Жатва духа
Жатва духа
(выпуск второй)
(выпуск второй)
Мать Мария (Скобцова)
Оригинал здесь — http://www.mere-marie.com/234.htm
ВИТАЛИЙ МОНАХ
ПЁТР, СБОРЩИК ПОДАТЕЙ
СИРАПИОН-СИНДОНИТ
ПУТЬ К ЧЕЛОВЕЧЕСКИМ ДУШАМ
Жатва духа. Выпуск 2, Кузьмина-Караваева Елизавета Юрьевна, Год: 1930
Время на прочтение: 22 минут(ы)
В то время, когда патриархом Александрийским был Иоанн Милостивый, в пустыне Египетской подвизался монах, по имени Виталий. Много лет он обитал в оставленной гробнице, и питался травою, собирая её тут же на склонах. Даже рукоделием не развлекал он духа, а пребывал всегда в богомыслии и молитве, уделяя только два часа в сутки на отдых.
Достигнув же преклонной старости и поднявшись на большую высоту богопознания, был он, как бы, совсем лишён страстей земных. Огнём молитвы, попалил он плевелы душевные. Постом сковал грешную плоть. Созерцанием небесного, ослепил себя к созерцанию земных благ.
И когда достиг он совершенной любви к Господу, то было сердце его пронзено жалостливой любовью к ближнему своему, — скорбящему человеку. Но меньше всего он думал о тех, кто идёт великим и трудным путём подвига, потому что всегда предстояли его оку те, кто подвига не знал и влечётся несвободным путём греха.
Почувствовал он тяжёлую плоть мира, и заболело сердце его мукою уязвляющей об человеческом падении.
Тогда по слову Апостола, захотел он для всех стать всем, чтобы спасти хоть некоторых. И было это слово апостольское указанием его сострадательному сердцу, что лежит его дальнейший путь в мир. А мир пребывает во зле.
Начал он из пределов своей нищей пустыни оплакивать богатые города. Ночуя под каменным сводом гробницы, молиться за тех, кто живёт во дворцах, — питаясь травою, жалел вкушающих мясо и елей. Неимущий монах соболезновал миру, копящему великие богатства. Потому что перед единой жемчужиной— все жемчужины мира не имеют цены.
Всего сильнее, он был уязвлён мукой о грехе. И по причине греха имел он к миру такую жалость, что не мог уже оставаться в пустыне на молитве. И когда наконец, созрела в его сердце любовная жалость и стало ему не по силам носить в себе зрелый плод её, то решил он искать воплощения любви и применения жалости.
Виталий оставил гробницу и ушёл из пустыни в город Александрию. Так оставляет жнец дом свой и, взяв серп выходит на жатву. И было ему в то время более шестидесяти лет.
В Александрии, не имея пропитания, стал он работать на пристанях, выгружая заморские товары с приходящих кораблей и нагружая пшеницу на отходящие.
Работал он во все дни, кроме праздников, от восхода и до захода солнца. И нельзя было бросить работу, не взирая ни на дождь, ни на летнюю жару. Тюки же с товарами и мешки с пшеницей были тяжёлыми, работники не очень жалели его старость и часто смеялись над его слабосилием. Труд его оплачивался плохо.
Помимо этого, людской крик, шум разгружаемых кораблей, брань рабочих, песни корабельщиков, ссоры торговцев, — всё сильно мешало молитвенному общению с Богом, налагая на это общение цепи земных тягот.
Так проводил Виталий-монах свои трудные дни в Александрии. А та, работа, для которой он оставил пустыню, начиналась вечером и длилась до утра. С первого дня не пренебрёг он ею, а как горячий и искусный ловчий вышел на охоту.
Нагрузив муку со многих возов на корабль, и получив от хозяина плату за день труда, пошёл Виталий в ближайший притон, -один из многих, которыми изобиловал город.
И встретили там старца весёлые женщины, имеющие на запястьях браслеты и на пальцах кольца, и яркие губы и набелённые лица, и чёрной краской наведённые брови.
И громко играла в том притоне музыка, и гости все были пьяны и веселы, потому что все они были корабельщики, не видавшие давно берега. Одна из женщин подошла к Виталию и повела его с собой. Он же не противился приглашению, потому что и пришёл для неё. Но оставшись с ней наедине, стал плакать и печалиться. Тогда женщина смутилась и спросила его, чем он недоволен.
Сказал ей Виталий:
— Только собой недоволен я. Вот многие годы украшал я мою душу перед Вседержителем и моим Господином Богом. И не имел я той тщательности в украшении души, какую имеешь ты в украшении себя, своего лица и тела. Однако не единого Властелина неба и земли ждала ты, и даже не знала, кто будет ныне твоим гостем, и не придёт ли к тебе самый ничтожный из всех. Для меня, последнего раба Господня, трудилась ты больше, чем я для самого Господина.
И посмеялась женщина его словам, желая скрыть уязвленность ими. А он дал её монеты полученные от хозяина за работу, и сказал:
— Сотвори мне милость: прилагая ежедневно так много труда к приему незнатных гостей, приложи хоть сегодня малую долю заботы, чтобы принять в душу свою Владыку. И не пускай к себе никого иного.
И сказав это, воздел Виталий руки и начал молится. А женщина не легла до утра на своё ложе. Сначала удивлённо внимала его молитвам, потом неожиданно сама пав на колени, со слезами стала молиться и плакать, потому что вдруг прочувствовала она, в какой тяжести и в какой тьме пребывает она и её душа.
На утро Виталий покинул её, умоляя, чтобы не говорила она никому, как прошла эта ночь. Потом, потрудившись весь день в порту и получив плату за труд, он пошёл в другой дом терпимости, и другая женщина пригласила его следовать за собой. По причине большой молодости и жалостливости, она стала печалиться о Виталии, что такой пожилой человек, должен так тяжело трудиться.
Виталий же рассказал ей о тяготах отшельнического пути, о ночном бдении, об изнурении постом своего тела, о непрестанной молитве, о дикой пустыне и о своём ложе в гробничной пещере, и в конце рассказа, заплакав, обратившись к молодой женщине, сказал, что её путь, гораздо тяжелее его пути. Она не поняла, и просила объяснить. Он ответил ей, что в пустыне подвигом подымаешься из степени в степень, и молитвой покоряешь могучего врага и искушения, а в притоне этом от ночи к ночи дух падает и всё сильнее поддаешься искусителю и его дьявольским слугам.
— Если камень бросать на вершину горы, то, преодолев сопротивление воздушное, он ослабляет всё время трудность и быстроту полёта. Так и мы ослабляем силу наших трудов, — пока не успокоимся на вершине. Камень же брошенный с горы вниз, летит всё быстрее и быстрее, и своей тяжестью увеличивает быстроту и силу падения. И нет этому полёту конца, пока он не скатится в пропасть, на само дно.
Так сказал Виталий женщине и после долгой беседы с ней начал опять молиться. Он громким голосом, проникновенно произносил слова и каждое из них зажигало душу женщины молитвенным восторгом. И в какой-то момент её душа возгорелась! И вслед за ним, она стала повторять слова молитвы, бить себя в грудь и поручать свою грешную душу Творцу.
И в следующую ночь и последующую, и во все ночи, после тяжких телесных трудов, ходил Виталий в различные притоны и говорил с падшими женщинами. Через это хождение, он узнал все тайные помыслы всех этих женщин: какая по слабости, какая и по бедности, а какая и потому, что эта жизнь ей была желанна. Одни, тяготились своей участи, а другие, в разгуле находили радость. Виталий, через беседы с ними, узнал всю меру горю, греху, слабостям и желаниям, через что, его сердце всё больше и больше уязвлялось жалостью и безмерной любовью к этим несчастным созданиям. Тех, кто раскаивался и плакал о содеянном, те кто познал в молитве бесценную жемчужину чистоты, он жалел. Но не все эти женщины могли владеть собою. А тех, кто не плакал, о потере своей души, а наоборот ликовал, — Виталий жалел ещё больше! Ведь за многие годы свои, они впервые увидели около себя страждущего человека. И человек этот был монах, который плакал и скорбел о них. Он отвечал перед Господом за заблудших овец, единого людского стада. И ещё они удивлялись, что ничего этот старый и больной человек, от них не ждёт, не просит для себя, а движим он одной отцовской жалостью и братской любовью. А от того они поверяли ему все свои тайны, самые сокровенные, и помыслы, и обиды, и желания, делая его как бы соучастником своих тягот и грехов.
Вскоре все жители Александрии, стали говорить, что монах, пришедший из пустыни, вносит великий соблазн в их жизнь, потому что живёт не так как все. Был он якобы иноком, а стал завсегдатаем домов терпимости. Люди эти стали, говорить, что Виталий, своё богомудрие заменил беседами с падшими женщинами, и отрёкся от монашеских обетов.
Так мир возгнушался им, презрел его, соблазнился о нём, и покарал его осуждением. И только, когда во время работы слишком громко начинали смеяться над ним другие работники и показывали на него другим, и спрашивали, в каком притоне и какой падшей женщине он оставил свои деньги, Виталий говорил:
— Народ Александрийский, не осуждай никого прежде времени, пока не придёт Господь, — сам Судья праведный.
Но никто не слушал его и продолжал смеяться. Лишь один патриарх Иоанн Милостивый не верил людской клевете, и не множил собою числа соблазнённых. Он ожидал, что совершится Господень суд. А женщины помнили, о чём просил их Виталий монах, т.е. хранить молчание, и строго хранили этот завет.
Когда же пришёл к Виталию смертный срок, то нашли его коленопреклонённым, с лицом освещённым дивным светом и озарением. Господь ему привнёс великую любовь и жалость в конце жизни и со всех концов города, ото всех притонов, пришли поклониться его телу женщины, которые получили от него утешение и великую любовь. И все женщины были облачены в тёмные одежды, и имели волосы покрытые платками, и рыдали и горько плакали, — потому что, после кончины Виталия, не осталось в этом городе Александрии, иного, кого они могли бы именовать братом.
А так как со смертью праведника и запрещение его потеряло силу, то женщины поведали всем, как в великой молитве, псалмопении и слезах, проводил он у них ночи свои, тем самым беря на себя тяжелейший, непомерный груз и подвиг за их грехи. Они рассказали, что он научил их слезам и молитве, и покаянию. И говорил он, что нет цены жалости и нет меры любви его. Только тогда весь народ Александрийский понял, что глумился над праведником и поносил сострадальца.
В царствование Юстиана Великого, жил в Африке богатый и именитый человек по имени Пётр. Был он сборщиком податей и, имея дело с богатством, возлюбил он его более, чем спасение воей души. Все блага земные и небесные мерил он на золото, и одному только ему, как рукотворному идолу, поклонялся. Об этом его грехе знали все жители города. Особенно хорошо знали те кто по причине недостатков или каких либо случайных несчастий и злоключений не могли в срок внести подати в казну. Долги он взыскивал с людей без всякой пощады, полагая, что человек, не умеющий скопить богатства, не достоин сострадания. Души людские мерил он, как и всё, только богатством человеческим.
Но самой дурной славой пользовался Пётр среди нищей и убогой братии. Никогда ни один, просящий подаяния, не видел щедрости Петра.
И вот однажды за стенами города собрались слепцы, калеки, хромые и убогие. И стали они беседовать о тех своих благодетелях, доброта которых не оскудевает.
Слепой старец очень восхвалял одну женщину, вдову знатного гражданина, -говорил, что в канун каждого праздника Господня принимает она в свой дом всех странных и успокаивает и кормит их.
Другой убогий рассказывал, что начальник городской стражи делит десятую часть своих доходов между неимущими и в дележе этом по справедливости никого не забывает.
Два отрока, лишённые родителей, показывали новые одежды, сшитые им руками одной богобоязненной девицы.
Так, перебирая имена всех имущих граждан, нищая братия увидала, что от каждого из них они имели пользу и успокоение, смотря по богатству их или по усердию. Только никто из них не мог припомнить, чтобы Пётр, сборщик податей, оказал кому-нибудь хоть самую малую милость и помощь.
Тогда один человек, имеющий сухую ногу, поспорил, что не далее, как до заката солнца, он выпросит у Петра подаяние. Но на его слова, мало обратили внимание, а некоторые даже смеялись над ним, потому что жестокосердие Петра было всем хорошо известно.
После этого спора нищие покинули городские стены и пошли к церквам, желая собрать себе там пропитание. Тот же хромой, который хотел получить милостыню от Петра, направился к его дому и стал стучаться в ворота. Привратник на стук приоткрыл двери, но увидел, что стучится нищий, сказал ему:
— Разве ты не знаешь, что мой господин никому не подаёт? Ступай дальше, и Бог подаст тебе.
Но нищий не отошёл от дома Петра, а сел на землю и стал ожидать. Вскоре ворота открылись и сам Пётр, сборщик податей, вышел на улицу, сопровождая осла, груженного многими хлебами. Он должен был доставить эти хлеба в дом правителя страны, а потому не поленился сам погонять осла.
Нищий поспешивший за ним, как позволяла ему его сухая нога, стал горестно и слёзно умолять, чтобы дал ему Пётр хоть один хлеб из многих, которые он вёз. Но Пётр его не слушал и продолжал свой путь.
Когда же нищий, поспешая за ослом, запнулся о камень и упал, то Пётр громко рассмеялся и опять ударил осла.
— Перед небом и землёй мы должны отдать Богу отчёт во всей своей жизни, — подымаясь сказал старец, — а ты смеёшься. И вновь начал именем Божьим просить подаяния.
От его слов сильно ожесточился Пётр и лицо его стало яростным.
Не имея под рукой камня, в гневе схватил он один хлеб и кинул его в лицо хромому, так что на виске того выступила кровь, и он шатаясь опустился на землю.
Однако подаяние, хоть и не доброй волей данное, он получил и, взяв хлеб, отправился к своим друзьям, дабы похвалиться удачей.
Те сначала много дивились, но, заметив рассеченный висок хромого, а также выслушав весь его рассказ, стали смеяться над жестокостью Петра и над упорством своего товарища.
Петру же в ту ночь привиделся сон.
Видал он себя в большом и светлом покое. По правую руку его стояли светозарные и великие мужи, облачённые в белые ризы и имеющие ясный взор. По левую же руку стояли чёрные мурины, мятущиеся и не находящие себе места и покою. И совершался суд над грешной душой Петра, сборщика податей.
На огромную чашу весов клали чёрные мурины его грехи: вот последнее достояние вдовицы, взятое за недоимки, и слёзы её детей. А вот виноградник земледельца, не имеющего чем заплатить подать по причине большого градобития. Вот голод и усталость странников, которых он отогнал от своего дома, не насытив их и не успокоив. И ещё, и ещё добавляли мурины на чашу весов, потому что не было конца грехам Петровым.
Светозарные мужи стояли очень смущённо, потупив взор и не имели что положить на чашу весов. И только один приблизился к весам, держа в руках большой хлеб, слегка запачканный кровью. Был это тот хлеб, что против своей воли Пётр дал в подаяние старцу.
Этот самый хлеб и решил на время участь Петрову. Приговор над ним не был произнесён, душа его не была вручена чёрным муринам, а был дан ему ещё некоторый срок земной жизни, для покаяния. На утро Пётр проснулся в большом смущении и страхе!
Понял он, что приблизился к великой опасности, и что мало времени даровано ему для трудного и длительного спасения души.
Он встал, вышел из своего дома и у пристани увидел нагого человека, потерявшего всё своё имущество во время кораблекрушения. Человек этот просил подаяние.
Снял Пётр со своих плеч богатый плащ расшитый золотом и каменьями и с сердечной радостью отдал неимущему. После этого он вернулся домой.
Человек же просивший подаяние, увидел, что плащ этот имеет большую цену, пошёл на торжище и обменял его у торговца на скромные одежды и на хлеб, получив в придачу некоторые деньги. В тот же день Пётр проходил мимо лавки этого купца. Он увидал свой плащ вывешенный на продажу и очень опечалился, подумав, что по грехам его не хочет Господь принять от него милости. Так опечаленный вернулся он домой.
А ночью он опять увидел сон.
Увидел он блистающего отрока, лик, которого был преисполнен света и красоты. И был отрок облечён в плащ Петров.
И спросил отрок Петра:
— Отчего происходит твоя печаль?
-Господин, — ответил Пётр, — не достоин я даже поделиться избытком своим с неимущим. По грехам моим Господь не принимает подаяния. Вот дал я свой плащ нагому, а тот не захотел принять его и отдал для продажи на торг.
— Пётр, — сказал блистающий юноша, — узнаёшь ли ты плащ на моих плечах?
— Да, Господин мой, узнаю.
— Знай, Пётр, что дающий одному из малых сих, Мне даёт, потому что нищие и убогие суть вельможи Мои, и доверенные Мои, которых Я к Себе приблизил.
И обрадовался Пётр этим словам, и в радости стал плакать и молиться.
На утро же, проверив все помыслы, узнал Пётр, что больше он не может жить так, как жил до этого сна. Радуясь и плача о новом рождении своём, решил он все дальнейшие дни посвятить себя милосердию и смирению.
Стал он раздавать своё имущество нагим и нищим. И много удивлялись жители того города перемене, происшедшей в нём. Убогие же и обездоленные вскоре стали почитать Петра своим отцом.
Богатые и плодоносные виноградники продал Пётр, а золото, вырученное за них, роздал в воскресенье собравшимся около храма. Стада свои продал он, а на вырученные деньги одел и накормил многих. Дом родительский со всеми прилежащими строениями и с конюшнями, и с садом, и со всею утварью богатой, — всё продал Пётр, чтобы наделить нищую братию. Он отпустил на волю своих рабов, — всех, кроме одного. И отпускал он их на волю так, что могли они начинать вольную жизнь не непомерным трудом, а как граждане, имеющие достаток.
Из всех богатств, остался у него один единственный раб. И призвал его Пётр, и спросил:
— Обещаешь ли ты исполнить мою последнюю волю?
И раб обещал.
— Пойдём вместе в град Божий Иерусалим, поклонимся гробу Господню, а потом должен ты продать меня какому ни будь христианину в рабство. Деньги за продажу раздай нищим. Сам же ты будешь после этого свободным. И ещё просьба. Сохрани всё сделанное в тайне.
Раб смутился и ответил:
— Господин мой, Пётр. Сопровождать тебя ко святому Гробу велит мне мой долг и это совершу я с радостью. Но продать своего господина в рабство почитаю я грехом и такого дела не сделаю.
Но Пётр на это сказал:
— Выбирай сам. Или ты продашь меня, или я продам тебя язычнику.
Видя такую твёрдость своего господина, раб согласился исполнить всё по его желанию, и вместе сели они на корабль, отплывающий к святым Местам.
Прибыв туда, Пётр долго молился и слёзно каялся в прежней своей жизни. После этого вывел его раб на торг. И встретился им там богобоязненный муж, по имени Зоил, занимающийся изделиями из серебра.
Раб стал уговаривать его купить Петра.
Но тот отказался, не имея достаточно денег.
— Купи этого человека, а для расплаты займи золота у своих друзей, сказал раб, — потому что Господь благословил все дела твои его молитвами.
Зоил согласился и, найдя достаточно денег в долг, уплатил рабу тридцать монет, а Петра повёл в дом свой.
Раб же, раздав нищим деньги, полученные за своего господина, отплыл в Царьград и никому не сказал, куда исчез Пётр.
В доме Зоила работы было много, потому что в большом хозяйстве его за всем нужно было приглядывать. Пётр чистил хлев, выносил навоз, копал огород, убирал в доме, стряпал обед, он старался угодить всем чем мог и покорно принимал все приказания. Делал он работу, ранее ему не привычную, но ни на что не жаловался и принимал трудности как должное. По старанию же и рачительности всё в его руках спорилось. Стал Зоил замечать что богатства его умножаются, что серебряные изделия находят больший сбыт, что действительно, по всему видно благословил Господь дом его через молитвы Петра. И тогда он очень полюбил Петра и много раз предлагал отпустить его на свободу. Предложил он ему быть не рабом, а братом.
Но Пётр отказывался от этой милости и продолжал свой подвиг добровольного отсечения воли.
Однажды приехали в Иерусалим серебряных дел мастера из родного города Петра, находившегося в Африке. У них были торговые дела с Зоилом, и тот пригласил их себе в дом. Пётр должен был прислуживать за столом.
Увидев его, сограждане крайне удивились и стали шептаться, <,как этот раб похож на их именитого и знатного Петра, сборщика податей>,. Заметив их взгляды, Пётр старался руками прикрыть лицо своё, чтобы не быть узнанным, и очень смутился.
Когда же он вышел из комнаты, один из гостей сказал Зоилу:
-Знаешь ли ты, господин Зоил, кто этот раб твой? Был он в нашем городе именитым человеком, и до сих пор оплакивает пропажу его правитель нашей страны. А потому, что он очень любил его и почитал. Итак, отпусти его с нами на родину, чтобы смог он продолжить свою прежнюю работу на пользу всем жителям города и страны.
Зоил не мало удивился и с радостью согласился отпустить Петра. Тот же, сменив блюдо, стоял в это время у дверей и слышал весь разговор. Поняв, что он его узнали, и что более скрываться здесь нельзя, он поставил блюдо у двери и решил быстро уйти вон.
Подойдя к воротам, он встретился с привратником, — человеком бывшим глухонемым от рождения. Забыв об этом недуге привратника, Пётр в большом волнении, как бы весь горя, сказал:
— Брат, именем Господа Иисуса Христа, отвори мне ворота.
И привратник, затрепетав, ответил:
— Хорошо, господин, исполню тотчас же слово твоё.
Выйдя на улицу, Пётр быстро побежал и скрылся. С тех пор его никто не видел.
Привратник же громко хваля Господа, кинулся в дом своего господина.
— Поистине, — говорил он, — раб именуемый Петром, был раб Божий. Потому что услыхав его слова, обращённые ко мне от имени Христова, увидел я как огненный меч, изошёл из уст его. И в тот же миг он коснулся моих уст, — и я заговорил.
Тогда Зоил и гости поняли, что великий праведник служил им и, встав, возблагодарили Бога, явившего силу свою среди верных рабов своих.
Много лет скитался в Египте инок Серапион, обходя города и сёла, монастыри и пустыни. И было ему прозвание Синдонит по причине того, что не имел он никакой собственности, ни одежды, кроме единого ветхого и дырявого синдона, то есть плаща, которым он прикрывал свою наготу. Кроме этого единственного синдона обладал Серапион небольшим Евангельем, с которым не расставался, предаваясь во время путевых отдыхов чтению слова Божия.
И так был нищ Серапион, что начал весь мир своим домом почитать, и все богатства мирские, по причине их равного удаления от Серапиона, были для него равноценны и равно безразличны.
В такой совершенной нищете скитался он по всему Египту, нигде не задерживаясь долго, везде получая пользу от людей и давая людям немалое утешение своим богомудрым словом.
Однажды, проходя по улицам Александрии встретил Серапион нагого, не имеющего даже старого и рваного синдона, какой был у него. Увидя впервые человека, еще более нищего чем он, Серапион снял свой плащ, отдал неимущему, а сам удалился в пустыню, не желая оставаться нагим среди городской толпы.
Там встретил он инока, который спросил его:
— Авва Серапион, кто обнажил тебя?
Указывая на Евангелье, он ответил:
— Это слово обнажило меня.
По прошествии некоторого времени доставили братья ему другой синдон, ещё более дырявый и ветхий, чем тот, который он отдал.
И вновь пошёл Серапион в Александрию и увидел он, как по дороге стража ведёт в темницу человека, неимущего, который не мог расплатиться со своими долгами.
Единственное что было у Серапиона, это его Евангелие.
И пошёл он и продал Евангелие, и догнал человека, ведомого в темницу и вручил ему деньги, дабы мог человек расплатиться с заимодавцами и быть свободным.
Вернувшись в пустыню, встретил он братье, которые опять приступили к нему с вопросами:
-Авва Серапион, куда дел ты своё Евангелие?
Он же им ответил:
— Я продал священную книгу, которая научило меня словам ‘продай имение своё и раздай нищим’. А единственное ‘имение’, которое у меня было, это было Евангелие. Оно было моим единственным богатством.
Имея теперь только единственный ветхий плащ, чтобы прикрыть наготу, сел Серапион на корабль и отплыл в Грецию.
Достигнув города Афин, он три дня пробыл там без пищи, никто не подал ему ни куска хлеба. И на четвёртый день, выйдя на площадь города, он громко заявил:
— Помогите мне, потому что имел я трёх заимодавцев, терзавших меня. И вот двое из них отступили и дали мне покой. Третий же продолжает докучать мне и требует моего долго.
И так долго говорил он о заимодавцах своих, что остановилось около него множество народа, желая понять, о чём же идёт речь. Среди этой толпы было несколько именитых греческих философов, которые просили его объяснить, о каких заимодавцах говорит этот человек, дабы могли они ему помочь.
Он же ответил им:
— Три мои заимодавца именуются: похоть, сребролюбие и чревоугодие. Вот первых двух смирил я так, что не дерзают они более приступать ко мне и требовать того, чтобы считать меня своим. Третий же заимодавец не поддаётся ни на какие увещевания и жестоко терзает меня, чтобы я заплатил ему мой долг. Вот уже четвёртый день требует он от меня удовлетворения.
Тогда философы начали тихо говорить между собой, что, наверное, этот человек льстец и обманщик. Странными показались им слова Серапиона о заимодавцах, и не поверили они, что он уже четвёртый день ничего не ест.
А дабы узнать истину и понять, какой человек стоит перед ними, дали они ему целую золотую монету, а потом стали следить, что будет он делать.
Получив деньги, пошёл Серапион в пекарню, положил на стол монету, взял небольшой хлеб, который был самым дешёвым, и ушёл не вопрошая о сдаче.
По дороге начал он вкушать от купленного хлеба, утоляя свой длительный голод. И тогда философы убедились, что перед ними воистину голодный безсребренник, который не знает цену деньгам. Они взяли у пекаря то лишнее, что дал им Серапион, и хотели догнать его, чтобы вручить ему этот остаток. Но никого не нашли.
Он же оставив людные улицы, удалился к городским стенам и та прилёг, желая отдохнуть. Подремав же немного, он очнулся от громкого детского крика, и увидел, что около него играют дети, не обращая никакого внимания.
Стал Серапион присматриваться к ним. И заметил он среди детей одного отрока, всё время будто смущённого и боящегося предаться игре с полным одушевлением.
Другие дети, видя, что он имеет в руках забавную сопелку, приняли его в своё общество, но потом отняли у него игрушку и прогнали отрока от себя. И говорили они уму, и смеялись, что зазорно им играть с сыном скомороха.
Тогда отрок убежал и скоро вновь возвратился и принёс с собой бубенцы, нанизанные на пёструю ленту. И опять дети приняли его к себе, опять стали к нему милостивы. Но отняли у него и бубенцы и ленту, поделили между собой, начали бить отрока и вновь сказали ему, что им сыновьям почтенных граждан, неприлично иметь дело, с сыном скомороха.
И много, много раз видел Серапион, как сын скомороха был то принимаем в игру, то отвергаем. Помимо всего, поразило Серапиона лицо этого отрока. Оно было не по детски печальным и ласковым, он уступал свои забавы другим со смирением и не сопротивлялся побоям и издевательствам. Поражало и некая сонливость и одутловатость лица отрока, будто долго он не спал или не дышал свежим воздухом.
Когда же вечером все дети разошлись, Серапион проследил, где живёт отрок, так его удививший.
Он миновал несколько домов и завернул на соседнюю улицу. Там и был дом отрока.
По причине знойного вечера все двери и окна дома, где жил отрок, были открыты, и яркий свет освещал внутреннее убранство и всех людей бывших в нём.
Облокотившись на ограду, мог Серапион видеть как живёт семья скомороха.
Сам скоморох, казалось был не совсем трезв. Он не твёрдо стоял на ногах, и чистил свою флейту уже почти одетый в свой театральный, скомороший наряд. За работой он продолжал отпивать красное вино из стакана, стоявшего на столе и откусывая от большого куска хлеба, на котором лежала солёная рыба. Жена его, тоже одетая в пёстрые тряпки, убирала со стола и сметала сор. Точно также была одета дочь скомороха. Она стояла у окна, держа перед собой зеркало и подводила брови.
Увидев вошедшего отрока, скоморох очень сильно рассердился на него, стал ругать за опоздание, что заставил всех ждать и так распалился, что ударил юношу по лицу.
Мать же велела ему скорее есть и одеваться.
С большой поспешностью скинул отрок свои одежды и начал натягивать скоморошьи пёстрые лоскутья. Мать сунула ему хлеб с рыбой и налила стакан вина.
Вскоре свет в доме погас и вся семья вышла на улицу, спеша на работу. На плече отрока сидела обезьяна, тоже пёстро одетая.
Серапион пошёл за ними и всю ночь старался не отставать от них. Везде, где собирались богатые купцы или весёлые корабельщики, скоморох останавливался и начинал играть на флейте. Жена его пела, отрок показывал различные фокусы, а дочь собирала плату, стараясь приятно улыбаться и понравиться зевакам. Тем самым она заслужила большое количество монет. Им бросали мелкие деньги, угощали вином, а иногда и дразнили, говорили грубые слова и непристойно обращались с молодой девушкой.
На грубые слова и оскорбления, вся семья так же улыбалась и кланялась, как на вино и подаяния. И только мать хмурила брови, видя приставания гуляк к дочери.
К утру вся семья скомороха имела вид крайне усталый. Сам скоморох был сильно пьян, еле стоял на ногах и не всегда мог отогнать словами людей пристававших к его дочери. А она продолжала всем улыбаться, не замечая непристойностей и помышляя только о том, чтобы им побольше бросали денег. Выступление семьи закончилось на рассвете и вместе с ними, он незаметно вернулся к их дому. Они легли спать, а он остался у ограды, ожидая когда они проснуться, чтобы иметь с ними беседу.
И в этом ожидании задумался Серапион о многоразличии человеческих жизней. И показалось ему, что в семье скомороха есть свой подвиг и своя тяжесть, которая не легче, чем тяжесть в других семьях. Но помимо того, что тяжести по жизни есть у всех людей, но есть в этой семье, такое, чего нет у других.
Чужому веселью и разгулу служить может быть и труднее даже, чем чужой печали и чужой тяжести. Особенно трудно это, имея около себя молодую дочь и отрока сына, потому что в веселье люди ещё более несдержанны, чем в печали. А главное, — очень трудно помнить Бога и путь Господень, бродя по ночным притонам и зарабатывая хлеб свой от гуляк и пьяниц. Нужно неустанное памятование и всегдашнее попечение о душе своей, чтобы не оступиться.
И вот сам скоморох предан вину, а потому близиться к гибели. Жена его терзаема печалью и бессильной усталостью. Дочь стоит на скользком пути услужения чужим порочным желаниям. А сын приобретает излишнюю ласковость и покоряется всякому злу.
И вместе с тем не по духу своему причастна семья скомороха этим недобрым началам, а исключительно внешним обстоятельствам жизни влекома она и, вместе с тем, нет около неё никого, кто мог бы быть ей опорой на добром пути…
Так размышляя, решил Серапион, что нужна этому семейству и его помощь. А потому, когда днём, вышел скоморох за ограду, приступил он к нему с такими словами:
— Вижу я, господин, что многими трудами ты и семья твоя снискает себе пропитание. А так как труды ваши протекают в ночное время, то ложатся они ещё большим бременем на вас. И вот помыслил я, — не имеешь ли ты нужду в слуге и помощнике, который мог бы облегчить тебе тяжесть? Если имеется такая нужда, то скажи мне, потому что очень нужны мне деньги и охотно продал бы я себя в рабство за двадцать серебренников.
Скоморох посмотрел на говорившего и подумал, что хоть и слишком много ему лет для того, чтобы исправно служить, но по дешёвой плате, которую она за себя назначил, можно на эти большие лета и не обращать внимания.
Так стал Серапион-синдонит рабом скомороха. Днём приходилось ему исполнять все дела по хозяйству, кормить обезьяну, чинить скоморошьи наряды, а по вечерам помогал он своему хозяину чистить инструменты, собирать монету со случайных гуляк. Остановившихся посмотреть на представление, — и всё, что входило в скоморошье дело, должен был исполнять Серапион.
Главное же занятие его было, — заменять хозяина, когда тот по причине слишком обильных угощений, становился нетрезв и сам с трудом мог считать деньги, а иногда с трудом передвигаться по улице. Тогда поддерживал скомороха с одной стороны сын, а с другой Серапион. Женщины же шли сзади, неся музыкальные инструменты и обезьяну.
И скоро семья скомороха, так возлюбила своего раба Серапиона, что уже не мыслила, как это они раньше без него могла жить. Незлобивостью, вниманием и трудолюбием проник он в их сердца. Особенно полюбил Серапиона отрок, с которым они беседовали и раб рассказывал юноше всякие поучительные истории, наставлял на истинное понимание человеческих путей. Но и жена скомороха также привязалась с Серапиону, так как приносил он ей огромное облегчение по хозяйству. Да и дочь скомороха, была к нему ласкова.
Когда же укрепились их сердца в такой любви, начал им Серапион исподволь говорить о Божием промысле, и о служении Господу, и о добровольно взятых на себя тяжестях, и о том, как страдал Искупитель за грехи мира, и о всём, что является истинным словом христианским.
А далее начал он удерживать скомороха, чтобы не злоупотреблял он угощением, от ночных гуляк получаемом, и дочери его указывал, сколь угодна Господу чистота и непорочность, заставлял ей отметать всяческие приставания ночных гуляк и бездельников.
Так постепенно стал Серапион духовным отцом и руководителем семьи скомороха и вывел их всех на широкий путь духа.
Бродя по ночным притонам и продолжая забавлять народ, постепенно стал скоморох тяготиться этой жизни, проникся он истинным любомудрием и благоугождением. А когда он утвердился на пути совершенствования, то сказал Серапиону.
— Брат Серапион, старец великий, не хочу я видеть тебя рабом своим, а хочу видеть духовным отцом. Итак, отказываюсь я отныне от услуг твоих, и от работ твоих, и будь ты отныне свободным.
Серапион ответил:
— Так, брат мой. Исполнил я свою задачу. Прими теперь обратно свои двадцать серебренников, которые ты заплатил за меня. И отпусти меня искать нового делания Господня.
И, хотя скоморох не хотел брать своих денег, говоря, что великой духовной помощью много раз больше дал ему Серапион, чем эти двадцать серебренников, но старец настоял на своём и, вернув эти деньги, ушёл от скомороха. Он выполнил всё, что надлежало.
И во многих других странах предавался он опять учительству, получая подаяния от людей и давая в обмен им духовные богатства свои.
Однажды пришли к авве Ахилле три старца, занимающиеся рыбной ловлей. Двое из них были известны строгостью жизни и подвигов. А один имел дурную славу по причине слабостей своих человеческих. И просили пришедшие авву, чтобы сделал он им невода по нужде их рыболовного ремесла.
Когда первый попросил, то Ахилла ответил:
— Недосуг мне.
И второму отказал в просимом, отговариваясь недосугом.
Тогда третий, грешный старец, приступил со своей просьбой.
Мало поразмыслив, авва Ахилла сказал:
— А тебе, брат, я невод сделаю.
Тот очень обрадовался, потому что был его прежний невод изорван и не мог он ловить рыбы. Итак, получив обещание, он благодарил авву и скоро отошёл.
Два же другие старца стали пытать Ахиллу, отчего он отказался исполнить их просьбу, отговариваясь недосугом, а просьбу грешного брата принял с великой охотой, и найдется у него время для плетения ему невода.
И авва пояснил им:
— Сослался я на недосуг, — и вы поверили мне, и не оскорбились. А если ему не сделать желаемого, то он подумает, что я услыхав о его грехах, по их причине не хотел исполнить его просьбы. И так отсёк бы я его от себя и тем ожесточил.
Но братья не поняли такого ответа.
Тогда авва Ахилла в поучение им стал рассказывать о различных путях к человеческим душам, и о том, как умел узнавать эти различные пути блаженный отец наш Макарий Великий.
Вот что вспомнил он об этом целителе душевных болезней и пастыре людского стада.
— Блаженный отец наш ведал, что многоразличные пути ведут к душам человеческим и многоразличными путями спасаются люди.
Так однажды увидал он врага, идущего из пустыни, где спасались отшельники. И вопросил его властью Бога, много ли находит он слуг среди рабов Божиих?
Демон же ответил:
— Единого слугу надеюсь я приобрести себе в пустыне. И слуга этот — брат Феопемпт, дух которого смущен и близится к гибели.
Услыхав это, наутро покинул Макарий свою пещеру и стал обходить всех пустынножителей. Но ни у кого не имел долгого пребывания, а дошедши до Феопемпта, сказал ему, что будет у него ночевать. И всю ночь провёли они вместе в молитве и в чтении Писания. И тщился Макарий различными мудрыми словами привести брата к признанию и покаянию.
Но Феопемпт ни в чём не признавался.
Тогда, увидя что жало Диавола глубоко проникло в душу брата, и что мудрых слов и молитв недостаточно, говорит ему Макарий наутро:
— Брат, мне хочется покаяться перед тобой. Знай, что мучает меня бес уныния.
Вздохнул Феопемпт и сказал:
— И меня также, авва.
— И ещё, мучает меня бес гордыни.
-И меня тоже, авва.
— И не знаю я, брат Феопемпт, как мне бороться одному с искушениями. А потому, — сотвори любовь, — постись вместе со мной, и приноси со мной покаяние, пока не поможет нам Господь своею силой.
Так постились они вместе и вместе каялись, пока Феопемпт не сказал:
— Воистину, получил я большое облегчение от молитвы моей и слёз. Укрепил меня Господь и сделал дерзновенным для борьбы с врагом.
— Меня тоже, брат, — ответил ему Макарий.
И после этого покинул келию Феопемпта.
В другой раз узнал он, что оставил один из отшельников молитвенное предстояние Богу, а потому открыл своё сердце демонской силе. По лени не возносил он ни утром, ни вечером душу свою к Господнему престолу, и пребывал весь в делах мира и в соблазнах его.
Тогда пришёл к этому брату авва Макарий и сказал:
— Вот я пришёл, потому что имею великую нужду в твоих молитвах.
А брат смутился и ответил:
— Недостоин я о тебе молиться.
Но Макарий вновь и вновь просил его молитв и, наконец сказал:
— Не уйду я от тебя, пока не обещаешь мне творить хоть краткую молитву за меня каждый вечер.
И принуждён был брат обещать творить эту краткую молитву.
Тогда Макарий ушёл.
А вечером, сотворив одну молитву о спасении раба Божьего Макария, брат устыдился, что вот молится он о таком великом угоднике, а о своей грешной душе не имеет прилежания помолиться.
И тогда также кратко помянул и себя перед Господом.
И так делал он некоторое время каждый вечер.
Макарий же увидел, что начали рассеиваться около брата демонские скопища, но всё же многие оставались.
Вновь пришёл он к брату и этот раз просил молиться за себя не только по вечерам, но и утром, и произносил не одну молитву, а несколько.
И опять, выполняя эту просьбу аввы, стал брат размышлять, за какого святого возносит он молитву, а своей грешной душе не даёт помощи.
Постепенно привык он к молитвенному бдению и стал просить у Господа наставления и спасения и для своей грешной души.
Тогда все демоны отступили от него.
Таким мудрым ухищрением, взывая лишь к верности слову, вывел Макарий погибающего брата на истинный путь.
Закончив же эти воспоминания, авва Ахилла добавил:
— Надо помнить, что различные лекарства бывают против различных болезней. А потому никогда нельзя отсекать грешников, но искать какими средствами можно их исцелить.
И стали старцы расспрашивать его, какие иные пути ведут к душе человеческой.
— Разные пути есть, — сказал он. — Вот однажды пришёл к нашему архимандриту один отшельник, достигший большой высоты, но не смиривший своей гордыни, а наоборот, питающий гордыню подвигами своими. И спросил: ‘Как мне достичь совершенства?’
Архимандриту же было видение о том гордом отшельнике. И он ответил ему:
— Возьми бич, пойди и паси свиней, ни о чём не размышляя.
Отшельник смирил себя к послушанию и так поступил.
А люди видевшие его с бичом среди стада свиного, говорили:
— Вот он имеет беса в себе, а потому оставив подвиг, пасёт свиней.
Так он укротил свою гордыню и достиг совершенства.
И выслушав эти слова, старцы поняли, как трудно и тяжело дело спасения душ человеческих. И сколь искусным сердцеведом надлежит быть, чтобы находить к людям прямые пути.