ТУРГЕНЕВЪ и ТОЛСТОЙ.
ОЧЕРКЪ V.
(Женскіе типы въ произведеніяхъ Тургенева).
——
Д. Овсянико-Куликовскій.
‘Сверный Встникъ’, No 2, 1895.
Женские типы в произведениях Тургенева, Овсянико-Куликовский Дмитрий Николаевич, Год: 1895
Время на прочтение: 14 минут(ы)
Перехожу къ разбору женскихъ типовъ Тургенева.
Здсь мы вступаемъ въ ту область Тургеневскаго творчества, гд его объективный геній обнаружился во всей своей мощи.
Прежде всего возникаетъ вопросъ: въ какомъ смысл можетъ быть названо объективнымъ или субъективнымъ творчество художника, направленное на воспроизведеніе женскихъ натуръ?
Напомню читателю, что я называю субъективнымъ не только того художника, который рисуетъ прямо съ себя, но и того, который воспроизводитъ натуры, родственныя своей, характеры, представляющіе много общаго съ его собственнымъ характеромъ, типы своей среды, своего круга. Таковъ именно, какъ увидимъ дале, Толстой. И вотъ ежели художникъ воспроизводитъ въ своемъ созданіи натуру своей матери, сестры, кузины,— все образы, съ которыми у него, въ силу наслдственности и одинаковаго соціальнаго положенія, есть много общаго, и если это именно и будутъ его шедевры, то я назову его субъективнымъ, не взирая на ту долю объективности, какою долженъ обладать всякій художникъ — мужчина, изображающій женскую натуру.
Обращаясь къ лучшимъ женскимъ типамъ Тургенева, мы прежде всего видимъ, что въ нихъ воспроизведены такія женскія натуры, умы, характеры, для созданія которыхъ художникъ не могъ найти отправныхъ точекъ въ предлахъ своей субъективной сферы,— ни въ себ самомъ, ни въ женщинахъ своей семьи, круга, среды.
Но этого мало: не только въ своей субъективной сфер, а и въ области объективнаго наблюденія Тургеневъ не могъ располагать — въ должномъ размр — тмъ матеріаломъ, обобщеніемъ котораго явились-бы Лиза въ ‘Дворянскомъ Гнзд’ или Елена въ ‘Наканун’. Онъ встрчалъ въ дйствительности только намеки на возможность такихъ женскихъ натуръ, можетъ быть, отдльные, рдкіе образчики ихъ, которые, конечно, онъ не могъ изучить хотя-бы приблизительно такъ, какъ изучилъ Толстой оригиналы Китти, Наташи и др. И вотъ на основаніи такихъ ничтожныхъ данныхъ дйствительности создаются идеальные женскіе образы, въ которыхъ нтъ и тни чего-либо дланнаго, сочиненнаго,— образы, выступающіе въ воображеніи читателя, какъ живые и, не взирая на то, что соотвтствующія имъ явленія въ самой дйствительности суть исключенія, а не правило,— открывающіе какую-то глубокую и несомннную правду. Вотъ это и есть настоящее — объективное — творчество. Это — верхи творчества, до которыхъ едва ли могутъ подняться художники субъективнаго типа.
Чтобы составить себ понятіе о сил этого творческаго дара, необходимо обозрть важнйшіе женскіе образы, созданные Тургеневымъ. Мы сдлаемъ это обозрніе по извстному плану — раздливъ ихъ на дв большія группы. Въ первую группу войдутъ образы, которые мы назовемъ относительно-раціональными, во вторую т, которые мы опредлимъ какъ ирраціональные. Смыслъ этихъ терминовъ будетъ выясненъ ниже. Образы, входящіе въ составъ первой группы, распадаются на нсколько разрядовъ или типовъ. Мы разсмотримъ эти типы въ порядк убывающей пошлости или низменности и возрастающей положительной содержательности женской души. Съ этой точки зрнія, въ первый разрядъ войдутъ фигуры комичныя, воспроизводящія пошлыя или вообще отрицательныя стороны женской натуры. Останавливаться на ихъ анализ я не буду и только напомню читателю нкоторые образчики этого рода: княгиня Заскина (‘Первая Любовь’), старая княжна Х-ая въ ‘Отцахъ и Дтяхъ’, Кукшина тамъ-же, Суханчикова въ ‘Дым’, фигуры захолустныхъ дамъ и барышень въ ‘Двухъ Пріятеляхъ’ и т. д.
Второй разрядъ составятъ образы также отрицательные, но не пошлые и не комичные. Наиболе видной представительницею этого разряда является г-жа Полозова въ ‘Вешнихъ водахъ’. Въ ней нтъ ничего ‘идеальнаго’, это натура низменная, грубая, чувственная, но это — женщина не заурядная. Она — исключеніе, а не правило. Ея происхожденіе, воспитаніе, умъ, характеръ, самые ея пороки — все это не заурядно, не шаблонно, все это рзко выдляетъ ее изъ ряда обыкновенныхъ женщинъ, изъ женской толпы. И вотъ, несмотря на такую исключительность, она все-таки типична. Но въ какомъ смысл? Какіе конкретные факты дйствительности въ ней обобщены? Въ ум и характер Полозовой схвачены нкоторыя черты національныя (великорусскія) и сословныя (народныя, въ противоположность дворянскимъ), но отнюдь не въ этомъ состоитъ ея типичность, какъ художественнаго образа. Въ Полозовой дано обобщеніе извстныхъ сторонъ женской натуры вообще, безъ различія національностей, сословій, положеніи и т. д., сторонъ, скрытыхъ, подавленныхъ или стушеванныхъ у многихъ, у большинства, если хотите, но тмъ не мене существующихъ и въ иныхъ женщинахъ — всхъ временти народовъ — выступающихъ зато съ особливой рельефностью. Какія же это стороны? Женскую натуру — въ томъ ея уклад, который мы назвали относительно-раціональнымъ,— удобне всего опредлять не an sich, а въ ея отношеніяхъ къ мужчин. Имя въ виду этотъ критерій, мы опредлимъ типъ Полозовой такъ: хищный-уравновшенный.
Стремленіе ‘сокрушать сердца’, порабощать, овладвать волею мужчины составляетъ коренное свойство женской природы, какъ выработалась она тысячелтіями. Если женщина обладаетъ соотвтственными вншними ресурсами, это стремленіе усугубляется. Кокетство — настоящій инстинктъ. Но въ огромномъ большинств случаевъ этотъ инстинктъ уже является въ форм переживанія: онъ дйствуетъ почти безсознательно и не цлесообразно. Большинство женщинъ кокетничаютъ безъ ясно-поставленной цли — завоевать такого-то мужчину. Это нчто въ род искусства для искусства, невольнаго упражненія врожденной способности. И — какъ вс переживанія и ‘игры’ — это занятіе принадлежитъ къ числу не серьезныхъ и невинныхъ. Таково напр. кокетство Одинцовой (‘Отцы и Дти’). Но не таково кокетство Полозовой: у этой оно вполн, цлесообразно и систематически направлено на полное порабощеніе мужчины, оно прямо бьетъ на его паденіе. При всемъ томъ — оно не очень опасно: только такія дряблыя натуры, какъ Санинъ, герой ‘Вешнихъ Водъ’, становятся жертвою этой — уже не ‘игры’,— а настоящей женской хищности. Поставимъ на мсто Санина ну хотя-бы Аркадія Кирсанова: онъ — по молодости и слабости человческой — также увлекся бы Полозовой, но — только до грхопаденія, посл котораго несомннно послдовало бы раскаяніе, отвращеніе, самобичеваніе и — возвращеніе къ Джемм. я вдь онъ не принадлежитъ къ числу сильныхъ характеровъ.
Гораздо опасне другая — и высшая — разновидность хищной женщины, представленная Ириною въ ‘Дым’.
Въ ‘Дым’ противопоставлены одна другой дв женскія натуры — Ирина и Татьяна,— какъ въ ‘Вешнихъ Водахъ’ противопоставлены Полозова и Джемма. Между Полозовой и Ириной есть кое-что общее, еще больше — между Татьяной и Джеммой.
Общее между Ириной и Полозовой — это то, что об принадлежать къ одному и тому же разряду — хищныхъ. Но он относятся не къ одной и той-же, а къ двумъ разновидностямъ этого типа, вслдствіе чего, кром общихъ чертъ сходства или сродства, у нихъ усматриваются существенныя черты различія, такъ что он никоимъ образомъ не могли бы замнить одна другую, какъ это могли-бы сдлать Татьяна и Джемма. Можно легко представить себ въ ‘Вешнихъ Водахъ’ Татьяну (изъ ‘Дыма’) вмсто итальянки Джеммы, а Джемму сдлать невстою Литвинова. Но поставить вмсто Ирины Полозову уже нельзя: Литвиновъ не воспылалъ бы къ ней такой страстью, какъ къ Ирин, и не бросилъ бы изъ-за нея свою невсту. Такой ‘экспериментъ’ наглядно показываетъ намъ разницу между этими двумя разновидностями одного и того же — хищнаго — женскаго типа.
Полозова — натура чувственная и холодная, Ирина — страстная и не чувственная. Это различіе темпераментовъ соединяется у нихъ съ другимъ, боле важнымъ, боле глубокимъ различіемъ: Полозова — душа уравновшенная, спокойная, она вполн довольна собою и своей жизнью, ршеніе личной задачи, которое она нашла, представляется ей наилучніимъ, и полный миръ, полное самоудовлетвореніе, какого никогда не знала и не узнаетъ Ирина, господствуетъ въ ея душ. Полозова — счастливая и спокойная, Ирина — несчастная и мятущаяся.
Типъ Ирины мы опредлимъ такъ: хищный — неуравновшенный.
Ирина — неуравновшенная потому, что въ ея душ заключено коренное противорчіе элементовъ, ее образующихъ: одни изъ этихъ элементовъ ставятъ Ирину выше среды, въ которой она живетъ, а другіе, напротивъ, связываютъ ее со средою узами столь крпкими, что она даже не можетъ и представить себ существованія въ другой сред. Такой внутренній разладъ свойственъ многимъ, напр. тмъ, которые въ своемъ отечеств или родномъ город чувствуютъ себя прескверно и въ то же время ни въ какомъ другомъ мст жить не могутъ. Тутъ дйствуютъ между прочимъ унаслдованные инстинкты. Связь Ирины съ великосвтскимъ обществомъ — въ ея крови, а также въ своего рода ‘категорическомъ императив’ ея красоты, которая требуетъ широкой и блестящей арены, гд она могла бы себя показать въ настоящемъ свт и дйствовать. Блескъ, роскошь, пышность, интриги, вліяніе, побды — все это для Ирины первая необходимость, какъ воздухъ. Вн этой атмосферы она зачахнетъ, затоскуетъ, и никакая любовь, никакое счастье не въ состояніи заполнить этого пробла.
Внутренній разладъ Ирины придаетъ ея личности своеобразную прелесть, длаетъ ее ‘интересной’, обаятельной. Этимъ ореоломъ, когда нужно, она отлично уметъ пользоваться для цлей своей женской хищности: на такую именно удочку и поймался, во второй разъ, Литвиновъ {Гл XIII.}.
Что Ирина принадлежитъ къ числу хищныхъ, это представляется мн несомнннымъ. Правда, если мы будемъ судить о ней исключительно по ея первой любви къ Литвинову (въ Москв), то принуждены будемъ отказаться отъ такого приговора. Зато во второмъ ея роман съ Литвиновымъ присущая ей хищность выступаетъ съ полной отчетливостью. Но эта хищность смягчена въ ней двумя чертами: во-первыхъ, она сама увлекается, сама въ извстной мр страдаетъ и даже способна на нкоторыя жертвы, во-вторыхъ, она, но выраженію Потугина, ‘горда, какъ бсъ’ и эта ‘гордость иногда мшаетъ ей лгать’ {Гл. XIV.}. Для большой хищности нужно много лукавства и много лжи. Въ общемъ, въ лиц Ирины Тургеневъ далъ намъ превосходный образчикъ великосвтской женщины — умной, гордой, страстной, надленной большими душевными силами, которыя однакоже подточены какой-то роковою порчей,— львицы ‘озлобленной’ и страдающей, а главное — сумвшей уберечься отъ всесильной заразы пошлости.
Но, сама не зараженная, она однако терпитъ эту пошлость, мирится съ нею и даже не можетъ обойтись безъ нея. Подымаясь ступенью выше въ направленіи убывающей пошлости и, скажемъ, также и хищности, мы встрчаемъ одну изъ интереснйшихъ женскихъ личностей Тургенева — Анну Сергевну Одинцову, героиню ‘Отцовъ и Дтей’.
Если Ирин пошлое не претитъ, то у Одинцовой, напротивъ, одна изъ характерныхъ чертъ это именно — отвращеніе къ пошлому {‘Одно пошлое ее отталкивало…’, ‘Отцы и Дти’, гл. XV.}. Одинцова никогда не могла-бы выйти замужъ за пошляка или за сквернаго человка и терпть его возл себя, какъ это длаетъ Ирина (не говоря уже о Полозовой). Подобно Ирин, она вышла замужъ по разсчету, но ея мужъ, Одинцовъ, далеко не былъ человкъ пошлый (хотя-бы уже потому, что это былъ ‘чудакъ и ипохондрикъ’, да къ тому-же человкъ хорошій и неглупый). Но и того она ‘едва выносила’. Второй ея мужъ и подавно не являетъ ничего пошлаго: это человкъ, повидимому, далеко не заурядный {Гл. XXVIIІ.}. Живетъ Одинцова отшельницею, въ сторон отъ общества, и ее даже и представить себ нельзя вращающеюся въ ‘свт’, все равно — провинціальномъ или столичномъ, ведущею какія-нибудь сложныя интриги, сталкивающеюся съ людьми, которые ей непріятны, вообще въ положеніи и роли Ирины она немыслима. Это обусловливается, кром отвращенія къ пошлому, еще и другими чертами натуры Одинцовой, именно ея спокойствіемъ, душевной уравновшенностью, холодностью и извстнымъ эгоизмомъ. На иной взглядъ, пожалуй, эти черты низведутъ ее съ пьедестала и заставятъ предпочесть ей страстную и гршную Ирину. Это ужъ будетъ дло субъективнаго взгляда и личнаго вкуса. Но насъ интересуютъ здсь эти женщины не сами по себ, какъ он есть, съ ихъ сильными и слабыми сторонами, а въ качеств образовъ, открывающихъ намъ ту или другую стадію въ развитіи женственности, въ процесс облагороженія и возвышенія женской натуры. Съ этой, объективной, точки зрнія я и утверждаю, что стадія, представленная Одинцовой, выше той, которая дана въ Ирин, Критеріемъ служитъ мн въ этомъ діагноз принципъ убывающей пошлости и хищности. Ирина мирится съ пошлостью, Одинцова отъ нея бжитъ. Ирина — хищница, у Одинцовой хищность уже выродилась въ безвредную игру скучающей барыни (Сравни ‘Письма’, No 81), и съ этой стороны героиня ‘Отцовъ и Дтей’ представляетъ собою переходную ступень къ слдующей стадіи въ развитіи женской натуры.
На этой стадіи мы находимъ положительные женскіе типы, образы, представляющіе намъ разновидности хорошей женщины, которой жизнь, дятельность и любовь служатъ источникомъ радости, счастья, свта, добра. Лучшими представительницами этого типа являются Татьяна въ ‘Дым’ и Джемма въ ‘Вешнихъ водахъ’. Сюда-же мы отнесемъ напр. Александру Павловну въ ‘Рудин’, еничку въ ‘Отцахъ и Дтяхъ’ и нк. др. На этой ступени уже нтъ даже и того перерожденнаго хищничества, которое въ форм кокетства отъ скуки такъ свойственно прекрасному полу. О пошлости тутъ нтъ и помину, а эгоизмъ является въ своихъ высшихъ формахъ, напр. въ вид семейнаго и материнскаго. Женщины этого типа способны на самоотверженные подвигу напр. у постели больного ребенка, вообще въ сфер семейной. Это героини будней. Въ процесс все большаго облагороженія и возвышенія женской личности он играютъ важную роль, и лучшія изъ нихъ Являютъ собою уже осуществленный въ дйствительности идеалъ женственности, дальше котораго, по мннію многихъ, женщина не пойдетъ и не должна стремиться. Но мы сейчасъ увидимъ, что среди женщинъ того-же положительнаго типа вполн возможны такія, у которыхъ къ его основнымъ чертамъ присоединяются еще нкоторыя другія черты, увеличивающія, такъ сказать, удльный всъ женщины, преобразующія ея душу въ особую и очень значительную силу, способную дйствовать и проявляться, какъ это свойственно сил, а потому и влекущую въ сторону какого-то высшаго развитія. Вотъ именно эту разновидность ‘положительнаго’ типа мы и выдлимъ въ особую рубрику, которую назовемъ хотя-бы такъ: сильныя духомъ.
Это — т, которыхъ такъ любилъ и умлъ рисовать Тургеневъ. Ихъ-то собственно и разумютъ подъ именемъ ‘тургеневскихъ женщинъ’.
Первое, что бросается въ глаза въ этихъ образахъ, что самимъ художникомъ подчеркнуто и выставлено на видъ, это, во-первыхъ, большая сила характера, почти мужского, способность къ иниціатив и борьб съ препятствіями, и, во-вторыхъ, напряженная работа мысли и чувства. Лучшими представительницами этого типа являются Наталья въ ‘Рудин’ и Елена въ ‘Наканун’.
Эти образы такъ хорошо знакомы читателю, что я считаю излишнимъ распространяться о нихъ. Я ограничусь указаніемъ лишь на т особенности этихъ женщинъ, въ силу которыхъ я нахожу необходимымъ выдлить ихъ въ особую рубрику, но самую-то эту рубрику разсматриваю, какъ разновидность предыдущаго типа.
Черты, на которыя я только-что указанъ (сила характера и напряженная работа ума и чувства) могутъ быть свойственны и другимъ женскимъ типамъ. Для пониманія разсматриваемыхъ натуръ необходимо уловить самое содержаніе ихъ душевной дятельности, опредлить, какія именно мысли и чувства наполняютъ ихъ душу, куда и на что направлена сила ихъ характера. Сравнивая съ этой точки зрнія Наталью (‘Рудинъ’) и еще лучше Елену (‘Наканун’) съ лучшими представительницами предыдущей рубрики, напр. съ Татьяной (‘Дымъ’), мы сразу же видимъ, что, такъ сказать, діапазонъ душевныхъ стремленій у первыхъ гораздо шире, чмъ у Татьяны. Он большаго хотятъ отъ жизни, ихъ мысль дальше хватаетъ, ихъ чувство, если не глубже, то шире. Женщины этого типа мечтаютъ не объ одномъ семейномъ счасть,— он лелютъ мысль о служеніи иде, жаждутъ боле широкой дятельности, иногда возвышаются до настоящаго подвига. Тутъ читатель, вроятно, спроситъ: почему-же я не вспомнилъ здсь о Маріанн, которую именно въ этомъ смысл я охарактеризовалъ въ предыдущей глав? Отвчая на этотъ вопросъ, я и выясню окончательно мою мысль.
Только-что я сказалъ, что разсматриваемый типъ (Наталья, Елена) есть какъ-бы разновидность предыдущаго (Татьяна, Джемма),— вотъ этого-то и нельзя сказать о Маріанн. Ршающимъ моментомъ въ этой классификаціи является вопросъ личной задачи и любви. Личная задача у женщинъ, какъ Татьяна и Джемма, ставится такъ: любовь, счастье, семья.— и это задача большая, трудная, требующая многихъ положительныхъ качествъ души. Личная задача Натальи и Елены въ сущности та-же самая, къ той-же формул сводящаяся, но только съ одной прибавкой или осложненіемъ: он мечтаютъ и стремятся, осуществляя свое личное счастье, ‘длать благое дло среди царюющаго зла’. Эта прибавка затрудняетъ ршеніе задачи, но нисколько не измняетъ психологической сущности дла. Центръ тяжести душевныхъ стремленій у нихъ все тотъ-же — любовь, любимый человкъ и счастье съ нимъ. Разница только въ тхъ требованіяхъ. какія предъявляются любимому человку. Татьян или Джемм нуженъ просто хорошій человкъ, который-бы ихъ любилъ горячо и беззавтно, Наталь и Елен нуженъ ‘герой’. Елена нашла своего героя въ лиц Инсарова. Наталь не посчастливилось найти своего, но если-бы ея романъ съ Рудинымъ разыгрался гд-нибудь въ Париж въ виду баррикадъ, она пошла-бы за нимъ на эти баррикады, какъ Елена ушла за Инсаровымъ въ Болгарію. Мы воздадимъ всяческую справедливость имъ, назовемъ ихъ героинями, даже, если хотите, служительницами идеи,— а все-таки полюбопытствуемъ узнать: почему-же Елена, эта чуткая, сострадательная, чистая душа, готовая на самоотверженный подвигъ, съ такимъ легкимъ сердцемъ ушла въ Болгарію, въ то время, когда Россія была наканун реформъ, когда общество пробуждалось къ живой дятельности, и такъ нужны были у насъ хорошіе, идейные люди? Потому, конечно, что она влюбилась въ Инсарова, что это была любовь всепоглощающая, любовь — страсть, любовь — гипнозъ. Почему, дале, посл смерти Инсарова она не вернулась въ Россію? Опять-таки потому, что гипнозъ продолжался, и она уже потеряла способность мыслить и чувствовать нормально и могла только продолжать любить и длать то, что любилъ и длалъ ея покойный гипнотизеръ. Въ этой любви нтъ уже и тни какого-либо хищничества, натуральнаго или перерожденнаго, это любовь высшая, святая, безсмертная,— ну а все-таки она эгоистична, и Елена — въ развитіи женственности — не выходитъ изъ предловъ той стадіи, гд надъ женскою натурою все еще тяготетъ власть любви.
Совсмъ другое дло — Маріанна. Въ ея жизни, въ ея душевной исторіи любовь не играетъ такой капитальной роли. Маленькій романъ съ Неждановымъ былъ лишь тмъ скоропреходящимъ влюбленіемъ, которое такъ свойственно молодости. Ея любовь къ Соломину — боле прочная, но это опять-таки не всепоглощающая страсть, не гипнозъ, это — любовь разсудительная, спокойная, можно сказать, дловая. Бракъ съ Соломинымъ — въ своемъ род бракъ но убжденію, по ‘разсчету’, но только, конечно, не матеріальнаго порядка, а нравственнаго: съ нимъ, Соломинымъ, ей легче и удобне будетъ длать то дло, которому она хочетъ посвятить свою жизнь. Итакъ, у Маріанны на первомъ план ея собственныя идеи, стремленія, дло, а любовь — на второмъ. Любовь играетъ роль подчиненную и ничуть не служитъ движущимъ мотивомъ, не опредляетъ собою дальнйшей дятельности и участи Маріанны. Въ Маріанн, мы впервые встрчаемъ женщину, освободившуюся отъ власти любви и дйствующую, движущуюся, чувствующую, мыслящую — какъ человкъ свободный, который хочетъ и можетъ жить полной жизнью, а не одной ‘жизнью сердца’, въ чемъ иные полагаютъ все призваніе женщины. Быть можетъ, скажутъ, что Маріанна — натура холодная, неспособная къ сильнымъ сердечнымъ увлеченіямъ — въ род Одинцовой. Но это будетъ очевидная неправда: Маріанна — душа и страстная, и увлекающаяся, и въ высокой степени женственная. Но только эта женственность не переходитъ у нея въ любовный гипнозъ, ея страстность направлена въ другую сторону, а не на ‘избранника сердца’.
Обозрвая всю эту серію — отъ Полозовой до Маріанны, мы наблюдаемъ процессъ облагороженія и освобожденія женской натуры,— облагороженія ея природной женской хищности и освобожденія ея ума и воли отъ власти любви. Это путь отъ внутренняго, душевнаго рабства къ внутренней, душевной свобод. Просмотримъ бгло, съ этой точки зрнія, весь рядъ.
Въ Полозовой человческая личность совершенно подавлена и искажена властью женскихъ страстей низшаго сорта, и грубый личный эгоизмъ является главнымъ двигателемъ.
Въ Ирин она уже освободилась отъ этого гнета, но все-таки остается порабощенною другими страстями, вытекающими изъ ложнаго и односторонняго развитія женственности. Личный эгоизмъ, но боле утонченный, все еще остается главнымъ движущимъ мотивомъ стремленій.
Въ Одинцовой мы впервые видимъ относительное освобожденіе ума, чувства и воли отъ гнета односторонне-развитой женственности. И ея несомннный эгоизмъ уже на перепутьи отъ чисто-личнаго къ семейному. Одинцова образуетъ переходную ступень къ положительному женскому типу — дятельницы и героини будней.
Въ представительницахъ этого типа, Татьян, Джемм и др., личность человческая уже достигла высокой степени внутренней свободы и повинуется не голосу страстей,, а тому, что называется призваніемъ женщины, и сама женственность служитъ ей не средствомъ для достиженія цлей лично-эгоистическихъ, а могущественнымъ орудіемъ для осуществленія призванія женщины въ семь и обществ.
Разновидность этого типа, данная въ Елен и Наталь, указываетъ намъ на дальнйшее расширеніе женской личности, на ея развитіе въ направленіи широкой человчности, такъ что ея женскій эгоизмъ, оставаясь по существу все тмъ-же не личнымъ эгоизмомъ Татьяны и др., принимаетъ такую постановку — какъ будто онъ уже не эгоизмъ, а альтруизмъ.
Въ Маріанн, наконецъ, осуществляется полное освобожденіе женской личности даже и отъ этого эгоизма. Въ героин ‘Нови’ важенъ не самый фактъ, что она идетъ на ‘подвигъ’, а психологія этого факта. Елена, фанатически любя избранника сердца, во имя этой любви и силою ея идетъ на подвигъ, перенося на него весь фанатизмъ своей любви. Маріанна-же идетъ на самоотверженное дло — безъ всякой фанатической любви къ опредленному человку, идетъ не какъ влюбленная женщина, а какъ человкъ свободный, да и въ свои отношенія къ иде вноситъ не слпой фанатизмъ, а ясный, трезвый умъ и большую внутреннюю свободу.
Въ Маріанн женщина возвысилась до героини.
Какъ ни разнообразны эти женскіе типы, но въ нихъ есть одна общая черта, позволяющая соединить ихъ въ одну группу. Это именно ихъ относительная ясность, удобопонятность, раціональность. Внутренній міръ этихъ женщинъ, какъ-бы онъ ни былъ многосложенъ, всегда находитъ себ точное выраженіе въ ихъ жизни, во всхъ вншнихъ проявленіяхъ ихъ души, и наблюдатель по этимъ проявленіямъ легко составитъ себ ясное и врное понятіе о ней. Это натуры, въ которыхъ чувствуется присутствіе внутренней логики, психологической послдовательности. Даже когда он находятся подъ властью душевнаго процесса, по существу нелогичнаго, ирраціональнаго, напримръ, страсти, то и тогда общая раціональность ихъ природы обнаруживается въ томъ, что этотъ процессъ развивается и дйствуетъ въ согласіи съ остальными элементами ихъ души. Напримръ, страсть Елены къ Инсарову, какъ всякая страсть, слпа и неразумна, но возникла она, если можно такъ выразиться, вполн разумно, логически-послдовательно: Елена полюбила Инсарова потому, что онъ удовлетворялъ всмъ требованіямъ ея ума и сердца,— она нашла въ немъ воплощеніе своего идеала. И мы отлично понимаемъ, почему именно она полюбила Инсарова, а не Шубина или Берсенева. Или, напримръ, пристрастіе Ирины къ великосвтской жизни есть влеченіе слпое, стихійное и — какъ таковое — оно ирраціонально. Но, противорча нкоторымъ сторонамъ ея натуры, оно находится въ полной гармоніи съ другими и, благодаря этой гармоніи, внутренній міръ Ирины, при всей своей неуравновшенности, представляется въ достаточной мр цльнымъ и послдовательнымъ. Наблюдатель отмтитъ его противорчія, но не станетъ втупикъ передъ ними и не назоветъ Ирину натурой загадочной.
Въ начал этой главы я упомянулъ о томъ, что вс эти женскіе образы (въ противоположность другимъ, о которыхъ будетъ рчь ниже), могутъ быть опредлены какъ относительно-раціональные. Нтъ такого человка на свт, который былъ-бы раціоналенъ вполн, безусловно. Въ душ человческой, рядомъ съ процессами раціональными, дйствуютъ процессы ирраціональные. Послдніе мы найдемъ и въ сфер мысли, и въ области чувства. Такъ, напр., ирраціональны многіе безсознательные процессы мысли, нердко — дятельность воображенія, всегда — страстныя чувства, острые афекты. Ирраціональность психическаго явленія состоитъ въ томъ, что оно не регулируется нормами сознательнаго логическаго мышленія. Если эти явленія не становятся въ явное противорчіе съ раціональной сферой духа, если ихъ дятельность не пріобртаетъ чрезмрнаго развитія, то личность въ ея цломъ представляется относительно-раціональной,— и нужна извстная наблюдательность и сила психологическаго анализа, чтобы открыть въ ней дйствіе факторовъ ирраціональныхъ. Такъ, боле подробный анализъ могъ-бы обнаружить присутствіе чертъ ирраціональности въ тхъ женскихъ типахъ, которые мы разсмотрли. Но мы не будемъ производить такого анализа надъ типами Полозовой, Ирины и т. д. до Маріанны, потому что для изученія ирраціональнаго въ женской природ мы находимъ у Тургенева другой, лучшій матеріалъ. Этой сторон женщины Тургеневъ посвятилъ значительную долю своего творчества и далъ намъ цлую серію типовъ, въ которыхъ изумительно воспроизведено все темное, странное, нелогичное, непослдовательное, внутренно-противорчивое въ женской психіи, а также — развитіе въ женской душ одной всепоглощающей страсти или одного начала, по существу ирраціональнаго.
Изъ числа этихъ образовъ (ихъ можно назвать загадочными) мы разсмотримъ съ нкоторой обстоятельностью только важнйшіе, именно т, которые представляются наиболе типичными для извстныхъ видовъ ирраціональности женской природы.
Есть, напр., натуры, богато и разносторонне одаренныя, въ которыхъ однако различные элементы души недостаточно согласованы между собою, он по необходимости являютъ зрлище внутреннихъ противорчій, и въ ихъ душ нтъ той психологической послдовательности, той внутренней логики, которая всегда сказывается въ натурахъ относительно-раціональныхъ. Этотъ видъ ирраціональности превосходно изображенъ въ одномъ изъ лучшихъ художественныхъ созданій Тургенева — въ Зинаид, героин ‘Первой любви’.
Есть другія натуры, въ которыхъ глухая работа слпыхъ силъ души подавлена до поры, до времени властью ея разумной силы. Стоитъ только этой власти поколебаться,— и стихійное, неразумное, нелогичное въ душ пробуждается и обнаруживается съ особливой яркостью. Это представлено въ Вр, героин ‘Фауста’.
Наконецъ, есть и такія женскія натуры, которыхъ ирраціональность обнаруживается не въ отсутствіи послдовательности, не въ душевныхъ противорчіяхъ или борьб слпыхъ силъ съ разумомъ, а, наоборотъ, въ полной послдовательности, въ совершенной согласованности элементовъ: эта внутренняя гармонія, какую трудно встртить даже въ наиболе раціональныхъ натурахъ, осуществляется силою одной властной идеи, одного всепоглощающаго чувства, при чемъ эта идея или это чувство, по самой природ своей, ирраціональны. Это можетъ быть любовь (Клара Миличъ), религіозная экзальтація, соединенная съ внушеніемъ (Софи въ ‘Странной Исторіи’), политическая или иная идея, фанатически дйствующая (Машурина въ ‘Нови’) и т. д. Большею частью, если не всегда, это явленія патологическія, иногда настоящіе психозы, чаще — разныя переходныя формы отъ душевнаго здоровья къ психозу.
Особое и крайне рдкое явленіе представляетъ собою тотъ укладъ души, въ которомъ такое господство извстной мысли или чувства соединено не только съ полнымъ душевнымъ здоровьемъ, но и съ высшей душевной красотою. Заправляющая мысль не иметъ здсь характера ide fixe, она не внушена извн, она не является началомъ, угнетающимъ душевную свободу. Она сама — не причина извстныхъ душевныхъ движеній, а слдствіе, вытекающее изъ общаго характера души, въ которой преобладаютъ высшія, идеальныя начала. Если такая душа проникнута глубокимъ религіознымъ чувствомъ, то господствующими въ ней стимулами, которые изъ нея-же и вытекаютъ, будутъ стремленіе къ мистическому, любовь къ Богу, культъ высшей чистоты и святости.
Тургеневъ далъ намъ чудный образъ этого рода въ Лиз, героин ‘Дворянскаго Гнзда’.
Обратимся-же къ анализу этихъ — загадочныхъ — женскихъ образовъ. Начнемъ съ Зинаиды.