ЖІАНЪ и ГАНСЪ.
ЖІАНЪ и ГАНСЪ.
ПОВСТЬ.
МАРКА МОНЬЕ.
ПОВСТЬ.
МАРКА МОНЬЕ.
I.
I.
II.
II.
III.
III.
Жиан и Ганс, Монье Марк, Год: 1882
Время на прочтение: 85 минут(ы)
Я сталъ знать ихъ обоихъ назадъ тому лтъ сорокъ въ Швейцаріи, въ одномъ теперь забытомъ пансіон, славившемся въ свое время тмъ, что въ него отдавали на исправленіе неисправимыхъ дтей всхъ странъ Стараго и Новаго Свта, кром тхъ, гд управлялись съ ними домашними средствами. Посредствомъ самаго внимательнаго надзора, разумнаго воспитанія, соединенія въ обученіи пріятнаго съ полезнымъ (utile dulci, какъ значилось въ программ), директоръ брался исправить самыхъ избалованныхъ и испорченныхъ. Не его вина, если это не всегда ему удавалось. Меня, Жана Флера, родные отдали въ этотъ пансіонъ потому, что я былъ самымъ буйнымъ мальчишкой во всемъ город, когда нельзя было подраться съ товарищами, я билъ школьныхъ надзирателей и, наконецъ, совсмъ отбился отъ рукъ. Меня исключили изъ школы. Отецъ хотлъ засадить меня въ смирительный домъ, но слезы матери умилостивили разгнваннаго родителя, вмсто исправительнаго дома меня помстили въ швейцарскій пансіонъ, гд я довольно быстро забылъ то немногое, чему усплъ научиться въ родномъ город изъ французскаго и латинскаго языковъ, и не выучился никакому другому, за то весьма преуспвалъ въ англійскомъ бокс подъ руководствомъ товарищей англичанъ, исправно подсаживавшихъ мн фонари подъ глазами.
Мсяцевъ черезъ шесть посл меня, къ намъ въ пансіонъ привезли маленькаго итальянца, тоненькаго, стройнаго, съ чистымъ античнымъ профилемъ, смуглаго какъ мдная монетка, съ большими жгучими глазами. Оставшись рано круглымъ сиротою, мальчикъ росъ у дяди священника въ какомъ-то городк Базиликата. Дядя готовилъ ребенка къ духовному званію, но племянникъ предпочиталъ гитару церковному органу и разбойничьи сказки молитвеннику, о чемъ и заявлялъ откровенно своему опекуну и воспитателю. Въ ужас отъ такой преждевременной испорченности племянника, священникъ поспшилъ отправить его со склоновъ Аппенинъ на альпійскіе склоны, по совту торговца четками, рекомендовавшаго швейцарское исправительно-учебное заведеніе. Кстати самъ онъ, этотъ торговецъ, халъ за своимъ товаромъ въ Женеву и взялся отвезти мальчика. Въ Женев протестанты фабрикуютъ массы этихъ четокъ и отправляютъ ихъ въ Мельфи, Лагонегро, Метеру и другія мста, гд ихъ раскупаютъ врующіе католики въ полномъ убжденіи, что они изготовлены въ Рим и освящены самимъ папою. Такимъ образомъ маленькій Жанъ — или по-тоскански Жіанъ — Берти сталъ моимъ школьнымъ товарищемъ. Ему было тринадцать лтъ, мн шестнадцать — разница очень большая въ такомъ возраст. Грустный, нелюдимый дичокъ, Жіанъ держался постоянно особнякомъ, перебирая четки и читая акаисты Мадон, или наигрывая на гитар, иногда онъ вынималъ изъ кармана волчокъ, заводилъ его и очень ловко перепускалъ изъ одной руки въ другую то черезъ спину, то черезъ грудь.
Разъ къ намъ въ пансіонъ явился длинный, худой молодой человкъ въ очкахъ.
— Я — бдный странствующій студентъ,— заявилъ онъ.
Во времена Лютера студенты нищенствовали, ничуть не стсняясь ложнымъ стыдомъ, новйшія времена уже не допускаютъ этого обычая, о чемъ я весьма сожалю. Много поэзіи и доблести было въ этой жизни, полной лишеній, въ этихъ странствованіяхъ бдняковъ, не имвшихъ ничего кром жажды знанія, переходившихъ изъ университета въ университетъ, жившихъ со дня на день милостыней, иногда чистившихъ сапоги профессоровъ и такимъ образомъ снискивавшихъ себ хлбъ насущный и хлбъ духовный. Пришедшій къ намъ молодой человкъ былъ, кажется, послднимъ представителемъ этого,— повторяю, къ сожалнію,— исчезнувшаго типа. Его радушно приняли, дали помщеніе и столъ, онъ послднимъ воспользовался самымъ безцеремоннымъ образомъ,— бдняга, очевидно, наголодался. Несмотря на свою выдающуюся челюсть, на плоскую голову, низкій лобъ и глаза безъ выраженія, онъ оказался человкомъ очень ученымъ, чуть ли не все знающимъ, даже французскій языкъ, старый по крайней мр, такъ какъ къ новому онъ относился съ глубочайшимъ презрніемъ, доказывая, что его изуродовали и убили Корнель и Паскаль. Его звали тоже Иваномъ, какъ Жіана и меня, только онъ выговаривалъ это имя на нмецкій ладъ: Гансъ и прибавлялъ къ нему прозвище Шлукеръ (Schlucker — значитъ прожора), у этого бдняка не было фамиліи, какъ я узналъ впослдствіи. Жіанъ съ перваго раза его возненавидлъ, замчу здсь кстати, что маленькій итальянецъ постоянно кого-нибудь ненавидлъ: въ данную минуту предметомъ ненависти былъ тудеско. Разъ утромъ, во время рекреаціи, Гансъ сказалъ Жіану:
— Дай мн волчокъ.
Жіанъ не далъ, Гансъ хотлъ отнять, бросился на ребенка и, кажется, изувчилъ бы его, еслибы меня не случилось по близости. Я, само собою разумется, не пропустилъ такого удобнаго случая подраться. Гансъ былъ старше, больше и, несомннно, сильне меня, но съ англичанами я уже достаточно напрактиковался и не забылъ кое-какихъ чисто-французскихъ пріемовъ. Дйствуя обоими способами, руками и ногами, англійскимъ боксомъ и тмъ, что въ Россіи называютъ московскимъ кисилемъ, я вышвырнулъ нмца за дверь. На этотъ разъ вс оказались на сторон побдителя, даже директоръ, очень довольный тмъ, что я избавилъ его отъ Ганса.
Жіанъ кинулся мн на шею, называлъ своимъ спасителемъ, освободителемъ, и клялся въ вчной преданности. Такъ какъ я не понималъ по-итальянски, то онъ въ нсколько недль выучился по-французски и высказалъ мн все, что у него было на душ. Война тудесканъ, смерть тевтонамъ, угнетателямъ Милана, Венеціи, Тироля и Тріеста! Вражда Жіана восходила до несчастнаго Конрадина, до Фридриха Барбаруссы, маленькій итальянецъ уже тогда по-своему обдлывалъ исторію и призывалъ ее въ подкрпленіе своимъ симпатіямъ и антипатіямъ.
— О, Франція,— восклицалъ онъ,— Франція совсмъ иное дло! Это наша союзница, наша сестра, въ нашихъ жилахъ течетъ одна кровь! Роландъ и Готфридъ Бульонскій — наши общіе эпическіе герои. Великій Наполеонъ былъ итальянецъ! Жанъ, братъ мой, братъ по имени и по крови, я твой на жизнь и на смерть!
Эта восторженная преданность продолжалась нсколько мсяцевъ. Къ несчастью, я имлъ въ то время слабость путаться въ чужія дла. У маленькаго самнита опекуномъ былъ дядя священникъ, котораго онъ терпть не могъ, не меньше нмцевъ.
— Онъ меня ограбилъ!— кричалъ Жіанъ.— Онъ раздлилъ съ моимъ отцомъ наслдство дда и теперь завладлъ даже моею частью… Священникъ не долженъ ничего имть,— онъ даетъ обтъ бдности… Мало этого, онъ присвоиваеть себ какія-то права надъ моею совстью, грозитъ мн адомъ, если я не стану врить въ чудо святого Януарія… Наконецъ, распоряжается мною какъ своимъ сыномъ, запряталъ меня въ заключеніе къ гельветамъ, которыхъ колотили наши предки при Юліи Цезар… Война и смерть чернымъ рясамъ!
Я доказывалъ Жіану всю неосновательность его гнва, объяснялъ, что хотя его дядя и священникъ, а все-таки человкъ и, какъ таковой, вправ кушать говядину и пить вино, что самъ я тоже въ пансіон у швейцарцевъ, которыхъ и мои предки били при Мариньян.
— Наше заключеніе,— добавилъ я,— очень сносно. Учатъ насъ, правда, немногому, но за то мы дышимъ здоровымъ воздухомъ прекрасной страны. Что же касается твоей совсти, другъ Жіанъ, то мн она кажется нсколько даже излишне эмансипированной, несмотря на то, что ты еще по старой привычк продолжаешь перебирать четки. Теб грозятъ адомъ за то, что ты не вришь въ чудо святого Януарія, да теб-то что до этого за дло, если ты не вришь въ адъ? Если же ты боишься ада, то не имешь никакого основанія не врить и чуду св. Януарія. Одно изъ двухъ: или оно существуетъ, или это выдумка. Въ обоихъ случаяхъ слдуетъ въ него врить, если оно существуетъ,— вря въ него, ты избавишься отъ ада, если оно выдумано, ты ровно ничего не теряешь. Такъ разсуждалъ знаменитый поэтъ Альфредъ де-Мюссе, котораго мы очень усердно читали въ школ, такъ какъ намъ запрещали его читать.
Жіанъ обозвалъ меня за это клерикаломъ. Мн бы слдовала оставить его въ поко, но нравъ у меня былъ буйный, мн всегда хотлось всхъ убдить въ томъ, что я правъ, и, благодаря такому глупому упрямству, я нажилъ себ не мало враговъ и не убдилъ ни одного человка. Выступивши на защиту совсмъ неизвстнаго мн священника, я этому священнику никакой пользы не принесъ и удовольствія не доставилъ, онъ даже никогда не узналъ о моемъ заступничеств, а съ Жіаномъ я поссорился. Между нами начались рзкіе споры, доходившіе до драки, при которыхъ я, однако же, щадилъ товарища и билъ не сильно. Итальянецъ заявилъ, что французы хуже тудесковъ, и, обратясь опять къ исторіи (извстно, что въ исторіи можно найти все, что захочешь), онъ напомнилъ мн о сицилійскихъ вечерняхъ и о вторженіи Бренна.
— Мы васъ еще разъ съумемъ выгнать изъ Капитолія!— сказалъ онъ съ угрожающимъ жестомъ.
— Въ гусяхъ у васъ недостатка не будетъ,— отвтилъ я.
Тогда, чтобы меня окончательно поразить, онъ прочелъ итальянскій сонетъ XVII вка, въ которомъ говорится о галльскихъ стадахъ, сходящихъ съ Альпъ пить воду По, окрашенную кровью, и сдружился съ англичанами, нашими товарищами.
— Вотъ это нація!— восклицалъ онъ.— Гордая, практическая, сильная! На слово этихъ людей можно положиться, какъ на каменную гору. Когда они отдадутъ намъ Мальту,— а они непремнно отдадутъ, это благородная нація,— тогда они будутъ первымъ народомъ въ мір… посл насъ.
Мы разстались въ ссор посл двухлтняго пребыванія въ пансіон. Шесть лтъ спустя я вошелъ разъ утромъ съ чемоданомъ въ рукахъ на желзно-дорожную станцію въ Бал… Въ то время мн минуло двадцать пять лтъ, и я усплъ уже отдлаться отъ нкоторыхъ недостатковъ юности, такъ, напримръ, я пересталъ кидаться на людей съ кулаками. Этимъ усовершенствованіемъ въ моемъ характер я былъ обязанъ одному сосду, здоровенному малому, постоянно дразнившему меня черезъ заборъ. Однажды, выведенный изъ терпнія, я перескочилъ заборъ съ сжатыми кулаками.
— Ты напалъ на меня,— сказалъ онъ,— я вынужденъ защищаться…
Затмъ выгналъ меня обратно, избилъ, какъ ему хотлось, и въ вознагражденіе за военные расходы отобралъ у меня часы и деньги. Звали этого сосда Криблеръ и былъ онъ соотечественникомъ Ганса. Я возненавидлъ Германію, гд, по моему мннію, никогда не было ни одного талантливаго человка, ни настоящаго философа, ни поэта, ни артиста. Чтобы вполн удостовриться въ этомъ, я ршился изучить Германію на мст, перехалъ черезъ Рейнъ въ Кал и на вокзал встртилъ высокаго молодого человка, бросившагося мн тотчасъ же на шею. Это былъ Жіанъ.
— Мы съ тобою поссорились тогда,— сказалъ онъ.— Но вдь милые бранится — только тшатся. Быть-можетъ мы и опять поругаемся и даже не разъ, но жить будемъ вмст и душа въ душу. Надо теб сказать, что теперь я ненавижу англичанъ: представь себ, они и не думаютъ отдавать намъ Мальту. Зато начинаю отдавать справедливость нмцамъ, я былъ о нихъ совершенно ошибочнаго мннія. По возвращеніи моемъ изъ Швейцаріи, дядя помстилъ меня въ коллегію благочестивыхъ братьевъ (Seohpi) въ Абруццахъ. Тамъ я долго занимался подъ руководствомъ одного добраго, восторженнаго монаха, всю жизнь штудирующаго евангеліе отъ Іоанна. Онъ во что бы то ни стало хочетъ согласовать его съ крайне сложною системой одного нмецкаго философа, Гегеля… Замчательный мыслитель,— такой, что даже самъ не понималъ себя. А мой учитель его понялъ. Съ нимъ я прочелъ толстую книгу этого ученаго ‘Феноменологію’, имющую много общаго съ философіей Апокалипсиса. Я изъ нея не понялъ ровно ни одного слова, но многое заучилъ, запомнилъ и могу потягаться въ метафизик съ любымъ докторомъ Гейдельберга. Теперь я совершеннолтній, и дядя-священникъ былъ вынужденъ возвратить мн состояніе отца, я получаю ренту въ двадцать дукатовъ (85 франковъ) въ мсяцъ. Съ меня довольно. Я прочелъ Гте и Уланда и ищу Доротею. За этимъ, собственно, я и отправился путешествовать пшкомъ по Германіи. Вчера мн сказали, что проздъ по желзной дорог обойдется дешевле шаганія по грунтовымъ дорогамъ, я взялъ билетъ третьяго класса, такъ какъ нтъ ни четвертаго, ни пятаго, и вотъ пускаюсь въ путь. Kommst du mit (демъ вмст)?
Дорогой отъ Бала до Гейдельберга онъ разсказалъ мн о своихъ сердечныхъ длахъ. Въ Базиликат, прочитавши Германа и Доротею, онъ влюбился въ одну красивую сосдку, работавшую въ виноградник своего отца. Разъ вечеромъ, чтобъ испытать красавицу, онъ взялъ ружье, прицлился въ нее и спросилъ, что она предпочитаетъ: смерть или безчестье? Она не поняла, въ чемъ дло, и онъ выразилъ свою мысль ясне, тогда она призналась, что боится огнестрльнаго оружія больше всего въ мір. ‘Увы!— подумалъ Жіанъ со вздохомъ,— это не Доротея!’
— Мн было въ то время,— повствовалъ онъ,— лтъ семнадцать и страстно хотлось познакомиться съ Гте. Добрый монахъ, учившій меня по-нмецки, сказалъ, что поэтъ давно умеръ, что, впрочемъ, и при жизни онъ продлывалъ довольно злыя штучки съ любопытными. Такъ, когда нкій юноша явился изъ Гттингена въ Веймаръ, чтобы лицезрть великаго мужа, олимпіецъ, брившійся въ то время, молча сталъ къ нему спиною, потомъ обернулъ къ постителю намыленное лицо и сказалъ: ‘Теперь вы меня видли съ обихъ сторонъ. Довольны?’
— Боже мой! Я бы и этимъ былъ вполн доволенъ!— прибавилъ Жіанъ.
Въ коллегіи онъ прочелъ ‘Вертера’ и въ это время познакомился съ однимъ синдикомъ, жену котораго звали Лукреціей. Пока мужъ засдалъ въ общинномъ дом, она принимала гостей, особенно же любезно молодыхъ людей. Жіанъ разсказалъ Лукреціи исторію Вертера и спросилъ, какого она о ней мннія?— ‘И мужъ, и любовникъ — оба шуты гороховые,— отвтила она.— Знаете, что бы я сдлала на мст Шарлоты? Спровадила бы ихъ обоихъ и нашла бы себ третьяго…’ — ‘Истинной добродтели не найти нигд, кром Германіи’ — подумалъ Жіанъ.
Прочитавши Уланда, онъ поврилъ ему на слово, что въ Германіи вс женщины добродтельны, даже трактирныя служанки, которыхъ при жизни и за гробомъ платонически любятъ студенты, что яблони тамъ безвозмездно предлагаютъ свою тнь и плоды усталымъ путникамъ, что бдняки безъ зависти смотрятъ на богатство, счастливые тмъ, что и для нихъ свтитъ солнце, что житницы тамъ полны, погреба прохладны, конюшни теплы, кухни чисты, горничныя скромны и богобоязненны… Юноша ршился сдлать визитъ Уланду въ Тюбинген, а пока ахалъ и восхищался вишневникомъ въ цвту, росшимъ вдоль желзной дороги, и декламировалъ стихи Геббеля. Сидвшіе съ нами въ вагон странствующіе музыканты растрогали его до слезъ. Когда мы остановились въ Гейдельберг въ хорошенькой гостиниц около вокзала, онъ съ восторгомъ воскликнулъ: ‘Какой чудный край!’
Но хорошенькая гостиница была намъ не по карману,— комната съ двумя кроватями стоила два флорина, боле двухъ франковъ — деньги огромныя. На слдующее утро мы наняли квартиру на большой улиц у одного торговца желзомъ, продававшаго также сыръ. Первый нашъ выходъ былъ въ замокъ, разрушенный войсками Людовика XIV. Во время моего пребыванія въ Гейдельберг дождь шелъ каждый день вслдствіе того, что дулъ восточный втеръ, какъ объяснилъ намъ торговецъ желзомъ и сыромъ, здсь, повидимому, никогда не бываетъ другого втра. Прикрывшись зонтами, мы смотрли съ террасы замка на мокрый городъ и на долину Некара, вдругъ прояснилось, блеснулъ лучъ солнца и заигралъ серебристою лентой. Жіанъ догадался, что то былъ Рейнъ, и началъ декламировать стихи Беккера, я отвчалъ стихами Мюссе. Мы поспорили, чуть не поссорились. Это было глупо,— такъ же глупо, какъ выбранные нами стихи. Въ то время вс считали своею обязанностію спускаться въ погреба замка и дивиться на величайшую бочку въ свт, вмщающую двсти восемдесятъ три тысячи бутылокъ вина. Это чудо намъ показывала красивая двушка, напоминавшая портреты жены Гете.
— Вотъ Доротея!— воскликнулъ Жіанъ.
— Вамъ что угодно?— спросила двушка.
— Lass dein Herz dir es sagen und folg’ihm frei nur in allem (Пусть твое сердце теб это скажетъ, ему ты и слдуй во всемъ),— повторилъ итальянецъ слова Германа.
Двушка обвила рукой шею Жіана и сказала ему нсколько словъ на ухо. Онъ покраснлъ до ушей и убжалъ съ крикомъ: ‘Ахъ, она не Доротея!’ Я далъ на водку,— въ то время тамъ на каждомъ шагу приходилось давать на водку,— и послдовалъ за пріятелемъ. Мы направились къ университету и я прослушалъ первую лекцію объ ‘Институціяхъ’. Читались он каждый день посл обда по три часа сряду. Я не понялъ ни полсловечка, несмотря на то, что уже кончилъ во Франціи юридическій курсъ.
Жіанъ, напротивъ, понималъ все отлично, записывалъ лекцію и въ то же время рисовалъ въ своей тетрадк женскіе профили съ толстыми косами, падающими на спину. Онъ записался на курсы исторіи, литературы и философіи и былъ занятъ часовъ по семи въ день. Профессоромъ исторіи былъ тогда почтенный старичокъ, никогда не договаривавшій фразы до конца, ужасная привычка, особливо при употребленіи нмецкаго языка, въ которомъ глаголъ почти всегда ставится на конц. Жіанъ понималъ даже этотъ жаргонъ, едва внятный самимъ нмцамъ, и тутъ же перекладывалъ каждую лекцію въ довольно звучныя итальянскія терцины. Когда ихъ накопилось не мене, чмъ въ ‘Божественной комедіи’, онъ отнесъ ихъ старому профессору, оказалось, что этотъ ветеранъ науки былъ страстнымъ поклонникомъ Данта и читалъ его ежегодно отъ доски до доски передъ женской аудиторіей. Онъ встртилъ Жіана словами:
— Вы латинскаго племени, весьма сожалю. Дантъ былъ германецъ по натур. Латины плохо понимаютъ адъ, еще хуже чистилище и совсмъ не понимаютъ рая.
Это, впрочемъ, не помшало Жіану сдлаться большимъ пріятелемъ старичка-профессора, которому онъ сталъ давать уроки итальянскаго языка, не мало способствовавшіе ясному пониманію поэмы. Меня онъ училъ по-нмецки и я никогда не забуду нашего перваго урока.
— Для того, чтобы говорить по-нмецки,— объяснялъ онъ мн,— или чтобы имть по крайней мр видъ, что знаешь этотъ языкъ, совершенно достаточно двухъ словъ: so и doch. So можетъ выражать все, что угодно: удивленіе, согласіе, вопросъ, снисхожденіе, изъявленіе вжливости, съ удобствомъ употребляется для прерванія слишкомъ длинной рчи, для реплики, для ободренія собесдника, для удостовренія, что его поняли, можетъ служить выраженіемъ ласки и благодарности… So означаетъ: ‘Нижайше вамъ кланяюсь, государь мой! Вы человкъ очень знающій, сообщили мн много интересныхъ свдній и я приношу вамъ за то мою искреннюю благодарность’. So играетъ въ этомъ язык роль наперсника и хора древнихъ трагедій. Doch — почти то же, что so, и иногда можетъ его замнять, тмъ не мене ихъ отнюдь не слдуетъ смшивать. Въ немъ уже нтъ той мягкости, слышится боле рзкое удивленіе, нкоторое недовріе, имъ выражается сомнніе, иногда принимающее характеръ возраженія, спора и даже опроверженія, отнюдь впрочемъ не обиднаго. Съ этими двумя словами можно смло и не компрометируясь прожить всю жизнь въ Германіи, отвчай ими поочередно на все, что бы теб ни говорили, и ты прослывешь человкомъ неразговорчивымъ, несообщительнымъ, но неглупымъ.
Вечеромъ мы, по обыкновенію, прогуливались по берегу Некара и доходили до деревенскаго трактира, въ которомъ толстая хозяйка, съ локонами въ вид подпрыгивающихъ штопоровъ, угощала насъ за десять су двумя кружками пива, яичницей, масломъ и сыромъ съ хлбомъ. Все бы это ничего, еслибы не хлбъ,— невообразимый хлбъ: съ виду — грецкая губка въ чернилахъ, на вкусъ — смсь крахмала съ грязью, студенты употребляли его единственно для вытиранія ножей. Но, благодаря прекрасному мстоположенію, трактирчикъ охотно посщался. Тамъ мы встртили разъ вечеромъ одного бурша (Bursch — старый студентъ), онъ сидлъ за столомъ одинъ, лъ, курилъ и читалъ, поочередно кладя одною рукой кусокъ въ ротъ, другою поднося трубку, не спуская глазъ съ книги и прислушиваясь къ говору за сосдними столами. Жіанъ узналъ его: это былъ Гансъ. Мы возобновили знакомство, буршъ, повидимому, не помнилъ зла и охотно принялъ предложенную мною кружку пива.
— Вы, гвельфы, народъ легкомысленный,— сказалъ онъ намъ по-нмецки.— Научиться отъ васъ нечему, вы отстали отъ мірового движенія, во глав его стоитъ теперь Германія. Германская вра, германская идея, германская сила ведетъ народы впередъ. Эта вра, эта идея и сила заключаются въ революціи.
— Да!— сказалъ я, чтобы показать, что понимаю.
— Вы перестали жить со времени Вольтера,— продолжалъ Гансъ.— Этотъ философъ былъ послдователемъ Канта, самъ того не подозрвая. Онъ былъ представителемъ критицизма, побивающаго съ одной стороны субстанціональный идеализмъ Картезіуса, который ни къ чему иному не могъ привести, какъ къ натуралистическому пантеизму Спинозы, съ другой стороны онъ побивалъ сентиментальный теизмъ Руссо, который не могъ быть ничмъ инымъ, какъ прибжищемъ невжества. Онъ приготовилъ Робеспьера — руку, головою которой былъ Вантъ,— Робеспьера, представителя воинствующей критики.
— Doch!— хотлъ я сказать, но меня перебилъ Жіанъ возгласомъ: Richtig, что означаетъ: совершенно правильно!
Употребленіе отого выраженія обусловливается уже извстнымъ знакомствомъ съ языкомъ. Начинающимъ я бы совтовалъ ограничиваться на первое время словами: so и doch.
— Richtig!— сказалъ Жіанъ Гансу.— Вы отлично поняли Вольтера,— лучше, чмъ онъ самъ себя понималъ. Не разъясните ли вы намъ теперь Гегеля.
— Гегель представляетъ собою эволюцію разума въ пространств и во времени.
— Вотъ это уже не richtig, старый товарищъ, а совсмъ ошибочно,— возразилъ Жіанъ, сохраняя полную серьезность.
— Какъ ошибочно? Такъ по-вашему не эволюція?…
— Никакъ не эволюція, а круговращеніе, циркумволюція безконечнаго въ орбит грядущаго. Этимъ обусловливается восхожденіе категорій, согласованіе дуализмовъ, соприкосновеніе параллелей, всепоглощающее тождество, нисходящее иррадіаціей, разлагаемое анализомъ до первобытныхъ началъ, до клточки и пузырька… Вотъ, хой почтеннйшій, философія Гегеля. Если не согласны, благоволите высказаться.
Гансъ нахлобучилъ шапку, застегнулъ пальто, засунулъ руки въ карманъ и погрузился въ соображенія. Онъ соображалъ ровно восемь дней и на девятый, догнавъ насъ въ то время, какъ мы шли на Кейзерштуль любоваться восходомъ солнца, сказалъ намъ, запыхавшись:
— Я понялъ… Выполагаете, что клточка или пузырекъ, разсматриваемые какъ начало и въ то же время какъ слдствіе, и есть именно тотъ животно-растительный прототипъ, зародышъ той и другой жизни. Ваша теорія есть, такъ сказать, поглощеніе Гегеля Дарвиномъ.
— Richtig!— отвтилъ Жіанъ, даже не улыбнувшись.
— Вы себ представить не можете,— продолжалъ Гансъ,— какое вліяніе произвели на меня ваши слова, Я отказываюсь отъ эволюціонизма и отъ философіи и примусь за изученіе естественныхъ наукъ, Я начну съ медицины, чтобы доказать ея полную непригодность ни на что. Это еще даже и не наука. Вся суть въ томъ, чтобы найти прототипическій атомъ, и для этого я въ особенности займусь вивисекціей, но, къ сожалнію, она производится у насъ только надъ животными… Ахъ, еслибы можно было взрзать живого человка!
Съ этой минуты Жіанъ привязался къ Гансу, хотя и не предложилъ себя для желательнаго ему опыта вивисекціи. Они стали неразлучны. Едва вырвавшаяся на свободу молодежь всегда падка на смлыя идеи, т. е. въ сущности на общія мста, облеченныя въ задорную форму, Я высказалъ это Жіану, за что и былъ обозванъ филистеромъ. Между мной и Жіаномъ ежедневно возникали споры по поводу нмецкаго бурша, его вліяніе на юношу возбуждало мое безпокойство, обусловливаемое отчасти ревностью. Это чисто женское чувство надлало мн не мало непріятностей въ жизни.
— Берегись!— повторялъ я итальянцу.— Посмотри только на его звроподобныя челюсти,— вдь страшно становится. Въ Швейцаріи онъ хотлъ отнять у тебя волчокъ, а теперь… ты вотъ вздумалъ было его мистифировать, а онъ сумлъ эксплуатировать мистификацію и выжалъ изъ нея научную теорію. Копйку за копйкой, идею за идеей онъ выжметъ изъ тебя все, что у тебя есть въ карман и въ голов. Ты слышалъ, его задушевная мечта взрзать живого человка, такъ вотъ онъ тебя-то перваго и взржетъ.
Жіанъ только пожалъ плечами. Разъ утромъ онъ заявилъ мн, что идетъ на рку топиться, и на мой вопросъ о причин отвтилъ доводами, заимствованными изъ пессимистской философіи.
— Что такое человкъ?— сказалъ онъ.— Его знаніе равно невжеству, его величіе низко, сила ничтожна, наслажденія болзненны, причиняютъ одни страданія!
Это я уже читалъ у Шопенгауера, который въ свою очередь вычиталъ у Гераклита.
— Что такое жизнь?— продолжалъ Жіанъ.— Товаръ не стоящій выденнаго яйца,— погоня за кускомъ, изъ-за котораго вс грызутся,— смерть, только не обусловленная прекращеніемъ физіологическа то процесса…
— Опять шоненгауеровщина, заимствованная у древнихъ!
Я замтилъ Жіану, что идеи Ганса совсмъ не новы.
— Все это было въ ходу въ начал ныншняго столтія,— сказалъ я.— Этимъ недугомъ страдалъ Рене, заразившись отъ Вертера: а Вертеръ заразился отъ Сенъ-Пр. Болзнь занесена изъ Англіи, только когда подобный сплинъ охватываетъ нмца, нмецъ не уходитъ въ лса, подобно Гераклиту и Тимону, и не станетъ питаться кореньями. На эту штуку его не надуешь! Напротивъ, онъ не разстанется ни съ однимъ кускомъ колбасы, ни съ одной кружкой пива, разсуждая весьма резонно, что хотя теорія и мрачна, за то древо жизни блещетъ зеленью и плодами. Вотъ почему въ нмечин столько искреннихъ христіанъ, не задумываясь, идетъ на войну, столько атеистовъ ходитъ въ церковь, столько проповдниковъ воздержанія засдаетъ въ погребкахъ, столько отъявленныхъ пуританъ играетъ на бирж… Надо быть гвельфомъ, т. е., по-просту, шутомъ, чтобы возмущаться беззастнчивой веселостью нмца-пессимиста.
— Гансъ человкъ глубоко убжденный,— возразилъ Жіанъ.
— Что же онъ не идетъ топиться вмст съ тобою?
— Потому что онъ апостолъ,— онъ обязанъ исполнять свою миссію. Безродный нищій, поднятый на улиц, воспитанный изъ милости, живущій по-нищенски, онъ хочетъ міръ перевернуть. Для этого онъ началъ съ того, что добивается знанія, лтъ двнадцать переходитъ изъ университета въ университетъ, и еслибы хотлъ, давно бы могъ быть докторомъ правъ, философіи или богословія, но у него не хватаетъ денегъ на напечатаніе диссертаціи, на покупку диплома. Онъ, впрочемъ, и учится не изъ-за ученой степени, не изъ-за благъ земныхъ, а ради знанія и возможности пересоздать человчество. У васъ, у французовъ, головы набиты пробками, вамъ не понятны эти высшія стремленія, самоотреченіе ради чистой идеи. Гансъ умираетъ съ голоду…
— Ну, когда онъ бываетъ съ нами, тогда ему мудрено умереть съ голоду,— надается на три дня, да еще на нашъ же счетъ…
— Да, на три дня, потому что не лъ наканун и не будетъ сть завтра. Несчастный всю жизнь подвергался всякимъ преслдованіямъ: такъ, его выгнали изъ Тюбингена за необыкновенно громкій голосъ. Выходя разъ вечеромъ изъ кабачка, онъ плъ во все горло. Въ то время пть на улицахъ дозволялось только хоромъ не мене какъ въ четыре голоса. Несмотря на вс его увренія, что онъ поетъ одинъ за четверыхъ, его удалили изъ Тюбингена и не впустили въ Берлинъ за то, что дорогою въ вагон онъ разсуждалъ съ сосдомъ о соціологіи. Ему посовтовали не здить въ Лейпцигъ, въ Іену, въ Гттингенъ, даже здсь, въ Гейдельберг, полиція зорко слдитъ за нимъ и только ищетъ случая засадить или выслать. Онъ просто мученикъ и геній.
— Ты что топиться-то нейдешь?
— Сейчасъ пойду.
— А Доротея?
— Я отказываюсь отъ поисковъ за нею. Да и что такое любовь?— Влеченіе другъ къ другу двухъ существъ до тхъ поръ, пока они не соединились, пока не послдовало измны съ той или другой стороны, или обоюднаго пресыщенія и взаимнаго отвращеніи. Гансъ никогда въ жизни не любилъ.
— Едва ли это кого-нибудь опечалило. Топиться-то скоро пойдешь, юноша?
— Иду. Прощай, Жанъ!
— До свиданья, другъ!
Жіанъ ушелъ. Боясь, какъ бы онъ изъ самолюбія на самомъ дл не бросился въ рку, я послдовалъ за нимъ издали, держась нсколько ниже его по теченію Некара… Жанъ исчезъ за группою деревьевъ (кажется, ивъ), растущихъ на самомъ берегу. Я вздрогнулъ, обернулся къ рк и сталъ прислушиваться: ни паденья тла въ воду, ни всплеска не было слышно. Вмсто того сзади меня по дорог раздался шелестъ женскаго платья, я обернулся я увидлъ удаляющееся блое илатье. Жіанъ вышелъ изъ-за ивы и смотрлъ ему вслдъ.
— А, ты здсь.— сказалъ онъ, нисколько не удивившись моему присутствію.— Видлъ ее?
— Кого ее?
— Доротею… Она сидла на трав какъ разъ на томъ мст, которое я облюбовалъ, чтобъ утопиться, и ощипывала листочки маргаритки. Она сняла шляпку и втеръ игралъ ея блокурыми волосами, какъ облакомъ золотистаго пепла.— ‘Любитъ!’ — вскричала она, обрывая послдній лепестокъ. Потомъ она встала и очутилась лицомъ къ лицу со мною. Я сказалъ ей:— ‘Вы спасли мн жизнь и я отдаю ее вамъ, если хотите’. Она убжала! но была замтно взволнована,— понимаешь?— сильно взволнована. А все, что начинается волненіемъ, ведетъ къ хорошему концу. Я нашелъ Доротею.
Черезъ часъ мы обдали по обыкновенію въ Рейхскрон, студенческомъ трактирчик, выходящемъ окнами на рку. За тридцать два крейцера тамъ давали прескверный, но сытный обдъ изъ семи блюдъ. Жіанъ торопливо полъ и сказалъ мн по-нмецки:
— Я сытъ. На-сегодня лекцію можно пропустить,— пойдемъ въ замокъ. Погода чудесная, какой уже давно не было. Доротея наврно тамъ.
Онъ пошелъ впередъ, при подъем на гору я отсталъ отъ него, потерялъ изъ вида и прислъ на лавочк террасы. Черезъ нсколько минутъ ко мн подошла старуха съ молодой двушкою въ бломъ плать и въ соломенной шляп съ широкими полями,— та самая, которую я видлъ поутру на берегу Некара.
— Ленхенъ!—сказала старуха.
— Мутръ!—отозвалась хорошенькая двушка.
Ленхенъ — уменьшительное имя Магдалины, мутръ, скороговоркой сказанное слово Mutter — мать.
— Я устала, Ленхенъ, хочу ссть.
— А мн хочется поскоре осмотрть замокъ.
— Иди одна.
Ленхенъ ушла, я не послдовалъ за нею,— но нашимъ понятіямъ это было бы неловко,— и остался сидть рядомъ съ мутръ, похожей на сову, одтой чучелои и болтливой, какъ мельница. Она сама заговорила со мной и въ одну минуту сообщила свою полную біографію, свои идеи и планы. Родилась она въ Бонн, замужъ вышла въ Вюртемберг, ея мужъ былъ шутъ гороховый и мечтатель,— вмсто того, чтобы дло длать и деньги зарабатывать, все книжки читалъ! ‘Къ счастью, онъ скоро умеръ, оставивши всего одну дочь,— вонъ ту, что развалины осматриваетъ. Вся въ отца: все ей нужно знать, все видть. Сегодня утромъ бгала одна смотрть на рку, точно не видывала, какъ вода течетъ. Вылитый батюшка,— такая же полоумная! Хорошо, что я то не въ нихъ. Какъ онъ умеръ, такъ я сейчасъ же открыла трактирчикъ на дорог между Штутгартомъ и Тюбингеномъ…’ Она назвала и мстечко, гд ея трактиръ, но я забылъ это названіе. Дла пошли бойко, она нажила деньжонокъ и ршилась оставить дла и удалиться на покой. На ея заведеніе находится хорошій покупатель на чистыя деньги. Остается не ршеннымъ вопросъ, гд теперь поселиться.
— Надо хорошо устроиться,— продолжала она,— и устроить дочь… вонъ ту, что развалины осматриваетъ. Въ Гейдельберг хорошо и жизнь дешева, но мало серьезныхъ людей, обыватели — мелкіе торговцы и ремесленники, все простой народъ, со стороны одни студенты — народъ слишкомъ молодой, или профессора — люди уже семейные. Есть, правда, одинъ приватъ-доцентъ, холостой и съ большими надеждами въ будущемъ, но за то и съ большой гордостью, мы для него слишкомъ мелки. Ршительно не стоитъ поселяться въ Гейдельберг. По всей вроятности, мы удемъ въ Боннъ, на мою родину. Пріятно вернуться богатой въ свои мста, откуда ухала бдною… Вс смотрятъ съ завистью…
Все это старуха, похожая на сову, отчитала мн единымъ духомъ. Было ли что-нибудь исключительно характернаго, нмецкаго въ этой разжившейся мщанк?— Не думаю: у себя на родин я зналъ десятки точь-въ-точь такихъ, люди не везд одинаковы, а людишки — везд людишки. Вернулась Ленхенъ и, видя, что я разговариваю съ ея матерью, спросила, къ какой эпох относится замокъ. Я съ полнйшею готовностью принялся выкладывать передъ нею мою свженькую эрудицію, только-что почерпнутую изъ путеводителей Іоанна и Бедекера. Съ первыхъ же словъ она остановила меня словами:
— Вы — французъ?… Говорите, пожалуйста, по-французски.
Пріятно, очень пріятно быть чичероне молодой, хорошенькой двушки, въ особенности слушающей съ такимъ вниманіемъ и интересомъ, съ какимъ слушала меня Ленхенъ. Мы встали, подошли ближе къ замку и такъ увлеклись, что осмотрли его во всхъ подробностяхъ. Она распрашивала у меня имена палатиповъ, королей, греческихъ боговъ и великихъ мужей Іудеи, изваянныхъ на фасадахъ, къ счастью, я зналъ ихъ вс наизусть. Когда она увидала подъ главнымъ порталомъ четыре гранитныя колонны, вывезенныя изъ Ингельгейма, куда он попали изъ Равенны, то, приблизившись ко мн, какъ бы съ нкоторымъ ужасомъ проговорила:
— Он вдь видли римскихъ императоровъ, остготскихъ королей и Карла Великаго!
Въ музе Кремберга она бросила презрительный взглядъ на маску Коцебу, снятую въ Мангейм въ ту минуту, когда студентъ Зандъ убилъ кинжаломъ этого драматурга, потомъ, взглянувши на портретъ и волосы убійцы, сильно поблднла.
— Я понимаю васъ,— сказалъ я.— Коцебу былъ большой негодяй, но этимъ отнюдь не можетъ быть оправдано убійство.
— Мн кажется, что мы будемъ съ вами друзьями,— отвтила она, протягивая мн руку.
Мы проходили боле часа, она устала и присла на закраину высохшаго колодца. Въ эту минуту на самомъ верху замка появилась высокая, черная фигура. Я узналъ Жіана. Какъ могъ онъ туда забраться? Зачмъ? Вечеромъ онъ сказалъ мн:
— Я всюду искалъ ее, сначала въ замк, потомъ въ Вольфсбрунен, потомъ по всему городу, наконецъ вернулся опять въ замку и забрался такъ высоко, какъ только могъ, въ надежд гд-нибудь увидать ее.
Замтивши насъ, онъ быстро сталъ спускаться, цпляясь, какъ истый горецъ, руками и ногами за пробоины, сдланныя ядрами, за выступы карнизовъ и обломки лстницъ. Ленхенъ въ страх сжимала мою руку, я слышалъ, какъ билось ея сердечко. Сойдя на землю, Жіанъ подошелъ къ намъ и взглянулъ прямо въ глаза Ленхенъ однимъ изъ тхъ взглядовъ, которыми итальянцы умютъ выразить все, что у нихъ на душ. Она не выдержала этого взгляда и убжала на террасу, гд сидла ея мамаша. Жіанъ хотлъ бжать за ней, я придержалъ его, за что онъ сдлалъ мн сцену, назвалъ измнникомъ, каковы, впрочемъ, вс французы искони вковъ, и упрекнулъ миромъ въ Кашю-Форміо. Я въ это время разсуждалъ самъ съ собой и мысленно говорилъ себ:
‘Эта молоденькая двушка сразу сдлалась твоимъ товарищемъ, пріятелемъ, и не смогла выдержать одного взгляда Жіана. Чмъ объяснить такое быстрое возникновеніе этихъ столь различныхъ чувствъ къ двумъ прохожимъ, которыхъ она прежде никогда не видала? Тамъ, на родин, постоянно было то же самое, вс говорили мн: ‘Я васъ очень люблю’,— и ни одна не сказала: ‘Я люблю васъ!’
Я вздохнулъ и успокоилъ Жіана, клятвенно завривъ его, что не думаю отбивать у него Ленхенъ и неповиненъ въ отдач Венеціи австрійцамъ. Мы сдлали небольшой обходъ и вышли на террасу. Трактирщица сидла на томъ же мст и дружески бесдовала съ Гансомъ, видно было, что они — старые знакомые. Студентъ былъ замтно недоволенъ нашимъ появленіемъ и поклонился съ такимъ видомъ, будто хотлъ сказать: ‘Проходите-ка, други сердечные, своей дорогой,— я занятъ дловымъ разговоромъ’. Въ интересахъ Жіана я подошелъ, однако же, къ нимъ и сказалъ:
— Я уже имлъ удовольствіе бесдовать съ этою дамой. Не соблаговолите ли меня ей представить.
Волей-неволей онъ вынужденъ былъ исполнить мое желаніе и нехотя пробормоталъ наши имена.
— А ваша дочка?— спросилъ я.
— Она пошла одваться къ балу.
— Гд же сегодня балъ?
— Въ Музе, разумется.
Мн только это и нужно было. Этотъ музей есть въ сущности общественное собраніе, въ которое можно записываться въ качеств Ehrenmitglied (почетнаго члена) съ платою одного флорина въ мсяцъ, тамъ были журналы, книги, буфетъ, давались концерты и танцевальные вечера. Я и Жіанъ были почетными членами,— по карману было. Мы надли фраки, отправились туда и, въ ожиданіи танцевъ, съли по котлет. Явился Гансъ, не бывшій членомъ, но имвшій способность всюду пролзать, на немъ было его обычное пальто,— другого одянія онъ и не имлъ. Усвшись за нашъ столъ, онъ сълъ три котлеты, три огромныхъ тарелки картофеля и цлый фунтъ сыра, запилъ все это шестью кружками пива и предложилъ Жіану сыграть въ шахматы на этотъ увсистый обдъ. Я присутствовалъ при ихъ партіи и наблюдалъ характеръ игроковъ. Жіанъ горячо кидался на противника, рискуя своими фигурами, Гансъ, не торопясь, отбиралъ ихъ одну за другой, обдумывая каждый шагъ минутъ по десяти. Когда южанинъ былъ уже наполовину обобранъ, сверянинъ не спшилъ его покончить, съ раздражающею медленностью, защищая каждую пшку, онъ проводилъ ихъ въ фигуры, не рисковалъ ни однимъ ходомъ, могущимъ совратить мученье побжденнаго. Игра длилась два часа и, наконецъ-то наконецъ, посл долгаго обдумыванія, Гансъ ршился сдлать шахъ и матъ, причемъ поднялъ очки на лобъ и пять минутъ пристально смотрлъ на свою жертву, похихикивая, или, врне, квакча, какъ утка.
— Расплатись, пожалуйста,— сказалъ мн Жіанъ и выбжалъ въ залу.
Я понялъ, что вошла Ленхенъ, онъ нарочно слъ противъ двери, чтобы не пропустить ея появленія. Когда я расплатился и вошелъ въ залу, онъ уже танцевалъ съ ней. Какая прелестная парочка!… Они не отходили другъ отъ друга полтора часа, ихъ говоръ становился все тише и тише. Проходя мимо, я разслышалъ:
— Вамъ маргаритка сказала: …Кто любитъ?
— Можетъ-быть вы…
Гансъ сидлъ съ мамашей. У меня слухъ хорошій. Заботливая маменька предусмотрительно распрашивала про Жіана. Гансъ, ставившій правдивость выше всего на свт, постарался сообщить о пріятел самыя обстоятельныя свднія.
— Онъ не получаетъ и сорока флориновъ въ мсяцъ,— говорилъ онъ.
— О такомъ стало-быть и думать нечего,— сказала мамаша.— Ленхенъ!— крикнула она, какъ только кончился вальсъ.
— Мутръ?
— демъ сейчасъ домой.
Ленхенъ безпрекословно повиновалась, украдкой посматривая на Жіана, носившагося въ эмпиреяхъ. Онъ попросилъ у дамъ позволенье проводить ихъ до гостиницы.
— Насъ проводитъ г. Гансъ Шлукеръ,— сердито отвтила старуха.
Мы послдовали за ними издали, чтобъ узнать, въ какомъ окн можно завтра увидать Ленхенъ. Он вошли въ трактиръ подъ вывскою Орла, близъ рынка, черезъ минуту свтъ показался въ двухъ окнахъ перваго этажа.
— Точно солнце освтило мое сердце,— сказалъ Жіанъ.
Гансъ возвращался и хотлъ проскользнуть мимо насъ незалченнымъ. Я остановилъ его.
— Вы меня представили этой почтенной дам,— сказалъ я,— но не сообщили ея фамиліи.
— Госпожа Крейцеръ,— отвтилъ онъ съ своимъ противнымъ хихиканьемъ и скрылся.
‘Странное имя!— подумалъ я.— Крейцеромъ называютъ мелкую мдную монетку стоимостью въ три съ половиной сантима. Вопросъ въ томъ, дороже ли стоятъ носящія это имя?
Когда я вернулся къ Жіану, онъ стоялъ передъ трактиромъ, не спуская глазъ съ окна и разсуждая вслухъ:
— Она опустила стору, раздвается, оправляетъ чистыя простыни, ложится, протягивается и… быть-можетъ думаетъ обо мн. Вотъ свча потухла, она засыпаетъ…
Ранехонько утромъ онъ побжалъ въ гостиницу Орла. Служанка, мывшая дверь, сообщила ему, что об дамы ухали съ первымъ пароходомъ. Чтобъ удостовриться, онъ пошелъ посмотрть ихъ комнату. Постели еще не были прибраны и на одной изъ подушекъ лежалъ длинный, свтлый волосъ.
— Я убжалъ оттуда,— заговорилъ онъ, вернувшись въ нашу квартиру.— Мн въ голову лзли самыя безумныя.идеи… Я побжалъ къ Гансу узнать, куда он ухали. Стучалъ, колотилъ кулаками въ дверь его логовища. Пусто. Его сосдка сказала, что онъ ушелъ рано утромъ съ мшкомъ на плеч…
— Пари держу, онъ съ ними ухалъ…
— Это съ какой стати?
— Съ такой, чтобы жениться на маменьк или на дочк…
— Какой вздоръ! Онъ — апостолъ…
— Женщины любятъ такихъ…
Жіанъ объявилъ, что пуститъ себя пулю въ лобъ, если не увидитъ Ленхенъ. Я отвтилъ, что не врю въ подобныя самоубійства. Онъ разсердился, я — тоже. Во весь обдъ мы не сказали другъ другу ни слова. Вечеромъ я ему напомнимъ, что онъ пріхалъ въ Германію не за тмъ только, чтобъ искать Доротею, но главнымъ образомъ чтобы побывать у Уланда.
— До Уланда мн теперь!— огрызнулся онъ, отворачиваясь отъ меня.
— Теперь-то именно до него,— отвтилъ я.— Завтра начинаются вакаціи, мы отправимся въ Штутгартъ, а изъ Штутгарта въ Тюбингенъ, гд профессорствуетъ твой поэтъ. Между этими двумя городами есть одно село, въ сел трактиръ, въ трактир хозяйка, у хозяйки дочь, которую зовутъ Ленхенъ, а ея мамашу фрау Крейцеръ.
— Другъ, ты спасъ мн жизнь!… Да здравствуетъ Франція!— крикнулъ Жіанъ во весь голосъ, приподнявъ меня и чуть не задушивъ въ объятіяхъ.
Мы пустились въ путь только на другой день, такъ какъ денегъ у насъ не было и за ними необходимо было създить въ Франкфуртъ. Я не стану описывать путешествія, и не могу даже, потому что ничего не видалъ и никакихъ впечатлній не вынесъ. Жіанъ только и думалъ, только и говорилъ о Ленхенъ, приставалъ ко мн и мшалъ смотрть даже такъ, какъ смотрятъ англійскіе туристы, сравнивая виды съ ихъ описаніемъ въ путеводител Рихарда. Жіанъ вырвалъ его у меня изъ рукъ и спряталъ къ себ въ карманъ. Мн хотлось побывать на музыкальномъ праздник въ Гейльборн, куда со всей Германіи собираются тысячи рабочихъ и, встртившись въ первый разъ въ жизни, поютъ хоромъ кантикъ Лютера, меня увряли, что нигд въ мір нельзя встртить ничего подобнаго. Но Жіанъ не согласился остановиться въ Штутгарт, несмотря на мои убжденія, что, помимо множества любопытныхъ вещей, указанныхъ гидомъ Рихарда, котораго онъ мн не отдалъ, въ этомъ город есть два необыкновенныхъ чуда: самая красивая въ свт принцесса и лучшія въ Европ арабскія лошади. Длать нечего, пришлось наскоро пообдать и пуститься дальше, въ Тюбингенъ,— пшкомъ, разумется, чтобы не пропустить трактира, въ которомъ жила Ленхенъ. Жіанъ шелъ передомъ и въ-торопяхъ ошибся дорогой, торный колесный путь скоро превратился въ тропинку, исчезнувшую на сыромъ болотистомъ лугу. Ноги вязли выше щиколки въ этой трясин. Выбравшись кое-какъ, мы наткнулись на другую тропинку, то исчезавшую въ виноградникахъ, то опять появлявшуюся на крутыхъ склонахъ горы. Быстро надвигались сумерки, за ними темная ночь, полилъ дождь. Посл часа мучительной ходьбы, усталые, промокшіе до костей, испачканные въ грязи по уши, мы добрались до большой дороги и вышли къ трактиру въ сел Дагерлохъ. Жіанъ смло вошелъ въ него съ веселымъ смхомъ, я проскользнулъ за нимъ, крайне смущенный своимъ жалкимъ видомъ и тмъ впечатлніемъ, какое онъ долженъ былъ произвести. Мое смущеніе оказалось совершенно напраснымъ,— мы не произвели ровно никакого впечатлнія. Въ Швабіи никого ничмъ, кажется, не удивишь, здсь, какъ и везд, насъ ожидали самыя предупредительныя услуги, обходящіяся изрядно дорого. Насъ встртила толстая, краснощекая служанка. Жіанъ первымъ дломъ спросилъ, не фрау ли Крейцеръ хозяйка трактира. Двушка засмялась, думая, что Жіанъ шутитъ, и не двигалась съ мста, ожидая приказаній. Она бы до сихъ поръ, пожалуй, стояла на томъ же мст, еслибы Жіанъ, знавшій по-нмецки вдвое больше, чмъ я, не объяснилъ ей нашихъ желаній съ ясностью, достойною Лейбница.
— Прекрасная двица,— сказалъ онъ,— вы видите, въ какомъ мы положеніи. Въ васъ, повидимому, оно не возбуждаетъ того состраданія, котораго достойно по своему существу. Прежде чмъ насъ подчивать, было бы не безполезно насъ высушить. Въ виду этого, двица прекрасная, мы просимъ дать намъ комнату съ двумя кроватями и затопить въ ней каминъ. Сіе быть можетъ не по-сезону, но оправдывается исключительностью положенія и предпочтеніемъ, которое мы отдаемъ нарушенію обычая передъ простудою. Мы смирнехонько ляжемъ и развсимъ платье передъ каминомъ. Вотъ все, чмъ вы пока можете несказанно обязать двухъ измокшихъ путниковъ.
— So!— проговорила служанка, вполн понявшая рчь моего пріятеля.
Черезъ полчаса она принесла намъ бутылку сельтерской воды и табакерку. Въ зал вокругъ длиннаго стола сидло человкъ двадцать, не говорившихъ ни слова и ни на что не смотрвшихъ, передъ каждымъ стояло по кружк пива. Я было подумалъ, что попалъ на сходку заговорщиковъ, Жіанъ успокоилъ меня увреніемъ, что это собраніе мстныхъ нотаблей.
— Да что же они тутъ длаютъ?
— Веселятся.
Посл долгаго молчанія одинъ изъ нотаблей поднялъ кружку въ уровень съ своими глазами, внимательно всмотрлся въ пиво, потомъ поднесъ въ губамъ и осушилъ въ два глотка съ короткою передышкою. Вс остальные проговорили: Prosit!— и сдлали то же. Наступило прежнее мрачное молчаніе.
— Здсь всегда такъ веселятся?— спросилъ я Жіана.
— Всегда. Къ чему имъ разговаривать? Во-первыхъ, не о чемъ, къ остроумію же они не чувствуютъ никакой склонности.
— Да, оно и мудрененько было бы, пожалуй.
— Тмъ не мене они очень довольны своимъ обществомъ и въ сласть попиваютъ любимый напитовъ. Посл десятой кружви начнутъ пть, а потомъ разойдутся и мирно лягутъ спать. Это — послдователи созерцательной философіи.
Такъ мы разсуждали, когда служанка принесла сельтерскую воду и табакерку. Жіанъ громко расхохотался и запустилъ въ носъ большую щепоть табаку, я выпилъ стаканъ воды, Я очень желалъ переночевать въ Дагерлох, но Жіанъ этому ршительно воспротивился, ему хотлось скоре разыскать Ленхенъ. Въ ту минуту, какъ мы выходили, въ верхнемъ этаж открылось окно, и мн послышался смхъ, похожій на мерзкое хихиканье Ганса. Я оглянулся, но въ ночной темнот ничего не могъ разсмотрть. Жіанъ былъ уже далеко и ничего не подозрвалъ. Итакъ, выпустились опять въ походъ, останавливаясь у каждаго трактирчика и кабачка и спрашивая, не знаетъ ли кто фрау Крейцеръ. Это имя возбуждало всеобщій смхъ. Только одинъ трактирщикъ разсердился, вообразивши, что мы надъ нимъ потшаемся, онъ былъ, впрочемъ, не швабъ, а бранденбуржецъ, Я падалъ отъ усталости, Жіанъ все еще храбрился, но тоже едва волочилъ ноги. При подъем на одинъ пригорокъ, мы услыхали сзади себя стукъ тяжелыхъ колесъ, потомъ показалась почтовая карета. Жіанъ окликнулъ кондуктора, тотъ отвтилъ:
— Имю честь быть вашимъ покорнйшимъ слугою.
— Много у васъ народа въ карет?
— Ни одного человка.
— Въ такомъ случа мы сядемъ,— сказалъ Жіанъ, отворяя дверцу.
— Этого нельзя.
— Мы вамъ заплатимъ.
— И этого нельзя.
— Почтовыя кареты существуютъ для путешественниковъ, я — путешественникъ, а потому и сажусь.
— Сойдите.
— И не подумаю.
Кондукторъ разразился потокомъ выраженій, не находящихся ни въ одномъ словар, Жіанъ отвчалъ на неаполитанскомъ жаргон, посл цюрихскаго самомъ богатомъ въ словахъ того же сорта, не считая впрочемъ русскаго языка, въ этомъ отношеніи богатйшаго въ мір. Кондукторъ возвышалъ голосъ, Жіанъ кричалъ все громче, лошади испугались и понесли во всю прыть. Во тьм и тишин ночной между кондукторомъ на козлахъ и пассажиромъ въ карет продолжался обмнъ обоюдно-непонятныхъ, но въ высшей степени азартныхъ фразъ,— настоящій философскій диспутъ. Такъ продолжалось до Эхтердингена, гд конторщикъ разъяснилъ намъ, что кондукторамъ запрещено сажать пассажировъ на пути. Жіанъ извинился и спросилъ про трактиръ фрау Крейцеръ, ему отвтили, что о такомъ никто здсь не слыхивалъ. Тогда онъ согласился дохать до Тюбингена. Я заплатилъ за мста въ карет и наконецъ-то добрался до постели.
На другой день утромъ мы были у подъзда Уланда. Жилище поэта расположено у подножія холма, противъ Некара,на первомъ план дворъ въ вид террасы, за нимъ двухъэтажный домъ въ шесть оконъ и нчто въ род амбара съ греческимъ Фронтономъ, за домомъ чудесный садъ, идущій до вершины холма, налво пивная лавочка и высокая стна, изъ-за которой видны деревья, кругомъ улицы и дорожки, разбгающіяся по полугорью, передъ домомъ площадь, спускающаяся къ рк. Тюбингенъ, подобно Гейдельбергу,— студенческій городъ, въ немъ также есть замокъ, погребъ, гигантская бочка, университетъ, профессора, филистеры, учителя фехтованія, табачныя лавочки, шапошники, изготовляющіе фантастическія фуражки, множество пивныхъ… Вообще, хорошенькій городовъ, въ которомъ не слишкомъ прихотливый человкъ можетъ жить, пожалуй, даже припваючи… нмецкія псни
— Уйдемъ, пожалуйста,— сказалъ я Жіану, когда мы остановились у дверей поэта.
Я всегда трусилъ входить къ знаменитостямъ.
— Уходить?… Это зачмъ?— спросилъ Жіанъ.
— Затмъ, что вотъ мы позвонимъ, намъ отопрутъ и спросятъ, кого нужно? Что же мы отвтимъ? Просто Уланда — невжливо, господина Уланда — какъ-то неловко выходитъ, пошловато… Мы неминуемо покажемся смшными… Уйдемъ лучше.
Жіанъ отвтилъ:
— Благодаря этой боязни показаться смшнымъ, французы оказываются глупйшимъ народомъ въ мір.
И онъ смло позвонилъ. Дверь отворилась. Насъ встртила служанка вопросомъ:
— Вамъ кого угодно?… Господина профессора?
У меня точно камень съ сердца свалился при этомъ вопрос. Славное заведеніе у нмцевъ — называть людей ихъ оффиціальными титулами! Правда, эти титулы низводятъ геніальныхъ людей до уровня всхъ дураковъ, носящихъ одно съ ними званіе, за то выводятъ добрыхъ людей изъ затрудненій, подобныхъ нашему. Уландъ въ Германіи — одинъ, тогда какъ профессорамъ счета нтъ.
— Да, мы бы желали видть господина профессора,— сказалъ я.
— Господина профессора нтъ дома. Они ухали въ Штутгартъ (служанка говорила о немъ во множественномъ числ) и не извстно, когда вернутся. Они будутъ очень огорчены тмъ, что вы ихъ не застали.
— Ты просто jettatorè,! (человкъ съ дурнымъ глаголъ,— глазящій),— сказалъ Жіанъ, направляя въ мою сторону коралловые рожки, которые онъ носилъ въ вид брелока.— По милости твоего глаза я не видалъ ни Ленхенъ, ни Уланда.
Я отвтилъ ему стихами:
Est-ce la joie an la douleur
Qui rè,gne au monde? Uland opine
Que, si l’pine est sons la fleur,
C’est que la fleur est sur l’pine.
— Браво!— крикнулъ Жіанъ и среди улицы бросился мн на шею.
Онъ очень легко падалъ духомъ, за то такъ же скоро и ободрялся. Обратно мы похали въ почтовой карет и не бранились не только съ кондукторомъ, но даже и между собою, что составляло въ нашей жизни большую рдкость. Прозжая мимо трактира въ Дагерлох, Жіанъ увидалъ въ саду блокурую головку, выскочилъ изъ кареты, заставилъ меня выйти и побжалъ въ садъ, гд и нашелъ фрау Крейцеръ за столомъ съ Гансомъ, покуривавшимъ свою огромную трубку и попивавшимъ пиво изъ большущей кружки.
Старуха убжала, точно испугалась нашего появленія. Гансъ встртилъ насъ съ нкоторымъ смущеніемъ и счелъ нужнымъ, какъ бы въ свое извиненіе, не совсмъ точно передать нкоторыя событія, иногда лгутъ даже уроженцы Помераніи,— нигд не безъ грха. Онъ уврялъ, что, узнавши о нашемъ отъзд, пустился слдомъ за нами, но задержался въ Гейльброн, увлекшись музыкальнымъ праздникомъ, на которомъ присутствовалъ Уландъ.
— Великій поэтъ былъ со мною очень любезенъ,— повствовалъ онъ,— Мы роспили съ нимъ бутылку рюдесгеймера, онъ сплъ мн одну изъ своихъ застольныхъ псенъ, въ которой римуются Wein и Schwein (вино и свинья). Потомъ я зашелъ въ Дагерлохъ, гд и встртилъ этихъ дамъ…
— Мы тоже заходили, но этихъ дамъ не нашли.
— Вы не спросили о нихъ.
— Какъ пришли, такъ спросили… Везд спрашивали фрау Крейцеръ и везд надъ нами смялись,— сказалъ Жіанъ.
— Фрау Крейцеръ!— вскричалъ Гансъ и загоготалъ, какъ гусь.
— Вы же намъ сказали, что ее такъ завутъ.
— Ха-ха-ха!— смялся буршъ.— Я, вроятно, оговорился, принялъ одну монету за другую. Ея фамилія фрау Пфенигъ, а совсмъ не Крейцеръ. Ха-ха-ха!…
Гансъ могъ, конечно, ошибиться, но могъ сказать и на-смхъ, послднее было даже правдоподобне. Меня это бсило, а Жіанъ только и думалъ о Ленхенъ.
— Гд она?— спросилъ онъ бурша, зорко высматривая въ саду и по всмъ окнамъ дома.
Онъ примтилъ на самомъ верху, подъ князькомъ крыши, маленькое открытое окно съ голубою занавскою, развваемою втромъ точно флагъ, побжалъ тотчасъ же въ трактиръ и въ нсколько прыжковъ очутился на верху передъ полуотворенною дверью. Онъ увидалъ тутъ то же, что видлъ Фаустъ въ гнздышк Гретхенъ, до стараго кожанаго кресла включительно. Все было опрятно, уютно, блыя занавски кровати кружили ему голову.
— Ахъ, если она войдетъ,— воскликнулъ онъ,— какъ я оправдаюсь въ томъ, что осмлился проникнуть въ это святилище! Что я скажу? Посмю ли даже говорить? Упасть къ ея ногамъ…
Онъ хотлъ бжать, но прислъ на кресло, отуманенный чарами, навянными чистою, двственною обстановкою этого маленькаго рая. На всемъ лежалъ отпечатокъ личнаго характера и прелести его обитательницы. Крошечное зеркальце свидтельствовало объ отсутствіи кокетства, отсутствіе бездлушекъ и ненужныхъ украшеній доказывало, что она будетъ хорошею хозяйкою, не гоняющеюся за пустяками, стоющими дорого. Окно было въ зелени,— это была единственная роскошь, которую позволяла себ молодая двушка. На виду была только одна книга — библія Лютера, открытая на столик у кровати,— очевидно, ея вечернее и утреннее чтеніе…
Въ эту минуту дверь отворилась и въ комнату вошла фрау Пфенигъ.
— Это что еще такое?— вскричала она.— Вы сюда зачмъ залзли?
— Милостивая государыня, я пришелъ сюда…— заговорилъ Жіанъ, вставая и низко расклапиваясъ съ истинно-итальянскою граціей,— я пришелъ просить у васъ руки вашей прелестной дочери.
— Potz tausend!— крикнула старуха (potz tausend — нчто врод нашего: ахъ, чортъ возьми).— Это еще что за штуки? Да какъ же смли забраться въ мою спальную?
— Ваша спальная?!— бормоталъ Жіанъ съ жалкимъ, посрамленнымъ видомъ. Вмсто чуднаго гнздышка Ленхенъ, онъ попалъ въ логовище старой совы!
Въ ту же минуту очарованіе исчезло: стны и полъ показались грязными, занавски измятыми, отъ кресла пахло старыми подошвами, въ маленькое зеркальце отражался крючковатый профиль хищной птицы, библія Лютера — чтенье старой ханжи, окно выходитъ въ трактирный садишко, въ которомъ въ эту самую минуту Ленхенъ подавала дв кружки пива французскому студенту (т. е. мн) и Жіану. Померанскій студентъ (т. е. Гансъ) шутя пускалъ клубы дыма въ хорошенькое личико Ленхенъ и выпивалъ одну изъ двухъ кружекъ. Увидавши это, Жіанъ выбжалъ изъ комнаты, гд почтенная фрау Пфенигъ не безъ основанія соображала, что въ голов у итальянца не все обстоитъ благополучно. Онъ тмъ временемъ кубаремъ слетлъ съ лстницы и вбжалъ въ садъ. Ленхенъ уже не было, на стол стояли дв пустыя кружки.
— Такъ какъ вы безъ меня выпили,— сказалъ онъ,— то я самъ пойду за пивомъ.
Онъ опять вбжалъ въ трактиръ и кончилъ тмъ, что все-таки нашелъ Ленхенъ на заднемъ двор, она кормила куръ.
Ему тотчасъ же вспомнилось, какъ Вертерова Шарлота угощала ребятишекъ, онъ умилился душой и протянулъ въ двушк об руки. Его появленіе ничуть не удивило Ленхенъ, она всыпала пригоршни кукурузы въ протянутыя въ ней руки и сказала:
— Ну, помогайте.
Весело покормивши куръ, они заговорили:
— Такъ вы меня ждали?…— спросилъ Жіанъ.
— Я знала, что вы здсь, потому и понесла сама въ садъ…
— Мою кружу пива? Ее другой выпилъ. Sic vos non vobis…
— …mettificatis, apes,— закончила стихъ Ленхенъ.
— Вы знаете латынь?
— Что мн нисколько не мшаетъ кормить куръ.
Удивленіе Жіана достигло крайнихъ предловъ, когда Леихенъ обратилась къ нему съ словами:
— Пойдемте въ мою комнату. Тамъ удобне разговаривать.
Въ Италіи этого не водится. Тмъ не мене онъ послдовалъ за молодою двушкой и былъ окончательно пораженъ всмъ, что увидалъ тамъ. Драпировки обшиты широкимъ кружевомъ, этажерки завалены книгами, рояль, мольбертъ съ наброскомъ пейзажа. Жіанъ узналъ то мсто на берегу Невара, гд они въ первый разъ встртились.
— Это вы рисуете?— спросилъ онъ.
— И эти кружева я не плету,— отвтила она.
Открывши шкафъ, она указала на блюдо печенья и прибавила:
— И это я длала.
Потомъ двушка сла за рояль и восхитительно сыграла итальянскую баркароллу. Я самъ слышалъ изъ сада. Во всемъ этомъ была, конечно, своя доля тщеславія, но Ленхенъ все-таки была необыкновенно мила. Жіанъ почувствовалъ, что его глаза увлаживаются отъ этихъ родныхъ звуковъ, сыгранныхъ исключительно для него одного прелестными ручками. Онъ не замтилъ даве, что ручки эти слишкомъ красны,— онъ не въ состояніи уве былъ ничего замчать.
Увидавши его волненіе, она запла арію Шуберта на слова Гте. Молодой человкъ совсмъ обезумлъ и, рыдая, упалъ къ ея ногамъ.
— Хотите быть моею… на всю жизнь, навсегда?
— Во-первыхъ, надо узнать хорошенько другъ друга.
Когда Жіанъ разсказалъ мн эту сцену, я счелъ нужнымъ высказать ему нкоторыя соображенія, казавшіяся мн очень разумными.
— Эта молодая особа,— говорилъ я,— одарена разнообразными талантами, и замчательно, конечно, что она смогла пріобрсти такія многостороннія знанія въ сельскомъ трактир. Но изъ всего этого отнюдь не слдуетъ, чтобы ты долженъ былъ на ней жениться.
— Я уже сдлалъ предложеніе ея матери…
— И мать отвтила: Potz! У тебя нтъ за душою ни копйки и самъ ты ни къ чему не способенъ. Ленхенъ же, наоборотъ, помаленьку на все пригодна, что тоже мн представляется не особенно удобнымъ, я никакъ не могу восхищаться сочетаніемъ синяго чулка съ крестьянскими котами, классиковъ съ сдобными пышками. Во всему этому сообрази, что, кром мертвыхъ языковъ, она знаетъ еще многое, чему не могла научиться безъ учителей, а учителя не всегда бываютъ старые. Она, правда, очень хорошенькая, но красота въ длахъ любви вещь прекрасная, а въ супружеской жизни часто является большой помхой счастью. Руки у нея красныя…
— Блыя, какъ алебастръ…
— Красныя, какъ вареные раки. Да всего лучше, посмотри самъ.
Въ это время Ленхенъ развшивала въ саду мокрыя скатерти, веревка была протянута высоко и изъ-за благо полотна мелькали ея руки цвта гомара.
— Краснота молодости!—воскликнулъ Жіанъ.
— Во всемъ, что она говорила теб, я одобряю только одно: надо хорошенько узнать другъ друга.
— А я такъ именно въ этомъ-то и не нахожу никакого смысла. Вы, жители свера, вс одинаковы,— у васъ кровь холодная. У насъ же увидалъ женщину на балкон, въ театр или въ церкви, понравилась она, приглянулся ты ей и — она твоя на вкъ…
— Ну, а здсь, мой милйшій, молодая двушка приводитъ тебя въ свою спальную, показываетъ кружева своей постели и потомъ говоритъ: ‘теперь мн остается съ вами познакомиться’. Въ сущности же и мужчины, и женщины везд одинаковы, есть лишь нкоторая разница въ способахъ выражаться, въ манерахъ… Безъ этого изъ-за чего бы ты хотлъ отобрать у нмцевъ Венецію?
Пока мы такъ разговаривали, Гансъ сидлъ въ нижнемъ этаж спиною къ открытому окну. Трактирщица, стоя рядомъ съ нимъ, жеманилась, гримасничала и заигрывала. Онъ невозмутимо курилъ трубку, положивши ноги на спинку стула. Мы съ Жіаномъ покончили тмъ, что поспорили, по обыкновенію, повертываясь ко мн спиной, онъ объявилъ, что въ Америк есть обезьяны, а въ Европ — французы. Это онъ опять по Шопенгауеру. Я ушелъ въ отведенную намъ комнату и слъ у окна, какъ разъ надъ тмъ окномъ, у котораго трактирщица разговаривала съ Гансомъ.
— Такъ вы не хотите, чтобъ я отдала ее за этого итальянца?— спросила она.
— Трижды нтъ. Латинская порода мерзкая, эти люди женятся на недлю, а потомъ и сами сбгутъ, да еще я деньги унесутъ. Да вообще не отдавайте ее ни за него, ни за кого другого,— она еще слишкомъ молода. Замужъ надо выходить въ вашемъ возраст…
— Ach, lieber Gott! (ахъ, милый Богъ! Нмцы называютъ Бога милымъ.) Вы просто шутите…
— Не думаю шутить. Вы еще очень аппетитная женщина. Къ тому же вамъ необходимъ въ дом мужчина. Еще такъ-сякъ въ Дагерлох, гд у васъ много прислуги, а передите въ Боннъ вдвоемъ съ дочерью… Городъ студенческій…
— Gott in Himmel! (Богъ на неб!— такъ говорятъ нмцы вмсто нашего: Царь Небесный!) Вы меня пугаете.
— Чтобы не бояться, выходите замужъ, фрау Пфенигъ, или возьмите нахлбника…
— Отчего бы вамъ не жить съ нами, достойнйшій г. Шлукеръ?
— Я слишкомъ бденъ и не могу платить дорого.
— Можете ровно ничего не платить,— вы будете давать уроки Ленхенъ…