Женские типы Шекспира, Рейснер Лариса Михайловна, Год: 1913

Критика
Время на прочтение: 19 минут(ы)
Скачать в PDF

Лео Ринусъ.

Женскіе типы Шекспира.

I.
Офелія.

РИГА

Изданіе ‘НАУКА и ЖИЗНЬ’

Оглавленіе.

I. Дв картины
II. Святое лицемріе
III. Мать и сынъ
IV. Переломъ
V. Датскій дворъ и Офелія
VI. Освобожденная Офелія

ЖЕНСКІЕ ТИПЫ ШЕКСПИРА.

I.
ОФЕЛІЯ.

I.
Дв картины.

Когда образъ Офеліи, сказочный и прекрасный, встаетъ передъ нами со страницъ великой трагедіи, отчего онъ такъ непостояненъ и двойствененъ?
Передъ нами одно и то же лицо, но какая страшная и непримиримая разница между той Офеліей, нжной и невинно-безпомощной, въ словахъ которой еще только начинаютъ звучать отзвуки любви, и Офеліей безумной, свободной и сильной, обликъ которой встаетъ передъ нами въ знаменитой сцен ‘передъ королемъ и королевой’!
Въ теченіе многихъ столтій образъ Офеліи вдохновлялъ поэтовъ и художниковъ, и они создали длинную галлерею женскихъ лицъ, такихъ непохожихъ другъ на друга съ перваго взгляда. Вс они воплощаютъ одну и ту же двойственность, которой Шекспиръ далъ имя — Офелія.
Въ (.искусств, чуткомъ резонатор человческихъ переживаній, ясно и отчетливо повторился тотъ глубокій душевный расколъ, который переродилъ душу слабой и прекрасной Офеліи и сдлалъ изъ нея Офелію безумную и страдающую. Вотъ предъ нами дв картины знаменитыхъ мастеровъ. Первая изъ нихъ принадлежитъ кисти Эби (Abbey), другая — работы Бенжамэна Уэста (Benjamin West, 1738—1820), находящаяся въ малой Бойделевской галлере. Съ темнаго полотна первой изъ нихъ встаетъ почти прозрачный силуэтъ Офеліи первой половины трагедіи. Спокойный взглядъ, невозмущенный страданіемъ лобъ, рука, безъ волненія и безъ борьбы вложенная въ руку Гамлета, принца Датскаго.
Ураганъ страданій ч мукъ долженъ былъ пронестись надъ душой Офеліи, чтобы такъ исказить, вдохновить и преобразить лицо безмятежной и невинной двушки, — въ ту Офелію, преисполненную страданіемъ, которая на фон темнющаго, странно померкшаго неба роняетъ свои благовонные цвты къ ногамъ короля и королевы на полотн Уэста.
Откуда эти дрожащія уста, съ которыхъ срывается крикъ боли или отчаянія?
Откуда эта внезапная сила и свобода души, выраженная на блдномъ, божески-прекрасномъ лиц?
Разв это не взглядъ жертвы, вырвавшейся изъ рукъ палачей, разв это не проясненный взглядъ самого Гамлета, когда онъ, подъ маской безумія скрываетъ свое отчаяніе, чтобы спрятаться отъ подстерегающаго взгляда умудренныхъ долгой школой предательства и преступленій придворныхъ клевретовъ убійцы и нецломудренной, слабой и безхарактерной королевы Гертруды?
Кто-же изъ двухъ великихъ художниковъ ошибся, и кто правъ? Или, быть можетъ, оба правы, и эти два образа только воплотили начало и конецъ той трагедіи, которая преобразила, и, въ конц концовъ, разбила душу Офеліи?
Въ этомъ очерк постараемся разршить этотъ вопросъ. Но для этого попробуемъ перенестись на нсколько столтій назадъ, въ царство прошлаго, попробуемъ проникнуть ко двору Датскаго короля Клавдія и, скрывъ свое лицо подъ волшебной шапкой-невидимкой, будемъ нмыми, но внимательными свидтелями трагедіи.
Ничто не должно ускользнуть отъ нашего вниманія, ни одно слово, выразившее волненіе души, ни одинъ поступокъ, ни одинъ взглядъ или жестъ. какими-бы случайными они ни казались.
Само молчаніе замшательства или испуга должно ожить и повториться, и когда мы, шагъ за шагомъ, прослдимъ повсть любви, страданія и горя, — тогда, быть можетъ, двойственный образъ Офеліи станетъ намъ боле понятнымъ и дорогимъ.

II.
Святое лицемріе.

Первые сцены и акты великой трагедіи прошли передъ нами.
Образъ Гамлета, еще ничего не знающаго, но жестоко и болзненно подозрвающаго — соединился съ кровавымъ призракомъ его убитаго отца.
Къ горькому разочарованно въ матери, которая такъ быстро склонилась на отвратительныя просьбы убійцы Клавдіо, присоединяется жажда мести. Подъ непроницаемой маской безумія принцъ скрываетъ свое разочарованіе, отвращеніе и ненависть. Что-же происходитъ въ это время такое роковое и ршающее въ жизни Гамлета? Что происходить въ это время въ душ Офеліи?
Намъ приходится не долго ждать. Вотъ она является, доврчивая и нжная, но уже взволнованная любовью Гамлета. Тайну этой любви она довряетъ своему узжающему брату, а позже и отцу. Но какъ предостереженія Лаэрта, такъ и осторожнаго циника Полонія — должны были быть для Офеліи тяжелымъ и горестнымъ пробужденіемъ отъ неуловимаго и нжнаго сна любви. И слова эти произвели свое дйствіе.
Мы ничего не знаемъ о воспитаніи Офеліи, но, по обычаю того времени, она, вроятно, воспитывалась въ монастыр, гд ее пріучили подчинять свою волю, все теченіе своей личной жизни — прежде всего Богу, а затмъ родителямъ. И поэтому Офелія, привыкшая видть въ старомъ, хитромъ и лукавомъ царедворц Полоніи — только своего отца, безпрекословно и безропотно подчиняетъ голосъ своей любви — расчетливому и хитроумному совту своего родителя.
Какое роковое совпаденіе! Именно въ это время несчастный Гамлетъ, разочарованный въ матери, друзьяхъ, въ собственныхъ силахъ, колеблющійся между мыслью о самоубійств и мечтой о кровавой и жестокой расплат, снова и снова ищетъ любви Офеліи, но она помнитъ слова отца:
‘Да, склонность,
‘Ты дурочка, за чистую монету
‘Сочла его пустыя восклицанья,
‘Не врь его словамъ, они обманутъ …’
и все дальше и дальше уходитъ отъ измученнаго, даже въ Бог усумнившагося Гамлета.
Теряя послднюю свою опору, свою первую любовь, видя себя непонятымъ въ области высшаго и чистйшаго чувства, Гамлетъ длаетъ послднюю, и все-же безполезную попытку. Онъ еще разъ ищетъ дорогу къ любви, онъ находить Офелію въ ея комнат, хватаетъ ее за руку, и долго и мучительно ищетъ въ ея безмятежныхъ, непонимающихъ глазахъ той помощи, той силы, которая могла бы его поддержать въ эту минуту разрушительныхъ, смертельныхъ страданій!…
Что прочелъ Гамлетъ въ этихъ прекрасныхъ женскихъ глазахъ?
Отвтить трудно. Но ушелъ онъ съ тоскою въ душ, разъ навсегда простившись съ мечтой, высшей и прекраснйшей — съ мечтой о равной, і всеобъемлющей любви.
Офелія-же, еще глухая для слабаго и прерывающагося голоса своего чувства — продолжаетъ быть покорной, доврчивой и откровенной дочерью. Фна все разсказываетъ отцу, продолжая робко просить его совта и помощи.
Но какой-же силы должны были быть страстныя мольбы Гамлета, если он даже въ блдной передач Ффеліи произвели на старика, давно уже потерявшаго всякую вру въ людей, — потрясающее впечатлніе! Старый царедворецъ, не зная истиннаго значенія безумія Гамлета, приписываетъ всю силу этого неожиданнаго бдствія — одной любви. И, чтобы успокоить короля Клавдія, который уже инстинктивно почувствовалъ въ Гамлет непримиримаго врага, онъ открываетъ ему тайну этой любви и предъявляетъ такія доказательства, какъ собственноручныя письма принца къ его дочери.
И оба, доблестный Полоній и король Клавдіо, ршаютъ подвергнуть безуміе Гамлета извстной проб, чтобы тмъ или инымъ способомъ доискаться подтвержденія своихъ догадокъ.
Планъ задуманъ очень просто, и немедленно приводится въ исполненіе.
Въ одной изъ отдаленныхъ галлерей королевскаго дворца, которую Гамлетъ любить посщать въ часы своихъ мучительныхъ исканій, онъ, какъ будто ‘нечаянно’ встртитъ Офелію.
Отецъ Офеліи и опекунъ принца, ‘какъ законные шпіоны’, находятся тутъ же, по близости, чтобы ‘невидимы, увидть ихъ свиданье’.
И передъ этой возмутительной сценой, во время которой циникъ и преступникъ готовятся измрить и изслдовать самую сокровенную глубину и священнйшую тайну человческаго сердца, передъ этой сценой и во время ея, еще разъ съ поразительной ясностью выступаетъ наружу глубокая [слабость и безпомощность Офеліи.
Движимая еще неокрпшимъ чувствомъ любви, уваженіемъ, а можетъ быть, и боязнью по отношенію къ своему отцу и королю, она покорно одваетъ лицемрную маску, приготовленную ей врагами Гамлета. Она выполняетъ, я совершенно безпрекословно, роль приманки, на которую онъ долженъ попасться, ослпленный ея прелестью и порывомъ страсти.
Съ книгой въ рукахъ,
‘какъ бы читая,
‘чтобъ тмъ покрыть уединенье’,
опустивъ глаза, съ любовью, страхомъ и безсознательнымъ предательствомъ въ душ, она ‘нечаянно’ встрчаетъ принца Датскаго. Нечего сказать, прекрасная картина, живо напоминающая другую, не мене характерную, впослдствіи стоившую жизни ‘друзьямъ’ Гамлета, Розенкранцу и Гильденштерну. Но объ этомъ позже. Вернемся къ Офеліи и Гамлету.
Принцъ, занятый мучительнымъ вопросомъ
‘быть иль, не быть’
кончить свою жалкую и безсильную жизнь самому, или довести до конца страшную заповдь убитаго отца, — въ первую минуту забываетъ горечь понесенныхъ разочарованій, и съ радостнымъ крикомъ
‘Офелія! о, нимфа! помяни
‘Мои грхи въ своей святой молитв .’
бросается навстрчу къ своей ‘нимф’. Гамлетъ на мгновеніе обнажаетъ свое сердце. Офелія знаетъ, что этотъ вопль, полный любви и отчаянія, подслушанъ, но она, покорная и ничего еще не понимающая, не измняетъ своей роли, она задаетъ вопросы, могущіе вызвать полную откровенность принца.
Но и Офелія ошиблась въ этой душ.
Слишкомъ много яда разочарованій и презрнія отравило этотъ высокій и измученный духъ.
Гамлетъ пересталъ жить первоначальной, блаженной сказкой юношеской первой любви.
Какъ можетъ Юнъ (врить женщин, когда лучшая изъ нихъ, его родная мать, перестала быть идеаломъ женственной чистоты и врности!
Но для того, чтобы вполн понять весь трагическій смыслъ его переживаній и тхъ странныхъ, полныхъ отчаянія и правды словъ, которыя онъ кинулъ Офеліи въ отвтъ на ея безмятежные вопросы, — надо глубже заглянуть въ возмущенную душу принца и выяснить глубоко скрытыя причины, благодаря которымъ любовь Офеліи, ея обаяніе и вліяніе на него — были разъ навсегда утрачены.
Если мы выяснимъ эти причины, то намъ станетъ понятенъ роковой ходъ трагедіи, понятенъ и неисцлимый надрывъ, оставленный имъ въ душ двушки.
И такъ, оставимъ на время Офелію, трепещущую, но полную надеждъ, оставимъ Гамлета, возбужденнаго не мене ея, и людей, готовящихся ихъ подслушать.

III.
Мать и сынъ.

Почему-же померкла въ душ Гамлета вра въ чистоту и красоту женской души?
Разгадку этой тяжелой душевной катастрофы мы находимъ въ объясненіи сына и матери, когда въ одно мгновеніе обнажается вся глубина паденія съ одной — и вся горечь пониманія и презрнія съ другой стороны.
Пока былъ живъ отецъ Гамлета, королева Гертруда была живымъ воплощеніемъ женской любви, врности и чистоты. Казалось, съ каждымъ днемъ привязанность ея къ мужу не только не ослабвала, но, наоборотъ, крпла и росла.
И вмст съ этой любовью въ душ Гамлета ширилась и росла святая вра въ идеалъ, воплощенный въ образ матери. Но что-же дальше? Брать убиваетъ брата самымъ предательскимъ, самымъ низкимъ образомъ, мало того, — укравъ царскую діадему, убійца овладваетъ супругой убитаго имъ короля.
И королева Гертруда, забывъ свои клятвы и слезы, забывъ честь, достоинство и румянецъ стыдливости, забывъ горе и отчаяніе своего единственнаго, уже взрослаго сына — черезъ два мсяца склоняется на отвратительныя просьбы убійцы — и становится его женой, а врне рабой.
Скорбь и трауръ забыты, погребеніе смняется рядомъ разнузданныхъ оргій!
Но что-же толкнуло королеву въ эти объятія? Страсть? Нтъ, она была уже не такъ молода, чтобы поддаться страстному влеченью. Голосъ разсудка? Но разсудокъ долженъ былъ сразу показать всю глубину паденія! Разсуждая, нельзя предпочесть ничтожное — великому, знаменитому воину — труса,
‘Могла-ли бросить (королева)
‘Прекрасный лугъ нагорной вышины,
‘Чтобы гнилымъ себя питать болотомъ!…’
Нтъ, не любовь, не разсудокъ, а чувственность, недостойная и нечистая слабость, ‘черный демонъ’ толкнулъ ее, ‘играя въ эти жмурки’.
И вотъ запятнанъ
‘Цвтъ душевной чистоты,
‘Съ чела любви сорвала розы,
‘И вмсто ихъ невинной чистоты
‘Цвтетъ болзнь’
И дальше
‘Обтъ при брачномъ алтар сталъ ложенъ,
‘Какъ клятва игрока,
‘Исторгнутъ духъ изъ брачнаго обряда,
‘Въ пустыхъ словахъ излита сладость вры …’
И кажется Гамлету, что сама природа возмущена, оскорбленная страшнымъ поступкомъ:
‘Горитъ чело небесъ, земли твердыня,
‘При мрачной дум о такихъ длахъ
‘Грустна, какъ въ день передъ судомъ послднимъ…’
Сколько страданія и муки родить этотъ постыдный актъ въ душ сына!
‘Когда ты можешь,
‘Лукавый адъ, горть въ костяхъ матроны,
‘Такъ пусть, какъ воскъ, растопится стыдливость
‘Горячей юности въ твоемъ огн!
‘Не восклицай: ‘о, стыдъ!’ когда взыграетъ
‘Младая кровь, и самый снгъ холодный
‘Горитъ, а разумъ волю соблазняетъ .’
‘Ужель возможно жить, на гнусномъ лож
‘Дыша грхомъ, сгнивать въ такихъ объятьяхъ
‘Любить и льстить въ гнзд кровосмшенья!’
Все поругано, растоптано и осмяно въ душ сына. И кто-же съ такой утонченной жестокостью осквернилъ вс святыни духа?
Мать, королева Гертруда, чистота которой одна освщала тюрьму и темноту жизни. А вдь де прошло и двухъ мсяцевъ съ тхъ поръ, какъ мать его, въ слезахъ, какъ Ніобея, шла за прахомъ погибшаго супруга!
Что можетъ быть страшне этихъ воспоминаній.
‘Два мсяца, нтъ, даже и не два,
‘Какъ умеръ онъ, такой монархъ великій,
‘Гиперіонъ въ сравнены! съ тмъ сатиромъ,
‘Такъ пламенно мою любившій мать,
‘Что и небесъ неукротимымъ втрамъ
‘Не дозволялъ лица ея касаться.
‘Земля и небо — долженъ-ли я вспомнить?
‘Ничтожность, женщина, твое названье!
‘Одинъ короткій, быстротечный мсяцъ —
‘И башмаковъ еще не износила,
‘Въ которыхъ шла, въ слезахъ, какъ Ніобея,
‘За бднымъ прахомъ моего отца…’
Можетъ-ли человкъ, терзаемый такимъ мучительнымъ разочарованіемъ, можетъ-ли онъ продолжать врить во что бы то ни было? И судьб угодно было поставить сына лицомъ къ лицу дйствительно съ постыднйшимъ, святотатственнымъ паденіемъ.
Вотъ еще звучатъ его слова, полныя нечеловческимъ страданіемъ. Съ дрожащихъ, искаженныхъ болью устъ срывается упрекъ или проклятье —
‘О, небо! зврь, безъ разума, безъ слова,
‘Грустилъ бы доле. Супруга дяди,
‘Супруга брата моего отца!
‘Еще слды ея притворныхъ слезъ
‘Въ очахъ заплаканныхъ такъ ясно видны —
‘Она жена! о! гнусная поспшность,
‘Тутъ нтъ добра, и быть его не можетъ,
‘Скорби душа, уста должны молчать.’
Мы видимъ тутъ самую глубину болющей души. Довольно, Гамлетъ, замкнись въ самомъ себ. Пережить то, что ты пережилъ — и не перестать врить — это свыше силъ человческихъ! И больше того. Ты правъ, несчастный принцъ Датскій, правъ въ своемъ презрніи, правъ въ своемъ великомъ гнв. И теперь намъ будутъ понятны твои жестокіе упреки, похожіе на стонъ умирающаго, когда ты оттолкнешь отъ себя Офелію. Женщина, твоя мать, убила половину твоей души.
Не врь больше любви, полузадушенный смрадными преступленіями, несчастный, слишкомъ много познавшій Гамлетъ!

IV.
Переломъ.

Зная теперь, что любить Гамлетъ больше не могъ и не смлъ, мы можемъ еще разъ невольно пожалть объ этой разбитой страсти. Все опустошено, но далекіе отзвуки невозвратно-погибшей любви еще звучатъ надъ развалинами. Въ страстномъ и болзненномъ крик:
‘Офелія, о, нимфа, помяни
‘Мои грхи въ твоей святой молитв ..’
еще прорывается и умираетъ несбыточная, поруганная и навсегда потерянная надежда. Но какъ пьянящій туманъ, гнвъ и горе вновь заливаютъ душу его пылающимъ потокомъ. Кто стоить передъ нимъ, стыдливо красня и смущенно опустивъ длинный рсницы? ‘Честная двушка’? Да, честная и прекрасная.— Опять обманъ, опять ложь, опять лицемрная добродтель, скрывающая темные инстинкты, нечистое сердце, назрвающее преступленіе! Нтъ, довольно, выходи на казнь и осмяніе, пламенная страсть!
Нтъ, я не знаю тебя, двушка, я не хочу тебя знать. Уходи и будь проклята!
И начинается вторая половина трагедіи, страшная, роковая ея часть. Съ устъ Гамлета слетаютъ слова, которыя сразу ршаютъ его судьбу и судьбу Офеліи. Вотъ эти слова, навалившія тяжелый могильный камень на прошлое.
‘Я любилъ когда-то …’
Я любилъ когда то, значить, больше не люблю, значить, порвана волшебная связь между настоящимъ и прошлымъ. И слова эти глухимъ и холоднымъ эхомъ повторились въ сердц Офеліи. И забывъ о томъ, что слова ея будутъ подслушаны, насажены и перетолкованы, Офелія, подъ ударомъ этихъ ледяныхъ рчей, въ первый разъ признается, что его мольбы были ею услышаны. И въ отвтъ вырывается:
‘Да, принцъ, и вы заставили меня этому врить ..’
Слабое, я милое первое признаніе (пробужденной женщины, еще не звучащее всми аккордами страсти, но уже полное предчувствія и трепета настоящей любви.
Признаніе, къ несчастію пришедшее слишкомъ поздно. Гамлетъ пересталъ врить, не только людямъ, нтъ, самому себ. Слабыя и неопредленныя слова двушкъ не вамъ теперь сломать ледъ отчаянія, не вамъ осушить бшеныя слезы гнва и презрнія!
Еще не замолкъ первый ударъ, а уже нанесенъ второй, еще боле жестокій, еще боле опасный.
‘Я не любилъ тебя, Офелія…’
Не только настоящее, нтъ, и прошлое должно быть разрушено: на желанія, ни сожалнія не должны волновать одинъ разъ уже такъ горько обманутый духъ. Зачмъ страдать, зачмъ еще искать любви? Чтобы найти, ужъ если допустить подобную возможность — счастіе? Но въ чемъ будетъ заключаться это счастіе? Разв не на то пойдутъ все творчество и полетъ страстей, чтобъ создавать себ подобныхъ, то есть такихъ же слабыхъ, ничтожныхъ, какъ самъ онъ, Гамлетъ, или слабыхъ и непонимающихъ свою и чужую душу, какъ она, слабая, прелестная Офелія?
Нтъ, не надо больше обмановъ, лжи и страданій.
И третій актъ гибели и смерти проходитъ передъ нами
‘Я не любилъ тебя, уходи въ монастырь. А когда ты
‘выйдешь замужъ, вотъ теб въ приданое мое проклятье,
‘будь чиста, какъ ледъ, бла, какъ снгъ, — ты все-таки,
‘ты все-таки не уйдешь отъ клеветы.
‘Ступай-же въ монастырь ..’
Уходи, чтобы не быть обманутой, и самой никого не обмануть, не искалчить ничьей жизни. И Гамлетъ безъ сожалнья топчетъ свою любовь, гонитъ ее прочь отъ себя, гонитъ, чтобы не поврить ей, гонитъ, — чтобы, подчинившись ей, не забыть о кровавой мести. И безъ страха онъ обнажаетъ вс тайныя глубины, вс темные и грязные закоулки женской души.
Каждая женщина — чудовище, которое пробуждается, когда кто-нибудь довряетъ ей свою душу.
‘Богъ даетъ вамъ лицо, вы длаете изъ него другое.
‘Вы…. пляшете и поете, созданіямъ Божіимъ
‘даете имена въ насмшку, притворяетесь, будто
‘все это — отъ незнанія, а оно просто легкомысліе.’
Гамлетъ не хочетъ слушать ни одного слова оправданія. Онъ уходитъ, уходить навсегда.
Что-же сталось съ Офеліей? Поняла-ли она наконецъ глубокую правду, скрытую подъ личиной безумія? Поняла-ли, что и она, подобно всмъ окружающимъ, глубоко виновата передъ Гамлетомъ? Поняла-ли, что любить ее такою, какою она была, Гамлетъ больше не могъ. Что онъ не смлъ поврить ни чистот ея красоты, на прочности или искренности ея любви. Нтъ, ничего этого Офелія не поняла.
Но тмъ не мене сердце ея глубоко и смертельно ранено холодностью Гамлета, граничащей съ отвращеніемъ.
Гамлетъ ее любилъ, она поврила ему, она вкусила ‘нектаръ его клятвъ’, она, ‘слабая и ничтожная двушка’. Но какая-то страшная, враждебная сила затмила его разсудокъ, и все, все погибло!
‘Какой высокій омрачился духъ,
‘Языкъ ученаго, глазъ царедворца,
‘Героя мечъ, цвтъ и надежда царства,
‘Ума и нравовъ образецъ. Все, все
‘Погибло …’
Вотъ что огорчаетъ Офелію, правда, уже любящую, но все еще не понимающую всего трагизма и безвыходности положенія, въ которомъ находится Гамлетъ. Ни застнка, ни палачей не замчаетъ Офелія. Она любитъ Гамлета, за что-же Господь отнялъ у нея ея возлюбленнаго?— Вотъ вопросъ, взволновавшій безмятежную душу Офеліи и поселившій въ ея невинной и невозмущенной глубин первое глубокое, неисцлимое страданіе.
Агонія мукъ и глубокая нравственная трагедія, затянувшія свои сти вокругъ Гамлета, не были поняты Офеліей. Но она любила, она страдала, ея дтская вра пошатнулась — первый шагъ къ духовному перерожденію, освобожденію и смерти былъ сдланъ.
Цпь роковыхъ событій захватила эту жизнь, ни предотвратить гибели, ни остановить паденія — ничто уже не могло….
И теперь, стоя на перевал между двумя половинами этой человческой жизни, готовой такъ безпощадно разбиться, мы, свидтели этой трагедіи, невольно задаемъ себ трудный вопросъ. Чмъ-же, наконецъ, была руководима Офелія, любовью-ли, уваженіемъ къ отцу, или, быть можетъ, душа ея была подавлена тяжелымъ, непробуднымъ сномъ?
Тяжелые, подчасъ кровавые кошмары придворной жизни безшумно проходили мимо пониманія и сознанія двушки, не пробуждая, не волнуя ея.
Какъ сказочный дворецъ, никмъ не обитаемый, жила ея душа, и ключъ его былъ врученъ Богомъ и людьми ея отцу — законному его хранителю и защитнику. И въ первый разъ рука человка царственнаго, цломудреннаго и страстнаго громко и настойчиво постучала въ запертыя двери объятаго сномъ и тишиной замка.
Страннымъ эхомъ откликнулся и повторился этотъ призывъ въ сердц Спящей. Какія-то новыя грезы, волненія и горести ожили и наполнили жизнь Офеліи. Но могла-ли она движеніемъ сильнымъ и сознательнымъ отпереть входъ сказочнаго замка? Могла-ли она младенчески невинной и неопытной душой откликнуться на мольбы Гамлета?
Нтъ, не могла и не смла.
Въ теченіе долгихъ лтъ ее пріучили не доврять самой себ. Разв она, слабая и безпомощная двушка, могла и смла сама распорядиться жизнью? И опять приходится дать отрицательный отвтъ.
И въ самомъ дл, въ какой обстановк, подавляющей всякое сознательное движеніе души, пришлось вырости Офеліи! Невольно вспоминаются слова Гамлета о томъ, что Данія была однимъ изъ самыхъ грязныхъ, лишенныхъ воздуха и свта казематовъ той огромной, вселенской тюрьмы, которая желзнымъ кольцомъ произвола и насилія охватила весь міръ.
А темнота и духота этой тюрьмы, не наложила-ли своего темнаго отпечатка на безпомощную, никмъ и ничмъ не защищенную душу Офеліи?
Но для того, чтобы всесторонне освтить этотъ вопросъ, вспомнимъ, чмъ и какъ жилъ дворъ короля датскаго, и поскольку эта жизнь отразилась на душевномъ уклад Офеліи. Въ самомъ дл, если-бы жизнь Офеліи до возникновенія ея первой любви была только безсознательной — то отчего-же любовь не разбудила своимъ нжнымъ и всемогущимъ голосомъ Спящую?
Нтъ, намъ предстоитъ найти другую, еще нами не изслдованную причину, которая намъ объяснить все непониманіе, создавшееся между Гамлетомъ и Офеліей, поставившее ихъ на противоположныхъ берегахъ жизненнаго круговорота, черезъ который можно было перебросить только одинъ соединяющій путь — путь безумія и — смерти.

V.
Датскій дворъ и Офелія.

Изъ словъ самого Гамлета, изъ отзывовъ отдльныхъ офицеровъ (Марцелло, Бернардо) мы узнаемъ недавнее воинственное прошлое королевскаго дома Гамлетовъ, силою оружія и личною воинской доблестью завоевавшаго себ и тронъ, и неувядаемую славу, и народную любовь.
Вокругъ имени убитаго короля Гамлета (отца принца Гамлета, героя Шекспировской трагедіи) сплелся свтлый ореолъ витязя, завоевателя, мудраго и сильнаго умомъ и волею государя. И сынъ его, юный Гамлетъ, унаслдовалъ вс духовныя и физическія достоинства отца. Но какова-же была та среда, которая стояла между государемъ-завоевателемъ и народомъ?
Вглядываясь въ эту среду, которая жила отъ милостей и щедротъ короля, ничего личнымъ трудомъ не добывая, мы застаемъ картину полнаго нравственнаго разложенія и вырожденія.
Какія бездарныя, ничтожныя, лишенный благородной нравственной силы и духовной красоты лица встаютъ передъ нами!
Вотъ самый опытный и умный царедворецъ Даніи — Полоній. И что-же представляетъ собою лтопись его долгой жизни?— По возрасту — онъ сверстникъ короля-завоевателя, но гд-же легенды о его подвигахъ, гд воинская слава, гд лавры, внчавшіе отвагу и преданность?
Не ищите — ихъ нтъ и не могло быть.
Придворный никогда не длитъ со своимъ королемъ опасностей и волненій походовъ, трудныхъ и темныхъ дней, когда полководецъ, и солдатъ работаютъ, сражаются, страдаютъ и умираютъ рядомъ, для палатку и могилу по-братски. Нтъ, придворный на все это не способенъ. Но когда завоеватель возвращается домой, усталый, израненный, но тяжело нагруженный добычей, о, тогда для людей, подобныхъ Полонію, наступаетъ счастливое время. Они длятъ, выманиваютъ лакомые кусочки у опьяненныхъ и ослпленныхъ побдою солдатъ.
Да, но если смлый завоеватель будетъ разбитъ, если другой король, побдоносный и неумолимый, вырветъ царскую діадему изъ рукъ побжденнаго! Что тогда? Не грозитъ-ли изнженному, сытому и лнивому классу полное раззореніе? Нтъ, не думаемъ.
Далекіе отъ поля битвы, придворные не сдлаются случайной жертвой ярости опьяненныхъ кровью и сопротивленіемъ побдителей.
Пиръ крови, смерти, страданія и торжествующей силы не коснется ни жизни, ни состоянія спокойно выжидающихъ, готовыхъ на лесть и униженіе людей.
Но и такого бдствія, даже такого небольшого испытанія не случилось въ жизни Полонія. Опасность со стороны вншняго врага миновала. Но зато внутри самого государства произошелъ кровавый переворотъ. Братъ короля Гамлета, Клавдіо, убилъ своего непобдимаго соперника и захватилъ его престолъ, его жену. Что-же длаетъ Полоній? Отказывается-ли онъ признать гнуснаго узурпатора, покидаетъ-ли, оскорбленный новымъ бракомъ королевы, датскій дворъ? Отвергаетъ-ли милости новаго господина? О, нтъ! Вчера былъ одинъ хозяинъ, мудрый и сильный, сегодня другой, запятнанный двойнымъ грхомъ!
Какое дло до всего этого корыстолюбивому и осмотрительному искателю королевскихъ милостей?
Такой король, боящійся народнаго суда, зависящій отъ того, кто будетъ обладать тайной его преступленія, такой король еще выгодне для царедворца, чмъ щедрый, но подчасъ деспотически-жестокій и независимый правитель! А какъ легко человку смышленному, искушенному въ интригахъ и подвохахъ, какъ легко будетъ ему снискать и милости, и любовь, и уваженіе при этомъ новомъ ‘молодомъ’ двор. У короля, захватившаго Власты тгкимъ неестественнымъ путемъ, должны быть враги, обиженные и оскорбленные имъ, права которыхъ онъ захватилъ или поругалъ. Естественнымъ врагомъ Клавдія долженъ быть Гамлетъ, Гамлетъ, оскорбленный дядей и матерью.
Правда, онъ сходитъ съ ума, или, по крайней мр, играетъ роль безумца.
Короля это безуміе безпокоитъ, волнуетъ и гнваетъ, онъ стремится выяснить причину тяжелой душевной болзни, угнетающей духъ племянника. И Полоній сразу учитываетъ вс выгоды, могущія выпасть на его долю, если онъ облегчитъ королю его трудную задачу. Не щадя ни самолюбія дочери, ни своего отческаго достоинства, онъ сообщаетъ обрадованному королю о любви Гамлета.
Больше того, онъ устраиваетъ очную ставку между дочерью я принцемъ, онъ подслушиваетъ и соглядатайствуесъ, стараясь приподнять завсу безумія, скрывающую раны человческаго сердца.
Но и этого мало ревностному, нтъ, не слуг, — прислужнику короля.
Полоній стремится проникнуть въ святая святыхъ Гамлета, въ тайну отношеній сына и матери. Движимый непреодолимой силой ‘все узнать, все подслушать, все передать и за все, за все стремясь быть вознагражденнымъ’, онъ устраиваетъ вторую, уже роковую для себя самого, очную ставку.
Спрятанный за ковромъ, онъ готовится стать свидтелемъ потрясающаго движенія гнвнаго, страдающаго духа.
Если-бы не его неосторожное движеніе, положившее конецъ его шпіонству, на ею долю выпало-бы видть первыя слезы раскаянія, стыда и униженія, освтившія на мигновеніе темную и сладострастную душу королевы Гертруды.
Къ счастію или несчастію, но шпага Гамлета навсегда порвала жизненную нить этого человка. И разв слова принца, стоящаго въ раздумьи надъ трупомъ, не опредляютъ всю сущность этой ничтожной, рабской души.
‘Ты, жалкій суетливый трусъ,
‘Возьми свой жребій,
‘Ты видишь, поспвать везд — опасно…’
Да, жалкій, суетливый шутъ, способный подличать и наушничать — человкъ, во всхъ отношеніяхъ принадлежащій къ своей сред!
И кмъ-же онъ былъ? Шутъ и шпіонъ — отецъ Офеліи, хранитель ея души!
Но мы не ограничимся одной этой характеристикой. Быть можетъ, она — случайна, быть можетъ, Полоній — исключеніе! Но разв другіе люди, принадлежавшіе къ той-же сред — не были несравненно выше этого жалкаго старика. Вотъ, хотя-бы Лаэртъ, воинъ, дворянинъ, красавецъ, брать Офеліи и любимецъ двора I Вотъ онъ идетъ, прощаясь съ сестрой, нжный и любящій братъ!
Подобно отцу, онъ предостерегаетъ сестру противъ любви Гамлета.
Если принцъ датскій даже и любить ее, то все-же онъ — прежде всего принцъ — то есть рабъ своего происхожденія. Онъ обязанъ предъ народомъ и своимъ высокимъ саномъ, онъ не сметъ слдовать свободному влеченію страсти! Пусть-же Офелія не поддается тлетворному дыханію любовной весны, которое можетъ погубить цвтокъ еще слабый, еще не распустившійся. И съ словами преданности и ласки на устахъ, Лаэртъ оставляетъ Данію, чтобы въ Париж или Виттенберг окончить свое образованіе.
Неужели-же мы ошиблись, неужели среди людей, выросшихъ на лжи и лести, сохранился, хоть и грубый, но здоровый и правдивый элементъ? Но не будемъ слишкомъ поспшны въ своемъ сужденіи. Перевернемъ нсколько страницъ трагедіи, — и что-же?
Кто стоитъ передъ толпой народа, грозя справедливымъ гнвомъ королевскому дворцу и его царственнымъ, обитателямъ, это — Лаэртъ, вернувшійся на родину для того, чтобы жестоко отплачивать за гибель отца и страданія Офеліи.
Но отчего-же не свершилась благородная месть?
Справедливый гнвъ — затаенъ и запрятанъ, чтобы прорваться при первомъ боле благопріятномъ случа. Герой, воинъ — сталъ простымъ орудіемъ убійцы. Оскорбленный дворянинъ замышляетъ гнусное убійство, молчитъ и лицемритъ, чтобы поразить безошибочно и смертельно.
Благородный братъ Офеліи — отравляетъ рапиры, пылкій и гнвный юноша — хладнокровно готовится къ обдуманному, тонко разсчитанному убійству! Онъ не хочетъ допустить возможности проигрыша: нтъ, если отравленная сталь не оледенитъ кровь врага, — то пусть вино, поданное рукой дяди-сообщника, сдлаетъ свое дло!
Гд-же ты, благородная гордость, гд трепетная краска стыда или открытаго гнва! Забыты, поруганы!
Какъ глубоко нужно было пасть, или подчиниться вліянію короля, чтобы!’ на полныя благородства слова Гамлета притворно отвтить:
‘Довольно, принцъ, усмирена природа,
‘Хотя-бъ она должна взывать ко мщенью
‘Сильнй всего. Но, по законамъ чести
‘Отъ міра я далекъ, пока другіе,
‘Которыхъ честь не подлежитъ сомннью,
‘Не скажутъ мн ‘мирись’. Тогда ихъ словомъ
‘Честь имени ограждена. Теперь-же
‘Любовь я принимаю, какъ любовь,
‘И оскорбить ее я не намренъ…’
И посл этихъ словъ — подмнить (рапиры, и царапать, и рзать тло своего названнаго брата отравленнымъ желзомъ на глазахъ его матери!
И такъ, вмсто гнва и открытой мести — фанатическая жестокость, слабая воля — использована и направлена сильнйшимъ преступникомъ — королемъ.
Вс эти, такъ подробно и долго анализируемые нами, ничтожные характеры насъ глубоко интересуютъ, какъ принадлежащіе къ опредленной соціальной сред, сред, воспитавшей и окружавшей Офелію, наложившей свой отпечатокъ на ея невинный и прекрасный духъ.
Не будемъ-же останавливаться и дойдемъ до конца нашего жестокаго суда надъ клевретами и друзьями Клавдіо, надъ сверстниками Гамлета.
А вотъ и ‘друзья’ Гамлета, благородный Розенкранцъ и Гильденштернъ, на помощь которыхъ такъ надется король!
Вроятно, ихъ духовная цна хорошо была извстна Клавдію, если онъ тотчасъ по ихъ прибытіи призвалъ обоихъ къ себ, и, не скрываясь, съ простотой и цинизмомъ, доходящимъ до граціи, сдлалъ слдующее предложеніе:
Они, какъ друзья принца Гамлета, должны воспользоваться его довріемъ, должны, во что-бы то ни стало, выпытать у него причину такого внезапнаго помшательства, въ искренность котораго онъ, король, не вритъ. О результат-же этой дружеской атаки они, Розенкранцъ и Гильденштернъ, какъ врные подданные, должны въ самомъ скоромъ времени и съ полной точностью донести ему, опекуну и повелителю!
Но неужели король не ошибся, неужели ‘друзья’ захотятъ принять подобное предложеніе? Мы надемся — что нтъ.
Опять шелестятъ страницы трагедіи, развернутыя неумолимой рукой трагическаго дйствія. И какъ это ни больно, но оказывается, что и на этотъ разъ наши заключенія были поспшны и неосновательны.
Вотъ Розенкранцъ и Гильденштернъ учтиво откланялись королю и королев. ‘Шагъ дальше — картина иная’ — радостная встрча, первые вопросы принца, продиктованные искреннимъ участіемъ и дружбой. Но почему лица ‘друзей’ смущены?— Неловкіе въ дл обмана, они, съ простодушнымъ лукавствомъ, не скрывая задней мысли, неловко задаютъ любопытные, почти навязчивые по своей нескромности, вопросы.
Но Гамлетъ понялъ, Гамлетъ отгадалъ, и еще плотне надвинулъ на лицо непроницаемую маску. Больше того, онъ вырвалъ признаніе въ измн, и съ отвращеніемъ отвернулся отъ простодушныхъ, пристыженныхъ лжецовъ.
И какъ оскорбленный въ порыв дружбы принцъ наказалъ ихъ усмшкой презрнія, такъ и мы постараемся быстро пройти мимо этихъ людей, чтобы поскоре забыть ихъ имена и лица.
Но Гораціо, благородный и безкорыстный другъ, вы спросите, почему онъ забытъ нами? Нтъ, онъ не забыть, но разв Гораціо — человкъ двора?
На это мы должны отвтить отрицательно.
Гораціо не связанъ съ дворцомъ съ его кровавыми интригами или шалостями ничмъ, кром любви къ Гамлету и его покойному отцу. Онъ посвятилъ свою жизнь творческому труду, только скорбный призывъ Гамлета могъ заставить Гораціо покинуть область науки и искусства. И поэтому, подвергая строгому руду людей, живущихъ подачками и интригами, мы не смшаемъ лицо человка, длившаго до конца трагическій жребій Гамлета, съ толпой жадныхъ до милостей и лжи паразитовъ.
Пройдетъ передъ нами и Озрикъ, соглашаясь со всмъ, что пожелаетъ утверждать король, королева или принцъ. Придворный мелкій лжецъ, немножко обманывающій, вчно льстивый, образецъ граціи и рыцарскихъ правилъ чести и приличія.
Но довольно. Такъ тяжело и противно заглядывать въ души всхъ этихъ людей, такихъ ничтожныхъ въ отдльности, но въ совокупности составляющихъ силу, растоптавшую душу Гамлета, принца Датскаго. Намъ кажется, первая половина вопроса, поставленнаго въ начал этой главы — разршена. Мы выяснили вс свойства среды, которая воспитала Офелію. И отличительными чертами здсь оказались: паразитическая жадность тунеядцевъ, вскормленныхъ на даровой военной добыч, полное и раболпное подчиненіе той власти, которая въ данный моментъ является кормящей, поящей, одвающей и, наконецъ, — шпіонство, предательство и соглядатайство,— какъ средства добыванія милостей.
Теперь, зная все это, мы поймемъ многое, до сихъ поръ остававшееся для насъ загадкой въ характер Офеліи. И какъ ни тяжела для насъ мысль, что и Офелія, чистая и прекрасная по существу, была заражена своей средой, но гипотезу эту пришлось признать безспорной. Дйствительно, какъ похожи иногда послушаніе и наивная хитрость милой двушки — на послушаніе и хитрость Розенкранца и Гильденштерна! Можно было бы послдовательно развить эту параллель, но каждый, хоть мелькомъ читавшій безсмертнаго Гамлета, согласится съ этой мысль я, присмотрвшись, разовьетъ ее самъ.
Итакъ, не сонъ младенческой души мшалъ Офеліи свободно откликнуться на любовь Гамлета. Нтъ, ей мшали правила и законы ‘невольной’ лжи, безгршнаго плутовства и лицемрія, привитыя ей съ дтскихъ лтъ. Офелія молчала, но духъ среды отвчалъ за нее ‘да’ или ‘нтъ’. Офелія начала любить, но другое, чуждое, жившее внутри ея безсознательной души, отталкивало принца Датскаго, или заставляло играть коварную, недостойную роль по отношенію къ Любимому.
И лишь одно обстоятельство, никмъ не предвиднное, сразу вырвало Офелію изъ рамокъ среды и касты. Это — безконечное страданіе, вызванное смертью отца, безуміемъ Гамлета и уходомъ его отъ нея. Этому вопросу мы и посвящаемъ послднюю главу.

VI.
Освобожденная Офелія.

Офелія, еще вчера, нтъ, еще нсколько мгновеній тому назадъ не сознававшая всей силы и глубины своей любви, во время роковаго объясненія съ Гамлетомъ впервые отдаетъ себя на произволъ новой, прекрасной и могучей стихіи страстей.
Но Гамлетъ ушелъ, ушелъ навсегда. За обезображенной страданіемъ и искаженной гнвомъ маской его лица она перестала видть свтлый ликъ любви.
Первое страданіе, первая мука.
Но этого мало, онъ, образецъ воина и дворянина, онъ, ею любимый, онъ убилъ ея отца! И какъ убилъ!
Королева, скрывая истинную причину убійства, скрывая себя, свое раскаяніе и ужасъ, сваливаетъ всю вину на плечи Гамлета.
Вотъ что говоритъ она объ этомъ убійств:
‘…. Гамлетъ
‘Свирпствуетъ, какъ ураганъ на мор,
‘Въ безумной ярости онъ вдругъ услышалъ
‘Какой-то шорохъ за ковромъ — мгновенно
‘Онъ шпагу выхватилъ, и съ крикомъ ‘мышь’,
‘Не видя, старика убилъ…’
И только въ конц разсказа королева добавляетъ, что
‘Его безумство оказалось чистымъ,
‘Какъ искра золота въ простой руд
‘Онъ слезы льетъ о томъ, что совершилъ..’
Но въ передач короля всякая искра раскаянія исчезаетъ, самый актъ убійства принимаетъ злостный, почти преднамренный характеръ,
‘Въ припадк бшенства Гамлетъ убилъ
‘Полонія, и утащилъ съ собою трупъ
‘Изъ комнатъ матери..’
Что можетъ быть ужасне этихъ словъ для Офеліи, не знающей, что можно сомнваться въ словахъ короля и королевы, — не умющей страдать, не привыкшей сносить удары судьбы. Онъ, Гамлетъ, убійца ея умнаго, добраго отца? Какъ-же она его любитъ посл этого?
Надо молить о мести, а ея слабое сердце прощаетъ и любить!
Изъ этого тупика нтъ выхода, и правила морали и приличія помочь не могутъ. Душа нжная и страдающая длаетъ еще одно судорожное усиліе, родится великое предчувствіе свободы и правды. Еще шагъ, шагъ этотъ сдланъ, и Офелія переступила порогъ дозволеннаго и должнаго. Грань касты исчезла, Офелія свободна, начинается ея предсмертный бредъ, полный образами величайшей любви, преданности, врности. Образъ Гамлета мелькаетъ среди фантазій и видній.
‘Съ лицомъ непокрытымъ лежалъ онъ въ гробу,
‘Его опустили въ могилу,
‘По немъ не одну проронили слезу…’
‘Прощай, мой голубокъ…’
Дйствительность, самое преступленіе королевы и Клавдіо достигаетъ сознанія Офеліи, правда, въ фантастической, легендарной форм.
‘Этотъ напвъ идетъ къ шуму колеса на самопрялк. Вдь,
‘это управитель соблазнилъ жену своего хозяина.’
И вновь образъ Гамлета, далекаго, обреченнаго на гибель, сіяетъ въ предчувствіи, полу-сн Офеліи,
‘Онъ не придетъ ужъ къ намъ опять,
‘Его волосъ пушистыхъ ленъ
‘Весеннимъ снгомъ убленъ…
‘На что печаль? моей слез
‘Не возвратить его земл!…’
Но ни смерть, ни отчаяніе, ни молва — не могутъ связать любви Офеліи.
‘Не забывай меня, милый другъ, вотъ павилика — она
‘означаетъ врность, вотъ полынь, она горька, какъ раскаяніе,
‘вотъ незабудки — это на память ..’ и т. д.
‘Безумная’ назвали ее король, королева, дворъ, Лаэртъ, Данія, весь міръ. ‘Свободная’ назовемъ ее мы. Офелія оставила все, и дворъ, и домъ, и обычное платье. Цвты, тнистые берега рки, странныя псни, сказочныя грезы и скорбныя воспоминанія. Сказочнымъ былъ этотъ періодъ человческой жизни, украшенный страданьемъ и слезами. Сказочнымъ и трагическимъ былъ конецъ этой жизни.
Кончилась она, какъ гимнъ, псня безумной смшалась съ ропотомъ волнъ, плескомъ рки, ароматомъ водяныхъ цвтовъ и блескомъ неба, отраженнаго и повтореннаго въ бездонной глубин водъ…
Надъ могилой Офеліи священникъ отказался совершить богослуженіе, но любовь совершила надъ ней свое высочайшее таинство.
Надъ могилой Офеліи открылась кровоточащая рана въ сердц Гамлета, принца Датскаго, слова любви и отчаянія смшались въ одномъ вопл…
И какъ Офелія сбросила маску среды, времени и женской узости передъ своимъ преображеніемъ, такъ и Гамлетъ передъ своей гибелью вновь повторилъ высочайшее и чистйшее таинство любви.
Два духа, разбитые и преображенные, проложили путь черезъ трясину лжи.
Поклонись имъ, человчество!
Рейснер Лариса Михайловна
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. H. Гумилев. ‘Гондла’., Рейснер Лариса Михайловна, Год: 1917
  2. Женские типы Шекспира, Рейснер Лариса Михайловна, Год: 1913
  3. Краткий обзор нашей современной поэзии: (Акмеизм), Рейснер Лариса Михайловна, Год: 1916
  4. Лорд Байрон и его судьба, Миллер Орест Федорович, Год: 1878
  5. О ‘вечно бабьем’ в русской душе, Бердяев Николай Александрович, Год: 1914
  6. Графиня де Мадень(ъ). Роман. Сочинение Е. П. Москва. 1854, Чернышевский Николай Гаврилович, Год: 1854
  7. Стихотворения 1870-х гг., включавшиеся в собрания сочинений Некрасова ошибочно или без достаточной аргументации, Некрасов Николай Алексеевич, Год: 1982
  8. Как возник ‘Заратуштра’?, Федоров Николай Федорович, Год: 1903
Электронная библиотека