ вид понюшекъ, и ртомъ, черезъ длинную трубку, Николаю было невесело. Мысли его витали въ прошломъ, вокругъ его прежняго дома, а когда он останавливались на теперешнемъ его положеніи, неврность будущаго набрасывала на нихъ свою черную тнь, которой но могли разорвать вс его усилія. Вниманіе не слушалось воли и не хотло сосредоточиться на разсказахъ антрепренера. Николай слышалъ его голосъ, но не слышалъ словъ, и когда мистеръ Винцентъ Кромльсъ заключилъ какую-то длинную исторію своихъ похожденій громкимъ, продолжительныя ь смхомъ и вопросомъ, какъ поступилъ бы онъ, Николай, при такихъ обстоятельствахъ, молодой человкъ былъ принужденъ извиниться и смиренно сознаться, что онъ по иметъ ни малйшаго представленія, о чемъ сейчасъ говорилось.
— Да, да, я и самъ это замтилъ,— сказалъ мистеръ Кромльсъ.— Вы что-то не въ своей тарелк. Въ чемъ дло?
Николай не могъ не улыбнуться безцеремонности этого вопроса, но, не считая нужнымъ таиться, признался, что его мучитъ сомнніе, удастся ли одинъ его планъ, ради котораго онъ и забрался въ эти края.
— Какой же это планъ?— спросилъ мистеръ Кромльсъ.
— Найти заработокъ, который далъ бы возможность просуществовать мн и моему бдному товарищу,— отвчалъ Николай.— Вотъ вамъ вся правда. Вы наврное давно ее угадали, но все равно: заслуга добровольнаго признанія останется все-таки за мной.
— Почему же вы выбрали Портсмутъ предпочтительно передъ другими мстами?— спросилъ мистеръ Кромльсъ растапливая сургучъ, которымъ былъ залпленъ чубукъ его трубки, и сызнова расправляя его мизинцемъ.
— Тамъ въ гавани всегда есть корабли. Я попытаюсь поступить матросомъ на корабль. Мсто не важное, но будутъ хоть готовыя харчи.
— Знаю я эти харчи: солонина, скверный ромъ, гороховый пуддингъ, да сухари изъ освковъ,— процдилъ мистеръ Кромльсъ, затянувшись изъ своей трубки, чтобы не дать ей погаснуть, и возвращаясь къ своему занятію починки чубука.
— Бываетъ и хуже,— сказалъ Николай.— Надюсь, что я выдержу не хуже всякаго другого молодого малаго моихъ лтъ и моихъ скромныхъ привычекъ.
— Да, кто попалъ матросомъ на корабль, тому надо запастись выносливостью. Но вы не попадете.
— Почему?
— Потому что ни одинъ шкиперъ, ни одинъ штурманъ не захочетъ стравливать свою солонину на васъ, когда онъ всегда можетъ взять опытнаго моряка. Вдь тамъ такихъ моряковъ — что устрицъ на уличныхъ лоткахъ, хоть прудъ ими пруди.
— То-есть какъ, я не понимаю?— проговорилъ Николай, испуганный и этимъ предсказаніемъ, и убжденнымъ тономъ, какимъ оно было высказано.— Вдь люди не родятся моряками. Морскому длу, какъ и всему на свт, выучиваются.
Мистеръ Кромльсъ покачалъ головой.
— Выучиваются, но не въ ваши годы и не такіе блоручки, какъ вы.
Наступило молчаніе. У Николая вытянулось лицо. Онъ не шевелился я уныло смотрлъ на огонь.
— Не придумаете ли вы какой-нибудь другой профессіи, боле подходящей и выгодной для молодого человка съ вашимъ воспитаніемъ и наружностью?— спросилъ наконецъ антрепренеръ.
— Нтъ,— отвчалъ Николай, безнадежно покачавъ головой.
— Ну, такъ я вамъ ее назову.— Мистеръ Кромльсъ швырнулъ трубку въ огонь и прокричалъ во все горло:— Сцена!
— Сцена?— повторилъ Николай почти такъ же громко.
— Да, сцена, лицедйство. Я самъ всю жизнь играю, жена моя играетъ, дти играютъ. Была у меня собака, которая всю жизнь прожила и умерла на сцен. А теперь лицедйствуетъ мой пони въ ‘Тамерлан’. Скажите, слово, и я сейчасъ же ангажирую васъ и вашего друга. Мн нужны новые актеры.
— Но я ничего не смыслю въ этомъ дл,— проговорилъ Николай, съ трудомъ переводя духъ, такъ его поразило это неожиданное предложеніе.— Я игралъ только въ дтств, когда учился въ школ, а съ тхъ поръ никогда.
— Ничего не значитъ: вы созваны для сцены. Въ вашей походк, въ манерахъ — высокая комедія, въ глазахъ — трагедія, въ смх — веселый фарсъ. Изъ васъ выйдетъ такой заправскій актеръ, какъ будто вы съ самыхъ пеленокъ не видли ничего, кром декорацій да рампы.
Николай вспомнилъ, какъ мало денегъ останется у него въ карман посл разсчета съ трактирщикомъ, и началъ колебаться.
— Вы будете полезны намъ во всхъ отношеніяхъ,— продолжалъ мистеръ Кромльсъ.— Подумайте, какія великолпныя рекламы для расклейки по стнамъ можетъ сочинять человкъ съ вашимъ образованіемъ!
— Н-да, съ этой статьей я, пожалуй, управлюсь,— сказалъ Николай.
— Разумется! ‘Подробности смотри въ маленькихъ ручныхъ афишахъ’ — какъ заманчиво это звучитъ! А каждую такую подробность можно размазать на полъ-тома… А пьесы? По мр надобности вы будете писать намъ и пьесы, да! Наше дло такое: намъ нужно, чтобы были заняты вс силы труппы, а изъ готовыхъ вещей не всегда найдешь такіе, чтобъ она отвчала этому условію.
— Ну, насчетъ послдняго пункта я не слишкомъ-то на себя полагаюсь,— замтилъ Николай.— Впрочемъ, можетъ быть, иной разъ, въ счастливую минуту, и удастся состряпать что-нибудь подходящее.
— Да вотъ намъ какъ разъ нужна новая мелодрама для перваго спектакля. Позвольте… Прежде всего: какіе имемъ мы рессурсы въ этомъ театр? Великолпный сельскій пейзажъ, совершенно новый, это разъ. Затмъ: настоящій насосъ и дв большія бадьи. Вотъ вы и введете ихъ въ вашу пьесу.
— Какъ! Насосъ и бадьи?
— Ну, да. Я ихъ купилъ очень дешево, на распродаж. Они произведутъ фуроръ. Въ Лондон всегда такъ длается: пріобртаются костюмы, бутафорскія вещи, и по нимъ пишется пьеса. Большинство лондонскихъ театровъ держатъ даже авторовъ для этой цли.
— Да что вы!— воскликнулъ съ удивленіемъ Николай.
— Конечно. Самая обыкновенная вещь. А какъ красиво выйдетъ на афишахъ: ‘Настоящій насосъ’, ‘Дв большія бадьи’… ‘Эффектъ небывалый’… и все въ отдльную строку… А не смекаете ли вы случаемъ по живописной части?
— Нтъ, живопись не принадлежитъ къ числу моихъ талантовъ.
— Ну, длать нечего: на нтъ и суда нтъ. А то мы могли бы выпустить чудесныя афиши. Большая иллюстрація въ конц: полныя декораціи послдняго акта съ насосомъ и бадьями въ глубин сцены. Но разъ вы не живописецъ, нечего и толковать, обойдемся и такъ.
— А сколько всего и буду получать-за свой трудъ?— спросилъ Николай, помолчавъ.— Проживемъ мы съ товарищемъ на нашъ заработокъ?
— Проживете ли? Господь съ вами! Да вы заживете по-царски! Считая все гуртомъ: актерское жалованье на двоихъ, да авторскій трудъ, вы будете зарабатывать… да, такъ: около фунта въ недлю.
— Вы не шутите?
— Нисколько. А если дла пойдутъ хорошо, ваши доходы удвоятся.
Николай пожалъ плечами, не смя врить. Но что предстояло ему впереди? Нищенская сума. И если бы даже у него хватило физическихъ и нравственныхъ силъ, чтобы стойко переносить вс крайности жестокой нужды, вс лишенія и черную работу, которыя его ожидали, имлъ ли онъ право подвергать имъ своего безпомощнаго друга? Затмъ ли вырвалъ онъ его изъ Дотбойса, чтобы обречь на такую же. горькую жизнь, какъ и та, какую его заставляли вести въ этомъ вертеп? Легко было ему считать пустяками семьдесятъ миль путешествія, пока он были впереди, пока он еще не разлучили его съ близкими сердцу и пока въ одномъ съ нимъ город жилъ человкъ, который такъ возмутительно съ нимъ обошелся, который разбудилъ въ его душ всю горечь и злобу, на какія она была только способна. Но теперь эти семьдесятъ миль пугали его. Что, если онъ уйдетъ въ дальнее плаваніе, а мать его и сестра умрутъ въ это время?
Откинувъ въ сторону всякія колебанія, онъ объявилъ мистеру Кромльсу, что принимаетъ его предложеніе, и они ударили по рукамъ.

ГЛАВА XXIII
описываетъ труппу мистера Винцента Кромльса и трактуетъ о его длахъ, домашнихъ и театральныхъ.

Такъ какъ у мистера Кромльса на конюшн харчевни стояло страннаго вида четвероногое, которое онъ называлъ ‘своимъ нови’, а въ сара — колымага, окрещенная имъ же ‘четырехколеснымъ фаэтономъ’, то на другой дезь Николай могъ продолжать свое путешествіе съ такими удобствами, на которыя онъ никакъ не разсчитывалъ. Они съ антрепренеромъ заняли переднія мста, а на заднее сиднье запихали двухъ юныхъ Кромльсовъ со Смайкомъ и съ большой плетеной корзиной, въ которой, подъ защитой толстой клеенки на случай дождя, покоились шпаги, пистолеты, парики съ косичками, матросскіе костюмы и другіе профессіональные аттрибуты вышеназванныхъ молодыхъ джентльменовъ.
Пони поспшалъ весьма медленно и, вроятно, благодаря своему сценическому воспитанію, обнаруживалъ отъ времени до времени непреодолимое поползновеніе растянуться на дорог. Однако, мистеръ Кромльсъ, усиленно дйствуя кнутомъ и вожжами, благополучно поддерживалъ его на ногахъ, а когда этихъ средствъ оказывалось недостаточно, и животное ршительно останавливалось, мастеръ Кромльсъ старшій вылзалъ изъ колымаги и давалъ ему пинка. Съ помощью такихъ неотразимыхъ аргументовъ лошадку удавалось иногда убдить пробжать шаговъ двадцать, и такимъ образомъ по весьма мткому замчанію мистера Кромльса, компанія ‘какъ-никакъ, а подвигалась впередъ’ къ удовольствію всхъ заинтересованныхъ сторонъ.
— Она все-таки славная лошадка, ее надо знать,— сказалъ мистеръ Кромльсъ, оборачиваясь къ Николаю.
Можетъ быть, лошадка была и ‘славная’ для тхъ, кто зналъ ее близко, но ея косматая, растрепанная шерсть имла безспорно непривлекательный видъ. Поэтому Николай ограничился замчаніемъ, что ‘конечно, короткое знакомство въ такихъ случаяхъ много значитъ’.
— А сколько концовъ она отмахивала за свою жизнь!— продолжалъ мистеръ Кромльсъ, ловко смазавъ пони кнутомъ по уху ради стараго знакомства.— Она сдлалась членомъ нашей семьи. Мать ея тоже была на сцен.
— Неужели?
— Да. Четырнадцать слишкомъ лтъ онъ играла въ цирк: ла яблочные пироги, стрляла изъ пистолета, ложилась спать въ ночномъ колпак, однимъ словомъ, исполняла главныя роли во всхъ пантомимахъ. А отецъ ея былъ танцовщикомъ.
— Отличался талантомъ?
— Нельзя сказать, онъ былъ изъ заурядныхъ пони. Дло, видите ли, въ томъ, что въ начал своей карьеры онъ ходилъ въ упряжи, работалъ поденно, и никогда уже не могъ отстать отъ своихъ старыхъ привычекъ.. Въ мелодраммахъ онъ былъ недуренъ, но глупъ, очень глупъ. Когда подруга его околла, онъ пристрастился къ портвейну.
— Къ портвейну?— удивился Николай.
— Да. Онъ пилъ портвейнъ на сцен въ компаніи съ клоуномъ, но онъ былъ очень жаденъ, и вотъ въ одинъ прекрасный вечеръ онъ откусилъ кусокъ стекла отъ стакана, когда ему подавали вино, подавился и, такъ сказать, палъ жертвой своихъ вульгарныхъ наклонностей.
Между тмъ потомокъ злосчастнаго животнаго требовалъ все большаго и большаго вниманіи со стороны мистера Кромльса, и такъ какъ этому почтенному джентльмену было недосугъ разговаривать, то Николай могъ на свобод предаваться своимъ мыслямъ.
Наконецъ пріхали въ Портсмутъ. У подъемнаго моста мистеръ Кромльсъ остановилъ лошадь и сказалъ Николаю:
— Мы съ вами сойдемъ здсь, а мальчики завезутъ мой багажъ къ намъ на квартиру, а потомъ отведутъ лошадь въ конюшню. Пусть они захватятъ за одно и ваши вещи: он могутъ покамстъ полежать у меня.
Поблагодаривъ мистера Кромльса за его обязательное предложеніе, Николай соскочилъ на землю, взялъ подъ руку Смайка, и вс трое двинулись по главной улиц къ театру. Молодой человкъ чувствовалъ себя очень неловко и непокойно отъ сознанія, что черезъ нсколько минутъ онъ вступитъ въ новый, незнакомый ему міръ.
Проходя по улицамъ, онъ видлъ на стнахъ и въ окнахъ лавокъ очень много афишъ, на которыхъ имена мистера Винцента Кромльса, мистриссъ Кромльсъ, мастера Кромльса старшаго, мастера П. Кромльса, и миссъ Кромльсъ были пропечатаны огромными буквами, а вс остальныя — маленькими. Но вотъ, наконецъ, они вошли въ какія-то двери, откуда на нихъ пахнуло запахомъ апельсинныхъ корокъ и ламповаго масла съ примсью опилокъ, прошли ощупью по темному корридору, спустились куда-то внизъ по ступенькамъ, пролавировали по лабиринту изъ полотняныхъ рамъ и горшковъ съ краской и вступили на подмостки Портсмутскаго театра.
— Вотъ и пришли!— сказалъ мистеръ Кромльсъ.
На сцен было не очень свтло, но Николай все-таки разсмотрлъ, что онъ стоитъ у первой кулисы, что подъ ногами у него грязный полъ, а кругомъ голыя стны, пыльныя декораціи, заплсневлыя облака и грубо размалеванный занавсъ. Онъ заглянулъ въ зрительный залъ: потолокъ, партеръ, ложи, галерея, мста для оркестра, драпировки и всевозможные орнаменты,— все смотрло грубымъ, холоднымъ, печальнымъ и жалкимъ.
— Такъ это-то театръ!— шепнулъ ему на- ухо Смайкъ.— А я воображалъ, что въ немъ такъ свтло и красиво, что можно ослпнуть отъ блеска.
— Да, такой онъ и есть, только не днемъ, Смайкъ, не днемъ,— отвчалъ Николай, пораженный и самъ почти не мене Смайка.
Голосъ антрепренера, призывавшій его откуда-то изъ мрака прервалъ его наблюденія. На противуположномъ конц сцены, куда они со Смайкомъ теперь перешли, за маленькимъ овальнымь столомъ краснаго дерева на расшатанныхъ ножкахъ, сидла видная, дородная женщина лтъ сорока, сорока пяти, въ полипялой шелковой накидк и съ непокрытой головой, шляпка, которою она держала за ленты, болталась у нея на рук. Волосы (необыкновенно обильные) спускались ей на уши двумя крупными фестонами.
Антрепренеръ подвелъ Николая къ этой леди и сказалъ ему:
— Мистеръ Джонсонъ (Николай взялъ это имя своимъ театральнымъ псевдонимомъ, вспомнивъ, что Ньюмэнъ Ногсъ окрестилъ его такъ, когда знакомилъ съ мистриссъ Кенвигзъ) — мистеръ Джонсонъ, позвольте васъ представить: мистриссъ Винцентъ Кромльсъ.
— Очень рада познакомиться, сэръ,— произнесла мистриссъ Кромльсъ гробовымъ голосомъ,— тмъ боле, что въ вашемъ лиц я имю счастье привтствовать будущаго члена нашего братства.
Съ этими словами дородная лэди пожала- Николаю руку. Онъ хоть и видлъ, что рука была большая, но никакъ не ожидалъ того богатырскаго рукопожатія, какимъ его удостоили.
— А это другой молодой человкъ?— продолжала лэди, оставляя Николая и ступивъ нсколько шаговъ въ сторону Смайка, какъ это длаютъ трагическія актрисы, когда играютъ королевъ.— Милости просимъ въ нашу труппу. Мы рады и вамъ.
— Неправда ли, душенька, онъ намъ подойдетъ?— сказалъ мистеръ Кромльсъ, поднося къ носу понюшку.
— Онъ безподобенъ,— объявила леди.— Истинное пріобртеніе для театра.
Не успла мистриссъ Кромльсъ отмаршировать къ своему столу, какъ изъ какого-то невидимаго убжища на сцену выпорхнула двочка въ грязной блой юбочк, въ коротенькихъ панталончикахъ, стянутыхъ у колнъ, въ открытыхъ башмакахъ съ перепутками, въ бломъ спенсер съ зеленымъ шарфомъ черезъ плечо, въ розовой газовой шляпк и въ папильоткахъ. Она сдлала пируэтъ, похлопала ножкой о ножку, опять сдлала пируэтъ, потомъ вдругъ воззрилась въ противоположную стну, вскрикнула, понеслась впередъ, круто остановилась въ шести дюймахъ отъ рампы и замерла въ прекрасной поз ужаса. Изъ-за кулисы, одной могучей глиссадой, вынырнулъ оборванный джентльменъ въ стоптанныхъ туфляхъ изъ бундовой кожи и сталъ передъ двой, потрясая палкой и скрежеща зубами.
— Они репетируютъ ‘Индйца-дикаря и красавицу’,— сказала мистриссъ Кромльсъ.
— Маленькій балетъ-интермедія,— пояснялъ мистеръ Кромльсъ.— Чудесно, продолжайте… Мистеръ Джонсонъ, будьте добры сюда, къ сторонк, вотъ такъ. Ну!
Мистеръ Кромльсъ хлопнулъ въ ладоши. По этому сигналу дикарь разсвирплъ и сдлалъ глиссаду къ красавиц, но красавица ловко увернулась, сдлавъ шесть пируэтовъ, и закончила послдній, ставъ прямо на носки. На дикаря это видимо произвело впечатлніе, ибо, показавъ еще нсколько образчиковъ своей свирпости и погонявшись за двой по сцен, онъ началъ утихать и, наконецъ, приложивъ къ носу большой палецъ правой руки, остальными побарабанилъ себя по щек, давая этимъ понять, что онъ сраженъ красотою юной пэри. Дйствуя подъ вліяніемъ обуявшей его страсти, онъ принялся колотить себя въ грудь и обнаруживать многіе другіе симптомы безумной любви. Благодаря ли тому обстоятельству, что вс эти проявленія были довольно прозаичнаго свойства, или по другой неизвстной причин, только красавица вдругъ заснула, заснула, какъ убитая, на дерновой скамь. Замтивъ это, дикарь нагнулся къ ней, оттопыривъ лвое ухо ладонью лвой руки, прислушался къ ея дыханію и выразительно закивалъ во вс стороны, давая знать тмъ, кого это могло интересовать, что она не притворяется, а дйствительно спитъ. Затмъ, будучи предоставленъ собственнымъ рессурсамъ, дикарь со скуки принялся танцовать въ одиночку. Въ тотъ самый моментъ, когда, онъ додлывалъ послднее па, красавица проснулась, протерла глаза, вскочила со скамьи и проплясала соло, да какое! Дикарь въ экстаз пожиралъ ее глазами, а когда она кончила, онъ сорвалъ съ ближайшаго дерева какую-то ботаническую рдкость, смахивавшую на маленькій кочанъ маринованной капусты, и преподнесъ ее прекрасной дв. Сначала она не хотла брать, но дикарь пролилъ потоки слезъ, и она умилостивилась. Дикарь подпрыгнулъ отъ радости, а красавица отъ восторга передъ упоительнымъ ароматомъ маринованной капусты. Затмъ оба они пустились въ плясъ уже вмст. Наконецъ дикарь опустился на одно колно, подставивъ своей дам другое, на которое она вскочила одной ножкой, закончивъ такимъ образомъ балетъ и оставивъ зрителей въ пріятной неизвстности, выйдетъ ли она замужъ за дикаря или возвратится къ родителямъ.
— Прекрасно! Превосходно!— воскликнулъ мистеръ Кромльсъ.— Браво!
— Бра-во!— закричалъ и Николай, ршившись видть все въ розовомъ свт.
— Вотъ, сэръ, имю честь представить,— сказалъ мистеръ Кромльсъ, подводя къ нему балерину,— миссъ Нинетта Кромльсъ.
— Ваша дочь?
— Моя дочь, моя дочь, сэръ, общій идолъ публики во всхъ мстахъ, которыя мы постили. Благодаря этой двочк, сэръ, мы получали самыя лестныя письма отъ знати и дворянства почти всхъ городовъ Англіи.
— Меня это ничуть не удивляетъ,— сказалъ Николай,— она у васъ геній-самородокъ, это ясно.
— Она…— мистеръ Кромльсъ захдебнулся: никакой языкъ не могъ выразить всхъ совершенствъ дитяти-феномена.— Я вамъ одно скажу, сэръ,— продолжалъ онъ, помолчавъ,— талантъ этого ребенка выше всего, что только можно себ вообразить. Ее надо видть, сэръ, ее надо видть, чтобы оцнить по достоинству, да!.. Ступай къ мам, милочка!
— Могу я спросить, сколько ей лтъ?
— Можете, сэръ,— отвчалъ мистеръ Кромльсъ, глядя твердымъ взглядомъ прямо въ глаза своему собесднику, какъ это длаемъ вс мы, когда сомнваемся, что намъ поврятъ на слово.— Ей десять лтъ отъ роду.
— Только десять?
— Ни однимъ днемъ больше.
— Ахъ, Боже мой! Это просто невроятно!— сказалъ Николай.
Дйствительно, оно было не совсмъ вроятно, ибо дитя-феноменъ, несмотря на свой маленькій ростъ, имло довольно старообразную физіономію и сверхъ того оставалось все въ томъ же возраст… какъ бы мн не солгать?.. ну, если не на память древнйшихъ старожиловъ тхъ мстъ, то во всякомъ случа добрыхъ пять лтъ. Надо, впрочемъ, замтить, что съ ранняго дтства миссъ Нинетту укладывали спать очень поздно и поили джиномъ въ неограниченномъ количеств съ спеціальной цлью помшать ей рости, и весьма вроятно, что такая система воспитанія развила въ дитяти-феномен эти добавочныя феноменальныя явленія.
Еще въ начал вышеописаннаго краткаго діалога на сцен появился джентльменъ, игравшій дикаря, но теперь на ногахъ у него были обыкновенные башмаки, а туфли изъ буйволовой кожи онъ держалъ въ рук. Все это время онъ стоялъ въ нсколькихъ шагахъ отъ разговаривающихъ съ очевиднымъ желаніемъ вступить въ разговоръ. Находя, должно быть, что теперь насталъ для этого самый удобный моментъ, онъ сказалъ, обращаясь къ Николаю и кивая на миссъ Кромльсъ:
— Каковъ талантъ, сэръ?
Николай согласился, что талантъ удивительный.
— Ахъ,— вздохнулъ дикарь съ протяжнымъ свистомъ, выпуская воздухъ сквозь стиснутые зубы,— не мсто ей здсь, не мсто!
— Что вы хотите этимъ сказать?— спросилъ антрепренеръ.
— Не мсто ей въ провинціи!— продолжалъ дикарь съ жаромъ.— Слишкомъ она хороша для провинціальной публики. Ей выступать въ большихъ лондонскихъ театрахъ и больше нигд. И я вамъ прямо скажу: она давно была бы тамъ, если бы не зависть и не происки извстныхъ намъ лицъ… Мистеръ Кромльсъ, не будете ли вы такъ добры познакомить меня съ…
— Мистеръ Фолэръ,— сказалъ антрепренеръ, представляя его Николаю.
— Счастливъ честью вашего знакомства, сэръ,— мистеръ Фолэръ прикоснулся указательными пальцемъ къ полямъ своей шляпы и пожалъ руку своему новому знакомому.— Если не ошибаюсь, сэръ, вы тоже вступаете въ наши ряды?
— Да, неопытнымъ новобранцемъ,— отвчалъ Николай.
— Видали вы когда-нибудь такую кривляку?— прошепталъ мистеръ Фолэръ ему на ухо и отвелъ его въ сторону, пользуясь тмъ, что мистеръ Кромльсъ заговорилъ съ женой.
— Какую?
Мистеръ Фолэръ состроилъ шутовскую гримасу, одну изъ многочисленной коллекціи, составлявшей его репертуар, и показалъ пальцемъ себ черезъ плечо.
— Вы говорите о дитяти-феномен?
— Я говорю о дитяти-чурбан, сэръ,— поправилъ мистеръ Фолэръ.— Двчонка самыхъ заурядныхъ способностей изъ любого пріюта пропляшетъ лучше ея. Она должна благодарить свою счастливую звзду, что родилась дочерью антрепренера.
— А васъ это, повидимому, очень волнуетъ,— замтилъ Николай, улыбнувшись.
— Волнуетъ, да, клянусь Юпитеромъ, да и не можетъ не волновать,— сказалъ мистеръ Фолэръ, продвая руку подъ локоть собесдника и принимаясь ходить съ нимъ по сцен.— Хоть кого ожесточитъ такая несправедливость. Разв можно спокойно смотрть, какъ какую-то глупую двчонку выпускаютъ всякій вечеръ въ лучшихъ роляхъ, навязываютъ публик, въ ущербъ интересамъ всей труппы, а другихъ, боле достойныхъ, обходятъ? Не странно ли, не дико ли, что семейная гордость можетъ до такой степени ослплять человка, что онъ не понимаетъ даже своихъ собственныхъ выгодъ?.. Да вотъ вамъ фактъ: въ прошломъ мсяц, когда мы играли въ Соутгемптон, на одно представленіе явилось въ театръ на цлыхъ пятнадцать шиллинговъ шесть пенсовъ лишней публики, чтобы посмотрть меня въ ‘Пляск горцевъ’. И что же? Съ того дня меня ни разу не выпустили въ ‘Пляск горцевъ’, ни одного разу, а дитя-феноменъ каждый вечеръ ломалась передъ пустымъ театромъ и скалила зубы изъ-за своей гирлянды пяти съ половиной человкамъ въ партер да двумъ мальчишкамъ въ райк.
— Судя по тому образчику вашего искусства., который я сейчасъ видлъ, вы должны быть однимъ изъ самыхъ цнныхъ членовъ труппы,— сказалъ Николай.
— Н-да, могу сказать, и мы не лыкомъ шиты,— отвчалъ мистеръ Фолэръ, похлопавъ туфлю объ туфлю, чтобы выбить изъ нихъ пыль.— Пожалуй, что у меня даже нтъ соперниковъ въ моемъ ремесл. Но когда не получаешь ничего, кром щелчковъ самолюбію — опускаются крылья: это все равно, что вмсто мла подбить подошвы свинцомъ или танцовать въ кандалахъ, не видя даже благодарности за свой трудъ… Эы, дружище, какъ поживаешь?
Особа, къ которой относилось это воззваніе, оказалась смуглолицымъ, или врне, желтолицымъ джентльменомъ съ длинной гривой черныхъ волосъ и явными признаками жесткой бороды и усовъ (хотя онъ былъ гладко выбритъ) того же мрачнаго оттнка. Ему было, вроятно, не боле тридцати лтъ, но на первый взглядъ онъ казался много старше,— такое у него было блдное, измятое лицо отъ постояннаго употребленія блилъ и румянъ. Костюмъ его состоялъ изъ клтчатой рубашки, зеленаго сюртука — поношеннаго, но съ новыми мдными пуговицами, зеленаго съ краснымъ полосатаго галстуха и широкихъ синихъ пангалонъ. Дешевая ясеневая палка, которую онъ держалъ въ рук, служила ему, повидимому, не столько въ качеств палки, сколько для дополненія костюма, ибо онъ описывалъ ею въ воздух круги, держа ее за нижній конецъ, за исключеніемъ тмъ моментовъ, когда, она изображала рапиру и когда ея обладатель становился въ позицію и длалъ ею выпадъ по направленію одной изъ боковыхъ кулисъ или какого-нибудь другого неодушевленнаго, а то и одушевленнаго предмета, который подвертывался ему по пути и могъ служить мишенью.
— А, Томми! Ну, что, братъ, какія у насъ новости?— спросилъ смуглолицый, длая выпадъ въ грудь своему пріятелю, который ловко отпарировалъ его ударъ своей туфлей.
— Да никакихъ. Вотъ только новый дебютантъ проявился,— отвчалъ мистеръ Фолэръ, взглянувъ на Николая.
— Такъ познакомь же насъ, Томми, не пренебрегай этикетомъ,— сказалъ смуглолицый, укоризненно смазавъ друга, палкой по шляп.
— Мистеръ Джонсонъ,— сказалъ герои пантомимы,— позвольте вамъ представить: мистеръ Ленвиль. Исполняетъ первыя роли въ трагедіяхъ.
— За исключеніемъ тхъ случаевъ, слдовало бы теб прибавить, Томми, когда. Старая Колода, заберетъ себ въ голову, что она можетъ сдлать это сама,— замтилъ мистеръ Ленвиль.— Вы вдь знаете, сэръ, кто такой Старая Колода?
— Нтъ, не знаю,— отвчалъ Николай
— Мы окрестили такъ Кромльса за его тяжеловсную игру. Однако, господа, мн некогда точить съ вами лясы. На завтра у меня роль въ двнадцать листовъ, а я еще и не заглядывалъ въ нее. Хорошо, что у меня такая чертовски быстрая память.
Утшивъ себя такимъ соображеніемъ, мистеръ Ленвиль вытащилъ изъ кармана засаленный, измятый манускриптъ, проткнулъ пріятеля еще разокъ своей воображаемой рапирой и принялся расхаживать по сцен, бормоча себ подъ носъ свою роль и подчеркивая самыя сильныя мста соотвтствующими жестами по внушенію своей фантазіи.
Тмъ временемъ на сцен собралась почти вся труппа. Кром мистера Ленвиля и пріятеля его Томми здсь были налицо: близорукій молодой джентльменъ мозгляваго вида, игравшій несчастныхъ любовниковъ, а въ случа надобности дйствовавшій за тенора въ дивертисментахъ и съ нимъ (они вошли подъ руку) комическій пейзанъ,— круглолицый человчекъ съ вздернутымъ носомъ, широкимъ ртомъ и выпученными глазами. Немного подальше, разсыпаясь въ любезностяхъ передъ Феноменомъ, стояль полупьяненькій старичокъ, актеръ на роли благородныхъ отцовъ, дошедшій до послднихъ предловъ нищеты, судя по костюму. Былъ и драгой пожилой джентльменъ, чуть-чуть по представительне перваго, игравшій комическихъ стариковъ — тхъ чудаковъ самодуровъ, у которыхъ всегда бываетъ племянникъ офицеръ и они вчно гоняются за нимъ съ толстой палкой, принуждая его жениться на богатой наслдниц. Этотъ оказывалъ особенное вниманіе мистриссъ Кромльсъ. Затмъ былъ еще какой-то странный субъектъ въ мохнатомъ плащ, шагавшій вдоль рампы, помахивая тросточкой и декламируя вполголоса, но съ большимъ жаромъ, для увеселенія воображаемой публики. Онъ былъ не такъ молодъ, какъ было бы желательно, выражаясь точне, онъ находился въ пор отцвтанія, но преувеличенно фатоватая изысканность манеръ обличала въ немъ героя комедіи-буффъ. Было еще три или четыре молодыхъ человка съ густыми бровями и провалившимися щеками, очевидно, второстепенные персонажи, такъ какъ они стояли отдльной кучкой въ углу, смясь и разговаривая между собой, и никто не обращалъ на нихъ вниманія.
Дамы составили отдльный кружокъ за вышеупомянутымъ овальнымъ столомъ на расшатанныхъ ножкахъ. Тутъ была миссъ Сневелличи, выступавшая во всхъ родахъ сценическаго искусства и во всевозможныхъ роляхъ, начиная съ характерныхъ танцевъ кончая леди Макбетъ, и неизбжно появлявшаяся на сцен въ свой бенефисъ въ шелковыхъ панталончикахъ небеснаго цвта. Она поглядывала на Николая изъ глубины своей соломенной шляпки, больше похожей на опрокинутую корзинку, притворяясь, что поглощена интереснымъ разговоромъ со своей товаркой миссъ Ледрукъ, которая принесла съ собой работу и въ свою очередь удивительно естественно длала видъ, что собираетъ оборочку. Затмъ была миссъ Бельвони, не претендовавшая на первыя роли: она играла все больше пажей въ бломъ атлас и обыкновенно стояла въ глубин сцены, граціозно отставивъ одну ногу и созерцая публику, или ходила по пятамъ за мистеромъ Кромльсомъ въ трагедіяхъ. Теперь она занималась тмъ, что старательно называла на палецъ одинъ изъ локончиковъ хорошенькой миссъ Бравасса, той самой миссъ Бравасса, чье изображеніе было когда-то отлитографировано подмастерьемъ одного гравера и съ тхъ поръ всякій разъ, какъ афиши возвщали ея годовой бенефисъ, вывшивалось для продажи въ безчисленномъ множеств оттисковъ на окнахъ кондитерской, зеленной, въ библіотек и въ театральной касс. Была еще мистриссъ Ленвиль въ воздушной шляпк съ вуалью, которою она во время оно покорила сердце мистера Ленвиля. Была миссъ Газниги въ небрежно накинутомъ на шею боа изъ поддльнаго горностая, концами котораго она игриво колотила по рукамъ мистера Кромльса-младшаго. Была, наконецъ, мистриссъ Грудденъ — ‘полезность’ въ коричневомъ салоп и касторовой шляп, помогавшая мистриссъ Кромльсъ по хозяйству, собиравшая деньги при вход въ театръ, одвавшая дамъ, подметавшая партеръ, дйствовавшая за суфлера въ послдней картин пятаго акта, когда вся труппа высыпала на сцену, исполнявшая въ критическихъ случаяхъ всякую роль, даже не заглянувъ въ пьесу, и фигурировавшая на афишахъ подъ всевозможными именами, смотря по тому, какое въ данный моментъ казалось эффектне мистеру Кромльсу.
Вс эти подробности мистеръ Фолэръ весьма обязательно сообщилъ Николаю, посл чего покинулъ его и присоединился къ товарищамъ, предоставивъ мистеру Кромльсу завершить церемонію представленія, что тотъ и исполнилъ, всенародно провозгласивъ новаго актера восьмымъ чудомъ по таланту и сценической подготовк.
— Извините, пожалуйста,— сказала миссъ Сневелличи, граціозно скользнувъ къ Николаю,— играли вы когда-нибудь въ Кентербери?
— Никогда,— отвчалъ Николай.
— Я тамъ встрчала одного джентльмена, тоже артиста, поразительно похожаго на васъ. Въ первую минуту я даже приняла васъ за него. Правда, впрочемъ, я видла его всего на нсколько секундъ, потому что какъ разъ въ тотъ день, когда онъ пріхалъ, я вышла изъ труппы.
— Я вижу васъ въ первый разъ,— сказалъ Николай.— Я убжденъ, что не встрчалъ васъ раньше,— прибавилъ онъ галантно,— если бы мы встрчались, я не могъ бы объ этомъ забыть.
— Вы слишкомъ любезны,— пролепетала миссъ Сневелличи, мило склоняя головку.— А знаете,— продолжала она,— теперь, присмотрвшись къ вамъ поближе, я вижу, что у того джентльмэна были совсмъ не такіе глаза… Неправда ли, вы считаете меня дурочкой, что я замчаю такіе пустяки?
— Вовсе нтъ,— отвчалъ Николай.— Ваше вниманіе въ какомъ бы то ни было смысл не можетъ не льстить моему самолюбію.
— Ахъ, эти мужчины, такой тщеславный народъ!— воскликнула миссъ Сневелличи, посл что она очаровательно смутилась, достала платочекъ изъ полинялаго атласнаго ридикюльчика съ золоченой застежкой и позвала миссъ Ледрукъ:— Ледъ, душечка, поди сюда на минутку!
— Что тамъ такое?— откликнулась миссъ Ледрукъ.
— Вдь это не тотъ!
— Не тотъ — кто? Не понимаю.
— Да нтъ, ты знаешь. Ну, помнишь?.. Кентербери… Поди сюда. Я хочу теб что-то сказать.
Но такъ какъ миссъ Ледрукъ не пожелала подойти къ миссъ Сневелличи, миссъ Сневелличи не оставалось ничего больше, какъ подойти къ миссъ Ледрукъ, что она и исполнила обворожительно, въ припрыжку, какъ птичка. Подруги стали шептаться. Миссъ Ледрукъ, очевидно, дразнила миссъ Сневелличи новыми актеромъ, ибо, пошептавшись и похихикавъ нсколько минутъ, миссъ Сневелличи больно нахлопала по рукамъ миссъ Ледрукъ и удалилась въ пріятномъ замшательств.
— Леди и джентльмэны,— возгласилъ мистеръ Кромльсъ, все это время что-то писавшій на клочк бумаги, завтра къ десяти утра прошу на репетицію, пойдетъ ‘Смертельная борьба’. Въ процессіи участвуютъ вс. Пьеса игранная, поэтому довольно будетъ одной репетиціи. Итакъ, къ десяти часамъ вс. Прошу не опаздывать.
— Къ десяти часамъ вс,— повторила громогласно мистриссъ Грудденъ, обводя взглядомъ артистовъ.
— Въ понедльникъ утромъ читаемъ новую пьесу,— продолжалъ мистеръ Кромльсъ.— Она еще не написана, но каждый получитъ въ ней хорошую роль: объ этомъ позаботится авторъ — мистеръ Джонсонъ.
— Какъ!— закричалъ Николай.— Да я еще не…
— Въ понедльникъ утромъ, господа!— заоралъ мистеръ Кромльсъ во все горло, стараясь заглушить возраженія несчастнаго автора.— Можете расходиться, леди и джентльмены.
Мистеру Кромльсу не понадобилось повторять этого разршенія: лэди и джентльмэны поднялись со своихъ мстъ, и черезъ нсколько секундъ театръ опустлъ. Остались только самъ Кромльсъ съ семействомъ, Николай да Смайкъ.
— Послушайте, мистеръ Кромльсъ,— сказалъ Николай, отводя его въ сторону,— къ понедльнику пьеса не будетъ готова,
— Вздоръ, вздоръ!— отвчалъ мастеръ Кромльсъ.
— Но, увряю васъ, я не могу,— доказывалъ Николай.— Moему творчеству никогда не предъявляли такихъ требованій. У меня ничего не выйдетъ, или выйдетъ такая…
— Какое тутъ къ чорту творчество и зачмъ вы его приплели?— закричалъ антрепренеръ.
— Да какъ же безъ этого, сэръ?..
— Да такъ же, милйшій мой, очень просто, перебилъ мистеръ Кромльсъ съ нескрываемой досадой.— Знаете вы французскій языкъ?
— Знаю.
— Ну, вотъ и чудесно.— Мистеръ Кромльсъ выдвинулъ ящикъ стола, досталъ оттуда свернутую трубкой толстую тетрадь и подалъ ее Николаю.— Вотъ вамъ. Переводите на англійскій языкъ и поставьте свое имя на заглавной страниц… Чортъ возьми,— проворчалъ мистеръ Кромльсъ,— сколько разъ я давалъ себ слово брать только такихъ актеровъ, которые знаютъ французскій языкъ. Тогда вс могли бы разучивать роли по подлиннику и играть прямо по-англійски безъ всякихъ хлопотъ. И расходовъ лишнихъ не было бы.
Николай улыбнулся и сунулъ тетрадь въ карманъ.
— А какъ вы ршили съ квартирой? Гд намрены поселиться?— спросилъ его мистеръ Кромльсъ.
Николай подумалъ, что на первую недлю онъ былъ бы очень не прочь поселиться хоть въ партер театра, но отвтилъ только, что онъ еще не ршилъ этого вопроса.
— Въ такомъ случа пойдемъ пока ко мн,— сказалъ мистеръ Кромльсъ,— вмст пообдаемъ, а посл обда вы поищите квартиру: мальчики пойдутъ съ вами и покажутъ, въ какой части города надо смотрть.
Приглашеніе было принято. Мистриссъ Кромльсъ взяла подъ руку съ одной стороны мужа, съ другой Николая, и они торжественно вышли на улицу. Смайкъ и юные Кромльсы съ Феноменомъ отправились домой по короткой дорог, а мистриссъ Грудденъ остались въ касс театра подкрпляться припасеннымъ заране вчерашнимъ рагу и кружкой дешеваго портера.
Мистриссъ Кромльсъ выступала по тротуару, точно шла на казнь, поддерживаемая сознаніемъ своей невинности и тою геройскою твердостью духа, какую дастъ только добродтель. Напротивъ того, мистеръ Кромльсъ всмъ своимъ видомъ, походкой и осанкой являлъ жестокаго тирана. Впрочемъ, и тотъ и другая въ одинаковой мр привлекали на себя вниманіе прохожихъ, и когда до нихъ доносился громкій шепотъ: ‘Вонъ мистеръ и мистриссъ Кромльсъ!’ или когда какой-нибудь мальчишка забгалъ впередъ, чтобы заглянуть имъ въ лицо, строгое выраженіе на лицахъ обоихъ замтно смягчалось: то была популярность, и они это чувствовали.
Мистеръ Кромльсъ проживалъ въ улиц Сентъ-Томасъ у нкоего Бульфа, лоцмана по ремеслу. Подъздъ и оконныя рамы дома мистера Бульфа были расписаны зеленой шлюпочной краской, въ гостиной на камин хранился мизинецъ утопленника и много другихъ морскихъ рдкостей всхъ трехъ царствъ природы. На наружныхъ дверяхъ красовались сверкающій мдный дверной молотокъ, такая же ослпительная мдная дощечка и не уступающая ей по блеску ручка отъ звонка, а на заднемъ двор возвышалась корабельная мачта съ флюгеромъ на верхушк.
— Прошу покорно,— сказала мистриссъ Кромльсъ, оборачиваясь къ Николаю въ дверяхъ гостиной перваго этажа съ венеціанскимъ окномъ.
Николай поблагодарилъ учтивымъ поклономъ и ощутилъ самую чистосердечную радость при вид накрытаго къ обду стола.
— У насъ сегодня баранина подъ луковымъ соусомъ, больше ничего нтъ,— продолжала мистриссъ Кромльсъ своимъ замогильнымъ голосомъ — но, чмъ, богаты, тмъ и рады: вы доставите намъ истинное удовольствіе, раздливъ съ нами этотъ скромный обдъ.
— Благодарю васъ, я окажу ему должную честь,— отвчалъ Николай.
— Винцентъ, который часъ?— спросила мистриссъ Кромльсь.
— Часъ обденный, прошло даже пять минутъ лишнихъ.
Мистриссъ Кромльсъ позвонила.
— Подавайте баранину.
Блый рабъ, прислуживавшій жильцамъ мистера Бульфа, исчезъ и немного погодя торжественно появился съ блюдомъ въ рукахъ. Хозяинъ, хозяйка и Николай съ Феноменомъ услись за накрытый столъ, а Смайкъ и два юные Кромльса помстились за особымъ столикомъ на диван.
— Скажите, какова здшняя публика?— обратился Николай къ мистеру Кромльсу.— Любители театра?
— О, нтъ, далеко нтъ,— отвчалъ этотъ джентльмэнъ, качая головой.
— Я отъ души ихъ жалю,— сказала мистриссъ Кромльсъ.
— А тоже,— сказалъ Николай — Не находить удовольствія въ сценическихъ представленіяхъ, когда дло ведется, какъ слдуетъ — значитъ не имть вкуса.
— У нихъ нтъ вкуса, сэръ,— сказалъ мистеръ Кромльсъ.— Да, потъ, чего вамъ лучше? Въ прошломъ году, въ бенефисъ Феномена, когда она выступила въ трехъ наипопулярнйшихъ изъ всхъ своихъ ролей, да еще въ ‘Фе-Дикобраз’ — балет, написанномъ нарочно для нея, въ театръ явилось публики ну, какъ вы думаете, на сколько? На четыре фунта двнадцать шиллинговъ итого!
— Не можетъ быть!— воскликнулъ Николай.
— И прибавь еще, папа, изъ нихъ на два фунта въ кредитъ,— докончила дитя-феноменъ.
— И изъ нихъ на два фунта въ кредитъ,— повторилъ мистеръ Кромльсъ.— Да что тамъ? Сама мистриссъ Кромльсъ не одинъ разъ играла почти передъ пустымъ театромъ.
— Но зато, Винцентъ, нельзя не сказать: здсь публика чуткая, хоть и мало посщаетъ театръ,— замтила жена.
— Всякая публика будетъ чутка, когда видитъ хорошую игру, настоящую хорошую игру,— проговорилъ съ удареніемъ мужъ.— Въ этомъ нтъ ничего удивительнаго.
— А вы, сударыня, я слышалъ, даете уроки драматическаго искусства?— спросилъ Николай.
— Да, даю.
— Я думаю, здсь не находится желающихъ учиться?
— Прежде были. Дочь одного здшняго подрядчика, поставщика провизіи на суда, брала у меня уроки, но потомъ оказалось, что она немного помшана. Она и тогда уже была сумасшедшая, когда обратилась ко мн. Очень странно, что помшанной могла придти такая идея.
Николай былъ не вполн увренъ, раздляетъ ли онъ это мнніе, и потому счелъ за лучшее промолчать.
— Ну, теперь поговоримъ о длахъ,— сказалъ антрененеръ, когда обдъ кончился.— Не желайте ли на первый разъ выступить въ какой-нибудь маленькой пьеск вдвоемъ съ Феноменомъ?
— Вы очень добры,— проговорилъ Николай торопливо,— но не лучше ли будетъ для дебюта выступить съ кмъ-нибудь, боле подходящимъ мн по росту? Вдь я могу сконфузиться, растеряться… мн кажется, я буду чувствовать себя свободне со взрослыми людьми.
— Да, правда, пожалуй, что и такъ,— согласился антрепренеръ.— Ну, хорошо. А съ Феноменомъ вы сыграете потомъ, когда попривыкните къ сцен.
— Конечно,— подтвердилъ Николай, отъ всей души надясь, что еще не скоро придетъ тотъ моментъ, когда онъ удостоится этой чести.
— Такъ вотъ что мы сдлаемъ,— продолжалъ мистеръ Кромльсъ.— Покончивъ съ вашей пьесой, вы займетесь ролью Ромео… Да кстати: не забудьте же про насосъ и про бадьи… Джульетта — миссъ Сневелличи, старуха Грудденъ — кормилица… Да, такъ, это выйдетъ хорошо… Ну, а посл Ромео, принимайтесь за Корсара, а тамъ за Бассіо и Іеремію Диддлера. Вы живо одолете вс эти роли: вс он въ одномъ дух — мимика, жестикуляція — все. Стоитъ только справиться съ одной, и дло въ шляп.
Надливъ новоиспеченнаго актера этими отрывочными указаніями, мистеръ Кромльсъ сунулъ въ его дрожащія руки нсколько книжонокъ, отдалъ приказъ своему старшему сыну идти съ нимъ и помочь ему найти квартиру, затмъ пожалъ ему руку и пожелалъ добраго вечера.
Въ Портсмут нтъ недостатка въ удобныхъ меблированныхъ комнатахъ, не мало найдется тамъ и такихъ, которыя вполн отвчаютъ требованіямъ людей со скудными финансами. Но для Николая первыя оказывались черезчуръ хороши, а послднія черезчуръ плохи, и молодые люди обошли такое множество домовъ безъ всякаго результата, что Николай начиналъ уже серьезно подумывать, не попросить ли ему разршенія переночевать эту ночь въ театр.
Наконецъ имъ посчастливилось найти то, что было нужно,— дв маленькія, но приличныя комнатки по сходной цн. Комнатки помщались на очень грязной улиц, рядомъ съ доками, въ третьемъ этаж, врне на чердак, надъ табачной лавкой, хозяинъ которой и отдавалъ ихъ въ наймы. Николай остановился на этой квартир, счастливый уже тмъ, что съ него не потребовали платы впередъ.
— Ну, Смайкъ, давай раскладывать нашу движимость,— сказалъ онъ, выпроводивъ мастера Кромльса.— Престранно начались наши похожденія, и одинъ Богъ знаетъ, чмъ они кончатся, но я такъ усталъ за эти три дня, что не хочу ни о чемъ думать сегодня: утро вечера мудрене.

ГЛАВА XXIV.
Большой бенефисъ миссъ Сневелличи и первый дебютъ Николая.

На другой день Николай поднялся очень рано, но, несмотря на ранній часъ, только-что началъ онъ одваться, какъ услыхалъ на лстниц чьи-то приближающіеся шаги, и вслдъ затмъ два голоса закричали ему черезъ дверь:
— Го, то, коллега, вставайте,— кричалъ мистеръ Фолэръ.
— Принимайте гостей,— гудлъ мистеръ Ленвиль густымъ басомъ.
‘Чортъ бы побралъ этихъ прощалыгъ! Наврно завтракать пришли’,— подумалъ Николай и прокричалъ:— Сейчасъ отворю, подождите минутку!
Джентльмены попросили его не торопиться и, чтобы какъ-нибудь скоротать время, принялись фехтовать на палкахъ на узкомъ пространств лстничной площадки къ неописанному смятенію всхъ нижнихъ жильцовъ.
— Входите,— сказалъ Николай, покончивъ свой туалетъ и появляясь на порог.— Ради неба и ада! Зачмъ вы поднимаете на лстниц такой гвалтъ?
— Премиленькая у васъ эта коробочка,— сказалъ мистеръ Ленвиль, входя въ первую комнату и снявъ предварительно шляпу, такъ какъ иначе онъ не могъ бы пройти,— чертовски уютная.
— Черезчуръ даже уютная для человка мало-мальски требовательнаго относительно помщенія,— проговорилъ Николай.— Я не спорю, большое удобство, когда, сидя у себя въ комнат, можешь достать рукой до потолка и взять любую вещь изъ любого угла, не вставая съ мста, но, къ сожалнію, это удобство покупается цною простора.
— Для холостого человка комната ничуть не мала,— замтилъ мистеръ Ленвиль.— Кстати, мистеръ Джонсонъ, мн это напомнило… Надюсь, что моя жена получитъ въ вашей пьес хорошую роль.
— Позвольте… вчера вечеромъ я просмотрлъ оригиналъ… Да, кажется, ея роль изъ замтныхъ,— отвчалъ Николай.
— Ну, а мн, коллега, что вы намрены дать?— спросилъ мистеръ Ленвиль, помшавъ своей палкой въ потухающемъ камин и затмъ обтеревъ ее о полу своего сюртука.— Что-нибудь жестокое, съ рыканьемъ и скрежетомъ зубовъ?
— Вы выгоняете изъ дому жену и ребенка и въ припадк гнва и ревности закалываете кинжаломъ въ библіотек вашего старшаго сына.
— Да неужто?— воскликнулъ мистеръ Ленвиль.— Закалываю сына? Вотъ это дло!
— Затмъ въ теченіе четырехъ дйствій васъ терзаютъ угрызенія совсти и, наконецъ, въ пятомъ вы ршаетесь покончить съ собой. Но вотъ въ тотъ моментъ, когда вы подносите къ виску пистолетъ, часы бьютъ… десять.
— Ага, понимаю! Чудесно! Очень хорошо!
— Вы останавливаетесь,— вспоминаете, что въ дтств вы тоже слышали, какъ часы били десять… Вы роняете пистолетъ,— воспоминанія сильне васъ… Вы заливаетесь слезами и съ этой минуты становитесь добродтельнымъ гражданиномъ.
— Великолпно,— сказалъ мистеръ Ленвиль.— Карта козырная, безъ проигрыша. Спустите занавсъ посл такой сцены, конечно, если она разыграна натурально, и успхъ обезпеченъ.
— А припасли вы что-нибудь хорошенькое для меня?— освдомился въ свою очередь мистеръ Фолэръ.
— Для васъ?.. Постоите, дайте вспомнить… Да, такъ! Вы играете врнаго и преданнаго слугу, васъ выгоняютъ вмст съ женой и ребенкомъ.
— Вчно я въ пар съ проклятымъ Феноменомъ,— вздохнулъ мистеръ Фолэръ.— Ну, а потомъ мы, наврно, поселяемся въ шалаш, я наотрзъ отказываюсь брать свое жалованье и развожу сентименты, вдь такъ?
— М… м… да, въ такомъ род,— подтвердилъ Николай.
— Такъ ужъ вы какъ хотите, а устройте, по крайней мр, чтобы я танцовалъ,— объявилъ мистеръ Фолэръ ршительнымъ тономъ.— Вамъ все равно придется вклеить какой-нибудь танецъ для Феномена, такъ ужъ вставляйте прямо pas ds deux для сбереженія времени.
— Конечно, конечно, ничего не можетъ быть легче,— подхватилъ мистеръ Ленвиль, замтивъ, какъ перевернулось лицо у юнаго драматурга.
— Честное слово, я не вижу, какъ это сдлать,— пробормоталъ Николай.
— Да неужели? Вы меня удивляете! Это такъ просто. Я вамъ сейчасъ объясню. Вы поселяете покинутую жену, ребенка и врнаго слугу въ дешевыхъ квартирахъ, не такъ ли? Очень хорошо. Ну-съ дальше. Огорченная леди надаетъ въ кресло и закрываетъ лицо носовымъ платкомъ. ‘О чемъ ты плачешь, мама?— вопрошаетъ дитя.— Не плачь, милая мама, а то и я заплачу!’ — ‘И я’, говоритъ врный слуга, утирая глаза рукавомъ.— ‘Что бы намъ сдлать такое, дорогая мама, чтобы развеселить тебя?’ говоритъ тогда дитя.— ‘О, чего бы мы не сдлали для васъ, госпожа!’ — восклицаетъ врный слуга.— ‘Ахъ, Пьеръ!— говоритъ на это огорченная леди.— Если бы я могла отогнать мои горькія мысли!’ — ‘Попытайтесь, дорогая госпожа, ободритесь, постарайтесь развеселиться’,— говоритъ врный слуга.— ‘Я постараюсь,— говоритъ леди.— Я должна научиться страдать терпливо… Мой врный другъ, не припомнишь ли ты тотъ хорошенькій танецъ, который ты такъ часто танцовалъ съ этимъ милымъ ангеломъ въ былые счастливые дни? Онъ всегда успокаивалъ мою душу. О, дай мн увидть его еще разъ передъ смертью!’ — Передъ смертью — знакъ начинать для оркестра. Бумъ, бумъ, трала-ла,— и pas des deux готово. Ничего не можетъ быть натуральне. Томми, врно я говорю?
— Врно,— подтвердилъ мистеръ Фолэръ — А дальше: воспоминанія осиливаютъ огорченную леди, къ концу пляски она лишается чувствъ. Картина. Занавсъ падаетъ.
Намотавъ себ на усъ эти и многія другія наставленія, явившіяся результатомъ личнаго опыта двухъ артистовъ, Николай угостилъ ихъ самымъ лучшимъ завтракомъ, какой только былъ доступенъ его кошельку, и, отдлавшись, наконецъ, отъ гостей, заслъ за работу, какъ нельзя боле довольный, что она оказывалась значительно легче, чмъ онъ воображалъ. Весь день онъ просидлъ, не разгибая спины, и только къ вечеру поднялся изъ-за стола, чтобы идти въ театръ, куда Смайкъ отправился раньше съ другимъ джентльменомъ изъ труппы, съ которымъ они должны были изображать вдвоемъ народный мятежъ.
Въ театр вся закулисная публика до такой степени преобразилась, что Николай съ трудомъ узнавалъ въ лицо своихъ новыхъ знакомцевъ. Фальшивые волосы, поддльный румянецъ, поддльныя икры, поддльная мускулатура длали изъ нихъ совершенно другихъ людей. Мистеръ Ленвиль превратился въ цвтущаго воина съ безукоризненно пропорціональной фигурой. Мистеръ Кромльсъ въ шотландскаго изгнанника съ величественной осанкой и цлымъ каскадомъ черныхъ кудрей, поэтично оттнявшихъ его широкую физіономію. Одинъ изъ двухъ старичковъ былъ теперь жестокій тюремщикъ, другой почтенный патріархъ. Комическій пейзанъ выступалъ въ образ солдата необычайной храбрости, но съ оттнкомъ юмора. Изъ двухъ юныхъ Кромльсовъ вышли два превосходные владтельные принца, не уступавшіе другъ другу ни въ блеск костюмовъ, ни въ изяществ манеръ, а изъ несчастнаго любовника — несчастный узникъ, томящійся въ оковахъ. Для третьяго акта былъ уже готовъ за кулисами роскошный банкетъ: дв картонныя вазы, тарелки съ бисквитами, пустая черная бутылка и судокъ. Однимъ словомъ, все было великолпно и устроено на самую широкую ногу.
Николай стоялъ спиной къ занавсу, то созерцая декораціи перваго дйствія, изображавшія готическій портикъ аршина въ полтора вышиной, черезъ который мистеръ Кромльсъ долженъ быль выйти на сцену въ первомъ явленіи, то прислушиваясь, какъ въ райк какіе-то два молодца щелкали орхи, и спрашивая себя неужели они будутъ единственными представителями публики, передъ которой господамъ артистамъ придется сегодня играть, когда изъ-за кулисъ вышелъ антрепренеръ собственной персоной и съ любезнымъ видомъ подошелъ къ нему.
— Ходили вы въ партеръ?— спросилъ мистеръ Кромльсъ.
— Нтъ еще,— отвчалъ Николай.— Я пойду потомъ посмотрть пьесу.
— Билеты разбираются недурно,— замтилъ мистеръ Кромльсъ.— Взяли четыре кресла въ переднемъ ряду посредин и цлую боковую ложу у сцены.
— Вотъ какъ! Вроятно, семейство?
— Да, да, семейство. И знаете, это просто трогательно, не могу не разсказать. Въ этомъ семейств шестеро дтей, и всякій разъ, какъ играетъ Феноменъ, вс они непремнно въ театр.
Трудно было бы для всякаго семейства, съ дтьми и безъ дтей, попасть въ театръ въ такой вечеръ, когда двица-феноменъ не играла, по той простой причин, что не было такого вечера, когда она не выступала бы въ одной или двухъ, а то и въ трехъ роляхъ. Но Николай, симпатизируя чувствамъ отца, воздержался отъ всякихъ намековъ на это ничтожное обстоятельство, и мистеръ Кромльсъ продолжалъ свои изліянія безъ помхи.
— Шестеро дтей, да папа съ мамой восемь, тетка девятая, гувернантка десятая, да ддушка съ бабушкой,— всего двнадцать душъ. Да тринадцатый лакей, который стоитъ у нихъ въ коридор съ мшкомъ апельсиновъ и кувшиномъ сахарной воды и смотритъ представленіе даромъ сквозь маленькое окошечко въ дверяхъ ложи. За все про все — гинея. Согласитесь, недорого? Брать ложу для нихъ прямой разсчстъ.
— Не понимаю, зачмъ вы пускаете въ ложи столько народу,— замтилъ Николай.
— Нельзя не пускать, ничего не подлаешь. Въ провинціи всегда такъ: явилось въ ложу шесть человкъ дтей,— вы такъ ужъ и ждите, что явится шестеро взрослыхъ, чтобы держать ихъ на колняхъ. Въ семейныхъ ложахъ всегда двойной комплектъ зрителей,— на то он и семейныя… Грудденъ, позвоните въ оркестръ: пора имъ начинать.
Названная полезная леди немедленно исполнила приказаніе, и вслдъ затмъ послышалось пиликанье трехъ настраиваемыхъ скрипокъ. Эта процедура продолжалась ровно до того момента, когда по самому широкому разсчету, терпніе публики должно было истощиться. Но второму звонку, возвщавшему музыкантамъ, чтобы они начинали въ серьезъ, она внезапно прекратилась, и оркестръ заигралъ какія-то популярныя аріи съ варіаціями, неожиданными не только для слушателей, но и для самихъ артистовъ.
Если Николай былъ пораженъ необыкновенной перемной къ лучшему, которую онъ нашелъ въ представителяхъ мужского персонала труппы, то какже должна была подйствовать на него метаморфоза дамъ. Когда изъ укромнаго уголка актерской ложи онъ увидалъ миссъ Сневелличи во всемъ великолпіи блой кисеи и золотыхъ каемокъ, мистриссъ Кромлъсь во всемъ трогательномъ величіи супруги изгнанника, миссъ Бравасса во всей невинной простот наперсницы и друга миссъ Сневелличи, и миссъ Бельбони въ бломъ атласномъ костюм вездсущаго пажа, который клянется въ врности всмъ дйствующимъ лицамъ и готовъ жить и умереть за каждаго изъ нихъ, не справляясь, нужно это имъ или не нужно, его безпредльный восторгъ могъ выразиться только громкими апплодисментами да самымъ усиленнымъ вниманіемъ къ тому, то происходило на сцен.
Интрига пьесы была въ высшей степени интересна. Дйствіе не принадлежало никакой опредленной эпох, не имло отношенія ни къ какой опредленной стран или народу. Въ этомъ-то, надо полагать, и заключалась главная прелесть интриги, ибо вы не имли никакихъ предварительныхъ данныхъ, по которымъ можно было бы составить хотя бы самую отдаленную догадку о томъ, что изъ всего этого выйдетъ. Какой-то изгнанникъ, весьма успшно гд-то что-то совершившій, съ тріумфомь возвращается на родину подъ пиликанье скрипокъ и при громкихъ кликахъ народа. Его встрчаетъ жена — дама съ не женскимъ складомъ ума, очень много разглагольствующая о костяхъ своего покойнаго родителя, которыя, повидимому, остались непогребенными, но по какой причин, по странной ли фантазіи самого стараго джентльмена или по непростительной небрежности его родственниковъ, остается невыясненнымъ. Жена изгнанника иметъ какое-то отношеніе къ нкоему патріарху, проживающему въ древнемъ замк, гд-то очень далеко отъ тхъ мстъ, а патріархъ этотъ, отецъ многихъ изъ дйствующихъ лицъ, но онъ самъ хорошенько не знаетъ, какихъ именно, и никакъ не можетъ ршить, своихъ или чужихъ дтей онъ воспиталъ въ своемъ замк. Впрочемъ, онъ больше склоняется къ послднему мннію и, испытывая сердечный разладъ, облегчаетъ свою дугу торжественнымъ пиромъ. На этомъ пиру появляется какой-то неизвстный въ плащ, въ которомъ ршительно никто (кром публики) не узнаетъ изгнанника и возглашаетъ зловщимъ басомъ: ‘Берегитесь!’ Зачмъ онъ явился на пиръ — неизвстно. Чтобы стащить серебряныя ложки? Очень можетъ быть. Затмъ слдуетъ рядъ пріятныхъ маленькихъ сюрпризовъ въ вид любовныхъ пассажей между несчастнымъ узникомъ и миссъ Сневелличи съ одной стороны, и храбрымъ солдатомъ съ оттнкомъ юмора и миссъ Бравасса — съ другой. Кром того, мистеръ Ленвиль, передъ отправленіемъ въ свои разбойничьи экспедиціи, разыгрываетъ нсколько сильно трагическихъ сценъ въ темнот. Но вс его козни разбиваются о храбрость и ловкость солдата съ оттнкомъ юмора (который въ теченіе всей пьесы подслушиваетъ ршительно все, что говорится за кулисами и на сцен), и о неустрашимость, миссъ Сневелличи, которая облачается въ узкія панталоны и отправляется въ тюрьму къ своему узнику, вооружившись корзинкой съ провизіей и потайнымъ фонаремъ. Въ пятомъ акт какимъ-то образомъ открывается, что патріархъ — тотъ самый человкъ, который такъ непочтительно обошелся съ костями покойнаго тестя-изгнанника, по каковой причин жена изгнанника отправляется въ замокъ, съ твердымъ намреніемъ убить патріарха и немедленно по прибытіи прячется за дверь въ темной комнат. Движимыя какими-то таинственными побужденіями, извстными имъ однимъ, вс дйствующія лица одно за другимъ стекаются въ эту самую комнату, гд долго бродятъ ощупью въ темнот, натыкаются другъ на друга, хватаютъ другъ друга за платье, принимая одного за другого, и вообще совершаютъ по недоразумнію разныя глупости. Все это подаетъ поводъ къ большой суматох, къ стрльб изъ пистолетовъ съ лишеніемъ жизни, и кончается факельнымъ освщеніемъ. Тутъ патріархъ выступаетъ впередъ и, замтивъ ‘въ сторону’ съ многозначительнымъ видомъ, что теперь онъ, наконецъ, знаетъ всю подноготную о своихъ дтяхъ и все имъ разскажетъ, когда они вернутся подъ родительскій кровъ, торжественно возвщаетъ, что, по его мннію, насталъ самый благопріятный моментъ, чтобы обвнчать молодую чету, посл чего, не откладывая въ долгій ящикъ, онъ соединяетъ руки любовниковъ съ полнаго согласія и одобренія пажа. Будучи единственнымъ изъ непричастныхъ длу лицъ, оставшихся въ живыхъ, неутомимый пажъ указываетъ своей шляпой на картонныя облака, а правой рукой въ землю, призывая такимъ образомъ благословеніе неба на живыхъ и умершихъ и вмст съ тмъ подавая знакъ опустить занавсъ, который и опускается подъ громъ апплодисментовъ.
— Ну, что вы о насъ скажете?— спросилъ мистеръ Кромльсъ Николая, когда тотъ пришелъ за кулисы. Мистеръ Кромльсъ быль весь въ поту и очень красенъ, наши изгнанники — молодцы кричать, дло извстное.
— Но моему, сошло превосходно,— отвчалъ Николай.— Особенно хороша была миссъ Сневелличи.
— Эта двушка — геній, великій талантъ!— восторженно подхватилъ мистеръ Кромльсъ.— А кстати,— прибавилъ онъ вдругъ,— я, знаете, ли, думаю поставить вашу пьесу въ ея бенефисъ. Поклонники ея таланта, здшніе меценаты, наврно захотятъ ее поддержать.
— Понимаю,— сказалъ Николай.
— Ну, а при такихъ условіяхъ можно съ увренностью сказать, что пьеса не провалится. А если бы даже сборъ оказался меньше, чмъ мы разсчитываемъ, такъ вдь весь рискъ будетъ на ея сторон, не на нашей.
— Не на вашей, хотите вы сказать,— поправилъ Николай.
— Да вдь я, кажется, такъ и сказалъ. Разв нтъ?— отозвался мистеръ Кромльсъ.— Такъ въ будущій понедльникъ я назначаю ея бенефисъ. Что вы на это скажете? Вы успете и съ пьесой покончить, и разучить вашу роль перваго любовника задолго до этого срока.
— Ну, задолго ли — это трудно сказать, но къ сроку, можетъ быть, и справлюсь кое-какъ.
— Чудесно. Значитъ это дло ршенное. А теперь у меня будетъ къ вамъ еще одна просьба. Въ такихъ случаяхъ,— я говорю о бенефисахъ,— въ такихъ случаяхъ у насъ всегда пускается въ ходъ… Какъ бы это выразиться?..— У насъ, такъ сказать, подводятся своего рода подкопы.
— Подъ меценатовъ, вроятно?
— Подъ меценатовъ. А Сневелличи, надо вамъ сказать, имла въ Портсмут столько бенефисовъ, что ей необходима какая-нибудь новая приманка, иначе публика не пойдетъ. Ей данъ былъ бенефисъ, когда умерла ея мачиха, потомъ другой, когда, умеръ ея дядя, и такъ дале. А у насъ съ мистриссъ Кромльсъ были бенефисы въ годовщину рожденія Феномена, въ день нашей серебряной свадьбы и по случаю другихъ семейныхъ торжествъ, такъ что, откровенно признаться, теперь намъ трудно разсчитывать имть хорошій сборъ. Такъ вотъ, мистеръ Джонсонъ, я и хотлъ васъ спросить, не согласитесь ли вы съ своей стороны помочь бдной бенефиціантк?
Съ этими словами мистеръ Кромльсъ услся на турецкій барабанъ и, щедро угостивъ свой носъ табакомъ, взглянулъ прямо въ лицо своему собесднику.
— Чмъ же я могу ей помочь?— спросилъ Николай.
— Не удлите ли вы часокъ завтра утромъ и не създите ли вмст съ ней къ кое-кому изъ этихъ самыхъ меценатовъ,— закончилъ антрепренеръ вкрадчивымъ голосомъ.
— Охъ, нтъ, только не это! Ради Бога, увольте! Право, я никакъ не могу,— отвчалъ весьма ршительно Николай.
— Феноменъ будетъ также сопутствовать ей,— продолжалъ мистеръ Кромльсъ.— Миссъ Сневелличи сама меня объ этомъ просила, и я, не задумываясь, далъ свое разршеніе. Въ такихъ посщеніяхъ нтъ ничего неприличнаго, это везд принято. Да и сама миссъ Сневелличи,— воплощенная порядочность. А вы оказали бы ей большую услугу:— джентльменъ изъ Лондона, авторъ новой пьесы, исполняющій въ ней первою роль, впервые выступающій на сцен… успхъ былъ бы обезпеченъ.
— Мн очень жаль обмануть чьи бы то ни было ожиданія, а тмъ боле дамы,— отвчалъ Николай,— но, увряю васъ, я не могу принять участія въ такихъ, какъ вы выражаетесь, подкопахъ.
— Винцентъ, что говоритъ мистеръ Джонсонъ?— раздался вдругъ чей-то голосъ надъ самымъ его ухомъ, и, оглянувшись назадъ, онъ увидлъ, что за спиной у него стоятъ мистриссъ Кромльсъ и миссъ Сневелличи.
— Онъ отказывается, душенька,— отвчалъ мистеръ Кромльсъ, взглянувъ на Николая.
— Отказывается? Быть не можетъ,— воскликнула мистриссъ Кромльсъ.
— Ахъ, нтъ, надюсь, что нтъ,— подхватила миссъ Сневелличи.— Не хочу врить, чтобы вы могли быть такъ жестоки! Какъ же это?.. Что я теперь буду длать? Я такъ на васъ разсчитывала…
— Не волнуйтесь, дорогая моя, мистеръ Джонсонъ согласится,— сказала мистриссъ Кромльсъ.— Я слишкомъ хорошаго о немъ мннія, чтобы сомнваться въ этомъ. Любезность къ женщин, гуманность, вс его лучшія чувства будутъ краснорчивыми адвокатами вашихъ интересовъ.
— Къ которымъ не можетъ оставаться равнодушнымъ даже антрепренеръ,— заявилъ, улыбаясь, мистеръ Кромльсъ.
— Ни антрепренеръ, ни жена его,— добавила мистриссъ Кромльсъ своимъ трагическимъ голосомъ.— Ну, полно, полно, мистеръ Джонсонъ, не упрямьтесь, соглашайтесь скорй.
Николай не устоялъ передъ такимъ воззваніемъ къ его лучшимъ чувствамъ.
— Упрямство не въ моемъ характер,— отвчалъ онъ.— Всегда тяжело отказывать человку, конечно, если отъ васъ не требуютъ чего-нибудь дурного, нечестнаго. Меня же въ настоящемъ случа удерживаетъ только гордость. Но такъ какъ никто меня здсь не знаетъ и я никого не знаю, извольте, я сдаюсь.
Миссъ Сневелличи мгновенно просіяла улыбками и румянцемъ и разсыпалась въ изъявленіяхъ благодарности,— излишняя роскошь, на которую не поскупились и мистеръ Кромльсъ съ супругой. Условились, что на другое утро къ одиннадцати часамъ Николай зайдетъ къ миссъ Сневелличи къ ней на квартиру, и затмъ распрощались. Николай вернулся домой къ своему сочинительству, миссъ Сневелличи отправилась въ уборную переодваться къ водевилю, а безкорыстный антрепренеръ и жена его принялись вычислять вроятный доходъ отъ предстоящаго бенефиса, изъ котораго на ихъ долю причиталось дв трети чистой прибыли по контракту.
На другой день, въ назначенный часъ, Николай явился въ Ломбардъ-Стритъ, въ домъ портного, гд квартировала миссъ Сневелличи. Въ узенькомъ корридор его обдало запахомъ горячихъ утюговъ, и дочь портного, отворившая ему дверь, находилась, по видимому, въ томъ взволнованномъ состояніи чувствъ, какимъ обыкновенно сопровождается каждая стирка въ скромныхъ семействахъ.
— Здсь живетъ миссъ Сневелличи?— спросилъ Николай.
Дочь портного отвтила въ утвердительномъ смысл.
— Будьте добры ей сказать, что пришелъ мистеръ Джонсонъ.
— Ахъ, это вы! Пожалуйте наверхъ,— проговорила, улыбаясь, молодая особа.
Николай послдовалъ за ней и минуту спустя очутился въ маленькій комнатк перваго этажа, служившій, очевидно, пріемной. Судя по звукамъ, глухо доносившимся изъ сосдней комнаты сквозь запертую дверь и сильно напоминавшимъ бренчанье посуды, приходилось заключить, что въ настоящій моментъ миссъ Сневелличи кушаетъ свой завтракъ въ постели.
— Потрудитесь обождать: она сейчасъ выйдетъ,— сказала дочь портного, вынырнувъ обратно изъ таинственной комнаты, куда она не надолго исчезла и гд на это время бренчанье прекратилось, смнившись перешептываньемъ.
Съ этими словами молодая двица подняла штору на окн и, къ полной увренности, что такимъ способомъ она отвлекла вниманіе гостя отъ комнаты къ улиц, сорвала съ ршетки камина какія-то сушившіяся на ней принадлежности туалета, очень похожія на чулки, и выскочила въ корридоръ.
Такъ какъ на улиц было мало интереснаго, то Николай принялся оглядывать комнату съ любопытствомъ, какимъ онъ едва ли удостоилъ бы ее въ другое время и при другихъ обстоятельствахъ. На диван валялись: старая гитара, нсколько листовъ замасленныхъ нотъ, куча папильотокъ въ перемежку съ измятыми афишами и пара грязныхъ блыхъ атласныхъ башмаковъ съ большими голубыми бантами. Черезъ спинку стула быль перекинутъ недошитый блый кисейный передничекъ съ кармашками, отороченными красными ленточками,— изъ тхъ передничковъ, какіе носятъ горничныя на сцен и въ какихъ именно по этой причин вы больше ихъ нигд не увидите. Въ углу стояла миніатюрная пара высокихъ сапогъ, въ которыхъ миссъ Сневелдичи обыкновенно играла жокеевъ, а рядомъ, на стул, лежала аккуратно сложенная часть одежды, имвшая весьма подозрительное сходство съ коротенькими штанишками, неразлучными спутниками жокейскихъ сапогъ.
Но изъ всхъ любопытнымъ вещей, наполнявшихъ комнату, всего любопытне былъ, можетъ быть, раскрытый альбомъ, разложенный посреди книжонокъ съ театральными пьесами, разбросанныхъ по столу въ живописномъ безпорядк. Альбомъ былъ наполненъ тщательно подклеенными вырзками изъ разныхъ провинціальныхъ газетъ съ критическими замтками по поводу игры миссъ Сневелличи. Въ числ этихъ замтокъ было одно произведеніе поэтической фантазіи, начинавшееся такъ:
‘Скажи намъ, богъ любви, о, для того ли
Ты создалъ Сневелличи — фею фей,
Чтобы улыбкой, глазъ игрой насъ чаровать,
Чтобы насъ, бдныхъ заставлять страдать?
Божественную создалъ ты, о, для того ли,
Скажи скорй намъ, богъ любви!’
О лестныхъ отзывахъ въ проз и говорить нечего, ихъ было тутъ безъ счету и во всевозможныхъ родахъ, какъ, напримрь: ‘Изъ объявленія, помщеннаго въ другомъ столбц сегодняшняго номера нашей газеты, мы узнаемъ, что въ среду назначенъ бенефисъ нашей высокоталантливой артистки — обворожительной миссъ Сневелличи. По случаю этого торжества она предлагаетъ намъ такую программу спектакля, которая способна расшевелить самаго безнадежнаго мизантропа. Вря и надясь, что наши сограждане не утратили того тонкаго чутья въ оцнк общественныхъ заслугъ на поприщ искусства, какимъ они издавна славятся, мы смло предсказываемъ очаровательной артистк самый блестящій пріемъ’.
‘Нашимъ корреспондентамъ.— Д. С. жестоко заблуждается, высказывая предположеніе, будто наша высокодаровитая и прекрасная собою артистка миссъ Сневелличи, ежедневно плняющая вс сердца въ нашемъ маленькомъ, но хорошенькомъ и уютномъ театр,— не та молодая особа, къ которой не такъ давно обратился съ лестнымъ предложеніемъ руки и сердца одинъ молодой джентльменъ, владлецъ несмтныхъ капиталовъ и богатаго помстья въ ста миляхъ отъ славнаго города Іорка. Напротивъ, мы имемъ вс основанія утверждать, что миссъ Сневелличи именно эта особа.
Считаемъ своимъ долгомъ прибавить, что поведеніе ея въ этой таинственной и романической исторіи длаетъ столько же чести ея уму и сердцу, сколько сценическія ея тріумфы — ея блестящему дарованію’.
Старательно подобранный ассортиментъ такихъ вырзокъ, да еще толстая кипа бенефисныхъ афишъ съ ихъ неизмннымъ приглашеніемъ ‘приходить пораньше’, пропечатаннымъ въ конц крупнымъ шрифтомъ, составляли главное содержаніе альбома миссъ Сневелличи.
Николай усплъ пересмотрть чуть ли не вс эти вырзки и былъ поглощенъ обстоятельнымъ и меланхолическимъ описаніемъ ряда событій, завершившихся весьма печальнымъ случаемъ съ миссъ Сневелличи, поскользнувшейся объ апельсинную корку и свихнувшей себ ножку въ ступн, которую (корку, а не ножку) бросилъ на сцену въ Винчестер какой-то ‘зврь въ человческомъ образ’, какъ выражалась газета, когда сама молодая леди въ полномъ парад (въ визитномъ плать и корзинообразной шляпк) впорхнула въ комнату и разсыпалась передъ гостемъ въ извиненіяхъ, что заставила его ждать.
— Но вы представьте себ,— продолжала миссъ Сневелличи,— моя милочка Ледъ (товарка моя, вы ее знаете, она живетъ у меня) сегодня ночью такъ захворала, что я уже думала, она умретъ у меня на рукахъ.
— Что жъ, такой участи можно только позавидовать,— замтилъ Николай.— Впрочемъ, я все-таки жалю, что миссъ Ледрукх захворала.
— Какой вы льстецъ!— пролепетала миссъ Сневелличи, застегая перчатку въ величайшемъ смущеніи.
— Если отдавать должное вашимъ совершенствамъ значитъ льстить,— отвчалъ любезно Николай, положивъ руку на раскрытый альбомъ,— то здсь вы имете несравненно лучшіе образчики лести.
— Жестокій насмшникъ! Какъ вы смли это прочесть! Мн теперь стыдно смотрть вамъ въ глаза, положительно стыдно!— И схвативъ со стола свой альбомъ, миссъ Сневелличи сунула его въ шкапъ.— Ахъ, ужъ эта Ледъ, такая неряха, никогда ничего не приберетъ!
— А я думалъ, вы нарочно оставили его здсь по своей доброт, чтобы дать мн возможность прочесть,— сказалъ Николай.— И, надо признаться, оно было очень похоже на то.
— Сохрани Боже!— воскликнула миссъ Сневелличи.— Да я не показала бы его вамъ ни за какія сокровища въ мір! Но Ледъ такая разиня, никогда нельзя знать, на что она способна.
На этомъ интересномъ мст разговоръ былъ прерванъ появленіемъ двицы-феномена, которая до сихъ поръ скромненько сидла въ спальн, а теперь показалась въ дверяхъ, воздушная и легкая, какъ всегда, держа въ рукахъ очень маленькій зеленый зонтикъ съ очень широкой оборкой, но безъ ручки. Уговорившись о порядк предстоящихъ визитовъ, вс трое вышли на улицу.
Двица-феноменъ оказалась довольно безпокойной спутницей. съ ней поминутно случались разныя несчастія. Сперва она потеряла правый башмакъ, потомъ лвый, затмъ сдлала открытіе, что одна половина ея коротенькихъ блыхъ панталончиковъ виситъ ниже другой, а когда вс эти маленькіе недочеты были исправлены, ея зеленый зонтикъ какимъ-то образомъ упалъ за ршетку палисадника, мимо котораго они проходили, и Николаю стоило большихъ усилій выудить его оттуда. Но миссъ Нинетта была дочь антрепренера, и бранить ее не полагалось, поэтому Николай призвалъ на помощь все свое добродушіе и продолжалъ шествовать по улиц, какъ ни въ чемъ не бывало, между миссъ Сневелличи (которую онъ велъ подъ руку) съ одной стороны и несноснымъ феноменомъ съ другой.
Первый домъ, къ которому они направили свои стопы, стоялъ на возвышеніи, былъ украшенъ широкой террасой и имлъ весьма респектабельный видъ. На скромный звонокъ миссъ Сневелличи показался ливрейный лакей, и когда его спросили, принимаетъ ли мистриссъ Кордль, онъ вытаращилъ глаза, осклабился до самыхъ ушей и отвчалъ, что не знаетъ, но можетъ справиться. Проводивъ постителей въ гостиную, онъ заставилъ ихъ прождать ровно столько времени, сколько понадобилось двумъ горничнымъ, чтобы заглянуть туда подъ благовидными предлогами и посмотрть на актеровъ, затмъ вс трое постояли еще въ корридор, сравнили свои наблюденія, пошушукались, похихикали, посл чего ливренный джентльменъ отправился, наконецъ, наверхъ съ карточкой миссъ Сневелличи.
Мистриссъ Кордль, надо замтить, слыла большимъ знатокомъ литературы и сценическаго искусства, люди, боле насъ компетентные въ этой области, находили, что въ своихъ сужденіяхъ о сцен и талантахъ она проявляетъ поистин столичные вкусы. О мистер Кордль и говорить нечего: онъ былъ авторомъ брошюры въ шестьдесятъ четыре страницы, въ восьмою долю листа, посвященной, говоря вообще, характеристик покойнаго мужа кормилицы въ ‘Ромео и Джульет’, а въ частности изслдованію вопроса, дйствительно ли этотъ джентльменъ быль при жизни такимъ весельчакомъ, какъ отзывалась о немъ вдова, или въ ней говорило лишь естественное пристрастіе любящей женщины. Въ той же брошюр мистеръ Кордль доказалъ, какъ по пальцамъ, что смыслъ любой изъ пьесъ Шекспира можетъ быть совершенно измненъ, если переставить въ ней знаки препинанія. Излишне посл этого прибавлять, что мистеръ Кордль былъ великій критикъ и въ высшей степени оригинальный мыслитель.
— А, миссъ Сневелличи! Какъ вы поживаете?— сказала мистриссъ Кордль, входя въ гостиную.
Миссъ Сневелличи граціозно присла и выразила надежду, что мистриссъ и мистеръ Кордль (который въ эту минуту вошелъ) находятся въ вожделнномъ здоровь. Мистриссъ Кордль была въ утреннемъ капот и въ маленькомъ чепчик, сидвшемъ на самой макушк ея головы. Фигуру мистера Кордля облекалъ широкій халатъ, онъ вошелъ, приставилъ ко лбу указательный палецъ правой руки, какъ на портретахъ Стерна, съ которымъ (какъ его кто-то уврилъ) онъ имлъ поразительное сходство.
— Я ршилась зайти къ вамъ, мэмъ, чтобы спросить, не пожелаете ли вы записаться на мой бенефисъ,— сказала миссъ Сневелличи, протягивая хозяйк свой подписной листъ.
— Ужь и не знаю, право, что вамъ сказать,— отвчала мистриссъ Кордль.— Нашъ театръ, какъ кажется, пережилъ эпоху своей славы… присядьте, миссъ Сневеличчи, зачмъ вы стоите?.. Драма умерла, навки умерла.
— Да, какъ художественное воплощеніе грезъ поэта, какъ реализація работы человческаго ума, позлащающая для насъ лучезарнымъ свтомъ минуты мечтаній и открывающая волшебный новый міръ нашему умственному взору, драма умерла, погибла безвозвратно,— докончилъ мистеръ Кордль.
— Гд тотъ писатель изъ нын живущихъ, который сумлъ бы изобразить т тонкіе оттнки со всею ихъ перемнчивой, призматической игрой, какими блещетъ характеръ Гамлета?— продолжала мистриссъ Кордль.
— Да, гд онъ, этотъ писатель? Этотъ драматургъ, врнй сказать,— подхватилъ мистеръ Кордль, длая маленькое ограниченіе въ свою пользу, какъ критика.— Современный Гамлетъ — какая нелпость! Гамлетъ умеръ и похороненъ.
Удрученные этими мрачными мыслями, хозяинъ и хозяйка вздохнули и на нкоторое время погрузились въ безмолвіе. Наконецъ мистриссъ Кордль повернулась къ миссъ Сневелличи и спросила, какую пьесу она думаетъ поставить въ свой бенефись.
— Пьеса новая, у насъ ее еще не играли,— отвчала миссъ Сневелличи.— Ея авторъ, вотъ этотъ молодой человкъ, мистеръ Джонсонъ. Онъ и самъ въ ней играетъ, это будетъ его первый дебютъ.
— Надюсь, сэръ, вы соблюли единства?— освдомился мистеръ Кордль.
— Пьеса заимствована съ французскаго,— отвчалъ Николай.— Въ ней очень много дйствія, живыхъ разговоровъ, ярко очерченныхъ характеровъ…
— О, все это ни къ чему безъ строгаго соблюденія третъ единствъ. Единства — первое условіе драмы.
— Могу я спросить,— проговорилъ Николай, отложивъ въ сторону почтительность, какою онъ былъ обязанъ великому критику, и поддаваясь природному своему чувству юмора,— могу я спроситъ, что вы разумете подъ словомъ единства?
Мистеръ Кордль откашлялся, подумалъ.— Единства, сэръ,— заговорилъ онъ наконецъ,— это полнота, это, такъ сказать, универсальное единеніе мста и времени, фундаментальная солидность и прочность построенія, если смю такъ выразиться. Вотъ какъ я понимаю три драматическія единства, насколько я имлъ случай ихъ изучить, а я много читалъ по этому предмету и многе о немъ размышлялъ. Такъ, напримръ,— продолжалъ мистеръ Кордль, поворачиваясь къ Феномену,— слдя за игрой этого ребенка, я нахожу единообразіе чувства, ширину захвата мысли, тонкіе переходы свта и тней, теплоту колорита, полноту тона, гармонію, блескъ, артистическое, развитіе оригинальныхъ концепцій, словомъ, все то, чего я напрасно ищу въ исполненіи взрослыхъ артистовъ. Не знаю, понятно ли я выразилъ мою мысль?
— Вполн,— отозвался Николай.
— Гм… да… Такъ вотъ мое опредленіе трехъ драматическихъ единствъ.— Тутъ м-ръ Кордль умолкъ и подтянулъ свой галстухъ.
Мистриссъ Кордлъ съ большимъ одобреніемъ выслушала это вразумительное толкованіе, и когда супругъ ея кончилъ, спросила его, что онъ думаетъ насчетъ подписки на бенефисъ.
— Не знаю, душенька, право, не знаю,— отвчалъ мистеръ Кордлъ.— Во всякомъ случа прежде, чмъ мы проставимъ наши имена на этомъ листк, необходимо выяснить, что за качество исполненія мы отнюдь не ручаемся: на этотъ счетъ не должно быть недоразумній. Да будетъ всмъ извстно, что мы не даемъ нашей санкціи на постановку этой пьесы въ томъ вид, какъ она пойдетъ, но длаемъ лишь уступку изъ простого вниманія къ миссъ Сневелличи. Разъ этотъ пунктъ будетъ выясненъ, я готовъ записаться, я даже нахожу, что мы обязаны оказать покровительство пришедшему въ упадокъ искусству, хотя бы ради лицъ, прикосновенныхъ къ нему… Миссъ Сневелличи, не найдется ли у васъ сдачи съ полукроны?— закончилъ мистеръ Кордль, извлекая изъ кармана четыре монеты названной цнности.
Миссъ Сневелличи обшарила вс уголки розоваго ридикюльчика, но не нашла ни пенни. Николай пробормоталъ какую-то штуку насчетъ всмъ извстнаго безденежья драматурговъ и счелъ за лучшее не шарить у себя въ карманахъ.
— Позвольте,— проговорилъ мистеръ Кордль,— дважды четыре восемь (въ скобкахъ сказать, миссъ Сневелличи: четыре шиллинга за мсто въ лож, очень большая цна при современномъ состояніи драмы, очень большая цна)… Да, такъ вамъ слдуетъ восемь шиллинговъ. Вотъ, получите три полукроны, это составитъ семь шиллинговъ шесть пенсовъ, но я надюсь, изъ-за шести пенсовъ мы съ вами не поссоримся?
Бдненькая миссъ Сневелличи приняла три полу кроны, не жаля поклоновъ и любезныхъ улыбокъ, и мистриссъ Кордль, присовокупивъ съ своей стороны нсколько дополнительныхъ наставленій, какъ-то: чтобы мста были оставлены впереди, чтобы съ креселъ хорошенько вытерли пыль, чтобы билеты были присланы немедленно по напечатаніи и не имли грязнаго вида, позвонила въ знакъ того, что аудіенція кончена.
— Какіе чудаки!— сказалъ Николай, когда они вышли на улицу.
— Поврите ли, я считаю себя еще счастливой, что они удовольствовались шестью пенсами, а не отжилили всхъ денегъ,— проговорила миссъ Сневелличи, взявъ его подъ руку.— Вотъ посмотрите: если вы будете имть успхъ, эти господа станутъ всмъ говорить, что они вамъ покровительствовали, а если васъ освищутъ, тогда окажется, что они предвидли это съ самаго начала.
Въ слдующемъ дом артистовъ ждалъ великолпный пріемъ, ибо здсь проживали т самыя шестеро дтей, горячихъ поклонниковъ таланта Феномена, о которыхъ говорилъ Николаю антрепренеръ. Всхъ ихъ позвали изъ дтской, чтобы дать имъ насладиться лицезрніемъ юной двицы вблизи, и вс шестеро, немедленно окруживъ ее, принялись совать пальцы ей въ глаза, наступать на ноги и вообще оказывать маленькіе знаки вниманія, свойственные ихъ нжному возрасту.
— Я непремнно уговорю мистера Борума взять ложу,— сказала хозяйка, радушно поздоровавшись съ гостями.— Я возьму только двухъ старшихъ дтей, а остальныя мста займутъ молодые люди, ваши поклонники, миссъ Сневелличи… Августъ, не приставай къ маленькой барышн. Сейчасъ оставь ее въ поко, скверный мальчишка!
Послднее воззваніе относилось къ толстощекому юному джентльмену, щипавшему Феномена сзади, должно быть съ цлью удоствовриться, изъ какого матеріала онъ сдланъ.
— Вы, я думаю, очень устали,— продолжала мамаша, обращаясь къ миссъ Сневелличи.— Я ни за что васъ не выпущу, пока вы не выпьете вина. Фу, Шарлотта, какъ теб не стыдно!.. Миссъ Лэнъ, посмотрите, что длаютъ дти!
Миссъ Лэнъ была гувернантка, и это обращеніе къ ней пришлось очень кстати, будучи вызвано неприличнымъ поведеніемъ меньшей миссъ Борумъ, которая стянула подъ шумокъ уже извстный читателю зеленый зонтикъ безъ ручки и теперь преспокойно направлялась съ нимъ въ дтскую, между тмъ, какъ растерявшійся Феноменъ безпомощно смотрлъ ей вслдъ.
— Скажите, гд вы научились такъ хорошо играть?— проговорила добродушная мистриссъ Борумъ, снова поворачиваясь къ миссъ Сневелличи.— Мн кажется, это такъ трудно. (Эмма, не таращи глаза!). Въ одной пьес смяться, въ другой — плакать, и все это такъ натурально, просто понять не могу!
— Я очень рада, что вы такого лестнаго мннія о моей игр,— отвчала миссъ Сневелличи.— Намъ, артистамъ, такъ всегда пріятно нравиться публик.
— Да разв ваша игра можетъ не нравиться?— воскликнули мистриссъ Борумъ.— Еслибъ я могла, я ходила бы въ театръ два раза въ недлю, я обожаю театръ. Только иногда вы играете слишкомъ ужъ жалостно. Не можете себ представить, въ какое, состояніе вы меня приводите иной разъ! Я плачу, плачу и не, могу остановиться… Ахъ, Боже мой, миссъ Лэнъ, зачмъ вы позволяете имъ такъ мучить этого бднаго ребенка!
И въ самомъ дл, двиц-феномену приходилось совсмъ плохо: два здоровые мальчугана, вроятно, въ видахъ испытанія силы, тянули ее за руки въ разныя стороны, рискуя разорвать пополамъ. Но, къ счастію, при этомъ новомъ напоминаніи миссъ Лэнъ (которая была слишкомъ поглощена созерцаніемъ взрослыхъ актеровъ, чтобы обращать надлежащее вниманіе на дтей) пришла ей на выручку, и вскор посл того, подкрпившись рюмкой вина, Феноменъ вышелъ на улицу вмст со своими спутниками, не потерпвъ серьезнаго урона, только блая юбочка и панталончики порядкомъ измялись, да розовая газовая шляпка превратилась въ лепешку.
Тяжелое выдалось утро для нашихъ артистовъ. Пришлось обойти очень мною домовъ, и въ каждомъ имъ предъявляли новыя требованія. Однимъ хотлось трагедіи, другимъ — комедіи. Одни не одобряли танцевъ въ дивертисмент, другіе не признавали ничего другого. Одни находили пніе куплетовъ низменнымъ развлеченіемъ, другіе выражали надежду, что на этотъ разъ куплетамъ будетъ отведено больше мста въ программ. Одни не хотли общать, что будутъ въ театр, потому что такое-то семейство не могло этого общать, другіе наотрзъ отказывались хать, потому что такіе-то должны были быть непремнно. Наконецъ, кое-какъ дло было доведено до конца. Помощью всякихъ уступокъ,— пообщавъ однимъ выпустить такой-то номеръ, другимъ — вставить другой, миссъ Сневелличи обязалась дать публик такую программу спектакля, которая, если и не отличалась другими достоинствами, была во всякомъ случа достаточно обширна (не считая четырехъ большихъ пьесъ въ нее входило очень много куплетовъ, нсколько характерныхъ танцевъ и два примрныхъ сраженія въ конц дивертисмента). Артисты вернулись домой въ полномъ изнеможеніи посл дневныхъ трудовъ.
Николай заслъ опять за пьесу и скоро кончилъ ее, потомъ принялся зубрить свою роль со всмъ усердіемъ актера-новичка и на первой же репетиціи — какъ признала въ одинъ голосъ вся труппа, сыгралъ ее превосходно. Наконецъ, великій день наступилъ. Съ утра отрядили глашатая съ колокольчикомъ возвстить уличной публик о предстоящемъ вечернемъ спектакл. Афиши въ три фута длиной и девять дюймовъ шириной полетли во вс стороны: он просовывались подъ ршетки всхъ палисадниковъ, затыкались за деревянные молотки всхъ домовъ, вывшивались въ окнахъ всхъ лавокъ. Не забыли расклеить ихъ и по стнамъ, хотя послдняя мра была выполнена не совсмъ успшно, ибо безграмотный джентльменъ, на котораго была возложена эта обязанность за нездоровьемъ профессіональнаго разносчика афишъ, одн изъ нихъ наклеилъ криво, а остальныя вверхъ ногами.
Въ половин шестого у входа въ раекъ толпились четыре человка. Въ три четверти шестого эта цифра возрасла до двнадцати. Въ шесть ровно звонки въ дверь театра сдлались оглушительны, и когда мистеръ Кромльсъ-старшій отворилъ ее, ему пришлось спасаться бгствомъ, чтобы сохранить свою жизнь. Мистриссъ Груденъ, засдавшая въ касс, собрала пятнадцать шиллинговъ въ эти первыя десять минутъ.
Такая же суматоха царила и за кулисами. Миссъ Сневелличи отъ волненія такъ вспотла, что румяна не хотли держаться у нея на лиц. Мистриссъ Кромльсъ была въ такой ажитаціи, что наполовину перезабыла свою роль. У миссъ Бравасса отъ жары и волненія развились локоны. Самъ мистеръ Кромльсъ утратилъ всякое присутствіе духа: онъ поминутно заглядывалъ въ дырочку, продланную въ занавси господами актерами, и бжалъ за кулисы возвститъ, что въ партер появился еще одинъ человкъ.
Но вотъ оркестръ замолкъ, поднялся занавсъ, и началась новая пьеса. Первое явленіе, гд нтъ на сцен никого изъ главныхъ дйствующихъ лицъ, прошло довольно спокойно, но во второмъ, когда появилась покинутая жена, миссъ Сневелличи, въ сопровожденіи Феномена въ роли ребенка,— какая буря апплодисментовъ огласила театръ! Въ лож Борумовъ вс поднялись, какъ одинъ человкъ, замахали шляпами, носовыми платками и кричали ‘браво’ безъ конца. Мистриссъ Борумъ и гувернантка бросали на сцену внки, изъ коихъ часть попала на рампу, а одинъ увнчалъ лысину какого-то толстаго господина въ партер, который былъ, впрочемъ, такъ поглощенъ происходившимъ на сцен, что даже не замтилъ, какая ему выпала честь. Портной съ семействомъ, занимавшій ложу верхняго яруса, такъ неистово топоталъ ногами, что оставалось только удивляться, какъ онъ не провалился на головы сидвшимъ ниже ихъ. Даже мальчишка, разносившій зрителямъ инбирное пиво, былъ такъ очарованъ волшебнымъ видніемъ на сцен, что застылъ на мст въ среднемъ проход партера съ разинутымъ ртомъ, а молодой офицерикъ, про котораго говорили, что онъ питаетъ нжную страсть къ миссъ Сневелличи, поскоре вставилъ въ глазъ свой монокль, чтобы скрыть предательскую слезу. Ниже и ниже присдала миссъ Сневелличи, громче и громче ревла буря апплодисментовъ. И только тогда, когда Феноменъ, подобравъ изъ рампы полуобгорлый, дымящійся внокъ, водрузилъ его на голову бенефиціантки задомъ на передъ, эта буря, достигнувъ своего апогея, мгновенно утихла и прерванное представленіе могло продолжаться.
Но надо было слышать, какъ хлопали Николаю въ его патетической сцен съ мистриссъ Кромльсъ! Когда въ отвтъ на издвательства мистриссъ Кромльсъ (недостойной его матери), назвавшей его ‘дерзкимъ мальчишкой’, онъ бросилъ ей въ лицо: ‘Я васъ презираю!’, надо было слышать, какимъ взрывомъ аплодисментовъ встртила публика эти слова! А когда онъ поссорился съ другимъ актеромъ изъ-за молодой леди и, показавъ шкатулку съ пистолетами, объявилъ, что если онъ, другой актеръ, джентльменъ, онъ будетъ съ нимъ драться, не выходя изъ этой гостиной, пока вся ея мебель не обагрится кровью одного или обоихъ соперниковъ. Боже мой, что было тогда! И ложи, и партеръ, и раекъ слились въ одномъ неистовомъ рев. А потомъ, когда онъ обозвалъ свою мать скверными словами за то, что она хотла присвоить имущество молодой леди, и это такъ растрогало почтенную матрону, что она сейчасъ же смягчилась, а сынъ расчувствовался и, опустившись на одно колно, попросилъ у нея благословенія, какъ зарыдали дамы, Царь Небесный! А когда въ пятомъ акт онъ спрятался за занавску въ темной комнат, и злодй-родственникъ, жаждавшій его крови, принялся тыкать своей обнаженной шпагой во вс углы, кром того, гд у всхъ на виду торчали ноги жертвы, какой теперь ужасъ охватилъ весь зрительный залъ! Лицо Николая, фигура, походка, каждое его движеніе, каждое слово, были предметомъ восторженныхъ похвалъ. Всякій разъ, какъ онъ открывалъ ротъ, чтобы заговорить, въ партер поднимался громъ апплодисментовъ. И когда, наконецъ, въ послдней сцен съ насосомъ мистриссъ Грудденъ зажгла бенгальскій огонь, и вс незанятые члены труппы высыпали на сцену и попадали въ разныхъ мстахъ, принявъ живописныя позы (не потому, чтобы это было необходимо по пьес, а просто, чтобы закончить ‘картиной’), толпа зрителей, которая къ этому времени значительно возрасла, разразилась такимъ воплемъ энтузіазма, какого не слыхали въ стнахъ портсмутскаго театра Богъ знаетъ сколько лтъ.
Короче говоря, и новая пьеса, и новый актеръ вышли изъ испытанія съ блестящимъ успхомъ, и когда въ конц спектакля вызвали миссъ Сневелличи, ее вывелъ подъ руку Николай и раздлилъ ея торжество.

ГЛАВА XXV
повствуетъ объ одной молодой лэди изъ Лондона, вступающей въ труппу, о пожиломъ поклонник, состоящемъ въ ея свит, и церемоніи, которою завершился ихъ пріздъ.

Въ виду несомнннаго успха новой пьесы было объявлено, что она будетъ идти каждый вечеръ впредь до дальнйшаго извщенія, и число пустыхъ вечеровъ, то есть такихъ, когда театръ былъ закрытъ, съ трехъ въ недлю сократилось до двухъ. Но это были не единственные признаки необычайнаго успха пьесы и актеровъ. Не дальше, какъ на той же недл, въ субботу, Николаю былъ доставленъ черезъ неутомимую мистриссъ Грудденъ цлый капиталъ въ тридцать шиллинговъ, не говоря уже о той великой чести, которой онъ удостоился помимо этой вещественной награды, получивъ въ презентъ экземпляръ брошюры самого мистера Кордля съ автографомъ этого джентльмена на заглавномъ лист, автографомъ, который уже и самъ по себ представлялъ неоцненное сокровище, да еще при записк, наполненной изъявленіями высокаго одобренія знаменитаго автора брошюры и заканчивавшейся, лестнымъ предложеніемъ (тмъ боле лестнымъ, что оно ничмъ не было вызвано) читать молодому артисту Шекспира по утрамъ, по три часа ежедневно, все время, пока онъ пробудетъ въ Портсмут.
Въ одно прекрасное утро мистеръ Кромльсъ подошелъ къ Николаю съ сіяющимъ лицомъ и сказалъ:
— А знаете, Джонсонъ, я пріобрлъ еще новинку.
Какую?— спросилъ Николай. Новаго пони для представленій?
— Нтъ, нтъ, за лошадей мы принимаемся только тогда, когда истощатся вс другіе рессурсы. А думаю, въ этотъ сезонъ намъ не понадобится никакого пони. Нтъ, нтъ, это не пони!
— Такъ кто же? Не новый ли феноменъ? Можетъ быть, мальчикъ-феноменъ?
— На свт только одинъ феноменъ, да и тотъ двочка,— замтилъ внушительно мистеръ Кромльсъ.
— Правда ваша, я и забылъ. Прошу извинить… Ну, въ такомъ случа я ршительно отказываюсь отгадать.
— А что бы вы сказали, напримръ, насчетъ новой актрисы изъ Лондона?— спросилъ мистеръ Кромльсъ.— Миссъ такая-то изъ королевскаго Дрюрилэнскаго театра.
— Я сказалъ бы, что на афишахъ это выйдетъ очень эффектно,— отвчалъ Николай.
— Врно! И если бы вы прибавили, что она выйдетъ эффектно на сцен, вы были бы недалеки отъ истины… Взгляните-ка сюда. Что вы объ этомъ думаете?
Съ этими словами мистеръ Кромльсъ развернулъ передъ глазами собесдника сперва красную, потомъ синюю, потомъ желтую афишу. На всхъ трехъ въ заголовк было изображеніе огромными буквами: ‘Первый дебютъ несравненной миссъ Петоукеръ, артистки королевскаго Дрюрилэнскаго театра’.
— Ахъ, Боже мой, да я ее знаю!— сказалъ Николай.
Мистеръ Кромльсъ торжественно сложилъ афиши и отвчалъ:
— Значитъ вы знаете все, что только можетъ вмстить душа молодой женщины по части таланта, таланта извстнаго рода, хочу я сказать, извстнаго рода, ‘Кровопійца’ умретъ съ этой двушкой,— прибавилъ мистеръ Кромльсъ пророческимъ тономъ — Другой такой сильфиды я не знаю. Стоять на одной ног и играть на тамбурин колномъ другой, да, только у сильфиды это можетъ выйти красиво.
— Когда же она прізжаетъ?— спросилъ Николай.
— Мы ждемъ ее сегодня. Она старинная подруга мистриссъ Кромльсъ. Мистриссъ Кромльсъ всегда ее понимала и съ самаго начала предсказывала ей блестящею будущность. Всмъ, что эта двушка знаетъ, она обязана мистрссъ Кромльсъ. Вдь первая-то ‘Кровопійца’ и была мистриссъ Кромльсъ.
— Неужели?
— Ну, да. Только ей пришлось скоро отказаться.
— Нервы разстраивались?— спросилъ Николай.
— Не столько у нея, сколько у публики,— отвчалъ мистеръ Кромльсъ.— Это было нчто ужасное, потрясающее. Никто не могъ выдержать… О, вы еще не знаете мистриссъ Кромльсъ.
Николай отважился было намекнуть, что, кажется, знаетъ.
— Нтъ, нтъ, далеко не знаете, далеко!— твердо сказалъ мистеръ Кромльсъ.— Я самъ ея не знаю — это фактъ. Отечество узнаетъ ее вполн только посл ея смерти. Каждый годъ эта удивительная женщина даетъ новыя доказательства своего таланта. Взгляните вы на нее, вдь это мать шестерыхъ дтей, изъ коихъ трое живы и вс трое на сцен.
— Поразительно!— сказалъ Николай.
— Поистин поразительно,— подтвердилъ мистеръ Кромльсъ, торжественно качая головой и угощая свой носъ табакомъ въ избытк самодовольства.— Даю вамъ слово артиста: я и не подозрвалъ, какъ она танцуетъ до ея послдняго бенефиса, когда въ дивертисмент она исполнила характерный танецъ съ веревочкой. А въ тотъ день она еще играла Джульетту и Эленъ Макгрегоръ… Довольно вамъ сказать,— продолжалъ мистеръ Кромльсъ конфиденціальнымъ тономъ стараго друга, придвигаясь къ своему собесднику,— что въ первый разъ, когда я увидлъ эту замчательную женщину, она стояла вверхъ ногами на толстомъ конц копья, среди пылающихъ костровъ.
— Вы меня поражаете!— сказалъ Николай.
— А она какъ меня поразила!— подхватилъ мистеръ Кромльсъ съ совершенно серьезнымъ лицомъ.— Богъ ты мой! Эта грація въ соединеніи съ достоинствомъ! Я влюбился въ нее съ той же минуты.
Неожиданное появленіе интереснаго предмета этихъ похвалъ положило донецъ изліяніямъ мистера Кромльса. А вслдъ затмъ явился мастеръ Перси Кромльсъ и подалъ матери письмо, только что принесенное съ почты. Взглянувъ на конвертъ, мистриссъ Кромльсъ вскрикнула: ‘Отъ Генріетты Петоукеръ!’ и сейчасъ же углубилась въ чтеніе.
— Ну, что…— началъ было нершительно мистеръ Кромльсъ.
— Ничего, все хорошо,— отвчала супруга, предупреждая вовросъ.— Какъ я рада, что ея дла складываются такъ удачно!
— Да, это превосходнйшая комбинація, можно смло сказать,— замтилъ мистеръ Кромльсъ, и вс трое, мужъ, жена и сынъ, принялись хохотать.
Предоставши почтенное семейство этому пріятному времяпрепровожденію, Николай пошелъ домой, недоумвая, что это за забавная тайна связана съ именемъ миссъ Петоукеръ, и представляя себ, какъ удивится эта леди, когда узнаетъ о неожиданномъ его вступленіи на поприще искусства, котораго сама она была такимъ блестящимъ украшеніемъ.
Однако, въ этомъ послднемъ предположеніи Николай ошибался. Порадлъ ли въ его пользу мистеръ Винцентъ Кормльсъ или миссъ Петоукеръ имла свои причины отнестись къ нему особенно любезно, только встрча ихъ въ театр на другой день скоре носила характеръ свиданія двухъ старыхъ друзей, не видавшихся съ дтства, чмъ обыкновенной встрчи людей, вс отношенія которыхъ ограничивались случайнымъ знакомствомъ. Но это еще не все: миссъ Петоукеръ шепнула ему на ушко, что, говоря о немъ съ семействомъ антрепренера, она нарочно умолчала о Кенвигзахъ и сказала, что познакомилась съ нимъ въ самомъ избранномъ и фешенебельномъ кругу. Замтивъ же, что мистеръ Джонсонъ принялъ это извстіе съ непритворнымъ изумленіемъ, она поспшила прибавить, бросивъ на него нжный взглядъ, что разсчитываетъ на его доброту и вскор намрена ее испытать.
Въ тотъ же вечеръ Николай удостоился чести играть съ миссъ Петоукеръ въ водевил и не могъ не замтить, что оказаннымъ ей горячимъ пріемомъ она была больше всего обязана необыкновенному постоянству, съ какимъ поддерживалъ ее нкій зонтикъ, сидвшій въ лож верхняго яруса. Замтилъ онъ также, что очаровательная артистка частенько посылала нжные взгляды въ ту сторону, гд усердствовалъ зонтикъ, и что посл каждаго такого взгляда зонтикъ начиналъ выходить изъ себя. А одинъ разъ ему мелькнула рядомъ съ зонтикомъ оригинальнаго фасона шляпа и даже показалось, что эта шляпа была ему какъ будто знакома, но, будучи занятъ своей ролью, онъ не обратилъ вниманія на это обстоятельство, и оно совершенно улетучилось изъ его памяти къ тому времени, когда онъ вернулся домой.
Только-что они со Смайкомъ сли ужинать, какъ въ дверь къ нимъ постучалась хозяйка и сказала, что какой-то джентльменъ желаетъ видть мистера Джонсона.
— Пусть войдетъ,— отвчалъ Николай.— Должно быть, это кто-нибудь изъ нашей голодной братіи, Смайкъ.
Его сожитель посмотрлъ на холодную говядину, безмолвно соображая, много ли останется отъ нея на завтрашній день, и положилъ обратно кусокъ, который только-что было отрзалъ, чтобы хоть сколько-нибудь ослабить опустошительное дйствіе предстоящаго набга на блюдо.
— Это кто-нибудь такой, кто не бывалъ у насъ раньше, потому что онъ спотыкается на каждомъ поворот лстницы,— сказалъ Николай..— Входите, входите… Батюшки! Вотъ чудеса! Мистеръ Лилливикъ!
Да, это былъ сборщикъ водяныхъ пошлинъ, и никто другой. Глядя въ упоръ на хозяина своимъ стекляннымъ взглядомъ, онъ, съ деревяннымъ лицомъ, торжественно пожалъ ему руку и опустился на стулъ у камина.
— Какими судьбами?— спросилъ его Николай.— Когда вы пріхали?
— Сегодня утромъ,— отвчалъ мистеръ Лилливикъ.
— А, значитъ это вы были сейчасъ въ театр и вашъ зон…
— Вотъ этотъ,— сказалъ мистеръ Лилливикъ, выдвигая впередъ большой зеленый зонтикъ съ погнутымъ наконечникомъ.— Ну, что, какъ вы нашли сегодняшній спектакль?
— По моему, сошло недурно, т. е. насколько можно судить объ этомъ со сцены,— отвчалъ Николай.
— Недурно?— воскликнулъ съ негодованіемъ мистеръ Лилливикъ.— А я вамъ говорю: восхитительно!
Онъ нагнулся впередъ, чтобы придать больше эффекта послднему слову, затмъ выпрямился, нахмурился и нсколько разъ кивнулъ головой.
— Восхитительно, да! Это было нчто волшебное, неслыханное, умопомрачительное!
Тутъ мистеръ Лилливикъ опять выпрямился, опять нахмурился и закивалъ головой.
— Да, она способная актриса,— проговорилъ Николай, немного удивленный такими яростными проявленіями восторга.
— Она божество!— отрзалъ мистеръ Лилливикъ, и вышеупомянутый зеленый зонтикъ застучалъ въ полъ характернымъ стукомъ сборщика пошлинъ.— Знавалъ я и раньше превосходныхъ актрисъ. Помню, мн приходилось захаживать въ одинъ домъ, гд жила одна божественная актриса. Она прожила въ моемъ округ больше четырехъ лтъ. Я заходилъ къ ней по служб — за деньгами, и частенько таки заходилъ понапрасну… Много я ихъ видалъ на своемъ вку, но никогда, никогда изъ всхъ божественныхъ женщинъ, зовись он актрисами или нтъ, я не видалъ ни одной божественне Генріетты Петоукеръ.
Николаю стоило большого труда удержаться отъ смха. Боясь открыть ротъ, чтобы не расхохотаться, онъ только кивалъ головой въ тактъ кивкамъ мистера Лилливика и упорно молчалъ.
— Позвольте мн переговорить съ вами наедин,— сказалъ вдругъ мистеръ Лилливикъ.
Николай весело взглянулъ на Смайка. Тотъ понялъ намекъ и исчезъ.
— Знаете, что я вамъ скажу, мистеръ Никкльби?— началъ сборщикъ пошлинъ, когда они остались одни.— Холостякъ — несчастное существо.
— Вы находите?— спросилъ Николай.
— Положительно такъ. Я прожилъ на свт безъ малаго шестьдесятъ лтъ и, кажется, могу объ этомъ судить.
‘Могъ бы, конечно, но можешь ли, это другой вопросъ’,— подумалъ Николай.
— Стоитъ холостяку подкопить немного деньжонокъ на старость, чтобы вс его сестры и братья, племянники и племянницы начали точить на нихъ зубы,— продолжалъ мистеръ Лилливикъ.— И даже тогда, когда въ качеств лица, занимающаго видное мсто на государственной служб, онъ является представителемъ фамиліи или, такъ сказать, главнымъ воднымъ резервуаромъ, отъ котораго расходятся вс другія, боле мелкія развтвленія, даже тогда о ни желаютъ ему смерти и готовы заплакать, видя его живымъ и здоровымъ, потому что имъ не терпится завладть его добромъ. Разв неправду я говорю?
— Совершенную правду,— подтвердилъ Николай.
— Одинъ изъ главныхъ доводовъ противъ женитьбы — расходы,— продолжалъ мистеръ Лилливикъ.—Только это и удерживало меня, а то Богъ ты мой (тутъ онъ прищелкнулъ пальцами для пущаго эффекта), да я пятьдесятъ разъ могъ бы жениться!
— И на красивыхъ женщинахъ?— спросилъ Николай.
— На красивыхъ женщинахъ, сэръ. Ну, разумется, не на такихъ красавицахъ, какъ Генріетта Петоукоръ, ибо ей нтъ равныхъ, но все же на такихъ, какія встрчаются не на каждомъ шагу,— смю васъ уврить… Теперь представьте себ, что человкъ, вмсто того, чтобы взять состояніе за женой, можетъ пріобрсти въ жен цлое богатство. Что вы на это скажете?
— Скажу, что онъ счастливый человкъ,— отвчалъ Николай.
— Вотъ то же самое и я говорю!— подхватилъ сборщикъ пошлинъ, благосклонно похлопавъ его зонтикомъ по виску.— Генріетта Петоукеръ, высоко даровита и Генріетта Петоукеръ, носитъ въ себ цлый кладъ, и я намренъ…
— Сдлать изъ нея мистриссъ Лилливикъ,— докончилъ Николай.
— Нтъ, сэръ, не мистриссъ Лилливикъ. Актрисы сохраняютъ свои двичьи фамиліи, такъ ужь ведется на свт. Но я намренъ жениться на ней, и не дальше, какъ послзавтра.
— Поздравляю васъ, сэръ.
— Благодарю васъ,— проговорилъ сборщикъ пошлинъ, торжественно застегивая свой жилетъ на вс пуговицы.— Я, конечно, буду брать ея жалованье, да и знаете, я думаю, въ конц концовъ издержки будутъ не такъ велики, одному ли прожить, или двоимъ, почти все равно. Это все таки утшеніе.
— Разв вамъ нужны утшенія въ такую минуту?— спросилъ Николай.
— Нтъ, нтъ, разумется, не нужны,— произнесъ мистеръ Лилливикъ взволнованнымъ голосомъ и покачалъ головой.
— Я одного не понимаю, мистеръ Лилливикъ,— сказалъ Николай,— зачмъ вы оба пріхали сюда, если собираетесь жениться?
— Я вамъ сейчасъ объясню: затмъ-то я вдь и пришелъ. Мы, видите ли, думаемъ, что лучше будетъ обвнчаться потихоньку отъ семьи.
— Отъ какой семьи?
— Ну, разумется, отъ Кенвигзовъ. Если только племянница моя и вс ея чада провдаютъ о моихъ планахъ, я знаю, начнутся истерики, обмороки, вс они въ меня вцпятся и не отстанутъ, пока я не поклянусь всмъ святымъ никогда не жениться. А то еще, упаси Богъ, добудутъ медицинское свидтельство, что я лишился разсудка, да засадятъ меня въ сумасшедшій домъ. Отъ нихъ вдь все станется,— закончилъ сборщикъ пошлинъ, весь дрожа.
— Да, это правда, они будутъ васъ ревновать,— сказалъ Николай.
— Такъ вотъ, во избжаніе такихъ непріятностей, мы съ Генріеттой Петоукеръ и условились, что она подъ предлогомъ ангажемента отправится сюда, къ своимъ стариннымъ знакомымъ Кромльсамъ, а я днемъ раньше выду въ Гильдфордъ, встрчу ее тамъ въ контор дилижансовъ, а изъ Гильдфорда мы подемъ ужъ вмст. Затмъ, боясь, чтобы вы какъ-нибудь не проболтались о насъ въ вашихъ письмахъ къ мистеру Ногсу, мы сочли за лучшее посвятить васъ въ нашъ секретъ. Свадьбу мы справляемъ у Кромльсовъ. Приходите и вы въ церковь ли, или прямо къ завтраку, какъ хотите, мы будемъ очень вамъ рады. Пышности не будетъ никакой, я не люблю лишнихъ издержекъ,— прибавилъ сборщикъ пошлинъ, спша, предупредить недоразумнія, могущія возникнуть на этотъ счетъ.— Кофе съ сухариками, можетъ быть, шримсы или что-нибудь въ этомъ род. Вообще легкая закуска, и только.
— Понимаю,— сказалъ Николай.— А непремнно приду,— почту за особенное удовольствіе. А гд остановилась ваша невста? У Кромльсовъ?
— Нтъ, у нихъ слишкомъ тсно. Она остановилась у одной своей знакомой, которая живетъ съ своей товаркой, он тоже актрисы.
— Ахъ, должно быть, это миссъ Сневелличи.
— Да, она.
— И врно он будутъ подружками невсты?
— Въ томъ-то и горе,— проговорилъ мистеръ Лилливикъ съ неподвижнымъ лицомъ,— всхъ подружекъ будетъ четыре. Боюсь, что он устроютъ изъ этого цлый спектакль.
— О, нтъ,— пробормоталъ Николай, пытаясь довольно неудачно сдлать видъ, что онъ кашляетъ, а не смется.— Но кто же остальныя дв? Миссъ Сневелличи, миссъ Ледрукъ, затмъ…
— Феноменъ,— простоналъ сборщикъ пошлинъ.
— Ха, ха, ха,— расхохотался Николай.— Простите я и самъ не знаю, чему я смюсь… Да, такъ, Феноменъ,— это будетъ очень мило. Ну, а кто же четвертая?
— Какая-то молодая особа, тоже подруга Генріетты Петоукеръ,— отвчалъ мистеръ Лилливикъ, вставая.— Итакъ, мистеръ Никкльби, я надюсь, что вы сохраните нашъ секретъ.
— Можете на меня положиться… Не хотите ли чего-нибудь выпить или закусить?
— Благодарю васъ, у меня нтъ аппетита. Какъ вы полагаете, сэръ: жизнь женатаго человка — пріятная жизнь?
— Я въ этомъ нисколько не сомнваюсь,— отвчалъ Николай.
— Да, да, конечно. Наврное такъ. Наврное такъ… Покойной ночи.
И мистеръ Лилливикъ, проявивъ въ теченіе этого короткаго свиданія самую поразительную смсь разнородныхъ движеній человческой души чистосердечія и подозрительности, пылкой стремительности и скаредности, самомннія и малодушія, повернулся налво кругомъ и вышелъ, предоставивъ Николая хохотать на свобод, пока не надостъ.
Не останавливаясь надъ разршеніемъ вопроса, дологъ или коротокъ долженъ былъ показаться слдующій день Николаю, мы скажемъ только, что для лицъ, боле его заинтересованныхъ въ предстоящей церемоніи, онъ пролетлъ очень быстро. Когда поутру миссъ Петоукеръ проснулась въ комнат миссъ Сневелличи, сна объявила, что ничто, ничто не заставитъ ее поврить, чтобы дйствительно уже наступилъ тотъ день, который долженъ быль ознаменовать великую перемну въ ея жизни.
— Я не могу этому врить, не могу,— говорила миссъ Петоукеръ.— Сегодня внчаться?— Нтъ, нтъ, это ужасно! Я не перенесу этого испытанія, не перенесу, лучше и не говорите!
Услышавъ такія слова, миссъ Сневелличи и миссъ Ледрукъ (очень хорошо знавшія, въ скобкахъ сказать, что ихъ прекрасная подруга мечтала выйти замужъ уже нсколько лтъ и что въ теченіе всего этого періода времени она съ великой радостью подвергла бы себя жестокому испытанію, нын ее ожидавшему, еслибъ нашелся достойный джентльменъ, который съ своей стороны былъ бы не прочь пойти на такой рискъ), принялись ее утшать, внушая ей твердость духа. Она должна гордиться, говорили он, что можетъ озарить прощальнымъ свтомъ любви закат жизни такого почтеннаго человка. Женщина должна терпть и покоряться въ такихъ случаяхъ: это необходимо для счастья всего человчества, и хотя он лично полагаютъ истинное счастье исключительно въ одиночеств и ни подъ какимъ видомъ,— нтъ, нтъ, ни за какія блага въ мір — не хотли бы промнять его на жизнь вдвоемъ, но если когда-нибудь пробьетъ ихъ часъ, сознаніе долга въ нихъ, слава Богу, настолько сильно, что он и не подумаютъ роптать, но съ кротостью и смиреніемъ покорятся судьб, которую указало женщин само Привидніе, предназначивъ ей быть радостью и высшей наградой ея братьевъ по человчеству — мужчинъ.
— Конечно, для меня было бы жестокимъ ударомъ порвать вс старыя связи, отршиться отъ своего прошлаго или, какъ это тамъ говорится, но я покорилась бы, дорогая моя, покорилась бы, увряю тебя,— сказала миссъ Сневелличи.
— Я тоже, поддержала ее миссъ Ледрукъ.— Я протянула бы шею въ брачное ярмо, но не позволила бы себ возставать. Много сердецъ разбила я въ своей жизни и теперь каюсь: ужасно имть на совсти такія воспоминанія.
— Это правда,— сказала миссъ Сневелличи.— Однако, Ледъ, моя милочка, пора намъ ее одвать, а то мы опоздаемъ.
Благочестивыя разсужденія подругъ, а можетъ быть, и страхъ опоздать, помогли бдной невст выдержать церемонію облаченія, а затмъ крпкій чай въ перемежку съ водкой содйствовали укрпленію ея ослабвшихъ ножекъ, иначе она не могла бы шагу ступить.
— Ну, что, моя радость, какъ ты теперь себя чувствуешь?— спросила ее миссъ Сневелличи.
— О, Лилливикъ!— воскликнула невста.— Еслибъ ты зналъ, что я переношу ради тебя!
— Онъ знаетъ, голубушка, знаетъ и никогда не забудетъ,— пыталась успокоить ее миссъ Ледрукъ.
— Ты говоришь не забудетъ?— истерически вскрикнула миссъ Петоукеръ, проявляя дйствительно недюжинный сценическій талантъ.— Не забудетъ? Ты въ самомъ дл такъ думаешь? Ты уврена, что онъ всегда будетъ помнить, всегда, всегда, всегда?..
Неизвстно, чмъ бы кончилось это изліяніе патетическихъ чувствъ, если бы какъ разъ въ эту минуту миссъ Сневелличи не возвстила о прибытіи экипажа. Это извстіе до такой степени поразило невсту своей неожиданностью, что, позабывъ объ угрожающихъ симптомахъ близкой истерики, проявляемыхъ ею до сихъ поръ въ быстро возрастающей прогрессіи, она подбжала къ зеркалу,— оправила платье и очень спокойно объявила, что готова принести себя въ жертву.
Подъ руки довели ее до кареты, усадили и всю дорогу, до самой квартиры антрепренера, поддерживали въ ней ‘остатки жизни’ (по выраженію миссъ Сневелличи) нюхательными солями, водкой и другими возбуждающими не мене деликатнаго свойства. Какъ только они вышли изъ кареты, два юные Кромльса съ кокардами на шляпахъ и въ великолпнйшихъ жилетахъ, какіе только имлись въ театральномъ гардероб, распахнули передъ ними дверь. Соединенными усиліями этихъ молодыхъ джентльменовъ, двухъ подружекъ и кучера, миссъ Петоукеръ, въ состояніи полнйшаго изнеможенія, была доставлена наконецъ въ первый этажъ, гд и упала въ обморокъ съ блистательнымъ эффектомъ какъ только увидла вышедшаго къ ней навстрчу жениха.
— Генріетта Петоукеръ, дорогая моя, ободритесь!— сказалъ онъ ей.
Миссъ Петоукеръ ухватилась за руку сборщика пошлинъ, но волненіе не давало ей говорить.
— Неужели я такъ страшенъ, Генріетта Петоукерь?— возопилъ растерявшійся сборщикъ.
— О, нтъ, нтъ, нтъ! Но, друзья… дорогіе друзья моей юности… разстаться съ ними… это ужасно!
Изливъ въ такихъ выраженіяхъ свои скорбныя чувства, миссъ Петоукеръ принялась перечислять поименно друзей своей юности и взывать къ тмъ изъ нихъ, которые были налицо, чтобы они пришли и приняли ее въ свои объятія. Покончивъ съ этой церемоніей, она вспомнила, что мистриссъ Кромльсъ была ей больше, чмъ мать, мистеръ Кромльсъ — больше, чмъ отецъ, а Кромльсы младшіе и миссъ Нинетта — больше, чмъ братья и сестра. А такъ какъ каждое изъ этихъ воспоминаній сопровождалось опять таки довольно продолжительными объятіями, то въ общемъ процедура заняла много времени, и въ церковь пришлось скакать во весь опоръ, чтобы поспть во-время.
Кортежъ состоялъ изъ двухъ экипажей. Въ одномъ сидли миссъ Бравасса (четвертая подружка), мистриссъ Кромльсъ, женихъ и мистеръ Фолэръ, приглашенный шаферомъ, въ другомъ — невста, мистеръ Кромльсъ, миссъ Гневелличи, миссъ Ледрукъ и Феноменъ. Туалеты дамъ были великолпны. Подружки невсты были сплошь утыканы искусственными цвтами, въ особенности Феноменъ, исчезавшій въ нихъ почти безъ остатка и имвшій видъ какой-то ходячей бесдки. Миссъ Ледрукъ, отличавшаяся романическимъ складомъ ума, украсила свою грудь миніатюромъ неизвстнаго пхотнаго офицера, который незадолго передъ тмъ пріобрла на распродаж по дешевымъ цнамъ. На остальныхъ дамахъ сверкали поддльные брилліанты, по красот почти не уступавшіе настоящимъ. За то мистриссъ Кромльсъ поражала суровой простотой и величіемъ высокаго трагизма.
Но, кажется, никто изъ всей компаніи не сумлъ придать своей вншности такого внушительнаго и соотвтствующаго обстоятельствамъ характера, какъ мистеръ Кромльсъ. Согласно счастливой и оригинальной иде, его оснившей, этотъ джентльменъ, выступавшій въ роли посаженаго отца невсты, превосходно ‘провелъ’ эту роль, нарядившись въ театральный парикъ, въ табачнаго цвта камзолъ во вкус прошлаго столтія, въ срые шелковые чулки и башмаки съ пряжками. Имя въ виду прежде всего естественность сценическаго исполненія, онъ ршилъ, что ему необходимо растрогаться, вслдствіе чего, какъ только свадебный кортежъ вступилъ въ предлы храма, послдній огласился такими раздирательными воплями любящаго ‘отца’, что церковный сторожъ поспшилъ пригласить его въ ризницу и предложилъ ему стаканъ воды передъ началомъ внчанья.
Торжественное шествіе свадебной процессіи къ боковому придлу было великолпно. Невста съ четырьмя подружками образовали отдльную группу прекрасно скомпанованную и прорепетированную. За ними слдовалъ сборщикъ пошлинъ, а за нимъ его шаферъ, передразнивая его походку и движенія къ неописанному удовольствію своихъ коллегъ, собравшихся на хорахъ. Мистеръ Кромльсъ ковылялъ разслабленной поступью старца, удрученнаго горемъ. Мистриссъ Кромльсъ выступала всмъ извстнымъ шагомъ трагическихъ королевъ: шагъ впередъ правой ногой,— остановка, шагъ впередъ лвой ногой,— остановка, и такъ дале. Однимъ словомъ, по полнот ансамбля картина не оставляла желать ничего лучшаго.
Брачная церемонія кончилась очень скоро, свидтели расписались въ книг (причемъ мистеръ Кромльсъ счелъ необходимымъ осдлать свой носъ парой огромныхъ очковъ, протеревъ ихъ предварительно огромнымъ фуляромъ), и затмъ вс отправились завтракать въ самомъ веселомъ расположеніи духа. Николай дожидался ихъ въ квартир антрепренера.
— Ну, господа, завтракъ поданъ. Пожалуйте за столъ!— возгласилъ мистеръ Кромльсъ, помогавшій мистриссъ Грудденъ въ послднихъ приготовленіяхъ къ пиршеству, которое, къ слову сказать, было устроено на боле широкую ногу, чмъ это могло быть пріятно сборщику пошлинъ.
Второго приглашенія не понадобилось. Толкаясь и оттирая другъ другъ, хозяева и гости ринулись къ столу и, не теряя даромъ времени, напали на ду. Прелестная невста краснла очень сильно, когда на нее смотрли, и ла очень много, когда на нее не смотрли, а интересный женихъ работалъ ножомъ и вилкой съ такимъ зврскимъ видомъ холодной ршимости, какъ будто задался задачей какъ можно меньше оставить Кромльсамь разъ ужъ его заставили заплатить за вс эти вкусныя вещи.
— А что, сэръ, живо окрутили, неправда ли?— спросилъ мистеръ Фолэръ, нагибаясь къ нему черезъ столь.
— Какъ окрутили? Я васъ не понимаю,— отозвался мистеръ Лилливикъ.
— Да такъ: скрпили брачный союзъ, связали мужа и жену неразрывными узами, или какъ тамъ это зовется. Исторія не длинная, вы, я думаю, и опомниться не успли.
— Да, сэръ,— отвчалъ мистеръ Лилливикъ, вспыхнувъ отъ гнва,— исторія не длинная, но что же изъ этого?
— О, ровно ничего. Повситься вдь тоже не долго, какъ вы полагаете? Ха, ха, ха!
Мистеръ Лилливикъ положилъ ножъ и вилку и обвелъ честную компанію негодующимъ взоромъ.
— Повситься?— переспросилъ онъ въ недоумніи.
Воцарилось гробовое молчаніе. Никакое перо не опишетъ величественной фигуры мистера Лилливика въ его оскорбленномъ достоинств.
— Повситься?— повторилъ еще разъ разгнванный женихъ.— Да разв можно въ порядочномъ обществ проводить параллель между бракомъ и…
— И тамъ, и здсь петля, изъ которой не выкрутишься,— отважился намекнуть мистеръ Фолэръ, немного опшивъ.
— Петля? Какая петля?— заревлъ мистеръ Лилливикъ.— Кто сметъ, говоря со мной, соединять въ одно понятіе петлю и Генріетту Пето…
— Лилливикъ,— поправилъ мистеръ Кромльсъ.
— И Генріетту Лилливикъ,— повторилъ сборщикъ пошлинъ.— Въ этомъ дом, въ присутствіи почтенныхъ хозяевъ, выростившихъ талантливую и добродтельную семью — семью феноменовъ и не знаю кого тамъ еще,— на радость себ и другимъ,— въ этомъ дом говорить о какихъ-то петляхъ! Да что же это такое, наконецъ.
— Фолэръ,— сказалъ мистеръ Кромльсъ, считая приличнымъ растрогаться при этомъ лестномъ намек на него и его дражайшую половину,— Фолэръ, вы меня удивляете!
— Господи, да за что вы вс на меня напали!— оправдывался несчастный актеръ.— Что я такого сдлалъ?
— Что вы сдлали, сэръ?— закричалъ мистеръ Лилливикъ.— Вы пытались подорвать общественные устои…
— И осмять лучшія и нжнйшія изъ человческихъ чувствъ,— добавилъ Кромльсъ, возвращаясь къ своей роли отца.
— И набросить тнь презрнія на самыя прочныя и священныя соціальныя узы,— докончилъ сборщикъ пошлинъ.— Петли! Точно меня схватили за шиворотъ или поймали за ногу въ силокъ и женили насильно, а не самъ я женился по собственной своей свободной вол и гордясь своимъ поступкомъ!
— Я вовсе не хотлъ сказать, что васъ схватили за шиворотъ или поймали за ногу въ силокъ,—проговорилъ сконфуженный актеръ.— Я очень жалю, что такъ вышло.
— Вы и должны жалть, сэръ,— отрзалъ мистеръ Лилливикъ.— Очень радъ, что у васъ хватило совсти почувствовать свою вину.
Такъ какъ посл такого отвта ссору можно было считать поконченной, а другого зрлища, которое могло бы занять вниманіе общества, не предвидлось, то мистриссъ Лилливикъ сочла этотъ моментъ самымъ подходящимъ, чтобы удариться въ слезы. Понадобилась помощь всхъ четырехъ подружекъ, которая и была оказана безъ промедленія, хотя и не безъ нкоторой кутерьмы, ибо комната была очень маленькая, а скатерть на стол очень длинная, и при первомъ же движеніи переполошившихся двицъ тарелки полетли на полъ. Но мистриссъ Лилливикъ, не взирая ни на что, ршительно отказывалась успокоиться, пока воюющія стороны не дадутъ ей торжественной клятвы, что споръ ихъ не будетъ имть дальнйшихъ послдствій. Поломавшись, сколько слдовало по правиламъ приличій, противники исполнили ея требованіе. Съ этой минуты мистеръ Фолэръ погрузился въ гробовое молчаніе и довольствовался тмъ, что щипалъ за ногу Николая всякій разъ, какъ сборщикъ пошлинъ раскрывалъ ротъ, выражая этимъ способомъ свое презрніе къ оратору и къ тому, что тотъ говорилъ.
Было произнесено много рчей. Говорилъ Николай, говорилъ мистеръ Кромльсъ, говорилъ новобрачный. Два спича принадлежали юнымъ Кромльсамъ, отвчавшимъ на тостъ, который пили въ ихъ честь, а одинъ — Феномену, говорившему отъ лица подружекъ невсты, причемъ мистриссъ Кромльсъ умилилась до слезъ. Было и пніе. Пли миссъ Ледрукъ и миссъ Бравасса. Пли бы, по всей вроятности, и другіе, еслибъ извозчикъ, дожидавшійся у крыльца, чтобы везти счастливую чету на пристань, откуда она предполагала отплыть на пароход въ Райдъ, не прислалъ съ лакеемъ свой категорическій ультиматумъ: или хать сейчасъ же, или доплатить ему восемнадцать пенсовъ сверхъ условленной платы.
Эта жестокая угроза произвела магическое дйствіе. Мистеръ Лилливикъ съ супругой стали собираться. Посл самаго патетическаго прощанья они отправились въ Райдъ, гд намрены были провести въ уединеніи слдующіе два дня и куда, по заране состоявшемуся соглашенію, имъ сопутствовалъ Феноменъ, избранный изъ числа подружекъ по нарочитой просьб мистера Лилливика на томъ основаніи, что пароходный кассиръ, введенный въ заблужденіе малымъ ростомъ этой двицы, долженъ былъ выдать ей полъ-билета.
Такъ какъ въ этотъ день не было спектакля, то мистеръ Кромльсъ объявилъ, что онъ намренъ сидть, пока не будетъ выпито все, что оставалось на стол по части питія, но Николай, который долженъ былъ на другой день въ первый разъ выступить къ роли Ромео, усплъ ускользнуть потихоньку, воспользовавшись кратковременной суматохой, вызванной неожиданнымъ проявленіемъ сильныхъ симптомовъ нетрезвости въ поведеніи мистриссъ Грудденъ.
Дезертируя такимъ образомъ изъ веселой компаніи, Николай руководствовался не только личными вкусами, но и безпокойствомъ за Смайка, который долженъ былъ играть аптекаря въ ‘Ромео и Джульетт’ и до сихъ поръ не имлъ ни малйшаго понятія о своей роли, кром общаго представленія, что аптекарь долженъ быть голоденъ, но за то это и понятіе — вроятно, по старой памяти — онъ усвоилъ замчательно быстро.
— Не знаю, право, Смайкъ, что намъ съ тобой длать,— сказалъ Николай, положивъ книгу, по которой онъ экзаменовалъ новоиспеченнаго актера.— Боюсь, мой другъ, что теб не выучить роли.
— Кажется, что такъ,— проговорилъ Смайкъ, грустно покачавъ головой.— Вотъ если бы вы… Но нтъ! Вамъ будетъ слишкомъ много хлопотъ…
— Что такое? Говори. Не думай обо мн.
— Если вы бы попробовали учить меня со словъ,— заговорили бы мн мою роль по кусочкамъ, по нскольку разъ каждое мсто,— можетъ быть, тогда я и запомнилъ бы что-нибудь.
— Ты думаешь? Чудесно! Непремнно попробуемъ. Посмотримъ, кому первому надостъ. Только не мн, Смайкь, поврь… Ну, начинаемъ: ‘Кто громко такъ зоветъ меня?’
— Кто громко такъ зоветъ меня?— сказалъ Смайкъ.
— Кто громко такъ зоветъ меня?— повторилъ Николай.
— Кто громко такъ зоветъ меня?— прокричалъ Смайкъ.
Долго спрашивали и переспрашивали они другъ друга, кто ихъ такъ громко зоветъ. Когда Смайкъ выучилъ это наизусть, Николай перешелъ къ слдующей фраз, потомъ они стали долбить дв за-разъ, потомъ перешли къ третьей, и такъ дале, пока, наконецъ, уже къ полночи, бдный Смайкъ, къ своей неописанной радости, убдился, что онъ запомнилъ таки кое-что.
На другой день они спозаранку принялись опять за работу, и Смайкъ, ободренный своими вчерашними успхами, заучивалъ гораздо быстре и говорилъ смле. Какъ только онъ достаточно овладлъ своей ролью, чтобы не затрудняться въ словахъ, Николай показалъ ему, какъ онъ долженъ выйти на сцену, придерживая обими руками желудокъ и потирая его отъ времени до времени согласно установившимся въ публик понятіямъ, по которымъ такой пріемъ у актера долженъ означать, что ему хочется сть. Не ограничившись утренней репетиціей и наскоро пообдавъ, они проработали весь день вплоть до той минуты, когда пора было идти въ театръ.
Никогда ни одинъ учитель не имлъ боле старательнаго, боле кроткаго и послушнаго ученика. Никогда ни одинъ ученикъ не имлъ боле неутомимаго, боле терпливаго и внимательнаго учителя.
Какъ только они одлись къ спектаклю, Николай возобновилъ свои уроки, пользуясь каждой свободной минутой, когда онъ не былъ на сцен. Труды его увнчались успхомъ. Ромео-Николаю былъ оказанъ самый горячій пріемъ, а Смайкъ былъ провозглашенъ единогласно и публикой, и актерами, царемъ всхъ аптекарей, когда-либо выступавшихъ въ ‘Ромео и Джульетт’.

ГЛАВА XXVI.
Душевному спокойствію миссъ Никкльби угрожаетъ опасность.

Мсто — роскошная анфилада комнатъ въ Редженъ-Стрит, время три часа пополудни для жалкихъ тружениковъ, влачащихъ скучное бремя жизни, и первый утренній часъ для беззаботныхъ счастливцевъ, срывающихъ цвты удовольствія, дйствующія лица — лордъ Фредерикъ Верисофтъ и его пріятель сэръ Мельбери Гокъ.
Оба элегантные джентльмена покоятся на кушеткахъ, небрежно развалившись. Между ними стоитъ накрытый столъ, а на стол сервированъ завтракъ, блистающій изысканностью и обиліемъ яствъ, къ которымъ никто еще не прикасался. По комнат разбросаны газеты, но и он, какъ и завтракъ, остаются нетронутыми, и не потому, чтобы о нихъ заставила забыть оживленная бесда. Достойные друзья еще не обмнялись ни словомъ, и тишина въ комнат нарушается только тогда, когда который-нибудь изъ нихъ заворочается на своемъ лож, отыскивая боле удобнаго изголовья для своей отуманенной головы, и у него вырвется нетерпливый возгласъ. Въ такія минуты его безпокойное состояніе какъ будто передается его компаньону.
Уже однихъ этихъ признаковъ вполн достаточно, чтобы приблизительно опредлить размры кутежа, происходившаго наканун, если бы даже не было другихъ указаній на веселыя забавы, въ которыхъ прошла эта ночь. Два билліардныхъ шара, измазанные мломъ, дв искалченныя шляпы, бутылка изъ подъ шампанскаго съ обмотанной вокругъ горлышка грязной перчаткой, чтобы ловче было пускать ее въ ходъ въ качеств наступательнаго оружія, сломанная трость, футляръ отъ картъ безъ крышки, пустой кошелекъ, разорванная часовая цпочка, пригоршня серебра, перемшаннаго съ окурками и пепломъ отъ сигаръ, и многіе другіе слды дебоша краснорчиво свидтельствовали о характер джентльменскихъ забавъ, имвшихъ здсь мсто.
Лордъ Верисофтъ заговорилъ первымъ. Спустивъ съ кушетки свою обутую въ туфлю ногу, онъ звнулъ во весь ротъ, не безъ труда принялъ сидячее положеніе, обратилъ усталый, сонный взглядъ на пріятеля и окликнулъ его вялымъ голосомъ.
— Чего вамъ?— отозвался сэръ Мельбери, поворачиваясь.
— Неужели мы такъ пролежимъ здсь весь день?— спросилъ милордъ.
— Мы, кажется, больше ни на что не способны, по крайней мр, сейчасъ,— отвчалъ сэръ Мельбери.— У меня нтъ ни малйшаго желанія двигаться.
— Двигаться!— воскликнулъ лордъ Фредерикъ.— Да, у меня такое ощущеніе, что я не то что двигаться, а, кажется, съ великимъ удовольствіемъ умеръ бы сію минуту.
— Такъ отчего же вы не умираете?
Съ этими словами сэръ Мельбери отвернулся къ стн, очевидно, задавшись задачей во что бы то ни стало уснуть.
Его подающій надежды другъ и ученикъ придвинулъ стулъ къ столу и попробовалъ сть, но убдившись, что это ему не подъ силу, лниво всталъ, дотащился до окна, постоялъ, потомъ походилъ изъ угла въ уголъ, не отнимая руки отъ своего горячаго лба, и, наконецъ, бросился опять на кушетку и еще разъ окликнулъ пріятеля.
— Ахъ, чортъ! Чего вамъ отъ меня нужно?— простоналъ сэръ Мельбери и слъ.
Но хотя это было сказано достаточно брюзгливо, сэръ Мельбери, должно быть, почувствовалъ, что отмалчиваться больше нельзя. Онъ потянулся, звнулъ, опять потянулся, перевелъ плечами, объявилъ, что, въ комнат ‘адскій холодъ’, наконецъ, придвинулся къ столу, чтобы въ свою очередь произвести экспериментъ надъ завтракомъ, и не замедлилъ оказать въ этомъ дл несравненно большіе успхи, чмъ его мене обтерпвшійся другъ.
— А какъ вы полагаете,— заговорилъ сэръ Мельбери съ кускомъ жаркого на вилк, который онъ подносилъ ко рту,— какъ вы полагаете, не побесдовать ли намъ еще немножко объ этой красоточк?
— О какой?— спросилъ лордъ Фредерикъ.
— Зачмъ вы прикидываетесь простакомъ? Ну, разумется, о миссъ Никкльби.
— Вы общали мн разыскать ее,— сказалъ лордъ Фредерикъ.
— Общалъ, но теперь передумалъ. Вы не хотите мн довриться, такъ и ищите ее сами.
— Но послушайте…— началъ было милордъ.
— Повторяю, ищите ее сами,— перебилъ его сэръ Мельбери.— Вы не бойтесь, черной работы я на насъ не свалю, я знаю, что безъ меня вамъ не видать этой двочки. Нтъ, нтъ. Вы найдете ее, а я наведу васъ на слдъ.
— Ахъ, вы, разбойникъ! Я вижу, вы настоящій, врный другъ!— воскликнулъ молодой лордъ, на котораго это общаніе произвело дйствіе живой воды.
— Гакъ слушайте же,— продолжалъ сэръ Мельбери,— на этотъ обдъ ее пригласили въ качеств приманки для васъ.
— Не можетъ быть! Кой чортъ…
— Въ качеств приманки для васъ,— повторилъ сэръ Мельбери — Старикъ Никкльби самъ мн сказалъ.
— Ахъ, онъ старая лисица!— закричалъ милордъ.— Вдь этакій архиплутъ!
— Еще бы! Онъ знаетъ, что двочка смазливенькая…
— Смазливенькая!— повторилъ съ негодованіемъ юный лордъ. Красавица, картинка, классическая статуя, вотъ она что, клянусь своей душой.
— Ну, ладно, статуя, такъ статуя,—проговорилъ сэръ Мельбери, пожимая плечами съ напускнымъ или искреннимъ равнодушіемъ,— объ этомъ ему лучше знать. Это, конечно, дло вкуса, и если мы съ вами не сходимся во вкусахъ, тмъ выгодне для насъ.
— Толкуйте! Однако, въ тотъ день вы такъ за ней волочились, что не давали мн слова ей сказать.
— Ну, да, одинъ разъ, и довольно съ меня: хорошенькаго понемножку. Съ бабами слишкомъ много хлопотъ… Ну, вы, конечно, другая статья, и если вы намрены серьезно приволокнуться за племянницей, скажите только дядюшк, что вы желаете знать, гд и съ кмъ она живетъ, иначе вы ему больше не кліентъ, и онъ мигомъ доставитъ вамъ нужныя свднія, будьте покойны.
— Отчего вы мн раньше этого не сказали?— спросилъ лордъ Фридерикъ.— Или вамъ пріятно было видть, какъ я томлюсь, изнываю, горю на медленномъ огн?
— Во-первыхъ, я этого не видлъ, а во-вторыхъ, не зналъ, что ваши чувства такъ серьезны,— отвчалъ сэръ Мельбери беззаботно.
Но настоящая подкладка этого дла была такова. Въ тотъ промежутокъ времени, который прошелъ со дня обда у Ральфа Никкльби, сэръ Мельбери Гокъ всякими правдами и неправдами старался разузнать, гд скрывается Кетъ, такъ внезапно тогда появившаяся и исчезнувшая безъ слда. Понятно, однако, что безъ содйствія Ральфа, съ которымъ они разстались въ тотъ день почти-что въ ссор и съ тхъ поръ не видались, вс его старанія должны были оказаться безплодными, вотъ почему онъ и ршилъ теперь повдать молодому лорду о признаніи, вырвавшемся тогда у старика. Къ этому ршенію онъ пришелъ по многимъ соображеніямъ. Немаловажную роль играло здсь желаніе быть увреннымъ, что все, что будетъ извстно его слабодушному другу, будетъ извстно и ему самому, но желаніе снова увидть племянницу ростовщика и употребитъ все свое искусство, чтобы смирить ея гордость и отомстить ей за презрніе къ нему, было, разумется, главнымъ. Тактика была ловкая во всхъ отношеніяхъ, къ какимъ бы ни привела она результатамъ относительно Кетъ, сэръ Мельбери Рокъ оставался во всякомъ случа въ барышахъ. Уже одинъ тотъ фактъ, что онъ вытянулъ отъ Ральфа настоящую цль, которую старикъ имлъ въ виду, вводя племянницу въ подобное общество, и съ такою безкорыстною откровенностью разсказалъ о немъ своему другу, не могъ не поднять его фондовъ въ глазахъ этого друга и, слдовательно, значительно облегчалъ перемщеніе звонкой монеты (и безъ того совершавшееся очень легко) изъ кармана лорда Фредерика Верисофта въ карманъ сэра Мельбери Гока.
Такъ разсуждалъ сэръ Мельбери, и результатомъ такой логики было то, что вскор посл вышеописаннаго разговора два друга отправились къ Ральфу Никкльби, чтобы привести въ исполненіе одинъ планъ дйствій, измышленный сэромъ Мельбери номинально въ интересахъ его молодого пріятеля а въ сущности для достиженія его собственныхъ цлей.
Они застали Ральфа дома и одного. Когда вс трое вошли въ гостиную, у хозяина, очевидно, мелькнуло воспоминаніе о происходившей здсь сцен. Онъ бросилъ на сэра Мельбери наблюдательный взглядъ, на который тотъ, впрочемъ, отвтилъ только безпечной улыбкой.
Переговоривъ о денежныхъ длахъ (что заняло очень немного времени), молодой лордъ, слдуя наставленіямъ своего друга, не безъ замшательства заявилъ Ральфу, что онъ желаетъ побесдовать съ нимъ наедин.
— Наедин? Ого,— воскликнулъ сэръ Мельбери, притворяясь удивленнымъ.— Ну, ладно, бесдуйте, я пройду въ сосднюю комнату. Только пожалуйста поскоре, мн будетъ скучно ждать.
Съ этими словами онъ взялъ свою шляпу и, напвая, какой-то романсъ, исчезъ за дверью во вторую гостиную, притворивъ ее за собой.
— И къ вашимъ услугамъ, милордъ,— сказалъ Ральфъ — Въ чемъ дло?
— Никкльби,— заговорилъ его кліентъ, разваливаясь на диван, на которомъ они оба сидли, чтобы быть поближе къ уху старика,— Никкльби, какая красоточка ваша племянница!
— Вы находите,— отозвался Ральфъ равнодушно.— Гм… да, очень возможно. Я не даю себ труда задумываться о такихъ вещахъ.
— Ну, полно, вы отлично знаете, что она чертовски красива. Вы должны это знать, не отпирайтесь.
— Да, кажется, ее находятъ хорошенькой. Впрочемъ, я и самъ это вижу. А если бы не видлъ, такъ вы, милордъ, такой авторитетъ во всемъ, у васъ такая гибель вкуса, что я, конечно, поврилъ бы вамъ на слово.
Никто, кром молодого дурака, къ которому были обращены эти слова, не остался бы глухимъ къ язвительному тону, какимъ они были сказаны, или слпымъ къ исполненному презрнія взгляду, сопровождавшему ихъ. Но лордъ Фредерикъ Верисофтъ былъ глухъ и слпъ, и принялъ комплементъ за чистую монету.
— Что жь, Никкльби,— сказалъ онъ,— пожалуй, вы правы, хоть, можетъ быть, и преувеличиваете немножко. Но дло не къ томъ. Я хочу знать, гд живетъ эта красавица: мн хочется взглянуть на нее еще разокъ.
— Я долженъ вамъ сказать, милордъ…— началъ было Ральфъ.
— Не говорите такъ громко!— перебилъ его тотъ, удивительно искусно разыгрывая главную часть навязанной ему роли.— Я не хочу, чтобы Гокъ насъ слышалъ.
— Ага! Врно вы знаете, что онъ вашъ соперникъ?— проговорилъ Ральфъ, пронизывая его взглядомъ.
— Да, онъ вчно торчитъ у меня на дорог, но на этотъ разъ я намренъ забжать впередъ. Ха, ха, ха! Воображаю, Никкльби, какъ онъ злится за то, что мы съ вами говоримъ по секрету… Ну-съ, такъ гд же она живетъ?… Говорите. Больше я ничего у васъ не прошу.
‘Клюетъ рыбка, клюетъ’ — подумалъ Ральфъ.
— Ну, что же вы молчите?— настаивалъ милордъ.— Я спрашиваю, гд она живетъ?
— Послушайте, милордъ,— проговорилъ Ральфъ, потирая руки съ сосредоточеннымъ видомъ,— прежде, чмъ я вамъ отвчу на этотъ вопросъ, мн надо хорошенько подумать.
— Нтъ, нтъ, совсмъ не надо. О чемъ тутъ думать? Говорите сейчасъ.
— Если я вамъ скажу, изъ этого не выйдетъ добра. Она — двушка скромная, выросла въ порядочной, честной семь. Бдняжка хороша собой — это правда, и беззащитна… Бдная, бдная двочка!— Преподнося этотъ краткій очеркъ положенія Кетъ, Ральфъ говорилъ съ такимъ видомъ, какъ будто думалъ вслухъ, самъ того не замчая, но острый, проницательный взглядъ, какимъ онъ при этомъ смотрлъ на своего собесдника, лучше всякихъ словъ доказывалъ, что онъ лжетъ.
— Говорятъ вамъ, я хочу только взглянуть на нее,— сказалъ съ нетерпніемъ милордъ.— Надюсь, хорошенькая женщина не растаетъ оттого, что на нее посмотрятъ лишній разъ. Ну, говорите же, гд она живетъ?.. Послушайте, Никкльби, вы на мн наживаетесь,— вамъ это лучше, чмъ кому-нибудь знать. Такъ я даю вамъ слово, что никогда и ни съ кмъ, кром васъ, не буду имть длъ, если вы мн скажете, о чемъ я васъ прошу.
— Ну, хорошо, милордъ,— сказалъ, наконецъ, Ральфъ съ видомъ жертвы, которую принуждаютъ къ уступк,— такъ какъ вы даете мн такое общаніе, мн же съ своей стороны пріятно оказать вамъ услугу, тмъ боле, что, основываясь на вашихъ словахъ, я не вижу въ вашей просьб ничего дурного,— извольте, я вамъ скажу. Но предупреждаю: то, что вы отъ меня услышите, вы должны хранить въ строжайшей тайн.
Онъ показалъ пальцемъ на дверь въ сосднюю комнату и выразительно кивнулъ головой.
Молодой лордъ притворился, что онъ совершенно признаетъ необходимость такой предосторожности. Тогда Ральфъ сказалъ ему адресъ племянницы, разсказалъ, въ какой семь и въ качеств чего она живетъ, и прибавилъ, что, но слухамъ, это люди очень тщеславные, что они ищутъ аристократическихъ знакомствъ и что, слдовательно, милорду будетъ очень легко попасть къ нимъ въ домъ, если онъ пожелаетъ.
— Вдь вы хотите видть ее, а для этого вамъ стоитъ только познакомиться въ этомъ дом,— закончилъ Ральфъ.
Лордъ Фредерикъ долго благодарилъ его, пожимая его грубую, мозолистую руку, наконецъ, вспомнилъ, что совщаніе ихъ слишкомъ затянулось, и крикнулъ сэру Мельбери, что онъ можетъ войти.
— А я ужь думалъ, вы тутъ заснули,— сказалъ сэръ Мельбери, появляясь въ дверяхъ съ надутымъ лицомъ.
— Простите, что я заставилъ васъ ждать,— отвчалъ милордъ,— но Никкльби говорилъ такія удивительно забавныя вещи, что я совсмъ заслушался и позабылъ о времени.
— Нтъ, нтъ, милордъ шутитъ,— это я его заслушался, а не онъ меня,— сказалъ Ральфъ.— Вы вдь знаете, какъ остроуменъ, какъ элегантно остроуменъ бываетъ иногда лордъ Фредерикъ… Осторожне, милордъ, здсь ступенька. Сэръ Мельбери, пропустите милорда.
Такъ суетился Ральфъ, провожая съ лстницы своихъ гостей, разсыпаясь въ любезностяхъ, съ низкими поклонами, но съ холодной саркастической усмшкой, не сходившей съ его лица, и чуть замтное подергиванье въ уголкахъ его рта было единственнымъ отвтомъ на восхищенный взглядъ, которымъ сэръ Мельбери Гокъ какъ будто поздравлялъ его съ тмъ, что онъ былъ такимъ законченнымъ плутомъ.
За нсколько секундъ передъ тмъ въ передней позвонили, и въ тотъ моментъ, когда хозяинъ и гости спускались внизъ, Ньюмэнъ Ногсъ вышелъ отворить. По заведенному въ дом Ральфа порядку Ньюмэнъ долженъ былъ или молча пропустить постителя или пригласить его въ отдльную комнату, пока джентльмены уйдутъ. Но на этотъ разъ мистеръ Ногсъ но какой-то, одному ему извстной, причин позволилъ себ отступить отъ установленныхъ правилъ: храбро взглянувъ на приближавшееся почтенное тріо, онъ доложилъ громко и внятно:
— Мистриссъ Никкльби.
— Мистрисъ Никкльби?— вскрикнулъ съ удивленіемъ сэръ Мельбери Гокъ.
Молодой его другъ быстро обернулся и выпучилъ на него глаза.
Это была дйствительно вышееченная доброжелательная леди, прилетвшая къ мистеру Никкльби съ извстіемъ, что находятся желающіе нанять его домъ въ Сити.
— Мы не знаете этой дамы,— сказалъ Ральфъ сэру Мельбери.— Пройдите въ контору, моя… моя милая. Я сейчасъ къ вамъ приду.
— Не знаю этой дамы — говорите вы?— повторилъ сэръ Мельбери, подходя къ удивленной матрон.— Да неужели это мать миссъ Никкльби,— обворожительнаго существа, съ которымъ я имлъ счастье встртиться въ этомъ дом, когда обдалъ здсь въ послдній разъ?… Но нтъ, не можетъ быть!.. Т же черты, это правда, та же неизъяснимая прелесть выраже… Но нтъ! Эта леди черезчуръ молода.
— Братецъ, вы можете сказать джентльмену, если это его интересуетъ, что Кетъ Никкльби дйствительно моя дочь,— проговорила мистриссъ Никкльби, отвчая на комплементъ граціознымъ наклоненіемъ головы.
— Слышите, милордъ,— ея дочь!— воскликнулъ сэръ Мельбери, оборачиваясь къ своему другу.— Дочь этой леди!
‘Милордъ — ого!’ — подумала мистриссъ Никкльби.
— Такъ вотъ она — та женщина, которой мы обязаны такимъ счастьемъ,— продолжалъ разливаться сэръ Мельбери.— Она — мать прелестной миссъ Никкльби… Милордъ, замчаете вы это необыкновенное сходство?.. Никкльби, да представьте же насъ.
Ральфъ долженъ былъ, скрпя сердце, продлать церемонію представленія.
— Клянусь жизнью, я въ восторг отъ такой чести,— сказалъ лордъ Фредерикъ, выступая впередъ.— Сударыня, позвольте пожать вашу ручку.
Мистриссъ Никкльби такъ растерялась отъ этилъ неожиданныхъ любезностей и такъ сердилась на себя, зачмъ она не надла новой шляпки, что не могла придумать отвта и продолжала присдать и улыбаться въ величайшемъ смущеніи.
— Какъ… какъ поживаетъ миссъ Никкльби?— спросилъ милордъ. Надюсь, здорова?
— Благодарю васъ, милордъ, теперь она здорова,— отвчала почтенная леди, приходя понемногу въ себя,— совершенно здорова. Ей нездоровилось нсколько дней посл того, какъ она обдала здсь, и и почти уврена, что она простудилась на извозчик, когда возвращалась домой. Извозчичьи кареты, милордъ,— это такая ужасная вещь! Лучше ужь пшкомъ ходить во всякую погоду, чмъ здить на извозчикахъ, право., потому что хоть я и слыхала, будто извозчику грозитъ пожизненная ссылка, если въ его экипаж окажется разбитое стекло, но они такой безпечный народъ, что у нихъ вчно разбитыя окна въ каретахъ. Одинъ разъ я цлыхъ шесть недль промучилась флюсомъ изъ-за того, что прохалась въ такой карет… Кажется мн, что это была карета, прибавила мистриссъ Никкльби, немного подумавъ,— впрочемъ, я не уврена, можетъ быть, эта была коляска съ фордэкомъ. Только я хорошо помню, что она было темно-зеленаго цвта, съ номеромъ въ нсколько цифръ, который начинался нулемъ и оканчивался девятью… т. е. нтъ, начинался девятью и оканчивался нулемъ, хотла я сказать. И, конечно, если бы тогда же навести справки на бирж, можно было бы наврно узнать, была ли это карета или коляска съ фордэкомъ, но карета или коляска, а только въ ней было разбито окно, и и шесть недль проходила съ распухшей щекой — это фактъ. Я даже думаю, что это была та самая коляска, въ которой мн случилось хать еще разъ посл того. И представьте, милордъ, фордэкь былъ не плотно закрытъ. Мы бы такъ этого и не знали если бы кучеръ не потребовалъ съ насъ за это лишній шиллингъ, увряя, что это мы его открыли и должны заплатить штрафъ по закону. Не знаю, есть ли такой законъ или нтъ, можетъ быть, и былъ въ то время, по, но моему, это постыдный законъ. Я, конечно, плохой судья въ этихъ вещахъ, но я всегда скажу, что хлбный законъ ничто въ сравненіи съ этимъ.
Тутъ мистриссъ Никкльби, истощивъ свои разговорные рсссурсы, круто застопорила, повторивъ слабымъ голосомъ, что Кетъ совершенно здорова.
— И знаете, милордъ,— прибавила она, помолчавъ,— я даже нахожу, что у нея теперь такой здоровый видъ, какого не было съ самаго ея дтства, съ тхъ поръ, какъ она перенесла коклюшъ, скарлатину и корь, одно за другимъ.
— Мн это письмо?— сердито перебилъ ее Ральфъ, указывая ка маленькій конвертъ, который она держала въ рукахъ.
— Вамъ, братецъ. Я нарочно пришла изъ дому, чтобы передать его вамъ.
— Какъ, вы прошли пшкомъ всю дорогу?— подхватилъ сэръ Meльбери Рокъ, ловя на лету этотъ случай разузнать, гд она живетъ.— Но вдь это ужасное разстояніе! Далеко ли, по вашему, отъ васъ до этого дома?
— Далеко ли?.. Постойте, сейчасъ я вамъ скажу. Да не мене мили, считая отъ нашего подъзда до Ольдъ-Бэли.
— Нтъ, нтъ, вы ошибаетесь, не такъ много.
— Никакъ не мене мили, могу васъ уврить. Спросите хоть милорда.
— Да, не мене мили, я тоже такъ думаю,— подтвердилъ лордъ Фредерикъ съ торжественнымъ видомъ.
— Конечно, не меньше, если не больше,— подхватила мистриссъ Никльби.— Да, вотъ считайте сами. Весь Ньюгетъ Стритъ изъ конца въ конецъ, потомъ Чипсандъ, Ломбардъ-Стритъ Грэсчерчъ-Стритъ и Темзъ-Стритъ до самой Спигвиффинской верфи. Ну, какъ же не миля?
— Ваша правда, я сразу не сообразилъ,— согласился сэръ Мельбери.— Но неужели вы и назадъ пойдете пшкомъ?
— О, нтъ, я сяду въ омнибусъ. Пока былъ живъ мой бдный Николай, я никогда не здила, въ омнибусахъ, но при теперешнихъ моихъ обстоятельствахъ… вы сами знаете, братецъ…
— Да, да, нетерпливо перебилъ ее Ральфъ,— все это такъ, но я совтовалъ бы вамъ возвращаться домой, пока не стемнло.
— Вы правы, братецъ, благодарю васъ. Я и сама уже думала, что мн пора проститься.
— Можетъ быть, войдете на минутку… отдохнуть?— спросилъ Ральфъ, не имвшій привычки угощать своихъ гостей, когда этимъ не достигалось какой-нибудь прямой или косвенной выгоды.
— Нтъ, нтъ, пора домой,— проговорила мистриссъ Никкльби, взглянувъ на часы.
— Лордъ Фредерикъ, намъ по дорог съ мистриссъ Никкльби,— сказалъ сэръ Мельбери.— Проводимте ее до омнибуса.
— Конечно, конечно. Съ большимъ удовольствіемъ.
— Ахъ, нтъ, не безпокойтесь! Я, право, не могу этого допустить,— протестовала мистриссъ Никкльби.
Но сэръ Мельбери Гокъ и милордъ, повидимому, твердо ршили довести свою любезность до конца и, распростившись съ Ральфомъ, который, очевидно, находилъ (и не безъ основанія), что онъ будетъ мене смшонъ, если останется простымъ зрителемъ этой сцены и воздержится отъ дятельнаго участія въ ней, вышли изъ дома вмст со своей дамой. Выступая по улиц между такими двумя кавалерами, добрйшая леди не слышала земли подъ собой: она была въ полномъ экстаз и отъ вниманія этихъ двухъ титулованныхъ особъ, оказаннаго ей лично, и отъ пріятной увренности, что теперь ея дочери остается только выбирать между двумя блестящими партіями. А пока она уносилась мыслью въ ослпительное будущее, ожидавшее ея дочь, сэръ Мельбери Гокъ и его пріятель обмнивались многозначительными взглядами поверхъ ея шляпки,— той самой старой шляпки, по поводу которой бдняжка такъ сокрушалась, зачмъ не оставила ее дома,— и разсыпались въ восторженныхъ, но почтительныхъ комплиментахъ многочисленнымъ совершенствамъ миссъ Никкльби.
— Какимъ утшеніемъ, какою отрадой, какимъ благословеніемъ Божіимъ должна быть для васъ эта прелестная двушка!— говорилъ сэръ Мельбери, вкладывая въ свой голосъ всю теплоту чувства, какую только способенъ былъ выразить этотъ голосъ.
— Вы не ошиблись, сэръ,— съ готовностью откликнулась почтенная матрона.— Она у меня любящая дочь, добрйшее, кроткое существо. И какъ умна!
— Да, это видно съ перваго взгляда,— подтвердилъ лордъ Фредерикъ авторитетнымъ тономъ эксперта въ этой области.
— Она и въ самомъ дл очень умна, увряю васъ. Еще въ школ (она училась въ Девоншир, милордъ) вс въ одинъ голосъ признавали ее самой умной изъ пансіонерокъ. А тамъ было очень много умныхъ двушекъ, могу васъ уврить. Двадцать пять воспитанницъ по пятнадцати гиней въ годъ за каждую, не считая экстренныхъ расходовъ,— это что-нибудь да значитъ. Тамъ были дв миссъ Даудльсъ — изящныя, благовоспитанныя, очаровательныя двушки изъ прекрасной семьи… Ахъ, Боже мой,— продолжала мистриссъ Никкльби, захлебываясь отъ избытка чувствъ,— я никогда не забуду, какъ она радовала меня и своего бднаго отца, когда была въ школ, никогда не забуду! Какія восхитительныя письма писала она намъ каждые полгода! Буквально въ каждомъ письм говорилось, что она первая ученица во всемъ заведеніи и длаетъ такіе успхи, какъ никто. Я и теперь не могу объ этомъ вспомнить безъ слезъ. Вс эти письма двочки писали сами, только учитель чистописанія потомъ разсматривалъ ихъ въ лупу и подправлялъ слегка серебрянымъ перомъ… т. е. по крайней мр, я такъ думаю, что он писали сами, хотя Кетъ и увряла впослдствіи, что она не узнаетъ своего почерка. Но я доподлинно знаю, что вс он списывали съ одного образца, общаго для всхъ, что было, разумется, очень полезно и хорошо, и значитъ наврное писали сами.
Въ такихъ воспоминаніяхъ прошелъ незамтно и для разсказчицы, и для слушателей весь скучный путь до станціи омнибусовъ. Изысканная вжливость новыхъ знакомыхъ мистриссъ Никкльби не допустила ихъ разстаться съ ней, пока они не усадили ее въ карсту, и когда она уже сидла на мст, они сняли шляпы — ‘совсмъ сняли, обнаживъ головы’, какъ неоднократно и очень торжественно завряла впослдствіи мистриссъ Никкльби, разсказывая этотъ случай, и посылали ей воздушные поцлуи своими желтыми перчатками, пока не скрылись изъ виду.
Мистриссъ Никкльби забилась въ самый дальній уголь омнибуса, закрыла глаза и отдалась пріятнымъ размышленіямъ. Кетъ ни словомъ не обмолвилась ей о томъ, что она встрчала этихъ джентльменовъ. ‘Это только доказываетъ, что она неравнодушна къ одному изъ нихъ’,— разсуждала почтенная дама. Но вотъ вопросъ къ которому? Милордъ моложе, и титулъ у него боле громкій, но Кетъ не такая двушка, чтобы подобныя соображенія могли вліять на нее. ‘Я, разумется, не стану стснять ея чувства,— говорила себ мистриссъ Никкльби,— но на мой взглядъ не можетъ быть никакого сравненія между милордомъ и сэромъ Мельбери. Сэръ Мельбери — законченный джентльменъ. Какія манеры! Какая предупредительность, привтливость въ обращеніи! Да и красавецъ собой. О, этотъ постоитъ за себя! Разк онъ можетъ не нравиться?.. Да, да, надюсь, что это сэръ Мельбери, иначе быть не можетъ’. Затмъ ея мысли перенеслись въ прошлое: сколько разъ она бывало предсказывала, что хоть ея Кетъ и безприданница, а сдлаетъ лучшую партію, чмъ любая богатая двушка. И, представляя себ со всею живостью материнской фантазіи всю красоту и привлекательность бдной двочки, такъ бодро вступавшей въ новую жизнь, исполненную труда и лишеній, бдная женщина не выдержала: сердце ея переполнилось и слезы потекли по щекамъ.
Тмъ временемъ Ральфъ шагалъ по своей контор, встревоженный и смущенный. Сказать, что Ральфь любилъ кого-нибудь или былъ къ кому нибудь привязанъ, хотя бы въ самомъ узкомъ, будничномъ значеніи этихъ словъ, было бы смшно и нелпо. А между тмъ, когда онъ вспоминалъ о племянниц, въ душу его закрадывалось странное чувство, очень близкое къ участію и жалости. Сквозь черную пелену равнодушія и ненависти, застилавшую для его глазъ человческій родъ, когда онъ думалъ о ней, пробивался лучъ свта, слабый, блдный лучъ, даже въ лучшія минуты еле мерцавшій, но все таки пробивался, рисуя ему образъ этой скромной двочки такимъ свтлымъ и чистымъ, какимъ не являлось для него ни одно живое существо.
‘Досадно, что я ему сказалъ,— думалъ Ральфъ.— А между тмъ необходимо было чмъ-нибудь придержать этого мальчишку. Онъ мн нуженъ, пока съ него можно тянуть деньги. Продать двушку… Толкнуть ее на путь соблазна, гд она можетъ подвергнуться оскорбленіямъ въ вид пошлыхъ и грубыхъ рчей… Но зато онъ доставляетъ мн хорошій доходъ: дв тысячи фунтовъ за короткое время — это не шутка… Э, все вздоръ! Чего я раскисъ? Да разв лучше поступаютъ т матери, которыя сбываютъ съ рукъ своихъ дочерей?’
Онъ слъ и сталъ откладывать на пальцахъ шансы въ пользу Кетъ и противъ нея.
‘Коли бы я не навелъ ихъ на слдъ,— говорилъ онъ себ,— это сдлала бы ея глупая мать, и не дальше, какъ сегодня. Весь вопросъ въ томъ, какова окажется сама двочка. Если она останется врна себ, какъ этого можно ожидать, судя по тому, что я видлъ, ей не грозитъ никакой бды. Посердится немножко, поплачетъ изъ оскорбленнаго самолюбія, ей это даже полезно…. Да, да,— сказалъ онъ громко, запирая своей несгораемый шкапъ,— пусть испытаетъ судьбу, пусть испытаетъ судьбу!’

ГЛАВА XXVII.
Мистриссъ Никкльби знакомится съ господами Пайкомъ и Плекомъ и убждается въ ихъ безграничномъ расположеніи и участіи къ ней.

Давно уже мистриссъ Никкльби не чувствовала себя такой счастливой и гордой, какъ вечеромъ того дня, когда, возвратившись отъ Ральфа, она могла предаться на свобод пріятнымъ мечтамъ, не покидавшимъ ее всю дорогу. ‘Леди Мельбери Гокъ, леди Мельбери Гокъ!’ на этомъ вертлись вс ея мысли. ‘Въ прошедшій вторникъ, въ церкви св. Георгія въ Ганноверъ-Сквер, его высокопреподобіемъ епископомъ Лапдафскимъ было совершено бракосочетаніе сэра Мельбери Гока изъ Мельбери Кастля въ Сверномъ Валлис, съ Катериной, единственной дочерью покойнаго Николая Никкльби, эсквайра, изъ Девоншира’. ‘Какъ хорошо это звучитъ, честное слово!’ — восклицала мысленно мистриссъ Никкльби.
Продлавъ церемонію внчанія со всми сопутствующими ей празднествами къ своему полному сердечному удовольствію, эта сангвиническая мамаша принялась рисовать въ своемъ воображеніи длинный рядъ почестей и отличіи, ожидавшихъ ея Кетъ въ той блестящей новой сфер жизни, куда она попадетъ. Разумется, сна будетъ представлена ко двору. Въ годовщину ея рожденія, девятнадцатаго іюля (‘въ десять минутъ четвертаго утра, потому что помню, я еще спросила тогда, который часъ,’ — подумала въ скобкахъ мистриссъ Никкльби), сэръ Мельбери задастъ своимъ арендаторамъ парадный обтъ и въ ознаменованіе торжественнаго дня возвратитъ имъ три съ половивной процента изъ прошлогодней ренты, о чемъ будетъ подробно напечатано въ великосвтскихъ газетахъ къ удовольствію и безграничному восхищенію всхъ ихъ читателей. Портретъ Кетъ появится по меньшей мр въ шести альманахахъ, и на оборотной его сторон будетъ выведено изящнымъ курсивомъ: ‘Стихотвореніе къ портрету леди Мельбери Гокъ. Сэра Дингльби Даббора’. А можетъ случиться и такъ, что который-нибудь изъ этихъ альманаховъ, съ боле широкими задачами, чмъ его собратья, помститъ еще и портретъ матери леди Мельбери Гокъ съ приложеніемъ стихотворенія отца сэра Дингльби Даббера. Мало ли чего не бываетъ на свт! Въ журналахъ появляются иногда даже мене интересные портреты. И какъ только его мысль оснила добрйшую леди, лицо ея безсознательно приняло то полусонное, кисло-сладкое выраженіе, которое называется томнымъ и, будучи присуще всмъ подобнымъ портретамъ, быть можетъ, и объясняетъ загадку ихъ обаятельнаго дйствія на публику.
Въ такихъ фантастическихъ тріумфахъ прошелъ для мистриссъ Никкльби весь вечеръ того дня, когда она случайно познакомилась съ титулованными пріятелями Ральфа, и сновиднія не мене пророческаго и многообщающаго свойства услаждали ея сонъ всю эту ночь. Садясь на другой день за свой скромный обдъ, она была занята все тми же мечтами (быть можетъ, слегка поблднвшими при свт дня), когда молодая двица, состоявшая при ней въ качеств не то компаньонки, не то помощницы по хозяйству, влетла въ комнату въ необыкновенной ажитаціи и возвстила, что какіе-то два джентльмена желаютъ видть мистриссъ Никкльби,— стоятъ въ передней и просятъ позволенія войти.
— Господи, помилуй!— воскликнула мистриссъ Никкльби, торопливо оправляя на себ чепецъ и воротничекъ.— Что, если это… Ахъ, Боже мой! И все это время они стоятъ въ передней!.. Глупая! Что же ты не пригласила ихъ въ гостиную? Бги скорй, скажи, что просятъ пожаловать.
Пока двушка бгала внизъ, мистриссъ Никкльби на скорую руку убирала со стола посуду и все, что напоминало объ д. Не успла она запереть будетъ и уссться на диванъ съ такимъ спокойнымъ лицомъ, какое только сумла состроить, какъ въ комнату вошли два джентльмена, совершенно ей незнакомые.
— Мое почтенье, сударыня!— сказалъ одинъ, длая удареніе за второмъ слов.
— Мое почтенье, сударыня!— повторилъ другой, перенося удареніе на первое слово разнообразія ради.
Мистриссъ Никкльби сдлала книксенъ, улыбнулась, опять сдлала книксенъ и, потирая въ смущеніи руки, замтила, что она не иметъ, кажется, чести…
— Насъ знать?— докончилъ первый джентльменъ.— О, вся потеря на нашей сторон, мистриссъ Никкльби, поврьте! Вдь еся потеря на нашей сторон, неправда ли, Пайкъ?
— На нашей, Плекъ,— подтвердилъ другой жентдьмснь.
— Мы часто сожалли объ этомъ,— продолжалъ первый.— Вдь сожалли, Пайкъ?
— Сожалли, Плекъ,— сказалъ второй.
— Но зато теперь мы обрли, наконецъ, счастье, о которомъ такъ долго мечтали, по которомъ томились и вздыхали. Мечтали мы объ этомъ счасть, Пайкъ, или не мечтали?
— Мечтали, Плекъ, ты и самъ это знаешь,— проговорилъ мистеръ Пайкъ съ укоризной.
— Слышите, сударыня, что онъ говоритъ,— подхватилъ мистеръ Плекъ, поворачиваясь къ хозяйк.— Слышите вы это нелицепріятное свидтельство моего друга Пайка?.. Кстати, это мн напомнило… Формальности, формальности, ими нельзя пренебрегать въ цивилизованномъ обществ. Позвольте вамъ представить: Пайкъ… мистриссъ Никкльби.
Мистеръ Пайкъ приложилъ руку къ сердцу и отвсилъ глубокій поклонъ.
— Долженъ ли и я въ свою очередь представиться вамъ,— продолжалъ мистеръ Плекъ,— и самъ назвать свое имя, или долженъ просить моего друга Пайка (который, будучи формально представленъ, можетъ выполнить эту обязанность съ большимъ правомъ)… просить его удостоврить передъ вами, что мое имя дйствительно Плекъ? Долженъ ли я испрашивать чести вашего знакомства единственно на основаніи того глубокаго участія, которое я принимаю въ вашей семь, или же для меня будетъ выгодне обратиться къ вамъ въ качеств друга сэра Мельбери Гока,— вс эти вопросы, мистриссъ Никкльби, я предоставляю ршить вамъ самимъ.
— Друзья сэра Мельбери Гока не нуждаются въ рекомендаціяхъ, чтобы пріобрсти мое расположеніе,— отвчала благосклонно мистриссъ Никкльби.
— Какъ я счастливъ это слышать!— воскликнулъ мистеръ Плекъ, придвигая стулъ вплотную къ мсту хозяйки и садясь.— Вы не поврите, какъ для меня отрадно сознаніе, что дорогой мой другъ сэръ Мельбери такъ высоко стоитъ въ вашемъ мнніи. Позвольте мн, мистриссъ Никкльби, сказать вамъ только одно: когда сэръ Мельбери узнаетъ объ этомъ, онъ будетъ счастливйшимъ изъ смертныхъ,— положительно такъ… Пайкъ, садись.
— Мое доброе мнніе не можетъ имть большого значенія дли такого человка, какъ сэръ Мельбери,— проговорила бдненькая мистриссъ Никкльби въ полной увренности, что она отвчаетъ необыкновенно дипломатично.
— Не можетъ имть значенія — ваше мнніе?— повторилъ въ изумленіи мистеръ Плекъ.— Пайкъ, какое значеніе для нашего друга иметъ мнніе мистриссъ Никкльби?
— Какое значеніе?— повторилъ, какъ эхо, Пайкъ.
— Ну, да, какое? Огромное, не такъ ли?
— Огромное,— подтвердилъ Пайкъ.
— Мистриссъ Никкльби не можетъ не знать, какое глубокое впечатлніе произвела ея очаровательная дочь на…
— Плекъ, воздержись!— остановилъ его пріятель.
— Пайкъ правъ,— пробормоталъ мистеръ Плекъ посл многозначительной паузы — Я сболтнулъ не подумавши. Пайкъ совершенно правъ. Благодарю, дружище.
‘Боже ты мой, какая деликатность!— подумала мистриссъ Никкльби.— Никогда въ жизни ничего подобнаго не встрчала’.
Мистеръ Плекъ немного поломался, притворяясь, что онъ находится въ величайшемъ замшательств, и затмъ возобновилъ разговоръ покорнйшей просьбой забыть нечаянно сорвавшіяся у него съ языка необдуманныя слова и объяснить ихъ его безразсудной стремительностью. Единственная милость, о которой онъ позволялъ себ просить это, чтобы не сомнвались въ его искренности и добрыхъ намреніяхъ.
— Потому что, когда я вижу,— сказалъ въ заключеніе мистеръ Плекъ,— когда я вижу съ одной стороны такую красоту и неотразимую грацію, а съ другой такую пылкую преданность, я… Извини меня, Пайкъ, я не имлъ намренія снова поднимать эту тему… Перемнимте разговоръ, господа.
— Мы общали сэру Мельбери и лорду Фредерику,— началъ Пайкъ,— зайти къ вамъ освдомиться, не простудились ли вы вчера?
— О, нтъ, нисколько — поспшила отвтить мистриссъ Никкльби.— Передайте милорду и сэру Мельбери мою благодарность за вниманіе ко мн и скажите имъ, что вчерашній вечеръ прошелъ для меня вполн благополучно, вполн. И это тмъ боле странно, что я вообще очень подвержена простуд. Помню, одинъ разъ я схватила такой насморкъ… Кажется, это было въ тысяча восемьсотъ семнадцатомъ году… Позвольте: четыре да пять — девять… Да, такъ въ семнадцатомъ году… Такъ я схватила тогда такой страшный насморкъ, что думала, никогда отъ него не отдлаюсь, серьезно вамъ говорю. И представьте, меня вылечили однимъ очень простымъ средствомъ… Не знаю, случалось ли вамъ слышать о немъ, мистеръ Плекъ.— Вы берете ведро горячей воды, такой горячей, чтобы только можно было терпть, размшиваете въ немъ фунтъ соли и на шесть пенсовъ отрубей самыхъ лучшихъ, затмъ ставите ведро передъ собой, засовываете въ него голову и сидите такъ по двадцати минутъ каждый вечеръ передъ тмъ, какъ ложиться въ постель. Я, кажется, сказала: голову.— Не голову, а ноги. Это замчательное средство, удивительно помогаетъ. Какъ сейчасъ помню, я начала имъ лечиться на второй день Рождества, а къ половин апрля насморкъ совершенно прошелъ. Вамъ это покажется чудомъ, когда я скажу, что начался онъ у меня съ сентября.
— Какое ужасное приключеніе!— воскликнулъ мистеръ Пайкъ.
— Ужасное!— повторилъ мистеръ Плекъ.
— Но стоитъ выслушать о немъ ужь ради того, чтобъ узнать, что мистриссъ Никкльби въ конц концовъ выздоровла,— неправда ли, Плекъ?
— Да, благодаря этому обстоятельству, разсказъ получаетъ захватывающій интересъ.
— Однако, Плекъ,— сказалъ вдругъ Пайкъ, какъ будто спохватившись,— мы такъ увлеклись интересной бесдой, что и забыли о нашемъ порученіи.— Мы явились къ вамъ но порученію, мистриссъ Никкльби..
— По порученію?— повторила въ пріятномъ изумленіи добрйшая дама, уму которой мгновенно и въ самыхъ яркихъ краскахъ представилось формальное предложеніе руки и сердца по адресу Кетъ.
— Отъ сэра Мельбери,— докончилъ Пайкъ и прибавилъ помолчавъ:— Я думаю, вы здсь очень скучаете?
— Скучаю иногда, сознаюсь,— отвчала мистриссъ Никкльби.
— Такъ вотъ, сэръ Мельбери Гокъ просилъ насъ передать вамъ его глубокое почтеніе и нижайшую просьбу удостоить вашимъ присутствіемъ его ложу на сегодняшній спектакль.
— Ахъ, Боже мой! Но я нигд не бываю.
— Тмъ боле причинъ, дорогая мистриссъ Никкльби, чтобы вы позволили себ это маленькое развлеченіе. Пайкъ, проси мистриссъ Никкльби.
— Прошу васъ, согласитесь,— сказалъ Пайкъ.
— Вы должны согласиться,— упрашивалъ Плекъ.
— Вы очень добры,— заговорила нершительно мистриссъ Никкльби,— но…
— Пожалуйста никакихъ ‘но’,— любезно перебилъ ее Плекъ,— въ нашемъ словар не допускается такихъ словъ. Въ лож будутъ вашъ деверь, лордъ Фредерикъ, сэръ Мельбери, Пайкъ. Объ отказ не можетъ быть и рчи. Сэръ Мельбери пришлетъ за вами экипажъ въ сорокъ минутъ седьмого, минута въ минуту. Вы не будете такъ жестоки, не лишите всхъ насъ удовольствія, мистриссъ Никкльби…
— Вы такъ любезно настаиваете, что я, право, не знаю, что и сказать,— проговорила достойная леди.
— Не говорите ничего, ни слова, ни звука, дорогая мистриссъ Никкльби!— И мистеръ Плекъ продолжалъ, понизивъ голосъ:— Мн хочется сказать вамъ на ушко одну вещь. Правда, я измняю данному слову, но это вздоръ и, увряю васъ, меня въ этомъ можно извинить, хотя, если бы мой другъ Пайкъ насъ подслушалъ, онъ надралъ бы мн уши, поврьте, что такъ,— вотъ до чего развито чувство чести въ этомъ человк!
Мистриссъ Никкльби бросила боязливый взглядъ на рыцаря Пайка, который въ эту минуту отошелъ къ окну, и мистеръ Плекъ продолжалъ, сжимая ей руку:
— Ваша дочь одержала побду, съ котярой я могу васъ поздравить. Сэръ Мельбери Гокъ — ея преданный рабъ. Кха… гм.
Тутъ мистеръ Пайкъ вдругъ схватилъ съ камина какую-то небольшую вещицу и возгласилъ театральнымъ тономъ:
— Ахъ, что это, что я вижу!
— Что же ты видишь, мой другъ?— спросилъ его Плекъ.
— Это лицо, эти черты, это божественное выраженіе!— ломался мистеръ Пайкъ, падая на стулъ съ таинственной вещицей въ рукахъ, которая оказалась портретомъ миніатюръ.— Исполненіе слабо, несовершенно, но это то же выраженіе, т же черты, то же лицо.
— Я узнаю его даже отсюда,— подхватилъ мистеръ Плекъ въ экстаз восторга.— Неправда ли, сударыни, это слабое подобіе…
— Это портретъ моей дочери,— заявила съ гордостью мистриссъ Никкльби.
Это былъ дйствительно портретъ миссъ Никкльби, который маленькая миссъ Ла-Криви принесла имъ показать за два дня передъ тмъ.
Какъ только мистеръ Пайкъ убдился, что его догадка насчетъ портрета врна, онъ принялся изливаться въ превыспреннихъ панегирикахъ божественному оригиналу, осыпая портретъ поцлуями въ пылу энтузіазма. А мистеръ Плекъ прижималъ къ сердцу руку мистриссъ Никкльби и въ свою очередь поздравлялъ ее съ такой дочерью такъ искренно и горячо, что на глазахъ у него выступили слезы. Бдняжка мистриссъ Никкльби сначала слушала съ снисходительнымъ самодовольствомъ, но подъ конецъ совсмъ размякла при вид такихъ доказательствъ вниманія и преданности къ ея семь. Впрочемъ, не только она, но даже служанка случайно заглянувшая въ дверь, застыла на мст въ нмомъ изумленіи передъ дикими восторгами двухъ друзей дома.
Мало-по-малу, однако, восторги ихъ поостыли. Тогда мистриссъ Никкльби принялась занимать ихъ пространными ламентаціями то поводу постигшаго ее разоренія. Весьма картинно и обстоятельно описала она свой старый деревенскій домъ: не пропустила ни одной комнаты до кладовой включительно, припомнила насколько ступенекъ надо было спуститься, чтобы попасть въ садъ, въ которую сторону повернуть, чтобы войти въ гостиную, и пересчитала весь кухонный инвентарь до послдней кастрюли. Воспоминаніе о кухн естественно привело ее въ погребъ, гд она окончательно заблудилась между боченками, бутылками и, вроятно, блуждала бы очень долго, если бы названія этихъ полезныхъ предметовъ изъ хозяйственной утвари не напомнили мистеру Пайку по весьма понятной ассоціаціи идей, что ему ‘чертовски хочется пить’.
— Знаете что,— сказалъ этотъ достойный джентльменъ,— если бы вы послали въ таверну ззять порцію джина съ водой, я бы положительно выпилъ.
И когда джинъ появился, мистеръ Пайкъ положительно выпилъ, и пилъ съ большимъ удовольствіемъ. Мистеръ Плекъ ему помогалъ, а мистриссъ Никкльби смотрла и восхищалась той невзыскательной простотой, съ какою эти свтскіе франты удостоили снизойти до простой оловянной кружки изъ ближайшей таверны. Мигтриссъ Никкльби не знала, что это чудо объясняется очень просто. Она не знала, что господамъ въ род Пайка и Плека, промышляющимъ себ обдъ собственной изворотливостью или, врне, глупостью своихъ ближнихъ, случается попадать во всякія передлки и что въ крутыя для нихъ времена они не брезгаютъ самыми простыми и примитивными способами для удовлетворенія своихъ аппетитовъ.
— Итакъ, въ сорокъ минутъ седьмого экипажъ будетъ здсь,— сказалъ мистеръ Пайкъ, вставая.— Позвольте… еще одинъ взглядъ на милыя черты. Да, вотъ оно это прелестное личико! Все то же, неизмнно прекрасно. (Поразительный фактъ, въ скобкахъ сказать, принимая въ разсчетъ, что дло шло о портрет). Ахъ, Плекъ, Плекъ!
Мистеръ Плекъ вмсто отвта съ большимъ чувствомъ поцловалъ руку у мистриссъ Никкльби. Мистеръ Пайкъ сдлалъ то же, посл чего оба стремительно вышли.
Мистриссъ Никкльби имла вообще слабость считать себя особой довольно проницательной и дальновидной, но никогда не была она такъ довольна своею дальновидностью, какъ въ этотъ день. Еще наканун она все отгадала. Она никогда не видла сэра Мельбери въ обществ Кетъ, ни разу до вчерашняго дня не слышала его имени, а между тмъ не сообразила ли она съ самаго начала, въ чемъ тутъ секретъ? И она попала въ самую точку,— теперь на этотъ счетъ не можетъ быть сомнній. Какое торжество! Не говоря уже объ оказанномъ ей лично лестномъ вниманіи, которое и само по себ могло служить достаточнымъ доказательствомъ, разв не выдалъ тайны сэра Мельбери его ближайшій другъ, отъ котораго у него наврно нтъ секретовъ? ‘Я просто влюблена въ этого милйшаго мистера Плека,— положительно влюблена’, — ршила мистриссъ Никкльби.
Но среди всего этого благополучія, такъ неожиданно свалившагося на почтенную даму, ее безпокоило одно обстоятельство, а именно: у нея не было никого, передъ кмъ она могла бы излиться. Она было совсмъ ужъ ршилась идти къ миссъ Ла-Криви и разсказать ей все, но тутъ же подумала: ‘Не знаю только, ловко ли это будетъ? Миссъ Ла-Криви, конечно, хорошая женщина, но не своему положенію въ свт она настолько ниже сэра Мельбери, что, я боюсь, намъ неприлично брать ее въ повренныя. Бдняжка!’ И, на основаніи этого важнаго соображенія, добрйшая душа окончательно отказалась отъ мысли доврить свою тайну маленькой портретистк и удовольствовалась тмъ, что запустила нсколько весьма таинственныхъ и туманныхъ намековъ насчетъ будущаго своего величія по адресу служанки, которая и выслушала ихъ съ достодолжнымъ почтеніемъ.
Ровно въ назначенный часъ явился общанный экипажъ, и не какая нибудь извозчичья карета, а собственный экипажъ съ лакеемъ на запяткахъ, отличавшимся такими толстыми икрами, что, если он были и не совсмъ соразмрны съ объемомъ туловища, зато независимо отъ него, какъ абстрактныя икры, могли быть смло выставлены въ королевской академіи въ качеств модели. Весело было смотрть, съ какимъ эффектомъ толстоногій лакей подсадилъ мистриссъ Никкльби въ экипажъ, захлопнулъ за ней дверцу и вскочилъ на запятки. А такъ какъ добрйшая лэди оставалась въ полномъ невдніи того грустнаго факта, что этотъ джентльменъ, приложивъ къ носу золотой набалдашникъ своей длинной трости, весьма непочтительно подмигивалъ на нее кучеру поверхъ ея же собственной головы, то и возсдала на своемъ мст, гордо выпрямившись, исполненная сознанія своей важности.
У театра та же торжественная церемонія: опять прыжокъ лакея съ запятокъ, опять хлопанье дверцы и высаживанье. Въ довершеніе тріумфа мистриссъ Никкльби господа Пайкъ и Плекъ дожидались на подъзд, чтобы проводить ее въ ложу, а мистеръ Пайкъ простеръ свою вжливость до того, что набросился на какого-то старика съ фонаремъ, случайно подвернувшагося ему по дорог, и посулилъ ‘расквасить’ ему носъ къ неописанному ужасу мистриссъ Никкльби, заключившей — скоре по чрезмрному возбужденію мистера Пайка, чмъ на основаніи какого-либо предшествующаго знакомства съ этимологіей слова ‘расквасить’,— что дло не обойдется безъ кровопролитія. По-счастью, впрочемъ, мистеръ Пайкъ ограничился только угрозой, и они добрались до ложи безъ дальнйшихъ приключеній, если не считать выраженнаго тмъ же воинственнымъ джентльменомъ желанія ‘задать взбучку’ помощниц капельдинерши за то, что она перепутала номеръ ихъ ложи.
Не успли усадить мистриссъ Никкльби въ кресло за занавску, какъ явились сэръ Мельбери и лордъ Фредерикъ въ безукоризненно изящныхъ костюмахъ: отъ верхушки шляпы до кончиковъ перчатокъ, и отъ кончиковъ перчатокъ до носковъ сапогъ оба являли изъ себя истыхъ дэнди. Сэръ Мельбери какъ будто еще больше осипъ со вчерашняго дня, а лордъ Фредерикъ смотрлъ какимъ-то соннымъ. По этимъ признакамъ, а также и по тому, что оба они были не совсмъ тверды на ногахъ, мистриссъ Никкльби вполн правильно заключила, что они только-что пообдали.
— А мы, сейчасъ…. пили сейчасъ за здоровье вашей прелестной дочери, мистриссъ Никкльби,— шепнулъ ей сэръ Мельбери, усаживаясь у нея за спиной.
‘Ого, недаромъ говорятъ: въ вин правда!’ — подумала проницательная дама и сказала:— Вы очень любезны, сэръ Мельбери.
— Нтъ, нтъ, клянусь честью, вся любезность за вами. Съ вашей стороны было такъ мило пріхать.
— А съ вашей — меня пригласить, не такъ ли, сэръ Мельбери?— отвчала мистрисъ Никкльби, мотнувъ головой съ необыкновенно тонкимъ видомъ.
— Я такъ жаждалъ познакомиться съ вами,— сказалъ на это сэръ Мельбери,— такъ старался заслужить наше доброе мнніе, мн такъ хотлось, чтобы между нами установилось взаимное пониманіе, гармонія душъ, что, оказывая вамъ эту любезность, я дйствовалъ въ своихъ интересахъ. Говорю это прямо, потому что не хочу, чтобы вы заблуждались на мой счетъ. Я страшный эгоистъ, клянусь честью!
— Ахъ, нтъ, сэръ Мельбери, я вамъ не врю!— протянула томно почтенная леди.— Съ такимъ открытымъ и благороднымъ лицомъ нельзя быть эгоистомъ.
— Однако жъ вы удивительно наблюдательны,— замтилъ сэръ Мельбери.
— Вотъ ужъ нтъ! Я никогда ничего не замчаю,— проговорила мистриссъ Никкльби такимъ тономъ, который предоставлялъ ея собесднику догадываться, что эта дама, напротивъ, замчаетъ очень и очень многое.
— Я васъ просто боюсь,— продолжалъ баронетъ.— Господа, честное слово, я боюсь мистриссъ Никкльби, такъ она проницательна,— прибавилъ онъ, оглянувшись на своихъ спутниковъ.
Пайкъ и Плекъ покачали головой съ таинственнымъ видомъ и объявили въ одинъ голосъ, что они давно это замтили. Мистриссъ Никкльби хихикнула въ пріятномъ конфуз, сэръ Мельбери засмялся, а Пайкъ и Плекъ захохотали во все горло.
— Но гд же мой деверь, сэръ Мельбери?— спохватилась вдругъ мистриссъ Никкльби.— Безъ него я бы ни за что не согласилась пріхать. Надюсь, онъ придетъ?
— Пайкъ,— промямлилъ сэръ Мельбери, доставая зубочистку, небрежно откидываясь на спинку кресла и показывая всмъ своимь видомъ, что ему лнь придумывать отвтъ,— Пайкъ, гд Ральфъ Никкльби?
— Плекъ,— сказалъ Пайкъ, подражая движеніямъ баронета и сваливая на пріятеля обязанность соврать,— Плекъ, гд Ральфъ Никкльби?
Мистеръ Плекъ собирался что-то отвтить, когда въ сосдней лож послышались шорохъ платьевъ и говоръ входившихъ. Это отвлекло вниманіе джентльменовъ: вс четверо многозначительно переглянулись. Сэръ Мельбери вдругъ насторожился, прислушался и началъ шепотомъ умолять своихъ друзей ‘ради Бога, не шумть’.
— Что такое? Въ чемъ дло?— спросила мистриссъ Никкльби.
— Тише!— прошепталъ сэръ Мельбери, сдлавъ ей знакъ замолчать.— Лордъ Фредерикъ, узнаете вы этотъ голосъ?
— Пусть чортъ меня возьметъ, если это не голосъ миссъ Никкльби,— отвчалъ милордъ.
— Не можетъ быть!— проговорила мамаша и, заглянувъ за занавску, вскрикнула:— А вдь и въ самомъ дл она! Кетъ, милочка, здравствуй!
— Мама, вы здсь? Да неужели это вы?
— Какъ видишь, мой другъ.
— Но какимъ образомъ? Съ кмъ?..— начала было Кетъ и вдругъ попятилась, увидвъ человка, посылавшаго ей воздушные поцлуи и улыбавшагося изъ-за спины ея матери.
— Съ кмъ? Отгадай!— сказала почтенная дама, кланяясь мистриссъ Вититтерли, и докончила, слегка возвысивъ голосъ въ назиданіе этой лэди:— Съ мистеромъ Пайкомъ и Плекомъ, съ сэромъ Мельбери Гокомъ и лордомъ Верисофтомъ.
‘Господи, какъ она попала въ эту компанію!’ пронеслось въ голов Кетъ.
Неожиданность была такъ ошеломляюща, такъ грубо напомнила бдной двушк все, что произошло на обд у Ральфа, что она страшно поблднла. Эти симптомы волненія не ускользнули отъ мистриссъ Никкльби, и проницательная дама не замедлила приписать ихъ страстной любви. Но какъ ни была она польщена этимъ открытіемъ, длавшимъ такую честь ея сообразительности, это не помшало ея материнскому сердцу встревожиться за Кетъ. Она проворно вышла изъ своей ложи и постучалась въ сосднюю. Мистриссъ Вититтерли, которая, сами собою разумется, не могла остаться равнодушной къ представлявшейся ей возможности познакомиться съ лордомъ и баронетомъ, сейчасъ же сдлала мужу знакъ отворить. Такимъ образомъ не прошло и минуты, какъ компанія мистриссъ Никкльби наводнила сосднюю ложу вплоть до дверей, такъ что господамъ Пайку и Плеку осталось только мстечко, чтобы просунуть головы.
— Дорогая моя двочка,— сказала мистриссъ Никкльби, нжно цлуя дочь,— какая ты била сейчасъ блдная! Ты меня просто перепугала!
— Вамъ врно показалось, мама, или, можетъ быть, это… отъ лампъ,— отвчала Кетъ, испуганно озираясь и видя, что никакія объясненія здсь невозможны.
— Разв ты не видишь сэра Мельбери, моя милая?
Кетъ слегка поклонилась, закусила губы и отвернулась къ сцен. Но отдлаться отъ сэра Мельбери было не такъ-то легко. Онъ выступилъ впередъ съ протянутой рукой, и такъ какъ мистриссъ Никкльби услужливо оповстила дочь объ этомъ обстоятельств, той не оставалось ничего больше, какъ подать ему руку. Сэръ Мельбери удержалъ ее, въ своей и разсыпался въ пространныхъ комплиментахъ, а Кетъ все это время вспоминала, что произошло между ними, и справедливо возмущалась этой новой дерзостью, только усугублявшій оскорбленіе, уже нанесенное ей этимъ человкомъ. Затмъ послдовали поклоны и привтствія, во-первыхъ, со стороны лорда Верисофта, во-вторыхъ, со стороны Пайка и Плека, и, наконецъ, въ довершеніе обиды, молодой двушк пришлось, по требованію мистриссъ Вититтерли, исполнить церемонію представленія, назвавъ по именамъ всхъ этихъ ненавистныхъ людей, внушавшихъ ей такое омерзеніе.
— Мистриссъ Вититтерли въ восхищеніи,— заговорилъ, потирая руки, супругъ этой дамы,— въ восхищеніи, милордъ, я въ этомъ увренъ, что ей представился случай завязать такое лестное знакомство, и я надюсь, милордъ, оно не остановится на этомъ. Джулія, дорогая моя, только ты пожалуйста не волнуйся, я тебя очень объ этомъ прошу. Мистриссъ Вититтерли, надо вамъ замтитъ, сэръ Мельбери, натура въ высшей степени увлекающаяся. Слабое пламя свчи, пушокъ на кожиц персика, пыль на крылышкахъ бабочки, вотъ что такое мистриссъ Вититтерли. Дуньте на нее, и ея нтъ: она погасла, растаяла, какъ дымъ.
Сэръ Мельбери, казалось, подумалъ, что было бы очень недурно, если бы прекрасная леди и въ самомъ дл растаяла, какъ дымъ. Тмъ не мене онъ сказалъ, что удовольствіе отъ завязавшагося знакомства было во всякомъ случа обоюдное. Лордъ Фредерикъ не замедлилъ прибавить: ‘Конечно, обоюдное’, и, разумется, Пайкъ съ Плекомъ поспшили заявить изъ дверей: ‘Въ высшей степени обоюдное, чтобы не сказать больше’.
— Я такъ люблю драму, милордъ!— пролепетала мистриссъ Вититтерли съ томной улыбкой.
— Да-а, это очень интере-есно,— промямлилъ милордъ.
— Я всегда бываю больна посл Шекспира, На другой день посл спектакля я еле жива. Должно быть реакція отъ такихъ впечатлніи бываетъ слишкомъ сильна… Ахъ, Шекспиръ, это такой восторгъ!
— Да-а, умный былъ человкъ,— замтилъ милордъ.
— И знаете, милордъ,— продолжала мистриссъ Вититтерли посл довольно продолжительной паузы,— я замтила, что его пьесы стали дйствовать на меня гораздо сильне съ тхъ поръ, какъ я побывала въ этомъ миломъ, убогомъ маленькомъ домик, гд онъ родился. Были вы тамъ когда-нибудь?
— Ни разу.
— О, такъ вы непремнно должны туда създить, непремнно, милордъ,— проговорила мистриссъ Вититтерли изнемогающимъ голосомъ.— Сама не знаю отчего, но когда постишь это священное мсто, когда напишешь свое имя въ книг для постителей, какой-то неземной восторгъ охватываетъ тебя: чувствуешь, какъ въ теб загорается огонь вдохновенія.
— Да, да, я непремнно тамъ побываю,— сказалъ лордъ Фредерикъ.
— Джулія, жизнь моя,— вмшался тутъ мистеръ Вититтерли,— ты вводишь въ заблужденіе милорда, неумышленно, но все-таки вводишь его въ заблужденіе. Это твоя поэтически натура, другъ мой, твоя эирная душа, твое горячее воображеніе вдохновляютъ тебя, а вовсе не мсто. Мсто самое обыкновенное, и оно тутъ не при чемъ.
— А мн такъ кажется, что и мсто играетъ здсь роль,— сказала вдругъ мистрисъ Никкльби, до этой минуты молчавшая,— по крайней мр, я помню, когда я здила въ Стратфордъ съ моимъ бднымъ покойнымъ мистеромъ Никкльби (это было вскор посл нашей свадьбы)… мы хали изъ Бирмингама въ почтовой карет… Кажется, въ почтовой, или я ошибаюсь? прибавила почтенная дама, помолчавъ, и затмъ продолжала:— Да, наврное такъ, потому что, помню, я еще замтила тогда, что у кучера надъ лвымъ глазомъ былъ зеленый щитокъ… Такъ вотъ пріхали мы въ Стратфордъ, осмотрли могилу Шекспира и домикъ, гд онъ родился, воротились въ гостиницу, и представьте, всю эту ночь мн снился человкъ изъ гипса во весь ростъ и въ натуральную величину, весь въ черномъ и въ отложныхъ воротничкахъ, подвязанныхъ шнуркомъ съ двумя кисточками. Онъ стоялъ, прислонившись къ столбу, глубоко о чемъ-то задумавшись. А когда поутру я проснулась и разсказала свой сонъ мистеру Никкльби, онъ сказалъ, что мн снился Шекспиръ, какимъ онъ былъ при жизни. Неправда ли, странно?.. Стратфордъ… Стратфордъ…— продолжала мистриссъ Никкльби, что-то соображая.— Да, такъ, это было наврно въ Стратфорд, потому что, помню, я ожидала тогда моего старшаго сына Николая и въ то самое утро страшно перепугалась мальчишки итальянца, продававшаго картины. Удивительное еще счастье, мэмъ,— зашептала вдругъ эта невинная леди, нагибаясь къ мистриссъ Вититтерли, удивительное счастье, что изъ моего сына не вышло Шекспира. Подумайте, какая это была бы ужасная вещь!
Когда мистриссъ Никкльби привела свой интересный анекдотъ къ вожделнному концу, Пайкъ и Плекъ предложили, чтобы половина общества перешла въ сосднюю ложу и, какъ всегда, усердствуя въ интересахъ своего патрона, вели свою тактику такъ искусно, что Кетъ, несмотря на вс свои протесты, принуждена была взять руку сэра Мельбери Гока и идти съ нимъ. Ихъ сопровождали мать ея съ мистеромъ Плекомъ, но достойная леди, возмнивъ себя дипломаткой, приложила вс старанія, чтобы ни разу не взглянуть въ сторону дочери, и весь вечеръ была, повидимому, поглощена остроумной бесдой мистера Плека, который, въ качеств спеціально для этой цли приставленнаго къ ней часового, въ свою очередь не звалъ и пользовался всякимъ удобнымъ случаемъ занять ея вниманіе.
Лордъ Фредерикъ остался въ другой лож забавлять разговоромъ мистриссъ Вититтерли, а ассистентомъ къ нему назначили Пайка, который долженъ былъ выручать его сіятельство въ критическіе моменты. Что же до мистера Виттитерли, то онъ былъ слишкомъ занятъ, чтобы принимать участіе въ ихъ бесд: надо же ему было оповстить своихъ знакомыхъ, бывшихъ въ театр, что дескать ‘т два джентльмена, которыхъ вы видите во второмъ ярус, въ лож мистриссъ Вититтерли, высокородный лордъ Фредерикъ Верисофтъ и его ближайшій другъ и пріятель, блестящій сэръ Мельбери Гокъ’, извстіе, воспламенившее кипучей злобой и завистью сердца многихъ почтенныхъ матронъ и заставившее позеленть отъ отчаянія шестнадцать незамужнихъ ихъ дочерей.
Спекталь, наконецъ, кончился, но Кетъ опять таки должна была позволить сэру Мельбери свести ее съ лстницы, и опять господа Пайкъ и Плекъ маневрировали такъ удачно, что безъ всякихъ замтныхъ стараній съ чьей бы то ни было стороны бдная двушка съ своимь кавалеромъ очутились не только послдними, но и довольно далеко отъ остальныхъ.
— Куда вы спшите?— сказалъ сэръ Мельбери, видя что Кетъ порывается впередъ и пытается высвободить свою руку.
Она ничего не отвтила, но не убавила шагу.
— А, если такъ…— проговорилъ сэръ Мельбери хладнокровно и безъ дальнйшихъ церемоній остановился, прижимая къ себ ея руку.
— Прошу васъ не задерживать меня, сэръ!— сказала Кетъ гнвно.
— Отчего же?… Послушайте, моя милочка, ну, зачмъ вы притворяетесь недовольной?
— Притворяюсь!— воскликнула съ негодованіемъ истъ.— Какъ вы еще смете посл всего, что случилось, заговаривать со мной, обращаться ко мн, показываться мн на глаза?
— А знаете, миссъ Никкльби, въ гнв вы еще прелестне,— объявилъ сэръ Мельбери, нагибаясь, чтобы лучше видть ея лицо.
— Я ненавижу васъ, презираю отъ всего сердца!— проговорила въ отчаяніи бдная двушка.— Если вамъ доставляетъ удовольствіе внушать отвращеніе, вы… Пустите меня къ нимъ, сейчасъ же пустите! Если вы не выпустите меня сію же минуту, я отброшу въ сторону вс благоразумныя соображенія, удерживавшія меня до сихъ поръ, и приму такія мры, которыя будутъ чувствительны даже для васъ.
Сэръ Мелъбори улыбнулся и, продолжая смотрть ей въ лицо и прижимать ея руку, двинулся къ выходу.
— Если ни уваженіе къ моему полу, ни мое беззащитное положеніе не могутъ заставить васъ отказаться отъ этого грубаго, безчеловчнаго преслдованія,— продолжала Кетъ, въ своемъ волненіи почти не сознавая, что она говоритъ,— то у меня есть брать, который заставитъ васъ дорого поплатиться.
— Клянусь жизнью, такъ она еще краше!— сказалъ сэръ Мельбери невозмутимо, какъ будто разсуждалъ самъ съ собой, и тихонько обнялъ ее за талію.— Положительно она мн больше нравится, когда сердится, какъ теперь, чмъ когда молчитъ, скромно опустивъ глазки.
Кетъ не помнила, какъ она добралась до сней, гд ее ожидала остальная компанія. Ни на кого не глядя, она вырвалась отъ своего спутника, быстро прошла на подъздъ, вскочила въ экипажи и, забившись въ уголъ, залилась слезами.
Пайкъ и Плекъ, памятуя свою обязанность, постарались отвлечь вниманіе общества отъ инцидента съ Кетъ. Выскочивъ на подъздъ, они принялись выкрикивать экипажи, задирать разныхъ господъ изъ публики, стоявшихъ по близости, и въ этой суматох благополучію усадили перепуганную мистриссъ Никкльби въ ея экипажъ. Отдлавшись отъ этой дамы, они перенесли свою любезность на мистриссъ Вититтерли и заставили ее забыть о молодой двушк, оглушивъ почти до потери сознанія. Наконецъ, оба экипажа отъхали, оставивъ четырехъ достойныхъ друзей подъ портикомъ театра. Тогда вс четверо переглянулись и принялись хохотать.
— Ну, что, не говорилъ я вамъ? Не говорилъ я, что стоитъ намъ подкупить служанку этихъ людей и разузнать, куда они вечеромъ дутъ, и мы завоюемъ позицію?— сказалъ сэръ Мельбери, обращаясь къ своему высокородному другу.— Все вышло, какъ по писанному: мой лакей оборудовалъ дло со служанкой, мы подмазались къ маменьк и теперь домъ этихъ господъ открытъ для насъ во всякое время. И все обдлано въ одн сутки!
— Да,— проговорилъ милордъ,— но я долженъ былъ весь вечеръ просидть со старухой.
— Нтъ, вы только послушайте его!— воскликнулъ сэръ Мельбери, поворачиваясь къ своимъ клевретамъ.— Послушайте, что говоритъ этотъ неблагодарный ворчунъ! Право, я, кажется, дамъ торжественную клятву, никогда больше не помогать ему въ его замыслахъ. Ну, не позорно ли это съ его стороны?
Пайкъ спросилъ Плека, а Плекъ спросилъ Пайка, не позорно ли это, но ни тотъ, ни другой не отвтилъ.
— А разв я неправду сказалъ?— оправдывался лордъ Фредерикъ.— Разв не правда, что я весь вечеръ просидлъ со старухой?
— Конечно, правда, но какъ же было сдлать иначе?— возразилъ съ негодованіемъ сэръ Мельбери.— Какимъ образомъ, скажите на милость, удалось бы намъ добыть это приглашеніе въ домъ для всхъ огуломъ,— являться, когда вздумается, уходить, когда надостъ, сидть, сколько хочешь, и длать, что хочешь — если бы вы, высокородный лордъ, не полюбезничали съ хозяйкой, съ этой дурой изъ дуръ? Неужели вы думаете, что я вожусь съ этой двочкой ради себя? Не прожужжалъ ли я ей уши, расхваливая васъ? Не переносилъ ли я весь вечеръ, какъ терпливый оселъ, ея гримасы и дерзости ради васъ? Да за кого, наконецъ, вы меня принимаете? Разв я для всякаго это сдлаю? И неужели за вс мои старанія я не заслуживаю ни капли благодарности?
— Вы чертовски добрый малый, Гокъ,— проговорилъ бдный простофиля, пожимая руку пріятелю.— Клянусь жизнью, вы чертовски добрый товарищъ.
— Такъ какъ же по вашему? Правильно я поступилъ?
— Правильно.
— Какъ подобаетъ добродушному, глупому, преданному псу, каковъ я и есть, не такъ ли?
— Да, вы поступили, какъ другъ.
— Въ такомъ случа я удовлетворенъ,— сказалъ сэръ Мельбери.— А теперь пойдемъ раскитаемся съ французикомъ и съ нмецкимъ барономъ, которые такъ ловко обчистили наши карманы вчерашнюю ночь.
Съ этими словами безкорыстный джентльменъ взялъ подъ руку своего друга, и они пошли, причемъ сэръ Мельбери не преминулъ оглянуться назадъ и подмигнуть съ презрительной улыбкой господамъ Пайку и Плеку, а т зажали рты платками въ знакъ своего безмолвнаго восхищенія такою ловкой тактикой и послдовали за своимъ патрономъ и его жертвой на почтительномъ разстояніи.

