Читая Вестник Европы, заметила я, что вы, государь мой, стараетесь доставлять читателям своим не одно минутное удовольствие, но вместе и пользу. Я говорю не о политике: девушка в шестнадцать лет не может заботиться о происшествиях, имеющих влияние на целые государства и народы, я читаю одни повести и рассуждения нравственные, помещаемые вами в вашем журнале, и за них-то благодарю вас, господин издатель, тем более, что будучи по несчастью принуждена готовить себя к обязанностям супружеским, я в некоторых нахожу много приличного к настоящему моему положению.
Например Жалобы молодой жены на старого ее мужа, помещенные в 23 прошедшего года, имеют великое сходство с назначенною мне судьбою. Я вижу, что вы, государь мой, расположились принимать участие c несчастных и открывать свету предосудительные поступки некоторых людей, чтобы принудить тем каждого войти в самого себя, и не быть подлинником описываемого порока. Намерение прекрасное! не оставляйте его и будьте всегда защитником справедливости. Жалуюсь вам на участь мою для того, чтоб вы и все общество могли быть моими судьями.
Я девушка 16-ти лет, была совершенный младенец, когда отец мой умер, имею мать 35-ти лет, и сестру мне меньшую: отец наш оставил нам обеим хорошее наследство, на мою часть принадлежит, кроме денег и другого имения, 800 душ крестьян, у нас опекуном дальний наш свойственник, причитающийся нам дядею, холостой человек 38-ми лет. Мы живем все в одном доме, в деревне, дом наш всегда был открыт для гостеприимства, не проходило ни одного дня, чтоб не было у нас гостей, бостона, музыки, танцев, нас посещало множество молодых людей, иные живали у нас по неделе и по две. Один из них, отменно любезный (имя его позвольте умолчать), заметил меня, я полюбила его всем сердцем, он меня также, вот тот, который способен сделать меня счастливой! говорила я самой себе. Матушка любила меня, и может быть не захотела бы она противиться моим желаниям, когда бы по несчастью власть ее не была сопряжена со властью нашего дяди опекуна.
Один сосед наш, господин …в познакомился с нашим домом и начал ездить к нам очень часто. Его достоинства: вдовец 45-ти лет, надворный советник, Аннинский крест на шее, Владимирская ленточка в петлице, подстрижен в кружок, ливрея как иконостас, долгу тысяч двести, огромный конный завод — других добродетелей его не могу вспомнить. Этот сосед, для уплаты долгов своих, вздумал искать моей руки, узнав об этом, давала я ему чувствовать, что имею склонность к другому, и следственно не могу быть его женою. Вообразите же, государь мой, он притворился, будто меня не понял, не оставил своего намерения, и начал выдумывать к получению меня в замужество самые низкие и подлые средства. Будучи сходен характером с любезным моим дядюшкою, он скоро, чрез посредство шампанского и дреймадеры, подружился с жим очень тесно, редкий проходил день, чтоб дядюшка не был у него, или он у нас, и всегда пьяные.
Дядюшка мой не богат, а г. …в по дружбе своей обещался составить его фортуну, дядюшке нужны деньги, а г-ну …ву богатая жена — они не долго об этом думали, и наконец в совете своем положили, чтобы несчастною жертвою их была я. В минуту сделано предложение матушке, что меня пора выдавать замуж, и что для сохранения моих 800 душ и нашего славного конского завода, нужно приискать мужа-заводчика. Вслед за сим прекрасным предложением любезный мой дядюшка начал рекомендовать в женихи господина …ва. Главные выгоды такого супружества, говорил он, те, что владения господина …ва смежны с моими, что наш конский завод, чрез присоединение к нему прекрасного завода, принадлежащего господину …ву увеличится и со временем составит важный капитал, что господин …в очень знающий человек по части земледелия, человек солидный, не подражает моде, а любит старину, что он сверх того надворный советник и двух орденов кавалер. Матушке все это понравилось более потому, что она никогда не могла ни в чем противоречить дядюшке: тотчас уговор сделан, меня призывают, сказывают, что я должна готовиться выйти замуж, и представляют меня будущему супругу моему господину …в. Я не знала, что мне делать — ужас и отчаяние наполняли мою душу! Я бросилась на колени, со слезами умоляла матушку не делать меня на целую жизнь несчастною, даже осмелилась признаться ей, что сердце мое занято другим — но что же получила в ответ, государь мой? Сильную пощечину! Дядюшка мой заревел ужаснее всякого зверя, а я упала к матушкиным ногам без памяти! Увы, ничто не тронуло сердца ее, она с холодным видом позвала слугу и приказала ему отнести меня в мою комнату!
Спустя несколько времени господин …в приезжает к нам и говорит мне с притворным сожалением, что, видя мое к нему отвращение, решился оставить меня в покое, что он напротив обещается уговорить матушку, не препятствовать более моим желаниям. Дядюшка мой принял на себя такой же вид Тартюфа и сделался ложным моим защитником: оба действовали одинаково, и между тем настраивали матушку нападать на меня беспрестанно ругательствами и клятвами. Я буду просить на тебя правительство, говорила мне матушка всякую минуту, тебя накажут публично и обесславят пред целым светом, сама повезу тебя ко святым мощам и прокляну над ними, как непокорную дочь! Ах, милостивый государь! Какое сердце могло бы устоять против таких ужасных угроз? Прибавьте к тому, что дядюшка мой, который притворился, будто принимает во мне живейшее участие, твердил мне беспрестанно, что я не имею другого средства избавить себя от поругания, как выйти замуж за господина …ва. Скажите сами, государь мой, что сделали бы вы на моем месте? Отчаяние принудило меня броситься, как говорят, из огня в воду, словом, я согласилась дать руку господину …ву. Нас обручили. Можно сказать, что меня отдают ему как какое-нибудь бумажное на получение моего имения обязательство, с пошлинами, которые достаются дядюшке или правильнее, что меня продают.
Мне приказали говорить моему жениху, что я его люблю, я повиновалась и говорила ему: люблю вас, господин …в! говорила со вздохами, обливаясь слезами, напоследок запретили мне и плакать. Страдаю сердцем, но мне твердят, что и это не пристойно, что я могу страдать только от простуды, зубами, головою. Жених мой предписывает мне воздержность, дарит меня желудочными каплями, советует мне теплее одеваться, как старухе, и пуще всего оставить все щегольские наряды, уверяя, что резвость, танцы и в особливости общество молодых мужчин чрезвычайно вредят здоровью. Этот добрый человек вздумал меня уверить, что влюблен в меня до безумия. Согласна, что ум его в тесном соседстве с безумием, но верить любви его могу разве только потому, что с самого того дня, в который нас обручили, я в нем открыла новый талант — бешеную ревность! Вообразите, государь мой, что мой любезный жених следует за мною повсюду, как тень, куда ни оборочу глаза, везде встречается мне его противная фигура. И ночью бедный не знает покою. Теперь живет он у нас в доме, и поверите ли, что каждую ночь, до самого утра просиживает на карауле у дверей моей спальни, спит одетый в креслах, и только тогда оставляет свою караульню, когда закричат утренние петухи, или камердинер придет к нему на смену. Надобно вам знать, что мой нареченный супруг родом из молдаван — удивительно ли, что он такой ревнивец? Странно только то, что он вздумал усиживать невесту свою, как ястреба, в той надежде, что она к нему привыкнет и составит ему собою равную партию. Безрассудный человек! он хочет непременно, чтобы я, не быв молодою, состарилась. Исполнится ли его желание, не знаю! Случиться может, что я привыкну смотреть без тошноты на смуглое, четырехугольное лицо его, что волосы его, жесткие и всклокоченные хохлами, черные, широкие брови и крючковатый нос со временем не будут для меня страшны, что я, короче сказать, буду, от привычки, смотреть на чудовище с равнодушием, но любить его… нет! другого сердца для него не имею!
Он беспрестанно говорит мне, что я молода, и только потому ищу удовольствия в забавах. Он уверяет меня, что года через два почувствую в себе перемену, буду совсем иная, и что забавы перестанут казаться мне приятными. Дело возможное: я сама уверена, что беспрестанные печали и горести, сокрушая сердце мое, лишат меня здоровья и даже способностей наслаждаться приятностями цветущей молодости. Таким-то средством надеется он преобразить меня в старуху, ужасный человек! если теперь поступает он со мною так жестоко, что ж будет тогда, когда обведут нас вокруг аналоя, и скажут мне в церкви Божией: жена да боится своего мужа!
Однажды читали ему в Вестнике вашем письмо молодой жены о старом ее муже, я думала, что мой любезный жених, услышав смешную историю подобного ему супружества, обратит глаза на самого себя, и несколько образумится! Нимало: он вместе с молодыми мужчинами смеялся над глупостью женатых стариков. Чудак, описанный в вашем Вестнике, показался ему так забавен может быть от того, что он потерял последние свои два зуба, может быть, именно потому и не принял он вашей повести на свой счет, что челюсти его не совсем еще обедняли зубами. Смешной старик! неужели он думает, что молодой жене только и надобны будут одни его зубы?..
Сами посудите, государь мой, он знает, что я его не люблю, что я люблю другого и, несмотря на то хочет на мне жениться: чего ж он должен ожидать {Известно чего. Ж.}?
Покорно прошу вас поместить мое письмо в вашем Вестнике — пускай любезный мой жених прочитает его и посмеется над самим собою. Если это чтение не истребит в нем безрассудного намерения на мне жениться, то по крайней мере мое письмо послужит на предбудущее время для меня защитою и полезным документом. Если женившись на мне, он вздумает бранить меня за то, что я его не люблю, то я вместо всякого оправдания подам ему Вестник, и уличу безумца в несправедливости.
Надеюсь, что он еще прежде нашего брака увидит в журнале вашем это письмо, также думаю, что будет у меня спрашивать: не я ли его написала? Признаваться ли мне, как вы советуете? Нет! я помню те пощечины, которыми старались вселить в меня к нему любовь: я скажу ему (также как и прежде говорила): я вас люблю. По чему знать кто написал? Наша история известна целому свету! Верно который-нибудь из общих приятелей или приятельниц наших сочинил это письмо, я не виновата. Кажется мне, что такое оправдание хорошо! но может быть и то, что он постыдится меня спрашивать, не сочтет себя подлинником моей повести… чего не может быть от моего нареченного супруга!
Он вздумал всех уверять что любовь, а не ревность пришпилила его к моему шлейфу — но кто ж этому поверит? Он не дает мне свободы ни с кем поговорить о моей участи. Конечно и письма этого не могла бы я написать к вам, господин журналист, но Богу угодно было открыть мне к тому случай. У жениха моего умер 80-тилетний отец, а у отца говорят были деньги, эта необходимость оторвала его от меня теперь на несколько часов, и я воспользовалась сим редким случаем для описании вам, милостивый государь, моего несчастья.
Покорно прошу вас сделать его известным свету, пускай добрые люди обо мне пожалеют, желаю, чтобы они мне сказали: справедливо ли то требование, которое сопряжено с вечным души и сердца страданием, должно ли его наполнять, и чем обязаны дети родителям за произведение их на свет, благодарностью или невинным своим страданием? А всех любезных девушек, милых подруг моих прошу из примера моего научиться быть осторожными, и не надеяться вперед на то, что священники обязаны спрашивать при обручении или венчании у родителей под присягою: не принуждают ли они детей своих к бракосочетанию. Об этом не везде и не всех спрашивают, разве одних только бедных, богатых почти никогда, довольно и того, если присяжной лист будет подписан — доказательство тому мое обручение. Надобно вам однако сказать, что жених мой подарил священнику сто рублей, впрочем, и это считаю излишним, и без подарка не посмел бы он ослушаться матушки и дядюшки, потому что он в нашей слободе священник, одолжен ими весьма много, и в случае упорства своего тотчас был бы сменен. Всем известно, государь мой, какова сила богатства и людей богатых.
От вас требовали, господин журналист, чтобы вы предложили комиссии сочинения законов, не рассудит ли она определить особым постановлением взаимные обязанности супругов, не равных летами. Я, с своей стороны, желаю, чтобы означено было в законе и то, что делать детям и где искать им защиты, когда они будут несправедливо утесняемы родителями. Для чего бы, например, не найти средства, пресечь зло употребление родительской власти, не отнимая однако законных прав у родителей, тогда облегчили бы участь многих невинно страждущих. Иногда корысть ослепляет людей до того, что они, торгуя своею совестью и честью, перестают дорожить самыми детьми своими. Нас уверяют, что никогда отец и мать не могут желать худа своим детям — но если человек, пришедший в заблуждение, не знает собственной своей пользы, то какой же пользы способен он желать своим детям?
Не подумайте однако, милостивый государь, чтобы я проповедовала детям непокорность против родителей. Нет! Боже сохрани меня от таких мыслей! Но вы слышите вопли несчастной жертвы, приведенной на край погибели. Прошу вас со слезами, найдите какое-нибудь средство, которое могло бы предохранять нежных, чувствительных подруг моих от участи, сходной с моею. Пускай весь свет услышит мое стенание — я уверена, что всякое, хотя немного чувствительное сердце, будет тронуто горестною моею судьбою.
Прошу вас, государь мой, принять с должною благосклонностью письмо мое и поместить его в ваш Вестник. Простите, желаю, чтобы вы никогда не имели нужды прибегать к чужой помощи, так как я прибегаю теперь к вашей.
Неизвестова.
Харьков.
Января 10 дня, 1809.
——
Жалобы молодой невесты на стараго жениха: (Письмо к издателю из Харькова) / Неизвестова // Вестн. Европы. — 1809. — Ч.43, N 4. — С.268-281.