(По отзывамъ ныншнихъ французовъ *).
*) John Grand-Cartaret: ‘J. J. Rousseau jug par les franais d’aujourd’hui’. Paris, 1890.
I.
I.
II.
II.
III.
III.
IV.
IV.
А. П—ва.
‘Русская Мысль’, кн.VI, 1890
Ж.-Ж. Руссо, Гран-Картрэ Джон, Год: 1890
Время на прочтение: 24 минут(ы)
Въ столтнюю годовщину смерти Жанъ-Жака Руссо, въ 1878 г., въ Женев появился коллективный трудъ шести писателей: Rousseau jug par les Genevois d’aujourd’hui. Работа эта, весьма интересная, навела на мысль одного изъ почитателей Руссо, John Grand-Cartaret, предпринять подобное же изданіе во Франціи. Авторъ избираетъ коллективную форму, ‘потому что,— говоритъ онъ въ предисловіи,— форма эта, вслдствіе разнообразія мнній, не можетъ дать мста обвиненію въ личномъ поклоненіи предъ мощною личностью, способною и теперь еще вызвать борьбу страстей… Великіе писатели и мыслители обладаютъ какъ бы привилегіей на безсмертіе. Испытавъ на себ сужденія современниковъ, то унижаемые, то возносимые до небесъ, смотря по тому, насколько ихъ идеи соотвтствовали окружающей атмосфер, они должны еще подвергаться критик послдующихъ поколній, и часто правнуки бываютъ не мене пристрастны, чмъ современники, потому что они не въ состояніи отршиться отъ своей среды и поставить вызываемый ими образъ въ соотвтствующую ему рамку.
‘Бываютъ поколнія, полныя энтузіазма и благодарности, бываютъ другія — скептики и недобросовстно-забывчивыя. Люди, вокругъ именъ которыхъ образовались цлыя легенды объ ихъ величіи и нечеловческомъ героизм, завтра будутъ называться крикливыми посредственностями, покуда ихъ не сведутъ до степени обычныхъ злодевъ. Мы судимъ о другихъ сообразно нашимъ собственнымъ представленіямъ, наша мысль носитъ печать своего времени.
‘Но часто также,— продолжаетъ авторъ,— настоящее исправляетъ ошибки прошлаго. Вотъ почему воздвиглась, наконецъ, статуя Руссо, привтствуемая всми, даже академіей, она воздала, такимъ образомъ, высшій почетъ несравненному писателю, одному изъ творцовъ французскаго языка, по краснорчивому выраженію Жюля Симона. Книга, изданная Картаре, должна бросить нкоторый свтъ на человка, котораго, по его мннію, ‘какъ бы умышленно не хотятъ знать, и, притомъ, въ то время, когда во всхъ областяхъ торжествуютъ идеи, провозглашенныя имъ. Къ его имени обращаются всегда въ работахъ по революціи, какъ къ иниціатору, реформатору, идеалисту’.
Говоря о матеріалахъ для біографіи и характеристики Руссо, авторъ замчаетъ, что въ мемуарахъ m-ше д’Эпинэ почеркъ мняется во многихъ мстахъ манускрипта, гд дло идетъ о Руссо. ‘Странность эту,— говорить онъ,— могли замтить вс, имвшіе дло съ мемуарами’. Ясно, что нкоторыя страницы были вырзаны и замнены другими. ‘Кто же можетъ теперь,— восклицаетъ въ заключеніе Картаре,— основываться на ошибкахъ прошлаго и смотрть на такимъ образомъ исправленныя записки, какъ на слово Евангелія?’
Вліяніе Руссо на литературу сохранилось до сихъ поръ. Андре Терье для своего послдняго романа Осенняя любовь нарочно здилъ, въ Савойю и далъ прелестное описаніе озера Аннесу, гд нкогда любили другъ друга Руссо и m-me Варенсъ.
Въ политик, религіи, въ вопросахъ воспитанія, въ соціальныхъ вопросахъ Руссо является смлымъ новаторомъ. Въ продолженіе ста лтъ со дня его смерти не совершилось крупной реформы, которая не была бы уже формулирована въ какомъ-либо изъ его твореній.
Вс наши современныя политическія теоріи заключаются въ Общественномъ договор.
Вс наши стремленія къ справедливости — въ Разсужденіе о неравенств.
Вс наши взгляды на воспитаніе можно найти въ Эмил.
Никто бы не осмлился высказывать подобные взгляды 25 лтъ тому назадъ. ‘Мы,— говоритъ авторъ,— какъ будто присутствуемъ теперь при практическомъ примненіи теорій Руссо, а наше общество въ своемъ незнаніи XVIII ст. считаетъ своею заслугой то, что давно уже высказалъ Руссо предъ лицомъ привилегированнаго класса’.
Въ лиц Руссо Картаре видитъ соединеніе Франціи съ Женевой и говорить, что Франція нашла одного изъ своихъ сыновей, Руссо, идеи котораго, почерпнутые въ источникахъ древней женевской республики, были провозглашены и распространены революціей. Между Парижемъ и Женевой всегда существовалъ обмнъ мыслей и идей. ‘Вы намъ дали Кальвина,— говорилъ въ 1878 г. Маркъ Монье французамъ, пріхавшимъ почтить намять великаго философа,— мы вамъ вернули Руссо’. И, дйствительно, два вка спустя посл того, какъ Франція отвергла религіозную реформу, она приняла отъ Женевы реформу политическую и соціальную, которой не хотла та.
Руссо — женевецъ нкоторыми сторонами своего характера, оборотами рчи, стремленіемъ къ республиканской дисциплин, уваженіемъ къ власти государства, французъ — по своему воображенію, по эстетическому чувству, по своему стилю, широкому, яркому, благозвучному, бывшему результатомъ глубокаго музыкальнаго чувства и слуха, особенно доступнаго пнію и мелодіи.
Картаре помстилъ въ своей книг не одни только похвальные отзывы о Руссо. ‘Полная свобода коллективнаго труда,— говоритъ онъ,— дала возможность помстить здсь часто діаметрально-противуположные взгляды. Панегирикъ на 600 страницахъ врядъ ли прибавилъ бы что-нибудь къ слав Руссо. Противуположныя мннія позволяютъ видть все разнообразіе при* чинъ, вызывающихъ симпатію или антипатію къ наиболе обаятельному изъ французскихъ писателей’.
‘Геній граничитъ съ безуміемъ’, — говоритъ д-ръ Биль, спеціалистъ по душевнымъ болзнямъ, и причисляетъ Руссо къ больнымъ маніей преслдованія. Опредленіе д-ра Русселя авторъ находить боле справедливымъ. Послдній видитъ въ Руссо неуравновшенную дятельность мозга, меланхолика въ обычномъ смысл этого слова, гиперболическій умъ, романтическое воображеніе, которому нравятся фикціи и выдумки. Поэтому Руссель утверждаетъ, что, несмотря ни на угрызенія совсти въ Эмил, ни на мелочныя подробности въ Исповди, дти Руссо существовали только въ его воображеніи, одержимомъ ‘генетическимъ тщеславіемъ’. Обстоятельства болзни Руссо, подробно выясняемыя д-ромъ Русселемъ, вполн подтверждаютъ такое заключеніе.
Смерть Руссо — странное и внезапное исчезновеніе — можетъ быть, и была нсколько ускорена дурнымъ обращеніемъ Терезы, хотя ее все же нельзя обвинять въ убійств, но, во всякомъ случа, произошла ни отъ яда, ни отъ пистолета. Д-ръ Руссель вполн опровергаетъ эту басню.