ГЛАВА XXVIII.
Миссъ Никкльби, доведенная до отчаянія преслдованіями сэра Мельбери Гока и непріятными осложненіями, изъ нихъ вытекающими, прибгаетъ за покровительствомъ къ дяд, какъ къ послднему рессурсу.

Утро приноситъ съ собой размышленіе. Но какія несходныя теченія мысли пробудило наступившее утро въ душ людей, такъ неожиданно столкнувшихся въ описанный вечеръ, благодаря услужливымъ стараніямъ господъ Пайка и Плека!
Размышленія сэра Мельбери Гока (если можно примнить это слово къ низкимъ помысламъ развратника, разсчетливаго и коварнаго, чьи радости, сожалнія, страданія и удовольствія были всегда и исключительно для себя и за себя,— безпутнаго кутилы, растерявшаго весь свой умственный багажъ, кром способности позорить природу человка, вншній обликъ которой онъ носилъ) сосредоточивались на Кетъ. Сэръ Мельбери говорилъ себ, что она безспорно красавица, что человку съ его ловкостью ничего не стоитъ преодолть ея дикость и что, продолжая свое преслдованіе и добившись побды, онъ покроетъ славой въ глазахъ свта свое и безъ того громкое имя.
Дабы это послднее соображеніе (игравшее для сэра Мельбери огромную роль) не показалось страннымъ инымъ простакамъ, мы позволимъ себ имъ напомнить, что для большинства людей понятіе о свт сводится къ понятію объ отдльномъ кружк, въ которомъ проходитъ ихъ жизнь, и что все ихъ честолюбіе, вся жажда одобренія заключены въ тсныя рамки этого небольшого мірка. Мірокъ сэра Мельбери былъ населень развратниками, и въ своихъ поступкахъ онъ сообразовался съ мнніемъ этихъ людей.
Несправедливые поступки, случаи насилія, послдствія жестокаго деспотизма и самаго дикаго ханжества ежедневно повторяются на нашихъ глазахъ. У насъ принято трубить о каждомъ такомъ происшествіи, мы изумляемся, становимся втупикъ передъ дерзостью главныхъ героевъ, бросающихъ вызовъ мннію свта. Какое заблужденіе! Потому только, что эти люди такъ дорожатъ мнніемъ своего собственнаго тснаго кружка,— потому только и совершаются подобныя вещи, поражающія изумленіемъ насъ, представителей другого, чуждаго имъ міра.
Размышленія мистриссъ Никкльби были проникнуты чувствомъ гордости и самодовольства. Подъ вліяніемъ своей пріятной иллюзіи она, какъ только встала, услась за письмо къ Кетъ. Въ краснорчивомъ посланіи выражала она полнйшее свое одобреніе ея превосходному выбору, превозносила сэра Мельбери до небесъ и для вящшаго успокоенія своей дочери прибавляла, что именно такого зятя выбрала бы она, мистриссъ Никкльби, если бы ей предоставили выбирать между всми мужчинами, живущими на земл. Затмъ добрйшая леди, оговорившись предварительно въ томъ смысл, что, дескать, не даромъ же прожила она такъ долго на свт и ей ли не знать всхъ его обычаевъ, преподавала нсколько совтовъ, очень тонкаго свойства, насчетъ отношеній молодыхъ двицъ къ ихъ вздыхателямъ, подкрпивъ житейскую мудрость этихъ совтовъ примрами изъ личнаго своего опыта. Наипаче всего рекомендовала она строгую сдержанность, но только какъ качество, похвальное само по себ, но и какъ тактику, существенно способствующую укрпленію страсти поклонника. ‘Никогда во всю свою жизнь, дорогая моя,— прибавляла мистриссъ Никклъби,— не радовалась я такъ, какъ вчера, когда убдилась, что твой здравый смыслъ уже подсказалъ теб эту истину’. Въ заключеніе почтенная матрона длала нсколько искусныхъ намековъ на ту неизреченную радость, какую доставило ей сознаніе, что дочь ея въ значительной мр унаслдовала тонкій материнскій умъ и осторожность въ поступкахъ (которые, надо надяться, разовьются со временемъ до полнаго своего объема), и этимъ заканчивала свое длинное и неудобочитаемое письмо.
Бдняжка Кетъ совсмъ опшила, получивъ эти мелко исписанныя вдоль и поперекъ четыре страницы поздравленій и пожеланій по поводу того, что всю эту ночь не дало ей сомкнуть глазъ, изъ-за чего она все утро проплакала въ своей комнат. Но худшимъ изъ всхъ испытаній была для нея необходимость состроить веселое лицо и идти развлекать мистриссъ Вититтерли, которая, будучи утомлена и не въ дух посл пріятныхъ волненій вчерашняго вечера, естественно разсчитывала найти въ своей компаньонк пріятную собесдницу (иначе за что же та получала жалованье и полное содержаніе въ ея дом?). За то мистеръ Вититтерли ходилъ весь день какъ въ угар, съ восторгомъ вспоминая, что настоящій лордъ жалъ ему руку, что настоящій лордь принялъ его приглашеніе и скоро постить его домъ. А самъ милордъ въ это время, не страдая недугомъ преувеличенной склонности къ размышленіями, услаждалъ себя бесдой съ господами Пайкомъ и Плекомъ, усердно поддерживавшими свое остроуміе дорого стоящими возліяніями за счетъ милорда.
Было четыре часа пополудни по вульгарному времени, которое показываютъ солнце и часы. Мистриссъ Вититтерли по своему обыкновенію возлежала въ гостиной на кушетк, а Кетъ читала ей вслухъ новый трехтомный романъ подъ заглавіемъ: ‘Леди Флабелла’, только что принесенный изъ библіотеки неизмннымъ Альфонсомъ. И, надо правду сказать, для дамы, изнемогающей подъ бременемъ земной оболочки, какою была мистриссъ Вититерли, это произведеніе было какъ нельзя боле подходящимъ, ибо съ начала до конца въ немъ не было ни одной строчки, которая могла бы взволновать живого человка хоть малйшимъ намекомъ на чувства или мысль.
Кетъ читала:
‘— Cherizette,— сказала леди Флабелла, скользнувъ своими крошечными ножками въ голубыя атласныя туфельки, т самыя, которыя наканун послужили невинной причиной полушутливой, полусерьезной ссоры между нею и молодымъ поклонникомъ Бефильеромъ въ ‘salon de danse’ герцога де-Менсефениль,— Cherizette, ma ch&egrave,re donnez moi de l`eau de-Cologne, s’il vous plat, mon enfant.
‘— Мерси, благодарю,— сказала леди Флабелда, когда втреная, но преданная Шеризетта опрыскала душистой жидкостью тончайшій батистовый mouchoir своей госпожи, обшитый богатйшими кружевами и разукрашенный по угламъ вензелями леди Флабеллы и пышнымъ гербомъ ея благородной семьи.— Мерси, довольно.
‘Леди Флабелла еще вдыхала упоительный ароматъ, прижимая платокъ къ своему изящному, но проникнутому всей глубиной мысли и чувства, точеному носику, когда дверь будуара (искусно замаскированная роскошнымъ драпри изъ шелковаго штофа цвта итальянскаго неба) распахнулась, и два valets-de-chambre, въ великолпныхъ персиковыхъ съ золотомъ ливреяхъ, безшумно вошли въ комнату въ сопровожденіи пажа въ шелковыхъ чулкахъ. Лакеи съ низкимъ поклономъ остановились на почтительномъ разстояніи, между тмъ какъ пажъ приблизился къ своей прелестной госпож и, преклонивъ одно колно, подалъ ей на золотомъ поднос съ тонкой рзьбой раздушенное billet.
‘Леди Флабелла, въ волненіи, котораго она не въ силахъ была подавить, поспшно сломала душистую печать и сорвала конвертъ. Да, такъ, она не ошиблась: письмо было отъ него, отъ Бефильера, молодого, стройнаго красавца, отъ ‘ея’ Бефильера’.
— Прелестно!— прервала Кетъ ея госпожа, на которую находилъ иногда литературный стихъ.— Да, это настоящая поэзія! Прочтите еще разъ это описаніе, миссъ Никкльби.
Кетъ прочла.
— Очень, очень мило!— произнесла мистриссъ Вититтерли съ томнымъ вздохомъ.— Такъ нжно, мягко, ласкаетъ слухъ, убаюкиваетъ, неправда ли?
— Да, убаюкиваетъ,— согласилась Кетъ кротко.
— Закройте книгу, сегодня я не могу больше слушать. Мн жаль нарушать впечатлніе этого прелестнаго описанія. Закройте книгу, миссъ Никкльби.
Кетъ очень охотно повиновалась. Въ тотъ моментъ, когда она встала, чтобы положить книгу, мистриссъ Вититтерли лниво навела на нее свой лорнетъ и спросила:
— Отчего вы такъ блдны?
— Должно быть, это посл театра,— пробормотала Кетъ.— Вчера при разъзд была такая суматоха… Я испугалась.
— Какъ это странно!— воскликнула мистриссъ Вититтерли съ удивленіемъ.
И въ самомъ дл, не странно ли, какъ подумаешь, чтобы какая-то компаньонка могла чего-нибудь пугаться, чмъ-нибудь волноваться? Это было почти то же, какъ если бы волновалась паровая машина или другой какой-нибудь механическій аппаратъ.
— Разскажите, дитя мое, какъ вы познакомились съ лордомъ Фредерикомъ и съ тремя другими милыми молодыми людьми?— спросила мистриссъ Вититтерли, продолжая изучать въ лорнетъ лицо своей компаньонки.
— Я ихъ встртила у дяди,— отвчала Кетъ, чувствуя, къ неописанной своей досад, что она густо краснетъ, но не въ силахъ подавить гнвнаго волненія, заставлявшаго кровь бросаться ей въ лицо всякій разъ, какъ она вспоминала о ненавистномъ ей человк.
— Давно вы съ ними знакомы?
— Нтъ, недавно.
— Я была очень рада случаю завязать это знакомство и очень благодарна за него вашей почтенной матушк,— продолжала мистриссъ Вититтерли высокомрнымъ тономъ.— И представьте, какое замчательное совпаденіе: одни наши знакомые какъ разъ собирались представить намъ милорда на этихъ дняхъ.
Это было сказано съ нарочитой цлью намекнуть миссъ Никкльби, чтобы она не слишкомъ зазнавалась честью боле ранняго знакомства съ четырьмя знатными джентльменами (ибо Пайкъ съ Влекомъ тоже попали въ ихъ число), которыхъ мистриссъ Вититтерли до сихъ поръ не знала. Но такъ какъ Кетъ была совершенно равнодушна къ этому важному факту, то намекъ ея госпожи пропалъ даромъ.
— Они просили позволенія бывать у насъ. Я, разумется, разршила.
— Вы ждете ихъ сегодня?— ршилась спросить Кетъ.
Отвтъ мистриссъ Вититтерли оказался, заглушеннымъ неистовымъ стукомъ въ парадную дверь, и не усплъ угомониться дверной молотокъ, какъ къ дому подкатилъ щегольскій кабріолетъ и изъ него выскочили сэръ Мельбери Гокъ и лордъ Фредерикъ.
— Они пріхали!— вскрикнула Кетъ, вскакивая и бросаясь къ двери.
— Миссъ Никкльби!— закричала ей вслдъ мистриссъ Вититерли не своимъ голосомъ. Компаньонка осмливается уходитъ, не испросивъ ея разршенія, она была ошеломлена такой дерзостью.— Миссъ Никкльби, прошу васъ остаться.
— Благодарю васъ, но…— начала было Кетъ.
— Ради всего святого не заставляйте меня такъ много говорить, это меня волнуетъ,— перебила ее рзко ея госпожа,— Покорно васъ прошу, миссъ Никкльби, останьтесь!
Напрасно Кетъ протестовала, говоря, что ей нездоровится. Шаги гостей раздавались уже на лстниц. Она опустилась на стулъ, и въ эту самую минуту сомнительный пажъ ворвался въ комнату и доложилъ однимъ духомъ: ‘Мистеръ Пайкъ, мистеръ Плекъ, лордъ Фредерикъ Верисофтъ и сэръ Мельбери Рокъ’.
— Удивительный случай, неслыханный!— говорилъ Плекъ, привтствуя дамъ съ самой дружелюбной фамильярностью.— Не успли мы съ Пайкомъ постучаться, смотримъ: подкатываютъ лордъ Фредерикъ съ сэромъ Мельбери. Удивительный случай!
— Въ одинъ и тотъ же моментъ!— подхватилъ мистеръ Пайкъ.
— Въ какомъ бы порядк вы ни пріхали, благо пріхали. Очень рада васъ видть,— сказала мисгрнесъ Вититтерли, которая, пролежавъ три съ половиной года на одной и той же кушетк, успла выработать цлую серію граціозныхъ позъ и теперь принимала самыя эффектныя изъ нихъ на удивленіе зрителей.
— А какъ здоровье миссъ Никкльби?— спросилъ сэръ Мельбери, подходя къ Кетъ. Онъ сказалъ это очень тихо, но мистриссх Вититтерли разслышала.
— Да вотъ все жалуется, что вчерашній шумъ при разъзд очень ее напугалъ,— поспшила отвтить за Кетъ эта свтская леди.— Я, признаюсь, нисколько этому не удивляюсь: мои нервы тоже совершенно разбиты.
— А между тмъ,— проговорилъ сэръ Мельбери, поворачиваясь къ ней,— между тмъ на видъ вы…
— Цвтете,— докончилъ мистеръ Пайкъ, приходя на помощь своему патрону. М-ръ Плекъ, разумется повторилъ то же самое.
— Сэръ Мельбери, кажется, большой льстецъ, неправда ли, милордъ?— сказала мистрисъ Вититтерли, обращаясь къ юному джентльмену, который въ эту минуту молча сосалъ набалдашникъ своей трости и пялилъ глаза на Кетъ.
— Чортъ знаетъ какой льстецъ!— отвчалъ милордъ и, разршившись этимъ глубокомысленнымъ замчаніемъ, углубился въ прежнее занятіе.
— Да и миссъ Никкльби далеко не смотритъ больной,— продолжалъ сэръ Мельбери, переводя на молодую двушку свой наглый взглядъ.— Она всегда прекрасна, но сегодня въ особенности: сегодня на ея щечкахъ какъ будто играетъ отраженія вашего прелестнаго румянца, мэмъ.
И въ самомъ дл, глядя на яркую краску, которая залила лицо бдной двочки при этихъ словахъ, можно было подумать, что мистриссъ Вититтерли уступила ей часть искусственныхъ розъ, украшавшихъ ея собственное лицо. Мистриссъ Вититтерли согласилась, хотя и не съ большою готовностью, что Кетъ сегодня дйствительно авантажна, а про себя подумала, что сэръ Мельбери Гокъ далеко не такой симпатичный мужчина, какимъ показался ей съ перваго взгляда. Оно и понятно: нтъ собесдника пріятне искуснаго льстеца, пока мы сами служимъ предметомъ его лести, но вкусъ его становится для насъ сомнительнымъ, какъ только онъ начинаетъ говорить комплименты другимъ.
— Пайкъ!— сказалъ наблюдательный мистеръ Плекъ, замтивъ, какой эффектъ произвели на хозяйку похвалы по адресу миссъ Никкльби.
— Что теб, Плекъ?— откликнулся Пайкъ.
— Скажи по совсти: кого напоминаетъ теб профиль мистриссъ Вититтерли?
— Право, не знаю… Ахъ, да! Ну, конечно…
— Герцогиню Б., хотлъ ты сказать?— подхватилъ мистеръ Плекъ съ таинственнымъ видомъ.
— Графиню Б.,— поправилъ Пайкъ, и чуть замтная усмшка скользнула по его лицу.— Изъ двухъ сестеръ красавицей считается графиня, а не герцогиня.
— Правда твоя, графиню Б. Но какое сходство!
— Поразительное!— подтвердилъ мистеръ Пайкъ.
Ботъ до чего дожила мистриссъ Вититтерли! Два компетентные, безпристрастные судьи провозгласили ее литымъ портретомъ графини! Вотъ что значитъ попасть въ хорошее общество! Она могла бы двадцать лтъ прозябать среди представителей своего вульгарнаго круга и ни разу не услышать этого. Да и могло ли быть иначе? Что могутъ знать ‘т’ люди о графиняхъ?
Между тмъ два достойные джентльмена по жадности, съ какою мистриссъ Вититтерли проглотила закинутую ей приманку, довольно врно заключили о размрахъ ея аппетита къ лести и принялись отпускать ей этотъ товаръ въ самыхъ неумренныхъ дозахъ, доставляя такимъ образомъ сэру Мельбери Гоку полную возможность осаждать Кетъ своими любезными разспросами, на которые она понсвол должна была отвчать. А лордъ Фредерикъ тмъ временемъ, благо ему не мшали, съ наслажденіемъ сосаль себ свою трость и, вроятно, не придумалъ бы другого занятія до самаго конца визита, если бы не мистеръ Вититтерли, который въ это время вернулся домой и сейчасъ же завладлъ своимъ именитымъ гостемъ.
— Милордъ, я польщенъ, восхищенъ, очарованъ, я гордъ, какъ король!— говорилъ мистеръ Вититтерли.— Сидите, милордъ, сидите, пожалуйста не безпокойтесь Я гордъ, поистин гордъ!
Нельзя сказать, чтобы такія рчи мистера Вититтерли были по душ его дражайшей половин, ибо хоть и сама она была готова подскочить до потолка отъ гордости и восторга, ихъ знатные гости отнюдь не должны были объ этомъ догадываться. Напротивъ, она всячески старалась дать имъ понять, что не видитъ въ ихъ посщеніи ничего особеннаго, что принимать у себя въ дом лордовъ и баронетовъ ей вовсе не въ диковину. Но мистеръ Вититтерли не могъ сдержать своихъ чувствъ.
— Это такая честь, такая честь!— разливался онъ.— Джулія, душа моя, завтра ты за это поплатишься.
— Какимъ образомъ?— удивился лордъ Фредерикъ.
— Реакція, милордъ, реакція. Такое страшное напряженіе всей нервной системы не проходитъ даромъ. Слабость, апатія, уныніе, полное изнеможеніе — вотъ его результаты. Милордъ, скажу вамъ только одно: если бы сэръ Темли Снеффинъ увидлъ это хрупкое существо въ настоящій моментъ, онъ не далъ бы за ея жизнь ни… вотъ этого.
И для пущей наглядности своего аргумента мистеръ Вититерли взялъ изъ табакерки щепотку табаку и развялъ ее по воздуху, какъ эмблему непрочности.
— Да, сэръ Темли Снеффинъ не поручился бы и понюшкой табаку за существованіе мистриссъ Вититтерли въ этотъ моментъ,— повторилъ мистеръ Вититтерли, оглянувшись на присутствующихъ съ торжественно-серьезнымъ лицомъ, и въ тон, какимъ онъ это сказалъ, слышался сдержанный восторгъ, какъ будто имть жену въ такомъ безнадежномъ состояніи здоровья было высочайшимъ отличіемъ, о какомъ только можетъ мечтать человкъ.
Мистриссъ Вититтерли вздохнула и посмотрла на гостей съ такимъ выраженіемъ, точно хотла сказать: ‘Хоть я и раздляю это мнніе, но хвастаться своими заслугами не стану’.
— Мистриссъ Вититтерли — любимая паціентка сэра Темли Снеффина,— продолжалъ супругъ.— Я, кажется, не ошибусь, если скажу, что она первая изъ больныхъ, на которой было испробовано извстное новое средство, то самое, что, говорятъ, убило цлую семью въ Кенсингтонъ-Грэвел. Врно ли я говорю, милая Джулія? Вдь ты первая принимала это лекарство?
— Кажется, что такъ,— протянула мистриссъ Вититтерли слабымъ голосомъ.
Въ эту минуту неутомимый мистеръ Пайкъ по нкоторымъ признакамъ замтилъ, что его знатный покровитель находится въ затрудненіи, какъ ему поддержать этотъ разговоръ, и поспшилъ его выручить, освдомившись съ большимъ интересомъ, вкусное ли это лекарство.
— Нтъ, сэръ, даже этимъ оно не можетъ похвастаться,— отвчалъ мистеръ Вититтерли.
— Ахъ, Боже! Значитъ мистриссъ Вититтерли настоящая мученица!— воскликнулъ съ восхищеніемъ Пайкъ, отвшивая ей низкій поклонъ.
— Я и сама это думаю,— проговорила мистриссъ Вититтерли, улыбаясь
— И, конечно, ты мученица, дорогая моя!— подхватилъ супругъ такимъ тономъ, какъ будто говорилъ: ‘Я не чванюсь нашими съ тобой привилегіями, нтъ! Но я ихъ сознаю’.— Пусть мн покажутъ, милордъ,— прибавилъ мистеръ Вититтерли, круто поворачиваясь къ своему аристократическому гостю,— пусть мн покажутъ другую такую мученицу, какъ мистриссъ Вититтерли, мученицу или мученика, все равно, пусть мн ихъ покажутъ, и… я буду очень радъ на нихъ посмотрть, больше я ничего не скажу.
Пайкъ и Плекъ не преминули замтить, что быть мученицей въ высшей степени поэтично, и такъ какъ визитъ затянулся уже достаточно долго, они стали прощаться по знаку своего патрона. За ними всталъ и самъ сэръ Мельбери, а за нимъ лордъ Фредерикъ. Послдовалъ обмнъ дружескихъ привтствій, изліяній, изъявленій удовольствія по поводу столь удачно завязавшагося знакомства, затмъ гости откланялись и вышли, сопутствуемые горячими увреніями хозяевъ, что во всякое время дня и ночи они почтутъ за особенную честь принять ихъ подъ своего кровлей.
О томъ, что гости стали являться изо дня въ день во всякое время: сегодня обдали, завтра ужинали, потомъ опять обдали, приходили и уходили, когда хотли, посщали со своими новыми знакомыми общественныя мста, случайно встрчались съ ними на гуляньяхъ,— о томъ, что везд и всегда сэръ Мельбери неотступно преслдовалъ Кетъ своими ухаживаньями, что сломить ея гордость сдлалось цлью всхъ его стремленій, потому что онъ чувствовалъ, что въ случа неуспха его репутація ловеласа пошатнется хотя бы въ глазахъ двухъ его клевретовъ, и не могъ съ этимъ примириться,— о томъ, что бдная двушка не знала ни минуты покоя, если не считать тхъ часовъ, когда она могла остаться одна въ своей комнат и плакать, вспоминая все, что ей пришлось вытерпть въ теченіе дня,— объ этомъ едва ли нужно говорить. Все это были лишь естественныя послдствія хитроумнаго плана, измышленнаго сэромъ Мельбери и приводимаго въ исполненіе его пособниками Пайкомъ и Плекомъ.
Такъ продолжалось дв недли. Само собой разумется, что довольно было бы и одного дня, даже для самаго недальнозоркаго человка, чтобы убдиться, что лордъ Фредерикъ Вернеофтъ и сэръ Мельбери Гокъ со всми ихъ титулами отнюдь не принадлежатъ къ числу пріятныхъ собесдниковъ и по своимъ привычкамъ, манерамъ, вкусамъ и тону разговора и ни коимъ образомъ не могутъ разсчитывать блистать въ дамскомъ обществ. Но мистриссъ Вититтерли вполн довольствовались титулами: грубость въ ея глазахъ становилась юморомъ, вульгарность превращалась въ очаровательную эксцентричность, наглость — въ милую непринужденность, составляющею завидное преимущество тхъ, кто иметъ счастье принадлежать къ большому свту.
Если хозяйка дома придавала такую окраску поведенію своихъ новыхъ друзей, какъ могла бороться противъ нихъ компаньонка? Если къ хозяйк дома они относились безъ всякой сдержанности, насколько же свободне должны были обращаться они съ бдной наемницей? Но это было для Кетъ еще не худшее изъ золъ. Но мр того, какъ ненавистный сэръ Мельбери все откровенне ухаживалъ за ней, мистриссъ Вититтерли все больше и больше завидовала ея красот. Если бы послдствіемъ этой зависти было изгнаніе ея изъ гостиной въ т часы, когда бывали гости, Кетъ почла бы себя счастливой тмъ, что возбудила это чувство. Но на свое несчастье она обладала врожденной граціей, истиннымъ достоинствомъ манеръ и тми безчисленными неуловимыми женскими чарами, которыя больше всего заставляютъ насъ цнить женское общество, и драгоцнныя всегда и везд, эти качества оказывались тмъ цнне въ дом, хозяйка котораго была ничего не больше, какъ говорящая кукла. И въ результат вышло то, что Кетъ очутилась между двухъ огней: съ одной стороны она должна была неизбжно присутствовать въ гостиной, когда тамъ сидлъ сэръ Мельбери съ пріятелями, съ другой,— и именно поэтому,— когда они уходили, ей приходилось выносить капризы и придирки мистриссъ Вититтерли. Бдняжка была глубоко несчастна.
Мистриссъ Вититтерли старательно скрывала настоящія свои чувства, никогда ни словомъ не обмолвилась объ ухаживаньяхъ сэра Мельбери, и когда ей случалось быть особенно не въ дух, она, по обычаю всхъ дамъ, приписывала это обстоятельство разстройству нервовъ. Но, когда она открыла, что и лордъ Фредерикъ увлекается Кетъ и что сама она, мистриссъ Вититтерли, оказывается какою-то послдней спицей въ колесниц,— когда это ужасное открытіе стало постепенно ей выясняться, окончательно укрпилось въ ней, ею овладло добродтельное, въ высокой степени справедливое негодованіе, и она ршила, что обязана, какъ замужняя женщина и блюстительница нравовъ, безотлагательно поговорить объ этомъ съ ‘молодой особой’.
Согласно этому ршенію, она на другой же день повела аттаку, воспользовавшись перерывомъ въ чтеніи романа.
— Миссъ Никкльби, мн надо серьезно съ вами поговорить,— начала она.— Я очень жалю, что мн приходится прибгать къ такимъ мрамъ,— очень жалю, увряю васъ, но вы не оставляете мн выбора, миссъ Никкльби.
Тутъ мистриссъ Вититтерли мотнула головой — не гнвно, а только добродтельно,— и съ нкоторыми признаками подступающаго волненія замтила, что, кажется, у нея опять начинается сердцебіеніе.
— Ваше поведеніе, миссъ Никкльби, мн очень не нравится,— продолжала она, помолчавъ.— Я отъ всего сердца желаю вамъ добра, но могу васъ уврить, вы плохо кончите, если будете такъ продолжать.
— Сударыня!— произнесла Кетъ съ гордымъ достоинствомъ.
— Не говорите со мной такимъ тономъ, не раздражайте меня!— оборвала ее мистриссъ Вититтерли, въ свою очередь не выдерживая спокойнаго тона.— Иначе я буду принуждена позвонить.
Кетъ посмотрла на нее, но промолчала.
— Не воображайте пожалуйста, что, если вы будете смотрть на меня такимъ образомъ, я не скажу того, что хотла и что считаю своимъ священнымъ долгомъ сказать. Да, напрасно вы стрляете въ меня взглядами,— прибавила мистриссъ Вититтерли съ внезапнымъ приступомъ злости,— я не сэръ Мельбери, не лордъ Верисофть и даже не Пайкъ.
Кетъ снова взглянула на нее, но сейчасъ же отвела глаза и, облокотившись на столъ, прикрыла ихъ рукой.
— Если бы подобная вещь случилась, когда я была молодой двушкой,— продолжала мистриссъ Вититтерли (должно быть, это было бы очень давно, къ слову сказать),— никто бы этому не поврилъ.
— Еще бы!— сказала Кетъ.— Никто не поврилъ бы, не зная, сколько мн пришлось выстрадать за послднее время.
— Пожалуйста не толкуйте мн о вашихъ страданіяхъ!— закричала мистриссъ Вититтерли такимъ пронзительнымъ голосомъ, что оставалось только удивляться, откуда онъ берется у такой слабой больной.— А главное, не смйте мн возражать! Я не привыкла, чтобы мн возражали, и не потерплю этого, слышите?— и она замолчала, съ явной непослдовательностью ожидая отвта.
— Слышу, сударыня,— отвчала Кетъ,— слышу и удивляюсь.
— Я всегда считала васъ благовоспитанной молодой особой, конечно, принимая во вниманіе ваше общественное положеніе. А такъ какъ вы отличаетесь хорошимъ здоровьемъ, опрятно одваетесь, и тактъ дале, я приняла въ васъ участіе и продолжаю принимать, считая это своимъ долгомъ по отношенію къ этой почтенной старушк — вашей матери. По всмъ этимъ причинамъ, миссъ Никкльби, я должна вамъ сказать разъ и навсегда (и попрошу васъ хорошенько запомнить), что я требую, чтобы вы измнили ваше слишкомъ смлое обращеніе съ джентльменами, посщающими мой домъ. Ыы ведете себя недостойно,— заключила мистриссъ Вититтерли, опуская свои цломудренныя вжды,— недостойно и неприлично!
— Боже мой, не ужасно ли, не жестоко ли, что я должна выслушивать подобныя вещи,— взмолилась Кетъ, всплеснувъ руками. Мало того, что я терзаюсь день и ночь, мало того, что я почти упала въ своемъ собственномъ уваженіи, такъ мн стыдно встрчаться съ этими людьми,— но я должна еще спокойно выслушивать такія несправедливыя, ни на чемъ не основанныя обвиненія!
— Прошу васъ помнить, миссъ Никкльби, что, употребляя такія выраженія, какъ ‘несправедливый’ и ‘ни на чемъ не основанный’, вы косвеннымъ образомъ обвиняете меня во лжи.
— Да, я и прямо скажу: вы говорите неправду,— промолвила Кетъ съ глубокимъ негодованіемъ.— Отъ своего ли лица вы высказываете ваше негодованіе, или по наущенію другихъ, мн это все равно. И я всегда скажу: это грубая, низкая, наглая ложь. Возможно ли, чтобы живой человкъ… чтобы женщина была свидтельницей всхъ этихъ гнусностей и не видла, какъ унижаютъ другую женщину при ней! Возможно ли, сударыня, чтобы, постоянно видя меня въ обществ этихъ людей, вы не замтили всей оскорбительной дерзости ихъ взглядовъ! Неужели вы до сихъ поръ не догадывались, что эти негодяи втерлись въ вашъ домъ съ задней мыслью, что въ своемъ неуваженіи къ вамъ, котораго они даже не старались скрывать, въ своемъ полнйшемъ пренебреженіи ко всякимъ приличіямъ, не говоря уже о порядочности, они преслдовали одну цль — поймать въ свои сти одинокую, беззащитную двушку? Казалось бы, даже безъ этого унизительнаго признанія я могла бы разсчитывать найти сочувствіе и поддержку въ женщин, которая настолько старше меня. Неужели я ихъ не нашла? Не могу, не хочу этому врить!
Если бы бдняжка Кетъ обладала хоть небольшимъ знаніемъ свта, она поборола бы свое волненіе и постаралась бы воздержаться отъ такихъ неблагоразумныхъ рчей. Эффектъ ея словъ былъ именно такой, какого и слдовало ожидать и какой былъ бы заране предсказанъ всякимъ опытнымъ человкомъ. Мистриссъ Вититтерли съ примрнымъ спокойствіемъ приняла обвиненіе въ неправдивости, съ геройскимъ мужествомъ выслушала разсказъ о страданіяхъ Кетъ, но при одномъ намек на явное неуваженіе къ ней джентльменовъ она обнаружила сильнйшее волненіе, а когда за этимъ ударомъ послдовалъ другой въ вид заявленія о разниц ихъ лтъ, она упала навзничь на кушетку и принялась неистово визжать.
— Что такое? Что случилось,— закричалъ, врываясь въ комнату мистеръ Вититтерли.— Боже мой, что я вижу! Джулія, радость моя, очнись, открой глазки!
Но Джулія упорно закрывала глазки и вопила все громче и громче. Мистеръ Вититтерли позвонилъ въ колокольчикъ и принялся выдлывать вокругъ кушетки какой-то дикій танецъ, не переставая взывать, чтобы послали за сэромъ Темли Снеффиномъ, и требовать объясненій случившагося.
— Бги за сэромъ Темли!— кричалъ мистеръ Вититтерли на ухо пажу, подступая къ нему съ кулаками.— Я это зналъ, миссъ Никкльби,— прибавилъ онъ, поворачиваясь къ Кетъ съ выраженіемъ грустнаго торжества.— Я предвидлъ, что это общество сведетъ ее въ могилу. Она небесная душа въ слабой земной оболочк. Могла ли она это выдержать?
Съ этими словами онъ поднялъ съ кушетки распростертую земную оболочку своей интересной супруги и понесъ ее въ спальню, чтобъ уложить въ постель.
Кетъ дождалась сэра Темли Снеффина, и какъ только, навстивь свою паціентку, онъ явился съ отчетомъ, что ‘по неизреченной благости Провиднія’ больная уснула, она поспшно надла шляпку и шаль и, предупредивъ прислугу, что вернется часа черезъ два, отправилась къ дяд.
Для Ральфа Никкльби это былъ необычайно удачный, замчательно прибыльный день. Заложивъ руки за спину, онъ расхаживалъ по своему маленькому кабинету, прикидывая въ ум, какую сумму барыша уже принесли и должны были принесшему въ будущемъ сегодняшнія операціи, и ротъ его самъ собой раздвигался въ жестокую усмшку, а твердыя линіи складокъ, образовавшихся при этомъ вокругъ его губъ, и хитрый взглядъ, свтлыхъ глазъ какъ будто говорили, что если есть такая уловка или тактика, которыя могутъ увеличить барыши, он будутъ пущены въ ходъ для этой цли.
— Прекрасно, очень хорошо,— говорилъ Ральфъ, вспоминая, очевидно, о какомъ-то происшествіи, случившемся въ тотъ день.— Онъ презираетъ ростовщика, презираетъ?.. Ладно, посмотримъ, кто кого одолетъ!… ‘Честность лучшая политика?’- Гм… время покажетъ, врно ли это.
Онъ постоялъ немного и опять зашагалъ.
— Подумаешь! Кичится своей честностью, безупречностью своей репутаціи,— продолжалъ онъ, усмхаясь.— Намренъ бороться ими противъ могущества денегъ! Деньги — сорь, говоритъ онъ. Что за тупоголовый болванъ! Если деньги — соръ, такъ я ужь… Кто тамъ?
— Я,— отвчалъ Ньюмэнъ Ногсъ, заглядывая въ дверь.— Ваша племянница.
— Ну, что же она?— спросилъ отрывисто Ральфъ
— Она здсь.
— Здсь?
Ньюмэнъ мотнулъ головой въ сторону своей каморки, давая этимъ понять, что молодая леди дожидается тамъ.
— Что же ей нужно?— освдомился Ральфъ,
— Не знаю. Прикажите спросить?
— Нтъ. Попросите ее сюда. Впрочемъ, постойте.— Онъ торопливо отставилъ въ дальній уголъ денежный ящикъ съ висячимъ замкомъ, стоявшій на стол, и положилъ на его мсто пустой кошелекъ.— Ну, вотъ, теперь можетъ войти.
Угрюмо усмхнувшись на этотъ маневръ, Ньюмэнъ позвалъ молодую двушку, подалъ ей стулъ и не спша заковылялъ къ себ, оглядываясь исподтишка на Ральфа.
— Ну, что, моя… милая,— проговорилъ Ральфъ достаточно грубо, но все таки и въ голос его, и въ манер было что-то такое, похожее на ласку и никогда не прорывавшееся, когда онъ говорилъ съ другими.— Ну, что, какія у тебя дла?
Кетъ подняла глаза, полные слезъ, сдлала усиліе побороть свое волненіе, хотла заговорить, и не могла. Она поникла головой и молчала. Ральфъ почувствоваль, что она плачетъ, хоть и не видлъ ея лица.
‘Я догадываюсь, о чемъ она плачетъ,— думалъ онъ, глядя на нее.— Ну, что же, и поплачетъ — не велика бда!— старался онъ себя успокоить, потому что, какъ это ни странно, но горе хорошенькой племянницы не на шутку взволновало его.— Поплачетъ и утшится, за то она получила полезный, превосходный урокъ’.
— Ну, говори же, въ чемъ дло?— сказалъ онъ, наконецъ, придвигая къ ней стулъ и садясь.
Неожиданная твердость, съ какою Кетъ на него посмотрла, и увренность ея тона, когда она заговорила, поразили его.
— Дло, которое привело меня къ вамъ, такого рода, что, когда вы о немъ узнаете, вы должны сгорть со стыда. Да, вамъ должно быть такъ же стыдно слушать меня, какъ мн — говорить. Дядя, мн нанесли жестокою обиду, меня унизили, оскорбили ваши друзья.
— Друзья?— повторилъ Ральфъ сурово.— Ты ошибаешься, двочка, у меня нтъ друзей.
— Ну, такъ т люди, которыхъ я у васъ встртила,— быстро поправилась Кетъ.— Если они вамъ не друзья, если вы знали, что это за люди, тмъ хуже для васъ, тмъ вамъ должно быть стыдне, что вы ввели меня въ ихъ общество. Если бы, подвергая меня тому, что мн пришлось вынести въ вашемъ дом, вы сдлали это по невднію, потому что слишкомъ довряли вашимъ гостямъ, вы имли оправданіе, но если еы сознавали, что длаете, а я теперь совершенно въ этомъ уврена, вы поступили низко и жестоко.
Ральфъ невольно попятился, пораженный такою смлостью рчи, и грозно посмотрлъ на племянницу. Но она выдержала его взглядъ гордо и стойко, и никогда, кажется, ея блдное, горвшее гнвомъ лицо не было такъ благородно-прекрасно.
Что-то такое въ этихъ горящихъ глазахъ напомнило Ральфу Николая въ минуту ихъ послдней встрчи, и онъ рзко сказалъ:
— Я вижу и въ теб есть кровь братца.
— Надюсь!— отвчала Кетъ — Этимъ я могу только гордиться… Дядя, я еще молода, нужда, заботы и горе заставили меня было смириться, но сегодня меня вывели изъ терпнія, и будь что будетъ, я больше не стану… я не хочу, какъ дочь вашего брата, выносить подобныя оскорбленія.
— Какія оскорбленія?
— Вспомните, что произошло здсь, на вашихъ глазахъ, и вы не станете спрашивать, отвчала Кетъ, густо красня.— Дядя, вы должны… я уврена, что вы это сдлаете… вы должны вырвать меня изъ низкой, позорной компаніи, въ которую я попала. Милый дядя,— продолжала она, быстро къ нему нагибаясь и положивъ руку ему на плечо,— я не хотла быть дерзкой. Простите меня, если вамъ показалось, что я была рзка, но вы не знаете, что я выстрадала, вы не знаете! Конечно, вы и не можете знать, что чувствуетъ молодая двушка въ такихъ случаяхъ, я не въ прав на это разсчитывать, но когда я вамъ скажу, что я глубоко несчастна, что сердце мое разрывается отъ отчаянія, вы мн наврно поможете. Да, да, я въ этомъ уврена!
Съ минуту Ральфъ молча смотрлъ на нее, потомъ отвернулся и сталъ нервно постукивать объ полъ ногой.
— Я ждала день за днемъ,— продолжала Кетъ, близко нагнувшись къ нему и робко взявъ его за руку,— я надялась, что это гадкое преслдованіе, наконецъ, прекратится. День за днемъ я боролась съ собой, чувствуя себя глубоко несчастной, я должна была притворяться веселой. Подл меня не было ни друга, ни совтчика — никого, кто бы могъ меня защитить. Мама воображаетъ, что это почтенные люди, богатые, знатные, а я… Разв могу я разбить ея иллюзіи, когда она счастлива ими, когда въ нихъ ея единственная отрада? Госпожа, къ которой вы меня помстили, не такая особа, чтобы ей можно было довриться въ такомъ щекотливомъ дл. И вотъ, я пришла къ вамъ. Вы — единственный въ этомъ город близкій мн человкъ, единственный мой другъ почти что въ цломъ мір. Помогите же мн, дядя, умоляю васъ!
— Чмъ я могу помочь теб, дитя?— проговорилъ Ральфъ, вставая и принимаясь ходить по комнат въ прежней поз.
— Я знаю,— продолжала Кетъ съ удареніемъ,— что вы имете вліяніе на одного изъ этихъ господъ. Довольно одного вашего слова, чтобы заставить ихъ отказаться отъ этого безчеловчнаго преслдованія.
— Нтъ,— отрзалъ Ральфъ, оборачиваясь,— т. е., можетъ быть, слова моего и довольно, но я не могу его сказать.
— Не можете?
— Не могу,— и онъ круто остановился передъ ней, крпко стиснувъ руки за спиной.
Кетъ подалась назадъ и посмотрла на него большими глазами, какъ будто сомнваясь, хорошо ли она разслышала.
— У насъ общія дла,— продолжалъ Ральфъ, глядя на нее холоднымъ взглядомъ и перекачиваясь съ каблуковъ на носки,— у насъ общія дла, и мн нельзя съ ними ссориться. Да и, наконецъ, на что ты жалуешься? У всхъ насъ есть свои испытанія, и это одно изъ посланныхъ теб. Многія двушки гордились бы, имя у своихъ ногъ такихъ блестящихъ молодыхъ людей.
— Гордились бы!— воскликнула съ негодованіемъ Кетъ.
— Я не говорю,— поспшно перебилъ ее Ральфъ, выразительно поднимая указательный палецъ,— я не говорю, что ты не въ прав ихъ презирать. Напротивъ, оцнивъ этихъ людей по достоинству, ты только доказала, что въ теб есть здравый смыслъ. Впрочемъ, я съ самаго начала предвидлъ, что такъ будетъ. И презирай ихъ себ на здоровье. Но зачмъ теб бгать отъ нихъ? Теб ничто не грозитъ. Молодой лордъ ходитъ за тобой но пятамъ, нашептываетъ теб въ уши свои дурацкія нжности,— что жь за бда? Его страсть для тебя оскорбительна?.. Врно. Но вдь она скоро пройдетъ. Въ одинъ прекрасный день появится на его горизонт другая новинка, и тебя оставятъ въ поко. А пока…
— А пока,— перебила Кетъ со всею гнвной горячностью оскорбленной гордости,— а пока я буду позорить свой полъ и служить игрушкой другому? Пока я буду предметомъ осужденія для всхъ порядочныхъ женщинъ и презрнія для всхъ честныхъ мужчинъ? Буду все ниже и ниже падать въ собственномъ уваженіи и во мнніи окружающихъ? Да? Но этого не будетъ, слышите, не будетъ! Пусть лучше вся моя молодость пройдетъ въ самой тяжелой работ, пусть непосильный трудъ высосетъ всю мою кровь, но этого не будетъ! Вы ошиблись во мн… Не бойтесь: я оправдаю вашу рекомендацію. Вы помстили меня въ этотъ домъ, и я не уйду до истеченія срока контракта. Но знайте: больше я не увижу этихъ людей. А когда кончится срокъ моего обязательства передъ этой семьей, я скроюсь отъ нихъ и отъ васъ, возьму къ себ маму, стану работать изо всхъ силъ, но за то, по крайней мр, сохраню миръ душевный, и, надюсь, Богъ не оставитъ меня!..
Она махнула рукой и вышла изъ комнаты. Ральфъ смотрлъ ей вслдъ не шевелясь, какъ околдованный.
Каково же было изумленіе Кетъ, когда, притворивъ дверь, она увидла прямо передъ собой Ньюмэна Ногса. Вытянувшись, какъ палка, онъ стоялъ въ маленькой ниш, прижавшись къ стн, точно воронье пугало или чучело Гай Фокса. Молодая двушка чуть не вскрикнула отъ испуга, но Ньюмэнъ приложилъ палецъ къ губамъ, и у нея хватило присутствія духа сдержаться.
— Ничего, ничего, успокойтесь, не плачьте,— шепталъ онъ ей, выползая изъ своей норы и пробираясь за ней на цыпочкахъ въ переднюю. Онъ утшалъ ее, а у самого катились но щекамъ крупныя слезы.
— Я это, впрочемь, понимаю,— продолжалъ бдняга, вытаскивая изъ кармана что-то, очень похожее на старую пыльною тряпку и утирая глаза молодой двушк, точно нжная нянька ребенку.— Вамъ надобно было выплакаться. Ну, ничего, поплачьте, это хорошо, это даже полезно. Вотъ было бы не хорошо, если бы вы расплакались при немъ! Это было бы очень досадно. Да, да. Ха, ха, ха! Такъ-то. Бдняжка вы, бдняжка!
И, не переставая сыпать такими безсвязными восклицаніями, Ньюмэнъ утеръ себ глаза вышеупомянутой грязной тряпкой, затмъ проковылялъ къ двери и отворилъ ее передъ Кетъ.
— Ну, будетъ, теперь ужь больше не плачьте,— шепнулъ онъ ей.— Вы меня скоро увидите. Ха, ха! И еще кого-то, да! Хо, хо, хо!
— Да благословитъ васъ Богъ,— сказала ему Кетъ, выходя.
— И васъ также,— отозвался Ньюмэнъ, пріотворяя дверь, которую онъ уже усплъ запереть.— Ха, ха, ха!
Онъ еще разъ высунулся, весело кивнулъ, засмялся, потомъ заперъ дверь на ключъ, грустно покачалъ головой и заплакалъ.
Ральфъ долго стоялъ въ той самой поз, какъ оставила его Кетъ. Услышавъ стукъ запирающейся двери, онъ повелъ плечами, прошелся нсколько разъ по комнат, сначала ускореннымъ шагомъ, потомъ все тише и тише, постепенно приходя въ себя, и, наконецъ, слъ за свой столъ.
Много неразгаданныхъ загадокъ представляетъ натура человка. Мы видимъ противорчіе, но не можемъ его объяснить. Вспоминая свой образъ дйствій относительно бдной, неопытной двочки, такъ простодушно доврившейся ему, Ральфъ не испытывалъ угрызеній. Онъ нисколько не удивился, узнавъ о поведеніи своихъ негодяевъ-кліентовъ: они дйствовали именно такъ, какъ онъ ожидалъ, желалъ и разсчитывалъ, именно такъ, какъ было для него всего выгодне. А между тмъ онъ ненавидлъ ихъ за это, ненавидлъ до глубины души. Лица обоихъ кутилъ встали передъ нимъ, какъ живыя, онъ свирпо нахмурился, стиснулъ зубы и проскрежеталъ, грозя имъ кулакомъ:
— О, вы мн за это заплатите! Вы мн заплатите за это!
Онъ обратился за утшеніемъ къ своимъ счетнымъ книгамъ. А пока старый ростовщикъ сидлъ, нагнувшись надъ своимъ столомъ, за дверью его кабинета происходилъ интересный спектакль, который не мало удивилъ бы его, если бы онъ могъ его видть.
Ньюмэнъ Ногсъ былъ единственнымъ актеромъ. Онъ стоялъ лицомъ къ двери, въ двухъ шагахъ отъ нея, обшлага его рукавовъ были отвернуты, а кулаки усердно работали, нанося очень ловкіе и мткіе удары въ пустое пространство.
Съ перваго взгляда вы, пожалуй, объяснили бы эти странныя манипуляціи просто, какъ мру предосторожности противъ вредныхъ послдствій сидячаго образа жизни, имющую своей единственной цлью развитіе легкихъ и ручныхъ мышцъ. Но неподдльное увлеченіе, съ какимъ все это продлывалось, злорадное торжество, написанное на лиц Ньюмэна Ногса, обливавшемся потомъ, изумительное постоянство, съ какимъ онъ направлялъ свои удары въ одну и ту же панель, футовъ на пять надъ поломъ, и неослабная энергія этихъ ударовъ не оставляли во внимательномъ наблюдател ни малйшаго сомннія въ томъ, что мистеръ Ногсъ, въ своемъ воображеніи выколачивалъ душу изъ бреннаго тла своего почтеннаго принципала мистера Ральфа Никкльби.

ГЛАВА XXIX
трактуетъ о личныхъ длахъ Николая и о внутреннихъ раздорахъ въ трупп мистера Кромльса.

Неожиданно благосклонный пріемъ, встртившій труппу мистера Кромльса въ Портсмут, привелъ его къ ршенію продлить свое пребываніе въ этомъ город на дв недли сверхъ первоначально назначеннаго срока. За это время Николай исполнилъ множество самыхъ разнообразныхъ ролей и привлекалъ въ театръ такую массу никогда до тхъ поръ не бывавшей тамъ публики, что антрепренеръ ршилъ, наконецъ, дать ему бенефисъ, считая такую спекуляцію не безвыгодной и для себя. Его условія были приняты Николаемъ, бенефисъ состоялся, и въ результат молодой человкъ оказался собственникомъ капитала въ двадцать фунтовъ стерлинговъ.
Первымъ его дломъ, какъ только онъ получилъ эти деньги, было отправить свой долгъ честному Джону Броуди, такъ обязательно выручившему его въ критическую минуту, конечно, съ приложеніемъ письма, въ которомъ онъ выражалъ ему свое уваженіе, глубокую признательность, и высказывалъ самыя сердечныя пожеланія счастья въ супружеств. Половину всхъ денегъ онъ отослалъ Ньюмэну Ногсу съ просьбой передать ихъ Кетъ по секрету и сказать ей, что братъ попрежнему горячо ее любитъ и помнитъ о ней. О род своихъ занятій онъ не заикался ни словомъ, а только просилъ Ньюмэна адресовать ему письма въ Портсмутъ до истребованія на имя Джонсона и умолялъ подробно писать ему какъ живется его матери и сестр и какими благодяніями усплъ осыпать ихъ Ральфъ за этотъ промежутокъ времени.
— О чемъ вы грустите?— спросилъ Смайкъ Николая вечеромъ того дня, когда было отправлено это письмо.
— Грущу? Съ чего ты взялъ?— отвчалъ Николай съ напускною веселостью. Онъ зналъ, что если сознается въ своихъ печальныхъ мысляхъ Смайку, бдняга промучится всю ночь.— Я, знаешь, думалъ о своей сестр
— О сестр?
— Да.
— Похожа она на васъ?— спросилъ Смайкъ.
— Говорятъ, что похожа, только она гораздо красиве меня,— отвчалъ, смясь, Николай.
Смайкъ задумался, сложивъ передъ собой руки и не сводя глазъ со своего покровителя.
— Значитъ она очень красива,— вымолвилъ онъ.
— Ахъ, ты, чудакъ!— засмялся Николай.— Вдь кто тебя не знаетъ, какъ знаю я, сказали бы, пожалуй, что ты придворный льстецъ.
— Я даже не знаю, что это такое,— отвчалъ Смайкъ просто и спросилъ:— Увижу я когда-нибудь вашу сестру?
— Конечно, увидишь. Когда-нибудь мы будемъ жить вс вмст, когда разбогатемъ, Смайкъ.
— Объясните мн, отчего это вамъ, такому доброму, такому заботливому ко всмъ (по крайней мр, ко мн), отчего намъ такъ трудно живется? Отчего никто не позаботится о васъ? Я не могу этого понять.
— Это, видишь ли, длинная исторія, мой другъ, и я боюсь, что ты ея не поймешь,— отвчалъ Николай.— У меня есть врагъ. Понимаешь ты, что такое врагъ?
— О, да, понимаю.
— Ну, такъ вотъ изъ-за него вс мои бды. Онъ богатъ и разсчеты съ нимъ не такъ легки, какъ съ твоимъ старымъ врагомъ Сквирсомъ. Онъ мн приходится дядей, но онъ дрянной человкъ и сдлалъ мн много зла.
— Да?— и Смайкъ нагнулся впередъ съ расширенными глазами.— Какъ его зовутъ? Скажите мн его имя.
— Ральфъ. Ральфъ Никкльби.
— Ральфъ Никкльби,— повторилъ Смайкъ.— О, я запомню это имя,— и онъ принялся твердить его наизусть.
Громкій стукъ въ дверь прервалъ его въ этомъ занятіи, и, прежде чмъ онъ усплъ отворить, въ комнату заглянула голова мистера Фолэра.
Голову мистера Фолэра украшала обыкновенно круглая шляпа съ очень высокой тульей и узенькими, загнутыми кнерху полями. На этотъ разъ она была надта на бекрень и задомъ напередъ по той причин, что задній ея фасъ былъ нове. На ше мистера Фолэра красовался огненнаго цвта вязаный шарфъ, концы котораго выглядывали изъ подъ потертаго фрака съ толкучки, очень узкаго и застегнутаго на вс пуговицы. Въ одной рук онъ держалъ грязнйшую перчатку и дешевую тросточку съ стекляннымъ набалдашникомъ. Однимъ словомъ, общій видъ всей фигуры былъ непривычно щеголеватый и обличалъ такое вниманіе къ своему туалету, какое было вообще не въ правилахъ мистера Фолэра.
— Добрый вечеръ, сэръ,— сказалъ мистеръ Фолэръ и, снявъ свою высокую шляпу, взъерошилъ пальцами волосы.— Я къ вамъ съ порученіемъ. Гм…
— Съ какимъ и отъ кого?— спросилъ Николай.— Вы сегодня что-то необыкновенно таинственны, сэръ.
— Остороженъ, хотите вы сказать,— поправилъ мистеръ Фолэръ,— осторожность, это возможно. Не я въ этомъ виноватъ, мистеръ Джонсонъ, а мое положеніе. Мое положеніе, какъ друга обихъ сторонъ, обязываетъ меня быть осторожнымъ.
Мистеръ Фолэръ помолчалъ, выразительно посмотрлъ на своего собесдника, затмъ нырнулъ въ глубину вышереченной шляпы, вытащилъ оттуда маленькій пакетикъ въ коричневой оберточной бумаг, сложенный какъ-то необыкновенно хитро, развернулъ бумагу, вынулъ письмо (которое упаковали такъ старательно, очевидно, затмъ, чтобы не запачкать) и подалъ его Николаю, со словами:— Вотъ, не угодно ли прочесть.
Несказанно удивленный такою таинственностью, Николай взялъ письмо и сломалъ печать, но, прежде чмъ углубиться въ чтеніе, еще разъ взглянулъ на мистера Фолэра. Тотъ сидлъ, устремивъ глаза въ потолокъ, наморщивъ лобъ и крпко сжавъ губы съ очевиднымъ сознаніемъ важности своей миссіи.
Письмо было адресовано коротко и ясно: ‘Фолэру, эсквайру, для передачи Джонсону, эсквайру’. Содержаніе его было не мене лаконическое, и удивленіе Николая нисколько не уменьшилось, когда онъ его прочелъ:
‘Мистеръ Ленвиль свидтельствуетъ свое почтеніе мистеру Джонсону и будетъ считать себя весьма обязаннымъ, если мистеръ Джонсонъ соблаговолитъ назначить часъ завтра утромъ, когда ему всею удобне явиться въ театръ и тмъ доставить мистеру Ленвилю случай выдрать его за носъ въ присутствіи всей труппы.
‘Мистеръ Ленвиль покорно проситъ мистера Джонсона не увиливать отъ этой встрчи, такъ какъ онъ пригласилъ кое-кого изъ товарищей полюбоваться означенной церемоніей и ни въ какомъ случа не желаетъ обмануть ихъ ожиданій.

Портсмутъ, вечеръ вторника’.

При всей дерзости этого вызова, взбсившей Николая, въ немъ было что-то до такой степени смхотворно-нелпое, что молодой человкъ былъ принужденъ закусить губы, чтобы не расхохотаться, и перечелъ письмо два или три раза, прежде чмъ смогъ напустить на себя достаточно суровый и внушительный видъ, чтобы съ надлежащимъ достоинствомъ отвтить послу изъ враждебнаго лагеря, который, къ слову сказать, сидлъ все въ той же поз, вперивъ очи въ потолокъ и ни на іоту не измнивъ выраженія своей физіономіи.
— Извстно вамъ содержаніе этого письма?— спросилъ, наконецъ, Николай.
— Извстно,— отвчалъ мистеръ Фолэръ, взглянувъ на него и сейчасъ же опять переводя глаза на потолокъ.
— Какъ же вы посмли явиться съ нимъ ко мн?— и, разорвавъ письмо на мелкіе кусочки, Николай швырнулъ ими въ лицо своему гостю.— Вы врно не боитесь, что васъ спустятъ съ лстницы?
Мистеръ Фолэръ повернулъ къ нему голову, украшенную въ эту минуту двумя-тремя клочками отъ письма, и, сохраняя невозмутимое достоинство, отвтилъ лаконически:— Нтъ.
— Въ такомъ случа,— сказалъ Николай и, схвативъ шляпу съ высокой тульей, швырнулъ ее къ двери,— въ такомъ случа, сэръ, я вамъ совтую безотлагательно послдовать за этой принадлежностью вашего туалета, иначе ваша самоувренность можетъ черезъ пять секундъ получить очень непріятный щелчокъ.
— Перестаньте, Джонсонъ. Что за глупыя шутки!— заговорилъ мистеръ Фолэръ, внезапно утрачивая все свое достоинство.— Джентльменскій гардеробъ — не игра.
— Выйдите вонъ,— сказалъ Николай.— Какъ вы могли себ позволить явиться ко мн съ такимъ порученіемъ, негодяй!
— Ну, полно, полно, будетъ вамъ кипятиться,— говорилъ мистеръ Фолэръ, разматывая свой шарфъ.
— Убирайтесь вонъ!— закричалъ Николай, подступая къ нему.
— Да успокойтесь же, вамъ говорятъ,— отвчалъ какъ и въ чемъ ни бывало мистеръ Фолэръ. махая рукой.— Вдь я вамъ не врагъ, я принесъ это письмо ради шутки.
— Совтую вамъ на будущее время осторожне выбирать ваши шутки,— сказалъ Николай.— Намекать на чужіе носы не всегда безопасно, и смотрите, какъ бы отъ такого намека не пострадалъ когда-нибудь вашъ собственный носъ… Ну, а писавшій письмо тоже шутилъ, позвольте васъ спросить?
— Въ томъ-то и дло, что нтъ,— отвчалъ актеръ.— Письмо написано въ серьезъ, отъ всей души.
Николай не могъ не улыбнуться. И въ самомъ дл, стоявшая передъ нимъ комическая фигура, меньше всего способная возбуждать гнвъ въ какой бы то ни было моментъ, была особенно смшна въ эту минуту. Стоя однимъ колномъ на полу, мистеръ Фолэръ вертлъ на рук свою знаменитую шляпу и, изобразивъ на лиц послднюю степень испуга, смотрлъ, не испортился ли на ней ворсъ,— украшеніе, съ которымъ, судя по всмъ признакамъ, она разсталась много мсяцевъ тому назадъ.
— Хорошо, сэръ,— сказалъ Николай и не выдержалъ — засмялся.— Потрудитесь объясниться.
— Да, да, я вамъ сейчасъ все разскажу,— проговорилъ мистеръ Фолэръ съ полнйшимъ хладнокровіемъ, опускаясь на стулъ.— Вотъ видите ли: съ тхъ поръ, какъ вы къ намъ пріхали Ленвиль перешелъ на вторыя роли, ему уже не длали больше пріемовъ, какъ раньше, и онъ долженъ былъ выходить на сцену, какъ всякій обыкновенный актеръ.
— Что вы называете ‘пріемами’?— спросилъ Николай
— Клянусь Юпитеромъ, Джонсонъ, вы — пастушокъ аркадскій, да и только!— воскликнулъ мистеръ Фолэръ.— Пріемъ — это апплодисменты публики при выход актера на сцену. Кто жъ этого не знаетъ?.. Такъ вотъ онъ выходилъ вечеръ за вечеромъ, не получая ни хлопка, тогда какъ васъ вызывали но два, а то и по три раза. Наконецъ, онъ вышелъ изъ терпнія и вчера вечеромъ совсмъ было ршился, играя Тибальта, взять настоящую шпагу да и царапнуть васъ — не то чтобы на смерть, но все-таки такъ, чтобы вы провалялись въ постели мсяца два.
— Очень обязательно съ его стороны,— замтилъ Николай.
— Что длать! Обстоятельства сильне насъ, его артистическая слава была поставлена на карту,— проговорилъ мистеръ Фолэръ совершенно серьезно.— Но у него не хватило гражданскаго мужества, и онъ придумалъ другой способъ отомстить вамъ и въ то же время пріобрсти популярность, ибо въ этомъ вся суть. Слава, слава, кому ты не дорога?.. И знаете, если бы онъ царапнулъ васъ своей шпагой, это доставило бы ему (мистеръ Фолэръ умолкъ, что-то вычисляя).. Да, такъ, это доставило бы ему отъ восьми до десяти шиллинговъ въ недлю. Весь городъ побжалъ бы смотрть актера, который чуть не убилъ человка. Я не удивился бы, если бы посл этого онъ получилъ ангажементъ въ Лондонъ. Но это не выгорло. Ему пришлось искать другого средства добыть себ популярность, и онъ придумалъ это. Идея, право, недурная. Если бы вы струсили и дали бы ему выдрать васъ за носъ, онъ тиснулъ бы объ этомъ въ газеты, если бы подали на него въ судъ объ этомъ тоже пропечатали бы, и о немъ говорили бы не меньше, чмъ о васъ. Понимаете?
— Какъ не понять, но представьте себ, что не онъ, а я выдралъ бы его за носъ. Что тогда? Это тоже подвинуло бы его карьеру?
— Ну, нтъ, не думаю,—сознался мистеръ Фолэръ, почесывая въ затылк,— въ этомъ не было бы ничего романическаго, и такая слава мало почетна. Но сказать вамъ по правд, на это онъ не разсчитывалъ: на языкъ вы не рзки, у женщинъ популярны, и намъ не приходило въ голову, что вы можете ощетиниться. Впрочемъ, онъ и тогда сумлъ бы вывернуться: у него есть такая лазейка.
— Да? Ну, хорошо, мы завтра это увидимъ,— сказалъ Николай.— А пока можете передать ему нашъ разговоръ въ такой редакціи, въ какой найдете нужнымъ. Прощайте.
Мистеръ Фолэръ былъ извстенъ между своими товарищами за человка, отнюдь не страдающаго излишней щепетильностью и любившаго при случа подставить ножку своему ближнему. Поэтому Николай ни на минуту не сомнвался, что во всей этой исторіи онъ-то и быль главнымъ героемъ, что трагикъ написалъ письмо по его наущенію, и даже, что, исполняя свое порученіе, мистеръ Фолэръ былъ бы не прочь взять очень высокую ноту, если бы его не огорошили отпоромъ, котораго онъ никакъ не ожидалъ. Но сердиться на этого шута во всякомъ случа не стоило, и, разставаясь съ нимъ, Николай ограничился деликатнымъ намекомъ, что если онъ вздумаетъ еще разъ явиться къ нему съ подобнымъ порученіемъ, онъ рискуетъ быть жестоко избитымъ. Мистеръ Фолэръ въ свою очередь принялъ это предостереженіе весьма благодушно и отправился на совщаніе со своимъ другомъ, твердо ршившись передать ему свой разговоръ съ Николаемъ въ такомъ вид, чтобы по возможности довести до конца свою остроумную шутку.
Должно быть онъ сообщилъ кому слдовало, что Николай позорнйшимъ образомъ струсилъ, потому что, когда на другой день сей молодой джентльменъ съ чистой совстью и легкимъ сердцемъ явился въ театръ въ обыкновенный свой часъ, вся труппа была уже въ сбор. Судя по взволнованнымъ лицамъ, было очевидно, что вс находятся въ ожиданіи чего-то имющаго совершиться, а мистеръ Ленвиль, съ свирпйшимъ лицомъ, какое только было въ его репертуар, величественно возсдалъ на. стол и демонстративно свисталъ.
Дамы были на сторон Николая, а мужчины (завидовавшіе ему) — на сторон воинственнаго трагика, вокругъ котораго они и столпились теперь небольшой плотной кучкой. Дамы же со страхомъ и трепетомъ смотрли на нихъ съ почтительной дистанціи. Когда Николай остановился поздороваться съ дамами, мистеръ Ленвиль захохоталъ сардоническимъ смхомъ и сдлалъ какое-то общее замчаніе, повидимому, по естественной исторіи, такъ какъ было упомянуто что-то такое о щенкахъ.
— А, и вы здсь?— сказалъ Николай, спокойно оборачиваясь.
— Гнусный рабъ!— возгласилъ мистеръ Ленвиль, потрясая правой рукой и подступая къ нему театральнымъ аллюромъ. Но, замтивъ, что Николай совсмъ не смотритъ такимъ перепуганнымъ, какъ этого можно было ожидать, онъ опшилъ и остановился въ такой неловкой поз, что дамы покатились со смху.
— Недостойный предметъ моего гнва и презрнія, вызываю тебя на бой!
Выслушавъ эту тираду, Николай, совершенно неожиданно для мистера Ленвиля, засмялся. Расхохотались и дамы, желая его поддержать. Тогда оскорбленный трагикъ улыбнулся самой горькой изъ своихъ профессіональныхъ улыбокъ и высказалъ имъ свое откровенное мнніе, обозвавъ ихъ ‘ломаками’.
— Но он не защитятъ тебя,— завопилъ онъ опять, смривъ Николая ‘двойнымъ’ презрительнымъ взглядомъ: снизу вверхъ, отъ носковъ сапогъ до макушки, и сверху внизъ, отъ макушки до носковъ сапогъ. На сцен, какъ это всякій знаетъ, такой двойной уничтожающій взглядъ обозначаетъ вызовъ.— Они не защитятъ тебя, мальчишка!
Съ этими словами мистеръ Ленвиль скрестилъ на груди руки и въ назиданіе Николаю изобразилъ на своемъ лиц то самое выраженіе, съ какимъ онъ обыкновенно смотрлъ на тирановъ-королей, когда они говорили: ‘Заточить его въ самую мрачную изъ темницъ нашего подземелья’! Въ соединеніи съ легкимъ звономъ оковъ это выраженіе, какъ извстно, производило большой эффектъ въ свое время.
Но, къ удивленію, на противника мистера Ленвиля оно не только не подйствовало (должно быть за отсутствіемъ оковъ на оратор), но даже какъ будто усилило его веселое расположеніе духа. Въ виду такого оборота дла два или три джентльмена изъ числа лицъ, приглашенныхъ съ тмъ, чтобы полюбоваться, какъ Николая отдерутъ за носъ, пришли въ нетерпніе и стали ворчать, что ‘ужь коли длать дло, такъ нечего мямлить и заставлять людей понапрасну дожидаться, а то лучше, прямо сказать, чтобъ расходились по домамъ’. Подстрекаемый такими рчами, трагикъ отвернулъ обшлагъ своего праваго рукава, готовясь исполнить общанное, и торжественно направился къ Николаю. Тотъ даль ему подойти на приличное разстояніе и затмъ, сохраняя полнйшее хладнокровіе, однимъ ударомъ сбилъ его съ ногъ.
Не усплъ еще оглушительный трагикъ отдлить отъ пола своей побдной головы, какъ супруга его (находившаяся, какъ уже извстно читателю, въ интересномъ положеніи) выскочила изъ группы дамъ и съ пронзительнымъ крикомъ ринулась на мертвое тло.
— Видишь ты это, чудовище? Видишь ты это?— возопилъ мистеръ Ленвиль, принимая сидячее положеніе и указывая на распростертую фигуру, уцпившуюся за него.
— Довольно праздной болтовни!— сказалъ Николай, тряхнувъ головой.— Извольте сейчасъ же извиниться за дерзкое письмо, которое вы мн написали.
— Никогда!— вскричалъ мистеръ Ленвиль.
— Да, да, извинись непремнно!— взвизгнула жена.— Ради меня, ради нашего ребенка, Ленвиль, забудь вс условныя формы, или ты увидишь у своихъ ногъ мой бездыханный трупъ!
— Я тронутъ!— произнесъ мистеръ Ленвиль, озираясь на зрителей, и, вывернувъ руку ладонью наружу, провелъ ею по глазамъ.— Природа человческая слаба. Узы любви сильны. Любящій мужъ и отецъ,— будущій отецъ,— уступаетъ. Я извиняюсь!
— Смиренно и покорно,— докончилъ Николай.
— Смиренно и покорно,— повторилъ за нимъ трагикъ, бросая на него свирпый взглядъ.— Но только,— прибавилъ онъ себ въ утшеніе,— только ради нея, ибо настанетъ день, когда…
— Хорошо,— перебилъ его Николай.— Когда настанетъ этотъ день (который, я надюсь, благополучно окончится для мистриссъ Ленвиль), когда вы станете отцомъ, вы возьмете назадъ свое извиненіе. Согласенъ. А пока, сэръ, зарубите себ на носу, что зависть до добра не доводитъ. Совтую вамъ на будущее время поменьше ей поддаваться и, пускаясь въ воинственныя предпріятія, хорошенько разузнавать напередъ, какого характера вашъ противникъ.
Преподавъ этотъ прощальный совтъ, Николай поднялъ ясеневую палку, которую мистеръ Ленвиль уронилъ при паденіи, сломалъ ее пополамъ, швырнулъ ему обломки и вышелъ.
Въ тотъ вечеръ Николай удостоился особенно почетной встрчи со стороны всей труппы. Люди, которые еще по утру злорадствовали на его счетъ, теперь искали случая побесдовать съ нимъ наедин и съ большимъ чувствомъ высказывали ему свое удовольствіе по поводу того, что онъ такъ хорошо проучилъ несноснаго Ленвиля, котораго вс они (замчательное совпаденіе!) давно уже собирались наказать по заслугамъ и щадили только изъ жалости. Однимъ словомъ, если судить по этому неизмнному заключенію каждаго изъ упомянутыхъ изліяній, свтъ никогда еще не видалъ такихъ сострадательныхъ и добрыхъ людей, какъ представители мужского персонала труппы мистера Кромльса.
Николай принялъ свой тріумфъ, какъ и успхъ свой на сценическомъ поприщ, скромно и просто. Униженный мистеръ Ленвиль сдлалъ послднюю попытку къ отмщенію, подославъ въ раекъ какого-то мальчишку съ наказомъ освистать актера Джонсона, но мальчишка палъ жертвой общественнаго негодованія и мгновенно, безъ всякаго участія съ своей стороны, вылетлъ на улицу, даже не получивъ обратно денегъ, взятыхъ съ него за билетъ.
— Ну, что, Смайкъ, нтъ ли намъ писемъ?— спросилъ Николай, когда кончилась первая пьеса и онъ переодвался, чтобы идти домой.
— Есть,— отвчалъ Смайкъ.— Вотъ, возьмите. Я только-что былъ на почт.
— Отъ Ньюмэна Ногса: это его іероглифы,— сказалъ Николай, взглянувъ на конвертъ.— Нелегко разбирать его почеркъ. Ну, что-то онъ пишетъ? Посмотримъ.
Пробившись около получаса, онъ добрался, наконецъ, до смысла письма. Нельзя сказать, чтобы оно было успокоительнаго свойства. Ньюмэнъ возвращалъ обратно присланные ему десять фунтовъ, объясняя, что, по наведеннымъ имъ справкамъ ни мистриссъ Никкльби, ни Кетъ не нуждались въ деньгахъ въ настоящую минуту, а что можетъ придти время, когда он понадобится самому Николаю. Затмъ онъ просилъ его не пугаться того, что онъ иметъ ему сообщить. Ничего дурного пока не случилось,— мать и сестра его здоровы, но обстоятельства могутъ сложиться такимъ образомъ, что Кетъ понадобится покровительство брата, и если это случится, онъ, Ньюмэнъ, увдомитъ его съ ближайшей почтой.
Николай перечелъ это мсто письма нсколько разъ, и чмъ больше вдумывался въ его смыслъ, тмъ больше начиналъ бояться, что тутъ кроется какое-нибудь предательство со стороны Ральфа. Сильно подмывало его бросить все. и мчаться въ Лондонъ, не откладывая, но, пораздумавъ, онъ сообразилъ, что если бы была надобность въ такихъ ршительныхъ мрахъ, Ньюмэнъ такъ бы и написалъ.
‘Во всякомъ случа надо предупредить здсь, что я могу внезапно ухать,— сказалъ онъ себ.— Я сдлаю это сейчасъ же’, и съ этой мыслью онъ захватилъ свою шляпу и побжалъ въ фойе.
— Ну, что, мистеръ Джонсонъ,— встртила его мистриссъ Кромльсъ, возсдавшая тамъ въ полномъ костюм королевы, держа въ своихъ материнскихъ объятіяхъ феномена, уже совсмъ одтаго для пантомимы съ дикаремъ,— на будущей недл въ Райдъ, потомъ въ Винчестеръ, а тамъ…
— Едва ли намъ придется путешествовать вмст,— перебилъ ее Николай.— Я имю основанія опасаться, что долженъ буду проститься съ вами въ скоромъ времени.
— Проститься!— воскликнула мистриссъ Кромльсъ, горестно воздавая руки.
— Проститься?— пролепетала миссъ Сневелличи и такъ страшно задрожала въ своемъ костюм пажа, что принуждена была оперться о плечо королевы.
— Неужели онъ узжаетъ?— завопила мистриссъ Грудденъ, бросаясь къ мистриссъ Кромльсъ.— Вздоръ, вздоръ! Что за фантазія!
Феноменъ, отличавшійся чувствительной натурой и впечатлительнымъ темпераментомъ, поднялъ неистовый вой, а миссъ Бельвони и миссъ Бравасса тихонько заплакали. Даже мужчины не остались равнодушны къ потрясающей всти: разговоры прекратились, и со всхъ сторонъ раздавалось: ‘Слышите?— Онъ узжаетъ!’, что, впрочемъ, не помшало многимъ изъ нихъ (и, странное дло, именно тмъ, кто горяче всмъ поздравлялъ Николая съ побдой) перемигнуться съ такимъ видомъ, который ясно говорилъ, что они не слишкомъ-то горюютъ о разлук со своимъ счастливымъ соперникомъ. А честный мистеръ Фолэрь, уже одтый для выхода дикаремъ, даже прямо высказалъ это мнніе своему пріятелю-демону, съ которымъ онъ распивалъ пиво въ углу.
Не вдаваясь ни въ какія объясненія, Николай только подтвердилъ, что, къ сожалнію, ему дйствительно придется, кажется, ухать, хотя наврно онъ пока не знаетъ, и, воспользовавшись первой удобной минутой, простился и пошелъ домой, чтобы еще разъ перечесть письмо Ньюмэна и поразмыслить на досуг.
Какимъ пустымъ и мелкимъ казалось ему въ эту безсонную ночь все, что наполняло его время и мысли въ послднія недли! Теперь въ его душ была одна мысль о сестр. Быть можетъ, ей грозитъ бда, быть можетъ, въ эту самую минуту она въ отчаяніи призываетъ его и — напрасно!

ГЛАВА XXX.
Въ честь Николая задаются банкеты. Онъ принужденъ внезапно покинуть мистера Винцента Кромльса и своихъ товарищей по сцен.

Какъ только мистеръ Кромльсъ узналъ о публичномъ заявленіи Николая, что, можетъ быть, въ скоромъ времени ему придется выйти изъ труппы, онъ проявилъ вс признаки глубокаго огорченія. Въ своемъ отчаяніи онъ даже намекнулъ Николаю, что тотъ можетъ разсчитывать не только на прибавку жалованья въ близкомъ будущемъ, но и на увеличеніе своего авторскаго гонорара. Однако, ему пришлось убдиться, что никакіе его подходы тутъ не помогутъ, и ршеніе молодого человка останется неизмннымъ (ибо Николай въ конц концовъ ршилъ во всякомъ случа, даже не ожидая дальнйшихъ извстій отъ Ньюмэна, създить въ Лондонъ и удостовриться своими глазами, въ какомъ положеніи находится дла Кетъ). А, убдившись въ этомъ, мистеръ Кромльсъ успокоился на томъ, что началъ вычислять шансы за и противъ скораго возвращенія Николая и принялъ быстрыя и энергическія мры, чтобы до его отъзда выжать изъ него все, что возможно.
— Позвольте,— говорилъ мистеръ Кромльсъ, стаскивая съ себя парикъ изгнанника въ видахъ охлажденія крови для наилучшаго разсмотрнія предстоящей ему задачи.— Позвольте, сегодня у насъ среда. Завтра утромъ мы первымъ дломъ расклеимъ афиши съ анонсомъ, что въ вечернемъ спектакл иметъ быть послдній вашъ выходъ.
— Но вдь онъ будетъ, можетъ быть, не послднимъ,— замтилъ Николай.— Мн не хотлось бы ставить васъ въ затрудненіе, и если меня не вызовутъ въ Лондонъ, я не уйду до конца недли.
— Тмъ лучше. Тогда мы возвстимъ послдній вашъ выходъ, во-первыхъ, въ четвергъ, затмъ въ пятницу — по желанію публики, и наконецъ, въ субботу — уступая настоятельнымъ просьбамъ многихъ вліятельныхъ лицъ, нашихъ меценатовъ, которымъ не удалось получить мстъ на прежнія представленія. Это доставитъ намъ три весьма приличныхъ сбора.
— Мн значитъ предстоитъ три послднихъ выхода?— проговорилъ Николай, улыбаясь.
— Да,— отвчалъ мистеръ Кромльсъ и продолжалъ, почесывая голову съ видимой досадой,— три выхода… Оно, конечно, маловато и противъ всякихъ правилъ, но длать нечего: помочь горю нельзя, значитъ и толковать не о чемъ. Желательно было бы, по крайней мр, угостить публику какой-нибудь новинкой. Не можете ли вы, напримръ, пропть верхомъ на пони комическую псенку?
— Нтъ, ршительно не могу,— отвчалъ Николай.
— Жаль! Эта штука доставляла намъ сборы,— проговорилъ мистеръ Кромльсъ съ разочарованнымъ видомъ — Ну, а что вы скажете насчетъ фейерверка?
— Скажу, что это будетъ дорого стоить,— отвтилъ сухо Николай.
— Пустяки — не больше восемнадцати пенсовъ. Вы станете на верхнюю ступеньку нашей эстрады для трона, ступенькой ниже Феноменъ — въ поз. На заднемъ план транспарантъ съ надписью: ‘Прощайте’, а по бокамъ девять воиновъ съ фалшвейерами — по фалшвейеру въ каждой рук. Вс восемнадцать огней загораются разомъ… Великолпно! Очень внушительно съ передняго фаса.
Но такъ какъ Николай не только не проникся великолпіемъ предложеннаго эффекта, но даже отнесся къ нему весьма непочтительно, расхохотавшись отъ всего сердца, проектъ мистера Кромльса погибъ въ самомъ зародыш. Мистеръ Кромльсъ угрюмо замтилъ, что видно придется удовольствоваться обыкновеннымъ дивертисментомъ съ характерными танцами и примрнымъ сраженіемъ, и на этомъ покончилъ.
Имя въ виду выпустить афиши какъ можно раньше, онъ сейчасъ же скрылся въ сосднюю уборную, гд мистриссъ Кромльсъ въ эту минуту мняла пышныя одежды мелодраматической королевы на обыкновенный костюмъ матроны девятнадцатаго столтія. Съ помощью этой леди и многосторонней мистриссъ Грудденъ (которая по части составленія афишъ была истиннымъ геніемъ, не имя себ равныхъ въ умнь распредлять восклицательные знаки и, благодаря многолтнему опыту, всегда безошибочно зная, на какой строк крупный шрифтъ выйдетъ всего эффектне) — съ помощью этихъ двухъ дамъ мистеръ Кромльсъ принялся за дло немедленно и весьма серьезно.
— Уфъ, слава Богу!— вздохнулъ съ облегченіемъ Николай, откидываясь на спинку суфлерскаго стула по окончаніи интермедіи, во время которой онъ давалъ мимическія указанія Смайку, изображавшему тощаго портного съ краснымъ носомъ, въ вязаномъ ночномъ колпак, въ сюртук съ оторванной полой, торчащимъ изъ кармана маленькимъ носовымъ платкомъ съ огромной дырой и другими отличительными признаками портныхъ на подмосткахъ.— Ахъ, хоть бы поскоре покончить со всмъ этимъ!
— Неужели вамъ нисколько не жаль съ нами разстаться, мистеръ Джонсонъ?— произнесъ вдругъ за нимъ женскій голосъ тономъ жалобной укоризны.
— Простите, я не хотлъ быть невжливымъ,— сказалъ Николай, оглянувшись и узнавъ въ говорившей миссъ Сневелличи.— Я не сказалъ бы этого, если бы зналъ, что вы меня слышите.
— Какой симпатичный этотъ мистеръ Дигби!— продолжала, желая замятъ разговоръ, миссъ Сневелличи, когда, портной, съ окончаніемъ пьесы, исчезъ за противоположной кулисой при громкихъ апплодисментахъ зрителей. Дигби, надо замтить, былъ театральный псевдонимъ Смайка).
— А вотъ я сейчасъ его обрадую: передамъ ему, что вы о немъ говорили,— пошутилъ Николай.
— Ахъ, вы злой мальчикъ!— мило засмялась миссъ Сневелличи.— Впрочемъ, если онъ и узнаетъ, что я о немъ думаю, мн это все равно. Вотъ если бы кто-то другой былъ на его мст, тогда…
Тутъ она умолкла, видимо ожидая естественнаго въ такихъ случаяхъ вопроса, но такъ какъ вопроса не послдовало (Николай думалъ о другомъ и ничего не слышалъ), то, помолчавъ, она продолжала:
— Какой, должно быть, вы добрый! Просиживать ради другого цлые вечера, несмотря ни на какую усталость, это большое самопожертвованіе. Вы столько съ нимъ бьетесь, такъ о немъ заботитесь, и все это съ такою готовностью, такъ охотно, точно это приноситъ вамъ ни всть какіе барыши!
— Онъ стоитъ всхъ моихъ заботъ,— отвчалъ Николай.— Что бы я ни сдлалъ для него, все будетъ мало. Это такая любящая, добрая душа, онъ такъ глубоко признателенъ за малйшее вниманіе, что рдко встртишь другого такого.
— Только онъ странный какой-то, неправда ли?— замтила миссъ Сневелличи.
— Да, странный, и да проститъ Всевышній тмъ, кто его сдлалъ такимъ!— проговорилъ Николай, грустно покачавъ головой.
— Онъ чертовски скрытный малый,— сказалъ, вступая въ разговоръ, мистеръ Фолэръ, подошедшій за нсколько минутъ передъ тмъ — Ничего-то изъ него не вытянешь.
— А что вы хотли бы вытянуть изъ него?— рзко спросилъ Николай, оборачиваясь.
— Охъ, да какой же вы порохъ, Джонсонъ!— отозвался на это мистеръ Фолэръ совершенно спокойно и, нагнувшись поправить каблукъ своего балетнаго башмака, продолжалъ:— Мн кажется, весьма естественно съ нашей стороны желать разузнать, что онъ за птица и что длалъ раньше, чмъ пріхалъ, сюда.
— Бдняга! Я думаю, всякій сразу видитъ, что онъ за человкъ, и едва ли такое- обиженное Богомъ созданіе можетъ для кого-нибудь представлять интересъ.
— Вотъ въ томъ-то и загвоздка,— пробормоталъ актеръ, любуясь отраженіемъ своей физіономіи въ рефлектор лампы.
— Какая загвоздка?
— Какъ какая? Кто онъ такой, откуда, и какимъ образомъ могло случиться, что вы двое, до такой степени непохожіе другъ на друга, такъ сблизились и подружились?— отвчалъ мистеръ Фолэръ, съ удовольствіемъ пользуясь случаемъ сказать непріятную вещь.— Вс только объ этомъ и говорятъ.
— Кто жъ это ‘вс’? Закулисная публика?— спросилъ презрительно Николай.
— И закулисная, и другая. Вы знаете, Ленвиль говоритъ…
— Я думалъ, что надолго зажалъ ротъ мистеру Ленвилю, перебилъ Николай, красня.
— Очень возможно,— согласился неуязвимый мистеръ Фолэръ.— Значитъ онъ говорилъ это прежде, чмъ вы зажали ему ротъ. Онъ говорилъ, мто вы совсмъ не новичекъ въ нашемъ дл, а заправскій актеръ, что только по милости какой-то тайны, замшавшейся въ вашу жизнь, вы снизошли до провинціальной труппы, и что Кромльсъ покрываетъ васъ ради своихъ выгодъ. Впрочемъ, Ленвиль того мннія, что въ вашей тайн нтъ ничего особеннаго, кром того, что вы, вроятно, попались въ какомъ-нибудь мошенничеств и бжали, чтобы спастись отъ наказанія.
— Вотъ какъ!— вымолвилъ Николай, силясь улыбнуться.
— Да. Онъ говоритъ и многое другое,— прибавилъ мистеръ Фолэръ.— Я передаю вамъ, какъ другъ обихъ сторонъ, и подъ строжайшимъ секретомъ. Надо вамъ сказать, что я не раздляю его мннія… А Дигби онъ считаетъ не столько дуракомъ, сколько плутомъ. Да и старикъ Флеггерсь, знаете, тотъ, что длаетъ у насъ всю черную работу, старики Флеггерсъ говорилъ, что въ прошлый сезонъ, когда онъ служилъ разсыльнымъ при Ковентъ-Гарденскомъ театр, ему постоянно попадался около извозчичьей биржи одинъ карманщикъ, похожій на Дигби, какъ дв капли воды, хотя, конечно (какъ справедливо прибавляетъ Флеггерсь), это можетъ быть быль вовсе не Дигби, а только его братъ или какой-нибудь близкій родственникъ.
— Вотъ какъ!— повторилъ Николай прежнимъ тономъ.
— Да, такъ вотъ что про васъ говорятъ,— закончилъ мистеръ Фолэръ съ невозмутимымъ спокойствіемъ — И ршилъ, что лучше вамъ все разсказать, чтобы вы знали… А вотъ, наконецъ, и Феноменъ, чортъ бы его побралъ! Ахъ, ты мерзкая двчонка! Поддлка ты дешевая! Ажъ я бы тебя!.. Я готовъ, моя милочка, къ вашимъ услугамъ… У, шарлатанка проклятая!.. Мистриссъ Грудденъ, звоните: публика жаждетъ видть свою фаворитку.
Высказавъ вслухъ т изъ приведенныхъ сентенцій, которыя имли лестный смыслъ для ничего не подозрвавшаго Феномена, а остальныя выпустивъ ‘въ сторону’ по адресу Николая, мистеръ Фолэръ проводилъ глазами взвивавшійся занавсъ, отвтилъ язвительной усмшкой на пріемъ, оказанный публикой миссъ Нинетт въ роли героини уже извстнаго читателю балета, и, отступивъ шага на два, дабы появиться съ большимъ эффектомъ, испустилъ предварительный вой и, скрежеща зубами и потрясая томагаукомъ, блистательно исполнялъ свой выходъ въ качеств индйскаго дикаря.
‘Такъ вотъ какія сказки о насъ сочиняютъ!’ — подумалъ Николай. ‘Совершилъ ты хоть самый возмутительный проступокъ противъ общественной нравственности, въ добрый часъ! Но, Боже сохрани, если ты добился успха на какомъ бы то ни было поприщ! Этого преступленія теб никогда не простятъ’.
— Надюсь, мистеръ Джонсонъ, васъ не трогаетъ то, что тутъ наболталъ этотъ злой человкъ?— проговорила миссъ Сневелличи самымъ медовымъ своимъ голоскомъ.
— Конечно, нтъ,— отвчалъ Николай.— Если бы я здсь оставался, я, можетъ быть, еще и подумалъ бы, не проучить ли этикъ господъ за ихъ сплетни. Но я узжаю, такъ пусть ихъ чешутъ языки на здоровье!.. Но вотъ идетъ и другая жертва ихъ злоязычія,— прибавилъ онъ, увидвъ подходившаго Смайка.— Намъ съ нимъ пора домой. Позвольте съ вами проститься, миссъ Сневелличи.
— Нтъ, нтъ, ни подъ какимъ видомъ,— сказала съ живостью эта леди.— Я ни за что васъ не выпущу. Вы оба пойдете къ намъ со мной и познакомитесь съ моей мамой. Она только сегодня пріхала въ Портсмутъ и страстно жаждетъ васъ видть. Душечка Ледъ, убди мистера Джонсона.
— Да что ты, что ты!— воскликнула миссъ Ледрукъ.— Ужъ если ‘ты’ не можешь его убдить…
Она больше ничего не сказала, но игриво разсмявшись, дала ясно понять, что никто не убдитъ мистера Джонсона, если этого не можетъ сдлать миссъ Сневелличи.
— Мистеръ и мистриссъ Лилливикъ живутъ въ одномъ дом съ нами и въ настоящую минуту сидятъ у насъ,— продолжала миссъ Сневелличи.— Неужели и это васъ не прельститъ?
— Имя ваше приглашеніе, я не нуждаюсь ни въ какихъ постороннихъ приманкахъ,— галантно отвтилъ Николай.
— Не льстите пожалуйста!—пробормотала миссъ Сневелличи, мило надувъ губки.
— Каковъ врный рыцарь!— воскликнула миссъ Ледрукъ.
На это миссъ Сневелличи сказала, что миссъ Ледрукъ ‘сумасбродная голова’, а миссъ Ледрукъ спросила миссъ Сневелличи: ‘Отчего же ты такъ покраснла?’, посл чего миссъ Сневелличи отхлопала по рукамъ миссъ Ледрукъ, а миссъ Ледрукъ — миссъ Сневелличи.
— Однако, господа, намъ надо идти,— сказала миссъ Ледрукъ,— а то бдняжка мистриссъ Сневелличи подумаетъ, что вы похитили ея дочь, мистеръ Джонсонъ, и выйдетъ цлая трагедія.
— Ахъ, Ледъ, ну, можно ли такое говорить!— пролепетала въ пріятномъ смущеніи миссъ Сневелличи.
Миссъ Ледрукъ ничего не отвтила, но, подхвативъ подъ руку Смайка, пошла съ нимъ впередъ, предоставивъ своей подруг и Николаю слдовать за ними или не слдовать, какъ имъ заблагоразсудится. А такъ какъ Николай при существующихъ обстоятельствахъ не слишкомъ жаждалъ этого tte—tte съ прелестной миссъ Сневелличи, то и разсудилъ за благо послдовать за ними немедленно.
Дорогой не было недостатка въ темахъ для разговора, благодаря корзиночк, которую несла домой миссъ Сневелличи и картонк, которую несла миссъ Ледрукъ. И въ корзиночк, и въ картонк заключались т мелкія принадлежности театральныхъ дамскихъ костюмовъ, которыя обыкновенно приносятся въ театръ по мр надобности. Николай настаивалъ, чтобы ему позволили нести корзинку, а миссъ Сневелличи непремнно хотла нести ее сама. Это повело къ шутливой борьб между ними, и Николай, улучивъ моментъ, завладлъ корзиночкой, а кстати и картонкой. Затмъ онъ сказалъ: ‘Мн до смерти хочется знать, что въ этой корзинк’ и сдлалъ попытку заглянуть въ нее, а миссъ Сневелличи завизжала и объявила, что если только онъ увидитъ, что въ корзинк, она упадетъ въ обморокъ. За этимъ заявленіемъ естественно послдовала со стороны Николая другая попытка — заглянуть въ картонку, а со стороны миссъ Ледрукъ горячій протестъ, сопровождавшійся визгомъ. Засимъ об дамы поклялись, что он не сдлаютъ ни шагу, пока Николай не дастъ имъ слова не заглядывать ни въ корзинку, ни въ картонку. Поспоривъ сколько слдовало, Николай пообщалъ умрить свое любопытство, и компанія двинулась дальше въ самомъ веселомъ настроеніи духа: дамы хихикали и визжали, не умолкая, и поминутно твердили, что никогда, никогда не встрчали он такого коварнаго человка.
Сокращая свой путь шутками и смхомъ, они и не замтили, какъ дошли до дома портного. Въ гостиной миссъ Сневелличи оказалось цлое общество. Кром мистера Лилливика съ супругой и мама миссъ Сневелличи здсь былъ и ея папа. Папа миссъ Сневелличи былъ очень интересный господинъ, съ орлинымъ носомъ, съ необыкновенно блымъ лбомъ, курчавыми черными волосами, немного выдающимися верхними скулами и вообще весьма красивымъ лицомъ, только слегка прыщеватымъ, какъ будто отъ пьянства. Онъ имлъ широкія плечи, а на плечахъ потертый синій сюртукъ, застегнутый до подбородка, и былъ, что называется, молодецъ-мужчина. Какъ только этотъ папа увидлъ Николая, онъ засунулъ два пальца правой руки за среднія пуговицы своего синяго сюртука, и лвой граціозно подбоченился, какъ будто говоря: ‘Вотъ онъ — я! Посмотримъ, что-то вы мн скажете, молодой человкъ’.
Вотъ каковъ былъ и вотъ какъ встртилъ гостей папа миссъ Сневелличи. Онъ подвизался на театральномъ поприщ съ десятилтняго возраста, когда изображалъ чертенятъ въ святочныхъ пантомимахъ, умлъ немножко пть, немножко танцовать, немножко фехтовать, немножко лицедйствовать, словомъ, всего понемножку, но только понемножку. Онъ фигурировалъ во всхъ столичныхъ театрахъ то въ балет, то въ хор, по причин своей представительной фигуры игралъ гостей-генераловъ и нобльмэновъ безъ рчей, выходилъ въ щегольскомъ костюм на сцену подъ руку съ какой-нибудь grande dame въ коротенькой юбочк, и выходилъ всегда съ такимъ видомъ, что при его появленіи въ партер зачастую раздавалось ‘браво!’, потому что его принимали за одно изъ главныхъ дйствующихъ лицъ. Таковъ-то былъ папа миссъ Сневелличи. Завистники взводили на него обвиненіе, будто онъ иногда поколачивалъ мама миссъ Сневелличи. А мама миссъ Сневелличи, до сихъ поръ еще служившая танцовщицей, отличалась тоненькой, аккуратной фигуркой и остатками былой красоты, и въ настоящую минуту сидла (какъ и танцовала въ послднее время) на заднемъ план сцены, по той причин, что для полнаго театральнаго освщенія она уже устарла.
Николая представили почтенной чет но всмъ правиламъ этикета. Когда эта церемонія была кончена, папа миссъ Сневелличи (отъ котораго, къ слову сказать, несло ромомъ) торжественно заявилъ, что онъ весьма счастливъ познакомиться съ такимъ высоко даровитымъ актеромъ.
— Вы стяжали лавры на сценическомъ поприщ,— прибавилъ онъ благосклонно.— Я не запомню такого тріумфа, какъ вашъ, съ тхъ поръ, какъ дебютировалъ въ Кобург мои другъ мистеръ Главормелли. Видали вы его на сцен, сэръ?
— Нтъ, не случалось,— отвчалъ Николай.
— Какъ, вы никогда не видли моего друга Главормелли?! Такъ значить вы не видли настоящаго артиста. Если бы онъ былъ живъ…
— А, такъ онъ умеръ?
— Да, сэръ, онъ умеръ, но похороненъ не въ Вестминстерскомъ аббатств, къ стыду своихъ современниковъ. Онъ былъ… Ну, да, теперь все равно, кто онъ былъ. Онъ ушелъ въ страну, откуда не возвращается ни одинъ путникъ. Надюсь, что его оцнятъ тамъ!
Высказавшись такимъ образомъ, папа миссъ Сневедличи потеръ кончикъ носа ярко-желтымъ фуляромъ, давая понять почтенной компаніи, что воспоминанія осилили его.
— Давно мы съ вами не видались, мистеръ Лилливикъ,— сказалъ Николай, подсаживаясь къ этому джентльмену.—Какъ вы поживаете?
— Прекрасно, сэръ, какъ лучше и быть нельзя,— отвчалъ сборщикъ пошлинъ.— Ничто, я вамъ скажу, не сравнится съ жизнью женатаго человка.
— Въ самомъ дл?— засмялся Николай.
— Поврьте, что такъ,— подтвердилъ торжественно мистеръ Лилливикъ.— Какъ вы ее находите сегодня?— спросилъ онъ шепотомъ, отводя своего собесдника въ уголъ.
— Прелестной, какъ всегда,— отвчалъ Николай, взглянувъ на бывшую миссъ Петоукеръ.
— Въ ней есть что-то такое… невыразимое, чего я больше ни въ комъ не встрчалъ,— шепталъ восторженно сборщикъ.— Да вотъ хоть сейчасъ, взгляните вы на нее! Взгляните, какъ она беретъ этотъ чайникъ и ставитъ его на столъ. Ну, что, разв не очарованіе?
— Вы счастливецъ,— сказалъ Николай.
— Ха, ха, ха! Нтъ, по правд, вы это дйствительно думаете?.. Ну, что жъ, можетъ быть, можетъ быть, я думаю, вы правы… Одно скажу, будь я молодымъ человкомъ, я и тогда не могъ бы ничего лучшаго придумать. Вы сами не сдлали бы лучшаго выбора. А что, вдь, не сдлали бы, признайтесь?
И, желая хорошенько закрпить свое мнніе, мистеръ Лилливикъ подтолкнулъ Николая локтемъ въ бокъ, захихикалъ, закашлялся и весь побагровлъ отъ усилій подавить обуревавшую его веселость.
Тмъ временемъ подъ верховнымъ надзоромъ всхъ дамъ были составлены вмст два стола (одинъ высокій и узенькій, драгой широкій и низкій) и накрыта скатерть. На одномъ конц этого сооруженія появились устрицы, на другомъ сосиськи, а посредин щипцы для свчей и печеный картофель, который, впрочемъ, перезжалъ съ мста на мсто по мр надобности. Изъ спальни принесли два недостававшіе стула. Миссъ Сневелличи сла во глав стола, мистеръ Лилливикъ — противъ нея, а Николай удостоился троякой чести не только сидть подл миссъ Сневелличи, но имть своей сосдкой справа мама Сневелличи, а своимъ визави папа Сневелличи. Короче говоря, онъ былъ героемъ вечера, и когда скатерть убрали и на стол задымилось нчто весьма похожее на пуншъ, папа Сневелличи всталъ во весь ростъ и предложилъ тостъ за дорогого гостя въ краснорчивомъ спич, заключавшемъ такіе трогательные намеки на его скорый отъздъ, что миссъ Сневелличи расплакалась и принуждена была удалиться.
— Не обращайте на нее вниманія, говорите между собой, какъ будто ничего не случилось,— зашептала миссъ Ледрукъ, выглядывая изъ спальни, куда она исчезла вслдъ за подругой.— Когда она вернется, скажите, что все это съ ней отъ усталости.
Произнося свою рчь, миссъ Ледрукъ такъ таинственно кивала, хмурилась и подмаргивала, что, когда она снова скрылась, притворивъ за собой дверь, за столомъ воцарилось гробовое молчаніе. Папа Сневелличи такъ страшно нахохлился, что сдлался вдвое больше натуральной своей величины, затмъ обвелъ присутствующихъ грознымъ взглядомъ, многозначительно остановивъ его на Никола, и принялся опоражнивать стаканъ за стаканомъ, за каковымъ занятіемъ и застали его дамы, когда всей гурьбой явились въ столовую, подталкивая впередъ миссъ Сневелличи.
— Пожалуйста не пугайтесь, мистеръ Сневелличи,— сказала мистриссъ Лилливикъ.— У нея разстроены нервы: это просто отъ усталости. Она съ утра была такая.
— Отъ усталости? Только отъ усталости?— переспросилъ съ удареніемъ папа Сневелличи.
— О, да! Ради Бога не кричите и не волнуйте ее! воскликнули хоромъ вс дамы.
Спокойно выслушать такой отвтъ было нельзя: это уронило бы достоинство мистера Сневелличи, какъ человка и отца. Поэтому, не говоря худого слова, онъ набросился на несчастную мистриссъ Сневелличи и потребовалъ, чтобы она объяснила, какой чортъ ее дернулъ такъ дерзко отвтить ему.
— Ахъ, Господи, мой другъ…— забормотала перепуганная мама Сневелличи.
— Не смйте называть меня своимъ другомъ, сударыня!— оборвалъ ее папа Сневеличи.
— Папа, перестаньте!— взмолилось миссъ Сневелличи.
— Что значитъ ‘перестаньте’? Что ты хочешь сказать, душа моя?
— Не говорите такимъ тономъ.
— А почему? Желалъ бы я знать, кто сметъ запретить мн говорить тмъ или другимъ тономъ?
— Никто, папа, конечно. Да никто и не думаетъ вамъ запрещать.
— А еслибъ и думали, такъ остались бы съ носомъ,— отрзалъ папа Сневелличи.— Я не стыжусь своихъ поступковъ. Меня зовутъ Сневелличи. Кому я нуженъ, тотъ можетъ найти меня въ Бродъ-Корт, Бау-Стритъ, въ т дни, когда я въ Лондон. А не застали дома, могутъ справиться обо мн въ касс театра. Въ театр-то меня, кажется, достаточно знаютъ, чортъ побери! Кто не видалъ моего портрета въ табачной лавочк за угломъ? Обо мн писали въ газетахъ. Моя извстность началась не со вчерашняго дня. ‘Не говорите такимъ тономъ’ — скажите пожалуйста!.. Такъ знайте же: когда я увижу, что мужчина — все равно, кто бы онъ ни былъ,— играетъ чувствами моей дочери, я словъ тратить не стану. Я и безъ словъ сумю его удивить. Да, вотъ какъ я дйствую въ такихъ случаяхъ!
Съ послднимъ словомъ папа Сневелличи три раза стукнулъ правымъ кулакомъ іго ладони лвой руки, при помощи большого пальца и мизинца, показалъ носъ своему неизвстному оскорбителю и залпомъ проглотилъ полный стаканъ пунша.
— Вотъ какъ я дйствую въ такихъ случаяхъ!— повторилъ онъ внушительно.
У всхъ знаменитыхъ людей есть свои слабости. Мистеръ Сневелличи — если говорить правду,— любилъ подвыпить, или — ужъ если говорить всю правду — онъ рдко когда быль не пьянъ. У него было три стадіи опьяненія: стадія маніи величія, стадія воинственнаго азарта и стадія влюбленности. Находясь при исполненіи своихъ профессіональныхъ обязанностей, онъ никогда не переступалъ за предлы первой стадіи, въ частномъ же кругу проявлялъ послдовательно вс три и притомъ съ такою быстротой переходовъ, что нердко ставилъ втупикь людей, не имвшихъ чести знать его близко.
Такъ было и теперь. Не усплъ мистеръ Сневелличи проглотить послдній стаканъ пунша, какъ, въ блаженномъ забвеніи только-что обнаруженныхъ имъ симптомовъ сварливости, подарилъ присутствовавшихъ лучезарной улыбкой и съ большимъ одушевленіемъ возгласилъ:
— Господа, тостъ за дамъ, храни ихъ Господь! Люблю я ихъ,— прибавилъ мистеръ Сневелличи, обводя столъ маслянымъ взглядомъ.— Люблю всхъ то одной!
— Ну, нтъ, сэръ, не всхъ,— кротко поправилъ его мистеръ Лилливикъ.
— Всхъ, сэръ ршительно всхъ!— повторилъ твердо пара Сневелличи.
— Но вдь здсь присутствуютъ, какъ вамъ извстно, и замужнія дамы,— замтилъ мистеръ Лилливикъ.
— Я и ихъ люблю, сэръ,— заявилъ хладнокровно папа Сневелличи.
Сборщикъ пошлинъ воззрился на присутствующихъ съ выраженіемъ серьезнаго недоумнія на лиц, какъ будто говоря: ‘Что за безпардонный субъектъ!’ и видимо немного удивился, не замчая въ поведеніи своей подруги ни малйшихъ слдовъ негодованія или гнва.
— Долгъ платежомъ красенъ,— продолжалъ между тмъ папа Сневелличи,— я ихъ люблю, а он любятъ меня.
Казалось бы, довольно и одного такого признанія, обличававшаго полнйшее неуваженіе ко всякимъ нравственнымъ обязательствамъ. Такъ нтъ же! Мистеръ Сневелличи… Ну, какъ бы вы думали, что онъ сдлалъ? Онъ подмигнулъ открыто, ничмъ и никмъ не стсняясь, подмигнулъ правымъ глазомъ Генріетт Лилливикь.
Въ агоніи своего негодующаго изумленія сборщикъ пошлинъ приросъ къ своему стулу. Если бы подмигнули Генріетт Петуокеръ, такъ и то было бы верхомъ неприличія, но подмигнуть Генріетт Лилливикъ!.. А пока мистеръ Лилливикь, весь обливаясь холоднымъ готомъ, размышлялъ объ этой возмутительной выходк, спрашивая себя, не во сн ли онъ все это видитъ, мистеръ Сневелличи повторилъ свое оскорбленіе. Да, онъ еще разъ подмигнулъ супруг сборщика пошлинъ. Мало того: онъ кивнулъ ей, показавъ на свой полный стаканъ, давая понять, что пьетъ ея здоровье, и, осушивъ его однимъ духомъ, послалъ ей… послалъ ей воздушный поцлуй! Мистеръ Лилливикъ вскочилъ со стула, шагнулъ къ тому концу стола., гд сидлъ папа Сневелличи, и навалился на него, буквально навалился, какъ куль. Мистеръ Лилливикъ былъ человкъ съ всомъ, естественно поэтому, что, когда онъ навалился на м-ра Сневелличи, м-ръ Сневелличи свалился подъ столъ. М-ръ Лилливикъ послдовалъ за нимъ, а дамы завизжали.
— Что съ ними такое? Съ ума они сошли?— закричалъ Николай, въ свою очередь, ныряя подъ столъ, и, вытащивъ за ноги сборщика пошлинъ, онъ посадилъ его на стулъ, сложивъ пополамъ, точно чучело, набитое соломой..— Ну, чего вы такъ расптушились? Какая муха васъ укусила?— кричалъ онъ, задыхаясь.
Покамстъ Николай возился со сборщикомъ пошлинъ, Смайкь оказалъ ту же услугу мистеру Сневелличи, который уже не могъ говорить и только смотрлъ на своего недавняго противника пьяными глазами.
— Молодой человкъ, взгляните сюда,— говорилъ мистеръ Лилливикъ Николаю, показывая на свою удивленную жену.— Передъ вами соединеніе чистоты и изящества. И такую-то женщину оскорбляютъ, топчутъ въ грязь ея чувства!
— Господи, что онъ такое говоритъ!— воскликнула мистриссъ Лилливикъ въ отвть на вопросительный знакъ Николая.— Никто мн не сказалъ ни одного обиднаго слова.
— Не сказалъ — это правда. Но разв я не видлъ, какъ онъ…
У мистера Лилливика не поворачивался языкъ выговорить ужасное слово, поэтому онъ изобразилъ однимъ глазомъ, что сдлалъ мистеръ Сневелличи.
— Ну, такъ что жъ?— сказала мистриссъ Лилливикъ. Неужели же, по твоему, никто не сметъ даже смотрть на меня? Стоило выходить замужъ, чтобы потомъ подчиняться всякимъ фантазіямъ!
— Ты серьезно такъ думаешь?— спросилъ въ отчаяніи бдный супругъ.
— Серьезно ли!— повторила супруга съ презрніемъ.— Да ты долженъ на колняхъ просить у всхъ прощенія за свою глупую выходку,— вотъ что я думаю!
— Просить прощенія, душенька!— пролепеталъ опшившій сборщикъ.
— Да, и прежде всхъ у меня.— Полагаю, мн лучше знать, что прилично и что неприлично по отношенію ко мн.
— Конечно, конечно!— подхватили дамы хоромъ.— Неужто вы воображаете, что мы первыя не подняли бы голоса, если бы видли въ этомъ что-нибудь неприличное?
— Неужто вы воображаете, сэръ, что он не знаютъ приличій,— заговорилъ тутъ папа Сневелличи, вступаясь за дамскую честь и, подтянувъ свои воротнички, онъ пробормоталъ что-то такое о подзатыльникахъ, по которымъ плачетъ чья-то голова, и о томъ, что, къ сожалнію, джентльмену приходится иногда сдерживать свои чувства изъ уваженія къ сдинамъ.
Высказавшись въ такомъ дух, папа Сневелличи сурово и твердо посмотрлъ на мистера Лилливика, затмъ, не спша, поднялся съ мста и перецловавъ по порядку всхъ дамъ, начиная съ мистриссъ Лилливикъ.
Несчастный сборщикъ жалобно взглянулъ на жену, точно хотлъ удостовриться, осталась ли въ Генріетт Лилливикъ хоть какая-нибудь черточка Генріетты Петоукеръ, но, убдившись, что ничего не осталось, покорно вздохнулъ, униженно попросилъ извиненія у всей честной компаніи и слъ на свое мсто съ такимъ разогорченнымъ, съ такимъ убитымъ и безнадежнымъ видомъ, что, несмотря на всю его мелочность, на все его себялюбіе и чванство, нельзя было безъ жалости смотрть на него.
Между тмъ папа Сневелличи, опьяненный своимъ тріумфомъ посл такихъ неопровержимыхъ доказательствъ своей популярности у прекраснаго пола, сдлался вдругъ необыкновенно сообщителенъ, чтобъ не сказать назойливъ. Онъ распвалъ псню за псней, одну длинне другой, хотя никто его объ этомъ не просилъ, а въ промежуткахъ угощалъ общество своими воспоминаніями о пышныхъ красавицахъ, питавшихъ къ нему нжную страсть. Многихъ изъ этихъ красавицъ онъ даже называлъ по именамъ и пилъ за ихъ здоровье, не упустивъ при этомъ случая поставить на видъ почтеннйшей публик, что не будь онъ такъ безкорыстенъ, онъ разъзжалъ бы теперь въ собственной карет четверней. Воспоминанія папа Сневелличи не причиняли, повидимому, особенныхъ терзаній мама Сневелличи, которая въ это время съ увлеченіемъ расписывала Николаю многочисленныя совершенства и таланты своей дочери. Надо, впрочемъ, замтить, что молодая двица и сама съ усердіемъ радла въ свою пользу, расточая передъ молодымъ человкомъ самыя неотразимыя изъ своихъ чаръ, которымъ еще больше надбавляли цны искусные маневры миссъ Ледрукъ. Но къ удивленію, ничто не дйствовало на безчувственнаго Николая: памятуя непріятный прецедентъ съ миссъ Сквирсъ, онъ такъ строго слдилъ за собой и такъ упорно не поддавался никакимъ обольщеніямъ, что, когда онъ ушелъ, три дамы въ одинъ голосъ провозгласили его чудовищемъ безсердечности.
На другой день въ свое время появились афиши и возвстили публик всми красками радуги и буквами всевозможныхъ фасоновъ и величинъ, что вечеромъ мистеръ Джонсонъ будетъ имть честь въ послдній разъ выступить передъ портсмутской публикой и что желающихъ постить представленіе просятъ заране запасаться билетами, такъ какъ въ противномъ случа они рискуютъ остаться безъ мстъ (фактъ замчательный въ исторіи театра, хотя и давно всми дознанный: если вы хотите привлечь публику въ вашъ театръ, вамъ слдуетъ сперва уврить ее, что ей ни за что туда не попасть, иначе вс ваши старанія останутся безплодны) .
Явившись вечеромъ въ театръ, Николай не могъ сначала понять, отчего на лицахъ всхъ актеровъ написано какое-то особенное, непривычное волненіе. Но, прежде чмъ онъ усплъ спросить о причин этого факта, недоумніе его разршилось: къ нему подошелъ Кромльсъ и сообщилъ ему взволнованнымъ голосомъ, что въ средней лож перваго яруса сидитъ антрепренеръ изъ Лондона.
— Это все Феноменъ, поврьте, что такъ, я ни на минуту не сомнваюсь, что мы этимъ обязаны слав Феномена,— говорилъ мистеръ Кромльсъ, подтащивъ Николая къ маленькой дырочк въ занавс, чтобы онъ посмотрлъ на лондонскаго гостя.— Смотрите, вонъ онъ, въ длинномъ пальто и безъ воротничковъ… Этой двочк дадутъ десять фунтовъ въ недлю, Джонсонъ, ни фартингомь меньше, или Лондонъ ея не увидитъ. И если они хотятъ имть ее у себя, они должны будутъ ангажировать и мистриссъ Кромльсъ. Двадцать фунтовъ въ недлю имъ двумъ. Или нтъ, лучше скажемъ такъ: если прикинуть еще меня съ двумя мальчиками, такъ тридцать фунтовъ въ недлю на все семейство огуломъ. Дешевле я не спущу. Пусть берутъ насъ всхъ. Они должны на это пойти, если никто изъ насъ не согласится разстаться съ остальными. Въ Лондон многіе актеры такъ длаютъ: предлагаютъ гуртомъ всю семью, и это всегда удается… Такъ значить тридцать фунтовъ въ недлю. Это дешево, Джонсонъ, чортъ знаетъ какъ дешево!
Николай согласился, что дйствительно очень дешево, и мистеръ Кромльсъ, угостивъ свой носъ двумя огромными понюшками въ видахъ успокоенія своихъ взволнованныхъ чувствъ, побжалъ сказать мистриссъ Кромльсъ, что онъ окончательно поршилъ, на какихъ условіяхъ они могутъ принять ангажементъ въ Лондонъ, и что онъ не спуститъ ни единаго фартинга.
Когда вс актеры одлись для сцены и занавсъ поднялся, волненіе, вызванное присутствіемъ въ театр лондонскаго антрепренера, достигло своего апогея. Каждому было доподлинно извстно, что этотъ господинъ пріхалъ спеціально затмъ, чтобы посмотрть его или ея игру, и вс томились ожиданіемъ и трепетали. Т, кто не выходилъ въ первыхъ явленіяхъ, столпились за боковыми кулисами и вытягивали шеи, стараясь хоть однимъ глазкомъ увидть важнаго гостя. Другіе, забрались въ маленькія актерскія ложи и смотрли на него съ этой позиціи. Одинъ разъ замтили, какъ лондонскій антрепренеръ улыбнулся. Онъ улыбнулся оттого, что комическій пейзанъ сдлалъ видъ, будто онъ поймалъ муху, въ тотъ самый моментъ, когда мистриссъ Кромльсъ произносила самый эффектный свой монологъ. ‘Хорошо, голубчикъ, очень хорошо,— сказалъ мистеръ Кромльсъ, подступая съ кулаками къ комическому пейзану, когда тотъ вышелъ за кулисы.— Но знайте: мн вы больше не нужны. Чтобы къ суббот васъ не было въ моей трупп!’
Не меньше занималъ столичный гость и актеровъ, бывшихъ на сцен. Для нихъ не существовало зрителей, кром одного, вс они играли для лондонскаго антрепренера. Когда мистеръ Ленвиль, въ порыв справедливаго гнва, обозвалъ короля ‘безбожнымъ злодемъ’ и затмъ, закусивъ свою правую перчатку, сказалъ въ сторону: ‘Однако, я долженъ скрывать свои чувства’, то вмсто того, чтобы вперить мрачный взоръ въ доску пола, ближайшую къ рамп, какъ это полагается въ такихъ случаяхъ, онъ воззрился на лондонскаго антрепренера. Когда миссъ Бравасса пла любовною псню своему возлюбленному, который въ это время, согласно обычаю, стоялъ передъ ней, держа об руки наготов для дружескихъ рукопожатій между куплетами, они смотрли не одинъ на другого, а на лондонскаго антрепренера. Мистеръ Кромльсъ, умирая въ жестокихъ мученіяхъ, умиралъ исключительно для него, и когда явились два стража, чтобы убрать его хладющій трупъ, вс видли, какъ онъ открылъ глаза и посмотрлъ на лондонскаго антрепренера. Наконецъ, кто-то сдлалъ открытіе, что лондонскій антрепренеръ заснулъ, вскор посл того замтили, какъ онъ проснулся и вышелъ изъ театра. Тогда вся труппа напала на несчастнаго комика, крича, что его шутовство было единственной причиной такого скандала, а мистеръ Кромльсъ повторилъ, что онъ не намренъ держать его дольше и покорннеше просить его, не откладывая, искать себ другого мста.
Для Николая вся эта исторія съ антрепренеромъ послужила нкоторымъ развлеченіемъ. Мало интересуясь мнніемъ великаго человка, онъ радовался только одному, что тотъ ушелъ прежде, чмъ насталъ его чередъ выходить на сцену. Онъ игралъ въ двухъ послднихъ дйствіяхъ, провелъ свою роль вполн добросовстно и, удостоившись ‘неслыханно благосклоннаго пріема и небывалыхъ апплодисментовъ отъ признательной публики’ (какъ возвстили на другой день афиши, отпечатанныя часа за два до начала спектакля), взялъ подъ руку Смайка и пошелъ домой спать.
На утро пришло письмо отъ Ньюмэна Ногса, очень коротенькое все перемазанное чернилами и очень таинственное. Ньюмэнъ писалъ, чтобы Николай немедленно, не теряя ни минуты, возвращался въ Лондонъ, если возможно, чтобы къ вечеру онъ былъ ужо тамъ.
— Я буду тамъ сегодня же,— сказалъ Николай.— Богъ мн свидтель, что я сидлъ здсь не по своей охот. Я думалъ, что такъ будетъ лучше. Боюсь, что я напрасно медлилъ. Что тамъ такое случилось?.. Смайкъ, другъ мой, возьми мой кошелекъ. Уложи поскорй наши вещи, да расплатись съ мелкими долгами, мы, можетъ быть, еще поспемъ къ первому дилижансу. Я только сбгаю предупредить, что мы узжаемъ, и сейчасъ же вернусь.
Онъ захватилъ свою шляпу и пустился бгомъ къ квартир мистера Кромльса. Здсь онъ принялся такъ усердно колотить молоткомъ въ дверь, что взбудоражилъ весь домъ. Мистеръ Кромльсъ, еще покоившійся сладкимъ сномъ, сталъ торопливо одваться, а мистеръ Бульфъ, лоцманъ, наполовину вынулъ изо рта свою первую утреннюю трубку, такъ онъ былъ пораженъ.
Какъ только Николаю отперли дверь, онъ безъ всякихъ церемоній кинулся на лстницу и ворвался въ гостиную перваго этажа, гд еще были спущены шторы. Два младшіе Кромльса, какъ угорлые, вскочили со своей походной постели-дивана и стали натягивать платье, въ полной увренности, что на двор еще ночь и что въ сосднемъ дом пожаръ.
Николай такъ и не усплъ ихъ разуврить, потому что въ эту минуту появился самъ антрепренеръ, которому онъ и объяснилъ въ короткихъ словахъ, что произошли обстоятельства, требующія немедленнаго присутствія его въ Лондон.
— Итакъ, прощайте, прощайте,— и, пожавъ руку мистеру Кромльсу, онъ выскочилъ въ дверь.
Онъ былъ уже на середин лстницы, когда мистеръ Кромльсъ пришелъ, наконецъ, въ себя. Выбжавъ на площадку, онъ прокричалъ ему вслдъ что-то такое объ афишахъ.
— Я ничмъ не могу тутъ помочь,— отвчалъ Николай.— Удержите мой заработокъ за эту недлю въ возмщеніе вашихъ убытковъ, а если этого мало, скажите, сколько вы считаете за мной. Только скоре, скоре!
— Нтъ, этого хватитъ, не безпокойтесь,— сказалъ мистеръ Кромльсъ.— Но нельзя ли намъ устроиться такъ, чтобы дать публик хоть еще одинъ послдній вашъ выходъ?
— Я не могу откладывать ни на минуту,— проговорилъ съ нетерпніемъ Николай.
— Такъ не зайдете ли, по крайней мр, проститься съ мистриссъ Кромльсъ?— приставалъ антрепренеръ уже на подъзд.
— Еслибъ отъ этого зависло двадцать лишнихъ лтъ мое жизни, я и тогда не сталъ бы медлить,— отвчалъ Николай.— Прощайте. Дайте пожать вашу руку. Благодарю васъ отъ всего сердца за все… Ахъ, зачмъ я такъ долго здсь проболтался!
Въ безсильной досад на себя онъ топнулъ ногой и, вырвавъ свою руку изъ рукъ антрепренера, помчался по улиц.
— Обидно, очень обидно,— пробормоталъ мистеръ Кромльсъ, устремивъ задумчивый взоръ на тотъ уголъ, за которымъ онъ скрылся.— Еслибъ онъ дйствовалъ на сцен такъ, какъ сейчасъ, какую кучу денегъ онъ могъ бы заработать! Сцена — его призваніе, это ясно. Онъ былъ бы мн очень полезенъ. Но это безшабашная голова, онъ самъ не знаетъ, въ чемъ его счастье. Ахъ, молодость, молодость, какъ ты безразсудно отважна!
Мистеръ Кромльсъ былъ въ философскомъ настроеніи духа и, вроятно, разглагольствовалъ бы еще долго, если бы рука его не потянулась машинально къ жилетному карману, гд онъ обыкновенно держалъ свой пакетикъ съ нюхательнымъ табакомъ. Отсутствіе кармана на томъ мст, гд мистеръ Кромльсъ привыкъ его находить, мгновенно заставило его вспомнить тотъ фактъ, что на немъ нтъ жилета. Окинувъ быстрымъ взглядомъ свой костюмъ и замтивъ его черезчуръ откровенную простоту, онъ поскоре захлопнулъ дверь подъзда и удалился наверхъ поспшными шагами.
Смайкъ не терялъ времени въ отсутствіе Николая и, благодаря его стараніямъ, все было готово къ отъзду. Они позавтракали на скорую руку и черезъ полчаса уже явились въ контору дилижансовъ, едва переводя духъ отъ скорой ходьбы, такъ они боялись опоздать. Но такъ какъ до отхода дилижанса оставалось еще нсколько минутъ, то Николай, взявъ билеты, слеталъ въ ближайшую лавку готоваго платья и купилъ Смайку пальто. Пальто было такихъ размровъ, что пришлось бы впору хорошему крестьянскому парню изъ самыхъ плечистыхъ, но лавочникъ побожился (и, пожалуй, не безъ основанія), что оно придется на всякаго, и Николай покорно выложилъ деньги. Впрочемъ, будь это пальто вдвое шире, онъ и тогда взялъ бы его въ своемъ нетерпніи.
Захвативъ свою покупку, онъ бросился къ дилижансу, который стоялъ уже на улиц, готовясь тронуться въ путъ. Каково же было его удивленіе, когда, собираясь садиться, онъ вдругъ почувствовалъ себя въ чьихъ-то крпкихъ объятіяхъ. Отъ неожиданности онъ едва устоялъ на ногахъ, и нельзя сказать, чтобы удивленіе его уменьшилось, когда онъ услышалъ голосъ мистера Кромльса, восклицавшій: ‘Вотъ онъ, мой другъ, мои дорогой другъ!’
— Постойте! Пустите!— кричалъ Николай, барахтаясь въ рукахъ антрепренера.— Да успокойтесь же! Чего васъ забираетъ!
Но мистеръ Кромльсъ вмсто отвта прижалъ его къ груди еще крпче, восклицая: ‘Прощай, мой благородный юноша, мой рыцарь съ львинымъ сердцемъ!’
Дло въ томъ, что мистеръ Кромльсъ, никогда не упускавшій случая заявить о себ публик, какъ о первоклассномъ артист, явился провожать Николая съ нарочитой цлью разыграть съ нимъ всенародно сцену прощанія, и, дабы сильне запечатлть ее въ умахъ зрителей, онъ въ настоящую минуту осыпалъ молодого человка (къ великому негодованію послдняго) цлымъ градомъ актерскихъ поцлуевъ,— процедура, которая, какъ это всякій знаетъ, производится при помощи очень простого пріема, а именно: цлующій кладетъ подбородокъ на шею предмету своей нжности и смотритъ ему черезъ плечо. Мистеръ Кромльсъ исполнилъ эту процедуру въ высоко мелодраматическомъ стил, выкрикивая въ то же время самыя раздирательныя прощальныя привтствія изъ пьесъ, какія только могъ припомнить. Но этимъ дло не ограничилось: мистеръ Кромльсъ-старшій продлалъ ту же церемонію со Смайкомъ, а мистеръ Перси Кромльсъ въ это время, съ эффектно переброшеннымъ черезъ плечо старенькимъ камлотовымъ плащомъ, стоялъ подл въ поз конвойнаго офицера, который дожидается конца прощанья двухъ преступниковъ, чтобы препроводить ихъ на эшафотъ.
Зрители этой сцены громко смялись. Какъ только Николаю удалось вырваться изъ дружескихъ объятій, онъ тоже засмялся, не видя лучшаго выхода изъ своего положенія, затмъ освободилъ ошеломленнаго Смайка, вскарабкался за нимъ на крышу дилижанса, послалъ оттуда воздушный поцлуй для передачи отсутствующей мистриссъ Кромльсъ, и они покатили.

ГЛАВА XXXI
о Ральф Никкльби, Ньюмэн Ногс и о нкоторыхъ мудрыхъ предосторожностяхъ, результатъ которыхъ выяснится изъ послдующей главы.

Въ блаженномъ невдніи того непріятнаго факта, что племянникъ его мчится во всю прыть четверки добрыхъ коней, приближаясь къ сфер его дятельности, и что каждая проходящая минута уменьшаетъ разстояніе между ними, Ральфъ Никкльби сидлъ у себя въ кабинет за обычными своими занятіями. Повидимому, онъ спокойно просматривалъ свою счетную книгу, а между тмъ, помимо его воли, мысли его безпрестанно возвращались къ вчерашнему его свиданію съ племянницей. И всякій разъ, какъ онъ ловилъ себя на этомъ, у него вырывался возгласъ досады, и онъ съ удвоеннымъ прилежаніемъ углублялся въ счетную книгу. Но опять и опять, наперекоръ всмъ его усиліямъ сосредоточиться, тянулась все та же цпь мыслей, путая его вычисленія и безнадежно отвлекая его вниманіе отъ цифръ, на которыя онъ смотрлъ. Наконецъ, онъ положилъ перо и откинулся на спинку кресла съ такимъ видомъ, какъ будто ршился дать волю этимъ назойливымъ мыслямъ, въ надежд, что легче отъ нихъ отдлается, передумавъ ихъ до конца.
‘Я не такой человкъ, чтобы поддаться обаянію хорошенькаго личика,— пробормоталъ онъ сурово,— осклабленный, голый черепъ скрывается подъ хорошенькимъ личикомъ, и такіе люди, какъ я, которые смотрятъ въ корень вещей, сидятъ черепъ, а не его изящную оболочку. А между тмъ я почти полюбилъ эту двочку, т. е. полюбилъ бы, если бы ея не испортили воспитаніемъ. Слишкомъ ужь она обидчива и горда. Если бы мать ея умерла, а молокососа братца повсили, мой домъ былъ бы ея домомъ. Да, еслибъ т двое могли куда-нибудь сгинуть!… Я отъ души имъ этого желаю’.
Несмотря на смертельную ненависть, наполнявшую душу Ральфа, когда онъ вспоминалъ о Никола, несмотря на безпощадное презрніе, какимъ онъ о клеймилъ бдную мистриссъ Никкльби, несмотря даже на всю низость его поведенія относительно Кетъ въ прошломъ, настоящемъ и, вроятно, въ будущемъ, если бы это оказалось въ его интересахъ, въ его мысляхъ, какъ это ни странно, было въ тотъ моментъ что-то мягкое, человчное. Онъ думалъ о томъ, чмъ могъ бы быть его домъ, если бы въ немъ жила Кетъ. Онъ мысленно сажалъ ее передъ собой, смотрлъ на нее, слушалъ ея голосъ. Онъ снова чувствовалъ на своей рук нжное прикосновеніе ея дрожащей ручки. Онъ наполнялъ свои роскошныя комнаты разными принадлежностями женскаго рукодлія, тми безчисленными мелкими вещицами, которыя говорятъ о присутствіи женщины въ дом. Потомъ онъ представилъ себ свой холодный домашній очагъ, унылое безмолвіе своей великолпной квартиры, и довольно было одного такого проблеска человческихъ желаній, чтобы этотъ богачъ почувствовалъ себя одинокимъ, заброшеннымъ и несчастнымъ. На одинъ мигъ золото потеряло въ его глазахъ свое обаяніе: онъ понялъ, что есть сокровища сердца, которымъ нтъ цны, которыхъ не закупишь никакимъ золотомъ.
Немногое нужно, чтобы прогнать такія мысли изъ головы такого человка. Машинально обративъ разсянный взглядъ на окно конторы своего клерка, Ральфъ вдругъ почувствовалъ, что онъ служитъ предметомъ очень внимательныхъ наблюденій. Близко пригнувшись къ окну, почти касаясь стекла своимъ краснымъ носомъ, Ньюмэнъ Ногсъ длалъ видъ, что онъ очиниваетъ перо обломкомъ ржаваго ножа, а самъ во вс глаза смотрлъ на своего принципала, и на лиц его было написано жадное любопытство.
Ральфъ перемнилъ положеніе и нагнулся надъ книгой, притворяясь, что онъ углубился въ счеты. Лицо Ньюмэна скрылось, и вмст съ нимъ исчезли безъ слда тяжелыя мысли, осаждавшія Ральфа за нсколько минутъ передъ тмъ.
Немного погодя онъ позвонилъ. Ньюмэнъ моментально явился на зовъ, и Ральфъ украдкой взглянулъ на него, какъ будто боялся прочесть по его лицу, что онъ знаетъ его недавнія мысли.
Но физіономія Ньюмэна не выражала ровно ничего. Если возможно представить себ человка зрячаго и даже съ широко раскрытые глазами, но которые никуда не смотрятъ и ничего не видятъ, то Ньюмэнъ казался такимъ человкомъ теперь, когда Ральфъ Никкльби смотрлъ на него.
— Что вамъ надо?— проворчалъ Ральфъ.
Въ глазахъ клерка блеснула искорка пониманія. Онъ опустилъ ихъ на своего принципала и сказалъ:
— Я думалъ, вы звонили, и съ этимъ лаконическимъ отвтомъ повернулся и заковылялъ было прочь.
— Постойте!— крикнулъ Ральфъ.
Ньюмэнъ остановился, но не обнаружилъ ни малйшаго замшательства.
— Я звонилъ.
— Я зналъ, что вы звонили.
— Такъ зачмъ же вы уходите?
— Я думалъ вы позвонили, чтобы сказать мн, что не звонили. Вы это часто длаете.
— Какъ вы смете шпіонить за мной? Какъ вы смете таращить на меня глаза, негодяй? прокричалъ Ральфъ.
— Таращить глаза, на васъ!? Ха, ха, ха!
Это было единственное объясненіе, какое удостоилъ дать Ньюмэнъ Ногсь.
— Берегитесь, сэръ! Серьезно вамъ говорю: перестаньте выкидывать ваши дурацкія пьяныя штуки,— сказалъ Ральфъ, глядя на него твердымъ взглядомъ.— Видите этотъ пакетъ?
— Слава Богу, онъ довольно великъ,— отвчалъ Ньюмэнъ
— Снесите его въ Сити, къ Крессу, Бредъ-Стритъ. Оставите тамъ, отвта не нужно.. Ну, живо!
Ньюмэнъ угрюмо мотнулъ годовой, скрылся изъ комнаты на нсколько секундъ и возвратился со шляпой. Посл нсколькихъ безуспшныхъ попытокъ засунуть въ шляпу пакетъ (размромъ около двухъ футовъ), онъ взялъ его подъ мышку, очень старательно натянулъ на руки свои перчатки безъ пальцевъ, не сводя все это время глазъ съ Ральфа Никкльби, затмъ надлъ и поправилъ на голов свою шляпу съ такой осторожностью, какъ будто это былъ самый дорогой головной уборъ изъ моднаго магазина, и наконецъ отправился исполнять порученіе.
Исполнилъ онъ его очень проворно, завернувъ въ кабачокъ только на одну минутку, да и то, можно сказать, по дорог, такъ какъ вошелъ онъ въ одну дверь, а вышелъ въ другую. Но на обратномъ пути, подходя къ Странду, онъ вдругъ замедлилъ шаги съ нершительнымъ видомъ человка, который колеблется, въ какую сторону ему идти. Наконецъ, онъ видимо остановился на какомъ-то ршеніи: свернувъ въ переулокъ, онъ бодро зашагалъ къ намченной цли и, подойдя къ дому, гд жила миссъ Ла-Криви, тихонько постучался въ дверь.
Должно быть оригинальная наружность постителя произвела не слишкомъ благопріятное впечатлніе на служанку, отворившую ему дверь, потому что, увидвъ его, она сейчасъ же опять ее притворила, оставивъ только узкую щель, чрезъ которую и спросила, что ему нужно. Но Ньюмэнъ отвтилъ только односложнымъ ‘Ногсъ’, какъ будто это было кабалистическое слово, передъ которымъ должны отлетать вс запоры, быстро прошмыгнулъ въ прихожую и, прежде чмъ ошеломленная служанка успла опомниться, стоялъ у дверей мастерской миссъ Ла-Криви.
— Войдите!— отозвалась миссъ Ла-Криви на его скромный стукъ.— Господи!— вскрикнула она, когда онъ показался на порог.— Что вамъ здсь нужно, сэръ!
— Вы меня не узнали,— проговорилъ Ньюмэнъ съ поклономъ — Меня это удивляетъ. Что меня не узнаютъ люди, знавшіе меня въ мои лучшіе дни, это вполн естественно, но изъ тхъ, кто въ первый разъ видитъ меня теперь, рдко кто меня забываетъ.
Онъ посмотрлъ на свое убогое платье, на свою параличную руку и покачалъ головой.
— Я васъ дйствительно не узнала, представьте!— сказала миссъ Ла-Крини, вставая навстрчу гостю.— И мн очень стыдно, что я могла васъ забыть, потому что вы добрый, хорошій человкъ, мистеръ Ногсъ. Садитесь и разскажите мн о миссъ Никкльби. Бдная двочка! Я ее уже нсколько недль не видала.
— Какъ такъ?— удивился Ньюмэнъ.
— Вотъ видите ли, мистеръ Ногсъ, я узжала изъ Лондона въ первый разъ за пятнадцать лтъ.
— Да, пятнадцать лтъ срокъ не маленькій,— побормоталъ Ньюмэнъ печально.
— Очень долгій срокъ, когда оглянешься назадъ, на протекшіе годы, но когда живешь изо дня въ день спокойно и тихо, работаешь себ помаленьку, такъ время, слава Богу, проходитъ не скучно и одиночество не очень тяготитъ… У меня есть братъ, мистеръ Ногсъ,— сказала помолчавъ, миссъ Ла-Криви,— единственный родственникъ, какой остался у меня на земл, и вс эти годы мы съ нимъ ни разу не видались. Не то чтобы мы были въ ссор,— о, нтъ! Но его отдали учиться въ провинцію, тамъ онъ и остался. Потомъ онъ женился. Ну, понятно, явились новыя привязанности, новые интересы, и отъ забылъ меня, старуху. Не подумайте, что я жалуюсь, избави меня Богъ! Я всегда себ говорила: ‘Это такъ естественно! Бдняг Джону приходится пробивать себ дорогу, у него есть жена есть съ кмъ длиться радостью и горемъ, есть дти, наполняющія его: жизнь. Зачмъ я ему? Христосъ съ ними, лишь бы были довольны и счастливы. Богъ дастъ, наступить день, когда мы вс свидимся тамъ, гд нтъ разлуки’ Но вы представьте себ, мистеръ Ногсъ,— продолжала, маленькая портретистка, всплеснувъ руками и вся просіявъ,—въ одинъ прекрасный день прізжаетъ въ Лондонъ этотъ самый мой братъ и что бы вы думали?— вдь не успокоился пока не разыскалъ меня! Былъ здсь, сидлъ на этомъ самомъ кресл и плакалъ, какъ дитя, отъ радости, что видитъ меня. Упрашивалъ сейчасъ же хать съ нимъ въ деревню, въ его собственный домъ (великолпный домъ, мистеръ Ногсъ, съ огромнымъ садомъ, съ землей… Ужъ и не знаю, сколько тамъ земли, поля очень большія, за столомъ прислуживаетъ лакей въ ливре, коровы, лошади, свиньи, чего, чего только нтъ)!. И вдь уговорилъ: я здила къ нему и пробыла тамъ цлый мсяцъ. Просилъ остаться совсмъ,— да, совсмъ, навсегда! И жена просила, и дти. У него четверо дтокъ, старшую двочку — ей теперь восемь лтъ, они назвали — поврите ли?— назвали моимъ именемъ, въ мою честь. Никогда я не была такъ счастлива, никогда во всю мою жизнь!
Добрая старушка закрылась платкомъ и заплакала навзрыдъ: въ первый разъ ей представился случай облегчить свое переполненное сердце, и она не могла удержаться.
— Однако, что жь это я!— воскликнула она черезъ секунду и, вытеревъ слезы ршительнымъ жестомъ, проворно, спрятала платокъ въ карманъ.— Простите, мистеръ Ногсъ. А просто старая дура. Мн не слдовало объ этомъ заговаривать, впрочемъ, я только потому и заговорила, что хотла вамъ объяснить, отчего я такъ давно не видалась съ миссъ Никкльби.
— А со старухой вы тоже не видались?— спросилъ Ньюмэнъ.
— Вы говорите о мистриссъ Никкльби? Такъ знаете, что я вамъ скажу, мистеръ Ногсъ: если вы хотите сохранить ея расположеніе, никогда не называйте ее старухой. Я сильно подозрваю, что это придется ей не по вкусу. Вы спрашиваете, видлись ли мы съ ней? Да, я заходила къ ней третьяго дня, но она витала въ эмпиряхъ, не знаю ужь, по какому случаю, и напустила на себя такую важность и таинственность, что не было возможности добиться отъ нея толку. Ну, а я, признаться сказать, не люблю такихъ фокусовъ. Я и подумала: ‘Что жъ, я тоже умю быть важной, когда захочу’. Я думала, что она потомъ успокоится и вспомнитъ обо мн, но она такъ и не была у меня.
— А миссъ Никкльби?
— Въ мое отсутствіе она была два раза. Но я боялась, что, можетъ быть, ей будетъ непріятно, если я приду къ ней въ домъ этихъ важныхъ господъ, какъ бишь ихъ тамъ зовутъ?— Я и ршила подождать еще, а если не придетъ, написать ей.
— Ахъ, Боже мой!— пробормоталъ Ньюмэнь, хрустнувъ пальцами.
— А теперь я жду, что вы о нихъ разскажете,— продолжала миссъ Ла-Криви.— Какъ поживаетъ старый Кащей изъ Гольденъ-Сквера? Наврно хорошо: такимъ людямъ всегда хорошо живется. Я спрашиваю, конечно, не о здоровь его, а вообще… что онъ длаетъ, какъ себя ведетъ?
— Какъ подлая собака, будь онъ проклятъ!— выпалилъ Ньюмэнъ, хлопнувъ объ полъ свою драгоцнную шляпу.
— Богъ съ вами, мистеръ Ногсъ, какъ вы меня испугали!— вскрикнула миссъ Ла-Криви, блдня.
— Вчера вечеромъ я еле удержался, чтобы не раскваситъ ему физіономіи,— говорилъ Ньюмэнъ, нервно шагая но комнат и грозя кулакомъ портрету Каннинга, висвшему надъ каминомъ.— Да, я былъ близокъ къ этому. Я принужденъ былъ засунуть руки въ карманы, чтобы не давать имъ воли. Но все равно: когда-нибудь я не удержусь и отдую его, я знаю, что такъ будетъ. И я давно бы это сдлалъ, если бы не боялся повредить другимъ. Но онъ отъ меня не уйдетъ! Я не умру, не раздлавшись съ нимъ, какъ онъ того стоитъ! Запрусь съ нимъ на замокъ въ его собственномъ кабинет и изобью его, какъ собаку!
— Мистеръ Ногсъ, перестаньте, а то я закричу, право, закричу!— пролепетала перепуганная миссъ Ла-Криви.
Но Ньюмэнъ метался изъ угла въ уголъ, бормоча:
— Ну, да ладно! Сегодня онъ прідетъ: я ему написалъ. Тотъ-то вдь не знаетъ, что мн все извстно, ему и въ лобъ не влетаетъ! У, старая лиса! Онъ думаетъ, что на него нтъ управы. Посмотримъ, посмотримъ! Я ему покажу! Я укорочу его, каналью, да, я, Ньюмэнъ Ногсъ! Хо, хо!
Ньюмэнъ дошелъ до той степени бшенства, когда человку, что называется, уже нтъ удержу. Не переставая бгать но комнат, онъ выдлывалъ руками самыя эксцентрическія движенія, какія только можно вообразить: то наносилъ воображаемые удары миніатюрамъ, висвшимъ по стнамъ, то какъ будто затмъ, чтобы усилить иллюзію, барабанилъ кулаками по собственной голов, и вообще такъ бсновался, что, наконецъ, въ полномъ изнеможеніи, задыхаясь, повалился на стулъ.
— Ну, вотъ, теперь мн легче, и я вамъ все разскажу,— выговорилъ онъ, подбирая съ полу свою шляпу.
Не скоро успокоилась миссъ Ла-Криви, напуганная почти до безчувствія такими необычайными проявленіями гнва, но, когда она успокоилась, Ньюмэнъ добросовстно разсказалъ ей все, что произошло между Кетъ и ея дядей во время послдней ихъ встрчи, разсказалъ и о своихъ прежнихъ подозрніяхъ на этотъ счетъ и о поводахъ для такихъ подозрній, и въ заключеніе сообщилъ, что и онъ съ своей стороны принялъ ршительныя мры, секретно написавъ Николаю.
Хоть чувства миссъ Ла-Криви и не проявились въ такой оригинальной форм, какъ у Ньюмэна, но по своей сил и глубин негодованіе ея было едва ли слабе. Если бы Ральфъ Никкльби какимъ-нибудь случаемъ очутился между ними въ этотъ моментъ, трудно сказать, въ комъ изъ двоихъ онъ встртилъ бы боле опаснаго врага, въ Ньюмэн Ногс или въ миссъ Ла-Криви.
— Да проститъ меня Богъ за такія слова,— сказала миссъ Ла-Криви, открывая по своей привычк этотъ предохранительный клапанъ, прежде чмъ выпустить пары своего гнва,— но, право, я, кажется, съ наслажденіемъ проткнула бы его вотъ этимъ.
Оружіе, которое она держала въ рук, было не изъ самыхъ страшныхъ: это былъ просто-на-просто небольшой черный карандашикъ. Но, замтивъ свою ошибку, добрая душа поспшила замнить его перламутровыми ножикомъ для фруктъ и, въ доказательство неумолимости своихъ отчаянныхъ намреній, нанесла имъ въ пространство такой жестокій ударъ, что отъ него, пожалуй, осталась бы царапина на корк хлба.
— Завтра ея уже не будетъ въ этомъ дом,— сказалъ Ньюмэнъ.— Это все таки утшеніе.
— Не будетъ!— воскликнула съ негодованіемъ миссъ Ла-Криви.— Да ей не слдовало тамъ оставаться и одного дня!
— Да, знай мы все. Но мы не знали, Да и помимо этого никто вдь не въ прав мшаться въ ея дла, кром матери и брата. Мать ея слабая, очень слабая женщина, бдняжка, а молодой человкъ сегодня будетъ здсь,
— Сегодня? Ахъ, Боже мой!— вскрикнула миссъ Ла-Криви.— Но послушайте, мистеръ Ногсъ, онъ сдлаетъ что-нибудь отчаянное, если вы скажете ему все сразу.
Ньюмэнъ, который принялся было радостно потирать руки въ предвкушеніи скораго прізда Николая, пріостановился въ этомъ занятіи и задумался.
— Поврьте, что такъ будетъ,— продолжала съ жаромъ миссъ Ла-Криви.— Если вы выпалите ему всю правду, не подготовивъ его, онъ совершитъ какой-нибудь отчаянный поступокъ, исколотитъ… можетъ быть, убьетъ дядю или кого-нибудь изъ тхъ господъ и навлечетъ бду на свою голову. А намъ-то всмъ разв легко это будетъ?
— Объ этомъ я не подумалъ,— пробормоталъ Ньюмэнъ въ смущеніи. Лицо у него вытягивалось все больше и больше.— Я хотлъ было просить васъ пріютить его сестру, если это понадобится, но теперь…
— Теперь гораздо важне уладить то, о о чемъ я вамъ сейчасъ говорила,— перебила его миссъ Ла-Криви.— Что я всегда приму его сестру, въ этомъ вы могли быть заране уврены, но нельзя даже, предвидть, что можетъ случиться съ нимъ, если вы не примете мръ предосторожности.
— Что что я могу сдлать?— вскричалъ Ньюмэнъ, неистово царапая свою голову въ тщетныхъ усиліяхъ найти выходъ изъ затрудненія. Если онъ мн скажетъ, что перестрляетъ ихъ всхъ, я долженъ буду отвтить: ‘И подломъ. Стрляйте’.
Миссъ Ла-Криви вскрикнула отъ испуга, услыхавъ такія рчи, и сейчасъ же потребовала, чтобы Ньюмэнъ далъ ей торжественное общаніе, что онъ не только не станетъ подзадоривать Николая, но всми силами постарается смягчить его гнвъ. Ньюмэнъ сдлалъ эту уступку, хотя и неохотно. Затмъ они стали совщаться, какъ будетъ лучше и надежне ознакомить его съ обстоятельствами, сдлавшими необходимыми его присутствіе въ Лондон.
— Надо, чтобы онъ усплъ остыть, прежде чмъ будетъ имть возможность что-либо предпринять, это главное,— сказала миссъ Ла-Криви.— Не говорите ему ничего до поздняго вечера, вотъ и все.
— Но онъ прідетъ около семи часовъ,— отвчалъ Ньюмэнъ — Не могу же я молчать на вс его разспросы.
— Тогда вотъ что мы сдлаемъ, мистеръ Ногсъ: уходите вы изъ дому и не возвращайтесь до полуночи. А ему потомъ скажете, что васъ задержали дла.
— Но, не заставъ меня дома, онъ явится къ вамъ.
— Вроятно. Но онъ и меня не застанетъ. Какъ только вы уйдете, я отправлюсь прямо въ Сити къ мистриссъ Никкльби и уведу ее въ театръ, такъ что ему не отъ кого будетъ даже узнать гд живетъ его сестра.
Этотъ планъ дйствій казался самымъ надежнымъ и удобоисполнимымъ, и по зрломъ обсужденіи они остановились на немъ. Выслушавъ отъ заботливой миссъ Ла-Криви еще нсколько дополнительныхъ предосторожностей и заклинаній, Ньюмэнъ простился съ ней и поплелся къ Гольденъ-Скверу, вспоминая дорогой свой разговоръ съ доброй старушкой и перебирая въ ум вс возможныя и невозможныя случайности, которыя могли разстроить ихъ планъ.

ГЛАВА XXXII
посвящена главнымъ образомъ одному интересному разговору и не мене интереснымъ послдствіямъ, къ которымъ онъ привелъ.

— Наконецъ-то Лондонъ!— вскричалъ Николай, сбрасывая съ себя плащъ и принимаясь будитъ Смайка, который спалъ сладкимъ сномъ.— Я уже думалъ, что мы никогда не прідемъ.
— Гм… кажстя, вы не можете пожаловаться, чтобы васъ тихо везли,— замтилъ кучеръ, оглядываясь на него съ недовольнымъ лицомъ.
— Да, да, я это знаю, но мн очень хотлось поскоре пріхать, должно быть, оттого дорога и показалась мн такой длинной.
— Да, ужь если съ такой животиной, какъ мои кони, дорога показалась вамъ длинной, значитъ, вамъ очень хотлось пріхать.
И, разршившись этой сентенціей, кучеръ для вящшей вразумительности своихъ словъ размахнулся бичемъ и смазалъ по икрамъ мальчишку, бжавшаго по дорог.
Дилижансъ покатился по шумнымъ, многочисленнымъ, суетливымъ улицамъ Лондона между двухъ длинныхъ рядовъ ярко свтящихся фонарей. Тамъ и сямъ, затмвая огни фонарей, падали на дорогу разноцвтные лучи изъ оконъ аптекъ, вырывались цлые снопы свта изъ оконъ магазиновъ, гд за стекломъ сверкали драгоцнные каменья, переливались всми цвтами радуги, шелъ и бархатъ, манили взоръ самыя тонкія лакомства, и всевозможные предметы роскоши, смняя другъ друга и поражая своимъ блескомъ и обиліемъ.
Безконечной лентой тянулись пшеходы, тснясь и толкая другъ друга, стремись все впередъ и впередъ и какъ будто даже не замчая всхъ богатствъ, разсыпанныхъ кругомъ. Экипажи всхъ фасоновъ и величинъ двигались одной сплошной массой, точно рка, усиливая общій гамъ своимъ несмолкаемымъ грохотомъ.
Любопытно было наблюдать съ имперіала несущагося дилижанса эту быструю смну безконечно разнообразныхъ предметовъ: словно какая-то дикая процессія призраковъ мчалась вамъ навстрчу. Товары со всхъ концовъ свта, склады роскошныхъ нарядовъ, горы всего, что только можетъ раззадорить пресыщенный аппетитъ и придать новый вкусъ никогда не прекращающимся, прівшимся пирамъ: посуда чеканнаго золота и серебра, изящнйшихъ формъ вазы, блюда и кубки, ружья, шпаги, пистолеты и другія патентованныя орудія истребленія, кресла на колесахъ, костыли и всевозможные приборы для калкъ, приданое для новорожденныхъ, лекарства для больныхъ, гробы для умершихъ, кладбища для погребенныхъ,— все это смшалось, перепуталось и, мелькая мимо, какъ будто отплясывало дикій танецъ тхъ фантастическихъ фигуръ, что изображены на извстной картин стараго голландскаго живописца, и съ тою же суровою моралью для равнодушной, безпечной толпы.
Да и въ самой этой толп было не мало такого, что придавало глубокій, новый смыслъ всей панорам. Яркій свтъ, вырывавшійся изъ оконъ ювелира, выставляя во всемъ блеск разложенныя въ и ихъ сокровища, озарялъ разввающіеся лохмотья уличныхъ пвцовъ. Бдныя, изможденныя лица склонялись надъ вкусными яствами, соблазнительно выглядывавшими изъ-за витринъ, голодные глаза смотрли на все это изобиліе, охраняемое лишь тонкой пластинкой стекла, которая была для нихъ желзной стной. Полуголыя, дрожащія фигуры останавливались передъ китайскими шелками и затканными золотомъ индійскими тканями. Въ квартир гробовщика праздновались крестины. Траурный гербъ, вывшенный на стн роскошнаго дома богача, пріостановилъ работу ремонтировавшихъ его штукатуровъ. Жизнь и смерть шли рука объ руку. Богатство и бдность стояли бокъ о бокъ. Обжорство и голодъ равняли всхъ, укладывая въ могилу.
Да, то былъ Лондонъ. Въ этомъ убдилась даже неугомонная старуха-провинціалка, попутчица Николая, которая еще за дв мили до Кингстона высунулась въ окно дилижанса и кричала, кондуктору, что наврно они уже давно прохали Лондонъ и онъ забылъ ее высадить.
Николай взялъ номеръ для себя и для Смайка въ той гостиниц, гд останавливался дилижансъ, и, не медля ни минуты, отправился на квартиру Ньюмэна Ногса. Онъ едва владлъ собой отъ нетерпнія и тревоги, возраставшихъ въ немъ съ каждой секундой.
Въ каморк Ньюмэна топился каминъ и горла свча. Полъ былъ чисто выметенъ, въ комнат прибрано, на стол стоялъ ужинъ. Все было такъ мило и уютно, какъ только можетъ бытъ въ такой убогой клтушк, все говорило о нжной заботливости, о вниманіи хозяина къ дорогимъ гостямъ, но самого хозяина, не было.
— Не знаете ли, когда мистеръ Ногсъ вернется домой?— спросилъ Николай жилица-сосда, постучавшись къ нему.
— А, мистеръ Джонсонъ!— сказалъ Кроуль, выползая изъ своей комнаты.— Добро пожаловать, сэръ. Какой у васъ свжій видъ! Вотъ никогда бы не поврилъ…
— Простите,— перебилъ его Николай,— пожалуйста отвтьте на мой вопросъ: мн очень нужно знать, когда, вернется мистеръ Ногсъ.
— О, у него какое-то сложное дло, онъ вернется не раньше двнадцати часовъ. Ему, знаете, очень не хотлось идти, но что будешь длать! Онъ, впрочемъ, просилъ вамъ передать, чтобы вы не дожидались его съ ужиномъ и вообще располагались, какъ дома, а мн веллъ васъ развлекать, что я и исполню со всмъ моимъ удовольствіемъ.
И, въ доказательство своей полной готовности сдлалъ все отъ него зависящее, чтобы гости не скучали, мистеръ Кроуль подслъ къ накрытому столу, наложилъ себ полную тарелку говядины и принялся жевать, приглашая Николая и Смайка послдовать его примру.
Но Николай былъ такъ огорченъ своей неудачей и такъ волновался, что и подумать не могъ объ д. Онъ усадилъ Смайка за столъ, а самъ ушелъ, не слушая мистера Кроуля (который убждалъ его съ полнымъ ртомъ, что было бы гораздо лучше, еслибь онъ остался поужинать) и строго наказавъ Смайку задержать Ньюмэна, когда тотъ вернется.
Какъ и предвидла миссъ Ла-Криви, Николай отправился прямо къ ней. Не заставъ ее дома, онъ сначала колебался, идти ли ему къ матери: ему очень не хотлось быть причиной размолвки между нею и Ральфомъ. Но увренность, что Ньюмэнъ не вытребовалъ бы его въ Лондонъ, если бы не было серьезныхъ причинъ, длавшихъ необходимымъ его присутствіе дома, заставила его ршиться. Онъ повернулъ въ восточную часть города и зашагалъ скорымъ шагомъ.
— Мистриссъ Никкльби нтъ дома,— сказала ему служанка,— и она вернется не раньше полуночи, а можетъ быть, и позже. Миссъ Никкльби, кажется, здорова, но теперь она не живетъ дома и рдко бываетъ у насъ.— Служанка не могла сказать, гд живетъ Кетъ, но наврно знала, что не у г-жи Манталини.
Съ бьющимся сердцемъ, страшась готовой на него обрушиться невдомой бды, Никола воротился къ Ньюмэну. Тотъ еще не приходилъ. Нечего было и ждать его раньше двнадцати часовъ. Нельзя ли послать за нимъ, попросить его придти хоть на минутку, или доставить ему записку, на которую онъ могъ бы отвтить на словахъ?- Но и это оказывалось неисполнимымъ. Ньюмэнъ былъ не въ Гольденъ-Скаер, вроятно, его отправили съ порученіемъ куда-нибудь далеко.
Николай старался успокоиться, заставить себя ожидать терпливо, но у него такъ расходились нервы, что ему не сидлось. Ему хотлось двигаться, что-нибудь длать, и казалось, что онъ теряетъ даромъ время, оставаясь на мст. Мысль эта нелпая, онъ это самъ понималъ, но не могъ ее побороть. Наконецъ, онъ вскочилъ, надлъ шляпу и вышелъ.
На этотъ разъ онъ повернулъ къ Вестъ-Энду и принялся колесить на улицамъ ускореннымъ шагомъ, волнуемый всевозможными опасеніями и предчувствіями, съ которыми онъ не могъ совладать. Онъ зашелъ въ Гайдъ-Паркъ, безлюдный и безмолвны и въ эту пору дня, и зашагалъ еще быстре, точно надясь оставить позади свои мысли. Но здсь, гд посторонніе предметы не развлекали его вниманія, эти мысли преслдовали его еще неотступне, и надъ всми преобладала одна: должно быть бда, постигшая его семью, такъ ужасна, что ему боятся о ней сообщить. Снова и снова вставалъ передъ нимъ все тотъ же вопросъ: что же такое, наконецъ, могло случиться? Онъ ходилъ до изнеможеніи, но ни на іоту не подвинулся въ ршеніи этого вопроса, и когда онъ вышелъ изъ парка, его недоумніе и тревога только возрасли.
Онъ почти ничего не лъ съ ранняго утра и теперь, посл усиленной ходьбы, совсмъ ослаблъ. Когда, повернувъ назадъ, къ квартир Ньюмэна, онъ, еле волоча ноги, тащился по одной изъ тхъ улицъ, что проходятъ между Паркъ-Лэномъ и Бондъ-Стритомъ, ему попался по дорог богатый ресторанъ. Онъ машинально остановился. ‘Должно быть здсь очень высокія цны,— подумалъ онъ,— но стаканъ вина съ бисквитомъ не разорятъ даже меня. Разв зайти? Или не стоитъ?’
Онъ прошелъ было мимо, но потомъ взглянулъ на длинный рядъ фонарей, тянувшійся впереди, подумалъ, какъ долго еще придется идти, и оттого ли, что онъ это подумалъ, оттого ли, что онъ былъ въ томъ настроеніи, когда человкъ всего легче поддается первому побужденію, или оттого, что его тянуло къ этому ресторану какое-то страпное, безотчетное чувство, которое онъ затруднился бы опредлить,— онъ повернулся назадъ и вошелъ.
Залъ ресторана былъ обставленъ роскошно. На стнахъ — богатйшіе французскіе обои съ золоченымъ карнизомъ изящнаго рисунка, на полу — великолпный коверъ. Два большихъ зеркала — одно надъ каминомъ, другое, отъ потолка до самаго пола, на противоположной стн, повторяли ли Безконечности эту красивую обстановку, удесятеряя общій эффектъ. За отдльнымъ столомъ, у камина, сидла шумная компанія изъ четырехъ человкъ, кром нихъ было еще только двое обдавшихъ,— оба пожилые люди, сидвшіе порознь.
Все это Николай охватилъ однимъ взглядомъ, какъ это бываетъ со всякимъ изъ насъ, когда мы попадаемъ въ новое мсто. Выбравъ свободный столикъ но сосдству съ четырьмя молодыми людьми, онъ слъ спиною къ нимъ и, въ ожиданіи минуты, когда ему можно будетъ спросить себ вина, т. е. когда трактирный слуга и одинъ изъ пожилыхъ джентльменовъ разршатъ спорный вопросъ о цн какой-то закуски, проставленной на карточк неправильно по мннію джентльмена, взялъ газету и сталъ читать, хотя почти засыпалъ отъ усталости.
Но не прочелъ онъ и двадцати строкъ, какъ вздрогнулъ и очнулся, пораженный: онъ услышалъ имя сестры. ‘Маленькая Кетъ Никкльби’ — таковы были слова, долетвшія до него. Онъ поднялъ голову и увидлъ въ зеркал, висвшемъ напротивъ, что двое изъ членовъ веселой компаніи встали изъ-за стола и стоятъ передъ каминомъ. ‘Это сказалъ одинъ изъ нихъ’, подумалъ Николай. Съ негодованіемъ онъ ждалъ не услышитъ ли продолженія, ибо тонъ первыхъ словъ былъ далеко непочтительный, да и наружность субъекта, которому, какъ онъ предполагалъ, принадлежали эти слона, была наружность пошлаго фата.
Господинъ этотъ стоялъ спиной къ камину (и позу его, и лицо Николай видлъ въ зеркал, не оборачиваясь къ нему) и разговаривалъ съ другимъ джентльменомъ, значительно моложе его. Тотъ былъ къ шляп, стоялъ лицомъ къ огню, противъ зеркала, и поправлялъ воротнички. Они говорили шепотомъ, разражаясь по временамъ громкимъ смхомъ, но Николай, какъ ни прислушивался, не могъ больше уловить ничего похожаго на слова, которыя привлекли его вниманіе.
Наконецъ оба собесдника, услись на свои мста. Компанія приказала подать себ вина, и сдлалась еще шумливе въ проявленіяхъ своего веселья. Но до Николая не долетало больше ни одного знакомаго имени, и онъ началъ уже приходить къ убжденію, что то, что ему послышалось, было просто созданіемъ его возбужденной фантазіи, превратившей какія-нибудь другія, сходныя но звуку, слова въ милое имя, наполнявшее вс его мысли.
‘Но замчательная вещь, что мн послышалась такая длинная фраза,— подумалъ онъ.— Если бы еще Кетъ или Кетъ Никкльби, а то маленькая Кетъ Никкльби. Очень странно!’
Нить его мыслей оборвалась, потому что въ эту минуту ему подали вино. Онъ выпилъ залпомъ полный стаканъ и взялся опять за газету. Вдругъ знакомый голосъ прокричалъ у него за спиной.
— За здоровье маленькой Никкльби!
— Я не ошибся,— пробормоталъ Николай, роняя газету.— И это сказалъ тотъ самый господинъ, про котораго я раньше подумалъ.
— Справедливое возраженіе, что за нее нельзя пить подонками, было принято,— продолжалъ тотъ же голосъ.— Итакъ, первые бокалы изъ новой бутылки въ ея честь. Здоровье Кетъ Никкльби, господа!
— Здоровье Кетъ Никкльби!— подхватили остальные трое, и бокалы въ одинъ мигъ опустли.
Больно почувствовавъ всю небрежную легкость тона, которымъ было названо имя его сестры, и безцеремонную наглость этихъ господъ, осмлившихся произносить его въ публичномъ мст, Николай буквально закиплъ гнвомъ. Но онъ обуздалъ себя нечеловческимъ усиліемъ воли и даже не повернулъ головы.
— Злая двчонка!— говорилъ между тмъ тотъ же голосъ.— Настоящая Никкльби, достойная племянница своего дядюшки Ральфа. Разыгрываетъ недотрогу, чтобы набить себ цну, совершенно какъ онъ! Ральфу вдь то же надо покланяться, прежде чмъ добьешься чего-нибудь отъ него. Правда, деньги покажутся тогда вдвое миле, но зато и условія будутъ вдвойн тяжелы, потому что ты потерялъ терпніе, а онъ нтъ. Адски ловкая тактика, что и говорить!
— Адски ловкая тактика.!— повторили два голоса изъ троихъ.
Въ этотъ моментъ два пожилые господина, сидвшіе за отдльными столиками, одинъ за другимъ поднялись уходить. Пока они выходили, Николай сидлъ какъ на горячихъ угольяхъ отъ страха, что они не дадутъ ему разслышать что будетъ сказано дальше. Но, на его счастье, разговоръ оборвался на минуту, зато какъ только старики ушли, онъ возобновился съ еще большей непринужденностью.
— Боюсь, ужъ не приревновала ли ее старуха и не заперла ли подъ замокъ. Клянусь Богомъ, оно похоже на то,— сказалъ самый младшій изъ четырехъ собесдниковъ.
— Ну, что же? Если он поссорятся и малютка передетъ жить къ матери, тмъ лучше для насъ,— отвчалъ на это первый.— Съ той-то я сдлаю все, что захочу. Она вритъ каждому моему слову.
— А вдь и правда, чортъ возьми!— подхватилъ молодой.— Ха, ха, ха! Старая дура.
Два голоса, все время звучавшіе въ унисонъ, подхватили этотъ хохотъ, и вс четверо принялись издваться надъ мистриссъ Никкльби. Николай весь вспыхнулъ отъ ярости, но и на этотъ разъ сдержался: онъ твердо ршилъ дослушать до конца.
Нтъ надобности повторять, что онъ услышалъ. Услышалъ онъ довольно. По мр того, какъ вино развязывало языки, онъ узнавалъ, какого сорта господа сидятъ передъ нимъ, узналъ, какіе замыслы имютъ они на его сестру, узналъ всю низость поведенія Ральфа и почему понадобилось его, Николая, присутствіе въ Лондон. Онъ услышалъ все это и еще кое-что. Онъ слышалъ, какъ издвались надъ страданіями его сестры, надъ ея добродтелью, приписывая ея скромность низкимъ разсчетамъ. Онъ слышалъ, какъ нечистыя уста грязнили ея имя, какъ ее длали предметомъ вольныхъ рчей, пошлыхъ пари и разныхъ непристойныхъ шутокъ.
Человкъ, заговорившій первымъ, давалъ тонъ разговору, врне сказать, онъ говорилъ почти одинъ, остальные только подзадоривали его, вставляя изрдка свои замчанія. Къ нему-то и обратился Николай, когда овладлъ собою настолько, что могъ подойти къ этимъ нахаламъ и заговорить.
— Позвольте мн сказать вамъ нсколько словъ,— началъ онъ. Слова съ трудомъ выходили изъ пересохшаго горла.
— Мн?— переспросилъ съ удивленіемъ сэръ Мельбери Гокъ, окидывая его презрительнымъ взглядомъ.
— Да, вамъ,— отвчалъ Николай, едва выговаривая, до такой степени душилъ его гнвъ
— Таинственный незнакомецъ, честное слово! воскликнулъ сэръ Мельбери, оглянувшись на своихъ собутыльниковъ и поднося къ губамъ бокалъ.
— Согласны вы выслушать меня или не согласны?— спросилъ сурово Николай.
Сэръ Мельбери приподнялъ голову отъ бокала и небрежно попросилъ его изложить свое дло, или отойти отъ стола.
Николай досталъ изъ кармана свою визитную карточку и бросилъ ему.
— Вотъ, сэръ, эта карточка объяснитъ вамъ, что мн отъ васъ нужно,— сказалъ онъ.
Выраженіе удивленія и нкотораго замшательства промелькнуло на лиц сэра Мельбери, когда онъ прочелъ фамилію Николая, но онъ сейчасъ же овладлъ собой и, перебросивъ карточку сидвшему напротивъ лорду Верисофту, взялъ зубочистку изъ стоявшаго передъ нимъ стакана, и какъ и и въ чемъ не бывало принялся ковырять въ зубахъ.
— Скажете вы мн ваше имя и адресъ?— спросилъ Николай, блдня по мр тою, какъ разгорался его гнвъ.
— Нтъ, не скажу,— отвчали ему.
— Если между вами есть порядочный человкъ, господа,— сказалъ тогда Николай, обводя взглядомъ присутствующихъ и съ трудомъ шевеля своими поблвшими губами,— онъ скажетъ мн, какъ зовутъ этого господина и гд онъ живетъ.
Ему отвтило гробовое молчаніе.
— Я братъ молодой леди, о которой здсь говорилось,— продолжалъ онъ,— и я объявляю во всеуслышаніе, что этотъ господинъ — низкій лжецъ и трусъ. Если у него есть другъ между вами, пусть онъ ему посовтуетъ не позорить себя этими подлыми попытками скрыть свое имя. Он безполезны: я не отстану отъ него, пока не узнаю.
Сэръ Мельбери бросилъ на него презрительный взглядъ и сказалъ, обращаясь къ пріятелямъ:
— Пускай себ болтаетъ на здоровье! Я не даю объясненій людямъ его званія. Пускай говоритъ хоть всю ночь и благодаритъ свою хорошенькую сестру, если ему не проломятъ головы за его дерзость.
— Вы негодяй безъ чести и совсти, и я разславлю васъ на весь свтъ!— прокричалъ Николай.— Я узнаю, кто вы, я прослжу васъ до вашей квартиры, ходите по улицамъ хоть до утра!
Рука сэра Мельбери невольно сжала графинъ, и одну минуту казалось, что онъ вотъ-вотъ запуститъ имъ въ голову своего обидчика. Но онъ только налилъ вина въ свой бокалъ и язвительно разсмялся
Николай отошелъ, слъ лицомъ къ ихъ столу и, кликну въ слугу, сталъ съ нимъ расплачиваться.
— Знаете вы, какъ фамилія этого господина?— спросилъ онъ его, не понижая голоса и показывая пальцемъ на сэра Мельбери.
Сэръ Мельбери опять захохоталъ, и два голоса, неизмнно ему вторившіе, поддержали его и на этотъ разъ, хотя гораздо слабе.
— Какъ ихъ фамилія, сэръ?— откликнулся лакеи, мигомъ смекнувъ, въ чемъ его выгода., и вкладывая въ тонъ своего отвта ровно такую дозу непочтительности, какую могъ себ позволить, не рискуя получить по физіономіи.— Нтъ, сэръ, не знаю.
— Эй, вы!— крикнулъ ему сэръ Мельбери, когда онъ отошелъ.— Знаете вы, какъ фамилія этого господина?
— Нтъ, сэръ, не знаю.
— Такъ вотъ она,— можете прочесть,— и сэръ Мельбери швырнулъ лакею карточку Николая.— А когда запомните, бросьте въ печку этотъ кусокъ картона.
Лакей осклабился, взглянулъ съ нкоторымъ сомнніемъ на Николая и весьма дипломатично разршилъ щекотливый вопросъ объ участи карточки, засунувъ ее за зеркало надъ каминомъ. Покончивъ съ этимъ дломъ, онъ скромно удалился.
Николай скрестилъ руки, закусилъ губы и сидлъ, не шевелясь, но достаточно ясно показывая всмъ своимъ видомъ, что онъ твердо ршился привести въ исполненіе свою угрозу прослдить сэра Мельбери до его жилища.
По тону голоса, какимъ заговорилъ со своимъ пріятелемъ младшій изъ членовъ компаніи, было очевидно, что онъ не одобряетъ его образа дйствій и уговариваетъ его уступить требованію Николая. Но сэръ Мельбери, бывшій порядочно навесел. повидимому, заупрямился. Онъ очень скоро заставилъ замолкать своего слабодушнаго молодого друга и затмъ, такъ, по крайней мр, показалось Николаю, хотя словъ онъ не. слышалъ, потребовалъ, чтобы его оставили одного, желая, вроятно, избавиться отъ дружескихъ наставленій. И дйствительно, немного погодя молодой человкъ и двое другихъ, говорившихъ всегда въ одинъ голосъ, встали изъ-за стола и ушли, оставивъ своего пріятеля вдвоемъ съ Николаемъ.
Легко себ представить, какимъ черепашьимъ шагомъ должны были ползти минуты для человка въ положеніи Николая. Нельзя также сказать, чтобы монотонное тиканье стнныхъ часовъ и пронзительный звонъ колокольчика, отбивавшаго въ нихъ четверти, сокращали для него эти минуты. Тмъ не мене онъ терпливо высиживалъ свое, а противъ него, на прежнемъ своемъ мст, сидлъ, развалясь, сэръ Мельбери Гокъ. Протянувъ ноги на подушку сосдняго стула и небрежно бросивъ на колни платокъ, онъ допивалъ свой кларетъ съ невозмутимо равнодушнымъ видомъ.
Такъ просидли они въ полномъ молчаніи около часу. Николай сказалъ бы, что прошло по меньшей мр три часа, если бы не слышалъ, что колокольчикъ прозвонилъ только четыре раза. Раза два онъ въ гнвномъ нетерпніи поднималъ голову, но сэръ Мельбери сидлъ въ той же поз, изрдка поднося къ губамъ свой бокалъ и обводя стны разсяннымъ взглядомъ, какъ будто и не замчалъ, что передъ нимъ сидитъ живой человкъ.
Наконецъ онъ звнулъ, потянулся и всталъ, потомъ спокойно подошелъ къ зеркалу, оглянулъ себя съ головы до ногъ, повернулся и удостоилъ Николая долгимъ презрительнымъ взглядомъ. Николай отъ всего сердца отвтилъ ему тмъ же. Сэръ Мельбери пожалъ плечами, чуть-чуть улыбнулся, позвонилъ и приказалъ вошедшему лакею подать ему пальто. Лакей исполнилъ приказаніе и услужило распахнувъ дверь.
— Можете идти,— сказалъ ему сэръ Мельбери, и опять они съ Николаемъ остались одни.
Сэръ Мельбери, безпечно посвистывая, сдлалъ нсколько турокъ по комнат, остановился у стола допить свой послдній бокалъ, который онъ налилъ за нсколько минутъ передъ тмъ, потомъ еще разъ прошелся, надлъ свою шляпу, поправилъ ее передъ зеркаломъ, натянулъ перчатки и, наконецъ, не спша, направился къ выходу. Николай, въ которомъ все клокотало отъ ярости, сорвался съ мста и бросился слдомъ за нимъ, и не успла захлопнуться за сэромъ Мельбери наружная дверь, какъ оба уже стояли на улиц рядомъ.
У подъзда ожидалъ кабріолетъ. Увидвъ сэра Мельбери, грумъ отстегнулъ фартукъ и взялъ лошадь подъ уздцы.
— Скажете вы мн, кто вы такой?— спросилъ Николай сдержаннымъ голосомъ.
— Нтъ, не скажу,— отвчалъ сэръ Мельбери рзко, подкрпляя свой отказъ грубымъ ругательствомъ.
— Если вы разсчитываете на быстроту ногъ вашей лошади, вы ошибаетесь въ разсчет,— сказалъ Николай.— Я поду съ вами. Клянусь Богомъ, я васъ не выпущу! Повисну на подножк, а не отстану отъ васъ!
— Попробуйте, и васъ отстегаютъ кнутомъ,— былъ хладнокровный отвтъ.
— Вы подлецъ!— сказалъ Николай.
— А вы, должно быть, уличный мальчишка, судя по вашимъ манерамъ.
— Я сынъ джентльмена, равный вамъ по рожденію и воспитанію, а во всемъ остальномъ я стою выше васъ. Повторяю вамъ: миссъ Никкльби моя сестра. Отвтите вы мн или нтъ за ваше недостойное, скотское поведеніе?
— Противнику, равному мн, отвчу, вамъ, нтъ!— отвчалъ сэръ Мельбери, взявшись за вожжи, и вскочилъ въ экипажъ.— Прочь съ дороги, собака! Вилльямъ, пусти лошадь!
— Не совтую вамъ рисковать!— закричалъ Николай, вскакивая за нимъ на подножку и хватаясь за вожжи.— Помните, ему теперь не сдержать лошади. Вы не удете! Вы не удете, клянусь, пока не скажете, мн, кто вы такой!
Грумъ не зналъ, что ему длать: породистая, горячая лошадь рвалась впередъ съ такой силой, что онъ едва ее сдерживалъ.
— Пусти, теб говорятъ!— прогремлъ его баринъ.
Слуга повиновался. Лошадь взвилась на дыбы и понеслась такъ стремительно, что, казалось, она разобьетъ вдребезги экипажъ. Но Николай, потерявъ всякое сознаніе опасности, да и всего на свт, кром бушевавшей въ немъ язрости, стоялъ на подножк и не выпускалъ изъ рукъ вожжей.
— Отпустите вы вожжи?
— Скажете вы мн, кто вы?
— Нтъ!
— Нтъ!
Съ послднимъ словомь Николая сэръ Мельбери перехватилъ за середину свой длинный хлыстъ и принялся неистово колотить его по голов и по плечамъ. Все это произошло гораздо быстре, чмъ можно передать словами. Николай сталь защищаться, и хлыстъ сломался во время борьбы. Николаю удалось завладть его тяжелой рукояткой, онъ размахнулся и раскроилъ своему противнику лицо отъ глаза до подбородка. Онъ видлъ кровавый рубецъ, почувствовалъ, что лошадь понеслась бшенымъ галопомъ, въ глазахъ у него заплясали тысячи искръ, его съ силой отбросило въ сторону, и онъ рухнулся на земь.
У него кружилась голова, во всемъ тл чувствовалась слабость, но онъ сейчасъ же, хотъ и съ трудомъ, поднялся на ноги. Его заставили очнуться громкіе крики. Но улиц бжалъ народъ, крича переднимъ, чтобъ очищали дорогу. Взглянувъ впередъ, онъ увидлъ, что люди въ испуг кидаются въ стороны, что кабріолетъ мчится но тротуару съ ужасающей быстротой, потомъ услышалъ крикъ, паденіе чего-то тяжелаго, звонъ разбитаго стекла… Затмъ толпа сомкнулась, и больше онъ уже ничего не видлъ и не слышалъ.
О немъ теперь забыли: общее вниманіе было поглощено человкомъ, сидвшимъ въ экипаж. Основательно разсудивъ, что въ его положеніи было бы безуміемъ напоминать о себ, онъ свернулъ въ ближайшій переулокъ и поспшно направился къ извозничьей бирж Онъ почувствовалъ, что шатается, какъ пьяный, и ршилъ взять извозчика, и тутъ только замтилъ, что по лицу его и по груди течетъ кровь.

ГЛАВА XXXIII,
въ которой мистеръ Ральфъ Никкльби весьма быстрымъ и дйствительнымъ способомъ избавляется отъ всякихъ сношеній со своею роднею.

Смайкъ и Ньюмэнь Ногсъ (который, въ своемъ нетерпніи, воротился домой задолго до условленнаго срока) сидли у огня, поджидая Николая и съ безпокойствомъ прислушиваясь къ каждымъ новымъ шагамъ, раздававшимся на лстниц, и къ малйшему шороху въ дом. Прошло много времени, становилось поздно. Николай общалъ вернуться черезъ часъ, и продолжительное его отсутствіе начинало не на шутку тревожить обоихъ друзей, какъ объ этомъ краснорчиво свидтельствовали растерянные взгляды, которые они бросали другъ на друга при каждомъ новомъ разочарованіи.
Наконецъ они услышали, что къ крыльцу подъхалъ экипажъ, и Ньюмэнъ выбжалъ со свчей, чтобы посвтить Николаю на лстниц. Увидавъ его въ томъ состояніи, въ какомъ мы оставили его въ конц предыдущей главы, Ньюмэнъ замеръ на мст въ изумленіи и ужас.
— Не пугайтесь,— сказалъ ему Николай, проталкивая его назадъ въ комнату.— Дайте мн только воды, я умоюсь и опять стану самимъ собой. Никакой бды не случилось.
— Никакой бды?— повторилъ растерянно Ньюмэнъ, проводя руками по спин и плечамъ Николая, какъ будто хотлъ убдиться, что тотъ не переломалъ себ костей.— Но что же случилось?
— Я все знаю,— перебилъ его Николай.— Часть я слышалъ, остальное угадалъ. Но, прежде чмъ я отмою хоть одно изъ этихъ пятенъ, вы должны разсказать мн все подробно. Вы видите, я спокоенъ. Ршеніе мое принято… Ну, добрый другъ, говорите же напрямикъ. Время палліативныхъ мръ миновало: ничто теперь не подниметъ въ моихъ глазахъ Ральфа Никкльби.
— У васъ все платье изорвано, вы хромаете, и я увренъ, что вамъ очень больно,— сказалъ Ньюмэнъ.— Позвольте мн сперва осмотрть ваши ушибы.
— Никакихъ ушибовъ нтъ, немного трудно двигаться, но это скоро пройдетъ,— проговорилъ Николай, съ трудомъ опускаясь на стулъ.— Но если бы даже я переломалъ себ вс кости и сохранилъ бы сознаніе, я и тогда не отдался бы вамъ въ руки, пока не услышалъ бы отъ васъ того, что я имю право знать… Ну, говорите же,— и онъ протянулъ руку Ногсу.— Помните, вы какъ-то мн разсказывали, что у васъ была сестра, что она умерла давно, прежде еще чмъ васъ постигло несчастье. Подумайте о ней, Ньюмэнъ, и разскажите мн все.
— Да, да, я разскажу, я разскажу вамъ всю правду.
И Ньюмэнъ сталъ разсказывать. Слушая его, Николай только кивалъ головой въ тхъ мстахъ разсказа, которыя подтверждали то, что онъ уже зналъ, но онъ ни разу не обернулся и не отвелъ глазъ отъ огня.
Окончивъ свой разсказъ, Ньюмэнъ сталъ опять настаивать, чтобы молодой его другъ раздлся и позволилъ себя осмотрть, Посл нкотораго сопротивленія, Николай, наконецъ, согласился, и пока его растирали уксусомъ, масломъ и другими цлебными снадобьями, добытыми у сосдей-жильцовь, онъ въ свою очередь разсказалъ, какимъ образомъ онъ получилъ свои увчья. Должно быть этотъ разсказъ произвелъ сильное впечатлніе на горячее воображеніе Ньюмэна Ногса, потому что, когда Николай дошелъ до описанія самаго критическаго момента ссоры, растираніе приняло такой энергичный характеръ, что разсказчикъ почувствовалъ жестокую боль. Впрочемъ, онъ постарался не обнаружить своихъ ощущеній, такъ какъ было совершенно очевидно, что въ эту минуту мистеръ Ногсъ орудуетъ надъ сэромъ Мельбери Гокомъ, совершенно упуская изъ вида настоящаго своего паціента.
Терпливо выдержавъ свою пытку, Николай уговорился съ Ньюмэномъ, что завтра же утромъ, пока онъ. Николай, будетъ занятъ другими длами, Ньюмэнь устроитъ немедленное переселеніе его матери изъ теперешней ея резиденціи, отрядивъ къ ней предварительно миссъ Ла-Криви съ инструкціей сообщить ей обо всемъ. Затмъ онъ завернулся въ длинный плащъ Смайка и отправился въ гостиницу ночевать. Здсь онъ написалъ записку Ральфу, которую Ньюмэнъ долженъ былъ доставить ему на другой день, и только посл этого отдался отдыху, въ которомъ онъ такъ сильно нуждался.
Говорятъ, пьяному море по колно: пьяный можетъ свалиться хоть въ пропасть и потомъ, когда разсудокъ возвратится къ нему, даже не почувствовать особенной боли отъ ушибовъ. То же, я думаю, можно сказать и обо всякомъ состояніи сильнаго возбужденія, какими бы причинами оно ни вызывалось. Несомннно одно: если Николай, проснувшись на другое утро, и испытывалъ боль, это не помшало ему вскочить съ постели, какъ только часы пробили семь, вскочить такъ бодро и легко, какъ будто съ нимъ ничего не случилось.
Завернувъ на минуту въ комнату Смайка сказать ему, что Ньюмэнъ Ногсъ скоро придетъ, онъ вышелъ на улицу, кликнулъ извозчичій кэбъ и похалъ къ мистриссъ Вититтерли, адресъ которой онъ узналъ наканун отъ Ньюмэна.
Было безъ четверти восемь, когда они пріхали на Кадоганскую площадь. Николай начиналъ уже побаиваться, что, пожалуй, въ такой ранній часъ весь домъ еще спитъ, но успокоился, увидвъ служанку, подметавшую крыльцо. Служанка передала его съ рукъ на руки знакомому намъ пажу, появившемуся на ея зовъ съ растрепанными волосами и съ опухшимъ отъ сна, лоснящимся лицомъ, какъ оно и подобаетъ пажу, только-что поднявшемуся съ постели.
Отъ этого юнаго джентльмена Николай узналъ, что миссъ Никкльби совершаетъ свою утреннюю прогулку въ саду передъ домомъ. На вопросъ, можно ли ее видть, пажъ съ унылой безнадежностью отвчалъ: ‘Кажется, нтъ’, но, принявъ возбуждающее въ вид серебрянаго шиллинга, внезапно ощутилъ приливъ жизненныхъ силъ и прибавилъ: ‘Впрочемъ, кажется, можно’.
— Передайте миссъ Никкльби, что пріхалъ ея братъ и что ему нужно видть ее какъ можно скоре,— сказалъ ему Николай.
Серебряныя пуговицы исчезли съ быстротой, совершенно имъ несвойственной, а Николай зашагалъ по комнат въ томъ лихорадочномъ волненіи, когда даже минутная отсрочка кажется нестерпимой. Вскор онъ услышалъ такъ хорошо ему знакомые легкіе шаги, и прежде чмъ онъ усплъ шевельнуться, Кетъ упала къ нему на грудь, заливаясь слезами.
— Дорогая моя двочка, какая ты блдная!— говорилъ Николай, цлуя ее.
— Ахъ, братъ, еслибъ ты зналъ! Я такъ здсь несчастна!— рыдала бдная Кетъ.— Не оставляй меня здсь, мой родной, а то я умру.
— Ни здсь и нигд я тебя не оставлю, нигд больше, моя Кетъ,— отвчалъ Николай, прижимая ее къ сердцу. Онъ не могъ удержаться отъ слезъ.— Окажи мн, что я дйствовалъ, какъ считалъ лучшимъ. Скажи мн, что мы разстались потому, что я боялся навлечь на тебя лишнее горе, что эта разлука и для меня, какъ для тебя, была испытаніемъ и что, если я поступилъ дурно,— я сдлалъ это безъ умысла, по незнанію свта.
— Зачмъ говорить то, что мы и безъ того хорошо знаемъ?— отвчала Кетъ, стараясь успокоить его.— Николай, дорогой мой, не плачь! Ну, можно ли такъ поддаваться отчаянію!
— Для меня такой горькой упрекъ знать, что ты здсь вытерпла, видть, какъ ты измнилась, ты, такая кроткая и терпливая… О, Боже,— вскрикнулъ вдругъ Николай, и тонъ его разомъ измнился,— у меня вся кровь кипитъ, когда я думаю объ этомъ! Ты удешь отсюда сейчасъ же со мной. Я не оставилъ бы тебя здсь и на вчерашнюю ночь, знай я раньше обо всемъ… Съ кмъ я долженъ переговорить, прежде чмъ мы удемъ?
Этотъ вопросъ пришелся очень кстати, ибо какъ разъ въ этотъ моментъ въ комнату вошелъ мистеръ Вититтерли. Кетъ представила ему брата, и тотъ сейчасъ же объяснилъ цль своего посщенія, прибавивъ, что не можетъ задать ни минуты.
— Срокъ условія на первую четверть года еще не истекъ,— сказалъ мистеръ Вититтерли торжественнымъ тономъ человка, сознающаго за собой вс права,—слдовательно…
— Слдовательно,— перебилъ его Николай,— сестра должна потерять свое жалованье за эту четверть. Надюсь, сэръ, вы извините такую крайнюю поспшность: обстоятельства мои такъ сложились, что я долженъ немедленно взять отъ васъ сестру, я не могу терять ни минуты. За вещами ея, если позволите, я пришлю потомъ.
Мистеръ Вититтерли поклонился, не сдлавъ никакихъ возраженій. Все дло было въ томъ, что онъ не только не огорчился внезапнымъ отъздомъ молодой двушки, но скоре даже обрадовался ему, такъ какъ сэръ Темли Снеффинъ высказалъ свое медицинское мнніе въ томъ смысл, что характеръ компаньонки не совсмъ-то подходитъ къ нжной организаціи мистриссъ Вититтерли.
— Что касается незначительной суммы, причитающейся миссъ Никкльби изъ ея жалованья,— началъ мистеръ Вититтерли,— то я (тутъ рчь его была прервана внезапнымъ, приступомъ кашля)… то я буду считать себя ея должникомъ.
Мистеръ Вититтерли, надо замтить, очень любилъ считать себя должникомъ по маленькимъ счетамъ и обыкновенно оставался имъ навсегда. У всякаго изъ насъ есть свои пріятныя особенности, и такова была особенность мистера Вититтерли.
— Сдлайте милость,— отвчалъ ему Николай. И наскоро, еще разъ извинившись за сестру, онъ усадилъ ее въ экипажъ и приказалъ кучеру хать въ Сити какъ можно скоре.
Оми похали со всей быстротой, на какую только способенъ извозчичій кэбъ, но такъ какъ лошади имли постоянное свое мстожительство въ Уайтчапел, гд и получали обыкновенно свой завтракъ (въ т дни, когда он вообще завтракали), то путешествіе совершилось значительно быстре, чмъ можно было ожидать.
Подъхавъ къ дому, Николай послалъ Кетъ впередъ, боясь, какъ бы неожиданное его появленіе не напугало мать, и когда, по его разсчетамъ, путь былъ достаточно расчищенъ, явился къ ней самолично со всею подобающей почтительностью. Ньюмэнъ, очевидно, не терялъ времени даромъ, ибо у подъзда стояла повозка и изъ дома уже выносили вещи.
Но мистриссъ Никкльби, въ скобкахъ сказать, была не такого сорта особа, чтобы съ нею можно было бесдовать впопыхахъ или, врне, чтобы ей можно было растолковать въ короткихъ словахъ главную суть какого-нибудь важнаго и щекотливаго дла. Несмотря на то, что почтенная дама въ теченіе цлаго часа подвергалась процедур подготовительныхъ разговоровъ со стороны миссъ Ла-Криви, несмотря на то, что Николай и сестра его говорили съ нею теперь самымъ вразумительнымъ языкомъ, она продолжала пребывать въ состояніи, близкомъ къ столбняку, и никакими способами нельзя было заставить ее понять необходимость столь поспшныхъ дйствій.
— Николай, мой другъ, отчего ты не спросишь своего дядю, какія у него намренія на нашъ счетъ?— говорила достойная леди.
— Мама, милая, время для переговоровъ прошло,— отвчалъ Николай.— Намъ остается одинъ выходъ: отвернуться отъ этого человка съ презрніемъ и негодованіемъ, какихъ онъ заслуживаетъ. Этого требуютъ ваша честь и доброе имя, посл того, что мы узнали о его низкихъ поступкахъ, вы ни одного часу не можете оставаться подъ кровлей, которою обязаны ему.
— Конечно, онъ — грубое животное, чудовище, я и сама это знаю,— проговорила мистриссъ Никкльби, горько рыдая.— И кровля-то его самая жалкая, стны голыя, и давно бы пора ихъ покрасить. Потолокъ я и то оштукатурила на свой счетъ, мн обошлось это восемнадцать пенсовъ, и вс они цликомъ пошли теперь въ карманъ твоего дяди, и я страшно жалю объ этой издержк… Никогда бы этому не поврила, никогда!
— И я не поврилъ бы, мама, да и никто,— сказалъ Николай.
— Это просто ужасно! Подумать только, что этотъ сэръ Мельбери Гокъ оказался такимъ отптымъ негодяемъ, какъ увряетъ миссъ Ла-Криви, когда я каждый день поздравляла себя съ такимъ зятемъ, когда я мечтала, какъ будетъ хорошо, когда онъ породнится съ нами и поможетъ теб своей протекціей получить выгодное мсто на государственной служб. Я знаю, при двор есть очень хорошія мста, знакомый одной нашей пріятельницы (миссъ Кропли въ Эксетер, ты должна ее помнить, милая Кетъ)… такъ онъ служитъ на такомъ мст, и главная его обязанность (я это наврное знаю) носить шелковые чулки и парикъ ввид чернаго мшечка или кармана, Господи, подумать только, что все этимъ кончилось! Нтъ, я не могу,— это убьетъ меня!
И, выразивъ такимъ образомъ свое горе, мистриссъ Никкльби дала волю слезамъ. Такъ какъ Николай съ сестрой должны были присматривать за переноской своей скудной мебели, то миссъ Ла-Криви, всецло посвятившая себя утшенію почтенной матроны, замтила ей очень мягко и ласково, что будетъ лучше, если она сдлаетъ усиліе надъ собой и развеселится.
— Хорошо вамъ говорить, миссъ Ла-Криви,— отрзала мистриссъ Никкльби съ запальчивостью, довольно естественной въ ея критическомъ положеніи,— хорошо вамъ говорить — развеселиться! Но еслибъ у васъ было столько причинъ веселиться, какъ у меня, хотла бы я посмотрть на васъ тогда, очень хотла бы!… Ну, что я скажу мистеру Пайку и мистеру Плеку — этимъ двумъ изящнйшимъ, самымъ безукоризизеннымъ джентльменамъ, какихъ я когда-либо знала? Что я имъ скажу? Вдь если я скажу имъ: ‘Я узнала, что вашъ пріятель, сэръ Мельбери негодяй и подлецъ’, они разсмются мн въ глаза.
— Не придется имъ больше смяться надъ нами, ручаюсь вамъ, мама,— сказалъ Николай, подходя.— Идемте, карета ждетъ у крыльца. Подемте пока на нашу старую квартиру, гд мы во всякомъ случа можемъ пробыть до понедльника.
— Гд все готово для васъ и гд вамъ всегда рады,— прибавила миссъ Ла-Криви.— Идемте же. И я съ вами.
Но мистриссъ Никкльби не такъ-то легко было сдвинуть. Сначала у нея явилась неотложная надобность сходить наверхъ взглянуть, не оставили ли чего-нибудь изъ вещей, потомъ сбгать внизъ удостовриться, все ли уложили въ повозку, потомъ, когда ее уже сажали въ карету, передъ нею промелькнуло странное видніе: кофейникъ, забытый въ кухн на плит, а когда дверца кареты захлопнулась, ее одолло мрачное воспоминаніе о зеленомъ зонтик, оставшемся наверху за какою-то невдомой дверью. Наконецъ, Николай, въ полномъ отчаяніи, приказалъ кучеру трогать. Мистриссъ Никкльби отъ неожиданнаго толчка уронила шиллингъ въ солому, покрывавшую полъ кареты, это обстоятельство, по счастью, отвлекло ея вниманіе, а когда она объ этомъ спохватилась, было уже поздно вспоминать про забытыя вещи.
Благополучно переправивъ вс пожитки въ повозку, отпустивъ служанку и затворивъ дверь на ключъ, Николай вскочилъ въ кабріолетъ и приказалъ везти себя въ одинъ переулокъ по сосдству съ Гольденъ-Скверомъ, гд они съ Ногсомъ условились сойтись. Все это было сдлано такъ проворно, что ровно въ половин десятаго Николай уже стоялъ на условленномъ мст.
— Вотъ вамъ письмо къ Ральфу, а вотъ и ключъ,— сказалъ онъ Ногсу.— Сегодня вечеромъ, когда придете къ намъ, ни слова о вчерашнемъ происшествіи. Дурныя всти разносятся быстро: он и такъ дойдутъ до нихъ слишкомъ скоро. Не слыхали ли вы, онъ сильно расшибся?
Ньюмэнъ покачалъ головой.
— Я самъ объ этомъ справлюсь сейчасъ-же,— сказалъ Николай
— Лучше бы вамъ отдохнуть,— замтилъ Ньюмэнъ.— Вы нездоровы, у васъ, кажется, жаръ.
Николай махнулъ рукой съ безпечнымъ видомъ и, скрывая нездоровье, которое онъ дйствительно чувствовалъ теперь, когда поддерживавшее его волненіе улеглось, торопливо простился со своимъ другомъ.
Ньюмэну было не боле трехъ минутъ ходьбы до Гольденъ-Сквера, но въ эти три минуты онъ разъ двадцать вынималъ илъ шляпы письмо Николая и клалъ его обратно. Адресъ, печать, лицевая и задняя стороны конверта, даже бока его были поперемнно предметами восхищенія мистера Ногса. Въ заключеніе онъ вытянулъ передъ собой письмо на всю длину руки, чтобы полюбоваться общимъ его видомъ, потомъ положилъ его въ шляпу и сталъ потирать руки въ полномъ восторг отъ возложеннаго на него порученія.
Явившись въ контору, онъ повсилъ шляпу на колышекъ, положилъ письмо и ключъ на свой столъ и сталъ нетерпливо поджидать Ральфа. Черезъ нсколько минутъ на лстниц послышалось хорошо знакомое ему поскрипыванье тяжелыхъ сапогъ и зазвенлъ колокольчикъ.
— Принесли почту?
— Нтъ.
— А другихъ писемъ не было?
— Только одно,— и Ньюмэнъ положилъ письмо на конторку, не сводя глазъ съ хозяина.
— А это что такое?— спросилъ Ральфъ, увидвъ ключъ.
— Это оставили вмст съ письмомъ, принесъ какой-то мальчишка съ четверть часа тому назадъ.
Ральфъ посмотрлъ на адресъ, сорвалъ конвертъ и прочелъ слдующее:
‘Теперь я васъ знаю. Вс упреки, какими я могъ бы васъ осыпать, не принесли бы вамъ и тысячной доли того стыда, какой должны пробудить эти слова даже въ вашей зачерствлой душ.
‘Вдова вашего брата и ея сирота-дочь съ презрніемъ отвергаютъ вашъ кровъ и бгутъ отъ васъ съ отвращеніемъ и проклятіемъ. Ваши родные отрекаются отъ васъ, считая величайшимъ для себя позоромъ даже то, что они носятъ одно съ вами имя, что между вами и ими существуетъ кровная связь.
‘Вы — старый человкъ, день расплаты близокъ для васъ, и не мн васъ карать. Пусть воспоминанія прожитой жизни до могилы терзаютъ ваше лживое сердце и да упадетъ на вашъ смертный одръ ихъ черная тнь!’
Ральфъ Никкльби два раза перечиталъ письмо, и лобъ его грозно нахмурился. Бумажка выскользнула изъ его рукъ и упала на полъ, но онъ продолжалъ сжимать пальцы, какъ будто все еще держалъ ее, онъ глубоко задумался.
Вдругъ онъ вскочилъ со стула, поднялъ письмо, скомкалъ и сунулъ въ кармамъ, потомъ свирпо повернулся къ Ньюмэну Ногсу какъ будто хотлъ спросить, зачмъ онъ тутъ торчитъ. Но Ньюмэнъ стоялъ къ нему спиной и водилъ обломкомъ пера по строкамъ таблицы процентовъ, висвшей на стн, совершенно, повидимому, углубленный въ это занятіе и глухой для всхъ другихъ впечатлній.

