Защита, Андреев Леонид Николаевич, Год: 1898 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 30 минут(ы)

Леонид Андреев

Защита

История одного дня

По коридору суда прохаживался высокий, худощавый блондин, одетый во фраке. Звали его Андреем Павловичем Колосовым, и он третий уже год состоял в звании помощника присяжного поверенного. Перед каждым крупным делом Андрей Павлович сильно волновался, но на этот раз его дурное состояние переходило границы обычного. Причин на то было много. Главнейшей из них были больные нервы. Последний год они прямо-таки отказывались служить, и водяные души, принимаемые Колосовым, помогали очень мало. Нужно было бросить курить, но он не мог решиться на это, так сильна была привычка. И теперь ему захотелось покурить, хотя во рту у него уже образовался тот неприятный осадок, который так знаком всем курящим запоем. Колосов отправился в докторскую комнату, оказавшуюся свободной, лег на клеенчатый диван и закурил. Ох, как он устал! Целую неделю не вылезает он из фрака. Да какое неделю! То у мировых судей, то в съезде, вчера целый день до девяти часов вечера промаялся в окружном суде по пустейшему гражданскому делу. Товарищи завидуют, что он так много зарабатывает, ставят примером неутомимости, а куда все это идет? Три тысячи рублей в год, которые он с таким трудом выколачивает, плывут между пальцами. Жизнь все дорожает, дети требуют на себя все больше и больше. Долги растут. Послезавтра срок за квартиру, нужно платить пятьдесят рублей, а у него в наличности всего десять. Опять выворачиваться, значит. Жена…

При воспоминании о долгах и жене Колосов поморщился и вздохнул.

— Послушай, куда ты запропастился? Я тебя искал-искал!— влетел в комнату товарищ Колосова по сегодняшней защите, Померанцев, тоже помощник присяжного поверенного, успевший приобрести репутацию талантливого криминалиста.

Красивый брюнет, подвижной, говорливый и жизнерадостный, но несколько шумный и надоедливый, Померанцев был редким баловнем судьбы. Дома, в богатой семье, его боготворили, счастье сопутствовало ему во всех делах,— как по рельсам катился он к славе и деньгам.

— Нам нужно условиться относительно защиты,— быстро говорил Померанцев.

— Отвяжись, Бога ради, потом,— ответил вздрогнувший Колосов.

— Да как же потом?

Колосов устало махнул рукой, и Померанцев, передернув плечами, торопливо вышел.

Дело, по которому выступали Колосов и Померанцев, было по фабуле несложно. На одной из окраин Москвы, там, где кабак сменяет закусочную, чайную и снова сменяется кабаком и где ютятся подонки столичного населения’ произошло убийство. Какой-то заезжий молодец, по видимости приказчик или прасол, кутил ночь в сопровождении двух оборванцев и гулящей девки ‘Таньки-Белоручки’, показывал кошель с деньгами, а на другое утро был найден на огородах задушенным и ограбленным. Через неделю Танька и оборванцы были задержаны и сознались в убийстве. Колосов должен был защищать Таньку-Белоручку. В тюрьме, куда он отправился на свидание с обвиняемой, его встретило нечто неожиданное. Танька, или Таня, как он начал называть ее, была молоденькая, хорошенькая девушка с гладко зачесанными русыми волосами, скромная и пугливая. Одиночное ли заключение смыло с ее лица грязь позорного ремесла, или жестокие душевные страдания одухотворили его, но ни в чем не было видно того презренного и жалкого создания, о каких привык слышать Андрей Павлович. Только голос, несколько охрипший и грубый, говорил о ночах разврата и пьянства.

После первого же свидания Колосов понял, что Танька ни душой, ни телом не повинна в убийстве. Страх погубил ее. Страх существа, находящегося внизу общественной лестницы и придавленного всеми, кто находится выше. Всякий был сильнее Тани и всякий обижал ее, был ли то ее любовник, драчливый и жестокий, или городовой, сияющий всеми своими значками и бляхами и одним своим юпитеровским видом приводивший в панический ужас обладательницу желтого билета. Из страстной и порывистой речи Тани, когда ее глаза горели и худенькое тело вздрагивало от накопившейся ненависти к гонителям, Колосов увидел, что Таня способна и на самозащиту. Так защищается заспанный зверек, запрокинувшийся на спину и яростно скалящий зубы на поднятую руку, но в самой этой напускной ярости более ужаса и смертельной тоски, чем в самом отчаянном вопле. Со слезами и сомнением в том, что кто-нибудь может поверить ее словам, Таня рассказывала, как произошло убийство. Когда все они вышли из последнего кабака и проходили пустырем, Иван Горошкин, ее любовник, и Василий Хоботьев накинулись на незнакомца и стали душить его.

— Испугалась я, барин, до смерти. Закричала на них: ‘Что вы, душегубы, делаете?’ Ванька на меня только цыкнул, а тот уж хрипеть начинает. Бросилась к ним, а Ванька, злодей, как ударит меня ногой по животу. ‘Молчи, говорит, а то тебе то же будет!’ Пустилась я от них бежать по огородам, сама не знаю, как у Марфушки до постели довалилась… Платок, как бежала, потеряла…

На другой день Таня упрекнула Ивана в содеянном, но тот двумя ударами кулака убедил ее в непреложности совершившего факта, а через полтора часа Таня пела песни, плакала и пила водку, купленную на награбленные деньги.

Колосов еще раза два был у Тани, и после каждого посещения предстоящая защита казалась ему все труднее. Ну, что он скажет на суде? Ведь надо рассказать все, что есть горького и несправедливого на свете, рассказать о вечной, неумолкающей борьбе за жизнь, о стонах побежденных и победителей, одной грудой валяющихся на кровавом поле… Но разве об этих стонах можно рассказать тому, кто сам их не слышал и не слышит?

Вчера ночью (днем он был занят) Андрей Павлович готовился к защите. Сперва работа не клеилась, но после нескольких стаканов крепкого чаю и десятка папирос разбросанные мысли стали складываться в систему. Все более возбуждаясь, взвинчивая себя удачными выражениями, красивыми фразами, Колосов наконец составил горячую, убедительную речь, прежде всех убедившую его самого. На минуту в нем исчез страх, который как бы передался ему от Тани, и он лег спать, уверенный в себе и победе. Но бессонница сделала свое дело. Сегодня у него голова тяжела и пуста. Отдельные фразы из речи, которые он набросал на бумаге, кажутся искусственными и слишком громкими. Вся надежда на то, что нервы приподнимутся, и в нужную минуту он овладеет собой.

Он сегодня уже виделся с Таней и был неприятно поражен той одеревенелостью, которая сквозила в ее голосе.

Смотрите же, Таня, вы передавайте все так, как и мне говорили. Хорошо?

— Хорошо,— ответила покорно Таня, но в этой покорности звучал тот одному ему понятный страх, которым было проникнуто все ее существо.

Дело началось.

Когда отворилась дверь, ведущая из коридора за решетку, за которой помещаются подсудимые, и они начали входить один за другим, публика, наскучившая ожиданием, всколыхнулась. Звякнули шпоры жандармов, блеснули их обнаженные тесаки, и зрители поняли, что драма начинается. Пронесшийся по залу шорох и шепот показали, что происходит обмен впечатлений. Ординарная наружность Ивана Горошкина и Хоботьева вызвала нелестные замечания, зато Таня понравилась — настоящая героиня драмы.

После обычного допроса подсудимых об их имени и звании Таня, на вопрос председателя об ее занятии, ответила:

— Проститутка!

И это слово, брошенное в середину расфранченных чистых женщин, сытых и довольных мужчин, прозвучало, как похоронный колокол, как грозный упрек умершего всем живым. Но ничья не опустилась голова, ничьи не потупились глаза. Еще более жадным любопытством засветились они — подсудимая так хорошо ведет свою роль.

Первым начал объяснения Горошкин, представлявший собою смуглого, довольно красивого мужчину с самодовольными манерами признанного сутенера. Говорил он не торопясь, выбирая выражения и имея такой вид, как будто он хорошо сознает свое превосходство над окружающими и стесняется особенно ярко обнаруживать его. По его словам выходило, что все трое имели одинаковую долю в совершении убийства. Он держал неизвестного за руки, Танька набросила ему петлю на шею, а Хоботьев душил. Хоботьев, во всех отношениях безличный субъект, повторил ту же историю, расходясь с Горошкиным лишь в неважных подробностях относительно дележа денег. Спокойный перед ожидающей его каторгой, он не мог примириться с тем, что Ивану досталась львиная доля награбленного. Наступила очередь Тани.