‘Изученіе жизни и произведеній Руссо,— говоритъ Musse Pathay, — заставляетъ думать, что если бы онъ воспитывалъ своихъ дтей, то не могъ бы писать, и если бы у него былъ другой характеръ, то онъ создалъ бы только посредственныя работы’. ‘Такимъ образомъ,— замчаетъ авторъ,— самые пороки могутъ иногда имть свои хорошія стороны’.
Всмъ извстно, какъ много мста отводитъ Руссо въ своихъ произведеніяхъ воспитательнымъ доктринамъ и сколько уже было сказано по этому поводу. Греаръ въ своемъ труд: Воспитаніе женщинъ женщинами (Vducation des femmes par les femmes) указываетъ на распространеніе идей Руссо г-жами Эпинэ, Неккеръ и Роланъ. Картаре постарался сопоставитъ съ идеями Руссо новйшіе взгляды на воспитаніе, для чего обратился къ m-lle Маріи Дерэмъ (М. Desraismes), женщин-писательниц, представительниц современныхъ идей по такъ называемому женскому вопросу. ‘Читая ея страницы, можно видть,— замчаетъ Картаре,— какъ далеки мы теперь отъ сентиментализма Эмиля’.
Чтобы рельефне отмтить все, что до сихъ поръ оставалось незамченнымъ въ практик воспитанія, т.-е. все, что касается гигіены перваго дтства, авторъ обратился къ д-ру Манэну. Страницы секретаря гигіеническаго общества знакомятъ насъ съ Руссо, открывшимъ новые пути современнымъ ученымъ, Эмиль является педагогическою Деклараціей правъ ребенка, подготовляющею Декларацію правъ человка. Авторъ упоминаетъ дале объ одномъ пробл въ своей книг, а именно объ отсутствіи всякаго этюда о Руссо, какъ о ботаник, ‘матеріаловъ для знакомства съ этою новою стороной въ дятельности Руссо собрано достаточно и-можно надяться, что публикація работы Альбера Янсена Rousseau als Botaniker дастъ понять нашимъ ученымъ о необходимости подобной же работы на французскомъ язык’.
‘Кончаю,— говоритъ Картаре,— пожеланіемъ, чтобы эта работа не осталась безслдною и напомнила бы нашимъ слишкомъ забывчивымъ поколніямъ, что великіе умы вка интеллигенціи, философіи и разума ждутъ еще свою золотую книгу, что рядомъ съ Руссо стоитъ еще Дидро, Вольтеръ и д’Аламберъ. Оставляя въ сторон частныя ссоры, не имющія для насъ значенія, мы обязаны воздать смраведливость великимъ оклеветаннымъ людямъ и обезпечить навсегда торжество ума, которому угрожаетъ, въ одно и то же время, и новый феодализмъ, и буржуазія денегъ’.
Въ своей стать Defense contre ses calomniateurs Картаре выступаетъ горячимъ защитникомъ Руссо. Авторъ не отвергаетъ, что у Руссо было много недостатковъ и что онъ впадалъ иногда въ жалкія и необъяснимыя заблужденія. ‘Но у великихъ людей,— замчаетъ Картаре,— есть своя слабая сторона, которую такъ хорошо умла понять Жоржъ Зандъ: ‘Мыслители, великіе люди, — говоритъ она, — всегда удручаемые существующею испорченностью и экзальтированные мечтами о лучшемъ времени, легко впадаютъ въ гордость, уединеніе, презрніе, въ мрачное и недоврчивое настроеніе, и счастливы, если могутъ остановиться на ипохондріи и не дойти до полнаго отчаянія’. Въ своей рчи въ столтнюю годовщину смерти Руссо Луи Бланъ говорилъ: ‘Конечно, Руссо не былъ безгршнымъ, но, ради истины, исторія должна признать, что онъ выкупалъ свои слабости многими достоинствами, безкорыстіе доходило у него до геройства, онъ часто лишалъ себя необходимаго, чтобы помочь бднякамъ, его сердце было чуждо зависти и не помнило зла, друзья, съ которыми онъ разсорился, не могли, несмотря на вс свои нападки, помшать ему любить ихъ. Онъ всегда поспшно говоритъ обо всемъ, что онъ сдлалъ дурнаго, и часто съ намреніемъ умалчиваетъ о своихъ хорошихъ поступкахъ: такъ, онъ ничего не говорить о своемъ завщаніи 1787 года, гд онъ оставляетъ m-me Варенсъ все, что у него было, если даже онъ впалъ въ такую слабость, что бросилъ своихъ дтей, то и эту ошибку он искупилъ угрызеніями совсти, строки въ Эмил по этому поводу дышатъ глубокою, жгучею скорбью’. ‘О великихъ людяхъ,— продолжаетъ дале Луи Блинъ, — нельзя судить по тому или другому поступку изъ ихъ частной жизни. Если, какъ люди, они заслуживаютъ осужденія, то, по справедливости, не должно ихъ щадить, но нельзя судить о нихъ только на основаніи этого, не надо забывать, что у нихъ два существованія: одно, которымъ они смшиваются со всми остальными людьми,— другое, составляющее главную часть общей жизни, одною стороной своего существованія они принадлежатъ себ и своимъ близкимъ, другою — человчеству. И мы, главнымъ образомъ, можемъ требовать у нихъ отчета о второй половин ихъ дятельности. Великіе государственные люди должны намъ дать отчетъ въ своей политик, великіе ораторы — въ своихъ рчахъ, великіе писатели — въ своихъ книгахъ’.
‘Изъ этого не слдуетъ заключать,— говоритъ Картаре,— что надо оставить въ сторон человка, что не надо изучать его физіономію, владющія имъ страсти, что не надо устанавливать связь между его произведеніями и его личными принципами, но какъ бы ни были интересны подобныя изслдованія, они не должны стараться раздавить общественнаго дятеля подъ тяжестью недостатковъ частнаго человка’, Картаре продолжаетъ защиту Руссо на многихъ страницахъ. Изъ нихъ можно отмтить еще нсколько словъ объ Исповди Руссо. ‘До сихъ поръ,— говоритъ авторъ,— продолжается споръ: имлъ ли право Руссо отдавать, такимъ образомъ, на общественный судъ ошибки своей частной жизни’, и приводятъ дале мнніе Жоржъ Зандъ по этому вопросу: ‘Ошибка никогда не бываетъ одинокою,— говоритъ она, — нтъ проступка, который не имлъ бы кого-нибудь причиною или соучастникомъ, нельзя обвинять себя, не обвиняя, въ то же время, кого-нибудь изъ людей, не только врага, нападающаго на насъ, но и друга, насъ защищающаго. Большая часть нашихъ ошибокъ у насъ, честныхъ людей, сущіе пустяки, и мы были бы слишкомъ добры, если бы стали обвинять себя передъ безчестными людьми, длающими зло обдуманно и ловко, Общество состоитъ изъ тхъ и изъ другихъ. Показывать себя хуже, чмъ мы есть на самомъ дл, значило бы ухаживать за обществомъ, чтобы растрогать его или понравиться ему. Я страдаю ужасно, видя, какъ унижается великій Руссо и воображаетъ, что, преувеличивая, даже, можетъ быть, выдуманныя свои грхи, онъ оправдываетъ себя въ порочности сердца, въ которомъ обвиняли его враги. Конечно, онъ не обезоружилъ ихъ своему Исповдью’. Самъ авторъ становится на сторону общественной исповди и признаетъ за нею большое значеніе. ‘Мое чувство,— говоритъ онъ,— какъ моя душа и мое тло, принадлежитъ человчеству. Мы измряемъ же мозги великихъ покойниковъ, почему же ихъ душевный строй, а, слдовательно, сознаніе въ своихъ ошибкахъ, въ своихъ слабостяхъ, не можетъ быть тоже предметомъ изученія? По крайней мр, я убжденъ, что это такъ и будетъ, когда человчество войдетъ въ періодъ научнаго изученія’.