ГЛАВА XXXIV.
Мистера Ральфа Никкльби посщаютъ лица, съ которыми читатель уже знакомъ.

— Чортъ васъ возьми! Какъ долго вы заставили меня трезвонить въ этотъ проклятый разбитый колокольчикъ! Клянусь душой, одинъ этотъ звонъ способенъ довести до судорогъ самаго здороваго человка,— говорилъ г-нъ Манталини Ньюмэну Ногсу, обтирая сапоги о скобку на крыльц конторы Ральфа Никкльби.
— Я слышалъ только одинъ звонокъ,— отвчалъ ему Ногсъ.
— Ну, такъ вы глухи, какъ столбъ, какъ тетеря, какъ сто самыхъ глупыхъ тетерь!
Г-нъ Манталини тмъ временемъ усплъ проникнуть въ переднюю и безъ дальнйшихъ церемоній направился было по корридору прямо въ святилище Ральфа, но Ньюмэнъ заступилъ ему дорогу и, намекнувъ довольно прозрачно, что мистеръ Никкльби не любитъ, когда его безпокоятъ безъ надобности, освдомился, спшное ли дло у кліента.
— Чертовски спшное и притомъ деликатнаго свойства,— сказалъ г-нъ Манталини.— Требуется превратить нсколько клочковъ грязной бумаги въ хорошенькія, блестящія, звонкія, круглыя штучки.
Ньюмэнъ многозначительно хрюкнулъ и, взявъ протянутую ему визитную карточку, заковылялъ въ контору хозяина. Просунувъ голову въ дверь, онъ увидлъ, что Ральфъ сидитъ въ той же задумчивой поз, какъ тогда, когда онъ только-что прочелъ письмо племянника, и, повидимому, перечитываетъ это письмо, такъ какъ онъ держалъ его раскрытымъ передъ глазами. Но эта картина мелькнула Ньюмэну только на мигъ. Услышавъ шумъ, Ральфъ, круто обернулся и рзко спросилъ:
— Зачмъ вы врываетесь ко мн?
Ньюмэнъ сталъ было объяснять причину, но тутъ ‘причина’ ввалилась въ комнату собственной персоной. Схвативъ жесткую руку Ральфа и нжно сжимая ее въ обихъ своихъ, г-нъ Манталини началъ божиться, что никогда еще не видалъ его такимъ здоровымъ и бодрымъ.
— Вы положительно цвтете, мой милый, будь я анаема!— восклицалъ г-нъ Манталини, садясь безъ приглашенія и расправляя свои бакенбарды.— Вы смотрите просто юношей, рзвымъ мальчишкой, чортъ меня побери!
— Мы одни,— рзко перебилъ Ральфъ его изліянія.— Что вамъ отъ меня нужно?
— Ахъ, онъ, шутникъ,— захохоталъ г-нъ Манталини, показывая вс свои зубы.— Что мн отъ него нужно! Каковъ? Ха, ха! Великолпно!.. Что мн нужно? Скажите, пожалуйста! Дьявольски ловко спросилъ!
— Что вамъ отъ меня нужно, я спрашиваю?— повторилъ Ральфъ сурово.
— Что нужно? Вексель учесть, разрази меня Богъ.
Г-нъ Манталини осклабился и безпечно качнулъ головой.
— Деньги нынче рдки,— замтилъ Ральфъ.
— Рдки, чортъ возьми, иначе я бы въ нихъ не нуждался, — подтвердилъ г-нъ Манталини.
— Времена трудныя, не знаешь кому врить,— продолжалъ Ральфь.— Я собственно не расположенъ трактовать о длахъ въ настоящую минуту, да, сказать по правд, и не имю надобности расширять свои операціи, но вы такой старинный знакомый… Сколько у васъ векселей?
— Два.
— На какую сумму?
— Пустяки, всего семьдесятъ пять фунтовъ.
— А сроки?
— Два мсяца четыре дня.
— Такъ и быть, я сдлаю это для васъ, помните, только для васъ, немногимъ я согласился бы оказать такую услугу.— Тутъ Ральфъ немного подумалъ и прибавилъ:— за учетъ вы заплатите мн двадцать пять фунтовъ.
При этомъ блестящемъ предложеніи у г-на Манталини вытянулось лицо. ‘Ахъ, чортъ!’ вырвалось у него.
— Пятьдесятъ фунтовъ вамъ все-таки останется. Чего же вы хотли?— замтилъ Ральфь.— Дайте-ка мн взглянуть на подписи.
— Вы чертовски прижимисты, Никкльби,— убждалъ г-нъ Манталини.
— Покажите мн подписи,— повторилъ Ральфь нетерпливо и протянулъ руку къ векселямъ.— Гм… да, дло не совсмъ врное, но рискнуть можно… Согласны вы на мои условія? Берете вы деньги? Помните, ваши векселя мн не нужны, я даже предпочелъ бы не брать.
— Послушайте, Никкльби, не можете ли вы…
— Нтъ, не могу,— отрзалъ Ральфь, перебивая его.— Берете деньги, такъ берите и давайте сюда векселя. Никакихъ отсрочекъ, ни какихъ вывертовъ врод воображаемыхъ походовъ въ Сити для воображаемыхъ переговоровъ съ другими дльцами, никогда не существовавшими. Ну, что жь, берете деньги?
Съ этими словами онъ отодвинулъ бумаги, лежавшія передъ нимъ на стол, толкнулъ, какъ будто въ разсянности, свой денежный ящикъ и зазвенлъ деньгами. Этотъ звукъ ршилъ дло. Услышавъ его, г-въ Манталини сейчасъ же заключилъ сдлку, и Ральфъ выложилъ деньги на столъ.
Не усплъ г-нъ Манталини собрать ихъ и спрятать въ карманъ, какъ въ передней опять позвонили, и вслдъ затмъ Ньюмэнь ввелъ въ комнату, какъ вы думаете, кого?— самое г-жу Манталини. Увидвъ супругу, г-нъ Манталини обнаружилъ явные признаки душевнаго разстройства и сгребъ деньги въ карманъ съ поразительной быстротой.
— А, вы здсь,— сказала г-жа Манталини, мотнувъ головой.
— Да, я здсь, душенька, здсь, моя жизнь,— отвчалъ нжный супругъ, бросаясь на колни и съ игривостью котенка перехватывая на полдорог укатившійся соверенъ.— Здсь я, ангелъ души моей, въ царств золотого тельца, какъ видишь, подбираю презрнный металлъ.
— Мн стыдно за васъ,— проговорила съ негодованіемъ г-жа Манталини.
— За меня, моя радость? О, какъ мило она говоритъ! Какъ восхитительно шутитъ! Она вдь знаетъ, что не можетъ стыдиться за своего душеночка, за свое любимое дтище!
Каковы бы ни были обстоятельства, разршившіяся такимъ результатомъ, достоврно одно, что на этотъ разъ ‘душеночекь’ плохо разсчиталъ свои шансы, положившись такъ доврчиво на неизмнную любовь своей дражайшей половины. Вмсто отвта г-жа Манталини только окинула его презрительнымъ взглядомъ и, повернувшись къ Ральфу, стала извиняться за свое вторженіе.
— И въ этомъ виновато недостойное, ни съ чмъ не сообразное поведеніе г-на Манталини,— заключила она.
— Мое поведеніе?! О, что я слышу, роза моя, моя эссенція ананаса!
— Ваше,— подтвердила жена.— Но я этого не потерплю. Я не намрена сдлаться нищей изъ-за чужого мотовства и безпутства. Пусть мистеръ Никкльби выслушаетъ, какъ я ршила съ вами поступить.
— Прошу васъ, сударыня, избавить меня отъ роли посредника,— сказалъ Ральфъ.— Улаживайте ваши дла между собой, какъ знаете.
— Нтъ, я прошу, какъ милости, выслушайте меня. Я хочу въ вашемъ присутствіи объявить ему мое неизмнное ршеніе, неизмнное, сэръ,— повторила г-жа Манталини въ сторону мужа бросая на него гнвный взглядъ.
— Она зоветъ меня ‘сэръ’!— завопилъ г-нъ Манталини.— Меня, который дрожитъ надъ ней, который сгораетъ къ ней адской любовью! Меня, котораго она опутала своими чарами, околдовала, какъ гремучая змя, прелестная, невинная змйка съ ангельскимъ взоромъ! О, каково это для моихъ чувствъ!… Нтъ, все для меня кончено, она ввергнула меня въ адъ!
— Не вамъ бы говорить о чувствахъ, сэръ,— торжественно произнесла г-жа Манталини, опускаясь на стулъ и поворачиваясь спиной къ мужу.— Моихъ чувствъ вы не щадите.
— Не щажу твоихъ чувствъ, душа души моей?!
— Конечно, нтъ.
И не взирая ни на какіе подходы супруга, г-жа Манталини настойчиво твердила ‘нтъ’, такъ настойчиво, ршительно и сердито, что г-нъ Манталини опшилъ.
— Его безпутство приводитъ меня въ отчаяніе, мистеръ Никкльби,— продолжала она, обращаясь къ Ральфу, который стоялъ, заложивъ руки за спину, съ усмшкой самаго откровеннаго презрнія созерцалъ интересную чету,— его мотовство превзошло, наконецъ, всякія границы.
— Вотъ ужь никогда бы этому же поврилъ,— произнесъ саркастически Ральфъ.
— А между тмъ, мистеръ Никкльби, это такъ, могу васъ уврить. Но его милости я несчастнйшая женщина въ мір. Я живу въ безпрерывномъ страх и вчно въ тискахъ. Но даже и это еще не самое худшее,— прибавила огорченная леди, утирая слезы,— сегодня онъ вытащилъ у меня изъ конторки цнныя бумаги, даже не спросивъ моего разршенія.
Г-нъ Манталини испустилъ слабый стонъ и застегнулъ на вс пуговицы свой жилетный карманъ.
— Со времени постигшаго насъ несчастія,— продолжала г-жа Манталини,— я принуждена выплачивать значительную сумму миссъ Нэгъ за фирму, и, увряю васъ, у меня нтъ средствъ потакать его расточительности. Такъ какъ я уврена, мистеръ Никкльби, что онъ явился къ вамъ съ единственной цлью обратить въ деньги бумаги, о которыхъ я говорила, и такъ какъ вы уже не разъ выручали насъ въ трудныхъ случаяхъ жизни и близко знаете наши дла, то я хочу, чтобы вы выслушали ршеніе, къ которому онъ заставилъ меня придти своими поступками.
Г-нъ Манталини опять застоналъ и, вставивъ въ правый глазъ соверенъ на подобіе монокля, лвымъ подмигнулъ Ральфу за спиной у жены. Продлавъ этотъ фокусъ съ замчательнымъ мастерствомъ, онъ отправилъ соверенъ въ жилетный карманъ и застоналъ, на этотъ разъ раздирательнымъ стономъ кающаго гршника.
— Я ршила,— начала опять г-жа Манталшш, замтивъ признаки нетсрппія на лиц Ральфа,— я ршила посадить его на жалованье.
— Что ты сказала, моя радость?— воскликнулъ г-нъ Манталини, притворяясь, что не разслышалъ.
— А я,— повторила г-жа Манталини въ сторону Ральфа, благоразумно воздерживаясь смотрть на супруга, дабы многочисленныя его чары не поколебали ея ршенія,— я ршила выдавать ему опредленное жалованье, и я нахожу, что, получая сто двадцать фунтовъ въ годъ карманныхъ денегъ на одежду и прочіе мелкіе расходы, онъ долженъ почитать себя счастливымъ.
Г-нъ Манталини съ большимъ достоинствомъ ждалъ цифры предполагаемой стипендіи, но какъ только эта цифра коснулась его ушей, онъ хлопнулъ объ полъ свою шляпу и трость, выхватилъ носовой платокъ, и его оскорбленныя чувства вылились въ патетическихъ вопляхъ.
— Адъ и вс черти! Это ужасно!— восклицалъ сквозь рыданія г-въ Манталини, то срываясь со стула, то опять падая на него къ великому ущербу для нервовъ своей половины.— Но нтъ, я не могу этому врить! Это дьявольское навожденіе, проклятый, страшный сонъ! Это не дйствительность, нтъ!
И, успокоивъ себя этой мыслью, очаровательный джентльменъ зажмурилъ глаза и сталъ терпливо дожидаться минуты, когда ему можно будетъ проснуться.
— Весьма благоразумное ршеніе, сударыня,— замтилъ Ральфъ съ ядовитой усмшкой,— если только вашъ супругъ подчинится ему. Впрочемъ, мы въ этомъ не можемъ сомнваться.
— О, небо!— простоналъ господинъ Манталини, раскрывая глаза.— Это ужасная дйствительность, это не сонъ! Вотъ она здсь, сидитъ передо мной. Это они, они, обворожительные контуры ея тла! Я не могу ошибиться: на свт нтъ другихъ, ннъ подобныхъ. У двухъ графинь не было и намека на контуры, и у вдовы чортъ знаетъ какіе, ни на что не похожіе. О, зачмъ она такъ убійственно хороша, что я не могу сердиться на нее даже въ эту минуту!
— Ты самъ, Альфредъ, вынудилъ меня къ такой ршительной мр,— проговорила госпожа Манталини все еще съ укоризной, но замтно смягчившись.
— Я негодяй, я подлецъ!— вскричалъ супругъ, хлопнувъ себя по голов кулакомъ.— Я знаю, что я сдлаю: я размняю соверенъ на полупенсы, набью карманы мдяками и утоплюсь въ Темз. По даже тогда, въ послднюю минуту, въ сердц моемъ не будетъ гнва противъ ней, о, нтъ!! Прощаясь со свтомъ, я опущу въ почтовый ящикъ письмо, изъ котораго она узнаетъ, гд искать мое тло. Она будетъ прелестная вдова. Я буду трупъ. Не одна красавица поплачетъ обо мн, а она будетъ хохотать демоническимъ смхомъ.
— Альфредъ, какой ты жестокій, жестокій уродъ!— произнесла госпожа Манталини, рыдая передъ этой ужасной картиной.
— Она зоветъ меня жестокимъ, меня, меня, который ради нея готовъ превратиться въ противный, мокрый, скользкій трупъ!
— Ты отлично знаешь, что у меня разрывается сердце, даже когда я только слышу такія слова.
— Но посуди сама, могу ли я жить подъ гнетомъ твоего недоврія. Не разрзалъ ли я свое сердце на тысячу… на десять тысячъ… чортъ знаетъ на сколько самыхъ мелкихъ кусочковъ и не отдалъ ли я ихъ вс до послдняго въ жертву все той же чертовски неотразимой волшебниц? Какъ же я буду жить, подозрваемый ею?… Нтъ, будь я проклятъ, не могу, не могу!
— Я назначила теб вполн приличную сумму, Альфредъ, спроси хоть мистера Никкльби, если мн не вришь,— урезонивала его госпожа Манталини.
— Не надо мн никакихъ суммъ,— возразилъ на это безутшный супругъ,— не надо мн проклятаго жалованья. Я буду трупъ.
Услыхавъ это повтореніе зловщей угрозы, госпожа Манталини принялась ломать руки и умолять Ральфа Никкльби о вмшательств, и, наконецъ, посл цлыхъ потоковъ слезъ, посл нсколькихъ попытокъ со стороны господина Манталини выскочить въ дверь съ тмъ, чтобы прямымъ трактомъ изъ конторы отправиться въ Темзу, этого джентльмена убдили, хоть и съ великимъ трудомъ, дать торжественное общаніе, что онъ не будетъ трупомъ. Уладивъ между собой этотъ важный пунктъ, супруги принялись сызнова обсуждать вопросъ о жаловань, причемъ господинъ Манталини не преминулъ дать понять, что онъ готовъ и можетъ жить на хлб и вод, ходить въ лохмотьяхъ, и даже съ особеннымъ удовольствіемъ, но не можетъ существовать подъ гнетомъ недоврія къ его особ предмета его преданной и безкорыстной любви. Это заявленіе вызвало новыя слезы изъ прекрасныхъ глазъ, которые только-что было раскрылись на кое-какія слабости неотразимаго джентльмена и уже готовы были закрыться опять. Результатомъ всхъ этихъ переговоровъ было то, что дальнйшее обсужденіе щекотливаго вопроса было отложено до боле удобнаго времени (хоть госпожа Манталини и не сдалась окончательно), а Ральфу стало ясно, что господинъ Манталини выгадалъ себ новую отсрочку, что часъ его паденія еще не пришелъ и что до поры до времени онъ будетъ продолжать свое безпечальное житіе.
‘Но этотъ часъ скоро придетъ,— думалъ Ральфъ.— Всякая любовь… что это, я, кажется, заговорилъ языкомъ молокососовъ обоего пола. Э, да все равно… Всякая любовь когда-нибудь умираетъ. Впрочемъ, пожалуй, такая любовь, имющая своимъ источникомъ преклоненіе передъ смазливой рожей вотъ эдакаго павіана, живетъ, всего дольше, полому что она боле слпа и питается тщеславіемъ. Ну, пусть себ живетъ, чмъ дольше, тмъ лучше. Пусть дураки прожигаютъ жизнь да возятъ побольше зерна на мою мельницу’.
Пока эти пріятныя размышленія занимали Ральфа Никкльби, нжные супруги, въ полной увренности, что на нихъ не смотрятъ, обмнивались невинными ласками.
— Дружокъ мой, ты вдь кончилъ свои переговоры съ мистеромъ Никкльби?— сказала г-жа Манталини.— Пора намъ съ нимъ проститься, мы и безъ того задержали его слишкомъ долго.
На это господинъ Манталини отвтилъ, во-первыхъ, пантомимой — шутливо щелкнувъ по носу супругу, во-вторыхъ, словесно — объявивъ, что онъ больше ничего не иметъ сказать мистеру Никкльби.
— Впрочемъ, нтъ, чортъ возьми, имю,— прибавилъ онъ вдругъ и торопливо отвелъ Ральфа въ уголъ.— Послушайте, Никкльби, вотъ такъ исторія вышла съ вашимъ пріятелемъ! Я говорю о сэр Мельбери. Неслыханное, экстраординарное происшествіе, будь я анаема!
— О чемъ вы толкуете?— спросилъ Ральфъ.
— Какъ, разв вы не знаете?
— Я знаю изъ газетъ, что вчера вечеромъ онъ вывалился изъ кабріолета и расшибся настолько серьезно, что жизнь его въ опасности,— отвчалъ Ральфъ съ полнйшимъ хладнокровіемъ,— но я не вижу въ этомъ ничего необыкновеннаго. Такія случайности — не рдкость, когда человкъ живетъ во всю и рискуетъ править лошадьми посл обда.
— Фью-у!— протяжно засвисталъ господинъ Манталини.— Такъ значитъ вы не знаете, какъ было дло?
— Очевидно, не знаю, если только оно было не такъ, какъ я предполагалъ,— и Ральфъ равнодушно пожалъ плечами, давая понять своему собесднику, что онъ ничуть не любопытствуетъ узнать, какъ именно оно было.
— Вы меня поражаете, чортъ васъ возьми!— воскликнулъ господинъ Манталини.
Ральфъ снова пожалъ плечами, намекая этому джентльмену, что поразить подобнаго ему субъекта не особенно трудно, и бросилъ безнадежный взглядъ на Ньюмэна Ногса, лицо котораго уже не въ первый разъ появлялось за стеклянной дверью конторы. Эти періодическія появленія входили въ кругъ обязанностей мистера Ногса: когда въ контору приходили неважные постители, онъ долженъ быть отъ времени до времени длать видъ, будто ему послышалось, что хозяинъ вызываетъ его звонкомъ для проводовъ господъ кліентовъ, это былъ тонкій намекъ, что гостямъ пора уходить.
— Такъ вы не знаете,— заговорилъ опять господинъ Манталини, хватая Ральфа за пуговицу,— что это была совсмъ не случайность, а дьявольское, злодйское покушеніе на жизнь человка, и что совершилъ его вашъ племянникъ?
— Что?!— заревлъ Ральфъ, сжимая кулаки и блдня.
— Проклятіе на вашу голову, Никкльби! Да вы такой же дикій зврь, какъ этотъ мальчишка!— проговорилъ Манталини, перепуганный такими проявленіями злобы.
— Продолжайте!— кричалъ Ральфъ.— Говорите, что вамъ извстно? Откуда эти слухи? Кто вамъ сказалъ? Да говорите же, наконецъ!
— Вы сущій сатана, Никкльби, клянусь жизнью!— пробормоталъ господинъ Манталини, отступая подъ защиту жены.— Ну, можно ли такъ страшно злиться, такъ рычать, рвать и метать? Вы до смерти напугали моего милаго ангела, да и у меня душа ушла въ пятки.
— Вздоръ!— перебилъ его Ральфъ, стараясь улыбнуться.— У меня такая манера.
— Чертовски непріятная манера, прямо изъ сумасшедшаго дома,— замтилъ господинъ Манталини, поднимая съ полу свою трость.
Ральфъ снова заставилъ себя улыбнуться и повторилъ свои вопросъ насчетъ того, откуда господинъ Манталини почерпнулъ свою новость.
— Отъ Пайка. Чертовски пріятная собака этотъ Пайкъ. Продувная шельма, но пресимпатичная, и притомъ настоящій джентльменъ.
— Что же онъ вамъ сказалъ?— спросилъ Ральфъ, хмуря брови.
— Дло было такъ: вашъ племянникъ встртился съ нимъ въ кофейной, напалъ на него съ яростью демона, гнался за нимъ до самаго кабріолета, разбилъ ему физіономію, чертовски красивую физіономію въ натуральномъ ея вид, и поклялся, что онъ подетъ съ нимъ — верхомъ ли на лошади, или повиснувъ у нея на хвост. Ну, лошадь испугалась, понесла, они вывалились изъ экипажа и…
— И этотъ мальчишка убитъ?— перебилъ Ральфъ съ засверкавшими глазами.— Убитъ онъ? Умеръ? Да?
Манталини покачалъ головой.
— А, такъ онъ живъ!— проговорилъ Ральфъ, отворачиваясь.— Постоите,— прибавилъ онъ вдругъ, оживляясь,— можетъ быть, онъ сломалъ руку или ногу, вывихнулъ плечо, перебилъ ключицу или переломалъ себ ребра? Шея его еще нужна для петли, которой ему не миновать, но, можетъ быть, онъ получилъ тяжелое увчье и будетъ долго хворать? Такъ или нтъ?— говорите! Наврно вы слышали что-нибудь.
— Нтъ,— отвчалъ Манталини,— онъ благополучно отдлался, если только его не разнесло на такіе мелкіе кусочки, что они разлетлись по втру. Извстно, впрочемъ, что онъ всталъ, какъ встрепанный, и пошелъ себ преспокойно прочь, какъ… какъ не знаю кто,— заключилъ г-нъ Манталини, не придумавъ подходящаго сравненія.
— А изъ-за чего… изъ-за чего они поссорились?— спросилъ Ральфъ, помолчавъ.
— Ахъ, вы, хитрая бестія!— съ восхищеніемъ воскликнулъ г-нъ Манталини.— Въ жизнь свою не видалъ такой лукавой, изворотливой старой лисы! Вдь какъ ловко прикинулся простакомъ, будто и въ самомъ дл не знаетъ, что все вышло изъ-за этой хорошенькой, быстроглазой племянницы, этой прелестнйшей, обворожительнйшей…
— Альфредъ!— произнесла строгимъ тономъ г-жа Манталини.
— Она всегда права,— подхватилъ г-нъ Манталини въ примирительномъ дух,— и когда она говоритъ, что пора уходить, значить пора. Сейчасъ мы пойдемъ, и когда она будетъ проходить по улицамъ со своимъ милымъ тюльпаномъ, вс женщины будутъ съ занистью шептать: ‘Какой чертовски красивый мужъ у этой леди!’, а вс мужчины скажутъ съ восторгомъ: ‘Какая у у него чертовски красивая жена!’ И т, и другіе, будутъ правы, разрази меня Богъ!
Разршившись этими замчаніями и еще многими другими не мене вразумительнаго свойства, г-нъ Манталини поцловалъ кончики пальцевъ своей правой перчатки, послалъ этотъ поцлуй Ральфу и, продвъ себ подъ локоть ручку своей дамы, мелкими шажками направился къ выходу.
Когда они вышли, Ральфъ опустился въ кресло, бормоча:
— Итакъ, этотъ дьяволъ опять на свобод! Онъ, кажется, затмъ и рожденъ, чтобы быть у меня бльмомъ на глазу. Какъ-то разъ онъ сказалъ мн, что рано или поздно настанетъ день, когда мы съ нимъ сведемъ свои счеты. Такъ я же постараюсь, чтобъ онъ оказался пророкомъ, я постараюсь, чтобъ этотъ день скоро насталъ!
Въ дверь неожиданно просунулась голова Ньюмэна Ногса.
— Вы дома?
— Нтъ,— пробурчалъ Ральфъ.
Голова скрылась, но вслдъ затмъ показалась опять.
— Вы совершенно уврены, что васъ ни для кого нтъ дома?
— Идіотъ!— заревлъ Ральфъ.— Что вы хотите сказать?
— Да только то, что онъ ждетъ почти съ той минуты, какъ явились т двое, и могъ слышать вашъ голосъ,— отвчалъ Ньюмэнъ, спокойно потирая руки.
— Кто ждетъ?— прокричалъ Ральфъ, доведенный до послдней степени бшенства и этимъ извстіемъ, и дерзкимъ хладнокровіемъ своего клерка.
Неожиданное появленіе третьяго лица — того, о которомъ шла рчь,— сдлало отвтъ совершенно излишнимъ. Наставивъ свой единственный глазъ на Ральфа Никкльби, вошедшій принялся раболпно раскланиваться. Покончивъ съ этой процедурой, онъ опустился въ кресло (причемъ его коротенькія черныя брюки поддернулись и открыли раструбы его веллингтоновскихъ сапогъ) и сложилъ руки на колняхъ.
— Вотъ такъ сюрпризъ!— воскликнулъ Ральфъ, чуть-чуть улыбаясь и внимательно разглядывая постителя.— А я было и не узналъ васъ, мистеръ Сквирсъ.
— Ахъ, сэръ, не мудрено, что вы меня не узнали!— вздохнулъ этотъ достойный джентльменъ.— Вы и представить себ не можете, что я перенесъ!.. Послушайте, любезный,— прибавилъ онъ вдругъ, обращаясь къ Ньюмэну Ногсу,— снимите мальчика съ высокой тубаретки въ задней конторк и пришлите его сюда… А, да онъ и самъ слзъ! Мой сынъ, сэръ, юный Вакфордъ. Какъ вы его находите? Неправда ли, недурной образчики воспитаніи и питанія въ Дотбойсъ-Голл? Смотрите-ка, сколько сала! Такъ вотъ, кажется, и выскочитъ изъ платья. Вс швы на немъ расползаются, вс пуговицы готовы отлетть. Вотъ это я называю тломъ!— восклицалъ Сквирсъ, ворочая мальчика во вс стороны и тыкая пальцемъ въ самыя мясистыя его части, къ великому неудовольствію своего сына и наслдника.— Вотъ это я называю солидностью! Вотъ это я называю здоровьемъ! Смотрите, не ущипнешь!
Какъ ни завидно могло быть состояніе здоровья мастера Сквирса, особа его во всякомъ случа не представляла такой необыкновенной степени компактности, какъ утверждалъ его родитель, ибо, какъ только послдній, протянувъ большой и указательный пальцы, ущипнулъ его въ подтвержденіе своихъ словъ, мальчуганъ испустилъ самый непритворный крикъ боли и принялся тереть больное мсто.
— На этотъ разъ его таки проняло,— замтилъ Сквирсъ, слегка разочарованный,— но это потому, что мы рано завтракали и онъ усплъ опять проголодаться. А попробуйте-ка ущипнуть его, когда онъ пообдаетъ, ни за что не ущипнете. Да вотъ чего вамъ лучше? Взгляните, вы на эти слезы, сэръ,— продолжалъ Сквирсъ съ торжествомъ, показывая на мастера Вакфорда, утиравшаго глаза обшлагомъ рукава,— вдь это растопленное сало, а не слезы.
— Да, мальчуганъ хоть куда, здоровый мальчуганъ,— замтилъ Ральфъ, видимо желавшій по какимъ-то своимъ соображеніямъ задобрить школьнаго учителя.— Ну, а сами-то вы какъ поживаете? Что подлываетъ мистриссъ Сквирсъ?
— Мистриссъ Сквирсъ, сэръ,— отвчалъ владлецъ Дотбойса,— печется о малыхъ сихъ, какъ всегда. Она имъ лучше родной матери, да и для всхъ, кто ее знаетъ, она истинное утшеніе, радость и счастье. На прошлой недл одинъ мальчишка обълся (вы знаете у нихъ у всхъ есть эта манера), ну, захворалъ, сдлался у него нарывъ на спин, пришлось разрзать. Такъ надо было видть, какъ она орудовала перочиннымъ ножомъ!.. Да,— произнесъ мистеръ Сквирсъ съ глубокимъ вздохомъ и въ избытк чувствъ закачалъ головой,— эта женщина — драгоцнный членъ общества.
Достойный джентльменъ забылся на нсколько секундъ въ созерцаніи чего-то, видимаго ему одному. Быть можетъ, то были мирныя поля Дотбойса близъ Грета-Бриджа въ Іоркшир, къ которымъ естественно перенеслась его мысль отъ воспоминанія о совершенствахъ его супруги. Наконецъ, онъ поднялъ голову и посмотрлъ на Ральфа, какъ будто ожидая, не скажетъ ли тотъ чего-нибудь.
— А какъ вы себя чувствуете посл побоища?— спросилъ его Ральфъ.— Вполн ли оправились? Вамъ, кажется, сильно досталось отъ этого негодяя?
— Только-что оправился, если это еще можно сказать обо мн,— отвчалъ Сквирсъ.— Еслибъ вы знали, сэръ, что это было! Я представлялъ одинъ сплошной синякъ отсюда до сихъ поръ,— и мистеръ Сквирсъ показалъ рукой себ на макушку и потомъ на носки своихъ сапогъ.— Уксусъ и папье-фаярь, папье-фаярь и уксусъ съ утра до вечера и съ вечера до утра. Я думаю, за время моей болзни на меня пошло, по крайней мр, полпуда папье-фаяра, если не больше. Когда я лежалъ, какъ колода, на кухн, облпленный съ головы до ногъ, меня можно было принять за большой бумажный мшокъ, биткомъ набитый стонами… Громко я стоналъ, Вакфордъ, скажи правду?— обратился онъ вдругъ къ своему сыну.
— Громко,— отвчалъ мальчикъ.
— Ну, а дти жалли меня, видя отчаянное мое положеніе?— продолжалъ допрашивать мистеръ Сквирсъ, приходя въ сентиментальное настроеніе.
— Нтъ, радо…
— Что?— завопилъ Сквирсъ, подскочивъ.
— Жалли,— поправился его сынъ.
— То-то,— проговорилъ нжный родитель, отвшивая ему звонкою затрещину.— А ты лучше вынь-ка руки изъ кармановъ и не заикайся, когда тебя спрашиваютъ. Да, не ревите, сэръ! Помните, вы въ гостяхъ. Не смй ревть, слышишь? А то я убгу изъ дому и никогда не вернусь. Несчастныя, покинутыя родителями дти, оставшіяся на моемъ попеченіи, лишатся своего лучшаго друга, и что съ ними будетъ тогда?
— Скажите, во время болзни вамъ приходилось обращаться къ врачу?— спросилъ Ральфъ.
— Конечно, сэръ. И кабы вы знали, какой длинный счетъ прислалъ мн аптекарь! Впрочемъ, я ему заплатилъ.
Ральфъ приподнялъ брови,— мимика, которая одинаково могла означать и изумленіе, и сочувствіе. Собесднику предоставлялось понимать ее, какъ онъ найдетъ удобне для себя.
— Все заплатилъ, до гроша,— повторилъ Сквирсъ. Очевидно, онъ слишкомъ хорошо зналъ человка, съ которымъ имлъ дло, и понималъ, что никакимъ лганьемъ его не разжалобишь и не вытянешь изъ него денегъ, потому что закончилъ напрямикъ:— Но мой карманъ ничуть не пострадалъ отъ этого.
— Не пострадалъ?
— Ни на полпенни. Дло въ томъ, что у насъ не полагается сверхсмтныхъ расходовъ на пансіонеровъ, мы беремъ съ нихъ только за леченіе, да и то лишь тогда, когда есть что взять,— понимаете?
— Понимаю,— сказалъ Ральфъ.
— Прекрасно. Такъ вотъ, когда мн прислали счетъ изъ аптеки, мы и устроили такую штуку: отобрали пятерыхъ мальчишекъ, у которыхъ еще не было скарлатины (конечно, это были дти людей состоятельныхъ, все больше лавочниковъ), и одного изъ нихъ послали въ деревню, въ домъ, гд была скарлатина. Натурально, онъ заразился. Тогда мы помстили его въ одну комнату съ четырьмя остальными, и т тоже заболли. Докторъ навщалъ ихъ всхъ гуртомъ, а я приписалъ свой счетецъ къ ихъ счету, раздлилъ всю сумму на пять частей, и родители заплатили. За, ха, ха!
— Превосходная комбинація,— замтилъ Ральфъ, поглядывая исподлобья на почтеннаго педагога.
— На томъ стоимъ!— подхватилъ Сквирсъ.— Мы всегда такъ длаемъ. Я помню, когда мистриссъ Сквирсъ произвела на свтъ вотъ этого самаго Вакфорда, мы привили коклюшъ шестерымъ и включили въ ихъ счетъ издержки на леченье жены, а заодно ужь и жалованье кормилиц за мсяцъ. Ха, ха, ха!
Ральфъ никогда не смялся, но теперь онъ произвелъ ближайшее подобіе смха, на какое былъ только способенъ и, выждавъ, чтобы мистеръ Сквирсъ до-сыта насладился своею педаготической изобртательностью, освдомился, что привело его въ городъ.
— Да, тамъ… одно судебное дло, прахъ его побери!— отвчалъ Сквирсъ, почесывая въ затылк.— Подали на меня жалобу за яко бы небрежное отношеніе къ дтямъ, такъ это, кажется, зовется у нихъ. Не знаю, чего имъ еще нужно. Этотъ мальчишка былъ на такомъ подножномъ корму, что лучше и желать нельзя, могу васъ уврить.
Ральфъ поднялъ брови, очевидно, не вполн понимая.
— Ну, да, на подножномъ корму,— повторилъ Сквирсъ, возвысивъ голосъ въ твердомъ убжденіи, что только глухой можетъ не понять такой простой вещи.— У насъ это заведенный порядокъ. Какъ только мальчишка началъ хирть, потерялъ аппетитъ, мы сажаемъ его на діету, попросту говоря, выгоняемъ каждый день часа на два въ чужой огородъ и предоставляемъ ему надаться рпой и морковью. И, увряю васъ, нтъ во всемъ нашемъ графств лучшаго огорода, чмъ тотъ, на которомъ пасся этотъ скверный мальчишка, и вотъ подите же, ухитрился простудиться, заболлъ, несвареніе желудка и чортъ знаетъ, что еще, а опекуны и подай на меня въ судъ. Вотъ до чего доходитъ человческая неблагодарность, сэръ,— и мистеръ Сквирсъ задвигался на стул съ видомъ оскорбленной добродтели.
— Н-да, казусный случай,— промычалъ Ральфъ.
— Именно казусный, именно! Не найдется, я думаю, человка. который такъ обожалъ бы дтей, какъ я. Въ настоящую минуту у меня въ Дотбойсь-Голл на восемьсотъ фунтовъ въ годъ этой мелюзги. Я съ радостью набралъ бы и на тысячу шестсотъ, кабы дали, и, поврьте, любовь моя къ нимъ ни на волосъ не уменьшилась бы: какъ и теперь, я любилъ бы каждаго ровно на двадцать фунтовъ, ни больше, ни меньше.
— А гд вы остановились? Все въ той-же гостиниц?— спросилъ Ральфъ.
— Да, въ ‘Сарациновой Голов’, и проживемъ тамъ до конца учебнаго полугодія, пока я соберу деньги за ребятъ. А кстати, можетъ и новые навернуться, я крпко на это надюсь. Я нарочно прихватилъ съ собой Вакфорда, буду показывать его родителямъ и опекунамъ. О немъ будетъ и въ объявленіи упомянуто… Нтъ, вы только взгляните на этого мальчика, онъ тоже нашъ питомецъ. Вдь это чудо! Высокій образчикъ хорошаго питанія! Восторгъ что такое!
— Мн надо сказать вамъ два слова,— выпалилъ вдругъ Ральфъ, который давно уже и слушалъ, и говорилъ механически, думая о чемъ-то своемъ.
— Хоть десять, сэръ,— отвчалъ Сквирсъ.— Вакфордъ, пойди поиграй въ задней контор, только не очень шали, а то похудешь, а мн это совсмъ не съ руки… Мистеръ Никкльби, не найдется ли у васъ двухъ пенсовъ?— сказалъ почтенный педагогъ, побрякивая ключами въ карман и пробормотавъ что-то такое о томъ, что у него только крупное серебро.
— Кажется, найдется,— проговорилъ Ральфъ съ разстановкой и, порывшись въ ящик стола, вытащилъ пенни, полпенни и два фартинга.
— Благодарю васъ,— сказалъ Сквирсъ и отдалъ деньги сыну.— Вотъ теб. Купи себ пирожное (писецъ мистера Никкльби покажетъ теб гд), да смотри, бери, которое побольше… Отъ тста у него кожа лоснится,— прибавилъ нжный папаша въ сторону Ральфа, запирая дверь за мистеромъ Вакфордомъ,— и родители принимаютъ это за признакъ здоровья.
Подчеркнувъ это поясненіе лукаво смющимся взглядомъ своего единственнаго глаза, мистеръ Сквирсъ передвинулъ свой стулъ такимъ образомъ, чтобы онъ пришелся противъ кресла Ральфа, и слъ.
— Теперь выслушайте меня,— сказалъ Ральфъ, нагибаясь къ нему.
Сквирсъ кивнулъ головой.
— Я не считаю васъ дуракомъ,— началъ Ральфъ,— и думаю, что вы неспособны забывать и прощать. Могли ли бы вы, напримръ, простить совершенное надь вами насиліе и вызванный имъ скандалъ?
— Чорта съ два,— проворчалъ Сквирсъ.
— Или упустить случай съ лихвой отплатить врагу, если бы вамъ представился такой случай?
— Доставьте мн этотъ случай и увидите,— сказалъ Сквирсъ.
— Не такого ли рода было то дло, которое привело васъ ко мн?— спросилъ Ральфъ и посмотрлъ въ упоръ на школьнаго учителя.
— Н-нтъ, не совсмъ,— отвчалъ тотъ.— Я, видите ли, надялся, не сочтете ли вы возможнымъ возмстить… Правда, вы уже прислали мн небольшую сумму, но…
— Можете не продолжать,— перебилъ его Ральфъ.
Настала длинная пауза. Наконецъ, Ральфъ, все. это время что-то соображавшій, прервалъ молчаніе, спросивъ:
— Кто такой этотъ мальчикъ, котораго онъ увелъ тогда съ собой?
Сквирсъ назвалъ.
— Большой онъ или маленькій, здоровый или болзненный, изъ смирныхъ или волченокъ?
— Гм… маленькимъ его нельзя назвать,— отвчалъ Сквирсъ нершительно,— т. е. для ребенка, понимаете.
— Другими словами, онъ уже не цебенокь. Такъ, что ли?
— Ну, да,— подхватилъ Сквирсъ съ готовностью, какъ будто этотъ вопросъ развязалъ ему языкъ,— ему лтъ девятнадцать. Но кто его не знаетъ, не дастъ ему этихъ лтъ, потому что онъ немножко того (тутъ мистеръ Сквирсъ дотронулся пальцемъ до своего лба)… какъ бы это сказать?… Не вс дома, сколько ни стучись, толку не будетъ.
— Должно быть, вы это говорите по опыту, а?— спросилъ Ральфъ.
— Отчасти,— отвчалъ Сквирсъ, улыбаясь.
— Когда вы увдомляли меня о полученіи денегъ, вы писали мн также, что покровители этого мальчика давно куда-то скрылись, не оставивъ вамъ никакой руководящей нити, но которой можно было бы добраться, кто онъ. Правда ли это?
— Къ несчастью, правда,— отвчалъ Сквирсъ, становясь все развязне и фамильярне по мр того, какъ Ральфъ увлекался своими разспросами.— Четырнадцать лтъ прошло съ того дня (у меня въ книг записано), какъ какой-то неизвстный человкъ привезъ его ко мн. Это было осенью, вечеромъ. Мн заплатили за первую четверть впередъ пять фунтовъ, пять шиллинговъ, а ребенка оставили у меня. Ему могло быть въ то время лтъ пять, шесть,— не боле.
— Не знаете ли вы о немъ еще чего-нибудь?
— Къ сожалнію, очень немногое. Въ теченіе шести или семи лтъ за него вносили деньги, потомъ присылки прекратились. Тотъ человкъ оставилъ мн свой лондонскій адресъ, но, когда, не получая больше денегъ, я обратился по этому адресу, то, какъ и слдовало ожидать, оказалось, что его тамъ никто не знаетъ. Такъ этотъ ребенокъ и остался у меня. И держалъ его изъ… изъ…
— Изъ состраданія,— подсказалъ насмшливо Ральфъ.
— Изъ состраданія,— повторилъ Сквирсъ, потирая колни.— И вотъ теперь, т. е. именно тогда, когда онъ по своему началъ быть мн полезенъ, явился этотъ негодяй Никкльби и сманилъ его за собой. Но во всей этой исторіи всего досадне то,— продолжалъ достойный джентльменъ, понижая голосъ и придвигаясь со стуломъ поближе къ собесднику,— что въ послднее время о немъ справлялись — не у меня, а окольнымъ путемъ, у нашихъ односельчанъ. Такимъ образомъ, какъ разъ въ тотъ моментъ, когда я могъ бы вернуть свои расходы на него за вс эти годы, а можетъ быть — какъ знать?— такія вещи случались въ нашемъ ремесл,— можетъ бытъ, получить еще малую толику въ презентъ за то, что я сплавилъ бы его въ работники на какую-нибудь дальнюю ферму или услалъ бы въ море матросомъ, такъ, чтобы онъ никогда уже не могъ опозорить своихъ родныхъ (предполагая, что онъ незаконный, какъ и многіе изъ нашихъ питомцевъ), въ этотъ самый моментъ, чортъ возьми, мошенникъ Никкльби хватаетъ его за шиворотъ и уводитъ отъ меня. Помилуйте! Да вдь это разбои, дневной грабежъ! Этому названія нтъ!
— Погодите,— проговорилъ Ральфъ, положивъ руку на плечо педагога,— скоро мы съ нимъ сквитаемся.
— О, да, я съ своей стороны постараюсь, и даже буду радъ, если онъ останется моимъ должникомъ, пустъ тогда расплачивается, какъ уметъ. Хотлъ бы я, чтобъ онъ попался въ лапы къ мистриссъ Сквирсъ. У-у! Она убила бы его, мистеръ Никкльби, убила бы, какъ козявку.
— Мы съ вами еще потолкуемъ объ этомъ,— сказалъ Ральфъ.— Мн надо подумать. За него нужно браться умючи… поразить его въ самое чувствительное мсто… задть его привязанности… Этотъ мальчикъ, кажется, годится… Еслибъ можно было нанести ему ударъ съ этой стороны…
— Бейте его, съ какой угодно стороны, только бейте покрпче, это главное,— перебилъ Сквирсъ. А засимъ позвольте мн проститься… Эй, любезный, подайте-ка шляпу моего мальчика, она виситъ на колышк, за дверью, да снимите его съ табуретки.
Прореввъ это приказаніе по адресу Ньюмэна Ногса, мистеръ Сквирсъ послдовалъ въ заднюю конторку и съ отеческой заботливостью собственноручно напялилъ шляпу на голову своего дтища. А Ньюмэнъ тмъ временемъ, съ перомъ за ухомъ, прямой и неподвижный, какъ палка, сидлъ на своемъ табурет и во вс глаза смотрлъ то на отца, то на сына.
— Чудесный мальчуганъ, неправда, ли?— сказалъ ему Сквирсъ, слегка склоняя голову на бокъ и отступая къ конторк для надлежащей оцнки великолпныхъ размровъ юнаго Вакфорда.
— Чудесный,— подтвердилъ Ньюмэнъ.
— Настоящій пышка, а?— продолжалъ восхищаться нжный папаша.— Толстъ за двадцатерыхъ мальчишекъ его лтъ.
Ньюмэнъ неожиданно придвинулъ свое лицо къ лицу Сквирса.
— Да, за двадцатерыхъ, нтъ, больше!— прошиплъ онъ.— Онъ растолстлъ насчетъ остальныхъ. Онъ обобралъ все ихъ мясо, помогай имъ Богъ! Ха, ха! О, Господи!
И, разршившись этой безсвязной тирадой, мистеръ Ногсъ опять принялъ къ своей конторк, и рука его забгала по бумаг съ изумительной быстротой.
— Что такое? Что хочетъ сказать этотъ человкъ?— закричалъ Сквирсъ, красня.— Онъ врно пьянъ?
Ньюмэнъ молчалъ.
— Или помшанъ?!
Но Ньюмэнъ ничмъ не обнаруживалъ, что сознаетъ присутствіе въ комнат постороннихъ лицъ. Такимъ образомъ мистеру Сквирсу оставалось только успокоить себя прощальнымъ заявленіемъ, что ‘этотъ человкъ и пьянъ и помшанъ’, и выйти изъ конторы вмст со своимъ многообщающимъ сыномъ.
Пропорціонально тому, какъ въ душ Ральфа, вопреки его вол, возникала привязанность къ Кетъ, возрастала и ненависть его къ Николаю. Оттого ли, что онъ испытывалъ потребность искупить такую слабость влеченія къ одному человку усиленной ненавистью къ другому, или по другой неизвстной причин, но только таковы были въ данный моментъ его чувства. И теперь, сознавая, что ему перестали врить и отвергли его, сознавая, что его выставили передъ Кетъ въ самомъ отталкивающемъ свт, что ее научили ненавидть его и презирать, считать позоромъ его дружбу, бояться его прикосновенія, какъ заразы, сознавая все это и зная, что главной пружиной во всемъ былъ все тотъ же бдный родственникъ, дерзкій мальчишка, который осадилъ его съ первой же встрчи, который потомъ открыто смялся надъ нимъ и обрывалъ его на каждомъ шагу, этотъ холодный человкъ, сдержанный даже въ злоб, доходилъ до такой степени ярости, что не было, кажется, вещи, на которую онъ не отважился бы, лишь бы удовлетворить эту ярость, если бы только у него нашлось для этого средство.
Но, къ счастью, такого средства у него пока не находилось, и хотя Ральфь Никкльби весь день размышлялъ на эту тему, хотя весь день, на-ряду съ привычными мыслями о текущихъ длахъ, одинъ уголокъ его мозга непрерывно работалъ надъ ней, ночь застала его все на той же точк его размышленій, нисколько не подвинувшимся въ своихъ планахъ мести.
‘Когда братъ мой былъ въ его возраст, между нами начали впервые проводить параллель, и всегда не въ мою пользу,— говорилъ себ Ральфъ.— Онъ былъ открытаго нрава, щедрый, великодушный, веселый, я — себ на ум, лукавый проныра съ холодной, вялой кровью, неспособный ни на какую страсть, кром страсти къ деньгамъ, ни на какое увлеченіе, кром жажды къ нажив. Такъ говорили о насъ. Я это живо припомнилъ, какъ только увидалъ этого щенка, а теперь никогда уже не забуду’.
Погруженный въ свои мысли., онъ машинально разрывалъ письмо Николая на мельчайшіе атомы, потомъ смахнулъ всю кучу со стола, и бумажки закружились миніатюрнымъ снжнымъ вихремъ. Ральфъ посмотрлъ на нихъ и горько улыбнулся.
‘Вотъ совершенно такъ обступаютъ человка воспоминанія, стоитъ только отдать себя имъ во власть. Богъ знаетъ, откуда они выползаютъ!.. Но прочь воспоминанія! Есть люди, которые стараются уврить себя, что они презираютъ могущество денегъ: такъ покажемъ же имъ, что значатъ деньги и что они могутъ сдлать!’
И, приведя себя этой мыслью въ сравнительно спокойное настроеніе духа, боле благопріятное для сна, Ральфъ Никкльби отправился въ свою спальню.

ГЛАВА XXXV.
Смайкъ знакомится съ мистриссъ Никкльби и Кетъ. Николай также заводитъ новыя знакомства. Для семьи настаютъ, повидимому, ясные дни.

Устроивъ мать и сестру въ квартир добродушной портретистки и удостоврившись, что жизни сэра Мельбери Гока не угрожаетъ никакой опасности, Николай вспомнилъ о Смайк, который, позавтракавъ съ Ньюмэномъ Ногсомъ, остался въ его каморк въ довольно уныломъ и тревожномъ состояніи духа ждать дальнйшихъ извстій о своемъ покровител.
‘Такъ какъ теперь, куда бы ни забросила насъ судьба и что бы ни ждало насъ впереди, онъ всегда будетъ членомъ нашей семьи, то надо представить его имъ обимъ но всмъ правиламъ вжливости,— размышлялъ Николай.— А думаю, он примутъ его ласково, если не ради его самого (хотя, я надюсь, что онъ имъ понравится), то во всякомъ случа ради меня’.
Николай говорилъ ‘он’, но опасенія его сосредоточивались только на одной особ. Въ Кетъ онъ не сомнвался, но онъ хорошо зналъ особенности характера своей матери и былъ далеко не увренъ, что Смайкъ попадетъ въ милость къ мистриссъ Никкльби.
‘Впрочемъ, она, наврно, полюбитъ его, когда узнаетъ, какое это доброе, преданное существо,— думалъ Николай уже по дорог къ Смайку,— а она это скоро узнаетъ, слдовательно, искусъ его будетъ недологъ’.
— А я уже боялся, что вы опять попали въ бду,— говорилъ Смайкъ, съ восторгомъ встрчая друга,— Время тянулось такъ долго, что я начиналъ думать, ужъ не пропали ли вы совсмъ.
— Пропалъ? Ну, нтъ, будь покоенъ, ты не отдлаешься отъ меня такъ легко,— весело сказалъ Николай.— Я еще не одинъ разъ выплыву на поверхность, и чмъ сильне будетъ толчекъ, погрузившій меня въ глубину, тмъ быстре я вынырну. Но слушай, Смайкъ, я пришелъ за тобой. Идемъ домой!
— Домой?— пролепеталъ Смайкъ, робя и невольно попятившись.
— Ну, да, домой,— и Николай взялъ его за руку.— Идемъ же!
— Домой!.. Когда-то я такъ объ этомъ мечтахъ, мечталъ много лтъ, дни и ночи. Я томился, страдалъ, изнывалъ отъ тоски, а теперь…
— А теперь?— повторилъ Николай, заглядывая ему въ лицо ласковымъ взглядомъ.— Что же теперь, дружище?
— Теперь я не хочу домой. Теперь я хочу только никогда не разставаться съ вами. Я не промняю васъ ни на какой домъ, кром… кром одного. Я не доживу до старости, но если, умирая, я буду знать, что ваша рука закроетъ мн глаза, что когда-нибудь, въ теплый лтній день, когда все въ природ живетъ и радуется, вы придете ко мн на могилу и улыбнетесь мн вашей доброй улыбкой, я уйду въ этотъ домъ спокойно, почти безъ сожалній.
— Зачмъ думать о такихъ грустныхъ вещахъ, мой мальчикъ, если, какъ ты самъ говоришь, теб хорошо живется со мной?
— Затмъ, что я не такой, какъ другіе, лучше мн умереть,— проговорилъ Смайкъ печально.— Если меня забудутъ, я этого не узнаю. На кладбищ вс равны, а здсь, на земл, у меня нтъ ровни. Я — жалкое существо, обиженное природой, но я это понимаю.
— Ты глупенькій мальчикъ и большой фантазеръ,— сказалъ ему весело Николай.— Что, дождался?.. Ну, полно, развеселись. Нельзя являться въ дамское общество съ такимъ постнымъ лицомъ. Что о теб подумаетъ моя хорошенькая сестренка, о которой ты такъ часто разспрашивалъ меня?.. Ну, идемъ же, Смайкъ. Въ Іоркшир ты былъ такой свтскій, я просто не узнаю тебя. Стыдись! Стыдись!
Смайкъ, наконецъ, улыбнулся.
— Когда я говорю ‘домой’,— продолжалъ Николай,— я разумю мой домъ, который сталъ теперь и твоимъ. Если бы слово ‘домъ’ въ моемъ представленіи означало опредленное пространство земли, ограниченное четырьмя стнами и крышей, видитъ Богъ, я затруднился бы сказать, гд именно находится мой домъ. Но, говоря о своемъ дом, я разумю любое мсто на свт, гд, за неимніемъ лучшаго, живутъ въ данный моментъ т, кого я люблю, и будь это мсто сараемъ или цыганской палаткой, я и тогда буду звать его тмъ же милымъ именемъ. А пока скажу теб одно: теперешній мой домъ не поразитъ тебя ни великолпіемъ, ни грандіозными размрами, такъ что ты напрасно боишься.
Съ этими словами Николай подхватилъ подъ руку своего друга и, не переставая болтать въ томъ же дух, потащилъ его къ миссъ Ла-Криви, обращая по дорог его вниманіе на всевозможныя интересныя вещи, чтобы не дать ему времени задуматься.
— Кетъ,— сказалъ Николай, входя въ комнату, гд сестра его сидла одна,— вотъ мой товарищъ по путешествію и врный другъ, о которомъ я столько разъ теб говорилъ.
Съ первой же минуты Смайкъ страшно переконфузился и готовъ былъ провалиться сквозь землю отъ страха, но когда Кетъ подошла къ нему, такая простая и милая, когда она ласково протянула ему руку и заговорила своимъ нжнымъ голосомъ о томъ, какъ ей хотлось съ нимъ познакомиться посл всего, что она слышала о немъ отъ брата, и какъ она благодарна ему за дружескую поддержку, которую онъ оказывалъ Николаю въ трудные дня, бдный юноша совсмъ растерялся и не зналъ, смяться ему или плакать. Кое-какъ, прерывающимся голосомъ, онъ отвтилъ ей, однако, что Николай — единственный его другъ и что онъ, Смайкъ, готовъ положить за него жизнь. Когда же Кетъ, съ отличавшимъ ее тонкимъ чутьемъ, сдлала видъ, что не замчаетъ его замшательства, онъ быстро оправился и очень скоро почувствовалъ себя какъ дома.
Затмъ явилась миссъ Ла-Криви, и ей представили гостя. Миссъ Ла-Криви была тоже очень мила и необыкновенно много болтала, сначала не со Смайкомъ, котораго это могло только смутить еще больше, а съ Николаемъ и его сестрой. Но потомъ она стала изрдка обращаться и къ Смайку: спросила его, знаетъ ли онъ толкъ въ живописи и похожъ ли на его взглядъ ея портретъ, тотъ, что виситъ въ углу, на стн, спросила, не находитъ ли онъ, что портретъ много выигралъ бы, если бы она изобразила себя десятью годами моложе, и не склоняется ли онъ вообще къ тому мннію, что молодыя двушки лучше старыхъ не только на портретахъ, но и въ натур. Вс эти и тому подобныя шутливые вопросы предлагались такъ добродушно и весело, что Смайкъ невольно подумалъ, что никогда еще онъ не видлъ такой милой старушки. Положительно она была даже лучше мистриссъ Грудденъ изъ труппы мистера Винцента Кромльса, хотя и та была славная, а болтала, пожалуй, еще больше и ужъ во всякомъ случа громче, чмъ эта.
Но вотъ дверь опять отворилась, и въ комнату вошла дама въ траур. Николай нжно поцловалъ эту даму, назвавъ ее ‘мамой’, и подвелъ ее къ Смайку, который всталъ при ея появленіи.
— Мама, вы всегда были добрая, вы никогда не отказывались придти на помощь несчастному,— сказало Николай,— и я увренъ, что вы полюбите его.
— Каждый изъ твоихъ друзей, мой милый,— отвчала мистриссъ Никкльби, пронизывая своего новаго знакомаго испытающимъ взоромъ и вкладывая въ свой поклонъ больше величія, чмъ того, повидимому, требовали обстоятельства,— каждый изъ твоихъ друзей иметъ права на мою дружбу (что, разумется, вполн естественно и въ порядк вещей), и само собой, что для меня большое удовольствіе познакомиться съ человкомъ, въ которомъ ты принимаешь участіе. Въ этомъ не можетъ быть никакого сомннія, ни малйшаго, смшно даже и спорить объ этомъ. Но въ то же время, мой другъ, и не могу не сказать, какъ я часто говорила и твоему милому, бдному отцу, когда онъ приводилъ своихъ знакомыхъ къ обду, а въ дом нечего было сть, я не могу не сказать: господа, придите вы днемъ раньше (впрочемъ, нтъ, годомъ раньше, такъ будетъ врне въ данномъ случа), мы лучше бы васъ угостили.
Сдлавъ это заявленіе, мистриссъ Никкльби повернулась къ дочери и освдомились у нея громкимъ шепотомъ, будетъ ли этотъ господинъ ночевать у нихъ.
— Потому что, моя милочка, если онъ останется ночевать, я положительно не придумаю, куда мы его положимъ, положительно не придумаю,— прибавила почтенная дама.
Кетъ граціозно къ ней наклонилась и, не обнаруживая никакихъ признаковъ досады, шепнула ей на ухо нсколько словъ.
— Ахъ, Кетъ, моя милая, какъ ты меня щекочешь,— вскрикнула мистриссъ Никкльби, отпрянувъ назадъ.— Ну, да, голубушка, я это понимаю не хуже тебя, напрасно ты мн говоришь. То же самое я уже сказала Николаю и повторяю: я очень рада… Ахъ, Николай, а, ты и не сказалъ мн, какъ зовутъ твоего друга,— прибавила она, поворачиваясь къ гостю уже не съ такимъ замороженнымъ видомъ, какой она было напустила на себя ради перваго знакомства.
— Его зовутъ Смайкъ, мама,— отвчалъ Николай.
Никто не предвидлъ, какой эффектъ произведетъ это извстіе. Не успло имя Смайкъ коснуться ушей мистриссъ Никкльби, какъ она упала на стулъ и залилась слезами.
— Что такое? Въ чемъ дло?— закричалъ Николай, бросаясь къ ней.
— Смайкъ, это такъ похоже на Пайкъ,— рыдала мистриссъ Никкльби,— звучитъ совершенно, какъ Пайкъ… Охъ, не говорите со мной, я сейчасъ оправлюсь!
Продлавъ вс симптомы медленнаго удушенія во всхъ его фазахъ, отпивъ съ полъ-ложечки воды изъ полнаго стакана, а остальное выливъ на себя, мистриссъ Никкльби въ самомъ дл оправилась и, слабо улыбнувшись, объявила, что она и сама понимаетъ, какое это ребячество и какъ она глупа.
— Это у насъ семейная слабость, такъ что меня нельзя особенно винить.— прибавила достойная леди.— Твоя бабушка, Кетъ, была совершенно такая же, какъ дв капли воды. Малйшее волненіе, малйшая неожиданность, и она мгновенно падала въ обморокъ. Въ ранней молодости, когда она не была еще замужемъ, съ нею былъ такой случай (она часто разсказывала мн о немъ). Какъ-то разъ идетъ она по Оксфордской улиц, заворачиваетъ за уголъ, и вдругъ натыкается на собственнаго своего куафера, который бжалъ со всхъ ногъ, спасаясь, словно какъ отъ медвдя. И, повришь ли, довольно было такой неожиданной встрчи, чтобы она свалилась безъ чувствъ. Впрочемъ, постой…— мистриссъ Никкльби пріостановилась, что-то соображая,— я не уврена, такъ ли я сказала. Ужъ и не знаю хорошенько, кто отъ кого убгалъ, парикмахеръ ли отъ медвдя, или медвдь отъ парикмахера… Ршительно не могу вспомнить. Знаю только, что парикмахеръ быль очень красивый мужчина и по манерамъ настоящій джентльмэнъ. Впрочемъ, это не идетъ къ длу.
Какъ только мистриссъ Никкльби увлеклась своими воспоминаніями, расположеніе ея духа замтно улучшилось и мало-помалу она перешла къ другимъ анекдотамъ, замчательнымъ, какъ и первый, именно тмъ, что вс они ‘не шли къ длу’.
— Николай, вдь мистеръ Смайкъ, кажется, изъ Іоркшира?— спросила мистриссъ Никкльби, когда они отобдали и посл того, какъ она нкоторое время молчала.
— Да, мама,— отвчалъ Николай.— А вы, я вижу, не забыли его печальной исторіи.
— Конечно, нтъ. Разв ее можно забыть?.. Да, печальная, поистин печальная исторія… А не случалось ли вамъ когда-нибудь, мистеръ Смайкъ, обдать у Гримбльсовъ, изъ Гримбль-Голла? Это тоже въ Іоркшир, гд-то въ сверной его части. Большой гордецъ, этотъ сэръ Томасъ Гримблъ. У него шесть взрослыхъ дочерей, прелестныя двушки, и лучшій паркъ во всемъ графств.
— Ахъ, мама, неужто вы воображаете, что іоркширская знать удостаиваетъ своими приглашеніями несчастныхъ отверженцевъ какой-то жалкой школы?— сказалъ Николай.
— Не понимало, мой другъ, что ты видишь въ этомъ такого необыкновеннаго,— возразила мистриссъ Никкльби.— Я знаю, что когда я была въ школ, мн приходилось, по крайней мр, четыре раза въ году бывать у Гоукинсовъ въ Таунтонъ-Вэл, а Гоукинсы въ свойств съ Гримблями, только гораздо ихъ богаче, такъ что, какъ видишь, такія вещи случаются иногда.
Сразивъ Николая этимъ блестящимъ примромъ, мистриссъ Никкльби торжественно умолкла. Но когда она опять заговорила, на нее вдругъ напалъ припадокъ забывчивости на имена и непреодолимое поползновеніе называть Смайка мистеромъ Сламмонсомъ, что она объяснила замчательнымъ сходствомъ этихъ двухъ именъ, такъ какъ оба начинались на С и въ обоихъ была буква М. Но если этотъ пунктъ могъ еще оставаться подъ сомнніемъ, зато не было никакого сомннія въ томъ, что мистриссъ Никкльби нашла въ Смайк превосходнаго слушателя. Это послднее обстоятельство много способствовало взаимному сближенію хозяйки и гостя, и въ результат мистриссъ Никкльби выразила свое высокое одобреніе манерамъ и характеру Смайка.
Маленькій кружокъ прожилъ въ самыхъ пріятныхъ и мирныхъ отношеніяхъ до утра понедльника. Въ этотъ день Николай за время удалился, чтобы серьезно обдумать положеніе своихъ длъ и по возможности ршить, что ему предпринять, чтобы быть въ состояніи поддерживать существованіе тхъ, кто находился въ такой полной зависимости отъ его изобртательности и энергіи.
Не одинъ разъ онъ вспомнилъ о мистер Кромльс, но хотя Кетъ и знала исторію его сближенія съ этимъ джентльмэномъ, мать не имла о ней никакого понятія, и Николай предвидлъ тысячу возраженій съ ея стороны, когда она узнаетъ, что онъ ршилъ зарабатывать свой хлбъ на подмосткахъ. Но были и боле серьезныя причины, мшавшія ему вернуться на сцену. Независимо отъ того соображенія, что заработокъ, который могла дать ему сцена, былъ скуденъ и невренъ, независимо отъ внутренняго его убжденія, что онъ никогда не можетъ разсчитывать выдвинуться на этомъ поприщ, хотя бы даже въ качеств провинціальнаго актера, онъ понималъ, что было немыслимо таскать за собою сестру изъ города въ городъ, изъ одного графства въ другое, отрзавъ ее отъ всякаго общества, кром общества людей, съ которыми ему понсвол придется якшаться почти безъ возможности выбора. ‘Нтъ, это не годится,— сказалъ себ Николай, покачавъ головой,— надо придумать что-нибудь другое’.
Но гораздо легче было придти къ такому ршенію, чмъ осуществить его на дл. Что могъ придумать юноша, у котораго все знаніе свта сводилось къ его короткому личному опыту, юноша, надленный изрядной дозой стремительности и дерзкой отваги, съ его скуднымъ запасомъ денегъ и еще боле скуднымъ запасомъ друзей? ‘Э, была не была! Попытаю я еще разъ счастья въ справочной контор’,— ршилъ Николай.
Быстро шагая по улиц, онъ самъ смялся надъ собой, ибо за какую-нибудь минуту передъ тмъ онъ мысленно бранилъ себя за эту самую стремительность. Но хоть онъ и смялся надъ собой, это не заставило его отказаться отъ принятаго ршенія, и онъ бодро шелъ впередъ, рисуя себ, но мр приближенія къ цли, вс возможные и невозможные случаи пристроиться и считая себя (вроятно, не безъ основанія) большимъ счастливцемъ въ томъ смысл, что природа надлила его такимъ сангвиническимъ, живымъ темпераментомъ.
Контора нисколько не измнилась съ тхъ поръ, какъ онъ былъ тамъ въ послдній разъ, даже въ окн, за двумя-тремя исключеніями, красовались т самыя объявленія, какія онъ видлъ и раньше: все т же безупречные хозяева и хозяйки, ищущіе добродтельныхъ слугъ, все т же добродтельные слуги, жаждущіе попасть къ безупречнымъ хозяевамъ, все т же великолпныя помстья, въ высокой степени выгодныя для помщенія капиталовъ, все т же несмтные капиталы, предлагаемые для вклада къ помстья,— короче говоря, все т же разнообразныя предложенія для людей, стремящихся разбогатть. И если до сихъ поръ не находилось желающихъ воспользоваться такими заманчивыми предложеніями, это служило лишь поразительными доказательствомъ высокаго преуспянія націи.
Пока Николай стоялъ передъ окномъ, просматривая объявленія, у того же окна остановился какой-то пожилой джентльмэнъ. Перебгая взглядомъ по строкамъ объявленій, въ надежд, не встртится ли что-нибудь подходящее, Николай мелькомъ увидлъ фигуру этого джентльмэна и невольно отвелъ глаза отъ окна, чтобы хорошенько его разсмотрть.
Это былъ плотный старикъ въ длиннополомъ синемъ пальто свободнаго покроя и безъ особенныхъ претензій на талію. Его крпкія ноги были облечены въ суконныя брюки и высокія штиблеты, а голову прикрывала низенькая широкополая блая шляпа, какія носятъ богатые прасолы. Пальто было застегнуто до самаго подбородка, и этотъ двойной, съ ямочки мы, подбородокъ покоился на складкахъ благо галстуха, не изъ тхъ высокихъ, туго накрахмаленныхъ, апоплексическихъ галстуховъ, какіе выдумала современная мода, а просторнаго, старомоднаго, мягкаго благо галстуха, въ которомъ можно лечь спать, выспаться и проснуться не почувствовавъ себя ни на волосъ хуже. Но что больше всего поразило Николая, такъ это взглядъ стараго джентльмэна: ни у кого еще онъ не видлъ такого живого, яснаго, честнаго, веселаго взгляда. А старикъ стоялъ себ, поглядывая на окно, заложивъ одну руку за бортъ своего пальто, а другою перебирая старомодную золотую цпочку отъ часовъ. Голова его слегка склонилась на бокъ, а шляпа сидла и совсмъ на боку (впрочемъ, это была, очевидно, случайность, а не обыкновенная его манера носить головной уборъ), при этомъ въ уголкахъ его рта играла такая пріятная улыбка и все его веселое старческое лицо дышало такою смсью простодушія и лукаваго юмора, доброты и здраваго смысла, что Николай готовъ былъ простоять тутъ до вечера, любуясь имъ и позабывъ, что на свт существуютъ такія непріятныя вещи, какъ злость, сварливость и кислыя лица.
Но ему скоро пришлось отказаться отъ этого удовольствія, ибо хотя старикъ и не замчалъ, что онъ служитъ предметомъ наблюденій, онъ случайно перехватилъ взглядъ Николая, и молодой человкъ, боясь показаться назойливымъ, поскоре отвелъ глаза. Но незнакомецъ продолжалъ стоять, просматривая объявленія, и Николай не могъ удержаться, чтобы не взглянуть на него еще разъ. Положительно было что-то притягивающее въ оригинальной, чтобы не сказать чудаковатой наружности этого старика, и Николай съ наслажденіемъ смотрлъ на него. А разъ это было такъ, то неудивительно, что старый джентльмэнъ неоднократно ловилъ его на мст преступленія. И всякій разъ Николай конфузился и краснлъ. Ужъ если говорить всю правду, у него давно мелькала мысль: ‘А что, если этотъ старикъ ищетъ для себя писца или секретаря?’, и, сознавая за собой такую мысль, онъ боялся, что ее могутъ прочесть.
Вся эта комическая сцена заняла гораздо меньше времени, чмъ мн понадобилось, чтобы описать ее. Въ ту минуту, когда незнакомецъ собирался уже отойти, Николай опять поймалъ его взглядъ и, окончательно растерявшись, пробормоталъ какое-то извиненіе.
— Не безпокойтесь, пожалуйста не безпокойтесь, я ничуть не обидлся,— сказалъ пожилой джентльмэнъ.
Это было сказано такъ чистосердечно, голосъ говорившаго до такой степени соотвтствовалъ всему его облику и въ тон было столько радушія, что Николай совсмъ расхрабрился.
— Сколько тутъ блестящихъ предложеній, сэръ!— проговорилъ онъ съ полуулыбкой, показавъ рукой на окно.
— Да, многіе изъ алчущихъ и жаждущихъ заработка возлагали надежды на эти бумажки,—отозвался старый джентльмэнъ.— Бдные люди!
Съ этими словами онъ пошелъ бы прочь, но, замтивъ, что Николай хочетъ что-то казать, добродушно убавилъ шагу, видимо желая его ободрить. Посл минутнаго колебанія (какъ это часто бываетъ съ людьми, когда, случайно встртившись на улиц и обмнявшись поклономъ, они не знаютъ, остановиться ли и заговорить или разойтись) Николай очутился возл старика.
— Вы, кажется, хотли что-то сказать, молодой человкъ?..
— Да… впрочемъ, ничего особеннаго. Я начиналъ было надяться… т. е. я было подумалъ, хочу я сказать, что, можетъ быть, просматривая эти объявленія, вы имли въ виду какую-нибудь опредленную цль.
— Да? Какую же цль имлъ я въ виду, какую?— спросилъ незнакомецъ, лукаво поглядывая на молодого человка.— Ужъ не подумали ли вы, что я ищу занятій? Не это ли вы подумали, а?
Николай покачалъ головой.
— Ха, ха, ха!— расхохотался пожилой джентльменъ, потирая руки такъ энергично, какъ будто мылъ ихъ мыломъ.— Впрочемъ, мысль во всякомъ случа весьма естественная, когда видишь человка, который пялитъ глаза на объявленія. То же самое я подымалъ о васъ, честное слово!
— Что же, вы были недалеки отъ истины, сэръ,— сказалъ Николай.
— Да, ну?— воскликнулъ пожилой джентльменъ, оглядывая его съ головы до ногъ.— Ну нтъ. Не можетъ бытъ. Чтобы благовоспитанный человкъ могъ дойти до такой крайности… Нтъ, нтъ, не врю!
Николай поклонился и, пожелавъ ему добраго утра, повернулся и пошелъ было прочь.
— Постойте!— окликнулъ его незнакомецъ и, сдлавъ ему знакъ слдовать за собой, свернулъ въ переулокъ, гд было удобне разговаривать.— Скажите правду, вы не шутили?
— Нтъ,— отвчалъ Николай.— Ваше доброе лицо и ласковое обращеніе, такъ непохожія на то, что мн доводилось видть раньше, вырвали у меня признаніе, какого я ни за что не сдлалъ бы незнакомому человку въ этой лондонской пустын.
— Пустыня? Да., да, дйствительно пустыня… Пустыней была она когда-то и для меня,— проговорилъ старикъ, оживляясь.— Я пришелъ сюда босикомъ и никогда не забывалъ этого, благодареніе Богу. Онъ обнажилъ голову, и лицо его приняло торжественное выраженіе. Но объясните мн толкомъ, въ чемъ дло. Какъ… какъ вы до этого дошли? Тутъ онъ положилъ руку на плечо Николаю, и они пошли рядомъ.— Должно быть, вы… Что это?— воскликнулъ онъ вдругъ, дотрагиваясь пальцемъ до рукава его чернаго платья.— Вы въ траур. По комъ?
— По отц,— отвтилъ Николай.
— А-а… Да, да,— быстро заговорилъ пожилой джентльменъ,— лишиться отца — тяжелая это вещь для юноши, очень тяжелая… Есть мать?
Николай только вздохнулъ.
— Можетъ быть, братья, сестры?
— Одна сестра.
— Бдняжка, бдняжка!.. Учились вы гд-нибудь?— продолжалъ старикъ, съ жалостью заглядывая въ лицо своему юному спутнику.
— Да, я получилъ порядочное образованіе,— отвчалъ Николай.
— Вотъ это хорошо. Образованіе — великая вещь, великая вещь! Я не получилъ никакого и тмъ больше цню его въ другихъ… Да, это хорошо, что вы учились, очень хорошо… Ну, разскажите же мн еще что-нибудь о себ. Разскажите мн все. Я не изъ празднаго любопытства… нтъ, нтъ, не бойтесь!
Въ манер, съ какою были сказаны эти слова, было столько искренняго участія и такое полное пренебреженіе къ условнымъ преградамъ между людьми, что Николай не могъ устоять. Нтъ ничего заразительне откровенности для человка съ здоровой душой, и Николай мгновенно заразился. Откинувъ всякую сдержанность, онъ разсказалъ свою недлинную исторію въ ея главныхъ чертахъ, опустивъ только имена и стараясь какъ можно меньше распространяться о поступк дяди съ Кетъ. Старикъ выслушалъ его очень внимательно и, когда онъ кончилъ, взялъ его подъ руку и сказалъ съ жаромъ:
— Ни слова больше, ни слова! Идемте со мной. Не будемъ терять времени.
Онъ потащилъ Николая назадъ, на Оксфордскую улицу,— остановилъ омнибусъ, который шелъ въ Сити, втолкнулъ въ него молодого человка, а потомъ слъ и самъ.
Такъ какъ онъ былъ, повидимому, въ сильнйшей ажитаціи и всякій разъ, какъ Николай пробовалъ заговорить, останавливалъ его своимъ: ‘Ни слова больше, мой милый, ни слова, ни подъ какимъ видомъ!’, то молодой человкъ счелъ за лучшее замолчать. Такъ они и дохали до Сити, не обмнявшись ни словомъ, и чмъ дальше они хали, тмъ больше Николай терялся въ догадкахъ, спрашивая себя, чмъ же кончится его приключеніе.
Когда они поровнялись съ банкомъ, пожилой джентльменъ выскочилъ съ замчательной живостью, снова подхватилъ подъ руку Николая и повлекъ его сначала вдоль Треднидлъ-Стрита, а потомъ какими-то переулками направо, пока они не вышли, наконецъ, на тихій и тнистый маленькій скверъ. Здсь незнакомецъ направилъ свои стопы къ одному дому, самому старинному и чистенькому изъ всхъ. На дверяхъ этого дома стояла надпись: ‘Братья Чирибль’, и Николай, заглянувъ мимоходомъ на адресы тюковъ, лежавшихъ во двор, ршилъ, что братья Чирибль ведутъ торговлю съ Германіей.
Пройдя черезъ складочный магазинъ, являвшій вс признаки полнйшаго процвтанія фирмы, мистеръ Чирибль (Николай догадался, что это былъ самъ хозяинъ, по тмъ почтительнымъ поклонамъ, какими встрчали его вс приказчики, мимо которыхъ спи проходили) — мистеръ Чирибль привелъ своего спутника въ маленькую контору, перегороженную стеклянной переборкой и напоминавшую стеклянную шкатулку. Здсь, на высокомъ табурет сидлъ круглолицый, толстенькій, старенькій клеркъ въ серебряныхъ очкахъ и съ напудренной головой, такой чистенькій и прилизанный, точно его посадили въ эту стекляную шкатулку, какъ только она была сдлана, накрыли крышкой, да такъ и не выпускали съ тхъ поръ.
— Тимъ, мои братъ у себя?— спросилъ этого клерка мистеръ Чирибль такимъ же ласковымъ голосомъ, какимъ онъ говорилъ и съ Николаемъ.
— У себя, сэръ,— отвчалъ толстенькій клеркъ, обращая свои очки на принципала, а глаза на Николая.— Съ нимъ сидитъ мистеръ Триммерсъ.
— А-а! А зачмъ онъ пришелъ не знаете, Тимъ?
— Онъ собираетъ подписку въ пользу вдовы и дтей одного рабочаго, убитаго въ Остъ-Индскихъ докахъ сегодня по-утру. Попалъ подъ бочку съ сахаромъ, сжръ, до смерти задавило.
— Хорошій человкъ мистеръ Триммерсъ, добрая душа!— проговорилъ съ жаромъ мистеръ Чирибль.— Я очень обязанъ мистеру Триммерсу. Это одинъ изъ нашихъ лучшихъ друзей. Благодаря ему, мы узнаемъ много такого, чего никогда не узнали бы безъ него. Я очень, очень обязанъ мистеру Триммерсу. И мистеръ Чирибль принялся потирать руки отъ полноты чувствъ.
Какъ разъ въ эту минуту за стекляной перегородкой показался самъ мистеръ Триммерсъ, уже уходившій. Мистеръ Чирибль бросился ему навстрчу и схватилъ его за руку.
— Спасибо вамъ, Триммерсъ, тысячу разъ спасибо! Вы настоящій другъ, настоящій другъ, честное слово!— говорилъ мистеръ Чирибль, увлекая его въ уголъ, чтобы ихъ не могли слышать.— Много ли дтей осталось посл этого человка и сколько пожертвовалъ братъ Нэдъ?
— Шестеро дтей,— отвчалъ Триммерсъ.— Вашъ братъ подписался на двадцать фунтовъ.
— Братъ Нэдъ молодчина, да и вы тоже, Триммерсъ. Тутъ мистеръ Чирибль схватилъ его за об руки и принялся немилосердно трясти ихъ. Запишите и отъ моего имени двадцать фунтовъ… Впрочемъ, постойте на минутку. Не будемъ выставляться впередъ. Запишите десять фунтовъ отъ меня и десять отъ Тима Линкинвотера. Тимъ, чекъ на двадцать фунтовъ мистеру Триммерсу. Благослови васъ Богъ, Триммерсъ. Заходите какъ-нибудь на недл отобдать съ нами. Вы найдете за столомъ готовый приборъ, вы вдь знаете, какъ мы вамъ рады всегда. Прощайте, милйшій… Тимъ, что же чекъ отъ Линкинвотера?.. Задавило бочкой… шестеро ребятъ!.. Ахъ, Боже мой, Боже!
И, не переставая болтать въ этомъ дух, чтобы не дать времени своему пріятелю что-нибудь возразить противъ размровъ его пожертвованія, мистеръ Чирибль подвелъ Николая, удивленнаго и растроганнаго всмъ, что онъ тутъ видлъ и слышалъ, къ полуотворенной двери въ сосднюю комнату.
— Братецъ Нэдъ,— сказалъ мистеръ Чирибль, легонько постучавшись и нагибаясь, чтобы прислушаться,— ты занятъ, мой другъ? Можешь удлить мн минутку?
— Братецъ Чарльзъ,— отвчалъ изъ-за двери чей-то голосъ, до такой степени похожій на голосъ только-что говорившаго, что Николай вздрогнулъ отъ неожиданности,— братецъ Чарльзъ, разв можно объ этомъ спрашивать? Входи, конечно, входи!
И они вошли. Каково же было удивленіе Николая, когда навстрчу имъ поднялся другой пожилой джентльменъ, совершенный двойникь мистера Чарльза: то же лицо, та же фигура, такіе же сюртукъ, жилетъ и галстухъ, такія же брюки и штиблеты и даже такая точно блая шляпа, только эта шляпа висла на стн.
Пока братья обмнивались горячимъ рукопожатіемъ, причемъ у обоихъ лица сіяли самой искренней братской любовью (которая такъ восхитительна въ дтяхъ, а въ старикахъ невыразимо трогаетъ посторонняго зрителя), Николай замтилъ, что второй старичокъ былъ повыше и потолще брата, это, да еще нкоторая медлительность въ походк и движеніяхъ, вотъ и все различіе между ними, какое можно было уловить. Никто, я думаю, не усумнился бы ни на минуту, что эти братья — близнецы.
— Братецъ Нэдъ,— сказалъ мистеръ Чарльзъ Чирибль, притворяя за собой дверь,— вотъ это мой молодой другъ, которому надо помочь. Мы прежде наведемъ о немъ справки (это необходимо сдлать ради обихъ сторонъ) и если то, что онъ разсказывалъ мн о себ, подтвердится, въ чемъ я совершенно увренъ, мы поможемъ ему, мы поможемъ ему, братецъ Нэдъ.
— Разъ ты находишь это нужнымъ, мой другъ, то и довольно,— отвчалъ братецъ Нэдъ.— И если ты такъ увренъ въ этомъ молодомъ человк, то, по моему, не нужно никакихъ справокъ. Мы поможемъ ему. Въ чемъ онъ нуждается? Что можно для него сдлать?.. Гд же Тимъ Линкинвотеръ? Пусть придетъ сюда.
Надо замтить, что оба брата говорили быстро и съ азартомъ, при этомъ у обоихъ не хватало однихъ и тхъ же зубовъ, вслдствіе чего они пришепетывали совершенно на одинъ ладъ.
— Я позову Тима Линкливотера,— повторилъ братецъ Нэдъ.
— Постой, постой!— проговорилъ братецъ Чарльзъ, отводя его въ сторону.— У меня есть одинъ планъ, мой милый, чудеснйшій планъ. Нашъ Тимъ старется, братецъ Нэдъ, а Тимъ былъ намъ врнымъ слугой, и мн кажется, что маленькая пенсія, которую мы выдаемъ его матери и сестр, и скромный памятникъ, поставленный нами его бдному покойному брату,— недостаточная награда за его врную службу.
— Конечно, нтъ, конечно, нтъ!— подхватилъ братецъ Нэдъ.— Мы далеко не вознаградили всхъ его услугъ.
— Что, если бы мы могли облегчить его трудъ,— продолжалъ пріятель Николая,— уговорить его здить на дачу, ну, хоть три раза въ недлю, подышать чистымъ воздухомъ? Онъ могъ бы и ночевать тамъ, это легко устроить: надо только, чтобы его занятія начинались часомъ поздне. Если бы намъ удалось это обдлать, вдь нашъ старикъ Тимъ, пожалуй, помолодлъ бы опять, а онъ года на три постарше насъ съ тобой.. Ты только представь, себ, братецъ, старикъ Тимъ — опять юноша! А, Боже мой, я помню его совсмъ маленькимъ мальчикомъ! И ты тоже? Ха, ха, ха! Бдный Тимъ! Бдный Тимъ!
Добряки весело смялись, вспоминая мальчика Тима, и у обоихъ стояли слезы въ глазахъ.
— Но прежде выслушай, братецъ Нэдъ, что я теб разскажу о моемь молодомъ друг,— продолжалъ мистеръ Чарльзъ.— Садись и слушай,— и онъ торопливо поставилъ два стула по бокамъ Николая.— Лучше я самъ теб разскажу, а то молодой человкъ изъ скромности будетъ конфузиться. Онъ образованный юноша, Надъ, и мн кажется, не слдуетъ заставлять его повторять всю свою исторію сначала, какъ будто мы сомнваемся въ немъ. Нтъ, это не годится, нтъ, нтъ!
— Нтъ, нтъ!— повторилъ другой братъ серьезно, кивая головой.—Ты правъ, мой другъ, ты правъ.
— Онъ поправитъ меня, если я ошибусь,— продолжалъ пріятель Николая. Но какъ бы я ни разсказалъ, я знаю, братецъ Нэдъ, мой разсказъ глубоко тебя тронетъ, онъ напомнитъ теб т времена, когда мы съ тобой были безпріютными мальчиками и зарабатывали наши первые гроши въ этомъ огромномъ город.
Близнецы молча пожали другъ другу руку, и мистеръ Чарльзъ съ отличавшей его простотой, разсказалъ то, что онъ слышалъ отъ Николая. Послдовавшіе за этимъ переговоры были довольно продолжительны, а когда они кончились, въ сосдней комнат между мистеромъ Нэдомъ и Тимомъ Линкинвотеромъ началось другое совщаніе секретнаго характера и почти такое же длинное. Николай былъ такъ растроганъ (надюсь, мы не уронимъ его въ глазахъ читателя, сознавшись въ этомъ факт), что посл своей бесды съ двумя братьями рыдалъ, какъ дитя, и могъ только махать рукой въ отвтъ на новыя доказательства ихъ доброты и участія.
Наконецъ, явились братецъ Нэдъ и Тимъ Линкинвотеръ. Тимъ сейчасъ же подошелъ къ Николаю и шепнулъ ему на ухо нсколько словъ (Тимъ былъ вообще человкъ немногорчивый). Теперь онъ сказалъ ему только, что уже записалъ его адресъ и зайдетъ къ нему сегодня же вечеромъ въ восемь часовъ. Покончивъ съ этимъ дломъ. Тимъ протеръ и надлъ свои очки, приготовляясь выслушать то, что еще имли сообщить ему братья.
— Тимъ,— началъ братецъ Чарльзъ,— вы врно уже догадались, что мы намрены взять этого молодого джентльмена въ контору.
Тутъ братецъ Надъ замтилъ, что Тимъ уже все знаетъ и вполн одобряетъ такое ршеніе, а Тимъ кивнулъ головой въ подтвержденіе этихъ словъ, выпрямился и принялъ такой важный видъ, что сталъ казаться еще толще. Затмъ наступило гробовое молчаніе.
— Только ужь какъ хотите я не намренъ являться въ контору часомъ поздне,— выпалилъ вдругъ Тимъ самымъ ршительнымъ тономъ.— Не хочу я дышать чистымъ воздухомъ и не намренъ ночевать на дач. И ни на какую дачу я не поду. Очень нужна мн ваша дача! Вотъ выдумали!
— Чортъ бы побралъ ваше упрямство, Тимъ Линкинвотеръ,— сказалъ братецъ Чарльзъ, поглядывая на своего стараго клерка безъ малйшей искорки гнва, съ сіяющимъ, добрымъ лицомъ.— Чортъ бы побралъ ваше упрямство, Тимъ! Ну, что вы хотите этимъ доказать?
— Въ ма минетъ сорокъ четыре года,— продолжалъ Тимъ, выводя перомъ въ воздух какія-то вычисленія и подчеркивай ихъ воображаемой линіей, прежде чмъ подвести итогъ,— въ ма минетъ сорокъ четыре года съ той поры, когда я въ первый разъ заслъ за книги братьевъ Чирибль. Вс эти годы каждое утро (кром воскресныхъ дней) ровно въ девять часовъ я отпиралъ несгораемый шкапъ и каждый вечеръ въ половин одиннадцатаго (кром тхъ дней, когда получалась иностранная почта и когда я кончалъ въ сорокъ минутъ двнадцатаго) я обходилъ весь домъ со свчей и смотрлъ, хорошо ли заперты двери и погашены ли огни. Вс эти годы и спалъ въ задней комнат верхняго этажа, ни одной ночи не ночевалъ въ другомъ мст. Тамъ у меня, на окн, посредин, стоитъ все тотъ же ящикъ съ резедой и все т же четыре цвточныхъ горшка, по два съ каждаго боку, которые я привезъ съ собой, когда перехалъ сюда. Нтъ въ цломъ мір, я это всегда говорилъ я всегда повторю, нтъ въ цломъ мір другого такого сквера, какъ нашъ. Я знаю, что нтъ,— повторилъ Тимъ съ внезапнымъ приливомъ энергіи и строго оглянулся кругомъ.— Для дла ли, для развлеченія ли, въ зимнюю или въ лтнюю пору, онъ одинаково хорошъ, ничего подобнаго вы нигд не найдете. Нтъ во всей Англіи родника съ такой чистой водой, какъ нашъ насосъ, что во двор у ворогъ. Нтъ во всей Англіи такого великолпнаго вида, какъ видъ изъ моего окна. У меня еще усы не выросли, когда я любовался имъ изо дня въ день, и, надюсь, могу объ этомъ судить. Сорокъ четыре года я жилъ въ этой комнат,— прибавилъ Тикъ дрогнувшимъ голосомъ,— и если это не представитъ никакихъ особенныхъ неудобствъ, если это не нарушитъ хода длъ фирмы, я прошу, чтобы мн позволили и умереть въ ней.
— Чортъ возьми, Тимъ Линкинвотеръ! Какъ вы смете говорить о смерти!— закричали близнецы, громко сморкаясь.
— Вотъ только это я и хотлъ вамъ сказать, мистеръ Эдвинъ и мистеръ Чарльзъ,— проговорилъ Тимъ, выпрямляясь съ еще боле внушительнымъ видомъ.— Я знаю, вы давно замышляете посадить меня на пенсію: вы не въ первый разъ заводите объ этомъ рчь, но, съ вашего позволенія, пусть это будетъ и въ послдній. Покончимъ съ этимъ вопросомъ разъ навсегда.
Съ этими словами Тимъ Линкинвотеръ торжественно вышелъ изъ комнаты и заперся въ своей стеклянной шкатулк съ видомъ человка, который сказалъ свое слово и твердо ршился не датъ себя обойти.
Братья переглянулись и сконфуженно закашлялись, не находя словъ.
— Такъ нельзя, братецъ Нэдъ,— заговорилъ, наконецъ, мистеръ Чарльзъ съ большимъ жаромъ,— надо съ нимъ что-нибудь сдлать, нечего смотрть на него! Его щепетильность становится просто нестерпима. Возьмемъ его въ компаньоны, Нэдъ, и если онъ не подчинится добромъ, длать нечего, будемъ дйствовать силой.
— Врно, мой другъ, совершенно врно,— подтвердилъ братецъ Нэдъ, кивая головой съ такимъ видомъ, какъ будто онъ давно уже ршилъ этотъ вопросъ.— Если онъ не послушается резоновъ мы все таки сдлаемъ по своему на зло ему! Надо же, наконецъ, заставить его признать нашъ авторитетъ. Мы поссоримся съ нимъ, братецъ Чарльзъ, коли на то пошло.
— А что жъ, и поссоримся. Если нужно, мы сумемъ поссориться съ старикомъ Тимомъ… Однако, Нэдъ, мы задерживаемъ нашего молодого друга, а дома его ждутъ матушка и сестра, можетъ быть, безпокоятся о немъ. Итакъ, молодой человкъ, простимся пока и… тише, тише, осторожне, тутъ сундукъ стоятъ… Нтъ, нтъ, ничего, ничего, ничего!.. Ступайте себ съ Богомъ… Тутъ поворотъ, осторожне, и…
Продолжая сыпать этими и тому подобными безсвязными фразами, чтобы остановить изліянія Николая, братья проводили его до наружныхъ дверей, разъ двадцать пожавъ ему руку по дорог и притворяясь весьма неудачно (бдняки были плохими актерами), что они не замчаютъ обуревавшихъ его чувствъ.
А сердце юноши было до такой степени переполнено радостью и признательностью, что онъ не сразу отважился выйти на улицу, ему нужно было сначала успокоиться. И когда, наконецъ, постоявъ въ темномъ углу подъ воротами и овладвъ собой, онъ вышелъ, ему мелькнули въ окно лица двухъ близнецовъ, заглядывавшихъ исподтишка въ стекляную шкатулку, очевидно, въ нершимости, повести ли имъ немедленно свою аттаку на непреклоннаго Тима или отложить ее до боле удобнаго времени.
Мы не станемъ описывать того изумленія и восторга, какими были встрчены вышеизложенныя событія въ квартирк миссъ Ла-Криви, не будемъ передавать, что тамъ говорилось и длалось, какія мысли, надежды, ожиданія и пророчества были высказаны по этому поводу, ибо это только затянуло бы нашъ разсказъ, мало подвинувъ къ цли. Достаточно будетъ сказать, что мистеръ Тимъ Линкнивотеръ явился аккуратно въ назначенный часъ, что при всхъ своихъ странностяхъ и при томъ, отличавшемъ его, ревнивомъ отношеніи къ интересамъ хозяевъ, которое, казалось бы, должно было побудить его возстать противъ слишкомъ широкой ихъ щедрости, онъ представилъ имъ самый благопріятный отчетъ о семь Николая и что на другой же день Николай былъ назначенъ на вакантную должность въ контор братьевъ Чирибль съ годовымъ окладомъ въ 120 фунтовъ стерлинговъ.
— А что, если бы отдать имъ въ наймы нашъ домикъ въ Нау?— говорилъ въ тотъ же день мистеръ Чарльзъ своему брату.— Онъ все равно стоитъ пустой, и мы могли бы взять съ нихъ дешевле обыкновенной цны. Какъ ты объ этомъ полагаешь, братецъ Нэдъ?
— Зачмъ дешевле? Пусть даромъ берутъ,— отвчалъ братецъ Нэдъ — Мы богатые люди, и стыдно намъ брать деньги при такихъ обстоятельствахъ. Гд же Тимь Линкинвотеръ?.. Ршено, братецъ Чарльзъ, мы отдадимь имъ домикъ безплатно.
— А не лучше ли будетъ назначить пока хоть небольшою плату, братецъ?— возразилъ мягко другой.— Эти помогло бы имъ, знаешь, сохранить привычку къ умренности и избавило бы ихъ отъ тяжелаго чувства сознавать себя облагодгельетвованными. Ну, скажемъ пятнадцать, двадцать фунтовъ, и если деньги будутъ выплачиваться аккуратно, мы всегда можемъ возмстить имъ эту издержку какимъ-нибудь другимъ путемъ. Я могу, напримръ, ссудить имъ малую толику на меблировку по секрету отъ тебя, а ты по секрету отъ меня тоже дашь кое-что, и если молодой человкъ будетъ работать исправно (а онъ будетъ, я въ этомъ ни на минуту не сомнваюсь), ссуда всегда можетъ превратиться въ подарокъ. Не будемъ спшить, братецъ Нэдъ: полегоньку, шагъ за шагомъ, такъ-то лучше. Не надо слишкомъ насдать на нихъ съ одолженіями, а? Что ты на это скажешь, мой другъ?
Разумется, братецъ Нэдъ скрпилъ это предложеніе, и не только словомъ, но и дломъ. Не прошло и недли, какъ Николай окончательно водворился на новомъ мст въ контор, а мистрисъ Никкльби съ Кетъ — въ своей новой квартирк,— вс трое радостные, счастливые, полные новыхъ надеждъ и новыхъ плановъ на будущее.
Вся эта первая недля новоселья была недлей сюрпризовъ и открытій для семьи. Каждый вечеръ, когда Николай возвращался домой, тамъ оказывалось что-нибудь новое: то виноградный кустъ, неизвстно кмъ посаженный, то невдомо откуда взявшійся котелъ для воды, то ключъ отъ пріемной, какимъ-то таинственнымъ образомъ очутившійся въ пустой кадк. Сегодня въ одной комнат появились вдругъ кисейныя занавски, завтра въ другой — какая-нибудь изящная штора, и все это длалось точно по щучьему велнью, неизвстно, какъ и когда. Потомъ пріхала въ омнибус миссъ Ла-Криви и объявила, что будетъ имъ помогать и прогоститъ денька два. И она въ самомъ дл помогала: бгала по всему дому съ засученными рукавами, поминутно теряла очень маленькій бумажный свертокъ съ гвоздями и очень большой молотокъ, падала со всхъ лстницъ и больно ушибалась. Много хлопотала и мистриссъ Никкльби, безъ умолку болтавшая и длавшая иногда кое-что, но не часто. Больше всхъ работали Кетъ, везд поспвавшая, хоть ея и не было слышно, и Смайкъ, превратившій садикъ въ настоящее чудо красоты и вкуса. А Николай всмъ помогалъ понемножку и всхъ подбодрялъ. И опять въ семь поселились миръ и веселье, и каждое скромное удовольствіе, каждый часъ общихъ семейныхъ собраній носилъ тотъ отпечатокъ глубокой радости, какой придаютъ имъ только миновавшія разлука и горе.
Короче говоря, бдняки Никкльби были дружны и счастливы, а богачъ Никкльби — одинокъ и несчастенъ.

ГЛАВА XXXVI
приватная и конфиденціальная, ибо касается семейныхъ длъ. О томъ, какъ мистеръ Кенвигзъ испыталъ жестокое потрясеніе и какъ мистриссъ Кенвигзъ блистательно перенесла свою болзнь.

Было часовъ семь вечера, и въ узкихъ улицахъ по сосдству съ Гольденъ-Скверомъ уже начинало смеркаться, когда мистеръ Кенвигзъ послалъ купить пару лайковыхъ блыхъ перчатокъ (изъ самыхъ дешевыхъ сортовъ, по четырнадцати пенсовъ за пару) и, выбравъ ту перчатку, которая была покрпче и которая, къ слову сказать, оказывалась на правую руку, вышелъ на крыльцо съ торжественнымъ и взволнованнымъ видомъ и принялся старательно обертывать ею шишечку деревяннаго молотка. Выполнивъ эту задачу съ большимъ знаніемъ дла, мистеръ Кенвигзъ затворилъ дверь и перешелъ черезъ улицу, чтобы полюбоваться эффектомъ своей работы съ противоположной стороны. Убдившись, что она исполнена блистательно, онъ вернулся на крыльцо и, крикнувъ Морлин сквозь замочную скважину, чтобы она отперла ему дверь, скрылся въ дом и больше не показывался.
Собственно говоря, если разсматривать вопросъ съ отвлеченной точки зрнія, не было, по видимому, никакихъ резонныхъ причинъ трудиться именно надъ этимъ двернымъ молоткомъ, и мистеръ Кепвигзъ могъ бы съ такимъ же успхомь обернуть лайкой любой изъ многихъ дверныхъ молотковъ, украшавшихъ резиденціи джентльменовъ на десять миль въ окружности, ибо для большаго удобства многочисленныхъ жильцовъ того дома, въ которомъ проживалъ мистеръ Кенвігзъ, наружная его дверь всегда стояла настежь, и никто не пользовался двернымъ молоткомъ. И въ первомъ, и во второмъ, и въ третьемъ этаж имлось по отдльному звонку. Антресоли въ звонк не нуждались, потому что туда никто не заглядывалъ, а кому было нужно въ пріемную, тотъ могъ прямо войти. Что же касается кухни, то и туда былъ особый ходъ: стоило только спуститься въ подвальный этажъ со двора. Такимъ образомъ съ точки зрнія необходимости или пользы фактъ обертыванія дверного молотка оставался совершенно необъяснимымъ.
Но въ основаніи человческихъ дйствій не всегда лежитъ принципъ утилитаризма, какъ объ этомъ свидтельствуетъ настоящій примръ. Въ цивилизованномъ мір существуютъ извстныя формы приличія, извстные обряды, которые должны соблюдаться, иначе человчество вернется къ первобытному варварству. Ни одна дама изъ порядочнаго круга никогда еще не рожала — врне сказать, ни одни роды въ порядочномъ дом никогда еще не обходились безъ сопутствующаго имъ символа — дверного молотка, обернутаго лайкой. Мистриссъ Кенвигзъ была дама съ нкоторыми притязаніями на принадлежность къ хорошему кругу, и мистриссъ Кенвигзъ родила: вотъ почему мистеръ Кенвигзъ обертывалъ лайковой блой перчаткой безмолвствующій дверной молотокъ своей резиденціи.
‘Ужь и не знаю, право, хорошенько, какъ будетъ приличне поступить въ этомъ случа,— разсуждалъ самъ съ собой мистеръ Кенвигзъ, подтягивая воротничокъ своей рубашки и медленно поднимаясь по лстниц,— слдовало бы, кажется, напечатать объявленіе въ газетахъ, такъ какъ родился мальчикъ’.
Размышляя о своевременности такой мры и о томъ, какую сенсацію она произведетъ въ околотк, мистеръ Кенвигзъ направился въ гостиную, гд сушились передъ огнемъ миніатюрныя принадлежности дтскаго туалета и гд домашній докторъ, мистеръ Лемби, няньчилъ младенца, не новаго младенца, а прежняго, любимца семьи.
— Чудесный родился у васъ мальчуганъ, мистеръ Кенвигзъ,— замтилъ докторъ Лемби.
Вы это серьезно находите, сэръ?— спросилъ мистеръ Кенвигзъ.
— Чудесный мальчуганъ! Въ жизнь свою не видалъ такого здороваго ребенка.
Какую пріятную пищу для размышленій даетъ намъ тотъ фактъ, что каждый ребенокъ, явившийся на свтъ, оказывается лучше своего предшественника, и какимъ убдительнымъ отвтомъ можетъ онъ служить для опроверженія всхъ пессимистовъ, оплакивающихъ постепенное вырожденіе человческой расы!
— Въ жизнь свою не видалъ такого прекраснаго ребенка,— повторилъ докторъ Лемби.
— Морлина была тоже чудеснымъ ребенкомъ,— сказалъ мистеръ Кенвигзъ, почуявъ въ этомъ замчаніи косвенный намекъ, задвавшій семейную честь.
— Вс они у васъ были хорошія дтки,— проговорилъ докторъ Лемби съ задумчивымъ видомъ, продолжая ублажать младенца. Соображалъ ли онъ въ ту минуту, не включитъ ли ему и эту статью въ свой счетъ за леченье родильницы, объ этомъ лучше знать ему самому.
Пока длился вышеописанный короткій діалогъ, миссъ Морлина, какъ старшая въ род и естественная замстительница матери на время ея нездоровья, разсыпала направо и налво шлепки и тычки по адресу трехъ младшихъ миссъ Кенвигзъ — проявленіе сестриной любви и заботливости, вызвавшее слезы на глаза мистера Кенвигза и заставившее его торжественно объявить, что по своей понятливости и поступкамъ, эта двочка — настоящая женщина.
— Она будетъ сокровищемъ для человка, который на ней женится,— прибавилъ ‘въ сторону’ мистеръ Кенвигзъ.— Мн кажется, мистеръ Лемби, что она сдлаетъ блестящую партію.
— Я этому нисколько не удивлюсь,— отозвался докторъ Лемби.
— Видли вы когда-нибудь, сэръ, какъ она пляшетъ?— спросилъ мистеръ Кенвигзъ.
Докторъ покачалъ головой.
— Ну, значитъ вы не знаете, на что она способна,— сказалъ мистеръ Кенвигзъ, и было слышно по его тону, что онъ отъ всего сердца жалетъ бднаго доктора.
Все это время между гостиной и смежной комнатой ни на секунду не прекращалось какое-то шмыганье, дверь отворялась и опять тихонько затворялась разъ двадцать въ минуту (что, вроятно, было необходимо для спокойствія мистриссъ Кенвигзъ), и новорожденнаго выносили напоказъ постоянно прибывавшимъ новымъ депутаціямъ отъ избраннаго кружка друзей женскаго пола, толпившимся въ корридор и на крыльц для обсужденія знаменитаго событія во всхъ его деталяхъ. Да, что на крыльц! Волненіе захватило всю улицу. У дверей чуть ли не каждаго дома дамы стояли группами (иныя въ томъ самомъ интересномъ положеніи, въ какомъ недавно показывалась въ публик мистриссъ Кенвигзъ) и длились впечатлніями своего личнаго опыта при подобныхъ обстоятельствахъ. Дв-три изъ нихъ пожинали заслуженные лавры за то, что еще третьяго дня предсказали день и часъ, когда совершится это событіе, другія повствовали о томъ, какъ он сію же минуту догадались, въ чемъ дло, лишь только увидли, что мистеръ Кенвигзъ бжитъ по улиц сломя голову, блдный какъ смерть. Но вс соглашались въ двухъ пунктахъ: во-первыхъ, что со стороны мистриссъ Кенвигзъ было въ высшей степени похвально поступить такъ, какъ она поступила, и во-вторыхъ, что никогда не были и не будетъ такого ученаго и искуснаго акушера, какъ докторъ Лемби.
А докторъ Лемби, среди всего этого Содома, возсдалъ, какъ уже было сказано, въ гостиной перваго этажа, няньчилъ младенца, котораго ему кто-то подсунулъ, и бесдовалъ съ мистеромъ Кенвигзомъ. Это былъ плотный джентльменъ, грубоватаго вида, въ такихъ измятыхъ воротничкахъ, что не стоитъ и нихъ и говорить, и съ небритой бородой, ибо докторъ Лемби быль популяренъ, а населеніе околотка плодовито, и за послдніе сорокъ восемь часовъ не мене трехъ дверныхъ молотковъ было обернуто лайкой одинъ за другимъ.
— И такъ, мистеръ Кенвигзъ, у васъ теперь шестеро, считая съ послднимъ,— сказалъ докторъ Лемби.— Со временемъ у васъ будетъ большая семья.
— Я нахожу, что и шестерыхъ почти что достаточно, сэръ,— замтилъ мистеръ Кенвигзъ.
— Вздоръ, вздоръ. Далеко не достаточно. И въ половину недостаточно, сэръ.
Сдлавъ это замчаніе, докторъ засмялся, но его смхъ быль лишь слабымъ намекомъ на смхъ въ сравненіи съ хохотомъ одной замужней леди, пріятельницы мистриссъ Кенвигзъ, которая только-что появилась изъ комнаты больной, чтобы представить послдній бюллетень о состояніи ея здоровья и заодно ужъ подкрпиться глоточками водки съ водой, и которую докторская шутка видимо поразила, какъ нчто необыкновенное въ своемъ род.
— Впрочемъ, и то сказать, мои дти до нкоторой степени застрахованы отъ превратностей судьбы,— проговорилъ мистеръ Кенвигзъ, сажая къ себ на колни свою вторую дочь,— у нихъ есть кое-какія надежды.
— О, въ самомъ дл,— отозвался докторъ Лемби.
— И даже очень большія, насколько я знаю,— вставила замужняя леди.
— Изволите ли видть, сударыня,— проговорилъ мистеръ Кенвигзъ,— не мн распространяться о томъ, большія он или маленькія. Мн неприлично хвастать знатностью семьи, съ которою я имю честь находиться въ родств, но въ то же время я не могу не сказать, что родня мистриссъ Кенвигзъ…— Тутъ мистеръ Кенвигзъ неожидано оборвалъ свою рчь.— Однимъ словомъ,— продолжалъ онъ громкимъ голосомъ, минуту спустя,— дти мои могутъ получить по сто фунтовъ на брата, если не больше. Можетъ быть, больше, но ужъ по сто фунтовъ наврное.
— Что жь, состояніе очень и очень недурное,— замтила замужняя лэди.
— У мистриссъ Кенвигзъ есть родственники,— продолжалъ мистеръ Кенвигзъ, захвативъ понюшку изъ докторской табакерки, посл чего страшнйшимъ образомъ расчихался, ибо онъ не привыкъ нюхать табакъ,— у мистриссъ Кенвигзъ есть родственники, которые могли бы оставить по сто фунтовъ десяти человкамъ и не стали бы отъ этого ни на волосъ бдне.
— А, я знаю, на кого вы намекаете,— сказала замужнія леди, кивая головой.
— Я не называю именъ и не назову,— заявилъ мистеръ Кенвигзъ съ торжественнымъ видомъ.— Многіе изъ моихъ друзей встрчали въ этой самой комнат одного родственника мистриссъ Кенвигзъ, который… который сдлаетъ честь любому обществу. Больше я ничего не скажу.
— Я знаю,— я встрчала его,— объявила замужняя леди, бросая многозначительный взглядъ на доктора Лемби.
— Само собою разумется, что моимъ родительскимъ чувствамъ не можетъ не льстить, когда я вижу, что такой человкъ ласкаетъ моихъ дтей,— продолжалъ мистеръ Кенвигзъ.— Естественно, что и человческимъ моимъ чувствамъ льститъ знакомство съ такимъ человкомъ. Естественно, что и какъ мужу, мн будетъ лестно ознакомить такого человка съ совершившимся семейнымъ событіемъ.
Изложивъ свои чувства въ этихъ краснорчивыхъ словахъ, мистеръ Кенвигзъ поправилъ блобрысую косичку своей второй дочери и приказалъ ей быть умницей и слушаться сестры Морлины.
— Эта двочка съ каждымъ днемъ становится все больше похожа на мать,— сказалъ докторъ Лемби, внезапно преисполняясь энтузіазмомъ передъ достоинствами Морлины.
— Вотъ именно!— подхватила замужняя леди.— Я это всегда говорю и всегда говорила. Она вылитый портретъ матери.
И, направивъ такимъ образомъ общее вниманіе на упомянутую молодую двицу, почтенная матрона воспользовалась случаемъ пропустить еще глоточекъ водки съ водой, и довольно продолжительный, надо признаться.
— Да, есть сходство,— проговорилъ мистеръ Кенвигзъ по нкоторомъ размышленіи.— Но еслибъ вы видла мистриссъ Кенвигзъ до замужества! О, Боже мой, что это была за женщина!
Докторъ Ломби торжественно покачалъ головой, какъ будто говоря: ‘Могу себ представить!’
— Толкуютъ о феяхъ. Что тамъ вс ваши феи въ сравненіи съ ней!— восклицалъ между тмъ мистеръ Кенвигзъ.— Что за легкость! Что за грація! Никогда я не видалъ ничего подобнаго, ничего! И какія манеры — игривыя и вмст съ тмъ безукоризненно скромныя…
— А фигура! Мало кто это знаетъ,— продолжалъ мистеръ Кенвигзъ, понижая голосъ,— но въ свое время у нея была такая фигура, что съ нея списали ‘Британію’ — ту, что на вывск у Голлоуенскихъ воротъ.
— Да, даже теперь — взгляните вы на нее,— подхватила замужняя леди,— ну, разв можно сказать, что это мать шестерыхъ дтей?
— Невозможно!— подтвердилъ докторъ Лемби.
— Ее скоре можно принять за одну изъ ея собственныхъ дочерей,— кипятилась замужняя леди.
— Совершенно врно, за одну изъ ея собственныхъ дочерей,— согласился докторъ Лемби.
Мистеръ Кенвигзъ только-что собирался сдлать еще какое-то замчаніе — вроятно, въ подкрпленіе послдняго мннія,— какъ вдругъ другая замужняя леди, явившаяся поразвлечь больную своимъ разговоромъ и кстати оказать должное вниманіе всему, что было въ дом по части ды и питья, просунула голову въ дверь и возвстила, что она только-что ходила внизъ отворять на звонокъ и что тамъ какой-то джентльменъ желаетъ видть мистера Кенвигза по ‘совершенно частному длу’.
Неясные, образы знатныхъ родственниковъ замелькали передъ умственнымъ взоромъ мистера Кенвигза при этомъ извстіи, и подъ пріятнымъ впечатлніемъ этихъ видній онъ отправилъ Морлину съ наказомъ провести джентльмена прямо въ гостиную, а самъ сталъ противъ двери, чтобы увидть гостя, какъ только тотъ взойдетъ наверхъ.
— Какъ! Да это мистеръ Джонсонъ!— воскликнулъ мистеръ Кенвигзъ съ разочарованіемъ въ голос.— Здравствуйте, сэръ. Какъ поживаете?
Николай пожалъ ему руку, перецловалъ всхъ своихъ бывшихъ ученицъ, сдалъ на попеченіе Морлины большой свертокъ съ игрушками, раскланялся съ докторомъ и съ двумя замужними леди и съ такимъ участіемъ освдомился о здоровь мистриссъ Кенвигзъ, что до глубины души растрогалъ няньку, которая только-что появилась изъ сосдней комнаты съ маленькой кастрюлькой въ рукахъ, чтобы разогрть какую-то таинственную смсь на ршетк камина.
— Тысячу разъ прошу у васъ прощенія, что явился такъ некстати,— сказалъ Николай,— но я ничего не подозрвалъ, пока мн не отворили дверь, а такъ какъ въ настоящее время я очень занятъ, то, боясь, что не скоро выберу минуту зайти въ другой разъ, я и ршилъ все-таки войти, хоть и не въ пору.
— Совершенно въ пору, сэръ, какъ нельзя боле въ пору,— проговорилъ мистеръ Кенвигзъ.— Положеніе мистриссъ Кенвигзъ, надюсь, не можетъ служить препятствіемъ для дружеской бесды между вами и мной.
— Вы очень любезны, сэръ,— сказалъ Николай.
Въ этотъ моментъ третья замужняя леди вбжала съ извстіемъ, что младенецъ взялъ грудь и ‘кушаетъ, какъ ангелъ’. Услыхавъ это, дв первыя замужнія леди стремглавъ ринулись въ спальню, чтобы не пропустить этого интереснаго зрлища.
— Я къ вамъ по длу,— заговорилъ опять Николай.— Передъ отъздомъ изъ провинціи, гд я жилъ послднее время, я взялся передать вамъ одну новость.
— Вотъ какъ! Какую-же?— спросилъ мистеръ Кенвигзъ.
— Но до сихъ поръ не могъ выбрать времени исполнить свое общаніе, хотя я въ Лондон уже нсколько дней,— докончилъ Николай.
— Это не бда, сэръ. Надюсь, что ваша новость не станетъ хуже отъ того, что она немножко поостыла… Новость изъ провинціи, гмъ?— проговорилъ мистеръ Кенвигзъ, что-то соображая.— Это любопытно. Я никого не знаю въ провинціи.
— А миссъ Петоукеръ?— подсказалъ Николай.
— Ахъ, такъ это отъ нея!.. Да, да, про нее-то я и забылъ. Что жь, мистриссъ Кенвигзъ будетъ очень рада узнать, какъ ей живется. Генріетта Петоукеръ — да!.. Какія, однако, странныя вещи случаются иногда. Бдь надо же было встртиться вамъ въ провинціи съ Генріеттой Петоукеръ… Ну, что же она здорова?
Услыхавъ имя своей старой пріятельницы, вс четыре миссъ Кенвигзъ столпились вокругъ Николая, вытаращивъ глаза, разинувъ рты и развсивъ уши. На лиц мистера Кенвигза было тоже написано любопытство, но только одно любопытство,— ни тревоги, ни подозрній.
— Моя новость касается семейныхъ длъ,— проговорилъ Николай нершительно.
— О, это все равно. Говорите, здсь все свои,— сказалъ мистеръ Кенвигзъ, взглянувъ на доктора Лемби, которыя, неосмотрительно принявъ на свое попеченіе маленькаго Лилливика, не находилъ теперь желающихъ освободить его отъ этой драгоцнной ноши.
Николай прокашлялся раза два и былъ видимо въ затрудненіи, съ чего ему начать.
— Генріетта Петоукеръ, кажется, въ Портсмут,— замтилъ мистеръ Кенвигзъ, желая ему помочь.
— Да,— отвчалъ Николай.— И мистеръ Лилливикъ въ Портсмут.
Мистеръ Кенвигзъ поблднлъ, но сейчасъ же оправился и сказалъ, что дйствительно это довольно странное совпаденіе.
— Порученіе мое отъ него,— сказалъ Николай.
Мистеръ Кенвигзъ видимо ожидалъ. Дло ясное: мистеру Лилливику было извстно, что племянница его въ интересномъ положеніи, и вотъ теперь онъ передаетъ черезъ молодого человка, чтобы ему подробно написали о состояніи ея здоровья. Такъ, такъ, другого объясненія и быть не можетъ. Какъ это мило съ его стороны и какъ похоже на него!
— Онъ шлетъ вамъ свой поклонъ и сердечныя пожеланія,— продолжалъ Николай.
— Большое спасибо ему за память.— Это вашъ ддъ Лилливикъ, мои милыя,— снисходительно пояснилъ дтямъ мистеръ Кенвигзъ.
— Сердечныя пожеланія,— повторилъ Николай и докончилъ:— Онъ извиняется, что не собрался написать вамъ, и просилъ меня передать на словахъ, что онъ женился на миссъ Петоукеръ.
Мистеръ Кенвигзъ вскочилъ съ окаменлымъ лицомъ, схватилъ свою второю дочь за ея блобрысую косичку и прижалъ къ глазамъ носовой платокъ. Морлина упала въ дтское креслице и вытянулась, какъ мертвецъ — совершенно такъ, какъ это длала ея мать, когда падала въ обморокъ, а дв меньшія миссъ Кенвигзъ подняли неистовый вой.
— Дти мои! Мои бдныя, обманутыя дти!— завопилъ мистеръ Кенвигзъ и въ прилив отчаянія такъ сильно потянулъ за блобрысую косичку своей второй дочери, что приподнялъ ее на цыпочки и продержалъ въ такомъ положеніи нсколько секундъ.— Животное! Измнникъ! Подлецъ!
— Чего онъ такъ раскричался, провалъ его возьми!— взвизгнула нянька, сердито оборачиваясь.— Взбсился онъ что ли, что поднимаетъ здсь такой шумъ?
— Молчи, женщина!— свирпо закричалъ мистеръ Кенвигзъ.
— Не замолчу! Сами вы молчите, безсовстный человкъ! Какъ вамъ не жаль родного ребенка!
— Не жаль!— проревлъ мистеръ Кенвигзъ.
— Тмъ хуже для васъ. Чудовище, людодъ вы, а не отецъ!
— Пусть умираетъ!— вопилъ мистеръ Кенвигзъ, увлекаясь потокомъ своего гнва.— Пусть умираетъ! У него нтъ больше надеждъ, онъ ничего не получитъ. Не надо намъ дтей!— прибавилъ онъ вдругъ съ жесткой холодностью.— Возьмите ихъ, уберите, отвезите въ воспитательный домъ.
Выговоривъ эти роковыя слова, мистеръ Кенвигзъ опустился на стулъ и бросилъ вызывающій взглядъ на няньку, а та кинулась со всхъ ногъ въ сосднюю комнату и сейчасъ же возвратилась оттуда съ цлымъ полкомъ матронъ, крича, что мистеръ Кенвигзъ, должно быть, помшался, потому что онъ кощунствуетъ и проклинаетъ родныхъ своихъ дтей.
Факты были, безспорно, не въ пользу мистера Кенвигза. Отъ усилій, которыя ему приходилось длать, чтобы говорить достаточно энергично и въ то же время пониженнымъ тономъ (ибо въ его разсчеты отнюдь не входило довести свои ламентаціи до ушей мистриссъ Кенвигзъ), онъ весь посинлъ, къ тому же волненіе по случаю семейнаго торжества, а еще больше усиленныя по количеству и самыя разнообразныя по качеству возліянія, которыми оно было отпраздновано, немало способствовали тому, что черты лица почтеннаго джентльмена раздались въ ширину. Но когда Николай и докторъ Лемби, остававшіеся до сихъ поръ пассивными зрителями происходившаго, въ полной увренности, что мистеръ Кенвигзъ говоритъ не серьезно, объяснили матронамъ ближайшую причину его состоянія, негодованіе послднихъ смнилось жалостью, и он принялись умолять его съ большимъ чувствомъ, чтобы онъ легъ отдохнуть.
— Боже мой, Боже мой, какъ я носился съ этимъ человкомъ!— говорилъ съ сокрушеніемъ мистеръ Кенвигзъ, жалобно озираясь вокругъ.— Сколько устрицъ онъ сълъ въ этомъ дом! Сколько пива выпилъ, и не сосчитать!
— Да, это тяжело, очень тяжело, я знаю,— сказала на это одна изъ матронъ,— но подумайте немножко о вашей милой жен.
— Да, да, подумайте, что она перенесла не дальше, какъ сегодня!— подхватили вс хоромъ.— Возьмите себя въ руки и будьте мужчиной.
— Сколько подарковъ онъ отъ меня получилъ!— продолжалъ мистеръ Кенвигзъ, возвращаясь къ своему горю.— Сколько трубокъ, сколько табакерокъ я ему передавалъ, не говоря уже о резиновыхъ галошахъ въ шесть шиллинговъ шесть пенсовъ…
— Ужасно, ужасно! Страшно и подумать!— закричали матроны.— Но будьте покойны, когда-нибудь все это зачтется ему.
Мистеръ Кенвигзъ окинулъ дамъ мрачнымъ взоромъ, какъ будто хотлъ имъ сказать, что онъ предпочелъ бы, чтобы все это зачлось ему самому, но ничего не сказалъ и, опустивъ голову на руку, впалъ въ забытье.
Тогда матроны стали опять доказывать, что бднаго джентльмена необходимо уложить въ постель. Онъ выспится и завтра встанетъ, какъ ни въ чемъ не бывало, говорили он. Он знаютъ по опыту, какъ волнуются и страдаютъ иные мужья, когда съ ихъ женами случается то, что случилось съ мистриссъ Кенвигзъ въ этотъ день. И мистеру Кенвигзу ршительно нечего стыдиться, напротивъ, такія чувства длаютъ ему величайшую честь, ибо доказываютъ, что у него доброе сердце. А одна дама сообщила въ pendant къ настоящему случаю, что ея мужъ всегда теряетъ голову при подобныхъ обстоятельствахъ, и одинъ разъ (когда родился ея маленькій Джонни) онъ цлую недлю не приходилъ въ себя и все время такъ жалобно кричалъ: ‘Мальчикъ или двочка? Мальчикъ или двочка?’, что вс присутствующіе плакали навзрыдъ.
Наконецъ, Морлина (которая совсмъ забыла, что она упала въ обморокъ, когда увидла, что на нее не обращаютъ вниманія) торжественно возвстила, что комната для ея огорченнаго родителя готова, и мистеръ Кенвигзъ, чуть не задушивъ предварительно въ своихъ родительскихъ объятіяхъ всхъ четырехъ своихъ дщерей, поднялся на ноги и, принявъ руку доктора съ одной стороны, а съ другой поддерживаемый Николаемъ, прослдовало наверхъ въ отдльную комнату, уступленную добрыми сосдями ради такого необычайнаго случая.
Удостоврившись по его храпу, что онъ заснулъ крпкимъ сномъ, и оказавъ свое верховное содйствіе въ распредленіи новыхъ игрушекъ, къ полному удовольствію четырехъ миссъ Кенвигзъ, Николай распростился и ушелъ. Почтенныя матроны тоже разошлись понемногу, за исключеніемъ человкъ шести или восьми ближайшихъ друзей дома, объявившихъ, что он останутся ночевать. Послдній вышедшій бюллетень возвстилъ, что мистриссъ Кенвигзъ чувствуетъ себя какъ нельзя лучше. Огни въ дом погасли одинъ за другимъ, и вся семья отправилась на покой.

ГЛАВА XXXVII.
Николай завоевываетъ возрастающее благоволніе братьевъ Чирибль и мистера Тома Линкинвотера. Близнецы задаютъ банкетъ по случаю годовщины великаго дня, и Николай, вернувшись домой съ этого банкета, выслушиваетъ таинственное и весьма важное сообщеніе изъ устъ мистриссъ Никкльби.

Если маленькій скверикъ передъ конторой братьевъ Чирибль и не оправдывалъ тхъ сангвиническихъ ожиданій, какія могли бы зародиться у посторонняго человка на основаніи горячихъ дифирамбовъ, расточаемыхъ этому мсту Тимомъ Линкинвотеромъ, это былъ тмъ не мене завидный уголокъ, принимая во вниманіе, что помщался онъ въ самомъ центр суетливаго Лондона,— уголокъ, занимавшій почетное мсто въ признательной памяти многихъ серьезныхъ людей, проживавшихъ съ нимъ по сосдству, хотя воспоминанія этихъ людей относились не къ такой давней эпох и привязанность ихъ къ маленькому скверику была далеко не такъ глубока, какъ воспоминанія и привязанность Тима. Да не подумаютъ т изъ обитателей нашей столицы, чьи глаза привыкли къ аристократической внушительности Гровеноръ-Сквера, къ неприступной суровости Фицрой-Сквера, напоминающаго вдовствующую герцогиню, или къ усыпаннымъ гравіемъ дорожкамъ и садовымъ скамейкамъ Россель-Сквера, да не подумаютъ они, что привязанность къ Сити-Скверу нашего знакомца Тима Линкинвотера и другихъ, мене восторженныхъ почитателей этой мстности, возникла и поддерживалась какими-нибудь соображеніями освжающаго свойства, врод представленія о листьяхъ, хотя бы самыхъ грязныхъ, или о трав, хотя бы самой тощей. Сити-Скверъ не иметъ ни ограды въ вид живой изгороди и никакой вообще растительности, кром чахоточной травки, пробивающейся у подножія стоящаго тамъ посредин фонарнаго столба. Это тихій, укромный, малолюдный уголокъ, наводящій на грустныя мысли, благопріятствующій созерцанію и помогающій терпливо коротать время въ ожиданіи условленнаго часа свиданія. И здсь всегда можно встртить такихъ ожидающихъ: цлыми часами бродятъ они вдоль которой-нибудь изъ сторонъ сквера, пробуждая окрестное эхо монотоннымъ стукомъ своихъ шаговъ по истертымъ камнямъ тротуара и пересчитывая сначала окна, а тамъ и кирпичи высокихъ, молчаливыхъ домовъ, его обступающихъ. Зимой снгъ лежитъ здсь еще долго посл того, какъ на людныхъ улицахъ его и слда не осталось.
Лтнее солнце относится къ скверику съ нкоторымъ почтеніемъ и, кидая ему мимоходомъ нсколько веселыхъ лучей, приберегаетъ свои блескъ и зной для боле шумныхъ и мене внушительныхъ мстъ. Вы почти можете слышать тиканье собственныхъ вашихъ часовъ, когда останавливаетесь отдохнуть въ прохладной тни этого уголка, такая здсь тишина, ни человческаго говора, ни жужжанья наскомыхъ, только гулъ отъ экипажей доносится сюда изъ другихъ улицъ. Вонъ на углу стоитъ посыльный, лниво прислонившись къ столбу, ему тепло, по не жарко, хотя день нестерпимо знойный. Легкій втерокъ играетъ его блымъ передникомъ, голова его все ниже склоняется на грудь, глаза мигаютъ чаще и чаще. Даже посыльный не въ силахъ противостоять снотворному вліянію этого мста и мало-по-малу засыпаетъ. Но вдругъ, пріоткрывъ на секунду глаза, онъ вздрагиваетъ, пятится назадъ и смотритъ передъ собой растеряннымъ взглядомъ. Что это? Услышалъ онъ шарманку? Увидлъ привидніе? Нтъ. Его поразило еще боле необычайное зрлище: бабочка залетла на скверъ, настоящая, живая бабочка нечаянно отбилась отъ душистыхъ цвтовъ и порхаетъ надъ желзными головками пыльныхъ прутиковъ ограды.
Но если въ непосредственномъ сосдств съ конторой братьевъ Чириблъ было мало предметовъ, которые могли бы привлечь на себя вниманіе и разсять мысли юнаго клерка, зато въ самой контор было очень много такого, что забавляло его и возбуждало его интересъ. Не было здсь, кажемся, ни одной вещи, одушевленной или неодушевленной, которая не носила бы на себ хоть слабаго отпечатка щепетильной аккуратности и методичности мистера Тима Линкинвотера. Пунктуальный, какъ конторскіе часы (которые онъ признавалъ лучшимъ хронометромъ въ Лондон посл часовъ на колокольн какой-то старой, никмъ не виданной церкви гд-то по сосдству, ибо Тимъ ршительно не врилъ въ точность часовъ конногвардейскихъ казармъ, считая ее выдумкой завистливыхъ вестъ-эндцевъ), пунктуальный, какъ эти часы, старый клеркъ продлывалъ вс свои мелкія дневныя дла, прибиралъ мелкія вещи въ своей стекляной шкатулк, всегда по одной и той же неизмнной систем, исполняя все это въ такомъ совершенств, что будь его каморка настоящимъ стекляннымъ футляромъ, предназначеннымъ для храненія какихъ-нибудь рдкостей, она и тогда не могла бы содержаться въ большемъ порядк. Бумага, перья, чернила, линейка, сургучъ, облатки, катушка съ бичевкой, спичечница, шляпа Тима, безукоризненно сложенныя перчатки Тима, его пальто (до смшного напоминавшее его самого съ задняго фасада, когда оно висло на стн) — всему было отведено свое мсто, свой постоянный кусочекъ пространства. Не было во всемъ мір такого точнаго, непогршимаго инструмента (за исключеніемъ часовъ), какъ маленькій термометръ, висвшій за дверью конторы. Не было во всемъ мір другой птицы такихъ методичныхъ, степенно-дловитыхъ привычекъ, какъ слпой черный дроздъ, дремавшій цлыми днями въ большой удобной клтк и потерявшій голосъ отъ старости задолго до того, какъ Тимъ его купилъ. Во всей анекдотической литератур вы не нашли бы, я думаю, боле многосложнаго разсказа, чмъ разсказъ Тима о токъ, какъ онъ пріобрлъ эту птицу, какъ, увидавъ ее умиравшей отъ голода и сжалившись надъ ея страданіями, онъ купилъ ее съ человколюбивой цлью дать ей спокойно окончить ея злополучную жизнь, какъ онъ далъ ей три дня сроку, чтобы поправиться или умереть, какъ не прошло и половины этого времени, и птица начала оживать, какъ къ ней вернулся аппетитъ, и она съ каждымъ днемъ поправлялась, набиралась силъ, пока не сдлалась такой, ‘какъ вы ее видите, сэръ!’ — заканчивалъ Тимъ, бросая гордый взглядъ на клтку. Тутъ онъ испускалъ мелодическій свистъ и говорилъ: ‘Дикъ!’, и Дикъ, подававшій передъ тмъ такъ мало признаковъ жизни, что его можно было принять за деревянное изображеніе или за чучело дрозда довольно скверной работы, въ три прыжка приближался къ краю клтки и, просунувъ свой клювъ между прутьями, тянулся къ хозяину своей слпой головой. Трудно было ршить въ такія минуты, кто изъ двухъ былъ счастливе — птица или Тимъ.
Но это было не все. Доброта двухъ братьевъ отражалась и на предметахъ, и на людяхъ. Вс сторожа и приказчики склада были такіе здоровяки, такіе веселые ребята, что на нихъ пріятно было смотрть. Среди объявленій о прибывшихъ грузовыхъ корабляхъ и росписаній пароходныхъ рейсовъ, украшавшихъ стны конторы, можно было видть подписные листы отъ разныхъ благотворительныхъ учрежденій, планы новыхъ богадленъ и больницъ. Надъ каминомъ, на острастку злоумышленникамъ, висли дв шпаги и мушкетонъ, но мушкетонъ давно заржавлъ и расшатался въ суставахъ, а шпаги затупились и были безъ острія. Во всякомъ другомъ мст выставка на показъ такихъ страшныхъ предметовъ въ такомъ убогомъ состояніи вызвала бы улыбку, но когда вы смотрли на нихъ здсь, вамъ казалось, что даже это смертоносное оружіе поддалось господствующему вліянію и сдлалось эмблемой доброты и терпимости.
Такія мысли пробгали въ ум Николая въ утро того дня, когда онъ въ первый разъ занялъ свободный табуретъ въ контор братьевъ Чирибль и могъ осмотрться на свобод, чего онъ не имлъ случая сдлать раньше. Должно быть эти мысли подйствовали на его энергію возбуждающимъ образомъ, потому что въ теченіе двухъ послдующихъ недль вс его свободные часы по утрамъ и по вечерамъ были цликомъ посвящены изученію тайнъ бухгалтеріи и всхъ прочихъ формъ счетоводства. Надо замтить, что весь его школьный запасъ знаній по этому предмету ограничивался смутнымъ воспоминаніемъ объ ариметический тетради, въ которой красовались два-три длинные столбца цифръ, а пониже, на случай родительской инспекціи, изображеніе, жирнаго лебедя съ изящнымъ росчеркомъ собственной работы учителя чистописанія. Но теперь онъ приложилъ къ своимъ занятіямъ столько труда и настойчивости, что уже къ концу второй недли могъ доложить о своихъ успхахъ мистеру Линкинвотеру и со спокойной совстью взять съ него общаніе, что съ этого дня ему, Николаю Никкльби, будетъ дозволено пріобщиться къ боле серьезнымъ длалъ фирмы.
Любопытное зрлище представлялъ Тимъ Линкинвотеръ, когда онъ, не спша, досталъ толстую счетную книгу и разложилъ ее на конторк. Стоило посмотрть, какъ онъ поворачивалъ ее во вс стороны, съ какой любовью сдувалъ онъ пыль и съ корешка, и съ боковъ, какъ онъ потомъ раскрывалъ ее на разныхъ страницахъ и какъ глаза его не то съ гордостью, не то съ грустью скользили по красивымъ чистенькимъ записямъ.
— Сорокъ четыре года минетъ въ ма,— проговорилъ задумчиво Тимъ.— Сколько новыхъ книгъ начато и закончено въ это время. Сорокъ четыре года, легко ли сказать!— и онъ захлопнулъ книгу.
— Ну, что же, давайте сюда,— сказалъ Николай.— Мн просто не терпится поскоре начать.
Тимъ Линкинвотеръ покачалъ головой съ кроткой укоризной. Мистеръ Никкльби недостаточно проникся серьезностью предстоящаго ему дла. Что, если онъ ошибется? Описка, помарка,— какъ тогда быть? Молодежь слишкомъ отважна и, очертя голову, кидается на всякую новинку. Трудно даже и представить себ, на что она способна…
Не взявъ даже предосторожности уссться какъ слдуетъ на своемъ табурет, а продолжая стоять въ небрежной поз и улыбаясь,— положительно улыбаясь, на этотъ счетъ не могло быть недоразумнія, мистеръ Линкинвотеръ очень часто впослдствіи приводилъ этотъ фактъ, Николай обмакнулъ перо въ стоявшую передъ нимъ чернильницу и нырнулъ головой впередъ въ самую глубину счетной книги братьевъ Чирибль.
Тимъ Линкинвотеръ поблднлъ и, перевалившись всмъ корпусомъ къ Николаю на двухъ переднихъ ножкахъ своего табурета, затаивъ дыханіе, смотрлъ ему черезъ плечо. Братецъ Чарльзъ и братецъ Нэдъ вошли въ эту минуту въ контору. Тимъ Линкинвотеръ, не оборачиваясь, нетерпливо замахалъ имъ рукой, давая знать, что здсь необходима полная тишина, и продолжалъ напряженно слдить за кончикомъ неопытнаго пера.
Братья смотрли на эту сцену съ улыбающимися лицами, но Тимъ Линкинвотеръ не улыбался, не шевелился и ждалъ, что будетъ. Но вотъ онъ медленно перевелъ духъ и, сохраняя свою летящую позу на наклоненномъ табурет, взглянулъ на мистера Чарльза, тихонько показалъ ему перомъ на Николая и кивнуть головой съ серьезнымъ и ршительнымъ видомъ, что долженствовало означать: ‘Тутъ выйдетъ толкъ’.
Братецъ Чарльзъ кивнулъ ему въ отвтъ и обмнялся съ братцемъ Нэдомъ смющимся взглядомъ, но въ ту минуту, Николай, которому понадобилась какая-то справка на другой страниц, пересталъ писать, и Тимъ Линкинвотеръ не въ силахъ сдерживать боле свое восхищеніе, соскочилъ съ табурета и схватилъ его за руку.
— Молодецъ! Сдлалъ, добился!— кричалъ Тимъ, оглядываясь на своихъ патроновъ и съ торжествомъ мотая головой.— Его прописныя ‘В’ и ‘Д’ совсмъ какъ мои, на маленькихъ ‘і’ онъ ставитъ точки и перечеркиваетъ каждое ‘t’. Нтъ во всемъ Лондон такого молодого человка, какъ онъ,— продолжалъ Тимъ въ экстаз, похлопывая Николая по спин,— положительно нтъ! Въ Сити еще не родилось ему равнаго, нтъ, нтъ, и не спорьте со мной, все равно не поврю!
И, бросивъ эту перчатку британской столиц, Тимъ Линкинвотеръ такъ энергично стукнулъ куткомъ по конторк, что старый дроздъ свалился отъ толчка со своей жердочки и въ избытк изумленія испустилъ слабый пискъ.
— Хорошо сказано, Тимъ, хорошо сказано!— закричалъ братецъ Чарльзъ, легонько хлопая въ ладоши. Онъ былъ почти въ такомъ же восторг, какъ и самъ Тимъ.— Я зналъ, что нашъ молодой другъ постарается, и былъ увренъ, что онъ добьется успха. Не говорилъ ли я теб, братецъ Нэдъ?
— Говорилъ, мой другъ, конечно, говорилъ, и ты былъ совершенно правъ,— отвчалъ братецъ Нэдъ.— Тимъ Линкинвотеръ не помнитъ себя отъ восторга и онъ иметъ на то резонныя основанія, да! Тимъ у насъ молодчина. Тимъ Линкинвотеръ, сэръ! Вы у насъ молодчина.
— Да какъ же не восторгаться? Какъ тутъ не радоваться?— подхватилъ Тимъ, пропуская мимо ушей комплиментъ по своему адресу и переводя свои очки отъ счетной книги на братьевъ.— Неужели вы думаете, что я былъ спокоенъ за будущее? Разв не мучила меня мысль, что станется съ этими книгами, когда я умру? Разв не приходило мн въ голову тысячу разъ, что все здсь пойдетъ вкривь и вкось, когда меня не будетъ на свт? Но теперь,— продолжалъ Тимъ, торжественно вытягивая руку и тыча указательнымъ пальцемъ въ сторону Николая,— теперь, когда я поучу его еще немножко, я буду спокоенъ. Теперь, хоть я и умру, дло пойдетъ своимъ чередомъ, какъ оно шло и при мн, нисколько не хуже, и я закрою глаза, счастливый сознаніемъ, что никогда не было и не будетъ такихъ счетныхъ книгъ, никогда и нигд, какъ книги братьевъ Чирибль.
Выразивъ такимъ образомъ свои чувства, мистеръ Линкинвотеръ презрительно фыркнулъ, вызывая на бой и Лондонъ, и Вестминстеръ, посл чего повернулся опять къ своей конторк, перенесъ цифру 76 — послднюю въ подсчитанномъ столбц, на другую страницу и преспокойно принялся за работу.
— Тимъ Линкинвотеръ, сэръ, дайте пожать вашу руку,— сказалъ ему братецъ Чарльзъ.— Сегодня день вашего рожденья. Какъ вы смете говорить о постороннихъ вещахъ, даже не выслушавъ нашихъ поздравленій и сердечнаго пожеланія, чтобы этотъ день возвращался еще много разъ, принося вамъ счастье и радость. Храни васъ Богъ, Тимъ, храни васъ Богъ на многіе годы!
— А замчаешь ты, братецъ Чарльзъ,— сказалъ братецъ Нэдъ, захвативъ свободную руку Тима въ об свои,— замчаешь ты, что Тимъ Линкинвотеръ съ прошлаго года помолодлъ на десять лтъ?
— Я теб вотъ что скажу, братецъ Нэдъ,— отвчалъ на это другой,— я подозрваю, что Тимъ Линкинвотеръ родился столтнимъ старикомъ и постепенно превращается въ юношу, и потому то съ каждой новой годовщиной своего рожденія онъ молодетъ.
— Врно, братецъ Чарльзъ, врно,— подтвердилъ братець Нэдъ,— положительно молодетъ.
— Помните, Тимъ, сегоднямъ: обдаемъ не въ два, а въ половин шестого,— сказалъ мистеръ Чарльзъ,— вы вдь знаете, мы всегда отступаемъ отъ общаго правила въ этотъ день… Мистер Никкльби, вы тоже обдаете у насъ… Тимъ Линкинвотеръ, отдайте намъ съ братомъ вашу табакерку на память о нашемъ врномъ и преданномъ друг, а взамнъ возьмите вотъ эту, какъ слабое доказательство нашего уваженія и дружбы. Только не открывайте ее теперь, откроете, когда будете ложиться въ постель. И никогда ни слова объ этомъ, а то я убью вашего дрозда. Его, разбойника, давно бы надо посадить въ золоченую клтку, если бы это могло сдлать его и его хозяина хоть на волосъ счастливе… Ну, братецъ Нэдъ, идемъ, мой другъ, я готовъ… Такъ Линкинвотеръ, сэръ, въ половин шестого тащите съ собой мистера Никкльби… Идемъ, братецъ Нэдъ.
И, болтая такимъ образомъ, чтобы предотвратить всякую возможность изъявленій благодарности, близнецы взялись подъ руку и вышли изъ конторы мелкими шажками, оставивъ Тима Линкинвотера обладателемъ дорогой золотой табакерки и вложеннаго въ нее банковаго билета, въ десять разъ превышавшаго ея стоимость.
Въ четверть шестого минута въ минуту (какъ это велось изъ года въ годъ) явилась сестра Тима Линкинвотера, и, Боже, Ты мой, сколько было волненій изъ-за чепца сестры Тима! Чепецъ быль отправленъ съ мальчишкой изъ дома, гд квартировало семейство, съ которымъ жила сестра Тима, и еще не прибылъ на мсто, несмотря на то, что его положили въ картонку, а картонку увязали въ носовой платокъ и надли на руку мальчишк, несмотря на то, что подробный адресъ мста его назначенія былъ четко выведенъ на оборот стараго письма, и мальчишк наказано подъ страхомъ всевозможныхъ каръ, всю жестокость которыхъ едва ли могъ даже измрить умъ человческій, доставить картонку съ всевозможной поспшностью, отнюдь не задерживаясь по дорог. Сестра Тима Линкинвотера охала и вздыхала, ключница сочувственно вторила ей, и об поминутно высовывались въ окно посмотрть, не идетъ ли мальчишка, хотя видть, какъ онъ ‘идетъ’, он не могли, потому что онъ долженъ былъ появиться изъ-за угла, а до угла было ровно пять шаговъ. Вдругъ въ тотъ моментъ, когда его меньше всего ожидали, и съ совершенно другой стороны, показался мальчишка съ картонкой на рук. Онъ несъ ее подозрительно бережно, пыхтлъ, отдувался и былъ красенъ, какъ ракъ, точно посл недавняго моціона. Въ этомъ не было, впрочемъ, ничего удивительнаго, ибо мальчишка и въ самомъ дл совершилъ моціонъ: онъ началъ съ того, что прокатился на задк кареты, хавшей въ Кембервель, а потомъ зазвался на Петрушку и такъ увлекся его игрой, что проводилъ его до самаго дома. Чепецъ оказался, однако, цль и невредимъ, что было большимъ утшеніемъ, и мальчишку не понадобилось распекать, что было также очень пріятно. Итакъ, мальчишка побжалъ домой, очень довольный, а сестра Тима Линкинвотера сошла внизъ и предстала обществу въ полномъ парад ровно черезъ пять минутъ посл того, какъ на собственныхъ непогршимыхъ часахъ Тима Линкинвотера пробило половину шестого.
Собравшееся общество состояло изъ братьевъ Чирибль, Тима Линкинвотера, румянаго сдого старичка, пріятеля Тима, выслужившаго пенсію банковскаго клерка, и Николая, котораго торжественно представили сестр Тима. Такъ какъ теперь вс были въ сбор, то братецъ Нэдъ позвонилъ и приказалъ ‘подавать’. Минуту спустя лакей доложилъ: ‘Кушать подано’. Тогда братець Нэдъ подалъ руку сестр Тима и повелъ ее въ сосднюю комнату, гд былъ накрытъ парадный обденный столъ. Разслись по чинамъ: братецъ Нэдъ, какъ старшій, во глав стола, братецъ Чарльзъ противъ него, сестра Тима по лвую руку хозяина, самъ Тимъ ко правую, а за кресломъ братца Нэда сталъ дворецкій, древній старикъ апоплексическаго вида на коротенькихъ ножкахъ, и, округливъ правую руку, дабы съ должнымъ эффектомъ снять крышку съ миски, когда это понадобится, выпрямился и замеръ на мст.
— За эти и прочія земныя блага, братецъ Чарльзъ…— началъ Нэдъ.
— Отъ всего сердца возблагодаримъ нашего Создателя, братецъ Нэдъ,— докончилъ Чарльзъ.
Съ послднимъ словомъ братца Чарльза дворецкій сорвалъ крышку съ суповой миски и изъ состоянія полнйшей неподвижности мигомъ перешелъ къ стремительной дятельности.
Разговоры не прекращались ни на секунду, и нечего было бояться, что они оборвутся, ибо добродушная веселость двухъ милыхъ старичковъ-хозяевъ способна была мертваго оживить. Посл перваго бокала шампанскаго сестра Тима Линкинвотера завела очень длинный и обстоятельный разсказъ о дтств Тима, озаботившись предварительно довести до всеобщаго свднія, что она значительно моложе своего брата и знаетъ передаваемые факты лишь по преданіямъ, сохранившимся въ ихъ семь. Когда исторія дтства Тима была доведена до конца, братецъ Нэдъ разсказалъ, какъ ровно тридцать пять лтъ тому назадъ Тима Линкинвотера едва заподозрили въ полученіи любовнаго письма и какъ около того же времени въ контор ходили темные слухи, будто его видли гуляющимъ по Чипсайду съ двицей среднихъ лтъ, но необыкновенной красоты. Этотъ разсказъ былъ встрченъ дружнымъ взрывомъ смха. Вс стали кричать, что Тимъ покраснлъ, но когда у него потребовали объясненій, онъ самымъ ршительнымъ образомъ отвергъ взводимое на него обвиненіе, прибавивъ, однако: ‘А если бы и такъ, какая въ этомъ бда?’ Послднее заявленіе до слезъ разсмшило отставного банковскаго клерка и, нахохотавшись до-сыта, онъ объявилъ, что въ жизнь свою не слыхалъ боле удачнаго отвта и что Тимъ Линкинвотеръ можетъ говорить хоть до скончанія вка, но лучше этого ему ничего не сказать.
Затмъ насталъ чередъ одной маленькой семейной церемоніи, всегда совершавшейся въ этотъ день и сдлавшей глубокое впечатлніе на Николая. Когда убрали скатерть и графины съ виномъ обошли въ круговую, вдругъ воцарилось общее молчаніе, и на лицахъ двухъ братьевъ показалось выраженіе не то чтобы печали, а какой-то тихой грусти, которую странно было видть за этими, пиршественнымъ столомъ. Пораженный этой внезапной перемной, Николай только что усплъ задать себ вопросъ, что она могла значитъ, когда близнецы поднялись оба разомъ, а сидвшій во глав стола, наклонившись къ другому, заговорилъ тихимъ голосомъ:
— Братецъ Чарльзъ, милый другъ мой, съ сегодняшнимъ днемъ для насъ связано еще одно воспоминаніе, воспоминаніе, о событіи котораго мы не должны и не можемъ забыть Этотъ день, подарившій міръ честнйшимъ и превосходнйшимъ изъ людей, унесь съ собой самую добрую, самую лучшую женщину, нашу милую мать. Дорого бы я далъ, чтобы она могла видть насъ теперь, во дни нашего благоденствія, чтобы она могла раздлить его съ нами и порадоваться сознаніемъ, что мы любимъ ее мертвую такъ же горячо, какъ любили живую въ т дни, когда мы были бдными мальчиками. Но видно Богъ этого не судилъ… Дорогой братъ, вчная память нашей милой матери!
— Боже мой, дико подумать,— говорилъ себ Николай,— что есть на свт десятки людей не выше этихъ двухъ стариковъ по своему положенію въ обществ, людей, которые знаютъ все это и въ тысячу разъ больше и все таки не ршатся пригласить ихъ къ обду только оттого, что они дятъ съ ножа и никогда не ходили въ школу.
Но морализировать было не время: веселье опять пошло своимъ чередомъ. Вскор графинъ съ портвейномъ почти опустлъ. Тогда братецъ Нэдъ позвонилъ, и н.а его звонокъ мгновенно явился апоплексическій дворецкій.
— Давидъ,— сказалъ ему Нэдъ.
— Сэръ! откликнулся дворецкій.
— Бутылочку двойного алмазнаго, Давидъ, чтобы выпить здоровье мистера Линкинвотера.
Въ одно мгновеніе ока, съ ловкостью фокусника, которая поразила восхищеніемъ всю компанію, какъ поражала изъ года въ годъ въ теченіе многихъ и многихъ лтъ, апоплексическій дворецкій выхватилъ изъ подъ фалды своего фрака бутылку, уже совсмъ готовую, съ воткнутымъ въ нее пробочникомъ, и съ трескомъ откупорилъ ее. Затмъ, съ достоинствомъ, исполненнымъ сознанія своего искусства, онъ поставилъ бутылку передъ хозяиномъ и тутъ же положилъ пробку.
— Ага!— сказалъ братецъ Нэдъ, внимательно изслдуя пробку, посл чего не спша наполнилъ свою рюмку, между тмъ какъ старикъ дворецкій поглядывалъ кругомъ благосклонно-снисходительнымъ взоромъ, какъ будто онъ-то и былъ настоящимъ хозяиномъ всхъ этихъ благъ и милостиво угощалъ ими честную компанію.— Хорошее винцо у насъ, Давидъ, а?
— Еще бы, сэръ!— отозвался Давидъ.— Нелегко достать стаканчикъ такого вина, какъ наше двойное алмазное, и мистеръ Линкинвотеръ это знаетъ. Это вино, джентльмены, мы поставили въ погребъ вскор посл того, какъ мистеръ Линкинвотеръ поступилъ къ намъ въ контору.
— Ну, нтъ, Давидъ, вы ошибаетесь,— замтилъ братецъ Чарльзъ.
— У меня въ книгахъ записано, сэръ, съ вашего позволенія,— отвчалъ на это Давидъ спокойнымъ тономъ человка, сознающаго, что факты за него.— Мистеръ Линкинвотеръ пробылъ у насъ не больше двадцати лтъ, когда мы получили эту партію двойного алмазнаго.
— Давидъ совершенно правъ, братецъ Чарльзъ, совершенно правъ,— сказалъ братецъ Нэдъ.— А что, Давидъ, люди пришли?
— Ждутъ за дверями, сэръ,— отвчалъ дворецкій.
— Зовите ихъ сюда, Давидъ, зовите ихъ сюда!
Выслушавъ приказаніе, старикъ дворецкій поставилъ передъ хозяиномъ подносъ къ съ чистыми рюмками и отворилъ дверь. Въ комнату вошли т самые веселые сторожа и приказчики склада, которыхъ Николай видлъ раньше внизу. Всхъ ихъ было четверо. Они вошли, низко кланяясь, красня и улыбаясь, а за ними въ арьергард выступали ключница, кухарка и горничная.
— Семь человкъ, да Давидъ восьмой,— проговорилъ братецъ Нэдъ, наполняя соотвтствующее число рюмокъ двойнымъ алмазнымъ.— Ну, дти мои, пейте за здоровье нашего лучшаго друга мистера Тима Линкинвотера, да пожелайте ему еще много лтъ праздновать этотъ счастливый день какъ ради него самого, такъ и ради его старыхъ хозяевъ, для которыхъ онъ — неоцненное сокровище. Тимъ Линкинвотеръ, сэръ, ваше здоровье! Чортъ васъ возьми, Тимъ Линкинвотеръ, храни васъ Господь!
Высказавъ эти два противорчивыя пожеланія, братецъ Нэдъ угостилъ Тима такимъ тумакомъ въ спину, что на одинъ мигъ у того сдлался почти такой же апоплексическій видъ, какъ у дворецкаго. Затмъ онъ высоко поднялъ свою рюмку и однимъ духомъ проглотилъ ея содержимое.
Не успли выпить этотъ тостъ со всмъ почетомъ, подобающимъ герою дня, какъ самый плотный и веселый изъ сторожей протискался впередъ, явивъ передъ присутствующими свою взволнованную красную физіономію, потянулъ за свой единственный, спускавшійся ему на лобъ клокъ сдыхъ волосъ, въ вид привтствія всей компаніи и, старательно обтирая ладони рукъ о синій бумажный платокъ, разршился слдующимъ спичемъ:
— Разъ въ годъ намъ дозволяется, джентльмены, говорить отъ полноты сердца и, съ вашего позволенія, мы воспользуемся этимъ теперь, потому что нынйшній день, такой день, какого не скоро дождешься, а извстная пословица говоритъ: ‘Не сули синицу въ неб, дай журавля въ руки’… т. е. наоборотъ, но все равно: это не мняетъ смысла, и… (Молчаніе. Дворецкій недостаточно тронутъ). Однимъ словомъ, мы хотимъ только сказать, что никогда не было на свт (ораторъ смотритъ на дворецкаго)… такихъ добрыхъ (смотритъ на кухарку)… такихъ благородныхъ… великодушныхъ (смотритъ на всхъ, но никого не видитъ)… такихъ превосходныхъ хозяевъ, какъ т, которые сегодня насъ угощаютъ. И мы пришли поблагодарить ихъ за всю ихъ доброту, которая… которая разливается на все окружающее, и дай имъ, Господи, всякаго счастья, много лтъ здравствовать и умереть спокойно!
Когда только этотъ спичъ былъ доведенъ до конца (и трудно было бы придумать боле подходящій къ случаю спичъ, хотя въ смысл краснорчія онъ оставлялъ желать очень многаго), весь штатъ подчиненныхъ, подъ командой апоплексическаго дворецкаго, три раза прокричалъ негромкое ‘ура’, что, впрочемъ, было исполнено, къ великому негодованію этого джентльмена, далеко не по правиламъ, ибо женщины, съ отличающимъ ихъ упорствомъ и съ полнйшимъ пренебреженіемъ къ такту, кричали сами по себ, слишкомъ часто и очень пронзительно. Покончивъ съ этой церемоніей, домочадцы откланялись и ушли. Вслдъ затмъ удалилась и сестра Тима Линкинвотера. Въ свое время мужчины переселились въ гостиную, и графины съ виномъ смнились чаемъ, кофе и игрой въ карты.
Въ половин одиннадцатаго — для Сити-Сквера часъ очень поздній,— появился подносъ съ сладкимъ печеньемъ и чашей пунша. Заложенный на прочный фундаментъ двойного алмазнаго и другихъ возбуждающихъ, этотъ пуншъ оказалъ на Тима Линкинвотера престранное дйствіе. Взявъ подъ руку Николая, Тимъ отвелъ его въ сторону и сообщилъ ему по секрету, что все разсказанное за обдомъ про двицу среднихъ лтъ — совершенная правда, что она была дйствительно необыкновенно красива, нисколько не хуже, чмъ про нсе говорили, если не лучше, но что она черезчуръ спшила измнить свое положеніе одинокой леди и вслдствіе этого, пока Тимъ ухаживалъ за ней и размышлялъ, мнять ли ему свое положеніе, вышла замужъ за другого. ‘Сказать по правд, я самъ виноватъ,— прибавилъ Тимъ въ заключеніе.— У меня въ комнат есть гравюра, когда-нибудь и вамъ покажу. Я купилъ ее вскор посл того, какъ мы разошлись, заплатилъ двадцать пять шиллинговъ. Вы никому не говорите, но это такое сходство, поразительное, хотя и случайное. Только портретъ можетъ быть такъ необыкновенно похожъ’.
Такъ прошло время до половины двнадцатаго, и въ половин двнадцатаго сестра Тима Линкинвотера объявила, что ей давно пора быть дома. Послали за каретой. Братецъ Нэдъ собственноручно усадилъ ее съ большими церемоніями, а братецъ Чарльзъ даль подробнйшія приказанія кучеру, какъ и куда везти леди, строго наказалъ везти ‘осторожно’ и заплатилъ ему еще шиллингъ сверхъ уговора, затмъ, дабы врне поощрить его рвеніе, онъ влилъ въ него стаканъ водки такой сверхъестественной крпости, что кучеръ едва не задохся, и, наконецъ, чуть не вышибъ изъ него послдній духъ въ своихъ стараніяхъ привести его въ чувство.
Когда сестру Тима Линкинвотера окончательно водворили въ карет и карета покатилась, Николай и пріятель Тима тоже распрощались и ушли, предоставивъ почтенныхъ хозяевъ сладкому отдыху.
Николаю было довольно далеко идти, на городскихъ часахъ давно пробило полночь, когда онъ добрался до дому. Оказалось, что мать его и Смайкъ не спятъ, поджидая его. Обыкновенно они ложились гораздо раньше и теперь ждали его уже часа два. Но время прошло для обоихъ незамтно: мистриссъ Никкльби занимала Смайка пространной генеалогіей своей семьи съ материнской стороны, дополняя свой разсказъ біографическими свдніями о наиболе выдающихся ея членахъ, а Смайкъ слушалъ и спрашивалъ себя, откуда у мистриссъ Никкльби все это берется, изъ книгъ ли вычитано или она говоритъ изъ своей головы, и такимъ образомъ они бесдовали очень пріятно.
Николай не могъ лечь спать, не поговоривъ о доброт, необыкновенной щедрости и другихъ совершенствахъ братьевъ Чирибль и не разсказавъ, какимъ успхомъ увнчался его двухнедльный трудъ въ этотъ день. Но не усплъ онъ сказать и десяти словъ, какъ мистриссъ Никкльби съ какими-то таинственными гримасами и подмигиваньями объявила, что мистеръ Смайкъ, наврно, страшно усталъ и она положительно настаиваетъ, чтобъ онъ немедленно шелъ спать.
— Премилый юноша,— сказалъ мистриссъ Никкльби, когда Смайкъ послушно всталъ, пожелалъ имъ доброй ночи и вышелъ.— Ужь ты извини меня, Николай, что я его выпроводила, но, право, я не могу длать этого при постороннихъ. Согласись, что не совсмъ прилично совершать свой ночной туалетъ при чужомъ молодомъ человк, хотя, правду сказать, я не вижу, что можетъ быть дурного въ ночномъ чепц. Вотъ, только что онъ къ лицу не идетъ, хотя иные находятъ, что, напротивъ, очень идетъ, да и почему бы не такъ, въ самомъ дл, если онъ хорошо сидитъ и оборочки мелко сплоены? Конечно, отъ этого многое зависитъ.
И, сдлавъ это предисловіе, мистриссъ Никкльби достала свой ночной чепецъ изъ толстаго молитвенника, гд онъ былъ заложенъ между страницами, надла его и принялась завязывать, не переставая все это время болтать со свойственной ей непослдовательностью.
— Что бы тамъ ни говорили, а я всегда скажу, что ночные чепцы — очень удобная вещь,— продолжала она,— и я знаю, ты бы со мной согласился, мой другъ, еслибъ у твоего ночного колпака были завязки и ты носилъ бы его по-людски, а не сажалъ бы на макушку, какъ пріютскіе мальчики свои шапочки. И ты очень ошибаешься, если думаешь, что заботится о своемъ ночномъ колпак смшно или недостойно мужчины. Я часто слыхала отъ твоего бднаго отца и отъ его преподобія мистера… какъ бишь его… помнишь?— того, что служилъ въ старой церкви съ такой уморительной маленькой колокольней, съ которой еще сорвало флюгеръ разъ ночью, ровно за недлю до твоего рожденія… Такъ я часто слыхала отъ нихъ, что молодежь въ коллегіяхъ чрезвычайно щепетильна насчетъ своихъ ночныхъ колнаковь и что въ Оксфорд ночные колпаки даже славятся своею прочностью и фасономъ, ни одинъ молодой человкъ не ляжетъ тамъ спать безъ ночного колпака, а ужь я думаю, никто не скажетъ, что оксфордцы нженки или не понимаютъ приличій.
Николай засмялся и, не вдаваясь въ обсужденіе вопроса, уже вполн исчерпаннаго, перешелъ опять къ пріятнымъ впечатлніямъ маленькаго семейнаго праздника, съ котораго онъ только что вернулся. А такъ какъ мистриссъ Никкльби внезапно заинтересовалась этимъ предметомъ и засыпала его вопросами о томъ, что подавалось къ обду и какъ подавалось, и было ли что-нибудь недожарено или пережарено, и кто были гости, и что говорили ‘Чирибли’ на то, что имъ сказалъ Николай, то молодой человкъ описалъ банкетъ со всми подробностями, не позабывъ и утреннихъ событій.
— Должно быть, я большой эгоистъ,— сказалъ онъ въ заключеніе.— Несмотря на поздній часъ, я почти жалю, что Кетъ уже спитъ и не можетъ слышать всего этого. Пока я шелъ домой, я все мечталъ, какъ я разскажу ей обо всемъ.
— О, Кетъ давно спитъ. Уже часа два, какъ она ушла къ себ,— проговорила мистриссъ Никкльби, придвигаясь со стуломъ поближе къ камину и вытягивая ноги на ршетку, какъ будто она располагалась надолго.— Это я уговорила ее не дожидаться тебя и очень рада, что она послушалась, мн необходимо, мой другъ, сказать теб нсколько словъ по секрету. Естественно, что въ такихъ случаяхъ я прежде всего вспоминаю о теб. Такъ, знаешь, пріятно и утшительно имть взрослаго сына, съ которымъ можно посовтоваться, которому можно довриться во всемъ. Я даже не знаю, зачмъ и имть взрослыхъ сыновей, если нельзя быть съ ними вполн откровенной.
Николай уже открылъ было ротъ, собираясь сладко звнуть, но, услыхавъ такія рчи, навострилъ уши и внимательно посмотрлъ на мать.
— Кстати о сыновьяхъ,— продолжала мистриссъ Никкльби.— Это мн напомнило… Когда мы жили въ Доулинг, по сосдству съ нами жила одна леди… Кажется, ея фамилія была Роджерсъ… Впрочемъ, я не уврена, Роджерсъ или Морфи… Но если не Морфи, такъ ужь наврно Роджерсъ…
— Такъ это о ней, мама, вы хотли мн разсказать?— спросилъ спокойно Николай.
— О ней? Господи, Николай, какъ можешь ты говорить такія нелпости!— воскликнула съ негодованіемъ мистриссъ Никкльби.— Ты совершенно какъ твой бдный отецъ, точь въ точь его манера: вчно витаешь въ облакахъ, ни на минуту не можешь сосредоточить свои мысли на одномъ предмет… Какъ сейчасъ его вижу,— продолжала мистриссъ Никкльби, утирая слезы.— Бывало, толкуешь ему о длахъ, а онъ смотритъ такимъ взглядомъ, точно въ голов у него все перепуталось. Кто увидалъ бы насъ въ такую минуту, непремнно подумалъ бы, что я только сбиваю его съ толку, а не объясняю ему сути дла, честное слово, подумалъ бы.
— Мн очень жаль, мама, что я унаслдовалъ эту несчастную медленность соображенія,— проговорилъ Николай мягко,— но я постараюсь васъ понять, если вы перейдете прямо къ длу.
— Бдный твой папа!— вздохнула мистриссъ Никкльби, отдаваясь воспоминаніямъ.— Онъ никогда не могъ во-время догадаться, чего я отъ него хотла.
Почтенная дама была безспорно права, ибо покойный мистеръ Никкльби такъ и скончался, не догадавшись, чего отъ него хотли. впрочемъ, и для самой мистриссъ Никкльби это оставалось загадкой, чмъ до нкоторой степени и объясняется странный фактъ его непонятливости. Утеревъ слезы, мистриссъ Никкльби продолжала:
— Но все это не иметъ отношенія… ни малйшаго отношенія къ джентльмену изъ сосдняго дома.
— Мн кажется, что и джентльменъ изъ сосдняго дома иметъ очень мало отношенія къ намъ,— замтилъ Николай.
— Что онъ джентльменъ — въ этомъ не можетъ быть никакого сомннія,— подхватила мистриссъ Никкльби,— у него и манеры джентльмена, и наружность, хоть онъ и носитъ короткія брюки и срые шерстяные чулки. Быть можетъ, это эксцентричность, а можетъ быть и то, что онъ гордится своими ногами. И я не вижу, почему ему не гордиться. Принцъ-регентъ гордился своими ногами и Даніэль Ламбертъ тоже: оба они были полные люди и естественно имли красивыя икры. А миссъ Биффинъ разв не гордилась своими икрами?… Впрочемъ, нтъ,— поправилась мистриссъ Никкльби,— не икрами, а подъемомъ. Но это не мняетъ дла.
Николай смотрлъ во вс глаза, совершенно пораженный такимъ переходомъ. Но мистриссъ Никкльби, очевидно, разсчитывала на такой эффектъ своихъ словъ.
— Ты удивляешься, мой другъ,— сказала она,— и я вполн тебя понимаю. Я и сама была поражена. Меня это ослпило, какъ молніей, оледенило кровь въ моихъ жилахъ. Его садъ примыкаетъ къ нашему заднимъ концомъ, и понятно, я много разъ его видла, когда онъ сидлъ въ своей бесдк изъ красныхъ бобовъ или работалъ въ парник на грядкахъ. Я замчала, что онъ какъ-то пристально смотритъ, но не обращала на это вниманія, мы только что сюда перехали, и естественно, что ему могло быть любопытно, какія мы изъ себя. Но когда онъ началъ бросать огурцы черезъ нашу стну…
— Бросать огурцы?— повторилъ въ полномъ недоумніи Николай.
— Да, мой другъ,— отвчала мистриссъ Никкльби серьезнйшимъ тономъ,— огурцы и даже тыквы.
— Ахъ, онъ нахалъ,— вскрикнулъ Николай, вспыхнувъ,— какъ онъ сметъ!
— Не думаю, мой милый, чтобъ онъ хотлъ быть дерзкимъ,— проговорила мистриссъ Никкльби.
— Какъ, швырять огурцами и тыквами въ голову людямъ, когда т мирно гуляютъ у себя въ сяду! И по вашему это не дерзость? Но послушайте, мама…
Николай вдругъ умолкъ: изъ подъ оборочекъ ночного чепца мистриссъ Никкльби ему мелькнуло выраженіе спокойнаго торжества, смягченнаго скромной застнчивостью, и это его поразило.
— Онъ, вроятно, человкъ слабый, безразсудный, съ слишкомъ пылкой душой,— продолжала мистриссъ Никкльби,— и, безъ сомннія, достоинъ порицанія… т. е., по крайней мр, я думаю, что другіе осудили бы его. Но я не считаю себя въ прав высказывать въ этомъ случа какое-нибудь мнніе, тмъ боле, что я всегда защищала твоего бднаго отца, когда онъ ухаживалъ за мной и его за это осуждали. И ужь, конечно, этотъ джентльменъ выбралъ очень странный способъ для проявленія своихъ чувствъ, хотя въ то же время вниманіе его… т. е. въ теперешнихъ его предлахъ… не можетъ не льстить самолюбію до извстной степени, разумется. И хотя, имя взрослую дочь, особенно такую милую двочку, какъ Кетъ, я никогда не позволю себ мечтать о замужеств…
— Надюсь, мама, такая мысль ни на минуту не приходила вамъ въ голову?— перебилъ Николай.
— Ахъ, Боже мой, мой другъ, не то ли самое я и говорю, т. е. врне сказала бы, еслибъ ты далъ мн договорить ко конца?— произнесла съ раздраженіемъ его мать.— Конечно, я никогда не останавливалась на этой мысли, и я изумлена, поражена, что ты можешь считать меня способной на такую вещь. Я только хотла спросить, какія, по твоему, слдуетъ принять мры, чтобы отклонить эти авансы учтиво и деликатно, не слишкомъ оскорбляя его чувства и не доводя его до отчаянія. Ну, представь ты себ, что вдругъ онъ возьметъ да и сдлаетъ что-нибудь надъ собой!— воскликнула почтенная дама, захлебнувшись отъ тайнаго удовольствія при этой мысли.— Да вдь посл этого я никогда не буду знать ни минуты покоя!
Несмотря на всю свою досаду. Николай едва удержался отъ улыбки, когда отвтилъ ей:
— Неужто, мама, вы серьезно думаете, что даже самый жестокій отказъ можетъ возымть такое страшное дйствіе?
— Не знаю, мой другъ, честное слово не знаю,— проговорила мистриссъ Никкльби.— Но вотъ теб фактъ: третьяго дня я прочитала въ газетахъ (это было перепечатано изъ французскихъ газетъ) о случа съ однимъ башмачникомъ, который изъ ревности… Онъ, видишь ли, былъ золъ на одну молодую двушку изъ сосдней деревни за то, что она не согласилась запереться съ нимъ въ его каморк, гд-то въ третьемъ этаж, и уморить себя угаромъ… Ну, такъ вотъ, онъ пошелъ и спрятался въ лсу съ наточеннымъ ножомъ и, когда она проходила мимо съ другими двушками, бросился на нихъ, убилъ сперва себя, потомъ всхъ ея товарокъ, а потомъ ее… т. е. нтъ! сначала всхъ ея товарокъ, потомъ ее, а потомъ уже себя. Ну, разв не ужасный случай?.. Не знаю отчего,— прибавила мистриссъ Никкльби посл минутной паузы,— но, судя по газетамъ, во Франціи во всхъ такихъ происшествіяхъ непремнно замшанъ башмачникъ. Чмъ это объяснить, какъ ты думаешь? Можетъ быть, кожевенный товаръ играетъ тутъ какую-нибудь роль?
— Но вдь этотъ человкъ не башмачникъ, мама. Что же онъ такое сказалъ вамъ? Что сдлалъ?— спросилъ Николай, еле сдерживая себя въ границахъ терпнія, но сохраняя почти такой же невозмутимый видъ, какъ и сама мистриссъ Никкльби — Какъ вамъ извстно, у насъ не существуетъ языка овощей, по которому огурецъ означалъ бы формальное признаніе въ любви.
— Другъ мой,— произнесла мистриссъ Никкльби, качая головой и устремивъ задумчивый взоръ на ршетку камина,— онъ и длалъ, и говорилъ очень многое.
— Да не ошибаетесь ли вы, мама?
— Ошибаюсь? Господи, Николай, неужели ты думаешь, что я не могу отличить, когда человкъ серьезно влюбленъ?
— Ну, хорошо, хорошо,— пробормоталъ Николай.
— Всякій разъ, какъ я подхожу къ окну,— продолжала мистриссъ Никкльби,— онъ посылаетъ мн воздушный поцлуй, а другую руку прижимаетъ къ сердцу. Конечно, все это очень глупо, и я знаю, ты осудишь его, но онъ это длаетъ такъ почтительно… въ высшей степени почтительно, увряю тебя… и нжно, очень нжно. Съ этой стороны ему вполн можно врить, никакихъ сомнній на этотъ счетъ не можетъ быть… Ну, потомъ эти подарки, которые сыплются на насъ каждый день, и очень хорошіе подарки, очень хорошіе. Одинъ огурецъ мы съли вчера за обдомъ, а остальные я думаю посолить на зиму… А вчера вечеромъ,— прибавила мистриссъ Никкльби съ возрастающимъ замшательствомъ,— онъ тихонько окликнулъ меня со стны, когда я гуляла въ саду, предлагалъ бжать съ нимъ и обвнчаться. Голосъ у него чистый, какъ колокольчикъ, замчательно музыкальный голосъ, но я, конечно, не слушала его… Итакъ, Николай, мой дружокъ, теперь весь вопросъ въ томъ, что мн длать?
— Кетъ знаетъ объ этомъ?— спросилъ Николай.
— Нтъ, я ей ни слова не говорила.
— Ну, такъ и не говорите, ради Бога не говорите, потому что это очень ее огорчитъ,— сказалъ Николай, вставая.— Что же до того, какъ вы должны поступить, милая мама, сдлайте то, что вамъ подскажутъ ваше чувство и умъ и уваженіе къ памяти моего отца. Есть тысячи способовъ показать этому господину, что вамъ непріятно его назойливое и неумстное волокитство. Если, испробовавъ ршительныя мры, вы увидите, что онъ продолжаетъ свое, я живо положу конецъ его приставаньямъ. Но мн не хотлось йы вмшиваться безъ особенной надобности: смшно придавать значеніе такой нелпой исторіи. Попробуйте прежде отстоять себя сами. Каждая женщина это уметъ, особенно женщина въ вашемъ возраст и положеніи, да еще при такомъ пустячномъ затрудненіи, что о немъ и говорить-то не стоить. Я не хочу васъ осидть, показавъ, что принимаю его близко къ сердцу. Вдь этакій нелпый старый идіотъ!
Съ этими словами Николай поцловалъ мать, пожелалъ ей доброй ночи, и они разошлись по своимъ комнатамъ.
Надо отдать справедливость мистриссъ Никкльби: привязанность къ дтямъ не допустила бы ее серьезно задуматься о вторичномъ замужеств, если бы даже воспоминанія о покойномъ луж настолько въ ней ослабли, что у нея явилось бы поползновеніе къ такимъ мыслямъ. Но если въ ея натур не было злости и мало настоящаго эгоизма., зато голова у нея была слабая и тщеславная, и то, что по ней, въ ея годы, еще вздыхаютъ, и вздыхаютъ напрасно, до такой степени льстило ея самолюбію, что она была не въ силахъ отвергнуть страсть незнакомаго джентльмена такъ легко и безповоротно, какъ этого требовалъ Николай.
‘Ршительно не вижу, почему его ухаживанія смшны, назойливы и неумстны,— разсуждала сама съ собой мистриссъ Никкльби, оставшись одна въ своей комнат.— Что они безнадежны — это безспорно, но почему онъ долженъ быть нелпымъ старимъ идіотомъ, признаюсь, не вижу, не понимаю. Вдь онъ не знаетъ, что для него нтъ надежды! Бдняга! Его надо жалть, вотъ это такъ, это я понимаю’.
Закончивъ такимъ образомъ нить своихъ размышленій, мистриссъ Никкльби посмотрлась въ свое туалетное зеркальце, потомъ отступила на нсколько шаговъ, стараясь припомнить, кто это такой бывало говорилъ, что, когда ея Николаю минетъ двадцать одинъ годъ, онъ будетъ казаться не сыномъ ея, а младшимъ братомъ. Но, будучи не въ состояніи вызвать въ своей памяти этотъ авторитетъ, она погасила свчу и подняла штору, чтобы впустить въ комнату утренній свтъ, уже разливавшійся по земл.
— Трудно что-нибудь различить при такомъ свт,— прошептала почтенная дама, заглядывая въ садъ,— да и глаза у меня довольно плохи, я вдь съ дтства была близорука, но, честное слово, мн кажется, что на стн, между битымъ стекломъ, опять торчитъ большая тыква.

ГЛАВА XXXVIII
сообщаетъ читателю о нкоторыхъ подробностяхъ визита соболзнованія, могущаго имть важныя послдствія, и о неожиданной встрч Смайка съ однимъ старымъ другомъ, который приглашаетъ его къ себ, не принимая никакихъ отговорокъ.

