ЖЕНЩИНЫ И ПРЕДСТАВИТЕЛЬСТВО
ЖЕНЩИНЫ И ПРЕДСТАВИТЕЛЬСТВО
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Женщины и представительство, Розанов Василий Васильевич, Год: 1905
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Розанов Василий Васильевич. Собрание сочинений. Когда начальство ушло…
М.: Республика, 1997.
По поводу организации будущего народного представительства высказывались против допущения к нему женщин, — ‘как явления слишком нового и в России пока неуместного’. Вероятно, тысячи статских и действительных статских советников, собирающихся ‘говорить’ в новой обстановке и новым слушателям, кивнули головой при чтении этих строк: ‘ну, разумеется, говорить будем мы’. И в то же время, может быть, повернулись в древних могилах кости св. Ольги, прозванной историками ‘мудрою’, и Марфы Посадницы, имя которой одно поднялось над рядами тусклых посадников новгородских, и царевны Софьи, весьма и весьма умевшей ‘говорить’ со стрельцами. Может быть, недоуменно поднялось веко над мертвым глазом то грозных, то ласковых монархинь, Екатерины нашей и Екатерины Медичи, Марии-Терезии, Елизаветы и Виктории английских. Мария Терезия с младенцем Иосифом на руках перед бушующими венгерскими магнатами она же императрица, раз накормившая публично ребенка бедной женщины собственною грудью, — это поучительно и для мудрецов. ‘Мы только случайно и минутами всходили на престол, но мы умели и жить, и царствовать, и умели законодательствовать и любить. Наше время… было как-то пышнее, сложнее и роскошественнее времени мужских правлений, как наши костюмы и пышнее, и шире, и сложнее узких, сухих, монотонных фраков и сюртуков. Костюм есть вкус: но ведь и процарствовать без вкуса — невозможно…’
Мы сразу назвали этот ряд имен, чтобы показать, что историческая, широко-народная, могуче-общественная роль женщины есть именно древнее, даже древнейшее явление. Что лишь последним двум векам принадлежит тенденция, довольно жалкая, свести женщину к какой-то ‘кокетливой’, флиртующей роли на паркетах, где она ‘услаждала’ бы мужчину, и даже не столько мужчину, сколько ‘кавалеров на отдыхе’. Но были времена святые, эпические, когда ‘кавалеров’ еще не появлялось, а были мужчины, — и вот тогда и женщина выступала как пророчица, как вождь народных сонмов. Около героев и она была героинею. Вспомним Мариам, сестру Моисея, запевшую дивную песню после перехода евреев через Чермное море, Деворру, освободительницу их же от чужеземного ига. Никто их не спрашивал: ‘Ваши права, mesdames?’ Никто им не указывал: ‘Призвание женщины — семья’. Евреи ли при Моисее и ‘судьях израилевых’, т. е. в архаический период истории, не были семьянинами, а жены их образцовыми матерями и супругами? И вот, может быть, именно оттого и в связи с тем, что они были классическими, святыми матерями и женами, они с невероятной силой и глубиной схватились за ‘тягло народное’, впряглись в ‘оглобли исторические’ и помогли другу и спутнику своему, мужчине, двинуть тяжесть вперед с такой страстью и отвагою, как он один не смог бы и, я думаю, не захотел бы этого сделать.
Выбросите-ка из ‘обновительного движения 60-х годов’ женщину, и что вы получите, что получилось бы? Сушь, разговоры, теоретизированье. Получилось бы бессилие. Женщины сообщили жизнь и сок движению. В них есть что-то неуступчивое, доходящее ‘до конца’. Бог дал им какую-то силу живорождения. Будучи на дне только биологическою, эта сила, поверьте, сохраняется и в последующих слоях истории, являясь здесь могучим общественным зиждительством, с оттенком пророчественного вдохновения в одной половине и какой-то практичности и деловитости — в другой. Пророчицами Деворрою и Мариам была женщина, но она же была и Коробочкою (‘Мертвые души’). Удивительное и вместе реальное сочетание.
Нуждаемся ли мы, наше русское общество, в теперешних обновительных его движениях, в этих особых оттенках женского творчества? Ведь теперь время не делиться, а соединяться — это раз. Да и за что мы обидим сестру свою, возлюбленную свою, может быть с замиранием сердца ждущую призыва и своего часа в истории? Посмотрим на практическое положение. Вот, как мать, она при вдовстве получала какую-то ‘седьмую часть’ из наследия мужа своего, иногда ее-то именно усилиями и сбереженного и накопленного. Вспомним мать Хомякова, потрясенную при известии, как ее супруг и отец нашего богослова проиграл в карты миллион рублей. Она не оставила ни мужа, ни детей — и сохранила все еще большое состояние последним. Между тем закон, сочиненный какими-то Плюшкиными, и этой героине нашей общественной жизни отсчитывал ‘1/7‘ ею единственно сбереженного наследства. Откидывая в сторону иллюстрации, я скажу ту общую мысль, что женщинам не только за их историческое терпение и скромность должен быть дан широкий доступ к будущей творческой государственной деятельности, но они вправе и потребовать доступа сюда, ибо некоторая роль их священнейших в семье прав была решительно не ограждена законом, мужчины ничего для этого не сделали, просто — забыли свою сестру и спутницу. Мать получает при наследовании ‘одну седьмую’ наследства, но и сестры, по сравнению с братьями, получают втрое менее. Бессмыслица, жестокость. И уж если мужчина век молчал об этом, позвольте женщинам закричать, заговорить. Права не имеем отнять у них голос.
Но мне хочется говорить не утилитарно, а идеально. Не время делиться, время соединиться. Я выскажу то общее наблюдение, что во всех движениях всемирной истории, где не шел разделяющий лозунг: ‘кто в пиджаке — вперед’, ‘кто в юбке — назад’, где самого вопроса об этом не поднималось, а был только ‘человек’ и перед ним ‘тема’, — все эти эпохи отличались неодолимою силою и решительно достигли своих ‘тем’. Я указал на 60-е годы. Без женщин тут была бы сушь, ‘департамент’. Женщины дали сюда страсть и огонь. Но и вот другой еще пример — рубрика ‘распространения христианства’. Опять придется назвать нашу св. Ольгу, на Западе св. Берту, Теодолинду. Да что эти королевы — разве в них дело? Мученицы и святые каким сонмом встали, чтобы сломить язычество?! Ей-ей, без них одни пустынножители и монахи, может, сумели бы организовать уже победившее христианство, но едва ли они одни могли бы вырвать ему победу. Мудрость мужская была, была философия. А огонь, прозелитизм — он не только пламеннее всего горел в женщинах, но они и в мужскую половину перебросили этот поистине святой свой огонь. Все дело именно в совместном, взаимно-переплетенном труде. Порознь оба бессильны! Качества одних не восполняются качествами других. Между тем именно в гармонии, при обоюдности, нейтрализуя друг друга, силы тех и других поистине чудодейственны!
Разделение полов при историческом труде есть неумная затея новых веков, отменивших древнее: человека сотворил Бог, мужчиною и женщиною сотворил его’. Есть что-то именно неумное, паркетное, бальное, да еще, пожалуй, монашеское в этом разделении. Да, как ни странно здесь согласие, а оно есть: в безграмотные времена женщина — это ‘грех’, в культурные времена — это ‘дама’. Между тем в обоих случаях это ложь, а истина в том, что она — человек, 1/2 человечества, без которой бессильна, бессмысленна и невозможна вторая 1/2 человечества. Призыв на полное, всесветное, во всех делах и всяческих путях единство дан в законе первоначальном, божественном, столь искаженном средневековым монашеством. Ведь Богом были вдохновлены и Мариам, и Деворра, да Бог же дал силу и христианским мученицам. Если бы Он хотел разделения, ну и дал бы Он силу и пророчество одним мужчинам. Вот где корень ‘феминизма’ — в Библии. ‘Феминизм’ только светским языком выражает древние истины. Но печатаются ли они древними рунами или новым гражданским шрифтом — все равно. Я не люблю новой гражданственности: но в этом случае должен сказать, что ‘старые руны’ — за них. Бог этого хочет: вот основа новых гражданских стремлений.
Главное тут в силе. Главное в огне, в таланте. Все специально мужские, одиночно мужские движения в истории были вялы, неуспешны. Просто не хватило рождающей силы, при всяческой мудрости. Даже радий открыли ‘супруги Кюри’. Это почти шутка, но этих шуток будет много впереди, и их было еще больше позади. Россия живет в роковых днях, и ни в чем мы так не нуждаемся, как в энтузиазме. Нуждаемся в пламени гораздо более, чем в расчете. Но всегда исторически пламя входило в нации и в общественные движения через женщину. Вспомним и Жанну д’Арк и опять же Марфу Посадницу. Если мы не попросим у наших сестер, матерей, дочерей помощи, если теперь, может быть, в святые наступающие минуты, мы забудем и ‘расчетливо обойдем’ их, — вяло и мещански пойдет самое праведное дело, скажу своим языком: не ляжет и на нас, братьев, Божие благословение… И еще последнее предостережение: а не понадобится ли, в некоторые секунды предстоящего сложного движения, чувства жалости, сострадания? Ведь будет движение и туда и сюда, вправо и влево, вперед и назад. Будут победы и будут поражения. Вспомним ‘сестер милосердия’ и ту истину, что их не заменить ‘братьями милосердия’. Народно-представительная история Запада, и особенно в некоторые, роковые, мучительные дни не протекла бы столь траурно, имей право дойти на парламентскую трибуну не один ‘работник-брат’, но и его сострадательная сестра, с миром совсем другого душевного внимания, чем у него. История нуждается в пламени. Но иногда бывают в истории очень грустные минуты, и вот тогда они нуждаются в нежности и деликатности, в прощении и забвении. Ну, а ‘кавалеры’ не очень к этому способны, тут ‘слово должно быть дано терпеливой сестре’.
Но милосердие — на случай и для минут. Вся история заметно переламывается, и нельзя не заметить, что женщины играют в этом переломе огромную роль, по-видимому, готовые выступить в древнем значении одушевительницы, вдохновительницы и, может быть, иногда даже вождя. Пусть они поют сейчас только песни: тоны песен могут измениться сообразно тону новых дел. Мужчина страшно истощился в своем исключительном творчестве в истории. В какие поры была Семирамида и царица Савская: в Европе это удавалось только урывками. Мужчина все себе взял, и он страшно устал. Не честолюбие, а просто талант толкает женщину к делу. Я поражался последние 2—3 года, когда мне случалось слушать публично говорящих женщин, иногда совершенно молоденьких девушек, до чего речи их, при полной сохраненной скромности, лились спокойнее, умнее, иногда содержательнее речей мужских и вовсе без всяких худых погремушек обычного красноречия. Заметно, что они говорят сами, никому не подражая, и говорят чудесно, когда начинают говорить. Если в большом литературном собрании, в несколько сот человек, уместна, приятна и поучительна бывает речь женщины, непостижимо, отчего же она не может быть желательна и поучительна среди народных представителей? Предрассудок, ни на чем не основанный. Мы зовем эту гармонию талантов мужских и женских в их взаимном одушевлении, поощрении, сочувствии. Нужна истории сила, нужна будущему страсть. Благотворно и благородно будет, если в наступающих русских делах растворится прекрасная женская душа с ее нежностью, воображением, глубоким чувством Бога, великодушием, всемирною заботливостью и состраданием, с ее — не обойдем и это — любовью к нарядности жизни, к красоте бытовых форм. Душа женская влажнее и душистее мужской, мужская тверже и суше. Пусть смешаются. С подругою своею мы многое приобретем. Без нее много потеряем. И напрасно обидим ничем не заслужившую обиды…
Впервые — Новое время. 1905. 27 апреля. No 10469.
С. 46. Мариам, сестра Моисея, запевшая дивную песнь — Исх. 15, 21.