Колосов со страхом ожидал ее слов, и после первых звуков ломающегося голоса понял, что дело плохо. Куда-то исчезла та искренность и простота, которые так подкупали, его и были, в сущности, единственным оружием Тани. Путаясь в ненужных подробностях и отступлениях, оскорбляя слух вульгарностью и резкостью выражений, Таня слишком заметно старалась оправдаться и сваливать вину на других, и чем больше старалась, тем худшее производила впечатление. ‘Лучше совсем бы уж молчала!’— со злобой на Таню подумал Колосов, мучительно улавливая каждую неверную нотку. Он не глядел на присяжных и публику, но всем телом чувствовал, что растут неприязнь и недоверие.

— Если вы не виновны в убийстве, то почему же вы сознались в нем в полиции и у следователя?— спросил председатель.

Таня замялась и потом ответила, что в полиции ее били. В этом ответе чувствовалась прямая и ‘наглая’ ложь. Да и действительно Таня ничего не говорила об этом своему защитнику. Но чем иным, кроме битья, могла она объяснить всем этим важным господам свой страх перед приставом, который на нее только глазом повел, а ей Бог знает что почудилось! Разве этот барин с золотыми пуговицами поймет, что можно бояться даже одних только светлых пуговиц? На этот раз не только барин, но и Колосов не понял Тани. Сжав со злостью зубы, он уткнулся в пюпитр, чтобы не видеть недоверчивых улыбок.

— А следователь вас тоже бил?— с легкой иронией продолжал председатель.

В задних рядах публики пронесся подленький смешок.

Таня молчала.

— А не судились ли вы за кражу портмоне у пьяного? Мировой судья приговорил вас к двум месяцам тюремного заключения?

Таня молчала. К чему она будет говорить? Жаль только, что она рассердила Андрея Павловича, не сумевши как следует рассказать.

Начался бесконечный допрос свидетелей. Перед все более туманившимися глазами Колосова проходили вежливые, многоречивые и благообразные содержатели кабаков, заспанные и как будто чем-нибудь оглушенные прислуживающие. Одни загромождали свою речь тысячью мелких подробностей, и их нельзя было заставить замолчать, из других приходилось вытягивать каждое слово. Появился свидетель — симпатичный, чисто одетый мальчик, худенький и застенчивый. После нескольких одобрительных слов председатель спросил, что делали Белоручка и другие, когда заходили к его бабушке в хату.

— Калтошку чистили,— ответил мальчик и, взглянув исподлобья на председателя, улыбнулся.

Улыбнулся суд, улыбнулись присяжные, улыбнулась и тихо плакавшая Таня, и слезинки блеснули на ее глазах. Колосов заметил эту любовную улыбку матери, похоронившей своего ребенка, и подумал: ‘Ради одной этой улыбки нужно оправдать ее’. Часы шли за часами, и Андрей Павлович чувствовал себя все хуже и хуже. Перед утомленными глазами его протягивались блестящие нити, слух с трудом воспринимал звуки, смысл речей терялся для него, и раз он вызвал уже замечание председателя по поводу вторично предложенного одного и того же вопроса. Апатия,, и скука затягивали его. Он пытался расшевелить себя, в перерывах курил до головокружения, выпил рюмку коньяку, но минутное возбуждение сменялось полным упадком энергии. ‘Боже, что со мной?’— приходила минутами мысль, и где-то ощущался страх, а по спине поднимался холодок. Померанцев, смелый, бойкий, настойчивый, вел следствие прекрасно: выматывал душу из свидетелей, вступал в ожесточенные схватки с председателем и прокурором и вызывал в публике одобрительные отзывы.

Речи начались только в одиннадцатом часу вечера Прокурор, пожилой сутуловатый человек, с умным, но мало выразительным лицом, с тихой, спокойной и красивой речью, был грозен и неумолим, как сама логика,— эта логика, лживее которой нет ничего на свете, когда ею меряют человеческую душу. Оставаясь на почве фактов, и только фактов, без трескучих фраз и деланных эффектов, прокурор петлю за петлей нанизывал на сеть, опутавшую Таню. Бесстрастно, эпически начертав картину среды, в которой жили преступники, он приступил к описанию самого злодеяния.

Колосову, нервно перебиравшему холодными руками свои заметки, казалось, что с каждым словом обвинителя в зале тухнет лампочка и становится темнее. Он чувствовал сзади себя притихшую Таню, ее глаза расширяются при каждом слове, которое, как тяжелый молот, гвоздит ее голову. Впервые со всей ужасающей ясностью и подавляющей силой Колосов понял, какая безмерно тяжелая лежит на нем ответственность. Сердце замирало у него, руки тряслись, а грозный голос твердил: ‘Ты убийца! ты убийца!..’ Колосов боялся оглянуться назад: вдруг он встретит глаза Тани и прочтет в них мольбу о спасении и слепую веру в него? Зачем он в тюрьме успокаивал ее и говорил о возможности оправдания?..

…Все более чернеет грозная туча обвинения, нависшая над головой Тани. С тем же жестоким спокойствием прокурор говорит о позорном прошлом ‘Таньки-Белоручки’, запятнавшей свои белые ручки в неповинной крови. Вспоминает о краже, добавляя, что, быть может, она была уже не первой…

В притихшей зале не хватает воздуха. Колосов задыхается. Он закрывает глаза и, как преступник перед казнью, видит в глубокой дали солнце, зеленые луга, голубое чистое небо. Как тихо и спокойно сейчас у него дома! Дети спят в своих кроватках. Хорошо бы пойти к ним. Стать на колена и припасть головой, ища защиты, к их чистенькому тельцу. Бежать от этого ужаса! Бежать!.. Бежать? Но ведь у нее тоже был ребенок? Только в одном крике, продолжительном, отчаянном, диком, мог выразить Колосов свое чувство. О, если бы у него был язык богов! Какая громовая, безумная речь пронеслась бы над этой толпой! Растворились бы жестокие сердца, рыдания огласили бы залу, свечи потухли бы от ужаса, и сами стены содрогнулись бы от жалости и горя! Как тяжело быть человеком, только человеком!..

Прокурор кончил свою речь. После минутного перерыва, наполненного кашлем, сморканием и шумом передвигаемых ног, начал говорить Померанцев. Его плавная, красивая речь льется, как ручеек. Здоровый, мягко вибрирующий голос как бы рассеевает тьму. Вот послышался легкий смех — Померанцев вскользь бросил остроту по адресу прокурора. Колосов смотрит на полное, красивое лицо товарища, следит за его округленными жестами и вздыхает: ‘Хорошо тебе, не знаешь ты горя и не понимаешь его!..’ Когда наконец Колосов начал говорить, он не узнал своего голоса: глухой, надтреснутый, неприятный ему самому. Присяжные, сперва насторожившиеся, после первых фраз начали двигаться, смотреть на часы, позевывать. Фразы деланные, неестественные идут одна за другой, наводя скуку на утомленных судей. Шаблонное, опротивевшее повторение сотен речей, слышанных ими. Председатель перестает следить за речью и о чем-то перешептывается с членом суда. ‘Хотя бы кончить поскорее!’— думает Колосов.

Присяжные заседатели отправились в совещательную комнату. Как мучительно тянутся эти полчаса! Колосов старается избегать товарищей и разговоров, но один, молодой, веселый, толстый и не понимающий, что можно говорить и чего нельзя, настигает его:

— Что это вы, батенька, так плохо нынче? А мы нарочно пришли вас послушать.

Колосов любезно улыбается, бормочет что-то, но тот, увидев Померанцева, устремляется к нему, издалека крича:

— Здорово, Сергей Васильевич! Здорово!

Вот и звонок. Болтавшая, гулявшая и курившая публика толпой валит в залу, толкаясь в дверях. Из совещательной комнаты выходят гуськом присяжные заседатели, и зала замирает в ожидании. Рты полураскрыты, глаза с жадным любопытством устремлены на бумагу, которую спокойно берет председатель от старшины присяжных, равнодушно прочитывает и подписывает. Колосов стоит в дверях и смотрит, не отрываясь, на бледный профиль Тани.