Ничего не подозрвая о продлкахъ влюбленнаго сосда и о томъ впечатлніи, какое он производили на чувствительное сердце ея мамаши, Кетъ Никкльби чувствовала себя счастливою и совершенно спокойной, чего съ него давно уже не бывало. Живя теперь вмст съ нжно любимымъ братомъ, съ которымъ она была такъ неожиданно и жестоко разлучена, избавленная отъ нахальныхъ преслдователей, воспоминаніе о которыхъ и до сихъ поръ еще вызывало краску стыда на ея лиц и заставляло усиленно биться ея сердце, она точно переродилась: къ ней возвратилась ея прежняя веселость, походка ея стала опять легка и эластична, на поблднвшихъ щекахъ заигралъ нжный румянецъ, однимъ словомъ, Кетъ Никкльби никогда не было такъ цвтуща и хороша, какъ теперь.
Таковъ былъ результатъ наблюденій и размышленія миссъ Ла-Криви, которымъ она предалась, какъ только привела въ порядокъ коттеджъ, гд ей пришлось произвести энергичную чистку, по ея образному выраженію, ‘отъ головы печной трубы, до пятокъ наружныхъ дверей’, и какъ только эта неугомонная маленькая женщина могла, наконецъ, перенести свои мысли и дятельность на его обитателей.
— Знаете ли вы,— говорила она,— что у меня не было ни одной минутки свободной съ тхъ поръ, какъ я здсь, и что съ утра до поздней ночи моя голова была занята, какъ у слесаря, буравчиками, молотками, гвоздями да клещами.
— Такъ что вамъ некогда было подумать о себ,— сказала Кетъ съ улыбкой.
— Да, я была бы большой дурой, если бы думала о себ, когда на свт столько предметовъ не въ примръ боле пріятныхъ для размышленій. Кстати, я вамъ скажу: есть кое-кто, о комъ я много думаю это время, знаете, я нахожу большую перемну въ одномъ изъ членовъ вашей семьи, да, очень большею.
— Въ комъ это?— спросила Кетъ съ тревогой.— Надюсь, не въ…
— Нтъ, нтъ, рчь вовсе не о вашемъ брат,— перебила ее миссъ Ла-Криви,— успокойтесь, дорогая, вашъ братъ такой же, какимъ я знала его съ перваго дня нашего знакомства: воплощенная нжность, умъ, доброта, хотя при случа суметъ и коготки показать, онъ-то не измнился, но Смайкъ, бдный мальчикъ, ршительно не хочетъ, чтобы къ имени его пристегивали мистеръ, потому я зову его просто Смайкомъ… Этотъ бдняжка Смайкъ страшно измнился въ это короткое время.
— Въ чемъ же?— спросила Кетъ.— Я не вижу въ немъ перемны. Разв, по вашему, его здоровье…
— Нтъ, здоровье его какъ будто получше… хотя и за это нельзя поручиться,— произнесла миссъ Ла-Криви, посл нкотораго раздумья,— его здоровье вообще очень хрупко, и если бы вы имли такой нехорошій видъ, какъ онъ, у меня изныло бы сердце. О, я не о здоровь его хотла говорить.
— Такъ въ чемъ же?
— Право, я и сама не знаю,— продолжала миссъ Ла-Криви,— но, когда я наблюдаю за нимъ, я не могу безъ слезъ глядть на него. Конечно, вы скажете, что это не важно, такъ какъ у меня глаза на мокромъ мст и мн ничего не стоитъ заплакать, ни мн кажется, что на этотъ разъ мои слезы вызываются уважительной причиной. А замчаю, что съ тхъ поръ, какъ онъ здсь, онъ сталъ сознавать всю несостоятельность своихъ умственнымъ способностей. Онъ страдаетъ отъ сознанія, что не можетъ уразумть самыхъ простыхъ вещей. Я зорко наблюдала за нимъ въ вашемъ отсутствіи, милочка, когда онъ забивался въ уголъ съ такимъ убитымъ лицомъ, что я готова была разрыдаться, глядя на него. И когда онъ выходилъ изъ комнаты, все существо ею выражало что-то до такой степени безнадежное, безысходное, что буквально сердце надрывалось отъ жалости. А вдь не боле трехъ недль тому назадъ это былъ юноша живой, беззаботный, веселый, теперь же, хоть онъ и остался прежнимъ любящимъ, кроткимъ созданіемъ, я его не узнаю: это другой человкъ.
— Бдный Смайкъ — проговорила Кетъ.— Будемъ надяться, что это скоро пройдетъ.
— Я также надюсь, что пройдетъ, и искренно желаю этого для него,— отвчала маленькая женщина съ несвойственной ей серьезностью.— Ну, вотъ,— прибавила она вслдъ затмъ, возвращаясь къ своему обычному шутливому тону,— теперь я сказала (все, что хотла сказать, вы, можетъ быть, найдете все это слишкомъ длиннымъ и скажете, что я была неправа, затявъ этотъ разговоръ, но дло сдлано, не вернешь. А пока я все-таки постараюсь развеселить его хорошенько, сегодня же, когда онъ пойдетъ провожать меня въ Страндъ, а путь туда предлинный, я буду говорить, трещать безъ умолку, и ужъ разсмшу его чмъ-нибудь. Итакъ, я уврена, что, чмъ раньше онъ уйдетъ отсюда, тмъ лучше для него, да и для меня тоже, такъ какъ можетъ случиться, что моя служанка начнетъ безъ меня точить лясы съ какимъ-нибудь кумомъ, а тотъ въ это время всю квартиру ограбитъ. Положимъ, немного ему перепадетъ, только столы да стулья, вотъ разв польстится еще на мои миніатюры. Молодецъ будетъ воръ, если суметъ извлечь изъ нихъ пользу, такъ какъ я, признаюсь чистосердечно, не очень-то въ этомъ успваю.
Болтая такимъ образомъ, миссъ Ла-Криви надла огромную шляпку съ широкими приплюснутыми полями, въ которой ея маленькая головка совсмъ потонула, и завернула свою фигурку въ огромную шаль, стянувъ ее у ворота и заколовъ большою булавкой, посл чего объявила, что теперь омнибусъ можетъ подъхать хоть сейчасъ, такъ какъ она уже готова.
Но ей предстояло еще проститься съ мистриссъ Никкльби, а это было дло нелегкое: почтенная леди еще далеко не успла выложить вс свои воспоминанія, боле или мене примнимыя къ настоящему случаю, какъ омнибусъ былъ уже у воротъ. Тутъ бдная миссъ Ла-Криви совсмъ засуетилась, но чмъ больше она суетилась, тмъ меньше оставалось надежды не опоздать, такъ, напримръ, желая дать тайкомъ восемнадцать пенсовъ служанк, она выронила изъ своего ручного мшечка цлую кучу мелкихъ монетъ, которыя немедленно раскатились по всмъ угламъ корридора, и немало времени ушло, прежде чмъ он были водворены на свое мсто. Затмъ, конечно, нужно было вторично расцловаться съ мистриссъ Никкльби и съ Кетъ, да еще найти запропастившуюся куда-то корзиночку и пакетикъ въ срой бумаг, а омнибусъ тмъ временемъ, по выраженію миссъ Ла-Криви, ‘злился какъ чортъ, и ругался’ и, наконецъ, сдлалъ видъ, что онъ двигается въ путь. Тогда миссъ Ла-Криви стрлою пустилась впередъ и кое-какъ вскарабкалась въ омнибусъ, извиняясь направо и налво передъ пассажирами въ томъ, что задержала ихъ всхъ и увряя, что это произошло по уважительнымъ причинамъ. Пока она разыскивала себ удобное мстечко, кондукторъ втолкнулъ за нею Смайка и крикнулъ кучеру, что все готово, колымага покачнулась, сдвинулась съ мста и загромыхала, точно цлая дюжина телгъ.
Пусть дилижансъ продолжаетъ свой путь подъ верховнымъ надзоромъ кондуктора, граціозно покачивающагося на своемъ маленькомъ заднемъ сиднь съ душистой сигарой въ зубахъ, пусть останавливается или детъ, тащится или мчится по благоусмотрнію этого почтеннаго джентльмэна, а мы тмъ временемъ наведемъ справки, что сталось съ сэромъ Мельбери Гокомъ посл его тяжелаго паденія изъ кабріолета во время ссоры съ Николаемъ.
Весь разбитый, со сломанной ногой, со шрамами и синяками на лиц, поблднвшій отъ страданій и лихорадки, сэръ Мельбери лежалъ на спин, пригвожденный къ постели приговоромъ докторовъ, по крайней мр, на нсколько недль. Въ сосдней комнат мистеръ Пайкъ и мистеръ Плекъ, сидя за столомъ, попивали вино и вели вполголоса бесду, прерывая ее изрдка сдержаннымъ смхомъ. Молодой лордъ — единственный изъ членовъ этого общества, еще не безвозвратно погибшій, такъ какъ въ сущности онъ обладалъ добрымъ сердцемъ,— сидлъ возл своего ментора съ сигарой во рту и читалъ ему при свт лампы разныя новости изъ газеты, которыя, по его мннію, могли занять или развлечь больного.
— Проклятыя собаки! Ничмъ, видно, не заткнешь ихъ широкія глотки,— проговорилъ сэръ Мельбери, нетерпливо поворачивая голову къ сосдней комнат. Услыхавъ это восклицаніе, господа Пайкъ и Плекъ мгновенно присмирли и вслдъ затмъ, перемигнувшись, какъ бы вознаграждая себя за предписанное имъ молчаніе, наполнили свои стаканы до краевъ.
— Проклятіе!— проворчалъ сквозь зубы больной, безпокойно ворочаясь въ постели.— Неужели не довольно того, что я лежу, прикованный къ постели, въ этой мрачной комнат, на жесткомъ матрац, что я страдаю отъ жестокихъ болей? Неужели я долженъ терпть еще и эту пытку? Который часъ?
— Половина девятаго,— отвтилъ его другъ.
— Придвиньте-ка столъ да сразимся въ карты. Партію въ пикетъ… Ну!
Странно было видть этого человка, которому страданія и слабость не позволяли никакого иного движенія, кром поворота головы, зорко наблюдающимъ за своимъ партнеромъ и за развитіемъ игры, какъ горячо, съ какимъ интересомъ и въ то же время какъ разсчетливо и хладнокровно онъ игралъ! Онъ былъ въ двадцать разъ искусне и ловче своего противника, который не могъ его одолть даже тогда, когда ему шла карта, что, впрочемъ, случалось очень рдко. Сэръ Мельбери выигрывалъ партію за партіей и когда, наконецъ, милордъ бросилъ карты, отказываясь продолжать игру, онъ протянулъ свою исхудалую руку и сгребъ со стола вс ставки съ торжествующимъ возгласомъ и хриплымъ, хотя далеко не такимъ громкими смхомъ, какимъ мсяцъ тому назадъ онъ оглашалъ столовую Ральфа Никкльби.
Въ эту минуту вошелъ лакей и доложилъ, что мистеръ Ральфъ Никкльби внизу и спрашиваетъ, какъ здоровье больного.
— Лучше,— сказалъ сэръ Мельбери нетерпливо.
— Мистеръ Никкльби желаетъ знать, сэръ…
— Говорятъ теб лучше,— закричалъ сэръ Мельбери, стукнувъ кулакомъ по столу.
Лакеи постоялъ въ нершительности съ минуту, потомъ робко заявилъ, что мистеръ Никкльби проситъ позволенія навстить сэра Мельбери Рока, если это его не стснить.
— Да, конечно, стснитъ, я не могу его видть, я никого не могу видть,— закричалъ сэръ Мельбери съ сердцемъ,— ты это знаешь, болванъ!
— Виноватъ, сэръ, но мистеръ Никкльби такъ настаивалъ…
Дло въ томъ, что Ральфъ Никкльби далъ лакею на чай, и тотъ, разсчитывая на будущія блага, старался теперь ему услужить и мшкалъ у двери.
— Можетъ быть, онъ сказалъ, что желаетъ видть меня по длу?— спросилъ сэръ Мельбери посл нкотораго размышленія.
— Нтъ, сэръ, мистеръ Никкльби только сказалъ, что онъ желалъ бы васъ видть и поговорить съ вами наедин.
— Пусть войдетъ… Погоди!— крикнулъ слуг сэръ Мельбери, проводя рукою по своему изуродованному лицу.— Возьми лампу и поставь ее у меня за спиной на подставку, отодвинь этотъ столъ и поставь стулъ на его мсто… вотъ такъ… немного подальше. Теперь хорошо.
Слуга, очевидно, сообразившій, что руководило его господиномъ, когда онъ отдавалъ эти приказанія, исполнилъ ихъ безпрекословно и вышелъ изъ комнаты. Лордь Фредерикъ Верисофтъ прошелъ въ смежную комнату, замтивъ вскользь, что онъ скоро вернется, и затворилъ за собой дверь.
На лстниц послышались осторожные шаги, и Ральфъ Никкльби, со шляпой въ рук, почтительно изогнувъ станъ и вперивъ глаза въ лицо своего достойнаго кліента, смиренно вошелъ въ комнату.
— Ну, Никкльби,— произнесъ сэръ Мельбери, указывая ему на стулъ возл своей постели и махнувъ рукой съ притворно-беззаботнымъ видомъ,— со мной случилось скверное происшествіе, какъ видите.
— Вижу, вижу,— отвчалъ Ральфь съ тмъ же испытующимъ взглядомъ.— Скверное происшествіе, конечно, скверное! Я, право, не узналъ бы васъ, сэръ Мельбери. Конечно, конечно, это очень непріятная исторія.
Манеры Ральфа были исполнены глубокой почтительности, говорилъ онъ такъ тихо, какъ только можетъ говорить человкъ въ комнат больного, котораго онъ любитъ и къ которому онъ относится съ величайшимъ участіемъ. Но пока сэръ Мельбери лежалъ, отвернувшись къ стн, выраженіе лица Ральфа представляло полный контрастъ съ его вкрадчивыми манерами и тономъ. Стоя въ своей обычной поз онъ спокойно глядлъ на распростертое передъ нимъ неподвижное тло и вся та часть его лица, на которую не падала тнь отъ насупленныхъ бровей, подергивалась саркастической улыбкой.
— Садитесь,— сказалъ сэръ Мельбери, съ усиліемъ поворачиваясь къ нему.— Что это вы выпучили на меня глаза, точно я пугало какое?
Въ ту минуту, какъ сэръ Мельбери повернулся къ нему, Ральфъ отступилъ назадъ съ видомъ человка, который не въ силахъ побороть свое изумленіе, и опустился на стулъ съ прекрасно разыграннымъ смущеніемъ.
— Я каждый день заходилъ узнавать о вашемъ здоровь, а первое время даже но два раза съ день. Сегодня же я ршился просить вашего позволенія лично справиться о вашемъ состояніи, полагая, что въ память нашего стараго знакомства и совмстныхъ длъ, доставившихъ намъ обоюдное удовольствіе и пользу вы не откажете мн въ немъ. Скажите, вы сильно пострадали?— продолжалъ Ральфъ, наклоняясь ближе къ больному, и снова дьявольская улыбка промелькнула по его лицу, какъ только тотъ закрылъ глаза.
— Да, гораздо сильне, чмъ это нужно для меня, но меньше того, что могло бы порадовать нкоторыхъ негодяевъ изъ нашихъ общихъ знакомыхъ, задававшихся цлью меня извести,— отвчалъ сэръ Мельбери, перебросивъ по одялу нервнымъ движеніемъ руку.
Ральфъ пожалъ плечами, желая этимъ выразить, что онъ не понимаетъ раздраженія, съ которымъ все это говорилось, вообще всми своими жестами и словами онъ видимо хотлъ разозлить сэра Мельбери и совершенно въ этомъ усплъ. Еле сдерживая свое бшенство, сэръ Мельбери обратился къ нему со словами:
— А какія это наши совмстныя дла привели васъ сюда?
— Такъ, пустяки,— отвчалъ Ральфъ,— нсколько векселей милорда, которые слдовало бы возобновить, но мы подождемъ вашего выздоровленія. Я пришелъ… собственно затмъ,— продолжалъ онъ, понижая голосъ и еще боле отчеканивая слова,— чтобы высказать вамъ, какъ глубоко я сожалю, что этотъ мальчишка, мой родственникъ, хотя и отвергнутый мною, такъ безпощадно васъ наказалъ.
— Наказалъ!— прервалъ его сэръ Мельбери
— Я сознаю, что наказаніе было слишкомъ жестоко,— продолжалъ Ральфъ, умышленно не понимая тона этого восклицанія,— и тмъ съ большимъ нетерпніемъ я желалъ видть васъ, чтобы сказать, что я отказываюсь отъ этого негодяя, не признаю его своимъ родственникомъ и вполн предоставляю его заслуженной кар, отъ кого бы она ни исходила — отъ васъ, или отъ другого лица. Если вы пожелаете свернуть ему шею, то, поврьте, я вамъ не стану мшать.
— А, такъ сказка, которую про меня сочинили, стала, какъ видно, достояніемъ всего города?— проговорилъ сэръ Мельбери, сжавъ кулаки и заскрежетавъ зубами.
— Да, теперь у насъ только и разговору, что о васъ,— отвчалъ Ральфъ,— нтъ клуба, нтъ игорнаго дома, куда бы ни дошелъ слухъ о вашемъ несчастіи. Мн даже говорили,— продолжалъ онъ, пристально глядя въ лицо сэру Мельбери,— будто объ этомъ происшествіи сложили псенку, самъ я ея не слыхалъ,— я не занимаюсь такими пустяками, но мн сказали, что она даже напечатана въ какой-то частной типографіи и разошлась по городу въ огромномъ количеств экземпляровъ.
— Все ложь,— воскликнулъ сэръ Мельбери,— чистйшая ложь! Моя кобыла испугаласъ, вотъ и все.
— Ну, вотъ и говорятъ, что это онъ ее испугалъ,— возразилъ Ральфъ все такъ же хладнокровно и безстрастно,— говорятъ даже, что онъ и васъ напугалъ, но я увренъ, что это ужъ совсмъ выдумка и противъ этого смло спорю со всми. Я не горячка, стульевъ не ломаю, но я не могу равнодушно слушать такія вещи о васъ.
Какъ только сэръ Мельбери подавилъ свое бшенство настолько, что былъ въ состояніи связно произносить слова, Ральфъ наклонился къ нему и приставилъ къ уху ладонь, чтобы ясне слышать, при этомъ лицо его сохраняло все то же безстрастное, стереотипное выраженіе, точно каждая черта этого лица была вылита изъ бронзы.
— Дайте мн только встать съ этой проклятой постели,— сказалъ сэръ Мельбери, причемъ хватилъ себя кулакомъ по больной ног, но даже и не замтилъ этого въ пылу азарта,— дайте мн встать, и я такъ отомщу ему, клянусь небомъ, какъ никогда никто не мстилъ! Благодаря только дурацкому случаю онъ усплъ полоснуть меня по лицу и уложить недли на дв, я же такъ его изувчу, что онъ не оправится до могилы. Я отржу ему носъ и уши, исполосую его хлыстомъ, искалчу на всю жизнь, и это еще не все: я втопчу его недотрогу сестрицу, этотъ нжный цвтокъ, образецъ чистоты, эту угнетенную невинность, я втопчу ее въ…
Потому ли, что даже на Ральфа эти гнусныя угрозы произвели нкоторое дйствіе, заставивъ прилить кровь къ его лицу, или же сэръ Мельбери самъ спохватился, сообразивъ, что какимъ бы ни былъ негодяемъ этотъ ростовщикъ, могло быть все таки такое время въ его дтств, когда онъ нжно обнималъ своего брата, отца Кетъ, но только онъ замолчалъ, удовольствовавшись тмъ, что погрозилъ кулакомъ отсутствующему врагу и подтвердилъ страшной клятвой свое общаніе отомстить.
Ральфъ въ это время пронизывалъ взглядомъ искаженное лицо больного и, наконецъ, прервалъ молчаніе:
— Безспорно, очень обидно для человка съ репутаціей моднаго льва, неотразимаго ловеласа, слывущаго столько лтъ героемъ многихъ приключеній, получить такой урокъ отъ какого-то шелопая-мальчишки!
Въ отвтъ на это сэръ Мельбери метнулъ яростный взглядъ, но зарядъ его пропалъ даромъ. Ральфъ, сидлъ, потупивъ глаза, и лицо его не выражало ничего особеннаго, онъ казался только задумчивымъ.
— Тщедушный мальчишка противъ человка, который могъ бы одной своей тяжестью расплюснуть его въ лепешку, не говоря уже о ловкости, съ которой онъ… Я, кажется, не ошибаюсь,— продолжалъ Ральфъ, поднимая глаза на своего собесдника,— вы вдь были когда-то главою общества боксеровъ, не правда ли?
Больной сдлалъ нетерпливый жестъ рукою, но Ральфъ счелъ боле удобнымъ принять этоіъ жестъ за утвердительный отвтъ.
— Ага, такъ я и думалъ. Хотя это было гораздо раньше, чмъ мы съ вами познакомились, но все равно, я быль увренъ, что не ошибаюсь. Положимъ, тотъ молодецъ, должно быть, ловокъ и сидень, но что же это значитъ въ сравненіи съ вашими преимуществами? Простая удача, ничего больше! Этимъ собакамъ всегда валитъ счастье.
— Пусть хорошенько запасется счастьемъ для слдующей нашей встрчи,— сказалъ сэръ Мельбери,— потому что я разыщу его, укройся онъ отъ меня хоть на край свта.
— О,— съ живостью перебилъ его Ральфъ,— онъ и не думаетъ бжать, онъ ждетъ васъ преспокойно здсь, въ Лондон, и разгуливаетъ по городу среди благо дня, какъ будто ищетъ встрчи съ вами
При этихъ словахъ лицо Ральфа омрачилось, и, движимый чувствамъ ненасытимой ненависти къ восторжествовавшему Николаю, онъ прибавилъ:
— Жаль, что мы живемъ не въ такой стран, гд можно было бы убивать, ничмъ не рискуя, а то я хорошо заплатилъ бы тому, кто прикололъ бы его и бросилъ на съденіе псамъ!
Преподнеся своему удивленному кліенту этотъ маленькій образчикъ нжнйшихъ родственныхъ чувствъ, Ральфъ взялся было за шляпу, собираясь уходить, но въ эту минуту въ комнату вошелъ лордъ Верисофтъ.
— Что значитъ, чортъ возьми, этотъ шумъ? Чего вы здсь такъ раскудахтались, вы и Никкльби?— спросилъ милордъ.— Я никогда не слыхалъ такого гама: все время ‘го, го, го’, да ‘га, га, га, га!’ точно собаки съ разныхъ дворовъ.
— Это сэръ Мельбери изволитъ гнваться, милордъ,— отвтилъ Ральфъ, поворачивая голову въ сторону больного.
— Не изъ-за денегъ, полагаю? Вдь дла идутъ не хуже прежняго, неправда ли, Никкльби?
— Конечно, нтъ, милордъ, на этой точк мы съ сэромъ Мельбери всегда сходимся, но тутъ ему пришлось вспомнить подробности одного…
Но Ральфу не суждено было кончить фразу, такъ какъ сэръ Мельбери взялъ на себя этотъ трудъ, разразившись цлымъ потокомъ ругательствъ и проклятіи противъ Николая, не мене свирпыхъ, чмъ прежде.
Ральфъ, обладавшій рдкою наблюдательностью, былъ пораженъ тмъ фактомъ, что лордъ Фредерикъ Верисофтъ, спокойно покручивавшій усы въ начал этой тирады, къ концу ея сталъ очень омраченъ. Ральфъ еще боле изумился, когда, посл филиппики сэра Мельбери, молодой лордъ сухо и даже строго заявилъ, что не желаетъ, чтобы этотъ разговоръ когда-либо еще возобновлялся въ его присутствіи.
— Помните, Гокъ,— прибавилъ онъ съ несвойственной ему энергіей,— я никогда не буду съ вами за одно въ этомъ дл и, если только мн это удастся, никогда не допущу васъ до гнусной расправы съ этимъ молодымъ челозкомъ.
— Гнусной?— вскричалъ его пріятель.
— Да,— повторилъ милордъ, глядя на него въ упоръ.— Если бы даже вы тотчасъ сказали ему свою фамилію и вручили ему свою карточку, а затмъ нашли бы, что его общественное положеніе или запятнанное имя не дозволяютъ вамъ драться съ нимъ, то и тогда это было бы совсмъ некрасиво и даже мерзко, по совсти говоря, но поступивъ такъ, какъ вы поступили, вы сдлали то, что теперь вся вина падаетъ на васъ одного. Я тоже сознаю себя виноватымъ, что не вмшался въ дло, и очень въ этомъ раскаиваюсь. Все же, что произошло потомъ, чистйшая случайность, ничего заране обдуманнаго, преднамреннаго не было съ его сторона, и во всякомъ случа вашей вины тутъ гораздо больше. Поврьте же мн, Гокъ, что онъ не долженъ быть и не будетъ въ отвт!
Повторивъ такъ настоятельно свою угрозу, молодой лордъ повернулся на каблук и направился къ двери, но, прежде чмъ выйти, онъ обернулся и еще съ большимъ жаромъ сказалъ:
— Я убдился теперь, да, увряю васъ моей честью, я совершенно убжденъ, что сестра этого молодого человка, такъ же добродтельна, такъ же скромна и невинна, какъ и прекрасна. Что же касается ея брата, я могу только сказать, что онъ поступилъ, какъ и слдовало поступить брату и человку съ благороднымъ сердцемъ. Отъ всей души желалъ бы имть право сказать то же о каждомъ изъ насъ.
Съ этими словами лордъ Фредерикъ Верисофтъ вышелъ изъ комнаты, оставивъ сэра Мельбери и Ральфа Никкльби въ не совсмъ пріятномъ изумленіи.
— И это вашъ ученикъ?— проговорилъ Ральфъ вкрадчивымъ тономъ.— Право, можно подумать, что это отрокъ, только что вышедшій изъ подъ ферулы сельскаго священника.
— Это юношескій задоръ ничего больше, эти юнцы вообще непостоянный народъ. Нужно будетъ призаняться имъ,— возразилъ сэръ Мельбери, кусая губы, затмъ, указывая на дверь, прибавилъ:— Предоставьте его мн!
Ральфъ Никкльби обмнялся со своимъ пріятелемъ сочувственнымъ взглядомъ. Непріятное изумленіе, испытанное обоими достойными джентльменами по одному и тому же поводу, сразу подогрло ихъ взаимную короткость. Затмъ мистеръ Ральфъ въ глубокимъ раздумьи медленнымъ шагомъ отправился домой.
Во время вышеописанной сцены, но задолго до ея развязки, омнибусъ, который везъ миссъ Ла-Криви, облегчилъ себя отъ нкоторой части своего груза, высадии,ъ ее вмст съ ея тлохранителемъ у дверей ея дома. Маленькая портретистка ни за что ни свт не соглашалась отпустить Стайка, пока онъ не подкрпить себя глоткомъ вина съ бисквитомъ. А такъ какъ Смайкъ не только не выказалъ ни малйшаго отвращенія ни къ вину, ни къ бисквиту, но даже, напротивъ, нашелъ, что то и другое будетъ весьма пріятнымъ угощеніемъ передъ предстоящимъ ему длиннымъ путешествіями до Баустрита, то и оказалось, что онъ замшкался у миссъ Ла-Криви и возвращаться ему пришлось уже въ сумеркахъ.
Правда, для него не предвидлось опасности сбиться съ пути, такъ какъ ему предстояло идти все но прямому направленію, той самой дорогой, но которой онъ почти каждый день ходилъ съ Николаемъ въ городъ и возвращался домой одинъ. Поэтому миссъ Ла-Криви отпустила его совершенно спокойно, пожавъ ему руку на прощанье и снабдивъ тысячью поклоновъ для передачи мистриссъ и миссъ Никкльби.
Дойдя до Ледгетъ-Гилля, Смайкъ свернулъ немного въ сторону, уступая своему любопытству, тянувшему его взглянуть на Ньюгэтъ. Онъ простоялъ нсколько минутъ, внимательно и съ нкоторымъ ужасомъ разсматривая мрачныя стны тюрьмы, затмъ повернулъ на старую дорогу и быстро зашагалъ черезъ Сити. Впрочемъ, отъ времени до времени онъ останавливался передъ окнами магазиновъ поглазть на выставку разныхъ красивыхъ вещицъ, потомъ опять шелъ и опять останавливался, разиня ротъ, привлеченный видомъ какой-нибудь диковинки, словомъ, велъ себя точь-въ-точь такъ, какъ ведетъ себя всякій провинціалъ, попадающій въ столицу.
У оконъ одного ювелира онъ простоялъ особенно долго, съ восхищеніемъ разглядывая блестящія украшенія и отъ души сожаля, что онъ не можетъ купить ни одной изъ этихъ хорошенькихъ бездлушекъ для своихъ домашнихъ. Представляя себ, какое это было счастье видть ихъ восторгъ передъ такимъ подаркомъ, онъ унесся за тридевять земель отъ дйствительности, какъ вдругъ мечтанія его были прерваны боемъ городскихъ часовъ: пробило три четверти девятаго. Тутъ онъ опомнился и пустился домой съ всхъ ногъ. На первомъ перекрестк, когда онъ переходилъ черезъ улицу, кто-то съ такой силой налетлъ на него, что ему пришлось ухватиться за фонарный столбъ, чтобы не упасть. Въ ту же минуту какой-то мальчишка схватилъ его за ногу обими руками и у самаго его уха прозвенлъ дтскій голосокъ: ‘Сюда, папаша, ко мн! Это онъ, ура!’
Этотъ голосъ былъ слишкомъ хорошо знакомъ Смайку, онъ съ отчаяніемъ взглянулъ на вцпившагося въ ногу субъекта, весь вздрогнулъ и поднялъ глаза: передъ нимъ стоялъ мистеръ Сквирсъ Зацпивъ крючкомъ своего зонтика за воротъ его куртки, достойный педагогъ всею своею тяжестью навалился на другой его конецъ, чтобы не упустить жертвы. Возгласъ же торжества исходилъ изъ устъ мастера Вакфорда, все еще продолжавшаго со стойкостью бульдога цпляться за свою добычу, несмотря на достававшіеся ему пинки.
Бдному Смайку достаточно было одного взгляда, чтобы сознать весь безысходный ужасъ своего положенія: послднія средства къ защит были у него отняты, и это безсиліе сковало ему уста.
— Какова удача!— воскликнулъ мистеръ Сквирсъ, притягивая къ себ зонтикомъ Смайка, точно веревку съ ведромъ изъ колодца, и только нащупавъ рукой его воротъ, ршился освободить его отъ крючка.
— Поистин необыкновенная удача, могу сказать! Вакфордъ, дитя мое, кликни карету.
— Карету, папаша?— переспросилъ съ удивленіемъ мастеръ Вакфордъ.
— Да, сударь, карету,— повторилъ школьный учитель, наслаждаясь выраженіемъ ужаса на лиц Смайка.— Къ чорту экономію! Отвеземъ его въ карет.
— Что онъ такое сдлалъ?— спросилъ одинъ изъ каменщиковъ, носившихъ но близости кирпичи, котораго Сквирсъ чуть не сшибъ съ ногъ во время нападенія на Смайка.
— Что сдлалъ? Да всякихъ скверностей натворилъ,— отвчалъ Сквирсъ, глядя на своего бывшаго воспитанника съ выраженіемъ свирпаго злорадства.— Во-первыхъ, онъ бглый, во-вторыхъ, онъ принималъ участіе въ кровожадномъ нападеніи на своего покровителя,— словомъ, нтъ такого преступленія, котораго бы онъ ни совершилъ. О, Господи, какая рдкая удача!
Каменщикъ посмотрлъ на Смайка, какъ бы ожидая услышать отъ него что-нибудь въ свою защиту, но бдный юноша, и всегда-то туго соображавшій, теперь окончательно растерялся и не могъ вымолвить ни слова. Въ это время подъхала карета. Мастеръ Вакфордъ вошелъ въ нее первымъ, Сквирсъ втолкнулъ за нимъ свою жертву, затмъ вошелъ самъ и поднялъ оба стекла. Кучеръ взобрался на козлы, и лошади тронули легкой рысцой, такимъ образомъ вс дйствующія Лица удалились со сцены, предоставивъ двумъ каменщикамъ, торговк яблоками и мальчугану, возвращавшемуся изъ школы для вечернихъ занятій, единственнымъ ея свидтелямъ, судить и рядить о случившемся.
Мистеръ Сквирсъ услся на передней скамейк кареты противъ несчастнаго Смайка и, упершись руками въ колни, долго минутъ съ пять, глядлъ ему въ глаза въ нмомъ упоеніи, какъ бы предвкушая свое будущее торжество, затмъ онъ испустилъ злобный крикъ и принялся хлестать своего бывшаго питомца то по правой, то по лвой щек.
— Итакъ, это не сонъ!— говорилъ школьный учитель.— Нтъ, не сонъ. Это его плоть и кровь, я не ошибаюсь, я осязаю его своими руками.
И вслдъ за этими словами, желая вроятно, внести нкоторое разнообразіе въ свои упражненія, онъ преподнесъ своей жертв нсколько ударовъ по уху, сопровождая ихъ долгимъ, оглушительнымъ смхомъ.
— Я думаю, дитя мое, что твоя мать съ ума сойдетъ отъ радости, когда узнаетъ о нашей поимк,— сказалъ Сквирсъ, обращаясь къ сыну.
— О, да, я увренъ,— отвтилъ юный Сквирсъ.
— Подумать только, какъ все это ловко вышло. Мы заворачиваемъ за уголъ и сталкиваемся съ нимъ носомъ къ носу, да еще въ самый удобный моментъ, когдя я могъ зацпить его своимъ зонтикомъ, точно рыбу крючкомъ удочки. Ха, ха, ха!
— А я-то, папаша, разв не ловко поддлъ его, ухвативъ за ногу?— воскликнулъ многообщающій отрокъ.
— Правда, правда, мой мальчикъ, ты велъ себя молодцомъ,— сказалъ Сквирсъ, любовно погладивъ сына по голов,— И въ награду за такое примрное поведеніе ты получишь самые хорошенькіе жилетъ и куртку, какіе только окажутся въ гардероб слдующихъ нашихъ новичковъ. Такъ продолжай же поступать, какъ началъ, бери во всемъ примръ съ отца, и врь мн, что посл смерти ты попадешь прямехонько въ рай, и никто не остановитъ тебя у его воротъ ненужными разспросами.
При этомъ мистеръ Сквирсъ еще разъ погладилъ сына по головк, а за одно ужъ смазалъ и Смайка, только посильне, спросивъ его съ насмшкой, какъ онъ себя чувствуетъ.
— Мн надо домой,— проговорилъ Скайкъ, растерянно озираясь.
— Да, да, та можешь быть увренъ, что вернешься домой. Не безпокойся объ этомъ, я теб ручаюсь, что ты вернешься, и очень скоро. Скоро ты водворишься въ мирномъ селеніи Дотбойсъ, въ Іоркшир, примрно черезъ недльку, мой юный другъ, и если ты еще разъ удерешь оттуда, я не стану удерживать тебя. А куда ты двалъ свое платье, въ которомъ ты сбжалъ неблагодарный разбойникъ?— строго вопросилъ мистеръ Сквирсъ.
Смайкъ бросилъ взглядъ на опрятный, приличный костюмъ, подаренный ему Николаемъ, и въ отчаяніи заломилъ руки.
— Да знаешь ли ты, негодяй, что я могъ бы повсить тебя противъ Ольдъ-Бэйля за покражу вещей? Извстно ли теб, что за кражу чужой собственности стоимостью свыше пяти фунтовъ человка можно вздернуть на вислицу? А во сколько ты цнишь то платье, которое ты унесъ на себ? Знаешь ли ты, что только одинъ велнигтоновскій сапогъ, въ который была обута твоя правая нога, стоилъ двадцать восемь шиллинговъ, когда онъ быль новый, а цна башмаку, украшавшему твою лвую ногу, была тоже не меньше шести, семи шиллинговъ! Пойми же, какъ велико твое счастье, что ты попалъ въ руки ко мн, олицетворенію милосердія! Благодари свою счастливую звзду за то, что я, а не другой, снабдилъ тогда тебя этими вещами.
Каждому, кто хоть немного зналъ мистера Сквирса, могла показаться не совсмъ правдоподобной эта его характеристика, своей особы, но если бы и оставались еще сомннія на этотъ счетъ, стоило только взглянуть на почтеннаго педагога, какъ онъ вслдъ за словами пустилъ въ ходъ свой зонтикъ и принялся долбить его желзной ручкой по голов и по плечамъ бднаго юноши, и всякая иллюзія о милосердіи достойнаго джентльмена исчезла бы навсегда.
— Чортъ побери,— сказалъ Сквирсъ, прерывая свои упражненія, чтобы дать отдохнуть рук,— не помню, чтобы мн когда-нибудь раньше приходилось колотить своихъ воспитанниковъ въ карет, и признаюсь, это не совсмъ удобно, впрочемъ, какъ оригинальная новинка это даже нравится мн.
А бдный Смайкъ! Сначала онъ пытался защищаться отъ сыпавшихся на кего ударовъ, но подъ конецъ забился въ уголъ кареты, уперся локтями въ колни и безсильно опустилъ голову и руки. Онъ былъ такъ ошеломленъ, такъ разбитъ, что не допускалъ и мысли о возможности укрыться отъ всемогущаго Сквирса, точно такъ же, какъ и въ т безконечно тяжкія времена, еще до прізда Николая въ Іоркширъ, когда онъ былъ всегда одинъ, лишенный дружескаго совта и поддержки.
Ему казалось, что путешествіе ихъ никогда не кончится. Экипажъ прохалъ уже цлый рядъ улицъ и все еще продолжалъ катиться. Но вотъ мистеръ Сквирсъ сталъ чаще и чаще высовываться изъ окна и давать какія-то указанія кучеру, и, прохавъ такимъ образомъ съ немалыми затрудненіями еще нсколько глухихъ и, судя по плохой дорог, вновь застроенныхъ улицъ, мистеръ Сквирсъ вдругъ навалился изъ всей силы на проведенный къ кучеру шнурокъ и гаркнулъ ему:
— Стой!
— Гд же видано, чтобы такъ дергать за руку человка, точно наровятъ ее оторвать,— сказалъ обозлившись кучерь.
— Вотъ здсь! Второй изъ четырехъ одноэтажныхъ домиковъ съ зелеными ставнями, на дверіи мдная дощечка съ именемъ Сноули.
— Разв нельзя сказать всего этого, не оторвавъ мн руки?— спросилъ кучеръ.
— Молчать!— заоралъ Сквирсъ.— Еще одно слово, и я потащу тебя въ судъ за разбитое окно въ твоей карет. Стой!
Карета остановилась у дверей мистера Сноули. Если читатель припомнитъ, мистеръ Сноули былъ тотъ самый джентльменъ съ лицемрнымъ, лоснящимся лицомъ, который поручилъ отеческимъ заботамъ мистера Сквирса двухъ сыновей своей жены, о чемъ мы говорили въ четвертой глав. Домъ его стоялъ въ самой крайней черт новыхъ строеній у Сомерсъ-Тоуна, и мистеръ Сквирсъ, въ виду боле продолжительнаго въ этотъ разъ пребыванія своего въ столиц, нанялъ у него комнату, такъ какъ ‘Сарацинова Голова’ наотрзъ отказалась содержать мастера Вакфорда (принимая во вниманіе размры его аппетита) за меньшую плату, чмъ какая полагалась со всякаго взрослаго жильца.
— Вотъ и мы!— воскликнулъ Сквирсъ, вталкивая Смайка въ маленькую гостиную, гд мистеръ Сноули съ супругой расположились поужинать омаромъ.— Вотъ онъ, бродяга, измнникъ, бунтовщикъ, чудовище неблагодарности!
— Какъ? Такъ это тотъ самый мальчишка, что удралъ отъ васъ?— подхватилъ мистеръ Сноули, широко раскрывая глаза и уронивъ руки на столъ, причемъ вилка и ножикъ остались торчащими въ воздух.
— Тотъ самый,— отвчалъ Сквирсъ, поднося кулакъ къ носу Смайка. Онъ отнялъ кулакъ, потомъ опять подставилъ, и продлалъ эту эволюцію нсколько разъ съ самымъ свирпымъ лицомъ.— Если бы не присутствіе дамы, я бы ему показалъ… Но ничего, надо потерпть, это отъ него не уйдетъ.
И мистеръ Сквирсъ принялся подробно разсказывать, гд, когда и какимъ образомъ онъ усплъ поймать бглеца.
— Въ этомъ виденъ перстъ Божій,— смиренно заявилъ мистеръ Сноули, опуская глаза въ полъ и воздвая къ потолку вилку съ торчащимъ на ней кускомъ омара.
— Ясно, что Провидніе противъ него,— сказалъ Сквирсъ, почесывая кончикъ носа,— иначе и быть не могло: по всей справедливости этого нужно было ожидать.
— Жестокія сердца и дурныя дла всегда бываютъ наказаны,— произнесъ мистеръ Сноули.
— Всегда. Примровъ тому очень много,— отозвался Сквирсъ, вынимая изъ кармана портфель съ письмами и дловыми бумагами, чтобы проврить, не оставилъ ли онъ паче чаянія чего-нибудь на пол сраженія.
Успокоившись на этотъ счетъ, онъ продолжалъ:
— Знаете, мистриссъ Сноули, вдь я облагодтельствовалъ этого мальчишку, я его кормилъ, поилъ, одвалъ, обувалъ. Я былъ его другомъ, наставникомъ его во всхъ наукахъ: въ классическихъ, въ коммерческихъ, въ математическихъ, въ философическихъ и въ тригонометрическихъ. Мой сынъ Вакфордъ, мой собственный и единственный сынъ былъ ему братомъ. Мистриссъ Сквирсъ была ему матсрью, бабушкой, теткой, могу сказать — даже дядькой, ну, словомъ, всмъ. Она никогда никого такъ не баловала, за исключеніемъ вашихъ прелестныхъ очаровательныхъ малютокъ, какъ баловала этого мальчишку. И что же? Какая награда за все это? Мы изливали на него млеко нашей нжности и ласки, а теперь, когда я обращаю на него свои взоры, я чувствую, какъ это млеко свертывается и скисается въ моемь сердц.
— Это очень возможно, сэръ, я васъ вполн понимаю,— изрекла мистриссъ Сноули.
— Но гд же онъ пропадалъ все это время?— спросилъ мистеръ Сноули.— Ужъ не у того ли…
— Ахъ, да,— прервалъ его Сквирсъ и, обернувшись къ Смайку, сказалъ:— Говори, ты все это время жилъ у этого дьявола Никкльби?
Но ни угрозы, ни пинки, ни тычки не могли заставить Смайка отвтить на этотъ вопросъ. Онъ твердо ршился лучше погибнуть въ той ужасной тюрьм, куда ему предстояло вернуться, чмъ произнести хоть слово, которое могло бы причинить непріятность его единственному, лучшему другу. Онъ помнилъ, какъ Николай во время ихъ путешествія въ Лондонъ наказывалъ ему хранить въ тайн все прошлое, и у него явилась смутная идея, что его благодтель совершилъ страшное преступленіе, взявъ его съ собой,— преступленіе, за которое, если оно откроется, онъ понесетъ тяжелую кару. Эта-то мысль и была главной причиной его теперешняго ужаснаго состоянія, близкаго къ столбняку.
Таковы были помыслы или, лучше сказать, безсвязные обрывки представленій, бродившіе въ разстроенномъ мозгу Смайка, овладвшіе его душой и сдлавшіе его глухимъ къ убдительному краснорчію Сквирса, къ его угрозамъ и побоямъ. Видя, что вс его увщанія остаются гласомъ вопіющаго въ пустын Сквирсъ отвелъ Смайка въ маленькую каморку наверху, гд онъ долженъ былъ провести ночь, затмъ, какъ человкъ предусмотрительный, достойный педагогъ забралъ обувь и платье своего плнника, предполагая въ немъ достаточный запасъ энергіи, чтобы попытаться сбжать, и, заперевъ за собой дверь на ключъ, удалился, оставивъ узника одного со своими думами.
Какими словами передать, какъ тяжки были эти думы и какъ тяжело было на сердц у несчастнаго юноши, когда онъ вернулся къ своимъ воспоминаніямъ о дом, который онъ только-что покинулъ, и о дорогихъ друзьяхъ, оставленныхъ въ немъ! Вс эти грезы лишь смутно мелькали въ его мозгу среди тяжелаго оцпеннія его духовныхъ силъ, не имвшихъ возможности развиться въ той гнетущей, удушливой атмосфер, въ которой прошло его грустное дтство. Сколько долгихъ годовъ пройдено безъ радости безъ просвта. И чуткія струны сердца, такъ легко отзывавшіяся на любовь и на ласку, заржавли, порвались и не давали больше ни малйшаго отклика на слова любви и счастія, которыя оно нкогда слышало. Какъ долженъ былъ быть мраченъ тотъ день, когда еле забрезжившій проблескъ свта въ мозгу этого обездоленнаго существа померкъ навсегда въ долгомъ сумрак ночи, еще боле безпросвтной и мрачной!
А между тмъ струны этого сердца еще. могли бы зазвучать, любимые голоса могли бы пробудить отъ сна эту душу. Но звуки этихъ голосовъ не доходили до него! И теперь, когда онъ ощупью добрался до своего жесткаго ложа, онъ былъ опять тмъ же забитымъ, убогимъ существомъ безъ воли и сознанія, какимъ его Николай въ Дотбойсъ-Голл.

ГЛАВА XXXIX,
въ которой описывается еще одна, но гораздо боле счастливая встрча Смайка съ другимъ его старымъ пріятелемъ.

Ночь, исполненная терзаній для несчастнаго Смайка, прошла, уступивъ мсто ясному, безоблачному лтнему утру. Только-что прибывшій съ свера дилижансъ шумно прокатилъ по улицамъ Илингтона, еще погруженнымъ въ сладкій сонъ, возвщая о своемъ приближеніи громкимъ звукомъ кондукторскаго рожка, и съ грохотомъ остановился у дверей почтовой конторы.
На имперіал сидлъ всего одинъ пассажиръ, рослый, дюжій деревенскій парень съ веселымъ прямодушнымъ лицомъ. Глаза его были устремлены на виднвшійся вдалек куполъ собора Св. Павла, онъ былъ до такой степени погруженъ въ созерцаніе этого чуда, что совершенно не замчалъ происходившей вокругъ него суматохи при выгрузк чемодановъ и кульковь изъ кареты. Изъ этого состоянія оцпеннія его вывелъ громкій стукъ опускаемаго стекла въ окн дилижанса, онъ обернулся и встртился глазами съ хорошенькимъ женскимъ личикомъ, высунувшимся изъ этого окна.
— Гляди-ка, двушка,— крикнулъ парень, указывая пальцемъ на предметъ своего восторга,— вотъ это церковь Св. Павла. Вишь, какая большущая.
— Ахъ, Господи, Джонъ, я никогда бы не поврила, что она такъ высока. Экая громадина!
— И вправду громадина. Какъ это вы врно сказали, мистриссъ Броуди,— добродушно согласился толстякъ, грузно слзая съ имперіала и путаясь въ своемъ широкомъ балахон.— А вотъ этотъ домина, что стоитъ прямо передъ тобой черезъ улицу, ты какъ полагаешь, что это такое? Небось, и въ годъ не догадаться, а это только почтамтъ. Ха, ха, ха! Почтамтъ, и больше ничего! Ну, какъ тутъ не брать имъ за письма вдвое дороже, чмъ слдуетъ? Ужъ ежели почтамтъ тикая громадина, то хотлъ бы я поглядть, каковъ-то будетъ дохъ, гд живетъ самъ лондонскій лордъ-мэръ?
Съ этими словами Джонъ Броуди (такъ какъ это былъ онъ) пріотворилъ дверцу дилижанса, просунулъ голову внутрь и, ласково потрепавъ по щечк мистриссъ Броуди, урожденную миссъ Прайсъ, залился веселымъ хохотомъ.
— Чортъ возьми, прости меня, Господи, да никакъ она опять заснула!
— Да она проспала всю ночь и весь вчерашнія день, просыпаясь только изрдка на нсколько минутъ. Впрочемъ, я предпочла бы, чтобы она все время прохрапла, такая она была злющая. когда просыпалась!— объяснила миловидная подруга Джона Броуди.
Эти слова относились къ храпвшей въ углу кареты фигур, на которой было навьючено столько кофтъ и платковъ, что трудно было бы опредлить ея ноль, если бы его не выдавала касторовая шляпка каштановаго цвта съ зеленой вуалью, эта шляпка, благодаря толчкамь и частымъ соприкосновеніямъ со стнкой кареты на протяженіи двухсотъ пятидесяти миль, при непробудномъ сн ея обладательницы, приняла такой смшной измятый видъ, что очень легко привела въ движеніе мускулы толстаго румянаго лица Джона Броуди, всегда готоваго смяться.
— Эй, вы, проснитесь-ка, пора,— закричалъ Джонъ, дергая за концы зеленой вуали,— мы пріхали!
Спящая фигура нсколько разъ отмахивалась, пробовала снова запрятаться въ уголъ кареты, издавала нетерпливыя восклицанія, но въ конц концовъ, не безъ усилій, приняла сидячее положеніе, и изъ подъ безформенной, скомканной каштановой шляпки выглянуло обрамленное голубыми папильотками прелестное личико миссъ Фанни Сквирсъ.
— Ахъ, Тильда,— запищала миссъ Сквирсъ,— всю эту проклятую ночь ты меня толкала ногами.
— Каково! Да какъ же могло это быть, когда ты, не стсняясь, заняла своей персоной почти всю карету?— возразила, смясь, ея подруга.
— Послушай, Тильда,— заговорила съ апломбомъ миссъ Сквирсъ,— прошу тебя не спорить. Когда я говорю, что ты меня толкала, значитъ толкала, и не старайся убдить меня въ противномъ. Очень можетъ быть, что ты это длала безсознательно, вдь ты такъ крпко спала, я же глазъ не сомкнула всю ночь и потому, надюсь, мн можно скоре поврить.
Отчитавъ такимъ образомъ любимую подругу, миссъ Сквирсъ принялась оправлять свою шляпку, по совершенно безуспшно, ибо никакія силы природы, ни даже полный переворотъ во вселенной, не могли ей вернуть мало-мальски благообразнаго вида. Тмъ не мене миссъ Сквирсъ видимо нашла свои костюмъ доста, точно изящнымъ и, стряхнувъ крошки бисквитовъ, запрятавшіяся въ складкахъ ея платья, величественно вышла изъ кареты, опираясь на руку Джона Броуди.
— Эй, ты,— крикнулъ Джонъ кучеру кэба, которому онъ приказалъ подъхать, упрятавъ въ него своихъ дамъ и багажъ,— вези насъ прямешенько въ ‘Сарину Голову’.
— Куда?— спросилъ кучеръ.
— Что вы, мистеръ Броуди! Разв можно такъ перевирать названія! Въ ‘Сарацинову Голову’, извозчикъ!
— Ну, вотъ, вотъ, именно такъ, вдь это почти то же самое. Теперь ты знаешь, парень, куда насъ везти!
— Теперь-то знаю,— отвчалъ кучеръ сердито, захлопнувъ дверцу кэба.
— Право, Тильда, вдь этакъ насъ могутъ принять здсь Богъ знаетъ за кого,— заговорила миссъ Сквирсъ тономъ упрека.
— А пусть ихъ принимаютъ, за кого хотятъ,— отвчалъ ей Джонъ Броуди,— вдь мы пріхали въ Лондонъ только затмъ, чтобы повеселиться, неправда ли?
— Разумется, мистеръ Броуди,— согласилась миссъ Сквирсъ съ кислой миной.
— Такъ значитъ не о чемъ и тужить. Обвнчались мы всего четыре дня назадъ,— вы сами знаете, смерть моего старика позадержала нашу свадьбу,— и наша теперешняя поздка — поздка свадебная, разв не такъ? Женихъ, невста и дружка невсты — дйствующія лица въ полномъ состав, и если теперь еще не настоящая пора повеселиться, такъ когда же, спрашивается, будетъ пора?
И, чтобы доказать, что пора эта дйствительно настала, мистеръ Броуди влпилъ два звонкихъ поцлуя въ щечки своей молодой женушки, рискуя цлостью своей физіономіи, урвалъ такой же поцлуй у миссъ Сквирсъ, несмотря на то, что она энергически защищала свою скромность, отмахиваясь отъ него кулаками и царапая ему лицо. И, только благодаря тому, что карета остановилась у подъзда ‘Сарацинской Головы’, онъ усплъ выйти побдителемъ изъ борьбы съ возмущенной двственницей.
Прізжіе тотчасъ разошлись по своимъ комнатамъ, чтобы хорошенько отдохнуть посл утомительнаго длиннаго пути, но въ полдень вся компанія собралась къ столу въ отдльную комнату, гд все было приготовлено стараніями Джона: обильный, вкусный завтракъ въ хорошенькой комнатк второго этажа, изъ оконъ которой открывался прелестный видъ на рядъ конюшенъ.
Вотъ когда стоило взглянуть на миссъ Сквирсъ, освободившуюся отъ своей каштановой шляпки, зеленой вуали и голубыхъ папильотокъ и представшую взорамъ публики во всей своей двственной крас — въ бломъ кисейномъ плать, въ спенсер того же цвта и въ шляпк съ распушившейся алой искусственной розой. Ея роскошные волосы были такъ круто завиты въ локоны, что имъ, казалось, не страшны были ни буря, ни дожди. Поля и шляпки были утыканы бутонами розъ, настолько схожими по своему изяществу съ алой розой, что ихъ можно было принять за ея отпрыски. Широкій поясъ, превосходно гармонировавшій съ семействомъ алыхъ розъ, обрисовывалъ ея гибкій станъ и въ то же время весьма искусно скрывалъ недостатки ея черезчуръ урзаннаго сзади корсажа. На рукахъ у нея красовались коралловые браслеты, которые были бы чудно хороши, если бы между зернами коралловъ не виднлось такъ много чернаго шнурка. Ея лилейную шейку охватывало коралловое ожерелье, заканчивавшееся премиленькимъ сердоликовымъ одинокимъ сердечкомъ, эмблемой ея собственнаго, еще свободнаго сердца. Кто могъ бы спокойно созерцать нмую, но выразительную прелесть всей этой красоты, взывающей къ лучшимъ чувствамъ нашей природы? Одного такого созерцанія было довольно, чтобы согрть хладющую душу старика и опалить огнемъ нжную юность.
Даже лакей, прислуживавшій за столомъ, не остался безчувственнымъ къ чарамъ миссъ Сквирсъ (вдь и лакеямъ доступны человческія чувства): онъ умильно поглядывалъ на юную леди, подавая ей гренки къ чаю.
— Не знаете ли вы, здсь мой папа?— спросила съ важностью миссъ Сквирсъ.
— Что прикажете, миссъ?
— Здсь мой папа?— повторила миссъ Сквирсъ.
— Гд это здсь?
— Въ этомъ дом. Мой папа, мистеръ Вакфордъ Сквирсъ, всегда останавливается въ этомъ дом. У васъ ли онъ теперь?
— Я что-то не слыхаль о джентльмен съ этимъ именемъ,— отвчалъ лакей,— можетъ быть, впрочемъ, онъ въ обденной комнат. Я пойду узнаю.
— Нтъ, каково? Онъ говоритъ можетъ быть!— Миссъ Сквирсъ всю дорогу до самаго Лондона мечтала о томъ, какъ она поразитъ своихъ деревенскихъ друзей почетнымъ пріемомъ, какой ей окажутъ въ ‘Сарациновой Голов’, и какъ она покажетъ имъ, какимъ уваженіемъ пользуется здсь имя ея отца, а тутъ вдругъ ей отвчаютъ, что даже не знаютъ наврное, здсь ли ея родитель, что, можетъ быть, и здсь!
— Какъ будто папа — первый встрчный,— говорила съ негодованіемъ миссъ Сквирсъ.
— Ну-ка, молодецъ, поди да разузнай хорошенько,— сказалъ Джонъ Броуди лакею,— да кс:тати прихвати для насъ еще одинъ паштетикъ, слышишь? Чортъ ихъ подери,— проворчалъ Джонъ, взглянувъ на пустое блюдо, когда лакей удалился,— и это они называютъ паштетомъ! Три голубенка, одна капелька начинки, а корочка такая тоненькая, что когда возьмешь въ ротъ кусочекъ, то и не разберешь, попала ли она теб въ ротъ или нтъ, или ты ее уже проглотилъ. Надобно чортъ знаетъ сколько ихъ състь, чтобы почувствовать, что позавтракалъ!
Въ короткій промежутокъ времени, пока лакей отсутствовалъ, Джонъ Броуди усплъ обработать всю ветчину и изрядный величины кусокъ ростбифа, затмъ лакей вернулся съ паштетомъ и съ извстіемъ, что хотя мистеръ Сквирсъ на этотъ разъ остановился не у нихъ, но заходитъ къ нимъ каждый день, и что, какъ только онъ явится сегодня, его проводятъ наверхъ. Отрапортовавъ, что было нужно, лакей удалился, но почти сейчасъ же вернулся въ сопровожденіи мистера Сквирса и его наслдника.
— Вотъ такъ сюрпризъ! Кто бы могъ этого ожидать?— сказалъ мистеръ Сквирсъ Джону Броуди, подмигивая на его жену, посл того, какъ поздоровался со всей компаніей и выслушалъ разныя домашнія новости.
— Неправда ли, папа, нельзя было ожидать увидть меня здсь?— подхватила съ досадой миссъ Сквирсъ.— А все потому, что Тильда успла-таки выйти замужъ.
— А я вотъ прикатилъ въ Лондонъ, чтобъ поглазть на этотъ городокъ, господинъ учитель!— вмшался Джонъ, длая послднее отчаянное нападеніе на паштетъ.
— Нынче ужь мода такая, и вс молодые люди, женясь, слдуютъ ей,— отвчалъ Сквирсъ.— Всякія безразсудныя траты имъ нипочемъ! А между тмъ насколько было бы благоразумне припрятывать всякую лишнюю копйку, хотя бы на воспитаніе дтей. Вдь не успешь оглянуться, какъ они уже явились на свтъ, я самъ это испыталъ, потому я такъ говорю.
— Не хотите ли кусочекъ чего-нибудь?— спросилъ Джонъ.
— Благодарю васъ, я не хочу, но если вы угостите Вакфорда, я буду вамъ очень благодаренъ. Нтъ, нтъ, ему прибора не нужно, онъ возьметъ себ прямо съ блюда, а то вдь лакей, того и гляди, поставитъ и его порцію на счетъ, и тогда плати за него. А ты, дитя мое, какъ только лакей войдетъ, сунь свой кусокъ въ карманъ и повернись лицомъ къ окну, будто любуешься мстностью, слышишь?
— Не бойтесь, папаша, не попадусь,— отвтило милое дитя.
— Ну, моя милая,— продолжалъ Сквирсъ, обращаясь къ дочери,— теперь твоя очередь найти себ мужа. Кажется, пора!
— О, мн нечего торопиться,— отвтила съ явнымъ раздраженіемъ миссъ Сквирсъ.
— Неужели, Фанни?— воскликнула ея подруга не безъ ехидства.
— Конечно, Тильда, мн ршительно не къ чему торопиться,— повторила миссъ Сквирсъ, энергично мотнувъ головой.— Я могу ждать.
— Какъ видно, и поклонники твои думаютъ то же,— продолжала язвить мистриссъ Броуди.
— Ну, ужь въ этомъ-то я нисколько не виновата,— отрзала миссъ Сквирсъ.
— Я знаю,— отвчала подруга,— это совершенно врно.
Саркастическій тонъ этого отвта могъ вызвать язвительное возраженіе со стороны миссъ Сквирсъ, желчный нравъ которой далеко не смягчился посл испытанныхъ сю во время путешествія утомленія и тряски и по всмъ правиламъ долженъ былъ проявиться особенно рзко въ эту минуту, когда воспоминаніе о недавнихъ неудавшихся ея разсчетахъ на Джона Броуди стало опять такъ непріятно свжо. И, конечно, ея возраженіи повлекло бы за собою другое, не мене колкое,— словомъ, Богъ всть, къ чему бы привело все это, если бы, по счастью, разговоръ не былъ прерванъ какъ разъ во-время замчаніемъ мистера Сквирса.
— Пари держу, что вы не догадаетесь, кого мы поймали сегодня, Вакфордъ и я,— сказалъ онъ.
— Неужели, папаша, мистера…— Миссъ Сквирсъ была не въ силахъ договорить, но мистриссъ Броуди пришла ей на помошь, докончивъ за нее:— ‘Никкльби’.
— Нтъ, не его,— сказалъ Сквирсъ,— но врод этого
— Неужели Смайка?— воскликнула миссъ Сквирсъ, всплеснувъ руками.
— Именно. Я поймалъ Смайка и теперь ужь крпко держу.
— Какъ,— вскричалъ Джонъ Броуди, оттолкнувъ свою тарелку,— вы въ самомъ дл поймали этого бднягу… этого мерзавца,— поспшилъ онъ поправиться.— Куда, же вы его двали?
— Онъ у меня на квартир, чортъ возьми! Сидитъ подъ двойнымъ замкомъ, въ каморк второго этажа,— отвчалъ Сквирсъ.
— Неужто? Сидитъ взаперти, въ вашей собственной квартир? Ну, молодецъ же школьный учитель! Я думаю, въ цлой Англіи нтъ ему подобнаго. Вотъ уморилъ меня, ей Богу! Дайте же мн пожать вашу руку. Каково! Заперъ въ своей собственной квартир! Да вы не лжете?
— Нтъ,— сказалъ Сквирсъ, покачнувшись на стул отъ поднесеннаго ему дюжимъ іоркширщемъ привтствія въ вид дружескаго толчка въ бокъ.— Благодарю васъ за участіе, только, пожалуйста довольно. Я врю, что вы дурного умысла не имли, но мн все-таки больно… Такъ что же вы скажете объ этомъ? Неправда ли, какъ ловко все вышло?
— Ловко ли?— захохоталъ Джонъ во все горло.— Такъ ловко, что я просто остолбенлъ отъ восторга передъ вашей находчивостью.
— А зналъ, что удивлю всхъ васъ,— сказалъ Сквирсъ, потирая руки.— А славно была разыграна штука: хлопъ и готово!
— Какъ это все произошло? Разскажите по порядку,— попросилъ Джонъ, придвигая свой стулъ поближе къ мистеру Сквирсу,— выкладывайте-ка скоре все до-чиста.
Трудненько было удовлетворить нетерпнію Джона Броуди, немилосердно торопившаго разсказъ, но все-таки Сквирсъ довольно живо и съ увлеченіемъ нарисовалъ картину похищенія Смайка, разсказавъ со всми подробностями, какимъ образомъ тотъ очутился въ его рукахъ, и только возгласы восторга и удивленія со стороны слушателей давали ему изрдка возможность передохнуть во время этого интереснаго повствованія.
— Теперь ужъ не бойтесь, онъ больше не улизнетъ отъ меня,— прибавилъ въ заключеніе Сквирсъ съ хитрымъ видомъ,— я принялъ свои предосторожности: на завтра я оставилъ за собою три мста на имперіал, онъ будетъ сидть между мною и Вакфордомъ. А здсь я поручаю своему довренному устроить мои денежныя дла и навербовать мн новыхъ пансіонеровъ. Какъ видите, я хорошо сдлалъ, что зашелъ сюда сегодня, иначе вы уже не застали бы насъ. Да и теперь, вроятно, мы больше не увидимся до моего отъзда, разв только вы пожелаете выпить у меня чаю вечеркомъ.
— Мы явимся непремнно,— сказалъ Джонъ, потрясая руку учителю съ особеннымъ жаромъ.— Сегодня вечеромъ вы насъ увидите у себя, хотя бы для этого намъ пришлось прохать двадцать миль.
— Такъ въ самомъ дл придете?— спросилъ Сквирсъ, никакъ не ожидавшій, чтобы его приглашеніе было принято съ такою готовностью, иначе онъ очень и очень подумалъ бы прежде, чмъ сдлать его.
Вмсто отвта Джонъ Броуди еще разъ потрясъ ему руку, объяснивъ при этомъ, что они вовсе не намревались осматривать городъ въ первый же день по прізд, а потому прибудутъ къ мистеру Сквирсу ровно въ шесть часовъ. Когда такимъ образомъ этотъ вопросъ былъ оконченъ къ обоюдному удовольствію, мистеръ Сквирсъ съ сыномъ удалились.
Все остальное время до самаго вечера Джонъ Броуди выказывалъ признаки необыкновеннаго возбужденія: то онъ вдругъ разражался неистовымъ хохотомъ, то хваталъ свою шляпу и бомбой вылеталъ во дворъ, гд на свобод передъ конюшнями и изливалъ свое веселье. Ему не сидлось на мст: точно одурлый, онъ метался со двора въ комнату и обратно, хлопалъ въ ладони, прищелкивалъ пальцами, выдлывалъ ногами какія-то комическія па ихъ деревенскихъ танцевъ, словомъ, велъ себя такъ необычайно, что миссъ Сквирсъ заподозрила, не спятилъ онъ съ ума, и тотчасъ же сообщила подруг свои подозрнія, умоляя ее не предаваться отчаянію. Но мистриссъ Броуди не выразила ни малйшей тревоги и заявила, что она уже не разъ видла своего супруга въ такомъ состояніи и знаетъ по опыту, что все это можетъ окончиться лишь маленькимъ нездоровьемъ безъ всякихъ серьезныхъ послдствій, а потому его нужно оставить въ поко.
Предсказанныя мистриссъ Броуди послдствія веселаго настроенія ея мужа не замедлили сказаться. Въ тотъ же вечеръ, сидя въ гостиной мистера Сноули, Джонъ Броуди внезапно почувствовалъ себя очень дурно и назвалъ все сидвшее тутъ общество за исключеніемъ своей превосходнйшей половины, которая заявила съ полнымъ присутствіемъ духа, что если только мистеръ Сквирсъ позволитъ воспользоваться его постелью на часъ или на два, чтобы можно было уложить больного и на время оставить его однаго, его нездоровье пройдетъ очень скоро. Вс согласились въ одинъ голосъ, что надо испробовать это безобидное средство, прежде чмъ посылать за врачемъ. И Джона повели по лстниц наверхъ, поддерживая подъ руки. Дло это было нелегкое, такъ какъ грузное тло Джона, черезъ каждыя три ступеньки сползало на дв внизъ. Но наконецъ, его таки водворили на постели и оставили на попеченіе жены. Черезъ нсколько минутъ она вернулась въ общій залъ съ пріятною встью, что больной спитъ, какъ сурокъ.
А Джонъ въ это время сидлъ на кровати красный, какъ ракъ, заткнувъ себ ротъ подушкой, чтобы заглушить душившій его смхъ. Когда же ему, наконецъ, удалось справиться съ собой, онъ снялъ башмаки и проскользнулъ къ сосдней каморк, гд содержался плнникъ Сквирса, повернувъ ключъ, торчавшій въ замк двери, онъ ринулся въ комнату, зажалъ ротъ Смайку своею широкой ладонью, прежде чмъ тотъ усплъ издать какой-либо звукъ, и шепнулъ ему:
— Узнаешь ли ты меня, паренекъ? Я Броуди, тотъ самый, кого ты повстрчалъ посл трепки, заданной школьному учителю!
— Да, да, узнаю. Помогите мн, ради Бога!— воскликнулъ Смайкъ.
— Помочь теб?— проговорилъ іоркширецъ, снова зажимая ему ротъ.— Да разв теб понадобились бы чья-нибудь помощь, если бы ты не былъ самымь большимъ изъ болвановъ, которыхъ терпитъ земля? Чего ради ты сюда забрался?
— Это онъ меня притащилъ, право, онъ.
— Онъ притащилъ! А ты не могъ раскваситъ ему башку? А не то бросился бы на землю, началъ бы лягаться, да заоралъ бы на весь кварталъ, чтобы прибжала полиція. Да будь я твоихъ лтъ, я отдубасилъ бы дюжину такихъ, какъ онъ!.. Впрочемъ, куда теб бдняг такому, забитому, слабому существу!— прибавилъ Джонъ съ состраданіемъ.— Да проститъ мн Господь, что я браню такого горемыку.
Смайкъ открылъ было ротъ, собираясь что-то сказать, но Броуди остановилъ его:
— Одвайся потихоньку, да молчи, пока я не разршу теб говорить.
Сдлавъ это предостереженіе, Джонъ мотнулъ головой съ ршительнымъ видомъ, вынулъ изъ кармана отвертку, отвинтилъ замокъ у двери такъ быстро и ловко, точно только этимъ и занимался всю свою жизнь, и положилъ его вмст съ инструментомъ на полъ возл двери.
— Видишь ты это? Пусть думаютъ, что это твоя работа, а теперь, проваливай!
Смайкъ глядлъ на него, разинувъ ротъ и, очевидно, ничего не понимая.
— Говорятъ теб, убирайся, да проворнй! Знаешь ли, по крайней мр, гд ты живешь?.. Да? Ну, ладно. А платье это твое или нтъ?
— Да, это мое платье,— отвчалъ Смайкъ, когда іоркширецъ втолкнулъ его въ сосднюю комнату и указалъ ему на сапоги и платье, лежавшее на стул.
— Одвайся, да поживе,— сказалъ Джонъ, помогая ему для большей быстроты всунуть правую руку въ лвый рукавъ, а полы платья напяливая ему на шею.— Ну, теперь ступай за мной, а какъ выйдешь на подъздъ, бери вправо, чтобы не проходить мимо оконъ, не то тебя могутъ увидть.
— Но… вдь онъ можетъ услышать, когда я буду затворять за собой дверь,— возразилъ Смайкъ, дрожа всмъ тломъ при одной мысли о возможности такого несчастья.
— А для чего, чортъ возьми, ты станешь затворять дверь? Ахъ, ты, дурень! Или ты боишься, чтобы учитель не схватилъ насморка?
— Н.. нтъ,— произнесъ Смайкъ, у котораго зубъ на зубъ не попадалъ отъ страха,— но вдь онъ уже поймалъ меня разъ. И теперь поймаетъ, я увренъ, что поймаетъ.
— Поймаетъ, поймаетъ,— передразнилъ съ нетерпніемъ Джонъ.— Говорятъ теб, не поймаетъ. Я не хочу ссориться съ нимъ, мы вдь сосди, а потому надо обставить дло такъ, какъ будто ты самъ удралъ, безъ моей помощи. Но если онъ выйдетъ изъ гостиной раньше, чмъ ты успешь дать тягу, ему не сдобровать! Я сумю отстоять тебя. Если же онъ скоро замтитъ твой побгъ, я его направлю на ложный слдъ, надую его, на этотъ счетъ ты можешь быть покоенъ. Впрочемъ, если у тебя хватитъ смекалки, ты очутишься дома раньше, чмъ они разнюхаютъ, что ты далъ стрекача. Идемъ!
Изъ всей этой тирады Смайкъ понялъ одно, что Джонъ не дастъ его въ обиду. Онъ уже пошелъ было за нимъ нетвердыми шагами, когда тотъ шепнулъ ему:
— Скажи своему молодому мистеру, что я уже женатъ на Матильд Прайсъ и что онъ найдетъ насъ въ ‘Сарациновой Голов’. Ревновать я не стану. Чортъ возьми, я готовъ лопнуть со смху, когда вспомню про тотъ вечеръ.
А въ настоящую минуту воспоминать объ этомъ было не безопасно, и Джонъ уже почувствовалъ приступъ смха, подавить который ему стоило невроятныхъ усиліи. Затмъ онъ, крадучись, сошелъ съ лстницы, таща за собою Смайка. Въ передней онъ сталъ у двери гостиной, чтобы загородить собою выходъ каждому, кто вздумалъ бы появиться оттуда., и подалъ знакъ Смайку, чтобы тотъ уходилъ. Очутившись на свобод, бдный юноша не заставилъ долго себя просить: онъ осторожно отворилъ дверь, бросилъ на своего спасителя исполненный страха и благодарности взглядъ и, переступивъ за порогъ, взялъ направо и опрометью пустился бжать.
Нсколько минутъ Джонъ Броуди простоялъ на своемъ посту. Удостоврившись, что разговоръ въ гостиной не смолкаетъ, онъ осторожно пробрался наверхъ, на площадку, гд и прокараулилъ еще около часу, перевсившись черезъ перила и чутко прислушиваясь. Только вполн убдившись, что все въ дом спокойно, онъ снова легъ въ постель подъ одяло и далъ волю обуревавшему его хохоту.
Если кто-нибудь могъ видть, какъ колыхалось подъ одяломъ огромное тло іоркширца, какъ по временамъ изъ подъ него показывались его красное лицо и круглая голова, точно голова гиппопотама, вынырнувшаго на поверхность воды подышать воздухомъ, и какъ эта голова снова скрывалась въ припадк конвульсивнаго смха, тотъ и самъ расхохотался бы вмст съ Джономъ Броуди.

ГЛАВА XL.
Николай влюбляется и выбираетъ себ посредника, старанія котораго увнчиваются полнымъ успхомъ, за исключеніемъ одного незначительнаго обстоятельства.

Вырвавшись изъ когтей своего стариннаго мучителя, Смайкъ не нуждался ни въ какихъ понуканіяхъ, чтобы призвать на помощь всю свою силу и энергію. Не теряя ни минуты на. выборъ дороги, не размышляя о томъ, приближается онъ къ своему дому или удаляется отъ него, бдняга пустился бжать и бжалъ съ поразительный для него быстротой и неутомимостью. Страхъ окрылялъ его, и ему чудилось, что столь хорошо ему знакомый голосъ Сквирса присоединяется къ крикамъ разсвирпвшихъ преслдователей, которыхъ рисовало разстроенное воображеніе бднаго мальчика. Они гнались за нимъ по пятамъ, то оставая, то вновь нагоняя его, смотря по тому, начиналъ ли онъ надяться или бояться. Еще долго посл того, какъ онъ убдился, что вс эти звуки были лишь порожденіемъ его разгоряченной фантазіи, онъ продолжалъ свой изступленный бгъ, который не могли остановить ни усталость, ни слабость. Покрытый пылью и измученный, онъ остановился и оглянулся только тогда, когда ночная тнь, упавшая на безмолвную загородную дорогу, и звздное небо, разстилавшееся надъ нимъ, напомнили ему о быстромъ полет времени и вернули его къ сознанію дйствительности.
Тишина и спокойствіе, царили кругомъ. Только громадное зарево, вдали окрашивавшее багровымъ цвтомъ одинъ край темнаго неба, показывало близость большого города. По об стороны дороги тянулись пустынныя поля, раздленныя рвами и изгородями, черезъ которыя онъ перескакивать и перелзалъ въ своемъ поспшномъ бгств. Было поздно. Смайкь былъ увренъ, что его слдовъ нельзя было увидть въ такой темнот и что, если ему оставалась надежда спастись и вернуться домой, онъ могъ сдлать это только теперь, подъ покровомъ надвигающейся ночи. При всемъ своемъ убожеств и несмотря на то, что въ данную минуту его ослпилъ страхъ, онъ понемногу сообразилъ все это. Прежде всего ему пришла въ голову ребяческая мысль сдлать обходъ въ десять или двнадцать миль, чтобы только миновать Лондонъ, потому что онъ боялся, что, проходя по лондонскимъ улицамъ, онъ можетъ встртиться со своимъ врагомъ, но, уступая боле здравымъ соображеніямъ, онъ повернулъ обратно и направился въ Лондонъ по большой дорог почти такъ же быстро, какъ и тогда, когда бжалъ изъ временнаго мстопребыванія мистера Сквирса.
Въ тотъ часъ, когда онъ вошелъ въ западную часть города, почти вс магазины были уже закрыты. Толпы гуляющихъ, высыпавшихъ на улуцу посл знойнаго дня освжиться и подышать воздухомъ, уже разошлись и вернулись къ своимъ пенатамъ, оставалось только нсколько человкъ фланеровъ, да и т уже расходились по домамъ. Но народу было все-таки еще достаточно для того, чтобы указывать путь бглецу, и въ конц концовъ онъ очутился у дверей дома, гд обиталъ Ньюмэнъ Ногсъ.
Весь этотъ вечеръ Ньюмэнъ искалъ по всмъ улицамъ, переулкамъ и закоулкамъ столицы того, кто теперь стучался въ его дверь, въ то время какъ Николай производилъ свои не мене неудачные поиски въ другой части города. Грустный и утомленный сидлъ Ньюмэнъ за своимъ скуднымъ ужиномъ, когда до ушей его донесся робкій стукъ въ наружную дверь. Состояніе напряженнаго ожиданія заставляло его чутко прислушиваться къ малйшему шороху, услыхавъ этотъ стукъ, онъ стремглавъ сбжалъ съ лстницы и увидлъ, наконецъ, желаннаго гостя. Съ радостнымъ крикомъ, не говоря ни слога, втащилъ онъ его къ себ на чердакъ, заперъ дверь на ключъ, приготовивъ большую кружку джину пополамъ съ водой и, приставивъ ее къ губамъ Смайка, какъ приставляютъ ложку микстуры къ губамъ больного ребенка, лаконически приказалъ ему выпить все до капли.
Ньюмэнъ сильно смутился, увидвъ, что Смайкъ только помочилъ губы въ драгоцнной микстур его приготовленія. Тяжело вздохнувъ о такой слабости своего друга, онъ поднялъ уже кружку, чтобы приложиться къ ней самому, когда Смайкъ заговорилъ. Рука Ньюмэна остановилась на полдорог и онъ застыль въ недоумніи, съ кружкой около рта.
Смшно было смотрть, какъ жестикулировалъ мистеръ Ногсъ и какъ мнялось его лицо, пока Смайкъ разсказывалъ исторію своихъ злоключеній. Прежде всего онъ вытеръ губы обратной стороной руки — подготовительная церемонія для того, чтобы опорожнить кружку,— но когда Смайкъ произнесъ имя Сквирса, онъ отдернулъ кружку это рта и засунулъ ее куда-то подъ мышку, выпучивъ глаза въ припадк удивленія. Когда дло дошло до побоевъ въ карет, онъ поставилъ кружку на столъ и, не въ силахъ совладать со своимъ волненіемъ, принялся бгать по комнат своей ковыляющей походкой, время отъ времени останавливаясь, чтобы прислушаться внимательне. Когда на сцену явился Джонъ Броуди, онъ медленно опустился на кресло, сталъ потирать себ колни, дйствуя руками все быстре и быстре по мр того, какъ возрасталъ интересъ разсказа, и наконецъ залился громкимъ хохотомъ. Затмъ онъ спросилъ съ большимъ интересомъ, есть ли основаніи подозрвать, что Джонъ Броуди подрался со Сквирсомъ!
— Нтъ, едва ли,— отвчалъ Смайкъ.— Я думаю, что онъ замтилъ мое изчезновеніе, когда я былъ уже далеко.
Ньюмэнъ съ видомъ самаго искренняго огорченія почесалъ себ голову, поднесъ къ губамъ кружку и принялся смаковать ея содержимое, кровожадно улыбаясь изъ-за ея краевъ.
— Вы останетесь здсь… вы устали, измучились… А я пойду къ нимъ сообщить о вашемъ возвращеніи. Вы причинили имъ не. мало безпокойства. Мистеръ Николай…
— Да благословитъ его Богъ!
— Аминь. Мистеръ Николай, говорю я, не имлъ ни минутки спокойной весь день, точно такъ же какъ старая леди и миссъ Никкльби.
— Нтъ, нтъ! Неужели и она думала обо мн? Неужели думала? она, она! Не говорите мн этого, если это неправда!
— Конечно, правда. Она такъ же добра, какъ и прекрасна собой,— сказалъ Ньюмэнъ.
— Да, да, вы правы!— съ восторгомъ подхватилъ Смайкъ.
— Такъ граціозна, такъ мила!
— Да, да!
— Такъ простодушна, такъ благородна!
Ньюмэнъ въ своемъ энтузіазм собирался продолжать въ томъ же дух, какъ вдругъ, случайно бросилъ взглядъ на своего собесдника, онъ увидлъ, что тотъ закрылъ лицо руками и крупныя слезы текутъ у него между пальцевъ.
А за минуту передъ тмъ эти самые глаза, теперь орошенные слезами, сіяли какимъ-то необыкновеннымъ, особеннымъ блескомъ и вс черты этого лица совершенно преобразились подъ вліяніемъ горячаго чувства.
— Да, да,— пробормоталъ Ньюмэнъ съ видомъ человка, пораженнаго неожиданнымъ открытіемъ.— Я такъ и думалъ, что это случится… Съ такимъ характеромъ, какъ у него, это было неизбжно. Бдняга!.. Да, да, онъ и самъ это чувствуетъ… такъ должно было быть… Это напоминаетъ ему его несчастья… О, я хорошо это знаю… гмъ…
Ворчливый тонъ, какимъ Ньюмэнъ бормоталъ эти безсвязныя рчи, ясно показывалъ, что ему были вовсе не по душ т чувства, которыя внушили ихъ ему. Нсколько минутъ онъ просидлъ въ глубокомъ раздумьи, глядя на Смайка съ такимъ безпокойствомъ и жалостью, что было очевидно, какъ тонко онъ понимаетъ его и какъ горячо сочувствуетъ его горю.
Въ конц концовъ онъ повторилъ свое предложеніе, чтобы Смайкъ остался у него ночевать, а что тмъ временемъ онъ, Ногсъ, отправится въ коттеджъ, чтобы успокоить все семейство на его счетъ. Но Смайкъ не хотлъ и слышать объ этомъ, желая какъ можно скоре увидть своихъ друзей, и потому они вышли вмст. На двор была уже поздняя ночь, и Смайкъ, утомленныя своимъ длиннымъ походомъ, съ трудомъ ковылялъ за своимъ спутникомъ. Солнце уже съ часъ какъ появилось на горизонт, когда они достигли, наконецъ, цли своего пути.
Николай всю ночь не смыкалъ глазъ, измышляя самые невроятные способы къ отысканію своего пропавшаго друга. Услышавъ знакомые голоса, онъ мигомъ выскочилъ изъ кровати и радостно привтствовалъ прибывшихъ гостей. Вс трое такъ громко говорили, высказывая свое негодованіе по адресу Сквирса и поздравляя другъ друга съ счастливымъ исходомъ дла, что скоро вс обитатели коттеджа были на ногахъ, и Смайкъ получилъ самый радушный пріемъ не только отъ Кетъ, но и отъ самой мистриссъ Никкльби, не замедлившей уврить его въ своей неизмнной дружб и вчномъ покровительств. При этомъ достойная леди была такъ любезна, что разсказала для увеселенія общества вообще, для собственнаго развлеченія въ частности, одну интересную исторію, которую она читала въ какой-то книг, но въ какой именно, не могла припомнить. Дло въ ней шло о какомъ-то удивительномъ побг изъ тюрьмы, названіе которой разсказчица тоже забыла. Побгъ былъ совершенъ офицеромъ, имя котораго совершенно улетучилось изъ ея памяти, и офицеръ этотъ совершилъ преступленіе, о которомъ у нея осталось лишь весьма смутное воспоминаніе.
Сперва Николай заподозрилъ участіе своего дядюшки въ этой смлой попытк похищенія Смайка, которая чуть было не кончилась полной удачей. Но по зрломъ размышленіи онъ ршилъ, что вся честь этого подвига должна быть приписана самому мистеру Сквирсу. Чтобы окончательно утвердиться въ своемъ предположеніи, онъ положилъ сходить къ Джону Броуди и хорошенько разузнать отъ него вс детали, а пока отправился на мсто своихъ обычныхъ занятій, строя по дорог тысячи плановъ, основанныхъ на самыхъ строгихъ законахъ и имющихъ цлью наказать содержателя іоркширскаго пансіона, какъ онъ того стоилъ. Но, къ сожалнію, вс эти планы были совершенно невыполнимы.
— Славное нынче утро, мистеръ Линкинвотеръ! Какъ хорошо быть въ деревн!— сказалъ Николай, входя въ комнату.
— А, что вы мн толкуете про деревню? Посмотрите-ка лучше, готова погода въ Лондон, э?— отвчалъ Тимъ.
— Но это не мшаетъ ей быть еще лучше за городомъ.
— Лучше!— вскричалъ съ негодованіемъ Тимъ Линкинвотеръ.— Посмотрли бы вы изъ окна моей спальни!
— Посмотрли бы вы изъ моего окна,— улыбаясь, возразилъ Николай.
— Ба, ба, не говорите мн объ этомъ! Деревня! (Бау-Стритъ казался Тиму настоящей деревней). Глупости! Въ деревн, это правда, вы можете всегда достать свжія яйца и цвты. Но вдь и я могу каждое утро до завтрака купить свжихъ яицъ на Леденгольскомъ рынк. Что же касается цвтовъ, то поднимитесь только по лстниц, и вы услышите запахъ моей резеды. Или посмотрите на махровую гвоздику на окн чердака въ номер шестомъ, на двор.
— Махровая гвоздика въ номер шестомъ, на двор?
— Да, тамъ, хоть она и цвтетъ въ разбитомъ горшк. Тамъ цвли еще желтые гіацинты въ… во вы будете смяться.
— Смяться? Надъ чмъ?
— Надъ тмъ, что они цвли въ банкахъ изъ подъ ваксы.
— Я не нахожу въ этомъ ничего смшного.
Тимъ серьезно посмотрлъ на Николая, повидимому, тонъ по слднихъ словъ такъ его ободрилъ, что онъ собирался пуститься въ откровенности по поводу гвоздики и гіацинтовъ. Затмъ онъ засунулъ за ухо перо, которое только что очинилъ, щелкнулъ ножичкомъ, закрывая его, и сказалъ:
— Видите ли, мистеръ Никкльби, эти цвты принадлежатъ одному бдному больному и горбатому мальчику, они составляютъ единственное развлеченіе и отраду его печальнаго существованія. Постойте, сколько лтъ прошло съ тхъ поръ, какъ я впервые увидлъ этого ребенка ковыляющимъ на костыляхъ?— въ раздумай продолжалъ Тимъ.— Да, да, это было не такъ давно. Для другого было бы даже очень недавно, но для него… для него это большой срокъ. Знаете, ужасно грустно смотрть на ребенка, который отрзанъ своимъ недугомъ отъ веселыхъ товарищей и можетъ только глазами слдить за ихъ играми. Сколько разъ, когда я смотрло на него, у меня ныло сердце, и слезы просились изъ глазъ!
— Это потому, что у васъ доброе сердце: только добрый, отзывчивый человкъ можетъ отрываться даже отъ своихъ занятій и длать такія наблюденія… Такъ вы сказали….
— Что эти цвты принадлежатъ бдному больному мальчику, вотъ и все. Когда погода хороша, онъ кое-какъ поднимается съ кровати, садится у окна и цлый день смотритъ на свои цвты и ухаживаетъ за ними. Раньше мы съ нимъ только кланялись другъ другу, а потомъ начали разговаривать. Прежде, когда я здоровался съ нимъ и спрашивалъ, какъ онъ себя чувствуетъ, онъ, бывало, старался улыбнуться и говорилъ: ‘Лучше’. Теперь онъ только киваетъ головой и еще ниже наклоняется къ своимъ цвтамъ. Какъ должно быть скучно цлые мсяцы, цлые годы смотрть на водосточныя трубы, на сосднія крыши да на пробгающія облака! Къ счастью, онъ терпливъ.
— Разв при немъ нтъ никого, кто бы присматривалъ за нимъ и развлекалъ бы его?— спросилъ Николай.
— Кажется, съ нимъ живетъ его отецъ, бываютъ и еще какіе-то люди, но, по видимому, никто не интересуется бднымъ калкой. Я часто спрашивалъ его, не могу ли я сдлать для него что-нибудь, но онъ всегда отвчаетъ: ‘Ничего’. Голосъ его такъ ослаблъ, что его почти не слышно, но по движенію губъ я вижу, что отвтъ его всегда одинъ и тотъ же. Теперь, такъ какъ онъ уже можетъ вставать, его кровать придвинули къ окну, онъ лежитъ весь день, глядитъ то на небо, то на цвты, поливаетъ и переставляетъ ихъ своими худенькими ручками. Вечеромъ, видя свтъ въ моей комнат, онъ отдергиваетъ у себя занавску и не спускаетъ ея, покамстъ я не погашу свчи. Мн кажется, ему пріятно знать, что я тутъ, недалеко отъ него, и часто я просиживаю у окна часъ или два лишнихъ, чтобы онъ видлъ, что я еще не сплю. Иногда и ночью я встаю, чтобы взглянутъ на окно его комнаты, озаренное тусклымъ, печальнымъ свтомъ ночника, и стараюсь угадать, спитъ онъ или нтъ.
— Но скоро наступитъ та ночь, когда онъ заснетъ непробуднымъ сномъ,— продолжалъ Тимъ помолчавъ.— Несмотря на то, что я ни разу даже не пожалъ его руку, я буду жалть о немъ, какъ о старомъ друг. И неужели посл всего этого вы можете думать, что въ вашей деревн найдется хоть одинъ цвтокъ, который былъ бы мн такъ дорогъ, какъ его цвты? Неужели вы можете думать, что мн не было бы въ тысячу разъ легче видть увядшими какіе-нибудь роскошные цвты съ длиннйшими латинскими именами, чмъ увидть, какъ выбросятъ на чердакъ этотъ надтреснутый горшокъ, эти банки изъ подъ ваксы?..
— Деревня!— вскричалъ Тимъ съ непередаваемымъ презрніемъ. Да знаете ли вы, что только въ Лондон можетъ быть такой дворъ, какъ тотъ, на который выходятъ окна моей спальни?
Съ этими словами Тимъ отвернулся, какъ будто желая заняться своими счетами, а на самомъ дл лишь для того, чтобы скрыть слезы, которыя онъ и поспшилъ утереть въ ту минуту, когда думалъ, что Николай не видитъ его.
Быть можетъ, ариметическія вычисленія, которыми занимался Тимъ въ это утро, были особенно трудны, а можетъ быть, и то, что грустныя воспоминанія смутили его душевный покой, но только когда Николай вернулся въ контору, исполнивъ нкоторыя порученія братьевъ Чирибль, и спросилъ его, есть ли кто-нибудь чужой у мистера Чарльза, Тимъ отвтилъ ему тотчасъ же и безъ малйшаго колебанія, что въ кабинет нтъ никого, кром мистера Чарльза, хотя десять минутъ тому назадъ онъ видлъ своими глазами, какъ въ кабинетъ пошли дв особы, а Тимъ гордился тмъ, что никогда въ своей жизни онъ не позволялъ безпокоить братьевъ Чирибль, если они были заняты дломъ.
— Я только передамъ ему это письмо,— сказалъ Николай, и, подойдя къ кабинету, постучался.
Никакого отвта.
Вторичный стукъ въ дверь, и опять нтъ отвта.
‘Должно быть, онъ вышелъ,— подумалъ Николай.— Такъ я положу письмо къ нему на столъ’.
И, отворивъ дверь, онъ вошелъ въ кабинетъ, но тотчасъ же отступилъ, увидвъ, къ своему великому изумленію и смущенію, очень странную сцену. Какая-то молодая двушка стояла на колняхъ у ногъ мистера Чирибля, умолявшаго ее встать и обращавшагося къ другой женщин, повидимому, служанк молодой леди, съ просьбой помочь ему ее поднять.
Николай пробормоталъ нсколько безсвязныхъ извиненій и собирался удалиться, какъ вдругъ молодая леди слегка повернула голову въ его сторону, и онъ увидлъ лицо прелестной незнакомки, которую онъ встртилъ въ справочномъ бюро въ первое свое посщеніе. Въ служанк же онъ узналъ ту самую двушку, которая тогда сопровождала ее. Очарованный красотой молодой леди и пораженный такой неожиданной встрчей, онъ остановился и стоялъ, какъ столбъ, въ такомъ замшательств, что лишился на минуту употребленія языка и всякой способности двигаться.
— Моя дорогая, успокойтесь! Не говорите больше, милочка!— кричалъ братъ Чарльзъ въ сильнйшемъ волненіи.— Успокойтесь же ради Бога… Ни слова больше, заклинаю васъ! Умоляю васъ, встаньте. Мы… мы… не одни.
Съ этими словами онъ поднялъ молодую двушку, которая, шатаясь, сдлала нсколько шаговъ и безъ чувствъ упала на стулъ.
— Ей дурно, сэръ!— закричалъ Николай, бросаясь къ ней.
— Бдное дитя, бдное дитя!.. Гд братецъ Нэдъ? Надъ, дорогой мой, или сюда скоре!
— Братъ Чарльзъ, мой дорогой другъ, въ чемъ дло? Что тутъ такое?— сказалъ, входя въ комнату, братъ Надъ.
— Тс… ради Бога ни слова, братъ Нэдъ! Позвони ключницу, мой другъ… Позови Тима Линкинвотера! Тимъ Линкинвотеръ, сэръ!.. Мистеръ Никкльби, дорогой мой, уйдите, оставьте насъ однихъ!
— Кажется, ей теперь лучше,— сказалъ Николай, который такъ усердно ухаживалъ за больной, что не разслышалъ обращенной къ нему просьбы.
— Бдная птичка!— вскричалъ братъ Чарльзъ, нжно прижимая руку молодой леди и поддерживая ея голову другою рукой.— Братъ Нэдъ, мой дорогой, я знаю, что тебя должна была удивить такая сцена въ нашемъ дловомъ кабинет, но…— Но тутъ братъ Чарльзъ вспомнилъ о присутствіи Николая и, многозначительно пожимая ему руки, еще разъ настоятельно попросилъ его выйти изъ комнаты и поскоре прислать Тима Линкиввотера.
Николай медленно удалился и по дорог въ контору встртилъ старую ключницу и Тима Линкинвотера, бжавшихъ по корридору и натыкавшихся другъ на друга въ своей чрезмрной поспшности угодить братьямъ Чирибль. Не слушая Николая, Тимь Линкинвотеръ стремительно вбжалъ въ кабинетъ, и Николай услыхалъ, какъ щелкнулъ замокъ.
У него было достаточно времени размышлять о случившемся, такъ какъ отсутствіе Тима Линкинвотера продолжалось около часа. Все это время онъ думалъ о молодой двушк, объ ея удивительной красот, о томъ, какія обстоятельства привели ее къ братьямъ Чирибль, и о тайн, которая окружала все это дло непроницаемымъ покровомъ. Но чмъ больше онъ думалъ, тмъ больше самыхъ невроятныхъ предположеній толпилось въ его голов и тмъ больше ему хотлось знать, кто была эта прелестная двушка. ‘Я бы узналъ ее изъ десяти тысячъ’,— говорилъ себ Николай. И онъ расхаживалъ взадъ и впередъ по контор, видя передъ собою это лицо и фигуру, такъ живо запечатлвшіяся въ его памяти, въ его мозгу не было ни одной мысли, которая такъ или иначе не относилась бы къ прекрасной незнакомк.
Наконецъ вошелъ Тимъ Линкинвотеръ такой же хладонокровный какъ всегда, съ бумагами въ рукахъ, съ перомъ въ зубахъ, однимъ словомъ, съ такимъ видомъ, какъ будто не случилось ничего необыкновеннаго.
— Оправилась она?— съ жаромъ спросилъ Николай.
— Кто?— откликнулся Тимъ Линкинвотеръ.
— Какъ кто?— вскричалъ Николай.— Конечно, эта молодая двушка, тамъ въ кабинет.
— Сколько будетъ три тысячи двсти тридцать восемь, помноженныя на четыреста двадцать семь, мистеръ Никкльби?— спросилъ Тимъ какъ ни въ чемъ не бывало, взявъ въ руку перо.
— Сейчасъ,— сказалъ Николай.— Только отвтьте мн на мой вопросъ, я васъ спросилъ…
— Ахъ, да, эта барышня…— пробурчалъ Тимъ Линкинвотеръ, надвая очки.— Да, да, ей совсмъ хорошо.
— Совсмъ хорошо? Наврное?
— Совсмъ хорошо,— повторилъ съ важностью Тимъ.
— Она можетъ вернуться къ себ?
— Она уже ушла.
— Ушла?!
— Да.
— Надюсь, ей недалеко идти?— сказалъ Николай съ любопытствомъ вглядываясь въ Тима и стараясь прочесть правду но его глазамъ.
— Я тоже надюсь,— отвчалъ невозмутимый Тимъ.
Николай рискнулъ задать еще нсколько вопросовъ, но вскор понялъ, что Тимъ Линкинвотеръ имлъ свои причины не отвчать на нихъ и не давать никакихъ разъясненій по поводу прекрасной незнакомки, возбудившей такой горячій интересъ въ душ его юнаго друга.
Не отчаиваясь въ успх посл этой первой неудачи, Николай на слдующее утро возобновилъ свой разговоръ, пользуясь тмъ обстоятельствомъ, что мистеръ Линкинвотеръ былъ въ очень разговорчивомъ и сообщительномъ настроеніи духа. Но, какъ только міъ вернулся къ занимавшему его предмету, Тимъ впалъ въ безнадежное молчаніе и, соблаговоливъ дать нсколько односложныхъ отвтовъ на первые вопросы, кончилъ тмъ, что совершенно пересталъ отвчать, ограничиваясь лишь ровно ничего не выражающими пожатіями плечъ да движеніями головы, которыя только разжигали любопытство, мучившее молодого человка.
Разбитому на всхъ пунктахъ Николаю оставалась только одна надежда — дожидаться слдующаго визита молодой двушки и постараться прослдить ее на обратномъ пути. Но и въ этомъ онъ, наконецъ, отчаялся.
День проходилъ за днемъ, а она не являлась. Напрасно разсматривалъ онъ адреса всхъ писемъ, приходившихъ въ контору: ни одно изъ нихъ не могло быть написано ею. Два или три раза ему давали порученія, входившія въ кругъ обязанностей Тима Линкинвотера и для исполненія которыхъ онъ долженъ былъ уходить изъ конторы. Это послднее обстоятельство заставляло его предполагать, что молодая двушка приходила въ его отсутствіе. Но ничто не подтверждало его подозрній, а со стороны Тима нельзя было ожидать никакого признанія, ни одного неосторожнаго слова, которое хоть отчасти раскрыло бы тайну.
Препятствія и тайны хоть и не необходимы для поддержанія любви, но часто бываютъ могущественными помощниками бога любви. ‘Съ глазъ долой — изъ сердца вонъ’, говоритъ пословица, можетъ быть, она и справедлива по отношенію къ дружб, хотя, по правд говоря, непрочная дружба не всегда нуждается въ такомъ пособник, какъ отсутствіе предмета ея, чтобы оправдать свою скоротечность, напротивъ, весьма часто такое отсутствіе даже поддерживаетъ иллюзію дружбы, какъ поддерживаютъ въ насъ иллюзію фальшивые каменья, играющіе издали роль настоящихъ. Но любовь питается представленіями пылкой фантазіи, у нея прекрасная память, и поддерживать ее очень нетрудно: она живетъ немногимъ, почти ничмъ. И какъ часто только при условія разлуки и непобдимыхъ препятствій она достигаетъ самого роскошнаго своего расцвта! Примромъ можетъ служить Николай, который, благодаря единственно своимъ собственнымъ мечтамъ о молодой незнакомк, мечтамъ постояннымъ, не прерывавшимся ни на одинъ часъ, ни на одну минуту дня и ночи, пришелъ къ убжденію, что онъ безумно влюбленъ и что въ цломъ мір не было любви боле злосчастной, боле безнадежной.
Какъ бы то ни было, но онъ тщетно страдалъ и терзался, хотя и продлывалъ все это точно по росписанію, не уступая, пожалуй, даже лучшимъ спеціалистамъ въ этой области. Какъ ему надо было дйствовать дальше? Взять въ повренные Кетъ? Но отъ этого его удерживало то весьма простое соображеніе, что ему нечего было ей поврять, такъ какъ онъ никогда ни однимъ словомъ не обмнялся съ предметомъ своего обожанія, не усплъ даже надолго остановить на ней взглядъ, а видлъ ее только мимолетно два раза, когда она появлялась и исчезала, какъ свтъ молніи или (какъ говорилъ самъ себ Николай въ своихъ вчныхъ мечтаніяхъ объ этомъ интересномъ предмет) какъ видніе молодости и красоты, слишкомъ ослпительное для того, чтобы оно могло длиться. Несомннно пока было одно: его любовь и преданность оставались невознагражденными, такъ какъ молодая двушка больше не появлялась. Любовь его становилась безнадежной, и какая это была любовь! Она обогатила бы собою добрую дюжину сердецъ современныхъ джентльменовъ. Николая же она длала съ каждымъ днемъ все боле и боле меланхоличнымъ и мрачнымъ.
Такъ обстояли дла, когда банкротство одного изъ корреспондентовъ братьевъ Чирибль въ Германіи заставило Тима Линкинвотера и Николая удвоить свое рвеніе на служб патронамъ, т. е. заняться провркою длинныхъ и весьма запутанныхъ счетовъ за довольно долгое время. Чтобы скоре покончить съ этой работой, Тимъ Линкинвотеръ придумалъ средство: въ теченіе двухъ или трехъ недль заниматься въ контор до десяти часовъ вечера. Николай съ радостью принялъ это предложеніе, такъ какъ ничто не могло охладитъ его усердія въ соблюденіи интересовъ патроновъ, ни даже его романическая любовь, хотя, говоря вообще, можно принять за аксіому, что любовь не вяжется съ длами. Съ перваго же дня этихъ вечернихъ занятій начались посщенія — не самой молодой незнакомки, а ея служанки, которая являлась въ контору въ девять часовъ, просиживала нкоторое время, запершись въ кабинет съ братцемъ Чарльзомъ, и уходила, чтобы въ слдующіе затмъ дни повторять то же самое въ тотъ же часъ. Эти ежедневныя посщенія возбудили любопытство Николая до послднихъ предловъ возможности, онъ испытывалъ положительно муки Тантала, и наконецъ, отчаявшись когда-либо проникнуть въ глубину этой тайны безъ чужой помощи (ибо онъ не хотлъ дйствовать въ ущербъ своему долгу), онъ повдалъ о своей любви Ньюмэну Ногсу, умоляя его прослдить за служанкой молодой двушки до ея дома, разспросить ее объ имени, условіяхъ жизни и занятіяхъ ея госпожи, конечно, не возбуждая ея подозрній, и вообще собрать на этотъ счетъ вс свднія, какія только удастся, и донести ему все подробно и въ кратчайшій срокъ.
Судите сами, какъ возгордился Ньюмэнъ Ногсъ оказаннымъ ему довріемъ! Въ тотъ же вечеръ, гораздо ране назначеннаго часа, онъ явился въ скверъ, выбралъ тамъ мстечко за фонтаномъ, надвинулъ на глаза шляпу и сталъ оглядывать проходящихъ съ такимъ таинственнымъ видомъ, что не могъ не возбуждать подозрній. Дв, три кухарки, пришедшихъ съ ведрами за водой, и нсколько мальчишекъ, остановившихся налиться у крана, окаменли отъ ужаса, увидвъ Ньюмэна Ногса, глядвшаго на нихъ изъ за фонтана съ такимъ выраженіемъ лица, точно онъ быль сказочнымъ чудовищемъ, почуявшимъ человческое мясо.
Посланница прекрасной незнакомки не заставила долго себя ждать, въ обычный часъ она вошла въ домъ и вскор вышла оттуда. Николай назначилъ Ньюмэну два свиданія: одно, въ случа неуспха ихъ плана на завтра, другое на послзавтра, чмъ бы ни кончились похожденія мистера Ногса. Мстомъ для этихъ свиданій былъ выбранъ извстный имъ обоимъ трактиръ, стоявшій на полдорог между Сити и Гольденъ-Скверомъ. Въ первый срокъ Николай напрасно прождалъ своего повреннаго, но на другой день пришелъ позже него и былъ встрченъ съ отверстыми объятіями.
— Все идетъ хорошо,— тихонько сообщилъ ему Ньюмэнъ.— Садитесь только, садитесь, мой молодой другъ, и я вамъ разскажу кое-что.
Николай придвинулъ себ стулъ, слъ и торопливо спросилъ, что новаго.
— Новаго? О, много, очень много,— проговорилъ съ восхищеніемъ Ньюмэнъ.— Не безпокойтесь, все идетъ хорошо. Съ чего только начать? Главное будьте покойны и не робйте… Все идетъ отлично.
— Въ самомъ дл?— живо спросилъ Николай.
— Ужъ если я сказалъ, значитъ правда.
— Ну, хорошо. Такъ что же случилось? Прежде всего ея имя. Какъ ея имя, мой другъ?
— Бобстеръ,— отвчалъ Ньюмэнъ.
— Бобстеръ?— повторилъ Николай съ разочарованіемъ, почти съ негодованіемъ въ голос.
— Именно, я отлично запомнилъ эту фамилію: Бобстеръ, оно такъ похоже на ‘лобстеръ’ {Lobster — морской ракъ.}.
— Бобстеръ!— еще разъ произнесъ Николай, но уже боле увреннымъ тономъ.— Быть не можетъ! Конечно, вы ошиблись, это, безъ сомннія, имя ея служанки.
— Нтъ, нтъ,— отвчалъ Ньюмэнъ, качая головой съ совершенно убжденнымъ видомъ.— Миссъ Сесиль Бобстеръ, вотъ какъ ее зовутъ.
— Сесиль Бебстеръ! Ну, это другое дло,— проговорилъ Николай и принялся повторять на вс лады эти два слова.— Сесиль очень хорошенькое имя.
— Очень хорошенькое. Да и молодая двушка недурна.
— Какая двушка?— спросилъ Николай.
— Миссъ Сесиль Бобстеръ.
— Да гд же вы ее видли?
— Не тревожьтесь, милый юноша,— отвчалъ Ногсъ, потрепавъ Николая по плечу.— Я ее видлъ, и вы ее увидите, я вс уже устроилъ.
— Дорогой мой Ньюмэнъ!— воскликнулъ Николай, крпко нажимая ему руки.— Вы не шутите, надюсь?
— Нисколько,— отвчалъ Ньюмэнъ,— я говорю совершенно серьезно. Все врно до послдняго слова. Вы увидите ее завтра вечеромъ. Она согласилась выслушать васъ, я ее убдилъ. Эта двушка — олицетвореніе доброты, кротости, привтливости и красоты.
— О, я былъ въ этомъ увренъ,— сказалъ Николай.— Это она: я тотчасъ узналъ ее но вашему описанію,— и при этомъ онъ такъ сильно сжалъ руку Ньюмэна, что тотъ чуть не вскрикнулъ отъ боли.
— Потише пожалуйста,— замтилъ мистеръ Ногсъ.
— Гд она живетъ? Что вы о ней знаете? Есть ли у нея отецъ, мать, братья или сестры? Что они сказали вамъ?— выкрикивалъ Николай въ полномъ азарт.— Какъ вы добились свиданія съ нею? И очень ли она была удивлена? Сказали ли вы ей, какъ пламенно желаю я говорить съ нею? Сказали ли, гд я ее увидлъ въ первый разъ? Разсказали ли, когда, съ какихъ поръ и сколько разъ я думалъ о ней и что ея чудный образъ являлся мн въ самыя горькія минуты, какъ отблескъ лучшаго міра? Да говорите же, Ньюмэнъ, говорите!
Бдный Ногсъ буквально задыхался отъ этого бурнаго потока вопросовъ, не дававшаго ему ни минуты передышки. На каждымъ новымъ вопросомъ онъ длалъ какія-то спазматическія движенія на своемъ стул и не сводилъ съ Николая неподвижнаго взгляда, исполненнаго самаго комическаго замшательства.
— Нтъ,— вымолвилъ онъ наконецъ,— я ей ничего объ этомъ не говорилъ.
— Не говорили… о чемъ?
— Обь отраженіи… объ отблеск лучшаго міра. Я даже не говорилъ ей, кто вы такой и гд вы видли ее въ первый разы Но зато я ей сказалъ, что вы любите ее до сумасшествія.
— И вы сказали совершенную правду, Ньюмэнъ!— воскликнулъ Николай съ присущей ему пылкостью.— Богу извстно, что это правда.
— Я сказалъ ей еще, что вы уже давно втайн питаете эту страсть.
— Да, да, и это сущая истина. И что же она вамъ отвтила?
— Она только покраснла.
— Такъ и должно было быть,— сказалъ Николая, вполн удовлетворенный всмъ, что онъ слышалъ.
Тутъ Ньюмэнъ сталъ разсказывать дальше. Онъ разсказалъ, что двушка единственная дочь въ семь, что матери у нея нтъ, живетъ она съ отцомъ и согласилась на свиданіе съ Николаемъ только по неотступной просьб, своей служанки, которая, повидимому, иметъ на нее большое вліяніе. Да и самъ онъ, Ньюмэнъ, долженъ былъ пустить въ ходъ все свое краснорчіе, чтобы убдить ее согласиться, причемъ у нихъ было ршено, что она только выслушаетъ признаніе Николая, не принимая на себя никакихъ обязательствъ по отношенію къ нему и ничего не общай. Что же касается ея таинственныхъ сношеній съ братьями Чирибль, то Ньюмэнъ ничего не могъ выяснить въ этомъ вопрос, онъ даже не сдлалъ ни одного намека на этотъ счетъ ни въ предварительномъ разговор своемъ со служанкой, ни потомъ, во время свиданія съ самой молодой лэди. Онъ ограничился лишь сообщеніемъ, что ему было поручено прослдить за служанкой до ея дома, но не сказалъ откуда. Впрочемъ, изъ нкоторыхъ намековъ служанки онъ заключилъ, что жизнь бдной двушки была очень незавидна и печальна подъ ферулой отца, человка грубаго, съ тяжелымъ характеромъ. Этому-то обстоятельству, по мннію Ньюмэна, и нужно было приписать какъ визиты двушки къ братьямъ Чирибль. которыхъ она, вроятно, желала заинтересовать въ судьб отца и своей собственной, и покровительства которыхъ она искала, такъ и данное ею (хотя и посл долгихъ колебаній) согласіе на свиданіе съ Николаемъ. Ньюмэнъ находилъ, что таковъ быль логическій выводъ, вытекавшій естественнымъ образомъ изъ этой посылки. И въ самомъ дл, разв желаніе двушки измнить свою незавидную долю, поставить себя въ лучшія условія, не являлось совершенно естественнымъ?
Каждый пойметъ, что Ньюмэнъ по своему характеру былъ неспособенъ выложить вс эти свднія сразу, безъ передышки. Чтобы вытянуть изъ него вс подробность, понадобилось не мало вопросовъ. При этомъ Николай узналъ, между прочимъ, что мистеръ Ногсъ собственнымъ умомъ дошелъ до сознанія, что его поношенный костюмъ не могъ внушить доврія къ нему, какъ къ посланнику, а потому не замедлилъ объяснить боле чмъ скромный видъ своей вншности необходимостью переодться для выполненія такого деликатнаго порученія. На вопросъ своего друга, откуда взялась у него прыть, чтобы такъ далеко зайти къ своемъ усердіи — просить у двушки свиданія,— Ногсъ отвтилъ, что, такъ какъ молодая особа, судя по всмъ признакамъ, не могла имть ничего противъ такой комбинаціи, то онъ и ршился, какъ истинный рыцарь, сослужить службу и ей, и своему другу, воспользовавшись этимъ драгоцннымъ случаемъ дать ему возможность двинуть впередъ его дло. Посл безчисленнаго множества вопросовъ и отвтовъ въ вышеописанномъ род, повторенныхъ боле двадцати разъ, пріятели разстались, условившись сойтись на слдующій день въ половин одиннадцатаго вечера и вмст отправиться на свиданіе, назначенное на одиннадцать часовъ.
‘Надо признаться, что на свт бываютъ очень странные вещи,— думалъ Николай, возвращаясь домой — Никогда не помышлялъ, никогда и думать не смлъ, что такъ скоро увижу ее, до того мн это казалось невозможнымъ. Мои притязанія и мечты не шли дале того, чтобъ узнать хоть какія-нибудь подробности объ особ, поглощающей вс мои мысли, увидть ее мелькомъ на улиц, пройти мимо ея дома, наконецъ, встртиться когда-нибудь на ея пути и лелять надежду, что, можетъ быть, настанетъ день, когда я осмлюсь заговорить съ лей о своей любви. Вотъ все, о чемъ я мечталъ, и вдругъ… Нтъ, нтъ я былъ бы безумцемъ, если бы смлъ жаловаться на сисю судьбу’-.
А между тмъ въ его душ было недовольство, даже, пожалуй, больше, чмъ просто недовольство, въ ней бы какъ будто разочарованіе. Ему было досадно и обидно, что двушка такъ легко уступила. ‘Если бы она меня знала, тогда другое дло,— размышлялъ онъ,— а то согласилась на просьбу перваго встрчнаго. Не совсмъ-то это пріятно!’ Но черезъ минуту онъ уже обвинялъ себя и не могъ себ простить своихъ постыдныхъ подозрній. Какъ могъ я заподозритъ въ чемъ-нибудь дурномъ это очаровательное созданіе!— говорилъ онъ себ.— И наконецъ, разв уваженіе къ ней братьевъ Чирибль не являлось достаточной гарантіей ея чистоты и безупречности всхъ ея дйствій? Однако, я, видимо, совсмъ потерялъ голову. Эта двушка — сама тайна’. Такое заключеніе было такъ же мало утшительно, какъ и предъидущія его размышленія на эту же тему: оно открыло передъ нимъ новое поле фантастическихъ догадокъ, въ которыхъ онъ увязалъ на каждомъ шагу. Въ этомъ тяжеломъ состояніи сомннія, смнявшагося то отчаяніемъ, то надеждой, онъ пробылъ весь вечеръ и весь слдующій день до той минуты, когда пробило, наконецъ, десять часовъ и онъ вспомнилъ о назначенномъ свиданіи.
Онъ одлся особенно старательно. Впрочемъ, не только онъ, но даже Ньюмэнъ Ногсъ привелъ себя въ порядокъ: платье его на этотъ разъ могло похвастаться почти что полнымъ комплектомъ пуговицъ, и булавки на мстахъ отсутствующихъ были воткнуты довольно аккуратно. Шляпу свою, съ носовымъ платкомъ внутри, онъ надлъ даже весьма кокетливо, нсколько на бокъ, и если бы не выглядывавшій сзади въ вид хвостика измятый кончикъ платка, его головной уборъ былъ бы положительно эффектенъ. Честь изобртенія этого невиннаго украшенія никакъ нельзя было приписать мистеру Ногсу, который даже не замчалъ его, ибо волненіе по новолу предстоящей экспедиціи длало его совершенно нечувствительнымъ ко всему, что ея не касалось.
Друзья шли довольно быстрымъ шагомъ и, пройдя нсколько улицъ въ глубокомъ молчаніи, свернули, наконецъ, въ уединенную, глухую улицу близъ Эджверской дороги.
— Номеръ двнадцатый,— сказалъ Ньюмэнъ.
— А!— откликнулся Николай, оглядывая улицу.
— Хорошенькая улица,— замтилъ Ньюмэнъ.
— Да, невеселая.
На это замчаніе Ньюмэнъ ничего не отвтилъ, но вдругъ остановился, какъ вкопанный, и веллъ Николаю прислониться спиною къ ршетк одного подвальнаго этажа, рекомендуя ему не двигаться съ мста, пока онъ, Ньюмэнъ, не вернется къ нему, сдлавъ нкоторою предварительную рекогносцировку. Посл этого онъ заковылялъ по улиц, безпрестанно оглядываясь на Николая, чтобы удостовриться, насколько тотъ послушенъ его приказанію Дойдя до одного дома, приблизительно двнадцатаго отъ угла улицы, гд стоялъ Николай, онъ поднялся по ступенькамъ крыльца и исчезъ.
Черезъ минуту онъ снова появился и зашагалъ были къ Николаю, но на полдорог остановился и поманилъ его къ себ.
— Ну, что?— спросилъ Николай, подходя къ нему на цвточкахъ.
— Все идетъ хорошо,— отвчалъ Ньюмэнъ въ восторг,— васъ ждутъ. Никого нтъ дома, это намъ очень на-руку. Ха, ха!
Посл этихъ ободряющихъ словъ онъ прошмыгнулъ мимо двери, гд на мдной дощечк Николай усплъ прочесть выбитое крупными буквами: ‘Бобстеръ’ и, остановившись у незапертой ршетчатой калитки съ чернаго хода, сдлалъ знакъ своему другу спускаться куда-то внизъ слдомъ за нимъ.
— Куда это вы ведете меня, чортъ возьми?— спросилъ Николай, отступая.— Неужели мы идемъ къ нимъ на кухню, точно собираемся воровать тарелки и ложки?
— Тс!— остановилъ его шепотомъ Ньюмэнъ.— Старый Бобстеръ свирпъ, какъ турокъ. Онъ всхъ убьетъ и приколотитъ молодую двицу, а ей и безъ того часто перепадаетъ.
— Какъ?— вскричалъ взбшенный Николай.— Неужели вы хотите сказать, что на свт есть злодй, который способенъ поднять руку на такую прелестную…
Онъ не усплъ докончить этого комплимента, потому что Ньюмэнъ якобы нечаянно толкнулъ его въ спину, и онъ чуть было не полетлъ съ лстницы кувыркомъ. Николай понялъ, что самое благоразумное было принять къ свднію этотъ тонкій намекъ и сталь молча спускаться, но физіономія его не выражала въ это время ни радужныхъ надеждъ, ни восторга влюбленнаго человка. За нимъ спускался Ньюмэнъ, который давно бы уже летлъ головой внизъ, если бы этому не воспрепятствовалъ Николай, взявъ его за руку. Спустившись съ лстницы, они пошли по каменному полу узкаго и темнаго, какъ труба, корридора, который довелъ ихъ до какого-то чулана или, пожалуй, погреба, гд они и остановились, поглощенные полнйшимъ мракомъ.
— Что же это такое?— спросилъ въ недоумніи Николай.— Надюсь, наше похожденіе еще не кончено?
— Нтъ, нтъ,— поспшилъ отвтить Ньюмэнъ,— черезъ минуту он явятся. Все идетъ прекрасно.
— Очень радъ слышать, что вы такъ увренно говорите объ этомъ, признаюсь, меня беретъ сомнніе.
Они не обмнялись больше ни словомъ. Николай слышалъ только громкое дыханіе Ньюмэна Ногса и видлъ, казалось ему, его носъ, блествшій въ окружавшей ихъ непроницаемой темнот. Вдругъ до него донеслись звуки осторожныхъ шаговъ, и вслдъ затмъ женскій голосъ спросилъ, здсь ли джентльменъ.
— Да,— отвчалъ Николай, оборачиваясь въ ту сторону, откуда слышался голосъ.— Кто тамъ?
— О, пока только я, сэръ,— отвчалъ голосъ.— Теперь, сударыня, вы можете войти.
Вдали показался свтъ, вошла служанка со свчею въ рук, а за нею ея молодая госпожа, робко остановившаяся на порог.
При вид этой двушки, Николай вздрогнулъ и окаменлъ на мст, онъ былъ блденъ и сердце его сильно билось. Почти въ ту же минуту послышался страшный стукъ молотка въ парадную дверь, заставившій Ньюмэна Ногса съ поразительной для него ловкостью спрыгнуть съ пивного боченка, на которомъ онъ возсдалъ, изображая Бахуса новйшихъ временъ. Поблднвъ, какъ полотно, онъ крикнулъ:— Вебстеръ, чортъ возьми! и заметался по комнат.
Молодая двица пронзительно вскрикнула, служанка заломила руки, Николай переводилъ недоумвающій взглядъ съ одной на другую, Ньюмэнъ носился изъ одного угла кухни въ другой, засовывая руки во вс карманы, находившіеся въ его обладаніи, и, не зная, что предпринять, вс ихъ выворачивалъ на изнанку. Весь этотъ переполохъ длился не боле минуты, но это была минута самой ужасной сумятицы, какую только можно вообразить.
— Уходите, ради Бога! Богъ наказываетъ насъ за нашъ проступокъ… Уходите, или я безвозвратно погибла!— кричала молодая двица.
— Позвольте мн сказать вамъ два слова,— воскликнулъ Николай,— только два слова, чтобы объяснить, какъ произошло это злополучное недоразумніе.
Но это было все равно, что взывать къ стихіямъ: молодая двица, съ блуждающими отъ ужаса глазами, уже поднималась по лстниц во всю прыть своихъ ногъ. Николай хотлъ послдовать за нею, но Ньюмэнъ уцпился за его воротникъ и увлекъ его въ корридоръ, черезъ который они вошли.
— Пустите меня, Ньюмэнъ, чортъ васъ побери!— кричалъ Николай.— Я долженъ говорить съ нею, я хочу этого, наконецъ! Я не сдлаю шагу изъ этого дома, не объяснивъ ей…
— Но подумайте объ ея репутаціи… ея счасть… объ этомъ злод…— говорилъ Ньюмэнъ скороговоркой, обхвативъ его обими руками и толкая впередъ.— Дайте имъ только время впустить старика и запереть за нимъ дверь, и мы сейчасъ же выйдемъ отсюда тмъ самымъ путемъ, какимъ и вошли. Сюда, вотъ такъ!
Побжденный краснорчіемъ Ньюмэна, мольбами и слезами служанки, а главное, все еще продолжавшимся оглушительнымъ стукомъ дверного молотка, Николай уступилъ, и въ ту самую минуту, когда Бобстеръ входилъ въ парадную дверь, они съ Ньюмэномъ вышли черезъ черный ходъ. Оба бросились бжать со всхъ ногъ и долго бжали, не говоря ни слова, наконецъ остановились и поглядли другъ на друга глазами, полными недоумнія и страха.
— Не бойтесь ничего,— заговорилъ Ньюмэнъ, едва отдышавшись посл своего бга,— не бойтесь, не отчаивайтесь, все идетъ хорошо: вдь не всегда же будетъ такая неудача. Никто не могъ этого предвидть, я же съ своей стороны сдлалъ все, что могъ.
— Конечно, конечно,— сказалъ Николай, взявъ его за руку.— Вы поступили, какъ самый лучшій, врный другъ. Но послушайте, Ньюмэнъ (замтьте, я нисколько не отчаиваюсь и нисколько не мене благодаренъ вамъ за ваше усердіе)… Но только, другъ мой, вы ошиблись, двушка не та.
— Какъ!— воскликнулъ Ньюмэнъ.— Такъ служанка меня обманула?
— Ньюмэнъ, Ньюмэнъ,— сказалъ Николай, положивъ руку на плечо своему другу,— вы ошиблись служанкой, вотъ и все.
Ньюмэнъ въ своемъ изумленіи такъ широко разинулъ ротъ и такъ страшно вытаращилъ глаза на Николая, точно его обухомъ пришибло по голов.
— Не принимайте этого такъ близко къ сердцу,— сказалъ Николай. Ничего ужаснаго не случилось: маленькая ошибка, которая не иметъ значенія для меня. Вы видите, я совершенно спокоенъ. Просто вы выслдили эту служанку вмсто другой.
И дйствительно, все вышло очень просто. Произошло ли это отъ того, что Ньюмэнъ Ногсъ, вслдствіе неудобной позы, въ которой ему пришлось стоять, прячась за фонтаномъ, все время косилъ глаза, выглядывая сбоку, и утомивъ этимъ усиліемъ свое зрніе, ошибся направленіемъ, или отъ того, что, улучивъ свободную минутку, онъ сбгалъ подкрпиться двумя-тремя глотками освжительной влаги, боле существенной, чмъ та, что лилась подл него изъ фонтана, объясняйте, какъ хотите, но что онъ ошибся — это фактъ. Николай воротился домой, съ улыбкой вспоминая все случившееся, и сейчасъ же принялся опять грезить объ очаровательной незнакомк, сдлавшейся для него теперь еще боле таинственной, еще боле плнительной и недоступной.

ГЛАВА XLI
содержитъ нсколько интересныхъ эпизодовъ изъ романа мистриссъ Никкльби и ея сосда, джентльмена въ коротенькихъ брюкахъ.

Со времени вышеприведеннаго интереснаго разговора съ сыномъ мистриссъ Никкльби стала выказывать необычайное вниманіе къ своему туалету, ежедневно дополняя свое траурное, вполн подходящее къ ея возрасту платье, составлявшее ея обычный костюмъ, то тми, то другими украшеніями, которыя сами по себ были довольно невиннаго свойства, но взятыя въ совокупности, и въ особенности принимая въ разсчетъ ихъ цль, наводили на нкоторыя размышленія. Простое черное платье мистриссъ Никкльби приняло положительно элегантный видъ, благодаря ея новой, кокетливой манер носить это платье, и вся ея вншность получила другой, нсколько легкомысленный характеръ, при помощи нсколькихъ побрякушекъ, искусно размщенныхъ опытной рукой. Правда, эти побрякушки были не новыя и стоили очень недорого, все это были остатки прежняго величія, ускользнувшіе отъ общаго разгрома, спокойно лежавшіе, до сихъ поръ въ темномъ уголк какого-нибудь сундука или ящика и извлеченные на свтъ Божій единственно для того, чтобы украсить собою трауръ мистриссъ Никкльби, которая такимъ образомъ обратила эту эмблему уваженія къ памяти мертвецовъ въ опасное орудіе убійственныхъ замысловъ противъ живыхъ.
Быть можетъ, эту перемну въ привычкахъ мистриссъ Никкльби слдовало приписать заговорившему въ ней возвышенному чувству долга и вообще самымъ благороднымъ побужденіямъ души. Быть можетъ, эта леди въ конц концовъ упрекала себя за свое малодушіе, за то, что она слишкомъ поддавалась своему горю, и почувствовала необходимость на собственной своей особ показать своей дочери, которая была новичкомъ въ искусств покорять сердца, какое огромное значеніе для этой спеціальности иметъ элегантность костюма. Наконецъ, и помимо материнскихъ обязанностей и отвтственности, эту перемну можно было объяснить самымъ безкорыстнымъ милосердіемъ. Сосдній джентльменъ былъ униженъ Николаемъ, грубо обозвавшимъ его идіотомъ и болваномъ, а такъ какъ это нареканіе противъ умственныхъ способностей сосда косвеннымъ образомъ задвало и самое мистриссъ Никкльби, то понятно, что, въ качеств доброй христіанки, она должна была возстать противъ такой вопіющей несправедливости и доказать, что онъ не былъ ни тмъ, ни другимъ. А какія же средства могла она употребить для столь высокой и благородной цли, какъ не т самыя, которыя она и пустила въ ходъ? Не доказала ли она всему міру, что поступки стараго джентльмена были какъ нельзя боле понятны и раціональны и являлись лишь естественнымъ результатомъ дйствія ея зрлыхъ прелестей, которыя она имла неосторожность открыть взорамъ человка съ слишкомъ пылкимъ сердцемъ.
‘Ахъ, какъ строга молодежь!— думала мистриссъ Никкльби, качая головой.— Если бы Николай только зналъ, что перенесъ его бдный отецъ до нашего брака, когда я еще открыто выказывала ему свою ненависть, онъ былъ бы снисходительне. Забуду ли я когда-нибудь то утро, когда я только презрительно взглянула на него, когда онъ предложилъ мн понести мой зонтикъ, или тотъ вечеръ, когда я дулась на него ужь не помню за что? Еще очень счастливо вышло, что онъ не. эмигрировалъ въ Америку съ горя, но я уврена, что моя жестокость заставляла его не разъ думать объ этомъ’.
И въ самомъ дл, кто знаетъ, не благоразумней ли поступилъ бы покойникъ, если бы эмигрировалъ холостякомъ? На этомъ вопрос мистриссъ Никкльби не имла возможности остановиться, такъ какъ въ комнату вошла Кетъ съ рабочимъ ящичкомъ въ рукахъ и прервала нить ея размышленій, ибо малйшаго обстоятельства бывало всегда съ избыткомъ достаточно для того, чтобы мысли мистриссъ Никкльби приняли другой оборотъ.
— Кетъ, дорогая моя, не знаю почему, но такой хорошій, теплый лтній день, какъ сегодняшній, когда кругомъ поютъ птицы, всегда напоминаетъ мн жаренаго молочнаго поросенка подъ луковымъ соусомъ la franaise,— сказала мистриссъ Никкльби.
— Что за странная ассоціація идей, неправда ли, мама?
— Честное слово, дорогая моя, я и сама не знаю, отчего это такъ выходитъ,— отвчала мистриссъ Никкльби.— Оно дйствительно странно. Жареный поросенокъ… погоди-ка. Пять недль спустя посл твоего рожденія у насъ подавали жаркое… Впрочемъ, это не могъ быть поросенокъ, потому что я отлично помню, что была подана цлая пара, а ужь, конечно, ни твоему бдному отцу, ни мн не могло придти въ голову заказать на второе двухъ поросятъ. Кажется, это были куропатки. Жареный поросенокъ… просто не постигаю! Да у насъ ихъ и совсмъ никогда не подавали, я только теперь это вспомнила: вдь твой папа не выносилъ даже ихъ вида въ лавкахъ, онъ говорилъ, бывало, что они напоминаютъ ему маленькихъ дтей, только у поросятъ цвтъ кожи гораздо нжне. А онъ ненавидлъ маленькихъ дтей: страхъ передъ возможностью увеличенія семейства внушалъ ему непобдимое отвращеніе къ нимъ. Но, однако, съ чего же мн вдругъ вспомнился поросенокъ? А, знаю! Однажды мы обдали у мистриссъ Бивэнъ (знаешь, на большой улиц, около того угла, гд жилъ каретникъ и гд еще одинъ пьяница упалъ въ окно подвальнаго этажа пустого дома, за недлю до того, какъ онъ былъ нанятъ, и новый квартирантъ нашелъ его у себя), вотъ тамъ-то и подавали жаренаго поросенка. Да, да, конечно, это было такъ, теперь я все вспомнила. Еще тамъ была какая-то птичка, распвавшая во все время обда… Впрочемъ, это была не птичка, а попугай, и онъ не плъ, а такъ отчаянно бранился, что страшно было слушать… Кажется, это было такъ. Ну, да, конечно. Какъ ты думаешь, моя дорогая?
— А думаю, что въ этомъ нельзя и сомнваться, мама,— сказала Кетъ съ доброй улыбкой.
— Нтъ, кром шутокъ, скажи мн, Кетъ, что ты объ этомъ думаешь?— произнесла мистриссъ Никкльби съ такимъ серьезнымъ видомъ, какъ будто рчь шла о какомъ-нибудь необыкновенно важномъ вопрос.— Если ты со мной не согласна, скажи прямо: никогда не надо хитрить, въ особенности же когда дло идетъ о такой серьезной и рдкостной вещи, какъ подобная ассоціація идей.
Кетъ не могла удержаться отъ смха и поскоре признала себя вполн убжденной доводами своей собесдницы, боясь, что та будетъ еще долго продолжать этотъ не слишкомъ-то занимательный разговоръ. Затмъ, чтобы окончательно отвлечь мысли своей матери отъ злополучнаго поросенка, она предложила ей отправиться съ работою въ садъ подышать воздухомъ и насладиться прекрасной погодой. Мистриссъ Никльби не заставила себя просить, он отправились въ бесдку, и такимъ образомъ поросенокъ до поры до времени былъ забытъ.
— Никогда въ жизни не видла такого добраго существа, какъ этотъ Смайкъ,— сказала, усаживаясь, мистриссъ Никкльби.— Его нельзя достаточно отблагодарить за вси его труды и хлопоты для насъ. Какъ мило онъ устроилъ этотъ садикъ, эту бесдку! Сколько цвтовъ насадилъ вокругъ нея!.. Но, знаешь, дорогая Кетъ, я предпочла бы, чтобы онъ не сыпалъ весь песокъ съ твоей стороны и не оставлялъ бы съ моей голую землю.
— Дорогая мама, пожалуйста перемнимтесь мстами, мн совершенно все равно, гд сидть,— быстро сказала Кетъ.
— Ни за что, моя милая! Я буду сидть на своемъ мст… Что это такое? Взгляни!
Кетъ вопросительно взглянула на мать, не понимая, въ чемъ дло.
— Посмотри-ка, онъ откуда-то досталъ т цвты, про которые я какъ-то разъ сказала, что очень ихъ люблю, и спрашивала тебя, любишь ли ты ихъ. Впрочемъ, нтъ, я ошибаюсь: это ты говорила, что любишь эти цвты, и спрашивала меня, люблю ли ихъ я. Хотя, конечно, это безразлично… А, такъ вотъ они, эти цвты! Я нахожу такое вниманіе очень милымъ съ его стороны. Однако,— добавила она, озираясь,— я ихъ не вижу подл моего мста… Отчего бы это? А, понимаю! Они лучше растетъ на песк. Наврное такъ. Оттого-то онъ и песокъ весь высыпалъ на твою сторону. И ты можешь быть уврена, Кетъ, что если онъ посадилъ цвты съ твоего боку, то сдлалъ это потому, что тамъ всегда солнышко. Это очень умно съ его стороны, я бы никогда объ этомъ не подумала.
— Мама,— сказала Кетъ, склонивъ голову къ работ, такъ что лица ея совсмъ не было видно,— скажите, до вашего замужества…
— Боже мой, дорогая Кетъ, съ чего это теб вздумалось спросить меня о томъ времени, когда я еще не была замужемъ? Вдь я говорю теперь о Смайк, о его любезности и вниманіи ко мн. Можно подумать, что ты вовсе не интересуешься садомъ.
— Ахъ, мама, вы прекрасно знаете, что я имъ интересуюсь,— сказала Кетъ, поднимая голову.
— Въ такомъ случа почему же ты не хочешь замчать чистоты и порядка, въ которыхъ онъ содержится? Право, Кетъ, я нахожу это очень смшнымъ.
— Но, мама,— тихо возразила Кетъ,— увряю васъ, что я все прекрасно замчаю. Бдный малый!
— Но ты никогда о немъ не говоришь, вотъ все, что я могу сказать,— закончила мистриссъ Никкльби, и такъ какъ эта добрая женщина не любила подолгу останавливаться на одномъ предмет, то и теперь сейчасъ же попалась на удочку, закинутую ей дочерью, и спросила ее, что она хотла ей только-что сказать?
— Что я хотла вамъ сказать, мама?— спросила съ удивленіемъ Кетъ, уже успвшая забыть о своей неудавшейся попытк перемнить разговоръ.
— Боже мой, моя милая, что съ тобой? Ты спишь или съ ума сошла? Вдь ты же сама спросила меня сейчасъ что-то о томъ времени, когда я не была еще замужемъ.
— А, да, помню! Я хотла спросить, много ли было у васъ поклонниковъ до замужества?
— Поклонниковъ, милочка?— воскликнула мистриссъ Никкльби съ торжествующей улыбкой.— Да никакъ не мене дюжины.
— Неужели, мама?— проговорила Кетъ спокойнымъ и не выражавшимъ слишкомъ большаго удовольствія голосомъ.
— Конечно, моя дорогая, никакъ не меньше дюжины, если даже не считать твоего бднаго отца и того молодого джентльмена, съ которымъ я встрчалась въ танцовальной школ и который постоянно присылалъ мн золотые часы и браслеты, завернутые въ золотую бумагу. Впрочемъ, я всегда отсылала ихъ обратно. Потомъ еще онъ имлъ несчастіе отправиться въ Ботани-Бэй на военномъ корабл, т. е. на корабл для ссыльныхъ, оттуда убжалъ въ лсъ и сталъ охотиться на овецъ (не понимаю только, откуда тамъ взялись овцы). Тогда его присудили къ повшанію, но онъ какъ-то нечаянно самъ покончилъ съ собой, и правительство помиловало его. Кром того, за мной ухаживали: молодой Люкингъ,— тутъ мистриссъ Никкльби загнула мизинецъ на лвой рук и продолжала, загибая по пальцу при упоминаніи о каждой новой побд,— Моглей, Тинсларкъ, Коббери, Смисферъ…
Достойная леди только-что собиралась загнуть мизинецъ на правой рук, когда громогласное: ‘Кха, гм!’, выходившее, казалось, изъ-за стны сосдняго сада, заставило вздрогнуть и ее, и ея дочь.
— Мама, что это такое?— прошептала Кетъ.
— Право, не знаю, что и подумать… Вроятно, это тотъ джентльменъ, что живетъ по сосдству. Понять не могу, что бы это могло значить…— проговорила мистриссъ Никкльби въ сильнйшемъ смущеніи.
— Кха, гм!— прокричалъ тотъ же голосъ. Было ясно, что кашляющій старается совсмъ не о томъ, чтобы прочистить горло, какъ это обыкновенно бываетъ при кашл, а просто желаетъ разбудить окрестное эхо. Это былъ какой-то звриный ревъ, который долженъ быль стоить неимоврныхъ усилій тому, кто его издавалъ.
— Теперь я понимаю, въ чемъ дло, дорогая моя,— сказала мистриссъ Никкльби, положивъ руку на руку дочери.— Не бойся, это относится не къ теб, и никто не желаетъ пугать насъ. Надо всегда отдавать справедливость людямъ, Кетъ, я по крайней мр, считаю это своею обязанностью.
Съ этими словами мистриссъ Никкльби покачала головой и стала гладить руку дочери съ многозначительнымъ видомъ, изъ чего оставалось только заключить, что она могла бы многое разсказать, еслибъ хотла, но что, слава Богу, она уметъ хранитъ тайны.
— Мама, что вы хотите этимъ сказать?— спросила пораженная Кетъ.
— Не волнуйся, дорогая,— промолвила мистриссъ Никкльби, поглядывая на стнку сада.— Вдь ты видишь, я не волнуюсь, а ужъ если кому-нибудь извинительно волноваться теперь, такъ это мн, т. е., конечно, принимая во вниманіе вс обстоятельства дла. Но я совсмъ не волнуюсь, ни капельки.
— Мн кажется, мама, что кто-то старается привлечь наше вниманіе.
— Да, дйствительно, кто-то хотлъ привлечь наше вниманіе, вниманіе одной изъ насъ, по крайней мр… гм! Но теб нечего тревожиться этимъ.
Ничего не понимавшая Кетъ уже хотла было попросить боле состоятельныхъ объясненіи, какъ вдругъ за стной въ томъ же направленіи, какъ и раньше, раздался шумъ какой-то свалки, затмъ неистовый крикъ, похожій на военный кличъ дикарей и изданный надтреснутымъ голосомъ. Посл этого послышалось какъ будто шарканье ногъ по песку, и не успла затихнуть вся эта возня, какъ въ воздух взвился огромный огурецъ и, описавъ дугу, упалъ прямо къ ногамъ мистриссъ Никкльби.
За этимъ страннымъ феноменомъ послдовалъ другой такихъ же размровъ, затмъ изъ-за стны вылетла великолпная тыква ужасающей величины и тоже упала въ садъ, за тыквой посыпался цлый градъ огурцовъ, и весь этотъ растительный фейерверкъ увнчался изящнымъ букетомъ изъ луку, редиски и другой мелкой зелени, падавшей изъ-за стны и катившейся во всхъ направленіяхъ.
Перепуганная Кетъ поднялась со стула и взяла за руку мать съ тмъ, чтобы бжать съ нею домой. Но, странное дло, она почувствовала, что мистриссъ Никкльби упирается и вовсе не торопится слдовать за ней. Когда же она взглянула въ ту сторону, куда были устремлены взоры мистриссъ Никкльби, то испугалась еще пуще: надъ стной, отдлявшей ихъ садъ отъ сосдняго, постепенно поднимался старый черный бархатный колпакъ такъ, какъ будто его обладатель медленно карабкался вверхъ но лстниц. Еще одинъ шагъ, и изъ-за стны вмст съ колпакомъ появилось толстое старческое лицо, украшенное парою срыхъ широко-раскрытыхъ сумасшедшихъ глазъ.
— Мама,— закричала Кетъ въ ужас,— не теряйте ни минуты, идемъ домой, умоляю васъ!
— Кетъ, дорогая моя, какое ты дитя!— произнесла мистриссъ Никкльби, удерживая ее,— Мн стыдно за тебя! Какъ будешь ты устраивать свои дла въ дальнйшей жизни, если ты такъ малодушна?.. Что вамъ угодно, сэръ?— строго вопросила она вслдъ затмъ, поворачиваясь къ нескромному незнакомцу, хотя на лиц ея противъ воли показалась улыбка.— Какъ вы смете заглядывать бъ нашъ садъ?
— Царица души моей, осуши этотъ бокалъ!— отвчалъ незнакомецъ, съ мольбой простирая къ ней руки.
— Не говорите глупостей, сэръ!.. Кеть, душечка, пожалуйста не вертись.
— Почему же вы не хотите сдлать хоть одинъ глотокъ изъ этого бокала?— умильно продолжалъ незнакомецъ, склонивъ голову на правое плечо и прижавъ руку къ сердцу.— Одинъ глоточекъ, умоляю васъ!
— Я никогда не соглашусь на подобный поступокъ, сэръ. Пожалуйста уходите,— отвчала съ достоинствомъ мистриссъ Никкльби.
— Отчего это всегда такъ бываетъ,— продолжалъ старый джентльменъ, поднимаясь еще одной ступенькой выше и облокачиваясь на стнку съ такимъ развязнымъ видомъ, какъ будто онъ смотрлъ изъ собственнаго окна,— отчего это всегда такъ бываетъ, что красота и ледяное сердце идутъ рука объ руку и даже такая почтительная страсть, какъ моя, не можетъ растопить этого льда?— Тутъ онъ улыбнулся, поцловалъ кончики пальцевъ своей правой руки и отвсилъ нсколько низкихъ поклоновъ, долженствовавшихъ выразить его глубокое уваженіе къ его собесдниц.— Или, можетъ быть, въ этомъ виноваты пчелы, которыя осенью вовсе не задыхаются отъ срныхъ паровъ, какъ мы это думаемъ, а улетаютъ въ Варварійскія владнія, чтобы наввать на плнныхъ мавровъ сладкіе сны своимъ монотоннымъ жужжаньемъ? Или, можетъ быть,— продолжалъ онъ таинственнымъ шепотомъ,— это происходитъ оттого, то недавно видли Чэрингъ-Кросскую статую, гуляющей въ пиджак подъ руку съ Ольдгетскимъ насосомъ передъ зданіемъ Биржи?
— Мама, слышите, что онъ говоритъ?— прошептала Кетъ.
— Тсс… душечка!— остановила ее тоже шепотомъ мистриссъ Никкльби.— Этотъ джентльменъ очень вжливъ, и мн кажется, онъ только-что цитировалъ намъ изъ какого-то поэта. Пожалуйста не щиплись такъ больно, вся моя рука уже покрыта синяками… Уходите, сэръ, прошу васъ.
— Уйти? Совсмъ уйти?— томно произнесъ джентльменъ.
— Конечно. У васъ не можетъ быть здсь никакихъ длъ. Этотъ садъ — частный, вы, кажется, должны бы это знать.
— Я и такъ знаю,— возразилъ старый джентльменъ, прикладывая палецъ къ носу съ самой непозволительной фамильярностью.— Я знаю, что это очарованное, священное мсто, гд небесная красота (новый воздушный поцлуй и поклоны) разливаетъ свои чары на сосдніе сады и поля, способствуя тмъ самымъ раннему созрванію плодовъ и хлбовъ. Я это знаю, я все знаю! Но позвольте мн, о, прекрасная, позвольте задать вамъ одинъ вопросъ, покамстъ не возвратилась еще находящаяся въ отпуску у конно-гвардейцевъ планета Венера, которая такъ завидуетъ вашимъ прелестямъ, что наврное вернулась бы назадъ, чтобы прервать наше свиданіе, узнай она только о немъ.
— Кетъ,— сказала мистриссъ Никкльби, поворачиваясь къ дочери,— я, право, затрудняюсь, что ему отвчать, а вдь ты сама знаешь, надо быть всегда вжливой.
— Дорогая мама,— сказала Кетъ, вся дрожа,— не отвчайте ни слова, а лучше побжимъ домой и запремся, пока не придетъ Николай.
Мистриссъ Никкльби отнеслась къ этому унизительному предложенію весьма величественно, чтобы не сказать съ полнымъ презрніемъ, и, повернувшись лицомъ къ старику, съ глупйшимъ видомъ смотрвшему на нихъ во время ихъ переговоровъ, сказала:
— Если вы будете вести себя, сэръ, какъ подобаетъ джентльмену, на что я, кажется, могу надяться, судя по вашимъ словамъ и… и наружности (вылитый портретъ твоего ддушки, Кетъ, въ его лучшіе годы), то можете предложить вашъ вопросъ: я на него отвчу.
Если превосходный родитель мистриссъ Никкльби дйствительно походилъ въ лучшую пору своей жизни на сосда, выглядывавшаго теперь съ верхушки стны, то надо сознаться, что объ былъ по меньшей мр чудаковатъ. И, вроятно, такого же мннія была Кетъ, которая принялась очень внимательно разглядывать сей живой портретъ своего ддушки какъ разъ въ ту минуту, когда онъ снялъ свой черный бархатный колпакъ, открывъ почтеннйшей публик свою въ конецъ облысвшую голову, и предпринялъ цлый рядъ присданій, сопровождая ихъ воздушными поцлуями. Обезсилвъ, наконецъ, отъ этихъ утомительныхъ упражненій, онъ снова накрылся, нахлобучивъ свой колпакъ до самыхъ бровей, и, принявъ прежнее положеніе, заговорилъ:
— Вотъ въ чемъ вопросъ…
Онъ прервалъ начатую фразу, чтобы оглядться кругомъ и убдиться, что никто не подслушиваетъ. Успокоившись на этотъ счетъ, онъ легонько похлопалъ себя по носу указательнымъ пальцемъ съ прехитрымъ лицомъ, видимо довольный собою за свою предусмотрительность, затмъ подтянулъ воротникъ и весьма таинственнымъ тономъ, но довольно громко продолжалъ,
— Не принцесса ли вы?
— Вы насмхаетесь надо мною, сэръ,— отвчала мистриссъ Никкльби, длая видъ, что направляется домой.
— Нисколько. Прошу васъ, признавайтесь, вы принцесса?— допрашивалъ старый джентльменъ.
— Вамъ хорошо извстно, что нтъ,— отвчали ему.
— Такъ, быть можетъ, вы приходитесь родственницей архіепископу Кентеберійскому?— спросилъ онъ съ любопытствомъ.— Или не родня ли вы римскому пап или, наконецъ, президенту Синей палаты? Вы меня извините, если я путаю, но мн сказали, будто вы доводитесь племянницей шоссейному комитету и невсткой лорду-мэру и муниципальному совту, чмъ, естественно, и объясняется ваше родство съ этими тремя именитыми особами.
— Сэръ,— отвчала съ живостью мистриссъ Никкльби,— если бы мой сынъ Николай узналъ, кто осмливается распускать про меня подобные нелпые слухи, то, я уврена, онъ заставилъ бы молчать этого наглеца. Что за идея,— продолжала мистриссъ Никкльби, гордо выпрямляясь,— племянница шоссейнаго комитета!
— Мама, ради Бога, уйдемъ!— шептала Кетъ.
— Мама, ради Бога! — сердито передразнила ее мать.— Что за глупости, Кетъ! Всегда-то ты такъ! Если бы меня приняли за племянницу какого-нибудь карманнаго воришки, теб было бы все равно, но ты возмущаешься, когда меня называютъ родственницей римскаго папы. Впрочемъ, я давно уже знаю, что мною вс пренебрегаютъ, и не разсчитываю ни на чье вниманіе,— и мистриссъ Никкльби заплакала.
— Что я вижу, слезы!— завопилъ старикъ и съ такимъ азартомъ подскочилъ на своей лсенк, что сорвался на дв или на три ступеньки внизъ и прохался подбородкомъ по стн.— Подбирайте, ловите эти хрустальныя капли!.. Закупорьте ихъ въ бутылку! Припечатайте печатью купидона!.. Надпишите: ‘Первый сортъ’… поставьте на четырнадцатую полку… заприте на засовъ, чтобы он не испарились!
Отдавъ вс эти приказанія такимъ повелительнымъ тономъ, какъ будто у него была по меньшей мр дюжина слугъ, готовыхъ броситься ихъ исполнять, онъ снялъ свой бархатный колпакъ, затмъ надлъ его такимъ образомъ, что закрылъ себ правый глазъ и три четверти носа, и въ заключеніе подбоченился и такъ грозно посмотрлъ на порхавшаго въ втвяхъ ближайшаго дерева воробья, что птичка испугалась и улетла. Тогда старикъ, сунувъ въ карманъ свой колпакъ, съ торжествующимъ видомъ и самымъ почтительнымъ тономъ обратился къ мистриссъ Никкльби.
— Прекрасная леди,— началъ онъ,— умоляю васъ, простите меня великодушно, если я ошибся насчетъ вашего родства и семейныхъ связей. Если я и предположилъ, что вы сродни иностраннымъ царскимъ фамиліямъ или отечественнымъ именитымъ особамъ, то, поврьте, это случилось только потому, что вы обладаете такими манерами, такимъ королевскимъ достоинствомъ и осанкой, что сама муза трагедіи не могла бы соперничать съ вами даже тогда, когда она играетъ на шарманк передъ Остъ-Индской компаніей. Какъ видите, сударыня, я уже не юноша, и хотя такія красавицы, какъ вы, никогда не старятся, я все же осмливаюсь полагать, что мы созданы другъ для друга.
— Видишь, Кетъ, мой дружокъ? Разв не правду я теб говорила?— пролепетала мистриссъ Никкльби, стыдливо отвращая взоры отъ старика.
— Сударыня, я обладатель земель, огромныхъ стадъ овецъ, пароходовъ, рыбныхъ промысловъ,— затараторилъ онъ опять, махнувъ правой рукой не безъ граціи и такъ небрежно, какъ будто ставилъ ни во что такую благосклонность къ нему судьбы.— Кром того, у меня есть китоловныя суда въ Ледовитомъ океан и нсколько устричныхъ отмелей въ Тихомъ океан. Если вы потрудитесь пойти въ государственный банкъ и снять шляпу съ верзилы швейцара, что стоитъ тамъ въ передней, вы найдете къ подкладк ея мою визитную карточку, завернутую въ кусочекъ голубой бумаги. Мою трость вы можете видть у капеллана нижней палаты, которому строго запрещено брать деньги за показъ. Я окруженъ врагами,— продолжалъ онъ, осматриваясь по сторонамъ и понижая голосъ,— они не. оставятъ меня въ поко, пока не ограбятъ до-чиста. Но если вы отдадите мн вашу руку и сердце, то вы можете призвать на помощь лорда-канцлера или даже, въ случа необходимости, отрядъ полицейскихъ. Стоитъ только послать мою зубочистку главнокомандующему, и онъ очиститъ мой домъ отъ враговъ ко дню нашей свадьбы. А тамъ — любовь, счастье, блаженство… Блаженство, счастье, любовь!.. Будьте моею! Будьте моею!
Повторяя эти слова съ удивительнымъ энтузіазмомъ, старичекъ опять напялилъ свой колпакъ, затмъ воззрился на небо и сдлалъ нсколько непонятныхъ намековъ насчетъ воздушнаго шара, котораго онъ ждетъ и который неизвстно почему запоздалъ.
— Будьте моею, будьте моею!— закричалъ онъ въ заключеніе.
— Кетъ, дорогая моя,— сказала мистриссъ Никкльби,— я чувствую, что я не въ силахъ говорить, но для нашего общаго блага необходимо отвтить ему.
— Вы въ этомъ уврены, мама?— спросила Кетъ съ нкоторымъ сомнніемъ.
— Пожалуйста позволь мн самой судить о томъ, что меня касается,— отвтила язвительно мистриссъ Никкльби.
— Будьте моею, будьте моею!— неистовствовалъ между тмъ старый джентльменъ.
— Сэръ, конечно, я имю право вовсе не говорить постороннему человку, пріятно ли мн его предложеніе,— начала мистриссъ Никкльби, потупивъ глаза въ землю.— Но обстоятельства, при которыхъ мн сдлано это предложеніе, такъ необыкновенны, что, я думаю, мн позволительно и даже въ нкоторомъ род извинительно (обычный припвъ мистриссъ Никкльби) выказать, какъ я польщена, что я могу внушать такія чувства.
— Будьте моею, будьте моею!— кричалъ старичекъ, не слушая ея.— Гогъ и Магогъ, Гогъ и Магогъ! Будьте моею, будьте моею!
— Будетъ достаточно, если я скажу вамъ, сэръ (ибо, я думаю, вы согласитесь принять мои слова за окончательный отвтъ и удалиться),— продолжала съ совершенной серьезностью мистриссъ Никкльби,— достаточно будетъ сказать, что я вдова и что я посвятила дтямъ всю свою жизнь. Быть можетъ, вы, какъ и многіе другіе, не подозрвали, что у меня есть дти. Я знаю, многіе находятъ, что, глядя на меня, невозможно поврить, чтобы у меня могли быть взрослыя дти, но тмъ не мене это фактъ: у меня двое взрослыхъ дтей. Намъ очень и очень пріятно имть васъ сосдомъ, но никакія другія отношенія, кром отношеній добрыхъ сосдей, между нами невозможны. Что же касается того, достаточно ли я молода, чтобы выйти замужъ вторично, я скажу только: можетъ быть, да, а можетъ быть, нтъ. Но я ни за что на свт не стану и думать объ этомъ. Я общала себ не выходить замужъ вторично и не выйду. Вотъ отвтъ, который я давно обдумала и который буду всегда повторять.
Вся эта длинная рчь была произнесетъ въ вид монолога въ пространство, хотя предназначалась отчасти для джентльмена, отчасти для Кетъ. Эффектъ ея былъ самый неожиданный. Выслушавъ отъ предмета своей пылкой любви роковой отвтъ, губившій вс его надежды, несчастный вздыхатель вмсто того, чтобы придти въ отчаяніе, какъ этого можно было ожидать, проявилъ самое неучтивое невниманіе. Какъ только мистриссъ Никкльби умолкла, онъ, къ величайшему ужасу этой леди и ея дочери, началъ раздваться, причемъ вскочилъ на верхушку стны и обнаружилъ все великолпіе своихъ коротенькихъ ‘невыразимыхъ’ и срыхъ вязаныхъ чулокъ. Въ заключеніе онъ принялся балансировать на одной ног, бормоча съ новымъ воодушевленіемъ свой излюбленный возгласъ: ‘Будьте моею!’
Только-что онъ собрался было вывести на послдней нот длинную трель съ фіоритурами, какъ на стн появилась чья-то грязная большая рука, осторожнымъ, но быстрымъ движеніемъ, какъ будто обладатель ея хотлъ поймать муху, эта рука подобралась къ ногамъ стараго джентльмена и схватила его за одну ногу, непосредственно посл этого другая рука, парная съ первой, поймала его за другую ногу.
Арестованный такимъ образомъ старичекъ попробовалъ было поднять сперва одну, потомъ другую ногу, но эта задача оказалась ему не подъ силу. Тогда, заблагоразсудивъ оставить свои ноги въ ихъ прежнемъ положеніи, онъ заглянулъ по ту сторону стны и громко расхохотался.
— А, такъ это вы?— сказалъ онъ.
— Да, я,— отвчалъ грубый голосъ.
— Какъ здоровье татарскаго императора?
— Какъ обыкновенно, ни хуже, ни лучше.
— А молодой китайскій принцъ все еще не помирился со своимъ тестемъ, великимъ зеленщикомъ?— продолжалъ разспрашивать старикъ съ большимъ интересомъ.
— Нтъ,— отвчали ему,— онъ говоритъ, что никогда на это не согласится.
— Если такъ, то мн, пожалуй, лучше сойти?
— Конечно, лучше.
Одна изъ рукъ, державшихъ ноги стараго джентльмена, скрылась изъ виду. Онъ услся на стнку въ самой непринужденной поз и принялся любезно улыбаться мистрисссъ Никкльби, собираясь что-то сказать, но вдругъ исчезъ такъ неожиданно и съ такой быстротой, точно его сдернули за ногу.
Обрадованная этимъ исчезновеніемъ, Кетъ только-что хотла заговорить съ матерью, какъ вдругъ на стн опять показались грязныя руки, а за ними и обладатель ихъ, толстый, коренастый человкъ, поднявшійся по лсенк на то самое, мсто, гд передъ тмъ сидлъ влюбленный сосдъ.
— Прошу прощенья,— сказалъ этотъ человкъ, улыбаясь и притрагиваясь рукой къ полямъ своей шляпы.— Я хотлъ васъ спросить, не объяснялся ли онъ въ любви которой-нибудь изъ васъ?
— Да,— отвтила Кетъ.
— Ага, такъ я и зналъ! Старый грховодникъ! Только о томъ и думаетъ, какъ бы приволокнуться за кмъ-нибудь,— сказалъ человкъ, вытаскивая изъ шляпы платокъ и вытирая имъ себ лицо.
— Кажется, нечего и спрашивать, не сумасшедшій ли онъ,— сказала Кетъ.
— Чего ужъ тутъ спрашивать! Сразу видно,— отозвался человкъ, засовывая платокъ на прежнее мсто и надвая шляпу.
— А что, давно онъ въ такомъ положеніи?
— Порядкомъ таки.
— И нтъ надежды на выздоровленіе?— спросила Кетъ съ участіемъ.
— Ни малйшей, да и оставалось бы только пожалть, если бы была,— отвчалъ человкъ, сторожъ изъ сумасшедшаго дома, какъ, вроятно, уже догадался читатель.— На что ему умъ? Это былъ самый жестокій, самый грубый, самый мерзкій негодяй, какой только когда-либо бременилъ собой землю.
— Неужели?
— Клянусь святымъ Георгіемъ!— продолжалъ сторожъ, такъ энергично тряхнувъ головой, что ему пришлось наморщить лобъ, чтобы не дать упасть своей шляп.— Я никогда не видалъ такого мерзавца, и мой товарищъ говоритъ то же. Своею жестокостью онъ уложилъ въ гробъ свою бдную жену, вышвырнулъ на улицу родныхъ своихъ дтей, и вотъ, наконецъ, слава Богу, сошелъ съ ума отъ злости, отъ жадности, отъ пьянства и распутства. Иначе онъ, конечно, свелъ бы многихъ съ ума. Надежда для него, для такого негодяя! Здсь на земл и безъ того такъ мало надежды, что, держу пари на полкроны, она приберегается для людей почище его!
Высказавъ такимъ образомъ свое мнніе, сторожъ еще разъ потрясъ головой, какъ бы говоря, что онъ ни подъ какимъ видомъ не допуститъ себя до снисхожденія въ такихъ случаяхъ, затмъ снова притронулся къ полямъ своей шляпы и съ разгнваннымъ видомъ (относившимся, впрочемъ, не къ дамамъ) удалился, унося съ собой лстницу.
Во время этого разговора мистриссъ Никкльби смотрла на сторожа строгимъ и презрительнымъ взоромъ. Когда онъ ушелъ, она глубоко вздохнула, крпко сжала губы и съ сомнніемъ покачала головой.
— Несчастный!— сказала Кетъ, вспоминая о сумасшедшемъ.
— Да, поистин несчастный! Какой позоръ, что подобныя несправедливости допускаются въ цивилизованной стран!
— Да какъ же поступать въ такихъ случаяхъ, мама? Людскія болзни…
— Болзни!— подхватила мистриссъ Никкльби.— Какъ, неужели ты такъ простодушна, что вришь сумасшествію этого джентльмена?
— Да разв можно въ этомъ сомнваться, мама? Стоитъ только взглянуть на него!
— Такъ я теб скажу, Кетъ, что я не понимаю, какъ ты можешь быть такъ легковрна. Онъ совсмъ не сумасшедшій и никогда имъ не былъ. Эти люди составили заговоръ, чтобы ограбить его. Вдь ты слышала, онъ самъ это говорилъ. Я не спорю: онъ держитъ себя нсколько оригинально, быть можетъ, даже легкомысленно, но онъ не сумасшедшій. Разв можетъ сумасшедшій изъясняться такъ поэтично и почтительно, длая предложеніе женщин, говорить такъ обдуманно и спокойно, вмсто того, чтобы броситься на колни передъ какой-нибудь двчонкой, какъ поступилъ бы въ этомъ случа всякій дйствительно сумасшедшій? Нтъ, нтъ, въ его сумасшествіи слишкомъ много сознательности, поврь мн, дорогая Кетъ.

ГЛАВА XLII
поясняетъ ту житейскую истину, что нтъ такихъ закадычныхъ друзей, которые въ конц концовъ не разошлись бы.

Цлый день асфальтовая мостовая Сноу-Гилля пеклась подъ палящимъ солнцемъ, и головы двухъ близнецовъ-сарациновъ, изображавшихъ названіе и вывску трактира, входную дверь котораго он украшали, глядли дажіе свирпе обыкновеннаго (по крайней мр, такое впечатлніе получалось измученными, еле волочившими ноги прохожими). Должно быть сарациновъ раздражало то, что имъ приходилось париться подъ знойными лучами солнца въ то время, какъ въ одной изъ самыхъ маленькихъ гостиныхъ трактира, открытое окно которой вбирало въ себя испаренія, выходившія изъ конюшенъ отъ потныхъ лошадей, стоялъ чисто накрытый чайный столъ, старательно уставленный блюдами со всми сортами жаренаго и варенаго мяса. Тутъ были: языкъ, паштетъ изъ голубей, холодное жаркое, кружки съ элемъ, дичь и множество другихъ яствъ въ томъ же род, которыя въ нашихъ городахъ съ извращенными вкусами подаются разв только на пикникахъ да на званыхъ завтракахъ и обдахъ.
Мистеръ Джонъ Броуди, заложивъ руки въ карманы, все время сновалъ вокругъ этихъ лакомыхъ блюдъ, частенько останавливаясь, но только на минуту, чтобы прогнать съ сахарницы назойливую муху носовымъ платкомъ, взятымъ у жены, или зачерпнуть чайной ложечкой и попробовать сливокъ, или отломить корочку хлба и отрзать кусочекъ говядины, который онъ тотчасъ же посылалъ себ въ ротъ и проглатывалъ разомъ, какъ пилюлю. Наконецъ, мистеръ Броуди взглянулъ на часы и объявилъ патетическимъ тономъ, что онъ больше не въ состояніи ждать ни минуты.
— Тильда!— обратился онъ къ жен, лежавшей тутъ же на соф и дремавшей.
— Что такое, Джонъ?
— ‘Что такое Джонъ’,— передразнилъ супругъ.— Признайся, душечка, ты голодна?
— Не очень.
— ‘Не очень’,— опять передразнилъ ее Джонъ, вперивъ глаза въ потолокъ.— Можно ли говорить ‘не очень’, когда мы отобдали въ три часа и съ тхъ поръ только перекусили пирожками, способными только раздразнить аппетитъ, а ужъ никакъ не утолить голодъ. ‘Не очень!’
— Сэръ, къ вамъ пришелъ какой-то джентльменъ,— доложилъ слуга, просовывая голову въ дверь.
— Что тамъ такое? Что онъ принесъ?— спросилъ Джонъ, очевидно, думая, что ему присылаютъ посылку или письмо.
— Къ вамъ пришелъ джентльменъ, сэрь, онъ ничего не принесъ.
— Чортъ возьми, да о чемъ же тутъ докладывать, малый? Пусть войдетъ!
— Онъ спрашиваетъ, дома ли вы?
— Дома ли я? Я очень желалъ бы быть дома,— кричалъ Джонъ,— дома я уже часа два какъ отпилъ бы чай. Вдь я говорилъ кому-то изъ васъ, что если джентьменъ меня спроситъ, вести его прямо сюда поскоре, а то мы умираемъ съ голоду. Ну ка, подавай его сюда!
— А, это вы, такъ я и думалъ! Вашу руку, мистеръ Никкльби. Могу сказать по совсти, что сегодня одинъ изъ самыхъ лучшихъ дней моей жизни. Ну, какъ вы поживаете? Впрочемъ, дло не въ этомъ! Я очень радъ васъ видть.
Искреннее желаніе какъ можно радушне привтствовать гостя помогло Джону Броуди забыть на минуту свой голодъ. Онъ безпрестанно жалъ руку Николаю и при этомъ каждый разъ такъ сильно хлопалъ его по ладони, точно въ этихъ-то хлопкахъ и заключалось самое убдительное доказательство сердечной искренности его пріема.
— Ну, да, конечно, это она,— сказалъ Джонъ, замтивъ, что Николай смотритъ на его жену,— она самая и есть, и надюсь, что мы больше не поссоримся изъ-за нея. Мн и теперь смшно, какъ вспомню объ этомъ… Однако, не хотите ли перекусить чего-нибудь? Получайте, дружище. ‘Очи всхъ на Тя, Господи, уповаютъ, и Ты’…
Я съ своей стороны не сомнваюсь, что эта молитва была произнесена правильно и доведена до конца, но для слушателей этотъ конецъ былъ совершенно потерянъ, ибо Джонъ принялся такъ усердно работать ножемъ, вилкой и челюстями, что не могъ уже издавать членораздльныхъ звуковъ.
— Мистеръ Броуди,— сказалъ Николай, придвигая стулъ его молодой жен,— надюсь, вы позволите мн воспользоваться стариннымъ обычаемъ, и съ вашего разршенія я…
— Да, да, пожалуйста берите побольше, прошу васъ, а если блюдо опустетъ, то только крикните слугу, и онъ подастъ еще.
Не пытаясь выяснить это недоразумніе, Николай безъ дальнйшихъ церемоній поцловалъ молодую женщину, которая при этомъ раскраснлась, какъ роза, и подвелъ ее къ столу.
— Ну, ладно,— сказалъ Джонъ, никакъ не ожидавшій такого пассажа,— я уже говорилъ вамъ — будьте, какъ дома.
— Очень радъ,— отвчалъ Николай,— только съ однимъ условіемъ.
— Съ какимъ?
— Съ тмъ, что вы пригласите меня въ кумовья въ первый же разъ какъ вамъ встртится надобность въ кум.
— Что-о?— заоралъ Джонъ, откладывая въ сторону ножъ и вилку.— Въ кумовья?! Ха, ха, ха! Тильда, слышишь? Онъ хочетъ быть нашимъ кумомъ! Вотъ такъ выпалилъ!.. Нечего сказать, молодецъ! Когда намъ встртится надобность въ кум. Ха, ха, ха!
Казалось, ни одного человка въ мір никакая шутка не могла бы такъ разсмшить, какъ разсмшила эта шутка Джона Броуди. Онъ то закатывался громкимъ хохотомъ, то, стараясь удержаться стоналъ и визжалъ, продолжая при этомъ набивать себ ротъ кусками жаркого, онъ давился ими, кашлялъ и просилъ дать ему хорошаго тумака въ шею, чтобы спасти его отъ опасности задохнуться, весь красный, врне даже синій, онъ топалъ ногами и чуть не въ сотый разъ заливался неудержимымъ смхомъ. Кончилось тмъ, что онъ до полусмерти напугалъ жену своимъ видомъ и только тогда угомонился. Слезы градомъ лились у него изъ глазъ, но это не мшало ему повторять слабымъ голосомъ: ‘Кумъ! Каково, Тильда, онъ кумъ!’
— Помните вы тотъ вечеръ, когда мы съ вами въ первый разъ пили чай вмст?— спросилъ Николай.
— Еще бы не помнить,— отвчалъ Джонь.
— Какой онъ былъ страшный въ тотъ вечеръ! Настоящій тигрь! Неправда ли, мистриссъ Броуди?— сказалъ Николай.
— А вы бы посмотрли на него, мистеръ Никкльби, каковъ онъ былъ, когда мы возвращались домой! Вотъ когда онъ быль тигромъ. Никогда въ жизни не видла ничего страшне!
— Ну, пожалуйста! Нечего строить изъ себя угнетенную жертву,— проговорилъ Джонъ, ухмыляясь.— Совсмъ ты не такая робкая пташка.
— Это совершенная правда,— согласилась Тильда,— и я тогда почти ршилась никогда больше не заговаривать съ тобой.
— Почти,— повторилъ посмиваясь Джонъ,— почти ршилась! А сама всю дорогу подговаривалась да поддлывалась ко мн. Я ей: ‘Зачмъ ты позволяешь этому молокососу ухаживать за тобой?’ (это я про васъ), а она мн: ‘Право, ты ошибаешься, милый’ и при этомъ пожимаетъ мн руку. ‘Такъ вправду ошибаюсь?’ — ‘Разумется’, и еще сильне жметъ мн руку.
— Боже мой, Джонъ, какъ не стыдно теб болтать такой вздоръ!— воскликнула молодая женщина, красня до корней волосъ, и, желая остановить этотъ потокъ нескромныхъ воспоминаній, прибавила: — Мн и въ голову не приходило ничего подобнаго.
— Ужъ не знаю, приходило ли теб это въ голову или нтъ (хотя увренъ, что происходило), но знаю, что ты все это продлала,— возразилъ Джонъ.— ‘Да, да,— говорилъ я ей,— ты непостоянная, втренная кокетка’.— ‘Нтъ, неправда, я не втреница, Джонъ’.— ‘Не смй мн возражать посл того, что произошло у тебя съ нихъ.— ‘Съ учителемъ-то?’ — ‘Да, съ нимъ’.— ‘Послушай, Джонъ,— тутъ она заговорила мн въ самое ухо и при этомъ все крпче да крпче пожимаетъ мн руку,— послушай, неужели ты думаешь, что я могла бы промнять такого красавца, какъ ты, на какого-то жиденькаго ферта-мальчишку?’ Такъ и сказала про васъ, ха, ха, ха! ‘Ну, такъ назначай день свадьбы,— сказалъ я тогда,— и забудемъ вс наши ссоры’. Ха, ха, ха!
Николай отъ души хохоталъ, слушая этотъ разсказъ, особенно надъ прозвищемъ жиденькаго ферта-мальчишки, которымъ его окрестила Тильда, хотя это и не очень-то льстило его самолюбію Но онъ хотлъ успокоить волненіе сконфуженной молодой женщины, оправданій которой за общимъ смхомъ совсмъ не было слышно. Веселость Николая ее ободрила, она продолжала протестовать противъ приписываемыхъ ей словъ и поступковъ, но при этомъ сама такъ искренно смялась, что заставила Николая окончательно поврить всему, что разсказывалъ Джонъ.
— Всего только второй разъ я сижу съ вами за однимъ столомъ и только третій разъ мы встрчаемся, а между тмъ я чувствую себя съ вами, какъ со старыми друзьями,— сказалъ Николай.
— Точно такъ же, какъ и я съ вами,— отвчали на это Джонъ.
— И я тоже,— прибавила его супруга.
— Да, только это совсмъ не то же самое. У меня есть на то особенныя причины, а именно — благодарность. Если бы не ваша доброта, мой другъ, доброта, на которую я не имлъ права разсчитывать, не знаю, что было бы со мною теперь и какъ бы я выпутался изъ бды.
— Давайте-ка лучше поговоримъ о другомъ,— проворчалъ, насупившись, Джонъ,— а это прескучная матерія, право!
— Въ такомъ случа,— съ улыбкой продолжалъ Николай,— я вамъ спою другую псню, хоть и на тотъ же ладъ. Я уже выразилъ вамъ въ своемъ письм мою признательность за то участіе, которое вы выказали моему бдному Смайку, доставивъ ему возможность бжать. Вдь вы рисковали навлечь на себя кучу непріятностей. Никогда не сумю вамъ высказать, какъ глубоко мы благодарны вамъ, онъ, я и другіе, которыхъ вы не знаете.
— А воображаю, какъ горячо поблагодарили бы меня т ‘другіе’, которыхъ я знаю, догадайся только они, что я помогъ Смайку бжать!— вскричалъ іоркширецъ, вскакивая со стула.
— Ахъ, а я-то какъ на горячихъ угольяхъ сидла весь вечеръ,— сказала мистриссъ Броуди.
— А какъ вамъ кажется, подозрваютъ они о вашемъ участіи въ этомъ дл?— спросилъ Николай.
— Ничего подобнаго имъ и въ умъ не приходитъ,— отвтилъ толстякъ, осклабляясь до ушей.— Я себ преотлично вылеживался на кровати учителя, и никто ко мн не заглянулъ. ‘Ладно,— думаю себ,— мальчишка вдь давно ушелъ, и если онъ до сихъ поръ еще не усплъ прибжать домой, такъ значитъ никогда не успетъ. Теперь можешь пожаловать, милый другъ,— я готовъ’ — вы понимаете, это я про учителя, про Сквирса.
— Понимаю, понимаю,— отвчалъ Николай.
— Ну, вотъ, наконецъ, онъ явился, слышу, дверь внизу хлопъ и кто-то ощупью лзетъ. А я себ думаю: ‘Ползи полегче, успешь еще’. Вотъ онъ къ дверямъ каморки и ну поворачивать ключъ — разъ другой, третій… ‘Валяй до завтрашняго утра,— думаю я,— вдь замокъ-то на полу лежитъ’. Тутъ онъ сталъ кричать: ‘Эй, вы тамъ! Гей!’ Кричи, кричи на здоровье, голубчикъ, все разно никого не разбудишь. ‘Эй, ты, смотри, лучше не раздражай меня! (это онъ-то кричитъ). Отвори, Смайкъ, теб говорятъ, не то вс ребра пересчитаю’ — и опять молчокъ. Вдругъ, какъ гаркнетъ: ‘Эй, свчку!’ Тутъ принесли свчку, и можете себ представить, какая пошла чертовщина! ‘Удралъ!’ кричитъ, какъ оглашенный, весь красный отъ злости. Меня спрашиваетъ: ‘Вы ничего не слыхали?’ — ‘Какъ же,— говорю,— слышалъ сейчасъ, какъ хлопнула наружная дверь и кто-то побжалъ налво’ (указываю ему въ другую сторону, конечно). ‘Помогите мн изловить его!’ — ‘Помогу, съ моимъ удовольствіемъ’, отвчаю я, и мы пускаемся съ нимъ въ путь. Ха! ха! ха!
— И далеко вы забжали?— спросилъ Николай.
— Далеко ли? Да не близко. Я его порядкомъ таки проманежилъ. И посмотрли бы вы на него въ это время! Безъ шапки, волосы развваются, то и дло попадаетъ ногой въ лужи, спотыкается и попадаетъ въ канаву, при этомъ реветъ, какъ бшеная корова, а своимъ кривымъ глазомъ все смотритъ, не видать ли гд бглеца, фалдочки фрака разлетаются въ разныя стороны, весь въ грязи вымазанъ, даже рожа. Я думалъ, что пластомъ лягу на землю и лопну со смху.
При одномъ воспоминаніи объ этой картин Джонъ и въ самомъ дл покатывается со смху и заразилъ своимъ весельемъ обоихъ слушателей, такъ что получилось дружное тріо, хохотавшее до изнеможенія нсколько минутъ.
— Скверный человкъ, этотъ вашъ учитель,— сказалъ наконецъ Джонъ, утирая слезы,— прескверный человкъ.
— Я не могу равнодушно слышать о немъ,— добавила жена.
— Какъ такъ?— возразилъ Джонъ.— Да вдь я теб же обязанъ этимъ знакомствомъ. Безъ тебя я и не зналъ бы никогда, что это за штукарь.
— Но вдь подумай, Джонъ, не могла же я отвернуться отъ Фанни Сквирсъ, моей старой подруги, разв неправда?— спросила мистриссъ Броуди.
— Ну, да, конечно, я и самъ такъ думаю,— отвчалъ Джонъ,— Всегда надо жить дружно съ сосдями: худой миръ лучше доброй ссоры, и ссоры надо избгать. Что вы объ этомъ думаете, мистеръ Никкльби?
— Разумется, то же, что и вы,— отвчалъ Никкльби.— А скажите-ка правду, вы такъ же думали и тогда, когда я встртилъ васъ верхомъ посл этого бурнаго вечера?
— Безъ сомннія,— сказалъ Джонъ.— Я никогда не мняя своихъ убжденій.
— И вы совершенно нравы. Вы поступаете, какъ честный человкъ, хотя не совсмъ, какъ іоркширецъ, если только правда, что вс іоркширцы такіе хвастаки, какими ихъ считаютъ. Кстати, въ своемъ письм вы, кажется, упоминали, что миссъ Сквирсъ пріхала съ вами?
— Да,— сказалъ Джонъ.— Она была дружкой у Тильды, и препотшная она дружка, доложу вамъ, вотъ ужъ не похоже на то, чтобы она скоро нашла себ жениха, совсмъ не похоже.
— Замолчи, Джонъ!— перебила его жена, которая хоть и сочувствовала шутк мужа о старыхъ длахъ, но, какъ получившая отъ судьбы все желаемое, считала неудобнымъ насмхаться.
— Счастливчикъ будетъ ея благоврный,— продолжалъ между тмъ Джонъ, весело подмигивая Николаю, онъ будетъ имть полное право похвастать, что въ сорочк родился, заполучивъ такой призъ.
— Видите ли, мистеръ Никкльби, сказала Тильда, прерывая его,— потому-то именно, что она здсь съ нами, Джонъ и пригласилъ васъ на сегодняшній вечеръ, зная, что сегодня ея не будетъ дома, думая, что посл всего случившагося вамъ не особенно будетъ пріятно встртиться съ ней.
— Безъ всякаго сомннія. Вы совершенно правы,— перебилъ ее Николай.
— Въ особенности,— продолжала мистриссъ Броуди, лукаво на него поглядывая,— въ особенности, принимая во вниманіе вс то, что намъ извстно о вашихъ похожденіяхъ.
— О моихъ похожденіяхъ? Въ самомъ дл?— сказалъ Николай, покачавъ головой.— Мн ничего о нихъ не извстно, и я усматриваю въ этомъ намек только злую шутку съ вашей стороны.
— И поврьте, что вы угадали,— подхватилъ Джонъ, проводя своей огромной ручищей по мягкимъ кудрямъ жены, которыми онъ видимо гордился.— Она всегда была лукава, какъ…
— Какъ кто?— перебила Тильда.
— Какъ женщина, вотъ теб!— выпалилъ Джонъ.— Ничего лукаве я не знаю.
— Вы, кажется, хотли что-то сказать о миссъ Сквирсъ,— вмшался Николай, чтобы скоре положить конецъ маленькимъ супружескимъ вольностямъ, грозившимъ перейти въ большія любезности, что поставило бы присутствующее при нихъ третье лицо въ неловкое и даже отчасти затруднительное положеніе.
— Ахъ, да!— заговорила Тильда.— Да перестань же, Джонъ.. Онъ назначилъ вамъ сегодняшній вечеръ для свиданія съ нами потому, что Фанни ршила пойти пить чай къ отцу, а чтобы быть увреннымъ, что мы будемъ одни и они намъ не помшаютъ, Джонъ предложилъ зайти за нею попозже.
— Отлично все устроилось, мн только жаль, что это стоило вамъ столькихъ хлопотъ,— сказалъ Николай.
— Какія же хлопоты, полноте,— отвчала мистриссъ Броуди.— Вдь мы съ Джономъ ужасно рады насъ видть. А знаете ли, мистеръ Никкльби,— прибавила она съ самой лукавой улыбкой, — повидимому, Фанни Сквирсъ была къ вамъ очень неравнодушна.
— Весьма благодаренъ ей за вниманіе,— отвчалъ Николай,— но даю вамъ слово, что я никогда и въ помышленіи не имлъ нарушать покой ея двственнаго сердца.
— Что вы мн разсказываете!— продолжала мистриссъ Броуди.— Этого быть не можетъ. Серьезно, вдь Фанни сама очень прозрачно мн намекнула, что вы объяснились съ нею и что въ скоромъ времени ваша помолвка торжественно огласится.
— Въ самомъ дл, сударыня?— послышался вдругъ крикливый женскій голосъ.— Неужели миссъ Фанни дала вамъ понять, что я… я… соглашусь стать женою вора, убійцы, пролившаго кровь моего папа? Какъ вы могли… какъ вы смли допустить даже мысль, что я неравнодушна къ человку, котораго я презираю, какъ комъ грязи съ моихъ башмаковъ, котораго я не удостоила бы своимъ прикосновеніемъ даже черезъ посредство кухонныхъ щипцовъ изъ страха запачкаться объ него! Какъ вы осмлились это подумать, сударыня! Какъ вы осмлились, о, низкая, гнусная Тильда!
Эти упреки вылетали изъ устъ миссъ Сквирсъ, самолично распахнувшей дверь и представшей передъ удивленными супругами Броуди и Николаемъ во всемъ очарованіи своей красоты и уже описаннаго наряда, хотя въ значительной мр утратившаго свою первобытную свжесть и близну. За нею выступала великолпная пара Вакфордовъ — отецъ съ сыномъ.
— Такъ вотъ награда,— продолжала миссъ Сквирсъ, сдлавшаяся необыкновенно краснорчивою въ своемъ гнв,— такъ вотъ награда за все мое терпніе, за мою дружбу къ этой лицемрк, къ этой зм, къ этой… сирен! (Миссъ Сквирсъ долго подыскивала этотъ послдній эпитетъ и, наконецъ, разршилась имъ съ побдоноснымъ видомъ, точно изрекла нчто безапелляціонное, не допускающее возраженій). Такъ вотъ награда за ту снисходительность, съ какою я перенесла ей вроломство, ея низменныя чувства, лживость, кокетство, которое она пускала въ ходъ, чтобы поймать себ жениха, не брезгуя никмъ, кокетство, которое заставляло меня краснть за… за мой…
— Полъ,— подхватилъ мистеръ Сквирсъ съ злорадной улыбкой.
— За мой полъ,— повторила миссъ Сквирсъ.— Но, къ счастью, за которое я благословляю свою звзду, моя мама тоже принадлежитъ къ этому полу.
— Право, браво!— одобрилъ мистеръ Сквирсъ и вслдъ затмъ прибавилъ шепотомъ:— Дорого бы я далъ, чтобы она очутилась здсь, среди насъ: ужъ прописала бы она всмъ нмь хорошую взбучку.
— Такъ вотъ награда,— заговорила опять миссъ Сквирсъ, приподнявъ голову и затять величественно опуская ее, должно быть для того, чтобы ея пронзительный взоръ пришелся прямо въ полъ,— награда за ту благосклонность, съ какою я отнеслась къ ней, вытащивъ ее изъ грязи, поднявъ ее до себя и унизившись сама до покровительства ей.
— Довольно, довольно!—закричала мистриссъ Броуди, выступая впередъ, несмотря на вс усилія мужа ее удержать.— Не говори такого вздору!
— Какъ? Разв я не осчастливила васъ, сударыня, своимъ покровительствомъ?
— Нисколько,— отвтила мистриссъ Броуди.
— Стыдитесь! Вы должны были бы краснть за себя… но что я говорю? Вы потеряли способность краснть: въ васъ нтъ ничего, кром дерзости и нахальства.
— Однако, послушайте,—вмшался Джонъ Броуди, котораго начинали раздражать эти нападки на его жену,— потише, прошу васъ, потише!
— А что касается васъ, мистеръ Броуди,— оборвала его миссъ Сквирсъ,— то васъ я жалю, я ничего къ вамъ не питаю, кром глубокаго сожалнія.
— Неужели?— спросилъ иронически Джонъ.
— Да,— подтвердила миссъ Сквирсъ, поглядывая на своего дорогого папа,— и несмотря на то, что я препотшная дружка и что не похоже на то, чтобы я скоро нашла жениха, и что счастливчикъ же онъ будетъ, заполучивъ такой призъ, и все-таки повторяю, что ничего къ вамъ не питаю, кром жалости.
Посл этихъ словъ миссъ Сквирсъ еще разъ искоса взглянула на своего достопочтеннаго родители, ища у него одобренія, и взглядъ его отвтилъ ей: ‘Такъ имъ и надо, голубчикамъ, пусть-ка проглотятъ все это!’
— Мн напередъ извстно, что васъ ждетъ въ будущемъ,— продолжала разгоряченная два, потрясая остатками своихъ локоновъ,— я вижу ясно открывающуюся передъ вами перспективу, и будь вы моимъ смертельнымъ врагомъ я и тогда не могла бы пожелать вамъ ничего хуже того, что вамъ предстоитъ.
— Такъ какъ ты сегодня, очевидно, расположена къ пожеланіямъ, то не пожелаешь ли ужь за одно стать его женою вмсто меня?— спросила мистриссъ Броуди кроткимъ тономъ.
— Ахъ, какъ вы остроумны, сударыня!— произнесла миссъ Сквирсъ, низко ей присдая.— Вы почти такъ же остроумны, какъ и хитры. Вдь сознайтесь, что нужна была не малая доза хитрости, чтобы такъ хорошо все подстроить: отправить меня пить чай къ папа и чесать языкъ на мои счетъ, не ожидая моего возвращенія раньше, чмъ за мною придутъ. Жаль только, что вы не сумли догадаться, что васъ перехитрятъ.
— Можешь оставить со мною твой величественный тонъ,— сказала бывшая миссъ Прайсъ, принимая и сама покровительственный видъ почтенной матроны,— онъ нисколько не пугаетъ меня.
— А ты пожалуйста не важничай со мною,— отвчала миссъ Сквирсъ,— я этого не позволю. Такъ вотъ награда!..
— Опять пошла со своею наградой!— заговорилъ съ нетерпніемъ Джонъ.— Довольно объ этомъ, Фанни, поймите, наконецъ, чортъ возьми, что это именно и есть та награда, которую ты заслужили, и перестаньте надодать всмъ и каждому вопросами о ней.
— Вашего совта никто не спрашивалъ, но тмъ по мене я вамъ премного благодарна за него, мистриссъ Броуди,— произнесла миссъ Сквирсъ съ тонкой учтивостью,— только ужь будьте такъ любезны, не называйте меня уменьшительнымъ именемъ, хоть я и глубоко васъ жалю, но это еще не причина, чтобы такъ фамильярничать со мной, Тильда!— обратилась она къ мистриссъ Броуди съ такою злостью, что іоркширецъ подскочилъ на мст — Отъ васъ я отказываюсь навсегда, покидаю, игнорирую васъ, и если бы для спасенія отъ смерти моего родного ребенка нужно было назвать его Тильдой, я и тогда не сдлала бы этого,— докончила торжественно миссъ Сквирсъ.
— Ну, объ этомъ еще раненько говорить,— замтилъ Джонъ,— полагаю, что впереди еще много времени, чтобы подобрать имя ребенку.
— Джонъ,— остановила его жена,— не дразни ее, ради Бога!
— Дразнить? Меня? Скажите пожалуйста!— вскричала миссъ Сквирсъ задорнымъ тономь.— ‘Не дразни ее!’ Какова заботливость! Ха-ха!
— Ты сама знаешь, Фанни,— сказала мистриссъ Броуди,— что человкъ, подслушивающій подъ дверью, всегда можетъ разсчитывать услышать кое-что нелестное для себя. Во всякомъ случа я не считаю себя виноватой. При этомъ могу сказать теб еще слдующее (врь или не врь, мн все равно): я такъ часто расхваливала тебя за глаза, что на этотъ разъ ты могла бы извинить меня за отступленіе. Одинъ разокъ вдь не въ счетъ.
— Прекрасно, сударыня!— завопила миссъ Сквирсъ почти истерически, отпуская новый реверансъ.— Весьма признательна за вашу доброту, ужъ не на колняхъ ли мн умолять насъ избавить меня впредь отъ нея?
— Кажется, я никогда не отзывалась о теб дурно, та даже и теперь,— возразила мистриссъ Броуди.— Во всякомъ случа, согласись, что все, что я сказала, сущая правда, мн очень не пріятно, что такъ случилось, и я прошу тебя меня извинить. Вспомни, сколько разъ ты говорила обо мн гораздо худшее, и я всегда прощала теб, надюсь, что ты точно такъ же отнесешься ко мн.
Миссъ Сквирсъ не дала прямого отвта, она только съ презрніемъ вздернула носъ, смрила гордымъ взглядомъ свою бывшую подругу и прошептала въ пространство, ни къ кому не обращаясь:
— Кокетка, лицемрка, змя!
Эти слова, прерывающійся голосъ, запекшіяся губы и многіе другіе признаки краснорчиво свидтельствовали о томъ, что чувства, клокотавшія въ груди миссъ Сквирсъ и съ трудомъ ею сдерживаемыя, ждали только удобнаго момента, чтобы излиться огненой лавой и испепелить свою жертву.
Пока шли эти переговоры, маленькій Вакфордъ, видя, что на его особу не обращаютъ вниманія, и поддаваясь своей врожденной слабости къ състному, придвинулся потихоньку къ столу и произвелъ атаку на блюда. Сперва онъ удовольствовался лишь легкой рекогносцировкой, т. е. осторожно макалъ пальцы во вс подливки и облизывалъ ихъ съ наслажденіемъ, проводилъ по маслу кусочками хлба и отправлялъ ихъ къ себ въ рогъ, таскалъ сахаръ по кусочкамъ и незамтно опускалъ къ карманъ, продлывая все это съ видомъ человка, углубившагося въ свои мысли. Но когда онъ убдился, что вс эти маленькія вольности сходятъ ему съ рукъ, онъ началъ дйствовать серьезнй и, заложивъ фундаментъ нсколькими изрядными порціями холодныхъ закусокъ, перенесъ все свое вниманіе на пирогъ, къ которому и прилипъ окончательно.
Сквирсъ-отецъ отлично видлъ вс эти манипуляціи, но такъ какъ общество было занято боле интереснымъ предметомъ, онъ смотрлъ на нихъ довольно спокойно и даже радовался, что его сынъ и наслдникъ упитываетъ свое тло на счетъ ихъ общаго врага. Но когда настала маленькая пауза въ спор, достойный педагогъ, испугавшись, какъ бы мастера Вакфорда не поймали на мст преступленія, сдлалъ видъ, что онъ и самъ только-что обратилъ вниманіе на его поведеніе и преподнесъ юному джентльмену такую увсистую оплеуху, что вс чашки и блюдца на стол за прыгали.
— Какъ,— завопилъ Сквирсъ,— сть объдки со стола врага въ твоего отца! Да понимаешь ли ты, чудовище, что это отрава!
— Оставьте его, пусть кушаетъ на здоровье, это не принесетъ ему вреда,— сказалъ Джонъ, радуясь, что, наконецъ, ему приходится имть дло съ мужчиной.— Я былъ бы радъ накормить всю ватагу вашихъ учениковъ, я съ удовольствіемъ наполнилъ бы ихъ пустые желудки, хотя бы мн для этого пришлось поставить ребромъ послдній мой грошъ.
На эти слова Джона Броуди Сквирсъ бросилъ ему одинъ изъ самыхъ злобныхъ взглядовъ, на какіе онъ только быль способенъ и погрозилъ ему кулакомъ.
— Послушай, школьный учитель, ты у меня смотри, безъ глупостей.— сказалъ Джонъ,— а то, какъ я поднесу теб свой кулакъ, ты живо ухватишься за землю.
— Теперь я увренъ, что это вы помогли бжать Смайку,— сказалъ Сквирсъ.— Вы и никто другой.
— Да, я, отвчалъ Джонъ, возвышая голосъ.— Что же изъ этого? Я ему помогъ. Ну, а дальше?
— Слышишь ли, дочь моя, онъ самъ сознается, что способствовалъ побгу этого мерзавца,— обратился къ дочери Сквирсъ.— Надюсь, ты слышала, что онъ ему помогъ?
— Помогалъ! Помогалъ!— закричалъ Джонъ, теряя терпніе.— Ну, да, помогалъ и еще помогу десять, двадцать разъ помогу, если понадобится спасать отъ тебя несчастныхъ малышей. И я скажу теб, коли ужь на то пошло, что ты старый негодяй и разбойникъ! И счастье твое, что ты старъ, а то я бы тебя здорово отлупилъ за то, что ты осмлился разсказывать честному человку, какъ ты исколотилъ того бднягу въ карет.
— Честный человкъ!— злобно расхохотался Сквирсъ.
— Да, честный,— возразилъ Джонъ тверда,— и я горжусь тмъ, что мн не за что себя упрекать, разв только за знакомство съ тобой.
— Оскорбленіе,— сказалъ Сквирсъ съ торжествомъ,— оскорбленіе, которое могутъ засвидтельствовать два лица. Вакфордъ, слава Богу, иметъ понятіе о присяг. Итакъ, мы васъ поймали: вы мн отвтите за слово негодяй. (Тутъ школьный учитель вынулъ свою записную книжку и что-то отмтилъ въ ней карандашомъ). Отлично, теперь я и за двадцать фунтовъ не уступлю того, что принесетъ мн это словцо въ будущую сессію.
— Сессія! Что ты тамъ болтаешь о сессіи? Кажись, не впервой іоркширскіе школьные учителя попадаются въ этихъ сессіяхъ. Но совтую теб даже и упоминать-то о нихъ: это для тебя же будетъ невыгодно.
Сквирсъ позеленлъ отъ злости, но ничего не сказалъ. Онъ только сдлалъ угрожающій жестъ головой, затмъ подалъ руку дочери, дернулъ за фалды Вакфорда и забилъ отступленіе въ сторону двери.
— Что же касается васъ, сэръ,— обратился онъ вдругъ къ Николаю, который воздержался отъ всякаго участія въ ссор, считая себя удовлетвореннымъ тою расправой, которую онъ уже учинилъ въ Дотбойсъ-Голл,— что касается васъ, то и вы скоро услышите обо мн. А, вы похищаете дтей, отлично! Только смотрите, какъ бы отцы этихъ дтей не вытребовали ихъ обратно и не отдали бы снова въ мое полное распоряженіе, не испугавшись васъ.
— Я этого не боюсь,— отвчань Николай, пожимая плечами и съ презрніемъ повернувъ ему спину.
— Не боюсь, повторилъ Сквирсъ съ дьявольской улыбкой.— Увидимъ!
— Я навсегда покидаю вмст съ папа это общество, да, навсегда,— произнесла миссъ Сквирсъ, обводя присутствующихъ исполненнымъ презрнія взоромъ.— Я считаю позоромъ дышать однимъ воздухомъ съ подобными людьми. Бдный мистеръ Броуди! Ха, ха, ха! Онъ поистин жалокъ. Козелъ отпущенія! Ха, ха, ха! Низкая, вроломная Тильда!
Посл этого новаго взрыва великолпнаго негодованія миссъ Сквирсъ покинула комнату, выдержавъ до конца свою исполненную достоинства роль, и только изъ корридора донеслись ея рыданія и вопли.
Джонъ Броуди продолжалъ стоять у стола, разинувъ ротъ и переводя растерянный взглядъ съ жены на Николая и обратно, пока рука его случайно не нащупала кружки съ элемъ, которую онъ и поднесъ къ губамъ машинально. Въ продолженія нсколькихъ секундъ лица его не было видно за кружкой, потомъ онъ оторвался отъ нея, передохнулъ, подалъ ее Николаю и позвонилъ.
— Эй, молодчикъ,— заговорилъ онъ уже веселымъ голосомъ,— убери-ка все это, да скажи, чтобы намъ приготовили къ ужину свжее блюдо, побольше. Подать въ девять часовъ. Принеси также грогу, коньяку и пару туфель, самыхъ большихъ, какія найдутся, да попроворне, чортъ возьми! Ну,— прибавилъ онъ, потирая руки,— мн теперь некуда идти и никого не надо провожать, а потому, женушка, мы сызнова начнемъ нашъ вечеръ и проведемъ его, какъ подобаетъ добрымъ супругамъ.

ГЛАВА XLIII
является въ роли церемоніймейстера, чтобы представить обществу нкоторыя личности.

Поздно вечеромъ, когда буря давно уступила мсто мирной тишин, а объ ужин не были больше и помину не оставалось только переварить его во благовременіи (причемъ мы считаемъ своимъ долгомъ замтить, что эта работа, благодаря совершенному спокойствію, веселому разговору и умренному употребленію грога и коньяка, совершалась такъ правильно, какъ только могли этого пожелать ученые физіологи, научающіе анатомію и вс функціи человческаго организма)… Итакъ, поздно вечеромъ наши трое или, врне сказать, двое друзей, такъ какъ мистеръ и мистриссъ Броуди и по церковнымъ, и по гражданскимъ законамъ, составляли одно неразывное цлое, были потревожены звуками гнвныхъ, угрожающихъ голосовъ, кричавшихъ внизу у лстницы. Вскор ссора приняла такіе солидные размры и сопровождалась до того свирпыми и кровожадными выраженіями, что, кажется, если бы голова одного изъ близнецовъ-сарациновъ свалилась на плечи какому-нибудь живому свирпому и неукротимому сарацину, гвалтъ и тогда не могъ бы быть сильне.
Вмсто того, чтобы посл первыхъ бурныхъ взрывовъ перейти въ глухой гулъ голосовъ или недовольное ворчанье, какъ это обыкновенно бываетъ при всякихъ перебранкахъ и ссорахъ въ трактирахъ, въ законодательныхъ и другихъ общественныхъ собраніяхъ, этотъ гвалтъ все усиливался, и хотя вопли вылетали, казалось, только изъ одной пары легкихъ, но эта пара легкихъ такъ выразительно и съ такою энергіей выкрикивала слова: ‘подлецъ, негодяй, нахалъ’ и еще много другихъ громкихъ эпитетовъ, въ такой же мр лестныхъ для того, къ кому они относились, что цлый хоръ изъ дюжины голосовъ при обыкновенныхъ обстоятельствахъ не произвелъ бы столько шума и гама.
— Да что тамъ такое случилось?— спросилъ Николай, бросившись къ двери.
Джонъ Броуди сунулся было слдомъ за нимъ, какъ вдругъ мистриссъ Броуди, поблднвъ, въ изнеможеніи прислонилась къ спинк своего стула и упавшимъ голосомъ заявила супругу, чтобы объ принялъ во вниманіе, что если его особа подвергнется въ этой исторіи хоть малйшей опасности, съ ея, мистриссъ Броуди, стороны немедленно послдуетъ истерика, которая можетъ повести къ гораздо боле серьезнымъ результатамъ, чмъ онъ думаетъ.
Джона Броуди видимо смутила послдняя часть заявленія жены, хотя въ то же время его физіономія засіяла гордостью и счастьемъ. Но, будучи не въ силахъ оставаться спокойнымъ, когда такъ близко отъ него шла горячая свалка, онъ ршился на компромиссъ: подхвативъ жену подъ руку, онъ быстро спустился съ лстницы вслдъ за Николаемъ, который былъ уже внизу.
Мстомъ дйствія разыгравшейся ссоры былъ корридоръ гостиницы при вход въ общую залу, и здсь-то собралось все населеніе и гости этого учрежденія, прислуга, постоянные постители, даже нсколько кучеровъ и конюховъ. Вся эта публика обступила какого-то молодого человка, бывшаго, суди по наружности, двумя-тремя годами старше Николая. Молодой человкъ, очевидно, не удовольствовался однми угрозами и въ своемъ негодованіи зашелъ гораздо дальше, такъ какъ стоялъ онъ въ однихъ чулкахъ, а туфли его лежали въ противоположномъ углу корридора, у самаго носа другого субъекта, распростертаго на полу во весь ростъ. Должно быть, сперва этотъ субъектъ былъ препровожденъ туда хорошимъ пинкомъ, поднесеннымъ по всмъ правиламъ искусства, а затмъ уже въ голову ему полетли и туфли.
Завсегдатаи гостиницы, лакеи, кучера и конюхи, не говоря уже о молоденькой конторщиц, выглядывавшей изъ полуотворенной двери буфета, вс, какъ это можно было заключить по выраженію лицъ, покачиваніямъ головой, подмигиваніямъ и восклицаніямъ, были сильно расположены дйствовать противъ джентльмена въ чулкахъ. Николай тотчасъ сообразилъ положеніе дла и, видя молодого человка своихъ лтъ, совсмъ не похоже то на обыкновеннаго забіяку, въ такомъ затруднительномъ положеніи, естественно уступилъ благородному порыву первой минуты (которымъ такъ часто руководствуется въ своихъ поступкахъ молодежь) и ршился принять его сторону противъ всхъ. Очертя голову бросился онъ въ самую середину интересной группы, освдомляясь рзкимъ тономъ, быть можетъ, боле рзкимъ, чмъ того требовало благоразуміе при данныхъ обстоятельствахъ, изъ-за чего произошелъ этотъ шумъ.
— Ура!— воскликнулъ одинъ изъ конюховъ.— Мсто переодтому принцу!
— Господа, дорогу наслднику эіопскаго короля!— кричалъ другой.
Не обращая вниманія на эти шутки, которыя всегда принимаются толпою съ полнымъ одобреніемъ, если он направлены противъ прилично одтаго человка, Николай окинулъ присутствующихъ спокойно презрительнымъ взглядомъ, затмъ обратился къ молодому джентльмену, успвшему тмъ временемъ разыскать и надть свои туфли, и съ самымъ рыцарскимъ видомъ повторилъ свой вопросъ.
— Совершенные пустяки!— отвчалъ тотъ.
Тутъ среди зрителей поднялся ропотъ, а самые смлые закричали: ‘Какъ пустяки?’ — ‘Скажите на милость, онъ называетъ это пустяками’.— ‘Хороши пустяки!’ ‘Счастливчикъ, этотъ господинъ, если находитъ пустяками такую потасовку!’ Истощивъ весь свой запасъ ироническихъ замчаній, нсколько человкъ принялись толкать Николая и другого джентльмена, главнаго участника скандала, то какъ будто нечаянно, натыкаясь и падая на нихъ, то наступая имъ на ноги.
Но такъ какъ къ подобной игр число участвующихъ необязательно ограничивать опредленной цифрой, какъ въ нкоторыхъ другихъ, напримръ, въ карточныхъ играхъ, то Джонъ Броуди также присоединился къ играющимъ, къ величайшему ужасу своей жены. Онъ бросился въ толпу, работая кулаками направо и налво, причемъ смахнулъ локтемъ шапку съ головы здоровеннаго конюха, который особенно враждебно отнесся къ Николаю. Это вмшательство тотчасъ дало всему длу другой оборотъ: многіе смльчаки попятились назадъ и остановились на почтительномъ разстояніи, охая отъ боли и проклиная тяжелыя лапы деревенщины, отдавившей имъ ноги.
— Пускай только попробуетъ еще разъ,— произнесъ джентльменъ, лежавшій до сихъ поръ на полу, поднимаясь на ноги, но совсмъ не для того, чтобы мстить своему обидчику, какъ это можно было предположить, а изъ боязни, чтобы Броуди какъ-нибудь нечаянно не наступилъ на него.
— Да, я только предлагаю ему еще разъ попробовать!
— Ну, а ты только попробуй повторить свои слова, и я разобью объ твою башку вс стаканы, что стоятъ вонь на томъ стол, за тобой,— сказалъ молодой джентльменъ.
При этихъ словахъ одинъ изъ лакеевъ, который все это время истиралъ руки отъ удовольствія, глядя на драку, и оставался спокойнымъ, пока рчь шла о битв головъ, всполошился и началъ упрашивать зрителей сходить за полиціей, такъ какъ тутъ пахнетъ смертоубійствомъ и онъ одинъ отвчаетъ за посуду и хрусталь заведенія.
— Не стоитъ безпокоиться звать полицію,— сказалъ молодой человкъ,— я остаюсь здсь на всю ночь, и меня могутъ привлечь къ отвтственности завтра утромъ, если пожелаютъ.
— За что вы ударили его?— спросилъ одинъ изъ присутствующихъ.
— Да, да, скажите, за что?— подхватило еще нсколько голосовъ.
Молодой человкъ, бывшій, видимо не особенно популярнымъ среди этого общества, холодно оглядлся кругомъ и обратился къ Николаю:
— Вы сейчасъ спрашивали меня, что тутъ произошло. Извольте, я вамъ объясню. Вотъ этотъ господинъ, котораго я только что отдлалъ, сидлъ и пилъ со своимъ пріятелемъ въ общей зал, когда я вошелъ туда, собираясь тоже посидть съ полчаса передъ сномъ. Я, видите ли, ршилъ провести ночь въ гостиниц, чтобы не потревожить своихъ домашнихъ въ этотъ поздній часъ, такъ какъ они меня ждутъ только завтра. Господинъ этотъ въ самыхъ дерзкихъ и оскорбительныхъ выраженіяхъ заговорилъ объ одной особ, которую я имю честь знать и которую я тотчасъ узналъ по его описанію, такъ какъ онъ говорилъ громко и я разслышалъ каждое слово. Тогда я вжливо замтилъ ему, что онъ ошибается въ своихъ догадкахъ, а такъ какъ эти догадки были оскорбительнаго свойства, то я прошу его замолчать. Онъ исполнилъ въ ту же минуту мое требованіе, но, выходя изъ залы со своимъ пріятелемъ, возобновилъ этотъ разговоръ и говорилъ съ еще большимъ нахальствомъ. Тутъ ужъ я не выдержалъ, бросился на него, чтобы ускорить его выходъ изъ залы, и ударомъ кулака привелъ его въ то положеніе, въ которомъ вы его застали. А такъ какъ я нахожу, что знаю лучше всякаго другого, какъ мн слдуетъ поступать,— прибавилъ молодой человкъ, видимо еще не остывшій посл ссоры,— то предлагаю каждому желающему выступить на защиту потерпвшаго: я не отказываюсь драться!
Настроеніе Николая было въ это время именно таково, что и самая ссора эта, и поводъ къ ней, и развязка должны были заслужить его полное одобреніе. Ежеминутно преслдуемый воспоминаніемъ о своей прелестной незнакомк, онъ чувствовалъ, что поступилъ бы точно такъ же, если бы какой-нибудь нахалъ вздумалъ въ его присутствіи оскорбительно отозваться о ней. И подъ впечатлніемъ этихъ мыслей, онъ горячо принялъ сторону молодого человка, объявивъ, что тотъ поступилъ прекрасно и достоинъ уваженія каждаго порядочнаго человка. Къ этому мннію тотчасъ же присоединился и Джонъ Броуди, хоть онъ и не понималъ хорошенько, въ чемъ именно состояла заслуга молодого джентльмена въ чулкахъ, но тмъ не мене сталъ выражать ему свои симпатіи такъ же горячо, какъ и Николай.
— Пусть теперь побережетъ свои косточки,— говорилъ между тмъ побжденный, съ котораго въ эту минуту лакея удалялъ при помощи щетки слды паденія на пыльный полъ корридора.— Онъ мн отвтитъ за то, что ударилъ меня здорово живешь. Гд это видано, чтобы человкъ не смлъ найти двушку хорошенькой, не могъ похвалить ее безъ того, чтобы его не искалчили за это?
Это размышленіе вслухъ вызвало большое сочувствіе со стороны молоденькой конторщицы, которая, стоя передъ зеркаломъ и оправляя свой чепецъ, заявила, что ‘только еще этого недоставало’, что ‘если станутъ наказывать людей за такіе невинные и естественные поступки, то битыхъ скоро окажется гораздо больше, чмъ тхъ, которые бьютъ’ и что она ‘совершенно по понимаетъ поведенія джентльмена. Таково ея мнніе’.
— Прелесть моя,— сказалъ молодой человкъ, наклонившись къ ней, и прошепталъ еи что-то на ухо.
— Это ровно ничего не значитъ, сэръ,— возразила сухо двица, хотя въ то же время, отворачиваясь, не могла удержать улыбки (за что мистриссъ Броуди, стоявшая у лстницы, бросила на нее презрительный взглядъ и сейчасъ же позвала мужа).
— Но выслушайте же меня,— продолжалъ вполголоса молодой человкъ.— Если бы находить красивое красивымъ считалось преступленіемъ, я былъ бы въ эту минуту величайшимъ преступникомъ въ мір, такъ какъ я не могу устоять передъ хорошенькимъ личикомъ, оно успокоиваетъ меня, заставляетъ мгновенно стихать мой гнвъ. Вы могли уже замтить дйствіе вашей красоты на меня.
— Все это очень хорошо,— возразила двица, покачавъ головой,— но…
— И знаю, что очень хорошо,— подхватилъ молодой человкъ, не спуская восхищенныхъ глазъ съ хорошенькаго личика конторщицы,— именно это самое я и говорилъ вамъ сію минуту Но я хочу только сказать, что о красот надо говорить съ уваженіемъ, какое и подобаетъ оказывать столь драгоцнному дару небесъ, а этотъ франтъ не знаетъ даже, какъ…
Молодая двица прервала этотъ разговоръ, крикнувъ лакею довольно пронзительнымъ голосомъ, что не мшало бы побитому джентльмену удалиться изъ корридора и не загораживать дороги другимъ.
Лакей немедленно передалъ инструкцію конторщицы конюхамъ, а т въ свою очередь, рзко измнивъ тонъ по отношенію къ несчастной жертв, въ одинъ мигъ вышвырнули ее за дверь, точно какой-нибудь тюкъ.
— Я почти увренъ, что встрчалъ уже гд-то этого франта,— сказалъ Николай.
— Неужели?— спросилъ его новый знакомый.
— Готовъ побиться объ закладъ, что встрчалъ,— продолжалъ Николай, что-то припоминая.— А, вспомнилъ! Вдь это писецъ изъ справочной конторы въ Весть-Энд. То-то мн и показалось знакомымъ его лицо!
И въ самомъ дл это былъ Томъ, писецъ изъ справочной конторы, съ богомерзкимъ лицомъ.
‘Какъ странно!’ думалъ Николай, припоминая вс т случайности, которыя часто, когда онъ мене всего этого ожидалъ, наводили его на мысль объ этой контор.
— Премного обязанъ вамъ за ваше участіе и поддержку именно въ ту минуту, когда я такъ въ нихъ нуждался,— сказалъ, засмявшись, молодой человкъ, подавая Николаю свою визитную карточку.— Будьте любезны сообщить мн, гд и когда я могу принести вамъ спою благодарность.
Отвчая на эти вжливыя слова, Николай нечаянно бросилъ взглядъ на поданную ему карточку и съ удивленіемъ воскликнулъ:
— Мистеръ Фрэнкъ Чирибль! Ужъ не племянникъ ли вы братьевъ Чирибль, тотъ самый, котораго ждутъ завтра?
— Хоть я и не имю обыкновенія величать себя племянникомъ торговаго дома братьевъ Чирибль,— отвчалъ, смясь, мистеръ Фрэнкъ,— но я дйствительно племянникъ этихъ двухъ превосходнйшихъ братьевъ, представителей извстной торговой фирмы, и горжусь этимъ. А, вы, сэръ, ужь не тотъ ли вы мистеръ Никкльби, о которомъ я такъ много слышалъ? Вотъ ужь никакъ не ожидалъ такимъ образомъ но знакомиться съ вами, но смю васъ уврить, что, какъ ни странна наша встрча, я искренно ей радъ.
Николай отвтилъ любезностью на любезность, и молодые люди дружески пожали другъ другу руку. Затмъ Николай представилъ своему новому знакомому Джона Броуди, который все еще не могъ опомниться отъ восхищенія передъ молодымъ человкомъ, сумвшимъ такъ ловко заставить хорошенькую конторщицу перемнить фронтъ. Фрэнкъ быль представленъ и мистриссъ Броуди, посл чего вс четверо отправились наверхъ, гд и провели еще съ полчаса въ разговорахъ, къ обоюдному удовольствію. Нужно отдать справедливость мистриссъ Броуди: сна смло начала разговоръ съ заявленія, что изъ всхъ нахалокъ, какихъ она когда-либо встрчала, ‘это конторщица’ была, но ея мннію, самой безобразной, самой легкомысленной и нахальной.
Мистеръ Фрэнкъ (какъ это доказываетъ только что описанная сцена потасовки въ корридор гостиницы) былъ очень вспыльчивый молодой человкъ, что, конечно, не диво и часто встрчается въ людяхъ, но это не мшало ему быть веселымъ и пріятнымъ собесдникомъ. Наружностью онъ очень напоминалъ двухъ превосходныхъ братьевъ, которыхъ Николай такъ любилъ. Какъ и они, онъ былъ простъ въ обращеніи, въ немъ было также много искренности и добродушія, а эти черты всегда привлекаютъ людей. Кром того, онъ былъ довольно красивъ, неглупъ, живого характера. Черезъ нсколько минуть онъ такъ освоился со всми странностями Джона Броуди, точно они были знакомы между собой съ самаго дтства. Неудивительно поэтому, что, когда пришло время расходиться но домамъ, мистеръ Фрэнкъ оставилъ по себ самое благопріятное впечатлніе не только въ достойномъ дтищ Іоркшира и его жен, но и въ Никола, который, обдумывая все случившееся по дорог домой, пришелъ къ заключенію, что онъ сдлалъ сегодня весьма пріятное и желательное пріобртеніе въ лиц своего новаго знакомца.
‘Но что всего странне, такъ это моя встрча съ этимъ клеркомъ изъ справочной конторы,— думалъ онъ.— Мн кажется, неправдоподобно, чтобы племянникъ былъ знакомъ съ тою очаровательной двушкой. Я помню, Тимъ Линкинвотеръ, говоря мн о томъ, что мистеръ Фрэнкъ возвращается домой, чтобы сдлаться компаньономъ нашей фирмы, разсказывалъ также, что онъ провелъ четыре года въ Германіи, управляя длами фирмы, а послдніе шесть мсяцевъ — въ сверной Англіи, гд быль занятъ устройствомъ ея агентства, итого четыре съ половиною года его не было здсь. Она же не можетъ быть старше семнадцати, восемнадцати лтъ, слдовательно, она была ребенкомъ, когда онъ ухалъ изъ Лондона. Онъ не могъ ея знать, вроятно, даже не видалъ никогда. Онъ не можетъ дать мн никакихъ свдній о ной. И во всякомъ случа,— добавилъ онъ въ отвтъ на преслдовавшую его тайную мысль,— не можетъ быть, чтобы онъ былъ ея первою любовью,— это очевидно’.
Нужно ли врить, что эгоизмъ — необходимый элементъ той человческой страсти, которую называютъ любовью? Не лучше ли, не спокойне ли увровать въ т прекрасныя сказки, которыя разсказываютъ намъ объ этомъ чувств поэты? Конечно, намъ извстны примры, когда мужчины и женщины съ великодушіемъ, приносящимъ имъ большую честь, отказывались отъ предмета своей любви въ пользу своихъ соперниковъ и соперницъ, но, къ сожалнію, при этомъ всегда бывало доказано, что такое великодушіе было вынужденнымъ и что эти благородные мужчины и женщины съ достоинствомъ отказывались отъ того, что имъ было все равно недоступно. Такъ точно простой солдатъ, не принося большой жертвы, можетъ дать обтъ никогда не носить ордена Подвязки, или бдный сельскій священникъ, будь онъ хоть семи пядей во лбу и необычайно благочестивъ, но если у него нтъ длинной родословной (я не говорю, конечно, о его собственныхъ дтяхъ, которыя по своему количеству нердко представляютъ собою весьма и весьма длинную втвь родословнаго дерева), можетъ навсегда отказаться отъ епископской митры, которой ему и безъ того никогда не видать.
Николай Никкльби упрекалъ бы себя въ низости, если бы въ душ его зародилось желаніе извлечь изъ своей встрчи съ Фрэнкомъ какую-нибудь выгоду для себя въ смысл пріобртенія еще большаго доврія со стороны братьевъ Чирибль, и въ тоже время онъ погрузился въ другіе разсчеты самаго эгоистическаго свойства.
Что если этотъ племянникъ станетъ его соперникомъ? Онъ на вс лады переворачивалъ этотъ вопросъ въ своемъ ум и придавалъ ему такую важность, точно отъ разршенія его зависло все остальное, онъ безпрестанно возвращался къ нему и негодовалъ при одной мысли, что на свт могъ быть другой человкъ, осмлившійся увлечься двушкой, съ которой самъ онъ никогда во всю жизнь не сказалъ ни слова.
Несомннно, что Николай не только отдавалъ должное своему новому знакомому, но даже былъ способенъ преувеличить его достоинства, хотя имть таковыя въ глазахъ любимой имъ, Николаемъ, двушки, онъ считалъ со стороны своего воображаемаго соперника личнымъ для себя оскорбленіемъ, охотно, впрочемъ, разршая ему обладать всевозможными хорошими качествами и въ какой угодно мр въ глазахъ всхъ другихъ. Какъ видите, въ этомъ было много истиннаго эгоизма. А между тмъ Николай былъ искренняя, благородная натура, и мало нашлось бы людей съ мене своекорыстными мыслями и побужденіями. Но мы не имемъ никакихъ основаній предполагать, чтобы мысли и чувства Николая, влюбленнаго, какимъ мы его видимъ теперь, не походили на мысли и чувства всхъ другихъ людей, находящихся въ этомъ состояніи духа, которое поэты воспваютъ, какъ необыкновенно возвышенное.
Впрочемъ, Николай не терялъ времени на анализъ своихъ мыслей и чувствъ, а продолжалъ всю дорогу и потомъ всю ночь думать и грезить все объ одномъ и томъ же. Придя въ конц концовъ къ убжденію, что Фрэнкъ не зналъ его таинственной незнакомки, а поэтому не могъ и ухаживать за ней, онъ въ то же время сообразилъ, что и его шансы не велики, такъ какъ онъ, можетъ быть никогда въ жизни не встртится больше съ любимою двушкой. На этой гипотез онъ началъ строить самыя зловщія предположенія, одно печальне другого, предположенія, передъ которыми блднлъ и стушевывался даже призракъ его соперника Фрэнка. То были муки Тантала, не дававшія ему покоя даже во сн.
Что бы ни говорили поэты и романисты, но никто еще не наблюдалъ такихъ случаевъ, на основаніи которыхъ можно было бы установить, какъ фактъ, что солнце можетъ хоть на одинъ часъ замедлить или поспшить своимъ восходомъ или закатомъ въ угоду какому-нибудь пылкому влюбленному. Солнце твердо знаетъ свои общественныя обязанности и, подчиняясь росписанію Гринвичской обсерваторіи встаетъ неизмнно по календарю, никогда не позволяя себ поддаваться какимъ-либо личнымъ соображеніямъ. Такимъ образомъ утро для Николая настало въ свое время при обычной обстановк: контора открыта, ежедневное теченіе длъ ничмъ не нарушается, единственнымъ выходящимъ изъ ряду событіемъ въ будничной конторской рутин явился пріздъ мистера Франка Чирибля, удостоившагося самыхъ радушныхъ привтствій и сіяющихъ улыбокъ со стороны своихъ достойныхъ дядюшекъ и боле серьезнаго, хотя и не мене сердечнаго пріема со стороны Тима Линкинвотера.
— Подумайте только, какъ странно это вышло, что мистеръ Фрэнкъ и мистеръ Никкльби встртились вчера вечеромъ!— сказалъ Тимъ Линкинвотеръ, медленно сходя со своего табурета, становясь спиной къ конторк, что онъ длалъ всегда, когда собирался сообщить что-либо важное, и обводя глазами присутствующихъ.— Въ этой вчерашней встрч нашихъ двухъ молодыхъ людей я усматриваю замчательное совпаденіе. И пусть кто-нибудь осмлится мн сказать, что такое удивительное совпаденіе можетъ случиться еще гд-нибудь, кром Лондона!
— Не могу судить объ этомъ,— отвчалъ Фрэнкъ,— но…
— Не можете объ этомъ судить, мистеръ Фрэнкъ?— возразилъ упрямо Тимъ, не дослушавъ его.— Да въ этомъ нтъ и надобности. Скажите лучше, есть ли гд еще въ мір такое мсто, и гд? Въ Европ? Безъ сомннія, нтъ. Въ Азіи? Еще меньше. Въ Африк? Ничуть не бывало. Вы скажете въ Америк? Но вы солжете, если скажете это, потому что вы отлично знаете, что нтъ. Ну, такъ говорите же, гд это мсто? Гд?— вопрошалъ Тимъ, скрестивъ на груди руки.
— Я не имлъ намренія оспаривать этотъ пунктъ,— отвчалъ смясь молодой Чирибль.— Я никогда не позволилъ бы себ совершить такую ересь. Я хотлъ только сказать, когда вы перебили меня, что я очень благодаренъ этому совпаденію, вотъ и все.
— О, если вы не оспариваете этого пункта,— сказалъ Тимъ, сразу умягчаясь,— это иная статья. Но, говоря откровенно, я былъ бы радъ, если бы вы его оспаривали, вы или кто-либо другой. Я уничтожилъ бы васъ и всякаго другого своими аргументами, безапелляціонными аргументами,— добавилъ Тимъ, слегка похлопывая своими очками по указательному пальцу своей лвой руки.
Но такъ какъ не нашлось никого, кто пожелалъ бы принять на себя защиту четырехъ частей свта противъ Тима или, врне сказать, кто пожелалъ бы отъ Тима получить позорнйшій ‘матъ’ (ибо такова была неизбжная участь смльчака, который дерзнулъ бы на такую защиту), то Тимъ прекратилъ свою аргументацію въ виду ея безполезности и взобрался опять на свой табуретъ.
— Братъ Нэдъ,— сказалъ Чарльзъ Чирибль, дружески похлопавъ по плечу Тима,— мы должны чувствовать себя счастливыми, имя помощниками такихъ двухъ молодыхъ людей, какъ нашъ племянникъ Фрэнкъ и мистеръ Никкльби, они послужатъ нимъ источникомъ истиннаго удовольствія.
— Разумется, Чарльзъ, разумется,— отвчалъ брать Нэдъ.
— Что касается Тима,— прибавилъ Чарльзъ,— то о немъ не стоитъ говорить: онъ мальчикъ, дитя, ничего еще не выражающее своей особой, Тима нечего принимать въ разсчетъ. Ну, что вы объ этомъ думаете, мистеръ Тимъ, гадкій вы повса?
— Я думаю, что ревную васъ къ вашимъ любимчикамъ и буду искать другого мста: прошу васъ принять это къ свднію.
Тимъ нашелъ свою остроту такою необыкновенно забавною, что, положивъ перо на чернильницу и сойдя или, врне, скатившись со своего насста (совершенно противъ своего обыкновенія совершилъ все методически и спокойно), разразился громкимъ хохотомъ и при этомъ такъ страшно затрясъ головой, что пудра съ его волосъ столбомъ понеслась по всей контор. Братья Чирибль, конечно, не отстали отъ Тима и искренно хохотали при одной мысли о возможности такой добровольной разлуки. Фрэнкъ и Николай присоединились къ старикамъ и хохотали еще громче, отчасти, можетъ быть потому, что старались скрыть свое волненіе, вызванное этимъ маленькимъ инцидентомъ. Да, правду сказать, и трое старыхъ друзей были очень растроганы, хотя и силились замаскировать свои чувства громкимъ смхомъ. И этотъ взрывъ чистосердечнаго, простодушнаго веселья доставилъ всмъ троимъ гораздо больше удовольствія, чмъ могло бы найти его избранное общество въ самой тонкой и дкой острог, отпущенной на счетъ какого-нибудь отсутствующаго пріятеля.
— Мистеръ Никкльби,— обратился братъ Чарльзъ къ Николаю, отводя его въ сторону и ласконо пожимая ему руку,— я въ большомъ нетерпніи узнать, хорошо ли и удобно ли вы устроились, дорогой мой, въ вашемъ коттедж. Мы сочли бы себя неблагородными относительно тхъ, кто намъ служить, если бы допустили ихъ испытывать неудобства и лишенія, оградить ихъ отъ которыхъ въ нашей власти. Я бы также очень желалъ познакомиться съ вашей матушкой и сестрой, мистеръ Никкльби, и воспользоваться случаемъ, уврить ихъ, что т маленькія услуги, которыя мы всегда счастливы имъ оказать, съ лихвою вознаграждаются вашимъ рвеніемъ въ исполненіи вашихъ служебныхъ обязанностей. Пожалуйста, ни слова, дорогой мой, прошу васъ. Завтра, вдь, воскресенье, такъ завтра же я позволю себ явиться къ вамъ къ вечернему чаю, надясь застать васъ дома. Если же ваши дамы найдутъ почему-нибудь неудобнымъ этотъ день или часъ для моего визита, то я приду въ другой разъ, когда ты назначите: для меня вс дни будутъ удобны. Такъ, значитъ, и ршимъ. Братъ Нэдъ, дружокъ, мн нужно сказать теб два слова.
Братья-близнецы рука объ руку вышли изъ конторы. Въ этомъ послднемъ, какъ и во всхъ другихъ проявленіяхъ особеннаго вниманія, оказаннаго ему въ этотъ день его принципалами по случаю прізда ихъ племянника, Николай видлъ только новое доказательство того лестнаго для него расположенія, которымъ онъ и раньше пользовался у этихъ превосходныхъ старичковъ, и деликатная доброта ихъ вызывала въ его сердц чувство глубокой благодарности и любви.
Всть о томъ, что на слдующій день у нихъ будетъ гость (да еще какой!), пробудила въ душ мистриссъ Никкльби весьма разнородныя чувства — радость и сожалніе. Правда, съ одной стороны предстоящій визитъ высокаго гостя предвщалъ ей близкій возвратъ въ ‘хорошее’ общество и связанное съ этимъ почти забытое удовольствіе утреннихъ визитовъ, вечеринокъ съ ‘чашкою чая’ и т. п., но, съ драгой,— она не могла вспомнить безъ горечи о своемъ блаженной памяти серебряномъ чайник съ ручкой изъ слоновой кости и такомъ же молочник, которые нкогда были предметомъ ея гордости и покоились изъ года въ годъ на самой верхней полк шкапа, всегда обернутые въ замшу для сохранности. Эти дв вещи представлялись ея опечаленному воображенію такъ живо, точно стояли у нея передъ глазами.
— Какъ бы мн хотлось знать, кто купилъ мой прелестный ящичекъ на распродаж нашихъ вещей,— сказала мистриссъ Никкльби, печально качая головой.— Онъ всегда стоялъ у меня въ лвомъ углу, подл маринованнаго лука. Ты помнишь этотъ ящичекъ, Кетъ?
— Отлично помню, мама.
— А мн что-то плохо этому врится, когда я вижу, съ какимъ равнодушіемъ ты объ этомъ говоришь,— отвчала мистриссъ Никкльби строгимъ тономъ.— Во всхъ нашихъ потеряхъ, Кетъ, есть одна сторона, которая, признаюсь, для меня тяжеле самыхъ потерь: это — возмутительное равнодушіе и безпощадная холодность, съ какими относятся къ нимъ окружающіе. Я говорю это совершенно искренно, Кетъ,— и мистриссъ Никкльби потерла себ носъ съ обиженнымъ видомъ.
— Дорогая мама,— сказала Кетъ, нжно обвивая рукою ея шею,— зачмъ вы говорите то, чего, конечно, не думаете? Не могу я поврить, что вамъ непріятно видть меня веселою и счастливою! Я опятъ съ вами и Николаемъ, мы живемъ вмст, а для меня это гораздо дороже какихъ-то жалкихъ бездлушекъ, отсутствія которыхъ мы и не чувствуемъ. Я видла горе и нужду, которыя влечетъ за собою смерть главы семьи, я испытала горечь одиночества въ чужомъ дом, разлуку съ близкими, милыми сердцу въ тяжелую пору настигшей насъ бдности, въ то время, когда единственнымъ для насъ утшеніемъ въ безысходномъ гор была бы совмстная жизнь, я пережила все это. Какъ же вы можете удивляться тому, что я считаю нашу теперешнюю жизнь покойною и счастливою и, видя васъ, моихъ любимыхъ, подл себя, не имю другихъ желаній, не питаю никакихъ сожалній? Правда, было время, и не очень давно, когда мн вспоминались довольство и утхи нашей прежней жизни, и я жалла о нихъ, жалла, можетъ быть, чаще, чмъ вы думаете, но я притворялась, что не останавливаюсь на такихъ мысляхъ, въ надежд, что этимъ я заставлю и васъ меньше сожалть объ утраченномъ. О, нтъ, мама, я не безсердечна! Богъ свидтель, что если бы я была такою, я была бы счастливе. Мама дорогая,— прибавила Кетъ съ возрастающимъ волненіемъ,— я всегда чувствую разницу между этимъ домомъ и тмъ, гд мы провели столько счастливыхъ лтъ, одну только разницу, въ темъ, что лучшее, благороднйшее сердце, когда-либо страдавшее въ этомъ мір, покинуло насъ и перешло въ иной лучшій міръ.
— Кэтъ! Мое дорогое дитя!— воскликнула мистриссъ Никкльби.— Я много разъ вспоминала его ласковыя, нжныя слова передъ смерью,— продолжала Кетъ.— Въ послдній вечеръ, уходя на ночь къ себ, онъ проходилъ мимо моей комнаты, заглянулъ ко мн и сказалъ: ‘Да хранитъ тебя Господь, малютка!’ Какъ онъ былъ блденъ, мама! Я знаю, онъ умеръ отъ разрыва сердца: наврно горе убило его. Я была тогда такъ молода, что и не думала объ этомъ.
Тутъ бдная двушка не могла больше сдерживаться и дала волю слезамъ. Припавъ къ матери, она плакала, какъ малый ребенокъ, и слезы облегчили ея сердце.
Тутъ кстати будетъ замтить къ чести человческой природы, что, когда наше сердце размягчено, когда его преисполняетъ сознаніе счастія и чувство любви, мы охотно отдаемся воспоминаніямъ о дорогихъ умершихъ. Какъ не допустить посл этого, что наши лучшія мысли и чувства играютъ роль волшебнаго талисмана, который надляетъ нашу душу способностью поддерживать таинственное общеніе съ душами тхъ, кого вы горячо любили на земл. Увы! Какъ часто приходится этимъ терпливымъ ангеламъ витать надъ нами въ тщетномъ ожиданіи того магическаго слова, которымъ мы всегда можемъ ихъ призвать къ себ, которое намъ такъ легко произнести и которое такъ рдко приходить намъ на умъ и на уста, что, наконецъ, совсмъ забывается.
Бдная мистриссъ Никкльби, привыкшая говорить безъ разбору все, что приходило ей въ голову, не подозрвала, что дочь ея могла питать такія чувства и мысли, тмъ боле, что ни самыя тяжкія испытанія, ни несправедливые упреки никогда не приводили ее къ такому признанію. Но теперь, когда жизнь ихъ при покой, мирной обстановк, стала радостна и свтла, и подъ вліяніемъ счастливаго воспоминанія о прошломъ настолько овладли душою Кетъ, что она была не въ силахъ таить ихъ доле,— теперь мистриссъ Никкльби поняла, какъ часто она бывала несправедлива къ дочери. Разговоръ этотъ взволновалъ и ее, она обняла Кетъ, и въ сердц ея шевельнулось чувство, похожее на раскаяніе.
Легко себ представить, какая кутерьма происходила въ дом Никкльби въ тотъ вечеръ, когда длались приготовленія къ пріему важнаго гостя. Огромный букетъ, пріобртенный у сосдняго садовника, былъ раздленъ на многое множество маленькихъ, и мистриссъ Никкльби уже готовилась, со свойственнымъ ей отсутствіемъ вкуса, разукрасить ими стны гостиной, по Кетъ спасла семейную честь, предложивъ матери избавить ее отъ лишняго труда, и убрала комнаты сама изящно и просто. Маленькій коттеджъ никогда еще не смотрлъ такимъ прелестнымъ и наряднымъ, какъ въ это утро яркаго солнечнаго дня, но ни гордость Смайка, любовавшагося своимъ садикомъ, ни гордость мистриссъ Никкльби, одобрительно оглядывавшей свою меблировку, ни даже гордость Кегь, молодой хозяйки, собственноручно убравшей домъ, не могли сравниться съ гордостью Николая, когда онъ глядлъ на сестру. И въ самомъ дл, самый аристократическій и богатый замокъ Англіи могъ бы гордиться этимъ прелестнымъ личикомъ и изящной фигурой, если бы они служили его украшеніемъ.
Около шести часовъ вечера мистриссъ Никкльби была повергнута въ жесточайшее смятеніе давно ожидаемымъ стукомъ въ наружную дверь, и съ приближеніемъ по корридору шаговъ двухъ парь ногъ это волненіе все росло и росло. Бдная женщина вн себя отъ волненія, тономъ пророчицы возвстила, что ‘это двое господъ Чирибль,— ‘она уврена въ томъ… И дйствительно, то были двое Чириблей, но только не братья, а мистеръ Чарльзъ Чирибль и его племянникъ мистеръ Фрэнкъ. Мистеръ Фрэнкъ началъ съ того, что извинился за свой непрошенный визитъ, на это мистриссъ Никкльби съ подобающей любезностью и граціей отвтила, что отъ всего сердца извиняетъ его поступокъ, тмъ боле, что она сосчитала свои серебряныя ложки и оказалось, что ихъ не только хватитъ на всю компанію, но даже одна останется лишней.
Такимъ образомъ появленіе неожиданнаго гостя никого не смутило, и только одна Кетъ сначала довольно часто краснла отъ смущенія. Старый джентльменъ былъ такъ простъ и любезенъ, а молодой такъ удачно вторилъ ему въ этомъ, что не было и слда той натянутости, которая всегда портитъ первое знакомство, и которой Кетъ со страхомъ ждала ‘отъ этого оффиціальнаго визита’, какъ она выражалась.
За чайнымъ столомъ бесда стала еще непринужденне: говорили о самыхъ разнообразныхъ предметахъ, сыпались шутки и остроты. Такъ, напримръ, старый мистеръ Чирибль возвстилъ обществу, что одинъ молодой джентльменъ изъ присутствующихъ, во время своей поздки по Германіи былъ сильно заподозрнъ въ сердечномъ увлеченіи нкоей двицей, дочерью одного нмецкаго бургомистра, а молодой Чирибль съ пылкимъ негодованіемъ отвергъ это обвиненіе, что доставляло мистриссъ Никкльби удобный случай замтить со свойственною ей тонкостью, что именно эта горячность защиты и служитъ доказательствомъ того, что въ обвиненіи таится доля правды. Посл этого молодой джентльменъ сталъ умолять стараго джентльмена сознаться, что тотъ только пошутилъ, что старый джентльменъ и исполнилъ, заставивъ, однако, молодого довольно долго просить. Молодой мистеръ Чирибль такъ упорно отстаивалъ себя въ этомъ вопрос, что даже ‘весь покраснлъ’, какъ выражалась впослдствіи мистриссъ Никкльби, всоминая эту сцену, сна особенно охотно повторяла это свое замчаніе, такъ какъ находила, что, говоря о своихъ побдахъ, молодые люди вообще далеко не отличаются скромностью и что при подобныхъ разсказахъ стыдливый румянецъ рдко покрываетъ ихъ лица, но за то похожденія свои они раскрашиваютъ по собственному усмотрнію, вопреки всякому уваженію къ истин.
Посл чая все общество отправилось въ садъ, и такъ какъ вечерь былъ чудный, ршили выйти въ поле, гд и гуляли до глубокихъ сумерекъ. Всмъ казалось, что время летитъ слишкомъ быстро. Авангардъ составляли Кетъ подъ руку съ братомъ и мистеръ Фрэнкъ, съ которымъ она весело болтала. Въ нкоторомъ разстояніи отъ нихъ слдовала мистриссъ Никкльби съ братомъ Чарльзомъ. Бдная леди была такъ растрогана добротою стараго джентльмена, который горячо расхваливалъ Николая и восхищался Кетъ, что неудержимый потокъ ея обычныхъ изліяній на этотъ разъ совершенно изсякъ или, по крайней мр, держался въ границахъ благоразумія.
Смайкъ, которому никогда въ жизни не приходилось быть предметомъ вниманія общества, переходилъ отъ одной группы къ другой, смотря по тому, кто къ нему обращался. А обращались къ нему безпрерывно: то мистеръ Чарльзъ заговаривалъ съ нимъ, положивъ ему руку на плечо, то Николай, съ улыбкой обернувшись къ нему, длалъ ему знакъ подойти къ нимъ и поболтать со старымъ другомъ, такъ хорошо понимавшимъ его и обладавшимъ удивительною способностью, точно по волшебству, разглаживать морщины на его лбу и вызывать улыбку на его грустное, безвременно увядшее лицо.
Несомннно, что гордость одинъ пять семи смертныхъ грховъ, но несомннно и то, что изъ числа ихъ должна быть исключена материнская гордость, ибо она иметъ своимъ источникомъ дв добродтели: надежду и вру. Такою именно гордостью было преисполнено сердце мистриссъ Никкльби весь этотъ вечеръ, и когда гуляющіе направились наконецъ, къ дому, лицо бдной женщины еще носило слды слезъ, самыхъ сладкихъ и счастливыхъ, какія она пролила за всю свою жизнь.
Посл скромнаго ужина, за которымъ общее настроеніе тихой радости, казалось, исходило отъ хозяйки, гости стали прощаться. При этомъ произошелъ маленькій инцидентъ, подавшій поводъ къ веселому смху: мистеръ Фрэнкъ Чирибль во второй разъ пожалъ руку Кетъ, позабывъ, что онъ уже съ нею простился. Въ этой ошибк дядя Чарльзъ усмотрлъ новое неопровержимое доказательство того, что племянникъ его поглощенъ своей страстью къ нмецкой двиц, и общество встртило его шутку дружнымъ хохотомъ. Счастливые люди легко заражаются весельемъ.
Однимъ словомъ, весь этотъ день былъ для нашихъ друзей днемъ безоблачнаго, свтлаго счастья. На долю каждаго изъ насъ выпадаютъ подобные дни (желаю моимъ читателямъ почаще видть ихъ въ своей жизни), и мы впослдствіи вспоминаемъ о нихъ съ большимъ удовольствіемъ. Такъ вспомнили и объ этомъ дн участники его тихаго веселья, для которыхъ онъ составилъ эпоху въ жизни.
Однако, и въ этотъ счастливый день не вс веселились: исключеніемъ былъ только одинъ человкъ и, къ сожалнію, именно тотъ, кто больше всхъ нуждался въ счасть, потому что никогда не зналъ его.
Это былъ тотъ, кто, войдя въ свою комнату въ ночной тишин, опустился на колни съ горячей молитвой, которой его научилъ единственный и первый въ его жизни другъ. Съ этой молитвой онъ простеръ руки къ Творцу и паль ницъ съ сердцемъ, исполненнымъ отчаянія и горя.

