Зазубрина на топоре, Теккерей Уильям Мейкпис, Год: 1862 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 35 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
В. ТЕККЕРЕЯ

ТОМЪ ОДИННАДЦАТЫЙ.

3АМУЖНІЯ ДАМЫ.

Изъ мемуаровъ Д. Фицъ-Будля.

САТИРИЧЕСКІЕ ОЧЕРКИ

ИЗБРАННЫЕ ЭТЮДЫ

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія бр. Пантелеевыхъ. Верейская, No 16
1895.

Зазубрина на топор.
Модная повстъ.

ЧАСТЬ I.

— Въ четвертой книг безсмертной поэмы великаго англійскаго барда Мильтона, передъ ослпшими зрачками котораго, безъ сомннія, ряли дивныя небесныя виднія, Адамъ разсказываетъ Ев о лучезарныхъ постителяхъ, витавшихъ вокругъ Эдема.

‘Милліоны существъ безтлесныхъ, ходя здсь на земл, на яву и во сн остаются незримы для нашихъ очей’.

— Нердко, вдь,— продолжалъ нашъ праотецъ,— доносились къ намъ въ гулкомъ эх холмовъ и рощъ, сквозь полночную тишину, небесные голоса, одиночные, или же пвшіе цлымъ хоромъ’. Посл того, какъ наши прародители были за неповиновеніе изгнаны изъ рая, чтобы въ пот лица своего добывать хлбъ свой и въ болзняхъ рождати чада, безплотныя лучезарныя существа сдлались невидимыми смертнымъ, но изъ этого вовсе еще не слдуетъ, чтобы ихъ не было теперь на земл. У васъ самихъ, сударь, виситъ въ комнат портретъ особы, которую вы никогда не видали тлесными вашими очами, но къ которой, тмъ не мене, питаете самую нжную симпатію. Портретъ ея написалъ для васъ близкій мой пріятель, сэръ Джошуа Рейнольдсъ. У васъ съ нею существуютъ таинственныя сношенія. Она вамъ улыбается, и сіяющій взоръ ея глазокъ помогаетъ вамъ преодолвать дурное настроеніе духа. Невинная ея улыбка, лаская васъ, разгоняетъ мрачныя ваши мысли. Она ведетъ съ вами безмолвныя бесды, которыя васъ успокоиваютъ. Вы ее любите и она для васъ живая. Когда вы гасите свчу и ложитесь спать, вы ея не видите, но чувствуете, что она вамъ улыбается. Въ безсонныя ночи, разсуждая о лежащихъ на васъ обязанностяхъ, вы мучитесь ожиданіемъ неизбжной, каторжной работы, которую приходится выполнять каждый день, и утомленный вашъ мозгъ заране уже испытываетъ ноющую боль, когда вдругъ на мгновеніе вспыхиваетъ въ камин пламя, и вы видите устремленный на васъ ласковый, улыбающійся взоръ вашей красавицы! Даже въ безлунную ночь, при отсутствіи огня въ камин, когда драпировки у вашей постели задернуты и даже когда ваши вки сомкнуты сномъ, красавица эта незримо присутствуетъ у васъ въ комнат и улыбается вамъ. Да, любезный другъ, насъ окружаютъ незримыя существа! Не кажется ли вамъ иногда, что близко уже время, когда людямъ будетъ дозволено замчать ихъ присутствіе?

Картина, о которой говорилъ мой пріятель, никогда не бывавшій, впрочемъ, въ моей комнат, дйствительно виситъ тамъ. Это очаровательный портретъ молоденькой леди Каролины Монтегю (впослдствіи герцогини Бекклейхской). Рейнольдсъ изобразилъ ее, посреди зимняго ландшафта, въ пальто и съ муфтой. Она улыбается на картин такъ дивно прелестно, что могла бы, кажется, очаровать любого людода.

— Извините, г-нъ Пинто, если я позволю себ маленькое замчаніе,— сказалъ я бесдовавшему со мною джентльмену (странно, какъ меня не удивило знаніе съ его стороны, что мн нравится этотъ портретъ!) Вы изволили упомянуть про сэра Джошуа Рейнольдса. Онъ, если не ошибаюсь, скончался въ 1792 году, а между тмъ вы называете его близкимъ своимъ пріятелемъ?

Съ этими словами я пристально взглянулъ на r-на Пинто и въ тоже мгновеніе меня поразила мысль, что въ его увреніяхъ не было, собственно говоря, ничего изумительнаго,

— Ахъ, Боже мой,— добавилъ я,— да вдь если хорошенько вникнуть въ обстоятельства дла, то, пожалуй, окажется, что вамъ перевалило теперь уже за сотню лтъ! Вы производите на меня такое впечатлніе, какъ если бы прожили дольше Маусаила. Чего добраго, вы считаете свои годы не сотнями, а цлыми тысячами лтъ? Зубы у васъ фальшивые, одинъ глазъ, несомннно, тоже фальшивый, и я не осмлюсь ручаться за неподдльность другого глаза.

Дйствительно, если опредлять возрастъ человка по морщинкамъ или такъ называемымъ вороньимъ лапкамъ около глазъ, то пришлось бы признать г-на Пинто значительно старше Маусаила. Бороды у него нтъ. На голов онъ носитъ громадный парикъ съ блестящими темнорусыми локонами, а брови у него выкрашены въ какой-то зеленовато-желтый цвтъ. Странно было слушать сантиментальный разговоръ этой ходячей муміи, особенно же въ диковинной обстановк, которая насъ тогда окружала. Мы находились на квартир г-на Пинто, въ Пастушьемъ подворь, отъ которой такъ и вяло самой заплеснвшей древностью.

Пинто утеръ желтымъ шелковымъ фуляромъ страшные свои блые вставные зубы и направилъ на меня стеклянный фальшивый свой глазъ.

— Васъ удивляетъ, что я близкій пріятель Рейнольдса?— сказалъ онъ (уклоняясь отъ непосредственнаго отвта на мой вопросъ).— Да вдь всякій, кто только имлъ случай познакомиться съ его картинами, неизбжно долженъ былъ стать его пріятелемъ. Что подумали бы вы, однако, о вашемъ покорнйшемъ слуг, если бы я вамъ разсказалъ, что мн случилось многіе десятки разъ посщать Рейнольдса въ его мастерской,— что его сестра Tea заваривала мн чай, а другая сестра — Тоффи наливала мн кофе? Вы, наврное, подумали бы, что я старый обманщикъ (необходимо замтить, что г-нъ Пинто говорилъ ршительно на всхъ языкахъ съ иностраннымъ акцентомъ)? Какого же мннія, спрашивается, будете вы обо мн, если я вамъ разскажу, что былъ лично знакомъ съ Самомъ Джонсономъ, котораго, впрочемъ, недолюбливалъ? Что касается до сэра Джошуа, то онъ былъ у меня въ гостяхъ здсь, въ этой самой комнат.

— Неужели вы живете на этой квартир боле семидесяти лтъ?— освдомился я.

— Положимъ, что она иметъ такой видъ, какъ будто ее не мели и не прибирали въ теченіе всего этого времени! Впрочемъ, я вдь не говорилъ вамъ, что живу здсь семьдесятъ лтъ или доле этого, а упомянулъ только, что меня навщалъ тутъ сэръ Джошуа Рейнольдсъ.

— Когда же именно?— спросилъ я, бросивъ суровый, укоризненный взоръ на человка, начинавшаго производить на меня впечатлніе обманщика.

Онъ отвтилъ мн еще боле строгимъ, серьезнымъ взглядомъ и, помолчавъ съ минутку, сказалъ:

— Сэръ Джошуа Рейнольдсъ былъ здсь у меня какъ разъ сегодня утромъ, вмст съ Анжеликою Кауфманъ и Оливеромъ Гольдсмитомъ. Онъ все еще очень симпатизируетъ Анжелик, она же по прежнему обращаетъ на него ноль вниманія. Изъ того, что онъ умеръ (я, кстати, халъ въ четвертой траурной карет на его похоронахъ), надюсь, еще не слдуетъ, чтобы ему нельзя было возвращаться на землю! Вижу, что вы сметесь теперь надо мной, но все-таки позволю себ сообщить вамъ, что Рейнольдсъ не разъ сиживалъ на томъ самомъ стул, на которомъ вы теперь сидите. Даже и въ эту минуту здсь въ комнат незримо для васъ присутствуютъ нсколько духовъ. Извините, но я долженъ переговорить съ однимъ изъ нихъ!

Онъ поспшно обернулся и, словно обращаясь къ кому-то въ самомъ дл, принялся быстро говорить на неизвстномъ мн язык.

— Это по арабски, объяснилъ онъ мн въ слдующую затмъ минуту. Нарчіе, на которомъ я только что говорилъ, признаться, не особенно чистое, такъ какъ мн пришлось выучиться ему въ сверной Африк, гд я былъ въ плну у мавровъ. Это происходило въ 1609 году и съ тхъ поръ, признаться, не только дамскія, но и мужскія моды успли уже, отчасти, перемниться. А тогда, помнится, одвался иначе, чмъ теперь. Вы, кажется, сомнваетесь въ справедливости моихъ словъ?— Всмотритесь-ка въ меня хорошенько. Быть можетъ, вы найдете у меня нкоторое сходство съ…

Быть можетъ, нкоторые изъ моихъ читателей припоминаютъ документъ, заглавная буква котораго изображала человка, несущаго боченокъ и была мною срисована со старой ложки, составляющей теперь мою собственность. Признаюсь, что пристально вглядываясь въ г-на Пинто, я нашелъ въ немъ такое сходство съ фигурой на этой старинной серебряной ложк, что невольно вздрогнулъ отъ изумленія и почувствовалъ себя до крайности неловко.

— Ха, ха, ха,— продолжалъ онъ, смясь сквозь фальшивые свои зубы (они были, несомннно, фальшивые, такъ какъ я совершенно явственно могъ различить беззубыя десны, шевелившіяся за накладными челюстями изъ розоваго каучука).— Какъ видите, я носилъ тогда бороду, а теперь брюсь и произвожу на васъ, быть можетъ, впечатлніе человка глупаго, ну, что твоя ложка! Ха, ха, ха…

Смхъ этотъ не прошелъ ему даромъ. Онъ поперхнулся и принялся кашлять такъ, какъ если бы собирался выкашлять вс свои фальшивые зубы, стеклянный глазъ, парикъ и даже всю голову. Чтобы прервать этотъ судорожный припадокъ кашля, онъ перебжалъ черезъ комнату, какъ-то странно пристукивая одной ногой и, схвативъ стоявшій на камин пузырекъ съ свтлорозовымъ лекарствомъ, откупорилъ этотъ пузырекъ. По всей комнат тотчасъ же распространился странный, острый ароматическій запахъ, и мн показалось, будто надъ пузырькомъ вспыхнуло какое-то сперва свтлозеленое, а затмъ фіолетовое пламя, но утверждать, что это было и въ дйствительности такъ, я не осмливаюсь. Характерный стукъ, слышанный мною, когда г-нъ Пинто переходилъ черезъ комнату, тотчасъ же выяснилъ мн, что у страннаго моего хозяина одна нога была деревянная.

Ковровъ на полу не было, но онъ былъ покрытъ толстымъ слоемъ пыли, на которомъ явственно виднлись отпечатки обыкновенной человческой ноги въ перемежку съ кружками, очевидно, долженствовавшими представлять собою факсимиле нижней поверхности деревяшки. Признаюсь, что я вздрогнулъ, увидвъ этотъ отпечатокъ и, втайн обрадовался, что онъ не смахивалъ на раздвоенное копыто.

Въ злополучной, до нельзя запущенной комнат, куда меня пригласилъ г-нъ Пинто, стояли три стула, да, и то у одного изъ нихъ прорвано было сиднье. Кром этихъ стульевъ и маленькаго столика, на которомъ можно было бы съ грхомъ пополамъ установить подносъ для завтрака, вовсе не было мебели. Въ слдующей затмъ комнат, дверь которой была отперта, я видлъ великолпный золотой мужской нессесеръ. Рядомъ съ нимъ лежали на стол драгоцнныя брилліантовыя и рубиновыя запонки. Кром того, тамъ стоялъ большой комодъ и платяной шкафъ. Припоминая себ роскошь, окружавшую г-на Пинто въ Баденъ-Баден, гд я впервые съ нимъ встртился, я изумился бдности лондонской его обстановки.

— Вы, кажется, всюду обзаводитесь собственной квартирой, г-нъ Пинто?— спросилъ я.

— Дйствительно, у меня имются квартиры во многихъ городахъ. Узжая, я запираю ихъ на замокъ. Я, знаете-ли, не люблю таскать съ собою много вещей и предпочитаю путешествовать налегк.

Мн вспомнилось тогда, что въ его баденъ-баденской роскошной квартир не было кровати и я спросилъ:

— Что же у васъ тамъ, назади, спальня?

— Нтъ, спальня моя здсь.

Онъ произнесъ эти слова съ оттнкомъ выговора, отчасти напоминавшимъ нмца. Позволительно-ли было заключить отсюда о дйствительной его національности?

— Если вы спите на этихъ двухъ старыхъ стульяхъ, то они наврядли могутъ служить для васъ особенно покойнымъ ложемъ. На полу спать тоже неудобно. Тамъ слишкомъ уже много пыли!

— Что же мшаетъ мн спать, напримръ, хоть тамъ?— сказалъ мн странный хозяинъ, указывая прямо на потолокъ.

Я ршилъ, что онъ или умопомшанный, или же надо мной подшучиваетъ.

— Знаю, что вы мн не врите,— продолжалъ Пинто.— Поймите, однако, что у меня нтъ ни малйшаго основанія васъ обманывать. Я имю въ виду предложить вамъ коммерческую сдлку и съ этой именно цлью пригласилъ васъ сюда, общавъ дать вамъ ключъ отъ тайны двухъ мальчиковъ въ траур, съ которыми вы встртились въ Баденъ-Баден. Васъ это заинтриговало, и вы зашли меня навстить. Если бы я сразу обратился къ вамъ съ моимъ предложеніемъ, оно вызвало бы у васъ полнйшее ко мн недовріе. Впрочемъ, и теперь не дурно было бы, пожалуй, какъ-нибудь попытаться васъ убдить. А? Что вы на это скажете? Съ этими словами онъ сдлалъ руками по направленію ко мн два или три пасса, устремивъ вмст съ тмъ на меня какой-то странный, своеобразно пристальный взглядъ.

Что именно произошло затмъ, я въ точности сказать не могу. Мн показалось, будто изъ его настоящаго глаза сверкнулъ лучъ пламени, проникшій мн прямо въ мозгъ, тогда какъ за стекляннымъ его глазомъ свтился зеленоватый огонекъ, словно отъ поставленной за нимъ зажженой свчи. Мн чудилось также, будто изъ оконечностей длинныхъ его пальцевъ брызнули два мерцающихъ огонька, которые пронизали меня насквозь и заставши противъ воли опуститься какъ разъ на стулъ съ проломленнымъ сидньемъ. Я увязъ въ немъ такъ крпко, что потомъ, когда это странное очарованіе раз сялось, съ трудомъ лишь высвободился оттуда. Пока длилось у меня упомянутое странное состояніе, я не могъ шелохнуться ни однимъ членомъ и сидлъ, словно вправленный въ стулъ, причемъ мн казалось, будто мой хозяинъ поднялся какъ мыльный пузырь къ потолку и улегся тамъ, какъ на диван, скрестивъ на груди руки и вытянувъ, ноги. Когда я пришелъ въ себя, онъ уже спустился съ потолка и, вытаскивая меня изъ стула съ прорваннымъ сидньемъ, говорилъ довольно добродушнымъ тономъ:

— Ничего, это у васъ пройдетъ. Запахъ моего лекарства съ непривычки причиняетъ иной разъ головокруженіе и кажется, что вамъ сдлалось тоже немножко дурно. Выйдемте-ка поскоре на свжій воздухъ.

Мы спустились съ лстницы и вышли на дворъ, гд лучи заходящаго солнца играли на стату Пастуха. На ступенькахъ пьедестала означенной статуи ужинали прачки. Нсколько носильщиковъ, опершись на ршетку, любовались этимъ зрлищемъ. Юные канцелярскіе служители забавлялись тутъ же по сосдству невинной игрою въ городки.

Это мирное зрлище доставило мн невообразимое утшеніе.

— Вы говорили, что собираетесь обдать въ ресторан Грейскаго подворья?— неожиданно объявилъ Пинто.

У меня дйствительно имлось такое намреніе. Я частенько таки обдаю въ этомъ ресторан, гд всегда держатъ превосходное вино, но смю уврить, что вовсе не говорилъ объ этомъ г-ну Пинго. При всемъ томъ заявленіе его нисколько меня не удивило. Во сн ничему, вдь, не удивляются, а я чувствовалъ себя какъ будто во сн. Впрочемъ, говорятъ, что и самая жизнь просто напросто сонъ. Слдуетъ-ли признавать сновиднья реальными фактами и не является-ли состояніе, называемое нами сномъ, въ дйствительности бодрствованіемъ? Я не берусь ршать такіе серьезные вопросы и признаюсь, что у меня отъ нихъ голова идетъ кругомъ. Я прочелъ въ послднихъ нумерахъ журнала ‘Сотhill Magazine’ ‘Женщину въ бломъ’, ‘Странную повсть’ и еще боле странный разсказъ ‘Изумительнй всякаго вымысла’, дйствительность котораго подтверждалась тремя свидтелями, заслуживающими всяческаго доврія. Мн случалось получать письма съ того свта не только отъ умершихъ, но даже отъ особъ, никогда небывавшихъ въ живыхъ. Признаюсь, что у меня самого не имется на этотъ счетъ сколько-нибудь явственныхъ понятій и представленій. Отказываясь, поэтому, отъ попытокъ углубляться въ сущность упомянутыхъ тайнъ, буду продолжать мое правдивое и безыскусственное повствованіе.

Мы благополучно прошли изъ Пастушьяго подворья въ Гольборнъ, причемъ остановились поглазть немножко на вудгетскую лавку старинныхъ вещей и разныхъ достопримчательностей. Я не могу хладнокровно пройти мимо этой лавки и каждый разъ непремнно останавливаюсь поглядть на выставленныя тамъ въ окн вещицы. Кажется, что если бы я былъ осужденъ на смерть и халъ въ позорной колесниц на вислицу, то попросилъ бы остановиться передъ этимъ магазиномъ и дать мн взглянуть еще разъ на тамошнюю восхитительную коллекцію всякой всячины. Миновавъ Вудгетъ, мы дошли до маленькой антикварской лавочки Геля, за No 47, куда я имю привычку тоже частенько заглядывать.

Хозяинъ лавочки стоялъ какъ разъ у дверей и мы обмнялись съ нимъ поклонами.

— Угодно вамъ будетъ, г-нъ Пинто, взглянуть на замчательнйшую рдкость въ этой лавк рдкостей?— сказалъ я ему,— Войдите тогда въ комнатку, что за магазиномъ.

Въ этой маленькой комнатк, служащей самому хозяину гостиною, висятъ китайскіе гонги, красуются въ отличныхъ поставцахъ цлые приборы изъ стариннаго саксонскаго и севрскаго фарфора. Тамъ вы найдете вещицы Фюрстенберга, Карла Теодора, Ворчестера, Аметеля, Нэнкина и т. п. Въ углу стоитъ, какъ бы вы думали, что? Настоящая гильотина! Если вы не врите, зайдите сами къ Гелю, въ Верхне-Гольборнскую улицу, въ домъ No 47, и посмотрите. Это изящное легонькое приспособленіе, несравненно боле тонкой конструкціи, чмъ употребляемыя теперь, иметъ всего лишь 9 фут. въ вышину и производитъ впечатлніе довольно изящной мебели. Гильотинка эта снабжена крючкомъ, на который дйствуетъ шнуръ при спуск рокового топора. Въ выемк, предназначенной для шеи паціента, вы увидите и самый топоръ, совершенно заржавленный,— съ большою зазубриной въ лезвіи.

Взглянувъ на эту изящную гильотину, г-нъ Пинто слегка вздрогнулъ и на мгновеніе какъ будто остолбенлъ. Хозяина лавки не было въ комнат. Его, какъ разъ вызвалъ оттуда джентльменъ, предлагавшій 3 фун. стерлинговъ и 14 ¹/₂ шиллинговъ за голубого севрскаго пастушка. Нсколько оправившись, г-нъ Пинто устремилъ пристальный взоръ на старинный садовый стулъ съ фарфоровыми медальонами, и мн показалось (не смю ручаться за точность моихъ воспріятій, быть можетъ, меня одурманилъ этотъ проклятый розовый элексиръ, или же я находился тогда въ состояніи сомнамбулизма, кто знаетъ, пожалуй, я еще и теперь состою подъ вліяніемъ этого изумительнйшаго изъ всхъ виднныхъ мною медіумовъ)…— мн показалось, что Пинто, обратившись съ какой-то мертвенной, страшной усмшкой, къ фарфоровому стулу, сказалъ:

— Пожалуйста не трудись глядть на меня такъ укоризненно. Ты не можешь вдь сказать, что это дло моихъ рукъ!

На этотъ разъ я могъ съ достоврностью уже опредлить по выговору, что г-нъ Пинто нмецъ. Взглянувъ, въ свою очередь, на фарфоровый стулъ, я увидлъ сперва въ туман, а затмъ съ ужасающей отчетливостью, сидящаго на этомъ стул духа,— безплотную форму въ образ обезглавленнаго человка. Онъ держалъ на колняхъ свою голову, на лиц которой, обращенномъ къ намъ, словно застыло выраженіе какого-то болзненнаго изумленія.

Въ это мгновенье вернулся въ комнату за магазиномъ хозяинъ лавки, чтобы показать своему покупателю блюдо стариннаго дельфтскаго фарфора. Онъ, очевидно, не видалъ, но мы съ Пинто видли, какъ обезглавленный духъ всталъ съ фарфороваго стула, грустно покачалъ головой, которую держалъ въ рук и которая не спускала съ насъ глазъ, и затмъ безслдно исчезъ позади гильотины.

— Ну-съ, сударь, пойдемте въ Грейскій ресторанъ, и я разскажу вамъ такъ и быть, отчего на топор этой гильотины произошла зазубрина, которую вы, какъ мн извстно, изволили замтить,— объявилъ Пинто.

Мы отправились съ нимъ туда по Гольборнской улиц. Стрлки моихъ часовъ показывали приблизительно тридцать семь минутъ седьмого…

Если читателю что-либо въ вышеизложенномъ покажется изумительнымъ, то смю ему общать, что въ слдующей глав этого маленькаго разсказа онъ встртитъ еще боле основательные поводы къ удивленію.

ЧАСТЬ II.

— Надюсь, вы меня извините,— сказалъ я своему спутнику,— если я позволю себ замтить, что, обращаясь къ призраку джентльмена сидвшаго на фарфоровомъ стул съ собственной головой на колняхъ, вы обнаружили къ нему не совсмъ дружественныя чувства. По крайней мр, на вашемъ лиц, обыкновенно выражающемъ такую доброжелательность (признаюсь, что это быль совершенно незаслуженный комплиментъ, такъ какъ, между нами будь сказано, мистеръ Пинто обладалъ наружностью, какъ нельзя боле зловщей и непривлекательной на видъ), можно было подмтить оттнокъ свирпой злобы, искажавшей обычный его миловидный характеръ. Вы усмхались этому призраку точь въ точь такимъ же образомъ, какъ усмхались мн въ то время, какъ изволили подняться къ потолку… то есть, когда я въ припадк головокруженія воображалъ, будто вы это длаете.

Необходимо замтить, что въ разговор съ этимъ страннымъ человкомъ я тщательно взвшивалъ свои слова. Я трепеталъ при мысли о возможности обидть его какимъ-нибудь неловкимъ намекомъ и сознавалъ, что онъ можетъ въ такомъ случа жестоко мн отмстить. Раза два приходило мн на мысль броситься въ первыя попавшіяся извозчичьи дрожки и бжать,— скрыться въ магазин патентованной ваксы гг. Дея и Мартини, или же просить защиты и покровительства у городового, но блюстители порядка блистали, по обыкновенію, своимъ отсутствіемъ, а предположенныя мною попытки къ бгству оказывались неосуществимыми. Дло въ томъ, что я чувствовалъ себя рабомъ могучаго медіума и шелъ за нимъ слдомъ, какъ собака. Я былъ не на привязи, но сознавалъ, что иду не по своей вол, а подчиняясь вншнему импульсу, о сопротивленіи которому не могло быть и рчи. Стараясь скрыть отъ Пинто душевное мое состояніе, я притворялся, будто веду съ нимъ пріятельскую бесду и отношусь къ нему съ наивнйшимъ довріемъ. Припоминаю, что, въ бытность мою рябцомъ въ школ, я совершенно такимъ же образомъ льстилъ и улыбался здоровенному верзил изъ старшаго класса, пользовавшемуся традиціоннымъ правомъ сокрушать мн ребра по собственному благоусмотрнію. Этимъ объясняется, между прочимъ, и комплиментъ, отпущенный мною г-ну Пинто насчетъ миловидности его физіономіи.

— Да, я знаю, что обыкновенно произвожу своей наружностью очень благопріятное впечатлніе,— подтвердилъ Пинто, бросая на проходившую мимо парочку такой взглядъ, что съ дамой чуть не сдлалось дурно, а кавалеръ невольно перекрестился и прибавилъ шага. Ребенокъ, бывшій на рукахъ у няньки, до такой степени раскричался при взгляд на г-на Пинто, что съ нимъ приключился родимчикъ.

— Oh, oui, che suis tr&egrave,s choli garon, bien peau, cerdainement!— продолжалъ мой спутникъ.— Тмъ не мене вы совершенно правы, другъ мой. Этотъ… этотъ призракъ наврядъ-ли остался доволенъ свиданіемъ со мною. Я не обнаружилъ по отношенію къ нему обычной моей любезности и доброжелательства. Впрочемъ, онъ виноватъ во всемъ самъ. Это такой негодяй, хуже котораго наврядъ-ли отыщется здсь на земномъ шар. Дло въ томъ, видите-ли, что я его ненавижу. Я ненавидлъ его живого и теперь ненавижу мертваго, онъ былъ ненавистенъ мн въ человческомъ образ и остался ненавистнымъ въ образ духа. Онъ знаетъ это и трепещетъ передо мною. Если я встрчусь съ нимъ черезъ двадцать тысячъ лтъ отъ сего числа (а подобный фактъ самъ по себ не могъ бы представить ничего изумительнаго), то я, вроятно, буду и тогда ненавидть его по прежнему. Замтили вы его костюмъ?

— Онъ былъ въ полосатыхъ чулкахъ и черныхъ атласныхъ брюкахъ, бломъ пикейномъ жилет и сромъ сюртук съ большими металлическими пуговицами. Волосы у него напудренные и очевидно были заплетены въ косичку, но…

— Но эта косичка отрублена! Ха, ха, ха!— расхохотался Пинто до того пронзительно, что полицейскій сержантъ, мимо котораго мы какъ разъ тогда проходили, вздрогнулъ и окинулъ насъ пристальнымъ взглядомъ — Да,— продолжалъ медіумъ,— косичка эта отстрижена, тмъ самымъ ударомъ, который снялъ голову съ плечъ негодяю. Ха, ха, ха!— Обведя когтемъ указательнаго пальца вокругъ своей собственной желтой, какъ лимонъ, шеи, онъ смялся съ выраженіемъ самаго свирпаго злобнаго торжества.— Смю васъ уврить, что этотъ молодчикъ изумился, найдя свою голову въ корзинк. Ха, ха, ха!.. Проходитъ-ли у васъ когда-нибудь ненависть къ человку, котораго вы ненавидите?— спросилъ онъ меня, причемъ его стеклянный глазъ вспыхнулъ словно отраженіемъ адскаго огня.— Можете-ли вы разлюбить, разъ что уже полюбили? Для меня лично это немыслимо,— да, немыслимо,— повторилъ онъ и на его собственномъ глаз выступили крупныя слезы.— Однако, мы пришли уже въ ресторанъ Грейскаго Подворья!— Джемсъ, чмъ вы сегодня насъ накормите?

Ловкій и почтительный половой Грейскаго ресторана принесъ намъ обденную карту. Я съ своей стороны выбралъ кусокъ отварной свинины съ гороховымъ пуддингомъ. Мой спутникъ изъявилъ готовность удовлетвориться этимъ выборомъ, утверждая, что не придаетъ ни малйшаго значенія, тмъ или другимъ яствамъ и напиткамъ. Мн казалось, что онъ едва дотрогивался до гороховаго пуддинга, а свинины вовсе не лъ. Вообще онъ лъ очень мало, но зато пилъ весьма много вина. Слдуетъ замтить, что портвейнъ моего пріятеля Гарта очень недуренъ, а потому я и самъ выпилъ, если не ошибаюсь, три… да, вроятно, три стакана. Онъ, т. е. эта старая бестія Пинто, мучился, повидимому, неутолимою жаждой, такъ что намъ потребовалась почти немедленно же вторая бутылка, а, покончивъ ее, онъ спросилъ себ третью. Когда Пинто пилъ, на его желтыхъ щекахъ показывался легкій румянецъ. Поглядывая на бутылку, онъ какъ-то странно ей подмигивалъ. Помолчавъ нсколько времени, онъ словно въ раздумьи сказалъ:

— Сколько воды, подумаешь, съ тхъ поръ утекло, а, вдь, я помню также хорошо, какъ если бы это случилось вчера, времена, когда портвейна здсь вовсе еще не пили, хотя сама королева очень его любила. Гарлей былъ тоже до него охотникомъ, но Болингброкъ предпочиталъ итальянскія вина и шампанское. Докторъ Свифтъ разбавлялъ вино водою.— Джонъ!— такъ, однажды сказалъ я ему… Но, впрочемъ, что же тутъ мудрствовать! Другія времена, другіе нравы. Подайте еще бутылочку, Джемсъ!

Все это казалось мн очень подозрительнымъ, а потому я сказалъ:

— Вамъ, милостивйшій государь, быть можетъ и приличествуетъ угощаться портвейномъ двадцатаго года по десяти рублей за бутылку, но я не могу позволить себ подобной роскоши. У меня въ карман всего лишь тридцать четыре съ половиною шиллинга, изъ которыхъ я намренъ дать шиллингъ половому и заплатить полтора шиллинга извозчику. Такіе богатые иностранцы и щеголи, какъ ваша милость, разумется, могутъ сорить деньгами (Я подпустилъ ему тутъ шпильку не въ бровь, а прямо въ глазъ, потому что онъ былъ одтъ не лучше тряпичника), но человкъ, обремененный семействомъ, милостивйшій государь, какъ бишь ваша фамилія?— не можетъ тратить по тридцати или сорока рублей на одни вина къ своему обду.

— Что за вздоръ вы говорите!— возразилъ Пинто.— Господинъ, какъ бишь его фамилія? заплатитъ за все. Выражаясь опредленне, я, сударь, заплачу за обдъ, если ваше состояніе не позволяетъ вамъ входить въ такіе расходы.

На его губахъ мелькнула опять та же самая непріятная усмшка, которая показалась мн еще боле обидной, когда онъ приложилъ къ своему носу неотличавшійся особенной чистотой указательный пялецъ, заканчивавшійся когтеподобнымъ, крючковатымъ ногтемъ. Впрочемъ, я не боялся уже теперь до такой степени, какъ прежде, этого страннаго человка. Мы были въ публичномъ мст и къ тому же выпитые мною три стакана портвейна придавали мн бодрости.

— Какая у васъ хорошенькая табакерка!— замтилъ мн Пинто, когда я угостилъ его понюшкою табака.

Табакерки теперь не въ мод, но у меня сохранилась привычка носить всегда при себ хорошенькую золотую старинную табакерку, которой я дорожу главнымъ образомъ по воспоминаніямъ о давно умершей уже прабабушк. Когда я былъ ребенкомъ, она слыла уже дряхлой старушкой и очень меня любила.

— Да, это хорошенькая табакерка,— продолжалъ мой собесдникъ.— Припоминаю себ время, когда многія, или, лучше сказать, вс двицы и дамы носили при себ непремнно табакерку и бонбоньерку. Скажите на милость, встртите-ли вы теперь въ обществ сколько-нибудь интересную особу прекраснаго пола съ табакеркой? Могу представить себ, какъ удивились бы вы теперь, если бы какая-нибудь красавица на великосвтскомъ балу вздумала угостить васъ понюшкой табака? А между тмъ я какъ нельзя лучше помню очаровательнйшую особу, какъ разъ съ такою самою табакеркой,— въ изящной высокой прическ, въ панье, какъ мы называли тогда, съ черепаховой тросточкой и въ прелестнйшихъ маленькихъ башмачкахъ на высокихъ каблукахъ. Какое дивное, подумаешь, было тогда время! Ахъ, Элиза, Элиза, я созерцаю теперь тебя умственными моими очами. Помнишь, Элиза, какъ мы прогуливались съ тобою въ Бунге на берегахъ Вовенейскаго ручья? Скажи, разв я не любилъ тебя тогда? Вдь мы гуляли тогда другъ съ другомъ! Я вижу тебя, милая, и теперь!

Это становилось уже до невозможности страннымъ. Моя прабабушка, почтенное имя которой незачмъ приводить здсь полностью, дйствительно жила въ Бунге, гд и погребена въ церкви св. Маріи. Она дйствительно гуляла съ черепаховой тросточкой и носила миніатюрные черные бархатные сапожки съ изящнйшими въ мір высокими каблуками.

— Неужели вы были знакомы съ моей прабабушкой?— спросилъ я прерывающимся отъ волненія голосомъ.

Вмсто отвта онъ засучилъ, въ свою очередь, рукава своего сюртука и рубашки и спросилъ:

— Это вдь ея имя?

На пожелтвшей кож его руки вырзано было четкими красными буквами имя ‘Элиза’.

— Вы знали ее уже старухой,— сказалъ Пинто, угадывавшій съ изумительной точностью мои мысли,— я же зналъ ее молодой и очаровательной двушкой. Я танцовалъ съ нею на придворномъ балу. Такъ вдь, милйшая, моя дорогая миссъ N…?

Я не на шутку перепугался, услышавъ, что онъ назвалъ двическую Фамилію моей прабабушки. По выход замужъ она приняла фамилію Z…

— Она вышла замужъ за вашего прадда въ тотъ самый годъ, когда Поссейдонъ взялъ первый призъ на Нью-Маркэтскихъ скачкахъ,— сухо замтилъ г-нъ Пинто.

Праведный Боже! Я припоминаю, что на крышк стариннаго обитаго шагренемъ ящика для серебряныхъ ложекъ и ножей красовался писанный Стуббсомъ портретъ именно этой самой лошади. Портретъ моего дда въ красной куртк съ свтлорусыми волосами, ниспадавшими на плечи, вислъ надъ каминомъ въ гостиной прабабушки, а портретъ Поссейдона помщался въ шкафу, служившемъ вмст съ тмъ и буфетомъ. Мн было извстно, что Поссейдонъ взялъ первый призъ на Нью-Маркетскихъ скачкахъ въ 1783 году.

— Вы правы, именно въ этомъ самомъ году. Я танцовалъ съ нею менуэтъ въ Бюри въ томъ самомъ году, какъ разъ передъ тмъ… Однимъ словомъ, на другой день посл того я лишился ноги. Я поссорился съ вашимъ праддомъ… Однако же, нечего сказать! Легка на помин.

Какъ разъ въ это самое мгновенье отчетливо раздались три легкіе удара по столу,— среднему столу въ ресторан Грейскаго Подворья,— какъ разъподъ бюстомъ покойнаго герцога Веллингтона.

— Я выстрлилъ умышленно на воздухъ,— продолжалъ Пинто.— Такъ вдь я говорю?

Столъ подтвердилъ его слова отчетливымъ стукомъ, раздавшимся три раза.

— Вашъ праддъ подстрлилъ меня въ ногу и три мсяца спустя женился на Элиз. Капитанъ Броунъ,— говорилъ я,— разв можно было видть миссъ Смизсъ и не влюбиться въ нее? Она теперь здсь! Наврное здсь!

Столъ трижды стучитъ: тукъ, тукъ, тукъ…

— Да, моя первая любовь…

Столъ прервалъ его, дважды простучавъ: тукъ, тукъ, что, какъ всмъ и каждому извстно, означаетъ категорическое отрицаніе.

— И въ самомъ дл я ошибся! Она не была моей первой любовью,— объяснилъ Пинто, старческое лицо котораго покрылось слабымъ румянцемъ.— Въ Герман… у меня на родин я былъ влюбленъ передъ тмъ въ молоденькую двушку.

— Тукъ, тукъ, тукъ…— проворно подтвердилъ столь тройнымъ ударомъ и когда старикъ дабавилъ: Я любилъ тебя, Элиза, больше всего на свт,— столъ энергически подтвердилъ справедливость этого заявленія.

Клянусь честью, что я ничего не выдумываю. На стол передъ нами стоялъ хрустальный графинъ съ портвейномъ. Этотъ графинъ поднялся и, послдовательно нагибаясь надъ нашими стаканами, наполнилъ ихъ благороднымъ напиткомъ. Призываю хозяина ресторана достопочтеннаго мистера Гарта, равно какъ ловкаго и услужливаго полового Джемса въ свидтели полнйшей справедливости этого заявленія. Выпивъ еще и этотъ стаканъ, я ни мало уже не сомнвался въ присутствіи тутъ же моей прабабушки и обратился къ ней съ вопросомъ:— Милйшая прабабушка, можно намъ распить еще графинчикъ?— но столъ, дважды стукнувъ:— тукъ, тукъ,— отвтилъ категорическимъ: ‘нтъ’.

— Теперь вы, вроятно, понимаете, милостивйшій государь, почму именно я вами интересуюсь,— объявилъ Пинто, на котораго большое количество выпитаго вина производило, повидимому, извстное дйствіе,— Мн дорого воспоминаніе объ Элиз… (разумется, я не стану приводить фамилію моей прабабушки). Я зналъ, что принадлежавшая ей табакерка у васъ и готовъ заплатить вамъ сколько угодно за эту вещицу. Назовите дюбуіо цну, и я вамъ уплачу ее немедленно.

— Да, вдь, отправляясь сюда, вы же сами говорили, что у васъ нтъ съ собою ни гроша въ карман!

— Пожалуйста не смущайтесь этимъ. Назначьте за табакерку пятьдесятъ, сто, или хотя бы даже тысячу фунтовъ, для меня это будетъ ршительно все едино!

— Къ чему же я стану спрашивать съ васъ такую несообразную цну? Золота въ табакерк не больше, какъ на девять гиней, а за фасонъ больше шести гиней тоже нельзя положить,— объявилъ я.

— А я все-таки заплачу вамъ за нее тысячу гиней! Ровнехонько тысячу пятьдесятъ фунтовъ стерлинговъ!— вскричалъ онъ, опускаясь на стулъ… нтъ, впрочемъ, не на стулъ, а на скамью, такъ какъ сидлъ прислонившись спиною къ перегородк одного изъ отдльныхъ кабинетовъ Грейскаго ресторана. Надюсь, что Джемсъ можетъ подтвердить это обстоятельство.

— Не настаивайте на вашемъ предложеніи,— замтилъ я довольно нершительнымъ тономъ, такъ какъ отчасти сомнвался въ томъ, что совершавшееся со мной происходило дйствительно на яву.— Если вы серьезно предлагаете мн тысячу гиней за эту табакерку, я долженъ буду взять отъ васъ эти деньги. Пусть, впрочемъ, милйшая пробабушка ршитъ сама, слдуетъ-ли мн ихъ взять, или нтъ?

Столъ совершенно явственно далъ утвердительный отвтъ. Г-нъ Пинто схватилъ своими крючковатыми когтями табакерку, окунулъ въ нее свой ястребиный носъ и втянулъ въ себя почти все количество содержавшагося въ ней табаку, пропитаннаго благовонными ароматами, рецептъ которыхъ сохранился отъ покойной прабабушки.

— Погоди минутку, старая гарпія!— воскликнулъ я, придя почти въ состояніе невмняемости и позволяя себ совершенно фамильярно обращаться съ медіумомъ,— Прежде чмъ брать товаръ, потрудитесь уплатить за него деньги. Если при васъ нтъ звонкой монеты, извольте уплатить мн векселемъ, или чекомъ.

— Джемсъ, вексельной бумаги и марку.

— Все это прекрасно, сударь, но я не имю чести васъ знать и досихъ поръ съ вами почти не видался. Я попрошу васъ поэтому передать мн обратно табакерку, или же выдать взамнъ ея чекъ за какою-нибудь извстной подписью.

— За чьей, напримръ? Ха, ха, ха, ха!.. Это будетъ превосходно!

Въ комнат было какъ разъ очень темно. Вс половые ушли ужинать и, кром насъ съ Пинто, въ столовой находились всего только два джентльмена, дремавшіе въ особыхъ своихъ помщеніяхъ. Тмъ явственне могъ я разглядть лучезарно сіявшую руку, которая трепетно опускалась съ потолка къ нашему столу. Это была очень хорошенькая сіяющая рука, на указательномъ пальц которой красовался перстень съ графскою короной надъ гербомъ, изображавшимъ червоннаго льва въ золотомъ пол. Я видлъ, какъ эта рука, взявъ перо, окунула его въ чернила и написала на бланковомъ листк текстъ векселя. Затмъ, приложивъ гербовую марку къ векселю, она сдлала сверхъ марки надпись, перенеслась по другую сторону стола, обмнялась рукопожатіемъ съ Пинто и, сдлавъ ему прощальный жестъ, исчезла опять гд-то на потолк.

Передо мною лежалъ вексель, чернила на которомъ не успли еще засохнуть. Тутъ же было перо, писавшее этотъ вексель. Если кто-нибудь сомнвается, я могу показать ему это перо, такъ какъ оно находится теперь у меня. На первый взглядъ оно не представляетъ ничего необыкновеннаго. Это ручка простого кедроваго дерева, въ которую вставлено стальное перо французскаго образца. Я держу его теперь на своемъ письменномъ стол, гд, какъ уже упомянуто, каждый желающій можетъ его видть. Чекъ (это былъ чекъ, а не вексель) оказался написаннымъ женскимъ почеркомъ. Въ немъ значилось: ‘Лондонъ, полночь, 31 марта 1862 года. Уплатите подателю сего тысячу пятьдесятъ фунтовъ стерлинговъ. Рашель Сидонія. Гг. Сидонія Поццо-Санто и К въ Лондон’.

— Благороднйшая и лучшая изъ женщинъ,— замтилъ Пинто, цлуя съ величайшемъ почтеніемъ подпись на чек.— Надюсь, милйшій мой ‘Обозрватель’, вы не имете ничего возразить противъ этой подписи?

Дйствительно, банкирская фирма Сидонія, Поццо-Санто и К^о, считается одной изъ богатйшихъ въ Европ. Графиня Рашель стояла во глав этой фирмы, ворочавшей сотнями и тысячами милліоновъ. Единственное возраженіе, которое можно было бы представить противъ подписи, заключалось въ томъ, что графиня Рашель умерла въ октябр прошлаго года.

Указавъ на это обстоятельство, я съ усмшкой передалъ ея чекъ г-ну Пинто.

— Какъ вамъ угодно!— объявилъ онъ не безъ нкотораго раздраженія.— Можете брать или не брать, это ваше дло. Я давно уже знаю, что литераторы народъ взбалмошный и крайне неблагоразумный, но все-таки, признаюсь, не ожидалъ, что вы окажетесь такимъ олухомъ Эта табакерка не стоитъ и двадцати фунтовъ, а я предлагаю вамъ за нее тысячу, зная, что вы нуждаетесь въ деньгахъ для уплаты университетскихъ долговъ вашего шалопая Тома. (Не понимаю, право, откуда могъ онъ почеркнуть такія точныя свднія о моемъ финансовомъ положеніи)? Вы сами видите, что деньги для меня плевое дло. Я всегда могу располагать такими суммами, какими мн заблагоразсудится, а потому у васъ нтъ никакого повода церемониться. Разъ, два, три! Хотите вы взять этотъ чекъ въ обмнъ за вашу дрянную табакерку?

Что мн оставалось длать при такихъ обстоятельствахъ? Золотая табакерка, оставленная мн въ наслдство милйшей прабабушкой, была мн очень дорога по соединеннымъ съ нею воспоминаніямъ, но, съ другой стороны, тысяча гиней тоже вдь на улиц не валяется.

— Пусть будетъ по вашему,— сказалъ я, бережно укладывая чекъ въ свой бумажникъ.

— Ну-съ, теперь дло у насъ въ шляп. Надо выпить ради этого случая еще по стаканчику!— воскликнулъ Пинто.

Я вынужденъ былъ согласиться и на это, причемъ кстати напомнилъ своему собесднику, что онъ не разсказалъ мн еще исторію безголоваго привиднія.

— Покойная ваша прабабушка изволила совершенно справедливо напомнить, что не была для меня первой любовью,— замтилъ Пинто.— У насъ, мужчинъ, принято, впрочемъ, употреблять въ разговор съ женщинами разныя избитыя опошлившіяся фразы. (При этихъ словахъ Пинто опять покраснлъ). Мы увряемъ каждую, что она первая наша любовь и намъ отвчаютъ подобной же лживой фразой. Въ дйствительности ни одинъ мужчина и ни одна женщина не могутъ считать себя первой любовью предмета своей страсти. Мы влюбляемся уже съ пеленокъ, а женщины кокетничаютъ глазами раньше, чмъ младенческій ихъ языкъ, выучивается лепетать слова. Естественно, чтоваша милйшая прабабушка могла меня полюбить. Я былъ для нея старъ, слишкомъ уже старъ. Я вдь гораздо старше, чмъ можно предположить, судя по наружности, до такой степени старъ, что если бы я сказалъ, сколько лтъ уже мыкаюсь по свту, вы, пожалуй, мн бы не поврили! Мн доводилось любить многихъ, очень многихъ женщинъ, прежде вашей прабабушки. Позволю себ замтить также, что любовь ко мн далеко не всегда приносила женщинамъ счастье. О Софронія! Въ этомъ ужасномъ цирк, гд постигла тебя смерть и откуда мое тло, признанное трупомъ, вытащено было за пятки, сидла въ мстахъ для зрителей толпа, несравненно боле кровожадная, чмъ львы, разорвавшіе тебя въ клочья! Также и въ тотъ разъ, когда насъ вели въ Вальядолид на костеръ: меня, протестанта, и прелестную еврей… Къ чему, однако, вспоминать про эти ужасы? Да, любезнйшій, счастье для твоей прабабушки, что она не захотла меня полюбить!..

— Въ тотъ странный періодъ, когда таинственное время было еще только чревато революціей, но вскор уже должно было разршиться отъ этого бремени, я былъ командированъ въ Парижъ вмст съ превосходнйшимъ моимъ, столь оклеветаннымъ, другомъ Каліостро,— продолжалъ г-нъ Пинто.— Месмеръ былъ тоже однимъ изъ членовъ нашего кружка. Я занималъ въ немъ какъ будто весьма второстепенное мсто, но вамъ самимъ извстно, что въ тайныхъ обществахъ вождемъ и руководителемъ зачастую оказывается именно человкъ, не боосающійся въ глаза своимъ положеніемъ и предоставляющій вншнія почести какой-нибудь маріонетк, движеніями которой онъ управляетъ Впрочемъ, не къ чему возбуждать теперь вопросъ, кто именно былъ тогда вождемъ и кто занималъ лишь этотъ второстепенный постъ? Не спрашивайте также о моихъ лтахъ. Было бы безцльно отвчать вамъ на такой вопросъ. Вы встртили бы мой отвтъ презрительнымъ недовріемъ, такъ какъ были бы не въ состояніи его понять. Дйствительно, если бы я даже изложилъ свой отвтъ знакомыми вамъ словами, вы все-таки ничего бы не поняли. Слова являются символами не только того, что мы знаемъ, но и того, чего мы не знаемъ. Когда они употребляются въ этомъ послднемъ смысл, разговоръ оказывается по существу дла безцльнымъ.

(Я долженъ сознаться, что г-нъ Пинто разсуждалъ ровнехонько 38 минутъ о физик, метафизик, происхожденіи и судьбахъ человка. Я лично не былъ расположенъ слдить за этой белибердой и отъ скуки потягивалъ все время винцо).

— Да, милйшій другъ, источники живой и мертвой воды на самомъ дл существуютъ. Ихъ называютъ у васъ любовью,— продолжалъ Пинто.— Мн случается любить разъ въ сто лтъ, или даже и рже, но, когда я люблю, я снова молодю и духомъ и тломъ. Между прочимъ, мн довелось любить также и въ бытность мою въ Париж.— Батильда! Я любилъ тебя искренно и нжно!— Вина, подайте мн еще вина!— Любовь остается вчно юною, и я былъ настоящимъ мальчикомъ у миніатюрныхъ ножекъ Батильды де-Бешамель, дивной милой красавицы, оказавшейся, увы, втренной и легкомысленной измнницей!

Странный старикъ-медіумъ казался до такой степени взволнованнымъ, что на него страшно было смотрть. Онъ словно томился въ предсмертныхъ мукахъ и во всякомъ случа былъ въ несравненно большемъ возбужденіи, чмъ когда рчь шла о моей прабабушк. Помолчавъ немного, онъ продолжалъ.

— Я думалъ, что Бланшъ (она же Батильда) въ состояніи отвчать на мою любовь такою же страстной взаимностью. Я могъ говорить ея сердцу на языкахъ всхъ странъ и народовъ и удовлетворять ея любопытству повствованіемъ о судьбахъ человчества въ теченіе несмтныхъ минувшихъ вковъ. Я могъ прослдить сказки и преданія, слышанныя ею въ дтств, до первоначальныхъ ихъ санскритскихъ источниковъ,— могъ сообщать ей шепотомъ на ухо мрачныя тайны египетскихъ жрецовъ и чародевъ. Я могъ спть для нея дикій хоровой припвъ, раздававшійся на таинственныхъ элевзинскихъ празднествахъ, могъ сообщить и сообщилъ бы магическое завтное слово, которое было извстно до тхъ поръ всего только одной женщин, а именно Савской цариц! Это слово было передано подъ величайшимъ секретомъ финикійскимъ царемъ Гирамомъ еврейскому царю Соломону… Вы, кажется, меня не слушаете? Пфуй, вы слишкомъ усердно уже прикладывались къ бутылк!

Я дйствительно не слушалъ его разглагольствованій, такъ какъ онъ говорилъ ровнехонько 57 минутъ, а мн не нравится, когда кто-нибудь беретъ на себя такимъ образомъ весь починъ разговора.

— Представьте же себ, что Бланшъ де-Бешамель ужасно хотлось знать эту масонскую тайну. Давнымъ давно уже передъ тмъ я любилъ другую двушку, такую же красавицу, какъ Бланшъ и даже женился на этой двушк. Ее тоже сгубило любопытство. Ей непремнно хотлось заглянуть въ запертую на ключъ комнату и узнать единственную тайну, которую я отъ нея хранилъ. Страшная участь постигла бдняжку Фатиму! Жизнь ея пресклась вслдствіе несчастнаго случая. Можно скачать, пожалуй, что Фатиму погубила безразсудная ея сестра. Сколько разъ совтовалъ я бдняжк остерегаться Анны! Разсказываютъ, будто меня убили ея братья, но это чистая ложь. Я вдь живой человкъ, а не мертвецъ! Мертвый не могъ бы распивать съ вами теперь портвейнъ.

— Кто же вы такой?— спросилъ я, чувствуя, что голова у меня идетъ положительно кругомъ.— Ужь не Синяя-ли вы Боро?..

— Тсъ, насъ можетъ услышать половой! Къ тому же мы говоримъ теперь о Бланшъ де-Бешамель. Я любилъ ее, молодой человкъ! Жемчуги, брилліанты и всяческія драгоцнности,— все мое остроуміе, мудрость и страсть,— все это было брошено къ ногамъ ребенка. Я безумствовалъ. Впрочемъ, вдь и Сампсонъ, не смотря на грозную свою силу, оказался игрушкою въ рукахъ жещины, Соломонъ, при всей своей мудрости, былъ обольщенъ волшебницей Балкисъ. Я говорилъ тогда царю…— Надо воздержаться, однако, отъ лишнихъ отступленій. Рчь у насъ идетъ, вдь, о Бланш Бешамель…

…Слабою стрункой этой несчастной двушки было любопытство. Бесдуя съ ней, я чувствовалъ, что мысли ея заняты чмъ-то другимъ (это случалось, любезнйшій, и съ вашими мыслями раза два сегодня вечеромъ). Бдняжк до сумасшествія хотлось узнать нашу масонскую тайну. Она пыталась выманить ее отъ меня тысячами различныхъ подвоховъ, улыбочекъ и нжныхъ ласкъ, но ея усилія оставались тщетными, потому что я старый воробей, ха, ха, ха, котораго на мякин не поймаешь!

У меня имлся ученикъ, сынъ близкаго моего пріятеля, павшаго возл меня въ битв подъ Россбахомъ, гд Субизъ, при арміи котораго мн довелось тогда быть, потерплъ жестокое пораженіе вслдствіе того, что не послушался моего совта. Молодой шевалье Гоби де-Муши охотно поступилъ ко мн въ секретари и помогалъ въ химическихъ опытахъ, которые я производилъ тогда совмстно съ моимъ пріятелемъ докторомъ Месмеромъ. Батильда увидала этого молодого человка. Съ тхъ поръ, какъ созданы женщины, он, какъ вамъ извстно, считаютъ главной задачей своей жизни улыбаться и обманывать,— ласкать и улавливать въ свои сти. Да, такъ было съ самаго начала вковъ!

Мой собесдникъ показался мн при этихъ словахъ такимъ же воплощеніемъ зла, какъ древній змій, который, обвившись вокругъ райскаго древа, шиплъ отравленные свои совты на ухо первой женщин. Онъ продолжалъ:— Однажды вечеромъ отправился я по обыкновенію къ Бланшъ и засталъ ее въ самомъ жизнерадостномъ настроеніи духа. Въ голубыхъ ея глазахъ сверкало лукавое торжество. Она была весела,— необычайно весела даже для своихъ пятнадцати лтъ, и принялась развлекать меня ребяческой болтовнею. Чрезмрная ея радость показалась мн, однако, подозрительной. Къ тому же она позволила себ въ разговор шутливые, легкіе намеки, заставившіе меня угадать страшную истину. При одномъ изъ этихъ намековъ истина мгновенно раскрылась передо мною. Вы думаете, что я обратился къ Бланшъ съ разспросами? Это было бы совершенно излишнимъ, такъ какъ можно было предвидть, что она солжетъ. У меня имлось, впрочемъ, средство предотвратить возможность лжи. Я употребилъ это средство,— иными словами,— приказалъ ей заснуть.

ЧАСТЬ III.

— Принадлежите вы, сударь, къ нашему братству? Нтъ, я вижу, что вы къ нему не принадлежите. Вижу, что вы не изъ нашихъ. Вы не можете имть поэтому ни малйшаго понятія о тайн, разузнать которую удалось двиц де-Бешамель. Бдняжка не съумла скрыть отъ меня свою безразсудную радость, но вдь она была на самомъ дл ребенокъ. Ей недавно только исполнилось пятнадцать лтъ! Вы можетъ быть найдете ее слишкомъ молодой для меня, но дло въ томъ, что мн всегда нравятся очень молоденькія двушки. Подобная слабость зачастую встрчается у пожилыхъ людей.. Бдная двочка!— добавилъ Пинто всхлипывая и утирая кулаками глаза, причемъ я вынужденъ замтить, что эти слезы оставляли на его желтобурыхь отъ грязи рукахъ блесоватыя полосы. (Очевидно, онъ не отличался особенной чистоплотностью).

— Несчастный пятнадцатилтній ребенокъ, тебя постигла жестокая участь!— продолжалъ Пинто.— Да, мой другъ, меня положительно не стоитъ любить! Никакого прока изъ этого не выходитъ. Я отгадываю, что вы хотите сказать. Можете не говорить этого, потому что я читаю въ вашихъ мысляхъ, какъ въ открытой книг.— Слдуетъ замтить, что въ эту минуту я думалъ: ‘У двушекъ долженъ быть странный вкусъ, если он въ состояніи влюбляться въ такого желтолицаго, кривоносаго, грязнаго, противнаго старика съ стеклянными глазами, деревянной ногой и вставными зубами’. Означенныя мои мысли не показались ему, однако, обидными.

— Джекъ Уильксъ утверждалъ, будто первйшій изъ лондонскихъ красавцевъ иметъ по части ухаживанія всего лишь какихъ-нибудь полчаса впереди него,— отвчалъ проницательный мой собесдникъ.— Не хвастаясь могу сказать, что я наврядъ-ли противне Джека Уилькса! Мы съ нимъ оба состояли членами клуба въ Меденгемскомъ аббатств и провели вмст не одну веселую ночь. Такъ видите-ли, сударь, я… Марія Шотландская, которой я представился въ образ горбатаго учителя музыки, была, сколько мн извстно, неравнодушна къ этому учителю — къ своему Давиду Ризъ! Вы знаете, какая бдственная участь ее постигла. Да, всмъ женщинамъ, которыя меня любили, приходилось плохо!

— Вы, сударь, позволяете себ опять отступленія,— замтилъ я довольно строгимъ тономъ. Дйствительно меня начинали сердить намеки этого стараго шута на то, что онъ былъ тмъ самымъ уродомъ, который наводилъ когда-то страхъ на Меденгемскій клубъ,— что онъ вырвался изъ когтей инквизиціи и что о, подъ именемъ Давида Риза, какъ онъ его называлъ,— имлъ честь пользоваться нжными симпатіями прелестной шотландской королевы. Вы, сударь, разсказывали теперь про эпизодъ съ двицею Бешамель. Біографія ваша, во всемъ ея объем, кажется мн до такой степени обширной, что у меня не хватитъ времени познакомиться съ нею…

— Вы нравы. Во всемъ виновато вино, которое, надо отдать ему справедливость, маленько бросается въ голову. (Меня это нисколько не удивило, такъ какъ старый пьянчуга выцдилъ четыре бутылки, оставивъ изъ нихъ на мою долю не боле двухъ стакановъ).

— Вернемся, однако, къ бдняжк Бланшъ. Въ то время, какъ я смялся и шутилъ съ нею, у нея вырвалось словцо, маленькое словцо, наполнившее душу мою отчаяніемъ. Кто-то сообщилъ ей часть тайны,— завтной тайны, которая была разоблачаема всего лишь трижды въ теченіе трехъ тысячъ дтъ,— тайны общества вольныхъ каменьщиковъ! Знаете-ли вы, какой участи подвергаются непосвященные, узнавшіе эту тайну и трижды злополучные посвященные, осмлившіеся ее имъ открыть?

Пинто глядлъ на меня въ это время тикъ пристально своимъ ужасающимъ пронзительнымъ взоромъ, что я, сидя напротивъ него на скамь, чувствовалъ, какъ мурашки бгаютъ у меня по всему тлу. Онъ продолжалъ:

— Разумется, я не сталъ ее разспрашивать въ бодрствующемъ состояніи, зная, что она непремнно солжетъ. Бдная двочка! Я не врилъ ни единому ея слову, но это нисколько не мшало мн ее любить! Я любилъ голубые ея глазки, золотистые волосы и чарующій голосъ, который плъ замчательно врно, но въ разговор фальшивилъ хуже всякаго демона. Вы имли случай убдиться, что я обладаю въ высокой степени такъ называемой месмерической силой. Мн было поэтому не трудно усыпить несчастную двочку, и тогда — она вынуждена была разсказать мн все. Подозрнія мои вполн подтвердились. Презрнный мой секретарь, пьяница и негодяй Гоби де-Муши, которому случалось бывать въ замк стараго маркиза Бешамеля, принадлежавшаго къ нашему обществу, видлся тамъ нсколько разъ съ Бланшь. Она въ него влюбилась, быть можетъ, именно потому, что была заране предупреждена не удостоивать своимъ вниманіемъ этого низкаго, хитраго негодяя. Она напоила его пьянымъ и вывдала у него тайну нашего общества.

— Сообщилъ онъ вамъ значеніе единицы?— спросилъ я ее.

Она отвчала:— Да.

— Сообщилъ онъ вамъ,— продолжалъ я спрашивать,— значеніе…

— Пощадите, не спрашивайте меня боле,— молила она, извиваясь въ судорогахъ на диван, на которомъ я ее усыпилъ въ присутствіи злополучнаго ея отца маркиза де-Бешамеля. Бдный, несчастный Бешамель! Какъ онъ поблднлъ, когда я съ грознымъ спокойствіемъ повторилъ:

— Сообщилъ-ли онъ вамъ значеніе числа двухъ?

— Да,— подтвердила она.

Престарлый маркизъ всталъ и, въ отчаяніи ломая руки, упалъ на колни передъ графомъ Калі… Впрочемъ, мало-ли какія фамиліи носиль я тогда, да и стоитъ-ли называть людей по фамиліямъ. Для розенкрейцера совершенно безразлично, какъ его ни назовутъ!.. Итакъ, маркизъ сказалъ:— Милостивйшій государь, я старъ и богатъ. Пикардійскія помстья ежегодно приносятъ мн полмилліона ливровъ дохода. Съ помстьевъ въ Артуа я получаю каждый годъ 250.000 ливровъ. Капиталъ въ государственныхъ французскихъ фондахъ приносятъ мн 280.000 ливровъ одними процентами. Король общалъ возвести меня въ герцогское достоинство, долженствующее перейти къ мужу моей дочери, такъ какъ у меня нтъ другихъ наслдниковъ. Въ Испаніи я состою грандомъ перваго класса и герцогомъ Воловентскимъ. Возьмите отъ меня мои титулы,— все мое имущество, жизнь и честь, берите все, что у меня есть на свт, но только не задавайте ей третьяго вопроса!

— Готфридъ Бульонскій, графъ Бешамель, грандъ испанскій и герцогъ Воловентскій, вспомните присягу, принесенную вами въ торжественномъ собраніи нашего общества!

Старикъ вздрогнулъ, припоминая эту страшную присягу.

Сердце мое разрывалось на части, и я съ удовольствіемъ бы умеръ, чтобы избавить обожаемую мною двушку даже и отъ самой ничтожной непріятности. Впрочемъ, что тутъ говорить о смерти. Разв можно считать смерть сколько-нибудь серьезнымъ бдствіемъ? Суровое сознаніе долга заставило меня, однако, подавить въ себ душевное волненіе и совершенно спокойно обратиться къ ней съ вопросомъ:

— Бланшъ де-Бешамель, сообщилъ-ли вамъ Гоби де-Муши тайну числа трехъ?

Она произнесла ‘да’ слабенькимъ, едва слышнымъ шепотомъ, но старый маркизъ, услышавъ это, произнесенное шепотомъ словечко, упалъ безъ чувствъ къ ногамъ дочери, сраженный словно ударомъ грома.

… Она внезапно умерла въ ту же ночь. Я говорилъ уже вамъ, что вс, кто меня любилъ, кончали плохо. Нсколько лтъ спустя, генералъ Бонапартъ, переходя черезъ Сенъ-Бернаръ, видлъ въ монастыр сдого, какъ лунь, монаха съ длинной блой бородою. Онъ расхаживалъ по корридорамъ и физически былъ здоровъ какъ быкъ, но психически оказывался совершенно помшаннымъ. Онъ былъ такой же сумасшедшій, какъ мартовскій заяцъ.— Генералъ, сказалъ я Наполеону, вамъ, вроятно, не случалось видться раньше съ этимъ человкомъ?— Бонапартъ подтвердилъ, что видитъ его только впервые. Это представлялось совершенно естественнымъ, такъ какъ тогдашній первый консулъ въ молодости не вращался въ высшихъ сферахъ французской дореволюціонной аристократіи. Я лично коротко зналъ злополучнаго старца. Онъ считался послднимъ отпрыскомъ благороднаго рода, а его дочь была почти объявлена моей невстой.

— И она умерла отъ…

— Замтьте, что я не объяснялъ вамъ причину ея смерти! Я вовсе не намренъ выдавать секретовъ тайнаго судилища. Я сказалъ только, что она умерла въ ту же ночь, а онъ,— безсердечный, подлый измнникъ… Впрочемъ, вы видли его сами въ антикварской лавк! Онъ сидлъ тамъ возл гильотины, держа на колняхъ мерзкую свою голову!…

…Вы обратили вниманіе на замчательно изящную и тонкую конструкцію этого остроумнаго прибора. Онъ былъ однимъ изъ первыхъ, изготовленныхъ докторомъ Гильотеномъ, который показывалъ его пріятелямъ и знакомымъ въ сарайчик своего дома на улиц Пикпю. Изобртеніе это вызвало много толковъ между тогдашними людьми науки, хотя я лично помню машину подобнаго же устройства, дйствовавшую въ Эдинбург лтъ двсти раньше. Самъ Гильотенъ, впрочемъ, ничего о ней не зналъ, а потому имлъ полное основаніе считать себя изобртателемъ.. Онъ угостилъ насъ, помнится, завтракомъ, и показалъ намъ устройство своей машины, посл чего между нами завязался довольно интересный общій разговоръ о томъ, въ какой именно степени заставляетъ она страдать своего паціента.

Теперь я долженъ разсказать вамъ про участь, которая постигла измнника, причинившаго столько бдъ. Зналъ-ли онъ, что смерть несчастной двочки являлась выполненіемъ судебнаго приговора? Во всякомъ случа онъ испытывалъ подлое чувство радости по поводу того, что Бланшъ унесла съ собою въ могилу тайну его измны. Вскор, однако, у него возникли на этотъ счетъ кое-какія сомннія. У меня имлись средства знать не только его поступки, но и самыя мысли. Его охватило чувство непреодолимаго ужаса. Терзаясь безотчетнымъ страхомъ, онъ бжалъ въ монастырь. Въ то время въ самомъ Париж имлись еще монастыри. Онъ укрылся въ стнахъ монастыря св. Іакова (гд впослдствіи собирался клубъ Якобинцевъ) и считалъ себя тамъ въ безопасности. Несчастный безумецъ! Мн стоило только усыпить какую-нибудь изъ многихъ ясновидящихъ, имвшихся въ моемъ распоряженіи, и ея духъ немедленно отыскивалъ трепетавшаго негодяя въ кель, гд онъ считалъ себя въ полнйшей безопасности. Ясновидящая описывала мн улицу, калитку, внутреннее расположеніе монастыря и даже костюмъ бглеца,— тотъ самый костюмъ, въ которомъ вы видли его привидніе.

Затмъ произошло слдующее: въ улиц Сентъ-Оноре, въ Париж, сидлъ въ своемъ кабинет человкъ, котораго страшно оклеветали. Его обзывали мошенникомъ и шарлатаномъ, утверждали даже, будто римская инквизиція уморила его въ тюрьм… Ха, ха, ха, если бы его можно было уморить! Человкъ этотъ, одиноко сидвшій въ своемъ кабинет, обладалъ могучею волей.

Изъ окна своей комнаты онъ могъ видть островерхія крыши монастыря св. Іакова и кроны вковыхъ развсистыхъ деревьевъ въ монастырскомъ саду. Онъ послалъ туда свой волевой импульсъ. Утро только что еще занималось, но, подчиняясь этому импульсу, человкъ, лежавшій въ кровати одной изъ келій монастыря св. Іакова и трепетавшій отъ ужаса при мысли объ учиненномъ имъ преступленіи, впалъ въ глубокій сонъ.

Странное дло, однако, онъ спалъ съ открытыми глазами!

Въ продолженіи нсколькихъ минутъ онъ безпокойно ворочался на своемъ лож, судорожно хватался за простыню и подушку и вполголоса говорилъ:— Нтъ, я не пойду!.. ни за что не пойду!.. Не смотря на такое очевидное нежеланіе идти, онъ всталъ и принялся одваться, онъ одлъ на себя полосатые чулки, черныя атласныя брюки, блый пикейный жилетъ и срый сюртукъ, причесалъ себ волосы и заилелъ ихъ въ косичку, все еще не пробуждаясь отъ своего страннаго сна. Въ сущности это былъ такъ называемый гипнотическій сонъ, человкъ, объятый этимъ сномъ, ходитъ, производить правильныя движенія и, даже, иногда летаетъ по воздуху, онъ видитъ, слышитъ и повинуется приказаніямъ магнетизера, но не ощущаетъ боли. Подчиняясь дйствовавшему на него волевому импульсу, человкъ этотъ надлъ на себя шляпу и вышелъ изъ кельи. Еще не разсвло, но онъ шелъ по корридору съ такою же увренностью, какъ если бы могъ явственно различать все окружающее. Пройдя черезъ монастырь, онъ вышелъ въ садъ, разведенный на мст бывшаго кладбища. Заря только что занималась и братъ Іеронимъ, въ качеств ключаря, отпиралъ монастырскую калитку, передъ которою уже стояла толпа нищихъ, пришедшихъ съ горшками и чашками за обычнымъ подаяніемъ.

Онъ вышелъ изъ калитки, прошелъ сквозь толпу и продолжалъ идти туда, куда его влекла таинственная сила. Немногіе встрчные прохожіе обратили на него вниманіе и говорили другъ другу:— Какой у него странный видъ!— Онъ идетъ словно будто во сн.— Мнніе это было высказано лицами самыхъ разнообразныхъ сословій и состояній: торговками молокомъ, только что пробиравшимися въ городъ съ своими кувшинами и кружками, пьяницами, бражничавшими въ кабачкахъ у городской заставы, благодаря тому, что весна была тогда въ самомъ разгар, городовыми, строго глядвшими на него, когда онъ проходилъ чуть не цпляясь за ихъ алебарды.

Но онъ приходилъ мимо алебардъ, не обращая на нихъ вниманія, и, словно, не слышалъ криковъ, доносившихся къ нему изъ открытыхъ оконъ кабачковъ. Не оглядываясь на молочницъ, предлагавшихъ ему самыя свжія сливки и яйца, онъ прошелъ черезъ улицу Сентъ-Онорэ,— улицу Рамбюлье,— улицу св. Антонія, мимо королевскаго замка Бастиліи, черезъ предмстье св. Антовія и прибылъ въ улицу Пикпю, къ дому за номеромъ 29, расположенному между дворомъ и садомъ. Впереди находилось одноэтажное зданіе съ парадными въздными воротами, затмъ шелъ дворъ, обстроенный конюшнями, каретными сараями и службами, за дворомъ расположенъ былъ домъ — двухъэтажное зданіе съ параднымъ подъздомъ, а позади дома раскидывался садъ, имвшій въ глубину ровнехонько двсти пятьдесятъ французскихъ футъ. Сто французскихъ футъ — равняются ста шести англійскимъ или что тоже русскимъ футамъ, а потому этотъ садъ, имлъ въ глубину ровнехонько двсти шестьдесятъ пять русскихъ, или же британскихъ футъ, посреди сада находился фонтанъ со статуями, или, врне сказать, съ двумя статуями: одна изъ нихъ, мужская, находилась въ лежачемъ положеніи, и надъ ней съ мечемъ въ рук стояла статуя женщины, мужчина былъ Олофернъ, а женщина Юдифь… Изъ отсченной головы и обезглавленнаго туловища лилась могучими потоками вода, таковъ былъ вкусъ доктора Гильотена! Не правда-ли, у него былъ странный вкусъ?!

Въ конц сада находился павильонъ, гд помщался кабинетъ, въ которомъ докторъ занимался своими научными трудами. Въ дйствительности это былъ странный кабинетъ, украшенный странными картинами, он изображали: ‘Отсченіе головы Карлу I въ Уайтгольскомъ дворц’, ‘Отсченіе головы Монтрозу въ Эдинбург’, ‘Отсченіе головы Сенъ-Марсу’… Какъ уже упомянуто, докторъ былъ человкъ со вкусомъ и во всхъ отношеніяхъ интересный субъектъ!

Черезъ садъ, мимо статуй,— вверхъ по лстницамъ шелъ, блдный какъ смерть, человкъ, который, по словамъ слдившаго за нимъ дворника, зналъ въ подробности расположеніе всего дома на улиц Пикпю. Со стороны такъ и дйствительно должно было казаться: онъ шелъ безъ малйшихъ колебаній, не наталкиваясь ни на какія встрчныя препятствія,— мимо статуй, скамеекъ, цвточныхъ клумбъ,— поднялся на крыльцо павильона и вошелъ въ кабинетъ, уставленный рабочими столами и креслами.

Въ углу этого кабинета стоялъ приборъ, только что изобртенный и усовершенствованный докторомъ Гильотеномъ, Самому доктору суждено было впослдствіи положить голову подъ этотъ изобртенный имъ механическій топоръ. Миръ его праху! У насъ съ нимъ не было никакихъ счетовъ!

Въ изящной рам изъ чернаго дерева помщалась доска съ полукруглымъ вырзомъ, къ которой была плотно пригнана другая, подобная же доска, въ пазахъ рамы ходилъ тяжелый топоръ, въ данную минуту поднятый до верха, онъ поддерживался въ такомъ положеніи веревкой. Стоило ее только отцпить или разрзать и топоръ долженъ былъ упасть.

Вы можете по собственному усмотрнію врить или нтъ тому, что мн остается разсказать: дло въ томъ, что человкъ, объятый гипнотическимъ сномъ, подошелъ къ этому прибору. Не выходя изъ соннаго своего состоянія, онъ легъ на платформу прибора, такъ что его шея приходилась какъ разъ въ вырз нижней доски. Лежа на платформ, онъ продолжалъ спать, это не помшало ему вынуть перочинный ножъ изъ кармана благо пикейнаго жилета, не пробуждаясь отъ сна, онъ перерзалъ этимъ ножичкомъ веревку, роковой топоръ, быстро скользнулъ въ пазахъ и отдлилъ голову подлаго измнника отъ туловища.— Зарубка на топор произошла отъ стальной пряжки, охватывавшей косичку, которая была тоже перерзана.

