Землевладение в Западной Европе, Кавелин Константин Дмитриевич, Год: 1877 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 68 минут(ы)

Кавелин К. Д. Государство и община

М.: Институт русской цивилизации, 2013.

Землевладение в Западной Европе

В течение минувшей зимы (1876 г.) вышло из печати в высокой степени замечательное сочинение князя А. И. Васильчикова [1] под заглавием ‘Землевладение и земледелие в России и других европейских государствах’. Появись эта книга года два раньше или позднее — она произвела бы общее глубокое впечатление, но теперь внимание русского общества поглощено исключительно ходом восточных дел, и капитальный труд честного писателя, которого Россия знает и любит, остался как бы в тени, мало оцененным. Мы, впрочем, убеждены, что это только на время. Минуют теперешние овладения всеми умами события, и к книге князя Васильчикова обратятся у нас все: и государственные и общественные деятели, и экономисты, и мыслящие люди всех направлений и оттенков. По глубине

¹ Недоразумение это уже выяснено частной перепиской с г. Кейсслерои, который обещал сделать оговорку во второй части своего труда. проводимых автором идей, по новости взгляда, по серьезности и солидности труда, по существенной важности и высокому интересу поднятых вопросов сочинение князя Васильчикова принадлежит не одной русской, но европейской литературе.

Основная задача автора — разъяснить положение и условия существования сельского населения в Западной Европе и у нас. Нужно было много знания и понимания дела, много труда и проницательности, чтобы добраться до настоящей сути дела сквозь толстый слой общепринятых так называемых либеральных и охранительных воззрений. Автор сумел остаться чуждым всяким сословным предрассудкам и интересам, не дал ввести себя в обман ни блестящей внешней оболочке мировых событий, ни воплям тех, которые умеют кричать всех громче. Невозмутимо, бесстрастно разлагает он при помощи исторических данных, статистических цифр и критики их состав современных европейских обществ и показывает настоящие причины общественных зол и страданий в Европе. Именно потому, что автор не принадлежит ни к какому политическому и социальному толку, выводы его, доступные проверке каждого, глубоко западают в душу, открывая в ходе европейской и нашей истории совершенно новые стороны, остававшиеся до сих пор в тени, незамеченные, или понятые ошибочно, под влиянием предвзятых воззрений.

Ознакомить читателей в небольшом этюде с разнообразным и богатым содержанием нового сочинения князя Васильчикова нет никакой возможности, поэтому мы ограничимся сообщением в извлечении первых пяти глав первого тома, посвященных исследованию землевладения во Франции, Англии и Германии, эти пять глав представляют округленное целое и довольно полно выражают основной взгляд почетного автора. Извлечение, которое мы здесь предлагаем, сделано как можно ближе к подлиннику и потому, без сомнения, прочтете с удовольствием.

Князь Васильчиков видит глубокое расстройство хозяйственного быта в некоторых государствах Европы. Как на признак и доказательство этого явления он указывает на эмиграцию или выселение из них в другие страны. Общий итог улучшений и общая сумма народного богатства, бесспорно, возрастают в Европе, а между тем жители стремятся к переходу из своего отечества в чужие края. После того как гонения за веру миновали, крестьяне вышли на полную волю, фабричные и городские рабочие освободились от притеснения цехов, ремесленных управ и, следовательно, самое тяжелое время для Европы миновало, — эмиграция из нее началась и продолжается, все усиливаясь. Говорят, переселенцы составляют незначительный процент населения и притом ту часть рабочих, которые по дурному поведению или беспокойному нраву не уживаются в образованных обществах, но на деле оказывается, что большая часть эмигрантов — люди трудолюбивые и бережливые, что выселения большими массами происходят не из тех преимущественно областей, где население особенно густо, а из тех, где высшие сословия завладели большей частью государственной территории. Главная масса эмигрантов набирается не из последнего, низшего класса неимущих, впавших в безвыходную нищету, а составляет верхний слой этого низшего и беднейшего класса, сохранивший еще некоторую энергию для улучшения своего положения и некоторые, хотя и скудные, средства для необходимейших расходов на переселение. Это убедительно доказывает, что несравненно большая сравнительно с эмигрантскими часть населения находится в еще гораздо худшем хозяйственном положении.

Все эти выводы подкрепляются множеством статистических данных и наблюдений. Эмиграция совершается в наибольших размерах из Англии и Германии, из земель франкских и романских она несравненно слабее, а из Италии и Франции — даже совершенно ничтожна, несмотря на то, что многие департаменты Франции и некоторые области Италии населены вдвое и втрое гуще, чем северо-восточная Германия или горная Шотландия. Обыкновенно объясняют это тем, что во Франции при мелком землевладении низшие классы вполне удовлетворены и так обеспечены своим земельным бытом, что не ищут лучшего. Против этого автор замечает, что в Испании и Италии преобладает крупное землевладение, и, однако, из этих стран эмиграция еще слабее, чем из Франции, и наоборот: в прирейнских областях Германии со времен Наполеона I введены поземельные положения и порядки наследования Франции, а между тем переселения усиливаются оттуда с каждым годом. Дело в том, что франко-латинское племя менее способно к водворению на новых местах, чем англосаксонское, к тому же под небом Франции и Италии бедность не сопряжена с такими лишениями и страданиями, как в суровых северных странах. Но по отношению к пролетариату эмиграция действует как спасительный клапан, выпускающий из котла лишние пары. В Англии и Германии, где она сделалась нормальным явлением, социальные смуты не доходят до революционных движений и междоусобий, зато во Франции, откуда эмиграция незначительна, общество бродит и вскипает периодически. С 1815 по 1870 г. из Англии выселилось около 7 млн. жителей, из Германии — не менее 3 млн., скорее гораздо более, итак, только из этих двух стран всего 10 млн., или 16,5% общего числа населения.

В Англии переселения начались в больших размерах гораздо раньше, уже в XVI и XVII столетиях, но там были или спекулятивные предприятия частных лиц, получивших в странах Нового света земли в дар от казны, или движения людей, бежавших от политических и религиозных преследований. Но в XVIII в. начали обнаруживаться другие побуждения к эмиграции — не политические, а хозяйственные и социальные. В Англии — неурожайные годы, суровые зимы, законы о бедных и общественном призрении, возлагавшие тягость расходов на пособие неимущим на местных владельцев, которые и старались их выселить в другие страны, в северной Шотландии и горных графствах — хозяйственный расчет владельцев, которым было выгоднее заставить арендаторов их земель выселиться, чтобы обратить занимаемые ими хутора и фермы в скотные дворы и овчарни. Причины эмиграции из Ирландии всем известны. Здесь ‘вся поземельная собственность принадлежит английским лордам, которые, имея свое жительство в других частях Англии и не занимаясь хозяйством, сдают свои земли в аренду, но т. к. сдача по мелким участкам оказывается, с одной стороны, более выгодной, а с другой — для отсутствующего землевладельца затруднительной, то ирландские помещики устроили в своих поместьях систему двойной аренды, т. е. сами от себя сдают ценные фермы одному арендатору или приказчику, предоставляя передавать земли по мелким частям в оброчное содержание крестьянам. Пользуясь этим правом в отсутствие самих вотчинников, сделавшихся почти безотчетными и неограниченными, приказчики-арендаторы дробили господские запашки на самые мелкие полосы и возвышали непомерно наемную плату на земли, общее расстройство крестьянского сословия следовало быстрыми шагами за такой грубой эксплуатацией, оброчные статьи дорожали, съемщики разорялись, и как к последнему убежищу от гнета землевладельцев несчастные ирландцы прибегли к переселению’ (с. 11) {Васильчиков А. В. Землевладение и земледелие в России и других европейских государствах. В 2 т.— СПб., 1876. Далее — ссылки на данную работу, если не оговорено иное. — В. Т.}. Нечего удивляться, что больше половины всех выходцев из Великобритании принадлежит Ирландии, и с 1835 по 1855 г. на 100 жителей Ирландии приходилось 37 эмигрантов, что население Ирландии, которое до 1844 г. прибывало по 14% в год и достигло 8 300 000 душ, уменьшилось на 2 554 400, из которых около 2 210 000 выселились, а остальные, около 345 000, надо полагать, умерли от болезней и голода.

В Германии с начала нынешнего столетия эмиграция тоже получила характер правильного выселения и притом под влиянием того же хозяйственного расстройства и притеснений поместного сословия, как и в Великобритании. По в последние годы выселение достигло, кажется, своего нормального предела, соответствуя приблизительно ежегодному приросту жителей, в срединной же Европе этого соответствия нет. С 1818 по 1865 г. народонаселение увеличилось в Германии на 14 704 500 человек, а выселилось только 2 млн. Поэтому вероятно, что эмиграция из Германии будет постоянно возрастать, пока не станет высылать из себя от 800 тыс. до 400 тыс. эмигрантов в год. Эмиграция происходит, главным образом, из Баварии, Бадена, Виртемберга, Гессен-Касселя, Гессен-Дармштадта. В последних двух странах вследствие эмиграции народонаселение даже уменьшилось. Но самую печальную картину немецкого сельского быта представляет, как известно, Мекленбург. Принадлежа к самым слабо населенным частям средней Европы, Мекленбург, отечество самого закоренелого юнкерства, развил выселение сельского люда до ужасающих размеров. Из этой несчастной для сельских рабочих классов страны выселяется ежегодно 1 на 100 жителей, и в то время как общее число выселяющихся батраков и работников составляет 66% общего числа эмигрантов, 59%, т. е. 56 жителей, выселяются из помещичьих имений. Такая огромная цифра эмигрантов не представляет ничего подобного в целой Европе, исключая только Ирландию. Естественно, что движение народонаселения здесь приостановилось, что число жителей в общей сложности на некоторое время даже уменьшилось, помещичьи имения опустели, и разведение в них молочного скота уступило разведению жителей.

Сводя все сказанное к окончательным выводам, кн. Васильчиков находит, что социальные смуты происходят не исключительно от ложного понимания самими рабочими своих интересов или от подстрекательства неблагонамеренных людей, волнующих народные толпы, и вообще не от искусственных и насильственных причин, а от глубокого расстройства народного быта, которое не служит вымышленным или преувеличенным предлогом, а есть действительная причина действительного неудовольствия. Чтобы определить язву пауперизма, надо бы к списку эмигрантов прибавить список призреваемых, нищих, не попадающих в число выселенцев и призреваемых, уволенных по бедности от податей и сборов, и многие другие категории лишенных всего, ускользающие от всяких исчислений. Но причины неимущества всего удобнее исследовать по данным эмиграции. Она, во-первых, доказывает, что ‘гнет безземельного состояния сделался для простого народа так невыносим, что он предпочитает страшный риск переселения и тяжкий труд водворения на новых местах всем удобствам жизни в благоустроенных государствах Старого Света. Во-вторых, она же, эмиграция, указывает, от чего люди бегут из своих отечеств и чего они ищут: они уходят от тех порядков, которые лишили их оседлости, отобрали у них земли и предали их произволу землевладельцев и капиталистов, и ищут за морями, за океанами ничего более, как участка земли или такой работы, которая дала бы возможность приобрести на заработанные деньги уголок полевых угодий за дешевую цену с избой, двором и огородом’ (с. 34). Таким образом, ‘социальные смуты, волнующие современную Европу, имеют основание и определенную цель: основание их то, что большая часть народа в этой части света находится в состоянии вечной рабочей кабалы, не имея оседлости и собственности и работая весь свой век из рода в род на других, на хозяев, — цель их, отчасти бессознательно проявляющаяся в эмиграции, есть стремление к приобретению недвижимого имущества в полную собственность, стремление, которое в Европе удовлетворено быть не может по относительной дешевизне труда и дороговизне недвижимых имуществ вообще и поземельной собственности в особенности’ (с. 35).

Подтверждением этих выводов служат последующие главы книги, в которых автор исследует распределение поземельной собственности и влияния во Франции, Англии и Германии.

Обыкновенно думают, что главное различие в сельскохозяйственном быте и социальных отношениях Франции, Англии и Германии заключается в том, что во Франции преобладает вольная и мелкая собственность, в Англии — крупное землевладение, в Германии — смешанное владение поместное и крестьянское. Кн. Васильчиков находит, что различие это не так существенно, как кажется, и что ‘расходясь в некоторых своих основаниях, аграрное положение во всей Европе развивалось под влиянием очень сходных начал и привело современные общества к одному положению — безземельному состоянию большей части народов’ (с. 48).

Во Франции малоземелье и безземелье низших классов народа обнаруживается слабее, чем в других государствах: она даже слывет типом демократического землевладения и мелкой культуры на том основании, что ее территория, состоящая по кадастру из 53 млн. гектаров {1 гектар = 0,91 десятин.}, разделяется слишком на 126 млн. делянок и 12 млн. окладных участков, а общее число собственников, по выводам некоторых статистиков, простирается до 7-8 млн. Но число делянок доказывает только чрезвычайную дробность и чересполосность, число окладных участков ничего не говорит о числе поземельных собственников, что же касается исчисления последних, то в него вкрались грубейшие ошибки. По очень сбивчивым показаниям, число поземельных собственников на самом деле колеблется между 3 100 000 и 5 500 000, но из этого числа следует исключить тех, которых владения не дают никакого чистого дохода. Таких беднейших собственников, изъятых из оклада по бедности, считается до 3 млн., да освобожденных от платежа, потому что оклад их — менее 5 сантимов, насчитывается от 600 тыс. до 900 тыс. ‘Если принимать землевладение в серьезном его значении как социальное положение, дающее некоторые, хотя и неполные средства пропитания, то люди, официально приписанные к разряду неимущих, не могут быть названы в настоящем, общепринятом смысле этого слова собственниками’ (с. 50). Стало быть, из общего числа землевладельцев надо исключить, по крайней мере, 3 600 000 беднейших домохозяев. У этой массы владельцев, по расчетам Leoncede Lavergne [2], имеется не более 20 000 гектаров земли. По другим расчетам, 3 600 000 собственников имеют от своих земель по 64 франка дохода, да существуют 3 900 000 хозяев, средняя величина которых 3,64 гектара (3,31 десятин). Из этого видно, что французское крестьянство большей частью имеет усадебную оседлость, и в этом состоит его преимущество перед немецким и английским, но назвать его поземельным собственником в серьезном смысле никак нельзя.

Обыкновенно думают, что чрезвычайная дробность и мелкопоместность поземельных владений во Франции произошли вследствие революции 1789 г. и введенной ею полной свободы землевладения и наследования. Оказывается, что ‘пропорциональное отношение между крупным и мелким землевладением очень мало изменилось в новейшей Франции, что уже в XVII и XVIII столетиях аграрное положение большей части французских крестьян было такое же, как и ныне, т. е. крайне малоземельное. Правда, состояние это значительно улучшилось от отмены различных вотчинных и корпоративных прав, упраздненных революцией, от освобождения лиц и имуществ от гнета феодальных повинностей, от вольного порядка наследования и свободы семейных разделов, но улучшения эти относятся вообще к землевладению и народному хозяйству всей страны, всех сословий, и крестьянство выиграло при этом менее, чем другие классы, общий итог крестьянских земель не увеличился, средний размер владений остался тот же или даже уменьшился, и вообще переворот совершился скорее в пользу средних сословий, чем низших’ (с. 52). Это видно из того, что пространство крестьянских земель относительно прочих разрядов крупного и среднего землевладения после революции не расширилось: та же У или, по другим исчислениям, У часть всей территории, сколько прежде было во владении крестьян, когда народонаселение Франции не превышало 20 млн., осталось и поныне в потомственной собственности при вдвое большем населении. Напротив, число средних землевладельцев увеличилось. Имеющие от 12 до 62 гектаров земли или дохода от 500 до 2000 франков владели до революции не более У всех земель, а в 1815-1830 гг. они уже завладели почти половиной всех территорий. ‘К ним, к французской буржуазии, перешла большая часть земель, конфискованных у эмигрантов и духовенства или распроданных крупными помещиками’ (с. 54). ‘Таким образом, насилие, причиненное высшим классам, не пошло в пользу низшего, землевладельческого сословия: оно создало только новый класс землевладельцев, известных под именем приобретателей национальных имуществ, класс средних помещиков недворянского происхождения, образовавшийся из торговцев, купцов, промышленников, владельцев рент и богатейших крестьян и составляющий главный корень современной французской буржуазии, она, буржуазия, а не народ, выиграла в великой лотерее французской революции и обогатилась на счет дворянства, духовенства и сельских общин’ (с. 56). Напротив, крестьянство, оставаясь при прежнем пространстве владений, и в то же время размножаясь и разделяя свои земли, в скором времени дошло до крайней мелкопоместности и чересполосности. В 1849 г., по отчету министра Пасси [3], около половины всех окладных участков, именно 5 440 580, платят менее 5 франков податей и имеют не более 1²/₃ гектара (17₂ десятин). Такое измельчание собственности лишает эти владения всякой самостоятельности и характера земледельческого хозяйства. Но дойдя до крайнего своего предела, дробление поземельной собственности в последнее время, по-видимому, приостановилось и пошло обратным путем. Правда, число делянок и поземельных окладов сильно увеличилось, но это явление относится к городским имуществам и сельским строениям, число же полевых участков, напротив, уменьшается. Таким образом, полная свобода имущественных прав имела несравненно более выгодные действия для средних и высших классов, чем для низших. Свобода разделов привела французское крестьянство к наименьшему размеру подворных участков — такому, что из землевладельцев-хозяев они постепенно обращаются в бобылей и землевладельцев-поденщиков или безземельных рабочих. ‘Уменьшение числа мелких полос означает именно этот мелкий переход земель от крестьян к среднему классу землевладельцев, а самих крестьян — в городских и сельских чернорабочих. Когда при повторяющихся разделах подворный семейный участок доходит до размера 3-4 десятин (а таковых во Франции более 3 млн.), то землевладение дается у же побочным промыслом, доходным только при виноделии или в подгородных селениях, когда они подразделяются до 30-40 кв. сажен (таковых около 600 тыс.), то, разумеется, всякая эксплуатация прекращается, даже помещение становится тесно для большой семьи, отец выживает детей из своего дома, отпуская их на городские заработки, и по смерти хозяина по невозможности разделить такое имущество оно продается наследниками смежным владельцам, но т. к. такие полосы могут оказаться пригодными только для ближайших соседей, то продавец находится от них в полной зависимости и волей-неволей уступает свой участок за предложенную, какую бы то ни было, цену зажиточному ближайшему своему соседу или помещику’ (с. 60).