ГЛАВА XLIV,
изъ которой читатель узнаетъ, какъ мистеръ Ральфъ Никкльби разрываетъ со старымъ знакомствомъ и убждается, что шутка, даже между мужемъ и женою, можетъ иногда зайти слишкомъ далеко.

Есть люди, единственная цль существованія которыхъ нажива. Прекрасно понимая всю подлость тхъ средствъ, которыя они ежедневно пускаютъ въ ходъ, добиваясь своей цли, эти люди все-таки стараются обмануть даже самихъ себя, прикрываясь личиною высокой добродтели, они качаютъ головами, вздыхаютъ и оплакиваютъ испорченность свта. Величайшіе изъ негодяевъ, нога которыхъ когда-либо попирала землю или, врне, которые когда-либо пресмыкались по земл (потому что о такихъ людяхъ только и можно сказать, что они пресмыкаются, какъ самые гнусные гады), имютъ иногда дерзость вести свой дневникъ, аккуратно занося въ него вс свои дянія и помыслы каждаго дня, т. е., другими словами, представляютъ небу правильныя записи дебета и кредита, по которымъ балансъ всегда оказывается на ихъ сторон. Руководитъ ли ими въ этомъ случа лишь извинительное пристрастіе къ изложенію своихъ мыслей на бумаг (единственное, можетъ быть, безкорыстное чувство у такого рода людей), или они и въ самомъ дл думаютъ обмануть само небо и овладть сокровищемъ на томъ свт тми же средствами, какими они достигаютъ этого здсь, на земл, дло не въ этомъ, а въ томъ, что существованіе подобныхъ людей фактъ столъ же несомннный, какъ и то, что такого рода дневники (какъ это доказали нкоторыя автобіографіи, открывшіе міру много интереснаго) приносятъ свою долю пользы хотя бы уже тмъ, что сохраняютъ время и трудъ того ангела, которому поручено вести отчетность человческой жизни.
Ральфъ Никкльби не принадлежалъ къ числу людей этого сорта. Суровый, скрытный, непреклонный, не знающій жалости, онъ не признавалъ въ жизни ничего, кром удовлетворенія двухъ страстей:— первая изъ нихъ была алчность, составлявшая главную отличительную черту его характера, вторая — человконенавистничество. Считая себя прототипомъ всего человчества, онъ даже не давалъ себ труда скрывать отъ свта истинный свой характеръ и, ничуть не заботясь о такъ называемомъ ‘общественномь мнніи’, ростилъ и лелялъ въ своей душ каждый нарождающійся въ ней злой помыселъ. Единственное правило, которое Ральфъ Никкльби признавалъ обязательнымъ, было: ‘познай самого себя’. И надо отдать ему справедливость, онъ позналъ себя въ совершенств. А такъ какъ онъ считалъ аксіомой, что люди сдланы изъ одного и того же тста, то и ненавидлъ человчество вообще, ибо, хотя на свт едва ли найдется такой человкъ, который ненавидлъ бы себя, люди вообще склонны, сами того не сознавая, судить другихъ по себ, оттого-то мизантропы, ненавидящіе и презирающіе своихъ ближнихъ, и не могутъ обыкновенно назваться лучшими и наиболе привлекательными образчиками человчества.
Однако, философскія разсужденія не составляютъ въ данную минуту нашей задачи, не имя прямого отношенія къ Ральфу и его приключеніямъ. Итакъ, вернемся къ мистеру Никкльби, стоявшему въ своей контор и смотрвшему сердитымъ взглядомъ на Ньюмэна Ногса, который въ эту минуту только-что стащилъ свои перчатки безъ пальцевъ и, разложивъ ихъ на ладони лвой руки, тщательно расправлялъ на нихъ каждую морщинку передъ тмъ, какъ скатать ихъ въ клубочекъ, продлывая все это съ такимъ озабоченнымъ видомъ, точно для него не существовало на свт ничего интересне этой торжественной процедуры.
— Ухалъ изъ Лондона!— сердито повторилъ Ральфъ.— Быть не можетъ. Это ошибка. Ступайте, справьтесь вторично.
— Тутъ нтъ ни малйшей ошибки,— отвтила Ньюмэнъ.— Онъ ухалъ, наврно ухалъ.
— Да, что же онъ, наконецъ, посл этого, баба или ребенокъ?— пробормоталъ Ральфъ съ гнвнымъ жестомъ.
— Этого я не знаю,— сказалъ Ньюмэнъ,— а только онъ ухалъ.
Казалось, слово ‘ухалъ’ доставляло Ньюмэну Ногсу тмъ большее наслажденіе, чмъ больше оно раздражало мистера Никлльби. Онъ произносилъ его съ особеннымъ выраженіемъ, упирая на каждый слогъ и растягивая, насколько это дозволили приличія. Выговоривъ его къ третій разъ, онъ, казалось, съ особымъ удовольствіемъ повторялъ его еще про себя.
— Куда же онъ ухалъ?— спросилъ Ральфъ.
— Во Францію,— отвтилъ Ньюмэнъ.— Боялись вторичнаго приступа болзни. Рожистое воспаленіе на голов, говорятъ, вещь опасная. Доктора предписали ему перемну климата и онъ ухалъ.
— А лордъ Фредерикъ?
— Тоже ухалъ. Оба ухали.
— А тотъ-то хорошъ! Ухалъ и увезъ съ собою полученную пощечину!— воскликнулъ Ральфъ, какъ бы говоря самъ съ собой.— Спряталъ въ карманъ всю обиду и жажду мести, даже не попытавшись получить удовлетвореніе!
— Онъ очень боленъ,— сказалъ Ньюмэнъ.
— Боленъ!— повторилъ съ презрніемъ Ральфъ.— Да, если бы я умиралъ, такъ это было бы для меня только лишней причиной потребовать удовлетворенія немедленно. Хорошъ гусь, что и говорить! Боленъ! Скажите пожалуйста! Бдный сэръ Мельбери,— онъ, видите ли, боленъ!
Выразивъ такимъ образомъ свое негодованіе и досаду, Ральфъ сдлалъ Ньюмэну нетерпливый знакъ выйти, посл чего бросился въ кресло и съ гнвомъ топнулъ ногой.
— Это просто колдовство, да и только!— пробормоталъ онъ сквозь зубы.— Вс обстоятельства, какъ нарочно, складываются благопріятно для этого мальчишки. Посл этого попробуйте спорить съ судьбою! Что значатъ даже деньги въ сравненіи съ такимъ дьявольскимъ счастьемъ!
Ральфъ съ досадой сунулъ руки въ карманы, но, очевидно, въ ту же минуту въ голов его мелькнула какая-то утшительная мысль, потому что физіономія его нсколько прояснилась, и хотя брови были попрежнему сердито нахмурены и на лбу обозначалась глубокая морщина, но ни то, ни другое уже не выражало гнва, а скоре показывало, что Ральфъ усиленно что-то обдумываетъ.
— Какъ бы то ни было, рано или поздно Гокъ долженъ вернуться,— пробормоталъ онъ,— и если только я его знаю (а мн ли его не знать?), время не смягчитъ его злобы и ненависти. Теперешній его образъ жизни — одиночество, скука, больничный режимъ, какая ужъ это жизнь для человка съ его привычками? Ни выпивки, ни картежной игры, ничего, что составляетъ для него всю соль бытія. Нтъ, наврядъ ли онъ забудетъ обиду, не такой человкъ! Да и немногіе были бы способны забыть на его мст
Ральфъ улыбнулся, покачалъ головой, съ минуту подумалъ, опять улыбнулся, ршительнымъ движеніемъ поднялся съ кресла и позвонилъ.
— Не заходилъ ли сюда мистеръ Сквирсъ?— спросилъ онъ у явившагося на звонокъ Ньюмэна.
— Былъ вчера вечеромъ,— отвтилъ Ньюмэнъ,— и оставался у васъ, когда я ушелъ.
— Разв тебя объ этомъ скрашиваютъ, болванъ?— воскликнулъ съ гнвомъ Ральфъ.— Не заходилъ ли онъ сегодня? Не былъ ли утромъ?
— Нтъ!— во все горло гаркнулъ въ отвтъ Ньюмэнъ.
— Если онъ придетъ прежде, чмъ я вернусь, онъ долженъ зайти часовъ въ девять, пусть подождетъ. И тотъ, другой, который съ нимъ будетъ… если съ нимъ кто-нибудь будетъ,— поправился Ральфъ,— пусть тоже подождетъ.
— Значитъ оба, чтобы подождали?— спросилъ Ньюмэнъ.
— Да что вы оглохли, что ли?— сердито буркнулъ Ральфъ, бросая на Ньюмэна яростный взглядъ.— Лучше помогли бы мн натянутъ пальто, чмъ повторять за мною слова, какъ попугай.
— Хотлъ бы я быть попугаемъ,— мрачно проворчалъ Ногсъ.
— Хотлъ бы и я, чтобы вы имъ были, по крайней мр, я давно могъ бы свернуть вамъ шею,— отрзалъ Ральфъ, застегивая пальто.
Ньюмэнъ ни слова не отвтилъ на эту любезность, но, поправляя сзади пальто своего принципала, взглянулъ ему черезъ плечо съ такимъ видомъ, точно у него у самого руки чесались свернуть ему если не шею, то носъ. Встртившись глазами съ Ральфомъ, онъ мигомъ отдернулъ руки, которыя въ забывчивости чуть было не протянулись дальше, чмъ слдовало, и съ изумительнымъ рвеніемъ принялся потирать свой собственный носъ.
Не удостоивъ дальнйшемъ вниманіемъ своего чудака-клерка, Ральфъ ограничился приказаніемъ ничего не переврать и, захвативъ перчатки и шляпу, вышелъ.
Удивительно странное и смшанное было знакомство у мистера Ральфа, если судить по сегодняшнимъ его визитамъ. То онъ заходилъ въ богатые собственные дома-особняки, то посщалъ самыя жалкія лачуги, но всюду его влекла одна цль — деньги. Въ домахъ богачей лицо его, казалось, было талисманомъ для слугъ и швейцаровъ, доставлявшихъ ему немедленный доступъ туда, гд въ то же самое время получали отказъ люди, прізжавшіе въ собственныхъ великолпныхъ экипажахъ, тогда какъ Ральфъ скромно ходилъ пшкомъ. Здсь Ральфъ былъ сама любезность и предупредительность, шаговъ его почти не было слышно на пушистыхъ коврахъ, голосъ звучалъ мягко и такъ тихо, что его едва ли могъ разслышать кто-нибудь, кром того, къ кому онъ обращался. Зато въ домахъ бдняковъ, лачугахъ, это былъ совсмъ другой человкъ, начиная съ прихожей, раздавался тяжелый стукъ его каблуковъ, голосъ его, когда онъ требовалъ денегъ, былъ рзокъ и громокъ, ничмъ не стсняясь, здсь онъ грозилъ и грубо бранился. Былъ, наконецъ, у мистера Ральфа и еще кругъ знакомыхъ, гд онъ былъ опять новымъ человкомъ. Это были стряпчіе сомнительной репутаціи, доставлявшіе ему новую практику и извлекавшіе выгоду изъ его старыхъ счетовъ съ кліентами. Съ ними Ральфъ быль фамильяренъ и шутливъ, весело болталъ о новостяхъ дня и остроумно подсмивался надъ банкротствами и денежными затрудненіями вообще, столь выгодными для его ремесла. Словомъ, во всхъ этихъ разнообразныхъ видахъ трудно было бы признать одного и того же человки, если бы не огромный кожаный бумажникъ, туго набитый банковыми билетами и векселями, который онъ извлекалъ изъ кармана повсюду, куда при ходилъ, да не одна и та же жалоба на ту же самую тему (жалоба, разнообразившаяся разв только въ тон да въ способахъ выраженія), что вотъ, дескать, вс считаютъ его богачомъ, а какой онъ богачъ? Можетъ быть, онъ быль бы дйствительно человкомъ не бднымъ, но разъ ты вынулъ деньги изъ кармана, только ты ихъ и видлъ: надо проститься и съ капиталомъ, и съ процентами, а между тмъ жить становится все труднй и труднй, даже живя такъ, какъ живетъ онъ, Ральфъ, то есть перебиваясь со дня на день.
Быль уже почти вечеръ, когда Ральфъ окончилъ свои визиты въ Пимлико (съ единственнымъ перерывомъ для скромнаго обда въ дешевой таверн) и тронулся въ обратный путь черезъ Сентъ-Джэмскій паркъ.
Очевидно, въ голов его зрлъ какой-то серьезный планъ: это доказывали его нахмуренныя брови и крпко сжатыя губы, не говоря уже о необыкновенной разсянности, благодаря которой онъ не видлъ, что вокругъ него длается. Въ этотъ день разсянность его была поистин необыкновенна. Ральфъ Никкльби, всегда хвалившійся тмъ, что ничто не ускользнетъ отъ его взгляда, даже не замтилъ, что за нимъ по пятамъ слдуетъ какая-то подозрительная фигура, что эта фигура то осторожно крадется, сзади, то обгоняетъ его, то двигается почти рядомъ, не спуская съ него остраго, пронзительнаго взгляда, боле похожаго на тогъ неподвижный взглядъ, который смотритъ на насъ съ полотна художника или который преслдуетъ насъ въ страшномъ сн, чмъ на обыкновенный наблюдательный взглядъ живого человка.
Между тмъ небо давно уже покрылось темными тучами, а налетвшій теперь шквалъ съ ливнемъ заставилъ Ральфа искать убжища подъ однимъ изъ деревьевъ парка. Онъ стоялъ, прислонившись спиною къ стволу, скрестивъ руки и погрузился въ свои размышленія, когда вдругъ, случайно поднявъ глаза, встртилъ устремленный на него пристальный взглядъ человка, выглядывавшаго изъ-за другого дерева. Вроятно, на лиц Ральфа мелькнуло въ эту минуту какое-нибудь особенно знакомое этому человку выраженіе, потому что онъ тотчасъ же шагнулъ къ нему и назвалъ его по имени.
Въ первый моментъ Ральфъ въ изумленіи невольно отступилъ шага на два и оглядлъ незнакомца съ ногъ до головы. Передъ нимъ стоялъ худощавый, болзненный, смуглый, сгорбленный человкъ приблизительно его лтъ, съ рзкимъ, непріятнымъ лицомъ, которому черныя, какъ смоль, брови, составлявшія рзкій контрастъ съ совершенно сдой головой, придавали еще боле отталкивающее выраженіе, онъ былъ одтъ въ грязные лохмотья какого-то необыкновеннаго покроя, во всей его наружности и въ манерахъ проглядывала какая-то неописуемая смсь приниженности и наглости,—вотъ все, что въ первую минуту бросилось въ глаза Ральфу. Но когда онъ хорошенько вглядлся въ стоявшаго передъ нимъ оборванца, въ этомъ непріятномъ смугломъ лиц ему мелькнули какія-то неуловимыя, какъ будто гд-то уже виднныя черты, которыя постепенно, словно какимъ-то оптическимъ обманомъ, превращались для него во что-то знакомое, давно забытое и похороненное.
Замтивъ, что его узнали, оборванецъ сдлалъ Ральфу знакъ занять его прежнее мсто подъ деревомъ, такъ какъ онъ, самъ того не замчая, стоялъ на дожд, и заговорилъ слабымъ, охрипшимъ голосомъ:
— Врядъ ли вы бы признали меня но голосу, мистеръ Никльби?
— Да, хотя въ немъ осталось что-то прежнее,— отвтилъ Ральфъ, не спуская съ него суроваго взгляда.
— Мало прежняго осталось во мн за эти восемь лтъ,— замтилъ оборванецъ.
— Еще вполн достаточно,— сказалъ Ральфъ, небрежно отворачиваясь,— боле чмъ достаточно.
— Если бы я еще сомнвался, что это вы, мистеръ Никкльби,— проговорилъ оборванецъ,— вашъ пріемъ и ваше обращеніе убдили бы меня въ этомъ.
— Разв вы ждали другого пріема?— рзко спросилъ Ральфъ.
— Конечно, нтъ!— отвтилъ оборванецъ.
— Да и не могли ждать,— отрзалъ Ральфъ.— Почему значитъ и удивляться.
— Мистеръ Никкльби,— снова началъ оборванецъ, приступая къ длу посл минутнаго молчанія, во время котораго онъ, казалось боролся съ желаніемъ отвтить дерзостью.— Мистеръ Никкльби, согласны ли вы выслушать то, что я имю вамъ сообщить?
— Волей-неволей я долженъ переждать этотъ ливень,— отвтилъ Ральфъ, выглядывая изъ подъ дерева, не уменьшился ли дождь,— и если вы будете говорить, я, конечно, не стану зажимать себ уши, хотя едва ли ваши слова окажутъ на. меня какое-либо дйствіе.
— Было время, когда я пользовался вашимъ довріемъ…— началъ было оборванецъ. Ральфъ взглянулъ на него, и на губахъ его показалась презрительная улыбка.
— По крайней мр, настолько, насколько вы могли оказать довріе кому бы то ни было.
— Такъ-то лучше,— замтилъ Ральфъ, скрестивъ руки.— Это нсколько мняетъ дло.
— Не придирайтесь къ словамъ, мистеръ Никкльби, прошу васъ, хотя бы изъ милосердія.
— Какъ вы сказали?— спросилъ Ральфъ.
— Изъ милосердія,— повторилъ оборванецъ.— Я въ крайности, я голоденъ, сэръ. И если перемна, которую вы во мн видите, которую вы не можете не видть, потому что я и самъ ее вижу, хотя она произошла постепенно, не внушаетъ вамъ состраданія, можетъ быть, вы сжалитесь, когда я вамъ скажу, что у меня нтъ хлба, не того ‘насущнаго хлба’, о которомъ говорится въ молитв Господней и подъ которымъ въ такихъ мстахъ, какъ наша столица, подразумвается царская роскошь для богачей и ровно столько самаго необходимаго для бдняковъ, чтобы не умереть съ голода, нтъ, я говорю о хлб въ буквальномъ смысл этого слова, о черствой корк, которая спасла бы меня отъ смерти. Можетъ быть, если остальное не трогаетъ васъ, васъ тронетъ хоть это.
— Если это обычная формула, къ которой вы прибгаете для того, чтобы попрошайничать,— сказалъ Ральфъ,— то вы прекрасно изучили вашу роль, надо вамъ отдать справедливость. Но, какъ человкъ, знающій свтъ, я бы вамъ посовтовалъ взять тономъ пониже, сэръ, тономъ пониже, иначе вы рискуете умереть съ голоду.
Пока Ральфъ говорилъ, онъ стоялъ, крпко стиснувъ руки, склонивъ голову на бокъ такъ низко, что подбородокъ почти касался груди, и съ мрачнымъ, суровымъ лицомъ смотрлъ на своего собесдника. Въ эту минуту вся его фигура олицетворяла собою непреклонность.
— Я только со вчерашняго дня въ Лондон,— сказалъ старикъ, бросая взглядъ на. свое запыленное рубище, и изорванную обувь.
— Для васъ было бы лучше, если бы это былъ послдній день вашего здсь пребыванія,— отвтилъ Ральфъ.
— Оба эти дня я искалъ васъ повсюду, гд могъ разсчитывать васъ видть, мистеръ Никкльби,— смиренно продолжалъ старикъ,— и вотъ сегодня, наконецъ, встрчаю, когда уже почти потерялъ надежду.
Онъ ждалъ отвта, но Ральфъ молчалъ, и онъ продолжалъ: — Я жалкій, несчастный отверженецъ, мн почти шестьдесятъ лтъ, а я одинокъ и безпомощенъ, какъ шестилтній ребенокъ.
— Мн тоже шестьдесятъ лтъ,— отвтилъ Ральфъ,— но я не могу пожаловаться, чтобы я былъ безпомощенъ. Работайте. Зарабатывайте вашъ хлбъ, вмсто того, чтобы разглагольствовать о ‘хлб насущномъ’ и клянчить.
— Работать? Какъ? Гд? Дайте мн эту возможность!— воскликнулъ оборванецъ.— Дайте, и я вчно буду вамъ благодаренъ.
— Я уже сдлалъ это однажды,— отвтилъ Ральфъ холодно,— и едва ли есть надобность спрашивать, соглашусь ли я сдлать это еще разъ.
— Прошло двадцать лтъ съ тхъ поръ, какъ мы съ вами встртились,— сказалъ старикъ, понижая голосъ.— Помните? Я потребовалъ у васъ своей доли барышей за одно дло, которое я вамъ доставилъ, и такъ какъ я стоялъ на своемъ, вы засадили меня въ тюрьму за старый долгъ въ десять фунтовъ и сколько-то шиллинговъ, считая наросшіе проценты по пятидесяти на сто.
— Да, что-то какъ будто припоминаю,— отвтилъ Ральфъ небрежно.— Что же дальше?
— Это не послужило причиною къ разрыву между нами,— продолжалъ старикъ.— Я покорился, сидя за своею ршеткой, а такъ какъ въ то время вы еще не успли окончательно зачерствть, вы охотно взяли къ себ писцомъ человка, который былъ не особенно требователенъ и который, къ тому же, могъ быть вамъ полезенъ.
— Скажите лучше, что вы чуть не на колняхъ умоляли меня взять васъ, и я согласился,— перебилъ его Ральфъ.— Конечно, я поступилъ очень великодушно. Впрочемъ, отчасти вы, можетъ быть, были мн и нужны. Теперь я забылъ. Я даже думаю, что именно такъ оно и было, иначе вамъ едва ли удалось бы меня упросить. Вы оказались человкомъ полезнымъ, не особенно деликатнымъ, нжнымъ и щепетильнымъ, именно тмъ, чего я искалъ.
— Еще бы! Зато вы и высосали изъ меня все, что могли. Но я все-таки служилъ вамъ врой и правдой, несмотря на то, что вы обращались со мной, какъ съ собакой. Надюсь, вы не станете этого отрицать?
Ральфъ промолчалъ.
— Не станете, не такъ ли?— повторилъ старикъ свой вопросъ.
— Вы получали жалованье за вашу работу,— отвтилъ Ральфъ,— слдовательно, мы съ вами были квиты, никто изъ насъ ничмъ не былъ обязанъ одинъ другому.
— Тогда, можетъ быть, но потомъ?— пробормоталъ старикъ.
— Ни тогда, ни потомъ, если не считать тхъ десяти фунтовъ, которые вы мн остались должны и о которыхъ сейчасъ сами мн напомнили,— сказалъ Ральфъ.
— Но это еще не все!— съ живостью воскликнулъ старикъ.— Нтъ, не все, замтьте это. Поврьте, что я не забылъ нашихъ старыхъ счетовъ. Частью благодаря именно этому обстоятельству, частью въ надежд кое-что заработать со временемъ, я воспользовался выгодами своего положенія у васъ и овладлъ тайной, которая васъ близко касается, за которую вы, можетъ быть, отдали бы половину вашего состоянія, но которую только одинъ я могу вамъ открыть. Вскор посл того я ушелъ отъ васъ,— помните?— вслдствіе небольшого столкновенія съ законами, которое вамъ, богачамъ, ежедневно сходитъ съ рукъ даромъ, и былъ приговоренъ къ семилтней ссылк. Я вернулся тмъ, что вы видите. Ну-съ, мистеръ Никкльби,— добавилъ старикъ съ какою-то странною смсью смиренія и сознанія своей власти,— теперь посмотримъ, что вы намрены для меня сдлать или, попросту говоря, сколько вы мн дадите за мою тайну? Я не могу быть особенно требовательнымъ, но я долженъ жить, а для того, чтобы жить, мн надо сть и пить. На вашей сторон деньги, на моей — голодъ. Вы можете заключить выгодную сдлку.
— Вы кончили?— спросилъ Ральфъ, не спуская пристальнаго взгляда со своего собесдника, причемъ ни одинъ мускулъ не шевельнулся на его лиц.
— Это зависитъ отъ васъ, мистеръ Никкльби, теперь это вполн зависитъ отъ васъ,— былъ отвть.
— Въ такомъ случа выслушайте меня, мистеръ… Не знаю, какимъ именемъ прикажете васъ назвать.
— Зовите меня прежнимъ именемъ, если хотите.
— Въ такомъ случа выслушайте меня, мистеръ Брукеръ,— сказалъ Ральфъ съ возрастающимъ гнвомъ,— и знайте, что это мои послднія слова. А всегда считалъ васъ величайшимъ негодяемъ и трусомъ, но, вроятно, каторжныя работы съ ядромъ на ног и нсколько мене обильная пища, чмъ та, какую вы имли у меня, когда, по вашимъ словамъ, съ вами ‘обращались, какъ съ собакой’, окончательно отбили у васъ послднее соображеніе, иначе вы бы, конечно, не осмлились явиться докучать мн подобною ерундой. Вообразитъ, что я у него въ рукахъ! Что жъ носитесь съ вашей тайной, или разгласите ее хоть на весь свтъ, это ваше дло, вамъ никто не мшаетъ.
— Смысла нтъ, къ чему бы это мн послужило?— возразилъ Брукеръ.
— Къ чему?— повторилъ Ральфъ.— Да, вроятно, къ тому же, къ чему ваша сказка привела и со мной. Я буду говорить съ вами откровенно: я человкъ дловой и знаю свои дла, какъ свои пять пальцевъ. Я знаю людей и люди меня знаютъ. Что бы ни удалось вамъ пронюхать, подсмотрть или подслушать, когда вы у меня служили, все это свту не только извстно, но давно имъ преувеличено во сто кратъ. Вы не можете повдать обо мн людямъ ничего, что бы ихъ удивило, разв только вамъ пришла бы фантазія расточать похвалы моему великодушію и доброт, но въ такомъ случа васъ сочли бы лжецомъ. Тмъ не мене мои дла идутъ помаленьку, и довріе ко мн моихъ кліентовъ ничуть не уменьшается. Каждый день мн приходится выслушивать брань и угрозы, но мое дло отъ этого не страдаетъ и я ничуть не становлюсь бднй.
— Но я и не думаю ни бранить васъ, ни угрожать вамъ,— проговорилъ старикъ.— Я только хотлъ открыть вамъ тайну, важную для васъ, которая можетъ умереть со мною и вы никогда ея не узнаете.
— Я веду свои дла аккуратно и знаю счетъ каждой своей копйк,— сказалъ Ральфъ.— Я вообще внимательно слжу за людьми, съ которыми имю дло, а за вами слдилъ особенно зорко. Если при всей моей бдительности вы ухитрились украсть у меня какую-то тайну, можете ею владть безраздльно, я вамъ ее дарю.
— Послушайте, сэръ, дороги вамъ т, кто носитъ ваше имя?— началъ оборванецъ взволнованнымъ голосомъ.— Если да…
— Нтъ!— перебилъ его Ральфъ, выведенный изъ себя его настойчивостью и воспоминаніемъ о Никола, которое въ немъ вызвалъ этотъ вопросъ.— Нтъ, не дороги. Если бы вы обратились ко мн, какъ обыкновенный нищій, можетъ быть, я бы еще и пожертвовалъ вамъ шесть пенсовъ въ память о томъ, какимъ вы были нкогда ловкимъ плутомъ, но такъ какъ вы вздумали такъ глупо обойти человка, котораго должны были бы лучше знать, я не дамъ вамъ и полу пенса, хотя бы вы издыхали отъ голода. Да смотри, заруби себ на носу, негодяй,— добавилъ Ральфъ съ угрожающимъ жестомъ,— если мы опять встртимся, и ты осмлишься не только меня узнать, но протянуть ко мн руку за подаяніемъ, ты опять очутишься тамъ же, откуда пришелъ. Тогда въ свободное отъ каторжныхъ работъ время можешь на досуг мечтать о той власти, которую ты надо мной пріобрлъ своей тайной. Больше ты не услышишь отъ меня ни слова. А теперь убирайся!
Бросивъ презрительный взглядъ на оборванца, который въ свою очередь молча смотрлъ на него, Ральфъ повернулся и пошелъ своимъ обычнымъ твердымъ, ршительнымъ шагомъ, ни разу не обернувшись взглянуть, хотя бы изъ любопытства, что длаетъ его собесдникъ. А тотъ остался стоять на томъ же мст и глядлъ вслдъ удаляющейся суровой фигур, пока она не скрылась изъ вида, мотомъ, поплотне завернувшись къ свои лохмотья и придерживая ихъ рукой, на груди, медленно заковылялъ вдоль тротуара, протягивая руку то къ тому, то къ другому изъ прохожихъ.
Нимало не взволнованный только-что описанной сценой, Ральфъ какъ ни въ чемъ не бывало пробирался по улицамъ, миновавъ паркъ и оставивъ Гольденъ-Скверь вправо, онъ прошелъ нсколько улицъ Вестъ-Энда и, наконецъ, очутился въ той, гд помщался магазинъ г-жи Манталини. Имя этой очаровательной леди исчезло съ блестящей дверной дощечки, на которой теперь значилась фамилія миссъ Нэгъ, но шляпки и платья попрежнему красовались въ окнахъ нижняго этажа, чуть виднясь при свт лтнихъ сумерекъ, и вообще весь наружный видъ дома ничуть не измнился, кром, впрочемъ, весьма существенной перемны фамиліи хозяйки магазина.
— Гм…— пробормоталъ Ральфъ, поглаживая подбородокъ и съ видомъ знатока оглядывая домъ сверху до низу.— Ничего себ, кажется, живутъ припваючи. Ну, да недолго имъ распвать! Лишь бы мн не упустить удобной минуты, и я заработаю тутъ недурно. Необходимо будетъ хорошенько за ними слдить.
Онъ съ видимымъ удовольствіемъ покачалъ головой и уже собирался было двинуться дальше, когда его чуткое ухо уловило смшанный гулъ голосовъ и какую-то странную бготню на лстниц того самаго дома, который въ эту минуту былъ предметомъ его наблюденій. Пока онъ стоялъ въ нершимости, не зная, позвонить ему или лучше сперва послушать, что будетъ дальше, дверь распахнулась и на порог показалась служанка г-жи Манталини съ развевающимися отъ быстраго бга голубыми лентами на чепц.
— Стой! Стой! Куда ты?— крикнулъ ей Ральфъ.— Что случилось?.. Это я. Разв вы не слыхали моего звонка?
— Ахъ, это вы, мистеръ Никкльби!— проговорила двушка, едва переводя духъ.— Ради Бога скоре идите наверхъ. Баринъ… съ бариномъ опять то же.
— Что значитъ то же? Что ты хочешь этимъ сказать?— рзко спросилъ Ральфъ.
— Я такъ и знала, что его до этого доведутъ,— отвтила двушка.— Я давно это предсказывала!
— Куда ты, куда ты, безумная?— сказалъ Ральфъ, хватая ее за руку.— Назадъ! Какъ ты смешь разносить сплетни по сосдямъ и подрывать кредитъ твоей барыни? Ступай за мной, слышишь?
И Ральфъ безъ дальнйшихъ церемоній втащилъ или, врне, втолкнулъ двушку въ дверь, которую и заперъ за собою, затмъ, подталкивая ее по лстниц впередъ, самъ пошелъ за нею слдомъ.
Руководствуясь смшаннымъ говоромъ нсколькихъ голосовъ, Ральфъ, въ нетерпніи шагая черезъ дв ступеньки, опередилъ двушку и распахнулъ двери гостиной, гд его глазамъ предстало поразительное зрлище.
Здсь были въ сбор вс работницы мастерской,— кто въ шляпк, кто въ накидк, кто въ одномъ плать, но вс были въ страшномъ смятеніи. Одн окружили г-жу Манталини, полулежавшую на стул въ слезахъ, другія — миссъ Нэгъ, сидвшую на другомъ стул, тоже въ слезахъ, третьи толпились около г-на Манталини, представлявшаго изъ себя главную фигуру картины. Г-нъ Манталини лежалъ, вытянувшись во весь ростъ, на полу, его плечи и голову поддерживалъ лакей, огромный дтина, который, казалось, не зналъ, что ему съ ними длать. Глаза г-на Манталини были закрыты, лицо блдно, волосы въ живописномъ безпорядк, усы и баки растрепаны, правой рукой онъ крпко сжималъ какую-то склянку, лвой — чайную ложку. Все его тло было совершенно неподвижно. Тмъ не мене г-жа Манталини, вмсто того, чтобы оплакивать дорогой прахъ, рвала и метала, сидя на своемъ стул среди оглушительнаго крика множества голосовъ, которые что-то говорили вс разомъ и, повидимому, окончательно ошеломили верзилу лакея.
— Что случилось?— спроси ль Ральфъ, протискиваясь впередъ.
За этимъ вопросомъ послдовалъ въ десять разъ боле оглушительный гвалтъ. Со всхъ сторонъ посыпались самые противорчивые отвты: ‘Онъ отравился!’ — ‘Неправда!’ — ‘Пошлите за докторомъ!’ — ‘Не нужно!’ — ‘Онъ умираетъ!’ — ‘И не думаетъ, притворяется!’ сыпалось со всхъ сторонъ съ головокружительной быстротой. Но тутъ навстрчу Ральфу поднялась сама г-жа Манталини и — таково женское любопытство,— говоръ разомъ смолкъ, уступивъ мсто гробовому молчанію.
— Какой счастливой случайности я обязана тмъ, что вижу васъ, мистеръ Никкльби?— сказала г-жа Манталини.
Тутъ, съ того мста, гд лежало тло распростертаго безъ чувствъ г-на Манталини, раздался глухой голосъ: ‘Жестокая обворожительница!’ Но никто не обратилъ вниманія на эти слова, кром лакея, который, заслышавъ странные звуки, выходившіе у него изъ подъ пальцевъ, со страха бросилъ голову своего господина, и она треснулась объ полъ съ глухимъ стукомъ, не сдлавъ ни малйшей попытки ее приподнять, лакей уставился на присутствующихъ съ такимъ довольнымъ видомъ, точно совершилъ нчто чрезвычайно похвальное.
— Какъ бы то ни было,— продолжала г-жа Манталини, утирая глаза, и голосъ ея звучалъ негодованіемъ,— я очень рада, что могу объявить вамъ и при другихъ, что съ этого дня я разъ и навсегда отказываюсь поощрять мотовство и порочныя наклонности этого человка. Довольно уже я была его жертвой, довольно онъ меня водилъ за носъ! Пусть потрудится обдумать, какъ ему устроиться на будущее время. Онъ можетъ тратить сколько ему угодно, куда и какъ угодно, только не изъ моего кармана. Совтую и вамъ, мистеръ Никкльби, не особенно ему доврять.
Тутъ г-жа Манталини, не тронутая на патетическими мольбами супруга, ни проклятіями, сыпавшимися на голову аптекаря за то, что тотъ далъ слишкомъ слабый растворъ синильной кислоты, ни угрозою теперь взять дв склянки, чтобы разомъ покончить съ собой,— приступила къ длинному перечню преступленій несчастнаго джентльмена, перечислила вс его обманы, безумныя траты, измны (вина, которую почтенная леди принимала, казалось, особенно близко къ сердцу) и закончила свою рчь горячимъ протестомъ противъ возможности предположенія, чтобы она могла посл этого сохранить хоть искру прежней любви къ этому недостойному человку, приводя въ доказательство своихъ измнившихся чувствъ то обстоятельство, что вотъ уже шестой разъ на этой недл онъ покушался за свою жизнь и она пальцемъ не шевельнула, чтобы спасти его.
— Нтъ, я положительно требую развода,— говорила г-жа Манталини, рыдая.— Если онъ осмлится мн отказать, я… и обращусь къ защит закона, это мое право. Надюсь, по крайней мр’, что мой печальный примрь послужитъ хорошимъ урокомъ для всхъ молодыхъ двицъ, здсь присутствующихъ.
Миссъ Нэгъ, безспорно самая старшая изъ этихъ молодыхъ двицъ, торжественно заявила, что для нея это несомннно послужитъ урокомъ,— заявленіе, къ которому двицы присоединились дружнымъ хоромъ, за исключеніемъ двухъ-трехъ, видимо все еще сомнвавшихся, чтобы такіе усы и бакенбарды могли быть преступны.
— Зачмъ вы говорите подобныя вещи при свидтеляхъ?— сказалъ вполголоса Ральфъ, обращаясь къ г-ж Манталини.— Вдь вы сами знаете, что говорите не серьезно.
— Совершенно серьезно,— отвтила громко г-жа Манталини, спасаясь подъ прикрытіе миссъ Нэгъ.
— Хорошо, но во всякомъ случа вы должны прежде обдумать, основательно все обсудить,— убждалъ ее Ральфъ, который имлъ свои причины интересоваться исходомъ этого дла.— Извстно ли вамъ, что, какъ замужняя женщина, вы не имете собственности?
— Ни единаго гроша, моя душенька,— подхватилъ г-нъ Манталини, приподнимаясь на локт.
— Я это знаю,— отвтила г-жа Манталини, качая головой.— Да у меня все равно нтъ гроша за душой. Магазинъ, товаръ, долгъ и все, что въ немъ есть, принадлежитъ миссъ Нэгъ.
— Совершенно врно, г-жа Манталини,— отозвалась миссъ Нэгъ, съ которою бывшая ея хозяйка заране вошла на этотъ счетъ въ соглашеніе.— Совершены врно, г-жа Манталини… гм!.. совершенно врно. И, право, я никогда въ жизни не была такъ счастлива, что у меня хватило характера устоять противъ самыхъ выгодныхъ брачныхъ предложеній, никогда въ жизни я не радовалась этому такъ, какъ въ эту минуту, когда я сравниваю мое теперешнее положеніе съ вашею несчастною и незаслуженною участью, г-жа Манталини.
— Чортъ возьми, владычица моего сердца, и ты такъ-таки и спустишь ей эту наглость?— воскликнулъ г-нъ Манталини, обращаясь къ жен.— Такъ-таки и не выцарапаешь глаза этой завистливой старой дв, осмливающейся посягать на твоего врнаго раба?
Но, увы, закатились красные дни г-на Манталини. Его медовыя рчи перестали дйствовать на его жену.
— Миссъ Нэгъ, сэръ,— мой самый искренній другъ,— съ достоинствомъ сказала г-жа, и, несмотря на то, что г-нъ Манталини принялся такъ страшно вращать глазами, что имъ положительно грозила опасность выскочить изъ орбитъ, достойная леди не обнаружила ни малйшихъ признаковъ состраданія или даже готовности смягчиться.
Слдуетъ отдать справедливость миссъ Нэгъ: она немало способствовала такой перемн въ чувствахъ г-жи Манталини. Убдившись на опыт, что фирма не только не можетъ преуспвать, но неизбжно обанкротится, если г-нъ Манталини будетъ продолжать расхищать ея кассу, миссъ Нэгъ, въ настоящее время лично заинтересованная въ процвтаніи магазина, приложила вс старанія, чтобы развдать подъ рукой о кое-какихъ частныхъ длишкахъ почтеннаго джентльмена, которыя и представила его супруг въ такомъ освщеніи, что открыла ей глаза скоре и лучше, чмъ это были бы въ состояніи сдлать многолтнія и самыя мудрыя философскія разсужденія. Правда, такому блестящему успху плана миссъ Нэгъ не мало помогло случайно сдланное открытіе, касавшееся нкоей переписки весьма интимнаго свойства, въ которой г-жа Манталини именовалась ‘пошлой старушонкой’.
Однако, несмотря на всю свою твердость, г-жа Манталини рыдала навзрыдъ, когда, опираясь на плечо миссъ Нэгъ, она указала на дверь, выражая этимъ желаніе, чтобы ее увели, что молоденькія мастерицы и поспшили исполнить, окруживъ свою хозяйку съ самыми сочувственными лицами.
— Никкльби,— воскликнулъ г-нъ Манталини, заливаясь словами,— вы были свидтелемъ дьявольской жестокости по отношенію къ самому врному, самому преданному рабу, какой только когда-либо былъ у очаровательной изъ женщинъ! Но я ей прощаю да, чортъ возьми, я ей прощаю!
— Слышите? Онъ мн прощаетъ!— подхватила съ гнвомъ г-жа Манталини, оборачиваясь съ порога на эти слова.
— Да, прощаю, Никкльби,— продолжалъ г-нъ Манталини съ апломбомъ.— Я знаю, вы поднимаете меня на смхъ, сптъ подниметъ меня на смхъ, женщины поднимутъ меня на смхъ. Всякій станетъ смяться мн въ лицо, потшаться надо мной, скалить зубы. Вс скажутъ: ‘Она была дьявольски счастлива и не умла сцпить этого. Бдняжка, онъ былъ демонски красивъ, но слишкомъ слабъ, слишкомъ добръ! Онъ слишкомъ горячо ее любилъ и не могъ вынести ея гнва. Какое дьявольское несчастіе! Трудно себ представить что-либо боле ужасное!’ Вотъ, что будутъ говорить обо мн, но я все-таки прощаю ей, Никкльби!
Закончивъ столь чувствительнымъ образомъ свою страстную тираду, г-нъ Манталини снова упалъ на полъ безъ всякихъ признаковъ жизни. Только когда женщины вышли изъ комнаты, онъ опять медленно принялъ сидячее положеніе и уставился на Ральфа съ ошеломленнымъ видомъ, все еще сжимая въ одной рук склянку, а въ другой чайную ложку.
— Я бы вамъ посовтовалъ бросить ваши кривлянья и взяться за умъ: теперь вамъ надо обдумать, какъ и чмъ вы будете жить,— сказалъ Ральфъ и хладнокровно взялся за шляпу.
— Чортъ возьми, Никкльби, неужто вы говорите серьезно?
— Я не имю привычки шутить, сэръ,— отвтилъ Ральфъ.— Добрый вечеръ.
— Но… но это невозможно, Никкльби!— воскликнулъ г-нъ Манталини.
— Можетъ быть, я и ошибаюсь. Будемъ надяться, что это такъ. Вамъ лучше знать. Добрый вечеръ.
И длая видъ, что онъ не слышитъ несущейся ему вслдъ жалобной мольбы остаться и помочь другу совтомъ, Ральфъ вышелъ на улицу, оставивъ упавшаго духомъ г-на Манталини размышлять на свобод, какъ ему теперь быть.
‘Ого, скоро же втеръ перемнился!— сказалъ себ Ральфъ. Попался, голубчикъ! Не помогли теб твои фокусы. Да, закатилось, сдается, ваше красное солнышко, сэръ!’
Съ этими словами онъ наскоро сдлалъ какія-то помтки въ своей записной книжк, гд имя Манталини занимало довольно видное мсто, затмъ взглянувъ на часы и, убдившись, что было уже боле девяти, скорымъ шагомъ направился прямо къ дому.
— Ну, что, пришли? былъ первый вопросъ, съ которымъ они, обратился къ Ньюмэну.
— Ждутъ уже съ полчаса,— отвтилъ Ньюмэнъ, кивнувъ головой.
— Сквирсъ и съ нимъ другой, толстякъ?
— Да, оба у васъ въ кабинет.
— Ладно. Приведите карету,— коротко приказалъ Ральфъ.
— Карету? Какъ! Вы… вы подете, сэръ?— воскликнулъ Ньюмэнъ, заикаясь отъ изумленія.
Ральфъ сердито повторилъ свое приказаніе, посл чего мистеръ Ногсъ (изумленіе котораго было вполн извинительно, такъ какъ онъ ни разу въ жизни не видлъ Ральфа путешествующимъ иначе, какъ пшкомъ) поспшно бросился исполнить порученіе и минуту спустя доложилъ, что карета готова.
Въ эту карету сли мистеръ Сквирсъ, Ральфъ и третій, толстякъ, котораго Ньюмэнъ никогда раньше не видлъ. Ньюмэнъ стоялъ у дверей, глядя, какъ они усаживаются по мстамъ, и нимало не интересовался знать, куда и зачмъ они дутъ, пока случайно не услышалъ адреса, который далъ кучеру Ральфъ.
Въ тотъ же мигъ онъ стрлою бросился въ контору за своей шляпой и минуту спустя уже со всхъ ногъ бжалъ за каретой, какъ будто хотлъ вскарабкаться на запятки. Однако, онъ ошибся въ разсчет: карета была далеко впереди и вскор завернула за уголъ, оставивъ запыхавшагося Ньюмэна въ довольно глупомъ положеніи посреди опуствшей улицы.
‘Впрочемъ, что пользы, если бы даже и ее и догналъ?— сказалъ себ мистеръ Ногсъ, съ трудомъ переводя духъ.— Все равно онъ бы увидлъ меня…. Похалъ къ нимъ! Что бы это могло значить? Знай я объ этомъ раньше, я могъ бы ихъ предупредить. Отправился къ нимъ! Нтъ, тутъ что-нибудь да не такъ! Какая-нибудь каверза съ его стороны…’
Размышленія его были прерваны сдымъ какъ лунь старикомъ, весьма замчательной, хотя нельзя сказать, чтобы симпатичной наружности, который попросилъ у него милостыни.
Сначала Ньюмэнъ не обратилъ на него вниманія и пошелъ было своей дорогой, но старикъ, слдуя за нимъ по пятамъ, такъ разжалобилъ его своимъ грустнымъ разсказомъ, что Ньюмэнъ (хотя онъ былъ послднимъ, къ кому можно было бы обратиться за помощью, такъ какъ у него у самаго ничего не было) снялъ шляпу и принялся въ ней шаритъ въ поискахъ за полу пенсомъ, который, когда онъ у него заводился, лежалъ обыкновенно за подкладкой шляпы, завязанный въ утолокъ носового платка.
Пока Ньюмэнъ торопливо развязывалъ узелъ зубами, оборванецъ сказалъ ему одну вещь, которая заинтересовала его. Мало-по-малу они разговорились, и кончилось тмъ, что оба пошли рядомъ. Оборванецъ что-то съ волненіемъ разсказывалъ, а Ньюмэнъ его внимательно слушалъ.

ГЛАВА XLV,
изъ которой читатель узнаетъ поразительныя вещи.

— Послушайте, Никкльби, такъ какъ мы завтра вечеромъ узжаемъ изъ Лондона и такъ какъ я никогда въ жизни не проводилъ такихъ счастливыхъ часовъ, не выпьемъ ли мы съ вами еще по стаканчику за нашу будущую радостную встрчу?
Такъ говорилъ Джонъ Броуди, весело потирая руки и глядя на Николая съ блаженно и улыбкой на своей сіяющей физіономіи.
Джонъ говорилъ это въ тотъ самый вечеръ, о которомъ шла рчь въ предыдущей глав, мстомъ дйствіи былъ уже знакомый читателю коттеджъ, гд собралось веселое общество, состоявшее изъ Николая, мистриссъ Никкльби, мистриссъ Броуди, Кетъ и Смайка.
Вс были веселы и оживлены. Мистриссъ Никкльби, знавшая отъ сына, какъ много онъ былъ обязанъ честному іоркширцу, посл довольно продолжительнаго колебанія дала, наконецъ, свое согласіе на выраженное Николаемъ желаніе пригласить мистера и мистриссъ Броуди на чашку чаю. Согласіе это было дано, и для этого надо было преодолть цлый рядъ препятствій и затрудненій, проистекавшихъ главнымъ образомъ изъ того обстоятельства, что мистриссъ Никкльби не успла ‘первая сдлать визита’ мистриссъ Броуди. Хотя мистриссъ Никкльби и увряла очень часто и съ большимъ жаромъ (какъ это длаютъ очень многіе), что въ ней нтъ ни капли высокомрія и тщеславія, тмъ не мене она была большою сторонницей такъ называемыхъ свтскихъ приличій и возводила ихъ чуть что не въ законъ. Такъ и теперь: она ршительно заявила, что, пока он съ мистриссъ Броуди не обмняются визитами, она, мистриссъ Никкльби, не должна признавать даже самаго факта существованія мистриссъ Броуди, и вообще выразила полное недоумніе но поводу того, какъ ей выйти изъ столь затруднительнаго и щекотливаго положенія.
— Вотъ, видишь ли, мой другъ, мн было необходимо первой сдлать ей визитъ,— сказала мистриссъ Никкльби сыну, когда былъ поднятъ этотъ вопросъ.— Дло въ томъ, что я должна была выразить ей вниманіе, показать молодой женщин, что я желаю быть съ ними знакомой…. Знаешь, я вотъ что придумала,— добавила мистриссъ Никкльби посл небольшого раздумья,— тутъ есть одинъ очень порядочный на видъ молодой человкъ, кондукторъ омнибуса, который ходитъ мимо… Мы съ Кетъ давно уже его замтили. Помнишь, Кетъ? У него еще такая лоснящаяся шляпа и бородавка на носу, точь въ точь лакей изъ какого-нибудь богатаго дома.
— Разв лакеи изъ богатыхъ домовъ непремнно должны быть съ бородавками на носу, мамочка?— спросилъ Николай.
— Не говори глупостей, Николай,— отвтила съ сердцемъ почтенная леди.— Ты отлично знаешь, что я хочу сказать. Конечно, я говорю не о бородавк, а о шляп, которая придаетъ ему видъ слуги изъ порядочной семьи. Хотя и предположеніе о бородавк вовсе не такъ ужь смшно, какъ теб кажется. Помню, у насъ тоже былъ разъ лакей, и даже не съ бородавкой на носу, а съ огромнйшимъ зобомъ, онъ еще потребовалъ прибавки жалованья, потому что изъ-за этого зоба у него была куча расходовъ… Однако, что бишь я хотла сказать? Да, вспомнила. Мн кажется, лучшее, что я могу сдлать, это послать съ этимъ молодымъ человкомъ (я знаю, за бутылку портера онъ охотно возьмется исполнить мое порученіе)… послать съ нимъ поклонъ и мою визитную карточку въ гостиницу ‘Двухголоваго Сарацина’. Если его примутъ тамъ за лакея, тмъ лучше. Тогда мистриссъ Броуди останется только прислать въ свою очередь свою карточку, хотя бы съ посыльнымъ (онъ могъ бы просто забросить ее намъ мимоходомь), и длу конецъ.
— Видите ли, мамочка,— возразилъ Николай,— я не думаю, чтобы у такихъ простыхъ, непритязательныхъ людей, какъ Броуди, водились визитныя карточки.
— Что же ты мн этого раньше не сказалъ, мой другъ?— произнесла мистриссъ Никкльби съ нкоторой обидой.— Это совершенно мняетъ дло. Если у нихъ нтъ визитныхъ карточекъ, я больше ничего не имю сказать. Я уврена, что они добрые и вполн порядочные люди. Конечно, я буду очень рада, если они придутъ къ намъ на чашку чаю, и, разумется, съ своей стороны сдлаю все, чтобы быть съ ними любезной.
Когда вопросъ былъ такимъ образомъ ршенъ въ благопріятномъ смысл и мистриссъ Никкльби приведена въ снисходительно-покровительственное настроеніе духа, подобающее дам ея лтъ и съ ея положеніемъ въ свт, супругамъ Броуди было послано приглашеніе, которое они приняли очень охотно. А такъ какъ, явившись въ коттеджъ, оба они были чрезвычайно почтительны съ хозяйкой, повидимому, вполн понимая раздляющее ихъ огромное разстояніе, и непритворно восхищались всмъ въ дом, то почтенная леди пользовалась въ этотъ вечеръ каждымъ удобнымъ случаемъ, чтобы шепнутъ на ухо Кетъ, что, кажется, ‘эти Броуди’ очень милые люди и притомъ прекрасно воспитанные.
Такъ вотъ какъ случилось, что Джонъ Броуди посл ужина, часовъ въ одиннадцать, когда оніи сидли въ гостиной, объявилъ, что никогда въ жизни онъ не проводилъ такихъ счастливыхъ часовъ, какъ сегодня.
Мистриссъ Броуди была, повидимому, въ такомъ же восхищеніи, какъ и ея мужъ. Юная дама, пышная красота которой не только ни чуть не теряла по сравненію съ нжною прелестью Кетъ, по, напротивъ, какъ бы еще ярче выдлялась, оттняя послднюю, юная дама была положительно въ восторг отъ простого, очаровательнаго обращенія молоденькой леди и отъ обворожительной любезности ея матери. Что касается Кетъ, то она дйствительно выказала удивительное искусство наводить разговоръ на такіе предметы, въ области которыхъ деревенская красавица, вначал нсколько робвшая въ чужомъ обществ, чувствовала себя, какъ дома. При всемъ желаніи мы не можемъ сказать того же о мистриссъ Никкльби. Но если эта добрая женщина и уступала дочери въ умнь выбирать темы для разговора, если она и давала понять своимъ гостямъ, по выраженію самой мистриссъ Броуди, что ‘далеко кулику до Петрова дня’, зато она была съ ними въ высшей степени предупредительна., всячески старалась, чтобы они не скучали. А что она дйствительно принимала живое участіе въ молодой парочк, лучшимъ тому доказательствомъ служила длинная лекція по домоводству, которую она весьма обязательно прочла въ поученіе мистриссъ Броуди, иллюстрируя теоретическую ея часть многочисленными примрами изъ собственной хозяйственной практики, хотя, надо сознаться, что почтенная леди, взваливъ домашнее хозяйство цликомъ на плечи Кегь, принимала въ немъ какъ въ теоріи, такъ и на практик столько же участія, какъ любая изъ фигуръ двнадцати апостоловъ, украшающихъ соборъ Святого Павла.
— Какой, однако, добрый, милый, веселый человкъ мистеръ Броуди,— сказала Кетъ, обращаясь къ молодой женщин.— Право, мн кажется съ нимъ можно забыть какое угодно горе.
— Да, да, Кетъ, ты совершенно права, подтвердила мистриссъ Никкльби.— Должно быть, онъ прекраснйшій, добрйшій человкъ. Я должна вамъ сказать, мистриссъ Броуди, что я всегда буду рада видть васъ обоихъ у себя запросто, безъ всякихъ церемоній. Мы и сегодня не затвали никакой возни, не длали никакихъ приготовленій,— продолжала достойная леди такимъ тономъ, который давалъ чувствовать, что она сумла бы показать товаръ лицомъ, если бы только захотла.— Я ни за что на это не соглашалась, такъ и сказала Кетъ: ‘Это было бы глупо и безтактно, мой другъ,— сказала я ей,— потому что только поставило бы мистриссъ Броуди въ неловкое положеніе’.
— Очень вамъ признательна, мэмъ, за ваше вниманіе,— сказала мистриссъ Броуди съ полной искренностью. Однако, скоро одиннадцать часовъ, Джонъ, поздно, мы засидлись.
— Поздно!— воскликнула мистриссъ Никкльби съ легкимъ смхомъ, закончивъ его короткимъ покашливаніемъ, долженствовавшимъ означать недоумніе передъ такимъ незнаніемъ обычаевъ свта.— Что же это за поздно? Мы привыкли ложиться гораздо поздне. Полночь, часъ, два, три часа ночи, такъ и то не въ диковинку. Балы, обды, карточные вечера такъ и чередовались въ томъ кругу, гд мы прежде вращались. Да, свтскую-таки жизнь мы тогда вели, что и говорить! Право, теперь я и сама часто диву даюсь, какъ это мы только выдерживали! Ужасное это, въ сущности, зло, имть такое огромное знакомство, и я совтовала бы молодымъ парочкамъ стараться противостоять подобнаго рода искушенію, хотя, сказать и то, не всякая молодая чета и подвергается-то такимъ искушеніямъ и это, по моему, огромное счастье. Было у насъ, напримръ, одно знакомое семейство, они жили близъ большой дороги, правда, впрочемъ, не у самой дороги, а нсколько въ сторон, у заставы, въ томъ мст, гд еще помнишь ли, Кетъ?— плимутскій дилижансъ перехалъ осла… Такъ вотъ удивительные были люди! Неподражаемые мастера на всевозможныя зати! Чего-чего только они не придумывали! И фейерверки, и шампанское, и разноцвтные фонари, словомъ, всевозможные тонкости по части ды и питья, все, что только можетъ себ вообразить самый избалованный гастрономъ. Да, удивительные были люди эти Пельтирогусы. Помнишь ты Пельтирогусовъ, Кетъ?
Видя, что, ради спокойствія гостей, необходимо какъ можно скоре остановить потокъ краснорчія мистриссъ Никкльби, Кетъ поспшила отвтить, что она прекрасно помнитъ Пельтирогусовъ, и затмъ, обратившись къ мистеру Броуди, напомнила ему, что онъ еще въ начал вечера общалъ имъ спть іоркширскую псенку. Кетъ сказала, что она съ нетерпніемъ ждетъ исполненія этого общанія, такъ какъ уврена, что его пніе доставитъ большое удовольствіе ея матери.
Мистриссъ Никкльби любезно поддержала просьбу дочери, разсчитывая, что ей и тутъ удастся блеснуть своимъ вкусомъ и знаніемъ музыки, посл чего Джонъ Броуди принялся припоминать слова какой-то общеизвстной у нихъ на свер народной псни, то и дло прибгая за помощью къ своей молоденькой жен Припомнивъ, наконецъ, вс слова, онъ поправился на своемъ стул, воздлъ глаза къ потолку и, остановивъ ихъ на одной изъ сидвшихъ тамъ мухъ (хотя ршительно неизвстно, почему онъ оказалъ ей предпочтеніе передъ другими), во все горло заплъ о нжныхъ чувствахъ пастушка, сгорающаго отъ любви и отчаянія.
Какъ только кончилась первая строфа псни, послышался громкій стукъ въ наружную дверь, какъ будто тотъ, кто тамъ былъ, выжидалъ только удобнаго моыешта, чтобы его услышали. Стукъ раздался такъ неожиданно и такъ громко, что вс три дамы вздрогнули, а Джонъ замолчалъ.
— Должно быть, это ошибка,— спокойно сказалъ Николай.— Къ намъ никто не можетъ такъ поздно придти.
На это мистриссъ Никкльби высказала цлый рядъ предположеній: можетъ быть, въ контор братьевъ Чирибль приключился пожаръ, или, можетъ быть, они прислали за Николаемъ, чтобы пригласить его въ компаньоны фирмы (что было, конечно, весьма вроятно, если принять въ разсчетъ время дня, выбранное для этой цли), а, можетъ быть, мистеръ Линкинвотеръ обокралъ кассу и бжалъ, или миссъ Ла-Криви заболла, или наконецъ…
Но тутъ предположенія почтенной дамы были прерваны изумленнымъ возгласомъ Кетъ и появленіемъ въ дверяхъ мистера Ральфа Никкльби.
— Стойте!— воскликнулъ Ральфъ, видя, что Николай вскочилъ, а Кетъ бросилась къ нему и схватила его за руку.— Выслушайте меня прежде, чмъ заговорить этотъ мальчишка.
Николай, который и самъ въ эту минуту былъ не въ состояніи вымолвить хоть слово, только закусилъ губы и сдлалъ грозный жестъ головой. Кетъ ближе прижалась къ нему, Смайкъ спрятался за ихъ спины, а Джонъ Броуди, который слышалъ о Ральф и тотчасъ его узналъ, всталъ между нимъ и своимъ молодымъ другомъ, точно хотлъ помшать имъ приблизиться другъ къ другу.
— Не слушайте его, выслушайте прежде меня,— проговорилъ Ральфъ.
— Въ такомъ случа говорите, что вы имете сказать намъ, сэръ,— отрзалъ Джонъ,— да смотрите не выводите насъ изъ терпнія, и всякое дло лучше кончать миролюбиво.
— Я васъ сейчасъ же узналъ по вашимъ рчамъ,— сказалъ Ральфъ,— а его,— добавилъ онъ, указывая на Смайка,— по наружности.
— Джонъ, не смйте съ нимъ говорить,— закричалъ опомнившійся наконецъ Николай.— Я не хочу, чтобы онъ оставался здсь хоть минуту. Я не хочу его слушать, не хочу знать, не хочу дышать однимъ воздухомъ съ нимъ. Его присутствіе здсь есть оскорбленіе моей сестр, стыдъ и позоръ для всхъ насъ. Я его здсь оставаться не допущу.
— Стой! Куда ты?— сказалъ Джонъ, хладнокровно положивъ на грудь Николаю свою огромную лапу.
— Пусть онъ сейчасъ убирается!— кричалъ Николай, отбиваясь отъ своего друга.— Я пальцемъ его не трону, только чтобы онъ сейчасъ же уходилъ. Я не хочу, чтобы онъ здсь оставался Я, наконецъ, у себя дома, Джонъ! Я не дитя! Онъ сведетъ меня съ ума, если будетъ стоять здсь и какъ ни въ чемъ не бывало смотрть въ глаза людямъ, которые, знаютъ, какой онъ негодяй!
Джонъ Броуди молча выслушалъ бшенные возгласы Николая продолжая держать его изо всхъ силъ, и, когда онъ замолчалъ, сказалъ спокойно:
— Мы должны его выслушать, это необходимо. Я подозрваю, что онъ явился сюда не спроста. А это что тамъ за фигура за дверью? Ну-ка, покажись-ка, пріятель! Чего же ты ороблъ, милый другъ? Эй, вы, старичекъ почтенный, прикажите учителю пожаловать къ намъ.
Эти слова заставили мистера Сквирса, скрывавшагося за дверью въ ожиданіи удобной минуты для эффектнаго выхода, показаться въ дверяхъ съ такимъ смущеннымъ и растеряннымъ видомъ, что Джонъ Броуди покатился отъ хохота и даже Кетъ, несмотря на всю тревогу и страхъ, вызванные въ ея душ этой сценой, чуть-чуть не разсмялась, хотя въ глазахъ ея стояли слезы.
— Кончили вы смяться, сэръ?— спросилъ наконецъ Ральфъ.
— На этотъ разъ, кажется, кончилъ,— отвтилъ Джонъ.
— Пожалуйста не стсняйтесь, я могу и подождать.
И дйствительно, дождавшись, пока водворялась полная тишина, Ральфъ заговорилъ, обращаясь къ мистриссъ Никкльби, но не спуская глазъ съ Кетъ, какъ будто онъ хотлъ видть, какое впечатлніе произведутъ на нее его слова.
— Теперь, мэмъ, я попросилъ бы васъ меня выслушать. Не думаю, чтобы вы раздляли мнніе, только-что высказанное вашимъ сыномъ въ его краснорчивой тирад, но я знаю, что если бы даже вы и хотли, вы не могли бы заставить его молчать, такъ какъ вы теперь вполн въ его власти и не имете собственной воли, я знаю, что ни ваши мннія, ни совты, ни желанія,— ничто (хотя и то, и другое, и третье должно бы быть дорого для него но естественному порядку вещей, потому что къ чему бы иначе служила вся наша опытность?), ничто не иметъ для него никакой силы и не принимается имъ въ разсчетъ.
Въ отвтъ на эти слова мистриссъ Никкльби только вздохнула и съ сокрушеніемъ покачала головой, какъ будто признавая всю ихъ справедливость.
— Итакъ, зная, что вы не можете одобрять его дерзкаго со мной обращенія, я обращаюсь къ вамъ,сударыня, и только къ вамъ одной,— продолжалъ Ральфъ.— Частью также но этой причин я позволилъ себ явиться сюда. А явился я къ вамъ потому, что не желалъ, чтобы мое имя было обезчещено поступками въ конецъ испорченнаго мальчишки, отъ котораго я былъ вынужденъ отказаться и который, въ своемъ ребяческомъ самомнніи, вообразилъ — ха! ха!— что онъ отказывается отъ меня. По, кром того, мною руководило и чувство человколюбія. Я пришелъ,— сказалъ Ральфъ, оглядывая присутствующихъ съ злобной, торжествующей улыбкой, и продолжалъ, растягивая слова, какъ будто они доставляли ему особенное, наслажденіе:— я пришелъ, чтобы возвратить отцу его ребенка. Да, сэръ,— прибавилъ онъ, обращаясь на этотъ разъ уже прямо къ Николаю и наблюдая съ злораднымъ любопытствомъ, какъ при послднихъ словахъ тотъ измнился въ лиц,— я пришелъ, чтобы возвратитъ отцу сто ребенка… его сына… его бднаго заблудшаго сына, котораго вы подбили бжать съ низкою цлью обобрать его, воспользоваться тми грошами, которые со временемъ онъ долженъ получить отъ отца.
— Вы сами знаете, что вы лжете,— сказалъ съ презрніемъ Николай.
— Я знаю, что каждое мое слово — истина. Здсь со мною и отецъ,— отрзалъ Райьфъ.
— Да, здсь!— произнесъ язвительно Сквирсъ, выступая впередъ.— Здсь! Слышите вы? Не предупреждалъ ли я васъ, чтобы бы были осторжнй,— что отецъ можетъ явиться и потребовать его у васъ? Такъ оно и вышло. А такъ какъ отецъ его мой близкій другъ, то онъ и возвратитъ его мн. Ну-съ, что вы на это скажете? Ну-ка, что скажете? Стоила ли игра свчъ, какъ по вашему?
— Я думаю, у васъ еще не сошли знаки побоевъ, которые я вамъ оставилъ на память,— спокойно отвтилъ ему Николай съ презрительнымъ взглядомъ.— Можете болтать языкомъ, сколько хотите, вроятно, вамъ еще долго придется говорить, пока эти знаки исчезнутъ.
Почтенный педагогъ, къ которому были обращены эти слова, окинулъ столъ быстрымъ взглядомъ, словно отыскивая на немъ кружку или бутылку, чтобы запустить ими въ голову Николаю.
Но, если у него и было это намреніе, Ральфъ помшалъ ему привести его въ исполненіе, слегка дотронувшись до локтя мистера Сквирса, онъ попросилъ его передать отцу Смайка, что теперь онъ можетъ войти и потребовать сына.
Эта просьба, очевидно, пришлась мистеру Сквирсу какъ нельзя боле по душ, такъ какъ онъ со всхъ ногъ бросился ее исполнять и минуту спустя воротился въ сопровожденіи какого-то толстяка съ лоснящимся отъ жира лицомъ. Это былъ ни кто другой, какъ нашъ знакомецъ Сноули. Прошмыгнувъ мимо мистера Сквирса, онъ бросился къ Смайку и заключилъ его въ родительскія объятія такъ неловко, что голова бдняги очутилась у него подъ мышкой, другую руку съ широкополой шляпой онъ, въ знакъ своей горячей признательности небу, воздлъ къ потолку съ восклицаніемъ: ‘Боже мой! думалъ ли я, когда видлъ его въ послдній разъ, что меня ждетъ эта радостная встрча? Думалъ ли, что судьба подаритъ меня такимъ счастьемъ!’
— Успокойтесь, сэръ,— сказалъ Ральфъ тономъ величайшаго участія,— теперь онъ снова съ вами.
— Со мною! О, Боже со мной! Опять со мной!— восклицалъ Сноули, какъ будто все еще не могъ поврить своему счастью.
— Да, это онъ, конечно онъ, моя плоть и кровь, кровь и плоть.
— Плоти-то только, кажись, маловато,— замтилъ Джонъ Броуди.
Но мистеръ Сноули слишкомъ увлекся изліяніемъ своихъ отеческихъ чувствъ, чтобы обратитъ вниманіе на замчаніе, Джона. Какъ бы затмъ, чтобы окончательно убдиться, что это дйствительно его сынъ, онъ снова сунулъ голову Смайка подъ мышку и больше уже не выпускалъ.
— Что же это было такое,— продолжалъ мистеръ Сноули,— что сразу внушило мн къ нему горячее участіе, когда этотъ почтенный наставникъ юношества привелъ его ко мн въ домъ? Что заставило меня сгорать желаніемъ построже наказать его за то, что онъ осмлился бжать отъ своего лучшаго друга, пастыря и второго отца?
— Родительскій инстинктъ, сэръ,— поспшилъ отозваться Сквирсъ.
— Да, родительскій инстинктъ,— повторилъ Сноули,— возвышеннйшее изъ чувствъ, воодушевлявшее нкогда древнихъ римлянъ и грековъ, воодушевляющее и понын все живущее на земл, даже птицъ въ воздух, за исключеніемъ разв кроликовъ да котовъ, пожирающихъ иногда своихъ дтенышей. Мое сердце такъ рвалось къ нему неудержимо. Я могъ бы, не знаю, что я могъ бы съ нимъ сдлать въ своемъ справедливомъ родительскомъ гнв.
— Вотъ оно что значитъ природное-то влеченіе, сэръ,— замтилъ Сквирсъ.— Да, великая это вещь — природа.
— Святая вещь, сэръ,— отозвался въ свою очередь Сноули.
— Вы правы,— сказалъ Сквирсъ съ легкимъ вздохомъ.— Хотлъ бы я знать, что было бы со всми нами, если бы не природа. Да, природа великая вещь, которая постигается скоре сердцемъ, нежели разумомъ. О, какая это благословенная вещь — мать природа!
Во время этого философскаго діалога вс присутствующіе стояли пораженные изумленіемъ. Ошеломленный Николай переводилъ взглядъ со Сноули на Сквирса и со Сквирса на Ральфа съ смшаннымъ чувствомъ отвращенія, недоврія и тревоги. Между тмъ Смайкъ, воспользовавшись удобной минутой, вырвался изъ объятій своего любящаго отца и, бросившись къ Николаю, сталъ его умолять въ самыхъ трогательныхъ выраженіяхъ не отдавать его никому и позволить ему жить и умереть возл него.
— Если вы дйствительно отецъ этого несчастнаго мальчика,— сказалъ Николай,— вы не ршитесь снова отдать его въ тотъ вертепъ, откуда я его вырвалъ.
— Онъ опять за свое!— закричалъ Сквирсъ.— Опять затваетъ скандалъ! Такъ знайте же, сэръ, вы не стоите пули и пороха, я иначе раздлаюсь съ вами!
— Подождите,— вмшался Ральфъ, видя, что Сноули собирается говорить.— Нечего попусту тратить слова съ сумасброднымъ мальчишкой. Будемъ кончать наше дло. Это вашъ сынъ, сэръ, на что у васъ имются доказательства. Вы, мистеръ Сквирсъ, можете удостоврить, что это тотъ самый мальчикъ, который жилъ у васъ подъ именемъ Смайка,— не такъ ли?
— Еще бы! Конечно, тотъ самый. Можетъ ли тутъ быть какое-либо сомнніе?— отвчалъ Сквирсъ.
— Прекрасно,— продолжалъ Ральфъ,— слдовательно, дло можно покончить въ немногихъ словахъ. У васъ былъ сынъ отъ первой жены, мистеръ Сноули?
— Былъ. Вотъ онъ,— отвчалъ Сноули.
— Сейчасъ мы это докажемъ,— сказалъ Ральфъ.— Вы съ женой разошлись, и мальчикъ остался при ней, когда ему было около года. Года черезъ два вы получили письмо отъ жены, въ которомъ она вамъ сообщала, что сынъ вашъ умеръ, и вы поврили этому извстію.
— Да,— отвтилъ Сноули.— За то какая же была для меня радость…
— Будьте благоразумны, сэръ, прошу васъ,— остановилъ его Ральфъ.— Мы заняты дломъ, а къ длу никогда не слдуетъ примшивать чувства. Жена ваша скончалась года полтора тому назадъ въ какомъ-то глухомъ мстечк, гд она служила экономкой въ одномъ семейств, не такъ ли?
— Совершенно врно,— отвтилъ Сноули.
— Чувствуя приближеніе смерти, она вамъ написала письмо, въ которомъ длала признаніе, касающееся вашего сына. Письмо это было адресовано на ваше имя, но безъ обозначенія мста жительства, и посл долгихъ странствованій, наконецъ, попало къ вамъ совершенно случайно нсколько дней тому назадъ.
— Врно до послдняго слова,— замтилъ Сноули.
— Въ этомъ письм ваша жена сознавалась вамъ въ томъ, что смерть сына была вымысломъ, къ которому она прибгала изъ желанія чмъ-нибудь вамъ досадить, ибо такова была, повидимому, принятая вами обоими система въ вашихъ супружескихъ отношеніяхъ, она сообщила вамъ, что мальчикъ живъ, но слабъ разсудкомъ, что она отдала его черезъ врнаго человка въ одну дешевую іоркширскую школу, что въ теченіе нсколькихъ лтъ она аккуратно вносила за него плату, но что затмъ, вслдствіе измнившихся обстоятельствъ, перестала платить за него и, наконецъ, ухавъ куда-то далеко, постепенно совсмъ его забросила,
Сноули горестно покачалъ головой и вытеръ совершенно сухіе глаза.
— Это была школа мистера Сквирса,— продолжалъ Ральфъ,— мальчикъ былъ ему отданъ подъ именемъ Смайка, числа и записи въ вашихъ документахъ сходятся съ таковыми же въ книгахъ мистера Сквирса. Въ настоящее время мистеръ Сквирсъ остановился у васъ, такъ какъ два другихъ вашихъ сына находятся также у него въ школ, вы сообщили ему о своемъ открытіи, онъ привелъ васъ ко мн, какъ къ человку, рекомендовавшему ему похитителя его ребенка, а я привелъ васъ обоихъ сюда. Врно ли все это?
— Вы говорите, какъ книга, сэръ, каждое ваше слово есть истина,— отвтилъ мистеръ Сноули.
— Вотъ ваша записная книжка, сэръ,— продолжалъ Ральфъ, извлекая изъ кармана пальто кипу какихъ-то бумагъ,— вотъ ваше брачное свидтельство, метрическое свидтельство вашего сына, вотъ два письма вашей жены и еще кое-какіе документы, которые могутъ удостоврить ваши права. Вс ли они тутъ, взгляните?
— Вс, сэръ, вс до единаго.
— И вы ничего не будете имть противъ того, чтобы эти люди взглянули на нихъ и могли бы такимъ образомъ убдиться въ законности вашихъ правь, посл чего они, конечно, не откажутся немедленно вернуть вамъ вашего сына. Этого ли вы хотите и такъ ли я понялъ васъ, сэръ?
— Вы высказали лучше меня самого, сэръ, то, что я думалъ.
— Вотъ документы,— сказалъ Ральфъ, бросая на столъ записною книжку и дв-три бумаги.— Можете осмотрть, но такъ какъ все это подлинные документы, сэръ, я бы вамъ посовтовалъ глядть въ оба, чтобы что-нибудь не исчезло.
Съ этими словами Ральфъ слъ, хотя никто ему этого не предлагалъ, плотно сжалъ губы, на которыхъ до этой минуты змилась злобная усмшка, и, скрестивъ руки, въ первый разъ взглянулъ прямо въ глаза Николаю.
Выведенный изъ себя послднимъ оскорбительнымъ намекомъ дяди, Николай окинулъ его гнвнымъ взглядомъ, но сейчасъ же сдержался и принялся разсматривать документы при помощи Джона Броуди. Въ нихъ не оказалось ничего подозрительнаго. Свидтельства о брак и рожденіи были за надлежащими подписями несомннно выданы на основаніи записей, взятыхъ изъ приходскихъ книгъ, первое письмо имло такой видъ, точно оно было написано много лтъ тому назадъ, почеркъ второго письма былъ тотъ же, что и въ первомъ, съ тою лишь разницей, что здсь это былъ неровный и дрожащій почеркъ умирающей, писавшей ослабвшее рукой, однимъ словомъ, вс бумаги были въ полномъ порядк и не внушали никакихъ подозрній.
— Неужели же это правда, Николай?— шепнула Кегь, съ тревогой слдившая за разборомъ бумагъ изъ-за плеча брата.— Неужели придется этому поврить?
— Боюсь, что такъ,— отвтилъ Николай.— Что вы объ этомъ думаете, Джонъ?
Джонъ почесалъ въ затылк и покачалъ головой, но ничего не сказалъ.
— Замтьте, мэмъ,— сказалъ Ральфъ, обращаясь къ мистриссъ Никкльби,— что такъ какъ этотъ юноша несовершеннолтній и при томъ слабъ разсудкомъ, то мы могли бы явиться сегодня во всеоружіи закона, въ сопровожденіи полиціи. И поврьте, что если я этого не сдлалъ, то только изъ уваженія къ вамъ и къ вашей дочери.
— Вы уже въ достаточной мр доказали ей свое уваженіе,— сказалъ Николай, прижимая къ себ сестру.
— Благодарю васъ, сэръ, ваша оцнка — лучшая для меня похвала,— отвтилъ Ральфъ.
— Ну, что же мы стоимъ, господа?— сказалъ Сквирсъ.— Пожалуй, извозчичьи лошади совсмъ распростудятся, если мы ихъ продержимъ еще, одна и то уже такъ чихаетъ, что поднялся втеръ и распахнуло наружную дверь. Какъ же мы размстимся? Подетъ ли съ нами мастеръ Сноули теперь же?
— Нтъ, нтъ, нтъ!— взмолился Смайкъ, отступая и цпляясь за Николая.— Нтъ, ради Бога, не отпускайте меня! Я не хочу отъ васъ уходить. Нтъ, ни за что!
— Какъ это жестоко!— воскликнулъ Сноули, бросая на своихъ друзей умоляющій о сочувствіи взглядъ — Для того ли родители производятъ на свтъ дтей?
— Такъ неужто по вашему вотъ для этого?— хладнокровно возразилъ Джонъ Броуди, указывая на Сквирса.
— Не ваше дло!— отрзалъ этотъ почтенный джентльменъ, щелкнувъ себя по носу самымъ вызывающимъ образомъ.
— Правда твоя, учитель,— сказалъ Джонъ.— ни мн и никому нтъ до этого дла, отъ того только и могутъ существовать такіе люди, какъ ты… Куда ты лзешь, однако? Лучше не тронь, братъ, его, пожалешь! Джонъ Броуди не замедлилъ подкрпить дйствіемъ эту угрозу и съ такой силой толкнулъ въ грудь мистера Сквирса, протянувшаго было руку къ Смайку, что тотъ не удержалъ равновсія и повалился на Ральфа, который въ свою очередь чуть было не свалился со стула.
Это случайное обстоятельство послужило какъ бы сигналомъ къ ршительнымъ дйствіямъ. Среди невообразимаго шума, умоляющихъ воплей Смайка, испуганныхъ криковъ женщинъ и гнвныхъ возгласовъ мужчинъ сдлана была попытка силою овладть Смайкомъ, но въ тотъ моментъ, когда Сквирсъ уже взялъ его за плечо, собираясь вести за собой, Николай (который до этой минуты все еще былъ въ нершимости) схватилъ за шиворотъ достойнаго педагога и встряхнулъ такъ энергично, что у того защелкали зубы, затмъ вжливо проводилъ его къ выходу, вытолкнулъ въ корридоръ и захлопнулъ за нимъ дверь.
— Теперь я попрошу и васъ послдовать за вашимъ другомъ,— сказалъ Николай, обращаясь къ двумъ другимъ.
— Отдайте мн моего сына!— закричалъ Сноули.
— Вашъ сынъ можетъ самъ выбирать,— отвтилъ Николай.— Онъ хочетъ остаться и останется.
— Значитъ, вы его ршительно не отдадите?— спросилъ Сноули.
— Если бы онъ былъ крыса или собака, я и тогда не отдалъ бы его противъ его воли въ жертву тмъ жестокостямъ, на которыя вы его обрекаете,— сказалъ Николай.
— Ударьте, ударьте его подсвчникомъ, Никкльби!— крикнулъ Сквирсъ въ замочною скважину.— Да не. забудьте захватить съ собой мою шляпу, пока она цла!
— Я очень сожалю о случившемся, могу васъ уврить,— сказала мистриссъ Никкльби, которая до этой минуты стояла съ мистриссъ Броуди въ сторон, ломая руки и заливаясь слезами, тогда какъ Кетъ блдная, но спокойная, не отходила отъ брата.— Я очень сожалю обо всемъ случившемся. Но, право, я и сама не знаю, какъ будетъ лучше въ этомъ случа поступить. Я думаю и надюсь, что Николай тутъ лучшій судья. Содержать чужихъ дтей, конечно, очень накладно, хотя молодой мастеръ Сноули чрезвычайно услужливъ и всячески старается быть намъ полезнымъ. Но разв нельзя было бы уладить это дло миролюбиво? Если-бы, напримръ, мистеръ Сноули-отецъ обязался выплачивать извстную сумму за его столъ и одежду, право, можно было бы все прекрасно устроить. Мы могли бы раза два въ недлю имть за обдомъ рыбу, или пуддингъ, или сладкій пирогъ, или что-нибудь въ этомъ род, и такимъ образомъ дло уладилось бы къ обоюдному удовольствію.
Но этому геніальному компромиссу, предложенному среди горькихъ вздоховъ и слезъ, не суждено было ничего уладить, такъ какъ никто не, обратилъ на него вниманія. Такимъ образомъ бдная мистриссъ Никкльби принуждена была обратиться къ мистриссъ Броуди, своей единственной слушательниц, которой и разъяснила вс выгоды подобнаго плана и вс несчастныя послдствія, проистекающія въ тхъ случаяхъ, когда никто не хочетъ слушать ея совтовъ.
— А вы, сэръ, вы безсовстный, неблагодарный, безсердечный мальчишка!— сказалъ Сноули, обращаясь къ перепуганному Смайку.— Ты отталкиваешь мою любовь, когда мое сердце стремится къ теб. Подешь ты со мной? Подешь ли, наконецъ?— Да или нтъ?
— Нтъ, нтъ, нтъ!— воскликнулъ Смайкъ въ ужас.
— Онъ никогда никого не любилъ!— заоралъ Сквирсъ въ замочную скважину.— Онъ никогда не любилъ ни меня, ни Вакфорда, этого воплощеннаго ангела. Какъ же вы хотите, чтобы онъ полюбилъ отца? Онъ никогда его не любилъ и никогда не полюбитъ. Онъ даже не знаетъ, что такое отецъ, не понимаетъ этого, испорченный, безсердечный мальчишка!
Мистеръ Сноули съ минуту горестно смотрлъ на Смайка, затмъ одной рукой закрылъ лицо, а другую со шляпой снова воздлъ къ потолку въ знакъ своего глубокаго огорченія черною неблагодарностью сына, наконецъ, вытеръ глаза рукавомъ, поднялъ съ полу шляпу мистера Сквирса и, сунувъ ее подъ мышку, вышелъ изъ комнаты медленными, неврными шагами человка, убитаго горемъ.
— Кажется, сэръ, на этотъ разъ мечты ваши разбиты,— сказалъ Ральфъ Николаю, останавливаясь въ дверяхъ.— Воздушный замокъ, которымъ вы себя тшили, разлетлся, какъ дымъ. Тотъ, кого вы считали несчастнымъ преслдуемымъ наслдникомъ знатнаго рода, оказался просто-на-просто жалкимъ слабоумнымъ ребенкомъ самаго обыкновеннаго небогатаго торговца. Увидимъ, что-то вы теперь запоете.
— Что жъ, и увидите,— отвтилъ Николай, указывая ему на дверь
— Поврьте, я и не разсчитывалъ, что вы тотчасъ сдадитесь,— добавилъ Ральфъ.— Вы слишкомъ для этого горды и упрямы и слишкомъ дорожите вашей репутаціей великодушнаго, благороднаго рыцаря. Но скоро ваша ршимость разсыплется прахомъ. Вы узнаете на собственной шкур, что такое долгій, разорительный судебный процессъ, вы познакомитесь съ муками ожиданія, съ томительными, тревожными днями и безсонными ночами и поврьте, что, несмотря на все ваше самомнніе, ваше высокомріе будетъ сокрушено. Когда же вы превратите въ адъ этотъ домъ, когда вы станете вымещать вашу злобу и огорченія на этомъ несчастномъ (это непремнно такъ будетъ, я знаю васъ) и на тхъ, кто теперь видитъ въ васъ героя, рыцаря безъ страха и упрека, тогда мы сведемъ съ вами наши старые счеты и посмотримъ, кто изъ насъ двухъ останется въ выигрыш и кто окажется боле благороднымъ даже во мнніи свта.
Съ этими словами Ральфъ вышелъ. Но мистеръ Сквирсъ, слышавшій послднюю часть его рчи и терзаемый безсильною злобой, не могъ устоять противъ искушенія излить ее хоть какимъ-нибудь способомъ. Появившись въ дверяхъ, съ нечеловческой гримасой на своемъ отвратительномъ лиц, онъ выкинулъ какое-то нелпое антраша, долженствовавшее выразить его торжество но поводу скораго пораженія и погибели Николая.
Исполнивъ этотъ воинственный танецъ, въ которомъ немалую роль играли его короткія панталоны и огромные сапоги, мистеръ Сквирсъ послдовалъ за своими друзьями, предоставивъ семейству Никкльби размышлять на досуг обо всемъ случившемся.

ГЛАВА XLVI,
проливающая нкоторый свтъ на предметъ любви Николая.

Пусть читатель самъ судитъ, хорошо это или дурно.
Хорошенько поразмысливъ о томъ затруднительномъ положенія, въ которомъ онъ очутился, Николай ршилъ, не теряя времени, поговорить обо всемъ откровенно съ братьями Чирибль. Воспользовавшись первымъ представившимся ему удобнымъ случаемъ, т. е. вечеромъ на слдующій же день, когда они съ мистеромъ Чарльзомъ остались наедин, онъ разсказалъ ему грустную исторію Смайка и скромно, но твердо выразилъ надежду, что, принимая во вниманіе обстоятельства дла, мистеръ Чарльзъ войдетъ въ его положеніе и пойметъ, что онъ былъ поставленъ въ необходимость стать между отцомъ и сыномъ, хотя ненависть и отвращеніе Смайка къ отцу придаютъ длу такой видъ, будто бы онъ, Николай, вооружаетъ сына противъ отца, то есть фигурируетъ въ такой роли, которую онъ первый счелъ бы унизительной для себя.
— Онъ такъ боится и такъ ненавидитъ этого человка,— сказалъ въ заключеніе Николай,— что, право, мн и самому подчасъ не врится, чтобы онъ былъ его сыномъ. Природа не вложила въ его сердце ни капли нжнаго чувства къ отцу, а вдь природа не можетъ ошибаться.
— Вотъ видите ли, мои милйшій,— отвтилъ мистеръ Чарльзъ,— вы впадаете въ этомъ случа въ общее большинству изъ насъ заблужденіе, приписывая природ вещи, которыя не имютъ къ ней ни малйшаго отношенія и за которыя она отнюдь не отвтственна. Говоря о природ, люди представляютъ себ нчто отвлеченное, совершенно упуская изъ вида, что такое природа въ дйствительности. Взять хотя бы этого бднаго мальчика, который никогда не зналъ нжной родительской ласки, вся жизнь котораго одно сплошное страданіе. Ему приводятъ совершенно чужого для него человка и говоритъ, что это его отецъ, и что же? Человкъ этотъ съ первою же момента ихъ встрчи высказываетъ намреніе положить конецъ его кратковременному счастію, разлучить его съ его единственнымъ другомъ, съ вами, и предоставить прежней горькой участи. По моему, если бы природа въ этомъ случа внушила ему инстинктивное влеченіе къ отцу и оттолкуда бы его отъ васъ, она поступила бы глупо и несправедливо.
Николай быль въ восторг отъ горячности, съ какою говорилъ мистеръ Чарльзъ, но, разсчитывая заставить его окончательно высказаться по этому поводу, промолчалъ.
— Въ томъ или иномъ вид эта ошибка встрчается на каждомъ шагу,— продолжалъ мистеръ Чарльзъ.— Родители, никогда не выказывавшіе ни малйшей любви къ дтямъ, жалуются на недостатокъ привязанности къ себ со стороны дтей, дти, не исполняющія своего сыновняго или дочерняго долга, жалуются на недостатокъ родительской любви. Моралисты, видя, что т и другіе несчастны вслдствіе отсутствія взаимной живой и дятельной любви, произносятъ громовыя рчи противъ тхъ и другихъ и вопіютъ о томъ, что попраны священныя узы природы. А между тмъ, милйшій мой, естественныя привязанности — это прекраснйшее изъ чувствъ, вложенныхъ въ насъ Всемогущимъ, какъ и все прекрасное, что Имъ создано на земл, требуютъ заботы и ухода. Лишенныя того и другого, они непремнно заглохнутъ или уступятъ мсто другимъ чувствамъ, и мы не должны этому удивляться. Разв не заглушается сорною травою и бурьяномъ самое прелестное растеніе, оставленное безъ призора? Да, какъ было бы хорошо, если бы люди побольше думали о своемъ долг, если бы они тверже помнили обязанности, которыя на нихъ налагаетъ природа, вмсто того, чтобы судить и рядить о ней вкривь и вкось.
Тутъ мистеръ Чарльзъ, который сильно горячился во время своей рчи, умолкъ на минуту и затмъ уже спокойне продолжалъ:
— Вроятно, мой милый, вы удивились, что я такъ спокойно отнесся къ тому, что вы мн сообщили. Причина очень проста: вашъ дядя былъ у меня поутру.
Николай вспыхнулъ и невольно попятился.
— Да, онъ былъ здсь,— повторилъ въ волненія мистеръ Чарльзъ, стукнувъ кулакомъ по конторк,— здсь, въ этой самой комнат. Онъ остался глухъ къ доводамъ разсудка и къ чувству справедливости. Зато и отплъ же его Нэдъ! Будь камень на его мст, кажется, и тотъ заплакалъ бы.
— Онъ приходилъ, чтобы…— началъ было Николай.
— Чтобы принести на васъ жалобу,— докончилъ мистеръ Чарльзъ,— чтобы отравить нашъ слухъ клеветой и злословіемъ. Но это ему не удалось: вмсто того ему самому пришлось выслушать отъ насъ горькую истину. Вы еще не знаете брата Нэда, дорогой мистеръ Никкльби, Нэдъ — это настоящій левъ по своему безстрашію, точно такъ же, какъ и Тимъ Линкинвотеръ. Мы позвали Тима для храбрости, ну, и задалъ же онъ ему, сэръ, хорошую баню!
— Какъ и чмъ мн васъ отблагодарить за вашу доброту, сэръ?— сказалъ Николай.
— Ни слова больше объ этомъ, мой милый, это будетъ лучшая благодарность,— отвтилъ мистеръ Чарльзъ.— Должна же, наконецъ, быть правда на земл, по крайней мр, мы съ братомъ сдлаемъ все, что въ нашей власти, чтобы не дать въ обиду ни васъ, ни вашу семью. Ни одинъ волосъ не долженъ упасть съ вашей головы, насколько это зависитъ отъ васъ, и никто изъ васъ не пострадаетъ: ни этотъ бдный мальчикъ, ни наша матушка, ни ваша сестра. Такъ мы ему и сказали — Нэдъ, я и Тимъ Линкинвотеръ. Да, такъ-таки и сказали. Видлъ я и этого отца, сэръ, если только онъ дйствительно его отецъ, хотя я не вижу причины въ этомъ сомнваться. Величайшій онъ долженъ быть лицемрь и мерзавецъ, я вамъ доложу, мистеръ Никкльби. Такъ я ему и сказалъ: ‘вы лицемръ, сэръ!’ Да, такъ и сказалъ: ‘Вы лицемръ’, говорю. И я очень радъ, что откровенно высказалъ ему свое мнніе, очень радъ!
Мистеръ Чарльзъ до такой степени опять разгорячился и киплъ такимъ негодованіемъ, что Николай ршился было попытаться еще разъ высказать ему свою благодарность, но едва онъ открылъ ротъ, какъ почтенный джентльменъ взялъ его за руку и, любезно указавъ ему на стулъ, попросилъ ссть.
— Будемъ считать этотъ вопросъ исчерпаннымъ,— сказалъ онъ, вытирая лицо платкомъ.— Прошу васъ, больше ни слова объ этомъ. Я хочу поговорить съ вами еще объ одномъ дл, секретномъ дл, мистеръ Никкльби, поэтому мы оба должны успокоиться, оба должны успокоиться, сэръ.
Мистеръ Чирибль прошелся по комнат раза два или три, затмъ придвинулъ свой стулъ поближе къ Николаю, слъ и сказалъ:
— Дло въ томъ, что я намренъ дать вамъ одно секретное и весьма щекотливое порученіе.
— Конечно, вамъ не трудно было бы найти для этого человка боле опытнаго и ловкаго, сэръ,— отвтилъ Николай,— но не думаю, чтобы кто-нибудь другой взялся за ваше порученіе съ большимъ желаніемъ вамъ услужить.
— Я въ этомъ увренъ, вполн увренъ,— сказалъ мистеръ Чарльзъ.— И вы это увидите, кода я вамъ скажу, что мое порученіе касается молодой леди.
— Молодой леди!— воскликнулъ Николай, съ дрожью волненія ожидая, что будетъ дальше.
— Да, молодой и очень хорошенькой леди,— серьезно докончилъ мистеръ Чирибль.
— Продолжайте, я васъ слушаю, сэръ,— сказалъ Николай.
— Нотъ видите ли, я обдумываю, какъ бы поясне изложить мое дло,— проговорилъ мистеръ Чирибль не то съ грустью, не то со смущеніемъ, какъ показалось его юному другу.— Помните, бы какъ-то разъ случайно встртили у меня молодую двушку… ей еще сдлалось дурно тогда… Можетъ быть, вы забыли?..
— О, нтъ!— воскликнулъ съ живостью Николай.— Я… я прекрасно помню.
— О ней-то и идетъ теперь рчь, сэръ,— сказалъ мистеръ Чирибль.
Какъ у попугая въ извстномъ анекдот, у Николая отнялся языкъ, хотя мысли вихремъ кружились въ его голов.
— Это дочь одной дамы,— продолжалъ мистеръ Чирибль,— которую я зналъ молодой и прекрасной (я и самъ былъ тогда немножко помоложе) и которую,— теперь вамъ, можетъ быть, покажется это страннымъ — которую я нжно любилъ. Намъ, наврно, смшно слышать это признаніе отъ такого сдовласаго старика, ну, что жъ, я не обижусь. Будь я молодъ, вроятно, я бы и самъ посмялся на вашемъ мст.
— Но у меня и въ голов не было ничего подобнаго, увряю васъ, сэръ,— сказалъ Николай.
— Братъ Нэдъ,— продолжалъ мистеръ Чарльзъ,— былъ женихомъ ея сестры, но невста его умерла. Вотъ уже нсколько лтъ, какъ умерла и она. Она вышла замужъ по любви и, Богъ мн свидтель, я отъ всей души хотлъ бы имть право сказать, что она была счастлива.
Мистеръ Чарльзъ на минуту умолкъ, Николай тоже молчалъ, щадя его чувства.
— Если бы мои добрыя пожеланія (конечно, ради нея) могли что-нибудь сдлать и для ея мужа, его жизнь была бы также счастливой мирной жизнью,— спокойно продолжалъ старикъ.— Но этого не случилось: ни онъ, ни она не были счастливы. Вскор посл свадьбы дла ихъ сильно разстроились, и на нихъ посыпался цлый рядъ всякихъ огорченій и неудачъ. За годъ до смерти она вынуждена была обратиться за помощью къ своему старому другу… Ахъ, какъ она измнилась, какъ страшно измнилась! Это былъ человкъ совершенно разбитый и нравственно, и физически. Мужъ отбиралъ у нея до полушки все, что я ей давалъ, онъ зналъ, что за одинъ часъ ея спокойствія я готовъ бросать деньги на втеръ хоть пригоршнями. Мало того: часто онъ заставлялъ ее приходить за прибавкой и, обирая ее такимъ образомъ для своихъ прихотей, длалъ изъ этихъ ея визитовъ ко мн предметъ своихъ язвительныхъ упрековъ и жестокихъ насмшекъ надъ нею же. Онъ давно знаегъ, говорилъ онъ, что она раскаялась въ своемъ выбор, что и вышла-то она за него единственно изъ тщеславія и по разсчету (въ то время, когда она за него выходила, онъ былъ великосвтскимъ щеголемъ съ большими связями и красавцемъ). Однимъ словомъ, онъ всячески старался самымъ несправедливымъ, самымъ безсовстнымъ образомъ свалить на нее всю вину въ своемъ разореніи и погибели. Въ то время молодая леди, о которой идетъ рчь, была еще ребенкомъ. А никогда не видлъ ея до того раза, когда вы встртили ее здсь, но мой племянникъ Фрэнкъ…
Николай вздрогнулъ и, безсвязно извинившись въ отвть на удивленный взглядъ старика, просилъ его продолжать.
— Что бишь я сказалъ? Да… мой племянникъ Фрэнкъ случайно познакомился съ нею дня черезъ два посл своего возвращенія въ Англію, но вскор потерялъ ее изъ вида. Ея отецъ въ настоящее время человкъ совершенно больной, онъ скрывается отъ кредиторовъ, живетъ въ глухомъ предмсть, въ страшной нищет, со дня на день ожидая смерти, и бдная двушка, почти дитя (ужъ, конечно, если кто достоинъ лучшей участи, такъ это она, прости мн, Господи, такія слова: вс мы всегда забиваемъ, что пути Господни неисповдимы…), бдная двушка съ твердостью выноситъ вс испытанія и лишенія, вс униженія, выпавшія на ея долю, самое тяжелое, что только можетъ быть для такого юнаго, нжнаго существа, выноситъ все это ради отца. Она содержитъ его своими трудами. Единственнымъ ея другомъ за вс эти годы,— продолжалъ мистеръ Чарльзъ,— единственной повренной ея заботъ и горя была простая женщина, которая служила у нихъ прежде кухаркою, а теперь живетъ одной прислугой, ко которая по своей честности, врности и нжному сердцу была бы, пожалуй, достойна стать женою самого Тима Линкинвотера, да, сэръ, женою самого Тима!
Сказавъ это похвальное слово бдной служанк съ неописуемымъ жаромъ, мистеръ Чарльзъ откинулся на спинку стула и уже гораздо спокойне продолжалъ свой разсказъ.
Вотъ его содержаніе въ главныхъ чертахъ. Съ благородною гордостью отказавшись отъ предложеній денежной помощи со стороны родныхъ своей покойной матери, такъ какъ первымъ условіемъ такой помощи они ставили разлуку ея съ негодяемъ отцомъ, молодая двушка очутилась совсмъ одна, безъ поддержки, безъ друзей, къ которымъ она могла бы обратиться хоть за совтомъ. Инстинктивная деликатность не позволяла ей обратиться и къ тому врному, благородному человку, котораго ея отець ненавидлъ и которому за всю егю доброту и великодушіе отплатилъ черною неблагодарностью и злословіемъ. Такимъ образомъ, одинокая, всми покинутая, она зарабатывала хлбъ для себя и отца, и кое-какъ перебивалась. Среди самой горькой нужды она съ твердостью исполняла свой долгъ, не тяготясь вчными капризами больного отца, ни на что не жалуясь, не падая духомъ, хотя у нея не было ни утшительныхъ воспоминаній прошлаго, ни надежды на будущее, она трудилась, какъ невольница, не сожаля о той жизни, отъ которой сама отказалась, и безропотно перенося горькую долю, которую добровольно себ избрала. Вс ея знанія и таланты, пріобртенные ею въ боле счастливые годы, были пущены въ ходъ съ единственной цлью прокормить себя и отца. Два долгихъ года работала она цлые дни, а часто и ночи напролетъ, то иголкой, то перомъ, то кистью. Одно время она была приходящей учительницей и въ качеств таковой подвергалась всмъ капризамъ, всмъ оскорбленіямъ, которыми женщины (хотя бы у нихъ самихъ были дочери) такъ часто осыпаютъ другихъ женщинъ, когда эти послднія въ какомъ-нибудь отношеніи зависятъ отъ нихъ. Он какъ будто стараются выместить то превосходство въ знаніяхъ и развитіи, котораго въ девяносто девяти случаяхъ изъ ста не могутъ не признать, заставляя выносить самыя тяжелыя униженія своихъ бдныхъ наемницъ, стоящихъ неизмримо выше ихъ самихъ, униженія, которымъ любой шалопай постыдился бы подвергать своего грума. Два долгихъ года работала двушка, не покладая рукъ, и, наконецъ, убдившись, что она все равно никогда не достигнетъ безъ чужой помощи единственной цли своей жизни — доставить сносное существованіе отцу, бдняжка, побжденная неудачами и все возрастающей нуждой, принуждена была обратиться къ старому другу своей матери и смиренно раскрыть ему свое сердце.
— Будь я нищій,— закончилъ мистеръ Чарльзъ свой разсказъ съ загорвшимся взглядомъ,— благодаря Бога, я богатъ,— но будь я нищій, я отказался бы отъ послдней корки хлба, чтобы помочь ей, я думаю, и всякій на моемъ мст поступилъ бы точно также. Но даже въ моемъ теперешнемъ положеніи эта задача далеко не легкая. Если бы не ея отецъ, ничего не могло бы быть проще, мы взяли бы ее къ себ, и она была бы для насъ съ Нэдомъ счастьемъ и радостью, солнечнымъ лучемъ въ нашемъ долг, она стала бы нашею сестрою, нашимъ ребенкомъ. Но отецъ ея живъ. Помочь ему нтъ ни малйшей возможности, тысячи попытокъ были сдланы въ этомъ направленіи, но вс он не привели ни къ чему.
— Неужели ее нельзя убдить…— началъ было Николай и умолкъ, спохватившись, что онъ можетъ выдать себя.
— Оставить его?— докончилъ за него мистеръ Чарльзъ.— Но кто же возьметъ это на себя? Кто ршится вооружать дочь противъ отца? Впрочемъ, были и такія попытки, правда, не съ моей стороны, ей предлагали перехать отъ отца съ тмъ, что она можетъ даже видться съ нимъ, но она и на это не согласилась.
— Но крайней мр, добръ ли онъ къ ней?— спросилъ Николай.— Цнитъ ли то, что оно для него длаетъ?
— Доброта,— отвтилъ мистеръ Чарльзъ,— настоящая доброта, способная на самопожертвованіе, не въ его характер. Но, кажется, онъ къ ней нженъ и добръ, насколько онъ вообще можетъ быть добрымъ. Ея мать была доврчивымъ, любящимъ созданіемъ и, несмотря на то, что онъ жестоко ее оскорблялъ чуть-что не съ первыхъ же дней посл свадьбы, она любила его всю жизнь и, умирая, поручила заботу о немъ своей дочери. И дочь никогда этого не забудетъ, поврьте.
— Не можете ли хоть вы повліять на него?— спросилъ Николай.
— Я, мой милый? Да я послдній человкъ на свт, который могъ бы на него повліять. Онъ такъ мн завидуетъ и такъ меня ненавидитъ, что если бы онъ только узналъ, что его дочь была у меня и все мн разсказала, онъ сдлалъ бы ей жизнь невыносимой, онъ измучилъ бы ее своими упреками, хотя въ то же время,— вотъ какой это черствый, безсердечный эгоистъ!— знай онъ даже, что каждый ея грошъ идетъ отъ меня, онъ не отказалъ бы себ ни въ одной прихоти, пока у нея есть хоть пенни въ карман.
— Какой негодяй! Какой безсовстный негодяй!— воскликнулъ съ негодованіемъ Николай.
— Къ чему такія рзкія выраженія?— сказалъ мистеръ Чарльзъ мягко.— Постараемся лучше помочь ей, примняясь къ существующему положенію длъ. Даже ту ничтожную помощь, которую мн удалось уговорить ее принять отъ меня, я долженъ былъ, по ея же усиленной просьб, раздлить на самыя мелкія суммы, которыя она и беретъ по мр надобности, потому что, если онъ только узнаетъ, что у нея есть кредиты онъ станетъ тратить деньги безъ зазрнія совсти, расшвыривать ихъ направо и налво. Бдняжка принуждена ходить сюда тайкомъ за этими деньгами, одна, почти ночью, но дольше это не можетъ такъ продолжаться, мистеръ Никкльби, я не могу этого допустить.
Тутъ Николай узналъ, что добрые старички давно уже ломали свои старыя головы, стараясь придумать, какъ бы получше и поделикатне помочь бдной двушк и притомъ устроить такъ, чтобы отецъ не подозрвалъ, откуда идетъ эта помощь, и наконецъ придумали: они ршили сдлать видъ, будто покупаетъ ея работы, предложить ей за нихъ довольно высокую плату и постоянно снабжать ее новыми заказами, но для этой цли имъ нуженъ былъ помощникъ, который могъ бы вести необходимые переговоры, и посл долгаго размышленія ихъ выборъ остановился на Никола.
— Онъ лично знаетъ насъ съ Нэдомъ,— сказалъ мистеръ Чарльзъ,— слдовательно, мы для этого не годимся. Фрэнкъ славный малый, чудесный малый, но мы боимся, что онъ слишкомъ безпеченъ и втренъ для такого деликатнаго порученія. Онъ еще, чего добраго, возьметъ да и влюбится (потому что двушка прехорошенькая, вылитый портретъ матери), влюбится очертя голову, ничего не обдумавъ, и, пожалуй, сдлаетъ бдняжку несчастной, тогда какъ единственная наша цль съ Нэдомъ — это помочь ей и по возможности устроить ея счастье. Онъ уже и такъ съ первой же встрчи необыкновенно какъ заинтересовался ея судьбою. И если только врны дошедшіе до насъ слухи, изъ-за нея-то онъ и поднялъ этотъ скандалъ, который послужилъ причиной вашего съ нимъ знакомства.
Николай пробормоталъ что-то врод того, что онъ давно это подозрвалъ, и объясняя, почему эта мысль пришла ему въ голову, разсказалъ, гд и когда онъ въ первый разъ встртилъ молодую двушку.
— Вотъ видите, Фрэнкъ положительно для этого не годится,— продолжалъ мистеръ Чарльзъ.— О Тим Линкинвотер ужъ я и не говорю, потому что Тимъ такой вертопрахъ, что за него никогда нельзя быть спокойнымъ: сейчасъ вспыхнетъ, какъ порохъ, и, вроятно, первый же его визитъ къ нимъ окончился бы дракою съ отцомь. Вы не знаете, сэръ, какой ужасный человкъ этотъ Тимъ, когда что-нибудь заднетъ его за живое. Въ такихъ случаяхъ онъ бываетъ просто страшенъ, положительно страшенъ. Итакъ, мы ршили довриться вамъ, потому что въ васъ мы нашли (то есть я нашелъ, хотя это совершенно одно и то же, такъ какъ мы съ Нэдомъ, собственно говоря, два сапога — пара ршительно во всемъ, впрочемъ, за однимъ исключеніемъ, а именно: что онъ лучшій человкъ въ мір, какого никогда не было и не будетъ…) Итакъ, мы въ васъ нашли честность, врность и деликатность, словомъ, вс качества, необходимыя для этого дла. Вы именно тотъ человкъ, какого намъ нужно.
— А молодая леди, сэръ… разв она тоже участвуетъ въ этомъ невинномъ обман?— спросилъ Николай, въ своемъ смущеніи самъ хорошенько не сознавая, что онъ говоритъ.
— Какъ же,— отвтилъ мистеръ Чарльзъ,— то есть, по крайней мр, она знаетъ, что мы васъ пришлемъ, но она не должна знать, какое употребленіе мы будемъ длать изъ купленныхъ у нея вещей. Можетъ быть даже, еслибы вы дйствовали достаточно искусно, а это было бы превосходно, вамъ удалось бы уврить ее, что мы имемъ нкоторую выгоду, перепродавая ея произведенія въ другія руки. Какъ вы бь этомъ полагаете, а?
Этотъ наивный проектъ привелъ въ такой восторгъ мистера Чарльза,— возможность убдить молодую двушку, что она ничмъ ему не обязана, представлялась ему такой восхитительной, что у Николая не хватило духу выразить свое сомнніе но этому поводу.
Между тмъ въ продолженіе всего разговора у Николая вертлось на язык сказать мистеру Чарльзу, что т самыя причины, которыя онъ считаетъ препятствіемъ для того, чтобы поручить это дло мистеру Фрэнку, въ одинаковой мр и съ одинаковымъ основаніемъ могутъ быть примнены и къ нему самому, двадцать разъ у него готово было вырваться признаніе, двадцать разъ онъ готовъ былъ просить мистера Чарьза избавить его отъ этого порученія. Но всякій разъ, какое-то смутное чувство останавливало его, подсказывало ему, что лучше не выдавать своей тайны. ‘Зачмъ я буду ставить имъ затрудненія въ ихъ великодушномъ намреніи?— разсуждалъ Николай.— Что же изъ того, если бы я даже серьезно полюбилъ эту прелестную двушку. Да вдь я быль бы просто пустоголовымъ болваномъ, если бы усмотрлъ въ этомъ опасность для нея влюбиться въ меня. Къ тому же, разв я не увренъ въ себ? Разв моя собственная честь не подскажетъ мн въ нужный моментъ, что я долженъ въ самомъ зародыш задушить въ себ это чувство? Мистеръ Чарльзъ иметъ полное право требовать отъ меня какой угодно услуги, неужели же я откажусь исполнить такую пустую его просьбу изъ-за какимъ-то личныхъ соображеніи?’ На вс эти вопросы какой-то внутренній голосъ въ душ его властно отвчаль: ‘нтъ!’ и въ конц концовъ Николай убдилъ себя, что онъ великій мученикъ долга, жертвующій собою въ интересахъ своего благодтеля, а между тмъ, если бы онъ только поглубже заглянулъ въ свое сердце, онъ не замедлилъ бы убдиться, что онъ былъ просто-на-просто не въ силахъ устоять противъ искушенія исполнить этотъ воображаемый долгъ. Но такова ужь, видно, человческая натура: стоить намъ чего-нибудь горячо пожелать и самая наша слабость передъ овладвшимъ нами желаніемъ превращается въ нашихъ глазахъ чуть что не въ геройскую доблесть.
Между тмъ мистеръ Чарльзъ, не подозрвая, что происходило въ душ его юнаго друга, вручилъ ему деньги и далъ подробныя указанія насчетъ предстоящаго визита, который былъ назначенъ на слдующее утро. Когда все касающееся дловой стороны порученія было обстоятельно оговорено, мистеръ Чарльзъ еще разъ повторилъ свою просьбу держать его въ строжайшемъ секрет, посл чего Николай простился и, сильно озабоченный, отправился прямо домой.
Домъ, адресъ котораго ему далъ мистеръ Чарльзъ, помщался въ ряду невзрачныхъ и неопрятныхъ съ виду домовъ, расположенныхъ въ предлахъ владній ‘Королевской тюрьмы’ и въ нсколькихъ стахъ шагахъ отъ обелиска на площади Святого Георга. Этотъ кварталъ, составляющій, такъ сказать, тюремную собственность, но пользующійся сравнительной свободой, примыкаетъ къ тюрьм и состоитъ изъ десятка улицъ, гд дозволено имть резиденцію должникамъ, располагающимъ средствами для уплаты довольно значительной взятки (отъ которой, въ скобкахъ сказать, кредиторамъ нтъ никакой пользы). Это заботливое распоряженіе было измышлено тми самыми мудрыми законодателями, которые предоставили должникамъ, не имющимъ средствъ, полную свободу умирать въ тюрьмахъ отъ голода и холода, ибо для неоплатныхъ должниковъ не полагается ни топлива, ни пищи, ни одежды, тогда какъ послдній воръ и разбойникъ, позорящій человчество своими тяжкими преступленіями, всмъ этимъ вполн обезпеченъ. Много существуетъ забавныхъ понятій о нын дйствующихъ законахъ, но, по моему, нтъ ни одного остроумне и смшне той фикціи, будто вс люди равны передъ закономъ и будто бы благодянія суда ‘скораго и праваго’ одинаково доступны для всхъ, безъ всякаго отношенія къ тому, набиты или пусты ихъ карманы.
Не ломая головы надъ такого рода вопросами, Николай, по указанію мистера Чарльза, направилъ свои шаги къ вышеупомянутому ряду домовъ и, наконецъ, приблизился къ нимъ съ трепещущимъ сердцемъ, пройдя грязными, пыльнымъ предмстьемъ, характерную принадлежность котораго составляли театры маріонетокъ, устричныя, пивныя и зеленныя лавки, зазжіе дворы и лавченки старьевщиковъ, встрчавшіяся здсь на каждомъ шагу. Вдоль всего передняго фасада домовъ тянулся рядъ палисадниковъ, совершенно заброшенныхъ и служившихъ, повидимому, лишь хранилищемъ для пыли, которую втеръ, вырвавшись изъ-за угла, крутилъ, поднималъ и столбомъ несъ по улиц. Отворивъ висвшую на одной петл исковерканную желзную калитку одного изъ такихъ палисадниковъ, которая была пріоткрыта и не то зазывала прохожаго, не то не пускала его войти, Николай дрожащею рукою постучался во входную дверь.
Наружный видъ дома не имлъ въ себ ничего привлекательнаго. Тусклыя окна, грязныя, рваныя шторы и пыльныя кисейныя занавски на обвислыхъ шнуркахъ, протянутыя поперекъ нижнихъ стеколъ — вотъ первое, что бросалось въ глаза наблюдателю. Когда де дверь отворилась, то внутренность дома оказалась вполн соотвтствующею его наружному виду. Вверхъ по лстниц тянулась выцвтшая, затоптанная грязными ногами дорожка, полъ прихожей былъ затянутъ старой засаленной клеенкой, въ довршеніе ко всмъ этимъ прелестямъ, въ ближайшей комнат съ настежь растворенной дверью какой-то джентльменъ (вроятно, одинъ изъ полу-свободныхъ, полу-подневольныхъ обитателей квартала) нещадно курилъ свою трубку, хотя было еще раннее утро, а черезъ другую открытую дверь виднлась фигура хозяйки, старательно смазывавшей скипидаромъ изломанную деревянную кровать, которой, по всей вроятности, предназначалось служить ложемъ новому жильцу, имвшему счастье попасть сюда на квартиру.
У Николая было достаточно времени для этихъ наблюденій, пока мальчуганъ, служившій у жильцовъ на посылкахъ и только-что вернувшійся домой, нагруженный покупками, прогремлъ по черной лстниц въ кухню, откуда глухо, точно изъ погреба, раздался его голосъ, вызывавшій служанку миссъ Брэй. Минуту спустя служанка появилась въ прихожей. Николай освдомился у нея, дома ли молодая леди,— вопросъ весьма естественный, но который тмъ не мене повергъ вопрошавшаго въ величайшее смущеніе и былъ сдланъ дрожащимъ отъ волненія голосомъ. Двушка вмсто отвта попросила его слдовать за собою.
Николай поднялся за нею во второй этажъ и очутился въ небольшой комнат, выходившей на улицу, гд у окна, за небольшимъ столомъ съ разбросанными на немъ рисовальными принадлежностями, сидла прелестная молодая двушка, такъ сильно занимавшая его мысли. Теперь, когда онъ зналъ ея исторію, она показалась ему вдвое прекрасне, чмъ прежде.
Но что больше всего тронуло Николая, такъ это изящный тонкій вкусъ — ея вкусъ, который всюду проглядывалъ въ этой бдно обставленной комнат. Тутъ были и цвты, и декоративныя растенія, и клтка съ птицами, были даже арфа и старое піанино. Сколькихъ жертвъ, можетъ быть, стоило ей сохранить эти два послднія звена цпи, связывавшей ее съ тмъ, что она нкогда называла своимъ домомъ! Каждая дешевая бездлушка, вышедшая, быть можетъ, изъ подъ ея собственныхъ пальчиковъ, каждая вещица, которую она смастерила шутя, въ свободное, отъ работы время, была исполнена той очаровательной прелести, которою бываетъ проникнуто всякое издліе любящихъ женскихъ рукъ. Сколько во всемъ этомъ было видно терпнія и нжной заботливости! Николаю казалось, что эта бдная комнатка вся наполнена небеснымъ свтомъ, что это прелестное, слабое созданіе, какъ яркій лучъ, озаряетъ все окружающее, что каждый предметъ, къ которому она прикасалась, окруженъ сіяющимъ ореоломъ врод тхъ, какими древніе художники увнчивали лики безгршныхъ ангеловъ.
А между тмъ Николай былъ во владніяхъ ‘Королевской тюрьмы’. Если бы все это происходило въ Италіи, подъ яснымъ безоблачнымъ небомъ, на какой-нибудь живописной терасс, такая иллюзія была бы, пожалуй, понятна., но въ Лондон, въ квартал, примыкающемъ къ тюрьм!… Впрочемъ, не то же ли самое небо растилается надъ всмъ міромъ и, покрыто ли оно облаками, или сіяетъ лазурью, не одно ли и то же скрывается за нимъ отъ нашихъ взоровъ? Итакъ, быть можетъ, Николай быль и правъ, глядя на эту убогую комнатку такими глазами.
Пусть, однако, читатель не думаетъ, что молодой человкъ разсмотрлъ все окружающее съ перваго взгляда, напротивъ, сначала онъ даже не замтилъ присутствія въ комнат больного старика. Старикъ сидлъ въ кресл, обложенный подушками, и только тогда, когда онъ нетерпливо задвигался на своемъ мст, Николай, наконецъ, увидлъ его.
Ему было лтъ пятьдесятъ, по онъ былъ такъ худъ и такъ истощенъ, что ему можно было дать вдвое больше. Лицо его носило слды былой красоты, но бурныя страсти наложили на него свой неизгладимый отпечатокъ, не оставишь мста тому выраженію старческой кротости, которое длаетъ привлекательными самыя некрасивыя лица. У него былъ острый, блуждающій взглядъ, исхудалое тло походило скоре на скелетъ, чмъ на тло живого человка, но въ большихъ, глубоко-запавшихъ глазахъ горлъ прежній огонь, и онъ какъ-то весь оживился, когда, нетерпливо стукнувъ объ полъ палкой, которая, вроятно, служила ему для передвиженій, окликнулъ дочь по имени.
— Мадлена, это кто? Что ему надо? Зачмъ онъ здсь? Что это значитъ?
— Мн кажется…— начала было въ смущеніи двушка, слегка склонивъ голову въ отвтъ на поклонъ Николая.
— Теб вчно что-нибудь кажется,— перебилъ ее отецъ съ раздраженіемъ.— Я тебя спрашиваю, что это значитъ?
Между тмъ Николай уже настолько оправился, что поспшилъ самъ разъяснить причину своего визита. Онъ сказалъ (какъ это было заране условлено), что присланъ съ заказомъ, что его просили заказать два вера и бархатную покрышку для оттоманки. Вещи должны быть самыхъ изящныхъ рисунковъ, прибавилъ онъ, и, сколько бы времени ни заняла эта работа, она будетъ оплачена по хорошей цн. Въ заключеніе онъ сказалъ, что ему поручено заплатить за два прежнихъ заказа и съ этими словами, подойдя къ столу, за которымъ работала молодая двушка, положилъ на него конвертъ съ банковымъ билетомъ.
— Проврь деньги, Мадлена,— сказалъ старикъ.— Вскрой конвертъ и проврь деньги, душа моя.
— Въ этомъ нтъ никакой надобности, папа, я знаю, что счетъ вренъ.
— Дай сюда конвертъ!— закричалъ старикъ, вытянувъ руку и нетерпливо перебирая своими костлявыми пальцами.— Дай, теб говорятъ! Ахъ, какъ ты безпечна, Мадлена! Знаю! Какъ можно такъ увренно говорить о такого рода вещахъ! Пять фунтовъ… врно ли?
— Совершенно врно,— сказала Мадлена, такъ низко наклонившись къ отцу и такъ заботливо оправляя подушки, что Николай не могъ видть ея лица. Но когда она выпрямилась ему показалось, что въ глазахъ ея стояли слезы.
— Позвони, позвони,— продолжалъ старикъ, съ лихорадочною торопливостью протягивая къ звонку свою худую руку съ зажатымъ въ ней банковымъ билетомъ: эта рука такъ дрожала, что билетъ шуршалъ. Пусть пойдетъ размнять, да прикажи ей купить газету, винограду и бутылку того вина, что у меня было на прошлой недл… Кажется, мн еще что-то было нужно,— вчно половину перезабудешь, впрочемъ, она можетъ сходить еще разъ. Пусть сперва сдлаетъ это… Что же ты, душа моя! Позвони же, Мадлена! Ахъ, какъ ты невыносимо копаешься!
‘Онъ помнилъ только то, что нужно ему, а не ‘ей’!— невольно подумалъ Николай и, вроятно, эта мысль выразилась у него на лиц, потому что больной, сердито къ нему повернувшись, грубо сказалъ:
— Вы что же здсь торчите? Должно быть, ждете росписки?
— О, это совершенно лишнее!— отвтилъ Николай сгоряча.
— То есть какъ лишнее? Что вы хотите этимъ сказать, сэръ?— рзко спросилъ старикъ.— Ужъ не воображаете ли вы, что вашими несчастными пятью фунтами вы оказываете намъ благодяніе, тогда какъ это не боле какъ обыкновенная торговая сдлка? Вы берете товаръ и даете за него деньги. Чортъ возьми, сэръ, если вы не умете цнить трудъ и время, это еще не даетъ вамъ права думать, что вы бросаете ваши деньги даромъ! Да знаете ли вы, что вы говорите съ джентльменомъ, который въ свое время могъ бы купить пятьдесятъ такихъ шалопаевъ, какъ вы, со всми ихъ потрохами? Лишнее! Нтъ, вы объясните, что вы хотли этимъ сказать?
— Только то, что, какъ я надюсь, это не послдній мой заказъ этой леди и потому мн не хотлось бы ее затруднять излишними формальностями,— отвтилъ Николай.
— А я, съ вашего позволенія, сэръ, нахожу, что между нами не можетъ быть излишнихъ формальностей,— отрзалъ старикъ,— Моя дочь не нуждается ни въ чьихъ благодяніяхъ. Поэтому прошу васъ ограничить наши сношенія исключительно дловыми вопросами. Недоставало только, чтобы какой-то тамъ жалкій торгашъ оказывалъ любезности моей дочери! По чести, это было бы очень мило. Сейчасъ же напиши ему росписку, Мадлена, да смотри, душа моя, никогда не забывай этого длать.
Пока Мадлена писала росписку, Николай задумался о странномъ характер этого старика, который, однако, несмотря на вс свои причуды, далеко не былъ рдкостью или исключеніемъ. Между тмъ больной въ изнеможеніи откинулся на подушки и застоналъ, словно отъ сильной боли, посл чего началъ жаловаться, что двушка долго ходитъ и что вс точно сговорились его раздражать.
— Когда прикажете опять придти?— спросилъ Николай, получивъ росписку.
Этотъ вопросъ былъ обращенъ къ молодой двушк, но за нее отвтилъ отецъ.
— Когда вамъ скажутъ, сэръ,— не раньше. Прошу не безпокоить насъ понапрасну. Мадлена, когда прикажешь ему придти?
— О, теперь нескоро, недли черезъ три, четыре! Пока я совершенно могу обойтись,— сказала съ живостью молодая двушка.
— То есть какъ же такъ обойтись?— вполголоса замтилъ отецъ. Это три-то недли, Мадлена? Да вдь это цлая вчность!
— Дйствительно, это очень долгій срокъ, мэмъ,— замтилъ Николай.
— Вы такъ думаете?— сердито оборвалъ его старикъ.— Если бы это была милостыня, сэръ, благодяніе тхъ, кого я ненавижу, то не только три, четыре недли, а даже три, четыре года не были бы для меня слишкомъ долгимъ срокомъ. Но такъ какъ я человкъ независимый и никому ничмъ не обязанъ,— помните, сэръ, только поэтому,— приходите черезъ недлю.
Николай низко поклонился молодой двушк и вышелъ, размышляя о странныхъ понятіяхъ мистера Брэя насчетъ независимости, причемъ не могъ не пожелать въ душ, чтобы такихъ независимыхъ людей было какъ можно меньше.
Спускаясь по лстниц, онъ услышалъ за собою легкіе шаги и, обернувшись, увидлъ молодую двушку, которая въ смущеніи стояла, на площадк, видимо не ршаясь его окликнуть. Ея затрудненіе проще всего было разршить, вернувшись назадъ, что онъ и сдлалъ.
— Не знаю, хорошо ли я поступаю, заговаривая съ вами объ этомъ,— поспшно сказала Мадлена,— но я васъ очень прошу не говорить друзьямъ моей матери о томъ, что вы здсь нынче видли. Сегодня ему хуже, онъ очень страдалъ. Я прошу васъ объ этомъ, какъ объ особенномъ одолженіи, какъ о милости.
— Вамъ стоитъ только высказать желаніе, и я готовъ умереть, чтобы исполнить его,— отвтилъ Николай съ жаромъ.
— Не слишкомъ ли это сильно сказано, сэръ?
— Я говорю только то, что чувствую и что думаю,— проговорилъ Николай дрожащимъ отъ волненія голосомъ.— Поврьте мн, что это правда. Я вообще не привыкъ притворяться, тмъ меньше я способенъ притворяться съ вами. Съ тхъ поръ, какъ я узналъ исторію вашихъ страданій, я чувствую то, что долженъ почувствовать на моемъ мст не только человкъ, но даже ангелъ — я… я… за васъ я готовъ умереть!
Молодая двушка отвернулась, чтобы скрыть слезы.
— Простите,— съ жаромъ продолжалъ Николай,— простите, если я сказалъ что-нибудь лишней, если я хотя бы неумышленно употребилъ во зло оказанное мн вами довріе. Но я не могъ уйти, не высказавъ вамъ того, что я чувствую. Врьте, что съ этой минуты я вашъ врный слуга,— слуга самый преданный и самый смиренный, какимъ я обязанъ быть уже изъ одной признательности къ моему благодтелю, пославшему меня сюда. И если бы въ моихъ словахъ скрывался какой-нибудь иной смыслъ, кром того, который должно имъ придавать глубокое къ вамъ уваженіе, поврьте, я былъ бы негодяемъ — и вполн заслуженно — не только въ глазахъ тхъ, кто меня къ вамъ послалъ, но и въ своихъ собственныхъ глазахъ.
Мадлена сдлала знакъ, чтобы онъ уходилъ, но ничего не сказала, а такъ какъ Николай отъ волненія и самъ не могъ больше вымолвить ни слова, онъ молча вышелъ на улицу. Такъ окончилось первое его свиданіе съ Мадленой.

ГЛАВА XLVII,
у мистера Ральфа Никкльби происходитъ тайное совщаніе съ однимъ старымъ другомъ, съ которымъ они сообща обсуждаютъ проектъ, общающій большую наживу имъ обоимъ.

— Три четверти третьяго,— пробормоталъ Ньюмэнъ Ногсъ, прислушиваясь къ звону часовъ на сосдней колокольн,— а я обдаю въ два. Нтъ, это онъ нарочно, положительно нарочно длаетъ мн на зло! Это такъ на него похоже.
Этотъ монологъ Ньюмэнъ Ногсъ произнесъ, взгромоздившись на верхушку высокаго табурета, въ своей каморк и, по обыкновенію, его воркотня относилась къ Ральфу Никкльби.
— Я убжденъ, что у него ни къ чему больше нтъ аппетита, кром фунтовъ, шиллинговъ и пенсовъ — продолжалъ мистеръ Ногсъ,— но зато до нихъ онъ жаденъ, какъ волкъ. Хорошо было бы, если бы его можно было заставить проглотить по одной монетк всхъ англійскихъ образцовъ! Пенни еще куда ни шло пожалуй, проскочилъ бы, зато ужъ крона — ха, ха!
Нарисованная пылкимъ воображеніемъ мистера Ногса восхитительная картина съ изображеніемъ Ральфа, глотающаго шестишиллинговую монету, привела его въ такой восторгъ, что, пріотворивъ свою конторку, онъ осторожно извлекъ оттуда плоскую бутылочку, извстную подъ названіемъ ‘карманнаго пистолета’, встряхнулъ ее надъ самымъ своимъ ухомъ и, съ блаженной улыбкой прислушавшись къ услаждающему сердце бульканью, отпилъ изъ нея изрядный глотокъ, посл чего лицо его приняло еще боле блаженное выраженіе. Тщательно заткнувъ бутылочку пробкой, мистеръ Ногсъ съ наслажденіемъ причмокнулъ губами, но, такъ какъ пріятный вкусъ живительной влаги весьма скоро испарился, онъ снова принялся за свою воркотню.
— Теперь должно быть безъ пяти минутъ три, никакъ не меньше,— сердито пробурчалъ онъ,— а завтракалъ я въ восемь, да и какъ завтракалъ-то, одна только слава. А обдать долженъ былъ въ два. Вдь у меня могло быть жаркое къ обду, которое, окончательно пережарилось бы теперь. Правда, у меня его нтъ, но онъ-то почемъ это знаетъ? ‘Ждите меня! Дождитесь моего возвращенія!’ и это изо дня въ день. А вамъ-то, сэръ, зачмъ всегда нужда выходить въ мое обденное время, позвольте спросить? Или вы не обязаны знать, что это еще хуже раздражаетъ человка? Какъ по вашему?
Хотя слова эти были сказаны громко, они были обращены въ пустое пространство. Тмъ не мене уже одно то, что обида была высказана вслухъ, произвело на Ньюмэна такое сильное впечатлніе, что, схвативъ свою шляпу, онъ яростно напялилъ ее на голову и, съ неменьшимъ азартомъ натянувъ на руки свои неизносимыя перчатки, ршительно объявилъ, что, чтобы тамъ ни случилось, онъ сейчасъ же уходитъ обдать.
Это ршеніе было немедленно приведено въ исполненіе, но въ ту минуту, когда мистеръ Ногсъ былъ уже въ корридор, звукъ поворачивающагося въ наружной двери клоча заставилъ его поспшно забить отступленіе.
— Пришелъ,— пробормоталъ Ньюмэнъ,— да еще и не одинъ. Теперь небось скажетъ: ‘Подождите, пока проводите джентльмэна’. Дудки, братъ! Такъ я и сталъ тебя дожидаться.
Съ этими словами онъ юркнулъ въ большой пустой шкапъ съ двумя дверцами и осторожно притворилъ ихъ за собою въ надежд благополучно проскользнуть оттуда на улицу, когда Ральфъ войдетъ въ свой кабинетъ.
— Ногсъ!— крикнулъ Ральфъ.— Эй, Ногсъ! Куда онъ запропастился?
Ногсъ притаился въ своемъ шкапу и молчалъ.
— Ушелъ таки негодяй обдать,— пробормоталъ Ральфъ.— Уфъ!.. Грайдъ, идите сюда! Конторщикъ мой вышелъ, а у меня въ комнат солнце такъ и жаритъ въ окна. Здсь прохладне, если вы, впрочемъ, не боитесь простудиться.
— Ничуть, мистеръ Никкльби, ничуть. Для меня вполн безразлично, гд ни сидть. Да, здсь прелестно, право, прелестно!
Это говорилъ худой, сгорбленный, весь съежившійся, какъ сморчокъ, старикашка лтъ семидесяти или семидесяти пяти. На немъ былъ срый сюртукъ сх очень тугимъ воротникомъ, старомодный жилетъ изъ черной шелковой рубчатой матеріи и коротенькія панталоны, выказывавшія все безобразіе его тонкихъ, какъ спички, кривыхъ ногъ. Единственными украшеніями этого наряда служили: стальная цпочка съ висвшими на ней массивными золотыми печатями вмсто брелокъ и черная лента, которой были связаны сзади сдые волосы старика по старинной мод. У него были выдающіеся и заостренные носъ и подбородокъ, запавшія отъ недостатка зубовъ щеки и губы, желтое, какъ лимонъ, сморщенное лицо, слегка окрашенное на щекахъ мелкими синими жилками, вмсто бороды — рдкіе пучки сдыхъ волосъ и такія же сдыя клочковатыя брови, неоспоримо доказывавшія бдность той почвы, на которой они росли. Во всей наружности и въ манерахъ этого человка была какая-то кошачья вкрадчивость, а главнымъ выраженіемъ его лица, сосредоточивавшимся въ маленькихъ, подмигивающихъ глазкахъ, были лукавство, алчность и сластолюбіе.
Таковъ былъ Артуръ Грайдъ, старый пріятель Ральфа. Въ лиц его не было морщинки, а въ плать — складочки, отъ которыхъ не вяло бы самымъ отвратительнымъ скряжничествомъ, которыя не говорили бы о его принадлежности къ той самой профессіи, къ какой принадлежалъ и Ральфъ Никкльби. Таковъ былъ Артурь Грайдъ, сидвшій въ настоящую минуту на стул противъ Ральфа, который, спокойно скрестивъ на груди руки, смотрлъ на него сверху внизъ со своего высокаго табурета, ломая голову надъ вопросомъ, зачмъ къ нему могла явиться эта старая лиса.
— Ну, какъ вы поживаете?— началъ Грайдъ съ такимъ видомъ, точно его чрезвычайно какъ интересовало здоровье Ральфа.— Я такъ давно, такъ давно васъ не видлъ!
— Ну, не такъ, чтобы ужь очень давно,— отвтилъ Ральфъ съ лукавой улыбкой, доказывавшей, что онъ прекрасно понимаетъ, что его другъ явился вовсе не затмъ, чтобы справиться насчетъ его здоровья.
— Вы удивительно счастливо поймали меня нынче, только что я подхожу къ двери, а вы какъ разъ выходите изъ-за угла.
— Да, мн вообще везетъ,— замтилъ Грайдъ.
— И очень, если врить слухамъ,— сказалъ Ральфъ сухо.— А гласъ народа, говорятъ, гласъ Божій.
Въ отвтъ на это старый плутъ какъ-то странно зашевелилъ побородкомъ и улыбнулся, но промолчалъ. Молчалъ и Ральфъ, казалось, оба подстерегаютъ удобную минуту, чтобы напасть другъ на друга врасплохъ.
— Ну, Грайдъ, откуда нынче втеръ дуетъ?— сказалъ, наконецъ, Ральфъ.
— Ахъ, какой вы, однако, ужасный человкъ, мистеръ Никкильби!— воскликнулъ старикъ, видимо довольный, что Ральфъ заговорилъ первый.— Какой ужасный человкъ! Такъ-таки вотъ и берете быка за рога!
— Это только такъ кажется по сравненію съ вами, потому что вы вчно ходите вокругъ да около,— отвтилъ Ральфъ.— Можетъ быть, ваша метода и лучше, но у меня на это не хватаетъ терпнія.
— Что вы! Гд ужь мн съ вами тягаться, мистеръ Никкльби,— прошамкалъ старикъ.— Вы геній, сущій геній! Вы видите человка насквозь!
— Да, настолько, чтобы сумть держать ухо востро, когда люди, подобные вамъ, начинаютъ льстить и заигрывать,— отрзалъ Ральфъ.— Вспомните, я не разъ былъ свидтелемъ, какъ вы охаживали людей. Я не забылъ, къ чему приводятъ ваши любезности.
— Хи, хи, хи!— закатился Артуръ тоненькимъ смхомъ.— Еще бы ‘вы’ забыли! Разв возможно? Зато вы и не имете соперниковъ въ своей профессіи. Удивительно это, однако, пріятная вещь, что вы помните добрыя старыя времена, право!
— Ну-съ, и такъ, я опять спрашиваю, откуда втеръ подулъ?— сказалъ Ральфъ совершенно спокойно.— Въ чемъ дло?
— Нтъ, вы только взгляните на этого человка!— воскликнулъ Грайдъ въ восторг.— Вчно у него дла на ум, даже въ разговор со старымъ пріятелемъ. Ахъ, какой это человкъ, какой человкъ!
— Что собственно вамъ понадобилось отъ стараго пріятеля, вотъ что мн хотлось бы знать,— сказалъ Ральфъ, не слушая его.— А вамъ несомннно отъ него чего-нибудь нужно, иначе вы врядъ ли вспомнили бы о немъ.
— Ахъ, какой человкъ! Вчно-то онъ всхъ подозрваетъ, даже меня, своего стараго друга,— снова забарабанилъ Артуръ, всплеснувъ руками,— Что за человкъ! Ха, ха, ха! Что это за человкъ! Разв можно сыскать другого ему подобнаго? Это гигантъ, гигантъ да и только, среди насъ, бдныхъ пигмеевъ!
Ральфъ со спокойной улыбкой смотрлъ на вс эти кривлянья старой лисы, между тмъ какъ у Ньюмэна въ его шкапу сердце замирало, потому что онъ видлъ, что надо было проститься съ надеждой пообдать.
— Надо ужь видно, сдлать ему удовольствіе,— сказалъ наконецъ Артуръ,— все равно, онъ все выпытаетъ, онъ у насъ на это мастеръ. Онъ хочетъ тотчасъ же приступить къ длу, не теряя времени даромъ. Что жъ, пожалуй, онъ правъ. Время, говорятъ, деньги, время — деньги.
— Мн кажется, это изреченіе придумалъ кто-нибудь изъ нашей братіи,— замтилъ Ральфъ.— Время — деньги… Да! И даже немалыя для тхъ, кто деретъ жидовскіе проценты. Еще бы, разумется, деньги. Знаемъ и мы кое-кого, для кого время — цлое состояніе.
Въ отвтъ на эту шутку Грайдъ опять всплеснулъ руками и покачалъ головой со своимъ обычнымъ припвомъ: ‘Ахъ, что это за человкъ, что за человкъ!’, посл чего придвинулъ свой стулъ поближе къ Ральфу и, заглядывая снизу вверхъ въ его безстрастное лицо, произнесъ:
— Ну, а что бы вы мн сказали, если бы я объявилъ вамъ, что… что я… что я задумалъ жениться?
— Сказалъ бы,— отвтилъ Ральфъ, спокойно глядя на него сверху внизъ,— сказалъ бы, что по той или другой причин вы желаете меня провести, что было бы, впрочемъ, не первой и не послдней вашей попыткой въ этомъ род, и нисколько не удивило бы меня. Да вы и сами знаете, что я не поддамся такому обману.
— Но я вамъ говорю это совершенно серьезно,— сказалъ Грайдъ.
— И я такъ же серьезно вамъ повторяю то, что только что говорилъ,— отвтилъ Ральфъ.— Постойте! Взгляните-ка на меня! а вдь и впрямь у васъ въ глазахъ бгаютъ какіе-то чертенята… Что бы это значило?
— Поврьте, я не сталъ бы васъ морочить, я знаю, что это безполезно,— пищалъ Грайдъ въ какомъ-то экстаз.— Я былъ бы безумцемъ, если бы затялъ подобную вещь. Что бы я, ‘я’ сталъ обманывать мистера Никкльби! Чтобы пигмей вздумалъ бороться съ гигантомъ! Нтъ, я опять-таки совершенно серьезно васъ спрашиваю, ха, ха, ха, что вы скажете, если я объявляю вамъ, что надумалъ жениться?
— На какой-нибудь старой вдьм, конечно,— сказалъ Ральфъ.
— Нтъ, нтъ,— съ живостью перебилъ его Артуръ, съ восхищеніемъ потирая руки.— Вотъ ужь не отгадали, опять не отгадали. Ошиблись, еще разъ ошиблись, мистеръ Никкльби! На прелестной, свженькой, молоденькой девятнадцатилтней двушк, съ черными глазками, съ длинными, какъ стрлы, рсницами, свжими, румяными губками, которыя манятъ васъ къ поцлуямъ, съ блестящими локонами, которые такъ и тянетъ погладить, съ такою тонкою таліей, что ее можно обхватить двумя пальцами, крохотной ножкой, которая какъ будто вовсе не касается земли, когда ходитъ! Вотъ какая у меня будетъ жена, сэръ! А что, вдь недурно?
— Знаете, это какъ будто похоже на правду,— проговорилъ Ральфъ, выслушавъ съ презрительною улыбкой восторженную рчь стараго сластолюбца.— А какъ ея имя?
— Ахъ, что это за человкъ, что за человкъ!— завизжалъ опять старый Грайдъ.— Онъ уже догадывается, что мн нужна его помощь, онъ уже знаетъ, что это принесетъ и ему самому немалую выгоду. Все-то онъ видитъ, все знаетъ!.. Ея имя… А что, никто насъ здсь не подслушаетъ?
— Какой же чортъ насъ можетъ подслушать?— отвтилъ Ральфъ съ досадой.
— Это я такъ только подумалъ: не можетъ ли кто-нибудь случаемъ проходить по лстниц и остановиться,— сказалъ мистеръ Грайдъ, выглядывая за дверь и тщательно ее притворяя,— или не можетъ ли вернуться вашъ клеркъ и полюбопытствовать. А этого народа страсть къ подслушиванью, и мн бы очень не хотлось, чтобы мистеръ Ногсъ…
— Чортъ бы его побралъ, этого Ногса!— рзко перебилъ его Ральфъ. Говорите, въ чемъ дло, разъ уже начали.
— Я вполн присоединяюсь къ вашему пожеланію относительно мистера Ногса, могу васъ уврить,— сказалъ Грайдъ.— А зовутъ ее…
— Ну-съ, кончите ли вы, наконецъ, чертъ васъ возьми!— воскликнулъ Ральфъ, выведеный изъ себя безконечными прелюдіями своего собесдника.
— Зовутъ ее Мадлена Брэй.
Каковы бы ни были причины, заставлявшія Артура Грайда подозрвать, что это имя произведетъ впечатлніе на Ральфа, и каковъ бы ни быль въ дйствительности произведенный имъ эффектъ, Ральфъ не выразилъ ни малйшаго изумленія. Спокойно повторилъ нсколько разъ это имя, какъ будто что-то припоминая, онъ, наконецъ, сказалъ:
— Брэй, Брэй… Но нтъ, не можетъ же это быть тотъ молодой Брэй, который… Конечно, нтъ, у того никогда не было дочери.
— Какъ, вы не помните Брэя?— воскликнулъ Грайдъ.
— Нтъ, положительно не припоминаю,— задумчиво отвтилъ Ральфъ.
— Не помните Вальтера Брэя? Этого свтскаго шалопая, который еще такъ дурно обращался со своей хорошенькой женой.
— Если вы думаете подобной характеристикой напомнить мн какое-нибудь опредленное лицо,— замтилъ Ральфъ, пожимая плечами,— то можно сказать наврняка, что я его смшаю съ девяносто девятью шалопаями изъ той сотни, которую я зналъ.
— Тю-тю! Да вдь это тотъ самый Брэй, который проживаетъ во владніяхъ Королевской тюрьмы,— сказалъ Грайдъ.— Не могли же вы забыть этого Брэя. Вдь у насъ у обоихъ были съ нимъ дла. Онъ еще и посейчасъ остался вамъ долженъ.
— Ахъ, вотъ вы о комъ! Да, да, теперь припоминаю. Такъ это о его дочери вы говорите?
Какъ ни натураленъ былъ тонъ этихъ словъ, но естественность тона не провела бы во всякое другое время такую хитрую старую лису, какъ Артуръ Грайдъ. Онъ тотчасъ сообразилъ бы, что Ральфъ просто-на-просто желаетъ заставить его проговориться, но въ эту минуту Грайдъ самъ былъ до того увлеченъ своими планами, что вполн поврилъ другу и, какъ дуракъ, попался въ разставленную ему ловушку.
— Такъ я и зналъ, что вы не могли совсмъ его забыть, стоило вамъ только напомнить.
— Вы были правы,— отвтилъ Ральфъ.— Впрочемъ, вышло это лишь потому, что старикашка Артуръ Грайдъ и женитьба — дв вещи совершенно несовмстимыя. Старикашка Грайдъ и черные глазки съ длинными рсницами, розовыя, свжія губки, манящія къ поцлую, локоны, которые такъ и тянетъ погладить, талія, какъ у стрекозы, и ножка, которая не ходитъ, а летаетъ да вдь все это вмст выходитъ просто чудовищно! Но старикашка Грайдъ, который женится на дочери несостоятельнаго должника, проживающаго въ предлахъ Королевской Тюрьмы,— это уже нчто окончательно непостижимое. Послушайте, милый другъ, если вамъ дйствительно нужна моя помощь (а она вамъ нужна иначе вы не стали бы и откровенничать со мной), говорите все безъ утайки. А главное, не припутывайте вы ни къ селу, ни къ городу какую-то тамъ мою выгоду въ дл, гд вся выгода, очевидно, на вашей сторон, и, вроятно, немалая, потому что иначе вы не стали бы и огородъ городить.
Не только въ словахъ Ральфа, но и въ тон его и во взгляд было столько ядовитой насмшки, что даже остывшая кровь стараго ростовщика закипла и окрасила его щеки. Тмъ не мене онъ сдержался и отвтилъ обидчику только покачиваніемъ головы да своимъ неизмннымъ: ‘Ахъ, что это за человкъ, что за человкъ!’, какъ будто ему доставляло огромное удовольствіе служить посмшищемъ для друга. Однако, замтивъ по выраженію лица Ральфа, что дольше тянуть разсказъ можетъ быть и опасно, онъ немедленно принялъ серьезный тонъ и приступилъ къ изложенію сути дла.
Во-первыхъ, онъ сообщилъ Ральфу, что Мадлена Брэй живетъ исключительно для отца, покоряясь каждому его желанію и капризу, такъ какъ онъ у нея единственный близкій человкъ на земл. На это Ральфъ замтилъ, что онъ уже слышалъ что-то въ этомъ род и что, вроятно, двушка не знаетъ свта, потому что иначе она не была бы такой дурой.
Во-вторыхъ, мистеръ Грайдъ сдлалъ краткую характеристику самого Брэя, сказавъ, что если онъ и любитъ дочь, насколько вообще такой человкъ способенъ любить, то во всякомъ случа больше всхъ любитъ себя. На это Ральфъ отвтилъ, что это весьма естественно и понятно и слдовательно здсь ршительно почему удивляться.
Въ третьихъ, наконецъ, Артурь повдалъ своему другу, что двушка — восхитительное созданіе и что онъ искренно желалъ бы взять ее въ жены. Это призваніе Ральфъ даже и не удостоилъ отвтомъ, если не считать улыбки и взгляда, которыми онъ подарилъ сидвшаго передъ нимъ стараго сморчка,— улыбки и взгляда, надо сознаться, весьма выразительныхъ.
— А теперь приступимъ къ плану кампаніи, на которомъ я остановился,— сказалъ Грайдъ.— Я сообщилъ о немъ вамъ, но еще ни словомъ не заикался ея отцу. Но вы уже догадались и объ этомъ? Ахъ, что это за человкъ, что за человкъ! Огонь, сущій огонь!
— А съ огнемъ не играютъ, помните это,— сказалъ Ральфъ въ нетерпніи.
— На все-то у него готовъ отвтъ!— воскликнулъ Грайдъ съ восхищеніемъ, всплеснувъ руками и закативъ глаза подъ лобъ.— Ничмъ, ничмъ его не удивишь! Ахъ, какое это счастье имть такой умъ, да еще въ соединеніи съ такимъ капиталомъ. И затмъ, разомъ измнивъ тонъ, онъ добавилъ:— За послдніе шесть мсяцевъ я нсколько разъ былъ у Брэя. Тутъ-то я и у видлъ ее. Ахъ, что это за прелесть, что за красота! Впрочемъ, это не относится къ длу… Какъ вамъ извстно, я представилъ на него ко взысканію вексель въ семьсотъ фунтовъ, за это онъ и сидитъ.
— Вы такъ говорите, точно вы его единственный кредиторъ,— сказалъ Ральфь, вынимая изъ кармана записную книжку.— У меня вдь тоже на него вексель на девятьсотъ семьдесятъ пять фунтовъ четыре шиллинга три пенса.
— Насъ только двое, мистеръ Никкльби,— съ живостью сказалъ Грайдъ.— Только двое, вы да я. Больше вдь никто не рискнулъ тратиться и платить за его содержаніе, вс остальные кредиторы надются, что мы съ вами и вдвоемъ его удержимъ. Мы оба попались въ одну и ту же ловушку, да еще какъ попались-то! Я было думалъ, что совсмъ разорюсь. Вдь дернула же меня нелегкая дать ему деньги подъ вексель за подписью только одного поручителя! Положимъ, одно его имя чего стоило! Одно это имя было почти то же, что деньги… И надо же было случиться, чтобы какъ разъ въ то время, когда я хотлъ подать ко взысканію, онъ умеръ и, какъ оказалось, совершенно разореннымъ. Ахъ, я и теперь безъ ужаса не могу вспомнить объ этой потер!
— Да будетъ ужъ вамъ причитать,— сказалъ Ральфь Никкльби.— Сколько бы вы ни плакались, все равно васъ никто не услышитъ.
— А все же никогда, знаете, не мшаетъ практиковаться, все равно слышатъ ли васъ, или нтъ,— отвчалъ Артуръ, захихикавъ.— Практика, говорятъ, ведетъ къ совершенствованію… И такъ, если предложу себя Брэю въ зятья съ обязательствомъ, что въ ту минуту, когда его дочь станетъ моею женою, онъ не только будетъ свободенъ отъ всякихъ долговъ, но еще получитъ приличную пенсію, которая дастъ ему возможность жить за-границей, какъ и подобаетъ настоящему джентльмену (долго онъ не протянетъ, я спрашивалъ его доктора, тотъ говоритъ, что у него порокъ сердца, и что онъ долженъ умереть очень скоро)… такъ если бы, говорю я, ему представить въ должномъ свт вс преимущества такого условія, какъ вы думаете, будетъ онъ въ состояніи устоять? А если онъ не устоитъ противъ меня, неужели вы думаете, что она устоитъ противъ него? Неужели вы скажете, что она не дастъ своего согласія стать мистриссъ Артуръ Грайдъ прелестною, восхитительною мистриссъ Артуръ Грайдъ, стать ею черезъ недлю, черезъ мсяцъ, черезъ день, если бы я этого потребовалъ?
— Ну-съ, еще что? Вы еще не все сказали?— спросилъ Ральфъ, покачивая головой. Его спокойный, насмшливый тонъ составлялъ рзкій контрастъ съ восторженнымъ визгомъ его собесдника.— Не затмъ же вы явились ко мн, чтобы подлиться вашею радостью.
— О, Боже, какъ вы всегда любите расхолодить человка! воскликнулъ Артуръ и подвинулъ свой стулъ еще ближе къ Ральфу.— Конечно, не за тмъ, я этого и не говорю! Я пришелъ, чтобы спросить васъ, сколько бы взяли съ меня за вашу часть долга, если бы у насъ съ Брэемъ дло наладилось? Пять шиллинговъ за фунтъ достаточно будетъ?.. Шесть шиллинговъ восемь пенсовъ… Ну, десять, хотите? Я готовъ даже на десять для такого стараго друга, какъ вы, вдь мы съ вами всегда были друзьями, знаю, что и вы не захотите обидть меня. Ну, что же, но рукамъ, что ли?
— Вы еще не все выложили. Говорите, что дальше,— сказалъ Ральфъ еще безстрастне прежняго.
— Да, да, но вы сами не даете мн договоритъ,— отвчалъ Грайдъ.— Мн нуженъ въ этомъ дл помощникъ, человкъ, который могъ говорить убдительно, упросить, уломать, въ случа надобности настоять на своемъ, а лучше васъ этого никто не суметъ сдлать. Я для этого не гожусь, потому что я человкъ нервный и робкій. Надюсь, что если вы получите кругленькую сумму взамнъ долга, который вы считали безнадежнымъ, вы не откажетесь оказать мн эту дружескую услугу. Не такъ ли?
— Да, но и это еще не все,— сказали Ральфъ.— Договаривайте.
— Теперь все, ршительно все, клянусь Богомъ!— распинался Грайдъ.
— А я вамъ говорю, что не все, я знаю, что говорю.
— Ахъ,— воскликнулъ Грайдъ, какъ будто озаренный внезапно какою-то новою мыслью,— это вы о томъ, что касается меня и моихъ плановъ! Да, да, вы нравы… Но стоитъ ли объ этомъ говорить?
— Мн кажется, это было бы лучше,— отвтилъ сухо Ральфъ.
— Мн просто не хотлось васъ безпокоить, такъ какъ я думалъ, что васъ можетъ интересовать только то, что касается вашего личнаго участія въ этомъ дл,— отвчалъ Артуръ.— Но, конечно, съ вашей стороны очень мило интересоваться мною и моими длами, очень мило, и я вамъ несказанно благодаренъ!.. Такъ вотъ видите ли, въ чемъ дло: предположимъ, что я имю нкоторыя свднія насчетъ небольшого капитала, такъ себ бездлица, сущіе пустяки,— капитала, который по закону долженъ достаться этой прелестной молодой двушк, о которомъ никто ничего не знаетъ и не подозрваетъ и который легко перейдетъ въ полное владніе ея мужа, если онъ освдомленъ по этому вопросу такъ, какъ, напримръ, я. Впрочемъ, весь этотъ капиталъ такая мелочь, которая…
— Которая совершенно мняетъ все дло,— рзко перебилъ его Ральфъ.— Теперь дайте мн хорошенько подумать, и я вамъ сейчасъ скажу, на какихъ условіяхъ я возьмусь вамъ помочь въ вашемъ предпріятіи.
— Только не будьте жестоки, Никкльби!— воскликнулъ Артуръ дрожащимъ отъ волненія голосомъ, съ мольбой простирая руки къ своему другу.— Не будьте жестоки! И все-то состояніе такая бездлица, что не стоитъ и говорить. Берите десять шиллинговъ, и длу конецъ. Это много, страшно много, но вы были со мною такъ милы… Берите десять, и по рукамъ. Согласны?
Не обращая никакого вниманія на эти мольбы, Ральфъ нсколько минутъ сидлъ нахмуривъ брови и задумчиво глядя на своего собесдника, наконецъ, какъ будто придя къ какому-то ршенію, онъ прервалъ молчаніе и, надо отдать ему справедливость, безъ всякихъ безполезныхъ предисловій прямо при ступилъ къ длу.
— Если вы женитесь на этой двушк безъ моей помощи,— казалъ онъ,— я получу съ васъ весь мой долгъ сполна, потому что только при этомъ условіи вы можете освободить старика. И такъ, я долженъ получить всю сумму полностью, ибо ясно, какъ день, что иначе я не только ничего не выигрываю, но даже проигрываю, принимая участіе въ этомъ дл. Это пунктъ первый предъявленныхъ мною условій. Пунктъ второй: за мои хлопоты по устройству вашего счастія я получаю пятьсотъ фунтовъ. Это очень немного, принимая въ разсчетъ, что розовыя губки, прелестныя локоны и все прочее остается въ вашемъ полномъ владніи. Пунктъ третій и послдній: я требую, чтобы мн была немедленно выдана росписка въ томъ, что вы обязуетесь уплатить об эти суммы въ день вашего бракосочетанія съ миссъ Мадленой Брэй. Вы только-что сами говорили, что я умю настоять на своемъ. Ну, такъ вотъ я настаиваю на этомъ, я предлагаю вамъ условія и знайте, ничего не спущу. Соглашайтесь или нтъ, ваше дло. Во всякомъ случа, если вы женитесь, я ничего не теряю, потому что получаю свой долгъ сполна.
Ральфъ оставался глухимъ ко всмъ доводамъ, ко всмъ мольбамъ Грайда хоть что-нибудь уступить. Повидимому, онъ даже не хотлъ больше говорить объ этомъ предмет, и въ то время, какъ старый Артуръ ужасался чудовищности его требованій и торговался, какъ жидъ, постепенно надбавляя и надбавляя цну, онъ сидлъ, не поднимая на него глазъ и углубившись въ какія-то записи своей карманной книжки. Убдившись, наконецъ, что его другъ все равно останется непреклоннымъ, Артуръ Грайдъ скрпя сердце согласился на вс его требованія, и достойные друзья немедленно принялись писать обязательство по всмъ правиламъ, на форменномъ бланк (которые у Ральфа для такихъ случаевъ всегда имлись въ запас), причемъ Грайдъ съ своей стороны поставилъ условіемъ, что мистеръ Никкльби сейчасъ же отправится съ ними къ мистеру Брэю и, если къ тому представится случай, начнетъ съ нимъ переговоры.
Такимъ образомъ оба джентльмена вскор ушли, и какъ только за ними захлопнулась дверь, Ньюмэнъ Ногсъ, съ бутылкой въ рукахъ, выползъ изъ шкафа, откуда онъ не разъ, съ рискомъ быть пойманнымъ, высовывалъ свой красный носъ въ тхъ мстахъ разговора, которыя интересовали его особенно сильно.
— Теперь у меня пропалъ аппетитъ,— сказалъ Ньюмэнъ, засовывая бутылку въ карманъ.— Накормили до отвала, можно сказать.
Высказавъ это замчаніе самымъ горестнымъ тономъ, Ньюмэнъ въ одинъ прыжокъ очутился у двери и тмъ же способомъ вернулся на прежнее мсто.
— Не знаю, кто эта двушка и что она изъ себя представляетъ,—продолжалъ онъ,— но мн такъ ее жаль, что просто все сердце обливается кровью, когда я думаю о ней. А между тмъ, чмъ я могу ей помочь? Чмъ могу помочь сотн людей, противъ которыхъ ежедневно замышляются козни? Но то, что я слышалъ сейчасъ, это ужъ такая гадость, какую трудно себ и представить. И зачмъ я это узналъ? Только напрасно буду терзаться. Хотя и то взять: хуже отъ этого никому не будетъ, кром меня самого. Грайдъ и Никкльби! Вотъ такъ парочка! Ахъ, негодяи, негодяи, негодяи!
Каждое повтореніе этого слова сопровождалось ударомъ кулака по злополучной шляп мистера Ногса. За третьимъ разомъ Ньюмэнъ, у котораго, надо замтить, мысли нсколько путались вслдствіе того, что, сидя въ своемъ заключеніи, онъ довольно таки часто прикладывался къ бутылк, отправился искать утшенія въ вареной говядин съ зеленью, которая его ждала въ сосднемъ трактир.
Между тмъ заговорщики направились къ тому самому дому, гд нсколько дней тому назадъ мы видли Николая. Освдомившись, дома ли мистеръ Брэй, и получивъ отвтъ, что мистеръ Брэй дома и принимаетъ, а миссъ Брэй куда-то вышла, друзья поспшили войти и, посл весьма искуснаго подхода, мистеръ Ральфъ изложилъ цль ихъ визита.
— Вы должны ему простить прошлую его вину передъ вами, мистеръ Брэй,— сказалъ Ральфъ, обращаясь къ больному, который все еще не могъ придти въ себя отъ изумленія и, откинувшись на спинку кресла, переводилъ ошеломленный взглядъ съ него на Грайда.— Да и чмъ онъ въ сущности виноватъ, что имлъ несчастіе стать причиной вашего заточенія? Къ тому же виноваты въ этомъ мы оба. Людямъ надо чмъ-нибудь жить, вы человкъ бывалый и должны видть вещи въ ихъ настоящемъ свт. Теперь мы предлагаемъ вамъ вознагражденіе, лучшее, какое только въ нашей власти. Что я говорю вознагражденіе! Мы длаемъ вамъ блестящее предложеніе, за которое съ радостью уцпились бы многіе титулованные отцы. У мистера Артура Грайда княжеское состояніе. Подумайте, какое это для васъ будетъ счастье!
— Моя дочь, сэръ,— отвтилъ Брэй высокомрно,— моя дочь при ея воспитаніи будетъ богатой наградой для всякаго, кто на ней женится, каково бы ни было его состояніе.
— Это именно то, что я вамъ говорилъ,— сказалъ коварный Ральфъ, обращаясь къ своему другу.— Именно то, что облегчаетъ все дло. Ни одна изъ сторонъ не будетъ ничмъ обязана другой. У васъ деньги, у миссъ Мадлены молодость и красота. У нея молодость, у васъ деньги. У нея нтъ денегъ, у васъ нтъ молодости. Одно другого стоитъ, вы квиты, чего же лучше?
— Браки, говорятъ, устраиваются на небесахъ,— добавилъ Грайдъ, отвратительно осклабившись въ сторону своего будущаго тестя.— Слдовательно, если этотъ бракъ состоится, онъ предопредленъ свыше.
— Подумайте, мистеръ Брэй,— поспшилъ дополнить Ральфъ боле практическими соображеніями доводы своего зарапортовавшагося друга.— Обдумайте хорошенько вс послдствія, которыя можетъ повести за собою вашъ отказъ.
— Разв я могу отказать или вообще такъ или иначе ршить этотъ вопросъ?— съ раздраженіемъ перебилъ его Брей, сознавая въ душ, что въ сущности то или другое ршеніе зависитъ именно отъ него.— Это дло моей дочери, никакъ не мое. Вы сами это знаете.
— Конечно, конечно,— отвтилъ Ральфъ наставительно,— но на вашей сторон право дать ей совтъ, привести тотъ или другой доводъ въ пользу моего друга, наконецъ, намекнуть, что таково ваше желаніе.
— Намекнуть!— воскликнулъ больной, въ которомъ поперемнно говорили то гордость, то жалость къ дочери, но который прежде всего и при всякихъ обстоятельствахъ оставался черствымъ эгоистомъ.— Стану я еще церемониться съ ней! Или вы полагаете, какъ и друзья ея матери, будь они прокляты, что то, что она для меня длаетъ, не есть ея прямой дочерній долгъ? Или вы думаете, что моя болзнь и мои несчастія служатъ достаточною причиною для того, чтобы мы съ нею помнялись ролями и она бы приказывала, а я повиновался! Намекнуть! Этого только недоставало! Можетъ быть, видя меня здсь прикованнымъ къ этому креслу, вы воображаете, что я несчастный, выжившій изъ ума старикашка, неспособный ничего разсудить и настоять на томъ, что я найду полезнымъ для своей дочери?.. Нтъ, надюсь, на это-то у меня еще хватитъ и разсудка, и власти!
— Простите, но вы не такъ меня поняли,— перебилъ его Ральфъ, который прекрасно зналъ, съ кмъ онъ иметъ дло, и дйствовалъ наврняка.— Вы меня не дослушали, я именно хотлъ сказать, что стоитъ вамъ только намекнуть и для вашей дочери это будетъ равносильно приказанію.
— Еще бы, надюсь, что такъ!— отрзалъ Брэй надменно.— Не знаю, случалось ли вамъ слышать о томъ, какъ я въ свое время согнулъ въ бараній рогъ всю семью ея матери, хотя на ихъ сторон была власть, а на моей ничего, кром настойчивой воли.
— Простите, сэръ, но вы опять таки меня не дослушали,— сказалъ Ральфъ самымъ мягкимъ тономъ, на какой онъ только былъ способенъ.— Вы созданы для того, чтобы блистать въ обществ, у васъ впереди еще много лтъ жизни, т. е. конечно, если вы будете жить гд-нибудь въ тепломъ климат, подъ яркимъ голубымъ небомъ, если будете окружены тми удобствами, къ которымъ вы привыкли. Свтская жизнь — ваша стихія, вы это доказали. Свобода и общество, вотъ что вамъ нужно. Климатъ Франціи и годовой доходъ, который дозволялъ бы вамъ жить ни въ чемъ не нуждаясь, возродили бы васъ и продлили бы вашу жизнь. Было время, когда слава о вашихъ похожденіяхъ гремла въ нашей столиц, это время могло бы вернуться и, пользуясь добытымъ опытомъ, вы могли бы прекрасно устроиться на чужой счетъ, вмсто того, чтобы давать людямъ наживаться на счетъ вашего кармана. Возьмемъ теперь обратную сторону медали. Что мы видимъ? Я не знаю, гд здсь ближайшее кладбище, но гд бы оно ни было, васъ ждетъ могила на немъ, вся разница только въ томъ, когда будетъ начертано на надгробной плит ваше имя: черезъ два года или, быть можетъ, черезъ двадцать.
Мистеръ Брэй сидлъ, облокотившись на ручку кресла и прикрывъ рукой глаза.
— Я говорю съ вами откровенно,— сказалъ Ральфъ, придвигаясь поближе къ нему,— потому что вполн вамъ сочувствую. Бракъ миссъ Мадлены и моего друга Грайда въ моихъ интересахъ, такъ какъ, если онъ состоится, я получу свой долгъ или хоть нкоторую его часть. Я этого и не скрываю. Но имйте въ виду, что и для васъ этотъ шагъ представляетъ много выгодъ. Конечно, сначала ваша дочь будетъ плакать, приходить въ отчаяніе, говорить, что онъ слишкомъ старъ и что вы длаете ее несчастной. Но разв можно назвать счастливой ея теперешнюю жизнь?
Жесты и мимика больного свидтельствовали о томъ, что онъ внимательно слушаетъ Ральфа, который въ свою очередь зорко наблюдалъ, какое впечатлніе производятъ на него его слова..
— Повторяю, можно ли назвать счастливой ея теперешнюю жизнь?— продолжалъ коварный старикъ.— Что ждетъ ее въ будущемъ? Умри вы сегодня, ея друзья, конечно, позаботятся о ней и такъ или иначе устроятъ ея судьбу. Но разв не ужасна для васъ одна эта мысль? Вдь ея друзья — ваши враги.
— Еще бы!— вырвалось у Брэя въ неудержимомъ прилив злобнаго чувства.
— Вотъ видите! И, конечно, это весьма естественное чувство съ вашей стороны,— спокойно продолжалъ Ральфъ.— Если ужь ея счастье должно непремнно зависть отъ чьей-нибудь смерти,— добавилъ онъ вполголоса,— такъ пусть ужъ лучше оно зависитъ отъ смерти мужа. Не допускайте, чтобы она ждала вашей смерти, какъ избавленія. И въ чемъ тутъ собственно могутъ быть препятствія? Я положительно не вижу. Въ чемъ? Въ томъ, что онъ старъ? А между тмъ, какъ часто случается, что знатные и богатые люди, у которыхъ нтъ вашихъ оправданій, которые пользуются всми благами жизни, какъ часто случается, что они выдаютъ своихъ дочерей за стариковъ или, что еще хуже, за безсердечныхъ молодыхъ шалопаевъ, единственно изъ тщеславія, изъ какихъ-нибудь семейныхъ разсчетовъ, или, наконецъ, просто съ цлью заручиться мстомъ въ парламент! Нтъ, сэръ, конечно, вы, и только вы, лучшій судья въ этомъ дл, вы опытне ея, и она же будетъ вамъ потомъ всю жизнь благодарна.
— Тсъ! Молчите!— воскликнулъ Брэй, срываясь съ мста и закрывая Ральфу ротъ дрожащею рукой.— Я слышу ея шаги!
Это быстрое движеніе было какъ бы внезапнымъ проблескомъ пробудившейся совсти. Въ этотъ мигъ жестокій замыселъ, обнаженный отъ прикрывавшей его казуистики, представился Брэю во всемъ его ужасающемъ, чудовищномъ безобразіи. Въ слдующую минуту больной, блдный, какъ полотно, и дрожащій, снова упалъ въ свое кресло. Артуръ схватился за шляпу и въ смущеніи мялъ ее и коверкалъ въ рукахъ, не смя поднять глазъ на вошедшую двушку, появленіе которой смутило даже самого Ральфа, испытывавшаго въ эту минуту то, что должна, вроятно, испытывать побитая собака.
Но впечатлніе было настолько же скоропреходяще, какъ и неожиданно. Первымъ пришелъ въ себя Ральфъ, замтивъ, что Мадлена при вид отца страшно перепугалась. Онъ сталъ упрашивать ее успокоиться, доказывая, что не было никакой опасности въ его положеніи.
— Самый обыкновенный припадокъ,— сказалъ онъ, глядя на Брэя. Вотъ видите, все уже прошло.
Самое черствое сердце не могло, казалось бы, не смягчиться при вид этой прелестной юной двушки, которую за минуту передъ тмъ сговаривались погубить, когда она, обхвативъ отца обими руками за шею, осыпала его самыми нжными ласкательными именами, какія когда-либо приходилось слышать отцу. Однако, Ральфъ оставался совершенно равнодушенъ къ этому зрлищу, а Грайдъ, хоть онъ и пожиралъ молодую двушку своими гноящимися, мигающими глазами, видлъ только ея вншнюю красоту, нимало не заботясь о чистой красот ея души, о той красот, которая одна только и можетъ внушить то, что называется настоящей любовью.
— Все прошло, Мадлена, не бойся,— сказалъ больной, тихонько отстраняя отъ себя дочь.
— Но вдь у тебя и вчера былъ припадокъ. Ахъ, какъ это ужасно! Ты такъ страдаешь! Не могу ли я что-нибудь для тебя сдлать?
— Пока ничего не надо. Вотъ два джентльмена, Мадлена, одного изъ нихъ ты уже раньше встрчала. Она увряетъ,— добавилъ Брэй, обращаясь къ Артуру,— будто мн всегда бываетъ хуже посл вашихъ визитовъ. Весьма естественно, что она это думаетъ, она знаетъ, какую роль вы играли до сихъ поръ въ моей жизни. Впрочемъ, какъ знать, можетъ быть, она еще перемнитъ свое мнніе. Двушки, говорятъ, очень часто мняютъ его… Ты очень устала, душа моя?
— Нисколько, право, ничуть.
— Устала, не отговаривайся, я вижу. Ты слишкомъ много работаешь.
— А я все мечтаю, какъ бы побольше было работы.
— Я это знаю, но ты и такъ надрываешь свое здоровье. Эта проклятая жизнь, вчный каторжный трудъ теб не подъ силу. Я давно это вижу, моя бдняжка.
Съ этими словами мистеръ Брэй притянулъ къ себ дочь и нжно поцловалъ ее въ щечку. Между тмъ Ральфъ, внимательно за нимъ наблюдавшій, направился къ выходу, сдлавъ знакъ Грайду слдовать за собой.
— Итакъ, мы съ вами еще увидимся, сэръ?— сказалъ Ральфъ на прощанье мистеру Брэю.
— Да, да, непремнно,— съ живостью отвчалъ тотъ, отстраняя отъ себя дочь.— Приходите черезъ недлю, я прошу у васъ недлю на размышленіе.
— Недля сроку, считая съ этого дня,— сказалъ Ральфъ, обращаясь къ своему другу.— Доброе утро, миссъ Мадлена, цлую ваши ручки.
— Дайте мн вашу руку,— сказалъ мистеръ Брэй, протягивая руку въ отвтъ на поклонъ Артура.— А знаю теперь, что вы желаете мн добра. Я въ этомъ убдился. Въ сущности вы нисколько не виноваты, что я вамъ долженъ.
— Боже мой, какъ бы я былъ счастливъ, если бы прелестная леди позволила мн только притронуться къ кончикамъ ея пальчиковъ!— сказалъ въ смущеніи Грайдъ, нершительно переми.уяясь на мст.
— Мадлена, душа моя, протяни и ты ему руку.
Двушка съ ужасомъ попятилась было передъ этимъ страшилищемъ, но въ слдующую минуту переломила себя и протянула ему свою ручку, которую, впрочемъ, сейчасъ же отдернула, такъ какъ Грайдъ хотлъ поднести ее къ губамъ. Движеніе это было такъ быстро, что Грайдъ съ разгону поцловалъ собственные свои пальцы и съ расплывшейся по лицу его влюбленной улыбкой вышелъ на улицу вслдъ за своижъ другомъ.
— Ну съ, что же вы скажете? Что скажетъ великанъ пигмею?— спросилъ Артуръ, семеня своими кривыми ножками слдомъ за Рольфомъ.
— Мы лучше послушаемъ, что скажетъ пигмей великану?— отвтилъ Ральфъ, поднимая брови и глядя на своего спутника съ высоты своего величія.
— Онъ не знаетъ, что и сказать,— промолвилъ Грайдъ.— Онъ и надется, и боится. А вдь какая прелесть двочка, какая прелесть!
— Признаться, я не знаю толку въ красот,— пробурчалъ Ральфъ.
— Зато я знаю, я знаю,— сказалъ Грайдъ, съ восхищеніемъ потирая руки.— Ахъ, какіе у нея были глазки, когда она обнимала отца! Какія рсницы! А какъ она нжно на меня посмотрла, вы замтили?
— Ну, кажется, не очень-то нжно, это ужъ вы прихвастнули,— отвтилъ Ральфъ.
— Вы говорите нтъ? Неужели вы думаете, что дло не сладится?— воскликнулъ Грайдъ съ тревогой.— Какъ вы думаете? Скажите мн, скажите мн ваше мнніе откровенно.
Ральфъ бросилъ на него презрительный взглядъ и процдилъ сквозь зубы:
— Замтили ли вы, какъ онъ сказалъ ей, что она слишкомъ утомляется и надрываетъ свое здоровье?
— Да, да. Что же изъ этого?
— Неужто вы думаете, что она привыкла къ такимъ нжнымъ заботамъ съ его стороны? Эта жизнь, видите ли, ее убиваетъ! Еще бы! Такъ онъ постарается ее измнить.
— Вы думаете?— спросилъ съ живостью Грайдъ, вперивъ тревожный взглядъ въ безстрастное лицо своего собесдника.
— Не думаю, а увренъ,— отвтилъ Ральфъ.— Теперь онъ будетъ стараться обмануть не только насъ, но и себя самого. Будетъ себя убждать, что онъ дйствуетъ для ея пользы, а не для собственной выгоды, и въ своей новой роли добродтельнаго отца будетъ такъ заботливъ и нженъ, что даже дочь не узнаетъ его. Я даже сегодня замтилъ у нея на глазахъ слезы, такъ она была тронута его заботой и лаской. Скоро, скоро этимъ глазкамъ придется проливать ручьи слезъ, только совершенно по другой причин. Да, теперь, я увренъ, мы можемъ совершенно спокойно ждать недлю.

ГЛАВА XLVIII.
Бенефисъ мистера Винцента Кромльса и ршительно послднее появленіе его на сцен.