Альфонсъ Додэ въ легкое, граціозной форм семейной бесды выражаетъ свое мнніе о Руссо. Его діалогъ за и противъ Руссо можно привести цликомъ. ‘Руссо! Я не могу безъ трогательнаго умиленія думать о немъ, говорить о немъ. У насъ имя Руссо служить предметомъ частыхъ споровъ, это наше поле сраженіе… ‘Грязный типъ!’ — говоритъ мой старшій сынъ, студентъ медицины, великодушный и страшно молодой, несмотря на свои книги и готовальни. ‘Скверный господинъ!’ — подтверждаетъ моя жена, утонченная парижанка, прекрасная мать и большая артистка, но въ высшей степени женщина,— и слава Богу!— Я — уже очень старый, я, прожившій сто лтъ по опыту и по страданію, я волнуюсь, защищаю своего учителя и его жизнь, и его Исповдь. Я открываю имъ человка и его произведенія, и, объясняя имъ, я самъ лучше понимаю его. Человкъ этотъ стоитъ одиноко, узкользая отъ общественныхъ условностей, обвиняя себя, говоря все, ‘свидтельствуя’ громкимъ и твердымъ голосомъ передъ своимъ временемъ и передъ грядущими временами.
‘Онъ циникъ!’ Вы называете цинизмомъ боязнь’ лжи, подлости, мелочную добросовстность, мученье всхъ религіозныхъ душъ, эту жажду искренности, которая горитъ въ насъ всхъ, стремящихся къ истин. ‘Неблагодарный!’ О, да, мн хорошо извстна эта легенда о неблагодарности. Со мной было то же и вы знаете, мои милые, какъ мы смемся надъ этимъ между собою. Бдный великій Руссо! онъ былъ такъ наивенъ, что принялъ гостепріимство искусной болтуньи, павильонъ въ конц парка, мечту всхъ артистовъ, не зная, что все оплачивается и что отъ него потребуютъ, когда вздумается, тягостнаго вознагражденія. ‘Лакейская душа!’
‘Слово принадлежитъ Тэну, а мн кажется, что оно недостойно этого высокаго ума. Онъ становится на сторону гостиной противъ писателя, противъ возставшаго философа, отвернувшагося отъ общества, которое онъ зналъ и осудилъ. И разв не были они вс въ такомъ случа лакеями — и Вольтеръ, и д’Аламберъ, и даже великій Дидро?
‘А его дти, — что ты скажешь объ его дтяхъ!?’
‘Несчастіе этого великаго человка было въ его желаніи согласовать свою жизнь съ своею доктриной,— это его подводный камень. Довольно проповдывать, надо дйствовать, довольно теорій, надо дать картину. А такъ какъ доктрина всегда слишкомъ цльна, выше человка, то, исполняемая въ точности, она становится безуміемъ, она можетъ сдлаться преступленіемъ. Вспомните безумцевъ 93 г. Ближе къ намъ, при боле спокойномъ теченіи идей, взгляните на Толстаго, бросающаго свои прекрасные романы, чтобы сдлаться сапожникомъ, хлбникомъ, косцомъ и т. д. Все это старо, какъ свтъ, и поможетъ вамъ понять Россо, отдающаго своихъ дтей въ воспитательный домъ, отдающаго ихъ государству, какъ въ’ учрежденіе, о которомъ онъ мечталъ. И почему вы знаете, что онъ не плакалъ, совершая этотъ жестокій поступокъ? Кто можетъ сказать, что борьба между сердцемъ отца и головой философа не была ужасна?
‘Ну, сколько бы ты ни защищалъ его, вс его современники противъ него, — это злой, сварливый человкъ’. А они разв не надодали ему, не преслдовали его даже въ его семейной жизни? Его хотли сдлать счастливымъ особеннымъ образомъ, наперекоръ его вкусамъ, нуждамъ, болзни, истощавшей его, его заставляли насильно говорить, писать, а онъ отвчалъ ‘нтъ’ на приглашенія прекрасныхъ дамъ съ литературными вкусами, всхъ этихъ нескромныхъ, надодливыхъ бритыхъ лицъ, на эти тираническія, убійственныя дружбы, какъ дружба добраго Дидро, игравшаго во всей этой исторіи роль грубаго, неловкаго водолаза, утопившаго человка, котораго онъ хотлъ вытащить изъ воды, онъ кричалъ ‘нтъ’ всмъ, кто отнималъ у него время, мшалъ ему думать, писать, страдать въ поко, всмъ этимъ ‘salonniers’, вчно спрашивавшимъ у него музыку De in de village, всмъ этимъ хорошенькимъ пестренькимъ попугайчикамъ, хотвшимъ имть его у себя, показывать его какъ дрессированнаго ярмарочнаго медвдя, которому они надли намордникъ, когда онъ вопилъ: ‘Нтъ, оставьте меня, я работаю, я страдаю, мн надо еще такъ много сказать, а у меня такъ мало часовъ осталось до послдней ночи’. Конечно, его ‘нтъ’ звучало какъ наше zut и даже хуже, но онъ былъ правъ. Въ чемъ еще упрекаютъ его и въ чемъ я хочу его оправдать, это грязь въ нкоторыхъ страницахъ,— книга падаетъ изъ рукъ честной женщины, обезсиленной, раненой въ своихъ лучшихъ чувствахъ. Тмъ хуже. Исповдь должна быть исповдью. Руссо написалъ для женщинъ Новую Элоизу, пусть женщины нашего времени попробуютъ ее прочесть. Но Исповдь — книга для мужчинъ, для вагона курящихъ. И кто осмлится упрекать Монтэня за подробности, которыя онъ намъ даетъ о своей частной жизни, о своемъ гардероб? ‘Ахъ, вотъ ужъ твой Монтэнь! Еще одинъ, котораго я ненавижу’. И моя жена прибавляетъ, смясь: ‘На этихъ дняхъ я брошу въ огонь твоего учителя’.
Другой знаменитый французъ, Бертело, въ своемъ письм къ Картаре, объясняетъ, между прочимъ, успхъ Руссо между его современниками страстнымъ характеромъ его книгъ и его магическимъ стилемъ. Сантиментальная сторона его произведеній и любовь къ природ, которой они вс проникнуты, еще боле усилили этотъ успхъ въ искусственномъ и испорченномъ свт, особенно у женщинъ какъ его, такъ и послдующаго поколнія.
Но, главнымъ образомъ, славу Руссо составили основныя идеи его твореній, мысли, переполняющія Общественный договоръ и Эмиля, задачи, поставленныя тамъ, и роль, которую он играли въ исторіи Франціи и всего міра. Поклоненіе демократіи, республик и революціи не можетъ не вызывать нкотораго поклоненія передъ ихъ защитниками. Отсюда вытекаетъ и любовь къ Руссо, имя котораго народная традиція связываетъ съ именемъ Вольтера и ставить ихъ иниціаторами революціи. Вс произведенія Руссо проникнуты принципами равенства, онъ громче всхъ говорилъ во имя справедливости, въ защиту бдныхъ и угнетенныхъ. Онъ былъ отцомъ и предшественникомъ соціалистовъ. Въ этомъ заключается главное различіе между Руссо и Вольтеромъ. Мысли Вольтера, обдуманныя, опредленныя и точныя, вполн были исполнены реформами революціи. Но дло, предпринятое Руссо и соціалистами, гораздо обширне. Оно касается вчныхъ, безграничныхъ вопросовъ, которые человчество должно преслдовать безостановочно, подъ страхомъ гибели, но которые врядъ ли будутъ когда-нибудь вполн ршены. Поэтому произведенія Руссо неисчерпаемы, они живутъ въ настоящемъ и будутъ жить въ будущія времена.
‘Этою стороной своихъ произведеній,— говоритъ Бертело,— привлекъ меня Руссо во дни моей юности, и я остался вренъ если не его доктринамъ, то, по крайней мр, его стремленіямъ, несмотря на жестокое разочарованіе 1848 г. И не я одинъ остался вренъ этимъ свтлымъ надеждамъ. Многіе ученые нашего времени вмст съ методическимъ умомъ, основаннымъ на непосредственныхъ наблюденіяхъ и опытахъ, соединяютъ воображеніе и умъ мистическій, который уноситъ ихъ въ область желаній и мечты. Конечно, и у революціи, по словамъ Бертело, есть много пробловъ и ошибокъ, но, тмъ не мене, результаты ея громадны. Большая часть ея принциповъ свободы, справедливости и братства составляетъ основную часть нравственнаго существа Франціи и даже каждаго цивилизованнаго человка. Тотъ день,— восклицаетъ Бертело, — когда Франція разочаруется въ революціи и откажется преслдовать осуществленіе идеала, которому она такъ много пожертвовала, она будетъ банкротомъ въ глазахъ окружающихъ ее націй. Мы будемъ тогда наканун гибели нашего отечества’.
Жюль Кларети въ своей замтк, озаглавленной Schiller et Rousseau, касается преимущественно вліянія Руссо на Шиллера. Замтку эту приводимъ цликомъ:
‘Что сказать о Руссо? Если можетъ быть сложное существо, то это Жанъ-Жакъ. Онъ никогда, если можно такъ выразиться, не бываетъ тождественнымъ съ самимъ собою. Одни его ненавидятъ, другіе обожаютъ, и я знаю людей, которые поперемнно то обожали, то ненавидли его.
‘Впрочемъ, въ одномъ и томъ же человк — это ужъ одна изъ неизбжностей нашего существованія — заключается нсколько человкъ, переживающихъ одинъ другаго. Руссо въ Шарметт такъ же походитъ на Руссо въ Эрменонвилл, какъ призраки юности на устарлую дйствительность. Этотъ Руссо нашей юности имлъ своихъ фанатическихъ послдователей не только во Франціи между молодыми людьми и женщинами, но и за границей, особенно въ Германіи, въ то время, какъ Гёте, умъ энциклопедическій, увлекался Дидро и переводилъ его, Шиллеръ, боле сантиментальный, восторгался Жанъ-Жакомъ съ юношескою страстью, доходившею до бреда.
‘Въ Антологіи 1782 г. авторъ Донъ-Карлоса даетъ исходъ своему энтузіазму къ философу, и своему гнву на преступный вкъ, не умвшій понять такого генія. Надо прочесть эти пылкія строки, внушенныя авторомъ Исповди раздраженному поэту. Можно подумать, что самъ герой Разбойниковъ мечетъ громы противъ общества и налагаетъ клеймо на свой вкъ, вкъ Жанъ Жака, несчастнаго, непризнаннаго Жанъ-Жака.
‘Памятникъ позора нашего времени! Вчный позоръ твоего отечества, могила Руссо, привтствую тебя!— восклицаетъ Шиллеръ.— Миръ и покой твоимъ останкамъ! Миръ и покой!— ты напрасно искалъ ихъ. Миръ и покой!— здсь ты нашелъ ихъ! Когда же закроется древняя рана? Нкогда въ этомъ свт царствовалъ мракъ и мудрецы умирали, теперь здсь стало свтле, а мудрецъ умираетъ. Сократъ погибъ отъ софистовъ, Руссо страдаетъ, Руссо умираетъ отъ христіанъ,— Руссо, хотвшій изъ христіанъ сдлать людей’.
‘Для Шиллера Руссо не только христіанинъ въ полномъ значеніи этого слова, но даже больше: это ателъ и, конечно, Жанъ-Жакъ былъ бы не мало удивленъ такимъ почетомъ. ‘Ты не былъ созданъ для земли,— говоритъ Шиллеръ.— Ты былъ слишкомъ честенъ для нея, слишкомъ великъ, можетъ быть, слишкомъ скроменъ. Вернись къ себ, къ ангеламъ, твоимъ братьямъ, отъ которыхъ ты ушелъ!’
‘Сравнивая этотъ дифирамбъ Шиллера съ научною критикой нашего времени, можно измрить пространство, отдляющее 1782 г. отъ 1889 г. Брать ангеловъ представляется намъ больнымъ, желчнымъ и раздражительнымъ существомъ. Но этотъ революціонеръ долженъ былъ нравиться молодому Шиллеру, поэту, экзальтированному еще боле, чмъ Руссо, влагающему въ уста Карла Моора, гуманитарнаго разбойника, слдующее восклицаніе: ‘Я былъ безумецъ, когда воображалъ, что усовершенствую міръ посредствомъ преступленій и упрочу законы анархіей’.
‘Что особенно интересно въ похвал, лучше сказать — въ апофеоз Руссо Шиллеромъ, это то, что нмецкій поэтъ восхваляетъ Жанъ-Жака за то, что онъ не французъ и не иметъ въ себ ничего французскаго. По его мннію, Руссо былъ ‘настоящимъ метеоромъ для французскихъ умовъ’. Шиллеръ шелъ дальше: въ одной изъ строфъ, которую онъ вычеркнулъ, но которую сохранилъ Ad. Regeier, въ той же стать въ Антологіи, озаглавленной Rousseau, онъ спрашиваетъ себя, не въ бреду ли была Парка Жанъ-Жака? ‘Ее въ безуміи ли горячки вскормила она тебя на берегахъ Сены? О, я вижу, какъ будутъ поражены наши предки, когда, при звукахъ послдней трубы, они увидятъ Жанъ-Жака возставшимъ изъ французской могилы’. И, впадающій въ декламацію, взволнованный, пылкій, гиперболическій поклонникъ Руссо, нмецкій поэтъ смотритъ на него какъ на ‘бдную блуждающую звзду’ на ‘базар житейской суеты’. Въ этотъ день авторъ Разбойниковъ превосходилъ своимъ пессимизмомъ Шопенгауера. Онъ судилъ о Руссо, какъ мы судимъ о немъ въ двадцать лтъ.
‘Въ сущности, онъ правъ, и Жанъ-Жакъ, конечно, не иметъ, какъ Вольтеръ, напримръ, свойства чистой французской расы. Это не только разстроенный мозгъ, но мозгъ экзотическій. Онъ имлъ вліяніе не на одного молодаго Шиллера, но на многихъ молодыхъ людей не только 1782 года, но и 1793’ года, мы не разъ встртимъ его въ рчахъ эпохи террора, съ его жаждой справедливости, съ его декламаціей, съ его великодушными, но страшными химерами. Все, что было краснорчиво въ Contrat social, станетъ реторикой на трибун, а когда реторика переходитъ въ дйствіе, человчество страдаетъ отъ гуманитарныхъ затй (l’humanit souffre de l’humanitairerie).
‘Я знаю, что Руссо, дитя народа, воплощаетъ въ себ страсти, страданія, возстаніе и отмщеніе народа. Но этотъ великій человкъ — предметъ поклоненія нашей юности — скоре не принадлежитъ ни къ какому классу. Онъ больше слуга, чмъ работникъ, это Рюи Блазъ, который влюбляется въ женщину, служа ей. ‘За столомъ я искалъ случая услужить ей, я по ея глазамъ угадывалъ ея желанія, я ловилъ моментъ, когда надо было мнять тарелку’. Умъ у него высокій, душа низка нкоторыми своими сторонами. Говоря о Терез Левассеръ, Руссо можетъ сказать самымъ естественнымъ образомъ, не понимая значенія своихъ словъ, что удручаетъ душу: ‘Она не удовлетворяетъ меня съ нравственной точки зрнія, но она даетъ мн хорошій бульонъ, когда я болнъ’. По крайней мр, онъ искрененъ, онъ откровененъ до грубости, раскрывая себя всего, онъ доходитъ до наивности. Посл Исповди надо было бы читать бесды Бернардена де-Сенъ-Пьера съ его учителемъ, он служатъ какъ бы примчаніями къ Прогулкамъ одною путника. Онъ его любитъ, глубоко любитъ. Въ немъ говоритъ не только ученикъ, но и другъ. Суровый Прудонъ, найдя подпись одного революціонера 1848 г. подъ девизомъ Руссо: Vitam impendere verо, яростно подписалъ внизу: ‘Вс нагло бравшіе этотъ девизъ — лгали’. Нтъ, это-то и оправдываетъ Руссо, объясняетъ его, обрисовываетъ, прощаетъ и освящаетъ. Онъ не лгалъ. Онъ, по выраженію Паскаля, ни ангелъ, ни зврь. Онъ не ангелъ, о которомъ говоритъ Шиллеръ, но онъ и не чудовище, не кабанъ, котораго бы такъ охотно затравили его враги.
‘Это — человкъ, одинъ изъ самыхъ великихъ между великими, одинъ изъ самыхъ слабыхъ между слабыми. Помшанный на преслдованіи, безсильный въ любви, онъ сгораетъ желаніемъ быть любимымъ и встрчаетъ воображаемую или дйствительную ненависть. Зачмъ онъ навсегда не остался въ Шарметт? Можетъ быть, онъ былъ бы тамъ счастливъ. Но счастья нигд нельзя найти. Оно не вн насъ, оно въ насъ самихъ.
‘И — кто знаетъ?— человчеству необходимы, можетъ быть, заложники скорби (otages de douleur), которые страдаютъ за него, учатъ его и какъ надо переносить страданіе, и какъ надо довольствоваться призраками, крохами счастья, такъ какъ въ этомъ мір нтъ ничего абсолютнаго, кром смерти’.
Eugè,ne Garcin, въ своей стать Jean-Jacques sous la rvolution, подробно разсматриваетъ вліяніе Руссо на французскую революцію. ‘Часто въ моихъ мечтахъ,— начинаетъ авторъ свою статью,— передо мной проходятъ великіе люди, великіе народные вожди и трибуны, я спросилъ ихъ, въ чемъ заключается тайна ихъ могущества и ихъ побды, и они отвчали: ‘Эта тайна заключается въ нашемъ идеал родины и человчества, нашимъ мечомъ было это слово, нашею силой — душа философовъ, которые насъ воспитали!’ Наиболе почитаемымъ философомъ, — говорить авторъ, — былъ Руссо. Въ чемъ же заключалась его сила? Многіе смотрятъ на него какъ на представителя партіи, а Лабуле называетъ его ‘великимъ первосвященникомъ якобинцевъ’. Правда, Робеспьеръ и Сенъ-Жюстъ говорятъ о Руссо, какъ о своемъ учител, но, въ то же время, вс жирондисты и главная представительница ихъ, ш-те Roland, смотрятъ на него чуть не съ обожаніемъ. Такимъ образомъ, въ его великомъ сердц соединились дв враждующія партіи.
‘Руссо провозглашалъ власть народа (la souverainit du peuple), но онъ не хотлъ этимъ сказать, какъ думаетъ Эд. Лабуле, что народъ можетъ всегда ршать, что справедливо и что несправедливо, поэтому на него не должна падать отвтственность во всхъ ужасахъ террора. Чтобы доказать это, достаточно провести слдующія строки изъ Economie politique великаго философа: ‘Предлогъ общественнаго блага самый опасный бичъ для народа. Обязательство народнаго союза разв не состоитъ въ томъ, чтобы заботиться о сохраненіи послдняго изъ его членовъ съ такимъ же стараніемъ, какъ о сохраненіи всхъ другихъ? И разв благо каждаго отдльнаго гражданина не составляетъ такое же общественное дло, какъ и благо всего государства? Пусть мн скажутъ, что одинъ долженъ погибнуть для спасенія всхъ: я преклонюсь передъ этими словами въ устахъ достойнаго патріота, который добровольно и изъ чувства долга идетъ на смерть для спасенія своей страны, но если подъ этимъ разумютъ, что правительство можетъ жертвовать однимъ невиннымъ для блага всего народа, то я объявляю это правило самымъ ужаснымъ изъ всхъ, которыя когда-либо придумывала тиранія, самымъ фальшивымъ, самымъ опаснымъ… Заставьте защитниковъ этого правила объяснить лучше, что они разумютъ подъ словомъ государственный организмъ, и вы увидите, что они сведутъ его къ небольшому числу людей, не составляющихъ народа, и которые, обязавшись клятвенно погибнуть ради его спасенія, хотятъ, чтобы онъ погибъ вмсто нихъ.
‘Поэтому великіе революціонные дятели, лично знавшіе Руссо, никогда не длали ему несправедливаго и жестокаго упрека въ пролитой крови.
Дале авторъ указываетъ на громадное вліяніе, которое имлъ Руссо на Лазаря Карно, ‘организатора побды’, великаго предводителя національнаго войска. Странно можетъ казаться, что военный геній поклоняется философу, всегда стремившемуся къ установленію мира, но Карно смотрлъ на войну только какъ на необходимую защиту противъ нападенія непріятеля, онъ, также какъ и Руссо, хотлъ создать воиновъ, способныхъ побждать, но чуждыхъ милитаризма, и стремился на дл примнить слова своего учителя: ‘Всякій гражданинъ долженъ быть солдатомъ изъ чувства долга, но никто не долженъ смотрть на это, какъ на ремесло’.
Руссо, какъ извстно, всегда былъ защитникомъ мира и даже мечталъ о возможности вчнаго мира. Первая мысль объ этомъ явилась у него при чтеніи Проекта вчнаго мира аббата Сенъ-Пьера. Племянникъ аббата, графъ Сенъ-Пьерръ, и друзья Руссо просида его составить извлеченье изъ сочиненія аббата, чтобы, такимъ образомъ, сдлать доступными, для всхъ свтлыя и глубокія мысли, затерянныя въ масс длиннотъ, скучныхъ и запутанныхъ разсужденій и доказательствъ. Руссо блестящимъ образомъ исполнилъ свою задачу и изъ 23 толстыхъ томовъ составилъ 30 страницъ ‘полныхъ жизни, летящихъ какъ стрла къ своей цли, пылающихъ огнемъ горячаго убжденія’. Онъ издалъ свою работу подъ заглавіемъ: Extrait du projet de paix perptuelle de m. l’abb de St.-Pierre. Онъ по справедливости могъ бы назвать эту работу своею, но всегдабылъ честенъ до щепетильности въ этомъ отношеніи. На замчаніе своего друга Бастида, что такое заглавіе слишкомъ скромно, Руссо отвчалъ, что хотя онъ, правда, смотрлъ на предметъ съ другой точки зрнія, чмъ аббатъ, и приводить другіе доводы, но что главная заслуга труда принадлежитъ все же аббату.
Нсколько времени спустя Руссо издаетъ уже лично ему принадлежащую работу: Jugement sur la paix ternel (Сужденіе о вчномъ мир). ‘Такимъ образомъ, онъ является и могучимъ толкователемъ идеи, и великимъ мыслителемъ, подвергающимъ критик воздвигнутое зданіе не для того, чтобы покачнуть его, но чтобы укрпить’. Цль аббата С.-Пьера: основать вчный миръ въ Европ — великая цль, но средства для ея достиженія дтскія. Слишкомъ много полагаясь на высокія идеи, онъ забывалъ про страсти. ‘Онъ работалъ,— говоритъ Жанъ-Жакъ,— для воображаемыхъ существъ’.
Eugè,ne Garcin помщаетъ въ своей стать, какъ онъ выражается, извлеченіе изъ извлеченія изъ проекта о вчномъ мир.
Въ введеніи Руссо, какъ истинный поэтъ, воспваетъ предпріятіе: ‘Никогда умъ человческій не былъ занять боле, великимъ, прекраснымъ и полезнымъ проектомъ… Никогда никто не заслуживалъ такого вниманія публики, какъ авторъ, предлагающій средства для выполненія этого проекта’. Ему кажется одно время, что фактъ совершился, согласіе царствуетъ въ государствахъ и земля представляетъ ‘спокойное и мирное общество братьевъ’. Но это только сонъ. Руссо просыпается и видитъ дйствительность. Его поражаетъ странное противорчіе. Въ каждомъ государств отношенія между гражданами опредляются законами, международныхъ законовъ нтъ. Бдный мельникъ въ Санъ-Суси можетъ искать правосудія противъ Фридриха Великаго, а Марія-Терезія не могла бы найти его противъ побдителя, захватившаго у лея Силезію. За оскорбленіе частнаго лица слдуетъ наказаніе, уничтожить или подчинить націю можно безнаказанно. Миръ оберегается внутри государства, но ничто не гарантируетъ его во вншнихъ отношеніяхъ. А, между тмъ,— замчаетъ Руссо,— ‘европейскіе народы такъ связаны между собою, что малйшее движеніе одного отражается, на другомъ, чмъ тсне ихъ союзъ, тмъ ужасне ихъ разногласія, и ихъ частыя ссоры доходятъ почти до жестокости гражданскихъ войнъ’.
Средство для достиженія мира заключается въ конфедеративномъ устройств государствъ, ‘которое бы, соединяя народы тми же узами, какъ и индивидуумовъ, подчиняло бы одинаково какъ тхъ, такъ и другихъ власти за кона’. Конфедерація должна быть столь широка, что и могущественныя державы не могли бы не примкнуть къ ней. У ней долженъ быть свой судебный трибуналъ, постановляющій ршенія, обязательныя для всхъ членовъ. Она должна обладать твердостью и устойчивостью, такъ чтобы члены ея не могли самопроизвольно отдлиться отъ нея, если имъ покажется, что общіе интересы идутъ въ разрзъ съ ихъ Частными интересами.
Подобная задача можетъ встртить, конечно, массу препятствій и особенно предразсудковъ. Можно возразить, что завоеванія даютъ силу государству и славу монарху. Аббатъ Сенъ-Пьеръ возражаетъ на это, что настоящую славу монарху могутъ доставить общественная польза, довольство подданныхъ, высота задачи, не оскверненной кровью, слезами и проклятіями. А Руссо въ яркой картин рисуетъ бдствія войны. ‘Возьмемъ,— говорить онъ,— гибель людей, денегъ, силъ, истощеніе каждаго государства даже посл самой счастливой войны, сравнивъ вс эти потери съ выгодами войны, мы увидимъ, что государство часто теряетъ тамъ, гд думало выиграть, и что побдитель всегда слабе посл войны… Въ рядахъ арміи война производитъ наименьшее опустошеніе. Здсь только видимая и чувствительная потеря, но есть потери боле серьезныя и боле невозвратимыя — уменьшеніе дторожденія, увеличеніе налоговъ, прекращеніе торговли, разореніе деревень, заброшенность земледлія. Это зло, незамтное въ начал, тмъ сильне чувствуется впослдствіи, и тогда удивляются этой слабости при завоеванномъ могуществ’. Но и на это можно отвтить вчною аксіомой: ‘Si vis pacem, para bellum’. Положимъ, Европа достигла постояннаго мира, но ей можетъ угрожать вторженіе восточныхъ варваровъ.
Жанъ-Жакъ отвчаетъ: ‘Разв надо постоянно бороться у себя, чтобы сдлаться воиномъ, и разв французы мене храбры оттого, что провинціи Турэнь и Анжу не находятся въ постоянной войн между собою?’ И, разбивъ, такимъ образомъ, возраженія, Руссо заключаетъ: ‘И если, несмотря на все это, проектъ не будетъ приведенъ въ исполненіе, то не потому, что онъ химериченъ, а потому, что люди безразсудны, и быть мудрымъ среди безумцевъ тоже своего рода безуміе’.
Въ остальной части статьи Garcin, главнымъ образомъ, говоритъ о вліяніи Руссо на военныхъ представителей революціи. Войны революціи происходили только вслдствіе крайней необходимости, она всегда руководствовалась девизомъ: ‘Миръ народамъ’.
Главными представителями этого девиза въ національномъ собраніи были: Кондорсе, Лазарь Карно и аббатъ Грегуаръ. Когда была объявлена война, Кондорсе въ слдующихъ выраженіяхъ продиктовалъ декретъ законодательнаго собранія: ‘Французская нація, врная принципу не предпринимать никакой войны для завоеванія и не употреблять насилія противъ свободы какого бы то ни было народа, берется за оружіе только для защиты своей свободы и независимости’.
Другимъ апостоломъ тхъ же принциповъ былъ Лазарь Карно, который, несмотря на свой военный геній и любовь въ военному искусству, былъ всегда противникомъ войны. Онъ былъ поклонникомъ свободы, какъ и его великій учитель, и лучшую гарантію ея видлъ въ сохраненіи мира. Въ своихъ мемуарахъ онъ говоритъ: ‘Кто хочетъ быть свободнымъ, не долженъ стремиться къ завоеваніямъ’.
Главное вліяніе Руссо Garcin видитъ въ необыкновенномъ развитія чувства гуманности въ эпоху французской революціи. Онъ указываетъ, между прочимъ, на Кондорсе, который, въ своемъ завщаніи: Совты изгнанника своей дочери, пишетъ слдующее: ‘Привычка добрыхъ длъ и нжныхъ чувствъ представляетъ самый чистый и неисчерпаемый источникъ счастья… Пусть твоя гуманность простирается и на животныхъ. Ее пренебрегай оказывать имъ помощь, не будь нечувствительна къ ихъ наивной и искренней благодарности, не причиняй ни одному изъ нихъ безполезныхъ страданій,— это оскорбленіе природ и она наказываетъ насъ за это черствымъ сердцемъ’.
Такое же трогательное отношеніе, къ животнымъ выказывали ученые геніи — Ламаркъ и Жоффруа Сентъ-Иллеръ, они старались найти тайную связь между человкомъ и животнымъ: ‘Человкъ и высшія существа въ зачаточномъ состояніи проходятъ вс фазы, на которыхъ останавливается развитіе низшихъ существъ, слдовательно, тсное родство соединяетъ ихъ всхъ. Какое счастье дать возможность подняться самымъ низшимъ!’ ‘Эта новая идея,— говоритъ дальше авторъ статьи,— перешла Рейнъ и Ламаншъ, чтобы вернуться къ намъ оттуда подъ именемъ Дарвина. Теперь говорятъ: дарвинизмъ, а также трансформація, эволюція, подборъ, борьба за существованіе’. ‘Тамъ,— продолжаетъ авторъ,— гд мягкій французскій геній видлъ согласіе, симпатію и всеобщее братство, суровый англо-саксонскій геній нашелъ соперничество, антипатію и всеобщую борьбу, одинъ законъ владетъ существами — борьба за существованіе’ (Struggle for life). Авторъ съ глубокою скорбью отмчаетъ, что эти принципы прокладываютъ себ путь въ частную и общественную мораль. Такимъ образомъ, новое поколніе стремится разрушить принципы 89 г. ‘Совершилась полная метаморфоза,— говоритъ онъ дале,— наша земля становится обширнымъ колизеемъ, гд грызутъ и пожираютъ другъ друга зври въ лсахъ, птицы на воздух, рыбы въ водахъ. И нащъ родъ подчиняется тому же закону, Гобзъ уже сказалъ: ‘Homo homini lupus est’.
