ЖЕРТВЫ ДЕЗОРГАНИЗАЦИИ РЕВОЛЮЦИОННЫХ СИЛ
ЖЕРТВЫ ДЕЗОРГАНИЗАЦИИ РЕВОЛЮЦИОННЫХ СИЛ
о периодических изданиях, 9) уведомлением о секретных адресах общины (XII).
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Жертвы дезорганизации революционных сил, Ткачев Петр Никитич, Год: 1878
Время на прочтение: 28 минут(ы)
Ткачев П. H. Избранное
М., Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2010. — (Библиотека отечественной общественной мысли с древнейших времен до начала XX века).
Два года тому назад, приступая к изданию нашего журнала, мы с особенною силою настаивали на необходимости боевой организации революционных сил нашей партии. Только при помощи такой организации может она, — говорили мы, — осуществить свою великую задачу, только такая организация в состоянии до некоторой степени гарантировать безопасность революционных борцов, только при такой организации мы имеем возможность с успехом бороться с правительством, — с его жандармами, прокурорами и сыщиками, наконец, только такая организация даст революционерам силу — на другой день после революции — подавить и уничтожить всякие антиреволюционные, консервативные и реакционные влияния и защитить народную власть от притязаний враждебных народу партий, — от захвата ее разными интриганами и политическими честолюбцами. Мы указали тогда же и на главнейшие, существеннейшие условия всякой боевой организации: 1) централизация власти и децентрализация функций революционной деятельности, 2) иерархическая подчиненность и безусловная дисциплина членов. Из этих двух основных требований боевой организации само собой вытекает и третье: 3) сохранение в строжайшей тайне революционной деятельности каждого из членов организации, — не только по отношению к правительству, но и по отношению ко всем остальным ее членам. Каждый член организации может знать о существовании и деятельности других членов настолько, насколько это существенно необходимо для успешного выполнения той революционной функции, которую он призван выполнить.
Только при этих условиях организация революционной партии может иметь, как мы сказали, чисто боевой характер, т. е. только при этих условиях ее разбросанные элементы могут сплотиться в одно живое тело, только при этих условиях в их деятельность будут внесены та полная солидарность и единство плана и та разумная целесообразность, при которых она только может рассчитывать на успешную борьбу с врагами народа. Действительно, история показывает нам, что все тайные общества, — а само собою понятно, что всякое общество, преследующее цели, признаваемые существующим законом за преступные, — должно быть тайным, — что все тайные общества, где бы и когда бы они ни возникали, везде и всегда соблюдали, везде и всегда будут соблюдать указанные нами условия во всей их правильности и строгости. Нечего, казалось бы, и говорить, что Россия и русская революционная партия не составляют и не могут составлять исключения из этого общего правила, правила, которое, — в противность всем грамматическим правилам, — не допускает вообще никаких исключений. А между тем, — как ни странно это может показаться, — еще очень недавно в некоторой части русской революционной молоджи существовало мнение, будто дисциплина, централизация, иерархия и та тайна, о которой говорено было выше, будто все это — совсем не необходимые условия для тайной организаций, будто, при известной степени доверия друг к другу, легко можно обойтись безо всех этих якобы ‘отживших атрибутов’ старых революционно-политических организаций. К чему, — говорили, — эта подчиненность, эта централизация и таинственность? Она, унижает личность, стесняет ее свободу, превращает ее в пассивное орудие какой-то таинственной никому не известной и, быть может, не только не способной, но и безнравственной власти. Не лучше ли, чтобы каждый сам нес ответственность за свои поступки, чтобы каждый действовал по собственной инициативе и по собственному разумению? Пусть люди, хорошо друг друга знающие, вполне друг другу доверяющие, вполне друг с другом столковавшиеся относительно цели и средств своей деятельности, сходятся в отдельные кружки, — в так называемые ‘естественные группы’, последние, в свою очередь, могут, если явится надобность, сплотиться в федеративный союз, в котором каждая группа будет пользоваться такою же самостоятельностью и полноправностью, какою в группе пользуется каждый из ее членов. Таким образом, единство и солидарность революционной деятельности может быть осуществлена при отсутствии какой бы то ни было подчиненности, иерархии, дисциплины и т. п. Каждый будет действовать с полным знанием не только своей деятельности, но и деятельности всех своих сотоварищей по работе, никто не рискует быть обманутым или эксплуатируемым какою-то таинственною и никому не известною властью, никто не будет играть роли бессловесной пешки, никто никому не будет подчиняться, все будут взаимно друг другу помогать, друг друга поддерживать и друг за друга стоять. Связь объединенных членов естественных групп и групп федеративного союза будет не связью внешней, принудительной, а связью чисто внутренней, так сказать, духовной, основанной на взаимном доверии, уважении, любви и дружбе. Подобная организация, утверждают далее противники ‘отживших атрибутов’ старых революционно-политических организаций, несравненно лучше будет гарантировать личную безопасность каждого отдельного члена, чем организация, основанная на централизации, дисциплине, — организация, при которой достаточно захватить несколько лиц, стоящих в центре, чтобы тем самым скомпрометировать всех ее членов.
Кроме того, последняя часто оказывает развращающее влияние на революционеров, приучая их к пассивному повиновению, первая, напротив, воспитывая в них чувство свободы и независимости, возвышает и облагораживает их характер и развивает в них именно те качества, которые им необходимо иметь для осуществления такого порядка вещей, когда не будет ни власти, ни подчиненности, т. е. для осуществления царства анархии.
Разумеется, для людей, не знающих реальной жизни, игнорирующих ‘практическими соображениями’, для людей, смотрящих на суровую, грубую действительность сквозь призму идеалистических фантазий, — для таких людей эта форма организации могла и должна была показаться очень заманчивою, безукоризненною, идеально совершенной. Действительно, с отвлеченно теоретической точки зрения против нее мало что можно было возразить, в основе ее лежали, по-видимому, самые возвышенные и прекрасные принципы: свобода и полноправность личности, взаимное доверие, полная искренность, братство и т. п. Отсутствие принудительного элемента, дисциплины, иерархии и т. п. льстило самолюбию и удовлетворяло чувству индивидуализма, чувству, от которого интеллигентному большинству так трудно бывает вполне освободиться…
Независимо от ‘идеальной соблазнительности’ этой утопической теории организации были и еще две причины, немало содействовавшие ее успеху и быстрому распространению среди молодежи. Более или менее неудачный исход революционных попыток, предшествовавших и следовавших за попыткою революции 1863 года389, попыток, кончившихся так называемым нечаевским заговором, в значительной степени ослабил энергию русской революционной партии, устранив на некоторое время с поля деятельности ее наиболее и наиболее революционные силы: он выдвинул на первый план — силы наименее наименее и наименее революционные, люди трусливые и миролюбивые, люди флегматического темперамента и слабого ума, резонерствующие софисты гордо подняли головы, почуяв, что теперь настало их время. Они с яростью набросились на своих недавних товарищей и с самодовольною наглостью стали упрекать их в ‘мальчишестве, в безрассудности, торопливости, в кровожадности и даже… даже в провокаторстве, прикрытом с лицемерным иезуитизмом — якобы народными интересами, народным благом, — они начали утверждать, будто и инициатива, и, главное, осуществление революции должны принадлежать народу, при чем интеллигентные люди, т. е. почти вся наличная русская революционная партия из числа народа исключаются, — одному народу: крестьянству, ремесленникам и фабричным рабочим. Но так как громадное большинство этого народа не имеет еще о социальной революции никакого достаточно ясного представления, так как оно н е готово к революции, то о непосредственном насильственном изменении существующего порядка вещей пока и думать нечего. Не непосредственное насильственное изменение этого порядка должно быть целью практической деятельности революционера, а постепенное, мирное или немирное, смотря по обстоятельствам, подготовление к такому изменению, — нравственное воспитание народа, развитие в нем известных чувств, распространение среди него известных идей. Подготовив, таким образом, задачу революционной деятельности, сведя и отождествив последнюю с одним из ее частных средств, с деятельностью народного воспитателя-пропагандиста и распространителя ‘зловредных книг и идей’, превратив революционера в простого внушителя, реакция не остановилась на этом, она сделала из своей главной посылки ее неизбежный логический вывод. ‘Если, — рассуждала она, — и революционная партия ставит своею ближайшею целью не непосредственное насильственное изменение данного порядка вещей, если и ее деятельность должна пока ограничиться лишь одною пропагандою, то к чему тут ненужная таинственность, дисциплина, какая-то иерархия, какая-то самозванная центральная власть?.. Конечно, и для пропагандистов нужна некоторая организация, — впрочем, были и такие революционеры, которые отрицали необходимость какой бы то ни было организации, — но эта организация должна быть добровольным союзом лиц, преследующих одну и ту же всем им известную цель одними и теми же всем известными средствами. Потому в такой организации и речи не может быть ни о каком подчинении, ни о какой власти, ни о каком стеснении личной свободы. Потому в такой организации все члены должны находиться между собою в постоянных сношениях, должны знать друг друга и взаимно по доброй воле друг друга поддерживать, между ними не должно быть никаких тайн и в особенности никаких иерархических степеней. Чем самостоятельнее будет действовать каждый член, тем лучше. Одним словом, с точки зрения самих даже революционеров-реакционеров, организационная связь между пропагандистами должна была в конце концов сводиться на связи, основанные на чувстве взаимного доверия, взаимной дружбы и т. п.
По мере увеличения числа кружков, на первый план, как и следовало ожидать, стали вьщвигаться натуры, наиболее активные, наиболее революционные. Этим натурам, само собою понятно, весьма трудно было удовлетвориться мизерною ролью ‘мирного пропагандиста’ и ‘народного педагога’, они жаждали деятельности более живой, более непосредственной, при том же сама практика не замедлила воочию показать всю ничтожность и неудовлетворительность результатов, достигаемых потаенным распространением ‘зловредных книжек и идей’. Но, если, с одной стороны, их не удовлетворяла* печатная и словесная пропаганда, то, с другой стороны, они были вполне согласны с пропагандистами во всех основных положениях их революционно-реакционного profession de foi390. Подобно последним они не верили в возможность революции ‘в настоящем’, подобно последним они признавали, что революция может осуществиться лишь в очень отдаленном будущем и лишь тогда, когда сам народ возьмет на себя ее инициативу, когда сам он примет в ней непосредственное и наиболее деятельное участие, они признавали далее, что ‘в настоящее время’ народ не готов для революции, что его чувства недостаточно революционны, что его миросозерцание недостаточно социалистично и что потому все усилия современных революционеров должны быть исключительно и всецело направлены лишь к одной цели — к революционизированию народного чувства и к социализированию народной мысли. Иными словами — они вполне были согласны с самыми миролюбивейшими и реакционнейшими из пропагандистов в том, что нужно не делать революцию, пользуясь наличными революционными элементами, только подготовлять почву, для нее, подготовлять к ней народ, т. е., в конце концов, заниматься все тою же пропагандою. Они расходились с ними только в средствах этой пропаганды, им хотелось средств более решительных, более соответствующих их революционным инстинктам и их живым темпераментам, чем те средства, которые практиковались пропагандистами. Книгораспространение и словесная проповедь, вполне удовлетворявшие натуры флегматические и нереволюционные по темпераменту, их, как мы уже сказали, удовлетворить не могли. Они — отчасти сознательно, отчасти инстинктивно — поняли, что ‘книжками и словами’ нельзя революционизировать массы, что массы революционизируются лишь революционными фактами. Отсюда само собою вытекает следующий вывод: пропаганда — печатная, словесная — должна быть заменена пропагандою фактами. Под пропагандою фактами подразумевают пропаганду посредством бунтов, демонстрации, казней, насильственных протестов, вооруженных столкновений и т. п. Сторонники этой пропаганды, в отличие от чистых, книжных пропагандистов, назвали себя бунтовщиками. Возникновение этого нового бунтовщического элемента среди мирных пропагандистов, хотя, с одной стороны, и указывало на поднятие революционного духа среди молодежи, с другой — вносило в ее деятельность еще больший разлад, еще большую разобщенность. Прежняя связь, основывавшаяся на единстве кружковых стремлений, на одинаковости их воззрений на пропаганду, разорвалась сама собою, и вместе с нею исчезла и та непроизвольная солидарность, которая до сих пор, по-видимому, существовала между их деятельностью.
За главным расколом, как это всегда бывает, последовала масса других, более мелких и незначительных расколов, начались бесконечные, а иногда даже совершенно неуловимые деления среди групп как чистых пропагандистов, так и чистых бунтовщиков, в конце концов и в том и в другом лагере чистых осталось очень немного, — зато много стало возникать смешанных кружков, совмещавших в себе бунтовские тенденции с мирно-пропагандистскими. Конечно, между деятельностью этих смешанных кружков существовало гораздо меньше противоположности, чем между деятельностью кружков чистых бунтовщиков, чистых пропагандистов.
Таким образом, раскол в революционной партии, закончившийся смешением программ, революционных кружков, снова поставил эти кружки в такие взаимные отношения, при которых для них снова явилась возможность сплотиться в более или менее прочную, в более или менее боевую организацию.
Возможность эта, как мы сказали выше, существовала и для других кружков книжных пропагандистов. Но эти кружки были так немногочисленны и так однообразны по своему составу, поприще их деятельности было так ограничено, преследуемые ими задачи так узки и мизерны, что они едва ли даже и сознавали о необходимости в сплоченной правильной организации. Личные отношения членов и их сравнительная солидарность во взглядах на средства пропаганды делали почти излишними всякие внешние формальные связи. Теперь же, с расширением и осложнением революционной программы, с развитием практической революционной деятельности, с увеличением числа лиц и кружков, принимающих в ней участие, и, следовательно, с ослаблением непосредственных личных связей, на каждом шагу стала чувствоваться необходимость хоть какой-нибудь прочной, внешней организации. Даже самые крайние из анархистов-индивидуалистов и те поняли, что продолжать вести дело так, как оно велось до сих пор, невозможно, что идти в врассыпную значит идти на верную гибель, что организованной государственно-политической силе нужно противопоставить организованную революционную силу, что связи, существующие между отдельными лицами и кружками, недостаточно прочны и что вследствие этого они не могут действовать с тою энергиею и солидарностью, без которых ни в каком практическом предприятии нельзя рассчитывать на успех.
Понятно, что этим революционерам должна была придтись очень по вкусу теория так называемой федеративной организации, организации ‘по естественным группам’, организации без организующей власти, без дисциплины, организации, чуждой всем атрибутам старых и якобы отживших свое время политических заговоров. Другою и весьма существенною причиною распространения этой теории среди нашей молодежи следует признать реакцию, начавшуюся среди западно-европейской революционной партии после разгрома Парижской коммуны. Гаагский конгресс Международного общества был одним из самых очевидных знамений этой реакции. Он нанес обществу решительный смертоносный удар, удар, после которого оно и до сих пор еще не может оправиться391, он отнял у него всякий политическо-революционный характер и расколол его на две половины — одинаково неспособные к деятельной, непосредственной революционной борьбе. Немцы и англичане, составлявшие главный контингент авторитарных секций, на первый план выдвинули принцип законности и поставили тотчас единственною задачею своей деятельности мирную социалистическую пропаганду и избирательную агитацию в пользу представителей рабочего класса392. Отвергая самым решительным образом необходимость насильственного разрушения данного порядка вещей, необходимость кровавой революции, они проповедуют революцию бескровную, они хотят вести борьбу с существующим государством на строго легальной почве. Рядом с этими антиреволюционными, хотя и авторитарными секциями возникли или, лучше сказать, усилились и окрепли — благодаря гаагскому расколу —секции анархические, автономные, — столь же реакционные, как и первые. Правда, в принципе, западно-европейские анархисты не отвергают необходимости, неизбежности насильственного переворота. Но, отрицая боевую организацию, опирающуюся на строгое подчинение единичной деятельности общему плану и общему авторитету, возведя принцип индивидуализма в основной принцип своей программы, устраняясь от всякой политической агитации, ставя осуществимость насильственного переворота в зависимость от таких условий, которые, при данном положении вещей, при данном уровне развития масс, выполнены быть никогда не могут, они, в сущности, так же мало способны к непосредственной, практической революционной деятельности, как и немецкие доктринеры-легалисты. Вот почему и те и другие с одинаковым правом могут быть признаны за представителей чисто реакционного элемента среди западноевропейской революционной партии. Как те, так и другие должны были оказать и действительно оказали в высшей степени пагубное влияние на революционные силы обществ, если одни развращали их своим доктринерным парламентаризмом, то другие вносили дезорганизацию в их ряды, отвлекали от реальной практической почвы, развращали их бессмысленными утопиями и фантастическими иллюзиями…
Отсюда ясно, что в общем тенденции и стремления обеих реакционных фракций революционной партии вполне совпадали с тенденциями и стремлениями наших российских революционеров-реакционеров. Немудрено, что последние и ухватились за них, как утопающие хватаются за соломинку, они нашли в них главную опору и поддержку, — мало того — свое оправдание. Разве анархически-автономная организация бельгийских и отчасти швейцарских секций не была, так сказать, полным и торжественным освящением принципа ‘федеративных союзов’ и ‘естественных групп’? Разве немецкая проповедь о легальной революции, о необходимости мирной пропаганды и о ненужности и преждевременности всяких насильственных мероприятий, о постепенности исторического развития, о научной подготовке и т. д. и т. д. — разве эта проповедь могла пройти бесследно для людей, которые только и мечтали о том, как бы им выписаться поскорее из рядов деятельных революционеров, спокойно сложить руки и ждать ‘у моря погоды’, занимаясь на досуге распространением ‘зловредных’ книжек и брошюр. Таковы были те внешние и внутренние причины, под влиянием которых теория федеративной организации, организации ‘по естественным группам’, организации, исключительно опирающейся на чисто личные отношения и чуждой всякого принудительного, регулирующего и дисциплинирующего элемента, — теория этой антибоевой и антиреволюционной организации не только была крайне сочувственно встречена большинством нашей молодежи, но и не замедлила получить весьма широкое практическое применение.
Первым реакционным протестом против тенденций непосредственных задач и организации нечаевского общества можно считать так называемый кружок чайковцев393. Кружок этот, в первое время весьма незначительный, состоял из лиц, хорошо знавших друг друга, ни связанных между собою чисто личными отношениями дружбы, знакомства и т. п. Члены кружка были одинаково полноправны, между ними не существовало ни тайн, ни дисциплины, все они находились между собою в непосредственных прямых отношениях, все вопросы обсуждались и решались сообща. Этой его антиреволюционной организации вполне соответствовали и его антиреволюционные цели. На первом плане у него стояло книжное дело, —печатная пропаганда. Вначале пропагандисты имели очень невинный характер и ограничивались главным образом распространением книжек, хотя и пропущенных правительственною цензурою, но затем, по каким-то полицейско-административным соображениям, изъятых из обращения, — вроде, например, книги Флеровского394 ‘Социальная азбука’ или ‘Учебника уголовного права’ Спасовича395 и т.п. Само собою понятно, что пропаганда цензурных книг не могла встретить особенного сочувствия среди молодежи, не могла удовлетворить ее революционным стремлениям и потребностям. Кружок скоро увидел себя в необходимости бросить это неблагодарное дело, тем более, что, несмотря на всю невинность и полнейшую легальность подобной пропаганды, она сопряжена была почти с таким же риском, как и пропаганда зловредная и нелегальная. В уме третьеотделенских охранителей порядка первая отождествлялась со второю, и потому они и преследовали ее почти с такою же строгостью, как и последнюю. Притом количество цензурных книг, годных к распространению, было так незначительно, что кружок, оставаясь в пределах цензурной пропаганды, очень скоро должен был бы совершенно прекратить свою деятельность за отсутствием материала для нее. В виду всех этих обстоятельств ему ничего более не оставалось, как или совсем отказаться от печатной пропаганды, или расширить ее пределы, видоизменить ее характер, иными словами, не ограничиваться одним лишь распространением цензурных книг и среди одной лишь интеллигенции, а начать распространять книги нецензурные, запрещенные, заграничные, и не только среди интеллигентной, но и среди неинтеллигентной части общества. Отказаться от пропаганды или отодвинуть ее на второй план своей деятельности и открыто выступить на непосредственно-революционный путь, увлекая за собою массы молодежи, не определившейся, колеблющейся и немножко разочарованной неудачным входом и шутинского и нечаевского заговоров, — это, разумеется, было не по силам кружку, состоявшему из людей, хотя и очень честных и очень искренних, но в то же время крайне умеренных по своим тенденциям, крайне миролюбивых по своему темпераменту.