Старшина читает, с трудом разбирая нечеткий почерк:

— Виновна ли крестьянка Московской губернии, Бронницкого уезда, Татьяна Никанорова Палашова, двадцати одного года, в том, что в ночь с восьмого на девятое декабря… с целью воспользоваться имуществом… в сообществе с другими лицами… удушила…

— Да, виновна.

Показалось ли это Колосову, или Таня действительно покачнулась? Или покачнулся он сам?

Нужно ждать еще полчаса, пока суд вынесет приговор. Андрей Павлович не в состоянии оставаться среди этой оживленной толпы и уходит в дальние, пустынные и слабо освещенные коридоры. Медленно ходит он взад и вперед, и шаги его гулко раздаются под сводами. Вот со стороны залы слышится топот ног, шум, голоса — все кончилось. Колосов поспешно идет вразрез толпе, слышит громкие, как бы ликующие возгласы: ‘Десять лет каторги!’… и останавливается у дверей, из которых выходят преступники. Когда Таня проходит мимо него, он берет ее безжизненно опущенную руку, наклоняется и говорит:

— Таня! Прости меня!

Таня поднимает на него тусклые без выражения глаза и молча проходит дальше.

Колосов и Померанцев живут по соседству и поэтому ехали домой на одном извозчике. Дорогой Померанцев очень много говорил о сегодняшнем деле, жалел Таню и радовался снисхождению, которое дано Хоботьеву. Колосов отвечал односложно и неохотно. Дома Колосов, не торопясь, разделся, спросил, спит ли жена, и, проходя мимо, детской, машинально взялся за ручку двери, чтобы, по обыкновению, зайти поцеловать детей, но раздумал и прошел прямо к себе в спальню.

——

Л. Н. Андреев. Полное собрание сочинений и писем в двадцати трех томах

Том первый

М., ‘Наука’, 2007

Другие редакции и варианты

ТЕКСТОЛОГИЧЕСКИЕ ПРИНЦИПЫ ИЗДАНИЯ

В настоящем издании материалы располагаются хронологически внутри каждого тома по следующим разделам: произведения, опубликованные при жизни писателя, не опубликованные при его жизни, ‘Незаконченное. Наброски’, ‘Другие редакции и варианты’, ‘Комментарии’.

Основной текст устанавливается, как правило, по последнему авторизованному изданию с учетом необходимых в ряде случаев исправлений (устранение опечаток и других отступлений от авторского текста). Если произведение при жизни Андреева не публиковалось, источником текста является авторская рукопись или авторизованный список, а при их отсутствии — первая посмертная публикация или авторитетная копия с несохранившегося автографа. При наличии вариантов основной текст печатается с нумерацией строк.

При просмотре источников текста регистрируются все изменения текста: наличие в нем авторской правки, а также исправления других лиц.

В случае искажения основного текста цензурой или посторонней редактурой восстанавливается первоначальное чтение, что оговаривается в комментарии. Очевидные же описки и опечатки исправляются без оговорок.

Незавершенные и не имеющие авторских заглавий произведения печатаются с редакционным заголовком, который заключается в угловые скобки (как правило, это несколько начальных слов произведения).

Авторские датировки, имеющиеся в конце текста произведений, полностью воспроизводятся и помещаются в левой стороне листа с отступом от края. Даты, вписанные Андреевым в начале текста (обычно это даты начала работы) или в его середине, приводятся в подстрочных примечаниях.

Независимо от наличия или отсутствия авторской даты в письмах письмо получает также дату редакторскую, которая всегда ставится в начале письма, после фамилии адресата и перед текстом письма. Рядом с датой указывается место отправления письма, также независимо от его наличия или отсутствия в тексте письма. Редакторская дата и указание на место отправления выделяются курсивом. Письма, посланные до 1 февраля 1918 г. из-за рубежа или за рубеж, помечаются двойной датой. Первой указывается дата по старому стилю.

Подписи Андреева под произведением не воспроизводятся, но приводятся в ‘Комментариях’. Под публикуемыми текстами писем, текстами предисловий и деловых бумаг подписи сохраняются.

Письма печатаются с сохранением расположения строк в обращении, датах, подписях.

Иноязычные слова и выражения даются в редакционном переводе в виде подстрочных примечаний под звездочкой и сопровождаются указанием в скобках, с какого языка сделан перевод: (франц.)., (нем.) и т.п.

Тексты приведены в соответствие с современными нормами орфографии, но при этом сохраняются такие орфографические и лексические особенности языка эпохи, которые имеют стилистический смысл, а также языковые нормы, отражающие индивидуальное своеобразие стиля Андреева.

Сохраняются авторские написания, если они определяются особенностями индивидуального стиля. Например: галстух, плеча (в значении ‘плечи’), колена (в значении ‘колени’), снурки (в значении ‘шнурки’), противуположный, пиеса (пиесса), счастие и т.п.

Не сохраняются авторские написания, являющиеся орфографическими вариантами (при наличии нормативного написания, подтвержденного существующими авторитетными источниками): лице (в значении ‘лицо’), фамилиарный и т.п., а также специфические написания уменьшительных суффиксов имен собственных (Лизанка, Валичка, Маничка) и написание с прописной буквы названий дней недели, месяцев и учреждений (Июль, Суббота, Университет, Гимназия, Суд, Храм и т.п.).

Пунктуация, как правило, везде приведена к современным нормам, а при необходимости исправлена (прежде всего это касается передачи прямой речи). В спорных случаях в подстрочных примечаниях может быть дан пунктуационный вариант.

Не опубликованные при жизни автора произведения даются с сохранением следов авторской работы над текстом, как и самостоятельные редакции (см. ниже).

Текст, существенно отличающийся от окончательного (основного) и образующий самостоятельную редакцию, печатается целиком. Таковым считается текст, общее число разночтений в котором составляет не менее половины от общего объема основного текста, либо (при меньшем количестве разночтений) текст с отличной от основного идейно-художественной концепцией, существенными изменениями в сюжете и т.п.

При подготовке текста, отнесенного к редакциям, должны быть отражены все следы авторской работы над ним.

В случаях, когда этот текст представляет собой завершенную редакцию, он воспроизводится по последнему слою правки с предшествующими вариантами под строкой. В случаях, когда правка не завершена и содержит не согласующиеся между собой разночтения, окончательный текст не реконструируется, а печатается по первоначальному варианту с указанием порядка исправлений под строкой.

В подстрочных примечаниях редакторские пояснения даются курсивом, при цитировании большого фрагмента используется знак тильды (~), который ставится между началом и концом фрагмента.

Слова, подчеркнутые автором, также даны курсивом, подчеркнутые дважды — курсивом вразрядку.

В подстрочных примечаниях используются следующие формулы:

а) зачеркнутый и замененный вариант слова обозначается так: Было:… В случае, если вычеркнутый автором текст нарушает связное чтение, он не воспроизводится в примечании, а заключается в квадратные скобки непосредственно в тексте,

б) если заменено несколько слов, то такая замена обозначается: Вместо:… — было …,

в) если исправленное слово не вычеркнуто, то используется формула: незач. вар. (незачеркнутый вариант),

г) если слово вписано сверху, то используется формула: … вписано, если слово или группа слов вписана на полях или на другом листе, то: … вписано на полях: … вписано на л. …, если вписанный текст зачеркнут: Далее вписано и зачеркнуто …

д) если вычеркнутый текст не заменен новым, используется формула: Далее было:… , если подобный текст является незаконченным: Далее было начато:…

е) если рядом с текстом идут авторские пометы (не являющиеся вставками), то используется формула: На л. … (на полях) — помета:…

ж) если цитируемая правка принадлежит к более позднему по сравнению с основным слою, то в редакторских примечаниях используются формулы: исправлено на или позднее (после которых приводится более поздний вариант). Первое выражение обычно используется при позднейшей правке непосредственно в тексте, второе — при вставках на полях, других листах и т.п. (например: … — вписано на полях позднее),

з) если при правке нескольких грамматически связанных слов какое-либо из этих слов по упущению не изменено автором, то оно исправляется в тексте, а в подстрочном примечании дается неисправленный вариант с пометой о незавершенной правке: В рукописи:… (незаверш. правка),

и) если произведение не закончено, используется формула: Текст обрывается.

В конце подстрочного примечания ставится точка, если оно заканчивается редакторским пояснением (формулой) или если завершающая точка имеется (необходима по смыслу) в цитируемом тексте Андреева.

Внутри самого текста отмечены границы листов автографа, номер листа ставится в угловых скобках перед первым словом на данном листе. В необходимых случаях (для понимания общей композиции текста, последовательности разрозненных его частей и т.п.) наряду с архивной приводится авторская нумерация листов (страниц), при этом авторская указывается после архивной, через косую черту, например: (л. 87/13). При ошибочном повторе номера листа после него ставится звездочка, например: (л. 2*).

Редакторские добавления не дописанных или поврежденных в рукописи слов, восстановленные по догадке (конъектуры), заключаются в угловые скобки.

Слова, чтение которых предположительно, сопровождаются знаком вопроса в угловых скобках.

Не разобранные в автографе слова обозначаются: &lt,нрзб.&gt,, если не разобрано несколько слов, тут же отмечается их число, например: (2 нрзб.).

Все явные описки, как правило, исправляются в редакции без оговорок, так же как и опечатки в основном тексте. Однако если попадается описка, которая имеет определенное значение для истории текста (например, в случае непоследовательного изменения имени какого-либо персонажа), исправленное редактором слово сопровождается примечанием с пометой: В рукописи: (после нее это исправленное слово воспроизводится). В случае если отсутствует возможность однозначной корректной интерпретации слова или группы слов, нарушающих связное чтение текста, такие слова не исправляются и сопровождаются примечанием с пометой: Так в рукописи.

В Полном собрании сочинений Л.Н. Андреева приводятся варианты всех авторизованных источников.

Варианты автографов и публикаций, как правило, даются раздельно, но в случае необходимости (при их незначительном количестве и т.п.) могут быть собраны в одном своде.

Основные принципы подачи вариантов (печатных и рукописных) в данном издании таковы. Варианты к основному тексту печатаются вслед за указанием отрывка, к которому они относятся, с обозначением номеров строк основного текста. Вслед за цифрой, обозначающей номер строки (или строк), печатается соответствующий отрывок основного текста, правее — разделенные косой чертой — варианты. Последовательность, в которой помещается несколько вариантов, строго хронологическая, от самого раннего к самому позднему тексту. Варианты, относящиеся к одному тексту (связанные с правкой текста-автографа), также, по мере возможности, располагаются в хронологическом порядке (от более раннего к более позднему), при этом они обозначаются буквами а.… б.… и т.д.

В больших по объему отрывках основного или вариантного текста неварьирующиеся части внутри отрывка опускаются и заменяются знаком тильды (~).

Варианты, извлеченные из разных источников текста, но совпадающие между собой, приводятся один раз с указанием (в скобках) всех источников текста, где встречается данный вариант.

В случаях, когда в результате последовательных изменений фрагмент текста дает в окончательном виде чтение, полностью совпадающее с чтением данного фрагмента в основном тексте, этот последний вариант не приводится, вместо него (в конце последнего воспроизводимого варианта) ставится знак ромба (0). При совпадении промежуточного варианта с основным текстом используется формула: как в тексте.

Рукописные и печатные источники текста каждого тома указываются в разделе ‘Другие редакции и варианты’ сокращенно. Они приводятся в перечне источников текста в начале комментариев к каждому произведению. Остальные сокращения раскрываются в соответствующем списке в конце тома.

Справочно-библиографическая часть комментария описывает все источники текста к данному произведению. Порядок описания следующий: автографы и авторизованные тексты, прижизненные публикации (за исключением перепечаток, не имеющих авторизованного характера). При описании источников текста используется общая для всего издания и конкретная для данного тома система сокращений.

При описании автографов указывается: характер автографа (черновой, беловой и т.п.), способ создания текста (рукопись, машинопись и т.п.), название произведения (если оно отличается от названия основного текста), датировка (предположительная датировка указывается в угловых скобках), подпись (если она имеется в рукописи). Указывается местонахождение автографа, архивный шифр и — если в одной архивной единице содержится несколько разных автографов — порядковые номера листов согласно архивной нумерации (имеющая иногда место нумерация листов иного происхождения не учитывается).

После перечня источников могут следовать дополнительные сведения о них:

1. Отсутствие автографа, которое обозначается формулой: ‘Автограф неизвестен’.

2. Информация о первой публикации (если она имеет отличия от основного текста, перечисленные ниже), которая обозначается формулой ‘Впервые:’, после которой дается сокращение, использованное в перечне ‘Источники текста’, с необходимыми дополнениями:

а) название произведения, отличное от названия основного текста (включая подзаголовки),

б) посвящение, отсутствующее в основном тексте,

в) подпись при первой публикации (если это псевдоним или написание имени и фамилии отличается от обычного, например: ‘Л.А.’).

3. Сведения об основном тексте и сведения о внесенных в этот текст исправлениях в настоящем издании (обозначаются формулой: ‘Печатается по …, со следующими исправлениями по тексту …’, после которой следует построчный список внесенных в основной текст исправлений, а также цензурных л других искажений, конъектур с указанием источников, по которым вносятся изменения).

ЗАЩИТА

ЧА

(л. 25) Слухи об интересном процессе разошлись неведомыми путями по городу, и у дверей суда была настоящая давка. К одиннадцати часам {Далее было начато: кор&lt,идор&gt,} зал суда был полон. Расставленные по коридорам решетки {Было: рогатки} прекращали дальнейший доступ, но {Далее было: продолжавшие} запоздавшие любители и любительницы {и любительницы вписано на полях.} сильных ощущений продолжали напирать, пытаясь подкупать сторожей и прибегая к протекции какого-нибудь господина в судейской форме. Публика, столько раз с различным успехом описанная судебными хроникерами, была та же, что бывает на первых представлениях, на скачках и бегах. В одном месте рассказывался сюжет драмы, в другом интересовались исполнителями, но почти все, привыкшие видеть на подмостках театров искусственные страдания и страсти, не верили в действительность того, что сейчас произойдет перед их глазами. Только небольшая кучка лиц, ранее всех пришедших, видела не сцену, а жизнь. То были родственники или знакомые обвиняемых или те, кому вскоре (л. 25 об.) предстояло появиться самим на скамье подсудимых и которые исподволь выбирали себе защитников из наиболее понравившихся им адвокатов.

Первым судили какого-то мелкоговоришку. Это было нечто вроде глупенького {глупенького вписано.} водевиля перед серьезной драмой. Публика скучала, жаловалась на жару, но не решалась покидать своих ненумерованных мест.

По коридору прохаживался высокий худощавый блондин, одетый во фрак. Это был один из двух защитников, которым предстояло выступать по крупному делу. Звали его Валентином Николаевичем Колосовым, и он {Далее было: второй} третий уж год состоял в звании помощника присяжного поверенного. Перед каждым крупным делом Валентин Николаевич {Далее было начато: в&lt,олновался&gt,} сильно волновался, но на этот раз его дурное состояние перешло границы обычного. Причин на то было много. Главнейшей из них были больные нервы. Последний год они прямо-таки отказывались служить, и водяные души, принимаемые им, (л. 26) помогали очень мало. Нужно было бросить курить, но Колосов не мог решиться на это, так сильна и мила была ему эта ненавистная привычка. И теперь ему захотелось покурить, хотя во рту у него уже образовался тот неприятный осадок, который так знаком всем курящим запоем. Колосов отправился в докторскую комнату, оказавшуюся свободной, лег на клеенчатый диван и закурил. Ох, как он устал! Целую неделю не вылезает он из фрака. Да какое неделю! То у мировых, то в съезде, вчера целый день до девяти дежурил в {Далее было: съезде} окружном суде по пустейшему гражданскому делу. Товарищи завидуют, что он много зарабатывает, ставят его примером неутомимости, а куда все это идет? Три тысячи в год, к&lt,отор&gt,ые с таким трудом он выколачивает, идут между пальцами. Дети требуют на себя все больше и больше, а жена хозяйничать совсем не умеет… Долги растут.

При воспоминании о жене и долгах {и долгах вписано.} Колосов поморщился и вздохнул.

— Послушай, куда ты запропастился? — влетел (л. 26 об.) в комнату товарищ Колосова по сегодняшней защите, Померанцев, тоже помощник присяжного поверенного, уже успевший приобрести репутацию талантливого криминалиста. Невысокий брюнет, подвижной, говорливый и жизнерадостный, Померанцев был редким баловнем любившей его богатой семьи и счастья.

