З. H. Гиппиус
Застигнутая в пути
КОММЕНТАРИИ
Застигнутая в пути, Гиппиус Зинаида Николаевна, Год: 1927
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Гиппиус З. H. Чего не было и что было. Неизвестная проза (1926—1930 гг.)
СПб.: ООО ‘Издательство ‘Росток’, 2002.
Недавно, на одном собрании, мне пришлось сказать, что, — вопреки общему мнению, — как раз П. Б. Струве нисколько не меняется, что в своем теперешнем состоянии он находится уже очень давно, и с той точки, которой достиг задолго до войны, ни на поллинии не сдвинулся. Война, февраль, октябрь, эмиграция — все это прошло над ним, как четыре волны над камнем: закрепившись, камень уже никаких волн не замечает.
Через день открываю, случайно, принесенную из переплета старую книгу на статье Мережковского ‘Красная Шапочка’ — и, прежде всего, изумляюсь: что это? Не вчера ли написано? Струве, Милюков, патриотизм, национализм, мощь России… А потом вижу и знакомый образ Струве… того же сегодняшнего Струве. Сегодняшний только раздражительнее, мелкополемичнее, да и компания вокруг него собралась особая, но ведь в тогдашние времена для Ренниковых и Сувориных было ‘Новое Время’, а теперь куда же им? Существа дела это нисколько не касается.
В своей статье (11-го или 12-го года) Мережковский, говоря о Струве, называет его национализм не по-современному ‘зоологическим’, а, пожалуй, еще сильнее — ‘людоедским’. И предупреждает, что для Красной Шапочки этот волк весьма опасен. Хотя ту Красную Шапочку, о которой я хочу сейчас говорить, проглотил другой волк, но ведь она, как и в сказке, освободится же от него, поэтому и о волке ‘по Струве’ следует помнить, у него в пасти тоже не сладко.
Помнить! Мало ли о чем следует помнить! А память человеческая так хрупка. ‘Если все помнить — и жить нельзя’, — сказал кто-то. Да, правда, живой должен забывать многое, чтобы жить дальше. Но есть такое, что, забыв, — мы перестаем жить. Погружаемся в забвенье сонное, — в сон. Тогда ‘беспамятство как Атлас давит душу…’ и совсем может ее задавить, наконец.
Немало у нас было сонного забвенья в России. Спали и глубоко, и не глубоко, дремали, грезили, бредили… Спали стоя, сидя, говоря. Но одних уже первая волна разбудила, других вторая… все четыре проспал лишь тот, кто, как Струве, успел до всяких волн заснуть камнем.
Теперь, здесь (и в России, конечно) опять время ткет вокруг нас спасительную ткань забвенья… спасительную для жизни (‘нельзя все помнить и продолжать жить’). И теперь у иных это нужное забвенье переходит в сонное забытье — забывающийся лишается чувств.
Тем важнее толкать человека, напоминать ему… его же самого, в состоянии бодрствования. Каким он был тогда? Что видел открытыми глазами? Что было — тогда?
Очень многие могут, и для собственной пользы должны, вспомнить нашу Красную Шапочку — февральскую революцию, вспомнить момент, ‘когда мы… ну, не мертвые, а сонные — пробудились’.
Внешне вспомнить — мало: я предлагаю вспомнить изнутри, внутренне. Впрочем, настоящая память о чем-либо — есть воссоздание в полноте, внешнего и внутреннего.
Это нелегко. Не все ведь одарены волевой памятью и, главное, честностью перед собой. У кого память и воображенье слабы — можно помочь, но кто не хочет быть честен перед собой, с тем уж ничего не поделаешь.
Что же было тогда? А вот что.
С 14-го до 16-го года почти все, а к 17-му решительно все, от любого думца — через глупого обывателя — до матроса Вани Пугачева, знали одну вещь, ее не точно, лишь приблизительно, формулировать можно так: без перемены правительства никто не остановит нашествия немцев, и нельзя предупредить бессмысленного восстания.
Конечно, Ваня Пугачев не этими, иными, словами пользовался: он, может быть, просто говорил: ‘Нет, чего там, ничего не будет. Или уж такое…’. А то и просто мычал, ворочая глазами. Конечно, и думцы в словах не сходились, но я утверждаю: знание было у всех общее, одинаково твердое, его только разно выражали, в меру своих способностей. Знание было правилом, — с естественными исключениями для безумных, мертвецов и младенцев.
Февральская революция сделалась сама, никто ее не ‘делал’ (если бы кто и мог — вряд ли решился бы ее делать). Но когда она пришла, и пришла именно как революция, а не что-то безлико-бессмысленное, — она принесла с собой момент совершенно исключительной, повелительной радости. Особенность этой радости в том, что она была общая, одна у всех, она соединила правого думца с последним Ваней Пугачевым, как ранее соединяло их общее знание — ощущение.
Пусть это был только момент, и в следующий думец с Ваней уже расстались. Такие моменты не могут рассматриваться в категории времени. Я где-то упоминаю, что и сама революция ‘не имеет дления’.
Моменты — или миги — соединения людей в общей радости (именно в радости, т. е. в положительном) чрезвычайно Редки. Но и чрезвычайно важны: они всегда утверждают какую-то несомненную правду: они — как бы довременное ее приоткрытие, свидетельство о ней, вернейшее ее обещание. Кто впоследствии от правды подобного момента отрекается — тот или так слаб, что все забыл (можно напомнить), или не желает быть честным перед собой (нельзя помочь).
О нашей революции достаточно лишь хранить память: оправданий ей не нужно, она уже оправдана. Я говорю ‘нашей’, а не ‘февральской’, потому что другой, кроме февральской, и не было, октябрьский переворот — просто волк учуял на пути Красную Шапочку и съел ее.
Ну, а что этого касается, т. е. как случилось, что люди свою правду, свою Красную Шапочку, от волка не уберегли, — тут дело особое. О нем тоже не надо забывать. И его тоже не надо оправдывать… хотя вовсе не потому, что оно, как революция, уже оправдано. Нет, не оправдано, и всегда лучше, полезнее, сознать вину, чем оправдывать себя: мы, мол, ни при чем, судьба, рок, или force majeure… {исключительные обстоятельства (фр.).} Редко бывает, чтобы в таких человеческих делах, о каких мы говорим, люди оказывались совершенно не повинны. У каждого свой сучок, если не бревно, в глазу, и ничего нет постыдного в этом сознаться. Гораздо хуже так с этим сучком и ходить и, чего доброго, с ним же в Россию вернуться.
И. И. Фундаминский говорил недавно, что русская интеллигенция (‘духовный орден’, о восстановлении которого он мечтает) не была подготовлена к власти, когда власть попала к ней в руки: дух этого ордена был слишком ‘жертвенный’. Может быть, и так (я думаю, было кое-что и кроме этого). Во всяком случае слова Фундаминского звучали не как самооправдание, а как сознание вины греха, — что очень важно. Не грех ли в самом деле, ‘жертвенность’ в иные исторические моменты? Прямой вывод отсюда: восстановлять ‘орден’ русской интеллигенции нужно на других духовных основах, не на ‘жертвенности’. На каких — Фундаминский не сказал, но пока довольно и того, что он сказал: мы были виноваты, мы были не такими, какими нужно быть, мы должны измениться.
И тут я опять прихожу к вечному моему вопросу (очень, в сущности, скромному) о всех нас, — об эмиграции: что она сознала? Растет ли, меняется ли? Учится ли? Хочет ли учиться, хочет ли меняться?
Каменно-спящих, все равно на правом берегу или на левом, — не разбудишь, конечно. Я о них и не говорю. А только о тех, кто помнит, — может вспомнить, — нашу Красную Шапочку с ее правдой. Молодые? Им как будто нечего помнить самим, но они понимают же, что правда не с ними родилась, и задача всякого поколения — схватиться за верную ниточку, тянуть ее дальше. А память человеческая — шире одной человеческой жизни.
Вот, в этих, знающих и чувствующих, что Красная Шапочка жива, — все и дело.
Впервые: Последние Новости. Париж, 1927. 31 марта. No 2199. С. 2.
Недавно на одном собрании… — на заседании ‘Зеленой Лампы’ 24 февраля 1927 г. Гиппиус говорила, что П. Б. Струве не меняется по сравнению с довоенными годами.
‘Красная Шапочка’ — статья Д. С. Мережковского в газете ‘Речь’ 24 февраля 1908 г., вошла в его сборник статей ‘В тихом омуте’ (СПб., 1908).
Суворин Алексей Сергеевич (1834—1912) — журналист и издатель газеты ‘Новое Время’.
‘когда мы <,…>, не мертвые <,…>, пробудились’ — аллюзия на название пьесы Г. Ибсена ‘Когда мы, мертвые, пробуждаемся’ (1899), шедшей в Московском художественном театре (1900). В 1901 г. поставлена петербургским Новым театром Л. Б. Яворской.
Ваня Пугачев — см. рассказ ‘Ваня Пугачев и Ваня Румянцев’ (1933, см. наст. изд., т. 3).
Фундаминский (Фондаминский) Илья Исидорович (1880—1942) — публицист. В эмиграции с 1918 г. Один из организаторов журнала ‘Современные Записки’.