Влас Дорошевич
Влас Дорошевич
Защитник вдов и сирот[*]
Защитник вдов и сирот[*]
(Тип)
Защитник вдов и сирот, Дорошевич Влас Михайлович, Год: 1907
Время на прочтение: 8 минут(ы)
[*] — См. также ‘Защитник железных дорог’ и ‘Железнодорожная семья’. Прим. ред.
Это проворный и быстрый господин. Снять с его адвокатского фрака значок, — получился бы образцовый распорядитель кафе-шантана с кабинетами.
— Кабинетик вам? Господину кабинет с кушеточкой!
Он говорил вдохновенно, с глазами, подёрнутыми слезой:
— Святому делу служу-с! И на этот фрак-с потрёпанный, старый, засаленный как на белую тогу весталки гляжу! Дон Кихот! И этот старый, заношенный фрак — для меня рыцарские доспехи. Защитник вдов и сирот-с!
И он вздохнул, говоря о своей добродетели как о неизлечимой болезни.
— ‘Что ж, мол, делать, ежели меня маменька в этакой золотухе родила?’
— Кругом война за существование. Жестокая культура-с! — продолжал он. — Возводят дома высоченные, паровозы-с, сломя голову, мчатся. Фабрики-с — словно огромные музыкальные табакерки, — внутри всё колёсики, зубчики, валики вертятся, — день и ночь неумолчно песню в честь всесильного золота поют. Пароходы Левиафаны по рекам плавают. И из-под холодных, бездушных, сверкающих сталью машин-с тёплая и живая человеческая кровь брызжет. Там дом рухнул, там поезд под откос кувырком полетел, там пароход объят пламенем. Убитые, раненые! Совсем война-с. И среди этой войны за существование мой домик-с — палатка ‘Красного Креста’, разбитая на поле битвы-с. Перевязочный пункт. Идут ко мне без ног, тянутся ко мне без рук. Вдовица идёт, поливая путь слезами. Сироту ведут.
Он сам смахнул слезу, словно досадуя: эк нынче добродетель-то у меня как разыгралась!
— Иначе на свой фрак смотрю-с. Я на торжище миллионеров не иду-с. Толстой сумы не защищаю-с. В права владения миллионными наследствами не ввожу-с. У них клиенты с избытком благ земных, — у моих клиентов и необходимого нет-с: руки, ноги не все. У меня ни одного целого клиента нет. Что ни клиент, то без купона!
— Как без купона?
— Без купона. Купонами это я руки и ноги называю. Человек есть акция. А на нём купоны растут: руки, ноги. Мелкие купончики: пальцы, рёбрышки. Отрезало руку, — купон отрезан. Я предъявляю его ко взысканию. Другой раз, знаете, едешь на дачу, на платформе размечтаешься: сколько народу ходит, купонами машут. Может быть, этот самый поезд — рраз, и нарежет купонов. До того иной раз замечтаешься, — скажешь мужичку: ‘Чего купонами машешь? Иди осторожнее’. У меня ведь пассажир больше третьего класса. Там, для первого, другие адвокаты есть. Адвокаты для богатых. Ко мне идут с билетом третьего класса!
Он задумался, снова вздохнул и сказал:
— Я так думаю, что если бы во Франции жил, — из меня непременно бы Жорес вышел!
Я был растроган:
— Что же, страждущие сами к вам притекают, или как?
Он отвечал с умилением:
— Помощь страждущему, нуждающемуся, бедствующему требует уничижения-с! Я в газетах не как другие, я не политику читаю-с, не фельетон занимательный, не в передовой статье игрой ума восхищаюсь. Я читаю-с отдел низменный, презренный. ‘Дневник происшествий’. Кухарке уподобляюсь. Он самым мелким шрифтом печатается-с. Он кровью написан-с. Кровью человеческой! Где рабочий упал с крыши, где во время сцепки вагонов составителя буферами придавило. Он, этот отдел, написан не литературным языком, не в блестящем стиле. Словно писарь участковый писал: ‘Сего числа в районе такой-то части произошло упадение лесов’… А я сердцем в этих неуклюжих протокольных фразах стоны слышу. Живой, человеческий стон рабочего Ивана Степанова, которому ‘при падении лесами прищемило ногу’. Я вижу эту ногу! И иду! И иду!
— Сами идёте?
Он улыбнулся улыбкой горькой и саркастической.
— Этика воспрещает адвокату самому за клиентами ходить. Жестокая выдумка — этика! Жестокая, ибо сытая. Человеку страдающему, человеку, на которого рухнули леса, человеку, которому прищемило ногу, руку помощи предложить этика воспрещает! Самому ходить нельзя. У меня увечные ходят!
— Как увечные?
— Из бывших клиентов особенно достопримечательные экземпляры отбираю и на жалованье держу. Различных есть категорий увечные для затравки. Есть на одной ноге, есть которые без руки. Один совсем даже ползающий имеется. Вдовицы также содержатся. И при вдовицах сироты.
— Все на службе у вас?
— Штат! Увечному человеку нет большего первого утешения, как такого же увечного встретить. Уверяю вас, что человеку на одной ноге даже противно смотреть на человека, у которого две ноги. Как нам на урода. ‘Сколько у него ног!’ Тогда как вид одноногого человека в нём возбуждает радость: ‘Наш брат, одноногий!’ Сейчас у них и общая тема для оживлённейшего разговора есть, — нога! ‘Тебе как ногу отрезало?’ — ‘Мне паровозом’. — ‘Да, и мне паровозом’. И одноногий одноногому говорит: ‘Спасибо, мне ещё адвокат такой-то помог. Деньги взыскал. Он по этой части ходок. Иди к адвокату такому-то!’ Одноногий одноногому всегда поверит! Свой человек и живой пример!
Голос его зазвучал даже вдохновенно:
— За обиженного, за страждущего брата войну веду. Ничем не побрезгаю в этой войне. Грех в таких случаях — брезгливость. Преступление! Жестокая вещь брезгливость! Сытая выдумка! В больницах среди сторожей, среди сиделок друзей имею. Жалованье плачу. Лежит человек без ноги, а сиделка ему в сумерки тихим голосом утешение преподаёт: ‘Не убивайся очень-то. Адвокат такой-то есть. Выпишешься, — прямо к нему иди. Ноги нет, — перед деньгами. У нас тут тоже один лежал, без ноги-то. Пошёл к этому адвокату. Денно и нощно Бога за него благодарит. Живёт на одной ноге, да барином. Такой ему куш, по адвокатовой защите, отвалили. ‘Ежели, — говорит, — теперича мне и другую ногу как-нибудь отрежут, — поползу, а уж к этому адвокату’. Вот как доволен’. И идут ко мне с разных сторон люди на одной ноге. Перевязочный пункт среди поля сражения!
— Картина!
— Достойная кисти Верещагина! — ответил он с гордостью. — Я, знаете, о чём мечтаю? Построить особый дом. ‘Дом для увечных присяжного поверенного такого-то’.
— Дом призрения?
— До суда. Перевязка, так сказать, ран нужды. Я и сейчас перевязываю. Но это амбулаторный приём. Приходит ко мне клиент. Письмоводитель только взглядывает: какого раздела? Без руки, без ноги? На каждый сорт увечья у меня особый шкаф. А в шкафу-с папки, в алфавитном порядке, с газетными вырезками. — ‘Как фамилия!’ — ‘Андронов’. — ‘Посиди, подожди!’ Письмоводитель приходит и докладывает: ‘Андронов, без нижнего купона!’ Я сейчас в ‘безногий’ шкаф. На букву ‘А’. Вырезка из дневника происшествий: ‘Такого-то числа… при переходе через полотно… ногу… Андронов… страдает глухотой’. — ‘Через десять минут пусть войдёт’. Входит, бедняга, на одной ноге. — ‘Так и так, Андронов’… Прерываю: ‘Стой! Андронов? Ногу? Припоминаю! Это не на Смоленской ли дороге?’ — ‘На ей, батюшка, проклятущей! Я, стало быть’… — ‘Стой! Не говори! Я помню, меня ещё тогда этот случай возмутил до глубины души! Сама судьба тебя ко мне посылает! Ты, сколько мне помнится, глуховат?’ Смотрит на меня во все глаза. — ‘Отец родной! И откуда тебе всё’… — ‘Стой! Не надо благодарностей! Мало ли сколько бывает несчастных случаев. Но твой случай исключительный! Небывалый! Он врезался мне в память!’ Это первое утешение страждущему. Скажите, разве не утешение для страждущего узнать, что его несчастьем интересуются, что ему сочувствуют? Наконец у человека есть самолюбие. Всякому лестно, что с ним случилось необыкновенное несчастье. Хоть самолюбие-то бедняку потешить!
— Конечно, конечно.
— Я ни перед чем не остановлюсь, когда надо утешить несчастного, страждущего брата!
И глаза его блеснули даже отвагой.
— Да! ‘Как же, как же! — говорю я. — Я тогда ещё подумал: ах, злодеи, ах, изверги! Неужели это им пройдёт так даром? Держат такие свистки, что и не расслышишь? А если человек глух? Давить его за то, что глух? Давить? Живого? Человека? Давить? Подписывай доверенность!’ Но…
И голос его, возбуждённый, взволнованный, зазвучал глубокою грустью:
— Но чутким сердцем своим я чувствую рану, которую нужно сейчас утолить. ‘Пока солнце взойдёт, роса очи выест!’ Сейчас-то, сейчас-то чем будет жить страдающий брат? Перевязав раны духовные, надо перевязать рану экономическую. ‘Есть ли деньги-то у тебя, бедняга? Нет? На красненькую на жизнь. Выйдет, — ещё приходи!’
— Послушайте. Позвольте пожать вашу руку.
— Не за что. Это в счёт будущих благ. Я авансирую. И только! Выдана мне доверенность, — этим заложен отрезанный купон у меня. Доверенность — закладная. И я даю деньги под купон, вплоть до полной реализации. Как в банкирской конторе. Выходят деньги, — приходит опять. Но это, так сказать, амбулаторный приём. Амбулаторная перевязка ран. Моя мечта — создать госпиталь, где экономические раненые лежали бы до полного излечения, т. е. до присуждения иска. Поставить дело в грандиозных размерах! Убежище для тяжущихся! Иногда, в минуты досуга, я составляю со знакомым архитектором даже план такого убежища. В первом этаже помещаются исключительно безногие. Чтоб по лестницам не ходить.
— Как заботливо!
— Во втором этаже безрукие. Я их кормлю, одеваю, обуваю. Это им обходится дешевле. Своя же портновская мастерская, где шьют штаны об одной штанине, пиджаки с одним рукавом. Меньше материи и дешевле стоит. Тогда как на воле ему приходится покупать штаны обыкновенные, пиджаки двухрукавные! Зачем ему лишние штанина и рукава? То же и с обувью. Одна нога, а покупать приходится пару. Одного сапога нигде не продают. У меня же шить будут по одному сапогу. Им экономия и мне безопасность и польза. Там, на воле, он чёрт его знает, что ест, ходит по бабкам, дрянью всякой мажется. Долго ли увечному человеку и на тот свет? Иногда какие купоны пропадают! А у меня, брат, нет! До суда сохраню тебя в целости! Ну, и то ещё польза, — у меня жить будут под присмотром, никто его не соблазнит. А там, на воле, жужжат ему в уши: ‘Не верь адвокату! Да ты бы к такому-то сходил, тот лучше’. А у меня, — шалишь! Ни превратных мыслей, ничего! Выдал доверенность, и уповай на Господа. Человек больной, человек увечный, человек этакое несчастье перенёс, — ему покой нужен. А не превратные толкования, которые его только спокойствия духа лишают! Ну, и меры можно принимать. К суду пострадавших подготовлять. Сирот, например, сечь можно. Чтоб сидеть не могли. Пусть на суде ёрзают да плачут. Председатель рассердится: ‘Что это за дети там ревут? Вывести их!’ — ‘Это, г-н председатель, истцы. Пострадавшие. Сироты’. Ему стыдно станет, что он сирот обидел. И на приговоре это отразится. Загладить захочет. Насчёт вдов можно просто прислуге сказать: ‘Огорчить вдову такую-то, чтоб она завтра целый день проплакала!’ И будет целый день в суде плакать. Это тоже на судей подействует! Я вам говорю, — с твёрдостью воскликнул он, — там, где идёт речь об интересах младшего, страждущего брата, я ни перед чем не остановлюсь. Высшая нравственность мне говорит: ‘Тут останавливаться воспрещается’. Останавливаться — преступление.
— Но послушайте! За всю эту энергию, находчивость, сострадание, я думаю, и обожает же вас младший, страждущий брат!
Он улыбнулся грустной и скромной улыбкой:
— Я не из тех, кто ищет за ‘подвиги’ наград. За любовь к людям одна истинная награда — неблагодарность. Знаете ли вы, что для жалоб, поступающих на меня в совет присяжных поверенных, заведён особый шкафик?
— Да не может быть?!
— Факт! — вздохнул он. — Один из старшин сторожу говорил: ‘Если пожар, первым долгом этот шкафик спасай. Пусть всё погорит, — нам один этот шкафик на год работы даст!’ Мне шутя говорят: ‘Вы сословие разоряете! Из-за вас отчёт вдвое толще выходит’.
— И всё потерпевшие?
— Всё потерпевшие.
— Купоны?
— Купоны. Но я на них не сержусь. Получить за подвиг любви неблагодарность — это удел каждого борца. Суметь ответить на неё ласковой улыбкой — его долг. Несомненно, что ампутация руки, ноги нарушает целость нервной системы. На человека паровоз наехал, — это хоть кому расстроит нервы. Ну, они и жалуются! Но я на них не сержусь. Они на меня жалуются, а я их прощаю. Я, повторяю, не из тех, кто ищет ‘за подвиги награды’. Я борец идеи. Мне ничего не надо.
— Но гонорар-то, полагаю, вам нужен?
— Какой же гонорар? — пожал он плечами. — Законный гонорар: десять процентов.
— Это очень немного!
— Законный!
— Так что, если человеку присудили две тысячи, вы получаете двести рублей, плюс, конечно, то, что вы дали ‘под залог купона’?
Он улыбнулся снисходительной улыбкой.
— Вы меня не совсем так поняли. Десять процентов не с присуждённой суммы, а с суммы претензии.
— Так что сколько же потерпевший получит из двух тысяч? Сколько?
— Это глядя по тому, какую он заявил претензию. Претензии иногда, действительно, преувеличивают. Согласитесь, всякому своя рука или нога дороги. И моё положение щекотливое. Ценит человек свою ногу в десять тысяч. Не могу же я ему сказать: ‘Это дорого. Твоя нога этого не стоила’. Это неделикатно. Это грубо. Это бьёт по самолюбию. Человек нуждается в утешении, ему говоришь: ‘Конечно, конечно! Такая нога!’ И предъявляешь претензию в десять тысяч, согласно его желанию!
— А присуждают две. Сколько же он получает?
— С десяти тысяч десять процентов — тысяча рублей. Тысяча рублей мне. Тысяча рублей ему, минус, конечно, что ему передавал ‘под залог купона’.
— С двух тысяч тысяча гонорара?!
— Больше нельзя. Совет на это косится. Эти люди, привыкшие служить сытым, относятся ужасно к нам, адвокатам бедняков, адвокатам несчастных, адвокатам поистине страждущих. Мой товарищ, адвокат Б., тоже ‘увечный адвокат’, как я, предъявил претензию на восемнадцать тысяч. Дело кончилось без суда, на трёх тысячах. Коллега Б. взял из них тысячу восемьсот рублей гонорара и тысячу двести отдал пострадавшему! Так что же? Взъелись! ‘Тысячу восемьсот рублей, — говорят, — за то, что написали на Ремингтоне в три строчки претензию? По шестьсот рублей за строку?’ На шесть месяцев совет было практику запретил. Да, слава Богу, палата смилостивилась. Постановила ограничиться строгим выговором! Об этом даже в ‘отчёте’ напечатано.
— И много, скажите, вас таких, ‘увечных’, в Москве?
— Человека три-четыре, крупных-то. Есть ещё у вдов и сирот защитники! Хотя не всякий, конечно, этот подвиг на себя принимает. Согласитесь, бороться, защищать, в ответ получать неблагодарность, даже презрение. Строгие выговоры, рисковать ежеминутно запрещением практики!
О, культура!
За что ты давишь людей?
И так много паровозов на свете, а ты ещё адвокатов наплодила.
Источник: Дорошевич В. М. Собрание сочинений. Том IX. Судебные очерки. — М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1907, с. 171.
OCR Евгений Зеленко, декабрь 2011 г.
Оригинал здесь: Викитека.