Съ стсненнымъ сердцемъ, удрученный невеселыми думами, направлялся Николай въ контору братьевъ Чирибль. Напрасныя надежды, которыми онъ себя тшилъ, пріятныя мечты, поглощавшія его душу и имвшія своимъ постояннымъ предметомъ милый образъ Мадлены Брэй,— все разлетлось, какъ дымъ, не оставивъ и слдовъ прежней блестящей иллюзіи.
Заподозрить, что разоблаченіе тайны, окружавшей для него Мадлену Брэй до сихъ поръ, охладило пылъ Николая и погасило пламя его любви, значило бы незаслуженно оскорбить его честную натуру и показать незнаніе его благороднаго характера. Если раньше онъ питалъ къ ней т чувства, которыя естественно зарождаются у молодого человка подъ вліяніемъ красоты, то теперь онъ испытывалъ нчто несравненно боле глубокое и сильное. Но преклоненіе передъ ея чистой и невинной душой, уваженіе къ ея одиночеству и безпомощности, естественное сочувствіе страданіямъ молодой и прекрасной двушки и удивленіе передъ такимъ возвышеннымъ и благороднымъ характеромъ, ставили Мадлену Брэй въ его глазахъ недосягаемо высоко, любовь его росла, усиливая его терзанія, ибо все, казалось, говорило ему, что эта любовь безнадежна.
‘Я сдержу свое слово и исполню все, что общалъ,— сказалъ себ съ твердостью Николай.— Мое порученіе довольно необыкновеннаго свойства, но я исполню свою двойную обязанность съ безукоризненной аккуратностью. Я долженъ отодвинуть на задній планъ свои сокровенныя чувства, я долженъ принести себя въ жертву’.
Но эти ‘сокровенныя чувства’ тмъ не мене давали и себ знать, и Николай, самъ того не сознавая, поощрялъ ихъ и раздувалъ.
Онъ разсудилъ (если только въ этомъ состояніи онъ могъ разсуждать), что пострадаетъ только его личное спокойствіе, если, повинуясь долгу, онъ сохранитъ эти чувства про себя, и что онъ по меньшей мр въ прав лелять ихъ, вознаграждая себя этимъ за свое самоотверженіе.
Такія мысли, въ соединеніи съ тмъ, что онъ пережилъ въ это утро, и съ ожиданіемъ близкаго свиданія, длали его печальнымъ и разсяннымъ. Тимъ Линкинвотеръ, обезпокоенный его унылымъ настроеніемъ, заподозрилъ даже, не сдлалъ ли онъ какой-нибудь ошибки въ книгахъ, которая бременитъ его душу, и заклиналъ его ради всего святого лучше признаться чистосердечно и исправить свой промахъ, хотя бы пришлось и подчистить, чмъ отравлять себ жизнь тяжелыми и горькими упреками совсти.
Но на вс эти дружескія увщанія Тима Линкинвотера, къ которымъ присоединился и мистеръ Фрэнкъ, не мене искренно желавшій успокоить совсть Николая, молодой человкъ уврялъ, что никогда въ жизни ему не было такъ весело, какъ сегодня. Однако, это не мшало ему въ теченіе всего дня и въ особенности вечеромъ возвращаться мысленно все къ тому же вопросу, обдумывать его со всхъ сторонъ и приходить къ тмъ заключеніямъ.
Бываетъ иногда такое неопредленное, необъяснимое, мечтательное настроеніе, когда человкъ способенъ безцльно слоняться по улицамъ, читать съ величайшимъ вниманіемъ объявленія, не понимая въ нихъ ни слова, останавливаться передъ окнами магазиновъ и смотрть во вс глаза на выставленныя вещи, не замчая ихъ.
Такъ точно и Николай, возвращаясь домой, поймалъ себя на томъ, что онъ стоитъ передъ афишей, вывшенной на дверяхъ какого-то маленькаго театра и внимательно читаетъ фамиліи актеровъ и актрисъ, общавшихъ украсить своимъ участіемъ въ спектакл какой-то бенефисъ. Судя по той серьезности, съ какою Николай читалъ эту афишу, можно было подумать, что онъ заинтересовался одной изъ самыхъ глубокомысленныхъ страницъ книги судебъ или что онъ читаетъ приговоръ судьбы о своей собственной будущности.
Опомнившись, объ улыбнулся своей странной разсянности и пошелъ было дальше, какъ вдругъ, случайно взглянувъ на заголовокъ афиши, увидлъ написаннсе крупными, широко-разставлеленными буквами объявленіе: ‘Ршительно послднее представленіе мистера Винцента Кромлься, знаменитаго провинціальнаго актера’.
— Вотъ странный случай!— проговорилъ Николай, снова повернувшись къ афиш.— Нтъ, это невозможно!
Однако, это было такъ. Первая строка возвщала о первомъ представленіи новой мелодрамы, вторая — о постановк старой мелодрамы въ шестой разъ. Въ третьей заключалось сообщеніе о томъ, что знаменитый африканскій шпагоглотатель, чтобы доставить удовольствіе лондонской публик, согласился остаться еще на недлю, четвертая доводила до свднія проходящихъ, что мистеръ Снайтль Тильберри, оправившись отъ тяжелой болзни, не позволявшей ему выступать на сцен, нын вновь появляется, въ пятой сообщалось о громадномъ успх, который долженъ увнчать каждое изъ поименованныхъ представленій, въ шестой было сказано, что на сегодня назначенъ ршительно послдній спектакль мистера Винцента Кромльса.
‘Это онъ и никто другой!— ршилъ Николай.— На свт не можетъ быть двухъ Винцентовъ Кромльсовъ’.
Чтобы окончательно въ этомъ убдиться, онъ принялся перечитывать афишу. Тамъ значилось, что въ первый пьес роль Роберта, сына какого-то барона, исполнитъ мистеръ Кромльсъ младшій, а роль племянника барона — Сноларто — мастеръ Перси Кромльсъ, и что оба они играютъ въ послдній разъ. Сверхъ того, въ одну изъ пьесъ былъ вставленъ балетъ, и соло съ кастаньетами, въ этомъ балет долженъ быль выступить ‘феноменъ’, и тоже въ послдній разъ. Сомнній не могло быть больше: вполн увренный, что въ лиц знаменитаго провинціальнаго актера мистера Кромльса онъ обртетъ своего стараго знакомаго, Николай отправилъ къ нему за кулисы клочекъ бумаги на которомъ написалъ свое театральное имя ‘Джонсонъ’, и вскор, конвоируемый какимъ-то разбойникомъ съ необыкновеннымъ поясомъ и въ огромныхъ рукавицахъ очутился передъ своимъ бывшимъ принципаломъ.
Мистеръ Кромльсъ искренно ему обрадовался, онъ поспшно отошелъ отъ маленькаго зеркала, передъ которымъ гримировался, и съ наклеенною въ вид остраго фіестона правою бровью, держа въ одной рук лвую бровь, а въ другой — накладныя икры, горячо обнялъ его. Затмъ онъ прежде всего объявилъ, что мистриссъ Кромльсъ будетъ очень рада проститься съ нимъ передъ отъздомъ.
— Вдь вы всегда были ея слабостью, съ перваго знакомства,— прибавилъ мистеръ Кромльсъ.— Съ того самаго раза, какъ вы у насъ обдали въ день вашего прізда, я сказалъ себ: ‘За этого молодца нечего бояться. Человкъ, который понравился мистриссъ Кромльсъ, можетъ быть увренъ, что его карьера обезпечена’. Ахъ, Джонсонъ, что это за женщина!
— Я очень ей благодаренъ за ея доброе отношеніе ко мн,— отвчалъ Николай.— Но, куда же вы дете, что собираетесь со мной прощаться?
— Разв вы не читали объ этомъ въ газетахъ?— спросилъ съ нкоторой гордостью мистеръ Кромльсъ.
— Нтъ, не читалъ.
— Вы меня удивляете,— проговорилъ антрепренеръ.— Это было въ отдл ‘разныхъ извстій’. У меня, кажется, была съ собой вырзка, куда это я ее двалъ?.. А? Вотъ, она!
И мистеръ Кромльсъ вытащилъ изъ кармана своихъ домашнихъ панталонъ, висвшихъ въ эту минуту на вшалк среди платья прочихъ артистовъ, небольшую, въ ладонь величиною, газетную вырзку и подалъ ее Николаю.
‘Мистеръ Винцентъ Кромльсъ, давно уже зарекомендовавшій себя въ провинціи, какъ опытный антрепренеръ и талантливый артистъ, отправляется въ скоромъ времени въ артистическое путешествіе за Атлантическій океанъ. Утверждаютъ, что мистера Кромльса будетъ сопровождать его супруга и все уважаемое семейство. Мы не знаемъ артиста, который могъ бы сравняться съ мистеромъ Кромльсомъ по сил таланта въ характерныхъ роляхъ, и не знаемъ человка, который по своимъ личнымъ качествамъ заслуживалъ бы такого полнаго уваженія своихъ друзей. Кромльсъ можетъ быть увренъ въ успх’.
— Вотъ еще небольшая замточка,— сказалъ мистеръ Кромльсъ, передавая Николаю измятый клочокъ газетной бумаги еще меньшихъ размровъ.
Николай прочелъ вслухъ слдующее:
‘Провинціальному антрепренеру и артисту Кромльсу должно быть сорокъ три, сорокъ четыре года, говорятъ, онъ пруссакъ, но это неврно: онъ родомъ изъ Уэльса’.
— Вотъ странная замтка,— проговорилъ Николай.
— Очень странная,— подтвердилъ мистеръ Кромльсъ, потирая себ носъ и поглядывая на Николая съ напускнымъ равнодушіемъ.— Не понимаю, кто могъ это написать. Только не я!
Не сводя глазъ съ молодого человка, мистеръ Кромльсъ глубокомысленно покачалъ головой и, старательно сложивъ об газетныя вырзки, спряталъ ихъ обратно въ карманъ, замтивъ при этомъ, что онъ ршительно не понимаетъ, кто доставилъ въ газеты вс эти свднія.
— Эта новость меня поражаетъ!— вскричалъ Николай — Вы дете въ Америку! Прежде вы никогда объ этомъ не думали.
— Нтъ,— сказалъ Кромльсъ.— Но видите ли, мистеръ Джонсонъ, мистриссъ Кромльсъ (что за необыкновенная женщина!..— тутъ онъ понизилъ голосъ и зашепталъ что-то на ухо Николаю.
— Ага,— сказалъ Николай улыбаясь,— въ виду, значитъ, появленія въ семь новаго члена?
— Седьмого,— докончилъ торжественно мистеръ Кромльсъ.— Я думалъ, что Феноменъ будетъ послднимъ, но теперь предвидится продолженіе. О, это замчательная женщина, Джонсонъ!
— Въ такомъ случа поздравляю васъ,— сказалъ Николай,— надюсь, что у васъ будетъ два феномена вмсто одного.
— Да, это будетъ необыкновенное дитя, или я сильно ошибаюсь,— подтвердилъ мистеръ Кромльсъ.— Таланты первыхъ троихъ проявились въ серьезной пантомим и примрныхъ сраженіяхъ, въ этомъ ребенк мн хотлось бы имть перваго любовника, я слышалъ, что въ Америк большой спросъ на актеровь съ такимъ амплуа. Мы, впрочемъ, будемъ очень рады всякому новому таланту. Быть можетъ, онъ окажется хорошимъ канатнымъ плясуномъ или еще чмъ-нибудь въ этомъ род. по всей вроятности, онъ унаслдуетъ хоть одинъ изъ талантовъ своей матери, Джонсонъ, а ея таланты неисчислимы. Но какого бы рода ни оказался его талантъ, вы можете быть уврены, что онъ не заглохнетъ въ нашихъ рукахъ.
Произнеся эту торжественную тираду, мистеръ Кромльсъ налпилъ себ другую бровь, привязалъ накладныя икры къ ногамъ и натянулъ сверхъ нихъ чулки тлеснаго цвта, очень потертыя на колняхъ оттого, что ихъ хозяину приходилось ползать по полу, выражая, по требованію пьесы, различныя сильныя чувства. Бывшій принципалъ Николая не любилъ терять времени даромъ: совершая свой туалетъ, объ повдалъ молодому человку что получитъ порядочный кушъ за свою поздку въ Америку, такъ какъ ему удалось заключить очень выгодный контрактъ съ однимъ американскимъ театромъ, и что они съ мистриссъ Кромльсъ, не надясь жить вчно (ибо они не безсмертны, если не принимать въ разсчетъ безсмертія ихъ славы), намрены остаться тамъ навсегда. Они разсчитываютъ купить тамъ небольшое имньице и провести въ немъ остатокъ жизни, а посл смерти оставить его дтямъ. Николай выразилъ одобреніе этому плану, посл чего разговоръ перешелъ на общихъ знакомыхъ, судьбою коровыхъ нашъ герой сильно интересовался и о которыхъ мистеръ Кромльсъ могъ сообщить ему много новаго. Миссъ Сневелличи вышла замужъ по любви за молодого, очень богатаго свчного торговца, взявшаго подрядъ на освщеніе театра, а бдный мистеръ Лилливикъ только попискивалъ подъ башмакомъ мистриссъ Лилливикъ, своего очаровательнаго и полновластнаго домашняго тирана.
Въ отвть на эти изліянія Николай сообщилъ мистеру Кромльсу свое настоящее имя, откровенно описаль положеніе своимъ длъ, повдалъ свои планы на будущее и разсказалъ въ общихъ чертахъ о тхъ обстоятельствахъ, которыя повлекли за собою ихъ первое знакомство. Поздравивъ Николая отъ всего сердца со столь счастливой перемной въ его судьб, мистеръ Кромльсъ въ свою очередь сообщилъ ему, что завтра утромъ они всею семьей отправляются въ Ливерпуль, гд уже стоитъ готовое къ отплытію изъ Англіи судно, такъ что, присовокупилъ мистеръ Кромльсъ, если Николай желаетъ проститься съ мистриссъ Кромльсъ, было бы недурно, если бы онъ принялъ участіе въ прощальномъ ужин, который нынче вечеромъ даютъ товарищи ему и его семь въ сосдней таверн. Распорядителемъ этого торжества избранъ мистеръ Снаптль Тишберри, а честь быть его помощникомъ выпала на долю африканскаго шпагоглотателя.
Между тмъ въ уборной сдлалось очень душно и людно съ появленіемъ четырехъ джентльменовъ, только что поубивавшихъ другъ друга на сцен согласно ходу пьесы, поэтому Николай, который охотно принялъ приглашеніе и далъ общаніе вернуться къ концу спектакля, поспшилъ выйти на улицу. Здсь, посл душной атмосферы ярко освщеннаго театра, пропитанной смшаннымъ запахомъ газа, апельсинныхъ корокъ и порохового дыма, онъ съ наслажденіемъ вдохнулъ всею грудью свжій воздухъ мягкаго лтняго вечера.
Николай воспользовался имвшимся въ его распоряженіи временемъ, чтобы купить серебряную табакерку, которую хотлъ преподнести на память мистеру Кромльсу. Для мистриссъ Кромльсъ онъ купилъ хорошенькія сережки, для Феномена цпочку къ часамъ, для двухъ остальныхъ юныхъ отпрысковъ семейства Кромльсъ — по блестящей булавк въ галстухъ. Покончивъ со своими покупками, онъ снова направился къ театру и, несмотря на то, что его отсутствіе, какъ ему казалось, продолжалось очень недолго, нашелъ его опуствшимъ и темнымъ. Занавсъ уже былъ поднятъ на ночь, и мистеръ Кромльсъ, поджидая его, расхаживалъ по сцен.
— Тишберри долго насъ не задержитъ,— сказалъ Кромльсъ.— Онъ исполнялъ въ послдней пьес роль врнаго негра и пробылъ на сцен до самаго конца послдняго акта, а посл этой роли всегда требуется нсколько больше времени для переодванья.
— Пренепріятная, должно быть, роль,— замтилъ Николай.
— Не скажу,— отвтилъ мастеръ Кромльсъ.— Краска отлично смывается, при томъ же гримъ накладывается только на лицо и на шею. Былъ у меня одно время трагикъ, который иначе не игралъ Отелло, какъ вымазавшись весь съ ногъ до головы, но теперь, къ сожалнію, такое добросовстное и сознательное отношеніе къ длу большая рдкость, большая рдкость.
Въ эту минуту появился мистеръ Снайтль Тишберри подъ руку съ африканскимъ шпагоглотателемъ, и когда мистеръ Кромльсъ представилъ его Николаю, онъ вжливо приподнялъ шляпу по крайней мр на полъ-фута надъ головой и заявилъ, что онъ можетъ только гордиться подобнымъ знакомствомъ. Африканскій шпагоглотатель какъ наружностью, такъ и выговоромъ чрезвычайно смахивавшій на ирландца, съ буквальною точностью повторилъ учтивый поклонъ и слова своего друга.
— Я прочелъ нынче въ афиш, что вы недавно были больны, обратился Николай къ мистеру Тишберри.— Надюсь, что сегодняшняя ваша роль не слишкомъ васъ утомила?
Въ отвтъ на это мистеръ Тишберри съ самымъ мрачнымъ видомъ покачалъ головой, нсколько разъ выразительно ударилъ себя кулакомъ въ грудь и величественнымъ жестомъ завернулся въ свой плащъ со словами: ‘Что длать, сэръ! Долгъ прежде всего… Однако, идемте, идемте!’
Замчательная это вещь, что драматическіе артисты, изображая на сцен даже самые отчаянные моменты человческой жизни, когда отъ человка нельзя ожидать ничего, кром полной простраціи его духа и тла, имютъ обыкновеніе откалывать такія колнца, которыя, несомннно, требуютъ, не говоря уже о ловкости и смлости, извстной и довольно значительной мускульной силы. Такъ, напримръ, какой-нибудь смертельно раненый принцъ или разбойничій атаманъ при послднемъ издыханіи, истекая кровью, подъ звуки тихой, едва слышной музыки подползаетъ чуть ли не на четверенькахъ къ дверямъ ближайшаго коттеджа, чтобы просить о помощи, и при этомъ такъ удивительно извивается, съ такимъ азартомъ дергаетъ ногами, столько разъ стремительно вскакиваетъ и снова падаетъ, что его, по всей справедливости, можно скоре принять за фокусника-силача, чмъ за умирающаго человка. Должно быть это превратное представленіе о сценическихъ требованіяхъ въ изображеніи дйствительной жизни вошло въ плоть и кровь мистера Снайтля Тишберри, такъ какъ по дорог изъ театра въ таверну, гд ихъ ожидалъ ужинъ, онъ выдлывалъ самыя поразительныя гимнастическія упражненія къ не малому удивленію своихъ спутниковъ, желая убдить ихъ, по всей вроятности, въ серьезности своей недавней болзни и въ томъ опустошительномъ дйствіи, какое она произвела на его нервную систему.
— Боже мой! Вы ли это, мистеръ Джонсонъ? Какая неожиданная радость для меня!— воскликнула мистриссъ Кромльсъ, увидвъ Николая.
— И для меня также,— отвтилъ Николай.— Я обязанъ единственно только счастливому случаю удовольствіемъ видть васъ, хотя, само собою разумется, я отдалъ бы много за подобное удовольствіе.
— Вотъ и еще кое-кто изъ вашихъ старыхъ знакомыхъ,— сказала мистриссъ Кромльсъ, подталкивая впередъ Феномена, облеченнаго въ пышную голубую газовою юбочку и такія же панталоны.— А вотъ еще одинъ, и еще,— добавила она, выдвигая на этотъ разъ двухъ остальныхъ юныхъ Кромльсовъ.— А какъ поживаетъ вашъ другъ, вашъ врный Дигби?
— Дигби? Благодарю васъ, очень хорошо,— сказалъ Николай, совершенно было позабывъ, что таковъ былъ театральный псевдонимъ Смайка,— очень хорошо… Впрочемъ, что жь это я,— добавилъ онъ, спохватившись.— Напротивъ, ему худо, совсмъ худо.
— Что я слышу! возгласила мистриссъ Кромльсъ самымъ своимъ трагическимъ тономъ.
— Боюсь,— продолжалъ Николай, покачивая головой и стараясь улыбнуться,— боюсь, что теперь вашъ супругъ еще больше ужаснулся бы при вид его, чмъ въ первую ихъ встрчу.
— Что вы этимъ хотите сказать?— воскликнула опять мистриссъ Кромльсъ съ тмъ выраженіемъ, которое публика всегда особенно цнила.— Боже, чему должна я приписывать ваше волненіе?!
— Я хочу только сказать, что одинъ мой врагъ, злйшій врагъ, вздумалъ мстить мн въ лиц моего друга и своими преслдованіями причиняетъ бдняжк не мало страданіи и горя… Бростите меня, мистриссъ Кромльсъ,— перебилъ самъ себя Николай, стараясь овладть собой,— мн вовсе не слдовало объ этомъ говорить, да я бы и не сказалъ, если бы вы были чужими для него людьми, если бы вы не знали его и не могли сочувствовать его невзгодамъ… Но все таки было бы лучше молчать, это просто маленькая забывчивость съ моей стороны.
Бормоча свои безсвязныя извиненія, Николай поспшилъ разкланяться съ Феноменомъ и перемнить разговоръ, проклиная себя въ душ за свою неосмотрительность и съ досадой думая о томъ, что, вроятно, мистриссъ Кромльсъ не мало удивлена его смущеніемъ и тою стремительностью, съ какою онъ въ этой ихъ бесд перескакиваетъ съ одного предмета на другой.
Но мистриссъ Кромльсъ нисколько не удивилась и даже, повидимому, ничего не замтила. Такъ какъ въ эту минуту подали ужинъ, то она взяла подъ руку Николая и торжественно поплыла къ столу, гд и помстилась по лвую руку мистера Снайтля Тишберри. Николаю выпала честь сидть по другую сторону почтенной матроны. Мистеръ Кромльсъ услся по правую руку распорядителя, занимавшаго предсдательское мсто въ глав стола, а Феноменъ и юные Кромльсы размстились въ сосдств его помощника, возсдавшаго на противоположномъ конц.
Общество состояло изъ двадцати пяти, тридцати человкъ драматическихъ артистовъ, заключавшихъ или не заключавшихъ контракты съ лондонскими театрами, причемъ, однако, вс они были самыми близкими друзьями мистера и мистриссъ Кромльсъ. Мужчинъ и дамъ было приблизительно одинаковое количество, такъ какъ кавалеры приняли на себя вс расходы.
Говоря вообще, публика была весьма изысканная, такъ какъ помимо театральныхъ свтилъ, сгруппировавшихся вокругъ своею солнца, мистера Снайтля Тишберри, тутъ присутствовалъ литераторъ, извстный тмъ, что въ свое время, онъ передлалъ въ драмы около двухъ сотенъ сорока семи романовъ при самомъ ихъ выход въ свтъ (а нкоторые даже и раньше), чмъ и стяжалъ себ въ литературномъ мір неувядаемую славу.
Этотъ джентльменъ помстился рядомъ съ Николаемъ и тотчасъ же былъ ему представленъ съ другого конца стола африканскимъ шпагоглотателемъ, который отрекомендовалъ знаменитаго литератора, какъ своего друга, причемъ не преминулъ воспользоваться удобнымъ случаемъ, чтобы сказать похвальное слово въ честь столь образованнаго и славнаго мужа.
— Я очень радъ знакомству съ такимъ извстнымъ человкомъ, сэръ,— любезно сказалъ Николай.
— Точно такъ же, какъ я, да, я увренъ, и вс мы — вашему знакомству, сэръ,— галантно отвтилъ литераторъ.— Обоюдная честь, сэръ, какъ я имю обыкновеніе говорить, когда пишу мои драмы на сюжеты, заимствованные изъ романовъ. Случалось ли вамъ когда-нибудь слышать, сэръ, опредленіе понятія: слава?
— Случалось,— съ улыбкой отвтилъ Николай,— но я былъ бы не прочь выслушать ваше опредленіе.
— Когда я пишу драму, сэръ,— сказалъ литераторъ,— я, видите ли, доставляю этимъ славу автору, трудомъ котораго пользуюсь для своей передлки,
— Вотъ какъ!— замтилъ Николай.
— Несомннно, сэръ, по крайней мр, таково мое опредленіе славы,— сказалъ литераторъ.
— Слдовательно, по вашему Ричардъ Тюрпенъ, Томъ Кингъ и Джерри Эбершоу только способствовали слав тхъ авторовъ, которыхъ они такъ безсовстно обирали?— спросилъ Николай
— Я не имю чести знать этихъ драматурговъ, сэръ.
— Впрочемъ, и то сказать, даже Шекспиръ пользовался для нкоторыхъ своихъ драмъ сюжетами, которые уже раньше появлялись въ печати,— замтилъ Николай.
— Вы говорите о Вилл, сэръ?— сказалъ литераторъ.— Да, конечно, онъ это длалъ такъ же, какъ и мы. Разумется, его нельзя назвать оригинальнымъ писателемъ. Онъ многое заимствовалъ, хотя то, что онъ бралъ, онъ передлывалъ очень недурно, надо отдать ему справедливость.
— Я хотлъ только сказать, что для нкоторыхъ своихъ вещей Шекспиръ пользовался сюжетами старинныхъ общеизвстныхъ легендъ,— продолжалъ Николай,— но мн кажется, что нкоторые изъ современныхъ писателей идутъ въ этомъ направленіи куда дальше Шекспира…
— Вы правы, сэръ,— перебилъ его литераторъ, небрежно откидываясь на спинку своего стула и вооружаясь зубочисткой.— Человческій разумъ далеко ушелъ со временъ Шекспира, человкъ совершенствуется и будетъ совершенствоваться вчно.
— Вы не такъ меня поняли, сэръ,— возразилъ Николай.— Говоря, что наши современники ушли дальше Шекспира, я хотлъ этимъ сказать, что тогда какъ Шекспиръ, заимствуя для двоихъ пьесъ сюжеты старинныхъ легендъ, превращалъ съ помощью своего волшебнаго генія самыя обыкновенныя вещи въ перлъ созданія, въ великія произведенія искусства, которымъ суждено просвщать и облагораживать міръ, можетъ быть, еще въ продолженіе многихъ вковъ,— вы копошитесь во тьм, въ какомъ-то заколдованномъ кругу, зачастую выбирая сюжеты, которые совсмъ даже не пригодны для сцены, и унижаете все, къ чему бы вы ни прикоснулись. Вы чуть не силой вырываете изъ рукъ автора еще свжіе листки его неоконченнаго романа, урзываете и уродуете его, подгоняя къ силамъ актеровъ и обстановк театровъ, для которыхъ вы пишете, придлываете къ нему развязку собственнаго изобртенія, коверкаете, комкаете, искажаете и мысль, и все произведеніе автора, стоившее ему столькихъ мучительныхъ дней и безсонныхъ ночей, выхватываете у него чуть что не изъ подъ пера едва лишь набросанные сцены и діалоги и кончаете ихъ по своему усмотрнію, и все это часто попреки желанію автора, иногда даже безъ его вдома. Наконецъ, чтобы достойнымъ образомъ увнчать ваши подвиги, выдаете чужое дтище за свое: вы печатаете чужое произведеніе въ искалченномъ вид, поставивъ въ заголовк свое имя и не преминувъ при этомъ, ради рекламы, переименовать сотни другихъ вашихъ кунстштюковъ на литературномъ поприщ, въ томъ же род. Я бы хотлъ, чтобы вы указали мн, въ чемъ собственно заключается разница между этимъ литературнымъ воровствомъ и искусствомъ таскать чужіе платки изъ кармановъ. Я съ своей стороны вижу ее только въ томъ, что наше законодательство, заботясь о неприкосновенности нашихъ платковъ, предоставляетъ намъ право самимъ заботиться объ огражденіи нашей личности отъ нежелательныхъ для насъ посягательствъ на нее, за исключеніемъ разв тхъ случаевъ, когда злоумышленникъ вздумаетъ посягнуть на самую нашу жизнь съ оружіемъ въ рукахъ.
— Но надо же, однако, людямъ чмъ-нибудь жить,— замтилъ литераторъ, пожимая плечами.
— Тотъ же доводъ можетъ быть по всей справедливости приведенъ и тми авторами, которыхъ вы обираете,— отвтилъ Николай.— Впрочемъ, коль скоро вы становитесь на эту почву, я могу вамъ только сказать, что, будь я писателемъ, а вы — современнымъ моднымъ драматургомъ, я охотне согласился бы платить по вашимъ полугодовымъ счетамъ въ таверну, какъ бы ни были они велики, чмъ занять мсто въ томъ храм славы, который вы считаете вашимъ, хотя бы мн предлагали въ немъ первое мсто и славу на цлыхъ шестьсотъ поколній.
Разговоръ угрожалъ принять весьма непріятный оборотъ, когда мистриссъ Кромльсъ, случайно вмшавшись въ него, предотвратила ссору, которая, казалось, уже готова была разгорться. Обратившись къ литератору, мистриссъ Кромльсъ любезно освдомилась, скоро ли онъ думаетъ окончить т шесть драмъ, которыя онъ обязался написать по контракту и въ которыхъ долженъ былъ выступить передъ публикой несравненный въ своей области искусства африканскій шпагоглотатель. Литераторъ не мене любезно отвтилъ мистриссъ Кромльсъ, и между ними завязался оживленный разговоръ, который такъ заинтересовалъ литератора, что вскор заставилъ его забыть непріятное впечатлніе недавняго ихъ спора съ Николаемъ.
Когда ужинъ кончился и на стол появились пуншъ, вина и ликеры, разговоры между гостями, группировавшимися до сихъ поръ небольшими отдльными кучками человка по два, по три, постепенно смолкли, и вс присутствующіе начали то и дло бросать выжидательные взгляды на мистера Снайтля Тишберри, а самые храбрые даже стучали по столу чмъ попало и выражали свое нетерпніе громкими фразами врод: ‘Что же вы, Тимъ! Или заснули?’ — ‘Проснитесь же, господинъ предсдатель!’ — ‘Все готово, мы ждемъ только вашего тоста, сэръ!’ и такъ дале.
На вс эти возгласы мистеръ Тишберри отвчалъ выразительными ударами въ грудь и тяжелыми вздохами, долженствовавшими служить доказательствомъ того печальнаго факта, что онъ все еще не оправился отъ своего нездоровья и чувствуетъ себя очень плохо (мистеръ Тишберри былъ хорошимъ практикомъ и понималъ, что человкъ не только на сцен, но и въ жизни никогда не долженъ упускать случая поломаться). Между тмъ мистеръ Кромльсъ, который прекрасно зналъ, что ожидаемый тостъ будетъ провозглашенъ въ его честь, небрежно откинулся на спинку своего стула, перекинулъ одну руку граціознымъ движеніемъ на спинку стула сосда, а другою по временамъ подносилъ къ губамъ свой стаканъ, отпивая изъ него пуншъ съ такимъ точно видомъ, съ какимъ онъ опоражнивалъ пустые картонные кубки на сцен.
Наконецъ мистеръ Снайтль Тишберри поднялся съ мста, величественно выпрямился во весь свой ростъ, причемъ одну руку засунулъ за вырзъ жилета, а другою оперся на табакерку сосда, и въ самыхъ краснорчивыхъ и лестныхъ выраженіяхъ предложилъ выпить за здоровье его друга, мистера Винцента Кромльса. Этотъ маленькій спичъ, который, однако же, вышелъ довольно длиннымъ, былъ встрченъ всеобщимъ энтузіазмомъ. Онъ сопровождался самыми патетическими жестами со стороны оратора и окончился дружескимъ рукопожатіемъ, которымъ мистеръ Тишберри обмнялся съ мистеромъ и мистриссъ Кромльсъ. Затмъ послдовалъ маленькій благодарственный спичъ со стороны мистера Винцента Кромльса. Вслдъ за мистеромъ Кромльсомъ всталъ африканскій шпагоглотатель и предложилъ выпить здоровье мистриссъ Винцентъ Кромльсъ въ такихъ трогательныхъ выраженіяхъ, что среди дамъ послышались вздохи и даже сдержанныя рыданія. Мистриссъ Кромльсъ была растрогана до глубины души, но, несмотря на все свое волненіе, эта мужественная женщина сама отвтила на этотъ тостъ коротенькимъ, но также весьма трогательнымъ и краснорчивымъ благодарственнымъ спичемъ. Затмъ мистеръ Снайтль Тишберри счелъ своимъ долгомъ предложить тостъ въ честь юныхъ отпрысковъ четы Кромльсъ. На этотъ тостъ мистеръ Кромльсъ, въ качеств отца и старшаго представителя знаменитой фамиліи, отвтилъ вторымъ спичемъ, въ которомъ распространился насчетъ прекрасныхъ качествъ и необыкновенной талантливости своихъ дтей, закончивъ этотъ дифирамбъ обращеннымъ ко всмъ присутствующимъ леди и джентльменамъ пожеланіемъ, чтобы и у нихъ были столь же многообщающія дти. Торжественные рчи и тосты смнились музыкальными упражненіями и прочими развлеченіями въ томъ же дух. Посреди вечера мистеръ Кромльсъ предложилъ еще одинъ тостъ въ честь свтила драматическаго искусства и украшенія сцены, мистера Снайтля Тишберри, а нсколько времени спустя произнесъ вторичный тостъ, на этотъ разъ въ честь другого свтила въ своемъ род, а именно, въ честь африканскаго шпагоглотателя, своего дорогого друга, какъ мистеръ Кромльсъ взялъ на себя смлость его назвать съ милостиваго разршенія самой африканской знаменитости, которая, разумется, ничего не имла противъ того, чтобы называться другомъ мистера Кромльса. Затмъ настала минута выпить за здоровье литератора, но оказалось, что онъ уже и самъ такъ хорошо угостился за собственное свое здоровье, что давно уже скалъ крпкимъ сномъ гд-то на лстниц. Такимъ образомъ это намреніе было отложено до слдующаго раза, и кавалеры начали провозглашать тосты въ честь всхъ присутствующихъ дамъ. Наконецъ, посл безконечнаго засданія за столомъ, мистеръ Снайтль Тишберри поднялся со своего предсдательскаго мста, и общество разошлось по домамъ посл долгихъ сердечныхъ объятій и поцлуевъ.
Николай остался послднимъ, чтобы раздать приготовленные имъ подарки. Когда онъ распрощался со всмъ семействомъ и подошелъ къ мистеру Кромльсу, ему невольно бросилась въ глаза рзкая разница между ихъ теперешнимъ разставаньемъ и прежнимъ торжественно-театральнымъ прощаньемъ въ Портсмут. Теперь мистеръ Кромлъсъ какъ будто совсмъ позабылъ, что онъ великій артистъ, и когда Николай протянулъ ему руку, онъ взялъ ее съ такимъ неподдльнымъ выраженіемъ грусти, что, будь онъ въ состояніи придать своему лицу это выраженіе на подмосткахъ въ надлежащій моментъ, одно это могло бы, пожалуй, доставить ему прочную славу актера для высокой комедіи. Николай горячо пожалъ руку своего взволнованнаго друга.
— А вдъ какая удачная компанія насъ тогда подобралась, Джонсонъ!— сказалъ, совсмъ уже расчувствовавшись, бдный мистеръ Кромльсъ.— Мы съ вами никогда не бранились. Я увренъ, что завтра я буду счастливъ однимъ воспоминаніемъ о нашей сегодняшней встрч, хотя въ настоящую минуту я, право, кажется, желалъ бы, чтобы ея совсмъ не было.
Желая развеселить своего друга, Николай уже собирался было отвтить ему какою-то шуткой, но остановился на полуслов, ошеломленный внезапнымъ появленіемъ мистриссъ Грудденъ, которая, отказавшись отъ ужина подъ тмъ предлогомъ, что ей надо завтра встать пораньше, теперь выпорхнула изъ сосдней комнаты въ какомъ-то необыкновенномъ бломъ костюм и, бросившись на шею Николаю, горячо его расцловала.
— Какъ, неужели и вы тоже дете?— воскликнулъ Николай, такъ охотно покоряясь нжнымъ объятіямъ мистриссъ Грудденъ, какъ будто она была молодой и прелестнйшей женщиной въ мір.
— ду ли я? Да можно ли объ этомъ спрашивать?— отвтила мистриссъ Грудденъ.— Что же бы они длали безъ меня? Имъ безъ меня обойтись невозможно.
Николай выдержалъ вторичный приступъ материнскихъ ласкъ мистриссъ Грудденъ, и даже еще охотне, чмъ въ первый разъ, если это возможно, и затмъ распростился съ мистеромъ Винцентомъ Кромльсомъ, стараясь въ утшеніе своему старому другу принять какъ можно боле веселый видъ. Съ этою цлью онъ еще разъ съ порога весело махнулъ ему шляпой.

ГЛАВА XLIX.
Повствующая о дальнйшихъ событіяхъ въ семь Никкльби и о томъ, къ какому результату привело знакомство съ джентльменомъ въ коротенькихъ брюкахъ.

Поглощенный все возрастающимъ интересомъ послднихъ событій, Николай проводилъ теперь все свое свободное время въ мечтахъ о Мадлен Брэй и, ревностно исполняя порученія мистера Чарльза, очень часто ее посщалъ, чувствуя, что опасность, грозившая его душевному спокойствію, съ каждымъ разомъ увеличивается, а принятое имъ твердое ршеніе колеблется и мужество его падаетъ. Между тмъ мистриссъ Никкльби съ Кетъ вели свой прежній тихій и уединенный образъ жизни. Ихъ миръ душевный нарушался только новыми періодическими попытками мистера Сноули вернуть себ своего названнаго сына, здоровье котораго, и всегда-то ненадежное, начинало съ нкоторыхъ поръ внушать имъ всмъ, не исключая и Николая, серьезныя опасенія.
Нельзя сказать, чтобы Смайкъ былъ печаленъ или на что-нибудь жаловался, напротивъ, онъ, кажется, только и думалъ, какъ бы услужить своимъ друзьямъ, какъ бы успокоить ихъ тревогу своимъ веселымъ и довольнымъ видомъ. Но само собою разумется, что отъ ихъ взгляда не могли укрыться такіе страшные симптомы, какъ нездоровый блескъ глазъ и подозрительный яркій румянецъ, который теперь все чаще и чаще горлъ на впалыхъ щекахъ бднаго юноши.
Несомннно, это была та страшная болзнь, которая такъ безжалостно, такъ неуклонно сводитъ человка въ могилу, отмчая свою жертву неизгладимой печатью смерти за долго до рокового конца,— та страшная болзнь, во время которой идетъ медленная, безмолвная, но ожесточенная борьба души съ тломъ съ ея неизмной ужасной развязкой, жестокая болзнь, въ которой день за днемъ, атомъ за атомомъ испаряется и улетучивается плоть человческая, тогда какъ душа, чувствуя приближеніе вчности, просвтляется, и больной начинаетъ смотрть на свое настоящее состояніе, какъ на неизбжный переходъ къ иной, лучшей жизни. Безпощадная, ужасная болзнь, въ которой жизнь и смерть такъ тсно сплетены между собою, что смерть какъ будто заимствуетъ у жизни самыя ея живыя, яркія краски, а жизнь облекается въ уродливыя и отталкивающія формы смерти,— болзнь, передъ которой медицина безсильна, которая одинаково не щадитъ ни богача, ни послдняго нищаго, которая то идетъ впередъ гигантскими шагами, то производитъ свои опустошенія настолько постепенно, что они незамтны даже для глазъ самыхъ близкихъ больному людей, но которая всегда — быстре или медленне — приводитъ къ могил.
Давно уже Николая тревожили страшныя подозрнія, въ которыхъ онъ не хотлъ сознаться даже себ, но, наконецъ, онъ ршилъ свести своего друга къ извстному свтилу изъ медицинскаго міра. Выслушавъ и выстукавъ Смайка, свтило высказало свое мнніе, состоявшее въ томъ, что, несмотря на полное истощеніе организма, въ немъ не оказывается покамстъ симптомовъ, на основаніи которыхъ можно было бы подписать больному смертный приговоръ, а слдовательно пока нтъ причинъ и тревожиться, такъ какъ не существуетъ немедленной опасности, которая грозила бы его жизни.
Между тмъ, такъ какъ здоровье Смайка было давно уже въ одномъ положеніи и состояніе его, повидимому, не ухудшалось, Николаю было не трудно объяснить себ его постоянное недомоганіе тла потрясеніями, которыя ему пришлось пережитъ, и еще легче — утшить себя надеждою, что его другъ скоро поправится. Эту надежду раздляли съ нимъ мать и сестра, въ чемъ ихъ не мало поддерживалъ самъ больной, который не только не боялся за свое здоровье и не грустилъ, но на вс вопросы по этому поводу весело отвчалъ, что онъ чувствуетъ себя съ каждымъ днемъ лучше. Такимъ образомъ тревога за Смайка постепенно улеглась, и вскор безмятежная жизнь семьи Никкльби снова пошла своимъ обычнымъ порядкомъ.
Сколько разъ въ послдующіе годы вспоминалъ Николай это время, и мирныя картины тогдашней ихъ жизни вставали передъ нимъ, какъ живыя, воскрешая въ его воображеніи его молодость. Сколько разъ въ сумеркахъ лтняго вечера или зимой, у пылающаго камелька, возвращался онъ мысленно къ этой счастливой пор и съ тихой грустью перебиралъ въ ум мельчайшія подробности всхъ тогдашнихъ событій. Вспоминалась ему маленькая комнатка, гд бывало по вечерамъ они собирались вс вмст и строили самые радужные планы на будущее, вспоминалъ веселый голосокъ и звонкій смхъ Кетъ и какъ, бывало, если ея не было дома, они сидли молча, поджидая ея возвращенія и лишь изрдка обмниваясь замчаніями о томъ, какъ безъ нея скучно, вспоминалось ему, съ какимъ восторгомъ бдный Смайкъ бросался ей навстрчу изъ своего темнаго уголка, куда онъ имлъ обыкновеніе забиваться въ ея отсутствіе, вспоминалъ онъ и слезы, которыя въ такихъ случаяхъ вс они не разъ замчали на глазахъ бднаго юноши и причину которыхъ въ то время никто изъ нихъ не могъ себ объяснить. Всякая мелочь, какое нибудь ничего не значащее слово, взглядъ, незамченные въ то время, теперь, когда тогдашнія радости и печали миновали и были почти забыты, напоминали ему о себ съ такою отчетливостью, точно все это было вчера, картины отлетвшихъ дней, возрождались изъ подъ слоя изсушающей пыли протекшихъ годовъ, развертывались передъ нимъ яркія и свжія, какъ молодой ростокъ, пробивающійся изъ подъ земли.
Но воспоминанія Николая не ограничивались Смайкомъ и членами семьи, не малую роль играли въ нихъ и другія лица, хотя, должны мы замтить, много произошло перемнъ и много воды утекло прежде, чмъ эти лица перестали принимать дятельное участіе въ жизни Николая и обратились для него въ одно воспоминаніе.
Это небольшое отступленіе было необходимо для нашего разсказа, который отнын снова принимаетъ свое естественное теченіе и будетъ подвигаться впередъ, не уклоняясь въ стороны, но твердо сохраняя намченное авторомъ направленіе.
Убдившись въ томъ, что Николай вполн достоинъ оказаннаго ему ими доврія, братья Чирибль чуть не ежедневно осыпали доказательствами своего расположенія не только лично его, но и всю его семью. Безчисленные маленькіе подарки, постоянно преподносившіеся мистриссъ Никкльби отъ имени стариковъ и выборъ которыхъ всегда доказывалъ ихъ вниманіе и нжную заботливость, не мало способствовали украшенію маленькаго коттеджа и придавали ему уютный видъю Этажерка Кетъ съ ея любимыми фарфоровыми вещицами превратилась въ цлую роскошную выставку. Что же касается общества, то и въ немъ у нихъ теперь не было недостатка. Если почему-либо не являлись съ обычнымъ воскреснымъ визитомъ или не приходили посидть вечеркомъ на недл мистеръ Чарльзъ и мистеръ Надъ, вмст или порознь, зато ужъ Тимъ Линкинвотеръ (который, къ слову сказать, едва ли могъ бы насчитать полдюжины знакомствъ, сдланныхъ имъ за всю свою жизнь, но который по какой-то необъяснимой причин, повидимому, сильно привязался къ своимъ новымъ друзьямъ) не упускалъ случая забжать къ нимъ во время своихъ ежедневныхъ вечернихъ прогулокъ, чтобы ‘дать себ маленькій роздыхъ’,— по его собственному выраженію, не говоря уже о мистер Фрэнк Чирибл. Этотъ молодой человкъ, но какой-то необъяснимой случайности, не меньше трехъ разъ въ недлю бывалъ по сосдству маленькаго коттеджа, и, что было еще боле странно, всякій разъ по дламъ.
— Удивительно учтивый и внимательный молодой человкъ, этотъ мистеръ Фрэнкъ,— сказала однажды вечеромъ мистриссъ Никкльби своей дочери, заводя обычный свой панегирикъ вышеупомянутому молодому человку, причемъ, надо замтить, Кетъ, къ которой въ такихъ случаяхъ обращалась почтенная леди, имла обыкновеніе отмалчиваться.
— Ты находишь, мама?— отвтила она только.
— Боже мой, что это съ тобой, Кетъ!— воскликнула мистриссъ Никкльби со своей обычной стремительностью — Отчего ты такъ покраснла?
— И не думала! Вчно вы что-нибудь вообразите, мама!
— Хорошо воображеніе,— продолжала почтенная леди.— Ты только взгляни на себя: ты вся красная, какъ ракъ. Впрочемъ, это не чуть не относится къ длу. О чемъ, бишь, я говорила? Да, о мистер Фрэнк. Положительно я въ жизнь свою не встрчала такого вжливаго, любезнаго человка.
— Вы шутите, мама,— сказала Кетъ и до того раскраснлась, что теперь въ этомъ уже не было возможности усумниться.
— Шучу! Съ какой стати я буду шутить!— отвтила мистриссъ Никкльби.— Напротивъ, я говорю совершенно серьезно. Я не могу не сказать, что его удивительное вниманіе ко мн очень мн пріятно, тмъ боле, что теперь это такая рдкость между молодыми людьми — вниманіе къ старшимъ. Въ наши дни это положительно поражаетъ.
— Ахъ, да, вы говорите о его вниманіи къ вамъ, мама!— отозвалась съ живостью Кетъ.— Да, это правда, онъ очень внимателенъ къ вамъ.
— Боже мой, Кетъ, какая ты, однако, чудачка!— воскликнула мистриссъ Никкльби.— Какое мн дло до того, любезенъ ли онъ съ другими, разъ я объ этомъ говрю, значитъ говорю о себ. Одного не могу ему простить и никогда не прощу это,— что онъ вздумалъ влюбиться нмку.
— Но мама, вдь онъ самъ вамъ сказалъ, что это неправда,— возразила Кетъ.— Разв вы забыли? Это было еще въ первый разъ, когда онъ къ намъ пришелъ. Впрочемъ, не все ли равно въ сущности, въ кого онъ влюбленъ?— добавила она равнодушно.— Для насъ это не длаетъ разницы, неправда ли, мама?
— Для тебя, можетъ быть, и не длаетъ разницы,— отвтила мистриссъ Никкльби съ большимъ чувствомъ,— но для меня длаетъ. По моему, англичанинъ долженъ всегда оставаться англичаниномъ. Терпть не могу всхъ этихъ полу-англичанъ, полу-Богъ знаетъ что… Ни рыба, ни мясо. Пусть только явится къ намъ, я такъ ему напрямикъ и скажу, что хотла бы видть его женатымъ на англичанк. Посмотримъ, какъ-то онъ отвертится.
— Ради Бога… ради Бога, не длайте этого, мама!— воскликнула въ волненіи Кетъ.— Сами разсудите, что онъ можетъ подумать!
— Что же тутъ думать, моя милочка? Ршительно не понимаю!— возразила мистриссъ Никкльби, съ удивленіемъ вытаращивъ глаза.
Прежде чмъ Кетъ успла что-нибудь отвтить, знакомый легкій стукь въ дверь возвстилъ о прибытіи миссъ Ла-Криви. Когда же на порог появилась сама миссъ да-Криви собственною своей маленькой персоной, изъ головы мистриссъ Никкльби мгновенно выскочили вс неопровержимые аргументы, которыми она намрвалась разбить ни на чемъ не основанное возраженіе дочери, и съ устъ ея посыпались, какъ горохъ, вопросы и догадки относительно того, какими способами гостья добралась до ихъ коттеджа. Почтенная леди сгорала любопытствомъ узнать, дохала ли миссъ Ла-Криви съ тмъ дилижансомъ, у котораго кучеръ такой статный, черноглазый брюнетъ, или попала на другой съ рябымъ молодцомъ въ клеенчатой шляп. Затмъ, не дожидаясь отвта, она освдомилась, нашелъ ли онъ, то есть кучеръ, дождевой зонтикъ, который она по забывчивости оставила на прошлой недл въ дилижанс, хотя вопросъ, о которомъ изъ двухъ кучеровъ почтенная леди желала получить это свдніе, остался неразршеннымъ, потому что непосредственно вслдъ за этимъ и опять таки не дождавшись отвта, она перешла къ предположенію о токъ, что, вроятно, дилижансъ остановился ‘у того большого дома на полъ-дорог, конечно, если въ немъ не было полнаго комплекта пассажировъ, такъ какъ въ этомъ послднемъ случа онъ всегда идетъ безъ остановокъ’. Этотъ градъ хитроумныхъ догадокъ наконецъ, вопросомъ, не обогнала ли миссъ Ла-Криви Николая по пути.
— Нтъ, не замтила, отвтила маленькая портретистка,— зато я встртила этого прелестнаго старичка мистера Линкинвотера.
— Вроятно, онъ гуляетъ посл конторы по своему обыкновенію и по дорог завернетъ къ намъ отдохнутъ,— замтила мистриссъ Никкльби.
— Я тоже думаю, что онъ зайдетъ сюда, потому что съ нимъ мистеръ Фрэнкъ,— сказала миссъ Ла-Криви.
— Надюсь, это еще недостаточная причина, чтобы съ увренностью утверждать, что мистеръ Линкинвотеръ зайдетъ къ намъ,— сказала Кетъ.
— Вы думаете, милочка?— отозвалась миссъ Ла-Криви.— На этотъ разъ я не согласна съ вами, и вотъ почему: по моимъ наблюденіямъ мистеръ Фрэнкъ очень плохой ходокъ для своихъ лтъ: онъ не можетъ дойдти до вашего дома, чтобы не зайти отдохнуть… Однако, гд же мой юный другъ?— добавила маленькая женщина, бросивъ сперва лукавый взглядъ на Кетъ и затмъ оглядывая комнату.— Неужто онъ опять отъ меня убжалъ?
— Въ самомъ дл, гд Смайкъ?— спросила мистриссъ Никкльби.— Онъ только что быль тутъ.
По наведеннымъ справкамъ оказалось, къ великому изумленію почтенной хозяйки дома, что Смайкъ, за минуту передъ тмъ и не помышлявшій о сн, отправился на покой.
— Право, такого чудака я еще, кажется, и не видывала!— воскликнула мистриссъ Никкльби.— Въ прошлую среду, напримръ… Кажется, это было въ среду? Не помнишь ли ты, Кетъ, когда у насъ былъ въ послдній разъ мистеръ Фрэнкъ?.. Да, да, разумется, въ среду… Такъ вотъ тогда онъ точно такъ же, какъ теперь, совершенно неожиданно ушелъ спать, какъ только услышалъ, что кто-то пришелъ. Хотя нельзя сказать, чтобы онъ вообще дичился людей, напротивъ, онъ очень любитъ всхъ друзей Николая, а значитъ и мистера Фрэнка. Но что мн показалось еще боле страннымъ, такъ это то, что онъ и не думалъ ложиться. Я въ этомъ совершенно убждена, такъ какъ когда, посл ухода гостей, я пошла къ себ въ спальню — вдь наши комнаты рядомъ,— я видла, что онъ даже не выставилъ за дверь своихъ башмаковъ, хотя въ комнат у него не было свта… Богъ всть, что онъ тамъ длалъ у себя столько времени въ темнот, плакалъ или мечталъ? Ужасный чудакъ,— добавила мистриссъ Никкльби, — чмъ больше я думаю о его странностяхъ, тмъ меньше могу ихъ себ объяснить!
Такъ какъ на эту рчь не послдовало отвта и собесдницы мистриссъ Никкльби молчали, можетъ быть, просто потому, что не знали, что имъ сказать, а можетъ быть и потому, что не желали прерывать потока ея краснорчія,— почтенная леди продолжала развивать нить своихъ догадокъ со своею всегдашнею находчивостью и на свой обычный безтолковый ладъ.
— Надюсь, по крайней мр,— посыпала мистриссъ Никкльби,—что вс эти странности не могутъ служить предвстниками спячки, какъ это случилось со Спящей Двой изъ Тетбсри, съ Кокъ-Лэнскимъ Призракомъ и другими фантастическими существами въ томъ же род… А знаете, одинъ изъ этихъ господъ несомннно имлъ какое-то отношеніе къ нашей семь. Я только всегда забываю (непремнно надо будетъ перечесть старыя письма), кто изъ нихъ двоихъ Кокъ-Лэнскій ли Призракъ учился съ моимъ праддомъ въ одной школ, или Спящая Два изъ Татбери съ моей прабабушкой? Да вы, вроятно, знаете это преданіе, миссъ Ла-Криви? Не помните ли,— кто изъ нихъ не хот ль слушать увщаній священника: Спящая Два изъ Тетбери, или Кокъ-Лэнскій Призракъ?
— Кажется, Кокъ-Лэнскій Призракъ.
— Такъ, такъ, теперь помню!— сказала мистриссъ Никкльби.— Значитъ его-то товарищемъ по школ и былъ мой праддъ. И еще — теперь я отлично это припоминаю,— учителемъ у нихъ былъ диссентеръ, этому обстоятельству, вроятно, и слдуетъ приписать позднйшій неприличный поступокъ Кокъ-Лэнскаго Призрака со священникомъ. Еще бы! Подумать только: быть воспитателемъ призрака!.. Мн кажется…
Но дальнйшія разсужденія почтенной леди на эту благодарную тему были прерваны появленіемъ Тима и мистера Фрэнка, при вид которыхъ она забыла не только призраковъ, но и все на свт, кром своихъ обязанностей любезной хозяйки.
— Какая жалость, что Николая нтъ дома,— сказала мистриссъ Никкльби.— Зато ужъ ты, Кетъ, душа моя, должна быть любезна за двоихъ: и за себя, и за Николая.
— Если мн дозволено будетъ выразить мое мнніе, то я скажу, что миссъ Никкльби лучше всего оставаться самою собой,— замтилъ Фрэнкъ.
— Во всякомъ случа она должна упросить васъ посидть подольше,— сказала мистриссъ Никкльби.— Мистеръ Линкинвотеръ ршительно обьявилъ, что зашелъ на минутку, но вамъ я положительно не могу позволить такъ рано уйти. Николай былъ бы просто въ отчаяніи. Что же ты, Кетъ, душа моя? Или забыла свои обязанности хозяйки!
Повинуясь весьма выразительнымъ кивкамъ и подмигиваньямъ своей матери, Кетъ въ свою очередь стала просить гостей остаться. Но странная вещь, она обращалась исключительно къ Тиму Линкинвотеру и при этомъ была такъ смущена и такъ раскраснлась (хотя волненіе и румянецъ очень къ ней шли), что это замтила даже мистриссъ Никкльби. На счастье Кетъ, ея почтенная маменька не отличалась способностью задумываться надъ чмъ бы то ни было, за исключеніемъ тхъ случаевъ, когда она могла тутъ же во всеуслышаніе подлиться съ кмъ-нибудь своими наблюденіями, такъ и теперь она приписала смущеніе дочери тому обстоятельству, что гости застали ее не ‘въ парад’, какъ она выразилась, хотя въ то же время не могла не сознаться съ материнской гордостью, что простенькое домашнее платье было удивительно къ лицу ея Кетъ и что никогда, кажется, она еще не была такою хорошенькой, какъ сегодня. Объяснивъ себ такимъ образомъ странное поведеніе молодой двушки относительно гостей, мистриссъ Никкльби совершенно успокоилась и осталась въ полномъ восторг отъ своей наблюдательности и прозорливости.
Между тмъ Николай не приходилъ, не показывался и Смайкъ. Но, если говорить правду, ни то, ни другое не мшало маленькому обществу быть въ самомъ пріятномъ расположеніи духа. Миссъ ла-Криви весело болтала съ Тимомъ, который въ этотъ вечеръ былъ въ особенномъ удар: шутилъ, острилъ и даже ухаживалъ за дамами. Маленькая миссъ Да-Криви не уступала ему въ остроуміи и до тхъ поръ приставала къ нему, увряя, что онъ навки останется старымъ холостякомъ, пока Тимъ не объявилъ, что это зависитъ не отъ него и что онъ хоть сейчасъ готовъ жениться, если найдется подходящая невста, которая согласится за него выйти. Тогда миссъ Ла-Криви начала сватать ему одну свою знакомую, которая, по ея словамъ, была бы для него вполн подходящей женой и у которой къ тому же былъ порядочный капиталецъ. Но это послднее обстоятельство не произвело, повидимому, на Тима ни малйшаго впечатлнія. По крайней мр, онъ сказалъ, что не ищетъ приданаго и что для него гораздо важне характеръ и душевныя качества его будущей благоврной, такъ какъ при его умренныхъ требованіяхъ, у него съ избыткомъ хватитъ и для него, и для жены того, что онъ иметъ. Это признаніе, доказывавшее безкорыстіе и благородство понятій мистера Тима, было встрчено самымъ искреннимъ восторгомъ какъ со стороны миссъ Ла-Криви, такъ и со стороны мистриссъ Никкльби, и Тимъ, вдохновившійся похвалами дамъ, высказалъ много другихъ своихъ взглядовъ, удостоившихся столь же лестнаго одобренія со стороны его собесдницъ. Въ этомъ шутливомъ разговор слышалось что-то серьезное, хоть онъ и сопровождался остротами и самыми веселыми взрывами смха.
Между тмъ Кетъ, всегда такая веселая и живая, была въ этотъ вечеръ какъ-то необыкновенно молчалива (можетъ быть, потому, что Тимъ и миссъ Ла-Криви взапуски болтали между собой и никому не давали вставить слова). Не принимая участія въ общемъ разговор, молодая двушка сидла въ сторонк у окна, любуясь сгущавшимися сумерками лтняго вечера. Впрочемъ, красота вечера привлекала, казалось, и Фрэнка нисколько не меньше, чмъ Кетъ. Сперва онъ видимо томился, не зная, куда бы ему пристроиться, и, наконецъ, услся, рядомъ съ ней. Несомннно, есть много вещей, о которыхъ пріятно поболтать въ мягкомъ сумрак тихаго лтняго вечера: несомннно и то, что въ такихъ случаяхъ легче всего говорится вполголоса, потому что малйшій звукъ, рзкій возгласъ, громко сказанное слово способны нарушить очарованіе этихъ чудныхъ минутъ. Разговоръ часто прерывается молчаніемъ, одно, два слова, и опять замолчали… Восхитительное, краснорчивое молчаніе, во время котораго головка отворачивается въ сторону, глаза опускаются, часы летятъ, какъ минуты, непріятно даже подумать о томъ, что вотъ сейчасъ въ комнату внесутъ свчи. И все это подъ вліяніемъ — исключительно подъ вліяніемъ лтнихъ сумерекъ, какъ о томъ можетъ засвидтельствовать всякій, основываясь на собственномъ опыт. Итакъ, у мистриссъ Никкльби не было ни малйшаго основанія удивляться, когда подали свчи, что Кетъ была принуждена не только отвернуться отъ свта, но даже выйти изъ комнаты. Извстно, что посл долгаго пребываніи въ темнот свтъ больно ржетъ глаза, слдовательно и въ данномъ случа ничего не могло быть естественне такого результата. Спросите молодежь: всякій молодой человкъ вамъ скажетъ, что такія явленія совершенно въ порядк вещей. Да и старики знаютъ это, бда только въ томъ, что подъ старость люди многое забываютъ.
Должно быть въ этотъ день почтенной леди такъ ужъ суждено было всему изумляться. Изумленіе ея было поистин безпредльно, когда за ужиномъ у Кетъ не оказалось ни малйшаго аппетита. Сущность этого открытія заключала въ себ столь устрашающіе симптомы, что неизвстно, къ какимъ ораторскимъ пріемамъ прибгла бы мистриссъ Никкльби для выраженія своихъ опасеній, если бы всеобщее вниманіе не было привлечено въ эту минуту какимъ-то страннымъ, необъяснимымъ шорохомъ, доносившимся, по увренію блдной дрожащей отъ страха служанки, изъ каминной трубы сосдней комнаты, въ чемъ, впрочемъ вскор убдились и вс присутствующіе.
Когда окончательно былъ установленъ тотъ фактъ, что странные звуки — какъ ни казалось это неправдоподобно,— выходили дйствительно изъ трубы и притомъ имли такой характеръ, какъ будто кто-то тамъ не то карабкался, не то царапался, не то скребся, Фрэнкъ Чирибль схватилъ свчу, а Тимъ Линкинвотеръ вооружился щипцами, и оба собирались уже броситься на розыски таинственной причины непонятнаго феномена, когда мистриссъ Никкльби, каждую минуту готовая упасть въ обморокъ, объявила, что она ни въ какомъ случа не останется одна въ комнат безъ мужчинъ. Посл довольно продолжительныхъ препирательствъ было ршено отправиться на розыски всей компаніей, причемъ миссъ Ла-Криви должна была остаться сторожить служанку, такъ какъ та заявила, что боится идти, потому что страдала въ дтств нервными припадками. Миссъ Ла-Криви взялась, въ случа нужды, принять вс необходимыя медицинскія мры и если ничто не поможетъ, кликнуть на помощь.
Еще у дверей таинственной комнаты вс были поражены неожиданно раздавшимся пніемъ. Не могло быть никакого сомннія, что въ камин поетъ человкъ и даже съ большимъ выраженіемъ, хотя грустный мотивъ извстнаго въ то время романса: ‘Сгубили меня твои очи!’ доносился такъ глухо, точно невидимый пвецъ распвалъ, по крайней мр, подъ полдюжиной толстыхъ перинъ. Войти въ комнату было дломъ одной минуты. Но каково же было изумленіе вошедшихъ, когда они увидли упирающіяся въ каминную ршетку ноги таинственнаго незнакомца, причемъ несчастный длалъ, казалось, невроятныя усилія, чтобы вслдъ за ногами высвободить и остальныя части своего тла.
Это необычайное зрлище на время совершенно парализовало энергію мистера Тима, но въ слдующій моментъ онъ ринулся къ камину и, ущипнувъ раза два незнакомца за икры щипцами — впрочемъ, безъ всякаго видимаго результата — принялся щелкать половинками своего оружія, словно готовясь къ новой, боле ршительной аттак.
— Вроятно, это какой-нибудь пьяный,— сказалъ Фрэнкъ,— потому что воръ, конечно, не стать бы такъ громко докладывать о себ.
Съ этими словами онъ приподнялъ свчу, чтобы лучше разсмотрть таинственные ноги, и уже собирался ухватиться за нихъ и безъ дальнйшихъ церемоній извлечь изъ трубы и самого невидимку, какъ вдругъ мистриссъ Никкльби, всплеснувъ руками, испустила пронзительный возгласъ не то ужаса, не то изумленія, и затмъ пожелала узнать, не обманываетъ ли ее зрніе, или она дйствительно видитъ на таинственныхъ ногахъ срые шерстяные чулки и оторочки коротенькихъ брюкъ.
— Да, безъ сомннія, брюки на немъ очень короткія,— сказалъ Фрэнкъ, вглядываясь пристальне въ торчавшія изъ камина ноги,— и чулки дйствительно шерстяные и срые. Разв вы его знаете, мэмъ?
— Кетъ, душа моя,— сказала мистриссъ Никкльби ослабвшимъ голосомъ и опустившись на стулъ съ такимъ видомъ отчаянной ршимости, который говорилъ ясне всякихъ словъ, что, въ виду столь критическихъ обстоятельствъ, она не можетъ дольше скрываться.— Кетъ, душа моя, объясни имъ, въ чемъ дло. Ты знаешь, милочка, что я никогда не поощряла его, что я никогда не подавала ему надежды, ни малйшей надежды. Правда, онъ всегда былъ учтивъ, чрезвычайно учтивъ, ты свидтельница. Тмъ не мене, если мн въ собственномъ моемъ саду будутъ то и дло попадаться подъ ноги разныя овощи и плоды, которыхъ я не знаю даже и по названію, если джентльмены начнутъ лазить черезъ трубы ко мн въ домъ, я не знаю, право, не знаю, что остается мн длать. Все это въ высшей степени непріятно! Никогда въ жизни я не подвергалась подобнымъ преслдованіямъ, никогда, даже когда твои бдный отецъ былъ моимъ женихомъ, хотя въ то время это было бы гораздо естественне и понятне. Впрочемъ, помню я одинъ случай, когда я была въ твоихъ лтахъ, одинъ молодой джентльменъ, нашъ сосдъ по мсту въ церкви, имлъ обыкновеніе каждое воскресенье во время службы вырзывать на передней скамь крупнйшими буквами мое имя. Понятно, это могло только льстить моему самолюбію, но все-таки это тоже была своего рода дерзость, такъ какъ скамья стояла на самомъ видномъ мст, и молодого джентльмена постоянно ловили на этомъ занятіи и не разъ выводили изъ церкви. Но, само собою разумется, это было ничто въ сравненіи съ тмъ затруднительнымъ положеніемъ, въ которое, я поставлена въ настоящую минуту. Теперешній казусъ въ двадцать разъ хуже. Ахъ, Кетъ,— закончила мистриссъ Никкльби свою рчь, обливаясь слезами,— право, мн кажется, я лучше хотла бы быть уродомъ, страшилищемъ, чмъ подвергаться подобнымъ непріятностямъ!
Фрэнкъ Чирибль и Тимъ Линкинвотеръ въ невыразимомъ удивленіи уставились сперва другъ на друга, потомъ на Кетъ, которая и сама чувствовала, что объясненіе необходимо, но была не въ состояніи вымолвить слово, потому что все еще не могла придти въ себя сперва отъ испуга при вид появленія неизвстно кому принадлежащихъ, болтающихся въ воздух ногъ, затмъ отъ страха за ихъ владльца, рисковавшаго задохнуться въ труб. Къ тому же она не на шутку опасалась, чтобы разъясненіе этого таинственнаго происшествія не поставило ея мать въ слишкомъ комическое положеніе.
— Ахъ, сколько онъ мн причинилъ огорченій, вы не поврите!— продолжала мистриссъ Никкльби, утирая глаза.— Но, умоляю васъ, заклинаю всмъ святымъ, пощадите его! Слышите, чтобы ни одинъ волосъ не упалъ съ его головы!
Но при существующихъ обстоятельствахъ опасенія мистриссъ Никкльби наврядъ ли имли какія-либо основанія, такъ какъ голова джентльмена все еще пребывала въ каминной труб, которая была такъ узка, что не представлялось ни малйшей возможности добраться до его волосъ. Между тмъ таинственный незнакомецъ продолжалъ воспвать ‘сгубившія его очи’, но такъ какъ голосъ его съ каждой минутой замтно ослабвалъ, а ноги начали выдлывать въ воздух пируэты, не оставлявшіе никакого сомннія въ томъ, что ихъ владлецъ задыхается, мистеръ Фрэнкъ безъ дальнихъ разговоровъ схватилъ его за чулки и за короткія брюки и дернулъ внизъ съ такой энергіей, что джентльменъ очутился на полу гораздо скоре, чмъ ожидалъ этого самъ мистеръ Фрэнкъ.
— Да, да, это онъ!— воскликнула Кетъ, какъ только голова страннаго гостя выскочила изъ трубы.— Я знаю его. Пожалуйста не троньте его. Надюсь, онъ не ушибся? Пожалуйста взгляните, не ушибся ли онъ?
— Нтъ, нтъ, онъ здравъ и невредимъ, увряю васъ,— отвтилъ Фрэнкъ, выказывая удивительное вниманіе, почти нжность къ предмету заботливости молодой двушки.
— Только не подпускайте его близко ко мн,— прибавила Кетъ, отодвигаясь подальше.
— Нтъ, нтъ, не пустимъ,— отвчалъ Фрэнкъ.— Смотрите, я его держу. Но не объясните ли вы намъ это таинственное появленіе? Или, можетъ быть, этотъ джентльменъ вашъ знакомый?
— Нтъ, конечно, нтъ,— сказала Кетъ.— Я думаю, хотя мама и несогласна со мной, что это сумасшедшій изъ сосдняго дома умалишенныхъ. Вроятно, онъ убжалъ и забрался сюда.
— Кетъ, ты меня удивляешь!— возгласила мистриссъ Никкльби съ величайшимъ достоинствомъ.
— Ахъ, мамочка!— возразила Кетъ тономъ нжнаго упрека.
— Ты меня удивляешь!— повторила мистриссъ Никкльби.— Честное слово, Кетъ, меня поражаетъ, какъ ты можешь раздлять взгляды жестокихъ гонителей этого несчастнаго джентльмена, когда теб извстны ихъ происки, низкая цль которыхъ состоитъ въ томъ, чтобы завладть его состояніемъ. Было бы гораздо великодушне съ твоей стороны, если бы ты, напротивъ, попросила мистера Линкинвотера и мистера Чирибля принять участіе въ его злосчастной судьб и добиться для него справедливости. Очень дурно до такой степени поддаваться личнымъ симпатіямъ и антипатіямъ, очень, очень дурно! Что бы это было, если бы и я поддавалась имъ? Если кто-нибудь и можетъ считать себя въ этомъ случа оскорбленнымъ, такъ ужъ, конечно, я, а не ты. И, разумется, я имю на это полное право. Но я никогда, никогда не позволила бы себ подобной несправедливости. Я уврена,— продолжала мистриссъ Никкльби, гордо выпрямившись, я о въ то же время съ прелестнымъ смущеніемъ опуская глаза,— я уврена, что этотъ джентльменъ пойметъ меня, когда я скажу, что мой отвтъ остается неизмннымъ и всегда останется такимъ, хотя я вполн врю искренности его чувствъ, поставившихъ меня въ настоящее затруднительное положеніе. Конечно, онъ пойметъ меня, когда я скажу, что прошу его удалиться отсюда, потому что въ противномъ случа я должна буду все разсказать моему сыну Николаю. Я очень ему признательна, чрезвычайно признательна за его вниманіе, и такъ дале, но тмъ не мене я вынуждена просить его прекратить всякіе дальнйшіе разговоры объ этомъ предмет, такъ какъ мое ршеніе непреклонно.
Во время этой торжественной рчи, почтенный джентльменъ, съ ногъ до головы выпачканный сажей, сидлъ на полу, величественно скрестивъ на груди руки и молча уставившись на присутствующихъ. Казалось, онъ не слышалъ ни одного слова изъ того, что говорила мистриссъ Никкльби, но когда она кончила, онъ тмъ не мене вжливо освдомился, все ли она высказала?
— Больше мн нечего прибавить, сэръ,— скромно отвтила достойная леди.— Это мое послднее слово.
— Прекрасно,— сказалъ джентльменъ, и заоралъ во все горло:— Эй, человкъ, бутылку элю, пробочникъ и чистый стаканъ!
Но такъ какъ никто и не подумалъ исполнить это приказаніе оригинальный джентльменъ, посл непродолжительнаго молчанія, потребовалъ еще боле повелительнымъ тономъ горячихъ сандвичей. Когда же и это требованіе осталось втун, онъ объявилъ, что удовольствуется порціей отварной рыбы подъ соусомъ, посл чего разразился дикимъ, продолжительнымъ хохотомъ, за которымъ послдовало совсмъ уже невразумительное мычанье.
Однако, несмотря на многозначительный взглядъ, которымъ обмнялись присутствующіе, мистриссъ Никкльби покачала головой съ такимъ видомъ, который ясно доказывалъ, что она не усматриваетъ ничего ненормальнаго въ поступкахъ джентльмена, приписывая ихъ исключительно его эксцентричности. Вроятно, почтенная леди и осталась такъ бы при своемъ убжденіи на всю жизнь, если бы послдовавшія затмъ обстоятельства не измнили радикально положенія длъ.
Случилось, какъ нарочно, что миссъ Ла-Криви, убдившись, что въ состояніи ея паціентки не предвидится ничего угрожающаго, и сгорая любопытствомъ взглянуть, что творится въ сосдней комнат, появилась въ дверяхъ какъ разъ въ ту минуту, когда джентльменъ замычалъ. Случилось, какъ нарочно, что джентльменъ сейчасъ же замтилъ миссъ Ла-Криви. Въ тотъ же мигъ онъ былъ на ногахъ и принялся посылать ей такіе страстные воздушные поцлуи, что до смерти перепуганная маленькая портретистка поспшила укрыться за спину Тима.
— Ага!— воскликнулъ джентльменъ, съ восторгомъ простирай къ ней руки и затмъ прижимая ихъ къ сердцу.— Я опять ее вижу, опять ее вижу! Вотъ она, моя любовь, моя жизнь, моя прелесть, моя обожаемая невста! Наконецъ-то она пришла, наконецъ! Причемъ же тутъ газъ и штиблеты, хотлъ бы я знать?
Съ минуту мистриссъ Никкльби казалась сильно смущенной этимъ воззваніемъ но, быстро оправившись, она принялась кивать, подмаргивать и подмигивать, давая понять почтеннйшей публик, что все это она считаетъ простымъ недоразумніемъ, которое, конечно, но замедлитъ разъясниться.
— Наконецъ-то она пришла!— взывалъ между тмъ джентльменъ, отчаянно жестикулируя руками.— Наконецъ-то пришла! Чортъ возьми! Вс свои богатства я повергаю къ ея стопамъ и молю объ одномъ, чтобы она сдлала меня своимъ рабомъ, своимъ врнымъ невольникомъ! Это можетъ съ нею сравниться въ красот, граціи, очарованіи?! Что передъ нею царица Мадагаскарская, королева Брилліантовъ, сама мадамъ Ролланъ, на купаньяхъ въ Калидор! Возьмите ихъ красоту, прибавьте къ ней всю прелесть трехъ грацій, девяти музъ и четырнадцати пирожницъ съ Оксфордской улицы, и вы не получите и вполовину столь очаровательной женщины, какъ она! Того, кто осмлится мн возразить, я вызываю на бой!.. Ну, выходите, кто сметъ!
Однимъ духомъ выпаливъ эту тираду, джентльменъ снова протянулъ руки къ миссъ Ла-Криви и замеръ въ созерцаніи ея прелестей. Это послднее обстоятельство доставило возможность мистриссъ Никкльби приступить къ объясненію, что она немедленно и исполнила.
— Конечно, ошибка, въ которую впалъ этотъ джентльменъ, принявъ другую за меня, является огромнымъ для меня облегченіемъ,— начала почтенная леди, откашлявшись въ вид предисловія,— да, поистин это большое для меня облегченіе въ моемъ настоящемъ затруднительномъ положеніи. Хотя, признаюсь, никогда въ жизни еще не случалось со мной, чтобы меня смшивали съ кмъ-нибудь, за исключеніемъ тхъ случаевъ, когда меня принимали за Кетъ. Разумется, я и сама понимаю, что надо вовсе не имть глазъ, чтобы смшать меня съ моей дочерью, но, я надюсь, никто не станетъ винить въ этомъ меня, такъ какъ я-то тутъ ужъ ровно не при чемъ. Но я не могу допустить, ршительно не могу допустить, чтобы изъ-за меня кто-нибудь пострадалъ, тмъ боле почтенная женщина, которой я столькимъ обязана, а потому считаю своимъ священнымъ долгомъ выяснить этому джентльмену его ошибку и сказать ему, что это я — та дама, которую ему какой-то нахалъ имлъ дерзость выдать за племянницу предсдателя ‘Общества мостовыхъ’ и что я прошу его немедленно удалиться отсюда, хотя бы,— добавила мистриссъ Никкльби, красня и улыбаясь въ очаровательномъ смущеніи,— хотя бы ради того, чтобы сдлать мн удовольствіе.
Естественно было предположить, что такое деликатное обращеніе къ чувствамъ джентльмена растрогаетъ его до глубины души и что онъ отвтитъ на него, по крайней мр, какимъ-нибудь почтительнымъ комплиментомъ. Каковъ же былъ ужасъ бдной мистриссъ Никкльби, когда онъ, обращаясь прямо къ ней, заоралъ во все горло:
— Брысь, старая кошка! Пошла прочь!
— Ахъ, Боже мой!— воскликнула мистриссъ Никкльби умирающимъ голосомъ.
— Пошла прочь!— повторилъ джентльменъ.— Пусинька, Кетти, Тетти, Гримми, Тебби или какъ тамъ тебя зовутъ, говорятъ теб, брысь отсюда!
Джентльменъ прошиплъ эти слова съ какимъ-то присвистомъ, посл чего, грозно размахивая руками, сталъ то подступать къ мистриссъ Никкльби, то отскакивать отъ нея, исполняя передъ ней весьма оригинальный дикій танецъ, врод того, который въ базарные дни отплясываютъ мальчишки, загоняя на дорогу упрямыхъ свиней, барановъ и прочихъ домашнихъ животныхъ.
Мистриссъ Никкльби вскрикнула и лишилась чувствъ.
— Я побуду съ мамой, это у нея сейчасъ пройдетъ,— сказала Кетъ съ живостью,— только уведите его поскорй, пожалуйста уведите!
Фрэнкъ сильно сомнвался, удастся ли ему исполнить эту просьбу, но вдругъ ему пришла въ голову счастливая мысль. Онъ попросилъ миссъ Ла-Криви понемногу отступать въ сосднюю комнату, такъ, чтобы джентльменъ не терялъ ея изъ виду и могъ бы послдовать за ней. Этотъ маневръ удался на славу: джентльменъ ринулся вслдъ за миссъ Ла-Криви, причемъ его конвоировали съ одной стороны Тимъ, съ другой Фрэнкъ Чирибль.
— Кетъ,— прошептала мистриссъ Никкльби, приходя въ себя, какъ только вс вышли изъ комнаты, — ушелъ онъ!
Кетъ отвтила утвердительно.
— Я никогда себ не прощу этого, Кетъ, никогда!— сказала мистриссъ Никкльби.— Это я причина того, что несчастный рехнулся!
— Но при чемъ же тутъ вы, мамочка?— воскликнула въ изумленіи Кетъ.
— Я, я его погубила!— твердила мистриссъ Никкльби со спокойствіемъ отчаянія.— Ты видла его тогда и теперь, какъ же ты можешь еще сомнваться?.. Я уже давно говорю твоему брату, Кетъ, что боюсь, какъ бы обманутая надежда не повліяла на него дурно. Ты только что видла этого несчастнаго. Если даже допустить, что въ его характер и раньше были кое-какія странности, то все-таки ему нельзя было отказать ни въ ум, ни въ благородств, ни въ деликатности. Вспомни только, какъ онъ велъ себя тогда въ саду. А теперь! Ты слышала, какую галиматью онъ несетъ, видла его ухаживанье за этой бдной маленькой старой двой. Можно ли посл этого сомнваться, что онъ не въ своемъ ум?
— Да, я въ этомъ ни минуты не сомнвалась, мама.— мягко замтила Кетъ.
— Теперь не сомнваюсь и я,— сказала мистриссъ Никкльби.— Но, если я я была невольной причиной его несчастія, у меня есть хоть то утшеніе, что мн не въ чемъ себя упрекнуть. Я уже давно говорила Николаю, я говорила ему: ‘Николай, милый мой, мы должны быть съ нимъ какъ можно деликатне’. Но онъ, по обыкновенію, не обратилъ вниманія на мои слова. Конечно, этого никогда бы не случилось, если бы иначе взяться за дло. Но вы оба съ Николаемъ совершенно, какъ бывало, вашъ бдный отецъ: вамъ говори не говори, какъ объ стну горохъ!.. Какъ бы то ни было, я утшаюсь мыслью, что я тутъ не при чемъ, и этого съ меня довольно.
Умывъ такимъ образомъ руки и снявъ съ себя всякую отвтственность за вс подобные инциденты въ своемъ прошломъ, настоящемъ и будущемъ, мистриссъ Никкльби кротко выразила надежду, что и у ея дтей въ такихъ случаяхъ никогда не будетъ причины въ чемъ-нибудь себя упрекнуть, посл чего приготовилась встртить компанію, которая должна была вскор вернуться, и, дйствительно, минуту спустя вернулась съ извстіемъ, что джентльменъ сданъ съ рукъ на руки сторожамъ, даже не замтившимъ его исчезновенія за мирной бесдой съ друзьями.
Такимъ образомъ миръ и тишина были возстановлены, и по прошествіи восхитительнаго получаса (по собственному выраженію Фрэнка въ откровенной бесд съ Тимомъ по дорог домой) Тимъ, взглянувъ на часы, объявилъ, что пора расходиться по домамъ. Настоятельное предложеніе Фрэнка посторожить домъ до возвращенія Николая въ виду недавняго испуга, причиненнаго имъ неожиданнымъ вторженіемъ сумасшедшаго сосда, было такъ ршительно отклонено, что вжливому молодому человку не оставалось ничего больше, какъ ретироваться вмст съ врнымъ Тимомъ.
Кетъ, оставшись одна, такъ глубоко о чемъ-то задумалась, что просидла около трехъ часовъ въ ожиданіи возвращенія Николая и была несказанно удивлена, когда узнала, сколько времени прошло посл ухода гостей.
— А я думала, что прошло не больше получаса,— сказала она.
— Врно ты была занята очень пріятными мыслями, Кетъ, если не замтила, какъ пролетло время,—сказалъ со смхомъ Николай.— О чемъ же ты думала, милочка?
Кетъ вся вспыхнула и, въ смущеніи перебирая что-то на стол, съ улыбкой взглянула на брата, но тотчасъ опустила глаза стараясь скрыть навернувшіяся слезы.
— Что съ тобой, Кетъ?— воскликнулъ Николай, притягивая къ себ и нжно цлуя сестру.— Взгляни-ка на меня, моя двочка!… Или мн это только такъ показалось?… Посмотри-ка, посмотри-ка на меня еще разъ, я хочу по глазамъ угадать твои мысли.
Но эти слова, безъ всякаго намренія со стороны Николая, еще больше смутили бдную Кетъ. Замтивъ это, онъ поспшитъ перемнить разговоръ и принялся оживленно разспрашивать сестру, что длалось безъ него дома. Но только тогда, когда они уже поднимались наверхъ въ свои спальни, ему удалось выпытать отъ нея (она всегда очень неохотно объ этомъ говорила), что Смайкъ не выходилъ къ гостямъ и цлый вечеръ просидлъ въ своей комнат.
— Бдняга! Что же это съ нимъ?— сказалъ Николай и тихонько постучался въ дверь Смайка — Меня это начинаетъ не на шутку тревожить.
Кетъ шла подъ руку съ братомъ. Въ отвтъ на стукъ Николая дверь такъ быстро распахнулась, что она не успла посторониться, и передъ ними на порог появился Смайкъ. Повидимому, онъ и не думалъ еще ложиться, онъ былъ очень блденъ и казался грустнымъ.
— Разв ты еще не ложился?— спросилъ его Николай.
— Нтъ еще,— былъ отвтъ.
— Почему?— продолжалъ допрашивать Николай, слегка удерживая Кетъ, сдлавшую было движеніе, чтобы высвободить отъ него свою руку.
— Спать не хотлось,— сказалъ Смайкъ, пожимая протянутую ему руку друга.
— Врно теб нездоровится?— спросилъ Николай.
— Нтъ, нтъ, напротивъ, я прекрасно себя чувствую, увряю насъ,— отвтилъ съ живостью Смайкъ.
— Зачмъ же въ такомъ случа ты позволяешь этимъ припадкамъ меланхоліи овладвать тобой?— замтилъ Николай мягко.— Или отчего не скажешь намъ, по крайней мр, причины твоей грусти? Прежде ты былъ откровенне, Смайкъ.
— Вы правы, я и самъ это знаю,— отвтилъ Смайкъ уныло.— Когда-нибудь я вамъ все разскажу, только не теперь. Разв я не вижу, какъ вс вы добры ко мн?.. Но я ничего не могу съ собой сдлать. Если бы вы знали, еслибъ знали, какъ мн тяжело!
Онъ еще разъ пожалъ руку Николаю и, поглядвъ съ минуту на брата и сестру съ такимъ выраженіемъ, какъ будто его до глубины души трогала ихъ дружба, вошелъ къ себ въ комнату и заперъ за собою дверь. Вскор весь домъ былъ погруженъ въ мирный сонъ, за исключеніемъ одного только Смайка.

ГЛАВА L.
Катастрофа.

Малыя Гечитонскія скачки были въ полномъ разгар. Всюду веселье било ключемъ. Былъ превосходный яркій день. Солнце сіяло во всемъ своемъ великолпіи съ безоблачнаго неба. Пестрые флаги, разввавшіеся на козлахъ экипажей и на верхушкахъ палатокъ, отливали всми цвтами радуги, старые, заслуженные значки, неподвижно повисшіе въ воздух, казались какъ будто обновленными и помолодвшими. Потускнвшая позолота сверкала на солнц, старая пожелтвшая парусина тента, подъ которымъ публика укрывалась отъ зноя, сіяла снжною близною, и даже лохмотья нищихъ имли такой поэтическій видъ, что зритель, забывая чувство жалости, невольно любовался столь живописной нищетой.
Это была одна изъ тхъ сценъ, полныхъ свта, жизни и движенія, которыя приводятъ васъ въ восторгъ. Когда зрніе утомлялось этимъ свтомъ и блескомъ, а слухъ — несмолкаемыми криками и шумомъ, стоило только остановить взглядъ на любой групп людей, и глазъ отдыхалъ при вид ихъ оживленныхъ, сіяющихъ лицъ, а ухо успокоивалось въ общемъ, сливавшемся воедино веселомъ, радостномъ гул. Загорлыя личики полуголыхъ цыганятъ придавали какую-то особую прелесть этой картин. Пріятно было смотрть на курчавыя головки этихъ дтей, на ихъ смуглое, обоженное солнцемъ тло и знать, что они всю свою жизнь изо дня въ день проводятъ на воздух, что это настоящія дти, живущія настоящею дтскою жизнью, что если подушка ихъ и бываетъ ной разъ сыра, то не отъ слезъ, а отъ небесной росы, что тло этихъ двочекъ развивается свободно, не претерпвая бездльныхъ мукъ, на которыя чудовищныя, противоестественный обычай обрекаетъ ихъ полъ въ цивилизованныхъ расахъ, что если эти дти живутъ, перебиваясь со дня на день и не зная, будутъ ли они сыты завтра, зато надъ ихъ головами колышутся втви деревьевъ, а не торчатъ рычаги тхъ страшныхъ машинъ, которыя длаютъ изъ дтей стариковъ, прежде чмъ они узнаютъ, что такое дтство, которыя надляютъ ихъ всми старческими болзнями и немощами, но не даютъ имъ единственной привилегіи старости, надежды на близкое избавленіе въ смерти. Да, лучше было бы, еслибы розсказни нашихъ старушекъ-нянюшекъ были правдой, лучше было бы, если бы цыгане дйствительно воровали нашихъ дтей, хотя бы цлыми дюжинами.
Скачка на большой призъ только что кончилась, и толпа, хлынувшая со всхъ сторонъ сплошною стною на оцпленную веревкой площадку, придала еще боле жизни и безъ того оживленной картин. Одни торопливо проталкивались впередъ, чтобы хорошенько разсмотрть лошадь, взявшую призъ, другіе метались, какъ угорлые, разыскивая свои экипажи, кучера которыхъ тоже постарались пріискать себ мстечко получше. Тутъ кучка зрителей тснилась вокругъ стола, гд шла оживленная игра въ кости, наблюдая, какъ обчищаютъ какого-то зеленаго новичка, тамъ подвизался другой аферистъ со своими переряженными помощниками. Одинъ изъ нихъ былъ одтъ солиднымъ джентльменомъ въ очкахъ, другой — франтомъ въ щегольской шляп и съ моноклемь, третій — зажиточнымъ фермеромъ, съ перекинутымъ на руку планамъ и туго набитымъ кожанымъ портфелемъ подъ мышкой, остальные, съ огромными бичами въ рукахъ, изображали простаковъ-фермеровъ, пріхавшихъ на собственныхъ лошадяхъ полюбоваться интереснымъ зрлищемъ. Вс они громко болтали и непринужденно смялись, длая видъ, что отъ души веселятся, но быстрый, тревожный взглядъ, которымъ они обмнивались при приближеніи каждаго новаго лица, какъ будто спрашивая другъ друга, не будетъ ли этотъ подходящимъ субъектомъ, ясне словъ свидтельствовалъ о томъ, кто были эти господа, не говоря уже объ ихъ воровскихъ рожахъ, которыя, несмотря на ихъ приличное платье и блоснжныя манишки, такъ и кидались въ глаза. Въ одномъ мст толпа, окружила тснымъ кольцомъ странствующаго акробата съ его шумнымъ оркестромъ, въ другомъ — съ интересомъ слдили за исходомъ классической игры, извстной подъ названіемъ ‘боя быковъ’. Чревовщатели вели безконечные діалоги со своими деревянными куклами, ворожеи выбивались изъ силъ, пытаясь угомонить своихъ не кстати расходившихся ребятишекъ, и вс эти и многіе другіе артисты соперничали между собою изъ-за того, кто стяжаетъ больше славы или, врне, кто привлечетъ большее вниманіе публики. Палатки съ прохладительными и иными напитками были набиты биткомъ, въ экипажахъ, гд началась распаковка корзинъ съ провизіей, слышались звонъ стакановъ, стукъ вилокъ и ножей и хлопанье пробокъ. Глаза, и раньше блествшіе оживленіемъ, начинали разгораться. Карманные воришки подсчитывали добытый ими въ пот лица заработокъ этого прибыльнаго дни. Вниманіе, еще недавно всецло прикованное къ скачкамъ, теперь разбгалось, останавливаясь на тысяч предметовъ. Куда ни взглянешь, всюду живописныя группы: смющіяся, веселыя лица, люди, оживленно болтающіе между собой, нищіе, просящіе милостыни, игроки, поглощенные игрой, пляшущіе, ряженые, и прочая, и прочая.
Игорные дома-бараки больше всего бросались въ глаза своею роскошью, своими великолпными, пушистыми коврами или малиновыми полосатыми драпировками, своими цвтами и ливрейными лакеями. Тутъ былъ и ‘Клубъ Иностранцевъ’, и ‘Сентъ-Джемскій’, и ‘Атенеумъ’, и ‘Гемптонскій’ клубы, и множество другихъ съ самыми разнообразными названіями къ услугамъ любителей рулетки, ландскнехта и прочихъ азартныхъ игръ. Войдемъ и мы въ одинъ изъ этихъ бараковъ.
Это самый большой изъ нихъ, по въ немъ всего три игорныхъ стола. Народу здсь столько, что приходится отвоевывать каждый свой шагъ. Жара стоитъ невыносимая, несмотря на то, что уголъ парусины, замняющій крышу, откинутъ, и об двери (одна для входящей, другая для выходящей публики) растворены настежъ. За исключеніемъ лихорадочныхъ лицъ двухъ-трехъ человкъ, которые стоятъ у столовъ со свертками полукронъ и совереновъ, зажатыми въ лвой рук, и ставятъ при каждомъ новомъ оборот колеса новую ставку съ озабоченнымъ видомъ, свидтельствующимъ о томъ, что и сегодня, и вчера, и вообще вс дни своей жизни они были заняты исключительно однимъ этимъ дломъ, здсь нтъ почти ни одного сколько-нибудь замтнаго лица. Большинство публики составляетъ молодежь, явившаяся на скачки повеселиться. Очевидно, вс эти молодые люди забрели сюда просто изъ любопытства, если кто изъ нихъ и играетъ, то ставитъ самыя незначительныя суммы и притомъ съ полнымъ равнодушіемъ какъ къ выигрышу, такъ и къ проигрышу. Впрочемъ, есть тутъ два субъекта, которые, въ качеств яркихъ представителей извстнаго типа, заслуживаютъ нкоторое вниманіе.
Одинъ изъ нихъ, человкъ лтъ пятидесяти шести или восьми, сидитъ на стул у самаго входа, опираясь обими руками на набалдашникъ своей палки и подбородкомъ на руки. Это толстякъ огромнаго роста, одтый въ наглухо застегнутый зеленоватый камзолъ, который длаетъ еще массивне его и безъ того тяжеловсную фигуру. На немъ темныя короткія панталоны и штиблеты, блый галстухъ на ше, а на голов широкополая блая шляпа. Среди непрерывнаго движенія и несмолкаемаго гула голосовъ онъ сидитъ молча и совершенно неподвижно, не видя снующаго мимо народа, ничего не слыша и не замчая, что происходитъ вокругъ него. Лишь иногда, да и то очень рдко, онъ киваетъ слегка головой кому-нибудь изъ проходящихъ или длаетъ знакъ слуг, когда его требуютъ у того или другого стола, но въ слдующую затмъ минуту принимаетъ свое прежнее неподвижное положеніе. Быть можетъ, это просто какой-нибудь глухой старикашка, присвшій здсь отдохнуть, или человкъ, поджидающій своего замшкавшагося друга и думающій только о томъ, долго ли ему еще придется прождать? Быть можетъ, это безногій калка, прикованный къ одному мсту, или человкъ, накурившійся опіума? Публика, проходя мимо него, оборачивается, чтобы взглянуть на него, но онъ сидитъ, не поднимая глазъ и ни единымъ жестомъ не выражая, что онъ что-нибудь видитъ или слышитъ. Когда ему случается пошевелиться, это выходитъ такъ же странно, какъ если бы зашевелилось каменное изваяніе, на которое онъ и дйствительно походитъ, какъ дв капли воды. Тмъ не мене въ публик нтъ ни одного человка, котораго бы не замтилъ этотъ субъектъ, ни одно движеніе, ни одно слово за игорными столами не ускользаетъ отъ его вниманія, онъ знаетъ въ лицо каждаго игрока, запоминаетъ, кто выигралъ и кто проигралъ. Этотъ субъектъ — хозяинъ игорнаго дома.
Другой — крупье за столомъ у рулетки. Онъ кажется лтъ на десять моложе перваго. Это тоже здоровый коренастый дтина. Нижняя губа у него нсколько выдвинута впередъ,— вроятно, вслдствіе привычки постоянно считать про себя, лицо его можно назвать скоре привлекательнымъ, чмъ непріятнымъ. Онъ стоитъ безъ сюртука, такъ какъ въ барак невыносимо душно и жарко, на стол передъ нимъ лежитъ порядочная кучка золотыхъ кронъ и полу кронъ, и записная книжка съ карандашемъ. Здсь идетъ непрерывная игра. Человкъ двадцать ставятъ разомъ. На обязанности крупье лежитъ вертть колесо у рулетки, слдить за ставками и за проигрышами, онъ же уплачиваетъ выигрыши и снова вертитъ колесо, постоянно поддерживая вниманіе игроковъ. И все это онъ продлываетъ съ изумительною быстротою, точно и аккуратно, никогда не сбиваясь въ счет, не переставая вертть колесо, безъ умолку нанизывая фразу за фразой, которыя онъ повторяетъ частью по привычк, частью по необходимости (такъ какъ занимать публику болтовней входило въ кругъ его обязанностей) и которыми онъ сыплетъ цлый день съ одинаковыми интонаціями голоса и въ томъ же послдовательномъ порядк.
— Парижская рулетка, джентльмены! Ставьте ставки по собственному усмотрнію, пока вертится колесо… Парижская рулетка, новая французская игра, джентльмэны, введенная мною въ Англіи! Парижская рулетка… Черное взяло… черное… Одну минутку, джентльмены, вы сейчасъ получите все сполна…. Два фунта вамъ, сэръ… полфунта вамъ… Вамъ три, вамъ одинъ… Вотъ, извольте! Я опять начинаю, джентльмены. Можете ставить все время, пока колесо вертится! Вся прелесть этой игры въ томъ именно и заключается, что вы можете удваивать и утраивать ваши ставки, джентльмены, все время, пока колесо вертятся… Черное, опять черное! Клянусь, никогда не видлъ ничего подобнаго въ жизни! Если бы кто-нибудь изъ джентльменовъ ставилъ все на черное, онъ выигралъ бы въ какія-нибудь пять минутъ сорокъ пять фунтовъ… Не угодно ли кому портвейну, джентльмены? У насъ есть прекрасный портвейнъ, есть также хересъ, сигары и превосходнйшее шампанское. Эй, человкъ, бутылку шампанскаго и десятокъ сигаръ!… Не стсняйтесь, господа, будьте какъ дома!… Да захвати чистыхъ стакановъ… Я начинаю. Колесо вертится, джентльмены. Вчера я проигралъ сто тридцать семь фунтовъ, джентльмены, въ одинъ оборотъ, клянусь честью!…
‘Какъ поживаете, сэръ?— добавилъ онъ тмъ же тономъ, подмигивая знакомому.— Не прикажете ли рюмку хересу?… Эй, человкъ, бутылку хересу и чистую рюмку!… Можетъ быть, еще кто-нибудь изъ джентльменовъ желаетъ попробовать поставить? Парижская рулетка, джентльмены! Ставьте ставки по собственному усмотрнію!… Парижская рулетка, новая игра, введенная мною въ Англіи! Я начинаю! Ставьте ставки, джентльмены!’
Крупье былъ весь поглощенъ своими занятіями, когда въ баракъ вошла новая компанія, человкъ шесть франтовъ, которымъ онъ, не отрываясь отъ своего дла, отвсилъ почтительный поклонъ. Въ то же время, слегка подмигнувъ своему сосду, онъ незамтно указалъ на самаго высокаго изъ всей группы, передъ которымъ хозяинъ въ эту минуту снялъ шляпу. Это былъ сэръ Мельбери Гокъ въ сопровожденіи своего юнаго питомца и нсколькихъ человкъ щегольски одтыхъ дэнди весьма сомнительной репутаціи.
Хозяинъ вполголоса пожелалъ сэру Мельбери добраго утра, въ отвтъ на это сэръ Мельбери, также вполголоса, послалъ его къ чорту и обернулся къ сопровождавшей его компаніи, продолжая начатый разговоръ.
Было совершенно очевидно, что сэръ Мельбери раздраженъ, чувствуя себя предметомъ всеобщаго вниманія, такъ какъ онъ въ первый разъ показывался въ публик посл прискорбнаго инцидента съ кабріолетомъ, не мене очевидно было и то, что онъ явился на скачки не столько съ намреніемъ развлечься, сколько съ цлью встртить какъ можно больше знакомыхъ за разъ, чтобы, такъ сказать, однимъ ударомъ покончить съ непріятной исторіей. На лиц его все еще виднлся рубецъ, который онъ старался прикрыть перчаткой при встрчахъ съ знакомыми, чмъ, пожалуй, только еще больше привлекалъ на него ихъ вниманіе.
— А, это вы, Гокъ!— обратился къ нему какой-то франтъ, одтый по послдней мод, въ какомъ-то необыкновенномъ галстух и шляп.— Какъ поживаете, старина?
Это быль соперникъ сэра Мельбери въ дл воспитанія юной знати, человкъ котораго сэръ Мельбери ненавидлъ, какъ никого, и съ которымъ онъ меньше всего желалъ бы встртиться въ эту минуту. Они обмнялись самымъ сердечнымъ рукопожатіемь.
— Ну, что, какъ теперь ваши дла, старина?
— Прекрасно,— отвчалъ сэръ Мельбери.
— Очень радъ,— сказалъ франтъ.— Доброе утро, лордъ Фредерикъ. Кажется, нашъ другъ нынче что-то не въ дух? Немного, какъ говорится, не въ своей тарелк. Ха! Ха!
Надо замтить, что у этого джентльмена, были необыкновенно блые зубы, и потому, если даже въ его словахъ не было ничего смшного, онъ заканчивалъ каждою сбою фразу короткимъ смхомъ, выказывавшимъ въ полномъ блеск эти блые зубы, которыми онъ такъ гордился.
— Кажется, онъ такой, какъ и всегда: я что-то не замтилъ, чтобы онъ быль не въ дух,— отвтилъ небрежнымъ тономъ молодой лордъ.
— Клянусь честью, очень радъ это слышать,— сказалъ франтъ.— Давно ли вы вернулись изъ Брюсселя?
— Сегодня ночью,— отвтилъ лордъ Фредерикъ.
Между тмъ сэръ Мельбери повернулся къ одному изъ своей компаніи, длая видъ, что не слышитъ этого разговора.
— По чести,— продолжалъ франтъ, понижая голосъ, но не настолько, чтобы его не могли слышать,— но чести, со стороны Гока большая смлость такъ скоро показываться въ публик. Я говорю это по дружб къ нему, изъ участія, и повторяю: это большая смлость. Онъ далъ пройти какъ разъ такому промежутку времени, чтобы возбудить всеобщее любопытство, надо было пропустить большій срокъ, если онъ хотлъ, чтобы непріятная исторія была забыта… Кстати вы, вроятно, знаете вс подробности? Почему вы не обличили газеты во лжи? Я вообще никогда не читаю газеты, но это время просматривалъ именно въ разсчет найти…
— Совтую вамъ просмотрть ихъ завтра,— перебилъ его сэръ Мельбери, круто къ нему оборачиваясь,— или нтъ, послзавтра.
— По чести, милый другъ, я никогда не читаю газетъ,— отвтилъ франтъ, пожимая плечами,— но разъ вы мн совтуете, непремнно прочту. Что же въ нихъ будетъ любопытнаго послзавтра, хотлъ бы я знать?
— До свиданья!— сказалъ вмсто отвта сэръ Мельбери, поворачивая своему собесднику спину, и двинулся дальше, увлекая за собою своего юнаго друга. Очутившись снова въ толп, друзья, взявшись подъ руку, продолжали небрежно болтать между собою.
— Я не доставлю ему удовольствія прочесть объ убійств,— съ проклятіемъ пробормоталъ сэръ Мельбери,— но во всякомъ случа онъ прочтетъ что-нибудь въ этомъ род, если не объ убитомъ, то объ избитомъ.
На это молодой лордъ ничего не отвтилъ, но въ его манерахъ и выраженіи лица проглядывало нчто такое, что заставило сэра Мельбери заговорить съ нимъ почти такимъ же свирпымъ тономъ, какъ если бы передъ нимъ былъ не другъ его, а самъ Николай.
— Сегодня я еще до восьми часовъ послалъ Дженкинса къ старому Никкльби. Молодчина старикъ! Онъ явился ко мн раньше посланнаго и въ пять минутъ все мн разсказалъ. Теперь я знаю, гд найти эту собаку, знаю и часъ, и мсто. Впрочемъ, не стоитъ объ этомъ говорить, завтрашняго дня ждать не долго.
— А что же такое должно произойти завтра?— спросилъ лордъ Фредерикъ со своей обычной небрежной манерой.
Сэръ Мельбери не удостоилъ отвтомъ этотъ вопросъ и ограничился тмъ, что бросилъ свирпый взглядъ на своего спутника. Они молча продолжали прогулку, каждый былъ углубленъ въ свои мысли. Когда они выбрались изъ толпы, сэръ Мельбери вдругъ повернулъ въ сторону, какъ будто собираясь вернуться назадъ.
— Постойте минутку,— сказалъ его спутникъ.— Мн надо серьезно съ вами поговорить. Пройдемтесь еще немного.
— Что это за таинственность?— отвтилъ вопросомъ менторъ юнаго лорда, высвободивъ отъ него свою руку.
— Послушайте, Гокъ,— началъ лордъ Фредерикъ,— скажите мн, я долженъ знать…
— Онъ долженъ знать!— презрительно перебилъ сэръ Мельбери.— Фу, фу! Какъ онъ нынче заговорилъ! Ну, что жъ, коль скоро вы должны знать, само собою разумется, я вамъ обязанъ отвтить. Онъ долженъ знать! Это мн нравится!
— Ну, долженъ спросить, если вамъ это больше нравится,— исправился лордъ Фредерикъ.— Все равно, но я долженъ добиться отвта. То, что вы сейчасъ тамъ сказали, было сказано въ минуту раздраженія, или таково дйствительно ваше намреніе, обдуманное и безповоротное?
— Вы, вроятно, забыли, что произошло въ тотъ вечеръ, когда я очутился на улиц съ переломленной ногой?— спросилъ въ свою очередь сэръ Мельбери съ дерзкой усмшкой.
— Напротивъ, прекрасно помню.
— Какого же еще другого отвта вы ждете, чортъ возьми!— воскликнулъ сэръ Мельбери.— Мн кажется, этого вполн съ васъ достаточно.
Таково было вліяніе, которое сэръ Мельбери пріобрлъ надъ молодымъ лордомъ и такова привычка послдняго повиноваться, что на минуту онъ былъ совершенно сбитъ съ толку и не зналъ, продолжать ли ему начатый разговоръ. Однако, онъ тотчасъ поборолъ свое смущеніе и ршительно продолжалъ:
— Насколько я помню то, что произошло въ тотъ вечеръ, я тогда же выразилъ вамъ на этотъ счетъ свое мнніе и ршительно заявилъ, что не только съ моею помощью, но даже съ моего вдома вы не приведете въ исполненіе вашихъ угрозъ.
— Ужъ не думаете ли вы мн помшать?— спросилъ сэръ Мельбери со смхомъ.
— Непремнно помшаю, если буду имть возможность,— послдовалъ быстрый отвть.
— Умно сдлали, что оговорились,— замтилъ сэръ Мельбери,— потому что эта оговорка по моему необходима. Смотрите лучше за своими длами, пока никто васъ не проситъ путаться въ чужія.
— Но это дло я считаю своимъ!— воскликнулъ лордъ Фредерикъ.— Слышите ли — своимъ! Съ этой минуты оно такое же мое, какъ и ваше дло. Довольно я уже скомпрометированъ и безъ того.
— Длайте, что хотите и какъ хотите,—возразилъ сэръ Мельбери самымъ мягкимъ тономъ, какимъ только могъ.— Но не мшайте и мн, сэръ, вотъ и все. Никто никогда не смлъ путаться въ мои дла, и вамъ это лучше знать, чмъ кому бы то ни было. Я вижу, вы просто хотли дать мн дружескій совтъ. Съ вашей стороны это очень мило, и я очень вамъ благодаренъ, но, къ сожалнію, вашъ совтъ мн не нуженъ… А теперь не вернуться ли намъ къ экипажу? Не могу сказать, чтобы здсь было особенно занимательно, по крайней мр, для меня. Если же мы съ вами станемъ продолжать этотъ разговоръ, мы еще чего добраго побранимся, а это будетъ плохимъ доказательствомъ благоразумія какъ съ вашей, такъ и съ коей стороны.
Съ этими словами сэръ Мельбери звнулъ и, не ожидая дальнйшихъ возраженій, повернулся и пошелъ.
Такая метода обращенія съ молодымъ лордомъ доказывала только тактичность сэра Мельбери, а также близкое его знакомство съ характеромъ его юнаго воспитанника. Сэръ Мельбери понималъ, что если онъ не поддержитъ своего престижа въ глазахъ милорда и не сдлаетъ этого теперь же, сейчасъ, онъ долженъ будетъ навсегда проститься со своею властью надъ нимъ. Онъ понималъ также, что стоитъ только ему разсердиться, чтобы молодой лордъ въ свою очередь вышелъ изъ себя. Эта спокойная лаконическая манера, эта спокойная манера обрывать разговоръ, уже не разъ и раньше помогала сэру Мельбори упрочивать свое вліяніе надъ молодымъ лордомъ, когда этому вліянію грозила опасность пошатнуться, и теперь онъ, какъ всегда, былъ увренъ въ успх.
Тмъ не мене спокойный, безпечный тонъ, который онъ въ данномъ случа считалъ нужнымъ принять, стоилъ ему немалыхъ усилій, и сэръ Мельбери тутъ же поклялся въ душ не только съ избыткомъ вымостить свою вынужденную сдержанность на Никола, но такъ или иначе заставить дорого за нее поплатиться и самого милорда. До тхъ поръ, пока лордъ Фредерикъ былъ покорнымъ орудіемъ въ его рукахъ, онъ не питалъ къ нему никакихъ чувствъ, кром презрнія, но теперь, когда молодой человкъ осмлился, не только выразить мнніе, противное его собственному, но даже, какъ казалось сэру Мельбери, осмлился заговорить съ нимъ тономъ превосходства, онъ положительно начиналъ его ненавидть. Сознавая свою полную зависимость отъ молодого лорда, зависимость въ буквальномъ и самомъ унизительномъ значеніи этого слова, сэръ Мельбери не могъ не чувствовать своего позора и, какъ это часто случается съ людьми, разъ уже возненавидвъ свою жертву, онъ ненавидлъ ее все сильне у сильне, пропорціонально тмъ оскорбленіямъ и обидамъ, которыя самъ же ей наносилъ. Если мы вспомнимъ теперь, какъ сэръ Мельбери Гокъ обдиралъ, надувалъ, грабилъ и дурачилъ своего друга на вс лады, намъ не покажется страннымъ, что, разъ зародившись въ его душ, эта ненависть разгорлась въ цлый пожаръ.
Съ другой стороны, молодой лордъ, серьезно поразмысливъ, что съ нимъ не часто случалось, объ инцидент съ Николаемъ и вызвавшихъ его обстоятельствахъ, пришелъ къ благородному и честному выводу. Грубость и нахальство, съ какими велъ себя сэръ Мельбери во всей этой исторіи, сдлали на него глубокое впечатлніе, къ тому же съ нкоторыхъ поръ у него явилось подозрніе, что у сэра Мельбери были свои собственные низкіе разсчеты, когда онъ подбивалъ его преслдовать миссъ Никкльби своею любовью. Лордъ Фредерикъ горлъ отъ стыда, вспоминая свое участіе въ этомъ дл, и чувствовалъ себя глубоко оскорбленнымъ, сознавая, какую дурацкую роль ему пришлось разыграть. Во время ихъ добровольнаго изгнанія у него было достаточно времени на размышленіе при той уединенной жизни, какую они вели, и лордъ Фредерикъ думалъ обо всемъ случившемся такъ много, какъ только ему это позволяла его безпечная, лнивая натура. Нкоторыя мелкія обстоятельства еще укрпили его подозрнія, и въ настоящее время довольно было какого-нибудь пустяка, чтобы затаенный въ душ его гнвъ противъ сэра Мельбери вспылиулъ огнемъ и прорвался наружу. Этою послднею каплею, переполнившей чашу, былъ тотъ дерзкій, презрительный тонъ, которымъ съ нимъ говорилъ сэръ Мельбери во время ихъ объясненія, перваго и единственнаго со времени достопамятнаго приключенія съ Николаемъ.
На этотъ разъ, однако, все обошлось благополучно. Сэръ Мельбери и лордъ Фредерикъ, затаивъ про себя свои чувства, нагнали остальную компанію. Молодого лорда продолжала преслдовать мысль объ угроз сэра Мельбери относительно Николая, и онъ усиленно обдумывалъ, какъ и чмъ помшать ему привести ее въ исполненіе, а помшать этому онъ твердо ршился. Но этимъ дло не кончилось. Сэръ Мельбери, вообразивъ, что онъ снова усмирилъ своего питомца, какъ это и всегда бывало раньше, былъ не въ состояніи скрыть свое торжество и началъ, по своему обыкновенію, вышучивать его и высмивать. Тутъ были и мистеръ Плекъ съ мистеромъ Пайкомъ, и полковникъ Чаусерь, и нкоторые другіе джентльмены того же пошиба, которымъ сэру Мельбери хотлось доказать, что его вліяніе на милорда ничуть не уменьшилось. Сначала лордъ Фредерикъ удовольствовался тмъ, что принялъ въ душ твердое ршеніе такъ или иначе прервать всякія сношенія съ своимъ бывшимъ другомъ. Но мало-по-малу фамильярныя шутки, надъ которыми не боле часа назадъ онъ, можетъ быть, самъ бы только посмялся, начали его раздражать. Впрочемъ, отъ этого ему было мало пользы, такъ какъ у него не хватало ни остроумія, ни находчивости, чтобы срзать сэра Мельбери, какъ онъ того стоилъ. Такимъ образомъ и на этотъ разъ открытаго разрыва не произошло. Пріятели всей компаніей вернулись въ Лондонъ, и по дорог господа Плекъ и Пайкъ не разъ высказывали свое наблюденіе, что никогда еще сэръ Мельбери не былъ такъ забавенъ и остроуменъ, какъ нынче.
Они великолпно пообдали вс вмст. Вино лилось ркой, какъ оно, впрочемъ, лилось весь этотъ день. Сэръ Мельбери пилъ, чтобы вознаградить себя за свою вынужденную сдержанность по отношенію къ милорду, лордъ. Фредерикъ — чтобы залить свой гнвъ противъ друга, остальные пили потому, что вино было превосходное, а главное, не они за него платили. Было около полуночи, когда они встали изъ-за стола и, отуманенные винными парами, перешли въ игорный залъ.
Здсь они застали другую такую же пьяную компанію. Возбужденіе игрой, жара, духота, яркое освщеніе,— все, вмст взятое, наврядъ ли могло способствовать успокоенію чувствъ. Въ этомъ бшеномъ вихр рзкихъ звуковъ и смшанныхъ впечатлніи люди превращались въ какихъ-то бсноватыхъ. Въ эту минуту дикаго опьяннія никто не думалъ ни о проигрышъ, ни о грозящемъ ему разореніи, ни о завтрашнемъ дн. Потребовали еще вина. Стаканъ осушался за стаканомъ, пили безъ конца, лишь бы залить палящую жажду, смочить запекшіяся уста. Безумцы лили въ себя вино, и вино производило на нихъ то же дйствіе, какое производитъ масло, вылитое на пылающій костеръ. Крики и шумъ разростались, оргія достигала своего апогея. Стаканы разбивались объ полъ, выскальзывая изъ дрожащихъ рукъ, которыя были уже не въ силахъ поднести ихъ къ губамъ, со всхъ сторонъ сыпались проклятія, едва выговариваемыя коснющимъ языкомъ, игроки громко спорили и бранились, кто-то вскочилъ на столъ и размахивалъ бутылкой надъ головой съ опасностью пробить головы окружающимъ, кто танцовалъ, кто плъ, кто рвалъ на куски и разбрасывалъ кругомъ карты. Вс были въ какомъ-то дикомъ экстаз, никто ничего не помнилъ. Вдругъ въ одномъ углу залы поднялся шумъ, который привлекъ на себя вниманіе. Оказалось, что два джентльмена схватили другъ друга за горло и отчаянно дерутся.
Съ полдюжины безмолвствовавшихъ до сихъ поръ голосовъ стали звать на помощь, крича, что воюющихъ необходимо разнять. Нсколько человкъ, оказавшихся трезвыми и привыкшихъ къ такого рода сценамъ, бросились между двумя противниками и силою растащили ихъ въ разныя стороны.
— Пустите, пустите меня!— кричалъ сэръ Мельбери прерывающимся, хриплымъ отъ бшенства голосомъ.— Онъ далъ мн пощечину. Слышите ли, онъ далъ мн пощечину! Кто мн здсь другъ? А, это вы, Вествудъ? Слышите, онъ ударилъ меня, онъ даль мн пощечину!
— Слышу, слышу,— отвтилъ одинъ изъ державшихъ его.— Идемъ со мной, вамъ прежде всего надо проспаться!
— Оставьте меня! Пустите, вамъ говорятъ, чортъ васъ возьми!— былъ отвтъ.— Вс здсь свидтели, что онъ далъ мн пощечину!
— Пойдемте, будетъ вамъ еще время уладить дло и завтра!— сказалъ Вествудъ.
— Нтъ, я не хочу откладывать до завтра,— кричалъ сэръ Мельбери.— Я требую удовлетворенія сейчасъ же, здсь, на мст!
Сэръ Мельбери быль къ такомъ бшенств, что его съ трудомъ можно было понять: онъ ломалъ руки, рвалъ на себ волосы и вырывался, пытаясь броситься на своего противника.
— Въ чемъ дло, милордъ?— спросилъ кто-то изъ окружавшихъ молодого лорда.— Ему надавали пощечинъ?
— Всего одну,— отвтилъ лордъ Фредерикъ дрожащимъ отъ волненія голосомъ.— И далъ ему ее я. Я объявляю это во всеуслышаніе. Пощечину далъ ему я, и онъ знаетъ за что. Я принимаю его вызовъ. Капитанъ Адамсъ,— добавилъ милордъ, оглядывая окружающихъ дикими, блуждающими глазами и обращаясь къ одному изъ тхъ, кто ихъ рознялъ,— мн надо вамъ сказать пару словъ.
Тотъ, къ кому были обращены эти слова, взялъ молодого лорда подъ руку, и они отошли къ сторонк, ихъ примру послдовали сэръ Мельбери и его другъ Вествудъ.
Игорный домъ, гд все это произошло, пользовался самой дурной репутаціей. Случись такой казусъ гд-нибудь въ другомъ мст, вроятно, нашлись бы люди, сочувствующіе той или другой сторон, вроятно, они постарались бы представить резоны, подйствовать убжденіями, и во всякомъ случа не допустили бы до ршительнаго исхода, прежде чмъ поссорившіеся не протрезвится и не выспятся, короче говоря, пока об стороны будутъ въ состояніи спокойно и разумно обсудить вс обстоятельства ссоры. Такъ было бы, можетъ быть, во всякомъ другомъ мст, но не здсь. Прерванная въ своихъ занятіяхъ веселая компанія разошлась, одни съ самымъ глубокомысленнымъ видомъ, пошатываясь, разбрелись по домамъ, другіе вышли на улицу, шумно обсуждая случившееся, почтенные джентльмены, которые сдлали себ изъ игры ремесло, выходя, шутливо обмнивались замчаніями насчетъ того, что Гокъ, извстный стрлокъ, самые пьяные и шумные изъ всхъ давно храпли на диванахъ, ни о чемъ больше не помышляя.
Между тмъ секунданты, теперь мы уже ихъ можемъ такъ называть, посл долгаго совщаніи каждый со своимъ другомъ удалились вдвоемъ въ сосднюю комнату. Оба были свтскіе люди, занимавшіе нкогда довольно высокое положеніе въ обществ, оба въ равной мр развратные, оба по уши въ долгахъ, оба погрязшіе въ порокахъ, для которыхъ свтъ иметъ обыкновеніе подбирать боле мягкія и благозвучныя названія и для которыхъ онъ находитъ тысячи извиненій, оба съ одинаково неуязвимою личною честью и одинаково щепетильные по отношенію къ чести другихъ.
Въ настоящую минуту оба они были очень довольны и веселы, такъ какъ ссора ихъ общихъ знакомыхъ общала надлать немало шуму, что ни въ какомъ суча не могло повредить ихъ репутаціи.
— А вдь дло-то дрянь, Адамсъ,— сказаль мистеръ Вествудъ, потягиваясь.
— Чего ужь хуже!— отозвался капитанъ.— Пощечина дана при свидтеляхъ, слдовательно, возможенъ одинъ только исходъ.
— Объ извиненіи не можетъ быть и рчи, я полагаю?— замтили мистеръ Вествудъ.
— По крайней мр съ нашей стороны ни въ какомъ случа, сэръ, хотя бы мы съ вами толковали до второго пришествія,— сказалъ капитанъ.— Поводомъ къ ссор, насколько я понялъ, послужила какая-то двушка, о которой сэръ Мельбери отозвался не достаточно почтительно и за честь которой вступился лордъ Фредерикъ. Но, кажется, тутъ были и другія причины, давнишнія недоразумнія и взаимное неудовольствіе. Сэръ Мельбери былъ въ шутливомъ настроеніи духа, лордъ Фредерикъ вспылилъ и въ пылу ссоры ударилъ его, ударилъ при такихъ обстоятельствахъ, которыя могли только ухудшить положеніе дла. Если бы даже сэръ Мельбери взялъ назадъ свои слова, мн кажется, лордъ Фредерикъ не пошелъ бы на мировую.
— Слдовательно, не о чемъ больше и толковать,— сказалъ мистеръ Вествудъ.— Намъ остается только назначить время и мсто. Конечно, это большая отвтственность, но ни вамъ, ни мн честь не позволяетъ отказываться отъ участія въ этомъ дл. Что вы имете возразить, если я предложу назначить поединокъ нынче на разсвт?
— Не слишкомъ ли вы торопитесь?— отвтилъ капитанъ, взглянувъ на часы.— Впрочемъ, разъ дло непоправимо, нечего его и тянуть.
— Посл того, что произошло, вроятно, завтра же поднимутся толки, слдовательно, чмъ скоре все будетъ кончено, тмъ лучше, потому что намъ и самимъ надо во-время убраться изъ Лондона,— сказалъ мистеръ Вествудъ.— А что вы скажете насчетъ лужайки у рки, что противъ Твикенгема?
Капитанъ ничего не имлъ противъ этого выбора.
— Въ такомъ случа, не встртиться ли намъ въ алле, которая ведетъ отъ Нотерсгема въ Гемъ-Гаузъ? Тамъ мы могли бы окончательно условиться насчетъ мста,— предложилъ мистеръ Вествудъ.
Капитанъ согласился и на это, посл чего, обсудивъ еще нкоторыя подробности столь же быстро и лаконично, секунданты разстались.
— У насъ остается ровно столько времени, милордъ.— сказалъ капитанъ лорду Фредерику, когда вс приготовленія были кончены,— чтобы захать ко мн на квартиру за пистолетами и затмъ добраться до мста. Съ нашего позволенія, я пошлю вашего грума за моимъ экипажемъ, потому что боюсь, какъ бы въ вашемъ насъ не узнали.
Когда они вышли на улицу, на двор разсвтало. Посл жаркой и душной атмосферы трактира, пропитанной копотью гаснущихъ лампъ, ихъ охватилъ прохладный свжій воздухъ, вмсто тусклаго, желтаго вечерняго освщенія розовый, мягкій утренній свтъ. Но разгоряченную голову, которую обввалъ этотъ воздухъ, терзали мысли о даромъ загубленной, безцльно потраченной жизни. Для молодого лорда съ его пылающимъ отъ вина и гнва лицомъ и вздутыми на лбу жилами, съ его дикимъ, блуждающимъ взглядомъ и безпорядочно разбгающимися мыслями въ голов, этотъ мягкій, утренній свтъ былъ горькимъ упрекомъ, и онъ невольно въ ужас отступалъ передъ сіяніемъ нарождающагося дня, какъ передъ страшнымъ призракомъ смерти.
— Вамъ холодно?— спросилъ его капитанъ.— Вы озябли?
— Немножко.
— Это всегда бываетъ, когда выйдешь на воздухъ изъ натопленной комнаты. Накиньте-ка мой плащъ. Вотъ такъ. Теперь живо согретесь.
Они сли въ экипажъ и покатили по самымъ тихимъ улицамъ столицы, чтобы по возможности не возбуждать подозрній, завернувъ на минуту къ капитану, они безпрепятственно выхали за городъ, на большую дорогу.
Поля, деревья, сады и огороды смотрли необыкновенно свжими и привлекательными въ этотъ ранній часъ. Молодой лордъ, казалось ему, замтилъ всю эту красоту въ первый разъ въ жизни, хотя и раньше тысячу разъ видлъ ее. Природа дышала миромъ и тишиной, составлявшими рзкій контрастъ съ тою бурею, которая бушевала въ его груди, но по мр того, какъ экипажъ подвигался впередъ, онъ чувствовалъ, какъ этотъ миръ постепенно обнималъ его душу. Онъ и раньше не испытывалъ ни малйшаго страха, но теперь, чмъ дольше онъ смотрлъ на встрчные предметы, тмъ все больше и больше угасалъ въ душ его гнвъ, и хотя въ настоящую минуту у него не оставалось и искры былыхъ иллюзій насчетъ его стараго друга, онъ предпочелъ бы лучше никогда его не знать, чмъ въ своей ссор съ нимъ придти къ тому, что ему теперь предстояло.
Прошлая ночь и день, и много другихъ дней и ночей проносились передъ его умственнымъ взоромъ въ какомъ-то безпорядочномъ, бшеномъ вихр, онъ не могъ даже уловить послдовательности событій. Стукъ колесъ казался ему то какою-то дикою музыкой, въ которой по временамъ онъ различалъ обрывки знакомыхъ мелодій, то сливался въ епо ушахъ въ однообразный оглушительный гулъ бурнаго потока.
Однако, когда его спутникъ пошутилъ надъ его молчаливостью, лордъ Фредерикъ началъ громко болтать и смяться. Но, когда экипажъ остановился, онъ былъ очень удивленъ, замтивъ, что куритъ сигару, и сколько ни припоминалъ, никакъ не могъ вспомнить, когда онъ ее закурилъ.
Они остановились у самой аллеи и вышли изъ экипажа, оставивъ его на попеченіи слуги, продувного малаго, такого же ловкаго и опытнаго въ подобнаго рода длахъ, какъ и его господинъ. Здсь ихъ уже ждали сэръ Мельбери со своимъ секундантомъ. Вс четверо двинулись въ глубокомъ молчаніи подъ сплетавшимися надъ ними втвями огромныхъ вязовъ, образовавшихъ длинную зеленую аркаду, въ конц которой, какъ въ пролом старинныхъ развалинъ, виднлся клочекъ синяго неба.
Остановившись на нсколько секундъ для окончательныхъ переговоровъ, они свернули направо, перерзали наискось небольшую лужайку, миновали Гокъ-Гаузъ, вышли въ открытое поле и стали. Секунданты отмрили разстояніе и, покончивъ съ прочими приготовленіями, разставили противниковъ по мстамъ. Тутъ сэръ Мельбери въ первый разъ взглянулъ на своего бывшаго друга. Молодой лордъ былъ блденъ, глаза его были налиты кровью, взглядъ блуждалъ, ничего не видя, его платье и волосы были въ безпорядк. Но сэръ Мельбери не прочелъ на его лиц ничего, кром ненависти и гнва. Прикрывъ глаза рукой, лордъ Фредерикъ съ минуту пристально смотрлъ на своего противника, затмъ взялъ поданное ему секундантомъ оружіе и, не глядя больше на сэра Мельбери, сталъ цлиться.
Оба выстрла раздались почти одновременно. Въ тотъ же мигъ молодой лордъ конвульсивнымъ движеніемъ вздернулъ голову кверху и, взглянувъ на своего противника угасающимъ взглядомъ, безъ крика, безъ стона рухнулъ на землю.
— Убитъ!— воскликнулъ Вествудъ, подбгая къ тлу вмст съ другими секундантами и опускаясь передъ нимъ на колни.
— Что жь, онъ самъ этого хотлъ,— сказалъ сэръ Мельбери,— самъ, значитъ, и виноватъ. Я тугъ не при чемъ.
— Капитанъ Адамсъ,— поспшно обратился Вествудъ, къ секунданту противника,— вы свидтель, что вс правила были соблюдены. Гокъ, намъ нельзя терять времени. Надо сейчасъ же хать въ Брайтонъ, а оттуда какъ можно скоре во Францію. Дло вышло дрянь, но оно можетъ быть еще хуже, если мы съ вами не поторопимся. Адамсъ, позаботьтесь и вы о своей безопасности, совтую вамъ поскоре выбираться изъ Лондона. Живые думаютъ о живыхъ. До свиданія!
Съ этими словами онъ схватилъ сэра Мельбери за руку и потащилъ его за собой. Капитанъ Адамсъ остался на мст, происшествія ровно столько времени, сколько ему понадобилось, чтобы убдиться, что дло непоправимо. Затмъ и онъ ушелъ въ туже сторону, какъ и первые двое, чтобы посовтоваться со своимъ слугой, какъ и куда убрать тло, и обсудить вдвоемъ подробности предстоящаго побга за-границу.
Такъ погибъ лордъ Фредерикъ Верисофтъ отъ руки человка, котораго онъ облагодтельствовалъ, котораго считалъ своимъ лучшимъ другомъ и безъ котораго онъ, можетъ быть, прожилъ бы долго и счастливо и умеръ бы, окруженный лицами любимыхъ дтей.
Солнце выплыло изъ-за горизонта во всемъ своемъ великолпіи, красавица Темза величественно катила свои волны вдоль береговъ, листья шептались, чуть-чуть шелестя въ прозрачномъ воздух, съ каждаго дерева неслось веселое щебетаніе птицъ, пестрые мотыльки порхали на своихъ легкихъ крылышкахъ, всюду начиналась жизнь и движеніе. Только на притоптанной трав зеленой лужайки, гд каждая былинка кишла незамтной жизнью миріадъ крошечныхъ существъ, лежалъ мертвецъ съ застывшимъ, неподвижнымъ лицомъ, обращеннымъ къ небу.

ГЛАВА LI.
Планъ, задуманный мистеромъ Ральфомъ Никкльби и его другомъ, близится къ благополучному концу, когда о немъ узнаетъ третье лицо, непосвященное въ ихъ тайну.

Артуръ Грайдъ жилъ въ грязномъ, мрачномъ, уныломъ дом, который, казалось, состарился и пожелтлъ вмст съ нимъ, такъ же заботливо укрывая въ своихъ стнахъ своего хозяина отъ дневного свта, какъ тотъ въ свою очередь укрывалъ въ своихъ сундукахъ деньги отъ нескромнаго взгляда. Безобразные, старые, неуклюжіе столы и стулья, такіе же жесткіе и непривлекательные, какъ сердце скупца, были тамъ выстроены вдоль голыхъ стнъ, въ строгомъ порядк, такіе же неуклюжіе, еле живые отъ долгаго употребленія шкапы и комоды, вздрагивавшіе при каждомъ вашемъ движеніи, словно отъ постояннаго страха воронъ, ютились въ углахъ, какъ будто прячась отъ посторонняго взгляда. Огромные уродливые часы, со своими вытянутыми, какъ руки привиднія, стрлками и вытертымъ циферблатомъ, тикали на лстниц зловщимъ шепотомъ и отбивали четверти хриплымъ, дребезжащимъ звукомъ, похожимъ на голосъ умирающаго отъ голода старика.
Нигд не было ни дивана, ни кушетки, которые манили бы уютно примоститься у огонька. Были, правда, мягкія кресла и даже разныхъ фасоновъ, но одни изъ нихъ имли такой непривлекательный видъ со своими неестественно вытянутыми ручками, точно солдаты, стоящіе на караул, а другія, съ непомрно высокими спинками, до такой степени исходили на выходцевъ съ того свта, что всякаго брала невольная дрожь при одной мысли о возможности расположиться на нихъ. Были, наконецъ, и такія, которыя окончательно не годились къ употребленію, они стояли, прислонившись къ стн или къ своимъ сосдямъ, и всмъ своимъ жалкимъ видомъ говорили о своей непоправимой немощи и дряхлости. Громоздкія, высокія, какъ катафалки, кровати, были, казалось, воздвигнуты спеціально съ тою цлью, чтобы люди мучились на нихъ отъ безсонницы и грезили всякими ужасами. Ихъ вылинявшія, ветхія занавски волновались отъ каждаго дуновенія и нашептывали другъ другу страшныя сказки о притаившихся въ темныхъ углахъ грабителяхъ и разбойникахъ, которые выжидаютъ только удобной минуты, чтобы опустошить крпко запертые тяжеловсные сундуки.
Въ одно прекрасное утро изъ самой унылой и мрачной комнаты этого унылаго и мрачнаго дома доносились слабые, дребезжащіе звуки разбитаго голоса стараго Грайда, напвавшаго конецъ давно забытой старинной псенки:
Та-ра-тамъ, тамъ-тамъ!
Брось-ка на счастье
Вслдъ мн башмакъ!—
выводилъ онъ тоненькимъ, пронзительнымъ голосомъ. А такъ какъ онъ только и зналъ, что эти три строфы, то, окончивъ послднюю, снова начивалъ съ первой. Пніе продолжалось до тхъ поръ, пока его не прервалъ приступъ сильнаго кашля, принудившій Грайда продолжать свое занятіе молча.
Занятіе это состояло въ томъ, что онъ доставалъ одну за другой съ пыльныхъ полокъ источеннаго червями ветхаго шкапа различныя статьи гардероба, врне сказать, никуда негоднаго, стараго платья, которое, посл тщательнаго осмотра каждой штуки на свтъ, онъ еще тщательне складывалъ и пріобщалъ къ той или другой изъ двухъ лежавшихъ передъ нимъ кучъ. При этомъ изъ шкапа извлекалось не боле какъ по одной штук за-разъ и всякій разъ дверцы шкапа запирались на ключъ.
— Ага, фрачная пара табачнаго цвта,— сказалъ Артуръ, разглядывая на свтъ лохмотья, которые дйствительно были когда-то табачнаго цвта.— Посмотримъ, посмотримъ, идетъ ли мн этотъ цвтъ… Надо подумать.
Очевидно, результатъ его размышленій оказался неудовлетворителенъ, такъ какъ и эта пара, какъ и остальныя, была тщательно сложена и пріобщена къ одной изъ двухъ кучъ, посл чего Грайдъ снова вскарабкался на стулъ, чтобы достать слдующій по порядку костюмъ, напвая вполголоса:
Она молода, добра и прекрасна
И за счастье мое нисколько не страшно
Нтъ, за счастье свое не страшусь!
— И вчно-то въ этихъ псняхъ толкуютъ одно: ‘молода’ да ‘молодость’,— пробормоталъ Артуръ.— Впрочемъ, это вдь такъ только, просто для римы, къ тому же и псни-то не Богъ всть какая, глупая деревенская псня, которой я научился, когда былъ еще мальчишкой. Хотя и то сказать, молодость — вещь… вещь недурная, и потомъ тутъ вдь говорится о невст. Да, о невст, хе, хе, хе. Что жь, ‘молодая невста’ — это недурно, право, недурно… Вдь и моя невста молода, совсмъ еще двочка.
Въ восторг отъ своего открытія, онъ съ особеннымъ выраженіемъ повторилъ весь куплетъ, покачивая въ тактъ головой, и только когда доплъ до конца, снова принялся за свое прерванное занятіе.
— Бутылочная пара… Гм… Ахъ, какая это была прелесть, когда я купилъ ее у закладчика! И еще, помню, въ карман — хе, хе, хе!— въ карман жилета оказался потертый старый шиллингъ. Закладчикъ-то, старый дуракъ, его прозвалъ! А я такъ сразу замтилъ, какъ только взялъ пощупать доброту матеріала. Проворонилъ цлый шиллингъ, этакій ротозй! Пресчастливая была для меня эта бутылочная пара. Въ первый же день, какъ я ее надлъ, стараго лорда Мальфорда нашли сгорвшимъ въ постели, и то всмъ его обязательствамъ было уплачено полностью. Нтъ, я положительно намренъ внчаться въ бутылочной пар. Пегъ! Эй, Пегъ Слайдерскью! Слышишь, я внчаюсь въ бутылочной пар!
На этотъ призывъ, посл того какъ онъ былъ повторенъ два или три раза, въ дверяхъ показалась крошечная, высохшая, необыкновенно безобразная, хромая и подслповатая старушенка, входя, она вытерла свое сморщенное, какъ печеное яблоко, лицо грязнымъ передникомъ и глухимъ, неестественно тихимъ голосомъ, какимъ обыкновенно говорятъ глухіе, сказала:
— Вы звали меня, или это били часы? Я нынче что-то совсмъ плохо стала слышать, никогда не разберу, часы ли бьютъ, бы ли тутъ возитесь, или мыши скребутся.
— Это я, Пегъ, я,— сказалъ Артуръ, ударивъ себя въ грудь для вящшей вразумительности.
— Вы? Вотъ оно что! Чего же вамъ нужно?— спросила Пегъ.
— Я надну подъ внецъ мою бутылочную пару!— прокричалъ Грайдъ во весь голосъ.
— Не слишкомъ ли она хороша для васъ, хозяинъ?— сказала Пегъ, бросивъ на выбранное платье испытующій взглядъ.— Не найдется ли у васъ чего-нибудь попроще?
— Ничего подходящаго,— отвтилъ Артуръ.
— Какъ ничего подходящаго?— отвчала Пегъ.— На то вы и мужчина, можете идти подъ внецъ въ вашей будничной пар.
— Это было бы совсмъ неприлично, Пегъ,— замтилъ Грайдъ.
— Совсмъ что?— спросила, не дослышавъ, Пегъ.
— Неприлично,— повторилъ Грайдъ громче.
— Неприлично? Дли кого?— рзко оборвала его Пегъ.— Ужъ не для такого ли стараго хрыча?
Артуръ Грайдъ пробормоталъ вмсто отвта не слишкомъ-то лестный комплиментъ по адресу своей экономки и затмъ прокричалъ ей въ самое ухо:
— Недостаточно нарядно. Мн хотлось бы быть въ этотъ день понарядне.
— Понарядне! Вишь, что придумалъ!— сказала Пегъ.— А по моему, если только она дйствительно такая красивая, какъ вы говорите, такъ она на васъ и не взглянетъ, хозяинъ, можете быть въ этомъ уврены, все равно, вырядитесь ли вы въ бутылочный, въ срый, въ голубой или въ желтый цвтъ.
Высказавъ это утшительное замчаніе самымъ увреннымъ тономъ, Пегъ захватила въ охапку облюбованную хозяиномъ фрачную пару и, подмигивая своими подслповатыми главками, такъ страшно оскалила беззубый свой ротъ, что въ эту минуту ее скоре можно было принять за какое-то фантастическое чудовище, чмъ за живого человка.
— Кажется, ты сегодня не въ дух, Пегъ Слайдерскью?— сказалъ Артуръ самымъ любезнымъ тономъ, обращаясь къ старух.
— А съ чего мн быть въ дух, хотла бы я знать?— огрызнулась она.— Скоро небось придется совсмъ убираться отсюда. Я не потерплю, чтобы мн сли на шею,— заране васъ объ этомъ предупреждаю, хозяинъ. Пегъ Слайдерскью, слава Богу, никому еще до сихъ поръ не позволяла себя осдлать, и вамъ это лучше знать, чмъ кому бы то ни было. Не позволяла и не позволитъ, нтъ, нтъ, не то, что вы. А васъ она осдлаетъ — это врно, осдлаетъ и разоритъ. Да, разоритъ, хоть и къ бабушк не ходи!
— О, Господи! Но почему же ты это думаешь, почему?— воскликнулъ Грайдъ, перепуганный этимъ ироническимъ предсказаніемъ.— Правда твоя, разорить меня дло нетрудное, но поэтому-то мы и должны быть экономне, вдвое экономне прежняго, вдь у насъ теперь будетъ лишній ротъ въ дом. Но только… но только она такая свженькая, Пегъ, что мн было бы страшно жалко, если бы она подурнла.
— То-то я и говорю, какъ бы эта ея свжесть не оказалась у васъ вотъ гд,— отозвалась Пегъ, выразительнымъ жестомъ указывая на свою шею.
— Но ты не знаешь, Пегъ, она и сама можетъ зарабатывать деньги,— сказалъ Артуръ, внимательно наблюдая, какое впечатлніе произведутъ эти слова на старуху. Она рисуетъ карандашами и красками, уметъ длать разныя финтифлюшки для украшенія креселъ и стульевъ, вышивать туфли, плести цпочки изъ волосъ… Да мало ли чего она не уметъ! Я даже не могу всего и перечесть. Кром того, она играетъ за роял (а что еще важне — у нея есть собственный рояль) и поетъ, какъ птичка. Я не думаю, чтобы могло особенно дорого стоить прокормить ее и одть. Какъ по твоему, Пегъ?
— Можетъ быть, и не дорого, если она васъ не одурачитъ,— отвтила Негъ.
— Одурачитъ меня!— воскликнулъ Артуръ.— Какъ бы не такъ! Поврь мн, Пегъ, я не допущу, чтобы меня дурачила какая-нибудь хорошенькая мордашка.. Нтъ, нтъ, ни даже такая старая вдьма, какъ вы, миссъ Слайдерскъю,— добавилъ онъ вполголоса.
— Что это вы тамъ бормочете себ подъ носъ?— сказала Пегъ.— Знаю я, ужъ наврно что-нибудь на мой счеть.
— Вотъ чертовка!— пробормоталъ Граіідъ и потомъ прокричалъ, любезно осклабившись:— Я только говорю, что вполн на тебя полагаюсь!
— И отлично длаете, хозяинъ. Положитесь на меня и можете быть покойны,— отвтила Пегъ одобрительно.
‘Какъ бы не такъ, миссъ Пегъ Слайдерскью! Положись я только на васъ, такъ вы бы живо выпустили меня въ трубу’, подумалъ Артуръ Грайдъ.
Но онъ это только подумалъ, причемъ постарался какъ можно плотне сжать губы, опасаясь, чтобы какое-нибудь невольное движеніе мускуловъ рта не выдало его мыслей, потому что ему казалось иногда, что старуха положительно ихъ читаетъ. Затмъ съ самой любезной улыбкой и насколько могъ громче онъ сказалъ:
— Это платье еще придется немного подштопать, Пегъ, и я думаю лучше было бы шелкомъ. Купи моточекъ. Да пришей новыя пуговицы… Знаешь что, Пегъ, эта идея, я думаю, и теб придется по вкусу: почисти-ка, то старое блестящее ожерелье, что спрятано у меня наверху, я подарю его ей въ день нашей свадьбы, потому что, видишь ли, я ей еще ничего не дарилъ, а двушки любить подарки. Я самъ его надну на ея прелестную шейку, а на другой день опять отберу. Хе-хе-хе! Такъ-таки просто возьму, запру подъ замокъ, и длу конецъ. Кто же изъ насъ двоихъ останется въ дуракахъ? Ну-ка, Пегъ, говори: кто по твоему? Хе-хе-хе!
Повидимому, этотъ планъ привелъ миссъ Слайдерскью въ полный восторгъ, по крайней мр, она выразила свое удовольствіе лукавыми подмигиваніями и самыми нелпыми тлодвиженіями, которыя, однако же, ничего не прибавили къ ея очаровательной красот. Съ радостнымъ хихиканьемъ заковыляла она къ выходу, но, какъ только очутилась за дверью, лицо ея исказилось злобной гримасой, когда же она стала медленно взбираться по лстниц, останавливаясь чуть не на каждой ступеньк, чтобы передохнуть, изъ ея беззубаго рта посыпался цлый градъ ругательствъ по адресу будущей мистриссъ Грайдъ.
— Право, мн кажется иногда, что она вдьма,— сказалъ Грайдъ, когда снова остался одинъ.— Но у ней есть два неоцненныхъ достоинства: во-первыхъ, она глуха, какъ тетеря, во-вторыхъ, почти ничего не стъ, слдовательно, содержаніе ея почти ничего не стоитъ, и подслушать она ничего не можетъ, хоть бы и хотла. Да, въ качеств экономки она положительно кладъ, хотя бы ужъ потому, что и вся-то ей цна мдный грошъ.
Воздавъ должную дань достоинствамъ своей экономки въ столь остроумныхъ выраженіяхъ, Грайдъ снова принялся напвать свою псенку и рыться въ тряпь. Покончивъ съ выборомъ второй пары платья, долженствовавшей, какъ надо полагать, украшать его особу на другой день посл свадьбы, онъ тщательно сложилъ обратно въ шкапъ всю груду тряпья, хранившагося тамъ въ поко долгіе годы.
Раздавшійся у наружной двери звонокъ заставилъ его поспшить съ этимъ дломъ, посл чего шкапъ былъ снова запертъ за ключъ. Впрочемъ, Грайду не зачмъ было особенно торопиться, такъ какъ прелестная миссъ Пегъ никогда не слышала звонковъ и только тогда догадывалась, что звонитъ, когда взглядъ ея случайно обращался туда, гд вислъ колокольчикъ, и она видла, что онъ шевелится. Впрочемъ, на этотъ разъ она довольно скоро появилась въ дверяхъ въ сопровожденіи мистера Ногса.
— А, это вы, мистеръ Ногсъ!— воскликнулъ Грайдъ, потирая руки.— Ну-съ, что у васъ новенькаго, мой милый другъ, мистеръ Ногсъ?
Съ неподвижнымъ и безстрастнымъ лицомъ, вперивъ взглядъ куда-то въ пространство, Ньюмэнъ подалъ ему конвертъ, со словами:
— Записка отъ мистера Никкльби. Велно ждать отвта.
— Не угодно ли вамъ будетъ…
Ньюмэнъ перевелъ взглядъ на Грайда и причмокнулъ губами.
— Не угодно ли вамъ будетъ приссть?
— Нтъ, благодарствуйте,— отвтилъ Ньюмэнъ.
Артуръ вскрылъ записку дрожащими руками и, наскоро ее пробжавъ, принялся перечитывать снова и снова. Онъ прочелъ ее разъ десять подрядъ, словно не могъ отъ нея оторваться. Наконецъ, Ньюмэнъ, видя, что этому не будетъ конца, ршился напомнить ему о себ.
— Какъ же съ отвтомъ?— сказалъ онъ.— Велли ждать отвта.
— Да, да,— спохватился Артуръ.— Я было совсмъ позабылъ.
— Оттого-то я вамъ и напомнилъ,— замтилъ Ньюмэнъ.
— Да, да, очень вамъ благодаренъ, мистеръ Ногсъ, очень вамъ благодаренъ. Я сейчасъ напишу два слова. Я… я, видите ли, нсколько взволнованъ, мистеръ Ногсъ, такъ какъ извстіе…
— Вроятно, дурное,— перебилъ его Ньюмэнъ.
— Нтъ, нтъ, напротивъ, хорошее, очень хорошее, благодарствуйте. Извстіе превосходное. Присядьте пожалуйста. Я… я только принесу перо и чернила, и отвтъ будетъ въ минуту готовъ. Я васъ не задержу, мистеръ Ногсъ. Я знаю, какое вы сокровище для вашего хозяина, мистеръ Ногсъ. Онъ всегда отзывается о васъ въ такихъ выраженіяхъ… въ такихъ выраженіяхъ, мистеръ Ногсъ, что, ей-ей, вы сами удивились бы, если бы слышали. И я вполн раздляю на этотъ счетъ его мнніе, вполн раздляю, могу васъ уврить.
— Знаю я его и ваше мнніе: — ‘Чортъ бы побралъ этого Ногса!’ — вотъ оно ваше мнніе,— пробормоталъ Ньюмэнъ, когда Грайдъ вышелъ изъ комнаты.
Въ эту минуту въ глаза ему бросилась записка, которая лежала у самыхъ дверей и которую Грайдъ, вроятно, обронилъ выходя. Подстрекаемый любопытствомъ узнать, насколько подвинулся планъ, который онъ случайно подслушалъ, сидя въ шкапу, Ньюмэнъ, поспшно оглянувшись, не видитъ ли его кто-нибудь, въ одинъ прыжокъ очутился у дверей, поднялъ записку и прочелъ слдующее:
‘Грайдъ! ‘Я видлся сегодня съ Брэемъ и, согласно вашей просьб, предложилъ ему назначить свадьбу на послзавтра. Онъ ничего не иметъ противъ этого, точно такъ же, какъ и его дочь, у которой нтъ причины предпочитать одинъ день другому. Мы отправимся туда вмст, поэтому будьте у меня ровно въ семь. Полагаю, что мн незачемъ напоминать вамъ объ аккуратности’.
‘Не совтую вамъ посщать вашу невсту въ эти дни. Вы уже и такъ слишкомъ часто бывали у нихъ въ послднее время. Думаю, что она не сгораетъ отъ нетерпнья видться съ вами, поэтому ваши визиты могутъ только вамъ повредить. Сдержите нашъ юношескій пылъ на сорокъ восемь часовъ и предоставьте остальное отцу. Онъ сдлаетъ все, что нужно, и сдлаетъ это гораздо лучше безъ вашего содйствія.

Вашъ слуга Ральфъ Никкльби’.

Заслышавъ приближающіеся шаги, Ньюмэнъ бросилъ записку на прежнее мсто и для прочности слегка прихлопнулъ ее ногой. Затмъ онъ въ одинъ мигъ вернулся на свое мсто и услся на стулъ съ самымъ невиннымъ лицомъ. Въ дверяхъ показался Артуръ Грайдъ, тревожно озираясь по сторонамъ. Замтивъ записку, онъ поднялъ ее и слъ къ столу писать отвтъ, причемъ бросилъ искоса испытующія взглядъ на Ньюмэна Ногса, который къ эту минуту такъ пристально смотрлъ на противуположную стну, что старикъ не на шутку перепугался.— Что вы тамъ видите, мистеръ Ногсъ?— спросилъ Грайдъ, стараясь прослдить за направленіемъ взгляда Ньюмэна,— задача поистин невыполнимая, ибо до сихъ поръ она не удавалась ни одному смертному.
— Ничего особеннаго, паутину. Пожалуйста не тревожьтесь,— отвтилъ Ньюмэнъ.
— Паутину? Только-то и всего?
— Нтъ, и въ ней муху,— сказалъ Ньюмэнъ.
— Да, паутины у насъ здсь дйствительно много,—замтилъ Грайдъ.
— И у насъ тоже,— отвтилъ Ньюмэнъ.— Да и запутавшіяся мухи найдутся.
И, очень довольный своимъ удачнымъ отвтомъ, мистеръ Ногсъ, къ вящшему разстройству нервовъ Артура Грайда, такъ страшно затрещалъ всми суставами пальцевъ, что сильное воображеніе легко могло бы эти звуки принять за отдаленную ружейную перестрлку. Тмъ не мене Грайду удалось таки, наконецъ, справиться съ отвтомъ Ральфу, который онъ и вручилъ посланному со словами:
— Вотъ и отвтъ, мистеръ Ногсъ, передайте пожалуйста мистеру Ральфу.
Ньюмэнъ кивнулъ головой, сунулъ записку въ шляпу и направился было къ двери, какъ вдругъ Грайдъ, который не помнилъ себя отъ восторга, окликнулъ его и, пріятно осклабившись, такъ, что его и безъ того сморщенное лицо все съежилось, какъ сморчокъ, и глаза совсмъ куда-то исчезли, сказалъ пронзительнымъ шепотомъ:
— Не хотите ли, не хотите ли, мистеръ Ногсъ, отвдать капельку, одну капельку чудеснйшей влаги?
Выпить по-пріятельски съ Грайдомъ (даже если бы тотъ былъ на это способенъ) Ногсъ, конечно бы, отказался, предложи ему Грайдъ хоть райскій напитокъ, но ради того, чтобы чмъ-нибудь досадить старому скряг и посмотрть, что изъ этого выйдетъ, онъ съ готовностью принялъ его предложеніе.
Бдному Грайду ничего боле не оставалось, какъ подойти къ буфету и отпереть его. Здсь на одной изъ полокъ, рядомъ съ высокими фламандскими бокалами, были выстроены въ линію самыя разнообразныя бутылки и фляжки, одн съ узкими и длинными горлышками, какъ у цапли, другія — толстенькія и приземистыя на манеръ голландскихъ боченковъ. Грайдъ выбралъ одну многообщающую бутыль весьма внушительныхъ размровъ и прихватилъ пару до смшного крошечныхъ рюмокъ.
— Наврно, вы никогда ничего подобнаго не пивали,— сказалъ онъ.— Это такъ называемая eau-d’ог, золотая вода. Одно названіе чего стоитъ! Превосходное названіе. Золотая вода, вода изъ золота! Право, и пить-то ее даже какъ будто гршно!
Видя, что стараго скрягу начинаетъ разбирать нершительность (онъ уже принялся вертть пробочникомъ съ такимъ видомъ, что можно было опасаться, какъ бы и пробочникъ, и бутылка не очутились въ слдующій моментъ на своемъ старомъ мст, въ шкапу), Ньюмэнъ взялъ одну рюмку и слегка позвонилъ ею о бутылку въ знакъ того, что онъ ждетъ общаннаго угощенія. Тутъ уже Грайдъ принужденъ былъ, скрпя сердце, наполнить сперва рюмку Ногса (впрочемъ, онъ налилъ ему далеко не до краевъ), а затмъ свою.
— Стойте, подождите минутку!— воскликнулъ Грайдъ, останавливая руку Ньюмэна, которую тотъ вмст съ рюмкою несъ уже было къ губамъ.— Я получилъ эту бутылку въ подарокъ лтъ двадцать тому назадъ, и когда мн случается выпить изъ нея рюмку, другую, что бываетъ очень, очень не часто, я всегда это длаю съ чувствомъ, съ толкомъ, съ разстановкой. И такъ, поразмысливъ, не разопьемъ ли мы съ вами тостъ, мистеръ Ногсъ, маленькій тостикъ?
— Нельзя ли только скоре?— сказалъ Ньюмэнъ, бросая на свою рюмку полный нетерпнія взглядъ.— Мистеръ Никкльби ждетъ отвта.
— Сейчасъ, сейчасъ, вы узнаете въ двухъ словахъ содержите тоста,— пропищалъ старый Грайдъ.— Я хочу вамъ предложить выпить, хе, хе, хе, выпить за здоровье лэди.
— Здоровье прекрасныхъ лэди!— провозгласилъ Ньюмэнъ Ногсъ.
— Нтъ, нтъ, мистеръ Ногсъ,— закричалъ Грайдъ, снова удерживая его руку,— не прекрасныхъ, а прекрасной лэди.— Сы удивлены, я знаю, знаю. Здоровье прекрасной Мадлены, вотъ мой тостъ, мистеръ Ногсъ. Здоровье прекрасной Мадлены!
— Здоровье Мадлены,— повторилъ Ногсъ и мысленно добавилъ:— ‘Да поможетъ ей Богъ!’
Быстрота и равнодушіе, съ которыми Ньюмэнъ осушилъ свою рюмку, до того ошеломили Грайда, что онъ буквально оцпенлъ на своемъ стул, вытаращивъ глаза и открывъ отъ изумленія ротъ. Между тмъ Ньюмэнъ, не обращая на него никакого вниманія, нахлобучилъ свою шляпу и преспокойно вышелъ изъ комнаты, предоставивъ радушному хозяину полную свободу наслаждаться своей порціей золотой воды, или вылить ее обратно въ бутылку. По дорог онъ нанесъ несмываемое оскорбленіе достоинству миссъ Пегъ Слайдерскью: проходя мимо, онъ нечаянно толкнулъ ее и даже не извинился.
Какъ только мистеръ Грайдъ и его экономка остались одни, они составили совтъ для обсужденія необходимыхъ приготовленій къ прізду молодой. Но такъ какъ этотъ совть, какъ и вс совты вообще, отличался необыкновенною медлительностью къ своимъ словопреніяхъ и былъ способенъ нанести на уныніе всякаго живого человка, то мы лучше сдлаемъ, если послдуемъ за Ньюмэномъ Ногсомъ и соединимъ такимъ образомъ пріятное съ полезнымъ, потому что, по нкоторымъ обстоятельствамъ, послдовать за нимъ намъ необходимо, а необходимость, говорятъ, не признаетъ закона приличій.
— Однако, нельзя сказать, чтобы вы особенно торопились вернуться,— сказалъ Ральфъ,— какъ только Ньюмэнъ вошелъ къ нему въ комнату.
— Не моя вина, что онъ такъ долго копался,— отвтилъ Ньюмэнъ.— Я тутъ ршительно не при чемъ.
— Ладно, знаю я васъ!— съ нетерпніемъ перебилъ его Ральфъ.— Давайте, что тамъ у васъ есть… Или, можетъ быть, онъ прислалъ отвтъ на словахъ? Постойте, не уходите, мн надо сказать вамъ два слова, сэръ.
Ньюмэнъ подалъ записку и, отойдя къ сторонк, съ самымъ невиннымъ видомъ ждалъ, пока Ральфъ распечаталъ ее и пробжалъ.
— Будетъ всенепремнно,— пробормоталъ Ральфъ, разрывая записку.— Чортъ бы его побралъ! Точно я и самъ этого не знаю. Очень нужно было писать!.. Послушайте, Ногсъ, съ кмъ это я васъ давеча встртилъ на улиц?
— А кто его знаетъ, что это за субъектъ! Такъ, откуда-то навязался,— отвчалъ Ньюмэнъ.
— Я бы вамъ посовтовалъ, сэръ, хорошенько подумать, прежде чмъ отвчать,— сказалъ Ральфь, сопровождая свои слова грознымъ взглядомъ.
— Говорятъ вамъ, я не знаю, кто онъ,— отвтилъ Ньюмэнъ, ничуть не смущаясь.— Онъ былъ у васъ здсь раза три, да васъ не было дома. Въ четвертый разъ, вы сами его выгнали. Онъ говоритъ, что его фамилія Брукеръ.
— Знаю, что Брукеръ,— сказалъ Ральфъ.— Ну, а дальше?
— Дальше? Онъ все вертится здсь, около дома, и подстерегаетъ меня на улиц. Пристаетъ каждый вечеръ, чтобы я устроилъ ему свиданье съ вами. Увряетъ, будто разъ уже одинъ видлся съ вами на улиц. Говоритъ, что долженъ васъ видть наедин, потому что хочетъ вамъ сообщить что-то такое, что вамъ нужно знать.
— Что же вы ему отвтили?— спросилъ Ральфъ, глядя на своего конторщика испытующимъ взглядомъ
— Отвтилъ, что это не мое дло, сказалъ, что онъ можетъ, если хочетъ, ловить васъ на улиц. Только онъ этого не желаетъ, говоритъ, что на улиц вы его прогоните, не станете и слушать. Онъ непремнно хочетъ видть васъ у васъ въ дом, увряетъ, что скажетъ вамъ что-то такое, что заставитъ васъ не только его выслушать, но и перемтить съ нимъ вашъ тонъ.
— Собака!— пробормоталъ Ральфъ сквозь зубы.
— А тамъ, кто жъ его знаетъ, что онъ за человкъ,— продолжалъ Ньюмэнъ.— Я-то его въ первый разъ вижу, а вотъ онъ увряетъ, будто знаетъ васъ, а вы его.
— Какъ мн не знать его, подлеца!— пробурчалъ Ральфъ.
— То-то же,— отрзалъ Ньюмэнъ,— а ко мн пристаете. Еще прицпитесь, зачмъ раньше вамъ не сказалъ. А мн какая польза говорить? Мало ли что о васъ толкуютъ. Вамъ только скажи, и то ненарокомъ, если къ слову придется, такъ и то отъ васъ, кром ‘осла’ да ‘скотины’ ничего не услышишь.
Противъ этого ршительно нечего было возразить, такъ какъ это была совершенная правда, къ тому же Ньюмэнъ какимъ-то чутьемъ угадалъ вопросъ, который именно въ эту минуту вертлся на язык у его патрона.
— Это закоснлый негодяй,— сказалъ Ральфъ,— бглый каторжникъ, который рано или поздно кончитъ вислицей, мерзавецъ, вздумавшій было меня провести. Это меня-то, меня, человка, который знаетъ его вдоль и поперекъ. Въ слдующій же разъ, какъ онъ пристанетъ къ вамъ, сдайте его съ рукъ на руки полисмэну, слышите? Объ остальномъ и уже самъ позабочусь. Пусть-ка его освжится въ тюрьм, и я убжденъ, что онъ сдлается смиренъ, какъ овечка… Поняли вы меня?
— Отлично понялъ,— отвтилъ Ньюмэнъ.
— Смотрите же, такъ и сдлайте, получите за это на чай,— сказалъ Ральфъ.— Можете идти.
Немедленно воспользовавшись этимъ позволеніемъ, Ньюмэнъ отправился въ свою каморку, гд и просидлъ весь день наедин со своими мыслями. Вечеромъ, освободившись отъ своихъ служебныхъ занятій, онъ со всхъ ногъ пустился въ Сити, гд занялъ свою обычную позицію у помпы въ ожиданіи, когда Николай выйдетъ изъ своей конторы, потому что своего рода гордость не позволяла Ньюмэну явиться въ своихъ лохмотьяхъ въ контору братьевъ Чирибль въ качеств друга Николая.
Ему не пришлось долго ждать, спустя нсколько минутъ онъ увидлъ, къ своей великой радости, приближающагося Николая, къ которому и поспшилъ навстрчу изъ своей засады. Николай съ своей стороны очень обрадовался, потому что уже довольно давно не видлъ его, и друзья обмнялись самымъ сердечнымъ рукопожатіемъ.
— Представьте, я только-что думалъ о васъ,— сказалъ Николай.
— Вотъ какъ! Значитъ мы оба думали другъ о друг,— отвтилъ Ньюмэнъ.— Вдь и пришелъ-то я нынче нарочно, чтобы повидаться съ вами, такъ какъ, мн кажется, я сдлалъ одно открытіе.
— Должно быть, очень важное?— спросилъ Николай, невольно улыбаясь этому оригинальному сообщенію.
— Ужъ не знаю, важное ли, нтъ ли,— сказалъ Ньюмэнъ,— только дло въ томъ, что оно касается вашего дяди. Это, видите ли, тайна, которую мн еще не удалось проникнуть вполн, но у меня уже имются кое-какія, и весьма основательныя, подозрнія. Пока я вамъ еще ничего не скажу, чтобы не огорчать васъ напрасно.
— Чтобы не огорчать меня!— воскликнулъ Николай.— Значитъ это касается и меня?
— Мн такъ кажется,— отвтилъ Ньюмэнъ.— По крайней мр, у меня есть какое-то тайное предчувствіе, что это такъ. Дло въ томъ, что я встртился съ однимъ человкомъ, который, очевидно, знаетъ объ этомъ больше, чмъ говоритъ. Но нкоторые его намеки меня сильно встревожили.— да, могу сказать, встревожили очень сильно,— повторилъ Ньюмэнъ,— уставившись на Николая такимъ выразительный, взглядомъ, который былъ положительно способенъ возбудить тревогу, и принимаясь съ такой энергіей растирать себ носъ, что изъ краснаго онъ превратился въ багровый.
Удивленный такою необыкновенною таинственностью своего друга, Николай всячески старался выпытать его секретъ, по вс его усилія оказались тщетными. Заставить Ньюмэна объясниться не было никакой возможности, на вс вопросы онъ продолжалъ твердить свое: что онъ сильно встревоженъ и что теперь ему надо держать ухо востро, потому что эта старая лиса, Ральфъ, уже пронюхалъ о встрчахъ его съ незнакомцемъ и сегодня даже чуть было не приперъ его къ стн, да и приперъ бы, если бы онъ, Ньюмэнъ, давно уже ожидавшій чего-нибудь въ этомъ род, не приготовился заране и не нашелся, какъ и что ему отвтить.
Вспомнивъ о слабости мистера Ногса, о которой его красный носъ краснорчиво возвщалъ каждому встрчному, Николай потащилъ его въ ближайшую таверну, чтобы по-пріятельски распить съ нимъ стаканчикъ, другой. Здсь друзья, какъ это часто бываетъ, принялись вспоминать свое первое знакомство, припомнили, какъ завязалась ихъ дружба, причемъ каждый приводилъ мельчайшія почему либо памятныя ему подробности, такимъ образомъ они договорились до приключенія съ миссъ Сесиль Бобстеръ.
— Кстати, почему вы до сихъ поръ не сказали мн имени нашей молодой леди?— спросилъ Ньюмэнъ.
— Ее зовутъ Мадлена, отвтилъ Николай.
— Какъ вы сказали?— воскликнулъ Ньюмэнъ.— Мадлена?! А дальше, дальше-то какъ? Ея фамилія?
— Брэй,— отвтилъ Николай, удивляясь волненію своего друга.
— Она самая! Вотъ такъ штука! воскликнулъ Ньюмэнъ.— Какъ же вы можете сидть, слоясь руки, и не попытаться спасти несчастную?
— Спасти? Какъ спасти? Отъ чего? Что вы хотите этимъ сказать?— въ свою очередь во окликну ль Николай, срываясь съ мста.— Спасти? Да вы рехнулись!
— Рехнулся кто-то изъ насъ, дйствительно, рехнулся, но только, кажется, не я, а вы и она. Или вы слпы и глухи? Или совсмъ ошалли и одурли, ужъ я и не знаю!— восклицалъ Ньюмэнъ съ азартомъ.— Разв вы не знаете, что черезъ день, благодаря стараніямъ вашего дядюшки Ральфа, бдняжку выдадутъ замужъ за такого же негодяя, какъ и онъ самъ, если еще не хуже? Да неужто вы и въ самомъ дл не знаете, что еще одинъ день, и такъ же врно, какъ то, что я здсь стою, она попадетъ въ когти къ самому дьяволу, къ старому хрычу-ростовщику?
— Что вы говорите? Господи, что вы говорите!— въ страшномъ волненіи вскричалъ Николай.— Что мн длать? Я одинъ, совершенно одинъ! Тхъ, кто могъ бы мн протянуть руку помощи, здсь нтъ! Говорите… разскажите мн все толкомъ, подробно!
— Я въ первый разъ услышалъ отъ васъ ея имя. Почему вы мн не назвали ея раньше?— оправдывался Ньюмэнъ въ полномъ отчаяніи.— Почемъ же я зналъ? Все-таки у насъ тогда хоть было бы время подумать!
— Говорите скоре! Объясните мн все! кричалъ Николай.
Но не такъ-то легко было добиться отъ Ньюмэна толку. Убдившись, что необыкновенной пантомим, къ которой въ своемъ волненіи прибгнулъ мистеръ Ногсъ и которая ровно ничего не объяснила, не предвидится конца, Николай силою усадилъ его на стулъ и продержалъ его такъ до тхъ поръ, пока не вывдалъ отъ него всхъ подробностей.
Невозможно описать той бури негодованія, ужаса и гнва, которая поднялась въ душ нашего героя, когда онъ выслушалъ его разсказъ. Не усплъ Ньюмэнъ договорить, какъ бдный юноша, весь дрожа и блдный, какъ смерть, выбжалъ на улицу.
— Куда вы? Стойте!— крикнулъ Ньюмэнъ, кидаясь за нимъ слдомъ.— Онъ натворитъ бды! Еще убьетъ кого-нибудь чего добраго! Держите его, держите! Воръ! Воръ! Держите вора!

ГЛАВА LII.
Николай отчаивается спасти Мадлену Брэй, но, поразмысливъ, собирается съ духомъ и ршается сдлать попытку. Интересное событіе въ домашней жизни Кенвигзовъ и Лилливиковъ.

Убдившись, что Ньюмэнъ твердо ршился его остановить, и опасаюсь, какъ бы какой-нибудь обязательный прохожій, привлеченный крикомъ ‘держи вора’, не вздумалъ его задержать и не поставилъ бы его своей медвжьей услугой въ одно изъ тхъ затруднительныхъ положеній, изъ которыхъ человку бываетъ иной разъ очень не легко выпутаться, Николай пошелъ тише, чтобы дать Ньюмэну возможность поравняться съ нимъ, что тотъ вскор и сдлалъ, но при этомъ такъ запыхался, что, кажется, продлись эта погоня еще нсколько минутъ, онъ не выдержалъ бы и у на ль отъ изнеможенія.
— Я ду къ Брэю,— сказалъ Николай.— Хочу съ нимъ поговорить, и если только въ этомъ человк есть хоть капля человческихъ чувствъ, хоть искра любви къ дочери, я заставлю его отказаться отъ его чудовищнаго ршенія.
— Напрасный трудъ! Ничего изъ этого не выйдетъ,— отвтилъ Ньюмэнъ,— ровно ничего не выйдетъ, могу васъ уврить.
— Въ такомъ случа,— сказалъ Николай, снова ускоряя шаги,— я сдлаю то, что хотлъ сдлать раньше: я сейчасъ пойду къ Ральфу Никкльби.
— Все равно вы его не увидите, потому что покамстъ вы дойдете, онъ уже будетъ въ постели,— замтилъ Ньюмэнъ.
— Встанетъ, я его подниму,— воскликнулъ Николай.
— Какъ бы не такъ!.. Успокойтесь, прежде всего успокоитесь,— сказалъ Ньюмэнъ.
— Вы мой лучшій другъ, Ньюмэнъ,— началъ Николай посл минутнаго молчанія, пожимая ему руку.— Вы знаете, что мн не привыкать стать ко всякаго рода напастямъ, но, во-первыхъ, тутъ дло идетъ не обо мн, а во-вторыхъ, все это такъ ужасно, что я совсмъ потерялъ голову и не знаю, что мн длать.
Дйствительно дло было, повидимому, вполн безнадежно. Какую пользу можно было въ сущности извлечь изъ тхъ свдній, которыя случайно подслушалъ мистеръ Ногсъ, сидя въ своей засад? Положительно никакой. Въ заговор Ральфа Никкльби съ Грайдомъ не было ничего противузаконнаго, ничего такого, къ чему можно было бы придраться, чтобы воспрепятствовать этому чудовищному браку. Трудно было разсчитывать также убдитъ Брэя отказаться отъ своего ршенія, потому что, если онъ фактически и не зналъ о заговор, то во всякомъ случа долженъ былъ подозрвать о его существованіи. Что же касается вырвавшагося у Артура Грайда намека, относительно какого-то имущества Мадлены, то онъ былъ достаточно теменъ и самъ по себ, въ передач же Ньюмэна Ногса, не вполі его себ уяснившаго, благодаря близкому сообществу съ фляжкой, лежавшей въ его боковомъ карман въ то время, когда онъ сидлъ въ своемъ шкапу, намекъ этотъ становился окутаннымъ положительно непроницаемымъ мракомъ.
— Надежды нтъ!— съ отчаяніемъ воскликнулъ Николай.— Ни луча ни откуда!
— Тмъ боле для васъ основаній не теряться, собраться съ мыслями, быть спокойнымъ и хладнокровнымъ,— сказалъ Ньюмэнъ, выразительно упирая на каждое слово и съ тревогой поглядывая на своего друга.— Гд братья Чирибль?
— Оба ухали по длу и вернутся не раньше какъ черезъ недлю.
— Нельзя ли ихъ какъ-нибудь извстить? Нельзя ли устроить, чтобы хоть одинъ изъ нихъ пріхалъ завтра?
— Невозможно,— отвчалъ Николай.— Они во Франціи. При самомъ благопріятномъ втр дорога туда и обратно возьметъ не меньше трехъ сутокъ.
— Въ такомъ случа, почему бы вамъ не обратиться къ ихъ племяннику или къ старому клерку?
— Что же они могутъ сдлать? То же самое, что и я. Къ тому же меня просили держать отъ нихъ въ секрет все, что касается этой двушки. Имю ли я право употребить во зло оказанное мн довріе, когда, какъ кажется, одно только чадо можетъ снасти несчастную?
— Подумайте, поищите средствъ!— настаивалъ Ньюмэнъ.
— Ихъ нтъ,— отвтилъ Николай съ полнымъ отчаяніемъ.— Нтъ никакихъ, по крайней мр, я не вижу. Отецъ и дочь оба дали согласіе. Она въ когтяхъ у этихъ дьяволовъ! Законъ, право, родительская власть, сила, деньги,— все это на ихъ сторон. Какая ужъ тутъ надежда снасти ее!
— Никогда не слдуетъ терять надежды!— сказалъ Ньюмэнъ, похлопывая своего собесдника по плечу.— Никогда, до самой смерти, мой мальчикъ. Надйтесь, и дастся вамъ. Понимаешь, Никъ? Надйся, и дастся. Надо все испробовать, все пустить въ ходъ, а не сидть сложа руки. По крайней мр, будетъ хоть то утшеніе, что ты все сдлалъ, что могъ. А надежды все-таки терять нельзя, нтъ, ни въ какомъ случа! Надо надяться до конца!
Такъ утшалъ Ньюмэнъ своего друга, и Николай дйствительно нуждался въ утшеніи. Неожиданность сообщеннаго ему ужаснаго извстія, короткій срокь, остававшійся для того, чтобы дйствовать, увренность въ томъ, что черезъ нсколько часовъ Мадлена Брэй будетъ не только потеряна для него, но и обречена на вчное несчастіе, можетъ быть, на преждевременную смерть, все это совсмъ ошеломило и сразило его. Всякая надежда на личное счастіе, надежда, которую онъ, несмотря ни на что, тайно лелялъ въ душ, разомъ угасла, вс его мечты были разбиты, сокрушены. Непобдимое очарованіе, которымъ въ его воображеніи была окружена любимая имъ двушка, достигло теперь своего апогея и подбавляло только покой горечи къ его отчаянію. Щемящая жалость къ ней, къ ея беззащитной юности, и восторгъ передъ ея героизмомъ въ самопожертвованіи только усиливали его справедливое негодованіе и гнвъ, отъ котораго онъ дрожалъ всмъ тломъ и отъ котораго сердце его готово было разорваться на части.
Но если мужество измнило Николаю, оно не измнило Ньюмэну Ногсу. Его слова, несмотря на странный тонъ, какимъ они говорились, и на сопровождавшія ихъ смшныя гримасы, дышали такимъ искреннимъ участіемъ, такимъ горячимъ сочувствіемъ, въ нихъ было столько энергіи, что твердость и ршимость Ногса невольно сообщились и Николаю, и, молча пройдя нсколько шаговъ, онъ сказалъ:
— Спасибо вамъ, Ньюмэнъ, за добрый совтъ, я имъ воспользуюсь, по крайней мр, попытаюсь. Остается еще одинъ шагъ, который я могу и обязанъ сдлать, и я сдлаю его завтра.
— Нельзя ли узнать, что именно вы ршились предпринять?— спросилъ съ тревогой Ногсъ.— Надюсь, вы не станете угрожать Ральфу и не пойдете къ ей отцу?
— Нтъ, Ньюмэнъ, я хочу повидаться съ ней самой,— отвтилъ Николай.— Это единственное, что могли бы сдлать на моемъ мст сами братья Чирибль, если бы Богу было угодно, чтобы они были здсь въ эту минуту. Я хочу поговорить съ ней, хочу пытаться представить ей въ истинномъ свт весь ужасъ этого брака, на который она сама себя обрекаетъ, давая свое согласіе, быть можетъ, необдуманно и слишкомъ поспшно. Хочу попытаться уговорить ее, по крайней мр, хоть отложить свадьбу. Можетъ быть, ей недостаетъ только добраго совта, чтобы опомниться и взять назадъ свое слово, и, какъ знать, можетъ быть, мн-то и суждено удержать ее на краю пропасти, хотя, повидимому, спасти ее нельзя,— слишкомъ поздно.
— Отлично, мой мальчикъ!— одобрительно сказалъ Ньюмэнъ.— Отлично! Это лучшее, что можно было придумать.
— И поврьте мн, Ньюмэнъ,— съ жаромъ продолжалъ Николай,— что въ этомъ случа мною руководятъ не эгоистическія соображенія, не жажда личнаго счастья, а только жалость къ несчастной двушк, негодованіе противъ этихъ злодевъ и отвращеніе къ ихъ чудовищному заговору. Будь у меня хоть двадцать соперниковъ и знай я, что она предпочтетъ мн каждаго изъ двадцати, я поступилъ бы точно такъ же.
— Еще бы, я въ этомъ увренъ,— сказалъ Ньюмэнъ.— Но куда же вы теперь-то спшите?
— Домой,— отвтилъ Николай.— Вы идете со мной, или будемъ прощаться?
— Я бы охотно прошелъ съ вами еще немного, если бы вы шли, какъ ходятъ вс люди, а не бжали бы, какъ угорлый!
— Простите, Ньюмэнъ,— съ волненіемъ сказалъ Николай,— но, право, если я пойду тише, я задохнусь. Завтра я вамъ все разскажу.
Съ этими словами Николай, даже не простившись со своимъ другомъ, ускорилъ шаги и минуту спустя скрылся въ толп.
— Ахъ, что это за горячка!— пробормоталъ Ньюмэнъ, глядя ему вслдъ.— Но за это-то я его и люблю. Впрочемъ, въ настоящемъ случа его волненіе иполн извинительно и понятно. Надяться! И я еще совтовалъ ему надяться! Какая ужъ тутъ надежда, когда бдняжка попала въ лапы такихъ дьяволовъ, какъ Грайдъ и Ральфъ Никкльби! Надежда перехитрить Ральфа… Ого!..
Этотъ монологъ Ньюмэнъ закончилъ горькимъ смхомъ, посл чего повернулся и, грустно поникнувъ головой, побрелъ своей дорогой.
Во всякое другое время эта дорога несомннно привела бы его въ какую-нибудь дешевую таверну или кабачокъ, потому что такова была его дорога въ буквальномъ смысл этого слова. Но въ настоящую минуту мистеръ Ногсъ былъ настолько огорченъ и потревоженъ, что отказался даже отъ этого утшенія, такимъ образомъ, углубившись въ свои грустныя размышленія, онъ направился прямо домой.
Между тмъ случилось, что въ этотъ самый день, въ полдень, Морлина Кенвигзъ получила приглашеніе на пикникъ, назначенный на слдующій день. Огромное общество съ цлыми запасами холодныхъ закусокъ, шримсовъ, пива и грога, собиралось отправиться на пароход отъ Вестминстерскаго моста на островъ Ильпи въ Твикенгем, повеселиться и поплястать на открытомъ воздух подъ звуки странствующаго оркестра, заране приглашеннаго для этой цли. Пикникъ устраивалъ одинъ весьма извстный танцмейстеръ, онъ же нанялъ и пароходъ къ услугамъ своихъ многочисленныхъ ученицъ и учениковъ, которые, въ свою очередь, чтобы выразить свою благодарность уважаемому учителю, раскупили и роздали своимъ друзьямъ и знакомымъ небесно-голубые билеты, дававшіе ихъ счастливымъ обладателямъ право принять участіе въ предстоящемъ весель. Одинъ изъ такихъ-то именно небесно-голубыхъ билетовъ и былъ въ это утро предложенъ мистриссъ Кенгвигзъ знакомой сосдкой, весьма чванной особой, вмст съ приглашеніемъ захватить съ собою своихъ дочерей. Вотъ почему въ этотъ злополучный день мистриссъ Кенвигзъ, которая весьма основательно полагала свою фамильную честь въ томъ, чтобы, несмотря на неожиданность приглашенія, миссъ Морлина могла явиться на праздникъ во всемъ своемъ великолпіи, и которая, къ тому же, задалась цлью во что бы то ни стало доказать, во-первыхъ, этому важному танцмейстеру, что на свт не онъ одинъ учитъ танцамъ, а что кром него есть и другіе учителя, и, во-вторыхъ, всмъ, получившимъ приглашеніе, матерямъ и отцамъ, что не у нихъ однихъ благовоспитанныя дти, а что есть и другія, воспитанныя нисколько не хуже,— вотъ почему, повторяемъ, мистриссъ Кенвигзъ въ этотъ злополучный день, подъ тяжестью столь неожиданно обрушившихся на нее хлопотъ, уже не разъ падала въ обморокъ, но, поддерживаемая твердой ршимостью отстоять свою фамильную честь или умереть, работала, не покладая рукъ, съ утра до той самой минуты, когда Ньюмэнъ Ногсъ вернулся домой.
Но тутъ достойную матрону постигла большая непріятность. Углубившись въ плойку и глаженье, въ оборки и рюши (съ небольшими перерывами для неизбжныхъ въ такихъ случаяхъ обмороковъ и для того, чтобы придти въ себя и оправиться), мистриссъ Кенвигзъ какъ-то совершенно упустила изъ виду, что блобрысые вихры миссъ Морлины выросли и торчали во вс стороны щеткой. Взглянувъ на нее и убдившись, что если голова ея дочери не побываетъ въ рукахъ искуснаго парикмахера, миссъ Морлина можетъ не только не восторжествовать надъ дочерьми прочихъ родителей, но окончательно посрамитъ семейную честь, мистриссъ Кенвигзъ пришла въ полное отчаяніе, такъ какъ парикмахеръ жилъ за три улицы, и, чтобы добраться къ нему, надо было пройти восемь весьма опасныхъ перекрестковъ, а слдовательно нечего было и думать пускать Морлину одну, даже въ томъ случа, если бы двочк не было предосудительно ходить по улицамъ одной, въ чемъ мистриссъ Кенвигзъ сильно сомнвалась. Между тмъ мистеръ Кенвигзъ еще не вернулся со службы, и послать Морлину было ршительно не съ кмъ. Придя къ этому печальному выводу, мистриссъ Кенвигзъ совсмъ растерялась и, въ полномъ недоумніи, чмъ помочь горю, прежде всего отшлепала миссъ Морлину, какъ главную причину своего огорченія, а затмъ уже залилась слезами.
— Безсовстная, неблагодарная двчонка!— восклицала мистриссъ Кенвигзъ.— И это за все, что я сегодня для тебя сдлала!
— Но чмъ же я-то виновата, мама, что они растутъ?— отвтила Морлина, въ свою очередь заливаясь слезами.
— Замолчи, сейчасъ замолчи, дрянная двчонка!— сказала мистриссъ Кенвигзъ.— Не раздражай меня, по крайней мр. Можетъ быть, я бы еще и ршилась отпустить тебя къ парикмахеру, да вдь знаю я тебя: ты сейчасъ улизнешь къ Лаур Чопкинсъ (эта была дочь чванной сосдки) и все ей разболтаешь про свои завтрашній нарядъ. У тебя нтъ ни капельки самолюбія, и теб ничего нельзя доврить, просто хоть не спускай тебя съ глазъ…
Высказавъ столь неутшительное мнніе о характер своей дочери, мистриссъ Кенвигзъ опять зарыдала и объявила, что она несчастнйшая женщина въ мір. Тутъ ужъ и Морлина принялась голосить взапуски съ матерью, такъ что составился весьма трогательный дуэтъ.
Вотъ въ какомъ положеніи были дла, когда за дверью послышались шаги Ньюмэна Ногса, взбиравшагося по лстниц къ себ наверхъ. Едва эти шаги коснулись слуха любящей матери, какъ въ душ ея воскресла надежда. Поспшно уничтоживъ на своемъ лиц слды недавняго волненія (насколько ихъ можно было уничтожитъ въ такой короткій срокъ), мистриссъ Кенвигзъ бросилась навстрчу Ньюмэну и, объяснивъ ему свое затрудненіе, попросила свести Морлину въ парикмахерскую.
— Я ни за что не стала бы васъ объ этомъ просить, мистеръ Ногсъ,—сказала бдная мать,— если бы не знала, какъ вы добры и услужливы, нтъ, ни за что на свт! Я слабая женщина, мистеръ Ногсъ, но я никогда не позволила бы себ обратиться съ просьбой къ человку, отъ котораго рисковала бы получить отказъ, какъ не допустила бы, чтобы мои дти были унижены и оскорблены и чтобы неправда и зависть восторжествовали!
Ньюмэнъ былъ слишкомъ добръ по натур, чтобы отказаться исполнить такого рода просьбу, даже безъ всякихъ изліяній со стороны просящаго. Итакъ, не прошло и пяти минутъ, какъ онъ уже конвоировалъ миссъ Морлину въ парикмахерскую.
Это не была парикмахерская въ буквальномъ смысл этого слова, иначе говоря, невжественное простонародье называло ее на своемъ вульгарномъ нарчіи просто-на-просто цырульней, на томъ основаніи, что здсь не только стригли дтей и длали изящныя дамскія прически, но еще завивали и брили бороды джентльменамъ. Тмъ не мене это была весьма приличная и даже, какъ говорили, перворазрядная парикмахерская, въ окн которой, между прочими элегантными предметами выставки, красовалось два восковыхъ бюста — прелестной блондинки и красавца брюнета, возбуждавшіе восхищеніе всего околотка. Нкоторыя дамы заходили въ своихъ предположеніяхъ даже такъ далеко, что утверждали, будто бы красавецъ брюнетъ былъ точнымъ слпкомъ съ самого молодого, интереснаго хозяина парикмахерской. Вроятность этого предположенія подтверждалась нкоторымъ сходствомъ прически живого и воскового джентльменовъ, которое дйствительно существовало: у обоихъ волоса необыкновенно лоснились, у обоихъ была одинаково тонкіе и ровные, какъ садовая дорожка, прямые проборы, съ цлою массою мелкихъ колечекъ по бокамъ. Однако, наиболе компетентные изъ особъ нжнаго пола относились скептически къ этому мннію, ибо при всемъ ихъ желаніи отдать должное красивой наружности и статной фигур молодого хозяина парикмахерской (а что въ такомъ желаніи у нихъ не было недостатка — въ этомъ никто не могъ сомнваться), он видли въ красавц брюнет на выставк отвлеченный и законченный образецъ мужской красоты, который если и можетъ воплотиться, то разв лишь въ образ ангела или военнаго, да и то въ весьма рдкихъ случаяхъ, потому что такой идеальной красот вообще не дано ласкать собою взоры смертнаго.
Въ эту-то парикмахерскую благополучно отконвоировалъ Ньюмэнъ Ногсъ миссъ Морлину. Памятуя, что у миссъ Кенвигзъ три сестры съ такими же блокурыми косичками, какъ и ея собственная, что составляло почти шестипенсовикъ въ мсяцъ отъ головы, молодой хозяинъ парикмахерской тотчасъ же устремился навстрчу юной леди и собственноручно занялся ея прической, покинувъ стараго джентльмена, которому, приступая къ бритью, онъ только что намылилъ подборокъ, и передавъ его въ руки подмастерья, не пользовавшагося вообще благосклонностью дамъ по причин своей тучности и преклоннаго возраста.
Въ эту минуту дверь парикмахерской распахнулась, и на порог появилась здоровенная фигура рыжаго угольщика, человка весьма веселаго и добродушнаго съ вида. Поглаживая свой подбородокъ, дтина освдомился, скоро ли кто-нибудь освободится, чтобы побрить его.
Подмастерье, къ которому былъ обращенъ этотъ вопросъ, бросилъ смущенный взглядъ на хозяина, тотъ смрилъ постителя презрительнымъ взоромъ и сказалъ:
— Ошиблись дверью, пріятель, не туда затесались.
— Это почему?— спросилъ угольщикъ.
— Потому что здсь брются только джентльмены.
— Какіе же джентльмены, когда на прошлой недл я самъ видлъ въ окно, какъ вы брили моего знакомаго булочника,— сказалъ угольщикъ.
— Надо же гд-нибудь провести границу, пріятель — развязно отвтилъ хозяинъ.—Мы остановились на булочникахъ. Стоитъ намъ только начать брить перваго встрчнаго, вс наши кліенты разбгутся, и тогда и намъ, и нашей лавочк крышка. Такъ-то, сэръ! Можете побриться гд-нибудь въ другомъ мст, здсь васъ никто не задерживаетъ.
Угольщикъ вытаращилъ было глаза отъ удивленія и конфуза, по, тотчасъ же оправившись, весело подмигнулъ Ньюмэну Ногсу, котораго, повидимому, очень заняла вся эта сцена, окинулъ равнодушнымъ взглядомъ стекляпые шкапы, гд красовались ряды банокъ съ разнообразными духами, номадами и прочими туалетными принадлежностями, затмъ, не торопясь, вынулъ изо рта трубку, свистнулъ, снова прихватить ее зубами и вышелъ.
Между тмъ почтенный джстлъліэнъ съ намыленнымъ подбородкомъ сидлъ, меланхолически уткнувшись лицомъ въ стну, и, повидимому, не только не замтилъ инцидента съ угольщикомъ, но и вообще не замчалъ ничего, что вокругъ происходило. Казалось, онъ весь ушелъ въ свои размышленія, и размышленія эти были, должно быть, весьма печальнаго свойства, какъ о томъ свидтельствовали вырывавшіеся но временамъ изъ груди его тяжелые вздохи. Примрь, говорятъ, заразителенъ. Хозяинъ взялся за щипцы, подмастерье усердно скоблилъ бритвой подбородокъ стараго джентльмена, Ногсъ углубился въ листокъ воскресной газеты, и вс трое хранили гробовое молчаніе. Вдругъ пронзительный крикъ Морлины заставилъ Ногса поднять глаза, и каково же было его удивленіе, когда въ почтенной физіономіи повернувшагося къ нимъ стараго джентльмена онъ узналъ черты мистера Лилливика, сборщика водяныхъ пошлинъ.
Да, это былъ несомннно мистеръ Лилливикъ, но Боже, какъ страшно онъ измнился! Если на свт когда-либо былъ человкъ, который считалъ позоромъ для себя явиться въ публик иначе, какъ чисто-на-чисто выбритымъ, причесаннымъ и пріодтымъ, этимъ человкомъ былъ мистеръ Лилливикъ. Если на свт когда-либо былъ человкъ, который умлъ носить свой санъ сборщика пошлинъ съ такимъ достоинствомъ, словно судьба цлаго міра заключалась въ его счетныхъ книгахъ, этимъ человкомъ былъ несомннно мистеръ Лилливикъ. И что же это, этотъ самый мистеръ Лилливикъ сидлъ здсь, въ парикмахерской, съ остатками, по крайней мр, двухнедльной бороды на намыленномъ подбородк, съ разстегнутымъ воротомъ грязной рубахи, открывавшей чуть не всю его грудь, вмсто того, чтобы гордо подпирать его подбородокъ, сидль съ такимъ смущеннымъ, сконфуженнымъ и растеряннымъ видомъ, что будь на его мст сорокъ человкъ несостоятельныхъ домохозяевъ, которымъ мистеръ Лилливикъ, въ качеств сборщика, закрылъ бы воду за невзносъ платы, они вс вкуп не могли бы выразить на своихъ лицахъ того стыда и смущенія, какіе выражало въ эту минуту лицо мистера Лилливика, сборщика водяныхъ пошлинъ.
Ньюмэнъ Ногсъ назвалъ его по имени, и изъ груди мистера Лилливика вырвался вздохъ, который онъ постарался замаскирогать кашлемъ. Но вздохъ такъ и остался вздохомъ,
— Съ вами что-нибудь приключилось?— спросилъ Ньюмэнъ Ногсъ.
— Онъ еще спрашиваетъ, когда источникъ моей жизни изсякъ и на дн души осталась лишь тина!— воскликнулъ мистеръ Лилливикъ патетически.
Не вполн уяснивъ себ смыслъ этой рчи, но объясняя странный ея стиль близкимъ знакомствомъ мистера Лилливика съ театральнымъ міромъ, Ньюмэнъ собирался уже было задать ему новый вопросъ, но почтенный джентльменъ остановилъ его торжественнымъ мановеніемъ лвой руки, а правою въ тоже время не мене торжественно пожаль ему руку.
— Пусть сперва меня выбрютъ,— сказалъ мистеръ Лилливикъ.— Я буду готовь раньше Морлшіи… Вдь это Морлина, если не ошибаюсь?
— Она самая,— отвтилъ Ньюмэнъ.
— У Кенвигзовъ, говорятъ, родился еще мальчикъ?— снова спросилъ мистеръ Лилли винъ.
Ньюмэнъ отвчалъ утвердительно.
— И хорошенькій мальчикъ?— продолжалъ мистеръ Лилливикъ.
— Н-не дурной,— протянулъ Ньюмэнъ, нсколько смущенный этимъ вопросомъ.
— Сусанна Кенвигзъ, бывало, не разъ говорила, что, если у нея родится еще одинъ мальчикъ, она надется, что онъ будетъ похожъ на меня. Похожъ онъ на меня, мистеръ Ногсъ?
Этотъ вопросъ еще больше смутилъ мистера Ногса, который, однако, сумлъ довольно ловко выпутаться изъ труднаго положенія, отвтивъ сборщику, что, вроятно, мальчикъ будетъ со временемъ очень похожъ на него.
— Очень радъ, это слышать,— сказалъ мистеръ Лилливикъ,— великое утшеніе знать передо смертью, что есть на свт кто-нибудь, кто на тебя похожъ.
— Къ чему такія грустныя мысли, сэръ? Вы ничмъ не напоминаете умирающаго,— замтилъ Ньюмэнъ.
На это мистеръ Лилливикъ замогильнымъ голосомъ произнесъ:
— Погодите, пусть меня выбрютъ, тогда увидите,— и смолкъ, снова отдавшись въ руки брившаго его подмастерья.
Все это было положительно необыкновенно. Такъ, по крайней мр, показалось миссъ Морлин, которая въ продолженіе этого разговора не могла удержаться, чтобы разъ двадцать не повернуться въ сторону собесдниковъ съ рискомъ, что ей отстригутъ ухо. Между тмъ мистеръ Лилливикъ не только не удостаивалъ племянницу своимъ вниманіемъ, но, какъ показалось Ньюмэну, даже избгалъ ея взглядовъ, длая видъ, что онъ занятъ собственными размышленіями, всякій разъ, какъ они на него обращались. Ньюмэнъ немало дивился такой странной перемн въ наружности и обращенія сборщика пошлинъ, но, поразмысливъ хорошенько, какъ настоящій философъ, пришелъ къ убжденію, что рано или поздно все объяснится, а слдовательно, пока онъ можетъ и обождать, и на основаніи такого ршенія пересталъ обращать вниманіе не только на странности почтеннаго дментльмэна, но и на него самого.
Наконецъ стрижка и завивка молодой леди были окончены, и мистеръ Лилливикъ, который давно уже былъ готовъ, всталъ и вышелъ слдомъ за Ньюмэномъ и его спутницей. На улиц онъ взялъ Ньюмэна подъ руку и молча пошелъ съ нимъ въ ногу, а такъ какъ едва ли кто могъ поспорить съ Ньюмэномъ въ умньи молчать, то оба въ глубокомъ безмолвіи прошли всю дорогу почти вплоть до дома Мирлины, у дверей котораго мистеръ Лилливикъ, наконецъ, произнесъ:
— Очень ли поразила Кенвигзовъ эта новость, мистеръ Ногсъ?
— Какая новость?— въ свою очередь спросилъ Ньюмэнъ.
— Новость о моемъ… о моей…
— Свадьб?— подсказалъ Ньюмэнъ.
— О, Господи, Боже мой,— вздохнулъ въ отвтъ мистеръ Лилливикъ, и на этотъ разъ даже не попытался замаскировать своего вздоха.
— Мама такъ плакала, такъ плакала, какъ узнала,— вмшалась въ разговоръ миссъ Морлина,— хотя мы долго старались скрыть это отъ нея. А папа даже заболлъ отъ горя, впрочемъ, теперь ему лучше. Я тоже была больна, но теперь здорова.
— Не поцлуешь ли ты своего стараго дядю, если онъ тебя объ этомъ попросить, Морлина?— сказали мистеръ Лилливикъ нершительно.
— Отчего же, съ удовольствіемъ,— отвтила миссъ Морлина со стремительностью, достойной супруговъ Кенвигзъ вмст взятыхъ.— Васъ я съ удовольствіемъ поцлую, дядюшка, но только не тетушку. Я даже и не считаю ее своей тетушкой и никогда не стану такъ ее называть.
Не успла миссъ Морлина выговорить эти слова, какъ мистеръ Лилливикъ схватилъ ее въ объятія и крпко поцловалъ, а такъ какъ въ эту минуту они были уже у дверей квартиры мистера Кенвигза (которыя, какъ мы уже упоминали, вчно стояли настежь), то мистеръ Лилливикъ, съ двочкой на рукахъ, поднялся прямо въ столовую, гд благополучно спустилъ миссъ Морлину на полъ. Супруги Кенвигзъ въ это время сидли за ужиномъ. При вид своего вроломнаго родственника мистриссъ Кенвигзъ поблднла и лишилась чувствъ, а мистеръ Кенвигзъ всталъ и величественно выпрямился во весь ростъ.
— Кенвигзъ, дайте мн руку,— сказалъ сборщикъ пошлинъ.
— Сэръ,— отвчалъ величественно мистеръ Кенвигзъ,— было время, когда я съ гордостью пожималъ руку человку, котораго въ настоящую минуту вижу передъ собой. Было время,— продолжалъ мистеръ Кенвигзъ, воодушевляясь,— когда посщеніе этого человка вызывало не только въ моей груди, но и въ сердц всхъ членовъ моей семьи чувства столь же горячія, сколько искреннія и естественныя. Но теперь, признаюсь, я смотрю на этого человка съ волненіемъ, описать которое у меня не находится словъ, и спрашиваю себя, гд его честь, гд былая мощь, гд, наконецъ, его человческое достоинство?
— Сусанна Кенвигзъ,— смиренно обратился мистеръ Лилливикъ къ своей племянниц,— неужели и ты не скажешь мн ни одного добраго слова?
— Она ничего не можетъ сказать вамъ, сэръ!— отвтилъ за жену мистеръ Кенвигзъ, ударивъ по столу кулакомъ.— Кормленіе здоровенькаго младенца и причиненное ей вами огорченіе до того ее извели, что теперь четырехъ пинтъ пива въ день едва хватаетъ, чтобы поддержать ея силы.
— Очень радъ слышать, что мальчикъ здоровенькій,— замтилъ бдный мистеръ Лилливикъ прежнимъ смиреннымъ дономъ.— Очень радъ, могу васъ уврить.
Эти слова затронули самую чувствительную струну въ сердцахъ супруговъ Кенвигзъ. Мистриссъ Кенвигзъ разрыдалась, а мистеръ Кенвигзъ растрогался.
— Въ то время, когда мы ждали этого ребенка,— началъ мистеръ Кенвигзъ взволнованнымъ голосомъ,— постоянно говорилъ себ, что если это будетъ мальчикъ, какъ я надялся (потому что его дядя Лилливикъ неоднократно выражалъ желаніе, чтобы у него былъ племянникъ, а не племянница), я говорилъ себ: что скажеть его дядя Лилливикъ? И какъ онъ пожелаетъ, чтобы мы его назвали: Петромъ ли, Александромъ, Помпеемъ, Діогеномъ или какъ-нибудь иначе? И вотъ теперь, когда я гляжу на дорогого невиннаго малютку, который только и способенъ, что срывать своими крохотными рученками чепчикъ со своей головы, да задирать кверху ножонки, когда я смотрю на него и вижу, какъ онъ лежитъ у материнской груди и агукаетъ, засовывая кулачекъ себ въ ротъ, пока у него на глазкахъ не выступятъ слезы,— когда я гляжу на этого бднаго невиннаго малютку и думаю, что его дядя Лилливикъ, который могъ бы его нжно любить, отвернулся отъ него, я чувствую, какъ въ моей груди закипаетъ злоба, описать которую нтъ словъ, и мн начинаетъ казаться, что даже этотъ невинный ангелъ взываетъ ко мн о мщеніи.
Трогательная картина, нарисованная мистеромъ Кенвигзомъ, окончательно доконала мистриссъ Кенвигзъ. Захлебываясь слезами, она пыталась было что-то сказать, но всякій разъ ее безсвязную рчь прерывалъ новый взрывъ рыданій.
— Ахъ, дядюшка,— вымолвила она наконецъ,— какъ все это ужасно! Подумать только, что вы отказались отъ меня, отъ моихъ дорогихъ малютокъ и отъ Кенвигза, ихъ отца, вы, вы, который насъ всегда любилъ, кто всегда быль къ намъ такъ добръ! Да осмлься мн кто-нибудь сказать, что это случится, я никогда бы ему не поврила, я отвтила бы презрніемъ на его слова! И это сдлали вы, въ честь котораго мы у подножія алтаря назвали нашего крошку Лилливикомъ! О, Боже мой, какъ все это ужасно!
— Разв мы его любили не вполн безкорыстно? Разв мы думали о его деньгахъ, о его наслдств?— воскликнулъ патетически мистеръ Кенвигзъ.
— Всякому, кто осмлится даже намекнутъ на что-либо подобное, я въ глаза скажу, что это низкая клевета! воскликнула мистриссъ Кенвигзъ.
— И я такъ же,— присовокупилъ мистеръ Кенвигзъ,— и я скажу это всмъ и всегда.
— Я была оскорблена въ нжнйшихъ своихъ чувствахъ,— продолжала мистриссъ Кенвигзъ,— мое сердце разрывалось отъ горя, меня покинули чуть-ли не въ минуту моихъ родовъ, мой невинный малютка страдалъ и плакалъ дни и ночи, Морлина чуть окончательно не зачахла отъ обиды, и все это я простила и прощаю, потому что на васъ, дядюшка, я не могу сердиться. Но только никогда не просите, чтобы я приняла ее, слышите ли? Никогда! Я не хочу, не хочу, не хочу! Я не въ силахъ, не въ силахъ видться съ ней.
— Сусанна, душа моя, ради Бога, подумай о ребенк!— воскликнулъ мистеръ Кенвигзъ.
— Да, да я буду думать о ребенк! О моемъ малютк! О моемъ собственномъ невинномъ малютк, котораго я буду любить, посмотри ни на что! О моемъ бдномъ, покинутомъ, отвергнутомъ ангел!
Тутъ волненіе мистриссъ Кенвигзъ приняло такіе угрожающіе размры, что мистеръ Кенвигзъ былъ принужденъ немедленно дать ей внутрь пріемъ розмарина, смочить ей уксусомъ виски, разорвать шнуровку ея лифа и четыре тесемки у юбокъ и оторвать прочь нсколько пуговицъ.
Лишь только мистрисгъ Кенвигзъ немножко оправилась, Ньюмэнъ, бывшій молчаливымъ свидтелемъ всей этой сцены, такъ какъ мистеръ Лилливикъ сдлалъ ему умоляющій жестъ, чтобъ онъ не уходилъ, а мистеръ Кенвигзъ кивнулъ ему головой, что въ равной мр можно было принялъ какъ за поклонъ, такъ и за просьбу остаться, Ньюмэнъ, какъ человкъ, имвшій на нее извстное вліяніе, принялся ее уговаривать и упрашивать успокоиться.
— Я никогда не стану просить ни тебя и никого изъ твоей семьи,— произнесъ мистеръ Лилливикъ дрожащимъ голосомъ, воспользовавшись этой диверсіей,— принять у себя мою… нтъ надобности говорить кого именно, ты сама знаешь, о комъ я говорю. Кенвигзъ и ты, Сусанна, знайте, что вчера исполнилась ровно недля, какъ она убжала отъ меня съ капитаномъ запаса.
Мистеръ и мистриссъ Кенвигзъ онмли отъ изумленія.
— Да, убжала, постыдно убжала съ капитаномъ запаса,— повторилъ мистеръ Лилливикъ тверже.— Съ негоднымъ, красноносымъ пьянчугой, котораго я пускалъ къ себ въ домъ единственно изъ состраданія. Въ этой комнат,— продолжалъ торжественно мистеръ Лилливикъ,— я впервые увидалъ Генріетту Петоукеръ и въ этой же комнат я навки отъ нея отрекаюсь.
Это признаніе разомъ измнило положеніе длъ. Мистриссъ Кенвигзъ бросилась на шею своему дядюшк, горько упрекай себя за свою давешнюю суровость и восклицая, что если она страдала, то сколько же долженъ былъ выстрадать бдный мистеръ Лилливикъ. Мистеръ Кенвигзъ горячо пожалъ ему руку и поклялся ему въ вчной дружб. Миссъ Кенвигзъ ужасалась при одномъ воспоминаніи, какую гадину, змю, крокодила, она отогрла на своей груди, подразумвая подъ всми этими лестными эпитетами никого другого, какъ миссъ Генріетту Петоукеръ. Мистеръ Кенвигзъ добавилъ къ этому, что надо быть дйствительно въ конецъ испорченной женщиной, чтобы, имя такъ долго передъ глазами такой образецъ добродтели, какъ мистриссъ Кенвигзъ, остаться къ нему глухой и слпой. Мистриссъ Кенвигзъ напомнила мистеру Кенвигзу, что онъ давно не переваривалъ миссъ Петоукеръ и не разъ удивлялся ослплнію своей жены по отношенію къ такой негодяйк. Мистеръ Кенвигзъ припомнилъ, что у него дйствительно были кое-какія подозрнія насчетъ этой двицы, но положительно отрицалъ, чтобы онъ когда-либо удивлялся, почему мистриссъ Кенвигзъ не раздляетъ ихъ, ибо кто же не знаетъ, что мистриссъ Кенвигзъ — сама невинность, доброта и правда, тогда какъ Генріетта всегда была лживою, фальшивою лицемркой. Тутъ мистеръ и мистриссъ Кенвигзъ въ одинъ голось заянили, что все, что ни случается, всегда случается къ лучшему, и со слезами стали умолять дядюшку не предаваться безплодному горю, а лучше искать утшенія въ обществ горячо любящихъ его родственниковъ, объятія и сердца которыхъ теперь для него навки открыты.
— Изъ любви къ теб, Сусанна, и къ вамъ, Кенвигзъ,— сказалъ мистеръ Лилливикъ,— а отнюдь не изъ ненависти къ ней, потому что она не стоитъ даже этого, я намренъ завтра же записать на имя вашихъ дтей т деньги, которыя общалъ оставить имъ въ наслдство, съ тмъ, чтобы доли умершихъ переходили къ оставшимся въ живыхъ въ день ихъ совершеннолтія или свадьбы. Это будетъ сдлано завтра же, и, надюсь, мистеръ Ногсъ не откажется подписаться въ качеств одною изъ свидтелей. Я общаю это при немъ, и онъ увидитъ, какъ я держу свое слово.
Сраженные такимъ благородномъ и великодушнымъ поступкомъ, мистеръ Кенвигзъ, мистриссъ Кенвигзъ и миссъ Морлина Кенвигзъ подняли такой плачъ, что перебудили всхъ дтей, спавшихъ въ сосдней дтской. Перепуганныя малютки подняли въ свою очередь такой неистовый крикъ, что мистриссъ Кенвигзъ, совершенно обезумвъ, бросилась къ нимъ и принялась попарно вытаскивать ихъ изъ постелей, какъ они были въ ночныхъ рубашонкахъ и чепчикахъ, и попарно же ставить у ногъ мистера Лилливика, чтобы они могли сами поблагодарить и вымолить благословеніе Божіе на его голову.
— А теперь,— сказалъ мистеръ Лилливикъ, когда эта раздирательная сцена пришла къ концу и дти снова были водворены по кроватямъ,— теперь дайте мн чего-нибудь поужинать. Все это произошло за двадцать миль отсюда. Я только нынче утромъ пріхалъ въ Лондонъ и съ самаго утра бродилъ по улицамъ, не ршаясь придти къ вамъ и сообщить вамъ эту новость. Я ли еще не угождалъ ей! Я ли ея не ублажалъ! Я давалъ ей волю во всемъ, ршительно во всемъ, и вотъ какъ она меня отблагодарила! Да еще захватила съ собой дюжину чайныхъ ложечекъ и двадцать четыре фунта золотомъ. Я было сначала и не хватился… Ахъ, какое это горе, какое горе! Право, мн кажется иной разъ, что я уже никогда не буду въ состояніи ходить по домамъ съ требованіемъ уплаты пошлинъ. О, милые мои, пожалуйста, прошу васъ, не будемъ больше говорить объ этомъ! А вдь ложечки-то наврное стоили. Впрочемъ, довольно объ этомъ, довольно!
Безсвязно бормоча свои жалобы, сборщикъ пошлинъ позволилъ усадить себя въ кресло, посл чего уже не стоило особеннаго труда упросить его поужинать, и къ тому времени, когда онъ выкурилъ свою первую трубку и осушилъ съ полдюжины стакановъ горячаго грога, на который мистриссъ Кенвигзъ пожертвовала цлую крону въ честь возвращенія блуднаго сына въ ндра любящей его семьи, почтенный джентльменъ, хоть онъ все еще былъ очень грустенъ, имлъ уже видъ человка, вполн покорившагося судьб и даже скоре довольнаго, чмъ убитаго всмъ случившимся.
— Когда я смотрю на этого человка,— сказалъ мистеръ Кенвигзъ, обхвативъ одной рукой мистриссъ Кенвигзъ, а другой поддерживая во рту свою трубку (отъ которой онъ то и дло кашлялъ и морщился, потому что далеко не былъ заправскимъ курильщикомъ) и не спуская глазъ съ Мерлины, взгромоздившейся на колни къ дядюшк Лилливику,— когда я смотрю на этого человка, какъ онъ сидитъ въ кругу любящей его семьи, и вижу, что его чувства снова приняли свое естественное и законное направленіе, я начинаю убждаться въ его возвышенномъ и благородномъ характер, который вполн соотвтствуетъ его высокому положенію въ обществ, мн начинаетъ казаться, что я слышу голоса осчастливленныхъ имъ малютокъ, нашептывающихъ мн, что это такое событіе, на которое взираетъ съ радостью самъ Господь!

ГЛАВА LIII,
повствующая о дальнйшихъ успхахъ плана, задуманнаго мистеромъ Ральфомъ Никкльби и мистеромъ Артуромъ Грайдомъ.