— Нам нужно {Далее было: распределить защиту —} условиться относительно защиты, — быстро говорил Померанцев.

— Отвяжись, бога ради. Потом, — ответил вздрогнувший Колосов.

— Да как же потом?..

Колосов устало махнул рукой, и Померанцев, передернув плечами, торопливо вышел.

Дело, по которому выступали Колосов и Померанцев, было по фабуле несложно. На одной из окраин Москвы, там, где кабак сменяет кабак и где ютятся подонки столичного населения, произошло убийство. Какой-то проезжий молодец, по видимости приказчик, кутил в {Далее было начато: нескольк&lt,их?&gt,} сопровождении двух оборванцев (л. 27) и гулящей девки {гулящей девки вписано.} Таньки Белоручки, открывал и показывал бумажник с деньгами, а на другое утро {Вместо: другое утро — было: другой д&lt,ень&gt,} был найден задушенным и брошенным на &lt,о&gt,городах. Бумажник исчез. Через неделю все трое были задержаны и сознались в убийстве. Колосов должен был защищать Таньку Белоручку. В тюрьме, куда он отправился на свидание с обвиняемой, его ожидало нечто неожиданное. ‘Танька’, или Таня, как он начал называть ее, была молоденькая, хорошенькая девушка с гладко зачесанными русыми волосами, скромная и пугливая. Одиночное ли заключение смыло с ее лица грязь позорного ремесла, или жестокие душевные страдания одухотворили его, но ни в чем не было видно того презренного и жалкого создания, какое ожидал встретить Валентин Николаевич. Только голос, грубый и несколько охрипший, говорил о ночах разврата и пьянства. После первого их свидания Колосов понял, что Таня ни душой, ни телом не повинна в убийстве. Страх погубил ее. Страх существа, находящегося внизу общественной лестницы и придавленного всеми, кто находится выше. (л. 27 об.) Всякий был сильнее Тани и всякий обижал ее, был ли то ее любовник, драчливый и жестокий, или городовой, сияющий всеми своими значками и бляхами и {и вписано.} одним своим видом приводивший Таню в панический ужас. Она иногда защищалась, как защищается загнанный зверек, бессильно запрокинувшийся на спину и яростно скалящий зубы на поднятую руку, — но в самой этой показной ярости было больше ужаса и смертельной тоски, чем в самом отчаянном вопле. Со слезами и сомнением в том, что кто-нибудь может поверить ее словам, Таня рассказала, как произошло убийство. Когда все они вышли из последнего кабака и проходили пустырем {и проходили пустырем вписано.}, двое ее знакомцев, Иван Горошкин и Василий Хоботьев, накинулись на молодца и стали душить его. Таня закричала было, но Иван, ее любовник, пригрозил задушить и ее. {Далее оставлено несколько пустых строк, на полях вписан знак вставки.}

(л. 28) На другой день Таня упрекнула Ивана в содеянном, но тот двумя ударами кулака убедил ее в непреложности совершившегося факта, а через два часа Таня пела песни, плакала и пила водку, купленную на награбленные деньги.

Колосов еще раза три был у Тани, но после каждого посещения предстоящая защита казалась все труднее. Ну что он скажет на суде? Ведь нужно рассказать все что есть горького на свете, рассказать о вечной неумолкающей борьбе за жизнь, о стонах побежденных и победителей, в одной куче валяющихся на поле. Но разве об этих стонах можно рассказать тому, кто сам их не слышал и не слышит? Ему хотелось вместо слабых слов сделать то, что некогда сделал и Христос, — доставить Таню перед судьями и сказать: ‘смотрите — и судите ее, если можете судить’. Но что было хорошо во времена Христа, невозможно теперь, при существовании уголовного процесса и строгого председателя.

Вчера ночью (день он был занят) Валентин {В рукописи: Аркадий} Николаевич готовился к защите. Сперва дело не (л. 28 об.) клеилось, но после нескольких стаканов крепкого¹⁸ чаю и десятка папирос разбросанные мысли стали складываться в систему. Все более возбуждаясь, электризуя себя удачными, красивыми фразами, Колосов к утру составил {крепкого вписано.} красивую, сильную, убедительную речь, прежде всего убедившую его самого. На минуту в нем исчез страх, который передался ему &lt,от&gt, Тани, и он {Далее было начато: уб&lt,едительную?&gt,} лег спать, уверенный в себе и победе. Но бессонница сделала свое дело. Сегодня у него голова тяжела и пуста. Отдельные фразы из речи {из речи вписано.}, которые он набросал на бумаге, ничего не говорят ему. Вся надежда на то, что нервы приподнимутся и в нужную минуту он овладеет собой.

Он {он вписано.} сегодня уже виделся с Таней и был неприятно поражен той одеревенелостью, которая сказывалась в лице Тани и ее голосе.

— Смотрите же, Таня, вы передайте все так, как и мне говорили. Хорошо?

— Хорошо, — ответила покорно Таня, но в этой покорности звучал тот одному ему понятный страх, которым было пропитано все существо (л. 29) Тани.

Дело началось.

Когда отворилась Дверь, ведущая из коридора за решетку, за которой помещаются подсудимые, и они начали входить один за другим, публика, наскучившая ожиданием, всколыхнулась. Звякнули шпоры жандармов, блеснули их обнаженные {обнаженные вписано.} палаши, и публика поняла, что драма начинается. Пронесшийся по залу шорох и шепот показал, что зрители обмениваются впечатлениями. Ординарная наружность Ивана Горошкина и Хоботьева вызвала нелестные замечания, зато Таня понравилась — настоящая героиня драмы. ‘Как молода и как испорчена’, — говорили одни, с добродетельным ужасом рассматривая бледное лицо. ‘Недурна!’ — цинично замечали другие. Где-то в уголке послышался глубокий {Было: тихий} вздох.

После обычного опроса подсудимых о их звании и имени председатель спросил Таню о ее занятии, ответила:

— Проститутка.

И это слово, брошенное в середину расфранченных, чистых женщин, сытых и довольных мужчин, (л. 29 об.) прозвучало как похоронный колокол, как мощный упрек всем живым. Но ничья не опустилась голова, ничьи не потупились глаза. Еще более жадное любопытство засветилось в этих глазах — подсудимая так хорошо ведет свою роль!

После обычных формальностей подсудимым предложено было рассказать, как происходило дело. Первым приступил к повествованию Иван Горошкин, средних лет смуглый брюнет с манерами признанного сутенера. Его потасканное, довольно красивое, но слишком мелкое лицо хранило выражение своеобразного достоинства и некоторого самолюбования. Говорил он не торопясь, подыскивая выражения и имея такой вид, как будто он хорошо сознает свое превосходство над окружающими и стесняется особенно ярко обнаруживать {Было начато: под&lt,черкивать?&gt,} его. По его словам выходило, что все трое имели одинаковую долю в совершении убийства. Он держал неизвестного за руки, Танька набросила ему петлю на шею, а Хоботьев душил. И деньги поделили (л. 30) поровну. Хоботьев, во всех отношениях безличный субъект, повторил ту же историю, расходясь с Горошкиным лишь в неважных подробностях относительно дележа денег. Видно, что он глубоко был обижен тем, что Ивану досталась львиная доля. Наступила очередь Тани.

Колосов со страхом ожидал первых ее слов, и — после первых грубых звуков ее ломающегося голоса понял, что дело плохо. Куда-то исчезла та искренность, которая так подкупила его и, в сущности, была единственным оружием Тани. Путаясь в ненужных подробностях, оскорбляя просвещенный слух вульгарностью и резкостью выражений, Таня видимо старалась оправдываться и, чем больше старалась, тем худшее производила впечатление. ‘Лучше бы она совсем уж молчала!’ — со злостью {со злостью вписано.} думал Колосов, мучительно улавливая каждую неверную нотку, не глядя на публику и присяжных, но всем телом чувствуя, как растет неприязнь и недоверие.

— Если вы {Было: Вы} непричастны к убийству, то почему же вы сознавались в нем в полиции и у следователя? (л. 30 об.) — спросил председатель.

Таня замялась и потом ответила, что в полиции ее били. Не только все присутствующие, но и сам Колосов почувствовал в этих словах ложь — она ему не говорила ничего подобного. Но он понял, почему Таня солгала: чем иным, как не битьем, могла она объяснить всем этим важным господам {всем этим важным господам вписано.} свой страх перед приставом, который, может быть, только глазом на нее повел, а ей бог знает что почудилось! Колосов сжал со злостью зубы и уткнулся в пюпитр, чтобы не видеть недоверчивых улыбок.