В числе мер, наиболее повлиявших на крестьянский быт во Франции, была конфискация и распродажа общинных земель, т. е. тех, которые составляли собственность общин, а не в отдельности того или другого из их членов, хотя и могли находиться во временном пользовании последних. Общинные имущества в XVIII столетии были, по-видимому, очень велики. На них смотрели как на запасные земли для пользования натурой беднейшим обывателям, и потому их оберегали от отчуждения и захватов, запрещали их продавать и даже сдавать в аренду посторонним. Сначала ими заведовали местные и сельские власти, после Кольбера [4] они поступили под заведование администраторов (intendants). Впоследствии (1669 г.) доходы с общинных земель причислены в казенные имущества и казенное управление. Но с половины XVIII в. под влиянием новых экономических учений общинное владение начинает считаться невыгодным и издаются приказания разверстать общие угодья. Во время революции, в короткий промежуток 1791-1795 гг., разрешается продажа общинных имуществ, предписывается разверстать их между обывателями, они причисляются к казенным имуществам и вместе с национальными имуществами поступают в продажу, но через несколько месяцев продажа их отменяется и разверстание приостанавливается. В 1800 г. с воцарением Наполеона I все распоряжения революционного правительства относительно общинных земель были отменены, и общинные хозяйства восстановлены в прежней независимости, но в 1813 г. все общинные имущества обращены в комиссию погашения государственных долгов для обеспечения новых займов и часть продана для их погашения. После падения Наполеона и восстановления Бурбонов [5] общинные имущества (1816 г.), сколько их еще оставалось, возвращены общинам, а в 1837 г. общинным (муниципальным) советам предоставлено полное заведование всем хозяйством общин, но в 1857 г. это право опять подверглось имущественному ограничению: правительству предоставлено, когда оно усмотрит, что общинные угодья запускаются или возделываются небрежно сельскими обществами, отбирать их в свое распоряжение, устраивать на них казенные фермы, запашки и сдавать в продолжительную аренду (до 27 лет), даже продавать за счет казны для покрытия издержек эксплуатации. Несмотря на все эти превратности, общинные земли все еще довольно значительны и составляют с лишком 4 718 000 гектаров, оцененных в 1618 млн. франков и приносящих с лишком 45 млн. франков дохода. Обычное право установило, что общинные земли составляют неотчуждаемую собственность общин, но пользование ими должно быть частное, предоставленное по раскладке или жребию исключительно домохозяевам, обывателям, приписанным к общине, имеющим в ней оседлость и хозяйство, но с 1850 и 1853 гг. оседлость для пользования общинными землями более не требуется: достаточно одного жительства в общине. Само распоряжение общинными землями, предоставленное общинам, подробно регламентировано и поставлено в зависимость от утверждения коронными чиновниками — префектами и мэрами.

Общий вывод о положении поземельной собственности и экономическом положении сельского населения во Франции выходит следующий. Сельских сословий во Франции считается всего 19-20 млн. душ обоего пола, из них земледельцев (в 1851 г.) было около 14 млн., а крестьян-собственников, домохозяев — с лишком 2 млн. Сельских жителей, не владеющих собственными землями, насчитывается до 7 и даже до 10 и 12 млн. душ обоего пола, так что безземельный, неимущий класс составляет, по различным исчислениям, более У или даже более У всего числа сельских жителей. Всего сельских хозяйств во Франции не более 3 или ЗУ₂ млн. Из них принадлежащих к высшим и средним разрядам, обрабатываемых не самими хозяевами, а наемными рабочими или арендаторами, — 550 000, самими крестьянами эксплуатируются около 2 млн., остальные собственники — полмиллиона или миллион — владеют недвижимыми имуществами в таких размерах, что не могут заниматься землевладением. Все прочие сельские жители суть рабочие, наймиты, к которым должно быть причислено и большое число мелких собственников, живущих почти круглый год на наемной работе. В положение чрезмерной мелкопоместности крестьянское сословие во Франции приведено еще до революции. Так как большая часть податей и повинностей лежала на крестьянских землях, то уже издавна мелкие владельцы находили выгодным отчуждать и продавать свои полевые угодья, оставляя себе для жительства только усадебную оседлость, а для пропитания беднейшие занимались наемными поденными заработками, а более зажиточные — арендованием чужих имений исполу или за деньги. Арендование чужих земель, преимущественно испольное, составляет и поныне главный промысел французских крестьян. Оно состоит в том, что съемщик (mtayer) отдает землевладельцу вместо денежной платы половину урожая, на дурных почвах — несколько менее ¹/₃ на лучших — более ²/. Условия заключаются обыкновенно на 3 года, но в некоторых местностях вошло в обычай сдавать земли бессрочно или даже в наследственное пользование с правом поселиться на отданной в аренду земле. Обычай этот проник из Италии, где половина сельского населения суть половники.

Испольная система хозяйства не есть признак достатка, зажиточности земледельцев, страны, где она распространена, нельзя причислить к таким, где сельские обыватели пользуются наибольшей самостоятельностью. Уплата аренды известной долей валового урожая стеснительна сама по себе, и такая плата всегда бывает гораздо выше денежной ренты, взимаемой при арендовании земель. Кроме того, само существование испольного хозяйства указывает на недостаток денежных капиталов в местном населении и на малоземелье сельских жителей. Как предпочтение барщины оброчным окладам или натуральных повинностей денежным налогам, так и развитие испольного хозяйства вместо фермерства есть верный признак отсталости народного хозяйства, слабости промышленных и торговых оборотов, вообще застоя сельскохозяйственного быта.

Что касается крупных и средних землевладельцев, т. е. собственно поместного сословия, то до революции оно состояло во Франции из дворян и духовенства, которым принадлежала половина всех удобных земель: духовенству — ²/₁₀, а дворянству — ³/₁₀. Революция лишила поземельной собственности духовенство и только часть дворянства, которое, получив 1 млрд. вознаграждения за часть имуществ, проданных на 987 млн., собственно, ничего не потеряло. Но все церковные имения и У дворянских перешли к собственникам недворянского происхождения. Итак, крупное поместное сословие вследствие революции не только не уничтожилось, но расширило свои владения, и хотя изменилось в своем личном составе, но не утратило своего имущественного значения. Число крупных собственников почти не изменилось, если вспомнить, что со времени революции народонаселение Франции почти удвоилось, только вместо прежних 12 млн. гектаров оно владеет теперь 15-19 млн. гектаров и вместо прежнего среднего дохода в 3000 франков получает средний доход в 7340 франков, этому классу принадлежит теперь около ²/₅ всего поземельного дохода всей Франции, исчисленного приблизительно в 1500 млн. франков. Революция создала только сельскую буржуазию, сельское среднее сословие, столь же влиятельное, как и городское. К нему принадлежат до 550 000 землевладельцев со средним размером владений в 30-62 гектара (27-56 десятин), которых нельзя обработать рабочими силами одного семейства, а нужна помощь наемных рабочих. Этот разряд владельцев составляет главнейшую силу новой Франции. До революции он владел У частью всех земель, теперь же владеет почти половиною — 18-19 млн. гектаров. Этому классу Франция обязана преимущественно, если не исключительно, ‘громадным развитием своего народного богатства, изумительным могуществом своей производительности, улучшением культуры сельскохозяйственных промыслов и хлебопашества’ (с. 81). Но не надо забывать, что в то же время от 3 до 4 млн. семейств французских крестьян или от 11 до 15 млн. душ суть бобыли, не имеющие полевых угодий, не занимающиеся земледелием, не платящие прямых налогов, пропитывающиеся круглый год наемной работой. Из этих семейств и дворов выделяются ежегодно сотни тысяч молодых людей и переселяются в города, на фабрики и заводы, вследствие чего с 1846 по 1866 г., т. е. в течение 20 лет, число сельских жителей уменьшилось на 6%. С 1856 по 1866 г. общее число жителей во Франции увеличилось без малого на 2 млн., а число сельских жителей уменьшилось почти на 300 000 душ. Переезд сельчан в города замечается и в других европейских государствах, но нигде он не происходит в таких размерах и нигде не имеет таких социальных последствий, потому что во Франции нет спасительного клапана эмиграции, как в Англии и Германии. В окончательном итоге оказывается, что из числа удобных земель Франции (ок. 45-49 млн. гектаров) 19 млн. или 42% принадлежат крупным землевладельцам, имеющим средним числом по 300 гектаров и по 13 тыс. франков дохода, 18 300 000 или 41% — средним числом по 30 гектаров и по 1450 франков дохода и 7 400 000 или 17% — мелким, имеющим средним числом 3 гектара и 106 франков дохода. Такой аграрный строй никак нельзя считать демократическим, за какой его обыкновенно принимают.

Англия в социальном и аграрном отношении представляется обыкновенно как прямая противоположность Франции. Хотя на самом деле условия обеих стран совсем не так различны, как кажется с первого взгляда, однако в Англии образ землевладения действительно совершенно отличается от континентального, сословие крестьян-домохозяев в ней совершенно исчезло, и вся территория Англии — около 37 млрд. акров (14 млрд. десятин) — принадлежит 30 тыс. землевладельцев. Процесс обезземеления народных масс проведен в этой классической стране личной свободы и гражданской равноправности вполне, и притом без крутых мер. Здесь поместное сословие не стояло за привилегии, щедро делилось со всеми классами народа гражданскими вольностями и правами, добровольно отреклось от крепостного права, приняло на себя службу и повинности, но дорожило только одним, основным и самым существенным правом — правом землевладения. Оттого нас поражают в одно и то же время и изумительные успехи английского землевладения, и страшное развитие английского пролетариата, которое служит поучительным примером, как личная свобода может совпадать с хозяйственным угнетением и гражданская полноправность — с неимуществом.

Первоначальный строй британского населения во время вторжения норманнов был такой же, как и в других странах Европы. Коренные жители разделялись на два класса — вольных людей, владевших землей, и невольников, работавших на хозяев. Над ними, как и в других странах, которые подверглись вторжению варваров, царили завоеватели, рыцари, дружинники. После вторжения норманнов завоеванная земля поделена между дружинниками. Эти захваты и разделы произведены здесь, кажется, с большим порядком, чем в других странах, и притом под строгим надзором королевской власти. Как видно из древнейшего акта землевладения (Domesday—book, 1086) [6], положение разных классов жителей непосредственно после занятия страны норманнами стало следующее: королем было роздано всего 60 215 вотчин, феодов, из них 28 115 — церквам и духовенству и 32 100 — рыцарям, которые обязаны были за право владения исполнять службу и нести воинскую повинность. Некоторым из туземцев — англосаксам и бриттам — тоже оставлены земли или часть земель, но они были подчинены не непосредственно королевской власти, а вотчинникам, к округам которых их владения были приписаны. Между ними вольных людей было 23 000 и обязанных поселян — 102 702. Третье сословие, тоже свободное, водворенное на землях, но не на своих, а на помещичьих, были тяглые и полутяглые крестьяне, бобыли и рабы, наделенные полевыми угодьями для их обработки в пользу помещиков. Их было около 107 000. Таким образом, вся территория Англии была собственность казны, государства и его главы — короля. Всякое частное владение было условное и отдавалось с тем, чтобы за него были отправлены повинности и служба. Мелкие владельцы, в свою очередь, подчинялись крупным и тоже владели землей под условием работы, службы или оброка. Такой общественный строй находим везде, где существовало поместное или вотчинное право, но в одной лишь Англии эти первоначальные отношения верховной власти к поместному сословию удержались до наших дней и как государственная служба, так и податные тяглости действительно приняты на счет высших сословий, во всех других странах поместное сословие изъято от налогов и впоследствии освобождено от обязательной службы с сохранением, однако, права на владение, которое первоначально было обусловлено уплатой податей и отправлением личной службы.

Исполняя свои обязанности как служители короны, английские вотчинники неограниченно воспользовались своим правом землевладения. Платя подати и неся службу за весь народ, они в силу того считали себя вправе владеть всей землей. Сверх того, сознавая, что их поместное право условно, видя, что прочие классы держат земли, полученные от них, на таких же обязательных условиях, на каких они сами получили эти земли от короля, английские лорды никогда не претендовали на вотчинный суд и расправу, подобно поземельным владельцам других стран, и остались со всеми прочими обывателями в отношениях равноправных, были подсудны общим властям, без всяких льгот и податных или судебных изъятий.

Поместья, розданные королевским вассалам, состояли большей частью из господских усадеб, окруженных обширными пространствами пустошей, и не имели сословного или привилегированного характера, как на континенте. Простой крестьянин мог их свободно приобретать и, покупая имение известного размера, тем самым приписывался к потомственному сословию. Имения сами по себе не пользовались никакими исключительными правами. ‘Все земли, помещичьи и крестьянские, считались феодом короля, все владельцы были подсудны общим узаконениям и судам, все сельские обыватели признавались содержателями земель и держали эти земли непосредственно от короля, от главы государства или посредственно от вассалов, получивших их от той же верховной власти’ (с. 100). Политическое и социальное преобладание английской аристократии исключительно основано на материальной ее силе, на обширности ее владений и богатств сравнительно с прочими сословиями.

Крепостное состояние исчезло в Англии незаметно, очень давно, и притом не вследствие правительственных мер, а по добровольным сделкам помещиков с крепостными. Первый пример подан был духовенством, и уже в XI и XII вв. было много вольноотпущенных по церковным вотчинам. Этому примеру последовали светские власти. Крестьянские восстания в половине XIV в. повлияли на скорейшую отмену крепостного права, которая всюду имела характер социальной революции, а в Англии прошла незаметно. Последние крепостные были, правда, отпущены в XVI в. при Елизавете [7], но число их было уже крайне незначительно.

Таким образом, история социального быта Англии состоит не в высвобождении народных масс из-под гнета аристократических привилегий, которых вовсе не было, а в закреплении прав поземельной собственности за высшими правительственными классами, в регулировании и упрочении их имущественных прав и сельскохозяйственного быта. Такое упрочение и регулирование произведены, впрочем, исподволь и достигнуты гораздо позднее. В XV в. статутом 1448 г. вотчинникам было запрещено срывать крепостные дворы и уничтожать усадьбы, имеющие более 20 акров (7,4 десятин), а также в известных случаях отмежевывать и загораживать господские фермы из общинных крестьянских угодий. Рядом с крупными владельцами и прежние землевладельцы англосаксонского племени, сохранившие свои земли, потребовали и получили утверждение их за собой и были поставлены по своим правам наравне с завоевателями — норманнами. В XI в. их было не более 23 тыс. Этот разряд собственников составил впоследствии под именем gentry (мелкопоместного дворянства) второй слой английского землевладения, вторую ступень поместного сословия. Органом его была палата общин [8] как орган высшего разряда, лордов — верхняя палата [9]. Все прочие — разночинцы и крестьяне — вольные и невольные — не были лишены своих земель, но были приписаны к вотчинникам дворянства и духовенства и стали подведомственны новым землевладельцам. Эти обыватели постепенно обращены из бессрочных и обязанных поселян в вольных посрочных арендаторов: их бесправное состояние обратилось в законное, но условное пользование землей, из оброчников и барщинников они обратились в фермеров, съемщиков помещичьих имений. Сделалось это таким образом.

Прежде всего точно обозначены их частные повинности. По всем оброчным статьям составлены инвентари и содержателям их выдали с инвентарей копии. Через это все поселяне различных наименований — полные хозяева, бобыли, крепостные — слиты в одно сословие инвентарных обывателей, содержащих господские земли по контрактам, копии с которых они получили. Этим создано и для них законное положение еще в Средние века, когда в континентальной Европе царствовало кулачное право. Точно так же и безземельные сельские рабочие еще в XIV в. произведены в полноправных граждан, но как не обладающие имуществом они уволены от прямых налогов и лишены голоса в народных собраниях, утверждающих государственную роспись и взимание податей. С XV в. до конца XVIII или даже до 1815 г. медленно, тихо, незаметно обезземелены все землевладельческие классы в пользу высшего, они обращены в состояние арендаторов, съемщиков помещичьих земель, или в рабочих, батраков и поденщиков. ‘Процесс обезземеления совершился законно, под охраной суда, но, правда, по законам, установленным крупными собственниками, и по суду, составленному из лиц имущественных классов’ (с. 108). В XI в. было около 200 или 230 тыс. семейств, которые держали земли на разных условиях и пользовались ими на законных правах. В 1660 г. таких мелких владельцев было еще не менее 160 тыс. семейств, в 1816 г. всего только 16 тыс., а в 1831 г. — 7200. Крупных же светских владельцев было в XIX в. почти столько же, сколько в XI в.

Прежде всего, урегулированы отношения крупных землевладельцев к поселянам, водворенным на их землях, или обязанным поселянам. Закон и обычай запрещали возвышать повинности, установленные для них инвентарями, но английские землевладельцы старались изменить это положение и превратили большую часть прежних форменных контрактов в частные условия, так что право законного владения заменено правом пользования по воле лорда. Изменение это проведено очень искусно и ловко. Закон нарушен не был, он только незаметно, исподволь, был истолкован в другом смысле, в пользу лордов и во вред народной массе. Прежние договоры оставлены сначала неприкосновенными, только вновь заключаемые сделки составлялись в новом смысле. В них оговаривалось, что они заключаются на известное число лет, или на срок, зависящий от произвола владельца, и на земли, приписанные к вотчине. Но это новое положение содержателей владельческой земли постепенно распространялось на все сословие поселян, водворенных на тех землях. Память о том, что они владеют землей по закону, мало-помалу заменялась понятием, что они держат земли по воле владельца и что если он и не может возвышать повинностей и податей, то может во всякое время отказать поселянину в дальнейшем содержании отданных ему земель. Таким образом, развилось сословие фермеров — новый, очень влиятельный класс, безусловно подчиненный вотчинникам и служивший главным орудием их политического преобладания. Прежние пустоши превращены в вотчинные земли, заселенные фермерами. При Карле II [10] в 1676 г. эти земли формально закреплены за дворянством и обращены в заповедные имения.

Итак, к концу XVIII в. право собственности над всей английской территорией было закреплено за двумя классами — 30 <тыс> крупных собственников и 20 <тыс> мелкопоместных владельцев, случайно сохранивших свои права на прежние вольные земли. Но крестьянское сословие уже исчезло бесследно: сел с домохозяевами, возделывающими собственные земли, более не оставалось. Домохозяева перешли в фермеров, в чернорабочих и поденщиков, не имели ни клочка земли, ни двора, ни усадьбы и в хозяйственном отношении находились в положении совершенно бесправном.

Революция 1789 г., отозвавшаяся и в Англии народными смутами, побудила землевладельцев принять окончательные меры к регулированию своих земельных отношений. После общего обезземеления крестьян оставалась еще одна спорная, неопределенная статья — общественные земли. В конце XVIII столетия общинных полей было 7 800 000 акров {1 английский акр = 0,37 десятины, ирландский = ²/₃ десятины.}. Они тоже были большей частью приписаны к поместьям лордов, но на двусмысленных и шатких основаниях, а именно: статутом Карла II (1676 г.) они признаны собственностью лордов, но прочим сельским жителям предоставлены некоторые права пользования ими — выгон скота и въезд в лесные дачи. Вследствие этого земледельческая культура на них была самая жалкая, вотчинники держали их впусте для выгона скота и овец, отчего они и назывались пустошами. Эти-то общинные земли лорды задумали разверстать. Первые опыты, произведенные в XVII в., шли туго, потому что на это нужно было согласие обеих сторон, а его достигнуть было нелегко, так что с 1665 по 1797 г. разверстана лишь треть этих земель, и расходы на разверстание достигали иногда до 68 рублей с десятины. С начала XIX в. дело шло быстрее, но кончалось большей частью тем, что лорды скупали общие земли за недорогую цену и обращали их в пастбища и искусственные луга. Лишь в 1845 г. беднейшие обыватели несколько ограждены от этой распродажи, лишавшей их последних средств пропитания. Биллем 1845 г. установлено, что для разверстания общественных земель нужно, с одной стороны, постановление обывателей, пользовавшихся угодьями, по большинству ²/₃ голосов, а с другой — формальное согласие вотчинника. Всем домохозяевам предоставлено право требовать выдела участка в натуре, а беднейших из них постановлено наделять во всяком случае не менее ¹/₄ акра (200 кв. саженей). Вся операция разверстания должна была производиться под надзором и руководством правительства. Этот билль был первым вмешательством английского правительства в аграрное управление страной, первым актом признания необходимости поземельного надела для рабочих классов, но как полумера он возбудил опасения поместного сословия и не удовлетворил сельских рабочих. При дорогой и долгой процедуре отвода в постоянное пользование каких-нибудь ¹/₄ или ¹/₂ акра дело подвигается медленно и обращается почти исключительно в пользу тех сельских обывателей, которые в состоянии покрывать межевые расходы. С 1845 по 1853 г. всего размежевано или приступлено к размежеванию 379 166 акров (ок. 140 000 десятин).

Результатом такого аграрного развития Англии было то, что теперь землевладение этой страны представляется в следующих двух главных видах: отдельных поместий, принадлежавших 30 776 владельцам на правах собственности, было в 1861 г. 223 271. Они разбиты на фермы, хутора, господские запашки, которых считается 283 736. Фермерство, арендная система устроена в Англии на таких твердых основаниях, обставлена такими прочными гарантиями, что в хозяйственном отношении арендатор является как бы полным хозяином, а собственник отодвигается на второй план. Но эта прочность арендных отношений основана не на букве закона, не на формальных правах, но на общем духе законодательства и на разумном понимании обоюдных выгод и удобств. Хозяйственная эксплуатация Англии — почти вся в руках фермеров. Землевладельцы оставляют за собой обыкновенно только ближайшие поля, прилегающие к их усадьбам и паркам, и заводят на них образцовые фермы не столько для промышленной культуры, сколько для примера, испытания орудий и применения новых усовершенствованных агрономических приемов. Прочие земли подразделяются на фермы. В восточных графствах, где преобладает хлебопашество, большие фермы имеют до 430 акров (159 десятин), в средних и западных, где более занимаются травосеянием, — 221 акр (81 десятину). Большая часть ферм сдается или по контрактам, формально заключенным на известные сроки, или без назначения срока, так что от воли и усмотрения владельца зависит во всякое время отказать фермеру в содержании аренды. Условия срочные обыкновенно заключаются на время от 7 до 14 лет в Англии и от 19 до 21 года в Шотландии. На долгие сроки, до 99 лет, сдаются только имущества, не требующие культуры, — дома, подгородные строения, дачи. Лишь в немногих местностях сохранился прежний обычай заключать контракты пожизненно на фермера и его детей не долее, однако, как на 54 года. Но в настоящее время долгосрочные аренды все более и более выходят из обыкновения. Что касается условий без определения срока, то они представляют новейшую, современную форму арендования. Эта форма, лишающая фермера всякого обеспечения, оставляющая собственнику полный произвол, сделалась постепенно почти исключительным общепринятым порядком оброчного содержания земель, так что все мелкие оброчные статьи сдаются, таким образом, без всякого формального утверждения, а контракты заключаются только по крупным поместьям, имеющим все нужное хозяйственное обзаведение. Так образовался двоякий разряд фермеров: одни — господа, другие — простолюдины и крестьяне, первые — арендаторы, вторые — оброчники. Первые, имея оборотный капитал и хозяйственный инвентарь, держат земли не иначе как по форменным и срочным контрактам, вторые, полагаясь на милость и благорасположение помещиков, снимают их угодья из оброчной платы, которая устанавливается произвольно, бессрочно, по усмотрению владельца. Ферм первого разряда с запашками от 200 до 600 акров в 1851 г. было 39893, мелких оброчных статей до 200 акров (есть и меньше 5 акров) — ок. 243 500. Они не требуют ни значительных капиталов, ни больших затрат и составляют предмет крестьянской эксплуатации.

По нашим континентальным понятиям, казалось бы, что положение мелких фермеров, юридически не обозначенное, подвергает их всем невыгодам и случайностям произвола владельцев. Но на деле оно совсем не так. Нравы и предания, свобода слова и печати, судебная практика — все это ограждает мелких фермеров лучше всяких контрактовых обеспечений. Фермерское хозяйство считается личным имуществом, которое переходит по наследству, и внезапное возвышение арендной платы возбуждает такое всеобщее негодование, что землевладельцы боятся прибегать к таким мерам из опасения лишиться фермеров. В действительности условия, поставленные в зависимость от воли владельца, стали почти бессрочными, мелкие фермеры, пока исправны, суть потомственные владельцы фермы. Теперь мелкие оброчники, платящие не менее 50 ф. ст. аренды, получили право быть избирателями в члены парламента. По свидетельству писателей, основательно изучивших социальный быт Англии, положение мелких оброчников даже выгоднее, чем срочных крупных фермеров, потому что они платят владельцам почти вполовину менее, пользуются их благорасположением и у знатнейших лордов остаются пожизненно во владении своих участков. Несмотря на это, неопределенность этих отношений вредно влияет на культуру и социальное положение сельских обывателей. Мелкие фермы преобладают вместе с крупными поместьями в юго-восточной части Англии. Многие из этих ферм так малы, что не оставляют места для запашки и служат только жилищами. Состояние оброчников — самое униженное, зависимое от владельцев, и землевладение сравнительно с фермерским в северной Англии — довольно грубое и непроизводительное. Чистый доход фермера, контрактующего землю на срок, составляет от 20 до 28% валового дохода, а оброчников — не более 4-5%. Таким образом, все прибыли и барыши землевладельческой производительности, доведенной в Англии до совершенства, делятся почти поровну между 30 тыс. собственников и 30 или 40 тыс. крупных фермеров, т. е. все стекаются в одни руки больших собственников и богатых промышленников.

В таком виде представляется дело собственно в Англии и Валийском княжестве. В Шотландии число землевладельцев еще меньше. Здесь на 19 млн. акров считается всего 7273 землевладельца и 26 богатейшим владельцам принадлежит ¹/₃ всех земель. Между северными и южными графствами они распределены очень неравномерно. В северной части Шотландии развилось крупное землевладение с залежневой системой полеводства и выгонным хозяйством, тогда как в центральных и южных графствах образовалось, наоборот, землевладение среднего размера с мелкими фермами и долгосрочными контрактами.

Шотландское поместное сословие — самое крупное и богатое во всей Европе. Половина его состоит на заповедном, майоратном праве, которое введено в Шотландии лишь с конца XVII столетия. По мере развития майоратного владения в северной Шотландии стеснялось крестьянское. ‘Чтобы закрепить преемственно в знатных родах обширные поместья, чтобы дать им полное значение запрещенных дач, заказных владений, приступлено было к особой системе хозяйственного управления, известной в Англии под именем clearingofestates. Эта система играла весьма важную роль в аграрном устроении всех европейских стран, по крайней мере, всех тех, куда проникал германско-саксонский элемент’. Это выражение буквально значит — ‘прочистка поместий’, она состоит в том, что подворные участки, в прежние времена наделенные земледельцам, впоследствии переведенные на оброчное, срочное содержание, под разными более или менее законными предлогами отбираются у крестьян, присоединяются к господским дачам и запашкам и поступают, таким образом, в полное распоряжение землевладельца, при этом очищение делается полное, радикальное: жилые и надворные строения срываются до основания, ограды, заборы разбираются, межи распахиваются и сами жители выселяются, оставляя за собой пустые поля, обыкновенно обращаемые в искусственные луга и пастбища. Операция эта, как мы выше сказали, производилась и в Англии, но там была отчасти приостановлена распоряжениями правительства, запретившего по статуту 1448 г. сносить все крестьянские усадьбы, которые имеют пространства более 20 акров (7,4 десятин), так что выселению подвергались только беднейшие, малоземельные поселяне, которые все окончательно и исчезли. Но в Шотландии, где аристократия была сильнее, она провела свое право без всяких ограничений и в течение прошлого столетия производила эту операцию сноса и своза крестьянских дворов в таких широких размерах и с таким успехом, что постепенно захватила в свое непосредственное распоряжение все крестьянские земли’ (с. 125). Так делалось в горной Шотландии. В остальной же полосе ее владельцы, воспользовавшись наравне с другими правом разверстания угодий, не употребили во зло своего права, не выселяли прежних своих оброчников, а, напротив, делали им значительные уступки против цен, предложенных крупными срочными фермерами, и через это удержали на местах очень густое население. Его рабочая сила способствовала процветанию помещичьих хозяйств. Вследствие того приращение народного богатства идет несравненно быстрее в этой части Шотландии. В графстве Сутерданд — стране крупной культуры — доходность всех имуществ (33 378 ф. ст.) увеличилась в период времени 1815-1816 гг. на 19 544 ф. ст., а в графстве Кайтнесс — стране мелкой культуры, где доходность составляла в 1815 г. 35 000 ф. ст., она в течение того же периода времени возросла на 72 561 ф. ст., несмотря на то, что поденная плата здесь выше.

Самое последнее, низкое место между всеми странами Европы занимает в аграрном отношении Ирландия. ‘Положение ирландцев даже обыкновенно представляется как совершенно исключительное, вовсе не похожее на общественный строй прочих современных народов, обусловленное другими причинами и влияниями. Злая участь этого населения приписывается преимущественно природным свойствам и врожденным порокам этого племени, его беспечному, разгульному нраву и закоснелому невежеству’ (с. 129). Против последнего обвинения достаточно говорит скорее перерождение будто бы природных свойств ирландцев на североамериканской почве. Что же касается совершенно исключительного аграрного положения Ирландии, то и это далеко не так, как обыкновенно думают. Социальный строй Ирландии не очень резко отличается от положения Англии, северной Шотландии, многих местностей Германии, средней Италии и Испании. Как там, так и здесь происходил в течение многих веков тот же процесс обезземеления низших сословий по тем же системам, юридическим понятиям и правилам рационального сельского хозяйства. Результат был очень сходный, множество земель захвачено крупными собственниками у мелких. ‘Вся разница состоит в том, что в Ирландии поместное сословие проводило свою аграрную политику, позаимствованную из Англии, грубо и насильственно, пользуясь своими правами неограниченно, но права их, принципы, ими защищаемые, и все основания землевладения были чисто английского происхождения, или, вернее сказать, они были перенесены аристократическими классами саксонского племени во все те страны, куда проникало это племя, начиная с берегов Финского залива до Зеленого острова на океане, и мрачная летопись аграрного разорения Ирландии есть живая картина истории поместного права во многих других странах Европы… Действия, осуждаемые в этой стране (Ирландии), происходили во многих других с таковой же энергией и последовательностью и скрылись от суда цивилизованной Европы только потому, что разорение крестьян было уже совершено, когда запоздалый либерализм XVIII в. возбудил вопрос о демократизации современных обществ, в Ирландии же, напротив, это разорение началось позднее, продолжалось с возрастающей грубостью до наших времен, до половины XIX в., и потому навлекло на себя общее внимание и негодование английской и европейской публики’ (с. 129, 130).

С самого пожалования Ирландии в 1156 г. папой Адрианом IV [11] английскому королю Генриху II [12] и до настоящего столетия Ирландия в хозяйственном и социальном отношении очень мало различалась от Англии. ‘Сельские рабочие сословия находились в совершенно одинаковом экономическом состоянии, крайне стесненном и униженном, заработки их были самые скудные, земли у них были везде отобраны, и сельский пролетариат развивался повсеместно во всех трех королевствах’ (с. 132). Но в Англии и южной Шотландии для сельских обывателей были, по крайней мере, открыты городские и фабричные промыслы, в Ирландии же не было и этого, и все население оставалось на землях, которые постепенно обратились из крестьянских в помещичьи. К этому присоединилось, что довольно редкое население Ирландии вдруг начало расти. В 1766 г. было всего около 1 900 000 жителей на страну в 1529 кв. миль, а в 1841 г. их стало ок. 8 200 000, так что вместо 1200 жителей на квадратную милю их уже было 5200. Вследствие этого число съемщиков быстро возрастало, оброчные цены на земли дорожали, отдаваемые участки стали дробиться так, что, наконец, мелкие полосы уже не могли служить для земледельческой эксплуатации. Так как сдача таких дробных участков и надзор за ними были стеснительны для помещиков, то последние стали сдавать целые поместья одному оптовому съемщику, который уже от себя отдавал их крестьянам-земледельцам. И этот обычай тоже перенесен в Ирландию из других местностей Великобритании, но в Ирландии эта система получила особый, хищнический характер вследствие неопределенности арендных условий, потому что большая часть оброчных земель сдавалась из года в год без всякого срочного или письменного контракта и съемщики непомерно возвышали цены при каждом возобновлении аренды.

В 1-й и 2-й четв. XIX в. хозяйственное и социальное положение Ирландии было следующее.

Во всей стране было с лишком 20 320 000 акров земли, в том числе ок. 15 600 000 удобной. Она находилась во владении 8412 помещиков английского происхождения и протестантского исповедания. Из них около 3000 были владельцами дач и подгородных вилл, а собственно землевладельцами — не более 5400. Поместья последних разделялись на с лишком 682 000 ферм, хуторов и оброчных участков. Из них с лишком 20 тыс. более крупных (100-200 акров) возделывались самими помещиками, около 136 тыс. отдавались в срочную аренду по контрактам, а остальные с лишком 526 тыс. отдавались оброчникам на срок, определяемый волей и усмотрением владельца или оптового съемщика. Между тем, сельских обывателей-хозяев было около 1 420 000 или около 6 млн. обоего пола. Так как они промышляли исключительно земледелием, то желающих получить сдаточный участок было много — почти по трое на каждый. Надо заметить, что земли, обрабатываемые самими владельцами, занимают У или У всех удобных земель Ирландии, а на долю крестьян приходится с небольшим 3 млн. акров, или около У десятин (400 кв. саженей) на душу, остальные же 12 млн. акров предназначены на прокормление скота (с лишком 10 млн. акров под одними естественными лугами и выгонами) и находятся в распоряжении владельцев, зажиточных фермеров и других промышленников и торговцев.

Таким образом, крестьянские хозяйства все более и более стеснялись развитием скотоводства, и в 40-х гг. (1845 г.) на общее число ферм 905 015 приходилось заключающих в себе более 100 акров (37 десятин) всего только 25 047, а остальные 880 тыс. были не больше 1-100 акров и даже менее одного акра.

Крайнему раздроблению оброчных статей сильно содействовал древний порядок наследования, по которому подворные семейные участки делились поровну между сыновьями и братьями. А к тому еще, по новому обычаю, на уступку аренды новому содержателю, кроме согласия владельца, нужна была еще особая сделка с прежним оброчником, ему надо было приплатить в виде отступного средним числом ок. 50 ф. ст. за акр, т. е. до 200 рублей за десятину, но бывали примеры, что за аренду, дающую чистого дохода 7 ф. ст., приплачивали отступного 100 ф. ст. Этот обычай, господствовавший в северной части Ирландии, в графстве Ольстерн, и по этой местности и получивший название ольстерского, был полезен для сельского хозяйства в том отношении, что поощрял делать затраты на сельскохозяйственные улучшения, но эти улучшения доставались владельцам даром, потому что последние всегда могли, по произволу, прогнать оброчника и заменить его другим, а для новых съемщиков ольстерский обычай был крайне стеснителен, особливо при огромной арендной плате, дошедшей в южной Ирландии до 7-15 ф. ст. за акр, или до 50-105 рублей за нашу десятину.

Ко всем этим обстоятельствам, расстроившим сельскохозяйственный быт народа, присоединился в 1848-1851 гг. неурожай картофеля, который довершил разорение несчастной Ирландии. Бедственнейшее положение этой страны продолжалось ок. 14-15 лет. В это время ок. 2 210 000 жителей выселились в Америку и Австралию, общее число жителей (1841-1861 гг.) уменьшилось почти на 2 400 000 душ, число домохозяев — на 24%, число жилых домов — на 26%. На общественном призрении находилось (1849 г.) 16% всех жителей, и расходы на этот предмет во многих приходах составляли от 50 до 75% всей доходности имуществ, обложенных земскими сборами. В 20 лет (1841-1861) число людей, исчезнувших неизвестно как, было, по приблизительному исчислению, не менее 1 млн. ‘В это время с помощью голодной смерти, тифозной горячки, понудительного выселения и добровольной эмиграции произошло некоторое улучшение — совершилось само собой, если можно так выразиться, очищение поместий от черных людей, разверстание между живыми и мертвыми, переселенцами и жителями, оставшихся на местах… Таким образом, волей Божией, мором и голодом достигнута была та цель, то благополучное преобразование, которого домогались ирландские помещики, следуя в этом примеру своих родоначальников — английских и шотландских ландлордов: поместья их освободились от нищего населения, и мера, уже проведенная в других частях Великобритании, так называемая прочистка земель, совершилась и в Ирландии’ (с. 140, 141).

С тех пор, примерно с 1861 г., по уверению европейских экономистов и английского правительства, положение Ирландии стало изменяться к лучшему. Говорили, что средний размер участков, сдаваемых крестьянам, увеличился, что увеличилось значительно и число крупных ферм, из чего заключали, что число самостоятельных землевладельцев увеличилось, а чересполосность, мелкопоместность сокращались, замечали также, что площадь удобных земель расширилась почти на 1 400 000 акров, что ценность скота более чем удвоилась, что число призреваемых с 620 000 с лишком упало до 45 000 душ. Но эта картина экономического прогресса оказалась на поверку обманчивой. Прироста удобных земель в действительности не было никакого, а только расширились на показанную выше цифру выгоны и пастбища, тогда как пространство пахотных земель уменьшилось. Прибывали также льняные посевы, самые изнурительные для почвы. Впусте лежало 3 775 000 акров земли удобной и способной к хлебопашеству. На семью или крестьянский двор приходилось в среднем выводе пахотной земли около ¹1 акров (менее 1 десятины), в том числе неопределенное пространство, занятое продуктами, идущими на откорм скота, и которые поступали в пользу владельцев. ‘С снятием запрещения на продажу поместий (майоратов) явились в Ирландии вместо прежних патриархальных и беспечных владык земли люди предприимчивые, со свежими силами и капиталами и поспешили дать закоснелому сельскому хозяйству этой страны новое, живое направление, они беспощадно отказывали неисправным плательщикам, возвышали арендную плату, выселяли сельских обывателей, срывали их надворные и жилые строения, залу жали их пашни и разводили тучные пастбища и клеверные луга на местах, выпаханных и истощенных хлебными и льняными посевами. Страна, ирландская земля, действительно улучшилась, но только в отношении скотоводства.. . В отношении же хлебопашества и хлебных продуктов, напротив, замечается общее уменьшение производительности’ (с. 142, 143). Капитальная ценность скота в 24 года удвоилась, число голов крупного и мелкого скота прибывает ежегодно в громадной прогрессии (с 1864 по 1866 г. оно увеличилось с лишком на 1 930 000 штук), а хлебов с 1856 по 1862 г. уменьшилось в год на сумму 12 млн. ф. ст., в 1866 г. сравнительно с 1864 г. при одинаковом урожае произведено хлебов на 2 млн. квартеров, или 2 740 000 четвертей менее. С уменьшением пашен плата за земли, отдаваемые крестьянам в оброк, дошла до 8, 10, 12 ф. ст. за акр, или около 200 рублей за десятину. Между тем для прокормления одного крестьянского семейства, состоящего средним числом из 5, 3 душ, нужно не менее 10 акров (6,4 десятин), а из числа ферм, отдаваемых в оброк, — почти все с лишком 500 тыс. — ниже этого размера.

Политический оптимизм англичан и миражи экономистов относительно Ирландии продолжались недолго. Ирландский вопрос опять поднялся, как грозный призрак, в сопровождении народного восстания так называемых фениев, и английское министерство было вынуждено приступить к разрешению основного вопроса — вопроса аграрного. В 1872 г. издан достопамятный билль, цель которого заключалась в регулировании, упрочении поземельных отношений между фермерами и землевладельцами и вместе с тем в облегчении покупки помещичьих земель водворенными на них поселянами-оброчниками. Первая из этих целей выговорена ясно и проведена вполне. В отношении арендной системы за исходную точку и образец принят описанный выше ольстерский обычай. Билль дает законную юридическую силу всем существующим и впредь заключаемым сделкам этого рода, учреждает особые присутствия для разбирательства поземельных исков и арендных тяжб и вооружает мировых судей полной властью для понуждения и принуждения землевладельцев к исполнению этих условий. Билль идет далее — он применяет отчасти те же ольстерские правила и ко всем прочим фермам, находившимся на бесконтрактном оброке, и постановляет общим законом, что фермер, получивший отказ в содержании аренды, имеет право требовать вознаграждения за все произведенные им улучшения. Мало того, существенно дополняя ольстерский обычай, билль 1872 г. возлагает уплату вознаграждения не на нового фермера, а на самого землевладельца. Нормальный размер вознаграждения тоже определен, и чем арендная плата ниже, тем оно выше. Если арендная сумма ниже 10 ф. ст., то фермер может требовать вознаграждения в 10 раз больше, если она простирается на сумму от 10 до 31 ф. ст. — то в 5 раз больше, для самых крупных фермеров, платящих более 100 ф. ст. аренды, нормальное вознаграждение определено не свыше годовой арендной платы. Очевидная цель всех этих мер та, чтобы закрепить по возможности за оброчниками пользование их оброчными статьями и удалить от них конкуренцию богатейших фермеров, перенимающих их фермы за ничтожную приплату.

Еще более решительное нововведение билля 1872 г. состоит в том, что всякие новые сооружения и устройства, произведенные фермерами на свой счет, дают им право требовать полной у платы за них от владельцев. В случае спора дело рассматривается начальством. Фермер не может отказаться от права требовать уплаты, и всякое условие об этом считается недействительным, как вынужденное. Из этого правила изъяты только те случаи, когда арендный контракт заключен на 31 год или долее.

В случае неисправного платежа аренды дело рассматривается поземельным присутствием, которое обсуждает, не произошла ли неисправность от слишком высокой арендной платы. Если бы это подтвердилось, владельцу может быть отказано в праве уволить фермера, и последний может быть оставлен в пользовании фермой, если же владелец будет протестовать против такого решения, то он обязан у платить фермеру все убытки, какие он, по усмотрению трибунала, потерпит от увольнения.

Вторая цель была — облегчение фермерам покупки владельческих земель. Эта цель, впрочем, только намечена. Арендаторам право это выговорено, но лишь при согласии владельца. Ни размер выкупаемых земель, ни нормальная их ценность не определены, и все условия предоставлены взаимному соглашению сторон. Чтобы такие продажи стали возможными, нужно было сперва снять с поместной собственности запрещение, наложенное на нее майоратными распоряжениями, — это и было уже отчасти сделано в 1849 г. При состоявшейся добровольной покупке оброчной земли казна на основании билля 1872 г. открывает фермеру кредит в размере ²/₃ продажной цены с погашением в течение 35 лет из 5%. Такая же ссуда дается чернорабочим, безземельным батракам и поденщикам, если они пожелают приобрести в собственность усадьбу.

Таким образом, многознаменательный билль 1872 г. открывает новую эру социально-аграрного устроения не только в Ирландии и Англии, но и во всем староевропейском мире. ‘Главный смысл ирландского земельного быта есть тот, что арендование, фермерство и всякое оброчное содержание земельных угодий имеют вместе со значительными выгодами и удобствами очень вредное действие на земледелие и земледельцев, если заключение подобных сделок, заоброчивание и переоброчивание, предоставляются полному, неограниченному произволу собственников, что при этом обнаруживается, что добровольное соглашение другой стороны, нанимающей, арендующей помещичьи земли, хотя по закону и предполагается вполне вольным, но в действительности в большей части случаев оказывается вынужденным, особенно в странах крупного землевладения, где число запрашивающих, ищущих земли, как в Ирландии и Англии, в 500 или 100 раз больше числа предлагающих — землевладельцев, и что поэтому, в конце концов, если не желать окончательной экспроприации всех сельских обывателей, надо законодательным порядком установить нормальные кондиции арендованных сделок, подвести их под общий закон и общую подсудность и подчинить этого рода соглашения некоторым правилам, при несоблюдении коих договор теряет свою законную силу’ (с. 149). Все это действительно и было очень долгое время высшим притязанием ирландских оброчников, но в настоящее время требования их расширились. Не говоря уже о домогательстве сельских сословий, заявляющих права свои на отвод земельного надела, главные авторитеты науки и предводители партий начинают склоняться к тому же принципу выкупа помещичьих ферм. Эти мнения уже успели так распространиться в народе, что в 1872 г. фермеры маркиза Уатфорда в графстве Лондондерри заявили формально о желании своем выкупить все арендные земли этого владельца, рента которых составляет громадную сумму — 90 тыс. рублей в год.

III

Аграрный строй Германии представляет особый интерес в том отношении, что ‘служит типом земельной организации во всей средней Европе — образцом, которому следовали или старались следовать поместные сословия прочих стран, начиная от Дании до Польши и наших Остзейских провинций’ (с. 177). Для нас, русских, этот строй особенно потому интересен, что ‘по этнографическому расположению немецкого и славянского племен отношения между ними были более близкие, влияние германской культуры более сильное, и хотя это влияние и оставалось на рубеже, отделяющем великороссийское племя от прочих славянских, но до известной степени проникло и в окраины русских земель и способствовало к разобщению их и к отторжению западных областей от коренной России’ (с. 177, 178).

Основания аграрного и социального быта Германии были заложены нашествием варваров. Переселение народов повлияло еще более на внутренние, житейские и хозяйственные отношения, чем на политические. Пришельцы-варвары поделили между собой забранные края, разверстали вновь земли и основали новые общественные отношения, не обращая внимания на прежние права и прежние обычаи или законы. Это объясняется, что вторгались целые племена и полчища. Остготов [13] при вторжении в Италию считалось до 200 тыс. вооруженных людей. Ариовист [14] привел сначала на Рейн до 15 тыс. воинов, но забранный край полюбился его спутникам, и они вызвали еще до 120 ратников. Сначала они потребовали от туземцев уступки третьей части земель, потом — двух третей. Бургунды и вестготы присвоили себе треть всей завоеванной земли, ируны и вестготы — две трети. В Остзейском крае и по всему Балтийскому поморью рыцари Тевтонского ордена брали на имя ордена тоже треть, другую отводили церквам, а последнюю оставляли за туземцами. Но лангобарды [15] захватили всю землю, большую часть римских побили, а остальных обратили в арендаторов, взимая с них в виде оброка третью часть продуктов. Вандалы [16] в Африке тоже присвоили себе всю землю. Вообще же прежние собственники, уступив часть земли завоевателям и сохранив пользование остальной, превратились из полных в обязанных и подвластных поселян.

Рассматривая различные общественные формации, образовавшиеся вследствие завоеваний и водворения германских племен, кн. Васильчиков различает два типа.

‘Когда нашедшее племя было немноголюдно, как, например, франкское, то оно действовало мягче, щадило местных жителей, чтобы не лишиться рабочей силы, и оставляло большую часть из них при своих владениях… Но в северной Германии, между Рейном и Эльбой, произошла, можно сказать, всенародная и поголовная экспроприация, которая объясняется очень естественными причинами. Племена, зашедшие в этот край, были многолюднее и притом состояли из равноправных однополчан, из коих каждый требовал и равного надела’ (с. 182). ‘Когда передовые орды, франки, готы, достигли крайних пределов Западной Европы, то последующие принуждены были остановиться на верховьях Рейна и Дуная, среди дремучих лесов, наконец, последние опустились на берега Эльбы, Одера, Вислы, на Балтийское поморье, и этим остальным племенам, арьергарду переселения, досталась худшая доля — песчаные берега Балтийского и Немецкого морей и суровые почвы Померании, Мекленбурга и Восточной Пруссии’ (с. 183). От этих различных порядков первобытного поселения произошли два различных вида поземельной организации, два закона владения — франкский и саксонский. Первый преобладает в юго-западных областях Германии, второй — в северо-восточных. Во франкском крае нашедшие племена отделились от прочих обывателей дружелюбно, предоставили им некоторую свободу владения, допуская наследование, семейные разделы по местным обычаям, продажу и отчуждение недвижимых имуществ. Франкское право собственности было с самого начала более либерально, гнет помещичьей власти — менее чувствителен, хозяйственный быт крестьян — более самостоятелен, хотя во внешних отношениях они подчинялись власти государевой и помещичьей. Напротив, саксонское право признавало только поместную собственность полным владением, только ему присваивало право распоряжения, хозяйственного управления. Помещик противополагался по этому праву обывателю, земледельцу, имел над ним как бы природную власть надзора и опеки для охранения собственных его интересов, для сохранения собственного его имущества, для надзора за его хозяйством, культурой, семейными делами, домашним бытом и всеми житейскими, земельными и общественными его действиями, предприятиями, оборотами. ‘Из этого понятия вытекали сами собой такие обширные права, что сельское хозяйство и поземельное владение все сосредоточилось в руках поместного сословия, крестьянское владение было связано, спутано такими сложными правилами, что хозяин в своем хозяйстве ничем не располагал: порядок наследования, выдел детей, полеводство, земельный надел — все было установлено не по закону, но по уставам рыцарей-дворян, и ввиду общей пользы сельского хозяйства поселяне лишены были всякой самостоятельности’ (с. 184).

Этот второй тип, в котором землевладельческий элемент проявился во всем своем могуществе и притом в духе чисто германской народности, без примеси инородных воззрений, представляет особенный интерес, и ему кн. Васильчиков преимущественно посвящает свои исследования.