И авторъ призываетъ въ заключеніе друзей революціи и стараго французскаго генія возстать противъ этихъ новыхъ гибельныхъ принциповъ и противупоставить имъ свтлые принципы 89 г., стремившіеся къ вчному миру и къ братству народовъ.
Ch. Fauvety въ своей стать тоже касается вліянія Руссо и Вольтера на развитіе революціонныхъ идей во Франціи, но Вольтеръ, по его мннію, былъ, главнымъ образомъ, представителемъ религіозной эманципаціи, а Руссо олицетворялъ собой политическое и соціальное освобожденіе народовъ. Рядомъ съ ними стоитъ цлая плеяда философовъ: Дидро, д’Аламберъ, Кондильякъ, Мабли, Гольбахъ и др., къ которымъ такъ подходятъ слова Вольтера, сказанныя о Монтескьё: ‘Онъ нашелъ потерянныя права человческаго рода’. Эти священныя права вдохновляли Руссо въ Общественномъ договор и стали въ 1776 г. основаніемъ 13-ти конституцій Соединенныхъ Штатовъ. Въ наше время заслуги иниціаторовъ великаго движенія и ихъ страстныхъ поклонниковъ 89 г. подвергаются суровой критик, ихъ обвиняютъ въ заблужденіяхъ и ошибкахъ. Между тмъ, великіе мыслители и дятели служатъ прогрессу даже своими ошибками. Они вызываютъ столкновеніе двухъ принциповъ: порядка и свободы и производятъ борьбу, дающую жизнь обществу.
Консервативная идея соціальнаго порядка представляетъ коллективные интересы, идея свободы, вызываемая чувствомъ личнаго интереса, необходимостью ежедневной борьбы за существованіе, представляетъ эгоистичныя страсти человка (любовь къ себ, къ семь, честолюбіе, любовь къ роскоши и т. д.) и вызываетъ въ каждомъ обществ теченіе индивидуальное.
Такимъ образомъ, постоянно существуютъ два теченія-антагониста, которыя надо соединить въ одномъ могучемъ принцип, чтобы создать гармонію въ политическомъ организм.
Этимъ третьимъ принципомъ, необходимымъ синтезомъ двухъ другихъ, является государство, правительство, владющее авторитетомъ закона и могуществомъ силы, чтобы управлять различными элементами и заставить ихъ содйствовать цли, намченной сознательнымъ, просвщеннымъ умомъ, всегда въ гармоніи съ разумомъ вещей. Восемнадцатый вкъ былъ во Франціи вкомъ философскихъ споровъ, но вс они соединялись подъ знаменемъ раціонализма. Были боле или мене натуралисты или матеріалисты, какъ Дидро, Гольбахъ, Гельвецій, боле или мене сенсуалисты, какъ Кондильякъ, деисты или спиритуалисты, какъ Монтескьё, Вольтеръ и Руссо, но они всегда преклонялись передъ вчными принципами разума и сражались противъ старой вры, противъ ея чудесъ, суеврій и фанатизма. Раціоналистическая философія начинается съ декартовскаго: ‘я мыслю, слдовательно, существую’. Она нашла священныя права человчества и открыла ему свтъ. Революція была только логическимъ завершеніемъ этой философіи, ея духовнымъ завщаніемъ и провозвстницей новаго порядка. Теперь міромъ владетъ позитивизмъ, подъ предлогомъ освобожденія отъ абсолютнаго и пустыхъ метафизическихъ умозрній, ему запрещаютъ доискиваться причинъ и цлесообразности существующаго начало и конецъ относятъ къ области невдомаго, человческое сознаніе ограничивается, такимъ образомъ, только областью ощущеній, философія уничтожается, какъ искательница основныхъ первыхъ истинъ, и подчиняется наук, какъ нкогда ее заставляли быть служительницею вры. Теперь знаютъ только факты въ соціологіи, нравственности, въ религіи и даже въ философіи. Есть экспериментальная политика, экспериментальная мораль, экспериментальная философія и даже позитивная и экспериментальная религія, замнившая божественный идеалъ первобытнымъ фетишизмомъ, поклоненіемъ какому-нибудь идолу, котораго каждый можетъ воздвигнуть для себя самъ, своими собственными руками.
Авторъ признаетъ необходимость изученія фактовъ, но оно должно быть одухотворено идеаломъ, безъ котораго человкъ низводится до степени животнаго. Человческое сознаніе живетъ какъ фактами или явленіями, воспринимаемыми чувствами, такъ и идеями, законами, принципами, которыя принадлежатъ къ области интеллектуальной, къ разуму, и образуютъ безконечную сферу невидимаго. Феноменъ, видимый фактъ, можетъ подготовляться долгою работой мысли. Какъ примръ, авторъ беретъ французскую революцію, открытіе генеральныхъ штатовъ и взятіе Бастиліи,— все было подготовлено долгою и упорною борьбой въ области мысли великихъ дятелей XVIII в. съ вковыми предразсудками и злоупотребленіями. Началомъ революціи можетъ поистин считаться тотъ день, когда впервые появился Contrat social, объявившій народное правительство единственнымъ законнымъ и естественнымъ основаніемъ политической власти и національной жизни.
Fabre des Essarta въ произведеніяхъ Руссо находитъ принципы соціализма, получившіе такое значеніе въ наше время. Руссо, по мннію автора, не былъ соціалистомъ въ настоящемъ значеніи этого слова, онъ не принадлежалъ ни къ какой школ и не основалъ свою. У него былъ слишкомъ широкій размахъ, чтобы примириться съ какою бы то ни было системой. Каждая система, какъ бы она ни была широка, представляетъ собою церковь, часто даже закрытую, у ней свои священнослужители, свои посвященные и непосвященные. Храмомъ Руссо была вселенная, у него не было ни посвященныхъ, ни прихожанъ, были только братья, ищущіе вс вмст разршенія вчной загадки, и планъ будущей республики.
Лучшимъ выраженіемъ соціализма Руссо можетъ служить его Разсужденіе о неравенств. Жанъ-Жакъ является здсь анархистомъ. За цлый вкъ до Прудона онъ нашелъ формулу его теорій: ‘Плоды принадлежатъ всмъ, земля же никому’. Начало собственности погубило человчество. И онъ восторгается до-историческими временами, чуднымъ золотымъ вкомъ, который находится въ прошломъ, а не въ будущемъ.
Любопытно, что Руссо и гармонисты (Harmoniens), исходя изъ разныхъ пунктовъ, приходятъ къ однимъ и тмъ же результатамъ по отношенію къ семь, а именно къ ея уничтоженію. Потому что, какъ бы тамъ ни говорили защитники фаланстеръ, въ ассоціаціи семья уничтожается. Для Руссо семейное соединеніе противно духу природы. Начало семьи есть первый шагъ къ неравенству. Она неразлучна съ правомъ собственности. Власть отца стсняетъ свободу ребенка. Счастье людей Руссо находитъ въ ихъ дикомъ, первобытномъ состояніи.
Но онъ понималъ, что возвратъ къ прошедшимъ временамъ невозможенъ, и восемь лтъ спустя издалъ Contrat social. Это своего рода конконкордатъ между лучезарнымъ прошлымъ и печальнымъ настоящимъ, это — не отреченіе его сердца, но капитуляція его разума, по мннію Fabre de Essarte.
Фактъ совершился, человкъ отказался отъ бродячей жизни, отъ высокихъ горъ, отъ чистаго счастья, это было его право. Но ему остается еще неотъемлемое богатство, это — его свобода. Если ей грозитъ опасность, всякое оружіе хорошо для защиты.
Допустивъ законность договора, Руссо, такимъ образомъ, вступаетъ на путь неизбжныхъ при этомъ выводовъ. Онъ уже не нашъ пылкій соціалистъ. Логика воображенія уступаетъ мсто безумію разума. Онъ доходить до нелпостей врод слдующей: ‘Свобода произростаеть не во всхъ климатахъ и можетъ быть по плечу не всмъ народамъ’.
Въ другомъ мст онъ говоритъ, что демократія хороша только въ маленькихъ государствахъ.
Онъ сдлалъ бы лучше, если бы возсталъ противъ ужасающихъ аггломерацій, длающихъ невозможнымъ царство гармоніи и свободы, если бы провозгласилъ превосходство федеративной системы, лучшимъ образцомъ которой служила его родная республика.
Не отъ демократіи умираютъ большія государства, а отъ централизаціи.
Въ заключеніе авторъ повторяетъ еще разъ, что Руссо не основалъ ни одной школы, но он исходятъ отъ него или приходятъ къ нему. Онъ соединяетъ въ себ Платона, Компанеллу, Мора, и отъ него произошли С.-Симонъ, Фурье, Прудонъ и Кабе.
Въ его произведеніяхъ соединились элементы всхъ мечтаній, химеръ, утопій и всхъ возможностей. Это и длаетъ его столь великимъ, несмотря на вс его слабости и противорчія.
Maria Desraismes разбираетъ взгляды Руссо на воспитаніе женщинъ. Женщины XVIII ст. не могли безъ глубокаго волненія читать Новую Элоизу и Эмиля, он проливали слезы при одномъ вид ихъ автора. Женщины послдующихъ поколній подчинялись тому же очарованію, даже m-me Roland была горячею поклонницей Руссо.
‘Теперь,— говоритъ авторъ,— когда боле широкое и научное образованіе просвтило намъ умъ и дало намъ боле здравыя сужденія, мы удивляемся, какъ могли женщины увлекаться авторомъ, у котораго подъ пышными фразами и пылкими выраженіями такъ и сквозило презрніе къ женщин. Конечно, изъ всхъ глупостей, которыя писались и говорились о женщин, Руссо не сказалъ ни одной новой, онъ ихъ только повторилъ, но, благодаря его извстности, он пріобрли больше значенія’.
Автору кажется страннымъ, какъ Руссо, съ его геніемъ, могъ повторять столь избитыя мста, и объясняетъ это его крайнею сантиментальностью и вліяніемъ традицій, отъ которыхъ онъ не могъ вполн освободиться.
Въ пятомъ том Эмиля Руссо, говоря о воспитаніи, объявляетъ прямо и безъ всякихъ оговорокъ, что женщина ниже мужчины и самою природой обречена на повиновеніе. Авторъ замчаетъ на это, что если женщина, по закону природы, повинуется мужчин, то она уступаетъ только праву сильнаго. Самъ же Руссо въ Contrat social горячо отрицаетъ законность этого права. Могутъ замтить, что право сильнаго по отношенію къ женщин заключается въ умственномъ и нравственномъ превосходств мужчины, ‘но,— говоритъ Maria Desraismes,— еще никто не доказалъ, что природа при происхожденіи человчества отдала въ этомъ отношеніи преимущества одному полу передъ другимъ. Кром того, это превосходство не нуждается въ закон, оно устанавливается само собою, безъ законодательнаго насилія’.
Руссо выказываетъ большую непослдовательность, отвергая преимущество силы въ политик и допуская его въ отношеніяхъ мужчины къ женщин. Противорчіе это тмъ боле сильно, что Руссо говорить дальше, что женщина призвана управлять мужчиной, хотя при этомъ ей достаточно одной четверти мужскаго образованія, а ему больше по вкусу ‘грубо воспитанная двушка, чмъ ученая и остроумная’.
Все, что касается области ума, Руссо отводитъ мужчин, женщин онъ отдляетъ область чувствъ. ‘Господство женщины,— говоритъ онъ,— заключается въ кротости, такт и желаніи нравиться, ея приказанія — ласки, ея угрозы — слезы’. ‘Онъ не подумалъ при этомъ,— говоритъ авторъ,— что вс эти вншнія проявленія чувствительности могутъ быть фальшивы, ими могутъ пользоваться и достойныя, и недостойныя женщины, и успхъ будетъ одинаковый.
Софья и Элоиза произвели цлую фалангу истеричныхъ женщинъ. Было въ мод и считалось хорошимъ тономъ, если женщина въ печальныхъ случаяхъ жизни разражалась рыданіями или падала въ обморокъ. Эта мода простиралась и на такъ называемые радостные моменты жизни: свадьба, первое причастіе и т. д. Не исполнить этого — значило показать сухость сердца, эгоизмъ, отсутствіе знанія приличій.
На возраженіе, которое могутъ сдлать, что если бы женщина была равна мужчин, то не могла бы съ начала міра переносить свое рабство и давно бы разбила свою цпь, Maria Desraismes отвчаетъ: ‘Почему такая масса людей позволяетъ руководить собою нсколькимъ лицамъ? Потому что человчествомъ владетъ лнь и оно кое-какъ приспособляется къ установленному порядку вещей, не имя большею частью достаточно энергія для постояннаго противодйствія’. За всякою попыткой возстанія слдуетъ долгій періодъ реакціи. Но миражъ начинаетъ разсеваться. Опытъ вковъ, бдствія женщинъ и борьба за существованіе, наконецъ, великое дыханіе свободы, увлекающее народы, проповдь правъ, составляющихъ основу всякаго политическаго, соціальнаго и индивидуальнаго требованія, пробудили, наконецъ, женщину отъ ея сновидній. Безпристрастные мыслители давно начали понимать, что соціальныя неурядицы, волнующія общество, остановка прогресса, симптомы паденія могутъ быть слдствіемъ низкаго уровня развитія женщинъ. ‘Нашъ вкъ,— говоритъ авторъ,— откроетъ путь угнетенной половин человческаго рода и позволитъ ей подняться до полнаго развитія своего существа’.
‘Руссо,— заключаетъ авторъ,— обладая громаднымъ талантомъ, посялъ только же заблужденій, сколько истинъ. По истины эти такого широкаго размаха, внесли такъ много свта въ человческіе умы, что, несмотря на слабости мыслителя и частнаго человка, онъ всегда будетъ имть права на благодарность человчества’.
Таково въ общихъ чертахъ содержаніе интереснаго сборника Картаре. Мы не привели отзывовъ нкоторыхъ спеціалистовъ (наприм., музыкантовъ), любопытныхъ только для немногихъ читателей. Книга Картаре составляетъ одинъ изъ признаковъ того, что широкое и глубокое теченіе идей не заглушено въ современной Франціи практическимъ дломъ, что рядомъ съ заботами и даже преклоненіемъ передъ дйствительностью однихъ идетъ среди другихъ серьезное движеніе въ области идеальныхъ стремленій, и XVIII вкъ, осуждаемый одними мыслителями, высоко возносится другими, какъ вкъ разума и свободы.