— А следователь вас тоже бил? — продолжал спрашивать председатель. Где-то в задних рядах публики пронесся подленький смешок.

Таня молчала.

— А не судились ли вы за кражу? Мировой судья приговорил вас к 3 м&lt,есяцам&gt, тюремного заключения.

Таня молчала. К чему она будет говорить? Разве ей поверят. Да {Далее было: не} и не все ли равно? Жаль вот только, что В&lt,алентин&gt, Н&lt,иколаевич&gt, рассердился, что она не сумела рассказать.

(л. 31) Начался бесконечный допрос свидетелей. Перед все более туманившимися глазами Колосова проходили благообразные, вежливые и многоречивые содержатели кабаков, заспанные и как будто чем-то оглушенные ‘прислужающие’. Одни загромождали свою речь тысячью мелких подробностей, и их нельзя было заставить замолчать, из других приходилось вытаскивать каждое слово. Каким-то образом припуталась к делу {Далее было начато: столет&lt,няя&gt,} древняя глухая старушонка, поворачивавшая к председателю то одно, то другое ухо {Было: слово (описка)}, отвечавшая невпопад и смешившая суд и публику. Появился свидетелем семилетний, чисто одетый мальчик, худенький и застенчивый. После нескольких ободрительных слов председатель спросил, что делали {Далее было: Танька} Белоручка и другие, когда заходили к его бабке в хату.

— Калтошку чистили, — ответил мальчик и, взглянув исподлобья на председателя, улыбнулся.

Улыбнулся суд, улыбнулись присяжные, улыбнулась и тихо плакавшая Таня. Колосов заметил эту любовную улыбку {Далее было: а. ма&lt,тери&gt, б. женщины деланных вписано.} матери, похоронившей своего ребенка, и подумал: ‘Ради одной этой улыбки (л. 31 об.) нужно оправдать ее’.

Часы шли за часами, и Колосов чувствовал себя все хуже и хуже. Перед утомленными глазами его протягивались какие-то нити, слух с трудом воспринимал звуки, он иногда не понимал, о чем говорит свидетель, и раз вызвал уже замечание суда по поводу вторично предложенного одного и того же вопроса. Апатия и скука затягивали его. Он пытался чем-нибудь расшевелить себя, в перерыве курил одну за другой папиросы, выпил рюмку коньяку — но минутное возбуждение сменилось еще большим упадком энергии. ‘Боже, что со мной?’ — приходила минутами мысль, и где-то ощущался страх, и по спине поднимался легкий холодок. Померанцев, смелый, бойкий, настойчивый, вел следствие прекрасно: выматывал душу из свидетелей, вступал в пререкания с прокурором и председателем и вызывал лестные замечания в публике.

Дело Тани портилось. Мимолетное показание о том, как горячо любила она своего умершего ребенка, заставившее всех с симпатией взглянуть (л. 32) на подсудимую, было заслонено ужасным фактом: у Тани был найден при обыске кошелек убитого.

Прения начались только в одиннадцатом часу вечера. Прокурор, пожилой сутуловатый человек, с умным и выразительным лицом, тихой, спокойной и красивой речью, был грозен и неумолим, как сама логика — это самая лживая вещь на свете, когда ею начинают мерить человеческую душу. Оставаясь на почве фактов и только фактов, без трескучих фраз и деланных {Далее было начато: про&lt,курора&gt,} эффектов, прокурор прибавлял петлю за петлей к сети, опутывавшей Таню. Бесстрастно, объективно, эпически начертав картину среды, в которой произошло убийство, и приступил к описанию самого злодеяния…

Колосову, нервно перебиравшему похолодевшими руками свои заметки, казалось, что с каждым словом³⁵ обвинителя в зале тухнет лампочка и становится темнее. Он чувствовал сзади себя притихшую Таню, видел, не глядя, ее {Далее было начато: ра&lt,сширявшиеся&gt,} глаза, расширявшие&lt,ся&gt, при каждом слове, как молотом гвоздившем ее наклоненную голову. Впервые со всей ясностью и силой понял он, какая тяжелая (л. 32 об) лежит на нем ответственность. Сердце холодело у него, руки тряслись — а мысль о бессилии отнимала последние силы. Он смотрел на Померанцева, который вслушивался в речь прокурора, спокойно делал карандашом отметки, и не понимал, как может тот быть таким спокойным…

…Все более грозная туча обвинения нависала над головой Тани. С тем же жестоким спокойствием прокурор говорил о позорном прошлом ‘Таньки Белоручки’, запятнавшей свои руки в неповинной крови. Говорил о краже, добавляя, что, быть может, она уже не первая…

Колосову казалось, что воздуху начинает не хватать в притихшем зале. Где-то светит солнце, где-то смех женский, ласка детей, а здесь… То, что чувствовал Колосов, он мог выразить в одном крике, отчаянном и диком. О, если бы у него был язык богов! Какая громовая речь пронеслась бы {бы вписано.} по этому залу. Растворились бы жестокие сердца, рыдания огласили бы зал, свечи потухли бы от ужаса, и сами стены содрогнулись от жалости и горя! Как тяжело (л. 33) иногда быть человеком, только человеком… Вот он встает и говорит. Но разве это его голос? Этот звучный, металлический, режущий как нож, отд&lt,а&gt,ющийся в каждом уголке голос — разве его? Почему замирает зал? Отчего присяжные наклонили головы, а один, раскрыв рот, смотрит в упор на него, и слезы текут по дряблым щекам? Кто-то глухо рыдает. А, это Таня. Плачь, Таня, плачь. Ведь это твой мир, мир обездоленных. Ведь это ты горькая, забитая, болезная… Вот зал наполняется звуком несдерживаемых рыданий и вздохов. Иван встает и говорит: ‘повинюсь, гг. судьи, Танька точно что не виновата’…

Прокурор кончил свою речь. После минутного перерыва, наполненного кашлем, сморканием и шумом передвигающихся ног, начинает говорить Померанцев. Речь плавная, красивая, льется как ручеек. Здоровый, мягко вибрирующий голос как бы понемногу рассеивает тьму. Вот пронесся легкий смех — Померанцев вскользь бросил остроту по адресу прокурора. Колосов смотрит на {Далее было: товарища} полное красивое лицо товарища, следит за его округленными (л. 33 об.) жестами и думает: ‘хорошо тебе, не знал ты нужды, горя, здоров ты и весел…’

Когда наконец Колосов начал говорить, он действительно не узнал своего голоса: глухой, надтреснутый. Присяжные, насторожившиеся, после первых фраз начали двигаться, смотреть на часы, перешептываться. Фразы, деланные, неестественные, идут одна за другой, наводя скуку на утомленных судей. Председатель, после минутного внимания, переговаривается с членом суда. ‘Хоть бы кончить поскорее!’ — думает Колосов.

Присяжные заседатели отправились в совещательную комнату. Как мучительно тянутся эти полчаса! Колосов старается избегать товарищей и разговоров. Но один, молодой, веселый, толстый и не понимающий, что можно говорить, чего нельзя, настигает его:

— Что это вы, батенька, так плохо нынче? А мы нарочно пришли вас послушать.

Колосов бормочет что-то, любезно улыбается и ощущает в себе странное желание ударить по этой пухлой, осклабленной физиономии.

(л. 34) Вот и звонок. Болтавшая, гулявшая и курившая публика толпой валит в зал, толкаясь в дверях. Наступает самый интересный момент, который так жадно ожидает публика на скачках и бегах. Колосов стоит в дверях и смотрит на бледный профиль Тани. {Текст: Колосов стоит ~ профиль Тани. — вписан на полях.}

Старшина присяжных, седой представительный старик, читает, с трудом разбирая через пенсне:

— Виновна ли крестьянка Московской губ&lt,ернии&gt, Б&lt,ронницкого&gt, уезда Татьяна Никанорова Палашева, 20 лет, в том, что в ночь с 8 по 9 декабря… с целью воспользоваться имуществом… в сообществе… задушила…

— Да, виновна.

…Показалось ли это Колосову, или Таня действительно покачнулась? Или он сам покачнулся?

