![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/b01-9.jpg)
ЖИВЫЕ ЦВТЫ.
ЖИВЫЕ ЦВТЫ.
ИЗДАНІЕ
ДВИЦЫ ЭСБЕ.
САНКТПЕТЕРБУРГЪ.
1859.
ПЕЧАТАТЬ ПОЗВОЛЯЕТСЯ.
ПРІЕМЫШЪ
или
ЛЮБОВЬ КЪ ЦВТАМЪ.
ПРІЕМЫШЪ
или
ЛЮБОВЬ КЪ ЦВТАМЪ.
Живые цветы, Бурнашева Софья Петровна, Год: 1859
Время на прочтение: 17 минут(ы)
съ тмъ, чтобы по отпечатали представлено было въ Цензурный Комитетъ узаконенное число экземпляровъ. С.-Петербургъ, 16 Марта, 1859 года.
На одной изъ дачь петербургскихъ окрестностей жилъ — дворникомъ впродолженіи уже нсколькихъ лтъ, отставной унтеръ-офицеръ Иванъ Гавриловъ. Бднякъ лишился своей жены, и не имя дтей, жилъ одинъ одинехонекъ, разсеваясь только играми Туркашки, пестрой, мохнатой собаки, да ласками Блочки, хорошенькой козы, взлелянной покойницей женой Гаврилова и съ которой онъ ни за что не хотлъ разстаться. Лто проходило незамтно, дачи наполнялись народомъ, везд была жизнь, везд было весело, и Гавриловъ, не суроваго, отъ природы нрава, пользовался расположеніемъ всхъ жильцовъ своей дачи. Къ тому же онъ содержалъ ее въ большомъ порядк, до поздней осени оберегалъ и успокоивалъ своихъ дачниковъ, не допускалъ въ дом никакого шума, съ прислугой былъ учтивъ, къ господамъ услужливъ, дтямъ разсказывалъ про походъ въ Туречину и на Француза, никто никогда не видалъ его въ пьяномъ вид и, благодаря такому хорошему поведенію дворника, дача г-на Мамурова имла самую лучшую репутацію и всегда была занята. Хозяинъ, разумется, дорожилъ Гавриловымъ и щедро его награждалъ. Добрый старикъ считалъ себя вполн счастливымъ и беззаботно насвистывалъ военный маршъ, стругая скамейки и небольшіе столы, изготовленіемъ которыхъ занимался въ скучное зимнее время.
Грустны дачи зимою съ ихъ блымъ саваномъ, изъ-подъ котораго торчатъ обнаженныя втви деревьевъ, везд темно, въ лсу печально воетъ втеръ, садъ не отличишь отъ поля, все какъ будто вымерло въ томъ мст, гд еще недавно было такъ весело, шумно, игриво. Только голодныя собаки рыщутъ по пустымъ дачамъ, въ надежд отрыть подъ снгомъ заброшенную кость, да дворники изрдка выходятъ изъ своей теплой избы и зайдутъ къ сосду поболтать на досуг. Гавриловъ выходилъ рдко: онъ устроилъ себ уютную и опрятную коморку, гд скромная постель, столъ, два табурета, да комодъ съ зеркальцемъ составляли все убранство: въ комнат было свтло, чисто и хотя пахло табакомъ, любимцемъ нашего пустынника, но не въ такой степени, чтобы образовать непроницаемую для глаза завсу, какъ это большею частью случается отъ чада и дыма въ жилищахъ простыхъ людей.— Врный Туркашъ былъ неизмннымъ товарищемъ Гаврилова, а для Блочки онъ устроилъ въ конюшн теплую и покойную спальню. Добрыя животныя, какъ бы понимая какъ грустно было одиночество для ихъ хозяина, старались ласками и играми развлечь его хоть нсколько, и сосди нердко удивлялись, что такой почтенный служивый, видвшій столько любопытнаго на своемъ вку, могъ отъ души забавляться прыжками козы и поддльными нападеніями на нее собаки. ‘А чтожъ? возражалъ Гавриловъ, разв они не такія же Божія созданія какъ мы? Разв не любо смотрть на человка веселаго? Гд веселье, тамъ доброе сердце, потому что съ черными мыслями на ум не пойдешь смяться, да прыгать. Твари эти веселы отъ того, что я берегу ихъ, он любятъ меня и не умя говорить, играютъ, да веселятся и тмъ меня старика тшутъ!… Спасибо имъ!’ И солдатъ ласково трепалъ мохнатую голову своего товарища, а Блочка, положивъ ему на колни мордочку, такъ умильно поглядывала на него своими зоркими, свтлосиними глазками какъ будто выспрашивала и себ ласку. Бережливость и трудолюбіе Гаврилова доставляли ему порядочный доходъ, и онъ сожаллъ только объ одномъ, что не иметъ ни дтей, ни родныхъ кому бы оставить свои деньги посл смерти. Не смотря на это, онъ все таки работалъ весьма старательно отъ того, что съ малыхъ лтъ не привыкъ быть минуты празднымъ. ‘Для кого же ты трудишься, старикъ?’ спрашивали его сосди. ‘Отказывая себ въ многомъ, ты бережешь деньги для чужихъ’!… ‘Нтъ я берегу ихъ на то время когда у меня не будетъ силъ работать, когда придется жить у добрыхъ людей: за доброту ихъ и попеченія я таки буду имть, чмъ отблагодарить ихъ, а умру, такъ лихомъ не помянутъ, свчу за упокой души поставятъ на могилку и оснятъ ее святымъ крестомъ. По милости Государя Батюшки я имю кусочикъ на хлбъ, коморка у меня теплая, добрые люди любятъ, Туркашъ и Блочка сыты, веселы, довольны, а пока руки работаютъ, глаза, глядятъ, а ноги ходятъ — отчего не потрудиться? Праздность великій грхъ, я же только въ будни работаю, а въ праздники Богу молюсь, да съ соадями трубочку покуриваю!…’
Такъ жилъ нашъ Гавриловъ нсколько лтъ, и дача г-на Мамурова сдлалась для него вторымъ отечествомъ.
Однажды, въ глубокую осень, когда вс дачи уже опустли и начались темные, длинные вечера, Гавриловъ вышелъ изъ коморки подышать еще разъ воздухомъ, и въ сопровожденіи обоихъ друзей своихъ, рдко съ нимъ разстававшихся, онъ медленно отправился къ осиротвшей рощиц, въ намреніи набрать по дорог хворосту, чтобъ затопить завтра печь. Уже начинало порядочно темнть. Блочка шла возл хозяина, робко озираясь и вздрагивая отъ треска сухихъ втвей подъ ея ногами, Гавриловъ пускалъ густые клубы дыма и въ промежуткахъ насвистывалъ свой любимый маршъ, или журилъ козочку за ея трусость, разсказывая ей въ сотый разъ про войну со всми ея опасностями, Блочка подымала головку и ближе прижималась къ старому герою, а рзвый Туркашъ, бгая взадъ и впередъ съ радостнымъ лаемъ, еще боле возбуждалъ робость бдненькаго животнаго и даже иногда, наскучивъ его бездйствіемъ, осмливался схватить зубами шею или ногу трусливой подруги, которая отвчала ему привтливымъ ударомъ роговъ и, забывъ на минуту свой страхъ, веселыми прыжкомъ вдругъ настигала собаку.— Гавриловъ ободрялъ ее голосомъ, но увщеванія его слабо дйствовали на робкое животное, котораго мгновенная игривость изчезала при первомъ, малйшемъ шум.— Соскучась, наконецъ, тратить нэпрасдо свою изобртательность, Туркашъ оставилъ въ поко трусиху подругу, и ограничился собственными, неутомимыми прыжками и бготнею.— Онъ, то изчезалъ изъ глазъ, какъ стрла, то, раскапавъ землю рыломъ и ногами, подбрасывалъ ее вверхъ и, какъ будто, самъ смясь своей шалости, поглядывалъ весело на грозившаго ему Гаврилова.— Но вдругъ Туркашъ подбжалъ съ видомъ какого то безпокойства къ своему хозяину, и недовольное тмъ, что тотъ на него не обращаетъ никакаго вниманія, умное животное начало громко лаять, смотря очень убдительно въ глаза солдата.— ‘Ну, ну, туду! Полно шалить! ворчалъ Гавриловъ, продолжая собирать на земл сухія втви, что ты разшумлся сегодня? Знать передъ погодой!.. Смирно!… Лучше, пріятель, помоги мн тащить до дому мою связку! Ну-ка! Апортъ!’ И старикъ подалъ собак большую втвь, заране забавляясь ея играми, но, противъ обыкновенія, Туркашъ не прикасался къ поноск, и продолжая смотрть пристально въ глаза хозяина, по прежнему громко лаялъ.— ‘О! о! мы вышли сегодня изъ дисциплины! сказалъ Гавриловъ, оставляя свою работу, это что нибудь значитъ!’ — Туркашъ, видя, что его начали понимать, замахалъ радостно хвостомъ, потомъ веселымъ прыжкомъ удалился отъ хозяина, но въ ту же минуту возвратился къ нему, опять залаялъ, опять сталъ прыгать, какъ будто радуясь чему-то, и схвативъ зубами тулупъ Гавриловз, слегка принялся его тянуть.— ‘Ну, ну, ладно говорилъ солдатъ, невольно слдуя по направленію указанному собакой, посмотримъ, что ты тамъ нашелъ любопытнаго!’ — Трое друзей пошли въ густоту рощи: Туркашъ весело бжалъ впереди, будто показывая дорогу, и такъ какъ товарищи шли не довольно скоро по его желанію, то, остановясь на минуту, онъ оглядывался на нихъ и жалобно лаялъ, что очень пугало бдную Блочку, пожертвовавшую этой прогулк своею теплою постелью, изъ одной привязанности къ доброму хозяину. Вдругъ Туркашъ бросился впередъ, что то обнюхалъ, и махая хвостомъ, прилегъ къ земл. До крайности заинтерисованный, Гавриловъ прибавилъ шагу, и сама козочка, какъ будто понимая языкъ собаки, поспшне побжала впереди хозяина. Каково же было удивленіе солдата когда онъ увидалъ подъ деревомъ, прикрытую блымъ полотномъ, небольшую корзиночку, и въ ней новорожденнаго младенца. Малютка спалъ сномъ невинности, а подл него добрый Туркашъ какъ будто сторожилъ бдняжку. Увлеченный чувствомъ естественнаго состраданія, Гавриловъ осторожно поднялъ корзинку, и смотря съ любовью на спавшаго ребенка: ‘Богъ насъ соединилъ, малютка, произнесъ онъ, Богъ только одинъ и вправ разлучить!’ — Туркашъ внимательно слдилъ за всми движеніями хозяина, но видя, что онъ нагнулся къ корзинк, какъ-бы желая поцлуемъ привтствовать новаго гостя, добрая собака радостно залаяла, запрыгала и съ явною благодарностью лизала руки солдата. Гавриловъ слъ на пень, чтобъ лучше укрыть малютку, а блочка съ любопытствомъ просунула голову въ корзину.— ‘Да, да! говорилъ солдатъ, вотъ теб питомецъ, моя красавица, а какъ выростетъ мы добру разуму его научимъ! Такъ ли, Туркашка? А?… Экой злодй! . Бросить младенца!… Ну, да съ Божьею помощью, мы его подымемъ, будетъ молодецъ у насъ!… Ишь нехристы, въ какую стужу тутъ его оставили…. Хорошо, что ты, Туркаша, на слдъ попалъ, а то не видать бы ему свта Божьяго, горемычному! Ну, пойдемте домой, семья моя прибыла, такъ и заботъ прибыло!’ — Съ заботливостью нжной матери понесъ Гавриловъ свою драгоцнную ношу, Блочка шла возл безпрестанно, подымая голову къ корзинк, а Туркашъ забгалъ, то спереди, то сзади, чтобъ заглянуть въ глаза хозяина, или увриться не угрожаетъ ли какая нибудь опасность его любезнымъ друзьямъ. Возвратясь домой, Гавриловъ бережно вынулъ малютку изъ корзины, нжно поцловалъ его открытые глазки, весело глядвшіе на спасителя, и положивъ на свою постель, между подушками, принялся обсматривать корзинку. Онъ не нашелъ въ ней ничего, кром короткой записки, въ которой изломаннымъ почеркомъ было написано, что младенецъ круглый сирота, въ Св. крещеніи нарченъ Филиппомъ и не иметъ никакого средства къ пропитанію.— ‘У меня кормилица готова, подумалъ Гавриловъ, и хоть состоянія я не имю, но съ голоду у меня, Богъ дастъ, Филиппъ не умретъ.’
На другое утро онъ, какъ слдуетъ, подалъ о случившемся объявку въ полицію и сказалъ, что охотно усыновляетъ ребенка, посланнаго ему судьбой. Казалось, Провидніе покровительствовало бдному сирот, котораго оно одарило цвтущимъ здоровьемъ, прекрасными душевными свойствами и бойкими способностями. Первые годы дтства, столь трудные иногда и тамъ даже, гд ребенокъ бываетъ окруженъ всми удобствами жизни, гд онъ, на рукахъ нжной матери растетъ какъ подъ живительнымъ лунемъ солнца, протекли незамтно и благополучно въ скромномъ жилищ стараго солдата. Блочка вскормила малютку, Богъ берегъ и хранилъ его, Гавриловъ училъ его молиться и благодарить Творца Небеснаго. Добрый старикъ привязался къ мальчику всею силою своей любящей души и всякое утро приносилъ Господу благодарственную молитву за ниспосланіе ему этой радости на старости. Когда Филиппъ подросъ и начала въ немъ пробуждаться дятельность ума, названный отецъ сталъ показывать ему азбуку, учить грамот, сколько самъ ее зналъ, пріучалъ его къ садоводству, знакомилъ съ полевыми работами, показывалъ какъ должно стругать, пилить, клеить и лакъ наводить, однимъ словомъ онъ охотно передавалъ ему вс свои небольшія познанія, а мальчикъ, не мене охотно пользовался всмъ, что доставляла ему судьба, и счастливая его природа умла сама собою дополнять и развивать эти поверхностныя свднія. Филиппъ отличался рдкою любознательностью, и не смотря на живость характера, заимствованную, можетъ быть отъ рзвушки кормилицы, онъ готовъ былъ цлые часы слушать разсказы Гаврилова о поход на Туречину, о пожар въ Москв, о великихъ длахъ царя Петра, котораго исторія крайне заинтересовала ребенка съ тхъ поръ какъ названный отецъ объяснилъ ему значеніе лубочной картинки, украшавшей его коморку и на которой Великій былъ изображенъ въ лодк, во время страшной бури.— Не имя игрушекъ подобно дтямъ, воспитаннымъ въ довольств, но готовый играть также какъ они, Филиппъ былъ неистощимъ въ изобртеніи забавъ. Въ особенности любилъ онъ созерцать природу, и нердко случалось Гаврилову заставать его въ глубокомъ раздумь надъ муравейникомъ или паутиною: онъ долго, долго смотрлъ на трудолюбивое наскомое, которое съ видимымъ усиліемъ волокло ношу, для него слишкомъ тяжелую, слдилъ за его услужливыми товарищами, всегда готовыми придти къ нему на помощь, наблюдалъ за безобразнымъ паукомъ, такъ мастерски сплетавшимъ свою кружевную сть, въ которую опрометчиво бросались неосторожныя мухи. Притаясь въ уголк, съ замираніемъ сердца, Филиппъ видлъ какъ кровожадное наскомое терпливо поджидало свою втренную жертву, потомъ оно вдругъ бросалось на нее, опутывало ее тысячами безконечныхъ нитей, бдняжка билась судорожно, тщетно стараясь вырваться изъ этого прозрачнаго лабиринта и нашъ наблюдатель, увлеченный добротою своего сердца, бросался спасать бдную муху и прогонялъ лютаго охотника. Въ замнъ деревянныхъ лошадокъ, украшенныхъ золотомъ и блестящими бляхами, или паяца съ погремушками въ рукахъ, Филиппъ самъ устроивалъ себ качели, коньки, мячики, а вмсто гимнастическихъ забавъ, онъ проворно, какъ кошка, карабкался по деревьямъ, взбирался на самую вершину и съ любопытствомъ, свойственнымъ его возрасту, разсматривалъ гнзда птичекъ, но никогда не позволялъ себ ихъ раззорять. Онъ зналъ вс породы, любилъ заниматься ихъ воспитаніемъ, изучалъ, самъ собою, ихъ природу и привычки, цвты не мене его занимали, онъ умлъ назвать каждый изъ нихъ, но цлымъ часамъ рылся въ трав, чтобъ подстеречь замченнаго имъ наканун хорошенькаго червяка, котораго бережно укладывалъ въ коробочку на мягкую постель изъ листьевъ и черезъ нсколько времени, къ большой радости умнаго ребенка, въ коробочк зарождалась прекрасная пестрая бабочка, которую онъ немедленно выпускалъ на волю, смясь ея игривому полету и бгая за нею, какъ-будто ловя бглянку.— Видя его природное влеченіе къ подобнымъ забавамъ, Гавриловъ, для большаго поощренія, отгородилъ ему крошечный участокъ въ огород, принадлежавшемъ къ дач г-на Мамурова и предоставилъ Филиппу обработывать этотъ клочокъ землицы собственными руками, безъ всякаго посторонняго содйствія. Мальчикъ трудился надъ своимъ садомъ въ пот лица, пахалъ., рылъ, чистилъ, сажалъ, подрзывалъ какъ будто готовилъ произведенія свои на выставку любителей садоводства, а въ минуты отдыха рзвился съ врнымъ Тур. кашкой или шутя дразнилъ свою кормилицу Блочку. Добрыя животныя такъ свыклись съ нимъ, что знали вс его привычки и понимали не только слова, но даже ласковый или сердитый взглядъ. Должно сознаться, что шалунъ избалованный ихъ снисходительностію, нердко употреблялъ даже во зло ихъ безграничное терпніе: онъ садился на спину Туркашки, наряжалъ его, по своему дтскому произволу запрягалъ въ телжку, или, превративъ напротивъ Блочку въ рысака онъ училъ Туркашку ходить на заднихъ лапахъ позади экипажа.— Добрыя животныя терпливо выполняли прихоти своего любимца и послушныя всмъ его требованіямъ, старались какъ можно лучше удовлетворять шалуна, но если ему случилось отнять у Туркашки лакомую косточку, собака забывала всякую дисциплину, и между бывшими друзьями возникла маленькая война, кончавшаяся обыкновенно посредничествомъ Гаврилова, который, сурово прикрикнувъ на Туркашку, уводилъ своего баловня и старался пояснить, ему что Богъ создалъ животныхъ для пользы и удовольствія человка, мучить же, дразнить ихъ и портить ихъ хорошія качества — дурно и даже гршно. Добраго мальчика убдить было не трудно: онъ со слезами бросался къ Туркашк, цловалъ его, ласкалъ, называлъ нжнйшими именами, прося забыть его шалость и несправедливость, а добрая собака съ радостнымъ визгомъ лизала его руки, какъ будто извиняясь передъ нимъ, что была причиною выговора и минутной горести. Такимъ образомъ водворялась прежняя дружба, а дни шли за днями, мсяцы за мсяцами, такъ непримтно, что только одна увеличивавшаяся слабость стараго Гаврилова напоминала ему, что вс мы гости на земл и что сегодня, завтра десятилтній Филиппъ можетъ вторично остаться круглымъ сиротой. При этой мысли, грустно задумывался солдатъ и молитва его передъ образомъ Спасителя длалась еще горяче, еще продолжительне. Но провидніе видимо хранило, и пріемыша, и благодтеля, готовя первому, заране, новаго покровителя и отца.
Въ одно лто дача г-на Мамурова была нанята г-мъ Негорскимъ, молодымъ докторомъ, весьма образованнымъ и ласковымъ. Онъ жилъ одинъ, безъ всякаго, семейства и Филиппъ замтилъ, что каждое утро новый жилецъ уходитъ куда-то гулять съ книгою и съ какимъ-то жестянымъ ящичкомъ. Для такого ребенка каковъ былъ нашъ мальчикъ, все служило развлеченіемъ и пищею для наблюденій, да и всякой на его мст, заинтересовался бы этимъ таинственнымъ ящичкомъ. Вотъ онъ и сталъ слдить каждое утро за докторомъ, сначала издалека, прячась за деревья, потомъ, увлеченный природнымъ любопытствомъ, онъ началъ подходить ближе, желая разсмотрть, что хранится въ ящик, и однажды, увидавъ какъ молодой ученый проткнулъ красивую бабочку длинною булавкою, мальчикъ не выдержалъ и громко вскрикнулъ. Испуганный движеніемъ сдланнымъ въ эту минуту господиномъ Негорскимъ, Филиппъ хотлъ убжать, но рука жильца остановила его. Пріемышъ Гаврилова былъ честенъ и прямодушенъ, ложь казалась ему отвратительнымъ порокомъ, а по этому онъ очень откровенно признался во всемъ доктору. Молодой человкъ былъ уменъ, добръ внимателенъ ко всякому, заслуживающему его участія, и простодушный разсказъ мальчика обнаружилъ столько похвальной любознательности въ этой грубой оболочк, столько чувствительности и доброты, что невольно возбуждалъ сочувствіе и подавалъ большія надежды на быстрое развитіе.— Г-нъ Негорскій успокоилъ встревоженнаго ребенка, обласкалъ его какъ умлъ, и замтивъ, что глаза Филиппа упорно устремлялись на таинственный ящикъ: ‘А! дружокъ! сказалъ онъ трепля его по щек, я вижу, тебя сильно разбираетъ охота узнать, что хранится въ этой блестящей коробк? Неправда ли? Признайся!’
Мальчикъ въ смущеніи потупилъ глаза: ему совстно было, что добрый докторъ отгадалъ его, можетъ быть, непохвальное любопытство. ‘Чтоже ты молчишь, мой другъ? продолжалъ ласково г. Негорскій, я увренъ, что ты желаешь знать мою тайну, отъ того, что внутренній голосъ шепчетъ теб: учись, узнавай, старайся образовать себя. Такъ ли? Вдь теб очень хочется учиться?’ — ‘О! да!’ смло поднявъ голову возразилъ Филиппъ.— ‘Твой отвтъ и взглядъ мн нравятся, сказалъ докторъ еще привтливе прежняго, мы будемъ друзьями, и для начала садись ка вотъ здсь на траву, возл меня, мы потолкуемъ, я теб разскажу отчего я всегда беру съ собою этотъ таинственный ящикъ. Вотъ, видишь ли, я люблю ботанику…’ — ‘Что это такое?’ вытаращивъ глаза спросилъ Филиппъ. Докторъ засмялся. ‘Ботаника, сказалъ онъ, есть наука, которая знакомитъ насъ съ происхожденіемъ, развитіемъ и характеромъ цвтовъ, травъ и однимъ словомъ всхъ возможныхъ растеній, а люди, занимающіеся этою наукою называются ботаниками, которые имютъ всегда въ запас вотъ подобный ящикъ, для того, чтобы складывать въ него вс цвты, которые они собираютъ во время своихъ прогулокъ.’ При этихъ словахъ онъ открылъ таинственный ящикъ, и Филиппъ вскрикнулъ отъ удивленія, при вид множества знакомыхъ ему цвтовъ. ‘О! какіе миленькіе! какіе душистые! радостно хлопая руками повторялъ мальчикъ, я ихъ всхъ почти знаю…’ — ‘Неужели?’ — ‘Да какъ же! Вотъ наперстянка, похожая на наперстокъ тетушки Ирины Тимофеевны только своею Формою, а пятнышки на ней точно на шкур тигра, что лежитъ передъ кроватью нашего барина, вмсто ковра, вотъ и ноготки, я ихъ не люблю, они такіе некрасивые…’ — ‘Не привыкай, мой другъ, такъ опрометчиво судить по одной наружности, ты знаешь поговорку: ‘наружность обманчива бываетъ!’ Такая скорость въ мнніи о людяхъ, можетъ со временемъ весьма много повредить теб въ твоей жизни и вовлечь тебя въ ошибки очень непріятныя. Помни, мой милый, русскую пословицу: ‘не все то золото, что блеститъ,’ и въ послдствіи, когда теб случится отвергать съ кмъ нибудь сношенія отъ того только, что этотъ человкъ не будетъ теб нравиться наружно, вспомни некрасивые ноготки, про которые ты говоришь съ такимъ презрніемъ, а которые, между тмъ имютъ чудное свойство, поражающее удивленіемъ наблюдателя. Цвтокъ этотъ раскрывается совершенно только въ хорошую погоду, какъ будто радуясь солнечнымъ лучамъ, но лишь только начинаетъ длаться пасмурно, его нжные листки свертываются, а при дожд совершенно закрываются.’ — ‘О! какъ это удивительно! Я и не подозрвалъ такого чуда! Скажите, сударь, неужели вы знаете вс растенія на свт?’ — ‘Нтъ, другъ мой, ихъ такое безчисленное множество, что никакая человческая память не въ состояніи удержать вс эти названія, къ тому же ежедневно длаются новыя открытія, усовершенствованія, за которыми ботаники внимательно слдятъ. Эта наука очень обширна и потому растенія имютъ много подраздленій, чтобы легче было изученіе каждаго изъ нихъ.’ — ‘Да къ чему, кажется, все это служитъ?’ — ‘Какъ къ чему, мой другъ? Но безъ этого внимательнаго наблюденія надъ растеніями, люди не знали бы, которое изъ нихъ полезно, которое ядовито. Ботаника есть врная подруга медицины, он идутъ рука объ руку, помогая одна другой для явной пользы человчества!… Безъ нея мы не знали бы сколько благодтельнаго свойства заключаетъ въ себ иногда самое простое растеніе, самая простая травка, мимо которой мы проходимъ и которую небрежно попираемъ ногами.’ — ‘Да какъ же люди могли до всего этого дойти? съ явно пробуждающимся участіемъ спросилъ мальчикъ. Почему они все это узнали? Вдь нельзя же проводить цлые дни надъ тмъ, чтобъ смотрть на всякую травку или цвточекъ?’ — ‘Случай много къ тому способствуетъ, мой другъ: ему мы обязаны многими, чрезвычайно полезными открытіями и со временемъ, если хочешь, я разскажу теб, какъ люди изобрли стекло, какъ собака пастуха подала поводъ къ составленію пурпуровой краски, какъ придумали громоотводъ, порохъ, книгопечатанье. Всему былъ виною случай и наблюдательность умнаго человка! Вотъ, напримръ, повришь ли ты, что простое стадо овецъ открыло намъ свойство кофе, котораго, до тхъ поръ никто не зналъ и не употреблялъ?’ — ‘О! сударь, будьте такъ добры, разскажите мн это!’ — ‘Изволь, мой другъ, съ величайшимъ удовольствіемъ. Видишь ли, это было давно, очень давно и случилось далеко отсюда, совсмъ въ другой части свта, называемой Африкой… ‘— ‘Знаю, знаю! батюшка мн говорилъ, что тамъ живутъ черные люди и здятъ на верблюдахъ, которые могутъ нсколько дней ни сть и ни пить, а это очень выгодно въ земл гд, все степи такія большія, что на пространств многихъ, верстъ нтъ маленькаго самаго ручейка, ни избушки, ни даже лса.’ — ‘Твой отецъ теб сказалъ правду, и я вижу, что онъ человкъ умный. ‘— ‘О! да, батюшка очень, очень много видлъ и знаетъ, съ гордостію подхватилъ Филиппъ, за то какъ весело слушать его! Но все-таки онъ про травки и цвты не уметъ разсказывать такъ хорошо какъ вы, сударь, и вотъ, вдь, ему и въ голову не входитъ, что кофе открыли овцы. Разскажите-ка поскоре, а я потомъ батюшк разскажу эту диковинку.’ — ‘Ну, такъ слушай, да не прерывай меня боле’, ласково потрепавъ по щек мальчика, сказалъ докторъ. ‘И такъ, это было очень, очень давно, въ одной африканской земл по названію Абиссинія, жилъ пустынникъ, котораго все состояніе заключалось въ стад овецъ, не имя никакой прислуги, онъ самъ насъ ихъ и, однажды, ему вздумалось перевести ихъ на новое мсто, гд, по его замчаніямъ, трава была гуще и сочне. Овцы точно очень охотно угощались ею и щипали красненькія ягодки какого то низенькаго, неизвстнаго еще пустыннику растенія. Загоняя овецъ домой, онъ замтилъ, что овцы, обыкновенно тихія, покойныя, рзвились и прыгали, издавая какіе то радостные, непривычные крики, вообще въ нихъ являлась живость и бодрость неестественная въ животномъ, отъ природы довольно вяломъ, тмъ боле, когда приближался часъ его отдохновенія. На другой день пустынникъ опять погналъ свое стадо на тоже пастбищ и опять, при возвращеніи его домой, замтилъ въ овцахъ т же признаки веселости… Это обратило его вниманіе: онъ въ третій разъ гораздо старательне слдилъ за овцами на лугу и увидлъ, что он съ особенною жадностію дятъ красненькія ягодки. Ему вздумалось ихъ отвдать, дйствіе оказалось тоже самое: пустынникъ почувствовалъ себя веселе, бодре и, возвратясь домой, замтилъ совершенное отсутствіе сна. Онъ продолжалъ опыты, началъ сушить ягодки, варить ихъ въ вод, употреблять какъ напитокъ и, удостовряясь все. боле и боле въ благодтельномъ его дйствіи на расположеніе духа человка, онъ распространилъ объ немъ извстность, и съ тхъ поръ польза кофейнаго дерева сдлалась повсемстно извстна. Однако долгое время восточные и южные народы хранили его какъ драгоцнную собственность, не допуская его вывоза въ Европу, но съ 1670 года зерны этого растенія были, впервые, привезены въ подарокъ Французскому королю турецкимъ посланникомъ.’ — ‘А деревцо само-то красиво или нтъ, сударь?’ — ‘Оно всегда зелено, растетъ прямымъ и очень густымъ кустарникомъ, листья его прямые, гладкіе, длинноватые имютъ сходство съ листьями померанцеваго дерева, цвты блые, душистые похожи на открытую воронку, посл нихъ являются красненькія ягодки, въ средин которыхъ лежатъ два боба сраго цвта, сросшіеся вмст, эти то бобы, бывъ очищены отъ мякоти и высушены,— привозятся въ европейскія государства, подъ названіемъ кофе.’ — ‘Ахъ, какъ это любопытно и какіе вы счастливые, сударь, что такъ много знаете! сказалъ Филиппъ съ наивнымъ восторгомъ, я очень желалъ бы быть ученымъ…’ — ‘Для этого должно много читать, учиться и много, очень много наблюдать…’ — ‘О! у меня стало бы на все и терпнія, и охоты, и времени!- Но, скажите, сударь, неужели можно узнать всякой цвтокъ по одному взгляду? Мн кажется, они такъ схожи между собою.’ — ‘Простыми глазами нельзя отличить всхъ мельчайшихъ въ нихъ различій, но для этого придумали стеклышко, которое до того увеличиваетъ каждый предметъ, что мошка покажется теб величиною съ твой кулакъ, а полевая фіалка выростетъ съ добрую дыню.’ — ‘Неужели? вытаращивъ глаза воскликнулъ Филиппъ, и на лиц его выразилось маленькое сомнніе, ужъ не шутите ли, баринъ?’ — ‘Нисколько, мой другъ, я готовъ теб доказать это когда мы придемъ домой: ты увидишь у меня въ комнат инструментъ, съ помощью котораго разсмотришь вс тычинки и лепестки въ=самомъ крошечномъ цвтк.’ — ‘А, что значитъ лепестки и тычинки?’ — ‘Подай мн колокольчикъ, который ты сейчасъ сорвалъ, и я объясню теб это на дл: видишь ли, этотъ цвточекъ состоитъ изъ пяти лепестковъ, а въ сердцевинк заключается то, что заставляетъ растеніе плодиться, размножаться… вотъ эти ушки называются тычинками, а зеленая трубочка посередин носитъ названіе пестика, все, даже желтая пыль, которою ты сейчасъ окрасилъ себ носъ, поднося къ нему этотъ цвтокъ, все, иметъ въ растеніи цль и полезное назначеніе.’ — ‘Какъ? и пыль?’ — ‘Да, она заключаетъ въ себ его смена, и куда втеръ занесетъ пылинку, тамъ выростетъ со временемъ-колокольчикъ. Однако я такъ увлекся своимъ любимымъ предметомъ, что забылъ какъ мало еще ты можешь меня понимать и какъ, я думаю, теб скучно все это слушать…’ — ‘Мн, скучно?.. торопливо перебилъ его мальчикъ, о! напротивъ, сударь, я не отошелъ бы отъ васъ и все слушалъ бы то, что вы такъ хорошо разсказываете…’ — ‘Ты любознателенъ, я это вижу съ удовольствіемъ, но какъ ни пріятна наша бесда для обоихъ насъ, мы все таки не должны забывать, что имемъ другія обязанности и что пора ужъ собираться домой.’
Съ этими словами г-нъ Негорскій началъ приводить въ порядокъ вс свои снаряды, а Филиппъ въ раздумьи слдилъ за его движеніями. По дорог къ дому добрый докторъ продолжалъ удовлетворять любопытству маленькаго своего товарища, и съ рдкимъ терпніемъ давалъ отвты на многочисленные вопросы ребенка. Робость Филиппа изчезла совершенно: онъ душею полюбилъ ласковаго жильца, а жилецъ,-въ свою очередь, видимо заинтересовался любознательностью этого простаго мальчика, сдлавшагося, съ этихъ поръ, его врнымъ товарищемъ во всхъ утреннихъ прогулкахъ и неутомимымъ собесдникомъ. Такимъ образомъ совсмъ незамтно, Филиппъ узналъ очень много полезнаго, и одаренный рдкою памятью, онъ не забывалъ ничего изъ разсказовъ своего покровителя. Теперь му уже было понятно употребленіе микроскопа, столько удивившаго его въ первый разъ, онъ уже различалъ довольно хорошо разныя породы растеній и понималъ удовольствіе ловли наскомыхъ, потому что ужъ порядочно зналъ природу и привычки нкоторыхъ изъ нихъ. Его все занимало, все тшило, но въ особенности Филиппъ обнаруживалъ замтную страсть къ ботаник, любимой своей наук. Это очень занимало самаго доктора, которому такъ было пріятно видть это предпочтеніе, что онъ ршился не разставаться боле съ милымъ мальчикомъ, порученнымъ ему какъ будто самою судьбою. Г-нъ Негорскій не былъ женатъ, да и не думалъ о женитьб, посвящая все свое время медицин и любезной ботаник. Состояніе его было совершенно независимое, въ средствахъ къ жизни онъ недостатка не имлъ, и длая добро, не отнималъ ничего ни у кого инаго какъ только у себя самаго. Представлявшійся ему случай былъ одинъ изъ самыхъ рдкихъ, потому что все общало доктору полный успхъ и достойную награду въ будущемъ, къ тому же примшивалось и легкое чувство эгоизма: жилецъ привыкъ къ своему маленькому товарищу, его дтская болтовня, свжесть впечатлній, замтно возбуждающаяся дятельность ума — все это нравилось г-ну Негорскому, все это было для него ново. Мысль — лишиться, съ окончаніемъ лтняго сезона этого привычнаго занятія, сдлавшагося уже для него необходимостью, тревожила и огорчала нашего доктора. Онъ чувствовалъ, что теперь ему будетъ скучно безъ Филиппа, а Филиппъ въ свою очередь внутренно сознавалъ, что дача страшно осиротетъ безъ добраго жильца, передъ которымъ онъ откровенно выказывалъ свою тоску, не подозрвая сколько встрчаетъ сочувствія въ душ своего покровителя.
Наступилъ сентябрь. Однажды утромъ г-нъ Негорскій вышелъ въ садъ ране обыкновеннаго, желая попользоваться послдними теплыми днями. Наканун была гроза, и воздухъ посл дождя наполнился душистыми, сладкими испареніями. Гавриловъ подвязывалъ бережно еще цвтущія георгины и очищалъ ихъ отъ изломанныхъ бурею сучьевъ. Филиппъ прилежно собиралъ листья, упавшіе на землю. Туркашъ важно лежалъ возл него и, навостривъ уши, вслушивался въ каждый шорохъ. Между деревянною ршеткою, Блочка просунула морду, ожидая ласковаго взгляда своего питомца. ‘Богъ въ помочь!’ произнесъ ласково докторъ, хлопнувъ служиваго по плечу. ‘Здравія желаемъ!’ было отвтомъ, и Гавриловъ, по старой привычк солдата, хотлъ привстать предъ жильцомъ, но тотъ удержалъ его рукою, сказавъ еще привтливе: ‘Не безпокойся, старикъ, и продолжай работать, а я сяду, вотъ здсь, на скамейку подл тебя, да поболтаю съ тобою… Что, вчерашняя буря порядочно, кажется, напроказила и заставила врно тебя встать ране обыкновеннаго?’ — ‘Никто какъ Богъ, сударь! Онъ послалъ погодушку, Онъ дастъ и ведрышко!.. Его святая воля…. Поломало таки сердечныхъ! ну, да справимся… мы съ Филиппомъ какъ разъ все въ порядокъ приведемъ. Онъ у меня работникъ хоть куда: другаго и взрослаго за поясъ заткнетъ.’ — ‘А который годокъ твоему сыну?’ — Старикъ улыбнулся. ‘Вдь онъ мн не сынъ, сударь, а только пріемышъ. Десять лтъ тому назадъ я нашелъ его брошеннымъ въ лсу неизвстно кмъ: ему тогда не было и мсяца. Блочка его выкормила, я выростилъ какъ умлъ, а остальное въ вол Божьей. Не далъ Онъ умерть сиротк отъ голода и холода, не дастъ и погибнуть между злыми людьми.’ — ‘Ты правъ, старикъ, сказалъ докторъ, съ чувствомъ протянувъ руку старому солдату, твое доброе дло пріятно Богу. Сберегая такъ явно до сихъ поръ сироту, Онъ не броситъ его и въ будущемъ, если самъ Филиппъ будетъ помнить Его… А что, прибавилъ онъ вдругъ, согласился ли бы ты на разлуку съ нимъ?’ — ‘Если этого требуетъ его счастіе, такъ я не задумаюсь ни на минуту! Съ Богомъ!.. Я длаюсь старъ, быть можетъ скоро…Отъ слова ничего не случится, мы вс подъ Богомъ ходимъ… сегодня здсь, а завтра тамъ…’ Филиппъ не далъ ему окончить и съ дтскимъ плачемъ повисъ у него на ше. ‘Ну, ну, полно! Не балуй, ласково отталкивая ребенка ворчалъ старикъ, не хорошо Ты вышелъ изъ субординаціи. При чужомъ человк, при барин.. Не годится!’ ‘Такъ не говори, что ты умрешь… Нтъ, нтъ, я съ тобою, батюшка, ни за что не-разстанусь…’ — ‘Полно вздоръ молоть! полу-угрюмо, полу-шутливо сказалъ Гавриловъ, отирая рукавомъ слезы, давно ли яйца курицу учатъ?.. Велю идти, такъ и пойдешь!..’ — ‘Такъ ты хочешь прогнать меня, я, знать, надолъ теб… не сдерживая боле своихъ рыданій повторялъ Филиппъ, разв я тебя въ чемъ ослушался, или нелюбъ я теб сталъ?…’ — ‘Вона, что придумалъ, глупый! А какъ теб какая либо судьба выйдетъ, ну, хоть въ школу, напримръ, ну, въ ремесло какое нибудь къ доброму человку… Такъ чтожъ? Разв я могу отнимать у тебя твое счастье и за то, что мн