Вооружившись твердою ршимостью, которая въ трудныя минуты жизни рождается иногда въ душ даже слабохарактернаго человка, Николай поднялся чуть свтъ посл мучительной ночи, проведенной безъ сна, и сталъ готовиться къ послдней попытк, на которой покоилась его единственная шаткая надежда спасти любимую двушку.
Хотя многіе и утверждаютъ, будто для людей пылкихъ и дятельныхъ по натур утро — лучшее время, время, когда ихъ энергія проявляется съ наибольшею силою, нельзя, однако, сказать, чтобы утренніе часы вообще способствовали оживленію надеждъ или подъему духа. Напротивъ, въ критическія, трудныя минуты только долгое, усиленное размышленіе объ окружающихъ насъ затрудненіяхъ способно хоть немного примирить насъ съ ними ними, врне, не столько ослабить наши опасенія, сколько привести насъ къ сравнительному спокойствію духа, иногда даже къ смутной, но твердой вр въ какую-то невдомую и необъяснимую помощь. Но когда поутру, по прошествіи того туманнаго періода полузабытья, который отдляетъ насъ отъ вчерашняго дня, человкъ начинаетъ перебирать въ своемъ ум на свжую голову звено за звеномъ ту цпь размышленій, на которыхъ зиждется его надежда, энтузіазмъ уступаетъ мсто холодному разсудку, и сомнніе и уныніе овладваютъ имъ съ новой силой. Какъ передъ странникомъ, который смотритъ впередъ, на предстоящій ему путь, при свт дня выростаютъ неприступныя горы и бездонныя пропасти, досел заботливо сокрытыя отъ его взора благодтельною ночью, такъ и передъ путникомъ на тернистомъ пути человческой жизни съ каждымъ лучемъ восходящаго солнца встаютъ новыя преграды, которыя ему надо преодолть, новыя препятствія, съ которыми ему приходится бороться. Передъ нимъ развертываются все новые и новые, еще вчера невдомые ему горизонты, и ему начинаетъ казаться, что яркій солнечный свтъ, озаряющій всю природу, освщаетъ на его пути одни лишь препятствія, отдляющія его отъ могилы.
Таково было настроеніе Николая, когда, въ волненіи и тревог, весьма естественной въ его положеніи онъ тихонько, чтобы никого не разбудить, вышелъ изъ дому, чувствуя, что ему не пролежать дольше въ постели. Ему казалось, что каждая пропущенная минута уменьшаетъ шансы его на успхъ, онъ горлъ нетерпніемъ какъ можно скоре приступить къ выполненію задуманнаго имъ плана, но, зная, что въ такой ранній часъ ему все равно не добиться свиданія съ Мадленой, онъ пошелъ бродить по Лондону, чтобы хоть какъ-нибудь убить безконечное время.
Все, что онъ видлъ, шагая по просыпающимся улицамъ и разсянно приглядываясь къ ежеминутно возраставшему дневному движенію и шуму, служило для него только новымъ поводомъ къ унынію и отчаянію. Еще вчера этотъ бракъ прелестной молодой двушки со старикомъ, отъявленнымъ негодяемъ, казался ему настолько чудовищнымъ, что онъ отказывался врить ему, и чмъ больше думалъ объ этомъ, тмъ сильне укрплялась въ душ его увренность, что что-нибудь должно случиться и спасти несчастную отъ погибели. Но теперь въ голов его роились другого рода мысли. Онъ думалъ о томъ неизбжномъ порядк вещей, который совершаетъ свой кругъ неизмнно, изо дня въ день, онъ думалъ о молодости и красот, которыя каждый день погибаютъ, тогда какъ самая отталкивающая и презрнная старость продолжаетъ жить и по своему наслаждаться жизнью, онъ думалъ о томъ, что самая подлая алчность процвтаетъ на свт, тогда какъ сотни честныхъ, благородныхъ людей гибнутъ отъ горя и нищеты, онъ думалъ о томъ, какъ мало людей живетъ въ богатыхъ палатахъ и какія массы народа ютятся въ жалкихъ трущобахъ, осужденныя вставать и ложиться, жить и умирать, отцы, матери, дти, изъ поколнія въ поколніе — съ мыслью о томъ, что имъ негд преклонить свои головы, прожить всю жизнь, не встрчая живой души, которая пришла бы имъ на помощь, онъ думалъ о той масс дтей и женщинъ, которыя въ этомъ огромномъ город раздлены на классы, занумерованы и внесены въ полицейскіе списки, какъ какіе-нибудь аристократическіе предки древней, знатной фамиліи въ геральдическія книги, и которые, не изъ пристрастія къ богатству и роскоши, но только ради того, чтобы поддерживать свое жалкое существованіе, обречены съ самой колыбели на свое позорное ремесло, онъ думалъ о томъ, какъ жестоко караютъ люди невжество, и о томъ, что никому и въ голову не приходитъ его искоренить, онъ думалъ о томъ, что тюрьмы открыты и вислицы готовы къ услугамъ тысячи несчастныхъ, которымъ мачиха-судьба судила сложить на нихъ головы, тогда какъ при другихъ обстоятельствахъ изъ этихъ преступниковъ, можетъ быть, вышли бы хорошіе, честные люди, онъ думалъ о тхъ отверженныхъ, которые были мертвы душой и воскресить которыхъ не было уже ни малйшей надежды, и о тхъ, кого, казалось, оградило само Провидніе, чтобы они не могли сбиться съ пути, какъ бы они ни были испорчены и порочны отъ природы, и кто съ презрніемъ взиралъ на своихъ обездоленныхъ собратьевъ, думалъ о томъ, что отъ этихъ послднихъ трудно было и ожидать чего-нибудь другого и что, напротивъ, имъ надо было больше удивляться, если они длали что-нибудь хорошее, чмъ тмъ гордецамъ, баловнямъ судьбы, когда они поступали дурно, онъ думалъ о той бездн несправедливости, неправды и зла, въ которой утопаетъ міръ, что не мшаетъ ему, однако, совершать изъ года въ годъ обычный круговоротъ своего бытія, причемъ никому не приходитъ въ голову поискать средствъ избавить его отъ этихъ бдствій. Раздумывая обо всемъ этомъ и выдляя изъ всей массы зла и горя тотъ единичный случай, которымъ были всецло заняты его мысли, Николай не видлъ причины, почему онъ долженъ быть исключеніемъ изъ общаго правила, не видлъ достаточнаго основанія, почему и ему съ своей стороны не внести лепты въ общую сумму человческихъ страданій?
Но молодость неспособна подолгу останавливаться на темныхъ сторонахъ картины жизни, она всегда выискиваетъ въ нихъ свтлыя точки. Размышляя о томъ, что ему предстояло, и припоминая свои вчерашніе планы, Николай мало-по-малу ободрился, и когда насталъ наконецъ давно желанный часъ, вс его помыслы сосредоточились на томъ, какъ бы употребить его съ большей пользой. Наскоро позавтракавъ и покончивъ съ самыми спшными длами въ контор, онъ направился къ дому Мадлены и скоро былъ у цли своего пути.
По дорог ему пришло въ голову, что легко можетъ случиться, что его не примутъ, хотя раньше этого никогда не бывало. Онъ сталъ обдумывать различныя средства добиться свиданія съ Мадленой, но, подойдя къ дому, увидлъ, что дверь оставлена отпертой, вроятно, благодаря чьей-нибудь забывчивости. Воспользовавшись этой удачей, онъ, не долго думая, поднялся по лстниц и постучался въ дверь комнаты, гд его обыкновенно принимали Изнутри послышался голосъ: ‘войдите!’ и онъ вошелъ.
Брэй съ дочерью были одни. Николай не видлъ Мадлены всего три недли, но происшедшая въ ней за этотъ короткій срокъ перемна краснорчиво свидтельствовала о томъ, что она должна была выстрадать. Не найдется ни словъ, ни сравненій, чтобы дать понятіе о той прозрачной блдности, которая покрывала повернувшееся къ нему прелестное личико, казавшееся еще блдне отъ окаймлявшихъ его черныхъ волосъ. Въ устремленныхъ на молодого человка темныхъ глазахъ не было и слдовъ слезъ, но было какое-то странное, несвойственное имъ выраженіе, хотя онъ все-таки сейчасъ же узналъ этотъ кроткій и печальный взглядъ. Въ правильныхъ прекрасныхъ чертахъ этого лица, которое въ эту минуту показалось Николаю прелестне, чмъ когда бы то ни было, сквозило что-то трогательное и покорное, хватавшее за сердце сильне самыхъ бурныхъ проявленій отчаяннаго горя. Оно не было, какъ прежде, спокойно и ясно, но до ужаса неподвижно: очевидно, бдная двушка старалась скрыть свои страданія отъ отца подъ маской равнодушія.
Отецъ сидлъ противъ дочери, но не смотрлъ ей въ лицо, а только бросалъ на нее исподтишка безпокойные, тревожные взгляды, въ то же время о чемъ-то оживленно болтая. Рисовальныхъ принадлежностей не было на ихъ всегдашнемъ мст, какъ и вообще не было въ комнат никакихъ слдовъ ея обычныхъ занятій. Маленькія вазочки, которыя Николай всегда видлъ наполненными цвтами, теперь стояли пустыя, только въ одной или двухъ еще торчали стебельки съ поблекшими листками. Птичка въ клтк, забытая своей хозяйкой, молчала подъ покрываломъ, наброшеннымъ на нее съ вечера и до сихъ поръ не снятымъ.
Бываютъ минуту, когда человкъ, подъ вліяніемъ душевнаго страданія, становится особенно воспріимчивъ ко всмъ впечатлніямъ и съ одного взгляда замчаетъ больше, чмъ замтилъ бы въ другое время посл долгихъ и внимательныхъ наблюденій. Такъ было и съ Николаемъ: онъ замтилъ все, до послднихъ мелочей, хотя не усплъ и оглянуться, какъ мистеръ Брэй нетерпливо окликалъ его:
— Что вамъ угодно, сэръ? Говорите скоре, потому что мы съ дочерью заняты дломъ поважнй вашихъ заказовъ. Объясните же пожалуйста, зачмъ вы пришли.
Николаю не трудно было замтить, что живость и нетерпніе, съ которыми были сказаны эти слова, напускныя, и что въ душ мистеръ Брэй даже радъ этому перерыву, который могъ хоть немного разсять его дочь и отвлечь ея мысли на другіе предметы. Внимательно взглянувъ на старика въ то время, когда тотъ говорилъ, Николай увидлъ, что онъ смущенъ, что онъ вспыхнулъ и старается избжать его взгляда.
Намреніе мистера Брэя развлечь Мадлену, обративъ ея вниманіе на постителя — если только у него дйствительно было это намреніе — увнчалось успхомъ. Двушка встала, сдлала нсколько шаговъ къ Николаю и протянула руку, по всей вроятности, за письмомъ.
— Мадлена, душа моя, этого еще недоставало!— воскликнулъ съ досадой больной.
— Вроятно, миссъ Брэй думаетъ, что я принесъ ей свой долгъ?— спросилъ Николай съ особеннымъ выраженіемъ, стараясь овладть вниманіемъ молодой двушки Но дло въ томъ, что моего патрона въ настоящее время нтъ въ Англіи, иначе онъ, конечно, самъ бы ей написалъ. Надюсь, однако, что миссъ Брэй не откажетъ удлить мн нсколько минутъ… всего нсколько минутъ времени. Мн необходимо переговорить съ нею.
— И это все, зачмъ вы пришли сюда, сэръ?— сказалъ Брэй.— Если такъ, вы могли бы и вовсе не приходить. Я и не зналъ, душа моя, что они остались теб должны.
— Кажется… кажется, что-то осталось за ними, но очень немного,— въ смущеніи отвтила двушка.
— Ужъ не воображаете ли вы, сэръ,— сказалъ Брэй, рзкимъ движеніемъ поворачиваясь къ Николаю вмст со своимъ кресломъ и глядя на него въ упоръ,— ужъ не воображаете ли вы, что безъ вашихъ грошей мы умерли бы съ голоду?
— Никогда ничего подобнаго и въ мысляхъ не было,— отвтила Николай.
— А я вамъ говорю, что не только было, всегда было, но вы и теперь думаете то же, и вы сами прекрасно это знаете!— раздражительно воскликнулъ больной.— Вы, можетъ быть, полагали, что я не знаю, какъ раздулись отъ чванства эти торгаши-толстосумы при одной мысли о той удач, которая выпала на ихъ долю? Еще бы! Это ли еще не удача — имть возможность подать… подать руку помощи джентльмену!
— Но вдь я имлъ дло не съ джентльменомъ, а съ леди, насколько я знаю, замтилъ Николай какъ могъ почтительне и мягче.
— Все равно, съ дочерью джентльмена,— возразилъ нетерпливо старикъ,— это ничуть не мняетъ дла. Но, можетъ быть, вы принесли заказы? Новые заказы для моей дочери?
Николай прекрасно понялъ, къ чему клонится этотъ вопросъ и почему въ немъ слышалось торжество, но, вспомнивъ, что ему необходимо выдержать роль до конца, молча досталъ изъ кармана небольшой свертокъ съ узорами для вышивокъ, который нарочно съ собой захватилъ на всякій случай.
— Такъ! Это вашъ новый заказъ, сэрь?
— Да, сэръ, если вы непремнно настаиваете на этомъ слов,— сказалъ Никоаай.
— Въ такомъ случа можете сказать вашему хозяину,— продолжалъ Брэй, отталкивая отъ себя свертокъ презрительнымъ жестомъ,— что моя дочь не намрена больше заниматься такою работой, что она не нуждается ни въ его покровительств, ни въ состраданіи, ни въ тхъ жалкихъ грошахъ, которые онъ ей платилъ за работу и безъ которыхъ мы обойдемся легче, чмъ онъ воображаетъ. Скажите ему, что ту бездлицу, которую онъ остался намъ долженъ, онъ можетъ дать первому нищему, который будетъ проходить мимо его лавки, или записать себ на приходъ въ первый же разъ, когда онъ будетъ сводить свои счеты. Словомъ, скажите ему, что онъ можетъ убираться къ чорту,— слышите, сэръ, къ чорту! Такъ и передайте ему отъ меня.
‘Вотъ оно, понятіе о независимости у человка, продающаго свою дочь, несмотря на ея слезы!’ — подумалъ Николай, но на этотъ разъ сдержался и промолчалъ.
Старикъ былъ слишкомъ поглощенъ своимъ торжествомъ, чтобы обратить вниманіе на выраженіе глубокаго презрнія, промелькнувшее во взгляд молодого человка, несмотря на всю его ршимость побороть свои чувства.
— И такъ, сэръ, наше знакомство копчено,— сказалъ Брэй, помолчавъ.— Вы можете идти, васъ никто не удерживаетъ, если… если только у насъ не имется другихъ приказовъ… приказовъ или заказовъ, что въ сущности выходитъ одно и то же.
— Нтъ, заказовъ у меня больше не имется, сэръ,— сказалъ Николай,— и вы должны отдать мн справедливость, должны признать, что, изъ уваженія къ вашему возрасту и болзненному состоянію, въ моихъ сношеніяхъ съ вами я ни разу не употребилъ этого слова, которое, будучи само по себ вполн безобидно, могло быть истолковано желаніемъ съ моей стороны показать свою власть и подчеркнуть вашу зависимость. Нтъ, сэръ, заказовъ у меня нтъ, но у меня есть опасеніе, которое я во что бы то ни стало намренъ вамъ высказать, какъ бы вы ни приняли мои слова,— опасеніе за эту молодую леди, вашу дочь, которую вы хотите поставить въ гораздо худшее положеніе, чмъ необходимость поддерживать васъ своимъ трудомъ, какъ бы ни былъ тяжелъ этотъ трудъ и какъ бы худо онъ ни оплачивался. Вотъ мое опасеніе, сэръ, оно основано на вашемъ собственномъ поведеніи со мною. Можете спросить свою совсть, насколько оно справедливо.
— Ради Бога, сэръ, вспомните, что вы говорите съ больнымъ!— воскликнула Мадлена въ испуг, бросаясь между отцомъ и Николаемъ.
— Съ больнымъ!— крикнулъ Брэй, задыхаясь отъ бшенства.— Я боленъ, слышите ли?— боленъ!.. Какой-то негодяй приказчикъ позволяетъ себ меня оскорблять, чуть-что не хватаетъ меня за бороду, а она его умоляетъ меня пощадить, потому что я боленъ.
Съ нимъ сдлался такой жестокій припадокъ, что нсколько минутъ Николай опасался за его жизнь. Убдившись, наконецъ, что ему становится лучше, молодой человкъ поспшилъ выйти, но прежде далъ понять двушк знаками, что у него есть къ ней неотложное дло и что онъ будетъ ждать ее у дверей. Отсюда онъ могъ слышать, какъ больной постепенно приходилъ въ себя, причемъ, однако, ни разу не упомянулъ о только-что разыгравшейся сцен, какъ будто онъ совершенно о ней позабылъ, и какъ, наконецъ, онъ попросилъ дочь оставить его одного.
‘Неужели и эта послдняя надежда обманетъ меня?— думалъ Николай.— Неужели мн не удастся ее убдить отложить свадьбу хоть на недлю!’
Дверь отворилась и вошла Мадлена. Повидимому, она была сильно взволнована.
— Вроятно, у васъ есть ко мн порученіе, сэръ,— обратилась она къ Николаю.— Не можете ли вы зайти въ другой разъ, напримръ, послзавтра, если это васъ не затруднитъ?
— Послзавтра будетъ поздно, слишкомъ поздно для того, что я долженъ вамъ высказать,— сказалъ Николай,— къ тому же васъ здсь уже не будетъ. Умоляю васъ, миссъ, если не ради тхъ, кто меня къ вамъ прислалъ, то ради васъ самихъ, ради собственнаго вашего благополучія, выслушайте меня!
Мадлена сдлала было движеніе, собираясь уйти, но Николай робко ее удержалъ.— Ради Бога выслушайте меня,— повторилъ онъ съ волненіемъ.— Молю васъ объ этомъ не своимъ именемъ, но именемъ того, кто принимаетъ въ васъ такое живое участіе и кто не знаетъ, въ какой вы опасности!
Стоящая тутъ же служанка, у которой глаза были красны отъ слезъ, была такъ тронута этой горячей мольбой, что отворила дверь въ сосднюю комнату и, легонько втолкнувъ въ нее почти ничего не сознававшую Мадлену, сдлала Николаю знакъ войти.
— Прошу васъ, сэръ, оставьте меня,— сказала Мадлена.
— Нтъ, я не могу, я не въ силахъ такъ васъ оставить,— съ жаромъ сказалъ Николай.— Я долженъ, я обязанъ высказаться! Здсь ли или тамъ, откуда мы только что вышли, но я выскажусь, хотя бы съ рискомъ повредить здоровью мистера Брэя. Я долженъ умолять васъ одуматься! Неужели вы не видите, въ какую страшную пропасть васъ толкаютъ?
— Что вы хотите этимъ сказать? Какая пропасть, и кто меня толкаетъ?— воскликнула Мадлена, старясь сдлать видъ, что она оскорблена словами Николая.
— Я говорю о вашей свадьб, которая назначена на завтра,— отвтилъ Николай,— и которую устроилъ бездушный негодяй, никогда не отступавшій ни передъ какимъ зломъ, я говорю о вашей свадьб, исторія которой мн извстна, можетъ быть, лучше, чмъ вамъ. Я знаю, какою васъ опутали стью. Знаю тхъ, кто задумалъ этотъ чудовищный планъ. Васъ обманываютъ, продаютъ, понимаете ли?— продаютъ за деньги, каждый грошъ которыхъ залитъ слезами, быть можетъ, даже запятнанъ кровью несчастныхъ людей, съ отчаянія наложившихъ на себя руки.
— Теперь вы исполнили свой долгъ, сэръ,— сказала Мадлена,— надюсь, что и мн съ Божьей помощью, удастся исполнить свой.
— Скажите лучше — съ помощью ада!— воскликнулъ Николай.— Потому что какъ же иначе можно назвать этихъ людей, хотя одинъ изъ нихъ и долженъ стать вашимъ мужемъ, какъ не…
— Замолчите, сэръ!— закричала двушка, удерживая невольною дрожь, вызванную въ ней однимъ намекомъ на Артура Грайда.— Я не должна васъ слушать. Я сама ршилась на этотъ шагъ. Слышите ли, сама! Я добровольно дала согласіе, слдовательно, тутъ не можетъ быть и рчи ни о насиліи, ни о какомъ бы то ни было принужденіи. Такъ вы и передайте отъ меня моимъ дорогимъ, добрымъ друзьямъ,— добавила Мадлена,— передайте вмст съ моею признательностью, которою я отчасти обязана и вамъ. А теперь, прошу васъ, оставьте меня.
— Нтъ, я васъ не оставлю, пока не упрошу, не умолю, если это нужно, на колняхъ, отложить вашу свадьбу на недлю, всего только на недлю! Я не оставлю васъ, пока вы не дадите мн слово серьезно подумать о вашемъ ршеніи, чего, можетъ быть, въ вашемъ положеніи вы не въ состояніи были до сихъ поръ сдлать. Можетъ быть, вамъ не вполн извстно, какъ низокъ и подлъ тотъ человкъ, которому вы отдаете себя, но вы не можете не знать, что онъ негодяй. Вдь вы его видли, вы говорили съ нимъ. Подумайте, ради Бога подумайте, пока еще не поздно, о той торжественной клятв, которую вы должны будете произнести передъ лицомъ Бога и противъ которой не можетъ не возмущаться вашъ разумъ, вся ваша природа! Подумайте о томъ униженіи, которое васъ ждетъ и которое будетъ возрастать съ каждымъ днемъ по мр того, какъ вы будете все ближе и ближе узнавать этого человка. Бгите, бгите отъ него, какъ отъ чумы! Терпите нужду, работайте, если это нужно, но бгите отъ него, потому что, поврьте, я говорю не на втеръ, это мое глубокое убжденіе. Самая горькая бдность, самая ужасная нищета, если у васъ чиста совсть, будетъ счастьемъ въ сравненіи съ тою участью, которая вамъ предстоитъ, если вы станете женою этого человка!
Еще въ самомъ начал этой рчи Мадлена закрыла лицо руками и дала волю слезамъ, но, когда Николай замолчалъ, она заговорила, и ея голосъ, сначала дрожавшій и обрывавшійся отъ волненія, становился все тверже и тверже.
— Не стану скрывать отъ васъ, сэръ, хотя, можетъ быть, это моя обязанность, что я много передумала и перестрадала за это время. Вы правы, я не люблю этого господина. Слишкомъ ужь велика между нами разница во всемъ, и въ лтахъ, и во вкусахъ, и въ характер, и въ привычкахъ. Онъ это знаетъ и все таки желаетъ получить мою руку. А дала ему согласіе потому, что это единственное средство спасти моего отца, который умираетъ и непремнно умретъ при теперешнихъ условіяхъ нашей жизни. Эта единственная возможность продлить его жизнь, можетъ быть, на долгіе годы вернуть ему т удобства, боле того, роскошь, къ которой онъ привыкъ, и, наконецъ, единственная возможность избавить великодушнаго, благороднаго друга отъ тяжелой обязанности помогать человку, котораго, съ сожалніемъ должна въ этомъ признаться, онъ не можетъ любить. Но не думайте обо мн слишкомъ дурно, не подумайте, что я способна на обманъ и притворство! Это было бы слишкомъ ужасно. Если я не могу любить человка, который согласенъ заплатить такою дорогою цною за честь назвать меня своей женой, поврьте, я не стану уврять его въ своей любви, но я сумю исполнить добровольно взятыя мною на себя обязанности, все то, чего онъ въ прав отъ меня ожидать, и, конечно, я ихъ исполню. Онъ беретъ меня такою, какая я есть. Я дала ему слово и должна радоваться, а не плакать, должна быть счастлива, слышите, счастлива! И такъ оно и есть. Ваше участіе къ бдной, одинокой двушк и та деликатность, съ какою вы исполнили возложенное на васъ порученіе, заслуживаютъ горячей благодарности, и я благодарю васъ отъ всего сердца. Вы видите, я тронута до слезъ. Но я не разскаяваюсь въ своемъ ршеніи, нтъ! Я счастлива при одной мысли, что моя цль достигнута, что мой милый отецъ не будетъ больше страдать, и я знаю, что буду еще счастливе, вспоминая объ этомъ со временемъ, когда все будетъ кончено.
— Хорошо счастье, при одномъ воспоминаніи о которомъ вы не можете удержаться отъ слезъ!— воскликнулъ Николай.— Разв я не вижу, что вы сами ужасаетесь передъ картиной вашей будущей жизни? Подумайте! Отложите свадьбу на недлю!
— Именно о ней-то говорилъ отецъ, когда вы вошли,— сказала Мадлена.— Она теперь совершенно овладла собой, и голосъ ея звучалъ твердою ршимостью.— Онъ говорилъ о томъ, что завтра его ждетъ свобода, и если бы вы видли, какъ онъ былъ счастливъ! Я уже давно, давно не видла его такимъ. Одна мысль о той перемн, которая ему предстоитъ, о чудномъ воздух, которымъ онъ будетъ дышать, о новыхъ мстахъ и впечатлніяхъ, вдохнула, кажется, новую жизнь въ это бдное, изможденное тло. Нтъ, разъ это зависитъ отъ меня, я не стану медлить ни минуты. Чмъ скоре сбудутся его мечты, тмъ лучше.
— Но разв вы не видите, что все это хитрость и ложь, что онъ притворяется, чтобы поддержать вашу ршимость?— воскликнулъ Николай.
— Замолчите, я не стану васъ слушать!— съ живостью перебила его Мадлена.— Можетъ быть, я и такъ уже слушала васъ слишкомъ долго. То, что я сказала вамъ, сэръ, я сказала не вамъ, а человку, присланному ко мн моимъ дорогимъ, великодушнымъ другомъ, которому, я надюсь, вы и передадите мои слова. Со временемъ, когда я успокоюсь и свыкнусь съ моей новой жизнью я ему напишу. Но пусть онъ не ждетъ моего письма слишкомъ скоро. А пока передайте ему мою благодарность и скажите, что я всегда буду молиться за него.
Съ этими словами она поспшно направилась къ двери, но Николай бросился къ ней и, преградивъ ей дорогу, сталъ снова умолять ее одуматься.
— Вдь тогда ужь не будетъ возврата!— воскликнулъ онъ въ порыв отчаянія.— Не будетъ исхода! Всякое сожалніе будетъ тщетно и только прибавитъ вамъ горя. Что мн еще сказать, чтобы заставить васъ понять, что вы себ готовите? Что сдлать, чтобы спасти васъ?
— Вы ничего не можете сдлать,— едва слышно пробормотала она.— Эта необходимость отвчать вамъ — послднее и самое тяжелое испытаніе, которое мн предстояло преодолть. Сжальтесь же надо мной, не мучьте меня понапрасну. Слышите, онъ зоветъ меня. Я… я не должно, я не хочу больше здсь оставаться.
— Но если бы оказалось, что во всемъ этомъ кроется обманъ,— продолжалъ Николай торопливо, потому что хотлъ сказать еще очень многое и боялся, что не успетъ,— обманъ, въ суть котораго я еще не могъ проникнуть, но до котораго рано или поздно я доберусь, если бы вы (сами того не зная) были богаты, настолько богаты, что могли бы осуществить вс ваши мечты, неужели вы и тогда не отказались бы отъ своего?
— Нтъ, нтъ, нтъ! Это невозможно, вы бредите! Я не могу медлить, иначе онъ умретъ. Вотъ онъ опять зоветъ меня!
— Можетъ быть, это послдняя наша встрча,— сказалъ Николай.— Богъ мн свидтель, что для меня это было бы лучше.
— И для меня, и для меня также!— отвтила Мадлена, почти не сознавая, что она говоритъ.— Придетъ время, когда одно воспоминаніе о сегодняшнемъ дн будетъ способно свести меня съ ума… Смотрите же, передайте имъ, что я спокойна и счастлива. Примите и вы мою благодарность, и да благословитъ васъ Богъ!
Она ушла. Шатаясь, какъ пьяный, Николай выбжалъ на улицу, преслдуемый, какъ кошмаромъ, воспоминаніемъ о только что происшедшей сцен. Прошелъ день, и вечеромъ, собравшись нсколько съ мыслями, онъ снова вышелъ изъ дому.
Въ этотъ вечоръ, послдній въ холостой жизни Артура Грайда, этотъ почтенный джентльменъ пребывалъ въ самомъ пріятномъ и сообщительномъ настроеніи духа. Бутылочнаго цвта фрачная пара лежала передъ нимъ въ полномъ порядк, старательно вычищенная и приготовленная на завтра. Пегъ Слайдерскью сдала свой дневной отчетъ въ восемнадцать пенсовъ (больше она никогда не получала на руки за одинъ разъ, и отчетъ сдавался обыкновенно не чаще двухъ разъ въ день). Вс приготовленія къ завтрашнему торжеству были окончены, но Грайдъ, вмсто того, чтобы предаваться мечтамъ о близкомъ счасть, предпочелъ приссть къ своей конторк и заняться просмотромъ итоговъ въ огромной истрепанной книг съ заржавленными застежками.
— Чудесно!— сказалъ онъ своимъ дребезжащимъ голосомъ, опускаясь на колни передъ тяжеловснымъ сундукомъ, плотно привинченнымъ къ полу, и, запустивъ въ него руку по самое плечо, извлекъ оттуда другую толстую и засаленную книгу.— Чудесная штука и притомъ единственная въ своемъ род: цлая библіотека въ одномъ том! Зато съ этимъ томомъ не сравнится ничто, что было когда-либо написано человкомъ. Чудесная книга! Главное, все въ ней врно и реально, а что можетъ быть лучше этого? Такъ же врно, какъ въ Англійскомъ банк, и такъ же реально, какъ золото и серебро. Сочиненіе Артура Грайда. Хе! Хе! Хе! Да разв можетъ сравниться съ Артуромъ Грайдомъ кто-нибудь изъ вашихъ писакъ? Не думаю! Книга, написанная для собственнаго употребленія, настольная книга автора. Хе! Хе! Хе!
Пробормотавъ себ подъ носъ этотъ монологъ, Артуръ бережно положилъ драгоцнную книгу на покрытую пылью конторку, надлъ очки и принялся ее перелистывать.
— Охъ, какая огромная сумма достанется мистеру Никльби!— жалобно простоналъ онъ.— Сумма долга — девятьсотъ семьдесятъ фунтовъ, четыре шиллинга, три пенса, плюсъ вознагражденіе за хлопоты въ размр пятисотъ фунтовъ, итого завтра въ полдень къ уплат: тысяча четыреста семьдесятъ пять фунтовъ, четыре шиллинга, три пенса. Хотя съ другой стороны нельзя, конечно, сказать, чтобы эти деньги были брошены на втеръ, если принять въ разсчетъ приданое, которое мн принесетъ моя будущая прелестная женка. Весь вопросъ въ томъ, не могъ ли бы я уладить все это и самъ? Храбрость, говорятъ, города беретъ. И чего я, дуракъ, струсилъ? Почему самъ не говорилъ съ Брэемъ? И были бы у меня теперь въ экономіи тысяча четыреста семьдесятъ пять фунтовъ, четыре шиллинга и три пенса…
Эти размышленія до такой степени разстроили стараго Грайда, что онъ бъ отчаяніи воздлъ руки къ небу и съ горькимъ вздохомъ объявилъ, что ему придется умереть въ рабочемъ дом. Однако, всесторонне обсудивъ обстоятельства дла и сообразивъ, что во всякомъ случа долгъ Ральфу пришлось бы уплатить сполна или почти сполна, причемъ неизвстно еще, удалось ли бы ему своими силами добиться столь блестящаго результата, почтенный старецъ немного успокоился и снова принялся за просмотръ итоговъ, но уже боле утшительнаго свойства. Онъ пробгалъ ихъ вполголоса, тихонько шевеля губами, и вскор окончательно въ нихъ углубился. Это интересное занятіе было прервано появленіемъ Пегъ Слайдерскью.
— А, это ты, Пегъ,— сказалъ Грайдъ, отрываясь отъ своей книги.— Что скажешь? Теб что-нибудь нужно?
— Принесла вамъ показать курицу,— отвтила Пегъ, протягивая руку съ блюдомъ, на которомъ лежала крохотная, тощая птица, настоящій феноменъ куриной породы.
— Славная штучка!— сказалъ Артуръ, освдомившись о цн и найдя ее вполн пропорціональною величин птицы.— Если еще къ этому прибавить ломтикъ ветчины, соусъ изъ яичка, картофель, зелень, яблочный пирогъ, да кусочекъ сыру,— у насъ будетъ царскій обдъ, миссъ Пегъ. Обдъ-то вдь всего на двоихъ: кром насъ съ нею никого не будетъ, тебя я не считаю, Пегъ, потому что, само собой разумется, ты возьмешь себ, что останется.
— Смотрите только, чтобы потомъ не было брани за лишніе расходы,— проворчала сердито миссъ Слайдерскью.
— Боюсь, что первую недлю расходы будутъ очень большіе,— замтилъ со вздохомъ Артуръ. Ну, да мы это потомъ наверстаемъ. Я и вообще-то не отличаюсь особеннымъ аппетитомъ и убжденъ, что и ты, Пегъ, слишкомъ привязана, къ своему старому хозяину, чтобы вводить его въ излишніе расходы, неправда ли, Пегъ?
— Слишкомъ — что?— спросила Пегъ.
— Слишкомъ привязана къ своему старому хозяину, я говорю.
— Какой ужъ тутъ лишекъ! Хватило бы на обдъ,— замтила Пегъ.
— О, Господи, вотъ глухая тетеря!— воскликнулъ Артуръ.— Я говорю: ты слишкомъ привязана ко мн, чтобы вводить меня въ лишніе расходы!
— Лишніе! Еще чего придумаете! Говорятъ вамъ, я не знаю, какъ тутъ получше и обернуться то съ вашимъ обдомъ.
— Вотъ мученье! И вчно-то она не дослышитъ самаго главнаго!— простоналъ ростовщикъ.— Я говорю о расходахъ,— о лишнихъ расходахъ, старая вдьма!
Но такъ какъ послдній комплиментъ онъ пробормоталъ себ подъ носъ, то почтенная миссъ Слайдерскью ограничила свой отвтъ горькимъ вздохомъ, который былъ прерванъ колокольчикомъ, прозвенвшимъ у наружной двери.
— Звонятъ!— сказалъ Грайдъ.
— Слышу, слышу, слава Богу, еще не оглохла!— отвтила Пегъ.
— Такъ чего же ты не идешь?— заоралъ Грайдъ во все горло.
— А куда мн идти?— Чмъ я вамъ помшала?— обиженно отрзала Пегъ.
Тогда Артуръ Грайдъ заоралъ еще громче: ‘звонятъ’! и для вящшей вразумительности прибгнулъ къ весьма выразительной пантомим, долженствовавшей изобразить человка, который звонитъ у дверей. Только посл этого Пегъ, сердито пробормотавъ что-то такое о томъ, что лучше было бы съ этого и начать, чмъ битый часъ держать ее зря, когда на кухн ее давно ждетъ полъ-пинты пива, поспшно заковыляла къ дверямъ.
— Тутъ что-то не такъ, миссъ Пегъ,— пробормоталъ Артуръ вслдъ старух.— Я еще не знаю, въ чемъ дло, но вижу, что долго мы съ вами не уживемся. Съ нкоторыхъ поръ, какъ я замчаю, вы стали что-то слишкомъ дерзки, мэмъ. Если такъ будетъ продолжаться и дальше, миссъ Пегъ, намъ съ вами придется разстаться или, по-просту говоря, я васъ выгоню въ шею, что въ сущности одно и то же.
Съ этими словами мистеръ Грайдъ перевернулъ страницу, которая, очевидно, оказалась весьма интересной, такъ какъ вскор онъ до того углубился въ свою книгу, что позабылъ не только о Пегъ Слайдерскью, но и обо всемъ на свт.
Комната, въ которой сидлъ Артуръ Грайдъ, освщалась единственной тусклой, законченой лампой, прикрытой темнымъ абажуромъ и потому отбрасывавшей лишь небольшой кружокъ свта на конторку, а все остальное пространство оставлявшей въ тни. Лампу эту старый ростовщикъ придвинулъ къ себ такъ близко, что между нею и его лицомъ оставалось только мсто, чтобы просунуть книгу, и въ ту минуту, когда онъ сидлъ такимъ образомъ, упираясь обоими локтями на столъ и подперевъ ввалившіяся щеки руками, его безобразная физіономія какъ-то особенно рзко выдлялась изъ окружающаго мрака. Наконецъ онъ поднялъ глаза и, разсянно взглянувъ передъ собою въ пространство, чтобы сдлать въ ум какое-то вычисленіе, встртился съ чыімъ-то, устремленнымъ на него, пристальнымъ взглядомъ.
— Воры! воры!— пронзительно взвизгнулъ старикъ, вскакивая и прижимая къ груди свою драгоцнную книгу.— Разбойники! Ржутъ!
— Что съ вами? Опомнитесь!— сказалъ незнакомецъ, длая шагъ въ его сторону.
— Караулъ!— визжалъ несчастный, дрожа всмъ тломъ,— Кто вы такой? Человкъ,— или… или…
— За кого же вы меня принимаете, если не за человка?— послдовалъ вопросъ.
— Да, да,— пробормоталъ Грайдъ, прикрывая рукою глаза и взглядываясь въ темноту.— Конечно, вы человкъ, теперь я это вижу. Воры! Грабятъ! Ржутъ!
— Что вы кричите? Перестаньте,— сказалъ незнакомецъ, приближаясь.— Разв вы не видите, что я не воръ?
— Кто же вы? Что вамъ отъ меня надо?— пролепеталъ Грайдъ, нсколько успокоившись, но все еще отступая назадъ.— Какъ ваше имя? Какъ вы здсь очутились?
— Вамъ нтъ надобности знать, кто я и какъ мое имя,— былъ отвтъ.— Очутился я здсь потому, что меня провела сюда ваша служанка. Я раза три окликалъ васъ, но вы такъ углубились въ свое занятіе, что я принужденъ былъ ждать, пока вы сами замтите меня. Что мн надо,— вы узнаете, когда оправитесь настолько, что будете въ состояніи понять то, что я вамъ намренъ сказать.
Между тмъ мистеръ Грайдъ, отважившись попристальне вглядться въ своего постителя и убдившись, что передъ нимъ былъ еще очень молодой человкъ весьма привтливой наружности, почти совсмъ успокоился. Онъ слъ на прежнее мсто и, безсвязно пробормотавъ въ извиненіе что-то такое насчетъ воровъ и нападеній, отъ которыхъ ему уже не разъ приходилось защищать свой домъ, что и было причиной его теперешней нервности, попросилъ постителя приссть. Но тотъ отказался, что опять замтно взволновало хозяина.
— Господи, Боже мой, да чего же вы, наконецъ, такъ пугаетесь? Ужъ не воображаете ли вы, что я не сажусь, чтобы мн было удобне на васъ напасть?— сказалъ Николай (это былъ онъ), замтивъ испуганный жестъ Грайда.— Выслушайте меня. Вы женитесь, и на завтра назначена ваша свадьба, не такъ ли?
— Н-н-нтъ,— прошепталъ Грайдъ.— Кто вамъ сказалъ? Откуда вы узнали?
— Это для васъ безразлично, довольно съ васъ того, что и это знаю,— отвтилъ Николай.— Двушка, которая дала вамъ слово быть вашей женой, васъ ненавидитъ и презираетъ. Одно ваше имя приводитъ ее въ трепетъ. Волкъ и ягненокъ, ястребъ и голубка были бы лучшею парою, чмъ вы съ ней. Теперь вы убдились, что я все знаю?
Пораженный изумленіемъ, Грайдъ только смотрлъ на него, не будучи въ состояніи вымолвить слова.
Николай помолчалъ, но видя, что Артуръ не собирается отвчать, продолжалъ:
— Вы женитесь на ней обманомъ. Я не хочу лгать: я еще не вполн проникъ въ этотъ обманъ, но я наврное знаю, что у васъ есть сообщникъ, Ральфъ Никкльби, и что онъ заинтересованъ въ этомъ дл, получитъ деньги. Если только человческая энергія не пустой звукъ, я разоблачу ваши козни и разоблачу ихъ прежде, чмъ вы умрете. Если деньги, ненависть и жажда мести могутъ тутъ что-нибудь сдлать, я выслжу васъ шагъ за нагомъ, и рано или поздно вы за это мн жестоко поплатитесь. Мы уже напали на слдъ. Скоро ли вся ваша подлость всплыветъ наружу, вамъ лучше судить, потому что вамъ извстно то, чего мы до сихъ поръ еще не узнали.
Николай снова пріостановился, но Артуръ молчалъ попрежнему, не спуская съ него злобнаго взгляда.
— Если бы вы были человкомъ, въ которомъ я могъ бы надяться пробудить чувство человколюбія и состраданія,— продолжалъ Николай,— я напомнилъ бы вамъ, какъ эта двушка молода и прекрасна, какъ она одинока, безпомощна и невинна, какь самоотверженна по отношенію къ отцу, я напомнилъ бы вамъ, наконецъ, самое главное, то есть то, что считалъ бы для себя главнымъ всякій порядочный человкъ, а именно: ея собственное признаніе, что она насъ не любитъ. Но съ такимъ негодяемъ, какъ вы, это все равно ни къ чему бы не послужило, поэтому я становлюсь на ту почву, которая одна-только и можетъ имть значеніе въ вашихъ глазахъ, и спрашиваю, сколько чы возьмете отступного? Вспомните опасность, которая вамъ грозитъ. Теперь вы знаете, что въ моихъ рукахъ дйствительно есть кое-какія нити и что, слдовательно, съ Божьей помощью я въ конц концовъ могу васъ вывести на свжую воду. Взвсьте ожидающія васъ выгоды и тотъ рискъ, которому вы подвергаетесь, и назначьте мн вашу цну.
Губы стараго Артура зашевелились, но беззвучно, и, наконецъ, сложились въ гнусную улыбку.
— Можетъ быть, вы думаете, что васъ обманутъ, что вамъ не заплатятъ?— продолжалъ Николай.— Такъ знайте, что у миссъ Брэй есть богатые друзья, готовые, отдать за нее свою жизнь, не только деньги. Назначьте цну только за то, чтобы отложить эту свадьбу, и вы убдитесь, что получите общанное полностью. Поняли вы меня?
Въ начал этой рчи у Грайда мелькнуло было подозрніе, что его выдалъ Ральфъ, но по мр того, какъ Николай говорилъ, онъ все больше и больше убждался, что откуда бы ни добылъ этотъ юноша свои свднія, они не имли никакого отношенія къ Ральфу, такъ какъ было очевидно, что онъ дйствуетъ по собственной иниціатив. А что свднія эти были не особенно обширны, Грайдъ ни на минуту не сомнвался. Единственный фактъ, доподлинно извстный незнакомцу, было его, Грайда, обязательство выплатить Ральфу долгъ за своего будущаго тестя, а въ этомъ свдніи не заключалось ничего удивительнаго для тхъ, кто зналъ обстоятельства Брэя, слдовательно, тутъ нечего было и скрывать, и даже самъ Ральфъ признался въ этомъ Брэю. Что же касается мошеннической продлки съ наслдствомъ Мадлены, то незнакомецъ зналъ о ней такъ мало, что съ его стороны могла быть просто случайная догадка не больше. Ко всякомъ случа было очевидно, что ключа къ разгадк тайны у него нтъ, слдовательно угроза его была пустымъ звукомъ, и Грайду нечего было бояться ея, пока онъ самъ не выдастъ своей тайны. Намека же незнакомца на богатыхъ друзей онъ и подавно не испугался, а на предложеніе отступного за отсрочку свадьбы не обратилъ никакого вниманія, въ полной увренности, что это не больше, какъ уловка, съ цлью оттянуть время. ‘Да если бы даже онъ дйствительно могъ мн дать отступного,— промелькнуло въ голов Грайда въ то время, когда, пораженный смлостью Николая, онъ смотрлъ на него, дрожа отъ злобы,— я не взялъ бы ни гроша ради удовольствія оставить съ носомъ этого молокососа!’
Постоянное общеніе и разговоры съ многочисленными кліентами такъ же сильно развили въ Грайд привычку наблюдать за малйшими измненіями въ лиц собесдника, за каждымъ его словомъ, не давая ему въ то же время этого замтить, какъ способность къ быстрымъ, изумительно сложнымъ и врнымъ умозаключеніямъ, которыя онъ выводилъ иногда изъ самыхъ незначительныхъ съ виду обстоятельствъ, часто изъ самыхъ противорчивыхъ посылокъ. Такъ было и теперь: онъ внимательно слдилъ за тмъ, что говорилъ Николай, и въ то же время взвшивая въ ум каждое его слово. Такъ что, когда молодой человкъ замолчалъ, коварный старикъ быль совершенно готовъ къ отпору, какъ будто размышлялъ объ этомъ вопрос, по крайней мр, недлю.
— Понялъ ли я васъ? Какъ не понять!— взвизгнулъ онъ, вскакивая, и, въ одинъ мигъ отдернувъ штору и распахнувъ окно, высунулся въ него съ крикомъ:— Воры! Воры! Караулъ! Грабятъ!
— Что вы длаете?— воскликнулъ Николай, хватая его за руки.
— Какъ видите, зову на помощь! Всполошу всхъ сосдей, буду съ вами драться, бороться, расцарапаю вамъ въ кровь все лицо и покажу подъ присягой, что вы забрались ко мн съ цлью ограбить меня, если вы сейчасъ же не уберетесь отсюда,— отвтилъ Грайдъ, оборачиваясь къ своему собесднику съ злобной улыбкой.— Клянусь вамъ, что я это сдлаю!
— Негодяй!— крикнулъ Николай.
— А такъ вотъ вы какъ! Вы еще вздумали мн угрожать!— продолжалъ Грайдъ, котораго увренность въ своемъ торжеств и ревность превратили въ настоящаго дьявола.— Такъ вы несчастный, отверженный любовникъ? Что жъ, злитесь себ на здоровье. Хе, хе, хе! Все равно, вамъ не видать ея, какъ своихъ ушей. Завтра же она будетъ моей женой, прелестною маленькой женкой. Или вы думаете, что она станетъ по васъ изнывать, выплачетъ но васъ свои ясные глазки? Впрочемъ, мн все равно, пусть поплачетъ: слезы удивительно къ ней идутъ, право, когда она плачетъ, она мн нравится еще больше.
— Негодяй!— съ бшенствомъ повторилъ Николай.
— Уберетесь вы или нтъ? Еще минута, и я переполошу всю улицу, подниму такой крикъ, который могъ бы разбудить даже меня, когда я буду покоиться въ объятіяхъ прелестной Мадлены.
— Собака!— проскрежеталъ Николай.— Будь вы хоть немного моложе…
— Еще бы, будь я моложе, вамъ, конечно, не было бы такъ обидно,— захихикалъ Грайдъ.— Въ токъ-то и дло, что, несмотря на мою старость и безобразіе, Мадлена все таки будетъ моей, а не вашей.
— Выслушайте меня,— сказалъ Николай,— и благодарите вашего Бога, что я еще владю собой, что я не схватилъ васъ за шиворотъ и не вышвырнулъ на улицу, потому что это было бы вовсе не трудно. И не только никогда не былъ женихомъ этой двушки, но между нами никогда не было сказано ни одного слова о любви, она едва ли даже знаетъ мое имя.
— Разспрошу, непремнно обо всемъ ее разспрошу. Пусть-ка разскажетъ, а я за это ее поцлую,— сказалъ Грайдъ.— Я увренъ, что она сознается мн во всемъ и въ свою очередь меня поцлуетъ, прося прощенья за свой невинный прошлый романъ. И какъ же мы съ ней посмемся! Да и будетъ надъ чмъ! Бдняжка, какъ вдь подумаешь, былъ влюбленъ! И остался съ носомъ, потому что она дала слово другому.
При этомъ оскорбительномъ вызов лицо Николая приняло такое выраженіе, что Артуръ Грайдъ не на шутку перетрусилъ, какъ бы этому дикарю не пришло въ голову исполнить свою угрозу и выбросить его на улицу. Уцпившись за подоконникъ и высунувшись чуть не по поясъ въ окно, онъ завизжалъ на весь кварталъ ‘Караулъ!’
Не считая нужнымъ дожидаться, къ чему приведетъ этотъ гвалтъ, Николай бросилъ на старикашку презрительный взглядъ и вышелъ изъ комнаты, а потомъ изъ дому. Убдившись, что незнакомецъ перешелъ на противоположною сторону улицы, Грайдъ моментально захлопнулъ окно, спустилъ штору и слъ, чтобы перевести духъ.
— Если она когда-нибудь заупрямится или закапризничаетъ у меня теперь есть въ рукахъ прекрасное средство ее обуздать,— сказалъ онъ себ, окончательно успокоившись.— Она и не подозрваетъ, что я что-нибудь знаю о ней. Да, если за это умючи взяться, она у меня будетъ вотъ гд,— добавилъ онъ, прищелкивая по ногтю большого пальца выразительнымъ жестомъ.— Хорошо, что никто не явился на мой крикъ, впрочемъ, кажется, я кричалъ не особенно громко… Нтъ, чортъ возьми, но какова дерзость! Ворваться въ домъ и напасть на человка чуть-что не съ можемъ! За то завтра, вотъ когда онъ будетъ кусать себ пальцы! Еще утопится, чего добраго, или перержетъ себ глотку! Что жь, тутъ не было бы ничего живительнаго. Кажется, только одного этого недостаетъ для полноты моего счастія.
Окончательно успокоивъ себя этимъ и тому подобными размышленіями насчетъ своего близкаго торжества, Артуръ Грайдъ захлопнулъ книгу и спряталъ ее въ сундукъ, а сундукъ снова съ величайшею тщательностью заперъ на ключъ, посл чего спустился въ кухню, чтобы отпустить на ночь Пегъ Слайдерскью и кстати выбранить ее за то, что она такъ неосторожно впускаетъ въ домъ перваго встрчнаго.
Но такъ какъ ничего не подозрвавшая Пегъ никакъ не могла взять въ толкъ, чмъ собственно она провинилась, то Грайдъ веллъ ей взять свчу и свтить, пока онъ будетъ совершать свой ежедневный обходъ дома на ночь.
— Одинъ болтъ вверху,— бормоталъ онъ, тщательно задвигая засовъ,— другой внизу, цпь есть, задвижка, повернуть ключъ два раза… Теперь остается только положить его подъ подушку. Пусть-ка попробуетъ явиться теперь какой-нибудь нжный вздыхатель! Ему придется пожаловать ко мн разв что сквозь замочную скважину. Ну, а теперь спать. Въ пять часовъ надо быть на ногахъ, Пегъ, потому что на завтра назначена моя свадьба!
Съ этими словами старикашка игриво ущипнулъ миссъ Слайдерскью за подбородокъ и съ минуту былъ, повидимому, въ нершимости, не отпраздновать ли ему послдній день своей свободной, холостой жизни поцлуемъ, который онъ, казалось, намревался напечатлть на увядшихъ устахъ миссъ Пегъ. Но, очевидно, одумавшись, онъ ограничился тмъ, что вторично ее ущипнулъ, на этотъ разъ за щеку, и, покончивъ съ соблазномъ такимъ сравнительно невиннымъ способомъ, направился въ свою спальню.

ГЛАВА LIV.
Исходъ заговора и его результаты.

Наврядъ ли на свт найдется много людей, которые были бы способны заспаться или вообще долго нжиться въ постели въ день своей свадьбы. Слыхалъ я, правда, легенду объ одномъ разсянномъ чудак, который, проснувшись въ день своей свадьбы съ прелестною молодой двушкою и позабывъ, какой это день, напустился будто бы на слугу, зачмъ тотъ приготовилъ ему его парадное платье. Существуетъ также и другое сказаніе о молодомъ джентльмен, влюбившимся въ свою родную бабушку, что, конечно, легло случиться только благодаря неполнот и неточности нашихъ церковныхъ законовъ, не предусмотрвшихъ кары противъ столь противоестественнаго поступка. Но такъ какъ оба эти случая въ одинаковой мр оригинальны и необычайны, я не думаю, чтобы они составляли общее правило и могли послужить достойнымъ подражанія примромъ для послдующихъ поколній.
Артуръ Грайдъ облачился въ свой свадебный бутылочнаго цвта костюмъ, по крайней мр, за часъ до того времени, когда мистриссъ Слайдерскью, стряхнувъ съ себя послдніе слды крпкаго сна, постучалась въ дверь его спальни. Онъ былъ давно уже внизу въ полномъ парад и даже усплъ приложиться къ завтной бутылк, прежде чмъ этотъ драгоцнный обломокъ древности осчастливилъ, наконецъ, своимъ присутствіемъ кухню.
— Вишь ты,— сказала Пегъ, приступая къ исполненію своихъ домашнихъ обязанностей и сгребая огромную кучу золы съ заржавленной ршетки камина.— И впрямь вдь женится! Смотри, что надумалъ! Захотлось кого-нибудь почище старой Пегъ: она, вишь, не уметъ заботиться о немъ. А сколько разъ, бывало, твердилъ, когда я голодала, холодала и ворчала на него за свое нищенское жалованье, сколько разъ онъ твердилъ: ‘Помни, Пегъ, помни одно: я холостякъ, безъ друзей и родни!’ Безсовстный лгунъ! Надумалъ навязать мн двчонку, у которой молоко на губахъ не обсохло! Ужь если ему, дураку, приспичило жениться, взялъ бы женщину своихъ лтъ, которая знала бы его привычки. Онъ говорить, что молодая жена мн не по вкусу. Посмотримъ, посмотримъ, голубчикъ, придется ли она еще по вкусу теб самому. Это мы еще поглядимъ.’
Въ то время, какъ мистриссъ Слайдерскью, оскорбленная въ своемъ самолюбіи и надеждахъ, не стсняясь, выражала вслухъ свои чувства, Артуръ Грайдъ раздумывалъ, сидя въ гостиной, обо всемъ, что случилось вчера.
‘Просто ума не приложу, какъ онъ могъ все это пронюхать,— думалъ Артуръ.— Ужъ не проговорился ли я самъ ненарокомъ? Можетъ быть, сказалъ что-нибудь Брэю, а кто-нибудь и подслушалъ? Это очень возможно. Недаромъ мистеръ Никкльби всегда на меня сердится за мою глупую привычку начинать говорить, прежде чмъ я успю запереть за собой дверь. Но, конечно, этого-то я ему не скажу, не то онъ станетъ меня пилить и испортитъ мн весь день’.
Вообще Ральфъ Никкльби пользовался въ своей сред репутаціей генія, на Артура же Грайда его суровый, мрачный характеръ и необыкновенная ловкость во всякаго рода длахъ производили такое подавляющее впечатлніе, что онъ положительно трепеталъ передъ нимъ. Подлецъ въ душ и человкъ низкопоклонный отъ природы, Артуръ Грайдъ склонялся во прахъ передъ Ральфомъ Никкльби, и даже въ тхъ случаяхъ, когда интересы ихъ расходились, не только не смлъ ему возражать, но могъ лишь предъ нимъ пресмыкаться и говорилъ съ нимъ самымъ подобострастнымъ тономъ.
Къ нему-то и направился теперь мистеръ Грайдъ, чтобы повдать со всми подробностями, какъ наканун вечеромъ въ его квартиру ворвался какой-то молодой повса, котораго онъ въ первый разъ видлъ, и какъ этотъ франтъ пытался угрозами отели нить его отъ предполагаемой женитьбы. Однимъ словомъ, мистеръ Грайдъ разсказалъ Ральфу все, кром того, что ршился отъ него утаить.
— Ну-съ, что же дальше?— спросилъ Ральфъ, выслушавъ его.
— Только и всего!— отвчалъ Грайдъ.
— Вы говорите, онъ старался васъ напугать,— сказалъ Ральфъ,— и вы, конечно, перепугались, не такъ ли?
— Нисколько, напротивъ, я самъ его напугалъ: я хотлъ уже полицію звать. Я былъ такъ взбшенъ, что совсмъ уже было ршился потребовать, чтобы его арестовали но обвиненію въ покушеніи на мое достояніе и на мою жизнь.
— Ого!— сказалъ Ральфъ, бросивъ на своего собесдника презрительный взглядъ.— Видно и въ насъ заговорила ревность!
— Полноте, какая же ревность!— воскликнулъ Артуръ съ натянутымъ смхомъ, потирая въ смущеніи руки.
— Зачмъ же отнкиваться, дружище?— замтилъ Ральфъ съ усмшкой.— Вы ревнуете и, по всей вроятности, имете на это основательныя причины.
— Ничуть, могу васъ уврить. Какія же у меня могутъ быть причины ревновать!— воскликнулъ Артуръ въ сильнйшемъ волненіи.— Или вы думаете, что он могутъ быть? Но въ такомъ случа, какія же? Скажите, какія?
— Вотъ видите ли,— продолжалъ Ральфъ,— все дло въ томъ, что вы старикъ, и берете себ въ жены молодую двушку противъ ея воли. Къ вамъ является красивый молодой человкъ… вдь, кажется, вы сказали, что онъ красивый?
— И не думалъ,— пролепеталъ Артуръ Грайдъ.
— Неужто!— отозвался Ральфъ.— А мн показалось, что сказали. Ну, ладно! Хорошъ ли онъ или нтъ, это не длаетъ разницы. Къ вамъ является молодой человкъ, который всячески васъ оскорбляетъ и такъ таки напрямикъ заявляетъ, что ваша невста презираетъ васъ и ненавидитъ. Что жь изъ всего этого слдуетъ? Или вы полагаете, что въ этомъ поступк имъ руководило чувство человколюбія, что ли?
— Но не любовь же къ моей невст,— перебилъ Грайдъ.— Онъ самъ сказалъ, что между ними ни слова не было сказано о любви, это его собственныя слова.
— Вотъ какъ, его слова,— повторилъ презрительно Ральфъ.— Нтъ, знаете ли, что мн въ немъ нравится, такъ это наивность, съ какою онъ самъ же дастъ вамъ совтъ хорошенько стеречь эту вашу… ну, какъ же назвать… вашу… вашу птичку въ золотой клтк, стеречь ее и беречь, какъ зеницу ока. Будьте осторожны, Грайдъ. Конечно, для васъ въ вашихъ лтахъ одержать побду надъ молодымъ соперникомъ огромное торжество, но берегитесь, берегитесь, дружище, держите ухо востро и, когда она станетъ вашей женою, позаботьтесь о томъ, чтобы ее уберечь.
— Ахъ, что это за человкъ, что за проницательный человкъ!— воскликнулъ съ паосомъ Артуръ Грайдъ, несмотря на вс муки ревности длая видъ, что онъ восхищено остроуміемъ Ральфа.— Да, вы правы, нкоторая осторожность необходима,— добавилъ онъ срывающимся отъ волненія голосомъ,— надо будетъ просматривать за ней. Но вдь это не представляетъ особенной трудности, не такъ ли?
— Вы полагаете?— отвтилъ Ральфъ съ усмшкой.— Не знаю, кто возьмется сказать, насколько можно вообще уберечь женщину… Однако, намъ время трогаться въ путь. Или, быть можетъ, вы предпочтете сперва уплатить вашъ долгъ, чтобы не затруднять себя потомъ такими мелочами?
— Ахъ, что это за человкъ, что за человкъ! повторилъ
Грайдъ, стараясь обратить дло въ шутку.
— Не понимаю, почему бы вамъ не расплатиться тотчасъ же,— продолжалъ Ральфъ.— Все равно въ такой короткій срокъ, считая съ этой минуты до полудня, вы не получите ни копйки процентовъ.
— Точно такъ же, какъ не получите ихъ и вы,— отвтилъ Граіідь съ выраженіемъ такого лукавства, на какое онъ только былъ способенъ.
— Впрочемъ, у васъ, вроятно, нтъ съ собой денегъ,— проговоривъ Ральфъ, принуждая себя улыбнуться.— Конечно, если бы вы только знали, что вамъ напомнятъ о долг, вы бы ихъ захватили съ собой, и т. д., потому что вы всегда готовы сдлать мн удовольствіе. Нтъ, видно мы съ вами одинаково вримъ другъ другу… Готовы ли вы?
Мистеръ Грайдъ, весело подмигивавшій и подмаргивавшій во время этой рчи Ральфа, отвчалъ утвердительно и, вынувъ изъ своей шляпы два огромныхъ блыхъ банта, прикололъ одинъ себ на грудь, а другой съ большимъ трудомъ уломалъ надть Ральфа. Покончивъ съ этими приготовленіи мы, они вышли, сли въ карету, ожидавшую у подъзда по распоряженію Ральфа, и покатили къ дому несчастной невсты.
Грайдъ, все боле и боле падавшій духомъ по мр приближенія къ цли, былъ окончательно сраженъ царившею въ квартир невсты мрачною, гробовой тишиной. Единственное человческое лицо, какое они здсь увидли, было лицо бдной двушки служанки, носившее слды слезъ и безсонницы. Больше никто ихъ не встртилъ, никто не выразилъ радости по поводу ихъ прибытія, и оба молча поднялись но лстниц въ гостиную, скоре какъ воры, чмъ какъ желанные гости.
— Можно подумать, что мы явились на похороны,— замтилъ Ральфъ шутливо, но при этомъ почему-то невольно понизилъ голосъ.
— Хи, хи, хи! Какой вы, однако, шутникъ!— захихикалъ въ смущеніи Грайдъ.
— Надо же кому-нибудь и пошутить, когда самъ-то женихъ носъ повсилъ,— отвтилъ Ральфъ рзко.— Встряхнитесь, дружище, не будьте такой мокрой курицей!
— Конечно, конечно… я постараюсь,— подхватилъ Грайдъ.— Но… но какъ вы думаете, сойдетъ она къ намъ?
— Непремнно, когда нельзя уже будетъ дольше откладывать,— отвчалъ Ральфъ и взглянулъ на часы.— Остается еще полчаса. Умрьте свое нетерпніе, милый другъ.
— Но я… я вовсе и не прихожу въ нетерпніе, съ чего вы это взяли?— пробормоталъ мистеръ Грайдъ.— Я ни за что, ни подъ какимъ видомъ, не хотлъ бы быть неделикатнымъ съ нею. Это послднія минуты, которыя принадлежатъ ей всецло, послднія минуты ея свободы. Скоро все ея время будетъ въ моемъ полномъ распоряженіи.
Ральфъ бросилъ на своего друга проницательный взглядъ, ясно доказывавшій, что онъ какъ нельзя лучше понимаетъ причину столь деликатныхъ соображеній. Въ эту минуту на лстниц послышались шаги, и въ комнату вошелъ Брэй. Онъ шелъ на цыпочкахъ, махая руками, какъ будто въ дом былъ больной, котораго нельзя безпокоить.
— Тс!..— прошепталъ онъ.— Сегодня ночью ей было очень худо. Я уже думалъ было, что она умретъ отъ разрыва сердца, такъ она плакала. Она и теперь плачетъ, по все-таки одвается. Вообще сегодня она гораздо спокойне.
— Скоро ли она будетъ готова?— спросиль Ральфъ.
— Сейчасъ.
— И не станетъ насъ задерживать своими бабьими фокусами: слезами, обмороками и такъ дале?
— Я думаю, теперь на этотъ счетъ можно быть совершенно покойнымъ,— отвчалъ Брэй.— Сегодня утромъ я опять говорилъ съ ней по душ. Послушайте, подите-ка сюда, мн надо вамъ что-то сказать.
Съ этими словами онъ отвелъ Ральфа къ сторонк и указалъ ему на Грайда, который сидлъ, забившись въ уголъ и нервно перебирая пуговицы своего сюртука, причемъ страхъ и волненіе еще рзче оттняли обычное отталкивающее выраженіе его отвратительнаго лица.
— Взгляните на него,— прошепталъ Брэй въ сильнйшемъ волненіи,— и скажите, разв это не ужасно, не жестоко съ нашей стороны?
— Что же тутъ такого ужаснаго?— спокойно отозвался Ральфъ, длая видъ, что не понимаетъ настоящаго смысла вопроса.
— Я говорю про этотъ бракъ,— отвтилъ Брэй съ нетерпніемъ.— Не стройте дурака. Вы сами отлично знаете, о чемъ я говорю.
Ральфъ молча пожалъ плечами и приподнялъ брови съ видомъ человка, который удивляется неумстному волненію своего собесдника и могъ бы, если бы хотлъ, многое возразить, но считаетъ это безполезнымъ.
— Взгляните вы на него. Разв это не ужасно?— повторилъ Брэй.
— Ничуть,— отвтилъ Ральфъ, не сморгнувъ.
— А я говорю, что ужасно!— еще разъ повторилъ Брэй, приходя все въ большее и большее раздраженіе.— Я говорю, что это низко, подло, жестоко съ нашей стороны.
Въ ту минуту, когда человкъ готовится сдлать низость, въ душ его часто вспыхиваютъ послдніе проблески жалости къ своей жертв, которые нсколько поднимаютъ его въ собственномъ мнніи, особенно по сравненію съ нераскаянными соучастниками задуманнаго имъ подлаго поступка, если они у него есть. И этотъ самообманъ представляетъ для него во многихъ отношеніяхъ огромныя удобства. Къ чести Ральфа Никкльби надо сказать, что на такого рода сдлки съ совстью онъ былъ неспособенъ, тмъ не мене онъ отлично понималъ побужденія, которыя руководятъ людьми въ такихъ случаяхъ. Вотъ почему онъ не возражалъ Брэю и спокойно выслушивалъ оскорбительныя слова, которыми тотъ всячески старался его уязвить, съ какимъ-то особымъ наслажденіемъ повторяя: ‘Низко, подло, жестоко’.
— Да разв вы не видите, какая это древняя, ни къ чорту негодная развалина?— сказалъ Ральфъ, когда, наконецъ, Брэй замолчалъ.— Если бы онъ былъ помоложе, этотъ бракъ, пожалуй, еще могъ бы назваться жестокостью, но теперь… Вотъ видите ли, мистеръ Брэй, я убжденъ, что онъ скоро умретъ, и она будетъ молодою богатой вдовой. Правда, теперь, выходя за него, миссъ Мадлена покоряется вашему желанію, зато тогда она можетъ сообразоваться съ влеченіями собственнаго сердца.
— Вы правы, вы правы,— пробормоталъ Брэй, немного успокоенный, но все еще съ ожесточеніемъ скусывая свои ногти.— Можетъ быть, мой совтъ въ этомъ случа вовсе не такъ ужъ дуренъ, какъ это кажется съ перваго взгляда, не такъ ли? Послушайте, Никкльби, вы знаете свтъ, скажите мн правду: неужели я и впрямь такой жестокій отецъ?
— Конечно, нтъ,— отвтилъ Ральфъ съ апломбомъ.— Я вамъ только вотъ что скажу: на протяженіи какихъ-нибудь пяти миль въ окружности найдутся сотни отцовъ, людей гораздо боле обезпеченныхъ, чмъ вы, даже богатыхъ и занимающихъ видное положеніе въ свт, которые съ радостью отдали бы своихъ дочерей этому человку, хотя онъ гораздо больше похожъ на мумію или на обезьяну, чмъ на человческое существо.
— Вы правы, вы правы,— повторилъ Брэй, съ жаромъ хватаясь за этотъ новый поводъ къ своему оправданію.— То же самое я говорилъ ей не дальше, какъ сегодня утромъ.
— И хорошо сдлали, что сказали, потому что это непреложная истина,— одобрилъ его Ральфъ.— Хотя въ то же время я не могу не замтить, что если бы у меня была дочь и мое спокойствіе, удобства, здоровье, боле того, быть можетъ, моя жизнь зависли отъ ея согласія выйти за человка, котораго я для нея выбралъ, я убжденъ, что мн бы не пришлось ее уговаривать и приводить разные резоны, чтобы понудить исполнить мое желаніе.
Брэй бросилъ украдкой быстрый взглядъ на Ральфа, какъ бы желая удостовриться, серьезно ли онъ говоритъ. Затмъ онъ нсколько разъ одобрительно кивнулъ головой и сказалъ:
— Мн надо на минуту наверхъ, я долженъ еще покончить мой туалетъ. Когда я буду готовъ, я приведу Мадлену… А знаете, какой мн сегодня страшный сонъ приснился, я только сейчасъ о немъ вспомнилъ. Мн снилось, что было утро Мадлениной свадьбы, и будто мы съ вами болтаемъ такъ же, какъ вотъ и теперь, затмъ, какъ и теперь, я поднимаюсь къ себ, чтобы одться, но въ ту минуту, когда я хочу взять Мадлену за руку, чтобы вести ее внизъ, я вдругъ падаю въ какую-то бездну, лечу съ невроятной высоты, какую воображеніе можетъ себ представить разв только во сн, и наконецъ чувствую, что я въ могил.
— И вроятно, когда вы проснулись, оказалось, что вы лежите на спин или свсили голову съ кровати. Впрочемъ, это часто бываетъ и при несвареніи желудка,— сказалъ Ральфъ.— Фу, мистеръ Брэй, какъ вамъ не стыдно! Берите примръ съ меня. Побольше работайте днемъ,— теперь, когда у васъ въ жизни не будетъ больше ни заботъ, ни хлопотъ, это вещь вполн достижимая.— и вы очень скоро увидите, что не будете даже помнить что вамъ приснилось ночью.
Ральфъ любезно проводилъ Брэя до самыхъ дверей и, когда они съ женихомъ остались одни, сказалъ:
— Помните мое слово, Грайдъ, недолго вамъ придется выплачивать ему пенсію. Дьявольское вамъ везетъ во всемъ счастье. Голову даю на отсченіе, что онъ въ весьма непродолжительномъ времени отправится на тотъ свтъ!
Въ отвтъ на это пріятное для его слуха пророчество, Артуръ захихикалъ. Ральфъ бросился въ кресло, и оба стали ждать въ глубокомъ молчаніи. Съ кривой усмшкой на своемъ выразительномъ лиц Ральфъ думалъ о волненіи Брэя и о томъ, какъ легко было его успокоить, стоило только ему, Ральфу, умючи взяться за дло. Вдругъ его чуткаго уха коснулся легкій шелестъ женскаго платья и звуки мужскихъ шаговъ на лстниц.
— Проснитесь!— крикнулъ онъ, нетерпливо топнувъ ногой.— Слышите, Грайдъ? Встряхнитесь хоть немного. Они идутъ. Что длать, надо побезпокоить свои старыя косточки. Живй! Да идите же имъ навстрчу! Вотъ олухъ!
Грайдъ съ трудомъ поднялся съ мста и, заране расшаркиваясь, сталъ возл Ральфа. Дверь распахнулась, и на порог появились, но не Брэй съ дочерью, а Николай подъ руку съ Кетъ.
Если бы передъ Ральфомь Никкльби явился выходецъ съ того свта, онъ бы наврное не былъ такъ пораженъ, какъ въ эту минуту. Руки его безпомощно повисли, онъ невольно попятился и съ открытымъ ртомъ, съ лицомъ, блднымъ, какъ у мертвеца, уставился на брата и сестру въ безмолвной ярости. Выраженіе его глазъ было такъ страшно, а его всегда неподвижное, спокойное лицо такъ подергивалось, что въ немъ трудно было узнать человка, который минуту передъ тмъ казался непоколебимымъ, какъ скала..
— Это онъ, онъ самый!— пробормоталъ Грайдъ, цпляясь за руку Ральфа.— Тотъ самый, что ворвался ко мн вчера.
— Вижу и знаю,— прошепталъ Ральфъ.— И какъ это я раньше не догадался! Всегда и везд онъ у меня на дорог!
Страшная блдность, покрывавшая лицо Николая, его раздувающіяся ноздри и плотно сжатыя губы, показывали, какая буря бушевала въ его душ. Но онъ молчалъ и, нжно прижимая къ себ руку Кетъ, стоялъ, гордо выпрямившись и глядя прямо въ глаза своему дяд.
Теперь, когда братъ и сестра стояли рядомъ, оба молодые, свжіе и красивые, всякаго должно было поразить ихъ необычайное сходство, которое гораздо меньше бросалось въ глаза, когда они бывали порознь. Лицо, фигура, мимика брата,— все повторялось въ сестр только въ смягченномъ вид, благодаря женственной граціи, которою было преисполнено все ея существо. Но что было еще удивительне, такъ это какое-то неуловимое сходство обоихъ съ ихъ дядей, особенно поражавшее именно въ эту минуту, когда оба они, были, казалось, хороши, какъ никогда, а онъ отвратительне, чмъ когда бы то ни было. Лица молодой парочки дышали твердой, непоколебимой ршимостью, на лиц Ральфа были написаны ужасъ и злоба, что придавало его всегдашнему суровому выраженію что-то еще боле отталкивающее, чмъ обыкновенно.
— Прочь отсюда, прочь!— были первыя слова, которыя онъ былъ въ состояніи выговорить сквозь крпко стиснутые зубы.— Что вамъ здсь надо, лжецъ, негодяй, воръ, подлецъ!
— Я здсь, чтобы спасти вашу жертву,— сказалъ Николай тихимъ, сдержаннымъ голосомъ — И негодяй здсь не я, а вы, и вы были имъ всю вашу жизнь, грабежъ — тоже ваше ремесло, но сегодня вы выказали себя вдвойн подлецомъ. Не думайте, что вы можете запугать меня бранью. Я пришелъ сюда и останусь здсь, пока не выполню своего долга.
— Прочь отсюда, двчонка!— воскликнулъ Ральфъ въ изступленіи, поворачиваясь къ Кетъ. Съ нимъ мы можемъ пустить въ дло силу, но мн не хотлось бы быть грубымъ съ тобой. Уйди отсюда, что теб здсь надо? Дай намъ расправиться съ этой собакой.
— Нтъ я не уйду,— отвтила Кетъ дрожащимъ голосомъ и со сверкающими глазами.— Вы не посмете его тронуть. Вы можете дйствовать силой со мной, вамъ это ничего но стоитъ: я только слабая двушка, а разв васъ это остановитъ? Но, знайте, что, хотя тломъ я только слабая женщина, душа у меня тоже женская, и разъ я на что-нибудь ршилась, никто не въ состояніи заставить меня измнить мое ршеніе.
— А какое же ваше ршеніе, душенька, позвольте спросить?— проговоритъ Ральфъ съ злобной насмшкой.
— Предложить кровъ и убжище несчастной двушк, которую вы поймали въ ловушку,— отвтилъ Николай за сестру.— И если одного вида человка, котораго вы ей навязали въ мужья, будетъ недостаточно, чтобы заставить ее принять этотъ кровъ, я надюсь, что это сдлаютъ слова нжнаго участія и мольбы такой же слабой женщины, какъ и она. Во всякомъ случа мы попытаемся. Я, съ своей стороны, заявлю ея отцу, кмъ я присланъ сюда и отъ чьего имени дйствую, и, я думаю, что посл моего заявленія, дальнйшее упорство съ его стороны было бы верхомъ низости и самой подлой жестокости. Я здсь, чтобы видться съ нимъ и съ его дочерью, только съ этой цлью мы съ сестрой явились сюда, а никакъ не для того, чтобы препираться съ вами. Поэтому вы больше не услышите отъ меня ни слова.
— Вотъ какъ!— сказалъ Ральфъ.— Значитъ и вы, сударыня, продолжаете упорствовать въ своемъ ршеніи?
Кетъ вся дрожала отъ негодованія, но сдержалась и промолчала.
— Ну, Грайдъ, теперь выслушайте ‘вы’ меня,— продолжалъ Ральфъ.— Этотъ молодецъ,— къ великому моему сожалнію, я долженъ сознаться, что онъ сынъ моего родного брата,— этотъ молодецъ, говорю я, отъявленный негодяй, явившійся сюда съ гнуснымъ намреніемъ помшать торжественной церемоніи бракосочетанія, зная, какой отвтственности онъ за это подвергается, заслуживаетъ, чтобы его вытолкали въ шею, выбросили на улицу, какъ бродягу, каковъ онъ и есть. Замтьте себ, что, отправляясь сюда, онъ беретъ съ собою сестру въ вид прикрытія, разсчитывая, что въ ея присутствіи мы не ршимся расправиться съ нимъ, какъ онъ того стоитъ. И даже посл того, какъ я предупредилъ его, чмъ онъ рискуетъ, онъ продолжаетъ удерживать ее и цпляться за ея юбку, какъ мальчишка за юбку матери. Хорошъ молодецъ, что и говорить! Все ли вы слышали, что онъ здсь наговорилъ?
— Еще бы!— отвчалъ Грайдъ,— То же самое онъ мн говорилъ и вчера, когда ворвался ко мн въ домъ и когда я его… Хе, хе, хе!.. когда я его спустилъ съ лстницы и напугалъ чуть не до смерти. И онъ, ‘онъ’ осмливается претендовать на руку миссъ Мадлены. О, Боже мой, да возможная ли это вещь? Или, можетъ быть, онъ имлъ въ виду только устроить выгодную сдлку? Можетъ быть, онъ желаетъ, чтобы мы заплатили его долги, омеблировали его квартиру, или выдали ему чекъ на бритье, когда у него отрастутъ усы! Хе, хе, хе!
— Въ послдній разъ тебя спрашиваю: ты ршительно остаешься?— повторилъ Ральфъ свой вопросъ, снова обращаясь къ Кетъ.— Ты врно хочешь, чтобы тебя спустили съ лстницы, какъ какую-нибудь потаскушку? Ты молчишь? Ну, что жъ, за послдствія благодари своею братца. Грайдъ, ступайте, кликните сюда Брэя. Скажите, чтобы, пока что, онъ заперъ бы ее тамъ покрпче.
— Если вамъ дорога жизнь,— ни съ мста!— сказалъ Николай, загораживая дверь. Онъ и теперь говорилъ все тмъ же спокойнымъ, сдержаннымъ тономъ.
— Слушайте меня, а не его, и сейчасъ же зовите Брэя!— повторилъ Ральфъ.
— Можете слушать кого угодно или хоть никого, но въ вашихъ же интересахъ — не трогайтесь съ мста!
— Позовете вы Брэя?— крикнулъ Ральфъ вн себя.
— Только троньтесь, и вы проститесь съ жизнью,— сказалъ Николай.
Грайдъ колебался. Но тутъ Ральфъ, окончательно потерявшій отъ бшенства голову, бросился къ двери и, желая отстранить Кетъ, грубо схватилъ ее за руку. Въ ту же минуту Николай, сверкая глазами, схватилъ его за горло. Вдругъ наверху раздался громкій стукъ, какъ будто что-то тяжелое рухнуло на полъ, и вслдъ затмъ послышался пронзительный, испуганный крикъ.
Вс дйствующія лица только-что описанной сцены замерли на мст, какъ вкопаныя. Крикъ повторился, еще и еще, на лстниц послышались торопливые шаги, и теперь уже явственно донеслось ‘Онъ умеръ, умеръ!’
— Слышите?— крикнулъ Николай голосомъ, прерывавшимся отъ волненія, которое до сихъ порь онъ сдерживалъ всею силою своей воли.— Слышите? Если это то, что я думаю, вы оба попались въ собственную ловушку.
Съ этими словами онъ бросился вонъ изъ комнаты, избжалъ по лстниц, побжалъ по корридору, руководствуясь несмолкавшими криками, и, протискавшись сквозь толпу, которая уже набралась въ небольшую спальную, увидлъ распростертаго на полу мертваго Брэя, а возл него обезумвшую Мадлену, обнимавшую его трупъ.
— Какъ это случилось?— закричалъ Николай, обводя присутствующихъ блуждающимъ взглядомъ.
Нсколько голосовъ наперерывъ поспшили отвтить, что видли въ полуоткрытую дверь Брэя, сидящаго въ кресл въ какой-то странной, неловкой поз, его окликнули, но онъ не отозвался, тогда подумали, что онъ уснулъ. Но, когда черезь нсколько времени пришли его будить и тронули за руку, онъ свалился съ кресла, и оказалось, что онъ уже мертвъ.
— Кто хозяинъ этого дома?— поспшно спросилъ Николай.
Ему указали на бывшую въ комнат пожилую женщину.
Опустившись на колни возл Мадлены и осторожно стараясь высвободить ея руки изъ подъ окоченвшаго трупа, онъ обратился къ этой женщин:
— Я присланъ сюда близкими друзьями этой лэди, что можетъ вамъ подтвердить ея служанка. Вотъ это моя сестра, которой вы можете доврить ее, такъ какъ я намренъ сейчасъ же увезти ее отсюда. Вотъ моя карточка съ адресомъ. Вс необходимыя распоряженія я беру на себя. Посторонитесь, господа, ради Бога посторонитесь, дайте ей воздуху!
Ошеломленная случившимся, покорная ршительному тону Николая, толпа мгновенно повиновалась, и молодой человкъ, подхвативъ на руки безчувственную двушку, вынесъ ее изъ комнаты и спустился съ нею въ гостиную, откуда только-что вышелъ. За нимъ послдовали Кетъ и служанка, которой онъ веллъ привести кэбъ, между тмъ какъ они съ Кетъ тщетно старались привести въ чувство Мадлену. Служанка такъ быстро исполнила приказаніе, что черезъ нсколько минутъ карета была у подъзда.
Ральфъ съ Грайдомъ, пораженные страшнымъ событіемъ, разомъ разрушившимъ вс ихъ планы (если бы не это послднее обстоятельство, смерть Брэя едва ли произвела бы на нихъ особенно сильное впечатлніе) и совершенно ошеломленные ршительностью и быстротою, съ какими дйствовалъ Николай, смотрли, какъ во сн, на приготовленія къ отъзду, не отдавая себ отчета въ томъ, что происходитъ передъ ними. И только, когда служанка доложила, что кэбъ у подъзда, Ральфъ прервалъ молчаніе, объявивъ, что онъ не допуститъ увезти Мадлену.
— Кто смлъ это сказать?— воскликнулъ Николай, поднимаясь съ колнъ и съ вызовомъ глядя на Ральфа, но не выпуская изъ своихъ рукъ руки безчувственной двушки.
— Я!— прохриплъ Ральфъ.
— Молчите! Молчите!— крикнулъ перепуганный Грайдъ, хватая его за руку.— Не перечьте ему, слушайте, что онъ скажетъ.
— Да, вы должны меня выслушать и выслушаете,— съ волненіемъ сказалъ Николай.— Вы оба получили то, что былъ вамъ долженъ покойный: уплативъ природ свой долгъ, онъ расквитался съ вами. Вексель, который долженъ былъ быть погашенъ сегодня въ полдень, теперь не боле какъ никуда негодный клочокъ бумаги. Вс ваши козни будутъ разоблачены передъ свтомъ: все стало извстно людямъ, и за все вы освтите Богу. Теперь вы никому боле не страшны!
— Этотъ человкъ,— сказалъ Ральфъ глухимъ, едва внятнымъ голосомъ, указывая на Грайда,— этотъ человкъ предъявляетъ свои законныя права на жену, и противъ нихъ вы безсильны.
— У него нтъ этихъ правъ — и будь у него хоть сотня помощниковъ, онъ никогда ихъ не добьется,— отвтилъ Николай.
— Кто же этому помшаетъ?
— Я!
— По какому праву?— спросилъ Ральфъ.— Но какому праву, хотлъ бы я знать?
— Слушайте, я вамъ еще разъ все объясню, не выводите меня изъ терпнія,— сказалъ Николай.— Я дйствую именемъ тхъ, кому я служу и передъ кмъ вы меня такъ низко оклеветали. Они ея лучшіе друзья и отъ ихъ имени я здсь распоряжаюсь. Они уполномочили меня взять ее отсюда. Пропустите меня, дайте дорогу!
— Еще одно слово!..— крикнулъ Ральфъ, задыхаясь отъ бшенства.
— Ни единаго!— перебилъ его Николай.— А вамъ совтую хорошенько запомнить то, что я теперь вамъ скажу. Для васъ все пропало, — наступилъ конецъ вашему торжеству!
— Такъ будь же ты проклятъ,— будь проклятъ и въ этомъ мір, и въ будущемъ!
— Могутъ ли меня испугать вашъ проклятія? Что значить само благословеніе въ устахъ такого человка, какъ вы! Говорю вамъ, что вс ваши козни открыты, что вс ваши безсовстныя продлки разоблачены и что возмездіе близко. За каждымъ вашимъ шагомъ слдятъ. Я даже могу вамъ сказать, что не дале какъ сегодня предпріятіе, въ которое вы вложили десять тысячъ фунтовъ проклятыхъ денегъ, лопнуло и вмст съ нимъ пропали эти деньги.
— Ты лжешь!— крикнулъ Ральфъ, въ ужас отступая.
— Нтъ, не лгу, и вы скоро въ этомъ убдитесь. Больше я не стану терять съ вами словъ. Посторонитесь! Кетъ, ступай первая. А вы не смйте тронуть пальцемъ ни ея, ни меня, ни этой женщины. Пропустите насъ!
Трудно было сказать, умышленно или случайно, въ своемъ замшательств, Артуръ Грайдъ загородилъ имъ дорогу, но въ слдующую минуту Николай съ такою силою отшвырнулъ его въ сторону, что онъ перелетлъ черезъ всю комнату и, ударившись о противоположную стну, растянулся пластомъ на полу. Тогда Николай, снова поднявъ на руки все еще безчувственную Мадлену, безпрепятственно вышелъ изъ комнаты: никто не сдлалъ больше ни одного движенія, чтобы остановить его. Въ своемъ возбужденіи онъ снесъ Мадлену внизъ, какъ перышко, даже не почувствовавъ ея тяжести, и, растолкавъ толпу, привлеченную къ дверямъ дома слухами о случившемся, съ рукъ на руки передалъ ее Кетъ и служанк, ожидавшимъ его въ карет. Затмъ онъ вскочилъ на козлы, и кэбъ покатился.

ГЛАВА LV,
повствующая о семейныхъ длахъ, заботахъ, надеждахъ, разочарованіяхъ и огорченіяхъ.

Несмотря на то, что Кетъ съ Николаемъ давно посвятили мистриссъ Никкльби во вс подробности исторіи Мадлены Брэй, насколько эти подробности были извстны имъ самимъ, несмотря на то, что они объяснили ей весьма обстоятельно, какая огромная отвтственность лежитъ на Никола во всемъ этомъ дл, и даже предупредили ее, что ей, можетъ быть, придется пріютить на нкоторое время молодую двушку у себя (хотя возможность такого исхода была весьма гадательна), почтенная дама съ первой минуты какъ ей повдали тайну, и до конца пребывала въ самомъ несговорчивомъ, раздражительномъ настроеніи духа, не только не поддававшемся никакимъ увщаніямъ и доводамъ, но ухудшавшемся съ каждымъ новымъ разговоромъ объ этомъ предмет.
— Ахъ, Боже мой, Кетъ,— возражала на вс доводы достойная леди,— если ужъ братья Чирибль до такой степени возстаютъ противъ этого брака, то почему бы имъ не подать просьбы лорду-канцлеру о заступничеств? Почему не обратиться къ покровительству закона? Въ крайнемъ случа можно было бы даже, для безопасности, помстить ее временно во Флитской тюрьм. Мн попадались въ газетахъ сотни подобныхъ примровъ. Или, если они дйствительно такъ ее любятъ, какъ говоритъ Николай, отчего бы имъ самимъ не жениться на ней, то есть, конечно, одному, а не обоимъ за-разъ? Наконецъ, даже предположивъ, что сами они не хотятъ на ней жениться, можно вдь и безъ этого обойтись. Во всякомъ случа меня удивляетъ одно: съ какой стати Николай долженъ разыгрывать во всей этой исторіи роль какого-то дурака Донъ-Кихота?
— Мн кажется, мамочка, вы не совсмъ понимаете, въ чемъ тутъ дло,— кротко замчала ей Кетъ.
— Еще бы, гд ужъ мн понять! Во всякомъ случа благодарю тебя, милочка, за комплиментъ,— отвчала мистриссъ Никкльби раздражительно.— Хоть я и сама была замужемъ и не разъ видала на своемъ вку, какъ выходятъ замужъ другія, но разв такая дура, способна что-нибудь сообразить!
— Но я совсмъ не то хотла сказать,— старалась успокоить ее Кетъ.— Конечно, вы опытне насъ, никто объ этомъ не споритъ, очень можетъ быть, что мы сами виноваты, не вполн выяснивъ вамъ обстоятельства дла.
— Очень можетъ быть,— съ живостью отвчала на это почтенная леди,— весьма вроятно. Но я-то въ этомъ нисколько не виновата. Впрочемъ, въ настоящемъ случа обстоятельства, мн кажется, говорятъ сами за себя, и я беру на себя смлость замтить, что все понимаю, понимаю прекрасно, хотя, можетъ быть, вы съ Николаемъ и не вполн этому врите. Ршительно не возьму въ толкъ, изъ-за чего столько шуму? Ну, что за бда, что эта миссъ Мадлена собралась замужъ за человка старше ея? Твой бдный папа тоже былъ старше меня на цлыхъ четыре съ половиною года. А Дженъ Дейбобсъ… Помнишь Дейбобсовъ, что жили въ такомъ хорошенькомъ бленькомъ коттедж, увитомъ плющемъ и другими вьющимися растеніями?.. Еще у нихъ была такая хорошенькая терраса, вся заросшая жимолостью и всякими кустами… Лтомъ, бывало, еще — помнишь?— къ вамъ въ чашки вчно падали уховертки и такъ страшно шевелили лапками, когда падали на спинку… А сколько тамъ было лягушекъ! Стоило ночью хоть шагъ ступить въ темноту, какъ отовсюду сверкали лягушечьи глазки, положительно он сидли тамъ подъ каждымъ кустомъ, за каждой травинкой… Да, что бишь я говорила?.. Ахъ, да, такъ вотъ, мужъ Дженни Дейбобсъ былъ тоже чуть не вдвое старше ея и, сколько ни уговаривали, она таки вышла за него, и ужъ какъ же она его любила! Я никогда не видла ничего подобнаго. Однако, никто не поднималъ переполоха по поводу брака Дженъ, а мужъ ея оказался прекраснымъ, вполн достойнымъ человкомъ. Просто ума не приложу, къ чему вся эта суматоха по поводу миссъ Мадлены?
— Но вдь ея женихъ совсмъ старикъ, мама, притомъ же она не любитъ его. Случай, который вы привели, не иметъ ничего общаго съ бракомъ Мадлены. Разв вы не видите разницы?
На это мистриссъ Никкльби неизмнно отвчала одно, что, конечно, она глупа, выжила изъ ума. и нисколько въ этомъ не сомнвается, разъ ужъ собственныя ея дти съ утра до ночи ей объ этомъ толкуютъ. Разумется, она все-таки старше и, слдовательно, опытне ихъ, но если даже и находятся чудаки, которые полагаютъ, что ея мнніе можетъ имть какой-нибудь всъ, сама она совершенно уврена, что она неправа, потому что она всегда неправа и не можетъ быть правой, и ужъ лучше ей разъ навсегда ршиться не подвергать себя необходимости лишній разъ выслушивать эту истину. И во всхъ такихъ случаяхъ, несмотря ни на какіе подходы со стороны Кетъ, клонившіеся къ примиренію, мистриссъ Никкльби битый часъ повторяла одно и то же: что она ршительно не понимаетъ, зачмъ еще спрашивать ея мннія, когда ея мннія и совты ни для кого не имютъ значенія и т. д. въ томъ-же род.
Въ этомъ-то пріятномъ расположеніи духа, выражавшемся (въ т часы, когда мистриссъ Никкльби ршалась выдержать характеръ и хранила молчаніе) многозначительными покачиваніями головы и горькими вздохами, переходившими въ отрывистый кашель, какъ только кто-нибудь ее спрашивалъ, что съ ней и о чемъ она такъ тяжко вздыхаетъ, почтенная дама пребывала вплоть до той самой минуты, когда Кетъ съ Николаемъ привезли безчувственную Мадлену къ себ. Но, выдержавъ такимъ образомъ характеръ и удовлетворивъ чувству собственнаго достоинства, мистриссъ Никкльби, въ сущности очень тронутая и заинтересованная романической исторіей хорошенькой молодой двушки, оказала ей самый радушный пріемъ и проявила всю дятельность и распорядительность, на какія была только способна, причемъ, однако, не преминула поставить себ въ заслугу то участіе. которое ея сынъ принималъ во всей этой исторіи, заявивъ весьма выразительно, что дло могло обернуться и хуже, и намекая этими словами на то обстоятельство, что еслибъ на ея проницательность и совты, Богъ всть, что бы еще изъ всего этого вышло.
Отложивъ въ сторону вопросъ о томъ, насколько участіе мистриссъ Никкльби дйствительно помогло въ этомъ случа, нельзя не согласиться, что почтенная леди имла полное основаніе быть довольной. Братья Чирибль, вернувшись, осыпали Николая такими восторженными похвалами и такъ радовались счастливому обороту дла, избавившему ихъ любимицу отъ угрожавшей ей страшной опасности, что мистриссъ Никкльби (какъ и сама она не разъ говорила дочери) могла теперь считать положеніе всей ихъ семьи окончательно упроченнымъ. Мистриссъ Никкльби даже увряла, будто бы Чарльзъ Чириблъ, въ первую минуту радости, самъ ей это сказалъ, или ‘почти это самое’. Не объясняя себ хорошенько, что собственно могло означать это весьма неопредленное слово ‘почти’, мистриссъ Никкльби тмъ не мене придавала ему огромное значеніе и, когда ей случалось упоминать объ этомъ въ своемъ разговор съ Чарльзомъ Чириблемъ, всегда принимала самый многозначительный и таинственный видъ. Мало того, она уже мечтала о будущемъ богатств и бывала при этомъ такъ счастлива, какъ будто бы ея смутныя мечты были совершившимся фактомъ и она уже утопала въ довольств и роскоши.
Неожиданный тяжелый ударъ, постигшій Мадлену, въ связи съ огорченіями и тревогами, которыя ей пришлось пережить за послднее время, окончательно подкосили ея силы. Какъ только она очнулась и вышла изъ того состоянія отупнія, въ которое, на ея же счастье, повергла ее неожиданная смерть отца, въ ней обнаружились признаки опасной, тяжелой болзни. Когда нервная система человка возбуждена, физическая его природа, какъ бы слаба она ни была, въ состояніи выдерживать тяжелую, утомительную борьбу со всякаго рода испытаніями, но какъ только причина, возбуждавшая нервы, устранена, овладвающая человкомъ слабость бываетъ прямо пропорціональна той сил, которая поддерживала его раньше. Такъ было и съ Мадленой. Болзнь ея такъ обострилась, что одно время опасались не только за ея разсудокъ, но и за жизнь.
Ктю могъ бы, находясь въ положеніи Мадлены, остаться равнодушнымъ къ тому теплому участію, къ тмъ неусыпнымъ заботамъ, которыми окружила ее Кетъ во время ея медленнаго выздоровленія посл продолжительной опасной болзни? Кого бы не растрогали до глубины души такая нжность, такое вниманіе? На кого этотъ кроткій голосокъ, эти ловкія, осторожныя руки, эти легкіе, неслышные шаги, вс т мелкія, но необходимыя услуги, которыя мы такъ цнимъ, когда бываемъ больны, и о которыхъ всегда такъ легко забываемъ, когда выздоравливаемъ, на кого, повторяю, все это могло произвести большее впечатлніе, чмъ на чистую, юную душу двушки, способную на самоотверженную любовь, съ дтства не знавшую ни нжной материнской ласки, ни участія, и потому-то именно еще сильне жаждавшую этой неизвданной ею отрады! Нечего, слдовательно, удивляться, что Кетъ и Мадлена вскор такъ сильно привязались другъ къ другу, какъ будто были близки съ самаго дтства. Ничего нтъ удивительнаго и въ томъ, что Мадлена, выздоравливая, съ каждымъ часомъ все больше и больше раздляла взгляды Кетъ и восхищеніе, съ которымъ та говорила о брат, когда он вдвоемъ вспоминали все случившееся, казавшееся теперь имъ обимъ чмъ-то очень далекимъ и туманнымъ, какъ сонъ. Не мене естественно и понятно и то, что преклоненіе Кетъ передъ братомъ начало вскор находить живой откликъ въ душ Мадлены, что, постоянно видя передъ собою Кетъ, въ которой какъ бы повторялись вс мельчайшія черточки Николая, Мадлена скоро перестала ихъ раздлять въ своихъ мысляхъ и мало-по-малу, помимо признательности, которою она была обязана Николаю, перенесла на него часть того нжнаго чувства, которое питала къ Кетъ.
— Ну, что, какъ вы нынче себя чувствуете, милочка?— говорила обыкновенно мистриссъ Никкльби, появляясь въ комнат Мадлены съ такими предосторожностями, которыя поистин могли скоре подйствовать на нервы больной, чмъ если бы въ комнату въхалъ галопомъ верхомъ на лошади здоровый солдатъ.
— Совсмъ хорошо, мамочка,— спшила отвтить Кетъ, откидывая въ сторону работу и нжно поглаживая руку подруги.
— Можно ли такъ кричать, Кетъ!— съ упрекомъ останавливала дочь почтенная леди, но длала это такимъ зловщимъ шепотомъ, что онъ былъ способенъ оледенить кровь въ жилахъ самаго храбраго человка.
Кетъ спокойно выслушивала упрекъ, а мистриссъ Никкльби приближалась къ кровати больной (причемъ подъ ея ногами трещали вс половицы, а сама она то и дло натыкалась на мебель) и говорила:
— Мой сынъ Николай только-что вернулся домой, и я по обыкновенію явилась къ вамъ, милочка, узнать о вашемъ здоровь, изъ собственныхъ вашихъ устъ, потому что онъ, какъ и всегда, не хочетъ мн врить и не довольствуется моимъ показаніемъ.
— Сегодня онъ что-то запоздалъ, почти на полчаса,— замчала иногда Мадлена.
— Однако, это удивительно, милочка! Честное слово, это просто меня поражаетъ!— восклицала въ такихъ случаяхъ мистриссъ Никкльби тономъ величайшаго изумленія.— Никогда ничего подобнаго не видала! Представьте, вдь мн и въ голову не приходило, что онъ опоздалъ, то есть положительно и въ помышленіи не было. Мистеръ Никкльби, бывало, всегда говорилъ, и говорю о твоемъ бдномъ отц, Кетъ, моя милочка,— всегда говорилъ, что аппетитъ лучшее мрило времени Но вдь у васъ совсмъ нтъ аппетита, моя милая миссъ Брэй, а между тмъ чего бы я, кажется, не дала, чтобы онъ у насъ появился! Говорятъ, хотя я ршительно не вспомню теперь, отъ кого именно я это слышала, будто дюжина, другая омаровъ удивительно какъ способствуютъ возбужденію аппетита, хотя, мн кажется, для того, чтобы състь дюжину омаровъ… ахъ, что я говорю,— я хотла сказать устрицъ, а не омаровъ… впрочемъ, это одно и то же… такъ для того, чтобы ихъ състь, тоже вдь нуженъ аппетитъ… Что бишь я говорила?.. Да! Какими же судьбами вамъ могло придти въ голову, что Николай…
— Очень просто, мы только что о немъ говорили, мама,— спшила отвтить Кетъ.
— Кажется, Кетъ, ты никогда не говоришь ни о чемъ больше, и, право, меня удивляетъ, какъ ты можешь быть такою неделикатной. Неужели такъ трудно найти какой-нибудь другой боле интересный предметъ для разговора? Разв ты не знаешь, какъ необходимо развлеченіе въ положеніи миссъ Брэй, а ты зарядила свое, и все, какъ попугай, твердишь одно и то же. Конечно, ты прекрасная сидлка, Кетъ, это отъ тебя никто не отниметъ, и, разумется, ты это длаешь не нарочно, но я все-таки скажу: еслибъ не я, я, право, не знаю, чтобы это тутъ было. То же самое я каждый день твержу доктору, и онъ говоритъ, что удивляется, какъ я еще держусь на ногахъ, да я и сама удивляюсь, откуда у меня берется столько энергіи. Впрочемъ, какъ это ни трудно, но разъ я знаю, что все въ дом только мною и держится, я исполняю свой долгъ и нисколько не ставлю этого себ въ заслугу.
Посл этихъ словъ мистриссъ Никкльби обыкновенно опускалась въ кресло и въ продолженіе, по крайней мр, трехъ четвертей часа усиленно занимала больную, съ удивительною легкостью перескакивая съ предмета на предметъ. Затмъ она поднималась съ мста и уходила подъ предлогомъ, что ей надо еще поболтать съ Николаемъ: ‘Жалко оставлять его сидть одного за ужиномъ’, говорила она. Сообщивъ своему сыну утшительное извстіе, что на ея взглядъ больной сегодня хуже, и, огорошивъ его этимъ вступленіемъ, почтенная леди продолжала его развлекать повствованіемъ о томъ, какая миссъ Брэй нынче вялая, грустная и апатичная, а все благодаря этой дурочк Кетъ, которая ничмъ и развлечь-то не уметъ больную, кром безконечныхъ разсказовъ о домашнихъ длахъ да о немъ, Никола.
Порадовавъ сына этимъ пріятнымъ сообщеніемъ, мистриссъ Никкльби переходила непосредственно къ перечисленію всхъ длъ, которыя она въ этотъ день передлала, причемъ иногда ей приходило въ голову задаться вопросомъ, что бы съ ними со всми было безъ нея, и эта мысль приводила достойную леди въ такое волненіе, что она ударялась въ слезы.
Иногда Николай возвращался домой въ сопровожденіи Фрэнка Чирибля, который являлся въ качеств посланнаго отъ своихъ дядюшекъ узнать о состояніи здоровья Мадлены. Въ такихъ случаяхъ (а они представлялись нердко) мистриссъ Никкльби держала себя съ удивительнымъ достоинствомъ, такъ какъ придавала визитамъ мистера Фрэнка особенное значеніе, заключая изъ нкоторыхъ данныхъ, не ускользнувшихъ отъ ея проницательности, что Фрэнкъ, хотя и являвшійся подъ предлогомъ горячаго участія дядюшекъ къ Мадлен, приходилъ не столько ради Мадлены, сколько ради Кетъ. Это предположеніе было тмъ боле вроятно, что братья Чирибль часто видлись съ докторомъ Мадлены, отъ котораго всегда могли получить гораздо боле точныя свднія, притомъ же Николай каждое утро сообщалъ имъ самыя свжія новости о состояніи здоровья ихъ любимицы. Какое это было счастливое время для мистриссъ Никкльби! Никогда никто не обнаруживалъ при подобныхъ обстоятельствахъ такой находчивости, такого такта, такого величія при обращеніи, а главное такой таинственности, ни одинъ даже самый искусный полководецъ не измышлялъ такихъ геніальныхъ стратегическихъ плановъ, какіе измышляла мистриссъ Никкльби противъ Фрэнка, желая убдиться, насколько догадки ея основательны. Для выясненія замысловъ противника, мистриссъ Никкльби выдвинула впередъ всю свою тяжелую артиллерію, и какихъ только средствъ не пускала она въ ходъ, чтобы достигнуть желанной цли! То она бывала само радушіе и любезность, то становилась холодна, какъ ледъ, и какъ скала, то, казалось, готова была выложить всю душу передъ своей несчастной жертвой, то держала себя неприступно и величаво, какъ будто, вдругъ что-то подмтивъ и проникнувъ намренія юноши, ршилась, какъ истая спартанка, однимъ ударомъ разбить его надежды, которымъ не суждено было сбыться. Иногда, когда Николая не было дома, а Кетъ уходила наверхъ къ больной, и они съ Фрэнкомъ оставались одни, почтенная леди заводила рчь о томъ (облекая ее, разумется, въ форму прозрачныхъ намековъ), что она намрена послать свою дочь года на два, на три то во Францію, то въ Шотландію, для поправленія ея расшатавшагося за послднее время здоровья, то, наконецъ, даже предложить ей маленькую прогулку въ Америку, короче говоря, запрятать ее куда-нибудь въ такое мсто, которое грозило бы несчастному влюбленному долгой, тяжелой разлукой. Порой она увлекалась до того, что начинала издалека намекать на привязанность съ дтства, которую Кетъ будто бы питала къ сыну ихъ стараго друга и сосда Гораціо Бельтирогусу (этому джентльмену, надо замтить, было въ то время не боле четырехъ съ половиною лтъ), а затмъ говорила объ этомъ, какъ о вопрос давно ршенномъ обими семьями, прибавляя, что дло стало лишь за окончательнымъ отвтомъ Кетъ, посл чего остается только вести счастливую парочку подъ внецъ ко всеобщему удовольствію и благополучію.
Опьяненная успхомъ своихъ военныхъ маневровъ и гордая одержанною, какъ ей казалось, побдой, мистриссъ Никкльби ршилась воспользоваться первымъ удобнымъ случаемъ, когда они съ Николаемъ останутся одни, чтобы посвятить его въ тайну, занимавшую теперь вс ея помыслы. Задавшись этою цлью, она въ одинъ прекрасный вечеръ завела съ сыномъ разговоръ о мистер Фрэнк Чирибл и для начала разсыпалась въ похвалахъ необыкновенной благовоспитанности и любезности этого молодого джентльмена.
— Ваша правда, мама, онъ славный малый,— сказалъ Николай.
— Притомъ же недуренъ собою,— замтила мистриссъ Никкльби.
— И даже очень,— согласился Николай.
— Но какого ты мннія о его нос?— продолжала мистриссъ Никкльби, стараясь заинтересовать своего собесдника разговоромъ.
— О нос, мама?— повторилъ Николай.
— Ну, да! То есть я хочу сказать о стил его носа? Какъ по твоему, къ какому стилю можно причислить его носъ? Къ римскому или къ греческому?
— Честное слово, мама,— проговорилъ со смхомъ Николай,— я затрудняюсь отвтомъ на этотъ вопросъ, но насколько я представляю себ лицо Фрэнка, мн кажется, его носъ слдуетъ скоре всего отнести къ смшанному стилю, если можно такъ выразиться. Впрочемъ, я не совсмъ ясно себ его представляю, но, если вы хотите, я въ слдующій разъ непремнно его разсмотрю и тогда скажу вамъ свое мнніе.
— Премного меня обяжешь, мой милый,— сказала мистриссъ Никкльби совершенно серьезно.
— Слушаю и непремнно исполню,— проговорилъ Николай, принимаясь за книгу, которую читалъ передъ тмъ и отложилъ во время этой бесды.
Нсколько минутъ мистриссъ Никкльби сидла молча, о чемъ-то задумавшись.
— А знаешь, онъ очень къ теб привязанъ, мой другъ,— сказала она, наконецъ, снова прерывая молчаніе.
Николай опять захлопнулъ книгу и отвтилъ съ улыбкой, что, насколько онъ могъ замтить, его другъ выказываетъ гораздо больше доврія ей, мистриссъ Никкльби, чмъ ему.
— Гм… право, не знаю, кому онъ выказываетъ больше доврія,— произнесла мистриссъ Никкльби съ таинственнымъ видомъ,— но врно одно, что онъ дйствительно нуждается въ человк, которому онъ могъ бы довриться. Это фактъ.
Поощренная любопытнымъ взглядомъ, который при этихъ словахъ бросилъ на нее сынъ, и гордая сознаніемъ, что она обладаетъ такой важной тайной, мистриссъ Никкльби съ оживленіемъ продолжала:
— Это просто удивительно, мой другъ, какъ ты до сихъ поръ ничего не замтилъ, впрочемъ, и то надо сказать, что только женщины способны подмчать подобныя вещи, особенно вначал, мужчины же въ большинств всегда все прозваютъ. Конечно, мн не слдовало бы говорить, что я особенно проницательна въ такого рода длахъ, но тмъ не мене это такъ. Близкіе въ этомъ случа лучшіе судьи, и я полагаю, никто изъ моихъ близкихъ не откажетъ мн въ этой способности. Впрочемъ, объ этомъ не стоитъ распространяться, такъ какъ въ настоящую минуту это не идетъ къ длу.
Николай снялъ нагаръ со свчи, засунулъ руки въ карманы и, откинувшись на спинку стула въ поз терпливаго ожиданія, приготовился слушать.
— Я считаю своею обязанностью, мой другъ,— продолжала мистриссъ Никкльби,— сообщить теб все, что сама знаю, не только потому, что знать все, что происходитъ въ семь, твое право, но еще и потому, что въ этомъ дл ты много можешь помочь. Мало ли, что ты можешь сдлать! Ты можешь, напримръ, выйти прогуляться въ садъ, или посидть у себя, въ своей комнат, или сдлать видъ, что ты уснулъ, или, наконецъ, подъ предлогомъ какого-нибудь дла, можешь совсмъ уйти изъ дому часика на два и увести съ собой Смайка. Все это, конечно, кажется со стороны сущими пустяками, и, я заране знаю, ты станешь надо мной смяться, что я придаю всему этому слишкомъ много значенія, но увряю тебя, мой другъ, да ты и самъ въ этомъ убдишься со временемъ, когда придетъ твой чередъ влюбиться въ какую-нибудь молоденькую, хорошенькую двушку (я уврена, что она будетъ хорошенькая, иначе ты, конечно, ея не полюбишь)… да, такъ я говорю, увряю тебя, что отъ этихъ пустяковъ, какими они, можетъ быть, теперь теб кажутся, зависитъ гораздо больше, чмъ ты полагаешь. Если бы былъ живъ твой бдный папа, онъ могъ бы теб подтвердить, какъ много иной разъ отъ нихъ зависитъ и какъ важно стараться не мшать влюбленнымъ. Само собою разумется, ты не долженъ длать это замтно, но именно такъ, чтобы это имло видъ самой обыкновенной случайности. Не слдуетъ также неожиданно входить въ комнату, можно или кашлянуть, подходя къ дверямъ, или насвистывать что-нибудь, или напвать, словомъ, надо такъ или иначе предупредить о своемъ появленіи, потому что, вотъ видишь ли, хоть это воркованье влюбленныхъ не только не предосудительная, но вполн естественная вещь, молодые люди всегда почему-то конфузятся, когда ихъ застанешь, напримръ, рядышкомъ на диван или что-нибудь въ этомъ род. Все это очень глупо, но это такъ.
Съ каждымъ новымъ словомъ мистриссъ Никкльби изумленіе Николая все возрастало, но почтенную леди это обстоятельство нисколько не смущало. Напротивъ, оно какъ будто даже возвысило ее въ ея собственномъ мнніи, подтверждая ея необыкновенную проницательность и сноровку въ устройств матримоніальныхъ длъ. Поэтому, прервавъ на минуту потокъ своего краснорчія, чтобы съ довольной улыокой заявить, что она заране знала, какъ удивитъ Николая, добрая женщина принялась выкладывать цлый коробъ самыхъ сложныхъ, запутанныхъ и, повидимому, совершенно не идущихъ къ длу анекдотовъ, изъ коихъ, однако же, съ полною очевидностью явствовало, что мистеръ Фрэнкъ Чирибль былъ страстно влюбленъ въ Кетъ.
— Въ кого!— воскликнулъ Николай.
— Въ Кетъ,— невозмутимо повторила мистриссъ Никкльби.
— Какъ, въ нашу Кетъ? Въ сестру Кетъ?
— Боже мой, Николай, о какой же другой Кетъ можетъ быть рчь!— отвтила съ досадой мистриссъ Никкльби.— Въ комъ же другомъ, кром твоей сестры, я могла бы принимать такое участіе?
— Нтъ, этого не можетъ быть, мама,— сказалъ Николай,— вы ошибаетесь!
— Ты полагаешь, мой другъ?— произнесла мистриссъ Никкльби торжественнымъ тономъ.— Пусть такъ. Поживемъ — увидимъ.
До этой минуты Николаю ни разу не приходила въ голову возможность чего-либо подобнаго тому, что сообщила теперь ему мать. Помимо того, что въ послднее время онъ быль сильно занятъ длами и почти не бывалъ дома, его ревнивыя подозрнія давно уже были направлены совершенно въ другую сторону: онъ всецло приписывалъ частыя посщенія Фрэнка Чирибля присутствію въ ихъ дом Мадлены, въ которую онъ самъ быль влюбленъ. Даже теперь, хоть онъ и понималъ, что предположеніе его матери во всякомъ случа не мене основательно, чмъ его собственное, и несмотря на то, что въ эту минуту ему вдругъ разомъ пришла на память тысяча мелкихъ случайностей, какъ будто даже подтверждавшихъ справедливость словъ мистриссъ Никкльби, онъ все еще не могъ вполн поврить, что вниманіе Фрэнка къ его сестр было чмъ-то особеннымъ, а не обыкновеннымъ вниманіемъ благовоспитаннаго молодого человка къ порядочны, да еще вдобавокъ молоденькой и хорошенькой двушк. Во всякомъ случа онъ не могъ придти пока ни къ какому опредленному выводу, что и высказалъ матери.
— Вы совсмъ было меня всполошили, мама,— сказалъ онъ посл минутнаго раздумья,— но я надюсь, что вы ошибаетесь.
— Признаюсь, я не совсмъ понимаю, какъ ты можешь это думать, мой другъ,— отвтила мистриссъ Никкльби,— но во всякомъ случа можешь быть вполн уврена, что я не ошибаюсь.
— Ну, а что же Кетъ?— спросилъ Николай.
— Вотъ видишь ли, мой другъ, этого вопроса я и сама еще не ршила,— проговорила задумчиво мистриссъ Никкльби.— Всь это время Кетъ проводитъ у постели Мадлены, он такъ подружились, что меня это даже удивляетъ иной разъ, къ тому же, признаться, я и сама часто ее отсылаю, потому что считаю такой образъ дйствій лучшею тактикою въ подобнаго рода длахъ. Никогда, знаешь, не слдуетъ подавать молодому человку слишкомъ много надежды съ перваго абцуга.
Эти слова были сказаны тономъ такого дтскаго, радостнаго самодовольства, что Николай, отъ души пожаллъ о необходимости разрушить розовыя мечты своей матери. Тмъ не мене онъ чувствовалъ, что это его долгъ, который нельзя обойти.
— Да разв же вы не понимаете, мамочка,— началъ онъ какъ только можно мягче,— что если бы увлеченіе мистера Фрэнка оказалось серьезнымъ, съ нашей стороны было бы величайшей неблагодарностью, боле того, подлостью, если бы мы стали покровительствовать его страсти? Впрочемъ, мн не зачмъ и спрашивать васъ, я увренъ, что вы и сами это поймете, если подумаете. Но позвольте мн объяснить мою мысль. Вспомните, что мы бдны.
Мистриссъ Никкльби грустно покачала головой и пробормотала сквозь слезы, что бдность еще не порокъ.
— Разумется, нтъ,— сказалъ Николай,— потому-то я и говорю, что у бдняковъ должна быть гордость, которая удерживала бы ихъ отъ неблаговидныхъ поступковъ, должно быть сильно развитое чувство самоуваженія, которымъ всякій бднякъ могъ бы похвастать не хуже любого монарха. Вспомните только, чмъ мы обязаны братьямъ Чирибль, вспомните, что они для насъ сдлали и сколько длаютъ ежедневно съ такимъ благородствомъ и деликатностью, за которое, кажется, мало отдать всю нашу жизнь. Хороша была бы наша благодарность, если бы мы, зная объ увлеченіи ихъ племянника, единственнаго ихъ родственника, на котораго они смотрятъ, какъ на сына, и для устройства будущности котораго у нихъ, конечно, давно составленъ свой собственный планъ, соотвтствующій полученному имъ воспитанію и будущему огромному состоянію, хороши бы мы были, говорю я, если бы, видя, что онъ увлекается двушкой безъ гроша за душой, да еще такой намъ близкой, какъ Кетъ, стали поощрять его чувства! Да вдь со стороны это имло бы совершенно такой видъ, точно мы заране вс втроемъ составили планъ заманить его въ ловушку, имя въ виду самую подлую, корыстную цль. Подумайте объ этомъ, мама. Если бы этотъ бракъ состоялся, разв могли бы вы взглянуть въ глаза братьямъ Чирибль? Подумайте, какую скверную, какую неблаговидную роль мы бы сыграли во всемъ этомъ дл.
Бдная мистриссъ Никкльби давно уже горько плакала и теперь могла только возразить слабымъ голосомъ, что, конечно, мистеръ Фрэнкъ спросилъ бы сперва разршенія своихъ родственниковъ на свой бракъ съ Кетъ.
— Разумется, это нсколько уменьшило бы его вину въ ихъ глазахъ,— сказалъ Николай,— но не нашу. Относительно насъ это ничуть не измнило бы дла. Между нами и нашими покровителями осталась бы все та же пропасть. Выгоды отъ этого брака, которыя окажутся на нашей сторон, не могутъ не навести ихъ на мысль, что мы приложили тутъ руку. Впрочемъ, все-таки сдается, что посщенія Фрэнка мы можемъ съ полнымъ правомъ отнести на счетъ нашей гостьи,— добавилъ Николай шутливо,— по крайней мр, я надюсь и врю, что это такъ. Да, если бы даже и нтъ, я знаю Кетъ и увренъ въ ней и въ васъ также, мама, увренъ, что вы и сами поймете, какъ мы должны дйствовать, если хорошенько подумаете.
Посл довольно долгихъ пререканій Николаю удалось добиться отъ мистриссъ Никкльби общанія, что она обдумаетъ на досуг этотъ вопросъ, и если мистеръ Фрэнкъ не прекратитъ своихъ ухаживаній, не только не будетъ выказывать ему поощренія, но даже постарается отнять у него всякую надежду на успхъ. Николай ршилъ ни слова не говорить Кетъ о своемъ разговор съ матерью, пока это не окажется безусловно необходимымъ, и удовольствоваться ролью посторонняго зрителя, пока собственныя наблюденія не убдятъ его въ справедливости подозрній матери. Это было весьма мудрое ршеніе, но приведенію его въ исполненіе помшало новое горе, обрушившееся на семью, и сопряженныя съ нимъ новыя хлопоты и тревоги.
Болзнь Смайка приняла опасный оборотъ: онъ такъ ослаблъ, что съ трудомъ переходилъ изъ комнаты въ комнату, и до такой степени исхудалъ, что на него нельзя было смотрть безъ слезъ. Та же самая знаменитость изъ медицинскаго міра, съ которой Николай совтовался, когда Смайкъ только что заболлъ, объявила, что единственная надежда спасти юношу — это немедленно увезти его изъ Лондона. По странной случайности докторъ рекомендовалъ именно ту часть Девоншира, гд родился и выросъ Николай, причемъ, однако, счелъ нужнымъ предупредить, что тотъ, кто подетъ съ больнымъ въ качеств провожатаго, долженъ быть готовъ къ самому худшему, такъ какъ больной настолько опасенъ, что, можетъ быть, ему уже не суждено вернуться назадъ.
Братья Чирибль, которымъ исторія Смайка была давно извстна, отрядили Тима присутствовать при консультаціи, и въ то же утро Николай былъ приглашенъ въ ихъ кабинетъ.
— Дорогой сэръ, нельзя терять ни минуты,— сказалъ ему мистеръ Чарльзъ.— Нельзя дать умереть бдняжк, не испробовавъ предварительно всхъ средствъ, которыя, можетъ быть, могуть спасти ему жизнь. Само собою разумется, что нельзя также отпустить его одного въ чужое для него мсто. Завтра же утромъ собирайте его въ дорогу и позжайте съ нимъ. Позаботьтесь, чтобы онъ ни въ чемъ не терплъ недостатка, и оставайтесь при немъ, пока не убдитесь, что состояніе его здоровья не представляетъ больше ни малйшей опасности. Было бы просто жестокостью разлучить васъ съ нимъ при такихъ обстоятельствахъ. Нтъ, нтъ, нтъ, пожалуйста безъ возраженій, мой милый! Тимъ забжитъ къ вамъ сегодня же вечеромъ проститься. Братъ Нэдъ, мой другъ, мистеръ Никкльби желаетъ на прощанье пожать теб руку, онъ детъ, но не надолго, конечно, не надолго, бдняжка Смайкъ скоро поправится… скоро поправится, и тогда мы пріищемъ для него подходящее мстечко гд-нибудь въ деревн и станемъ вс его навщать, вс будемъ навщать его иногда, не такъ ли, братъ Нэдъ? Вамъ нтъ еще причины отчаиваться, мой милый, ни малйшей причины. Неправда ли, Нэдъ?
Я думаю, нтъ надобности говорить, что Тимъ Линкинвотеръ явился къ Николаю въ тотъ же вечеръ, излишне упоминать и о томъ, какое ему было дано порученіе со стороны братьевъ Чирибль. На слдующее же утро Николай со Смайкомъ тронулись въ путь.
Кто, кром Смайка, никогда не слыхавшаго отъ людей добраго слова, не видвшаго ласковаго взгляда ни отъ кого, кром друзей, теперь его провожавшихъ, кто, кром Смайка, мигъ бы передать словами ту гнетущую тоску, то страшное горе и отчаяніе, которыя отравили ему минуту этой послдней разлуки?
— Посмотри-ка, Смайкъ,— воскликнулъ весело Николай, выглядывая въ окошко кареты,— посмотри, вонъ они вс стоятъ на дорожк! А вотъ и Кетъ, бдная Кетъ! Помнишь, какъ ты ее уврялъ, что будешь не въ состояніи съ ней проститься? Смотри, она теб машетъ платкомъ! Неужели ты такъ и удешь, не отвтивъ на ея привтствіе?
— Не могу!— пролепеталъ Смайкъ съ дрожью въ голос и, откинувшись на спинку сиднья, закрылся руками.— Видите вы ее? Тамъ она еще?
— Да, да, вонъ она опять машетъ платкомъ. Я отвтилъ ей за тебя… Но вотъ ея уже не видно. О чемъ же ты такъ горько плачешь, мой милый? Вдь вы съ нею скоро увидитесь.
Но тотъ, кого Николай старался ободрить своими словами, только сложилъ свои дрожащія руки умоляющимъ жестомъ и прошепталъ:
— На неб, можетъ быть! Это единственное, о чемъ я теперь молю Бога!
Эти слова прозвучали, какъ послдній крикъ истерзанной души.

ГЛАВА LVI.
Потерпвъ пораженіе отъ племянника, Ральфъ Никкльби, пользуясь подвернувшимся случаемъ, составляетъ новый планъ мщенія, къ которому пріобщаетъ новаго испытаннаго союзника.

Событія идутъ своимъ чередомъ, увлекая за собою историка. Событія нашего разсказа заставляютъ насъ вернуться къ тому моменту въ предпослдней глав, когда мы оставили Ральфа Никкльби и Артура Грайда въ дом, гд смерть такъ внезапно водрузила свое мрачное черное знамя.
По уход племянника Ральфъ замеръ на мст со сжатыми кулаками и стиснутыми зубами и нсколько минутъ простоялъ неподвижно въ той самой поз, которую онъ принялъ, посылая свое послднее проклятіе вслдъ Николаю. Если бы не судорожно вздымающаяся грудь, его можно было бы принять въ этотъ моментъ за бронзовую статую. Наконецъ, какъ человкъ, пробуждающійся отъ глубокаго, тяжелаго сна и мало-по-малу расправляющй свои члены, онъ вздрогнулъ и потрясъ кулакомъ по направленію къ двери, въ которою вышелъ Николай, но сейчасъ-же, какъ бы устыдившись своей слабости, спряталъ руку за жилетъ и, обернувшись, посмотрлъ въ лицо Грайду, мене смлому, чмъ онъ, и не успвшему еще оправиться отъ удара.
Этотъ негодный, жалкій трусъ, еще дрожалъ всмъ тломъ, его сдые, рдкіе волосы до сихъ порь еще стояли дыбомъ на его голов. Встртивъ пристальный взглядъ Ральфа, онъ окончательно потерялся, шатаясь, поднялся на ноги и, закрывъ лицо руками, сталъ уврять, подвигаясь понемногу къ дверямъ, что онъ ни въ чемъ не виноватъ.
— Кто же васъ обвиняетъ, пріятель?— отвтилъ Ральфъ глухимъ голосомъ.— Кажется, никто.
— Вы такъ на меня смотрите, какъ будто я во всемъ виноватъ,— пролепеталъ несчастный.
— Если ужь кого обвинять,— пробормоталъ Ральфъ, силясь улыбнуться,— такъ только его за то, что онъ не прожилъ часомъ дольше, проживи онъ еще одинъ часъ, для насъ съ вами и этого было бы вполн достаточно. Да, ужь если кого обвинять, такъ только его.
— Но больше, неправда ли, никто не виноватъ?— произнесъ Грайдъ, все еще заикаясь отъ страха.
— Никто, по крайней мр, въ этой неудач,— отвтилъ Ральфъ.— Но я не покончилъ еще счетовъ съ этимъ молокососомъ, который отбилъ у васъ невсту. Не подумайте, что за сегодняшнее бахвальство… нтъ, за это мы съ нимъ расквитались бы, не случись такого сюрприза.
Спокойствіе, съ которымъ говорилъ Ральфъ, такъ мало гармонировало съ выраженіемъ его лица, было такъ неестественно и ужасно по сравненію съ его рзкимъ, скрипучимъ и отрывистымъ голосомъ (онъ длалъ паузы почти на каждомъ слов, поминутно переводя духъ и напоминая захмелвшаго человка, старающагося объясниться членораздльными звуками), что, встань сейчасъ Брэй со своего смертнаго одра и явись несчастному Грайду, едва ли тотъ испугался бы больше, чмъ боялся теперь.
— Ну, а карета?— спросилъ Ральфъ, посл долгой внутренней борьбы, врод той, которую испытываетъ эпилептикъ, стараясь осилить наступающій припадокъ болзни — Вдь мы пріхали въ карет. Она еще здсь?
Обрадованный возможностью не видть хоть минуту своего собесдника, Грайдъ, пользуясь этимъ предлогомъ, подошелъ къ окну, между тмъ какъ Ральфъ, отвернувшись сосредоточенно рвалъ на себ рубашку рукою, которую держалъ за жилетомъ, и бормоталъ хриплымъ шепотомъ:
— Десять тысячъ фунтовъ! Онъ сказалъ — десять тысячъ! Какъ разъ та сумма, какую я выдалъ вчера подъ дв закладныя и которая съ завтрашняго дня должна была давать мн громадный процентъ. Надо же было имъ обанкротиться! И кто же? Онъ, онъ первый приноситъ мн эту всть!.. Здсь ли наша карета?
— Здсь, здсь,— поспшилъ отвтить Грайдъ испуганный тономъ, которымъ былъ заданъ этотъ вопросъ.— Ахъ, Боже мой, какой вы горячка!
— Подите сюда,— сказалъ Ральфъ, подзывая его къ себ.— Никто не долженъ видть нашего волненія. Мы выйдемъ съ вами подъ руку.
— Ай, да вы такъ давите мн руку, точно хотите сломать!— крикнулъ Грайдъ.
Ральфъ нетерпливымъ движеніемъ выпустилъ его руку, спустился внизъ своимъ обычнымъ твердымъ, ршительнымъ шагомъ и молча слъ въ карету. Грайдъ послдовалъ за нимъ. Когда кучеръ спросилъ, куда хать, Грайдъ вопросительно посмотрлъ на Ральфа, по тотъ хранилъ глубокое молчаніе, и, не дождавшись отвта, Грайдъ приказалъ хать къ себ на квартиру.
Всю дорогу Ральфъ просидлъ въ своемъ углу, скрестя руки и не проронивъ ни звука. Голова его была опущена на грудь, глаза закрыты, и только по непрерывному движенію густыхъ нависшихъ бровей можно было догадаться, что онъ не спитъ. Только когда карета остановилась, онъ поднялъ голову и, выглянувъ къ окно, спросилъ, куда они пріхали.
— Ко мн,— отвтилъ Грайдъ уныло, удрученный безмолвіемъ, царившимъ въ его дом.— О, Боже мой, ко мн несчастному!
— Я и не замтилъ, какъ мы дохали,— сказалъ Ральфъ.— Мн хотлось бы выпить стаканъ холодной воды. У васъ найдется, надюсь?
— Найдется все, что вамъ будетъ угодно,— отвтилъ Грайдь со вздохомъ.— Стучаться не нужно. Кучеръ, позвоните!
Кучеръ позвонилъ разъ, другой, третій, затмъ принялся колотить въ дверь изо всей мочи, но никто не показывался. Онъ заглянулъ въ замочную скважину,— никого. Домъ былъ безмолвенъ, какъ могила.
— Что тамъ еще?— спросилъ нетерпливо Ральфъ.
— Эта Пегъ скоро совсмъ оглохнетъ!— отвтилъ Грайдъ, какъ могъ спокойне, но взглядъ его выражалъ тревогу и страхъ.— Послушайте, кучеръ, позвоните еще разъ, можетъ быть, она увидитъ, какъ качается колокольчикъ.
Кучеръ принялся опять стучать и звонить. Наконецъ въ окнахъ начали появляться сосди, перекликаясь черезъ улицу и спрашивая другъ друга, ужъ не хватилъ ли служанку Грайда ударь? Вокругъ кареты начала собираться толпа, обмнивавшаяся вслухъ самыми смлыми предположеніями. Одни утверждали, что служанка мистера Грайда заснула, другіе — что она заживо сгорла, третьи — что она просто напилась до безчувствія, наконецъ, какой-то толстякъ высказалъ нескромную догадку, что, вроятно, она увидла что-нибудь състное и, съ непривычки къ такому зрлищу, до того перепугалась, что съ нею приключилась падучая. Послднее предположеніе пришлось какъ нельзя боле по вкусу толп: громкій хохотъ огласилъ воздухъ, и нсколько человкъ головорзовъ собирались уже было перелзть черезъ ршетку и выломать кухонную дверь, чтобы констатировать фактъ, но кое-какъ удалось удержать ихъ отъ этой смлой зати. Но этимъ дло не кончилось. Вся округа давно уже знала, что на этотъ день была назначена свадьба Артура, и потому вопросы и нескромныя шутки по адресу новобрачной сыпались со всхъ сторонъ. Большинству очень понравилась высказанная кмъ-то догадка, что молодая сидитъ въ карет, переодтая мужчиной, и что Ральфь Никкльби и есть переодтая невста. Послышались веселыя шуточки по поводу того, что новобрачная явилась въ домъ мужа въ щюкахъ и сапогахъ. Поднялся хохотъ, крикъ, наконецъ, стали даже раздаваться свистки. Длать нечего, Ральфу и Грайду пришлось укрыться въ сосднемъ дом. Тамъ они раздобыли лстницу, приставили ее къ стн (которая на ихъ счастье была не высока) и спустились во дворъ дома Грайда здравы и невредимы.
— Знаете,— сказалъ Артуръ Ральфу, очутившись у себя во двор,— я боюсь войти въ домъ. Вдругъ какъ ее убили, и она лежитъ теперь на полу съ разбитой головой?
— Допустимъ даже, что такъ, что же тутъ ужаснаго?— отвчалъ Ральфъ.— Было бы отлично, если бы такія дла совершались почаще. Чего тутъ пугаться? Оставайтесь, если хотите. Я иду.
Но прежде онъ накачалъ воды изъ пасоса, выпилъ нсколько глотковъ, освжилъ голову и лицо и, вернувъ себ свое обычное самообладаніе, вошелъ въ домъ, какъ ни въ чемъ не бывало. Грайдъ вошелъ за нимъ слдомъ.
Въ дом по обыкновенію царилъ полумракъ, и нигд не было замтно никакой перемны, комнаты имли свой обыкновенный мрачный и неуютный видъ. Поломанная и рваная мебель стояла по мстамъ. Желзный маятникъ старыхъ, безобразныхъ, запыленныхъ часовъ, какъ всегда, громко тикалъ, заглушая всякіе звуки извн. Хромоногіе комоды и шкапы попрежнему стояли, забившись въ темные углы отъ нескромныхъ взоровъ, шумъ шаговъ отдавался такимъ же, какъ и всегда, жалобнымъ эхомъ. Длинноногій паукъ, заслышавъ людскіе шаги, прекратилъ бготню по стн и неподвижно повисъ на своей паутин. Испуганный появленіемъ человка въ своихъ наслдственныхъ владніяхъ, онъ притворился мертвымъ, выжидая, чтобы непрошенные гости ушли.
Пріятели осмотрли весь домъ отъ чердака до подвала,— отворяли скрипучія двери, заглядывали въ каждую комнату,— но нигд не нашли слдовъ старой Пегъ.
Наконецъ, утомившись безплодными поисками, они услись въ комнат, которую обыкновенно занималъ Грайдъ.
— Старая вдьма, по всей вроятности, вышла за какими-нибудь покупками къ свадьб,— сказалъ Ральфъ, собираясь уходить.— Смотрите, я разрываю вашъ вексель: онъ теперь ни на что намъ не нуженъ.
Между тмъ Грайдъ осматривалъ комнату. Вдругъ онъ съ громкимъ крикомъ упалъ на колни возл большого сундука.
— Что тамъ еще?— спросилъ съ досадою Ральфъ.
— Ограбили! Обокрали!— кричалъ Грайдъ.
— Что украли? Деньги?
— Нтъ, нтъ, нтъ! Хуже, гораздо хуже!
— Да что же, наконецъ?— крикнулъ Ральфъ.
— Хуже, гораздо хуже!— твердилъ Грайдъ, словно одержимый, роясь въ бумагахъ. Въ эту минуту онъ походилъ на дикаго звря, въ безсильной ярости роющаго землю когтями.— Лучше бы она украла деньги… вс мои деньги… благо я дома ихъ не держу. Лучше бы она пустила меня по міру, чмъ сдлать то, что она сдлала!
— Да что же она, наконецъ, сдлала?— воскликнулъ Ральфъ, выходя изъ себя.— Что?.. Отвтите ли вы, чортъ васъ побери?
Грайдъ не отвчалъ и продолжалъ рыться въ бумагахъ своими крючковатыми пальцами.
— У васъ пропалъ какой-нибудь документъ?— бшено заоралъ Ральфъ, изо всей силы встряхивая его за шиворотъ.— Что у васъ такое пропало? Что именно, я васъ спрашиваю?
— Да, документъ… бумага. Я погибъ! Пропала моя головушка! Я погибъ, погибъ! Она видла, какъ я читалъ его, недавно читалъ… я постоянно его перечитывалъ… она подсмотрла… подсмотрла, какъ я пряталъ въ шкатулку… Теперь шкатулки нтъ на мст… она украла ее… Будь она проклята! Я пропалъ, пропалъ!
— Какія это были бумаги?— крикнулъ Ральфъ, котораго оснила внезапная мысль, заставившая его вздрогнуть съ головы до ногъ.— Глаза его сверкали, и онъ съ силой стиснулъ костлявую руку Грайда.— Какія бумаги?
— Она и сама не знаетъ, какія, она по уметъ читать,— продолжалъ кричать Грайдъ, не слушая Ральфа.— Единственная для нея возможность выручить за нихъ деньги — это хорошенько ихъ спрятать. Найдется кто-нибудь, кто ей прочтетъ ихъ и научитъ, что съ ними длать. Она безнаказанно заработаетъ на нихъ вмст ее своимъ сообщникомъ, мало того, поставитъ еще себ это въ заслугу, скажетъ, что нашла ихъ… что знала, что он у меня… у нея въ рукахъ вс улики противъ меня… И въ конц концовъ я одинъ пострадаю… одинъ… я одинъ!
— Успокойтесь!— сказалъ Ральфъ, еще крпче стискивая ему руку и устремивъ на него твердый, пристальный взглядъ, говорившій безъ словъ, что онъ нашелъ выходъ.— Успокойтесь! Будьте же, наконецъ, разсудительны. Уйти далеко она не могла. Я сейчасъ позову полицію. Вы заявите, что у васъ украдено, и, врьте мн, ее живо схватятъ. Караулъ! На помощь!
— Нтъ, нтъ, нтъ!— взвизгнулъ Грайдъ, зажимая Ральфу ротъ.— Этого я не могу! Не смю!
— Караулъ! На помощь!— продолжалъ кричать Ральфъ.
— Молчите! Ради Бога, молчите!— кричалъ Грайдъ, топая ногами, словно помшанный.— Да замолчите же, вамъ говорятъ! Я не могу, я не смю заявить объ этомъ полиціи!
— Какъ не смете? Что это значитъ?
— Не смю! Не смю!— повторялъ Грайдъ, ломая руки.— Тс… ни слова. Никому объ этомъ ни слова, иначе я погибъ! Какъ ни поверни, я погибъ. Я пойманъ! Меня упекутъ подъ судъ, сгноятъ живьемъ въ Ньюгет!
Долго еще несчастный, охваченный паническимъ ужасомъ, оглашалъ комнату криками, въ которыхъ какъ-то нелпо сливались страхъ, бшенство и отчаяніе. Но мало-по-малу эти крики перешли въ жалобный вой, только изрдка прорывавшійся дикимъ возгласомъ, когда Грайдъ, продолжавшій рыться въ бумагахъ, обнаруживалъ какую-нибудь новую пропажу. Ральфъ, извинившись передъ пріятелемъ, что долженъ покинуть его въ такомъ гор, ушелъ. Къ великому огорченію звакъ, которые все еще чего-то поджидали на улиц, онъ сообщилъ имъ, что въ дом ничего особеннаго не случилось, затмъ слъ въ кэбъ и отправился домой.
Дома его ожидало письмо. Нкоторое время онъ смотрлъ на конвертъ, не ршаясь его распечатать, но, наконецъ, сломалъ печать и, когда прочелъ письмо, поблднлъ, какъ мертвецъ.
— Худшее, чего я могъ ожидать, свершилось,— пробормоталъ онъ,— банкирскій домъ обанкротился. Теперь и все понимаю. Слухъ объ этомъ распространился въ Сити еще вчера, и вотъ откуда Чирибли узнали эту новость. Прекрасно, превосходно!
Онъ въ страшномъ волненіи прошелся большими шагами по комнат и снова остановился.
— Десять тысячъ фунтовъ! И вдь вложилъ-то я ихъ всего на день, на одинъ только день! Сколькихъ лтъ труда, сколькихъ мучительныхъ дней и безсонныхъ ночей стоили мн эти десять тысячъ фунтовъ! Десять тысячъ! Сколько благосклонныхъ улыбокъ размалеванныхъ красавицъ, сколько заискивающихъ фразъ пустоголовыхъ мотовъ, проклинающихъ меня въ душ, достаюсь бы на мою долю за то время, пока я удвоилъ бы эти десять тысячъ фунтовъ! Какъ бы я душилъ, какъ прижималъ бы всхъ этихъ болвановъ! Сколько наслушался бы сладкихъ рчей, насмотрлся льстивыхъ улыбокъ! Сколько получилъ бы трогательныхъ, нжныхъ посланій, съ пылкими увреніями въ преданности!.. Послушать, что толкуютъ въ свт, такъ можетъ показаться, будто люди, подобные мн, пріобртаютъ богатство цною притворства подлости, униженій и лести. А какъ посмотришь, униженіе и подлость оказываются совсмъ не на той сторон. Какое море лести и лжи излилось бы на меня за мои десять тысячъ фунтовъ отъ тхъ проходимцевъ, которые, не будь я богатъ, отвернулись бы отъ меня съ презрніемъ, какъ ежедневно отворачиваются отъ людей, стоящихъ выше ихъ во всхъ отношеніяхъ, если у этихъ людей пусто въ карман! И если бы даже я удвоилъ свой капиталъ, получилъ бы сто на сто, у меня и тогда не нашлось бы ни одного соверена, который не служилъ бы олицетвореніемъ десяти тысячъ подлыхъ обмановъ, совершенныхъ не кредиторомъ,— нтъ, не врьте этому,— а должникомъ, честнымъ, великодушнымъ, доврчивымъ должникомъ, считающимъ позоромъ для себя отложить хоть полъ шиллинга на черный день изъ своего ежегоднаго дохода!
Шагая по комнат, Ральфъ продолжалъ свою филиппику на ту же тему, какъ будто хотлъ смягчить горечь своей потери этими общими разсужденіями о мелочности и пошлости людской. Но по мр того, какъ воспоминаніе о постигшей его неудач все ярче всплывало въ его душ, шаги его становились мене уврены и, наконецъ, бросившись въ кресло и такъ сильно сжавъ его ручки, что оно затрещало, онъ произнесъ:
— Было время, когда ничто не могло меня взволновать сильне, чмъ потеря такой большой суммы, ничто! Что значили для меня вс эти браки, рожденія, смерти, которыми такъ интересуются люди (разумется, если они не были связаны для меня съ пріобртеніемъ или потерею денегъ)! Но теперь, клянусь честью, я не такъ больно чувствую свою потерю, какъ то торжество, съ которымъ онъ мн о ней сообщилъ! Если бы даже онъ былъ причиной этого краха,— я, впрочемъ, почти увренъ, что такъ оно и есть,— кажется, я и тогда не ненавидлъ бы его сильне, чмъ теперь. Ахъ, кабы только мн ему отомстить! Хотя бы не сразу, нтъ! Отомстить постепенно, но врно! Кабы мн только съ нимъ за все разсчитаться, я быль бы теперь совершенно спокоенъ.
Долго еще раздумывалъ Ральфъ на эту тему и, наконецъ, принялъ ршеніе. Онъ написалъ письмо мистеру Сквирсу и приказалъ Ньюмэну снести его въ ‘Сарацинову Голову’, узнать тамъ, пріхалъ ли Сквирсъ въ Лондонъ, и если пріхалъ, то дождаться отвта. Ногсъ вернулся съ извстіемъ, что мистеръ Сквирсъ пріхалъ нынче утромъ, что письмо застало его въ постели и что онъ приказалъ кланяться мистеру Никкльби и передать, что сейчасъ встанетъ и немедленно явится.
Сквирсъ дйствительно не заставилъ себя долго ждать. Но какъ ни мало прошло времени между возвращеніемъ Ньюмэна и его появленемъ, Ральфъ усплъ подавить въ себ послдніе слды волненія и придать своему лицу его обычное, безстрастное выраженіе, которому онъ, быть можетъ, былъ въ значительной степени обязанъ своимъ огромнымъ вліяніемъ на людей не слишкомъ строгихъ нравственныхъ правилъ, а этимъ вліяніемъ, надо отдать ему справедливость, онъ умлъ-таки пользоваться для своей выгоды.
— Какъ поживаете, мистеръ Сквирсъ?— сказалъ онъ, привтствуя гостя со своей обычной не то насмшливой, не то угрюмой улыбкой.— Какъ поживаете?
— Полегоньку, сэръ,— отвтилъ Сквирсъ.— Помаленьку, да полегоньку, что можетъ быть лучше? Домашніе мои вс здоровы да и мальчуганы скрипятъ понемножку, только вотъ какая-то проклятая сыпь одолла и окончательно лишаетъ ихъ аппетита. Но вдь и погодка-то теперь какова! Какъ тутъ не болть? Я имъ это постоянно говорю всякій разъ, когда ихъ постигнетъ какое-нибудь испытаніе. Испытанія, сэръ,— нашъ удлъ, удлъ смертныхъ. Сама смерть есть не что иное, какъ ниспосланное намъ испытаніе, сэръ. Въ этой юдоли скорбей и печали что ни шагъ, то новое испытаніе, и если мальчуганъ не хочетъ мириться съ испытаніями, выпавшими на его долю, если онъ докучаетъ вамъ своими жалобами, приходится волей-неволей учить его уму-разуму. Такъ сказано и въ писаніи, сэръ.
— Мистеръ Сквирсъ!— рзко перебилъ Ральфъ его изліянія.
— Что прикажете, сэръ?
— Если позволите, мы оставимъ пока эти драгоцнныя поученія и перейдемъ къ длу.
— Съ величайшимъ удовольствіемъ,— отвтилъ Сквирсъ,— но позвольте мн прежде сказать…
— Нтъ, ужъ позвольте мн первому сказать то, что я имю вамъ сообщить… Эй, Ногсъ, гд вы тамъ?
Ральфъ принужденъ былъ повторить свой окрикъ два или три раза, прежде чмъ появился Ньюмэнъ.
— Вотъ что: ступайте обдать сейчасъ. Слышите?
— Да вдь рано еще,— замтилъ Ньюмэнъ недовольнымъ тономъ.
— Но моему, пора, значитъ, нечего разсуждать,— сказалъ Ральфъ:
— У васъ что ни день, то новый чась для обда, это совсмъ не порядокъ, проворчалъ Ногсъ.
— Не бда. У васъ, кажется, не такъ ужъ много поваровъ и дворецкихъ, чтобы васъ особенно затруднило извиниться передъ ними за безпорядокъ,— отрзалъ Ральфъ.— Сказано: маршъ, ну, и ступайте!
Это приказаніе было отдано тономъ, не допускающимъ возраженіи, но Ральфъ не удовольствовался приказаніемъ, а пошелъ въ каморку Ньюмэна подъ предлогомъ, что ему нужно тамъ взять кое-какія бумаги, и, удостоврившись, что тотъ ушель, заперъ за нимъ дверь на засовъ, чтобы онъ не могъ потихоньку отомкнуть дверь своимъ ключомъ.
— Я имю причины подозрвать этого молодца,— сказалъ Ральфъ, вернувшись къ себ въ кабинетъ.— Поэтому, до тхъ поръ, пока я найду наиврнйшее и удобнйшее средство отдлаться отъ него, я ршилъ за нимъ присматривать.
— Ну, отдлаться-то отъ него, кажется, не такъ трудно,— замтилъ ухмыляясь Сквирсъ.
— Пожалуй. Во всякомъ случа не трудне, чмъ отъ многихъ другихъ моихъ благожелателей, насколько мн извстно… Ну-съ, итакъ, вы сказали…
Безпечный тонъ послднихъ словъ Ральфа и его намекъ на то, что ему ничего не стоитъ отдлаться отъ Ньюмэна, какъ и отъ многихъ другихъ, очевидно, имли свою цль, которой и не преминули достигнуть. Посл нкотораго колебанія, Сквирсъ заговорилъ смиреннымъ тономъ:
— Я хотлъ только сказать, сэръ, что происшествіе съ этимъ неблагодарнымъ негодяемъ, сыномъ мистера Сноули, помимо того, что оно доставило мн много хлопотъ и непріятностей, совершенно выбило меня изъ колеи, заставляя по цлымъ недлямъ не видться съ дтьми и женой. Конечно, мн очень пріятно имть съ вами дло, и…
— Надюсь,— замтилъ сухо Ральфъ.
— Еще бы! Конечно, весьма пріятно,—продолжалъ Сквирсъ, потирая колни.— Хотя въ то же время нельзя не сознаться, что когда человку, какъ, напримръ, въ этомъ случа мн, приходится тащиться за двсти пятьдесятъ миль, чтобы получить исполнительный листъ, это выходитъ нсколько утомительно, не говоря уже о риск.
— О какомъ риск вы говорите, мистеръ Сквирсъ? Я что-то васъ не совсмъ понимаю,— сказалъ Ральфъ.
— Это я такъ только, къ слову,— отвтилъ уклончиво Сквирсъ.
— А я васъ спрашиваю, въ чемъ вы видите рискъ?— повторилъ Ральфъ настойчиво.
— Да я вовсе не жалуюсь, мистеръ Никкльби,— поспшилъ извиниться мистеръ Сквирсъ.— Но, честное слово, я никогда не сидлъ такого…
— Я васъ спрашиваю, въ чемъ вы видите рискъ?— еще настойчиве перебилъ его Ральфъ.
— Въ чемъ рискъ?— повторилъ Сквирсъ, усиленно растирая свои колни.— Не стоитъ говорить объ этомъ. Есть вещи, о которыхъ лучше умалчивать. Вы сами знаете, о какомъ риск я говорю.
— Сколько разъ я вамъ повторялъ и сколько разъ мн придется вамъ повторять, что вы ничмъ не рискуете? Что вы подтвердили подъ присягою на суд и что вамъ придется еще показать? Что тогда-то и тогда-то въ вашемъ пансіон содержался мальчикъ, по имени Смайкъ, что онъ пробылъ у васъ столько-то лтъ, исчезъ отъ васъ при такихъ-то и такихъ-то обстоятельствахъ, что теперь вы его нашли и можете удостоврить и доказать подлинность его личности. Разв все это не сущая правда сначала и до конца?
— Конечно, правда,— согласился Сквирсъ.
— Такъ въ чемъ же вы видите рискъ? Сноули, тотъ дйствительно рискуетъ, онъ даетъ ложную присягу, а вдь ему я плачу меньше, чмъ вамъ.
— Да, надо признаться, Сноули въ этомъ дл далъ-таки маху,— замтилъ Сквирсъ.
— Далъ маху!— съ досадой повторилъ Ральфъ.— Далъ ли, не далъ ли маху, а посмотрите, какъ онъ отлично справляется съ дломъ, какъ умло, съ какимъ святымъ лицомъ даетъ показанія. А вы… вы всюду видите рискъ! Просто понять не могу, чего вы боитесь. Доказательства несомннны: несомннно у Сноули былъ другой сынъ, несомннно, что Сноули былъ два раза женатъ, несомннно, что первая его жена умерла! Не явится же она съ того свта и не покажетъ, что не она писала письмо. Самъ Сноули тоже не заявитъ, что Смайкъ не его сынъ, и что настоящій его сынъ давно съденъ червями! Такъ чмъ же вы рискуете? Сноули — другое дло, онъ дйствительно совершаетъ преступленіе, но, я полагаю, ему не привыкать стать. Но вы-то, вы чмъ тутъ рискуете, Бога ради?
— Вы сами знаете чмъ,— пробормоталъ Сквирсъ, безпокойно заерзавъ на стул.— Но разъ вы ставите вопросъ на такую почву, позвольте узнать, а вы-то сами ничмъ не рискуете?
— Я? Конечно, ничмъ. Я не замшанъ въ дл, но вдь и вы не замшаны: ни мн, ни вамъ ничто не грозитъ. Сноули понимаетъ, что въ собственныхъ своихъ интересахъ онъ долженъ твердо держаться данныхъ разъ показаній, иначе онъ рискуетъ своей головой, и только въ такомъ случа и рискуетъ. И посл этого вы еще толкуете о какомъ-то вашемъ риск!
— Да, толкую и буду толковать!— проворчалъ Сквирсъ, безпокойно озираясь.— Какъ же это иначе назвать? Или вы полагаете, что оказали мн великое одолженіе тмъ, что приплели меня къ этому длу?
— Называйте, какъ хотите,— сказалъ Ральфъ съ раздраженіемъ въ голос,— но выслушайте меня! Вы знаете такъ же хорошо, какъ и я, что этотъ планъ былъ прежде всего задуманъ съ той цлью, чтобы дать вамъ возможность отомстить негодяю, который вамъ насолилъ и вдобавокъ васъ же отколотилъ до полусмерти. Не вы ли только объ одномъ и мечтали, какъ бы снова заполучить въ свои руки того дохлаго мальчишку, чтобы этимъ способомъ, самымъ чувствительнымъ, по вашему мннію, для вашего врага, заставить его поплатиться за весь тотъ вредъ и оскорбленія, которыя онъ вамъ нанесъ? Такъ это или нтъ, мистеръ Сквирсъ?
— Все это, конечно, до извстной степени врно,— отвтилъ Сквирсъ, почти побжденный аргументаціей Ральфа и его рзкимъ, увреннымъ тономъ.
— То есть, какъ это до извстной степени? Что вы хотите этимъ сказать?— спросилъ Ральфъ.
— Только то, что во всей этой зат, если не ошибаюсь, приписались въ разсчетъ столько же ваши интересы, сколько и мои,— отвтилъ Сквирсъ.
— Неужели вы такъ наивны, чтобы воображать, что я сталь бы вамъ помогать, если бы у меня не было тутъ и своего разсчета?— проговорилъ Ральфъ, не сморгнувъ.
— Конечно, нтъ, я отлично это понимаю,— отвчалъ Сквирсъ.— Я только хотлъ поставить вопросъ ребромъ, чтобы между нами не осталось ничего недосказаннаго.
— Дло и безъ того ясно, какъ день,— сказалъ Ральфъ.— Но, съ другой стороны, имйте въ виду, что мы съ вами стоимъ далеко не въ одинаковыхъ условіяхъ: я плачу деньги за то, чтобы имть возможность отомстить, вы же мстите и въ то же время кладете деньги въ карманъ. Такимъ образомъ вы соединяете полезное съ пріятнымъ. Не скажу, конечно, чтобы при существующихъ обстоятельствахъ я отказался отъ такой постановки дла, если бы это было возможно. Во всякомъ случа, кто же изъ насъ двоихъ въ выигрыш? Вы ли, имя возможность убить однимъ ударомъ двухъ зайцевъ (ибо въ крайнемъ случа у васъ остается все-таки увренность если не въ успх предпріятія, то хотъ въ заработк, или я, для котораго несомннно одно, что такъ или иначе мн придется уплатить деньги независимо отъ того, буду ли я имть успхъ въ своихъ планахъ или нтъ?
Такъ какъ Сквирсъ не могъ отвтить на этотъ вопросъ ничмъ, кром пожатія плечъ да улыбки, Ральфъ посовтовалъ ему лучше молчать и быть благодарнымъ за выгоды, доставшіяся на его долю, и затмъ увренно продолжалъ свою рчь, перейдя къ описанію послднихъ событій.
Во-первыхъ, онъ разсказалъ, какъ Николай помшалъ выполненію его плана относительно брака нкоей молодой леди и какъ, воспользовавшись внезапною смертью ея отца, онъ взялъ ее подъ свое покровительство и увезъ къ себ въ домъ.
Во-вторыхъ, онъ сообщилъ Сквирсу, что эта молодая леди оказывается обладательницею значительнаго капитала, благодаря нкоему завщанію, документу, подлинности котораго во всякомь случа нельзя заподозрить, который легко отличить отъ всякаго другого, такъ какъ онъ составленъ на имя молодой леди, и который еще легче добыть въ числ другихъ бумагъ, если только знать, гд онъ хранится. Разъяснивъ своему собесднику, что разъ эта леди узнаетъ о существованіи подобнаго документа, ея мужъ (а что этимъ мужемъ будетъ никто другой, какъ Николай, Ральфъ въ этомъ нимало не сомнвался), ея мужъ сдлается богатымъ человкомъ и, слдовательно, еще боле опаснымъ врагомъ.
Въ-третьихъ, онъ не скрылъ отъ Сквирса, что этотъ документъ вмст съ другими бумагами похищенъ у одного лица, которое пріобрло ихъ также беззаконнымъ путемъ и потому не можетъ возбудить преслдованія за похищеніе, и что, наконецъ, онъ, Ральфъ, знаетъ похитителя.
Все это мистеръ Сквирсъ выслушалъ съ величайшимъ вниманіемъ не проронивъ ни единаго звука. Полураскрывъ ротъ и вытаращивъ свой единственный глазъ, онъ слушалъ и недоумвалъ, чему онъ обязанъ такимъ довріемъ со стороны Ральфа и къ чему собственно клонится его рчь.
— А теперь,— сказалъ Ральфъ, придвигаясь къ своему собесднику и положивъ ему руку на плечо,— хорошенько выслушайте, что я задумалъ, и какъ мы приведемъ въ исполненіе мой планъ, когда онъ окончательно созретъ. Кром молодой леди и ея будущаго супруга никто не можетъ извлечь никакой пользы изъ завщанія, да и имъ-то самимъ оно можетъ принести выгоду только въ томъ случа, если очутится въ ихъ рукахъ, это я доподлинно знаю. Такъ вотъ мн нужно имть этотъ документъ. Тому, кто мн его добудетъ, я заплачу пятьдесятъ фунтовъ золотомъ и сожгу бумагу на его глазахъ.
Сквирсъ безсмысленно слдилъ взглядомъ за Ральфомъ, который съ послдними словами протянулъ руку къ камину, какъ бы и въ самомъ дл сжигая бумагу.
— Такъ,— проговорилъ онъ нершительно,— но на кого вы намекаете? Кто достанетъ вамъ документъ?
— Можетъ быть, и никто, такъ какъ для этого придется потрудиться. Но если кто и возьмется достать, такъ это вы.
Сквирсъ былъ такъ искренно изумленъ этимъ неожиданнымъ заявленіемъ и такъ ршительно отказался отъ всякаго участія въ этомъ дл, что всякій другой на мст Ральфа не на шутку призадумался бы надъ возможностью осуществленія своего плана при такихъ условіяхъ, а, можетъ быть, счелъ бы за лучшее совсмъ отъ него отказаться. Но на Ральфа слова Сквирса не произвели ни малйшаго впечатлнія. Онъ далъ ему время высказаться и затмъ, какъ ни въ чемъ не бывало, продолжалъ развивать свой планъ, особенно старательно упирая на т его подробности, которыя могли показаться Сквирсу наиболе заманчивыми.
Онъ обратилъ его вниманіе на возрастъ, на дряхлость и слабость мистриссъ Слайдерскью, на малую вроятность того, чтобы она могла имть сообщника, или даже вообще знакомыхъ, принимая въ разсчетъ ея замкнутую жизнь во все время продолжительнаго ея пребыванія въ дом Грайда, упомянулъ и о томъ, что едва ли эта покража являлась слдствіемъ заране обдуманнаго плана, такъ какъ иначе старуха, конечно, не преминула бы прихватить приличную сумму денегъ, затмъ указалъ на затруднительное положеніе, въ какомъ она должна была, очутиться, съ кучей документовъ на рукахъ, цнности которыхъ она, конечно, не подозрвала и съ которыми не знала, что сдлать, наконецъ, высказалъ свою увренность въ томъ, что человку, близко знакомому съ положеніемъ дла, не представится никакого труда вкрасться въ довріе старухи и, дйствуя умло (въ случа нужды можно будетъ даже пустить въ ходъ угрозы,— замтилъ онъ вскользь), добиться того, что она добровольно отдастъ документъ. Добавивъ къ этому, что такъ какъ мистеръ Сквирсъ, собственно говоря, даже не живетъ въ Лондон, и, слдовательно, его мимолетныя сношенія съ мистриссъ Слайдерскью не могутъ возбудить подозрній ни въ настоящее время, ни впослдствіи, мистеръ Никкльби вкратц объяснилъ, что самому ему нельзя взяться за это дло, такъ какъ старуха знаетъ его лично. Кром того онъ вставилъ въ свою рчь нсколько льстивыхъ замчаній насчетъ такта и опытности мистера Сквирса, которому, конечно, ничего не будетъ стоить провести такую старушенцію, какъ мистриссъ Слайдерскью. Въ придачу ко всмъ этимъ убдительнымъ доводамъ, лукавый старикъ со своимъ обычнымъ искусствомъ нарисовалъ яркую картину пораженія Николая, если имъ удастся устроить, что онъ женится на нищей, вмсто богатой наслдницы, какъ онъ теперь разсчитываетъ. Коснувшись затмъ мимоходомъ тхъ преимуществъ, которыя пріобртаетъ мистеръ Сквирсъ въ его положеніи, заручившись дружбой такого человка, какъ онъ. Ральфъ перечислилъ вс услуги, оказанныя имъ Сквирсу, упирая въ особенности на показаніе, данное имъ нкогда на суд въ дл по обвиненію Сквирса въ жестокомъ обращеніи съ однимъ болзненнымъ ребенкомъ, которое привело къ смерти послдняго. (Надо, впрочемъ, замтить, что эта смерть какъ нельзя лучше устраивала дла Ральфа и нкоторыхъ его кліентовъ, о чемъ онъ, конечно, ни словомъ не заикнулся). Въ заключеніе онъ далъ понять Сквирсу, что общанная цифра награды можетъ быть увеличена до семидесяти и даже, въ случа полнаго успха, до ста фунтовъ.
По окончаніи этой длинной рчи мистеръ Сквирсъ помолчалъ, заложилъ ногу на ногу, потомъ принялъ опять прежнюю позу, почесалъ въ затылк, потеръ себ глазъ, внимательно осмотрлъ свои руки, покусалъ ногти и, выказавъ вообще всми своими движеніями безпокойство и нершительность, освдомился, не надбавитъ ли мистеръ Никкльби еще чего-нибудь сверхъ назначенной имъ сотни фунтовъ. Получивъ отрицательный отвтъ, онъ снова сталъ ерзать на стул, затмъ, посл нкотораго раздумья, вновь и столь же безуспшно освдомился, не прибавитъ ли мистеръ Никкльби еще хоть полсотни и, наконецъ, сказалъ, что онъ всегда радъ услужить другу, что таковъ былъ искони его главный принципъ, а потому онъ согласенъ и принимаетъ условія.
— Только какъ же теперь разыскать эту старуху?— спросилъ онъ.— Вотъ въ чемъ загвоздка.
— Я и самъ пока не знаю,— отвтилъ Ральфъ,— но надо постараться. Мн не разъ приходилось откапывать людей, которые имли возможность спрятаться надежне, чмъ эта старуха. Мн извстны въ Лондон такія мстечки, гд за одну, дв гинеи можно оборудовать и не такое дльце… Однако, звонятъ,— врно это явился мой клеркъ. Прощайте пока, да, чтобы не ходить ко мн даромъ, ждите дальнйшихъ извстій.
— Ладно!— сказалъ Сквирсъ.— Кстати: если вамъ не удастся разыскать старуху, вы платите въ гостиницу по моему счету и оплачиваете потерянное мною время?
— Согласенъ,— пробурчалъ Ральфъ.— Больше, надюсь, вы ничего не имете мн сказать?
Сквирсъ покачалъ головой и взялъ шляпу. Ральфъ проводилъ его до дверей, нарочно выражая вслухъ свое удивленіе, чтобы Ньюмэнъ могъ его слышать, по поводу того, что дверь заперта на засовъ, какъ будто на двор ночь. Впустивъ Ногса и выпустивъ Сквирса, онъ вернулся къ себ въ кабинетъ.
— Ну-съ, теперь, чтобы тамъ ни случилось, я спокоенъ и увренъ въ себ,— проворчалъ онъ сквозь зубы.— Дайте мн только хоть немного вознаградить себя за понесенную потерю и неудачу, дайте мн возможность лишить его того, что для него особенно дорого, больше мн пока ничего не нужно. Это будетъ первымъ звеномъ той цпи, которую я на него наброшу, и ужъ, конечно, я постараюсь сковать ее мастерски.

ГЛАВА LVII,
изъ которой читатель узнаетъ, какъ помощникъ Ральфа Никльби приступаетъ къ длу и насколько онъ въ немъ успваетъ.

Былъ теплый, сырой, осенній вечеръ. Въ темной каморк подъ самой крышей жалкой лачуги, стоявшей въ конц глухой улицы или, врне, глухого двора близъ Ламбета, сидлъ одинъ одинешенекъ человкъ, съ кривымъ глазомъ и въ такомъ странномъ костюм, который можно объяснить или страшной нищетой его владльца или его желаніемъ замаскировать свою личность для какихъ-нибудь особенныхъ цлей. На немъ былъ длиннополый широкій сюртукъ, въ который онъ могъ бы свободно завернуться весь, съ головой, не рискуя порвать засаленной старой матеріи, притомъ съ рукавами чуть не вдвое длинне рукъ. Въ этомъ оригинальномъ одяніи и въ такомъ странномъ, пользующемся сомнительною репутаціей, мст, не имвшемъ ничего общаго съ родомъ занятій и привычной обстановкой мистера Сквирса, сама мистриссъ Сквирсъ, пожалуй, съ трудомъ бы узнала своего главу и повелителя, несмотря на всю проницательность этой почтенной леди и ея нжную привязанность къ мужу. А между тмъ это былъ именно мистеръ Сквирсъ. Онъ казался сильно не въ дух, несмотря на то, что черпалъ нкоторое утшеніе изъ бутылки темнаго стекла, стоявшей на стол у него подъ рукой. Взглядъ, которымъ онъ окидывалъ комнату, выражалъ вмст съ глубокимъ отвращеніемъ къ окружавшей его обстановк, воспоминаніе и сожалніе о другихъ мстахъ и лицахъ.
Дйствительно, ни комната, по которой съ грустью блуждалъ взоръ мистера Сквирса, ни узкій переулокъ, куда могъ бы проникнуть этотъ взоръ, если бы мистеръ Сквирсъ потрудился подойти къ окну, не представляли изъ себя ничего привлекательнаго. Чердакъ, на которомъ онъ помщался, былъ грязенъ и почти пустъ, кровать и кое-какая необходимая мебель были ветхи и крайне невзрачны, улица — темна и пустынна. Такъ какъ это была улица съ однимъ выходомъ, то по ней и всегда-то бродили лишь немногіе обыватели, теперь же, когда погода не только не благопріятствовала прогулк, а, напротивъ, была именно такова, что, какъ говорится, добрый хозяинъ не выгналъ бы собаки на дворъ,— единственными признаками жизни въ этомъ мст и въ этотъ часъ былъ тусклый свтъ, пробивавшійся кое-гд сквозь закоптлыя стекла, однообразный шумъ дождя, да нарушавшій кое-гд тишину стукъ затворявшейся двери.
Мистеръ Сквирсъ продолжалъ меланхолически оглядывать комнату, прислушиваясь къ монотонному шуму, доходившему съ улицы, разнообразившемуся лишь шуршаніемъ его собственнаго долгополаго сюртука, когда онъ протягивалъ руку къ бутылк и затмъ подносилъ стаканъ къ губамъ. Вроятно, мистеръ Сквирсъ долго бы еще просидлъ такимъ образомъ, если бы сгустившаяся мало-по-малу темнота не напомнила ему, что пора снять со свчи. Нсколько развлеченный этимъ занятіемъ, онъ поднялъ къ потолку свой единственный глазъ и, разглядывая фантастическіе узоры, выведенные на немъ сыростью и дождемъ, проникавшимъ съ крыши, произнесъ слдующій монологъ:
— Ну и дла, нечего сказать, чортъ бы ихъ побралъ! Сколько уже времени, по крайней мр, недль шесть я подстерегаю эту вдьму, эту воровку (мистеръ Сквирсъ не безъ запинки выговорилъ послдній эпитетъ), а между тмъ въ Дотбойсъ-Голл, можетъ быть, творится чортъ знаетъ что. Ничего не можетъ быть хуже, какъ попасться въ лапы къ этой старой лис — Никкльби. Съ нимъ никогда не знаешь, какъ быть: заработаешь грошъ, а потеряешь, того и гляди, цлый фунтъ.
Эти финансовыя соображенія напомнили мистеру Сквирсу, что въ данномъ случа дло шло о цлой сотн фунтовъ, которую онъ могъ нажить. Морщины на его чел мигомъ разгладились, и онъ весело осушилъ свой стаканъ.
— Я никогда не видлъ,— продолжалъ мистеръ Сквирсъ свои размышленія вслухъ,— никогда не знавалъ такой тонкой бестіи, какъ этотъ Никкльби. Попробуй-ка его раскусить, какъ бы не такъ! А самъ всякаго видитъ насквозь. Какъ говорится, прошелъ огонь, воду и мдныя трубы. Стоило посмотрть, какъ онъ изловчался и изворачивался, на какія пускался продлки и ухищренія, чего, чего только не длалъ, чтобы разнюхать мсто, гд обртается прелестнйшая мистриссъ Пегъ и тмъ очистить дорогу для моихъ дйствій. Ни дать, ни взять ползучій змй, аспидъ да и только, и глаза-то у него и рожа, какъ у аспида, прости, Господи! Вотъ кто бы надлалъ длъ, кабы былъ заодно съ нами. Впрочемъ, что я, арена нашей дятельности для него слишкомъ тсна: его геній сокрушилъ бы стны желзной темницы, преодоллъ бы вс препятствія, разрушилъ бы все на своемъ пути и воздвигъ бы себ памятникъ… Однако, довольно! Я еще обдумаю эту рчь и окончу при боле удобномъ случа.
Оборвавъ такимъ образомъ нить своихъ размышленій, мистеръ Сквирсъ снова налилъ и опорожнилъ стаканъ, затмъ извлекъ изъ кармана засаленное письмо и принялся читать его вслухъ съ видомъ человка, которому въ совершенств было извстно содержаніе этого документа, но который хочетъ воскресить его въ своей памяти за неимніемъ лучшаго развлеченія.
‘Свиньи здоровы,— читалъ мистеръ Сквирсъ,— коровы то же, а мальчишки дерутся. Маленькій Спрутеръ сталъ щуриться, была ли у него раньше эта дурная привычка?’ — Постой, я ему покажу щуриться, дайте мн только вернуться.— ‘Гобби продолжаетъ сопть за обдомъ и увряетъ, что это оттого, что ему даютъ жесткое мясо’.— Ладно, ладно, мистеръ Гобби, ты у меня засопишь и безъ мяса!—‘У Питчера опять сдлался тифъ’.— Вотъ еще бда съ этимъ мальчишкой!— ‘Родители взяли его домой, и онъ умеръ у нихъ на другой день’.— Опять такая же штука. Чистое надувательство! Надо же было ему умереть какъ разъ передъ окончаніемъ четверти. Опять четвертная плата въ труб! А все благодаря этой проклятой систем взноса заднимъ числомъ.— ‘Пальмеръ-младшій продолжаетъ упорствовать въ своемъ желаніи уйти на небо’.— Просто недоумваю, что мн съ нимъ длать! Вчно у него на ум всякая чепуха! Эта фантазія ничуть не лучше той, когда онъ выразилъ желаніе быть осломъ, потому что тогда у него, по крайней мр, не будетъ отца, который его ненавидитъ. И это называется шестилтній ребенокъ! Какая испорченность!
Мистеръ Сквирсъ до такой степени огорчился такимъ проявленіемъ черствости въ столь юномъ существ, что съ досадой сунулъ письмо въ карманъ и попытался найти утшеніе въ разсужденіяхъ на тему нсколько иного свойства.
— Однако, долгонько таки засидлся я въ Лондон! Шесть недль,— да вдь это цлая вчность, особенно когда живешь въ такой дыр, въ которой порядочный человкъ не проживетъ и недли. Но съ другой стороны, сто фунтовъ равняются цлымъ пятерымъ мальчишкамъ, да и то если еще получишь съ нихъ полностью, не говоря уже о расходахъ на пищу и прочее. Притомъ же, надо взять въ разсчетъ, что я ничего не теряю, потому что жизнь здсь не стоитъ мн ни гроша, а плата за дтей и безъ меня вносится аккуратно, насчетъ порядка въ дом мистриссъ Сквирсъ у меня дока. Потерянное время я тоже живо наверстаю, дня два, и расправ конецъ, и все войдетъ въ свою колею. Во всякомъ случа сотня фунтовъ плата хорошая за два дня, хотя бы даже усиленной работы, которая потребуется, чтобы вернуть мальчишекъ къ прежней дисциплин. Однако, пора, кажется, и къ старух. Судя по тому, что она мн сказала вчера, надо полагать, что сегодня мы съ ней или покончимъ дло ладкомъ или ужъ придется все бросить. Ну-ка, еще стаканчикъ! За успхъ! Мистриссъ Сквирсъ, ваше здоровье, моя милая!
Подмигнувъ своимъ единственнымъ глазомъ такъ выразительно, какъ будто очаровательная леди, за здоровье которой онъ пилъ, присутствовала здсь самолично, мистеръ Сквирсъ такъ увлекся этой иллюзіей, что налилъ стаканъ до краевъ и осушилъ его залпомъ. А такъ какъ въ бутылк заключался довольно крпкій напитокъ, и мистеръ Сквирсъ не разъ къ ней прикладывался въ этотъ вечеръ, то немудрено, что онъ пришелъ въ самое веселое настроеніе духа и въ эту минуту стоялъ вполн на высот предстоящей ему задачи.
Читатель узнаетъ сейчасъ, въ чемъ она состояла. Пройдясь нсколько разъ по комнат, чтобы размять свои ноги, Сквирсъ взялъ бутылку подъ мышку, прихватилъ стаканъ, потушилъ свчу, очевидно, не разсчитывая скоро вернуться, тихонько проскользнулъ въ дверь, пробрался на цыпочкахъ по корридору къ противоположнымъ дверямъ и легонько постучался.
— Впрочемъ, на кой чортъ я стучу? Вдь она все равно глуха, какъ тетеря,— пробормоталъ онъ.— Не думаю, чтобы я засталъ ее врасплохъ, а если бы и такъ, мн что за дло!
И Сквирсъ безъ дальнйшихъ церемоній тихонько пріотворилъ дверь. Удостоврившись, что въ каморк, еще боле жалкой, чмъ его собственная, не было никого, кром старухи, грвшейся у чуть тлющаго огонька (на двор было очень холодно, несмотря на то, что стояла еще осень), онъ вошелъ и дружески потрепалъ ее по плечу со словами:
— Какъ поживаете, моя голубушка?
— Ахъ, это вы?— сказала Пегъ.
— Конечно, я, кто же другой! Я — мстоименіе личное перваго лица, единственнаго числа, именительнаго падежа. Подразумвается глаголъ ‘есмь’ и существительное ‘Сквирсъ’. Все вмст означаетъ мое присутствіе здсь. Притяжательное мстоименіе мое будетъ мой въ мужескомъ род, моя — въ женскомъ, мое — въ среднемъ, мои — во множественномъ числ всхъ трехъ родовъ,— отбарабанилъ Сквирсъ вс свои грамматическія познанія.— Впрочемъ, я это или не я, ты все равно будешь въ проигрыш, старая колотовка, и въ этомъ вся суть.
Послднія слова почтенный педагогъ произнесъ обыкновеннымъ голосомъ, такъ что Пегъ не могла ихъ разслышать. Затмъ, придвинувъ стулъ къ огню, онъ слъ противъ своей собесдницы и, поставивъ на полъ бутылку со стаканомъ, опять прокричалъ ей въ самое ухо:
— Такъ какъ же вы поживаете, голубушка?
— Слышу, слышу,— отвтила Пегъ съ очаровательной улыбкой.
— Вотъ я и исполнилъ свое общаніе, какъ видніе, явился,— прогремлъ Сквирсъ.
— Вотъ, вотъ, у насъ на моей родин вс это говорятъ,— радостно замтила Пегь.— Только по моему масло куда лучше.
— Лучше чего?— заоралъ Сквирсъ во все горло, а потомъ добавилъ потише не очень-то лестный комплиментъ по адресу старухи.
— Нтъ,— отвтила Пегъ,— разумется, нтъ.
— Вотъ, такъ тетеря, чистое наказаніе!— проворчалъ Сквирсъ съ милой улыбкой, между тмъ какъ Пегъ, глядя на своего собесдника, заливалась добродушнымъ смхомъ въ восторг отъ своихъ мткихъ отвтовъ.— Видите вы эту штуку? Это бутылка.
— Вижу,— отвтила Пегъ.
— Ну, слава Богу! А это видите?— заоралъ Сквирсъ.
— Это стаканъ.
Пегъ и тутъ поняла, потому что зрніе у нея было прекрасное.
— Смотрите же,— сказалъ Сквирсъ, сопровождая свои слова соотвтствующей жестикуляціей.— Видите, я наливаю изъ бутылки въ стаканъ, говорю: ‘За ваше здоровье, голубушка!’ и пью. Теперь, какъ истый джентльменъ, споласкизаю стаканъ, жалъ только, что приходится выливать въ огонь драгоцнную влагу. Смотрите, какъ вспыхнуло! Затмъ вновь наполняю стаканъ и передаю его вамъ.
— Ваше здоровье!— сказала Пегъ.
— Это небось поняла,— проворчалъ Сквирсъ, наблюдая, съ какимъ проворствомъ мистриссъ Слайдерскью осушила стаканъ, посл чего чуть не задохлась отъ кашля.— Теперь потолкуемъ. Ну, что, какъ доживаетъ вашъ ревматизмъ?— снова прогремлъ онъ, стараясь придать своему крику шутливый оттнокъ.
Мистриссъ Слайдерскью, съ улыбкой, сопровождавшейся выразительнымъ взглядомъ, который она бросила на своего собесдника и который долженствовалъ означать, что она совершенно очарована его наружностью, манерами и разговоромъ, отвтила, что теперь ей немного получше.
— Ну-съ, а откуда взялся ревматизмъ?— продолжалъ шутить Сквирсъ, окончательно развеселившись посл послдняго стакана.— Какъ вы полагаете, сударыня, откуда берется ревматизмъ и прочая дрянь, которая одолваетъ людей? Ну-ка!
Мистриссъ Слайдерскью отвчала, что этого она не знаетъ, но что, вроятно, такъ ужъ отъ Бога положено, чтобы на свт былъ ревматизмъ, отъ того онъ и бываетъ у людей.
— Корь, ревматизмъ, коклюшъ, лихорадка, тифъ, невралгія,— затораторилъ мистеръ Сквирсъ,— все это философія. Небесныя тла — философія, земныя — тоже философія. Всякое явленіе въ сфер небесной есть философія, всякое явленіе на земл — философія. Иногда, впрочемъ, помимо философіи, замшивается и метафизика, но это случается рдко. Философія — моя страсть. Когда кто-нибудь изъ родителей задастъ мн вопросъ насчетъ классицизма или математики, я прежде всего съ достоинствомъ освдомляюсь, имю ли я дло съ философомъ, а такъ какъ отвтъ на этотъ вопросъ всегда слдуетъ отрицательный, то я и говорю: ‘Въ такомъ случа, сэръ, я, къ сожалнію, не могу вамъ дать ни какихъ разъясненій’. Естественно, что посл этого родитель отправляется во-свояси, сожаля въ душ, что онъ не философъ, и въ полной увренности, что онъ бесдовалъ съ философомъ.
Наговоривъ еще много подобнаго вздору съ самымъ глубокомысленнымъ видомъ и все это время не спуская своего глаза съ мистриссъ Слайдерскью, которая не разслышала ни единаго слова, мистеръ Сквирсъ еще разъ отхлебнулъ изъ бутылки и передалъ ее Пегъ, оказавшей ей въ свою очередь должную честь.
— Пора, кажется, приступать къ длу,— сказалъ себ мистеръ Сквирсъ и продолжалъ громко:— Знаете, миссисъ, вдь вы смотрите двадцатью годами моложе своихъ лтъ.
Мистриссъ Слайдерскью засмялась отъ удовольствія.
— Я хочу сказать — двадцатью годами моложе, чмъ вы себ дали въ тотъ день, какъ я впервые познакомился съ вами, помните?
— Еще бы не помнить,— отвтила Пегъ.— Вкъ буду помнить. Перепугали вы меня тогда чуть не до смерти.
— Неужто? Впрочемъ, какъ было и не испугаться, неожиданно увидвъ передъ собой незнакомца, который является къ вамъ и такъ таки прямо рекомендуется, заявляя, что онъ знаетъ, кто вы, зачмъ вы прячетесь, знаетъ, что вы стащили и, наконецъ, у кого?
Пегъ кивнула головой въ знакъ согласія.
— Я. видите ли, какъ-то нюхомъ узнаю вс подобныя вещи,— продолжалъ Сквирсъ.— Каждое дльце этого рода никогда не обходится безъ моего благосклоннаго участія. Я, надо вамъ сказать, нчто въ род юриста, весьма опытнаго въ такого рода длахъ. Я всегда являюсь другомъ и повреннымъ мужчинъ, женщинъ, дтей безразлично,— словомъ, всхъ тхъ, кто оказывается въ затруднительномъ положеніи, благодаря излишнему проворству своихъ рукъ.
Мистеръ Сквирсъ намревался было продолжать этотъ перечень своихъ разнообразныхъ и рдкихъ достоинствъ (какъ это было условлено у нихъ съ Ральфомъ), черпая краснорчіе изъ стоявшей передъ нимъ бутылки, но мистриссъ Пегъ его перебила.
— Ха, ха, ха!— вдругъ весело залилась эта почтенная леди, скрестивъ руки и покачивая головой.— Такъ онъ, стало быть, не женился, нтъ?
— Нтъ, нтъ,— отвтилъ Сквирсъ,— за это я вамъ ручаюсь.
— И молодой франтъ увезъ у него изъ подъ носу невсту!
— Изъ подъ самаго носа и вдобавокъ оттузилъ его на вс корки, перебилъ стекла въ квартир и заставилъ его проглотить свадебный бантъ, такъ что тотъ чуть-чуть не подавился.
— А ну-ка, разскажите все сначала!— воскликнула Пегъ въ полномъ упоеніи отъ неудачъ своего бывшаго хозяина, отчего ея безобразное лицо сдлалось еще боле отталкивающимъ, почти страшнымъ.— Начните съ самаго начала, не пропускайте ни одной мелочи, какъ будто бы вы мн раньше ничего не говорили. Ну-ка, ну-ка, съ той самой минуты, какъ онъ пошелъ къ своей красавиц!
Продолжая подчивать мистриссъ Слайдерскью изъ бутылки, къ которой онъ и самъ не забывалъ прикладываться, чтобы прочистить голосъ, мистеръ Сквирсъ любезно передалъ ей во всхъ подробностяхъ исторію крушенія надеждъ Артура Грайда, уснащая свой разсказъ изобртеніями собственной богатой фантазіи, которая съ самаго перваго дня ихъ знакомства такъ очаровала мистриссъ Слайдерскью, что при всей своей нелюдимости она сразу почувствовала къ нему непреодолимую симпатію. Пегъ слушала съ такимъ жаднымъ вниманіемъ, такъ неистово кивала головой отъ восторга, такъ энергично пожимала костлявыми плечами и вообще продлывала такія ужасныя гримасы, что даже Сквирсъ содрагался отъ страха и отвращенія, глядя на нее.
— Ага, попался старый козелъ, попался!— бормотала она.— И подломъ, другой разъ не надувай добрыхъ людей! Такъ теб и надо, такъ и надо, теперь я поквиталась съ тобою!
— Не только поквитались, Сландерсъ,— сказалъ ей Сквирсъ,— но онъ остался даже вашимъ должникомъ. Вы поквитались бы съ нимъ въ томъ случа, если бы ему удалось жениться, теперь же, когда ему наклеили носъ, вы можете считать, что отплатили ему сторицей. Кстати,— прибавилъ онъ, передавая старух стаканъ,— вы, кажется, хотли спросить моего мннія насчеть бумагъ, какія изъ нихъ сохранить, какія сжечь, такъ теперь я могу помочь вамъ въ нихъ разобраться.
— Время терпитъ,— отвтила Пегъ, лукаво подмигивая.
— Какъ знаете, какъ знаете!— Мн все равно. Сами же вы меня просили. За услугу я съ васъ не возьму ни гроша, можете быть уврены. Ну, а затмъ, конечно, вамъ лучше знать, что длать. Только и отчаянная же вы голова, я вамъ доложу.
— То есть, какъ это отчаянная?— спросила Пегъ.
— Еще бы не отчаянная! Будь я на вашемъ мст, да ни за что бы я не сталъ держать при себ бумагъ, изъ-за которыхъ меня могутъ вздернуть на вислицу, особенно, если бы я могъ заработать на нихъ деньжонокъ,— отвтилъ ей Сквирсь.— Я уничтожилъ бы т, которыя не могутъ пригодиться, а остальныя бы хорошенько припряталъ. Впрочемъ, конечно, это дло ваше, вамъ и книги въ руки. Только я на вашемъ мст поступилъ бы осторожне, вотъ и все.
— Что же, ваша правда, пожалуй, взгляните на нихъ,— сказала Пегъ.
— Зачмъ? Не хотите, не надо,— проговорилъ обиженно Сквирсъ.— Пожалуйста не подумайте, будто вы длаете мн этимъ какое-то одолженіе. Покажите ихъ кому-нибудь другому, и пусть онъ дастъ вамъ совтъ.
Вроятно, мистеръ Сквирсъ долго бы еще ломался, если бы мистриссъ Слайдерскью, желая вернуть его расположеніе, не принялась проявлять свою любовь къ нему съ такимъ жаромъ, что онъ чуть не задохся въ ея объятіяхъ. Поспшивъ отдлаться съ возможной любезностью отъ этихъ сердечныхъ изліяній, являвшихся послдствіемъ скоре частаго общенія съ бутылкой, чмъ страстнаго темперамента Пегъ, Сквирсъ заявилъ, что онъ пошутилъ, и въ доказательство выразилъ готовность хоть сейчасъ приступить къ разборк бумагъ, если это можетъ успокоить его добрую пріятельницу.
— Все равно вы уже встали, голубушка,— сказалъ онъ, когда старуха поднялась за бумагами.— Заприте-ка дверь, чтобы кто-нибудь не вошелъ.
Пегъ заковыляла къ двери и заперла ее, потомъ направилась въ противоположный уголъ комнаты, открыла буфетъ, гд былъ сваленъ внизу каменный уголь, и извлекла изъ подъ него небольшую шкатулку простого благо дерева. Поставивъ ее на полъ у ногъ Сквирса, она достала изъ подъ подушки ключикъ, который и передала этому джентльмену, слдившему, не спуская глазъ, за каждымъ ея движеніемъ. Не теряя времени, онъ отперъ шкатулку и, когда онъ поднялъ крышку, его восхищеннымъ взорамъ предсталъ цлый ворохъ бумагъ.
— Теперь,— сказала Пегъ, опускаясь на колни тутъ же рядомъ и удерживая нетерпливую руку Сквирса, протянувшуюся уже было къ бумагамъ,— теперь мы съ вами бросимъ въ огонь все ненужное и отберемъ то, что можетъ намъ пригодиться. А если найдемъ такіе документы, которые дадутъ намъ возможность помучить его, погубить, уничтожить, мы сбережемъ ихъ особенно тщательно. Это-то мн и нужно, ради этого-то я и ушла отъ него.
— Я такъ и зналъ, что вы его не долюбливали,— сказалъ Сквирсъ,— и просто ума не приложу, отчего вы его не обчистили.
— Какъ не обчистила?
— Я хочу сказать, отчего вы его не обобрали, какъ слдуетъ, не прихватили за одно ужъ и денегъ,— прокричалъ ей въ ухо Сквирсъ.— Я убжденъ, что проклятая вдьма отлично все слышитъ, но нарочно заставляетъ меня надсаживать грудь, чтобы у меня отъ крика лопнула какая-нибудь жила и она могла бы потомъ разыгрывать роль сидлки у моего одра… Я говорю, отчего бы вамъ было не перехватить и денегъ? Слышите, голубушка, денегъ!
— Глупый вопросъ,— отвтила Пегъ съ полнымъ презрніемъ.— Если бы я взяла его деньги, онъ перевернулъ бы верхъ дномъ весь свтъ и ужъ нашелъ бы и ихъ, и меня, въ этомъ можете быть уврены. Чтобы Артуръ Грайдъ да не розыскалъ своихъ денегъ! Да онъ пополамъ разорвется, а ужъ выкопаетъ ихъ хоть изъ подъ земли. Нтъ, нтъ! Я вовсе не такъ глупа, какъ вамъ кажется. Я взяла только ящикъ, въ которомъ у него хранятся вс его тайны. Небось объ этой пропаж онъ не заявить, нтъ, хотя бы она ему стоила цлаго состоянія. Лукавый старый песъ! Сперва онъ морилъ меня голодомъ, а потомъ обманулъ! Если бы я могла, я разорвала бы его на клочки!
— Вполн справедливо и весьма похвально!— сказалъ Сквирсъ.— Но теперь прежде всего надо бросить ящикъ въ огонь. Никогда не слдуетъ оставлять у себя подобныхъ уликъ, замтьте это себ хорошенько. Пока вы расколите его на части (это не трудно сдлать, потому что онъ совсмъ сгнилъ отъ старости) и сожжете до тла, я ознакомлюсь съ содержаніемъ бумагъ.
Въ виду согласія Пегъ на этотъ планъ дйствій, Сквирсъ вывалилъ бумаги на полъ и передалъ ей пустой ящикъ, весьма основательно разсчитывая, что пока старуха будетъ съ нимъ возиться, ему будетъ легко, въ случа надобности, отвлечь ея вниманіе и завладть нужной бумагой.
— Теперь расколите ящикъ и бросайте по кусочкамъ въ огонь, а я, пока что, займусь чтеніемъ.
Съ этими словами Сквирсъ поставилъ на полъ свчу и съ едва сдерживаемою улыбкою радости приступилъ къ длу.
Если бы почтенная леди не была совершенно глуха, она бы услышала, запирая дверь, прерывистое дыханіе двоихъ человкъ, спрятавшихся за нею въ корридор, а если бы эти люди не были уврены въ ея глухот, они, конечно, или ворвались бы въ комнату или, воспользовавшись удобной минутой, постарались бы убраться по добру по здорову. Но, зная, съ кмъ они имютъ дло, они преспокойно притаились на мст и затмъ, пользуясь тмъ, что дверь осталась незапертой за отсутствіемъ скобки для задвижки, тихонько отворили ее и осторожно пробрались въ комнату.
Въ то время, какъ, затаивъ дыханіе, они подкрадывались на ципочкахъ все ближе и ближе, Сквирсъ со старой вдьмой, не подозрвая присутствія въ комнат постороннихъ, продолжали спокойно заниматься своимъ дломъ: старуха, наклонивъ свое морщинистое лицо надъ ршеткою камина, изъ всхъ силъ раздувала огонь, а Сквирсъ, наклонившись къ свч, озарявшей его кривую физіономію, усердно разбиралъ бумаги. Въ комнат было почти темно, и только красноватое, плохо разгоравшееся пламя камина, вспыхивая по временамъ, озаряло зловщимъ свтомъ страшное лицо старой вдьмы, да слабый, тусклый свтъ падалъ на фигуру ея сообщника, рельефно выдлявшуюся въ полумрак. Они были поглощены своими занятіями, и ихъ радостныя, возбужденныя лица и быстрыя лихорадочныя движенія представляли рзкій контрастъ съ озабоченнымъ видомъ и осторожными, крадущимися шагами вошедшихъ, которые, пользуясь малйшимъ порохомъ, заглушавшимъ эти шаги, потихоньку, медленно, и безпрестанно останавливаясь, подходили все ближе и ближе къ Сквирсу. Если прибавить къ этому огромную мрачную комнату, голыя, сырыя стны и почти полный мракъ по угламъ, то получится такая картина, которая даже самаго спокойнаго наблюдателя способна была бы привести въ трепетъ и, вроятно, оставила бы въ его душ неизгладимое впечатлніе.
Таинственные постители были мистеръ Фрэнкъ Чирибль и Ньюмэнъ Ногсъ. Въ рукахъ у Ногса былъ заржавленный конецъ стараго кузнечнаго мха, который уже описывалъ въ воздух кривую, готовясь обрушиться на голову мистера Сквирса, когда Фрэнкъ схватилъ его за руку и, невольно подавшись этимъ движеніемъ впередъ, очутился настолько близко за спиною учителя, что, немного нагнувшись, могъ прочесть все, то, что читалъ тотъ.
Мистеръ Сквирсъ, не обладавшій блестящей эрудиціей, застрялъ, по видимому, на первомъ же документ, который, хоть онъ и былъ написанъ крупнымъ почеркомъ, оказался тмъ не мене не особенно удобочитаемымъ для неопытнаго человка. Сквирсъ пытался прочесть его справа налво и слва направо, наконецъ, повернулъ вверхъ ногами, но дло не подвигалось впередъ.
— Ха-ха-ха!— залилась, какъ бсноватая, мистриссъ Пегъ, которая все еще стояла на колняхъ передъ каминомъ, подбрасывая въ него послдніе обломки ящика.— Что же тамъ написано, а?
— Ничего особеннаго,— отвтилъ Сквирсъ, швыряя ей непонятную для него бумагу.— Просто, кажется, какой-то старый контрактъ, Бросайте его въ огонь.
Приказаніе было тотчасъ же исполнено, посл чего мистриссъ Слайдерскью освдомилась, что заключалось въ слдующей бумаг.
— Тутъ связка расписокъ и просроченныхъ векселей шести или восьми молодыхъ джентльменовъ,— отвчалъ Сквирсъ.— Но такъ какъ вс эти джентльмены — члены парламента, то бумажонки эти ни на что не годны. Въ огонь ихъ тоже!
Бумага тмъ же порядкомъ отправилась въ огонь, и Пегъ повторила свой прежній вопросъ.
— Это какъ будто бы договоръ о продаж права представительства въ приход Нерчергъ. Сохраните эту бумагу, Слайдерсъ! Да, ради Бога, не потеряйте! Она намъ принесетъ большой доходъ, на будущемъ мартовскомъ аукціон.
— Дальше что?— спросила Пегъ.
— Судя по двумъ буквамъ въ конц, должно быть обязательство деревенскаго пастора уплатить полугодовое жалованье, то есть сорокъ фунтовъ за взятые двадцать. Припрячьте и эту бумагу, потому что, если онъ не заплатитъ, мы представимъ ее епископу. Мы вдь не лыкомъ шиты,— знаемъ притчу о верблюд и игольномъ ушк: пасторъ, который не довольствуется положеннымъ ему окладомъ, ни подъ какимъ видомъ не попадаетъ на небо. Какъ это ни странно, однако, это такъ.
— Что вы тамъ еще откопали!
— Ничего,— отвчалъ Сквирсъ.— Я такъ только смотрю…
Ньюмэнъ еще разъ поднялъ свое оружіе, но Фрэнкъ быстрымъ, безшумнымъ движеніемъ снова удержалъ его руку.
— Ну-съ, векселя… надо сохранить.. Приказъ атторнея тоже… Два поручительства,— смотрите, не потеряйте. Отсрочка платежа… въ огонь… А! вотъ оно — Мадлена Брэй!.. Въ день своего бракосочетанія или совершеннолтія вышепоименованная Мадлена Брэй… На-те жгите и это!
Съ этими словами, подсунувъ Пегъ, старый пергаментъ, который онъ держалъ на-готов, Сквирсъ, пользуясь моментомъ, когда она повернулась къ огню, быстро опустилъ въ карманъ своего долгополаго сюртука документъ, въ которомъ ему бросилось въ глаза имя Мадлены, и огласилъ комнату торжествующимъ крикомъ:
— Онъ у меня! У меня! Ура! Нашелъ! Дло въ шляп,— наша взяла!
Пегъ освдомилась, чему онъ такъ обрадовался, но отвта не получила. Руку Ньюмэна нельзя было боле удержать. Кузнечный мхъ всею своею тяжестью обрушился на голову мистера Сквирса, сбилъ его съ ногъ, и онъ безъ чувствъ покатился на полъ.

ГЛАВА LVIII,
въ которой заканчивается одинъ изъ эпизодовъ нашего разсказа.

Въ виду крайней слабости Смайка, Николай чтобы облегчить ему трудность утомительнаго пути, ршилъ сдлать предстоявшую имъ дорогу въ два дня. Такимъ образомъ къ концу второго дня наши путешественники очутились въ нсколькихъ миляхъ отъ той деревушки, гд протекли счастливйшіе дни жизни Николая. Знакомыя мста вызвали въ душ его самыя живыя воспоминанія, не лишенныя, впрочемъ, нкоторой доли грусти, такъ какъ въ душ его естественно воскресли при этомъ и т печальныя обстоятельства, благодаря которымъ всей его семь пришлось покинуть родной старый домъ и пуститься по блу свту въ поиски за счастьемъ и за сочувствіемь совершенно чужихъ, постороннихъ людей.
Конечно, Николай не нуждался въ подобныхъ воспоминаніяхъ (которыя, къ слову сказать, дйствуютъ смягчающимъ образомъ на самаго черстваго человка), чтобы быть нжнымъ и заботливымъ относительно Смайка. День и ночь онъ ухаживалъ за нимъ, какъ можетъ ухаживать только самая нжная мать, самоотверженно выполняя добровольно взятую имъ на себя обязанность сидлки подл своего безпомощнаго, одинокаго друга, отъ котораго жизнь отлетала съ каждымъ днемъ. Онъ не оставлялъ его ни на минуту, былъ при немъ постоянно, стараясь его ободрить, развлечь, заботясь объ его удобствахъ, угадывая малйшее его желаніе, словомъ, длая для несчастнаго все, что только было въ его власти.
Николай нанялъ скромную квартирку на небольшой ферм, окруженной полями, вдоль и поперекъ знакомыми ему съ дтства, потому-что здсь онъ нкогда игралъ съ товарищами-ребятишками, здсь они со Смайкомъ и поселились.
Вначал Смайкъ былъ еще настолько бодръ, что могъ предпринимать небольшія прогулки, конечно, въ сопровожденіи Николая и опираясь на его руку. Во время этихъ прогулокъ бдняга всегда проявлялъ особенно живой интересъ къ тмъ мстамъ, которыя были больше всего знакомы его другу или съ которыми у того были связаны какія-нибудь особенныя воспоминанія. И Николай, желая сдлать удовольствіе Смайку и надясь отвлечь его такимъ образомъ отъ грустныхъ мыслей (ибо прогулки всегда служили послднему источникомъ разговоровъ даже долго спустя по возвращеніи домой), выбиралъ большею частью именно такія мста для ихъ ежедневныхъ экскурсій. Они вызжали обыкновенно въ маленькомъ кабріолет, запряженномъ пони, и затмъ уже отправлялись пшкомъ куда-нибудь въ заране намченное мстечко, гд Смайкъ простаивалъ иногда по полчаса и больше, грустно глядя на разстилавшійся передъ нимъ живописный ландшафтъ, залитый лучами заходящаго солнца, какъ будто онъ прощался съ этими мирными, дорогими его сердцу мстами.
Въ такія минуты Николай, нердко увлекаясь и самъ своими воспоминаніями, показывалъ своему другу то какое-нибудь дерево, на которое онъ бывало карабкался, чтобы взглянуть на птенцовъ въ гнзд, то втку, сидя на которой онъ окликалъ крошку Кетъ, которая ужасалась и ахала, видя, какъ высоко онъ забрался, чмъ сама того не сознавая, заставляла его карабкаться еще выше. Каждый день наши друзья непремнно прозжали мимо стараго дома, гд протекло счастливое дтство брата и сестры и, прозжая, оба поднимали головы и глядли на маленькое окошко, сквозь которое солнечные лучи привтствовали и будили дтей лтнимъ утромъ,— а то время было въ ихъ представленіи однимъ сплошнымъ лтнимъ утромъ. Взобравшись однажды на садовую ограду стараго дома и заглянувъ въ садъ, Николай узналъ розовый кустъ, который Кетъ получила въ подарокъ отъ своего обожателя-сверстника и собственноручно посадила подь заборомъ. Каждая дорожка, каждая изгородь были знакомы Николаю, здсь они съ Кетъ рвали полевые цвты для букетовъ. Каждый зеленый лужокъ, каждая тнистая тропинка напоминали ему о дтскихъ забавахъ и прогулкахъ вдвоемъ рука объ руку съ маленькой сестрой. Не было по близости ни единаго ручейка, не было ни одной рощицы или хижины, съ которыми не было бы связано какое-нибудь воспоминаніе дтства. Вс эти мелочи: одно какое-нибудь слово, улыбка, взглядъ, мимолетное огорченіе, дтскій страхъ, теперь такъ ярко и живо воскресали въ памяти Николая, какъ никогда не воскреснетъ въ боле зрломъ возраст настоящее тяжелое горе, даже пережитое сравнительно недавно.
Въ одну изъ такихъ прогулокъ они зашли на кладбище, гд былъ похороненъ отецъ Николая.
— И это мсто мн хорошо знакомо,— грустно сказалъ Николай.— Какъ часто мы съ Кетъ гуляли здсь, бывало, не подозрвая, что эта земля навсегда скроетъ отъ насъ дорогой для насъ прахъ. Въ то время мы даже не знали, что такое смерть. Насъ привлекала тишина этого уголка, и мы съ сестрой подолгу здсь сидли, шепотомъ разговаривая между собой. Какъ-то разъ Кетъ исчезла, и посл цлаго часа безплодныхъ поисковъ мы нашли ее уснувшей подъ тмъ самымъ деревомъ, которое теперь осняетъ могилу отца. Отецъ горячо любилъ Кетъ и, какъ сейчасъ помню, когда онъ поднялъ ее сонную на руки, онъ сказалъ, что хотлъ бы, чтобы его похоронили подъ деревомъ, гд онъ нашелъ ее спящею. Теперь его желаніе сбылось.
Ни Смайкъ, ни Николай не сказали больше объ этомъ ни слова, по вечеромъ, когда Николай по обыкновенію сидлъ возл постели больного, тотъ вдругъ весь вздрогнулъ, словно очнувшись отъ тяжелаго сна, взялъ его за руку и со слезами сталъ просить исполнить одну его просьбу.
— Въ чемъ дло?— нжно сказалъ ему Николай.— Конечно, я все исполню, если только могу.
— Я знаю,— отвтилъ Смайкъ.— Общайте же мн, что, когда я умру, вы меня похороните близко, какъ можно ближе къ тому дереву, которое мы видли утромъ.
Николай далъ торжественное общаніе исполнить эту просьбу, а Смайкъ, не выпуская его руки, повернулся къ стн, повидимому, собираясь уснуть. Но долго еще Николай слышалъ сдержанныя рыданія и чувствовалъ, какъ вздрагивала въ его рукахъ исхудалая рука его бднаго друга, пока, наконецъ, блгодтельный сонъ не сомкнулъ его усталыхъ глазъ.
Вскор Смайкъ настолько ослаблъ, что прогулки пшкомъ стали ему не подъ силу. Раза два Николай пробовалъ катать его въ экипаж, обложеннаго подушками, въ полулежачемъ положеніи, но этотъ опытъ каждый разъ кончался чмъ-то врод обморока, что было очень опасно въ томъ положеніи, въ какомъ находился бдный больной. Теперь любимымъ мстомъ Смайка сдлалась кушетка, на которой онъ проводилъ цлые дни, когда же свтило солнышко и погода стояла тихая и теплая, Николай выносилъ кушетку въ садикъ и, заботливо укутавъ своего друга, устраивалъ его на ней поудобне. Такимъ образомъ они проводили иногда цлые часы.
Въ одинъ изъ такихъ дней случилось происшествіе, которое въ то время Николай всецло приписалъ больной фантазіи своего друга и въ подлинности котораго онъ имлъ случаи убдиться только впослдствіи.
Однажды онъ по обыкновенію вынесъ Смайка въ садикъ (бдняжка, теперь его могъ бы снести даже ребенокъ!) и, уложивъ его на солнышк, слъ рядомъ съ нимъ. Всю предыдущую ночь Николай почти не спалъ и теперь, измученный физически и душевно, самъ не замтилъ, какъ задремалъ.
Не прошло и пяти минутъ, какъ его разбудилъ страшный крикъ. Онъ въ ужас вскочилъ на ноги, какъ это всегда бываетъ при пробужденіи отъ рзкаго звука, и къ своему удивленію увидлъ, что у Смайка хватило силъ приподняться и что онъ сидитъ на кушетк, устремивъ впередъ блуждающій взглядъ. Больной дрожалъ всмъ тломъ, лобъ его былъ покрытъ каплями холоднаго пота, онъ въ ужас звалъ на помощь.
— Боже мой, что случилось?— воскликнулъ Николай, бросаясь къ нему.— Успокойся, теб врно привидлся страшный сонъ?
— Нтъ, нтъ, нтъ!— твердилъ Смайкъ, цпляясь за его руку.— Держите меня крпче! Не выпускайте меня! Тамъ, тамъ… за деревомъ!
Николай взглянулъ по указанному направленію (Смайкъ показывалъ на дерево, которое было какъ разъ сзади стула, съ котораго Николай только-что всталъ), но тамъ ничего не было.
— Теб просто пригрезилось,— сказалъ Николай, стараясь успокоить больного.
— Нтъ, не пригрезилось. Я видлъ его такъ же ясно, какъ вижу васъ,— отвтилъ Смайкъ.—Держите меня крпче. Побожитесь, что вы не оставите меня ни на минуту!..
— Я здсь, съ тобой, и никуда не уйду,— сказалъ Николай.— Успокойся и лягъ,— вотъ такъ! Я буду съ тобой! А теперь разскажи мн, что тебя напугало?
— Помните,— началъ шепотомъ Смайкъ, со страхомъ озираясь но сторонамъ,— помните, я какъ-то разсказывалъ вамъ о томъ человк, который привезъ меня въ школу?
— Помню, конечно.
— Ну, вотъ, я сейчасъ его видлъ вонъ тамъ, за тмъ деревомъ.. Онъ стоялъ и пристально смотрлъ на меня!
— Не можетъ быть, теб наврно показалось,— сказалъ Николай.— Подумай только, если даже допустить, что онъ живъ и случайно забрелъ въ это уединенное мсто, такъ далеко отъ дороги, разв ты могъ бы его узнать?— Вспомни, сколько лтъ ты его не видалъ.
— Я узналъ бы его всегда и везд,— отвчалъ Смайкъ.— Теперь онъ стоялъ, опираясь на палку, и смотрлъ на меня точь-въ-точь такъ же, какъ и въ тотъ вечеръ, когда онъ навки запечатллся у меня въ памяти. Его платье, насколько я могъ замтить, было въ лохмотьяхъ и все покрыто пылью, и какъ только я его увидлъ, мн вспомнилась и та ночь, и его лицо, когда онъ уходилъ, оставляя меня въ школ, и та комната, и вс, кто въ ней былъ. Я разомъ все вспомнилъ, точно это было вчера. Когда онъ увидлъ, что и я его узналъ, онъ тоже, кажется, испугался. Я видлъ, какъ онъ вздрогнулъ и побжалъ. Не было дня, чтобы я не думалъ о немъ, не было ночи, чтобы я не видлъ его во сн, такимъ онъ являлся мн, когда я былъ крошкой, такимъ я видлъ его всегда, такимъ же видлъ и сегодня.
Николай всячески старался убдить Смайка, что все это было лишь обманомъ его воображенія, приводя въ доказательство тотъ фактъ, что человкъ, котораго онъ видлъ или думалъ, что видлъ сегодня, былъ какъ дв капли воды похожъ на того, которымъ онъ всегда грезилъ во сн, но вс старанія разубдить его были тщетны. Наконецъ Николаю удалось уговорить его остаться на нсколько минутъ съ хозяевами фермы, пока самъ онъ сбгаетъ навести справки, не встрчалъ ли кто-нибудь незнакомца. Николай заглянулъ за дерево, обыскалъ весь садъ, каждую лощинку, каждаго канавку по сосдству, гд только могъ спрятаться человкъ, но вс его поиски были напрасны. Придя къ заключенію, что его первоначальная догадка была, по всей вроятности, справедлива, онъ вернулся и употребилъ вс усилія, чтобы успокоить Смайка, что ему, наконецъ, до нкоторой степени и удалось. Но убдить бднягу, что видніе было плодомъ его фантазіи, не было никакой возможности, попрежнему онъ стоялъ на своемъ, что онъ видлъ собственными глазами живого человка и никому не повритъ, что это было не такъ.
Съ этого дня Николай убдился, что всякая надежда потеряна и что его бдный другъ, раздлявшій съ нимъ вс его невзгоды и радости, уходитъ отъ него навсегда. Смайкь не страдалъ, онъ угасалъ тихо, безъ борьбы и протеста. Онъ слаблъ съ каждымъ часомъ, теперь даже голосъ его былъ такъ слабъ, что часто было трудно разслышать слова. Жизнь въ немъ изсякала на глазъ, и Николай понималъ, что ршительная минута близка.
Былъ тихій, ясный осенній день, кругомъ царила полная тишина, мягкій воздухъ вливался въ открытыя окна, не было слышно ни звука, кром слабаго шелеста листьевъ. Николай сидлъ на своемъ обычномъ мст у постели больного. Онъ чувствовалъ, что роковой мигъ насталъ Смайкъ лежалъ такъ тихо, что Николай по временамъ нагибался къ нему, прислушиваясь къ его чуть слышному дыханію, чтобы убдиться, что въ немъ еще теплится искра жизни, что его еще не объялъ вчный сонъ, отъ котораго уже нтъ пробужденія здсь, на земл.
Вдругъ онъ встртился съ открытыми, устремленными на него глазами больного и, нагнувшись къ нему поближе, увидлъ, что все лицо его озарено спокойной, ясной улыбкой.
— Вотъ и чудесно!— сказалъ Николай — Кажется, сонъ совсмъ тебя подкрпилъ.
— Ахъ, какой я видлъ чудный восхитительный сонъ, прошепталъ Смайкъ.
— Что же ты видлъ?— спросилъ Николай.
Умирающій повернулся къ нему, обнялъ его за шею и отвчалъ:
— Скоро, скоро я буду тамъ!
Посл минутнаго молчанія онъ продолжалъ:
— Я не боюсь умереть. Напротивъ. Мн кажется, что если бы я могъ теперь выздоровть, я бы самъ этого не захотлъ. Вы такъ часто говорили мн, особенно въ послднее время, что мы еще встртимся, и я такъ твердо этому врю, что меня теперь не страшитъ даже разлука съ вами.
Дрожащій голосъ, которымъ были произнесены эти слова и полные слезъ глаза умирающаго, выражали лучше самихъ словъ то, что онъ чувствовалъ, въ эту минуту, и Николай былъ такъ взволнованъ, что самъ еле удерживался, чтобы не разрыдаться.
— Ну, вотъ и хорошо, что ты успокоился,— сказалъ, наконецъ, Николай посл довольно продолжительнаго молчанія.— Я радъ за тебя, голубчикъ. Мн бы такъ хотлось видть тебя спокойнымъ и счастливымъ.
— И долженъ вамъ сказать еще кое-что. Мн не хотлось бы имть отъ васъ тайну. Теперь вы не разсердитесь на меня,— я знаю.
— Сердиться на тебя!— воскликнулъ Николай.
— Я увренъ, что не разсердитесь. Помните, вы какъ-то спрашивали меня, отчего я такъ измнился, сталъ такимъ мрачнымъ и грустнымъ? Хотите, теперь я вамъ скажу — отчего?
— Если теб тяжело, лучше не надо,— отвчалъ Николай.— Я спрашивалъ тебя потому, что думалъ, не могу ли я теб помочь, а то бы я не спросилъ.
— Знаю,— зналъ это и тогда.— Умирающій еще ближе прижался къ своему другу… Простите меня, но я ничего не могъ съ собой сдлать… Вы сами знаете, что я охотно отдалъ бы жизнь за нее, а между тмъ мое сердце разрывалось на части, когда я видлъ… Я знаю, что онъ ее любитъ… О, Боже кому же это и знать, какъ не мн!
То, что Смайкъ говорилъ дальше, было сказано слабымъ, едва слышнымъ голосомъ, съ безпрестанными остановками, и изъ его словъ Николай впервые узналъ, что бдный юноша безнадежно любилъ его сестру Кетъ,— любилъ со всею страстью сдержанной, скрытной натуры.
Онъ гд-что досталъ прядь ея волость и носилъ на груди, перевязанную ея старой лентой. Теперь онъ просилъ Николая снять съ него эту ленту, когда онъ умретъ, чтобы никто ея не взялъ изъ постороннихъ, а снова надть, когда онъ будетъ въ гробу, чтобы ея волосы остались съ нимъ и въ могил.
Николай на колняхъ торжественно поклялся исполнить эту просьбу точно такъ же, какъ и данное имъ прежде общаніе похоронить Смайка на указанномъ имъ мст. Посл этого друзья обнялись и поцловались.
— Теперь я счастливъ,— прошепталъ умирающій и снова впалъ въ забытье.
Онъ еще разъ пришелъ въ себя и взглянулъ на Николая съ тихой, спокойной улыбкой. Затмъ началъ бредить прекрасными садами, въ которыхъ онъ видлъ женщинъ, мужчинъ и дтей, окруженныхъ сіяніемъ, и со словами, что это рай, тихо отошелъ въ вчность.

ГЛАВА LIX.
Заговорщика осаждаютъ опасности и сомннія, да и самый заговоръ начинаетъ колебаться.

Ральфъ сидлъ одинъ въ комнат, гд онъ обыкновенно обдалъ и проводилъ вечера, когда не былъ занятъ длами. Передъ нимъ стоялъ нетронутый завтракъ, рядомъ съ приборомъ лежали часы, и Ральфъ барабанилъ пальцами по столу въ тактъ ихъ тиканью. Давно уже прошелъ тотъ часъ, когда онъ имлъ обыкновеніе класть часы въ карманъ и спустившись съ лстницы размреннымъ шагомъ, выходить изъ дому но дламъ. Въ настоящую минуту онъ обращалъ такъ же мало вниманія на однообразное тиканье часовъ, какъ и на нетронутый завтракъ, онъ сидлъ, подперевъ голову рукою и мрачно уставившись въ полъ.
Уже одно это отступленіе отъ давнишней, установившейся привычки въ такомъ пунктуальномъ и аккуратномъ въ длахъ человк, какимъ былъ Ральфъ, доказывало, что онъ чувствуетъ себя не по себ. Достаточно было взглянуть на его поблднвшее, осунувшееся лицо и блуждающій взглядъ его запавшихъ глазъ, чтобы убдиться, что онъ боленъ физически или нравственно и что болзнь эта не шуточная, коль скоро она могла произвести такую рзкую перемну въ этомъ желзномъ организм. Но вотъ, наконецъ, онъ поднялъ голову и оглядлся вокругъ, какъ человкъ, внезапно пробудившійся отъ тяжелаго сна.
— Что это?— сказалъ онъ.— Что со мной? Точно какая-то тяжесть повисла надо мной, давитъ меня, и я не могу стряхнуть ее съ себя и опомниться… Кажется, я никогда не позволялъ себ распускаться, да и здоровъ я совершенно. Никогда я не былъ ни слабымъ, ни мнительнымъ… Что же такое со мной?
Онъ потеръ себ лобъ.
— Вотъ уже сколько ночей я не знаю ни минуты покоя. Стоитъ мн на секунду задремать, какъ меня осаждаютъ все т же страшные сны, все т же ненавистныя лица ненавистныхъ людей, преслдующихъ меня и наяву, сующихъ свой носъ во всякое мое дло. Когда же мн не снится, а это теперь бываетъ со мной постоянно, меня гнететъ какой-то страшный кошмаръ. Я и самъ не отдаю себ отчета, что это такое, но, пожалуй, это еще ужасне сновъ. Мн надо, необходимо успокоиться. Одна ночь покойнаго сна, и я опять стану самимъ собой.
Съ этими словами онъ нетерпливо оттолкнулъ столъ, какъ будто ему былъ непріятенъ самый видъ кушанья, и въ эту минуту замтилъ, что стрлка часовъ показываетъ почти полдень.
— Странно!— пробормоталъ онъ.— Скоро полдень, а Ногса вс нтъ! Опять небось, нализался, каналья! Право, несмотря на мою недавнюю потерю, я бы, кажется, охотно пожертвовалъ крупной суммой, чтобы онъ пырнулъ кого-нибудь ножомъ съ пьяныхъ глазъ, или попался въ грабеж, или обчистилъ бы кому-нибудь карманы, или вообще совершилъ бы какое-нибудь преступленіе, и его приговорили бы къ каторг и тмъ избавили бы меня отъ его особы. А еще бы лучше, если бы можно было подстроитъ ему ловушку и заставить его обокрасть меня самого. Ужъ я, конечно, не далъ бы ему спуску и поступилъ бы съ нимъ по всей строгости закона. Я убжденъ, что онъ измнникъ и рано или поздно предастъ меня, вопросъ только въ томъ, гд, когда и при какихъ обстоятельствахъ это случится?
Подождавъ еще съ полчаса, Ральфъ послалъ служанку на квартиру Ньюмэна узнать, не боленъ ли онъ и почему не пришелъ. Служанка вернулась съ отвтомъ, что мистеръ Ногсъ не ночевалъ дома и что никто ничего не знаетъ о немъ.
— Но здсь, у дверей, васъ спрашиваетъ какой-то джентльменъ, сэръ,— прибавила она,— онъ говоритъ…
— Что тамъ еще?— воскликнулъ гнвно Ральфъ, оборачиваясь.— Разв я вамъ не говорилъ, что никого не принимаю въ этотъ часъ!
— Онъ говоритъ,— заикаясь отъ испуга, продолжала служанка, что у него неотложное дло и что ему необходимо васъ видть. Я думала, что можетъ быть, это относительно…
— Относительно чего, чортъ возьми?— перебилъ ее Ральфъ грознымъ тономъ.— Кажется, и вы уже начинаете шпіонить за мной и путаться въ мои дла?
— Боже мой, нтъ, нтъ, и не думаю, сэръ! Просто я видла, что вы встревожены, и думала, что объ можетъ сообщить вамъ что-нибудь насчетъ мистера Ногса, вотъ и все, сэръ.
— Видла, что я встревоженъ!— пробормоталъ Ральфъ.— Нтъ, положительно у меня уже и въ дом завелись шпіоны… Гд этотъ господинъ? Надюсь, вы не сказали ему, что я нынче не занимался длами?
Служанка отвтила, что провела джентльмена въ контору просила обождать, извинившись тмъ, что хозяинъ занятъ.
— Хорошо,— сказалъ Ральфъ.— Я сейчасъ къ нему выйду, я вы ступайте въ кухню и сидите тамъ, понимаете?
Довольная, что ее, наконецъ, отпустили, служанка моментально исчезла, а Ральфъ нсколько минутъ молча шагалъ по комнат, чтобы успокоиться и придать своему лицу его обычное безстрастное выраженіе, посл чего спустился внизъ. Передъ дверью конторы онъ остановился еще на минуту, затмъ вошелъ и очутился лицомъ къ лицу съ мистеромъ Чарльзомъ Чириблемъ.
Изъ всхъ людей на свт это былъ послдній, котораго Ральфъ хотлъ бы видть теперь, когда онъ зналъ, что мистеръ Чарльзъ покровительствуетъ Николаю. Да, онъ предпочелъ бы въ эту минуту встртиться съ самимъ чортомъ. Тмъ не мене эта неожиданная встрча произвела на него очень хорошее дйствіе: въ одинъ мигъ къ нему вернулась вся его энергія, въ душ его пробудились страсти, дремавшія долгіе годы, въ сердц съ новою силою вспыхнули ярость и ненависть, онъ нахмурилъ брови, губы его искривились презрительной улыбкой, словомъ, это былъ опять тотъ Ральфъ Никкльби, котораго на свое несчастіе знали многіе и, разъ узнавъ, уже никогда не могли позабыть.
— Гм… Какая неожиданная честь, сэръ!— сказалъ Ральфъ, останавливаясь въ дверяхъ.
— Столько же неожиданная, сколько и нежелательная, вы хотите сказать, не такъ ли?— промолвилъ мистеръ Чирибль.
— Говорятъ, вы человкъ прямой и правдивый,— отвтилъ ему Ральфъ.— По крайней мр, на этотъ разъ, сэръ, вы изволили сказать сущую правду. Эта честь для меня дйствительно нежелательна. Я думаю, мн нтъ надобности распространяться дальше.
— Откровенно говоря, сэръ…— началъ было мистеръ Чирибль.
— Откровенно говоря, сэръ,— повторилъ за нимъ Ральфъ,— я не хотлъ бы, чтобы наша бесда затянулась, поэтому я предложилъ бы вамъ лучше совсмъ ея не начинать. Я догадываюсь, о чемъ вы намреваетесь со мной говорить, я говорю вамъ прямо, что не желаю васъ слушать. Говорятъ, вы любите откровенность, и такъ, постараюсь быть откровеннымъ: вотъ дверь, сэръ,— не угодно ли вамъ выйти? Наши дороги расходятся. Ступайте же съ миромъ своею дорогой и предоставьте мн идти своей.
— Съ миромъ? Онъ говоритъ: съ миромъ,— повторилъ мистеръ Чирибль, и въ голос его слышалось скоре состраданіе, чмъ упрекъ.
— Не думаю, чтобы вы захотли оставаться въ моемъ дом противъ моего желанія, сэръ,— сказалъ ему Ральфъ,— и едва ли вы въ прав надяться переубдить человка, который не желаетъ васъ слушать, и говоритъ это прямо вамъ въ лицо.
— Послушайте, мистеръ Никкльби,— отвтилъ мистеръ Чирибль попрежнему сдержаннымъ, но ршительнымъ тономъ.— Я тоже явился сюда не по своему желанію. Я у васъ никогда не бывалъ, да, вроятно, никогда больше и не явлюсь. Вы не угадываете, о чемъ я хотлъ съ вами говорить, могу васъ уврить. Еслибъ вы это знали, вы бы иначе приняли меня.
Ральфъ бросилъ на гостя подозрительный взглядъ, который тотъ выдержалъ совершенно спокойно, глядя на него въ упоръ своимъ яснымъ взоромъ.
— Прикажете продолжать?— спросилъ мистеръ Чирибль.
— Пожалуйста, если это необходимо,— отвтилъ рзко Ральфъ.— Вотъ вамъ стны, конторка и стулья, все весьма внимательные слушатели, которые наврядъ ли станутъ васъ прерывать. Прошу не стсняться, будьте какъ дома. Можетъ быть, къ тому времени, какъ я вернусь съ прогулки, вы кончите и будете такъ добры уступить мн мою квартиру.
Съ этими словами онъ застегнулся, вышелъ въ прихожую и снялъ шляпу съ вшалки. Почтенный джентльменъ послдовалъ за хозяиномъ, но едва онъ открылъ ротъ, чтобы что-то сказать, Ральфъ нетерпливо его перебилъ:
— Ни слова, ни слова больше,— слышите, сэръ! При всей вашей добродтели вы не ангелъ, чтобы врываться въ чужіе дома и заставлять выслушивать себя силой. Можете проповдовать стнамъ, если ужъ это вамъ непремнно угодно,— я не стану васъ слушать!
— Конечно, видитъ Богъ, я не ангелъ,— отвтилъ мистеръ Чирибль, кротко покачавъ головой,— я только человкъ съ такими же слабостями и недостатками, какъ и вс люди. Тмъ не мене въ каждомъ изъ насъ есть одно качество, которое свойственно и ангеламъ, и каждый можетъ, если только желаетъ, при случа его проявлять, это качество — состраданіе. Оно то и привело меня къ вамъ. Позвольте же мн объяснить вамъ въ чемъ дло.
— Я не знаю состраданія и не нуждаюсь въ немъ,— проговорилъ Ральфъ съ презрительной улыбкой.— Не ждите же отъ меня состраданія къ этому молодцу, который воспользовался вашимъ дтскимъ легковріемъ, сэръ. Знайте, я не пожалю его.
— Вашего состраданія къ нему!— воскликнулъ съ жаромъ почтенный старикъ.— Да это, вы — вы, а не онъ, нуждается въ состраданіи. Хоть вы и не хотли выслушать меня, теперь вы все равно должны будете меня выслушать посл, когда будетъ ужъ поздно отвратить бду, противъ которой я васъ хотлъ предостеречь, и когда вамъ уже нельзя будетъ избжать встрчи со мной. Вашъ племянникъ хорошій малый, сэръ, прекрасный, честный малый. Не стану говорить, какой ‘вы’ человкъ, мистеръ Никкльби, скажу только одно: мн извстно, что вы сдлали, сэръ. Итакъ, когда вы отправитесь по длу, которое вы недавно затяли, и когда вамъ встртятся препятствія въ осуществленіи вашихъ замысловъ, приходите къ намъ: братъ Нэдъ и Тимъ Линкинвотеръ и я, мы вамъ объяснимъ. Но совтую не откладывать вашего визита въ долгій ящикъ, иначе будетъ поздно, и мы будемъ принуждены говорить съ вами съ меньшею деликатностью и большею суровостью, чмъ, можетъ бытъ, сами бы того желали. Да не забывайте, сэръ, что и сегодня я былъ у васъ единственно изъ состраданія и что мои намренія относительно васъ остаются пока неизмнны.
Съ этими словами, произнесенными съ большимъ волненіемъ, мистеръ Чирибль надлъ свою широкополую шляпу, минуя Ральфа, направился къ двери и вышель на улицу. Ральфъ съ минуту, какъ въ столбняк, смотрлъ ему вслдъ и, наконецъ, разразился презрительнымъ хохотомъ.
— Все это до такой степени дико,— пробормоталъ онъ,— что кажется мн такимъ же кошмаромъ, какъ тотъ, что преслдуетъ меня послднее время. Изъ состраданія ко мн! Фу, ты, Господи! Старый дуракъ, кажется окончательно спятилъ.
Но, несмотря на гнвный тонъ этихъ словъ и звучавшее въ нихъ презрніе, чмъ больше думалъ Ральфъ о случившемся, тмъ больше ему становилось не по себ, тмъ сильне его охватывала какая-то смутная тревога, которая все возрастала по мр того, какъ время шло, а о Ньюмэн Ногс не было ни слуху, ни духу. Тщетно прождавъ почти до вечера, сндаемый злобой и предчувствіемъ бды, преслдуемый воспоминаніемъ объ угроз, брошенной ему племянникомъ въ послднее ихъ свиданіе, угроз, подтвержденіе которой онъ теперь отчасти уже находилъ въ событіяхъ послднихъ дней и въ собственныхъ своихъ опасеніяхъ, Ральфъ вышелъ изъ дому и, не отдавая себ отчета въ томъ, что онъ длаетъ, движимый какимъ-то неуловимымъ страхомъ, направилъ свои шаги къ квартир Сноули. Дверь ему отворила сама мистриссъ Сноули и на вопросъ, дома ли ея мужъ, рзко отвтила:
— Нтъ, его нтъ дома, и я не знаю, когда онъ вернется.
— Вы меня знаете?— спросилъ Ральфъ.
— Какъ не знать! Къ сожалнію, должна признаться, я знаю васъ слишкомъ хорошо, точно такъ же, какъ и мой бдный мужъ.
— Передайте вашему мужу, что, подходя къ дому, я видлъ его сквозь занавску и что мн необходимо переговорить съ нимъ о дл,— сказалъ Ральфъ.— Слышите?
— Слышу, я не глухая,— отвтила мистриссъ Сноули, не трогаясь съ мста.
— Я всегда зналъ, что эта женщина лицемрка, несмотря на вс ея цитаты изъ псалмовъ и Священнаго Писанія,— сказалъ Ральфъ, шагнувъ впередъ и пытаясь обойти мистриссъ Сноули, стоявшую у него на дорог,— но я не зналъ, что она къ тому же и выпиваетъ.
— Стойте! Вы не войдете!— воскликнула прекрасная половина мистера Сноули, загораживая дверь собственною довольно полновсною особой.— Довольно вы уже наговорились съ нимъ о вашихъ длахъ, вполн достаточно. Я всегда ему предсказывала, что эти разговоры и знакомство съ вами не доведутъ его до добра. Вы съ учителемъ вмст, или одинъ изъ васъ, ужь этого я хорошенько не знаю, смастерили письмо, помните это! Онъ тутъ ршительно не при чемъ. Заварили кашу, такъ и расхлебывайте сами, какъ знаете.
— Придержи свой языкъ, старая колотовка!— сказалъ Ральфъ, со страхомъ оглядываясь.
— Я-то знаю, когда его надо придержать, мистеръ Никкльби,— отрзала почтенная дама.— А вотъ вы лучше бы сдлали, если бы приглядли, чтобы другіе не распускали своихъ языковъ, когда не слдуетъ.
— Послушай ты, чортова кукла, если ужь твой мужъ такой идіотъ, что посвящаетъ тебя во вс свои тайны, такъ хоть ты-то умй, по крайней мр, молчать.
— Сдается мн, что это тайны не столько его, сколько кого-то другого,— отвтила мистриссъ Сноули.— Нечего бросать на меня такіе грозные взгляды. Меня не такъ-то легко запугать, не на такую напали!
— Послушай, ты,— продолжалъ Галъфъ сдавленнымъ отъ ярости голосомъ, изо всей силы сжимая ей руку,— скажешь ты, наконецъ, своему мужу, что я знаю, что онъ дома, и что мн необходимо его видть? Объяснишь ли мн, что значитъ эта перемна въ обращеніи со мною?
— Нтъ, ничего не объясню и ему ничего не скажу,— отвтила мистриссъ Сноули, вырывая у него руку.
— Значитъ, вы съ мужемъ не врите мн?
— Да, не вримъ!— былъ отвтъ.
Ральфъ занесъ уже руку, и было мгновеніе, когда онъ готовъ былъ ударить стоявшую передъ нимъ женщину, но онъ во-время сдержался и только грозно, кивнувъ головой, пробормоталъ зубы, что онъ это попомнитъ, затмъ хлопнулъ дверью и вышелъ на улицу.
Отсюда онъ направился прямо въ гостиницу, гд обыкновенно останавливался мистеръ Сквирсъ, надясь въ душ, что, исполнивъ такъ или иначе его порученіе, Сквирсъ теперь уже вернулся и успокоитъ его тревогу. Но въ гостиниц ему сказали, что мистеръ Сквирсъ ушелъ дней десять тому назадъ, оставивъ свои вещи и не уплативъ по счету, больше о немъ ни чего не могли сообщить.
Терзаемый тысячью новыхъ догадокъ и опасеній и желая во что бы то ни стало убдиться, не подозрваетъ ли Сквирсъ чего-нибудь относительно Сноули и не причастенъ ли онъ самъ той перемн въ обращеніи съ нимъ супруговъ, которую онъ замтилъ сегодня, Ральфъ ршился на очень смлый шагъ, а именно — самому отправится въ Ламбетъ навести справки Сквирс и, если можно, повидаться съ нимъ. Чувствуя, что оставаться дольше въ неизвстности онъ не въ силахъ, Ральфъ тотчасъ повернулъ по направленію къ Ламбету. Нсколько знакомый съ расположеніемъ дома, гд квартировалъ Сквирсъ, по его же, Сквирса, описанію, онъ поднялся на лстницу и тихонько постучался въ дверь его комнаты.
Онъ постучался разъ, другой, двнадцать разъ, и все таки не хотлъ врить, что въ комнат никого нтъ. Тогда онъ ршилъ, что Скинрсъ, должно быть, спитъ, и, приложивъ ухо къ замочной скважин, какъ будто даже услыхалъ дыханіе спящаго. Но и потомъ, когда онъ окончательно убдился, что въ комнат никого нтъ, онъ все таки не ушелъ, а слъ на площадк и терпливо сталъ ждать, стараясь уврить себя, что Сквирсъ куда-нибудь вышелъ и скоро вернется.
Не разъ раздавались шаги по скрипучей старой лстниц, не разъ Ральфу казалось, что онъ узнаетъ шаги того, кого онъ ждалъ, не разъ онъ вскакивалъ въ полной увренности, что онъ сейчасъ встртится со Сквирсомъ. Но онъ всякій разъ ошибался, всякій разъ это оказывался кто-нибудь изъ жильцовъ, входившихъ въ ту или другую сосднюю комнату, и при всякой новой ошибк Ральфъ чувствовалъ себя все боле и боле несчастнымъ и одинокимъ.
Наконецъ, убдившись, что ожиданіе ни къ чему не приведетъ, онъ сошелъ внизъ и спросилъ у одного изъ жильцовъ, не знаетъ ли онъ чего-нибудь о мистер Сквирс, разумется, назвавъ этого почтеннаго джентльмена вымышленнымъ именемъ, насчетъ котораго они условились между собою разъ навсегда. Жилецъ отослалъ его къ другому, другой къ третьему, и отъ него-то, наконецъ, Ральфъ узналъ, что наканун поздно вечеромъ мистеръ Сквирсъ поспшно вышелъ изъ своей квартиры съ какими-то двумя господами, которые скоро вернулись, разыскивая старуху, жившую по той же лстниц, и что съ тхъ поръ онъ, жилецъ, ничего не слыхалъ о мистер Сквирс, потому что, хотя это странное исчезновеніе и обратило на себя его вниманіе въ то время, но онъ не разговаривалъ съ вернувшимися господами и вообще не считалъ нужнымъ наводить объ этомъ справки.
Этотъ разсказъ натолкнулъ Ральфа на мысль, не была ли Пегъ Слайдерскью арестована по подозрнію въ воровств, а вмст съ нею и мистеръ Сквирсъ, который могъ случайно оказаться у нея въ это время и котораго въ такомъ случа естественно могли заподозрить въ участіи. Если это было такъ, то Грайду должно быть все извстно. Поэтому Ральфъ, не теряя времени, направился прямо къ Грайду. Тревога, овладвшая имъ, возрастала съ каждой минутой, и теперь ему уже начинало казаться, что во всей этой исторіи кроются чьи-то козни, клонящіяся къ его разоренію и погибели.
Добравшись до дома ростовщика, Ральфъ увидлъ, что вс его окна плотно заперты, рваныя занавски спущены и кругомъ царитъ унылая тишина. Но такъ какъ домъ Грайда всегда имлъ такой видъ, то Ральфъ и не придалъ значенія этому обстоятельству. Онъ постучался сперва тихонько, потомъ посильне. Но сколько онъ ни стучался, дверь не отворялась. Тогда онъ торопливо набросалъ нсколько словъ на своей карточк, и въ ту минуту, когда онъ нагнулся, чтобы просунуть ее въ щелку подъ дверь, надъ его головою послышался слабый стукъ отворявшейся рамы. Онъ поднялъ голову, взглянулъ наверхъ и увидлъ Грайда, осторожно выглядывавшаго изъ слухового окна. Какъ только Грайдъ узналъ своего гостя, голова его исчезла, но не настолько быстро, чтобъ Ральфъ не могъ его узнать и окликнуть.
Ральфу пришлось окликнуть его два раза, и только тогда голова Грайда снова появилась въ окн, выдляясь на темномъ его фон своими рзки мы контурами и сдыми волосами, точно гипсовый бюстъ, украшающій фронтонъ дома.
— Тс… Чего вы тутъ кричите?— зашиплъ онъ на Ральфа.— Убирайтесь! Убирайтесь отсюда!
— Сойдите внизъ,— слышите?— сказалъ Ральфъ повелительно.
— У-би-райтесь!— прошиплъ опять Грайдъ не то со страхомъ, не то съ нетерпнемъ, неистово мотая головой.— Не кричите! Не стучите! Не привлекайте вниманія сосдей! Вамъ говорятъ, убирайтесь отсюда!
— Чортъ возьми! Я буду стучаться, пока не всполошу всю округу, если ты сейчасъ же не сойдешь ко мн, старая собака!— сказалъ Ральфъ сдержаннымъ, но полнымъ ярости голосомъ.
— Молчите, не говорите со мной! Вы меня погубите! Убирайтесь, убирайтесь отсюда!—твердилъ въ отчаяніи Грайдъ.
— Сойдите ко мн, мн необходимо васъ видть, слышите вы?.. Сойдете вы или нтъ?— крикнулъ Ральфъ, выходя изъ себя.
— Нтъ!— прошиплъ Грайдъ. Съ этими словами голова его скрылась, и Ральфъ слышалъ, какъ окно затворили такъ же тихо и осторожно, какъ отворили за минуту передъ тмъ.
— Что же это такое?— пробормоталъ Ральфъ.— Отчего вс эти люди, еще вчера пресмыкавшіеся передо мною, сегодня сторонятся отъ меня, какъ отъ чумы? Или ужь и впрямь всему конецъ, и для меня наступаетъ ночь, непробудная ночь? Нтъ, я долженъ, наконецъ, узнать, что все это значитъ, и узнаю! Теперь я чувствую въ себ больше силы и твердости, чмъ когда-либо во всю мою жизнь.
И, повернувшись прочь отъ двери, въ которую онъ въ первую минуту гнва хотлъ было ломиться до тхъ поръ, пока Грайдъ не откроетъ ему, хотя бы побуждаемый страхомъ, Ральфъ быстро зашагалъ по направленію къ Сити. Было около шести часовъ вечера, улицы были запружены народомъ, и Ральфъ пробирался сквозь толпу своею обычною твердой, ршительной поступью. Наконецъ, онъ очутился передъ домомъ братьевъ Чирибль и, заглянувъ въ окно конторы, увидлъ, что Тимъ Линкинвотеръ сидитъ тамъ одинъ.
— Моя фамилія Никкльби,— отрекомендовался Ральфъ.
— Знаю,— отвтилъ Тимъ, поглядывая на постителя поверхъ очковъ.
— Который изъ братьевъ вашей фирмы былъ у меня сегодня?
— Мистеръ Чарльзъ.
— Въ такомъ случа скажите мистеру Чарльзу, что я хочу его видть.
— Увидите, сэръ,— отвчалъ Тимъ, живо слзая со своей, табуретки,— увидите не только мистера Чарльза, но и мистера Нэда.
Тимъ остановился передъ Ральфомъ, сурово посмотрлъ на него, покачалъ головой не то съ упрекомъ, не то съ сокрушеніемъ, и исчезъ. Минуту спустя онъ вернулся, провелъ постителя въ кабинетъ и, притворивъ за собою дверь, самъ сталъ тутъ же, въ сторонк.
— Это вы были у меня нынче утромъ? Я хотлъ бы съ вами поговорить,— сказалъ Ральфъ, указывая пальцемъ на мистера Чарльза.
— У меня нтъ секретовъ ни отъ брата Нэда, ни отъ Тима Линкнвотера,— спокойно замтилъ мистеръ Чарльзъ.
— Но они могутъ быть у меня,— сказалъ Ральфъ.
— Послушайте, мистеръ Никкльби,— вмшался въ разговоръ мистеръ Нэдъ,— дло, по которому къ вамъ заходилъ братъ Чарльзъ, извстно не только намъ троимъ, но и многимъ другимъ лицамъ и, къ сожалнію, скоро станетъ извстнымъ всмъ. Братъ зашелъ къ вамъ сегодня единственно изъ чувства деликатности и изъ состраданія къ вамъ. Теперь мы находимъ, что дальнйшая деликатность ни къ чему не послужитъ, выслушайте, что мы имемъ вамъ сообщить, или мы совсмъ отказываемся отъ этого объясненія.
— Прекрасно, сэръ,— проговорилъ Ральфъ, и губы его искривила улыбка, которой онъ тщетно старался придать презрительный оттнокъ.— Я вижу, что вы такъ же туманно-краснорчивы, какъ вашъ братецъ, и, вроятно, вашъ клеркъ, который, если только онъ разсудительный человкъ, должно быть тоже понаторлъ въ этомъ искусств, чтобы заслужить вашу милость. И такъ, прошу васъ, господа, приступайте, пожалуй, къ длу, я готовь васъ слушать.
— Пожалуй! Это мн нравится!— воскликнулъ Тимъ, весь вспыхнувъ отъ гнва.— Пожалуй, онъ готовъ слушать! И онъ осмливается это говорить братьямъ Чирибль?! Слышите вы эти то человка? Пожалуй, онъ такъ и быть готовь выслушать братьевъ Чирибль!
— Полно, полно, Тимъ, успокойтесь!— заговорили въ одинъ голосъ мистеръ Чарльзъ и мистеръ Нэдъ.
Тимъ покорно умолкъ, тщетно стараясь побороть негодованіе, которое такъ и сверкало сквозь его очки, да по временамъ, словно паръ изъ предохранительнаго клапана, вырывалось изъ его груди отрывистымъ истерическимъ смхомъ, что, видимо, каждый разъ сильно его облегчало.
— Такъ какъ никто не попросилъ меня ссть,— сказалъ Ральфъ, оглядывая присутствующихъ,— а я очень усталъ, то беру на себя смлость ссть безъ приглашенія. А теперь, съ вашего позволенія, джентльмены, я хотлъ бы узнать,— я требую этого, это мое право,— что вы можете сказать въ оправданіе того тона, который вы приняли со мной и вашего самовольнаго вмшательства въ мои дла, которое я имю сильное основаніе подозрвать. Говоря откровенно, хоть я и не придаю большого значенія тому, что принято называть общественнымъ мнніемъ, но не могу сказать, чтобы мн доставляло удовольствіе служить предметовъ бабьихъ сплетенъ и пересудовъ. Попались ли вы сами впросакъ по глупой доврчивости или добровольно впутались не въ свое дло, для меня безразлично. Въ обоихъ случаяхъ вы едва ли можете ожидать благодарности и снисхожденія отъ такого человка, какъ я.
Эта рчь была произнесена такимъ спокойнымъ и развязнымъ тономъ, что девять слушателей изъ десяти, не зная обстоятельствъ дла, наврно приняли бы Ральфа за человка, дйствительно оскорбленнаго. Онъ сидлъ, скрестивъ руки, и, если онъ былъ нсколько блдне обыкновеннаго, то все таки лицо его сохраняло свое обычное безпристрастное выраженіе и самъ онъ казался совершенно спокойнымъ, во всякомъ случа гораздо спокойне обоихъ братьевъ, не говоря уже о неугомонномъ увлекающемся Тим. Повидимому, онъ приготовился къ самому худшему.
— Прекрасно, прекрасно, сэръ,— сказалъ мистеръ Чарльзъ.— Нэдъ, мой милый, потрудись позвонить.
— Постой, Чарльзъ! Постой одну минутку!— воскликнулъ Нэдъ.— Мн кажется, калъ для нашего дла, такъ и для мистера Никкльби было бы лучше, если бы мы могли его убдить выслушать спокойно. Мн очень бы хотлось, чтобы онъ самъ наконецъ это понялъ.
— Ты правъ, ты совершенно правъ,— отвтилъ мистеръ Чарльзъ.
Ральфъ презрительно улыбнулся, но не сказалъ ни слова. Мистеръ Нэдъ позвонилъ, дверь отворилась, и въ комнат послышалась чья-то ковыляющая походка. Ральфъ обернулся, увидлъ Ньюмэна Ногса, и все его самообладаніе мгновенно покинуло его.
— Прекрасное начало, что и говорить!— воскликнулъ онъ съ горечью.— Превосходное! И это называется быть прямыми, безукоризненно честными людьми! О, такихъ людей я всегда умлъ цнить но достоинству! Войти въ стачку съ прохвостомъ, который за стаканъ водки готовъ продать свою душу (если еще она у него есть), каждое слово котораго — ложь! Кто же посл этого можетъ считать себя въ безопасности? Прекрасное, превосходное начало!
— Я хочу говоритъ!— крикнулъ Ньюмэнъ, поднимаясь на цыпочки и выглядывая на Ральфа поверхъ головы Тима, который бросился было къ нему, пытаясь его удержать.— Послушайте, сэръ, я вамъ говорю, мистеръ Никкльби: что вы хотли сказать, назвавъ меня ‘прохвостомъ’? Кто меня сдлалъ ‘прохвостомъ’? Если бы я способенъ былъ продать свою душу за стаканъ водки, какъ вы говорите, я бы скоре сдлался воромъ, грабителемъ сталъ вы взламывать двери, замки, сталъ бы таскать гроши изъ чашекъ слпыхъ нищихъ, чмъ оставаться вашимъ безсловеснымъ рабомъ, вашимъ вьючнымъ животнымъ! Если бы я умлъ лгать, я давно былъ бы вашимъ любимчикомъ!.. Лгать! Когда я вамъ лгалъ, когда изворачивался передъ вами? Нтъ, я служилъ вамъ врой и правдой. Я долженъ былъ работать, какъ волъ, потому что вы знали, что я голышъ и что съ меня можно драть шкуру. Я наслушался отъ васъ столько ругани, сколько, можетъ быть, не довелось слышать послднему бродяг изъ рабочаго дома. Знайте же, что я терплъ ее только потому, что презиралъ и васъ и вашу брань,— да, презиралъ и презираю. Я поступилъ къ вамъ на службу только потому, что во мн еще сохранилась искра гордости, потому, что, служа вамъ, я былъ, по крайней мр, увренъ, что никто не увидитъ и не узнаетъ, какъ низко я палъ, потому, что никто лучше васъ не зналъ, что я, погибшій человкъ, не всегда былъ тмъ, во что я обратился, и что я могъ бы быть совсмъ другимъ человкомъ, если бы не былъ такимъ безумцемъ, чтобы попасть въ ваши лапы и въ лапы другихъ подобныхъ вамъ негодяевъ. Осмлитесь ли вы это отрицать?
— Полегче, мистеръ Ногсъ! Вспомните свое общаніе!— попытался было остановить его Тимъ.
— Нтъ, я хочу, наконецъ, высказаться!— воскликнулъ Ньюмэнъ, оттолкнувъ Тима и вытянувъ впередъ руку, какъ бы для того, чтобы помшать ему встать между нимъ и Ральфомъ. Я выскажу все, что у меня лежитъ на душ. Выслушайте меня, мистеръ Никкльби! Нечего притворяться, что вы меня не боитесь. Все равно, это ни къ чему не поведетъ. Вы только что упомянули о какой-то стачк. А кто, позвольте спросить, вошелъ въ стачку съ іоркширскимъ учителемъ? Кто услалъ изъ дому своего раба, чтобы онъ чего добраго, не подслушалъ вашего разговора, забывая, что именно эта-то предосторожность и возбудитъ его подозрніе, что она-то и заставитъ его слдить день и ночь не только за хозяиномъ, но и за его сообщникомъ-учителемъ? Кто вошелъ въ стачку съ негодяемъ-отцомъ, уговоривъ его продать свою дочь Артуру Грайду? Кто, наконецъ, сговорился съ самимъ Грайдомъ? Кто имлъ съ нимъ секретное совщаніе въ комнат съ маленькимъ шкафомъ?
До этой минуты Ральфъ еще владлъ собою кое-какъ, но при послднихъ словахъ своего клерка онъ невольно весь вздрогнулъ.
— Ага!— воскликнулъ Ньюмэнъ съ торжествомъ.— Теперь вы дрожите? А какъ вы полагаете, что заставило раба слдить за своимъ хозяиномъ? Что натолкнуло его на мысль, что онъ долженъ помшать злодянію, или онъ самъ будетъ такимъ же негодяемъ, какъ и вы, если не хуже? Что, какъ не ваша жестокость къ собственной крови и плоти? Что, какъ не ваши же козни противъ молодой двушки, участь которой не могла не внушить состраданія даже такому отверженному пьянчужк, какъ я? Только это и заставило жалкаго пьянчужку остаться у васъ на служб въ надежд помочь ей, какъ онъ уже, благодаря Бога, не разъ помогалъ и другимъ, иначе онъ бы, конечно, давно съ вами раздлался по-свойски, хотя бы ему пришлось поплатиться за это собственной шкурой. Да, божусь, онъ бы давно съ вами раздлался! И замтьте теперь я явился сюда только по настоятельному требованію вотъ этихъ джентльменовъ, потому что, когда я пришелъ къ нимъ въ первый разъ (какъ видите, тутъ не можетъ быть и рчи о какой-нибудь стачк съ ихъ стороны), я имъ все разсказалъ и, во имя справедливости, просилъ помочь мн выслдить васъ и уличить, словомъ, докончить то, что уже было мною начато, я хотлъ,— и тогда же имъ это сказалъ,— явиться къ вамъ, когда все будетъ кончено, и высказать вамъ правду въ лицо! Ну, вотъ теперь я сказалъ все, что хотлъ, теперь пусть говорятъ другіе.
Закончивъ такимъ образомъ свою рчь, во время которой онъ то садился, со вскакивалъ на ноги, и которая сопровождалась самой необыкновенной мимикой и жестикуляціей, что, въ связи съ оглядвшимъ имъ волненіемъ, заставляло его дрожать, какъ въ сильнйшемъ пароксизм лихорадка, Ньюмэнъ вдругъ словно оцпенлъ и молча, неподвижно, какъ въ столбняк, смотрлъ на Ральфа.
Но Ральфъ только разъ, да и то мелькомъ, взглянулъ на него, когда, же Ньюмэнъ замолчалъ, онъ только махнулъ рукой въ его сторону и, топнувъ ногой, сказалъ прерывающимся голосомъ:
— Продолжайте, джентльмены, продолжайте! Вы видите я терпливъ. Но помните, что на свт существуетъ законъ, помните это. Вы мн за все отвтите. Итакъ, хорошенько обдумайте прежде ваши слова, потому что я потребую отъ васъ доказательствъ.
— Доказательства у насъ въ рукахъ,— отвтилъ мистеръ Чарльзъ.— Человкъ, но имени Сноули, вчера во всемъ сознался.
— Какое мн дло до вашего Сноули? И какое отношеніе иметъ его сознаніе ко мн и моимъ дламъ?— сказалъ Ральфъ.
На этотъ вопросъ, заданный невиннйшимъ тономъ глубоко оскорбленнаго человка, мистеръ Чарльзъ отвчалъ, что для того, чтобы выяснить всю тяжесть обвиненія, взводимаго на мистера Ральфа, необходимо прежде всего объяснить ему, въ чемъ именно его обвиняютъ, какія на то имются доказательства и откуда они добыты. Когда главный вопросъ былъ такимъ образомъ разршенъ, брать Нэдъ, Тимъ Линкинвотеръ и Ньюмэнъ Ногсъ, въ величайшемъ волненіи заговорили вс разомъ, перебивая другъ друга, и изъ ихъ довольно продолжительнаго, шумнаго и сбивчиваго объясненія Ральфъ, наконецъ, уразумлъ слдующее.
Оказалось, что одна особа, имени которой Ральфу не желали назвать, передала Ньюмэну, будто Смайкъ вовсе не сынъ Сноули. Свои слова эта особа общала подтвердить подъ присягою на суд, если это понадобится. Это открытіе заставило братьевъ Чирибль усомниться, дйствительно ли права Сноули такъ законны и неоспоримы, какъ это можно было заключить изъ свидтельскихъ показаній и имвшихся налицо документовъ. Вмст съ этимъ сомнніемъ естественно явилось подозрніе о существованіи какого-то заговора, а затмъ уже не трудно было прослдить его происхожденіе и причины, руководившія его виновниками: всмъ были извстны мстительность и алчность Сквирса и коварство Ральфа. Но такъ какъ подозрніе и увренность — дв вещи разныя, то братья обратились къ одному юристу, извстному своею опытностью въ подобнаго рода длахъ. Онъ-то и посовтовалъ имъ соблюдать до времени величайшую осторожность и постараться, если возможно, дйствуя черезъ Сноули (такъ какъ во всей этой исторіи онъ былъ очевидно, чьимъ-то орудіемъ), вывдать отъ него истину, заставить его спутаться въ показаніяхъ или пригрозивъ ему судомъ, или, наконецъ, пообщавъ полную личную безопасность, если онъ выдастъ главныхъ зачинщиковъ и ихъ планы. Дло велось весьма искусно, но Сноули оказался гораздо сообразительне и опытне, чмъ они думали, и, вроятно, такъ бы и не попался въ ловушку, если бы одно случайное обстоятельство не заставило его вчера во всемъ сознаться.
Вотъ какъ это случилось. Когда Ньюмэнъ Ногсъ сообщилъ братьямъ Чирибль, что Сквирсъ вернулся въ Лондонъ и что у него съ Ральфомъ происходило тайное совщаніе (Ньюмэнъ разсказало имъ, какъ его услали изъ дому, чтобы онъ чего-нибудь не подслушалъ), они стали слдить за учителемъ въ надежд открыть что-нибудь, что пролило бы новый свтъ на подозрваемый заговоръ.
Но такъ какъ посл этого Ральфъ прервалъ всякія сношенія не только со Сквіфсомъ, но и со Сноули, они были уврены, что напали на ложный слдъ. За Сквирсомъ перестали слдить и, вроятно, такъ бы ничего и не узнали, если бы однажды вечеромъ Ньюмэнъ случайно не встртилъ на улиц Ральфа со Сквирсомъ, о чемъ-то таинственно совщавшихся. Онъ пошелъ за ними слдомъ и къ своему великому изумленію, видлъ, какъ они зашли въ два, три завдомо воровскихъ притона — нчто врод игорныхъ домовъ, въ которыхъ, какъ ему было извстно, скрывалось нсколько человкъ несостоятельныхъ должниковъ, старыхъ знакомыхъ Ральфа. По справкамъ, наведеннымъ въ тотъ же вечеръ въ этихъ домахъ, оказалось, что они разыскивали здсь старуху, которая но примтамъ была поразительно похожа на мистриссъ Слайдерскью. Дло, повидимому, начинало принимать серьезный оборотъ. За учителемъ былъ снова установленъ бдительный надзоръ: обратились въ сыскную полицію, присланный оттуда агентъ поселился въ той же таверн, гд остановился и Сквирсъ. Этотъ агентъ вмст съ Фрэнкомъ Чириблемь слдилъ за каждымъ шагомъ ничего не подозрвавшаго учителя до той самой минуты, когда тотъ переселился въ Ламбетъ. Какъ только мистеръ Сквирсъ здсь основался, полицейскій агентъ нанялъ комнату по той же улиц, въ дом насупротивъ, изъ окна которой ему не трудно было убдиться, что мистеръ Сквирсъ находится въ постоянныхъ сношеніяхъ съ мистриссъ Слайдерскью.
Выяснивъ этотъ фактъ, обратились къ Артуру Грайду. О покраж у него въ дом уже давно было извстно изъ разсказовъ сосдей, знавшихъ о ней съ его собственныхъ словъ, вырвавшихся у него въ первую минуту огорченія и гнва. Но Грайдъ не только наотрзъ отказался сообщить на этотъ счетъ какія-либо свднія, но, повидимому, до такой степени испугался одной мысли о возможности ареста старухи и какихъ бы то ни было показаній противъ нея, что съ тхъ поръ заперся у себя въ дом и прервалъ всякія сношенія съ вншнимъ міромъ. Это затрудненіе заставило братьевъ снова обратиться къ юристу, посл совщанія съ которыхъ они пришли къ заключенію, что не даромъ Грайдъ, Ральфъ и Сквирсъ такъ боялись огласки, что, очевидно, вс трое принимали какое-то участіе въ пропаж документовъ и что тутъ-то и кроется главная суть,— все то, что могло бы разъяснить намеки, подслушанные Ньюмэномъ насчетъ Мадлены. Ршено было немедленно арестовать мистриссъ Слайдерскью, пока еще документы при ней, и, если представится какая-нибудь возможность, то съ нею вмст и Сквирса. Достали приказъ объ арест, и когда все было готово, учредили надзоръ за окнами мистера Сквирса. Когда Сквирсъ потушилъ свчу (что, какъ имъ было извстно, служило сигналомъ предстоящаго визита его къ мистриссъ Слайдерскью), Фрэнкъ Чирибль и Ньюмэнъ осторожно пробрались по лстниц къ двери ея комнаты, чтобы подслушать ихъ разговоръ и въ надлежащій моментъ, подать условный знакъ полицейскому агенту. Читатель уже знаетъ, что они услышали и что произошло дальше. Ошеломленный ударомъ, Сквирсъ былъ арестованъ, и у него нашли украденные документы, затмъ арестовали мистриссъ Слайдерскью. Извстіе объ ихъ арест, конечно, безъ объясненія его причины, было тотчасъ же передано Сноули, который, выговоривъ для себя напередъ полную безопасность и неприкосновенность, сознался, что вся исторія Смайка была чистйшимъ вымысломъ, и съ головою выдалъ Ральфа. Что касается мистера Сквирса, то въ это утро онъ былъ на допрос, и такъ какъ онъ не могъ сколько-нибудь удовлетворительно объяснить ни своихъ сношеній съ мистриссъ Слайдерскью, ни того, какимъ образомъ украденные документы оказались у него въ карман, было ршено, что черезъ недлю онъ, вмст съ мистриссъ Слайдерскью, будетъ преданъ суду.
Все это было изложено Ральфу со всми подробностями. Какое бы впечатлніе ни произвели на него эти свднія, онъ, повидимому, оставался совершенно спокойнымъ, не выдавая ни однимъ движеніемъ, что онъ испуганъ или взволнованъ Онъ сидлъ неподвижно, пристально уставившись въ полъ и прикрывая ротъ рукой, и когда повствованіе было кончено, съ живостью поднялъ голову, какъ будто собираясь заговорить, но, замтивъ, что мистеръ Чарльзъ тоже хотлъ что-то сказать, онъ сейчасъ же принялъ прежнюю позу.
— Нынче утромъ я говорилъ вамъ, мистеръ Никкльби, что я пришелъ къ вамъ изъ состраданія,— сказалъ почтенный старикъ, положивъ руку на плечо брата.— Насколько вы замшаны во всемъ этомъ и насколько васъ могутъ скомпрометировать арестованныя лица,— вамъ лучше знать. Какъ бы то ни было, длу данъ ходъ, и законъ не милуетъ негодяевъ, злоумышлявшихъ противъ несчастнаго, беззащитнаго юноши. Ни я, ни Нэдъ, ничего не можемъ сдлать, чтобы спасти васъ отъ возможныхъ послдствій судебнаго разбирательства. Единственное, что еще въ нашей власти, это во время васъ предупредить и дать вамъ возможность скрыться. Намъ не хотлось бы, чтобы такой старый человкъ, какъ вы, понесъ возмездіе за свои дянія отъ руки ближайшаго своего родственника, не хотлось бы, чтобы и онъ, подобно вамъ, могъ забыть связывающія васъ узы родства. Поэтому мы вс просимъ васъ (я увренъ, что Надъ вполн со мною согласенъ, такъ же какъ и Тимъ, хоть онъ и мраченъ, какъ туча), мы вс просимъ васъ оставить на время Лондонъ и искать убжища гд-нибудь въ такомъ мст, гд вы были бы въ безопасности отъ всхъ послдствій этого дурного дла. Я увренъ, что со временемъ вы раскайтесь, сэръ, и вернетесь другимъ человкомъ.
— Неужели вы воображаете,— воскликнулъ Ральфъ, срываясь съ мста,— неужели вы воображаете, что со мною такъ легко сладить? Неужели вы думаете, что стоитъ вамъ только подкупить сотню сплетенъ, пустить по моимъ слдамъ сотню ищеекъ, сказать мн сотню медовыхъ словъ, чтобы запугать меня и растрогать? Очень вамъ благодаренъ за то, что вы открыли мн свои планы, по крайней мр теперь я буду знать, какъ мн дйствовать и чего держаться. Но вы ошиблись, жестоко ошиблись, не на такого напали, голубчики! Нтъ, дудки! Знайте же, я смюсь надъ вами и надъ вашими слащавыми рчами, я ненавижу васъ и презираю! Можете длать со мной все, что хотите!
Съ этими словами Ральфъ бросился къ двери и выбжалъ вонъ. Но впереди его поджидала новая, горшая бда.

ГЛАВА LX.
Опасность растетъ, дло близится къ развязк.

Вмсто того, чтобы идти домой, Ральфъ слъ въ первый попавшійся кэбъ и веллъ себя вести въ полицейскую контору того участка, гд былъ арестованъ Сквирсъ. Не дозжая конторы, онъ остановилъ кэбъ, отпустилъ кучера и остальной путь сдлалъ пшкомъ. Справившись объ учител, онъ узналъ, что пришелъ какъ нельзя боле во время, такъ какъ ждали только кареты, за которою уже было послано, чтобы доставить мистера Сквирса въ тюрьму, какъ настоящаго джентльмена.
Ральфъ попросилъ свиданія съ заключеннымъ, и его ввели въ пріемную, въ которой временно помстили мистера Сквирса, въ уваженіе къ его почтенному званію. Здсь, при тускломъ свт оплывшей свчи, Ральфъ едва могъ различить въ дальнемъ углу распростертую фигуру спавшаго Сквирса. Рядомъ, на столик, стоялъ пустой стаканъ, обстоятельство, которое вкуп съ сильнымъ запахомъ водки, распространявшимся отъ дыханія спящаго, ясне словъ свидтельствовало о томъ, что мистеръ Сквирсъ, какъ человкъ, подверженный человческимъ слабостямъ, прибгнулъ къ своему обычному утшенію, чтобы хотя на время обрсти забвеніе своей печальной участи.
Не такъ-то легко было его разбудить, ибо онъ спалъ очень крпко. Мало-по-малу, однако, онъ пришелъ въ себя, поднялся на ноги и слъ на скамью. Лицо его было блдно, носъ пылалъ, борода была всклокочена, запятнанный кровью, грязный носовой платокъ, перевязывавшій его голову и завязанный подъ подбородкомъ, еще усугублялъ эффектъ всей его заспанной, неряшливой фигуры. Онъ молча уставился на Ральфа, но наконецъ выразилъ свои чувства слдующей сильной и лаконической сентенціей:
— Полюбуйтесь, это дло вашихъ рукъ, пріятель!
— Что съ вашей головой?— спросилъ Ральфъ.
— Онъ еще спрашиваетъ! Да вдь это вашъ же прихвостень меня такъ отдлалъ,— мрачно отвчалъ Сквирсъ и прибавилъ:— Наконецъ-то вы соблаговолили показать свои ясныя очи!
— Отчего вы за мной не послали?— сказалъ Ральфъ.— Какъ я могъ придти, когда даже не зналъ ничего о случившемся?
— О, моя бдная семья!— воскликнулъ мистеръ Сквирсъ, впадая въ патетическій тонъ, при этомъ онъ икнулъ и поднялъ глаза къ небу. О, моя бдная дочь, которая находится въ томъ впечатлительномъ возраст, когда всякое горе способно пронзить сердце! Мой бдный сынъ, гордость и украшеніе всей округи! Какой ужасный для нихъ ударъ! Честь Сквирсовъ поругана, солнце померкло для нихъ и закатилось въ волнахъ океана!
— Вы пьяны и еще не проспались,— сказалъ Ральфъ.
— Если и пьянъ, такъ не на ваши деньги, пріятель,— отвтилъ мистеръ Сквирсъ.— Значитъ это васъ ничуть не касается.
Подавивъ негодованіе, вызванное въ немъ этою неожиданною грубою выходкой, Ральфъ еще разъ спросилъ педагога, отчего тотъ за нимъ не послалъ.
— А какая мн была корысть посылать за вами?— отвчалъ Сквирсъ.— Афишировать мое знакомство съ вами едва ли было бы для меня особенно выгодно. Теперь они все равно ни за какія деньги не выпустятъ меня изъ своихъ лапъ, пока не вытянутъ изъ меня того, что имъ надо, вонъ въ какую дыру засадили. А вы довольны и гуляете себ на свобод.
— Подождите денька два, три, будете гулять и вы,— сказалъ Ральфъ самымъ развязнымъ тономъ, какимъ только могъ.— Ничего они не могутъ вамъ сдлать, другъ мой.
— Надюсь, что нтъ, если я имъ откровенно повдаю, какъ я связался съ этой вдьмой, Слайдерскью,— отвтилъ насмшливо Сквирсъ.— Чтобы ей сдохнуть, проклятой, сдохнуть, воскреснуть, быть изрубленной на кусочки и повшенной въ антропологическомъ музе, если я когда-нибудь скажу съ ней хотя слово! Нынче утромъ напудренный джентльменъ сказалъ мн: ‘Заключенный,— говорить, — такъ какъ васъ застали въ обществ этой женщины, такъ какъ у васъ нашли краденый документъ, такъ какъ васъ съ нею поймали за преступнымъ истребленіемъ другихъ бумагъ и такъ какъ вы не можете дать удовлетворительныхъ объясненій, вы арестованы, пока будетъ произведено слдствіе и сняты допросы, что, вроятно, протянется около недли. До окончанія слдствія я ни подъ какимъ видомъ не могу васъ выпустить даже на поруки’. Что жъ, думаю я себ, какое же я могу дать удовлетворительное объясненіе? Единственно, что мн остается, это, показать объявленіе Дотбойсъ-Голла и сказать: ‘Сэръ, я Вакфордъ Сквирсъ, какъ здсь обозначено, человкъ съ незапятнанной репутаціей, пользующійся всеобщимъ уваженіемъ. Если я попалъ въ это грязное дло, это не моя вина, сэръ. У меня не было дурного намренія. Ничего дурного я не подозрвалъ, дйствуя по порученію друга, моего добраго друга, мистера Ральфа Никкльби изъ Гольденъ-Сквера. Пошлите за нимъ, пусть онъ самъ подтвердитъ вамъ это. Всему длу голова онъ, а не я’.
— Какой у васъ нашли документъ?— спросилъ Ральфъ, уклоняясь до поры до времени отъ главнаго предмета разговора.
— Какой? А кто его знаетъ! Документъ на имя какой-то Мадлены,— отвтилъ Сквирсъ.— Завщаніе, вотъ все, что я знаю.
— Чье? Какого рода? Отъ какого года и числа? Его содержаніе въ главныхъ чертахъ?— съ живостью спросилъ Ральфъ.
— Завщаніе въ ея пользу, вотъ все, что я знаю,— повторилъ Сквирсъ.— Да и вы знали бы не больше, если бы васъ създили по голов, какъ меня. А все ваша проклятая подозрительность! Если бы вы уполномочили меня сжечь бумагу и удовольствовались бы моимъ словомъ, что она уничтожена, она не очутилась бы у меня въ карман въ минуту моего ареста, потому что отъ нея остался бы одинъ пепелъ.
— Разбитъ, разбитъ на всхъ пунктахъ!— пробормоталъ Ральфъ.
— О, Боже мой,— вздохнулъ Сквирсъ, у котораго подъ вліяніемъ раны и выпитой водки начинали путаться мысли.— Въ прелестной деревушк Дотбойсъ, близъ Гретъ-Бриджа въ Іоркшир, принимаютъ мальчиковъ на полное содержаніе со столомъ, одеждой и стиркой, снабжаютъ ихъ книгами и всмъ необходимымъ до карманныхъ денегъ включительно, обучаютъ древнимъ и новйшимъ языкамъ, математик, орографіи, геометріи, астрономіи, три-триго-тригонометріи, и пр., и пр., и пр. С-к-в-и-р-с-ъ, имя существительное, собственное, означаетъ воспитателя юношества, все вмст всятое выходитъ Сквирсъ.
Воспользовавшись минутнымъ забытьемъ своего собесдника, Ральфъ попытался собраться съ мыслями. Онъ понималъ, что единственная его надежда выйти сухимъ изъ воды — это заставить учителя молчать, и думалъ, что этого можно будетъ достигнуть, если только удастся его убдить, что молчаніе необходимо для собственной его безопасности.
— Послушайте, повторяю вамъ еще разъ, что они ничего не могутъ вамъ сдлать,— сказалъ онъ.— Еще вы же впослдствіи можете возбудить противъ нихъ дло по обвиненію въ неправильномъ задержаніи вашей особы, пожалуй, даже извлечете изъ этого не малую выгоду. Мы ужъ постараемся сочинить для васъ исторію, которая поможетъ вамъ выпутаться. Все это сущіе пустяки, такія ли бываютъ положенія на свт! Если бы понадобился залогъ хотя бы въ тысячу фунтовъ, онъ у васъ будетъ. Но вы ни подъ какимъ видомъ не должны сознаваться. Сегодня мысли у васъ не совсмъ ясны, иначе вы, конечно, сами бы поняли это, но все-таки вы не должны забывать одного, что ваше сознаніе все погубить.
— Вотъ какъ,— сказалъ Сквирсъ, который все это время хитро поглядывалъ на Ральфа, склонивъ голову на бокъ, точно старая ворона,— Вотъ какъ! Вы твердо уврены, что мое сознаніе погубитъ меня? Въ такомъ случа, не потрудитесь ли съ своей стороны выслушать мое мнніе? Я вовсе не желаю, чтобы обо мн или для меня выдумали какія-то исторіи, и самъ ихъ выдумывать не желаю. Если я увижу, что дло принимаетъ для меня плохой оборотъ, я приму свои мры, чтобы и вы не вышли изъ воды, не замочивъ своихъ ножекъ, можете быть въ этомъ уврены. Вы ни разу не предупредили меня, что здсь есть хоть какая-нибудь опасность. Иначе я бы, конечно, никогда не очутился въ ловушк, и пожалуйста не воображайте, что я отнесусь къ этому такъ хладнокровно, какъ бы вамъ, вроятно, хотлось. Я позволялъ вамъ вертть мною, какъ пшкой, потому что у насъ съ вами были другія дла, и если бы захотли мн отомстить, вы бы могли это сдлать точно такъ же, какъ иной разъ улаживали для меня кое-какія длишки. Итакъ, если все пойдетъ хорошо, все останется шито-крыто, если же дло обернется не вполн благополучно, тогда не взыщите: я скажу и сдлаю все, что найду для себя лучшимъ, ни у кого не спрашивая совта. Мой престижъ въ глазахъ моихъ воспитанниковъ погибъ, погибъ навки,— добавилъ мистеръ Сквирсъ торжественнымъ тономъ.— Образы мистриссъ Сквирсъ, моей дочери и моего сына Вакфорда, умирающихъ съ голода, денно и ночно стоятъ передъ моими глазами, и передъ этимъ видніемъ блднетъ и исчезаетъ все остальное. Изъ всхъ ариметическихъ чиселъ я, какъ мужъ и отецъ, помню теперь только одно — единицу, все остальное для меня больше не существуетъ!
Неизвстно, долго ли говорилъ бы еще мистеръ Сквирсъ и какъ далеко увлекло бы его краснорчіе, если бы въ эту минуту не появился полицейскій, который долженъ былъ его сопроводить, съ извстіемъ, что карета ждетъ у дверей. Мистеръ Сквирсъ съ достоинствомъ надлъ шляпу поверхъ платка, которымъ была повязана его голова, и, засунувъ одну руку въ карманъ, а другую фамильярно продвъ подъ руку своего провожатаго, торжественно прослдовалъ къ выходу.
— Такъ я и думалъ, когда узналъ, что онъ за мной не прислалъ,— прошепталъ Ральфъ.— Теперь я вполн убдился, что этотъ негодяй твердо ршился меня выдать. Оли увидли, что меня травятъ, и теперь дрожатъ за собственную шкуру, т, кто вчера еще пресмыкался передо мною въ прах, теперь, какъ зври въ басн, лягаютъ и топчутъ меня. Но они ошиблись, не на такого напали. Я имъ не сдамся, не отступлю ни на шагъ.
Ральфъ вернулся домой и очень обрадовался, когда узналъ, что служанка заболла: это давало ему возможность остаться одному, потому что она жила въ двухъ шагахъ и онъ сейчасъ же отпустилъ ее домой. Какъ только она ушла, онъ тяжело опустился въ кресло и при свт единственной свчи въ первый разъ сталъ обдумывать вс событія этого дня.
Онъ не пилъ и не лъ со вчерашняго дни и, помимо пережитыхъ имъ въ этотъ день тревогъ и волненій, чувствовалъ страшную усталость, потому что нсколько часовъ кряду безъ перерыва былъ на ногахъ. Теперь онъ испытывалъ полное изнеможеніе, тмъ не мене сть онъ не могъ и удовольствовался тмъ, что залпомъ выпилъ стаканъ воды. Онъ сидлъ, опершись головой на руку, сна у него не было, мысли какъ-то не вязались, хотя онъ изо всхъ силъ старался думать, въ душ его было отчаяніе и пустота.
Было около десяти часовъ вечера, когда у дверей раздался стукъ, но Ральфъ не шевельнулся, чувствуя себя не въ силахъ даже подняться. Стукъ повторился нсколько разъ, и только тогда, когда чей-то голосъ за дверью прокричалъ, что въ окн виденъ свтъ, и попросилъ отворить, Ральфъ, наконецъ, поднялся на ноги, спустился съ лстницы и отворилъ дверь.
— Страшное извстіе, мистеръ Никкльби! Меня прислали за вами,— сказалъ голосъ, который показался Ральфу знакомымъ. Онъ прикрылъ глаза рукою и, взглянувъ попристальне, узналъ Тима Линкинвотера.
— Кто прислалъ?— спросилъ Ральфъ.
— Мистеръ Чарльзъ и Нэдъ Чирибли просятъ васъ пожаловать поскорй. У меня нанятъ кэбъ.
— Зачмъ я имъ нуженъ?— спросилъ Ральфъ.
— Не спрашивайте! Ради Бога демъ скорй!
— Продолженіе утренней мистификаціи!— сказалъ Ральфъ, длая такое движеніе, какъ будто онъ собирался запереть дверь.
— Нтъ, нтъ, нтъ!— воскликнулъ Тимъ въ волненіи, хватая его за руку.— Они должны вамъ сообщить нчто совершенно новое, страшную всть, которая васъ близко касается, мистеръ Никкльби. Неужели вы думаете, что я бы говорилъ съ вами въ такомь тон, что я былъ бы здсь въ такой часъ, если бы это не было необходимо?
Ральфъ внимательно взглянулъ на говорившаго и, замтивъ его волненіе, вздрогнулъ и отступилъ, очевидно, въ нершимости, что ему длать.
— Вамъ лучше узнать эту новость теперь, чмъ посл,— сказалъ Тимъ.— Это можетъ имть для васъ огромное значеніе. Ради Бога демъ скорй!
Можетъ быть, во всякое другое время Ральфъ, изъ обычнаго своего упорства и ненависти къ братьямъ Чирибль, не обратилъ бы вниманія даже и на боле настоятельную просьбу, но теперь его нершительность длилась недолго. Въ слдующую минуту онъ былъ уже въ прихожей, взявъ свою шляпу, вышелъ, заперъ за собою дверь и, ни слова не говоря, слъ въ карету.
Тимъ впослдствіи часто вспоминалъ и разсказывалъ, что, когда Ральфъ Никкльби вошелъ за шляпой въ прихожую, гд горла свча, онъ, Тимъ, видлъ своими глазами, какъ Ральфъ шатался и спотыкался, какъ пьяный. Вспоминалъ онъ также и то, что, когда Ральфь, садясь въ кэбъ, занесъ уже ногу на подножку, онъ обернулся, и лицо его было такъ блдно, а блуждающій взглядъ имлъ такое дикое выраженіе, что Тимъ испугался и у него мелькнула даже мысль, безопасно ли будетъ хать вдвоемъ съ такимъ спутникомъ. Впослдствіе многіе высказывали предположеніе, не было ли въ ту минуту у Ральфа какого-нибудь предчувствія, хотя его волненіе было гораздо естественне объяснить усталостью и тревогой, которыя ему пришлось въ тотъ день пережить.
Всю дорогу Ральфъ и Тимъ хранили молчаніе. Когда кэбъ остановился у подъзда, Ральфъ, все также молча, вошелъ въ домъ вслдъ за своимъ провожатымъ. Тотъ провелъ его въ комнату, гд его ждали братья. Ральфъ былъ до такой степени пораженъ, чтобы не сказать испуганъ, выраженіемъ глубокаго состраданія, которое онъ прочиталъ на лицахъ обоихъ братьевъ и стараго клерка, что долго былъ не въ состояніи вымолвить ни слова.
Тмъ не мене онъ слъ и, наконецъ, заставилъ себя выговорить прерывающимся отъ волненія голосомъ:
— Что… что еще ни имете мн сообщить, кром того, что я узналъ отъ васъ утромъ?
Комната, въ которой они сидли, освщавшаяся единственной лампой, была узкимъ, длиннымъ стариннымъ покоемъ въ одно окно съ широкою амбразурой, задрапированной тяжелой портьерой. Ральфъ взглянулъ по направленію окна, и ему показалось, что онъ видитъ какую-то тнь, какъ будто человка, прячущагося за портьерой. Онъ убдился въ этомъ, замтивъ, что тнь шевелится, какъ будто избгая его взгляда,
— Кто тамъ стоитъ?— спросилъ онъ.
— Человкъ, который часа два тому назадъ сообщилъ намъ извстіе, побудившее насъ послать за вами,— отвтилъ братъ Чарльзъ.— Не обращайте на него вниманія, сэръ, прошу васъ, не обращайте вниманія только на одну минуту.
— Опять загадка,— сказалъ Ральфъ упавшимъ голосомъ.— Ну-съ, что же вы имете мн сказать, господа?
Обратившись съ этимъ вопросомъ къ мистеру Чарльзу, онъ принужденъ былъ отвести взглядъ отъ окна, но, прежде чмъ кто-нибудь изъ братьевъ усплъ ему отвтить, онъ снова обернулся къ окну. Очевидно, присутствіе скрывающагося незнакомца тяготило его и было ему непріятно, потому что онъ безпрестанно оглядывался на него и, наконецъ, убдившись, вроятно, что въ томъ нервномъ состояніи, въ какомъ онъ находился, онъ все равно не въ силахъ принудить себя туда не смотрть, онъ повернулъ свои стулъ такъ, чтобы сидть лицомъ къ окну, пробормотавъ въ извиненіе, что свтъ отъ лампы ржетъ ему глаза.
Между тмъ братья въ величайшемъ волненіи о чемъ-то совщались вполголоса. Ральфъ, въ ожиданіи, раза два поднималъ на нихъ глаза и наконецъ, сказалъ, длая нечеловческое усиліе, чтобы казаться спокойнымъ:
— Ну, что же вы, наконецъ, имете мн сообщить? Присылая за мной въ такое позднее время, вы, вроятно, имли для этого нешуточныя причины? Что случилось?— И посл минутной паузы онъ добавилъ:— Ужъ не умерла ли моя племянница?
Этотъ вопросъ пришелся очень кстати, онъ развязалъ братьямъ языкъ. Мистеръ Чарльзъ съ живостью обернулся и сказалъ, что племянница мистера Ральфа, слава Богу, жива и здорова, но что дло дйствительно идетъ о смерти, о которой они принуждены ему сообщить.
— Не братецъ ли ея приказалъ долго жить?— спросилъ Ральфъ, и глаза его радостно блеснули.— Впрочемъ, нтъ, это было бы слишкомъ хорошо. Кажется, я бы даже этому не поврилъ.
— Стыдитесь, безсовстный, безсердечный ты человкъ!— воскликнулъ съ негодованіемъ мистеръ Нэдъ.— Приготовьтесь выслушать извстіе, которое, если только въ васъ есть хоть искра человческихъ чувствъ, заставитъ васъ содрогнуться. Что, если мы вамъ скажемъ, что несчастный юноша — ребенокъ по годамъ, хотя онъ никогда не зналъ той нжной ласки, которая навсегда длаетъ для насъ дтство счастливйшимъ временемъ нашей жизни,— если мы вамъ скажемъ, что это доброе, кроткое, безобидное существо, не сдлавшее вамъ никакого вреда, никогда васъ ничмъ не оскорбившее, но на которое всею тяжестью обрушилась ваша злоба и ненависть къ племяннику, что этотъ бдняжка не выдержалъ вашихъ преслдованій, не выдержалъ лишеній и горя своей краткой по времени, но богатой страданіями жизни и отправился искать правды и суда у Того, Кому и вы въ свое время должны будете дать отвтъ?
— Если вы хотите этимъ сказать, что онъ умеръ,— произнесъ Ральфъ,— я прощаю вамъ все остальное. Если онъ дйствительно умеръ, я буду считать себя обязаннымъ вамъ всю мою жизнь. Онъ умеръ! Я вижу это по вашимъ лицамъ. Такъ вотъ она, ваша ужасная новость? Всть, которою вы хотли меня сразить! Вы видите, какъ я тронутъ! Кто же изъ насъ торжествуетъ? Вы хорошо сдлали, что послали за мной. Я бы охотно прошелъ пшкомъ сотню миль но грязи, среди мрака и въ холодъ, чтобы услышать эту всть.
Но, несмотря на свою дикую радость, Ральфъ видлъ, къ своему удивленію, что лица обоихъ братьевъ, помимо написаннаго на нихъ ужаса и отвращенія, выражали глубокое состраданіе, какъ и раньше.
— Такъ это онъ сообщилъ вамъ это извстіе?— продолжалъ Ральфъ, указывая на скрывавшагося въ амбразур окна незнакомца.— Должно быть, онъ нарочно остался здсь, чтобы полюбоваться эффектомъ своей новости, чтобы видть меня обезоруженнымъ и убитымъ! Ха, ха, ха! Ошибся въ разсчет, голубчикъ! Долго еще я буду стоять у него на дорог! А вамъ, господа, опять повторяю: вы еще узнаете этого молодца, этого бродягу и, можетъ быть, сами со временемъ пожалете, что встртили его.
— Кажется, вы принимаете меня за своего племянника,— произнесъ глухой голосъ.— Было бы лучше и для васъ, и для меня, если бы это былъ онъ.
Съ этими словами незнакомецъ всталъ и подошелъ къ Ральфу. Увидвъ его лицо, Ральфъ невольно попятился, такъ какъ передъ нимъ стоялъ не Николай, а Брукеръ.
У Ральфа не было причинъ бояться этого человка, онъ и раньше никогда его не боялся, тмъ не мене лицо его, которое было блдно и раньше, покрылось теперь какимъ-то землистымъ оттнкомъ, и, несмотря на вс свои усилія, онъ не могъ сдержать дрожи, когда, взглянувъ на него, сказалъ:
— Что надо здсь этому негодяю? Разв вы не знаете, что это каторжникъ, воръ и грабитель?
— Кто бы онъ ни былъ, ради Бога выслушайте его, мистеръ Никкльби!— воскликнули оба брата съ такимъ волненіемъ въ голос, что Ральфъ невольно взглянулъ на Брукера пристальне.
— Юноша, о которомъ только-что говорили эти джентльмены…
— Ну, что же дальше?— сказалъ Ральфъ, продолжая упорно смотрть на говорившаго, точно онъ былъ не въ силахъ оторвать отъ него взглядъ.
— …Котораго я видлъ въ постели мертвымъ и который теперь въ могил…
— Который теперь въ могил,— повторилъ за нимъ Ральфъ, какъ въ бреду.
Брукеръ взглянулъ на него и, торжественнымъ жестомъ вытянувъ руку, докончилъ:
— Онъ вашъ единственный сынъ. Это такъ же врно, какъ то, что на неб есть Богъ!
Среди воцарившагося гробового молчанія Ральфъ безсильно опустился на стулъ, сжимая виски обими руками. Минуту спустя онъ отнялъ руки, и никогда человческій взглядъ не видлъ такого ужаснаго, такого искаженнаго лица, лица призрака,— какое было у него въ эту минуту. Опять онъ молча и неподвижно уставился на стоявшаго передъ нимъ Брукера.
— Джентльмены, я не прошу прощенія,— продолжалъ Брукеръ,— его нтъ для меня на земл, и если, разсказывая вамъ мою исторію, я упомянулъ о томъ безчеловчно жестокомъ обращеніи, которое мн пришлось вынести и которое заставило меня совершить злодяніе, быть можетъ, противное моей натур, я сдлалъ это только потому, что эти подробности составляютъ необходимую частью моего разсказа, а вовсе не съ цлью оправдываться. Я виноватъ и для меня нтъ оправданія!
Онъ замолчалъ, собираясь съ мыслями. Затмъ, отвернувшись отъ Ральфа и обращаясь къ братьямъ, продолжалъ еще боле почтительнымъ и смиреннымъ тономъ:
— Лтъ двадцать, двадцать пять тому назадъ между людьми, имвшими дла съ этимъ человкомъ, былъ одинъ джентльменъ, большой кутила и страстный охотникъ. Онъ промоталъ все свое состояніе и принялся за деньги сестры. Оба они были сиротами, и двушка жила въ дом брата, какъ хозяйка. Ужъ не знаю, для того ли, чтобы упрочить на нее свое вліяніе и окончательно овладть ея волей, или для чего другого, только онъ (тутъ разсказчикъ указалъ на Ральфа) часто бывалъ у нихъ въ Лейчестер и даже гостилъ по нскольку дней. Правда, были у него съ хозяиномъ и дла (надо сказать, что обстоятельства послдняго были въ то время очень плохи), можетъ, онъ бывалъ у нихъ и за дломъ, какъ бы то ни было, онъ не остался въ наклад, двушка была не особенно молода, но, говорятъ, очень хороша собой и съ состояніемъ. Съ теченіемъ времени онъ женился на ней. Та же самая жажда наживы, которая понудила его къ этому браку, заставила его держать свою женитьбу въ строгой тайн, потому что въ завщаніи отца его жены былъ параграфъ, который гласилъ, что если двушка выйдетъ замужъ безъ согласія брата, все ея состояніе, до замужества принадлежавшее ей безраздльно, переходитъ въ боковую линію. Братъ же не давалъ своего согласія, иначе какъ за изрядную сумму Мистеръ Никкльби не соглашался на такую крупную жертву, и такимъ образомъ они были принуждены держать свой бракъ въ секрет, въ ожиданіи, пока братецъ сломитъ себ шею въ пьяномъ вид или умретъ отъ блой горячки. Но онъ не сдлалъ ни того, ни другого, а между тмъ у нихъ родился сынъ. Ребенка отдали кормилиц далеко отъ того мста, гд жили мать и отецъ. Мать раза три украдкой навщала его, отецъ (которымъ въ то время жажда наживы овладла сильне, чмъ когда бы то ни было, потому что зять его былъ очень боленъ — день это дня ему становилось все хуже, и состояніе жены могло каждую минуту перейти въ его руки), отецъ, не желая возбуждать подозрній, совсмъ не видлъ ребенка. Между тмъ больной все тянулъ, да тянулъ. Жена мистера Никкльби не разъ требовала, чтобы онъ объявилъ объ ихъ брак, но онъ каждый разъ ей въ этомъ отказывалъ. Теперь она жила отдльно отъ брата, въ одномъ заброшенномъ и мрачномъ загородномъ дом, она вела очень унылую жизнь и была лишена всякаго общества, если не считать общества пьяныхъ буяновъ-сосдей. Мужъ ея продолжалъ жить въ Лондон и съ головой ушелъ въ свои дла. Вскор между ними возникли несогласія, начались взаимныя обвиненія, и къ концу седьмого года ихъ женитьбы, когда оставалось всего нсколько недль до смерти брата, которая все устраивала, жена бросила мужа и сбжала съ какимъ-то молодымъ человкомъ.
Разсказчикъ умолкъ, молчалъ и Ральфъ. Братья сдлали Брукеру знакъ продолжать.
— Тогда-то я и узналъ все это изъ его собственныхъ устъ. Въ то время это уже ни для кого не было тайной: и братъ, и многіе другіе знали объ ихъ брак, но мн онъ разсказалъ объ этомъ потому, что нуждался въ моихъ услугахъ. Онъ хотлъ поймать бглецовъ. Говорили, будто онъ разсчитывалъ извлечь выгоду изъ позора жены, но я думаю, что больше всего онъ хотлъ отомстить, потому что трудно сказать, что въ этомъ человк сильне, алчность или мстительность. Ему не удалось ихъ поймать, а черезъ нсколько мсяцевъ посл того жена его умерла. Не знаю, думалъ ли онъ, что можетъ привязаться къ ребенку, или просто не хотлъ, чтобы тотъ попалъ въ руки жены, только вскор посл ея побга онъ поручилъ мн взять его отъ кормилицы и привезти къ нему. Такъ я и сдлалъ.
Тутъ Брукеръ понизилъ голосъ и, указывая на Ральфа, продолжалъ:
— Онъ дурно, жестоко обращался со мной (какъ-то недавно я встртилъ его на улиц и напомнилъ ему это), я ненавидлъ его. Я привезъ ребенка и помстилъ въ его дом, на чердак. Вслдствіе плохого ухода, мальчикъ былъ очень болзненный, и мн пришлось позвать доктора, который сказалъ, что ему необходима перемна воздуха, иначе онъ умретъ. Кажется, тогда-то мн въ первый разъ и пришло въ голову то, что я потомъ сдлалъ. Мистеръ Никкльби пробылъ въ отсутствіи шесть недль, когда онъ вернулся, я сказалъ ему, что ребенокъ умеръ и похороненъ. Я заране придумалъ разсказъ со всми подробностями, чтобы онъ не могъ ни въ чемъ меня заподозрить. Потому ли, что смерть ребенка шла въ разрзъ какимъ-нибудь его планамъ, или ужъ таково естественное влеченіе природы, даже у такихъ людей, какъ этотъ, только онъ былъ дйствительно огорченъ, и это обстоятельство еще боле укрпило мою ршимость открыть ему со временемъ мою тайну, потребовавъ за это съ него хорошенькій кушъ. Какъ и многіе другіе, я не разъ слыхалъ о іоркширскихъ школахъ, принимающихъ дтей на полное содержаніе, и я свезъ мальчика въ одну изъ такихъ школъ, которую содержалъ нкто Сквирсъ. Тамъ я его и оставилъ подъ именемъ Смайка. Шесть лтъ я выплачивалъ за него по двадцати фунтовъ ежегодно, никому не заикаясь о своей тайн. Съ отцомъ ребенка мы разстались въ ссор, я ушелъ отъ него изъ-за его жостокаго обращенія. Затмъ я былъ сосланъ и пробылъ въ ссылк около восьми лтъ. Когда, наконецъ, я вернулся, я отправился прямо въ Іоркширъ и въ тотъ же день вечеромъ навелъ справки о пансіонерахъ той школы, куда былъ отданъ Смайкъ, оказалось, что онъ бжалъ съ молодымъ джентльменомъ, который носилъ ту же фамилію, что и его отецъ. Я сейчасъ же отправился въ Лондонъ, разыскалъ его отца и, намекнувъ, что я могу открыть ему важную тайну, попросилъ у него немного денегъ, но онъ меня обругалъ и прогналъ. Тогда я свелъ знакомство съ его клеркомъ, я далъ ему мало-по-малу понять, что мн извстно кое-что, что можетъ принести ему немалую выгоду, и наконецъ, разсказалъ все то, что вы уже знаете. Я сказалъ ему, что этотъ юноша вовсе не сынъ человка, который предъявляетъ на него отцовскія права. Въ продолженіе всего этого времени я не видалъ Смайка. Отъ своего новаго знакомаго я узналъ, что онъ боленъ и гд онъ находится, и тотчасъ отправился его разыскивать, въ надежд, что онъ узнаетъ меня и что это послужитъ лишнимъ доказательствомъ правдивости моихъ словъ. Я явился передъ нимъ неожиданно, и онъ узналъ меня прежде, чмъ я усплъ открыть ротъ. Еще бы ему было не узнать меня, бдняжк! Божусь, что я бы узналъ его тотчасъ, встрться онъ мн хоть въ Индіи. Все то же жалкое личико, какое у него было у крошки. Нсколько дней я провелъ въ нершимости, что мн длать, и наконецъ явился къ молодому джентльмену, который за нимъ ходилъ, но онъ мн сказалъ, что бдный мальчикъ умеръ. Этотъ джентльменъ знаетъ, что Смайкъ меня тотчасъ узналъ, и говорилъ, что онъ не разъ вспоминалъ, какъ я отвозилъ его въ школу и какъ мы съ нимъ жили на чердак (это былъ чердакъ его отцовскаго дома). Мой разсказъ конченъ. Теперь я прошу, чтобы меня поставили на очную ставку съ содержателемъ школы. Я готовъ отвчать на какой угодно допросъ, готовъ присягнуть, что каждое мое слово правда. Великій грхъ взялъ я на душу!
— Несчастный, чмъ же вы теперь загладите свой грхъ?!— воскликнули братья.
— Ничмъ, джентльмены, ничмъ! Что же я могу теперь сдлать, на что мн надяться? Я старъ годами и еще старе горькимъ опытомъ жизни. Я знаю, что моя исповдь не принесетъ мн ничего, кром новыхъ страданій и новой заслуженной кары, и все-таки утверждаю, что каждое мое слово — правда, и буду стоять на своемъ, что бы меня ни ожидало за это. Видно мн суждено быть орудіемъ возмездія человку, который, преслдуя свои низкія цли, довелъ свое родное дитя до могилы. Что жъ, мой грхъ — я и въ отвт. Я слишкомъ поздно раскаялся, для меня нтъ надежды ни въ этомъ мір, ни въ будущемъ!
Не усплъ онъ договорить, какъ лампа, стоявшая на стол возл Ральфа, грохнулась на полъ, и комната погрузилась во мракъ. Наступило минутное смятеніе, пока позвали слугу и потребовали свта, когда же въ комнату внесли зажженную лампу, Ральфа не оказалось.
Братья Чирибль и Тимъ Линкинвотеръ нсколько минутъ обсуждали вопросъ, вернется онъ или нтъ, когда же, наконецъ, вс трое убдились, что онъ ушелъ совсмъ, то естественно возникъ новый вопросъ, не послать ли за нимъ. Припомнивъ, какое у него было странное лицо во время разсказа Брукера, добряки ршили, что онъ могъ заболть и что они обязаны послать о немъ справиться подъ какимъ-нибудь предлогомъ. Воспользовавшись присутствіемъ Брукера, о дальнйшей участи котораго они не успли переговорить съ Ральфомъ, братья, прежде чмъ идти спать, отправили къ Ральфу посланнаго узнать, какъ онъ пожелаетъ распорядиться съ Брукеромъ.

ГЛАВА LXI,
въ которой Николай и его сестра дйствуютъ такъ, какъ будто бы они задались цлью упасть въ добромъ мнніи всего свта, въ особенности тхъ, кого принято называть здравомыслящими людьми.

На другой день посл исповди Брукера Николай вернулся домой. Радость свиданія его съ семьей была отчасти отравлена печальными воспоминаніями какъ съ той, такъ и съ другой стороны. Мать и сестра уже знали о случившемся изъ его писемъ, и, помимо того, что об он естественно раздляли его горе, он и сами не могли не оплакивать смерти юноши, состраданіе къ одиночеству и несчастію котораго давно уже смнилось въ ихъ душ чувствомъ глубокой привязанности, благодаря душевной чистот этого безобиднаго, кроткаго существа и горячей признательности его за вс ихъ заботы.
— Безусловно я потеряла въ немъ самаго лучшаго, самаго преданнаго, самаго услужливаго человка, какого я когда-либо знала,— говорила мистриссъ Никкльби, рыдая и утирая слезы.— Я потеряла человка, который относился ко мн съ такой заботливостью, какъ никто, кром, разумется, тебя, Николай, тебя, Кетъ, вашего бднаго отца и еще одной негодяйки няньки, которая, уходя, стащила у меня блье и дюжину маленькихъ вилокъ. Я не знаю никого, кто былъ бы такъ уступчивъ во всемъ, такъ привязанъ къ своимъ друзьямъ, такъ вренъ имъ, такъ ровенъ въ обращеніи всегда и со всми. Какъ взгляну я теперь на этотъ садикъ, за которымъ онъ такъ заботливо ухаживалъ ради меня! Какъ войду я въ его комнату, полную этихъ милыхъ вещицъ, которыя онъ такъ искусно мастерилъ, и все для насъ! Многія изъ нихъ лежать еще неоконченныя. Думалъ ли онъ теперь, что ему такъ и не придется ихъ додлать!.. Нтъ, нтъ, я никогда не свыкнусь съ этою мыслью! Это такое для меня горе, такое ужасное горе! Ты, дорогой Николай, можешь, по крайней мр, всю жизнь утшаться сознаніемъ, что ты всегда былъ добръ къ нему и заботился о немъ, какъ родной. Положимъ, и я буду всегда вспоминать, въ долгихъ мы съ нимъ были отличныхъ отношеніяхъ и какъ онъ любилъ меня, бдный мальчикъ! Твоя искренняя привязанность къ нему была вполн естественна, и я понимаю, какой страшный ударъ для тебя его смерть: стоитъ только посмотрть на тебя, какъ ты измнился! Но никто, никто не пойметъ, что теперь испытываю я, никто не въ силахъ этого понять!
Хотя мистриссъ Никкльби придавала, по обыкновенію, слишкомъ личный характеръ своему горю, она была дйствительно сильно огорчена смертью Смайка. Надо, однако, замтить, что эта смерть поразила не ее одну. Даже Кетъ, несмотря на усвоенную ею привычку сдерживать свои чувства въ заботахъ о другихъ, не могла на этотъ разъ скрыть свое горе. Маллена была огорчена не мене Кетъ, а бдная, милая миссъ Ла-Криви, которая часто забгала провдать ихъ всхъ въ отсутствіе Николай и съ самаго момента полученія печальнаго извстія всячески старалась развеселить ихъ и утшить, теперь, какъ только Николай показался на порог, услась на ступенькахъ лстницы и разразилась слезами, не слушая никакихъ утшеній.
— Мн такъ больно,— твердила бдная старушка,— такъ больно видть, что онъ возвращается, одинъ! Бдняжка! Какъ онъ долженъ страдать! Можетъ быть, мн бы не было такъ его жалко, если бы онъ относился къ этому легче, но посмотрите, съ какой геройской твердостью онъ переноситъ свое горе!
— Что же длать?— сказалъ Николай.— Нельзя иначе.
— Конечно, конечно, вы правы, и да благословитъ васъ Богъ за всю вашу доброту къ тому бдняжк! Но, простите мн мою слабость, мн кажется… можетъ быть, мн бы и не слдовало этого говорить, можетъ быть, я сейчасъ раскаюсь въ томъ, что скажу, но мн кажется, вы заслуживали лучшей награды за все, что вы сдлали.
— Какой же большей награды могъ я ожидать?— мягко произнесъ Николай.— Я видлъ его спокойнымъ и счастливымъ въ его послдніе часы, я былъ при немъ до самой его кончины… А какъ легко могло случиться, что я не могъ бы присутствовать при его послднихъ минутахъ, и какъ бы это мучило меня теперь!
— Вы правы,— отвтила опять миссъ Ла-Криви, принимаясь снова рыдать,— а я, неблагодарная, злая старая дура, я это знаю.
Посл такого грустнаго признанія маленькая портретистка зарыдала горше прежняго, потомъ, желая успокоиться, она попробовала было улыбнуться, но попытка оказалась неудачной и единственнымъ ея результатомъ было то, что миссъ Ла-Криви кончила истерикой.
Подождавъ, пока вс он немного успокоились, Николай поднялся въ свою комнату, такъ какъ сильно нуждался въ отдых посл своего утомительнаго путешествія. Здсь онъ, не раздваясь, бросился на постель и сейчасъ же заснулъ, какъ убитый. Первое, что онъ увидлъ, проснувшись, была Кетъ. Она сидла возл него и, какъ только онъ открылъ глаза, наклонилась и поцловала его.
— Какъ я рада, что ты, наконецъ, вернулся домой,— были ея первыя слова.
— А если бы ты знала, какъ я радъ этому, Кетъ!
— Мы просто не могли дождаться тебя,— сказала она, я и, мама и… и Мадлена.
— Ты, кажется, писала въ послднемъ письм, что теперь она чувствуетъ себя хорошо?— проговорилъ съ живостью Николай, вспыхнувъ до ушей.— Не говорили ли братья Чирибль въ мое отсутствіе чего-нибудь насчетъ ея будущаго устройства?
— Ни слова,— отвчала Кетъ.— Я не могу подумать безъ ужаса о томъ, что намъ придется разстаться. Не думаю, чтобы и ты этого желалъ, неправда ли, Николай?
Николай снова весь вспыхнулъ и переслъ къ сестр на маленькій диванчикъ у окна.
— Еще бы, голубушка, конечно, не желалъ бы, никому другому я не признался бы въ своихъ чувствахъ, но теб, Кетъ, я скажу просто и прямо: я люблю ее.
Глаза Кетъ радостно блеснули, и она уже собиралась что-то отвтить, но Николай положилъ ей руку на плечо и продолжалъ:
— Никому объ этомъ ни слова, особенно ей!
— Дорогой мой!
— Ей въ особенности, помни! Никогда не говори ей этого, слышишь ли, никогда! Я иногда утшаю себя мыслью, что, можетъ быть, настанетъ время, когда я буду считать себя въ прав сказать ей, какъ я ее люблю. Но это время такъ далеко, такъ страшно далеко! Много воды утечетъ до тхъ поръ, и если даже когда-нибудь эта минута настанетъ, я буду такъ мало похожъ на себя, буду тогда такъ далекъ отъ дней моей романической юности! Хотя въ одномъ я увренъ: я никогда не измнюсь по отношенію къ ней, моя любовь никогда не охладетъ. Конечно, я и самъ сознаю, что подобныя мечты не боле какъ химера и въ минуты такого сознанія пытаюсь заглушить въ себ надежду, превозмочь свою страсть, чтобы не терзаться напрасно и не горть на медленномъ огн. Видишь ли, Кетъ, съ самаго моего отъзда отсюда я постоянно имлъ передъ глазами, въ лиц этого бднаго малаго, котораго мы лишились, еще одинъ примръ великодушія и доброты благородныхъ братьевъ. И я ршился, насколько могу, быть достойнымъ этой доброты. Если прежде я еще колебался, то теперь мое ршеніе неизмнно: я исполняю свой долгъ относительно ихъ, какъ бы онъ ни былъ тяжелъ, я не позволю себ даже пытаться заслужить взаимность Мадлены.
— Постой, Николай,— сказала Кетъ, блдня,— прежде чмъ ты скажешь еще что-нибудь, я тоже должна сдлать теб одно признаніе. За этимъ я сюда и пришла, но у меня не хватало духа начать. Твои слова придаютъ мн ршимости.— Тутъ Кетъ не выдержала и залилась слезами. Стоило Николаю взглянуть на сестру, чтобы догадаться, что она собирается повдать ему. Между тмъ Кетъ пробовала опять заговорить, но ее душили слезы.
— Ну, полно, дурочка, перестань! Кетъ, Кетъ, не будь ребенкомъ! Мн кажется, я знаю, что ты хочешь мн разсказать. Насчетъ мистера Фрэнка, вдь правда?
Кетъ припала головкой къ плечу брата и прошептала, рыдая.
— Да.
— Врно, въ мое отсутствіе онъ сдлалъ теб предложеніе. Не такъ ли?— сказалъ Николай.— Вотъ видишь, въ этомъ вовсе не такъ ужъ трудно признаться. Такъ онъ предлагалъ теб руку?
— Да, и я отказала.
— Ну? И что же?
— Я сказала ему все, что ты когда-то говорилъ мам и что она мн потомъ передала, но я не могла скрыть отъ него, какъ не скрою и отъ тебя, что мн было очень тяжело ему отказать. Впрочемъ, это все равно, я всетаки отказала наотрзъ и просила его больше не видться со мной.
— Молодецъ Кетъ!— сказалъ Николай, нжно обнимая сестру.— Я былъ увренъ, что иначе ты не можешь поступить.
— Онъ пытался поколебать мою ршимость,— продолжала Кетъ,— сказалъ, что несмотря на мой отказъ, онъ не только поговоритъ съ обоими стариками, но, какъ только ты вернешься, поговоритъ съ тобой. Боюсь,— прибавила она уже мене твердымъ голосомъ,—боюсь, что я недостаточно ясно показала ему, какъ глубоко я тронута его любовью и какъ искренно желаю ему счастья въ будущемъ. Если теб придется говорить съ нимъ, мн бы хотлось… мн бы очень хотлось, чтобы ты это ему объяснилъ.
— Одно меня удивляетъ, Кетъ,— сказалъ Николай,— какъ ты могла, принося сама эту жертву долгу чести и считая, что ты обязана ее принести, какъ ты могла думать, что я буду мене твердъ душою, чмъ ты?
— Нтъ, нтъ, я этого совсмъ не думала! Но ты совсмъ въ другомъ положеніи, и притомъ…
— Совершенно въ такомъ же,— перебилъ ге Николай.— Правда, Мадлена не родня старикамъ, но она связана съ ними не мене тсными узами, чмъ Фрэнкъ. И если они разсказали мн ея исторію, значитъ вполн довряли мн и считали меня надежнымъ человкомъ. Ты видишь теперь, какъ низко было бы съ моей стороны воспользоваться обстоятельствами, которыя привели ее въ нашъ домъ или пустою услугой, которую мн удалось ей оказать, и стараться завладть ея сердцемъ. Вдь если мн это удастся, намреніе братьевъ усыновить ее ршится само собой, и они естественно заподозрятъ, что я построилъ свое счастіе на почв ихъ состраданія къ молодой двушк, пойманной такимъ образомъ въ сти изъ гнуснаго разсчета, что я заставилъ служить своимъ интересамъ ея великодушіе и столь естественное въ ней чувство благодарности ко мн, пользуясь самымъ безстыднымъ образомъ ея несчастіемъ, Нтъ, Кетъ, я тоже твердо ршился исполнить свой долгъ, и буду счастливъ дать братьямъ новое доказательство своей преданности и вчной признательности. Я уже и такъ обязанъ, имъ всмъ моимъ счастьемъ и не смю требовать большаго. Боюсь одного, но слишкомъ ли я долго медлилъ. Сегодня же я во всемъ признаюсь мистеру Чириблю и буду умолять его какъ можно скоре устроить Мадлену гд-нибудь въ другомъ мст, чтобы она не оставалась у насъ.
— Сегодня же? Такъ, скоро?
— Я давно уже объ этомъ думаю, чего жь еще откладывать? Послдніе горестные дни навели меня на размышленія, живо пробудили во мн угрызенія совсти и чувство долга: чего же я буду ждать?— чтобы время расхолодило мои намренія, единственныя достойныя честнаго человка? Ужь, конечно, не ты мн это посовтуешь, Кетъ? Не ты ли только что показала мн собственнымъ примромъ, какъ слдуетъ исполнять свой долгъ?
— Да, но ты совсмъ другое дло. Кто знаетъ? Ты можешь разбогатть.
— Разбогатть!— повторилъ Николай съ печальной улыбкой.— Да, такъ же, какъ и состариться. Однако, довольно объ этомъ. Буду ли я богатъ или бденъ, старъ или молодъ, мы съ тобой всегда останемся другъ для друга тмъ, что мы теперь, и пусть это будетъ для насъ утшеніемъ. Хочешь, будемъ жить всегда вмст? По крайней мр, ни ты, ни я не будемъ чувствовать одиночества. И если мы никогда не измнимъ теперешнему нашему ршенію, подумай,— вдь это свяжетъ насъ еще крпче. Право, мн кажется, Кетъ, что мы вчера еще были дтьми, шалили и играли вмст! Ну, вотъ, когда мы съ тобою состаримся и съ тихой грустью, не лишенною своей прелести, станемъ вспоминать наше теперешнее горе, намъ, можетъ быть, тоже будетъ казаться, что все это было только вчера. Какъ знать, когда мы станемъ съ тобой почтенными старичками, быть можетъ, всматриваясь въ даль протекшихъ годовъ, мы будемъ даже радоваться нашимъ теперешнимъ испытаніямъ, которыя упрочили нашу дружбу и направили нашу совмстную жизнь по тихому, спокойному руслу. Какъ знать, можетъ быть, тогда молодежь, такая вотъ, какъ теперь кы съ тобой, полюбитъ насъ, смутно отгадывая нашу исторію, можетъ быть, кто-нибудь изъ нихъ придетъ поврить на ушко старому холостяку и его старенькой сестр свои сердечныя бури, въ которыхъ не суметъ самъ разобраться по молодости лтъ.
Эта картина ихъ будущей старости вызвала на губахъ Кетъ невольную улыбку. Въ то же время глаза ея были полны слезъ, но эти слезы уже утратили свою прежнюю горечь хотя продолжали еще катиться по ея щекамъ.
— Разв я неправъ, Кетъ?— спросилъ Николай посл минутнаго молчанія.
— Конечно, правъ, голубчикъ, и я не могу выразить, какъ я рада, что поступила такъ, какъ ты находилъ справедливымъ.
— И ты не чувствуешь сожалнія?
— Н… н… нтъ,— нершительно отвтила Кетъ, вычерчивая по паркету какія-то фигуры своей маленькой ножкой.— И не жалю, конечно, что поступила такъ, какъ повелваетъ долгъ, но мн тяжело, что я не могла поступить иначе, по крайней мр, норой мн это бываетъ очень тяжело, и потомъ я… Да нтъ, не обращай нпиманія на мои слова, я сама не знаю, что говорю. Я просто глупая двчонка, но я знаю, голубчикъ, ты простишь мн мое невольное волненіе.
Нечего, разумется, и говорить, что, имй Николай сейчасъ въ своемъ распоряженіи сто тысячъ фунтовъ, онъ, ни минуты не задумываясь, отдалъ бы все до послдняго фартинга, чтобы только сдлать счастливою эту дорогую для него двушку, такую прелестную въ своемъ смущеніи, съ этими раскраснвшимися щечками, съ опущенными кроткими глазками. Но, къ несчастью, кром запаса нжныхъ словъ, у него не было никакихъ средствъ утшить ее, зато онъ и говорилъ съ нею такъ нжно и съ такою любовью, что бдная Кетъ бросилась ему на шею, общая больше не плакать.
‘Неужели нашелся бы человкъ,— съ горечью размышлялъ Николай по дорог къ братьямъ Чириблъ,— который не пожертвовалъ бы всмъ своимъ состояніемъ за счастье обладать такимъ сердцемъ, какъ у моей Кетъ? Но, къ сожалнію, люди цнятъ деньги выше всего! У Фрэнка больше денегъ, чмъ ему нужно, но все его богатство не обогатитъ его такимъ сокровищемъ, какъ моя сестра. А между тмъ, во всхъ такъ называемыхъ неравныхъ бракахъ всегда считается, что приноситъ жертву тотъ, кто богаче, а другая сторона заключаетъ выгодную сдлку. Впрочемъ, я разсуждаю, какъ влюбленный, или, скоре, какъ оселъ, что, пожалуй, одно и то же’.
Продолжая расточать себ такого рода комплименты и стараясь такимъ образомъ согласить свои сокровенныя чувства съ долгомъ, который онъ на себя принялъ, Николай подвигался къ цли своего похода и, наконецъ, предсталъ передъ Тимомъ Линкинвотеромъ.
— А, мистеръ Никкльби!— воскликнулъ Тимъ.— Какъ поживаете? Здоровы, надюсь?
— Совершенно здоровъ, благодарю васъ,— сказалъ Николай, протягивая ему об руки.
— Однако, у насъ утомленный видъ, какъ я на васъ посмотрю… Нтъ, вы послушайте-ка его! (Рчь шла о старомъ дрозд Дик). Вы знаете, онъ просто жить безъ васъ не можетъ, все это время былъ самъ не свой и теперь привтствуетъ ваше возвращеніе. Онъ положительно любитъ васъ теперь не меньше, чмъ меня.
— Въ такомъ случа, онъ вовсе не такая умная тварь, какъ я о немъ думалъ, будь онъ уменъ, онъ не могъ бы ставить насъ съ вами на одну доску,— отвчалъ Николай.
— Нтъ, я вамъ серьезно скажу, хотите врьте, хотите лтъ,— продолжалъ Тимъ, принимая свою любимую позу и указывая на клтку кончикомъ пера,— единственные люди на свт, которыхъ онъ когда-либо удостаивалъ своего вниманія, это мистеръ Чарльзъ, мистеръ Нэдъ, вы да я.
Тимъ замолчалъ, бросилъ украдкой тревожный взглядъ на Николая и, неожиданно встртившись съ нимъ глазами, забормоталъ въ смущеніи:
— Такъ-то, сэръ, вы да я, вы да я.
Тутъ онъ снова взглянулъ на Николая и крпко пожалъ ему руку со словами:
— Такъ-то, сэръ, вы да я.
— Простите меня, стараго эгоиста, я все болтаю о вещахъ, которыя не могутъ васъ интересовать въ настоящую минуту. Мн бы очень хотлось знать что-нибудь о послднихъ минутахъ бднаго мальчика, но я не смю васъ разспрашивать. Скажите, вспоминалъ онъ передъ смертью братьевъ Чирибль?
— Еще бы, много разъ вспоминалъ!
— Я такъ и думалъ,— сказалъ Тимъ, утирая глаза.— Такъ я и думалъ.
— Онъ и о васъ вспоминалъ,— прибавилъ Николай,— все просилъ передать вамъ его поклонъ.
— Неужели!— воскликнулъ Тимъ, и въ его голос послышались слезы.— Бдняжка, какъ жаль, что нельзя было похоронить его въ Лондон! Во всемъ город не найдется такого уютнаго мстечка, гд было бы такъ пріятно покоиться вчнымъ сномъ, какъ маленькое кладбище по ту сторону нашего сквера. Кругомь банкирскіе дома, и въ хорошую погоду, куда ни ступи, везд въ открытыя окна глядятъ на тебя банковыя книги и несгораемые шкафы… Такъ правда, онъ просилъ кланяться мн? Никакъ не ожидалъ, чтобы онъ вспомнилъ обо мн! Бдняжка, просилъ кланяться!
Тимъ былъ такъ растроганъ этою маленькою подробностью, что съ минуту не могъ произнести ни слова. Воспользовавшись этимъ обстоятельствомъ, Николай проскользнулъ въ кабинетъ брата Чарльза.
Не мало мужества и твердости нужно было Николаю, чтобы ршиться на это свиданіе. Но теплый пріемъ, оказанный ему старикомъ, его привтливый взоръ, простое, безъискусственное обращеніе и искреннее сочувствіе къ понесенной имъ утрат тронули его до глубины души и успокоили его внутреннюю борьбу.
— Полно, полно, мой милый,— сказалъ добродушный старикъ,— нельзя же такъ убиваться. Право, нельзя. Учитесь переносить горе съ твердостью и помните, что даже въ смерти можно найти кое-что утшительное. Съ каждымъ лишнимъ днемъ, который прожилъ бы несчастный, онъ все сильне сознавалъ бы свою непригодность для жизни и становился бы все несчастне. Все къ лучшему, дорогой мой, да, все, что ни длается, длается къ лучшему.
— Я и самъ это думалъ, сэръ,— съ усиліемъ произнесъ Николай.— Я и самъ это сознаю, могу васъ уврить.
— Вотъ и прекрасно,— сказалъ мистеръ Чирибль, который, хоть онъ и утшалъ Николая, самъ былъ взволнованъ не мене стараго Тима,— въ добрый часъ!.. Однако, гд же Нэдъ?.. Мистеръ Тимъ Линкинвотеръ, гд же братъ Нэдъ?
— Онъ ушелъ съ митеромъ Триммерсомъ, чтобы отвезти того несчастнаго въ больницу и поискать кого-нибудь, кто бы присмотрлъ за дтьми,— отвтилъ Тимъ.
— Братъ Нэдъ, достойный, славный человкъ,— сказалъ Чарльзъ, запирая дверь и возвращаясь къ Николаю.— Онъ будетъ очень радъ васъ видть, дорогой сэръ. Не проходило дня, чтобы онъ не вспоминалъ о васъ.
— Откровенно говоря, я радъ, что засталъ васъ одного, сэръ,— нершительно сказалъ Николай,— мн хотлсь бы съ вами поговорить. Можете вы удлить мн нсколько минутъ?
— Конечно, могу,— отвтилъ мистеръ Чарльзъ, не безъ смущенія и тревоги взглянувъ на своего собесдника.— Говорите, дорогой сэръ, я васъ слушаю.
— Право, не знаю, съ чего и начать,— сказалъ Николай.— Если человкъ, когда-либо имлъ основаніе питать къ другому человку нжнйшую привязанность, чувствовать себя кругомъ въ долгу передъ нимъ и испытывать по отношенію къ нему такую преданность, которая всякую самую тяжелую жертву обратила бы для него въ наслажденіе, вы видите передъ собой такого человка. Врьте, что таковы мои чувства по отношенію къ вамъ.
— Я врю,— сказалъ старикъ,— и счастливъ, что могу этому врить. Никогда я въ этомъ не сомнвался, никогда не буду сомнваться, никогда, я увренъ.
— Ваши слова даютъ мн силу продолжать,— сказалъ Николай.— Въ первый же разъ, какъ вы почтили меня вашимъ довріемъ и дали мн порученіе къ миссъ Брэй, мн слдовало вамъ признаться, что я видлъ ее раньше, что ея красота произвела на меня неизгладимое впечатлніе, что я даже длалъ попытки, правда, безполезныя, увидть ее еще разъ, узнать ее ближе. Если я не сказалъ вамъ объ этомъ тогда же, то только потому, что надялся, впрочемъ, напрасно, какъ оказалось потомъ, побдитъ свою слабость и подчинить всякія личныя соображенія чувству долга по отношенію къ вамъ.
— Но вы и не измнили моему доврію, мистеръ Никкльби,— сказалъ братъ Чарльзъ.— Вы не воспользовались имъ ради своихъ личныхъ выгодъ. Я увренъ, что нтъ.
— Нтъ, не воспользовался,— съ твердостью сказалъ Николай.— Несмотря на возрастающую съ каждымъ днемъ трудность сдерживаться и владть собой, я не позволилъ себ ни одного слова, ни одного взгляда, которые могли бы быть вамъ непріятны и которыхъ я не позволилъ бы себ въ вашемъ присутствіи. Но я чувствую, что постоянное обращеніе съ этой прелестной двушкой станетъ скоро роковымъ для меня и разобьетъ, наконецъ, ршимость, которой до сихъ поръ я еще не измнялъ. Однимъ словомъ, сэръ, я не могу положиться на себя и потому настоятельно прошу… умоляю васъ немедленно взять молодую леди изъ дома моей матери и сестры. Я знаю, что вы, да и всякій другой, но вы въ особенности, не можете смотрть за мою любовь къ ней, хотя бы и безмолвную, иначе какъ на верхъ самонадянности и дерзости, принимая во вниманіе огромное разстояніе, которое отдляетъ меня отъ миссъ Брэй, вашей протежэ и предмета особенной вашей симпатіи. Я это знаю. Но, съ другой стороны, кто могъ бы не полюбить ее, зная ее, зная исторію ея несчастій и твердость духа, съ какою она ихъ переноситъ? Только въ этомъ я и нахожу свое оправданіе, другого у меня нтъ. И такъ какъ я чувствую, что у меня не хватитъ силъ устоять противъ соблазна, заглушить въ своемъ сердц любовь, пока предметъ этой любви будетъ постоянно со мной, мн не остается ничего больше, какъ умолять васъ удалить отъ меня искушеніе и дать мн возможность забыть все, если мн это удастся.
— Мистеръ Никкльби, вы совершенно правы,— сказалъ старикъ посл минутнаго молчанія,— большаго отъ васъ нельзя было и требовать. Я самъ во всемъ виноватъ. Мн слдовало помнить, что вы еще молоды, я долженъ былъ предвидть, что это можетъ случиться. Благодарю васъ, сэръ, очень вамъ благодаренъ. Я тотчасъ же возьму отъ васъ Мадлену.
— У меня есть къ вамъ еще одна просьба, дорогой сэръ. Мн не хотлось бы, чтобы она вспоминала обо мн иначе, какъ съ уваженіемъ, и потому прошу васъ скройте отъ нея признаніе, которое я только что вамъ сдлалъ.
— Можете быть покойны,— отвтилъ мистеръ Чирибль.— Ну-съ, больше вы ничего не имли мн сообщить?
— Да, я еще не все сказалъ,— отвчалъ Николай и твердо взглянулъ ему въ глаза.
— Остальное я уже знаю,— перебилъ его мистеръ Чирибль, видимо довольной ршительностью этого отвта.— Когда вы объ этомъ узнали?
— Сегодня утромъ, когда вернулся.
— И сочли нужнымъ тотчасъ же придти передать мн то, что вы узнали, по всей вроятности, отъ сестры?
— Да, хотя признаюсь, мн очень хотлось переговорить сначала съ самимъ мистеромъ Фрэнкомъ,— сказалъ Николай.
— Франкъ былъ у меня вчера вечеромъ,— отвтилъ старикъ.— Вы честно поступили, мистеръ Никкльби,— прекрасно поступили, еще ралъ благодарю васъ отъ всей души, сэръ.
Николай попросилъ разршенія сказать еще нсколько словъ по этому поводу. Онъ разсчитываетъ,— сказалъ онъ,— что чистосердечная его исповдь никоимъ образомъ не можетъ повести къ разрыву между Кетъ и Мадленой, успвшими за это время такъ горячо привязаться другъ къ другу, что такой разрывъ отозвался бы на нихъ крайне тяжело, а для него сталъ бы источникомъ вчнаго раскаянія, такъ какъ онъ чувствовалъ бы себя невольнымъ ни и о ни и ко въ ихъ горя. Онъ разсчитываетъ также, что со временемъ, когда все пройдетъ и забудется, онъ останется попрежнему другомъ мистера Фрэнка, онъ ручается, какъ отъ своего имени, такъ и отъ имени той, которая согласилась раздлить съ нимъ его скромную судьбу, что никогда ни одно слово, ни одно тягостное воспоминаніе о прошломъ не нарушитъ ихъ дружескихъ отношеніи. Затмъ онъ со всми подробностями передалъ свой утренній разговоръ съ Кетъ и говорилъ о ней съ такою нжностью и гордостью, такъ добродушно и весело разсказалъ объ общаніи, которое они съ нею дали другъ другу, объ общаніи задушить въ себ всякія личныя чувства и отнын посвятить жизнь другъ другу, что, слушая его, нельзя было не растрогаться. Наконецъ, взволнованный до глубины души, взволнованный еще сильне, чмъ онъ былъ до этого разговора, Николай высказалъ въ немногихъ простыхъ словахъ (которыя были, однако, краснорчивее всхъ пространныхъ разглагольствованій, какія только можно придумать на эту тему) свою преданность братьямъ Чирибль и твердую ршимость жить и умереть, служа имъ.
Братъ Чарльзъ выслушалъ его въ глубокомъ молчаніи, повернувшись такъ, что Николай не могъ видть его лица. Т немногія фразы, которыя онъ произнесъ, были сказаны не съ обычною его простотою и непринужденностью, въ нихъ слышались смущеніе и натянутость, которыя не были въ его привычкахъ. Въ виду этого Николай счелъ нужнымъ спросить, не оскорбилъ ли онъ его чмъ-нибудь.
— Нтъ, нтъ, вы поступили очень хорошо, вы выполнили свой долгъ, и я отъ васъ этого ожидалъ,— вотъ все, что сказалъ ему въ отвтъ мистеръ Чарльзъ. И когда Николай замолчалъ, онъ прибавилъ: — Фрэнкъ поступилъ неосторожно и легкомысленно… крайне неосторожно, совсмъ какъ полоумный. И тотчасъ же приму свои мры. Но не будемъ больше объ этомъ говорить, все это очень для меня тяжело… Зайдите ко мн черезъ полчаса, Мн нужно сообщить вамъ удивительную новость, дорогой сэръ. Кстати, вашъ дядя просилъ насъ съ вами зайти къ нему сегодня посл обда.
— Зайти къ нему, съ вами!— воскликнулъ Николай.
— Да, со мною. Смотрите же, черезъ полчаса будьте здсь, я вамъ все объясню.
Николай явился въ назначенное время и тутъ только узналъ, что произошло наканун и что уже извстно читателю, а также и о свиданіи, назначенномъ Ральфомъ братьямъ Чирибль. Свиданіе было назначено на тотъ же вечеръ, и потому, чтобы лучше понять дальнйшія событія, намъ слдуетъ вернуться къ тому моменту, когда Ральфъ вышелъ изъ дома братьевъ. Итакъ, оставимъ пока Николая, который успокоился немного, когда увидлъ, что братья стали относиться къ нему съ прежнею добротой, хотя въ то же время (онъ и самъ не могъ сказать, въ чемъ именно это проявлялось), въ ихъ обращеніи съ инчь все-таки чувствовалась какая-то неловкость, что-то тревожное, недосказанное, что заставляло его смущаться и тревожиться въ ожиданіи, чмъ все это разршится.

ГЛАВА LXII.
Ральфъ назначаетъ послднее свиданіе и принимаетъ гостей.

Выбравшись тайкомъ, какъ воръ, изъ дома братьевъ Чирибль, Ральфъ Никкльби очутился на улиц и, какъ слпой, ощупывающій дорогу, вытянувъ впередъ руки, вышелъ изъ Сити и побрелъ домой неувреннымъ шагомъ, безпрестанно оглядываясь, какъ человкъ, который боится погони или, врне, ждетъ, что вотъ-вотъ его остановятъ и потащатъ къ допросу.
Ночь была темная, холодный, рзкій втеръ бшено гналъ передъ собою тучи, быстро смнявшія другъ друга. Одна изъ этихъ тучъ, нависшая черною зловщею массою надъ головою Ральфа Никкльби, казалось, преслдовала его. Вс другія тучи летли и кружились въ общемъ вихр, одна только печально тянулась сзади Ральфа и ползла за нимъ, какъ мрачная тнь. Ральфъ нсколько разъ оглядывался на нее и даже останавливался, чтобы пропустить ее впередъ, но едва пускался онъ снова въ путь, какъ она опять была сзади и надвигалась медленно и торжественно, какъ похоронная процессія.
Ему надо было пройти мимо одного убогаго маленькаго кладбища, возвышавшагося только на нсколько футовъ надъ уровнемъ улицы, отъ которой оно отдлялось невысокой желзной ршеткой. Это было мрачное, нездоровое, печальное мсто, гд каждая тощая травка, казалось, говорила, что она вскормлена прахомъ несчастныхъ людей, которые покоятся здсь, что она пустила корни въ могилы бдняковъ, погребенныхъ еще заживо въ сырыхъ подвалахъ и грязныхъ притонахъ, умирающихъ съ голода пьяницъ. Смло можно сказать, что эти несчастные, грудами наваленные другъ на друга, и отдленные отъ живыхъ лишь горстью земли да парою досокъ, лежатъ здсь въ такомъ же тсномъ сосдств между собой, въ какомъ они прожили всю жизнь, передавая другъ другу нравственную и умственную заразу. Здсь мертвецы живутъ почти бокъ-о-бокъ съ живыми, въ нсколькихъ вершкахъ отъ толпы, которая топчетъ ихъ, проходя мимо. Здсь покоятся скромные люди, ‘наши любезные братья и сестры’, какъ называлъ ихъ румяный священникъ, тропясь поскоре зарыть.
Проходя мимо этого кладбища, Ральфъ вспомнилъ вдругъ, какъ ему пришлось однажды участвовать, въ качеств присяжнаго, въ одномъ судебномъ дл, гд шла рчь о человк, перерзавшемъ себ горло. Онъ вспомнилъ, что его похоронили именно на этомъ кладбищ. Онъ не могъ мн объяснить, почему именно теперь, въ первый разъ за всю свою жизнь, ему вспомнился этотъ покойникъ, когда столько разъ онъ проходилъ тутъ, не помышляя о немъ, нимало не интересуясь этимъ самоубійцей. Тмъ не мене онъ остановился, ухватился обими руками за желзную ршетку ограды и сталъ съ жадностью вглядываться въ темноту, разыскивая глазами могилу самоубійцы.
Въ это время на противоположномъ конц улицы показалась толпа пьяныхъ, приближавшаяся съ пснями и криками. Т, кто былъ потрезве, уговаривали остальныхъ разойтись по домамъ, но это не дйствовало. Гуляки, что называется, разошлись во всю, и одинъ изъ нихъ, какой-то тщедушный хромоножка, началъ плясать съ такими уморительными ужимками, что вся ватага покатывалась со смху. Даже Ральфъ какъ будто заразился этимъ весельемъ и громко захохоталъ, чмъ обратилъ на себя вниманіе своего сосда: тотъ обернулся и заглянулъ ему въ лицо. Наконецъ, пьяная ватага прошла своею дорогою, Ральфъ остался одинъ и снова съ удвоеннымъ интересомъ началъ всматриваться въ мракъ, окутывающій кладбище. Вдругъ онъ припомнилъ, какъ на суд одинъ изъ свидтелей заявилъ, что видлъ самоубійцу за минуту до смерти и что тотъ былъ въ очень веселомъ настроеніи, когда они разставались. Онъ вспомнилъ также, что это обстоятельство крайне удивило тогда его и другихъ присяжныхъ.
Въ то время, когда Ральфъ стоялъ такимъ образомъ у ограды, продолжая пристально всматриваться въ ряды могилъ, среди которыхъ онъ, конечно, не могъ узнать той, которую искалъ, передъ его умственнымъ взоромъ вдругъ словно выплыло лицо покойнаго съ его остановившимся, тусклымъ взглядомъ, и въ памяти его отчетливо, до мелочей, воскресла вся обстановка самоубійства, поскольку она выяснилась тогда на суд. Вс эти странныя воспоминанія доставляли ему какое-то необъяснимое удовольствіе. И даже, когда онъ отошелъ отъ ршетки и направился опять къ своему дому, лицо самоубійцы продолжало преслдовать его совершенно такъ же, какъ однажды въ дтств (онъ хорошо это помнилъ) его преслдовала страшная фигура, которую онъ гд-то видлъ нарисованною на дверяхъ. Но по мр того, какъ онъ подходилъ къ дому, лицо покойника и связанныя съ нимъ воспоминанія начали понемногу тускнть, и Ральфъ задумался о печальномъ одиночеств, которое ожидало его дома.
Чувство тоски охватывало его все сильне и сильне, такъ что, когда, наконецъ, онъ подошелъ къ своей квартир, онъ долго не могъ ршиться повернуть ключъ и открыть дверь. Войдя въ прихожую, онъ невольно подумалъ, что, запирая за собой наружную дверь, онъ какъ бы ставитъ послднюю преграду между собой и людьми. Тмъ не мене онъ съ шумомъ захлопнулъ ее и заперъ на замокъ. Въ дом было темно, какъ въ могил. Боже, какъ все здсь было печально, угрюмо и мрачно!
Дрожа всмъ тломъ, Ральфъ поднялся въ ту комнату, въ которой читатель уже видлъ его одинъ разъ въ большомъ волненіи. Онъ общалъ себ не вспоминать о томъ, что случилось, пока не вернется домой. Теперь онъ былъ дома: пора было основательно обо всемъ поразмыслить.
Его сынъ, его единственный ребенокъ! Онъ ни на минуту въ этомъ не сомнвался, онъ зналъ, что это была правда, зналъ такъ же врно, какъ будто самъ, своими глазами онъ видлъ, какъ все это происходило сначала и до конца. Единственный его сынъ умеръ! Умеръ на рукахъ Николая, окруженный его любовью, его заботами, считая его своимъ ангеломъ-хранителемъ. Вотъ что была для него всего обидне, всего больне!
Вс отвернулись отъ него, вс его покинули какъ разъ въ тотъ моментъ, когда ему боле чмъ когда-нибудь нужна поддержка. Даже деньги его уже не имютъ силы надъ ними! Все выплыветъ теперь наружу и станетъ достояніемъ цлаго свта… А потомъ эта дуэль и смерть молодого лорда, бгство за-границу его коварнаго друга, ускользнувшаго отъ преслдованія, потеря десяти тысячъ фунтовъ, разоблаченіе его заговора съ Грайдомъ чуть не въ моментъ полнаго успха… Наконецъ, крушеніе всхъ другихъ его плановъ, неувренность въ собственной безопасности и какъ послдняя капля, переполнившая чашу, смерть его несчастнаго сына, проклинающаго въ послднюю минуту отца и благословляющаго Николая! Все рушилось разомъ и, казалось, готовилось раздавить его самого подъ развалинами.
Онъ чувствовалъ и понималъ, что, если бы даже Брукеру не удалась его адская хитрость и онъ, Ральфъ, зналъ бы, что сынъ его живъ, и если бы даже этотъ сынъ выросъ на его глазахъ, онъ былъ бы, по всей вроятности, равнодушнымъ, суровымъ, жестокимъ отцомъ. Но въ то же время у него мелькала мысль, что, можетъ быть, тогда бы онъ и измнился, что, можетъ быть, присутствіе сына благодтельно подйствовало бы на него, смягчило бы его сердце, и оба они были бы счастливы. Ему даже начинало казаться, что именно эта предполагаемая смерть ребенка и бгство жены сдлали его тмъ суровымъ, черствымъ человкомъ, какимъ онъ быль теперь. Ему почти казалось, что было время, когда онъ былъ совершенно инымъ, и онъ старался убдить себя, что возненавидлъ Николая за его молодость и жизнерадостность, напоминавшія ему его счастливаго соперника, похитителя его жены, чести и надежды на счастье!
Но этотъ мимолетный приливъ нжности, тихаго сожалнія о минувшемъ быль каплей въ бушующемъ мор его гнва и злобы. Его ненависть къ Николаю, возникшая инстинктивно, почти съ перваго взгляда, укрплялась на почв его собственныхъ неудачъ, поддерживалась отвагой смльчака, идущаго напроломъ противъ всхъ его плановъ, раздавалась успхами этого смльчака и, наконецъ, достигла своего апогея, доводя его почти до безумія. И вотъ теперь оказывается, что этотъ самый Николай, котораго онъ такъ ненавидлъ, былъ якоремъ спасенія для его несчастнаго сына, для его родного ребенка, былъ его покровителемъ, его врнымъ, любящимъ другомъ. Онъ окружалъ его лаской и любовью, которыхъ бдный ребенокъ не зналъ съ самаго дтства! Онъ научилъ его ненавидть отца, презирать самое его имя. Теперь онъ счастливъ воспоминаніемъ объ этомъ, счастливъ своимъ торжествомъ, тогда какъ его сердце, сердце Ральфа Никкльби, переполнено желчью и злобой! Одна мысль о привязанности его сына къ этому человку приводила его въ изступленіе. Стоило только ему представить своего сына на смертномъ одр, окруженнаго заботами Николая, стоило только вообразить, какъ умирающій благодаритъ своего друга угасающимъ голосомъ и испускаетъ духъ на его рукахъ, стоило ему вспомнить на-ряду съ этимъ, какъ онъ мечталъ возвратить несчастнаго мальчика Сквирсу, погубить его, доконать его, своего сына, потому что считалъ и его своимъ смертельнымъ врагомъ, какъ друга Николая, стоило ему вспомнить все это, и онъ готовъ былъ рвать на себ волосы отъ бшенства. Онъ скрежеталъ зубами, размахивалъ руками, глядлъ вокругъ блуждающимъ взглядомъ, сверкавшимъ даже въ темнот.
— Конечно!— воскликнулъ онъ въ отчаяніи.— Я разбитъ, уничтоженъ! Онъ правъ: настала ночь! Да неужто и впрямь нтъ средствъ вырвать у нихъ изъ рукъ побду? Презрть ихъ состраданіе, ихъ жестокую жалость? Неужели никто, даже дьяволъ мн не поможетъ!
Въ эту минуту образъ самоубійцы, вызванный его воображеніемъ незадолго передъ тмъ, когда онъ стоялъ у кладбища, вдругъ вновь ярко выплылъ передъ его глазами. Онъ ясно видлъ передъ собою трупъ съ накрытою чмъ-то блымъ головою. совершенно такой, какимъ онъ былъ тогда. Вотъ и ноги, вытянутыя, окоченвшія, словно изъ мрамора, онъ хорошо ихъ помнилъ… Родные покойнаго, дрожащіе, блдные, являются засвидтельствовать передъ судомъ вс обстоятельства дла. Онъ снова слышитъ скорбный плачъ женщинъ, видятъ угрюмыхъ, молчаливыхъ мужчинъ… Разсказъ не длиненъ — тоска и мракъ, борьба, отчаяніе, и, наконецъ, побда: одно движеніе руки этого, теперь бреннаго праха, и вся житейская сутолока, эта юдоль скорбей и печали, осталась далеко позади…
Ральфъ молча постоялъ нсколько минутъ, затмъ вышелъ изъ комнаты и сталъ тихонько подниматься но скрипучей лстниц. Вотъ онъ на самомъ верху, на чердак. Онъ вошелъ, захлопнулъ за собою дверь и остановился. Это былъ самый обыкновенный чердакъ, хотя тутъ стояла и старая, поломанная деревянная кровать, на которой когда-то спалъ его сынъ за неимніемъ лучшей. Ральфъ быстро отвернулся, чтобы не видть ея, и прислъ въ уголк, какъ можно подальше.
Слабый свтъ уличныхъ фонарей, проникавшій сюда сквозь ничмъ не завшанное окно, позволялъ составить себ смутное представленіе о внутренности этого помщенія, хотя и трудно было различить очертаніе отдльныхъ предметовъ — валяющагося по угламъ разнаго хлама, старыхъ, обвязанныхъ веревками чемодановъ и сломанной мебели. Досчатый потолокъ шелъ наискось отъ одной стны къ другой, съ одной стороны онъ былъ довольно высокъ, съ другой, сходился съ поломъ. Туда-то, въ вышину и устремилъ Ральфъ свой взглядъ, нсколько секундъ онъ смотрлъ въ одну точку, какъ будто не могъ оторваться, затмъ всталъ, пододвинулъ къ тому мсту старый сундукъ, на которомъ сидлъ передъ тмъ, сталъ на него и нащупалъ руками толстый желзный крюкъ, крпко вбитый въ балку.
Въ эту минуту раздался громкій стукъ у наружной двери. Посл минутной нершимости Ральфъ отворилъ окно и спросилъ:
— Кто тутъ?
— Мн надо видть мистера Никкльби,— отвтилъ чей-то голосъ.
— Зачмъ?
— Я не могу разобрать, кто со мной говоритъ, кажется, не мистеръ Никкльби?— спросили снизу.
Дйствительно голосъ Ральфа трудно было узнать, тмъ не мене говорилъ именно онъ. Такъ онъ и сказалъ.
Тутъ неизвстный поститель сообщилъ, что его прислали братья Чирибль узнать, прикажетъ ли мистеръ Никкльби задержать человка, котораго онъ нынче видлъ у нихъ. Братья Чирибль просили извинить ихъ за причиненное безпокойство, такъ какъ теперь уже полночь, но они не хотли ничего предпринимать безъ вдома мистера Ральфа.
— Задержите его у себя до завтра,— крикнулъ Ральфъ въ отвтъ,— а завтра пусть приведутъ его сюда. Пусть и племянникъ мой тоже приходитъ… ну, разумется, и оба братца. Милости просимъ всю компанію!
— Въ которомъ часу прикажете приходить?— спросилъ посланный.
— Когда хотите!— прокричалъ съ бшенствомъ Ральфъ.— Посл обда, что ли,— для меня безразличію.
Онъ подождалъ, пока смолкли шаги посланнаго и тогда, взглянувъ на небо, увидлъ или ему показалось, что онъ видитъ ту самую тучу, которая преслдовала его всю дорогу и теперь нависла надъ его домомъ.
— Я понимаю, въ чемъ дло!— прошепталъ онъ.— Вс эти безсонныя ночи, тяжелые сны, страхи, которыя я испытывалъ въ послднее время,— чмъ они объясняются,— вотъ ключъ къ загадк! Ахъ, если бы человкъ могъ цною души достигнуть осуществленія своихъ завтныхъ желаній, съ какимъ наслажденіемъ я продалъ бы свою душу и не потребовалъ бы отсрочки!
Втеръ донесъ до него звонъ большого церковнаго колокола…
— Звони, звони погромче!— крикнулъ Ральфъ дикимъ голосомъ.— Морочь людей, лги имъ побольше своимъ желзнымъ языкомъ! Трезвонь по случаю радостныхъ событій, по случаю рожденій, которыхъ такъ страстно ждутъ наслдники, теряющіе при этомъ надежду на наслдство,— по случаю бракосочетаній, которымъ можетъ порадоваться самъ дьяволъ! Гуди протяжне по усопшему, который не усплъ еще улечься въ могилу, какъ наслдники уже расхитили все его достояніе! Сзывай на молитву святошъ-лицемровъ, а главное не забывай привствовать нарожденіе каждаго новаго года, сокращающаго существованіе этого проклятаго міра! Вотъ мн такъ не нужны колокола, не нужно церковныхъ церемоній! Бросьте меня, когда я издохну, на навозную кучу, и пусть мой трупъ заразитъ окружающій воздухъ!
Оглянувшись вокругъ дикимъ взглядомъ, въ которомъ сквозило бшенство и отчаяніе, онъ погрозилъ кулакомъ мрачному, грозному небу и захлопнулъ окно.
Дождь и градъ стучатъ въ стекла. Втеръ стонетъ и завываетъ съ труб. Окопная рама трещитъ подъ напоромъ бури, какъ будто чья-то нетерпливая рука пытается открыть ее изнутри. Но нтъ, тамъ нтъ никого, кто могъ бы открыть эту раму: ей уже боле не суждено открываться.

——

— Однако, что же это значитъ,— сказалъ одинъ изъ прохожихъ.— Джентльмены говорятъ, что вотъ уже два часа, какъ они стучатся къ нему и не могутъ достучаться.
— А между тмъ вчера онъ наврно вернулся домой, — замтилъ другой,— я самъ слышалъ, какъ онъ разговаривалъ изъ слухового окна съ кмъ-то стоявшимъ на улиц.
Мало-по-малу собралась куча звакъ. Услышавъ, что говорятъ объ окн чердака, нкоторые перешли черезъ улицу, чтобы постараться заглянуть въ него. Вскор убдились, что домъ запертъ и вообще пребываетъ совершенно въ такомъ же вид, въ какомъ наканун его оставила служанка, уходя. Отсюда рядъ новыхъ догадокъ. Наконецъ двое-трое смльчаковъ проникли внутрь черезъ окно, остальная толпа осталась на улиц ждать результатовъ. Люди, отправившіеся на розыски, обошли весь первый этажъ, везд отворили ставни и, видя, что все въ порядк, а хозяевъ нтъ дома, колебались, продолжать ли имъ свои изслдованія. Но тутъ кто-то замтилъ, что они не были еще на чердак, т. е. именно тамъ, гд въ послдній разъ видли Ральфа, и вс сейчасъ же двинулись наверхъ, осторожно ступая но лстниц, такъ какъ могильная тишина, царившая въ дом, внушала имъ какой-то невольный, непонятный страхъ.
На площадк передъ дверью чердака вс въ нершительности остановились и переглянулись между собой. Наконецъ тотъ, кто первый предложилъ зайти на чердакъ, тихонько толкнулъ дверь, просунулъ голову внутрь и сейчасъ же отскочилъ назадъ.
— Ужасно страшно,— прошепталъ онъ,— кажется, онъ спрятался за дверью. Посмотрите.
Вс столпились въ дверяхъ, стараясь заглянуть, что тамъ такое, какъ вдругъ одинъ, оттолкнувъ остальныхъ, съ крикомъ бросился впередъ, выхвативъ ножъ изъ кармана и, перерзавъ веревку, снялъ трупъ. Ральфъ отвязалъ веревку съ одного изъ старыхъ чемодановъ, валявшихся на чердак, и повсился на крюк надъ люкомъ, въ томъ самомъ мст, которое четырнадцать лтъ тому назадъ такъ часто приковывало къ себ полный безотчетнаго дтскаго ужаса взглядъ его бднаго, покинутаго маленькаго сына.

ГЛАВА LIIII.
Братья Чирибль длаютъ различныя предложенія какъ отъ своего имени, такъ и отъ имени другихъ лицъ, мистеръ Тимъ Линкинвотеръ тоже длаетъ предложеніе, но только отъ своего собственнаго лица.

Прошло нсколько недль, и первое впечатлніе событій, описанныхъ въ послднихъ главахъ нашего разсказа, начало понемногу изглаживаться. Мадлена ухала изъ дома мистриссъ Никкльби, Фрэнкъ былъ въ отсутствіи, Николай и Кетъ изо всхъ силъ старались забыть свое сердечное горе и освоиться съ мыслью, что отнын они будутъ жить другъ для друга и для матери. Одна мистриссъ Никкльби никакъ не могла примириться съ совершившимися фактами. Какъ бы то ни было, вс трое жили помаленьку, и все, казалось, вошло въ обычною колею, какъ вдругъ однажды вечеромъ къ нимъ явился мистеръ Линкинвотеръ съ приглашеніемъ отъ имени братьевъ Чирибль пожаловать на обдъ, назначенный на послзавтра. Приглашались не только мистриссъ Никкльби, Кетъ и Николай, но и миссъ Ла-Криви, имя которой Тимъ произнесъ особенно выразительно.
— Ну, мои милые,— сказала мистриссъ Никкльби, выразивъ Тиму подобающую случаю благодарность, посл чего онъ удалился,— что вы обо всемъ этомъ думаете?
— Что же тутъ можно думать?— улыбаясь сказалъ Николай.— Или вы находите въ этомъ что-нибудь особенное, мама?
— Я тебя спрашиваю, мой милый,— произнесла почтенная леди многозначительнымъ таинственнымъ тономъ,— что должно означать это приглашеніе на обдъ? Какая у нихъ можетъ быть цль?
— По моему, это приглашеніе означаетъ, что насъ хотятъ хорошенько накормить, ну, а цль… цль должно быть простая: доставить намъ удовольствіе,— отвчалъ Николай.
— И таково дйствительно твое мнніе, мой милый?
— Какое же можетъ быть другое мнніе объ этомъ предмет, мама?
— Ну, такъ я скажу теб вотъ что,— продолжала мистриссъ Никкльби,— можешь удивляться, сколько теб угодно, но я убждена, что за этимъ обдомъ непремнно что-нибудь воспослдуетъ.
— Разумется, воспослдуетъ чай, а можетъ быть и ужинъ,— казалъ Николай.
— Прошу тебя не говорить глупостей, мой милый,— возразила съ достоинствомъ мистриссъ Никкльби.— Подобнаго рода дешевое остроуміе вообще неумстно, а теб и подавно совсмъ не пристало. Я хочу сказать, что Чирибли не стали бы насъ приглашать съ такими церемоніями, если бы имли въ виду только угостить насъ обдомъ. Ну, да ладно, подождемъ — увидимъ. Я знаю, что бы я ни говорила, ни ты, ни Кетъ ничему не поврите сразу. Что же, подождемъ, подождемъ и увидимъ, чья правда, такъ-то безъ спора для всхъ будетъ лучше. По только смотрите, запомните хорошенько, что я теперь говорю, и не вздумайте потомъ уврять по своему обыкновенію, что я этого не говорила.
Непосредственно вслдъ за этой тирадой, мистриссъ Никкльби, не перестававшая вс эти дни мечтать во сн и наяву о появленіи курьера, который долженъ объявить Николаю, что братья приглашаютъ его къ себ въ компаньоны, перешла къ обсужденію другой темы.
— Странно, ужасно странно, съ чего имъ вздумалось пригласить миссъ Ла-Криви,— сказала она.— Меня это положительно ставить втупикъ. Разумется, я очень,— очень за нее рада и нимало не сомнваюсь, что она суметъ держать себя прилично, какъ всегда. Мысль, что она будетъ принята въ такомъ обществ благодаря намъ, конечно, мн чрезвычайно пріятна, потому что въ сущности она премилая старушка, и очень порядочная. А все-таки нужно будетъ дать ей дружескій совтъ не пришпиливать на голову этой уморительной ея наколки, а главное сократить но возможности число реверансовъ. Положимъ, я думаю, что отучить ее отъ этой привычки вчно присдать вещь невозможная, и разумется, если ужъ ей такъ нравится быть общимъ посмшищемъ, это ея дло и ничье больше. Человкъ никогда не видитъ, не можетъ видть собственныхъ недостатковъ.
Эти серьезныя размышленія навели достойную леди на мысль, что ради такого торжественнаго случая ей и самой придется принарядиться, хотя бы для того, чтобы смягчить впечатлніе, которое произведетъ костюмъ миссъ Ла-Криви, и съ этою похвальной цлью она стала немедленно держать совтъ съ дочерью относительно прически, наколки, перчатокъ, которыя должны украсить ея особу въ высокоторжественный день,— словомъ, занялась разршеніемъ столь важныхъ и сложныхъ вопросовъ, что на время всякія другія темы разговора отошли у нея на задній планъ.
Наконецъ, великій день наступилъ, и черезъ часъ посл завтрака мистриссъ Никкльби отдала себя въ распоряженіе Кетъ, съ помощью которой закончила свой туалетъ настолько скоро, что и у Кетъ осталось достаточно времени, чтобы принарядиться. Впрочемъ, много времени на это не понадобилось, такъ какъ нарядъ ея былъ очень простъ. Тмъ не мене она была въ немъ такъ прелестна, какъ никогда еще, кажется, не была. Вскор явилась и миссъ Ла-Криви съ двумя картонками (у которыхъ, въ скобкахъ сказать, вывалилось дно, когда она выходила изъ омнибуса, и все, что въ нихъ было, очутилось на земл) и маленькимъ сверткомъ, тщательно упакованнымъ въ газету. Когда миссъ Ла-Криви, выходя изъ омнибуса, принялась собирать свою поклажу, оказалось, что на ея свертокъ имлъ неосторожность уссться какой-то джентльменъ, такимъ образомъ, пришлось довольно долго провозиться съ утюгомъ, пока содержимое свертка сдлалось снова годнымъ къ употребленію. Наконецъ, вс были готовы, въ томъ числ и Николай, и вс четверо похали въ карет, присланной за ними братьями Чирибль. Всю дорогу мистриссъ Никкльби ломала себ голову, стараясь отгадать, что подадутъ на обдъ, и приставала къ Николаю съ разспросами, не доносилось ли поутру въ контору какого-нибудь особенно аппетитнаго запаха съ кухни, напримръ, запаха вареной черепахи.
Къ концу пути почтенная леди перешла къ воспоминаніямъ объ обдахъ, на которыхъ она присутствовала лтъ двадцать тому назадъ, не только припоминая во всхъ подробностяхъ меню всхъ этихъ обдовъ, но приводя самый точный перечень приглашенныхъ,— перечень не слишкомъ интересный для ея слушателей, такъ какъ къ сожалнію, они не знали ни одного изъ этихъ господъ.
Старикъ дворецкій привтствовалъ гостей съ глубокимъ почтеніемъ и, весело улыбаясь, провелъ ихъ въ гостиную, гд братья встртили ихъ такъ радушно и ласково, что мистриссъ Никкльби въ смущеніи чуть было не позабыла познакомить ихъ съ миссъ Ла-Криви. Кетъ была до глубины души тронута такимъ пріемомъ, потому что знала, что братьямъ извстно, что произошло между нею и Фрэнкомъ. Она не могла скрыть своего смущенія, и рука ея сильно дрожала на рук мистера Чарльза, которую тотъ предложилъ ей, чтобы подвести ее къ креслу.
— Видлись вы съ Мадленой съ тхъ поръ, какъ она ухала отъ васъ?— спросилъ ее мистеръ Чарльзъ.
— Нтъ еще, сэръ, ни разу.
— И ничего о ней не слыхали? Неужто такъ таки ровнешенько ничего?
— Я получила отъ нея письмо,— только одно,— тихо отвтила Кетъ.— Я бы никогда не поврила, что она такъ скоро забудетъ меня.
— Бдное дитя!— воскликнулъ старикъ, крпко пожимая ея руку и глядя на нее съ такою нжностью, какъ будто она была его дочерью.— Что ты на это скажешь, братъ Нэдъ? Мадлена написала ей всего одинъ разъ, и миссъ Никкльби говоритъ, что никогда бы не поврила, что она можетъ такъ скоро ее забыть.
— Очень дурно, очень дурно со стороны Мадлены такъ поступать,— отозвался братъ Нэдъ.
Тутъ братья взглянули сперва на Кетъ, потомъ другъ на друга, обмнялись рукопожатіемъ и энергично кивнули головой съ такой миной, какъ будто поздравляли другъ друга съ чмъ-то, что доставляло имъ огромное удовольствіе.
— Пройдите-ка, миссъ, въ ту комнату, вонъ туда, въ ту дверь,— сказалъ братъ Чарльзъ,— посмотрите, нтъ ли тамъ для васъ письма отъ нея. Мн кажется, я видлъ на стол какое-то письмо… Если найдете, прочтите, можете не торопиться, время терпитъ, мы обдаемъ еще не такъ скоро.
Кетъ вышла, братъ Чарльзъ проводилъ глазами ея граціозную фигурку и обратился къ мистриссъ Никкльби:
— Мы взяли на себя смлость, сударыня, просить васъ пожаловать раньше обденнаго часа, потому что желали переговорить съ вами объ одномъ дл. Нэдъ, дружище, возьми на себя передать мистриссъ Никкльби то, о чемъ мы съ тобой говорили. А вы, мистеръ Никкльби, будьте любезны пройти со мной въ кабинетъ.
И, безъ дальнйшихъ объясненій, мистеръ Чарльзъ оставилъ Нэда съ мистриссъ Никкльби и миссъ Ла-Криви и увелъ съ собой Николая. Въ кабинет Николай, къ величайшему своему удивленію, увидлъ Фрэнка, который, какъ онъ былъ увренъ, путешествуетъ за тридевять земель.
— Ну-съ, молодые люди, пожмите другъ другу руку,— сказалъ мистеръ Чирибль.
— О, меня нечего объ этомъ просить!— воскликнулъ Николай, протягивая руку.
— И меня также,— сказалъ Фрэнкъ, крпко ее пожимая.
Старикъ невольно подумалъ, что трудно было сыскать двухъ другихъ такихъ молодцовъ, какъ т, на которыхъ онъ въ эту минуту смотрлъ съ восторгомъ. Нсколько секундъ онъ молча любовался ими и затмъ, присвъ къ своей конторк, сказалъ:
— Мн хотлось бы всегда видть васъ друзьями, добрыми, падежными друзьями, и, если бы не моя увренность въ прочности нашей дружбы, я не знаю, хватило ли бы у меня мужества сказать вамъ то, что я собираюсь сказать. Садись, Фрэнкъ, рядомъ со мной. Мистеръ Никкльби, а вы пожалуйте вотъ сюда, по другую сторону.
Николай съ Фрэнкомъ сли по бокамъ брата Чарльза. Тогда онъ досталъ изъ конторки какую-то бумагу и развернулъ ее со словами:
— Вотъ копія съ завщанія дда Мадлены съ материнской стороны, этимъ завщаніемъ ей назначается двнадцать тысячъ фунтовъ, которые и будутъ ей выданы въ день ея совершеннолтія или свадьбы. Кажется, первоначально старикъ, разсердившись на Мадлену, единственную его родственницу, за то, что она не захотла бросить отца и перехать къ нему, завщалъ эту сумму (все его состояніе) какому-то благотворительному учрежденію. Но потомъ онъ, по всей вроятности, пожаллъ о своемъ ршеніи, потому что черезъ три недли написалъ новое завщаніе, вотъ это самое, что у меня теперь въ рукахъ. Посл его смерти это завщаніе мошенническимъ образомъ скрыли, такъ что первое, найденное въ его бумагахъ, было предъявлено въ судъ и утверждено. Какъ только этотъ документъ попалъ въ наши руки, мы съ братомъ Нэдомъ начали хлопотать въ пользу наслдницы. Наши хлопоты только-что закончились съ полнымъ успхомъ. Подлинность завщанія несомннна, къ тому же намъ ждалось найти свидтелей, и деньги намъ вернули сегодня. Такимъ образомъ, права Мадлены на наслдство теперь возстановлены и, какъ я уже говорилъ, въ день ея совершеннолтія или въ томъ случа, если бы она вздумала выйти замужъ, она становится обладательницей завщаннаго ей капитала. Вы меня поняли?
Фрэнкъ отвтило утвердительно. Николай, боясь, чтобы голосъ не выдалъ его волненія, отвчалъ только безмолвнымъ наклоненіемъ головы.
— Ты, Фрэикь, взялъ на себя хлопоты по этому длу,— продолжалъ мистеръ Чарльзъ.— Состояніе Мадлены, правда, невелико, но мы съ братомъ такъ любимъ ее, что, будь оно еще скромне, мы предпочли бы, чтобы ты женился на ней, а не на другой, хотя бы втрое боле состоятельной двушк. Итакъ, ставлю теб вопросъ открыто и прямо: хочешь ты жениться на Мадлен?
— Нтъ, сэръ. Когда я взялся вести ея дло, я уже и тогда зналъ, что она любить человка, который иметъ больше правъ на ея признательность и, если не ошибаюсь, на ея сердце, чмъ всякій другой. Его правъ никто не можетъ оспаривать. Боюсь быть слишкомъ торопливымъ въ своемъ сужденіи по этому вопросу, но…
— И всегда-то ты такъ, всегда!— съ живостью воскликнулъ братъ Чарльзъ, совершенно забывая принятую имъ на себя роль строгаго судьи.— Какъ только могъ ты подумать, что мы съ Нэдомъ хотимъ, чтобы ты женился по разсчету, когда ты можешь жениться по любви на прелестной, доброй, милой двушк, представляющей истинный образецъ всхъ совершенствъ! Какъ ты осмлился ухаживать за сестрой мистера Никкльби, ни словомъ не заикнувшись намъ о своихъ намреніяхъ, не уполномочивъ насъ просить для тебя ея руки?
— Но я не смлъ надяться…
— Не смлъ надяться! Тмъ больше было причинъ обратиться за помощью къ намъ, старикамъ! Мистеръ Никкльби, мн очень пріятно вамъ заявить, что Фрэнкь, всегда слишкомъ поспшный въ своихъ сужденіяхъ, на этотъ разъ, однако, не ошибся, случайно, разумется. Онъ угадалъ: сердце Мадлены дйствительно занято. Дайте мн вашу руку, сэръ. Да, оно занято, оно принадлежитъ вамъ, и я долженъ замтить, что лучшаго выбора она не могла сдлать. Вамъ же принадлежитъ теперь и ея состояніе, но въ ней самой вы найдете такое сокровище, которое но сравнится ни съ какими богатствами. Она выбрала васъ, мистеръ Никкльби, и мы, самые близкіе ея друзья, не могли бы посовтовать ей лучшаго выбора. Что касается Фрэнка, то и для него мы не пожелали бы ничего лучшаго. Онъ долженъ получить руку вашей сестры, хотя бы она отказала ему тысячу разъ, и онъ получить ее! Вы благородно поступили, сэръ, еще не зная нашего взгляда на этотъ вопросъ, но теперь, когда я высказался напрямикъ, вы должны длать то, что вамъ говорятъ. Вы и ваша сестра — дти хорошаго человка и джентльмена. Было время, сэръ, когда мы съ братомъ Нэдомъ отправились наудачу въ погоню за счастьемъ босоногими, полуголодными мальчишками. Чтожъ, разв съ тхъ поръ что-нибудь измнились, кром того, что оба мы стали старше и занимаемъ боле видное положеніе въ свт? Мы остались тми же простыми людьми и слава Богу, что это такъ… Ахъ, Нэдъ, Нэдъ, какой это счастливый день для насъ! Если бы была жива наша бдная мать, какъ бы она порадовалась за насъ, какъ гордилась бы своими дтьми!
Мистеръ Нэдъ, вошедшій передъ тмъ въ комнату вмст съ мистриссъ Никкльби, но не замченный молодыми людьми, горячо обнялъ брата.
— Позовите ко мн крошку Кетъ,— сказалъ мистеръ Чарльзъ посл минутнаго молчанія.—Приведи ее, Нэдъ. Дайте мн обнять ее, теперь я имю на это право. Давно уже, какъ только она вошла, у меня было сильное искушеніе сдлать это, но я не смлъ. А, дорогая птичка, что же, нашли вы письмо? Или, можетъ быть, вмсто письма разыскали самое Мадлену, давно поджидавшую васъ? Ну, что же, убдились вы, что она васъ забыла, васъ, свою сидлку, своего лучшаго друга? Подите, подите сюда, моя милочка, дайте мн васъ обнять, мн кажется, это будетъ самое лучшее, что я могу сдлать.
— Будетъ! Да будетъ же теб, Чарльзъ!— сказалъ братъ Нэдъ.— Фрэнкъ чего добраго приревнуетъ, возьметъ да и перержетъ теб горло, не дождавшись обда, и выйдетъ очень не хорошо.
— Въ такомъ случа, Нэдъ, пусть лучше онъ уведетъ ее, пусть уведетъ поскорй! Мадлена тамъ, въ сосдней комнат. Ну, господа возлюбленные, маршъ отсюда! Можете поболтать на свобод, разумется, если хотите. Выведи ихъ всхъ вонъ, братецъ Нэдъ.
Съ этими словами мистеръ Чарльзъ самъ принялся приводить въ исполненіе свое приказаніе и, обнявъ Кетъ за плечи, нжно вытолкалъ ее въ дверь, крпко поцловавъ на прощаніе. Фрэнкъ не заставилъ себя дважды просить, а Николая давно уже не было въ комнат. Въ кабинет остались только мистриссъ Никкльби и миссъ Ла-Криви, рыдавшія навзрыдъ, Чарльзъ, Нэдъ и Тимъ Линкинвотеръ, который радостно пожималъ руки направо и налво, весь сіяя счастливою улыбкой.
— Ну-съ, мистеръ Тимъ,— сказалъ мистеръ Чарльзъ, который всегда высказывался и за себя, и за брата,— кажется, теперь наша молодежь вполн счастлива.
— Всегда-то вы такъ, сэръ!— ворчливо отозвался Тимъ Линкинвотеръ.— Хотли помучитъ ихъ хорошенько и ровно ничего изъ вашей зати не вышло. Не вы ли собирались прочитать отповдь мистеру Фрэнку и продержать мистера Никкльби чуть что не часъ у себя въ кабинет, прежде чмъ сказать имъ ваше ршеніе.
— Ну, вотъ! Видли вы когда-нибудь такого безсовстнаго человка, какъ этотъ Тимъ? Я тебя спрашиваю, братъ Нэдъ, видлъ ли ты что-нибудь подобное? Теперь онъ меня же обвиняетъ въ поспшности, тогда какъ самъ же мучилъ насъ съ утра до ночи, умоляя позволить ему выдать имъ наши тайные замыслы, когда у насъ ничего еще не было подготовлено. Вотъ измнникъ!
— Ты правъ, Чарльзъ,— сказалъ мистеръ Нэдъ,— Тимъ старый измнникъ, и врить ему опасно, я всегда это говорилъ. И знаешь, что я еще долженъ сказать про него: онъ еще слишкомъ молодъ и потому у него нтъ ни выдержки, ни характера. Разумется, дло это поправится, молодость съ годами пройдетъ, пройдетъ ея пылъ, и Богъ дастъ, онъ еще остепенится и успетъ сдлаться солиднымъ членомъ общества.
Эти добродушныя шутки насчетъ почтеннаго Тима были такъ привычны двумъ братьямъ и такъ знакомы самому Тиму, что вс трое принялись отъ души хохотать и, вроятно, долго бы еще продолжали смяться, если бы братья не замтили, что мистриссъ Никкльби совершенно ошеломлена всмъ случившимся и положительно не въ состояніи больше собою владть. Чтобы какъ-нибудь успокоить волненіе почтенной леди, они подхватили ее подъ руки и увели подъ предлогомъ, что имъ нужно посовтоваться съ нею объ одномъ очень важномъ дл.
Тимъ Линкинвотеръ и миссъ Ла-Криви, какъ намъ уже извстно, встрчались не разъ, и эти встрчи доставляли имъ обоюдное удовольствіе. Какъ добрые друзья, они всегда находили темы для оживленныхъ разговоровъ, поэтому читатель, вроятно, не удивится, что Тимъ, видя рыдающую миссъ Ла-Криви, поспшилъ сдлать все возможное, чтобы утшить ее. А такъ какъ въ эту минуту миссъ Ла-Криви сидла у окна на большомъ старомодномъ диван, на которомъ было вполн достаточно мста для двоихъ, то весьма естественно, что Тимъ помстился рядышкомъ съ ней. И наконецъ, что могло быть естественне того обстоятельства, что Тимъ, принарядившійся въ этотъ день но случаю званнаго обда, казался весьма интереснымъ?
Итакъ, Тимъ услся рядомъ съ миссъ Ла-Криви, закинувъ ногу на ногу (а ноги у него были очень маленькія и въ этотъ день особенно эффектно обрисовывались хорошо вычищенными ботинками и черными шелковыми чулками). Онъ закинулъ ногу на ногу такъ высоко, что носокъ его башмака приходился почти на одной линіи съ ухомъ его сосдки, и ласково сказалъ ей:
— Полноте, будетъ вамъ плакать.
— Не могу,— отвтила, рыдая, миссъ Ла-Криви.
— Ну, пожалуйста, я васъ прошу!— сказалъ Тимъ.
— Я такъ счастлива!— сказала миссъ Ла-Криви и зарыдала еще пуще.
— Но если вы счастливы, надо смяться,— весьма резонно замтилъ Тимъ.— Ну, засмйтесь же, засмйтесь, прошу васъ!
Не знаю, какимъ образомъ рука Тьма очутилась по другую сторону миссъ Ла-Криви, хотя, повидимому, длать ей тамъ было положительно нечего. Однако, рука была тамъ — это фактъ, потому что Тимъ больно ударился локтемъ о косякъ окна, приходившійся по другую сторону его собесдницы.
— Засмйтесь же,— повторилъ Тимъ,— а не то и я заплачу.
— Вамъ-то о чемъ плакать?— сказала миссъ Ла-Криви, улыбаясь.
— Какъ о чемъ? Поврьте, я счастливъ не мене васъ, и буду длать то же, что и вы,— отвтилъ ршительно Тимъ.
Положительно въ эту минуту не было на свт другого такого непосды, какъ Тимь. Бдный локоть опять ударился о косякъ и опять на томъ самомъ мст, такъ что, наконецъ, миссъ Ла-Криви спросила, не намревается ли Тимъ выбить стекло.
— Знаете, я заране предвкушалъ то удовольствіе, которое самъ доставитъ сегодняшняя сцена,— сказалъ Тимъ.
— Съ вашей стороны было очень любезно подумать обо мн,— отвтила миссъ Ла-Криви.— Вы не ошиблись: иногда въ жизни и наполовину не была такъ счастлива, какъ сегодня.
Но почему же миссъ Ла-Криви и Тимъ Линкинвотеръ говорили все это шепотомъ? Въ томъ, что они говорили, не было кажется, секретовъ? И почему Тимъ такъ нжно смотрлъ на миссъ Ла-Криви, а миссъ Ла-Криви въ такомъ смущеніи разглядывала узоръ за ковр?
— Удивительно, знаете ли, пріятная вещь для пожилыхъ людей врод насъ съ вами, всю жизнь прожившихъ одинокими, видть счастье молодежи, которую мы оба такъ любимъ,— сказалъ Гимь,— Удивительно пріятно чувствовать, сколько радости ждетъ ихъ теперь впереди!
— Еще бы!— отъ всего сердца отозвалась добродушная маленькая портретистка.
— Но не находите ли вы, что за то теперь еще сильне чувствуется одиночество, пустота какая-то, отчужденность отъ міра?.. Вы этого не испытываете?
Миссъ Ла-Криви отвтила, что она не знаетъ. Но не странно ли, что она дала такой уклончивый отвтъ? Вдь должна же она была знать, чувствуетъ она что-нибудь подобное или нтъ.
— Знаете что,— продолжалъ Тимъ,— мн кажется, сегодняшній день долженъ бы внушить намъ всмъ желаніе пережениться?.. Что вы на это скажете?
— Глупости!— со смхомъ воскликнула миссъ Ла-Криви.— Слишкомъ мы вс стары для этого!
— Ничуть!— сказалъ Тимъ.— Скоре мы слишкомъ стары для того, что бы оставаться одинокими. Старымъ одиночество особенно тяжко. Почему бы, напримръ, намъ съ вами не повнчаться? Разв лучше опять вамъ и мн цлую зиму просидть въ одиночеств передъ своимъ камелькомъ, когда можно было бы сэкономить дровъ на цлую печку и притомъ развлекать другъ друга?
— Мистеръ Линкинвотеръ, вы шутите!
— И не думаю. И въ мысляхъ ничего подобнаго не было,— сказалъ Тимъ.— Ну, что же, по рукамъ что ли, голубушка?
— Да вдь насъ поднимутъ на смхъ!
— Ну, что жъ, и отлично,— воскликнулъ радостно Тамъ.— Оба мы съ вами народъ безобидный,— сами будемъ смяться съ другими. Вспомните, сколько уже разъ, съ тхъ поръ какъ мы познакомились, мы съ вами отъ души хохотали!
— Положимъ это-то правда,— замтила миссъ Ла-Криви, начиная, какъ показалось Тиму, понемножку сдаваться.
— Поврьте, то время, что я проводилъ съ вами, было для меня счастливйшимъ временемъ въ жизни, кром, конечно, моихъ занятій у братьевъ Чирибль,— продолжалъ Тимъ.— Скажите же, отвтьте мн, голубушка, согласны ли вы?
— Нтъ, нтъ! И думать объ этомъ нечего!— воскликнула миссъ Ла-Криви. Что сказали бы братья Чирибль!
— Господи Боже мой! Да неужто вы полагаете, что даже въ такомъ дл я н6 могу поступить по своему усмотрнію, не спрашивая ихъ совта?— воскликнулъ Тимъ добродушно.— Да и наконецъ зачмъ — какъ вы думаете?— они оставили насъ вдвоемъ?
— Нтъ, нтъ, нтъ! Я не посмю посл этого взглянуть имъ въ глаза!— воскликнула миссъ Ла-Криви,— замтно сдаваясь:
— Послушайте,— сказалъ Тимъ,— право, изъ насъ выйдетъ отличная парочка. Мы поселимся въ старомъ дом, въ которомъ я живу вотъ уже сорокъ четыре года, вмст будимъ ходить въ старую церковь, гд до сихъ поръ я не пропустилъ ни одной воскресной службы. Вокругъ насъ будутъ вс наши старые друзья. Дикъ, наша улица, помпа, горшки съ цвтами, можетъ быть, дтки мистера Фрэнка и мистера Никкльби, которыя будуть насъ звать ддушкой и бабушкой. Давайте же ударимъ по рукамъ,— составимъ счастливую парочку стариковъ, которые будутъ заботиться другъ о друг. А если кому-нибудь изъ насъ случится оглохнуть, ослпнуть, или котораго-нибудь разобьетъ параличъ, разв не пріятно будетъ сознаніе, что возл тебя есть близкій человкъ, который и посидитъ возл тебя, и развлечетъ и поболтаетъ съ тобой? Ну, что же, соглашайтесь, голубушка!
Не прошло и пяти минуть посл этого прямого и честнаго предложенія, какъ маленькая миссъ Ла-Криви и Тимъ весело болтали, какъ будто они уже, по крайней мр, лтъ двадцать были женаты и ни разу за это время не ссорились. А еще черезъ пять минутъ, когда миссъ Ла-Криви подошла къ зеркалу посмотрть, не красны ли у нея глаза, и кстати поправить прическу, Тимъ степеннымъ шагомъ направился въ гостиную, восклицая про себя: ‘Другой такой женщины не сыскать во всемъ Лондон,— ей-ей, не сыскать!’
Между тмъ толстый дворецкій весь побагровлъ отъ волненія и положительно не зналъ, что ему длать, видя, что обдъ все откладывается, да откладывается. Наконецъ, набравшись храбрости, онъ ршился оторвать Николая отъ его серьезныхъ занятій,— какихъ?— читатели и читательницы наврно догадаются сами. Николай проворно сбжалъ внизъ, гд его ждалъ новый сюрпризъ. Въ корридор онъ увидлъ впереди себя изящно одтаго во все черное незнакомца, который тоже направлялся въ столовую. Но такъ какъ незнакомецъ прихрамывалъ и потому шелъ очень медленно, Николай въ свою очередь замедлилъ шаги и шелъ за нимъ слдомъ, недоумвая, кто бы это могъ быть. Вдругъ незнакомецъ обернулся и протянулъ ему об руки.
— Ньюмэнъ Ногсъ!— воскликнулъ радостно Николай.
— Онъ самый! Вашъ врный старый Ньюмэнъ. Славный мой мальчикъ, милый мой Никъ, желаю вамъ здоровья, радости, счастья, всего, всего, что только вы сами можете себ пожелать! Я такъ радъ, такъ радъ за васъ, милый мой мальчикъ, что готовь сейчасъ заплакать!
— Гд вы пропадали? Что вы длали все это время?— сказалъ Николай.— Сколько разъ я справлялся о васъ и всегда получалъ въ отвтъ, что скоро о васъ услышу.
— Знаю, знаю,— отвтилъ Ньюмэнъ.— Имъ не мене вашего хотлось скоре соединить насъ всхъ вмст, и я имъ отчасти въ этомъ помогъ. Да вы на меня-то, на меня посмотрите, Никъ! Каковъ молодецъ?
— Вижу, вижу, но отъ меня вы бы никогда этого не приняли,— сказалъ Николай, и голосъ его зазвучалъ нжнымъ упрекомъ.
— Въ то время я и самъ не зналъ, что еще гожусь на что-нибудь, я бы не посмлъ одться прилично, потому что это напомнило бы мн давно прошедшія времена и сдлало бы меня окончательно несчастнымъ. Теперь я совсмъ другой человкъ. Теперь я, нтъ, не могу говорить, не смотрите на меня, милый мой мальчикъ. Вы не можете себ представить, что я теперь чувствую, да и никогда вамъ этого не узнать.
Николай взялъ его подъ руку, они вошли въ столовую и сли рядомъ за столъ.
Никогда, я думаю, съ самаго сотворенія міра не было такого обда. Быль тутъ, во-первыхъ, отставной банковскій клеркъ, закадычный другъ Тима, была и толстушка старая два, сестра Тима. А сколько вниманія въ миссъ Ла-Криви со стороны сестры Тима! Какія забавныя шутки отпускалъ на счетъ Тима отставной банковскій клеркъ! Я уже не говорю о самомъ Тим и о миссъ Ла-Криви, которые сами по себ составляли преуморительную парочку, способную развеселить даже мертваго. А посмотрли бы вы на мистриссъ Никкльби, какъ она была мила и вмст съ тмъ величественна, на Кетъ и Мадлену, прелестныхъ, какъ никогда, съ ихъ безпрерывно вспыхивающимъ румянцемъ смущенія, на Николая и Фрэнка, влюбленныхъ и гордыхъ своими избранницами. Вс четверо сидли молча и тихо, замирая отъ счастья. Ньюмэнъ весь такъ и свтился, такъ и сіялъ восторгомъ. Братья Чирибль положительно утопали въ блаженств, обмниваясь восхищенными взглядами, а старый дворецкій, стоя за стуломъ своего господина, по своему обыкновенію превратился въ каменное изваяніе, и только глаза его, когда онъ обводилъ взглядомъ столъ, блестли какою-то подозрительной влагой.
Когда сгладилась маленькая натянутость, которая всегда портить начало подобныхъ обдовъ, и вс почувствовали себя свободне, разговоръ сталъ общимъ, что еще боле способствовало всеобщему удовольствію. Братья были въ удар и считали своею непремнною обязанностью сказать каждой изъ присутствовавшихъ леди какой-нибудь комплиментъ, это подало поводъ старому клерку наговорить такую кучу остроумныхъ вещей, что за нимъ немедленно установилась репутація интереснйшаго остряка.
— Голубушка Кетъ,— сказала мистриссъ Никкльби, отводя дочь въ уголъ, какъ только встали изъ-за стола,— скажи мн правду: вдь это шутка то, что говорятъ про миссъ Ла-Криви и мистера Линкинвотера?
— Да нтъ же, мамочка, нисколько! Они серьезно хотятъ пожениться.
— Не можетъ быть! Я въ жизнь свою не видла ничего подобнаго!— воскликнула мистриссъ Никкльби.
— Что же тутъ удивительнаго, мамочка? Мистеръ Линкинвотеръ прекрасный человкъ и совсмъ не такой ужъ старикъ, для своихъ лтъ онъ очень хорошо сохранился,— весьма резонно замтила Кетъ.
— Да я про него и не говорю,— сказала мистриссъ Никкльби.— Конечно, никто не скажетъ про него ничего дурного, кром разв того, что онъ человкъ въ высшей степени легкомысленный и настоящая тряпка. Но я говорю про нее. Или ты скажешь, что и она сохранилась для своихъ лтъ? Предложить руку женщин, которой… да ужъ которая наврно вдвое старше меня! И она имла дерзость принять предложеніе! Нтъ, воля твоя, Кетъ, посл этого она мн просто противна.
И мистриссъ Никкльби величественнымъ шагомъ отошла отъ дочери, покачивая головой съ самымъ многозначительнымъ видомъ. И во весь вечеръ, среди общаго веселья, въ которомъ и она принимала участіе, почтенная леди держала себя очень холодно по отношенію къ миссъ Ла-Криви, всячески стараясь дать понять маленькой портретистк, насколько ея поведеніе кажется ей, мистриссъ Никкльби, предосудительнымъ во всхъ смыслахъ.

ГЛАВА LXIV,
въ которой читатель встрчаетъ своего стараго знакомаго въ весьма плачевномъ положеніи и узнаетъ о томъ, что Дотбойсъ-Голлъ больше не существуетъ.

Николай принадлежалъ къ числу тхъ людей, которые не могутъ вполн наслаждаться выпавшимъ на ихъ долю счастьемъ, пока не раздлять его съ друзьями, свидтелями и участниками ихъ прежней, далеко не столь радостной и счастливой жизни. Поглощенный своею любовью и самыми радужными надеждами, нашъ герой не забывалъ своего стараго друга Джона Броуди. Съ улыбкою вспоминалъ онъ свою первую встрчу съ Джономъ, воспоминаніе же о второмъ ихъ свиданіи вызывало на глаза его слезы. Образъ Смайка, едва поспвающаго за нимъ съ узелкомъ за плечами, тоже вставалъ передъ нимъ, какъ живой, и онъ слышалъ, казалось ему, простыя, теплыя слова утшенія, съ которыми обратился къ нимъ, прощаясь, честный іоркширецъ на лондонской дорог.
Нсколько разъ садились женихъ и невста вдвоемъ за письмо къ Джону, въ которомъ Николай хотлъ подробно повдать ему о перемн въ своей судьб и выразить свою горячую признательность и дружбу. Но, не знаю отчего, имъ никакъ не удавалось довести это письмо до конца. Напрасно садились они за работу съ самымъ искреннимъ намреніемъ выполнить ее добросовстно: какъ на грхъ, всегда какъ-то такъ случалось, что имъ нужно было безотлагательно переговорить о многихъ постороннихъ вещахъ. Когда же Николай ршался сдлать это одинъ, онъ всякій разъ приходилъ къ заключенію, что ему никогда не удастся передать на бумаг и половины того, что онъ долженъ высказать Джону, и онъ рвалъ листъ за листомъ, находя написанное слишкомъ пустымъ и ничтожнымъ въ сравненіи съ тмъ, что ему хотлось сказать. Наконецъ, утомясь этими безплодными попытками и терзаясь сознаніемъ своей неблагодарности и небрежности, Николай, по настоянію Мадлены, самъ ршилъ създить въ Іоркширъ безъ всякаго предупрежденія и повидать мистера и мистриссъ Броуди.
И вотъ, въ одинъ прекрасный день онъ отправился съ Кетъ въ контору ‘Сарациновой Головы’ взятъ мсто до Гретъ-Бриджа въ дилижанс, отходившемъ на слдующее утро. Было около семи часокъ вечера. Выйдя изъ конторы, братъ и сестра направились въ западную часть города, чтобы сдлать кое-какія покупки для предстоящаго путешествія, а такъ какъ вечеръ былъ прелестный, они ршили въ одинъ конецъ пройти пшкомъ, и уже оттуда вернуться въ дилижанс. Заведеніе ‘Сарациновой Головы’, откуда они только что вышли, навяло на нихъ столько воспоминаній, оба они были въ эту минуту такъ веселы и такъ счастливы, обоимъ такъ много нужно было сказать другъ другу, что только посл цлаго часа скитаній но лабиринту переулковъ между Севенъ-Дильсомъ и Сого, которые въ этомъ мст не перескаются ни одною большою улицей, Николай спохватился, что, кажется, они заблудились.
Эта догадка скоро перешла въ увренность. Оглядвшись кругомъ, Николай убдился, что на улиц, но которой они шли, не имется никакихъ указаній, которыя помогли бы имъ выбраться на настоящую дорогу. Тогда онъ ршилъ повернуть назадъ и спросить въ какой-нибудь лавочк, куда имъ надо держать путъ.
Въ эту минуту они шли глухимъ переулкомъ, кругомъ не видно было ни души, нигд ни одной открытой лавки. Наконецъ, слабый свтъ, выходившій изъ какого-то подвальнаго помщенія, привлекъ ихъ вниманіе. Николай собирался уже было спуститься и разспросить дорогу у обитателей подземелья, когда оттуда раздался крикливый женскій голосъ, кого-то ругавшій.
— Оставь,— сказала Кетъ,— ты слышишь, тутъ ссорятся. Уйдемъ поскоре!
— Постой, Кетъ, можетъ быть, все-таки что-нибудь удастся узнать,— сказалъ Николай.
— Болванъ! Бездльникъ! Лнивый скотъ! — кричала взбшенная женщина.— Будешь ты катать блье, я тебя спрашиваю?
— Душа моя, да что же я длаю?— отвчалъ мужской голосъ.— И такъ цлый день верчу да верчу этотъ проклятый катокъ, точно кляча мельничное колесо. Вся жизнь моя проходить за этомъ адскомъ верчснь.
— Вотъ какъ! Небось работать не нравится!— кричала женщина.— Такъ ступай въ солдаты, никто теб не запрещаетъ!
— Въ солдаты?— откликнулся голосъ мужчины.— Въ солдаты! Да неужто и впрямь моя красавица, моя прелесть, хочетъ увидть меня въ красной куртк съ короткими фалдами, марширующимъ на парад подъ звуки барабана? Неужто она допуститъ, чтобы мн приказали стрлять изъ настоящаго ружья, чтобы мн остригли волосы, обрили мои баки и заставили меня вращать глазами слва направо, какъ какого-нибудь болвана?
— Николай, узнаешь?— прошептала Кетъ.— Вдь это голосъ г-на Манталини.
— Да, кажется,— сказалъ Николай.— Спустись немного по ступенькамъ, да загляни, пока я буду спрашивать у него дорогу.
Николай подвелъ сестру къ лстниц, а самъ спустился и заглянулъ внутрь маленькаго и низкаго подвала. Здсь, среди корзинъ съ бльемъ, стоялъ человкъ съ засученными рукавами, въ заплатанныхъ, нкогда щегольскихъ панталонахъ, въ пестромъ жилет, съ роскошными усами и бакенбардами, хотя нсколько растрепанными и, вроятно, утратившими въ нкоторой степени свою прежнюю пышность. Этотъ человкъ былъ никто иной, какъ элегантный, обольстительный нкогда г-въ Манталини. Онъ всячески старался успокоить расходившеюся бойкую женщину, хозяйку прачешной, которая, однако, не была знакомой намъ законной супругой г-на Манталини. Въ то же время бывшій неотразимый красавецъ и щеголь изо всхъ силъ вертлъ рукоятку вала катка, который вращался съ оглушительнымъ трескомъ.
— Обманщикъ! Измнникъ!— кричала хозяйка заведенія, подступая съ кулаками къ самой физіономіи г-на Манталини.
— Господи Боже мой! Ужъ и обманщикъ! Ну, полно, душенька, полно, моя красавица! Ну, полно же, успокойся!— кротко произнесъ перепуганный г-нъ Манталини.
— Не успокоюсь, пока не выцарапаю теб глаза,— пронзительно взвизгнула женщина.
— Вотъ чортова вдьма!— воскликнулъ выведенный изъ себя Манталини.
— Съ тобой ни на минуту нельзя быть покойной!— кричала разъяренная леди.— Вчера цлый день гд-то шлялся. Знаю, голубчикъ, гд, знаю! Мало теб, что и заплатила два фунта четырнадцать шиллинговъ, чтобъ тебя выпустили изъ тюрьмы? Мало, что ты живешь здсь бариномъ? Теб опять хочется приняться за старое, чтобы разбить мое сердце.
— Нтъ, нтъ, никогда я не разобью твоего сердца! Ну, будь же умницей, успокойся! Даю теб слово, что никогда не буду тебя больше мучить. Только прости, прости въ этотъ разъ!— сказалъ г-нъ Манталини, бросивъ ручку катка и складывая руки умоляющимъ жестомъ.— Ну, полно же, полно, моя красавица, давай помиримся! Я увренъ, что она сжалится надо мной, когда убдится, какъ я ее люблю, не будетъ больше ни щипать меня, ни царапать, а сдлается опять моей нжной, ласковой кошечкой, вдь сдлается, не такъ ли?
Не особенно, повидимому, тронутая этой нжной тирадой, почтенная леди, какъ кажется, собиралась перейти къ ршительнымъ дйствіямъ, когда Николай, окликнулъ ее громкимъ голосомъ и освдомился, какъ пройти къ Пикадилли.
Г-нъ Манталини обернулся и увидлъ Кетъ. Не говоря ни слова, онъ однимъ прыжкомъ очутился на кровати, стоявшей за дверью, и нырнулъ съ головой подъ одяло, задрыгалъ ногами и закушеннымъ голосомъ завопилъ:
— Чортъ возьми! Да вдь это маленькая Никкльби! Заприте дверь, потушите свчу! Закройте, закройте меня! О, небо, умилосердись надо мной!
Женщина съ недоумніемъ посмотрла на Николая, потомъ на г-на Манталини, очевидно, она никакъ не могла взять въ толкъ, отчего появленіе этого незнакомца произвело такое странное дйствіе на ея сожителя. Въ эту минуту г-нъ Манталини возымлъ несчастную мысль высунуть изъ подъ одяла кончикъ носа, чтобы посмотрть, не ушли ли нежданные гости. Но почтенная леди съ проворствомъ и ловкостью, свидтельствовавшими о продолжительной ея практик въ такого рода длахъ, въ одинъ мигъ опрокинула на него громадную корзину съ бльемъ, посл чего г-въ Манталини только сильне задрыгалъ ногами въ воздух, не длая, однако, дальнйшихъ попытокъ къ освобожденію. Николай ршилъ, что теперь самый благопріятный моментъ улизнуть (онъ боялся, какъ бы потокъ гнва почтенной хозяйки не обратился на него), и, схвативъ за руку Кетъ, выскочилъ съ ною на улицу, предоставивъ несчастному г-ну Манталини выпутываться изъ затруднительнаго положенія.
На слдующій день Николай отправился въ путь. Было холодное зимнее утро, напоминавшее ему то печальное время, когда онъ въ первый разъ халъ по той же дорог, а вмст съ этимъ ему невольно вспомнилось и то, сколько съ тхъ поръ перемнъ произошло въ его жизни. Онъ сидлъ на одномъ изъ внутреннихъ мстъ дилижанса и просидлъ почти всю дорогу одинъ. Пробуждаясь время отъ времени отъ одолвавшей его дремоты, онъ выглядывалъ въ окошко, всматривался въ мелькавшія мимо окрестности и узнавалъ т мста, которыя нкогда прозжалъ во время своего перваго путешествія въ Дотбойсъ-Голлъ или мимо которыхъ проходилъ пшкомъ съ бднымъ Смайкомъ. Въ такія минуты ему начинало казаться, что все, что съ нимъ случилось потомъ, было сномъ, что они со Смайкомъ опять бредутъ въ Лондонъ по этой дорог, размышляя о томъ, что передъ нимъ цлая жизнь, полная неизвстности.
Къ довершенію иллюзіи ночью пошелъ снгъ, и когда, прозжая Стамфордъ и Гранатомъ, Николай увидлъ таверну, гд онъ нкогда слышалъ разсказъ о славномъ барон Грицвиг, ему показалось, что онъ былъ здсь не дале какъ вчера, и что блые хлопья, покрывавшіе крыши, не успли растаять еще съ того времени. Отдавшись наплыву воспоминаній, онъ почти готовъ былъ поврить, что сидитъ опять на имперіал дилижанса со Сквирсомъ и его мальчуганами. Онъ снова слышалъ ихъ голоса и теперь, какъ и тогда, чувствовалъ на сердц гнетущую тоску по дому, хотя теперь къ ней примшивалось безотчетное чувство радости. Съ этими мыслями онъ заснулъ, увидлъ во сн Мадлену и забылъ обо всемъ на свт.
Добравшись до Гретъ-Бриджа позднимъ вечеромъ, онъ заночевалъ въ таверн и на другой день чуть свтъ отправился разыскивать домъ Джона Броуди. Джонъ жилъ въ предмстьи, былъ уже, какъ оказалось по справкамъ, отцомъ семейства, и, такъ какъ въ город вс его знали, Николаю не трудно было найти мальчугана, который согласился показать ему дорогу.
Отпустивъ своего провожатаго у воротъ дома Джона, Николай, въ своемъ нетерпніи поскоре увидться съ другомъ, даже не остановился полюбоваться хорошенькимъ садикомъ, а прямо направился къ кухонному крылечку и постучался.
— Кто тамъ?— крикнулъ изнутри знакомый голосъ.— Что случилось? Горитъ гд-нибудь, что ли? Этимъ вдь и домъ можно весь развалить!
И вслдъ за этимъ на порог показался Джонъ Броуди собственною своею персоной. Увидвъ Николая, онъ въ изумленіи вытаращилъ глаза, захлопалъ въ ладоши и радостно вскричалъ:
— Господи, да вдь это нашъ кумъ! Ей Богу, кумъ, Тилли! Нашу руку, дружите! Входите, входите, садитесь вотъ сюда къ огоньку! Тилли, Тилли, поди сюда! Смотри, мистеръ Никкльби! Молчите, пока мы съ вами не выпьемъ по чарочк. Но, Боже мой, какъ же я радъ, какъ радъ видть васъ!
Съ этими словами Джонъ потащилъ Николая въ кухню, усадилъ возл пылающаго камелька, налилъ въ кружку изъ огромной бутыли добрую четверть пинты чего-то очень крпкаго, сунулъ кружку въ руки гостю, широко раскрылъ ротъ и, запрокинувъ голову, показалъ ему, какъ онъ долженъ проглотить эту порцію. Онъ стоялъ передъ Николаемъ, улыбаясь до ушей, и его широкое красное лицо сіяло самой искренней радостью, а громоздкая, неуклюжая фигура такъ и просилась на картину, изображающую какого-нибудь сказочнаго великана.
— А вдь я долженъ былъ въ сущности догадаться, что кром васъ некому было такъ барабанить въ дверь,— сказалъ Джонъ.— Признавайтесь, вы также сильно колотили тогда школьнаго учителя? Помните? Ха, ха, ха!.. Кстати… Знаете вы, какіе здсь о немъ ходятъ слухи?
— Какъ!. И сюда уже дошли всти?— спросилъ Николай.
— Еще бы! У насъ объ этомъ говорятъ со вчерашняго вечера,— сказалъ Джонь.— Только някто врить не хочетъ, очень ужъ это было бы хорошо.
— Нтъ, это правда. Несмотря на вс его уловки и увертки онъ таки приговоренъ къ семилтней ссылк за утайку похищеннаго завщанія. Но, кром того, ему придется еще отвчать за участіе въ заговор.
— Въ заговор?— воскликнулъ Джонъ.— Что-нибудь врод Порохового? На манеръ Гай-Фокса?
— Нтъ, нтъ, заговоръ касается отчасти его собственной школы. Я вамъ сейчасъ объясню, въ чемъ дло.
— Ладно, только сначала надо позавтракать,— сказалъ Джонъ,— потому что вы наврное голодны, да и я тоже. А гласное, при этомъ разсказ должна присутствовать Тилли. Она говоритъ, что между мужемъ и женой должно быть во всемъ взаимное довріе. Ха, ха, ха! Важная штука — это взаимное довріе!
Появленіе мистриссъ Броуди въ щегольскомъ чепчик и съ извиненіями, что ее застали въ кухн за приготовленіемъ завтрака, прервало разглагольствованія Джона, и вс услись за столъ. Завтракъ состоялъ изъ громаднаго блюда поджаренныхъ гренковъ, свжихъ яицъ въ смятку, ветчины, іоркширскаго пирога и еще нсколькихъ холодныхъ блюдъ, которыя толстая служанка то-и-дло приносила изъ кладовой. Вообще завтракъ былъ какъ нельзя лучше приноровленъ къ погод, и вс присутствующіе отдали ему должную честь. Но, наконецъ, и этотъ нескончаемый завтракъ былъ конченъ, и вс встали изъ-за стола. Тмъ временемъ въ парадной гостиной затопили каминъ, сюда-то и перешло все общество слушать разсказъ Николая.
Николай разсказалъ все самымъ обстоятельнымъ образомъ, и никогда еще, кажется, ни одинъ разсказъ не вызывалъ такихъ разнообразныхъ ощущеній, какія пробудилъ этотъ разсказъ въ душ своихъ двухъ внимательныхъ слушателей. Джонъ мстами рычалъ и фыркалъ отъ гнва, мстами шумно выражалъ свой восторгъ. То онъ давалъ клятву създить въ Лондонъ повидаться съ добрыми братьями Чирибль, то божился всми святыми, что на-дняхъ пошлетъ Тиму съ кондукторомъ обратнаго дилижанса такой окорокъ, какого въ Лондон никто никогда и не нюхалъ. Пока Николай описывалъ наружность Мадлены, Джонъ сидлъ съ разинутымъ ртомъ, и то-и-дло подталкивая локтемъ мистриссъ Броуди, повторялъ громкимъ шепотомъ: ‘Вотъ-то должно быть красавица!’ Когда же онъ услышалъ, что его молодой другъ пріхалъ со спеціальной цлью подлиться съ нимъ, Джономъ, своимъ счастьемъ и засвидтельствовать ему свою неизмнную дружбу, потому что никакъ не могъ выразить на бумаг все то, что ему хотлось сказать, когда Николай высказалъ увренность въ томъ, что его друзья прідутъ взглянуть на житье-бытье мистера Броуди и его молодой жены, и что Мадлена усиленно проситъ ихъ обоихъ побывать у нея, Джонъ не могъ больше выдержать и, бросивъ на свою супругу негодующій взглядъ за то, что она осмливается смяться, закрылся рукавомъ и заревлъ, какъ теленокъ
— А знаете,— заявилъ вдругъ Джонъ посл довольно продолжительнаго молчанія съ обихъ сторонъ,— если эти всти, я говорю объ учител, если всть о немъ дойдетъ до его пансіона, ни мистриссъ Сквирсъ, ни Фанни не сдобровать.
— Ахъ, Джонъ, это ужасно!— воскликнула мистриссъ Броуди.
— Сколько бы ты не повторяла: ‘Ахъ, Джонъ!’, это ничуть не поможетъ длу,— сказалъ почтенный іоркширецъ.— Боюсь, не натворили бы мальчуганы бды. Едва разнесся этотъ слухъ о темъ, что учителя засадили, какъ нкоторые родители позабирали отъ нихъ своихъ дтей. Можно себ представить, какъ могутъ набдокурить оставшіеся, когда узнаютъ подробно обо всемъ, что случилось. Камня на камн не оставятъ, ей-ей!
Джонъ Броуди настолько серьезно встревожился, что ршилъ немедленно създить верхомъ въ школу Сквирса и пригласилъ Николая съ собой. Но Николай отказался, опасаясь, какъ бы его присутствіе не подлило масла въ огонь.
— Ваша правда, дружище,— отвтилъ ему Джонъ.— Не знаю какъ я самъ объ этомъ не подумалъ.
— Завтра мн необходимо вернуться домой,— сказалъ Николай,— но сегодня я разсчитывалъ пообдать у васъ, и если у мигтриссъ Броуди найдется лишняя постель…
— Хоть дв, если хотите!— воскликнулъ Джонъ.— Выбирайте любую. О ночлег не безпокойтесь. Дайте мн только вернуться, я духомъ смахаю, и мы проведемъ съ вами чудесный денечекъ!
Тутъ Джонъ нжно поцловалъ жену, не мене нжно пожалъ руку Николаю, слъ на лошадь и ускакалъ, предоставивъ жен заняться приготовленіями къ праздничному обду по случаю прізда дорогого гостя, а Николаю — пройтись по окрестностямъ и взглянуть на мста, съ которыми у него были связаны многочисленныя, но не слишкомъ-то пріятныя воспоминанія.
Дисонъ дохалъ рысью до самого Дотбойсъ-Голла, здсь онъ привязалъ лошадь къ воротамъ и направился къ парадной двери, которая оказалась запертой изнутри на задвижку. Изъ-за двери несся неимоврный гвалтъ, причину котораго Джонъ сейчасъ же открылъ, заглянувъ въ замочную скважину.
Извстіе о катастроф, постигшей мистера Сквирса, дошло до обитателей Дотбойсъ-Голла, въ этомъ больше нельзя было сомнваться. Во, по всей вроятности, юные джентльмены услышали новость недавно, такъ какъ бунтъ, очевидно, только что разразился.
Это былъ какъ разъ день пріема сры съ патокой, и мистриссъ Сквирсъ по обыкновенію вошла въ классъ съ миской и ложкой, въ сопровожденіи миссъ Фанни и юнаго Вакфорда, который въ отсутствіе отца присвоилъ себ нкоторыя изъ мелкихъ привилегій карательной власти, какъ-то: раіздаванье пинковъ своими подкованными башмаками, дранье за волосы и щипки въ самыя чувствительныя части тла, однимъ словомъ, этотъ многообщающій отрокъ старался по мр силъ быть полезнымъ и пріятнымъ своей матери. Появленіе въ класс достойнаго тріо по заране ли намченному бутовщиками плану, или по сошедшему на нихъ вдохновенію, послужило сигналомъ къ возстанію. Въ то время, какъ одинъ отрядъ инсургентовъ бросился къ двери и забаррикадировалъ ее, другой мигомъ очутился на столахъ и скамьяхъ. Самый сильный изъ мальчиковъ (новичокъ, еще не успвшій отощать съ голодухи), вооружившись палкой, храбро подступилъ къ мистриссъ Сквирсъ, сорвалъ у нея съ головы касторовую шляпу вмст съ чепцомъ, напялилъ ихъ на себя, завладлъ знаменитой деревянной ложкой и приказалъ мигтриссъ Сквирсъ, грозя ей въ случа ослушанія немедленной смертью, стать на колни и принять порцію ея излюбленнаго лскарства. И прежде чмъ несчастная леди успла опомниться и приготовиться къ отпору, на нее налетла цлая ватага маленькихъ палачей. Въ одинъ мигъ, съ громкими криками торжества ее поставили на колни и влили ей въ ротъ полную ложку отвратительнаго варева, которое въ этотъ день было, должно быть, особенно вкусно, такъ какъ бунтовщики успли передъ тмъ окунуть въ миску голову юнаго Вакфорда. Опьяненная этимъ первымъ успхомъ, толпа голодныхъ, изможденныхъ, озлобленныхъ мальчугановъ ршила перейти къ дальнйшимъ подвигамъ храбрости. Главный вожакъ и зачинщикъ настаивалъ на томъ, чтобы заставить мистриссъ Сквирсъ принять вторую дозу лекарства и еще разъ погрузитъ въ патоку голову мистера Вакфорда, а остальные мятежники яростно набросились на мистриссъ Сквирсъ, но въ эту минуту Джонъ Броуди вышибъ дверь ногою и подосплъ на помощь несчастнымъ жертвамъ. Крики, брань, топотъ, свистки разомъ смолкли, и наступила мертвая тишина.
— Вотъ такъ молодцы!— сказалъ Джонъ, оглядывая толпу мальчугановъ.— Это что же? Что вы тутъ затяли, поросята?
— Сквирсъ сидитъ въ тюрьм, мы ршили удрать!— крикнулъ разомъ цлый хоръ голосовъ.— Мы не хотимъ здсь оставаться!
— Никто отъ васъ и не требуетъ, чтобы вы оставались,— отвтиль Джонъ.— Съ Богомъ по домамъ! Но будьте мужчинами и не длайте зла слабымъ женщинамъ.
— Ура!— закричали ребята.
— Ура!— повторилъ Джонъ.— Ну, вотъ, и отлично, кричите ура, какъ настоящіе мужчины. Смотрите на меня, разъ два, три! Ура!
— Ура!— пронзительно завопила толпа.
— Вотъ такъ, молодцы! Теперь еще разъ, да погромче!.. Ура!
— Ура!— снова подхватили мальчуганы.
— Еще разъ! Ура-а!— крикнулъ Джонъ.— Да вы не бойтесь кричите во весь голосъ. Ну, теперь еще на закуску, а затмъ можете удирать, кто куда! Постойте, передохните немного. Слушайте, Сквирсъ упрятанъ въ тюрьму, школ капутъ! Вникните хорошенько въ эту новость и крикнемъ еще разъ отъ всего сердца, изо всей силы: У-р-р-р-а-а!
Тутъ поднялся такой радостный вопль, какого, конечно, никогда не раздавалось въ стнахъ Дотбойсъ-Голла. Едва усплъ замереть послдній звукъ послдняго громового ура, какъ школа опустла, не осталось ни одного изъ мальчиковъ, за минуту передъ тмъ наполнявшихъ ее шумомъ и жизнью.
— Прекрасно, прекрасно, мистеръ Броуди! Очень похвально, нечего сказать!— воскликнула миссъ Сквирсъ, вся красная отъ испуга, но еще больше отъ злости.— Вы подстрекнули нашихъ пансіонеровъ разбжаться, но вы заплатите — вы дорого за это заплатите, сэръ! Вы думаете, что если съ папашей случилось несчастье, если его одолли враги, то вы съ Тильдой можете безнаказанно насъ оскорблять. Но вы жестоко ошибаетесь, сэръ!
— Да нтъ же,— перебилъ ее Джонъ,— даю вамъ слово, у меня и въ мысляхъ ничего подобнаго не было. Вы могли бы быть лучшаго о насъ мннія, Фанни. Я, съ своей стороны, очень радъ, что мн удалось вырвать изъ ихъ рукъ бдную старуху, очень радъ, а оскорблять васъ я никогда и не думалъ. Надъ вами и безъ того стряслась бда, а я вообще не такой человкъ, чтобы оскорблять кого бы то ни было. А ужъ Тилли моя и подавно на это неспособна, ручаюсь вамъ въ томъ. Напротивъ, если вамъ понадобится дружеская помощь, чтобы убраться отсюда по добру по здорову… да вы не фыркайте, Фанни, я правду говорю… такъ вы смло можете обратиться къ намъ, и будьте уврены, что мы съ Тилли забудемъ старые счеты. Но вы пожалуйста не воображайте, что если я предлагаю вамъ нашу поддержку, я значитъ, раскаиваюсь въ томъ, что сдлалъ сейчасъ. Да нисколько! Слушайте: я еще разъ кричу: ура! И чортъ побери школьнаго учителя!— Вотъ какъ!
Въ теченіе нсколькихъ дней по окружностямъ Дотбойсъ-Годла бродили маленькіе бглецы, которыхъ, если врить всеобщей молв, тихонько кормили и поили супруги Броуди, снабжая ихъ сверхъ того кого шиллингомъ, кого шестипенсовикомъ на дорогу домой. Джонъ правда всегда открещивался отъ этихъ слуховъ, но съ такой веселой и лукавой миной, что и не врившіе имъ раньше начинали сомнваться, а сомнвавшіеся выносили твердое убжденіе въ врности всеобщей молвы.
Нкоторые изъ мальчугановъ, самые забитые и робкіе, несмотря на вс муки, которыя имъ пришлось претерпть въ ихъ тюрьм, несмотря на вс слезы, которыя они пролили тамъ, вернулись назадъ, за неимніемъ другого пріюта. Когда первый пылъ ихъ гнва прошелъ, они принялись оплакивать это послднее и единственное свое пристанище. Нкоторыхъ находили въ слезахъ подъ заборами, напуганныхъ, жалкихъ и одинокихъ. Одного подобрали съ клткой въ рукахъ, въ которой оказалась мертвая птичка. Онъ проблуждалъ съ ней около двадцати миль и окончательно упалъ духомъ, когда птица издохла. Такъ его и нашли съ клткой въ объятіяхъ гд-то въ канав. Другого накрыли во двор Дотбойсъ-Голла спящимъ въ собачьей конур. Собака лизала его блдное личико и скалила зубы, когда его хотли взять отъ нея. Всхъ такихъ безпріютныхъ подобрали,— кто знаетъ?— можетъ быть, только затмъ, чтобы вновь отдать на погибель. Съ теченіемъ времени даже сосдніе жители забыли о Дотбойсъ-Голл и о школьномъ бунт.

ГЛАВА LXV.
Заключеніе.

По окончаніи своего траура Мадлена вышла за Николая. Въ тотъ же день и часъ Кетъ стала женою Фрэнка Чирибля. Вс было думали, что въ этотъ торжественный день сочетается бракомъ и третья счастливая парочка,— Линкинвотеръ съ миссъ Ла-Криви, но они наотрзъ отказались, и только дв недли спустя отправились передъ завтракомъ въ церковь и, вернувшись домой со счастливыми лицами, объявили, что они повнчались.
Капиталъ, который Николай получилъ въ приданое за женой, былъ вложенъ въ дло братьевъ Чирибль, къ которымъ и Фрэнкъ присоединился въ качеств компаньона. Черезъ нсколько лтъ фирма ‘братьевъ Чирибль’ называлась уже фирмою ‘Чирибль и Никкльби’, такъ что на этотъ разъ предсказаніе мистриссъ Никкльби вполн оправдалось.
Братья-близнецы удалились отъ длъ. Можно ли сомнваться, что они были счастливы среди окружавшаго ихъ, ими же созданнаго, счастья?
Тимъ Линкинвотеръ, посл долгихъ упрашиваній и пререканій съ патронами по поводу его упорнаго характера, ршился, наконецъ, вступить на паяхъ въ торговый домъ ‘Чирибль и Никкльби’, но онъ такъ и не согласился, чтобы его имя стояло на вывск въ качеств имени третьяго компаньона, и продолжалъ самымъ пунктуальнымъ образомъ заниматься въ контор.
Онъ жилъ съ женой въ своей старой квартир, гд прожилъ сорокъ четыре года. Съ годами маленькая миссъ Ла-Криви ничуть не утратила ни доброты своей, ни живости, и друзья ея часто задавались вопросомъ, который изъ этихъ двухъ супруговъ былъ счастливе: Тимъ ли, грвшійся съ блаженною улыбкой въ кресл у камина, или его маленькая жена, всегда веселая, щебечущая, смющаяся и готовая всмъ услужить.
Черный дроздъ Дикъ, старый другъ Тима, покинулъ контору и быль водворенъ въ тепломъ уголк гостиной супруговъ. Надъ его клткой висли дв миніатюры — произведенія искусства мистриссъ Линкинвотеръ, одна изображала самое хозяйку, другая Тима, и оба они привтливо улыбались навстрчу гостямъ. Голова Тима была напудрена, какъ щедро посыпанный сахаромъ крещенскій пирогъ, очки на носу казались просто живыми. По этимъ очкамъ каждый сразу узнавалъ мистера Тима, а, признавъ Тима, уже не трудно было вывести заключеніе, что портретъ, красовавшійся рядомъ, былъ портретъ его жены. Легко себ представить, какъ мистриссъ Линкинвотеръ гордилась этими своими произведеніями, по справедливости считая ихъ лучшими созданіями своей кисти. Тимъ восхищался ими не меньше жены, такъ какъ ршительно во всемъ былъ одного съ нею мннія. Однимъ словомъ, если только на свт существовала когда-нибудь счастливая парочка, то это были Тимъ Линкинвотеръ съ супругой.
Такъ какъ Ральфъ умеръ безъ завщанія, то все состояніе по закону должно было перейти къ ненавистнымъ для него родственникамъ, но они не пожелали разбогатть, воспользовавшись добромъ, нажитымъ такими нечистыми путями, боясь, чтобы такое наслдство не принесло имъ несчастья. Они не предъявили своихъ нравъ, и все богатство Ральфа, сколоченное по грошамъ цною столькихъ подлостей и преступленій, безслдно исчезло въ кладовыхъ государственнаго казначейства.
Артуръ Грайдъ попалъ подъ судъ за противозаконную утайку завщанія, которое онъ либо похитилъ самъ, либо, во всякомъ случа, пріобрлъ какимъ-нибудь нечестнымъ путемъ. Однако, благодаря краснорчію защищавшаго его адвоката и нкоторой запутанности въ статьяхъ закона, подъ которыя подходило его преступленіе, былъ оправданъ. Но оправданіе принесло ему мало пользы, такъ какъ вскор посл того домъ его ограбили воры, привлеченные слухами о его богатств, а самого его нашли въ постели съ перерзаннымъ горломъ.
Мистриссъ Слайдерскью переплыла океанъ почти одновременно съ мистеромъ Сквирсомъ и такъ и не вернулась изъ ссылки. Брукеръ умеръ раскаявшимся. Сэръ Мелъбери Гокъ прожилъ нсколько лтъ за-границей, окруженный роскошью и блескомъ и попрежнему пользуясь репутаціей салоннаго льва, но въ конц концовъ онъ вернулся на родину, гд его посадили въ долговую тюрьму. Въ тюрьм онъ и умеръ, весьма печально закончивъ свою блестящую карьеру.
Первой заботой Николая, когда онъ сдлался богатымъ, извстнымъ негоціантомъ, было купить старый отцовскій домъ и пмніе. Съ теченіемъ времени, когда семья его увеличилась, онъ надстроилъ, расширилъ докъ и свои владнія, но старыя комнаты оставилъ неприкосновенными и не срубилъ ни одного стараго дерева, словомъ, не измнилъ ничего, что было для него связано съ воспоминаніями далекаго дтства.
На разстояніи ружейнаго выстрла отъ дома Николая выросъ другой домъ, гд жила Кетъ, окруженная шумной ватагой прелестныхъ дтей, глядвшихъ въ глаза матери, добиваясь ея нжной улыбки, одна изъ ея дочерей была такъ похожа на мать, что бабушк всегда казалось, будто она видитъ передъ собою не внучку, а свою собственную крошку Кетъ, которая, къ слову сказать, нисколько не измнилась съ годами и была все такою же любящей дочерью и сестрою, какъ прежде, но только теперь она сдлалась еще любящей матерью и женой.
Мистриссъ Никкльби жила то съ сыномъ, то съ дочерью, и довольно часто здила съ ними въ Лондонъ, когда ихъ туда призывали дла. Она попрежнему строго оберегала свое достоинство и попрежнему обо всемъ безаппеляціонно судила и рядила, основывая свои сужденія на долголтнемъ опыт, особенно въ вопрос о воспитаніи дтей. Долго она не могла ршиться подарить своею прежнею благосклонностью бдную мистриссъ Линкинвотеръ, да и теперь еще многіе держатся того мннія, что она никогда не проститъ ей вполн ея прегршенія.
Въ маленькомъ коттедж, почти рядомъ съ домомъ Николая, безвыздно живетъ зиму и лто тихій и кроткій сдой джентльменъ, присматривающій за всми длами Николая, когда тотъ узжаетъ. И нтъ для него большей радости, какъ собирать вокругъ себя дтей, въ присутствіи которыхъ онъ самъ становится ребенкомъ. Онъ забавляетъ ихъ, играетъ съ ними по цлымъ часамъ, и маленькій народъ положительно не можетъ обойтись безъ своего любимца Ньюмэна Ногса.
Могила Смайка, покрытая яркимъ зеленымъ ковромъ, нисколько не страдаетъ отъ тяжести маленькихъ дтскихъ ножекъ, которыя ходятъ по ней. Цлую весну и лто на надгробной плит красуются огромные букеты свжихъ цвтовъ, сорванныхъ дтскими ручками. И каждый разъ, когда ребятишки приходятъ мнять эти цвты, пока они не завяли, чтобы, какъ они врятъ, сдлать пріятное тому, кто здсь мирно покоится, ихъ глазки наполняются слезами, и они тихонько шепчутся между собой о своемъ бдномъ умершемъ братц.

КОНЕЦЪ

Диккенс Чарльз
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Давид Копперфильд. Том I, Диккенс Чарльз, Год: 1849
  2. Домби и сын (Главы XXXI-LXII), Диккенс Чарльз, Год: 1848
  3. Жизнь Дэвида Копперфилда, рассказанная им самим (главы I-XXIX), Диккенс Чарльз, Год: 1850
  4. Большие ожидания, Диккенс Чарльз, Год: 1860
  5. Повесть о двух городах, Диккенс Чарльз, Год: 1859
  6. Жизнь и приключения английского джентльмена мистер Николая Никльби,, Диккенс Чарльз, Год: 1839
  7. Крошка Доррит, Диккенс Чарльз, Год: 1857
  8. Наш общий друг. Часть первая, Диккенс Чарльз, Год: 1864
Электронная библиотека