В империи Карла Великого право владения было двоякое: поместное и подвластное. Первое, господское, представлялось в виде замка, помещичьей усадьбы или дворца, второе, крестьянское, тоже сосредоточивалось во дворе, окруженном полевыми угодьями. Тот и другой двор не были простым означением места жительства помещика или мужика, а выражали юридические понятия, определяющие свойства самого владения, права и обязанности владельцев и взаимные отношения помещика и крестьян — отношения, приписанные не людям, а земле, грунту, на котором те и другие жили. Господский двор, Thron Hof {Двор, где стояло кресло главы рода (нем.). — В. Т.}, — это усадьба, к которой приписаны другие усадьбы или дворцы, исправляющие в пользу главного, господского, разные повинности. Окольные селения приписывались к господскому двору не по праву собственности, а по праву господства, т. е. на всем том пространстве, на какое простиралась власть господина. Из этого округа помещик выбирал себе часть земель, обыкновенно все пустые и дикие земли, которые предназначались для заведения господской запашки, остальные угодья оставались во владении или срочном содержании обывателей на различных условиях, но, во всяком случае, на положении обязанного, подвластного пользования. Между этими обывателями были и рабы, употреблявшиеся для домашних служительских работ, наделенные усадьбой или двором без полевых угодий. Некоторые имели и земельный надел без права собственности и занимались обработкой господских полей. Но несравненно большая часть сельских обывателей состояла из людей лично вольных, туземцев и своеземцев, которым прежде земли принадлежали на правах полной собственности. Эти сохранили часть своей земли, принимая на себя труд возделывания прочих земель, забранных у них завоевателями. Вступив в обязанные отношения по землевладению, они постепенно начали терять права вольного распоряжения своими имуществами и сделались покорными, послушными владельцу дворов, к которым были приписаны. Уже со времен Карла Великого только благодарные и знатные рыцари-вассалы признавались полными собственниками, все же прочие владельцы хотя и продолжали пользоваться своими угодьями, но уже подлежали суду и расправе первых, а новые поселяне получали землю не иначе как в виде оброчных арендных статей. Вольные деревни оставались только в королевских имениях и в некоторых отдаленных и недоступных округах, куда не проникали победители.

В течение Средних веков отсюда развилось полное понятие о поместном и вотчинном владении. Вся германская территория была подразделена на округи, во главе которых стояли знатные, родовитые люди. В качестве частных владельцев они имели свою усадьбу, принадлежавшую им на правах собственности, но сверх того к каждой усадьбе, двору была приписана известная территория для у правления и хозяйственного заведования. Земли, входившие в состав этой территории или округа, делились на два разряда: одни состояли в непосредственном распоряжении помещика и составляли господскую запашку, другие были населены крепостными и вольными — оброчными, обязанными поселянами и вольными, полными собственниками. Все эти обыватели были более или менее подчинены суду и расправе владельца господской усадьбы. Так образуется первое понятие о патримониальной власти.

Из права господства в описанном смысле вытекло право передоверять господские права другим лицам по усмотрению владельца. Таково происхождение приказчиков, поверенных частных владельцев, викариев духовных особ, княжеских и королевских наместников и графов. Эти должности и звания мало-помалу переходили в наследственные. Так, понятие о собственности, право владения и власть суда и полиции все более и более смешивались и сливались. Вольное крестьянство уже в начале Средних веков было совершенно поглощено крепостным или обязанным сословием и приурочено к нему. Прежнее общественное самоуправление, территориальное разделение на общества и волости и волостные выборные начальники потеряли свое значение, подчинились дворянским учреждениям и слились в дворовые округа.

Одновременно с дворянскими поместьями и на тех же началах устраивались в Германии и церковные владения. И в них правительственная и духовная власть смешалась с частным владением. Сначала ей принадлежало только управление по церковным делам, но мало-помалу духовенство завладело и хозяйственным управлением, и судебно-административным, и приходские участки обратились в церковные вотчины. ‘Это именно обстоятельство, что Церковь и высшее духовенство выступили с древнейших времен как главные представители крупного землевладения, сильно повлияло на аграрную организацию европейских земель, церковные владения освятили право собственности светских владельцев, льготы и привилегии, коими они пользовались, служили примерами для обеления привилегирования других вотчин. Высшее духовенство и высшее дворянство, связанные солидарностью имущественных своих прав, вступили в неразрывный союз, прикрывая благословением Церкви и властью помещика все благоприобретенные свои территории, а в конце Средних веков дворянство приняло даже характер полусветской и полудуховной корпорации, рыцарской и религиозной — монашеских орденов’ (с. 193).

Другой вид владения, противоположный поместному, был крестьянский двор, входивший в общий состав господских земель. ‘Крестьянский двор был в малом виде такая же полная хозяйственная единица, как и господское поместье, также состоял из усадьбы, окруженной полями, и также заключал в себе, кроме хозяина и его домочадцев, батраков и служителей, приписанных ко двору… Эти люди считались в рабочем инвентаре крестьянских дворов, были закреплены за ними и переходили вместе с участком от одного хозяина к другому’ (с. 194).

В начале Средних веков крестьяне жили большей частью в группах, называемых селениями, но отдельными дворами были наделены подворно, посемейно усадьбами, полевыми и луговыми угодьями, и владели сообща выгонами, лесными дачами и пустошами. Эти три черты составляют славные свойства германского сельского быта и отличают его от славянского мирского владения. Германское село строилось не по сплошной линии с улицей или площадью посередине, но отдельными домами или группами домов по разным фасадам. Это наружное различие не осталось без большого влияния на социальное развитие крестьян. ‘Сожительство их не было связано материальными выгодами и пользами, как жительство горожан, обитавших на одной улице, и не подвергалось также и тем неудобствам и опасностям от пожара, наводнения, которые связывали городских обывателей общими интересами и страхами’ (с. 195).

Далее, к усадьбе, двору приписывалось раз навсегда известное пространство пашни и лугов, которые составляли неотъемлемую принадлежность. Порядок надела, наследования и разделов был различный, но существовало коренное правило, что всякая усадьба должна служить центром одного полного хозяйства и что к ней приписывалось известное количество угодий, нужных для пропитания одной семьи и соответствующих ее рабочей силе. Подворный участок отводился только таким хлебопашцам, которые имели или натуральные, или денежные средства, для содержания хозяйства, ‘прочие сельские обыватели оставались за штатом и наделялись землей как попало и сколько оставалось от первых, иногда полу-гуфой {Hufe (нем.) — дворовый земельный участок.}, иногда четвертью, осьмушкой, или одним огородом, или ничем’ (с. 196).

Наконец, в общинном владении состояли выгон, кустарники, лесные у<г>одья, запольные полосы, вообще пустые и дикие земли, не входившие в севооборот, или лесные дачи, которыми пользовались сообща помещики и крестьяне на праве их имуществ для сбора валежника, сухоподстоя, рубки дров и пастьбы свиней. Эти пустоши составляли единственную связь германских общин, тогда как двор и полевой надел был с древнейших времен частным, личным владением отдельных домохозяев.

Выше было сказано, что в начале Средних веков были три главные категории поселян: вольные собственники, полувольные, или обязанные, и невольные, или крепостные. В продолжение Средних веков эти три разряда постепенно сливаются в один — обязанных поселян. Переворот этот завершился в XVII столетии после Вестфальского мира. Проведение такой реформы было делом сложным, потому что упомянутые три разряда подразделялись еще на многие виды. ‘Между людьми невольными были и полные рабы, кабальные холопы, и такие же невольники, поселенные в усадьбах на господском грунте, между обязанными поселянами были и чужестранные колонисты, лично вольные, и срочные оброчники, съемщики земель. Одни из них водворились на помещичьих землях и вступили в непосредственное сношение с землевладельцем, получая от него усадьбу с огородом, другие селились на крестьянских участках, состоявших в потомственном владении домохозяев, третьи — на общинных угодьях и пустошах. Наконец, разночинцы — одни вольные, другие крепостные — принимались в господские дворы на полные харчи и содержание хозяев без отвода им земли и составляли низшую категорию сельских обывателей. По имуществу, как и по состоянию, сельский люд различался строго, полновольные обыкновенно владели целыми тяглыми гуфами… Обязанные поселяне и все крестьяне славянского племени получали половинный надел {По замечанию князя Васильчикова (с. 196), поводом или предлогом к тому могло послужить, что немецкие крестьяне, по-видимому, исстари употребляли пароконный или пароволовый плуг, а славянские — одноконную соху.}, крепостным людям и новым переселенцам полевого надела обыкновенно не отводилось, они пользовались только усадебного оседлостью на господских, крестьянских или общинных землях, за что и отрабатывали барщину на помещиков, крестьян или сельские общества’ (с. 198). Все эти разнородные виды сельских жителей слиты в одно сословие обязанных поселян. Торжеству поместных классов над землевладельческими много способствовал первобытный состав крестьянского сословия и его организация, лишавшая сельчан всякой силы для противодействия. При описываемом порядке землевладения, в сельском населении не было никакой связи общественности, солидарности интересов. Полные дворовые участки (от 10 до 15 десятин) отводились не всем крестьянам, а только зажиточным из них, и не по разверстке между домохозяевами, а по нарезке, обыкновенно производимой вотчинником отдельным крестьянским семьям. Полутяглых хозяев, кутников, бобылей было вообще гораздо больше, чем полных хозяев. Такое положение лишало германскую сельскую общину всякого общественного значения. Между своеземцами, полными хозяевами и бобылями не могло быть согласия и единомыслия. Яблоком раздора, предметом постоянных споров и ссор были ‘общинные выгоны и пустоши, на которых во время оно при первом излишестве пустых земель поселялись, и большею частью без спроса и ведома общества, беднейшие обыватели, загораживая своими постройками пастбища, мешая прогону скота и запахивая все далее места, считавшиеся в общем пользовании. Антагонизм между ними возникал сам собой, раздор исходил из самого порядка первоначального поселения и, разумеется, усиливался по мере приращения народонаселения’ (с. 199). Поместное сословие с помощью самих крестьян разобщило их, разбило на отдельные разряды, враждебные между собою, и покорило всех своей власти.

Первым, древнейшим способом к распространению вотчинной власти было обеление — Immunitten {Ошибочное написание. Immunitaten (нем.) — освобождение от повинностей, налогов. — В. Т.}. Этим означалось, как и в древней России, исключение сельских округов из ведомства коронных чиновников, передача помещикам и вотчинникам права взимания податей и налогов, запрещение судьям и сборщикам въезд в такие привилегированные села и волости. Но в Германии обеление в большей части случаев означало, кроме того, выдел хозяев из сельского общества. Чтобы не оставаться в сожительстве с бедными односельцами, крайне отяготительном для полных тяглых крестьян, они, по предложению вотчинников, выходили из сельской общины, отдавались под защиту помещиков и принимали за то на себя некоторые повинности в пользу покровителя. Правда, некоторые преступления и тяжбы продолжали судиться королевским судом, некоторые подати взимались по-прежнему в государственную казну, но суд и расправа по делам, искам, тяжбам и проступкам сельскохозяйственного управления, все внутренние сельские распорядки, все поземельные отношения как между крестьянами внутри обществ, так и с казной, с духовными и светскими начальниками и с самими дворянами-землевладельцами перешли в руки патронов. Получив право разбирать и решать все такие дела, поместное сословие не нуждалось ни в личном рабстве, ни в крепостном праве для охранения своих имений от посягательства смежных селений, для округления господских дач, исправления спорных меж и границ, вообще для расширения и упрочения помещичьей власти. Право суда и расправы давало помещикам возможность делать всякие беззакония, присваивать себе всякое имущество, стеснять всякое постороннее хозяйство, мешающее господскому, запрещать всякое действие, нарушавшее их пользы и нужды. Этот порядок дел к XV столетию водворился в Германии повсеместно, так что в XV в., кроме рыцарских имений, не оставалось более полных собственников в немецких землях, и само понятие о поземельной собственности было неразлучно связано с дворянским происхождением и рыцарским званием.

Таким образом, ‘Средние века подготовили почву для эксплуатации низших классов народа высшими, вселив в имущественные и правительственные классы убеждение, что все земли кроме государя должны еще иметь господина, что этим господам принадлежит кроме права собственности и право местного начальства, и что всякий обыватель, чтобы пользоваться правами гражданства, должен быть приписан к господскому округу для суда и расправы’ (с. 104). Человек, не приписанный ни к какому округу, не пользовался гражданскими правами, оставался вне закона и общества и как лицо, неподсудное никакому ведомству, считался диким. Местные власти имели над ним право ловли для водворения его на место жительства. Гулящего человека можно было обратить в рабство, умертвить, если он позволил себе дерзости против обывателей, или при ссоре двух сторон помогал одной из них, наследство после него признавалось выморочным и поступало в казну. Таким же строгостям подвергались те, которые выделились из семейств. Бесправное и беспомощное состояние заставило их искать опеки вотчинников, и в конце Средних веков все они были уже приписаны к помещичьим имениям.

Так вольные состояния на самом деле уничтожились, и во всей Германии не оставалось более сельских обывателей, не подвластных барину.

После того в кон. XV и нач. XVI в. начался период настоящего порабощения германского крестьянства. Служебно оно было уже подвластно духовенству и дворянству, оставалось присвоить себе его земли и утвердить такие новые порядки по праву. Эти две стадии захвата крестьянских земель совершились до XIX столетия и занимают всю новейшую историю Германии. Насильственному захвату крестьянских земель способствовали в особенности смуты и междоусобия XVI в., известные под названием Крестьянской войны, и 30-летняя война — эпоха беспощадного расхищения частных имуществ. Крестьянские восстания начались еще в конце XV столетия во Фландрии, повторились в Палатинате, Вюртемберге, Венгрии, Каринтии и в 1525 г. разыгрались по всем немецким землям общим бунтом всего крестьянства. ‘Это был последний протест обезземеленных хлебопашцев против патримониальной расправы, и так как буйные шайки мятежников были везде разбиты войсками, то войсковое начальство воспользовалось победой для окончательного упрочения своей вотчинной власти. Последний удар крестьянству нанесен был Тридцатилетней войной, оставшееся еще имущество у сельских обывателей было все разграблено рядовыми ратниками, земли их поделены между военачальниками, и всякое понятие крестьянской собственности изгладилось перед хищническими набегами солдатских шаек и алчных их предводителей’ (с. 206).

После Вестфальского мира (1648 г.) переворот был уже совершен: обезземеление низших классов стало фактом, рыцари отобрали себе все земли, какие им были нужны и сподручны. Тогда открылся новый период в истории землевладения Германии. ‘Потребовалось узаконить, оправдать грубые факты, совершившиеся в смутные времена, придумать теории и юридические правила для упрочения насильственных захватов, подвести грабительство прежних веков, закрепление чужих имуществ, лишение свободы вольных людей под какие-либо благовидные и рациональные начала, одним словом, найти твердую почву, юридическую основу не только для подтверждения права потомственного владения, но и для дальнейшего их развития’ (с. 206, 207).

Немецкие рыцари вывели полную теорию помещичьей власти и вотчинного права. ‘Теория эта гласит, что поместное право не есть право только частного владения, но что оно само собой дает еще собственнику и некоторое право господства, что низшие классы поселян с древнейших, незапамятных времен водворены были не на собственных землях, а на господских и приняли добровольно на себя повинности, ими отправляемые в пользу помещиков, охранявших их от всяких зол и неправд, что поэтому все таковые повинности, а равно и права владельцев на крестьянские земли должны быть a priori, покуда не доказано противное, признаны благоприобретенными, и, наконец, если службы и платежи крестьян не определены положительными условиями, формальными договорами, то они должны считаться произвольными (ungemessen), потому что размер повинностей при первоначальном водворении зависит от воли землевладельца’ (с. 208, 209).

В половине XVII в. к этим юридическим соображениям присоединились агрономические. Они тоже оказались благоприятными исключительно одному крупному землевладению и поместной собственности. В Европе с примера Англии и ее образцового фермерского хозяйства утвердилось мнение, что мелкопоместное владение, и в особенности общинное, не совмещается с рациональной культурой, с плодопеременным севооборотом, травосеянием, выгонным хозяйством. Отсюда вывели, что всякое владение, препятствующее правильному ведению сельского хозяйства, подлежит упразднению, выкупу ввиду государственной пользы и народного благосостояния. Под влиянием этих взглядов в половине XVIII в. произведен пересмотр аграрных законов, ‘мотивированный гуманными и либеральными видами, улучшением земледелия, охранением плодородия почв, введением усовершенствованных орудий и культур, но, тем не менее, окончательно расстроивший хозяйственный быт большей части крестьян’ (с. 210).

‘Переворот этот происходил одновременно с освобождением крестьян по мере того, как им дарились или возвращались личные права гражданства, отбирались или скупались их имущества и земли, и окончательный исход крестьянских реформ был таков, что несколько миллионов крестьян-собственников выпущены были на волю без кола и двора, на голодную смерть и произвол судьбы’ (с. 210).

Сначала землевладельцы для округления своих вотчин и поместий отбирали у крестьян в известных случаях, определенных в самых общих выражениях, в случае надобности и общей пользы их дворы и присоединяли эти упраздненные хозяйства и целые селения к своим владениям. При этом домохозяева лишались земли навсегда — не переселялись, а выселялись.

Предлоги для таких отбираний были обыкновенно законные, благовидные. ‘В тех местностях, где владение крестьян-оброчников считалось пожизненным или срочным, землевладельцы при первых слухах об освобождении крестьян поспешили срыть все дворы, коим вышел срок оброчного содержания, в других местностях им предоставлялось право забирать крестьянские участки в счет недоимок, или упразднять те хозяйства, которые велись неисправно, беспорядочно, и так как судьей над этими хозяевами был тот же владелец, то ему нетрудно было найти упущения, оправдывающие по закону захват чужих земель’ (с. 212). Правительство и королевские власти старались противодействовать такому систематическому обезземелению крестьян, но большая часть охранительных мер была парализована дружным противодействием могущественного рыцарства и дворянских орденов, поддержанных специалистами и учеными публицистами. Обезземеление крестьян, особенно в славянских землях, происходило в огромных размерах. В Богемии после Гуситской войны [17] во владение немецких дворян перешло около ²/₃ крестьянских дворов, и, несмотря на запрещение, выселение продолжалось массами во все царствование Леопольда I [18]. В Померании и Северной Пруссии в течение XVII и XVIII столетий поместья приобрели несколько сот тысяч крестьянских наделов. В Дании, Шлезвиге, Голыптейне округление дворянских вотчин шло так успешно, что в 1700 г. пространство их оказалось в 15 раз более, чем оно было в XIII столетии, ⁹/₁₀ всей территории принадлежали дворянству, и крестьян-собственников оставалось в Дании всего 5000 хозяев. В Мекленбурге из 12 тыс. домохозяев, числившихся по ревизии 1628 г., оставалось в 1724 г. всего только 1953, а право выселения крестьян и до сих пор не отнято у рыцарства.

Вторая главнейшая мера состояла в том, что дробные чересполосные участки постепенно сводились в сплошные дачи, в окружные межи и закреплялись преемственно не только в дворянских родах, но и в крестьянских семействах.

Прежде всего общинные земли подверглись разверста-нию. Эти земли были в Германии не то, что у нас. Они составляли не коренное владение, а придаточное к подворным участкам. В общинном владении состояли только пустые и дикие земли, члены сельских обществ не были равноправны по землевладению, но подразделялись на несколько разрядов — четыре или пять, из которых высшие — тяглые и полутяглые крестьяне — владели пашней и лугами подворно и пользовались общинными выгонами и лесами пропорционально числу скота, или печей и дымов. Наконец, общинные земли служили приютом и единственным средством пропитания для низших разрядов крестьян, которым не полагалось участкового надела и которые на этих запольных пустошах прокармливали себя и свою скотину. По этим особенностям германского общинного землевладения разверстание общинных земель имело характер тяжбы между полными и более или менее зажиточными крестьянами и беднейшими деревенскими обывателями. Первые через разверстание избавлялись от неудобного сожительства и сообщества со своими бедными односельцами, вторые же лишались последних средств пропитания. Община через это расторгалась: зажиточные крестьяне находили прямую свою выгоду в разверстании общинных угодий, проводимом помещиками, и поддерживали их в этом всеми силами. Такое разверстание началось во многих странах Германии с половины XVIII в. Первые опыты были нерешительные, это были только правила, облегчавшие выход из обществ и имевшие в виду население пустых земель. Разделу подлежали только сельские выгоны и пустыри, если они лежали впусте и не возделыва-лись правильным образом. Кроме того, разверстание или выдел зависели, по-видимому, от добровольного соглашения, но в общинном владении участвовал и владелец-помещик, который был и судьей в делах общины, и начальником сельского округа. Понятно, что дело решалось в видах его собственных польз и выгод. Администрации представлялась в делах этого рода не принудительная, но побудительная власть. Рассматривая предложения и проекты разверстания общинных земель и признавая его необходимым, она могла требовать его обязательно. Эти косвенные меры имели такое же действие, как и принудительное разверстание: дело всегда решалось в пользу влиятельных и крупных собственников.

С начала XIX в. стали появляться некоторые сомнения в пользе принудительного раздела. В разных законоположениях проводится правило, что разверстание решается не иначе как большинством голосов и отдельный выдел, по личному заявлению одиноких домохозяев, запрещен. Но вместе с тем возбуждены вопросы: следует ли при разверстании иметь в виду полное распоряжение общины или только наделение бедных обывателей подворными участками для улучшения их быта? Следует ли производить раздел между одними пашенными крестьянами, наделенными землей, или между всеми членами сельского общества? Эти два вопроса разрешены большей частью в смысле, благоприятном для высшего разряда крестьян. Им предоставлено полное влияние на разверстание с отстранением низших категорий обывателей. Тогда возник новый вопрос: как производить раздел и рассчитывать доли между домохозяевами: поровну ли на каждый двор, или по числу лошадей и скота во дворе, или по размерам землевладения? После долгих колебаний в большей части немецких государств было принято правилом считать голоса при решении вопроса о разверстании по простому большинству, или по большинству ²/₃, или ³/₄, но, во всяком случае, не иначе как если за этим большинством состоит и большее количество земель.

Результатом уничтожения общинного владения и разверстания общинных земель в Германии было, с одной стороны, улучшение быта крестьян-домохозяев и сельского хозяйства, а с другой — быстрое уменьшение числа мелких крестьянских хозяйств. В восточных областях Пруссии ценность и доходность общинных угодий от раздела их на подворные участки поднялась на 25%, в Нассауском герцогстве — на 33%, в По-знанской провинции — даже на 50 и 100%, и подворные участки стали крупнее, так что, например, в Пруссии они во многих местах достигли размера 170-200 моргенов (43-60 десятин). Но в то же время число мелких крестьянских хозяйств сократилось в Познанской провинции на 25%, в двух датских округах, где считалось около 2000 крестьянских дворов, выселено при разделе общественных земель 350 хозяев и около 300 бобылей, в некоторых селениях число домохозяев уменьшилось в 7 раз, есть примеры, что вследствие разверстания из 227 дворов убыло 162 хозяйства и осталось только 65.

Такие экономические последствия обратили, наконец, на себя внимание правительства и ученых. В Англии (1848 г.) и Пруссии (1847 г.) разверстание общинных земель приостановлено. Ученые-экономисты, Кнаус, Летте, Штейн заявляли, что ‘общинные земли доставляют беднейшим крестьянам некоторые насущные средства пропитания, что они также могут служить для покрытия разных общественных расходов, которые удовлетворяются легче натурой, чем деньгами’, и что во всяком случае ‘раздел и распродажа этих угодий расплодили в грозной пропорции число бездомных скитальцев, бродяг и поденщиков’ (с. 220). Но уже было поздно. Аграрный переворот совершился, хозяйственные связи немецких общин были порваны, и несколько миллионов беднейших сельских обывателей выведены и выселены. В Дании еще в 1806 г. половина общинных земель была разделена на подворные участки, в Нассауском герцогстве в первой четверти нынешнего столетия были разверстаны около ²/₃ всех сельских обществ, в Ганновере в 1852 г. разверстание окончено почти по всему королевству, в Пруссии в 1860 г. окончены разделы и регулирование по 56 млн. моргенов, неподеленных общественных земель оставалось 2 316 530 моргенов. Последней мерой для регулирования поземельной собственности было размежевание чересполосных владений. В Германии эта мера обнимала не одни владельческие земли, как наше специальное размежевание, а господские и вместе крестьянские. Вопрос о размежевании поднят в 30-х гг. и имел то же, хотя косвенно, влияние на аграрные условия сельского населения, особливо там, где принята была не нассауская, а прусская система. Разница их состояла существенно в том, что по прусской системе мелкие делянки сбиваются, сводятся в сплошные участки, в окружные дачи, по возможности прилегающие ко дворам и составляющие вместе с усадьбами целое округленное владение, полосы, лежавшие врознь, замыкаются в единственные урочища, скопляются в целые поля. Чересполосное владение, по этому положению, вовсе прекращается, между тем как по другому, нассаускому, оно остается и только изменяется в некоторых наиболее стеснительных отношениях. Различие этих двух систем основано на различии самого порядка владения в двух краях Германии, восточном — саксонском и западном — франкском, в первом полевые угодья и полосы были издревле приписаны к дворам, и хотя и лежали рассеянно в некоторых местностях, но составляли принадлежность усадьбы и переходили вместе с ней к тому хозяину, который владел двором или заоброчивал его от помещика, тип, первообраз крестьянского населения в саксонских землях был крестьянский двор, окруженный сплошным полевым участком, и прусское положение имело в виду восстановить этот порядок в тех селениях, где он был случайно нарушен. Во франкских землях, по ту сторону Эльбы, полевые угодья, ‘делянки и полосы, огороды, нивы и пашни составляли владение тоже наследственное, но независимое от двора, они не были прикреплены к нему, продавались врознь и потому свободно переходили к таким владельцам, которые не были приписаны к селению и не имели в них усадебной оседлости, — к городским обывателям, фабричным работникам и разночинцам’ (с. 224, 225).

Регулирование землевладения шло в Германии одновременно и параллельно с освобождением крестьян от крепостной зависимости. Оно находилось в теснейшей связи с описанными выше аграрными мероприятиями и вообще двигалось крайне медленно, вяло, нерешительно и тормозилось всячески, от начала до конца, поместными классами. Освобождение крестьян началось здесь — впрочем, только номинально — в 1702 г. с эдикта прусского короля Фридриха I [19], который объявил вольными всех крестьян королевских имуществ, но повинности крестьян остались те же, вотчинный суд и расправа еще усилены. Так продолжалось до конца XVIII в. В 1791 г. крепостные переименованы в наследственных под<д>анных, запрещены жестокие телесные наказания, но право наказания оставлено за помещиками, и им рекомендовано стараться ‘по возможности’ вводить определенные инвентарные повинности вместо произвольной барщины. Прекращена крепостная зависимость в Пруссии лишь в 1807, 1808 и 1811 гг., когда признано за крестьянами право собственности на землю с выкупом оброчных и барщинных повинностей. Но за то время, пока тянули этот вопрос, помещики успели воспользоваться своими еще не отмененными правами вотчинного суда и полиции и завладели по возможности крестьянскими угодьями, округлили или расширили свои дачи. Выкуп наделов был существенно затруднен тем, что он объявлен непременно и во всех случаях добровольным, необязательным и должен был производиться самими крестьянами без пособия от казны. Выкуп через это оттягивался, а между тем обезземеление беднейших крестьян шло своим чередом.

Мирный ход помещичьего самоуправления прерван в Германии французской революцией 1848 г., которая заставила волей-неволей приступить к действительному освобождению крестьян с правом собственности на земли и с выкупом при помощи правительства. Но и тут выкупное дело шло не без некоторых перерывов и отсрочек.

Современное положение землевладельцев и социальные отношения землевладельцев в Германии представить довольно трудно. Все высшие и новейшие авторитеты науки в Германии свидетельствуют, что настоящее значение произведенных реформ еще теперь очень темно. Отменены ли без изъятия и во всех краях Германии патримониальный суд и вотчинная полиция? Восстановлено ли для всех поземельных имуществ или для некоторых, и каких именно, право свободной продажи и раздела? Выкуплены ли все повинности и все крестьянские участки, или часть их еще остается в обязательных отношениях? Эти вопросы остаются без ответа (с. 250). После каждой прогрессивной меры следуют королевские эдикты, дополнительные законы, инструкции и циркуляры министров, которыми мероприятия приостанавливаются и старые порядки восстановляются впредь до дальнейших приказаний. Таким образом, поземельный быт в этой стране еще и теперь находится в переходном состоянии. Поместное сословие в некоторых областях Германии еще продолжает тихомолком пользоваться некоторыми остатками прежних вотчинных прав, насколько требуется для окончательного округления помещичьих дач и вообще лучшего устройства господских хозяйств.

Вообще теперешняя организация сельского населения в Германии отличается от аграрного строя других стран тем, что рядом с поместным сословием благородной крови сохранилось и крестьянское, что последнее устроилось на таких же твердых и прочных основах, как и первое, не исчезло бесследно, как в Англии, не обратилось в бобыльское состояние, как во Франции, но посредством многолетнего сортирования и исключения беднейших и слабейших достигло в наше время очень цветущего состояния.

Особенность германской сельской организации состоит, как уже выше замечено, в том, что вольное состояние перенесено от лица на имущество. Вся территория с давних времен разделилась, как и сельские жители, на два класса, и сословная организация была закреплена землевладением. В то же время, и также исстари, укоренилось, что для упрочения владения необходимо заказать его за родами в преемственном порядке наследования. Правила такого заповедного, вотчинного владения распространены и на крестьянские дворы. Дворянским майоратным имениям соответствовали крестьянские заказные дворы, которые также считались наследственной собственностью крестьянских семейств и по общему правилу не подлежали разделу, а переходили или к старшему в роде, или к младшему, но всегда в целом составе. Это и составило первую связь между дворянским поместным владением и крестьянским подворным. У них были общие и одинаковые интересы. Правда, в прежние времена согласие их нарушалось насильственными действиями самовластных вотчинников, но в XVIII в., когда нравы смягчились и государственная власть начала принимать меры к ограждению крестьян, высший их разряд стал все ближе и ближе сходиться с поместным сословием, отделяясь резко от низших разрядов односельцев.

В то время как в коренной Пруссии и в других северовосточных областях Германии совершались, таким образом, консолидация и централизация землевладения, в другой части Германии, на Рейне, французское владычество, разбив окончательно привилегии дворянства, вводило, или, вернее сказать, утверждало на законных основаниях другую, противоположную форму владения — полную свободу отчуждения, делимости и семейных разделов. Оттого в начале нынешнего столетия по освобождении Германии от наполеоновского ига в ней оказались два аграрных положения, совершенно различных: заповедное и майоратное с крупными вотчинами и крестьянскими дворами и вольное, с мелкими поместьями и подворными участками.

Которое из этих двух положений лучше? Вопрос этот поднят и обсуждается, разделяя защитников той и другой системы на два противоположных лагеря не только в ученом, но и в политическом мире. В Пруссии представлены оба эти аграрных строя. В шести ее восточных провинциях существует майоратное владение крупными крестьянскими дворами, в Вестфалии же и Прирейнских провинциях — вольное, с мелкими подворными участками. Летте сравнивает Померанию и Рейнскую провинцию по отношению к землевладению и наглядно представляет поразительную разницу между последствиями того и другого аграрного строя. Площадь культурных земель той и другой провинций почти равна: в Померании она составляет 12 345 400, в Рейнской провинции 10 486 800 моргенов. Между тем, всех владений, дворянских и крестьянских, числится в первой 74 566, а во второй — 686 275, так что в первой на одного владельца приходится 166 моргенов (41 ¹/₃ десятины), а во второй 15 моргенов (3 ³/₄ десятины). Соответственно этому крупных землевладельцев гораздо больше в Померании, а мелких — в Рейнской провинции. Так, имений более 600 моргенов в Померании 2275, а в Рейнской провинции — 454 835. Последних в сравнении с первыми в Померании больше только в 10 с лишком раз, а в Рейнской провинции — в 514 с лишком раз.

Вообще же в Пруссии из числа около 100 млн. моргенов культурных земель — 28 633 227 находятся под дворянскими имениями, которых числится 12 592, и 53 214 218 моргенов — под сельскими обществами, которых всего 27 852. Этот результат, по-видимому, очень благоприятный для крестьянской собственности, представится в другом свете, если принять в соображение размер владений и отношение их к числу владельцев. Общее число последних простирается до 2 141 730, и общее число владеемой ими земли составляет 93 740 144 моргенов. Из этого числа на долю владеющих 12 и 2 моргенами, т. е. 3 десятинами и ¹/₂ десятины, приходятся только 10 656 563, и число таких простирается до 1 716 653, остальные же 83 083 581 моргенов находятся во владении 425 077 владельцев. А между тем, по исчислениям немецких писателей, minimum земельного надела, необходимого для содержания семейного домохозяина, — 30 моргенов, или 7 ¹/₂ десятины на один двор. К этому надо прибавить, что в то время как число владений вообще увеличивается, приращение идет быстрее в самых крупных и в самых мелких владениях, а число средних владений, напротив, уменьшается. Такие же неблагоприятные для народной массы отношения владения замечаются более или менее в целой Германии, кроме бывшего королевства Ганноверского, где дворянство владеет только 5% полевых угодий и 7% лесов. Здесь из 8 млн. моргенов 6 млн. принадлежат крестьянам и городским обывателям, 1 ¹/₂ млн. — казне и только ¹/₂ млн. — дворянам. Но самое неблагоприятное для крестьянства положение землевладения находится в герцогстве Мекленбургском, где при полумиллионном населении вся поземельная собственность принадлежит герцогу и тысяче землевладельцев, обязанных поселян и оброчных крестьян — 15 369 семейств, а все прочее сельское население состоит из 29 тыс. семейств безземельных батраков и около 21 тыс. поденщиков и чернорабочих. Мекленбургские порядки представляют пример, какие результаты достигаются поместными сословиями, когда им предоставлена хозяйственная опека над низшими классами.

Что касается числовых отношений землевладельцев к земледельцам, то из сопоставления и сравнения различных статистических сведений кн. Васильчиков выводит, что в Пруссии до 1866 г. было всего сельских жителей 8 399 700, из них собственниками в полном смысле можно считать: дворян-помещиков — ок. 12 тыс. и полных хозяев-крестьян — ок. 360 тыс., а с семействами, полагая по 4 души на семейство, всего 1 488 000 душ, затем прочих сельских обывателей, малоимущих и вовсе безземельных оказывается 6 911 700. Из этого следует, что из 4 человек только один может быть назван землевладельцем, а трое или не имеют вовсе поземельной собственности, или имеют так мало, что должны прибегать к другим занятиям.

Результатом аграрного развития Германии, приведшего и здесь, как во всей Западной Европе, к обезземелению сельских масс, было то, что оно совершилось не только в пользу поместного сословия, но и к выгоде тяглых хозяев-крестьян, которые по размерам владения и по способу ведения хозяйства ничем не отличаются от мелкопоместных дворян, подобно последним держат батраков, нанимают рабочих и сдают земли в аренду.

‘Улучшение их быта несомненно, и влияние этого многолюдного класса зажиточных домохозяев из простонародья имеет и будет иметь в будущности громадное значение: сливаясь постепенно с низшими разрядами дворян-землевладельцев, участвуя наравне с ними в выгодах сельского хозяйства, заинтересованные не менее рыцарства в поддержании высоких цен на имущества и низкой платы за труд, они образуют передовой отряд охранительной партии, едва ли не сильнейший, чем главный корпус…

Влияние их на сельскохозяйственную культуру, бесспорно, благотворное. В то время как в Англии все земледельцы поголовно были вытеснены из землевладения и обращены в пролетариев, а во Франции хлебопашцы постепенно, от семейных разделов и вольной продажи, превращались в огородников и бобылей, в Германии были избегнуты обе эти крайности. Часть крестьян — небольшая, но лучшая, была отделена и спасена от разорения, подворные участки этих крестьян были приняты, как и дворянские поместья, под особое покровительство закона, признаны нераздельными, заповедными имуществами и таким образом приурочены к рыцарским и фидеикомиссам по порядку владения и единонаследия…

Порядки эти, очевидно, должны были способствовать улучшению культуры, и, таким образом, рядом и наравне с процветающими господскими запашками и благородным рыцарством образовались столь же благоустроенные крестьянские хозяйства и такое же твердое крестьянское сословие…

От этих двух классов, которые вместе составляют аристократический элемент современных обществ, отделяются далеко и глубоко сельские пролетарии различных наименований…

Они образуют посреди новейшей культуры беспорядочные слои сора и брака, оставшиеся неубранными при прочистке господских поместий — прочистке, произведенной по всем правилам рациональной агрономии и политической экономии, они действительно мешали прогрессу и улучшению культуры, в их грязных хижинах зарождались болезни, их огороды загораживали выгоны и дороги, их тощие коровы и свиньи паслись без присмотра, объедая молодую поросль лесов и травя смежные поля, сами они занимались разными недозволительными промыслами: лесными порубками, полевыми потравами, конокрадством и т. п. нарушениями права собственности…

Поэтому можно признать, что в агрономическом и экономическом отношении обезземеление этих беднейших и слабейших сельских обывателей принесло несомненную пользу. В социальном отношении оно породило большие опасности, предвестниками коих служат волнения и смуты новейших времен…

Рознь сословий, антагонизм между собственниками и рабочими нигде не поставлены в такие непримиримые условия, как в немецких землях, нигде они не пустили таких глубоких и широких корней…

В Англии сословие землевладельцев так малочисленно, что они рано или поздно принуждены будут уступить и, вероятно, уступят дружелюбно требованию радикальной аграрной реформы, во Франции крестьянское сословие хотя и многолюдно (более 3 млн. домохозяев), но малоземельно и владеет всего 17% всех удобных земель…

В Пруссии число крестьян-собственников меньше, около 1 млн., но они несравненно богаче и самостоятельнее, владея почти половиной государственной территории. Поэтому аграрные и социальные вопросы имеют в Германии другой характер, чем в прочих государствах. Это не борьба между аристократическим и демократическим элементами, как в Англии, или между средним сословием (буржуазия) и пролетариатом, как во Франции, но семейная и домашняя распря внутри сельских обществ, между крестьянами, из коих старшие братья наделены полными подворными участками, а младшие нанимаются у них в батраки и чернорабочие. Силы обеих партий тоже ровнее, чем в других странах, в материальном и денежном отношении тяглые домохозяева, вполне обеспеченные и заинтересованные не менее поместного сословия в поддержании нынешних порядков землевладения, составляют вместе с дворянами-рыцарями твердую, непоколебимую опору охранительной политики. С другой стороны, сельские пролетарии по численности своей вдвое сильнее и благодаря новейшим кредитным учреждениям начинают тоже запасать громадные суммы из трудовых своих сбережений, стараясь, по сие время безуспешно, но не безнадежно, выйти из наемной кабалы и приобрести себе где-либо какое-нибудь недвижимое имущество. Но ценность имуществ растет еще быстрее, чем рабочая плата и накопляющиеся от нее сбережения, и исхода из этого смутного положения не видно, видно только то, что в немецких землях народы разделяются на две равные и равносильные половины, готовящиеся к борьбе во всеоружии материальных и умственных сил’ (с. 283-285).

* * *

Мы не передали и сотой доли тех интересных данных и глубоких соображений, которыми изобилуют первые пять глав сочинения кн. Васильчикова, тем не менее, из приведенного читатель составит себе довольно ясное понятие о взгляде автора и главных результатах его исследований. Они наводят на целый ряд мыслей. Читая книгу, невольно находишься под нравственным обаянием глубокого убеждения, которым проникнут автор. Иначе и быть не может: чем меньше у писателя личных побуждений смотреть на дело с той или другой точки зрения, тем он внушает больше доверия. Освобожденный от досадной заботы относить долю выводов к сословным и другим предрассудкам, к личным пристрастиям и антипатиям автора, читатель безраздельно отдается впечатлению, производимому на него книгой. Это высокое наслаждение мы испытали вполне, читая сочинение кн. Васильчикова.

Но еще выше и глубже нравственное впечатление самих результатов исследования, тех выводов, к которым пришел автор. Он ощупал, если можно так выразиться, становую жилу теперешнего социального строя западноевропейских народов, указал на его коренной органический порок, из которого, как из главного источника, вытекают все недостатки и опасности, грозящие современным европейским государствам, подъедающие их под корень. В продолжение новой истории, когда просвещение, политические свободы, либеральные и гуманные идеи получили полное развитие и царили, казалось, прочно, беднейшие народные массы были выгнаны из своих жилищ, лишены клочка земли и крова в пользу небольшого числа землевладельцев и во имя успехов сельского хозяйства. Сельское хозяйство действительно развилось вместе с народным богатством до недосягаемой высоты, но такое принесение в жертву бедного существования низших слоев сельских обывателей успехам земледелия и зажиточному меньшинству нарушило равновесие общественного организма. Выброшенные на улицу сельские массы, обратившись в бездомных батраков и чернорабочих, образовали тот острый осадок западноевропейских обществ, который мешает стройному ходу европейской жизни, вечно против него протестует, вечно грозит ему разрушением, висит дамокловым мечом над несомненными благами европейской цивилизации и ее блистательными многовековыми завоеваниями. Потомки когда-то обезземеленных сельчан, прозябавших мирно и спокойно в своих жалких лачугах, наполнили города, фабрики и великолепные поместья и стали врагами существующих европейских порядков. Это тень Банко, которая возмущает живых своим неожиданным появлением. Общественная неправда, совершенная предками, тяжко отзывается теперь на потомках. Таков ход и результаты социального развития европейских государств. Это лучшая иллюстрация евангельской заповеди о любви к ближнему, о сострадании к бедному, слабому, низко поставленному на общественной лестнице. Когда-то его немилосердно и несправедливо потревожили в его низменном существовании, — и вот из этого родилось великое зло и великая опасность для сильных и богатых.

Изгладятся ли когда-нибудь следы этой старинной неправды в Европе, возвратится ли ей когда-нибудь внутренний мир? Трудно решить этот вопрос, по крайней мере, теперь. Зла, ненависти накопилось слишком много с обеих сторон, а вражда и ненависть не могут создать стройного общественного порядка, гармонии общественных элементов. Вот почему мы не ожидали бы ничего доброго от торжества разобиженных, озлобленных европейских народных масс над капиталом и землевладением, если бы таким торжеством, как многие предвидят и предсказывают, должна была окончиться великая драма европейской истории. Только успехи знания, ясное понимание положения и взаимных выгод враждующих элементов и великие умы, великие государственные таланты могут указать в Европе средства ослабить вражду, прекратить опасную борьбу интересов, успокоить тень Банко. Над этим теперь европейцы много думают и работают. Во всяком случае, это есть главный, основной общественный вопрос, к которому теперь все сводится, которым ярко освещается настоящее и прошедшее европейских государств. При таком освещении лихорадочный пульс европейской жизни, ее перевороты и революции, ее стремления и задачи, колоссальное развитие ее богатств и промышленности, ее политические и социальные партии, их замена и программы, само развитие права, политических и социальных учений — все это получает иное значение, иной смысл, которого прежде никто не замечал. Под влиянием нового воззрения на ход и развитие европейских обществ юридическим и политическим наукам предстоит такой же коренной переворот, как и социальному строю Европы.

Книга кн. Васильчикова исследует развитие землевладения и земледелия с этой новой точки зрения, и в этом смысле автор бесспорно примыкает к передовым мыслителям и ученым Европы: как писатель, принадлежащий стране, которая осталась непричастной неправде обезземеления беднейших народных масс и всем ее последствиям, кн. Васильчиков мог свободно, беспристрастно взглянуть на положение и произнести ему строгий приговор, не стесняясь привычками и воспоминаниями, невольно и бессознательно связывающими мысль лучших из европейцев. Что кн. Васильчиков вполне воспользовался таким выгодным положением, в этом заключается его великая заслуга не только перед русским, но и перед европейским обществом. Под его пером печальная правда разоблачается, либеральные, политические и ученые софизмы, за которыми она скрывалась, отпадают, и всякому становится ясно, как день, откуда произошли те потрясения, которые не дают Европе покоя и грозят обратиться в хронические.

Глубоко сочувствуя почтенному автору, вполне разделяя основные его взгляды и его сочувствия, мы в одном только позволим себе с ним не согласиться. Он, как мы думаем, несправедливо приписывает европейским владеющим классам какую-то дальнозоркую, на целые века вперед рассчитанную предумышленность в обезземелении народных масс. Мы думаем, напротив, что, выгоняя беднейших сельчан из их усадеб, европейские владеющие классы следовали отчасти внушениям непосредственной неразумной корысти, отчасти же ошибочным, близоруким понятиям о государственной и общественной пользе. Если бы высшие классы были так дальновидны, как предполагает кн. Васильчиков, они, без сомнения, предусмотрели бы весь вред и всю опасность их способа действий для них же самих. Помнится, еще знаменитый Нибур горько жаловался, что в Виртемберге люди с наилучшими намерениями разоряли крестьян. Деятелей первой французской революции едва ли можно упрекнуть в преднамеренном желании зла народным массам, а между тем, что же выиграло крестьянское землевладение от переворота 1789 г.? Что еще недавно успехи земледелия и промышленности ставились выше благосостояния и самого существования сельских обывателей, это очень прискорбно, но в то же время и вполне естественно. Так думали не одни алчные бессердечные приобретатели, но и люди вполне просвещенные, весьма гуманные. В Средние века во времена возрождения наук, даже ближе к нам, в эпоху первой французской революции, самые проницательные и светлые умы были очень далеки от мысли, что человеческое общежитие есть нечто связное и стройное, нечто подобное организму, в котором все части находятся в теснейшей зависимости одна от другой, что расстройство одной из этих частей роковым образом влечет за собой расстройство остальных. Такой взгляд, все более и более выясняющийся в наше время, есть результат долгого практического опыта, наблюдений и исследований. Чем меньше было у людей и народов опытности и знания, тем больше и легче поддавались они действию непосредственных, ближайших мотивов и соображений. Самоуправство, насилие, хищничество были вначале самыми обыкновенными явлениями, только впоследствии они уступают место правильным юридическим отношениям. И во всем так. Только вследствие опыта и знания люди и народы отучаются следовать непосредственным побуждениям, подчиняются мало-помалу внушениям более далеких мотивов, выведенных из длинных и сложных соображений. Мы, русские, можем считать себя счастливыми, что у нас крестьянское землевладение поставлено совершенно иначе, чем в Европе, но этим мы в значительной степени обязаны тому обстоятельству, что, приступая к крестьянской реформе, мы имели уже перед глазами результаты чужой опытности. Благоприятные исторические и другие условия только помогли нам воспользоваться, как следует, опытами Европы, но было бы крайне ошибочно думать, что мы испокон века сознательно готовились к тому разрешению вопроса крестьянского землевладения, какое последовало 19 февраля 1861 г., а европейцы так же сознательно и предумышленно подготовили его исстари в смысле обезземеления сельских народных масс. Ни люди, добившиеся в Англии Великой хартии свобод, ни немецкие бароны и рыцари XVI в. совсем не рассчитывали так далеко вперед, да и не могли рассчитывать. Задача, поставленная бессмертными положениями 19 февраля, и взгляды кн. Васильчикова — явления совершенно новые в истории рода человеческого, плод горьких опытов и тяжких разочарований. Новые взгляды и новые мероприятия — знамения и предвестники нового периода развития, когда правда из идеального постулата обратится в насущную практическую необходимость, деятельная любовь к ближнему — в одно из основных условий индивидуального и общественного благополучия. Не будем же в прошедшем взваливать вину на целые сословия. В каждом из них было много людей негодных, но еще больше непонимающих, или ошибочно смотрящих на дело. То, что было бы в наше время невежеством или недобросовестностью, то казалось во время оно разумным и справедливым, и люди могли тогда со спокойной совестью и полным убеждением в правоте делать то, о чем мы теперь говорим с ужасом и отвращением. История, опыт — великие учители! Логика событий непреложно и неумолимо выводит все последствия всякой правды и неправды, от первого и до последнего, не останавливаясь ни перед чем, не щадя никого. Она волей-неволей рано или поздно, но неудержимо приводит людей и народы к сознанию и водворению в жизни высших начал деятельной любви и живой правды. В этом и заключается великое утешение и глубокий поучительный смысл истории.

Статья ‘Землевладение в Западной Европе’, составленная на основании известного сочинения А. В. Василъчикова ‘Землевладение и земледелие в России и других европейских государствах’, вышедшей в Петербурге в конце 1876 г., в 2 т., находится в непосредственной связи со всеми монографиями Кавелина о сельской общине, и в особенности с монографией ‘Общинное владение’ (Кавелин К. Д. Собрание сочинений. В 4 т. Т. 2. — С. 217-286). Статья эта излагает сведения о различных формах землевладения на Западе для сравнения с русским общинным землевладением. Кавелин собирался написать большое исследование о земледелии в России и обо всех связанных с ним промыслах на основании материалов, изданных Министерством государственных имуществ, но оставил свое намерение ввиду появления указанной выше книги князя А. И. Васильчикова, ограничившись настоящей статьей, знакомящей публику с одним из вопросов, рассматриваемых в книге Васильчикова.

Подробности можно прочитать в изданной Д. А. Корсаковым переписке Кавелина с князем Васильчиковым (Русская мысль. Кн. 1.— 1897).

[1] Васильчиков Александр Илларионович (1818-1881) — русский общественный и земский деятель, князь, экономист, публицист, славянофил, публицист, земский деятель и теоретик самоуправления. Сын князя И. В. Васильчикова — председателя Госсовета и Комитета министров. Окончил в 1839 г. Петербургский университет со степенью кандидата прав. В 1845 г. служил чиновником, в 1846 г. назначен церемониймейстером двора. Во время Крымской войны 1854 г. участвовал в Дружине ополчения, после чего зачислен в сверхштатные чиновники канцелярии начальника Новгородской губ.

Его главный труд по истории русской общины и аграрному строю дореформенной России — ‘Землевладение и земледелие в России и других Европейских государствах’ (Т. 1-2. — 1876). В трудах по истории русской общины, проблемам аграрных отношений, кредита, местного самоуправления и народного образования А. И. Васильчиков выступал за сохранение в России общины, видя в ней средство спасения от классовой борьбы и революции. Он критиковал западноевропейский капитализм и выдвигал идею некапиталистического развития России. Васильчиков обосновал оригинальную точку зрения на решение аграрного вопроса в России и участие народа в местном управлении. В результате сравнительного анализа организации управления в европейских странах — Франции и Англии — он пришел к следующим выводам. 1. Формы правления независимы от форм управления, какие бы ни были формы правления — самодержавные или представительные, монархические или республиканские — формы управления всегда принимают вид: а) или земский, общественный (если местное управление поручается местным жителям), б) или бюрократический, ‘приказный’ (если местное управление ‘заведывается людьми сторонними’). 2. Представительная форма ‘тем недостаточнее, чем обширнее государство, чем разнороднее пользы и нужды разных местностей’. 3. Самоуправление при благоприятных условиях неминуемо ведет к народному представительству. Реализовывать самоуправление дает возможность земство, в основе которого — землевладение, земское уравнение (а не социальное братство или политическое равенство), мирное разрешение всех вопросов. Понимая самоуправление как полную самостоятельность местных органов, но в пределах законов, Васильчиков выделял три периода его становления: 1) стремление к тому, чтобы налоги и повинности, устанавливаемые центральной властью, раскладывались на местах по соображениям местных жителей, 2) поручение самого расходования земских сборов местным земским органам, 3) передача местным органам контроля над раскладкой и расходованием сборов, а также передача им судебных функций. Для осуществления самоуправления в России Васильчиков предлагал следующие меры: а) пересмотр налогового законодательства, б) расширение колонизации новых земель и наделения крестьян государственной землей, в) преобразование волости в общесословное учреждение, г) устройство кредитных товариществ и рабочих артелей, д) введение обязательного страхования от огня и падежа скота и установление подоходного налога. Главными органами русского самоуправления Васильчиков считал народное училище, земское собрание и мировой суд, он видел два пути участия народа в самоуправлении: ‘практический’ (через участие в местных совещаниях и судах) и ‘учебный’ (через посредство школ). Васильчиков утверждал, что России не обязательно повторять путь Запада со всеми его превратностями и заимствовать западные экономические формы, чтобы стать ‘цивилизованной страной с европейским уровнем культуры’. Специфика России в том, что она переживает ‘промежуточный период’, когда социальные отношения окончательно не установлены, нет антагонизмов сословий, рабочего вопроса, вражды капитала и труда. Все это позволяет осуществить преобразования мирным путем, нужно только ‘по правде и справедливости’ решить аграрный вопрос. Решение аграрного вопроса в России Васильчиков связывал, во-первых, с равномерным распределением поземельной собственности между различными классами населения. Исходя из принципа, что ‘без собственности человек не свободен и в общественном смысле только раб’, а земля должна принадлежать тем, кто на ней трудится, Васильчиков выступал за освобождение крестьян с землей, а после реформы 1861 г. — за наделение их государственной землей, за сохранение общинного землевладения, с которым ‘надо помириться… как с суровым климатом…’, во-вторых, с активной государственной поддержкой крестьянства. Условиями народного благосостояния в славянских землях Васильчиков считал общинное землевладение, мирское управление, земские учреждения, земельный надел и народный общедоступный кредит, которые противопоставляются им европейскому парламентаризму, аристократическому землевладению, бюрократическому правлению, владычеству бирж и банкиров. Сочинения Васильчикова: О самоуправлении. Сравнительный обзор русских и иностранных земских учреждений. Т. 1-3. — СПб., 1866-1871 (2-е изд.: СПб.,1872), Русский администратор новейшей школы. — Берлин, 1868, Письмо министру народного просвещения графу Толстому от кн. В. — Берлин, 1875 (2-е изд.: Киев, 1876), Землевладение и земледелие в России и других европейских государствах. Т. 1-2. — СПб., 1876. (2-е изд.: СПб., 1881), Сельский быт и сельское хозяйство в России. — СПб., 1881.

[2] Leoncede Lavergne (фр. Lonce-Guilhaud de Lavergne, Ла-вернь, 1809-1880) — французский экономист и политический деятель. Являлся профессором иностранной литературы в университете Монпелье, потом служил в Министерстве иностранных дел и помещал в ‘Revue des deux Mondes’ статьи по литературным, финансовым и торговым вопросам. Избранный депутатом в 1846 г., он занял место среди консерваторов. В 1848 г. Лавернь боролся против доктрин Прудона и оспаривал финансовые мероприятия временного правительства. В 1871 г. был избран в Национальное собрание, где занял место в группе правого центра. Среди его трудов: L’Agriculture et la population en 1855 et 1856 (Земледелие и народонаселение в 1855 и 1856 гг.). — 1856, Economie rurale de la France depuis 1789 (Сельское хозяйство во Франции после 1789). — 1860 (4-е изд.: 1878), Essai sur l’conomie rurale de Angleterre, de l’Ecosse et de l’Irlande (О земледелии в Англии). — 1854, Biographie de Lon Faucher (Биография Леона Фуше). — 1855, L’Agriculture et l’enqute (Сельское хозяйство и анкета). — 1866.

[3] Пасси Фредерик (фр. Passy, 1822-1912) — французский политический деятель и адвокат. В 1868 г. Пасси основал и возглавил ‘Международную Лигу мира’. Активный участник создания Международного межпарламентского союза в 1889 г. Нобелевская премия мира 1901 г. совместно с А. Ж. Дюнаном.

[4] Кольбер Жан Батист (фр. Colbert, 1619-1683, Париж) — французский государственный деятель. Сын богатого купца. В 1651 г. был взят на службу кардиналом Мазарини. Рекомендованный кардиналом королю Людовику XIV, был использован на государственной службе. Кольбер выявил злоупотребления генерального контролера финансов Николя Фуке и добился его отставки и суда над ним. Кольбер сделал быструю карьеру: член Высшего совета с 1661 г., сюринтендант государственных строений и мануфактур с 1664 г., торговли с 1665 г., генеральный контролер финансов с 1665 г., морской министр с 1669 г., почти целиком сосредоточил в своих руках руководство внутренней политикой Франции. Экономическая политика Кольбера, так называемый кольбертизм — одна из разновидностей меркантилизма. Кольбер добивался увеличения государственных доходов, в первую очередь, за счет активного торгового баланса — путем создания мануфактур, поощрения промышленности, увеличения вывоза промышленных изделий и ввоза сырья, сокращения ввоза готовых изделий иностранного производства. По настоянию Кольбера в 1661 г. была учреждена особая судебная палата для разбора дел о финансовых злоупотреблениях. По инициативе Кольбера были организованы монопольные торговые компании для внешней торговли, главным образом для колониальной (Вест-Индская, Ост-Индская, Левантийская, Сенегальская).

[5] Бурбоны (фр. Bourbons, исп. Borbones, итал. Borboni) — королевская династия, занимавшая престол во Франции в 1589-1792, 1814-1815, 1815-1830 гг., в Испании — в 1700-1808, 1814-1868, 1874-1931, в Королевстве обеих Сицилии (или Неаполитанском) — в 1735-1805, 1814-1860 гг., в герцогстве Парма и Пьяченца — в 1748-1802, 1847-1859 гг. Первый представитель династии — Генрих IV (1589-1610). Период правления Бурбонов во Франции характеризуется ростом абсолютизма — максимальный расцвет при Людовике XIV (1643-1715). В 1792 г. во время Великой французской революции Бурбоны во Франции были низложены (21 января 1793 г. был казнен Людовик XVI). В 1814 г. и вторично в 1815 г. (после ‘Ста дней’) Бурбоны были восстановлены на троне. В результате революции 1830 г. на французский престол вступила младшая, Орлеанская, ветвь Бурбонов в лице Луи-Филиппа (1830-1848), которая была свергнута революцией 1848 г.

[6] Domesday Воок (англ.) — кадастровая книга, земельная опись Англии, свод материалов первой в средневековой Европе всеобщей поземельной переписи, проведенной в Англии по приказу Вильгельма Завоевателя в 1085-1086 гг. Эта земельная перепись имела важное значение в укреплении феодальных порядков в Англии. Ее результаты, записанные на пергаменте, получили в народе название ‘Книга Страшного суда’ (‘Domesday book’).

[7] Елизавета I (англ. Elizabeth Tudor, 1533-1603) — королева Англии, последняя из династии Тюдоров, правившая в 1558-1603 гг. Дочь короля Генриха VIII и Анны Болейн. Наиболее яркая представительница английского абсолютизма.

[8] Палата общин (англ. House of Commons) — избираемая палата парламента Соединенного Королевства. Состоит из 651 члена (659 членов после 1996 г.), которые представляют одномандатные избирательные округа.

[9] Верхняя палата — установившееся в науке государственного права наименование одного из законодательных собраний в государствах, где народное представительство в законодательном органе организовано по двухпалатной системе.

[10] Карл II Стюарт (англ. Charles II Stuart, 1630-1685). Правил с 1660 по 1685 г. Сын короля Карла I. В 1660 г. утвердил Великую Хартию, Петиции о правах и Статут о праве парламента назначать подати. К этому времени окончательно сложилась английская парламентская система и образовались две партии — тори (безусловные сторонники короля и англиканской Церкви, выражавшие интересы сельского населения и землевладельцев) и виги (находились в оппозиции королю, придавали важное значение торговле, развитию мореплавания и проповедовали веротерпимость). В 1681 г. Карл распустил парламент и до самой смерти правил единолично.

[11] Адриан IV (лат. Hadrianus, в миру — Николас (Николай) Брейкспир, англ. Nicholas Breakspear, Nicolaus Breakspear, ок. 1100— 1159) — папа римский в 1154-1159 гг. Родился в Лангли (Англия), умер в Ананьи (Италия), единственный англичанин на папском престоле. Сторонник папской теократии. В качестве папского легата в Скандинавии (1152-1154) укрепил церковные связи Скандинавских стран с Римом. В награду за выдачу ему Арнольда Брешианского короновал Фридриха I Барбароссу императорской короной (1155), но затем вступил с ним в борьбу. В 1156 г. пожаловал норманнскому герцогу Вильгельму I Сицилию и Нижнюю Италию. Адриан последовательно проводил политику укрепления централизованного управления Церковью, энергично действуя в русле Григорианской реформы. Он направлял своих легатов в различные страны, таким образом укрепляя связи отдельных церковных провинций с Римом. О его неутомимой административной деятельности свидетельствуют написанные им многочисленные послания.

[12] Генрих II (1133-1189) — английский король с 1154 г., первый из династии Плантагенетов, герцог Нормандский — с 1150 г. Ему принадлежали обширные владения во Франции, где он провел значительную часть своего правления. Став английским королем, провел судебную реформу, расширив компетенцию королевских судов, в которые, однако, могли обращаться только свободные люди. При Генрихе II были заложены основы общегосударственной судебно-административной системы. Он пытался подчинить королевской власти автономные церковные суды. Но борьба Генриха II с архиепископом Кентерберийским Томасом Бекетом, противившимся его политике подчинения английской Церкви светской власти, была безуспешной (Т. Бекет был убит в 1170 г. по приказу короля). В его правление начались покорение и колонизация Ирландии.

[13] Остготы — германское племя, восточная ветвь готов. В IV в. создали мощный племенной союз во главе с Эрманарихом и двинулись из причерноморских степей на запад. Расселились в Паннонии, часть остготов стала в V в. наемниками восточно-римских императоров. Под главенством Теодориха они двинулись в Италию (ок. 100 тыс. чел.). Разбив Одоакра и захватив Равенну в 493 г., образовали обширное королевство, в состав которого входили Италия, Сицилия, Далмация и др., с 510 г. — Прованс. После смерти Теодориха власть перешла к его дочери Амаласунте (правила в 526-534 гг.). В 540 г. остготские войска были разбиты византийским полководцем Велизарием, и в начале 60-х гг. королевство остготов перестало существовать.

[14] Ариовист (лат. Ariovistus, I в. до н. э.) — вождь германского племени свевов. Ок. 71 г. по просьбе галлов-арвернов и секванов, боровшихся с другим галльским племенем — эдуями, перешел с отрядом германцев р. Рейн и ок. 61 г. одержал победу над эдуями. Поселившись на территории Галлии, Ариовист собрал вокруг себя ок. 120 тыс. германцев. Недовольные властью Ариовиста галльские племена обратились за помощью к Юлию Цезарю, который ок. 58 г. при Везонцио разгромил армию Ариовиста. Раненый Ариовист с остатком войска переправился через Рейн в Германию, где вскоре умер.

[15] Лангобарды (длиннобородые) — германское племя. В I в. н. э. обитало по левому берегу нижнего течения р. Эльба. В 9 г. лангобарды вошли в военный союз с Марободом, но при столкновении с племенами херусков (17 г.) перешли на их сторону. Они участвовали в Маркоманской войне 166-180 гг. С начала IV в. постепенно заняли бассейн среднего Дуная и его притоков. В VI в. лангобарды — федераты Византийской империи в Паннонии. В 568 г. во главе большого племенного союза вторглись в Северную Италию. В борьбе с Византией (которой принадлежала Италия) лангобарды завоевали территорию Ломбардии (область получила название от лангобардов) и Тусцию (ныне Тоскана), образовав свое королевство, столицей которого стала Павия. При лангобардском завоевании было разрушено много городов, особенно в Северной Италии, истреблено и изгнано большое число знатных римских землевладельцев. Период разрушений и бедствий, вызванных вторжением лангобардов, постепенно сменился периодом некоторого оживления ремесла и торговли в кон. VII-VIII в. Завоевательная политика лангобардов (захват в 751 г. Равенны, попытка захватить Рим) окончилась неудачей в результате вмешательства франков (походы Пи-пина Короткого в 754 и 756 гг.), действовавших в союзе с папством. При короле Дезидерии (правил в 756-774 гг.) государство лангобардов было завоевано Карлом Великим в 773-774 гг.

[16] Вандалы — группа германских племен. Предположительно проникли из Скандинавии (или из северной Ютландии) и в I-III вв. занимали территорию от Одера до Дуная. Во II в. выступили противниками Рима в Маркоманской войне. В 270 г. вторглись в римскую Паннонию, но потерпели поражение. В 335 г. поселены римским императором Константином в Паннонии и несли военную службу. В 409 г. пересекли Рейн и проникли в Испанию. Предводительствуемые Гейзерихом вандалы в 429 г. переселились в Африку и создали на территории значительной части римской Африки государство (в 439 г. был захвачен Карфаген). В середине V в. разросшееся королевство вандалов в Северной Африке превратилось в сильнейшее государство Средиземноморья. В Средиземном море вандалы захватили Сицилию, Корсику, Сардинию и Балеарские острова. В 455 г. вандалы захватили и разграбили Рим (отсюда выражение ‘вандализм’ как бессмысленное уничтожение культурных ценностей). Теснимое берберскими племенами, королевство вандалов в начале VI в. значительно ослабло. В 533-534 гг. оно было завоевано Византией.

[17] Гуситские войны — гражданская война между католическим и гуситским лагерями в Чехии. Началась в 1419 г. в ответ на расправу с Яном Гусом. В ряде битв гуситы наголову разбили войско феодалов-католиков. Император Сигизмунд I, понимая, что своими силами победить гуситов не может, организовал в 1420-1431 гг. вместе с римским папой (обеспокоенным отпадением Чехии от католичества) пять крестовых походов (1420, 1421-1422, 1426, 1427, 1431) против чехов-гуситов, в которых приняли участие феодалы (со своими отрядами) из многих стран Европы, но прежде всего — из Германии. Все походы крестоносцев в Чехию закончились их поражением. Когда речь шла о сопротивлении общему врагу, гуситы объединялись, но основной военной силой гуситов была армия таборитов во главе с Яном Жижкой. После смерти Жижки (1424) его дело продолжил Прокоп Голый. В 1426 г. (после 3-го крестового похода) гуситы перенесли военные действия за пределы Чехии. Начался новый этап — наступательный. Заграничные походы гуситов преследовали следующие цели: исключить новые интервенции, обеспечить себя всем необходимым за счет врагов, принудить их к заключению мира. Постепенно эти походы приобрели чисто грабительский характер. В результате гуситского движения чехи смогли легализовать гуситскую Церковь, был создан прецедент в Европе. Чехи перестали платить Риму налоги и признавать авторитет папы. Гегемония католической Церкви была впервые поколеблена, католическая Церковь потеряла все свои владения, церковные земли достались дворянству, появились земельные владения и у городов. Королевская власть была ограничена сеймом (земским парламентом), хотя права императора Сигизмунда на чешский трон были подтверждены. Гуситское движение стало прообразом европейской Реформации XVI в.

[18] Леопольд I (1640-1705) — император Священной Римской империи с 1658 г., король Венгрии с 1655 г., король Чехии с 1656 г., второй сын императора Фердинанда III и Марии-Анны Испанской. В его правление турки безуспешно осаждали Вену. Царствование Леопольда I отмечено острым соперничеством с Людовиком XIV за гегемонию в европейской политической ситуации.

[19] Фридрих I Прусский (нем. Friederich, 1657-1713) — прусский король с 1701 г., с 1688 по 1701 г. — курфюрст Бранденбурга (Фридрих III), происходил из династии Гогенцоллернов. Получил королевский титул, обязавшись поставить императору ‘Священной Римской империи’ военный контингент для надвигавшейся войны за Испанское наследство.

Землевладение в Западной Европе

КОММЕНТАРИИ

Читайте также: