Женщины
Женщины
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Женщины, Коровин Константин Алексеевич, Год: 1936
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Коровин К.А. ‘То было давно… там… в России…’: Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
Кн. 2. Рассказы (1936-1939), Шаляпин: Встречи и совместная жизнь, Неопубликованное, Письма
М.: Русский путь, 2010.
Проснулся рано. Как грустно осеннее утро! Нависли темные тучи, дождь. Белая узкая полоска видна за сараем над темным лесом. Дальше — синяя грязная дорога.
А есть красота и в созерцании даже унылого времени.
Еще спят мои приятели-охотники. Я вышел на крыльцо. Осыпаются листья клена на террасу и крыльцо моего дома. В осенней поре есть особое настроение, рождающее святую печаль. Утренний осенний холод как-то бодрит.
У чулана стоят кадушки, бочка. Около навалены кочаны капусты. Проходя в кухню, вижу в банках маринованные грибы — подосиновики. Они красные, их и зовут так: красноголовики. Достал вилкой гриб и съел. Как вкусно! Слышу, по лестнице из светелки сверху идет мой племянник и тихо поет:
Гаудеамус игитур,
Ювенес дум сумус…
Племянник мой — студент университета, юридического факультета. Очень умный. Больше всего любит спорить. У него все, что ни скажи,— не так. Был влюблен в актрису, Раису Павловну, чуть университет не бросил, сделался режиссером-новатором, но разочаровался в Раисе Павловне по случаю того, что она устроила ему неожиданный сюрприз: ехали из Крыма, в вагоне только что познакомились с коммивояжером, а в Ростове Раиса Павловна с ним сошла с поезда и уехала неизвестно куда… Племянник остался в вагоне один.
Племянник мой спустился сверху и умывался. Лицо у него вдумчивое, губы красные как-то выпячиваются, а после того как Раиса Павловна уехала, в глазах у него как бы застыл упрек — выражение несколько собачье.
— Ну что, Володя, как спал?— спрашиваю я. — Сегодня погода-то какая скучная, дождь идет. Попробуй-ка вот красноголовиков маринованных.
Володя достает из банки вилкой гриб и ест.
— Ну что, сегодня видел во сне Раису Павловну?
— Нет, не видал,— отвечает медленно Володя.— Я думаю, дядя, что она встретила в вагоне тогда своего Ромео. Это может случиться с женщиной.
— Ну какой там Ромео! Просто увидела, что у него деньги есть, а у тебя мало.
— Как вы, дядя, так просто на все смотрите. Это невозможно. Она говорила, что в меня влюблена, часто говорила.
— Ну, говорила… Говорят все, а ты и веришь.
— Как это вы, дядя, говорите! Конечно, верю. Ведь это видно, когда влюблена, признаки ведь есть.
— Какие же это признаки?
— Ну вот, право… как вы странно все… Ясные признаки.
— Ясные? А какие же это ясные?
— Ну как же… разные признаки бывают…
— Это верно,— заметил стоявший в дверях мой приятель Коля Курин, вытирая себе лицо полотенцем. — Когда влюблена, то всегда ноздри раздуваются.
— Да… это бывает,— соглашается племянник. — Бывает и еще: руки вытягивает, и так — вроде как будто падает — опускает глаза и долго смотрит вниз.
— Это верно,— согласился Коля Курин. — И еще: опустит глаза и скажет: ‘Вы ничего не понимаете…’ Это уж, брат, верный признак — значит, влюблена.
— Нет,— оспаривает племянник. — Скажет: ‘Вы меня только один понимаете’.
— Нет,— не соглашается Коля Курин,— всегда больше говорят: ‘Вы не понимаете меня’. А черт ее поймет — понять невозможно. Да, брат. Я уж сколько видел их, уж я, брат, знаю все их штучки. Но понять, ау, не поймешь нипочем, очень трудно. Так это сотворено: понять невозможно…
Все приятели мои уже проснулись и собрались в большой комнате, где приготовлен чай. Утро такое грустное. В окно виден осенний сад в тумане дождя. Завтра Покров, праздник,— приятели собираются на охоту. Говорят: тетерева скучились и сидят на верхушках деревьев в лесу, зайцы ждут снега, уж белеют. Мой ручной заяц грызет кочерыжки от капусты, целый день грызет. Потолстел ужасно.
За утренним чаем спросили охотника Караулова, может ли он узнать, влюблена женщина или нет.
— Не знаю,— отвечает Караулов. — Я женился так, как-то сразу. Не знаю, была она влюблена в меня или нет. Только после свадьбы на всех моих знакомых глаза пялила. Ну, и нашла одного, помню, тоже осенью. Ну, и ау — к нему перебежала. А я, по правде сказать, рад был: на охоту уехал. Получил от нее письмо, посмотрел на него, да так и не прочитал. ‘Зачем,— думаю,— не стоит…’
— Вот это все у вас неверно,— сказал мой приятель, архитектор Вася, сидя с краю стола и набивая патроны для ружья. — Все неверно. Моя Ольга всегда при деле, и к ней все такие разные пошлости не пристают. Вот я уехал на охоту, она справляется: правда ли, что я на охоту уехал? Все узнает. Я ей сказал, что если она что-нибудь такое-эдакое затеет, то у меня на случай три обновочки готовы: одна брюнетка и две блондинки. Такой Лизок есть — красотка! Ну и Лизок! Так вот этот Лизок ей, Ольге моей, так в голову засел — только о ней и думает, за каждым шагом ее следит, при деле всегда. Это надо понять, а то бы тоже ушла, без дела-то. Я знал одного музыканта, он скрипач — страдивариус у него, концерты дает. В жену влюблен. Дома сидит в ногах у своей жены, все руку ее держит. Посмотрит на жену кверху и целует руку. Потом сыграет. Влюблен в жену ужасно. А ей скука, надоел. Та из магазина придет домой, он ее музыкой встречает. Ученик его мне жаловался: ‘Как быть? Лезет,— говорит,— она ко мне, а мне неловко, подумайте — профессор мой, муж-то ее’. А я и говорю ему, ученику-то: ‘Вот что сделай: дай телеграмму своему профессору: ‘Сгораю от ваших вариаций. Жду эту среду в Петровском парке. Белая Роза».
— Ну, и что же?— спросили приятели.
— А то, что она в парке была с утра, ‘белую розу’ искала. Встретила ученика, спрашивает: ‘Вы не знаете — кто эта ‘белая роза’?’ А тот-то ей: ‘Знаю’,— говорит. ‘Покажите ее мне’,— просит она ученика. ‘Да она была здесь, да уехала…’ Она — искать мужа, его нет нигде. К вечеру приехал домой. Была сцена. А он клянется, божится, говорит жене: ‘Я не знаю никакой Розы, ты моя ‘белая роза’, единственная’ — и руки целует. Ну, все и испортил.
— Женщин понять невозможно,— сказал задумчиво Коля Курин. — У меня нынешним летом тоже вот история какая вышла… Жара летом в Москве, ужас какая жара. И поехал я купаться в Кунцево, на Москва-реку. Пришел в купальню рано, никого. Ну, я разделся, влез в воду. Хорошо. Чудо какое купанье. Вижу я — в купальню входит такой здоровый человек, толстый, в шляпе соломенной. Смотрит на меня пристально и говорит: ‘Э-э… вот ты где…’ Я ему отвечаю: ‘Я не имею удовольствия вас знать’. — ‘Не имеешь удовольствия?— говорит. — Так узнаешь, погоди…’
Я думаю: ‘Что такое?’
— Это ты,— говорит,— вчера вечером с моей женой в лодке катался?
— Позвольте,— говорю я ему,— я не имею удовольствия знать вашу супругу и приехал сюда купаться сегодня утром.
— Врешь,— говорит,— я ведь видел… это ты катался с женой. Твою рожу я запомнил…
Я думаю: ‘Что за черт!’
— Вы ошибаетесь,— говорю я ему,— и не имеете права мне ‘ты’ говорить. Потрудитесь оставить меня в покое, я купаюсь и не желаю с вами разговаривать.
— Купайся, купайся… — говорил толстяк,— но в лодке больше с моей женой не покатаешься. Будя!
Он собрал мое платье, живо свернул, взял под мышку и вышел из купальни.
Я выскочил за ним. Вижу, он в гору, в парк поднимается, по дорожке. Я хотел к нему броситься… Идут дачники, дамы, кавалеры… Я голый. Думаю: ‘Что делать?’ Вернулся в купальню и кричу изо всех сил: ‘Сторож, сторож!’ Пришел лодочник-сторож, он билеты на купальне продает. Я ему говорю, что приходил какой-то человек, схватил мое платье и унес.
— Что вы, барин! Это приходил Веревкин. Он нешто возьмет. Он миллионщик…
— Мне все равно,— говорю я ему,— он все мое платье взял. Он сумасшедший, что ли?
— Ну что вы, барин!.. Он шутит.
— То есть как — шутит? Как же я теперь?.. Узнай у него, как же я, голый, куда я пойду? Ведь это возмутительно! Безобразие!
— Это верно,— говорит сторож. — А только он шутит, он вас, знать, знает. Я попробую, пойду спрошу у его, он здесь, вот, в парке, дача-то их.
Сижу в купальне, дожидаюсь сторожа. В купальню пришли четверо дачников купаться, один студент. Я говорю им:
— Вот какая штука со мной случилась…
А им смешно. Один мне предлагает свой купальный халат. Я обрадовался, надел халат и пошел в парк. Нашел дачу Веревкина. У него там и сторож-лодочник. Веревкин обрадовался мне и говорит:
— Войдите,— говорит,— в мое положение. Жена у меня целый день на лодке катается, и черт ее знает с кем. Простите, я думал, что это вы с ней катались вчера, я ошибся… Что делать, невозможно ее отучить, и средства никакого нет против катанья. Из Москвы, из конторы приеду после дела — жены нет дома. Где? На лодке катается. Ночью, вот когда месяц,— всю ночь на лодке… Обращался к докторам, профессорам, полиции, к монахам — никакого средства нет… Не могут средства найти. Только и видишь жизнь зимой, когда река замерзнет — дома сидит…
— Вот когда сюда я ехал, то Веревкина встретил на вокзале. Он обрадовался, увидев меня.
— Ну как,— я спрашиваю его,— ваша супруга?
— Прошло,— говорит. — Бросила катанье на лодке. Но теперь еще хуже… Новое: целый день книжки читает и молчит. Что делать? Никакого средства нет. Жду, когда пройдет…
Женщины — Впервые: Возрождение. 1936. 12 сентября. Печатается по газетному тексту.
‘Гаудеамус игитур, ювенес дум сумус…’ — см. прим. к с. 173 кн. 1 наст. изд.