М.Н. Катков
М.Н. Катков
Запрещение цензурою ‘Записки о новой и древней России’ Карамзина
Запрещение цензурою ‘Записки о новой и древней России’ Карамзина
Москва, 23 декабря 1870
Запрещение цензурою ‘Записки о новой и древней России’ Карамзина, Катков Михаил Никифорович, Год: 1870
Время на прочтение: 4 минут(ы)
В действующем ныне законе о печати есть следующее постановление: ‘В случаях, не терпящих отлагательства по значительности вреда, предусматриваемого от распространения издания’, цензурный комитет имеет право остановить выход книги или журнального нумера. Ясно, что такой случай должен представлять самое дерзкое нарушение общественной нравственности. По всей вероятности, он на деле будет представляться редко, но каждый раз бросаться в глаза своею преступностью. Увидев в присланном на рассмотрение издании подобную зажигательную статью, цензор обязан обратиться в тот же день к прокурору для возбуждения преследования судебным порядком. Таково требование закона.
А между тем вот что бывает на практике.
Получив декабрьскую книжку ‘Русского Архива’, мы с удивлением нашли, что в ней были не все статьи, значившиеся на ее обертке. Именно, недоставало карамзинской ‘Записки о новой и древней России’. Мы не могли объяснить себе этого странного случая и за разрешением нашего недоумения обратились в редакцию ‘Архива’, которая и отвечала нам, что ‘Записка’ Карамзина вырезана из книжки по распоряжению цензурного ведомства. Нечто подобное случилось с декабрьскою книжкой ‘Вестника Европы’, которая (как извещал ‘Судебный Вестник’) в день выхода была заарестована, а через несколько дней выпущена с несколькими вырезанными листками.
Мы не знаем, что именно признано было необходимым исключить из ‘Вестника Европы’, но ‘Записка’ Карамзина нам известна очень хорошо, так же, как и всей грамотной России, и мы не можем понять, за что она подверглась остракизму. Эта ‘Записка’ была написана для императора Александра I и имела целию раскрыть пред ним воззрения тогдашней консервативной партии на преобразовательную деятельность Сперанского и вообще на те нововведения, которые были уже совершены и которые еще ожидались. Не следует забывать при этом, что Карамзин писал шестьдесят лет тому назад, поэтому странно было бы требовать, чтоб он смотрел на вещи с современной точки зрения. Исторические идеи имеют свою относительную ценность. Что пред высшими требованиями является ложью и несправедливостью, то было в свое время и истинно, и справедливо, и необходимо. Самое невольничество, как замечает г. Рошер, было некогда благодетельным учреждением, именно в те суровые времена, когда хищнические народы вели между собою непрерывные войны: если бы пленных нельзя было обращать в неволю, то победители предавали бы их избиению. Наше поколение видело отмену крепостного права и рукоплескало его падению, но было время, когда оно было нужно для развития государства. Все народы перешли через эту фазу, и в Германии, столь славящейся своею культурой, оно господствовало еще недавно и было отменено лишь немного прежде, чем у нас. За шестьдесят лет пред сим можно было с полным убеждением стоять за крепостное право, как мы это видим в записке Карамзина, а равно и у его литературного противника Шишкова, и только ребяческая незрелость может ставить им это в бесчестие и вообще вносить злобу настоящего дня в оценку прошедшего. К сожалению, в нашей литературе такое мальчишество не редкость, и в одном из петербургских журналов нашли удобным и в особенности либеральным ‘отделать’ Карамзина за его ‘Записку’. С своей стороны, издатель ‘Русского Архива’ вместо всяких препирательств с либеральными критиками Карамзина вознамерился напечатать in extenso [полностью (лат.)] сочинение, подавшее повод к глумлению над одним из самых славных имен нашей истории, а цензура нашла нужным запретить обнародование этого сочинения.
Но в ‘Записке’ Карамзина крепостное право не главное. Карамзин имел в виду всего более уяснить примерами из нашей истории, поставить на твердом основании и отстоять принцип самодержавия против некоторых окружавших государя людей, желавших, как полагал Карамзин, ограничить его власть в свою пользу.
И вот в обнародовании этой записки цензурное ведомство, по-видимому, усмотрело величайшую опасность, для борьбы с которою нужно было прибегнуть к самой решительной и исключительной мере. Мы, с своей стороны, не разделяем паники цензурного ведомства. Допустим на минуту, что печатная защита самодержавия есть ‘случаи, не терпящий отлагательства’, что такая защита заключает в себе самый сильный и быстродействующий яд и что для пресечения его действия цензуре не оставалось ничего, кроме уничтожения целой статьи. В таком случае автор и издатель ‘Записки’ совершили преступление. Каким же образом могло случиться, что фабриканты этого нравственного яда ускользнули от руки правосудия? Правда, один из виновных, автор, давно уже в могиле, но другой, издатель ‘Русского Архива’, находится налицо, как же цензор, нашедший в его издании преступное содержание, мог не предать его суду согласно прямому предписанию действующего закона о печати, а уничтожил самый corpus delicti [состав преступления (лат.)], вступив в сделку с преступлением и став его укрывателем?
Случаи с ‘Вестником Европы’ и ‘Русским Архивом’ суть симптомы очень печальные. Они обозначают явный поворот к практике предварительной цензуры, а предварительная цензура, как доказал пятидесятилетний опыт, не предотвращая зла, постоянно роняла власть и вгоняла в организм нашего общества яд, который иначе испарялся бы сам собою. Эти случаи даже печальнее, чем упражнения Красовских и Бируковых над русскою литературой, по крайней мере, тогда цензура действовала на основании закона, а цензор, вырезывающий несколько листов из книги, не подлежащей предварительной цензуре, нарушает закон самым явным образом. Утверждают, что некоторые издатели сами забегают к цензорам и подносят им на предварительное рассмотрение свои издания. Но если такие сделки действительно бывают, то не потому ли, что страх административных взысканий, наконец, просто опасение быть разоренным лишают наших издателей всякой самостоятельности? Во всяком случае, недозволенные законом сделки еще менее могут быть терпимы со стороны лиц, поставленных для исполнения закона, чем со стороны частного лица. Закон 6 апреля 1865 года остается еще в силе, следовательно, он должен применяться без уверток. Если в продолжение срока, определенного для рассмотрения книги, цензурное ведомство усмотрит необходимость не допустить ее выхода в свет по причине чрезвычайно предусматриваемого от нее вреда, то оно не должно оставлять автора или издателя безнаказанным, если же цензор не находит в ней такого быстродействующего яда, то ее задержание есть явное нарушение закона.
Впервые опубликовано: ‘Московские Ведомости’. 1870. 24 декабря. No 278.