Потому они, естественно, должны были направить все свои усилия к одной только цели — к расширению пропаганды. Распространение запрещенных книжек, распространение их не только среди интеллигенции, но и среди фабричных рабочих и крестьян, на первое время вполне, по-видимому, удовлетворяло стремлениям большинства молодежи. По крайней мере рядом с кружком чайковцев образовалось в Петербурге, Москве, Одессе и некоторых других местностях несколько других кружков, преследовавших ту же самую цель. Организация всех этих кружков ничем почти не разнилась от организации чайковцев. Некоторые из них вошли с последними в федеративную связь, связь, впрочем, весьма призрачную, ограничивавшуюся лишь взаимным обменом сведениями, касающимися кружковой деятельности, личными знакомствами и иногда, — в редких, впрочем, случаях, — взаимною помощью. Каждый кружок представлял из себя совершенно самостоятельную единицу и действовал вполне автономно, по собственному благоусмотрению, по собственной инициативе и под собственной ответственностью. Хотя большинство кружков преследовало одну и ту же цель — распространение ‘зловредных книжек и идей’, но все они шли к осуществлению этой общей им цели в разброд, не руководимые никакою общею программою, никаким общим планом, не подчиняясь никакому общему регулятору, не связанные никакою общею, постоянною, правильною, органическою связью. Правда, совершенно изолированных кружков было очень мало, почти все находились между собою в более или менее прямых сношениях, но эти сношения имели обыкновенно чисто случайный характер и основывались на чисто личных отношениях членов кружков.
При единстве цели, преследуемой кружками, единстве, правда, более идеальном, теоретическом, чем реальном, практическом, невыгоды этой дезорганизации революционных сил как-то мало замечались, хотя кружки действовали и в разброд, но в их деятельности все-таки была некоторая солидарность, солидарность, нередко даже вводившая в заблуждение третьеотделенских наблюдателей, видевших в ней несомненное доказательство существования какого-то тайного, невидимого, всем управляющего и руководящего сообщества. Но единство цели имело место лишь в самое первое время кружковой деятельности. По мере развития последней антиорганизационные стремления мирных пропагандистов и бунтовщиков-анархистов, видимо, начинали терять кредит в массе молодежи, и она начала мало-помалу возвращаться к прежним традициям ‘тайных обществ’ и заговоров. Отрицательное, даже враждебное отношение ко всякого рода конспирациям, бывшее в такой моде в начале 70-х годов, постепенно уступало место отношению более и более сочувственному. Наконец, в 1875 году, среди молодежи образовалось несколько ясно определившихся революционных групп, которые открыто признали боевую организацию условием sine qua non практической, непосредственно-революционной деятельности396. Однако для большинства гораздо легче было созвать необходимость организации вообще, чем необходимость именно боевой организации. Взаимные отношения кружков друг к другу и членов одного и того же кружка между собою представляли почти неодолимые препятствия к практическому осуществлению организации, основывающейся на принципах строгой централизации власти, дисциплины и т. п. Каждый кружок ревниво охранял свою самостоятельность по отношению к другим кружкам. Точно так же каждый член кружка ревниво заботился о сохранении своей полноправности по отношению ко всем остальным членам. Притом же еще не было сделано ни одного серьезного опыта федеративной организации. Связи, существовавшие между кружками, были так неопределенны, так случайны и так личны, что их никаким образом нельзя было приравнивать к определенным, постоянным, формальным связям федеративного союза.
Теория федеративной организации, не испробованная на практике, по-прежнему представлялась молодежи самым совершенным, самым идеальным типом революционной организации вообще. Подорвать ее кредит мог один только опыт, — суровый опыт, — и… к счастью или к несчастью, этот опыт был наконец сделан. После нескольких неудачных попыток небольшой группе так называемых московских пропагандистов397 удалось и первый раз осуществить на практике теорию федеративной организации, в самом ее чистейшем и бескорыстнейшим виде. В основание устава организации общества московских пропагандистов-бунтовщиков {Мы называем их пропагандистами-бунтовщиками, так как программа кружков, входивших в состав общества, допускала помимо пропаганды книжной, словесной и пропаганду фактами, пропаганду бунтовскую. В параграфе IX устава говорится: об образовании бунтовских шаек с целью наводить страх на правительство и привилегированные классы, поднимать дух народа, делать его более способным к принятию революционных идей. Тот же параграф налагает на членов организации обязанность ‘во время народных бунтов принимать в них’ деятельное участие и стараться придать им сознательно революционное направление.} положены были следующие принципы: 1) абсолютное равенство всех членов во всех делах организации, 2) полная солидарность, 3) полное доверие и откровенность в делах организации. Организация состоит из федеративного союза общин, число членов общины неопределенно, каждый новый член принимается не иначе, как по единогласному решению всех членов общины. Все члены общины имеют право на равное участие в делах общины, каждый член имеет право требовать от правления общины все сведения, какие ему угодно. Каждый член имеет право контроля и может созывать, когда ему вздумается, исключительные собрания членов общины. Все дела общины решаются общим собранием, которое обязательно происходит раз в месяц. Правление заведует, под контролем всей общины, текущими делами (наем квартиры, сношения с другими общинами и т. п.). Члены правления назначаются на месяц, по очереди, так что все члены общины должны перебывать в нем. Имена членов правления (т. е. имена всех членов общины) сообщаются всем остальным общинам. Все общины по отношению друг к другу совершенно самостоятельны, и каждая община руководится в своей деятельности единственно только решениями своих членов. Междуобщинные сношения ограничиваются лишь 1) пользованием взаимно деньгами из общего фонда (как образуется этот общий фонд и кто им заведует, в уставе ничего не говорится, по-видимому, под общим фондом здесь подразумевается совокупность частных самостоятельных фондов каждой отдельной общины), 2) уведомлением об общинном шифре, 3) пользованием общим словарем для телеграмм, 4) извещением о кличках личного состава администрации, 5) извещением о приеме нового члена, 6) предупреждением друг друга об опасности и уведомлением о народных движениях в тех местностях, где действуют общины, 7) совещаниями об устройстве и содержании типографии и книжном деле за границею-, о периодических изданиях, 9) уведомлением о секретных адресах общины (XII).
Таким образом, по уставу федеративной организации не только все члены одной и той же общины, но и все члены всех общин, входящих в союз, взаимно знают друг друга, знают не только по именам, но и по месту жительства.
Все имеют общий шифр, все принимают одинаковое участие во всех делах организации и имеют одинаковые сведения об этих делах. Между ними не существует никаких тайн, над ними не стоит никакой руководящей власти, правление имеет характер простого справочного бюро и т. п. Одним словом, более совершенный тип федеративной организации трудно даже себе и представить.
Какие же результаты дала она на практике? Правда, она существовала очень недолго, но и в этот краткий срок ее существования успели уже обнаружиться такие факты, которые воочию доказывали полнейшую практическую несостоятельность организации. С самого же начала между членами стали возникать раздоры и несогласия. Одни настаивали на наиболее энергическом, бунтовском образе действий, они советовали ‘убивать, стрелять, бунтовать’ (письма Здано-вича), другие, напротив, хотели вести дело тихо и без шума, ограничиваться одною лишь пропагандою (письма Евгении Субботиной). Это противоречие во взглядах на способ деятельности, при полной автономии общины и равноправности всех членов организации, при отсутствии всякого регулирующего и руководящего элемента, неизбежно должно было привести к распадению организации или, в лучшем случае, совершенно расстроить и парализовать ее деятельность. Умеренные осыпали упреками более крайних, — последние отвечали им тем же. ‘Вы ведете дело более неосторожно, чем оно велось в Москве, — пишет Субботина иваново-вознесенской общине, — что же, ухайте, господа, но помните, что один, два погрома, и мы остались на мели’. ‘Тульские ведут себя преступно, — читаем мы в письме, арестованном в общей квартире иваново-вознесенской общины, — огромное у них знакомство с рабочими, и еще ни одной революционной книги не читали’. Некоторые члены обнаружили решительное нежелание подчиняться постановлениям общины. ‘С Юга,— говорится в том же письме, — вообще неутешительные вести. И. А. и Соня наотрез отказались остаться в Одессе… он вышел из нашей организации, разошелся с нами’… и т. д. Но что всего более компрометировало организацию и отнимало у нее всякие шансы на долговечность, — это ‘неосторожное’ (как пишет Субботина) ведение дел. Неосторожность эта не была случайною, она обусловливалась основными принципами устава. Каждый знал все о всех, каждый находился со всеми в непосредственных сношениях. Общие квартиры и частые сходбища предписывались уставом, постоянная переписка и сохранение писем, шифр которых был известен всем членам организации, были естественным и неизбежным последствием тех взаимных отношений, в которые ставил устав как отдельные общины, так и членов одной и той же общины, скучение пропагандистов в одной какой-нибудь местности и полнейшее отсутствие их в других, где чувствовался неменьший в них недостаток, было неизбежным результатом общинной организации кружков, входивших в федеративный союз, — организации, которая опять-таки была не случайным делом, а требовалась по уставу. Таким образом, сам устав ставил ‘организацию’ в такие условия, при которых ее члены по необходимости должны были вести себя неосторожно, мы далеки от того, чтобы подобно Евгении Субботиной упрекать их за это. При том положении, в котором они находились, они не могли поступать иначе. Но именно потому-то, что они не могли поступать иначе, их организация и не могла рассчитывать на долговечность. И действительно ни одна из известных нам русских организаций {О заграничных — о тайных обществах бланкистов — мы уже и не говорим.}, построенных не на принципах ‘свободной федерации’, а на принципах централизации и дисциплины, — не погибала так быстро, не существовала так недолго, как организация московских пропагандистов. Она умерла, можно сказать, раньше, чем начала жить. Полиция захватила в свои руки всех (за очень немногими исключениями) ее членов, все ее фонды, всю ее переписку прежде еще, чем она успела заявить о своем существовании каким-нибудь выдающимся, осязательным фактом. Ишутинское общество, московский ‘Ад’ существовал более года, вел деятельную революционную пропаганду среди интеллигенции и среди рабочих, и однако ж правительство ничего не подозревало о его существовании до каракозовского выстрела. Не случись этого выстрела, сделанного, впрочем, без разрешения и согласия центрального кружка, организация не была бы открыта398. То же самое можно сказать и о так называемом нечаевском обществе. Зародившееся в конце 1868 года, оно, несмотря на аресты некоторых из его членов в начале 1869 г., не только продолжало жить, но еще более усилилось, разрослось и окрепло. Осенью 69 г. существование московской организации не было уже тайной ни для общества, ни для правительства, прокламации с печатью центрального комитета массами распространялись среди публики, о них говорилось в газетах, но однако, как, по-видимому, ни открыто действовала организация, полиция не могла напасть на ее следы, нужен был такой крупный факт, как убийство Иванова, чтобы направить полицейские розыски на надлежащий путь399. Но даже и арест значительного количеста членов организации ничего не открыл правительству, никаких особенно компрометирующих документов найдено не было, из того немногого, что попались в его руки, нельзя было сделать никаких точных заключений о характере, о деятельности и о размерах организации, ее устав, число членов, их имена, употребляемый ими шифр и т. п. сделались известны полиции только тогда и только потому, что сами арестованные выдали ей свои тайны. Точно так же и организация общества ‘Ад’ была раскрыта единственно только благодаря показаниям самих же подсудимых. Совершенно обратное мы видим в процессе пятидесяти. Все арестованные (за исключением одного, показания которого, впрочем, не имели никакого существенного значения в деле раскрытия организации) вели себя на следствии чрезвычайно сдержанно, сами они ничего не открыли полиции, и однако ж полиция все открыла, помимо и даже наперекор их показаниям, открыла без всякого труда, без всяких усилий, не прибегая даже ни к одному из тех экстраординарных средств (пытки, подлоги, сажание с сыщиками и т. п.), которые были пущены в ход в каракозовском и нечаевском деле. Арест одного-двух членов общины предавал в руки правительства всю общину, арест одной общины открывал всю организацию. Иначе не могло быть при существовании общих квартир, общего шифра, постоянной переписки и непосредственных сношений между членами организации, при знании каждым членом имен и адресов всех остальных, при отсутствии между ними всяких тайн, при их постоянных передвижениях, обусловливаемых периодическою, ежемесячною сменою членов правления и т. п.
Общество московских пропагандистов-бунтовщиков начало действовать в начале 1875 года, а в марте того же года оно было уже открыто, и все лица, не только принимавшие в нем непосредственное участие, но даже находившиеся с ними в сношениях, сделались известны правительству. Не всех ему удалось изловить, но всех удалось узнать. Ни одно из тайных обществ, построенных на принципах централизации, не погибло так быстро и не открывалось полициею так легко, как это.
Итак, первый серьезный опыт практического применения теории федералистической организации доказал самым бесспорным образом всю ее практическую несостоятельность. Оказалось, что, впрочем, не трудно было предвидеть и a priori, что подобная организация, являясь, с одной стороны, источником внутренних раздоров и несогласий между членами, раздоров и несогласий, парализующих энергию и солидарность их деятельности, с другой — ставит их в такие условия, при которых ни одна тайная организация не может рассчитывать на сколько-нибудь продолжительное существование. Но если федеративная организация в своей совершенной и вполне выработанной форме дала на практике такие плачевные результаты, то что же сказать о ее зачаточных формах, о тех формах, в которых она осуществлялась или, лучше сказать, намечалась до 1875 г., т. е. до возникновения Московского общества пропагандистов-бунтовщиков.
Пусть говорят за нас факты. С 1873 по 75 год существовало несколько десятков отчасти изолированных, отчасти находившихся между собою в некоторой федеративной связи, больших и маленьких кружков. Главною задачею своей деятельности они ставили пропаганду (книжную, словесную и бунтовскую) среди народа. И что же? Едва только они вздумали приступить к практическому осуществлению этой своей задачи, едва только они ‘двинулись в народ’, как сейчас же, через каких-нибудь 2-3 месяца, все до одного (за исключением лишь тех, которые никакого активного участия в движении не принимали) были открыты, и большинство арестовано, тем же, которым удалось спастись, ничего больше не оставалось, как или эмигрировать за границу, или скрываться в самой России, не только их имена, даже их наружность сделались известны полиции. Понятно, что такая кратковременная, несистематичная, лишенная всякого единства деятельность не могла привести ни к каким серьезным практическим результатам, значительная часть пропагандистов попалась и раньше даже, чем они ‘ушли в народ’, другие — после того, как они едва-едва успели сбыть две-три книжки, завести знакомство с двумя-тремя рабочими. Изо всех кружков только два действовали систематично, но их безалаберные отношения к другим кружкам и отдельным лицам и отсутствие всякой правильной, постоянной организации между их членами неминуемо должны были привести их к гибели. Они не могли пережить общего погрома. Замечательно при этом, что пропагандисты обыкновенно сами наводили полицию на свои следы и на следы своих товарищей, замечательно также, что значительная часть их попалась совершенно случайно, по своей и чаще еще по чужой неосторожности. При сколько-нибудь разумной и прочной организации подобные факты были бы совершенно немыслимы. Мы не хотели сказать, что организация могла бы гарантировать безопасность всех, но несомненно, что при организации все не могли бы попасться так скоро, как они попались, несомненно, что при организации деятельность каждого была бы продолжительнее, систематичнее и находилась бы в большем соответствии с деятельностью других товарищей по работе, чем при отсутствии организации.
Судя по числу лиц, привлекавшихся по разного рода политическим процессам, дознаниям и расследованиям в период 1873-78 гг., в движении этих лет по 1875 г. (включительно) принимало участие до 1000 человек. Разумеется, эта цифра выше действительной, в действительности, число более или менее активных участников в революционной пропаганде едва ли доходило и до 500-600 человек400. Но, допустим, 1000, и посмотрим, сколькие из них уцелели. По шести крупным политическим процессам (дело о преступной пропаганде в различных местностях Российской империи, дело московских пропагандистов, дело муравинское, дело Южно-русского рабочего союза, дело о пропаганде в войсках Петербургского военного округа и, наконец, казанское дело) было предано суду 298 человек. Затем по десяти менее крупным процессам {Так называемое екатеринославское или быдаринское дело (8 человек), дело Державина, Воронова и Панкратьева, дело Ионова и Павлова, дело Бредихина, дело Лебедева, дело Калашникова, дело Малиновского, дело Бутовской и, наконец, дело таксатора Альбова.} 20 человек, итого 318. Прибавьте к этой цифре число лиц, хотя и открытых правительством, но успевших спастись от его преследований (свыше 80 человек), и число лиц, потому только не попавших на скамью подсудимых, что раньше суда они были убиты и замучены в тюрьмах — (около 20 человек), и вы получите около 400 человек, судившихся или долженствовавших судиться. О числе лиц, содержащихся в настоящее время в тюрьмах, или высланных административным порядком, или отданных под строгий полицейский надзор, точных сведений не имеется, но, судя по частным письмам и по более или менее достоверным слухам, оно должно превышать число подсудимых. Во всяком случае число высланными отданных под полицейский надзор не может быть ниже 400 человек, так как в промежуток 1872-75 годов в тюрьмах, частях и крепостях сидело по политическим делам около 900 человек, — а известно, что кто раз попал по политическому делу в тюрьму, тот уже почти никогда не выходит из нее вполне свободным. Что же осталось от 1000 пропагандистов, если даже предположим, что их действительно была тысяча? Все сколько-нибудь энергические деятели схвачены, имена несхваченных известны полиции, и они разыскиваются. Неоткрытых пропагандистов едва ли насчитывается двадцать-тридцать человек.
Не преувеличивая, можно сказать, что погром пропагандистов в 1873-75 годах представляет собою факт беспримерный в летописях не только западно-европейского, но и русского революционного движения. Некоторые из пропагандистов стараются объяснить его тем обстоятельством, что будто бы ни в одном из предшествующих русских движений (не считая, разумеется, движений чисто народных, вроде пугачевского, разинского, крестьянских бунтов 50-х и 60-х годов и т. п.) не принимало участия такое значительное количество лиц, как в движении 1872-75 годов. Но едва ли это справедливо. Движение, вызванное обществом ‘декабристов’, было несравненно обширнее и дало несравненно более осязательных результатов, чем движение 1872-75 гг. В нем принимала участие, прямо или косвенное почти вся тогдашняя русская интеллигенция. Число лиц, привлеченных к заговору или находившихся в сношениях с заговорщиками, несомненно превышало 1000 человек {Судя по переговорам, происходившим между ‘обществом’ и ‘Польским патриотическим союзом’, можно предполагать, что число как лиц, участвовавших в заговоре, так и лиц, хотя в заговоре прямо не участвовавших, но на которых, по мнению заговорщиков, вполне можно было рассчитывать, — доходило до 4,5 и даже более тысяч.}. ‘Общество’ существовало несколько лет, несколько лет оно вело весьма деятельную пропаганду, не только среди высших и средних классов, но и среди мещан и солдат. Насколько успешна была эта пропаганда, можно судить по тому сочувствию, с которым общество относилось к попавшимся заговорщикам, наконец, по тем осязательным результатам, которых оно достигло, результатам, выразившимся в открытом вооруженном восстании в Петербурге и других местностях России. Если правительству удалось подавить эти восстания, то в этом исключительно были виноваты неумелость и нераспорядительность некоторых из заговорщиков, долженствовавших руководить ими401.
Между тем, движение 1870-75 гг. не вызвало ни в одном городе, ни в одной деревне не только бунта, но даже простого пассивного сопротивления властям, в обществе о нем заговорили только уже после целого ряда политических арестов и процессов, остановивших движение, как мы видели, в самом его начале. Притом же цели и стремления пропагандистов по самому характеру своему не могли получить такого широкого распространения, не могли пользоваться такою всеобщею популярностью, какою пользовались и какую имели идеи и стремления декабристов, в силу уже одного того обстоятельства, что в движении 1820-25 гг. должно было принимать участие несравненно большее количество лиц, чем в движении 1873-75 гг. И несмотря, однако, на это, несмотря на страшный, варварский террор, последовавший за неудачным восстанием 14 декабря, — террор, который смешно даже и сравнивать с комическою ‘ревностью не по разуму’ разных Жихаревых, Желеховских, Слезкиных и Ко402, число лиц, попавшихся в руки правительства, было значительно меньше числа попавшихся ныне пропагандистов. Пострадали только главные заговорщики, другие или совсем не были открыты, или до недостаточности улик оставлены в покое.
То же самое можно сказать и о так называемом петрашевском обществе. Судя по некоторым фактами, обнаруженным следствием, по бумагам, найденным у арестованных, и, наконец, по секретному дознанию, произведенному тогдашним Жихаревым Липранди, есть основание предполагать, что движение, охватившее в 1848 году почти все классы общества и отчасти вызванное петрашевцами, мало чем уступало (если только уступало) по своим размерам и по числу лиц, принимавших в нем участие, движению 1873-75 гг. Общество существовало с 1842 г. В Петербурге в состав его входило несколько кружков (были даже чисто женские кружки), в провинции оно имело своих доверенных лиц или агентов, как они называются в дознании. Такие агенты были в Москве, в Тамбове, в Сибири, в Ревеле, в Ростове, в некоторых других местах. В состав общества входили лица всевозможных званий и профессий. Рядом с гвардейскими офицерами и чиновниками министерства иностранных дел, — читаем мы в липрандиевской записке, — в нем находились не кончившие курса студенты, мелкие художники, купцы, мещане, даже лавочники, торгующие табаком… Но главную роль играли наставники и воспитатели юношества. ‘Очевидно, — говорится в той же записке, — сеть была соткана такая, которая должна была захватить все народонаселение для того, чтобы действовать не на одном месте, а повсюду’ (см. ‘Общество пропаганды в 1849 г.’, стр. 10).
Заговорщики {Существует мнение, будто петрашевцы не составляли организованного заговора, что это были не более как кружки знакомых, занимавшихся самообразованием и пропагандою социалистических идей. Мнение это совершенно опровергается документом, найденным в бумагах одного из заговорщиков, Спешнева. Документ этот есть не что иное, как формула подписки, бравшейся от каждого лица, принимаемого в члены организации. Может быть, не лишнее было бы привести здесь эту формулу целиком, но за недостатком места ограничимся лишь несколькими выписками: ‘Я, нижеподписавшийся, Добровольно, по здравом размышлении и по собственному желанию, поступаю в русское общество и беру на себя следующие обязанности, которые в точности исполнять буду:
1) Когда распорядительный комитет общества, сообразив силы общества, обстоятельства и представляющийся случай, решит, что настало время бунта, то я обязываюсь, не щадя себя, принять полное и открытое участие в восстании и драке, т. е. что, по извещению комитета, обязываюсь быть в назначенный день, в назначенный час, в назначенном месте и там, вооружившись огнестрельным или холодным оружием, или тем и другим, не щадя себя, принять участие в драке и, как только могу, споспешествовать успеху восстания.
2) Я беру на себя обязанность увеличивать силы общества приобретением обществу новых членов. Но, согласно с уставом русского общества, обязываюсь сам лично более пяти не афилироватъ.
3) Афилировать… обязываюсь только таких…, в которых я твердо уверен… с каждого мною афилированного члена я обязываюсь взять письменное обязательство, что он от слова до слова перепишет сии самые условия… и подпишет их. Я же, запечатав оное его письменное обязательство, передаю его своему афильятору для доставления в комитет, и т. д.’
Из документа этого несомненно следует, что кружок петрашевцев не только был организованным обществом, но что он, кроме того, был организован по типу боевых, революционных организаций.} устраивали в Петербурге собрания на нескольких квартирах, и собрания эти, по донесению сыщиков, отличались многолюдством и крайним разнообразием своего состава на собраниях ‘у Белецкого, напр., — доносил Липранди его агент, — я видел множество новых лиц разных состояний и ведомств, которых у Петрашевского не встречал…’. Не менее многолюдные собрания происходили и у самого Петрашевского, Плещеева, Кузьмина, Европеуса, Дурова, Пальма и др.
Никто не скажет, что николаевские сыщики были менее искусны, чем александровские, или чтобы в сороковых годах правительство снисходительнее относилось к революционный пропаганде, чем в 70-х, и однако же, несмотря на все розыски и дознания, несмотря даже на боязливость многих из подсудимых николаевская полиция не могла собрать никаких улик против большинства арестованных. Всех было арестовано около 100 ч., но из них только 23 человека могли быть преданы суду и только 22 человека остались виновными. А между тем, на собраниях, устраиваемых заговорщиками, собиралось, по словам сыщиков, ‘множество народа разных званий и ведомств’, в провинциальных городах у них были свои агенты, и вокруг этих агентов группировались более или менее многочисленные кружки, наконец, общество существовало несколько лет, и результаты его пропагандистской деятельности не прошли бесследно в истории нашего общественного развития. Все это заставляет предполагать, что число лиц, принимавших прямое или косвенное участие в пропагандистской деятельности, не ограничивалось и не могло ограничиться скромною цифрою 23. Но общество было организовано, и организовано на началах централизации, иерархии и дисциплины, и эта организация помогала многим спастись от полицейских рук403.
Сопоставьте теперь эти последствия погрома организованного общества пропаганды 40-х годов и последствия погрома неорганизованных кружков пропаганды 1873-75 годов. В первом случае добыча правительства ограничилась 23 человеками, во втором она дошла до 318 ч., не считая замученных в тюрьмах, скрывшихся, эмигрировавших и административно высланных.
В начале 60-х годов образовалось тайное общество по образцу польской организации, известное под именем ‘Земля и воля’. Общество работало одно время весьма энергично, имело свою типографию, печатало свои манифесты, распространяло прокламации, находилось в сношениях со многими революционными кружками молодежи в Петербурге, в провинции и с польскою организациею. Число членов общества доходило до 1 500 ч. После неудачи польского восстания, ареста многих из наиболее энергичных деятелей общества и начавшейся затем реакции, общество распалось или, лучше сказать, разложилось на несколько самостоятельных революционных кружков404. Таким образом эта организация умерла, если можно так выразиться, своей естественной смертью, правительство, несмотря на все поиски, ничего не открыло, ни один из арестованных членов не мог быть судим за принадлежность к ней. Большинство же членов не только не подверглось никаким преследованиям, но даже осталось и навсегда останется совершенно, абсолютно неизвестным полиции.
О размерах и деятельности ишутинской и нечаевской организаций мы не имеем права в настоящее время сообщать какие-нибудь иные сведения, кроме тех, которые раскрыты судебными процессами.
Несомненно однако ж (в особенности по отношению к ишутинской организации), что в руки правительства в обоих случаях попалась только некоторая часть лиц, принимавших участие (прямое или косвенное) в деятельности организации. Остальные совсем не были обнаружены, даже существенные улики добыты лишь против меньшинства лиц, привлеченных к дознанию, и только это меньшинство и было судимо.
Какой же вывод надо сделать изо всех вышеприведенных фактов?
Нам кажется, один только: история пропагандистского движения 1872-75 гг. и предшествовавших русских революционных движений, начиная с заговора декабристов и кончая нечаевскою организацией, самым убедительным и несомненным образом доказывает:
1) Что сколько-нибудь систематическая, последовательная и продолжительная пропаганда, при дезорганизации революционных сил или при их федералистской организации, не имеет никаких шансов на успех.
2) Что, при дезорганизации или федералистической организации кружков, личная безопасность членов последних ничем не гарантирована, и они обыкновенно попадают в руки полиции раньше еще, чем успевают приступить к непосредственной деятельности.
3) Что чем более организация революционных сил приближается к типу боевой централистической организации, тем более обеспечиваются как непрерывность, единство и продолжительность революционной деятельности, так и безопасность революционных деятелей.
4) Что при неуспехе централистически организованного движения в руки правительства попадется гораздо меньше жертв, чем при неудаче дезорганизованного или федералистически организованного движения.
5) И что поэтому существенно необходимо не только в интересах более энергического, более быстрого и солидарного ведения революционного дела, но просто даже в интересах личной безопасности, в интересах возможно большего сбережения революционных сил, и существенно необходимо для всех наших революционных деятелей, какие бы клички они ни носили, как можно скорее забыть и бросить всякие федералистические утопии и вернуться к старому, много раз испробованному типу централистической организации. В ней их сила, в ней их спасение.
Выше мы уже говорили, что сознание этой необходимости на время было затемнено и отодвинуто на задний план под влиянием реакции, проникшей после неудачного исхода нечаевского заговора даже в среду революционной молодежи. С ослаблением реакции и в особенности в виду тех гибельных практических последствий, к которым привело дезорганизованное движение 1872-75 гг., сознание это снова пробудилось, если и не у всей, то по крайней мере, у некоторой части нашей молодежи. Отголоском и проводником его явился между прочим и ‘Набат’.
Стараясь оживить среди молодежи старые революционные традиции, призывая ее к непосредственной революционной деятельности, основная задача которой состоит не в подготовлении, а в осуществлении революции, для которой пропаганда (словами или фактами, т. е. книжная или бунтовская) является не целью, а лишь средством, он постоянно указывал на централистическую боевую организацию революционных сил, как на одно из элементарнейших и необходимейших условий успешной борьбы с централистически организованною силою правительства. Он предсказывал все те гибельные последствия, к которым должно было привести на практике применение к делу революционной организации анархических бредней и федералистических утопий. И практика, действительно, оправдала эти предсказания. Практика доказала всю несостоятельность, всю невозможность федералистической организации и снова выдвинула на первый план принципы организации централистической. Благодаря этому обстоятельству, пропаганда нашего журнала, как ни шла она в начале в разрез с господствующим анархически-реакционным настроением молодежи, не осталась ‘голосом, вопиющим в пустыне’. В России образовалось Общество народного освобождения405 на принципах боевой централистической организации. С возникновением этого общества теоретическая задача ‘Набата’ может считаться практически осуществившеюся, теоретическая пропаганда необходимости централистической организации является, следовательно, в настоящее время совершенно излишнею.
Теперь мы, как и каждый, который сочувствует принципам организации, обязаны содействовать ее успеху и процветанию не теоретической проповедью этих принципов, а их непосредственным применением к практической действительности. Принципы же централистической организации прежде всего требуют, чтобы отныне революционная деятельность как отдельных лиц, так и изолированно стоящих групп и кружков, согласных с целями общества, слилась с его деятельностью и подчинилась его регулирующему руководству. И мы первые считаем своим долгом безусловно подчиниться этому основному требованию революционной дисциплины. Вот почему мы теперь же печатно и открыто заявляем комитету Общества народного освобождения, что с этого времени наш журнал, все наши издания, все наши наличные силы и средства предоставляются в его полное и безусловное распоряжение.
Впервые опубликована в 1878 г. в ‘Набате’, вышедшем без номера и в виде брошюры. Печатается по: Ткачев П. Н. Избранные сочинения на социально-политические темы в семи томах. Т. III. М., 1934. С. 382-404.
389 Ткачев имеет в виду настроения, охватившие широкие слои оппозиции ко второй годовщине крестьянской реформы. В связи с истечением временнообязанного положения ожидалась повсеместная крестьянская революция. Революционеры считали, что следует готовиться к ней и возглавить ее. Надежды не оправдались. К 1863 г. наблюдался спад крестьянского движения в сравнении с двумя предыдущими годами. Более того, рыхлая, аморфная ‘Земля и воля’, несмотря на значительные размеры, не была способна взять на себя лидерство в предполагаемых событиях.
390 Символ веры (фр.).
391 Речь идет о последнем — Гаагском — конгрессе I Интернационала в сентябре 1872 г. Исключение сторонников Бакунина было центральным пунктом его программы. К. Маркс и его сторонники добились этого, но этим самым предельно ослабили I Интернационал, не выработав стратегии действий с возможными союзниками.
392 Ткачев пишет о действительно конфликтной ситуации в I Интернационале, когда популярным стал тезис о мирных способах борьбы. После введения в 1880 г. в Германии закона, стеснившего деятельность социалистов, пункт социал-демократической программы о достижении цели ‘всеми законными средствами’ был изъят.
393 Этот кружок возник как противодействие нечаевским принципам организации оппозиционных сил в 1869 г. Члены кружка, возглавляемого М. А. Натансоном и В. М. Александровым, полагали, что народ к революции не готов и его надо просвещать. Вследствие такой позиции была начата издательская деятельность и пропаганда легально издаваемой литературы.
394 Флеровский Николай Васильевич (1829-1918) — русский публицист, экономист, автор книг ‘Положение рабочего класса в России’, ‘Азбука социальных наук’.
395 Спасович Владимир Данилович (1829-1906) — русский адвокат, публицист.
396 На тот период подобных организаций не было. Возможно, Ткачев располагал сведениями о незначительных объединениях, не оставивших след в революционном движении, но заявлявших о себе при возникновении как о централизованных и боевых.
397 После возвращения в Россию из-за границы члены двух оформившихся и затем слившихся во ‘Всероссийскую социально-революционную организацию’ кружков продолжили деятельность в Москве. Пропаганда была развернута на промышленных предприятиях. К осени 1875 г. организация была разгромлена.
398 Ткачев подвел под название ‘Ад’ всю ишутинскую организацию, что неверно, поскольку ‘Ад’ должен был объединять наиболее надежных, проверенных и готовых к террористической борьбе членов ‘Организации’, у которой на первом месте стояли ненасильственные методы действий. Дальше разговоров дело не пошло, так как после выстрела Каракозова, действовавшего по собственной инициативе, в результате репрессий тайное общество ишутинцев было разгромлено.
399 Полиция фактически напала на след нечаевской организации раньше, чем была установлена личность убитого. Это произошло в результате обыска на квартире управляющего книжным магазином П. Г. Успенского. Были обнаружены документы с печатью ‘Народной расправы’ и списки лиц, уже привлеченных или предполагаемых к привлечению в организацию.
400 По официальным данным III отделения, с 1873 по 1877 гг. число привлекавшихся к дознанию составляло 1611 человек.
401 Ткачев значительно завышает силы декабристов. Согласно официальному документу — ‘Алфавиту членов бывших злоумышленных тайных обществ и лиц, прикосновенных к делу’ — насчитывалось 579 участников. Помимо этого 13 членов ‘Общества военных друзей’, преданных военному суду в Белостоке за возмущение Литовского пионерного батальона, и 7 человек — участников восстания Черниговского полка, судившихся в Могилеве.
402 В. А. Желеховский — прокурор, выступавший обвинителем по ‘процессу 193-х’. Свою обвинительную речь он построил на утверждении об отсутствии у подсудимых моральных устоев.
403 Сведения о петрашевцах Ткачев взял из брошюры ‘Общество пропаганды в 1849 г.’, изданной в 1875 г. в Лейпциге. В ней были напечатаны донесения Липранди и некоторые другие документы по делу петрашевцев. Липранди имел все основания раздуть дело, показать, что существовал ‘всеобъемлющий план общего движения, переворота и разрушения’ и ‘обширные и далеко пущенные отрасли’. Пятницы стали открыто собираться с 1845 г, а не в 1842 г., как утверждал Ткачев. Состав участников был очень разнообразным, в основном разночинского характера. Появление Н. А. Спешнева в 1847 г. привело к тому, что часть посетителей стала помышлять о более серьезных действиях, в том числе и насильственного направления.
404 Приведенные П. Н. Ткачевым данные близки к реальным.
405 Создание ‘Общества народного освобождения’ было инициировано редакцией ‘Набата’. Подробнее см.: Е. Н. Кушевой. К истории общества народного освобождения // Каторга и ссылка, 1931. No 4, М. Ф. Фроленко. Общество народного освобождения. Каторга и ссылка. 1932. No 3, Рудницкая Е. Л. ‘Общество народного освобождения’ и его русские связи (кружок Заичневского) / Революционеры и либералы в России. М., 1990, Рудницкая Е. Л. Русский бланкизм. Петр Ткачев. М., 1992, Рудницкая Е. Л. У истоков ‘Общества народного освобождения’. К истории идейного и организационного оформления русского бланкизма // История СССР. 1986. No 6.
о периодических изданиях, 9) уведомлением о секретных адресах общины (XII).