ЖЕМЧУЖНИКОВ *)
ЖЕМЧУЖНИКОВ *)
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Жемчужников, Амфитеатров Александр Валентинович, Год: 1900
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Амфитеатров А.В. Собрание сочинений. В 10 т. Т. 10. Книга 2. Мемуары Горестные заметы: Воспоминания. Портреты. Записная книжка. Пародии. Эпиграммы
M.: НПК ‘Интелвак’, ОО ‘РНТВО’, 2003.
*) Сохраняю в новом издании этот беглый и, по существу, устаревший юбилейный очерк потому, что он нравился в свое время самому А.М. Жемчужникову. 1907
Юбилей A.M. Жемчужникова, конечно, не принадлежит к числу тех громких общественных явлений, которые взвинчивают толпу до энтузиазма, а текущую литературу и журналистику переполняют кликушеством истерических славословий, гласами трубными и бряцанием кимвалов. Зато юбилей этот, справленный скромно и сдержанно, нашел в каждом русском сердце, не чуждом любви к родине и ее живому слову, тихий, но почтительный и благодарный отклик, полный искреннейшего сочувствия и давней, теплой симпатии как к самому юбиляру, так и к его седой, но бодрой и юной сердцем старушке-музе. Пред этими почтенными сединами невольно обнажаются и склоняются головы, точно мимо в крестном ходе икону несут, — чтимую, историческую икону, пред которою, веруешь или не веруешь, а шляпу снять надо.
Если хотите, юбилей A.M. Жемчужникова — праздник не столько литературы русской, сколько русской гражданственности, которой маститый поэт и в жизни своей, и в писаниях всегда был высоким образцом, не только достойным всеобщего подражания, но даже,— по духовной цельности, по нравственному изяществу своему, — к подражанию трудным. A.M. Жемчужников — поэт не великий и даже, быть может, не большой. Он сам прекрасно понимал это всю свою жизнь и с трогательным прямодушием признал это в своей автобиографии. ‘Когда в эпоху новых веяний я вышел в отставку именно с тем, чтобы иметь право и возможность мыслить и чувствовать с большею свободою и независимостью, во мне родилось сомнение в дельности моих литературных занятий. Мне казалось, что мои стихи никому не нужны в такое серьезное время. Поэзия на ‘гражданские мотивы’ была бы очень уместна в эпоху пробуждения ума и совести. Я сознавал все высокое ее значение, и меня к ней тянуло, но эти песни пел тогда Некрасов. Они были так сильны и оригинальны, что тягаться с ними я, конечно, не мог, а вторить им, хотя бы и не фальшивя, было бы излишне. С другой стороны, так называемая ‘чистая’ поэзия, отрешенная от злобы дня, — возвышенна и прекрасна всегда. Такого времени, когда она могла бы оказаться ненужной, не бывает. Но я чувствовал, что моя муза не обладает ни лиризмом, ни красотою, которые я почитал необходимыми принадлежностями чистой поэзии. В то время мои недостатки оказались бы еще заметнее. Вот почему я тогда почти бросил писать стихи’. Это прекрасное сознание, продиктованное на редкость трезвою автокритикою, — не единственное. Как молодым, тридцатилетним человеком, A.M. Жемчужников сумел обуздать в себе стихотворный зуд и раздражение пленной мысли, потому что рядом с соловьиною мощью богатыря Некрасова не хотел петь чижиком, так и восьмидесятилетним старцем, он с завидным мужеством задал себе вопрос: ‘Не довольно ли? — и ответил: Да, довольно’. Ответил даже с чрезмерною строгостью к себе, потому что не может уверять, будто его песня спета, поэт, способный написать, напр<имер>, такую прелесть:
Так прочен в сердце и в мозгу
Высокий строй эпохи прошлой,
Что с современностию пошлой
Я примириться не могу.
Но я, бессильный, уж не спорю,
И, вспоминая старину,
Не столь волнуюсь и кляну,
Как предаюсь тоске и горю.
Что я? Певец былых кручин,
Скрижалей брошенных обломок,
В пустынном доме, в час потемок,
Я — потухающий камин.
То треск огня совсем затихнет,
Как будто смерть его пришла,
То дрогнет теплая зола
И пламя снова ярко вспыхнет.
Тогда тревожно по стенам
Толпой задвигаются тени
И лица прежних поколений
Начнут выглядывать из рам.
Это написано на 78-м году жизни!.. ‘Вы, нынешние, — ну-тка…’
Автокритика и строгое отношение к целям стихотворства создали из A.M. Жемчужникова явление, совершенно особняком поставленное на современном российском Парнасе. Бывают поэты мысли, поэты чувства, поэты формы, — Жемчужников мог бы по праву назвать себя поэтом дела. И дела большого, широкого, общественного, в полном объеме и в лучшем смысле этого слова. Гражданская лира Жемчужникова, — он прав был в ее оценке — совсем не наследница титанических стонов ‘музы мести и печали’. В ней нет страстного некрасовского темперамента, равно могучего и в воплях скорби, и в историческом хохоте сатиры. Некрасов был певцом великой исторической ломки, а Жемчужников — из тех людей, которые на расчищенных ломкою пустырях уже начали строить полезные и благие здания будущего русского прогресса и тщательно оберегали стройку свою от алчных и враждебных покушений против нее разных злецов и обскурантов, имя же им легион. Жемчужников гораздо ‘светлее’ Некрасова, положительнее его и доверчивее. Он — натура цельно верующая, без разлада с собой. Некрасов — это весь русский ‘перелом’, со всеми его хорошими и дурными сторонами, со всею его правдою и со всем самообманом. Жемчужников — казовая сторона ‘перелома’, благой и радостный вестник его благих, гуманных теорий…
Названье мне дано поэта-гражданина
Зато, что я один про доблесть песни пел,
Что был глашатаем забытых старых истин
И силен был лишь тем, хотя и стар, и слаб,
Что в людях рабский дух мне сильно ненавистен
И я сам с юности не раб.
В этом глашатайстве доблести и забытых, старых истин и заключается главная заслуга Жемчужникова, так многозначительно осмыслившая теперь его юбилей. Старые истины эти — идеи, создавшие реформы императора Александра II. Недаром же A.M. Жемчужников в течение почти всей жизни своей был связан нежнейшею дружбою с одним из замечательнейших представителей этой священной эпохи — В. А. Арцимовичем, человеком, о котором люди, знавшие его, до сих пор не могут говорить спокойно, без трепета в голосе, без умиленных слез. ‘Перед святынею добра неугасимая лампада!’ — назвал Арцимовича Жемчужников, часто обращающийся к памяти его со своим дружеским прочувствованным стихом. Чувствуется, что этот друг — яркий пламенник любви к родине и человечеству — был самым сильным и глубоким впечатлением всей жизни поэта, и благоговейная привязанность к нему пережила в сердце старого глашатая все остальные личные привязанности и воспоминания.
Смутится ли моя в добро и в правду вера, —
Кто от уныния тогда спасет меня?
Не будет предо мной высокого примера,
Ты мне не уделишь духовного огня.
Недобрые ко мне порой приходят вести,
На правосудие сплетают клеветы,
И безнаказанно позорят знамя чести…
Где ты?
Арцимович был одним из практических строителей новой, послереформенной России, а Жемчужников — идеалистом-певцом этого строительства. В честь суда скорого, справедливого и милостивого, в честь равенства пред государственною властью всех граждан Российской империи, в честь и защиту молодого поколения, в защиту свободы совести, слова и труда, в защиту грамотности и телесной неприкосновенности крестьянства, звучала уверенно и убежденно песнь Жемчужникова, правдивая, ясная, бестрепетная. Ложный патриотизм, мракобесие в ‘охранительской’ маске, нелепости quasi-классического обучения по пресловутой реформе графа Д.А. Толстого, кулачество, дикости шовинизма, распутство общественной мысли, выродившейся в декадентские благоглупости, милитаристическая наглость, сменившая в Европе политику правового порядка, сухой бюрократизм — находили в этой песне систематический отпор и страстное порицание. Жемчужников — не сатирик по призванию, но юморист. Для сатиры в нем слишком мало желчи и слишком много какой-то особенной, ‘порядочной’ кротости. Сатира — дело резкое, грубое, а эти качества совсем не в характере Жемчужникова: он за сатирический бич в лайковых перчатках берется, и диво ли, что бич его не так громко свищет в воздухе, как бич Салтыкова или Некрасова, и вместо глубоких, кровоточащих ран на теле порока лишь слегка бороздит его жесткую кожу? Добродушно сдобренная метким красным словцом шутка более свойственна Жемчужникову, чем едкий сарказм. Недаром же он—главный участник создания ‘Козьмы Пруткова’, знаменитейшего из российских философов времен прошлых, настоящих, а — как знать? увы! может быть, и будущих. Козьма Прутков — едва ли не самая смешная книга, когда-либо написанная на русском языке. Но в уморительном, беззлобном юморе ее сатирический элемент совершенно отсутствует. Это — смех для смеха… Пародии Конрада Лилиеншвагера (Добролюбова) гораздо содержательнее, злее и, так сказать, ‘предумышленнее’ прутковской поэзии и философии, — однако менее популярны. Причины тому — во-первых, несравненно изящная форма прутковских пародий: они ложатся в память читателя и слушателя без всякого усилия со стороны последних, почти машинально, а, во-вторых, именно, полнейшая безобидность этих красивых цветочков невинного юмора. Смешно, весело и — ни малейшего осадка на дне веселья, ни капли горечи, ни ложки дегтя в бочке меду. Смех для смеха любят все, сатиру — только те, кто сами ее не боятся.
Гражданские темы в поэзии — едва ли не самые трудные, потому что нужен могучий, исключительный темперамент, чтобы поэтически претворилась серенькая, ‘прозаическая действительность’, их выдвигающая, чтобы
Выстраданный стих, пронзительно-унылый,
Ударил по сердцам с неведомою силой…
Некрасов в этом отношении — труднодосягаемый образец не для одних русских. Его мрачная гражданская страстность — явление совершенно исключительное в европейской поэзии, другого Некрасова нет, хотя политических и общественных поэтов в любой стране — сколько угодно. Между тем, если чувствуется нехватка темперамента, если Бог не дал сильного сатирического таланта, перепевы гражданских поэтов — штука очень скучная. Читать передовые статьи и в прозе-то наказание божеское в девяносто девяти случаях из ста, а уж передовые статьи в стихах… спаси и помилуй от них, Господь, даже всякого врага и супостата! И не скажу, чтобы Жемчужников никогда не писал ‘передовых статей в стихах’, но в огромном большинстве его вариаций на гражданские мотивы, их выручала блестящая красивость формы, — ведь Жемчужников играет и размером, и рифмою не хуже самого Алексея Толстого, его сотрудника по Пруткову! — и, главное, подкупающая искренность глубоко преданного своим credo поэта…
Дай Бог Алексею Михайловичу пожить еще в свое удовольствие и на пользу общую много лет. Почтенное имя его останется в истории русской литературы видною звездочкою, если и не первой величины, то все же достойною долгого внимания, памяти и подробного с нею ознакомления. Для культурной летописи второй половины XIX века стихи его — драгоценный материал. Я задумался сейчас, кто из европейских поэтов больше других подходит по положению в своей родной литературе к тому месту, которое в нашей литературе занял Жемчужников? Больше всех напоминает он мне флорентинца Джусти, а у немцев — ‘политический юмор’ Фрейлиграта и Гофмана фон Фаллерслебен. Это, конечно, не вожди прогресса, но — офицерство его, первые ряды, над которыми веет прекрасное знамя, поднятое смелыми и честными людьми на благо всего человечества.
1900
Печ. по изд.: Амфитеатров А. Литературный альбом. Изд. 2-е, доп. СПб.: Просвещение, 1907. Очерк впервые опубликован в газете ‘Россия’ (1900. 11 февраля) к 50-летию творческой деятельности Алексея Михайловича Жемчужникова(1821—1908), поэта, публициста, одного из соавторов водевилей-пародий, подписывавшихся псевдонимом Козьма Прутков. Дебютировал в феврале 1850 г. комедией ‘Странная ночь’.
С. 16. Кимвал — древний восточный ударный музыкальный инструмент.
С. 19. Александр II (1818—1881) — российский император с 1855 г., осуществивший ряд реформаторских преобразований, в том числе отмену крепостного права в 1861 г.
Арцимович Виктор Антонович (1820—1893) — юрист, деятель эпохи крестьянской реформы 1861 г. Губернатор Тобольский (1854— 1858) и Калужский (1858—1864). Муж сестры A.M. Жемчужникова.
С. 20. …по пресловутой реформе графа Д.А. Толстого… — Дмитрий Андреевич Толстой (1823—1889), граф — с 1861 г. сенатор, директор департамента народного просвещения. Член Государственного совета (1866). В 1865—1880 гг. — обер-прокурор Святейшего Синода и одновременно министр народного просвещения. В 1871 г. реформировал систему среднего образования: низшая школа — для народа, реальные училища — для буржуазии, университеты — для дворянства. В гимназиях ввел ‘классическое’ образование (расширил преподавание древних языков — латинского и греческого). В апреле 1880 г. был уволен с постов.
С. 21. Конрад Лилиеншвагер — один из псевдонимов Николая Александровича Добролюбова (1836—1861). Эту маску наивно-романтического поэта-обличителя критик использовал в пародиях, памфлетах и фельетонах, которые публиковал в ‘Свистке’ (1859— 1863, 9 выпусков), сатирическом отделе, основанном им с Н.А. Некрасовым в журнале ‘Современник’.
С. 22. Толстой Алексей Константинович (1817—1875), граф — поэт, прозаик, драматург. Автор исторического романа ‘Князь Серебряный’ (1863), драматической трилогии ‘Смерть Иоанна Грозного’ (1866), ‘Царь Федор Иоаннович’ (1868) и ‘Царь Борис’ (1870), соавтор (с братьями Жемчужниковыми) пародийно-сатирических произведений, печатавшихся под псевдонимом Козьма Прутков.
Джусти Джузеппе (1809—1850) — итальянский поэт, автор политических сатир.
Фрейлиграт Фердинанд (1810—1876) — немецкий поэт-коммунист, автор революционной лирики.
Гофман фон Фаллерслебен Август Генрих (1798—1874) — немецкий поэт и филолог. Автор песни ‘Германия, Германия превыше всего’ (1841), которая была гимном Германии до краха фашизма.