Варианты прижизненных изданий (К, Зн, Пр)

⁴ одетый во фраке / одетый во фрак (К)

¹⁶ клеенчатый диван / клеенчатый холодный диван (К)

⁷⁶ зверек / зверок (К)

¹¹⁷ передавайте / передайте (К, Зн)

¹⁵² ожидающей его / ожидающейся (К)

^152-153 примириться / помириться (К)

¹⁶⁷ сознались / сознавались (К)

¹⁹⁵ симпатичный / семилетний (К)

²⁴⁶ В притихшей зале / В притихшем зале (К)

²⁷⁴ Хотя бы кончить / Хоть бы кончить (К, Зн, Пр)

²⁹⁶ двадцати одного года — в К нет.

^310-³¹¹ безжизненно опущенную руку / за безжизненно опущенную руку (К, Зн)

Впервые: К (с подзаголовком ‘История одного дня’). Печатается по тексту ПССМ со следующими исправлениями: Стк. 75-76: загнанный зверек — вместо: заспанный зверек (по ЧА) Стк. 140: свою роль! — вместо: свою роль, (по ЧА, К) Стк. 156: исчезли — вместо: исчезла (по К, Зн, Пр)

ЧА отличается от опубликованного текста (помимо достаточно большой стилистической правки) наличием в нем своеобразной интродукции, в которой дана общая характеристика суда как некоего зрелищного развлечения (подобного театру или скачкам) для скучающей и безразличной к судьбам обвиняемых публики. В публикации также нет (возможно, по цензурным соображением) слов о Христе и его временах, сокращены чрезмерно патетические фразы. В рукописи отсутствует финал опубликованного рассказа, включающий последний эпизод в суде и последующие события.

Фабула рассказа в значительной степени определяется судебным отчетом, годом ранее опубликованным в ‘Московском вестнике’ и скорее всего написанным самим Андреевым ([Б.п]. Из залы суда. Московский окружной суд. Московские трущобы // Московский вестник. 1897.25 сент. (No 203). С. 3, отмечено в работе: Иезушпова 1967. Приложение 1. С 3). Из отчета в рассказ перенесены такие детали, как диссонанс между скромным обликом подсудимой и ее профессией и преступным прошлым и настоящим, ее интерпретация убийства и своей якобы пассивной роли в нем, заявление, что ее первоначальные показания были вызваны угрозами и побоями со стороны полиции, и. т.п. Текст судебного отчета см. в т. 13 наст. изд.

9 ноября 1898 г. Андреев записывает в своем дневнике: ‘Вчера вышел мой рассказ ‘Защита’, темой для которого, как видно из заглавия, послужила наша судейская жизнь. Сегодня в суде наслушался много разговоров по поводу рассказа. Порицаний не слышал, все хвалят в большей или меньшей степени. В рассказе выведены два молодых адвоката, и вот все ищут, с кого я рисовал их, и находят, к моему великому огорчению, п&lt,отому&gt, ч&lt,то&gt, в одном из них видят Малянтовича. Мне советуют не огорчаться, п&lt,отому&gt, ч&lt,то&gt, портреты сделаны ‘художественно» (Дн9. Л. 151 об.). Речь идет о предполагаемом прототипе преуспевающего помощника присяжного поверенного Померанцева — П.В. Малянтовиче (1870-1939?), московском присяжном поверенном (в будущем политическом деятеле: в 1917 г. он стал министром юстиции в последнем составе Временного правительства). Именно Малянтович в 1897 г. предложил Андрееву заменить его в качестве судебного репортера в газете ‘Московский вестник’ и рекомендовал Андреева в число сотрудников ‘Курьера’. Малянтович входил в круг общения родственных семей Велигорских и Добровых, с которыми в этот период был близок Андреев, и часто упоминается в его дневнике.

Несколькими днями позже в дневнике появляется другая запись: ‘Из похвал, слышанных еще по поводу ‘Защиты’, понравились особенно две. ‘Вы должны быть довольны, написавши такой рассказ, который заставляет о многом задуматься, погрустить и поразмышлять’, — сказал один. Другой, мало знакомый: ‘Что мне особенно понравилось в рассказе — это личность автора. Прочтя ‘Защиту’, я как будто вновь узнал вас — и очень, очень рад этому знакомству» (Там же. Л. 152 об.).

Критические отклики на рассказ практически отсутствуют.

В своей монографии о творчестве писателя И.П. Баранов говорит о рассказе как об одном из первых произведений Андреева, в котором отражается внимание писателя к ‘глубоким, трудноразрешимым вопросам о непонятной, неуловимой силе жизни, о человеке и о людях’ (Баранов 1908. С. 4). Он отмечает эпизод из ‘Защиты’, в котором героиня-проститутка отвечает на вопрос председателя суда о роде своих занятий и показана реакция зала на ее слова, а также приводит фрагмент, описывающий бессилие молодого адвоката Колосова спасти подзащитную: ‘Только в одном крике, продолжительном, отчаянном, диком, мог выразить Колосов свое чувство. О, если бы у него был язык богов! &lt,…&gt, как тяжело быть человеком, только человеком’. Последнюю цитату критик комментирует следующим образом: ‘Конечно, несколько наивен этот патетический, неопределенный заключительный аккорд, произнесенный с неменьшей твердостью, чем знаменитое ‘Скучно жить на этом свете, господа!’ Но приведенные цитаты имеют несомненное большое психологическое значение, указывая на возможность тех своеобразных направлений авторского мышления, которые потом так блестяще реализовались’ (Там же. С. 5).

Прижизни автора рассказ был переведен на хорватскийязык(1911) и на идиш (1912).

С. 79. …то в съезде… — Имеется в виду съезд мировых судей, инстанция, в которой обжаловались приговоры (в отличие от уголовного суда, для которого высшей кассационной инстанцией был Сенат).

С. 80. Прасол — скупщик мяса или рыбы для розничной распродажи, торговец скотом.

УСЛОВНЫЕ СОКРАЩЕНИЯ

ОБЩИЕ¹

¹ В перечень общих сокращений не входят стандартные сокращения, используемые в библиографических описаниях, и т.п.

Б.д. — без даты

Б.п. — без подписи

незач. вар. — незачеркнутый вариант

незаверш. правка — незавершенная правка

не уст. — неустановленное

ОТ — основной текст

Сост. — составитель

стк. — строка

АРХИВОХРАНИЛИЩА

АГ ИМЛИ — Архив A.M. Горького Института мировой литературы им. A. M. Горького РАН (Москва).

ИРЛИ — Институт русской литературы РАН (Пушкинский Дом). Рукописный отдел (С.-Петербург).

ООГЛМТ — Орловский объединенный государственный литературный музей И.С. Тургенева. Отдел рукописей.

РАЛ — Русский архив в Лидсе (Leeds Russian Archive) (Великобритания).

РГАЛИ — Российский государственный архив литературы и искусства (Москва).

РГБ — Российская государственная библиотека. Отдел рукописей (Москва).

Hoover — Стэнфордский университет. Гуверовский институт (Стэнфорд, Калифорния, США). Коллекция Б.И. Николаевского (No 88).

ИСТОЧНИКИ

Автобиогр. — Леонид Андреев (Автобиографические материалы) // Русская литература XX века (1890-1910) / Под ред. проф. С.А. Венгерова. М.: Изд. т-ва ‘Мир’, 1915. Ч. 2. С. 241-250.

Баранов 1907 — Баранов И.П. Леонид Андреев как художник-психолог и мыслитель. Киев: Изд. кн. магазина СИ. Иванова, 1907.

БВед — газета ‘Биржевые ведомости’ (С.-Петербург).

БиблА1 — Леонид Николаевич Андреев: Библиография. М., 1995. Вып. 1: Сочинения и письма / Сост. В.Н. Чуваков.

БиблА2 — Леонид Николаевич Андреев: Библиография. М., 1998. Вып. 2: Литература (1900-1919) / Сост. В.Н. Чуваков.

БиблА2а — Леонид Николаевич Андреев: Библиография. М., 2002. Вып. 2а: Аннотированный каталог собрания рецензий Славянской библиотеки Хельсинкского университета / Сост. М.В. Козьменко.

Библиотека Л.Н. Толстого — Библиотека Льва Николаевича в Ясной Поляне: Библиографическое описание. М., 1972. [Вып.] I. Книги на русском языке: А-Л.

Боцяновский 1903 — Боцяновский В.Ф. Леонид Андреев: Критико-биографический этюд с портретом и факсимиле автора. М.: Изд. т-ва ‘Литература и наука’, 1903.

Геккер 1903 — Геккер Н. Леонид Андреев и его произведения. С приложением автобиографического очерка. Одесса, 1903.

Горнфельд 1908 — Горнфельд А.Г. Книги и люди. Литературные беседы. Кн. I. СПб.: Жизнь, 1908.

Горький. Письма — Горький М. Полн. собр. соч. Письма: В 24 т. М.: Наука, 1997—.

Дн1 — Андреев Л.Н. Дневник. 12.03.1890-30.06.1890, 21.09.1898 (РАЛ. МБ. 606/Е.1).

Дн2 — Андреев ЛЛ. Дневник. 03.07.1890-18.02.1891 (РАЛ. MS.606/E.2).

Дн3 — Андреев Л.Н. Дневник. 27.02.1891-13.04.1891, 05.10.1891, 26.09.1892 (РАЛ. MS.606/ Е.3).

Дн4 — Андреев Л.Н. Дневник. 15.05.1891-17.08.1891 (РАЛ. MS.606/ E.4).

Дн5 — Андреев Л. Дневник 1891-1892 гг. [03.09.1891-05.02.1892] / Публ. Н.П. Генераловой // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1991 г. СПб., 1994. С. 81-142.

Дн6 — ‘Дневник’ Леонида Андреева [26.02.1892-20.09.1892] / Публ. H Л. Генераловой // Литературный архив: Материалы по истории русской литературы и общественной мысли. СПб., 1994. С. 247-294.

Дн7 — Андреев Л.Н. Дневник. 26.09.1892-04.01.1893 (РАЛ. MS.606/E.6).

Дн8 — Андреев Л.Н. Дневник. 05.03.1893-09.09.1893 (РАЛ. MS.606/E.7).

Дн9 — Андреев Л.Н. Дневник. 27.03.1897-23.04.1901, 01.01.1903, 09.10.1907 (РГАЛИ. Ф. 3290. Сдаточная опись. Ед.хр. 8).

Жураковский 1903а — Жураковский Е. Реально-бытовые рассказы Леонида Андреева // Отдых. 1903. No 3. С. 109-116.

Жураковский 19036 — Жураковский Е. Реализм, символизм и мистификация жизни у Л. Андреева: (Реферат, читанный в Московском художественном кружке) // Жураковский Е. Симптомы литературной эволюции. Т. 1. М., 1903. С. 13-50.

Зн — Андреев Л.Н. Рассказы. СПб.: Издание т-ва ‘Знание’, 1902-1907. T. 1—4.

Иезуитова 1967 — Иезуитова ЛЛ. Творчество Леонида Андреева (1892-1904): Дис…. канд. филол. наук. Л., 1976.

Иезуитова 1976 — Иезуитова Л.А. Творчество Леонида Андреева (1892-1906). Л., 1976.

Иезуитова 1995 — К 125-летию со дня рождения Леонида Николаевича Андреева: Неизвестные тексты. Перепечатки забытого. Биографические материалы / Публ. Л.А. Иезуитовой // Филологические записки. Воронеж, 1995. Вып. 5. С. 192-208.

Измайлов 1911 — Измайлов А. Леонид Андреев // Измайлов А. Литературный Олимп: Сб. воспоминаний о русских писателях. М., 1911. С. 235-293.

К — газета ‘Курьер’ (Москва).

Кауфман — Кауфман А. Андреев в жизни и своих произведениях // Вестник литературы. 192(Х No 9 (20). С. 2-4.

Коган 1910 — Коган П. Леонид Андреев // Коган П. Очерки по истории новейшей русской литературы. Т. 3. Современники. Вып. 2. М.: Заря, 1910. С. 3-59.

Колтоновская 1901 — Колтоновская Е. Из жизни литературы. Рассказы Леонида Андреева // Образование. 1901. No 12. Отд. 2. С. 19-30.

Кранихфельд 1902 — Кранихфельд В. Журнальные заметки. Леонид Андреев и его критики // Образование. 1902. No 10. Отд. 3. С. 47-69.

Краснов 1902 — Краснов Пл. К. Случевский ‘Песни из уголка’, Л. Андреев. Рассказы // Литературные вечера: (Прилож. к журн. ‘Новый мир’). 1902. No 2. С. 122-127.

ЛА5 — Литературный архив: Материалы по истории литературы и общественного движения / Под ред. К.Д. Муратовой. М., Л.: АН СССР, 1960.

ЛН72 — Горький и Леонид Андреев: Неизданная переписка. М.: Наука, 1965 (Литературное наследство. Т. 72).

МиИ2000 — Леонид Андреев. Материалы и исследования. М.: Наследие, 2000.

Михайловский 1901 — Михайловский Н.К. Рассказы Леонида Андреева. Страх смерти и страх жизни // Русское богатство. 1901. No 11. Отд. 2. С. 58-74.

Неведомский 1903 — Неведомский М. [Миклашевский М.П.] О современном художестве. Л. Андреев // Мир Божий. 1903. No 4. Отд. 1. С. 1-42.

HБ — журнал ‘Народное благо’ (Москва).

HP — Андреев Л.Я. Новые рассказы. СПб., 1902.

Пр — Андреев Л.Н: Собр. соч.: [В 13 т.]. СПб.: Просвещение, 1911-1913.

OB — газета ‘Орловский вестник’.

ПССМ — Андреев Л.Н.— Полн. собр. соч.: [В 8 т.]. СПб.: Изд-е т-ва А.Ф. Маркс, 1913.

Реквием — Реквием: Сб. памяти Леонида Андреева / Под ред. Д.Л. Андреева и В.Е. Беклемишевой, с предисл. ВЛ. Невского М.: Федерация, 1930.

РЛ1962 — Письма Л.Н. Андреева к A.A. Измайлову / Публ. В. Гречнева // Рус. литература. 1962. No 3. С. 193-201.

Родионова — Родионова Т.С. Московская газета ‘Курьер’. М., 1999.

СРНГ — Словарь русских народных говоров. М., Л., 1965— . Вып. 1— .

Т1¹ — РГАЛИ. Ф. 11. Оп., 4. Ед.хр. 3. + РАЛ. MS.606/ В.11, 17 (1897 — начало осени 1898).

¹ Т1-Т8 — рабочие тетради Л.Н.Андреева. Обоснование датировок тетрадей см. с. 693.

Т2 — РГАЛИ. Ф. 11. Оп. 4. Ед.хр. 4. (Осень 1898., до 15 нояб.).

ТЗ — РГБ. Ф. 178. Карт. 7572. Ед.хр. 1 (7 дек. 1898 — 28 янв. 1899).

T4 — РГАЛИ. Ф. 11. Оп. 4. Едлр. 1 (18 июня — 16 авг. 1899).

Т5 — РГАЛИ. Ф. 11. Оп. 4. Ед.хр. 2 (конец августа — до 15 окт. 1899).

Т6 — РАЛ. MS.606/ А.2 (15-28 окт. 1899).

77— РАЛ. MS.606/ A.3 (10-19 нояб. 1899).

Т8 — РАЛ. MS.606/ A.4 (14 нояб. 1899 — 24 февр. 1900).

Урусов — Урусов Н.Д., кн. Бессильные люди в изображении Леонида Андреева: (Критический очерк). СПб.: Типогр. ‘Общественная польза’, 1903.

Фатов — Фатов H.H. Молодые годы Леонида Андреева: По неизданным письмам, воспоминаниям и документам. Мл Земля и фабрика, 1924.

Чуносов 1901 — Чуносов [Ясинский И.И.]. Невысказанное: Л. Андреев. Рассказы. СПб., 1901 // Ежемесячные сочинения. СПб., 1901. No 12. С. 377-384.

Шулятиков 1901 — Шулятиков В. Критические этюды. ‘Одинокие и таинственные люди’: Рассказы Леонида Андреева // Курьер. 1901. 8 окт. (No 278). С. 3.

S.O.S. — Андреев Л. S.O.S.: Дневник (1914-1919). Письма (1917-1919). Статьи и интервью (1919). Воспоминания современников (1918-1919) / Под ред. и со вступит. Р. Дэвиса и Б. Хеллмана. М, СПб., 1994.

Леонид Андреев

Защита

Другие редакции и варианты

КОММЕНТАРИИ

Читайте также: