Жизнь и приключения английского джентльмена мистер Николая Никльби,, Диккенс Чарльз, Год: 1839 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 264 минут(ы)

ЖИЗНЬ И ПРИКЛЮЧЕНІЯ
АНГЛІЙСКАГО ДЖЕНТЛЬМЕНА
МИСТЕРЪ НИКОЛАЯ НИКЛЬБИ,
СЪ ПРАВДИВЫМЪ и ДОСТОВ**РНЫМЪ ОПИСАНІЕМЪ УСПХОВЪ и НЕУДАЧЪ, ВОЗВЫШЕНІИ И ПАДЕНІИ, СЛОВОМЪ ПОЛНАГО ПОПРИЩА ЖЕНЫ, ДТЕЙ, РОДСТВЕННИКОВЪ, И ВСЕГО ВООБЩЕ СЕМЕЙСТВА, ОЗНАЧЕННАГО ДЖЕНТЛЬМЕНА *.**

Романъ Г. Диккинса (Boz).

THE LIFE AND ADVENTURES OF NICHOLAS NICKLEBY, Containing a faithful account of the fortunes, misfortunes, uprisings, downfallins, and complete earner of the said Nickleby’s family. By Boz (Mr. Dickens). London, 1859, 8vo. 2 vols.

Нкогда, въ самомъ темномъ и туманномъ углу дивоншейрскаго графства, жилъ достойный джентльменъ, по имени Годфри Никльби. Вдругъ вздумалось этому джентльмену жениться. Онъ тогда былъ бденъ, да и не молодъ, претендовать на богатую невсту не могъ, и потому призналъ за полезное сочетаться: бракомъ съ своей старинной благопріятельницей, съ которой онъ давно уже жилъ душа въ душу. Такъ иногда два страстные игрока, не имя гроша въ карман, садятся за карты, не длятого, чтобы обыграть другъ друга, я просто чтобъ посмотрть, кому повезетъ счастіе. Такъ нкогда два мавританскихъ рыцаря, — то-то были рыцари!— безъ всякаго повода къ ссор, вызывали другъ друга на драку, изъ любопытства, кто останется побдителемъ.

Не смотря на огромное народонаселеніе Лондона, гд мистеръ Никльби учредилъ свое мстопребываніе, онъ не находилъ въ немъ ни одного дружескаго лица: смотрлъ смотрлъ, искалъ искалъ, — все по пустому! только разбаливались глаза, да изнывало сердце, и, уставши отъ поисковъ, добрый мистеръ Годфри, для отдыху глядлъ на срую картину своего домашняго быту.

Къ числу предметовъ, которые утшали бднаго Годфри въ этомъ домашнемъ быту, принадлежали два сына, Ральфъ и Николай. Оба они воспитывались въ одномъ училищ, оба слыхали отъ матери одн и т же наставленія, какъ тяжело ихъ отцу отъ бдности, и какъ напротивъ вс кланяются ихъ богатому дду: однако жъ это не сдлало мальчиковъ похожими другъ на друга. Младшій, Николай, остался на цлую жизнь уступчивымъ, скромнымъ, боле всего любилъ сельскую тишину и свое спокойствіе, старшій, Ральфъ, напротивъ вывелъ изъ материнскихъ нравоученій такое заключеніе, что на свт нтъ ничего благородне денегъ, что он источникъ жизни, счастія и силы, и что умному человку нечего затрудняться въ выбор путей, ведущихъ къ такому чудесному источнику. Мало того: прилагая эту теорію къ практик, Ральфъ еще въ школ, началъ заниматься банкирскими длами, которыя враги банкировъ называютъ ростовщичьими. Сперва онъ давалъ взаймы своимъ товарищамъ перья и бумагу на короткіе сроки, потомъ операціи его распространились до мдныхъ денегъ, и тутъ онъ сталъ уже длать довольно выгодные обороты. Вексельный уставъ, у него былъ простъ: четыре гроша за грошъ и капиталъ съ процентами долженъ быть выплаченъ непремнно въ субботу, когда бы ни былъ сдланъ заемъ, въ понедльникъ или въ пятницу. Это чрезвычайно облегчало вс расчеты и отклоняло всякія недоразумнія.

Наконецъ въ положеніи бднаго Готфри Никльби поисшолъ переворотъ! богатый ддушка, о которомъ говаривала его супруга, отправился съ сего свта на оный, оставивъ достойному джентльмену все свое имніе, которое достойный джентльменъ, умирая въ свою очередь черезъ годъ посл дда, оставилъ сыновьямъ своимъ, а именно, Ральфу три тысячи фунтовъ стерлинговъ наличными, а Николаю тысячу фунтовъ да аленькую ферму.

Сдлавшись независимыми, братья пошли по разнымъ дорогамъ. Николай, слдуя своей склонности къ тишин, остался въ деревн, женился на дочери бднаго сосда, нажилъ сына да дочь, но прожилъ почти все свое состояніе.

— Ахъ, какой ты безпечный! сказала ему жена: сыну нашему девятнадцать лтъ, дочери четырнадцать: чмъ они будутъ жить? почему ты объ этомъ не думаешь? отчего не пустишся въ спекулаціи?

— Оттого, мой другъ, отвчалъ Николай своимъ протяжнымъ тономъ: оттого что, если мы, черезъ какую-нибудь спекуляцію, лишимся послднихъ остатковъ состоянія, то я умру съ горя.

Но мистрисъ Никльби приставала къ мужу, не давала ему покою, указывала на одну прекрасную спекуляцію. Мужъ послушался и разорился.

— Завтра выгонятъ насъ изъ дому, въ которомъ мы живемъ двадцать лтъ! сказалъ мистеръ Никльби: завтра отнимутъ у меня вс эти вещи, изъ которыхъ многія съ дтства были со мною!

Мистеръ Никльби обнялъ жену и дтей, прижалъ каждаго по очереди къ своему горячему сердцу, зарыдалъ, и упалъ на подушки. Черезъ нсколько минутъ домашніе замтили въ немъ признаки помшательства, потому что онъ началъ говорить о доброт и великодушіи своего брата. Но скоро этотъ бредъ прекратился: мистеръ Никльби торжественно благословилъ свое семейство, поручилъ всхъ Богу, и, улыбаясь, сказалъ, что ему хочется спать. Это былъ смертный сонъ.

Между-тмъ братъ его Ральфъ жилъ въ Лондонъ. Говоря отчетисто, — такъ-какъ нынче отъ авторовъ требуютъ ‘отчетистости’ — мудрено сказать, чмъ онъ тамъ занимался. Онъ не былъ, ни купцомъ, ни банкиромъ, ни маклеромъ, ни нотаріусомъ, ни зубнымъ врачемъ, ни содержателемъ справочнаго мста, ни стряпчимъ. Однакожъ, по всмъ признакамъ, онъ длалъ какія-то дла, потому что на двери его квартиры была мдная досчечка съ надписью ‘Контора’, а въ одной изъ комнатъ, въ самой тсной и темной, съ осьми до пяти часовъ утра, каждый день сидлъ на жесткомъ и безпокойномъ стул блдный человкъ среднихъ лтъ, который всегда имлъ перо за ухомъ, когда отворялъ двери для приходящихъ. Жительство Ральфа Никльби значилось подл Гольденъ-Сквера, въ части города, гд живутъ очень немногіе дловые люди, это главное убжище иностранцевъ, артистовъ и разныхъ другихъ джентльменовъ, которые не принадлежатъ Къ почтенному сословію богачей или, по своему положенію въ чужомъ город, часто нуждаются въ деньгахъ и бываютъ доведены до необходимости занимать ихъ. Вокругъ Гольденъ-Сквера поселились скрыпки, віолончели, арфы, фортепіано и вс духовые инструменты опернаго оркестра. Въ лтній вечеръ, когда окна домовъ раскрыты, группы достойныхъ любителей изящнаго прохаживаются по скверу, наслаждаясь безденежно звуками поющихъ голосовъ и играющихъ инструментовъ. Табакъ и мелодія, сигарки и віолончели, нмецкія трубки и англійскія флейты, составляютъ чудный концертъ: это страна пнія и куренія, страна восторговъ отъ гармоніи и тошноты отъ табачныхъ затяжекъ.

Сказать по совсти, такого мста нельзя назвать очень удобнымъ для важныхъ занятій, однако жъ Ральфъ Никльби жилъ тутъ нсколько лтъ и не жаловался на неудобства. Это еще боле возбуждало любознательность умовъ, которые имютъ привычку заглядывать въ чужіе дома и карманы. Не подлежало сомннію, что у Ральфа куча денегъ. Впрочемъ, онъ не принималъ у себя гостей, и самъ не ходилъ ни къ кому въ госта: поэтому образъ его жизни и родъ занятій, на зло любознательнымъ головамъ, оставались непроницаемой тайною.

Однажды мистеръ Ральфъ Никльби сидлъ въ своей комнат, совсмъ одтый и готовый итти со двора. Опишемъ его наружность. Онъ былъ человкъ средняго росту, лтъ подъ шестьдесятъ, но крпкій сложеніемъ, не то чтобы толстый или худой, а такъ, — какъ говорятъ, коренастый. Волосы у него были срые, лицо все въ морщинахъ, глаза острые и лукавые. Костюмъ его состоялъ изъ суконной куртки, зеленаго бутылочнаго цвту, сверхъ синяго фрака, изъ благо жилета, темносрыхъ панталонъ и большихъ сапоговъ съ кисточками. Углы ворота блой рубашки, выглядывая изъ-за галстуха, рисовались на желтыхъ морщинистыхъ скулахъ, а тяжелая золотая цпочка висла изъ-подъ фрака, начинаясь у часовъ съ репетиціей въ карман мистера Никльби и оканчиваясь у двухъ маленькихъ ключиковъ, изъ которыхъ одинъ принадлежалъ къ этимъ самымъ часамъ, а другой къ нкоторому патентованному замку:

И такъ мистеръ Никльби сидлъ въ своей комбат. Передъ нимъ стояла конторк, за конторкою было окно. Погрузясь въ глубину мягкихъ креселъ, онъ смотрлъ, сквозь Нечистыя стекла окна, на скверъ, находившійся передъ домомъ. Удивительная вещь эти лондонскіе скверы! Обгородили небольшую площадку земли, за которою никто не погнался, потому-что она не Годилась подъ строеніе, оставили на ней первобытную растительность почвы, не заковали ее въ мостовую, и вотъ вамъ скверъ!

Зачмъ же мистеръ Ральфъ Никльби смотрлъ на такой неинтересный предметъ? что онъ въ немъ видлъ? откуда это вниманіе, съ которымъ онъ устремилъ глаза на обломанную сосну? да, откуда это глубокое вниманіе, какого онъ не удостоилъ бы и самое рдкое заморское растеніе? О! поврьте, мысли стараго Никльби были такъ же далеко отъ сквера, какъ ваши теперь отъ Бразиліи!

Наконецъ глаза его поворотились въ лвую сторону и остановились на окн, въ деревянной перегородк, гд было видно блдное лицо конторщика.

— Который часъ, Ноггсъ?

— Половина третьяго.

— Странно! Метью Попкеръ общалъ прислать ко мн въ два часа отвтъ по длу о взысканіи долгу съ Роддля, а отвта нтъ до-сихъ-поръ! Мн пора бы итти.

Въ эту минуту зазвенлъ колокольчикъ.

— Вотъ наконецъ! вскричалъ мистеръ Никльби: поди, Ноггсъ, возьми письмо и подай скоре.

Блдное лицо исчезло въ окн перегородки и черезъ нсколько секундъ явилось снова передъ Ральфомъ, со всми прочими принадлежностями особы Ньюмена Ноггса.

Ньюменъ Ноггсъ былъ человкъ очень высокаго росту, но сухой, тощій и съ косыми глазами, изъ которыхъ одинъ вовсе не двигался. Красный носъ обнаруживалъ склонность Ниггса къ горячимъ напиткамъ, а всклоченные волосы и суетливыя ухватки заставили бы всякаго невольно подумать, что, врно, мистера Ньюмена недавно поколотили и онъ еще не усплъ оправиться, но это подозрніе опровергалось особеннымъ видомъ и качествомъ его изношеннаго платья, которое было такъ мало и узко и держалось на Ноггс такимъ небольшимъ числомъ пуговицъ, что ему надо было сохранять примрное спокойствіе духа и не придаваться никакимъ размашистымъ движеніямъ, чтобы въ цлости удерживать на себ это платье.

Исторія Ньюмена Ноггса нсколько темновата: говорили, что онъ прежде былъ человкомъ зажиточнымъ, здилъ на лихихъ лошадяхъ, держалъ отличныхъ собакъ, и щегольски одвался, но собаки и лошади, друзья и любовницы разорили его, платежъ процентовъ заимодавцамъ надлъ на него нищенскую суму, а параличъ довершилъ остальное. Мистеръ Ральфъ Никльби обыкновенно говорилъ, что Ноггсъ попалъ сперва въ дураки, а потомъ въ нищіе. ‘Я — это его собственныя слова — я, взялъ его къ себ изъ человколюбія. Онъ придерживается рюмочки и немножко глуповатъ, но всё-таки годится отворять двери приходящимъ въ мою контору’.

— Вотъ письмо! сказалъ Ноггсъ, остановясь неподвижно передъ хозяиномъ, между-тмъ какъ тотъ, съ жадностью ястреба, схватилъ пакетъ и готовился разломить печать. Пакетъ былъ съ траурною каемкою, черной печатью и съ адресомъ женской руки, на углу были выставлены буквы ‘H. Н’.

— Что за дьявольщина? проворчалъ нахмурившись мистеръ Никльби: однако жъ эта рука мн знакома. Ужъ не умеръ ли брать?

Ньюменъ взглянулъ на него какимъ-то особеннымъ образомъ, казалось, что по тонкимъ губамъ его пробжала улыбка.

— Если точно скончался вашъ братъ, такъ это, я думаю, будетъ вамъ непріятно.

— А почему же, сэръ? спросилъ Ральфъ съ неудовольствіемъ.

— Потому-что вы не любите никакихъ сюрпризовъ: вотъ и все!

Мистеръ Никльби еще повертлъ письмо и рукахъ, потомъ распечаталъ, прочелъ, доложилъ въ карманъ, и сталъ стучать пальцами по конторк. Во все это время Ноггсъ стоялъ съ беззаботнымъ видомъ и смотрлъ — Богъ знаетъ куда, потому что онъ такъ умлъ дйствовать своимъ подвижнымъ глазомъ, что онъ длался совершенно сходенъ съ косымъ, и тогда не было никакой возможности отгадать, на что смотритъ Ньюменъ.

— Такъ и есть! я этого ожидалъ! сказалъ про себя мистеръ Никльби.

— А дти, живы? подхватилъ Ньюменъ, угадавъ его мысль.

— Вроятно, отвчалъ Ральфъ разсянно…. Да, да! Живы оба, прибавилъ онъ, опомнившись и взглянувъ на конторщика: живы оба…. и сынъ и дочь, и вдова также жива и вс они здсь, въ Лондон, Ньюменъ.

Ньюменъ началъ пощелкивать пальцами — одна изъ многихъ привычекъ, которыя отличали этого человка и длали изъ него какое-то странное существо. Никльби всталъ, заложилъ руки на спину, и началъ прохаживаться по комнат, повидимому не замчая, что Ноггсъ стоитъ тутъ же.

— Чего ты дожидаешься? пошелъ вонъ! вскричалъ онъ наконецъ, посмотрвши на Ноггса съ такимъ презрніемъ, какъ-будто этотъ взглядъ былъ брошенъ не на человка, а на собаку.

Конторщикъ молча пошолъ. Лицо его искривилось ужаснымъ образомъ, но было ли это знакомъ горести, тайнаго смху, или наконецъ простымъ слдствіемъ паралича — мудрено ршить. Хотя выраженіе лица обыкновенно служитъ зеркаломъ мысли и дополненіемъ слова, — однако никто никогда не могъ узнать по лицу Ноггса, о чемъ онъ думаетъ, или что онъ чувствуетъ, потому-что это лицо — искаженное и трупообразное — не имло никакого выраженія, всегда оставалось неизъяснимымъ іероглифомъ.

Съ полчаса мистеръ Никльби прохаживался по комнатъ. Наконецъ пробило три часа. Онъ надлъ шляпу, приказалъ Ноггсу, ежели принесутъ письмо, доставить къ нему въ Лондонскую-Таверну, и пошелъ со двора.

Задумчиво и медленно пробирался онъ къ Странду. Губы его шевелились: врно, старикъ Ральфъ повторялъ на словахъ что представляло ему воображеніе. Иногда онъ поднималъ голову, смотрлъ на нумера домовъ и опять погружался въ мысли. Наконецъ одинъ нумеръ привлекъ его вниманіе: онъ остановился и дернулъ звонокъ у подъзда.

Тутъ была мастерская миніатюрной портретчицы, какъ явствовало изъ выставленнаго надъ дверью большаго раззолоченнаго ящика, въ которомъ, на черномъ бархатномъ дн, красовались два портрета морскихъ мундировъ съ выглядывающими изъ нихъ человческими лицами и прилично помщенными телескопами, одинъ портретъ молодаго человка въ мундир яркаго алаго цвту, и еще портретъ джентльмена, вроятно, изъ литераторовъ, потому-что къ его портрету были приложены высокій лобъ, перо, чернилица и шесть книжекъ. Сверхъ-того въ ящик находилось нчто въ род трогательнаго, изображенія молодой дамы, читающей записку въ дремучемъ лсу, и прелестная фигура дитяти съ большой головой и маленькими ножками, а подл этихъ произведеній искусства, было Нсколько Головъ старыхъ леди и плшивыхъ джентльменовъ, которые улыбались другъ другу то изъ голубаго, то изъ сраго неба, и наконецъ,— росписаніе цнъ, щегольски напечатанное на розовой бумажк съ вытисненнымъ бордюромъ.

СтарикъНикльби насмшливо посмотрлъ на эти бренныя выдумки человческой суеты и дернулъ еще разъ звонокъ.

— Дома ли мистрисъ Никльби?

— Вы хотите сказать, мистрисъ Ла-Криви? спросила вышедшая служанка.

— Никльби! повторилъ грубо Рильфъ, какъ-будто разсердившись, что она дерзнула его поправить.

Въ это время послышался изъ глубины корридора тоненькій женскій голосокъ: — Кого спрашиваютъ?

— Мистрисъ Никльби, отвчалъ Ральфъ.

— Это во второмъ этажъ, Анна. Какая, ты глупая! Ну, говори: дома ли второй этажъ?

— Не знаю, сударыня. Кто-то сей-часъ вышелъ, но кажется, это не второй этажъ, а чердакъ.

— Фу, Боже мой! да ты ничего не знаешь? Поди, справься скоре.

Служанка побжала на лстницу, устроенную, съ большимъ знаніемъ механики, изъ обломковъ ступенекъ. Между-тмъ Ральфъ обратился къ невидимому существу съ тоненькимъ голоскомъ.

— Вроятно, я имю честь говорить съ хозяйкой дому?

На этотъ вопросъ, изъ глубины корридора показался большой желтый токъ, осненный цвтами и перьями, которыя красиво качались отъ движенія головы, составлявшей его основаніе.

— Да, сэръ, я снимаю часть дому, и отъ себя отдаю квартиры жильцамъ.

— Въ такомъ случа, мн хотлось бы поговорить съ вами сударыня, если позволите.

Желтый токъ отвчалъ: ‘милости просимъ!’ и Ральфъ вошелъ въ маленькую комнату въ первомъ этаж, гд его приняла миніатюрная старушка лтъ пятидесяти, рекомендуясь, у что она, миссъ Ла-Криви и занимается писаніемъ миніатюрныхъ портретовъ.

— Вамъ, врно, нуженъ миніатюръ? сказала она, плюнувши и учтиво прикрывши ротикъ перчаткой. Вы имете чрезвычайно выразительную физіономію: портретъ будетъ прекрасный. Позвольте спросить, не писала ли я васъ прежде?

— Нтъ, сударыня, отвчалъ Ральфъ сухо: у меня нтъ денегъ, чтобы бросать ихъ на миніатюры, и некому дарить своихъ портретовъ, слава Богу.

Миссъ Ла-Криви плюнула еще разъ, но уже не прикрыла ротика: врно ей было досадно, что обманулась. Что же касается собственно до плеванья, то мы почитаемъ долгомъ сказать, что оно не имло никакого особеннаго значенія, а было только слдствіемъ привычки брать въ ротъ кисть съ краскою.

— Я хочу поговорить съ вами о жильцахъ, которые живутъ во второмъ этаж, сказалъ Ральфъ. Что это за люди?

— Какая-то прізжая дама съ двумя дтьми.

— Вдова?

— Да, вдова.

— Бдная? спросилъ Ральфъ съ сильнымъ удареніемъ на это слово.

— Полагаю, что должна быть бдная.

— Такъ, бдная, подтвердилъ Ральфъ, нахмурившись: я это знаю, мн коротко извстны ея обстоятельства. Ей трудно платить за такую дорогую квартиру. Сказать правду, она мн съ-родни, и я совтую вамъ сударыня, не держать ее, если не хотите остаться въ убытк.

— Но, можетъ-быть, — миссъ Ла-Криви плюнула,— можетъ быть, родственники этой бдной женщины…

— Ничего не сдлаютъ, подхватилъ Ральфъ: ничего! Я не думайте объ этомъ. Я у нихъ единственный родственникъ, но согласитесь, сударыня, могу ли я потакать ихъ дурачествамъ, ихъ расточительности? Когда былъ живъ мужъ этой женщины — онъ былъ мой братъ — я никогда ничего не просилъ у него, никогда даже и не писалъ къ нему, а она, только у него душа вонъ изъ тла, тотчасъ и пожаловала сюда, какъ будто я обязанъ быть покровителемъ всхъ плаксивыхъ вдовъ, ихъ сыновей-балбсовъ да дочерей потаскушекъ. Какое мн до нихъ дло? Я ихъ и не видывалъ отъ роду. Скажите, сударыня, на долго ли они наняли у васъ квартиру?

— Они нанимаютъ понедльно, сэръ, и за первую недлю заплатили впередъ, отвчала миссъ Ла-Криви въ замшательств.

— Прекрасно! пусть же они — такъ и быть!— проживутъ эту недлю, за которую заплатили, а потомъ, сударыня, вы должны ихъ выгнать. Имъ всего лучше воротиться туда, откуда они пріхали. Здсь, въ Лондон, они всмъ мшаютъ.

— Ахъ, Боже мой, Боже мой! говорила миссъ Ла-Криви, задумавшись. Но вдь ежели мистрисъ Никльби наняла у меня квартиру, не имя способовъ платить за нее, такъ это, право, неблагородно.

— Низко! подхватилъ Ральфъ.

— Я бдная двушка, не имю никакого покровительства и не такъ богата, чтобы отказываться отъ доходовъ, которые долженъ мн приносить этотъ домъ.— Впрочемъ, прибавила мисъ Ла-Криви, колеблясь между добродушіемъ и боязнію понести убытокъ: впрочемъ я не могу ничего сказать противъ жистрись Никльби и ея дтей: она очень тиха и, кажется, чрезвычайно убита горемъ, а молодые люди учтивы до послдней крайности и ведутъ себя какъ нельзя лучше.

— Длайте что угодно, сказалъ Ральфъ, недовольный-этимъ панегирикомъ бдности: я исполнилъ свой долгъ, а прочее въ вашей вол.

Онъ грубо повернулся къ дверямъ.

— Не угодно ли вамъ сдлать мн честь, посмотрть на мою работу? граціозно спросила миссъ Ла-Криви.

— Благодарю, сударыня: мн некогда,

— Такъ можетъ-статься, вы желали бы имть росписаніе моихъ цнъ?

— Нтъ, сударыня.— Прощайте!

Мистеръ Никльби поспшно вышелъ и сильно захлопнулъ за собой дверь, примолвивъ въ полголоса: ну, теперь къ невстк!… Охъ!

Дама въ глубокомъ траур встала при вход Ральфа, но она была такъ слаба, что не: могла двинуться съ мста и оперлась на руку худощавой, однако прекрасной двушки, которая стояла подл нея. Молодой человкъ кинулся на встрчу Ральфу и привтствовалъ его именемъ дядюшки.

— Гмъ! ты, видно, Николай, мой племянникъ? угрюмо пробормоталъ Ральфъ. Возьми мою шляпу.— Ну, здравствуйте, сударыня! Что вы такъ грустны? Надо быть благоразумне. Учитесь у меня.

— Ахъ, сэръ! отвчала мистрисъ Никльби, отирая слезы: моя потери не принадлежитъ къ числу обыкновенныхъ непріятностей жизни.

— А что же въ ней необыкновеннаго, сударыня? возразилъ старикъ, хладнокровно растегивая свою куртку: мужья умираютъ всякій день, да и вдовы, также.

— И братья также, прибавилъ Николай вспыхнувъ отъ гнва.

— Да, сэръ, и дти также, и дураки также, сказалъ Ральфъ, подвинувъ стулъ и садясь спокойно. Вы не увдомили меня, сударыня, отъ какой болзни умеръ братъ.

— Доктора приписываютъ смерть его не болзни, отвчала мистрисъ Никльби, рыдая: онъ умеръ, съ горя, братецъ.

— Съ горя?… Вотъ какъ! Это что-то мудреное, Я могу себ вообразить, какъ человкъ умираетъ отъ болзни — на примръ, если онъ сломитъ себ голову, свихнетъ шею, но, чтобы человкъ умеръ здоровый, такъ, съ горя, — признаюсь, это чудо нашего вку, цлая исторія!

— Есть люди, которые не могутъ чувствовать ни горя, ни радости, замтилъ Николай, опятъ не удержавши своего негодованія.

Ральфъ оглянулся, презрительно осмотрлъ племянника съ головы до ногъ, и спросилъ: сколько лтъ этому малому?

— Двадцатый годъ, отвчала мистрисъ Никльби.

— А что, сэръ? за что вы думаете приняться, чтобы наживать себ хлбъ?

— Не давать пропитанія моей матери, отвчалъ Николай насмшливо.

— Николай! Николай! вскричали умоляющимъ голосомъ мать и сестра.

— Привяжите свой языкъ, сэръ, сказалъ Ральaъ сердито. Ну, мистрисъ Никльби! признаюсь, прекрасное начало!

Вмсто отвта, бдная вдова заплакала еще пуще прежняго. Между-тмъ дядя и племянникъ смотрли одинъ на другаго, не говоря ни слова. Лицо старика было мрачно и холодно, лицо юноши открыто и привлекательно. Глаза старика свтились скупостью, жадностью и лукавствомъ, глаза молодаго человка блистали остроуміемъ, благородствомъ и искренностью. Онъ былъ худощавъ, но мужественъ и хорошо сложенъ, но всего прекрасне въ этомъ юношескомъ лиц было выраженіе пылкаго, гордаго сердца, — выраженіе, которое могущественно унижало старика и длало его ничтожнымъ въ сравненіи съ молодымъ человкомъ.— Ральфъ это почувствовалъ и возненавидлъ Николая съ той самой минуты.

— Мальчишка! проворчалъ онъ, отвернувшись съ презрніемъ. Но это слово было только признакомъ его слабости и безсильнаго гнва. Старики обыкновенно пользуются этимъ словцомъ, чтобъ заставить подумать, будто они могли бы раздлаться другимъ образомъ, если бы были моложе.

— Вы, сударыня, оказалъ онъ: пишите ко мн, что у брата были долги. Осталось ли вамъ что-нибудь за уплатою?

— Ничего, братецъ, отвчала мистрисъ Никльби со слезами.

— И вы, конечно, издержали послднія деньги, чтобъ дохать сюда — посмотрть, что я для васъ сдлаю?

— Я надялась, братецъ….. я надялась, что вы не откажете въ помощи дтямъ вашего брата. Онъ умирая говорилъ, что вы такъ великодушны.

— Не знаю, что онъ тогда говорилъ, сударыня. Впрочемъ, когда человкъ умираетъ, не оставляя посл себя ничего, такъ ему всегда кажется, что онъ иметъ право располагать чужимъ добромъ.— Скажите, обучена ли ваша дочь чему-нибудь?

— Катя получила очень хорошее воспитаніе, братецъ.— Раскажи, милая, дяденьк, какъ ты здила во францію.

Робкая двушка хотла начать говорить, но дядя безъ церемоніи перебилъ ее.

— Кажется, ты не въ такой кож родилась, чтобъ здить по чужимъ краямъ, голубушка: теб надо работать.

— Ахъ! отвчала со слезами Катя: я готова на все, чтобы только выработать на хлбъ и квартиру.

— Вотъ это умно, умно! сказалъ Ральфъ, какъ-будто смягчившись красотою и покорностью племянницы. Мы попробуемъ опредлить тебя къ мсту, напримръ въ швеи, или что-нибудь такое.— Ну, а вы сэръ, имете ли, или имли ли какую нибудь должность?

— Нтъ, отвчалъ Николай.

— Нтъ? Я не ожидалъ этого. Плохо же братъ занимался своими дтьми, сударыня!

— Онъ собирался, сказала мистрисъ Никльби…

— Подумать объ этомъ посл? подхватилъ Ральфъ. Знаю я эту манеру. Все сборы, да сборы, а дла ни на волосъ. Если бы братъ былъ человкъ трудолюбивый и благоразумный, онъ оставилъ бы васъ богатою вдовою, сударыня, и не держалъ бы своего сына въ деревн, а давно бы пустилъ его въ свтъ, чтобы онъ былъ въ состояніи помогать вамъ, вмсто того чтобы быть вамъ въ тягость, да увеличивать вашу бдность. Но братецъ мой былъ мечтатель, лнивецъ, Врно, вы это лучше всхъ знаете.

Послднія слова тронули чувствительную струну доброй вдовы. Ей тотчасъ показалось, что покойникъ въ самомъ дл былъ человкъ не совсмъ основательный и что если бы она распоряжалась длами, то врно бы нажила себ состояніе, а эти прискорбныя мысли заставили ее еще сильне почувствовать свою бдность, и она, въ избытк горести и рыданій, принялась жаловаться на мужа, говоря, что она цлый вкъ была у него рабой, не имла никакой воли въ длахъ, не знала что такое — деньги, и часто сама говаривала ему, что могла бы быть гораздо счастливе съ другимъ, и прочее, и прочее, — однимъ словомъ, добрая мистрисъ Никльби высказала вс печальныя мысли, какія обыкновенно приходятъ въ замужнія головы, а боле всего жаловалась на то, что мужъ ея былъ недоврчивъ и никогда не пользовался ея совтами, кром одного случая, отъ котораго разорился.

Мистеръ Никльби во все это время сидлъ, потупивъ глаза, вздыхалъ, и потомъ, когда вдова замолчала, спокойно вернулся къ прежнему разговору, какъ-будто онъ ничмъ не былъ прерванъ.

— Хочешь ли ты работать, любезный? спросилъ онъ, повернувшись къ племяннику.

— Разумется, отвчалъ тотъ.

— Такъ слушай же.

Мистеръ Ральфъ вынулъ изъ кармана листокъ газеты и сталъ читать:

‘Педагогическое заведеніе мистера Вакфорда Сквирса, въ Дотбойсъ-Голлъ, въ прекрасной деревн Дотбойсъ, близь Гретъ-Бриджа, въ Іоркшейр.— Въ ономъ педагогическомъ заведеніи молодые люди продовольствуются пищей, платьемъ, книгами, карманными деньгами и всмъ потребнымъ, обучаются всмъ языкамъ, живымъ и мертвымъ, математикъ, правописанію, геометріи, астрономіи, тригонометріи, употребленію глобуса, алгебръ, фехтованію (по востребованію), чистописанію, ариметикъ, фортификаціи и другимъ отраслямъ классической литературы. Цна: двадцать гиней въ годъ. Отпусковъ и ваканцій нтъ, діета наблюдается въ высочайшей степени. Мистеръ Сквирсъ иметъ временное пребываніе въ Лондонъ, въ гостинницъ Арабской Головы, на Снговой-Горк. Видть его можно ежедневно, отъ двнадцати до четырехъ часовъ. Въ педагогическое заведеніе требуется помощникъ, жалованья пять фунтовъ.’

— Вотъ, сказалъ Ральфъ, пусть Николай займетъ это мсто, и счастіе его обезпечено.

— Но какое маленькое жалованье! осмлилась вполголоса замтить Катя: и какъ далеко отъ Лондона!

— Молчи, мой другъ! сказала мистрисъ Никльби: дяденька лучше знаетъ.

— Ежели Николаю не нравится это мсто, примолвилъ дяденька: онъ можетъ искать другаго. Посмотрю я, какъ онъ достанетъ честный кусокъ хлба въ Лондон, не имя ни друзей, ни денегъ, ни рекомендаціи.

— Другъ мой! тихо произнесла Катя, ласкаясь къ брату. Ахъ, дядюшка! не ужели намъ должно такъ скоро разстаться?

— Не надодай дяденьк своими вопросами, сказала мистрисъ Никльби. Николай, что ты окажешь?

— Ничего, матушка, я согласенъ. Только мн хотлось бы знать, что же будетъ съ вами и съ Катей, когда я приму это мсто, для котораго впрочемъ такъ мало имю способностей.

— Мать и сестра твоя получатъ отъ меня все, что имъ нужно, отвчалъ Ральфъ: это будетъ моей первой заботой, ежели, только ты удешь отсюда. Я поставлю ихъ въ такое положеніе, что он будутъ въ состояніи прокормиться.

— О! если такъ, то я готовъ сдлать все, что вамъ угодно, дядюшка! вскричалъ весело Николай.

— Вотъ это хорошо, молодой человкъ!

Мистеръ Ральфъ привтливо ударилъ его но плечу. Добродушный и неопытный Николай начиналъ думать, что онъ былъ несправедливъ къ дяд, и ежели эта мысль возбуждала въ немъ упреки совсти, то съ другой стороны она была ему чрезвычайно пріятна, потому-что избавляла его отъ горькой необходимости имть дурное мнніе о брат отца своего.

— Кто знаетъ? сказалъ онъ, предаваясь юношескимъ мечтамъ: можетъ-быть, сынъ какого-нибудь богатаго дворянина, воспитанникъ мистера Сквирса, полюбитъ меня и упроситъ отца своего, что-бы тотъ взялъ меня къ нему въ гувернеры, отпуская его путешествовать. Мы подемъ на твердую землю, увидимъ чужіе край! Потомъ воротимся, и старикъ отецъ доставитъ мн какое-нибудь видное мсто съ прекраснымъ жалованьемъ. А? какъ вы думаете, дядюшка?

— Очень вроятно, отвчалъ тотъ съ улыбкой.

— И кто знаетъ? продолжалъ Николай: можетъ-статься, когда я буду жить своимъ домомъ, молодой человкъ прідетъ со мной повидаться, влюбится въ Катю, женится на ней…. А? какъ выдумаете, дядюшка?

— Непремнно, подтвердилъ Ральфъ.

— Тутъ-то мы заживемъ! вскричалъ Николай. Катя будетъ прекрасная женщина, а я такой гордый! а матушка — такая счастливая! Ахъ!….

Фантасмагорія Николая была уже слишкомъ блистательна, и онъ не выдержалъ — схватилъ руку матери, заплакалъ.— Простодушная семья, обитавшая всегда въ сельскомъ уединенія и незнавшая того, что называется свтомъ, встртилась съ прискорбною мыслію о своей первой разлук, но когда этотъ порывъ чувствительности пропилъ и передъ ними раскрылась отрадная перспектива надежды на будущее, тогда они съ такимъ жаромъ предались этой надеждъ, что, казалось, имъ и цлой жизни недостало бы на то, чтобы только перечесть вс блага, которыя ихъ ожидаютъ. Къ счастію, Ральфъ напомнилъ мечтателямъ, что если они будутъ такимъ-образомъ терять время, то легко станется, что какой-нибудь другой кандидатъ столкнетъ Николая съ пути къ счастію и разрушитъ вс его воздушные замки. Это предостереженіе имло полный успхъ: Николай тотчасъ взялъ свою шляпу и вмст съ дядею отправился отыскивать Сквирса, въ гостинниц Арабской-Головы, на Снговой-Горк.

Снговая-Гора! Snow-Hill!— Какое невеселое имя! А между-тмъ это, такъ сказать, сердце Лондона, центръ его жизни и дятельности, средоточіе городскаго движенія и шума. Правда и то, что тутъ же, какъ бы на перекоръ обстоятельствамъ, молчаливо и гнвно возвышается тюрьма — мрачный Ньюгетъ.

Недалеко отъ этого гроба живыхъ людей была гостинница Арабской-Головы. Черномазыя рожи, намалеванныя на дверяхъ и везд, гд можно было намалевать рожу, оправдывали ея названіе. Входя въ гостинницу, вы видите съ лвой стороны дверь въ контору, съ правой высокую колокольню, которая рисуется въ воздухъ, а прямо большое окно, на стекли котораго написано золотыми буквами: ‘Кофейня’, — и если вы прійдете въ извстный часъ дня, то въ томъ же самомъ окн встртите замчательную фигуру мистера Вакфорда Сквирса съ руками въ карманахъ.

Впрочемъ фигура этого джентльмена была хотя замчательна, однако не то, что называется правильною. У него, на примръ, былъ только одинъ глазъ, который приносилъ ему очевидную пользу, нисколько не украшая его физіономіи, потому-что цвтъ этого глаза былъ сро-зеленый и притомъ онъ свтился словно фонарь надъ дверью мелочной лавочки. Дале: безглазая сторона лица педагога была вся исчерчена шрамами, и это придавало ему какое-то мрачное, сердитое, выраженіе, особливо когда онъ вздыхалъ. Волосы у него были прямые и свтлорусые, зачесанные кверху только надъ низкимъ и горбистымъ лбомъ, голосъ грубый, ухватки неловкія. Ему было около пятидесяти трехъ лтъ. Онъ носилъ на ше блый платокъ съ длинными концами и чернильными слдами педагогическихъ занятій, а какъ сверхъ всего этого рукава его фрака были черезъ-чуръ длинны, панталоны напротивъ черезъ-чуръ коротки, а голенища у сапоговъ необыкновенно широки: то казалось всегда, что мистеру Сквирсу или неловко въ этомъ наряд, или онъ самъ удивляется, находя себя человкомъ столь почтенной наружности.

Передъ приходомъ мистера Никльби и его племянника, Сквирсъ стоялъ въ своей комнат и глядлъ въ окошко, а въ сторон отъ него, на дорожномъ ящик, сидлъ мальчикъ, обнявши свои колни и скорчившись такъ, что уши его лежали на плечахъ.

— Половина третьяго, ворчалъ про себя педагогъ: видно, сегодня ужъ никого не будетъ.

И огорченный этою мыслью, онъ посмотрлъ на ребенка, не сдлалъ ли тотъ чего-нибудь, за что бы можно побить его, но какъ ничего подобнаго не оказалось, то мистеръ Сквирсъ ограничился тмъ, что приподнялъ ему голову и запретилъ впередъ класть уши на плеча.

— Завтра утромъ надо хать домой, продолжалъ онъ посл этого наставленія: завтра хать домой! а я залучилъ всего только трехъ мальчишекъ. Трижды двадцать — шестьдесятъ гиней: вздоръ!… Да что жъ это сдлалось съ отцами и матерями? О чемъ Они думаютъ?

Въ это время мальчикъ громко звнулъ, и Сквирсъ, обрадовавшись случаю, тотчасъ принялся безжалостно колотить бдняжку, но вдругъ входить слуга и говорить, что какой-то джентльменъ желаетъ его видть.

— Проси, проси! отвчалъ Сквирсъ весело, и когда слуга вышелъ, онъ прибавилъ, оборотясь къ мальчику: негодяй, не смй плакать! гляди на меня! улыбайся! не то я…. вотъ такъ и пришибу тебя, какъ только отпущу этого джентльмена!

Скрыпнула дверь. Притворившись, будто-бы ничего не слышитъ, педагогъ углубился въ очинку пера и заговорилъ сладкимъ голоскомъ:

— У всякаго свое горе, дитя мое. Ты сокрушаешься о родителяхъ и товарищахъ, съ которыми разстался, но въ училищ у тебя будутъ другіе товарищи, а что касается до родителей, то я теб буду отцомъ, жена моя будетъ маменькой. У насъ, въ прекрасной деревн Дотбойсъ, близь Грета-Бриджа, въ Іоркшейр, молодые люди продовольствуются пищею, платьемъ, книгами, карманными деньгами….

— Мое почтеніе, сэръ, перебилъ его незнакомецъ, толстый старикъ съ препостной физіономіей и кошечьими ухватками.

— Ахъ!… милостивый государь!…. мое почтеніе. Что прикажете?

— Конечно, а имю честь говорить съ мистеромъ Сквирсомъ, который объявилъ въ газетахъ….

— Во всхъ газетахъ. Точно такъ, это я. Вы же лаете помстить ко мн этихъ малютокъ? Ахъ, калія душечки!

И говоря это, мистеръ Сквирсъ наклонился, чтобы приласкать двухъ тощихъ и кривоногихъ мальчиковъ, которыхъ поститель втащилъ за собой.

— Да-съ, дйствительно такъ. Имя мое Своди….

— Прекрасное имя, замтилъ Сквирсъ поклонившись.

— Имя мое Сноли, я торгую москотильными товара мы, и желалъ бы опредлить этихъ ребятъ въ ваше заведеніе. Вдь по двадцати гиней съ головы, кажется?

— По двадцати, сэръ: и того сорокъ. Скромность не позволяетъ мн говорить, однако жъ я осмлюсь замтить, что вы не могли ничего лучше придумать для этихъ, ангельчиковъ.

— Мои ребятишки не обжоры, мистеръ Сквирсъ: на счетъ этого могу васъ успокоить.

— О, помилуйте! стоитъ ли говорить о такихъ бездлицахъ? Посмотрли бы вы, какой апетитъ у дтей въ моемъ заведеніи! (— Это сущая правда: они были всегда голодны.—) Ваши милыя малютки найдутъ у меня все, чего можетъ пожелать самый прихотливый желудокъ. Въ прекрасной деревн Дотбойсь, близь ГрегаБриджа, въ Іоркшейр, молодые люди продовольствуются пищею, платьемъ, книгами, карманными деньгами и всми потребностями. Каждый при вступленіи долженъ имть дв пары платья, полдюжины рубашекъ, шесть паръ чулковъ, два колпака, полдюжины носовыхъ платковъ, дв пары башмаковъ, дв шляпы и бритву.

— И бритву? спросилъ съ удивленіемъ Сноли. Да зачмъ же бритву?

— Для братья бороды, сэръ, отвчалъ Сквирсъ, безъ всякаго замшательства.

— Для бритья бороды!… Но до какихъ же лтъ вы держите воспитанниковъ въ своемъ заведеніи?

— Пока за нихъ исправно платятъ деньги, или пока они сами не убгутъ. Случается, что у иныхъ борода начинаетъ рости очень рано.

Мало-по-малу господа Сквирсъ и Сноли разговорились между собой очень дружно. Смоли сообщилъ педагогу что онъ былъ женатъ, имлъ сына, но развелся съ женой. Она отъ него ухала и взяла ребенка съ собою. Мальчикъ этотъ умеръ, черезъ нсколько времени умерла и мать. Года полтора назадъ, мистеръ Сноли женился въ другой разъ, и ваялъ вдову съ двумя дтьми. Эти Дти были т самые кривоногіе и тощіе мальчики, которыхъ привелъ онъ къ мистеру Сквирсу.

— Боюсь, говорилъ онъ, смиренно возводя глаза къ небу: боюсь, чтобы мать не избаловала ихъ дома и не растратила на нихъ своего маленькаго имнія. Женщины, вы знаете, такъ неблагоразумны. Смю ли надяться, что вы не будете никогда отпускать этихъ негодяевъ домой, обратите вниманіе на ихъ нравственность и внушите имъ долгъ послушанія моей родительской вол?

— О! будьте покойны, отвчалъ мистеръ Сквирсъ: положитесь во всемъ этомъ на мою опытность, благочестіе, познанія и способности.

Вдругъ за дверьми послышался грубый голосъ, который спрашивалъ мистера Сквирса, и педагогъ поспшно бросился туда, повторяя: здсь, здсь!

— У меня до васъ дло, сказалъ Ральфъ Никльби, входя вмст съ племянникомъ. Вы напечатали объявленіе въ ныншнемъ листк газеты.

— Точно такъ, сэръ. Я объявилъ о своемъ училищъ, гд молодые люди продовольствуются пищею, платьемъ, книгами, карманными деньгами…..

— Знаю, знаю! я все это читалъ.

— И все это сущая правда, подхватилъ мистеръ Сноли: я могу засвидтельствовать, что господинъ Сквирсъ человкъ опытный, благочестный, иметъ большія познанія и способности.

— Дло вотъ въ чемъ, сказалъ Ральфъ, обращаясь къ Сквирсу и не слушая его панегириста: вы объявили, что вамъ нуженъ помощникъ. Вотъ вамъ помощникъ — мой племянникъ. Онъ только что вышелъ изъ училища. Въ голов его есть кое-что, да въ карманъ пусто. Безъ сомннія вамъ такой и нуженъ?

— Но согласится ли этотъ господинъ принять у меня мсто? спросилъ Сквирсъ, сомнительно смотря на благородную осанку Николая.

— Согласится, не безпокойтесь.

— Я боюсь напротивъ, примолвилъ Николай, чтобы вы сами не затруднились моею молодостью.

— Да, конечно! сказалъ Сквирсъ съ важною миной: если вы не имете ученой степени….

— Послушайте, перебилъ его Ральфъ: оставимъ всякое пустословіе. Я вамъ буду говорить дло. Этому малому девятнадцать лтъ. Отецъ его умеръ. Онъ не иметъ никакихъ средствъ содержать себя. Я взялся отрекомендовать его вамъ. Ежели, по какому-нибудь капризу, онъ вздумаетъ отказаться отъ вашего мста, я почту себя въ прав лишить своего покровительства и мать его и сестру. Вотъ въ какомъ онъ положеніи. Можете судить сами, какъ онъ будетъ для васъ полезенъ. Ужъ врно онъ станетъ служить вамъ лучше всякихъ другихъ.

Ральфъ отошелъ съ педагогомъ въ сторону: они пошептались, и мистеръ Сквирсъ объявилъ Николаю, что принимаетъ его къ себ въ помощники.

Первое впечатлніе, произведенное этимъ господиномъ на Николая, было не очень пріятно. Но молодой человкъ подумалъ: что за бда, если онъ страненъ? И докторъ Джонсонъ былъ чудакъ. Вс эти ученые на одинъ покрой.

Дядя сказалъ Николаю, что завтра, въ осень часовъ поутру, онъ долженъ отправиться со Сквирсомъ въ Іоркшейръ,— что деньги за мсто его въ дилижанс уже заплачены, и что ему остается только собраться. Это было второе проявленіе дядюшкина добродушія, и Николай такъ растрогался, что не находилъ словъ для выраженія своей благодарности. Они простились со Сквирсомъ и пошли, — молодой человкъ домой, а старикъ въ Лондонскую Таверну.

Если бы слезы, продтыя на чемоданъ отъзжающаго, могли служить путешественнику талисманомъ отъ горести и несчастія, то Николай Никльби началъ бы свое странствованіе подъ самымъ благополучнымъ предзнаменованіемъ. Много слезъ было пролито на его котомку, и слезы эти были такъ искренны, что казалось, текли не изъ глазъ, а прямо изъ сердца. Заботливая нжность матери и сестры находила необходимо нужною для его спокойствія тысячу вещей, которыхъ онъ не хотлъ брать съ собою. Отсюда споры, а отъ споровъ новыя ласки. Такъ прошелъ цлый день. За ужиномъ добрая мистрисъ Никльби позволила себ нкоторыя лишнія блюда, не заботясь о томъ, что это заставитъ, ее и Катю отказаться на другой день отъ обда. Что имъ въ обд безъ Николая? Наконецъ они, поздно за полночь, разошлись. Николай уснулъ крпко и всталъ весело: онъ видлъ во сн свой родительскій домъ. Счастливы люди, что они, хоть, въ сновидніяхъ, возвращаютъ себ понесенныя въ жизни утраты!

Не желая вводить мать и сестру въ лишнія слезы, Николай ршился уйти, не простившись съ ними, закинулъ на плеча свою поклажу и тихонько выбрался изъ дому. Грустно было ему итти по лондонскимъ улицамъ. Городъ пробуждался, народъ, какъ рой пчелъ, шумлъ на рынкахъ и площадяхъ. ‘И вс эти люди живутъ въ Лондонъ, думалъ Николай: вс находятъ здсь работу и пропитаніе, только я одинъ долженъ бжать, разстаться съ своимъ семействомъ, чтобъ добыть себ кусокъ хлба.’ Слезы навернулись на глаза молодаго человка и сердце наполнилось кровью. Но вотъ гостинница Арабской-Годовы……. Прочь слезы!

Мистеръ Сквирсъ сидлъ за завтракомъ, передъ нимъ, съ другой стороны стола, стояли въ рядъ пять учениковъ, педагогъ говорилъ имъ слдующее:

— Старайтесь преодолвать свои страсти, дти, не будьте жадны къ състному.

Тутъ онъ положилъ въ ротъ огромный кусокъ говядины, и потомъ продолжалъ:

— Желанія человческія — пустыя мечтанія, да и вся жизнь наша — мечта. Вооружайтесь терпніемъ, воздержаніемъ, крпостью: сіи приведутъ васъ ко вратамъ блаженства.— А, мистръ Никльби! сказалъ ученый муж, замтивъ вошедшаго Николая. Садитесь, пожалуйста. Мы, какъ видите, завтракаемъ.

Николай, сказать правду, не видалъ, чтобы завтракалъ кто-нибудь, кром Сквирса, но это не обратило на себя его вниманія, и онъ спокойно слъ на указанный стулъ.

— Сколько, дти мои, продолжалъ мистеръ Сквирсъ: сколько есть нищихъ, сиротъ и убогихъ, которые были бы очень счастливы, если бы имли такой завтракъ! Холодъ — чрезвычайно непріятное обстоятельство. Не правда ли, мистеръ Никльби?

Николай поклонился въ знакъ согласія, а дти стояли раздувши ноздри и провожая глазами куски говядины, которые очень проворно улетали одинъ за другимъ въ ротъ ихъ добродтельнаго наставника.

— Ну, теперь слушайте, дти! провозгласилъ онъ. Когда я скажу: нумеръ первый!— тогда тотъ изъ васъ, кто стоитъ первымъ съ лвой стороны, подходи и бери свою долю, когда скажу: нумеръ второй!— подходи второй, и такъ дале. Понимаете?

— Понимаемъ, пропищали дти.

— Хорошо. Стойте же смирно. Побждайте свои страсти, мои милые, и вы побдите человческую натуру. Мистеръ Сквирсъ продолжалъ весело кушать, до тхъ поръ пока не очистилъ всей тарелки съ говядиной, потомъ взялъ пять тоненькихъ ломтиковъ хлба, намаслилъ ихъ, и, вроятно, хотлъ начать свою перекличку, но въ эту минуту затрубили въ рогъ вошедшій слуга доложилъ, что дилижансъ сейчасъ отправляется.

— Ну, мои ангелы, нечего длать! сказалъ Сквирсъ: видно, вамъ остаться нынче безъ завтрака. Да, все равно: я возьму этотъ хлбъ съ собой, и вы скушаете его вмсто обда.

Черезъ нсколько минутъ Николай, съ своимъ ученымъ патрономъ и пятью мальчиками, стоялъ уже возл дилижанса. Все было уложено, готовились ссть.

— Любезный Никльби, сказалъ педагогъ, застегнувши свой длинный сюртукъ и работая во рту зубочисткой: я полагаю, что вамъ лучше ссть на имперіал. Надо присмотрть за дтьми, чтобы кто изъ нихъ не упалъ и не расшибся объ мостовую: вдь за нихъ платятъ по двадцати гиней въ годъ.

— Это ваши дти? спросила старая два, за которою тащили огромную коллекцію салоповъ и маленькихъ узелковъ.

— Почти такъ, сударыня: они вс находятся подъ родительскимъ надзоромъ моимъ и жены моей. Мистеръ Никльби, вручите этой дамъ одинъ экземпляръ моего объявленія.

— А! вы, врно, содержатель, того училища, о которомъ было напечатало во вчерашней газетъ? сказалъ какой-то толстякъ, очень похожій на купца, или на что-нибудь въ этомъ родъ.

— Къ вашимъ услугамъ, сэръ. Я — мистеръ Сквирсъ, изъ Дотбойса, а это мой помощникъ, мистеръ Николай Никльби, джентльменъ, большой знатокъ въ коммерческихъ наукахъ. У насъ, въ прекрасной деревн Дотбойсъ, близъ Грета-Бриджа, въ Іоркшейръ, воспитанники продовольствуются пищею, платьемъ, книгами

Но Сквирсъ не усплъ кончить рчи, потому-что кондукторъ пригласилъ пассажировъ садиться. Педагогъ проворно шмыгнулъ въ карету, Николай съ учениками взмостился на имперіалъ, кондукторъ въ послдній разъ окинулъ взглядомъ всхъ пассажировъ, разносчики газетъ толпились около экипажа, пассажиры, и зрители поспшно пробгали глазами мокрые листы, а лошади били копытами въ землю отъ нетерпнія, — какъ вдругъ Николай слышитъ, что его кличутъ. Онъ взглянулъ внизъ: у кареты стояла длинная и сухая мужская фигура, повертываясь во вс стороны и крича во все горло: Мистеръ Никльби! мистеръ Никльби!

— Я здсь. Что такое?

— Наклонитесь.— Длинная фигура поднялась на цыпочки и сунула ему въ руку письмо.— Возьмите, прочтите. Но чтобы никто не зналъ! Больше ничего.

— Позвольте, сказалъ Николай…

— Некогда, отвчалъ незнакомецъ, и въ ту же минуту скрылся въ толп, а между-тмъ кучеръ ударилъ по лошадямъ, лошади дернули, и дилижансъ тронулся съ мста, при прощальныхъ крикахъ пассажировъ и зрителей.

Воротимся теперь къ оставленному Николаемъ семейству и посмотримъ, что сдлаетъ дядя для его матери и сестры.

Черезъ день посл отъзда брата, Катя сидла въ комнат миссъ Ла-Криви, которая, плнясь красотою, молодой двушки, упросила ее позволить списать съ себя портретъ, и для полнаго совершенства этого будущаго chef d’oeuvre’а, внесла къ себ ящикъ, который вислъ надъ дверьми, чтобы освтить лицо Кати точно такимъ же свтло-лососиновымъ цвтомъ, какой употребила она съ большимъ успхомъ въ портрет одного молодаго человка, находившемся въ этомъ ящик.

— Кажется, я наконецъ попала на этотъ цвтъ, говорила она, смотря издали на свою работу, и наклоняя голову то на правую, то на лвую сторону, кажется, что попала. Ну, поздравляю васъ, миссъ Никльби! вашъ портретъ будетъ самый прелестный изъ всхъ, какіе я написала. Увряю васъ.

Катя улыбнулась и покраснла.

— Ахъ! продолжала художница, принимаясь опять за кисть: вы не можете вообразить, какъ затруднительно искусство, которому я себя посвятила. Одинъ хочетъ, чтобы ему вставили кривой глазъ, другой требуетъ, чтобы ему выпрямили носъ, третій пристаетъ къ горлу — почини ему зубы. Бьешься, бьешься — (миссъ Ла-Криви плюнула) — бьешься, говорю, у того возьмешь лишній румянецъ, чтобъ подкрасить блдность другаго, у этого поубавишь носу, чтобы дополнить слишкомъ короткій носъ третьяго. Ей Богу, вы не можете себ вообразить всхъ трудностей миніатюрной живописи. Прихоти людей, которые заказываютъ съ себя портреты, такъ странны и несообразны съ законами изящнаго, что изъ десяти девять разъ это просто наказанье — писать миніатюрный портрета. Иной говоритъ: ‘Вы нарисовали меня слишкомъ серіознымъ, миссъ Ла-Кривя,’ другой: ‘Вы нарисовала меня слишкомъ веселымъ, миссъ Ла-Криви.’ А этого не понимаютъ, что совершенство всякаго хорошаго портрета состоитъ именно въ том, чтобы онъ былъ серіозенъ, или веселъ, смотря по лтамъ, званію и прочимъ обстоятельствамъ человка, съ котораго списанъ. Взгляните на произведенія нашихъ лучшихъ художниковъ. У нихъ вс лица мужчинъ въ черныхъ, бархатныхъ платьяхъ, съ рукой, опушенной на мраморный столикъ, — серіозны, а лица дамъ съ зонтиками, или съ собачками, или съ маленькими дтьми, — вс, безъ исключенія, веселы. Собственно говоря, въ портретной живописи только и есть два рода — веселый и серіозный. И мы, художники, обыкновенно пишемъ, въ серіозномъ родъ — портреты стариковъ, чиновниковъ, людей дловыхъ, а въ веселомъ — портреты дамъ и молодыхъ джентльменовъ, которые ничего не длаютъ. Если природа иногда по ошибк создастъ адвоката съ персиковымъ румянцемъ семнадцати-лтней двушки, а молодую даму со впалыми швами доктора философіи, — исправьте природу! На то и художество!

— Здравствуйте! сказалъ мистеръ Ральфъ Никльби, нечаянно войдя въ комнату. Я услышалъ здсь голосъ племянницы. Что это? никакъ ея портретъ?

— Да, сэръ, это ея портретъ, и могу сказать,— хоть сама пишу его, — онъ будетъ чудо какъ хорошъ. Позвольте, вотъ я сейчасъ…

— Не безпокойтесь, не безпокойтесь, сударыня: я не знатокъ.

Не говоря больше ни слова, мистеръ Ральфъ взялъ Катю за руку и пошелъ съ нею въ квартиру невстки.

— Я пріискалъ мсто для вашей дочери, сказалъ онъ, входя туда.

— Въ самомъ длъ! вскрикнула обрадованная мистрисъ Никльби. Ну, вотъ видишь ли, Катя? я говорила, что братецъ про насъ не забудетъ. Дйствительно, братецъ, вчера,— да, не дале какъ вчера, и именно за завтракомъ,— я говорила ей: ‘Поврь, Катя, если твой дяденька опредлилъ Николая къ такому прекрасному мсту, такъ онъ и насъ съ тобой не оставитъ безъ помощи.’ Ну, такъ ли это было? такъ ли я говорила теб, Катя? а? У тебя хорошая память, ты, врно…..

— Позвольте, сударыня, перебилъ Ральфъ: позвольте мн разсказать…..

— Не мшай дяденьк разсказывать, Катя, сказала мистрисъ Никльби. У него время дорого, мой другъ, и хотя теб, конечно, очень хочется, чтобы онъ подольше у насъ посидлъ, — я знаю, теб этого очень хочется, шалунья! потому-что ты любишь дяденьку,— ну, да что длать! мы должны помнить, что ему некогда тшить насъ своимъ присутствіемъ, потому-что…

— Благодарю, сударыня, благодарю. Я совтовалъ бы и вамъ внушить своимъ дтямъ, чтобы они поменьше говорили, а трудились по-моему.

— О, непремнно, братецъ! Катя, мой другъ, на’ пиши объ этомъ въ первомъ письм къ Николаю.

— Слушаю, маменька.

— Поговоримъ же теперь о мст, которое я нашёлъ для племянницы. Это — въ одномъ модномъ магазинъ мсто швеи. Надюсь, что вы одобрите мой выборъ. Содержатели модныхъ магазиновъ въ Лондонъ чрезвычайно скоро богатютъ, и не рдко длаются милліонщиками.

— Ахъ! да, да, очень не рдко, очень не рдко. Дяденька говоритъ сущую правду, Катя. Я помню, когда мы съ твоимъ бднымъ папенькой, посл нашей свадьбы, здили въ городъ, я такъ заказала себ соломенную шляпку съ блыми лентами, и, вообрази, мой другъ, ее привезла мн на домъ молодая женщина, пренарядная, да еще въ своемъ собственномъ экипажъ, на прекрасныхъ лошадяхъ, которыя неслись, какъ стрла. Не могу сказать теперь, какого цвту были эти лошади, но очень-очень помню, что одна изъ нихъ упала и околла, а отецъ твой и говоритъ: ‘Видно, у этой бдной лошади зерна во рту не было нсколько дней.’

Этотъ анекдотъ, такъ побдительно доказывающій богатство модныхъ торговокъ, не произвелъ однако же никакого впечатлнія на слушателей: Катя стояла потупивъ глаза во все время разсказа, а Ральфъ обнаруживалъ явные признаки нетерпнія.— Дождавшись, что почтенная вдова остановилась для передышки, онъ объявилъ, что сейчасъ поведетъ племянницу къ ея будущей хозяйк, и веллъ Кат одться. Мистрисъ Никльби въ это время увлеклась-было еще кой-какими воспоминаніями, — начала описывать фортепіано, которое нкогда украшало ея комнату, и имла въ виду прибавить къ тому легкій очеркъ полу-дюжины креселъ, стоявшихъ въ гостиной: но Катя вошла совсмъ готовая, и мистеръ Ральфъ безъ церемоніи оставилъ невстку на самомъ занимательномъ мст повствованія.

Катя, скромная деревенская двушка, стыдливо и робко пробираясь съ дядею по многолюднымъ лондонскимъ улицамъ, составляла рзкую противуположность со всмъ, что было вокругъ нея. Она крпко держалась за руку Ральфа, чтобы не потерять его въ пестрой толп и, красня опускала свои боязливые глазки, когда встрчала наглый взглядъ молодыхъ щеголей. Знакомые Ральфа останавливались и смотрли въ слд прелестной двушк, которой прежде никогда съ нимъ не видывали. Было что-то странное въ токъ, что она идетъ съ Ральфомъ — она, такая свженькая, такая розовая, съ этимъ морщинистымъ, желтымъ, нахмуреннымъ, старикомъ, на котораго только взглянешь — и отвернешься. Но еще странне и любопытне было бы посмотрть на сердца этихъ двухъ спутниковъ: одно, горячее, трепетало отъ любви, благодарности, страха, надежды, другое лежало холоднымъ камнемъ въ старой груди и двигалось тихо и ровно какъ машина, не зная ни благодарности, ни любви.

Наконецъ они пришли къ дому, на которомъ была прибита огромная вывска съ именемъ мадамъ Манталини. Содержательница моднаго магазина занимала нсколько комнатъ въ лучшемъ этаж, и это важное обстоятельство сообщалось къ свденію почтенной публики искусною разстановкою на окошкахъ шляпокъ и другихъ нарядовъ, приготовленныхъ по изящнымъ законамъ самой послдней моды.

Швейцаръ, одтый въ ливрею, растворилъ дверь и по великолпной лстниц ввелъ Ральфа и Катю, сперва въ чистую переднюю, а потомъ въ большую и богато-убранную пріемную, гд было собрано множество чудесныхъ и дорогихъ товаровъ, изъ которыхъ одни висли въ шкафахъ, другіе лежали подъ стекломъ въ ящикахъ, третьи были расположены на подставкахъ, и все это блестло, ослпляло, поражало изящнымъ видомъ и искуснымъ смшеніемъ радужныхъ красокъ.

Катя невольно заглядлась на это новое зрлище, но вдругъ большая голова, съ черными кудрявыми волосами, высунулась въ двери изъ внутреннихъ комнатъ, и, оскаливши блые зубы, сказала: ‘Чортъ возьми!…. это Никльби! добрый, любезный, снисходительный, чертовски милый, Никльби!’

Незнакомецъ впрыгнулъ въ комнату и съ жаромъ схватилъ Ральфа за об руки. Онъ былъ одтъ въ дорогомъ шлафрок изъ турецкой матеріи съ золотымъ поясомъ и кистями, въ широкихъ шелковыхъ шароварахъ и въ зеленыхъ туфляхъ, шея его была обмотана розовымъ платкомъ, а на груди висла золотая цпочка. Густыя черныя бакенбарды лоснились и сходились съ заботливо расчесанными усами.

— Никльби!…. чортъ возьми!…. врно, вы имете до меня дло? срокъ одному изъ векселей?

— Нтъ еще, отвчалъ Ральфъ съ саркастическою улыбкою.

— Нтъ еще? О, если такъ, я въ восторг! въ сладостномъ, упоительномъ, восхитительномъ, чертовски-прелестномъ восторг!

— Рекомендую, сказалъ Ральфъ: моя племянница.

— Племянница?…. Знаю, помню…. Чортъ возьми! чертовски-очаровательная племянница! Пойдемте къ жен.— Ха, ха, ха! Эти милашки вс у меня подъ командой.

Щеголь ввелъ Ральфа и Катю въ другую комнату. Мадамъ Манталини заставила себя дожидаться съ четверть часа, наконецъ вышла. Она была видная женщина, одтая по послдней парижской картинк и не дурна собой, но гораздо старе своего супруга, господина въ турецкомъ халат. Настоящее ея имя было Мантль, но такъ-какъ мистрисъ Мангль знала по опыту, что англійское имя никуда не годится въ Англіи, то она немножко повытянулась и благополучно превратила себя въ мадамъ Манталини. Точно также она произвела значительное улучшеніе и въ своемъ муж, который до брака носилъ только одн бакенбарды, а женившись, по геніяльному указанію своей дорогой половины, прибавилъ къ нимъ и усы. Магазинъ и все имніе было исключительною собственностью мадамъ Манталини, она же завдывала и торговлею: мужнина доля въ трудахъ жены ограничивалась единственно тмъ, чтобы проматывать деньги, а когда ихъ не было, занимать у мистера Никльби.

— Душечка, сказалъ господинъ Манталини: отчего,— чортъ возьми!— ты такъ неистово долго не выходила?

— Ангелъ мой, я была занята.

— Жизнь моя, чмъ ты была занята?

— Сердце мое, я кроила чепчики.

— О! О моя восхитительно нжная, ангельски умная, демонски добрая подруга! радость, веселье и счастье души моей!

Произнося эту изящную прозу, усастый мужъ схватилъ мадамъ Манталини за талію, началъ ее кружить, и поцловалъ.

— Альфредъ!…. перестань!….

Она очень мило подрала его за ухо.

— Вотъ моя племянница, о которой я вамъ говорилъ, сударыня, сказалъ Ральфъ.

Хозяйка пристально посмотрла на Катю, смрила ее глазами съ головы до ногъ, потомъ съ ногъ до головы, прищурилась, улыбнулась и спросила: Говорите ли вы по-французски?

— Говорю, сударыня, отвчала двушка, не смя поднять глазъ, потому что всякій разъ, когда она на это отваживалась, ея робкій взглядъ встрчалъ страшные глаза господина въ турецкомъ халат.

— Гмъ! произнесла мадамъ Манталини: очень хорошо. Надо вамъ сказать, что мы постоянно держимъ до двадцати швей…

— И нкоторыя изъ нихъ дьявольски милы! подхватилъ господинъ Манталини.

— Манталини!

— Идолъ мой!

— Ты хочешь меня уморить!

— Уморить тебя? Ни за какія сокровища! Ни за что въ мір! Ни за сто міровъ, населенныхъ…. населенныхъ безчисленнымъ множествомъ хорошенькихъ танцовщицъ!

— Ахъ, Боже мой! что подумаетъ мистеръ Никльби, слыша такія слова?

— Ничего, сударыня, отвчалъ Ральфъ: я знаю веселый нравъ вашего супруга.

Не пускаясь описывать дальнйшихъ разговоровъ между двумя нжными супругами и ихъ гостемъ, разговоровъ, которые были дьявольски хорошо украшены чертовски остроумными фразами господина Манталини, мы скажемъ только, что вс условія насчетъ Кати были наконецъ заключены, и хозяйка велла ей прійти къ себ поутру въ понедльникъ.

— Ухъ! произнесъ старикъ Никльби, когда они съ Катей вышли на улицу.

Катя взяла его руку, хотла благодарить.

— Погоди, сказалъ онъ: мы еще не все кончили. Вдь ты будешь здсь только днемъ, а ночевать надо дома. Квартира, которую вы теперь занимаете, для васъ не годится: она дорога. У меня есть пустой домъ на берегу Темзы, немножко запущенъ, давно стоитъ безъ жильцовъ. Скажи матери, что я завтра пришлю къ ней конторщика, и онъ перевезетъ васъ въ этотъ домъ. Можете жить до случая. Прощай.

Ральфъ холодно кивнулъ головой и пошелъ своею дорогой. Катя, оставшись одна, нсколько минутъ простояла въ недоумніи, куда ей итти, чтобъ попасть домой, наконецъ пошла наудачу, и дорогою, размышляла о своемъ положеніи. Все, что видла она у мадамъ Манталини, ей какъ-то не нравилось. Неопытная двушка не умла дать себ отчета въ этомъ чувств, но не мене того покорялась ему, съ сожалніемъ вспоминала о прошедшемъ и съ боязнію силилась угадать будущее.

Дома, нжная мать старалась утшить ее своею любовію и знаніемъ свта. Мистрисъ Никльби вспомнила о двухъ модныхъ торговкахъ, которыя, какъ она увряла, были ужасно богаты, хотя впрочемъ ей не удалось привести на память, отчего именно он разбогатли, оттого ли что торговали модными товарами, или отъ нкоторыхъ другихъ оборотовъ. Но во всякомъ случа,— такъ разсуждала мистрисъ Никльби, и весьма логически,— если какая-нибудь молодая женщина умла нажиться, будучи модной торговкой, то почему, же не разбогатть и Кат? Мцссъ Ла-Криви, призванная на помощь для ршенія этой задачи, была вообще такого мннія, что въ Кат нтъ ничего такого, что могло бы воспрепятствовать обогащенію посредствомъ торговли чепчиками и шляпками, но входя въ частные виды, она, плюнувши, изъявила нкоторое сомнніе насчетъ того, не вредитъ ли ремесло швеи здоровью молодой двушки.

— Я писала портреты съ трехъ швей, сказала она: и помню, он были такія блдныя, что мн почти не было надобности въ кармин.

— Это ничего не доказываетъ, возразила мистрисъ Никльби: я, напротивъ, помню одну швею, которую мн рекомендовали, когда я шила себ малиновый салопъ…. въ ту пору были въ мод малиновые салопы и очень милые, не правда ли?…она была такая красная, что право почти одного цвту съ моимъ салопомъ.

И такими доводами мистрисъ Никльби блистательно опровергла вс замчанія о трудностяхъ ремесла швеи, а когда ей сказали, что мистеръ Ральфъ желаетъ помстить ее съ Катею въ своемъ пустомъ дом, отъ котораго до магазина мадамъ Манталини надо было проходить изъ конца въ конецъ цлый Лондонъ, то она характеристически замтила, что Кать очень пріятно возвращаться домой по вечерамъ въ хорошую погоду, и не мене характеристически упустила изъ виду, что дурная погода случается чаще хорошей.

Какъ бы то ни было, но на другой день, въ пять часовъ пополудни, кто-то постучался у дверей. Отворили: это былъ Ноггсъ.

— Мы готовы, сказала мистрисъ Никльби.

Катя остановила ее словами, что нужно взять какой-нибудь экипажъ для перевоза пожитковъ, но Ноггсъ, наведя свой здоровый глазъ на двушку, объявилъ, что экипажъ готовъ и ждетъ у подъзда.

— Я объ этомъ подумалъ еще дорогою, оказалъ онъ: О! я о многомъ думаю. Этого у меня не отнимутъ.

Мистрисъ Никльби и Катя простились съ своею хозяйкой и похали. Въ одной отдаленной части города, на пустынномъ берегу рки, коляска ихъ остановилась насупротивъ большаго, стараго, кирпичнаго, небленаго строенія, съ ветхимъ подъздомъ и съ такими мутными стеклами въ окнахъ, что, казалось, ихъ не мыли нсколько лтъ. Ньюменъ Ноггсъ вынулъ изъ кармана ключъ, отперъ дверь и повелъ новыхъ жильцовъ во внутренность дому, неся за ними Поклажу. Все, что они тутъ увидли, было мрачно, нечисто. Пустая собачья конура, нсколько голыхъ костей, изломанные и ржавые желзные обручи, доски отъ старыхъ бочекъ, вотъ что представилось имъ на двор. Мерзость и запустніе! Ничто не напоминало о жизни: смерть, тишина, холодъ…

— О, какъ здсь страшно! сказала Катя вполголоса, какъ-будто боясь нарушить гробовое молчаніе, которое съ давнихъ поръ царствовало въ этихъ стнахъ: если бы я была суеврна, то подумала бы, что здсь совершилось какое-нибудь ужасное преступленіе, и что съ того времени это мсто заглохло и опустло подъ проклятіемъ Божіимъ.

— Полно, Катя! ты меня напугаешь, отвчала мать. Ну, вольно жъ теб было не пригласить съ собой миссъ Ла-Криви, или не выпросить у нея собаки. Вотъ то-то и есть, что ты словно отецъ: пребезпечная! Я одна обо всемъ должна думать.

Ноггсъ проводилъ ихъ въ дв комнаты нижняго этажа, единственное мсто въ цломъ дом, гд было можно кое-какъ жить. Въ одной изъ нихъ стояли три стула, столъ, старая кровать безъ постели, въ другой былъ очагъ, дв полки и нсколько штукъ разной посуды. Ньюменъ не почелъ за нужное сказывать, что и эти вещи очутились здсь потому только, что онъ заблаговременно ихъ приготовилъ, частію отыскавши въ дом, а частію купивши на свои деньги. Некогда мистрисъ Никльби, осматривая новое жилище стала хвалить доброту и заботливость своего деверя, почтеннаго мистера Ральфа, то эта незаслуженная похвала такъ сильно тронула Ноггса, что онъ началъ ужаснымъ образомъ щелкать пальцами и здоровый глазъ его засвтился, какъ свчка.

— Я вамъ больше не нуженъ? спросилъ онъ.

— Нтъ, отвчала мистрисъ Никльби. кланяйтесь братцу. Мн очень жаль, что я не могу благодарить васъ рюмкой вина.

— Маменька! подхватила Катя.

Ньюменъ понялъ глубокій смыслъ этого восклицанія. Онъ поклонился Кат, какъ человкъ порядочный, вовсе не похожій на то, чмъ казался, положилъ правую руку на грудь, открылъ было ротъ, какъ-будто хотлъ сказать что-то, но промолчалъ, еще разъ поклонился, и вышелъ.

Когда послдній отголосокъ его шаговъ исчезъ въ пустомъ зданіи, Катя хотла бжать за нимъ, воротить его: такъ ей сдлалось страшно въ этомъ проклятомъ дом! Но минута размышленія остановила умную двушку: она вздохнула и начала приводить въ порядокъ свои вещи.

Наступилъ понедльникъ, грозный день! Ей надобно итти наконецъ въ то мсто, къ которому она чувствуетъ такое непреодолимое отвращеніе, надобно разстаться съ матерью, видть ее съ этихъ поръ не боле, какъ по нскольку минутъ въ сутки. О Боже мой, какъ это тяжело!….. Однако жъ нечего длать! перемнить невозможно. И вотъ бдная двушка, рано утромъ, за долго до назначеннаго времени пускается въ дорогу, со слезами на глазахъ пробирается по безлюднымъ улицамъ, вступаетъ въ шумную часть столицы, подходитъ къ дому, гд помщался магазинъ мадамъ Манталини, трепещущей рукой дергаетъ за звонокъ, и спрашиваетъ у вышедшаго швейцара, можно ли видть хозяйку.

— Теперь! отвчалъ онъ насмшливо: нтъ, нельзя.

— Но мн она сама приказала прійти въ семь часовъ.

— Да кто вы такія? не двица ли Никльби?

— Точно такъ-съ.

— Ну, ступайте.

Катя взошла на лстницу, ее проводили въ комнату, смежную съ той, въ которой она имла честь видть въ первый разъ мадамъ Манталини. Нсколько модныхъ картинокъ валялось на полу, стна, противоположная окнамъ, была украшена портретомъ мужа хозяйки, и изъ надписи явствовало, что онъ подаренъ ей за два года до брака. Наконецъ растворилась дверь: вошла мадамъ Манталини, за нею и мужъ, съ усами и съ бакенбардами.

— Ахъ, вы уже здсь!

— Давно ужъ, сударыня. Врно, швейцаръ позабылъ доложить.

— Этотъ человкъ все забываетъ…… Мой ангелъ, долго ли мн просить, чтобы ты наказалъ его?

— Непремнно, мое сокровище. Въ самомъ дл, это ужасная, адская, непростительно гнусная вещь, забывать докладывать о такихъ миленькихъ швейкахъ!

— Манталини!

Манталини поспшно обнялъ жену, и цлуя ее въ щеку, сдлалъ глазки Кат, которая отвернулась въ испуг и замшательств.

Хозяйка повела новую швею въ мастерскую. Нсколько женскихъ личекъ, больше или меньше дурныхъ, больше или меньше хорошенькихъ, повернулись къ Кат и съ любопытствомъ уставили на нее глаза. Мадамъ Манталини позвала свою подмастерью. На этотъ зовъ явилась женщина лтъ сорока, небольшаго росту, затянутая въ узкій корсетъ, въ коротенькомъ плать, въ причудливомъ чепчик, съ пышными оборками на плечахъ и груди, я съ руками заложенными въ карманы передника.

— Миссъ Негъ, сказала ей мадамъ Манталини: вотъ двушка, про которую я вамъ говорила. Надюсь, она вамъ понравится: ея наружность и образованность…

— Позвольте, сударыня, перебила миссъ Неггъ, окинувъ Катю испытующимъ взглядомъ и подаривъ благосклонной улыбкой: я совершенно уврена, что миссъ Никльби оправдаетъ наши надежды, хотя ея нога, — въ этомъ миссъ Никльби и сама сознается, — не такъ мала и стройна, какъ моя. Впрочемъ, маленькая ножка — фамильное достоинство въ нашемъ семейств: мой отецъ, мать, братья и сестры…. вс имли чрезвычайно маленькія ноги вы знаете?….

— Знаю, миссъ Негъ: вы мн нсколько разъ говорили.

Отдавъ нужныя приказанія, мадамъ Манталини вышла, и Катя поступила въ полное распоряженіе маленькой ножки.

— Не правда ли, что мадамъ Манталини премилая женщина? спросила эта особа.

— Я ее мало знаю, сударыня, отвчала Катя: я видла ее только два раза.

— А видли ли вы ея мужа? Не правда ли, что онъ премилый мужчина?

— Не знаю, онъ мн не нравится, сударыня.

— Можно ли это? Какой у васъ дурной вкусъ! Черныя бакенбарды, усы, блые зубы, прекрасная талія Вы меня удивляете.

Катя не хотла спорить, и поле осталось за миссъ Негъ. Побдительница дала ей работу, но, — увы!— работу на первый разъ самую унизительную: Катя должна была разматывать шелкъ, разбирать смшанные обрзки разныхъ матерій, выдергивать ниточки изъ распоронныхъ швовъ. Много, много, если миссъ Негъ, по особенной милости употребляла ее вмсто болвана при окончательной отдлк какого-нибудь убора. И такимъ образомъ прошелъ почти цлый день. Бдной двушк сдлалось очень грустно: она не безъ Основанія считала себя способною къ чему-нибудь лучшему, нежели служить болваномъ и выдергивать нитки изъ швовъ. Она привыкла къ нжности и вниманію, а потому позабыла, что всякое ремесло и искусство иметъ свою азбуку. Наконецъ Катю посадили за другую работу, велли ей обрубить платокъ. Она сдлала это очень хорошо. Миссъ Негъ была ею Довольна, подруги показали ей искреннее участіе. Вечеромъ пришла мать.

— Я очень полюбила вашу дочь, сказала миссъ Негъ, вздернувши носикъ.

— Покорно благодарю, отвчала мистрисъ Никльби съ такимъ же движеніемъ. Но это очень обыкновенная вещь: ее вс любятъ. Она составляетъ мою отраду въ горькомъ вдовств. Вы, миссъ Негъ, не знаете каково овдовть!

Такъ-какъ миссъ Негъ не знала, каково выйти замужъ, то ей дйствительно не представилось случая узнать и вдовьяго горя. Впрочемъ она посмотрла на мистрисъ Никльби съ такою миной, какъ будто хотла сказать, что она иметъ нкоторыя свденія по этой части, или знаетъ другую, гораздо горестнйшую, потерю. На ту пору вошла въ мастерскую хозяйка. Мистрисъ Никльби приняла съ нею другой тонъ обращенія, но не отступила отъ своего предмета, потому-что та сама начала хвалить понятливость ея дочери.

— Да, мадамъ Манталини, сказала счастливая мать: она всегда была очень понятлива всегда, отъ самыхъ пеленокъ. Я помню, когда ей было только два года, одинъ джентельменъ, который часто къ намъ здилъ…. Ты, Катя, я думаю, помнишь этого джентльмена: мистеръ Ваткинсъ, тотъ самый, за котораго твой отецъ поручился и который посл бжалъ въ Сверную Америку и прислалъ намъ оттуда пару коньковъ, съ прекраснымъ дружескимъ письмомъ. Онъ писалъ, что къ сожалнію не можетъ съ нами расплатиться, потому-что весь его капиталъ отданъ въ проценты, но онъ всё-таки помнитъ, что ты его крестница, и будетъ очень доволенъ, если мы купимъ теб серебрянную гремушку къ празднику и запишемъ ее на его старый счетъ. Ахъ, Боже мой, Катя! не ужъ ли ты все это забыла? Какая ты глупая! Да скажи же, помнишь ты его, или нтъ?

— Помню, помню, маменька.

— Ну, такъ вотъ этотъ мистеръ Ваткинсъ….. Вы, мадамъ Манталини, не смшивайте его съ тмъ Ваткинсомъ, который держалъ трактиръ въ нашей деревн: они даже и не родня между собой….. Вотъ этотъ мистеръ Ваткинсъ, когда моей Кат было только два года съ половиной, сказалъ при всхъ — тутъ было много нашихъ знакомыхъ — сказалъ при всхъ, что Катя — удивительный ребенокъ. Изволите видть?

Мадамъ Манталини показала видъ, что она совершенно убждается такой очевидностью Катиныхъ дарованій. Мистрисъ Никльби раскланялась и дорогою говорила Кат: Ну, милая! хозяйка твоя въ восторг, что ты поступила въ ея магазинъ, и я уврена, что она очень скоро приметъ тебя въ компанію по торговл. ‘Манталини и Никльби’ это, несравненно пріятне для слуха, чмъ просто ‘Манталини’.

Бдная мать была въ большомъ заблужденіи. Мадамъ Манталини точно полюбила умную и пригожую Катю, но это-то самое и сдлалось источникомъ непріятностей для молодой двушки. Всми работами въ мастерской мадамъ Манталини управляла миссъ Негъ, потому-что сама хозяйка была женщина довольно ограниченная и безъ всякаго вкусу. Миссъ Негъ поступила въ ея магазинъ двадцати-пяти лтъ, когда была еще хороша и могла съ успхомъ явиться за самымъ пышнымъ прилавкомъ. Она привязалась къ хозяйк своей до безумія, привязалась, дотого, что находила красавцемъ ея супруга, но въ то же время миссъ Негъ знала цну и себ самой, а изъ совокупленія двухъ этихъ чувствъ, то есть, изъ неограниченной привязанности къ хозяйк и изъ сознанія своего собственнаго достоинства, вышло то, что она не терпла никакого соперничества. Возникающая звзда скромной Кати нанесла жестокій ударъ ея самолюбію. ‘Какъ! говорила миссъ Негъ,: я пятнадцать лтъ была украшеніемъ и опорою этого магазина, пятнадцать лтъ меня вс уважали, никто не смлъ оскорбить меня, и вдругъ какая-то нищая двчонка, Богъ знаетъ откуда, хочетъ втоптать меня въ грязь!’

На бду случилось еще одно происшествіе. Какой-то молодой человкъ захалъ въ магазинъ купить банку помады, въ то самое время, когда тамъ была знатная и богатая дама, отъ которой мадамъ Манталини наживала большіе барыши. Миссъ Негъ прибжала съ двумя шляпками, задыхаясь весьма интересно чтобы показать свое усердіе къ длу расточительной покупщицы. Но случилось такъ, что когда прибжала она, эта дама стояла очень близко къ молодому человку, и онъ пожималъ руку ея, между-тмъ какъ мадамъ Манталини скромно глядла въ окно. Дама нахмурилась.

— Мадамъ Манталини, сказала она: позовите лучше ту молодую и хорошенькую двушку, которую я вчера у васъ видла. Я терпть не могу, чтобы мн прислуживали старухи. И сдлайте такъ, чтобы она, а не кто другой, выходила всякій разъ, когда я заду.

— Миссъ Негъ, пошлите сюда миссъ Никльби, сказала хозяйка: а сами можете остаться въ мастерской.

— Что вы изволили приказать? спросила миссъ Негъ, покраснвши.

— Я приказала вамъ остаться въ мастерской.

Миссъ Негъ вышла, молча и прислала за себя Катю, но съ этихъ поръ она сдлалась непримиримымъ, открытымъ, врагомъ бдной двушки. ‘Я старуха?… я старуха? говорила она: а моя маленькая ножка! а пятнадцать лтъ славы и первенства!’ Щекотливый желудокъ ея самолюбія не могъ переварить этой обиды, и Катя сдлалась предметомъ всеобщаго негодованія, насмшекъ, клеветы, потому-что другія двушки также стали преслдовать ее, угождая начальниц. Невинная Катя плакала, горевала, а пособить было нечмъ. Жаловаться матери она не хотла, чтобы не огорчить ее, жаловаться хозяйк, ей казалось неблагородно. Безъ утхи и помощи, она ршилась терпть свое горе до послдней крайности и находила отраду только въ слезахъ. Прибавьте къ этому, что маленькаго жалованья, которое она получала, едва-едва было достаточно на удовлетвореніе самыхъ необходимыхъ потребностей ея жизни съ матерью. Прибавьте еще неудобства ихъ жилища, мрачность этихъ кирпичныхъ стнъ, сырость и холодъ, отдаленность и пустоту…….. Бдная, бдная двушка!

Между-тмъ братъ ея, съ знаменитымъ педагогомъ мистеромъ Сквирсомъ, прибылъ въ іоркское графство и вступилъ въ отправленіе своей должности. Мы не станемъ описывать ихъ путешествія, а перенесемъ читателя прямо въ деревню Дотбойсъ, куда наши странники прибыли по образцу пшаго хожденія, таща на плечахъ поклажу, потому что деревня Дотбойсъ была въ сторон отъ большой дороги и дилижансъ не зазжалъ въ нее.

— Это Дотбойсъ-Голль? спросилъ Николай, увидвъ наконецъ деревянный одноэтажный домъ, который чуть виднлся сквозь сумерки на покрытой снгомъ равнин.

— Да, это онъ, отвчалъ мистеръ Сквирсъ. Но здсь, любезный Никльби, нтъ ни какой надобности называть его голлемъ {Hall значитъ большое зданіе, замокъ, дворецъ, палаты назначенныя для какихъ-нибудь собраній или присутственнаго мста.}. Мы употребляемъ это звонкое слово только въ Лондон, а въ нашей сторон мой домъ никому неизвстенъ подъ такимъ названіемъ. Вы согласитесь, мой милый, что всякой иметъ полное право называть свой домъ какъ онъ хочетъ, хоть островомъ, ежели это ему нравится. Вдь на это нтъ запрещенія отъ парламента.

У крыльца встртилъ ихъ молодой дти на, съ фонаремъ въ рук.

— Это ты, Смайкъ?

— Я, сударь.

— Что же ты едва шевелишься?

— Виноватъ, задремалъ у огня.

— Какъ у огня? Гд у васъ огонь?

— Въ кухн, сударь. Барышня сказала, что я могу тамъ погрться.

— Барышня — дура! Еслибы ты былъ на холод, такъ былъ бы дятельне и поворотливе.

Между-тмъ Николай продолжалъ осматривать печальную наружность дома. Ему показалось, что уже сбываются горькія предчувствія, которыя гнались за нимъ всю дорогу. Онъ задумался и не видалъ, какъ мистеръ Сквирсъ вошелъ въ домъ.

— Что жъ вы нейдете? вскричалъ наконецъ этотъ просвтитель юношества, отворивъ немножко дверь и высунувши полголовы: надобно заиирать. Видите, какъ холодно.

Николай вскарабкался на изломанныя ступеньки. Заложивъ дверь болтомъ, Сквирсъ ввелъ его въ тсную комнату, гд было съ полдюжины хромыхъ стульевъ и два стола, въ томъ числ-одинъ съ приборомъ для ужина. Противуположныя двери также растворились, и вошла высокая, толстая женщина, въ глазномъ шлафрок, съ волосами въ папильоткахъ, изъ измятомъ чепц, привязаннымъ къ голов желтымъ носовымъ платкомъ. Она подошла прямо къ Сквирсу и влпила ему два звонкихъ поцлуя. Не мудрено было догадаться, что это его супруга.

— Ну, что? сказалъ Сквирсъ: каково поживаютъ наши коровы?

— Благополучно, отвчала нжная половина грубымъ и рзкимъ голосомъ.

— А свиньи?

— Тоже.

— Ну, спасибо теб за добрыя всти. Что касается до сорванцовъ, то объ нихъ и спрашивать нечего.

— Они вс на лицо. Только у маленькаго Питера опять была горячка.

— Тьфу, чортъ возьми! этотъ негодяй безпрестанно боленъ! А я, мой другъ, привезъ съ собой помощника!

Мистрисъ Сквирсъ холодно поклонилась Николаю, и отведя мужа въ сторону, начала съ нимъ шептаться, но такъ, что молодой человкъ невольно подслушалъ нсколько безсвязныхъ выраженій: Объявлено….. Ты дуракъ….. Напечатать ‘съ помощниками’, а всё-таки не имть….. Я буду его ненавидть……

— О! такъ ты мастерски это сдлаешь, сказалъ мистеръ Сквирсъ вслухъ: никто не длаетъ такъ славно, какъ ты.

Они обмнялись улыбками и сли къ столу. Мистеръ Сквирсъ сталъ разсказывать объ успхахъ своей поздки, кто заплатилъ, кто просрочилъ: слово ‘деньги’ повторялось чаще всхъ другихъ словъ. Между-тмъ молодой дтина, котораго называли Смайкомъ, принесъ блюдо говядины и бутылку съ водкой. Въ это время Сквирсъ вытащилъ изъ кармана письма къ нкоторымъ воспитанникамъ. Смайкъ жадно и робко смотрлъ на эти бумаги, какъ-будто одно изъ писемъ могло относиться къ нему. Во взор его было что-то необыкновенно грустное: казалось, что этотъ взоръ высказываетъ длинную и горькую повсть. Николай почувствовалъ невольную симпатію къ молодому человку и обратилъ вниманіе на его наружность. Несмотря на осьмнадцать или девятнадцать лтъ и на довольно высокой ростъ, Смайкъ былъ одть въ дтское платье, какое употребляется только въ ребяческомъ возраст и состоитъ изъ одной штуки, заключающей въ себ и куртку и панталоны. Это платье было такъ мало и узко для Смайка, что во многихъ мстахъ распоролось и на рукахъ доходило только до локтей, а на ногахъ оканчивалось немного ниже колнъ. Чтобы остальная часть ногъ не была наруж, ихъ всунули въ огромные и необыкновенно-длинные сапоги, которые, врно, принадлежали прежде какому-нибудь рослому мужику, а потомъ были починены и снова изношены какимъ-нибудь нищимъ. На лиц Смайка выражались жестокія страданія, — болзни души и тла. Онъ былъ худъ, блденъ, хромъ, и говорилъ какимъ-то удушливымъ и скрыпучимъ голосомъ, который съ трудомъ выходилъ изъ его тощаго горла. Николай почувствовалъ непреодолимое желаніе наблюдать за этимъ страннымъ существомъ. Между-тмъ Смайкъ, занятый повидимому у стола, безпрестанно посматривалъ на Сквирса, разбиравшаго письма.

— Что ты тамъ ворочаешься? сердито закричалъ Сквирсъ.

Молодой человкъ жалостно сложилъ руки и затрясся всмъ тломъ.

— Я, сударь, я, сударь…… думалъ, не случилось ли вамъ……… узнать что-нибудь обо мн.

— О теб? Какъ же!……. Чортъ знаетъ, когда это случится. Взялъ негодяя ребенкомъ, я вотъ кормлю до девятнадцати лтъ, а денегъ за воспитаніе не получаю. Пошелъ вонъ.

Смайкъ закрылъ руками лицо и вышелъ, хромая.

— Я говорю теб, сказала мистрисъ Сквирсъ, что по моему, всего лучше сбыть его какъ-нибудь, съ рукъ.

— Нтъ, моя милая, отвчалъ ей мужъ: онъ расторопный малой и стоитъ того, что у насъ състъ и выпьетъ. Но полно! станемъ лучше ужинать, мн до смерти хочется сть и спать.

Мистеръ Сквирсъ принялся за особый приготовленный для него кусокъ говядины и отдалъ ему полную справедливость. Николай также слъ къ столу, но его апетитъ ужъ пропалъ.

— Какъ ты находишь эту говядину, спросила мистрись Сквирсъ.

— Нжна, какъ сахаръ.

— Я купила ее для…

— Для кого? ужъ не для…

— Нтъ, нтъ! не для нихъ. Неужли ты думаешь, что я такъ неосторожна?

— То-то же! сказалъ Сквирсъ, оглянувшись на Николая, блдный, какъ полотно.

Между сосдями носились слухи, что содержатель дотбойсскаго училища, по врожденной сострадательности къ животнымъ, покупалъ для своихъ воспитанниковъ быковъ и барановъ, скончавшихся не насильственною, но натуральною смертью, и вотъ причина, отъ которой онъ поблднлъ, когда жена начала расказывать исторію съденной имъ говядины: врно господинъ Сквирсъ подумалъ, не такого ли роду кушаньемъ попотчивала его возлюбленная супруга. Но Николай еще не зналъ этой тайны, и потому съ большимъ недоумніемъ смотрлъ, на испугъ хозяина, который между-тмъ, конечно, для ободренія взволнованной души своей, угостилъ себя большой рюмкой, составленной изъ смшенія водки и воды по роскошной метод брать половину на половину, съ прибавленіемъ нсколькихъ кусочковъ сахару.

Посл этого добродтельная чета принялась вмст поврять число вещей, привезенныхъ съ новыми воспитанниками. Бдныя малютки давно уже были напоены холоднымъ молокомъ и уложены вс въ одну неширокую постель, чтобы удобне было согрться и помечтать во сн о горячемъ и сытномъ ужин. Наконецъ число вещей было поврено, мужъ и жена вынесли ихъ изъ комнаты, потомъ воротились, пошарили по всмъ угламъ, чтобы удостовриться не забыли ли чего-нибудь, и тогда уже распрощались съ Николаемъ, не забывъ взять съ собой бутылку съ водкой, врно изъ опасенія, чтобы молодой человкъ не подкрпилъ себя ею впродолженіе ночи.

Оставшись одинъ, Николай началъ размышлять о своемъ положеніи: все, что онъ видлъ, не подавало ему пріятныхъ надеждъ. Но молодой человкъ вспомнилъ о своей матери, о сестр, и ршился переносить всякія непріятности, лишь бы не дать дяд никакого повода лишить покровительства бднаго, оставленнаго имъ, семейства. Добрыя намренія рдко не производятъ благотворнаго дйствія, въ душ Николая тотчасъ пробудилась надежда, что, можетъ-быть дла его въ Дотбойсъ-Голл пойдутъ лучше, нежели какъ кажется по началу, и съ этою пріятною мыслью онъ принялся раздваться, какъ вдругъ запечатанное письмо выпало изъ его кармана. Въ хлопотахъ отъзда изъ Лондона, Николай совсмъ позабылъ про это письмо, да и потомъ ни разу не вспомнилъ. Оно было адресовано на его имя, написано на выпачканной бумаг, и состояло изъ такихъ чудныхъ каракуль, что Николай долго бился, пока усплъ прочитать слдующее:

‘Любезной маладой человекъ,

‘Я знаю свтъ: ну, да что!

‘Если вамъ когда-нибудь понадобитця друкъ въ Лондон (не сердитесь за это: я только такъ думаю, а не то чтобы), квартира моя у Гольденъ-Сквера, недалеко отъ вашего дяди, тутъ есть домъ на углу. Можно за стать меня вечеромъ. Встарыя годы никто этого не стыдился: вотъ какъ! Но все прошло.

‘Извините, что сть ошибки. Я, того и гляди, позабуду, какъ и плать надевають. Все, что зналъ, по забылъ. Немудрено было разучитця и грамот.

Ньюменъ Ноггсъ.

‘PS.-Если будете около Бернардъ-Кастля, тамъ славная вотка въ трактире есть. Скажите, что со мной знакомы: васъ за это не осудятъ. Можно сказать: мистеръ Ноггсъ, потому что я также былъ прежд джентльменъ. Право, былъ прежъ де отъ личный джентльменъ!’

Разумется, Николай очень удивился, какъ содержанію этого письма, такъ и незнакомому имени подписавшагося. Но прохать слишкомъ двсти миль въ дурную погоду, это такое лекарство отъ думъ и такое врное средство заснуть на жесткой постели, что нашъ молодой герой не усплъ еще дать полнаго разгула своимъ догадкамъ, какъ уже вки его смжились и сонъ оснилъ его черными своими крыльями. Непріятный блескъ свчки, поднесенной къ самымъ глазамъ, и знакомый голосъ мистера Сквирса, заставили его проснуться въ самомъ восхитительномъ період ночной мечты.

— Семь часовъ, Никльби, сказалъ Сквирсъ: пора вставать! Ну, живе.

Николай не заставилъ будить себя боле, вскочилъ, одлся, между-тмъ Сквирсъ растворилъ ставни и задулъ свчу.

— Въ школу! сказалъ онъ, взявъ въ руки тяжелую плеть, и повелъ Николая къ одному изъ ветхихъ деревянныхъ строеній, которыя были раскиданы въ безпорядк позади дому. Сюда! вотъ нашъ педагогическій амбаръ!

Въ самомъ дл строеніе было очень сходно съ амбаромъ, никогда острота не попадала такъ мтко въ предметъ: ее даже нельзя назвать остротою. Но что Николай увидлъ внутри этого жалкаго зданія, то превзошло и самый смлый размахъ его фантазіи. Сначала онъ былъ такъ озадаченъ хаосомъ звуковъ и образовъ, что не могъ ничего разсмотрть. Наконецъ, когда его зрніе, слухъ и умъ пришли постепенно въ нкоторый порядокъ, онъ увидлъ себя въ большой грязной комнат, окна которой почти не имли стеколъ, а были заклеены листками изъ ученическихъ тетрадей. У одной стны стояла каедра, вправо отъ нея, также у стны, другая, передъ ними, почти во все пространство комнаты, были расположены обыкновенныя классныя скамейки, но изрзанныя, запачканныя, изломанныя, починенныя и опять изломанныя. Потолка не было: вмсто его, глаза Николая встртили стропилы и кровлю, въ широкія щели сквозилъ свтъ, слды течи остались на полу и на стнахъ, которыя до того полиняли, что нельзя было ршить, какая краска прежде покрывала ихъ — блая, или красная.

Но это еще не все, это еще бездлки! Самое любопытное были воспитанники, — дти богачей и вельможъ, какъ о нихъ думалъ Николай!… Увы! и послдній, слабый лучъ надежды погасъ въ душ его, когда онъ осмлился оглянуться кругомъ!… Блдныя, дикія, тощія, костлявыя лица, дти со старческою наружностью, уроды въ желзныхъ колодкахъ, горбуны, карлы, — все это было перемшано и поражало зрителя ужасомъ. Тутъ были кривые и косые глаза, беззубые рты, разбитыя и изуродованныя лица, хромыя и кривыя ноги, вывихнутыя руки, сведенныя туловища, однимъ словомъ, вс виды природныхъ недостатковъ и увчья, слдствія неестественнаго отвращенія родителей къ своимъ дтямъ, или ихъ собственныхъ шалостей, — а во всякомъ случа доказательства жестокости, или небреженія. Тутъ были дтскія личики, которымъ судьба назначала цвсти красотой, но они поблекли преждевременно отъ безпрерывныхъ страданій, тутъ были лица съ потухшимъ блескомъ во взор и съ морщинами на щекахъ, другія съ какою-то стекловидною кожею и съ оловянными глазами, третьи, — бдныя жертвы наслдственныхъ болзней, — съ язвами и глубокими шрамами, безъ рсницъ на покраснвшихъ вкахъ и безъ волосъ на измятыхъ черепахъ.

Одежда этихъ несчастныхъ вполн соотвтствовала ихъ безобразію. На нихъ были не платья, а разв обрывки отъ платья, отнятыя у нищихъ. Голыя колни и локти, необутыя ноги, куртки безъ рукавовъ, безъ пуговицъ, — везд грязь, везд лохмотья…. Нтъ, мы не станемъ боле описывать ихъ наружности. Гадко и жалко, страшно и отвратительно!

Но въ то же время были въ этой сцен. и такія черты, которые разсмшили бы другаго, мене чувствительнаго и близкаго наблюдателя чмъ Николай. На одной изъ каедръ стояла мистрисъ Сквирсъ надъ огромною чашею съ супомъ. Она раздавала этотъ усладительный составъ порціями по порядку каждому мальчику, употребляя притомъ большую деревянную ложку, которая, по своимъ огромнымъ размрамъ казалось была назначена для употребленія великановъ ужасно растягивала рты бдныхъ дтей, которыя, подъ страхомъ жестокаго наказанія, должны были проглатывать все, что въ ней содержалось, чтобы не тратить драгоцннаго супу, разливая по полу. На-право отъ мистрисъ Сквирсъ стоялъ рядъ воспитанниковъ, ожидавшихъ своей доли изъ чаши, налво другой рядъ, — тхъ, которые уже получили ее. Первые не обнаруживали свойственнаго дтскому возрасту апетита, но какъ-будто съ боязнію смотрли на мутную влагу, которую черпала мистрисъ Сквирсъ, послдніе не показывали удовольствія, на длали гримасы отвращенія, и боли: можетъ-быть, ихъ кормили Богъ знаетъ чмъ, лишь бы не уморить съ голоду. Между-тмъ сынъ и наслдникъ Сквирса,— точное подобіе отца,— сидлъ на одной изъ скамеекъ, кричалъ, визжалъ, кривлялся и больно колотилъ ногой до рукамъ Смайка, который надвалъ ему новые башмаки, чрезвычайно подозрительнаго сходства съ тми, что были вчера на одномъ изъ новоприбывшихъ воспитанниковъ, какъ этотъ бдняга и самъ, кажется, думалъ, потому-что смотрлъ на нихъ очень печально.

— Что? закричалъ мистеръ Сквирсъ такъ громко, что дти закачались и чуть не попадали: хорошо-ли идетъ?

— Хорошо, отвчала его жена, выливъ ложку супу въ горло послдняго мальчика и потомъ ударивъ его этой же ложкой по голов. Ступай сюда, Смайкъ! возьми миску. Да смотри, осторожне!

Смайкъ вынесъ миску. Мистрисъ Сквирсъ послдовала за нимъ. Николай, съ изумленіемъ и жалостью, смотрлъ на будущихъ учениковъ-своихъ, но въ это время подошелъ къ нему мистеръ Сквирсъ и сказалъ:

— Теперь надо приниматься за уроки. У насъ вс ученики раздляются на два класса или отдленія. Въ младшемъ мы обучаемъ чтенію и письму, а въ старшемъ математик, физик, естественной исторіи, технологіи, сельскому хозяйству, однимъ словомъ, всмъ полезнымъ знаніямъ. Способъ обученія у насъ энциклопедическій, мы учимъ всему вдругъ, и съ приложеніемъ теоріи къ практик. Вотъ вы увидите, какъ это длается. Эй, старшій классъ! по мстамъ!

При этомъ восклицаній вс ученики засуетились, и т, которые были росле, заняли переднія лавки, а прочіе помстились на заднихъ.

— Гд первый ученикъ? спросилъ Сквирсъ.

— Моетъ окошки въ вашей прихожей, отвчалъ хриплый голосъ съ первой скамейки.

— Хорошо. Вотъ видите, Никльби: это урокъ, изъ грамматики и домоводства. Мыть — глаголъ дйствительный, значитъ уничтожать всякую нечистоту посредствомъ воды или другой какой-нибудь жидкости. Окошко — имя существительное, значитъ отверзтіе въ стн, сдланное для пропуска свту и воздуха. Когда ученикъ знаетъ эти опредленія по книжк, ему приказываютъ заучить, ихъ на практик. Это — то же, что глобусы въ географіи. Прекрасная метода. Гд второй ученикъ?

— Мететъ огородъ, пропищалъ кто-то.

— Хорошо. Это урокъ изъ сельскаго хозяйства и ботаники, Никльби. Огородъ — мсто, гд ростутъ разныя овощи. Когда ученикъ вытвердитъ названія всхъ овощей по книжк, его посылаютъ ознакомиться съ ними ближе на практик. Теперь я покажу вамъ примръ урока изъ естественной исторіи и латинскаго языка. Эй, третій ученикъ! что такое лошадь?

— Животное, отвчалъ ученикъ.

— Хорошо. Лошадь есть животное, животное четвероногое, по-латыни animalus quadrupedus, она принадлежитъ къ домашнимъ животнымъ, употребляется для перевозки тяжестей, питается произведеніями растительнаго царства природы. Для практики, ступай въ конюшню, вычисти мою лошадь, и задай ей корму.— Согласитесь, что это очень полезная метода, примолвилъ Сквирсъ, смотря на Николая, вполовину лукаво и вполовину сомнительно, какъ-будто стараясь отгадать его мысли.

— Да, очень полезная…. въ нкоторомъ отношеніи, отвчалъ молодой человкъ.

Сквирсъ презрительно улыбнулся.

— Теперь займитесь, какъ знаете, съ остальными учениками. Они вамъ сами покажутъ, что кому было задано. Лнивыхъ можете наказывать сколько хотите. Сказавъ это, Сквирсъ вышелъ, а ученики обступили своего новаго просвтителя. Мы не будемъ описывать, какую онъ принялъ методу, потому что въ ней не заключается ничего необыкновеннаго. Посл класса, въ два часа пополудни, дтямъ дали еще по небольшой порціи кушанья, при чемъ соблюдался тотъ же самый порядокъ, какъ утромъ, а тамъ послдовалъ второй классъ, и Николай почти не замтилъ времени. Въ сумерки онъ услся въ углу классной комнаты, между-тмъ какъ воспитанники собрались толпой въ другомъ углу и дрожали отъ холоду. У нихъ не было шуму, который обыкновенно слышенъ въ училищахъ, не было ни бшеныхъ игръ, ни искреннихъ и веселыхъ споровъ. Вс они сидли молча, скорчившись, прижавшись другъ къ другу, и боязливо, какъ пойманные дикіе зври, глядли на Николая.

Но молодой человкъ и самъ не могъ смотрть на нихъ безъ какого-то ужаса. Онъ наконецъ увидлъ, что такое — дотбойская школа, загадка разршилась, не оставалось ничего неяснаго и двусмысленнаго. Жестокости, которыхъ онъ былъ свидтелемъ, грубое и варварское поведеніе Сквирса, его жадность, его корыстолюбіе, наконецъ бдность, безобразіе, грязь, которыя были везд, куда ни взглядывалъ Николай, — все это приводило его въ отчаяніе, а когда онъ подумалъ еще, что будучи помощникомъ Сквирса, онъ, — хотя единственно по стеченію обстоятельствъ, — можетъ казаться участникомъ его гнусныхъ дяній, поборникомъ его правилъ, то эта мысль такъ поразила благороднаго юношу, что онъ былъ готовъ возненавидть себя, и если бы въ ту минуту пришла къ нему смерть, онъ бы встртилъ ее съ радостью.

Но вдругъ Николай вспомнилъ опять о своемъ семейств, и это возстановило его мужество. Онъ написалъ къ матери коротенькое письмо, въ которомъ увдомлялъ ее о благополучномъ окончаніи своего путешествія, не говоря ничего о Дотбойсъ, потомъ слъ на прежнее мсто и задумался. Черезъ нсколько минутъ, глаза его случайно встртили блдное лицо Смайка, который, стой на колняхъ передъ каминомъ, силился раздуть огонь подъ двумя полнами. Сырое дерево не загоралось, бдный малый утомился и боязливо посмотрлъ на Николая.

— Не бойся меня, Смайкъ, сказалъ нашъ герой. Смайкъ глядлъ на него безсмысленно и дрожалъ.

— Ты озябъ, Смайкъ?

— Нтъ, я привыкъ къ холоду.

Но говоря это, Смайкъ такъ робко осматривался кругомъ и въ глазахъ его такъ ясно выражалось изувченное состояніе ума и духа, что Николай не могъ удержаться отъ восклицанія: бдняжка!

Смайкъ залился слезами.

— Охъ! да!… да! сказалъ онъ, рыдая и закрывъ лицо кривыми и грязными пальцами.

— Полно! шепнулъ ему Николай, подойдя и положивъ руку на его плечо: надйся на Бога: онъ поможетъ теб. Не надобно плакать.

— Плакать! повторилъ Смайкъ: охъ! я много плачу!… много плачу!

— И чемъ же ты плачешь, бдняжка!

— О другихъ…. о себ…. плачу съ тхъ поръ, какъ живу. Слезы и слезы…. Боюсь, не знаю, живъ я, или умеръ…. Нтъ надежды!… О! если бы мн умереть!

Но въ это время раздался колокольчикъ, по которому надобно было ложиться спать. Смайкъ возвратился къ своему обыкновенному состоянію какой-то безчувственности и не могъ боле говорить. Николай, съ тяжелымъ и растроганнымъ сердцемъ, пошелъ въ общую спальню училища, гд была и его постель.

Между-тмъ въ дом самаго Сквирса, на половин его дочери Фанни, происходила другаго роду сцена не мене любопытная. Миссъ Фанни Сквирсъ имла отъ роду двадцать пять лтъ. Она была ростомъ въ отца, а полнотой въ мать, и наслдовала отъ маменьки силу голоса, а отъ папеньки выразительность взгляду, то есть, она составляла что-то среднее между этой четой, или соединяла въ себ ихъ обоюдныя качества:— была безобразна за двоихъ.

Удалясь въ свою комнату, чтобъ ложиться въ постель, миссъ Фанни Сквирсъ, по врожденному всмъ двушкамъ любопытству, стала навдываться у служанки о Никола. Та отвчала, что Николай молодецъ, иметъ престройныя ноги, обстоятельство весьма важное въ Дотбойсъ-Годл, гд ноги были вообще либо кривыя, либо изломанныя. Фанни продумала цлую ночь о Николаевыхъ ногахъ, вертлась то съ лваго боку на правый, то съ праваго на лвый, и наконецъ ршилась завтра непремнно посмотрть, что это за Николай.

Пользуясь временемъ, когда мать занята была на кухн, а отецъ ушелъ со двора, она тихонько прокралась къ дверямъ классной комнаты, отворила, вошла, и….. Ахъ!…. вдругъ остановилась, потупивъ глазки съ приличнымъ замшательствомъ.

Николай молча смотрлъ на незнакомую двицу.

— Извините, пробормотала наконецъ Фанни, красня, или по-крайней-мр желая краснть: я думала, что здсь папенька….. Мн нужно я хотла взять перо…….

— Если только перо, сударыня, такъ и я могу служить вамъ.

— Точно прекрасныя ноги, подумала Фанни.— Ахъ, сэръ! мн, право, совстно.

Николай очинилъ ей перо. Фанни поблагодарила и убжала, повторяя: ‘Дйствительно отличныя ноги! Я никогда не видывала такихъ.’ И цлый день она думала про молодаго учителя, старалась припомнить черты его лица, его голосъ, однимъ словамъ, она влюбилась въ Николая. Быстрому развитію этой страсти много способствовало то, что пріятельница Фанни, дочь мельника Прайса, Матильда, хотя была моложе ея семью годами, имла уже на примт жениха, богатаго мучнаго торговца Джона Брауди, а это, какъ извстно, пунктъ до крайности щекотливый у двушекъ, какъ бы они ни были дружны между собой. Фанни надла шляпку и побжала къ Матильд.

— Что ты, Фанни? спросила та съ удивленіемъ.

— Ахъ! отвчала миссъ Сквирсъ, и отведя въ сторону свою пріятельницу, открыла ей подъ великою тайною что у нея, Фанни, есть также женихъ, да не какой-нибудь мучной торговецъ, а джентльменъ, человкъ знатнаго произхожденія, который, чудное дло! заочно въ нее влюбился и длятого нанялся въ ихъ школу учителемъ, волочится и ухаживаетъ за ней, такъ, что проходу нтъ.

— Гмъ! отвчала Матильда. Ну, а что же онъ теб говоритъ?

— Ахъ! не спрашивай объ этомъ. Я не могу сказать, что онъ говоритъ, но еслибъ ты видла, что у него за ноги, что за глаза!…

— А смотритъ ли онъ на тебя вотъ такъ? спросила Матильда и сдлала глазки, какіе длалъ ей мучной торговецъ.

— Несравненно лучше, отвчала Фанни.

Мало-по-малу она перестала скрытничать и разсказала Матильд о всхъ любезностяхъ, которыя будто бы наговорилъ ей новый учитель, и он общимъ мнніемъ положили, что это очень удовлетворительно.

— Мн бы хотлось на него посмотрть, сказала Матильда.

— О! непремнно! Я была бы самое неблагодарное твореніе, если бы не доставила теб случая. На дняхъ папенька съ маменькой удутъ за новыми учениками, и когда ихъ не будетъ дома, я приглашу тебя съ Джономъ на чай.

Подруги поцловались и разбжались. Фанни съ нетерпніемъ ждала отъзда родителей. Наконецъ желанный день наступилъ: она осталась одна.

Читатели легко догадаются, что у Фанни было пропасть хлопотъ по этому случаю. Женскій тоалетъ вдь не шутка, особливо въ такихъ критическихъ обстоятельствахъ, когда дло идетъ объ жених. Зато миссъ Фанни и нарядилась какъ нельзя лучше. Волосы ея,— они были рыжеватаго цвту,— служанка завила въ пять рядовъ и расположила такъ, что букли, начинаясь у маковки, ниспадали оттуда на шею. О прочемъ и говорить нечего: розовое платье, голубой поясъ и зеленый газовый шарфъ, накинутый на одно плечо къ явной погибели Николаева сердца: все это были такія тонкія хитрости кокетства, какихъ еще не изобртала до того времени ни одна женщина. Чудо! прелесть! Николай взглянетъ, и растаетъ.

Въ конц тоалета прибжала Матильда Прайсъ.

— А гд же твой Джонъ?

— Онъ пошелъ домой умываться. Сейчасъ будетъ.

— Я трепещу.

— Врю. Я испытала это.

— Но мн это такъ ново, мой другъ.

Двушки начали оправлять взаимно свои наряды. Кто-то позвонилъ у дверей.

— Пришелъ! закричали он въ одинъ голосъ, и ну метаться изъ угла въ уголъ, сами не зная, что длаютъ.

— Но надобно отвчать, шепнула наконецъ Матильда. Говори, Фанни, скажи: войдите-съ.

Фанни, испустивъ трепетный вздохъ, сказала: ‘Войдите-съ!’ И вошелъ Николай Можно вообразить, какъ она приняла его: каждое ея слово, каждое движеніе было просто стрла, направленная прямо въ сердце молодаго человка. Но онъ казался задумчивымъ и не въ дух, отвчалъ на все очень холодно, наконецъ слъ къ окну, посмотрлъ въ поле и вздохнулъ. Этотъ вздохъ однако же не скрылся отъ вниманія двушекъ: Фанни толкнула локтемъ Матильду, а та отвчала выразительнымъ наклоненіемъ головы, и об, прикрывши платками уста свои, долго посмивались и посматривали то другъ на друга, то на Николая.

Наконецъ прибылъ Джонъ Брауди, возлюбленный двицы Матильды Прайсъ. Это случилось слдующимъ образомъ: сперва слышенъ былъ стукъ подкованныхъ сапоговъ, потомъ громкій голосъ, наконецъ дверь распахнулась настежь, и въ комнату вошла, или лучше сказать, влзла, огромная фигура въ свтло-гороховомъ сюртук, въ большой блой шляп съ широкими полями и въ превысокомъ галстух, изъ-за котораго торчали жестко-накрахмаленные углы рубашечнаго воротника, внушавшіе сильное подозрніе, что ихъ носилъ кто-нибудь изъ допотопныхъ гигантовъ. Таковъ былъ Джонъ Брауди. Голова его еще не просохла отъ недавнаго умыванія, по щекамъ текли капли воды.

— Здравствуйте, Джонъ, сказали об красавицы.

— Здорово! отвчалъ онъ оскаливши зубы.

— Имю честь рекомендовать, продолжала Фанни: мистеръ Джонъ Брауди, мистеръ Николай Никльби.

— Мое почтеніе. Какъ поживаешь?

Николай отвчалъ учтивымъ поклономъ.

— А старухи нтъ дома? спросилъ Джонъ.

— Нтъ: она ухала за учениками.

Джонъ опять оскалилъ зубы, посмотрлъ на Николая, который въ это время, намазывалъ себ ломтикъ хлба, и сказалъ: пошь, молодецъ! пошь! Здсь вдь не всякій день бываетъ хлбъ съ масломъ.

Николай покраснлъ и притворился, будто не слышитъ.

— Ха-ха-ха! захохоталъ Джонъ. Что жъ ты молчишь? Я говорю правду. Вотъ погоди, увидишь самъ, какъ у тебя останутся только кости да кожа, если долго здсь проживешь.

— Вы, видно, забавникъ, сказалъ наконецъ Николай, стараясь скрыть свое неудовольствіе.

— Нтъ, молодецъ, я не забавникъ, а я помню прежняго учителя: кости да кожа, говорю теб!

И вроятно воспоминаніе о худощавости предмстника Николая казалось Джону очень смшнымъ, потому что онъ расхохотался до такой степени, что почелъ за нужное разстегнуть свой сюртукъ.

— Я не знаю, мистеръ Брауди, сказалъ Николай, потерявъ терпніе: не знаю, достанетъ ли васъ на то чтобъ понять, какъ оскорбительны ваши намеки, если же вы способны понимать это, то прошу васъ…

Но въ то самое время, какъ Николай такимъ образомъ вступился за честь дому, въ которомъ онъ жилъ, раздались громкія всхлипыванія Фанни, которая плакала — но не о томъ, что обидли ея папеньку или маменьку, а о томъ, что молодой учитель, какъ ей показалось, гораздо пристальне посматриваетъ на Матильду, чмъ на нее.

— Что это значитъ? спросила Матильда.

— Такъ, ничего, отвчала Фанни, надувши губки.

— Но о чемъ же ты плачешь, Фанни?

— Не безпокойтесь: не ваше дло, сударыня.

Матильда обидлась.

— Вы очень учтивы, сударыня! сказала она.

— Не пойду къ вамъ учиться обращенію, сударыня! возразила Фанни.

— Да и на что вамъ? Вы и безъ того совершенство! Ха-ха-ха!

— Матильда! произнесла Фанни съ достоинствомъ: я тебя ненавижу.

— Ненавидите-съ? Очень хорошо! Между нами все кончено! И говоря это, Матильда дергала ленты у своей шляпки, стараясь между тмъ удержать слезы. Я знаю, прибавила она: о! я знаю, вы выплачете себ глаза съ горя!

Она хотла уже итти, но ея возлюбленный, — потому ли что ему было жаль оставить скоро пріятное общество, или потому, что онъ не любилъ никакихъ ссоръ,— совтовалъ ей погодить немножко и сталъ доказывать обимъ враждующимъ сторонамъ, что он сами не знаютъ за что бранятся.

— Послушай, двка, говорилъ онъ между прочимъ: что ты затрещала словно мельница твоего отца. Да и вы, барышня, то же расптушились ни съ того ни съ сего, безъ всякаго толку и разуму, а еще дочка книжнаго человка! Бросьте вс эти пустяки, да давайте лучше играть въ карты, или въ жмурки, или въ сижу-посижу. Ну, такъ что ли, барышня? Слышишь ты, двка? Ну, живе! протягивайте другъ другу руки. Полноте глядть одна на другую, какъ козы.

— Фанни! сказала Матильда.

— Матильда! сказала Фанни.

Он бросились другъ другу въ объятія, и миръ былъ заключенъ. Подруги плакали отъ радости до тхъ поръ, пока не смочили платковъ своихъ, и потомъ махали платками до тхъ поръ, пока ихъ не высушили.

Между-тмъ у Джона и Николая завязался прежній разговоръ, такъ неожиданно прерванный ссорою двухъ пріятельницъ. Казалось, что Джонъ никакъ не могъ разстаться съ забавнымъ воспоминаніемъ о старомъ помощник Сквирса, и онъ не переставалъ подтрунивать надъ Николаемъ, говоря, что молодому человку не сдобровать, что онъ высохнетъ какъ спичка, что мистрисъ Сквирсъ славная женщина, разомъ вгонитъ его въ чахотку. Николай, можетъ-быть, внутренно раздлялъ мнніе необразованнаго Джона, но во всякомъ случа ему казалось весьма неприличнымъ его обращеніе, и благородный молодой человкъ, посл долгихъ стараній обуздать, свою досаду, наконецъ не могъ не вступиться опять и за себя и за Сквирсовъ.

— Мистеръ Никльби, кажется, очень вспыльчивъ, сказала тогда Матильда, и съ этихъ словъ возгорлась новая ссора, да ужъ не между двумя подругами только, а между всми вообще собесдниками, которые раздлились на дв партіи, то есть, съ одной стороны были Джонъ и Матильда, съ другой Фанни и Николай. Разумется, что прекрасный полъ въ этомъ случа, какъ и всегда, ратовалъ храбре мужчинъ. Фанни раскраснлась до верхняго ряду локоновъ. Наконецъ, вдь все на свт иметъ конецъ, ссора красавицъ дошла до того, что можно было опасаться за ихъ глаза и косы: это важное обстоятельство заставило Джона отвести Матильду въ сторону, онъ шепнулъ ей что-то на ухо, и они вмст ушли.

‘Вотъ еще непріятность! думалъ Николай, возвращаясь въ школу: я нажилъ двухъ новыхъ враговъ, тогда какъ у меня нтъ ни одного друга. Держать бы мн языкъ свой на привязи! Глупецъ! разв я еще не проученъ всмъ, что видлъ и вижу вокругъ себя?’

Войдя въ общую спальню, онъ нашелъ тамъ Смайка. Изувченное и жалкое существо страстно привязалось къ Николаю съ того самаго вечера, какъ молодой человкъ ласково поговорилъ съ нимъ у камина классной комнаты. Кто именно былъ этотъ Смайкъ,— Николай никакъ не могъ узнать ни отъ самаго Сквирса, ни отъ другихъ. Говорили только, что бдняжка воспитывался въ дотбойсскомъ училищ, что вдругъ за него перестали платить деньги, и Сквирсы сдлали изъ него слугу, превращеніе впрочемъ не очень мудреное, потому что и другіе воспитанники, кто былъ посильне, исправляли для практики разныя хозяйственныя надобности въ дом искуснаго педагога. Привязанность Смайка къ Николаю была тмъ восторженне, что она основывалась на благодарности, чувств для него совершенно новомъ. Смайкъ слдовалъ по пятамъ за своимъ другомъ, подстерегалъ вс его взгляды, движенія, силился отгадывать его мысли, старался безпрестанно ему угождать и услуживать, за то что Николай обращался съ нимъ какъ съ человкомъ, а не какъ съ собакой.

— Что ты длаешь, Спайкъ? спросилъ Николай,

— Ничего, жду васъ.

Говоря это, Смайкъ весело улыбался: казалось, что онъ блаженствуетъ, увидлъ наконецъ своего покровителя.

— Бдный! произнесъ Николай, ласково взявъ его руку. Смайкъ тряхнулъ головой.

— Нтъ, сказалъ онъ: теперь ничего, теперь хорошо….. Но прежде…..

— Что жъ прежде?… Послушай, мой другъ, хороша ли у тебя память?

— Не знаю. Прежде, кажется, я былъ очень памятливъ, но…. это прошло.

— А почему жъ теб кажется, что ты прежде былъ памятливъ? спросилъ Николай, стараясь навести его на воспоминанія.

— Потому, отвчалъ Смайка, что я помню, какъ я былъ малъ. Это давно было, очень давно…. Но нтъ, я не-знаю, давно ли, нтъ! не знаю. Меня всегда сбиваютъ, путаютъ мои мысли. Я ничего не помню, не понимаю, что они сн говорятъ….. Я…. постойте!…. постойте!…. гд мы?

— Въ нашей комнат, Смайкъ. Успокойся.

— Ахъ!…. да…. да! въ нашей комнат.

— Скажи же мн что-нибудь о своемъ дтств, скажи, что было тогда, какъ ты еще не лишился памяти? какое было время…. тепло, или холодно?

— Дождикъ… большой дождикъ. Было темно…. Не знаю ночь, что-ли…. когда я пріхалъ. Они собрались около меня и смялись, глядя, какъ я плачу, а дождикъ шелъ, мочилъ меня. Они говорили, кажется, о какомъ-то ребенк. Я промокъ насквозь, мн было холодно…. Тутъ была дверь…. я вошелъ.

— Ну, а когда ты вошелъ, тогда что?

— Я былъ такой маленькій! такой маленькій!

— Но ты пріхалъ одинъ, или тебя кто-нибудь привезъ?

— Человкъ…. старикъ….черный, въ морщинахъ. Я слышалъ, какъ они объ этомъ посл говорили, и самъ помню. Я былъ радъ, что онъ ушелъ отъ меня: я его. боялся, но они…. скоро я сталъ ихъ бояться еще пуще, чмъ старика.

— Не помнишь ли ты какой-нибудь женщины, доброй, ласковой, которая бы тебя нянчила, цловала, называла своимъ сыномъ?

— Нтъ, не помню.

— Такъ не помнишь ли какого-нибудь другаго дому, кром того, въ которомъ ты здсь живешь?

— Нтъ. Комната….. я только помню, что я спалъ въ комнат…. въ большой, пустой, на самомъ верху, гд была дверь и лстница. Я всегда закрывалъ голову одяломъ, потому-что со мной не бывало никого по ночамъ и мн было страшно. Я никогда не забываю этой комнаты: если мн снится что-нибудь страшное, то всегда случается такъ, какъ-будто я опять въ ней. Были разныя вещи и люди, которыхъ я ужъ не вижу, но комната всё такая же: она не перемнилась.

Николай напрасно хотлъ узнать что-нибудь больше: Смайкъ не могъ ничего сказать, и скоро впалъ въ ту безчувственность, которая была привычнымъ его состояніемъ. Между-тмъ на половин миссъ Фанни также происходилъ разговоръ: прелестная миссъ бесдовала съ служанкой.

— Какъ прекрасно вы сегодня причесаны! Ей Богу, жаль трогать эти букли.

Фанни вздохнула: она подозрвала, что букли и прочія орудія ея красоты не дйствуютъ на сердце Николая. Служанка продолжала:

— Вотъ, если бы миссъ Матильда умла такъ же причесываться, да такъ же держать себя, тогда Джонъ Брауди…

— Что, Джонъ Брауди? спросила Фанни съ любопытствомъ.

— Ничего, сударыня, я только хотла сказать, что миссъ Матильда вертитъ головой, словно флюгеръ, а смотритъ, какъ ястребъ.

— Это оттого, Феба, что она всегда въ дурномъ обществ. Посуди сама: мучной торговецъ, что это? прилично ли? Фи!

— Такъ, сударыня. Но вдь и у нихъ есть глаза, слава Богу! Они, не хуже другихъ, умютъ отличить золото отъ песку….. О! я знаю, что знаю!

— Феба! сказала миссъ Сквирсъ торжественно: что скрывается подъ этими таинственными словами? Я требую, чтобы ты не скромничала попустому. Говори!

Феба была двка лукавая: она знала, что угождать Фанни — единственный способъ не умереть отъ голоду и отъ холоду въ дом ея почтенныхъ родителей.

— Если вамъ непремнно угодно знать, сказала она, такъ конечно, я не смю ослушаться. Дло въ томъ, сударыня, что мистеръ Джонъ, какъ я вижу, совершенно согласенъ со мною, и если бы не зашелъ такъ далеко съ миссъ Матильдой, то врно промнялъ бы ее на миссъ Фанни.

— О, Боже! возможно ли! вскричала миссъ Фанни, всплеснувъ руками.

— Да такъ, сударыня, онъ влюбленъ въ васъ по уши.

— Бдный молодой человкъ! Я понимаю его страданія. Несчастная Матильда! какъ мн не жаль!

Миссъ Сквирсъ въ чрезвычайномъ волненіи легла въ постель. Странная вещь — сердце женщины! Фанни чуть ли сама не была уврена, что разсказъ Фебы — просто грубая и нелпая лесть. Однако жъ услышать такую лесть, показать притомъ свое великодушіе, пожалть о пріятельницъ, хотя бы въ присутствіи только своей служанки, было очень отрадно сердцу Фанни и почти разсяло ея дурное расположеніе. Но на другой день, — увы!— на другой день ее поразила новая непріятность. Въ то самое время, какъ хотла уже итти къ Матильд и великодушно протянуть ей руку примиренія, Фанни получаетъ записку, въ которой Матильда увдомляетъ ее, что наконецъ она помолвлена за Джона Брауди и что черезъ три недли будетъ ихъ свадьба, ‘о чемъ и поспшаю тебя увдомить, писала Матильда, чтобы ты къ тому времени приготовила платье, потому что, надюсь, ты неоткажешься быть у меня на бал.’

Очевидно, что эта записка была составлена съ большою женскою ловкостью, изъ меду и желчи. По-край-ней-Мр Фанни не могла подумать о скоромъ замужеств своей подруги, безъ того чтобы не пожелтть въ то же мгновеніе, и вслдствіе этого отвчала Матильд, что она, Фанни, поздравляетъ ее и надется, авось-либо, Матильда будетъ счастлива, хотя съ своей стороны, не могла бы такъ скоро ршиться, зная, какіе изверги вс мужчины и какъ часто бываютъ несчастливы замужнія женщины.

Но, написавъ къ подруг такое философическое, замчаніе на счетъ брака, Фанни съ этой же самой минуты начала неутомимо преслдовать Николая, ршась во что бы ни стало выйти за него замужъ. Она никакъ не подозрвала, чтобы Николай могъ отказаться отъ этого счастія, во-первыхъ, потому что она находила себя очень хорошенькой и миленькой женщиной, во-вторыхъ, потому что отецъ ея — хозяинъ школы, а Николай только помощникъ, у отца ея куча денегъ, а у Николая нтъ ничего. Посл этого, разсудите сами, статочное ли дло, чтобы молодой человкъ не почелъ себя блаженнйшимъ въ мір созданіемъ, увидвъ, что миссъ Фанни, удостоиваетъ его любви своей? Нечего и говорить! Ясно! И вотъ миссъ Фанни Сквирсъ, не покладывая рукъ, безпрестанно закидываетъ удочку, въ надежд поймать жениха съ стройными ногами. Вынула разъ,— ничего, вынула въ другой, — тоже. Но вдь не вдругъ же, Господи! Что длать, если Николай такъ безтолковъ? И Фанни трудится неутомимо, а Николай между-тмъ думаетъ про себя: ‘Что это ко мн привязалось такое пугало? Отъ него нигд нтъ покою!’

Наконецъ, въ нетерпливости своей нжной страсти, прелестная миссъ задумала употребить посредничество подруги. Он сошлись тайнымъ образомъ, за заборомъ, которымъ былъ огороженъ дотбойсскій садъ. Это случилось за полчаса дотого, когда Николай обыкновенна прогуливался, пользуясь для этого временемъ, которое было назначено для такъ называемаго обда учениковъ. Разговоръ начался тмъ, что Матильда нсколько минутъ ничего не хотла слушать, а твердила вольно о числ и качеств новыхъ нарядовъ, которые необходимы для нея по случаю вступленія на священное поприще замужней жизни. Но миссъ Сквирсъ, смлымъ оборотомъ рчи, наконецъ навела разговоръ на настоящую колею. Признаться, ей тяжеленько было просить Матильдиной помощи, посл того какъ она сама говорила, что Николай страстно въ нее влюбленъ и что она боится замужества, но что же длать? вы знаете,— страсть сильна! притомъ миссъ Матильда черезъ два дня будетъ обвнчана: такъ время ли тшить свое мелочное самолюбіе и черезъ это отставать еще дальше отъ своей младшей подруги? Дв двушки составили совтъ по всмъ правиламъ и ршили на томъ, что для отвращенія всякой проволочки, он теперь же пойдутъ на тропинку, по которой обыкновенно прогуливается Николай, заведутъ съ нимъ разговоръ, и Матильда откроетъ глаза молодому человку, а онъ…. что же онъ? разумется, сойдетъ съ ума отъ радости, какъ увидитъ счастливую перспективу судьбы своей.

Не мене того Фанни, при встрч съ Николаемъ разахалась, покраснла, пришла въ смущеніе, потупила глаза и пробормотала сквозь зубы, что она не ожидала его видть. Но это было такъ только сначала: скоро Фанни сдлалась спокойна и весела, разговаривала и шутила не меньше своей пріятельницы. Матильда завела рчь о любви и почти напрямикъ говорила, что ея подруга неравнодушна къ Николаю, но тотъ какъ-будто не понималъ, или притворялся непонимающимъ.

— Мн очень жаль, сказалъ онъ между прочимъ, звая на верхушки деревьевъ: что я былъ нкоторымъ образомъ причиною неудовольствія, которое намедни у насъ вышло.

— Есть другія вещи, о которыхъ вамъ должно бы еще больше жалть, возразила Матильда, пристально смотря на него.

— Я и самъ то же думаю, отвчалъ онъ вполголоса, покосившись на Фанни: но…. всё-таки, вы согласитесь, нельзя говорить…. нельзя быть слишкомъ откровеннымъ…

Ахъ, какъ мило его замшательство! подумала Фанни. Наконецъ — онъ мой! Отвчай за меня, Матильда, шепнула она, толкнувши локтемъ свою пріятельницу.

— Замтьте однако жъ, сэръ, сказала Матильда, что рано, или поздно, надо же будетъ объясниться: любви нельзя скрывать цлый вкъ.

— Какой любви? спросилъ Николай съ удивленіемъ.

— Какъ, какой любви! Вашей взаимной любви съ Фанни.

Николай вытаращилъ глаза.

Онъ не вритъ своему счастію, подумала Фанни. Матильда, говори за меня.

— Успокоитесь, радуйтесь, мистеръ Николай, сказала услужливая подруга: Фанни любитъ васъ столько же, сколько вы ее любите.

— Ахъ! произнесла Фанни.

— Ну, подайте ей руку. Кчему эти церемоніи? Она совершенно уврена въ вашей любви. Подайте ей руку.

— Позвольте! сказалъ Николай, смекнувъ наконецъ въ чемъ дло и вспомнивъ вс несносныя преслдованія миссъ Сквирсъ: позвольте! прошу меня выслушать.

— Ну, что тутъ выслушивать? возразила Матильда.

— О, Николай! нжно пропищала Фанни, простирая къ нему объятія.

Николай вышелъ изъ себя. Мало того, что безобразная Фанни, точно цыпленокъ за насдкой, гонялась за нимъ съ утра до ночи: теперь она, вмст съ своей подругой, хочетъ насильно заставить его объясняться въ любви. Это хоть кого взбситъ.

— Послушайте, сказалъ онъ Матильд, ваша пріятельница ошибается. Несмотря на то, что съ-тхъ-поръ, какъ случай забросилъ меня въ этотъ домъ, она безпрестанно вертлась передо мною, я почти не видалъ ея, да хоть бы и видлъ, хотя бъ видлъ ее сто разъ, или сто тысячъ разъ, всё-равно! я никогда не думалъ, не желалъ, не надялся быть предметомъ ея любви, и даже не могу подумать объ этомъ безъ отвращенія.

Николай поклонился и пошелъ домой. Представьте себ положеніе Фанни. Ее презираетъ!… и кто же?… Учитель, нанятой по газетному объявленію, за пять фунтовъ стерлинговъ въ годъ, безъ всякаго договору о срокахъ платежа этого нищенскаго жалованья. О, какъ она обижена! И зато — какъ страшенъ гнвъ Фанни! Невозможно выразить быстроты, съ какою любовь ея превратилась въ ненависть. Получить отказъ!— отказъ отъ какого-то нищаго, да еще въ присутствіи этого котенка, этой осьмнадцати-лтной мельниковой дочери…. О, Боже мой! Боже, мой! Правда, что котенокъ выходитъ замужъ за человка, который ползалъ бы на колняхъ передъ миссъ Фанни, если бы ему пришла въ голову дерзкая мысль просить руки ея, но котенокъ всё-таки выходитъ, а Фанни — нтъ!…. И ей смертельно хотлось бы задушить Матильду.

Впрочемъ у Фанни оставалось еще утшеніе, надежда отмстить. Ободрившись немножко, она сказала Матильд, что Николай извергъ, злодй, которому она ни за что на свт не отдастъ руки своей, и побжала домой, повторяя дорогою: ‘Хорошо! Хорошо! я ему покажу себя! я доведу, что маменька непремнно вгонитъ его въ чахотку! Пускай сбудется пророчество этого долговязаго Джона, который не нашелъ себ невсты лучше мельничихи!’

Съ этого времени личная ненависть мистрисъ Сквирсъ къ Николаю была еще безпрестанно подстрекаема мстительностію Фанни, и молодой человкъ увидлъ себя предметомъ какого-то постояннаго, негодованія и презрнія со стороны всего семейства Сквирсовъ, такъ, что иногда у него кровь бросалась въ голову, отъ бшенства, а слезы лились, какъ рка. Придумали особое средство досаждать ему, разрывать его сердце на части и выводить изъ терпнія: начали мучить Смайка.. Если бы дло шло только о прибавк работы, это бы еще ничего, побои безъ вины также не стоили бы большаго вниманіе: Смайкъ ужъ привыкъ трудиться за двухъ лошадей и служить безотвтною мтой для всхъ палокъ и кулаковъ въ дом Сквирса. Но дло въ томъ, что, лишь-только замтили жалость, которую питаетъ къ нему Николай, палки и кулаки сдлались единственнымъ продовольствіемъ несчастнаго созданія, обиженнаго и природою и людьми. Славная выдумка.!… Что и говоритъ! Сквирсы умли постоять за себя въ длахъ такого роду.

Однажды, посл окончанія классовъ, Николай ходилъ взадъ и впередъ но комнат, и безотчетно остановился въ темномъ углу, гд сидлъ Смайкъ. Съ необсохшими слдами слезъ на лиц, бдняжка пристально смотрлъ въ изорванную книгу, стараясь затвердить небольшой урокъ, который всякій девятилтній мальчикъ выучилъ бы безъ малйшаго затрудненія, но который для изувченнаго мозга девятнадцати-лтняго Смайка былъ великимъ и непонятнымъ таинствомъ, какъ ни сильно горло въ немъ желаніе угодить своему: благодтелю. Николай тихонько тронулъ его за плечо.

— Нтъ, я не могу этого вытвердить! вскричалъ Смайкъ съ выраженіемъ отчаянія въ лиц и въ голов.

— Такъ оставь, отвчалъ Николай.

Вдохнувши изъ глубины сердца, Смайкъ. закрылъ книгу и горько заплакалъ.

— Перестань плакать, Смайкъ, сказалъ Николай: я не могу, видть твоихъ слезъ,

— Ахъ! отвчалъ Смайкъ, рыдая: меня еще никогда такъ не мучили, какъ сегодня.

— Знаю, знаю, Смайкъ.

— Но за васъ….. о! за васъ я готовъ терпть все! Пусть они меня замучатъ до смерти. Да они и замучатъ меня, я знаю, непремнно замучатъ.

— Теб было бы лучше, бдняжка, если бы я отошелъ.

— Отошли?…. Вы хотите отойти? хотите меня бросить?

— Я этого не говорю, мой другъ. Это только такъ, предположеніе, не намреніе.

— О, мистеръ Никльби! вскричалъ Смайкъ умоляющимъ голосомъ: скажите мн, ради Бога, точно ли вы отойдете?

— Меня выгонять противъ воли, отвчалъ Николай.

— Что же вы тогда сдлаете?

— Что? Пойду куда глаза глядятъ. Свтъ великъ.

— А что этотъ свтъ, въ немъ такъ же дурно, какъ въ здшнемъ дом?

— Боже избави! Какъ бы ни было дурно въ свт, все лучше, чмъ здсь.

— А встртимся ли мы тамъ? спросилъ Смайкъ съ какимъ-то особеннымъ любопытствомъ.

— Почему же нтъ? отвчалъ Николай, не замчая этого.

Смайкъ сжалъ его руки, произнесъ нсколько непонятныхъ звуковъ, и вышелъ изъ комнаты.

На другой день холодное зимнее утро преждевременно разбудило Николая. Онъ поднялъ голову и взглянулъ на спящихъ воспитанниковъ. Печальное зрлище! Они лежали вс вмст, плотно прижавшись другъ къ другу, и прикрывшись своими лохмотьями. Блдные лучи январскаго утра скользили по ихъ тощимъ, свинцовымъ лицамъ. Нкоторые, вытянувшись и сложивъ на груди костлявыя руки, походили больше на трупы, чмъ на живыхъ, другіе, скорчившись въ странныхъ положеніяхъ, скоре могли быть приняты за несчастныхъ, страдающихъ въ мучительной пытк, чмъ за людей, принявшихъ эти положенія по прихотямъ сна. Немногіе, и то изъ числа самыхъ младшихъ, спали спокойно, съ улыбкою на устахъ, можетъ-быть видя во сн родительское жилище, но и здсь безпрестанно слышались тяжелые вздохи, знакъ, что спящіе не могутъ забыть своихъ настоящихъ несчастій, и какъ день уже наступалъ, то улыбки постепенно исчезали на лицахъ, а мсто ихъ занимало выраженіе скорби и ужаса. Сны — поэтическія созданія, которыя витаютъ на земл только подъ сумракомъ ночи и удаляются при первыхъ лучахъ солнца, освщающаго бдную нашу существенность.

— Эй! долго ли вамъ нжиться, лнивыя собаки! закричалъ голосъ Сквирса внизу лстницы.

— Сейчасъ встанемъ, сэръ, отвчалъ Николай сердито.

— Сейчасъ встанемъ! Смотри же, чтобы я васъ не поднялъ какъ-нибудь иначе!…. Гд Смайкъ? Пошлите сюда Смайка!…. Мерзавецъ! какъ ты смешь спать до этихъ поръ, а не длаешь своего дла?

— Или теб хочется, чтобы я проломила твою голову въ новомъ мст? прибавила остроумная мистрисъ Сквирсъ.

Николай оглядывался во вс стороны, дти тоже, но Смайка не было. Сквирсъ вбжалъ въ спальню съ поднятой палкой.

— Что это значитъ, сударь? Куда вы его двали?

— Я не видалъ его со вчерашняго вечера, отвчалъ Николай.

— Какъ, со вчерашняго вечера? Да куда жъ онъ двался?

— Не знаю. Можетъ-быть кинулся въ ближній прудъ.

Педагогъ злобно посмотрлъ на Николая, однако жъ не сказалъ ему ни слова, а сталъ допрашивать воспитанниковъ. Вс отвчали, что изъ нихъ никто ничего не знаетъ про Смайка.

— Долго ли теб здсь балагурить? сказала мистрисъ Сквирсъ, входя въ спальню и расталкивая дтей, которыя не успли дать ей дороги.

— Чего, моя милая! отвчалъ мужъ. Я не могу отыскать Смайка: пропалъ.

— Ну, такъ и есть! я этого ожидала.

— Что же теперь длать, моя милая?

Мистрисъ Сквирсъ задумалась. Мужъ стоялъ молча и смотрлъ на нее.

— Ничего, сказала она наконецъ: это бездлица!

— Какая бездлица? А кто же станетъ таскать воду, пилить дрова?…

— Ну кто? Тотъ же Смайкъ, если только онъ не околлъ гд-нибудь…. Скажи, вдь у него нтъ денегъ?

— Разумется нтъ, да и отъ роду не бывало гроша.

— Ну, такъ далеко ли онъ уйдетъ съ пустыми карманами? А я уврена, что онъ, но глупости, не ваялъ съ собой ни какого запасу.

Мужъ и жена расхохотались.

— То-то дуракъ! Мы его разомъ поймаемъ!

— Но всему причиной ты самъ, замтила мистрисъ Сквирсъ: взялъ обжору-учителя, который только балуетъ мальчишекъ. Господинъ Никльби, извольте сію минуту убираться съ ними въ классъ, и не смйте выйти оттуда, пока я не позволю, а не то, я убавлю у васъ этой красоты, которою вы такъ чванитесь!

— Право? сказалъ Николай, улыбаясь.

— Молчать! Я не люблю шутить, сударь….. Я не позволю, чтобы мн мшали поступать какъ я хочу.

— Согласенъ, но вдь и я также могу поступать какъ хочу…. Пойдемте, дти.

— То-то же, пойдемте дти! повторила мистрисъ Сквирсъ, передразнивая Николая. Ступайте разбойники, за своимъ атаманомъ!

Не обращая вниманія на эту глупую выходку бшенства, Николай пошелъ въ классъ, но черезъ нсколько времени онъ увидлъ изъ окна классной комнаты дв телжки, и на этихъ телжкахъ сидли, на одной Сквирсъ, на другой жена его. Они-похали въ разныя стороны. Не мудрено было догадаться, что это значитъ. Сердце Николая заныло. Онъ чувствовалъ, что развязка происшествія должна быть во всякомъ случа самая горестная: ежели Сквирсы отыщутъ Смайка, они замучатъ его, ежели нтъ…… смерть съ голоду или стужи была врне всего, что могъ встртить несчастный въ одинокомъ и безпомощномъ странствованіи по мстамъ, которыя были ему совсмъ незнакомы. Въ болзненномъ любопытств, придумывая тысячу различныхъ возможностей, провелъ Николай цлый день до самаго поздняго вечера, когда наконецъ Сквирсъ воротился домой одинъ, безъ всякаго успха.

— Ничего не узналъ! вскричалъ онъ, входя въ общую спальню: но смотрите, Никльби! если и мистрисъ Сквирсъ воротится также съ пустыми руками, я вымещу это кое-на-комъ!

На другой день, Николай еще не вставалъ съ постели, какъ подъ окнами раздался стукъ подъхавшей телжки и рзкій голосъ мистрисъ Сквирсъ, которая кричала, чтобы къ ней выслали мужа. Николай вскочилъ, подбжалъ къ окну, и первый предметъ, встртившійся глазамъ его, былъ несчастный Смайкъ, привязанный за ноги къ телжк, замученный, блдный,— забрызганный кровью, грязью, дождемъ.

— Поди сюда, сказала весела миссъ Сквирсъ: распутай эти веревки. Мы нарочно привязали голубчика, чтобъ ему было покойне.

Посмявшись этой любезной шутк, дружная чета принялась вмст распутывать толстый канатъ, и черезъ нсколько минутъ. Смайкъ, боле мертвый чмъ живой, былъ торжественно отнесенъ въ подвалъ, чтобы лежать тамъ до-тхъ-поръ, пока господину. Сквирсу не будетъ угодно произвести надъ нимъ должнаго наказанія при всхъ воспитанникахъ училища.

Можетъ-быть страннымъ покажется, что Сквирсы подняли такую тревогу чтобы поймать калеку, котораго сами они неутомимо преслдовали ненавистью. Но дло въ томъ, что Смайкъ замнялъ имъ нсколько слугъ, которымъ надо было платить жалованье, а сверхъ-того строгое наказаніе бглеца могло служить полезнымъ примромъ и для другихъ учениковъ, которые, по недостатку удовольствій въ дотбойсской школ, легко могли уступить искушенію и воспользоваться своими ногами, ежели только он были цлы.

Въ полдень мистеръ Сквирсъ, въ сопровожденіи своей достойной супруги, вошелъ въ школу, держа въ рук превосходное орудіе, именуемое плетью, орудіе крпкое, гибкое, съ навосченнымъ узломъ на конц, однимъ словомъ, орудіе, которое было нарочно приготовлено для предстоящей оказіи.

— Вс ли на-лицо? спросилъ онъ дребезжащимъ отъ гнву голосомъ.

Вс были на-лицо, но никто не смлъ вымолвить ни слова. Сквирсъ сверкающимъ взглядомъ окинулъ ряды воспитанниковъ, и отъ этого взгляду потупились вс глаза, наклонились вс головы.

— По мстамъ! вскричалъ онъ.

Дти поспшно расположились на своихъ скамейкахъ. Сквирсъ еще разъ пробжалъ своимъ зеленымъ глазомъ по ихъ блднымъ физіономіямъ, потомъ выразительно посмотрлъ на Николая и вышелъ. Черезъ нсколько-минутъ болзненные стоны возвстили приближеніе жертвы, Сквирсъ вошелъ, таща Смайка за воротъ.

Смайкъ поглядлъ вокругъ и остановился на Никола, какъ-будто ожидая отъ него помощи. Но Николай не сводилъ глазъ съ своего пульиптра.

— Пощадите! вскричалъ тогда Смайкъ, умирающимъ голосомъ.

— Хорошо, отвчалъ Сквирсъ: вотъ я только выколочу изъ тебя небольшую частичку жизни, а тамъ и пощажу.

— Славно сказано! подхватила мистрисъ Сквирсъ, засмявшись.

— Я сдлалъ это по невол, простоналъ Смайкъ, кинувъ вокругъ себя другой умоляющій взглядъ.

— По невол? вскричалъ Сквирсъ. Пожалуй, ты скажешь, что ты и не виноватъ, что это не твоя, а ноя вина.

Онъ схватилъ несчастнаго за волосы, и страшная плеть засвистала: мучительный ударъ упалъ на хилое тло Смайка, бдный издалъ пронзительный вопль, глаза его налились кровью, лицо исказилось…. Между-тмъ плеть опять свиснула, опять ударъ готовился Смайку… Но въ эту самую минуту Николай кинулся на мучителя и громовымъ голосомъ закричалъ: Стой!

— Кто такъ сметъ кричать? спросилъ Сквирсъ, оглянувшись.

— Я! отвчалъ Николай.

— Вы?

— Да, я! Я не допущу этого злодйства!

Сквирсъ невольно смшался, и выпустивъ Смайка изъ рукъ, отступилъ шага два назадъ. Глаза его, казалось хотли выскочить изъ своего мста, но изумленіе было такъ велико, что онъ не могъ говорить.

— Да, я не допущу этого! продолжалъ Николай, грозно смотря на злодя. Вы довольно мучили несчастное созданіе. Пора вспомнитъ, что оно такой же человкъ, какъ и вы, какъ и ваша жена, ваши дти…

— Молчать, нищій! закричалъ Сквирсъ, вдругъ ободрившись и сдлавшись еще бшене: молчать, пошелъ прочь!’

Онъ опять ухватился за Смайка и въ то же время махалъ своей плетью, чтобы не подпустить къ себ Николая.

— Слушай, злодй! сказалъ молодой человкъ, задыхаясь отъ гнва: я требую, чтобы ты сей часъ же оставилъ его. Ежели не оставишь — бда! клянусь Богомъ — бда! Никакія силы человческія и адскія — хотъ призови къ себ самаго чорта на помощь — не спасутъ тебя отъ моей руки. Я забудусь, не выдержу. Злодянія твои тяжело обрушатся на твою собственную голову.

Но Сквирсъ, кипя злобою, презрительно улыбнулся, плюнулъ на Николая, и размахивая плетью, задлъ его по лицу. Николай вспыхнулъ, вся кровь бросалась ему въ голову, глаза засверкали, я не владя собой, онъ яростно кинулся на Сквирса, вырвалъ изъ рукъ его плеть, ухватилъ его за горло, и посыпалъ на него такіе удары, что злодй застоналъ и началъ просить помилованія.

Воспитанники молча смотрли наготу сцену, и никто изъ-нихъ не тронулся съ мста. Только одинъ сынъ Сквирса, забжавъ сзади Николая, уцпился за полы его сюртюка и старался оттащить отъ отца, тогда-какъ мистрисъ Сквирсъ производила такую же операцію надъ своимъ супругомъ, желая выручить его изъ-подъ ударовъ разъяреннаго противника. Фанни, еще прежде сраженія., подкралась къ дверямъ, въ надежд полюбоваться, какъ будутъ наказывать Смайка и какъ Николай станетъ терзаться отъ этого наказанія. Увидть, что дло приняло совсмъ другой оборот, она мужественно бросилась въ-самый пылъ битвы, пустила въ голову Николая съ десятокъ чернилицъ, и потомъ начала колотить его во спин, одушевляя себя при каждомъ удар новымъ воспоминаніемъ объ его гордости и таимъ образомъ увеличивая крпость руки своей, которая и безъ того была не изъ слабыхъ.

Наконецъ Николай утомился. Чтобы заключить битву однимъ эфектнымъ ударомъ, онъ толкнулъ Сквирса изъ всхъ своихъ силъ. Педагогъ, ударившись головой объ скамейку, растянулся во всю длину тла по полу, жена его, увлеченная быстротой этого толчка, также повалилась, а сынъ и дочь признали за лучшее отретироваться. Приведя дло къ такому благополучному окончанію и удостоврившись, что Сквирсъ только оглушенъ, а не умеръ, Николай удалился изъ комнаты, и, выходя оглянулся кругомъ, чтобы отыскать Смайка, но его уже не было.

!!!!!!!!!Пропуск 197-212

меня завтра обдаютъ нсколько человкъ…… моихъ друзей. Надюсь, племянница, что ты не откажешься принять на себя роль хозяйки на этотъ случай. Я человкъ одинокій.

— Съ большимъ удовольствіемъ, дядюшка, но я, право, не знаю…… я такъ робка, не привыкла къ обществу. Боюсь, что вы будете мной недовольны.

— Не бойся, дло обойдется.

Сказавъ Кат, что она можетъ пріхать въ наемной коляск и что онъ за нее заплатитъ, Ральфъ поспшно ушелъ, а мистрисъ Никльби принялась опять цловать свою дочь.

— Ну, поздравляю тебя, душа моя! говорила она, теперь твое счастье устроено. Дядюшка тебя очень полюбилъ. Вотъ, завтра ты будешь у него на обд, тамъ будетъ много гостей, людей богатыхъ, знатныхъ. Мало ли что можетъ случиться?

И мистрисъ Никльби расказала пять анекдотовъ, какъ дядюшки давали приданое своимъ племянницамъ, и какъ племянницы, случайно встртившись у дядюшекъ съ знатными, богатыми и любезными лордами, выходили впослдствіи замужъ за этихъ лордовъ.

Само собою разумется, что все слдующее утро прошло въ заботахъ о Катиномъ тоалете. Добрая мать суетилась и говорила, не щадя ни дочери, ни себя. Къ довершенію суматохи, пришла еще миссъ Ла-Криви, которая, ничего не зная, расположилась-было провести этотъ день съ Катей и ея матерью, такъ какъ по случаю воскресенья, Кат не нужно было итти въ магазинъ. Миссъ Ла-Криви принадлежала къ числу тхъ несчастныхъ, которые, не умя знакомиться съ людьми по&#65533,-сердцу и уклоняясь отъ знакомствъ не по-сердцу, остаются иногда на цлую жизнь одинокими и живутъ въ многолюдной столиц, какъ-будто въ степи. До встрчи съ семействомъ Никльби, она проводила время въ совершенномъ уединеніи, но будучи одарена отъ природы дятельностью, веселостью, живостью, находила въ самой себ достаточный средства отъ скуки. Она разговаривала сама съ собою, была сама себ повренною и другомъ, иногда сама надъ собой подшучивала, сама себ угождала, словомъ, имла въ самой себ другую миссъ Ла-Криви и жила съ нею въ искреннйшей пріязни. Такое положеніе иметъ свои выгоды: случалось ли позлословить,—соръ не вынесенъ изъ избы, случалось ли позабавить, польстить,— все количество лести и удовольствія обращалось къ тому же лицу, которое доставляло ихъ. Но наконецъ миссъ Ла-Криви встретилась съ семействомъ, составляющимъ предметъ нашей повсти, и несчастія этихъ бдныхъ людей возбудили въ ней искреннее участіе. Есть много теплыхъ сердецъ, которыя бьются въ уединеніи и безвстности.

Но обратимся къ тоалету Кати.

Художническій вкусъ портретчицы и материнская нжность мистрисъ Никльби, соединясь вмст, произвели ужасную кутерьму. Они спорили о каждой булавк. Чтобы не огорчить ни той ни другой стороны, Катя разсудила длать по-своему, и это было лучше всего, что она могла сдлать. У хорошенькихъ женщинъ есть какой-то инстинктъ одваться къ лицу, такъ, что все, что&#65533, бы он ни надли, кажется кстати: и Катя, по окончаніи своего тоалета, была удивительно хороша, хотя нарядъ ея не отличался богатствомъ, не сіялъ ни золотомъ ни каменьями, а состоялъ изъ самаго скромнаго чернаго платья, голубой ленточки въ волосахъ, да благо газоваго шарфа на ше. Правда и то, что у нея были уборы, дороже каменьевъ и золота : это двичья стыдливость, которая покрывала румянцемъ ея свжія щеки, и милая робость, которая заставляла ее потуплять глаза свои, отчего всякій могъ видть ея прекрасный рсницы.

Сильно и боязливо трепетало бдное сердце Кати, когда она хала къ дяд, но оно затрепетало еще сильне, когда, пріхавъ туда, она не встртила знакомыхъ глазъ Ньюмена Ноггса, не была введена въ грязную комнату, гд ей случилось однажды быть вмст съ матерью, а увидла около себя незнакомыхъ богато-одтыхъ лакеевъ, и вошла, по ихъ указанію, въ небольшой кабинетъ, украшенный дорогими обоями, блымъ мраморнымъ каминомъ, огромными зеркалами, чудесною мебелью и картинами въ раззолоченныхъ рамахъ. Катя подумала, ужъ не ошиблась ли она домомъ, но въ сосдственной комнат раздавался рзкій голосъ Ральфа, и слдственно не было никакого сомннія. Въ замшательств она остановилась посередин и не знала что начать. Между-тмъ голосъ Ральфа сталъ смшиваться съ другими, новыми голосами, Катя уже не могла отличать его, все слилось въ одинъ общій крикъ, и говорившіе не могли похвастаться ни музыкальностью своихъ голосовъ, ни увренностію выраженій. Наконецъ дверь отворилась: Ральфъ явился передъ племянницей.

— Я не могъ къ теб выйти: надо было встрчать гостей. Теперь пойдемъ къ нимъ вмст.

— Позвольте, дядюшка, прервала Катя, въ крайней степени замшательства: позвольте! скажите, есть ли тамъ дамы? — Нтъ. Но сей часъ сядутъ за столъ. Пойдемъ.

Катя была готова просить, чтобы дядя не выводилъ ея, но вспомнивъ свое общаніе и подумавъ, что деньги, которыя мистеръ Ральфъ заплатилъ за ея коляску, могутъ считаться какъ бы задаткомъ, и что она должна сдержать слово, бдная двушка ршилась итти.

Пять человкъ мужчинъ стояли въ разныхъ положеніяхъ у камина.

— Лордъ Верисофтъ, сказалъ мистеръ Ральфъ, имю честь рекомендовать вамъ свою племянницу.

Молодой франтъ, съ усами и съ козлиной бородкой, въ щегольскомъ фрак самаго отчаяннаго покрою, выдвинулся впередъ, вставилъ лорнетъ въ лвый глазъ и устремилъ глупый взглядъ на Катю.

— Моя племянница, милордъ, повторилъ Никльби.

— Очень пріятно, сударыня, пробормоталъ франтъ и отвернулся къ другому мужчина высокаго роста, одтому также по самой послдней мод, но съ чрезвычайно некрасивымъ лицомъ, большими черными бакенбардами и впалыми глазами.

— Представьте меня, Никльби, сказалъ этотъ мужчина, пристально смотря на робкую двушку.

— Сэръ Мольбери Хокъ! провозгласилъ Ральфъ.

— И меня! прокричалъ джентльменъ съ брусничнымъ носомъ, выглянувъ изъ-за праваго плеча сэръ Мольбери.

— И меня! подхватилъ другой джентльменъ, выглянувъ изъ-за леваго плеча его.

— Мистеръ Плекъ!… мистеръ Пайкъ! сказалъ Ральфъ.

За этимъ послдовало непродолжительное молчаніе. Оставался еще одинъ джентльменъ, но онъ стоялъ поодаль и казался только довскомъ общества. Дядя посадилъ Катю въ кресла и отойдя къ сторон, зорко глядлъ на присутствующихъ.

— Это совершенный сюрпризъ, сказалъ лордъ Верисофтъ, посматривая на Ральфа и для этого вставивъ свой лорнетъ уже въ правый глазъ, какъ-будто на Катю надобно было смотрть лвымъ, а на Ральфа правымъ.

— Очень счастливъ, ежели вамъ нравится, милордъ, отвчалъ старикъ почтительно.

— Онъ хотлъ тебя удивить, сказалъ Хокъ.

— И удивилъ! За это стоитъ прикинуть ему лишній процентъ.

— Слышите, Никльби? подхватилъ Хокъ. Поймайте же его на слов, и какъ будете получать деньги, подлитесь со мной—за совтъ!

Вс захохотали. Разговоръ продолжался съ большою живостью, но Катя замтила два обстоятельства, которыя поразили ее весьма непріятнымъ образомъ: первое то, что гости очевидно не показывали ни малйшаго вниманія хозяину дома, а другое, что они, чаще нежели казалось бы нужнымъ, употребляли въ рчахъ своихъ разныя поговорки, не принятыя въ порядочномъ обществ. Правда, что Катя еще въ первый разъ видла передъ собой лондонскихъ денди, но въ женщинахъ есть какое-то врожденное чувство благопристойности и знанія свта, такъ-что самая неопытная двушка, только-что выхавшая изъ деревни, уже безъ труда различаетъ приличное отъ неприличнаго, какъ-будто векъ жила въ столиц и цлыми дюжинами изнашивала перчатки изъ самаго моднаго магазина.

Офиціянтъ доложилъ, что готово кушать. Лордъ Верисофтъ хотелъ подать руку Кат, но сэръ Мольбери былъ проворне: не спрося у Кати позволенія вести ее къ столу, онъ подхватилъ ее подъ руку и пошелъ впередъ.

— Никльби, сказалъ Верисофтъ, шутя: Хокъ совсмъ завладлъ вашей племянницей. Я, право, не знаю, кто изъ насъ хозяинъ въ дом — онъ, или я.

— Это я знаю, проворчалъ Ральфъ, идучи позади всхъ и притворяясь, будто не слышитъ словъ молодаго лорда.

За столомъ Катя должна была ссть на верхнемъ конц, между Хокомъ и Верисофтомъ, Ральфъ помстился на нижнемъ, между Плекомъ и Пайкомъ. Бдная двушка была въ такомъ замшательств, что не смла отвесть глазъ отъ своей тарелки. Но къ счастію собесдники не обращали на нее вниманія: лордъ Верисофтъ былъ занять своей козлиной бородкой, своимъ лорнетомъ, онъ безпрестанно смотрлся въ стоявшее насупротивъ зеркало, а сэръ Мольбери Хокъ подтрунивалъ надъ молодымъ щеголемъ, отпускалъ разныя остроты, и что бы онъ ни сказалъ, умное или глупое, острое или плоское, даже веселое или печальное, во всякомъ случа Плекъ и Пайкъ, не теряя ни единой минуты, какъ по команда, отвчали ему неистовымъ хохотомъ.

Обдъ былъ чудесный, гости ли на славу, но больше всхъ отличились весельчаки Плекъ и Пайкъ. Эти два джентльмена, съ удивительною настойчивостью и знаніемъ дла, пожирали все, что ни являлось на столъ, и посл такихъ блистательныхъ подвиговъ, всё-еще сохранили примчательную степень энергіи желудка, такъ, что когда былъ поданъ десертъ, они приступили къ нему свободно и беззаботно, какъ-будто не брали въ ротъ ничего солиднаго со вчерашняго дня.

— Господа! сказалъ лордъ Верисофтъ, прихлебывая первую рюмку портвейну: признаюсь вамъ, обдъ этотъ данъ въ долгъ, но согласитесь однако жъ, что если бы вс долги длались съ такимъ удовольствіемъ, то можно бы длать ихъ хоть всякій день.

— У тебя ужъ ихъ довольно, замтилъ сэръ Мольбери, съ громкимъ акомпаньементомъ Плеска и Пайка.

— А я длаю ихъ не всякій день, сказалъ, засмявшись, лордъ.

— Вроятно, только по праздникамъ, примолвилъ пятый гость, котораго не рекомендовали Кат, и сказавши это онъ взглянулъ на Пайка и Плеска, какъ-бы ожидая отъ нихъ улыбки въ награду своей острот, но два джентльмена, обязавшись улыбаться только остротамъ сэръ Мольбери Хока, были угрюмы на этотъ разъ, какъ подрядчики, и пятый гость, въ замшательств, началъ съ чрезвычайно нжнымъ участіемъ разсматривать цвтъ вина въ своей рюмк.

— Да что жъ это за дьявольщина! вскричалъ наконецъ сэръ Мольбери: почему никто не говорить миссъ Никльби о любви! Вдь ей скучно!

Катя покраснла отъ стыда и негодованія, хотла что-то сказать, но у нея недостало голосу.

— Я держу пять фунтовъ, что миссъ Никльби не взглянетъ мн прямо въ глаза! закричалъ опять Хокъ.

— Время? спросилъ лордъ Верисофтъ.

— Десять минутъ.

— Держу!

Съ обихъ сторонъ деньги были отсчитаны и отданы на сохраненіе Пайку.

— Дядюшка, сказала Катя, приподнявъ глаза на Ральфа: позвольте мн выйти.

— Зачмъ же, милая? Вдь это только игра.

— Игра! во всякомъ случа выгодная для меня! сказалъ Мольбери: ежели миссъ Никльби не взглянетъ, я возьму деньги, а взглянетъ, такъ я увижу ея свтлые глазки, которые теперь должны быть необыкновенно хороши,потому-что она раскраснлась, какъ вишня…. Пайкъ, много ли минутъ прошло?

— Четыре минуты.

— Браво!

— Не ужели вы не сдлаете для меня усилія надъ собою, миссъ Никльби? спросилъ лордъ Верисофтъ.

— Напрасно безпокоишься, пріятель! перебилъ Хокъ: миссъ Никльби и я поняли другъ друга. Она беретъ мою сторону. Ты пропалъ!— Ну что, Пайкъ?

— Осемь минутъ.

— Приготовь. деньги: скоро теб прійдется передать ихъ мн.

— Ха-ха-ха!. захохоталъ Пайкъ. ₄

— Ха-ха-ха! захохоталъ Плекъ.

Катя совершенно потеряла присутствіе духу. Взглянуть на Мольбери — было страшно, не взглянуть — значило бы подтвердить его хвастовство. Эта послдняя мысль такъ ужаснула бдную двушку, что она, сама не зная что длаетъ, вдругъ подняла глаза и остановила ихъ на лиц Хока, но во взгляд, который ей встртился, было что-то такое страшное, ненавистное, наглое, отвратительное, что она вскрикнула, вскочила и убжала.

На лстниц, въ толп слугъ, которые грубо смялись между собою, остановилась несчастная Катя, задыхаясь отъ слезъ и не зная, на что ей ршиться. Служанка выбжала изъ комнатъ и проводила ее въ отдаленный покой, сказавъ, что гости еще не скоро встанутъ изъ-за стола и что дядюшка желаетъ ее видть. Катя осталась одна, плакала, думала, наконецъ ей стало немного полегче, она присла къ окну и подперши рукою голову, опустила глаза. Черезъ нсколько минутъ кто-то, надъ самымъ ухомъ молодой двушки, произнесъ ея имя. Она вздрогнула, оглянулась…. На кушетк, почти рядомъ съ нею, сидлъ растянувшись пьяный Мольбери Хокъ.

— Что? сказалъ онъ, вы въ самомъ дл о чемъ-нибудь думали, или только такъ сидли потупившись, чтобы показать свои рсницы?

Катя дрожала, и, смотря на дверь, не отвчала ни слова.

— Я смотрлъ на васъ минутъ пять — чудо рсницы!— Подвинтесь ко мн немножко.

— Сэръ! сказала Катя: сдлайте милость, — умоляю васъ, — замолчите.

— Ну вотъ еще! Кчему такая жестокость, душечка?

— Ежели въ васъ есть хоть искра благородства, приличнаго вашему званію, вы должны оставите меня въ поко….

— Ну полно же, полно! Начто притворяться? Будьте естественне, миссъ Никльби, бросьте эти уловки.

Катя вскочила и хотла бжать, но сэръ Мольбери удержалъ ее за платье.

— Пустите меня, сударь! вскричала она въ гнв: слышите ли? пустите меня!

— Сядьте, сядьте. Я хочу съ вами поговорить.

— Пустите меня! Сію же минуту пустите!

И сдлавъ ршительное усиліе чтобъ освободиться, Катя вырвалась, кинулась въ двери, но тутъ встртилъ ее старикъ Ральфъ.

— Что это значитъ? сказалъ онъ, входя въ комнату.

— Дядюшка! этого ли я должна была ожидать въ вашемъ дом? Бдная, безпомощная двушка, дочь вашего покойнаго брата, выставлена здсь на оскорбленіе, на позоръ!….

Старый Никльби бросилъ на Хока взглядъ, который самъ сатана присвоилъ бы себ съ удовольствіемъ, жилы на его морщинистомъ лбу налились кровью, и нервы около рта пришли въ судорожное движеніе.

— Вы ошиблись, сэръ, сказалъ онъ сквозь зубы.

Мольбери немного смутился отъ неожиданнаго появленія старика, но скоро его замшательство совершенно разсялось, и онъ, смло смотря въ глаза Ральфу, отвчалъ: Полноте, Никльби! вдь я васъ знаю.

— Знаете? Хорошо. Но и я также васъ знаю.

Они пристально смотрли другъ на друга, и этотъ взоръ выражалъ, что они оба чувствуютъ невозможность всякаго притворства и скрытности между ними.

— Я напоилъ дурака, чтобы онъ опросталъ мн дорогу, сказалъ наконецъ сэръ Мольбери.

— А я подстрлилъ ястреба, чтобы онъ не хищничалъ, отвчалъ Никльби, намекая этимъ на самаго Хока, потому-что имя Хокъ, Huuk, значитъ по-англійски ястребъ.

Сэръ Мольбери съ дьявольской улыбкой пожалъ плечами и, шатаясь, вышелъ изъ комнаты. Ральфъ затворялъ за нимъ дверь, посадилъ Катю на кушетку и слъ самъ возл нея.

— Послушай, сказалъ онъ вполголоса, какъ-будто ему было неловко говорить съ молодой двушкой: перестань думать объ этомъ.

— Охъ! сжальтесь надо мной, отвчала Катя, въ промежутк рыданій и вздоховъ, которыя, казалось, хотли разорвать ея грудь: сжальтесь, отпустите меня къ маменьк!

— Хорошо, хорошо. Я отпущу тебя. Но прежде надобно чтобы ты отдохнула, чтобы на глазахъ не было слезъ.— Это тотчасъ пройдетъ, если ты сдлаешь маленькое усиліе.

— О! я сдлаю все, все! только отпустите меня!

— Я сказалъ, отпущу. Постарайся, только себя успокоить. Иначе ты испугаешь мать. А надо чтобы никто не зналъ объ этомъ, кром тебя да меня.

Говоря такимъ образомъ Ральфъ не отходилъ отъ племянницы, и когда наконецъ счелъ возможнымъ отправить ее домой, то самъ проводилъ съ лстницы, даже на подъздъ, даже на улицу, и оставилъ только тогда, когда она сла въ коляску.

На другой день посл этого происшествія, Катя не была въ силахъ итти къ своей должности въ магазинъ мадамъ Манталини, и сидла съ матерью дома, вдругъ вошелъ Ральфъ. Онъ принесъ письмо, полученное изъ Дотбойса. Можно вообразить себ впечатлніе, которое произвело краснорчивое посланіе Фанни на мистрисъ Никльби и на Катю. Но Ральфъ, казалось, не трогался ихъ слезами, и сидя спокойно на своемъ стул, говорилъ матери:

— Вотъ, сударыня, посудите сами. Я рекомендовалъ его человку, который могъ бы осчастливить его, а онъ надлалъ проказъ, за которыя сажаютъ на цпь!

— Я этому никогда не поврю, возразила Катя съ -негодованіемъ: никогда! Это какая-нибудь низкая выдумка: врно, Сквирсъ хочетъ сложить на Николая свою собственную вину.

— Милая, сказалъ Ральфъ, ты клевещешь на добродтельнаго человка. Все что я читалъ, — сущая правда.

— Нтъ! быть не. можетъ! вскричала Катя: Николай…. Боже мой! маменька, да что же вы не говорите? Какъ вы можете слушать такія нелпости?

Бдная мистрисъ Никльби не была на этотъ разъ въ своемъ обыкновенномъ расположеніи къ проницательности, и потому отвчала только тяжелымъ вздохомъ.— Между-тмъ Ральфъ продолжалъ:

— Если Николай невиненъ, то зачмъ же онъ бжалъ отъ честныхъ людей? Станетъ ли невинный сманивать съ собой какого-то негодяя и скитаться съ нимъ, какъ разбойникъ? Насиліе, бунтъ, драка, покража — какъ все это вы назовете?

— Клеветой! закричалъ грозный голосъ, и Николай, распахнувши двери, очутился посереди комнаты. Онъ ходилъ къ дяд, по узнавъ, что тотъ пошелъ къ его матери, поспшилъ также сюда: молодой человкъ догадался, что дядя понесъ съ собой дотбойскія новости, и хотлъ въ самомъ началъ истребить безпокойство, которое он должны были произвести.

Ральфъ не ожидалъ такой встрчи. Въ первомъ порыв удивленія и можетъ-статься, испуга, онъ вскочилъ и попятился, какъ бы желая привести себя въ оборонительное положеніе. Но полминуты спустя, суровая душа его приняла свою силу, и онъ стоялъ уже спокойно, неподвижно, сложивъ руки на груди и устрмивъ на племянника взоръ смертельной ненависти, тогда какъ Катя бросилась между ними, чтобы предупредить личное насиліе, котораго весьма можно было ожидать, судя по гнвному виду Николая.

— Милый Николай! удержись, вспомни….

— Хороши воспоминанія! отвчалъ Николай, крпко сжавъ ея руки. Вспоминая обо всемъ, что&#65533, со мною случилось, я чувствую, что мн надобно быть желзнымъ, чтобъ видть передъ собой этого человка!

— Желзнымъ, непремнно желзнымъ, шутливо примолвилъ Ральфъ: мало быть изъ тла и крови.

— О Боже мой! Боже мой! шептала между-тмъ несчастная мистрисъ Никльби: думала ли я, что доживу доживу до такихъ бдъ отъ Николая!

— Кто тамъ говорить о бдахъ отъ Николая? спросилъ молодой человкъ, оглядываясь кругомъ.

— Ваша матушка, сэръ, отвчалъ Ральфъ спокойно.

— Моя мать! Моя мать!…. А кто внушилъ ей такія рчи? Это вы, сударь! вы, который взвелъ на меня ложныя обвиненія, вы, который послалъ меня въ какой-то вертепъ, гд разбойничаютъ люди, достойные самихъ васъ, гд гнздится мерзская алчность, гд страдаютъ съ голоду, стужи и бдности несчастныя дти, гд веселая свжесть ихъ мгновенно превращается въ старческую дряхлость, покрывается морщинами и гибнетъ преждевременно.—Я призываю Небо въ свидтели, прибавилъ Николай, поднявъ руку: что все это правда, что все это видлъ я самъ, своими глазами, и все это было напередъ вамъ извстно!

— Перестань злословить, сказала Катя: будь терпеливе: вдь ты невиненъ! Опровергни лучше спокойно въ чмъ тебя обвиняютъ.

— Въ чмъ обвиняютъ меня? спросилъ Николай.

— Вопервыхъ, въ томъ, что ты напалъ на своего хозяина съ намреніемъ убить его, отвчалъ Ральфъ.

— Не правда. Я только вступился за одно жалкое существо, которое мучили безъ всякой причины, и если бы мн случилось въ другой разъ быть свидтелемъ подобныхъ жестокостей, я сдлалъ бы то же…. О! нтъ, я вдвое, втрое больне наказалъ бы этого варвара! Я оставилъ бы на немъ такіе слды, что онъ понесъ бы ихъ съ собою въ могилу!

— Слышите? сказалъ Ральфъ, повернувшись къ мистрисъ Никльби.

— Господи! отвчала она: я ужъ и не знаю, что думать.

— Погодите, маменька! ради Бога, погодите! сказала Катя. Братецъ, это еще не все. Я не смю теб сказать…. это вздоръ, это гадко! но они обвиняютъ тебя въ…. въ…. У нихъ, видишь, пропало какое-то кольцо, и они осиливаются говорить, что….

— Знаю! перебилъ Николай. Жена Сквирса подложила тихонько негодное бисерное кольцо въ мое платье, въ то самое утро, когда случилась вся эта исторія. Она тогда была въ общей спальн, и сана выслала меня вонъ. Вроятно, ей хотлось обвинить мня въ покраж этого кольца, чтобъ отказать мн отъ мста и не заплатить жалованья. Я нашелъ кольцо, когда слъ въ дилижансъ, и послалъ назадъ съ кондукторомъ. Теперь оно ужъ у нихъ.

— Вотъ видите! радостно вскричала Катя: я знала это, знала напередъ! Но скажи, Николай, что это за воспитанникъ, котораго, говорятъ они, ты увезъ оттуда?

— Это — юродивая, несчастная тварь, доведенная до такого состоянія зврскою жестокостью Сквирсовъ. Онъ со мною здсь, въ Лондон.

— Слышите? сказалъ опять Ральфъ своей невстк: онъ самъ во всемъ сознается. Но какъ же ты смешь держать при себ этого воспитанника? Ты долженъ возвратить его.

— Ни за что въ свт! Я отдамъ этого бдняка не иначе какъ отцу его. Я узнаю, кто его отецъ, и пробужу стыдъ въ сердц этого человка, хоть бы въ немъ не осталось никакого человческаго чувства.

Ральфъ нсколько минутъ стоялъ нахмурившись и молчалъ, но потомъ, взглянувъ на Николая, сказалъ твердымъ голосомъ: Теперь не угодно ли выслушать слова два отъ меня?

— Говорите, пожалуй, отвчалъ Николай, обнимая сестру: для меня всё-равно что бы вы ни сказали.

— Очень хорошо, сэръ. Но, можетъ-быть, найдутся другіе, кто слушаетъ что я говорю, и уважаетъ слова мои. Я обращаюсь къ вашей матушк: она уметъ распознавать людей.

— Къ несчастію! сказала мистрисъ Никльби, вздохнувши изъ глубины сердца.

Ежели сказать правду, такъ для нея тутъ не было большаго несчастья, потому-что умнье мистрисъ Никльби распознавать людей подлежало глубокому сомннію, да и самъ Ральфъ, кажется, точно такъ думалъ, потому-что онъ не удержался отъ улыбки, выговаривая послднія слова.

— Я не скажу ничего, началъ онъ: не скажу ничего о томъ, что&#65533, я для васъ сдлалъ и еще думалъ сдлать. Я, къ сожалнію, долженъ отказаться отъ своихъ намреній. Этотъ безумный отнимаетъ у меня и руки, и волю. Зная напередъ, какъ огорчитъ васъ негодное поведеніе сына, онъ еще осмлился самъ явиться къ вамъ на глаза, чтобы увеличить вашу бдность и расточить небольшую сумму, которую вырабатываетъ его сестра. Судите сами, могу ли я равнодушно смотрть на это. Нтъ! я не хочу поощрять его глупостей, его жестокихъ поступковъ съ вами, но такъ какъ въ то же время я не хочу и требовать, чтобы вы отказались отъ него, то мн больше ничего не остается, какъ покинуть васъ на произволъ судьбы. Вотъ мое мнніе, сударыня. Угодно ли вамъ отвчать что-нибудь?

Если бы Ральфъ и не зналъ всей силы того, что теперь говорилъ, то могъ бы узнать ее, глядя на Николая. Какъ ни невиненъ былъ самъ молодой человкъ въ преступленіяхъ, которыя на него взводили, всякое слово хитраго старика жалило его прямо въ сердце, и когда Ральфъ замтилъ, что лицо Николая поблднло, что губы его задрожали, то самъ порадовался внутренно, видя, какъ искусно онъ сложилъ рчь свою, чтобы произвести самое сильное впечатлніе въ юномъ и пылкомъ ум племянника, котораго ненавидлъ.

— Я не могу этому помочь, отвчала мистрисъ Никльби на вопросъ деверя: я знаю, братецъ, какъ вы были добры къ намъ, какъ много хотли сдлать для Кати. Ахъ! вы были къ ней очень ласковы, очень милостивы, пригласили ее къ себ на обдъ, и все такое…. Это для нея, конечно, большая честь,— и для меня также. Но вы знаете, братецъ, мн нельзя же отказаться отъ роднаго сына, если даже онъ и въ самомъ дл виноватъ во всемъ, что&#65533, вы про него говорите. Нтъ, братецъ! нельзя….. я не въ состояніи….. лучше итти по-міру.

Говоря это, мистрисъ Никльби рыдала и обливалась слезами.

— Зачмъ вы говорите, маменька: ‘если Николай виноватъ’? сказала Катя, съ благороднымъ негодованіемъ.

— Ахъ! я и сама не знаю, что говорю, моя милая. Николай такъ вспыльчивъ, а дядинька, видишь, говорить такъ спокойно. Я, право, только и слышу его слова, а не помню что сказалъ Николай. Но, пожалуй, если теб не нравится, такъ перестанемъ говорить объ этомъ. Что длать! пришлось надвать суму. Богъ даетъ, я перенесу. А не то, мы можемъ получить мсто въ какой-нибудь богадльн. Ахъ, Господи! Господи! вотъ до чего дожили.

И мистрисъ Никльби заплакала еще горьче прежнего.

— Остановитесь! сказалъ Николай, увидвъ, что Ральфъ хочетъ итти. Вы отказываетесь помогать моей матери и сестр потому, что я здсь. Хорошо! я удалюсь: помогите имъ!

— Николай! вскричала Катя, бросившись на грудь брата и сжимая его въ объятіяхъ: Николай! что ты сказалъ?—О! не говори этого! ты разрываешь мое сердце.—Маменька, уговорите его!—Дядюшка, уговорите Николая!… О, ради Бога!

— Полно, Катя! отвчалъ молодой человкъ: вдь мы и въ разлук можемъ любить другъ друга, а тамъ — прійдутъ счастливые дни, когда намъ не нужно будетъ разлучаться. Полно же, Катя! Будь тверда, прибавилъ онъ шопотомъ: не введи и меня въ слезы, пока онъ на насъ смотритъ.

— Нтъ, нтъ! говорила молодая двушка, не слушая увщаній брата: нтъ, Николай, не оставляй насъ: мы не можемъ существовать безъ защитника отъ несчастій и оскорбленій, которыя приходятъ вмст съ бдностью.

— У васъ будетъ защитникъ, когда я удалюсь, отвчалъ Николай. Я не могу ничего для васъ сдлать: мое присутствіе принесетъ вамъ только новыя горести, недостатки, страданія. Прощай, мой другъ! Богъ да благословитъ тебя! Святые ангелы да пребываютъ съ тобою, пока я не буду въ состояніи ввести тебя въ свое собственное жилище, гд мы воскресимъ наше счастье и станемъ говорить о теперешнихъ испытаніяхъ, какъ о бдахъ давно миновавшихъ. Другъ мой! малая….. милая….

Объятія, которыя держали Николая, раскрылись: Катя обмерла на рукахъ его. Нсколько секундъ онъ стоялъ наклонившись къ ея лицу, потомъ положилъ ее тихонько на кресла, подошелъ къ матери, поцловалъ у ней руку, и пошелъ къ дверямъ, но проходя мимо Ральфа, остановился и сказалъ вполголоса, такъ, что только они двое могли слышать эти слова: ‘Я исполняю ваше желаніе: ухожу. Но смотрите же! у васъ остаются мать и сестра мои. Рано, или поздно, настанетъ день, въ который я потребую отъ васъ отчета, и этотъ день будетъ горекъ, горекъ для васъ, ежели вы ихъ обидите!’

Старый Никльби ни однимъ движеніемъ мускулъ не показалъ, что онъ слышалъ хотя одно слово изъ этой рчи. Что же касается до матери Николая, то она сама не знала что вокругъ нея происходитъ, и не успла еще ни на что ршиться, какъ молодой человкъ уже исчезъ.

Такъ кончилась сцена, заключавшая въ себ кратковременное свиданіе злополучнаго семейства и положившая начало новой, долгой разлуки его. Катя нсколько дней была очень больна и не могла ходить въ мастерскую мадамъ Манталини. Но наконецъ здоровье ея поправилось, она опять начала являться въ установленный часъ къ своей должности, и все пришло въ прежній порядокъ, то есть, Катя по-прежнему стала грустить и плакать о разлук съ братомъ и отъ преслдованій миссъ Негъ. Между-тмъ какъ мать ея безъ умолку говорила, monsieur Манталини моталъ, а madame Манталини разглаживала ему усы и бакенбарды, вдругъ,— кто бы могъ этого ожидать?— въ одно прекрасное утро являются въ храмъ моды и вкуса два лица, совершенно незнакомые, начинаютъ все пересматривать, переворачивать, заглядывать во всякій уголъ, нюхать во всхъ ящикахъ, и,— что всего удивительне!— записывать каждую вещь на огромномъ лист бумаги, страннымъ образомъ коверкая названія модныхъ дамскихъ уборовъ, но акуратно выставляя цну противъ каждаго предмета,—не ту цну, какую объявляла мадамъ Манталини своимъ постительницамъ, но другую, которую они изобртали сами и которая, надо признаться, была гораздо сообразне съ дломъ.

Скоро однако жъ причина необыкновеннаго любопытства и взыскательности двухъ незнакомцевъ перестала быть тайною: оказалось, что это ни больше ни меньше какъ два коммиссара, два полицейскіе чиновника, которые пришли въ магазинъ мадамъ Манталини по предписанію своего начальства сдлать маленькую опись ея товарамъ, для продажи оныхъ съ аукціона, за неплатежъ долговъ.

Само собой разумется, что мадамъ Манталини упала въ обморокъ.

Катя бросилась къ ней со сткляночкой спирту, миссъ Негъ съ летучею солью, началась суматоха и бготня, но мадамъ Манталини никакъ не ршалась прійти въ чувство.—Наконецъ отворилась дверь изъ сосдственной комнаты, и вошелъ самъ Monsieur Манталини, въ шлафроке съ золотыми кисточками. Онъ вошелъ, и слъ среди комнаты верхомъ на стулъ, стоявшій по середин.

— Много ли въ итог? спросилъ онъ.

— Тысяча пять сотъ двадцать семь фунтовъ четыре шилинга и девять съ половиною пенни, отвчалъ одинъ изъ коммиссаровъ весьма почтительно.

— Бокалъ моего счастья! воскликнулъ Манталини, повернувшись къ жен: выслушай меня, моя радость.

— Я не хочу ничего слушать, отвчала мадамъ Манталини, приподнявъ голову: не говорите мн ни слова, сударь. Вы меня разорили! вы промотали все мое имніе!—Подите прочь!

Манталини, который, врно, заблаговременно обдумалъ планъ своихъ дйствій, лишь-только услышалъ эти слова, произнесенныя довольно сердитымъ голосомъ, началъ бгать по комнат, бить себя въ грудь, рвать свои волосы, и на одномъ изъ такихъ разбговъ, уклонившись немного въ сторону, выбжалъ вонъ.

— Помогите! помогите! закричала тогда мадамъ Манталини. Ахъ, миссъ Никльби!… Ахъ, Боже мой!… Онъ убьетъ себя. Я говорила съ нимъ такъ грубо, онъ не можетъ переносить этого. Альфредъ! возлюбленный мой!

Мадамъ Манталини бросилась въ ту комнату, куда удалился супругъ ея. Катя послдовала за нею. Он нашли Monsieur Манталини сидящимъ на стул, съ разстегнутымъ воротомъ рубашки и со столовымъ ножомъ въ лвой рук.

— Ахъ!…. не усплъ! вскричалъ онъ, и проворно сунулъ ножикъ въ карманъ, между-тмъ какъ глаза его дико блуждали по сторонамъ, а волосы были похожи на стогъ сна, раскиданный сильнымъ втромъ.

— Альфредъ! сказала мадамъ Манталини, простирая къ нему объятія: я виновата…. О! виновата.

— Разорилъ! Промоталъ! кричалъ ея мужъ: ахъ! могъ ли я разорить чистйшее, совершеннйшее, изящнйшее, восхитительнйшее, твореніе, какое только живало на свт отъ созданія міра до нашихъ временъ!…. О демоны преисподней! О громы небесные! О бури морскія! О пламя подземное!….. Анаема! Пустите меня!

Говоря эту чепуху, Манталини теребилъ свой карманъ, какъ-будто хотлъ вытащить ножикъ, потомъ вскочилъ, началъ бросаться изъ стороны въ сторону, и удерживаемый объятіями жены, долго и съ большимъ жаромъ порывался къ стн, чтобы разможить себ голову, впрочемъ принявъ благоразумную предосторожность не дорываться до стны ближе, какъ на сажень.

— Успокойся, мой ангелъ! стонала между-тмъ мадамъ Манталини: въ разореніи нашемъ не виноватъ никто, мы оба виноваты, но мы можемъ еще жить счастливо. Успокойся, Альфредъ…. Успокойся!

Вроятно Манталини расчелъ, что съ его стороны будетъ неблагоразумно противиться такимъ убжденіямъ, и вслдствіе того, поговоривъ еще нсколько времени о самоубійств, приведя нсколько блестящихъ примровъ, что такой-то джентльменъ застрлился, а такая-то леди отравилась ядомъ, онъ наконецъ пересталъ бсноваться и слъ, погруженный въ глубокую, мрачную скорбь. Этотъ счастливый оборотъ дла доставилъ случай вынуть у него изъ кармана ножикъ, отъ котораго онъ, конечно, и самъ желалъ поскоре избавиться, какъ отъ предмета опаснаго для ношенія въ карман. Нжная супруга отвела его въ кабинетъ, уложила въ постель, и черезъ нсколько минутъ Манталини задремалъ съ горя.

Но какъ бы то ни было, только два или три часа спустя посл этого приключенія, вс швеи и работницы мадамъ Манталини получили отставку, а черезъ два-или три дня имя ея явилось въ списк банкротовъ. Мистрисъ Никльби сказала по этому случаю, что она уже давно ожидала такой развязки, и привела нсколько неизвстныхъ до-тхъ-поръ примровъ своей чудесной способности предсказывать будущее.

— Я опять-таки повторю, примолвила она, упирая на слово ‘опять’, хотя, сколько мы знаемъ, она прежде никогда не говаривала того, что намревалась сказать теперь: я опять повторю, что ты, Катя, совершенно напрасно привязалась къ ремеслу модной портнихи. Разумется, я не хотла и не хочу упрекать тебя, но если бы ты напередъ посовтовалась съ матерью….

И мистрисъ Никльби говорила долго, долго…. Однако жъ Катя осталась безъ мста и безъ куска хлба, дядя жестокъ, братъ далеко!

Въ самомъ дл Николай былъ въ это время далеко отъ Лондона. Выбжавъ изъ жилища матери и сестры, онъ, чтобы не потерять мужества, шелъ безъ оглядки до самой квартиры Ньюмена Ноггса.

— Отчего вы такъ тяжело дышете? спросилъ Смайкъ, увидвъ своего друга.

— Ничего…. усталъ, отвчалъ Николай.

— Гд вы были?

— У своихъ. Видлъ матушка и сестру.

— Сестру? разв у васъ есть сестра?

— Да. Я нсколько разъ говорилъ о ней при теб.

— Можетъ-статься…. не знаю. А похожа ли на васъ ваша сестра?

— Говорятъ, что похожа. Только она гораздо лучше.

— Ахъ! такъ она должна быть очень хороша! вскричалъ Смайкъ, сложивъ руки. Увижу ли я ее?

— Можетъ-быть…. Но не теперь, мой другъ, прибавилъ Николай, подумавъ немного: не теперь! Завтра мы съ тобой отправимся изъ Лондона.

Смайкъ не сказалъ на это ни слова. Николай началъ приводить въ порядокъ свои пожитки, отдлилъ часть своего платья для Смайка, остальное уложилъ и связалъ. Ему было грустно. Чтобъ разсять тоску, онъ пошелъ бродить по улицамъ и пробродилъ до самаго вечера. Ни Ноггса ни Смайка не было дома когда онъ воротился. Николай кинулся на постель, изъ глазъ его текли слезы, онъ не замтилъ, какъ кто-то тихонько вошелъ въ комнату, и, долго долго спустя, увидлъ наконецъ, что Смайкъ стоить у противуположной стны и смотритъ на него, не сводя глазъ.

— Ну что, Смайкъ? спросилъ онъ, притворяясь веселымъ: что видлъ ты новаго? гд побывалъ?

— Нтъ, отвчалъ Смайкъ угрюмо: теперь надо говорить не объ этомъ.

— О чемъ же, мой другъ? спросилъ Николай съ удивленіемъ.

— Вотъ о чемъ. Я знаю, мистеръ Никльби, что вы несчастливы, очень несчастливы. Я вамъ въ тягость. У васъ нтъ денегъ и на себя. Вы худете, глаза ваши тускнутъ. Я не могу этого видть, я хочу уйти. Я ужъ и пошолъ, когда васъ не было дома, но…. нтъ, я не могъ уйти, не простившись.

Николай не далъ ему говорить.

— Другъ мой! другъ мой! вскричалъ онъ, обнимая его со слезами: нтъ! мы съ тобой никогда не простимся, никогда! Ты — мое единственное утшеніе, ты — моя опора: мысль о теб подкрпляетъ мое мужество, и я ни за что не хочу потерять тебя!

Бдный Смайкъ плакалъ и цловалъ руки Николая, слезы ихъ смшались, и друзьямъ сдлалось какъ-то весело.

На другой день утро было пасмурное, холодное. Срыя облака носились въ воздух, и только кое-гд проглядывало синее небо,— проглядывало,— и опять пряталось. Городъ еще спалъ, улицы были пусты, изрдка, вдали, за туманомъ, раздавался глухой стукъ извощичьей кареты, запоздавшей съ веселыми сдоками и теперь возвращавшейся потихоньку домой. Иногда слышались робкіе шаги и восклицанія бднаго, прозябшаго трубочиста, который ползкомъ пробирался по ближней кровл, иногда тишина нарушалась мрной поступью часоваго, который расхаживалъ взадъ и впередъ, считая всякую минуту, приближавшую къ нему время смны, тамъ былъ слышанъ грохотъ тяжелаго вагона, катившагося съ припасами на рынокъ, здсь—продолжительный звонъ колокольчика у дверей охотниковъ до крпкаго сна. Но все эти разнообразные звуки только временно колебали утренній воздухъ, какъ-будто прилетали съ утреннимъ втеркомъ, а между-тмъ туманъ становился гуще и гуще, атмосфера больше и больше наполнялась какою-то холодною влажностью, и люди, свободные отъ трудовъ, выглянувъ изъ окошка, спшили опять въ свои теплыя постели, чтобъ проспать, если можно, до тхъ поръ, пока разгуляется.

Но Николай, несмотря на суровость времени, давно вышелъ изъ дому, пробжалъ весь городъ, и остановился подъ окнами жилища своей матери. Оно было печально и бдно по наружности, но въ этихъ голыхъ стнахъ обитало все что было дорого сердцу Николая, въ нихъ билось другое сердце, которое, такъ же какъ его собственное, умло чувствовать нанесенное ему оскорбленіе.

Онъ перешолъ на другую сторону улицы и устремилъ глаза на окошко той комнаты, въ которой спала сестра его. Оно было задернуто занавской. Бдная двушка! подумалъ Николай: она не знаетъ, кто здсь тоскуетъ по ней! И ему смертельно захотлось сказать нсколько словъ Кат, услышать что-нибудь отъ нея. Но зачмъ это? сказалъ Николай одумавшись: вдь разлука будетъ еще тяжеле, посл свиданія.

Вдругъ ему показалось, что занавска начинаетъ шевелиться.

— Врно, она не спитъ! врно, она у окна! прошепталъ молодой человкъ, и по странному противорчію чувствъ и желаній, онъ перебжалъ опять на ту сторону улицы, гд было жилище Кати, прижался къ стн и притаилъ дыханіе, чтобы не быть ни видимымъ, ни слышимымъ. Да будетъ надъ ними благословеніе Божіе! сказалъ онъ наконецъ, и пошолъ прочь.

Смайкъ и Ньюменъ нетерпливо ждали его возвращенія. Послдній употребилъ часть ночи на приготовленіе ему кой-какихъ дорожныхъ запасовъ. Они связали все въ одинъ узелъ. Смайкъ закинулъ его за плеча, и наконецъ странники наши пустились въ дорогу. Ньюменъ просилъ позволенія проводить ихъ хоть милю, хоть полъ-мили, хоть четверть мили. Николай не согласился.

— Я боюся, сказалъ Ньюменъ, не затваете ли вы чего недобраго.

— И, мой другъ! какія зати! Я еще ни на что не ршился, а если ршусь, такъ тотчасъ напишу.

— Не забудете?

— Разумется. У меня вдь не такъ много друзей, чтобъ запутаться между ними и позабыть моего лучшаго друга.

Размнявшись многими искренними привтами, пожелавъ взаимно всхъ благъ на свт, они разстались, и Ньюменъ печально побрелъ къ Гольденъ-Скверу, но, идучи, безпрестанно оглядывался, кивалъ головою и махалъ шляпой, пока разстояніе и поворотъ въ другую улицу не скрыли отъ него путниковъ.

— Теперь выслушай меня, Смайкъ, сказалъ Николай: мы идемъ въ Портсмоутъ.

Смайкъ улыбнулся молча: для него было всё-равно, куда бы нейти, лишь бы вмст съ своимъ другомъ и благодтелемъ.

— Я никогда не бывалъ въ Портсмоут, продолжалъ Николай: но это приморскій городъ, и если намъ не удастся получить никакихъ другихъ мстъ, то мы можемъ опредлиться на корабль. Я молодь и силенъ, гожусь для всякой работы. Но, какъ ты, мой другъ?

— Я буду съ вами, отвчалъ Смайкъ.

— Знаю. Только, оставаясь на корабл, надобно приносить пользу, надобно трудиться, служить. Я надюсь, что ты выучишься чему-нибудь. Нтъ ничего невозможнаго: стоить захотть.

— О, я хочу, хочу! вскричалъ Смайкъ, сверкая глазами.

— Такъ съ Богомъ же! А впрочемъ, если бы теб не посчастливилось, тогда я одинъ стану работать за насъ обоихъ.

Нсколько минуть они шли молча, Смайкъ отиралъ слезы.

— Дай, я понесу узелъ, сказалъ Николай.

— Нтъ!….. нтъ! вскричалъ бднякъ, отскочивъ въ сторону.

— Почему же нтъ, мой другъ?

— Потому….. потому….. Ахъ, мистеръ Никльби! Не мшайте мн, пожалуйста, не мшайте мн, хоть что-нибудь длать. Я думаю безпрестанно, день и ночь думаю, о томъ, какъ бы угодить вамъ. Вы этого не знаете!

— Нтъ, я знаю это, бдняжка! сказалъ Николай, со слезами на глазахъ.

И они взялись за руки, и шли все дальше, дальше. На другой день, къ вечеру, Николай, замтивъ, что Смайкъ чрезвычайно утомился, почелъ нужнымъ сдлать привалъ не подъ открытымъ небомъ, какъ прежде, а въ теплой комнат перваго постоялаго двора, какой имъ попался. Хозяинъ проводилъ ихъ въ кухню, посадилъ противъ пылающаго очага, и сказалъ, что сегодня погода очень холодная. Можетъ-статься, если бы на очаг не было огня, онъ нашолъ бы погоду жаркою.

— А что ты дашь намъ поужинать? былъ естественный вопросъ Николая.

— Все, что прикажете, былъ еще естественнйшій отвтъ хозяина.

Николай спросилъ того, другаго, но не было ничего.

— Что&#65533, же намъ сть? сказалъ онъ. Мы должны предоставить теб самому выборъ блюдъ.

— И давно бы такъ! подхватилъ хозяинъ. Я приготовилъ постояльцу, что сидитъ вонъ тамъ на верху, пуддингъ съ картофелемъ. У меня больше ничего не осталось. Но ежели вы хотите, такъ я познакомлю васъ съ этимъ джентльменомъ: ему вдь не дость всего.

— Что ты? вскричалъ Николай: разв это возможно? Ты видишь, мы люди простые, бдные: можетъ-быть, твой джентльменъ и смотрть на насъ не захочетъ.

— Вотъ еще! возразилъ хозяинъ: это только мистеръ Кромльзъ!

И не слушая больше Николая, онъ побжалъ вверхъ, а молодой человкъ остался въ недоумніи, ожидая развязки.

— Ну вотъ! сказалъ трактирщикъ, возвращаясь не боле какъ черезъ минуту, я напередъ зналъ, что онъ не станетъ кобениться. Подите скоре.

Волею или неволею, Николай долженъ былъ итти, и дорогою готовился къ свиданію съ незнакомцемъ, но то, что ожидало его, было нчто такое, къ чему онъ никакъ не могъ приготовиться.

У стола, на которомъ дымился горячій пуддингъ, стоялъ мужчина необыкновенной толщины, съ огромною головою, съ лицомъ изрытымъ морщинами, и съ большимъ носомъ, похожимъ на огурецъ. Манишка и жилетъ его были засыпаны табакомъ. Онъ, съ важностью римскаго императора, кивнулъ головой въ отвтъ на привтствіе Николая, и не обращая на него вниманія, продолжалъ пристально смотрть на двухъ молодыхъ людей, которые, въ другомъ углу комнаты, одтые въ какіе-то фантастическіе костюмы, съ саблями, пистолетами и кинжалами, производили между собой ужасную, кровопролитную битву. Одинъ изъ нихъ былъ вдвое короче другаго, но онъ-то и одолвалъ своего противника. Послдній уже упалъ на одно колно, и хотя это нимало ему не вредило, потому что такимъ образомъ сражающіеся только уравнивались между собою, однако жъ коротенькій боецъ очевидно бралъ верхъ и скоро привелъ дло къ такому славному для себя окончанію, что длинный уронилъ саблю, приложилъ одну руку къ груди, другою уперся въ полъ, и посл нсколькихъ приличныхъ обстоятельствамъ судорогъ и стенаній, между-тмъ какъ побдитель стоялъ надъ нимъ въ поз Аякса, покатился и испустилъ дыханіе, не забывъ увдомить о томъ зрителей глухимъ восклицаніемъ: Умираю!

— Хорошо, очень хорошо, сказалъ тогда толстякъ, одобрительно смотря на молодыхъ людей. Теперь подите, раздньтесь. Это такъ, маленькая экзерциція, репетиція, примолвиль онъ, обернувшись къ Николаю. Мы, изволите видть, занимаемся драматическимъ искусствомъ. Какъ вы находите это сраженіи?

— Очень хорошимъ, прекраснымъ, отвчалъ молодой человкъ.

— Да, я думаю, вамъ не часто случалось видть такихъ ребятъ!

Николай согласился и съ этимъ, замтивъ только, что, по его мннію, было бы еще лучше, если бы бойцы не такъ разнились между собой въ рост.

— Фай! что вы говорите! вскричалъ мистеръ Кромльзъ. Да въ этомъ-то и штука, что побдитель двумя футами ниже побжденнаго! Какъ вы, позвольте спросить, произведете участіе въ зрителяхъ, если побда одержана противъ ровнаго, или, еще хуже, противъ слабйшаго? Контрасты, неожиданности, эфекты, вотъ что надобно, государь мой!

— Извините. Я этого не смкнулъ.

— Ничего, ничего, отвчалъ Кромльзъ, благосклонно улыбаясь Николаю и втягивая носомъ огромную порцію табаку. Я на этихъ дняхъ даю первое представленіе въ Портсмоут. Ежели вы путешествуете туда же, такъ прошу покорно, загляните въ театръ: вы увидите, что мы таки маракуемъ.

Слово за слово, они разговорились какъ старые знакомцы. Директоръ или содержатель странствующей труппы былъ человкъ безъ претензій и охотно пустился пересыпать изъ пустаго въ порожнее, какъ по внушенію личной болтливости, такъ, можетъ-быть, и отъ частаго опорожниванія рюмки. Попивая вино да понюхивая табакъ, онъ съ добродушной откровенностью распространился о своихъ театральныхъ длахъ, потомъ перешолъ къ поэтическому описанію высокихъ достоинствъ своей труппы, а потомъ блистательно изобразилъ врожденныя дарованія всхъ членовъ своего собственнаго семейства, къ которому принадлежали и два вышеупомянутые бойца, сыновья его. Наконецъ онъ, какъ-будто случайно, взглянулъ на спавшаго въ углу Смайка, долго не сводилъ съ него глазъ, и взявъ Николая за руку, сказалъ: Извините что я сдлаю замчаніе, у вашего товарища превосходная фигура!

Николай печально улыбнулся.

— Бднякъ, больной, изувченный….. Онъ заслуживаетъ состраданіе.

— Помилуйте, состраданіе! вскричалъ Кромльзъ. Въ этомъ самомъ вид, какъ онъ теперь, кости да кожа, съ болзненнымъ выраженіемъ въ лиц, съ осунувшимися скулами, онъ драгоцнный сюжетъ для театра, напримръ для ролей старыхъ дльцовъ, ученыхъ людей, просидвшихъ цлую жизнь въ тюрьм, и тому подобное, а подкрасьте ему немножко баканомъ кончикъ носа, и вы получите такого аптекаря для ‘Ромео и Джульета’, какого не бывало и въ Лондон!

Словоохотливый директоръ продолжалъ бесдовать, нюхать табакъ и опорожнивать рюмку. Николай не чувствовалъ большаго желанія спать и потому съ удовольствіемъ его слушалъ. Они помстились противъ камина и вели самый дружескій разговоръ. Порою, однако жъ, герой нашъ задумывался: ему приходили въ голову бдная Катя, добрая мать, онъ вспоминалъ о собственномъ своемъ положеніи, неизвстность будущаго томила его.

— Вы что-то неспокойны, сказалъ директоръ: могу ли спросить, отчего это?

Николай чистосердечно отвчалъ, что боится неудачи въ своемъ предпріятіи.

— А что это за предпріятіе?

— Простое предпріятіе, найти какую-нибудь работу, которая могла бы прокормить меня съ бднымъ товарищемъ.

— Гмъ! Но что же заставило васъ итти для этого въ Портсмоутъ, а не въ другое мсто?

— Я хочу попробовать, не возьмутъ ли насъ на корабль.

— Гмъ! солонина да ромъ, сухари да вонючая вода…. плохо!

— Всё же лучше, чмъ ничего.

— Конечно. Однако жъ не придумаете ли вы какого-нибудь другаго ремесла, поспокойне и повеселе, такого, напримръ, чтобы молодой человкъ съ вашимъ умомъ и фигурой могъ жить безбдно, а притомъ взглянуть и на свтъ?

— Не знаю…. Нтъ.

— Ну, такъ я вамъ скажу: ступайте на сцену.

— На сцену?

— Да, то есть, въ актеры. Я самъ актеръ, жена моя актриса, и дти актеры. У меня даже была собака, которая жила и кончила жизнь, упражняясь въ драматическомъ искусств, а теперь есть лошадь, которая прекрасно играетъ въ Тамерлан-Татарин. Я охотно приму васъ въ свою труппу, и васъ, и вашего товарища. По-рукамъ, что ли? А мн нужно что-нибудь новенькое.

— Но…. но, сэръ…. Я, право, ничего не знаю, я игралъ только однажды, и то еще въ училище.

— Помилуйте, молодой человкъ! возразилъ Кромльзъ: въ вашихъ глазахъ — трагедія, въ голос — комедія, въ улыбк — фарсъ. Я говорю это безъ всякой лести. А что касается до вашего товарища, такъ онъ иметъ такое лицо, какъ-будто цлый вкъ смотрлъ на лампы у оркестра. Ну, по-рукамъ, что ли?

Николай задумался: въ карман его было очень просторно, а посл расчета съ хозяиномъ постоялаго двора, сдлается еще просторне.

— Вы будете намъ полезны до безконечности, говорилъ между-тмъ директоръ. Вы воспитывались въ школ, знаете по-французски. Это сокровище! Вы какъ-разъ смастерите намъ новенькую піэску. Содержаніе можно взять изъ французскаго, передлать, подправить, ввести пніе, танцы, молнію, громъ….. А мы теперь имемъ множество новыхъ костюмовъ,— нкоторые куплены въ ветошномъ ряду въ Лондон. Зала — чудо!…. по лондонскому плану, и занавсъ расписанъ. Еще разъ: по-рукамъ, что ли?

— Но скажите мн, робко спросилъ Николай: буду ли я получать столько, чтобы можно было жить?

— Жить? Будете жить, какъ принцъ, мой милый! Жалованье, бенефисы, награды за сочиненія, это, круглымъ счетомъ, даетъ вамъ до пяти фунтовъ въ недлю: вотъ какая исторія!

Николай не поврилъ обольстительной смт, но съ одной стороны передъ нимъ была надежда, хоть какъ-нибудь прокормиться, а съ другой конечная, круглая нищета. Что, если ему не посчастливится съ шкиперами? куда онъ тогда приклонить голову? чмъ прокормить своего жалкаго спутника? найдетъ ли какіе-нибудь другіе способы къ жизни? скоро ли? И не размышляя доле, Николай протянулъ руку мистеру Кромльзу и объявилъ, что принимаетъ его предложеніе.

Такъ какъ въ конюшн постоялаго двора находилось удивительнаго роду животное, которое мистеръ Кромльзъ называлъ своею лошадкой, а въ сара была неизвстнаго назначенія машина, которую онъ выдавалъ за дорожную бричку: то на слдующее утро Николай и Смайкъ продолжали свое путешествіе къ Портсмоуту не пшкомъ. Лошадка мистера Кромльза благополучно выбралась на дорогу, но тутъ, врно, вслдствіе даннаго ей драматическаго образованія, поминутно начала обнаруживать намреніе лечь наземь. Отъдутъ сажени дв три, и вотъ она вдругъ останавливается, подгибаетъ заднія ноги, такъ и норовитъ лечь. Однако жъ мистеръ Кромльзъ, взявъ на себя бразды правленія, привелъ дла въ такой порядокъ, что бричка боле или мене подавалась впередъ, а когда, несмотря на вс его усилія и даже на употребленіе плети, лошадка останавливалась и ни подъ какимъ видомъ не хотла сдвинуться съ мста, въ такихъ критическихъ случаяхъ одинъ изъ сыновей его вылзалъ изъ повозки, бралъ лошадку подъ-устцы и проводилъ нсколько сажень. Изъ этого видно, что общество неоспоримо приближалось къ Портсмоуту.

— Добрая лошадка! говорилъ между-тмъ мистеръ Кромльзъ: упряма немножко, но зато чудесно стрляетъ изъ пистолета. Ея мать также играла на театр: превосходно угадывала который часъ и съ успхомъ являлась въ героическихъ мелодрамахъ. Отецъ былъ танцовщикъ.

Когда наши путешественники възжали въ Портсмоутъ, Николай, глядя съ любопытствомъ на незнакомое мсто, видлъ на каждомъ перекрестк афиши, на которыхъ огромными буквами были напечатаны имена мистера Винсента Кромльза, мистрисъ Кромльзъ, Генри Кромльза, Перси Кромльза, миссъ Нинеты Кромльзъ и многихъ другихъ. Лошадка остановилась у одного неуклюжаго зданія. Мистеръ Кромльзъ назвалъ это театромъ и ввелъ Николая, черезъ неопрятныя сни, въ узкій и темный корридоръ, а потомъ въ залу, гд, у маленькаго столика изъ краснаго дерева на кривыхъ ножкахъ, сидла толстая, сановитая женщина, лтъ сорока пяти, въ полиняломъ шелковомъ плать и нарядномъ, но очень измятомъ чепц, изъ-подъ котораго ея черные волосы падали большими фестонами съ обихъ сторонъ лица.

— Мистеръ Никльби, позвольте представить вамъ мистрисъ Кромльзъ, жену мою.

Сановитая дама, не трогаясь съ мста, величественно кивнула головою и сказала Николаю привтствіе, взятое изъ роли какой-то греческой царицы. Между-тмъ въ комнату вбжала маленькая двочка въ бломъ плать, въ голубомъ спенсер, въ внк изъ линючихъ цвтовъ и въ малиновыхъ башмакахъ. Она сдлала пируэтъ, два или три антрша, потомъ еще пируэтъ, еще антрша, и посл этого начала рзвый танецъ, порхая изъ стороны въ сторону, измняя каждую секунду свое положеніе и производя такое множество разныхъ прыжковъ, скачковъ, поворотовъ, что глазъ не успвалъ слдить за ея красными башмаками, а головы зрителей начали кружиться.

— Браво! браво! закричалъ мистеръ Кромльзъ. Какъ вы находите?

— Превосходно, отвчалъ Николай.

— Это моя дочь, миссъ Нинета Кромльзъ, прозванная феноменомъ. Ей только десять лтъ, но ея дарованія… Да что и говорить объ этомъ! Вы видли, что она можетъ сдлать. Мы получили бездну привтствій отъ дворянства и публики почти всхъ городовъ Англіи. Эта чудная двочка, гд только являлась, всхъ и везд восхищала до бшенства, и я могу сказать, что ее недаромъ назвали феноменомъ.

Точно не даромъ! въ этомъ и мы съ своей стороны можемъ удостоврить читателя. Миссъ Нинета Кромльзъ, при маленькомъ рост, по которому ей нельзя было дать боле десяти лтъ, имла вс формы шестнадцати-лтней двушки, а что всего примчательне, она и за пять или за шесть лтъ передъ тмъ нисколько не была выше. О причинахъ этого феноменальнаго явленія существовали различныя ипотезы: большинство держалось однако же такой теоріи, что миссъ Нинетъ не десять, а шестнадцать лтъ, но она перестала рости отъ необыкновенной склонности къ джину и оттого, что слишкомъ поздно ложится спать.

Посл довольно продолжительнаго разговора о талантахъ Нинеты, мистеръ Кромльзъ почелъ нужнымъ познакомить Николая со всми членами своей труппы. Молодой человкъ каждому по очереди кланялся, пожималъ руку, говорилъ любезности. Тутъ было иного примчательныхъ лицъ: былъ мимикъ Фолеръ, который не могъ произнести ни одного слова, безъ того чтобы предварительно не размахаться руками и не принять живописнаго положенія, былъ трагикъ Ленвиль, сдой и лысый старикъ, который всегда держалъ носъ къ зениту и страшнымъ образомъ хмурился, былъ тонкій и высокій молодой человкъ, съ заплаканными глазами, который игралъ влюбленныхъ простачковъ и плъ теноромъ въ операхъ, былъ долгоносый мужчина, съ широкимъ ртомъ, въ парик и въ очкахъ, который представлялъ благородныхъ отцовъ и пожилыхъ людей высшаго общества, былъ еще другой мужчина среднихъ лтъ, съ круглыми, неподвижными глазами и вчною улыбкой, который разыгрывалъ роли любовниковъ въ комедіяхъ. Но довольно о мужчинахъ, перейдемъ къ дамамъ.

Между ними первое мсто, разумется посл мистрисъ и миссъ Кромльзъ, занимала миссъ Сневеличи, не старая, но довольно поблекшая особа, которая исполняла главныя роли молодыхъ женщинъ во всхъ піесахъ безъ различія, въ трагедіяхъ, и въ комедіяхъ. Она поминутно взглядывала украдкой на Николая, притворяясь, будто занята единственно разговоромъ съ пріятельницей своей миссъ Ледрукъ, которая также длала все возможное, чтобы показать видъ, будто слушаетъ слова миссъ Сневеличи. Подл нихъ стояла мистрисъ Бельвони, которая обыкновенно играла пажей и на этотъ разъ была въ сапогахъ съ жестяными шпорами, дале, миссъ Бравасса, контръ-альто, миссъ Гроденъ, свтская кокетка, мистрисъ Ленвиль, благородная мать, въ старой левантиновой шляпк, и прочая, и прочая.

Кончивъ обрядъ представленія, мистеръ Кромльзъ вышелъ на середину комнаты, и давъ знакъ, чтобы вс умолкли, провозгласилъ торжественно, что новый сочленъ ихъ, мистеръ Николай Никльби — человкъ геніяльный, по дарованіямъ и учености.

— Извините, сказала миссъ Сневеличи: не играли ли вы прежде въ Канторбери?

— Нтъ, сударыня, отвчалъ Николай.

— Удивительное сходство! Я знала тамъ одного молодаго человка, который былъ точь-въ-точь вы.

— Однако жъ это не я, сударыня. Я бы врно не забылъ, если бы имлъ честь видть васъ прежде.

Миссъ Сневеличи граціозно улыбнулась и наклонилась къ своей пріятельниц.

— Канторбери, помнишь?

— Ахъ, помню.

Об улыбнулись и стали шептаться.

— Милостивые государи и государыни! сказалъ Кромльзъ, выступивъ опять на средину комнаты: черезъ пять дней, въ слдующій понедльникъ, на портсмоутскомъ театръ, артистами труппы мистера Винсента Кромльза, представлена будетъ новая піеса, имя которой еще неизвстно, но каждому достанется прекрасная роль. Эта піеса — одно изъ превосходныхъ сочиненій нашего новаго сочлена мистеръ Никльби.

— Какъ! вскричалъ Николай, вскочивъ съ своего мста.

— Да, милостивые государи и государыни, продолжалъ директоръ, возвысивъ голосъ, чтобы заглушить восклицаніе Николая: піеса будетъ превосходная, въ трехъ актахъ, съ хорами, балетами и великолпнымъ спектаклемъ. Извольте готовиться. Васъ ожидаютъ слава и деньги!

Николай стоялъ, какъ пораженный громомъ. Онъ не могъ прійти въ себя, не могъ выговорить ни слова. Между-тмъ вс актеры, шумной толпою, повалили изъ театра, зала опустла, осталось только семейство директора.

— Послушайте, сказалъ тогда Николай, отведя Кромльза въ сторону: я, ей Богу, не понимаю, какъ мн управиться къ понедльнику.

— Вотъ новости! вскричалъ Кромльзъ, захохотавъ во все горло.

— Право, сэръ, моя изобртательность еще не пріучена къ такой поспшной работ.

— Да кто же толкуетъ объ вашей изобртательности? и на что она?

Кромльзъ подошелъ къ шкафу, вынулъ оттуда книжку и подалъ Николаю.

— Вотъ вамъ французская мелодрама. Переведите ее слово въ слово, выставьте подъ заглавіемъ свое имя, и дло кончено.

Николай улыбнулся.

— Но тутъ нтъ ни хоровъ, на балетовъ, сказалъ онъ.

— Можно вставить балеты и хоры: разв это не въ вашей власти? Раскажите мн какъ-нибудь: что тутъ написано?

Николай взглянулъ на списокъ дйствующихъ лицъ, перелистовалъ первый актъ, и сказалъ, что дло идетъ о какой-то жене, покинутой мужемъ, что у нея есть маленькій сынъ и врный старый слуга.

— Та-та-та ! подхватилъ Кромльзъ: передлайте сына въ дочь, а стараго слугу въ молодаго: вотъ вамъ и роли для Феномена и Фолера, которые протанцуютъ чудесно pas-de-deux.

— Но зачмъ же они протанцуютъ? Къ какой стати?

— Эхъ, мой милый, какъ вы недогадливы! Дло идетъ о покинутой жен, говорите вы? Очень хорошо. Безъ сомннія, тутъ есть сцена, въ которой участвуютъ эта жена, ея сынъ-то есть дочь, по-нашему,— и врный старый слуга,— то есть молодой слуга, по нашему?

— Есть.

— Ну, что жъ они длаютъ? разумется, плачутъ, грустятъ?

— Да, грустятъ.

— Теперь слушайте. Мать сидитъ въ креслахъ, закрывшись платкомъ: она плачетъ.—‘О чемъ вы плачете, маменька?’ спрашиваетъ дочь. ‘Пожалуйста, перестанте плакать,’ говоритъ она: ‘а не то и я заплачу.’ — ‘И я,’ подхватываетъ врный слуга.—‘Что можетъ утшить васъ, маменька?’ спрашиваетъ опять дочь.—‘Что намъ длать для этого?’ подхватываетъ опять врный слуга.— ‘О дочь моя! о врный служитель!’ отвчаетъ тогда мать: ‘меня ничто не можетъ утшить!’ Или такъ: ‘Ничто не можетъ разсять моей печали!’ — ‘Однако жъ попробуйте,’ говоритъ слуга.— ‘Хорошо,’ отвчаетъ мать: ‘я попробую. Не помнишь ли ты того танца, который въ былые счастливые дни’…. Или такъ: ‘Который во время быстро-минувшаго нашего благополучія — ты танцовалъ съ этимъ ангеломъ!’ — ‘Помню,’ отвчаетъ слуга.— ‘Такъ протанцуй же,’ говоритъ мать: ‘пусть я увижу его еще разъ, прежде нежели мрачная могила, гробовая доска, рука смерти’,— и прочая.— Видите, какъ это естественно и легко!

Николай опять улыбнулся, и, положивъ книжку въ карманъ, общалъ сдлать все, чего хочетъ директоръ.

— Вотъ, мой другъ, говорилъ онъ Смайку, ложась на постель въ тсной комнатк, которую они наняли на другомъ конц города: мы съ тобой попали на чудную дорогу, и Богъ одинъ знаетъ, чмъ это кончится. Но какъ бы то ни было, счастіе выручило насъ изъ бды, такъ отложимъ все размышленія до завтра: утро вечера мудрене!

На другой день онъ принялся за работу и работалъ безъ устали трое сутокъ — писалъ, маралъ, переписывалъ, перемарывалъ, и наконецъ — піеса готова!

— Чудо! превосходно! прекрасно! кричалъ мистеръ Кромльзъ, когда скоросплый авторъ читалъ свое скоросплое твореніе въ присутствіи всхъ членовъ труппы.— Милостивые государи и государыни! сказалъ онъ потомъ, выступивъ по обыкновенію на середину комнаты: піеса мистера Никльби общаетъ большой успхъ и богатый сборъ. По заведенному порядку, теперь наступило время бенефисовъ. Мы съ мистрисъ Кромльзъ имли уже свои бенефисы въ день рожденья феномена и въ день нашей свадьбы. Мистеръ и мистрисъ Ленвиль также имли бенефисы въ день кончины ихъ дяди и въ день развода мистера Ленвиля съ первою женой. Теперь слдуетъ очередь миссъ Сневеличи. Принимая въ соображеніе лестныя надежды, которыя подаетъ новая піеса, я ршаюсь назначить ее на бенефисъ этой геніяльной артистки, разумется, съ извстнымъ вычетомъ въ пользу дирекціи. Спектакль долженъ быть въ понедльникъ.

Громкое рукоплесканіе было знакомъ всеобщаго одобренія со стороны труппы.

— Теперь, мой почтеннйшій, сказалъ директоръ, взявъ дружески Николаеву руку: я хочу попросить васъ еще кой-о-чемъ. Завтра поутру миссъ Сневеличи пойдетъ раздавать билеты знатнйшимъ жителямъ здшняго города. Будьте пожалуйста ея кавалеромъ. Джентльменъ изъ Лондона, сочинитель, актеръ, пригожій молодой человкъ: все это, знаете, иметъ свою физіономію.

Николай хотлъ увернуться, говорилъ, что онъ еще новичекъ, ничего не знаетъ, никогда не бывалъ въ такихъ обстоятельствахъ, но миссъ Сневеличи устремила на него выразительный взглядъ и шептала: ‘О нтъ? вы не будете ко мн такъ жестоки!’ — мистрисъ Кромльзъ проповдывала о любезности, услужливости, угодливости, а мистеръ Кромльзъ изъ всхъ силъ хвалилъ даровитую миссъ Сневиличи, и Николаю пришлось выполнять общее требованіе. На другой день, они съ бенефиціанткой отправились странствовать по городу, съ ними послали еще Феномена, мистеръ Кромльзъ нашелъ это нужнымъ, кажется, для того, чтобы бенефиціантка не могла ничего утаить изъ собранныхъ денегъ.

Первый домъ, который они постили, былъ домъ очень почтенной наружности. Лакей въ приличной ливре отворилъ дверь, и сказавъ, что господа у себя, проводилъ постителей въ пріемную. Миссъ Сневеличи, пользуясь временемъ до выхода хозяевъ, сообщила Николаю, что мистеръ Кардль и жена его почитаются большими знатоками въ литератур. Въ самомъ дл, мистрисъ Кардль получала иногда письма отъ какого-то лондонскаго литератора, и супругъ ея, нсколько лтъ назадъ, издалъ брошюрку въ шестьдесятъ четыре страницы, въ которой доказано весьма основательно, что покойный мужъ кормилицы въ Шекспировой трагедіи ‘Ромео и Джуліетта’,— если врить словамъ самой кормилицы,— былъ при жизни человкъ весьма веселаго нраву. Сверхъ-того у него, говорили въ городъ, оканчивается большое и глубоко-ученое сочиненіе, гд доказано несомннно, что если въ Шекспировыхъ піесахъ переставить знаки препинанія, то смыслъ выйдетъ совершенно другой, а изъ того слдуетъ, что піесы Шекспира никуда не годятся и что онъ, мистеръ Кардль — глубокомысленный критикъ и великій философъ.

— Здравствуйте миссъ Сневеличи, сказала хозяйка, выходя въ пріемную.

За ней показался и самъ великій мыслитель. Онъ былъ въ шелковомъ шлафрок и въ очкахъ, на указательномъ пальц его правой руки блисталъ дорогой перстень съ миніатюрнымъ портретомъ Стерна: мистеръ Кардль находилъ, что между ними есть что-то общее.

Бенефиціантка сдлала граціозный книксъ, и посл обыкновенныхъ привтствій, объявила о причин своего посщенія.

— Не знаю, отвчала мистеръ Кардль, разсматривая афишку: театръ нынче въ такомъ положеніи…. Драма совершенно упала.

— Да, примолвилъ съ важностью мужъ ея: какъ субстанціяльное олицетвореніе поэтическихъ вымысловъ въ вещественной форм, какъ реальное проявленіе духа, погруженнаго въ свтлое созерцаніе и проникновеніе нашей человческой субъективности и самости, какъ картина явленій субъективнаго міра, представленныхъ такъ поразительно, что ихъ индивидуальная единичность или особность блаженно превращается въ объективную, человческую, міровую общность: въ такомъ смысл — драма совершенно упала!

— Кто въ наше время въ состояніи создать характеръ, отражающій въ себ все наши страсти? сказала мистрисъ Кардль.

— Да, примолвилъ опять мистеръ Кардль: кто изъ пишущихъ драмы…. я не говорю о критикахъ и мыслителяхъ… кто изъ пишущихъ драмы можетъ воспроизвести радужные идеалы, въ которыхъ бы, какъ въ зеркал, съ призматическою измнчивостью красокъ, отражались вс міровыя явленія жизни, все наши страсти?

Супруги вздохнули и нсколько минутъ не говорили ни слова. Наконецъ мистрисъ Кардль пожелала знать, что это за новый авторъ, который написалъ драму на бенефисъ миссъ Сневеличи. Бенефиціантка отрекомендовала Николая.

— Надюсь, что вы соблюли три единства? спросилъ мистеръ Кардль.

— Я взялъ свою піесу съ французскаго, скромно отвчалъ Николай: въ оригинал много эфектныхъ сценъ, остроумія, характеры рзко означены и хорошо выдержаны.

— Но все это ничего не значитъ безъ соблюденія трехъ единствъ, милостивый государь. Единства, единства прежде всего!

— Позвольте спросить, сказалъ Николай въ замшательств: что вы разумете подъ единствами?

— Единства, милостивый государь, это полнота, круглота, чистота, это, такъ сказать, тождественность, неподвижность, незыблемость, самостоятельность, самобытность. Вотъ мое опредленіе трехъ единствъ. Я много читалъ объ этомъ предмет, а еще боле мыслилъ.

Николай хотлъ потребовать новыхъ объясненій, но мистрисъ Кардль предупредила его, спросивъ у мужа, какъ онъ думаетъ о бенефис миссъ Сневеличи.

— Ей-Богу, не знаю, мой другъ, отвчалъ любитель единствъ. Впрочемъ, какъ присутствіе наше не будетъ еще доказательствомъ, что мы одобряемъ ныншнее состояніе драматическаго искуства, и какъ званіе критика и мыслителя обязываетъ меня поддерживать сцену: то я съ своей стороны готовъ взять билетъ, чтобы показать публик, какъ мы стараемся возстановить изящное. Миссъ Сневеличи, не можете ли вы сдать съ этой монеты?

Бенефиціантка обшарила все углы своего ридикюля, но не нашла ничего, Николай и не почелъ за нужное справляться съ своими карманами.

— Такъ сдлаемъ вотъ какъ, сказалъ тогда критикъ: возьмите эти деньги, къ нимъ надо бы додать еще шесть пени, но при ныншнемъ упадк драмы……

Миссъ Сневеличи, не слушая дале, взяла, поклонилась и вышла.

— Какой странный народъ! сказалъ Николай, когда они очутились на улиц.

— То ли случается видть! отвчала актриса съ горькою улыбкой. Теперь, ежели мой бенефисъ, а ваша піеса, получатъ успхъ, эти господа разславятъ по цлому городу, что они оказали намъ покровительство, дали нисколько шилинговъ, а если піеса упадетъ, они скажутъ, что на передъ это знали и потому-то именно дали намъ только нсколько шилинговъ.

Цлое утро наши странствователи ходили изъ дому въ домъ, и это время было тяжкою пыткой для Николая. Въ одномъ дом хотли трагедіи, въ другомъ комедіи, въ третьемъ оперы, никто не хотлъ того, что было назначено, всякій находилъ какое-нибудь возраженіе противъ піесы. Здсь не ршались быть въ театр потому, что холодно, тамъ потому, что жарко. Одни не хали потому, что не дутъ другіе, другіе потому, что подутъ третьи. Но какъ бы то ни было, круговое теченіе бенефиснаго созвздія по городу наконецъ совершилось, и Николай измученный, раздосадованный, сердитый, возвратился домой.

Ему надобно было выучить роль, которую имлъ онъ въ своей піес. Читателямъ можетъ показаться забавнымъ безпокойство нашего молодаго героя, но въ его глазахъ, тутъ не было ничего забавнаго. Отъ развязки зависла его участь, насущный хлбъ. Успетъ онъ, и, можетъ-быть, ему не прійдется умереть съ голоду: по-крайней-мр судьба его будетъ обезпечена хоть на нсколько времени, а не успетъ, тогда что? Николай, какъ ни былъ онъ молодъ и беззаботенъ, не могъ подумать о томъ безъ сердечнаго трепета.

Наконецъ великій день наступилъ. Еще до свту, длинныя афиши, въ три фута, были разосланы по городу по всмъ направленіямъ и выставлены на всхъ площадяхъ, перекресткахъ, у всхъ подъздовъ, во всхъ магазинахъ и лавочкахъ. Для опыта послали наклеить нсколько экземпляровъ на стны важнйшихъ домовъ, но это не имло значительныхъ послдствій, впрочемъ можетъ-быть потому, что человкъ, которому поручили наклеиванье, наклеилъ ихъ вверхъ ногами.

Николай пришелъ въ театръ, и остолбенлъ, взглянувъ на своихъ товарищей: они такъ измнились, что никого нельзя было узнать. Поддльные волосы, поддльный цвтъ лица, поддльныя таліи, поддльныя икры: все у нихъ было поддльное. Они казались какими-то новыми существами. Особливо изумила его перемна, происшедшая съ дамами. Румяна, блила и другія пособія тоалета оживили поблекшія лица, сгладили морщины, уничтожили вс признаки старости. Нкоторыя сдлались просто красавицами ни больше, ни меньше. Миссъ Сневеличи сіяла во всей слав своего благо атласнаго платья, мистрисъ Кромльзъ отличалась благородною важностью блондоваго чепца, миссъ Ледрукъ очаровывала скромною прелестью розоваго передника. Мы уже не говоримъ о Феномен: для изображенія его или ея красоты нтъ словъ ни на какомъ язык.

Въ половин шестаго послдовалъ первый приступъ публики къ театральнымъ дверямъ, черезъ пять минутъ толпа умножилась до тридцати человкъ, еще черезъ пять до пятидесяти. Въ шесть часовъ толчки въ дверь чрезвычайно усилились и когда старшій сынъ Кромльза отворилъ ее, то ему надо было скорй улепетывать назадъ, для спасенія своей жизни. Пятьдесять шилинговъ было собрано въ кассу не больше какъ въ пять минуть.

Между-тмъ за кулисами происходило еще большее смятеніе: миссъ Сневеличи дрожала отъ страху, мистрисъ Кромльзъ позабыла роль, а у миссъ Ледрукъ распустились букли. Самъ мистеръ Кромльзъ только и длалъ, что смотрлъ черезъ скважину въ занавс, и какъ скоро въ амфитеатръ входилъ новый зритель, онъ бжалъ расказывать о томъ по всему закулисью.

Наконецъ оркестръ замолчалъ, и занавсъ взвился, къ удовольствію зрителей и совершенному остолбеннію актеровъ. Но геній драматическаго искусства парилъ надъ ними. Первая сцена, въ которой не было ничего особеннаго, прошла довольно спокойно, когда же во второмъ явленіи выступила миссъ Сневеличи съ Феноменомъ въ вид дитяти — о Боже мой! какой громъ рукоплесканій раздался по зал! Въ одной лож съ правой стороны, гд было человкъ одиннадцать, вс зрители вскочили, замахали платками и закричали въ бшенств: ‘Браво! браво!’ Они кинули на сцену нсколько внковъ, изъ которыхъ два попали на лампы и тамъ сгорли, распространивъ по театру пріятное благовоніе, а третій прямо на лысую голову какого-то джентльмена, который сидлъ въ креслахъ и, глядя на интересное представленіе, совсмъ не замтилъ этого почетнаго украшенія. Миссъ Сневеличи и Феноменъ благодарили публику самыми почтительными поклонами, и чмъ ниже онъ кланялись, тмъ громче публика била въ ладоши. Казалось, что этому конца не будетъ. Однако жъ, слава Богу, кончилось. Водворилась опять тишина, и піеса пошла впередъ.

Но эта тишина была тоже, что предательскій штиль на мор передъ бурей. Когда представленіе дошло до патетической сцены, въ которой являются злая женщина (мистрисъ Кромльзъ) и несчастный молодой человкъ (Николай), о! какая поднялась тревога! Когда мистрисъ Кромльзъ, съ ядовитой улыбкой, назвала Николая ‘гордымъ мальчишкой’, а онъ отвчалъ, что презираетъ ее, о! какъ тогда зашумла публика! Потомъ, когда онъ поссорился съ другимъ молодымъ человкомъ за свою любезную и предложилъ ему стрляться, ‘не сходя съ мста’, Боже мой! что за рукоплесканія! Когда онъ упрекалъ этого молодаго человка въ трусости, какой искренній хохотъ раздался изъ всхъ ложъ и всхъ креселъ! Когда потомъ онъ разлучался съ своей возлюбленной, сколько вздоховъ и слезъ было у зрительницъ! Голосъ Николая, его наружность, выговоръ, каждое слово, все это было предметомъ общаго удивленія и восторга. Начиная со втораго выхода, онъ не являлся на сцену, не возбудивъ своимъ появленіемъ самыхъ неистовыхъ рукоплесканій, а когда, въ окончательной сцен, были приведены въ дйствіе вс придуманныя Кромльзомъ механическія пособія, театръ освтился синимъ огнемъ и вс дйствовавшія и недйствовавшія лица составили изъ себя картину, тогда, казалось, стны зданія потряслись и готовы были разрушиться.

Такъ началъ Николай свое театральное поприще. Онъ скоро сдлался любимцемъ портсмоутской публики, какъ актеръ и авторъ. Въ Портсмоут давно не видали на сцен молодаго человка съ такой пріятной наружностью, съ такимъ звучнымъ голосомъ. Сверхъ-того, у Николая въ самомъ дл былъ нкоторый талантъ. Что же касается до его авторства, то хотя природа не произвела нашего героя геніемъ, однако жъ съ помощью собственнаго врожденнаго вкуса и Кромльзовой опытности, онъ умлъ выбирать для перевода самыя занимательныя піесы, и когда въ афиш было сказано, что на такой-то вечеръ назначена піеса сочиненія мистеръ Никльби (Кромльзъ не позволялъ иначе называть этихъ піесъ), то напередъ вс знали, что въ театр не останется ни одного пустаго мста.

И бдный Смайкъ раздлялъ торжество Николая, раздлялъ не потому только, что радовался его успхамъ, но и потому, что самъ съ успхомъ являлся на сцен. Предсказаніе Кромльза, что изъ этого жалкаго существа выйдетъ чудесный аптекарь для ‘Ромео и Джуліетта’ оправдалось въ полной мр: аптекарь точно вышелъ на славу, только Николаю стоило неимоврнаго труда вколотить въ тупую голову Смайка, что ему говорить, и бдняга долго не могъ ничего упомнить, кром одной общей идеи, что аптекарь былъ очень голоденъ, зато ужъ это обстоятельство,—надо отдать ему справедливость,— онъ удивительно легко затвердилъ.

Но какъ бы то ни было, а у Николая накопилось двадцать фунтовъ. Обладая такимъ необыкновеннымъ богатствомъ, онъ поставилъ себ въ обязанность немедленно заплатить Джону Брауди деньги, которыми тотъ ссудилъ его на дорог изъ Дотбойса. Онъ послалъ къ нему эту сумму вмст съ письмомъ, въ которомъ выражалъ искреннйшую признательность и желалъ честному Джону быть счастливымъ въ супружеской жизни. Изъ остальныхъ денегъ Николай отправилъ половину къ Ньюмену Ноггсу, прося доставить ихъ Кат.

— Вы что-то невеселы, сказалъ ему Смайкъ, когда молодой человкъ кончилъ письма къ матери и сестр.

— Я думалъ о своихъ домашнихъ, отвчалъ Николай.

— Мистеръ Никльби, сказалъ опять Смайкъ: отчего это бываетъ, что иной человкъ такъ добръ, а несчастливъ? Вотъ вы ко мн очень добры, а безпрестанно грустите. Я это вижу.

— Длинная исторія, мой другъ! отвчалъ Николай: я боюсь , что теб трудно будетъ ее понять. Я грущу оттого, что у меня есть врагъ……. Понимаешь ли ты, что такое врагъ?

— О, какъ же! понимаю….. А какъ зовутъ его?

— Ральфъ….. Ральфъ Никльби.

— Ральфъ Никльби, повторилъ Смайкъ. Я выучу это наизусть.

И онъ сталъ твердить вполголоса имя дяди Николая.

Черезъ нсколько дней пришелъ отвтъ отъ Ноггса, который увдомлялъ, что деньги, посланныя Николаемъ, получены, домашніе его слава Богу здоровы, но Кат нужно личное покровительство брата. Впрочемъ Ноггсъ общалъ писать объ этомъ подробне въ другой разъ, а до того времени совтовалъ Николаю не тревожиться.

Напрасный совтъ! Кат нужно личное покровительство брата: слдственно Катя въ опасности?….. Николай тотчасъ побжалъ къ содержателю труппы и объявилъ, что дня черезъ четыре онъ удетъ въ Лондонъ.

— Позвольте, сказалъ Кромльзъ, посл напрасныхъ усилій отклонить его отъ этого намренія: если вы ужъ никакъ не хотите разбогатть посредствомъ своихъ дарованій, такъ по-крайней-мр мы извлечемъ изъ васъ все, что еще можно извлечь, для моихъ и собственныхъ вашихъ выгодъ. Сегодня середа: хорошо! Мы сегодня объявимъ публик, что завтра, въ четвергъ, вы играете въ послдній разъ, передъ отъздомъ.

— Но какой же это послдній разъ? Я вамъ говорю, что пробуду еще дня четыре.

— Знаю. Завтра мы объявимъ, что вы играете также въ послдній разъ въ пятницу, по особенному ангажементу только на одинъ вечеръ, потомъ въ субботу,—по требованію многихъ любителей, которые не могли достать мстъ на прежнія представленія, и наконецъ, въ воскресенье,—изъ благодарности къ портсмоутской публик.

— Слдовательно я буду играть четыре раза въ послдній разъ?

— Да, отвчалъ Кромльзъ безъ всякаго замшательства: вдь вы сами говорите, что останетесь здсь только на четыре дня. Впрочемъ пять разъ, я думаю, было бы ужъ и черезъ чуръ…. Разв прибавимъ что-нибудь новенькое?….. Ахъ, въ самомъ дл! Послушайте: не можете ли вы пропть комической аріи, сидя верхомъ на лошади, эмблем отъзда?

— Нтъ, мистеръ Кромльзъ, никакъ не могу.

— Ну, такъ не пуститься ли намъ на маленькій фейерверкъ?

— Это обойдется дороже сбору.

— Совсмъ нтъ. Дло не въ фейерверк, а въ расположеніи. Напримръ, если вы помститесь на возвышеніи, подл васъ Феноменъ въ живописной аттитюд, позади транспарантъ съ приличною надписью, а по бокамъ человкъ десятокъ въ вид геніевъ, съ крыльями, и у нихъ по швермеру въ каждой рук…… О ! да это было бы величественно, особливо издали.

Но Николай не чувствовалъ величественности такого спектакля и ушолъ, повторивъ только общаніе играть всякій вечеръ до отъзда своего изъ Портсмоута.

Причина, побудившая Ноггса написать къ Николаю, что для Кати нужно его личное покровительство, состояло въ томъ, что бдную двушку въ это время жестоко преслдовали лордъ Верисофтъ и сэръ Мольбери Хокъ. Послдній принадлежалъ къ числу негодяевъ, которые, промотавши свое состояніе, но не вылечившись отъ страсти къ неумереннымъ наслажденіямъ всякаго роду, принимаются разорять другихъ. Какъ человкъ, знаменитый между повсами, онъ имлъ свой кругъ почитателей и льстецовъ, изъ которыхъ одни, напримръ Пайкъ и Плекъ, возились около его операцій надъ богатыми дураками, платя за это низкимъ угодничествомъ, другіе, напримръ Верисофтъ, были жертвами, изъ которыхъ онъ самъ высасывалъ средства для насыщенія своей страсти къ развратнымъ забавамъ. Самобытный геній въ искусств разорять молодыхъ глупцовъ, онъ создалъ для этого свою собственную теорію, ршительно противоположную пріемамъ всхъ его предшественниковъ: онъ разорялъ ихъ, не проповдуя имъ экономіи, разорялъ ихъ открыто, въ одно и тоже время пускалъ ихъ по-міру и выставлялъ на посмшище свту. Верисофтъ, человкъ безъ врожденной наклонности къ порокамъ, но чрезвычайно ограниченный, былъ однимъ изъ тхъ, надъ кмъ эта адская метода произвела блистательнйшія дйствія. Мольбери околдовалъ его: жалкій глупецъ былъ кругомъ въ долгахъ, и благоговя передъ своимъ менторомъ, готовился сдлать послдній шагъ къ бездн нищеты, какъ вдругъ между нимъ и Мольбери является Ральфъ.

Читатели, конечно, давно отгадали ремесло Ральфа:онъ былъ ростовщикъ. Лордъ Верисофтъ занималъ у него деньги, но сумма долговъ его Ральфу не составляла и десятой доли всхъ долговъ молодаго втренника. Старикъ Никльби не могъ безъ досады видть, что не онъ одинъ пользуется отъ такого выгоднаго заемщика. Постоянное наблюденіе за всми повсами, которые часто имютъ надобность въ деньгахъ, доставили ему случай узнать, что Верисофтъ хочетъ занять огромную сумму у ростовщика Грайда, рекомендованнаго Хокомъ, и почтенный Ральфъ Никльби ршился, во что бы ни стало, переманить Верисофта въ свои сти. Но для этого надобно было уничтожить, или по-крайней-мр ослабить, вліяніе сэръ Мольбери. Какимъ же образомъ? Безстыдный Ральфъ вздумалъ воспользоваться красотой племянницы. Подъ предлогомъ своихъ прежнихъ денежныхъ счетовъ съ Верисофтомъ, онъ сталъ посщать его довольно часто, втерся къ нему въ нкоторую довренность, и наконецъ открылъ, что иметъ племянницу, двушку удивительной красоты. Слдствіемъ всего этого было то, что Верисофтъ назначилъ у Ральфа обдъ, заплативъ за него изъ собственнаго кармана. Мы знаемъ, что произошло за обдомъ. Верисофтъ плнился красотой Кати, но она въ тоже время имла несчастіе понравиться сэръ Мольбери Хоку, и этотъ злодй положилъ завладть ею, одурачивъ еще разъ своего воспитанника.

Пока тянулись переговоры о займ у Ральфа, Хокъ

нсколько разъ пытался вывдать отъ него, гд можно увидть прекрасную Катю, но лукавый Ральфъ, отгадавъ его замыселъ, не сказывалъ ни ему ни Верисофту, гд живетъ она. Случай однако жъ способствовалъ негодяю. Въ одинъ день, когда Хокъ и Верисофтъ пріхали къ Никльби, для окончательнаго заключенія договора, они застали у него Катину мать.

— Возможно ли! вскричалъ Хокъ: неужели это маменька той прелестной особы, съ которою я имлъ честь обдать у мистера Ральaа?….. Такія же черты лица, то же очаровательное выраженіе…… Но нтъ! быть не можетъ. Конечно, сударыня, вы сестрица миссъ Никльби?

— Никакъ нтъ, милордъ, отвчала она съ довольною улыбкой: я ея мать. Братецъ, уврьте, что Катя дйствительно дочь моя.

— Это непостижимо! перебилъ Хокъ. Вообрази, милордъ! кто бы могъ подумать, что миссъ Никльби — дочь этой молодой дамы? Здорова ли она, сударыня?

— Слава Богу, милордъ, теперь здорова. Но нсколько времени, посл обда у дядюшки, чувствовала себя очень не хорошо. Думаю, что простудилась возвращаясь домой въ извощичьей карет.

Хокъ покачалъ головой въ видомъ участія.

— Извощичьи кареты такъ дурны, милордъ! продолжала между-тмъ мистриссъ Никльби: он вчно съ разбитыми стеклами. Не мое женское дло толковать о законахъ, а право пора бы, кажется, подумать объ этомъ въ парламент. Я однажды страдала цлыя шесть недль флюсомъ, оттого что хала въ извощичьей карет. Ахъ, позвольте! не смшиваю ли я этого съ другимъ случаемъ, когда мы хали въ коляск?….. Нтъ, точно такъ! это была карета, я не могу сказать какого цвту, но помню, что она была съ номеромъ, который начинался нулемъ и оканчивался девятью….. Нтъ, виновата! начинался девятью, а оканчивался нулемъ, короче, это былъ нумеръ пятьдесятъ третій.

Краснорчіе мистриссъ Никльби оглушило слушателей, но сэръ Мольбери старался поддержать разговоръ, а когда говорунья стала прощаться, онъ вмст съ Верисофтомъ вызвался проводить ее до омнибусовъ, на зло Ральфу, который видлъ, что тайна жилища Кати теперь непремнно откроется, а помшать этому нельзя.

Добрая мистриссъ Никльби была въ восхищеніи, расхаживая между двухъ господъ такого знатнаго роду, и слушая ихъ комплименты красот и уму своей дочери.

— Да, говорила она: Катя точно умная двушка. Когда она была еще въ пансіон, ее и тогда называли умницей, говорили, что у нея способности лучше чмъ у всхъ другихъ ученицъ, а тамъ было много ученицъ, и позвольте, я вамъ скажу сколько именно. Кажется, двадцать пять…… Такъ! двадцать пять, за всякую платили пятьдесятъ гиней въ годъ, кром прочаго. Изрядный доходецъ!…. Но несмотря на такое множество воспитанницъ, Катя была между ними всегда первою. Ахъ! я никогда этого не забуду. Бывало, каждые полгода мы получаемъ отъ нея письмо, написанное собственною ея рукою, въ которомъ она увдомляетъ меня и отца своего, что она первая ученица. Теперь бдная Катя не узнаетъ этихъ писемъ: у нея почеркъ совершенно перемнился, но я уврена, что все это писала она сама: въ ихъ пансіон было такое заведеніе, что вс ученицы сами списывали свои письма къ родителямъ съ одного общаго, заран приготовленнаго, письма, учитель придлывалъ только запятыя и точки.

Бесдуя такимъ образомъ, мистрисъ Никльби дошла съ своими кавалерами до перекрестка, гд стояли омнибусы, раскланялась, отблагодарила, и заняла мсто нарочно въ самомъ отдаленномъ и спокойномъ углу, чтобы свободне предаться размышленіямъ о пріятной встрч. Зажмуривъ глаза, она старалась припомнить каждую похвалу, которую молодые люди сказали ея милой дочери. Воображеніе ея разыгралось, она безъ труда пришла къ тому заключенію, что они оба влюблены по уши въ Катю. ‘Но что же это значитъ, что Катя мн ничего не сказала объ этихъ молодыхъ людяхъ? думала мистрисъ Никльби. А!… вотъ что! она сама неравнодушна къ одному изъ нихъ. Къ которому же? Хорошо, если бы къ сэръ Мольбери Хоку. Разумется, я не стану противиться ея склонности: пусть она выйдетъ за лорда, ежели его любитъ, но что касается до меня, такъ я предпочла бы сэръ Мольбери. Онъ такъ учтивъ, такъ внимателенъ, у него такія прекрасные манеры!….. тотчасъ видно, что знатный человкъ…. Впрочемъ я надюсь, что и Катя выбрала также его, а не лорда, да, точно! я уварена, что его.’ И пылкое воображеніе матери представило ей скромную Катю счастливою супругою знатнаго барина, окруженною блескомъ богатства, утхами роскоши…. Сердце ея затрепетало, глаза налились слезами.

Нсколько дней спустя, мистрисъ Никльби, совершенно увренная въ скоромъ замужеств Кати, сидла одна дома и мечтала, какъ дочь ея вступитъ въ высшее общество, какъ она будетъ представлена ко двору, какъ портретъ ея появится въ альманах, и на слдующей страничк будетъ напечатано: ‘стихи къ портрету леди Мольбери Хокъ, сочиненіе мистера…. на-примръ, Даббера.’ А кто знаетъ? можетъ-статься, въ какомъ-нибудь другомъ альманах появится также портретъ и маменьки леди Мольбери, со стихами папеньки мистеръ Даббера. Мало ли что бываетъ на свт?

Въ это время зазвонилъ колокольчикъ, и въ комнату вошли два незнакомца.

— Мое почтеніе! сказалъ одинъ.

— Мое почитаніе! прибавилъ другой.

Мистрисъ Никльби поклонилась и отвчала, что она не иметъ чести….

— Знать насъ? подхватилъ первый. Ахъ, мистрисъ Никльби! для насъ это очень чувствительно.—Не правда ли, очень чувствительно? спросилъ онъ, оборачиваясь къ товарищу.

— Очень чувствительно, мистрисъ Никльби! подтвердилъ тотъ.

— Мы объ этомъ крайне жалли, продолжалъ первый.—Не правда ли, крайне жалли?—Крайне жалли, повторилъ товарищъ.

— Слышите, мистрисъ Никльби? вамъ ручается другъ мой Пайкъ.— Имю честь рекомендовать, мистеръ Пайкъ, конюшій.

— Имю честь рекомендовать: мистеръ Плекъ, конюшій.

— Мы оба — короткіе пріятели сэръ Мольбера Хока.

— Въ самомъ дл? вскричала мистрисъ Никльби: ахъ! такъ прошу покорно садиться. Я очень рада познакомиться съ пріятелями сэръ Мольбери.

— А мы очень рады, что слышимъ это изъ вашихъ очаровательныхъ устъ, сказалъ Плекъ, садясь возл нея. Одно слово на ушко, сударыня. Ежели бы сэръ Мольбери зналъ, какъ вы объ немъ отзываетесь, онъ почелъ бы себя счастливйшимъ человкомъ.

— Помилуйте! возразила мистрисъ Никльби, думая про себя, что она очень лукава: мое мнніе, врно, ничего не значитъ для такого знатнаго человка.

— Что вы! вскричалъ Плекъ: ничего не значитъ — Пайкъ, говори: много ли значитъ мнніе мистрисъ Никльби для сэръ Мольбери Хока?

— Много значитъ, отвчалъ Пайкъ.

Мистрисъ Никльби скромно потупила глаза и улыбнулась.

— Вы уже знаете, сударыня, продолжать тотъ же Пайкъ: какое сильное впечатлніе произвела на него ваша прекрасная дочь.— Плекъ, подхватывай.

— Произвела сильное впечатлніе ваша дочь, подхватилъ Плекъ. Онъ поручилъ намъ освдомиться, благополучно ли вы намедни дохали до дому.

— Слава Богу, отвчала мистрисъ Никльби, оправившись наконецъ отъ своего замшательства, прошу васъ засвидтельствовать ему мою благодарность. Я не простудилась на этотъ разъ, хотя — признаюсь — очень подвержена флюсамъ….

— Ахъ, какъ жаль! вскричалъ Плекъ.

— Что длать, сэръ! Однажды…. это было въ тысяча восемь сотъ семнадцатомъ….. позвольте! такъ ли! четыре да пять двнадцать, двнадцать да восемь семнадцать, такъ точно! въ тысяча восемь сотъ семнадцатомъ…. нтъ, извините! можетъ-быть, и въ шестнадцатомъ…. Я тогда очень простудилась, но къ счастію нашелся искусный докторъ, который прописалъ мн прекрасное лекарство. Употребляя его, я ршительно не знала простуды съ мая мсяца во все лто, но въ сентябр — опять! Говорятъ, что это лекарство не дйствуетъ зимою.

— Мы имемъ къ вамъ еще одно порученіе отъ сэръ Мольбери, сказалъ Плекъ.

— Что такое, сэръ?

— Онъ поручилъ намъ просить, умолять….

— Умолять и просить, перебилъ Пайкъ.

— Слышу.

— Онъ поручилъ намъ просить, чтобы вы осчастливили своимъ присутствіемъ ложу, которую взялъ онъ на ныншній спектакль.

— Ахъ, нтъ, мистеръ Плекъ…. Это невозможно, это….

— Пайкъ, помогай! сказалъ Плекъ. Умоляемъ васъ, мистрисъ Никльби.

— Умоляемъ, мистрисъ Никльби!

— Но….. начала она….

— Что за но? Такого слова нтъ въ лексиконахъ, перебилъ Плекъ.

— Ршительно нтъ: я искалъ, подтвердилъ Пайкъ.

— Но…. я никогда не бывала въ театр.

— Тмъ лучше: спектакль отъ этого будетъ для васъ занимательне. Въ ложу приглашены только свои: вашъ братецъ Ральфъ Никльби, лордъ Верисофтъ, Пайкъ и я. Не разстроивайте компаніи.— Сэръ Мольбери безъ ума отъ вашей дочери.

— О, какъ вы счастливы, что имете такую дочь! прибавилъ Пайкъ, и въ восторг взявъ руку мистрисъ Никльби, прижалъ ее къ сердцу, между-тмъ какъ Плекъ повторялъ, сидя съ другой стороны и держа ея другую руку: вы очень счастливы! чрезвычайно счастливы!

Мистрисъ Никльби не знала, что длать. Нсколько времени она продолжала отговариваться отъ приглашенія, но депутаты сэръ Мольбери были такъ настойчивы, говорили такъ дружно, такъ много хвалили Катю. Добрая мать, по свойственной себ проницательности, тотчасъ приняла эти похвалы за новое подтвержденіе своей догадки, что сэръ Мольбери хочетъ жениться на ея дочери. Голова ея пошла кругомъ. На бду тогда не случилось при ней ни одного человка, который бы могъ разсять это заблужденіе. Мало-по-малу она стала защищаться слабе, потомъ замолчала, потомъ начала уже соглашаться въ возможности хать въ театръ, и наконецъ дала слово. Плекъ и Пайкъ тотчасъ же ушли. Проводивъ ихъ за дверь, мистрисъ Никльби кинулась прямо къ комоду, чтобъ прибрать достойное украшеніе для будущей тещи знатнаго человка. Въ условленный часъ экипажъ Хока остановился у ея подъзда. Мистрисъ Никльби не слыхала въ себ души катясь въ щегольской коляск по тмъ самымъ улицамъ, гд обыкновенно хаживала пшечкомъ и перепрыгивала съ камня на камень, чтобы не выпачкать башмаковъ. У входа въ театръ ее дожидались Плекъ и Пайкъ. Они проводили будущую знатную барыню въ ложу, и едва она услась на первомъ мст, какъ вошли сэръ Мольбери и Лордъ Верисофтъ.

— Вы очень добры, сэръ Мольбери, сказала мистрисъ Никльби, привтливо улыбаясь.

— Благодарю за лестное мнніе о моей доброт, отвчалъ Хокъ: но позвольте сказать я не совсмъ увренъ, что вы такъ про меня думаете. Я знаю васъ, мистрисъ Никльби, я тотчасъ замтилъ, что вы лукавы, тонки, насмшливы, проницательны, дальновидны….

— Проницательна? дальновидна?… Помилуйте, сэръ Мольбери! совсмъ нтъ.

Но это нтъ она умла сказать такимъ голосомъ, что всякій долженъ былъ принять его за чистое да. Мистрисъ Никльби улыбнулась, сэръ Мольбери засмялся, Плекъ и Пайкъ захохотали.

— А гд жъ братецъ Ральфъ? спросила она.

Хокъ оглянулся на своихъ адъютантовъ.

— Пайкъ, гд Никльби?

— Гд Никльби? повторилъ Пайкъ, обращаясь къ Плеку.

Но Плекъ не усплъ отвчать, какъ отворилась дверь сосдственной ложи, и туда вошли дама, молодая двица и величавый старикъ. Вс собесдники мистрисъ Никльби замолчали.

— Слышишь? сказалъ наконецъ Хокъ Верисофту, вполголоса.

— Да, отвчалъ тотъ.

— Ахъ, Боже мой! вскричала мистрисъ Никльби: это голосъ моей Кати…. Катя, душа моя! и ты здсь!..

Что бы объяснить читателю, какимъ образомъ Катя очутилась въ другой лож, подл матери, мы должны воротиться къ тому печальному дню, когда бдная д(вушка, лишась мста въ модномъ магазин, разсужда(ла съ нею о своей участи.

— Что жъ ты такъ грустишь? говорила мистрисъ( Никльби: Богъ насъ не оставитъ. По моему, теб луч(ше всего итти въ компаніонки къ какой-нибудь знат(ной дам. Ты ршительно создана на это: хороша, (умна, ловка, прекрасно воспитана. Помнишь, отецъ( твой говаривалъ объ одной не богатой женщин, у ко(торой была хорошенькая дочька? Эта двушка, миссъ (Ватерсъ, опредлилась въ компаніонки къ одной ста(рух, старуха умерла, а вдовецъ и женился на ней. (Чего жъ теб лучше?

Мистрисъ Никльби повела Катю къ дяд. Ральфъ( нисколько не удивился банкротству мадамъ Мантали(ни, потому-что самъ приложилъ руки къ этому обстоя(тельству. Катя объявила ему, что мать хочетъ опредлить ее въ компаніонки къ какой-нибудь барын.

— Хорошо, сказалъ Ральфъ: вотъ вамъ газеты, въ (нихъ множество требованій на компаніонокъ , гувер(нантокъ, нянекъ, кухарокъ, горничныхъ.

И въ самомъ дл мистрисъ Никльби тотчасъ наш(ла объявленіе, что какая-то госпожа Вититерли иметъ (нужду въ молодой и кроткой двиц для компаніи. (Черезъ три четверти часа, он съ Катей были уже въ( дом этой госпожи. Швейцаръ указалъ имъ дорогу на (лстницу. Все показывало, что здсь живутъ, или хо(тятъ жить, на барскую ногу. Мистрисъ Вититерли( приняла ихъ въ своемъ будоаре. Она была женщина (среднихъ лтъ, съ блднымъ лицомъ и томнымъ взгля(домъ. Катя съ матерью нашли ее на мягкомъ диван, (она покоилась небрежно и въ граціозномъ положеніи (глубоко обдуманномъ и повренномъ посредствомъ зер(кала, возл нея на столик было нсколько книгъ и флаконовъ, на полу разосланъ коверъ, окна закрыты( розовыми занавсками, маленькая собачка кидалась подъ ноги всякому, кто входилъ, и это доставляло большое удовольствіе госпож ея.

— Вы прежде нигд не жили въ компаніонкахъ? спросила она Катю.

— Извините, отвчала мистрисъ Никльби: Катя была нсколько лтъ компаніонкой при мн, то-есть, при своей матери. Я и теперь не отдала бы ее въ чужіе люди, если бъ не обстоятельства. Мы жили въ достатк, отецъ ея, мой мужъ — былъ человкъ извстный въ нашемъ околодк, онъ имлъ независимое состояніе и если бы побольше думалъ о длахъ, если бы совтовался со мною….

— Маменька! шепнула Катя.

— Пожалуйста подвиньтесь ко мн, сказала мистрисъ Вититерли, глядя на двушку: я такъ близорука, что едва васъ вижу.

Катя подвинулась. Начались распросы о ея познаніяхъ, дарованіяхъ, нрав. Мать разсыпалась въ похвалахъ дочери. Черезъ нсколько времени вошелъ въ будоаръ супругъ мистрисъ Вититерли, мужчина лтъ сорока пяти, съ претензіею на важность, но съ самою пошлою физіономіей. Пошептавшись съ женою, онъ обратился къ Кат и ея матери.

— Надо васъ предупредить, что Юлія очень чувствительна и нжна, сказалъ онъ, это настоящій цвтокъ, экзотическое растеніе.

— Ахъ, Генри! что ты говоришь?

— А что жъ, моя милая? разв не правда? Ты сама знаешь, что у тебя больше души чмъ тла, что душа твоя не вмщается въ твоемъ хрупкомъ физическомъ состав, вырывается на просторъ, разрушаетъ тебя. Вс доктора въ томъ согласны. Здсь, въ этой самой комнат, не дале какъ недлю назадъ, я совтовался о теб съ знаменитымъ сэръ Томли Снофимомъ, и онъ мн сказалъ: ‘Гордитесь, милостивый государь, болзнью супруги. Это — драгоцнный даръ, которому должны завидовать вс дамы высшаго общества, это—избытокъ души: она восторгается, надувается, разршаетъ свои оковы, а оттуда происходитъ волненіе крови, ускоренное біеніе пульса, нервная раздражительность….

— Но ты описываешь меня ужасными красками, Генри?

— Ни чуть, моя Юлія. Я только хочу сказать, что ты — несчастная жертва общества, въ которомъ должна жить по своему происхожденію и связямъ. Оно изнуряетъ тебя. Рауты, балы, спектакли, визиты, изящныя художества,—это ужасъ! Надо обо всемъ думать, обо всемъ имть мнніе, голова кружится! Я никогда не забуду вечера, какъ ты танцовала съ племянникомъ баронета, на блестящемъ бал, въ Экстер.

— Правда, мой другъ: я точно бываю очень разстроена посл каждаго своего торжества.

— Ну, вотъ видишь! А для того, Юлія, ты должна быть очень осторожна въ выбор компаніонки.

Такое объясненіе не подавало Кат большихъ надеждъ, но къ удивленію, черезъ нсколько дней мистрисъ Вититерли прислала за нею, и вотъ какимъ образомъ Катя попала въ театръ, въ ложу рядомъ съ той, въ которой павлинилась мать ея.

— И вы здсь маменька!… Но кто жъ это съ вами?

— Да, мой другъ, и я здсь. Что же тутъ удивительнаго? Со мною друзья мои, мистеръ Плекъ, мистеръ Пайкъ, сэръ Мольбери Хокъ и Лордъ Фредерикъ Верисофтъ.

‘Боже мой, какъ она очутилась въ такомъ обществ? подумала Катя. Но длать нечего!’ Дрожа и блдня, несчастная двушка принуждена была отвчать на привтствія собесдниковъ своей матери. Къ довершенію ея мукъ, мистрисъ Вититерли, услышавъ аристократическія имена Хока и Верисофта, изъявила желаніе познакомиться съ ними, и Катя должна была взять на себя представленіе двухъ негодяевъ, къ которымъ внутренно питала глубокое презрніе и отвращеніе. Начался обыкновенный свтскій разговоръ: много словъ, мало смыслу.

— Я очень люблю драму, сказала мистрисъ Вититерли, томно и болзненно глядя на Верисофта: но по несчастію, я всегда бываю больна посл Шекспира.

— Жена моя очень чувствительна, милордъ, прибавилъ супругъ ея: это настоящій цвтокъ, пухъ, или пыль, что на крыльяхъ у бабочки. Вы можете ее сдунуть, милордъ, право, сдунуть, и она улетитъ.

— Ахъ, Шекспиръ! милый Шекспиръ! стонала между-тмъ летучая мистрисъ Вититерли. Были ли вы, милордъ, въ томъ домик, гд онъ родился?

— Нтъ, сударыня.

— О! такъ вамъ надобно туда създить. Я не знаю отчего…. но когда вы видли это мсто, записали тамъ свое имя, вы чувствуете какое-то вдохновеніе, въ васъ загорается пламя….

— Юлія, сказалъ мистеръ Вититерли: ты ошибаешься. Милордъ, она ошибается. Это — дйствіе не мста, а ея поэтическаго темперамента, ея эфирной души, ея огненнаго воображенія.

— А почему же не мста? возразила мистрисъ Никльби. Я помню, когда мы съ покойнымъ мужемъ хали въ почтовой карет изъ Бирмингама…. Позвольте! кажется, въ почтовой карет?… да, точно такъ! и какъ теперь глажу, у почталіона былъ черный пластырь подъ лвымъ глазомъ, мы тогда зазжали смотрть гробницу Шекспира, и потомъ пріхали на постоялый дворъ, я легла спать, и всю ночь мн снился человкъ съ пластыремъ подъ глазомъ. Мужъ поутру сказалъ мн, что это Шекспиръ, и какъ я тогда была беременна Николаемъ то очень боялась, чтобы изъ него не вышелъ Шекспиръ.

Между-тмъ спектакль приближался къ концу. Сэръ Мольбери, сидя за Катей, нашептывалъ ей разныя дерзости, отъ которыхъ бдная двушка не могла защититься ничмъ, кром молчанія, лордъ Верисофтъ перешолъ въ ложу мистрисъ Вититерли и разговаривалъ съ нею и съ ея мужемъ, мистрисъ Никльби то смотрла на сцену, то улыбалась любезностямъ Плека, а другъ его Пайкъ былъ въ род резервнаго любезника и вставлялъ два три слова смотря но обстояствамъ.

Когда спектакль кончился, лордъ Верисофтъ и сэръ Мальбери съ адъютантами проводили дамъ до подъзда и посадили въ экипажи. Мистрисъ Вититерли пригласила ихъ къ себ, они возпользовались ея приглашеніемъ, и съ этихъ поръ Катя сдлалась жертвою самыхъ жестокихъ преслдованій со стороны Хока. Напрасно она показывала ему холодность, даже презрніе: на него не дйствовало ничто, вмсто того чтобы бросить свое безполезное волокитство, онъ какъ-будто ожесточался благороднымъ упорствомъ Кати, становился день ото дня неотвязчиве, нагле. А суетная и романтическая мистрисъ Вититерли вовсе и не подозрвала, чтобы ея кампаніонка была предметомъ ежедневныхъ посщеній двухъ знатныхъ щеголей. Она была безъ ума отъ знакомства съ ними, принимала ихъ съ восхищеніемъ, и такъ какъ сэръ Мольбери умлъ показывать видъ, будто онъ здитъ къ ней собственно для нея, а Катя служитъ ему только отводомъ: то бдная двушка не могла даже и жаловаться своей покровительниц. При первомъ подобномъ опыт, мистрисъ Вититерли расхохоталась и сказала, что миссъ Никльби слишкомъ много о себ думаетъ. Не зная, гд искать помощи и защиты, Катя ршилась просить ихъ у дяди. Мистеръ Ральфъ отвчалъ, что это до него не касается. Она кинулась къ ногамъ его, онъ былъ холоденъ, какъ камень, она напомнила ему брата, онъ разсердился, она стала защищать Николая, онъ выгналъ племянницу. Несчастная, почти безъ памяти, полумертвая, вышла въ сни. Тутъ стоялъ Ноггсъ. Онъ слышалъ весь разговоръ ея съ Ральфомъ, проводилъ ее на улицу, долго смотрлъ ей вслдъ, и потомъ опрометью прибжалъ опять въ свою канурку, гд написалъ письмо къ Николаю.

Это было второе письмо, котораго молодой человкъ ждалъ отъ Ньюмена. Оно пришло въ такую минуту, когда труппа мистера Кромльза находилась въ великомъ волненіи по случаю одного чрезвычайнаго происшествія.

Въ одно утро Николай, войдя къ содержателю, засталъ его съ бумагой въ рукахъ.

— Новость! новость! вскричалъ Кромльзъ.

— Что такое! не новая ли ученая лошадь?

— Нтъ! теперь ужъ не нужны лошади.

— Такъ другой Феноменъ? мальчикъ-Феноменъ?

— Да, въ род Феномена, только не мальчикъ, не двочка, а настоящая, полная двица, короче, новая актриса, и чудо! совершенство! геній! Да вотъ, посмотрите сами: я ужъ напечаталъ афишки.

Мистеръ Кромльзъ подбжалъ къ столу и подалъ Николаю пукъ желтыхъ, синихъ и красныхъ афишъ тотъ увидлъ слдующія слова, напечатанныя вершковыми буквами: ‘Первый дебютъ несравненной миссъ Генріэты Петокеръ, актрисы дрери-ленскаго театра.’

— Ба-ба-ба! я знаю эту особу!

— Въ самомъ дл? Тмъ лучше! Слдственно вы знаете первый талантъ въ мір! Теперь мы воскресимъ ‘Кровопійцу’, этотъ удивительный балетъ, въ которомъ миссъ Петокеръ танцуетъ съ тамбуриномъ, какъ сильфида!— Впрочемъ надо замтить, примолвилъ Кромльзъ съ видомъ доврія: превосходная игра Генріеты въ балет ‘Кровопійца’ ничто иное какъ слдствіе наставленій, которыя она получила отъ жены моей во время пребыванія нашего въ Лондон. Настоящій ‘Кровопійца’ — это моя жена. О! вы еще не знаете всхъ достоинствъ мистрисъ Кромльзъ. Всякій годъ, ршительно всякій годъ, эта женщина доказываетъ чмъ-нибудь новымъ свои изумительные таланты. Она подарила мн шесть человкъ дтой, и въ каждомъ изъ нихъ есть какое-нибудь отступленіе отъ обыкновенныхъ законовъ природы, чрезвычайно полезное для моего ремесла. Мало! подаривши мн шесть человкъ дтей, она осталась такою же красавицей, какою была въ то время, когда я увидлъ ее въ первый разъ. Надо вамъ расказать этотъ случай. Мистрисъ Кромльзъ принадлежала тогда къ странствующей трупп акробатовъ. Однажды я захожу въ ихъ балаганъ, смотрю, на сцен, по середин фейерверка, стоитъ внизъ головой молодая женщина неописанной красоты. Въ ея положеніи было такъ много граціи, она умла придать столько достоинства своей поз, что я въ туже минуту влюбился, и — вотъ вамъ мистрисъ Кролмьзъ! Не правда ли? вдь это удивительный случай?

Но Николай былъ еще боле удивленъ на другой день, когда выходя изъ театра посл перваго дебюта ‘несравненной миссъ Генріэты Петокеръ’, онъ вдругъ встртился носомъ къ носу съ почтеннымъ сборщикомъ ‘водяной’ пошлины, мистеръ Леливикомъ.

— Какими судьбами?

— Да такъ, вчера вечеромъ. Что вы скажете о новой актрис?

— Не дурна.

— Гмъ, не дурна! Скажите, божественна!

— На долго ли вы пріхали въ Портсмоутъ?

— Самъ не знаю.

— По дламъ?

— По дламъ.

Леливикъ взялъ Николая подъ руку и шепнулъ ему:

— Вы не можете вообразить, что за дрянь — холостая жизнь. Заведутся деньги, тотчасъ сыщутся братья, сестры, племянники, племянницы Все это такъ и норовить, чтобы вы поскоре умерли. А если вы человкъ государственный, напримръ, сборщикъ пошлины при водяной коммуникаціи, если вы притомъ старшій въ род, напримръ дядя, они вамъ кляняются, и льстятъ, и подличаютъ, а изъ чего? не изъ уваженія къ вашей особ, нтъ! изъ жадности къ вашимъ деньгамъ! Кенвигзы большіе негодяй, увряю васъ.

— Я не замтилъ этого, сказалъ Николай.

— Точно негодяи. И чтобы избавиться отъ ихъ лукавой угодливости, я хочу…. я хочу…. Генріэта Петокеръ прелестная женщина, не правда ли?

— Правда. И вы хотите сдлать изъ нея мистрисъ Леливикъ?

— Отгадали.

— Поздравляю васъ.

— Завтра свадьба. Прошу покорно пожаловать. Мистеръ Кромльзъ и все общество также будутъ.

Въ самомъ дл на другой день совершилось бракосочетаніе сборщика ‘водяной’ пошлины съ пламенной артисткой. Дамы Кромльзовой труппы явили при этомъ случа необычайную роскошь, чтобы достойнымъ образомъ праздновать благополучіе одной изъ подругъ своихъ, хотя каждая изъ нихъ очень охотно задушила бы эту подругу, чтобы занять ея мсто. Он разрядились какъ нельзя великолпне, не пощадили ни бронзовыхъ украшеній, ни поддльныхъ брилліантовъ, ни полинялыхъ цвтовъ. Феноменъ-Нинета была такъ роскошно убрана цвтами, что сдлалась почти невидимкою и казалась боле подвижнымъ садомъ, нежели человкомъ, миссъ Сневеличи возложила на себя внокъ блыхъ розъ, а миссъ Ледрукъ, по своему романическому характеру, повсила себ на грудь миніатюрный портретъ незнакомаго ей пхотнаго офицера, который купила не задолго передъ тмъ у торговки.

Но въ то самое время, какъ труппа мистера Кромльза собиралась на банкетъ къ новобрачнымъ, Николай вдругъ получаетъ Ноггсово письмо, о которомъ сказано выше. Ньюменъ просилъ его пріхать, не теряя ни минуты времени’. Молодой человкъ тотчасъ объявилъ Кромльзу, что детъ завтрашній день. Эта новость произвела сильное впечатлніе, особливо на миссъ Сневеличи: она назвала Николая жестокимъ, варваромъ. Что же касается до содержателя труппы, то онъ отъ души стиснулъ его въ своихъ мягкихъ объятіяхъ, и на другой день, неожиданно явясь передъ дилижансомъ, разыгралъ трагическую сцену разлуки, надъ которой расхохотались вс зрители.

Путешествіе Николая не представляетъ ничего любопытнаго. Дилижансъ катился, какъ обыкновенно катятся дилижансы, и докатился наконецъ до Лондона.

— На силу-то! вскричалъ Николай, нетерпливо толкая уснувшаго Смайка и сердясь на деревенскую барыню, которая, еще за дв мили до Лондона, высунулась по-поясъ изъ каретнаго окна, чтобы увидть столицу, въ которой она никогда не бывала.

Прогремвъ по шумнымъ и многолюднымъ улицамъ города, дилижансъ остановился у своей конторы. Николай тотчасъ выпрыгнулъ на мостовую и пустился почти бгомъ къ квартир Ноггса. О, какъ билось сердце его! какъ волновалось воображеніе! Прохожіе могли почесть его за сумасшедшаго: онъ толкался, не глядлъ ни на что, думалъ только о Кат, хотлъ только скоре узнать, что сталось съ сестрой его. Смайкъ едва поспвалъ за своимъ другомъ, но ему было довольно знать причину Николаевой поспшности, чтобы скоре упасть и умереть отъ усталости чмъ попросить его итти немножко потише. Наконецъ вотъ домъ, въ которомъ живетъ Ноггсъ. Они бгутъ на лстницу, выше, выше, почти подъ самую кровлю. Вотъ дверь увы! она заперта. Николай бросился къ сосдямъ.— Куда ушелъ Ноггсъ? скоро ли онъ воротится?— А Богъ его знаетъ! онъ не спрашивается у сосдей, когда хочетъ итти со двора.— Смайкъ слъ на ступеньки, Николай сдлалъ то же. Но нтъ! ему не сидится: сердце трепещетъ, дыханіе занимается, голова крутится. Нтъ! ему надо идти куда-нибудь, Николай побжалъ къ портретчиц. О Боже мой! и ея нтъ дома. Что жъ теперь длать? не пойти ли къ матери?….. Но явиться такъ неожиданно, вдругъ, какъ-будто съ неба свалился?…. Нужды нтъ! до того ли теперь, чтобъ расчитывать эти мелочи? Онъ пошелъ къ матери. Старая служанка мела сни.

— Ахъ, сударь! откуда вы взялись? …

— Дома ли матушка? Здорова ли сестра?…

— Об, слава Богу, здоровы, но старая барыня ушла со двора, не прійдетъ до вечера, а барышня, вдь вы знаете, живетъ въ чужихъ людяхъ, для компаніи у какой-то госпожи.

Николай не могъ ничего боле добиться отъ безтолковой служанки и разсудилъ итти опять къ Ноксу. Въ это время наступили сумерки, загорлся, гасъ въ фонаряхъ. Проходя по одной улиц, Николай вдругъ увидлъ прямо передъ собою яркоосвщенныя окна гостинницы, и вспомнилъ, что онъ не лъ ничего со вчерашняго дня: бганье по городу утомило его, ему хотлось пить.

Дорого берутъ въ этой гостинниц! подумалъ Николай: но кружка вина не Богъ знаетъ что такое, и я думаю, что она не разоритъ меня даже и въ этой гостиниц. Онъ поднялся на крыльцо, отворилъ двери: передъ нимъ открылась длинная перспектива свтлыхъ гасовыхъ лампъ. На правой сторон блистало граненное стекло съ надписью: ‘Общія комнаты’. Николай вошелъ.

Ему еще никогда на случалось видть такого великолпія: дорогія французскія обои, золотые карнизы, огромныя зеркала…. Глаза молодаго человка невольно разбжались по предметамъ роскоши, собраннымъ въ этой комнат, однако жъ онъ слъ, спросилъ себ кружку вина и взялъ газеты. Недалеко отъ него за столикомъ у камина шумли четверо постителей, кром ихъ были еще двое, оба старики, и оба сидли поодиначк.

Ожидая вина и сердясь на нерасторопность служителя, Николай взглянулъ на зеркало, которое стояло напротивъ и увидлъ тамъ, что двое изъ компаніи веселыхъ собесдниковъ, оставивъ свои мста за столомъ, подошли грться къ камину. Они оба были одты по самой послдней мод, одинъ изъ нихъ не могъ ужъ похвастаться свжестью молодости, въ глазахъ его было какое-то непріятное выраженіе, по губамъ блуждала саркастическая улыбка, другой былъ молодъ, но лицо его носило на себ глубокіе слды тяжкихъ трудовъ или болзней: это былъ недозрлый плодъ, сорванный съ дерева и преждевременно подвергшійся порч. Николай едва разсмотрлъ ихъ физіономіи, какъ ему принесли вино, онъ взялъ кружку, и совсмъ позабылъ о двухъ франтахъ.

— Здоровье Кати Никльби! вдругъ закричалъ сиповатый голосъ позади Николая.

— Здоровье Кати Никльби! повторилъ другой.

— Здоровье Катеньки! сказали оба франта, воротясь къ столику и поднявъ бокалы.

Газеты выпали изъ рукъ Николая. Онъ не зналъ, что къ нимъ длается. Имя его сестры произносятъ въ трактир, к такъ громко, такимъ наглымъ тономъ! Забывъ о намреніи итти скорй къ Ноггсу, Николай прижался плотне къ своему мсту, притаилъ дыханіе, слушалъ.

— Плутовка! говорилъ между-тмъ старшій изъ щеголей: прехитрая плутовка! настоящая Никльби, врная копія съ своего дяди Ральфа!

— Она нарочно увертывается, чтобы вывести изъ терпнія, примолвилъ его товарищъ.

— Прелукавая двочка! присовокупили остальные два собесдника.

Николай едва дышалъ отъ множества чувствъ, которыя тснились въ его душу, но у него достало мужества удержать себя: онъ не тронулся съ мста, даже не повернулъ головы. Между-тмъ два старика, которые сидли особо, вышли одинъ за другимъ изъ гостинницы. Нсколько минутъ длилось молчаніе.

— Я боюсь, что мистрисъ Вититерли замтитъ нашу продлку, сказалъ наконецъ младшій щеголь.

— Пусть замтитъ! возразилъ старшій: мы ужъ зашли довольно далеко, и теперь ежели она разссорится съ Катенькой, тмъ лучше: Катенька воротится къ матери, а это такая дура, что изъ нея можно сдлать что хочешь.

— Дура! круглая дура! подтвердили остальные собесдники, и общій хохотъ огласилъ залу.

На этотъ разъ Николай не выдержалъ, или, лучше сказать, онъ не считалъ себя въ прав дольше молчать, всталъ и подошелъ прямо къ старшему щеголю, въ которомъ читатели, конечно, давно узнали сэръ Мольбери Хока, отгадавъ въ то же время и его товарищей.

— Позвольте мн поговорить съ вами.

— Со мною, сударь? спросилъ удивленный Хокъ.

— Да, съ вами!

Мольбери презрительно глядлъ на Николая и не отвчалъ.

— Что же, сударь? повторилъ молодой человкъ: угодно ли вамъ отойти со мной къ сторон, или вы отказываетесь?

— Таинственный незнакомецъ! сказалъ Хокъ своимъ товарищамъ, съ насмшливою улыбкою, взялъ бокалъ, поднесъ его ко рту, и оборотясь къ Николаю, примолвилъ: Напередъ объявите сами, что вы за человкъ.

Николай бросилъ на столъ свои адресъ. Не отводя бокала отъ губъ, Мольбери взглянулъ на него, хотлъ засмяться, но брови его нахмурились, губы зашевелились, и онъ, не выпивъ бокада, поставилъ его на столъ, а самъ устремилъ глаза на нашего, героя.

— Ваше имя? вашъ адресъ? сказалъ Николай.

— Ни того, ни другаго, отвчалъ Хокъ.

— Господа, продолжалъ Николай, оборотясь къ прочимъ: если между вами есть благородный человкъ, онъ долженъ сказать мн имя этого господина.

Вс молчали, Пайкъ и Плекъ потупили глаза, и одинъ изъ нихъ принялся ловить крошку отъ пробки въ своемъ бокал.

— Я родной братъ той двицы, о которой вы осмлились говорить съ такимъ неуваженіемъ, и я объявляю вамъ, что этотъ господинъ, кто бы онъ ни былъ, клеветникъ, лжецъ!

Рука сэръ Мольбери опустилась на графинъ, какъ будто онъ хотлъ бросить его въ голову Николая. Но Мольбери только улыбнулся, презрительно посмотрлъ на своего противника, и повернувшись къ товарищамъ, сказалъ:

— Пусть онъ болтаетъ что хочетъ: я не могу имть серіознаго разговора съ человкомъ такого роду.

— Подлый и глупый враль! закричалъ Николай: я готовъ повторить это передъ цлымъ свтомъ. А что касается до вашего имени, до мста, гд вы живете, я все узнаю, все! Я буду преслдовать васъ по улицамъ до самаго утра.

Сказавъ это, Николай отошелъ, слъ у противуположной стны, расплатился съ слугою, и скрестивъ руки на груди, устремилъ неподвижный взглядъ на пирующихъ пріятелей. Лордъ Вернеоотъ съ большимъ жаромъ шепталъ что-то Хоку, Плекъ и Пайкъ длали то же: повидимому они убждали своего ментора выполнить требованіе Николая. Но Мольбери отвчалъ имъ только насмшливою улыбкой, и наконецъ разсердившись закричалъ, чтобы они шли вонъ, ежели имъ хочется, а онъ будетъ сидть, пока не соскучится. Тогда Верисофтъ, Пайкъ и Плекъ въ самомъ дл встали и вышли: въ комнат остались только Хокъ съ Николаемъ.

Прошло больше часу: они оба молчали, оба не сходили съ мстъ. Иногда Мольбери наполнялъ свою рюмку, допивая остатокъ вина, а Николай перекладывалъ лвую ногу на правую, или правую ногу на лвую. Пробило одиннадцать, пробило двнадцать. Раза два или три сэръ Мольбери, какъ бы въ нетерпніи и досад, оглядывался кругомъ, но потомъ опять опирайся спиной на подушки дивана и лниво прихлебывалъ изъ своей рюмки.

Наконецъ онъ громко звнулъ, потянулся и всталъ. Николай, съ напряженнымъ вниманіемъ такъ и впился въ него своимъ взглядомъ.

Мольбери тихо подошелъ къ зеркалу, оправилъ на себ галстухъ, повернулся назадъ, пристально посмотрлъ на Николая, и кликнувъ слугу, веллъ подать себ плащъ.

Слуга, исполнивъ его приказаніе, растворилъ двери и ждалъ, чтобы сэръ Мольбери вышелъ.

— Не нужно! ступай! сказалъ Хокъ, и вотъ они съ Николаемъ опять остались одни.

Прогулявшись нсколько разъ по комнат, Мольбери подошелъ къ своему столу, допилъ послдній бокалъ, воротился къ зеркалу, надлъ шляпу и перчатки, застегнулъ плащъ, и наконецъ, медленными шагами, пошелъ къ дверямъ. Обождавъ нсколько секундъ, Николай бросился въ-слдъ за нимъ, и они въ одно время очутились на ступенькахъ подъзда. Тутъ стоялъ красивый кабріолетъ. Кучеръ поднялъ фартухъ: сэръ Мольбери хотлъ ссть.

— Скажете ли вы мн свое имя? спросилъ Николай, остановивъ его за полу плаща.

— Нтъ, отвчалъ Мольбери холодно.

— Если вы надетесь отъ меня ухать, такъ это напрасно: я поду вмст съ вами, клянусь небомъ, поду! хоть бы мн пришлось висть на задней оси вашего кабріолета!

— Пошелъ прочь! Виліамъ, ударь лошадь.

— Не смй, вскричалъ Николай, прыгнувъ на подножку кабріолета и схвативъ вовжи. Слушайте, сударь! я не пущу васъ! не пущу! до тхъ поръ, пока вы мн не скажете своего имени..

Кучеръ не зналъ, что длать. Но лошадь была слабоуздая: она потянула, кабріолетъ покатился.

— Держи! держи! говорилъ сэръ Мольбери кучеру.

Однако жъ лошадь неслась. Казалось, что она лучше своего господина знала, какъ надобно дйствовать въ его пользу, и хотла — либо разбить въ дребезги кабріолетъ, либо заставить Николая опустить возжи и фартухъ, за которые онъ держался.

Николай не замчалъ опасности своего положенія, онъ и не могъ замтить ее: онъ былъ весь въ огн, и руки его замерли на возжахъ и на фартух.

— Пусти возжи! сказалъ ему Мольбери.

— Скажи свое имя! отвчалъ Николай.

— Не скажу.

— Не пущу.

Мольбери вырвалъ у кучера хлыстъ и изъ всей силы ударилъ Николая. Хлыстъ изломался. Николай бросился на своего противника, началась борьба, лицо Мольбери облилось кровью, а между-тмъ лошадь неслась съ быстротою молніи, кабріолетъ дрожалъ и прыгалъ по камнямъ, въ глазахъ Николая начало зеленть, ему стало казаться, будто цлые милліоны искръ сыплются и крутятся въ воздух, онъ пошатнулся, упалъ и остался на мостовой.

Нсколько человкъ окружало Николая, когда онъ очнулся, спустя дв или три минуты посл паденія. Кабріолета уже не было. Николаю сказали, что лошадь запуталась въ возжахъ, начала битъ, понесла, единъ изъ сидвшихъ упалъ и переломилъ ногу. Первою мыслью Николай было бжать и посмотрть, кто это. Но у него не достало силъ, притомъ онъ подумалъ, что теперь ему легко узнать врага своего по городскимъ слухамъ, и онъ, оставивъ свое намреніе, взялъ первую извощичью карету, чтобъ спшитъ къ Ноггсу.

Старикъ давно его дожидался и начиналъ уже безпокоиться, Смайкъ тосковалъ. Они оба закричала съ испугу, когда Николай вошелъ къ нимъ съ окровавленнымъ лицомъ, съ растрепанными волосами, и въ страшномъ безпорядк одежды.

— Ничего, ничего, сказалъ молодой человкъ, и въ самомъ дл онъ не потерплъ большаго вреда и кратковременный отдыхъ совершенно возстановилъ его силы.

Началось объясненіе: Николай разсказалъ, что съ нимъ случилось, Ноггсъ описалъ ему бдственное положеніе Кати.

— Теперь дло кончено! вскричалъ тогда молодой человкъ: я не могу больше скрывать отъ матушки безчестныхъ свойствъ Ральфа. Завтра же иду къ глупой женщин, у которой живетъ сестра моя, и беру Катю къ себ. Надюсь, что матушка согласится жить также со мною, а нтъ, какъ хочетъ. Что касается до Кати, а съ ней боле не разстанусь. Слава Богу, у меня есть чмъ прожить нсколько времени, а тамъ — увидимъ! У кого есть руки и голова, тотъ не помретъ съ голоду.

На другой день Николай, прежде нежели мистрисъ Вититерли встала съ постели, пришелъ въ ея домъ. О, съ какимъ удовольствіемъ онъ обнялъ сестру свою!

— Бдненькая! ты такъ блдна!

— Я была очень несчастлива, братецъ. Не оставляй меня: я умру безъ твоей помощи.

— Нтъ, никогда! Съ этой минуты мы неразлучны, но скажи мн, милая: ты прощаешь меня? ты не стуешь, что я ухалъ изъ Лондона и черезъ это былъ причиною всхъ твоихъ слезъ?

—О, милый братъ!

— Я не предвидлъ, я не могъ ожидать, чтобы дядя…

— Николай! я сама виновата, утаила отъ тебя его дурной поступокъ со мною.

Они еще разъ обнялись и смшали свои слезы.

— Что жъ теперь длать? спросила Катя.

— Бжать скоре изъ этого дому, отвчалъ Николай.

— Некуда? гд мы будемъ жить?….. Чмъ мы будемъ жить?.. Бдная маменька!

Катя опять залилась слезами. Братъ принялъ ее на грудь свою, прижалъ къ себ ея голову, осыпалъ ее поцлуями.

— Богъ не покинетъ сиротъ! говорилъ онъ,

Въ это время вошелъ къ нимъ хозяинъ дому, и Никодеи тотчасъ объявилъ ему, что Катя должна отказаться отъ чести быть компаніонкой его супруги.

— Но, милостивый государь, отвчалъ мистеръ Вититерли, важно приподнявъ голову: ваша сестрица не прожила четырехъ мсяцевъ, и потому…

— И потому вы можете оставить при себ ея четырехъ-мсячное жалованье, подхватилъ Николай.

Должно думать, что. это предложеніе показалось весьма убдительнымъ господину Вититерли, потому-что онъ, не длая боле никакихъ возраженій, сказалъ, что и знаменитый сэръ Томли Снофимъ находить общество Кати вреднымъ для нжнаго сложенія его супруги.

Такимъ образомъ Катя была выведена изъ этого вертепа пороковъ и глупостей. Мистрисъ Никльби до крайности удивилась, неожиданно увидвъ передъ собой дочь и сына. Она была не такого роду женщина, чтобы скоро понять какое-нибудь щекотливое дло, и хотя Николай, общими силами съ миссъ Ла-Криви, очень ясно толковали ей о причинахъ, заставившихъ его сдлать такую перемну въ образ жизни Кати, однако жъ она всё-еще оставалась въ какомъ-то замшательств и недоумніи.

— Хорошо, хорошо, говорила она Николаю, а всё-таки для чего-бы не посовтоваться, напередъ съ дядей? Правда, онъ злоди, варваръ, чудовище. Посмотрите вокругъ себя: что это за комнаты? что за стны? все полиняло, не выкрашено. Я принуждена была въ свои деньги блить потолокъ…

— Вы сегодня же разстанетесь съ этимъ потолкомъ, матушка, перебилъ Николай: добрая миссъ Ла-Криви даетъ намъ убжище въ своемъ дом.

— Ахъ, Боже мой, миссъ Ла-Криви! Ну, кто бы могъ думать, что сэръ Мольбери Хокъ такой мошенникъ, какъ она про него разсказываетъ?…. А я было надялась, что онъ женится на Кат, доставитъ теб хорошее мстечко при парламент…. Тамъ есть славныя и выгодныя мста! Помнишь, Катя, нашъ старинный пріятель Кроупли получилъ мсто? Вся его должность состояла въ томъ, чтобъ носить шелковые чулки…. Ахъ, Господи, Господи! теперь нтъ надежды!

Мистрисъ Никльби такъ горько расплакалась, что совсмъ позабыла хозяйничать при сборахъ къ перезду на другую квартиру. По счастію миссъ Ла-Криви взяла на себя эти хлопоты. Хорошо быть бднымъ! Богачъ думаетъ полгода, сбирается три мсяца, перезжаетъ три недли: бднякъ и надумается и соберется, и передетъ — всё въ три часа! Уложивши въ наемную фуру скромное достояніе своего семейства, Николай пригласилъ мать отправиться въ путь.

— Какъ! ужъ совсмъ!… Да что же вы это?…

Мистрисъ Никльби побжала на улицу, смотрть, все ли уложено, а прибжавши туда, нашла нужнымъ бжать назадъ въ комнаты, чтобы посмотрть, все ли вынесенъ, и такимъ-образомъ перебжала нсколько разъ, пока Николай не усадилъ ее почти насильно въ коляску. Они благополучно прибыли въ домъ портретчицы. Оставивъ свое семейство на новоселья, Николай поспшилъ въ Ноггсову квартиру, чтобы взять оттуда Смайка. ‘Мои домашніе будутъ добры къ этому жалкому созданью,’ говорилъ про себя молодой человкъ, но говоря ‘мои домашніе,’ онъ думалъ только о Кат, потому что зналъ маленькія странности своей матери’

— Ахъ, мистеръ Никльби! Вскричалъ Смайкъ, увидвъ Николая: какъ вы долго не приходили! Мн безъ васъ было такъ скучно!

— Не тужи, мой другъ, отвчалъ молодой человкъ: дла наши поправляются. Мы будемъ жить вс вмст, съ моимъ семействомъ.

— Съ семействомъ? спросилъ Смайкъ, боязливо попятившись.

— Да, съ семействомъ. А что же?

— Ахъ! я такъ давно мечталъ о семейств, мн такъ давно хотлось этого, только того и хотлось, чтобы жить дома, съ семействомъ. Но теперь….

— Что теперь?

— Теперь…. Ахъ! не знаю…. Но я готовъ итти съ вами куда хотите. Если бы вы даже закопали меня въ могилу, да только бы навщали ее иногда съ своей доброй улыбкой охъ! мн было бы и тамъ хорошо, очень хорошо!

— Бдный Смайкъ! откуда у, тебя такія печальныя мысли о могил, когда самъ же ты говоришь, что теб хорошо, ежели ты вмст со иной?

— Не знаю…. Я люблю кладбище. Тамъ мы ней ровны, а здсь — вс лучше меня. Я бдное, несчастное созданіе!

— Полно дурачиться, мой другъ! Будь веселе. Ну, хорошее ли дло прійти къ дамамъ съ такимъ угрюмымъ лицомъ? что скажетъ сестра моя?

Николай взялъ Смайка за руку и привелъ домой.

— Вотъ, Катя, сказалъ онъ, заставъ ее одну въ комнат: вотъ тотъ добрый я врный другъ, товарищъ въ моихъ несчастіяхъ, о которомъ я теб такъ много расказывалъ.

Катя подошла къ Смайку и ласково подала ему руку. Бдняжка сначала не зналъ, что длать отъ замшательства: хотлъ заплакать, — не могъ, хотлъ улыбнуться — тоже, но наконецъ ему удалось вымолвить, что Николай единственный другъ его, и посл этого онъ сталъ веселъ, покоенъ. Миссъ Ла-Криви, подоспвъ на ту пору, обошлась съ нимъ также очень привтливо, только немножко затруднила его своими вопросами, потому что она тотчасъ полюбопытствовала узнать, уметъ ли онъ судить о сходств портретовъ, и какъ онъ думаетъ, похожъ ли на нее миніатюрный портретъ, который виситъ на стн, не нужно ли сдлать его годами десятью помоложе, и не правда ли, что молодыя женщины вообще лучше старыхъ, какъ на портретахъ, такъ и въ натур.

Наконецъ дверь еще разъ отворилась, и вошла сама мистрисъ Никльби:

— Вы, матушка, такъ любите помогать несчастнымъ, сказалъ ей Николай: надюсь, что будете добры и къ моему другу.

Мистрисъ Никльби поклонилась съ величіемъ, котораго, по ея мннію, требовалъ этотъ случай, и спросивъ объ имени Смайка, вдругъ упала на кресла.

— Что съ вами? что съ вами, матушка? закричали Николай и Катя.

— Ахъ! ничего…. ничего. Но это такъ похоже на Пайкъ!.. такъ похоже на Пайкъ!..

Впрочемъ мистрисъ Никльби, несмотря на громовое дйствіе, произведенное на нее сходствомъ имени Смайка съ именемъ Пайка, тотчасъ позабыла какъ зовутъ перваго, и обнаружила-сильное влеченіе называть его не Смайкомъ, а Слеммонзомъ, объясняя это тмъ, что имена ‘Смайкъ’ и ‘Слеммонзъ’ начинаются оба буквою С и въ обоихъ есть буква м.

— Ты сказывалъ, Николай, говорила она: что мистеръ Слеммонзъ….

— Смайкъ, матушка.

— Ахъ, да! Смайкъ… Ты сказывалъ, что мистеръ Смайкъ родомъ изъ Іоркшейра…. Скажите же, мистеръ Слеммонзъ, не случилось ли вамъ бывать на обдахъ вмст съ сэръ Томасомъ Гримльзомъ?

— Нтъ-съ, робко отвчалъ Смайкъ.

— Удивительно! у сэръ Томаса красавицы дочери, и его знаетъ вся молодежь въ Іоркшейр.

Мистрисъ Никльби безпрестанно задавала Смайку подобные вопросы, и Николай едва успвалъ перемевмть разговоръ, чтобы выводить своего друга изъ замшательства. Какъ бы то ни было, день кончился совершенно спокойно. Назавтра Николай сталъ разсуждать о своемъ положеніи. Сумма, которую нажилъ онъ въ Кромльзовой трупп, удовлетворила вс надобности его семейства при перезд на новую квартиру и обезпечивала существованіе его еще на нсколько времени, но — потому? Николай ршился искать себ какой-нибудь должности и пошелъ опять въ справочную контору, гд онъ нкогда встртилъ прекрасную двушку, которой до-сихъ-поръ не могъ позабыть.

Въ то самое время, какъ онъ, стоя передъ окошкомъ конторы, глядлъ на приклееный къ стеклу списокъ свободныхъ мстъ, какой-то старикъ подошелъ туда же и сталъ разсматривать объявленіе о вызов желающихъ отдать взаймы деньги. Это былъ здоровый мужчина лтъ подъ шестьдесятъ, въ широкомъ и спокойномъ фрак изъ свтлосиняго сукна съ ярко-вызолоченныни пуговицами, въ гороховыхъ панталонахъ со штеблетами, и въ низенькой срой шляп съ широкими полями. Фракъ его былъ застегнутъ по самую шею, и толстый подбородокъ лежалъ складками на бломъ галстух, не на одномъ изъ тхъ мучительныхъ галстуховъ, которыми мы натираемъ мозоли на своихъ г подбородкахъ, но на простомъ батистовомъ платк, бломъ, какъ снгъ, и тонкомъ, какъ паутина. Николай невольно заглядлся на изящный нарядъ этого старика, а еще боле на удивительные глаза его, которые были такъ умны, ясны, привтливы, счастливы, что нашему молодому герою еще никогда не сдувалось видть подобныхъ. Незнакомецъ стоялъ, засунувъ пальцы одной руки между петлями фрака, а другой играя старомодною часовой цпочкой, голова его была наклонена немножко на правую сторону, по устамъ летала улыбка, а въ привлекательномъ, румяномъ лиц, было какое-то живое и въ то же время забавное выраженіе, смсь лукавства, простосердечія, доброты и веселости. Николай не сводилъ съ него глазъ и готовъ былъ до самаго вечера любоваться на этого человка.

Такимъ образомъ они стояли вмст довольно долго. Старикъ не замчалъ, что за нимъ подсматриваютъ. Но вдругъ онъ повернулся къ Николаю и поймалъ его внимательный взглядъ. Молодой человкъ покраснлъ, смутился, попросилъ извиненія.

— Ничего!… ничего! отвчалъ незнакомецъ пріятнымъ и ласковымъ голосомъ, и потомъ указывая на выставленныя объявленія, прибавилъ съ улыбкою: Чего хочешь, того просишь.

— Да, тутъ все есть, сказалъ Николай.

— Bсe есть, повторилъ старикъ: и есть иного людей, которые всему этому врятъ, надются, мечтаютъ…. Бдные, бдные люди!

Николай случайно вздохнулъ.

— Вы, врно, также чего-нибудь ищете? спросилъ старикъ, глядя на него съ участіемъ.

— Ищу мста, сэръ.

— Для себя, или для кого изъ родныхъ, — для отца?

— У меня нтъ отца: онъ умеръ.

— Умеръ?…. Жаль! Молодому человку горько лишиться родителя. Осталась матушка?

— Да….

— И сестры? братья?

— Одна сестра.

— Плохо! надо прокормить, успокоить.— Вы учились чему-нибудь?

— Да, я получилъ нкоторое воспитаніе.

— Важная вещь — воспитаніе! Важная вещь!

Старикъ дружески взялъ Николаеву руку и пожалъ ее. Привлекательныя черты лица, добродушный и умный взглядъ, голосъ, доходящій до сердца, и какая-то особенная манера въ обращеніи, все это симпатически дйствовало на Николая и влекло его къ незнакомцу. Онъ невольно предался разговору, и сакъ не зная какъ, для чего, былъ откровенне, нежели сколько водится при первыхъ свиданіяхъ. Они говорили съ четверть часа. Наконецъ старикъ спросилъ, куда пойдетъ Николай, и вызвался быть ему спутникомъ. Дорогою, онъ съ большимъ участіемъ распрашивалъ о положеніи его семейства. Николай непримтнымъ образомъ пересказалъ ему исторію своего отца, несчастія Кати и свои собственныя приключенія.

— Ни слова больше! Ни слова! вдругъ закричалъ незнакомецъ, торопливо схвативъ Николая за руку.

Молодой человкъ изумился, хотлъ что-то сказать, но старикъ повторялъ только: ‘Ни слова! Ни слова»!— тащилъ его за собой, привелъ къ омнибусу, посадилъ, слъ самъ, и во всю дорогу, едва Николай раскрывалъ ротъ, кричалъ опять то же: ‘Ни слова’!

У поворота въ одну улицу, въ скромной и отдаленной части города, они вышли изъ омнибуса. ‘Ни слова!’ повторилъ еще разъ старикъ, когда Николай опять хотлъ-было попросить у него объясненія, и они вмст не подошли, а подбжали къ старому, однако жъ очень опрятному, дому, на дверяхъ котораго была мдная доечечка съ надписью: ‘Братья Чирибль’

Чудный незнакомецъ ввелъ Николая въ лавку, наполненную разными товарами, а оттуда въ небольшую комнату, гд за конторкой, заваленной толстыми книгами, сидлъ на высокомъ табуретъ краснощекій и толстобрюхій старичекъ маленькаго росту, съ напудренной головою и съ серебряными очками на носу.

— Дома ли-братъ Недъ?

— Дома, сэръ, отвчалъ старичекъ, приподнявши голову и смотря сквозь очки на вошедшихъ.

— Братецъ Недъ! сказалъ спутникъ Николая, подойдя къ затворенной двери въ другую комнату и приложивши къ ней ухо: братецъ Недъ! вы заняты, или можете перемолвить со мною два слова?

— Братецъ Чарльзъ, отвчалъ кто-то изъ-за двери точно такимъ же голосомъ: зачмъ объ этомъ спрашивать? Войдите.

Они вошли, и Николай увидлъ передъ собой еще старика, но этотъ старикъ былъ ничто иное, какъ дубликатъ его спутника: одно и то же лицо, одинъ и тотъ же голосъ, одни и т же ухватки, выговоръ, одежда, короче, все, совершенно все, одинакое, и до такой степени одинакое, что ихъ нельзя было отличить другъ отъ друга. Николай сперва удивился этому необыкновенному сходству, но потомъ оно показалось ему не только удивительнымъ, даже и трогательнымъ, потому-что встртилось не въ дам перваго возраста, а въ двухъ старикахъ, которые, нжно взявшись за руки, смотрли другъ на друга съ веселой улыбкой и говорили другъ другу: ‘Братецъ Недъ, милый товарищъ’!— ‘Братецъ Чарльзъ, милый товарищъ’!

Это были близнецы, ‘братья Чирибль,’ почтенная фирма, на которую купечество цлаго сама врило милліоны.

— Братецъ Недъ, сказалъ тотъ изъ нихъ, который привелъ Николая: надо пособить вотъ этому молодому человку. У него есть семейство… люди бдные… никакого состоянія… нечего сть. Мы должны пособить ему, братецъ Недъ…. пособить ему.

— Хорошо, братецъ Чарльзъ, отвчалъ братецъ Недъ: если вы говорите, что мы должны пособить ему, то онъ долженъ отъ насъ получить пособіе…. долженъ получить пособіе. Что же мы можемъ для него сдлать? Кликнемте Тима Линкенватера. Гд Тимъ Линкенватеръ?

Братья-близнецы пошли-было вмст къ дверямъ, но вдругъ одинъ изъ нихъ остановился.

— Погодите братецъ Недъ, сказалъ онъ.

— Чего изволите, братецъ Чарльзъ?

— У меня есть планъ, братецъ Недъ. Тимъ Линкинватеръ становится старъ, а онъ врный слуга, добрый слуга. Я думаю, братецъ Недъ, что если мы положимъ пенсіонъ его матери и сестрамъ, да купимъ особое мсто на кладбищ, и огородимъ это мсто ршеткой, и скажемъ, чтобы тутъ хоронили семейство Тима Линкинватера, такъ этого будетъ еще мало за его врную службу?

— Мало, братецъ Чарльзъ, очень мало,

— А если мы облегчимъ должность Тима Линкинватера, доставимъ ему случай раза два три въ недлю ночевать въ деревн у матери, на чистомъ воздух, братецъ Недъ, тогда будетъ хорошо, и Тимъ Линкинватеръ помолодетъ…. ха-ха-ха! Тимъ Линкинватеръ помолодетъ!.. Помните, братецъ Недъ, какъ онъ былъ маленькимъ мальчикомъ, такимъ же какъ мы?… Ахъ, бдный Тимъ!

Братья вмст улыбнулись и вмст вздохнули, глядя другъ на друга.

— Теперь сядемте, братецъ Недъ, сказалъ одинъ изъ нихъ, посадивъ Николая и ставя два стула, одинъ отъ него по правую, а другой по лвую руку. Я самъ разскажу вамъ исторію этого молодаго человка, потому что онъ стыдливъ, и ему будетъ тяжело пересказывать о своихъ несчастіяхъ, да притомъ и не хорошо заставлять его повторять одно и то же два раза, какъ-будто мы не вримъ ему. Не хорошо, братецъ Недъ.

— Правда, братецъ Чарльзъ, сущая правда: нехорошо.

Николай хотлъ возразить, но старые близнецы за, кричали въ одинъ голосъ — ‘Ни слова! ни слова’!— и братецъ Чарльзъ разсказалъ братцу Неду вс подробности Николаевыхъ несчастій, описывая ихъ съ такимъ чувствомъ и краснорчіемъ, какъ-будто это была собственныя его несчастія.

— Помните, братецъ Чарльзъ? сказалъ братецъ Недъ, выслушавъ весь разсказъ: вдь и мы съ вами были такіе же бдные.

Они подали другъ другу руки и глазами полными слезъ взглянули на небо. Затмъ былъ призванъ толстенькій старичекъ съ напудреной головою.

— Мистеръ Томъ Линкинватеръ, сказалъ ему братецъ Чарльзъ: мы полагаемъ, что вамъ ужъ наскучило заниматься въ контор и что мы должны дать вамъ помощника. Вотъ молодой человкъ: пріучите его къ конторскому длу, Тимъ Линкинватеръ. Онъ юноша умный и образованный, и у него нтъ ни какого состоянія, а есть мать и сестра. Будьте къ нему ласковы и снисходительны, Тимъ Линкинватеръ. Впрочемъ, мы васъ знаемъ: вы добрый человкъ, вы прекрасный человкъ, мистеръ Тимъ Линкинватеръ.

Старичекъ съ напудреной головой стоялъ и молчалъ.

— Что же вы ничего не скажете, Тимъ Линкинватеръ? спросилъ братецъ Недъ. Мы полагаемъ, что хорошо придумали. Когда молодой человкъ попривыкнетъ, вамъ можно будетъ раза два или три въ недлю здить въ деревню къ матушк, и ночевать тамъ, отдохнуть на чистомъ воздухъ. Такъ ли, Тимъ Линкинватеръ?

— Нтъ! вскричалъ напудреный старичекъ: я не хочу спать на чистомъ воздухъ, не хочу три раза въ недлю здить въ деревню.

— Какъ вы упрямы, мистеръ Тимъ Линкинватеръ! возразилъ братецъ Чарльзъ, смотря на него съ добродушной улыбкою: вы очень упрямы, мистеръ Тимъ Линкинватеръ.

Тимъ поднялъ перо, которое было у него въ рукъ, и сталъ водить имъ по воздуху, какъ-будто бы пишетъ цифры.

— Сорокъ четыре, сказалъ онъ:— да! сорокъ четыре года какъ я веду книги братьевъ Чирибль. Во все это время я каждое утро, кром воскресенья разумется, отпиралъ свою конторку въ ту самую минуту какъ начинало бить девять часовъ, и запиралъ ее по вечерамъ ровно въ половинъ десятаго, исключая тхъ дней когда приходитъ иностранная почта. Я ни разу не ночевалъ ни гд, кром своей комнаты въ мезонинъ. У меня на окн стоитъ горшокъ розановъ, и это тотъ самый горшокъ, который я принесъ съ-собою, какъ сюда перехалъ. Въ цломъ міръ нтъ…. я тысячу разъ говаривалъ и еще тысячу разъ скажу…. въ цломъ міръ нтъ другой улицы, лучше той, въ которой я живу. Прекрасная улица! вскричалъ Тимъ, разгорячаясь постепенно: безподобная улица! нельзя ничего лучше выдумать. А видъ изъ окошка! въ цлой Англіи нтъ такого прелестнаго виду! Я разсматриваю его всякое утро, передъ бритьемъ бороды, и слдственно могу судить о немъ основательно. Мистеръ Эдвинъ! мистеръ Чарльзъ! я спалъ въ этой комнат сорокъ четыре года, и прошу позволенія…. если отъ этого не будетъ ни какого вреда вашимъ дламъ…. прошу позволенія умереть въ этой комнат.

— Что вы, Тимъ Линкинватеръ! Ну, зачмъ говорить о смерти! вскричали въ одинъ голосъ братья.

— Вы сами меня до того довели, мистеръ Эдвинъ и мистеръ Чарльзъ. Вы ужъ не въ первый разъ сбираетесь уволить меня за старостью, но пожалуйста, прошу васъ, пусть это будетъ въ послдній разъ! Забудемъ про это навсегда.

Сказавъ это, Тимъ Линкинватеръ вышелъ въ контору и слъ на свой табуретъ, съ видомъ человка, который ршился защищать до послдней капли крови занятую позицію. Братья переглянулись между собою и нсколько минутъ не говорили ни слова.

— Съ нимъ надобно принять ршительныя мры, братецъ Недъ, сказалъ наконецъ братецъ Чарльзъ. Ежели онъ добровольно не согласится перестать быть машинъ прикащикомъ и сдлаться нашимъ товарищемъ въ торговл, такъ нечего длать, прійдется употребить насиліе.

— Непремнно насиліе, братецъ Чарльзъ! отвчалъ братецъ Недъ. Если онъ не слушаетъ никакихъ резоновъ, такъ будемъ же дйствовать противъ его воли, покажемъ ему, что мы хозяева! Поссоримся съ нимъ! Подеремся!

— Поссоримся съ Тимомъ Линкинватеромъ! подхватилъ братецъ Чарльзъ. Но мы, заговорившись о Тим, совсмъ позабыли про нашего молодаго пріятеля, братецъ Недъ. Вдь его, я чаю, заждались дома…… Ну, прощайте, мистеръ Николай. Никльби! Завтра, въ девать часовъ утра…. вы не забудете? Прощайте! Богъ съ вами! Дай Богъ счастливаго пути!

Говоря это, братецъ Чарльзъ одной румкой нажималъ руку Николая, а другой старался всунуть ему за пазуху кошелекъ.

— Сэръ…. сэръ….

— Ни слова! ни слова! закричали оба брата. Ваша матушка…. ваша сестрица…. иногда надобность….

Въ смущеніи отъ добраго дла, братья и сами говорили не складне растроганнаго Николая, однако жъ никакъ не позволили ему отдлаться отъ подарка, и молодой человкъ, со слезами на глазахъ, онмвъ отъ избытка признательности, пламенно ухватилъ ихъ руками, прижалъ ихъ къ сердцу и могъ произнести только: ‘Богъ…. мать моя….’ Старики выпроводили его за дверь.

Легко вообразить, какъ обрадовались домашніе Николая, когда онъ разсказалъ имъ что съ нимъ случилось. Катя плакала, Смайкъ смялся, миссъ Ла-Криви прыгала. Одна мистрисъ Никльби не обнаружила ничмъ особеннымъ своего удовольствія, говоря, что она напередъ была уврена въ томъ, что сынъ ея, по своимъ дарованіямъ и отличному воспитанію, которое она дала ему, получитъ хорошее мсто.

На другой день Николай явился, въ назначенное время въ контору братьевъ Чирибль. Тамъ было все по вчерашнему: Тимъ Линкинватеръ, съ напудренной головой и серебрянными очками, сидлъ на своемъ высокомъ табурет, книги, бумаги, чернильницы, перья, карандаши были разложены на вчерашнихъ мстахъ, и даже канарейка, висвшая подъ потолкомъ вмсто люстры, напвала вчерашнюю псенку. Объ этой канарейк Тимъ Линкинватеръ любилъ разсказывать весьма занимательный анекдотъ, какъ онъ нашелъ ее почти мертвою на улиц, какъ ему стало жаль бдной птички, какъ онъ принесъ ее дамой, посадилъ къ клтку, и она оправилась, начала, прыгать, словомъ, стала такою, какою вы теперь ее видите, сэръ! прибавлялъ обыкновенно Тимъ, горделиво указывая на веселую птичку. Пересказавъ то же самое и Николаю, онъ сталъ передъ клткой и свиснулъ какимъ-то особеннымъ образомъ: канарейка тотчасъ подскочила къ ршетк клтки, вытянула свою желтенькую шейку, разскрыла ротикъ, начала махать крылышками, и право мудрено ршить, кто въ эту минуту былъ счастливе, она, или Тимъ Линкинватеръ.

Неудовольствіе, обнаруженное Типомъ при первой встрч съ Николаемъ, не имло никакого отношенія къ нашему герою. Тимъ боялся, чтобы его вовсе не отставили отъ конторы, а какъ-скоро ему было растолковано, что Николай опредляется не въ прикащики, а въ помощники, то добрый старичекъ успокоился и осыпалъ его самыми искренними ласками. Молодой человкъ скоро замтилъ, что въ контор и въ лавк братьевъ Чирибль все носитъ на себ отпечатокъ прекраснаго нраву хозяевъ. Товары и книги въ порядк, всякая вещь на своемъ мст, все блеститъ свжестью, чистотой, служители, начиная съ Тима до послдняго писаря, отличаются самыми добродушными физіономіями, одты опрятно, ведутъ себя скромно, разговариваютъ между собой дружно и весело. Въ контор, на стнахъ, между таксами и реестрами товаровъ, висятъ въ красивыхъ рамкахъ планы и фасады больницъ и богадленъ, на окнахъ стоятъ горшки съ тюльпанами, каминъ украшенъ множествомъ фарфоровыхъ куколокъ, и дв изъ нихъ, одинакія, извстно подъ именемъ братьевъ Чирибль, а еще одна въ томъ же род,подъ именемъ Тима Линкинватера.

Николай горлъ нетерпніемъ приняться за дло.

— Экой горячій! сказалъ Тимъ, легонько ударивъ его по рук и засмявшись отъ чистаго сердца.

Онъ вынулъ изъ конторки огромную книгу съ надписью ‘Отпускъ товаровъ’, тщательно обдулъ ее со всхъ сторонъ, и перевернувъ нсколько листовъ, далъ Николаю счесть длинный итогъ. Молодой человкъ тотчасъ же погрузился въ работу, старикъ подвинулъ къ нему свой табуретъ и слдилъ за каждымъ его движеніемъ, внимательно замчая всякую цыфру, которую тотъ писалъ на особомъ лист бумаги. Суммы, данныя для сложенія, были сами по себ не очень значительны, но ихъ было около ста, и, слдовательно вывести съ одного разу врный итогъ было довольно трудно. Несмотря на то, минутъ черезъ десять, работа ужъ приближалось къ концу. Въ это время братья Чирибль, взявшись за руки, вошли въ контору. Типъ Линкинватеръ далъ знакъ, чтобы они остановились въ дверяхъ, и поглядывая то на нихъ, то на Николая, съ улыбкою подмигивалъ имъ на молодаго человка, на что братцы отвчали также улыбками и привтливыми киваньями. Между-тмъ Николай кончилъ сложеніе. Онъ хотлъ уже написать послднюю цыфру итога, какъ вдругъ Тимъ Линкинватеръ, не владя больше своими чувствами, спрыгнулъ съ табурета, опрокинулъ его и закричалъ:

— Четырнадцать тысячъ семь сотъ тридцать девять фунтовъ, два шилинга, и семь пенни….. И онъ это сдлалъ въ десять минутъ, такъ, шутя! Господа!… мистеръ Эдвинъ!…. мистеръ Чарльзъ!…. имю честь вамъ доложить, что это чудо, это такой молодой человкъ, которому нтъ подобнаго въ цломъ Лондон. Его итогъ согласенъ съ моимъ, провреннымъ трижды!

— Покорно благодаримъ, Тимъ Линкинватеръ, отвчалъ братецъ Чарльзъ. Я былъ увренъ, что нашъ молодой пріятель хорошо пойдетъ…. Не правда ли, братецъ Недъ?

— Правда, братецъ Чарльзъ, отвчалъ братецъ Недъ: вы мн вчера говорили, что онъ хорошо пойдетъ. И Тимъ Линкинватеръ тоже говоритъ, а Тимъ прекрасный человкъ…… Мастеръ Тимъ Линкинватеръ, вы — прекрасный человкъ.

— Слава Богу! кричалъ между-тмъ старый прикащикъ: теперь, ежели я и умру, книги братьевъ Чирибль будутъ въ порядк.

Съ этого блистательнаго начала, Николай сталъ ежедневно приходить и трудиться въ контор братьевъ Чирибль. Тимъ Линкинватеръ безпрестанно открывалъ въ немъ новыя достоинства, хозяева также были имъ совершенно довольны и осыпали его ласками. Прошло не боле двухъ недль, какъ имъ уже показалась, что труды и способности Николая не вознаграждаются жалованьемъ, которое они ему положили.

— Какъ вы думаете, братецъ Недъ? сказалъ братецъ Чарльзъ: не отдать ли намъ свою дачу матушк и сестриц мистеръ Никльби? Вдь они нанимаютъ же для себя квартиру: пусть бы наняли нашу дачу. А мы можемъ взять дешево.

— Сядемте, братецъ Чарльзъ, отвчалъ братецъ Недъ. Я полагаю, что дачу отдать имъ можно, а денегъ брать не надобно. Они бдные люди…… ахъ, бдные люди!… А мы съ вами, братецъ Чарльзъ, люди богатые. Начто же намъ ихъ деньги?

— Конечно, братецъ Недъ, намъ не нужны ихъ деньги: мы люди богатые. Но чтобы они не тратили своихъ денегъ попустякамъ, то мы станемъ съ нихъ брать что слдуетъ за наемъ дачи, только будемъ считать эти деньги ихъ собственностью, и посл отдадимъ съ процентами, а ежели все пойдетъ хорошо…. да врно пойдетъ хорошо!…. тогда мы назначимъ имъ особый маленькій капиталецъ, я назначу секретно, и вы назначите секретно, и Богъ ихъ благословитъ. Не правда ли, братецъ Недъ?….. Позовемте Тима Линкинватера.

Вслдствіе этого совщанія, нсколько дней спустя, мистрисъ Никльби съ Катею переселились на дачу, въ прекрасный сельскій домикъ, окруженный тнистымъ садомъ и огородами. Имъ предоставлено было право пользоваться всмъ, что тамъ найдется, и первые дни пребыванія ихъ въ этомъ прелестномъ убжищ были днями безпрерывныхъ открытій. Всякій вечеръ, когда Николай возвращался изъ конторы братьевъ Чирибль, ему показывали что-нибудь новое, что-нибудь такое, чего прежде никто не замтилъ, то бутылку вина, то какой-нибудь колченогій стулъ, то ключъ отъ особенной комнаты, которая до-сихъ-поръ была заперта, и такъ дале. Потомъ Николай сталъ находить у себя другія, боле пріятныя неожиданности: занавски у оконъ, маленькій коврикъ передъ диваномъ, чижика въ мдной клтк, и наконецъ добрую миссъ Ла-Криви, которая начала довольно часто посщать друзей, своихъ и всякій разъ забывала большой молотокъ, привезенный ею еще въ первое посщеніе, когда она развшивала въ комнат Николая картинки своей работы. Мистрисъ Никльби говорила безъ умолку, Катя поспвала везд, зажималась всмъ и была всмъ довольна, Смайкъ прилежно работалъ въ саду, украшая его всякій день чмъ-нибудь новымъ, Николай всхъ ободрялъ, веселилъ, былъ душою семейства, общею радостью и утхою. Однимъ словомъ, звзда мира и счастія взошла надъ бдными Никльби: одинъ только богатый Ральфъ былъ несчастливъ.

На этой свтлой эпох разстанемся мы сегодня съ читателемъ.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

Начиная расказывать о дальнйшихъ приключеніяхъ Николая Никльби и его семейства, мы не послдуемъ примру злаго эгоиста Ральфа, который не думалъ ни о комъ, кром себя: первыя страницы новаго разсказа посвятимъ мы воспоминанію о старинныхъ друзьяхъ нашихъ Кенвигзахъ, къ которымъ Николай завернулъ однажды поутру, идучи изъ своего загороднаго жилища въ контору братьевъ Чирибль.

Это случилось въ день достопамятный для мистера Кенвигза и его супруга.

Въ этотъ день, за десять минутъ, до семи часовъ утра, мистеръ Кенвигзъ надлъ блыя перчатки, покрылся новою шляпой, взялъ въ руки свою лучшую трость. И съ какимъ-то таинственно-торжественнымъ видомъ, вышелъ изъ дому, наказавъ старшей дочери Морлин, чтобъ она смотрла за своими младшими сестрами и не позволяла имъ безпокоить маменьку, которая лежала въ спальн, подъ тнью занавсокъ кровати и оконъ. Отсутствіе Кенвигза было непродолжительно: черезъ нсколько времени онъ воротился, ведя за собой какого-то толстаго господина.. Они вмст прокрались на цыпочкахъ въ спальню мистрисъ Кенвигзъ, дверь за ними затворилась, наступила глубокая тишина, оставшіеся въ гостиной не смли вымолвить слова и ждали съ нетерпніемъ, когда опять растворится дверь таинственнаго чертога.

— Ну, что вы скажете, докторъ? спросилъ мистеръ Кенвигзъ, выходя оттуда съ толстымъ господиномъ.

— Нтъ ни какихъ отступленій отъ физическаго порядка, отвчалъ тотъ: будьте спокойны.

— А посмотрите, какой прелестный ребенокъ! воскликнулъ Кенвигзъ, указывая на колыбель, гд лежалъ кусокъ краснаго мяса, новорожденный сынокъ его (потому-что вся суматоха, возникшая въ это утро въ Кенвигзовой квартир, произошла отъ-того, что деликатная мистрисъ Кенвигзъ родила еще одного Кенвигзенка).

— Да! продолжалъ счастливый отецъ, ласково поглаживая себя по подбородку и посматривая съ умиленіемъ на старшую дочь: да, милостивый государь! я могу похвастать своимъ поколніемъ. Вотъ, хоть бы эта шалунья: посмотрите, что за личико, что за глазки, что за ротикъ!… О, любезный докторъ! пріятно быть авторомъ такихъ произведеній. Вы не поврите, какая сладость разливается по душ, когда смотришь на свое потомство!….. Морлина будетъ точная копія матери, которая въ двицахъ удивительно походила на статую Британіи, что стоитъ на крышк…. не помню гд. Морлина составитъ счастіе человка, который на ней женится….. Вы, докторъ, не видали, какъ она танцуетъ?

— Нтъ, почтеннйшій.

— О, такъ вы не знаете, какъ развились ея умственныя способности!

И Кенвигзъ, кажется, былъ готовъ приказать Морлин протанцовать передъ Эскулапомъ, но одна изъ пріятельницъ, сидвшихъ въ гостиной, предупредила балетъ своимъ замчаніемъ.

— Теперь у васъ шестеро, сказала она.

— Да, сударыня, шестеро, отвчалъ Кенвигзъ. Но что нужды? я не боюсь имть много дтей.

— О! конечно. Связи, родство…

— Да-съ, слава Богу, родство. Надюсь, что на всхъ станетъ.

— Мн однажды случилось видть его у васъ, мистеръ Кенвигзъ. Прекрасный человкъ!

— Превосходнйшій человкъ, сударыня! Я горжусь честью быть племянникомъ мистера Леливика. Вотъ здсь, въ этой самой комнат, онъ нсколько разъ общалъ наградить приданымъ всхъ своихъ внучекъ. Но…. что приданое! Вы знаете, наша жизнь коротка. Боже сохрани, умретъ. такъ и все намъ достанется.

Зазвенлъ колокольчикъ, и Морлина, какъ естественная намстница матери въ званіи хозяйки дому, пошла принимать новыхъ гостей.

— Ба! мистеръ Никльби!…. Добро пожаловать! Здоровы ли? каково поживаете?

Николай дружески пожалъ руку Кенвигза, перецловалъ по-очереди всхъ дочерей, раскланялся съ гостями, и сталъ извиняться, что пришелъ не вовремя.

— Помилуйте! что вы! Деликатное положеніе мистрисъ Кенвигзъ ни сколько не помшаетъ намъ пріятельски побесдовать. Садитесь, прошу покорно. Какъ мы давно не видались!

Удовлетворивъ вс вопросы о приключеніяхъ, которыя съ нимъ случились со времени ихъ разлуки, молодой человкъ поспшилъ сказать, что у него есть маленькое порученіе къ Кенвигзамъ.

— Порученіе!…. Отъ кого бы это?…. Вотъ ужъ никакъ не могу отгадать: у меня нтъ ни души знакомыхъ вн Лондона.

— Отъ миссъ Петокеръ.

— Отъ Генріеты Петокеръ!…. Очень радъ, очень радъ…. И мистрисъ Кенвигзъ также обрадуется. Мы любимъ Генріету. Премилая и предобрая двушка!

— Я видлся съ ней въ Портсмоут.

— Что она тамъ подлываетъ?

— Вышла замужъ.

— Право?…. Поздравляю ее! отъ всего сердца поздравляю!

— Мистеръ Леливикъ также въ Портсмоут.

— И онъ!…. О, Боже мой! не ужъ ли вы хотите сказать…

— Да, повторилъ Николай: и онъ также въ Портс.моут, и порученіе, которое я къ вамъ имю, дано вмст отъ Генріеты и отъ него.

— Такъ! я предчувствую…. О! говорите скоре.

— Они просили меня вамъ кланяться…

— Только?

— И сказать…

— Что сказать?

— Что они сочетались брак…

— Ахъ!

Мистеръ Кенвигзъ, почти безъ памяти, опрокинулся на спинку своего стула, потомъ вскочилъ, замахалъ руками, затопалъ ногами, и закричалъ въ бшенств: Варваръ!…. злодй!…. убійца!….

Этотъ крикъ и стукъ обратилъ на себя вниманіе няньки, которая до-тхъ-поръ глубокомысленно занималась составленіемъ какого-то таинственнаго питья для новорожденнаго.

— Уймите его, пожалуйста, сказала она: вдь онъ разбудитъ ребенка.

— Молчи, баба! отвчалъ Кенвигзъ.

— Чего молчать? Лучше сами молчите, судяръ,

Дитя проснется, расплачется.

— Чертъ тебя возьми и съ ребенкомъ!

— Ахъ, Боже мой, что онъ говоритъ!…. Посылать къ чорту свое рожденье!

— Да, къ чорту, баба! къ чорту! Мн не нужно рожденья! не хочу рожденья! не хочу дтей!

Говоря это, мистеръ Кенвигзъ обнаруживалъ явное намреніе побить несчастную няньку, а какъ изъ такого сраженія могли выйти горестныя послдствія, то Николай съ Докторомъ сочли за нужное вмшаться въ дло, и схвативъ разъяреннаго Кенвигза, усадили на кресла, гд онъ мало-по-малу успокоился, перешедъ отъ бшенства къ тихой грусти.

— Увы! говорилъ онъ, покачивая головою: къ чему послужило вниманіе, которое я оказывалъ этому человку? Что произвела ветчина, которою я его подчивалъ?

— Полноте, полноте, почтеннйшій! говорилъ докторъ: ветчина — кушанье вредное для желудка.

— Ветчина, которою я его подчивалъ! продолжалъ мистеръ Кенвигзъ: ветчина вестфальская!

Но прежде нежели онъ обратился къ этому меланхолическому расположенію, крикъ его разбудилъ мистрисъ Кенвигзъ и новорожденнаго сына. Первая страшно встревожилась, услышавъ его богопротивныя восклицанія: съ ней сдлался обморокъ. Все засуетилось, зашумло, гостьи метались изъ угла въ уголъ и ахали на цлый кварталъ. По счастію ‘уксусъ четырехъ разбойниковъ’ оказалъ благотворное дйствіе надъ добродтельной мистрисъ Кенвигзъ, а приготовленное нянькой питье было не мене дйствительно для новорожденнаго.

— Посмотрите-ко, сударыни, какъ онъ хорошо кушаетъ…. словно большой! сказала нянька.

Успокоившіяся гостьи пошли одна за другой смотрть, какъ сть новорожденный Кенвигзъ, вся-суматоха кончилась, новый бюлетень о здоровья деликатной хозяйки принесъ извстіе, что ей гораздо лучше, и Николай поспшно отправился въ контору братьевъ Чирибль.

Онъ засталъ Тима Линкинватера на его обыкновенномъ стул и за обыкновеннымъ занятіемъ: старикъ усердно писалъ и поврялъ счеты. Но въ то самое время, какъ Николай затворялъ за собою дверь въ контору, вошли оба хозяева, и братецъ Чарльзъ сказалъ:

— Господинъ Тимъ Линкинватеръ! какъ вы смете заниматься сегодня длами?…. Дайте мн вашу руку, сэръ. Имемъ честь поздравить васъ со днемъ рожденья. Пошли вамъ Богъ здоровья и счастія, господинъ Тимъ Линкинватеръ.

— Братецъ Чарльзъ, присовокупилъ братецъ Недъ, посмотрвши на веселое лицо Тима: мн кажется, что ныньче Тимъ Линкинватеръ смотритъ десятью годами положе, чмъ прошлаго году.

— Братецъ Недъ, отвчалъ братецъ Чарльзъ: я полагаю, что Тимъ Линкинватеръ родился столтнимъ старичкомъ, и молодетъ съ каждымъ новымъ годомъ своей жизни.

Близнецы искренно засмялись и повторяли: Дай Богъ! дай Богъ!

— Не забудьте, господинъ Тимъ Линкинватеръ, сказалъ братецъ Чарльзъ: что мы сегодня вмст обдаемъ и что обдъ, по обыкновенію, будетъ двумя часами позже, для праздника. Мистеръ Николай, просимъ покорно откушать съ нами.

— Тимъ Линкинватеръ! прибавилъ братецъ Недъ: пожалуйте мн свою табакерку, а сами извольте принять отъ меня и отъ братца Чарльза вотъ эту. Пусть ваша будетъ служить брату Неду памятникомъ того, какъ вы насъ любите, а эта пусть напоминаетъ вамъ, сколько мы васъ уважаемъ. Да смотрите, Тимъ Линкиниватеръ! не открывайте новой табакерки, пока не ляжете почивать, а не то я… я, право, изломаю клтку у вашей канарейки.

Сказавъ это, братья опрометью кинулись изъ конторы, чтобы предупредить всякія изъявленія Титовой признательности, а конторщикъ остался съ золотой табакеркой въ рукахъ, не зная что длать и никакъ не подозрвая, что въ ней лежитъ банковый билетъ на сумму по-крайней-мр впятеро больше цны ея. Какъ бы то ни было, но на лицъ старика, во все это утро, господствовало выраженіе какой-то необыкновенной важности, и онъ почти не запинался длами. Когда наступило время обда, вс собрались въ столовую. Общество состояло изъ хозяевъ, Тима, сестры его, Николая и еще одного красноносаго старичка, Тимова пріятеля. Сли за столъ, братецъ Недъ помстился на верхнемъ конц, а братецъ Чарльзъ на нижнемъ, Тимливкинватеръ слъ по правую руку отъ Неда, сестра его по лвую, Николай возл Тима, пріятель его возл сестры.

— Господи благослови, братецъ Чарльзъ! сказалъ братецъ Недъ съ верхняго конца.

— Господи благослови, братецъ Недъ! отвчалъ братецъ Чарльзъ съ нижняго.

Само собой разумется, что у богатыхъ братьевъ Чирибль не было, недостатка ни въ лакомыхъ блюдахъ, ни въ дорогихъ винахъ. Обдъ нашелъ весело: много было разговоровъ и шутокъ, много анекдотовъ о Тимовомъ дтств. Братецъ Чарльвъ разсказалъ, между прочимъ, Богъ знаетъ въ который ризъ, какъ они съ братцемъ Недомъ приняли Тима, въ прикащики, а братецъ Недъ посл того объявилъ во всеуслышаніе, такъ же не въ первый разъ, какъ однажды, лтъ тридцать пять назадъ, пало на Тима сильное подозрніе въ полученіи любовнаго письмеца, вслдствіе чего вс собесдники очень смялись и перемигивались, а Тимъ покраснлъ, какъ розанъ, и силился доказать, что это подозрніе вовсе несправедливо и не иметъ никакого основанія.

Когда сняли со стола вс кушанья и графинъ съ портвейномъ обошелъ первый кругъ, то есть, когда вс собесдники налили себ по первой рюмк, вдругъ, какъ-будто по данному знаку, разговоры смхъ прекратились и на веселыхъ, лицахъ хозяевъ явилось выраженіе не то чтобы грусти, а какой-то тихой и кроткой задумчивости. Оба они въ одно время встали, взяли свои рюмки, устремили другъ на друга меланхолическій взглядъ, и братецъ Недъ, съ верхняго конца стола, началъ говорить слдующее:

— Братецъ Чарльзъ, мой милый товарищъ! тотъ день, въ который родился наилучшій и наичестнйшій изъ слугъ, былъ также днемъ, въ который скончалась наилучшая и наинжнйшая изъ матерей, наша мать, братецъ Чарльзъ. Дай Богъ ей царство небесное! да увидитъ она съ небесъ наше обиліе! да радуется, что мы незабыли ея наставленій! да блаженствуетъ вчно…. вчно…. вчно!

Недъ поднялъ бокалъ.

— Памятъ нашей матери! сказалъ онъ торжественно.

Чарльзъ повторилъ т же слова.

— Вчная память! тихо присовокупили присутствующіе, и не одна слеза упала въ вино…

Но скоро возвратилась веселость.

— Девидъ! закричалъ братецъ Недъ старику, служившему за столомъ: принесите большіе бокалы… знаете? т, что всегда въ этотъ день подаются, и вино также…. знаете?

Бокалы и вино были уже готовы. Девидъ поставилъ все это въ стать. Братецъ Недъ налилъ себ и передалъ бутылку сосдкъ.

— Смю доложитъ, замтилъ старикъ Девидъ: это вино разлито въ тотъ самый годъ, какъ мистеръ Линкинватеръ поступилъ на контору. Я самъ записывалъ то въ погребную книгу.

Братья взглянули съ улыбкою на Девида и на Линкинватера.

— Вс ли здсь? спросилъ Недъ.

— Вс, сударь.

Девидъ отворилъ дверь, и въ комнату вошли прикащики, носильщики, сторожа, поваръ, ключница… однимъ словомъ, вс домочадцы братьевъ Чирибль. Недъ налилъ имъ по бокалу вина, и умильно кланяясь Тиму, сказалъ:

— Пьемъ за здоровье нашего друга, мистера Тимоти Линкинватера, и желаемъ ему многія лта и многаго счастья, на благо ему самому и на радость намъ, его старымъ хозяевамъ, полагающимъ въ немъ свое самое драгоцнное сокровище. Тимъ Линкинватеръ, ваше здоровье!

Съ этимъ словомъ, вс, кром Тима, осушили свои бокалы, и радостные крики раздались въ комнат. Тимъ смшался, ороблъ, хотлъ что-то отвчать, и не могъ выговорить ни слова. Преодолвъ однако жъ свое смущеніе, онъ принудилъ себя встать, показалъ лрисутствующтъ свои разгорвшіяся щеки, и пролепеталъ кое-какъ безсвязную рчь, въ которой нельзя было разобрать ничего, кром словъ: Добрые… Жизнь моя…. по смерть…

Превосходное вино усилило общую веселость, разговоры становились съ каждой минутой живе и откровенне, Тимъ Линкинватеръ позабылъ свою двственную скромность и сознался въ справедливости всего, что было сказано насчетъ любовнаго письмеца, только присовокупилъ подъ клятвою, что въ этомъ происшествіи не было ничего такого и что онъ имлъ честное намреніе жениться на особ, которая къ нему писала, да она вышла за другаго въ то самое время, какъ онъ обдумывалъ планъ сватовства.

Поздно вечеромъ Николай воротился домой въ самомъ пріятномъ расположеніи духа. Вс спали, кром самой мистрисъ Никльби: она дожидалась сына, чтобы сообщить ему одну странную и удивительную тайну.

— Пусть другіе говорятъ что угодно, сказала она, взявъ свой ночной колпакъ, который на этотъ разъ служилъ ей закладкою въ книг: пусть, мой милый, другіе говорятъ что угодно, а я всё-таки скажу, что ночные колпаки — вещь очень спокойная и полезная. Бдный отецъ твой говаривалъ мистеру… мистеру…. какъ-бишь его звали? не помнишь ли ты?

— Матушка, ежели вы собираетесь разсуждать со мною только о колпакахъ, такъ позвольте мн лучше итти спать: а очень усталъ.

— О колпакахъ!…. Какъ ты простъ, Николай! Ну, похоже ли на дло, чтобы я стала толковать о такомъ вздор? Престранная у тебя натура…. весь въ отца! Однажды онъ…

— Какъ быть, матушка! перебилъ Николай съ неудовольствіемъ. Походить на отца своего…. не порокъ.

Мистрисъ Никльби задумалась.

— Вотъ я и забыла о чемъ начала говорить…. Знаешь ли ты, Николай, нашего сосда…. того джентльмена, что живетъ съ нами дворъ объ дворъ?

— Нтъ, матушка. А что же?

— Такъ…. ничего. Но очень жаль, Николай, что ты его не знаешь. Теб надобно съ нимъ познакомиться. Впрочемъ я уврена, что онъ самъ не замедлитъ отрекомендоваться нашему семейству. Прекрасный человкъ! джентльменъ во всей форм: осанкой, разговоромъ, ухватками…. всмъ джентльменъ!

— Но почему васъ такъ интересуетъ этотъ джентльменъ? Я всё еще не понимаю, матушка.

— Ахъ, Николай! ты удивишься. Нечаянность, новость…. совсмъ сбили меня съ толку, такъ-что я и ума не приложу. Вотъ, видишь ли? Садъ его смеженъ съ нашимъ. Я нсколько разъ видала, что онъ смотритъ черезъ заборъ. Ну, что за надобность, думала я: пускай себ смотритъ, мы новые сосди: можетъ-быть, ему любопытно знать, какъ мы живемъ. Однимъ словомъ, я не обращала на это никакого вниманія, но когда онъ началъ кидать къ намъ огурцы….

— Кидать къ намъ огурцы? повторилъ Николай съ удивленіемъ.

— Да, огурцы, мало того, и свеклу…

— Огурцы и свеклу? Но это сумасшествіе! вдь онъ можетъ проломить кому-нибудь голову.

— Ну…. я не думаю, чтобы у него было такое намреніе, сказала мистрисъ Никльби, стыдливо потупивъ глаза.

— Положимъ. Только во всякомъ случа это — дерзость, это глупость…

— Погоди, Николай. Не спши обвинять человка, который…. Поступки его, можетъ-быть, точно необдуманны, безразсудны, заслуживаютъ порицанія. Пусть объ этомъ судятъ другіе: я не могу, я не въ прав сказать своего мннія, потому-что…. потому-что оно, можетъ-статься, будетъ пристрастно. Ты знаешь, Николай, лестно обратить на себя вниманіе, и притомъ вниманіе такого пріятнаго джентльмена, какъ онъ, хоть я совсмъ не думала и не думаю выходить замужъ, имя на рукахъ взрослую дочь.

— Матушка, что-вы говорите? спросилъ Николай, совершенно теряясь въ сбивчивой рчи мистрисъ Никльби.

— Да, мой другъ, отвчала она: я, какъ Богъ святъ, не хочу замужъ. Моя забота только о томъ, какъ бы поучтиве, поделикатне отклонить его желаніе, сдлать это такъ, чтобы не огорчить его, не убить отказомъ. Любовь такая страсть, Николай…

— Признаюсь, матушка, вы меня удивляете.. Не уже ли дошло до того, что отказъ можетъ его убитъ’…. не уже ли?…..

— О! это такъ естественно. Я сама читала въ газетахъ анекдотъ, взятый изъ какого-то Французскаго журнала, что одинъ башмачникъ зарзался перочиннымъ ножемъ, оттого что двушка, въ которую онъ былъ влюбленъ, не согласилась умереть вмст съ нимъ отъ угару. Видишь, какіе ужасы! Да что и говорить! любовь сильна, а во Французскихъ журналахъ, сказываютъ, еще и не то бываетъ, хотя впрочемъ, вс эти самоубійства тамъ длаютъ обыкновенно башмачники.

— Но нашъ сосдъ, который, какъ вы знаете, не башмачникъ, скажите, матушка, чмъ же онъ обнаружилъ свою любовь? какъ сдлалъ онъ предложеніе? Вдь это не длается огурцами и свеклой.

— О конечно! Огурцы и свеклу я отдала на кухню — очень хорошія овощи. Но тутъ было нчто гораздо серіозне. Онъ открылся мн на словахъ, говорилъ такъ много, много, и все такъ почтительно…. о! чрезвычайно почтительно и притомъ, нжно ахъ! очень нжно. Какъ же я должна поступить, Николай? Посовтуй мн.

— Поступите, матушка, такъ, какъ внушитъ вамъ память о моемъ почтенномъ родител. Я не стану давать вамъ совтовъ, во первыхъ потому, что вы сами найдете тысячу приличныхъ способовъ избавиться отъ нелпыхъ предложеній этого чудака, а во вторыхъ потому, что мн неумстно вмшиваться въ такую глупую исторію…. Покойной ночи, матушка.

Сказавъ это, Николай поцловалъ ея руку и ушелъ спать.

Почему жъ нелпыя! думала мистрисъ Никльби, оставшись одна: и почему эта исторія — глупая? Право, я не вижу тутъ, ничего ни глупаго, мы нелпаго. Человкъ влюбленъ…. очень обыкновенное дло. Ахъ,, молодость, молодость! ей все кажется нелпо да глупо.

Мистрисъ Никльби надла колпакъ и подошла къ окошку.

— Какая темная ночь! сказала она про себя. Разумется, я не выйду замужъ…. о! нтъ. Онъ напрасно страдаетъ…. Что-то теперь съ нимъ длается? не глядитъ ли онъ черезъ заборъ?….. Темно, ничего не видать. Однако жъ вотъ, право, это еще огурецъ лежитъ на дорожк!

Такъ мистрисъ Никльби предавалась размышленіямъ о своей побд, а между-тмъ Катя, ничего не зная объ этомъ, жила себ спокойно и весело, счастливая тмъ, что живетъ подъ одной кровлей съ братомъ. Это спокойствіе имло благотворное вліяніе на ея красоту. Катя съ каждымъ днемъ становилась свжей и прекрасне, щеки ея зацвли прежнимъ румянцемъ, въ глазахъ загорлся потухшій огонь, шея, грудь, плечи наполнились, станъ обрисовался очаровательными линіями.

— Знаете ли? говорила ей однажды миссъ Ла-Криви: вы еще никогда не были такъ хороши, какъ теперь.

Катя покраснла.

— Право, никогда, продолжала портретчица, я часто смотрю на васъ и не налюбуюсь.

— Миссъ Ла-Криви, вы всегда думаете только о другихъ и забываете про себя.

— Про себя!…. Ахъ, Боже мой! Да это было бы курамъ на смхъ, ежели бы я стала думать о такой мелочи. Впрочемъ я думаю не объ однхъ васъ. Замчаете ли вы, что еще одинъ человкъ въ вашемъ семействъ съ нкотораго времени чрезвычайно перемнился?

— Нтъ. Кто же это?…

— Не братецъ вашъ: не бойтесь. Я говорю про Смайка. Бдняжка сталъ совсмъ не такой съ нкотораго времени.

— Право? Ужъ не боленъ ли онъ?

— Не то чтобы боленъ Конечно, бдненькій не здоровъ слабъ, изувченъ, въ лиц его есть что-то такое, отъ чего у меня сердце разрывается, когда я на него смотрю. Но я говорю не о болзни.

— О чемъ же, миссъ Ла-Криви?

— Не знаю, какъ вамъ сказать….. Но дло въ томъ, что я за нимъ примчала и видла нсколько разъ, что онъ плачетъ. Разумется, тутъ нтъ ничего мудренаго: ему и нельзя не плакать, когда онъ такой жалкой, живетъ въ чужихъ людяхъ, не знаетъ ни отца ни матери, не можетъ ничего понимать. Но есть еще одна вещица. Намедни, когда васъ не было дома, онъ всё сидлъ на одномъ мст, печально оглядывался вокругъ, а потомъ всталъ и пошелъ въ свою комнату, да такъ грустно, такъ задумчиво, что нельзя разсказать. Бывало, онъ смется, работаетъ, и веселъ съ утра до вечера, а теперь, посмотрите, совсмъ другой: кротокъ, услужливъ, добръ, трудолюбивъ по-прежнему, а веселость…. какъ рукой сняло.

— Бдняжка! сказала Катя. Но авось это пройдетъ.

— Авось пройдетъ, повторила миссъ Ла-Криви таинственно: случается, что проходитъ…. Но я заболталась съ вами, душа моя. Пора мн домой. Возьму съ собой Смайка, и ужъ во что бы ни стало, развеселю его на ныншній день, стану говорить съ нимъ о томъ, о другомъ, о третьемъ….стану говорить до-тхъ-поръ, пока онъ неулыбнется.

Миссъ Ла-Криви вправила свое маленькое личико въ рамку поношенной шляпки, накинула шаль, посмотрлась въ зеркало, и подъ руку съ бднымъ Смайкомъ пустилась въ дорогу, повторивъ свои поцлуи на маленькихъ устахъ Кати и размнявшись многими улыбками съ ея матерью. Они благополучно совершили свой длинный путь. Доброй портретчиц удалось, если не развеселить, такъ по-крайней-мр разсмшить печальнаго Смайка. Чтобы продлить свое торжество, она ни подъ какимъ видомъ не согласилась отпустить его отъ себя безъ ужина, и такимъ образомъ было уже довольно поздно, когда онъ отправился на дачу.

Ярко освщенное окно ювелира привлекло къ себ Смайково вниманіе, онъ невольно остановился,— полюбовался прекрасными вещами, разложенными тутъ на показъ прохожимъ. Ему страхъ хотлось принести одну изъ этихъ вещей домой. ‘Какъ бы обрадовались друзья мои!’ думалъ онъ. Но пробило три четверти девятаго, и бдный молодой человкъ поспшно удалился отъ обольстительнаго окошка. Вдругъ кто-то дернулъ его сзади за воротникъ. Смайкъ хотлъ оглянуться, хотлъ удержаться за столбъ, бжать…. Поздно! уродливый, толстый мальчишка, какъ охотничья собака, повисъ на лвой ног его и кричалъ во все горло: Вотъ онъ, тятенька! Уррра!

Смайку очень хорошо былъ знакомъ этотъ голосъ, и лишь только онъ услышалъ его, болзненная дрожь пробжала по всему его тлу, онъ сдлался неспособнымъ ни защищаться, ни говорить.

— Славная находка! сказалъ Сквирсъ, забирая въ руку воротникъ Смайка. Вакфордъ, бги скорй за извощикомъ.

— Видно помшанный? спросилъ какой-то прохожій мастеровой, остановившись и глядя на эту сцену.

— Да, любезный, помшанный, отвчалъ Сквирсъ.

— А часто его схватываетъ!

— Почтт каждый вечеръ, любезный. Такое наказанье, что и Господи!

Сынъ Сквирса привелъ извощичью карету. Они посадили Смайка на первое мсто, Вакфордъ слъ рядомъ съ нимъ, а самъ Сквирсъ помстился напротивъ. Минутъ пять глядлъ онъ на своего воспитанника, не говоря ни слова и держа об руки на колняхъ, потомъ потрепалъ его по щек…. по лвой, по правой, и опятъ по лвой…. и улыбнулся.

— Это точно онъ, его щеки, его скулы: я ихъ хороша знаю. Ну, Вакфордъ, твоя мать изъ кожи выскочитъ съ радости, какъ его увидитъ.

— А всё я, тятенька! отвчалъ Вакфордъ. Каково уцпился за ногу…. а?

— Хорошо, весьма хорошо, мой другъ. За это я дамъ теб новыя пуговицы на курточку, какъ-скоро въ училище поступитъ новый ученикъ, у котораго можно будетъ ихъ отпороть.

Сквирсъ погладилъ сына по голов и ущипнулъ Смайка.

— Мн надо домой, произнесъ несчастный вполголоса.

— Ха, ха, ха! Конечно! мы и демъ домой. Вотъ потерпи немножко. Ха, ха, ха!… Да что за дьявольщина! куда ты двалъ, мерзавецъ, то платье, въ которомъ бжалъ изъ Дотбойса? знаешь ли ты, бестія, что теб не къ рож ходить въ такомъ фрак? знаешь ли ты, мошенникъ, что эта сапоги, которые на теб, стоютъ двадцать осень шилинговъ?…. Погоди! погоди! вотъ я тебя одну по-своему.

Говоря это, Сквирсъ щипалъ Смайка то за ноги, то за лицо, потомъ опрокинулся назадъ, развалился небрежно, и смотря на него издали, сталъ бить зонтикомъ по его плечу.

— Мн еще никогда не случалось катать въ карет своихъ воспитанниковъ, сказалъ онъ, съ веселой улыбкой: да одинъ разъ…. куда не шло!

Во все это время Смайкъ сидлъ, плотно прижавшись въ уголъ и опустивъ голову на руку. Онъ былъ въ совершенномъ онмніи, и не только не надялся, даже не думалъ о бгств. Сквирсъ казался ему какимъ-то страшнымъ и всемогущимъ существомъ, отъ котораго ему нельзя избавиться. Наконецъ они пріхали. Педагогъ выглянулъ изъ окошка и закричалъ: ‘Стой!’ Карета остановилась у дому стараго нашего знакомаго Сноли.

— Вотъ и мы здсь! сказалъ Сквирсъ, втаскивая

Смайка въ нечистую комнату, гд мистеръ Сноли и жена его сидли за скромнымъ ужиномъ. Смотрите! вотъ онъ, бглецъ, неблагодарный, безчеловчный, нечувствительный…

— Какъ! тотъ воспитанникъ, что бжалъ? спросилъ Сноли, разсматривая Смайка.

— Да, онъ самый, отвчалъ Сквирсъ, ударивъ бдняжку по бород, чтобы онъ пряме держалъ голову.

— По истин, судьбы неисповдимы! примолвилъ Сноли, съ, глубокимъ вздохомъ.

— Неисповдимы, сэръ! подтвердилъ Сквирсъ.

— Жестокосердый и неблагодарный никогда не бываетъ счастливъ.

— Никогда, сэръ. Я ли не осыпалъ его милостями? Я былъ его благодтелемъ, наставникомъ, попечителемъ и кормильцемъ, я былъ его другомъ, сынъ мой, мой единственный сынъ, былъ его братомъ, жена моя была его матерью, бабушкой, теткой, — даже можно сказать, дядею, если хотите. Она ни о комъ не имла такого нжнаго попеченія, какъ о немъ: только ваши милыя и умныя малютки были его соперниками въ неограниченной любви мистрисъ Сквирсъ. И чмъ же онъ заплатилъ за все это? О верхъ жестокосердія! онъ бжалъ изъ Дотбойса, гд молодые люди продовольструются нищею, платьемъ, книгами, карманными деньгами и всмъ потребнымъ! онъ пренебрегъ заведеч ніемъ, въ которомъ они обучаются математикъ, астрономіи, чистописанію…… Но обратимся къ длу, мистеръ Сноли! Я надюсь, почтенный другъ, что вы позволите мн продержать его съ собой въ вашемъ дом, и отведете какой-нибудь чуланъ, въ которомъ бы можно было его. запоретъ. Мы не долго будемъ обременять васъ: еще день другой, и удемъ.

Сноли согласился на желаніе своего друга. Бднаго Смайка досадили въ тсный, грязный и темный чуланъ подъ лстницей. Въ голов его былъ ужасный хаосъ: ему представлялись какія-то страшныя виднія, неуловимые образы. Онъ долго не могъ привести на память ничего, что съ нимъ случилось, и какъ-будто не понималъ своего настоящаго положенія. Наконецъ среди мрака, въ который были погружены его мысли, явился одинъ ясный ликъ, ликъ его благодтеля, Николая, потомъ возникли постепенно другіе свтлыя виднія, Катя, миссъ Ла-Криви и Ноггсъ. Но вдругъ все снова перемшалось, исчезло, въ ушахъ Смайка стало звенть, голова кружилась, дыханіе замирало, голосъ Сквирса безпрестанно потрясалъ слухъ его, какое-то знакомое, страшное лицо неподвижно стояло передъ его глазами, и Смайкъ, испуганный, забился въ уголъ чулана, свернулся въ клубокъ, лишился чувствъ и памяти.

Между-тмъ Николай, ни мало не подозрвая несчастій, случившихся съ его другомъ, весь этотъ день провелъ въ контор братьевъ Чирибль.

— А какова сегодня погода, у насъ, въ Лондон! сказалъ ему Тимъ Линкинватеръ, взглянувши на голубой сводъ съ котораго сыпались золотые лучи солнца.

— У насъ, за городомъ, еще лучше, мистеръ Тимъ, отвчалъ Николай.

— Какъ же! посмотрли бы вы изъ моего окошка!

— Нтъ, если бы вы посмотрли изъ моего!

— Ну, полноте! За городомъ, въ деревн фи! что тамъ хорошаго, кром цвтовъ, да свжихъ яицъ? Но все это я найду на первомъ лондонскомъ рынк. Мало того, у меня есть свои горшокъ розановъ, да насупротивъ, у сосдки, два горшка піоновъ. Чудо цвты! ужъ получше вашихъ полевыхъ колокольчиковъ!

Зная слабую сторону Тима, Николай не почелъ за нужное возражать ему. Оба погрузились въ свою работу. Нсколько минутъ длилось молчаніе. Принесли письмо на имя мистера Чарльза Чирибль. Николай взялъ его, и подойдя къ двери Чарльзова кабинета, постучался. Ему не отвчали. Онъ постучался въ другой разъ: опять нтъ отвту. ‘Видно, мистеръ Чарльзъ вышелъ’, подумалъ молодой человкъ, и съ этою мыслью отворилъ дверь., чтобы положить письмо на столъ, но лишь-только онъ сдлалъ шага два по комнат, ему представилась неожиданная картина. Молодая особа, лтъ семнадцати, стаяла на колняхъ передъ братцемъ Чарльзомъ, а братецъ Чарльзъ, въ крайнемъ смущеніи, старался поднять ее и говорилъ задыхаясь: Сударыня ахъ! сударыня сдлайте милость…. прошу васъ…

Пробормотавъ нсколько безсвязныхъ словъ, чтобы извиниться, Николай хотлъ выйти, какъ вдругъ незнакомка оглянулась, и онъ встртилъ незабвенныя черты милой двушки, которую видлъ однажды въ справочной контор и съ того времени могъ выгнать изъ головы. Эта нечаянность привела его въ совершенное замшательство: онъ остановился, какъ окаменлый, и не смлъ тронуться съ мста. Между-тмъ братецъ Чарльзъ кое-какъ поднялъ красавицу и посадилъ ее въ кресла. Ей было дурно.

— Она въ обморок! вскричалъ Николай, подбжавъ къ нему.

— Бдняжка! голубушка! говорилъ вполголоса братецъ Чарльзъ. Гд братецъ Недъ?…. Братецъ Недъ! пожалуйте сюда, сдлайте милость.

— Чего изволите, братецъ Чарльзъ? отвчалъ Недъ, поспшно входя въ комнату: что здсь случилось?…. ахъ!

— Тсъ! тсъ, братецъ Недъ! пожалуйста ни слова! Пошлите сюда ключницу, позовите Тима Линкинватера…. Эй, Тимъ Линкиватеръ! войдите сюда.— Мистеръ Никльби, сдлайте милость, прошу, выйдите отсюда, ради Бога, пожалуйста!

Братецъ Чарльзъ ласково взялъ Николая за руку, потрясъ ее, и тихонько подвелъ молодаго человка къ дверямъ. Николай долженъ былъ выйти, онъ послалъ вмсто себя Тима Линкинватера. Двери затворились, ихъ заперли изнутри.

‘Что это значить?’ думалъ Николай, воротившись на свое мсто въ контор: и у него было много времени на размышленіе, потому-что Тимъ долго не вы ходилъ изъ кабинета, а онъ между-тмъ не могъ ничмъ заниматься и думалъ только о незнакомк. Въ воображеніи его рисовались вс малйшія черты очаровательнаго лица ея. ‘Какъ она хороша!’ повторилъ Николай, зажмурившись и какъ-будто видя ее передъ собою. Но въ то же время душа его была жертвой и другихъ чувствъ: любопытства, безпокойства, боязни. Таинственность, которою покрывали посщеніе незнакомки, очевидное желаніе братца Чарльза удалить отъ нея Николая, положеніе, въ которомъ молодой человкъ засталъ ее: все это были вопросы, близкіе его сердцу, и, — увы! онъ не имлъ никакой возможности разршить ихъ, — чмъ больше думалъ, тмъ больше терялся, ни одного луча свта: мракъ, мракъ!

Наконецъ Тимъ Линкинватеръ воротился совершенно спокойный, съ бумагой въ рук и съ перомъ въ губахъ, какъ-будто ничего не случилось.

— Что? вскричалъ Николай, бросаясь ему навстрчу.

— Что…. что? спросилъ Тимъ Линкинватеръ.

— Она? я говорю о ней. Прошла-ли дурнота?

— Чья дурнота?

— Ахъ, Боже мой! Разумется, той прекрасной двушки, которую а сейчасъ видлъ.

— Гмъ!….. Четыреста двадцать семь фунтовъ и девять шилинговъ. Помножили ли вы эту сумму на двсти тридцать осемь?

— Напередъ отвчайте на мой вопросъ.

— На какой вопросъ?

— О двушк.

— А! насчетъ двушки!…. Четыреста двадцать семь фунтовъ и девять шилинговъ…. Хорошо.

— Что хорошо? о чемъ вы говорите?

— О томъ, о чемъ вы меня спрашиваете,

— Я спрашиваю о незнакомк, что была въ комнат мистера Чарльза.

— Я объ ней и говорю.

— Что же она?

— Ничего ушла.

— Ушла?!

— Да.

Николай сдлалъ еще нсколько вопросовъ, но Тимъ Линкинватеръ былъ очень занятъ, или умышленно избгалъ этого разговору, не отвчалъ иначе, какъ пустыми словами, изъ которыхъ молодой человкъ не могъ вывести никакого удовлетворительнаго заключенія. Ему пришло въ голову обождать, не будетъ ли Тимъ откровенне въ другой разъ. Старикъ сдлался по-прежнему словоохотенъ, подшучивалъ надъ неопытностью Николая въ конторскихъ длахъ, расказывалъ ему разные забавные анекдоты, и смялся отъ всего сердца, но лишь-только заходила рчь о двушк, какъ все перемнялось: онъ опять погружался въ какую-нибудь ариметическую выкладку, и отъ него ничего нельзя было добиться, крон: Да… Нтъ, не знаю трижды семь двадцать одинъ…. шестью девять пятьдесятъ четыре.

Такимъ-образомъ, ничего не узнавъ, терзаемый любопытствомъ и рождающеюся любовью, Николай, въ глубокой задумчивости, пришелъ домой. Отсутствіе Смайка сперва не произвело сильнаго безпокойства: думали, что миссъ Ла-Криви оставила его у себя, но когда бдняжка и поутру не воротился, то это показалось уже страннымъ, и Николай, идучи въ контору, завернулъ къ портретчиц, навидаться о своемъ другъ. Легко представить, какъ онъ испугался, услышавъ, что Смайкъ еще вчера пошелъ домой. Гд же онъ? Николай побжалъ къ Ноггсу, но и тотъ ничего не зналъ. Это совершенно разстроило нашего героя. Не подозрвая, что Сквирсъ въ Лондонъ, он-не могъ отгадать настоящей истины, но разв для погибели Смайка непремнно нужно участіе содержателя дотбойскаго училища? Ему довольно сбиться съ дороги чтобы пропасть на всю жизнь: больное, хилое, тупоумное, безпамятное созданіе, онъ никогда не воротится, и умретъ гд-нибудь подъ заборомъ. Николай хотлъ бжать, искать его, но куда? какъ? Голова добраго молодаго человка кружилась, и онъ не зналъ самъ, что длать.

Между-тмъ, въ то же самое утро дилижансъ, тяжело нагруженный пассажирами и поклажею, възжалъ въ Лондонъ, и одинъ изъ сидвшихъ внутри кареты, провинціалъ съ честною и веселою физіономіею, пристально смотрлъ на куполъ церкви св.Павла, удивляясь, по-видимому, какъ это люди построили такую громаду.

— Баба! сказалъ онъ, повернувшись къ молодой женщин, которой миловидное личико съ любопытствомъ выглядывало изъ соломенной шляпки, смотри сюда! Видишь, это святой Павелъ…. Знатная постройка!

— Ахъ, Господи! какая громадина!

— То-то же. А ты думала, что онъ съ отцову мельницу…. ха, ха, ха! Съ отцову мельницу….. хо, хо, хо!

— Перестань, Джонъ: на тебя вс смотрятъ.

— Что за дло? На здоровье! Пускай смотрятъ, коли я имъ любъ.

Дилижансъ остановился у конторы, и веселый провинціялъ, въ которомъ читатели конечно-узнали іоркшейрскаго мучнаго торговца Джона Брауди, высадилъ на улицу жену свою, бывшую миссъ Прайсъ.

— Гд-же тутъ пристаютъ добрые люди? спросилъ онъ у кондуктора.

— А вотъ здсь, не далеко, есть гостинница, Арабская Голова.

— Карабкайся Голова? Ладно!

Несмотря на перемну названія, Джонъ скоро отъискалъ упомянутую гостинницу, и занявъ особенный номеръ, тотчасъ помстился рядомъ съ женой у окошка, такъ-какъ цль его прізда въ Лондонъ состояла именно въ томъ, чтобы показать городъ своей молодой жен.

— Послушай, баба, сказалъ онъ наконецъ: помнится, хозяинъ дотбойсской школы говаривалъ, что когда онъ бываетъ въ Лондонъ, такъ останавливается въ этой же гостинниц. Дай, пойду навдаюсь, не здсь ли онъ. Вдь они съ сыномъ тоже похали.

Читатели уже знаютъ, что на этотъ разъ мистеръ Сквирсъ остановился у пріятеля своего, Сноли, но какъ въ гостинниц всё-таки былъ его адресъ, то Джонъ безъ труда узналъ, гд онъ живетъ. Къ большему удовлетворенію Джонова любопытства, ему встртился Вакфордъ, присланный отцомъ, освдомиться, не спрашивалъ ли его кто-нибудь, Джонъ тотчасъ узналъ Сквирсова сына и вступилъ съ нимъ въ разговоръ. Вакфордь растолковалъ ему, какъ удобне отъискать домъ, въ которомъ они квартируютъ, и прибавилъ, что тятенька теперь въ большой радости, по случаю поимки Смайка.

— Какъ! вскричалъ Джонъ: онъ поймалъ Смайка! того бдолагу, что мистеръ Никльби увелъ съ собой?

— Да, мистеръ Брауди, того самаго, что маменька всё колотила.

— Не ужъ ли? Гд жъ онъ теперь!

— У насъ, въ чуланъ подъ лстницей.

— Хо, хо, то!… Ха, ха, ха!…. Ну кланяйся отъ меня отцу. Вотъ молодецъ! поймалъ-таки Смайка!…. Не забудь же, кланяйся. Скажи, что я самъ у него побываю.

Воротившись въ свой номеръ, Джонъ былъ въ какомъ-то странномъ расположеніи: онъ не могъ Высидть ни минуты на одномъ мст, безпрестанно вскакивалъ, бгалъ по комнат, прыгалъ и не разъ начиналъ плясать, выдлывая ногами премудреныя штуки. Жена смотрла на него съ удивленіемъ, и спрашивала, что это значитъ, но Джонъ не открывалъ причины своей истерической веселости: бросался къ жен, обнималъ, цловалъ ее, а потомъ опять выбгалъ на середину комнаты и вытанцовывалъ претрудныя па. Передъ вечеромъ онъ изъявилъ намреніе итти къ Сквирсу, Матильда уговаривала его отложить это до слдующаго дня, онъ не послушался.

У Сквирса сдлался съ нимъ совсмъ другаго рода припадокъ: проведя нсколько времени въ занимательной бесд съ педагогомъ и мистеромъ Сноли, добрый Джонъ началъ жаловаться, на жестокую головную боль, стсненіе въ груди, и наконецъ такъ сдлался боленъ, что не могъ сидть. Впрочемъ, говорилъ онъ, эта болзнь для него не новость и совсмъ не опасна: стоитъ только положить его въ постель и на нсколько времени оставитъ совсмъ одного. Сноли тотчасъ исполнилъ это требованіе. Джона отвели въ спальню, уложили. Черезъ нсколько минутъ, подкравшись къ дверямъ, Сноли услышалъ, что больной громко сопитъ, и заключивъ весьма основательно, что онъ заснулъ, воротился въ общую комнату.

Но Джонъ не спалъ: онъ сидлъ на постели, красный какъ ракъ, стараясь удержать хохотъ, который такъ и прорывался изъ его широкой гортани. Наконецъ однако жъ ему удалось кое-какъ подавить въ себ это хохотливое расположеніе. Тогда онъ тихонько снялъ башмаки, спустился съ кровати и осторожно, на цыпочкахъ, вышелъ на темную лстницу, а оттуда къ чулану, гд сидлъ Смайкъ. Ощупавъ, что дверь чулана заперта простой задвижкой, онъ отворилъ ее, проворно влзъ въ чуланъ и зажалъ ротъ Смайку.

— Знаешь ли ты меня, малой? Я Брауди, мучной торговецъ, помнишь, ты меня встртилъ, какъ бжалъ изъ школы? Я тогда сказалъ теб, что мистеръ Никльби идетъ впереди.

— Помню…. ахъ! помню…. Помогите мн.

— Помочь теб?…. Гмъ…. Теб бы не нужна была помощь, если бы ты не былъ такой глупой и хилой дтина. Какъ ты сюда попалъ?

— Онъ схватилъ меня на улиц. Ахъ! помогите мн.

— Схватилъ на улиц? А что же ты самъ не хватилъ его по голов, да по ногамъ, да по рукамъ? Я бы переломалъ дюжину такихъ, какъ онъ. А ты и съ однимъ не управился!

Смайкъ хотлъ что-то сказать, но Джонъ опять зажалъ ему ротъ.

— Тсъ! молчи! ни слова, пока я теб не вытащу изъ этой собачьей конуры.

Онъ вытащилъ Смайка изъ чулана, провелъ его черезъ темный дворъ къ запертой калитк, вынулъ изъ кармана отвертку, искусно и скоро отвернулъ скобу, за которую держался замокъ, и вытолкнулъ Смайка на улицу.

— Ну, теперь бги!

Смайкъ смотрлъ на него безсмысленно и, казалось, не понималъ чего онъ хочетъ.

— Бги, говорю! повторилъ Джонъ. Али ты не знаешь, гд ты живешь? Не знаешь? Гмъ!.. такъ ступай вотъ всё прямо, всё прямо, прійдешь къ улицъ, гд горятъ свтлые фонари, тамъ много народу, опроси у кого хочешь трактиръ Карабкайся-Голова… слышишь? Карабкайся Голова: не забудь этого, а прійдешь въ трактиръ, спроси мою жену, Матильду мельничиху, скажи ей, что пришелъ отъ меня. Она — баба добрая. Ну, бги же! Не забудь: Карабкайся-Голова, Матильда мельничиха, Джонъ Брауди.

Сказавъ это, Джонъ поспшно затворилъ калитку и воротился въ комнату, гд его положили. Къ счастію, никто не замтилъ, его отсутствія. Онъ вскочилъ на постель, завернулся въ простыню, и зажавъ себ номъ и ротъ, помиралъ со смху, такъ что чуть не задохся.

Между-тмъ выпущенный на волю Смайкъ бжалъ по безлюднымъ, и темнымъ улицамъ. Бдняку, казалось, что онъ слышитъ за собой голоса и топотъ людей, которые, за нимъ гонятся, что кто-то уже ловитъ его за фалды, кладетъ тяжёлую руку на плечо, — и онъ удвоивалъ напряженіе, увеличивалъ быстроту бга, — бжалъ самъ не зная куда, до-тхъ-поръ, пока совершенное изнеможеніе не заставило его остановиться. Все вокругъ него было тихо, безмолвно. Минутъ десять Смайкъ стоялъ, прислонившись къ стн и стараясь перевести духъ, наконецъ пошелъ ноги съ трудомъ двигались, онъ чувствовалъ боль во всхъ членахъ. По счастію, не усплъ онъ сдлать десяти шаговъ, какъ увидлъ передъ собой старое зданіе, которое показалось ему знакомымъ. Смайкъ тачалъ всматриваться. Въ самомъ дл, это зданіе знакомо ему, кажется, онъ когда-то въ немъ-былъ….. Наконецъ Смайкъ вспомнилъ, что это тотъ самый домъ, гд они останавливались съ Николаемъ въ квартиръ Ньюмена Ноггса, и пошелъ къ Ньюмену.

Добрый, старикъ сидлъ печально за столикомъ, утомленный продолжительнымъ бганьемъ отъ перекрестка къ перекрестку, въ надежд отыскать Смайка. Онъ обрадовался безъ памяти, увидвъ передъ собой несчастный предметъ своихъ поисковъ. Смайкъ пересказалъ ему о своихъ приключеніяхъ. Во все это время Ньюменъ то приближался къ разскащику, наклонялся и смотрлъ ему прямо въ глаза, то отскакивалъ назадъ, вытягивался, поднималъ плеча и опускалъ руки: это было, выраженіемъ его чувствительности.

На другой день, рано поутру, онъ самъ проводилъ Смайка на дачу. Тамъ встртили ихъ съ неописанною радостью. Сама мистрисъ Никльби изъявила живйшее участіе къ бдному молодому, человку и увряла его въ своемъ искреннемъ уваженіи. Что касается, до Николая и Кати, такъ о нихъ и говорить нечего. Узнавъ что Смайкъ освобожденъ Джономъ Брауди, Николай почелъ долгомъ въ этотъ же день побывать у іоркшейрца, чтобы выразить ему хотя сотую доллю своей глубокой признательности на это вторичное, ни чмъ незаслуженное, одолженіе.

— Тилли! Тилли! закричалъ Джонъ, посл первыхъ объясненій съ Николаемъ: баба! поди сюда! смотри, кто пришелъ!..

Жена Джона вышла изъ другой комнаты…

— Смотри! Знаешь ли ты этого молодца? Помнишь, какъ мы съ нимъ поссорились? Сегодня ужъ не поссоримся: мы пріятели.

— И я позволю себ выполнить пріятельскій обычай, примолвилъ Николай, подойдя къ Матильд и располагаясь поцловать ее.

— Позволяй что хочешь! Мы не поссоримся.

Джонъ столкнулъ ихъ головы и захохоталъ.

— Джонъ! сказала Матильда, покраснвъ во всю щеку.

— Ну что? Вдь это мистеръ Никльби…. Садись, баринъ, и будь какъ дома. Мы не поссоримся. Ха, ха, ха!…. Хо, хо, хо!

— Хорошо, я буду какъ дома, отвчалъ Николай: только съ условіемъ.

— Съ какимъ условіемъ?

— Чтобы вы взяли меня въ крестные отцы, — при первой надобности.

— Ха, ха, ха!… Тилли! слышишь, что онъ говоритъ?… Ахъ, затйникъ!… Въ крестные отцы! Тилли! говоритъ, при первой надобности! Слышишь? Хо, хо, хо!…. Ха, ха, ха!…. Хо, хо, хо!

Матильда покраснла еще пуще прежняго, а Джонъ расхохотался такъ, что вспотлъ и задохся. Желая торжествовать свиданіе съ другомъ, онъ позвалъ слугу и веллъ приготовить ужинъ.

— Слушай, малой! говорилъ онъ ему: стой смирно и гляди на меня!… Вотъ это мистеръ Николай Никльби, мой другъ. Подавай намъ ужинать, всего что у васъ есть, да не всё, что есть, а что ни есть лучшаго. Принеси водки, вина…. слышишь? Чтобы всё было отличное, и всего много! Три прибора, дв рюмки…. самыя большія рюмки, какія есть въ дом, три ножа, три вилки и три ложки самые большіе ножи, вилки и ложки, какіе найдешь. Ну, живе!

Посл веселой бесды и ужина, приправленныхъ добродушіемъ Джона, Николай сталъ собираться домой, но во время прощанья, Джонъ опять вспомнилъ о просьб своего друга взять его въ крестные отцы, и это произвело такое дйствіе, что добрый іоркшейрецъ убжалъ за ширмы, легъ на постель, и задыхаясь отъ хохоту, только отмахивался руками и ногами, но не могъ уже ничего сказать.

Съ этого дня въ семейств Никльби все пришло въ прежній порядокъ, и, казалось, они повели спокойную жизнь, но спокойствіе это было только наружное, или лучше сказать, имъ наслаждалась одна Катя, а прочіе…. всякій имлъ на душ какую-нибудь заботу и боле или мене былъ недоволенъ своимъ положеніемъ. Смайкъ сталъ необыкновенно задумчивъ и молчаливъ, часто плакалъ и проводилъ цлые дни одинъ въ своей комнат, Николай мучился любовью и неизвстностью о предмет своей любви, тщетно стараясь выпытать у Тима Линкинватера тайну, которая такъ занимала его, и напрасно ожидая новой встрчи съ прелестною незнакомкой, а мистрисъ Никльби…. съ мистрисъ Никльби произошло что-то странное: она съ нкотораго времени начала обнаруживать необыкновенную попечительность о своей особ, всякій день прибавляла какой-нибудь новый нарядъ къ своему тоалету и траурное платье, въ которомъ она прежде казалась печальной вдовою, мало-по-малу получило совсмъ противуположный характеръ, отъ особаго способа, какимъ она надвала его, и отъ искуснаго размщенія разныхъ недорогихъ украшеній, которыя порознь конечно ничего не значили, но взятыя вмст, представляли значительную массу кокетства.

Причины этихъ нововведеній могли быть объясняемы различнымъ образомъ: можетъ-статься, мистрисъ Никльби признавала ихъ нужными для поддержанія собственнаго достоинства, какъ женщина, не принадлежащая къ классу черни, можетъ-статься, она хотла показать добрый примръ своей дочери, можетъ-быть, наконецъ, тутъ вмшивалась и мысль о любезномъ сосд, котораго Николай называлъ дуракомъ, но котораго она съ своей стороны находила вовсе не глупымъ и очень чувствительнымъ. ‘Ахъ! думала она, важно покачивая головою: если бы Николай зналъ, какъ его покойный отецъ мучился, когда я не была еще съ нимъ обвнчана и показывала ему холодность, такъ-омъ перемнилъ бы свой образъ мыслей. Я никогда не забуду, какъ однажды поутру я взглянула а него съ презрніемъ, или однажды вечеромъ я нахмурилась. Бдный чуть не перехалъ въ другое графство! Вотъ, что значитъ любовь!’

Случилось, что въ прекрасный іюньскій день, Катя, порхая туда и сюда, забжала въ комнату матери.

— Душа моя, сказала ей мистрисъ Никльби: не знаю отчего это бываетъ, но въ такой прекрасный день какъ ныншній, когда птицы чирикаютъ со всхъ сторонъ, мн всегда приходитъ на мысль соусъ имъ голубей съ лукомъ…

— Это странно, маменька, отвчала Катя, съ улыбкой.

— Очень странно, душа моя.. Недль пять посл того, какъ тебя окрестили, былъ у насъ соусъ…. не изъ голубей, правда, а изъ куропатокъ, потому что отецъ твой не любилъ голубей: ему, какъ скоро, бывало, онъ ихъ увидитъ, всегда приходили въ голову маленькія дти, а онъ терпть не могъ малыхъ ребятъ и всегда твердилъ мн: ‘Я не хочу, чтобы наше семейство увеличилось’. Это удивительно, конечно, но ужъ онъ былъ такой человку, Я даже помню, что однажды за обдомъ…. у погубишь? Вотъ, совершенно забыла! Знаю только, что хозяинъ былъ кривъ, или плшивъ, или что-то. въ этомъ род…. твой отецъ вдругъ, при всхъ, несмотря что, тамъ была куча гостей, такъ-таки и сказалъ, что ему не хотлось бы имть больше одного сына и одной дочери…. Но пойдемъ, Катя, въ садъ. Вечеръ такой прекрасный! Я тамъ все подробно теб раскажу.

Катя подала ей руку, и он вышли. Вечеръ въ самомъ дл былъ восхитительный. Солнце уже совершило три четверти дневнаго пути и сыпало золотую пыль лучей въ темную зелень, воздухъ дышалъ благовоніемъ, ласточки носились подъ голубымъ небомъ.

— Знаешь, ли, Катя? сказала мистрисъ Никльби, свъ на дерновую скамью: мн кажется, что на свт еще небывало такого добраго человка, какъ этотъ бдняжка Смайкъ. Посмотри, сколько онъ тутъ насъ. Жалъ цвтовъ, и какіе прекрасные! Жаль только что всё съ одной твоей стороны, а съ моей нтъ ничего, кром голаго чернозему.

— Сядьте на мое мсто, маменька, отвчала Катя.

— Нтъ, нтъ, моя милая, я останусь здсь, на своемъ. Врно, Смайкъ хочетъ сдлать на моей сторон дорожку, да оно, и вижу, и очень умно придумано. Я сама такъ же, бы сдлала.

Вдругъ кто-то закричалъ почти надъ самой головой Кати.

— Ахъ!… что это?

Катя хотла вскочить и бжать, но мать удержала ее и сказала: не бойся, душа моя: это относится не къ теб.

— Но что жъ это значитъ? спросила Катя, съ безпокойствомъ и удивленіемъ.

— Ничего, ради смирно, мой другъ. Ты видишь, что я спокойна, а если ужъ кому бы простительно, было безпокоиться, такъ это конечно мн. И ты однако видишь — я спокойна, совершенно спокойна.

— Вижу, маменька, вижу. Но ради Бога…. что это за крикъ? Кажется, хотятъ привлечь наше вниманіе.

— Да, почти такъ. Хотятъ привлечь вниманіе одной изъ насъ. Теб нечего бояться, моя милая.:

Катя глядла на мать въ замшательств, ожидая отъ нея дальнйшихъ объясненій, какъ вдругъ большой огурецъ, описавъ красивую дугу въ воздух, упалъ къ ногамъ мистрисъ Никльби. За этимъ примчательнымъ явленіемъ послдовало другое такого же роду, потомъ нсколько свеколъ огромной величины, перелетли черезъ заборъ сосдняго саду, размахивая своею зеленью и перемшиваясь съ маленькими огурчиками, а въ заключеніе, горизонтъ былъ помраченъ цлою тучею луку, редису и другихъ мелкихъ огородныхъ растеній, которыя долго крутились въ воздух и падали въ разныхъ направленіяхъ. Катя до крайности испугалась, и вскочивъ со скамьи, уговаривала мать скоре бжать изъ такого опаснаго мста, но между-тмъ какъ она говорила и тащила мистрисъ Никльби за руку, изъ-за забора, черезъ который летли овощи, высунулся черный бархатный картузъ съ кисточкой на макушк и съ большимъ козырькомъ, изъ-подъ котораго смотрло и улыбалось широкое, морщинистое лицо, свекольнаго цвту, съ огурцеобразнымъ носомъ.

— Маменька! закричала Катя, совершенно потерявъ присутствіе духу: ради Бога, пойдемте, убжимте отсюда!

— Какая ты глупая, Катя! отвчала мистрисъ Никльби, упираясь, чтобы та ее не стащила съ мста. Мн, право, удивительно. Скажи пожалуйста, какъ же ты будешь жить на свт, если ты такъ пуглива?…. Что вамъ угодно, сэръ? спросила она, оборотясь къ джентльмену въ бархатномъ картуз и стараясь принять серьозную мину.

— Царица души моей! отвчалъ незнакомецъ, жалобно сжавъ руки: о! царица души моей!

— Какіе пустяки, сударь! сказала мистрисъ Никльби.

— Ахъ! продолжалъ онъ: отчего красота всегда неразлучна, съ жестокостью? не уже ли пчелы любви, посл медоваго мсяца, всегда улетаютъ въ Варварію?

— Маменька, что онъ говоритъ? прошептала Катя.

— Тсъ, моя милая! Онъ очень образованный джентельменъ, и я думаю, что это что-нибудь поэтическое. Да не жми мн такъ больно руки!…. Сэръ, покорно прошу васъ удалиться. Здсь вдь не публичный садъ: вы должны знать это.

— Знаю, знаю! отвчалъ джентльменъ, лукаво грозя ей пальцемъ: знаю, что это тайный, недоступный, очарованный пріютъ, гд обитаютъ наивосхитительнйшія прелести. Но позвольте мн, о божественная женщина! сдлать вамъ одинъ вопросъ, пользуясь отсутствіемъ планеты Венеры, которая, изъ зависти къ вашей красот, хочетъ разстроить наше согласіе.

— Признаюсь, Катя, шепнула мистрисъ Никльби, этого ужъ и я не понимаю.— Если вы, сэръ, будете вести себя какъ прилично благородному человку, въ чемъ ни не сомнваюсь, судя по вашимъ учтивымъ разговорамъ и по вашей наружности (онъ удивительно похожъ на твоего ддушку, Катя….) въ такомъ случа я готова отвчать на вашъ вопросъ, но съ условіемъ: говорите ясно.

— О моя царица! вскричалъ незнакомецъ: вы согласны отвчать на мой вопросъ? Такъ слушайте.

Онъ осмотрлся во вс стороны, почесалъ носъ, поднялся повыше, перегнулся черезъ заборъ, и вытянувъ шею, сказалъ:

— Принцесса ли вы?

— Вы надо мной сметесь, сударь! отвчала мистрисъ Никльби, съ неудовольствіемъ.

— О нтъ! Отвчайте: принцесса ли вы?

— Разумется, не принцесса. Вы это знаете.

— Въ такомъ случа, не родня ли вы предсдателю Нижней Палаты, или которому-нибудь изъ киргизскихъ князьковъ, или великому визирю турецкаго султана? Простите меня, о прекрасная!…. если я ошибаюсь, но мн сказывали, что вы племянница главнаго смотрителя за лондонскими мостовыми и падчерица калькутскаго губернатора.

— Кто вамъ сказалъ такія вещи, отвчала сердито мистрисъ Никльби, тотъ позволилъ себ на мой счетъ непростительную дерзость, ежели бы мой сынъ Николай зналъ объ этомъ, онъ ни одной минуты не терплъ бы подобнаго оскорбленія.

— Маменька! умоляла Катя: ради Бога, уйдемте отсюда!

— Помилуй, Катя! какъ это можно? Меня станутъ называть Богъ знаетъ чьей племянницей, Богъ знаетъ чьей дочерью, или падчерицей, а а — молчи? Нтъ я не позволю себя обижать, я де такая, я знаю, кто я… Боже, мой!

— Прелестная! сказалъ незнакомецъ, жалобнымъ и покорнымъ тонемъ: ежели я ошибся на счетъ вашего происхожденія и родства, то…. умоляю васъ на колняхъ…. простите меня! Полагая, что вы въ родств съ иностранными государями, или съ нашими и китайскими знатнйшими вельможами, я основывался на томъ, что вы говорите и держите себя такъ величественно, такъ благородно, что васъ нельзя ни съ чмъ сравнить, кром шпица на городской башн…. Я уже не молодъ, сударыня, но, вы видите, я еще свжъ, здоровъ, и мы, съ вами составимъ прекрасную пару. У меня есть состояніе, есть капиталы, поля и лса въ средней Африк, прекрасный и увеселительный домъ на берегу Ледовитаго океана и рыбныя ловли въ Тихомъ мор. Если вы возьмете на себя трудъ зайти въ королевскій банкъ, вы найдете мое имя въ числ богатйшихъ капиталистовъ. Но я имю враговъ, сударыня, прибавилъ онъ вполголоса: я имю враговъ, которые держутъ меня въ невол, чтобъ воспользоваться моими сокровищами. И ежели вамъ угодно осчастливить меня рукой своей, въ такомъ случа вамъ надобно обратиться къ лорду-канцлеру и вытребовать военную команду. Ршите мою участь.

— Онъ, право, очень любезный джентльменъ, сказала мистрисъ Никльби Кат. Не знаю, какъ ему отвчать.

— Ахъ! продолжала мистрисъ Никльби: я вовсе не расположена итти замужъ, хотя, можетъ-статься, по лтамъ и по сложенію могла бы еще думать о замужств. Но я говорю, нерасположена…. право, нерасположена. Только одна бда, мои другъ: женщин чувствительной очень больно отказываться отъ такого учтиваго предложенія, и мн бы лучше хотлось, чтобъ его вовсе не длали, тмъ больше что оно и довольно выгодно, какъ ты слышишь: рыбныя ловли въ Африк, лса въ Тихомъ мор….

Но пока мистрисъ Никльби исчисляла выгоды предложеннаго брака, за заборомъ, черезъ который происходило сватовство, раздался грубый голосъ: Гд вы? гд вы?…. Что? опять на забор! Слзайте скорй!

— Прелестная! сказалъ незнакомецъ: рай моего сердца! звзда души моей! солнце моей жизни!

— Слзайте скорй! закричалъ тотъ же голосъ: или я скажу доктору.

Съ этими словами, надъ верхней доской забора, явилась другая голова, въ изношенной шляп.

— Такъ и есть! сказалъ хозяинъ шляпы и головы: опять волочится!…. Извините, сударыни! Никакъ не можемъ усмотрть: только завидитъ женщину, молодую ли, старуху ли, всё равно, тотчасъ и пошелъ изъясняться!

—Врно, онъ помшанъ? спросила Катя.

— Да-съ, рхнулся.

— Но есть однако жъ надежда вылечить?

— Какая надежда, сударыня! Вотъ ужъ лтъ пять съ нимъ возятся, а всё нтъ никакого толку, и докторъ говоритъ, никогда не будетъ.

Сказавъ это, человкъ въ изношенной шляп взялъ джентльмена въ бархатномъ картуз за руку и стащилъ внизъ. Нсколько минутъ были слышны ихъ голоса, потомъ все утихло.

— Бдный! произнесла Катя, въ печальной задумчивости.

— Да, бдный! примолвила мистрисъ Никльби: можно ли такъ обращаться съ человкомъ!

— А что же надо бы длать, маменька?

— Какъ что длать! Не ужъ ли ты, Катя, и вришь, что онъ помшанный?

— Разв можно въ этомъ сомнваться, посл всего, что было?

— Ахъ, Катя! ты удивляешь меня. Онъ очевидно здоровъ, но тутъ есть заговоръ: какіе-то злые люди хотятъ завладть его имніемъ. Вдь онъ самъ сказывалъ это…. Не спорю, что у него, можетъ-быть, есть свои слабости, странности: мы вс ихъ имемъ, но думать, будто онъ сумасшедшій О! это непростительно. Довольно послушать, какъ онъ говоритъ…. учтиво, умно, и въ такихъ поэтическихъ выраженіяхъ!…. сватался такъ разсудительно, такъ обдуманно: не побжалъ стремглавъ на улицу, и не кинулся на колни передъ первой смазливой двчонкой, какъ сдлалъ бы человкъ помшанный.

Однимъ словомъ, мистрисъ Никльби осталась при своемъ мнніи, что джентльменъ въ бархатномъ картуз совсмъ не сумасшедшій, а просто влюбленъ и живетъ въ загон. Но съ этого дня прекратились его появленія надъ заборомъ, и почтенная мать семейства не говорила боле о своихъ маленькихъ приключеніяхъ, хотя задумчивость и прежняя внимательность къ тоалету ясно показывали, что она ихъ еще не забыла. Что касается до Николая, то онъ по-прежнему ожидалъ новой встрчи съ своей возлюбленной, и всё попустому. Вмсто прекрасной незнакомки, вошелъ однажды въ контору братьевъ Чирибль молодой человкъ, высокій ростомъ, съ ясными голубыми глазами, красивымъ лицомъ и съ улыбкою на устахъ. Братья Чирибль рекомендовали его Николаю какъ своего племянника, который только вчера возвратился изъ Германіи.

— Я не люблю называть себя племянникомъ богатыхъ людей, сказалъ молодой человкъ: но когда эти люди — братья Чирибль, то я съ гордостью говорю, что я ихъ племянникъ.

Онъ дружески подалъ Николаю руку и примолвилъ: мистеръ Никльби, мы съ вами уже знакомы: по-крайней-мр я очень хорошо знаю васъ по письмамъ дядюшекъ.

Молодые люди обнялись и скоро были между собой какъ друзья. Въ обращеніи, голос и манерахъ Франка было что-то общее съ добрыми братьями. Онъ говорилъ свободно и просто, вс рчи его дышали простодушіемъ, искренностью, веселостью. Сверхъ-того онъ былъ очень недуренъ собою, уменъ, живъ, и въ самое короткое время, безъ малйшей натяжки, обнаружилъ высокое благородство характера и отличную образованность. Николай невольно полюбилъ его. Съ перваго дня знакомства, они начали вмст заниматься въ контор, это ихъ сблизило: они подружились уже на дл, а не на словахъ.

— Славная пара! говорилъ однажды Тимъ Линкинватеръ, смотря на нихъ сквозь очки. Иной разъ случается, что два такіе молодца проживутъ цлый вкъ, и не сойдутся, а вы, господа, такъ сидите себ за одной конторкою. Но что и говорить! въ цломъ мір нтъ города, гд такъ удобно встртиться съ кмъ желаешь, какъ въ Лондон!

— Не думаю, замтилъ Франкъ съ улыбкой.

— Позвольте мн сослаться въ этомъ на свою шестидесятилтнюю опытность, мистеръ Френсисъ, возразилъ Тимъ Линкинватеръ. Лондонъ, смю доложить, есть наилучшее мсто въ мір, улица, гд мы живемъ, наилучшая улица въ Лондон, этотъ домъ — наилучшій домъ въ улиц, а братья Чирибль — наилучшіе люди въ этомъ дом, въ улиц, въ город, въ мір.

Легкіе на помин,братья Чирибль, при сакомъ окончаніи Тимовой рчи, вошли въ контору, и мистеръ Чарльзъ, между множествомъ оговорокъ, улыбокъ и дружескихъ пожатій руки, объявилъ Николаю, что ему хотлось-бы познакомиться съ его почтенной матушкой и сестрицей, и что, если он позволятъ, онъ осмлится пріхать къ нимъ завтра посл обда, чтобы лично засвидтельствовать имъ свое уваженіе и сказать, какъ онъ и братецъ Недъ любятъ Николая.

Извстіе объ этомъ неожиданномъ и столь важномъ гост пробудило въ сердц мистрисъ Никльби два совершенно различныя ощущенія: съ одной стороны она была очень довольна, потому-что приняла посщеніе мистера Чарльза за первый знакъ своего возстановленія въ хорошемъ обществ, а съ другой никакъ не могла безъ сожалнія вспомнить, что у нея нтъ серебрянаго чайнаго сервиза, которымъ она такъ гордилась въ прежнія времена, употребляя его только при важныхъ оказіяхъ, когда надо было пустить пыль въ глаза добрымъ сосдямъ, что она и длала весьма Искусно, говоря имъ всякій разъ, будто-бы заказала еще кофейникъ одного барона съ этимъ сервизомъ.

— Маменька, сказала ей Катя, въ отвтъ на упрекъ въ равнодушіи къ потер такихъ прекрасныхъ вещей: маменька, не ужели вы можете гнваться на меня за то, что я счастлива? Какое мн дло, что мы лишились пустыхъ предметовъ роскоши, когда вы и Николай остались со мной? Если я перенесла потерю отца, если а вытерпла вс непріятности, которыя послдовали за его смертью, такъ ужъ можно ли мн тужить о такихъ бездлкахъ? О, маменька!… нтъ, я теперь совершенно счастлива, потому-что мы вс живемъ вмст и не имемъ надобности разлучаться.

— Катя!… душа ноя! сказала мистрисъ Никльби, цлуя ее со слезами.

— Мн кажется, продолжала Катя: что между нашимъ теперешнимъ положеніемъ и прежнимъ, есть одна только разница,— та, что добрая и благочестивая то моего родителя вознеслась на небо. Никогда не забуду я, какъ онъ, наканун своей кончины, проходя мимо дверей въ мою комнату, заглянулъ ко мн и сказалъ: ‘Спи, дитя мое! Богъ съ тобою!’ О! я никогда этого не забуду. Смерть уже гнздилась въ его сердц, на другой день она должна была унести….

Два потока горячихъ слезъ прервали рчь доброй двушки, она положила голову на грудь матери и зарыдала какъ дитя. Прекрасно это свойство человческой природы, что когда мы сильне обыкновеннаго почувствуемъ мирное счастье, которымъ наслаждаемся, въ здшней жизни, то воспоминаніе объ усопшихъ мгновенно нисходитъ на душу нашу, какъ-бы въ ознаменованіе того, что здшнее счастье есть только мечта, посредствомъ которой мы получаемъ таинственное понятіе о блаженств родныхъ и милыхъ намъ душъ, переселившихся въ вчность. Не знаемъ, думала ли объ этомъ добрая мистрисъ Никльби, но она плакала, сладко плакала, вмст съ Катей.

Однакожъ надобно было возвратиться къ приготовленьямъ для гостя. Дло не обошлось безъ хлопотъ, шуму и суматохи. Большой букетъ цвтовъ былъ принесенъ изъ саду и раздленъ на нсколько мелкихъ букетовъ, которыми мистрисъ Никльби намревалась украсить гостиную въ такомъ, затйливомъ вкус, что это удивило бы братца Чарльза, если бы Катя не наняла въ томъ участіе. День, какъ нарочно, случился прекрасный. Домикъ и его окрестности были всегда хороши, но въ этотъ разъ, при безоблачномъ неб, ври величественномъ захожденіи солнца, они казались еще лучше. Смайкъ не могъ налюбоваться на свое созданіе, садъ, мистрисъ Никльби на запасъ для угощенія, Катя на все, а Николай на Катю.

Въ семь часовъ зазвенлъ колокольчикъ, послышались голоса двухъ человкъ, и мистрисъ Никльби, въ волненіи пяти чувствъ, объявила, что это должны быть оба брата Чирибль. Звонившіе дйствительно оба носили эту фамилію, только они были не братья, а дядя съ племянникомъ мистеръ Чарльзъ и мистеръ Франкъ. Послдній тысячу разъ извинялся, что пріхалъ безъ позволенія, на что мистрисъ Никльби, имя достаточное число чайныхъ ложекъ, отвчала весьма благосклонно. Катя покраснла, какъ утренняя заря, встртивши голубые глаза Франка, но кром этого, явленіе нежданаго гостя не произвело ничего особеннаго, и какъ старикъ Чарльзъ велъ себя просто и дружелюбно а молодой человкъ подражалъ ему во всей точности, то неловкость и замшательство, которыя обыкновенно случаются при первомъ знакомств, на этотъ разъ ршительно не имли мста, и общество, прежде-нежели разсмотрло другъ друга, было уже совершенно знакомо между собою.

За чайнымъ столомъ разговоръ живо переходилъ отъ одного предмета къ другому, пересыпанный веселыми спорами, разсужденіями и шутками. Недавнее возвращеніе Франка изъ Германіи дало ему случай ко многимъ занимательнымъ разсказамъ. Братецъ Чарльзъ съ своей стороны увдомилъ присутствующихъ, что пылкій Франкъ, говорятъ, былъ влюбленъ въ дочь какого-то нмецкаго бургомистра. Молодой человкъ утверждалъ, что это пустяки, дядя доказывалъ противное, племянникъ оборонялся. Мистрисъ Никльби разсказывала впослдствіи, что онъ даже покраснлъ, споря съ дядей, и находила это обстоятельство весьма важнымъ: потому-что, говорила она, ныншніе молодые люди, въ присутствіи дамъ и двушекъ, умютъ только краснословить, а не краснть.

Посл чаю пошли гулять по саду, оттуда въ поле. Чудная красота вечера заставила ихъ пробродить до-тхъ-поръ, какъ совсмъ смерклось. Никто, казалось, и не замтилъ теченія времени. Катя шла впереди, подъ руку съ Николаемъ, разговаривая съ нимъ и съ Франкомъ. Мистрисъ Никльби и братецъ Чарльзъ слдовали за ними, ласковость старика, его привязанность къ Николаю и похвалы Кат имли благотворное вліяніе на добрую старушку, и она, вопреки своему обычаю, не входила въ подробные разсказы про старину, хотя не забыла сообщить братцу Чарльзу нкоторыя любопытныя извстія о прежнемъ образ своей жизни. Смайкъ, въ которомъ и дядя и племянникъ приняли искреннее участіе, шелъ поперемнно, то возл Николая, то возл мистеръ Чарльза: ежели братецъ Чарльзъ держалъ его за руку, онъ слдовалъ за нимъ, ежели Николай оглядывался на него съ добродушною улыбкой, онъ спшилъ къ Николаю.

Небогатый но сытный ужинъ ожидалъ гостей, когда они воротились въ освщенныя комнаты. При этомъ случа можно было замтить, что мистрисъ Никльби плакала во время прогулки: это были прекрасныя слезы матери, вызванныя изъ ея сердца сознаніемъ достоинствъ дтей своихъ. Можно было также замтить, что Катя очень раскраснлась, а физіономія Франка необыкновенно одушевлена. За. столомъ они сидли рядомъ, братецъ Чарльзъ почти не сводилъ съ нихъ глазъ. Когда, посл ужина, гости стали прощаться, случилось одно происшествіе: Франкъ, позабывши, что онъ ужъ простился съ Катей, подошелъ къ ней въ другой разъ. Братецъ Чарльзъ не упустилъ придраться къ этой разсянности и приписалъ ее тому, будто-бы Франкъ всё думаетъ про дочь нмецкаго бургомистра. Молодой человкъ еще жарче прежняго возражалъ противъ обвиненія и заставилъ дядю признаться, что онъ пошутилъ. Шутка однако жъ имла полный успхъ и общество разсталось въ самомъ веселомъ расположеніи.

Короче, это былъ день яснаго, мирнаго счастья, день, какіе мы, купаясь въ мутномъ омутъ свта, вспоминаемъ всегда со слезами, ежели видимъ ихъ, оглянувшись на прошедшее.

Но не обошлось и безъ недовольныхъ: былъ одинъ человкъ, который не называлъ этого дня счастливымъ, хотя боле всхъ заслужилъ счастье своими страданіями. Онъ цлую ночь стоялъ на колняхъ въ своей комнат и молился, руки его то складывались крестомъ на груди, ты простирались къ небу, то на нихъ падала хилая голова его и лились горючія слезы. Бдный Смайкъ!

Само собой разумется, что благополучная перемна въ положеніи Николая и его семейства не была тайною для старика Ральфа Никльби, но читатели еще не знаютъ, какое она произвела на него дйствіе: для этого надобно познакомиться покороче съ Ральфомъ.

Въ характер почтеннаго ростовщика, кром господствующей страсти, корыстолюбія, были еще три примчательныя черты, властолюбіе, мстительность и отчаянная готовность на все для достиженія цли. Ими объясняются вс поступки его, которые до-сихъ-поръ могли казаться странными, или непонятными. Напримръ, читатели врно съ недоумніемъ вспоминаютъ, зачмъ старикъ Ральфъ, прежде перваго свиданія съ. прізжими родственниками, заходилъ къ хозяйк дому, въ которомъ они нанимали квартиру, и уговаривалъ ее выслать отъ себя бдняковъ. Но это объясняется очень просто: скупому Ральфу хотлось поставить ихъ въ такое положеніе, чтобы они, либо удалились изъ Лондона, не доводя его ни до малйшихъ убытковъ, либо приняли безъ разбору всякую помощь, какую онъ мн предложитъ. Николай имлъ несчастіе не понравиться ему съ перваго разу. Благородная пылкость молодаго человка, его поэтическое одушевленіе ко всему прекрасному и противъ всего недостойнаго, были невыносимы для Ральфа. Не говоря уже о нсколькихъ неосторожныхъ словахъ, сорвавшихся съ языка Николая при первомъ свиданіи съ дядей, самый видъ юноши, каждый взглядъ его, каждое движеніе, казались Ральфу жестокими обидами, и онъ возненавидлъ племянника съ первой минуты знакомства. Послдующіе поступки старика были вс основаны на этой ненависти, счастіе благопріятствовало его видамъ, сношенія его съ несчастными родственниками сначала очень льстили его скупости, мстительности и властолюбію: скупость и мстительность были въ полной мр утшены согласіемъ Николая хать въ Дотбойсъ, гд его ожидало столько лишеній, та же скупость и властолюбіе были совершенно удовлетворены покорностью, съ которою Катя приняла мсто у мадамъ Манталини, а сама мистрисъ Никльби перехала въ пустой и покинутый Ральфомъ домъ. Даже когда стеченіе обстоятельствъ не допустило гнуснаго старика предать Катю богатому повс, даже и тогда онъ усплъ удалить Николая, который, какъ привидніе, явился передъ нимъ въ ршительную минуту и могъ воспрепятствовать его намреніямъ. Дале дла Ральфа шли еще лучше: съ помощью разныхъ хитростей, ему удалось дойти дотого, что лордъ Верисофтъ, не послушавшись своего друга и ментора Хока, занялъ деньги не у Гранда, а у него, сверхъ-того старикъ Никльби скупилъ нсколько чужихъ векселей на лорда, по прошествіи году, онъ воспользовался бы имніемъ молодаго глупца, а эта спекуляція дала бы ему около двадцати пяти тысячъ фунтовъ чистой прибыли.

Не вдругъ все перемняется, все принимаетъ ршительно другой видъ. Началось съ того, что въ критическую эпоху, когда сдлка съ Верисофтомъ подходила къ концу, и Ральфъ, чтобы скорй заключить ее, помогалъ изподтишка Хоку обольстить Катю, жившую у глупой мистрисъ Вититерли, ему, Ральфу, приносятъ письмо, въ которомъ онъ съ ужасомъ узнаетъ почеркъ Николая. Племянникъ увдомлялъ его, что онъ воротился въ Лондонъ, взялъ сестру къ себ и поселился съ нею и съ матерью на собственной квартир, оставивъ домъ Ральфа. Къ этому было прибавлено нсколько выходокъ негодованія, въ которыхъ молодой человкъ, надо признаться, не пощадилъ гордости дяди. Впослдствіи Ноггсъ расказывалъ, что Ральфъ много разъ перечитывалъ жестокое посланіе Николая, и въ задумчивости опустился на спинку креселъ, письмо выпало изъ руки его, но злой старикъ все еще сжималъ эту руку, какъ-будто хотлъ измять ненавистную рукопись. Фортуна однако жъ улыбнулась ростовщику, хотя Катя ускользнула изъ его власти, онъ благополучно кончилъ сдлку съ богатымъ лордомъ и предался обольстительной надежд на скорые и врные барыши. Вдругъ новая неудача! Открывается, что въ то самое время, какъ Ральфъ скупалъ Верисофтовы векселя и давалъ ему денегъ, повса, подъ руководствомъ своего ментора, продалъ все свое имніе въ другія руки, и слдовательно огромныя суммы, которыя Ральфъ врилъ на это имніе, обезпечивались только личностью должника. При первомъ извстіи о такомъ переворот, старикъ поспшилъ принять мры, чтобы захватить Верисофта вмст съ деньгами, которыя были выручены за имніе и не могли еще быть издержаны. Но Хокъ и тутъ предупредилъ его: онъ забралъ всю вырученную сумму къ себ, потомъ на одной попойк поссорился съ Верисофтомъ, застрлилъ его на дуэли и убжалъ во Францію. Ральфъ, вмсто барыша, лишился боле нежели половины собственныхъ своихъ капиталовъ.

Судите теперь о положеніи Ральфа. Избалованный счастіемъ, незнавшій до того времени неудачи ни въ одномъ предпріятіи, онъ вдругъ видитъ себя обманутымъ въ самыхъ сладкихъ надеждахъ: съ одной стороны потеря огромныхъ суммъ, первый шагъ къ разоренію, съ другой торжество благороднаго молодаго человка, котораго онъ ненавидитъ всми силами злой души своей.

Однажды, посл обда, Ральфъ сидлъ задумчиво на своихъ старыхъ креслахъ. Въ голов его создавались разные планы для возвращенія потерянныхъ капиталовъ и отмщенія племяннику. Но посредствомъ какого плана можно воротить деньги, если должникъ умеръ, не оставивъ посл себя ничего, и погубить юношу, который находится вн нашей власти?……… Безуміе!

Ральфъ ударялъ себя въ лобъ и стоналъ.

Наконецъ ему вздумалось итти со двора: куда?… онъ и самъ не могъ дать отчету, однако жъ взялъ трость, надл шляпу, пошелъ. Сообразно съ мрачнымъ расположеніемъ духа, шаги старика направились по самымъ мрачнымъ переулкамъ и закоулкамъ города. Его видли то тамъ, то здсь: онъ шелъ угрюмо, повсивши голову, не отвчалъ на поклоны знакомыхъ, и казался боле привидніемъ нежели человкомъ. Солнце давно уже скрылось за высокими зданіями города, начало смеркаться, смерклось, но Ральфъ всё-еще ходилъ изъ улицы въ улицу, выбирая, какъ-будто нарочно, самые пустые, темные и молчаливые углы города. Войдя подъ колоннаду одного стараго и отдаленнаго дому, онъ на нсколько времени совсмъ потерялся въ широкихъ тняхъ колоннъ, его долго не было видно, наконецъ онъ вышелъ, и уже не одинъ: за нимъ слдовалъ человкъ въ изорванномъ рубищ. Они разговаривали между собою, незнакомецъ съ жаромъ, Ральфъ холодно.

— Мистеръ Никльби, говорилъ первый: вспомните, что я знаю всю эту исторію.

— Помню.

— Я могу сдлать многое.

— Сдлай.

— Но я не хочу: мн жаль самого себя, жаль души своей. Я желалъ бы еще пожить, чтобы загладить свои преступленія. Вы можете доставить мни средства къ жизни. Помогите мн, дайте мн кусокъ хлба… только кусокъ хлба,

— Молчи, отвчалъ Ральфъ твердымъ голосомъ. Мы ничего не должны другъ другу. Ты мн служилъ и получилъ за это все, что было общано. Говори что хочешь, длай что можешь: я не боюсь. И вотъ теб мой послдній отвтъ. Больше ни слова!

Сказавъ, это, Ральфъ дошелъ своей дорогой, а незнакомецъ скрылся опять подъ колоннадой. Казалось однакожъ, что встрча съ нимъ немножко разсяла задумчивость Ральфа, или по-крайней-мр сдлала его способнымъ думать не, объ однихъ тхъ предметахъ, которые до того времени поглощали все его вниманіе. Ему случилось проходить мимо магазина, принадлежавшаго нкогда мадамъ Манталини. Ральфъ имлъ кой-какія незаконченныя дла съ ея мужемъ и вздумалъ зайти,.

— Ммъ, ворчалъ онъ, поднимаясь на лстницу и оглядываясь кругомъ: эти люди живутъ но прежнему. Конечно оно не долго протянется, но я ничего не потеряю, если буду держать ухо востро.

Взойдя на верхнюю площадку лстницы, Ральфъ услышалъ смшанные и разногласные крики, которые раздавались во внутреннихъ комнатахъ, отворилъ дверь, и зная хорошо расположеніе дому, прошелъ прямо въ кабинетъ господина Манталини. Картина, которая тамъ, ему представилась, заключала въ себ слдующія главныя черты.

У, одной стны, окруженная молодыми работницами, сидла мадамъ Манталини, обливаясь слезами и задыхаясь отъ вздоховъ. Противъ нея, у другой стны, плакала и вздыхала миссъ Негъ. Посредин, комнаты лежалъ на полу самъ Манталини, дв двушки поддерживали его голову, другія стояли возл на колняхъ и смотрли на него со страхомъ и недоумніемъ. Глаза Манталини были закрыты, волосы растрепаны, лицо блдно, въ лвой рук, брошенной на полъ, онъ держалъ маленькую сткляночку, въ правой, которая лежала на его колняхъ, была чайная ложка. Зрлище это сопровождалось громкимъ оркестромъ перебитыхъ вопросовъ, недоконченныхъ восклицаній, удушливыхъ всхлипываній и стоновъ.

— Что это значитъ? спросилъ Ральфъ.

Въ отвтъ нсколько голосовъ закричало: Онъ отравился!… Въ пятый разъ отравился!… Пустяки!… Умираетъ!…. Нтъ, притворяется!

Мадамъ Манталини подняла голову и томнымъ голосомъ сказала: Ахъ, это вы, мистеръ Никльби! Какое счастіе!

Двушки, державшія голову господина Манталини, закричали въ ужас, что онъ кончается. И въ самомъ дл monsieur Манталини пришелъ въ какое-то судорожное движеніе, щелкнулъ зубами, вытянулся и сказалъ: ‘Анаемски сладкая минута!.. умираю… Прости,— о нжная и чертовски прелестная!….’

— Не слушайте его, мистеръ Ральфъ, перебила мадамъ Манталини: это всё штуки! Онъ ужъ четыре раза отравливался, чтобы выманить у меня денегъ, и теперь требуетъ: отдай ему послдніе остатки своего состоянія. Но я объявляю передъ вами и передъ всми, кто въ этой комнат, что не хочу больше потакать порокамъ и глупостямъ этого человка. Пусть онъ отравится или нтъ, какъ ему угодно, пусть живетъ какъ знаетъ, и достаетъ себ денегъ у кого хочетъ. Я не дамъ ему ничего.

Эта рчь очень не понравилась Ральфу, потому-что онъ врилъ господину Манталини только въ надежд на слабость жены его, которая нсколько разъ платила долги своего мужа.

— Я больше ему не жена, продолжала между-тмъ мадамъ Манталини: и ежели онъ не оставитъ меня добровольно, такъ подамъ просьбу, стану требовать формальнаго разводу.

— Хорошо, замтилъ Ральфъ: но знаете ли, сударыня, что по англійскимъ законамъ, замужняя женщина не иметъ никакой собственности?

— Ни малйшей, душа моя! подхватилъ Манталини, быстро повернувшись къ жен.

— Знаю, отвчала она спокойно: да у меня и нтъ никакой собственности: товары, капиталы, заведеніе, все это принадлежитъ миссъ Негъ.

— Точно такъ, сударыня, подтвердила миссъ Негъ, съ которою он давно сдлались.

— Проклятая! проворчалъ Манталини сквозь зубы. О, ангелъ мой! чистйшее, великолпнйшее и добродушнйшее созданіе! я умираю: мн ничего не надобно. Пускай дв графини и три богатыя вдовы, которымъ я отказалъ, чтобъ жениться на теб, пускай он скажутъ, что я погубилъ себя этой женитьбой…. Никльби! вы видите, съ какимъ анаемскимъ равнодушіемъ она смотритъ на кончину своего нжнаго, страстнаго, веселаго мужа, но…. но я прощаю ее. Да! я прощаю ее, Никльби! Вы меня осудите за это, свтъ меня осудитъ за это, женщины осудятъ меня за это, всякій будетъ смяться надо мной, хохотать, издваться. Скажутъ: ‘Она была счастливйшая женщина. Она не умла цнить своего счастья. Онъ обожалъ ее, онъ промнялъ на нее двухъ графинь и двухъ… нтъ, трехъ богатыхъ вдовъ’. Вотъ какъ про насъ скажутъ! Но…. но я прощаю ее!

Манталини началъ жестоко ломаться, щелкать зубами, вытягиваться, стонать, однако жъ вс эти убдительные доводы его близкой смерти не произвели желаннаго впечатлнія: время, когда подобныя сцены, могли дйствовать на мадамъ Манталини, уже прошло.

Миссъ Негъ, убдившись долговременнымъ опытомъ, что monsieur Манталини, ‘премилый мужчина’, мшаетъ порядочному теченію длъ, которыя стали для нея такъ интересны, уничтожила его всемогущество. Нсколько перехваченныхъ любовныхъ записокъ открыли мадамъ Манталини многія занимательныя тайны въ поведеніи ея мужа. Прочитавъ въ одной изъ нихъ, что любезный супругъ величаетъ ее старухой и пошлой женщиной, она ршительно отказалась платить за него долги, и теперь, когда романтическій monsieur Манталини прикидывался умирающимъ отъ чайной ложки сиропу, который онъ называлъ ядомъ, она спокойно, вмст съ миссъ Негъ и всми работницами, вышла изъ комнаты, оставивъ его одного съ Ральфомъ.

— Ну, вамъ надо хватиться, за умъ, сказалъ Ральфъ, надвая шляпу и поворачиваясь къ дверямъ.

— Погодите, погодите, Никльби! вскричалъ Манталини. Не можете ли вы ссудить меня….

Но старикъ, не слушая вопроса, пошелъ домой. На Манталини у него пропадало около пяти сотъ фунтовъ стерлинговъ, и онъ проклиналъ цлый свтъ за эту новую, нечаянную потерю. Дома, его дожидался кривой джентльменъ въ коротенькихъ панталонахъ, которыя сидли въ обтяжку на широкихъ голенищахъ сапоговъ,

— А! мистеръ Сквирсъ…. если не опшбаюсь.

— Точно такъ, сэръ, мистеръ Сквирсъ, изъ Дотбойса, близь Грета-Бриджа, въ Іоркшейр, содержатель педагогическаго заведенія, гд молодые люди продовольствуются пищею, платьемъ, книжками, карманными деньгами и всми потребностями, обучаются….

— Хорошо, хорошо…. Ну, какъ вы поживаете?

— Слава Богу, сэръ, вылечился совершенно отъ побоевъ вашего племянника. Надо сказать однако жъ, что счетъ доктора, который меня пользовалъ, былъ очень длиненъ.

Ральфъ скорчилъ гримасу недоврчивости. Педагогъ это понялъ, и какъ ему было извстно, что стараго Никльби мудрено обмануть, то онъ счелъ за нужное уничтожитъ всякое недоразумніе въ настоящемъ случа.

— Впрочемъ мы съ мистрисъ Сквирсъ сдлали маленькую спекуляцію, сказалъ онъ, улыбаясь: мы выбрали пять учениковъ, у которыхъ не было кори, и послали ихъ за разными домашними надобностями въ деревню по сосдству, гд тогда ходила эта болзнь. Они заразились, докторъ началъ лечить, а какъ пришло время расплачиваться, мы и расписали мой длинный счетъ на ихъ пять коротенькихъ счетовъ. Такимъ оборотомъ… ха, Ха, ха!… отцы этихъ дураковъ заплатили за лекарства, которыя пошли на меня.

— Теперь Понимаю, сказалъ Ральфъ. Это не дурная выдумка!…. Зачмъ вы пріхали въ Лондонъ?

— Есть кой-какія длишки, сэръ. Надо навербовать новыхъ учениковъ, получить деньги за старыхъ. Сверхъ того до меня дошли жалобы нкоторыхъ людей, будто въ моемъ заведеніи молодые люди очень скоро худютъ: такъ я привезъ показать имъ своего сына Вакфорда, который круглъ, какъ горшокъ.

— А чему я обязанъ удовольствіемъ видть васъ у себя? спросилъ Ральфъ: не имете ли вы и до меня какой надобности?

— Признаюсь, сэръ, есть маленькая надобность. Такъ-какъ молодой человкъ, который меня изувчилъ доводится вамъ роднымъ племянникомъ, то я полагаю, сэръ…, что вы найдете приличнымъ сдлать мн…. нкоторое денежное вознагражденіе.

Ральфъ посмотрлъ сердито на Сквирса.

— Что вы? съ ума сошли, мистеръ Сквирсъ?

— Никакъ нтъ, мистеръ Никльби. Я думаю, что долгъ справедливости…

— Пустое, пустое, сударь! Я не платильщикъ за всякаго бшенаго мальчишку. Вотъ, если вы хотите отмстить ему, это другое дло — мы можемъ посовтоваться.

— Отмстить? Оно конечно…. Мистрисъ Сквирсъ и Фанни наказывали мн, чтобы я какъ можно постарался отмстить. Бдняжка, жена моя, очень привыкла къ Смайку, котораго увелъ мистеръ Никльби, она говоритъ, что съ роду не видывала малаго терпливе.

— Это другое дло, повторилъ Ральфъ: садитесь и поговоримте обстоятельно.

Они сли. Ральфъ ухватился обими руками за мысль о возможности отмстить Николаю въ лиц Смайка, къ которому, какъ ему было извстно, племянникъ его очень привязанъ. Совщаніе двухъ добродтельныхъ мужей продолжалось цлый часъ. На другой день старикъ Никльби ходилъ къ Сноли, и тамъ опять былъ конгрессъ. Вечеромъ Сноли и Сквирсъ пришли къ Ральфу. Ноггсъ получилъ неслыханное приказаніе сбгать за извощичьей коляской, и когда она была приведена, три негодяя похали вмст.

Но здсь порядокъ разсказа требуетъ, чтобы мы воротились на дачу, гд живетъ Николаево семейство. Тамъ въ этотъ вечеръ было чрезвычайно весело. Джонъ Брауди и его миленькая жена, по приглашенію Николая, пріхали познакомиться съ его матерью и сестрой. Вс сидли за ужиномъ, и бесда кипла шутками. Мистрисъ Никльби, зная, что сынъ ея много обязанъ іоркшейрцу, обошлась съ провинціалами очень ласково, она нсколько разъ подзывала къ себ Николая и шептала ему на ухо, что хотя мистеръ Брауди простой и глупый человкъ, однако жъ въ его наружности есть что-то почтенное. Матильда также показалась ей весьма порядочною женщиной, только она крайне жалла, что не собрала о ней предварительныхъ свденій, безъ которыхъ, по ея мннію, не ловко принимать у себя незнакомыхъ молодыхъ дамъ. Катя, напротивъ, была въ восхищеніи отъ своихъ новыхъ знакомыхъ: она умла оцнить ихъ деревенское простодушіе, ихъ безхитростную смышленность, ихъ доброту и веселость. Смуглая красота Матильды представляла очень пріятный контрастъ возл нжнаго и прозрачнаго лица Кати. Он сидли рука съ рукой и разговаривали о предметахъ не возвышенныхъ, не заоблачныхъ, но зато веселыхъ, которые безпрестанно вызывали улыбку на ихъ уста и въ то же время не были лишены умной занимательности. Матильда не разъ уже говорила, что ей никогда не бывало такъ весело, а мужъ ея утверждалъ, что онъ во весь вкъ будетъ помнить этотъ вечеръ.

— Ну, была не была! вскричалъ онъ: выпьемъ еще по-стакану. Дай Богъ скорй опять свидться!

— Не пора-ли перестать, Джонъ? сказала Матильда. Било одиннадцать часовъ: можетъ-статься, мистрисъ Никльби не привыкла сидть такъ поздно.

— Ха, ха, ха!поздно! возразила мистрисъ Никльби. Помилуйте! что вы? Часъ, два, три…. намъ и это бездлица! Мы привыкли жить въ обществ, которое не ложится спать прежде разсвту. У насъ были сосди, одна знатная фамилія: они жили не далеко отъ насъ, не прямо по большой дорог, а немножко въ сторону, влво. Бывало, чего не затютъ! Прогулки, катанья, обды, ужины, балы, карточная игра, всякія шалости, шампанское…. Вотъ жизнь, которую мы привыкли вести!

Провинціалы слушали съ большимъ уваженіемъ этотъ разсказъ, но вдругъ зазвенлъ колокольчикъ, и мистрисъ Никльби замолчала. Сильный и порывистый звонъ показывалъ нетерпнье звонившаго. Служанка пошла отпирать. Николай полагалъ, что это кто-нибудь ошибся, но мистрисъ Никльби, думала иначе: она говорила, что можетъ-быть не загорлся ли домъ, или, можетъ-быть, братья Чирибль прислали звать Николая на вечеръ, или, можетъ-быть, Тимъ Линкинватеръ обокралъ ихъ и скрылся, или, можетъ-быть, миссъ Ла-Криви вдругъ занемогла…. Къ сожалнію дальнйшія предположенія догадливой старушки были прерваны восклицаніемъ ея дочери, которая не могла преодолть своего испуга, увидвъ входящаго Ральфа.

Николай вскочилъ и хотлъ что-то сказать.

— Молчи! перебилъ его Ральфъ: напередъ вс выслушайте меня.

Молодой человкъ остановился, Катя крпко схватила его руку, Смайкъ спрятался за нихъ, а Джонъ Брауди, который безъ труда узналъ Ральфа по описанію, выступилъ на середину комнаты и помстился между нимъ и Николаемъ, какъ-будто съ намреніемъ не подпустить ихъ другъ къ другу.

— Слушайте! повторилъ Ральфъ, обращаясь ко всмъ присутствующимъ.

— Говори! отвчалъ Джонъ, загнувши голову на сторону и смотря на него съ улыбкой: посмотримъ, что ты намъ скажешь.

— Ему нечего сказать, Джонъ! вскричалъ Николай. Его надо выгнать отсюда: присутствіе этого человка оскорбляетъ мою сестру. Пустите меня, Джонъ!… Джонъ!

Но Джонъ не отвчалъ ни полъ-слова, а только растянулъ руки въ об стороны, и такимъ образомъ загородивъ Николаю дорогу, принудилъ его остаться на своемъ мст. Между-тмъ дверь еще разъ отворилась, и въ комнату вошелъ мистеръ Сквирсъ.

— А! школьный учитель! и ты здсь. Здорово!

Джонъ захохоталъ, потому-что наружность педагога и воспоминаніе, какъ его прибилъ Николай, казались ему чрезвычайно забавными. Ральфъ переждалъ этотъ хохотъ, и потомъ, оборотись къ мистрисъ Никльби, началъ говорить такъ:

— Я не думаю, сударыня, чтобы вы участвовали въ письм, которымъ удостоилъ меня вашъ сынъ. Опытность и благоразуміе не допустятъ васъ вмшиваться въ дурачества мальчишки, котораго я не признаю своимъ племянникомъ и который…. ха, ха, ха! вздумалъ ко мн писать, что онъ не признаетъ меня дядей.

Мистрисъ Никльби тяжело вздохнула.

— Впрочемъ, сударыня, продолжалъ Ральфъ: я пріхалъ сюда не по случаю этого глупаго письма: меня привела другая причина долгъ человчества. Я пріхалъ возвратить сына отцу. Да, сударь, прибавилъ онъ, устремивъ глаза на поблднвшаго Николая: возвратить отцу его сына…. сына, котораго вы держите у себя насильно, съ гнуснымъ намреніемъ воспользоваться его небольшимъ имніемъ.

— Старикъ! вскричалъ Николай грозно.

— Не горячитесь, отвчалъ Ральфъ. Дло сейчасъ объяснится: отецъ несчастнаго здсь.

— Да, сударь, здсь! подхватилъ Сквирсъ, выступивши впередъ: слышите ли? онъ здсь! Вы должны были догадаться, что онъ отищется и потребуетъ сына. Вотъ, онъ и отъискался. Что вы на это скажете? Ха, ха, ха! Небось, досадно, что понапрасну хлопотали?…. а?

Зеленый глазъ Сквирса свтился какъ свчка, и педагогъ долго бы говорилъ, если бъ Ральфъ не веллъ ему позвать отца Смайка. Тогда Сквирсъ вышелъ изъ комнаты и черезъ минуту воротился, ведя за собой толстаго старика, который, раскланявшись на вс стороны, смиренно объявилъ, что его зовутъ мистеръ Сноли. Сквирсъ указалъ ему на Смайка. Сноли подошелъ къ несчастному, обнялъ его одной рукой, и поднявъ другую къ потолку, воскликнулъ прерывающимся голосомъ: — О, сынъ мой! о, сынъ мой! думалъ ли я, что ты мой сынъ, когда видлъ тебя въ чулан подъ лстницей?

— Забудьте прошедшее, сказалъ Ральфъ: теперь вс ваши горести миновались, вы нашли его.

— Да, нашелъ, мистеръ Никльби, какъ выговорите. Это точно сынъ мой, онъ…. и тломъ и кровью.

— Мало тла и крови, замнилъ Джонъ Брауди.

— Такъ вотъ что влекло меня къ нему, когда мистеръ Сквирсъ притащилъ его въ мое скромное жилище! продолжалъ Сноли, не слыхавъ Джонова замчанія: вотъ что внушало мн непреодолимую охоту побить его за то, что онъ бжалъ отъ своего достойнаго наставника!

— Священная природа! произнесъ Сквирсъ со вздохомъ.

Сноли всё держалъ Смайка въ своихъ объятіяхъ. Жители дачи и гости ихъ стояли неподвижно. Николай взглядывалъ поперемнно то на того, то на другаго. Наконецъ Смайкъ усплъ вырваться изъ рукъ Сноли, и, спрятавшись за своего благодтеля, умолялъ не отдавать его никому, позволить ему жить и умереть вмст съ собою.

— Если вы точно отецъ этого жалкаго существа, сказалъ тогда Николай: то посмотрите, какъ оно изувчено, изуродовано. Не ужъ ли вы хотите отдать его опять злодю, отъ котораго я его избавилъ?

— Я не имю причины быть недовольнымъ въ отношеніи къ почтенному мистеру Сквирсу, отвчалъ Сноли.

— Почтенному! вскричалъ Николай съ негодованіемъ. Но, позвольте спросить, чмъ вы докажете, что Смайкъ точно вашъ сынъ?

— Да, это дло!… чмъ ты докажешь? подхватилъ Джонъ Брауди.

— Имются полныя доказательства, отвчалъ Сибли. Мистеръ Никльби, будьте посредникомъ.

— Очень охотно, отвчалъ Ральфъ. Дло ясно, какъ день. Вы имли сына отъ первой жены, которая, разведясь съ вами, взяла его съ собой и года черезъ два увдомила, будто онъ умеръ.

— Точно такъ, сэръ. Но онъ между-тмъ…

— Онъ между-тмъ былъ живъ, и извстіе объ его смерти она выдумала единственно длятого, чтобы вы не потребовали его къ себ, по родительской нжности.

— Точно, точно такъ, сэръ, по родительской нжности.

— Мать отдала его, подъ именемъ Смайка, въ училище мистера Сквирса и нсколько лтъ платила за его воспитаніе, а потомъ умерла ключницей въ одномъ небогатомъ дом.

— Дйствительно умерла, сэръ: я имю на это законные документы, по которымъ вступилъ во второе супружество.

— Получивъ увдомленіе о смерти своего сына, вы до-сихъ-поръ не знали, что онъ живъ, какъ вдругъ, очень недавно, вамъ доставлено письмо, писанное вашей первой женою на смертномъ одр и въ которомъ она сознается, что обманула васъ. Вы тотчасъ обращаетесь къ Сквирсу, онъ отвчаетъ, что сынъ вашъ бжалъ изъ училища вмст съ моимъ племянникомъ и вы являетесь ко мн, какъ къ человку, который можетъ пособить вамъ, и вотъ мы вс прізжаемъ сюда.

— Точно такъ! точно такъ!

— А въ доказательство, что дйствительно такъ, вотъ и документы, сказалъ Ральфъ, обращаясь къ Николаю и вынимая изъ кармана бумажникъ: вотъ свидтельство о первомъ брак мистера Сноли, вотъ свидтельство о рожденіи его сына, вотъ первое письмо его покойной жены, вотъ и второе.

Ральфъ бросилъ бумаги на столъ и устремилъ насмшливый взглядъ на племянника. Николай, вмст съ Джономъ, началъ разсматривать документы. Они были составлены по всей форм, имли вс нужныя подписи, надписи и печати, письма писаны одной и той же рукою: первое было довольно длинно, второе заключалось только въ нсколькихъ словахъ, но наружность обоихъ показывала, что они нсколько лтъ какъ написаны.

— Не ужели все это правда? спросила вполголоса Катя, выглядывая изъ-за плеча своего брата.

— Увы! отвчалъ онъ: я не могу найти ни какихъ возраженій. Какъ вы думаете, Джонъ?

Джонъ Брауди покачалъ головою и не отвчалъ ни слова.

— Пора хать, сказалъ Сквирсъ. Мистеръ Сноли, вы врно теперь же возьмете съ собою сынка?

— Нтъ….. нтъ….. нтъ! закричалъ несчастный, уцпившись за Николая: ради Бога!…. я не хочу отъ васъ…. не хочу къ нему!….

Сквирсъ сдлалъ движеніе чтобы подойти къ Смайку.

— Разв онъ твой сынъ? спросилъ Джонъ Брауди.

— Нтъ.

— Такъ куда жъ ты лзешь?

Здоровый іоркшейрецъ толкнулъ педагога, такъ, что тотъ, отлетвъ на нсколько шаговъ, ударился головой объ стну. Это приключеніе было сигналомъ къ общей Тревог. Посл настоятельныхъ требованій Сквирса и Ральфа, посл жалобныхъ воплей жертвы ихъ мщенія, при грубыхъ крикахъ мужчинъ и смятеніи напуганныхъ женщинъ, дло дошло дотого, что хотли насильно взять Смайка, и Сквирсъ опять протянулъ-было къ нему руку, но Николай, который до-тхъ-поръ стоялъ въ нершимости, вдругъ бросился на ученаго мужа, ухватилъ его за-воротъ, дернулъ такъ сильно, что зубы задрожали во рту его, и потомъ, притащивши къ дверямъ, вытолкнулъ вонъ.

— Теперь, сказалъ онъ, обращаясь къ двумъ остальнымъ: не угодно ли и вамъ отправиться за своимъ товарищемъ?

— Я требую сына, отвчалъ Сноли.

— Но онъ хочетъ остаться при мн и онъ останется!

— Вы не отдадите его?

— Не отдамъ, пока онъ самъ не пойдетъ!

— Пустите въ него подсвчникомъ! вскричалъ Сквирсъ изъ-за-двери.

Однако жъ Николай былъ твердъ, какъ гранить. Ральфъ нсколько разъ начиналъ говорить съ мистрисъ Никльби, она плакала и отвчала, что ничего непонимаетъ.

— Ты нечувствительное, неблагодарное созданіе! сказалъ наконецъ мистеръ Сноли, оборотясь къ Смайку.

— Нтъ!…. нтъ! закричалъ Смайкъ, спрятавшись за Николая.

— Хочешь ли хать со мной? продолжалъ старикъ.

— Нтъ! нтъ! повторялъ Смайкъ.

Сноли долго смотрлъ на него, потомъ закрылъ лица шляпой и, казалось, былъ въ нершимости что длать, но наконецъ повернулся и тихо пошелъ къ дверямъ.

— Пусть такъ! пусть такъ! сказалъ тогда Ральфъ, задыхаясь отъ бшенства. Но, смотрите, мистеръ Николай Никльби! мы еще съ вами увидимся. Я не забуду, какъ вы меня обидли, и поставлю на своемъ: доведу васъ до вислицы. Предупреждаю, что вамъ не помогутъ никакія предосторожности, ни защита двухъ старыхъ дураковъ, которые почитаютъ васъ за какого-то героя добродтели. О! мы сведемъ съ вами счеты и увидимъ, увидимъ, кто кому долженъ!

Сквирсъ стучалъ въ дверь и кричалъ, что пора хать. Рильфъ бросилъ еще одинъ демонскій взглядъ на Николая, Сноли ждалъ его у дверей, они вмст вышли, и Катя бросилась на шею къ брату, а Смайкъ упалъ на колни и цловалъ его руки.

На другой день посл этого происшествія, когда Николай сидлъ въ контор братьевъ Чирибль, Тимъ Линкинватеръ проговорился какимъ-то образомъ, что завтра въ двнадцать часовъ прійдетъ прекрасная незнакомка. Молодой человкъ задрожалъ при этомъ извстіи: онъ давно дожидался случая тихонько послдовать за красавицей на ея обратномъ пути домой, и такимъ образомъ открыть ея жилище, а съ тмъ вмст и имя. Но вдь Тимъ Линкинватеръ и сами братья Чирибль тотчасъ догадаются, или по-крайней-мр начнутъ подозрвать Николая, ежели онъ уйдетъ изъ конторы не въ обыкновенный часъ, а еще хуже, въ одно время съ незнакомкой. Чтобы отклонить всякія подозрнія, влюбленный ршился прибгнуть къ помощи Ноггса, просить, что-бы тотъ подстерегъ красавицу. Ньюменъ былъ также обязанъ проводить каждое утро за конторскими книгами, но сжалился надъ положеніемъ Николая и общался выполнить его просьбу. Потомъ между ними зашла рчь о вчерашнемъ приключеніи. Ноггсъ совтовалъ увдомитъ обо всемъ братьевъ Чирибль. Николай самъ признавалъ это нужнымъ, и они разстались на томъ, что молодой человкъ исполнитъ его совтъ и, возвращаясь домой, завернетъ навдаться объ успх Ньюменовой экспедиціи.

Съ трепетомъ и замираніемъ сердца, онъ въ слдующее утро отворилъ дверь конторы, готовясь просить хозяевъ своихъ о покровительств бдному другу и узнать имя возлюбленной.

— Добрый молодой человкъ, сказалъ ему братецъ Чирибль: вамъ, можетъ-быть, странно, что я неудивился вашему расказу. Это оттого, мистеръ Никльби, что вашъ дядюшка вчера самъ былъ здсь.

— Былъ? спросилъ Николай, съ удивленіемъ.

— Да, онъ, онъ былъ. Онъ приходилъ жаловаться на васъ и наговорилъ очень много. Но все — клевета и ложь. Мы съ братцемъ Недомъ сказали ему, что онъ лжетъ. Братецъ Недъ — человкъ съ характеромъ, мистеръ Никльби. И Тимъ Линкинватеръ — тоже человкъ съ характеромъ. Они оба — люди съ характеромъ.

— О! чмъ я могу благодарить васъ? сказалъ Николай, взявъ за руку братца Чирибля.

— Тмъ, мистеръ Никльби, отвчалъ братецъ Чарльзъ чтобы никогда и никому не сказывать объ этомъ дурномъ происшествіи. Мистеръ Ральфъ, нехорошій человкъ, но онъ вамъ родня. Не говорите же объ этомъ дурномъ происшествіи: о немъ не надобно говорить. Я, посл свиданія съ мистеромъ Ральфомъ, былъ у того, кого они называютъ отцомъ бднаго Смайка. Онъ тоже дурной человкъ, мистеръ Никльби, и я сказалъ ему: ‘Вы дурной человкъ, сэръ’….. такъ и сказалъ: ‘Дурной человкъ’. И я очень радъ, что сказалъ ему это, потому-что я сказалъ правду, очень радъ, мистеръ Никльби.

Братецъ Чирибль былъ чрезвычайно взволнованъ, и чтобы успокоиться, нсколько разъ прошолъ по комнат.

— Мн надобно поговорить съ вами еще объ одномъ дл, сказалъ онъ пожимая руку Николая, но сперва отдохнемте немножко, потому что мы очень разгорячились.

Онъ помахалъ платкомъ и сдвинулъ два стула.

— Сядемте, мистеръ Никльби. Я хочу употребить васъ но одному секретному и щекотливому обстоятельству.

— Употребите меня на что угодно: для васъ я все готовъ сдлать.

— Знаю, мистеръ Никльби: вы добрый и благородный молодой человкъ. По этому-то я и хочу сдлать васъ посредникомъ между мной и одной двицей.

— И двицей?…. спросилъ Николай.

— Прекрасной двицей, отвчалъ братецъ Чарльзъ, съ важною миной. Вы ее знаете. Помните, она была здсь? или, можетъ-статься, вы позабыли.

— Ахъ, нтъ, нтъ! я помню.

Николай покраснлъ до ушей. Братецъ Чарльзъ, не обращая на это вниманія, продолжалъ говорить:

— Эта двица…. дочь одной дамы, которую, когда она была также двицей, прекрасной двицей, мистеръ Никльби!…. я очень любилъ. Она не захотла выйти за меня замужъ, вышла за другаго. Я молился Богу, чтобъ она была счастлива, и если бы Богъ услышалъ мои молитвы…. о! ея жизнь протекла бы въ мир и благополучіи. Но случилось не такъ: нтъ! она была несчастлива…. ахъ! очень несчастлива, мистеръ Никльби. Мужъ промоталъ все ея имніе и возненавидлъ ее, онъ смялся надъ нею, бранилъ, говорилъ, что она вышла за него по расчету, что онъ былъ бы счастливе, женясь на другой. Бдная впала въ чахотку, была чуть жива, а онъ…. и состраданія-то въ немъ не было! За годъ до смерти, она пришла ко мн просить помощи. О, Боже мой, какъ она перемнилась! Мн стало и больно и грустно. Я помогъ, мужъ истратилъ все опять на свои прихоти, я еще помогъ… онъ опять тоже. Наконецъ бдная умерла съ горя. Дочь ихъ осталась младенцемъ. Я не могъ боле помогать, потому что отецъ, по гордости, не хотлъ принять моей помощи. Нсколько времени они жили въ Лондон, вошли въ долги, потомъ куда-то пропали. Недавно узналъ я, что они здсь…. прячутся отъ своихъ кредиторовъ и живутъ въ крайней бдности: онъ безнадежно боленъ, а она, такой ангелъ! твердо переноситъ вс горести, нищету и униженіе…. лишь бы поддержать жизнь отца. Слава Богу еще что у нихъ есть одна старая служанка, которая врна имъ до такой степени до такой степени, что въ этомъ отношеніи могла бы быть женой Тима Линкинватера!

Послднія слова братецъ Чарльзъ произнесъ съ особеннымъ жаромъ: вслдствіе чего ему потребовалось опять отдохнуть. Скоро однако жъ онъ обратился къ неконченному повствованію и сказалъ Николаю, что отецъ прекрасной незнакомки, по имени Брей, человкъ чрезвычайно строптиваго и раздражительнаго характера, что по гордости, онъ отвергаетъ всякое пособіе со стороны друзей жены своей, что между-тмъ онъ не покинулъ своихъ старыхъ привычекъ, не отказался ни отъ одной изъ своихъ прежнихъ прихотей, и всегда больной, капризный, не терпитъ ни малйшаго противорчія своей вол, что несчастная дочь принуждена содержать его своими трудами, проводить цлые дни съ кистью въ рукахъ, цлыя ночи съ иглой, для удовлетворенія его нелпыхъ желаній, опасаясь какими-нибудь лишеніями ускорить его смерть.

— Но неужели нтъ никакой возможности вразумить его?спросилъ Николай.

— Ни какой, мистеръ Никльби, ни какой, отвчалъ братецъ Чарльзъ. Ежели бы онъ зналъ, что въ тхъ деньгахъ, которыя достаетъ его дочь, есть хоть одинъ грошъ, взятый изъ моего кармана, онъ проклялъ бы свое дтище…. вотъ что онъ за человкъ! Мы длаемъ такъ, будто вс эти деньги она получаетъ отъ богатыхъ и знатныхъ господъ за свою работу. И до сихъ поръ, слава Богу, все было порядочно: она приходила ко мн разъ въ недлю, или когда понадобится, и я выдавалъ ей что слдуетъ. Но теперь старикъ такъ занемогъ, что бдняжка не хочетъ ходить, а служанку посылать тоже нельзя, потому что она женщина старая, хворая и всякую минуту нужна дома. Вотъ мы и ршились сани посылать къ ней кого-нибудь, подъ видомъ коммиссіонера, который будто-бы заказываетъ ей работу, а въ коммиссіонеры выбрали васъ, мистеръ Никльби.

Николая обдало словно паромъ. Чтобы скрыть свое замшательство, онъ сталъ оправляться на стул, и не зналъ самъ, что длаетъ.

— Другаго человка мы не могли выбрать, спокойно продолжалъ братецъ Чарльзъ: братецъ Недъ и я не годимся, потому что отецъ знаетъ насъ, а Тимъ Ликинватеръ…. о! Тимъ Линкинватеръ ужасный буянъ, человкъ чрезвычайно опасный: онъ съ перваго разу подерется съ отцомъ за его капризы, и тогда… все пропало! Что же касается до Франка, то оно, конечно, такъ, хорошо, но…. изволите видть, мистеръ Никльби, Магдалина…. чего вы, можетъ-быть, не замтили…. очень хороша собою. Франкъ ее уже видлъ и говорилъ мн, что она хороша…. такъ, вы знаете, обстоятельство щекотливое: надобно остеречься.

На язык Николая вертлось признаніе, что т же самыя уваженія могутъ относиться въ равной степени и къ нему, ко въ одно время съ чувствомъ, подстрекавшимъ его къ такой откровенности, въ душ его возстало другое, сильнйшее чувство, которое принудило его заключить эту тайну въ глубин сердца. Наконецъ братецъ Чарльзъ объявилъ, что Магдалина должна бы была прійти сегодня, но отцу ея сдлалось хуже обыкновеннаго, и потому она не прійдетъ. Въ заключеніе братецъ Чарльзъ просилъ Николая отправиться къ ней, не теряя ни одной минуты. Николай взялъ шляпу и пошелъ.

Мсто, куда лежала его дорога, находилось въ одной изъ отдаленнйшихъ частей города. Онъ едва не заблудился въ сплетеніи грязныхъ и кривыхъ переулковъ, обставленныхъ бдными жилищами ветошниковъ и продавцевъ разнаго мелочнаго товару. Потомъ потянулись съ обихъ сторонъ длинные заборы, за заборами покинутые сады, кое-гд виднлись дряхлыя, полуразлившіяся лачуги самой убогой наружности. Наконецъ Николай дошелъ до маленькаго деревяннаго домика, и дрожащей рукою позвонилъ въ колокольчикъ. Стны домика были грязны, кровля поросла нюхомъ, ставни, искривившись, висли на однихъ нижнихъ петляхъ, стекла задернуты дырявыми занавсками. Отворилась дверь, Николай вошелъ въ сни: хозяинъ дому, старый и пьяный лоцманъ, курилъ коротенькую трубку, сидя на ступенькахъ крыльца, обращеннаго на дворъ, жена его мыла хромую кровать, вроятно готовя ее ли какого-нибудь новаго жильца, котораго послала имъ слпая Фортуна.

Николай спросилъ миссъ Брей, и, по указанію хозяйки, вошелъ въ небольшую комнату, гд, за столикомъ у окна, сидла его возлюбленная. Передъ нею лежалъ рисунокъ, представляющій букетъ прекрасныхъ цвтовъ, вокругъ были разложены кисти, краски и другія принадлежности рисованья. Николай посмотрлъ на двушку, и, теперь какъ онъ зналъ ея печальную исторію, она показалась ему въ тысячу разъ миле чмъ прежде. Сердце его задрожало при взгляд на украшенія комнаты. Кто бы могъ подумать, что тутъ живетъ нищета? Окна заслонены цвтами, въ одномъ углу шкафъ, на шкафу клтка съ канарейкой, тамъ арфа, здсь старое фортепьяно…. Но какихъ трудовъ стоило бдной двушк сберечь эти бездлки, не для себя, а для прихотливаго отца своего! какъ много он говорили сердцу Николая объ ея безсонныхъ ночахъ, объ ея заботахъ, о потокахъ горячихъ слезъ, которыя она проливаетъ! И между-тмъ все это такъ прекрасно! все проникнуто тонкимъ вкусомъ женщины, на всемъ остался прелестный слдъ женской руки. Кажется, что и солнышко свтитъ ясне въ этой маленькой комнат, небо улыбается ея красот, и ангелы обитаютъ здсь неотлучно. Присутствіе двушки одушевляетъ каждый предметъ и длаетъ его краснорчивымъ.

Николай невольно остановился въ смущеніи у самыхъ дверей и не могъ выговорить ни слова, какъ вдругъ пожилой, худой, блдный мужчина, сидящій въ спокойныхъ креслахъ съ подушками, заставилъ его оглянуться, сдлавъ движеніе, въ которомъ выражалось нетерпніе, или неудовольствіе. Ему было лтъ пятьдесятъ, но по наружности онъ казался гораздо старе. Несмотря на остатки примчательной красоты, лицо его внушало отвращеніе, ужасъ. Страсти провели -глубокія морщины по его лбу и щекамъ, кости осунулись, хрящи высохли, кожа пожелтла, глаза помутились. Но въ нихъ какъ-будто вспыхнулъ прежній огонь, когда старикъ , увидвши Николая, нетерпливо затопалъ ногами и сталъ кликать дочь свою.

— Магдалина! закричалъ онъ: кто это? чего здсь хотятъ? зачмъ пустили сюда посторонняго? что это значитъ?

— Я полагаю…. робко произнесла двушка.

— Ты всегда полагаешь! перебилъ отецъ. Я спрашиваю, кто это такой?

Къ счастію Николай усплъ ободриться и вывелъ Магдалину изъ затрудненія, сказавъ, что онъ пришелъ заказать ей работу. Это установило порядочный разговоръ. Молодой человкъ объявилъ, что онъ иметъ порученіе заготовить лоскутокъ разрисованнаго бархату для креселъ, заплатить что слдуетъ за два полученные прежде рисунка на бумаг, и еще выдать задатокъ за шитье по канв для портфеля. Въ заключеніе онъ положилъ на столъ банковый билетъ.

— Пересчитай, Магдалина, сказалъ отецъ.

— Точно такъ, папенька.

— Такъ!…. Покажи мн. Тутъ десять фунтовъ. Столько ли надобно?

— Столько, папенька.

Магдалина, говоря это, была такъ занята укладываньемъ и завертываньемъ своей работы, что Николай не могъ видть ея лица, но когда она подняла голову, молодой человкъ замтилъ слезу , которая упала съ ея длинныхъ рсницъ.

~~ Позвони скорй! позвони! сказалъ больной, протягивая дрожащую руку къ колокольчику. Пошли размнять этотъ билетъ. Вели принести мн галеты, винограду, бутылку вина, какое было въ прошлый четвергъ, и…. и…. О! чортъ возьми! я забылъ, что еще мн нужно…. Ну, да она можетъ сходить на тмъ въ другой разъ. Пошли ее прежде за этимъ…. прежде за этимъ. Да поскоре, Магдалина! Ахъ, Боже мой! какъ ты неповоротлива! Это несносно!

Онъ не заботится о томъ, что нужно дочери, подумалъ Николай, и вроятно на лицъ молодаго человка отпечаталось какое-нибудь особенное выраженіе, потому-что больной, взглянувъ на него, спросилъ, не хочетъ ли онъ получить росписку въ деньгахъ.

— Нтъ, сударь, это лишнее, отвчалъ Николай.

— Лишнее! вскричалъ Брей. Какъ вы смете называть это лишнимъ? Вдь вы не милостину намъ принесли! Деньги ваши слдуютъ намъ за товаръ. Вы забываетесь, сударь! не знаете съ кмъ говорите! Я — благородный человкъ, который въ прежнее время ногъ купить пятерыхъ такихъ, какъ вы, и со всмъ, что у васъ есть. Знаете ли вы это, сударь?

— Это до меня не касается, милостивый государь. Имя дло съ благородной двицей, а не смю и не хочу безпокоить ее соблюденіемъ какихъ-нибудь формъ.

— Такъ я хочу, чтобы между нами были соблюдены вс возможныя формы! Дочь моя не иметъ надобности въ вашемъ снисхожденіи. Прошу васъ поступать съ ней какъ водится въ торговл, не выходя ни на волосъ изъ принятыхъ правилъ. Забавно, если всякій купчишка будетъ важничать передъ ней своимъ состраданіемъ! Право забавно!… Магдалина, выдай ему росписку и не забывай этого никогда впередъ.

Бдная двушка сла писать росписку, а больной между-тмъ безпрестанно поглядывалъ въ дверь и отъ времени до времени жаловался, что служанка долго не возвращается съ газетами. Наконецъ росписка была готова, Николай взялъ ее и спросилъ, когда ему прійти.

— Когда васъ позовутъ, сударь! закричалъ больной, не давая говорить Магдалинъ. Увольте и насъ и себя отъ напраснаго безпокойства…. Магдалина, когда поспетъ твоя работа?

— Скоро, папенька, отвчала она: недли черезъ три, черезъ четыре. Я постараюсь сдлать какъ-можно скорй.

— Черезъ три недли! возразилъ старикъ. А чмъ же мн жить до того времени? Вотъ хорошо: черезъ три недли!

— Можетъ-быть и скоре, папенька.

— Въ самомъ дл, это будетъ слишкомъ долго, сударыня, сказалъ Николай.

— Вы думаете? подхватилъ отецъ. А ежели я назначу еще дальше, сэръ? ежели я назначу три мсяца, три года? Разв это не въ моей власти? а?… Но я не хочу: приходите черезъ недлю.

Николай учтиво поклонился прекрасной двушк и вышелъ. Когда онъ спускался съ лстницы, кто-то отворилъ дверь на верху. Онъ взглянулъ и увидлъ Магдалину, которая робко смотрла на него, какъ-бы въ нершимости, воротить ли его, или нтъ. Молодой человкъ воротился.

— Не знаю, хорошо ли я длаю, сказала Магдалина дрожащимъ голосомъ: но пожалуйста, не говорите друзьямъ моей маменьки, о томъ что вы здсь видли. Онъ сегодня боленъ, очень боленъ. Забудьте, пожалуйста, что говорилъ онъ вамъ, забудьте изъ состраданія…. ко мн.

— Вамъ стоитъ пожелать, и я сдлаю все на свт, отвчалъ Николай.

— Это много, сэръ….

— Но справедливо, клянусь Богомъ, справедливо! Я не умю скрывать своихъ чувствъ, сударыня, да если бы и умлъ…. то не хотлъ бы… Послушайте, я знаю вашу исторію, и увряю васъ…. я готовъ отдать вамъ свою жизнь.

Магдалина отвернулась и заплакала.

— Простите, меня, продолжалъ Николай, можетъ быть я сказалъ боле, нежели сколько должно, можетъ-быть я употребилъ во зло довренность, которую мн сдлали. Но у меня нтъ силъ уйти отсюда, не сказавши, какъ трогаетъ меня ваше положеніе, какъ я…. О!, я вашъ врный слуга, врный, преданный….

Магдалина махнула рукой и исчезла. Николай задумчиво сошелъ, съ лстницы. Такъ кончилось первое свиданіе его съ двушкой, которая давно жила въ его сердц! Мы забыли сказать, что уходя изъ конторы братьевъ Чирибль, онъ послалъ къ Ноггсу записку, въ которой предупреждалъ своего пріятеля, чтобы тотъ не безпокоился исполненіемъ его коммисіи, такъ какъ онъ уже знаетъ, что прекрасную незнакомку зовутъ Магдалиною Брей. Къ несчастію эта записка не застала Ноггса и попалась въ руки его хозяина. Ральфъ, узнавъ почеркъ Николая, распечаталъ ее, и хотя въ ней не было ничего лишняго, однако жъ самое любопытство молодого человка объ особ, про которую онъ писалъ, показывало уже родъ чувства, которое онъ къ ней питаетъ. Злой старикъ тотчасъ принялся обдумывать, нельзя ли воспользоваться этимъ открытіемъ, чтобъ отмстить Николаю. Счастіе, освтило его гнусные планы! нсколько дней спустя, передъ нимъ открылась, великолпная перспектива мщенія, какого онъ и не ожидалъ.

Ральфъ сидлъ въ своей комнатъ. Зазвенлъ колокольчикъ и вошелъ, прихрамывая и кашляя, маленькій, чрезвычайно сухой, желтый и горбатый старикъ, лтъ семидесяти, котораго, хозяинъ привтствовалъ именемъ Грайда.

— Мое почтеніе, сэръ! отвчалъ Грайдъ, низко кланяясь и длая мину, будто-бы онъ очень радъ видть Ральфа. Я не имлъ чести встрчать васъ нигд со времени… со времени….

— Съ недавняго времени, Грайдъ, не прошло еще полчаса съ того времени, какъ вы переходили черезъ улицу и смотрли на меня, когда я отворялъ дверь на биржу.

— Точно такъ! точно такъ! я имлъ это удовольствіе.

— Безъ комплиментовъ, Грайдъ!… пожалуйста.

Желтый старикъ улыбнулся и устремилъ на Ральфа свои кошечьи глаза.

— Что вы скажете? продолжалъ Ральфъ. Пожалуйста, скорй къ длу.

— О! вы дловой человкъ! вы великій человкъ! — о!

— Дальше, дальше!

— Дальше ничего. Вы геиій. Я не знаю другаго такого человка какъ вы.

— Фу, пропасть! Да неужли вы только затмъ и пришли, чтобъ болтать эти глупости?

— Я пришелъ засвидтельствовать вамъ свое глубочайшее высокопочитаніе.

— Только?

— Только, мистеръ Никльби…. ршительно только! И мн нужно посовтоваться съ вами объ одномъ дльц.

— Давно бы такъ!

— Хе, хе, хе!… Однако жъ, мистеръ Никльби, я долженъ предупредить васъ, что это дльцо чрезвычайно важное, и потому намъ слдуетъ быть наедин.

— Хорошо…. Ноггсъ! не отлучайся изъ конторы, и кто бы ни пришелъ, говори, что меня нтъ дома.

Ноггсъ выглянулъ, изъ окошка въ перегородк, сдлалъ гримасу и опять спрятался.

Читатели, врно, помнятъ , что за человкъ этотъ Грайдъ. Не знаемъ наврно, было ли ему извстно, какъ старикъ Никльби удалилъ его отъ сдлки съ лордомъ Верисофтомъ, но во всякомъ случа онъ не имлъ причины роптать на него по этому обстоятельству, тогда какъ Ральфъ, хотя былъ самъ виноватъ въ понесенномъ убытк, отъ всего сердца желалъ бы проглотить Гранда, и потому-то принялъ его такъ не ласково.

Они сли: Ральфъ завялъ свое мсто на высокомъ табурет у конторки, Грайдъ помстился на простомъ стул у ногъ его, первый сурово смотрлъ сверху внизъ на своего гостя, послдній смиренно и набожно возводилъ очи снизу вверхъ, когда хотлъ видть лице своего хозяина.

— Ну что же? въ чемъ дло!

— Вотъ въ чемъ, мистеръ Никльби. Вы исполинъ передо мною, а я передъ вами пигмей, вы длаете дла великія, я…. пользуюсь крохами.

— Полно, полно! Говорите скоре, что васъ ко мн завело.

— Тотчасъ, мистеръ Никльби…. о! тотчасъ. Хе, хе, хе! я старъ, давно живу на свт, но время даетъ деньги: ойо чистая монета.

— Да, Грайдъ, это правда, но оно также и стоить денегъ, и я не хочу тратить его попустлкамъ.

— Тотчасъ…. о! тотчасъ.

Грайдъ умильно посмотрлъ на своего хозяина и спросилъ: что вы скажете, гигантъ, если услышите, что я…. хочу жениться?

— Я скажу, что вы лжете, отвчалъ холодно Ральфъ Никльби.

— Хе, хе, хе!… А ежели я говорю серіозно?

— Значитъ, что вы сошли съ ума.

— Можетъ-быть. Не смю спорить противъ вашего мннія, и, просто, женюсь на молодой, на прекрасной двушк, осьмнадцати лтъ, бленькой, свженькой…словно яблочко.

— А какъ имя этой красавицы?

— Имя?… Вы удивительно проницательны, мистеръ Никльби! Вы тотчасъ ужъ смекнули, что я имю въ васъ нужду, что ежели вы мн поможете, такъ это принесетъ барыши вашему собственному-карману: и вотъ вы спрашиваете, какъ ея имя.— Магдалина Брей, мистеръ Никльби.

— Брей?

— Да, Брей. Вы знаете ея отца. Это тотъ Брей, что промоталъ все имнье своей жены.

— Мало ли кто промоталъ имнье своихъ женъ? Нтъ, я не знаю Брея.

— Онъ занималъ у васъ деньги.

— А! теперь знаю. Такъ это тотъ нищій, который и до-сихъ-поръ со мною не расплатился?

— Онъ самый.

— Послушайте однако жъ. Старикъ Артуръ Грайдъ и женитьба, старикъ Артуръ Грайдъ и осьмнадцатилтняя, хорошенькая двушка: это что-то очень мудрено, а старикъ Артуръ Грайдъ и бдная невста, дочь нищаго, это ужъ такая нескладица, которой я не могу и поврить!

— Великій человкъ! исполинъ! геній!… вычитаете въ сердцахъ человческихъ.

Грайдъ ршился открыть тайную причину своей женитьбы и началъ съ того, что будто-бы ему хочеъ ея освободить несчастную Магдалину изъ-подъ тиранской власти эгоиста-отца. Ральфъ засмялся.

— У васъ не то на ум, Грайдъ.

— Чтобы склонить Брея на свою сторону, я прощу ему тысячу семь сотъ фунтовъ, которые онъ мн долженъ.

— У васъ не то на ум, говорю вамъ.

— Пожалуй, я куплю и вашу претензію. Хотите по пяти шилинговъ за фунтъ?… ну, по шести?… по осьми?… по десяти? Больше не могу дать, и это только для васъ, для моего искренняго пріятеля и великаго человка.

— Постойте, Грайдъ. Тутъ что-нибудь кроется.

— Ничего, мистеръ Никльби.

— Вздоръ! Не врю.

— Право, ничего.

— Ну, такъ я ни на что не согласенъ.

— Какой вы человкъ!… о! вы великій человкъ!…

— Нечего длать, скажу… Тутъ дйствительно! есть одно обстоятельство, но оно до васъ не касается, мистеръ Никльби.

— Что за обстоятельство?

— Бездлка.

— Въ такомъ случа я ни на что не согласенъ.

— О! вы настоящій геній, мистеръ Никльби!… Послушайте. До меня дошло извстіе такъ, неврное извстіе, вздоръ….. будто бы двушк достается наслдство, о которомъ, ни она, ни отецъ ея, теперь ничего не знаютъ, но которое можно будетъ прибрать къ рукамъ, если на ней жениться.

— Какъ велико это наслдство?

— Сущая малость, мистеръ Никльби, сущая малость, о которой не стоитъ и говорить… Ршайтесь скоре: по десяти шплинтовъ за фунтъ, такъ ли?

— Нтъ, не такъ, любезный, а вотъ какъ. Первое условіе: если вы женитесь безъ моей помощи, тогда мы платите мн все сполна: вдь вамъ нельзя будетъ не заплатить?… документы мои составлены по всей форм. Второе: если напротивъ. я помогу вамъ жениться, въ такомъ случа вы, сверхъ полнаго платежа по документамъ, выдаете мн пять сотъ фунтовъ въ видъ вознагражденія. Иначе я ничего не сдлаю, потому-что вы стары, сды, дряхлы, желты и воняете могилой.

Грайдъ издалъ пронзительный вопль, но никакія мольбы его, ни лесть, ни униженія не поколебали твердости Ральфа, и старый женихъ, который, замтимъ мимоходомъ, зналъ напередъ, что ему это дло обойдется дорого, наконецъ. согласился на все. Они вмст отправились къ Брею и застали его одного: Магдалины не было. Больной поблднлъ завидвъ двухъ главныхъ своихъ кредиторовъ, но Ральфъ, успокоивъ его, объявилъ о причинъ своего прихода и не забылъ присовокупить, что предлагаемый женихъ, мистеръ Артуръ Грайдъ, богатъ, какъ жидъ.

— Дочь моя, отвчалъ Брей, съ гордостью: дочь моя такое сокровище, котораго: нельзя оцнить никакимъ богатствомъ.

— Вотъ, такъ точно я и говорилъ мистеру Грайду, сказалъ Ральфъ. И по моему мннію, это обстоятельство совершенно уравниваетъ объ стороны, такъ, что одолженія не будетъ ни съ той, ни сь другой. У Гранда много денегъ, у миссъ Брей много красоты и добродтелей, Грайдъ не молодъ, а миссъ Брей бдна. Нельзя лучше подобрать партіи.

— Эхъ Бойсе мой! вскричалъ Брей сердито. Но разв я могу что-нибудь отвчать безъ ея согласія? Это касается до нея, а не до меня. Пусть она сама ршитъ.

— Однако жъ. вы имете право родительской власти, сэръ, сказалъ Ральфъ: вы можете ей совтовать, убдить ее, направить ея желанія.

Несмотря на частыя вспышки Брея, лукавый Ральфъ усплъ наговорить ему очень много о выгодахъ предполагаемаго супружества. Онъ искусно льстилъ эгоисму больнаго, утверждалъ, что молодой зять, выбранный Магдалиною, никогда не будетъ такъ любить, уважать и лелять его, какъ тотъ, котораго онъ самъ выберетъ, что съ помощью Грайдова богатства, ему легко будетъ вылечиться отъ своихъ болзней, что онъ можетъ хать въ теплый край, въ южную Францію, въ Италію, жить тамъ счастливо и спокойно, наслаждаться всми пріятностями климата, здоровья и роскоши. Эти аргументы произвели сильное впечатлніе на Брея: онъ сталъ колебаться.

— Вы увидите, что она сама васъ поблагодаритъ со временемъ, прибавилъ Ральфъ, замчая свою побду.

— Тсъ! тсъ! произнесъ Брей торопливо: она идетъ!

Борьба ли между родительской любовью и эгоисмомъ, или случайный припадокъ болзни подйствовалъ на несчастнаго, только онъ вдругъ лишился всхъ силъ, и блдный, почти бездыханный, повалился на спинку креселъ, голова его упала на сторону, руки опустились и повисли. Грайдъ, въ испуг, схватилъ шляпу и хотлъ бжать, Ральфъ остановилъ его за полу. Вошла Магдалина.

— Вашъ батюшка вдругъ занемогъ, сказалъ ей Ральфъ, кажется, спазмы…

Двушка бросилась къ отцу и начала приводить его въ чувство. Нельзя было видть безъ участія нжныхъ попеченій любви, которая выражалась въ каждой черт лица ея, въ слезахъ, и въ испуг, но Ральфъ глядлъ на все холодно, какъ мраморная статуя.

— Магдалина, произнесъ наконецъ больной: мн лучше. Это ничего, Магдалина.

— Но у васъ и вчера были спазмы, сказала она, нжно сжимая его руки: и вчера, и сегодня…. всякій день о!…

— Ничего, ничего, Магдалина. Поди, моя милая. Ты устала.

— Нтъ, папенька.

— Устала, я знаю. Ты такъ много работаешь.

— Я готова работать еще больше, для вашего счастія.

— Знаю…. Бдная моя Магдалина!…. Господа, сдлайте милость, побывайте у меня въ другой разъ, дайте мн два дня времени, только два дня.

Ральнъ и Грайдъ согласилась и вышли. Дорогою старый женихъ безпрестанно спрашивалъ у свата, какъ онъ думаетъ о красотъ молодой невсты, но тотъ былъ задумчивъ и отвчалъ только полу-словами: онъ размышлялъ о способахъ непремнно устроить эту свадьбу, чтобы сдлать зло своему племяннику.

Между-тмъ Николай, ничего не зная объ угрожавшемъ себ несчастій, ждалъ непогоды совсмъ съ другой стороны. Нсколько разъ постивъ бдное жилище Магдалины, насмотрвшись на ея героическую привязанность къ отцу, ознакомивъ больше и больше съ прекрасными качествами ума и души ея, онъ, съ каждымъ днемъ всё нжне, съ каждымъ днемъ всё искренне любилъ ее, и въ то же время съ каждымъ днемъ если не больше, то и не меньше страшился соперничества Франка. Конечно, опасенія его были основаны только на томъ, что мистеръ Чарльзъ Чирибль не выбралъ племянника въ свои повренные, правда и то, что самъ Франкъ, при всей пылкости и откровенности своего характера, никогда не упоминалъ о миссъ Брей, но первая любовь не разлучна съ робостью, и, бдный Николай, чмъ нжне любилъ, тмъ сильне боялся.

Совсмъ не то было съ мистрисъ Никльби и съ Катей, он вели жизнь мирную и спокойную, нетревожимую ничмъ, кром сожалнія о несчастномъ Смайк, который съ нкотораго времени сдлался такъ унылъ, слабъ и боленъ, что вс домашніе стали невольно опасаться за его жизнь. Напротивъ, онъ самъ никогда не ропталъ и не жаловался, попрежнему искалъ случая быть полезнымъ, только выдавались минуты, когда глаза его начинали сверкать, щеки разгорались, дыханіе длалось тяжело, и тогда онъ спшилъ укрыться отъ заботливыхъ взоровъ друзей своихъ.

Братья Чирибль не переставали доказывать Николаю свою любовь. Благотворительность ихъ разливалась не на него одного, но на все семейство, мистрисъ Никльби поминутно получала отъ нихъ подарки, и всегда что-нибудь такое, въ чемъ настояла надобность для общаго спокойствія. Жилище бдныхъ Никльби съ каждымъ днемъ длалось удобне и красиве. Близнецы проводили у нихъ почти каждое воскресенье и сверхъ того еще одинъ вечеръ на недл, самъ Тимъ Линкинватеръ, вопреки своей страсти къ городу, нердко посщалъ загородныхъ пріятелей, а Франкъ бывалъ у нихъ едва-ли не ежедневно: ему какъ-то всё случалось прозжать мимо, и онъ считалъ неучтивымъ не завернуть хоть на минуточку.

— Мистеръ Франкъ очень любезный молодой человкъ, говорила однажды Катина мать.

— Любезный? спросила Катя.

— Да. Но… ахъ! Боже мой!… что съ тобой сдлалось? ты такъ покраснла.

— О нть, маменька! это вамъ такъ кажется.

— Не кажется, мой другъ, а въ самомъ длъ. Впрочемъ вотъ теперь краска прошла….. О чемъ бишь мы говорили? Да! о мистеръ Франк. Онъ очень любезенъ, душа моя.

— Съ вами, маменька?

— Какая ты странная! Ну, съ кмъ же, какъ не со мной! Жаль только, что онъ. влюбленъ въ эту Нмку.

— А намъ что за надобность?

— Намъ, конечно, но мн, другое дло. Я, мой другъ, люблю, чтобы всякій англичанинъ родился настоящимъ англичаниномъ, а не то чтобы половина англичаниномъ, а половина Богъ знаетъ чмъ. Надо поговорить съ нимъ объ этомъ, при первомъ же свиданіи. Посмотримъ, что-то онъ скажетъ.

— Ахъ, маменька! ради Бога!…

Но прежде, нежели Катя уговорила мать свою не пускаться въ такія разсужденія съ Франкомъ, пріхала миссъ Ла-Криви и тотчасъ объяснила, что она дорогой обогнала Тима Линкинватера.

— Врно, идетъ къ намъ, замтила мистрисъ Никльби.

— Да, я думаю, къ вамъ, потому-что съ нимъ и мистеръ Франкъ. Но гд вашъ больной?

Катя оглянулась на уголъ, гд сидлъ Смайкъ: его уже не было.

— Это очень странно, сказала мистрисъ Никльби: Смайкъ всегда прячется, когда у насъ мистеръ Франкъ, а между-тмъ я знаю, онъ любитъ всхъ, кто любить Николая, а мистеръ Франкъ любитъ Николая. Сначала я думала, что бдняжка устаетъ и ложится спать, но намедни онъ ушелъ, а не легъ: вмсто-того я видла, что онъ, ужъ посл отъзда Франка, выходилъ совсмъ одтый изъ своей комнаты, слдовательно онъ все это время сидлъ одинъ, и еще въ потемкахъ. Должно-быть, что мистеръ Смайкъ не охотникъ до общества: иначе я не могу этого растолковать.

Катя съ миссъ Ла-Криви .не сочли за нужное оспоривать такое мудрое заключеніе. Черезъ нисколько минутъ пришли Франкъ и Тимъ Линкинватеръ. Послдиій въ этотъ день былъ какъ-то особенно въ дух и любезничалъ изъ всхъ силъ. Миссъ Ла-Криви подтрунивала надъ тмъ, что онъ до-сихъ-поръ не женился. Франкъ говорилъ умно и пріятно то съ мистрисъ Никльби, то съ Катею. Мистрисъ Никльби помирала со смху отъ войны на словахъ, происходившей между Тимомъ и миніатюрной портретчицей. Одна Катя была что-то не весела. Добрая мать нсколько разъ говорила ей, что это невжливо, но двушка оставалась въ томъ же расположеніи, и когда въ комнату внесли свчки, она, къ удивленію мистрисъ Никльби, тотчасъ отвернулась и вышла, сказавъ, что свтъ производитъ ей боль въ глазахъ, а за ужиномъ ничего не ла, увряя, будто-бы не чувствуетъ апетиту. Безъ сомннія мистрисъ Никльби вывела бы изъ этого много различныхъ ипотезъ насчетъ здоровья Кати, если бы общее вниманіе не было обращено на одно весьма странное обстоятельство: служанка вбжала въ гостиную и, блдная, дрожащая, объявила, что въ комнат барыни что-то стучитъ за креслами, стоящими между каминомъ и шкафомъ. Вс пошли къ дверямъ указанной комнаты: тамъ въ самомъ дл что-то стучало, какъ-будто кто наигрывалъ мальцами скорый маршъ. Первымъ и самымъ естественнымъ предположеніемъ было, что туда забрались воры, но Тимъ Линкинватеръ и франкъ замтили, что ворамъ не было бы никакой надобности наигрывать маршъ. Мистрисъ Никльби изложила съ своей стороны нкоторую догадку, основанную на ея вдовств и на томъ, что таинственный стукъ слышенъ именно въ ея комнатъ, напротивъ-того кухарка объявила себя въ пользу домоваго. Какъ бы то ни было, вс желали дознаться, что это за стукъ. Пошли опять въ гостиную, Франкъ взялъ свчу, Тимъ Линкинватеръ щипцы отъ камина, и вооруженное такимъ образомъ, все общество выступило въ походъ: впереди шелъ Тимъ, держа щипцы передъ носомъ, потомъ Франкъ со свчкою, ведя подъ руку Катю, за ними мистрисъ Никльби съ разстроенною физіономіею и полураскрытымъ ртомъ. Портретчица осталась въ гостиной, чтобъ подать сигналъ тревоги въ случа чего-нибудь чрезвычайнаго.

Подойдя къ дверямъ таинственной комнаты, вс невольно остановились при звукахъ слабаго и дребезжащаго голоса, который жалобно плъ:

Не уже ли ты не вришь

Чистот любви моей,

Или только лицемришь,

Издваешься надъ ней?

Но всеобщее удивленіе возрасло до послдней крайности, когда, растворивъ двери, увидли или услышали, что эти нжные звуки вылетаютъ изъ устъ, составляющихъ принадлежность большой головы, которая торчала изъ-за креселъ между каминомъ и шкафомъ. Тимъ со щипцами подошелъ къ ней на два шага, Франкъ поднялъ свчу, чтобы лучше освтить это странное явленіе. Голова смотрла на нихъ съ умильно-улыбающейся гримасой, глаза ея сверкали, большой носъ бросалъ отъ себя широкую тнь.

— Какой чудный картуз! сказалъ Франкъ.

— Ахъ, не бархатный ли? подхватила мистрисъ Никльби.

— Да, точно, бархатный. Врно, вы знаете этого человка?

— Катя! шепнула старушка, опускаясь на стулъ: ты должна быть уврена, что я нисколько не виновата въ этомъ происшествіи. Нтъ! я не поощряла его несчастной любви, я не подавала ему ни малйшей надежды. Все, что онъ длалъ…. объясненія, предложенія, огурцы, свекла…. все это длалъ онъ безъ моего вдома и согласія. И хотя, конечно, всякой чувствительной женщин очень пріятно быть замченною умнымъ, образованнымъ джентльменомъ, однако жъ дерзость, которую онъ себ позволилъ сегодня, очень, очень огорчаетъ меня.

Франкъ и Тимъ смотрли въ недоумніи сперва другъ на друга, потомъ на Катю. Она, съ своей стороны, чувствовала необходимость объяснить странное приключеніе, но не знала, какъ къ тому приступить.

— Я очень недовольна его поступкомъ, сказала наконецъ опять сама мистрисъ Никльби, обращаясь къ Тиму и Франку: я нахожу, что его поступокъ весьма неостороженъ, потому-что нельзя будетъ ничего скрыть отъ Николая. Впрочемъ, господа, я всё-таки прошу васъ… сдлайте милость, не обижайте его. Пускай она почувствуетъ мое великодушіе и… раскается!

— Да что это за человкъ? спросилъ Франкъ.

— Это….. сумасшедшій, отвчала Катя вполголоса, онъ живетъ въ другомъ дом, рядомъ съ нами, и врно ушелъ отъ тхъ, которые за нимъ смотрятъ.

— Катя! произнесла, мистрисъ Никльби, съ неудовольствіемъ.

— Послушайте, милостивый государь, сказалъ Тимъ, подвинувшись еще на шагъ къ незнакомцу, не угодно ли вамъ, вылзть изъ своего угла? зачмъ вы туда за-брались? Выходите… ну! ну!

— Сдлайте, сдлайте милость, не обижайте его мистеръ Тимъ, повторила мистриссъ Никльби. Если кто иметъ право оскорбиться его поступкомъ, такъ это я, и при всемъ томъ я прощаю его, прощаю отъ чистаго сердца. Позвольте мн самой съ нимъ объясниться. Онъ меня тотчасъ послушается я знаю свою власть надъ его сердцемъ…. Милостивый государь, я вамъ очень обязана. Покорно благодарю. Но теперь я не могу слушать, что вы желаете мн сказать, и прошу васъ удалиться изъ моей спальни.

Произнесши эту рчь, старушка скромно потупила глаза и ждала послдствій. Послдствія были самыя неожиданныя. Миссъ Ла-Криви, соскучившись одна въ гостиной и любопытствуя узнать развязку чуднаго приключенія, вошла въ комнату, гд были прочіе. Джентльменъ въ бархатномъ картуз, лишь только увидлъ ее, вскочилъ, опрокинулъ стоявшія передъ собою кресла, и подбжавъ къ портретчиц, схватилъ и началъ цловать ея руки.

— Наконецъ ты пришла, сказалъ онъ: ты пришла, о царица моего сердца! Я тебя вижу, я тебя осязаю… вижу и осязаю тебя, о моя возлюбленная! о моя радость! Жизнь моя, счастье, невста!….

Мистрисъ Никльби сперва-было призадумалась отъ этого страннаго обороту дла, нескоро врожденная проницательность помогла ей объяснить тайну, и она улыбнулась, значительно кивая головою то Кат, то Франку, то Тиму Линкинватеру, какъ-будто хотла сказать, что она поняла хитрость незнакомца и вполн одобряетъ ее. Между-тмъ миссъ Ла-Криви барахталась и визжала, стараясь освободиться отъ его нжностей.

— Я твой вчный невольникъ! говорилъ ей джентльменъ въ бархатномъ картуз. Ты моя владычица, прекраснйшая и любезнйшая изъ женщинъ. Кто можетъ сравниться съ тобой въ красот? мадагаскарская королева, что ли?…. нтъ! Жена предводителя Готтентотовъ?…. нтъ! алеутская барыня?…. нтъ, нтъ, нтъ! Истолките трехъ грацій въ одной ступк съ девятью музами, прибавьте къ нимъ дюжину хорошенькихъ булочницъ изъ оксфордской улицы, сдлайте изъ этого одну женщину, и она не будетъ въ сотую долю такъ хороша какъ богиня души моей!

— Все это прекрасно, замтила мистрисъ Никльби: я очень благодарна, сэръ, что вы бережете мое доброе имя, но къ чему, же такъ много говорить о красот дамы, которую вы въ первый разъ видите?

— Прочь! закричалъ сумасшедшій, толкая ее отъ себя: прочь, обезьяна!..

И съ послднимъ словомъ онъ началъ прыгать по комнат, кривляться, длать престрашныя рожи, кидаться то на того то на другаго, отскакивать, опять кидаться, опрокидывать столы, стулья, и ломать все, что ни попадалось ему подъ руку, Франкъ и Тимъ Линкинватеръ принуждены были употребить силу, чтобы остановить его, онъ вырвался, вскочилъ на столъ, оттуда на окно, и исчезъ. Молодой Чирибль побжалъ было за нимъ, но сумасшедшій, словно вкша, перепрыгнулъ черезъ заборъ въ свой садъ.

— Что съ вами сдлалось,.маменька? спросила Катя, увидвъ, что мать ея сидитъ, печально облокотившись на столь.

— Я этого никогда себ не прощу, отвчала мистрисъ Никльби.

— Чего, маменька,?

— Того, что я свела съ ума этого джентльмена.

— Какъ вы? Онъ давно боленъ.

— Катя! сказала мистрисъ Никльби торжественно: я знаю это лучше тебя. Онъ былъ совершенно здоровъ: ты сама слышала, какъ умно и вжливо онъ со иной разговаривалъ черезъ заборъ. Моя жестокость, мое неосторожное обращеніе погубили его. Помнишь, я теб говорила, что онъ можетъ лишиться разсудка, если отказать ему неделикатно, безъ всякихъ предосторожностей. Вотъ, такъ и случилось! Но по-крайней-мр у меня остается то утшеніе, что я свято исполнила свой долгъ въ отношеніи къ семейству. Надюсь, что дти мои отдадутъ мн справедливость, и при случа послдуютъ моему примру.

Несмотря на невинное заблужденіе хозяйки дому, вечеръ кончался очень весело. Когда серебряные часы Тима Линкинватера показали, что гостямъ пора отправляться домой, они встали не-хотя и простились. Мистрисъ Никльби, проводивъ ихъ, также ушла въ свою комнату: только Катя осталась на крылечк въ садъ и просидла тутъ боле часу, погруженная въ мысли.

— Что ты длаешь, пой другъ? спросилъ ее возвратившійся Николай. Я думалъ, что вы давно вс спите.

Катя смутилась, что братъ засталъ ее въ такомъ романическомъ положеніи, хотла отвчать, но не знала что, промолчала, потупилась и уронила слезу.

— Что съ тобой, милая? сказалъ молодой человкъ, цлуя ее въ разгорвшуюся щеку. Посмотри на меня, дай мн увидть твое лицо. Что это?…. слезы! О чемъ ты плачешь, Катя?

Но бдная двушка была въ такомъ замшательств, что Николай не посмлъ тревожить ее своимъ любопытствомъ, и чтобъ перемнить разговоръ спросилъ о Смайк.

— Несчастный! сказалъ онъ, выслушавъ отвтъ Кати. Что значитъ его странное поведеніе?

Но они не успли обмняться догадками, какъ блдное лицо Смайка выставилось изъ за дверей его комнаты.

— Можно ли? Ты еще не легъ!

— И….. нтъ, мистеръ Никльби_л отвчалъ Смайкъ.

— Почему же? *

— Мн не хочется спать.

— Ты нездоровъ, бдняжка?

— Нтъ, теперь мн лучше. да! гораздо лучше.

— Но отчего ты всегда такъ печаленъ? спросилъ Николай, дружески пожимая его руку: или зачмъ ты не скажешь намъ причины своей грусти? Ты нынче совсмъ не такой, каковъ былъ.

— Да, отвчалъ Смайкъ. вполголоса: я скажу вамъ причину, но посл, посл, не теперь. Сердце мое разрывается ахъ! вы не знаете, какъ я страдаю.

Онъ поцловалъ Николаеву руку и поспшно убжалъ въ свою комнату. Братъ и сестра съ изумленіемъ посмотрли другъ на друга, простились и пошли спать.

Причина, по которой Николай въ этотъ день воротился такъ поздно, состояла въ томъ, что онъ видлся съ Ньюменомъ Ноггсомъ и узналъ отъ него о новыхъ козняхъ своего дядюшки. Но прежде нежели мы раскажемъ читателю, какъ они бесдовали объ этомъ предмет, намъ должно описать одно приключеніе, которое броситъ значительный, свтъ на судьбу нкоторыхъ дйствующихъ лицъ этой повсти.

Ньюменъ Ноггсъ хотлъ въ тотъ же самый день, какъ подслушалъ разговоръ своего хозяина съ Грайдомъ, сообщить объ, ихъ замысл Николаю, и съ этимъ намреніемъ вышелъ вечеромъ изъ своей квартиры, чтобъ отправиться на перекрестокъ, котораго молодому человку нельзя миновать на обратномъ пути изъ своей конторы. Случилось однако жъ, что когда Ньюменъ спускался съ лстницы, ему послышались громкіе женскіе голоса въ комнатахъ, занимаемыхъ семействомъ достопочтеннаго мистера Кенвигза. Принявъ въ соображеніе, что токарь не рдко подчуетъ его пуншемъ, Ньюмець почелъ долгомъ навдаться, что это за крикъ. Оказалось слдующее.

Миссъ Морлина Кенвигзъ была приглашена въ этотъ вечеръ на балъ съ ужиномъ, мороженымъ, лимонадомъ и другими увеселеніями и утонченностями жизни высокаго полету. Блистательный праздникъ этотъ долженъ былъ совершиться по другую сторону улицы, у сосда, который, одинъ изъ всхъ сосдей мистрисъ Кенвигзъ, осмливался не признавать ея первенства въ ихъ квартал и позволялъ себ иногда колкія шутки на ея счет. Само собою разумется, что мистрисъ Кенвигзъ, отпуская дочь къ такому дерзскому и высокомрному человку, не могла не желать, чтобы Морлина ослпила всхъ, кто тамъ будетъ, не выключая хозяина. И дйствительно, тоалетъ Марлины былъ достоинъ удивленія: блескъ, красота, вкусъ, богатство соединились въ немъ, чтобъ поставить въ тупикъ гордаго сосда, сверхъ-того миссъ Морлину заставили продлать по три раза вс танцовальныя фигуры и па, которыя ей были извстны. Одного не доставало къ полной увренности въ ея торжеств: прически. Мистеръ Кенвигзъ еще поутру заходилъ къ знакомому парикмахеру и приглашалъ его убрать голову Морлины въ осень часовъ вечера, но вотъ осемь, и девять, а его нтъ какъ нтъ. Послать за нимъ некого: Кенвигзъ отправился въ гости, сама Мистрисъ Кенвигзъ больна, Служанка ушла за лекарствомъ, нянька не можетъ отлучиться отъ новорожденнаго. Разв отпустить Морлину одну? Но парикмахеръ живетъ черезъ три улицы и шесть опасныхъ перекрестковъ. Мистрисъ Кенвигзъ никакъ не могла ршиться на такое отважное предпріятіе, и вслдствіе того ужасно бранилась, Морлина плакала, младшія сестры ея кричали, а нянька унимала каждую особенно и для того горланила пуще всхъ.

— Ахъ, мистеръ Ньюменъ! воскликнула огорченная мать, увидвъ входящаго Ноггса. Я только-что про васъ думала. Вы такой добрый, такой услужливый. Вамъ извстно мое деликатное сложеніе: можете судить, какъ меня убиваетъ этотъ непріятный случай. Помогите намъ!

Ноггсу не совсмъ нравилась просьба, но онъ расчелъ, что у него еще довольно времени повидаться съ Николаемъ, и повелъ Морлину къ парикмахеру.

Сказать по совсти, это былъ не настоящій парикмахеръ, а боле то, что слыветъ въ народ цырюльникомъ, потому что, кром причесыванія дамскихъ головъ, онъ упражнялся и въ брить джентльменскихъ бородъ. По-крайней-мр въ то время, когда Ноггсъ и Морлина вошли въ салонъ этого художника, тамъ намыливали одного толстобрюхаго джентльмена съ лысою головой. Морлину помстили какъ-можно удобне и начали убирать въ папильотки, Ноггсъ взялъ листъ старыхъ газетъ, въ комнат водворилось глубокое молчаніе, по всему было видно, что тутъ занимаются важными длами Какъ вдругъ миссъ Морлина вскрикнула и сдлала неосторожное движеніе, съ явною опасностью обжечь себ ухо. Это случилось оттого, что толстобрюхій джентльменъ, оглянувшись, представилъ ей намыленное лицо ддушки ея, сборщика водяной пошлины, мистера Леливика.

Въ самомъ дл это былъ Леливикъ: но, Боже мой, какъ онъ перемнился! Бывало, если въ публик встртится вамъ старикъ, чисто выбритый, гладко причесанный, съ важною физіономіей и самодовольной улыбкою, вы могли держать какой угодно закладъ, что этотъ старикъ — мистеръ Леливикъ. Теперь, увы!…. онъ сидлъ печальный, угрюмый, униженный, какъ-будто ему цлый годъ не платили пошлины за воду и въ карман его поселились мыши.

Ньюменъ Ноггсъ назвалъ Леливика по имени, тотъ оглянулся, вздохнулъ, и кашлянулъ, чтобъ скрыть вздохъ.

— Что съ вами сдлалось, мистеръ Леливикъ?

— Увы, мистеръ Ноггсъ! Позвольте мн напередъ обриться. Правда ли, что племянница родила сына? спросилъ онъ, посл нкотораго молчанія.

— Правда Сэръ.

— Похожъ ли онъ на меня? Въ старые годы, это было единственное ея желаніе.

Ноггсъ не зналъ какъ отвчать на вопросъ, но подумавши, сказалъ, что ежели мальчикъ доживетъ до лтъ мистеръ Леливика, то, можетъ-статься, будетъ похожъ.

— Ахъ, я бы очень желалъ, чтобы хоть чей-нибудь сынъ походилъ на меня! произнесъ мистеръ Леливикъ, съ чувствомъ.

— Всего лучше собственный, замтилъ Ноггсъ.

— Позвольте мн напередъ обриться, отвчалъ Леливикъ торжественно.

Когда бритье кончилось, онъ взялъ Ньюмена подъ руку и вышелъ съ нимъ за дверь цырюльни. Тамъ они простояли вмст до-тхъ-поръ, пока голова миссъ Морлины не была приведена въ то положеніе, какое требовалось для помраченія всхъ другихъ двичьихъ головъ на бал гордаго сосда. Тогда Леливикъ воротился въ цырюльню и сказалъ:

— Морлина Кенвигзъ! поцлуешь ли ты своего дда, если онъ тебя объ этомъ попроситъ?

— Съ большимъ удовольствіемъ, ддушка, отвчала внучка. Васъ поцлую сколько хотите, но бабушку…. нтъ! У меня нтъ бабушки.

— Точно нтъ! точно нтъ! повторилъ Леливикъ, съ глубокимъ вздохомъ. Пойдемте вс вмст.

И въ самомъ дл они пошли вс вмст — прямо къ Кенвигзамъ. Тамъ никто не ожидалъ такого гостя.

— Кенвигзъ! сказалъ Леливикъ, увидвъ племянника, который уже воротился домой: Кенвигзъ, дай мн руку!

— Руку, сэръ! отвчалъ токарь, отступая отъ него съ удивленіемъ. Было время, когда я поставлялъ себ за честь подавать вамъ руку, было время, когда я гордился вашими посщеніями, но это время прошло…. Троя разрушилась, Греція пала, Римъ, порабощенъ варварами. Передъ рожденіемъ моего сына, я говаривалъ мистрисъ Кенвигзъ: ‘Что-то скажетъ нашъ дядюшка, когда узнаетъ, что ты родила мальчика, который похожъ на него словно дв капли воды? какое мы дадимъ ему имя для ознаменованія этого сходства? Назовемъ ли его Александромъ Македонскимъ, Юліемъ Цезаремъ, Сципіономъ Африканскимъ?’ Но все это прошло, мистеръ Леливикъ! и теперь, глядя на своего бднаго сына, я повторяю: ‘Злополучное созданіе, какъ жестоко надъ тобой подшутила природа’!

— Не думайте, чтобы мы жалли о вашихъ сокровищахъ, сказала мистрисъ Кенвигзъ.

— Мы презираемъ ихъ! подхватилъ мужъ.

— Мы гнушаемся ими! прибавила жена.

Леливикъ стоялъ въ смущеніи, потупивши глаза въ землю и не смя вымолвить ни слова. Наконецъ онъ взглянулъ на Кенвигзовъ, ударилъ себя въ лобъ и сказалъ:

— Не ужъ ли и они потеряли ко мн всякое уваженіе! А между-тмъ я одинъ, одинъ!

— Какъ одни? спросила мистрисъ Кенвигзъ.

— Да, одинъ: Генріетта бжала…

— Бжала, дядюшка?

— Бжала въ Америку, съ какимъ-то отставнымъ капитаномъ.

Это извстіе произвело важный переворотъ: черезъ нсколько минутъ дядюшка сидлъ уже въ своихъ прежнихъ креслахъ, и Кенвигзы, окруживъ его, изъявляли нжнйшее сожалніе, что онъ осужденъ вести опять одинокую жизнь, раскрашивали о малйшихъ подробностяхъ Генріэтина побга, и долго отказывались отъ принятія дарственной записи, которою старикъ хотлъ завтра же укрпить за ними свое имніе. Морлина не пошла на балъ, Ньюменъ не пошелъ на свиданіе съ Николаемъ: вмсто того Кенвигзы устроили у себя скромный. семейный праздникъ, на которомъ Морлина протанцовала все, что слдовало протанцовавъ на балу, а Ньюменъ выпилъ четыре стакана пуншу.

Но зато на другой день онъ, уже не заходя домой, отправился прямо на перекрестокъ, гд обыкновенно встрчалъ Николая: и въ самомъ дл они скоро сошлись у дверей одного трактира.

— Ахъ, Ньюменъ! я хотлъ зайти къ вамъ.

— А я ищу васъ, мистеръ Никльби.

— Что новаго?

— Ничего, пустяки. Мн надо сказать вамъ важную тайну. Войдите въ эту гостинницу….. Знаете ли вы ростовщика Грайда? Онъ негодяй…. Садитесь…. Эй! малой! подай бутылку вина…. Грайду лтъ, семдесятъ, онъ почти развалился, а хочетъ жениться! Какъ вы это находите?

— Ни какъ, Ньюменъ. Что мн за нужда до Грайда и до того, что онъ женится?

— Вамъ нтъ до этого нужды? Помилуйте! Что вы, мистеръ Никльби? Но вдь онъ, если женится, то знаете ли на комъ?

— На комъ?

— На вашей любезной…. на Магдалин Брей.

Ньюменъ Ноггсъ разсказалъ весь планъ двухъ хитрыхъ корыстолюбцевъ, не забывъ описать и способы, которые они хотятъ употребить для достиженія своей цли. Только одного онъ не сообщилъ Николаю, это причины, по которой Грайдъ вздумалъ жениться на Бреевой дочери. Старики, говоря о достающемся ей наслдствъ, шептались, и Ньюменъ не могъ разслушать этой части ихъ разговора.

— Что же вы?…. одурли?…. оглохли?…. умерли? спросилъ онъ у Николая, кончивъ свой разсказъ.

— Послушайте, отвчалъ молодой человкъ: уврены вы въ томъ, что мн сказали? ради Бога, правда ли это? не ошибаетесь ли вы?

— Чего тутъ ошибаться! Я слышалъ все самъ, и притомъ не обдавши, на тощій желудокъ, у меня капли во рту не было.

Николай опять замолчалъ и сидлъ задумавшись.

— Надо поговорить съ братьями Чирибль, сказалъ Ноггсъ.

— Но гд ихъ взять, Ньюменъ? Они ухали въ Амстердамъ и воротятся не прежде будущей недли.

При этомъ отвт, и Ноггсъ также задумался. Оба долго молчали, наконецъ молодой человкъ всталъ и сказалъ:

— Я самъ пойду къ Брею. Не ужели онъ такъ жестокъ и безжалостенъ, что ршится погубить дочь, для избавленія себя отъ долговъ?

— Чего добраго! отвчалъ Ноггсъ, вздохнувши.

— Тогда я увижусь съ дочерью. Не можетъ бытъ чтобъ она добровольно пошла за Грайда. Это изъ угожденія, изъ фанатической преданности отцу, въ надежд улучшить его положеніе. Но я растолкую ей какъ она обманывается, я покажу ей Грайда и Ральфа безъ маски……

— Хорошо, хорошо! А если она не повритъ, или не захочетъ слушать, тогда что?

— Тогда? Тогда я насильно спасу ее…. увезу, вырву изъ рукъ эгоиста. Прощайте, Ноггсъ, мн пора домой.

Николай ударилъ его по плечу и поспшно вышелъ изъ гостинницы. Ноггсъ кинулся-было за нимъ, опасаясь чтобъ молодой другъ его не надлалъ какихъ-нибудь глупостей, онъ кричалъ: держите! держите!… Но Николая ужъ не было видно: сумерки скрыли его отъ поисковъ Ньюмена, и старикъ печально воротился допивать неконченную бутылку. Впрочемъ опасенія его были напрасны: Николай пошелъ прямо домой, и пришедши туда, какъ мы описали выше, не обнаружилъ ничмъ своего смятенія. Зато сколько мучительныхъ мыслей пролетло черезъ его голову, когда онъ заперся одинъ въ своей комнат и сталъ обдумывать все, что слышалъ отъ Ноггса! Сонъ ни на минуту не постилъ его, и поутру еще роса блестла алмазами на каждомъ листочк, а онъ ужъ одлся и пошелъ въ городъ. Тяжело было впечатлніе, произведенное на него столицею въ этотъ родъ. Когда подъ сумракомъ ночи онъ составлялъ планы для своего предпріятія, ему казалось, что оно не только сбыточно, даже легко, потому-что молодой человкъ хотлъ дйствовать противъ зла, на которое, думалъ онъ, готово возстать цлое человчество, но теперь, когда онъ вмшался въ толпу людей, когда снова увидлъ правильное и однообразное движеніе огромной машины, называемой обществомъ, когда на каждомъ шагу ему попадались несчастные, которые гибнутъ подъ колесами этой машины, не возбуждая ни чьего сожалнія, не встрчая нигд защиты, тогда сердце его облилось кровью и душа наполнилась страшнымъ отчаяніемъ. Онъ увидлъ, что его горе мене нежели капля въ мор несчастій всего человчества, и можетъ совершиться въ общемъ порядк человческихъ длъ, неотраженное никакими усиліями одного слабаго смертнаго.

Какъ бы то ни было, онъ шелъ своею дорогой, и, наконецъ , вотъ передъ нимъ бдный домикъ, въ которомъ обитаетъ любимица его сердца. Николай засталъ ее вмст съ отцомъ. Около Двухъ недль ему не случалось видться съ нею, и онъ замтилъ, что она чрезвычайно перемнилась въ это время. Близна лица ея сдлалась блдною и прозрачною, темные волосы, упадая на шею, бросали на нее печальную тнь, въ глазахъ выражалась усталость, но ея взглядъ былъ привтливъ и кротокъ по прежнему, на щекахъ ни малйшаго признака слезъ, и, всегда прекрасная, можетъ-быть даже прекрасне нежели прежде, она показалась Николаю какимъ-то неземнымъ существомъ, ангеломъ терпнія и покорности.

Отецъ сидлъ на обыкновенномъ мст, стуча пальцами по столу и напвая вполголоса веселую псню, которая, однако жъ худо скрывала его дурное расположеніе. Въ комнат былъ безпорядокъ, вещи, которыя Николай привыкъ видть, не находились на своихъ мстахъ, поблекшіе листья на цвтахъ не обрзаны, земля въ горшкахъ пересохла, клтка у канарейки не вычищена, бдная птичка молчитъ…. Видно, хозяйка забыла про все это.

— Что вамъ нужно? спросилъ Брей, оглянувшись на Николая. Говорите скорй: у насъ есть другія Дла, важне вашихъ.

Николай не зналъ, съ чего начать, и посмотрлъ на Магдалину, какъ-будто хотлъ просить у нея вдохновенія.

— Магдалина! закричалъ отецъ: нтъ ли у тебя какихъ неконченныхъ счетовъ съ этимъ человкомъ?

— Нтъ, папенька.

— Нтъ?…. Слышите ли, сударь? Счеты съ вами кончены. Чего же вамъ надо? зачмъ вы пришли? Ну, говорите!…

— Я имю дло…

— Какое дло? новый заказъ? Скажите тому, кто васъ прислалъ, что дочь моя, миссъ Магдалина Брей, не хочетъ больше заниматься бездлками, которыми занималась прежде, единственно для своего удовольствія. Скажите., что она совсмъ не такъ бдна, какъ можетъ-быть думаютъ. Если вы надетесь, что мы станемъ жить вашими деньгами….. это вздоръ! мы не имемъ въ нихъ нужды. Слышите, сударь? Вотъ вамъ мой короткій отвтъ.

Больной такъ утомился, говори это, что долженъ былъ употребить нсколько минутъ на отдохновеніе. Николай между-тмъ стоялъ и молча смотрлъ на него.

— Что жъ вы стоите? закричалъ опять Брей: или у васъ есть еще какія порученія? Либо говорите., либо ступайте вонъ. Я уже вамъ сказалъ, что намъ некогда.

— У меня нтъ никакихъ порученій, отвчалъ Николай: но я хочу объясниться съ вами насчётъ одного обстоятельства, которое касается вашей дочери.

— Моей дочери, сударь? Что это значитъ?

— Я слышалъ, что за нее сватается ростовщикъ Грайдъ…

При этихъ словахъ Магдалина вскрикнула и упала въ кресла, отецъ ея задрожалъ и устремилъ страшный взглядъ на молодаго человка, который хотлъ-было помочь Магдалин, но больной закричалъ въ бшенств: — Прочь!— и онъ невольно остановился.

— Какое вы имете право вмшиваться въ это дло? спросилъ Брей гордымъ и грознымъ голосомъ.

— Право человчества, сэръ, отвчалъ Николай. Мн извстны вс подробности гнуснаго плана, который составленъ противъ миссъ Брей, и я считаю долгомъ обнаружить ихъ передъ вами, зная, что вы не захотите погубить своей дочери.

— Погубить? Какъ вы смете думать, что я хочу ее погубить?…. Судьба ея въ моей власти. Я отецъ — могу располагать ею какъ хочу, и длаю что мн угодно…. Ха, ха, ха! Какой-то лавочникъ пришелъ давать мн наставленія! вотъ забавно!…. Знайте, сударь, что миссъ Магдалина Брей, по своей вол и въ угожденіе отцу, завтра выходитъ за-мужъ за мистера Артура Грайда. Это до васъ не касается: вы человк посторонній. Ступайте вонъ!

Брей былъ въ ужасномъ бшенств, и если бы могъ, то конечно бы вскочилъ и вытолкалъ Николая. Магдалина опомнилась и подошла къ его кресламъ.

— Ради Бога! сказала она вполголоса: разв вы не видите, какъ онъ боленъ? *

— Боленъ! вскричалъ старикъ, судорожно вспрыгнувши на мст: она проситъ у него состраданія…. просить пожалть обо мн…. я боленъ!

Но эта послдняя вспышка такъ сильно подйствовала на Брея, что онъ упалъ безъ памяти, и Николай испугался за его жизнь. Къ счастію однако жъ черезъ нсколько минутъ больной сталъ приходить въ чувства. Не видя опасности, молодой человкъ вышелъ, но напередъ шепнулъ Магдалйн, что иметъ надобность сообщить ей нчто важное.

— Врно, вамъ поручили что-нибудь мои друзья? спросила она, вышедъ въ комнату, гд онъ ее дожидался.

— Нтъ, сударыня…..я хочу…. хочу….

— О! не говорите! вскричала Магдалина и сдлала движеніе, чтобъ уйти…

Николай остановилъ ее.

— Выслушайте меня! ради Бога, выслушайте меня! Я буду говорить съ вами и за себя и отъ имени того, кто васъ такъ горячо любитъ, но не знаетъ вашего несчастія, потому что его здсь нтъ.

— Пустите меня, сударь.

— Не могу…. не смю! Я долженъ выполнить свою обязанность передъ нашимъ общимъ благодтелемъ. Онъ не проститъ мн, ежели я не умолю васъ подумать, на что вы ршаетесь.

— Перестаньте.

— Нтъ…. о! нтъ. Что вы хотите сдлать надъ собою? Вы хотите принести себя въ жертву корыстолюбію, предать себя на вчную муку, на слезы, на страданія…

— Я выполняю свой долгъ, сударь.

— Долгъ! Скажите лучше, что вы кидаетесь въ западню , которую вамъ поставили два злодя, и одинъ изъ нихъ — вашъ будущій мужъ!

— Молчите , сударь ! Я не должна слушать такихъ отзывовъ о человк, которому ввряю свою судьбу. Ежели это и несчастіе, то я сама подвергаюсь ему, безъ всякаго принужденія, по своей доброй вол. Такъ скажите и моему другу, моему благодтелю. Примите отъ меня благодарность, которая никогда не изгладится въ моемъ сердц къ нему и къ вамъ самимъ, и оставьте меня навсегда.

— Нтъ! я не оставлю васъ до тхъ поръ, пока не упрошу, чтобы вы хоть на недлю отложили этотъ несчастный бракъ. Вы не знаете человка, которому хотите отдать свою руку. Сама природа содрогается передъ клятвой, готовой слетть съ вашихъ устъ. Вы унизите себя, произнеся эту клятву , станете раскаяваться, проклинать свою жизнь, и это раскаяніе, эти проклятія, будутъ возрастать въ душ вашей съ каждымъ днемъ, съ каждымъ часомъ, до самой могилы. Лучше работайте попрежнему, изнуряйте себя работою: вы всё-еще будете счастливы, но если вы пожертвуете собой этому человку, тогда…. кончено! возл него погаснутъ вс ваши радости, и вчный мракъ обойметъ вашу душу!

Магдалина со слезами слушала эти слова, и когда Николай пересталъ говорить, отвчала:

— Не скрою отъ васъ…. хотя можетъ-статься лучше было бы скрыть…. что мое сердце чуть не разорвалось и не истекло кровью, когда я васъ сегодня увидла. Вы отгадали: я…. не люблю Грайда, разность нашихъ лтъ, вкусовъ, привычекъ…. Но онъ это знаетъ и всё-таки требуетъ руки моей. Соглашаясь на его предложеніе , я спасаю моего умирающаго отца: можетъ-быть, я продолжу жизнь его, возстановлю его здоровье , спокойствіе , сверхъ-того избавлю моего благодтеля отъ заботъ о бдной сирот, для которой онъ ужъ слишкомъ много сдлалъ. Не думайте обо мн такъ дурно, будто я собственно для себя желаю богатства и могу притворно показывать чувство , котораго нтъ въ душ моей: о! не думайте такъ обо мн, потому что я не перенесу этого. Я буду его женой, буду свято исполнять вс обязанности, но любовь…. Полно! Богъ дастъ мн силы перенести бремя жизни. Я ршилась, и сдлаю. Благодарю васъ за участіе, я его никогда не забуду, моя признательность, мои благословенія, всегда будутъ съ вами. Но я не стану раскаиваться, я умру счастливою.

— А слезы льются изъ глазъ , когда вы говорите о счастьи! сказалъ Николай, съ печальною улыбкой. Отложите, отложите только на одну недлю!

— Нть ! отвчала Магдалина твердо: передъ вашимъ приходомъ папенька говорилъ, чтобы свадьба была завтра, и я давно не видала его въ такомъ веселомъ расположеніи. Онъ мечтаетъ о перемн, ждетъ съ нетерпніемъ… Нтъ! я не могу отложить ни на одинъ часъ.

— Послушайте!…

— Мн нечего боле слушать. Я и то уже слишкомъ много слышала и сказала. Но все то, что сказала я, прошу васъ передать моему другу. Лишь-только я немножко привыкну къ своей новой жизни…. если я доживу до этого…. тотчасъ буду писать къ нему. Между-тмъ Богъ да благословитъ его и да пошлетъ ему всякое счастье!

Она закрыла руками лицо и хотла уйти , Николай опять загородилъ ей дорогу.

— Одну минуту ! сказалъ онъ, едва выговаривая слова. Не могу ли я чего-нибудь сдлать , чтобъ, успокоить, утшить васъ въ эти послднія минуты.

— Ничего…. ничего. Я уже перенесла самое страшное. Благодарю…. благодарю васъ. Не раздирайте моего сердца. Чу! меня зоветъ папенька. Прощайте…. навсегда !

— Но если бъ я нашелъ способъ отвратить этотъ ужасный бракъ?… Ежели Грайдъ отступится?

— Нтъ!… нтъ! это невозможно. Пустите меня, онъ опять зоветъ.

— О Боже мой ! зачмъ я васъ знаю ! Лучше бы мн никогда не встрчаться съ вами.

— И мн…. и мн… Прійдетъ время, когда я, можетъ-статься, сойду съ ума, вспомнивъ объ этомъ разговоръ…. Но скажите моему другу, что вы оставили меня спокойною, счастливою. Богъ съ вами! благодарю…. благодарю….

Она скрылась, и Николай почти безъ памяти вышелъ на улицу, думалъ самъ не зная о чемъ, старался припомнить послднія слова Магдалины, привести въ порядокъ свои мысли , но все было мрачно въ ум его, и онъ ничего не понималъ, ничего не помнилъ. Въ мучительномъ состояніи провелъ онъ цлый день, къ вечеру ему стало лучше.

Между-тмъ Грайдъ, — это былъ послдній вечеръ его холостой жизни , — хлопоталъ , готовясь къ завтрашнему дню. Онъ жилъ въ одной изъ многолюднйшихъ частей города, но въ чрезвычайно тсной и грязной квартир, состоявшей только изъ одной комнаты съ прихожею и темнымъ чуланомъ, гд помщалась его экономка. Три стула и два стола, обломанные и истертые, маленькая конторка, деревянная кровать съ войлокомъ вмсто тюфяка, и шкафъ съ двумя выдвижными ящиками, однимъ наверху, а другимъ внизу, составляли все украшеніе этой берлоги. Изъ-подъ кровати виднлся сундукъ, укрпленный толстыми желзными скобками. Мсто, гд онъ стоялъ, и нсколько замковъ, которыми онъ былъ запертъ, доказывало, что тутъ хранятся сокровища Грайда, но какъ велики были эти сокровища, изъ чего они состояли, того не зналъ никто, кром самаго хозяина. Ростовщикъ, безъ крайней надобности, не отходилъ отъ нихъ ни на шагъ, и теперь, когда мы вводимъ читателя въ его мрачное и холодное жилище, онъ сидите подл своего демона. На Грайд срая байковая фуфайка, старыя лосинныя штаны, шерстяные чулки съ дырами, и изорванныя колоши. Онъ скорчился на полу передъ постелью, на которой разложено разное старинное платье. Грайдъ беретъ одну вещь за другой, разсматриваетъ ее со вниманіемъ, которое почти можно назвать благоговніемъ, и поетъ про себя хриповато-пискливымъ голосомъ псню, оканчивая каждый куплетъ припвомъ:

Трала-лада! трала-лада!

Гд свахою любовь была,

Тамъ счастью нтъ затмнья.

Перебравъ нсколько штукъ и отложивъ ихъ всторону, Грайдъ остановился наконецъ надъ фракомъ и панталонами табачнаго цвту.

— Табачное! сказалъ онъ, приложивъ палецъ къ носу: а что?…. каковъ-то я буду въ табачномъ? Надо объ этомъ подумать.

И молодость, и красота,

И умъ, и сердца доброта —

Не пара, загляденье!

Трала-лала! трала-лала!

Гд свахою любовь была,

Тамъ счастью нтъ затмнья.

Въ псн сказано ‘молодость’…. Гмъ! Но вдь псни сложены макъ пришлось къ рим, а не то, чтобы это ужъ такъ и надобно. Притомъ же…. позвольте! ‘Молодость?’ Это слово тутъ очевидно относится только къ невст, и не къ жениху, именно только къ невст. Хе, хе, хе! вотъ и дло съ концомъ. Ну, а что касается до табачнаго, такъ нтъ…. нейдетъ! Посмотримъ лучше вотъ на эту пару пивнаго цвту.

Грайдъ почтительно сложилъ прежнее платье и взялъ другое.

— Пивная будетъ важная пара! сказалъ онъ повертывая ее на вс стороны. Она, правда, еще не моя, мн дали ее въ закладъ. Но что за надобность? хозяинъ не узнаетъ. Хе, хе, хе! въ боковомъ карман лежалъ шилингъ, а онъ и не видалъ его…. дурачина! Я тотчасъ замтилъ этотъ шилингъ, какъ разсматривалъ, годится ли платье въ закладъ, и разумется…. хе, хе, хе!…. не сказалъ. Счастливая пара! Я надвалъ ее на похороны лорда Молфорда, посл котораго осталось большое имнье, и наслдникъ на другой же день заплатилъ мн все, что былъ долженъ….. Ршено! я женюсь въ этой пар…. Пегъ! душа моя! я буду внчаться въ этомъ плать!

На это восклицаніе, изъ темнаго чулана, о которомъ мы говорили, выползла старая, сморщенная, горбатая и подслпая старуха, точь-въ-точь похожая на одну изъ Макбетовыхъ вдьмъ экономка Грайда, мистрисъ Пегъ Слейдерскью.

— Что это, вы меня кликали, или колокольчикъ звенлъ? спросила она какимъ-то могильнымъ голосомъ, приложивъ одну руку къ уху.

— Да, Пегъ, это я, прокричалъ Грайдъ. Я женюсь въ пивной пар.

— Въ пивной? Но она совсмъ новая: ее нельзя еще надвать.

— Чужая!…. Притомъ я хочу показаться въ этотъ день какъ можно лучше…. понимаешь?

— Понимаю, какъ не понимать? Только мн кажется, что если ваша невста такая красавица, какъ вы говорите, такъ тутъ всё-равно: нарядитесь во что ни попало, надньте хоть вс эти кафтаны вдругъ, а она не станетъ любить!

— Ты сегодня не въ дух, Пегъ Слейдерскью.

— Нтъ, не то что не въ духъ: я говорю правду. Къ лицу ли вамъ жениться на молодой двчонк? Зачмъ заводить у себя эту дрянь?

— Она будетъ раздлять со мной время, будетъ играть на фортепьяно, будетъ пть, забавлять меня.

— Что? что? покупать для нея фортепьяно?…. Ну смотрите! вамъ не миновать разоренья.

— Ты ошибаешься, Пегъ. Я теб говорилъ, что у нея самой есть приданое большое приданое. Слдовательно, еще разбогатю, какъ женюсь.

— Слышала, да всё-таки нтъ, не разбогатете. Вотъ вамъ мое слово.

— Но почему же, Пегъ?

— Почему? Какъ почему?…. А помните, что вы мн общали? помните ли, какъ вы тридцать лтъ сряду клялись, что либо я, либо никто?…. Хорошо! я не врила клятвамъ, но что касается до имнія, такъ оно мое, все мое! Вы общали: должны сдержать слово.

— Такъ, Пегъ Слейдерскью. Но тутъ вышелъ необыкновенный случай….. прекрасная двушка и большое пріобртеніе.

— Прекрасная двушка!….. Ахъ вы, безстыдникъ!… Прекрасная двушка! Берегитесь, говорю вамъ! Худо, кто не держитъ слова. И Пегъ Слейдерскью не пуститъ никого къ себ на голову.

Артуръ Грайдъ, зная всегдашнюю бранчивость и крутой нравъ своей экономки, не обратилъ вниманія на ея пророчество, но спокойно началъ убирать лишнее платье, и какъ гардеробомъ служилъ ему верхній выдвижной ящикъ въ шкафу, то маленькій старичишка, особо съ каждой вещью, взбирался сперва на стулъ, а потомъ на столъ, и оттуда уже, приведя себя въ уровень съ ящикомъ, укладывалъ все съ величайшею осторожностью и почтеніемъ. Пегъ насмшливо смотрла на его труды, потомъ вышла и черезъ нсколько минутъ воротилась, неся въ рук дв мелкія монеты.

— Вотъ остатокъ отъ ныншняго расходу.

Грайдъ заперъ ящикъ, спрыгнулъ на полъ и кинулся къ деньгамъ.

— Тутъ недостаетъ одной копйки, милочка.

— Что? спросила Пегъ сердито.

— Недостаетъ копйки!

— Не слышу.

— Проклятая! проворчалъ Грайдъ вполголоса: она вчно не слышитъ самаго важнаго слова.

Онъ прокричалъ ей надъ ухомъ свое замчаніе, но Пегъ возразила, что вроятно женитьба свела его съ ума, и въ самомъ дл, при новой поврк, оказалось что Грайдъ ошибался. Съ веселой усмшкою взявъ отъ Пегъ деньги, старикъ заперъ ихъ въ конторку и потомъ раскрылъ большую книгу, въ которой онъ записывалъ какъ ежедневный расходъ, такъ и вс свои обороты.

— Вотъ моя библіотека, говорилъ онъ, переворачивая листы и съ любовію останавливая взоръ на нкоторыхъ цифрахъ, покрупне прочихъ: у меня нтъ другихъ книгъ, но зато эта — самая занимательная, какую только я знаю. Это мое собственное сочиненіе… хе, хе, хе!… сочиненіе Артура Грайда!…. Преинтересная книжка! Посмотрлъ бы я, какой изъ нашихъ ученыхъ и романистовъ сочинитъ такую!

Грайдъ углубился въ пріятныя воспоминанія, которыя пробуждала въ немъ эта книга, исторія его жизни, и плъ потихоньку:

Трала-ллаа! трала-лала!

Гд свахою любовь была,

Тамъ счастью нтъ затмнья.

Наконецъ у сосдей пробило девять часовъ. Онъ закрылъ свое сочиненіе, осмотрлъ крпко ли заперта наружная дверь, потомъ заглянулъ въ чуланъ къ экономк, хотлъ кажется поцловать ее въ ознаменованіе послдняго вечера холостой жизни, но довольствовался тмъ, что потрепалъ ее по щек и, загасивъ свчу, легъ на свой войлокъ, съ твердымъ намреніемъ проспать до-тхъ-поръ, какъ прійдетъ время жениться.

Но утро дня въ который назначена свадьба, всегда наступаетъ для жениха раньше обыкновеннаго, и мало такихъ чудаковъ, которые въ это утро могутъ проспать, или долго проваляться въ постели. Что касается до Артура Грайда, онъ, по общему правилу, принятому всми прошедшими и ныншними женихами, вскочилъ почти на разсвт и нарядился въ свою пивную пару задолго до того времени, какъ Пегъ Слейдерскью подала ему скромный завтракъ.

— Куда хорошъ! сказала она, злобно смотря на него своими подслпыми глазами. Сколько разъ вы говаривали: ‘Душечка моя, Пегъ! мы съ тобой проживемъ цлый вкъ одни одинешеньки’? Вы это лгали, мистеръ Грайдъ! Вамъ понадобилась молодая жена. Женитесь, чортъ съ вами! Но помните, что вамъ говоритъ Пегъ Слейдерскью!

Разговоръ былъ прерванъ прибытіемъ Ральфа. Женихъ и сватъ, не теряя времени, сли въ извощичью коляску и похали въ домъ невсты. Дорогою, мужество Грайда уменьшилось примтнымъ образомъ, онъ началъ робть, задумываться, наконецъ замолчалъ. У дверей дому встртила ихъ старая служанка Магдалины, съ лицомъ, обезображеннымъ слезами и безсонницей. Они вошли въ первую комнату, тамъ не было никого, никто не привтствовалъ жениха и его дружку, они были одни въ четырехъ стнахъ и походили боле на воровъ, которые заползли сюда, чтобы обокрасть хозяевъ.

— Иной подумаетъ, что здсь похороны а не свадьба, сказалъ наконецъ Ральфъ.

— Хе, хе, хе! какой вы забавникъ! отвчалъ Грайдъ, стараясь преодолть, свое замшательство.

— Я ничего, любезный, а вотъ теб такъ надобно позаботиться о своей фигур. Смотри немножко повеселй. Ты похожъ на повшеную собаку.

— Хорошо, хорошо. Но какъ вы думаете, отчего она до-сихъ-поръ не выходитъ?

— Выйдетъ, когда прійдетъ время. Потерпи.

— Я терплю. Вы великій человкъ, мистеръ Никльби, вы все знаете.

Прошло еще съ четверть часа. Медленные шаги послышались въ сосдственной комнат, и Брей вошелъ осторожно, длая знакъ гостямъ, чтобъ они не шумли.

— Тсъ! тсъ! Дочь моя всю ночь была нездорова, я думалъ… умретъ. Теперь ей лучше. Она одта и плачетъ въ своей комнат.

— Готова? спросилъ Ральфъ.

— Готова, сію минуту выйдетъ.

— Ну, слава Богу. А то… признаюсь…. скучно, если бы пришлось долго ждать конца этимъ нжностямъ.

Брей отвелъ Ральфа всторону и, указывая на Грайда, шепнулъ:

— Взгляните на него…. Мы съ вами ршаемся сдлать жестокое дло, мистеръ Никльби.

— Какое жестокое дло?

— Отдаемъ за него мою дочь.

Кто ршается на несправедливость, тотъ рдко оказываетъ состраданіе къ своей жертв. Скоре онъ найдетъ способъ скрыть свое преступленіе, придать ему видъ законности, и доказать, что жертва была необходима, или даже что она вовсе не жертва. Ральфъ Никльби съ большимъ успхомъ подвизался на поприщ такой логики, и когда Брей, по родительской слабости, высказалъ свое мнніе о предназначенномъ брак, онъ отвчалъ не красня:

— Правда, женихъ очень старъ, очень ветхъ, но мн кажется, что вы тогда бы только поступили жестоко, когда бы отдали свою дочь насильно за молодаго. Отдавая миссъ Магдалину… хотя бы и насильно… за старика, вы открываете передъ ней прекрасную перспективу молодой и богатой вдовы, а она длая теперь угожденіе вамъ, вмст съ тмъ пріобртаетъ возможность угождать со-временемъ всмъ своимъ женскимъ прихотямъ, слабостямъ, сластолюбію.

— Да, да, отвчалъ Брей вполголоса.

Онъ внимательно слушалъ дальнйшія мудрованія Ральфа и кивалъ головой на все, что тотъ говорилъ, какъ-бы стараясь убдить себя въ справедливости его сужденій и въ непогршимости своего собственнаго поступка съ дочерью.

— Я пойду за нею, сказалъ онъ наконецъ, и тихими шагами вышелъ изъ комнаты.

Рзльфъ, проводивъ его взглядомъ, оборотился къ жениху и сказалъ.

— Ну, Грайдъ, поздравляю! У тебя дьявольская расчетливость. Теб не долго прійдется кормить этого человка. Я позволю снять съ себя голову, ежели онъ проживетъ мсяца два, или три.

Женихъ только улыбкой отвчалъ на это утшительное пророчество, и они опять замолчали, въ ожиданіи невсты. Черезъ нсколько минутъ за дверьми послышался шумъ женскаго платья и мужскіе шаги,

— Очнись! шепнулъ Ральфъ, сердито топнувъ ногою. Чу! они идутъ. Будь похожъ на живаго человка, тряхни свои старыя кости.

Грайдъ торопливо вскочилъ и началъ изъ всхъ силъ вытягиваться, чтобы стоять сколько можно прянье, но дверь отворялась, и въ комнату вошли — не Брей съ Магдалиною, а Николай съ Катею.

Если бы передъ Ральфомъ явился мертвецъ, это не произвело бы надъ нимъ такого дйствія, какъ видъ двухъ нежданныхъ гостей. Руки его опустились, онъ невольно попятился, блдный, съ полуоткрытымъ ртомъ, съ выкатившимися глазами. Лицо его такъ искривилось отъ страха и бшенства, что онъ не походилъ на себя. Въ физіономія Николая тоже было замтно движеніе страсти, но онъ умлъ побдятъ ее, и тихонько пожавъ Катану руку, остановился насупротивъ дядя.

Любопытно было видть эти дв пары, стоявшія одна противъ другой въ глубокомъ молчаніи. Съ одной стороны… молодость, красота, съ другой…. безобразіе, старость. Тутъ — смлый и ясный взглядъ благороднаго характера, тамъ — мутный, болзненный взоръ подавленнаго гнва и испугу. Однако жъ Ральфъ началъ говорить.

— Зачмъ ты пришелъ? сказалъ онъ: разбойникъ!… бунтовщикъ!… воръ!…

— Чтобъ отнять у тебя жертву, если это возможно, отвчалъ Николай, спокойно. Не называй меня именами, которыя приличны только теб. Ты не испугаешь меня.

— Ступай вонъ, двчонка! вскричалъ Ральфъ, оборотясь къ Кат: его мы выгонимъ силою, а ты…. ты ступай вонъ!

— Я не пойду безъ брата, отвчала Катя. Вы можете и противъ меня употребить насиліе,, я слаба, какъ двушка, же у меня есть сердце твердое, какъ у женщины. Я не пойду.

— Слушай! сказалъ Ральфъ племяннику: теб здсь нечего длать, все кончено. Ты пришелъ поздно. Ступай назадъ.

— Нтъ, я останусь. Я хочу видть отца дочь, хочу говорить съ ними, а потомъ мы поговоримъ съ вами.

— Вотъ, Грайдъ, примолвилъ старикъ Никльби, оборотясь къ своему другу: это сынъ моего роднаго брата. Онъ пришелъ сюда съ тамъ, чтобы помшать торжественному обряду, который долженъ здсь совершиться, и еще привелъ съ собой эту негодницу, сестру свою, чтобы она полюбовалась твоимъ позоромъ. Какъ ты объ этомъ думаешь?

— Я думаю? Хе, хе, хе! Но вдь вы говорите, что ужъ дло кончено: такъ что же мн думать? Видно, этому господину хотлось самому жениться на миссъ Магдалин. А есть ли чмъ ему заплатить долги? Хе, хе, хе!

— Что жъ? вскричалъ Ральыъ, повернувшись опять къ Николаю и Кат: вы нейдете? нейдете? Хорошо! Грайдъ, позови сюда Брея…. одного Брея, безъ дочери.

— Смотрите! сказалъ Николай: берегитесь! Если изъ этого выйдетъ….

— Грайдъ, позови Брея! позови Брея! продолжалъ кричать Ральфъ.

Грайдъ колебался. Старикъ Никльби, разъяренный какъ тигръ, бросился-было самъ къ дверямъ во внутреннія комнаты, но Николай загородилъ ему дорогу. Въ это время что-то тяжелое упало по ту сторону дверей, и вслдъ за тмъ раздался пронзительный вопль. Вс остолбенли и взглянули другъ на друга. Вопль не умолкалъ, послышались тяжелые шаги многихъ бгущихъ людей, и нсколько голосовъ повторили въ одно время: онъ умеръ!

— Прочь! закричалъ Николай, оттолкнувъ дядю.

Онъ растворилъ дверь, протснился сквозь толпу, которая собралась въ другой комнат, и увидлъ… на полу лежитъ мертвый Брей, а Магдалина безъ памяти прильнула къ его трупу.

Старуха-служанка въ слезахъ объяснила Николаю, что больной, услышавъ крикъ Ральфа, пошелъ-было въ пріемную, дошелъ до половины комнаты, которая находится передъ нею, вдругъ остановился, подвинулся всторону, оперся на стулъ и упалъ. Он съ Магдалиной подбжали посмотрть, что, съ. нимъ сдлалось, но онъ уже не могъ говорить: апоплектическій ударъ окончилъ вс болзни, которыми несчастный страдалъ такъ долго, черезъ минуту его не стало.

Съ помощью врной старухи, Николай отнялъ Магдалину отъ бездыханнаго тла отца ея, посадилъ въ кресла и передалъ на попеченія Кат. Мертвый былъ немедленно вынесенъ и положенъ на постель. Постороннихъ удалили. Николай позвалъ хозяевъ дому, объявилъ имъ свое имя и присовокупилъ, что онъ увезетъ сироту, но чтобы они съ своей стороны ни о чемъ не безпокоились, потому что онъ, какъ повренный друзей ея, приведетъ все въ надлежащій порядокъ. Грайдъ и старикъ Никльби, озадаченные внезапнымъ переворотомъ своего дла, смотрли молча на распоряженія Николая, и не прежде какъ тогда уже, когда все было готово къ отъзду Магдалины, Ральфъ началъ говорить, объявивъ, что онъ не позволить ее увезти.

— Кто не позволитъ? спросилъ Николай, грозно взглянувши на дядю и не выпуская руки Магдалины.

— Я! отвчалъ Ральфъ.

— Ты?…. Перестань, старый гршникъ! Все, что несчастный Брей былъ долженъ теб и твоему товарищу, все это заплачено одною страшною уплатою его послдняго долгу природ, и берегитесь вы, берегитесь оба: я еще открою ваши гнусные замыслы! Небо и люди накажутъ васъ!

— Но Грайдъ, возразилъ Ральфъ, задыхаясь отъ гнву: Грайдъ требуетъ своей жены, и долженъ ее получитъ.

— Грайдъ ничего не получить….. Прочь! пустите меня.

— Не пущу!

— Прочь, говорю!

— Одно слово!

— Ни одного!

Николай поднялъ Магдалину на руки, и оттолкнувъ дядю, пошелъ вмст съ Катей къ дверямъ. Перепуганный Грайдъ проворно отскочилъ всторону, чтобы дать имъ дорогу. Ни тотъ ни другой не осмлились погнаться за Николаемъ, и только тогда уже, когда стукъ экипажа раздался подъ окнами, они взглянули другъ на друга и пошли вонъ.

У крыльца дожидалась ихъ коляска, въ которой они пріхали.

— Вы такъ крпко жмете мн руку, что въ ней кости начинаютъ хрустть, сказалъ Грайдъ, карабкаясь на подножки, съ помощью своего пріятеля, который сидлъ ужъ въ коляск.

Они похали.

— Только бы полчаса! проворчалъ Ральфъ: только бы полчаса! Надо нее было умереть въ такую минуту, когда жизнь его была такъ нужна! нужне чмъ во всякое другое время!

— Увы, мистеръ Никльби!…. Вы великій человкъ, геній, гигантъ!

Ральфъ отодвинулся въ самый уголъ коляски и вовсю дорогу не говорилъ ни слова. Наконецъ коляска остановилась.

— Что это?

— Моя квартира, мистеръ Никльби.

— Гмъ! я не замтилъ дороги…. Мн хотлось бы выпить стаканъ холодной воды. У васъ можно достать стаканъ воды?

— О! какъ же! стаканъ… чего вамъ угодно.

Кучеръ позвонилъ, но дверь не отворялась. Онъ началъ стучать, и стучалъ такъ сильно, что эхо раздавалось на цлую улицу, но всё напрасно.

— Не стучи, сказалъ Грайдъ: моя Пегъ Слейдерскью глуха и ничего не услышитъ. Лучше звони: она увидитъ, что колокольчикъ шевелится.

Но ни звонъ, ни стукъ нисколько не помогли. Сосди Грайда выглядывали изъ оконъ, нкоторые собрались около коляски -и разсуждали. Одни говорили, что можетъ-быть Пегъ сдлалась больна, другіе, что можетъ-быть она умерла, третьи, что она налилась и заснула. Одинъ какой-то забавникъ вспомнилъ, что въ это утро, была назначена Грайдова свадьба, и уврялъ, что человкъ, съ нимъ пріхавшій, должна быть молодая его жена, переодтая въ мужское платье. Какъ бы то ни было, но дверь всё не отворялась, и Грайдъ наконецъ ршился изломать замокъ.

— Мн что-то страшно, шепталъ онъ Ральфу, остановясь на порог.

— Ну! ну! отвчалъ Ральфъ, толкая его впередъ: ужъ мы не увидимъ ничего страшне того, что видали.

Они вошли въ Грайдову квартиру. Это былъ тотъ же темный и грязный вертепъ, изъ котораго женихъ и сватъ выхали поутру, все стояло и лежало на своемъ мст, все находилось въ обыкновенномъ порядк, но Пегъ Слейдерскью… не было. Грайдъ заглянулъ въ ея чуланъ, осмотрлъ вс углы, спрашивалъ у сосдей, которые жили на одной съ нимъ лстниц: Пегъ Слейдерскью не было, и никто ничего не зналъ о ней.

— Видно, старая вдьма унесла съ собой что было приготовлено къ свадебному обду, сказалъ Ральфъ, не видя вокругъ себя какихъ признаковъ угощенія.

Грайдъ зналъ, отчего нтъ этихъ признаковъ, но слова Ральфа заставили его подумать о своихъ сокровищахъ, хотя мысль что Пегъ Слейдерскью могла обокрасть его, была совсмъ несовмстна съ Грайдовымъ понятіемъ объ этой старух, которая, впродолженіи тридцати, лтъ, всегда боле чмъ онъ самъ, заботилась о сбереженіи каждой принадлежавшей ему копйки. Прежде всего Грайдъ кинулся къ сундуку: замки были цлы, онъ подошелъ къ конторк , блдный, трепещущій, завизжалъ, какъ поросенокъ, котораго ржутъ.

— Что съ вами сдлалось?

— Украли!… украли!

— Что украли? деньги?

— Нтъ… хуже.

Грайдъ дрожащими руками нарывалъ вс бывшія въ конторк бумаги, выкидывалъ одну за другою на полъ, и задыхаясь, говорилъ:

— Пускай бы она украла мои деньги, вс мои деньги! это было бы лучше: у меня немного денегъ.

— Но что же она украла? спросилъ Ральфъ.

— Охъ!…. она украла…. одну бумагу, по которой можно бы достать иного денегъ тотъ самый документъ, что принадлежитъ Магдалин Брей. Старая корга видла, куда я его пряталъ. Злодйка!…. Она не уметъ читать, но другіе прочтутъ что томъ написано, и раскажутъ Магдалин и вашему племяннику, и друзьямъ ихъ, и всмъ. О! я пропалъ, пропалъ!

— Послушайте, сказалъ Ральфъ довольно холодно: мн кажется, что тутъ еще нтъ большой бды. Старуха не могла убжать далеко. Объявивъ полиціи, вы…

— Ай, ай! Боже меня сохрани! Объявить полиціи! Тогда я наврно погибну. Спросятъ, гд я взялъ бумагу, зачмъ скрывалъ ее у себя… Посадятъ меня въ тюрьму, засудятъ, отправятъ въ ссылку… О нтъ! нтъ!

Видя, что у Грайда нечего длать, Ральфъ Никльби безъ церемоніи надлъ шляпу и пошелъ домой. Тамъ ждала его новая непріятность, извстіе, что торговый домъ, которому онъ, не больше недли назадъ, вврилъ десять тысячъ фунтовъ, обанкрутился и хозяева бжали за границу. Ральфъ поблднлъ, прочитавъ это извстіе, но минутъ пять спустя, онъ сидлъ и говорилъ вполголоса:

— Было время, когда ничто не могло взбсить меня такъ, какъ подобная новость. Десять тысячъ фунтовъ! … десять тысячъ! я бы лопнулъ отъ бшенства, потерявши такую сумму. Но теперь… теперь это не трогаетъ меня, какъ прежде, теперь я бшусь только на одно, на одно… на то, что этотъ гордый, дерзкій мальчишка опрокидываетъ вс мои замыслы и торжествуетъ надомной всякій разъ, какъ скоро я вздумаю отомстить ему!

Ральфъ схватилъ колокольчикъ и началъ громко звонить.

— Бги въ гостинницу Арабской Головы, сказалъ онъ вошедшему Ноггсу: спроси тамъ, не здсь ли Сквирсъ, и если онъ въ Лондон, зови его ко мн сію же минуту.

Промежутокъ времени отъ ухода Ноггса до прибытія мистера Сквирса былъ очень не великъ, но Ральфъ усплъ успокоить свое волненіе и принялъ педагога съ самымъ веселымъ и ласковымъ видомъ.

— Здравствуйте, здравствуйте, любезный мой мистеръ Сквирсъ! Какъ ваше здоровье?

— Слава Богу, мистеръ Никльби, помаленьку. Вчера только пріхалъ изъ Дотбойса. Тамъ тоже все хорошо: свиньи здоровы, коровы даютъ много молока, маленькій Питеръ говоритъ, что ему хочется поскорй на тотъ свтъ, но онъ всегда хочетъ чего-нибудь страшнаго. Вообще въ школъ благополучно, кром того, что на всхъ дтяхъ была какая-то сыпь. Впрочемъ и это принесло пользу: отбило ихъ отъ ды поправило имъ желудки. Въ жизни человческой, мистеръ Никльби, добро всегда перемшано со зломъ, а зло съ добромъ.

— Такъ, такъ, отвчалъ Ральфъ, но отложимъ мораль, а поговоримъ лучше о дл.

— Что прикажете?

— Вы, врно, помните неудачную попытку воротить того увчнаго малаго, что бжалъ изъ вашего училища?

— Смайка? или по-нашему, Сняли?…. Какъ же не помнить! Мистрисъ Сквирсъ до сихъ поръ сокрушается, что потеряла такого слугу. Бывало, она колотитъ его съ утра до вечера: и домъ въ порядк, и она довольна.

— Признайтесь, вамъ хотлось бы наказать негодяя, который держитъ его при себ?

— То есть мистера Николая Никльби, вашего племянника?— Ахъ, сэръ! признаюсь.

— Я могу вамъ помочь. Николай…. не называйте его моимъ племянникомъ: я этого не люблю Николай влюбленъ въ одну двчонку, которая теперь очень бдна, но можетъ разбогатть, потому-что есть документъ, по которому ей достается большое наслдство. Документъ этотъ былъ въ рукахъ моего пріятеля, но украденъ у него старой служанкой, по имени Пегъ Слейдерскью. Надо отыскать эту служанку и выманить у нея документъ, чтобы Николай и его любовница не воспользовались имньемъ.

— Гмъ! проворчалъ Сквирсъ: мн хотлось бы чего-нибудь посущественне. Тутъ рчь о будущемъ благ, а хорошо бы пощекотать мистеръ Николая въ томъ, что у него есть на лицо.

— Со временемъ, Сквирсъ! со временемъ! Но пока время не наступило, благоразуміе требуетъ не упускать и этого случая.

— Справедливо, мистеръ Никльби. Какъ же вы думаете приступить къ длу?

— Надо найти человка, который бы взялся отыскать и обмануть Пегъ Слейдерскью.

— Не забудьте, мистеръ Никльби, что при этомъ потребуются издержки.

— Знаю. Я съ своей стороны готовъ дать пятьдесятъ фунтовъ тому, кто принесетъ мн эту бумагу и при моихъ глазахъ броситъ въ каминъ.

— Пятьдесятъ фунтовъ? Это еще не много. Притомъ вы, я вижу, хотите заплатить деньги тогда уже, когда вамъ принесутъ бумагу, а по-моему, нужно бы дивъ что-нибудь и впередъ.

— Пожалуй, я дамъ впередъ десять фунтовъ, съ вычетомъ изъ пятидесяти, только бы нашелся врный человкъ.

— Но кого же вы думаете употребить на это дло, мистеръ Никльби?

— Вотъ то-то не знаю. Если бы напримръ, вы!…

— Я?— Помилуйте! Досугъ ли мн заниматься такими коммиссіями? и изъ чего? изъ пятидесяти фунтовъ, тогда-какъ я въ это время могу залучить пятокъ учениковъ, которые дадутъ мн сто гиней въ годъ!

Ральфъ не сталъ его уговаривать, но, продолжая бесду, такъ раздражилъ Сквирса противъ своего племянника, что содержатель Дотбойсской школы наконецъ самъ предложилъ себя къ услугамъ по длу о документ.

— Если бы только вы заплатили мн не пятьдесятъ, а сто фунтовъ, сказалъ онъ, смотря на свои ладони и изъ подлобья взглядывая на Никльби.

Ральфъ подумалъ и отвчалъ: — Хорошо. Сквирсъ отобралъ, у него нкоторыя нужныя свденія, и потомъ замтилъ, что сто фунтовъ, право, очень дешево за такую услугу.

— Ужъ прибавьте еще пятьдесятъ, сказалъ онъ, положивъ свою руку на руку Ральфа и длая гримасу, которая служила ему улыбкою.

— Полноте, Сквирсъ! вскричалъ РаЛьфъ.

— Нтъ, право, прибавьте.

Старику было до-смерти жаль денегъ, но онъ еще пуще смерти боялся, чтобы документъ не попалъ въ руки племянника.

— Такъ и быть! отвчалъ онъ, посл тяжелаго вздоха, какъ-будто произнесъ важный приговоръ.

— Вотъ, теперь чисто! вскричалъ Сквирсъ. Будьте уврены, что я сдлаю все, чего вы хотите. Можете считать напередъ, что документъ ужъ у васъ. Я не пощажу ни трудовъ, ни времени, потому что вы конечно заплатите за мой столъ и квартиру-въ гостинниц, гд я стою.

— Хорошо, хорошо.

Сквирсъ потрясъ Ральфову руку и вышелъ. Черезъ нсколько дней, онъ увдомилъ Никльби, что отыскалъ слды Пегъ Слейдерскью, потомъ, что надется скоро открыть ея жилище, потомъ, что открылъ его, и наконецъ — что завтра идетъ къ старух, въ полной увренности кончить съ одного разу все дло. Но здсь мы должны воротиться къ Николаю и къ тмъ, кого онъ такъ нжно любилъ.

Несмотря на то, что молодой человкъ снабдилъ свою мать самыми обстоятельными свденіями изъ исторіи Магдалины Брей, почтенная мистрисъ Никльби пребывала въ глубокомъ недоразумніи по этой части, и всякія новыя поясненія и истолкованія, не поясняя ей ничего, еще больше сбивали ее съ толку.

— Ахъ, Боже мой, Боже мой! говорила она своей дочери. Ежели мистеръ Чарльзъ Чирибль не хотлъ, чтобы миссъ Магдалину отдали замужъ, такъ почему же онъ до жаловался лорду-канцлеру и не просилъ опредлить ее въ богадльню на казенное содержаніе? а если онъ и братецъ его, мистеръ Недъ, такъ любятъ миссъ Магдалину, то что жъ они сами на ней неженятся?

— Маменька, вы, кажется, не хорошо поняли…

— Не поняла? Спасибо, Катя!— Вотъ учтивая дочка! Не поняла! Я, слава Богу, была двадцать лтъ замужемъ: такъ мн ли не понимать, что это такое?

— Знаю, маменька, что вы очень опытны. Но мн кажется, что вы смшиваете нкоторыя обстоятельства.

— Врешь, Катя. Тутъ обстоятельства сами за себя говорятъ: ихъ нечего смшивать. Вы съ Николаемъ про меня, Богъ знаетъ, что думаете, но я, право, не меньше васъ смыслю. Къ чему, напримръ, эта суматоха изъ-за миссъ Магдалицы Брей? Ее хотли выдать за джентльмена, который старше ея. Ну, что же? И твой отецъ былъ старше меня пятью годами, да мы прожили же свой вкъ!

Такимъ образомъ мистрисъ Никльби, на перекоръ всмъ усиліямъ Кати, терялась безпрестанно въ новыхъ сомнніяхъ, до-тхъ-поръ пока возвращеніе братьевъ Чирибль не разсяло мрака, окружавшаго ея умную голову. Близнецы такъ расхвалили Николая за вниманіе къ Магдалин, что мистрисъ Никльби стала смотрть на дло совсмъ съ другой стороны, а когда братецъ Чарльзъ обратился и къ ней съ благодарностью за попеченія о бдной сиротк, прося продолжить свои къ ней милости, тогда мистрисъ Никльби положительно объявила, что всегда одобряла и одобряетъ поступокъ своего .сына и съ важно-таинственнымъ видомъ прибавила нсколько свтлыхъ догадокъ о происхожденіи и будущей судьб сироты.

Между-тмъ Магдалина находилась въ бдственномъ Состояніи. Внезапный ударъ, который поразилъ ея душу, вмст съ предшествовавшими ему страданіями и быстрою перемной, которая за ними послдовала, совершенно истощили ея нжныя силы. Опомнившись отъ перваго потрясенія, она впала въ опасную и продолжительную болзнь. Врачи говорили, что бдная двушка можетъ лишиться разсудка и самой жизни. Катя принимала въ ней искреннее участіе, и Магдалина умла цнить его. Да кому же и цнить эти милыя, истинно женскія, услуги, какъ не другой такой же женщин, съ сердцемъ готовымъ принять и запечатлть въ себ всякое чистое и снятое чувство женскаго сердца? Когда Магдалина начала выздоравливать, это было радостно для всего семейства, но Катя торжествовала боле всхъ. Она почти не отходила отъ Магдалининой постели, почти не выпускала руки ея. Молодыя подруги проживали цлые мсяцы въ одинъ часъ, цлые годы въ одинъ день, расказывали другъ другу про свою прежнюю жизнь, съ восхищеніемъ замчали каждое сходство своихъ характеровъ, и оживающая Магдалина тысячу разъ благодарила Катю за Николая, на котораго она такъ похожа.

— Слава Богу! слава Богу! говорила мистрисъ Никльби всякій вечеръ по возвращеніи Николая: здоровье миссъ Магдалины примтно поправляется. Но надо сказать, мой другъ, что она прелегкомысленная и очень недалекая двочка. Вообрази себ, он съ Катей цлый день только и говорятъ, что о семейныхъ длахъ, о теб, о твоихъ склонностяхъ и привычкахъ, а никогда нтъ дльнаго и умнаго разговору.

Часто вмст съ Николаемъ приходилъ на дачу и молодой Франкъ Чирибль, котораго старики присылали навдываться о здоровь Магдалины. Въ такихъ случаяхъ мистрисъ Никльби длала чрезвычайно важную физіономію: посщенія Франка, казалось ей, заключали въ себ особенный, таинственный смыслъ. Она говорила, что братьямъ Чирибль не было никакого поводу присылать его для освдомленія о Магдалининомъ здоровья, что они достаточно извщаются о томъ черезъ Николая, и что мистеръ Франкъ ходитъ на дачу единственно длятого, чтобы видть Катю. Съ намреніемъ убдиться еще боле въ справедливости этой догадки, она вздумала длать надъ Франкомъ разные опыты: мной разъ она обращалась съ нимъ ласково, дружески, а тамъ, холодно, скрытно, сегодня, кажется, готова отдать ему душу, завтра, принимаетъ его какъ чужаго, говоритъ пошлости, не улыбнется, сегодня, вся простосердечіе и милая наивность, завтра, сурова, какъ спартанка, горда, какъ римлянка. Иногда, если ни Николая ни Кати нтъ въ комнат, она начинаетъ говорить Франку, будто намрена отправить дочь свою года на четыре во Францію, или въ Шотландію, а порой и въ Америку, иногда она пугаетъ молодаго человка разными предположеніями насчетъ замужства Кати, открываетъ, по довренности, что за нее сватается какой-нибудь прежній сосдъ, что вс на это согласны, что дло стало только за Катею: скажетъ да, и все кончено, къ общему удовольствію.

Посл одного изъ подобныхъ разговоровъ, въ которомъ мистрисъ Никльби. нашла причину заключить, что Франкъ дйствительно и несомннно влюбленъ по уши въ Катю, она ршилась открыть тайну свою Николаю, и для этого весьма искусно и вкрадчиво сдлала предварительно нсколько общихъ замчаній о любезности и красот Франка, потомъ обратилась къ частымъ его посщеніямъ, начала отыскивать ихъ причину, и посл многихъ, истинно мастерскихъ, оборотовъ, привела наконецъ къ тому, что Франкъ занятъ Катею, а какъ братья Чирибль конечно откажутъ ему все свое имніе, — заключила она, — то сестра твоя не должна упускать изъ виду такого выгоднаго жениха’.

Николаю никогда и въ голову не приходило, чтобы сестра его могла быть женою Франка, и хотя онъ не положился безъотчетно на увренія матери, однако жъ встревожился, потому что планъ доброй старушка былъ совсмъ несогласенъ съ его образомъ мыслей. Ловить для Кати богатаго жениха, за благодянія братьевъ Чирибль навязать ихъ племяннику нищую сестру свою, это казалось ему дломъ до крайности низкимъ. Чтобы уклониться отъ споровъ съ матерью, онъ не предложилъ ей ни одного возраженія, но въ то же время далъ себ слово поговорить объ этомъ съ сестрою.

Случай къ разговору представился на другой же день. Пользуясь свободной минутой, когда Катя была одна, Николай завелъ съ нею рчь о положеніи ихъ семейства, и сказалъ между прочимъ, что ей пора подумать о жених. Катя покраснла и заплакала.

— Что съ тобой, Катя?

Но бдная двушка не могла говорить.

— Милая, продолжалъ молодой человкъ: ежели у тебя есть что-нибудь на сердц, ежели ты кого-нибудь любишь, откройся брату: это твой лучшій другъ.

Она стыдливо прижалась къ его плечу и обливалась слезами.

— Ты любишь, сказалъ онъ вполголоса, лаская ее: я вижу, ты любишь.

— Ахъ, братецъ!

— И мн не мудрено отгадать, кого любишь ты, Катя.

— Я очень несчастлива.

— Франка.

Бдная двушка крпко сжала Николая въ своихъ объятіяхъ и вздохнувъ, вмст съ этимъ вздохомъ выронила завтное да.

— Не плачь, не плачь, мой другъ! сказалъ тогда Николай: открой мн лучше всю повсть твоего сердца, скажи, не говорилъ ли мистеръ Франкъ, что и онъ тебя любить…. Говорилъ? Не стыдись, мой другъ, ты видишь, что въ этомъ совсмъ не такъ трудно признаться. Вдь я братъ твой, я другъ твой! Можетъ-быть, онъ предлагалъ теб руку? хорошо, предлагалъ. Ну, что же ты отвчала?

— Я отказала, братецъ.

— Почему?

— Потому что онъ богатъ, а я бдна. Онъ вчера говорилъ мн объ этомъ, и я отвчала — нтъ. Я просила, чтобы онъ больше не ходилъ къ намъ, и вотъ, онъ не пришелъ сегодня.

— О, моя Катя! моя благородная Катя! вскричалъ Николай, съ восторгомъ обнимая сестру свою: я напередъ зналъ, что ты такъ поступишь.

— Онъ уговаривалъ меня отмнить ршеніе, продолжала Катя: говорилъ, что мистеръ Чарльзъ и мистеръ Недъ не станутъ противиться его счастію, что онъ вымолитъ, у нихъ согласіе на нашъ бракъ, но я сказала… ахъ, братецъ! я сказала, будто-бы не люблю его и никогда за него не выйду…. Я думала, братецъ, что мн такъ надо сказать, потому что я ему не пара: его родные будутъ недовольны, ты самъ тоже…

Разговоръ былъ прерванъ прибытіемъ мистрисъ Никльби, которая, войдя, объявила, что Смайкъ опять упалъ въ обморокъ. Николай побжалъ къ больному, его нашли лежащимъ безъ памяти на крылечк въ садъ, подняли и перенесли на постель. Скоро, попеченіями друга, онъ былъ приведенъ въ чувства, но это никого не порадовало: съ нкотораго времени бдный Смайкъ сдлался такъ боленъ, что едва таскалъ ноги, похудлъ и позеленлъ еще пуще прежняго, получилъ одышку, потерялъ голосъ, всякій день падалъ въ обморокъ. Докторъ напрасно употреблялъ разныя средства, наконецъ объявилъ, что ежели еще можно спасти жизнь несчастнаго молодаго человка, такъ не иначе, какъ чистымъ деревенскимъ воздухомъ.

По этому случаю, въ семейств былъ общій совтъ, на которомъ присутствовалъ и Тимъ Линкинватеръ, въ качествъ депутата своихъ хозяевъ. Онъ, отъ имени ихъ, предложилъ, чтобы Николай самъ сопутствовалъ Смайку. Предложеніе было принято: на другой день братецъ Чарльзъ, заведя Николая въ свой особенный кабинетъ, принудилъ его взять значительную сумму на путевыя издержки и на леченіе.

— Нельзя терять ни минуты, мистеръ Никльби, говорилъ онъ при этомъ случа: нельзя терять ни минуты, сэръ. А хать съ бдненькимъ Смайкомъ надобно вамъ самимъ, непремнно самимъ: вы его любите и станете беречь лучше всякаго другаго. Можетъ-быть, онъ не умретъ при вашихъ стараніяхъ, а если ужъ Богу угодно, чтобы онъ умеръ, такъ всё же не годится оставлять его одного: тяжело умирать въ разлукъ съ другомъ и въ чужомъ мст. Не покидайте его, мистеръ Никльби, доставьте ему всякія удобства въ дорог, не жалйте ничего, и…. авось Богъ милостивъ!— Братецъ Недъ! продолжалъ братецъ Чарльзъ, постучавшись въ комнату братца Неда: мистеръ Никльби хочетъ съ вами проститься. Онъ узжаетъ не на долго: больному скоро будетъ лучше о! врно будетъ….. и тогда мистеръ Никльби воротится, и все пойдетъ хорошо: да, братецъ Недъ, все пойдетъ хорошо?

Вечеромъ Тимъ Линкинватеръ явился опять на дачу съ разными дополнительными, словесными и вещественными, порученія’іи отъ братьевъ Чирибль, а на слдующее утро Николай и Смайкъ отправились въ дорогу. Больной былъ слабе обыкновеннаго, не говорилъ, не жаловался, но плакалъ, плакалъ горькими слезами.

— Посмотри, сказалъ ему Николай, выглянувъ изъ окошка кареты: они всё-еще стоять на дорог и смотрятъ на насъ. Вотъ Катя: она машетъ платкомъ. Оглянись на нее, сдлай знакъ, что ты съ нею прощаешься.

— Не могу…. ахъ! не могу! вскричалъ Смайкъ, прижимаясь въ уголъ и закрывая рукой глаза. Не ужъ ли она всё стоитъ на дорогъ? видите вы ее?

— Вижу, вижу. Вотъ она опять машетъ платкомъ. Я отвчалъ ей за тебя…. Но вотъ ужъ ихъ и невидно!…. Полно, другъ мой, будь повеселе: ты съ ними еще увидишься.

Смайкъ поднялъ руки, сложилъ ихъ и сказалъ: Тамъ, въ небесахъ….

Его голосъ дрожалъ и слезы лились ручьями.— Между-тмъ оставшіеся на дач воротились домой и печально бесдовали объ ухавшихъ. Съ этого дня ихъ жизнь потекла скучно, однообразно: съ ними не было общаго ихъ любимца и утшителя, Николая. Катя тосковала въ разлук съ братомъ и плакала потихонько о своей несчастной любви. Магдалина была также задумчиве обыкновеннаго. Наконецъ горесть двухъ двушекъ была усилена новымъ, для нихъ очень непріятнымъ, случаемъ: братья Чирибль нашли нужнымъ перемстить Магдалину къ себ. Легко вообразить, какъ подруги страдали, когда наступила минута разлуки. Съ этихъ поръ Катя стала еще печальне и не находила отрады ни въ чемъ. Даже сама миссъ Ла-Криви не могла разсять ее своей неистощимой веселостью, притомъ добрая портретчица сама какъ-будто заразилась общимъ расположеніемъ къ грусти. Одинъ Ньюменъ Ноггсъ, который, въ отсутствіе Николая, почти ежедневно заходилъ на дачу, сохранялъ свое прежнее хладнокровіе, но и онъ казался озабоченнымъ, просиживалъ не боле десяти минутъ и уходилъ, говоря, что у него есть дло, что ему некогда.

И подлинно Ноггсъ теперь велъ не прежнюю жизнь. Бывало, онъ съ осьми часовъ утра торчитъ въ контор у Ральфа, въ пять часовъ по полудни идетъ обдать, а въ десять часовъ вечера, пьяный, ложится спать: теперь онъ нердко опаздываетъ въ контору, обдаетъ не всегда въ той харчевн, гд прежде обдывалъ, и спать, ложится не пьяный. Его часто видитъ у братьевъ Чирибль, онъ дружески, разговариваетъ съ Тимомъ Линкинватеромъ, Франкомъ, и его приглашаютъ въ кабинетъ братца Чарльза и въ кабинетъ братца Неда. Хозяинъ его замтилъ перемну въ поведеніи своего конторщика и былъ весьма, недоволенъ, потому что очень часто не находилъ его на своемъ мст въ положенные часы.

Однажды онъ сидлъ въ своей комнатъ. Передъ нимъ стоялъ нетронутый завтракъ, а возл того мсто, по которому Ральфъ въ задумчивости колотилъ пальцами,лежали часы его. Давно прошло время, когда онъ обыкновенно клалъ ихъ въ карманъ и отправлялся на охоту за фунтами и за шилингами, Ральфъ не замчалъ этого, сидлъ, опустивъ голову на руку и смотрлъ на полъ. По всему было видно, что ему что-то не хорошо. Нравственное ли страданіе мучило старика, или онъ занемогъ физически, но лицо его было разстроено, въ глазахъ выражалась какая-то усталость, и онъ поминутно оглядывался кругомъ, какъ-будто пробуждаясь отъ сна и не узнавая мста, гд онъ находится.

— Что это меня давитъ? говорилъ онъ тихо. Я никогда не нжилъ себя: слдовательно мн не съ чего захворать. Сонъ мой былъ всегда крпокъ, сновиднія никогда не пугали меня, но теперь….

Онъ прижалъ руку ко лбу.

— Ночи проходятъ, ночи уходятъ, а я не имю покою. Случится заснуть: страшныя грезы одолваютъ меня, всё одни и т же ненавистныя лица мелькаютъ передъ глазами, всё мои враги, недоброжелатели, они подсматриваютъ что я длаю, подслушиваютъ что я говорю, и потомъ….. страшно! Просыпаясь, я чувствую, что силы мои нисколько не подкрпились, потому что грезы мшали отдыху…… О! если бы мн одну покойную ночь! я сдлался бы опять человкомъ.

Взглядъ Ральфа случайно упалъ на часы, и это дало другое направленіе его мыслямъ.

— Странно! сказалъ онъ: Ноггса нтъ до-сихъ-поръ! Что сдлалось съ этимъ пьяницей? Я начинаю подозрвать, что онъ плутуетъ….

Ральфъ позвонилъ и веллъ кухарк сбгать проворне въ квартиру Ноггса, узнать, почему онъ нейдетъ къ своей должности, и ежели боленъ, такъ отчего не увдомилъ. Кухарка черезъ полчаса воротились съ докладомъ, что Ноггсъ не ночевалъ дома и сосди ничего про него не знаютъ.

— Васъ спрашиваетъ какой-то господинъ, прибавила она въ заключеніе.

— Я веллъ отказывать! закричалъ Рзльфъ.

— Но онъ говоритъ, что есть какое-то важное дло, котораго нельзя отложить.

— Они меня измучили! проворчалъ старикъ. Ну, пусти его. Я сейчасъ выйду въ контору.

Оправивши волосы и принявъ обыкновенную свою Инну, Ральфъ положилъ въ карманъ часы, прошелъ дв комнаты, отдлявшія его отъ конторы, и отворивъ туда дверь, увидлъ передъ собой мистеръ Чарльза Чирибль.

— Что это значитъ? чему я обязанъ такимъ неожиданнымъ посщеніемъ, сэръ?

— И непріятнымъ, конечно, отвчалъ братецъ Чарльзъ: да, я знаю, мистеръ Никльби, и непріятнымъ.

— Вы извстны за человка, который всегда говоритъ правду, сказалъ Ральфъ: не хочу спорить съ вами. По-крайней-мръ позвольте надяться, что свиданіе наше не будетъ продолжительно. Нельзя ли его кончитъ эту же минуту? Вы, кажется, любите откровенность и простоту. Вотъ двери: не угодно ли? Мы люди разныхъ характеровъ. Ступайте благополучно своей дорогой и не мшайте мн итти по своей.

— По своей! повторилъ братецъ Чарамъ, смотря на Ральфа съ состраданіемъ.

— Да, по своей! вскричалъ Ральфъ. Ступайте вонъ, сударь! Я хозяинъ въ своемъ домъ.

— Мистеръ Никльби, отвчалъ братецъ Чарльзъ, съ обыкновеннымъ своимъ спокойствіемъ: я пришелъ къ вамъ противъ воли, совершенно противъ воли. Мн не хотлось къ вамъ итти. Я зналъ, что сдлаю вамъ неудовольствіе и буду принятъ дурно.

— Господинъ Чирибль! вы наконецъ выводите меня изъ терпнія. Если вамъ непремнно нужно болтать здсь всякій вздоръ, вотъ вамъ стулъ: садитесь, и вотъ вамъ конторка: она будетъ васъ слушать. Что касается до меня, то я ухожу. Мое почтеніе, господинъ Чирибль..

Ральфъ застегнулъ свой сюртукъ и надлъ шляпу, но братецъ Чарльзъ остановилъ его за руку.

— Мистеръ Никльби, одно слово.

— Ни полслова!

— Я не ангелъ, мистеръ Никльби, я гршный человкъ, какъ и вс, но я пришелъ возвстить миръ и спокойствіе душ вашей…… если только вы смягчите ее для принятія этихъ благъ.

— Благодарю покорно, сэръ. Мн не нужны ваши подарки. А пуще всего, мн некогда васъ слушать: у меня есть дла.

— Дла?….. Хорошо, мистеръ Никльби. Я знаю, что вы дловой человкъ, у васъ всегда много длъ, я знаю. Но если вамъ нтъ времени поговорить со мною теперь, такъ приходите къ намъ посл, когда отдлаетесь, приходите ко мн и къ братцу Неду и къ Тиму Линкинватеру. Мы будемъ васъ дожидаться, только, сегодня, мистеръ Никльби, пожалуйста сегодня: иначе, поздно.

Сказавъ это, братецъ Чарльзъ надлъ свою широкополую шляпу и тихо вышелъ изъ комнаты. Ральфъ, проводивъ его глазами, долго стоялъ въ задумчивости, потомъ презрительно улыбнулся и сказалъ: Старый дуракъ сошелъ съ ума.

Онъ слъ на стулъ Ноггса, въ ожиданіи, не прійдетъ ли пропавшій конторщикъ. Голова стараго гршника была наполнена мрачными мыслями: ему представлялся то Ньюменъ, измняющій своему хозяину, то мистеръ Сквирсъ, о которомъ онъ дв недли не получалъ никакого извстія. Наконецъ, часу въ пятомъ посл полудня, разстроенный и измученный, онъ пошелъ со двора, бродилъ изъ улицы въ улицу, и самъ не зная какъ, очутился у дому мистера Сноли. Жена благочестиваго человка встртила его на крыльц.

— Мужа нтъ дома, сказала она, притворивъ за собою дверь: онъ долго не воротится.

— Знаете ли вы меня? спросилъ Ральфъ.

— Знаю, отвчала мистрисъ Сноли.

— Такъ подите, скажите мужу, что я видлъ его подъ окномъ. Мн нужно поговорить съ нимъ о дл. Слышите!

— Слышу, слышу, сэръ, но я говорю вамъ, что его нтъ дома понимаете? Дла ваши съ нимъ кончились. Не смотрите на меня такъ сердито: вдь я не струшу.

— Баба! вскричалъ Ральфъ въ бшенств: мн нужно видть твоего мужа. Пусти меня!

— Не пущу.

— Пусти!

— Нтъ.

Съ этимъ словомъ дюжая мистрисъ Сноли оттолкнула Ральфа и захлопнула дверь. Старикъ услышалъ, что она запираетъ ее на замокъ, простоялъ минуты дв въ нершимости и пошелъ. Шаги его направились къ той гостинниц, гд жилъ Сквирсъ: онъ думалъ, не узнаетъ ли чего о сообщник своихъ преступленій. Но Сквирсъ пропалъ безъ всти: никто не зналъ, что съ нимъ случилось.

Терзаемый безпокойствомъ, начиная во всемъ подозрвать измну, невольно предаваясь какому-то мрачному предчувствію, Никльби хотлъ-было итти къ братьямъ Чирибль, какъ вдругъ ему вздумалось завернуть еще къ Грайду. ‘Можетъ-быть, думалъ онъ, Пегъ Слейдерскью задержали, какъ воровку, и съ ней вмст задержали Сквирса. Въ такомъ случа Грайдъ долженъ знать все.’ Ральфъ удвоилъ шаги и скоро очутился передъ жилищемъ стараго скряги. Тамъ все было безмолвно и сумрачно, окна задернуты ветхими черными занавсками, нигд не примтно ни малйшаго слда жизни. Никльби позвонилъ, сперва тихо, потомъ звонче, потомъ еще звонче. На четвертый, или на пятый звонъ, одно изъ окошекъ въ квартир Грайда начало потихонько растворяться, и изъ него боязливо выглянула лысая голова ростовщика.

— Отоприте, Грайдъ! закричалъ Ральфъ.

— Тише! тише! отвчалъ ростовщикъ, махая ему рукой и безпрестанно прятаясь за стну: не звоните!…. не звоните у меня!….. не говорите со мною!….. Чтобы сосди не увидли!….. это опасно…… Подите прочь!

— Что съ вами сдлалось, Грайдъ? Вы съ ума сошли.

— Тс-с-съ!….. Какіе ужасы!….. Подите прочь!

— Чего подите! Мн надобно съ вами поговорить объ одномъ важномъ дл. Слышите? Отоприте скоре.

— Нельзя! нельзя!…. Подите прочь…. пока никто не видалъ! О какіе ужасы! страхи! опасности!….. о!

Грайдъ затворилъ окошко и боле не показывался, не смотря на продолжительный звонъ Ральфа.

— Что съ ними сдлалось? пробормоталъ Ральфъ: вс бгутъ отъ меня, словно отъ прокаженнаго. Или мой день прошелъ, наступаетъ ночь? Но я узнаю это….. узнаю, во что бы то ни стало! Я готовъ на все.

И онъ пошелъ прямо въ контору братьевъ Чирибль.

— Мое имя Никльби, сказалъ онъ, входя въ комнату, гд сидлъ Тимъ Линкинватеръ.

— Знаю, сэръ, отвчалъ Тимъ, смотря на него сквозь очки.

— Мн нужно поговорить съ однимъ изъ вашихъ хозяевъ, который былъ у меня сегодня поутру.

— Это съ мистеръ Чарльзомъ, сэръ.

Тимъ Линкинватеръ вышелъ въ другую комнату и черезъ нсколько секундъ воротился, говоря, что Ралфа просятъ пожаловать въ кабинетъ.

— Кто изъ васъ, господа, мистеръ Чарльзъ, къ которымъ я сегодня видлся?

— Я, мистеръ Никльби, я! торопливо отвчалъ братецъ Чарльзъ. Прошу покорно садиться. Сядемте, братецъ Недъ. Сядемте, Тимъ Линкинватеръ.

— Но мы, кажется, должны бы говорить наедин.

— Точно такъ, мистеръ Никльби, наедин. Поэтому-то я и прошу васъ поговорить со мной при братц Нед и Тим Линкинватер. Братецъ Недъ — то же, что я, а Тимъ Линкинватеръ — всё-равно что ничего. Мы съ нимъ обо всемъ совтуемся, во всемъ ему довряемъ. Господинъ Тимъ Линкинватеръ живетъ у насъ сорокъ лтъ, онъ нашъ другъ, онъ прекрасный человкъ… да, мистеръ Никльби, господинъ Тимъ Линкинватеръ прекрасный человкъ.

— Ну, пожалуй, если это необходимо. Только прошу васъ говорить откровенно и коротко. Нкоторыя слова, сказанныя вами сегодня поутру, заставляютъ меня думать, что вы вмшиваетесь въ дла мои. Я желаю знать, по какому праву, кто вамъ это позволилъ. Хотя мнніе свта для меня очень мало значитъ, однако жъ я не хочу быть безмолвною жертвою клеветы и злобы. Вы сами конечно не потерпли бы этого, слдственно не имете права отказать и мн въ справедливости.

Ральфъ говорилъ такъ свободно и твердо, что всякій посторонній незнающій обстоятельствъ дла, почелъ бы его его человкомъ обиженнымъ, который вступается за свои беззаконно нарушенныя права.

— Очень хорошо, очень хорошо, мистеръ Никльби, сказалъ братецъ Чарльзъ.

Онъ позвонилъ въ колокольчикъ, отворилась дверь, и въ комнату вошелъ человкъ, въ которомъ Ральфъ узналъ Ньюмена Ноггса.

— Что это значитъ? спросилъ онъ, въ смущеніи. Ну, господа, прекрасно! Васъ называютъ людьми честными, откровенными, справедливыми, а вы покупаете негодяя, который готовъ продать свою душу и рюмку рому, и что ни скажетъ, все ложь!…. Подлинно честное и справедливое дло!

— Погодите, мистеръ Никльби, сказалъ Ноггсъ. Вы говорите, что я готовъ продать душу, что я лгунъ. А купили ли вы мою душу? заставили ли вы меня лгать?….. Нтъ! я служилъ вамъ честно, служилъ потому только, что мн было нечего сть, а почему мн было нечего сть, это вамъ лучше всхъ извстно.

— Тише, тише! сказалъ Тимъ Линкинватеръ, дергая Ноггса за полу.

— Нтъ! вскричалъ Ноггсъ: я долго молчалъ, теперь пришло время говорить, и я говорю. Слушайте, Никльби! Вы сказали, что я подкупленъ. А кто подкупалъ Сквирса? кто подкупалъ Сноли? кто сговаривался съ Грайдомъ? Вы говорите, что я негодяй. А кто пріискивалъ способы погубить своего племянника? кто хотлъ предать повс свою племянницу, чтобы удобне разорить его? Нтъ, Никльби! я бденъ, я пью, но я честный человкъ, я былъ, остался и всегда буду джентльменомъ!

Сказавъ это, Ньюменъ Ноггсъ слъ и устремилъ на Ральфа неподвижный, суровый взглядъ. Никльби презрительно посмотрлъ на него и оборотясь къ братьямъ Чирибль, сказалъ:

— Я слушалъ терпливо, господа, вы видите. Но не забудьте, что все это происходить въ вашемъ дом, что вы сами пригласили меня и выставили на поруганіе пьяному нищему, котораго я кормилъ. Я потребую у васъ отчета, буду жаловаться, заставлю васъ или просить у меня прощенія, или представитъ неоспоримыя доказательства на все, что было сказано мн въ вашемъ присутствіи.

— Доказательства готовы, отвчалъ братецъ Недъ: Сноли и Грайдъ сознались, а Сквирсъ въ тюрьм.

Въ самомъ длъ добрыя братья Чирибль, изъ любви къ Николаю и по просьб Франка, раскрыли вс злодянія и гнусные замыслы стараго Никльби. Ноггсъ былъ искуснымъ руководителемъ ихъ въ лабиринт, онъ указывалъ имъ людей, съ которыми хозяинъ его имлъ сношенія, умные братья, по этой тропинк, дошли до всего и, начавъ дло съ безкорыстною цлью защитить угнетеннаго, получили при конц награду за этотъ подвигъ, открыли тайну, относящуюся до двушки, которая была имъ такъ дорога. Неизвстный документъ, укрплявшій-за Магдалиною большое имніе, былъ законнымъ порядкомъ отобранъ у воровъ и представленъ правительству.

Когда Ральфу Никльби описали эти открытія, когда говорили, что вс его козни извстны, что сообщники письменно обвиняютъ его въ намреніи погубить Николая, женить Грайда на Магдалин, взять съ него за это взятку, лишить Магдалину принадлежащаго ей имнія, предать Сквирсу несчастнаго Смайка, и прочая, и прочая, Ральфъ сидлъ потупившись и по-временамъ тихонько топалъ ногою, но никакое другое движеніе не обнаруживало борьбы, происходившей въ душ его, и онъ казался совершенно спокойнымъ, даже не перемнялъ своего положенія и ни разу не поднялъ глазъ, которые постоянно были устремлены на полъ.

— Вы видите, мистеръ Никльби, сказалъ братецъ Недъ, что вс дла ваши открыты. Ни я, ни братецъ Чарльзъ, ни Тимъ Линкинватеръ, не станемъ говорить вамъ, хорошія ли это дла: вы сами знаете, мистеръ Никльби, что они не хорошія,

— Нтъ! вскричалъ Ральфъ, сильно ударивъ кулацкомъ по-столу: нтъ! вы ошибаетесь, если думаете, что я вамъ поддайся. Глупыя сплетни негодяевъ! лукавыя ухищренія людей, которые желаютъ мн зла…. вздоръ! Я смюсь надъ этимъ, и благодарю,— что вы расказали имъ всю исторію. Теперь я знаю, какъ мн дйствовать: вы сами на себя подали оружіе. Берегитесь!

— Очень жаль, мистеръ Никльби, сказалъ братецъ Чарльзъ, что ваше сердце такъ ожесточено противъ насъ съ братцемъ Недомъ и Тимомъ Линкинватеромъ. Богъ видитъ, что мн не хотлось бы огорчать васъ, Богъ видитъ, какъ мн тяжело напомнить вамъ еще одно дло… нехорошее дло, мистеръ Никльби. Но вы сами принуждаете…. Какъ быть…. Тимъ Линкинватеръ, потрудитесь распорядиться въ той комнат…. Вы напрасно встали,— мистеръ Никльби. Сядемте, мистеръ Никльби. Сядете, братецъ Недъ.

Усадивъ Ральфа и Неда, братецъ Чарльзъ вышелъ и скоро воротился съ Тимомъ Линкинватеромъ. Они заняли свои прежнія мста. Водворилось глубокое молчаніе. Комната, гд происходила эта сцена, была довольно велика, но освщалась только одной свчкой, стоявшей на стол, возл котораго вс сидли. Углы оставались во-тьм, также худо освщалась и дверь, въ которую выходили братецъ Чарльзъ и Тимъ Линкинватеръ. Старикъ Никльби, предувдомленный о какомъ-то новомъ явленіи, нетерпливо смотрлъ на эту дверь. Она начала тихо растворяться, я изъ нея показалась блдная фигура, полуразрушившійся образъ человческій, который, едва двигался подъ-тяжестью болзней и лтъ.

— Что это? спросилъ Ральфъ.

— А вотъ увидите, мистеръ Никльби, отвчалъ одинъ изъ братьевъ.

Фигура остановилась: отдаленность и темнота препятствовали разсмотрть ее, нельзя даже было сказать наврно, человкъ это, или что другое. Ральфъ въ безпокойств оглядывался кругомъ. Присутствіе таинственнаго существа очевидно приводило его въ замшательство, онъ нсколько разъ перемнялъ положеніе, и, сказавъ наконецъ, что не можетъ переносить свту, слъ такъ, что лицо его было въ тни.

— Что жъ это такое? повторилъ онъ, прерывающимся и дрожащимъ голосомъ.

— Приготовьтесь къ страшному объясненію, отвчалъ братецъ Чарльзъ. Ежели въ вашемъ сердц осталась хотъ капля человческой крови, то вамъ будетъ тяжело, очень тяжело, мистеръ Никльби. Дло идетъ о несчастномъ, котораго вы преслдовали вопреки законамъ природы, о бдномъ и невинномъ существ, которое никогда не желало вамъ зла, имло право на вашу любовь, на ваши попеченія, но вы его оттолкнули отъ себя, мистеръ Никльби, вы разорвали вс узы, которыя васъ съ нимъ связывали, вы мучили и терзали его, какъ самый лютый вратъ, мистеръ Никльби, какъ извергъ.

— А! это Николай! вскричалъ Ральфъ, съ какимъ-то страннымъ движеніемъ ужаса и внезапной радости. Вы хотите сказать, что онъ умеръ. Такъ! я вижу это по твоимъ глазамъ. Благодарю, господа, за пріятное извстіе. Оно миритъ меня съ вами, и я прощаю вамъ вс оскорбленія.

Близнецы не мшали ему говорить, но смотрли съ отвращеніемъ на дикую радость злобы, которая одушевляла его.

— И вы думали, что я заплачу, услышавъ о смерти племянника? продолжалъ онъ. Ха, ха, ха! плакать о смерти врага! Вы прекрасные люди, мистеръ Чарльзъ, мистеръ Недъ. Я вамъ чрезвычайно обязанъ. Благодарю, васъ.

‘Погодите!’ произнесъ хриплый голосъ, выходившій, казалось, изъ гортани покойника, и въ то же время таинственная фигура зашевелилась, начала медленно подвигаться къ освщенному мсту комнаты: Ральфъ узналъ въ ней Брукера, того старика, который, однажды просилъ у него милостины на улицъ, говоря, что онъ знаетъ какую-то тайну.

— Что здсь длаетъ этотъ воръ? спросилъ Ральфъ, напрасно стараясь скрыть свое смущеніе. Извстно ли вамъ, господа, что онъ преступникъ, котораго ищетъ полиція?

— Сперва выслушайте, что онъ вамъ скажетъ! отвчали оба братья Чирибль, въ необыкновенномъ волненіи, простирая руки къ Ральфу.

— Мистеръ Никльби! началъ Брукеръ: тотъ, о комъ говорили вамъ эти почтенные люди, не племянникъ вашъ Николай. Вы погубили другое, боле близкое вамъ, существо Смайка. Знаете ли вы, кто таковъ Смайкъ?

— Кто? спросилъ Ральфъ заикаясь.

Брукеръ возвелъ глаза къ небу, подмялъ руки, сложилъ ихъ и отвчалъ: Это вашъ родной… единственный сынъ.

Ральфъ схватилъ себя за голову. Насколько секундъ въ немъ не было замтно никакихъ признаковъ жизни. Онъ сидлъ, нагнувшись и закрывши обими руками лицо, и когда опять поднялъ голову, оно было блдно, мелкія капли поту выступили на лбу и щекахъ, безсмысленный взглядъ упалъ на Брукера.

— Милостивые государи, продолжалъ Брукеръ, обращаясь ко всмъ присутствующимъ: я не оправдываю своего поведенія, я виноватъ, признаюсь откровенно, но теперь дло идетъ не обо мн самомъ, а о злодяніяхъ этого человка. Выслушайте…. Въ числ людей, которые съ нимъ имли дла, тому прошло лтъ двадцать или боле, былъ одинъ джентльменъ, страстный охотникъ гоняться за лисицами, человкъ необразованный и пьяный, который, промотавши свое собственное имніе, хотлъ сдлать то же и съ имньемъ сестры своей. Они были сироты и жили вмст, въ Лейчестершейр. Не знаю, что было сперва на ум у Никльби, хотлъ ли онъ обольстить молодую двушку, или хлопоталъ о томъ, чтобъ она платила за брата: только, онъ здилъ къ нимъ очень часто и проживалъ въ ихъ дом по нскольку дней. По духовной отца, двушк доставалось значительное приданное но она могла воспользоваться имъ тогда только, когда выйдетъ замужъ съ согласія брата. Никльби зналъ напередъ, что брать не согласится, ежели онъ предложитъ ей руку, потому что, какъ бы скоро двушка вышла замужъ, братъ лишился бы и послдняго источника для своихъ издержекъ. Никльби выдумалъ себ другой планъ: онъ притворился влюбленнымъ въ двушку, открылся ей въ своей мнимой страсти, говорилъ, что братъ конечно не станетъ противиться ихъ соединенію… Бдная поврила, предалась ему и погибла… Когда Никльби, посл тою, началъ свататься, то брать отказалъ на отрзъ, но дло уже было сдлано: несчастная жертва корыстолюбія, чтобъ прикрыть свой стыдъ, должна была безъ согласія брата выйти за Никльби. Онъ уговорилъ ее обвнчаться тайно, въ надежд, что страстный охотникъ и пьяница скоро сломитъ себ шею, либо умретъ отъ пьянства. Но ни того, ни другаго не случилось, а между-тмъ у нихъ родился сынъ. Ребенка отдли къ кормилиц, въ отдаленную деревню, мать навщала его рдко, и то украдкою, отецъ никогда не здилъ, будто бы длятого, чтобъ не возбудить подозрній. Нсколько разъ несчастная женщина просила мужа открыть брату тайну ихъ брака, но Ральфъ ни подъ какимъ видомъ не соглашался на это. Онъ жилъ по большой части въ Лондон, занимаясь своими ростовщичьими длами, а она, бдная, оставалась въ деревн и не видала около себя никого, кром пьяныхъ охотниковъ, пріятелей брата. Такъ прошло около семи лтъ. Между Никльби и женой начались непріятности, но вдругъ братъ ихъ занемогъ и умеръ. Чтобы скоре склонить жену къ примиренію, Ральфъ вздумалъ притворяться нжнымъ отцомъ и поручилъ мн перевезти сына ихъ въ Лондонъ, а самъ похалъ къ жен. Я привезъ ребенка. Онъ былъ слабаго сложенія, худъ, блденъ, хилъ. Я помстилъ его въ квартир Никльби, въ большой и пустой комнат на чердак. Недли дв отъ Ральфа не было никакого извстія, наконецъ онъ пріхалъ, но безъ жены: несчастная не перенесла жестокостей мужа и брата, и черезъ нсколько дней посл смерти послдняго, также кончила жизнь прежде нежели бракъ ея былъ объявленъ и утвержденъ законнымъ порядкомъ. Это взбсило Никльби: онъ не жаллъ о жен, къ которой никогда не питалъ привязанности, моему было тяжело разстаться съ ея имніемъ. Я напомнилъ ему о сын, онъ отвчалъ мн проклятіемъ. Я сказалъ, что принесу ребенка къ нему, онъ далъ мн небольшую сумму денегъ и веллъ отправить его въ Іоркшейръ, въ школу одного обманщика, Сквирса. Не имя возможности воспитывать у себя бднаго мальчика, я ршился услужить злодю, который общалъ хорошо наградить меня. Ребенокъ былъ отданъ въ школу, подъ именемъ Смайка. Нсколько лтъ я платилъ за него изъ своихъ денегъ, добытыхъ не всегда честными средствами. Наконецъ одно дло подвергло меня преслдованіямъ правительства: я былъ задержанъ, осужденъ, сосланъ. Пять лтъ тянулось мое изгнаніе. Представился случай къ побгу, я имъ воспользовался и воротился въ Англію. Но преступленія не дозволяли мн жить спокойно въ обществ: я скрывался подъ разными именами, присталъ къ шайк воровъ, не разъ попадался въ руки полиціи, бгалъ… Наконецъ безпутная жизнь и старость совершенно разстроили мое здоровье: я лишился способности даже промышлять воровствомъ, обратился къ своему прежнему знакомцу Никльби, просилъ его оказать мн хоть маленькую помощь. Онъ отказалъ… Но видитъ Богъ, что открывая теперь его преступленія, я руководствуюсь не столько местью, сколько раскаяніемъ, видитъ Богъ..

Брукеръ не могъ договорить, и зарыдалъ, опустивъ голову на руки.

— Несчастный! сказалъ братецъ Чарльзъ.— Слышали ли вы, мистеръ Никльби, что онъ говорилъ? Я почитаю нужнымъ прибавить къ этому, что у него сохранились письменныя доказательства нехорошаго дла которое вы сдлали. Онъ показывалъ намъ ваше собственноручное письмо, въ которомъ вы отказываете ему въ деньгахъ на воспитаніе своего сына. Сверхъ-того мы имемъ формальное показаніе женщины, которая была Смайковой кормилицей. Наконецъ, Брукеръ вызывается подтвердить присягою вс свои слова. Короче, мистеръ Никльби, ваше нехорошее дло открыто совершенно и будетъ доказано неоспоримо, ежели дойдетъ до суда.

На все это Ральфъ не далъ никакого отвту, сидлъ задумавшись и повсивъ голову.

— Но мы не желаемъ вамъ зла, мистеръ Никльби, продолжалъ братецъ Чарльзъ: мы не желаемъ, чтобы такой старый человкъ, какъ вы, потерялъ свое доброе имя и былъ уличенъ въ нехорошихъ длахъ. Мы только просимъ васъ, не длайте впередъ ничего дурнаго своему племяннику, признайте бднаго Смайка законнымъ сыномъ, дайте ему права, какими пользуются другіе честные люди и граждане, а сами, если вамъ будетъ тяжело видть ихъ счастье, сами удалитесь изъ Лондона и возьмите съ собой все ваше богатство…. все возьмите съ собой, мистеръ Никльби: только не тревожьте этихъ добрыхъ молодыхъ людей, потому-что они — добрые молодые люди.

Едва братецъ Чарльзъ пересталъ говорятъ, какъ свча, горвшая въ комната, упала, погасла, вс остались въ потьмахъ. Это произвело нкоторую суматоху. Томъ Линкинватеръ побжалъ добывать огня, но, когда онъ воротился съ другою свчой, Ральфа уже не было.

Въ душ человческой есть странное свойство, подстрекающее иногда на такіе поступки, которые повидимому не оправдываются на предъидущими, мы послдующими дяніями. Къ числу этихъ поступковъ, можетъ-быть, принадлежитъ’ внезапное бгство Ральфа. Но пусть читатели сами разсудятъ, не объясняется ли оно его характеромъ, или не иметъ ли связи съ судьбою, которая ожидала его впереди.

Скрывшись какъ воръ изъ дому братьевъ Чирибль, онъ поспшными шагами пошелъ по улиц и безпрестанно оглядывался, какъ-будто страшась, чтобъ его не догнали и не схватили. Ночь была темная, холодный втеръ дулъ прямо въ лицо его, по небу неслись черныя тучи. Между, ними была одна, черне прочихъ, которая какъ-будто слдовала за Ральфомъ, она не держалась на одномъ полет съ своими подругами, но плыла прямо надъ его головой, страшная, тяжелая, непроницаемая. Ралфъ часто поднималъ глаза на эту грозную спутницу, останавливался, или ускорялъ шаги, но она всё была тутъ, всё за нимъ, словно погребальный поздъ за покойникомъ.

Ему надо было проходить мимо бднаго городскаго кладбища. Небольшое пространство земли, огороженное каменной стнкой, возвышалось надъ остальной частью площади, густая трава широко раскинула тамъ свои сонные стебли, печальный видъ этой растительности показывалъ, что она взошла на трупахъ и питаетъ свои корни могильнымъ тлніемъ. Здсь хоронили несчастныхъ, которые, по бдности, или за преступленія, не удостаивались честной могилы между богатыми и неуличенными братьями. Это ихъ послдній, но врный пріютъ.— Здсь лежатъ они, покрытые тонкимъ слоемъ земли, который отдляетъ ихъ отъ живаго поколнія, лежатъ неподвижно, крпко, не чувствуютъ надъ собой ноги, которая попираетъ ихъ, не слышатъ житейскаго шуму, который проносится мимо ихъ ложа, не страшатся бурь житейскаго моря, которое вокругъ нихъ волнуется: лежатъ и тлютъ.

Ральфъ вспомнилъ, что онъ однажды присутствовалъ при освидтельствованіи тла самоубійцы, который перерзалъ себ горло и похороненъ на этомъ самрмъ кладбищ. Мудрено опредлить, отчего случай этотъ теперь пришелъ ему въ голову, тогда, какъ прежде Ральфъ никогда не вспоминалъ о немъ, хотя очень часто проходилъ мимо кладбища. Но оно было такъ. Ральфъ вспомнилъ, и мало того, что вспомнилъ: онъ принялъ особенное участіе въ своемъ воспоминаніи, подошелъ къ оград кладбища, облокотился и началъ смотрть на могилы, стараясь отгадать, которая изъ нихъ принадлежитъ самоубійц.

Спустя нсколько минуть, толпа пьяныхъ гулякъ, съ крикомъ и пснями, приблизилась къ Ральфу. Одинъ изъ нихъ, человкъ невысокаго росту, оборванный, безобразный, горланилъ пуще всхъ своихъ товарищей и идучи, подплясывалъ въ ладъ съ напвомъ. Товарищи хохотали надъ нимъ. Ральфъ оглянулся и безсмысленно смотрлъ на ватагу буйныхъ весельчаковъ. Но вотъ, они удалились, старикъ остался опять одинъ и съ новымъ вниманіемъ сталъ смотрть на кладбище. Ему было трудно узнать отыскиваемую могилу, зато онъ хорошо помнилъ самаго покойника: его синее лицо,— окровавленное горло, одежда и люди, которые около него стояли, слова, которые тогда были сказаны, все очень ясно представлялось памяти Ральфа. Съ какимъ-то страннымъ впечатлніемъ на душ онъ отошелъ наконецъ-отъ кладбища и побрелъ тихонько домой. Зданіе, въ которомъ онъ провелъ столько лтъ своей жизни, показалось ему на этотъ разъ печальнымъ, уединеннымъ. Ральфъ, съ недовольнымъ видомъ, вынулъ изъ кармана ключъ и отворилъ дверь, передъ нимъ открылись темныя сни, ни одинъ лучъ свта не блеснулъ въ черной глубин ихъ, некому. было встртить Ральфа, безмолвіе, пустота, неподвижность: онъ судорожно захлопнулъ дверь, повернулъ ключъ, и дрожа всмъ тломъ, вошелъ въ свою комнату.

Тутъ, въ этой комнат, было обдумано много плановъ, было перечувствовано много ненависти, корыстолюбія, желанія мести, удовольствія отъ надежды, на зло и досады на неудачу. Ральфъ упалъ въ кресла и задумался.

Передъ нимъ возникли лица людей, съ которыми онъ имлъ-какія-нибудь сношенія въ своей жизни и которыхъ всхъ вообще ненавидлъ. Вотъ толпа бдняковъ, убитыхъ его корыстолюбіемъ, вотъ толпа богачей и повсъ, которыхъ онъ сдлалъ нищими, вотъ молодой лордъ, несчастная жертва его гнусныхъ интригъ, вотъ развратный менторъ этого злополучнаго юноши. Тамъ Манталини, жена его и множество другихъ, боле или мене выпуклыхъ, образовъ, а здсь, ближе, Николай, Катя, Брей, Магдалина, Грайдъ, Сквирсъ, братья Чирибль, и опять Николай, опять Николай, и съ нимъ изувченный Смайкъ, родное дтище Ральфа, единственное дтище!… Страшно!

И вс эти лица дйствуютъ передъ Ральфомъ: живые продолжаютъ жить и смются надъ нимъ, мертвые возстали изъ гробовъ и проклинаютъ его.— Въ жизни Ральфа были минуты, озаренныя фосфорическимъ свтомъ торжествующей ненависти, или корыстолюбія. Воспоминаніе обновило ихъ. Вотъ должники приносять ему чистое золото, вотъ Верисофтъ подписываетъ свой вексель, вотъ Николай чахнетъ въ дотбойскомъ училищ, вотъ онъ бжитъ изъ Лондона, скитается безъ куска хлба. Но возл этикъ веселыхъ картинъ рисуются и другія, печальныя: вексель на Верисофта лопнулъ, огромныя суммы, ввренныя разнымъ торговымъ домамъ, также не выплачены, надежды неоправдались, ожиданія не сбылись, сообщники измнили, ни одинъ планъ противъ Николая не удался, молодой человкъ торжествуетъ, и съ нимъ опять этотъ Смайкъ, этотъ изувченный Смайкъ: онъ отворачивается отъ отца своего, прижимается къ Николаю, обнимаетъ его колна, смотритъ на него, какъ на своего ангела-хранителя.

Ральфъ вспомнилъ о послднихъ словахъ братьевъ Чирибль, и они показались ему ядовитою, горькой насмшкою. Мистеръ Чарльзъ сказалъ: ‘возьмите съ собой все, ваше богатство’. Увы! какое богатство у Ральфа? Онъ былъ богатъ, но…. это давно! Теперь онъ разоренный, обманутый, обманувшійся, всми покинутый старикъ, жертва собственной своей жадности къ деньгамъ, мученикъ тхъ самыхъ замысловъ, которые онъ устраивалъ противъ другихъ….. А враги его торжествуютъ, и Николай не боится его, и Смайкъ любитъ Николая….. О бшенство!

Было время, когда Ральфъ кинулъ своего сына, было время онъ забылъ и не зналъ его, но теперь, теперь онъ ревновалъ несчастнаго къ своему племяннику, ненавидлъ и ревновалъ, терзался двумя противоположными чувствами. Взаимная привязанность Николая и Смайка была ему нестерпима. Онъ не могъ вообразить себ, что Николай заступилъ мсто отца его дтищу, что это жалкое существо питаетъ глубокую признательность къ своему благодтелю. Вся кровь кидалась къ голов Ральфа, при одной мысли о томъ, что они вмст, а эта мысль была неизбжная, неотразимая. Въ бшенств, онъ заскриплъ зубами, выбросилъ цлую волну ядовитаго дыханія, и поводя около себя глазами, которые свтились въ окружавшей его мгл, закричалъ:

— Гибну! гибну!…. Совершилось пророчество: день мои прошелъ, наступила ночь….. Гибну!…. Не уже ли въ аду нтъ ни одного демона, который бы помогъ мн?

Онъ машинально всталъ и пошелъ. Эхо повторило шаги его. Онъ вышелъ изъ своей комнаты, прошелъ какъ тнь черезъ великолпные, но пустые покои, гд давалъ обдъ Верисофту, потомъ пробрался въ корридоръ, началъ подниматься на лстницу, отворилъ дверь большой комнаты, въ которой нкогда жилъ его сынъ, вошелъ и захлопнулъ за собою дверь. Слабый лучь свта, проникавшій сквозь грязное окно въ кровл, едва позволялъ разсмотрть печальный видъ этого оставленнаго жилища. Ральфъ слъ на постель, на которой спалъ Смайкъ. Тутъ еще валялись лоскутки одяла, смятая простыня: все покрыто пылью и пахнетъ тлніемъ. Онъ устремилъ глаза на вершину стропилъ, долго смотрлъ туда неподвижно, потомъ всталъ, перетащилъ на середину комнаты сундук, который стоялъ всторон, поставилъ на него стулъ, взлсъ и началъ обими руками ощупывать кровлю. Скоро ему попался толстый желзный крюкъ, крпко всаженный въ стропила. Ральфъ нсколько минутъ держалъ его въ кулак, потомъ спустился опять на полъ и слъ на сундукъ.

Раздался унылый звонъ колокола на городской башн. Часъ!

— Звони, мдный языкъ! закричалъ Никльби: Показывай людямъ время ихъ болзненнаго рожденія, ихъ жалкихъ забавъ, ихъ тяжелыхъ трудовъ и мучительной смерти. Для меня уже нтъ времени!….. О! если бы я могъ въ эту минуту отравить воздухъ, которымъ они дышутъ!

Съ отчаяніемъ и бшенствомъ Ральфъ оглянулся вокругъ, поднялъ руки, затрясъ ими словно въ безуміи, и вскочилъ. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

На другой день посланный отъ братьевъ Чирибль и сосди Ральфа, видя, что дверь его квартиры не отворяется, ршились наконецъ взломать ее: вошли, осмотрли вс комнаты и не нашли никого.

— Что за чудо? говорилъ одинъ.

— Куда жъ онъ двался? спрашивалъ другой.

— Я видлъ, какъ онъ вчера отпиралъ дверь.

— А я слышалъ, какъ онъ запиралъ ее.

— И я.

Наконецъ одному сосду вздумалось осмотрть чердакъ, о которомъ вс позабыли:

— Ха, ха, ха! Поглядите-ко, господа! онъ повсился!

Отвернемся отъ этой ужасной картины и посмотримъ, что длаетъ Николай, котораго мы оставили съ больнымъ Смайкомъ на дорог въ Девоншейръ.

Посл двудневнаго путешествія, онъ увидлъ себя въ нсколькихъ миляхъ отъ родины, отъ того мста, гд протекли лучшіе дни его жизни. Но ему не нужно было воспоминаній о старин, чтобъ сильне чувствовать настоящее, и нжнй обходиться съ своимъ увядающимъ другомъ. Всегда заботливый, добрый, всегда ровно любящій и постоянный въ любви своей, одъ ни днемъ ни ночью не отходилъ отъ несчастнаго, который угасалъ съ каждою минутой, наблюдалъ за его спокойствіемъ, поддерживалъ въ немъ присутствіе духа, утшать его — было безпрерывной и нжной заботой добраго Николая.

Друзья помстились въ небольшомъ сельскомъ домик, принадлежавшемъ одному фермеру и окруженномъ со всхъ сторонъ лугами и рощами. Смайкъ былъ еще столько крпокъ, что могъ съ помощью своего благодтеля, гулять по неотдаленнымъ окрестностямъ. Его ничто такъ не занимало какъ посщеніе мстъ, которые Николай особенно любилъ въ счастливые годы своего дтства. Уступая этой невинной прихоти, нжный опекунъ Смайка показывалъ ему всякій день что-нибудь новое, они здили на маленькой деревенской тележк, и ихъ часто видали, то катающихся по узкой тропинк подъ тнью втвистыхъ липъ и дубовъ, то стоящихъ на вершин пригорка, откуда открывается видъ на живописныя окрестности.

Въ одну изъ такихъ прогулокъ, Николай указалъ Смайку нсколько деревьевъ, на которыя онъ, бывало, взбирался, чтобъ посмотрть на птенцовъ, сидящихъ въ гнзд, тогда-какъ маленькая Катя, стоя внизу, дивилась его отважности. Тамъ же былъ еще старый домъ, къ которому они бгали всякій день любоваться, какъ заходящее солнце играло на стекл его слуховаго окошка, былъ еще садъ, куда Николай любилъ глядть черезъ ограду и откуда онъ принесъ однажды кустъ розановъ, который Катя пересадила къ себ своими руками. Дале друзья увидли прелестную лужайку, Гд Николай и сестра его сбирали вмст полевые цвтки, увидли рощу, гд они другъ отъ друга прятались за деревьями, гору, съ которой они любили сбгать взявшись за руки, широкое поле, по которому они носились, какъ бабочки, не зная печали и заботъ жизни. Однимъ словомъ, тамъ не было хижины, луга, куста, дерева, которые не приводили бы Николай) новыхъ воспоминаній, часто ничтожныхъ, пустыхъ, заключающихъ въ-себ одинъ какой-нибудь взглядъ, одно слово, улыбку, мимолетную мысль, кратковременный страхъ, или внезапную радость, но воспоминаній свтлыхъ и отрадныхъ, которыя была несравненно ясне, чмъ воспоминанія о послдующихъ годахъ его жизни.

Наконецъ они постила кладбище, гд покоился прахъ Николаева отца.

— И здсь, сказалъ молодой человкъ, пожимая руку больнаго друга: и здсь мы съ Катей беззаботно прогуливались, когда еще не знали, что такое смерть, и не думало, чьи кости зарыты у насъ подъ ногами. Мы только дивились молчанію, которое царствуетъ въ этомъ мст, и, какъ-будто благоговя передъ нимъ, разговаривали между собой вполголоса. Однажды Катя пропала, боле часу искали ее везд и наконецъ увидли, что она спитъ подъ деревомъ, которое теперь осняетъ могилу отца моего. Батюшка поднялъ ее сонную на руки и сказалъ, что онъ желалъ бы, когда умретъ, быть погребеннымъ на томъ мст, гд покоилась голова его милой дочери. Ты видишь, Смайкъ, что желаніе его не забыто.

И такимъ-образомъ друзья наши провели цлый день, съ ними ничего не случилось, но вечеромъ, когда Николай сидлъ у постели Смайка, больной вдругъ поднялся, положилъ свою руку на руку Николая, и сказалъ со слезами,

— Мистеръ Никльби, дайте мн слово исполнить мою просьбу.

— Что такое? спросилъ Николай. Не уже ли ты сомнваешься въ моей готовности сдлать для тебя всё — всё на свт?

— Нтъ! я знаю, вы сдлаете. Общайте мн, что когда я умру, меня похоронятъ поближе…. какъ можно поближе…. къ тому дереву, которое мы сегодня видли.

Николай общалъ. Больной благодарилъ его безмолвнымъ взглядомъ и отвернулся, сказавъ, что хочетъ заснуть. Но еще долго слышались вздохи, которые онъ удерживалъ, и рука его нсколько разъ пожимала Николаеву руку, прежде-нежели онъ погрузился въ спокойствіе. Ночью ему сдлалось очень дурно. Николай раза два или три поднималъ его съ постели, проводилъ по комнат, потомъ опять сажалъ, обкладывалъ подушками, но движеніе утомляло больнаго и причиняло обмороки, которые были опасны при его слабости. Къ утру стало полегче, въ полдень нашли возможнымъ перенести Смайка въ садикъ, гд онъ любилъ отдыхать посл прогулокъ. Тамъ устроили ему спокойное помщеніе, онъ легъ, улыбнулся, птички порхали надъ его головой, въ трав стрекотали наскомыя. Больной съ наслажденіемъ впивалъ бальзамическій воздухъ, любовался смющейся картиной прекраснаго лтняго дня, и весело разговаривалъ съ Николаемъ. Наконецъ его стала клонить дремота, онъ закрылъ рукою глаза и погрузился въ глубокій сонъ. Николай, утомленный безсонницей, также чувствовалъ нужду въ отдохновеніи, потянулся, опустилъ голову на грудь, задремалъ.

Но не прошло пяти минутъ, какъ вдругъ онъ былъ разбуженъ пронзительнымъ восклицаніемъ, и, вскочивъ, увидлъ, что другъ его сидитъ: глаза выкатились, все тло трясется, руки протянуты, на лбу дрожатъ капли холоднаго лоту.

— Боже мой! что такое?

Смайкъ не могъ отвчать.

— Что такое? повторилъ Николай:. ты видлъ страшный сонъ? Испугался?

Больной опять не далъ отвта, но взялъ Николая за руку, боязливо указалъ ему на чащу деревьевъ. Николай оглянулся: тамъ не было ничего.

— Тамъ нтъ ничего, мой другъ.

— Нтъ…… тамъ есть, пролепеталъ Смайкъ вполголоса: тамъ есть!…. О, мой благодтель! не отдавайте меня. Я не хочу…. не хочу. Я боюсь. Не отдавайте, не покидайте меня.

— Не покину, отвчалъ Николай. Но успокойся: ты видишь, я съ тобою. Раскажи мн, что теб почудилось.

Смайкъ робко осмотрлся кругомъ и сказалъ:

— Помните, я говорилъ вамъ про старика, который отдалъ меня въ школу?

— Помню, мой другъ.

— Я видлъ его…. Теперь здсь, вотъ за этимъ деревомъ: онъ стоялъ и глядлъ на меня.

— Это теб такъ показалось, бдняжка. Откуда онъ возмется? почему онъ знаетъ, что ты здсь? и зачмъ ему тебя отъискивать, когда онъ столько лтъ не являлся?

— Не знаю…. Но я его видлъ…. видлъ. Это былъ онъ. Я узналъ-бы его между тысячыя человкъ и какъ бы онъ ни переодлся….. О! я помню его.

Николай старался всячески убдить больнаго, что это явленіе было только мечта, но Смайкъ не поддавался никакимъ доказательствамъ: впечатлніе, произведенное на него, было такъ сильно, что онъ твердо врилъ въ дйствительность явленія старика, и эта увренность имла бдственное вліяніе на его здоровье. Скоро Николай увидлъ, что не остается боле жи какой надежды: другъ его гаснетъ, міръ закрывается для несчастнаго. Съ нимъ не было сильныхъ припадковъ, онъ не жаловался ни на какую боль, но каждое утро находило его слабе вчерашняго, каждый день въ немъ уничтожалась часть жизни, онъ умиралъ постепенно, безъ кризисовъ. Члены его почти лишились движенія, голосъ пропалъ: едва можно было разслушать, что онъ говорилъ.

Однажды, погода была удивительная, воздухъ напоенъ ароматомъ, небо сіяло прозрачною синевой. Николай сидлъ возл постели больнаго, и поглядывая то на него, то въ открытое окошко, сравнивалъ живость и веселость природы съ болзненною томностью своего друга. Роковая минута была близка, Николай зналъ это и часто, не слыша Смайкова дыханія, наклонялся къ нему, чтобъ увриться, дйствительно ли онъ спитъ, а не переселился въ тотъ край, откуда нтъ возвращенія.

Вдругъ умирающій приподнялъ вки, и веселая улыбка мелькнула на его блдномъ лиц.

— Вотъ это хорошо, сказалъ Николай: сонъ подкрпитъ тебя.

— Я спалъ очень сладко, отвчалъ Смайкъ: я былъ счастливъ…… прекрасное сновидніе!

— Что жъ теб снилось, мой другъ?

Умирающій взглянулъ на Николая, потомъ возвелъ глаза къ небу и отвчалъ: Скоро я буду тамъ.

Нсколько секундъ они смотрли другъ на друга въ безмолвіи.

— Мн не страшно умереть, продолжалъ Смайкъ: я доволенъ. Мн даже кажется, что если бы я и могъ выздоровть, такъ…. начто? Вы часто говорили мн, что современемъ мы будемъ вмст, и я теперь чувствую, что это совершенная правда, и потому мн нетяжело оставить васъ.

Слезы и продолжительное пожатіе руки доказывали, какъ искренни были эти слова. Не нужно упоминать, что они глубоко тронули того, къ кому относились.

— Хорошо…. хорошо, мой другъ, сказалъ Николай: я радъ, что вижу тебя спокойнымъ. Повтори мн,— ты вдь счастливъ?

— Прежде я долженъ открыть вамъ одну тайну, отвчалъ Смайкъ. Вы, врно, не разсердитесь… о! врно, нтъ.

— Могу ли я на тебя сердиться…. и…… въ эту минуту!

— Знаю….. не разсердитесь. Помните, вы у меня спрашивали, отчего я перемнился и часто сижу одинъ? Теперь и скажу вамъ отчего.

— Я спрашивалъ единственно съ тмъ намреніемъ, чтобъ утшить тебя, если возможно. Но, ежели теб тяжело открыть тайну, не говори.

— Нтъ, я хочу я долженъ.

Онъ заставилъ Николая нагнуться и шепнулъ ему на ухо: Простите меня. Я готовъ умереть для ея счастья, но я не могъ….. у меня сердце разрывалось, когда я видлъ какъ она его любитъ!…

Николай не разслушалъ всего, что потомъ говорилъ Смайкъ съ продолжительными разтановками и едва переводя духъ, но ему удалось однако жъ поймать нсколько словъ изъ несвязной рчи и эти немногія слова открыли Николаю, что бдный молодой человкъ, со всмъ жаромъ подавленной, безнадежной страсти, любилъ сестру его Катю. На груди Смайка висла ленточка, которую прежде она носила, въ ней былъ завязанъ маленькій отрзокъ ея волосъ. Смайкъ просилъ Николая взять къ себ это сокровище, пока его не уложатъ въ гробъ, и потомъ опять надть ему на шею, чтобы онъ и въ могил съ нимъ не разстался. Николай на колняхъ выслушалъ эту послднюю просьбу злополучнаго юноши и поклялся непремнно исполнить ее. Они нжно поцловали другъ друга.

— Ну, теперь я счастливъ! произнесъ Смайкъ.

Наступила роковая минута. Веселая улыбка не слетала съ устъ умирающаго. Онъ говорилъ, что видитъ передъ собой прекрасный садъ, что въ немъ мелькаютъ мужчины и женщины, что лучезарныя лица дтей окружаютъ его постель, золотистый свтъ озаряетъ безпредльное пространство….. наконецъ онъ сказалъ, что это рай, и умеръ.

Отдавъ послдній долгъ несчастному другу, герой нашей повсти печально воротился домой, и, само собой разумется, его свиданіе съ тми, кого онъ оставлялъ въ Лондон, не обошлось безъ слезъ и безъ восклицаній при размн извстій о двухъ столь близкихъ между собою покойникахъ, объ отц и сын, Сманк и старомъ Никльби. Мать Николая, отираясь платкомъ, утверждала, что ее никто не любилъ такъ нжно, какъ этотъ молодой человкъ, что она потеряла въ немъ лучшаго друга, и что ей теперь никакъ нельзя гулять по саду, потому что тамъ все напоминаетъ о Сманк. Сожалніе Кати было молчаливе, зато она искренно, изъ глубины сердца вздохнула, когда Николай описывалъ ей послднія минуты Смайковой жизни, и обильныя слезы полились изъ глазъ ея въ память несчастному юнош. Миссъ Ла-Криви, услышавъ, что Смайкъ скончался, убжала въ особую комнату и проплакала тамъ цлый день, не внимая никакимъ увщаніямъ друзей своихъ.

Вечеромъ братъ и сестра сошлись одни въ Николаевой комнат.

— Ты не повришь какъ я рада, что ты воротился! сказала Катя, цлуя брата.

— И я, мой другъ.

— А какъ этому обрадуется еще одинъ человкъ, продолжала двушка.

— Кто же это! спросилъ Николай, покраснвши.

— Кто?… Разв ты не догадываешься? разв ты самъ не жаллъ о разлук съ Магдалиной?

Николай покраснлъ еще больше и, посадивъ сестру возл себя, отвчалъ:

— Отъ тебя, Катя, я не хочу скрывать своихъ чувствъ: я люблю Магдалину.

— Такъ!…. такъ! вскричала Катя, весело обнимая, брата: я знала, что ты ее любишь…… О! какъ вы будете счастливы!

— Погоди, мой другъ, сказалъ Николай, бережно вырываясь изъ ея объятіи: ты слишкомъ скоро ршила мою судьбу. Выслушай, что я скажу теб.

Катя думала улыбнуться, но важный тонъ, какимъ были произнесены эти слова, и мрачное выраженіе лица Николая, сдлали на нее совсмъ обратное впечатлніе: она присмирла и боязливо приготовилась слушать.

— Иногда, началъ Николай, взявъ ее за руку: иногда мн и самому кажется, что современемъ я могъ бы открыть Магдалин любовь свою и честнымъ образомъ предложить ей руку. Но это время такъ отдаленно, мой другъ, до него должно пройти столько лтъ, столько лтъ, что когда я думаю о томъ хладнокровне, то вижу, что надежды мои нелпы и безразсудны. Нтъ, Катя! несчастный, котораго мы теперь оплакиваемъ, научилъ меня благородно покоряться судьб. Чувство мое къ Магдалин навсегда останется тайною души моей. Она о немъ никогда, не узнаетъ нтъ, никто, никто, кром тебя, добрая сестра моя!… Ты умла побдить свою привязанность къ Франку: такъ точно и я одолю несчастную любовь свою къ Магдалин. Наше положеніе одинаково: мы оба не равны съ тми, кого любимъ.

— Нтъ, Николай, нтъ!… Ты вето, что я: Магдалина теб равна, она также бдна.

— То-то и есть, милая! Слдовательно мы съ ней будемъ пара нищихъ. Зачмъ же мн длать ее несчастною? зачмъ вводить ее въ семейство, у котораго нтъ куска хлба? Можетъ-статься, братья Чирибль найдутъ ей жениха съ состояніемъ. Ежели бы Магдалина любила меня также, какъ я ее, тогда… Но она чувствуетъ ко мн только благодарность за услугу. О, милый другъ! какъ этого мало для взаимнаго счастья! И не долженъ ли я подумать еще о томъ, что введя въ свое семейство жену безъ приданаго, я многаго лишу свою мать и сестру?

— Братецъ! зачмъ это говорить? Не уже ли ты не знаешь, что и маменька, и я, откажемся отъ всего на свт, лишь бы ты былъ счастливъ?

— Знаю, но на мн лежитъ священная обязанность сына и брата.

— Ты можешь разбогатть, братецъ.

— И сдлаться старикомъ. Объ этомъ-то ни думалъ, говоря о своихъ безразсудныхъ надеждахъ на будущее. Нтъ, Катя! нтъ, мой другъ! все это — мечты! Одно, что намъ остается, покорность Провиднію. Оно не судило намъ узнать счастія семейной жизни. Нечего длать! будемъ жить въ одиночеству, будемъ любить другъ друга, вмст состаремся и вмст умремъ. Можетъ-быть, со временемъ, сдые и дряхлые, вспоминая годы нашей молодости, мы съ благодарностью оглянемся на теперешнія несчастія наши, которыя скрпили узы нашей взаимной дружбы и навели насъ на однообразную, но спокойную дорогу, по которой мы тихо дойдемъ до могилы. Можетъ-быть, по сочувствію къ нашему положенію, молодые люди того времени станутъ собираться въ нашъ уголъ, мы будемъ разсказывать имъ свою исторію, и они, со слезами участія, будутъ слушать расказы стараго холостяка и старой двушки, брата и сестры.

Катя улыбнулась сквозь слезы, и братъ съ сестрой обнялись крпко, крпко, какъ-будто заключая между собою союзъ на вчное страданіе и терпніе.

На другой день Николай пошелъ къ братьямъ Чирибль.

— А, мистеръ Никльби! поздравляемъ съ пріздомъ! вскричалъ Тимъ Линкинватеръ. Мы получили ваше письмо… Смайкъ, бдненькій!… Знаете ли, мистеръ Никльби? я почти былъ увренъ, что это случится…. да, почти!…. потому что моя канарейка не хотла ни сть, ни пить, съ того дня какъ вы ухали.

— Въ такомъ случа ваша канарейка гораздо проницательне, нежели какъ я о ней думалъ, сказалъ Николай.

— Не знаю, какъ вы о ней думали, сэръ, отвчалъ Тимъ съ важностью: но эта птица — очень странная птица. Съ-тхъ-поръ, какъ я ее держу въ клтк, она только на четырехъ человкъ обратила свое вниманіе — на мистера Неда, на мистера Чарльза, на меня и на васъ. Это весьма примчательная птица!

Николай согласился съ мнніемъ Тима Линкинватера, и добрый старикъ продолжалъ:

— Но вы, я вижу, теперь не тмъ заняты, мистеръ Никльби…. да! вы не тмъ заняты. Мн, признаюсь, самому бы хотлось услышать какія-нибудь подробности объ этомъ бдняжк. Напримръ, вспоминалъ ли онъ о братьяхъ Чирибль?

— Вспоминалъ, мистеръ Тимъ, вспоминалъ нсколько разъ.

— Это съ его стороны очень похвально, сказалъ старикъ, отирая слезы: очень похвально.

— И про васъ вспоминалъ, мистеръ Тимъ, продолжалъ Николай: поручилъ мн сказать вамъ, что онъ васъ очень любитъ и уважаетъ.

— Какъ? не уже ли?… Ахъ, бдненькій! онъ не забылъ и меня. Дай Богъ ему царство небесное! Жаль только, что его не въ город схоронили. По-моему, мистеръ Никльби, въ цломъ свт нтъ такого удобнаго мста для покойниковъ, какъ Лондонъ, особливо то кладбище, что видно изъ моего окна. Со всхъ сторонъ большіе дома, купеческія конторы, въ лтній день окна въ нижнихъ этажахъ растворены, и въ нихъ видны конторскія книги, прикащики, дрягели. Превосходное кладбище, могу сказать!

Тимъ Линкинватеръ такъ предался духу хваленія, что и не замтилъ, какъ братья, Чирибль вошли въ контору. Они встртили Николая съ обыкновенною ласковостью, и оба изъявили непритворное участю въ его потер.

— Жалко, мистеръ Никльби! говорили они: мы потеряли въ немъ добраго и чувствительнаго молодаго человка. Но что длать, мистеръ Никльби!…. Согласитесь, братецъ Чарльзъ, вдь нечего длать!… Согласитесь, братецъ Недъ, нечего длать!…. Слдовательно, мистеръ Никльби, надобно переносить горе съ мужествомъ и терпніемъ. А притомъ разсудите: о чемъ мы. сокрушаемся? Вдь мы сокрушаемся о самихъ себ, — да, мистеръ Никльби, о самихъ себ, потому-что’о Смайк нечего сокрушаться: ему тамъ гораздо лучше, чмъ здсь… о! гораздо лучше!… и дай Богъ намъ всмъ быть тамъ же, гд онъ теперь!…. Вотъ какъ мы думаемъ, мистеръ Никльби! И Тимъ Линкинватеръ, врно, также думаетъ…. Какъ вы думаете, Тимъ Линкинватеръ?

Добрые близнецы до-тхъ-поръ разговаривали съ Николаемъ, пока не заставили его улыбнуться. Съ этого дня, жизнь семейства Никльби потекла въ какомъ-то томительномъ однообразіи, безъ всякихъ потрясеній, какъ горестныхъ, такъ и радостныхъ. Смерть стараго Ральфа не сдлала большой перемны въ судьб ихъ: они только избавились отъ врага, но были по-прежнему бдны, потому-что посл богатаго ростовщика не осталось никакого состоянія. Николай началъ снова ходить всякій день въ контору братьевъ Чирибль, и оттуда возвращался прямо домой, и проводилъ вечеръ либо одинъ въ своей комнат, либо съ матерью и сестрою. По наружности они казались довольными, но во всемъ былъ примтенъ какой-то оттнокъ грусти.. Наблюдательный глазъ тотчасъ бы замтилъ, что Катя и Николай притворяются, что ихъ гложетъ тайная скука, что съ улыбкою на устахъ, они внутренно переносятъ жестокія мученія.

Однажды убійственное однообразіе ихъ житья было нарушено неожиданнымъ прибытіемъ мистера Тима, который боле мсяца не посщалъ дачи и теперь явился отъ имени хозяевъ своихъ, звать мистрисъ Никльби съ дочерью, съ сыномъ и съ миссъ Ла-Криви на обдъ.

— Что это такое? сказала мистрисъ Никльби, когда онъ ушолъ. Мн кажется, Николай, это что-то до крайности странное, непонятное и — смю сказать — нелпое. Положимъ, они зовутъ насъ, то есть, меня, тебя, Катю, тутъ нтъ ничего удивительнаго: мы знакомы съ мистеръ Чарльзомъ и съ мистеръ Недомъ, они нсколько разъ пили чай и ужинали у насъ, вотъ въ этой самой комнат. Но звать и миссъ Ла-Криви…. зачмъ? начто? для чего… Я конечно уврена, что она будетъ вести себя прилично въ дом братьевъ Чирибль, и мн очень пріятно, что я доставлю ей случай быть въ такомъ избранномъ обществ…… мн очень пріятно: ты не долженъ въ томъ сомнваться, мой другъ. Только я всё-таки не могу постигнуть, что за фантазія — приглашать на обдъ эту добрую и простую женщину. Хорошо еще, что обдъ будетъ черезъ два дня: по-крайней-мр я успю намекнуть, чтобы она сдлала себ новую шляпку, а то ныншняя ея шляпка чрезвычайно затаскана, да притомъ она и надваетъ ее совсмъ не такъ, какъ надо.— Но что длать! прибавила мистрисъ Никльби, вздохнувши: мы никогда не видимъ своихъ недостатковъ: таковъ человкъ!

И вроятно для того, чтобы возвыситься надъ человчествомъ, она вступила въ совщаніе съ Катей относительно нкоторыхъ лентъ, косыночекъ и перчатокъ, которыя, представивъ уму ея вопросъ весьма сложный и требующій большаго вниманія, завели мистрисъ Никльби въ бездну противорчій и не дали ей уснуть во всю ночь.

Какъ бы то не было, когда великій день наступилъ, тоалетъ Кати оказался нимало незатруднительнымъ, потому что она не согласилась употребить въ дало ни одного изъ тхъ украшеній, которыя были для нея приготовлены матерью. Зато ужъ сама мистрисъ Никльби нарядилась какъ нельзя лучше. Чтобы не оставить безъ употребленія вещей, отвергнутыхъ Катею, она возложила все это на себя, и такимъ-образомъ явилась въ самомъ великолпномъ и поразительномъ вид. Въ двнадцать часовъ пріхала миссъ Ла-Криви съ двумя картонками у которыхъ дно вывалилось, когда она выходила изъ дилижанса. Но хлопотуньи-портретчица успла однако жъ выгладить измятое и вымыть замаранное. Все обстояло благополучно, когда спокойная коляска братьевъ Чирибль подъхала къ крыльцу. Сли и отправились.

Старый слуга почтительно встртилъ-гостей въ сняхъ и съ низкими поклонами, приправленными веселою улыбкой, растворилъ передъ ними дверь въ залу, гд были оба брата Чирибль. Мистрисъ Никльби совсмъ растерялась отъ ихъ дружелюбнаго пріему, такъ, что забыла ршительно все, что хотла сказать при представленіи имъ пріятельницы своей миссъ Ла-Криви.

— Вы еще не видались съ Магдалиной, съ-тхъ-поръ какъ она здсь живетъ? спросилъ братецъ Недъ у Кати.

— Ни разу, сэръ, отвчала она.

— И не получали отъ нея писемъ?

— Не получала.

— Такъ видно, Магдалина разлюбила васъ.

— Нтъ, сэръ, этого быть не можетъ: она не разлюбитъ.

— Голубушка! нжно сказалъ братецъ Недъ, улыбаясь и гладя Катю по голов. Послушайте, братецъ Чарльзъ! Магдалина ни разу къ ней не писала, а она и врить не хочетъ, чтобы та разлюбила ее.

Братецъ Недъ присовокупилъ, что Катя сегодня непремнно увидится съ своей подругой, и занялся разговоромъ съ мистрисъ Никльби. Между-тмъ братецъ Чарльзъ взялъ подъ руку Николая и увелъ его въ свой кабинетъ.

— Франкъ! вскричалъ Николай, увидвъ передъ со

бой молодаго человка, котораго полагалъ въ отсутствіи.

— Николай! вскричалъ Франкъ, кинувшись ему на шею.

Братецъ Чарльзъ съ удовольствіемъ смотрлъ, какъ они обнимали другъ друга, и потомъ, обнявши обоихъ вмст, сказалъ:

— Вы прекрасные молодые люди, мистеръ Никльби! прекрасные молодые люди, Франкъ! Дайте мн ваши руки. Вотъ такъ!… Ну, теперь сядемте. Ты, Франкъ, садись съ этой стороны, а вы, мистеръ Никльби, съ этой.

Франкъ и Николай заняли указанныя мста по бокамъ братца Чарльза. Онъ нсколько секундъ, улыбаясь, повертывался то къ тому, то къ другому, потомъ вынулъ изъ кармана большой запечатанный пакетъ и началъ говорить слдующее:

— Вы, друзья мои, не знаете, что у миссъ Магдалины Брей, которую я такъ люблю……….. очень люблю, друзья мои!…. былъ старый дядя по матери, человкъ богатый, но страннаго характеру. Онъ, умирая, завщалъ ей значительный капиталъ, только не объявилъ о томъ ни племянниц, ни отцу ея, а отдалъ документъ на сохраненіе одному пріятелю, съ тмъ, чтобы тотъ вручилъ его Магдалин тогда, какъ она выйдетъ замужъ. Видно, у него было на ум избавить Магдалину отъ жениховъ, которые ищутъ только приданаго. Но дло въ томъ, друзья мои, что пріятель скоропостижно умеръ, и документъ попалъ-въ руки дурныхъ людей. Мы съ братцемъ Недомъ и съ Тимомъ Линкинватеромъ успли кое-какъ его выручить, представили куда слдуетъ, и вотъ, въ этомъ пакетъ, запечатано предписаніе правительства о выдач Магдалин завщаннаго капитала…. Теперь, друзья мои, слушайте со вниманіемъ и дайте мн свои руки. Состояніе Магдалины, конечно, еще не богатое состояніе, но зато она не двушка, а ангелъ… о! она прекрасная двушка!… и сверхъ-того мы вс очень любимъ ее: братецъ Недъ любитъ и я люблю, ея сердце стоитъ тысячи такихъ капиталовъ, какой ей достается, и если бы напримръ ты, Франкъ, вздумалъ жениться на Магдалин, я не сказалъ бы ни слова…. ни одного слова, Франкъ.

— Нтъ, дядюшка, отвчалъ молодой человкъ: я очень уважаю достоинства миссъ Магдалины, но…

— Да! да! перебилъ братецъ Чарльз съ улыбкою: ты уважаешь миссъ Магдалину, но любишь миссъ Никльби. Знаю…. Мистеръ Никльби! племянникъ мой Франкъ любить вашу сестрицу и предлагаетъ ей свою руку, а что касается до Магдалины, то ея сердце занято, мистеръ Никльби…. занято вами, сэръ, и я, ея другъ, предлагаю вамъ ея руку. Мы съ братцемъ Недомъ давно обдумали этотъ планъ, и Тимъ Линкинватеръ говоритъ, что такъ будетъ очень хорошо. Онъ сказывалъ намъ, что вы любите Магдалину, и мы сами замтили, что вы ее любите. Слдовательно все будеть хорошо, и Тимъ Линкинватеръ, хоть большой втренникъ, однако онъ въ этомъ случа не ошибся. Вы любите Магдалину: она любитъ васъ, Франкъ любитъ вашу сестрицу: она…. она…

— Она любитъ Франка! подхватилъ братецъ Недъ, входя въ комнату съ мистрисъ Никльби и Катей. Я переговорилъ съ ними, продолжалъ онъ: и все вышло такъ, какъ мы думали. Слава Богу!

— О! какой день, братецъ Недъ! вскричалъ братецъ Чарльзъ.

Онъ вскочилъ и кинулся обнимать братца Неда, потомъ Франка, потомъ Николая.

— Дайте мн Катю! говорилъ онъ: о! дайте мн Катю, мою племянницу, жену Франка! Я хочу поцловать ее. Мн давно этого хотлось, когда еще я въ первый разъ увидлъ ее, мн тогда же захотлось ее поцловать, словно я зналъ, что она будетъ моей племянницей.

Катя, красня, упала въ его объятія. Тимъ Линкинватеръ ввелъ Магдалину. Она робко подошла къ матери своего жениха. Мистрисъ Никльби, со слезами на глазахъ обняла ее и не могла выговорить ни слова. Близнецы соединили руки молодыхъ людей. Слезы, улыбки, румянецъ стыдливости и недоконченныя восклицанія, были единственнымъ выраженіемъ чувствъ, кипвшихъ въ четырехъ юныхъ сердцахъ. Старики также не отличились особеннымъ краснорчіемъ. Ньюменъ Ноггсъ, пыхтя, душилъ въ объятіяхъ Тима Линкинватера, миссъ Ла-Криви прыгала, взявши за руки мистрисъ Никльби, братья Чирибль стояли обнявшись, отирали слезы и прерывающимся голосомъ говорили: Братецъ Недъ, мои милый товарищъ!.. Братецъ Чарльзъ, мой милый товарищъ!

Не нужно говорить, какъ веселъ былъ обдъ. Мистрисъ Никльби сидла между двухъ братьевъ, женихи возл невстъ, а Тимъ Линкинватеръ возл миссъ Ла-Криви, и никто ничего не лъ.

— Вы не выдержали! сказалъ Тимъ братцу Чарльзу: хотли немножко помучить молодыхъ людей, а вмсто-того все въ одну минуту кончили.

— Вотъ какой злой! отвчалъ братецъ Чарльзъ: онъ же попрекаетъ мн, что я все кончилъ въ минуту, а самъ нсколько дней приставалъ, чтобы мы скоре кончали, тогда-какъ ничто не было приготовлено!

— Да, братецъ Чарльзъ, сказалъ братецъ Недъ: Тимъ Линкинватеръ пренепостоянный человкъ, на него никакъ нельзя угодить, онъ ничмъ не бываетъ доволенъ, онъ съ норовомъ, братецъ Чарльзъ, Тимъ Линкинватеръ, вы съ норовомъ, сэръ. Ваше здоровье!

Посл обда, когда дв молодыя четы, ворковали по уголкамъ, а мистрисъ Никльби краснорчиво поддерживала разговоръ съ Двумя братьями и Ньюменомъ Ноггсомъ, Тимъ Линкинватеръ, по какому-то случаю, очутился опять возл миссъ Ла-Криви, которая сидла у окошка и вздыхала.

— О чемъ вы вздыхаете? спросилъ онъ, смотря на свои черные шелковые чулки и новые башмаки съ большими серебряными пряжками.

— Ни о чемъ, мистеръ Тимъ.

— Не вздыхайте.

— Не могу.

— Почему?

— Потому что мн весело.

— И мн весело.

Тимъ Линкинватеръ пристально посмотрлъ на миссъ Ла-Криви, она засмялась, онъ тоже.

— Они очень счастливы, эти молодыя люди! сказалъ Тимъ.

— Очень счастливы, повторила портретчица.

— Отчего?

— Оттого что они вмст.

— Вдь и мы съ вами вмст.

— Да.

— Отчего же мы не такъ счастливы, какъ они?

— Отчего!…

Миссъ Ла-Криви запнулась на этомъ слов: она думала, что на вопросъ Тима легко отвчать, но въ практик оказалось противное.

— А я знаю отчего, шепнулъ Тимъ.

— Отчего? спросила миссъ Ла-Криви.

— Оттого что ихъ обвнчаютъ и они всегда будутъ вмст, а мы съ вами бываемъ вмст только на время.

— Можетъ-быть.

— Знаете ли что, миссъ Ла-Криви? Обвнчаемтесь, чтобы быть всегда вмст.

— Вотъ пустяки!

— Ни мало.

— Да мы съ вами старики!

— Такъ что же?

— Надъ нами вс куры станутъ смяться.

— А пусть ихъ!

— Полноте, мистеръ Тимъ.

— Полноте, миссъ Ла-Криви. Мы оба люди добрые и веселые. Вы любите посмяться: и я тоже, вы любите поработать: и я тоже. Мы будемъ славная пара, мужъ и жена или жена и мужъ, какъ хотите: мн всё-равно. Соглашайтесь, что-ли!

— Нтъ, это нелпость. И что скажутъ мистеръ Чарльзъ, мистеръ Недъ?

— Что они скажутъ? Да не уже ли вы думаете, миссъ Ла-Криви, что я завелъ эту рчь, не посовтовавшись напередъ съ Ними?

— Какъ! ужъ вы выболтали?

— А что жъ?

— Мн будетъ стыдно взглянуть на нихъ.

— Вотъ еще! Я у нихъ живу сорокъ лтъ: чего ихъ стыдиться?… Давайте-ко руку…. проворне! Мы будемъ отличная пара. Все пойдетъ постарому. Я ужъ сказалъ мистеръ Неду и мистеръ Чарльзу, чтобы они оставили насъ въ той же комнат, гд живу я одинъ. Мы ничего не передвинемъ съ мста на мсто, у насъ все. будетъ такъ, какъ есть, и все будетъ прекрасно…. комодъ,:диванъ, столъ, горшки съ цвтами и дти….

— Дти, мистеръ Тимъ?

— Да, дти мистеръ Франка и мистеръ Никльби, а мы будемъ — словно ихъ ддушка съ бабушкой, или бабушка съ ддушкой: я ужъ вамъ сказалъ, что для меня всё-равно. Ршайтесь, пожалуйста, безъ дальнихъ околичностей.

Не прошло десяти минутъ, Тимъ Линкинватеръ и миссъ Ла-Криви уже разговаривали между собою какъ мужъ и жена, которые цлый вкъ жили вмсти и ни разу не ссорились. Вс отъ души поздравили жениха и невсту, миссъ Ла-Криви была въ замшательств, а Тимъ Линкинватеръ уврялъ, что въ цломъ Лондон нтъ такой женщины, какъ его будущая жена.

— Скажи, пожалуйста, Катя, спросила мистрисъ Никльби, когда он воротились домой: не уже ли въ самомъ дл правда, что давича говорили насчетъ миссъ Ла-Криви и мистеръ Линкинватера?

— Да, маменька, правда: они помолвлены.

— Боже мой, какая глупость! Этотъ Тимъ Линкижватеръ съ ума сошолъ. Жениться въ его лта! и на комъ? на такой же старух, какъ онъ самъ! Ужъ если ему захотлось жениться, такъ выбралъ бы помоложе…. напримръ, женщину моихъ лтъ.

Вообще намреніе Тима не снискало одобренія почтеннной мистрисъ Никльби, но боле всего она возставала противъ самой миссъ Ла-Криви, увряя, что ей совсмъ неприлично выходить замужъ, и, приводя въ примръ свой благородный отказъ джентельмену въ бархатномъ картуз, который, говорила она, ‘но своему уму и образованности, стоитъ десяти такихъ старичищемъ, какъ Тимъ’.

Зато вс прочіе, кром мистрисъ Никльби, были совершенно довольны счастливой и для многихъ неожиданной развязкой общей судьбы. Николаю смертельно хотлось сообщить о томъ Другу своему Джону, и такъ-какъ свадьбы, по Случаю траура Магдалины, были отложены, то онъ, несмотря на непріятность разлуки, ршился самъ похать въ Іоркшейръ, чтобы еще больше обрадовать добраго, провинціяла. Братья Чирибль поручили ему доставить Джону искренній ихъ поклонъ, и сказать, что они весьма желаютъ съ нимъ познакомиться. Говорятъ, будто-бы Магдалина тихонько просила Николая поскорй воротиться, но мы не ручаемся за достоврность этого извстія, потому-что она сама о томъ никому не сказывала.

Свиданіе двухъ друзей было довольно шумно. Джонъ Брауди топалъ, кричалъ, хохоталъ. Черезъ пять минуть разговора съ неугомоннымъ іоркшейрцемъ, Николай не походилъ на себя, потому-что тотъ совсмъ растрепалъ его своими внезапными и не очень осторожными объятіями.

— Вотъ теб разъ! говорилъ онъ. Ха, ха, ха! Хотлъ итти къ намъ въ крестные отцы, да теперь самъ…. А я думалъ-было посылать за тобою, хо, хо, хо!…. Тилли, поди сюда! Видишь, мистеръ Никльби? Ха, ха, ха!

— Я не отрекаюсь отъ слова, сказалъ Николай.

— Не отркаешься?…. Ладно! Ну, давай руку. Такъ! Айда молодецъ! вотъ люблю. Женится! и сестру выдаетъ! Право, молодецъ!…. Ну, а что жъ школьный учитель?

Николай разсказалъ о Сквирс.

— Такъ его въ самомъ дл засадили въ тюрьму? вскричалъ Джонъ: славно! Здсь ходилъ слухъ, будто бы его засадили, да я не поврилъ. А между-тмъ ученики начали бунтовать.

— Неужели?

— Да, жены Сквирса не слушаются, на дочь смотрть не хотятъ. Надо унять ихъ, пока бсенята не провдали наврно, что Сквирсъ на цпи: тогда съ ними и самъ чортъ не управится.

Какъ человкъ уважаемый въ околотк, Джонъ Брауди ршился лично пуститься въ Дотбойсъ-Голль, для объявленія жен Сквирса о печальной участи ея мужа и для предупрежденія всякихъ неистовствъ со стороны учениковъ. Гулъ, визгъ и стукъ, которые онъ услышалъ, подходя къ такъ-называемому ‘педагогическому амбару’, заблаговременно извстили Джона, что тамъ дло идетъ не на шутку. И подлинно, школа была въ полномъ возстояніи. Нсколько учениковъ, стоя на скамейкахъ, кричали во все горло, что они не хотятъ учиться, другіе ломали каедру, выбрасывали за окна чернилицы, книги, линейки, третьи, окруживъ мистрисъ Сквирсъ, вымщали на ней вс пинки, щипки и побои, которые она въ прежнее время такъ щедро раздавала воспитанникамъ.

— Что вы длаете, собаки? загремлъ честный Джонъ: какъ вы смете самовольничать? Вотъ я васъ!

— Сквирсъ въ тюрьм! Сквирсъ въ тюрьм! былъ всеобщій отзывъ.

— Ну такъ что жъ, что въ тюрьм? возразилъ Джонъ.

— Мы не хотимъ оставаться въ школ! отвчало нсколько голосовъ. Ура!

— Не хотите оставаться?… Разумется! на кой чортъ оставаться въ такой школ, гд не станутъ учить?… Да зачмъ же вы кричите безъ-толку? Ужъ коли кричать, такъ кричать какъ слдуетъ. Вотъ, за мной! Разъ — два — три — урра!

— Уррра!

— Дураки! совсмъ не умете. За мной. Разъ — два — три — урра!

— Уррра!

— Теперь изрядно…. Опять!— Урра!

— Уррра!

— Урра!

— Уррра!

Такимъ-образомъ добрый Джонъ возстановилъ порядокъ въ дотбойсскомъ училищ. Вс ученики разбжались. Нсколько дней окрестности были наполнены бдными, оборванными мальчишками, которые скитались по полямъ и рощамъ, какъ дикіе. Не многіе изъ нихъ добрались до родительской кровли, большая часть погибла жертвою разврата и нищеты, нкоторые померли подъ открытымъ небомъ. Одного малютку, лтъ семи, нашла мертвымъ въ двадцати миляхъ отъ Дотбойса: онъ несъ съ собой птичку въ клтк, и когда она околла, то потерялъ мужество и умеръ возл своей любимицы. Другой былъ найденъ подъ деревомъ на берегу ручья, долго думали, что онъ спитъ, собака лежала у его груди и не подпускала никого къ мнимо-спящему.

Теперь намъ остается заключить эту повсть и раскланяться съ читателемъ, который не полнился прочесть ее.

Лишь-только кончился трауръ Магдалины, сыграли три свадьбы вдругъ, и вышло три счастливыя пары. Братья Чирибль оставили торговлю, передавъ вс дла племяннику. Николай присоединилъ къ ихъ капиталу приданое своей жены, и вслдствіе того почтенный домъ теперь носитъ фирму: ‘Чирибль и Никльби’ Старики не могутъ налюбоваться, на свое семейство и нужно ли говорить, какъ они счастливы, видя вокругъ себя столько людей, обязанныхъ имъ своимъ счастьемъ? Тимъ Линкинватеръ взялъ приступомъ мсто прикащика въ новомъ торговомъ дом, не согласись ни подъ какимъ видомъ вступить въ компанію и оставшись жить въ той же комнат, въ которой жилъ прежде. Единственная перемна, какую онъ позволилъ у себя сдлать, состояла въ искусномъ помщеніи надъ диваномъ двухъ миніатюрныхъ портретовъ, изъ которыхъ одинъ представляетъ серебрянныя очки съ чмъ-то въ род человческой напудренной головы, а другой — лицо также, можетъ-быть, человческое, въ женской шляпк. Мистрисъ Линкинватеръ утверждаетъ, будто-бы первый портретъ есть изображеніе ея мужа, а что касается до послдняго, то хотя близкое сосдство его къ первому внушаетъ сильное подозрніе, что онъ долженъ являть зрителямъ особу самой мистрисъ Линкинватеръ, однако жъ, по замчанію нкоторыхъ знатоковъ, въ немъ гораздо боле сходства съ своимъ сосдомъ, нежели съ нею. Какъ бы то ни было, старые супруги, кажется, очень счастливы. Характеры ихъ длаются лучше и лучше. Друзья не могутъ нарадоваться на ихъ согласіе, и вопросъ о томъ, кто изъ нихъ миле — Тимъ ли, сидящій на своихъ мягкихъ креслахъ, или жена его, когда она смотритъ на Тима, остается донын неразршеннымъ.

Для удовлетворенія справедливаго любопытства читателя, помянемъ о судьб и другихъ лицъ, являвшихся въ этой повсти.

Мадамъ Манталини развелась съ мужемъ и продолжаетъ довольно выгодно торговать подъ именемъ миссъ Негъ. Мосьё Манталини нсколько времени шатался по Лондону, но когда одни изъ его модныхъ платьевъ совсмъ износились, а другія были проданы или заложены, онъ пошелъ на какую-то фабрику, и тамъ хозяинъ ежедневно наказываетъ его за глупость, лность и заносчивость нрава.

Мистеръ Кроммльзъ, совершивъ еще нсколько турокъ по тремъ соединеннымъ королевствамъ, отправился съ своей провинціальною знаменитостью въ Америку. Въ послдней нью-іоркской газет напечатано, что Феноменъ, миссъ Нинета, вскружила головы всмъ нью-іоркцамъ и подала поводъ къ основанію двухъ или трехъ новыхъ сектъ.

Пегъ Слейдерскью пропала безъ всти.— Артуръ Грайдъ умеръ съ натуги, таща изъ банка большой мшокъ золота.— Сноли мошенничаетъ потихоньку.— Сквирса сослали въ Ботани-Бей.— Брукеръ кончилъ жизнь въ раскаяніи.

Лтъ черезъ пять посл женитьбы, Николай, сдлавшись довольно богатымъ купцомъ, купилъ и возобновилъ старый домъ отца своего. Семейство его увеличилось, потребовались пристройки и передлки, но т комнаты, въ которыхъ жилъ добрый отецъ его, оставлены въ прежнемъ вид, какъ были при покойникъ.

Неподалеку оттуда есть другая ферма, принадлежащая Франку. И тутъ тоже надо было пристроивать нсколько дтскихъ комнатъ.

На лтніе мсяцы дв счастливыя четы удаляются въ свои сельскія убжища, поручая дла Тиму Линкинватеру, который сохранилъ свое пристрастіе къ городской жизни. Братья Чирибль слдуютъ за ними. Мистрисъ Никльби также. Но мудрено сказать, гд живутъ они, потому-что на обихъ фермахъ есть назначенныя для нихъ комнаты и близость разстоянія позволяетъ имъ всякій день мнять свое жилище, ночуя то у Франка, то у Николая, какъ случится.

На полдорог отъ одной фермы къ другой, выглядываетъ изъ подъ развсистыхъ деревьевъ маленькій домикъ, въ которомъ, зимою и лтомъ, живетъ сдой и худощавый старикъ. Онъ смотритъ за фермами, когда хозяева въ город. Лтомъ у него другая забота — играть съ дтьми. Не сыщете человка, который бы умлъ такъ занять малютокъ, и признательныя малютки безъ памяти любятъ Ньюмена.

Часто ихъ видятъ за блой оградой, гд возвышается нсколько небольшихъ холмовъ и растутъ прекрасные цвты и деревья. Ньюменъ плететъ гирлянды, дти украшаютъ ими надгробный памятникъ Смайка.

‘Библіотека для Чтенія’, тт.38—39, 1840

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

Читайте также: