Заря
Заря
* * *
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Заря, Коровин Константин Алексеевич, Год: 1935
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Коровин К.А. ‘То было давно… там… в России…’: Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
Кн. 1. ‘Моя жизнь’: Мемуары, Рассказы (1929-1935)
Много зеленых елок было в моем саду.
Зима. Сумрачно. Злые тучи синеют в сумерках над угрюмым лесом. Спит в тиши заколдованное царство лесное. Среди опущенных ветвей, занесенных снегом, приветливо проглядывает красная вечерняя заря. В ее замирающем свете — тайная надежда и печаль, как будто она хранит в себе там, где-то, за далью лесной, самое нужное сердцу — таинственное недостижимое счастье…
— Слышь, Кискинтин Лисеич,— говорит мне дед-сторож, стоя на крыльце дома моего в деревне.— Слышь, у Некрасихи бубенцы звенят. Знать, с горы съезжают. Это к тебе едут гости.
— А что ж, ты рад гостям-то? — спрашиваю я деда.
— Да как же, праздник ведь завтра эдакой большой. Господи, помилуй. Ведь я все тут один живу, рад теперь, давно один, всякому человеку рад. Вот без тебя когда — долго вечер зимний… Сидишь, ну, поговоришь с собакой, вот заяц наш, все же рад и им, не один как-то, живая тварь около. Тоже и им скушно без тебя. Баран вот — ну, это дурак точно, во дурак. В ём нету это самое… не чувствует он любови никакой. Жрать бы да бодаться, боле ничего. А собака, ну… собака тебя жалеет, что вот человек добрый. И заяц тоже понимает долю одинокую… Слышь, вот едут, ужу сарая. Самовар готов, к столу понесу. Поди, озябли дорогой гости-то…
Бодро въезжают в ворота подводы-розвальни. На синем снегу вечера видны темными силуэтами закутанные в шубы приятели.
Боюсь, надоел я читателю своими приятелями-охотниками. А их уж нет, но они все еще живы в моем воспоминании, так же, как и мой дом деревенский, далеко отсюда… Одинокий дом, стоящий у леса и реки… Цел ли он?
Весело смеясь, вылезают друзья-охотники из саней.
— Как я рад, что опять приехали сюда к вам, никогда не быля зимой так далеко…— говорит немец Андрей Иванович — рыболов и охотник.
— Да, приехали — почему, непонятно. От праздников, из Москвы, к вам. Почему такое? Вот тянет в деревню к вам — неизвестно почему. Теперь не лето, снег, глушь — а тянет,— смеясь, радуется Василий Сергеевич.— Какая штука оказывается, странна штука. Вот у нас у всех — жены. Юрий-то холостой. И все они рады, что мы уехали на праздник. Вот вам… Ни одна не сказала: ‘Зачем едешь от праздника?’ Особенно рада была Колькина Анфиса, прямо мне сказала: ‘Увезите его, пожалуйста, на охоту подальше’.
— Вот врет-то…— возмутился Николай Васильевич Хитров.— Ничего подобного. Врет, и не говорила вовсе она ‘на охоту’, так как я не охотник, и не говорила ‘подальше’ — все врет.
— Моя жена тоже ошень рад, когда я на охоту езжу,— сказал Андрей Иванович.
Охотники расположились за чайным столом. Завтра праздник Рождества Христова, сегодня постный день. А на кухне слуга мой Алексей разбирает с тетушкой Афросиньей провизию. Вынимает из кульков гуся, белорыбицу, а поросенок и окорок ветчины, покрытый толстым тестом, печется в печке, и композитор Юрий Сергеевич дает советы, как и что жарить, сам смотрит и пробует — поспело ли. А водка и вина заперты наглухо…
— Отчего это,— спрашиваю я,— женщины не любят зимой деревни? Так хорошо здесь — праздник, тишина…
— Нет, нет, они терпеть этого не могут… Зима, говорят,— так скюшно…— сказал Андрей Иванович.— Если бы лето, ну, другое дело. А то мой жена ни за что не поедет. Летом на даче хорошо — музыка играет и лодка катается по реке, дорожки ровны — гулять хорошо. А тут, ничего, говорят, нет хорошего — только мужики.
— Разве женщину понять возможно? — говорит Василий Сергеевич.
И добавляет, смеясь:
— А может, они нам всем на праздник там рожки ставят…
— Нет, это я не поверю,— засмеялся Андрей Иванович.— Я когда молодой бывал, то тоже подумал это. И так делал: поеду на охоту и вернусь случайно. Никогда нишево. Она спит, покушает колбаска и спит…
Когда пришел в комнату Юрий Сергеевич, то серьезно объявил:
— Окорок тамбовский… будет замечательный.
— А вот ты скажи, Юрий,— спросил Сосновского Василий Сергеевич,— вот ты холостяк… Отчего вот с нами не едут сюда, в деревню, ну вот, скажем, моя Ольга. Зову — не хочет. И вот Николаева Анфиса — тоже никогда не едет.
— Во-первых, они вас отлично знают, и вы им надоели…— сказал Юрий, смеясь.
— Вы тоже их знаете, а они без вас рады — они там себя показывают…
— То есть как это — показывают…— удивился Коля.
— Так: твоя Анфиса показывает себя святой, возвышенной и умной. Там разные профессора, лекции, заседания… Она же личность, свободная личность. Так и говорит про себя: я — личность. Ну, одному она говорит, что она с тобой замучилась, что ты глуп, невыносимо, изменяешь ей. Тот, конечно, жалеет ее: она личность. Другому она говорит, что ты замечательный человек, писатель великий, ее безумно любишь и без нее пропадешь. Она тебя сделала писателем, и только это чувство ее с тобой связывает. Только. Этот тоже ее жалеет, она же личность. Ну… и при случае наставит тебе рога…
— Постойте, постойте,— подняв высоко брови, говорит удивленный приятель Коля.— То есть как же это — рога? Какое ты имеешь право?..
— А знаешь, это все верно, что говорит Юрий,— перебивает Василий Сергеевич.— Они себя показывают такими хорошими… Дурачков ищут…
— Это ошень грустно,— сказал Андрей Иванович.— Когда еще одна любовник — это еще нишево. Но когда много, то надо из дома бежать.
— Я отчего холостой? — сказал Юрий.— Не выходит жизни, понимаете. Я не нравлюсь женщинам, а обманывать меня трудно: я вижу, я вообще не верю. Скучно же тогда со мной.
— Я думаю, что это ты оттого холостяком застрял, что талию потерял. Толст уж очень…
— Нет, не потому…— заметил все время молчавший доктор Иван Иванович.— Я живу с женой, не знаю… как сказать, хуже, чем кошка с собакой. А в чем дело — не могу разобрать. А ведь я ее от мужа отбил — она замужем была. Нравилась, отбил. А теперь сидит она дома. Приду — она салфетку вяжет. Обед готов. Если приду с кем-нибудь из знакомых — недовольна. Говорит мне: ‘Как деньги скоро выходят… Вот куда пять с полтиной делись… Должно быть, ты в карты проиграл…’ А я никогда и в карты-то не играл. Я говорю ей: ‘Позвольте вам сказать — я в карты не играю, не играю — поняли, сударыня’. А она мне говорит: ‘Успокойтесь, не горячитесь, мне тоже муж мой прежний говорил — ‘не играю’, а сам дом проиграл…’ Это, знаете, выдержать невозможно. Не могу. Бегу из дому, ну сижу в ‘Метрополе’ или в ‘Московском’, у Егорова в трактире… Жить нельзя…
— А это… позвольте вас спросить,— что такое?— спросил Василий Сергеевич.— Вы знаете, у меня друзья — весь Малый театр, Художественный, все актеры. Остужев первый любовник, Бакшеев — второй любовник. Так и в контракте пишут: первый любовник, второй любовник. Это что ж такое? Все любовники! Значит, так полагается. Потом — благородный отец. Это муж с баками, всегда такой расстроенный. Уж роль такая. И всегда он в дураках. Что это такое? И столько историй из этого выходит.
— А почему же муж всегда в дураках, позвольте?..— сразу как-то обиделся приятель Коля.— У меня, брат, две дочери, я тоже благородный отец.
— Значит, ты не любовник, значит, в дураках живешь…
— Как странно,— раздумчиво сказал Иван Иванович.— А вот приедешь сюда — глушь, тишина, лес кругом, и как-то вспомнишь Москву — все другое: толчея, заботы, огорчения, а радости нет. Я как-то подумал, видя свою жизнь и других тоже. Подумал, есть ли счастье вообще? Говорит пословица: ‘человек — кузнец своего счастья’. Значит, жизнь хороша, когда можно сковать счастье. Значит — умно кругом, честно. А вот попробуйте-ка — жизнь не выходит. Я что-то нигде не вижу, все как-то случайно, вроде как ошибся выходит,— все не то. Все ждешь лучшего, ждешь чего-то… Так и пройдет жизнь. Значит — я не кузнец,— сказал серьезно доктор Иван Иванович.— Вот что. И, по правде сказать, кузнецов этих самых что-то тоже не видал…
Вспоминается мне зима, темная зимняя ночь. В деревянном доме моем тепло… И нет больше дома у меня, и друзья мои ушли в вечность… И не было ни у меня, ни у них в жизни той зимней зари, которая радостно светила за лесом, среди ледяной земли. Той тайны счастья и веры, которая была обещанием с юности. Прощальная заря уходящего дня потухала в тайной грусти! А, может быть, снизойдет заря и воссияет свет разума, и снизойдет любовь к нам — без лжи и обмана…
Заря — Впервые: Возрождение. 1935. 15 декабря. Печатается по газетному тексту.
Николай Васильевич Хитров — имеется в виду Н.Н. Куров.
Сосновский — имеется в виду Ю.С. Сахновский.