Въ Париж ходили посл того странные слухи: разсказывали, будто, совершивъ надъ собою казнь, лунатикъ этотъ всталъ, вынулъ свою голову изъ корзины, въ которую она упала,— прошелъ черезъ садъ и черезъ ворота, къ величайшему изумленію сторожевыхъ дворниковъ и добрался до морга, гд преспокойно улегся въ покойницкой. Не ручаясь за справедливость этихъ слуховъ, позволю себ привести извстную цитату: ‘Знай, другъ Гораціо, что на неб и на земл существуетъ многое такое, что и не грезилось вашимъ философамъ’. Завса таинственнаго мало по малу расползается по всмъ швамъ. Можетъ случиться, впрочемъ, что она взовьется сразу подъ звуки восхитительной музыки и предъ вашими глазами предстанетъ тогда, дивное зрлище! Прощайте! Не поминайте меня лихомъ. Уфъ, разсвтаетъ и мн пора уходить!— объявилъ Пинто и вслдъ затмъ немедленно удалился.

Къ стыду своему долженъ сознаться, что первымъ моимъ движеніемъ было схватиться за оставленный мн чекъ. Я ршился представить его къ уплат, какъ только откроются двери банкирской конторы. Я зналъ, что желзо слдуетъ ковать, пока оно горячо и что люди иногда отступаютъ отъ принятыхъ ими ршеній. Радуясь, что уже разсвло, я вышелъ на улицу и быстро направился къ извстной банкирской контор Манассіи въ Дюкъ-Стрит. Казалось, что я не шелъ, а бжалъ, или же несся туда на крыльяхъ. Какъ только часы пробили десять, я былъ уже въ контор и положилъ свой чекъ на столъ.

Принявшій отъ меня этотъ чекъ джентльменъ еврейскаго происхожденія, какъ и вс двсти прочихъ конторщиковъ этой крупной еврейской фирмы, прежде всего взглянулъ на подпись. Лицо его исказилось выраженіемъ ужаса. Онъ какъ-то особенно посмотрлъ на меня, а затмъ, подозвавъ двухъ своихъ товарищей, показалъ предъявленный мною чекъ. Любопытно было смотрть на ихъ крючковатые носы, нависшіе надъ листкомъ бумаги, словно хищные клювы, готовые его разорвать.

— Прошу васъ не задерживать меня по пустякамъ,— сердито крикнулъ я имъ,— Потрудитесь немедленно же уплатить деньги!

Дло въ томъ, видите-ли, что я былъ не вполн спокоенъ духомъ, а потому, желая себя ободрить, предъявлялъ свои требованія боле рзкимъ тономъ, чмъ бы слдовало.

— Не будете-ли такъ добры пройти въ директорскій кабинетъ,— предложилъ мн старшій конторщикъ.

Я изъявилъ на это свое согласіе довольно угрюмымъ, впрочемъ, тономъ.

— Какъ, уже опять чекъ!— вскричалъ по вход нашемъ въ директорскій кабинетъ лысый господинъ, съ рыжими бакенбардами, въ которомъ я не замедлилъ узнать многомилліонера Манассію.— Нтъ, Саламіель! Это немыслимо!.. Можете теперь идти. Мн надо переговорить наедин съ этимъ джентльменомъ.

Конторщикъ немедленно исчезъ.

— Знаю, какимъ образомъ получили вы этотъ чекъ, сударь,— сказалъ Манассія,— онъ переданъ вамъ графомъ Пинто. Это, сударь, совершенно непростительно! Войдите сами въ мое положеніе. Я уважаю моихъ родителей, равно какъ ддушекъ и бабушекъ и считаю долгомъ платить по чекамъ за ихъ подписью. Тмъ не мене этотъ чекъ моей бабушки кажется мн слишкомъ уже безцеремоннымъ. Она давно лежитъ въ могил, а, между тмъ, за послдніе четыре мсяца, то и дло бомбардируетъ насъ чеками съ того свта. Нтъ, бабушка! Это съ твоей стороны не хорошо! Право, очень не хорошо! Войдите, сударь, въ мое положеніе!— сказалъ онъ, обращаясь ко мн и по опущенному внизъ орлиному его носу катились крупныя слезы.

— Признаете-ли вы, что этотъ чекъ подписанъ графинею Сидоніей?— спросилъ я его вызывающимъ тономъ.

— Да, вдь, она давно умерла, говорятъ вамъ! Стыдно теб, бабушка! Стыдно такъ проказничать!— воскликнулъ Манассія, утирая свой крючковатый носъ желтымъ шелковымъ фуляромъ.— Знаете-ли что! Разсчитаемся-ка вмсто гиней фунтами стерлинговъ. Бабушка, вдь, говорятъ вамъ, умерла, такъ что съ нея самой взятки гладки. Возьмите фунтами! Я прикажу вамъ выдать десять новенькихъ, чистенькихъ, свжихъ билетиковъ въ сто фунтовъ каждый. Съ ними вы можете идти куда угодно,— на вс четыре стороны.

— Извольте уплатить мн, сколько слдуетъ по чеку! Торговаться съ вами я не намренъ,— объявилъ я такимъ ршительнымъ тономъ, какой, признаюсь, удивилъ отчасти меня самого.— Если вы не дорожите репутаціей своей бабушки, можете, пожалуй, хоть ничего не платить!

— И прекрасно! Я такъ и сдлаю! Вы ровно ничего не получите! Ха, ха, ха!.. То есть, извините,— добавилъ онъ, приправляя свои слова самыми страшными площадными ругательствами.— Я, сударь, призову полицію, и отправлю васъ въ участокъ! Господинъ Абеднего! Сбгайте-ка поскоре за квартальнымъ надзирателемъ! Нтъ-съ! Мошенничество и обманъ не пройдутъ вамъ даромъ! Вы убдитесь, что нельзя безнаказанно выманивать чеки у покойниковъ!

Я не считаю нужнымъ приводить здсь въ подробности площадную брань, которою осыпалъ меня раздраженный еврей многомилліонеръ. Не могу сказать, чтобы мое положеніе представлялось въ данную минуту особенно завиднымъ. Что, въ самомъ дл, сталъ бы я длать, если бы банкиръ отказался платить по чеку покойной своей бабушки. У меня мелькнула мысль, что лучше было бы, пожалуй, получить обратно взамнъ чека золотую свою табакерку. Какой я былъ, въ самомъ дл, болванъ, что обмнялъ ее на лоскутокъ бумаги за подписью съ того свта, которая здсь, у насъ, можетъ оказаться не обладающей ни малйшей цнностью.

Тмъ временемъ у банкира припадокъ гнва смнился пароксизмомъ величайшаго отчаянія. Онъ говорилъ вслухъ, обращаясь къ какой-то присутствовавшей тутъ же въ комнат, незримой для меня особ.

— Послушайте же, сударыня! вы и въ самомъ дл насъ обижаете! За послдніе полгода вы заставили насъ уплатить сто тысячъ фунтовъ стерлинговъ, а теперь потребовали еще тысячу гиней! Вдь, наша фирма подъ конецъ не выдержитъ и должна будетъ лопнуть!.. Какъ! Что изволили вы сказать?! Сжальтесь надъ нами! сжальтесь!!!

Въ то время, какъ онъ умолялъ такимъ образомъ незримое существо, начала порхать въ воздух лучезарная, свтящаяся рука. То была женская рука, виднная мною уже въ предшествовавшій вечеръ. Рука эта взяла перо съ письменнаго стола, оклееннаго зеленымъ сукномъ, окунула это перо въ серебрянную чернильницу и написала на четвертушк бумаги большаго формата, лежавшей тутъ же на стол, рядомъ съ книгой личныхъ счетовъ:

‘А разв вы забыли о похищеніи брилліантовъ?! Если вы не заплатите по чеку, я разскажу, гд они спрятаны’.

Что это за брилліанты и у кого они похищены, осталось для меня тайною. Мн не суждено было узнать ея разгадки, такъ какъ въ манерахъ и поведеніи огорченнаго банкира мгновенно произошла рзкая перемна.

— Мы, сударь, разумется, уплатимъ вамъ сполна все, что слдуетъ!— сказалъ онъ съ принужденною улыбкой.— Какими деньгами угодно вамъ будетъ получите… Дло у насъ улажено, господинъ Абеднего. Полицейскаго коммисара безпокоить незачмъ! Распорядитесь, чтобы въ касс немедленно было уплачено.

— Надюсь еще не разъ съ вами видться!— сказалъ я, раскланиваясь съ Манассіей.

Бдняга усмхнулся съ выраженіемъ глубочайшаго отчаянія и быстро захлопнулъ дверь своего кабинета.

Выйдя изъ банкирской конторы, я побжалъ домой, ощупывая лежавшіе у меня въ боковомъ карман десять чистенькихъ, не бывшихъ еще въ употребленіи, сто фунтовыхъ бумажекъ, къ которымъ было добавлено еще пятьдесятъ соверенчиковъ. Я мчался, опять таки, чуть не бгомъ по улиц и войдя въ свою квартиру, заперъ на задвижку парадныя двери, а затмъ опустился въ вольтеровское мое кресло и уснулъ…

Проснувшись я первымъ дломъ принялся ощупывать деньги, которыя должны были находиться въ боковомъ карман.

— Чортъ возьми! Куда же они двались? А это что такое?!

На столик передо мной лежала золотая табакерка прабабушки, возл одной изъ наиболе преисполненныхъ ужасами сенсаціонныхъ повстей, которую я передъ тмъ читалъ, исполняя долгъ обозрвателя.

Сверхъестественные образы и чудеса, которыми изобиловала эта книжка, вроятно, не остались безъ вліянія на общее теченіе моихъ мыслей, но клянусь честью, что гильотина еще и теперь стоитъ въ лавк мастера Геля, на Верхне-Гольборнской улиц, въ дом подъ No 47. Быть можетъ, она мн, именно, и приснилась, но положительно уврять въ этомъ — не смю. Въ самомъ дл, что такое сонъ и бодрствующее состояніе? Что такое вся наша жизнь? Отчего, скажите на милость, вашъ покорнйшій слуга не могъ бы почивать мирнымъ сномъ, лежа на потолк? Быть можетъ, я и теперь въ дйствительности сижу тамъ, хотя мн кажется, что мое кресло стоитъ на полу… Все это вопросы очень туманнаго свойства, способные сбить любого мудреца съ панталыка. Оставимъ, поэтому, ихъ въ поко. Добавлю только, что если мода на сенсаціонныя повсти продлится, то я напишу такую повсть въ пятидесяти томахъ, съ образчикомъ моей манеры читатели уже познакомились. Между нами будь сказано, господинъ Пинто, сражавшійся въ Колизе съ дикими зврями,— чуть не поджаренный на костр испанскою инквизиціей и пвшій дуэты въ Голирудскомъ дворц, представляется мн чрезвычайно удобною и заманчивою дйствующею личностью. А вы, господа?! Какъ вы думаете на этотъ счетъ?

Зазубрина на топор.Модная повстъ.

ЧАСТЬ I.

ЧАСТЬ II.

ЧАСТЬ III.

Читайте также:

Зазубрина на топор.
Модная повстъ.