ЖЕНЩИНАМЪ
ЖЕНЩИНАМЪ
НИКОЛАЙ СОЛОВЬЕВЪ.
‘Эпоха’, Nо 12, 1864
Женщинам, Соловьев Николай Иванович, Год: 1865
Время на прочтение: 11 минут(ы)
Не разъ задумывались мы надъ судьбою женщины, когда посл узднаго затишья очутились вдругъ посреди столичной суеты и шума. И взлелянныя поколніями красавицы, и заплеванныя, опозоренныя камеліи, и многочитающія умницы,— все имло тогда для насъ, съ непривычки, какой-то грустный оттнокъ. Вотъ онъ гд, женскій-то вопросъ, на самомъ корню… О приложеніи всхъ вопросовъ, затронутыхъ перомъ и властію, можно еще судить въ провинціи, о современномъ ршеніи одного только женскаго вопроса, сколько ни читай, не составишь тамъ точнаго понятія. Столица пользуется въ этомъ отношеніи неоспоримымъ преимуществомъ, только тутъ женщины массами и искренно выступаютъ изъ своего пассивнаго положенія и отказываются отъ второстепенныхъ ролей. Не о всхъ конечно жительницахъ Петербурга и Москвы мы говоримъ это, благодаря отупляющему дйствію моды и роскоши, въ столиц легко думающихъ, легко живущихъ и легко одвающихся изъ женскаго пола сравнительно пожалуй еще боле, чмъ въ провинціи, въ провинціи со скуки даже и франтихи кое-что читаютъ, въ столиц-же он спеціально франтятъ и развлекаются. Но за то здсь больше и такихъ, которыя не только читаютъ, но и проводятъ въ жизнь читанное. Объ этихъ-то женщинахъ, затронутыхъ литературой и чреватыхъ современными идеями, мы и думаемъ поговорить. Безъ уваженія къ нимъ конечно отнестись нельзя: он, какъ-бы то ни было, первыя увровали, что цлая прекраснйшая половина человчества должна быть не только украшеніемъ, но и членомъ общества. Съ тою рыцарскою вжливостью, съ тмъ восторженнымъ подобострастіемъ, съ какимъ разсуждаютъ о нихъ нкоторые гулящіе повствователи и полувлюбленные публицисты, мы тоже не думаемъ относиться. Он еще безъ сомннія начинаютъ только набираться духу, основательно и разносторонне образованныя женщины могутъ у насъ считаться чуть-ли не знаменитостями, многія еще только притворяются умными и знающими или только на время могутъ казаться такими. Нкоторыя-же дйствительно вруютъ, что он умницы, но очень ошибаются. Есть конечно и блестящія исключенія, и даже не мало, но все-таки лесть эмансипаторовъ слишкомъ преувеличиваетъ мнніе о готовности женщинъ на всякое дло: готовность эта безъ всякихъ слдовъ самостоятельности. Этимъ только и можно объяснить податливость ихъ ко всему, на что-бы ни уговаривали ихъ благодтели женскаго пола. Податливость нашихъ новыхъ женщинъ въ этомъ отношеніи несравнима ни съ чмъ. Никакой юноша, начинающій знакомиться съ наукой и жизнію, не можетъ относиться къ предлагаемымъ ему идеямъ съ такимъ беззавтнымъ довріемъ, съ такимъ отсутствіемъ критики, съ какими относится часто самая образованная женщина къ совтамъ заботящихся объ ея участи эмансипаторовъ.
Говорятъ напримръ ей, что она должна жить безъ предразсудковъ-и она живетъ. И чтоже? Посл оказывается, что предразсудки тоже заключаются ни боле ни мене, какъ въ типическихъ особенностяхъ женской натуры {Да и то, что она уже такъ скоро и беззавтно готова вровать все то, что ей скажутъ, есть уже-само по себ — предразсудокъ.}. Женщина отнюдь не должна трусить въ любви, но трусливость съ слезами и стыдливость съ прихотями есть свойства, зависящія не отъ воспитанія или привычки, а отъ того, что женщин дйствительно есть чего трусить, есть о чемъ плакать и есть кого стыдиться. Стыдливость есть оборотная сторона страстности, слезливость-же, капризы и истерика, суть такія слабости, которыя зависятъ отъ того, природа дала ей лишній органъ и лишнія болзни. Что-же касается до трусости въ любви, то какже ей не трусить, когда у ней наслажденіе и мука такъ неразрывно связаны. Женщина положительно несчастливйшее существо, чмъ мужчина, по крайней мр она была такою до сихъ поръ. Раба, быть можетъ, такъ не эксплуатировали и не позорили, какъ женщину, эксплуатація любви и чести женской самая страшная изъ всхъ эксплуатацій, совершонныхъ исторически живущимъ мужчиной. Даже и теперь это положеніе мало измнилось. Любящій обыкновенно думаетъ о глубин чувства, о сил страсти, о первыхъ дняхъ блаженства, все-же прочее, какъ напримръ тяжесть беременности, презрніе общества, адскія муки родовъ и несчастное затмъ материнство,— оставляетъ безъ вниманія. Всякаго задумающагося надъ такимъ положеніемъ мужчины-побойче называютъ даже тряпкой, несчастныя послдствія оправдываютъ необходимостію природы. Случаи эти составляютъ неистощимыя темы для повстей. Авторы-же, одаренные сильнымъ половымъ влеченіемъ, больше ни о чемъ и не пишутъ, а критики нкоторые даже допускаютъ въ любви обманъ. И это такъ, и въ книгахъ и въ жизни мы видимъ очень порядочныхъ людей, которые, днемъ пожимая руки мужей, ночью обнимаютъ ихъ-же жонъ. Все это пожалуй забавно, интересно, а иногда даже и выгодно обращать семейные дома въ дома любви, но нечестно. Семейное счастіе и безъ того виситъ на одной ниточк и его считаютъ чуть-ли не за идиллію, постоянство называется романтизмомъ, а втренность — реализмомъ, между тмъ какъ серьозное жизненное обсужденіе приводитъ со всмъ къ другому: влюбляться всю жизнь значитъ не любить никогда, и стремленіе къ разнообразію въ любви почти равняется желанію многожонства, потому что мужчина, бросающій по выбору платокъ то одной, то другой, почти столь-же парализируетъ дятельность женщины, какъ и восточный тиранъ.
Что больше задерживало женщину въ ея развитіи — мужская-ли палка или мужская ласка,— трудно ршить (послднюю пусть не смшиваютъ съ палкой родительской), кажется, что ласка мужчины была ядовите. Семейство было для женщины — монастырь, въ который она запиралась отъ общества. Новйшія женщины, правда, вышли въ гостиную, но это еще шагъ небольшой. Нкоторые рдкіе случаи, выдвигавшіе женщинъ на историческую дятельность, не могутъ служить примромъ, даже женщины французской революціи не идутъ сюда, въ революціи не только женщины, но и рабы отступаютъ отъ своихъ ролей. Какая-же причина этой второстепенности женскаго положенія?— Проституція. Въ древнемъ мір, можно сказать, не было проституціи въ ограниченномъ, опредленномъ обычаемъ размр, женщины вс тогда были проституированы. Мужчина, взявшись содержать женщину, какъ-бы купилъ ее у общества. Она сдлалась ниже всякаго пролетарія. Торговля неграми начинаетъ прекращаться, но торговля женщинами еще продолжается. Сколько силы, таланта черезъ это загублено, мозгъ даже изсохъ, уменьшился, у женщины онъ меньше, говорятъ учоные. Но онъ выростетъ, разовьется, будущность у женщины великая!
Первое слово защиты, какъ за падшую женщину, такъ и за голоднаго пролетарія, произнесъ Христосъ, съ этимъ и атеисты согласятся. Въ одной изъ академическихъ картинъ графа Кушелева-Безбородко есть замчательное выраженіе этой евангельской идеи. Къ Іисусу приводятъ падшую и развращонную красавицу. Одинъ изъ блюстителей благонравія, жалуясь на нее, хочетъ нанести ей оскорбленіе, Спаситель повелительнымъ жестомъ руки удерживаетъ его и говоритъ конечно при этомъ свое новое слово о женщин, на окружающихъ лицахъ выражается такое безконечное изумленіе, что кажется слышишь и самую рчь. Но великое слово о неизмнномъ спутник нашей жизни, объ этомъ друг, въ которомъ вс и можетъ быть единственныя наши радости,— еще долго не осуществлялось. Бракъ съ его неразрывностью хоть и улучшилъ немного положеніе одной половины женщинъ, за то другую поставилъ въ боле ужасное: отъ нихъ отгородились какъ отъ зачумленныхъ. Средневковые рыцари мало измнили это положеніе: они только доказали возможность чувства любви, но страсть у нихъ шла независимо, сама по себ. Такъ это и продолжалось чуть-ли не до язычника Гёте. Однажды, разсказываетъ поэтъ, индійскій богъ, прогуливаясь по городу, замтилъ у окна баядерку, смотрвшую на улицу также вроятно не весело, какъ он и теперь смотрятъ. Богу вздумалось зайдти, баядерка, поражонная красотой, влюбляется и это преображаетъ ее: она передъ нимъ и танцуетъ, и плачетъ, и ласкается. Индійское божество тоже тронуто и снисходитъ до того, что ршается доставить ей божественное наслажденіе, какъ выражался Магометъ. Утромъ проснувшись баядерка видитъ вдругъ его мертваго въ своихъ объятіяхъ. Съ воплемъ тащитъ его на костеръ и сама хочетъ съ нимъ сгорть какъ жена, но брамины не допускаютъ. Богъ-же… поднявшись изъ пламени, уноситъ ее на небо. Лучше, поэтичне нельзя выразить снисхожденія къ падшей женщин. Но Гёте совтовалъ не только снисходить къ падшей женщин, онъ предостерегалъ также, чтобы мущины ее и не роняли.— Не рви этой душистой гвоздики, которая такъ роскошно цвтетъ въ лсу, а если она теб нравится, возьми съ корнемъ и пересади къ себ. Такъ можно перефразировать одно изъ его стихотвореній.— Хочешь-ли, юноша, я научу тебя любить? восклицаетъ поэтъ въ порыв своего нравственно-эстетическаго авторитета, и авторитетъ его въ этомъ смысл былъ великъ. Гётевская Маргарита какъ будто ропщетъ на эгоизмъ и чувственность мущины: нигд трагизмъ паденія не былъ изображонъ съ боле потрясающей силой. Какъ неосновательны кажутся намъ слова людей, радующихся, что нашли великаго человка пятнышко, и не замчающихъ на себ безобразной бородавки. Гёте хромалъ на аристокритизмъ, но былъ реальне всхъ нашихъ реалистовъ. На что храбры, и они наконецъ струсили и, разсмотрвши немного этого гиганта, поняли, что говорятъ великія глупости.
Въ послднемъ столтіи вопросъ женскій не остался уже безплоднымъ. Женщины сами заговорили о себ, и громче всхъ француженки — сперва Сталь, потомъ Жоржъ-Зандъ. Мннія послдней особенно важны, хоть и не во всхъ отношеніяхъ истинны. Жоржъ-Зандъ былъ геніальный беллетристъ. Художникомъ въ строгомъ смысл ее нельзя назвать, художники боле обработываютъ, боле отдлываютъ, боле обдумываютъ свои сочиненія, беллетристы-же обыкновенно пишутъ на скорую руку, многое у нихъ остается неоконченнымъ, недорисованнымъ и недодуманнымъ. Плодовитость есть конечно признакъ таланта, но только беллетрическаго таланта, идущаго въ ширину, а не въ глубину. Жоржъ-Зандъ сама жалуется въ предисловіяхъ къ своимъ романамъ, что они остаются недодланными, благодаря просьбамъ и жадности французскихъ редакторовъ. Это-то многописаніе геніальной романистки и отняло у нея возможность высказать настоящемъ образомъ протестъ отъ лица женщинъ, ктому-же она заимствовала свое ученіе частію отъ соціалистовъ, а у нихъ это мсто самое слабое. Весь смыслъ Жоржъ-Зандовскихъ романовъ можно выразить такъ: мы женщины видимъ, что мущина пользуется самой безграничной свободой въ любви, холостая жизнь не налагаетъ на него обязанностей, бракъ тоже мало стсняетъ и нтъ такого промаха въ любви, который-бы могъ опозорить, уронить мущину. Если вы такъ поступаете, то почему-же и мы не можемъ, у насъ тоже есть страсть, самообладанія меньше, а дла въ общественной жизни почти никакого. Все это въ нкоторомъ отношеніи справедливо, но нелогично, оправдываетъ самымъ лучшимъ образомъ промахи отдльныхъ лицъ, сдлавшихся несчастными въ семь, но не указываетъ цли въ жизни женщинъ. У женщинъ если есть еще что теперь, то это конечно нравственное начало. Умственно он ниже насъ, но нравственно он естественно должны быть развите. Логично-ли отнимать ихъ лучшее достояніе? Если Жоржъ-Зандъ замтила что женщина ограничила свои половыя влеченія, а мущина нтъ, то изъ этого скоре можно вывести не право увеличенія свободы женщинъ въ любви, а требованіе уменьшенія ея со стороны мужчинъ. Мы воздерживаемся и вы будьте воздержны, сказать-бы должны были женщины. Только тогда оба пола по всмъ родамъ дятельности пойдутъ рука объ руку, безъ всякой помхи другъ другу. Хотите, чтобъ женщина трудилась, работала, не мшайте ей, не будьте ловеласами. Удержи, господа, удержи намъ по больше нужно! Тогда только женщина примется за дло, объяснить-же слово эмансипація словомъ ‘сипондрянція’, значитъ покровительствовать проституціи. Въ этомъ смысл, съ точки зрнія дятельности женщинъ, вопросъ о любви въ высшей степени важенъ. До тхъ поръ, пока онъ не ршится съ настоящей ясностью, нечего и думать о серьозномъ пріем женщинъ за трудъ. Даже университетское слушаніе лекцій считаемъ мы для женщинъ совершенно безполезнымъ при настоящемъ настроеніи, при теперешнихъ отношеніяхъ обоихъ половъ. Страстное влеченіе другъ къ другу, несдерживаемое ни съ одной, ни съ другой стороны, послужить только помхой обимъ половинамъ при серьозныхъ занятіяхъ.
Насъ конечно назовутъ за это отсталыми консерваторами, да пусть, особенно если мы сохраняемъ хорошее. Но ужь ни за что мы не хотимъ быть ‘засиживающими идеи’ прогрессистами, которые компрометируютъ это имя и, стремясь въ даль будущаго, такъ далеко заходятъ, что отрываются отъ дйствительности. Прогрессъ не бготня и тоже не рубка съ плеча всего, что ни попало подъ руку. Самый узкій консерватизмъ, съ яростію отстаивающій всякую дребедень, не подвергается такой отвтственности, какъ прогрессистъ, предлагающій, вмсто новаго, обломки неблагоразумно разбитыхъ имъ собственныхъ влеченій и плодотворныхъ идей. Живыя плодотворныя идеи не вырабатываются скоро, а поколніями, зачмъ-же быть такъ небережливыми. Англичане вонъ доходятъ до крайности, до скупости въ этомъ отношеніи, выжимаютъ прежде все до капельки изъ доставшагося имъ наслдства отъ предковъ, да потомъ ужь и шагаютъ. Если задняя нога твердо ступила, то и шагъ будетъ вренъ и размахъ ноги великъ. А у насъ-такъ вотъ все дйствуютъ врозь, въ раздробь, скачками, во всемъ суета и тревога.
Связывая это неутшительное явленіе съ ‘женскимъ вопросомъ’, мы удивляемся, какъ это прогрессисты наши не замчаютъ того опаснаго скользкаго положенія, въ которомъ теперь находится женщина. Куда ни пойдетъ она, на что ни взглянетъ, чмъ ни займется, везд она въ какомъ-то двусмысленномъ положеніи, особенно въ столиц.
Если въ дл науки и искусства мы не угнались за западной Европой, то за-то въ умньи ронять женщину стали кажется совершенно съ нею въ уровень. Къ темному разврату невжества присоединили мы развратъ иллюминованный, задающій пиры и балы. Сегодня въ девять часовъ танцовальный вечеръ-гласитъ почти на каждой улиц надпись, означающая мсто публичныхъ баловъ. И въ теперешнюю ночную пору не одинъ конечно красный какъ кровь фонарь или блестящая какъ на свадьб иллюминація украшаютъ эти мста. Провинціалы и понятія не имютъ о той роскоши, съ какою украшаются эти вакханаліи, откуда полицейскій служитель можетъ васъ увести въ часть, а танцующая красотка къ себ въ гости. Да не подумаютъ провинціалы, для которыхъ собственно мы и предаемъ гласности этотъ фактъ (здсь ему никто ужь не удивляется), чтобы туда ходили одни записные гуляки, нтъ, тамъ бываютъ и люди чиновные и люди учоные. А жизнь все ждетъ своихъ дятелей, а наука-служителей, силы тратятся, женщина падаетъ все ниже и ниже… Проходили мы разъ посл одного такого вечера мимо университета и другихъ заведеній науки, тянущихся по берегу Невы. Университетъ былъ особенно теменъ. Хоть-бы одно окошечко было освщено. Что это? Храмъ или спальня науки? Хотя и странно было съ нашей сторонъ желать, чтобы учебныя заведенія были освщены по ночамъ, но не странно, въ качеств бывшаго студента, какъ-бы завидовать сравнительно обезпеченному состоянію этихъ кафешантановъ передъ университетами. Какой это благодтельный геній носится надъ этими увеселяющими и отупляющими заведеніями, думали мы, смотря на холодную Неву, въ которой отражались сотни блестящихъ фонарей.— Со-временемъ быть можетъ они еще боле усовершенствуются, обзаведутся книгами, газетами, такъ какъ сдлали это кандитерскія, трактиры, танцующіе будутъ разсуждать о разныхъ вопросахъ, а женскій быть можетъ и совсмъ поршатъ.
Когда-же женщина выдетъ изъ своего тяжолаго положенія? Кажется еще не скоро. Второпяхъ высказанные совты нашихъ публицистовъ сильно ее спутали. Къ этому присоединилась еще лесть, которая хоть и не была выраженіемъ уваженія, чмъ она никогда не бываетъ, но на женщину подйствовала: женщины любятъ комплименты. Отвтъ на вопросъ романа о женщинахъ ‘Что длать’ былъ совершенно неудаченъ. Безграничная свобода любви тамъ поставлена условіемъ женскаго труда, тогда какъ она есть только условіе помхи: свобода любви безъ границъ ровна проституціи. Другого опредленія проституціи мы не понимаемъ. Въ нравоучительномъ и какъ-бы на-чернь написанномъ роман ‘Что длать’ изображено хорошо только одно-это картина развращенія благородной женской натуры хитрыми теоретическими умствованіями. Лопуховъ, замчая, что жена его и пріятель начинаютъ другъ отъ друга сторониться, сердится, онъ и знать не хочетъ, что они быть можетъ имютъ къ тому причины и почти насильно приводитъ товарища къ жен, та, вроятно соскучившись механическимъ трудомъ мастерскихъ, предается умственному развлеченію съ влюбленнымъ въ нее Кирсановымъ. Послдній наконецъ не выдерживаетъ и снова ретируется, Лопуховъ взбшонъ и, посл продолжительныхъ преній, опять привлекаетъ пріятеля, ревнуя и проклиная его въ душ. О чемъ, скажите, человкъ хлопочетъ, изъ-за чего подвергаетъ себя нравственному самоистязанію? Любовный фокусъ этотъ продолжается конечно недолго. Въ одно прекрасное утро Вра говоритъ мужу: ‘миленькій, я тебя теперь люблю боле, чмъ когда жизнію готова пожертвовать, но жить безъ него не могу.’ Значитъ, она любитъ и того и другого. Лопуховъ, какъ современный рыцарь, узжаетъ. Вра одна, но чувство долга и вроятно еще неостывшая привязанность къ мужу не позволяютъ ей броситься въ объятія къ Кирсанову. Для этого понадобился Рахметовъ, котораго и подпускаетъ заботливый мужъ. Что такое Рахметовъ? Это трудно опредлить. Это какой-то кабинетный миъ, путешествующій также легко по факультетамъ, какъ и по Европ, работающій до изнеможенія съ бурлаками и лежащій на гвоздяхъ для отдыха, читающій 82 часа сряду, что очень правдоподобно, и выпивающій 8 стакановъ крпчайшаго кофе, что совершенно невроятно, неосвжающій своихъ силъ любовью женщины и имющій только одну слабость-хорошія сигары. Въ этомъ послднемъ отношеніи г. Рахметовъ вполн сходится съ г. Писаревымъ, который, какъ кажется, занимаетъ какъ разъ средину между Рахметовымъ и Базаровымъ. И вотъ этотъ-то Рахметовъ, говорящій о реальности (опять сходство съ г. Писаревымъ), является къ Вр съ великолпно-рзкими фразами, проповдуетъ, что ревность есть явленіе гнусное, фальшивое,— явленіе изъ того порядка вещей, по которому мы не даемъ другимъ носитъ своего блья или курить изъ своего мундштука,— явленіе, зависящее отъ взгляда на женщину какъ на собственность и т. д. А намъ кажется, что это на оборотъ: такой взглядъ скорй совпадаетъ съ готовностью уступить жену другому чуть-ли не какъ вещь. Мужъ не такъ легко уступилъ бы жену, еслибъ смотрлъ на нее не какъ на вещь, а съ любовью, да еще уважалъ-бы свою любовь. Жена не блье, которое можно давать носить и не мундштукъ, изъ котораго легко позволить другимъ курить. Она есть какъ-бы часть нашего существа, какъ и мы ея часть. Женщину другой разъ трудне уступить, чмъ отрзать палецъ,— и головы слетаютъ совсмъ и умъ теряется изъ-за этихъ бдовыхъ женщинъ. Чувство долга въ такихъ особенныхъ случаяхъ всегда заставляетъ вполн гуманнаго человка быть какъ можно осторожне и ршаться на разрывъ не легкомысленно. Чувство долга, заставлявшаго сдерживаться Вру, есть не призракъ, какъ думаютъ эгоисты, а нравственно-эстетическая потребность къ благороднымъ поступкамъ, мы должны, мы обязаны людямъ! Эгоистическое я ограничивается общечеловческимъ мы, и самое первое, самое близкое ограниченіе нашего я есть женщина. Въ обоюдной любви мущины и женщины сливаются и эгоизмъ, и гуманизмъ, и чувство долга, и чувство наслажденія. Мы-бы сказали, что авторъ показалъ большое знаніе человческаго сердца, не давши своей героини уступить вдругъ потоку рахметовскихъ фразъ, а заставивъ ее долго бороться, еслибъ не были уврены, что онъ хотлъ только показать да какой степени даже лучшія существа бываютъ ретроградны отъ врожденныхъ предразсудковъ. Когда Рахметовъ изложилъ свою теорію ревности, Вра говоритъ, что это безнравственно! Рахметовъ разумется не унываетъ. ‘Если у васъ есть фантазія, говоритъ онъ, или болзненная потребность обдать два раза, ужели вы станете удерживать себя изъ опасенія огорчать кого-нибудь и не побоитесь выпачкать рукъ, хватая куски второпяхъ. (Обдать два раза ненормально и это длаютъ только обжоры)… Изъ-за такихъ пустяковъ вы подымаете такой страшный шумъ… Вы-бы могли преспокойно жить вс трое на одной квартир и вмст пить чай. (Хорошъ чай!).. Выпейте-же рюмку хересу и ложитесь спать.’ Разумется посл хересу да посл такихъ бесдъ Вра мало по малу уступила и отправилась къ Лопухову. Рахметовъ хлопоталъ тоже не о себ. Дальнйшая исторія Вры представляется въ розовомъ идиллическомъ вид, но это невроятно. Самый естественный исходъ этой траги-комедіи есть любовь ея къ Рахметову и жизнь сообща съ нимъ, съ Кирсановымъ и съ своимъ первымъ мужемъ.
Остается еще намъ сказать о изобртенныхъ авторомъ швейныхъ мастерскихъ. Эта механическая работа женщины на новый ладъ кажется намъ новымъ виномъ, влитымъ въ старые мхи. Молодое вино разорветъ мхи и вино разольется. Механическій трудъ не можетъ удовлетворить женщину нашего круга, женщины-же простолюдинки и безъ насъ умютъ работать. Образованной женщин нужна боле широкая дорога, которую и не нужно загораживать или засорять иголками, нитками, тамбурными крючками и тамбурнымъ вязаньемъ. У женщины и безъ того игла какъ-бы приросла къ рук и сама она часто обращается въ живую машину съ однимъ только стремленіемъ рукодльничать. Шить, вмсто того чтобы учиться и потомъ учить, переплетать книги, вмсто того чтобы читать ихъ,— плохое средство и небольшой кусокъ хлба. Ремесленныя мастерскія, въ томъ вид какъ он изображены въ роман, могутъ только вырывать женщину изъ семьи, лишать ее уединенія, а поэтому и самостоятельнаго развитія, и наконецъ, что всего хуже, мастерскія эти могутъ служить къ эксплуатаціи женской любви и чести, въ такихъ мастерскихъ мущины легко явятся помощниками. Поэтому ‘Что длать’ иметъ одинъ только результатъ и результатъ неожиданный для автора-безобразить женщину. У отрицателей искусства стремленіе это хоть и безсознательно, но вполн логично: если они не признаютъ красоты въ жизни, какже они могутъ цнить и уважать красоту въ женщин?
Женщина должна быть непремнно хороша если не физически, то нравственно. Какъ мы въ ней ищемъ красоты и граціи, такъ и она въ насъ силы и мысли, если-бы нашему брату удалось когда-нибудь уничтожить все изящное, все поэтическое, все свтлое въ жизни, то женщина-бы опять воскресила все это своимъ присутствіемъ,— потому что она есть первообразъ красоты.
1 января 1865 г.